Зоя Ерошок. Просто люди из просто жизни. Истории «Новой газеты». Окончание by novayagazeta_ru

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

496

ТАДЖИК В МОСКВЕ Май 2007 Он работает дворником, строителем, сторожем. Его рабочий день длится 15–16 часов подряд. Он получает от 4 до 13 тысяч рублей в месяц. Он делает нашу столицу чище и лучше, а какими словами мы его называем? Мы же ничего не знаем о нем. Место действия: Кутузовский проспект. Яркий день. Трое таджиков в сквере красят белой краской бордюрчик, а зеленой — мусорный бак. Рядом на лавочке сидят трое наших. На газете — водка, хлеб, колбаса. Пьют, мрачнеют, потом кричат на весь Кутузовский: «ПОНАЕХАЛИ!» (Это — к таджикам.) Дальше — долгий, долгий мат. Таджики молча красят бордюрчик и бак. Оговорюсь сразу: таджик, о котором пойдет речь в этом тексте, — суммарный. Нет, не условный, а очень даже безусловный. Но — собирательный образ. За ним — десятки «единичных» таджиков, с которыми я говорила подробно. Это — дворники, строители, рабочие рынков. Их зовут по-разному: Айша, Додо, Юсуф, Сафар, Мирзо... Они представлялись мне: Аня, Дима, Юра, Саша, Миша... Объясняли смущенно: вы, русские, все равно наши имена не запоминаете. Не запоминаем и не воспринимаем. Ничего про них не знаем и вообще не замечаем. Пока однажды не обнаруживаем: дворы наши — чистые! С чего — вдруг? Ах да, это ж таджики-дворники… И тогда сторонники мэра Лужкова говорят: молодец Юрий Михайлович, что их привез! А противники: у-у, гад, заполонил Москву «черными»… Между тем таджик у нас в столице — это отдельный московский народ. Кто он? Какой? Как ему живется? Что думает о нас? Попробуем ответить на эти вопросы. Пбжик-пбжик, пбжик-пбжик… Слышите? Это таджик-дворник метет мне (и вам) улицу. Если он метет соседнюю улицу, то живет где-то рядом, в подвале, и просыпается в два часа сорок пять минут. Ровно в три часа ночи начинается его рабочий день и длится пятнадцать-шестнадцать часов подряд. Наш таджик пьет самый дешевый на свете кофе (пакетик за три рубля) или чай (один рубль) и быстро выбегает с метлой на улицу.

Таджик в Москве

497

А если он строитель или работает на рынке — то обязательно живет в противоположном конце столицы и в дикой давке (автобус-метро-автобус) добирается на работу часа два, не меньше. Остроумный человек заметил: каждое утро вся южная часть Москвы садится в автомобили и метро и мчится на север. Северная часть делает то же самое, но только в южном направлении. Рано утром южные и северные встречаются и долго стоят, рассматривая друг друга. Пятница перед Пасхой. В Москве — сыро, неприветливо. Дождь, снег, почти что метель. Место действия: Дорогомиловский рынок. Говорят, он — частный. И уж точно — самый чистый. Идет человек. С метлой, с совком и в синей спецовке с зеленым жилетом. В первый раз я не знаю, как подойти. Боюсь не то спросить, как-то нечаянно обидеть… Ну, что я скажу: вы — таджик? А если не таджик, а киргиз — тогда не надо? Потом просто говорю: «Здравствуйте». Он — удивленно: «Здравствуйте». «Вы — дворник?» — «Да». — «Вы — таджик?» — «Да». (Чуть позже узнаю, что большинство русских с таджиками вообще никогда не здороваются.) Этот мой первый «единичный» таджик — не совсем типичный. Очень похож на индейца из американского фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Большой, высокого роста, волосы длинные, собраны в хвост. А глаза — персидские: огромные, миндалевидные. Вначале смущается, не очень хочет говорить. Предлагаю деньги. (Это меня друг подучил. Сказал: «Предложи, если будут отказываться от разговора, рублей триста. Одна известная писательница так делает. Ну, в конце концов, это им за работу, за информацию, за интервью».) Наверное, та писательница не с таджиками разговаривала, потому что они от денег мягко, но твердо отказываются. Деньги — за интервью? Но они не считают разговор работой. «В Москве я с января этого года. Получаю здесь, на рынке, 13 тысяч рублей. За квартиру плачу две тысячи. В одной комнате со мной живут пять человек. Квартира — трехкомнатная, так что всего нас там — пятнадцать… На еду сбрасываемся: по тысяче рублей в месяц. Дома у меня четверо детей и жена. Высылаю им каждый месяц по 300 долларов. Денег этих моим родным на жизнь с головой хватает. У меня на родине семья в месяц живет на 20 долларов, а то и на 10. А в худшие дни нам приходилось жить совсем без денег. И — ничего. Выжили. Боюсь ли я богатых? (Недоуменно пожимает плечами.) Но я же нигде с ними в контакт не вхожу, даже здесь, на рынке, — так только, вижу издалека. А тех, кто беднее меня? Их жалею».

498

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

Его зовут Мирза. По-русски — Миша. «Нет, москвичи меня не обижают. Но вот едешь на работу, вроде и день еще не начался, и утро хорошее, доброе, а люди уже какие-то враждебные, злые, взвинченные. Как «погибающие полярники», борются за жизнь, то есть с утра пораньше за «место под солнцем». Не за то даже, чтоб сесть в метро или автобусе, это вообще мало кому удается, разве только тем, кто с вечера места позанимал; нет, в основном люди в общественном транспорте борются за то, чтоб рукой ухватиться за поручень над головой. И — с какой силой! Оттолкнут твою руку, схватятся на том месте своей и довольны. Но я, правда, не обижаюсь. Думаю, улыбаясь: «Ну, пусть им будет удобнее, чем мне…». Ее зовут Айша. «По-русски» — Аня. Она маленькая, худенькая. Совершенно детское лицо. Улыбается охотно, открыто, хорошо как-то. Моя бабушка говорила: «Суди о человеке только по улыбке. У злого человека никогда не бывает хорошей улыбки. Всё что угодно сможет изобразить — только не это». Айша моет полы на крытом рынке. Здесь не так холодно, как на улице. И — укоризненно чисто. Айша моет пол между рядами и рассказывает про свой бюджет. «Я в Москве три месяца. Получаю 13 тысяч рублей. Две с половиной тысячи плачу за квартиру. Снимаем двухкомнатную, в каждой комнате — по семь человек. Едим в складчину, по тыще в месяц с человека. Домой высылаю 400 долларов. Ну да, почти все деньги. А что мне здесь нужно, кроме еды и жилья? А там у меня трое детей. — Помолчав: — Муж умер. Недавно. Поэтому я на заработках». Спрашиваю: «А сколько лет детям?» «16 лет, 13 и 7». — «Мальчики?» Улыбается: «Нет, все девчатки». Рынок моет Айша с шести утра до девяти вечера. Каждый день, без выходных. «А как часто, ну, сколько раз в день вы здесь пол моете?» Смотрит удивленно, потом смеется: «Как это сколько раз? Да каждая минутка мою». От людей разных национальностей слышала: «Таджики — очень терпеливый, законопослушный, трудолюбивый, непьющий народ». (Генетически они — земледельцы. И именно как у земледельцев у них не было никаких причин эмигрировать. Но случилась война, и теперь они разбросаны по всему миру. Правда, везде остаются таджиками. Один москвич звонит другутаджику в Норвегию. Сын говорит: «Сейчас позову. Папа в огороде». В каком огороде — в центре Осло? Оказывается, привез из Таджикистана в Норвегию два мешка земли, теперь вот возится в огороде.) Мне рассказывали, что Братской ГЭС были нужны инженер, электрик, повар. Поехали таджики. Через полгода звонят руководители ГЭС: «Пусть все таджики к нам едут, мы таких трудяг еще не видели».

Таджик в Москве

499

Где только не живут сегодня таджики — и в Москве, и во Владивостоке, и в Сибири, и в Белоруссии. Говорят, в Херсоне даже два колхоза организовали — и хлопок там выращивают. В Москве таджики работают дворниками, уборщиками, строителями, сторожами, охранниками. Среди московских дворников-таджиков есть кандидаты наук, учителя, музыканты, журналисты. Место действия: Сретенка. Из «разговоров на ощупь» с дворником-таджиком — в Москве он восемь лет, на родине был журналистом. «Ну, а когда вы сталкиваетесь со злыми, раздражительными москвичами — как реагируете?» — «А я все равно по-хорошему общаюсь». — «Поясните, пожалуйста, что это значит?» — «Стараюсь — нежно. — После паузы: — С оттенком почтительности». — «С оттенком — это как?» — «Ну, сильную почтительность могут неправильно понять: принять за мою чрезмерную податливость, угодливость. И это, бывает, еще больше провоцирует их на злобу». Анна Политковская сказала, что ксенофобия — разновидность ненависти к богу. А ведь правда! Если всех создал Бог, то чё ж тогда мы… Типичный день таджика-дворника в Москве: работает или с пяти утра до двенадцати дня, а потом — с семи вечера до двенадцати ночи, или с пяти утра до девяти вечера, или с двенадцати ночи до семи утра, а потом — с семи вечера до двенадцати ночи, или с трех утра... Сутками по морозу; если зима — от него, от дворника, зависит, как далеко мы пройдем по ледяному тротуару. Если лето — жара, пыль, на тротуарах и в скверах за день накапливаются горы бумажек, огрызков, пустых бутылок, а утром — все чисто, за ночь дворники успели все подмести, аккуратно убрать, вычистить, вымыть. Обедает быстро, на ходу: «китайская» лапша, хлеб. Мясо — никогда. Даже — не знает, сколько оно стоит — в магазине или на рынке. У кого ни спрашивала — никто не сказал. Смотрят своими персидскими глазами и качают головой: «Нет, мяса не едим». И уточняют, извиняясь «Дорого». (Не прибедняются, просто констатация факта.) На ужин: каша или картошка, хлеб, чай, иногда печенье. Спит два-три часа, не больше. На следующий день: та же «однообразная пестрота подробностей». «…Не верьте, если говорят, что в Москве не рады гостям. Очень рады. Милиционеры рады. Чиновники миграционной службы рады. В паспортных столах рады. И даже скинхеды большую часть своей жизни посвящают поиску гостей». (Олег Козырев. «Дневник замерзающего москвича») И неправда, что только таджики учат русский язык, москвичи тоже учатся говорить по-таджикски. Например, как только таджики появились в Москве, наши менты подходили к ним, когда они торговали на рынке или

500

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

подметали улицу, и говорили: сад сум. Что в переводе означает «сто рублей». Сегодня такса повысилась до пятисот, так что лингвистические успехи наших стражей порядка растут на глазах. 1995 год. На московских улицах у одного и того же таджика документы проверяли до десятка раз в день. Как минимум один раз в день доставляли в отделение милиции, где он вынужден был находиться от тридцати минут до пяти часов. И до трех раз в день — избивали. Абсолютно будничным делом были облавы в метро. Они запросто могли продолжаться месяц. Таджики тогда в метро не ездили. Кто побогаче, ловил машины. А остальные просто сидели дома. Целыми неделями подряд. Все это я узнавала, когда писала заметку «Черные. Из истории расизма в России. Год 1995-й»61. И тогда же, в 1995-м, подолгу общалась с Олегом Панфиловым, директором Центра экстремальной журналистики, русским журналистом, который родился и вырос в Таджикистане. «Я шел как-то по Москве с друзьями-таджиками. К нам подошли капитан и рядовой милиционер, — рассказывал мне Олег. — У моих друзей проверили документы. Меня не трогали. Но я тоже стал показывать свой паспорт. Капитан удивился: «И вы — тоже? Зачем? Вы же русский…» Я сказал: «Пусть вас не смущает рыжий цвет моих волос. Жопа у меня тоже черная». Капитан покраснел и сказал: «Можете идти». Спрашиваю Олега: что изменилось за эти двенадцать лет? Отвечает: почти ничего. Облав в метро стало поменьше. А так — все то же. Только об этом уже почти никто не пишет и не говорит. И тем более никогда не показывают по нашему «заасфальтированному телевидению». <…> Согласно исследованиям Международной организации по миграции, с 2000 года по январь 2003-го в России работали 530 тысяч таджикских мигрантов. А по неофициальным данным — более одного миллиона человек. <…> Но даже если у таджика есть регистрация — для милиции это ничего не значит. Посмотрят на заветную бумажку и разорвут. И заберут тут же таджика в милицию, и держать будут его там часов пять, и бить, и издеваться. Если у таджика есть с собой деньги или кто-то за него даст выкуп — отпускают. Из «Черных»: «У одного таджика омоновцы в паспорте вырвали фотографию, нарисовали вместо нее обезьяну и сразу же начали бить: «Ах ты — обезьяна? Или нас за обезьян держишь?»

См.: «Новая ежедневная газета», № 41 (365), 2–8 ноября 1995 г. — Прим. сост.

Таджик в Москве

501

*** Последняя волна эмиграции из Таджикистана — дети гражданской (1992 года) войны. После войны многие учителя из Таджикистана уехали, школы закрылись. Поэтому сегодня в Москве среди торговцев на рынках или дворников — кроме кандидатов наук, музыкантов и журналистов — можно встретить абсолютно безграмотных двадцатилетних парней. Они не умеют читать и писать (считать кое-как научились). Приехали в Москву от безысходности, но и здесь оказались самыми слабыми и беззащитными. Живут на Черкизовском рынке в контейнерах, болеют, умирают. Часто именно эти молодые таджикские люди становятся жертвами скинхедов. Таджикские правозащитники говорят, что каждый день (!) из Москвы в Таджикистан уходит два-четыре гроба с погибшими земляками в возрасте от 15 до 36 лет. И утверждают: «Каждая третья таджикская семья уже получила из России инвалида или труп своего родственника». Глава таджикской диаспоры в России Каромат Шарипов в интервью узбекской службе «Радио Свобода» заявил, что в России за 2006 год убиты или умерли около двух тысяч граждан Таджикистана. В Таджикистане об этом известно было всем, но руководство страны отказывалось признавать эти факты. А в последний год отношения наших стран, по мнению экспертов, «слегка ухудшились». И вот 20 ноября 2006 года нижняя палата таджикского парламента официально признала, что в России «действительно имели место многочисленные убийства граждан Таджикистана». Что ОНИ думают о НАС? Из «разговоров на ощупь»: «Москвичей тоже понять можно. Они работают много, но мало. Ну, это когда от работы нет ни радости, ни результата — только усталость. И их никто не жалеет. А деньги — они всегда и у всех почему-то очень быстро кончаются». «Такое впечатление, что здесь никто никому не радуется». «В Москве, наверное, процентов девяносто людей — нормальные, а десять процентов — плохие. Но это везде так». «Одна наша русская соседка постоянно на нас кричит: «Понаехали тут, и наши места заняли, и хлеб наш едят». Но ее урезонивают другие соседи, тоже русские, коренные москвичи: «Что они тебе плохого сделали? Твой, что ли, хлеб едят? Они свой хлеб едят. И много работают, живут самостоятельно». А теперь о том, чего таджики в нас, русских, не понимают. Они не понимают: а) почему мы не здороваемся не то что с ними, а друг с другом — даже если живем в одном подъезде… б) почему, когда они, таджи-

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

502

ки, готовят плов и приносят тарелку с пловом соседям, те говорят: не надо нам вашего угощения, мы — не голодные… в) почему вдоль наших дорог чуть ли не каждые сто метров возвышаются пепельные горки — это из автомобилей на ходу выбрасываются целые пепельницы окурков… Список можно продолжить, но, боюсь, мне алфавита не хватит. В Интернете нашла интересное исследование Н.А. Зотовой, научного сотрудника Института этнологии и антропологии РАН, «Трудовая миграция из Таджикистана». Причина отъезда таджиков на заработки — очень экономическая. Вот таджик из г. Ходжента до отъезда в Россию в 2001 году работал начальником ЖКО. Зарплата его была 25 сомони (250 рублей). Каково это мужчине зарабатывать 250 рублей в месяц? Зарплата медсестры 20 сомони. Самая высокооплачиваемая работа у слесаря на цементном заводе в Душанбе: 150 сомони в месяц. («Факторы, выталкивающие рабочую силу Таджикистана на рынки труда России: разрыв в зарплатах, высокий уровень безработицы, особенно молодежной (30%), бедность, развал прежней сферы занятости, поляризация бедных и богатых… В результате образуются большие группы исключенных людей, которым нет места на родине. Это молодые, динамичные люди».) В Таджикистане — ИСКЛЮЧЕННЫЕ. В России — НЕ ВКЛЮЧЕННЫЕ. Толку что — молодые и динамичные. NB! Несколько неженатых молодых людей упомянули, что встречаются с русскими девушками. Один признался, что хочет жениться на русской: «Но есть проблема. Ее отец против «черных». Сама она говорит, что готова куда угодно со мной поехать, за русского выходить не хочет. А я сам зарабатываю, не пью и не курю». У благополучного (есть и другие, о них ниже) таджика-дворника в Москве зарплата не очень высока: 7000 рублей. Но те ЖЭКи и РЭУ, что поприличней будут, помогают оформить легальную регистрацию в городе и даже защищают от проверок и вымогательств милиционеров. Верхнего предела взятки у ментов — нет. Повод для взятки — абсолютно любой. Но таджики к милицейскому произволу относятся, как ни странно, спокойно и даже иронично. Например: «Милиционер в моем районе знакомый: то предлагает пива вместе выпить, то документы спрашивает, как у незнакомого. Под дурачка косит. Один раз отобрал мобильный телефон, так потом полгода вообще не трогал». Или такой случай: у таджика сначала взяли штраф 1500 рублей,

Таджик в Москве

503

а потом тот же милиционер предложил через него официальную регистрацию оформить. И — оформил! <…> Но даже при наличии легальной временной регистрации таджики, не препираясь, отдают деньги милиционерам. Допытывалась: почему? Говорят: так проще. Или: а мы у себя к этому привыкли. Или: менталитет у нас такой. Что такое «менталитет таджика»? Объясняю: таджики не пьют, не воруют, не ленятся, не бунтуют, если им не заплатят за работу; очень аккуратные, дельные; безответные, беззлобные, безотказные, покорные, простодушные, наивные, вежливые, «тихие в голосе»; несправедливость терпящие стойко, безропотно и до такой степени достойно, что если у обидчика есть хоть капля совести — непременно застыдится! NB! Я вот тут подумала: если бы наши власти объявили кастинг на лучший народ, то как пить дать: победили бы таджики! Да они ж — мечта любой власти. Поди найди — лояльней. К тому же — талантливы, трудолюбивы, неприхотливы в быту. Таджики никогда не жалуются на жизнь. И ничто не может их заставить просить милостыню. (Не путать со среднеазиатскими цыганами — люли и джуги, чей родной язык таджикский.) Отношение к деньгам: не самоцельное. Это «почтенное средство» для сохранения жизни и семьи… Среди таджиков мало разводов. Таджикский мужчина никогда не бросает своих детей (сирот обычно берут к себе в семьи родственники). До войны был один дом престарелых, но в нем содержались только русские старики. В Таджикистане никогда не было антирусских настроений. И в Москве таджики к русским относятся чаще хорошо, чем плохо. Как ОНИ к НАМ относятся? «Спасибо русским, что мы можем тут работать. Работа есть: это самое главное». «Тяжело, конечно. Русские не очень хорошо относятся. Кому мы тут нужны на их голову?» «Особых проблем нет. Но только москвичи недружелюбны. Бывает, спросишь, как пройти, могут не посмотреть на тебя даже, не ответить». «Свободное время, когда оно у нас есть, а его почти нет, проводим с родственниками, у кого они тут есть, или с соседями (если они таджики). Общаемся, праздники вместе отмечаем, иногда в мечети ходим. Мы все стараемся вместе держаться. Кино? Театры? Да вы что?! В театр билет стоит тыщу, в кино 150—200 рублей! Да я месяц или два дня на эти деньги жить буду и домой еще вышлю».

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

504

Из заметки «Черные. Из истории расизма в России. Год 1995-й»: «Серафим Захарович, Полина Дмитриевна, Ольга Васильевна, Ирина Алексеевна, Галина Михайловна… Это те русские люди, у кого таджики снимают квартиры, или их соседи. «По три-четыре месяца они могут ждать, пока мы заплатим за квартиру, если сидим без денег… Нянчат наших детей. Или какие-то матрасы принесут или печку: «Вы люди южные, вам без тепла никак…» А иногда просто денег нам на хлеб дают». Когда по Москве идут облавы, Серафим Захарович обнимет «своих» таджиков, скажет, прощения прося: «Не переживайте, это наши дураки…» Но вот умер Серафим Захарович, и таджики со всей Москвы собрались его хоронить. И гроб несли, и поминки организовали. И плакали, как будто умер брат». Месяц назад появились сообщения: Управление федеральной миграционной службы Москвы собирается проверить «соблюдение миграционных законов в системе столичного ЖКХ». Вы не поверите, но чиновников забеспокоила «ситуация с московскими дворниками». Итак, наши улицы убирают южане-мигранты. Раньше это были только таджики, позже к ним примкнули киргизы и узбеки. Но по спискам сотрудников РЭУ и фирм-подрядчиков дворниками работают исключительно русские. На оплату дворников в Москве выделяются очень серьезные деньги. Но реальные таджики-дворники получают весьма скромно. Я переговорила с десятками таджиков-дворников, а потом принялась обзванивать московские ЖЭКи и РЭУ, и везде мне заявляли: «Нет, у нас дворниками работают только русские». Интересно получается! Все москвичи видят, что убирают столицу дворники-мигранты. Но не верь глазам своим: вообще-то мигрантов в Москве нет! Господи, во что мы играемся? Эксперты считают, что «в Москве трудятся десятки тысяч бесправных рабов, которые получают мизерные зарплаты, ютятся с семьями и детьми в подвалах, питаются и одеваются с помоек, платят оброк рэкетирам». Сами москвичи идут в дворники, только если они будут обслуживать один-полтора дома и получать каждый месяц как минимум 12 тысяч рублей. Вот коммунальщики и оформляют на ставки дворников своих родственников и друзей, а вместо них улицы убирают бесправные нелегалы. На одного нелегала приходится по два-четыре дома, двор и «несколько точек по сбору мусора». «Секретные дворники» даже заменяют собой труд спецтехники и тракторов — эту тяжелую артиллерию коммунальщики фиктивно, на бумаге, вызывают для уборки. А все за всех делает таджикский дворник. Средняя зарплата нелегала-дворника в Москве — четыре тысячи рублей.

Таджик в Москве

505

Но! «Если сложить все ставки и доплаты, которые обычно «закрывает» таджик, то ему должны платить более 30 тысяч рублей в месяц», — рассказала в интервью «Новым Известиям» инженер ДЭЗа, пожелавшая остаться неизвестной. Та же экономия — на уборке снега с крыш. Для этой опасной работы должны наниматься «дорогостоящие и лицензированные верхолазы». Они и нанимаются — опять же на бумаге! А на самом деле чистят крыши все те же таджики-дворники. И такая во всем мелкотравчатость, что даже спецовки им покупают самые дешевые, а по документам проводят как самые дорогие. Теперь — немного арифметики. Все районы города разбиты на участки. В каждом — до ста домов. На уборку одного участка РЭУ из бюджета ежемесячно получает до полутора миллионов рублей. Территорию одного участка обслуживают двадцать-тридцать таджиков-дворников. Общая их зарплата — 100 тысяч рублей. Вопрос: какова реальная зарплата виртуальных коллег? Ну, тех, что только на бумаге… Для тех, кто не понял, объясняю еще раз: всю дворничью (и не только) работу делают таджики. Получать они должны от РЭУ каждый месяц полтора миллиона рублей. Но получают — сто тысяч. А те, кто на них (таджиках) наживается: 1 миллион 400 тысяч рублей. Ощущаете разницу? Условия, в которых живут таджики-дворники, еще ужаснее, чем их работа. <…> В каждом районе города есть рабочие общежития. Однако места в них дают (продают) торговцам с рынков. А таджиков-дворников отправляют в подвалы. Там они живут, рожают, воспитывают детей. «Готовят еду, моются в тазах и питаются среди труб», — сказала анонимная инженер ДЭЗа. Место в подвале достается тоже не задаром, а за 500 рублей. В одном подвале живут до пятидесяти таджиков. А жители дома могут и не догадываться об этом, потому что эти таджики соблюдают строжайшую конспирацию: закрывают подвалы на железные двери и замки, придумывают (для своих) условные кодовые стуки, которые меняют каждый день. Днем таджики стараются просто так (без метлы) из этих подвалов не выходить, чтобы не нарваться на милицию или скинхедов. В сырых подвалах дворники-таджики часто простужаются. Но какие врачи пойдут в подвал к нелегалам, тем более без денег? «Я сама много раз вызывала к ним «скорую», платя врачам из своего кармана», — признается все та же инженер ДЭЗа. (Дай бог здоровья этой доброй женщине!) Месяц назад в мэрии Москвы заседал городской штаб по вопросам миграции. Решено было: начать «зачистку» системы ЖКХ. Но известно: плохая политика портит нравы, а любая чистка — грязная процедура. Не кончится ли все это тем, что бедных таджиков повыбрасывают из подвалов на улицу?

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

506

Увы, представить себе это легче, чем то, что вдруг им начнут платить каждый месяц вместо 100 тысяч рублей те полтора миллиона, что полагается. *** Независимость от СССР Таджикистан провозгласил 9 сентября 1991 года. В мае 92-го началась гражданская война. Тысячи домов, десятки кишлаков были разграблены и сожжены дотла. За полгода этой войны погибли двадцать пять тысяч человек. Миллион таджиков покинули родину. Пока я писала эту заметку, друзья меня спрашивали: если все таджики такие трудолюбивые, умные и талантливые, почему зарабатывают десять долларов в месяц? Почему их страна — бедная? Ответов может быть много. Один из них: кровь после войны смывается сорок лет. И еще мои друзья у меня допытывались: а что, среди таджиков нет преступников? Почему ты об этом не пишешь? Есть преступность и у таджиков. Как и у всех народов. Преступность — она вне национальности. Но я о другом толкую: о том, что хорошего сделали нам таджики. У всех таджиков на родине — свои дома, большие семьи, по трое-четверо-шестеро детей. Семья для таджика это — место работы, служба, служение, «ячейка крови и быта с ее непреложными требованиями жертвы». Семья — таджикское ВСЁ! И вот эти самые домовитейшие люди на свете становятся самыми бездомными. Выживают только потому, что держатся друг за дружку, за свою социальную (до кучи) жизнь, которая есть взаимная социальная порука (иначе все — только гнет и насилие). Большинство таджиков в Москве — мужчины. Семьи — дома. Деньги стараются пересылать каждый месяц: через банки, почту или нелегально (перекидка, хавала). Перекидка — это дешевле, берут 20 рублей с одной тысячи. <…> Таджикские женщины, работая в России, раньше старались деньги не отправлять, а целый год копить, чтобы привезти домой сразу крупную сумму. Но это — опасно. В аэропортах шмонают по-черному. <…> В день вылета самолета в Таджикистан около аэропорта стоят несколько машин ГИБДД. У входа в аэропорт — несколько милиционеров. Это — исключительно поборов ради. И плакали денежки, заработанные тяжким трудом!

С 1 января по 15 ноября 2006 года из России на родину депортировали 4858 таджиков. Наверное, им просто нечем было откупиться. <…>

Таджик в Москве

507

Конечно, не все таджики работают в Москве дворниками. Есть главврачи в шести московских больницах. Таджикские знаменитости: Зарина Самадова — солистка Музыкального театра им. Наталии Сац, Абдулахат Самадов — руководитель ансамбля «Московские фанфары»… Но вернемся к таджикам-дворникам. И — к нам. Россия — великая страна. Но на наше величие работают нефть и газ. Поэтому, быть может, и патриотизм у нас такой избыточный. Избыточный патриотизм, как круг, по которому мы бежим и никак не можем добежать до реальности. Так бывает, когда действия — не поступок, а только реакция. С шумом и яростью реагировать на те же заявления американского госдепа, увы, легче, чем «добегать до реальности» и в этой реальности быть результативными и эффективными. У нас же пока потребности государства больше, чем возможности страны. И везде — «неустойчивый баланс несовпадающих слов и реалий». А вот таджики-дворники в Москве показали нам важнейшую историю. Они «разомкнули круг» поступком: сделали Москву чище и прибраннее. Теперь мы гордимся своей подметенной улицей. Что правильно, хорошо и очень патриотично. Спасибо за это таджикам. Низкий поклон. Будьте благословенны.

Краткий русско-таджикский словарь Здравствуйте = Салом (вариант Ас-салому алайкум, salom, as-salom alaykum) Спасибо = Сипос, рахмат, ташаккур (sipos, rahmat, tashakkur) Пожалуйста = Хохиш мекунам (khohish mekunam), илтимос (iltimos) Рынок = Бозор (bozor) Работа = Кор (kor) Дворник = К чар б (kucharub), фаррош (farrosh) Строитель = Хонасоз (khonasoz) ЖЭК = ЖЭК, бахши шахрдорй (bakhshi shahrdori) Зарплата = Музд (muzd), хукуки мохона (huquqi mohona) Откат = Пора (pora) Миграция = Муходжират (muhojirat) Милиция = Милиса (milisa)

508

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

Паспортный стол = Мизи шиносномадихй (mizi shinosnomadihi) Участковый = Милисаи махалла (milisai mahalla) Регистрация = Сабти ном (sabti nom), регистрасия ОМОН = ОМОН (дастаи вижаи милиса) Депортация = Ихродж (Ikhroj), депортасия Штраф = Джарима (jarima) «Я только что заплатил» = «Ман хамин хозир пул додам+» (Man hamin hozir pul dodam+) Семья = Хонавода (khonavoda) Дети = Фарзандон (farzandon) Перевод денег = Интиколи пул (intiqoli pul) Лапша = Оши бурида (oshi burida) Хлеб = Нон (non) Нахлебники = Нонхур (nonkhur) «Черные» = «Сиёх» (siyoh) «Чурки» = «Бегон»а (begona; в таджикском нет точного эквивалента, «бегона» означает «чужой») «Понаехали» = «Бегона бисёр шуд» (begona bisyor shud) Россия = Русия (Rusiya) Москва = Маскав (Maskaw) Таджик = Тоджик (Tojik) Словарь составил Умед ДЖЕЙХАНИ

509

ВОЛОДЯ КОЗЫРЕВ (СЭР) 31 марта 1997 КАМЕРА ДЛЯ СЭРА. АБСУРД КАК ВЫСШАЯ МЕРА ПРЕСЕЧЕНИЯ Мне все чаще и чаще кажется, что в его судьбе так переплелись кино и жизнь, что теперь и не понять, чья это гигантская тень над ним склоняется и что реально, а что призрачно — жестокое кино или киношность самой жизни. Впрочем, что в кино красиво, в реальной жизни — страшно. «С.Э.Р.» — эта тюремная наколка была на руке юного героя фильма Сергея Бодрова. Что означало: «СВОБОДА — ЭТО РАЙ». В 1989 году фильм «Сэр» получил главный приз Всемирного кинофестиваля в Монреале и принес международную славу режиссеру. Сегодня фильм уже забыли. Почти все, кроме непосредственных участников событий. Напомню сюжет. Из тюрьмы для юных преступников бежит четырнадцатилетний пацан. Он бежит один через всю страну, чтобы в тюрьме на Севере увидеть своего отца. Отцу нужна справка о том, что у него есть сын. Тогда, быть может, скостят срок. Сын — вместо справки — является сам. А в это время... Все смешалось в нашем государстве: тюрьмы переполнены, а уголовные авторитеты на свободе. <…> С Володей Козыревым, исполнителем главной роли в фильме «Сэр», меня познакомил Бодров еще до премьеры. Я думала: напишу что-то вместо рецензии. Потому что сами рецензии терпеть не могу. И вот пишу... Восемь лет уже. По жанру и не определишь, что именно. На «Мосфильм» Володю привозил милиционер. Ждал, пока закончится съемка, и увозил в спецприемник. А в спецприемник Володя попал из-за мамы. Мама одна, без мужа, растила двоих детей, работала на заводе, подрабатывала на почте, трудно ей было. А у Володи переходный возраст, начал скрытничать, уходил по вечерам куда-то с дружками.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

510

Мама хотела посоветоваться с кем-то, как ей быть. Но посоветоваться было не с кем. И она пошла в детскую комнату милиции. Прельстило невинное название: «детская комната». А то, что это всерьез милиция, она поняла, когда вышла оттуда и до нее дошло, что натворила. Пока она сбивчиво объясняла что-то в этой самой детской комнате, ее, не дослушав, прервали: «Ну нам все ясно». И отправили Володю в спецприемник. «План им гнать надо было, что ли?» — сказала мне потом обескураженно Нина Михайловна. Тут для ясности стоит отметить, что воровать Володя Козырев стал не до, а после спецприемника. Первое, что мне сказал Володя при знакомстве восемь лет назад: «Я много чего крал». Залезал с ребятами в машины, они вытаскивали магнитофоны, кассеты, по дешевке их быстро продавали и на все деньги покупали пирожные. А потом стал попадаться, и его всякий раз отправляли по знакомому адресу — в спецприемник. Вообще-то «спецприемник» звучит как бы нейтрально, а на самом деле это была настоящая тюрьма. Только для юных преступников. В спецприемнике его и нашел Бодров. Такого рыжего никто никогда не видел. Весь в веснушках, еще и косит. Вся съемочная группа пришла в ужас от бодровского выбора. Но уже на пробах у Володи все получилось сразу и хорошо. Он умел молчать. И на него было интересно смотреть. Вскоре после знакомства он сказал мне: «Больше я красть не буду». «Что так?» — спросила я, не скрывая иронии. «Надоело попадаться», — ответил он угрюмо. С тех пор попадался раз шесть, но всякий раз вину свою отрицал. Можете представить, как нравилось это тем, кто его уличал. Есть в фильме «Сэр» такой эпизод. Слоняется по пароходу беглец Саша Григорьев. Забирается на верхнюю палубу. Там просторно, чисто, красиво. И гуляет по палубе молодая женщина с дочкой. «Мальчик! Ты откуда?» — громко, резко и властно спрашивает женщина. «Я... снизу», — растерянно отвечает Саша. «Ну так и иди туда к себе», — говорит женщина брезгливо. Не хочу гадать, как сложилась бы судьба Сэра, если бы он не снялся у Бодрова. Но то, что ему в Химках не простили киношной славы, знаю точно. Он ведь с «нижней палубы». Его надо останавливать окриком в передней. И не пускать в жилые комнаты.

Володя Козырев (Сэр)

511

А те, кто еще помнит сегодня это перестроечное кино, пожимают плечами: «Средний фильм». Фильм, несмотря на все призы, может, и средний, но человек, сыгравший главную роль, — он не «снизу», не средний... Сэр — человек с достоинством. Может, отсюда его проблемы? Никоим образом не давлю на суд, не обсуждаю вину или невинность Володи, но судебная практика у нас такова, что за четыре дела, которые висят на Сэре, он должен покаяться. За все четыре, или за три, или за два, или хотя бы за одно из четырех... А он упирается. Говорит: невиновен. Да кто он такой, чтобы так тихо, но внятно, твердо и упрямо стоять на своем? Не тушеваться, не суетиться, не мельтешить... Тоже нам кинозвезда! Еще и журналисты вокруг него крутятся. Черт знает что... За последний год, пока Володя был на свободе и работал у нас в редакции, ни строчки о нем не написала. Боялась навредить. Боялась, что боком ему выйдет мое внимание... Герой картины «Сэр» Саша Григорьев рвется в рай, именуемый свободой. Его презирают, унижают, бьют, называют «по пьянке деланным». И менты мечтают об одном: засадить его во взрослую колонию. Но для юного «кукушонка» свобода — наваждение. Кстати о милиционерах. Это только в кино они сегодня всегда зверюги. Как-то перед этим Новым годом на судебном разбирательстве я вдруг неожиданно для себя разговорилась с одним надзирателем. «Все равно его посадят», — сказал мне надзиратель о Сэре. Я гневно посмотрела и собралась уже что-то очень возмущенное сказать, но вовремя заметила, что не злобно надзиратель это сказал, а как-то очень устало и сочувственно. И стала ему рассказывать, как еще три года назад химкинские милиционеры говорили мне: как кость в горле у нас этот ваш Сэр! Мол, таким в тюрьме только и место. И вскоре Сэр сел. И два года сидел, ожидая суда. А заседания все переносились и переносились. И один из тех, с кем Сэра брали в тот раз, так и не дождался суда. Умер в тюрьме. От эпидемии туберкулеза, кажется. Двадцать лет было парню. Надзиратель слушал-слушал меня, а потом сказал: «Не обижайтесь. Мы, менты, разные. Мне так этого пацана жалко». Во время съемок «Сэра» Бодрову по сценарию надо было, чтобы его герой заплакал. Володя сказал, что он не умеет плакать. Бодров отмахнулся: ничего не знаю, надо — значит надо. «Я не могу», — тихо сказал Володя.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

512

«Это — кино. Сможешь!» — сказал Бодров. Володя, как мог, упирался. Бодров на него наорал. А камера уже работала. Володя заплакал. По-киношному, очень красиво. Бодрову понравилось, и он подошел к Володе поблагодарить. «Пошел ты в жопу! — сказал ему Володя. — Если тебе нужен псих — иди в психушку. А я не псих!» А потом сел в угол и заплакал. Уже по-настоящему, всерьез и некрасиво. Бодров подошел к нему и при всей съемочной группе попросил прощения. И больше никогда не заставлял Володю делать что-то против его воли. После восьмого класса Володя пошел работать. В овощной магазин продавцом. Все деньги отдавал маме. «Только за его счет тогда и жили», — признавалась Нина Михайловна. На деньги, что Володя заработал, снимаясь в кино, он купил телевизор (черно-белый), холодильник, два кресла, а младшему брату Леньке велосипед. Однажды восемь лет назад Володя сказал мне, что никуда бы из Химок не уехал. Ни в Рим, ни в Париж. Разве что в Америку... «Но где она, та Америка», — вздохнул он тяжко. В Америку уехал Бодров. Работать в Голливуде. Помню, зимой девяносто третьего года в Москве у Бодрова состоялись две премьеры: «Я хотела увидеть ангелов» и «Белый король, красная королева». Бодров увлеченно рассказывал мне о своих новых замыслах. Тогда он писал для Голливуда сценарий о Мандельштаме. Мы поговорили о Мандельштаме. Потом я спросила о Сэре. «Все нормально. Он занялся коммерцией», — сказал Бодров. А Сэр в это время сидел в тюрьме. Наверное, Бодрова кто-то неправильно проинформировал. Летом девяносто третьего года нам удалось вытащить Володю из тюрьмы. Сотрудники нашей газеты на личные свои деньги наняли адвоката. Бодров из Америки подключился... Прошло какое-то время. И на Сэра завели новое дело. Когда зимой девяносто шестого Бодров заканчивал монтировать «Кавказского пленника», Володю Козырева в очередной раз привезли из волоколамской тюрьмы в Химки на судебное заседание. Мы с Бодровым сидели в зале. А Володя в наручниках (чуть не написала «в кандалах») стоял за перегородкой.

Володя Козырев (Сэр)

513

Потом мы написали ходатайство из газеты. Затем, в конце апреля прошлого года, Володе изменили меру пресечения. Мы радовались: «Сэр почти что на свободе!» Хотя и понимали: эта свобода — она временная. На суде все еще может быть... Но в течение года судебные заседания все переносились и переносились. Володя тем временем работал в редакции «Новой газеты». Сначала курьером. Потом окончил компьютерные курсы и набирал наши «тексты слов» на компьютере. Затем его стали обучать газетной верстке. Начал собирать электронный архив «Новой газеты». В редакции ему нравилось. Да и его у нас полюбили. Периодически он приходил ко мне и просил видеокассету «Сэра». «Серега-водитель хочет посмотреть», — говорил смущенно. Шестого марта с.г. в зале Химкинского суда Козыреву Владимиру Юрьевичу, 1974 года рождения, изменили меру пресечения и взяли под стражу. Чем мотивировали? Из определения: «...подсудимый Козырев В.Ю., оставаясь на свободе, может скрыться от суда либо совершить новое преступление». Дело отложено.

15 сентября 1997 ВОВКА, МЫ ТЕБЯ ЖДЕМ! <…> В апреле прошлого года с помощью адвоката Олега Викторовича Асташенкова нам удалось вытащить Володю Козырева из Волоколамской тюрьмы. Володя там два года сидел, пока тянулось предварительное следствие. Судебные заседания затем переносились еще раз шесть-семь, менялись судьи, а Володя тем временем работал в «Новой газете». Неожиданным и непонятным образом судья Михаил Сергеевич Фоминов изменил меру пресечения, и Володю опять упекли в тюрьму. Очевидно, судья решил, что на путь острастки и вразумления Володю Козырева скорее поставят сокамерники, чем журналисты. Судебные заседания вновь переносились, казалось, растянутся уже на десятилетия, а не на годы. Володя присылал нам письма. Мы ездили на свидание в тюрьму. Вся редакция, наши родные, близкие, друзья и читатели переживали за Володю, спрашивали: «Как Сэр?» Беспокоился и Сергей Бодров. Наконец суд состоялся. Главный редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов выступал общественным защитником. Коллектив редакции написал

514

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

ходатайство. Вина нашего подопечного была доказана. Но ведь попытки мелких краж всякий раз пресекались стражами порядка. Материального ущерба не было никакого. Один надзиратель сказал о Володе в сердцах: «Это разве вор? Так — крадун...» Однако по совокупности Козырев мог получить большой срок. К счастью, этого не случилось. Мы благодарны судье Ивану Андреевичу Коржову за то, что он отнесся к делу не дежурно, не формально, был строг, но рецидивиста делать из Козырева не стал. Мы, кстати, тоже на конфронтацию не шли, на суд никоим образом не давили, «телефонное право» не использовали и даже не писали о Сэре в газете, пока шли заседания. <…> Володя Козырев понесет наказание. Но скоро выйдет на свободу62.

Позднее мы потеряли следы Володи Козырева. Если вам что-нибудь о нем известно, свяжитесь, пожалуйста с редакцией «Новой газеты». — Прим. сост.

515

ЕВДОКИЯ КОРЕНКОВА / ВАСИЛИЙ АНИСИМОВ

30 февраля 1997 МЕДСЕСТРА, УЧИВШАЯ ТАНЦЕВАТЬ МАРЕСЬЕВА, ВЫХАЖИВАЕТ РАНЕНЫХ ИЗ ЧЕЧНИ Зло делается само собой, а добро — специально... Коренковой Евдокии Ивановне семьдесят пять лет. Пятьдесят один год работает медицинской сестрой в госпитале Бурденко. Она маленькая, хрупкая. И — очень сильная. В день пробегает по своему травматологическому отделению двадцать, а то и более километров. Таскает каталки с тяжелобольными. Помнит: кто, что, куда, зачем, и всех своих пациентов — по фамилии, имени и отчеству. На ней — уколы, лекарства, процедуры. Ни один священник, наверное, не выслушал столько исповедей. Как никто, она знает: то, что болит, и есть душа... О себе подробно и долго не привыкла говорить. Немного смущена вниманием к собственной персоне, но рассказывает охотно, держась при этом достойно и гордо. Мама «Когда папа умер в тридцать седьмом году, мама осталась с тремя дочками. Я — средняя. В войну мама отрезает хлеб и дает нам по кусочку, сама же крошечки со стола — в рот... Мы спрашиваем: «Мама, ты почему не ешь?» А она: «Я — потом, я — потом...» А после войны мама ездила в Подмосковье кое-какие вещи на еду обменивать, и на нее однажды напали, чуть с электрички не сбросили. Ой, извините, не могу об этом без слез вспоминать...» Начало «Я закончила семь классов, потом медицинскую школу, и в сорок третьем меня направили работать в госпитале «40-34» (был такой в войну, здесь, в Москве). Вскоре мне пришла повестка на фронт, но в госпитале сказали: «Ты нам нужнее». Я еще когда в медицинской школе училась, после занятий в этот госпиталь бежала и помогала без всяких денег, конечно. Что такое смена, мы и не знали. Это сейчас считать стали. А тогда утром заступаешь и раньше одиннадцати вечера, пока всех больных спать не уложишь, домой не уходишь.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

516

Два часа в сутки спала. И — никогда не болела. Выходные? Мы их не гуляли». Отечественная «Помню, раненого доставили всего обгорелого. Ни одного живого места на нем не было, сплошной ожог. Он лежал на кровати, а над кроватью каркас, восемь лампочек, и все это накрыто чистой простыней. Он голый был, обожженный, одеялом нельзя прикоснуться, а лампочки согревали. Боль он испытывал такую... Даже кричать не мог — кряхтел. И только слезы текли по тому, что было когда-то лицом. Но мы его выходили. По кусочкам собрали и где новую кожу насадили, где зарубцевалось. Вышел из госпиталя человеком». Маресьев «Лешу Маресьева привезли в мое дежурство, уже на ночь. Первым делом его надо было накормить. Но он был в ужасном состоянии, ничего не хотел и от еды отказывался. Мы его уговорами заставили поесть, чаю попить. А ночью сосед Маресьева зовет меня и шепчет: «Евдокия Ивановна! Вывезите меня в коридор, я не могу заснуть, этот больной... запах...» У Леши ведь ноги обморожены были. Вы бы их видели: потемнели, черные-черные, что ваша сумочка... И, конечно, запах от них шел... Я шепчу Лешиному соседу: «Неудобно... Что я ему скажу?» Потом собралась с духом и говорю: «Леша! Ваш сосед хочет уйти, вам надо готовиться к завтрашней операции, хорошо отдохнуть...» А он все понял: «Лучше меня вывезите в коридор...» «Ну нет уж! — сказала я твердо. — Вас — ни за что!» На другой день сделали Леше операцию. Это была реампутация. Ампутация — это когда отрезают. А к Лешиным ногам только притронулись — они отваливаться начали. Мертвое все... Тогда повыше взяли, где здоровое, живое было... Он переживал, плакал: «Как я теперь без ног? Я же летчик...» Но тут же говорил: «Я все равно своего добьюсь! Я буду ходить, буду летать!» Ему заказали протезы. И он изо всех сил старался, разрабатывал ноги. Суставы на перильца кровати повесит и разрабатывает, разрабатывает... И вот ему изготовили протезы. Он нас позвал и так радостно говорит: «Девочки! Я надеваю протезы — и будем танцевать!» Он очень верил, что сразу пойдет и затанцует... А ничего сразу не получилось. Он не смог даже встать на протезах. Хотел встать и упал. И как начал плакать... Ужас! Плачет и повторяет одно и то

Евдокия Коренкова | Василий Анисимов

517

же: «Ходить я не буду! Не смогу на протезах! Только в коляске, да? Или на коленях — по улице...» Мы кинулись его утешать. Ты зачем, говорим, так сразу, резко? Надо постепенно... И ходить будешь, и танцевать, и летать, только потерпи... Ну и стали его поддерживать, подкармливать. То картошечки жареной из дома принесем, то хлебушка. Он исхудалый был. И мы его подняли. Он научился ходить на протезах. И — танцевать. Один раз зовет: «Евдокия Ивановна! (Меня с двадцати лет Евдокией Ивановной все звали.) Теперь уж точно получится». И мы с ним кружились в вальсе. Да, помню, под пластинку «В городском саду... нет свободных мест...». Это была такая радость, что Леша танцует! И вот, значит, Леша наш ходил сначала на костылях, потом — с палочкой и все повторял: «Буду летать! Буду летать!!!» Затем его выписали из госпиталя. А месяца четыре спустя иду я ночью с подругой из госпиталя после дежурства. Слышу, кто-то нас догоняет, стук-стук за спиной. Оборачиваюсь. Ой, кого я вижу! Леша!!! Обрадовались, расхохотались. Говорю: «Леша! Ты — герой! Идешь без палочки даже...» А он так скромно: «А я и есть герой. — И — помолчав: — Я сегодня летал». Боже ты мой... Оказывается, это был первый день, когда он летал. И вот он шел, нет, бежал к нам в госпиталь это сказать... Стали расспрашивать, как полет... «Ну что, — говорит немного грустно, — летал всего лишь на У-2». «Ну и хорошо, — успокаиваем его. — А в следующий раз — на другом. Будет прибавляться». Он рассмеялся: «А вообще, девчонки, — зима, мороз, а у меня ноги не замерзли...» И опять исчез. Месяца через два-три появляется. Днем, к нам в госпиталь. Господи! Леша! Наш! Героя получил! Летал и сбил несколько самолетов. На Курской дуге. То есть в тот день еще не получил, но узнал, что ему присвоили Героя. Сталин в Москву вызвал, Леша должен был к Сталину идти. И вот примчался нам это сообщить. Потом уже со «Звездой» пришел. Похвалился, что Сталин лично ему «Звезду» вручал и «эмку» подарил. ...У меня была подруга Зина. И Леша влюбился в нее. А у Зины папа был главным инженером завода. И папа сказал Зине: подожди, не выходи за него замуж... Папе не очень хотелось, чтоб Леша стал его зятем. Хоть и Герой, но без ног...

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

518

Однажды мы вместе с Лешей и его другом, тоже Героем, поехали к этой Зине на дачу. На Лешиной «эмке». Поехали и застряли. Попали в какой-то ров. И сами вытаскивали машину и хохотали, хохотали... Потом кончилась война, мы редко встречались, я вышла замуж, Леша женился, Зина ему отказала, вернее, ее папа отказал, Зина бы согласилась... Но в Лешиной части была, кажется, сестра-хозяйка, он женился на ней, у них сын народился... А уже после войны мы встретились здесь, в госпитале Бурденко. Он нашел меня. Леша попал сюда с сердечным приступом. Он пришел ко мне в отделение. Я сразу ему сказала: «Что делать будем — танцевать или на каток? Говорят, ты катался на коньках?» Он улыбнулся: «Пытался...» Потом Леша часто ко мне приходил в отделение, пока ему сердце лечили. Мои больные узнали о нем и просили, чтоб он пришел, рассказал им о себе подробнее. Я передала их просьбу. Но он отказался. Сказал: «Евдокия Ивановна! Ты знаешь, как мне все это далось и дается... Вспоминаешь прошлое, вспоминаешь, а потом — приступ за приступом...» Да, он не любил вспоминать прошлое, а любил летать и танцевать. Ах, как хорошо он танцевал! Я всего один раз с ним танцевала вальс, мне больше некогда было. Но помню. А потом мы уже не виделись. У каждого — своя жизнь. Но недавно, говорят, он меня в телевизоре вспоминал. Я сама не видела, но мне передавали, он сказал: «Я знаю, что одна сестра, которая меня выхаживала, работает еще в госпитале — Евдокия Ивановна». Мои молоденькие коллеги на другой день спрашивают: «Евдокия Ивановна! Оказывается, вас Маресьев знает, а вы молчите...» Ну молчу. А что, буду всем объявлять, что ли?» Любовь «Я никогда сразу не влюблялась. А он полюбил меня, как только увидел. Но пока лежал в нашем госпитале, не пытался за мной ухаживать. Скромный был. Однако видел всю мою работу, отношение к больным... Выписался и пригласил меня в театр. Потом в ресторан. Тогда можно было пойти в ресторан покушать, в пятьдесят восьмом году. Он был инженер-полковник. Лежал у нас в госпитале с переломанной ногой. А когда замуж позвал, сказал: «Мне о тебе все ясно». Он у меня высокий был, а я, видите, какая маленькая. Но я всегда на каблуках ходила. Я не могла без каблуков. Да-да, и на работе, всю смену на ка-

Евдокия Коренкова | Василий Анисимов

519

блуках. Я вообще модницей была. Всегда с прической, «химию» делала, раз в неделю — обязательно в парикмахерскую. И любила чистоту в доме. Муж отдыхать заставлял. Я говорю: конечно, конечно. А он: «Знаю твой отдых: стирка, глажка, чистота». Я все уберу в доме и за пять минут до его прихода лягу под одеяло, он придет, а я — ему: «Весь день лежала...» Но больше всего на свете я любила с мужем на рыбалку ездить. Я так азартно ловила рыбу! Потом он мне уху прекрасную из окунишек, ершей маленьких приготовит, а большие рыбы я пожарю... До последнего мы с ним на рыбалку ездили». Двадцать три года прошло, как от рака умер муж Евдокии Ивановны. Девять лет назад скончался единственный сын. Возвращение войны «Я никогда не думала, что война вернется, ни-ког-да. Возвращение войны было страшным. Из Афганистана раненых привозили грязных, в гное... Такой грязи в Отечественную не было. Потом начались Карабахи... Потом — дальше, дальше... Из Чечни тоже ужасно грязных привозили, гнойных, запущенных. И руки они там теряли, и ноги, и глаза... И — за что? За что? За что они пострадали? Не понимала и понять не могу». Евдокия Ивановна всех своих больных привечает, жалеет, хотя и гоняет, и ругает, если они заслуживают этого. Но после Маресьева у нее недавно появился еще «любимчик» — раненый из Чечни, подшефный «Новой газеты» Вася Анисимов. Вася Анисимов «Мне его было так жалко, так жалко... Молоденький, а одной ноги нет, в другой — пять сквозных ран... И когда его привезли в госпиталь, мы узнали, что никого у него нет, сирота он. Я думала, вот есть человек и некому ему помочь... Челюсть у него была повреждена, и я творожка ему принесу из дома да сметанкой разведу, есть же он ничего другого не мог. Потом врачам говорю: пропишите ему особое питание, а то он голодает... Выписали. Сейчас Вася хорошо выглядит. И спасибо Лужкову, что квартиру ему дал. Вася, как Леша Маресьев, сам никогда ничего не просил». Простая жизнь. Никакой маеты. Существование не перевернутое. Прямая линия вместо излома. Нина Берберова писала: «...Моя профессия (и жизнь, которую она обусловила) часто ставила меня среди пьяниц <…>, наркоманов, неврастеников,

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

520

самоубийц и неудачников, полугениев, считавших добро скучнее зла... Но я постепенно убедилась в том, что нормальные люди куда любопытнее так называемых ненормальных, что эти, последние, — несвободны и часто стереотипны в своих конфликтах с окружающими, а первые сложны и вольны, оригинальны и ответственны — что всегда интересно и непредвидимо». Начальник травматологического отделения госпиталя Бурденко Вячеслав Александрович Иванов говорит мне, что Евдокия Ивановна теперь одна на всю Россию такая. Я спрашиваю Евдокию Ивановну, хотела бы она встретиться с Маресьевым. «Была бы рада», — отвечает Евдокия Ивановна. «А что, если «Новая газета» организует такую встречу?» — предлагаю я. «Давайте и Васю Анисимова возьмем, — помолчав, говорит Евдокия Ивановна. — Может, Леша ему както поможет, он же через все это прошел...» О наградах «Есть медальки «Победа над Германией», «За оборону Москвы», кажется, «800-летие Москвы», может, еще что-то, не помню. Да зачем они мне, награды?» О деньгах «Пенсия у меня 300 тысяч63. Зарплаты два месяца уже не было». О вере «Украдкой, но веровала. Папа и мама у меня были верующие. В церковь ходили. Мама учила нас молитвам. С детства я знала это. В молодости как-то не очень. Но крест всегда носила. Даже так, что на булавочку прикалывала с внутренней стороны платья. И теперь живу только за счет Бога. Господь от меня никогда не отказывался. И Господь даровал мне это занятие — помогать больным». P.S. Прошу Минобороны в официальном порядке ходатайствовать о награждении медицинской сестры госпиталя им. Бурденко Евдокии Ивановны Коренковой орденом «Знак Почета» и о назначении ей персональной пенсии.

Т.е. чуть больше 50 долларов. — Прим. сост.

Евдокия Коренкова | Василий Анисимов

521

5 мая 1997 ЕВДОКИЯ ИВАНОВНА БУДЕТ НАГРАЖДЕНА Не так давно «Новая газета» рассказала о замечательной женщине, медсестре госпиталя Бурденко Евдокии Ивановне Коренковой. <…> А между тем труд Евдокии Ивановны не был никак отмечен в возлюбленном отечестве. В своей публикации и официальном запросе в Минобороны мы обратили особое внимание на сей факт... И вот получаем ответ от начальника Главного военно-медицинского управления Министерства обороны Российской Федерации генерал-полковника медицинской службы И. Чижа: «Сообщаю, что Коренкова Евдокия Ивановна за заслуги перед военной медициной заслуживает правительственной награды и будет представлена к награждению...» Очень хорошо. Надеемся, что церемония награждения пройдет тепло и недежурно. Такие люди, как Евдокия Ивановна, заслуживают самых высоких почестей.

28 декабря 1998 КТО-ТО ЖЕЛАЕТ ДОБРА, А КТО-ТО ЕГО ПРИНОСИТ Есть старый греческий миф. Один из первых философов, мудрец Солон, был спрошен Крезом, чудовищно богатым царем, видел ли когда-нибудь Солон счастливого человека. И Солон ответил, что нет, никогда и что вообще нельзя видеть счастливого человека. «Почему? — спросил Крез и возмутился: — Ведь перед тобой я — самый счастливый человек на земле, потому что я самый богатый». На что Солон ему сказал, что об этом пока рано судить, так как Крез еще жив. Вскоре после этой беседы на государство Креза напали враги, разгромили его и убили Креза. Греческие философы полагали, что лишь смерть придает нашей жизни завершенный вид. Жизнь должна завершиться, и тогда можно ответить, счастлив ли человек. А пока жизнь продолжается, сказать ничего нельзя. С одной стороны, нужно быть полностью живым — здесь и сейчас, а с другой стороны — продолжение жизни исключает истину. Мы тратим себя, каждую минуту мы умираем — и тогда живем. Живем как понимающие существа, как что-то испытывающие. Жизнь означает не продолжение жизни, а интенсивность, ощущение себя живым.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

522

Живое, по нашему интуитивному пониманию и ощущению, отличается от мертвого тем, что оно всегда может иначе. Быть живым — быть способным к другому. Как-то я спросила одного своего героя: «Вы счастливый человек?» <…> Человек не просто успеха, а глубокого и удачного опыта, он любил свою работу, его имя гремело по всей стране, у него была замечательная семья, много друзей... Он долго молчал, а потом спросил меня очень серьезно: — А как это узнать? Вася Анисимов Мы познакомились с Васей Анисимовым три года назад в госпитале Бурденко. Ему только что исполнилось девятнадцать лет. У него была ампутирована правая нога — до самого основания. <…> Меня отговаривали тогда писать о раненных в Чечне. Говорили, что они ненавидят журналистов. За то, что те прибегут, бодренько пять минут поболтают о чем-то своем и убегут. А потом напишут какую-нибудь неправду... Я зашла в палату и замерла на пороге. С больничных коек на меня смотрели зло и враждебно. Я не знала, как начать разговор. Вдруг кто-то сказал: «Проходите. Не бойтесь. Садитесь на табурет». Голос был доброжелательный. Я села. «Спрашивайте. Это же ваша профессия. Я понимаю. Мы вам будем рассказывать. Да, ребята?» Это был Вася Анисимов. И потом все дни, что провела я в госпитале, как-то незаметно, почти что невзначай, мне он помогал. Благодаря ему ребята на глазах добрели, рассказывали о себе откровенно, не таясь. Они видели, что Вася меня принял, и тоже стали мне доверять. Ребята же и рассказали, что Вася — сирота, детдомовец, после госпиталя ему некуда идти. Но сам он эти разговоры пресекал. С самого начала меня поразили его взрослость, собранность и какоето очень настоящее мужское поведение. У меня было впечатление, что он намного старше меня. (Потом мне друг скажет: «Он старше тебя на войну».) Я знала, что Вася испытывает фантомные боли. В той ноге, которой нет. Это страшные ощущения, рассказывали мне врачи. Чешется под чашечкой, пальцы болят. Боли идут все сильнее и сильнее. Вася не спал, таблетки не помогали... Но, когда я попыталась осторожно расспросить его об этом, он, помолчав, сказал: «Не представляю, что чувствуют те, у кого двух ног нет».

Евдокия Коренкова | Василий Анисимов

523

Когда по публикациям в «Новой газете» и нашему письму Лужков дал Васе квартиру, и я принесла ему в госпиталь ордер, он смущенно и тихо сказал: «Зачем вы так беспокоились...» Повисла какая-то неловкая пауза. Он ничего не знал о хлопотах по поводу квартиры. Мы хотели ему сделать сюрприз. А он растерялся и даже расстроился. Потом Вася то выходил из госпиталя, то попадал туда опять. Звонил мне часто. Рассказывал, что сдал экзамены на водительские права. Что читает книжки. Что готовится поступать в юридический. И как-то всегда очень трогательно заботился обо мне. Если узнавал, что я простыла, требовал, чтобы срочно вызвала врача, готов был пол-Москвы на ноги поставить, но отыскать мне какие-то таблетки. Недавно меня пригласили на передачу «Сделай шаг», посвященную госпиталю Бурденко. И я увидела беседу с Васей Анисимовым. Журналист допытывался, считает ли Вася кого-либо виноватым в том, что с ним случилось. «Я сам подписал рапорт, — прервал расспросы Вася. — Ну нету ноги, нету... Новую не пришьешь. Чего жаловаться... Никто мне ничего не должен. Не надо об этом... Я ни с кого не стряхиваю никаких долгов… Я должен жить, что-то сам должен сделать со своей жизнью. Я не хочу теперь упасть в грязь лицом, сопли распускать. Видел, как некоторые вены себе резали, спивались. Нет, я их не осуждаю. Как я могу кого-то осуждать?! Я живу своей жизнью». Журналист уточнял: «У тебя все нормально?» Вася: «Я считаю, что да. Пока — да». Интервью Вася давал опять в госпитале. Через час после очередной сложной операции. Но об операции не сказал ни слова. Когда его спросили, что для него теперь самое трудное, ответил: «В метро заходить на костылях. Люди в вагоне сразу на меня так смотрят... Им кажется, что я буду милостыню просить... Как-то я ребят знакомых ждал, и какой-то мужик, пробегая мимо, дал мне десять тысяч. Я хотел его сразу послать, но сдержался и, отдав деньги, сказал, что я не побираюсь, мне ничего не надо. Мужику стыдно стало, он извинился...» После этой передачи мне на работу дозвонился один человек. Сказал, что хочет помочь Васе с работой. Долго разговаривал со мной, оставил телефон. Я, когда рассказывала о Васе в передаче, не просила никого о работе для Васи. Наоборот, старалась уйти от темы «жертвы — благодетели» и говорила о том, что очень уважаю Васю за то, что прежде всего он сам помогает себе и сам строит свою жизнь. И человек, позвонивший мне, именно этим и проникся. Я не знаю, дает ли он милостыню в метро. Но не просившему о помощи захотел помочь...

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

524

Сегодня много говорят о том, как жестоки стали люди... И все-таки еще «кто-то может заплакать, потому что плачет другой». Даже если тот, другой, скрывает, что плачет. Тем более если скрывает... Евдокия Коренкова <…> Помню, как Вася говорил, что, если бы не Евдокия Ивановна Коренкова, он, может, и не выжил бы, что Евдокия Ивановна собирала его по кусочкам... Есть вещи, на которые способна только сиделка. Она, а не скальпель в конечном счете ставит человека на ноги. Голос сестры милосердия — голос любви... Излечивает интонация, с которой она обращается к больному. По определению ни врач, ни ангел, ни тем более возлюбленный или родственник не скажут вам этого в момент вашего полного поражения: «Верь своей боли». Только сиделка это скажет. Она по опыту это знает, а еще — из любви. Она скажет: не убегай от боли, не ненавидь ее, а верь ей, иди от нее, как от жизни. Боль — это сама жизнь... Двадцать четыре года прошло, как умер муж Евдокии Ивановны. Десять лет назад скончался единственный сын. Ее держит работа. И — вера. И — люди. Она — сама, но не одна. То есть и одна, и не одна. Евдокия Ивановна не несчастна. Знает: несчастье — это несвобода. А свободу понимает как власть над самой собой, а не над другими. Она хочет распоряжаться собой и своими намерениями. Знает: ничто другое нам не принадлежит. И еще знает таинственную способность хорошего расположения духа: привлекать на себя что-то... не смею утверждать — счастье, удачу, дело — не в этих расплывчатых категориях, но что-то хорошее. Полтора года назад я написала о Евдокии Ивановне Коренковой в «Новой газете»64. И, в частности, о том, что она не имеет никаких наград, что ее труд никак не отмечен. Потом мы слали официальные запросы власти по этому поводу. И наконец президент наградил Евдокию Ивановну орденом «Знак Почета». Думаю, подписывая этот указ, Борис Николаевич был прав как никогда... Евдокию Ивановну стали чествовать в Колонном зале, приглашать на телевидение. Она отнеслась к этому спокойно, говорила без пафоса, держалась просто и с достоинством. Больше всего радовалась знакомству с людьми. Ей всегда были интересны люди.

Одна палата на две войны // Новая газета. 30.12.1999. — Прим. сост.

Евдокия Коренкова | Василий Анисимов

525

На «Поле чудес» Евдокию Ивановну наградили путевкой в хороший санаторий. А она перед этим сильно простыла, но дежурство, конечно, не оставила, кончилось тем, что попала в реанимацию. Ее спасли, вылечили, и путевка в санаторий оказалась кстати. А недавно мы с Евдокией Ивановной принимали участие все в той же программе «Сделай шаг». И там ей устроили встречу с Маресьевым. Евдокия Ивановна ничего заранее не знала. Неожиданно появился Маресьев с букетом цветов. Они не виделись более пятидесяти лет... И в этой ситуации Евдокия Ивановна вела себя просто, естественно. Как будто рассталась с Маресьевым вчера. Не суетилась, не всхлипывала... Улыбалась и вспоминала... А после записи программы к Евдокии Ивановне стали подходить девушки, с которыми она тут же, прямо в телестудии, успела подружиться, и они начали договариваться о встречах, чтобы попить вместе чаю, поговорить «за жизнь»... А я думала: нет, не только зло, но и добро заразительно, и есть она — цепная реакция добра! При поиске добра мы чаще всего имеем дело со своими собственными состояниями, не являющимися тем, чем мы их называем. Порыв добра психологически для нас может быть несомненен, но порыв, намерение добра — это одно, а само добро — совсем другое. Добро — не намерение, а труд, и, чтобы быть добрым, надо быть искусным, нужно уметь быть им. Человек испытывает желание добра, и, чтобы оно не обернулось злом, как это обычно бывает, нужны особый талант и умение. <…> Удивительно, когда все в мире построено так, чтобы не было добра, красоты, справедливости. И тем не менее иногда есть добро, справедливость, честь, красота.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

526

АННА ПОЛИТКОВСКАЯ 5 октября 2014 «НЕЛЬЗЯ ПРИТВОРИТЬСЯ СВОБОДНЫМИ» Максимы Анны Политковской 1. Сила зла в анонимности. Поэтому надо все называть своими именами. 2. Ненавижу батальные полотна. Ведь главное в жизни — это ее детали. Только они проверяют нас на человечность. Как отнесешься к трагедии одного человечка — так и целого народа. 3. Сильные руки в отсутствие сердец заняты тем, что подписывают смертные приговоры. 4. Если смотреть через прицел, то дети похожи на боевиков. 5. Страх и вправду искоренил у нас стыд. От страха перестало быть стыдно. 6. Ксенофобия — ненависть к богу. 7. Нельзя притвориться свободными. 8. Любовь к Родине не знает чужих границ? Избыточный патриотизм вреден, как все избыточное. Я за тот патриотизм, что с горечью и гордостью. 9. Мы приучились тихо любить — в смысле понимать до донышка. <…> Еще ждать годами. Еще ноги мыть, воду пить. А вот страсти как недолговечного сжигающего огня — фиг вам! Не способны мы ни на страстный месяц (пусть один-единственный, но сладкий, изнуряющий и соблазняющий на безумие), ни даже на страстный разрыв, когда очевидно, что это разрыв, но так давайте же разрывать на взлете! 10. Сплошное копание в себе, а не желание взять от партнера все счастье до конца, даже если это финальные его часы, и дать ему взамен столько же, пусть даже если завтра пустота на подушке обязательна. 11. Война — отвратительная вещь. Но она вычистила меня от всего ненужного и отсекла лишнее. Мне ли не быть благодарной судьбе? 12. Жизнь заканчивается в одну секунду. И завтра — это слишком блудливое животное, чтобы на него надеяться. Оно способно не навестить тебя никогда. Все — только здесь и только сейчас… 13. Что дальше? Дальше — ВСЕ. Счастье. Как вчера.

Анна Политковская

527

Ее называли максималисткой. Можно и так. Она же была личностью. А личность — это всегда ВСПЛЕСК человеческого максимума в индивиде. Когда случился «Норд-Ост», Аня была в командировке. Террористы, захватившие «Норд-Ост», назвали ее первой, с кем они согласны вести переговоры. Аня срочно вылетела в Москву. «Наконец подвели к черте у кордона из грузовиков. Сказали: «Иди попробуй. Может, удастся?» Со мной пошел доктор Рошаль. Протопали до дверей, не помню, как: страшно. Очень». Это из начала ее первого «норд-остовского» репортажа «Цена разговоров», опубликованного в «Новой» уже после того, как все закончилось, — 28 октября 2002 года. «Следует непонятное месиво творящейся трагедии: одни «маски» приходят, другие уходят — уплывающее в никуда время сжимает сердце дурацкими предчувствиями… А «старшего» все нет. Может, нас все-таки расстреляют?» Наконец приходит «старший». Он поднял маску на лоб. Лицо — открытое, скуластое, милитаризованно-типичное. На коленях автомат. Звать Бакар. — Сколько вам лет? — спрашивает Аня. — 29. — Воевал обе войны? — Да. — Поговорим о делах? — предлагает Аня. — Ладно. Аня просит о детях. Отпустить всех детей — они же дети. — Дети? Тут детей нет. Вы забираете наших на зачистках с 12 лет, мы будем держать ваших. — Чтобы отомстить? — спрашивает Аня. — Чтобы вы почувствовали, как это. Удается договориться только о воде и соках. В том смысле, что она будет их носить, кричать снизу, что принесла, и тогда ее будут пускать. Аня выходит на улицу. Там сильный дождь. «Собираем деньги по карманам и кошелькам, у кого что есть, — те, кто стоит поблизости. Журналисты сбрасываются первыми, еще — пожарные. Кто-то бежит в ближайший магазин за соками. Оказывается, что никаких соков «от имени государства» под рукой у представителей

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

528

государства на сей момент нет. Это странно, но размышлять некогда. Есть только одно понимание: скорее! Скорее! Пока «те» не запретили!» Вместе с Романом Шлейновым (коллегой, завотделом «Новой») берут по две упаковки сока в руки и несут. Зонтика нет. Да и к чему он, если руки обе заняты. (Потом скажет мне: я была как мокрая курица.) Еще когда только первый раз пытались с доктором Рошалем пойти, два офицера — МВД и ФСБ — вокруг них ссорились. У того, кто из МВД, — приказ, чтоб шли с соками, раз это помощь заложникам. У того, кто из ФСБ, — приказ не пускать. «Они переругиваются. Льет дождь, стоим, как дураки, посреди всех снайперов и ждем, как мне кажется, когда кто-то начнет стрелять. Наконец ФСБ дает добро: «Идите». Одна ходка с водой и соками, другая, третья… Публикация от 25 ноября 2002 года: «Норд-Ост». 11-й ряд. Официальная версия трагедии — четверо погибших заложников с огнестрельными ранами застрелены террористами — не сходится с реальной действительностью». Они пошли на «Норд-Ост» вчетвером: две родные сестры, Ирина и Виктория, со своими детьми, Ярославом и Анастасией. Ира, Вика и 19-летняя Настя выжили, а Ярослав погиб. При юридически невыясненных обстоятельствах. 18 ноября Ярославу Олеговичу Фадееву исполнилось бы шестнадцать. Ожидался большой семейный праздник и подарки — как у всех. Прощаясь у гроба с внуком, его дедушка, врач, сказал: «Ну что, так и не побрились мы с тобой ни разу?..» Когда пустили газ, Ира обняла сына и попросила его ничего не бояться. И отключилась. После штурма Ира, Вика и Настя попали в больницу, а Ярослав потерялся. Официальная информация полностью отсутствовала, горячая линия была непробиваема, и друзья этой семьи сами прочесывали город, разбив его морги и больницы на сектора. Потом Ира узнала, что в «холодильнике» в переулке Хользунова нашли труп, внешне похожий на ее мальчика. И сбежала из 13-й больницы через забор. Просто так уйти было нельзя, прокуратура запретила. Ей показали фотографию на компьютере. Это был Ярослав. Ира попросила привезти его тело. Ощупала сына и нашла два пулевых отверстия. Входное и выходное. Тщательно заделанные воском. Ира уже знала, что одежда, в которой она оказалась в больнице, была вся в крови. Ярослав собою защитил ее от расстрела.

Анна Политковская

529

В морге она выглядела спокойной. Рассуждала здраво и без эмоций. Потом попросилась, чтобы ее выпустили через черный ход. Уехала и прыгнула с моста в ноябрьскую Москву-реку. Ее кто-то спас. Она недоумевала: зачем? В редакции нашей газеты Ира появилась через десять дней после теракта. Аня сказала мне тогда, что Ира была мертвая. Не как мертвая, а мертвая. А Ира рассказывала все с тем же недоумением: «Я даже не утонула. Там были льдины, а я попала мимо льдин. Плавать не умею — а вода держит. Понимаю, что не тону, и думаю: «Ну хоть бы ногу свело судорогой» — но не свело. И люди подоспели и вытащили… Спросили: «Откуда ты? Что ты плаваешь?» А я им говорю: «Я из морга. Но не сдавайте меня никуда». Дала телефон, по которому позвонить, и за мной приехали… Я держусь из последних сил, но пока я мертвая. Я не знаю, как он там без меня…» Аня напишет о Ярославе Фадееве: «…чья была пуля?.. Террористов? Или «своя»? Никому, включая родных, так и неизвестно, проводилась ли баллистическая экспертиза? И каковы ее результаты? Все материалы по делу совершенно засекречены. В морге, в книге учета, хоть и было вписано, что причина смерти — «огнестрельное оружие», но это было сделано карандашом. В свидетельстве же о смерти Ярослава — пустота. Там, где должна быть «причина смерти». И Ярослав даже не признан потерпевшим по делу о смерти № 229133. Будто он и не был заложником «НордОста». Даже священник, к которому Ира Фадеева пошла на исповедь, не выдержал. Отказался продолжать разговор: «Простите, но слишком тяжело». А для Ани «слишком тяжело» быть не могло. Она несла на себе (в себе) груз, что не под силу сотням журналистов. И никогда не бросала тех, о ком писала. Для нее вообще не было эпизодических людей. Жизнь сделала ее решительной. Научила работать умело и эффективно. Потребности нашего государства выше, чем возможности страны. Аня знала это. И выбрала страну. Она была на стороне (со стороны) только людей. Самых беззащитных, самых униженных, самых забытых. Для Ани вопросительный знак был гербом свободы. Вот вновь и вновь она задает вопросы по «Норд-Осту», комментирует, делает выводы.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

530

«Как отряд Бараева вообще пришел в Москву? Как шла подготовка теракта в Москве? Почему был штурм? А переговоры, которые могли бы принести успех — освобождение заложников, прекратили? Кто посредничал в принятии такого рода преступных решений?» «Куда исчезли 12 террористов? Их было 52, убили 40, «языков» не брали. Повторяю: а где еще 12 человек, не уничтоженных?» «Был ли оправдан штурм вообще и в таком виде (с применением газа) в частности?» «НИКТО не выяснил истинный состав газа, не установил лиц, отдавших приказ на его применение и скрывших от врачей антидот». «Врачи не знали, от чего и чем лечить, потому что им ничего не было сообщено. И тот, кто обязан был сообщить, но не сделал этого, остался неизвестен даже следствию, уж не говоря о том, что должен понести наказание». «У следствия по Дубровке — так и никаких серьезных результатов, кроме подсчета убитых террористов, и даже не все они до сих пор опознаны. …У следствия была совсем другая задача: оправдать все действия спецслужб и госструктур. И с этой задачей следствие с блеском справилось, доказав недоказуемое: что при 130 погибших родные спецслужбы ни в чем не виноваты. И члены следственной бригады получили награды и повышения». Незадолго до теракта врач объяснил Ире, что детей у нее больше не будет. Ярослав, выходило, был единственный. Но вскоре после похорон сына тот же врач сказал Ире, что чудо свершилось и она беременна. Родила Артемку. Здорового мальчика. А через полтора года еще и девочку. Правда, живет теперь с детьми затворницей под Москвой. У нее такой страх за них… Я штрихами, пунктиром процитировала две Анины публикации по «Норд-Осту». Но только в посмертной ее книге насчитала их семнадцать. И кстати, последний — совсем незадолго до гибели. А за семь лет работы в «Новой газете» Аня написала пятьсот материалов. И было шестьдесят командировок в Чечню. То есть на войну. Всякий, кто работает в сегодняшней журналистике, знает, как почти невозможно добиться хоть какой-то реакции от властей.

Анна Политковская

531

А ведь Аню еще со страшной силой ненавидели. И признать несравненную ее правоту — было смерти подобно. Но — корчась в невероятных мучениях — признавали. По сорока Аниным статьям были возбуждены уголовные дела. Даже ненавидя — ее уважали. Кстати о ненависти. Аня умела как-то очень правильно ненавидеть: открыто, яростно и именно тех и то, что (кто) ненависти достоин. Текст из ее компьютера, опубликованный посмертно, назывался «Так что же я такого, подлая, делала?». Вот концовка: «Так что же я, подлая, делала? Я лишь только писала то, чему была свидетелем. И больше ничего. Намеренно не пишу обо всех остальных «прелестях» избранного мною пути. Об отравлении. О задержаниях. Об угрозах в письмах и по интернету. Об обещаниях убить — по телефону. Думаю, это все же мелочи, главное — иметь шанс делать основное дело. Описывать жизнь, принимать в редакции ежедневно посетителей, которым больше некуда идти со своими бедами: их отфутболили власти, то, что с ними случилось, не вмещается в идеологическую концепцию Кремля, и поэтому рассказы об их бедах не могут появиться практически нигде, ни в одном издании, кроме нашей газеты». Книга Аниных публикаций, изданная после ее смерти, называется «ЗА ЧТО». Тут уже без вопросительного знака. Настоятельно рекомендую, если не читали — прочесть, а если читали — перечитайте. Юным журналистам — читать в обязательном порядке. Чтобы ответить самим себе на вопрос: стоит ли наша профессия жизни65. 989 страниц. Прочтете и поймете — ЗА ЧТО. И самое важное: Аня была не человеком войны, а человеком мира. Совсем не собиралась умирать. И не должна была.

Читайте также: Юра и Аня, или Спектакль как форма чтения. Актерский театр «Эскизы в пространстве» поставил спектакль «Журналист в секунду» — о наших коллегах и друзьях Юрии Щекочихине и Анне Политковской // Новая газета. 08.06.2016. — Прим. сост.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

532

Красивая, тонкая, стильная, с ранней сединой, которая ей очень шла. Мы не были близкими подругами. Но, общаясь, разговаривали подолгу. Обычно это происходило, когда Аня возвращалась из командировок. Она рассказывала о людях, о которых в тот момент писала. Очень подробно и очень сдержанно рассказывала. Но мы могли долго и упоенно говорить и «о кофточках». Я в то время любила носить на одной руке много браслетов, и как-то Аня сказала о них задумчиво: «Какой метафизический звон…» Однажды Аня вернулась из командировки, пришла ко мне, села напротив, сложила руки на столе, как первоклассница, и сказала: «Я влюбилась!» Это случилось в одной европейской стране, ее позвали на международный семинар, она не хотела ехать, но потом уговорили, всего три дня, и вот она там влюбилась. Хотя после ее развода с мужем прошло уже несколько лет, мы избегали разговоров на личную тему. И вдруг… Нет, не хвасталась — скорее смущалась. Очень по-юному, подевчачьи. Но я как-то почувствовала в ней тишину, покой и беспечное доверие жизни. Тот человек, в которого она влюбилась, подарил ей в аэропорту рисунок Эрнста Неизвестного, и вот она, вернувшись домой, прямо на пороге своей квартиры, с этим рисунком в руках, ликуя и сияя, сообщает детям то, что мне: «Я влюбилась!» Дети остолбенели. Наконец Илюша спросил заинтересованно: «Мам, а разве в твоем возрасте такое бывает?» Пересказывала Аня мне это со смехом. Илюше тогда было двадцать с чем-то лет, ей сорок или чуть больше. Когда ее дочь Верочка забеременела, Аня просто прыгала от радости. Говорила Верочке: «Представляешь, как эта весть спасительно подействует на прабабушку твоего будущего ребенка!» Мама Ани и бабушка Верочки, Раиса Александровна Мазепа, лежала в это время в больнице. Верочка спросила: «Ну ладно, это уже прабабушка, а бабушку, то есть себя, ты внуку или внучке гарантируешь?» Верочка рассказывает мне это уже после Аниной гибели. Но тогда, в разговоре с мамой, она не смерть имела в виду, а вечную ее занятость на работе. Аня сказала: «Я буду очень, очень много заниматься им или ею!»

Анна Политковская

533

И начала загодя. Верочка приезжала на дачу, и Аня моментально тащила ей с грядок петрушку и прочую зелень: «Ешь, ешь, это витамины, я сама вырастила». Когда мы хоронили Аню, боялись за Верочку и ее беременность. Наняли медсестру, чтобы, если вдруг станет плохо, укол сделать… Но Верочка держалась мужественно. Мамина дочка. Анина внучка родилась 11 марта 2007 года в 21.45. Ее зовут Анна-Виктория Политковская. Растет очень позитивной девочкой. То есть — правильной.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

534

ВЯЧЕСЛАВ ИЗМАЙЛОВ Октябрь 2017 МАЙОР-ФИЛОСОФ Предисловие к книге Вячеслава Измайлова «Война и война»66 Я познакомилась с майором Измайловым в сентябре 1995 года. Моя подруга и коллега Валентина Семеновна Тихомирова (Царство ей Небесное!) маялась со своим сыном-допризывником. И хотя по всем правилам у ее единственного сына должна была быть как минимум отсрочка, в московском военкомате с ней обращались бесцеремонно и грубо. А потом она переехала жить в подмосковный Жуковский и говорит мне: «Знаешь, я там такого человека в военкомате встретила, ну прямо «слишком человек», какой-то всем родной, не поверишь, но он майор…» И принесла местную газету, где этот самый майор Измайлов открыто, не таясь, от своего имени и воинского звания протестовал против войны в Чечне. Как раз шла первая чеченская, майор отправил одного призывника, рядового Пашу Голенко, в Чечню. А вскоре два лейтенантика привезли в Жуковский гроб с телом Паши Голенко. Измайлов организовал похороны Паши, поминки. И на поминках один из тех лейтенантиков подошел, пьяненький, к майору и сказал: «Когда я вернусь в Чечню и погибну, похороните меня так же хорошо, как Пашу…» Вот тогда Измайлов и понял, что второго гроба из Чечни он не выдержит. И решился на бунт и битву. Нет, вы только себе представьте: служащий военкомата, человек системы, и не просто системы, а действующий офицер Министерства обороны, той самой обороны, министром которой был могущественный и лично очень мстительный Грачев… Помню, как в первом интервью, которое длилось, кстати, десять часов подряд, Измайлов, рассказывая мне об Афгане, произносил с непритворной нежностью: «мои солдатики» и «мои мальчики». И называл каждого по имени, отчеству, фамилии, и знал, кому сколько лет и кто из какого села, города, из какой семьи. И вот опять, говорил он, все повторяется, как в дурном сне: мальчиковсолдатиков посылают на смерть… Для того интервью с майором Измайловым

Изд. «Новая газета», 2018 г. — Прим. сост.

Вячеслав Измайлов

535

в редакции придумали заголовок. Слова взяли измайловские. Но из-за того, что это были огромные буквы заголовка, смотрелись они прямо-таки зловеще: «Майор Измайлов: «Я не хочу в эту армию никого призывать». И хотя майор все прочитал заранее и завизировал, со всем согласился, включая заголовок, через какое-то время мне признался, что когда уже вышла газета и он вглядывался в свои собственные слова, понял необходимость этим словам соответствовать. И дальше: надо еще что-то делать, не просто не призывать в эту армию, а что-то еще… Случился большой скандал, в областном военкомате генералы бились в истерике, и только Измайлов был спокойный, собранный, выдержанный, почти невозмутимый. Военные начальники грозились послать его в Чечню, а он уже сам принял решение: поедет на войну, но не воевать, а спасать от ненависти, причем спасать обе стороны. И сколько потом майор Измайлов был на первой чеченской, я молилась за него, чтоб он остался жив. И проклинала тот чертов заголовок, из-за которого он отправился на войну. Давно поняла: «текст слов» пишет не рука, не голова и даже не душа. «Текст слов» пишет жизнь человека, который пишет. Один мой друг прочитал книгу Измайлова в рукописи и сказал: «Ветхий Завет». Эта книга — противоядие от всех видов демагогии. И я думаю, только начав читать ее, вы восхититесь, КАК она написана. У меня было много интервью с майором Измайловым, в них он мне всю первую чеченскую «пересказывал». Конечно, многое оставалось за кадром, но самое главное, на его тогдашний взгляд, он старался через эти интервью донести до наших читателей. А после первой чеченской мы с главным редактором «Новой» Дмитрием Муратовым сказали: «Теперь, майор, пишите сами». И почти сразу обнаружилось, что Бог наградил его и даром слова тоже. Небанального, точно и счастливо найденного слова. И — способностью превращать в образы впечатления жизни. Вот и в книге «ВОЙНА И ВОЙНА» — не просто полное отсутствие словесной расхлябанности, а какая-то немыслимая, беспредельная сила в словах. И всепобеждающая радость — поверх всех барьеров, даже в самые трагические моменты жизни. Если у книги «ВОЙНА И ВОЙНА» будут талантливые читатели, а я уверена, что такие будут, они обязательно отметят это. Кстати, сам майор — очень талантливый читатель. Когда Вячеслав Яковлевич уходил на чеченскую войну, я подарила ему «Лекции о Прусте» моего любимого философа Мераба Мамардашвили. Майор всю первую чеченскую не расставался с этой книгой. Каждую свободную минуту в казарме читал ее, подчеркивал, что-то выписывал для себя и иногда звонил мне по ночам, делясь впечатлениями. Помню, сижу я в три часа ночи с телефонной трубкой в руке, слушаю измайловский прямой репортаж из Чечни по поводу мамардашвилевских лекций о Прусте и думаю: а ведь это самые умные комментарии к текстам Мераба…

536

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

А потом была конференция, посвященная Мерабу Константиновичу, на которую собрались его друзья — знаменитые философы, социологи, политики, общественные деятели, художники, актеры, режиссеры. Я позвала туда Измайлова. И он выступил и рассказал, что для него значит Мамардашвили и как именно эти лекции о Прусте помогали ему выжить и выстоять на чеченской войне. Все друзья Мераба поразились тогда, как необычно, глубоко и тонко майор понимает философа. А потому что он сам — философ. И не самоназванный, не самоназначенный, а по сути своей. Так вот: о философии майора Измайлова. Пять лет подряд занимался Измайлов спасением пленных и заложников. Каждый божий день, без перерыва на выходной или отпуск. Обратите особое внимание, как в книге об этом просто, ни капельки не геройствуя и почти весело рассказывает он сам: «…Занимаясь спасением пленных и заложников, очень трудно быть все время на высоте. Рано или поздно ты должен занять свое место или в яме у бандитов, или в родной российской тюрьме. Конечно, я постоянно был вооружен соответствующей философией, и это помогало оттягивать почти неизбежное. Как в футболе: чтобы не пропадало чувство мяча, ты должен постоянно играть и держать себя в форме. Но в футбольном чемпионате бывает межсезонье, когда ты теряешь форму, а потом ее постепенно набираешь. Бандиты в Ичкерии, как шины для автомобиля, внесезонные. Да и наши сукины сыны, хоть свои, но… чужие». Или вот: «И ты не только спасаешь чьих-то сыновей, мужей, детей… Ты и себя каждый раз спасаешь. Если идешь в бой с чувством безысходности, то наверняка станешь жертвой. Почти каждый, кто осмеливался тогда ехать в Ичкерию или через нее, становился заложником. А меня не брали. Нет, если бы я очень захотел, то взяли бы. Но я не хотел. Как бы вам это объяснить? В общем, виктимология — наука о жертвах преступления. А я не собирался быть жертвой». Майор Измайлов — удивительный офицер. Не курит, не пьет, не ругается матом. Хотя и праведника из себя не строит. Но, конечно, он — праведник. Я не раз говорила с майором о спасенных им. Неужели ему совсем не обидно, что не все они даже спасибо сказали. Как будто так и надо, как будто это норма, что он колотится душой, рискует жизнью, вызволяет из плена, а они потом исчезают; не все, не все, конечно, есть такие, что пишут, приезжают, помогают, но все-таки когда сталкиваешься с неблагодарностью, как реагировать? Измайлов отвечал: «Мне некогда думать о спасенных. После каждого освобождения я совершенно пуст. И надо срочно набираться сил, чтобы идти и спасать следующих». Ответ на этот вопрос есть и в книге: «Люди спрашивают меня: «Сколько ж ты вытащил из плена?» Не знаю… Я не мог видеть спасенных из неволи: вытащил и забыл, лезь снова, не трать свою энергию на спасенных. Помни только о тех, кого предстоит вытащить, и о тех, кого не смог спасти».

Вячеслав Измайлов

537

Когда майор Измайлов сталкивался с недоверием к себе и русских, и чеченцев — не удивлялся, не злился, не обижался. В книге объяснил это так: «Я просто улыбался в душе». «…Я видел в этом отношении ко мне очень даже человеческое. Некоторые российские военные начальники, мягко говоря, не любили меня за тайную связь с чеченцами. А некоторые ичкерийцы воспринимали меня как хитрого чекиста. Во дворе администрации президента Масхадова во время безмятежного разговора о жизни с его охраной ко мне подошел начальник департамента государственной безопасности Ичкерии, протянул руку и сказал: «Ну, здравствуй, майор российской разведки». Одна из чеченских женщин, годами приходившая в «Новую газету» ко мне за помощью, своей девочке говорила: «Измайлов — генерал, он во время войны многих чеченцев пострелял и сейчас своим отношением к нам искупает свою вину». Следователь МВД России, когда Рамзан Кадыров за статью в «Новой» пытался возбудить против меня и руководителя Международной Хельсинкской группы Людмилы Михайловны Алексеевой, которой был тогда 81 год, уголовное дело, сказал: «А, Измайлов! Знаю тебя: многих чеченских бандитов ты повытаскивал из тюрем России». Вначале подумала: ну, чистой воды Лев Николаевич Толстой! А потом поняла: нет, это круче, чем подставить другую щеку: просто улыбнуться в душе и пойти спасать дальше. Акция «Забытый полк» проработала в «Новой» два года. Для тех, кто не знает, скажу: забытым полком мы в «Новой» называли пропавших без вести и пленных российских военнослужащих. Именно их судьбу старался определить майор Измайлов. Определить судьбу и вытащить из плена. Но и когда «Забытый полк» закрылся как акция в нашей газете, майор Измайлов продолжал через «Новую» спасать невольников: солдат, детей, стариков, женщин, даже граждан других государств — Украины, Белоруссии, Израиля, всех «тех, до кого не дотягивались силовики». Силовики не дотягивались — а Измайлов дотягивался. Сто семьдесят четыре человека спас, вызволил из плена майор Измайлов. И без копейки денег! Исключительно на своем абсолютном бескорыстии и абсолютном бесстрашии вытаскивал людей из беды. Нет, конечно, спасал пленников майор не один. Сколько людей ему помогали, и каких людей! Их имена и фамилии — почти на каждой странице книги: учительница, профессор Новосибирского университета, журналист «Новой» Эльвира Николаевна Горюхина, наш погибший товарищ, депутат Госдумы и зам главного редактора «Новой» Юрий Щекочихин, с которым Измайлов не раз бывал в Чечне, тогдашний заместитель Генерального прокурора России Михаил Борисович Катышев, зам главного редактора «Новой» Сергей Соколов, полковники и измайловские друзья Вячеслав Пилипенко и Виталий Бенчарский…

538

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

Запомните эти имена. Наш майор — герой. Но и они — герои. Читая «ВОЙНУ И ВОЙНУ», я все время делала пометки, ставила восклицательные знаки на полях. Да, блистательный ум, талант, «людячее» отношение к человеку, кем бы он ни был… Но еще и ирония, и как высший пилотаж — самоирония… После первых измайловских интервью в «Новой» мне позвонил мой друг и коллега Сережа Кушнерев, он работал в то время во «Взгляде». Они сняли тогда несколько фильмов о майоре Измайлове, и везде — как сам, смеясь, рассказывал — он блистал своей лысиной. Так вот, эта лысая голова его потом не раз в Чечне спасала. К Измайлову там подходили наши особисты и говорили: «Не могли бы вы, товарищ майор, на БТРе съездить туда-то и туда-то и вывезти раненых? Если вы будете без головного убора, то боевики вас узнают и не станут стрелять». Да, у боевиков был такой приказ: «В этого лысого не стрелять!» Майор садился на БТР, снимал фуражку, чтоб видна была его лысина, и ехал спасать раненых. Чеченцы мне рассказывали, что это для них был второй случай за всю историю войн с Россией. Первый такой приказ касался Михаила Юрьевича Лермонтова, которого спасала… нет, не лысина, конечно, а красный, как мне говорили чеченцы, бушлат. По поводу Лермонтова у чеченцев был ровно такой внутренний приказ: в этого в красном бушлате не стрелять! Хотя Лермонтов воевал против чеченцев. Но, как опять же говорили мне чеченцы, никто и не прославлял нас, как он. А майор Измайлов чеченцев нет, не прославлял, но он спасал и их тоже. И я помню, как один чеченец сказал мне: «Измайлов — лучший человек на свете». Никогда не спрашивала, верит ли он в Бога. Прочла недавно у владыки Антония: «Господи! Я хочу взять жизнь на плечи, как берут крест, как берут трудную и ответственную задачу. Я готов жизнью поплатиться за то, чтобы жить от всего сердца, от всего ума, всей крепостью и всей немощью своей». Так вот: знает Вячеслав Яковлевич Измайлов или не знает эту молитву, но это ЕГО молитва. Всем своим существованием подтвердил он каждое ее слово. Взял жизнь на плечи. Взял, как берут крест. Достоверность — это когда есть что предъявить. У майора-философа — есть что. Слава богу, что его не убили на войне и на войне, и он дожил до этой книги. Брат убитого Абдуллы сказал как-то Измайлову: «Человек должен умирать в глубокой старости у себя дома в окружении родных и близких на белых простынях». Да, наверное, это самая правильная смерть. Но майор-философ Вячеслав Яковлевич Измайлов и на войне, и в жизни сделал для людей так беспредельно много, что вера в его бессмертие становится и вправду какой-то абсолютно неизбежной. Тем более что бессмертие ему очень даже пригодится: надо одному поднимать двух своих прекрасных детей — Онису и Ваню. Теперь они — его личный состав.

539

ПЕТР ТОДОРОВСКИЙ Март 2015 МЫ ВАЛЯЛИСЬ НА ТРАВЕ… Война. Свидетельские показания старшего лейтенанта Петра Тодоровского …Когда пять лет назад я брала у него интервью, если бы не диктофон — не запомнила бы ни слова. Потому что не столько слушала, сколько во все глаза смотрела на него. Вот говорят: с лица воду не пить. Еще как пить, если это дивное в своей несуетливой мужской красоте лицо Тодоровского-старшего. Сейчас перечитала то, пятилетней давности интервью (печатается в сокращении) и отметила, как многое он рассказывал смеясь. Несмотря на то что это были рассказы о войне. Но потом, года через два-три, я позвонила ему в связи с предстоящим переименованием Волгограда в Сталинград. И фронтовик Петр Ефимович Тодоровский был суров и непреклонен. «Не то что на шесть раз в году — ни на минуточку, ни на секундочку нельзя давать этому городу имя этого тирана», — сказал он. И вот очередной юбилей Победы. А Тодоровского-старшего нет в живых. Как жаль. Как хотелось бы еще поговорить. И как хорошо, что он был и творил. Спасибо Вам, Петр Ефимович, за Победу и за Вашу жизнь67. *** 23 апреля 2010 «Всё! Просьба не беспокоить!» — сказал 9 мая лейтенант Сережа Иванов. Война началась, когда Петру Тодоровскому было пятнадцать. Шестнадцать лет исполнилось в августе сорок первого. В восемнад-

Из публикации 2010 г.: «Благодарность. Петр Ефимович, спасибо Вам! Вы сначала спасали мир, а потом и нас, каждого Вашего зрителя. Вы населили пространство Ваших картин живыми, ставшими нам близкими людьми. Спасибо за верность Вашим фронтовым товарищам и идеалам (с Вашего первого фильма «Верность»). За ненатужную Вашу порядочность и справедливость, которые способны выжить даже в сером «купринском быте» военных гарнизонов. Вы нам очень нужны. От имени «Новой» Зоя Ерошок, Лариса Малюкова, Дмитрий Муратов».

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

540

цать лет его взяли в Саратовское военное училище, где он проучился одиннадцать месяцев. На фронте — с августа сорок четвертого по май сорок пятого. Про предчувствие войны «Что знал о войне перед войной? Смеясь, поет: «Если завтра — война, если враг нападет, <…> Как один человек весь советский народ…» Вот всё, что мы знали. Запросто! Все будет запросто! Что вы! Мгновенно тот, кто сунет к нам свое свиное рыло, будет бит на его же территории… Плакаты об этом, все песни об этом — о войне, естественно, только победоносной… Мы были внутренне готовы именно к такой войне и подспудно заранее уже были рады, если бы что-то такое началось». (Смеется.) Про 22 июня 1941 года «Я родился в небольшом районном центре Бобринце Кировоградской области. И вот в этот день, 22 июня сорок первого года, я взял мяч, и мы с пацанами ушли на окраину города играть в футбол. А когда уже к концу дня вернулись, такие вспотевшие, с потеками пыли и грязи, входим в центр городка и видим, что там очень много людей, такое только на демонстрациях случалось, 7 ноября или 1 мая. И голоса вокруг: «Война! Война! Война!», «Немцы напали! Ах, сволочи!» Я вернулся домой, а мать рыдает… Мой старший брат Илья уже служил на границе, и она своим мудрым умом и жизненным опытом понимала: теряет своего старшего сына… Что и произошло. Илья погиб». Про военное училище «Я только что окончил девять классов. И вот нас выстроили в школе на линейке и сказали: у кого уже есть девять-десять классов — выйти из строя… Всё!!! То есть нужно было хоть какое-то базовое образование, чтобы одолеть учебу в Саратовском военном училище. Я тоже шагнул». Про дорогу на войну «Дорога на фронт длилась долго. В поезде мы ехали, в теплушках. Без пересадок, но когда идут эшелоны с боеприпасами, с вооружением, их в первую очередь пропускали, а они шли и шли, а мы стояли и стояли. Когда мы уезжали из училища, нам дали на месяц сухой паек: ну, там крупа, шпиг… Съели мы все за полмесяца. А добирались на фронт месяца полтора. Ну, вот все едем и едем, все стоим и стоим… А есть-то хочется. А есть уже ничего у нас нет.

Петр Тодоровский

541

На границе Белоруссии и Польши, на полустанках старушки стояли и что-то из еды продавали. А когда в Польшу въехали, там уже «бимбер» был. «Бимбер» — это водка. На всю жизнь запомнил (смеется): «бимбер"… Денег нету, как вы понимаете, поэтому, чтобы купить еду, запасное белье пошло в ход, запасные портянки, запасные носки. А затем уже (опять смеется) променял я и свою шинель… На «бимбер», да, на «бимбер»… Знаете, еще теплынь такая была, лето, шинель лежала в стороне…» Про первую ночь на фронте «На передовую попал в начале августа сорок четвертого. Вот считайте: август, сентябрь, октябрь… Девять месяцев — чистых девять месяцев! — я был на передовой. Отлучился только по ранению — на две недели в госпиталь. Тяжелый снаряд разорвался рядом, меня ранило и контузило, и я лишился слуха. У меня левого уха нету. Еще первое время что-то там фурычило, а потом совсем им перестал слышать. Ранение было в Германии, это уже март сорок пятого. Так вот, первая ночь на передовой… Холодно, окоп сырой… И всё, как в моем фильме «Риорита»… Сержант мне говорит: «Вы ж так околеете, товарищ младший лейтенант…» И дальше говорит: «Я тут приглядел одну шинель…» Он не сказал, что на мертвом немце эту шинель приглядел… — И после паузы, очень серьезно: — Это было самое страшное, что я ощутил на войне: та первая ночь… Потом на войне человек ко всему привыкает: к взрывам, к выстрелам… Все приедается, ко всему адаптируешься… Потому что история войны — это и есть история жизни. Да, это такая теперь твоя жизнь — когда ты каждые пять секунд можешь получить железо в затылок или в грудь. …Но вот та первая ночь. Мы с сержантом подползли к убитому немцу. А это здоровый был мужик, молодой, но такой очень большой, огромный. Мы подползли к нему сзади, а он как будто замер, и руки вот так впереди себя сцепил. Снаряд, наверное, совсем рядом с ним разорвался. И весь этот процесс стаскивания с мертвого немца шинели очень долго длился. Мы сначала немца вытащили из траншеи, потом трясли долго-долго, чтобы вытрясти из шинели. А у него успели уже руки закоченеть. Пришлось разводить — это очень тяжело было — его руки в стороны… Потом через голову содрали шинель. И все это время, пока мы стаскивали с мертвого немца шинель, я был в ознобе и страхе. Да, это был самый большой страх за всю мою войну... Когда тащили немца из окопа, то сержант — за сапоги снизу, а я — лицом к лицу, вот так, под мышку пытался взять, но получалось — прямо вплотную,

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

542

лицом к лицу… Он, похоже, совсем новенький был на войне, из недавнего пополнения. И шинель на нем была новенькая, английский материал. Я в этой шинели долго ходил. Почти до самого своего ранения. Вот говорят: плохая примета — с убитого шинель брать, это значит, тебя самого скоро убьют. А меня не убило. Только ранило. Но я-то уже к тому времени в другой шинели ходил. А в той, с убитого немца, пока не попался на глаза командиру полка и он не сказал: «А это что за чучело? Что за пленный солдатик?» А до этого никто на меня в шинели с убитого немца не обращал никакого внимания. Другие вообще ходили в телогрейках». Про артобстрел «Всякое было: и обстрелы, и бомбежки, и артналеты неожиданные. Есть сцена в «Риорите», где молодая пара лежит под сгоревшим вагоном. Так вот, и это было со мной. Я попал под сгоревший вагон, и тут начался жуткий артобстрел. Он был еще более жуткий потому, что пули и снаряды бьются о железо вагончика, осколки попадают в металл. Стоит яростный шум-звон. Это не просто взрывы, а взрывы после взрывов. Что-то такое сплошное, непрерывно-долгое, какое-то бесконечное а-а-а-а-а… Я, конечно, зарылся в землю, лег, инстинктивно закрывая голову руками. Все, что угодно, а голову надо прятать… Это почему-то очень важно было на войне. Что-то такое чисто интуитивное — прятать голову, и все прятали, прятали именно голову, как будто все другие части тела не жалко…» (Смеется.) Про самых «выбиваемых» «В своем взводе я командовал пехотой. А больше всего на войне выбивало пехоту. И командир пехотным взводом — это самая «выбиваемая» категория бойцов. Командир взвода должен бежать впереди и звать за собой людей, а командир роты — бежит уже сзади. А командир батальона — тем более: он должен все обозреть. Так вот, повторяю, самые «выбиваемые» — это те солдатики, те младшие лейтенантики, которые бежали впереди всех и кричали: «Вперед! В атаку! За мной!» И мне (вздыхает) надо было бежать и кричать «Вперед!», чтоб взвод за мной побежал… А солдаты были много-много старше меня. И это было самое сложное — найти общий язык с ними. Я воспитан был в своей семье так, что старший тебя по возрасту — это старший во всем. И слушаться надо старшего. А тут меня должны были слушаться.

Петр Тодоровский

543

Старался не ругаться… И как-то найти такое отношение, чтоб они хоть немножко тебя зауважали. Тогда будет все в порядке. Тогда они станут беспрекословно выполнять всё. Тогда будут стараться. И они меня зауважали. Ну, во-первых, им очень понравилось, что я хожу в этой шинели с пленного немца. (Смеется.) Все в этой шинели было обрезано: рукава, внизу полы, ну, это не шинель была, а сплошная бахрома… Во-вторых, моим солдатикам нравилось, что я на них не кричу, что я тихо разговариваю. И что я — за них. Вот, к примеру, солдатики мои как-то взяли и разожгли ночью маленький костер и что-то там хотели подогреть. То ли вчерашний суп, то ли добыли чего, они у меня еще те добытчики были… В это время шла инспекционная комиссия, командир полка впереди, за ним — заместители. И они увидели дымочек. Это считалось серьезным нарушением: ночь, а в ночи огонь. Да еще перед сильным наступлением. В общем, когда началось утром сильное наступление и меня потом представили к ордену Богдана Хмельницкого68, потому что я в том бою корректировал огонь всей артиллерии, то на этом представлении командир полка написал: «Отказать за топку печей в обороне». (Смеется.) А там был такой маленький-маленький огонечек. Щепки какие-то… Ну, орден тот не дали мне, конечно. Командир полка — это инстанция!» Награды Петра Тодоровского за войну: три ордена Отечественной войны (два из них — I степени и один II степени) и много медалей. Про самое мучительное воспоминание «Это когда я хоронил своего замечательного друга Юру Никитина, с которым учился в Саратовском военном училище. Я свой первый фильм «Верность» посвятил ему. И своего героя в этом фильме назвал Юрой Никитиным. Хоронили Юру уже на немецкой земле. Хоронили я и Сережа Иванов из Астрахани, который тоже учился с нами в военном училище. Эта была такая смерть… понимаете… когда убивают кого-то в бою, а ты бежишь рядом, то пробегаешь дальше… тебя практически это не касается… тебя тоже могут убить в любую секунду, это такая жизнь на войне… Не возникает чувства потери. А когда убивают твоего замечательного друга, чувство потери возникает… Замечательный парень был Юра Никитин. Детдомовец. Он еще не познал любви.

Орден Богдана Хмельницкого — один из самых высоких за войну.

544

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

Не познал женщину. Ушел из жизни в девятнадцать лет. Ему бы исполнилось двадцать в сентябре сорок пятого. А он погиб в феврале…» Про пережитые страхи «Когда мы уже расставались с моим капитаном Пичуговым, с которым я очень подружился на войне, то обменялись фотографиями. И на своей капитан Пичугов написал: «Пете Тодоровскому — на память о пережитых страхах». Я вам вот что скажу: человек придуман так, что хочет жить. <…> Поэтому о страхах что сказать? Страх на войне уходит куда-то в глубину, он есть, он присутствует, но где-то там, внутри-внутри… Были такие смельчаки, которые ночью выходили из траншеи — именно в тот момент, когда идет стрельба. Они разгуливали на бруствере, просто так, без особой надобности, стреляли в сторону противника. Они рисковали жизнью. Но это что-то чисто нервное. Какая-то такая особая душевная организация: вот ты сейчас или жив, или убит… Да, да, русская рулетка. Я такую «смелость» не понимал. А у остальных страх был, был… Такая он скотинка, человек — хочет жить». Про радость на войне «На войне было все: смерть, несправедливость, бездарные командиры, героические ребята, любовь… И радость была. Вот как-то в обороне к нам стали приходить девушки-снайперы. Для них выкапывали специальные ячейки. У нас была такая нейтральная полоса — между нами и немцами — сто с лишним метров, и, значит, у девушки-снайпера задача: стоять и ждать, когда немец высунется, высматривать и держать немца на прицеле за той нейтральной полосой. Помню, что это был декабрь сорок четвертого, Польша. И вот можете себе представить: тишина, солдатики в обороне прижились как-то, а тут еще такие замечательные девушки… Ну, вот она стоит, эта девушка, она на работе, а внизу сидят рядом с ней солдатики и смотрят на нее восхищенно-восхищенно… Тут же и шутки, и веселье. И вот еще радость: если ты попал в госпиталь… (Смеется.) Белые простыни, опять же молоденькие красивые санитарочки… И ты — чистый-чистый. А то вечно ж завшивленный, в одежде жуткой. А по вечерам в госпитале под аккордеон — танцы. Тоже — радость, радость!» Про плодотворность опыта войны «Так же опыт войны противоестественен, как опыт сталинских лагерей? Нет, война — это другое…

Петр Тодоровский

545

Лагерь человека превращает в букашку, в ничто, человек там — уже не человек, он подавлен, унижен, ограничен во всем… Нет, на фронте было подругому. Там ты просто выполнял свою военную работу. И внутри этой работы был свободен. На переднем крае все могло случиться. Особенно когда идет наступление. …Однажды мы долго никак не могли взять одну деревню, немцы сопротивлялись отчаянно, не сдавались. И вот я видел, просто случайно оказался рядом, как ночью командир корпуса бил палкой по голове командира полка и приговаривал: «Если ты завтра не возьмешь эту деревню — расстреляю…» И утром деревня — ценой неимоверных потерь — была взята. Но это отдельные случаи. А вообще на войне люди были свободные, нет, это не лагеря… ...Знаете, я вспоминаю войну очень часто и… (смущенно, со смехом) светло. Потому что это была молодость. И все как-то очень легко переносилось. И просто, грубо говоря, забывалось. Не накапливалось. Сейчас Спилберг снимает фильм о войне. Он говорит, что его интересуют не выстрелы, не стрельба, не атаки. Его интересует внутренняя жизнь солдатика. И меня ровно это интересовало всегда. Меня интересовал человек на войне, а не сама война. Люди по-разному себя вели. Были и трусы. Были и такие моменты, когда надо было солдатика поднять в атаку, чтобы он побежал навстречу огню… Так вот, порой для этого надо было приложить его, солдатика, прикладом по спине. Это было жестко, жестоко. Но как жестока была сама по себе война. Вот кто ее придумал, войну? Не знаю. Или ее никто не придумывал — она всегда была? Сколько жили люди, они всегда убивали друг друга. Это очень, очень печальная вещь. А о плодотворности опыта на войне скажу так: конечно, лучше бы этого опыта не было вообще. Но армия, само училище выработали во мне, знаете, что? Чувство самодисциплины. То есть я хочу, чтоб вещь, которая мне нужна, лежала там, где я ее всегда бы мог найти. Всегда! Вот свет погас неожиданно, а я руку протянул — и взял все, что мне нужно. Это у меня теперь просто в крови». Про атаку и спирт и «первачков» «Перед атакой старшина нес полведра спирта и каждому зачерпывал кружку… Вот идет артподготовка, а старшина обходит солдат и дает кружку — можно сделать глоток, можно два глотка, можно выпить полкружки, можно вообще не пить…

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

546

Новичок («первачок» называли) от страха выпивал больше, чем положено, ну, полкружки, например, и после этого он выскочил из траншеи и побежал в атаку… и вот он бежит, бежит навстречу огню, и кричит, и сам себе смелым кажется, и лезет на рожон… и погибает... Новички, хлебнув лишнего, почти всегда погибали в первой же атаке. А «старички» или вообще не пили, или делали вид, что пьют: пригубил и все. Если чуть-чуть выпил — это помогало в атаке, а если много — губило. Я пил спирт перед атакой. Но чуть-чуть…» (Смеется.) Про быт «На войне жили в траншеях. Полевая кухня приходит раз в сутки. Где-то к часу ночи. Она останавливается метрах в ста от нашего окопа, в какомнибудь удобном месте, в лощинке. Мы берем котелки и идем повзводно в эту кухню. Получаем «шрапнель» — это так называется перловая каша. <…> Естественно, без масла. Еще большой бесформенный кусок сахара-рафинада. Полбуханки хлеба. В котелок плеснут чай, но это не чай, а чтото такое просто тепленькое. В каше бывает иногда мясо. Ну, вот и все. Эта еда нам на сутки. Мы все съедали сразу, и за щекой держали какой-нибудь кусочек рафинада, а оставшийся сахар прятали в карман, он уже черный потом становился… Когда довольно долго стоим в обороне, обживаемся. Солдатики режутся в карты: кто-то достает замусоленную колоду. Кто-то что-то рассказывает. Кто-то мурлычет себе песенки под нос. Кто-то вспоминает про свою любимую, про родителей. О-ч-е-нь много всякого друг другу рассказывали… Солдатики самодельные песни в войну свои придумывали. Я их уже в точности не могу вспомнить. Но помню, что все они были «на имена»… Маша, Лина… Это они своим девушкам сочиняли. Были такие: «Я был ранен, лежал в лазарете, поправлялся, готовился в бой, вдруг приносят мне в белом пакете замечательный шарф голубой». Это про подарки, которые солдатикам присылали с тыла. Со всей страны фронтовикам присылали, и мы в затишья или в госпиталях получали». Про аккордеон «Как-то, уже в Германии, солдатик один притащил мне аккордеон. Я раньше аккордеон живьем в глаза не видел. Только в фильме «Тимур и его команда». Когда Польшу проходили — там нищета… Там взять нечего… Там даже были такие шутки: солдат спрашивает поляка: «А где тут у вас туалет?» А поляк отвечает: «Нэма, вшиско герман забрав» («Нет, все немец забрал»).

Петр Тодоровский

547

А когда вошли в Германию — были потрясены. Идем по большой дороге, видим — три-четыре дома, это хутор… В домах никого нет, все бежали. Но в подвалах домов — окорока, закрутки (которых мы в России еще не знали), утки, куры… Там началась такая жирная (смеется) жизнь. Вот картинка: бежит солдат и на плече тащит огромный копченый окорок. Ну, мы быстро тогда ножом поработаем… Так что в Германии мы уже «шрапнелью» пренебрегали. (Смеется.) Так вот, про аккордеон… Мне солдатик говорит: «Товарищ лейтенант, вот вы все время что-то мурлычете, насвистываете, а я тут гармошку нашел, я ее положил в обоз…» Обоз — это повозка, где ящики с минами. Но я тогда даже не пошел смотреть. Некогда было. …Месяца через два только посмотрел я в обоз, а там лежит в черном бархатном футляре этот аккордеон. Стодвадцатибасовый! Это самый большой, самый богатый был аккордеон, клавиши перламутровые… Где-то солдатик бежал, заскочил в дом, никого там не было... Обычно солдатики, да и мы, младшие офицеры, в таких случаях что брали? Хорошие перчатки… Это было такое легкое мародерство. Кто «поумнее», постарше был — те искали золотишко, бриллианты, кольца… Но это все по ходу дела, не то что там ходишь, выбираешь… И вот после войны меня назначили комендантом маленького немецкого городка. Ну, такого, совсем маленького, что-то вроде поселка городского типа. Вдоль Эльбы стоял городок. И вот я в свои девятнадцать лет — комендант городка. Занимаюсь всякими хозяйственными делами. А еще у меня в подчинении взвод мотоциклистов-автоматчиков, и ребята эти такое творили… Были и изнасилования…. И налеты… И я со всем этим целыми днями разбирался… А по вечерам вцеплялся в этот аккордеон. <…> Все сам научился. Сначала правую сторону освоил. «На позицию девушка провожала бойца…» (Поет, улыбаясь.) Потом взялся за левые басы. А когда мы вернулись в Россию, гдето в марте сорок шестого года, я уже очень прилично играл…». Про 9 мая 1945-го «О, это было потрясающе. Я с любовью вспоминаю этот день. …Мы с боями вышли на берег Эльбы. Непрерывный огонь шел, голову невозможно было поднять. Немцы поставили зенитные орудия — и вовсю по нам… И вдруг все затихло. Мы с победными криками «ура!» выбежали на берег Эльбы, а там уже никого не было… А потом выяснилось, почему на этом участке был такой массированный огонь. Оказывается, немцы переправляли через реку свои семьи, документацию…

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

548

Но вот все стихло. Светило солнце. Зеленая трава. Были белые облака. И самое главное — наступила оглушительная тишина. Настолько непривычная тишина, что не передать. Всю эту фронтовую жизнь ты был под прессом, бесконечный гул, стрельба, бомбежки, артобстрелы… И вдруг всё тихо, тихо… Мы даже вначале не понимали, что это такое — реальное что-то или так кажется… Потом сбросили вонючие сапоги, портянки и завалились в траву. Я об этом уже много раз рассказывал, но все равно не могу удержаться, остановиться и перестать про это вспоминать. Вот Сережа Иванов, завалившись вместе со всеми нами в траву, сказал: «Всё! Просьба не беспокоить!» Это было еще до объявления конца войны. Я заснул в той траве. А потом проснулся и вижу — чудо, вижу его, Сережи, грязная нога торчит из травы, и на большой палец сел мотылек. И я подумал: «Вот это конец войны». А потом приехал комдив. И сказал: «Друзья! Война окончена». Ну, тут началась стрельба в воздух изо всех видов автоматов и орудий… Ну, это как везде…»69

Послесловие Про оператора на войне «Это я видел на фронте всего один раз. Были тяжелые бои на восточном берегу Одера. И мы шли такие грязные, измученные, все в земле… Мы же в бою были все время в земле… Как кроты, понимаете? Сплошные траншеи, окопы, ямы, лощины… И вот мы после боя пошли к воде, чтобы умыться. И рядом с нами остановилась полуторка. И соскочил с нее военный человек, с автоматом, достал маленькую камеру и стал в упор снимать проходящих мимо солдатиков. И я подумал: «Какая это замечательная профессия! Вот он сейчас снимает эти лица… а потом все это кто-то увидит, и это на годы…» И я подумал, что если останусь жив, то постараюсь стать оператором…» Про почти всю погибшую семью «Всю жизнь мы писали в разные места, чтобы узнать: где, как и когда погиб мой старший брат Илья. И шестьдесят лет нам отвечали: среди погибших и пропавших без вести не числится. Четыре года назад раздается звонок. Из

Читайте также: «Всю войну перед нами были немцы. А 8 мая немцы кончились…». Свидетельские показания старшего сержанта, разведчика Семена Арии// Новая газета. 27.05.2015; «Никто в атаке не кричал: «За Родину! За Сталина!» Все кричали: «Ё... т... м…!!!» Воспоминания Анатолия Сергеевича Черняева о войне // Новая газета. 12.04.2010. — Прим. сост.

Петр Тодоровский

549

Коломны. Молодой голос говорит: «Петр Ефимович, я руководитель поисковой группы…» Так вот, тот молодой голос по телефону сообщает мне, что нашел могилу, точнее, то место, где погиб мой брат. Илья погиб 21 января 1942 года. В Новгородской области, в деревне Водосье. <…> И вот парень из поискового отряда нашел орден. И с этим орденом он сидел в Центральном архиве. Пытаясь найти хотя бы часть, а может быть, и человека, которому бы этот орден мог принадлежать. И в огромных гроссбухах парень нашел: Тодоровский Илья Ефимович… Так что мама не зря сразу почувствовала — Илья не вернется. Папа был более замкнутый человек, он тоже переживал, но скрывал это. Папа преподавал труд в школе, был завскладом, работал в магазине. Потом — на фронте, но на трудовом. Детей в семье было трое: Илья, я и старшая сестра Раиса. И вот мы все писали те письма про Илью, чтобы узнать место, где он погиб. <…> И вот все ушли из жизни: и мать, и отец, и сестра. И когда только я один остался, я узнал, где был похоронен Илья». После паузы: «За войну наша семья потеряла двенадцать человек. Среди них: в нашем городке расстреляли дедушку и бабушку по матери. Родная сестра отца с мужем и тремя детьми погибла — их раздавил немецкий танк. Они бежали, и их настигла такая смерть. И собственно на фронте погибли мой старший брат, родной брат моей мамы и племянник родного брата мамы…» И еще помолчав, с горечью: «Немцы успевали в наступлении или в отступлении вывозить — всех до одного! — своих раненых с поля боя и хоронить убитых. А у нас миллионы незахороненных солдат осталось с той войны. Вот вам пример моего брата. Был себе ров. Побросали солдат. И никак не отметили. Просто засыпали. И случайно старик из той деревни вспомнил, как сбрасывали убитых, и сказал: где-то здесь должен быть…» *** У старшего внука Петра Ефимовича и Миры Григорьевны Тодоровских — Петра Тодоровского — в августе позапрошлого года родился сын. Назвали Ильей. Есть Илья Тодоровский. Был брат, стал правнук. *** Когда при Тодоровском-старшем внук Петя (сын Валерия Тодоровского) звонит кому-нибудь по телефону и говорит: «Это Петя Тодоровский», Петр Ефимович весело спрашивает: «Петя! Это ты или я?»

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

550

ГЕРОИ КАРМАДОНА 26 июня 2003 ТОННЕЛЬ Девять месяцев назад в Кармадонском ущелье сошел ледник Колка. 145 человек пропали без вести. Все эти девять месяцев спасательные работы в Кармадоне не прерываются ни на один день. Пропавших без вести ищут их родственники и добровольцы. Помогают президент Северной Осетии, правительство и МЧС республики, частные организации. Однако настал момент, когда без вмешательства государства уже не обойтись. Сегодня только государство — если оно у нас, конечно, есть — может поставить точку в этой поисковой операции. Не остановить. Не запретить. А реально помочь завершить. Русские своих не бросают. Из кинофильма «Брат-2», где главную роль сыграл Сергей Бодров — младший …Когда Шойгу пришел ко мне и докладывал, и спросил, как мое мнение, я сказал, что я бы на вашем месте работал до конца. До того, пока вы не убедитесь (если не лично, то ваши сотрудники должны убедиться), посмотрев своими глазами. Это нужно не только для родственников, это нужно и для страны. Я считаю: в любом случае, что бы ни происходило с нашими людьми и где бы это ни случилось, государство должно сделать всё для того, чтобы либо спасти людей, либо убедиться, что это уже невозможно. Владимир Путин — на вопрос: «Получили ли вы письмо от матери Сергея Бодрова и что вы думаете о спасательной операции в Кармадоне?» Лед и люди «Началось вот с чего. Когда еще в сентябре прошлого года, через три дня после трагедии, МЧС России объявило свое первое официальное заключение:

Герои Кармадона

551

живых нет и быть не может, два-три человека (из осетин, родственников местных жителей) взяли лопаты и пошли к леднику. И стали рыть лед лопатами. Все было как-то спонтанно, инстинктивно. Но совершенно естественным образом, понимаете? Потом мы об этом узнали. И присоединились к осетинам. Потом решились попросить взрывчатку. Думали, 50 кг хватит. МЧС Северной Осетии пообещало 150 кг. Тогда казалось, хватит с головой… Да, вот с этого началось. Просто с лопат. …А взрывчатки, знаете, сколько на самом деле потребовалось? 120 тонн. В две тысячи раз больше, чем предполагали. (Сами ведь искали, вслепую, не было точного расчета, никто из специалистов тогда не взялся.) Да, надо было взрывать и взрывать глыбы льда. Чтобы найти тоннель, следовало пройти сквозь ледяную толщу... И вот для того, чтобы взорвать огромную массу льда, мы те самые 120 тонн взрывчатки перетаскали на себе по узкой горной тропе. И 150 тонн строительного материала, и оборудование... А дальше… Рыли этот лед вручную, потом взрывали; опять рыли... Сумасшедший труд. Но мы не впали в групповое безумие. Это был труд осознанный и осмысленный. Мы искали именно тот тоннель, в котором могли укрыться люди. Долго не находили. Но знали, что найдем. Мы — адекватные люди. Просто должны пройти этот путь до конца. Нет, не собираемся торчать на этом леднике всю оставшуюся жизнь. Но не можем уйти оттуда, не убедившись, что сделали ВСЁ». Александр Кавуновский — тихо, медленно, выделяя каждое слово: «Мы восхищаемся теми, кто совершил подвиг когда-то. Но почему не гордимся теми, кто сейчас его совершает?» Среди пропавших без вести в Кармадонском ущелье — съемочная группа Сергея Бодрова — младшего. А директором картины (условное название «Связной») был двадцатичетырехлетний Тимофей Носик. Сын актера Владимира Носика и зять Александра Кавуновского. Кавуновский — после долгой паузы: «На самом деле — подвиг. Я не говорю про всех нас. Я говорю про одного только Костю». Костя «Когда в Кармадоне случилось то, что случилось, Костя Джерапов прибыл туда одним из первых. А может быть, даже самый первый. И вот уже девять месяцев Костя живет на Кармадоне. В палаточном городке. Хотя во Владикавказе у него осталась семья. Жена и двое детей. Мальчику — 5 лет, девочке — 12. Костя занимался бизнесом. А теперь — постоянно,

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

552

ни на один день не прерываясь, — работает на Кармадоне. Абсолютно бесплатно. Более того! На свои деньги покупает для спасательных работ технику, оборудование... Косте — 37 лет. Он был и остается на Кармадоне лидером». Александр опять умолкает и добавляет: «В день Костя выкуривает четыре пачки сигарет». И — дальше: «Всего один раз в жизни он спускался под воду. Это было на Красном море, где Костя отдыхал с женой. Ну знаете, просто попробовал, интереса ради, с аквалангом, с инструктором. И вот… нет, простите, тут я должен прерваться и рассказать об Игоре. А потом уже продолжу о Косте, хорошо?» Игорь «Это было месяца два назад. Один наш родственник — Сергей Сыромятников — шел по Петербургу. Видит: работают водолазы. А знаете, все наши родственники и все, кто за нас болеет, мы все хором давно уже ищем водолазов. МЧС России нам их обещало, но мы и сами, для подстраховки, тоже искали. Так вот: Сергей подошел к водолазам, узнал, кто старший, — им оказался Игорь Матюк. Сергей объяснил ему: мол, в Кармадоне такая проблема — мы сейчас должны найти тоннель, и нам нужен водолаз, который сможет этот тоннель обследовать. А Игорь Матюк и его группа знаете, чем занимаются? Поднимают из болот танки, а из морей — подводные лодки. В то время, когда мы обратились за помощью к Игорю, он выполнял правительственный заказ Российской Федерации. Короче, Игорь собирался прилететь в Кармадон всего на несколько дней. Думал, увидит сломленных, плачущих родственников… Но его поразило то, что было сделано людьми в Кармадоне. Как профессионала поразило, понимаете? И он сказал, что не уедет оттуда, пока не пройдет все до конца. Два месяца Игорь работает на Кармадоне. Ни копейки не получает. И конечно, из-за нас у него на его ответственной работе куча неприятностей. Так вот: чтобы ему пройти в тоннель, надо спуститься по трубе диаметром в 1 метр, да на глубину 70 метров, а это, знаете, как двадцатитрехэтажный дом... А там — вода. Очень-очень мутная. Потому что — сплошные взвеси песка. И ничего не видно. Даже с фонарем. Двигаться можно только на ощупь. Даже просто зайти в этот тоннель не всякий профессионал сможет, а уж работать там… Ну вот Игорь Матюк сказал: я зайду в тоннель, и все прощупаю, и все вам расскажу, но было бы здорово, если бы кто-то из родственников тоже

Герои Кармадона

553

спустился со мной, потому что — и это очень деликатный момент — вы мне ведь можете не поверить… И тогда Костя Джерапов сказал, что пойдет он». Костя «Костя сам себе купил водолазный костюм, полное снаряжение. Игорь провел с ним инструктаж. И Костя начал спускаться. Уж не могу вам точно сказать, сколько раз это делал. Он каждый день заходит в тоннель… Да, пока на входе в тоннель был песок, все казалось просто. Песок сам вываливался, когда его размывали. А когда оттуда вытащили аж 150 тонн песка, похоже, что вся песчаная масса от входа отвалилась, и размывание эффекта не давало. Песок уже не вываливался — его надо было вымывать. Костя стал заходить в тоннель со шлангом. В темноте, в ледяной воде он держал шланг и водой под давлением пытался размывать песок. Простите, но повторю: каждый раз даже просто спуск в тоннель — это подвиг. А то, что делает Костя… А ведь он никому никакой не родственник. Просто у Кости был друг. И друг пошел с собакой погулять. Этот друг (и три его брата) и Костя — все они из Владикавказа. А дача у друга была в Кармадоне. И собаку он выгуливал именно там и именно в тот момент, когда все и случилось». Человек в ботинках «Человек пришел в свой выходной день. В цивильном костюме. В белой рубашке. В ботинках на кожаной подошве. И молча стал таскать взрывчатку по горной тропе. По внешнему виду — осетин. Явно — из города. Многие, узнав об этом несчастье, приезжали. И помогали кто чем мог. Кто сколько — день, неделю, месяц, два… Тому человеку в ботинках на кожаной подошве я следующим днем принес кроссовки. Но его уже не было. Знаете, я никогда не забуду, как он скользил своими кожаными подошвами по горной тропе. И все таскал, таскал и таскал на себе взрывчатку. Очень много перетаскал в тот день, очень много». Уже много дней и по многу часов подряд общаемся с Кавуновским. Он рассказывает мне о Константине Джерапове, Игоре Матюке, о человеке в ботинках, о Елене Носик (мама Тимофея Носика, искусствовед из Музея изобразительных искусств, все девять месяцев в Кармадоне, в Москву приезжала за это время однажды, на недельку; у нее сейчас две семнадца-

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

554

тилетние дочки-близнецы поступают в театральное, но мама поддерживает их только по телефону, а Кармадон бросить не может); о Валентине Бодровой (тоже искусствовед, четыре месяца провела в Кармадоне, в Москву прилетела с Кавуновским лишь для того, чтобы отнести на Ильинку, в приемную президента России, письмо Владимиру Путину от родственников пропавших без вести в Кармадоне и задержалась вот в Москве на несколько дней в ожидании ответа)… А о себе Александр не говорит ни слова. Знакомлюсь с Валентиной Бодровой — та же история. Несколько часов беседы — и только Костя, Игорь, Лена Носик, Саша Кавуновский, монахиня Клара из Польши… Отдельно, очень тепло и подробно — об осетинах, их поддержке и участии. О сыне Валя скажет лишь однажды, вытащив из записной книжки маленький календарик на 2003 год с портретом Сережи: «Это осетины выпустили и продают на базаре». И не будет в ее интонации осуждения — только благодарность: помнят… Так вот: несколько слов об Александре Кавуновском. 9 августа прошлого года его дочь Настя вышла замуж за Тимофея Носика. А 20 сентября, меньше чем через полтора месяца, случилась трагедия в Кармадоне. В декабре Настя родила девочку Дашу. Имя они выбрали с Тимофеем заранее. Знали, что будет девочка. Александр Кавуновский — бизнесмен. У него есть своя фирма в Москве. Но делами этой фирмы занимается сегодня его брат. Александр теперь все время в Кармадоне. На его деньги покупалась техника для спасательных работ, оплачивался труд рабочих, питание... Деньги немалые. Я знаю это не от Кавуновского. Сам он говорит: «Не надо обо мне. Напишите: куплено на деньги родственников». Третий тоннель Теперь вернемся в сентябрь прошлого года. Валентина Бодрова убеждена: с самого начала трагедии с этим третьим тоннелем — темная история. «Когда я и Сергей Владимирович Бодров (отец Сережи) прилетели в Осетию, нам вообще не сообщили о существовании третьего тоннеля. Но в том-то и дело, что два тоннеля, да, были забиты селевыми массами, а третий оказался подо льдом. И вот именно этот третий тоннель мы и пытались целых пять месяцев обнаружить. Местные жители за несколько мгновений до катастрофы видели, как в этот тоннель входила колонна машин. Это не обязательно должна была быть съемочная группа Сережи. Это могли быть местные жители. Кто угодно… Просто люди. И этот третий тоннель — дли-

Герои Кармадона

555

ной 285 метров — единственное место, где кто-то мог укрыться. Больше было негде». Многодневное общение с Валентиной Бодровой и Александром Кавуновским дает мне право засвидетельствовать: это ответственные и вменяемые люди. Никаких истерик, слез, жалоб. Никакой повышенной эмоциональности или возбудимости. Да, чувствительны. Особенно к ложной информации. И особенно после того, что они пережили и какую работу проделали. Валентина Бодрова — спокойно и сдержанно: «В поисковых работах мы рассчитывали только на собственные силы. Именно мы, а не МЧС России, нашли этот третий тоннель. Мы сами вошли в него. Сами закупали оборудование, приглашали специалистов… И вот после того, как мы сами пять месяцев искали тоннель и сами нашли его, начались новые адские муки. Приехал замминистра МЧС России господин Короткин с водолазами и на всю страну по телевизору заявил: «В тоннель зайти нельзя. Он весь забит селем». Но это — неправда. Водолаз МЧС России был не в тоннеле… А на дне вертикальной скважины. Выход в тоннель — оттуда, но эмчеэсовский водолаз в тоннель не попал. А наши независимые водолазы буквально на другой день проникли в тоннель и утверждают: нет там селя, то есть смеси валунов, камней и грязи, когда все перемешано, перемолото… На самом деле в тоннеле только песок и вода… Значит, в верхней южной части тоннеля (куда мы и двигаемся) не исключен сухой участок… В котором могли укрыться люди. Не обязательно Сережа… Между тем 30 мая, на основании доклада Короткина, Шойгу приказал спасателям МЧС покинуть Кармадон. А правительству Северной Осетии рекомендовано остановить работы в ущелье. Но, по расчетам наших специалистов, осталось пройти внутри тоннеля 100 метров, чтобы попасть в его сухую часть. И здесь мы могли бы объединиться с МЧС России, а не быть по разные стороны баррикад… На днях в тоннеле был найден блок питания для CD-плеера. Совершенно не пострадавший! Значит, там не было селя и могли быть люди… Мы не знаем, кого найдем в тоннеле и найдем ли… Но мы ищем людей, попавших в беду. Нам говорят, что мы подвергаем себя опасности. Но сегодня опасности не стало больше, чем когда мы начинали поиски. Однако почему все так взволновались, когда мы уже вошли в этот третий тоннель? Почему именно сейчас решено прекратить наши спасательные работы? Только обследование третьего тоннеля может поставить точку в поисках. Я прожила на леднике четыре месяца и знаю: нет такой силы, которая

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

556

заставит людей уйти из Кармадонского ущелья без ответа на вопрос: что же там произошло с их близкими? И дело тут не только и не столько в съемочной группе Сережи… Пропали без вести осетины. А по осетинским традициям не найденный человек — это проклятый человек. Тело погибшего должно быть найдено и похоронено… Так когда-то решил осетинский народ. И оспаривать это и не считаться с этим никто не вправе. Иначе никому не будет прощения. Ни живым, ни мертвым. Такая вот черта народа. И это достойно уважения. И — восхищения…» Но что возможно, а что нет — нельзя решать одной стороне. Одна сторона не может договариваться сама с собой. Родственникам пропавших без вести и добровольцам в Кармадонском ущелье никто ничего толком не объяснил. С ними вообще не стали разговаривать. Просто на всю страну, через телевизор, один генерал доложил другому — и все на выход с вещами? Освободите помещение, то есть ущелье?! В очередной раз нас хотят убедить: НИЧТО нас не касается. Даже если речь идет о наших близких. Но власть сильна тогда, когда есть граждане. Когда граждан нет, никакая власть ничего хорошего, кроме плохого, сделать не может. P.S. В минувшую пятницу, 20 июня, на пресс-конференции в Кремле, когда президента спросили о Кармадоне, я поразилась, как совпадает — по интонации и по словам — то, что говорят начальник страны и родственники пропавших без вести, а именно: «Работать до конца». <…> Но письмо, о котором спросили президента, до него не дошло. Кстати о том, что русские своих не бросают. Кто, вы думаете, по национальности добровольцы в Кармадоне? А вот кто: осетины, русские, евреи, белорусы, украинцы, грузины, адыгейцы, кабардино-балкарцы, ингуши. А польская монахиня Клара пришла в Кармадон пешком из Грузии. P.P.S. Когда Сергей Бодров — старший прилетел в Северную Осетию, один мужчина отвел его в сторону и сказал: «Простите нас». «За что?» — удивился Бодров. «За то, что это случилось на нашей земле». «Я был потрясен, — вспоминает Бодров. — У того осетина тоже там, в Кармадонском ущелье, пропали родные. А он просит у меня

Герои Кармадона

557

прощения… Если бы Россия — хотя бы иногда, хотя бы изредка — говорила своим гражданам: простите — меньше, наверное, было бы у людей обид и многое бы можно было простить».

10 июля 2003 ТОННЕЛЬ (Продолжение) Сельянов Валентина Бодрова: «Когда мы с Сергеем Владимировичем Бодровым, отцом Сережи, прилетели во Владикавказ и вышли из самолета и все корреспонденты бросились к нам, это было ужасно, и я быстренько убежала, спряталась куда-то. И вот тогда впервые увидела знаменитого продюсера Сергея Сельянова. Он стоял один на взлетной площадке. И он меня спас, посадил в машину и увез подальше от журналистов. Ну понятно, что в тот момент в голове у меня был только Сережа, я никого не видела, никого не воспринимала… И вот первое лицо — Сельянов. А чуть позже первый человек, который сказал, что перед этим горем равны все, был тоже Сельянов. Меня это как-то здорово тряхнуло. Я даже сначала восприняла как упрек… Ведь я могла говорить и думать только о Сереже, о том, что три недели, как его сын Саша родился… Но слова Сельянова вывели на другой уровень… Ведь кроме съемочной группы Сережи там были и местные осетинские люди — сто человек, нельзя никого отделить, выделить… Потом Сельянов приехал ко мне в Москву. На нем не было лица. Мне казалось, что я в те дни держалась хорошо. Почти не плакала… Но Сельянова было так жалко, что я бросилась его поддерживать… Вдруг начала благодарить за то, что он дал возможность Сереже снимать фильмы; я ведь очень переживала, что Сережа — актер, знала его возможности — другие… Помощь Сельянова Кармадону очень серьезна. И это все негромко делается». Александр Кавуновский: «…Несколько раз я слышал, как Сергей Михайлович говорил по поводу Кармадона: «Я разорю компанию, но деньги найду». В.Б.: «Очень много осталось маленьких детей… Их надо растить. И эту заботу Сельянов взял на себя. С особой болью он говорил о троих детях художника Володи Карташова… И поймите: СТВ — студия не очень богатая…

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

558

А Сельянов все время помогает… Хотя главное, конечно, — не деньги. Для Сельянова — это личная трагедия. Он нашу боль почувствовал, как свою». Роза В.Б.: «Роза Галазова — очень яркий человек. И — артистичный. Ее сын Хажби окончил Щукинское училище. Сережа пригласил его на главную роль в своем фильме «Связной». У Розы в сентябре день рождения. И Хажби хотел пригласить к себе домой всю съемочную группу. Роза смущалась: ну как же — сам Бодров… А Хажби — ей: «Мама, да ты что! Если б ты знала, какой он простой…» Хажби ходил такой радостный. И говорил Розе: «Мама! Это моя первая роль в кино. И — сразу главная! И — у Бодрова! Я буду знаменитым, мама!» Роза — с первых дней на леднике. У нее еще есть дети. Но Роза ищет Хажби. На работу она не могла ходить… И ее выгнали. А тут еще у Розы двое наших из Москвы поселились — Лена и Толя Новиковы. Их сын тоже пропал в Кармадоне. И нужно знать гостеприимство осетин! Они же ради гостей в лепешку разобьются. Я спросила Розу: как же ты живешь без денег, без работы? А она сказала: мне помогают соседи. Приходят, приносят продукты, сами готовят… Роза и нас с Леной Носик часто приглашает в гости. А из Франции приезжала к ней Лена Гуревич, мама Дани — оператора фильма… Иногда становится совсем невыносимо… И от того, что это с тобой случилось. И от того, что встречаешься с подлостью… Но я себя одергиваю… Ведь в этом страшном месте, в Кармадоне, я узнала и высокое благородство... Благородство в самом чистом виде». Миша В.Б.: «Миша Болотаев — редкого обаяния человек. Красивый, легкий… Его зять (муж сестры) охранял Сережу. Он не был в съемочной группе, его наняли на месте. Мы, конечно, стараемся в Кармадоне никаких эмоций не показывать. Там вообще никто не плачет. Но иногда бывает… находит, ну тогда отойдешь в сторону… Так вот, подходит Мишка, за руку берет и держит, и ты понимаешь, что он все почувствовал…» А.К.: «Когда делали дорогу, Миша Болотаев один ездил по этой дороге жизни. Миша — это человек-машина… Однажды у меня на глазах задние колеса машины провалились в громадную расщелину… С диким трудом Миша вывез машину…»

Герои Кармадона

559

Елена Носик: «Мишина сестра родила ребенка аккурат в ночь с 20 на 21 сентября 2002 года. И Миша все время ходит с фотографией этого ребенка в кармане. Сестра ему наказала: как найдешь мужа, покажи фото и расскажи ему, что родился сын». Марат В.Б.: «У Сережи был там водитель — Виталий Гурциев. А теперь нас с Леной Носик из Владикавказа в Кармадон возит его брат Марат. У Марата семья — жена и пятилетний сын Тимур. Там очень сложно зарабатывать деньги, в Осетии. Марат на автобазе получает свой небольшой оклад. Но он не может подрабатывать, потому что с утра до ночи — с нами… Но как работает Марат!.. Каждый день туда и обратно Марат пересекает два перевала. А зимой дороги такие страшные… Но Марат — блестящий водитель. И — очень трогательный, очень добрый человек. Марату уже при нас предложили новую работу. Денежную, чистую, и не надо столько мотаться. Ему, конечно, надо содержать свою семью и родителей в деревне. Но он сказал: нет, только после того, как все закончится в Кармадоне. Мы все там близко общаемся. И русские, и осетины. У кого-то мама умерла за это время, у кого-то кто-то родился… И в радость, и в горе друг друга включены. <…> Лена Носик дружит с женой водителя своего сына Тимофея... Или мальчики — Алан и Сослан. Мальчикам лет по 16. Они стараются походить на Костю Джерапова. Работают наравне с мужчинами. Хватаются за все. Костя на горной кармадонской дороге разбил свою машину и машину друга. Тогда друзья подарили ему коня. Серого в яблоках. Так вот: Алан и Сослан соорудили для этого коня палатку, и объезжали его, и кормили, и чистили… Костя мотался на этом коне по спасательным делам, а ребята за конем ухаживали… Мне кажется, Алан и Сослан вырастут настоящими мужчинами. Потому что тянутся за высокими образцами…» Лена Носик Лена пришла в редакцию с потертым блокнотом (каждый день ведет записи в Кармадоне) и альбомом фотографий: «Можно покажу?» «Вот взрывники — Владимир Семенович Гаваза и Вячеслав Павлович Пахомов. Имя Гавазы занесено в Книгу рекордов Гиннесса. Очень известный взрывник…

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

560

Хорошие лица, да? Взрывников этих нашел Саша Ярошевич из Москвы. У Саши жена — осетинка, и у нее в Кармадоне пропал двоюродный брат. Я с Сашей только по телефону разговаривала. Вот, думаю, начнется нормальная жизнь — и мы все обязательно встретимся, пообщаемся. Есть люди, которые мне стали родными, а я их в глаза еще не видела. Когда осетины начали поиски, а мы к ним присоединились, казалось, вот-вот-вот, день–два–три, и будет какой-то результат… И сегодня кажется: вот-вот-вот… Но если бы помощь МЧС России была с самого начала и по сей день серьезна и существенна, нам не пришлось бы торчать на леднике столько времени… Тоннель был найден методом «тыка». Бурильщики пробурили 19 скважин — и ни одна не попала в тоннель. Бурильщики, которые так прониклись нашей историей, чуть не плакали… А потом мы уже совсем от отчаяния послушались девятнадцатилетнюю Нану, экстрасенса… И пробурили двадцатую скважину в том месте, куда Нана указала, — и нашли тоннель! Но это — через пять месяцев безнадежных поисков… А вот фотография Лены и Толи Новиковых. У них сын там пропал — Андрей. Бригадир осветителей, «светиков», как их зовут киношники. Лена в палаточном городке готовит еду. Толя рубит дрова, носит воду. А это — Жуковы. Таня и Володя. Их дочка Оля — художник по гриму. Самая первая посылка пришла к нам в Кармадон из Америки. Русская эмигрантка прислала. Женей зовут. Мы были тронуты, как дети. А Марьянна из Киева шлет посылки очень часто. И пишет письма. С точными, правильными словами. Марьянна пишет: спасибо вам за то, что вы делаете; если и со мной когда-нибудь что-то ужасное случится, я уже не буду бояться, потому что человек — не один, и против гор не один, и против горя». После паузы Лена продолжает: «Нам осталось, да, совсем немного работы по сравнению с тем, что мы уже сделали. <…> А может, мы и не правы, и там никого нет… Да пусть мы сто раз не правы. Это не поражение будет. Мы просто узнаем правду. Мы должны обследовать весь этот тоннель… Нельзя вот так взять теперь и все оставить… Даже если мы сейчас покинем ущелье, люди там останутся и будут, как Костя Джерапов говорит, ведрами воду вычерпывать». Кстати, о том, что именно сделано в Кармадоне родственниками пропавших без вести и добровольцами (при посильной помощи МЧС Северной Осетии): а) использовано 120 тонн взрывчатки; б) на руках люди перенесли по горной дороге 200 тонн льда;

Герои Кармадона

561

в) практически вручную (!) во льду (!!!) сделана шахта размером 2,6х1,6 м и глубиной 41 м; г) проделано 80 метров горизонтальных ходов подо льдом; д) в поисках тоннеля пробурено 20 (!) скважин глубиной до 90 м (а это 30-этажный дом); е) сделана вертикальная проходка на глубину 72 метра и диаметром 1 м. И именно она соединена с тоннелем. Впрочем, даже на самое краткое перечисление всего, что сделано за девять месяцев в Кармадоне, не хватит ни алфавита, ни всей газетной площади этого номера. Поэтому не буду дальше говорить цифрами. Буду говорить только словами. Это фантастический труд. И труд по любви. Не по принуждению. Каждый из этих людей там, в Кармадоне, сделал много хорошего. Но не говорит об этом ни слова. Потому что уверен: если ты что-то хорошее сделал и даже просто упомянул об этом — уже не считается. Они рассказывают не о себе, а о других. ...Мы стали забывать, что такое жизненная норма. Хотя формула ее может быть совсем проста: сочувствовать и действовать. Норма, увы, становится чем-то исключительным. Между тем нормальные люди дают нам ощущение почти что радостного переживания точности. Безошибочного совпадения с какой-то предощущаемой правильностью. Одновременно отвлеченной и практической.

25 сентября 2003 ТОННЕЛЬ. ГОД СПУСТЯ Ярко, солнечно и чуть-чуть ветрено. Пятница, 19 сентября с.г., час дня. Аэропорт Внуково, взлетная полоса. Нас человек шестьдесят. Родственники пропавших в Кармадоне, друзья, знакомые, журналисты. Всех собрал продюсер Сергей Сельянов. В аэропорту выдали билеты, гостиница во Владикавказе оплачена. Говорят, Сельянов всегда так: мрачен, замкнут, молчит, ничего не обещает, никаких тебе любезностей или дежурно-светских фраз; а потом все, оказывается, сдела-

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

562

но — там помог, здесь организовал, тут поддержал. <…> У Сельянова пропали в Кармадоне сорок пять членов съемочной группы. <…> Вот он стоит в толпе, у трапа Як-42: высокий, бородатый, угрюмый. Потом я увижу его уже в Кармадоне, на горе, где-то за палаткой, вдали от телевизионных камер — так же мрачен и сосредоточен, и внимательно слушает лидера добровольцев Костю Джерапова. Кармадон. Час дня 20 сентября с.г. Тоже ярко и солнечно. Только высоко в горах, и ветер сильный. Мы добираемся сюда из Владикавказа через два перевала по узкой горной дороге на шести «Газелях». Едем долго, больше двух часов. Накануне шли дожди, дорогу размыло, но бульдозеры все выровняли. «Раньше в Кармадон другая была дорога, — рассказывает нам Тимур Бегизов, — за полчаса можно было доехать. Но та дорога теперь подо льдом…» Тимур Бегизов — брат Марины Газановой, актрисы Владикавказского конного театра. (Сережа Бодров выбрал для своих съемок в этом театре шесть артистов и конюха.) В тот день, 20 сентября 2002 года, Марина не должна была участвовать в съемках. Но руководитель труппы волновался о лошадях и попросил Марину и еще одного артиста, Виктора Засеева, поехать вечером в Кармадонское ущелье — проведать лошадей, посмотреть съемки. Они поехали часов в шесть. Был ветер. Лошади не боятся холода, но ветра очень боятся. Запросто могут простудиться. Поэтому после съемок решили лошадей отвезти в город. Чтоб они переночевали в закрытом помещении, отогрелись до утра. Лошади тронулись перед колонной. И тоже до города не добрались. Где-то в 20 часов 10 минут все началось. И длилось минут девять. Ледник упал с высоты двух километров. Тимур говорит, что скорость его была в среднем 170 км в час, но доходила и до 300 км. Ледник пронесся полосой: ширина — метров 200–250, длина — 18,5 км. А по сторонам этой полосы ни один баран не погиб, ни одного стекла не было выбито. Цвели луга, паслись коровы. И люди, которых не встретил на своем пути ледник, остались живы. Те, что до этих девяти минут ехали по дороге, и те, что — после… Дорога в Кармадон невыносимо красивая. Высокие и очень спокойные горы. Снег на вершинах. Много облаков. И — резкость солнечного света. Валя Бодрова говорит, что первое время по этой дороге все Лермонтова вспоминала…

Герои Кармадона

563

Проезжаем три недостроенных кирпичных корпуса. Тимур рассказывает, что это много лет назад строила санаторий какая-то заграничная фирма. Но, узнав про ледник, передумала. Еще Тимур говорит, что году в 1992-м здесь, в горах, закрыли станцию наблюдения. То есть при советской власти за ледником хоть как-то следили. Вроде бы даже пушками расстреливали козырьки ледников, если они приходили в движение или начинали опасно нависать. Сто лет назад, в 1902 году, этот самый ледник Колка уже сходил. Тогда погибли 34 человека. Потом, в 1969 году, опять сошел… Обошлось без жертв. Говорят, в 1969-м сюда приезжали зарубежные ученые. Они предложили срезать ледник, предупреждали, что он вновь сойдет, и сильно… Но никто их предостережениям не внял. Оставили всё как есть. А в августе прошлого года, вспоминают очевидцы, ледник пришел в активность, начал бродить, как тесто. А еще раньше, в июле, как будто два толчка было, верхние ледники стали падать, и падали два месяца, и превысили критическую массу… В начале сентября прошлого года на леднике были альпинисты. И встретили там местного жителя. Он сказал, что с ледником творится чтото неладное. И еще сказал: «Ребята, уходите отсюда немедленно». Альпинисты ушли 15 сентября. А 20-го сошел ледник. А вот и палаточный лагерь. С символическим названием «Надежда». Нас встречает Костя Джерапов. Он в Кармадоне за главного. Костя — строен, подтянут. Борода, ослепительная улыбка, черная куртка. И — идеально вычищенные высокие ботинки. (Валя Бодрова рассказывает: «Костя очень следит за собой… В его палатке — немыслимая чистота. А особенно меня потрясает Костина обувь. Прежде чем спуститься с горы туда, где идут работы, — это каких-то 1,5 км, но там, внизу, конечно, грязь, пыль, — Костя обязательно сначала начистит свои ботинки до блеска, а потом садится в машину, едет вниз, чтобы тут же сразу переодеться в водолазный костюм и опуститься на глубину 72 м. Ну что, казалось бы, за разница, какую именно обувь ты снимаешь перед тем, как влезть в водолазный костюм… Но Костя — человек формы. Той, что держит все».) Почти все приехавшие Костю хорошо знают. Любят, обожают и зовут Котом. «Сегодня — обычный рабочий день, — говорит Костя, — он лишь тем отличается, что нам больше людей надо накормить. А в остальном все, как всегда. Работы продолжаются. Трактор гребет. Его надо соляркой, маслом обеспечивать».

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

564

Я знаю, что один чиновник МЧС говорил о добровольцах в Кармадоне: «Я могу их выгнать с гор». Костя спокойно пожимает плечами: «А это не его горы. Он, между прочим, еще и экстремалами нас обозвал. Но я считаю, что назвать экстремалами мать, ищущую своего сына, или сестру, ищущую брата, или дочку, ищущую отца, — это как-то грязно очень…». Раньше здесь, на горе, было много родственников. Сначала человек пятьсот... Сейчас осталось двадцать. Всех остальных Костя попросил уехать. «Да сегодня здесь и не надо больше народу. Двадцати человек вполне хватает. И два трактора работают. Один поддерживает дорогу, а другой регулярно сбрасывает лед в пропасть». И все-таки Костя считает, что если бы добровольцы работали не одни, а вместе с МЧС России, то управились бы недели за две. Но МЧС России посчитало работы на леднике бесперспективными, и людям здесь не было на кого надеяться. <…> Пока говорим и диктофон записывает шум ветра, а Костя придерживает страницы моего блокнота, то и дело подходят люди, здороваются с Костей, обнимаются. Некоторые из них — в куртках МЧС России. Я удивляюсь, а Костя мне терпеливо объясняет: «Структура состоит из подразделений. И — из людей. Вот как раз именно подразделение МЧС России — «Спасатель» — это ребята, которые всегда делали все, чтобы нам помочь. Они учили нас страховать друг друга, правильно вязать узлы на веревке... Они говорили нам: здесь — опасно, а здесь — будьте еще осторожнее… Когда их от нас забирали, у них в глазах слезы были, они так тяжело уезжали, там, за поворотом, внизу, их машины так гудели… И вот сегодня приехали. Как мы можем к ним относиться? Только хорошо. Хотя то же МЧС, та же надпись, те же буквы… А люди — разные. Кто-то прилетел год назад на вертолете, сделал заключение: живых нет — и улетел. И — что? По этой бумажке всем ходить строем?» Мы стоим на горе. Напротив нас — скала, которую срезал ледник. Застывший черный лед сверху кажется пеплом. Внизу идут работы. Гудит трактор. Костя извиняется передо мной и спрашивает парня, который идет мимо: «Вова! Солярку привезли?» Он все организовывает, контролирует, проверяет. Но при этом трогательно внимателен к гостям. И галантен с женщинами. Лариса Царохова и Таисия Цирихова целый год на леднике. Мужчины ищут тоннель, а женщины готовят еду. У Ларисы пропали здесь муж, брат и племянница Альма, пяти лет. Альма — дочь Таисии. А муж Таисии пропал

Герои Кармадона

565

вместе с мужем Ларисы — они ехали из Владикавказа к родителям в кармадонское село. Это их машину видели местные жители за несколько секунд до схода ледника входящей в тоннель. И вот весь этот год Лариса и Таисия, и три сестры-красавицы и сноха Сикоевы, и Роза Галазова, и Фатима Салбиева, и другие женщины готовили в огромном котле на горе еду; бывали дни, когда — на пятьсот человек сразу. И им помогали и Лена Носик, и Лена Новикова, и Валя Сыромятникова (а ее муж Сергей — золотые руки — электричество в палаточный городок провел). Я еще расскажу об этих женщинах отдельно, подробно. А пока отмечу только, как высоко и покровительственно относятся к ним мужчины на леднике. Вроде бы ничего особенного, так — просто взгляд, одно-два слова… Возьмут Ларису или Таисию за руку, шепнут на ухо: «Не кисни…» И никогда не сядут первыми при женщинах или сразу встанут, уступив свое место. Представляете, год почти безнадежных поисков, черный, застывший, растрескавшийся лед, грязь, пыль, ежедневное погружение через трубу 72 м в тоннель, какая-то техника ломается, какой-то не хватает, какую-то забирают, а люди, которых собрал и сдружил Кармадон, так нежны и деликатны друг с другом... Костя, отвлекшись на минутку из-за солярки, еще раз извиняется передо мной и продолжает свой рассказ: «Знаете, я не могу вам назвать фамилии всех пятисот человек, которые помогали нам, и не хочу выделять кого-то, потому что все, все, ну абсолютно все что-то делали. <…> Но — клянусь! — если бы у меня было какое-то большое предприятие, я бы всех их забрал к себе. Потому что это самые надежные люди на свете. Вот висишь на веревке 72 м длиной, под тобой черная вода, что там наверху происходит, не знаешь, но — абсолютно спокоен. Потому что знаешь главное: там стоит тот-то или тот-то…» И тут Роза Галазова зовет в палатку: «Идите покушать…» Роза тянет меня за руку: «Пойдемте, пойдемте… Не бойтесь — это не «два пирога». И объясняет: «По-осетински «два пирога» — это поминки. Вообще у нас на стол ставят три пирога, три — это солнце, земля и вода. А когда два — тогда без солнца… Но сегодня — не «два пирога». Я захожу в палатку… Однако тут прервусь. Не хочу комкать этот день. В нем были люди, ощущения, лица, слова, о которых нельзя лишь в общем виде, через запятую, приблизительно, пунктиром.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

566

Дни бывают худые и толстые. Этот был толстый. Со своей очень долгой протяженностью во времени. Со своей интонацией. Со своим глубоким звуком. Поэтому — до следующего номера, хорошо?

29 сентября 2003 ТОННЕЛЬ. ГОД СПУСТЯ (Продолжение) Так вот: 20 сентября с.г., два часа дня. <…> Захожу в палатку. Длинные столы заставлены едой. За столами — много людей. Родные и близкие пропавших. Приехали из Москвы, Питера, Владикавказа, осетинских селений. В палаточном лагере — «сухой закон». Но сегодня — ради гостей — маленькое послабление. Пьют по чуть-чуть. И обязательно — чокаясь. (За здоровье! За надежду!) Никто не плачет. Не говорят «погибшие» — только «пропавшие». Здесь те, кто верит. «Мы — язычники, — объясняет мне Тимур Бегизов. — И обычаи у нас — языческие». <…> Первый тост — за Большого Бога. Большой Бог — это осетинский горный Бог. Второй тост — за Георгия. Святой Георгий — покровитель осетинского народа. Третий тост — за здоровье всех. А четвертый — за пороги родного дома. С прошлого сентября родным домом для многих людей, сидящих за этим столом, стал именно палаточный лагерь. Здесь они вместе — и осетины, и русские — отмечали как-то день святого Хетага. Да, некоторые осетины — язычники, а Хетаг принял христианство. И вот осетины молятся святому Георгию и благодарят его за то, что он защитил святого Хетага от преследований: совершил чудо — закрыл его горой. («Это наш очень хороший Бог. Он — покровитель путников. И мы сейчас — как путники. И наши родные под ледником — тоже путники».) За столом сидим недолго и нешумно. И разбредаемся кто куда по лагерю. Там, за палатками, продюсер Сергей Сельянов разговаривает с Костей Джераповым. А тут — Роза Галазова с Сергеем Бодровым-старшим. Здесь — Лена Гуревич и ее муж француз Паскаль. (Сын Лены — Даня Гуревич. Говорят, оператор от Бога. Дане было три года, когда его родители эмигрировали во Францию. Но

Герои Кармадона

567

образование Даня захотел получить во ВГИКе. «Бумер» был его первый фильм. Сережа Бодров увидел «Бумер» и позвал Даню снимать «Связного».) <…> Сегодня Сослан Макиев обращается к Паскалю с длинным приветствием. На чистом французском языке. Паскаль растроган до слез. Макиев консультировал съемочную группу. Привел его Тимофей Носик — директор картины «Связной». Как-то они столкнулись случайно в Москве, на улице. (Прежде были знакомы по ВГИКу.) Тимофей спросил: «Ты где? На какой картине? Бросай все — иди к нам!» И тут же представил ему свою девушку: «Моя невеста — Настя Кавуновская». Сослан был на свадьбе Тимы и Насти 9 августа прошлого года. А через полтора месяца, 20 сентября, после первого съемочного дня Сослан уехал с горы чуть позже других и только поэтому под ледник не попал… Весь год Сослан работает здесь, на горе. Вон Сослан с Настей Кавуновской общается. А это Настя показывает Вале Бодровой фотографию своей дочки Даши. «Боже, как на Тиму похожа, — восклицает Валя, разглядывая фотографии. — И на Лену Носик, маму Тимы». Брожу по лагерю между палаток и думаю: мир делится на мужчин и женщин. И — точка. Все просто на самом деле. Вот — мужчины… Они год назад взяли лопаты и пошли на лед. Хотя на третий день после трагедии МЧС России объявило: живых нет и быть не может. <…> Но мужчины стали рыть лед. Рыли, взрывали; опять рыли, взрывали, опять рыли вручную. <…> Мужчины работали в ледяной, черной воде, во мгле, — круглосуточно, по тричетыре смены подряд, каждая смена — восемь часов, третья, например, — с трех ночи до одиннадцати утра. И всю эту работу — геодезистов, взрывников, бурильщиков, гидроакустиков, водолазов и прочих специалистов — мужчины оплачивали сами. <…> Да, люди делятся только на мужчин и женщин. А на начальников и неначальников не делятся. И на русских и осетин не делятся. Теперь о женщинах. Пока мужчины работают на леднике, женщины ждут их на горе в палатках. Готовят еду в огромных котлах, убирают, молятся. Лариса Царохова, Таисия Цирихова и Фатима Салбиева — почти в один голос: «Ждем мужчин с ледника, и вот они в час ночи заходят в палатку, и нам не надо слов, мы все по их лицам видим, какой был день — хороший или плохой…»

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

568

Мужчины остаются на ночь в палатках, а женщины уходят в соседнее село или уезжают во Владикавказ, а рано утром возвращаются в лагерь. ...В конце зимы лагерь переболел. Температура у всех была за сорок. Каждую ночь к палаткам подходят шакалы и волки. Три часа дня. Ветер стихает. А солнце все ярче и ярче. Пытаюсь передать заметку в номер. Со связью не ладится. Мобильные на горе не «берут». А телефон, который здесь один, каждые пять секунд отключается. Мне помогает Володя Комаев. Он то и дело набирает редакционный номер, убегает, я начинаю диктовать, бац — шипение в трубке. Володя тут же обнаруживается, дает мне конфетку, налаживает связь и убегает. После очередной конфеты (машинально складываю в карман куртки) до меня доходит: «Володя! Это ж ты тут сладкоежка? Мне о тебе Валя Бодрова в Москве рассказывала. И я тебе конфеты привезла. Только не помню, кому отдала». «Ну что ж ты — не в руки, — огорчается Володя. — Теперь не найдешь. Тут уже все смешалось». За связь извиняется… Расспрашиваю Володю, кто он, почему здесь… «Я — человек Кота. Мы ищем здесь своего друга — Альберта Цагараева. Ну да, я целый год здесь. Ну все делаю. Да, в тоннель спускаюсь. Да, на глубину 72 метра… Сколько раз спускался? Да я не считал, сколько именно. Каждый день спускаюсь…» Володя очень молод. Совсем пацан. Чуть позже увидит в руках Кости Джерапова конфеты и закричит: «Отдай! Это Зоя мне привезла!» Костя даже опешит. А потом ко мне подходит собака. «Привет, Такси», — говорю я. Пес с достоинством кивает. Такси — отдельный герой Кармадона. Он здесь с первого дня. Каждый раз бежит за машиной с мужчинами, пока те едут к тоннелю. И всегда машину встречает. Весь год живет Такси в палаточном городке. Откуда взялся — никто не помнит. Валя Бодрова рассказывает: «И за мной Такси бежит, когда я спускаюсь к тоннелю. Проводит, убедится, что все в порядке, — и назад. А потом на обратной дороге в глаза заглядывает — как я?» А еще в лагере был ишак. Его Саша Карташов, брат-близнец Володи Карташова, художника «Связного», попросил у местных жителей. Ишак носил взрывчатку по горной тропе вместе с солдатами. Трудяга такой был. Но его волки как-то ночью задрали. Шесть часов вечера. Наша «Газель» уезжает из лагеря самой последней. <…>

Герои Кармадона

569

Быстро темнеет. Тимур Бегизов в машине просит Ларису Царохову и Таисию Цирихову: «Расскажите Зое о наших святых местах». Святых мест по дороге много. Прямо на каждом шагу. Вот проезжаем Город мертвых. Это хижины из камней. В средние века сюда со всей округи зачумленные люди приходили умирать. Чтобы не заражать других. По дороге останавливаемся. Небольшое село. Лариса и Таисия выходят. Подходит старик. Я впервые жалею, что не папарацци. Сейчас бы выхватить из сумки фотоаппарат и щелкать, и щелкать… Очень загорелое лицо. Глубокие морщины, которые ему очень идут. Горячие глаза. И такое смирение во всем облике. Не забитость, а именно смирение. Которое — как жест — ему неведомо, а как позиция — естественно. Старик говорит только по-осетински. Тимур переводит. Подходит маленькая женщина. В глазах глубокая печаль. Угощают нас яблоками и абрикосами из своего сада. Очень вкусно. Когда мы отъезжаем, Лариса говорит: «Это мои родители. Мама очень сдала за этот год». <…> Лариса и Таисия показывают мне фотографии своих родных, пропавших на леднике. Муж, брат, изумительная девочка Альма… В машине уже темно, и водитель Марат, слыша наш разговор, деликатно включает свет70. <…> Лариса — после паузы: «Наверное, если бы не группа Бодрова, нашу историю вообще замяли бы. Но мы тоже люди. И там, подо льдом, мои родные. У меня теперь как будто обе руки отрезаны. Представляете, опора обеих семей рухнула: и мой муж пропал, и Таисии… Я, да, на леднике с раннего утра до позднего вечера. А дома три дочки ждут. Они умницы, самостоятельные. Сами готовят. Я приезжаю уже ночью, они — сразу: «Мама! Кушать будешь?», а у меня нет сил, я только чаю попью и спать, а утром — чуть свет — на ледник… Знаете, я весь этот год на работу не хожу. А меня терпят, сочувствуют, даже деньги платят. Я в конце месяца приду, что-то поделаю — и опять на гору… Я в бухгалтерии работаю. В колхозе». («У нас еще колхозы остались», — улыбается Тимур.) Фатима Салбиева тоже показывает мне фотографии. (Марат опять включает свет.) Фатима — сестра Виталия Салбиева и тетя Заурека Цирихова, рабочих съемочной группы. Зауреку — 18 лет, Виталию — 28. Племянника Фатима воспитывала сама, с трех лет. Ее сестра умерла молодой, тридцать только исполнилось. Заурек был Фатиме как сын. Он учился в университете, на факультете экологии. Радости Заурека не было предела, когда его взяли в группу Бодрова…

Это о Марате рассказывала Валентина Бодрова. — Прим. сост.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

570

Я рассматриваю фотографии, которые дала мне Фатима. Вот — красавец-брат, вот — красавец-племянник… (Мне начинает казаться, что в Северной Осетии все люди или красивые, или очень красивые.) А вот сама Фатима на берегу моря, смеющаяся, в открытом платье. Просто топ-модель какая-то. (Между прочим, Фатима работает в представительстве Интерпола, отлично знает английский и вообще человек со званием и с какими-то серьезными погонами.) «Это я в прошлой жизни, — говорит о фотографии Фатима. — Год назад. А теперь, видите, поседела». «Мы за этот год такими старыми стали», — добавляет Лариса. Не жалуется, а как бы констатирует факт. «Вы и сегодня все очень красивые», — говорю я. И, видит Бог, я искренна — как никогда. Подъезжаем к Владикавказу. Уже почти восемь вечера. Лариса — тихим голосом: «В 1995 году моей младшей доченьке Фатиме было четыре года. И тогда случился у нас теракт в детсаду, помните?71 Так вот моя Фатима очень пострадала. От гранаты террориста у нее руку разорвало и ногу. Несколько операций перенесла. Руку удалось выправить, а на ногу еще хромает. Мне Кот, то есть Костя Джерапов, очень помогает, и его друг Сергей Токоев, и Саша Кавуновский, небесный человек, — он столько сделал для Кармадона, для людей здесь… Мы так близки все тут друг другу стали. Хотя до этого несчастья даже знакомы не были». Ну вот и гостиница. Через пару минут будет 20.10. Ровно год назад в это время сошел ледник Колка. Прощаемся. Обнимаемся, целуемся. У меня ощущение, что я всех пассажиров этой «Газели» знаю давно. Это радостно-родные мне люди. 20 часов 10 минут. За окном гостиничного номера совсем ночь. Вспоминаю слова, которые сказал мне при прощании на горе, в Кармадоне, Костя Джерапов: «На границе Грузии и Северной Осетии есть ледник Девдорак. Он — в опасном состоянии. <…> А об опасности опять молчат. А нужно предупреждать людей, закрывать дороги. Там, на границе с Грузией, всегда большое скопление машин… И если все рванет в один какой-то день… Будет еще большая беда, чем сейчас… Надо громко предупреждать людей… С ледником Колка тоже никакой внезапности не было. Критическая масса накапливалась, накапливалась — и пошла…»

5 декабря 1995 года преступник захватил детей и воспитателей детского сада №44 во Владикавказе. Погибли пятеро детей, восемь получили ранения. — Прим. сост.

Герои Кармадона

571

Уже в Москве открываю книжку «Ледяная корона Кавказа». 1999 год издания. Читаю: «…Девдоракский ледник (площадь 5,5 кв. км, наибольшая длина — 7,7 км) …виден почти весь: от верхних водопадов до конца языка… оживал в 1776, 1779, 1785, 1808, 1817, 1832, 1967 годах… относительная стабилизация — временна… новая ледниковая катастрофа возможна…» Оттоль сорвался раз обвал. С тяжелым грохотом упал И всю теснину между скал загородил, И Терека могучий вал остановил. Это написал Пушкин. О Девдоракском леднике.

5 февраля 2004 СТЕНА В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ Добровольцы сделали в Кармадоне все, что могли Сегодня этой истории уже год, четыре месяца и двадцать дней… Все это время спасательные работы в Кармадоне не прерывались… Уже после годовщины трагедии в Кармадоне добровольцам удалось пробурить десятисантиметровую скважину в найденный тоннель, опустить туда видеокамеру и всей стране показать, что вопреки официальному заключению МЧС тоннель не разрушен, цел. «Новая» писала об этом, и о том, что для дальнейшего исследования нужна техника. Два месяца страна не откликалась. А потом все-таки нашлись добрые и влиятельные люди. Они дали добровольцам мощный бульдозер, бесплатно. И вот на днях в тоннеле была прорублена новая скважина: диаметр — 50 см (точнее 495 мм), длина — 62 м (это примерно двадцатиэтажный дом). В минувший вторник по НТВ показали уникальную съемку: спуск водолазов через эту (всего 495 мм!) скважину и проход по тоннелю. Собственно, спусков было три. <…> До трагедии это был тоннель 285 м длиной, шириной — 8 м и высотой — 6 м. И вот с рулеткой в руках ребята прошли на сей раз ровно 171 м. От запечатанного камнями южного портала до массы из речного песка (высотой до свода). То есть пройдено и исследовано свободное пространство 2/3 тоннеля. Дальше идти невозможно — упираешься в песок. Костя Джерапов сказал: «Следов людей нет». Ни живых, ни мертвых.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

572

В воскресенье, 1 февраля, эту пленку — еще до выхода в эфир — показали в Кармадоне родственникам. Многие поняли, что надежды, даже самой призрачной, не осталось. Я звонила Константину Джерапову. Он подтвердил мне, что в свободном пространстве тоннеля ничего найдено не было. Но о долгих поисках Костя не жалеет: «Мы обещали сделать все возможное — и делаем. Для себя. Ничего никому не хотим доказать. Просто имеем право искать правду».

20 сентября 2004 НА ТО МЫ И ЛЮДИ Сегодня в Кармадоне открывают памятник Сегодня этой истории уже два года… Читатели «Новой» знают, что почти два года спасательные работы в Кармадоне не прерывались ни на один день… Но эта история не про тоннель. Она — про людей. <…> Чего только о них не говорили: и деньги отмывают в ущелье, и пиар себе на крови делают… Одна газета даже не поленилась, нарисовала тоннель с маленьким человечком и подпись: «Что они думают — на выходе их ждет Сергей Бодров?» Но те, кто решил, что надо сделать все, что должно, и в поисках своих пройти до конца, ни на какие оскорбления не отвечали. Они просто работали. Каждый день, каждый день. Только однажды, когда я спросила у Кости Джерапова: «А правда, что Сергей Шойгу может выгнать вас с гор, как грозится?»72 — Костя пожал плечами: «Это не его горы». Два года назад, когда трагедия только случилась, в Кармадоне к Сергею Бодрову — старшему подошел осетин и сказал: «Простите нас». «За что?» — удивился Бодров-старший. «За то, что это случилось на нашей земле». На североосетинской земле, где красивые горы, и люди или красивые, или очень красивые, — новое горе: Беслан. И опять мы видим это начальническое колебание между самоуничтожением и самопревознесением… И опять перед нами инсценируют и разыгрывают миф, и извечное рабство не дает расти, и государство очень хочет быть сильным, но никак не может

72 Читайте также: Как без вести пропавший Сергей Бодров оказался в «Единой России»? // Новая газета. 30.11.2003. (Материал Зои Ерошок о том, как имя режиссера использовала партия, чьим сопредседателем тогда был глава МЧС Шойгу.) — Прим. сост.

Герои Кармадона

573

понять, что оно, государство, — это место, где действуют по долгу, а не по личным интересам. …А в Кармадоне сегодня открывают памятник. Бизнесмен Константин Джерапов почти что разорился, бросил недостроенным свой дом, но все деньги, что у него были, вложил сначала в спасательные работы, а теперь вот — в памятник. Косте, конечно, помогали. И осетинские родственники пропавших, и московские, и добровольцы, кто как и чем мог. Никто не был найден в Кармадонском ущелье. И время ничего не залечило. Но люди на то и люди, чтобы понимать: жизненная норма обладает не написанным, но ощутимым уставом. На то мы и люди, чтобы это понимать.

574

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

II. ЧАСТЬ

Талант незаконной радости

575

6 апреля 1994 ОПУСКАТЬСЯ — ВСЕГДА СОБЛАЗНИТЕЛЬНО И ЛЕГКО Мне крепко запомнилось одно определение — что такое нормальность. Суть его: нормальные люди дают нам ощущение какого-то радостного переживания точности, безошибочного совпадения с какой-то предодущаемой правильностью, одновременно отвлеченной и практической. Предощутимая правильность — одновременно отвлеченная и практическая. Безошибочное совпадение с нею, радостное переживание точности. Каждый день читаю и слышу, что вся норма сегодня измучена, запятнана, поругана, разрушена, сведена на нет, превращена в полную свою противоположность. Неправда. Жизненная норма обладает неписаным, но ощутимым уставом. В самые тяжкие времена выполнялась. Хотя бы очень отдельными людьми. Сегодня выполняется тоже. Да, сейчас трудно жить здоровой, практической жизнью. (А когда было не трудно?) Да, можно опуститься. (Опускаться всегда соблазнительно и легко.) И мотивы понятны. («Не теряйте, кумы, силы, опускайтеся на дно».) Терять силы опасно. (Но и жить опасно — от этого умирают.) Что же может спасти? Одна женщина заметила: удерживает только присущий ей с детства физиологический страх пустоты. Если не опускаться, — остается подниматься. Ликвидировать пустоту. Жестоко воспитывать себя для медленной молчаливой работы. Шкловский обронил как-то: «Жить можно, главное — не уставать физически». Иногда мне кажется, что нынче у нас самая большая проблема — проблема работоспособности. Мы все чаще и чаще стали позволять себе уставать. Если идти такими темпами, то вскоре жить перехочется. Каждому, боюсь, знакомо это тоскливое раздражение, злое, сосущее беспокойство — психический след бесплодно, необратимо истекающего времени. Ну, и что дальше?! Дальше опять разно.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

576

Одни рвут на груди рубаху, съедают себя изнутри, страдая болезненным комплексом «соответствия другими занимаемой должности». И — ничего не делая! — куксятся, обижаются, что весь мир, закатившись в восторге, не падает к их ножкам. Другие просто живут. По принципу: «Делаю что должно, и пусть будет что будет». Замечательный, кстати, принцип. Три года назад я познакомилась с англичанином Виктором Зорзой, удивительным человеком, приехавшим к нам создавать хосписы — больницы для безнадежных. Трудно было придумать более безнадежное занятие, чем созидание чего-то в стране, где всё в очередной раз неистово и свирепо разрушалось до основания. Могу засвидетельствовать: то была адская работа. И именно — в своей конкретности, будничности, рутинности. Почти один этот нелепый, странный, смешной, немолодой чужестранец, очень небогатый и абсолютно бескорыстный, бился за то, чтобы мы совершили хотя бы самую слабую попытку понять смысл беды, несчастья, ужаса, болезни, смерти. Ему не верили, его обманывали, у него отбирали обещанное. Виктор Зорза злился, мучился, впадал в отчаяние. Но не позволял себе двух вещей — нерешительности и меланхолического расположения духа. Каждый день — не расслабляясь — с пяти утра до поздней ночи Зорза работал. И вот: в Питере создано три хосписа, в Москве первый хоспис открывается в конце лета. <…> Делай что должно, и пусть будет что будет. Кстати, задолго до Виктора Зорзы, Декарт больше всего не любил в себе две вещи: нерешительность и меланхолическое расположение духа. Не потому, что был весельчаком. Он просто терпеть не мог меланхолическое состояние духа, в котором неизбежно присутствует самодовольство, что ты один из немногих. Все остальные довольны, а вот ты испытываешь меланхолию. Ему чудилась в этом ощущении некоего несчастья — несвобода. А нерешительность наша — от отсутствия среды усилия. Между тем понятно ведь: чтобы что-то создать — нужна работа, а работа всегда, в конечном итоге, выполняется мускулами. В том числе мускулами ума, таланта, души, гражданственности, историчности и т.д. Впрочем, дело может касаться чего-то совсем, казалось бы, маленького. При красногорском ипподроме есть лошадиный санаторий. Сюда попадают лошади со сбитыми ногами, с расшатанной нервной систе-

Талант незаконной радости

577

мой. Их лечат. Вольной жизнью, обильным купанием, хорошей едой. Директор санатория — Александр Иванович Чуносов. Он, опять же, почти один. Но изо дня в день делает загнанным лошадям прививки и витаминные подкормки, подковывает и расковывает, упряжь справляет, сено достает. Медленная, молчаливая работа, без рефлексии и пафоса. Один человек как-то пожаловался другому: «В конце концов — ради чего я бьюсь в тресте, сокращая накладные расходы. Ну, будут или не будут расходы…» А другой человек ему ответил: «Если вы не будете лезть на стену, сокращая эти расходы, чем вы будете жить? Можно халтурить попутно, но жить халтурно нестерпимо». Герцен говорил: «Бездействие превращает силы в яд». Письма Герцена последних лет, отмечают исследователи, — брюзгливые, с длинными денежными расчетами, с вечным ужасом перед тем, что все вокруг бестолковы и никого нельзя научить вести хозяйство, и покупать мебель, и жениться. Все это у него началось после падения «Колокола». В моем родном городе Темрюке работала садовником в кинотеатре «Тамань» Нила Георгиевна Гофман. И развела вокруг кинотеатра почти что ботанический сад. Какие цветы цвели, какие травы пахучие, какая красота и чистота! Все темрючане ахали. Но ушла Нила Георгиевна на пенсию, и все пропало. Цветы исчезли. Постепенно все не просто пришло в запустение, но и превратилось в свалку. Даже сама Нила Георгиевна стала стараться реже проходить мимо кинотеатра — очень уж печальное зрелище. Но вот недавно уговорили ее вернуться на свой пост. И вновь увидели темрючане эту хрупкую женщину у кинотеатра. В противогазе она крючьями извлекала из общественного туалета у кинотеатра «Тамань» мешки с волосами (это из близрасположенной парикмахерской), старые архивы (рядом поликлиника), склянки и жестянки (частные «сувениры»). Никого не попрекая, не выясняя, кто виноват, она разбирала и разбирала общественную свалку у кинотеатра. Разобрала. И — новое горе. Домашняя скотина, взявшая себе за правило теперь гулять вокруг кинотеатра. И — подростки. Первые съедали цветы. Вторые поджигали кустарники и срезали с тополей кору. И опять садовник обихаживает свой пятачок. А заодно обходит соседние дома, увещевает людей, их детей и кур. И темрючане, которым палец в рот не клади — по локоть откусят, к которым приди за этим делом милиционер — так я ему не завидую, перед садовником Нилой Георгиевной глаза стыдливо опускают и готовы кур всех своих перерезать и хулиганистых своих пацанов измордовать, лишь бы более красоту вокруг кинотеатра «Тамань» не нарушать.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

578

Темрюкский тренер по спортивной борьбе В. Ващенко подбадривает своих питомцев в острых ситуациях на ковре: «Сам! Стоять!» Это важно не только на «ковре». В Темрюке мне приходилось слышать не однажды: «Гады! Развалили страну! Власти нет, Сталина надо! А цены, спекулянты проклятые! Не книжки, а срамота, одни голые бабы!» Список подобных высказываний можно продолжать. А Нила Георгиевна сажает цветы. А темрюкские виноделы привезли недавно из Англии бронзовую медаль за вино «Каберне Тамани». Как обойтись без лжи, халтуры и скуки? «Сам! Стоять!» Лидия Гинзбург писала: «Слабохарактерные люди склонны к крутым и непоправимым разрывам. Они ликвидируют отношения, не умея их регулировать. Чтобы упорядочить отношения, нужна воля. Для того чтобы рвать, не нужно ничего, кроме оскорбленного самолюбия, усталости, потребности выговорить давно отстоявшиеся слова. Этой внезапной легкости я боюсь в деловых разговорах. Легкость накатывает волной, поднимает высоко; на какое-то быстротекущее мгновение становится до восторга приятно и до бесконечности все равно — и вы разваливаете вмиг налаженное дело. Так люди теряют уже обещанные гонорары. Так мы безрассудно ссорились с мэтрами. Все та же нездоровая легкость, ощущение ложного и туманящего подъема — как на качелях. Поспешные разрывы, сердечные и деловые, сопровождаются временной подменой действительности — как в картах. Особенно если играть фишками. На время игры суммы теряют бюджетный и бытовой объем. Остается соотношение незаполненных величин, условных знаков азарта. Игра кончилась — и действительность возвращается к нам достоверностью проигранных денег, непринятых рукописей, отношений, погубленных навсегда». Крутыми и непоправимыми разрывами богата наша отчизна. Оскорбительного самолюбия, усталости, нездоровой легкости, ощущений ложного и туманящегося подъема и подмены действительности тоже хоть отбавляй. Но есть и другая жизнь. Не стану утверждать, что победная. Жизнь не предлагает победу. Скорее — выбор.

Талант незаконной радости

579

25 мая 1998 МНЕ НРАВЯТСЯ ЛЮДИ, У КОТОРЫХ ВСЕ ХОРОШО СО СЛОВОМ «СПАСИБО» Мне очень нравятся люди, у которых все хорошо со словом — и чувством — «спасибо». Но возлюбленное отечество славно тем, что «спасибо» здесь почти всегда подозрительно, странно и некстати. Когда Михаил Сергеевич Горбачев позвонил в Горький Андрею Дмитриевичу Сахарову и сообщил, что тот освобожден, Сахаров поблагодарил его и сказал, что в тюрьме от голодовки умер его друг Анатолий Марченко, что в лагерях находится такое-то число политзаключенных и что их всех надо освободить... Горбачев пообещал. И слово свое сдержал. О чем сегодня вспоминать не любят. Больше говорят о том, что Горбачев не сделал, не успел, не сумел. Так вот, спустя год или два после сахаровской ссылки на каком-то собрании московской общественности или чего-то в этом роде Сахарова громко и пафосно обвиняли в том, что он сказал Горбачеву... «спасибо». «Я пыталась объяснить им, что это нормально — говорить «здравствуйте» или «спасибо». Нормально и по-человечески, — с горечью и легкой усмешкой вспоминает Елена Георгиевна Боннэр. — Но что вы! Меня не слышали». Я пишу эти строки 21 мая, в день рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. Два года назад в Москве открылся музей и общественный центр «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова. Елена Георгиевна на днях сказала: «За последние четыре месяца мы пытались найти помощь более чем в двухстах российских банках». Не откликнулся никто. ...Когда уходят такие люди, как Сахаров, это чувствуется сразу. Как будто весь мир становится день ото дня тяжелее... В биографии Канта есть знаменитый эпизод. К смертельно больному Канту приходит врач. Философ принимает врача, стоит, пошатываясь, и что-то совершенно невнятное, распадающееся и никак не связанное в артикулированную речь говорит. Врач не понимает. Однако какоето отдельное слово повторяется. Врач опять не понимает. И вдруг

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

580

в неразборчивом потоке слов слышит, как с трудом, но отчетливо Кант произносит: «Меня еще не покинуло чувство принадлежности к человечеству». Соблюдая правила вежливости и приличия, Кант не мог сесть (а врач хотел усадить и осмотреть больного), пока не сядет гость. Вот это Кант. Будучи очень больным человеком, держал себя чувством принадлежности к человечеству, выполняя при этом пустые, формальные признаки этой принадлежности, например, правило учтивости, распространяемое даже на больного, который должен лежать в постели и подавать врачу в виде приветствия в лучшем случае палец. «Кант был человеком абсолютной светскости, вежливости, обаяния и долга. Многое он не говорил из вежливости. А вежливость — это то в нас, без чего вынужденное общение превратилось бы в ад», — говорил Мераб Мамардашвили на своих лекциях73. Вынужденное общение без вежливости превратилось бы в ад... И еще как у нас превращается! Мы вынуждены вынужденно общаться. Не со всеми представителями человечества связаны родственными, любовными, дружескими и так далее чувствами. Есть просто коллеги, соседи, прохожие на улице... В вынужденном общении надо осторожно и тщательно обращаться с окружающими. Соблюдая правила вежливости, приличия и учтивости, держать себя чувством принадлежности к человечеству. Иначе — полная антисанитария в отношениях... Должна быть форма! Такая форма, которая не содержала бы в себе оснований зла и несчастья. Не в нас не должно быть этих оснований, а в форме. Добро — это такое содержание, которое должно со-держать. Зло — это просто предоставление себя стихийному ходу дела, потоку. Это распущенность. А человек, конечно, лучше в собранном состоянии, чем в распущенном. Мир — внутри формы. Люди, которые не могут самым естественным и инстинктивным образом выговорить такие простые и легкие слова, как «здравствуйте», «спасибо», «извините», — эти люди не зловредные сами по себе, они просто не подозревают, что на этот путь надо встать и тогда, быть может, это возникнет.

Мамардашвили М. Кантианские вариации / под ред. Ю.П. Сенокосова. М.: АГРАФ. 1997. — Прим. сост.

Талант незаконной радости

581

В княжестве Лихтенштейн живет барон Эдуард фон Фальц-Фейн. Он несуетно и самоотверженно очень много доброго делает для России. Один из тысячи его поступков: перевозил прах Шаляпина на родину. Однако барона на захоронение не пригласили. Он узнал об этом из газет. Без гнева и упрека, с печальным недоумением барон сказал как-то: «Получить у вас «спасибо» — такая трудная вещь...» Недавний сюжет из «Кукол». Заморский друг с лицом Сороса хочет накормить Россию. Но ставит три условия: «Перестаньте кушать друг друга». Молчание. «Мойте руки перед едой». Молчание. «После еды говорите: «Спасибо». Последнее задевает больней всего. Возмущенный крик: «Ну, это уже слишком!» Когда я попала на семинар Московской школы политических исследований, первое, что меня поразило: как директор Школы Лена Немировская умеет говорить «спасибо». Она очень часто и публично — не напоказ, не поддельно, не дежурно, не формально, а ненавязчиво и искренно, глубоко и радостно — благодарит людей за участие в семинарах… И они видят: «спасибо» Лены — не внешнее, а внутреннее. Что-то связанное с сильными чувствами. А всё в этом мире, как мне кажется, решают не кадры, а сильные чувства! «Западая» (в хорошем смысле) на это «спасибо», люди вкладывают деньги в проект Лены Немировской, становятся ее близкими друзьями. Конечно, они верят в ее дело... Но и «спасибо» действует — точно вам говорю. Кстати о точности. В «Иностранной литературе» (№ 1 за 1998 год) опубликован роман Алессандро Барикко «Море-океан» (перевод Геннадия Киселева). Так вот, в этом романе один из героев по своему опыту знал о нечаянной силе целебной точности; он сам уберегался исключительно с помощью точности. Растворенное в каждом глотке его жизни, это снадобье отгоняло ядовитую растерянность. Он пришел к выводу, что неприступная отрешенность исчезнет сама собой, если он повседневно будет заниматься кропотливым и точным делом. Он чувствовал, что это должна быть своего рода любимая точность, лишь отчасти тронутая холодностью заведенного ритуала и взращенная в тепле поэзии. «Спасибо» — это и есть очень точное, сильное, целебное снадобье. И если употреблять его повседневно и кропотливо, смиренно отдаваясь

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

582

постижению сотен — точных — правил, можно что-то изменить, победив свой внутренний сумбур и сумбур жизни. И жизнь станет нежнее, любая жизнь.

13 октября 1993 НУ, ШУБУ Я ПРИОБРЕЛА, ЧТО Ж ТЕПЕРЬ… Об отношении к жизни как к незаконной радости Моя мама после войны училась в педучилище. Жила она в небольшом украинском городе. Как все тогда, страшно голодала. Но, получая свою норму хлеба по карточкам, ела чуть-чуть, остальное откладывая, копя, собирая. Потом шла на базар и меняла хлеб на что-то из одежды. Ей все время очень хотелось есть, она падала в голодные обмороки и вообще боялась умереть от истощения, но как жажда жизни старше самой жизни, так желание хорошо (модно, красиво) выглядеть было для моей мамы сильнее задачи просто выжить. (Благодаря чему человек полон времени, то есть усилия? И может ли мода — как сама жизнь — быть определена как усилие во времени, усилие оставаться живым?) Я смотрю на мамину фотокарточку той поры. Пышная черная шелковая юбка, схваченная высоко на узкой талии широким поясом, белая из чего-то тончайшего кофточка. Я уже училась в университете, когда мои однокурсницы — болгарки, очень европейские девушки, увидев эту мамину фотографию, визжали от восторга: «О! Это чистая Франция! Чистая Франция!» И почему-то вымаливали у меня карточку, на предмет доказательств «есть женщины в русских селеньях», что ли. А дед мой по материнской линии Федор Иосифович Хоменко, по слухам, тоже любил красивую одежду. Он был беден, мой дед, ужасно беден. Много работал и при царе, и при колхозе, но все неизменно оставался беден, а надо было четверых детей тянуть, он, конечно, тянулся из последних сил, но бабушка уже после его смерти рассказывала мне с улыбкой: и всетаки, знаешь, был у него какой-то форс, что-то такое, что перешло потом к твоей маме, и дело не в одежде самой по себе, а в отношении к жизни как к незаконной радости… К бабушкиным словам об отношении к жизни как к незаконной радости я вернусь сама уже будучи взрослой, и не однажды. «…Бытие — это то же самое, что и незаконная радость. Нет никаких причин к тому, чтобы мы были, и тем радостнее быть, и тем больше продуктивной

Талант незаконной радости

583

гордости можно от этого испытать. И гордость эта, конечно, — аристократическое чувство, но это не аристократизм крови. Существуют таинственные фразы, такие как чувство гордой души, тем более гордой, что душа не дана, а пребудет или производится… Данте говорит, что потомство, в строгом смысле слова, души не имеет. Он имеет в виду, что душа не передается с актом рождения и поэтому нет, в этом смысле, наследственной аристократии, а вот гордость души — она пропорциональна тому, насколько случилось второе рождение в уже родившемся физически человеческом существе». Сказано по другому поводу74, но как бы и о том, о чем пытаюсь толковать я сейчас. *** Увлечение модой представляется мне не чем иным, как чувством, способным изменить жизнь. Таким же сильным чувством, как любовь. Как ощущение победы в работе. Как наличие духовной близости меж людьми. Мода женщине, например, необходима как вообще для жизни, так и для любого поступка, для всякого поиска в частности. Говорят, что сегодня мода отступает. Как любовь. Как вера в Бога. Меня даже уверяют, что мода может вообще исчезнуть. Во всяком случае для некоторых кругов нашего общества. До следования ли, мол, моде тем, кто живет за чертой бедности или неподалеку от этой черты, и таких людей миллионы. Да, бедность имеет склонность к излечиванию от моды. Деньги и мода взаимосвязаны, конечно. Но в моде, как равно и в других областях человеческой жизнедеятельности, слава богу, не деньги определяют все. Что-то (пусть всего лишь в малой степени) зависит и от внутреннего протеста человека. Я не согласна сообразно с обстоятельствами забыть навсегда о чем-то, о чем, быть может, и надо забыть — да невозможно. *** Вернемся, однако, к незаконной радости бытия… Можно сколь угодно долго говорить о поэтичности моды, о ее какой-то особой отрешенности, о том, что мода опирается на вещи, на всякую осуществленность, хотя, конечно, дело не в простых физических вещах, каким бы чудом самим по себе не являлись плоть и цвет вещей…

Из лекции Мераба Мамардашвили «Вена на заре XX века». — Прим. сост.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

584

Но вот что этого всего важнее: когда действительно нет у нас никаких причин к тому, чтобы мы не только были модно одетыми, а и вообще были, тем радостнее быть, и тем больше «продуктивной гордости» можно от этого испытать. На прошлой неделе в самый разгар чрезвычайщины75, когда люди вновь жадно и безоглядно стали набрасываться на оставшиеся не запрещенными газеты, средь этого удручающего своей одинаковостью радостного возбуждения я увидела в метро напротив меня сидящих мужчину и женщину, спокойно и умиротворенно листающих журнал «Бурда Моден». Это были совершенно простые люди, совсем не новые русские, то есть, судя по одежде, явно не богачи, весьма скромные, лет сорока на вид. Они смотрели журнал, тихо переговаривались, улыбаясь. Они разглядывали на картинках жизнь, неизмеримо более красивую, чем там, сквозь которую мчался наш вагон в метро. Но в лице этих людей не было зависти, обиды или озлобления, всего того, чего с избытком хватало (и хватило через край, и привело к кровопролитию) в октябрьской толпе защитников Белого дома образца девяносто третьего года. Это была толпа — уже не раз отмечалось и, увы, с издевкой — плохо одетых, бедных людей, униженных жизнью в новой России. Но, во-первых, не все бедные собрались в ту толпу и не только бедные. (Равно как и Белый дом в августе девяносто первого защищали, вопреки расхожим утверждениям, не только брокеры и рокеры, а люди весьма разные, бедно иль скромно одетые в том числе.) Во-вторых, Господи, ну неужели та часть простого (подчеркиваю, не номенклатурного) люда, которая в позапрошлое воскресенье шла под красными флагами на погромы, неужели и впрямь жила, как у Христа за пазухой, при советской власти?! *** С правительством Гайдара меня в свое время примирило появление сыра в магазинах. Пусть дорого, пусть я всего немного могу себе позволить, но без унизительно длинных очередей, без вечно-советского доставания по блату и не тогда, когда надо где-то найти и поймать, оказавшись в нужное время в нужном месте, а можно пойти в любой момент в любой магазин и купить. А ведь перед Гайдаром, как вы помните, в магазинах не было ничего, пустые прилавки, почему-то кучи грязной бумаги, сырость и убогость. Но зато, если перепадет тебе по случаю, — так дешево, да? Это, что ли, лучше?

Речь о чрезвычайном положении октября 1993 г. — Прим. сост.

Талант незаконной радости

585

*** Жить мы стали труднее, а одеты лучше. Как ни странно — именно в массе своей. Долгое время моим любимым занятием было идти по Тверской и лениво разглядывать толпу, отмечая, кто во что одет. В Москве эпохи застоя на роль хорошо одетых претендовали только три категории людей: иностранцы, выездные (имеющие возможность ездить за границу) и торгаши. При этом разглядывать было интересно, естественно, только иностранцев. Обилие золота и кримплена на торгашах и дешевых тряпок из шопов на выездных уже тогда удручало. А одежда на иностранцах такая же простая, милая и непосредственная, как они сами. Особенно хороши всегда были (и остаются!) ихние старики и старушки. Эдакие живчики, древние, как мир, лица в глубоких морщинах, но глаза молодые, блестят — а одеты, одеты-то как шкодно: или в джинсы и толстые свитера, которые смотрятся на них так же гармонично, как на подростках, или в дорогие костюмы и шуршаще-шелковые платья. (Сколько лет, десятилетий, столетий спустя после эпохи появления сыра в магазинах русские деды и бабки будут выглядеть столь же привлекательно и неуязвимо?! И что для этого сегодня надо развивать в себе, а что подавлять?) *** Но возвращаясь к толпе нынешней Тверской… она — контрастна. Но менее вычленяема на категории. Да, есть нищие. (А есть нищие, курящие «Мальборо».) Да, много людей в стареньком, плохеньком. Или одетых в made in коммерческий ларек. Но есть отдельные лица, поражающие всем своим обликом, именно отдельностью. Я не знаю, что им помогает выглядеть так, как они выглядят: деньги или чувство гордой души. Я бы склонна была безоговорочно признать, что деньги, конечно, деньги, я же здесь живу и знаю, что такое фирменно одеться и сколько это стоит. Но я вспоминаю своего деда и свою маму… Что, тогда было легче, что ли, жить? *** Мераб Мамардашвили говорил: «Обстановка, среда, отражают мое отношение к самому себе, мое самоуважение. На стол я стелю скатерть, а не газету. Русские готовы есть следку на клочке газеты. Нормальный, не выродившийся грузин на это не способен». Не стану спешить обижаться за всех русских по поводу селедки на газете, тем более что считаю: горькую, но правду сказал Мераб Константинович.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

586

Помню, как один мой друг, добившийся достатка и положения, споря со мной об общем знакомом и пытаясь меня предостеречь от увлечения им, сказал на полном серьезе: «Я был в его доме. Да у него — при деньгах ведь человек — чашек приличных для чаю нет, все разрозненные какие-то, побитые». Я поначалу возмутилась, что, мол, за пошлый аргумент! А потом задумалась и поняла, что мой друг прав. Это ведь то же, что Мамардашвили утверждает: обстановка, среда отражают мое отношение к себе, мое самоуважение… И наряду с глобальным обустройством России нам не обойтись без обустройства своей собственной жизни, своего быта, своего гардероба, обустройства себя. *** В Париж я ехала с одной-единственной целью — выпить на осенней улице маленькую чашку кофе. И когда мы с подружками уселись на глазах у изумленной нашей группы за белый столик на парижской улице и заказали кофе, очаровательная француженка, гид по имени Сильвия, сказала, что впервые видит русских (она имела в виду все-таки советских, так как дело происходило в восемьдесят шестом году), которые, вместо того чтобы приобрести пять пар колготок, покупают одну чашечку кофе. Потом мы много говорили с Сильвией о литературе, французской и русской, потом подружились, но началось все с маленькой чашечки кофе. *** Какое-то время назад я страстно мечтала о шубе. У меня всегда было «много мечт». А тут осталась одна: шуба. И именно в тот момент, когда я ее приобрела, мой приятель, ничего не зная о шубе, спросил меня, о чем я мечтаю. Я растерялась. И не смогла ему ничего ответить. То есть я понимала, что он меня спрашивает о чем-то глобальном, высоконравственном, быть может, но ничего путного сказать не сказала, чем ввела его в недоумение. А я просто думала: ну, шубу я приобрела, что ж еще… *** Я обозначаю синдром моды в своей жизни термином «кохточки» (от слова кофточки, но шире, выше!). «Кохточки!» — это звучит для женщин как пароль. «Кохточки» могут дать силы для свершения великих дел. Иногда «кохточки», именно они и только они, способны стать вызовом судьбе и беде, и радость, которую они тебе дарят, тебя преображая, потом действительно трудно, невозможно отнять.

Талант незаконной радости

587

*** Уже писала о девушке, которая пошла в толпе громить «Останкино», потому что ей сапоги не на что купить. Не идет из головы эта девушка… Потому, быть может, и несмотря на всю сумбурность и уязвимость этих моих заметок, считаю, что самое время сегодня говорить о моде. Известно определение любви, которое дал Паскаль. Он сказал, что у любви нет возраста, ибо она всегда в состоянии рождения. То же самое можно сказать о моде. Но в своем вечном рождении мода тоже пропорциональна тому, насколько случилось второе рождение в уже родившемся физически человеческом существе. Мода вечна именно душами, теми, которые родились вторым рождением. (Тут, наверное, и проходит грань между теми, кто любит «кохточки» больше жизни, при этом с одинаковым успехом может легко их приобретать или просто, наслаждаясь, разглядывать в журнале, не завидуя и не скорбя, и теми, кто из-за отсутствия «кохточек» идет громить «Останкино», кто ест селедку в хорошей посуде на столе, накрытом белой скатертью, а кто — на газетном листе.) Второе же рождение и предполагает появление чувства гордой души… И человек начинает тогда жить в мире, в котором — он отдает себе в этом отчет! — «что-то можно держать лишь на гребне волны возобновляемого усилия».

25 июля 2005 ГОРОД МЕДЛЕННОЙ ЖИЗНИ Итальянцы много чего придумали, чем потом — к счастью или к несчастью — вовсю пользовалось человечество Любовь есть бескорыстное чувство. Улица с односторонним движением. Вот почему можно любить города, архитектуру как таковую, музыку, мертвых поэтов или, в случае определенного темперамента, божество. Ибо любовь есть роман между отражением и его предметом. Иосиф Бродский Замечательный переводчик, кавалер ордена Итальянской Республики Геннадий Киселев как-то сказал: «Итальянский город — это идеальный город». В каком смысле? Наверное, прежде всего: это город для глаз. Остальные чувства и вправду играют еле слышную вторую скрипку. («Здесь у всего общая цель — быть замеченным».)

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

588

По определению: человек есть то, на что он смотрит. А в каждом итальянском городе столько красоты, что даже самое краткое пребывание здесь — лучшая терапия. (Не знаю, спасет ли когда-нибудь красота мир, но вылечить, утешить, успокоить — может.) Идеальный город — это город, где красоту почитают, как религию. Лаконичное пространство, безупречность линий даже самых бедных народных кварталов, редкостное изящество. Простая, природная, свободная жизнь. Никакого сумбура и разброда. Все, кажется, улажено и преодолено раз и навсегда. (Предки постарались?) «Когда они работают?» — думаю я, глядя на итальянцев. С утра пьют свой первый кофе в умопомрачительных кофейнях, немного позже — обед, далее следует веселый долгий ужин, плавно переходящий в напряженную светскую ночную жизнь. Или это не один народ, а два: один работает, другой сидит в кафе?! Нет, все-таки: где же она, эта надрывная торопливость вечно спешащих куда-то современных людей? Недалеко от Триеста есть чудный маленький городок Сан-Даниэледель-Фриули. И первое, что очень серьезно скажет мне его мэр, президент агропромышленного (!) округа профессор Джино Марко Пасколини: «Наш город — это город медленной жизни. Символ города — улитка. Если вы хотите, чтобы что-то непременно случилось, постарайтесь не бежать, не лететь, не спешить, не торопиться, не суетиться. И все у вас получится». Профессору Джино Марко Пасколини — пятьдесят девять лет. Мэром он служит меньше года. А тридцать предыдущих лет работал архитектором. Строил в родном городе новые церкви, реставрировал старые. Мэр приводит нас в кафедральный собор. Когда-то в городе было землетрясение. Четыре человека погибли, девятьсот получили ранения. Многие здания разрушились. В том числе и этот собор. А колокольня падала прямо на огромную толпу. Люди от страха замерли и не могли шелохнуться. Но никто не пострадал. (Тут я хотела написать: в Италии даже падающие колокольни деликатны, но у французского писателя Поля Морана в книге «Венеции» нашла лучший комментарий: «А я еще помню площадь Святого Марка с колокольней, — объяснял Ренье. — Да будет вам известно, что, когда этот монумент упал, мой гондольер произнес замечательную фразу: «Эта колокольня обрушилась, никого при этом не убив, она упала, как порядочный человек»).

Талант незаконной радости

589

Сан-Даниэле — город маленький. Настолько маленький, что даже нет светофоров. «Развиваем велосипедное движение», — смеется мэр. Восемь тысяч жителей в Сан-Даниэле. «Недавно китайцы приезжали, — с улыбкой рассказывает мэр. — Ну спросили, сколько здесь живет народу. Я сказал. Они не поняли. Переспросили. Я повторил. Опять не поняли. Раз пятнадцать переспрашивали. Я — мэр? Мэр. Сан-Даниэле — город? Город. Сколько-сколько народу? Восемь — чего? Миллионов? Миллиардов?» В городе — три хора. В одном из них поет мэр. Что поют? Старинные церковные песни. А кем в хоре мэр? Смущенно: «Мне неудобно это говорить, но я — первый тенор». Пение в хоре — не забава для мэра и не причуда. «Это — антистрессовое средство. И обязательное условие. Я тем самым расширяю пространство вокруг себя». Мэрии здешних городов не похожи на скучные административные здания. В Сан-Даниэле — знаменитая библиотека Европы. В одном зале библиотеки скромно притулилась мэрия. Там же заседает муниципальный совет. Огромные окна, высоченный потолок, старинная мебель. Не мэрия, а декорации из Висконти. (Кстати, здесь неподалеку он и снимал свои фильмы.) В такой обстановке иным депутатам не пришло бы, наверное, в голову таскать женщин за волосы. Впрочем, это только кажется, что Италия — мир исключительно музеев, библиотек, картинных галерей. На самом деле между ними — много небольших заводов, фабрик, ферм и всего того, что обеспечивает необходимый жизненный комфорт. Италия — не расслабленность и изнеженность, а школа энергии. Итальянцы хорошо знают, что такое тяжкий труд, и очень много чего придумали, чем потом — к счастью или к несчастью — вовсю пользовалось человечество. (К примеру, одни только венецианцы изобрели подоходный налог, статистику, государственную ренту, книжную цензуру, лотерею, гетто, стеклянные зеркала.) С мэром Сан-Даниэле мы побывали на заводе по производству окороков. Заводу — сорок лет. Выпускает продукцию на 350 миллионов евро в год. Огромное предприятие. Но состоит из двадцати восьми мелких. (Италия — вся — держится на малом и среднем бизнесе. Экономика области Фриули-Венеция-Джулия на 90% — это малые и очень малые предприятия. Однако 300 000 из них имеют серьезный товарооборот за рубежом.)

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

590

В цехах «окорочного» завода — сплошная автоматика. Рабочих мало, почти не видно. Очень чисто. Никакого запаха. И холод собачий. Кажется, не завод, а одна морозильная камера. Окорок делается полтора года. Через двести операций проходит, прежде чем стать собственно окороком. (Угощали, пробовала — вкус божественный.) Говорят, много-много лун назад местные жители получали свободу за свинью: откупались от пиратов. (Профессор Алексей Салмин шепчет мне на ухо: «Я всегда подозревал, что в основе свободы лежит свинство».) А в городе Манцано, настолько крохотном, что даже деревушкой язык не поворачивается назвать, какой-то хуторок в степи, — работает завод, мировой лидер по производству деревянных стульев. Перед заводом стоит памятник стулу, точнее, стул-памятник, то есть обыкновенный деревянный стул, но в пять человеческих ростов. Итальянцы буквально помешаны на тотальном качестве. Это их фишка. А идет все, по-моему, от индивидуализма. От очень сильного индивидуализма итальянцев, стремящихся создать непременно что-то свое во всем — в истории, в искусстве, в производстве. «…Мы больше привыкли работать самостоятельно, чем выполнять приказы», — признался как-то Анджело Пассалева. Шесть лет назад, будучи президентом областного совета Тосканы, он привез нас, слушателей Московской школы политических исследований, в городок Прато. И показал несколько махоньких текстильных фабрик. Дух захватывало от масштаба этих махоньких! Каждый сезон здесь рождаются две тысячи новых ниток (двадцати-тридцати цветов) и шестьдесят тысяч новых тканей (десяти-пятнадцати оттенков), и такого отменного качества, что их с ходу забирает себе Париж на мировые показы высокой моды. А производится вся эта красота на тридцати тысячах (!) мелких предприятий, где работают в среднем по пять (!) человек. «Эти мелкие предприятия — предмет моей личной гордости», — сказал нам Пассалева, по-нашему начальник Флоренции и всей земли тосканской. Хотя, конечно, надо помнить: отменное качество — это не просто свойства и намерения людей, а продукт цивилизации. Текстиль в Прато выпускают пять веков. Поэтому, когда молодой бизнесмен из Тюмени Денис Молотков с тоской говорит: «Любят в Италии своих предпринимателей», — я пытаюсь прикинуть, сколько нам еще шагать и шагать, чтобы от огульного «верни награ-

Талант незаконной радости

591

бленное народу» прийти к любви и гордости?! Или мы бесконечно будем настаивать: убивать — не стыдно, а торговать — стыдно?! Кстати про убивать. Во Вторую мировую войну один высокопоставленный французский военный, оправдывая антиитальянскую политику своего министерства, сказал: «С итальянцами никогда ничего путного не сделаешь, посредственный материал». На что Поль Моран ответил: «Может, это и верно в том, что касается войны, то есть Смерти, и совершенно несправедливо в отношении промышленности, строительства, сельского хозяйства, — иными словами, Жизни». Да, итальянцы не приемлют милитаризма и шовинизма. Они уверены, что все конфликты можно разрешить путем компромисса или подкупа. Мартин Солли в своей очаровательной книжке «Эти странные итальянцы» пишет: «Любая держава, которая посягнет на Италию, прежде чем приносить в жертву своих солдат, пусть попробует договориться. Не исключено, что итальянцы продадут родину, если цена их устроит». А мой грузинский друг Давид Бердзенишвили шутит: «Итальянцы всегда начинали войны на одной стороне, а заканчивали на другой». Ну что ж, итальянский дух действительно не позволяет относиться к воинственности слишком серьезно. Та же Венеция в году 1797-м или 1945-м не очень-то ожесточенно сопротивлялась ни солдатам Директории, ни новозеландским бронеавтомобилям английского генерала Фрайберга. Она хотела избежать разграбления и пожаров. И что? Имена генералов-завоевателей были забыты несколько месяцев спустя, пакты и соглашения пожелтели через десять лет… Империи останутся всего-навсего империями, говорят итальянцы, а долг уникального города — выжить. Да, в Италии была эпоха двадцати лет Муссолини. А весной 1945 года Триест захватили хорватские партизаны. И было сорок дней депортации, мародерства, резни. Тито желал заполучить всю юлианскую Венецию, поставив Запад «перед свершившимся фактом». Понадобилось три месяца переговоров в Белграде и Лондоне, прежде чем Триест вновь стал итальянским. Увы, все это время город вынужден был склонять голову, чтобы избежать гибели… О Триесте говорят: выживший в виде исключения. Но долг любого уникального города — что? Выжить. Итальянцы без ложной скромности утверждают: Италия — это торжество демократии. И если вы в ответ позволите себе иронично улыбнуться, вам заметят запальчиво: «Вот недавно мэра Лондона выбирали. Всего 36%

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

592

избирателей участвовало. И то для них была радость. А у нас таких цифр даже после землетрясений не бывает. На выборы до 70% приходят». Такие вот они, оказывается, активные — итальянцы. Говорят: «У нас в стране часто обсуждают стоимость демократии». Не то чтоб сомневались в ней или дергались в сторону диктатуры, нет. Убеждены: тирания или авторитаризм не есть синоним компетентности. Но итальянцы — за вдумчивую демократию. И относятся к ней всего лишь как к рабочему инструменту. Известные слова Черчилля перефразируют таким образом: демократия — хорошая система, но до тех пор, пока не найдем чего подешевле. Самые живописные люди в Италии — водители больших автобусов. Галантные кавалеры, знают цену хорошим манерам. Отличаются особой элегантностью в одежде: голубые рубашки с галстуком, черные костюмы, до блеска начищенные туфли. Ненавязчивые, но умеют быть кстати уместными. Наш водитель Джузеппе — человек в возрасте. Однако выглядит молодо и держится непринужденно. Не выпуская, естественно, баранку, он берет в руки микрофон: «Почти в каждом итальянском городе есть какая-нибудь вода: гавань, река, канал, озеро, лагуна. А это Линьяно. Город, омытый морем. Здесь 1200 гостиниц и 12 тысяч арендованных вилл. А местных жителей всего семь тысяч. В год сюда приезжают отдыхать до пяти миллионов туристов со всего света. И — ничего. Город вполне справляется». И также горделиво продолжает: «А в этой деревушке — шикарнейший музей крестьянского быта. Кстати, здесь на подворье вас могут научить навыкам крестьянского труда и заодно готовить итальянские крестьянские блюда по старинным рецептам». Об Италии — остальной, кроме себя, — в области говорят: внутренняя Италия. Мол, она — внутренняя, а мы — ее край. В Сардинии родственников, уехавших в Рим, называют эмигрантами. А для Триеста Венеция — это южная оконечность цивилизации. По всей Италии процветает местный, доморощенный патриотизм. Многие санданиэльцы никогда не были даже в Триесте. Венецианцы принципиально не посещают другие города Италии. (Кичатся: Италии — всего один век, а Венеции — пятнадцать. И есть поговорка: «Прежде всего — венецианцы, а только затем — христиане».) Итальянец точно знает, откуда он родом, и если и уезжает из родного города или деревни, то повсюду, как флаг, возит их с собой. Связи со своей малой родиной не утратит никогда. Поэтому все самые крутые знаменито-

Талант незаконной радости

593

сти и самые крупные политические деятели в обязательном (для себя) порядке помогают родному городу и землякам. Конечно, соседние деревни, городки и провинции ожесточенно соперничают друг с другом. И только и твердят, как ленивы и безалаберны выходцы из других семей, деревень, городов, ну просто не на кого положиться! И как хорошо было бы жить в Италии без тех, других итальянцев! Итальянская провинция своей провинциальности не стесняется. Она ее даже выпячивает. И — ничего. Получается не жалко, не смешно, а как-то трогательно. Вот сквер в Триесте. Скульптуры местных знаменитостей, «слегка международных светил» и очень даже великих писателей, таких как Джойс, к примеру, который здесь жил и работал. Но все в сквере — на равных. И Джойс — просто среди прочих. В первую голову итальянцы считают себя миланцами, флорентийцами, сицилийцами, триестинцами, а уж потом итальянцами. Кроме шоссе, железной дороги и католической церкви такие города, как Турин и Бари, Неаполь и Триест, ничто не связывает. «Италия маленькая, но очень разная», — говорят итальянцы. И это правда. Области Италии не похожи друг на друга. Как единое государство страна ведь существует лишь с 1861 года, так что региональная замкнутость — объяснима. Процесс объединения обернулся многотрудной геополитической штопкой, и лидер национального объединения Кавур как-то сказал: «Италию мы, так или иначе, слепили, теперь остается слепить итальянцев». Злые языки утверждают: «Будь Кавур жив, он и поныне бился бы над этим». Жизнь для итальянцев — это длительная работа, обоюдный процесс, случай и эго. Короче, все то, что дает толчок в творчестве. А итальянцы — очень творческие люди. Это проявляется во всем, в том числе и в праздниках. Праздники здесь не пафосны, но заметны, радостны, народны и жизненно просты. Вот лишь отдельные из них. Только те, на которых широко гуляет область Фриули-Венеция-Джулия: Служба Меча, Поцелуй крестов, праздник винных погребов, праздник Святого Вито (лодочная процессия), праздник ветчины, праздник винограда, праздник тыквы, ослиные бега… Историк и искусствовед, один из самых ярких представителей русского Серебряного века Павел Муратов писал об итальянской уличной праздничной толпе: «…в воздухе, которым здесь дышит смешанная толпа, не разлит яд ненави-

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

594

сти. Это чисто итальянская черта. Италия всегда была и до сих пор остается чисто народной. <…> Что еще важнее, всякий мог насладиться праздником, потому что умел наслаждаться. В душе самых простых людей здесь жило такое чувство прекрасного, такой врожденный аристократизм вкусов и удовольствий, какого не знала Франция, несмотря на долгую и трудную придворную выучку. Ведь только этим можно объяснить такое создание итальянского народного гения как комедия масок». Весь ХVIII век был веком масок. В Венеции маска стала почти что государственным учреждением. С первого воскресенья октября и до Рождества, с шестого января и до первого дня Поста, в день св. Марка, в праздник Вознесения, в день выборов дожа и других должностных лиц каждому из венецианцев было позволено носить маску. Этот карнавал длился полгода! И пока он длился, все ходили в масках, начиная с дожа и кончая последней служанкой. В маске защищали процессы, покупали рыбу, писали, делали визиты. В маске все можно было сказать и на все осмелиться. Разрешенная Республикой маска находилась под ее покровительством. Маскированным можно было войти всюду: в салон, в канцелярию, в монастырь, на бал, во дворец. Никаких преград, никаких званий. Нет больше ни патриция в длинной мантии, ни носильщика, который целует ее край, ни шпиона, ни монахини, ни благородной дамы, ни инквизитора, ни фигляра, ни бедняка, ни иностранца. Нет ничего, кроме одного титула и одного существа — Синьоры Маски. Таким прекрасным сумасбродствам предавался не просто целый город, а целый народ! (Что, конечно, не могло пройти даром для теперешних итальянцев. Многие и сегодня на карнавале наряжаются Арлекинами и Пульчинеллами или же наряжают детей и ведут их на шествие под фанфары. Но даже без маски в эти дни итальянцы позволяют себе всяческие чудачества.) Что касается итальянского умения карнавалить, праздновать и наслаждаться жизнью, то дело тут не только в веселье как таковом, а в том, что, как заметил Поль Моран: «Врожденная демократия среднеземноморцев не делала никакой разницы между бельэтажем и мостовой». Врожденная демократия. Здесь радость, здесь прыгай! «Отцы города» в итальянской провинции поражают отсутствием каких-либо начальнических признаков. Вот Алессандро Тезини — председатель областного совета Фриули-Венеция-Джулия. Изящный, легкий человек. Много шутит, смеется. То, как он

Талант незаконной радости

595

руководит шестьюдесятью депутатами и бюджетом области в почти пять миллиардов евро, конечно, остается для меня за кадром. (Все-таки я пишу об Италии, которую видела краешком глаза.) Но у нас даже самого крохотного начальника за три квартала видно. А тут — никакого важничанья, надувания щек. Многие областные и городские начальники приходят в советы из бизнеса. (И — ничего страшного. Политических амбиций бизнесменов здесь никто не боится. Хочешь порулить — иди попробуй!) «Скоро я опять вернусь в бизнес», — с радостью и, кажется, с облегчением сообщает нам Алессандро. Почему идут во власть? Просто-напросто повинуются «долгу честолюбия» (Стендаль). Причем ударение на первом слове: долг. При всем своем, казалось бы, беспредельном индивидуализме долг для итальянца — не абстрактное понятие. Уроки гражданского права здесь преподают в школе. И с детства помогают по-настоящему прочувствовать, прожить, полюбить, понять цену партнерства. Отношение итальянцев к собственному правительству выражено в одном политическом шарже. Человек стоит на пороге дома и смотрит на проливной дождь. Под рисунком — надпись: «Льет как из ведра. В правительстве одни мошенники». Тем не менее стать каким-нибудь большим начальником в Италии считается круто. И почитается превыше всего. У сицилийцев есть даже поговорка: «Властвовать приятней, чем трахаться». Правда, для итальянских политиков важнее разрушить все, что было создано их противниками, чем создать что-то свое. Триест находится на границе со Словенией и Австрией. Поэтому город открыт славянскому и австрийскому влиянию. А влияние еще то! Только Австро-Венгрия была не одна нация, а целых десять, причем цветом Европы, а австрийское дворянство считалось самым изысканным. В Триесте говорят на французском, а также на немецком с австрийским акцентом, на словенском, на фриульском, но в основном на триестском наречии далматинского. Вы заходите в местный бар и слышите, как официант разговаривает с фриулом по-фриульски, со словенцем — по-словенски… И вам сделают важное признание: мы получаем удовольствие от того, что живем в городе, где несколько языков. (Заметьте: это скажут просто в баре.) А вот улицы Италии — грязны и все в окурках. Урн много, они на каждом шагу. Но итальянцы мстительно бросают окурки мимо урн.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

596

Это наш ответ Керзону. Недавно Италия — в угоду Европейскому союзу — приняла закон: нельзя курить в ресторанах, кафе, барах. Можно пока только на улице и дома. И то говорят: скоро и на улицах запретят. Но меня вот что поразило: законопослушность итальянцев. Нравится, не нравится — закон принят. И в самом провинциальном, самом захолустном баре — ни за какие деньги! — вам не разрешат выкурить сигарету. Я не стану голословно утверждать, что все итальянские суды — праведны. <…> И все-таки: букву и дух закона здесь чтят. Иные дела по десять лет в судах рассматриваются, а иные — и по три века. Три века у одного заброшенного палаццо не было полновластного хозяина. И три века — несмотря на войны, революции, смены режимов, эпидемии — наследники (представляете, сколько их накопилось с разных сторон) терпеливо ждали окончательного вердикта суда. Говорят, таких случаев в Италии сотни и тысячи. Конечно, что толку самой себе растравлять душу. Мы никогда не сможем стать Италией. Традиция непередаваема. Опыт непередаваем. Истина — даже одного человека — непередаваема. Но я все-таки не пойму: почему мы западаем только на французскую конституцию или американскую избирательную технологию? И не видим — в своей или чужой стране — людей, которые близко стоят к жизни и крепко любят ее? И не ищем города, где есть что-то легкое, веселящее глаз, приятно несложное? Города счастливых и здоровых людей, которые умудряются к тому же быть успешными. Без успешных и счастливых начальников страны, городов и просто людей из просто жизни мы никогда не сделаем успешным возлюбленное отечество. Без легкости — но не пустоты. Без довольства — но не отупения. Без живости — но не суеты. Без образованности — но не педантизма. Без чувства какой-то простой и законной радости бытия. Без веры в непреложное счастье жизни. В Италии почему-то дано живо ощутить ход веков. И такое отвлеченное понятие, как «история», здесь чувствуется с захватывающей силой и близостью. Мы невольно верим в существование общности с прошлым. И отчетливо понимаем: мир мал, и все связано со всем. Венеция. Площадь Святого Марка. Почти то самое место, где падающая колокольня повела себя, как порядочный человек.

Талант незаконной радости

597

Идем во Дворец дожей. Это одно из самых известных сооружений Венеции, построенное в ХIV–ХV веках. В каком-то зале над дверью — огромная карта. «Смотри, — говорят мне друзья, — там есть Каспийское море». «Каспийское? — проносится у меня в голове. — А где же пересечение Азовского и Черного?» Я поднимаю голову вверх и нахожу глазами эти два моря. Ровно там, где они сливаются, крупными буквами написано имя моего родного города: ТЕМRUК.

598

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

Вместо ЧАСТИ

III. Бонус

599

ДЯДЯ СЛАВА (Вячеслав Георгиевич Клименко) 27 декабря 2001 РАССКАЗАТЬ ДЕНЬ «Ну и как ты у столицы живешь? Все по рэсторанам да казино?» Дядя Слава победоносно смотрит на моего папу и свою дочь Иру: не темный человек, знаю, что там в Москве делают. «По ресторанам хожу, — смиренно отвечаю дяде Славе, — а в казино — нет». «Ото ж!» — важно кивает дядя Слава. Дело не в моем ответе, а в его вопросе. Показал свою осведомленность — и засветился от радости. «Ну, сидайте. В ногах правды нет. Пожалуйста, выпивайте и закусывайте». В темрюкском дворе под беседкой из винограда сорта «изабелла» накрыт стол, от которого, как говорила моя бабушка, и царь не отказался бы. К обеду подают: селедку отменную — ее дядя Слава велел дочери купить на рынке («Зоя по рэсторанам всякое кушает, ее мясом не удивишь, а такой рыбы, как у Темрюке, нигде нэма»), пирожки сдобные («мама померла, никто им с папой теперяча не печет»), салат из громадно-розовых помидоров и картошку вареную, рассыпчато-сладкую («усё со своего огорода, тильки што с грядок»), из погреба самогонку и домашнее вино, не дурманящее мозги («пей, не боись, цэ ж для сэбэ делали, не то шо на продажу»), виноград, яблоки, арбуз, дыни… Но я не за впечатлениями еды пришла в гости. А потому, что обожаю слушать дядю Славу. Только он начинает что-то рассказывать — умираю со смеху. Дядя Слава понимает, что это хохот любви. Но, кокетничая, прибедняется: «Все с меня смеются, и ты туда же… Издеваешься над старым дурнем, да?» Очень даже не дурень. Да, совсем простой дядька. Образование — два класса и баранка. Всю жизнь шоферил. Но сдается мне, что дядя Слава — основная часть России. Любовь живет на поле брани Дядя Слава — это бочки выпитого вина и никакого алкоголизма. Душевная крепость и кротость. Заносчивость и бесхитростность. Доверчивость и детская обидчивость. А поверх всего — «полный рот матерщины». Но природа его мата не в грубости или хамстве. От очень сильного — беззаботного, бесстрашного и откровенного! — чувства жизни.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

600

Здесь дядя Слава любит, а здесь ненавидит. Здесь смеется, здесь плачет. Здесь криком на кого кричит, а здесь винится-кается. И ничего — между. Только матюки «наскрозь». Так что у читателя есть выбор. Или, не смущаясь, войти во вкус дядиСлавиных бранностей, почувствовать их «художественно выраженную радость». Или, не заглядывая вперед, отложить эту заметку в сторону. Я и рада бы обойтись без неприличностей. Но тогда это будет не дядя Слава. Итак: день, залитый солнцем. Под беседкой из винограда папа с дядей Славой пьют самогоночку, а мы с Ирой — домашнее вино, что «для сэбэ» делали. Включаю диктофон. Дядя Слава — очень торжественно и очень громко: «Родился я 7 ноября 1931 года…» Не выдерживает, пристально вглядывается в диктофон: «А оно пишет?» — «Да». — «И твой разговор?» — «Да». — «А потом ты откидываешь?» — «Да, расшифровываю». — «Записываешь, потом ликвидируешь и записываешь уже по-своему, да?» — «Примерно так». Довольный, продолжает: «Ну, значит, родился я первым в семье. А всего нас пятеро було. Ваня умер в три годика». И опять — с тревогой: «Зоя! А оно пишет?» И, помолчав, серьезно, тихо и раздельно: «Говорят, у японцев есть такая маленькая срань, шо вообще ни хера не видно, а усё записывает. Цэ у тэбэ такэ заметное. А то совсем мизер, и ты можешь записывать тех, кто про это и не знает, да?» Дождавшись подтверждения своих слов: «Вернемся, значить, к моей ахтобиографии. Мать говорила, шо родился я, когда була эта… эта… ну, эта…» Вытирает рукавом слезы. С чего вдруг? Вроде еще совсем немного выпил. Я — испуганно: «Вы коллективизацию имеете в виду?» — «Не-е, ну, этот був, как его… ну, парад». «7 ноября — демонстрация!» — догадывается мой папа. О господи! «Ну да, 7 ноября — люди идут по главной улице наряженные, веселые, а моя бедная мама мучается, тужится, тужится...» Проплакал. И дальше — спокойно: «Папа грамотный був. Зампредседателя колхозов работав. Потом в МТС его направили. А потом — война. В первый год и погиб. Где-то под Ленинградом. Наверно, в братской могиле лежит». И тут же отвлекаясь, противным голосом: «Зоя! Смотри, как твой папа хитрует! Мало того шо себе пять капель наливает, а мне полстакана, так еще и до дна не допивает! И ото всегда так! Все время натягивает шкурку на чтото».

Дядя Слава

601

Папа смеется: «Не выдумывай, Славик». «Шо значит — не выдумывай! Хитруешь, хитруешь! А я за справедливость!» Пошумев всласть, живо интересуется: «Ну про шо тэбэ ще рассказать? О! Вспомнил! Про пасталы! Этого в твоей Москве точно никто не знает. Слухай сюда». Налог за счастливую жизнь «В детстве я ходив у пасталах. Запиши правильно: «п-а-с-т-а-л-ы». «Это сапожки?» — спрашиваю. «Хе-хе, — смеется дядя Слава. — Сапожки! Это кусок кожи — хоть свинячей, хоть телячей, обтянутый кругом ноги. Кацапы ходят у лаптях, а хохлы — у пасталах. Бо у кацапах нэма кожи, а у хохлов — кожа. Хохлы ж сало любят… У пасталах легко ходить. И мягко, и тепло, и сухо. И зимой, и летом в них ходили. Они делались по ноге — КАК ЧУВЯКИ. Идешь в них и ничего не ощущаешь. Как комнатные. Туда вовнутрь из камыша куничку клали. Мы ж камышом топили. А куничка — верхушка камыша. Куницы той навалом було. Этой кунички — раз! раз! — нарвал и где-нибудь там в стороне заблаговременно положил. То, шо из кунички делали, называлось устелки». Дядя Слава на минуту задумывается. И очень строго: «Зоя! Только ты запомни: устелка — не стелька. Стелька стелится. А устелка не стелится. Ее надо самому разровнять. И сделать это по уму. А стельку — шо? Разложил, гвоздичком прибил — и всё, и не чешись, Мария Сергеевна! А устелка сама не разровняется. Она можэт и комом встать. И ногу намять, мозоль или еще что». Дядя Слава — двоюродный брат моего папы. Их мамы — родные сестры. Моя бабушка говорила о своей сестре Шуре: «Милосердна Настя». Бабушка считала, что жалеть надо умеючи: штучно выбирая объекты для жалости. А баба Шура была добра и жалостлива — поверх барьеров! Неумеренно — и намеренно! — бесхитростная естественность порывов. Потеряв на войне мужа, баба Шура осталась одна с четырьмя детьми. Пахала как вол. Но ни жалобы, ни стона. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Неизменно и непритворно легка, задорна. И возможность помочь была для нее обязанностью помочь. Жалость как здоровое, активное начало сочувствия, как особая чувствительность к ответственности и веселое сердце — это в дяде Славе от бабы Шуры. Славик жалел свою маму. Поэтому в четырнадцать лет пошел работать на хлебозавод. «Три года хлеб пёк», — отмечает с гордостью.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

602

Потом выучился на первоклассного шофера, женился на красавице, построил дом, родились две дочки… Да, да, всё абсолютно по Бабелю: «Они женятся для того, чтобы не быть одинокими, любят для того, чтобы жить в веках, копят деньги для того, чтобы иметь дома, <…> чадолюбивы потому, что это же очень хорошо и нужно — любить своих детей». Что-то постоянно происходило в дяди-Славиной жизни. Помимо плохого, много и хорошего. Хорошего было даже все время больше. Росли дети. Рождались внуки. Дядя Слава много работал. Сильно шумел. Оглушительно веселился. А потом пришло время платить налог за счастливую жизнь. Платил дядя Слава страшно. От инфаркта умирает его старшая дочь Люда. Остаются две маленькие дочки. Одну девочку муж Люды оставляет себе, другую забирает дядя Слава. Жена дяди Славы тетя Вера после смерти дочери слегла. Несколько лет болела. (Врачи не находили ничего.) Просто плакала и не хотела жить. А потом повесилась. В жизни дяди Славы плохого становится больше, чем хорошего. Но все равно это — жизнь. И дядя Слава с нею справляется. Выдает замуж старшую внучку. Вскоре она, правда, развелась, и содержать ее опять приходится дяде Славе. Однако родился правнук: смешной и веселый. Старший сын Ирины поступил в институт, младший осваивает старенький дедушкин мотоцикл. Младшая внучка тоже вышла замуж, родила. Нет, нет, дядя Слава не одинок. А если и одинок, то «слишком шумным одиночеством». По телефону или при встрече мой папа всегда спрашивает Иру: «Ну, как там Славик? Кричит?» «Когда рука болит, меньше кричит», — отвечает Ира. Продовольственный маг Встает дядя Слава рано. Подметает двор. Управляется по хозяйству. Потом выходит на улицу. Садится у калитки. Мимо проходят соседи или просто так люди. Дядя Слава заводит с ними разговор. О ценах на рынке или о политике. О политике говорит коротко: «Вот до чего эти власти нас довели…» И машет рукой, как бы отбиваясь. А о ценах любит — по-душевному. Когда предложила дяде Славе вести репортаж из его холодильника, он сразу же включился в игру. «Ну, там, у холодильнике, мы завсегда имеем творог, сметану, молоко. Не-е-е, не магазинные и не с рынка. То — козя-бозя! Я бэру туточки у одной

Дядя Слава

603

женщины. У нее имеется корова. Так шо у мэнэ усё свежайшее. И по цене умеренной. Она не усим продает — тилько избранным. По блату, поняла?» Долго смеется. Радуясь своей изобретательности (или изворотливости?). У дяди Славы небольшой огород. «Так шо с грядок хорошо кормимся. Усе овощи свои. И тебе помидоры, и огурцы, и зелень, и картошка, и фрукты. Не хухры-мухры!» Дядя Слава — человек с размахом. Уверяет, что пенсия у него — 1700 рэ. А Ира говорит: гораздо меньше. Просто не хочет жаловаться. Лучше прихвастнет. «Зять Ваня то работает, то — бац! — нэма ниякой работы, так шо сидит Ваня по три месяца и более у неоплачиваемом отпуску. Ира тоже щас работает. Но це — щас! А була и вона безработна. А дитям-то кушать хочется всегда! Не так разве? Короче, хто усих кормит? Ответ правильный: ихний дедушка. Старший внук у Ставрополе в институте учится. Приезжает — дедушка ему и сумочку с харчами на обратный путь соберет, и на квартиру, шо вин снимает, 500 рублей дасть. И туды, и сюды… Короче, если б не я, был бы, Зоечка, у них тут один хрен с маком, хе-хе!» Ира возмущенно: «Ну начинаются попреки…» «Не попреки, а констатация фактов», — беззлобно смеется дядя Слава. И признается, что со своей пенсии в 1700 рублей (все-таки настаивает на этой цифре) еще и откладывает где какую копейку. Репортаж из холодильника продолжается. «Борщ варим через день, — говорит дядя Слава. Помолчав, добавляет: — Правда, без мяса». «Откуда ж мясо у нас возьмется? — всплескивает руками Ира. — Сидел на лавочке под двором, лялякал, а тем временем в огороде всех кур покрали. У него под носом». Дядя Слава смущенно улыбается. «Вы на продажу вино делаете?» — продолжаю свой допрос с пристрастием. «Так точно», — отвечает дядя Слава. — «Ну и как, хорошо берут?» — «Хорошо. Кажный день». — «И сколько навару имеете?» «Рублей 900 в год», — гордо отчитывается дядя Слава. «Да уж! — опять вступает в разговор со своими разоблачениями Ира. — Ты лучше расскажи, как задаром вино раздаешь». «Не задаром, а в долг», — не сдается дядя Слава. «Какой долг?» — возмущается Ира. «В долг или в залог. Они документы вместо денег оставляют. Чтоб вернуться с деньгами». — «Ага! И кто это вернулся с деньгами? Может, тот, что шоферское удостоверение своего умершего брата оставил?!» Дядя Слава опять с мягкой виноватостью улыбается.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

604

Во дворе и в доме ослепительная чистота. Дядя Слава маниакально любит порядок. Зятя своего, Ивана, чуть не пришиб, когда увидел, что тот «бечевочки» (тонкие полоски белой материи), которыми бумагу или целлофан на десятилитровых баллонах с домашним вином перевязывают, не развязывал, а, открывая новый баллон, разрезал и выбрасывал. «Я ж эти бечевочки кажный раз не просто развязываю, а стираю и глажу. И на следующий год опять баллоны ими перевязываю! А он!!!» Долго и со слезами матерится. Задаю дяде Славе вопрос: «Чем отличается квартира от дома?» Дядя Слава спрашивает: «Ты ответ на диктофон будешь записывать, да? Для широкой общественности?» И, получив положительный ответ: «В доме я — хозяин. А у квартире нет у меня свободы. У квартире я пёрдну, сразу усё у других углах слышат. Это я сурьезно говорю. Не смейся. Здесь я у себя под любой угол зашел — приволье, свобода. Мой это угол! Шо хочу, то и делаю! Я завсегда туточка на высоте. Это законно. Это не секрет. Это жизненно сурьезный вопрос. Любой человек, который жил на приволье, тебе скажет. Я у дяди Алеши был в Москве. Так туалет там впритык к кухоньке. Я оправиться никак не мог. Боялся нарушить тишину. Опозориться. Напрягаюсь, напрягаюсь, аж глаза кровью наливаются, и не могу…» Дядя Слава опять вытирает рукавом глаза. Рыдая: «Это ж какие суки делают туалет рядом с кухней!» И после паузы — обстоятельно и с достоинством: «Раньше мы срали просто вокруг хаты. В зависимости от того, откуда ветер подует. Теперь, конечно, сортиры заимели. Но в конце огорода. Шоб никто никому не мешал». Мы разговариваем час, другой, пятый, восьмой… Выпито и съедено немерено. А дядя Слава еще не приступил к моему любимому рассказу. «Дядя Слава, ну, пожалуйста, про церковь, — канючу я. — Не томите». «Погодь, — степенно говорит дядя Слава и кладет мне опять с горой в тарелку подогретой картошки и рыбы, и наливает вина. — Будет щас церковь». КАК ЦЕРКОВЬ ШЛА К ДЯДЕ СЛАВЕ «Это в 1975 году было. Я повез вино в Сызрань. Нас пошло четыре или пять машин. Зоя! Тогда вино возили скрозь. И в Ленинград, и в Москву. Но я лично

Дядя Слава

605

никогда не любил возить далеко. Это невыгодно. Я этому научился у твоего папы хитромудрого. (Смеется.) Ну зачем поеду куда-то далеко и всего 100 литров бензина заработаю, если пока они туды-сюды, я уже три коротких рейса сделаю и триста литров того ж бензина у мэнэ будэ. Чем дальше идти, тем меньше доходу, врубилась? Это — экономика!» «Вы мне про церковь расскажите», — прошу, напоминая. «Ну, процесс такой…» — «Не про процесс, а про церковь…» «Хм, — удивляется дядя Слава моей недогадливости. — Это ж надо рассказывать с начала и до конца. Весь процесс — до церкви…» И после паузы: «Ну, пошли на Сызрань. А зима была, гололед. Шли, шли, шли. Остановились. Ну, поссать, посрать. Чего ты меня одергиваешь (грозно — дочери), это закон есть такой у шоферов…» «Слава, Слава, — мягко увещевает папа. — Ну чего ты на дочь кричишь…» Дядя Слава (обиженно): «А чего она меня одергивает?» Ира: «Ты Зое про церковь обещал рассказать…» Дядя Слава бурчит: «Про церковь, про церковь… До церкви дойдем». «Приезжаем мы в Пензу на стоянку. А у стоянки ресторан «Петушок». Ставим машины. И пошел я глянуть на ресторан. Ё-ма-ё! Бабы-официантки ходят там с косами, у лаптях. Я ж говорил: кацапы ходят у лаптях. А мы — у пасталах. Лапти — из лыка, из дерева. Но у них-то морозы, сырости нэма. А мы по воде ходим. Мы бы в лаптях чавкали…» Ира: «Папа, давай про церковь!» Дядя Слава (трогательно): «Ну дайте мне день рассказать…» И после молчания: «Я через окно в ресторан смотрел. Мы не ходоки по ресторанам. У нас в машинах усё було. Деньги зачем платить, если у нас усё свое? Выпивки, закуски вот так навалом… Да у нас у каждого за плечами по 10 тонн вина». «До церкви далеко?» — тихо, но настойчиво спрашивает Ира. Дядя Слава спокойно: «До церкви еще не дошло. — И очень твердо: — Прошу вас, дайте мне день рассказать. Это важно очень. Я не увожу рассказ на боковые улицы. Усё помню. Дойдем до церкви». Вздыхает и продолжает: «Ну, встал я утром, раньше еще договорился с охранником горячей воды взять и узела залить… Прихожу, а вин говорэ: «Вода замерзлась, я заснул и порвало трубы и батареи». Я быстрее наточил воды и на бегу говорю: ребята, давайте тикать, бо нас могут зажопить. Мы ж его, того охранника, напоили с вечера. Ну, они ж, кацапы, они ж жадные на выпивку, они выпить любят и не закусывают. Значит, я прибегаю и говорю: давайте когти рвать, бо вин, сука, заснул, не вовремя затопил печку и разморозил весь водопровод… надо рвать когти, чтоб нас не зажопили. И мы пошли. На Сызрань.

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

606

Едем. И вдруг по дороге ГАИ. А мы ж ночью выпивали… Павло первым подъехал — и сразу погорел. Дыхнул — и та трубка потемнела. А я под-е-зж-ю... Дыхнул: хера! Не потемнела трубка. Ха-ха! Надо хавать хорошо! Еще один наш шофер подъезжает. И из бака в рот скорей берет солярку. А мент следит за ним. Ну, трубку ему — ёбс! Потемнела. Зевак вокруг много. Наши шоферюги тянут мента у машину, давай, мзду кинем и отвяжись. А он: нет. Они ему наличные предлагают, то да сё, а он ни в какую. Тут еще один наш кореш Коля подъезжает и спрашивает мента: «Где тут на Сызрань дорога?» Я ему на ногу как наступлю, он чуть не всрался. «Чухай, — говорю, — и там, за городом, нас подождешь, пока мент нами занят». «Ты его спас, Слава», — говорит папа. «Да, — соглашается дядя Слава. — И представляешь, он, скотина, меня потом так отблагодарил, пидер. Дальше расскажу». «Ты давай к церкви приближайся», — напоминает Ира. «Ну, по-хорошему последний раз прошу: дайте день рассказать. Слушайте сюда ушичками. Я ж правду говорю, весь тот день хочу рассказать, как я к церкви шел, продирался… У хлопцев-то права забратые у Кузнецке, вот они и толкуют: ты, Коля, отсоединяй прицеп… Ну, Коля хитрый, сильно хитрый. Отцепляют прицеп. И поедем, говорят, назад 120 км, поговорим с тем ментом, что права забрал, на дому откупимся… Мы сидим — и только налили себе по стакану, забегают: ты выпил? Я говорю: еще не успел. У Кольки заклинил двигатель. Снег с солью попал… Потом выяснилось, что Коля просто туда ехать не хотел. 120 км по гололеду. И сам снег с солью насыпал себе в двигатель. А я поехал. Повез их 120 км до гаишника». «Ты благородно поступил», — говорит папа. А дядя Слава продолжает: «Они пошли на квартиру к гаишнику, позвонили. А он открыл дверь, узнал их и закрыл перед носом. И всё! И до свидания. Они звонили — никаких эмоций. «Отвалите», — только и сказал через дверную щелку. И опять поехали мы 120 километров назад по гололеду. А когда вернулись, мне так тошно на душе стало. Сел я в автобус. Сызрань — город длинный, как Волгоград, тянется долго по-над Волгой. Я до конца доехал на автобусе. И дальше пешком пошел. В первом же «гадюшнике», ну, там, где водка продается, первые 100 г хлебнул… А он, город, со всех сторон. Ну, я иду и дивлюсь... туды-сюды… И куда-то меня тянет, что-то меня ведет, сам не понимаю, куда и что.

Дядя Слава

607

И тут вижу: с-о-б-о-р. С-о-б-о-р. (Казанский собор — З. Е.) Не церковь. Большой собор. 50 или 60 ступенек надо подниматься. Дивлюсь — люди заходят туда. Стоит у собора старичок такой плешивенький. Совсем сморчок. И женщина какая-то просится в собор, а он ее не пускает. Я говорю: «Чё вы ее не пускаете?» Сморчок: «Она немножко прикачанная». «А мне можно?» — спрашиваю. Он: «И вам нельзя». «Почему?» — «Вы тоже прикачанный». Я как дал бы ему по мозгам, он и рассыпался бы… Но — нельзя! Я ж перед собором стою… «Сегодня день не приемный, не экскурсионный, сегодня — день Михайла», — говорит мне сморчок. И не пускает в собор. Думаю, как ж тебя, сучару, надуть? Руку — в карман, лазил, лазил, полтинник нашел железный. В то время это деньги были! Я ему натихаря полтинник у руку сую. Он: «Ну, иди, но только аккуратненько, а то вид у тебя не богомольный». Тут я опять ему как дал бы по мозгам… Но взял себя в руки. И вошел в собор. А там поют… Э-э-э — мэ-э-э, у-у-у… Волосы дыбом понимаются. Акустика, мать твою! Какой бы ты ни был, но волосы дыбом поднимаются, честно говорю. Звук… такой звук. И голос у тех, кто поет, благоприятный. Может тебя и укачать, и ублаготворить. Ну, короче, шапку я снял. А креститься-то не могу… Не умею. И кто на какой иконе изображен — не знаю. Смотрю — будочка в стороне. А в будочке — бабка. Свечками торгует. Я ж тогда и говорю: «Мамаша! Если я свечек куплю, могу ж по церкви походить…» Она: «Да, да! Раб Божий, пожалуйста». Я на девять рублей девять толстых свечек купил. Пошел эти свечки ставить. А какая-то другая бабка за мной следком идет. И за шею меня. Я ж чуть было до попов не дошел, до алтаря. А там поют — э-г-г-гей… Стол большой стоит, и вокруг они… А голоса, голоса… У одного — низкий голос, у другого — высокий. И певчие где-то под потолком подпевают. А бабка-сучара меня аж за уши: «Ты куда?» Я до той тети в будочке: «Мамаша! Как же так! Вы мне сказали, что можно… Я бы не пошел, не стал бы нарушать ваши законы…» Она тогда: «Сестра Марья! (На ту кошёлку.) Ты чего не разрешила этому человеку? Он девять рублей за девять свечек отдал». Я еще вытащил два трояка и взял дополнительно пучок свечек по 50 коп. И говорю: «Шо? Можно теперь ходить?» А бабушка в будочке: «Сестра Марья! Не трожь этого человека». Ну я и пошел. Смотрю: мужик сидит наверху. Под самым потолком. Думаю: вот этот мой. Поднялся туда до ёго». Папа: «Так это звонарь, быть может?» «Не знаю, они там поют. Продолжают петь. Э-э-э- мэ-э…

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

608

Ну я поднялся к тому мужичку наверху и говорю: «Корешок! Объясни мне церковные обряды». А он: «В церкви нельзя разговаривать». А мы сверху сидим. Я говорю: «А это шо за икона…» Он: «Это мать…» — ну, забыл, какая… самое главное, что я урвал: мать… И перед ней все падают на колени. Побожились, побожились, перекрестились и уходят. Люди в церкви много не сидят… Вижу: заходит полковник у папахе, направился к иконе, Андрею Победоносцу или Александру… Я думаю: «Ничего себе! Полковник!» В советское время здесь, у нас, на Кубани, не было полковников богомольных. Потому что тут у нас все церква были ликвидированы. А в России не все уничтожили… Короче, тот мужик объяснил мне все законы церковные. Не бесплатно. Я ему половину своих свечек отдал. От жвака — половину. Чтоб он от себя поставил. Чтоб ему простили, шо он со мной у церкви поговорил. Он меня уму-разуму учил. И я теперь, кроме всего прочего, знаю, шо в церкви нельзя громко разговаривать. Надо шепотом. Интимно. Ну кончилось тем, шо я тоже свечки поставил. За своих шоферов. Чтоб аварий не было». И после продолжительной паузы: «Когда из Сызрани в Темрюк вернулися, наши нагавкали в гараже, шо я у церковь ходил, свечки ставил… И диспетчер, соска, рецидивист, мне как-то прилюдно говорит, хихикая гнусно: «Славик! Як это ты в Сызрани в церковь попал?» Я ему: «Молча попал». А вин: «И як же ты свечки ставил?» Я: «Молча ставил». А потом сказал: «Я за всех наших свечки ставил. За тебя, козла, — в том числе». И он, Зоечка, язык в жопу и засунул». Впрочем, это не дядя Слава шел к церкви. Может, это церковь шла к дяде Славе. Произошло то, что случилось. СЛОВАРИК ДЯДИ СЛАВЫ НЕ РАСПАНТЯКИВАЙ — не болтай лишнего НЕ БУЛЬКАЙ — не разговаривай НА ШАРУ — на халяву ЧУВЯКИ — комнатные тапочки «ДУРНОМУ НЕ СКУЧНО И САМОМУ» — самодостаточный человек «А ШО МОСКВА? ШО МОСКВА? ТАК — НА ОДИН ФОНАРЬ БОЛЬШЕ» — сравнение Москвы с Темрюком ВИХТИК — кусочек марли, которым моют посуду БЕЧЕВОЧКА — веревочка из белой материи СОСКА, РЕЦИДИВИСТ — плохой человек КОЗЯ-БОЗЯ — ерунда

Дядя Слава

609

НОВОГОДНЕЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ ДЯДИ СЛАВЫ РОССИЙСКОМУ НАРОДУ: Дорогие россияне! Шо хочу сказать: трудиться надо. Труд — это ж деньги! А будут у кармане «шайбы» (деньги) — будет и поднятое настроение. Тогда и побузить можно. А когда настроение шибко низкое — только и остается, шо на правительство обижаться… Лучше самим, без оглядки на кого-то, строить свою жизнь. Будут люди зарабатывать где какую копейку, будет и настроение и охота жить. Я желаю всем жизни в радость. Шоб не вы деньги любили, а деньги вас. Шоб вы интересовались счастьем, и оно — вами. Жму руку. Ваш дядя Слава (Вячеслав Георгиевич Клименко), Темрюк, Краснодарский край76

Прим. сост.: В апреле 2004-го («Новая газета», №29) вышла статья «Темрюк и Ходорковский», где одним из героев был дядя Слава. В той статье Зоя Ерошок сообщила: «Я уже вернулась из Темрюка, когда меня догнала весть: умер мой дядя Слава. В одну минуту. Разорвалось сердце. Накануне 2002 года в «Новой» шел целый газетный разворот о дяде Славе. И кто-то из коллег придумал: а пусть с Новым годом российский народ не начальник страны поздравит, а дядя Слава. Я позвонила в Темрюк. Дядя Слава попросил пять минут на размышления. И выдал текст. Мне позвонил тогда мой друг: «Это экономическая программа для либералов. Дураки будут, если не воспользуются». Конечно, не воспользовались. Но не в этом дело. Дядя Слава будто знал что-то потаенное, чтото никому не ведомое; знал, но не всегда мог выразить. «Эх, Славику бы образование, — часто повторял мой папа, — он бы далеко пошел». Дядя Слава и так далеко пошел. Это был огромный талант в форме очень простого человека. Никогда с пафосом, позой или понтом не говорил о России. Но сам был возможной Россией. Со всей своей душевной крепостью и кротостью. Заносчивостью и бескорыстностью. Доверчивостью и детской обидчивостью. С очень сильным, бесстрашным и откровенным чувством жизни…»

610

Зоя Ерошок | просто люди из просто жизни | истории «Новой газеты»

Вместо послесловия Из архива редакции 27 января 1997

БЛАГОПОЛУЧНО ЗАВЕРШИЛСЯ ВИЗИТ ЗОИ ЕРОШОК В КРЕМЛЬ Общественность отмечает смелый поступок Кремля. И хотя нельзя сказать, что стороны пришли к взаимопониманию по всем своим разногласиям, цель визита в своей наиболее существенной для нас части достигнута — обозреватель «Новой газеты», наша дорогая госпожа Ерошок, получила премию Союза журналистов РФ «Золотое перо» за выдающиеся успехи в своей профессиональной деятельности. Невольно вспоминается, как она дебютировала собкором «Комсомольской правды» по Кубани и прилегающим территориям. Наивная редакция предложила тогда Зое «осветить ход сельскохозяйственных работ по уборке урожая зерновых». Материал начинался словами «По полю бегали тракторы». Поначалу возмущенная редколлегия (в которой было много специалистов по сельскому хозяйству) не могла понять, что же происходит. Но спустя небольшое время редколлегия, в которой были еще и специалисты в области профессиональной журналистики, смекнула: этому автору совсем необязательно знать, что жатву зерновых осуществляют все-таки комбайны, а трактора не бегают и даже не ходят, а медленно-медленно ползут. Круг ее интересов высок и благороден. В этот круг входит внутренний мир человека, и ее уникальный дар заключается именно в том, чтобы раскрыть этот мир не только читателю, но порой и самому герою. Но феноменально еще и стремление героев Зои к общению с ней даже спустя многие годы после встречи. Она может разговорить на много часов человека угрюмого, очень занятого, обладающего огромной властью или славой. Потом он уже звонит сам. Люди эти совершенно разные — от непутевого подростка по прозвищу Сэр до кинорежиссера Сокурова, философа Пятигорского, поэта Коржавина, артиста Леонова... Для Зои недостаточно написать о человеке и поставить точку. Нередко ей приходится отложить перо и общаться с неприятными, в сущности, людьми — чиновниками и бюрократами, сильными мира сего, чтобы понастоящему помочь своему персонажу, хотя его она и так уже сделала

611

знаменитым. В ее силах вытащить из тюрьмы человека, выбить квартиру в Москве для инвалида чеченской войны или хотя бы подарить одинокому человеку друзей. В бюрократической структуре нашей редакции для нее не нашлось отдела, и есть просто ЗОЯ ЕРОШОК. Группа настоящих товарищей P.S. Мы польщены возможностью существовать в этот промежуток вре-

мени на одном небольшом пространстве и делать в общем-то одно с ней дело.

Зоя ЕРОШОК ПРОСТО ЛЮДИ ИЗ ПРОСТО ЖИЗНИ Истории «Новой газеты» Составитель и редактор — Юрий Сафронов Корректоры, редакторы — Инна Кроль, Виктория Чуткова Редактор — Елена Дьякова Верстка и дизайн — Анастасия Збуцкая Художник — Петр Саруханов Набор — Ирина Лебедева Фотографы — Анна Артемьева, Сергей Кузнецов, Артем Геодакян, Виктория Одиссонова Особое участие: Юрий Рост, Георгий Розинский, Татьяна Плотникова, Алексей Комаров, Лариса Мишустина, Евгений Бунимович, Юрий Лепский, Владислав Фронин, Ядвига Юферова, Нюта Федермессер, Евгений Редько, Марина Лоцманова Поддержка: Валентин Поликарпович Ерошок, Тамара Бибикова и вся семья Организаторы выпуска — Юлия Емелина, Юлия Тюленева Дом — редакция «Новой газеты» Идея — Дмитрий Муратов

Подписано в печать 06.03.2020 Формат – 70х100/16. Бумага офсетная, мелованная Тираж 500 экз. Заказ № АНО РИД «Новая газета» 101000, г. Москва, Потаповский пер., д. 3, Тел: +7 (495) 926-20-01, http://www.novayagazeta.ru Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «Первая Образцовая типография, филиале «Ульяновский Дом печати, 432 980, г. Ульяновск, д. 14.