Elektronnoe prilogenie ogni nad biyei 31 32 2015

ЭЛЕКТРОННОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ К НОМЕРУ

31-32 2015 г

Литературный Художественнопублицистический журнал писателей Бийска (СП России) © Огни над Бией Ссылка обязательна.

1

2.

№ 31-32 2015 г Электронное Приложение к журналу «ОГНИ НАД БИЕЙ» 1. http://prozabiysk.narod.ru ISSUU – Журнал «Огни над Бией» by Lyudmila Kozlova ( поиск в Googl )

Редакционная

коллегия:

Людмила КОЗЛОВА – СП РОССИИ, главный редактор, издатель Дмитрий ШАРАБАРИН руководитель Бийского отделения (АКПО) Союза писателей России Редакторы отделов поэзии и прозы Ольга ЗАЕВА (СП РОССИИ) Павел ЯВЕЦКИЙ (СП РОССИИ, член. корр. Российской Академии Поэзии) КОМАР (Краевое Обозрение Молодых АвтоРов) Иван ОБРАЗЦОВ Интернет-директор Николай ТИМОХИН (Всемирная Корпорация Писателей, СП России) Контакты: e-mail: max_nin48@mail.ru *** *** *** *** ***** Редакция выбирает и награждает Дипломом Лауреата лучшего автора года *** *** *** *** *****

ПРАВИЛА ПУБЛИКАЦИИ ДЛЯ АВТОРОВ СМОТРИТЕ НА ПОСЛЕДНЕЙ СТРАНИЦЕ *** *** *** *** *** *** *** Пер вый но ме р ж урн ал а отд ан в печат ь в д е к а б р е 2 0 0 4 г, изд а н в январ е 2 00 5 (И зд аётс я в с оот ветс т в ии с З ак о н о м РФ о СМ И )

2

СОДЕРЖАНИЕ: 1. Райнгольд ШУЛЬЦ – Германия. Гиссен. – Проза публицистика.....................................................................4 2. Виктор МИХАЙЛОВ -Новосибирск - Проза...................14 3. Антон ЛУКИН -с.Ново-Дивеево, Нижегородская обл. Проза..................................................................................19 4. Николай ТИМОХИН -Казахстан - Стихи ........................61 5. Сергей ФИЛИППОВ -Москва - Стихи ............................69 6. Алла НОВИКОВА СТРОГАНОВА -Орёл - публицистика, критика...............................................................................82 7. Василий КИСЕЛЁВ -Кемеровская обл. - Поэма .........169 8. Игорь ЕЛИСЕЕВ -Ростов-на-Дону - Поэма .................206 9. Вячеслав ЛЯМКИН - г. Бийск, Алтай - проза .............247 10. Любовь ЧИКУНОВА - г. Красноярск - Стихи ..............271 11. Татьяна ХРИСТЕНКО - Новосибирская обл. -Стихи .276 12. МОСПАРНАС -Стихи.......................................................307 13. Правила публикации в журнале «Огни над Бией»...328

Фото на обложке - Бийск. Фрагмент подворья Успенского храма (сайт http://biysk.in/photo )

3

Райнгольд Шульц Германия. Гиссен. Papa-Schulz <papa-schulz@gmx.de> Райнгольд Асафович Шульц родился 1 ноября 1949 года в семье житомирских немцевколонистов Асафа и Линды (Отто) Шульц, которые были сосланы в сталинские времена из Украины в Карело-Финскую АССР, а затем второй раз в Коми АССР. После службы в армии Райнгольд вернулся домой и устроился на работу в аэропорт города Сыктывкара. Он проработал 17 лет в Гражданской Авиации, прошёл путь от авиатехника, инженера до начальника базы отдела материально - технического снабжения. Райнгольд закончил два университета: народный университет по юридической специальности «Гражданское и трудовое право» и экономический факультет по специальности «Финансы и кредит» Сыктывкарского государственного университета. Международный литературный конкурс «Золотое Перо Руси». Номинация «Русское в нас». За произведение «Чья душа во мне?» -Золотое Перо Руси. Медаль на ленте «За высокую гражданскую позицию» и диплом Александра Бухарова «За верность русским традициям». -Золотое Перо Руси. Медаль и диплом «За солнечную деятельность».

-Золотое Перо Руси. Диплом имени Твардовского и медаль «За высокую гражданскую позицию и патриотизм».

- Диплом. Второе место за рассказ «Ветераны».

-Диплом. «АSЕК» с присвоением звания заслуженного магистра и статуса действительного члена Европейской коллегии совета

4

магистров.

-Грамота государственной Думы РСФСР в спортивной номинации за интервью «Самбо».

-Литературный конкурс в Берлине «Книга года» в 2010 году признал лучшие работы Шульца по шести номинациям.

-Диплом. Первое место и звание лауреата литературного конкурса «Открытая тема 2011».

-Диплом и призовое место за юмористический рассказ «Пайпай», с размещением его в интернете. Большой «Лах орден» и приз «Читательское сердце», полученный в Ветцларе. Основатель и Президент Содружества литературных сообществ Золотое Перо Руси Светлана Савицкая из Москвы посетила Германию и на творческом вечере в городе Вецларе лично вручила ему сертификат и передала в дар писателю изготовленную вручную сорокасантиметровую авторскую куклу с лицом и именем Райнгольда Шульца. Папа Шульц член литературного общества в ФРГ «Немцы из России» с 17.10.1999 года. С 22.07.2007 года он состоит в международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП). С 16.10.2007 года член Берлинского литературного общества Веrliner Literaturbund! (ВLВ). С 07.06.2008 года член Союза Соотечественников в Берлине. С 01.07.2008 года состоит в МСПС - международном сообществе писательских Союзов, правопреемнике Союза писателей СССР. С 26.03.2013. ЧЛЕН ВСЕМИРНОЙ КОРПОРАЦИИ ПИСАТЕЛЕЙ - штаб квартира в Нью-Йорке. У него больше тысячи публикаций на многих континетах. Его имя вошло в авторский энциклопедический словарь «Немцы России», изданный на русском и на немецком языках, и в аналогичный Берлинский немецкий словарь «Russlanddeutsche Schriftsteller», составленный Герольдом Бельгером

5

Ёшка Заврилов и "Герболайф" Рассказ

Иосиф всю жизнь работал в советском речном пароходстве. Как все флотские, очень любил просторы, тельняшку и свою самоходку - баржу с мотором. Как и любой моряк, имел свои слабости: всё лето на свободе! На берегу он ходил в капитанской форме, носил красивую фуражкумичманку, счастливый и гордый стоял у штурвала. Работу свою любил, собой гордился. Даже в баню всегда ходил в галстуке. В посёлке водоплавающих он был единственным банным интеллигентом и гордился, что Иосиф Сталин был его тёзкой, хотя оба носили еврейские имена.

У него, исконно русского человека, жена была русской немкой, жизнерадостные дети обладали наследством обоих народов. Семья, как и все, жила очень скромно и, как весь советский народ, надеялась на светлое будущее!

В СССР оно не наступило, коммунизм так и не построили и в конце двадцатого века; великая страна под управлением пьяного капитана, как огромный "Титаник", развалилась и пошла ко дну. Сорокалетнего Ёшку вместе с семьёй первой же волной смыло в Германию.

В то время в Германии был коммунизм на каждой полке супермаркета. Всё было - денег не было. Деньги - зло! Но как пойдёшь в магазин, так зла не хватает!

- злились переселенцы и заболели надеждой.

Как говорила моя бабушка, - поучал Ёшка - самое лучшее лекарство от всех болезней - пересчитывание денег. Это упражнение для рук снимает боль в суставах, нормализирует давление, полностью убирает зубную и головную боль, улучшает зрение, аппетит, гардероб, внешний вид, жизненные условия и качество жизни на этой грешной 6

матушке - земле. Здоровье не купишь, но заработать на нём можно! Большие деньги заработать невозможно, их надо сделать! - твёрдо решил он и занялся бизнесом. Держись, Германия!

Лучше быть молодым, здоровым и богатым, чем старым, бедным и больным, - думал Ёшка и спешил перегнать Америку.

В новой жизни новые друзья обещали сделать из него богатого и успешного бизнесмена. Паролем к светлому будущему стало волшебное слово "Герболайф"! Пропуском послужил новый красный пиджак. На его машине появилась яркая реклама. Реклама - двигатель торговли. Торговля капиталу мать!

После двух семинаров он начал ездить по терминам. Все его речи начинались со слова герболайф! Язык у него был хорошо подвешен и рот не закрывался. Время - деньги! Время пошло! Деньги наживёшь - без нужды проживёшь! Куй железо, пока молот не поломался!

Профессор кислых щей загружал информацией всех подряд и постоянно искал свободные уши. Он ко всем приставал, как банный лист, предлагал свои товары и назначал термины. "Липучку" стали сторониться и избегать все - даже родные.

В СССР было трудно купить, легко продать, в Германии, наоборот. Интим и "Герболайф" не предлагать! писали в газетных объявлениях. Достали!!! Проходу нет от этих терминаторов.

Всюду страховщики, кастрюльщики, пылесосники, одеяльщики, амвейщики. Все продают косметику, чистящие средства, посуду, алоэ, мумиё, прополис, фен-шуй, тианши, бодифлекс, антидот, ветом, трансферты, герболайф...

Герболайф в переводе - "Трава жизни". Герболайф 7

чудо - таблетка от всех болезней! Чтобы утром стать стройной и здоровой, пейте вечером герболайф. Пейте с нами, пейте как мы, пейте лучше нас! Мы состоим из того, что едим. Сделай лекарство своей пищей, а пищу своим лекарством! Формируйте свои привычки, которые сформируют вас!

Герр Заврилов заливался соловьём и наседал на потенциальных покупателей, так что они верили, увлекались, забывались, сдавались и закупались. Вера творит чудеса! Хер болайф! - стало его служебным званием. Великолепный актёр, блестящий аферист, заводила, невероятно обаятельный человек всегда был необыкновенно убедительным и эффектным!

Как укрепить свой иммунитет? Как улучшить пищеварение? Как сбросить вес? Как избавиться от болей? Герболайф поможет во всех ситуациях. Займитесь герболаем и вы сразу будете здоровы, красивы, счастливы, богаты! Это замечательная мультивитаминная, биологически активная пищевая добавка для сбалансированного питания, похудения и контроля веса. Это великолепное средство ухода за кожей и волосами, производит омоложение, избавляет от целлюлита и бездетности!

По удивительной цене, только сегодня и только у меня - увлекал Ёшка и продолжал объяснять. Все знают, что продукт будет стоить намного дешевле, если он, минуя наценки баз и магазинов, будет покупаться прямо у производителя. Для такой прямой продажи существуют пирамидальные схемы сбыта новой управляемой организации потребителей. Успешные представительства американской компании "Герболайф" по системе МММ открылись уже в 89 странах. Ёшка так и сыпал умными словами, такими как, вирусный, сетевой, ступенчатый маркетинг, финансирование, инвестирование, доминирование, акцептирование, инновация, сенсация!

8

Он говорил о новейших методиках заработка на Бинарных опциях, о том, что принимает участие в создании и разработке уникальной системы автоматической торговли по системе U-Bot.

Ёшка не только продавал герболайф, он ещё вербовал в свою секту помощников, направлял на учёбу и превращал их в своих подчинённых продавцов.

После нескольких семинаров, почуяв перспективу и запах наживы, новые терминаторы наперегонки готовы были навязать герболайф родным, семье, родной маме. Соцсоревнование при капитализме называется конкуренцией. В этом деле скромность не нужна! Богатеет шустрейший и наглейший!

В Ёшкиной команде набралось много идейных исполнителей, впавших в экономическую зависимость. Они вертелись, как волчки, и отчисляли со своей прибыли проценты в Ёшкин кошелёк.

Структура фирмы простая, как насест для кур в сарае. Каждый норовит занять место повыше, клюнуть ближнего и загонять тех, кто внизу; такой пирамидальный способ позволяет тем, кто на самом верху стать миллионером, не напрягаясь.

Обратных негативных эффектов или бега на месте за здоровьем никто замечать не желал. Деньги застилали глаза делающим деньги.

Не зная немецкого языка, папуасная диаспора в Германии жила по законам пралелльного общества, вовлекая в бизнес ближнего своего! Дремучие соотечественники из совкового питомника всему верили и наивно надеялись, что как в сказке, придёт добрый дядя - "благодетель наш" и сверху свалится богатство, найдётся клад и откроется золотая жила. Ёшка спешил побыстрее встать на ноги.

Он хотел взлететь круто, на форсаже!

9

По условиям маркетинга продавец обязан купить у фирмы товар оптом, чем больше, тем дешевле, а потом сбыть его с наваром. Ёшка забыл обо всём, как одержимый, накупил герболая на все фамильные сбережения. Квартира превратилась в склад. В семье начались проблемы. На нервах бизнес не пошёл. Ёшка ушел в долги. Жена ушла от Ёшки.

Он трудно устраивал свою жизнь. В преклонном возрасте, с плохим здоровьем, без языка тяжело было устроиться, даже на плохую работу.

Ёшка сел на социалку и не выходил из дома. Ел, пил, грустил. Вёл праздный образ жизни бесперспективного социальщика. Ничто не ранит человека так, как осколки собственного счастья. Здоровье стало подводить, склероз повалил его на лопатки.

Склероз - самая лучшая болезнь. Во - первых, ничего не болит, во - вторых, столько новостей!

10

Склероз развивается от переутомления, перенапряжения, стресса или наоборот, от отсутствия физической и умственной нагрузки. Надо было бы на социале хотя бы стихи наизусть учить или собачку завести и выгуливать. Жизнь не прощает человеку даже минуты стресса, всё это, как квитанция, возвращается в старости с большими процентами.

Гражданская жена выставила больного за порог и сказала: "Езжай обратно к своим", а он годами был с семьей в полярных отношениях. Родные люди друг другом не интересовались и не имели связи.

Делать нечего, Ёшка написал детям письмо. "Дорогие дети, заберите меня к себе!"

Бывшая жена, мать его детей, нашла в своих краях пансионат для тяжелобольных пенсионеров и перевезла туда несчастного бизнесмена. Сейчас она ходит к нему и кормит его с ложечки. У Ёшки иногда наступает просветление; он узнает её и детей, а остальное время живёт в своем безликом, равнодушном мире. Теперь ему ничего не надо.

Райнгольд Шульц. Германия. Гиссен. Начато 11.11.2014 - 20.11.2014 ШЛЯПКА

Сомнение хуже отрицания.

В отпуске, за две недели, человек расходует энергию и финансы, накопленные за весь год. Никто не нуждается в отдыхе так, как человек, вернувшийся из отпуска. Отпуск это насыщенная жизнь!

Бабушка с дедушкой приехали на курорт за здоровьем, ну и на других посмотреть - сравниться. После лечебных 11

процедур, врач посоветовал шопингтуризм, приятные покупки и впечатления.

Рядом с отелем оказалось много бутиков и даже один, где продавались шляпки! Продавцы буквально кидались навстречу новым покупателям и готовы были предложить головной убор вместе с головой манекена. Шляпка не роскошь, а искусство преображения!

Бабушка долго приглядывалась к немысленному количеству дамских шляпок. Дедушка готов был скупить все, лишь бы сделать приятное.

-Ну, куда я пойду в шляпке? На работу? Моя шефиня лопнет от негодования! - рассуждала бабушка и потянула деда на выход.

-Ну, если твоя шефиня хочет, чтоб перед ней все снимали шляпу, пусть пойдёт в гардеробщицы! - успокаивал дедушка свою ненаглядную.

На другой день в бутике, бабушка перемеряла всё, что было в наличие, и одна шляпка ей явно понравилась. Продавцы держали зеркала и спереди и сзади и вместе с дедом хвалили шляпку наперебой. Но бабушка сильно сомневалась в цвете.

- Хорошая шляпка! Бери! Шляпка - это очень модно! Грибы и те со шляпкой! А эта шляпка ещё круче будет, чем у красавца мухомора! - уговаривал её дедушка.

-Сам ты мухомор! - обиделась бабушка.

-Скорее «груздь», а точнее «радоздь» - поправил дедушка.

На следующий день пожилая пара снова посетила бутик. Знакомые продавцы сразу сняли с полки отложенную шляпку и протянули бабушке. История повторилась. В сомнение рождается мнение.

-Шляпка хорошая!- согласилась бабушка, - да цвет не тот, светловата!

-Прекрасный цвет! - протестовали продавцы.

12

-Завтра наденешь другое пальто, и всё будет тютелька в тютельку! - убеждал дедушка.

На четвёртый день, в другой одежде, бабушка в шляпке смотрелась, как английская королева! Но взглянув на цену, бабушка положила шляпку на место. Дедушка протестовал и настаивал на приобретении. Мы за ценой не постоим! Один раз живём. Бери! Не то потом всю жизнь жалеть будешь...

На пятый день бабушка согласилась с ценой шляпки, но перед зеркалом вдруг обнаружилось, что причёска явно отстаёт в моде от стильной шляпки.

-Надо бы к парикмахеру сходить, сделать стрижку! - заявила бабушка! - Ну и покраситься заодно под цвет шляпки. Тогда появится какая-то гармония.

Так продолжалось весь отпуск. Посещение шляпного бутика стало традицией. Продавцы уже реагировали вяло, а деду они намекнули, что быть шляпой можно в любом возрасте и зимой и летом. Нужен штурм! Вы же завтра уже уезжаете!

На завтра с утра пожилая пара полна решимости влетела в бутик, но шляпки на месте не оказалось. Милая продавщица, виновато улыбаясь, пожала плечами и с сожалением прощебетала: -Вашу шляпку вчера купили!

Райнгольд Шульц. Гиссен. Германия.

29.10.2014.

13

Виктор Михайлов

Виктор Юрьевич Михайлов г. Новосибирск Член Российского союза писателей Член Международного Союза писателей "Новый Современник" Публикации в следующих изданиях:: Альманах Российские писатели (Москва) – подарочное издание премиум-класса 2014г; Альманах - Наследие (Москва)том №6 – подарочное издание премиум-класса 2014г; Альманах Писатель года 2013 (Москва) том №8; Журнал Мост (С-Петербург) декабрь 2013г; Журнал - Союз Писателей(Новокузнецк) февраль, май, июль 2014г; Журнал - Спутник (Москва) март 2014г; Журнал - Огни Вселенной (Новокузнецк) июль 2014г; Электронный аналог печатного альманаха "Всё обо всём "https://yadi.sk/d/d_yiie4uX8Vq5 Конкурс миниатюр - 2014 Альманах № 7. Журнал «Огни над Бией» - электронное приложение № 29-30(2014 г) 14

Улыбающиеся облака... Сердечко чуть кольнуло, где-то справа что-то сдавило. Присел на скамейку, сложил руки на коленях, чуть согнулся, сделал вдох глубже, выдохнул. Полегчало, но до конца не отпустило. Таблетки дома, да и не помогут они особо, после обильного вливания и плохой закуски. Постепенно шум улицы, яркие краски города и северный ветер слились воедино. В общую массу, в эфир без цвета, запаха и вкуса. Тишина звенящая окутала, свет тусклый без источника. Увидел лицо мамы. Где-то внутри, в себе и одновременно вокруг. …. *** - И так постоянно у вас?

- Нет, но периодически случается. Не можем мы жить спокойно. Постоянно кто-то хочет свою значимость показать, под себя всех переделать, во главе встать и указать неугодным на дверь.

- В общих чертах я всё понял, было и у нас примерно то же самое в своё время. Само собой всё остановилось, как только цели и задачи сменили. Смысл бытия меняет предпочтения.

- А тебя сейчас видно окружающим, всем тем, кто сейчас мимо нас проходит и ехидно улыбается, глядя на то, как я сам с собой разговариваю?

- Это тебе так кажется. Всем всё равно. На тебя, твоё бормотание и даже на прелестные, чуть похожих на ваших белых медведей, облака, которые сейчас медленно плывут в вышине. У нас нет таких. Ни животных, ни вечного круговорота воды в природе, да и жидкости нет. Кремневая у нас основа. По-вашему, камни мы практически.

- Но ведь я тебя вижу и на кусок гранита ты не похож. Такой же, как и я, только блондин и тщательно выбрит. Да, похоже, 15

и не употреблял ничего с утра пораньше. Трезвенник что ли?

- Не будем об этом. Объяснять долго, да и не смогу я так всё преподать, чтобы понял ты. Оставим.

- Понять я хочу, не столько тебе и всем вам помочь, сколько для себя уяснить, отчего оттолкнуться, где свернуть с того пути, который заводит вас в тупик уже в пятый раз.

- Типа, эксперимент снова не удался, потому, как факир в очередной раз был пьян?

- Нет, никаких исследований над вами раньше не проводились, но после, как понимание пришло, что вы одноразовые, всё прекратили. Но дело не в этом. Есть масса свёртков и где-то вы постоянно не туда двигаетесь. Я пойму, разберусь. Если не против, то через какое-то время встретимся и всё растолкую.

- Да я «за» обеими руками, но что от меня то зависит? Поворачиваем-то все вместе за вожаками. Им нужно втемяшивать что и как. Вечно, кто в лес, а кто по дрова. Вот и нет спокойствия, постоянные стрессы, волнения, войны и дребедень всякая. А ты чего про медведей-то вспомнил? Про белых. Где видал их? Неужто, на полюсах собеседников находил себе? Пингвинов встречал?

- Думаешь не о том. О выживании размышлять стоит, сохранении рода людского, а не о моих путешествиях. На волоске же висите, в который раз.

- Да брось! Волосок завяжется, а другой развяжется, как у нас говорят.. Или про узелок это всё?! Не помню точно, да и какая разница. Мы ведь конечны, одноразовые, как сам признал. Мне приятнее, когда «соточку» с утра и весь день свободен, чем голову о вечном греть. Зря избрали что ли, кого положено. Пусть у того, кто вожжи держит и репа 16

чешется. Хотя...Покуда я за шиворот не заливал, тоже с ребятишками на небо часто глядел, да по зоопаркам ходил. А ты со своими поворотами, свёртками, да круговоротами растревожил чего-то потаённое, видно.

-

Хотелось

бы

надеяться

и

верить

в

лучшее.

- Всё! Решено! Завтра же, слово даю, мимо шинка пройду, даже голову не поверну, весь рабочий день оттрублю – от звонка до звонка, вечером помирюсь с домашними. Потом куплю телескоп и начну вместе с тобой искать тот камень преткновения, о чём речь сегодня вели. Даже не сомневаюсь ни сколечко – брошу, воссоединю, найду, и всё будет хорошо. Мы же сами всё можем, главное желание, а силы, веры и права у нас полно. Так что лети к себе, доложи, кому положено, что выход найден. Главное в себя верить и чёткое направление выдерживать. Не сворачивать, а переть напролом, особливо, если правоту чувствуешь. Прорвёмся! И не такое бывало. Кстати, «похмелье» подобное тому, что я сегодня благодаря тебе получил, не плохо бы и другим отведать. А то шары зальют злобой и брызгают слюной на всех и вся, кто жить своим умом желание имеет. Спасибо за науку.

- Я, собственно говоря, и не дал никаких рекомендаций ещё. Сам не разобрался.

- А этого и не требуется, главное нам механизм здравомыслия запустить, а далее мы сами действительность от реальности отличим… *** Очнулся, как из глубины вынырнул. Глаза вскинул, резко глубоко вздохнул и, не делая выдоха, повторил проделанное ещё и ещё раз. Насытился кислородом по 17

самое «немогу». Поднялся на ноги, да так легко, свободно, как будто и не было, особенно в последнее время, нестабильной работы вестибулярного аппарата. Ноги сами понесли, вроде им уже отдали приказ, ещё до «странного пробуждения». Поднял голову, улыбнулся. Сплошное скопление белых медведей. Кто бежит, иные сидят, малыши плетутся следом. Странно, но все улыбаются в ответ..........

18

Антон

Лу к и н

Я, Антон Евгеньевич Лукин, родился 2 декабря 1985 года в селе Дивеево Нижегородской области. C 2005 по 2007 года проходил воинскую службу в городе Курске. Автор 8 книг прозы.

Печатался в периодических изданиях: «Наш современник», «Молодая гвардия», «Север», «Дальний восток», «Южная звезда», «Огни Кузбасса», «Огни над Бией», «Литературная учеба», «Алтай», «Литературная газета», «День литературы», «Московский литератор» и др. В 2012 году за рассказ «Жених из райцентра» стал лауреатом премии им. Андрея Платонова «Умное сердце», в 2013 году за книгу «Самый сильный в школе» - дипломантом Всероссийской премии «Золотой Дельвиг». Гран-призер литературного конкурса «Хрустальный родник» который проходил в 2014 году в Орле.

Лонг-Листер премии «Ясная поляна» 2014 г.

19

Дождливым вечером

Панкратий Егорович лежал на печи и тихонько постанывал. Иногда завывал в голос, когда на него подолгу не обращали внимания. Маленький, щупленький, в свои семьдесят лет выглядел хило, не важно – но силы в нем были. Со старухой еще держали скотину, корову, правда, лет как десять назад продали – тяжело уже, но коза имелась. Еще Панкратий Егорович держал кур и очень любил своего разноцветного красавца-петуха. Стоило тому только расправить крылья, выпятить грудь и важно поквокать, как куры-дурехи, тут же бежали к нему. Панкратий Егорович поправлял кепку и, прищурив один глаз, улыбался: - Заставишь мою старуху так же драпать. Щас! По вечерам у Панкратия Егоровича прихватывало ногу. Еще в юности настудил. Теперь лежа на печи, укрывшись полушубком, пытался отогреть. Да разве теперь отогреешь? К постоянным легким болям старик уже привык и по вечерам, забравшись на печь, тихонько начинал постанывать. Но случалось, хотя и не часто, что нога ломила не выносимо, тогда тот бранил ее окаянную благим матом. Старуха натирала самогоном и медом ногу, обматывала полотенцем, плескала немного в кружку и давала старику. Тот выпивал, быстро хмелел и засыпал. Сегодня, как обычно, Панкратий Егорович, лежал на печи, укутав ноги полушубком, и поглядывал в окно. Шел дождь, на улице было хмуро и сыро и на душе както тоже становилось тоскливо. Старуха его, Августина Серафимовна, сидела на кровати и, склонившись, ловко работая спицами, что-то вязала. Внук-Степка, сидел рядом за столом и читал книгу. Страсть как любил читать. Приехал 20

погостить к деду с бабкой на лето, и прихватил с собою целую вору книг. Мальчишка в двенадцать лет был не по годам умен и Панкратию Егоровичу иной раз нравилось того слушать. Старик снова закряхтел, застонал в голос. Хотел, чтобы на него обратили внимание. На него обратили.

- Сильно болит? – спросил Степка.

- Ишо как, - старик был рад, что его заметили.

- Давно бы в район съездил с кем-нибудь, в больницу, глядишь, и вылечили бы, ногу-то, - посоветовал внук.

- Как же, вылечат там. Дождесся.

- Отчего же не вылечат? Поди не глупые люди работают. Может на процедуры какие прогревательные направили бы или мазь какую-нибудь выписали.

- Мазь… Что мне их мазь. Мне вон старуха самогоночкой натрет ногу-то, вот те и лекарство. Лучше всех ваших мазей, - старик посмотрел на супругу. – А ежели немного и внутрь плеснуть, то вообще никакая зараза не пристанет. Августина Серафимовна пропустила мимо ушей реплику больного. Панкратий Егорович понял, что самогона ему сегодня не нальют. Не сказать, чтобы он частенько выпивал, но в такую вот дрянную погоду, когда на душе тоскливо и одиноко, перед сном грядущим, кружечку бы пригубил.

- Папка мой вон тоже, всю зиму с зубом мучился. И домучился. Весной пошел в больницу – вырвали. А гляди, 21

сразу обратился бы, поставили пломбу и зубик цел.

- Зюбик, - протянул старик. – Зубов их вон скока. Один вырвешь и не заметишь. А у меня ног всего одна пара. Оттяпают по колено ишо.

- Ну, тебя, - Степка махнул рукой и взялся снова за книгу. – Глупость какую-то молотишь. Панкратию Егоровичу стало даже обидно, что от него отмахнулись, как от непутевого. И чтобы сгладить вину, он решил сменить тему. Разговаривать ему хотелось. За беседой было не так тоскливо. внуку.

- Чаво это ты там все читаешь? – обратился он к - Роман.

- Про любовь что ли?

- Ну, можно и так сказать.

- Мал ишо про любовь-то читать. Поди «женилка» ишо не выросла!

- Чего не выросло? – Степан оторвался от книги. Бабушка тоже перестала вязать, посмотрела на деда.

- Ты чаво это языком-то завертел, как собака хвостом, - спросила старуха. – Не слушай его, Степочка, дурака старого. Не слушай. Панкратий Егорович заулыбался, засиял весь. Обернулся на спину, широкой ладонью потер губы не переставая улыбаться. Его веселило то, что он смог утереть начитанному внуку нос. Оказывается, не все ты 22

парень знаешь. Про это, пожалуй, в книгах не пишут. Степан догадавшись, что дед смолол очередную глупость, отвернулся к окну. Полежав немного на спине, старику стало тошно, и он снова обернулся на левый бок.

- Ты вот книг стока набрал с собой, не уж-то все прочтешь? – Панкратий Егорович глянул на внука, тот и ухом не повел. – Чаво молчишь?

- Не мешай.

- Было бы чаму мешать, - старик покашлял в ладонь.

– Это, конечно, не картошку окучить, да травы накосить. Степан посмотрел на деда. Работать Степка и впрямь не любил. Не за этим приехал в деревню. И постоянно увиливал от работы. То с ребятишками на реку убежит, то на сушилах с книгой затаится.

- Что же по твоему и читать вовсе не нужно?

- А чаво их читать-то?

- Чтобы дремучим не быть.

- Батюшки, - захорохорил дед. – Я вот до своих годков дожил не читамши и ничаво, как видишь, живой.

- А Шекспира знаешь?

- Чаво?

- А Чехова, Пушкина?

- Это который с кудрями был? – старик призадумался.

23

– Знамо конечно. Что я, по-твоему, совсем, что ли неуч. Он еще сам себе памятник смастерил.

- Да не смастерил, а воздвиг. И не из бронзы, а нерукотворный.

- Эт как?

- Читать для этого нужно, чтобы знать. Вот как! Августина Серафимовна улыбнулась. Ее радовало, что внук у ней смышленый малый, идет в ногу со временем. В отличие от деда, она никогда не препятствовала, чтобы тот читал. Грядки она и сама польет, чего мальчонку зря тревожить. Панкратий Егорович призадумался, почесал лысину, перевернулся на спину, тяжело вздохнул.

- Завтра забором будем заниматься.

- С кем? – Степка оторвался от книги.

- Ясно дело с кем. Будем старую рухлядь разбирать, да за баней складывать.

- Не такая уж это и рухлядь.

- Те бы только от работы увильнуть, - старик покосился на внука. Паренек тоже недовольно посмотрел на деда. – Чаво на рыбалку-то не ходишь?.. Хоть бы окуней наловил, мы бы с бабкой зажарили.

- Комаров кормить.

- Посмотрите, какие мы! Уж не съедят.

24

Степан на это ничего не ответил. Старик, посмотрев на светлый затылок внука, что-то непонятное пробубнил и перевел взгляд в дальний угол, где стояли его большие сапоги. Вспомнился младший сын Филипп, Степкин отец. Вообще у них со старухой большая семья: шестеро детей. Один утонул. Двух недель не дожил до восемнадцатилетия. После выпускного с ребятами пошли встречать рассвет на реку. Вся компания изрядно пьяная. Кому-то взбрело в голову окунуться. Полезли все. А кровь-то молодая, горячая. Давай соревноваться, кто реку переплывет. А она в тех местах широка. Трезвый с трудом осилишь расстояние, не то, что хмельной. Вылавливали потом троих. Среди ребят был и сын Панкратия Егоровича, Димка. Вот оказывается, как беда внезапно подкрадывается, а за тем со всего размаху бьет наотмашь. Так намного больней. Когда готовишься, когда ее ждешь, еще есть силы ей противостоять, а тут… праздник, радость…да ведь молодые какие – еще жить и жить. У Августины ноги тогда отказали от горя, все лето пролежала не вставая, да и у Панкратия в сорок лет виски посеребрились. Что не говори, а все же материнское сердце за дите свое переживает куда больнее. Панкратий Егорович снова повернулся на бок, посмотрел на старуху.

- Дождь идет ишо? Не слышу. Августина Серафимовна посмотрела в окно.

- Приутих, но еще моросит.

- Грибы нынче пойдут, - старик громко кашлянул в ладонь. – Плесни пол кружки. Не усну видно.

- Опять разболелась? – старуха сквозь очки 25

посмотрела на супруга. Чего-чего, а обманывать тот не умел. Смолоду никому не врал.

- Да так. Терпимо.

- Вот и терпи. Нечего.

- Пить вредно, - вставил свое слово Степан.

- Понимал бы чаво, - старику стало обидно.

- А чего тут понимать. Тут и так все ясно. Алкоголь разрушает клетки мозга, печени и приводит к раковым заболеваниям...

- Пошел ты.

- А ты не огрызайся, - вступилась Августина Серафимовна за внука. – Умные вещи толкуют, а ты ишо бранишься.

- Умные вещи-и! Чаво бы понимал. От горшка два вершка! – Панкратию Егоровичу и впрямь до боли в животе стало обидно и горько, что за какую-то паршивую кружку, о нем говорят как о заядлом алкоголике.

- Многие бытовые ссоры, в том числе и с летальным исходом, как раз и происходят по вине алкоголизма. Кто-то выпил, показалось мало, ему бы еще, да не дают, он в драку, а рука тяжелая… От сюда выводы.

- Я шо, по-твоему, драться с кем собрался? Удумал!

- Драться не драться, а к инсульту рано или поздно приведет. Тем более в твоем возрасте.

- Это у вас там в городе мрут, как мухи. Потому как 26

дрянь всяку хлыщут. Бодягу. А самогон, если по-домашнему и для себя, полезней родниковой воды будет. Не уж-то моя бы его гнала, чтобы я ноги скорее протянул?

- Все же…

- Вот те и все же! Ясно дело у вас там пьют ведрами да с пеленок, потом валяются в подворотнях. А ежели мужик всю жизнь в поле на комбайне да на тракторах отработал, не уж-то ему под старость лет и выпить нельзя? Кружка в день ему положена.

- Прям уж и положена? Откуда такие выводы?

- А у тебя?

- В журнале «Здоровье» вычитал, да кое-что по биологии проходили, - ответил Степка.

- Я твои книги сожгу завтра все, чтобы голову чепухой не забивал.

- Ну, чаво ты ерепенишься, как воробей старый? – вмешалась Августина Серафимовна. Иногда, когда было что-то не по стариковски, тот вел себя как большой ребенок. Бранился и обижался. Старуха это знала и потому особо не сердилась. С пожилыми людьми такое часто бывает, когда их не понимают или не пытаются понять.

- Ну вас, - буркнул Панкратий Егорович и, матюгнувшись себе под нос, перевернулся на другой бок, к стенке. В избе стало тихо. Старик уткнулся носом в подушку. Вспомнился снова Филипп, младшенький. Панкратий любил о нем вспоминать. Вот уж кто действительно его 27

понимал, так это Филипп. Вообще тот с самого детства рос парнишкой добрым и заботливым, последнюю рубаху готов был отдать. Как-то раз принес с улицы котенка подбитого, одноглазого. Ну, куда его? У самих кошка пятерых в подоле принесла. И все же нет, не выкинули, уговорил. И ведь вымахал какой. И не подумаешь, что когда-то был озябшем комочком шерсти. Пусть и одноглазый, а кот был справный. Оказался крысоловом. Всех крыс в избе извел. Долго он прожил у них, как к родному привыкли. Как-то раз, захворал сильно и пропал. Не редкость, когда кошки перед смертью издыхать уходят в чужие места. Гордые животные. Припомнилось старику и то, как однажды отправились они с Филиппом в лес по грибы. Полные корзинки набрали. И только собрались обратно чалить, как вдруг из-за диких кустов малинника медведь показался. Посмотрел на двух перепуганных грибников, повел носом внюхивая вокруг себя воздух и пошагал дальше. Вот уж страху-то натерпелись. Поди, был бы с малышами, все, крышка. А рыбалку-то как Филипп любил! Уж никогда не откажется с отцом поутру на реку пойти. А бывает и сам, хоть и на ночь приедет погостить, а возьмет лопату с вечера, червей приготовит и к отцу, так, мол, и так, не уважите компанию составить. Сроду ни с какими книгами не сидел. «Книголюбы, мать их. Все они лоботрясы. Взяли моду с книгой валяться сутки напролет. С каких это пор видано, чтобы летом, в ясну погоду с книгой лежать, словно других дел не найдется. Лодыри - это их замашки – я, мол, не отдыхаю, я с книгой, и отстаньте от меня. Чехова мы не знаем. Он что мне ваш Чехов, картошку вскопает или травы накосит, чтобы я его знать должен был!» - старик про себя ругнулся.Августина Серафимовна, перестала вязать. Встала с кровати, обула галоши, покинула избу. Старик перевернулся на спину. Посмотрел в окно. Дождь прошел.

28

Видно в хлев направилась. Внук по-прежнему, подперев голову одной рукой, сидел за столом с книгой.

- Поди, знаешь, где бутылку прячет? – Степан оторвался от книги. – Сходи кружку набери. Что-то на душе тоскливо.

- Сейчас на душе тоскливо, а завтра голова бобо, ответил внук.

- Значит, придется забор до лучших времен отложить, - схитрил Панкратий Егорович. Услыхав такую новость, Степка быстро вышел в сени. – Лентяй. Паренек протянул малосольный огурец.

старику

кружку

и

подал

- Может сала отрезать?

- Не надо. Панкратий Егорович в несколько глотков опустошил налитое, занюхал локтем, затем надкусил огурец.

- Хороша-а, - изрек он. – Бабке только ничего не говори.

- Ясное дело, мне же и попадет. Старик улыбнулся. Степан, убрав кружку, опять уселся за стол, и взялся за книгу. Панкратий Егорович немного покряхтев, отвернулся к стене. А забор все же разобрать нужно. Завтра с утра пораньше работенка для него имеется. Внука тревожить не станет. Пусть читает, может и правда, каким ученым станет.

29

Собачья жизнь.

Сергей Михалин, крепкий, высокий мужчина средних лет, не спеша, обходя лужи, утопая ботинками в грязи, оставляя глубокие следы, пробирался к дому. Шел от Лисенковых. Забегал на полчаса посмотреть стиральную машинку, да задержался до позднего вечера. Подходя уже к дому, он заприметил на крыльце жену. Ее встревоженный взгляд насторожил и его. Неужто опять чего с Ольгой? Его младшенькая последнее время частенько принялась хворать.

- Сергей…, - заприметив вопросительное лицо супруга, женщина хотела было что-то сказать, но промолчала.

- Ну? Чего стряслось?

- Рэм чем-то отравился, по-видимому. В сенях лежит, скулит только, больше ничего. Ефим приходил, говорит, не выживет, только мучается, легче добить. Хотел, было, обухом топора перебить. Не дала. Тебя решила дождаться. Даже и не знаю что делать, - женщина потерла глаза, в которых блеснули слезы. – Ему что теленку лоб проломить, что любой живности хребет сломать – раз плюнуть.

Сергей приподнял кепку, почесал затылок.

- Дети как?

- Я им не говорила.

- Ты вот что, Юль, давай иди в избу. Я сейчас тоже подойду.

Сергей зашел в сени. На полу на почерневших от старости досках лежал пес и тяжело дышал. Почувствовав хозяина, попытался приподнять голову, но лишь жалобно заскулил и печально моргнул глазами.

- Что же ты эдак, братец, непутево-то так, а? – Сергей присел на корточки, погладил пса. Тот снова заскулил и слабо вильнул хвостом. Казалось бы, и голос теперь прозвучал радостней. Сергей, тяжело вздохнув, провел ладонью по 30

щетине.

- Н-да, - тихо вымолвил он. – Ну, ничего-ничего. Все будет хорошо. Оклемаешься.

Михалин еще раз провел сильной мозолистой ладонью по мягкой шкуре пса. Заглянул в глаза, увидел в них свое отражение. Сердце больно сжалось. Даже ком подкатил к горлу. Тот холодный осенний вечер он помнил, как сейчас, когда совсем маленьким щенком подобрал его на обочине. Кто-то оставил этот живой комочек шерсти на произвол судьбы. Этой «судьбой» для щенка оказался тогда проезжающий мимо Михалин. И вот за какую-то зиму из маленького комочка вымахал с гладко-рыжеватой шерстью, полный силы и энергии пес. Сейчас же этот самый пес лежал у его ног. Совсем не старый, еще живой, но это уже был не тот Рэм, который обожал детей, играл с ними, и каждый раз бросался в объятия хозяев, когда те возвращались с работы.

- Ты только, дружок, потерпи. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Показалась жена.

- Как он?

- Надо в лечебницу везти, - Сергей приподнялся. – Мигом на ноги поднимут.

- Так кто же на ночь глядя-то лечебницу откроет?

- Откроют. Еще как откроют, - Сергей снова посмотрел на пса. – Неси какое-нибудь тряпье, чтоб постелить, да укрыть можно было.

Юля зашла в избу. Сергей, закурив папиросину, поправив на лбу кепку, отправился искать машину. Проходя мимо Ефимова дома, Сергей с презрением посмотрел на окна, в которых горел свет.

- Обухом, говоришь, добить хотел, тюня, - Михалин стиснул зубами папиросу. – Тебе живую душу загубить, что портному карман пришить. И то верно.

31

У Щукиных в избе горел свет. Хозяева еще не спали. Сергей, потушив ботинком окурок, поднялся на крыльцо, крепким кулаком постучал по двери. В избе послышались шорохи.

- Кто? – донесся встревоженный женский голос.

- Клавка, открывай!

- Кто, спрашиваю?

- Михалин!

- Господи, - шаги приблизились к двери. Щелкнул затвор. – Чего не спится?

- Твой дома?

- Где ж ему быть?

- Позови, поговорить нужно.

- А чего стряслось-то? – голос собеседницы насторожился. Торопливый тон, с каким Михалин звал хозяина избы, не очень радовал. Было ясно, что-то случилось.

Немного погодя, дверь открыл сам Геннадий Щукин. Вышел на крыльцо, поздоровался. Клавка, поправляя платок, последовала за мужем.

- Чего спать не даешь?

- До Черемушек докинешь? Срочно нужно.

- Ну, если срочно…

- А чего стряслось-то, - Клавку в отличие от супруга любопытство распирало изнутри.

- С Рэмом что-то произошло. До утра, видимо, не доживет. К ветеринару свозить бы надо.

- Совсем ополоумели, - развела руками хозяйка избы. По-видимому, ответ ее не очень устроил. – Своих проблем мало, еще собак подавай!

Сергей недовольно шевельнул скулами.

- Ну, так как?..

- Так ведь лечебница, поди, закрыта, - Геннадий почесал за ухом, было видно, что и он немного в недоумении.

32

- Нет, ё-моё, вас дожидается, когда вы, на ночь глядя, объявитесь, - залепетала Клавдия со злой усмешкой. – Людей толком не лечат. Помирать ночью станешь - не приедут. А тут собаку…

- Мы со Степаном Игоревичем знакомы немного. За ним должок.

- Подожди минутку, - Геннадий зашел в избу.

Михалин достал папиросу, нервно сжал пальцами, закурил. Запрокинул голову, посмотрел на звезды, сделал глубокую затяжку, перевел взгляд на Клавку. Та, поправляя платок, скривила нос, что-то в полголоса буркнула и тоже зашла в избу.

Сергей от обиды скрипнул зубами. Вот ведь как. Как на дурочка посмотрела. Из-за собаки, мол, шум поднял. Что же теперь его бросать изволите? Мол, твоя песенка спета, другого заведем. А то, что у него душа есть, как у каждой живой твари, это уже ни о чем не говорит? Да ты подойди, посмотри в глаза его. Разве он ничего не понимает? Все понимает. Лучше любого из нас понимает, да только вот сказать ничего не может. А от этого больно втройне, когда тебя понять никто не может. Давайте теперь от него и нос воротить будем и сапогом под хвост - нам больной не нужен.

- Сейчас еще и там начнут выкобениваться, - Михалин сплюнул окурок. О том, что он знаком с ветеринаром и уж тем более у того должок, он приукрасил. – Я им начну… Вышел Геннадий. Быстренько завели уазик, погрузили собаку на заднее сиденье и поехали в райцентр. Ехали не спеша, сильно не разгонишься по таким ухабам, да еще и ночью.

- Елки зеленые, - ругался Сергей каждый раз, когда налетали на кочку, и от этого машину потряхивало. Раньше на это и усом не повел бы, но сейчас от каждого резкого содрогания пес жалобно скулил. – Когда же дорогами-то 33

займутся, мать вашу в три ноги!

- Рак на горе в сотый раз охрипнет, пока начальство почешется, - буркнул Геннадий. – А пес не жилец. Зря везем.

- Ну, это мы еще поглядим, - ответил Сергей. – Бросить его вот так вот не могу, понимаешь? Не могу. Кем я буду после этого, если его жизнь на какие-то семь литров бензина променяю? А вдруг и правда на ноги встанет?

– Михалин вздохнул. - Он ведь прошлым летом дочурку мою из лесу вывел, когда та от подруг отстала и заплутала. Помнишь? Всей деревней искали не нашли, а он вывел. И что же я теперь после этого должен ему обухом по голове, только лишь бы не скулил и глаза не мозолил? Так по твоему?

Геннадий промолчал. Он и забыл совсем, что пес действительно тогда вывел девчушку из лесу и не бросил, не оставил одну. Теперь уже и Щукину стало жаль пса. Захотелось, чтобы он непременно поправился. И очень хорошо сейчас понимал приятеля. Да если бы этот пес так же спас его сынишку, он бы семь шкур на себе порвал, только бы тот выжил.

Как и ожидали, в окнах Степана Игоревича не горел свет. Ветеринара либо не было дома, либо досматривал четвертый сон. Сергей подошел к окнам, постучал.

- Кого там черти еще принесли?! – послышался грубый мужской голос. Гости подивились такому добродушному хозяину. Открылось окно, и показалось молодое помятое от вина лицо тридцатилетнего мужчины. – Чего надо?

- У нас тут собака…

- Да мне плевать, что у тебя там! – огрызнулся мужчина, и глаза его в эту секунду злобно блеснули.

- Лешка, кто там? – послышался еще один голос. Открылось другое окно, в которое выглянуло пожилое лицо хозяина.

- Степан Игоревич? – обратился к старику Сергей.

34

- Ну? В чем дело? Что стряслось?

- У нас тут собака. Понимаете? Рэм. Отравился, повидимому, чем-то. Осмотреть бы надо…

- Да вы что, молодой человек, издеваетесь что ли, в самом деле? Вы на часы смотрели?

- Ну, все, гады, молитесь, - по-видимому, недовольство отца еще больше возмутило и пьяного сына.

- Лешка, а ну не дури! – прикрикнул старик и вместе с сыном скрылся в избе. В сенях послышались громкие шаги и ругань. Со скрипом распахнулась дверь, и на улицу выскочил разъяренный Алексей. Тот смотрел на гостей с такой ненавистью, будто те оклеветали его в чем-то нехорошем, испачкав гордость и задев самолюбие.

- Кому тут собаку вылечить, мать вашу?! – Алексей двинулся к Сергею, видимо, потому, что в основном он и вел беседу. Намахнулся. Сергей попытался увернуться, не совсем успел – задели кулаком по уху.

Тут уже и Михалин окончательно вышел из себя. Насмешки и непонимание по поводу пса разозлили, разожгли огонь в груди.

- Ах ты, падали кусок! – И Сергей звезданул Алексею в челюсть. Из-за хмеля тот не успел увернуться и принял весь удар. Рука у Михалина была тяжелой. Мужчина упал на землю и уже больше не вставал.

- Милиция! Вызовите милицию! – закричал на всю улицу перепуганный ветеринар. Михалин схватил его за руку, еще больше этим напугав, и потащил к машине, где лежал пес.

- Сергей, Сергей! – попытался одернуть разбушевавшего друга Геннадий. – Успокойся. И в самом деле милицию вызовут.

- Я им вызову, я им так вызову! – Сергей чуть ли не 35

силком двинул ветеринара к машине, показывая на больное животное.

- Успокойтесь, в самом деле. Это всего лишь собака. Я могу ей сделать укол. Усыпить, понимаете? – Степан Игоревич посмотрел на пса, раздвинул зрачки. – На ноги я вам его уже все равно не поставлю. Час, полчаса и все… Единственное, что я могу, так это прекратить мучения. Михалин с трудом припоминал, как приехала милиция, и молоденький сержант со старшиной, вежливо попросили присесть в машину. Кто-то из соседей, перепугавшись за Степана Игоревича, вызвал милицию. В отделение с Сергеем беседу вел старший лейтенант, примерно его годов. Человек не глупый и по взгляду и разговору рассудительный и справедливый, что на редкость удивило и обрадовало. Михалин перестал нервничать, быстро успокоился. Даже грубить не хотелось в присутствие этого милиционера, а со временем и стыдно стало за свое поведение. Старлей вызвал к себе сержанта и на минуту покинул с ним кабинет. Через полчаса молоденький сержант вновь дал о себе знать.

- Ну, так вот что, - произнес старший лейтенант, поглаживая усы. – Заявление Степан Игоревич писать на вас отказался. Сын явно на утро о случившимся инциденте не вспомнит. Что же касается собаки, то тут уж, извините, каждому Господь Бог отмерил свое время. И это тоже понимать нужно. Поэтому я сделаю вид, что состава преступления в ваших действиях не нахожу. Но…, - тут дежурный привстал и вышел из-за стола. – Но настойчиво требую ехать сейчас домой. Подобное произойдет, упеку лет на пять. Я понятно выразился?.. Ну и хорошо.

Михалин покинул вместе со старлеем кабинет, и тот позвал сержантика, который тут же появился откуда-то изза угла, держа в руках щенка.

- А это вам подарок от моей Герды. Выбросить, я 36

так понимаю, у вас рука не поднимется, а обратно я его не приму. Уж, извините. Всего доброго!

Дежурный подозвал к себе Щукина и еще раз настойчиво предупредил, чтобы тот отвез Михалина домой, взяв с того расписку.

Обратно ехали молча. Тихо лепетало в машине радио, и изредка, рыжеватый щенок, похожий на Рэма, чесал задней лапой за ухом, и тыкался носом Сергею в куртку. Тело Рэма лежало по-прежнему на заднем сиденье. На уговоры водителя оставить собаку где-нибудь у посадки Сергей не соглашался. Он уже знал место, где похоронит. Поглаживая щенка, он печально смотрел на дорогу, где свет автомобильных фар сопротивлялся с темнотой. Когдато, только несколькими часами раньше, он вот так же вез домой, таким же щеночком и Рэма. Но за весь сегодняшний вечер, Михалин так и не понял, для чего люди держат собак, называют «другом» человека. Ведь «друг» это понятие и относительное. Верно, собака за хозяина и жизнь отдаст. А хозяин ради пса, соизволит прийти на помощь, приподнять свой зад или легче обухом по голове? Вот такая вот она – собачья жизнь.

Обманутое сердце

Олег Кузиков возвращался с работы домой. Шел не как обычно, через парк, а к реке, через мост, хотя так и вдвое дольше. Ноги сами вели, можно сказать, неизвест­но куда. Хотя почему не известно? Известно. И сердцем и здравым смыслом Олег понимал: все ради того, чтобы, увидеть ее, Ольгу. Она вернулась в село четыре дня на­зад, и все это время Олег только и думает о ней. И ра­дость, и злоба, и ненависть – все перемешалось в голове, превратилось в огромную кучу. Конечно, где-то в глуби­не души он желал ее увидеть и 37

в то же время до боли в сердце ненавидел за предательство. Ольга, словно вихрь, ворвалась семь лет назад в его скучную, однообразную жизнь. Тогда она с матерью продала в городе квартиру и перебралась в село. Мать ее сильно болела, а сейчас и подавно, почти не видит и с трудом ходит (если бы не Тамара-почтальонка, померла бы, наверное, старуха в одиночестве. Лекарства и те самой не купить). Олег, ког­да увидел впервые Ольгу, думал, сойдет с ума. Сердце так и готово было выпрыгнуть из груди. Полюбил ее всей душой. Да разве такую красавицу можно было не полю­бить? Глаза, словно звездочки, светят чем-то теплым и светлым и в то же время немного лукавы и по-детски до­брые. Густые темные волосы, маленький красивый носик, улыбка приятная и до боли завораживающая. Красавица, что тут говорить. Потому и полюбилась многим ребятам на селе. И бегали за ней, и дрались из-за нее не раз. А она лишь кокетливо улыбалась. И отпор толком никому не давала. А каждый думал, что все-таки ей нравится. Олег тогда со всеми перессорился: и с родителями, и с това­рищами. Батя все твердил, мол, не пара тебе, а к ребятам испытывал ревность. Как-то колол Олег дрова, видит, Степка с Ольгой под ручку гуляют. Обратно идет Степан один, Олег к нему. Схватил за локоть, замахнулся топором и говорит, мол, еще раз увижу с ней, руку отрублю. Степан трухнул. Больше его с Ольгой не видели. Да и другие ребята тоже постепенно забыли про нее. Горячий Олег был парень. По молодости да с ревности много мог глупостей натво­рить, хорошо, что до этого не дошло. Так и стала она с ним встречаться. Вечерами и в клуб бегали, и по селу гуляли, на лугу в стогах миловались, всюду вместе, всюду рядом. Дело уже до женитьбы дошло. Олег уже в город за кольцами со­бирался ехать... К ее матери с родителями свататься ходил. И все бы хорошо. Да только непутевой девкой оказалась Ольга. Перед самой свадьбой приехали из города в их село артисты выступать. Концерт 38

давали. Умело играли, соколы окаянные. И как-то так само получилось, что уехала Ольга с этими артистами в город. Позже письмо матери прислала, извини, мол, но не по мне сельская жизнь. Столько боли и злости было тогда в Олеге, что, попадись они ему на глаза, убил бы обоих. Да и перед односельчанами было ужасно стыдно. Коль совсем недавно ходил с такой красавицей в обнимку, гордо задрав подбородок, а теперь эта красавица где-то в городе резвится с другим.

– Ну и лопух, вот же лопух, – сквозь зубы твердил Олег. Многие за глаза о нем потом долго шушукались. Кто посмеивался, кто-то жалел, но все же говорили и обсуж­дали. Олег, недолго думая, взял в жены Феклу. Тихую, скромную, красотой совсем не выделяющуюся девушку.

– С лица воду не пить, – объяснял он всем свое реше­ние.

– Зато мне она душою глянется. Но все понимали, что со злобы он женился на Фекле, не по любви. Родила она ему двух сыновей. Ольга потом писала матери, что тоже вышла замуж за одного из арти­стов, живет хорошо, не жалуется. Каждое лето обещала приехать, да так и не приезжала. Детьми не обзавелась. И вот недавно пришло письмо, что разводится она. Все, мол, надоело, все плохо. А пару месяцев погодя и сама Ольга вернулась в село. Подойдя уже к мосту, Олега окликнули. По правую сторону, шагах в двадцати, рыбачил тот самый Степан, которому Олег когда-то угрожал топором. Рядом рыба­чил Степкин отец, Дмитрий Иванович.

– Чего какой задумчивый, али призрака увидел? – за­ дорно улыбнулся Степан. Олег остановился, посмотрел на рыбаков, но ничего не ответил. – Подходи, покурим.

– Некогда.

– Что так? Никак к Ольге намылился? – уж больно Степкин голос был веселым и звонким и оттого непри­ ятным. Олег стиснул зубы и направился к ним.

39

– Куда, говорю, собрался? – снова поинтересовался Степан. «Твое-то какое собачье дело?» – подумал Олег. Эти ехид­ ные глаза и улыбка очень раздражали его сейчас. Казалось, опять вернулись к прошлой песенке и есть над чем посме­ яться. Олег вынул из кармана пачку сигарет, прикурил.

– Не угостишь? – спросил Дмитрий Иванович. Олег протянул ему сигарету. – В самом деле, чего такой за­ думчивый?

– Да так.

– Или стряслось чего?

– Да к Ольге он намылился. Не видно, что ли, – Степан опять заулыбался.

– Ты бы лучше на поплавок поглядывал, чем на меня. А то ведь я могу и окунуть. Вот, видел? – Олег показал кулак.

– Быстро по сусалам словишь.

– Что же теперь, и сказать нельзя? – Степан приу­молк.

– Не горячись, не горячись, – остановил его Дмитрий Иванович, зная горячий характер собеседника. Вынул спички, прикурил. – Вот спасибо. А я нынче что-то про курево и забыл. Прикормки много взял, а сигарет всего полпачки…

– Много, что ли, поймал?

– Клюет-то хорошо, да мелюзга одна. Поймаешь, от­ пустишь. Но пару окуньков хороших взял.

– Теть Таня-то как? Как нога? – поинтересовался Олег здоровьем жены, что пару недель назад сломала ногу. Шла из магазина и умудрилась как-то оступиться. Прям на ров­ ном месте. Вот ведь как. Бывает, человек с четвертого этажа упадет – и ни царапины, а бывает и так, на ровном месте.

– Да как, – Дмитрий Иванович улыбнулся. – Прыгает сейчас на одной ноге. Я ей, ты говорю, отдыхала бы по­ больше, а она все по дому хозяйничает. Никуда без ра­боты.

– Это у них, у женщин, видно, в крови. Моя тут тоже…

40

– Ты в самом деле к Ольге собрался? – Дмитрий Ивано­ вич пристально посмотрел Олегу в глаза. Тот от неожидан­ ности смутился, убрал взгляд. – Не дури. У тебя же семья. Фекла – замечательная жена и мать. Не маялся бы ты ду­рью. Людям дай только повод, обсуждать начнут…

– Да я только в глаза ее наглые хочу заглянуть. Что она мне скажет, интересно, при встрече, – Олег хмыкнул, по­ тушил окурок.

– Я ее тут давеча видел. Из сельмага шла. Увидела меня, улыбается, веселая. Какая была, такой и осталась. Красивая, зараза, – Степан, заприметив на себе строгий взгляд Олега, тут же замолчал и уставился на поплавок.

– Ладно, – махнул он рукой. – Рыбачьте. Не буду ме­шать.

– Не нужно тебе это. Шел бы лучше домой…

– Да я только в глаза ей хочу посмотреть, только в гла­за. Эх, – Олег махнул рукой и скорее поспешил перейти мост. И вот он уже на улице, на той самой улице, по которой когда-то, гордый и счастливый, расхаживал с Ольгой за ручку. Тогда он действительно был самым счастливым человеком, потому что очень любил и был на седьмом небе от счастья. Видно, поэтому и не разглядел ее дурные качества. Это всегда так, когда кого-то любишь. Идеали­ зируешь человека, стараясь не обращать ни на что вни­ мания, ни на какие мелочи, хотя порою в этих мелочах и скрывается истинная суть человека. Никогда бы Олег не подумал, что его прекрасная Оленька, в которой он души не чаял, могла оказаться такой эгоистичной осо­бой. Ничего не объяснив, посмеявшись, уехать в город, оставив его на обсуждение всему селу и больную одино­кую мать. В саду под яблоней сидела Ольга и листала какой-то журнал. Иногда улыбалась, вычитывая что-то интерес­ное и, может быть, даже веселое. Олег заприметил ее еще издали и почему-то тут же сбавил шаг, хотя по-прежнему направлялся к ее дому. Он шел очень медленно, любуясь ее красотою.

41

Боже, до чего же она была прекрасна. Да разве сердце выдержит, да разве возможно устоять перед такой красотой. Казалось, обида и боль, что надолго за­таились в сердце, потихонечку стали его покидать. Она по-прежнему была хороша собой, даже еще красивее, чем раньше. Ее красота ослепляла так, что было трудно дышать. Олег остановился, перевел дыхание и быстрым шагом направился к ее калитке. Ольга, заприметив сво­его бывшего ухажера, поднялась. Кузиков вошел в сад и, поймав на себе ее удивленный и в то же время, как и раньше, добрый и немного лукавый взгляд, остановился. Долго стояли поглядывая друг на друга, не проронив ни слова. Олег ждал, что она первая с ним заговорит, не хо­телось начинать разговор самому. Но Ольга молча смо­трела в его глаза, и кончики губ ее даже, слегка улыба­лись. Его это злило.

– Что, не ждала? – рассеял молчание Кузиков.

– Почему же? Ждала. И даже очень рада тебя видеть, – голос ее был приятным и даже отчего-то веселым. – А ты возмужал. Подумать только, каких-то семь лет... Ты проходипроходи. Зайдешь в дом? Чаю хочешь? Олег не ответил. Он вновь уставился в ее глаза, слов­ но пытался уловить хоть каплю сожаления. Но в них попрежнему отражалась какая-то непонятная ему радость. И от этого становилось на душе еще хуже.

– И ничего ты мне сказать не хочешь? – он пошевелил злобно скулами.

– Почему же? Хочу. Очень хочу, – Ольга подошла к нему ближе, взяла его ладонь. – Но что говорить, Оле­женька, к чему сейчас слова? Я и сама понимаю, что пре­дала тебя. Глупо поступила и теперь всю жизнь буду об этом жалеть. Если бы ты смог меня простить, только про­стить. Мне большего и не нужно. Да, оступилась разок, но с кем не бывает? Ведь я в первую очередь человек, а нам свойственно делать ошибки и учиться на них. – Она сильнее сжала его 42

ладонь, поднесла к груди, прямо к сердцу. – Я слышала, ты теперь женат? – Олег кивнул. – Это замечательно, это хоро… хотя нет, нет. Не хочу верить, что ты принадлежишь кому-то. Не хочу. Ты ее любишь? Олег промолчал.

– Да, я виновата, – она вздохнула, но ее глаза, как и прежде, улыбались, в них не было ни раскаивания, ни чувства вины, словно слова вылетали сами собой, а глаза в эту минуту смеялись. Было противно и больно на это смотреть. Сердце сжималось, и, как бы ни было тяжело, как бы ни осознавал он все происходящее, где-то в глу­бине души, в подсознании, он все равно ее любил. Этого невозможно было скрыть. И Ольга это сразу увидела и поняла по его взгляду, как только он прошел за калитку.

– Помнишь, когда мы наблюдали за закатом, ты ска­зал, что сделаешь все, чтобы я была счастливой. Пом­нишь? Знаешь, Олег, я бы очень хотела снова вернуть то время. Очень. Ты мне по-прежнему дорог и пусть ты и женат, но я все равно тебя люблю. И ты меня любишь, я знаю, – Ольга попыталась поцеловать, но Олег отвернул­ся, убрал руку из ее нежной ладони и тихонько вздохнул. – Ведь ты же любишь меня! Не обманывай ни меня, ни себя в первую очередь. Олег еще раз заглянул в ее хитрые лукавые глаза и, ни­ чего не ответив, отправился домой. Ольга что-то кричала ему вслед, но слова ее до него не доходили. Голова была занята другим. На душе было плохо, противно. Он сей­час сам не узнавал и не уважал себя. Хотел наговорить ей много чего плохого, хотел, а не смог. Много раз он представлял себе эту встречу, что она будет плакать, ис­кренне просить у него прощения, сожалеть, но никак не думал, что выйдет все так. Глаза ее сказали больше, чем она сама. Единственное, в чем была она права сейчас, так это в том, что он попрежнему ее любил, но за что, сам не знал. И очень сильно мучил один вопрос: а любила ли она когда-нибудь его, ну 43

хоть маленечко? На кухне тускло горел свет. Олег сидел за столом, ле­ниво ковырял вилкой картошку и думал о сегодняшней встрече. Из комнаты вышла Фекла, присела рядом.

– Ольга приехала, знаешь? – тихонько произнесла она. Олег посмотрел на супругу, но ничего не ответив, ут­ кнулся в тарелку.

– Был у нее? Олег молча, не поднимая взгляда, кивнул.

– Да-да, это, конечно, нужно, поговорить обязательно нужно, это ведь… – Фекла промолчала, тихонько вздох­ нула. По настроению супруга, по его жалкому виду она все поняла. – Ванечка что-то опять прихворал немного. Тридцать семь и восемь. Максимка сегодня заявил, буду, говорит, трактористом, как папа. Трактор просит. При­ шлось пообещать пока игрушечный, – Фекла улыбнулась и, прикрыв лицо ладонями, заплакала.

– Ну чего ты, господи, в самом деле? Все хорошо, все хорошо, – Олег обнял жену, поцеловал ее густые тем­ные волосы, прижал к себе. – Ну, хватит плакать, хватит. Ванька выздоровеет к выходным, в город поедем. И трак­тор купим, и тебе, дорогая, платье подберем, да? – Фекла вытирая слезы, кивнула головой. – Ну вот, а плакать не нужно. Ты ступай в комнату, а я сейчас со стола приберу и тоже подойду. Олег вышел на крыльцо, уселся на ступеньки и заку­ рил. В небе потихонечку стали появляться звезды. Легкий теплый летний ветерок слегка играл с листвой деревьев. Было хорошо. Даже думать сейчас ни о чем не хотелось.

В царстве теней В субботу ближе к вечеру у Саньки Полошина собра­ ла в доме уйма народу. И все пришли послушать Сань­ ку. Саньке было тридцать два года, десять из которых он 44

непрерывно пил. Вообще парень он был веселым, ду­ рашливым, поговорить любил. Спорить с Санькой было бесполезно. Про таких говорят: ты ему слово, он тебе десять. Но в душе Санька был человеком незлым. Рабо­тать умел, голова на плечах тоже имелась. Иногда, то ли хобби такое у него было, то ли от нечего делать, занимал­ся в свободное время резьбой по дереву. Из небольшой липовой досочки мог действительно сделать маленький шедевр. Получалось неплохо. Только вот одна беда была у Саньки – пил. Многих хороших людей погубил этот зе­леный змий в стеклянной бутылке. Случилось это и с По­лошиным. Три недели назад от сильного перепоя Санька попал в больницу, где врачам чудом удалось его спасти. Организм был настолько отравлен этой гадостью, что у Саньки была клиническая смерть. После, когда тот при­шел в себя, заявил, что побывал на том свете. Видел анге­лов и бесов. Врачи объяснили Сашкиной жене, Матрене, так, что это не редкость, когда люди, оказавшись на гра­ни между жизнью и смертью, рассказывали про потусто­ронний мир. Был даже случай, что однажды от рождения слепого человека так же чудом удалось вытащить из объ­ятий смерти. После он рассказывал, что видел, как его спасают. Описывал обстановку в реанимационной и вра­чей, что боролись за его жизнь. Так что снисходительно к этому относиться не стоит. Потому-то и собралась в доме Полошиных уйма лю­дей. Все пришли послушать Сашку. Всем было инте­ресно: как там и что там. Обычно к Саньке относились с недоверием, несерьезностью, все норовили обозвать дурачком или, на худой конец, шутом. Теперь же в гла­зах гостей сияло страшное любопытство. Это хозяин дома заприметил сразу. Санька сидел за столом, попивая горячий чай. Гости расположились кто где. Торопиться рассказывать Сашка пока не спешил. Ему было приятно, что его ждут, не торопят и что самое главное – все здесь собрались ради него.

45

– Ну, не темни, Санек, рассказывай, али долго мол­ чать будешь? – не выдержала старуха Пелагея. В основ­ ном собрались одни старики. Молодых было мало. Это и понятно. Пока молодость играет, о смерти думать глупо, да и не думаешь о ней особо-то, не боишься вовсе. А вот когда старость надевает на тебя свой халат с различными болячками и болезнями, то и к самой смерти начинаешь относиться как-то уже серьезнее.

– Ну что я вам расскажу, – Саня отпил немного из кружки и помолчал. – Даже и не знаю, с чего начать.

– Начинай с самого начала.

– Ну, так вот, – Санек улыбнулся, затем серьезно сдви­нул брови, оглядел каждого и принялся рассказывать. – Помню, вижу я одну темень, до того темно, хоть глаза коли. И вдруг маленький такой, малюсенький просвет впереди. И голос, откуда ни возьмись, говорит мне: не бойся, ступай. Пошел я на свет, иду, значит, а страха ни­какого нет. Помню хорошо, что не боялся я в тот момент нисколечко. Выхожу на свет, стоят двое. Лиц их не пом­ню, вот хоть убейте, не помню. Один в черной одежде, другой в белой. Спрашиваю, где это я. Умер ты, говорит мне тот, что в белой одежде. Так я в раю, спрашиваю. Рано тебе пока еще в рай, для начала ад покажем, ну а после, говорит, и на рай посмотришь.

– Батюшки, – перекрестилась одна из женщин. Санек с какой-то важностью, как бы, что ли, свысока, посмотрел на нее, отпил немного из кружки и продолжил.

– Так вот. Говорит, ад покажем для начала. И тот, что в темной одежде, берет меня за руку: следуй за мной, го­ворит. И только стоило мне сделать шаг, как полетели мы с ним обратно в темень. Закружилось все вокруг, за­вертелось. Тьма кругом. Чувствую только, как этот мою ладонь держит, не выпускает, а кругом крики, душераз­дирающие. Плачь, смех – все вместе. И вот тьма посте­пенно рассеялась, и вижу я, что находимся мы с ним, ну это… как вам объяснить, ну что-то 46

вроде шахты под зем­лей. Голову вверх задрал, а вместо неба чернота. Густая черная-пречерная копоть. Этот, в плаще, все ладонь мою держит, не выпускает. Позже до меня только дошло, что это падший ангел был. Слуга дьявола.

– Брехня! – нагло заявил Гришка Бурылин. – Эдакой ерунды я еще не слыхивал. Санька нахмурил брови. Такой дерзости в свой адрес он сейчас никак не ожидал. Вообще Гришка ему никогда не нравился. Вернее, последние четыре года. Раньше Гри­ горий тоже был любитель выпить. Так же, как и многие мужики в селе, пил много и часто. А четыре года назад что-то с Гришкой произошло: он сам бросил пить. Хотя до этого кодировался много раз – не помогало. А тут взял и сам бросил. Взял себя в руки. Вот с того момента, его словно подменили. Если раньше до того напивался, что под заборами валялся, не доходил до дому, то теперь сам всех пьяниц стал презирать. Относился к ним с какой-то даже непонятной злобой. За это и невзлюбили его мужики в селе, и Санька в том числе.

– Помолчи уж, – заступилась за Саньку Тамара, пол­ ненькая женщина с узенькими глазами. – Сам ты брехня. Не интересно – не слушай, а другим не мешай.

– Хоть бы Бога побоялся, – сказала Пелагея и снова пере­ крестилась. – Не слушай никого, Саша, рассказывай. Санек потер подбородок и тихонько вздохнул. В душе он радовался и ликовал. Знал, что сегодня в этом доме хо­зяин он. Даже Матрена молча сидела на кровати и с ува­жением слушала мужа. И Саньке было особо приятно, что за него заступаются. Если раньше бабы в селе мужикам своим все уши прожужжали, ставя в пример Гришку, то теперь того самого бранят, и это было приятно. Вот бабы, не поймешь их, такой странный народ. Стоило только Гришке бросить пить, как он у них тут же национальным героем стал.

– Так вот, ведет он меня, этот, в плаще, за руку держит, 47

а другой рукой мне на грешников указывает. А их там, ууу, тьма. Все плачут, стонут, грязные, измученные, и все голые. Что женщины, что мужчины – все нагишом. Одни работают. Камни, огромные такие, тяжелые, друг дружке передают. Встали вкруг и друг другу передают. От тяже­сти у самих ноги трясутся, но не падают. Другие в бочке со змеями сидят. Те прям кишат возле их лиц, кусают, и пчелы над головами кружатся, жалят. Вот тогда-то мне и стало страшно. Так боязно сделалось, что останусь там. Так жить захотелось. А этот, видно, почуял мой страх, ла­донь еще крепче сжал и подводит к одному из грешников. Тот, значит, кладет руку на огромный пень, сам же зама­хивается топором и хрясь, – бабы взвизгнули. – И рука на земле. Плачет, корчится от боли. А мы стоим и смотрим на него. А потом, раз, и рука у него снова выросла. И он опять ее на пень и снова топором, хрясь. И так все снача­ла. Этот, в плаще, говорит мне: а этот грешник мать свою обижал, этой самой рукой колотил ее. И ладонь мою еще сильнее сжимает. А я смотрю на этого грешника, а самого трясет от страха. Сердце в пятки уходит. Матушку-то я свою тоже не раз обижал, – Санек немного замолчал. Его не торопили. Молчали. Все под влиянием рассказа были шокированы. Все, кроме одного.

– Нет, ну это надо же так заливать, – начал опять за свое Гришка.

– Ой, умолкни, а! – сказала тому Тамара.

– Что ты к нему пристаешь? – поинтересовался старик Игнат. – Не нравится, не интересно, ну так и не слушай. Чего ты? Али думаешь, они там, грешники, мороженое с блинами уминают.

– Я ничего не думаю.

– Ну, тогда и другим воду не мути.

– Я просто…

– Просто он.

– Просто не могу терпеть, когда обманывают. И вас всех 48

жалко, потому как вижу, что за нос вас водит. Санек зло посмотрел на Григория. Хотел было сказать ему что-то такое грубое и нехорошее, но не успел, вме­ шалась жена.

– Значит, так, – привстала с кровати Матрена. – Еще раз вякнешь, я тебя... – она промолчала, но все догада­лись, что она с ним сделает. Бабой была она крупной. Ее даже Санек иной раз побаивался. Женщина снова присела на кровать и добавила: – Выкину из дома, как кутенка. Все ей поверили. Даже Григорий поверил. Эта могла.

– Так ведь... – заговорил тот уже ласково, спокойнее. – Его всего-то две минуты не было. Сама же говорила, что две минуты врачи боролись за его жизнь, не больше. А он тут рассказывает, словно неделю там пробыл, как на курорте.

– Это здесь минута, а там целая вечность, понимать надо, – ответил Санек. – Чай, там часов у них нет. Гришка промолчал, скривил улыбку. Сашка догадал­ ся, отчего тот бесится – что на него перестали обращать внимания. Вот змей хитрый. Ну-ну.

– Рассказывай, Саша, не слушай никого, – произнесла одна из старух.

– И чем дальше он меня вел, тем ужаснее становилось и страшнее, – Санек даже заговорил каким-то не своим голосом. – До того душераздирающие крики везде, сто­ны и плач, что только от этого сердце замирает. Идем с ним, а кругом котлы огромные, вода в них бурлит, и грешники в кипятке от боли стонут. Так стонут. Невы­носимо просто. Представить себе и то страшно, это ка­кие же муки... – Санек немного помолчал. – Воронов там много. Огромные такие, черные. На грешников садятся, те, что прикованы к стене цепями, и все тело им клюют. Глаза выклевывают, аж куски мяса вырывают. Другие тоже прикованы к стене, по шею в воде стоят, и главное, от жажды мучаются. Только он, бедолага, к воде голо­ву склонит, как она по грудь опустится.

49

Вроде и рядом водичка, а не испить. А дальше и того хуже. Сковорода огромная такая, просто громадная, аж докрасна раскален­ная, и вот они там, бедные, на ней пляшут, как горох…

– Ага, цыганочку, – усмехнулся Гришка, затем поко­сился на Матрену, и улыбка пропала.

– Ее самую, – Санек, сморщив лоб, посмотрел на Гриш­ ку. – Так вот, ведет этот меня дальше. Кругом пекло, ко­ стры горят. Черти маленькие бегают, со стол росточком. Типа надзирателей у грешников. Бормочут, смеются. Ве­село им. Поросята волосатые. И вдруг вижу, а в котле Борис Анатольевич сидит (это Санька про Гришкиного отца речь завел). Кипяток в котле аж бурлит, а соседуш­ка вот извивается, как рак краснющий, вопит благим ма­том… Кто-то из тех, кто помоложе, тихонько хихикнул.

– Ты чего ерунду-то мелешь, – сказал Гришка, оробев от услышанного.

– А я-то ведь помню его, – Санек завелся. – На всем белом свете, поди, таких скупых людей не было, как он. Снега зимой не допросишься. Зато сейчас ему там чем не курорт? Отобрал я у чертенка лопату, черпнул угля да подкинул разок-другой под котел, чтоб не замерз папень­ка ваш.

– Ну, ты и сволочь! – Гришка психанул, подскочил.

– Не тронь больного! – завизжали бабы. – Только с боль­ ничной койки, а ты на него с кулаками? Остепенись. Плюнул Гришка, развернулся и пошел на улицу. Все замолчали. Санек тоже молча смотрел куда-то в угол. Может, и правда перегнул палку. Не нужно было. А с другой стороны, чего он прицепился, рта открыть не да­вал. Саня тихонько вздохнул.

– В общем, страшно там, страшно. Врагу не пожела­ ешь там оказаться. Пока жив на этом свете, нужно быть человечнее и добрее ко всем, чтобы тяжко и больно не было потом там, – Санька помолчал немного. – Я это по­нял. Есть 50

он Бог, есть. Я вот раньше-то думал, верю, что он есть, на самом деле не так. Не верил я. А теперь верю. Есть Бог, есть. Пелагея снова перекрестилась.

– Ну а рай, какой он, расскажи, Сашенька, про рай.

– Рай? А не побывал я там. Не довелось. Только, пом­ ню, потом, тот, в белом плаще, так же взял мою ладонь и говорит: ступай обратно, ты еще там, на земле, не все сделал. Ступай, говорит, живи, – все молча смотрели на Сашку, который с печалью, с какой-то даже невыноси­мой болью посматривал на икону, что висела в углу, и по его щекам катились маленькие слезы. С тех пор Полошин больше не пил, ни разу не притро­ нулся к спиртному. Через полгода и курить бросил. Ко всем пьющим относился с сожалением. Не презирал их, как Гришка, а сочувствовал, жалел, пытался помочь. Че­рез год и вовсе ушел в сельскую церквушку послушником. Видно, прав был тот в белом плаще: не все еще в жизни успел Санька, рано пока ему помирать. Может, именно сейчас для него и открылась эта новая жизнь.

И такое бывает Поезд сделал короткую остановку в пять минут, и в ва­ гонах тут же засуетился народ. Кто-то выходил на станцию, а кто, наоборот, тихонько пыхтя, протискивался в поезд. Семен лежал на нижнем ярусе и читал книгу, когда с ним вежливо поздоровались. Это был мужчина лет сорока – со­ рока пяти, приятной внешности, ухоженный, с добрыми глазами. Даже легкая седина на висках не старила его, а, наоборот, украшала, предавая зрелости. Почему-то Се­мену сразу же подумалось, что тот непременно работает врачом, каким именно, конечно, сразу не скажешь, но что врачом – наверняка.

– Игнат, – представился сосед и слегка улыбнулся.

51

– Семен, – представился парень, и они обменялись ру­ копожатием. Мужчина разложился поудобнее на соседнем нижнем ярусе. Огромную черную сумку он убрал под сиденье, а маленькую серенькую положил рядом перед собой.

– Тоже до Москвы? – поинтересовался он.

– Ага, – кивнул Семен, посмотрел немного на соседа и прикрыл книгу. – Так-то я нижегородский, домой еду… С Казанского сяду, восемь часов – и дома, – Семен слегка улыбнулся. – Сам откуда?

– Москвич.

– Интересный народ. Мужчина приятно улыбнулся.

– Как и везде… Служивый, что ли?

– Ну, – паренек провел ладонью по короткой стрижке. – Все. Дембель.

– Поздравляю!

– Четвертые сутки в этом вагоне трясусь, туту-туту, ско­ рее бы, – последнюю фразу Семен произнес полушепотом.

– Два года терпел, а тут уж и подавно выдержишь, – Игнат потер подбородок. – Не желаешь пригубить, так сказать, немного?

– Не откажусь.

– Тут у меня где-то коньячок завалялся. Вот и обмоем твой дембель, – мужчина открыл серую сумку.

– Да я уж здесь в первый день наобмывался. Хех. Ребя­ та сверху до Новосибирска ехали, – Семен кивнул голо­вой на верхний ярус. – Выпили, стали песни орать. Про­водница пришла ругаться давай. С характером, зараза.

– Ну, ругаться не надо. Спокойнее нужно быть.

– И я об этом же, ругань ни к чему. Игнат достал бутылку коньяка, немного пошвыряв­шись в сумке, достал пакет с нарезанной колбасой.

– Шоколада… – положил он колбасу на столик рядом с 52

бутылкой, – шоколада, говорю, нет, будем так. Мне, кстати, и колбасой нравится закусывать.

– Да бог с ним, – Семен махнул рукой. – Мне это слад­кое уже вот здесь, – провел ладонью у горла, – на одну сгущенку глаза век смотреть не будут.

– Понимаю, – Игнат улыбнулся, взял бутылку, разлил. – Ну, давай, солдат, за дембель!

– Давай, – чокнулись, выпили, закусили. Поставив стакан ближе к бутылке, Семен бросил взгляд в окно, где маячили телеграфные столбы, бескрайние поля, лесочки на заднем плане, ярко светило солнце, природа радова­ла глаз зеленью, и на душе сразу как-то делалось по-весеннему тепло и приятно. – Эх, до чего же хорошо.

– Ну да, коньяк ничего пошел, приятно.

– Да я не об этом. Вокруг хорошо. Солнце, небо, зе­ лень… красота-а! – Семен немного призадумался. – Всетаки правильно говорят – уходить в армию лучше по осе­ни, а приходить весной. Да разве сердце выдержит… Это когда тебе еще год служить, не задумываешься больно-то, а когда семьдесят дней до дома, да ты в наряде, а тут такая красота… измучаешься весь. В феврале-то с ума сходишь, не то чтобы уж про август говорить. И ведь что самое интересное, Игнат, тоска, она и начинает мучить по-особенному, когда тебе остаются какие-то считанные деньки. Первые полгода гоняют как сидорову козу, тут не до тоски. Потом привыкаешь, втягиваешься потихоньку, приходят молодые, расслабляешься, и вроде служить-то еще целый год, а не задумываешься особо. А вот когда деньки-то приближаются и можно месяцы по пальцам на одной ладони пересчитать, тут уж да, тут уж тоска и на­чинает просыпаться. Все уже надоело, ничего не охота, а служить еще три месяца. Караул. Если поначалу недели не замечаешь, пролетают в нарядах, только глазом успе­вай моргнуть, то под дембель денечки тянутся как резин­ка из-под трусов. Тоска по дому гложет и 53

гложет. Игнат взял бутылку и снова разлил. Семен тяжело, печально вздохнул. То ли коньяк так быстро на него по­ действовал, то ли и правда душу что-то тревожило, что хотелось говорить. И говорить про армию. Это понятно. О чем же еще мог сейчас беседовать этот двадцатилет­ ний парнишка, когда только недавно сменил сапоги на кроссовки.

– И вот стою я, значит, в умывальнике перед отбоем, бреюсь, а завтра вечером поезд. Домой. Гляжу в зеркало на себя, и так сердце сжало, так горько и печально сдела­лось, что готов был прослезиться. Ведь все это я больше никогда не увижу. Больше никто не разбудит меня кри­ком «подъем», не будет больше ни прапоров, ни ротного, ничего этого больше не будет. И как бы я всю службу ни проклинал и как бы ни рвался домой, а вот в ту самую минуту так горько мне сделалось. Не поверишь. Печаль­но стало, что уезжаю. Уже другая тоска трепанула душу. Что ни говори, а все же два года я в этой казарме про­жил, в столовую ходил, на посты… да и ребят больше наверняка не увижу. Прощались, радовались, дембель, а на душе тоскливо. Вроде бы и радостно, а в то же вре­мя и грустно. И каждый из нас понимал: разъедемся, и поглотимся в суетливый омут жизни. И не будет ничего всего этого, не будет лиц, к которым привык за два года, не будет ничего. Игнат посмотрел на паренька, на худое лицо его, на крепкие жилистые руки и, вздохнув, промолчал. Вспом­ нил себя, когда пятнадцать лет назад так же возвращался со службы домой. И тоже в душе творилось что-то непо­нятное, что-то такое, чего словами не передать.

– Что-то ты о грустном заговорил, брат, – Игнат про­тянул пареньку стакан с коньяком.

– И не говори, – Семен принял выпивку. – Давай за родителей.

54

– Давай, – чокнулись, выпили, закусили. – Чем соби­ раешься на гражданке заниматься?

– Пока не знаю, – пожал плечами, – отдохнуть надо.

– Смотри не загуляйся.

– То есть?

– Поступать не думаешь в институт?

– Да нет, говорю же, отдохнуть надо. А через годик можно и поступить. Учиться, конечно, надо.

– Надо. Ты деревенский?

– Ну.

– И я тоже из деревни…

– А говорил, москвич. Игнат улыбнулся.

– Да у нас пол-Москвы кто из Брянска, а кто из Махач­ калы. И все москвичи. Лишь бы прописка была. Семен кивнул головой.

– Отслужил, домой вернулся в девяносто втором, за­гулял немного. Да как немного, хорошо загулял. В дерев­не работы нет, в городе беспредел один. Молодежь вся в группировки подалась да в город рванула. Сейчас все на кладбище обитают. Больше двадцати пяти и не пожили. А я три года пил по-страшному, дурью маялся. Все, ду­мал, сопьюсь. Ничего порой в голову не лезло, даже жить не хотелось. Потом Людмилу встретил. Видно, есть все-таки Бог, не дал сгинуть. Люда, она, конечно, молодец, сильная, она…

– Жена?

– Жена. Двоих сыновей растим. Никитка да Сережка. Младший в следующим году в школу пойдет, – Игнат призадумался немного, взял бутылку, открыл, стал раз­ ливать. Проводница, что шла мимо, остановилась. Крепкая черноволосая женщина с густыми бровями, как у Бреж­нева, недобро посмотрела на Семена.

– Смотрите, тихо тут, не горланьте больше, а то бы­стро 55

ссадим, – сказала и тут же удалилась.

– Ух ты, гляди, какая, – паренек скривил улыбку. – Что же, теперь и выпить нельзя?

– Да брось ты, не обращай внимания. Невеста-то есть?

– Есть, – Семен улыбнулся. – Оксаной звать. Дождалась.

– Значит, любит. Поженитесь. Все у вас хорошо будет.

– Дай бог.

– Все же мужик, когда женат, не так дурью мается, как холостой. Что ни говори, а без женщин пропали бы. Хрупкие они, безобидные, а столько силы в них, что у нас этой самой силы нет. Все выдержат, все могут, иной раз у нас руки опустятся, а у них – нет. Сила, она ведь не здесь, – Игнат похлопал Семена по плечу, – а тут, – положил ладонь на грудь. – А мы их обижаем, – Игнат тихонько вздохнул. Взял стакан, выпил. – Переписывались?

– А то, – Семен тоже выпил. – Только этим и жил. Тяжело, конечно, вдвойне, когда девушка на гражданке ждет. Душа вся изноется. Но она у меня хорошая. Пацаны все удивлялись, зачем, мол, пишу, сотовый же есть, и так каждый день разговариваем. А я им: не понимаете вы, го­ ворю, ничего не понимаете. Письмо-то получу, так я его раз двадцать прочитаю, каждое словечко, каждую строчку наизусть помню, и от листка самого ее ладонями пахнет. Сложишь, уберешь в карман, и будто рядом она с тобой, все же какая-никакая, а ее частичка присутствует.

– Это ты верно говоришь, – Игнат тихонько кивнул и еще раз повнимательнее посмотрел на соседа. Краси­ вый юноша, не избалованный жизнью и не сломанный армией. Слушаешь его, и как-то даже тепло, что ли, на душе становится, хорошо. И тут же охота пожелать ему настоящего человеческого счастья. Чтобы не испортила, не измучила гражданская жизнь, как бывает часто. Семен отвернулся к окну и задумчиво уставился вдаль. Перед глазами стояла Оксана. Ее милое, нежное, как утрен­ 56

няя роса, и веселое, как лучик солнца, личико. Слегка кур­ носая, рыжеволосая, с крошечными веснушками у носика. И глаза – добрые-добрые. Смотришь в них и чувствуешь всю нежность ее, всю доброту. И сама она добрая-добрая, в жизни, наверное, таких людей не бывает. Всех жалела, всех любила своим добрым сердцем. Выйдешь, бывало, с ней ве­ чером на прогулку, а она голову склонит и тихо так, полу­ шепотом: «А у бабы Тамары корова отелилась. Только вот теленочек двух дней не пожил. Умер. Слабеньким родился. Жалко». Подумаешь про себя: ну что же, бывает. Люди гиб­ нут, а живность и подавно. А послушаешь, как она скажет, заглянешь в ее глаза, и так жалко самому становится этого теленка, будто сам его под сердцем выносил. Никому ни в чем не отказывала. Всем во всем помогала, только по­ проси. Да и просить иной раз не надо, сама помощь пред­ ложит. Доверчивая очень, потому и обижали, бывало, ее же ровесницы. Завидовали красоте ее неземной. Редко в жизни так бывает, чтобы красота и доброта в одном че­ловеке ужились. За то и полюбил ее Семен, всем сердцем полюбил. Сильно. Горячо. Все два года о ней только и думал. Даже сейчас, уже в поезде, а сердце не перестает ныть и образ ее перед глазами.

– Чего загрустил опять? – потревожил воспоминания Игнат. – Пойдем, покурим. Отведя взгляд от окна, Семен тихо вздохнул и, при­хватив со столика пачку сигарет, отправился курить. Проведя на Казанском вокзале несколько мучитель­ ных часов ожидания, Семен наконец-то сел в поезд. Еще несколько часов трясясь в вагоне, думал о доме и о любимой. Наконец вот они, родимые места, знакомый вокзал. Сойдя с поезда, паренек глубоко вдохнул. Боже, наконец-то приехал. Еще каких-то сорок километров – и дома. Обнимет мать с отцом, увидит и расцелует свою любимую. Так хорошо, так горячо стало на сердце, и в то же время терпение не давало 57

покоя. Медлить нельзя. В ближайшем цветочном киоске Семен купил для не­ весты цветы и подошел к таксисту.

– До Глухова довезешь? – поинтересовался он.

– Пятьсот рублей.

– А чего так дорого?

– Дешевле никто не повезет, – только и ответил таксист. Семен махнул рукой, отдал деньги и сел в машину. Таксист оказался человеком не молчаливым. Всю доро­ гу, не переставая, рассказывал о рыбалке и жаловался на плохие дороги. Но солдатику уже было не до разговоров, и он молча отвернулся к окну. Где-то на полпути их рез­ко обогнала иномарка, несясь с огромной скоростью.

– Ты гляди, что вытворяет! – воскликнул шофер. – На тот свет скорее хочет. Все там будем, успеешь!

– Возможно, торопится.

– Ха, торопится. Вот из-за таких и бывают аварии на дорогах, – таксист приспустил окно и, не спросив разре­ шения у паренька, закурил. – Случай был, давно, правда, знакомый у меня один, хороший знакомый, к жене в род­дом ехал. Дочь родилась. Тоже вот так вот несся сломя голову, ну и что думаешь – разбился, не доехал. И жену вдовой, и ребенка сиротой оставил. Вот и думай после этого, дорога таких не любит. Семен посмотрел на спидометр, который показывал семьдесят километров, и снова отвернулся к окну, где мелькали березы и время от времени придорожные па­ мятники, напоминающие о трагедии. Сколько же их мно­ го. Стоят себе молча, никого не трогают, но как бы своим присутствием напоминают водителям: сбрось скорость, не торопись. И наконец родное село, вот он, родимый дом. Паре­ нек, поблагодарив таксиста, вышел из машины. Рядом с домом стояла соседка и посматривала куда-то вдаль. Се­мен 58

подошел к ней тихонько и обнял за плечи.

– Равняйсь! Смирно! – улыбнулся дембель. Настрое­ ние снова поднялось. Хотелось радоваться и плясать. Со­ седка обернулась и уставилась на паренька тревожными растерянными глазами. – Баб Маш, ну вы чего, не при­знали, что ли? Женщина, молча, с какой-то непонятной тревогой смотрела Семену в глаза.

– Баб Маш, ну чего вы, словно призрака увидели. Хех. Вот тебе и раз. Вот так и рады. Разве так из армии встре­ чают? – паренек улыбнулся.

– Семен, – еле слышно произнесла старушка.

– Ну, наконец-то узнали, – парень кивнул на дом, – моито дома, не знаете? Старушка медленно посмотрела на дом, затем снова на молодого соседа и отвела взгляд в сторону. Впереди на дороге показалась грузовая машина и люди в черных платках.

– Умер, что ли, баб Маш, кто? – серьезное лицо па­ренька уставилось вдаль. Соседка промолчала. – Баб Маш! Кого хоронят-то? Старушка повернула морщинистое лицо, и в ее глазах блеснули слезы.

– Баб Маш, хоронят-то, говорю, кого? Но старушка по-прежнему не проронила ни слова, только с невыносимой грустью и скорбью смотрела на паренька. Семен заволновался и стал пристальней всма­триваться в толпу. Уж не из знакомых ли кто? Впереди рядом с машиной с неживыми лицами шли родители Ок­саны. Но ее рядом с ними не было. Семен с невыноси­мой тревогой пробежал взглядом по толпе. Под сердцем больно кольнуло. Оксаны нигде не было.

– Боже, да неужто она в гробу? – еле слышно, с болью в голосе произнес паренек и, еще раз посмотрев на старушку, 59

по ее глазам догадался, что это так. Хоронили Оксану. Муж­ чины, дети, женщины в траурных платках медленно шли за машиной, из которой тихонько ложились на асфальт ело­ вые ветви. Провожали всем селом. Плакали многие. Кто-то медленно шел за машиной, кто просто покидал свои дома и выходил к дороге, и все со слезами и с болью провожали в последний путь девушку, доброту и нежность которой по­ знал каждый. Машина с гробом медленно проехала мимо них. Из толпы показались родители Семена. Заприметив сына, тут же двинулись к нему.

– Семочка, миленький, сыночек, горе-то какое, горе, – мать со слезами обнимала сына, целовала, плакала. – Ты только держись, родненький, только держись. – Женщи­на не переставала плакать. – Господи, господи. Отец стоял рядом, успокаивал жену и с болью смотрел на сына. Семен обнял родителей и заплакал. Большие сле­ зы покатились по щекам. Рука дрогнула, красивый букет упал на холодную землю. Семен поднял его, отряхнул, и вытирая слезы, отправился за машиной. Внутри творилось черт-те что. Душа вся выворачивалась и ревела от боли. Да как же так? Да за что же! Семен одурманенный болью и го­ рем медленно шел за толпой гневя и проклиная все на свете. Ниужто он больше никогда не увидит ее нежных и добрых глаз? Как же так? Неужто никогда не услышит ее ласкового голосочка? Неужто никогда?! Никогда. Какое это страшное слово. Паренек остановился, присел на асфальт и заплакал. Позже от родителей Семен узнает, что какой-то пьяный лихач на машине среди бела дня, несясь как сумасшед­ший, сбил Оксану на тротуаре, когда та шла к почтовому ящику, чтобы отправить письмо любимому солдатику. Семен долго перечитывал ее последние в жизни строчки и тихонько плакал. В конце письма стояло: «Ну вот, лю­бимый, наконецто мы снова будем вместе».

60

Тимохин Николай Николаевич Родился и проживает в Казахстане, в г. Семипалатинске. Закончил филологический факультет Семипалатинского пединститута. Работал учителем русского языка и литературы в школе, а также на воспитательной работе в других учебных учреждениях города. Член Союза писателей России, член Международного Союза Писателей «Новый Современник», член Всемирной корпорации писателей, председатель казахстанского отделения Всемирной корпорации писателей. Зам. главного редактора по международным литературным связям, авторского литературного журнала "Северо-Муйские огни", (Бурятия, Россия). Член редколлегии журнала «Огни над Бией», (г.Бийск, Россия). Член литературно-художественного совета журнала 'Метаморфозы', (г. Гомель, Беларусь). Один из составителей первого номера журнала «Литкухня», (Берлин, Германия), 2013.Официальный представитель 61

в интернете российского поэта-песенника Михаила Андреева. Официальный представитель в Казахстане, концертной деятельности российского певца и композитора - "Мистера Шлягера" - Михаила Михайлова (г. Москва). Администратор бесплатной электронной библиотеки Шедар Кассиопеи. Региональный представитель в Казахстане журналов 'Мир животных', 'Эколог и Я', и 'Метаморфозы', (г. Гомель, Беларусь). Лауреат журнала «Огни над Бией» (г. Бийск, Россия), за 2013 г. В сентябре 2013 года являлся преподавателем дистанционного обучения Берлинского литературного института им. А. Чехова, где вел авторский литературный курс «Современная методика написания стихотворений». С двадцати лет пишет стихи. Они неоднократно печатались на страницах местных газет и размещаются на литературных сайтах в Интернете. В 2007 году в Алматинском издательстве вышел сборник стихов Н. Тимохина «Мысли, навеянные жизнью». В 2010 году в Алматинском издательстве вышла остросюжетная повесть Н. Тимохина «Несбывшаяся мечта». В 2014 году в Бийске, в библиотеке журнала «Огни над Бией» вышел сборник рассказов Н. Тимохина «Поезд отправляется» и сборник стихов «Живущим в XXI веке». А в издательстве «Altaspera» (Канада), в этом же году, вышли следующие книги: сборник рассказов «Давай повоем на луну» (ISBN 9781312301351), остросюжетная повесть «Перстень графа Митрофанова» (ISBN 9781312352292) , сборники стихов « Штрихи времени» (ISBN 9781312525535), «Мир, спасенный красотой» (ISBN 9781312533288) и «Новый взгляд на сонеты Шекспира» (ISBN 9781312622180). А также сборник статей «Что написано пером…» (ISBN 9781312580695 ).

Награжден многочисленными грамотами, благодарственными письмами и дипломами от 62

редакторов журналов России, Беларуси и Германии.

Сборник стихов Н.Тимохина «Мысли, навеянные жизнью» и остросюжетная повесть «Несбывшаяся мечта», включены в действующий фонд Российской Государственной Библиотеки (г. Москва), также, остросюжетная повесть «Несбывшаяся мечта» включена в действующий фонд Российской Национальной Библиотеки (г. Санкт-Петербург). Проза Н.Тимохина более двадцати раз была опубликована в различных литературных изданиях России, Украины, Беларуси и Германии. Стихи были напечатаны в альманахах России, Украины, и Германии. И в коллективных сборниках России и Беларуси, а также в многочисленных журналах России, Украины и Беларуси.

Поэт готовит к изданию очередной сборник своих стихов «Голоса Семи Палат».

------------------------------------Приснилась снова школьная пора И галстук пионерский на груди. Когда поспать хотелось по утрам, Чтоб в школу опоздать и не пойти. Но предо мною множество дорог Открыто было, по которым я Спешил потом, как прежде на урок, Познать хотел все, что влекло меня Ведь интересно, сколько солнцу лет? И застывает почему вода?... Считал беды страшнее в жизни нет, Чем двойка в дневнике моем. Всегда

63

Я буду это время вспоминать. И галстук пионерский на груди. Дороги часто снятся мне опять, Те, по которым не успел пройти.

2014 ------------------------------------Хочу быть снова молодым, На улице резвиться. Не представлять себя седым, Во снах летать как птица. Со спичками играть тайком, Считать, что в сорок лет Уж точно стану стариком И с палочкою. Нет, Об этом думать не хотелось, Ведь била жизнь ключом. И в мыслях проявлялась смелость, Все было нипочем. Промчались детство словно миг, И юности года. А то, чего я не достиг Не будет никогда…

2014 ----------------------------------------Взглянуть на мир совсем иначе Мне очень хочется, порой. Узнать, где прячется удача И встретится ль она со мной? Мне б разгадать его секреты, 64

Узнать все тайны бытия. Услышать от друзей советы Как жизнь свою начать с нуля. Ведь задержаться на мгновенье, Чтоб посмотреть вокруг себя, Нет времени. И к сожаленью, Проходит так вся жизнь моя. Взглянуть на мир совсем иначе Полезно всем нам, иногда. Порой, мы в гонке за удачей Теряем лучшие года.

2014 ------------------------------------«Сынок, иди скорей домой!», Мне мама из окна кричала. Далекий голос и родной Души поющее начало. Порой хочу все повторить Как бегал в школу, в институт. Ведёт меня в былое нить, Лишь сердце остаётся тут. Уносят вдаль меня года Как будто кони в колеснице. И нет возврата никогда Поре, которая мне снится. И часто утром сам не свой Я слышу вновь из детства крик: «Сынок, иди скорей домой!»

65

И снова длится счастья миг…

2014 ------------------------------------------ИКОНА Горел в одной деревне дом. Не дом, а ветхая избушка, Хоть не было убранства в нём, Но горько плакала старушка, Метаясь по двору. А он В дыму, как в пелене, Казалось, растворился в том Кошмарном, страшном дне. Народ сбежался - все пришли, Не зная, чем помочь Старушке той. Дом не спасти, Как на рассвете ночь! Прогнулась крыша, рухнув так, Стреляя черепицей, Что небо чёрным стало. Мрак Глаза застлал и лица. Соседи под руки держа Старушку, говорили: "В беде помощник не слеза, А люди, что прожили С тобой бок о бок много лет. И в трудную минуту Тебя они не бросят, нет Конечно, не забудут".

66

Старушка вытерла глаза И тихо прошептала, Но по щеке её слеза Печально пробежала: "Я в этом доме прожила Побольше, чем полвека. Двух сыновей в нём родила И горе, ох как снега Зимой, увидела когда В далёком сорок первом Мне похоронка навсегда На память о войне тогда Осталась. И чрез меру Хлебнула в жизни я всего О чём и вспоминать Не в силах больше. Ничего Отрадою назвать Я не могла. Лишь только мне Фамильная икона Дорогу днями и во тьме Прокладывала. Стоны Рыданий вобрала она В себя и душу грела. Она надеждой мне одна Была. И вот сгорела В огне пожарища, а с ней Вся жизнь моя прошла.

67

Спасибо, люди, вам! Друзей Я в вас своих нашла". Сгорел в одной деревне дом, Простая, ветхая избушка. И не было убранства в нём, Но уничтожена, огнём Икона! И в тоске старушка Совсем недолго прожила И к Богу, в мир иной ушла.

68

ФИЛИППОВ СЕРГЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ

Родился 19 августа 1953г. в Москве. Окончил 1976г. Московский институт химического машиностроения. По специальности инженер-механик. Член литературной студии “Вешняки”. Руководительпоэт и журналист Виктор Александрович Синельников. Женат, один сын и один внук. Печатался в журналах «Новый Енисейский литератор», “Вольный лист”, «Зарубежные задворки» и газетах. хххххх Все до мелочи знакомо И обыденно весьма, Сонных улочек истома, Деревянные дома. Те же запахи и краски, Что и двадцать лет назад, 69

Жизнь без каждодневной встряски, Устоявшийся уклад. Так все вышло, так сложилось, Тот же круг из тех же лиц, Их природная сонливость Непривычна для столиц. Это свойство всех провинций, Их всеобщего родства, Где размеренность, как принцип И как форма существа. хххххх Не время повернуло вспять, А мы, и это не отнимешь, Пора меняться и менять Свой, созданный годами, имидж. Пора сменить или смягчить Отдельные черты и жесты, Пора бы не иметь причин Для проявления протеста. Пора сближаться по родству, Пора не проявлять амбиций, Пора решить, по существу, Светить, или лишь так, светиться. Пора украсить стиль и речь, Пора забыть об эйфории, Пора беречься и беречь Все, что не сберегли другие.

70

хххххх Любить всегда тяжелый крест, А в зрелом возрасте, тем паче, Но тот, кто в эту шкуру влез, Уже не может жить иначе. Любовь, где хочешь, запиши, Помимо нас и нашей воли, И в каждой клеточке души, И в сердце постоянной болью. Она была и будет впредь, Без дна, без меры, без границы, С любовью можно умереть, И только с нею возродиться. хххххх Любовь, где глубоко, где мелко, Где все всерьез, где лишь каприз, Где просто выгодная сделка Или житейский компромисс. Где вечно юные сюжеты И чувств возвышенных полет, Где стансы, вирши и сонеты, Где неприличный анекдот. Где мало слов и много грусти, Где все ни так и кувырком, Любовь то мечется, то трусит, То храбро лезет напролом.

71

Восторженна, и без изяществ, Придет, уйдет, вернется вновь, В любви, как в жизни, много качеств, Поскольку жизнь и есть любовь. хххххх Когда о самом сокровенном Сказать желаешь каждый раз, Так трудно вырваться из плена Дежурных и банальных фраз. Дар красноречия искусство, Но, мысль конечно не нова, Когда преобладают чувства, С трудом находятся слова. И юноше при первой встрече, И мужу зрелому не в срок Влюбившемуся, косность речи И робость, право, не в упрек. хххххх Поэт боялся рифм глагольных Не меньше, чем идей крамольных. А утром посмотрел на вид, А за окошком снег лежит, Ель зеленеет, лес чернеет И речка подо льдом блестит хххххх 72

Простите поэта за горькое пьянство, Простите поэту кичливость и чванство, За то, что берегся, был слишком покорным, За то, что увлекся красивою формой. За то, что ушел на все лето в загул, За то, что к кому-то и где-то примкнул. Простите его, если он не старался, Не тычьте в него, если он испугался. За все что угодно поэта прощайте, Одно лишь простить ему не обещайте, Когда он весь светится с ног до макушки, Когда он считает, что лучше, чем Пушкин. ФОНТАННЫЙ ДОМ Под пылью прожитых столетий Судьбы и времени портрет Фонтанный дом живой свидетель И очевидец прошлых лет. Как каждый истинный художник, Встающий с кистью к полотну, Ты тоже “времени заложник”, И Ты у “времени в плену”.

73

Но он во времени рождаясь, В нем проживая каждый час, С ним полностью отождествляясь, Опередит его не раз. Не сожалеть о горькой чаше, Не плакать о судьбе навзрыд, Бог вечен, что его, то наше, Все, что он создал, сохранит. хххххх Пусть пишут, кто во что горазд, Пусть судят, прямо и заочно, Россия это целый пласт Судьбы, истории и почвы, Огромный цельный пласт и в нем Соединились в полной мере, Кто понимал ее умом, И кто в Россию просто верил. хххххх Я знаю наш менталитет И понимаю наши нравы, И тех, кто около ста лет, В России крепостное право, Все не решаясь отменить, Слыл твердолобым ретроградом, Их с высоты веков судить И упрекать ни в чем не надо.

74

Не их бы надо опасаться, А, слишком, пламенных сынов, Готовых, с легким сердцем, браться За сокрушение основ. КЛЕВЕТНИКИ И ВРЕМЕНЩИКИ РОССИИ Клеветниками, временами, У нас, порой, именовали Всех тех, кто не хотел молчать. Тех, кто своими именами Все вещи, прямо, называли, Хотя, при этом, понимали, Что могут и несдобровать. Временщиков же почитали В России за земных богов. Но очень быстро забывали, После того, как их сменяли Стаи других временщиков. ИЗ ВЕКА В ВЕК Из века в век, из года в год, И, вплоть до нынешних времен, У нас царям смотрели в рот Все те, кто окружали трон. Из года в год, из века в век, Под вопли и всеобщий гам, Они преследовали тех, Кто говорил, что думал сам.

75

Все повторяется, увы, И неизменным остается Из века в век, вот таковы И нынешние царедворцы. Указки сверху ожидая, Привыкнув думать одинаково, Они сегодня проезжают У памятника Чаадаеву И мчатся по проспекту Сахарова. ДЕВЯНОСТО ПЕРВЫЙ ГОД 1. Еще ударят холода, И льды продержатся немного, Но все равно, им никогда Не заслонить весне дорогу. Еще ударят холода. Еще метель повоет всласть, И пробежится, вновь, по кругу. Но и ее былая власть Слабее с каждой новой вьюгой. Еще метель повоет всласть. Еще в природе все молчит, И лес вдали еще чернеет. Но солнца вешнего лучи Все ярче краше и теплее. Еще в природе все молчит.

76

И Ты, несчастная страна, Навеки скинь свое проклятье, Пускай ударят холода, Твоей весны не задержать им. Пускай ударят холода. Еще тяжелые снега С Твоих равнин сойдут не скоро. Еще вернутся холода В Твои бескрайние просторы. Еще вернутся холода. Недолог будет их успех, Под звуки мартовской капели, Твоя весна берет разбег И движется к желанной цели. Еще ударят холода.

2. Еще не отболела совесть, Еще не обмелел бокал, Но человеческая повесть Катилась, прямиком, в финал. Еще спокойно, без опаски, Не путая одно с другим, Актеры подбирали краски И наносили нужный грим. Еще сравненья были хлестки, А помышления чисты, 77

И не разделены подмостки, И не разведены мосты. Но перемены означали, Для каждого в стране лица, Что мы находимся в начале Грядущего уже конца.

3. Шел девяносто первый год, Свободы требовал народ. Со всеми требовал и тот, Кто, если посмотреть вперед, Уже, буквально через год, Все у народа отберет.

4. Ты помнишь, как сидели в скверах, На лавочках пенсионеры, Шли в ногу строем пионеры И будущие «робеспьеры». Партийные функционеры Предпринимали полумеры, Но неприятный запах серы Уже сулил СССРУ Распад. У власти флибустьеры, И юности далекой скверы Внутри криминогенной сферы.

5.

78

«Свободы нет, порыв опасный» К ней совершенно ни к чему. Но это, до поры, неясно Неискушенному уму. И все ж, да здравствует решимость, В конце концов, уразуметь, Есть лишь одна необходимость, Его в себе преодолеть. хххххх Я изменений не люблю, Ни новых лиц, ни новых мнений, Их не приемлю, не терплю И всяческих нововведений. Реформы вызывают злость, Любая из перестановок, Как в сердце нож, как в горле кость Торчащая. Еще с пеленок Иным новаторство с руки, Я ж следую иным резонам, Люблю стабильность, вопреки Диалектическим законам И положениям. Люблю Патриархальную рутинность, Копейку кратную рублю, Святую девственность, невинность И целомудренность, пока, Они, не поминать их всуе, Еще не канули в века, Живут и, как-то, существуют Еще. Не следует спешить, Дай Бог им не сойти со сцены, 79

И, вместе с нами, пережить Все, все большие перемены. хххххх Куда ни глянь, кругом реформы, Девиз - ни часа без реформСтало теперь обычной нормой Тех, для кого реформы - корм. Отечественный реформатор Все реформирует сейчас: Футбол, больницы, бани, театр, Реформы захлестнули нас. Его новаторское кредоВсе вечно и везде менять, И “пораженья от победы” Он не способен различать. Все делается для проформы: Стандарты, кодексы, ЕГЭ, И потому у нас реформы Выходят все на букву “г”. хххххх Так что же с нами всеми стало? Как, вместо прежних идеалов, Пришли другие, “баш на баш”, Корысть, предательство, шантаж. Коррупция на всех постах, Стремленье выжить на местах, 80

Где раньше жизнь, во всю, бурлила. Центростремительные силы Влекут провинцию в Москву, Где не во сне, а наяву Уже живет, какие сны, Почти шестая часть страны. хххххх Открыв любую из газет, Просматривая интернет, Про воровство и казнокрадство Читает житель государства Пенсионер российский, тот, Чей общий годовой доход Весь, до копеечки, идет На хлеб, жилье и на лекарства.

81

Алла Анатольевна Новикова Строганова доктор филологических наук, профессор город Орёл

Исполнять долг, возложенный Богом (очерк жизни и творчества И.А. Бунина)

Я очень русский человек. Это с годами не пропадёт. И. А. Бунин ЧАСТЬ 1. «ЖАЖДА ТВОРЧЕСТВА» В минувшем году весь образованный мир вспоминал Ивана 82

Алексеевича Бунина (1870 – 1953) – первого из русских писателей, удостоенного Нобелевской премии (1933). В рассказе «Бернар» (1952) – одном из последних – Бунин оставил своего рода художественное завещание. Раздумья автора, дней которого «на земле осталось уже мало», над последними словами французского моряка по имени Бернар, перед смертью твёрдо сказавшего: «Думаю, что я был хороший моряк», – выливаются в оду жизни, прославление целесообразности устроения Божьего мира. Трагизм конечного земного существования преодолевается приближением к сокровенному смыслу бытия, который заключается для человека в том, чтобы всеми силами служить на земле своему призванию, исполнять долг, «возложенный на него Богом». Бунин размышляет: «Бог всякому из нас даёт вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем, почему? Мы этого не знаем. Но мы должны знать, что всё в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то высокое Божье намерение, направленное к тому, чтобы всё в этом мире “было хорошо”» 1. Писательское служение «высокому Божьему намерению» сродни апостольскому деланию. «Говорит ли кто, говори как слова Божии; – наставляет Апостол Пётр, – служит ли кто, служи по силе, какую даёт Бог, дабы во всём прославлялся Бог через Иисуса Христа» (1-е Петра. 4: 11); «В усердии не ослабевайте, духом пламенейте; Господу служите» (Рим. 12: 11), – учит также Апостол Павел. Рассказ Бунина, «пламеневшего духом» в творчестве, содержит реминисценцию евангельской притчи о рабах, получивших от господина своего таланты – каждому по его силе. Эта притча приложима к труду писателя. Он не вправе уподобляться тому «лукавому и ленивому рабу», который, приняв свой «один талант», не употребил 83

его в дело, не отдал в рост, но «пошёл и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего» (Мф. 25: 18). Говоря притчей о «таланте серебра» как денежной единице, Христос избрал образ­ность, доступную и близкую иудеям – ростовщикам, меновщикам, торговцам и мытарям. В то же время новозаветная метафора не подлежит материальному изме­рению. Подразумевается не имущественная мерка, а таланты духовные, получен­ ные рабами Божьими от Господа в дар. Именно эти дары человек призван развивать и преумножать, отдавать на служение ближним: «даром получили, даром отдавайте» (Мф. 10: 8); «Ищите прежде Царствия Божия и правды Его, и это всё приложится вам» (Мф. 6: 33). Знаменательно, что писатели Серебряного века – современники Бунина – также сравнили его талант с «серебром», уподобили «матовому серебру». Этот драгоценный «металл» выковывался сложно, порой мучительно. Бунин иногда расценивал его как «тягостное бремя». В рассказе «Цикады» писатель привёл самохарактеристику литературного творчества: «Кто и зачем обязал меня без отдыха нести бремя, тягостное, изнурительное, но неотвратимое, – непрестанно высказывать свои чувства, мысли, представления, и высказывать не просто, а с точностью, красотой, силой, которые должны очаровывать, восхищать, давать людям печаль или счастье?». Ответ был сформулирован на закате дней Бунина в рассказе «Бернар». Автор осознаёт, что талант не только дар, но и Божье задание, «и что усердное исполнение этого Божьего намерения есть всегда наша заслуга перед Ним, а посему и радость, гордость» (3, 491). Так, тяжкий крест, достойно пронесённый по дороге жизни, позволяет ощутить полноту и гармонию евангельской антиномии: «иго Моё – благо, и бремя Моё легко» (Мф.11: 30). Оценивая свой творческий путь, 84

Бунин пришёл к мысли о том, что он, согласно евангельскому завету, «не зарыл свой талант в землю», работал «не за страх, а за совесть», «хорошо» выполнил своё предназначение: «ведь сам Бог любит, чтобы всё было “хорошо”. Он сам радовался, видя, что Его творения “весьма хороши”» (3, 492). Формирование творческого дарования писателя началось в самом раннем детстве, проведённом в глуши дворянской усадьбы в Елецком уезде Орловской губернии, где «зимой безграничное снежное море, летом – море хлебов, трав и цветов» (3, 9). В автобиографическом романе «Жизнь Арсеньева» (1927 – 1929, 1933) Бунин воссоздал историю развития собственной души и становления личности, поднимая тему на уровень общечеловеческий, философский, метафизический. В начальных главах показано, как человек входит в мир и как мир встречает его со всеми радостями и печалями. Ребёнок отличается необыкновенной впечатлительностью, эмоциональностью, склонностью к созерцательности; интуитивно постигает неразрывную связь земного и небесного, дольнего и горнего. Робкая и нежная душа маленького героя устремляется в запредельное: «Солнце уже за домом, за садом, пустой широкий двор в тени, а я (совсем, совсем один в мире) лежу на его зелёной холодеющей траве, глядя в бездонное синее небо, как в чьи-то дивные и родные глаза, в отчее лоно своё. Плывёт и, круглясь, медленно меняет очертания, тает в этой вогнутой синей бездне высокое, высокое белое облако… Ах, какая томящая красота! Сесть бы на это облако и плыть, плыть на нём в этой жуткой высоте, в поднебесном просторе, в близости с Богом и белокрылыми ангелами, обитающими где-то там, в этом горнем мире!» (3, 9 - 10). В головокружительном космизме этой зарисовки соединяются конечность и бесконечность; жизнь внешняя растворяется в жизни внутренней. «Томление духа» – 85

«томящая красота» – эстетически отзывчивому человеку, натуре творческой внушают ощущение неразрывной связи творения и Творца, жажду полного слияния с Ним. «Слышать зов пространства, знать бег времени – редкому человеку (а тем более ребёнку) Бог даёт такое» 2. Бунину была щедро отмерена необыкновенная острота чувств и душевных движений: «зрение у меня было такое, что я видел все семь звёзд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша или старой книги…» (3, 86). В дальнейшем эти качества проявились в формировании неповторимой писательской манеры. Одна из её особенностей – в умении передать состояние мира внутреннего в ясных образах мира внешнего: красках, звуках, ароматах. Окружающее пространство, узнаваемое в своих приметах как природа среднерусской полосы, в лирической преображённости становится «пейзажем души», одинаково свойственным и бунинской поэзии, и прозе, на которой неизменно лежит поэтический отпечаток. Сам Бунин сознавал себя прежде всего поэтом и огорчался, когда его считали в первую очередь прозаиком. Первый поэтический сборник молодого автора «Стихотворения. 1887 – 1891» был издан в Орле в начале 1890-х годов. Орловский период жизни (1889 – 1892), с которым связаны дорогие для писателя воспоминания о юности, начале литературной деятельности, первой любви, сыграл огромную роль в становлении всей творческой судьбы Бунина. Уже на склоне лет вдали от Родины у него родилось следующее лирическое признание: «Когда я вспоминаю о Родине, передо мною прежде всего встаёт Орёл, затем Москва, великий город на Неве, а за ними вся Россия»; «Не думайте, что я славословлю Орёл оттого, что стар, что влачу долгие годы на чужбине, что 86

мне близок этот город по воспоминаниям юношеских лет. И то правда, в Орле вышла первая книга моих стихотворений, там я печатал в орловской губернской газете перевод “Песни о Гайавате”, там постиг Родину, проникся её красотой, там любил, там слагал о ней стихи». Орёл воспринимался Буниным как «город Лескова и Тургенева» (3, 168). Литературно одарённый юноша стремился на родину великих писателей. Он приехал сюда в начале марта 1889 года и тогда ещё не знал, что и сам, подобно своим знаменитым землякам, прославит Орёл – это литературное гнездо – «доброю славою во всём цивилизованном мире». Молодого автора, чьи стихи уже были опубликованы в петербургском журнале «Родина», пригласила к сотрудничеству издательница газеты «Орловский вестник» Надежда Семёнова 3. Работая в редакции, Бунин, по его воспоминаниям, «был всем, чем придётся, – и корректором, и передовиком, и театральным критиком» 4. В «Орловском вестнике» увидел свет целый ряд бунинских рассказов, очерков и стихотворений. Писатель И.П. Белоконский – член орловского литературного кружка – вспоминал о Бунине: «уже тогда о нём говорили как о выдающемся поэте. Стройный, лет 23 – 24-х молодой человек, немного выше среднего роста, худой, он бросался в глаза своим, я бы сказал, поэтическим обликом. Кружок Бунин посещал с какою-то весьма красивою, изящною девушкой, что ещё более обращало всеобщее внимание». Имя этой девушки было скрыто в одном из бунинских стихотворений под инициалами посвящения «В.В.П.»

- Варваре Владимировне Пащенко. Ей суждено было стать «радостью, несказанным счастьем, мукой и страданием» Бунина. Почти сорок лет спустя историю своей незабвенной любви Бунин поведал в повести «Лика», включённой в художественную автобиографию 87

«Жизнь Арсеньева». На страницах этого романа – очень личных, исповедальных – раскрывается душа автора, «легко ранимая, независимая, до удивления нежная». Психологическое повествование организуется лирически и ритмически, подобно тургеневскому чуду поэтической прозы цикла “Senilia” («Стихотворения в прозе»). И вовсе не случайно упоминаются имена самого Тургенева, его персонажей, когда Бунин показывает едва уловимый момент предчувствия любви, её зарождения: «уже вечерело. “Вы любите Тургенева?” - спросила она. <…> Тут недалеко есть усадьба, которая будто бы описана в “Дворянском гнезде”. <…> И мы пошли куда-то на окраину города, в глухую, потонувшую в садах улицу, где на обрыве над Орликом, в старом саду, осыпанном мелкой апрельской зеленью, серел давно необитаемый дом <…> Мы постояли, посмотрели на него через низкую ограду, сквозь этот ещё редкий сад, узорчатый на чистом закатном небе… Лиза, Лаврецкий, Лемм… И мне страстно захотелось любви» (3, 178 - 179). «Всё моё чувство состоит из поэзии, – писал Иван Бунин Варваре Пащенко. – О, Варенька, если б Господь дал нам здоровья и счастья! Как я хочу его – этого счастья, радости и красоты жизни!.. Как я хочу быть для тебя здоровым, смелым, стройным, чтобы в глазах светилась молодость и жизнь… Так много у меня в душе образов, жажды творчества! И любовь к тебе, как к моему другу, к поддержке жизни моей, и эти желания, желания запечатлеть жизнь в образах, в творческом слове – как всё это иногда окрыляет меня!». «Жажда творчества», окрылявшая Бунина, проявилась в те годы и в его таланте переводчика. Вершиной мастерства признан перевод «Песни о Гайавате» Генри Лонгфелло (1807 – 1882), впервые опубликованный в 1896 году на страницах «Орловского вестника». За этот труд Бунин был удостоен звания Пушкинского 88

лауреата, почётного академика изящной словесности Российской академии наук. До сих пор поэму Лонгфелло мы читаем в непревзойдённом бунинском переводе. Как переводчик Бунин необыкновенно бережен к звучащему слову, деликатен. Ему удаётся сохранить своеобразие и музыкальность поэтической речи подлинника, в основу которого положен эпос североамериканских индейцев. В предисловии Бунин дал восторженную оценку поэме Лонгфелло: «Она воскрешает перед нами красоту девственных лесов и прерий, воссоздаёт цельные характеры». Это поистине «замечательное воспроизведение природы и человеческой жизни» проникнуто идеей преодоления розни во имя мира и жизнестроительства на началах веры в Бога, добра и правды: Вы, в чьём юном, чистом сердце Сохранилась вера в Бога, В искру Божью в человеке; <…> Вам бесхитростно пою я Эту Песнь о Гайавате! <…> О его рожденье дивном, О его великой жизни: Как постился и молился, Как трудился Гайавата, Чтоб народ его был счастлив, Чтоб он шёл к добру и правде 5. Художническая установка на безыскусственность и чистоту стиха проявилась и в ранней, и в зрелой лирике Бунина. Высокую оценку современников получил его поэтический сборник «Листопад» (1901), в котором были отмечены «душевное равновесие, простота, ясность и здоровье» (К.И. Чуковский). Не остался равнодушным к бунинской поэзии А. Блок, подчеркнувший, что «цельность и 89

простота стихов и мировоззрения Бунина <…> ценны и единственны в своём роде» 6. А.И. Эртель писал Бунину: «Люблю Ваши стихи, простые, без нынешних выкрутас и сверхъестественных напряжений фантазии и языка» 7. Естественность и непринуждённость Бунина-поэта выражались и в том, как он, по воспоминаниям современников, читал свои стихи: не декламировал, а произносил их, как бы разговаривая сам с собою. Это была принципиальная позиция. В отношении к поэзии он считал недопустимыми манерность, театраль­ность, вычурность. Своё убеждение Бунин перенёс и на страницы прозы. Например, в повести «Митина любовь» (1924) есть эпизод, когда герой испыты­ вает мучительное чувство стыда за свою подругу, в то время как она со сцены декламирует стихи: «читала она с той пошлой певучестью, фальшью и глупостью в каждом звуке, которые считались высшим искусством чтения <…> она не говорила, а всё время восклицала с какой-то назойливой томной страстно­стью, с неумеренной, ничем не обоснованной в своей настойчивости мольбой» (2, 316). Противник всякой пошлости и неискренности – Бунин проявил себя как продолжатель традиций русской классики, от Пушкина до Фета: «Пушкин был для меня в ту пору подлинной частью моей жизни. <…> больше всего был я с Пушкиным. Сколько чувств рождал он во мне!» (3, 116 - 117). В поэзии Бунин использовал самый широкий спектр средств художественной выразительности. При всей точности, конкретности наблюдений и зарисовок всегда остаётся нечто неуловимое, что особенно одухотворяет поэтические образы, оттенки и переливы душевных движений, эстетически воплощённые в слове. Весь мир сосредоточен в душе поэта. Это даёт ему ощущение счастья и полноты жизни: «Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне» («Вечер». 1909). Устанавливая связи конкретного момента с непреходящим, 90

вечным, Бунин умеет передать гармонию бытия во вселенском масштабе. Так, в стихотворении «Летняя ночь» (1912) пересекаются сферы земные и небесные: Прекрасна ты, душа людская! Небу Бездонному, спокойному, ночному Мерцанью звёзд подобна ты порой! По ощущению ценности каждого мига жизни в перспективе вечности и бесконечности мироздания эти стихи соотносимы с поэтическим шедевром Фета «На стоге сена ночью южной…», лирический герой которого осознаёт себя как любимое Божье творение на Земле: Земля, как смутный сон немая, Безвестно уносилась прочь, И я, как первый житель рая, Один в лицо увидел ночь. Он испытывает захватывающее дух чувство полёта, растворённости во вселенском пространстве. Однако космическая необъятность не пугает человека, который постигает, что он «в руке Божьей», и ощущает неизменную поддержку высших сил – «длани мощной»: Я ль нёсся к бездне полуночной, Иль сонмы звёзд ко мне неслись? Казалось, будто в длани мощной Над этой бездной я повис. И с замираньем и смиреньем Я взором мерил глубину, В которой с каждым я мгновеньем Всё невозвратнее тону.

91

Тема Божьей милости, христианского упования на высшее заступничество и тема родной земли, Родины в её русских приметах («полевые пути меж колосьев и трав») особенно пронзительно соединились в бунинском стихотворении «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…» (1918):

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет - Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я всё - вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав И от сладостных слёз не успею ответить,

К милосердным коленям припав. ЧАСТЬ 2. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОБРАЗЫ СВЯТОЙ РУСИ Основные мотивы бунинской лирики: Россия, её природа и судьба, христианский дух земли русской, национальный характер, загадка русской души, человек и мироздание, любовь и тайны бытия, «вечные» проблемы жизни и смерти – воплощались и в его прозе. В совершенстве развитый эстетический вкус автора проявился в рассказе «Антоновские яблоки» (1900). В этом раннем опыте «путешествия в воспоминаниях», наполненном особым лирическим смыслом, складывались отличительные черты жанровой системы и литературного стиля Бунина. В «Антоновских яблоках» отразились личные, недавно пережитые впечатления писателя от усадебной деревенской жизни в Орловской губернии. В августе 1891 года Бунин писал Вареньке Пащенко: «Вышел на крыльцо и увидал, что 92

начинается совсем осенний день. Заря – сероватая, холодная, с лёгким туманом над первыми зеленями… Крыльцо и дорожки по двору отсырели и потемнели… В саду пахнет антоновскими яблоками… Просто не надышишься!..» (1, 564). Бессюжетное полотно, будто состоящее из цветных мазков, световых пятен, фрагментов, впечатлений, имеет сюжет внутренний. Это хроника вечной природной жизни. Но гораздо важнее сюжета сама неповторимая атмосфера рассказа. Она разлита в любовании красотой средней полосы России, в наслаждении немудрёной жизнью среднерусской усадьбы – «дворянского гнезда». Это особое одухотворённое пространство представлено в тончайших наблюдениях и переживаниях. Аромат антоновских яблок становится эстетической реальностью, пронизывающей всю художественную атмосферу произведения. В первоначальной редакции рассказ имел следующее вступление: «Где-то я читал, что Шиллер любил, чтобы в его комнате лежали яблоки: улежавшись, они своим запахом возбуждали в нём творческие настроения. Не знаю, насколько справедлив этот рассказ, но вполне понимаю его: есть вещи, которые прекрасны сами по себе, но больше всего потому, что они заставляют нас сильнее чувствовать жизнь. Запахи особенно сильно действуют на нас, и между ними есть особенно здоровые и яркие: запах моря, запах леса, чернозёма весною, прелой осенней листвы, улежавшихся яблок <…> чудный запах крепких антоновских яблок, сочных и всегда холодных, пахнувших слегка мёдом, а больше всего – осенней свежестью!» 8. Впоследствии автор снял это вступление. Но на его незримое присутствие указывает многоточие, непривычно вынесенное в самое начало рассказа, будто это не зачин, а продолжение повествования – в непрерывном потоке воспоминаний: «…Вспоминается мне ранняя 93

погожая осень» (1, 147). Приём умолчания, усиленный глубокой паузой, подчёркивает своеобразие показа художественного времени: «читатель входит в некий постоянно текущий, непрерывный, безначаль­ный поток воспоминаний, и не так важно, где и когда в него войти» 9. Накрепко связанный с родной землёй, со своим народом, Бунин, производивший внешнее впечатление холодного чопорного дворянина-аристократа, избирает в рассказе деревенский, именно крестьянский угол зрения. Впечатления лирического героя сливаются с фольклорным календарём, в котором народная мудрость соединила наблюдения над вечно обновляющейся жизнью природы с христианскими праздниками, духовно возрождающими человека, с именами святых – заступников перед Господом. Знаменательно, что народный календарь наполнен добрыми знаками, счастливыми приметами. Эмоциональнооценочный контекст задаёт светлую тональность всему повествованию: «Август был <…> с дождиками в самую пору, в средине месяца, около праздника св. Лаврентия. А “осень и зима хороши живут, когда на Лаврентия вода тиха и дождик”. Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак» (1, 147). Картина урожая из бытовой зарисовки вырастает в знаковый образ радости, красоты и полноты простонародного уклада русской жизни: «”Ядрёная антоновка – к весёлому году”. Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился…» (1, 150). Всё это определяет настроение веселья, довольства, православной праздничности: «Осень – пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен» (1, 150). Идущее от сокровенных духовных и национальных глубин чувство Родины под пером писателя преображает незатейливые пейзажи в картины необыкновенно 94

прекрасные. Сцены, нарисованные Буниным, на редкость живописны. В палитре художника разнообразные переливы красок: от нежных, прозрачных, пастельных полутонов до ослепительно ярких, сочных, насыщенных: «голубоватый дым», вода «прозрачная, ледяная», «бирюзовое небо», «коралловые рябины», «красные уборы», «целый золотой город» собранного урожая. Ракурс изображения также многоплановый. Бытовые зари­совки, лирические раздумья сопричастны не только конкретно-историческому движению времени, вызывающему ностальгию автора по уходящей в прошлое уютной усадебной жизни. Бунин вместе с тем устремлён к Божественной, заповеданной в Евангелии «полноте времён»: «у Господа один день как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2-е Петра. 3: 8). Писатель стремится духом проникнуть в непостижимое таинство слияния земного и небесного: «чёрное небо чертят огнистыми полосками падающие звёзды. Долго глядишь в его тёмно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не по­плывёт земля под ногами» (1, 149). Человека не покидает на­дежда на грядущее обновление жизни: «мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2-е Петра. 3: 13). Финал рассказа – открытый, как и его начало, – неожиданно обрывается многоточием. Элегическисветлый поток воспоминаний замирает на печальновесёлой ноте: народная песня звучит «с грустной, безнадёжной удалью»:

«На сумерки буен ветер загулял, <…>

Белым снегом путь-дорогу заметал…» (1, 160). Бунин – писатель очень русский по духу – любил изображать зиму. Может быть, по той простой причине, что в России 95

она особенная, не похожая ни на какие другие зимы в чужих краях. В этой связи вспоминается пушкинское: Татьяна (русская душою, Сама не зная почему) С её холодною красою Любила русскую зиму. Также и Фет указал на русскость зимнего цикла своих стихотворений, назвав его «Снега» – как отличительный признак нашей природы. Зима в её русских приметах рисуется во многих бунинских рассказах. «День хороший, морозный, за ночь снег выпал, виден следок везде: все к обедне пошли» (1, 426), – пишет автор в рассказе «Иоанн Рыдалец» (1913). «Ах, в зиме было давно знакомое, всегда радовавшее зимнее чувство! Первый снег, первая метель! – восклицал писатель в рассказе «Худая трава» (1913). – <…> В белых снежных полях, в метели – глушь, дичь, а в избе уют и покой» (1, 444). Бунин с таким мастерством умеет передать тепло и уют запертого изнутри дома, который осаждают мороз, снежные метели и сугробы, что от текста исходит отрадное тепло, как от натопленной русской печки: «Вечером <…> горели лампады, а тепло изразцовой каменки и попоны, покрывавшие пол, давали сладостный уют» (2, 280), – читаем в рассказе «Святитель» (1924). Его действие происходит «двести лет тому назад, в некий зимний день», на святки, когда звучат «песнопения во славу пречистого Рождества Господа нашего Иисуса Христа, Красоты нашей неизреченной» (2, 280). Так соединяются святки и святость, сквозь русский зимний праздничный цикл светится образ святой Руси. В рассказе «Святые» (1914) представлена настоящая зимняя сказочность: «светлая морозная ночь сверкала 96

звёздами за мелкими стёклами старинных окон. <…> видно было глубокое небо в редких острых звёздах, снег, солью сверкавший под луною, длинная волнистая тень дыма <…> а дальше, за белыми лугами – высокие косогоры, густо поросшие тёмным хвойным лесом, сказочно посеребрённым луной сверху» (1, 483). Картину святой Руси создают предания о святых страстотерпцах. Действие рассказа «Святые» разворачивается на святках. Бунин воспроизводит обстановку семейного зимнего праздника в гостеприимной дворянской усадьбе. Однако мотив беспечного веселья, заявленный во вступлении, в дальнейшем служит лишь контрастирующим фоном, сопровождающим совсем иную атмосферу – благостной тишины, внутренней сосредоточенности, раздумий о Боге и об истинном предназначении человека. В то время как ярко освещённый барский дом беззаботно живёт «своей жизнью, весёлой, праздничной» (1, 484), в дальней бедной комнатушке, таинственно освещённой лишь лунным светом, бывший дворовый Арсенич, пришедший навестить своих прежних господ, «в какой-то радостной задумчивости» растроганно плачет о судьбе великомученика Вонифатия, мученицы Елены - «великой печальницы». Писатель выбирает необычный ракурс: жития святых представлены сквозь призму детского восприятия. Маленькие герои Митя и Вадя тайком пробрались в заднюю каморку, куда лишь отдалённо доносится шум праздника, чтобы послушать рассказы старого Арсенича. Два разных мира – детство и старость – поставлены перед лицом друг друга. Дети с нескрываемым любопытством пристально разглядывают непостижимые для них признаки дряхления в облике Арсенича: «сизые старческие руки <…> жилы на его сморщенной розовой шее» (1, 484 – 485). С простодушием, присущим юному возрасту, озвучивает 97

Митя вывод из своих наблюдений: «Вы теперь умрёте скоро» (1, 485). Однако бесхитростная детскость в данном случае совпадает с умудрённостью старости. Арсенич принимает неизбежность своего скорого ухода из жизни столь же спокойно, как его спрашивают об этом дети: «Сущая правда ваша-с. Полагаю даже нынешней зимой» (1, 485). Смиренномудрое, кроткое отношение к смерти при всей полноте жизнелюбия свойственно русскому народному мироощущению. Это одна из загадок, постоянно волновавших Бунина. «И когда это ты умрёшь, Панкрат? Небось, тебе лет сто будет?» – задают вопрос старику в рассказе «Антоновские яблоки». В ответ он «кротко и виновато улыбается. Что ж, мол, делать, – виноват, зажился. И он, вероятно, ещё более зажился бы, если бы не объелся в Петровки луку» (1, 150). Его старуха сама купила себе на могилку большой камень, «так же как и саван, – отличный саван, с ангелами, с крестами и с молитвой, напечатанной по краям» (1, 151). Осмысленность и тщательность этих приготовлений к последнему исходу (важно, чтобы он был обставлен должным образом, по православному чину) показывает, что смерть не страшит бессмертную в своих христианских чаяниях душу. Готовясь предстать перед Богом, Который «не есть Бог мёртвых, но живых, ибо у Него все живы» (Лк. 20: 38), человек из народа обретает в конце земной жизни спокойное, ясное приятие бытия, мироустройства – в полном соответствии с упованиями Нового Завета: «если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения <…> Если же мы умерли со Христом, то веруем, что и жить будем с Ним, зная, что Христос, воскресши из мёртвых, уже не умирает: смерть не имеет над ним власти» (Рим. 6: 5; 8 - 9). В то же время и на пороге смерти земная жизнь, дивно устроенный Божий мир притягательны для человека. В 98

Арсениче ещё очень сильна потенциальная энергия жизни. Со своими малолетними собеседниками он делится самым сокровенным: «кабы моя воля, прожил бы я на свете тыщу лет!

– А зачем?

– А затем-с, что всё бы жил, смотрел, на Божий свет дивился…» (1, 491 – 492). Таков же старец Иванушка, ещё полный жизненных сил, в повести «Деревня» (1909 - 1910). Этот герой никак не хочет поддаться смерти. Аверкий в рассказе «Худая трава», своим благообразием напоминающий иконописный лик: «измождённое лицо с тонким сухим носом, жидко-голубые глаза и узкая седеющая борода» (1, 429), – смиренно и безропотно ожидает смерти, но с последней надеждой на чудо, хотя сам он уже походит на «живые мощи». Пересечение с известным рассказом Тургенева «Живые мощи» (1874) весьма ощутимо, и это литературное влияние закономерно. Б.К. Зайцев (лично знавший Бунина, оставивший о нём очерк воспоминаний 10) назвал тургеневский рассказ «драгоценностью нашей литературы» 11. Его главное достоинство – изображение способности человека в любом состоянии радоваться самоценности жизни, благословлять и принимать её в любых проявлениях. Художественное воплощение получает новозаветная заповедь радости, во имя которой люди призваны жить на земле: «Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Мф. 5: 12). К восторженному удивлению перед чудом творения совершенного Божьего мира присоединяется сознание несовершенства мира человеческого – с его «лукавым мудрствованием», спасаемого лишь подвигами святых великомучеников. Эти противоречивые переживания сливаются у Арсенича в единый антиномичный комплекс эмоций – радости и грусти, улыбок и слёз, чувства торжествующей печали. «Глядя на детей грустно99

радостными глазами» (1, 491), он «в какой-то радостной задумчивости плакал горькими слезами» (1, 484), непрестанно рассказывая своим маленьким слушателям о подвижничестве мучениц и мучеников. В их житиях герой обрёл источник духовной силы. Восхищение подвигами святых пробуждает в Арсениче дар слёз, приближающий его самого к идеалу праведности. Не случайно Вадя, заслушавшись, вдруг спросил «охрипшим голоском: - А вы будете святой?» (1, 491). Поистине, Бог «утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Мф. 11: 25). Оценивая себя как «человека грешного», герой одновременно признаёт: «Душа у меня, правда, не нонешнего веку… Мне Господь не по заслугам великий дар дал. <…> слёзный дар называется» (1, 491). Из Нового Завета известно, что на глазах Христа часто видели слёзы. Он плакал от сострадания к людям, об их нераскаянных грехах, ведущих к погибели: «когда приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нём» (Лк. 19: 41). Согласно святоотеческому наследию, душа человеческая очищается покаянием и слезами. Святой Иоанн Лествичник говорит: «Мы не будем обвинены при исходе души нашей за то, что не творили чудес, что не богословствовали, что не достигли видения, но, без сомнения, дадим ответ Богу за то, что не плакали непрестанно о грехах своих» 12 . Дар слёз отличается амбивалентностью, соединяя в себе эмоциональные полярности: «благодатные слёзы – завершение покаяния – одновременно являются началом бесконечной радости (антиномия блаженств, возвещенных в Евангелии, – «Блаженны плачущие, яко тии утешатся»)» 13. Именно таков «слёзный дар» старика Арсенича в бунинском рассказе «Святые». Многослойное повествование содержит в подтексте мощный новозаветный пласт – основу житийной темы. Текст рассказа позволяет восстановить 100

обширный евангельский контекст. Так, преломление событий сквозь призму детского сознания – приём не столько стилистический, сколько содержательный. Евангельская заповедь: «Будьте как дети» – по-особенному звучит на святках, когда празднуется Рождество Божественного Младенца. В Богомладенчестве Иисуса Христа человечеству дана новозаветная «сверх надежды надежда» (ср.: «сверх надежды поверил с надеждою» – Рим. 4: 18) – на искупление, прощение и спасение в «жизни будущего века». Иисус сказал: «пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное» (Мф. 19: 14); «если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мф. 17: 3); «кто примет одно такое дитя во имя Моё, тот Меня принимает» (Мф. 17: 5). «Святые» Бунина – классический святочный рассказ (хотя автор и не пользуется этим жанровым обозначением), в котором представлены наиболее устойчивые элементы поэтики святочной словесности: зимняя календарная приуроченность, образы детей, мотивы смеха и плача, чуда, спасения, дара, христианская мораль и спасительный урок. «Слёзный дар» Арсенича в «Святых» соотносит его с образом главного героя бунинского рассказа «Иоанн Рыдалец» (1913). Жизнь Христа ради юродивого рисуется также с опорой на агиографическую традицию. Рос угодник Божий «в семье честной и праведной <…> С ранних лет полюбил он Писание» (1, 425 - 426), – Бунин сохраняет распевную древнерусскую ритмику, важнейшие житийные мотивы: целомудрия, «худых риз», видения от Бога, чудесного знамения. Быль о непрестанно рыдающем блаженном страдальце после его кончины с годами превращается в легенду, и видится он «точно в церкви написанный – полунагой и дикий, как святой, как пророк» (1, 427). В этой связи можно провести параллель с повестью Н.С.

101

Лескова «Очарованный странник» (1873). Жизненное странствие Ивана Флягина в итоге привело его в монастырь, где герой обрёл слёзный и пророческий дар: «И даны были мне слёзы, дивно обильные!.. Всё я о Родине плакал» 14. Святочная тема в творчестве Бунина соседствует с пасхальной. Пасхальное, возрождающее мироощущение не оставляло писателя даже в трагические, «окаянные» послереволюционные дни. Так, 24 мая 1919 года он записывал: «Весна, пасхальные колокола звали к чувствам радостным, воскресным. Почувствовал, кроме того, какое-то внезапное расширение зрения, – и телесного, и духовного,– необыкновенную силу и ясность его». Сцены православного богомолья, «картины соборов, проходов под златоверхими колокольнями» (1, 450) киевских церквей, прозрачно-весенняя палитра пасхальных праздников: «тополя уже оделись, зеленели, церковно благоухали. Розовым цветом цвели сады, празднично белели большие старинные сёла» (1, 447) – в рассказе Бунина «Лирник Родион» (1913) близки словесной живописи шедевра А.П. Чехова «Святою ночью» (1886). Искусство слепца Родиона, исполнявшего под аккомпанемент лиры песнопе­ния «на церковный лад, как и должен петь тот, чьё рождение, труд, любовь, семья, старость, смерть как бы служение» (1, 449), сродни одарённости чеховского героя – иеродиакона Николая. Этот монах, который «нигде не обучался и даже ви­димости наружной не имел» 15, наделён талантом сочинять акафисты. Мы будто слышим бунинского лирника Родиона, когда Чехов устами своего рассказчика излагает теорию стиля православного религиозного ис­кусства: «Кроме плавности и велеречия <…> нужно ещё, чтоб каждая строчечка изукрашена была всячески, чтоб тут и цветы были, и молнии, и ветер, и солнце и все предметы мира видимого»; «надо, чтоб в 102

каждой строчечке была мягкость, ласковость, нежность <…> Так надо писать, чтоб молящийся сердцем радовался и плакал, а умом содрогался и в трепет приходил» 16. Образы бунинских героев в рассказах «Иоанн Рыдалец», «Худая трава», «Святые», «Весёлый двор», «Аглая», «Лирник Родион» и др. продолжают художественную галерею святых и праведных земли русской, сотворённую Лесковым, создавшим для России «иконостас её святых и праведников» 17. ЧАСТЬ 3. РУССКИЙ ПО ДУХУ Бунин всю Россию воспринимал как «икону»: «Если бы я эту “икону”, эту Русь не любил, не видал, – скажет он позднее, – из-за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так непрерывно, так люто!» (1, 11). Душевная мука писателя – от ясного сознания того, что в народе присутствует «страшная переменчивость настроений, обликов, “шаткость”, как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: “Из нас, как из древа, – и дубина, и икона”, – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает». В дневниковых записях «Окаянных дней» 5 мая 1919 года на память Бунину приходит характеристика Смутного времени на Руси, данная философом и историком В.С. Соловьёвым: «Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло... Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев...» В ночь на 15 мая 1919 года писатель фонетически 103

тщательно фиксирует воспоминание бывшего арестанта. За примитивной зарисовкой «ярусов» тюремного быта встаёт подлинная картина вертикали власти вкупе с вожакамиполитиканами: «В тюрьме обнаковенно на верхнем этажу сидят политики, а во втором – помощники этим политикам. Они никого не боятся, эти политики, обкладывают матюком самого губернатора, а вечером песни поют, мы жертвою пали... Одного из таких политиков царь приказал повесить и выписал из Синода самого грозного палача, но потом ему пришло помилование и к политикам приехал главный губернатор, третья лицо при царском дворце, только что сдавший экзамен на губернатора. Приехал – и давай гулять с политиками: налопался, послал урядника за граммофоном – и пошёл у них ход: губернатор так напился, нажрался – нога за ногу не вяжет, так и снесли стражники в возок... Обешшал прислать всем по двадцать копеек денег, по полфунта табаку турецкого, по два фунта ситного хлеба, да, конечно, сбрехал...» Бунин видит, что сущность власти остаётся неизменной. Страдая душой о России, над которой то и дело сгущаются смутные времена, писатель с возмущением говорит о разлагающем влиянии неправедной власти на душу человека, о преднамеренном осквернении людей властями: «Но какие подлецы! Им поминутно затыкают глотку какой-нибудь подачкой, поблажкой. И три четверти народа так: за подачки, за разрешение на разбой, грабёж отдаёт совесть, душу, Бога...» Противодействие сатанинским силам, устремившимся погубить Россию, может быть найдено только в Боге, в служении Ему молитвой, словом, делом. Церковная красота, церковное пение, по признанию писателя, трогали его «необыкновенно», вызывали «чувство лёгкости, молодости. А наряду с этим – какая тоска, какая боль». Облегчение душевной муки находил Бунин в православном храме: «Часто заходим и в церковь, и всякий раз восторгом 104

до слёз охватывает пение, поклоны священнослужителей, каждение, всё это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание». Писатель свято верил, что Русь не «дубина», а «икона». Бунинскую мысль продолжают раздумья его современника, религиозного философа И.А. Ильина: «Русь именуется “святою” не потому, что в ней “нет” греха и порока; или что в ней “все” люди святые… Нет. Но потому что в ней живёт глубокая, никогда не истощающаяся, а по греховности людской и не утоляющаяся жажда праведности, мечта приблизиться к ней, душевно преклониться перед ней, художественно отождествиться с ней, стать хотя бы слабым отблеском её <…> И в этой жажде праведности человек прав и свят при всей своей обыденной греховности» 18. Именно такое отношение к православной России, к святой Руси свойственно Бунину-художнику, какие бы жестокие и тёмные стороны русской жизни он ни показывал, например, в повестях «Деревня» (1909 1910), «Суходол» (1911), в рассказах «Танька» (1892), «Ночной разговор» (1911), «Чаша жизни» (1913) и др. В рассказе «Косцы» (1921) память подсказывает писателю один момент народ­ного бытия: «в берёзовом лесу рядом с большой дорогой пели косцы – с та­кой же свободой, лёгкостью и всем существом» (2, 541). Бунин передаёт са­ мую суть «серединной, исконной России» (2, 209) и кровное, нерасторжимое род­ство с ней русского человека, как бы далёко от неё он ни жил: «все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств <…> что эта Родина, этот наш общий дом была Россия и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликаю­ щемся на каждый их вздох берёзовом лесу» (2, 210 - 211).

105

Долгие тридцать три года Бунин жил вдали от Родины. Но России-«иконе» и православной вере он не изменял никогда, каждый миг сохраняя в душе и мыслях «благословение отца своего, гробы родительские, святое Отечество, правую веру в Господа нашего Иисуса Христа!» Мучительная ностальгия – «сладкое и скорбное чувство Родины» – ни на мгновение не оставляла писателя: «Разве можем мы забыть Родину? Может человек забыть Родину? Она – в душе. Я очень русский человек. Это с годами не пропадёт». В творчестве Бунина периода эмиграции нарастают мотивы одиночества, скитальчества, бесприютности: У зверя есть нора, у птицы есть гнездо… Как бьётся сердце горестно и громко, Когда вхожу, крестясь, в чужой наёмный дом С своей уж ветхою котомкой! (1922). В основе этих стихов – евангельская притча, словами которой говорил о Себе Христос: «лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнёзда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф. 8: 20). Бунин, покинувший в юности родное гнездо своей обедневшей дворянской усадьбы, по словам матери, «с одним крестом на груди», с тех пор не имел собственного дома. «Мой дом – дорога», – говорил он. Рассказ «Копьё Господне» (1913), созданный по живым впечатлениям путешествий писателя, в философском масштабе представляет человеческую жизнь как вечное странничество в безбрежном море, полном зловещих предзнаменований: «беззвучно, этими слабыми и бедными знаками, которыми даёт весть крохотная человеческая жизнь другой такой же, окружённой морями, пустынями, безвестностью, смертью, ведём мы нашу морскую беседу, – с тревогой и надеждой спрашиваем о той 106

родной точке земного шара, которая нам, скитающимся по всему свету, единственно дорога и нужна…» (1, 423). В символико-смысловом контексте рассказа его финал звучит как лирическое заклинание – почти молитва – о человеке: «Но да сохранит Бог-ревнитель и его счастье!»

(1, 423). Бунинская молитва сродни своеобразному молитвословию Тургенева в романе «Рудин» (1855), в финале которого также громко озвучены мотивы дома, гнезда, одиночества, бесприютности: «Хорошо тому, кто такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть тёплый уголок… И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам!» 19. Открытое окно в мир, ароматы дальних стран манили Бунина. Для него стремление к познанию неизведанного, сокровенного сродни таинству крещения: Пора, пора мне кинуть сушу, Вздохнуть свободней и полней И вновь крестить нагую душу В купели неба и морей! (1916). «Я стремился “обозреть лицо мира и оставить в нём чекан души своей”, как сказал Саади, меня занимали вопросы философские, религиозные, нравственные, исторические» (1, 562), – признавался писатель. Бунинское решение проблемы личности – найти «вечное в человеке, человеческое в вечности» 20. Это стремление воплотилось в лирикофилософских рассказах «Братья» (1914), «Господин из СанФранциско» (1915), «Сны Чанга» (1916), «Роза Иерихона» (1918), «Слепой» (1924), «Ночь» (1925) и многих других. Бунину-художнику присуще обострённое ощущение «всебытия», пребывания в мире Божественного начала. Библейские строки: «Господь над водами многими…» становятся эпиграфом к исповедальной повести «Воды многие» (1911 – 1926), герой которой – мечтатель, 107

созерцатель, художник, одарённый великой исторической памятью, чувством «трепетного и радостного причастия вечному и временному, близкому и далёкому, всем векам и странам, жизни всего бывшего и сущего на земле» (2, 433). Ту же мысль Бунин выразил в стихотворении «Собака» (1909): «Я человек: как Бог, я обречён Познать тоску всех стран и всех времён». Лирическому герою близок капитан из «Снов Чанга», однако его нравственно-психологическое состояние иное. Он видел весь земной шар, но, потерпев крах в любви, столкнувшись с предательством, разуверился в жизни и уже не обратился бы с молитвой, как в повести «Воды многие»: «Продли, Боже, сроки мои!» (2, 433). Единственным спутником и «собеседником» капитана становится Чанг – собака, привезённая из Китая. Упоминание о плавании в Китай обращает автораповествователя к древнекитайской философии Дао – неисповедимому Пути, в котором бытие и небытие порождают друг друга, трудное и лёгкое создают друг друга, длинное и короткое сравниваются, высокое и низкое соотносятся, начало и конец чередуются в вечном круговороте бытия – «в том безначальном и бесконечном мире, что недоступен Смерти. В мире этом должна быть только одна правда <…> а какая она, – про то знает тот последний Хозяин, к которому уже скоро должен возвратиться и Чанг» (2, 131). В то же время нет оснований полагать, будто бы Бунин всерьёз увлекался восточными учениями. Так, в «Снах Чанга» китайская религиозная доктрина преподносится через сознание собаки китайской же породы. Это ведущий художественно-стилистический приём рассказа. В картинно-полифоническом повествовании голос героя, история его судьбы передаются через воспоминания и размышления Чанга. Необычный в литературе 108

образ мыслящей собаки (среди предшественников – «Каштанка» Чехова; в числе последователей – «Собачье сердце» Булгакова) ранее был создан Буниным в поэзии: <…>Вздыхая, ты свернулась потеплей У ног моих – и думаешь… Ты вспоминаешь то, что чуждо мне <…> Но я всегда делю с тобою думы <…> («Собака». 1909) Любовь и преданность Чанга, сохраняющего верность хозяину до его последнего вздоха и даже после смерти капитана, оказались выше и прочнее женской любви. Мотивы одиночества, острой душевной боли человека, покинутого его возлюбленной, пронизывающие художественную ткань «Снов Чанга», стали ретроспекцией бунинского стихотворении «Одиночество» (1903): Мне крикнуть хотелось вослед: «Воротись, я сроднился с тобой!» Но для женщины прошлого нет: Разлюбила – и стал ей чужой. Что ж! Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить. «Не будет, Чанг, любить нас с тобой эта женщина! – Есть, брат, женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого от самого никогда и никого не любят. <курсив Бунина. А.Н.-С.> <…> Кто их разгадает?» (2, 128) – устами героя передаёт свои размышляет автор. Чаще всего именно такой тип женщины – неразгаданной, непредсказуемой, которая заставляет страдать и страдает сама, – изображает Бунин: Оля Мещерская («Лёгкое дыхание»), Катя («Митина любовь»), Мария 109

Сосновская («Дело корнета Елагина»). Потрясённый пережитыми в юности муками и блаженством любви (автобиографическая повесть «Лика» – 1933), писатель в остро психологической прозе до конца дней своих стремился прикоснуться к загадкам и глубинам этого чувства: «Грамматика любви» (1915), «Казимир Станиславович» (1916), «Солнечный удар» (1925), «Ида» (1925), цикл рассказов «Тёмные аллеи» (1937 – 1945). Любовь рисуется как болезненно внезапная вспышка, «солнечный удар», неведомая сила, властно подчиняющая человека, так что он не в состоянии противиться: «Как дико, страшно всё будничное, обычное, когда сердце поражено <…> этим страшным “солнечным ударом”, слишком большой любовью, слишком большим счастьем!»

(2, 369). Вместе с тем любовь преображает окружающий мир, одухотворяет и переполняет его: «всё любовь, всё душа, всё мука и всё несказанная радость» (2, 527). Лики любви под пером Бунина могут быть разными. Одни герои не в состоянии преодолеть отчаяние разлуки («Сны Чанга», «Митина любовь»); другим одно только воспоминание об ушедшем счастье даёт силы продолжать жить («Грамматика любви», «Тёмные аллеи»); третьи не страшатся душевной боли. Даже от несбыточной любви они испытывают прилив сил и душевной энергии («Ида»). Эти герои наиболее близки евангельскому идеалу совершенной любви: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём»; «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершен в любви» (1-е Ин. 4: 16, 18). Бунин в своей элегически-лирической прозе прибегает к психологическому методу изображения, близкому художественным приёмам «тайной психологии» Тургенева: сокровенные чувства и движения души не 110

поддаются анализу; о них можно только догадаться по внешним проявлениям – мимике, взгляду, жестам. Так, в едином ключе с завершением романа Тургенева «Дворянское гнездо» (1858) нарисована финальная сцена в бунинском рассказе «Чистый понедельник» (1944). Представлена сходная ситуация – последняя встреча в монастырской обители, куда скрылась от мира героиня. Тургенев пишет: «Лаврецкий посетил тот отдалённый монастырь, куда скрылась Лиза, – увидел её. Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини – не взглянула на него; только ресницы обращённого к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только ещё ниже наклонила она своё исхудалое лицо – и пальцы сжатых рук, перевитые чётками, ещё крепче прижались друг к другу. Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать – и пройти мимо» (VII, 294). У Бунина читаем: «тянулась такая же белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестёр <… > И вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом, загородив свечку рукой, устремила взгляд тёмных глаз в темноту, будто на меня… Что она могла видеть в темноте, как могла она предчувствовать моё присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот» (3, 473). Оба писателя необыкновенно бережно, деликатно показывают православное религиозное чувство девушки, решившей посвятить себя Богу. Приём умолчания, глубокая пауза, эмоционально-психологический намёк красноречивее слов способны передать охватившую героев таинственную стихию, не подвластную рациональному анализу. Подобное состояние души и духа проявляется лишь, по слову Апостола Павла, «воздыханиями неизреченными»: «ибо мы не знаем, 111

о чём молиться, как дóлжно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» (Рим. 8: 26). Глубинные движения души не поддаются самораскрытию в слове – в этом Бунин в точности совпадает с Тургеневым, когда пишет в рассказе «Ида»: «А теперь позвольте спросить: как изобразить всю эту сцену дурацкими человеческими словами? <…> Боже мой, да разве можно даже касаться словами всего этого? <…> Есть мгновения, когда ни единого звука нельзя вымолвить. И, к счастью, к великой чести нашего путешественника, он ничего и не вымолвил. И она поняла его окаменение, она видела его лицо. Подождав некоторое время, побыв неподвижно среди того нелепого и жуткого молчания, которое последовало после её страшного вопроса, она поднялась и, вынув тёплую руку из тёплой, душистой муфты, обняла его за шею и нежно и крепко поцеловала одним из тех поцелуев, что помнятся потом не только до гробовой доски, но и в могиле» (2, 378). Любовь как высший дар Бога, как и «дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 6: 23), преодолевает смерть. «Солнце моё! Возлюбленная моя! Ура-а!» – этот торжествующий возглас героя завершает бунинский рассказ «Ида». Искусство, творчество также одерживают победу над смертью. Своё писательское credo в соответствии с православным Символом веры – «знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мёртвых» (2, 171) – Бунин сформулировал в лирико-философской миниатюре «Роза Иерихона» (1918): «бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет гибели тому, что было, чем жил когда-то! Нет разлук и потерь, доколе жива моя душа, моя Любовь, моя Память!» (2, 171). Писатель, рождённый с русскою душой, до конца дней своих оставался верен русскому слову, русскому духу, русской православной вере и в жизни, и в литературе. Несмотря на 112

то, что более трёх десятилетий он провёл за границей, Бунин внутренне не примирился с жизнью бездуховного, холоднорасчётливого Запада, жил только Россией, дышал ею, думал и писал о ней. Проявляя всечеловеческую отзывчивость, духом он постигал, что основное дело русского писателя-патриота – прославление своей Родины, своего народа, своей веры. Исполнение писательского и человеческого предназначения в свете высшей истины, заповедей Нового Завета – таков завершающий аккорд творческого пути выдающегося русского художника слова Ивана Алексеевича Бунина. «Матовое серебро» его таланта не потускнело под спудом времени и всё так же светится в мировой словесности своим неповторимым светом.

(Endnotes) 1 ПРИМЕЧАНИЯ Бунин И.А. Собр. соч.: В 3 т. - М.: Худож. лит., 1982.

- Т. 3. - С. 491. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

2 Рыжов И.А. Мой Бунин // Писатели Орловского края. XX век.: Хрестоматия. - Орёл, 2001. - С. 884.

3 Об отношениях Бунина с Н.А. Семёновой подробнее см.: Кондратенко А. Целую Ваши руки… // Новый Орёл. 2006. - № 26. - С. 2 - 4.

4 См. подробнее: Костомарова И. «Был всем, чем придётся…» (К столетию приезда И.А. Бунина в Орёл) // Орловская правда. - 1989. -18 февраля.

5 Лонгфелло Г.-У. Песнь о Гайавате. Поэмы. Стихотворения: Пер. с англ. - М.: Худож. лит., 1987. - С. 17 18.

6 Блок А. О лирике // Блок А.А. Собр. соч. - М.; Л., 1962. - Т. 5. - С. 141.

7 Цит. по: Русская литература. - 1961. - № 4. - С. 151.

113

Бунин И.А. Собр. соч. - СПб.: Знание, 1902. - С. 75. Новикова Е.А. Воспоминание как форма повествования в рассказе И.А. Бунина «Антоновские яблоки» // «Поэтика» литературных гнёзд: филология, история, краеведение. - Тула, 2005. - С. 105.

10 См.: Зайцев Б.К. Молодость - Иван Бунин // Писатели орловского края. XX век.: Хрестоматия. - Орёл, 2001. - С. 414 - 420.

11 Зайцев Б.К. Жизнь Тургенева // Зайцев Б.К. Далёкое. - М.: Сов. писатель, 1991. - С. 247.

12 Цит. по: Лосский В.Н. Очерк мистического богословия восточной церкви. - М.: Центр «СЭИ», 1991. - С.

154 - 155.

13 Там же.

14 Лесков Н.С. Собр. соч.: В 3 т. - М.: Худож. лит., 1988. - Т. 1. - С. 654.

15 Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М.: Наука, 1974 - 1988. - Сочинения. - Т. 5. - С. 96.

16 Там же. - С. 97 - 98.

17 Горький М. Н.С. Лесков // Горький М. Собр. соч.: В 30 т. - М.: ГИХЛ, 1953. - Т. 24. С. 231.

18 Ильин И.А. О «Богомолье» И.С. Шмелёва // Шмелёв И.С. Богомолье. - М.: Православное слово, 1997. С. 9 - 10.

19 Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. – Сочинения: В 15 т. – Т. VI. – М.; Л.: АН СССР, 1963. – С. 368. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

20 Литературное наследство. - Т. 84. - Кн. 1. М.: Наука, 1973. - С. 386.

8 9

114

Христианский дух земли русской: «Записки охотника» И.С. Тургенева «Записки охотника» И.С. Тургенева (1818 – 1883) – одна из тех книг отечественной классики, где наиболее сильно выражен «русский дух», где в прямом смысле «Русью пахнет»: «Вы раздвинете мокрый куст – вас так и обдаст накопившимся тёплым запахом ночи; воздух весь напоён свежей горечью полыни, мёдом гречихи и “кашки”; вдали стеной стоит дубовый лес и блестит и алеет на солнце» («Лес и степь»)1. В рассказе «Певцы» Тургенев пишет о своём герое: «Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль» (3, 222). Писатель явил себя таким же певцом благословенной русской земли, с тем же одухотворённо-проникновенным голосом: «Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нём и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны» (3, 115

222). Этими тургеневскими словами можно было бы выразить пафос цикла рассказов в целом. Неслучайно И.А. Гончаров, прочитав «Записки охотника» во время своего кругосветного путешествия, у берегов Китая – за тысячи вёрст от России – ощутил её дух, её живое присутствие: «заходили передо мной эти русские люди, запестрели берёзовые рощи, нивы, поля и <...> прощай, Шанхай, камфарные и бамбуковые деревья и кусты, море, где я – всё забыл. Орёл, Курск, Жиздра, Бежин луг – так и ходят около». Гончаров также отметил, что Тургенев не только с детства «пропитался любовью к родной почве своих полей, лесов», но и «сохранил в душе образ страданий населяющего их люда» 2. В год кончины Тургенева его друг и земляк, поэт Я.П. Полонский говорил: «И один рассказ его “Живые мощи”, если б он даже ничего иного не написал, подсказывает мне, что так понимать русскую честную верующую душу и так всё это выразить мог только великий писатель». Ф.И. Тютчев проницательно уловил в «Записках охотника» тургеневское стремление к 116

синтезу реального и сакрального: «поразительно сочетание реальности в изображении человеческой жизни со всем, что в ней есть сокровенного» 3. Известно, какое глубокое впечатление произвели «Записки охотника» на земляка Тургенева – Н.С. Лескова, заслуженно признанного «величайшим христианином среди русских писателей»4. Он испытал настоящее нравственнопсихологическое потрясение, впервые прочитав тургеневский цикл: «весь задрожал от правды представлений и сразу понял: что называется искусством» 5. М.Е. Салтыков-Щедрин справедливо считал, что «Записки охотника» значительно повысили «нравственный и умственный уровень русской интеллигенции»6. Л.Н. Толстой писал, что рассказы тургеневского цикла ещё в юности открыли ему, что русского мужика «можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно описывать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом» 7. В.Г. Короленко вспоминал, как, познакомившись 117

в свои гимназические годы с «Записками охотника», впервые испытал чувство внутреннего обновления, ощутил духовное просветление: «Меня точно осияло. Вот они, те „простые“ слова, которые дают настоящую, неприкрашенную „правду“ и всё-таки сразу подымают над серенькой жизнью, открывая её шири и дали, <…> озарённые особенным светом»8. М. Горький называл «Записки охотника» в числе книг, которые «вымыли» ему душу, «очистив её от шелухи»9. Сходное впечатление испытывает и нынешний вдумчивый читатель, хотя со дня публикации первого рассказа цикла «Хорь и Калиныч» (1847) минуло более 165 лет и более 160 лет – со времени первого отдельного издания «Записок охотника» (1852). «Склад жизни изменился, а звук души остаётся»10, – говорил Б.К. Зайцев о восприятии тургеневского творчества в статье «Непреходящее» (1961). Быть неувядаемой, всегда новой и актуальной – таково свойство русской словесности, уходящей своими корнями в сакральные источники христианства. Так, Новый Завет, пребывая вечно но­ 118

вым, призывает человека любой историче­ской эпохи к обновлению, преображе­нию: «И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что (есть) воля Божия, благая, угодная и совершен­ная» (Рим.

12: 2). Каждый, кто прикасается к Евангелию, всякий раз открывает для себя заново слово Бога живого. Живые голоса русских писателей звучат для нас, когда мы перечитываем классику и неизменно черпаем из её глубин нечто такое, что до времени остава­лось сокрытым от восприятия. Так, прочтение на новом уровне рассказов Тургенева в христианском контексте понимания может стать настоящим открытием, откровением. Доминантой приведённого отзыва Лескова о «Записках охотника» является слово «правда» во всей его полисемантической объёмности: правдивость реалистиче­ского изображения; реализм в «высшем смысле», одухотворённый романтической традицией; и главное – правда как вечное стремление к высшей Истине, к идеалу Христа, возвестившего: «Аз есмь Путь, и Истина, и Жизнь» (Ин. 14: 6).

119

Побеждая свои религиозные сомнения, в практике художественного творчества писатель изображал жизнь в свете христианского миропонимания. В «Записках охотника» Тургенев показал, что именно духовное, идеальное содержание – основа человеческой личности; ратовал за восстановление в человеке образа и подобия Божия. Герои «Записок» – русские православные люди. Как известно, понятие «рус­ский» исторически уже подразумевало: «православный христианин». Свидетель­ство полноценного, духовно не повреждённого чувства национального достоинства – народ­ное самоназвание: «крестьяне», в простонародной артикуляции – «хрестьяне», то есть «христиане» – верующие во Христа. В бытии и быте народа ощутимо живое Божье всеприсутствие. Христос – в жизни, в сердце, на устах русского человека. «Господи, владыко живота моего!» (3, 37); «ах, Господи, Твоя воля!» (3, 16); «прости, Господи, моё прегрешенье!» (3, 137), – то и дело приговаривают герои тургеневских рассказов: старик Туман («Малиновая вода»), Калиныч («Хорь 120

и Калиныч»), мужик Анпадист («Бурмистр»), многие другие. Наслушавшись в ночном зловещих поверий о нечистой и неведомой силе, маленькие герои рассказа «Бежин луг» ограждают себя крестом, именем Божьим. Все герои «Записок охотника» молятся, осеняют себя крестным знамением, божатся, призывают «Господа Бога в свидетели» (3, 182), просят «ради Самого Господа Бога нашего» (3, 42), уповают на «силу крестную» (3, 95); на то, что «Бог милостив» (3, 78), и т.д. Всё это не формализация застывших речевых оборотов, а духовная состав­ляющая русского языка, словесное выражение православного духа русского народа, христианской языковой среды его обитания; показатель глубинной связи слова с самой его сущностью в таинстве языка: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1: 1). В каждом жилище русского человека: будь то помещичий дом или крестьян­ская изба – теплятся лампадки перед святыми образами: «перед тяжёлым образом в сереб­ряном окладе» в богатой избе Хоря («Хорь и Калиныч» – 3, 9); в «чистенькой» комнатке 121

провинциальной барышни («Уездный лекарь» – 3, 42). Чистое пламя лампадок, свечей символизирует горение духовное, благоговение, внутренний трепет перед Богом в надежде покаяния и обновления души. Православный человек, входя под любой кров, прежде всего крестится на образа, показывая тем самым, что истинный хозяин дома – Господь Бог. Так, в больнице у фельдшера «мужик вошёл в фельдшерову комнату, поискал глазами образа и перекрестился» («Смерть» – 3, 202). Тургенев упоминает также народный обычай с образами обходить постра­давшие от пожара лесные угодья – с тем чтобы с Божьей помощью возродить оскудевшую «производительную силу» земли на таких «”заказанных“ (с образами обойдённых) пустырях» («Смерть» – 3, 198). «А с Богом-то завсегда лучше» (3, 352), – так выражает убеждение всякого православного человека Филофей – герой рассказа «Стучит!». На Руси в каждом селе – в таком, например, как Шумихино, «с каменною церковью, воздвигнутой во имя преподобных Козьмы и Дамиана» («Малиновая вода» – 3, 31) – была церковь. Божьи 122

церкви становились духовно-организую­щими центрами благословенных просторов родной земли. Храмы являлись и целью паломничества, и пространственными ориентирами, и условленным местом встречи для странников, путешествующих. Так, рассказчик-охотник сказал своим спутникам, что будет «ждать их у церкви» («Льгов» – 3, 77), и «добрался наконец до боль­шого села с каменной церковью в новом вкусе, то есть с колоннами» («Контора» – 3, 139). Все крестьяне в «Записках охотника» – люди Божьи. Каждый наделён своими талантами и дарованиями. Особо одарённые натуры: Яков Турок («Певцы»), Павлуша («Бежин луг»), Матрёна («Пётр Петрович Каратаев»), Акулина («Свидание»), Лукерья («Живые мощи»); главные герои одноименных рассказов Хорь и Калиныч, Бирюк, Касьян с Красивой Мечи и другие – выписаны ярко, рельефно, выпукло. Но есть и такие, которые кажутся совсем невзрачными, как бы невидимыми, живут что называется «святым Духом». Но и эти с виду неприметные люди пребывают в лоне православных 123

традиций. Так, церковный сторож Герасим проживал в каморочке «Христа ради» (3, 31), как и другой герой рассказа «Мали­новая вода» – Стёпушка, который «не получал решительно никаких пособий, не состоял в родстве ни с кем, никто не знал о его существовании», и всё же в «Светлое Воскресенье с ним христосовались» (3, 32). Вглядываясь в русскую литературу, известный духовный писатель XX века митрополит Вениамин (Федченков) отмечал, как «мало в ней положительных типов! Всё больше грешные, страстные. Хорошие люди почти исключение». Среди этих «исключений» названы герои «Записок охотника», где «изображены преимущественно люди из “простого народа”, немало хороших людей. Из всех выделяется истиннопреподобная Лукерья («Живые мощи»)»11. Писатель показал русских людей как искателей и носителей истины, Божьей правды. «Мысль народная» во всех её ипостасях, в национально-русской, всемирно-исторической и метафизической перспективах – всепроникающая в цикле рассказов. Тургенев писал Полине Виардо: 124

«Я про­должу моё изучение русского народа, самого странного и самого удивительного народа на свете». Таков главный герой рассказа «Касьян с Красивой Мечи» – образ странный и удивительный. В нём ярко выражены христианские черты, и в то же время – много сложного, противоречивого. Недосказанность как художественный приём в создании образа особенно усиливает его загадочность, неоднозначность. Охотник настолько потрясён встречей с Касьяном, что на мгновение теряет дар речи: «до того поразила меня его наружность. Вообразите себе карлика лет пятидесяти с маленьким, смуглым и сморщенным лицом, острым носиком, карими, едва заметными глазками и курчавыми, густыми чёрными волосами, которые, как шляпка на грибе, широко сидели на крошечной его головке. Всё тело его было чрезвычайно тщедушно и худо, и решительно нельзя передать словами, до чего был необыкновенен и странен его взгляд. <…> Звук его голоса также изумил меня. В нём не только не слышалось ничего дряхлого, – он был удиви­тельно сладок, молод и почти женски нежен» (3, 110).

125

Карлик с диковинной внешностью выглядит как существо таинственное, полу­сказочное. Этот «странный старичок» (3, 110) чем-то напоминает гриб, высунув­шийся из-под земли. И в самом деле, герой органично связан с землёй, с родной почвой, с русской природой. Касьян, словно лесной гном, – хранитель леса и его обитателей. Гибель вековых деревьев ради корыстных коммерческих интересов, проплешины в лесу после вырубки (на орловском диалекте – «ссéчки») вызывают в Касьяне душевную боль. Не имея возможности помешать хищническому уничтожению леса, герой апеллирует к Божьему суду: «Тут у нас купцы рощу купили, – Бог им судья, сводят рощу-то, и контору выстроили, Бог им судья» (3, 111). Да и сам автор видит в рубке леса нечто трагическое, уподобляя срубленное дерево человеку, погибающему в последнем земном поклоне: «Вдали, ближе к роще, глухо стучали топоры, и по временам, торжественно и тихо, словно кланяясь и расширяя руки, спускалось кудрявое дерево...» (3, 114). Касьян живёт в полном симбиозе с миром 126

природы, буквально говорит с ней на её языке. Завидев маленьких птичек, «которые то и дело перемещаются с деревца на деревцо и посвистывают, внезапно ныряя на лету. Касьян их передраз­нивал, перекликался с ними; поршок* <*молодой перепел. – Примечание Турге­нева. А.Н.-С.> полетел, чиликая, у него из-под ног – он зачиликал ему вслед; жаворонок стал спускаться над ним, трепеща крылами и звонко распевая, – Касьян подхватил его песенку» (3, 113). Природа в ответ открывает герою целительные тайны своей «Божьей ап­теки»: «есть травы, цветы есть: помогают, точно. Вот хоть череда, например, трава добрая для человека; вот подорожник тоже; об них и говорить не зазорно: чистые травки – Божии» (3, 118). Вместе с животворными «чистыми», «Божьими» травками Касьяну ведомы и другие растения – загадочные, «греховные», приме­няемые только вкупе с молитвой: «Ну, а другие не так: и помогают-то они, а грех; и говорить о них грех. Ещё с молитвой разве...» (3, 118). Так, в своей практике врачевания Касьян также предстаёт как христианин, оградивший 127

себя молитвой, заручившийся Божьей помощью. Сопровождая охотника, таинственный знахарь «беспрестанно нагибался, срывал какие-то травки, совал их за пазуху, бормотал себе что-то под нос и всё поглядывал на меня и на мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом» (3, 113). В обывательской среде знахарей часто считали колдунами, подозревали в сношениях с нечистой неведомой силой. Однако настоящий народный целитель не только наделён открытым ему знанием сил природы. Чтобы врачевать, лекарь должен быть нравственно чистым, духовно возвышенным. Касьян помогает людям бескорыстно, от души, не помышляя о вознаграждении за свои познания и труды. На вопрос, чем он промышляет, герой отвечает: «Живу, как Господь велит <…> – а чтобы, то есть, промышлять – нет, ничем не промышляю <здесь и далее выделено мной. – А.Н.-С.>» (3, 117). В этом он следует евангельскому завету, дан­ному Христом Апостолам, – о том, чтобы бескорыстно делиться с людьми тем талантом, который получен человеком от Бога в дар: «Больных исцеляйте, прокажённых очищайте, 128

мёртвых воскрешайте, бесов изгоняйте; даром получили, даром давайте» (Мф. 10: 8). В народе целителя Касьяна справедливо именуют «лекарка» (3, 112), но он уверен, что и здоровье, и жизнь человека – всё в Божьей воле: «Лекаркой меня называют... Какая я лекарка!.. и кто может лечить? Это всё от Бога. <…> Ну, конечно, есть и слова такие... А кто верует – спасётся, – прибавил он, понизив голос» (3, 118). В этих последних словах героя – сокровенная убеждённость в действенной силе христианской веры. Согласно заповеди Христа, «если вы будете иметь веру с горчичное зерно», «ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17: 20). В новозаветном эпизоде воскрешения дочери Иаира Христос говорит: «Не бойся, только веруй, и спасена будет» (Лк. 8: 50). Касьян с его идеалами добра и милосердия наделён чертами праведника. С другой стороны – сумеречная таинственность судьбы героя вносит диссонанс в его образ, не позволяя ему быть до конца открытым, светлым. Так, у Касьяна есть дочь, но он говорит о ней – «сродственница», скрывая её происхождение, хотя их кровная связь, внешнее 129

сходство для всех очевидны. Очередная загадка: о матери девушки никто не знает, герой об этом тоже умалчивает. Кровь, её пролитие особенно страшат Касьяна. Недоверчиво и неодобрительно относится он к охотникам. Герой смотрит на охоту как на жестокое истребление, бессмысленное убийство «Божьих тварей», напрасное пролитие невинной крови, смертный грех нарушения библейской заповеди «не убий»: «Пташек небесных стреляете, небось?.. зверей лесных?.. И не грех вам Божьих пташек убивать, кровь проливать неповинную?» (3, 110). Этот грех тем более непростительный, что совершается он для пустого развлечения, а не ради хлеба насущного, испрашиваемого в молитве Господней «Отче наш»: «хлеб наш насущный даждь нам днесь» (Мф. 9: 11). И Касьян не страшится открыто уличить барина в грехе убийства «братьев наших меньших»: «Ну, для чего ты пташку убил? – начал он, глядя мне прямо в лицо.

– Как для чего?.. Коростель – это дичь: его есть можно.

130

– Не для того ты убил его, барин: станешь ты его есть! Ты его для потехи своей убил» (3, 116). С этим наставлением «рифмуется» оценка охотников, данная Лукерьей – героиней рассказа «Живые мощи»: «В позапрошлом году так даже ласточки вон там в углу гнездо себе свили и детей вывели. Уж как же оно было занятно! Одна влетит, к гнёздышку припадёт, деток накормит – и вон. Глядишь – уж на смену ей другая. Иногда не влетит, только мимо раскрытой двери пронесётся, а детки тотчас – ну пищать да клювы разевать... Я их и на следующий год поджидала, да их, говорят, один здешний охотник из ружья застрелил. И на что покорыстился? Вся-то она, ласточка, не больше жука... Какие вы, господа охотники, злые!» (3, 331). Касьян также не боится устыдить барина, внушает ему мысль отказаться от жестокой забавы: «много её, всякой лесной твари, и полевой и речной твари, и болотной и луговой, и верховой и низовой – и грех её убивать, и пускай она живёт на земле до своего предела... А человеку пища положена другая; пища ему другая и другое питье: хлеб – 131

Божья благодать, да воды небесные, да тварь ручная от древних отцов» (3, 116). В определении хлеба как Божьей благодати кроется священная сущность: «хлеб Божий есть Тот, Который сходит с небес и даёт жизнь миру» (Ин. 6: 33). Так хлеб – одно из евангельских самоименований Иисуса Христа: «Аз есмь хлеб жизни» (Ин. 6: 35), «ядущий его не умрет» (Ин. 6: 50). «Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий» (Ин. 6: 27), – заповедал Господь. Касьян в свои бесстрашные поучения барину вкладывает именно этот евангельский смысл. Крестьянин наделён поистине апостольским даром слова. Так, святые Апостолы просили у Бога духовного укрепления, мужества на стезе христианского благовествования: «И ныне, Господи, <…> дай рабам Твоим со всею смелостью говорить слово Твое», «и исполнились все Духа Святого и говорили слово Божие с дерзновением» (Деяния. 4: 29, 31). Одухотворённо-«дерзновенное» слово Божие на устах мужика не может в очередной раз не вызвать 132

глубокого изумления автора-повествователя: «Я с удивлением поглядел на Касьяна. Слова его лились свободно; он не искал их, он говорил с тихим одушевлением и кроткою важностию, изредка закрывая глаза. <…> Я, признаюсь, с совершенным изумлением посмотрел на странного старика» (3, 116). Так удивлялись словам Апостолов «начальники народа и старейшины» в Новом Завете, «видя смелость Петра и Иоанна и приметивши, что они люди некнижные и простые <…> между тем узнавали их, что они были с Иисусом» (Деяния. 4: 13). Касьян говорит, как древний пророк, как прорицатель: «Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманноторжественный и странный... Я не слыхал ничего подобного» (3, 116 – 117). Слова мужика по своей сути и по стилю уподобляются священнической проповеди. В «обдуманно-торжественной» речи Касьяна с большим духовным подъёмом выражены представления о святости и грехе: «Кровь, – продолжал он, помолчав, – святое дело кровь!

133

Кровь солнышка Божия не видит, кровь от свету прячется... великий грех показать свету кровь, великий грех и страх... Ох, великий!» (3, 116). Герой старается довести до сознания охотника библейское понятие о крови как предмете таинственном и священном. В Ветхом Завете кровь ассоциируется с самой жизнью, с живой душой: «кровь есть душа» (Второзаконие. 12: 23); «душа тела в крови», «ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его» (Левит. 17: 11, 14). Бог заповедал Ною: «только плоти с душою её, с кровью её, не ешьте» (Бытие. 9: 5). В Новом Завете Апостолы проповедуют язычникам «воздерживаться от идоложертвенного и крови» (Деяния. 15: 29), отказаться от использования крови в каких бы то ни было целях. Жертвенной кровью распятого на Голгофе Христа побеждена смерть, омыты грехи спасённого человечества. Чаяния русского крестьянства о спасении Божьей милостью, о том, что «придут времена отрады от лица Господа» (Деяния. 3: 20), мечты о народном счастье находили воплощение в страннических скитаниях. Странничество, 134

правдоискательство было своеобразной формой оппозиции неправедному устроению социальной жизни, протестом против угнетения и закрепощённости свободной в Боге человеческой души. Не только лучшей доли в социально-бытовом смысле искали простонародные странники, но и – прежде всего – духовно-нравственного идеала, Божьей «правды-истины», как она определилась в русском фольклоре, народнопоэтическом сознании. Касьян – один из таких странников – получил в народе ещё одно прозвище: Блоха. Вероятно, из-за малого своего роста и прыти, способности к динамичным перемещениям. С другой стороны, зоологическое прозвище – отсылка к паразитарному насекомому – снижает образ: «Недаром его прозвали Блохой. Его чёрная, ничем не прикрытая головка <…> так и мелькала в кустах. Он ходил необыкновенно проворно и словно всё подпрыгивал на ходу» (3, 113). «Человек я бессемейный, непосед» (3, 119), – говорит о себе герой. Может быть, душу загадочного Касьяна, именующего себя «грешным», тяготит какой-то тайный грех, который требует искупления.

135

Оттого он и мается, не находит душевного равновесия. Это гипотеза, но бесспорно другое: его неусидчивость, «непоседливость», «охота к перемене мест» вызваны томлением народного духа по высшей правде: «И не один я, грешный... много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут...» (3, 119). Универсальный в отечественной литературе мотив странничества в поэтике «Записок охотника» становится сквозным, находит своё разностороннее художественное выражение. Даже в рассказе об обездвиженной героине «Живые мощи» явственно звучит мотив паломничества, богомолья. Парализованная Лукерья представляет себя странницей среди других русских паломниковбогомольцев: «Вижу я, что сижу я этак будто на большой дороге под ракитой, палочку держу оструганную, котомка за плечами и голова платком окутана – как есть странница! И идти мне куда-то далеко-далеко на богомолье. И проходят мимо меня всё странники» (3, 336). Вековечное русское странничество: «Сколько странников ходило и скитальцев по Руси… <…> 136

Мало что переменилось, хоть сменялись, шли века» 12, – в наши дни нашло подкрепление в поэме Николая Мельникова «Русский крест». Здесь показана «дорога поисков силы и смысла жизни», «жажда чистоты душевной»13, как объясняет оптинский старец схиархимандрит Илий. В образе «странника с крестом» воплотились прошлое и настоящее России, её грядущие судьбы, восхождение души к Богу: «Я грешил на свете много, А теперь вот сам молюсь… Если все попросим Бога За себя, за нашу Русь, За грехи людские наши И за весь позор и стыд – Неужели ж Он откажет, Неужели не простит? – В пояс кланялся, прощался, Крест на плечи поднимал И в дорогу отправлялся. А куда – никто не знал…» 14.

Тургеневский Касьян в своих странствиях не находит искомого совершенства: «Справедливости в человеке нет, – вот оно что...» (3, 119). Но сам процесс поисков идеала приносит ему душевное облегчение: «Да и что! много, что ли, дома-то 137

высидишь? А вот как пойдёшь, как пойдёшь, – подхватил он, возвысив голос, – и полегчит, право» (3, 119). В образе героя духовный подъём, духовное раскрепощение соединяются с патриотическим чувством русского национального единства. Этот странник-правдоискатель – деятель и созерцатель одновременно. Ему открыта одухотворённая красота родной земли, любуясь которой Касьян испытывает глубокую любовь и нежность. Он одушевляет Русь, подбирает ласкательные имена её городам и рекам – всем местам, где ему довелось побывать: «Ведь я мало ли куда ходил! И в Ромён ходил, и в Синбирск – славный град, и в самую Москву – золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку» (3, 119). Генетически герой связан с миром прекрасного: недаром он родом с Красивой Мечи. Места, где протекает эта река – Красивая Меча (или Мечь) – приток Дона, – считались одними из наиболее живописных в европейской части России. Касьян не перестаёт удивляться дивному чуду гармоничного Божьего мира. Для того чтобы видеть и всей душой воспринимать 138

это чудо, нужно быть чудовидцем, духовно отзывчивым «очарованным странником». Именно таков Касьян. Религиозный характер носят его эстетические переживания красоты природы как Божьей благодати: «И солнышко на тебя светит, и Богу-то ты видней, и поётся-то ладнее. Тут, смотришь, трава какая растёт; ну, заметишь – сорвёшь. Вода тут бежит, например, ключевая, родник, святая вода; ну, напьёшься – заметишь тоже. Птицы поют небесные... А то за Курском пойдут степи, этакие степные места, вот удивленье, вот удовольствие человеку, вот раздолье-то, вот Божия-то благодать! <…> Эко солнышко! – промолвил он вполголоса, – эка благодать, Господи! эка теплынь в лесу!» (3, 119 – 120). Любование героев «Записок охотника» своей Родиной, русской землёй сливается с голосом автора, рисующего с проникновенной любовью в каждом рассказе цикла художественные картины природы. Точные до мельчайших деталей, узнаваемых примет тургеневские пейзажи представлены в их пространственной глубине, игре света и тени, оттенков красок, в переливах 139

звуков и ароматов. В то же время картины эти настолько одухотворённые, что в них отчётливо ощутимо Божье всеприсутствие, незримое вышнее заступничество. Русский пейзаж, воссозданный не в линейной перспективе и даже не в трёхмерном пространстве, а с выходом в некое четвёртое – духовное – измерение, становится самостоятельным сквозным «героем» тургеневского цикла, формирует чувство национального единства, цельный и прекрасный образ Родины, Богохранимой земли русской. Вот, например, как выглядят под пером Тургенева родные места на рассвете: «А между тем заря разгорается; вот уже золотые полосы протянулись по небу, в оврагах клубятся пары; жаворонки звонко поют, предрассветный ветер подул – и тихо всплывает багровое солнце. Свет так и хлынет потоком; сердце в вас встрепенётся, как птица. Свежо, весело, любо! Далеко видно кругом. Вон за рощей деревня; вон подальше другая с белой церковью, вон берёзовый лесок на горе» («Лес и степь» – 3, 355). Столь же христиански «осердечена» зарисовка летней ночи: «Картина была 140

чудесная <…> Тёмное чистое небо торжественно и необъятно высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием. Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный, томительный и свежий запах – запах русской летней ночи», и, «тихо мигая, как бережно несомая свечка», затеплилась на небе «вечерняя звезда» («Бежин луг» – 3, 90; 86). В народнопоэтическом сознании живёт неистребимая мечта о сказочном чуде, золотом «тридесятом царстве» – мире благоденствия, свободы и справедливости, где добро неизбежно одерживает верх над злом, правда пересиливает кривду. Сказочность и странничество как формы духовной жизни народа соотносятся в жизни русского скитальца: «И идут они, люди сказывают, до самых тёплых морей, где живёт птица Гамаюн сладкогласная, и с дерев лист ни зимой не сыплется, ни осенью, и яблоки растут золотые на серебряных ветках, и живёт всяк человек в довольстве и справедливости... И вот уж я бы туда пошёл...» (3, 119). С этими народно-странническими мечтами 141

Касьяна с Красивой Мечи перекликаются детские грёзы засыпающих в ночном маленьких героев «Бежина луга». Они убаюканы сладкими надеждами на дивное чудо в сказочной земле за «тёплыми морями», куда отправляются птицы небесные: «- Это кулички летят, посвистывают.

- Куда ж они летят?

- А туда, где, говорят, зимы не бывает.

- А разве есть такая земля?

- Есть.

- Далеко?

- Далеко, далеко, за тёплыми морями. Костя вздохнул и закрыл глаза» (3, 104).

В поэтизации странничества переплетаются мотивы фольклорные и христианские. Священная, светлая птица Гамаюн в мифологическом ракурсе олицетворяет чудодейственное заступничество. Эта птица – Божья вестница, подательница надежды на чудо Божьего Промысла. Окрашенное в золотой цвет «иное царство, небывалое государство» соотносится с солнечным светом, с небесной сферой. В христианском контексте сказочное «золотое царство» соотносимо с евангельским откровением об уготованном для праведных светоносном «золотом граде» Небесном Иерусалиме, в котором 142

«отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет»; «ночи там не будет»; «спасённые народы будут ходить во свете Его» (Откровение. 21: 4, 24, 25). «Юродивец» – третье прозвище Касьяна. Его поведение представляется окружающим странным, нелепым. И сам он выглядит человеком чудаковатым, почти безумным: «Неразумен я больно, с мальства» (3, 117). Касьян, не занятый, как все, крестьянским трудом, признаётся: «Ничем я этак не занят... Работник я плохой» (3, 117). Охотник мысленно соглашается с прозвищем героя, дивясь его необычной манере держаться, вести таинственные, малопонятные речи: «последние слова Касьян произнёс скороговоркой, почти невнятно; потом он ещё что-то сказал, чего я даже расслышать не мог, а лицо его такое странное приняло выражение, что мне невольно вспомнилось название “юродивца”» (3, 119). На взгляд со стороны, «юродивец» подобен безумцу, хотя таким и не является. Касьян просветлён более многих крестьян, обладает 143

широким кругозором, он грамотный человек: «Разумею грамоте. Помог Господь да добрые люди» (3, 117). В первоначальном издании рассказа герой говорил также о своём участии в церковных Богослужениях: «Случается, так в церкви Божией на крылос меня берут по праздникам. Я службу знаю и грамоте тоже разумею» (3, 468). Касьян скорее принимает вид безумца, как многие юродивые. Его «неразумность» – особого рода. Он не способен «промышлять», наблюдать эгоистический, корыстолюбивый интерес. Христианская вера очищает ум и душу от маниакального стремления к наживе, корысти: «не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками Царствия, которое Он обещал любящим Его?» (Иак. 2: 5) В душе герой ведёт напряжённую внутреннюю работу, непрерывно размышляя об истинном предназначении человека в соответствии с Божьим замыслом: «Да это всё под Богом, все мы под Богом ходим; а справедлив должен быть человек – вот что! Богу угоден, то есть» (3, 118). Недаром в нашем языке синонимы к слову «юродивый» 144

– «блаженный», «Божий человек», «Христов человек». Духовное делание развивает в герое дар прозорливости, прорицания. Таким же даром наделена Лукерья – героиня рассказа «Живые мощи». Этот тургеневский шедевр с его глубинным религиозно-философским содержанием, весь проникнутый православным духом, вызывал заслуженное восхищение современников писателя и по сей день является предметом особого внимания читателей, литературоведов, философов, богословов, писателей. Так, например, французский писатель и философ Ипполит Тэн признавался в письме Тургеневу: «Я прочёл „Лукерью“ три раза кряду» (3, 514). Именно рассказ «Живые мощи» позволил И. Тэну осознать всемирное значение и духовное величие русской литературы по сравнению с литературами других стран: «Какой урок для нас, и какая свежесть, какая глубина, какая чистота! Как это делает явным для нас, что наши источники иссякли! Мраморные каменоломни, где нет ничего, кроме лужиц стоячей воды, а рядом неиссякаемый 145

полноводный родник» (3, 514). Посвящая Тургеневу свой рассказ, навеянный «Касьяном с Красивой Мечи», Жорж Санд так отозвалась об авторе «Записок охотника»: «Вы – реалист, умеющий всё видеть, поэт, чтобы всё украсить, и великое сердце, чтобы всех пожалеть и всё понять». После прочтения рассказа «Живые мощи» знаменитая французская романистка на склоне лет признала превосходство русского писателя: «Учитель, – все мы должны пройти Вашу школу» (3, 426). Даже более чем Касьян, Лукерья вызывает у повествователя чувство безграничного изумления. Увидев её, охотник буквально «остолбенел от удивления» (3, 327). Благоговение испытывает Тургенев перед мощью христианского духа, который обитает в немощном теле героини – в полном соответствии с антиномиями Нового Завета: «Господь сказал мне: “довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи”. <…> Посему я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен» (2-е Коринф.12: 9 – 146

10). С героиней рассказа – жизнерадостной крестьянской девушкой, красавицей Лукерьей, помолвленной невестой – незадолго до свадьбы приключилась неведомая болезнь, неподвластная лечению докторов. От начала болезни до кончины – без малого семь лет (семь – священное число духовного порядка) – обездвиженная Лукерья пролежала одна в плетёном сарайчике на пчелиной пасеке. Медоносная пчела, когда завершает своё благодатное земное предназначение, сохнет, чернеет, умирает. Так и Лукерья настолько внешне иссохла, что превратилась в почерневшую мумию, «живые мощи». Охотник, знавший девушку раньше, ошеломлён жутким зрелищем, контрастирующим с его прежними впечатлениями: «Возможно ли? Эта мумия – Лукерья, первая красавица во всей нашей дворне, высокая, полная, белая, румяная, хохотунья, плясунья, певунья! Лукерья, умница Лукерья, за которою ухаживали все наши молодые парни, по которой я сам втайне вздыхал, я – шестнадцатилетний мальчик!» (3, 328).

147

Искрящаяся радостью и весельем физическая жизнь отлетела, сковалась неподвижностью, тишиной. Сарайчик Лукерьи напоминает усыпальницу, гробницу: «темно, тихо, сухо; пахнет мятой, мелиссой. В углу приспособлены подмостки, и на них, прикрытая одеялом, какая-то маленькая фигура...» (3, 327). Сакральный подтекст рассказа позволяет предположить, что Лукерья накануне замужества, то есть в один из переломных моментов жизни, когда человек становится наиболее уязвимым, подверглась бесовской атаке «врага рода человеческого». В это время девушка думала только о себе, о своей любви, о встречах со «статным, кудрявым» женихом: «Очень мы с Василием слюбились; из головы он у меня не выходил» (3, 328 – 329). Безоглядное чувство, всепоглощающая сосредоточенность на личном счастье обезоруживают человека перед происками нечистой силы, выискивающей беззащитную жертву; могут привести к физической и духовной гибели. Так, перед рассветом (согласно традиционным представлениям – время разгула нечисти, её особой 148

активности) Лукерье-невесте, заворожённой ночными соловьиными трелями, почудился зов жениха: «зовёт меня кто-то Васиным голосом, тихо так: “Луша!..”. Я глядь в сторону, да, знать, спросонья оступилась, так прямо с рундучка и полетела вниз – да об землю хлоп! И, кажись, не сильно я расшиблась, потому – скоро поднялась и к себе в комнату вернулась. Только словно у меня что внутри – в утробе – порвалось... <…> – С самого того случая, – продолжала Лукерья, – стала я сохнуть, чахнуть; чернота на меня нашла; трудно мне стало ходить, а там уже – и полно ногами владеть; ни стоять, ни сидеть не могу; всё бы лежала. И ни пить, ни есть не хочется: всё хуже да хуже» (3, 329). М.М. Дунаев считал, что в этой истории болезни кроется не только «несчастная случайность», но и «слабый намёк, хоть и не вполне проявленный, на бесовское вмешательство»15. Из приведённого рассказа Лукерьи не «слабо», а вполне явственно проступает метафизический характер недуга, сразившего девушку. Лукавый голос, злокозненно маскируясь под призыв жениха, влечёт её в гибельную бездну («так прямо <…> и полетела 149

вниз»). Отголосок этой сцены – в рассказе «Бежин луг», когда Павлуша услышал ночью над рекой предвестие его скорой гибели – зовущий голосок утопленника Васи: «Только стал я к воде нагибаться, слышу вдруг зовут меня этак Васиным голоском и словно из-под воды: “Павлуша, а Павлуша!”. Я слушаю; а тот опять зовёт: “Павлуша, подь сюда”» (3, 104). Характерна реакция героев «Бежина луга», стремящихся при помощи крестного знамения отразить вредоносные нападения нечистой силы: «Ах Ты, Господи! ах Ты, Господи! – проговорили мальчики, крестясь» (3, 104). В то же время в народном сознании живёт убеждение, что истинная христианская душа выстоит, одержит верх, несмотря на временную победу бесовщины. Эту мысль выразил один из мальчи­ков в рассказе «Бежин луг»: «Эка! – проговорил Федя после недолгого молчанья, – да как же это может этакая лесная нечисть хрестиянскую душу спортить» (3, 95). Вера в Христа-Спасителя, религиозное миросозерцание Лукерьи, христианское 150

смирение становятся для неё источником огромной духовной силы, несказанной душевной красоты. Портрет героини – также совершенно бестелесный – вызывает у автора представление о древних иконописных ликах, потемневших от времени: «Передо мною лежало живое человеческое существо, но что это было такое? Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая – ни дать ни взять икона старинного письма» (3, 327). По определению В.И. Даля, «мощи – нетленное тело угодника Божия». Тургеневская героиня, прозванная в народе «живые мощи», ещё при жизни становится «истиннопреподобной» угодницей Божией. Охотника также крайне изумило, что мученица не сетовала на судьбу, «рассказ свой вела почти весело, без охов и вздохов, нисколько не жалуясь и не напрашиваясь на участие» (3, 329). Односельчанам она также не докучает: «от неё никакого не видать беспокойства; ни ропота от неё не слыхать, ни жалоб. Сама ничего не требует, а напротив – за всё благодарна; тихоня, как есть тихоня» (3, 338), – рассуждает хуторской десятский.

151

В христианской модели мира человек пребывает не во власти языческого «слепого случая» или античного «фатума», но во власти Божественного Провидения. Героиня принимает Божью волю со смирением, с благодарением и молитвой: «– А то я молитвы читаю, – продолжала, отдохнув немного, Лукерья. – Только немного я знаю их, этих самых молитв. Да и на что я стану Господу Богу наскучать? О чём я Его просить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно» (3, 332). Страдалица-крестьянка, едва ли это сознавая, в точности следует заповеди Господа о немногословной молитве: «молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своём будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чём вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Мф. 6: 7 – 8). Случившееся с ней Лукерья расценивает как данный Богом спасительный крест: «Послал Он мне крест – значит, меня Он любит. Так нам велено это понимать» (3, 332) – по слову Христа: «кто не берёт креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня».

152

Она почти не может спать, и тем исполняет заповедь: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна» (Мф. 26: 41). «Бодрствующая» героиня приучила себя не размышлять, а молитвенно созерцать «мир Божий, который превыше всякого ума» (Филип. 4: 7): «Прочту Отче наш, Богородицу, акафист Всем скорбящим – да и опять полёживаю себе безо всякой думочки. И ничего!» (3, 332). В народе поговаривают, что испытание тяжёлой болезнью послано Лукерье в искупление за какойто тайный грех: «Богом убитая, <…> – стало быть, за грехи; но мы в это не входим. А чтобы, например, осуждать её – нет, мы её не осуждаем. Пущай её!»

(3, 338). Готовя рассказ к печати, Тургенев в письме к Полонскому вспоминал о страшном времени голода 1841 года, когда «чуть не вымерли поголовно» Тульская и смежные с ней губернии (Орловская – в том числе). Писатель воспроизводит народный отзыв, показывающий отношение простого человека к бедствию как ниспосланному свыше испытанию – во оставление грехов: «Ты и так Богом 153

наказан, а тут ты ещё грешить станешь?» (3, 511). Так в чуткое православное сознание русского народа вживляется евангельское изречение Апостола Петра: «страдающий плотию перестаёт грешить, чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией» (1-е Пет. 4: 1, 2). В этом суть православноаскетического взгляда на жизнь: винить в несчастьях не других, а самого себя; в бедствии видеть справедливое воздаяние, ведущее через глубокое покаяние к духовно-нравственному обновлению, возрождению и спасению. Лукерья также считает, что болезнь послана во благо её душе, и в этом смысле она счастливее физически здоровых людей: «Хоть бы то взять: иной здоровый человек очень легко согрешить может; а от меня сам грех отошёл. Намеднись отец Алексей, священник, стал меня причащать да и говорит: “Тебя, мол, исповедовать нечего: разве ты в твоём состоянии согрешить можешь?” Но я ему ответила: “А мысленный грех, батюшка?” – “Ну, – говорит, а сам смеётся, – это грех не великий”. – Да я, должно быть, и этим самым, мысленным грехом 154

не больно грешна» (3, 330 – 331). Более того – она самим своим безропотным перенесением многолетних страданий «отмаливает» чужие грехи, грехи родителей: «было мне видение – я уж и не знаю. Почудилось мне, будто я в самой этой плетушке лежу и приходят ко мне мои покойные родители – батюшка да матушка – и кланяются мне низко, а сами ничего не говорят. И спрашиваю я их: зачем вы, батюшка и матушка, мне кланяетесь? А затем, говорят, что так как ты на сем свете много мучишься, то не одну ты свою душеньку облегчила, но и с нас большую тягу сняла. И нам на том свете стало много способнее. Со своими грехами ты уже покончила; теперь наши грехи побеждаешь. И, сказавши это, родители мне опять поклонились – и не стало их видно: одни стены видны» (3, 335 – 336). В общерусском православном смысле воспринял образ Лукерьи Б.К. Зайцев, назвав её заступницей «за Россию грешную, за всех нас, грешных»16. Плоть героини умерщвлена, но дух её возрастает. «Посему мы не унываем, – учит Апостол 155

Павел, – но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2-е Коринф. 4: 16). «Тело Лукерьи почернело, а душа – просветлела и приобрела особенную чуткость в восприятии мира и правды высшего, сверхмирного бытия» 17, – справедливо отметил выдающийся богослов XX века архиепископ Иоанн СанФранцисский (Шаховской). Героине, почти бестелесной, открываются высшие сферы духа, не выразимые в земном слове. В своём уединении она вступает в область сверхрационального познания, религиозного откровения: «Вы вот не поверите – а лежу я иногда так-то одна, и словно никого в целом свете, кроме меня, нету. Только одна я – живая! И чудится мне, будто что меня осенит... Возьмёт меня размышление – даже удивительно. <…> Этого, барин, тоже никак нельзя сказать: не растолкуешь. Да и забывается оно потом. Придёт, словно как тучка, прольётся, свежо так, хорошо станет, а что такое было – не поймёшь! Только думается мне: будь около меня люди – ничего бы этого не было и ничего бы я не чувствовала, окромя своего несчастья» (3, 333).

156

В снах-видениях открывается прямая связь чуткой христианской души с запредельным миром на пороге инобытия. Вместо венка из васильков (в символическом контексте рассказа полевые васильки – намёк на любовь к земному жениху Василию Полякову) девушка увенчана небесным сиянием – как нимбом святого: «Надеваю я месяц, ровно как кокошник, и так сама сейчас вся засияла, всё поле кругом осветила» (3, 335). Свет в Евангелии не метафора и не образ, но выражение самой сущности Христа: «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света» (Ин. 12: 36). В земной жизни жених оставил свою невестукалеку. Но в духовных сферах праведницу одобряет и принимает Сам Господь: «Глядь – по самым верхушкам колосьев катит ко мне скорёхонько – только не Вася, а Сам Христос! И почему я узнала, что это Христос, сказать не могу, – таким Его не пишут, – а только Он!» (3, 335). Лукерья становится «Христовой невестой» (устойчивое выражение, обозначающее умершую девушку или девушку, которая предпочла браку монашество): «Не бойся, говорит, невеста моя 157

разубранная, ступай за Мною; ты у меня в Царстве Небесном хороводы водить будешь и песни играть райские. <…> тут мы взвились! Он впереди... Крылья у Него по всему небу развернулись, длинные, как у чайки, – и я за Ним! И собачка должна отстать от меня. Тут только я поняла, что эта собачка – болезнь моя и что в Царстве Небесном ей уже места не будет» (3, 335). На крыльях христианской веры героиня духовно воспарила, «достигла того состояния целостности и высшей простоты духа, когда человек мыслит уже не рациональным рассудком, а интуицией, духом, сердцем своего бытия. Это есть состояние сердечной чистоты, что есть начало уже Царствия Божия в человеке», – комментирует архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской)18. В своём отношении к жизни и к миру Лукерья проявляет себя столь одухотворённосострадательно, что вновь подкрепляет ассоциацию с бесплотными женскими ликами русских икон, особенно с чудотворным образом Пресвятой Богородицы «Умиление». Выступая как заступница обездоленных, она совсем забывает о своём личном 158

страдании: «Ничего мне не нужно; всем довольна, слава Богу, – с величайшим усилием, но умилённо <курсив мой. – А.Н.-С.> произнесла она. – Дай Бог всем здоровья! А вот вам бы, барин, матушку вашу уговорить – крестьяне здешние бедные – хоть бы малость оброку с них она сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет... Они бы за вас Богу помолились... А мне ничего не нужно – всем довольна» (3, 337). Здесь состояние умиления в его духовном смысле обозначает соприкосновение души с Божьей благодатью. Истинная праведница боится прогневить Бога: не ропщет на свою участь, не мучается гневом, завистью, не проклинает, а благословляет мир Божий. Обездоленная и обездвиженная, но сильная духом, она не позволяет злу проникнуть в свой внутренний мир. Наоборот, её душа вся светится добром, участливым отношением к людям. В её положении, хуже которого отыскать вряд ли что возможно, она беспокоится о тех, кому ещё труднее: «А что будешь делать? Лгать не хочу – сперва очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась – ничего; иным ещё хуже бывает. <…> у иного и 159

пристанища нет! А иной – слепой или глухой! А я, слава Богу, вижу прекрасно и всё слышу, всё. Крот под землёю роется – я и то слышу. И запах я всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый! Гречиха в поле зацветёт или липа в саду – мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу. Лишь бы ветерком оттуда потянуло. Нет, что Бога гневить? – многим хуже моего бывает» (3, 330). Земная жизнь Лукерьи завершается под слышимый только ею «сверху» колокольный звон, призывающий её в вечность, в Царство Небесное, в соответствии с евангельским обетованием: «Претерпевший же до конца спасётся» (Мф. 24: 13). «Откровение души», «торжество бессмертного в тленном», – так определил суть тургеневского рассказа архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). По его справедливому суждению, Тургенев «не только выразил жизнь в её последней тайне, он открыл человеческую бессмертную душу, не зависящую в своей глубине ни от чего внешнего, ни от каких материальных или экономических условий» 19.

160

Преданность Божьей воле как замечательную особенность русского народа Тургенев проникновенно рисует и в рассказе «Смерть». То, как умеет умирать православный человек, – также является предметом уважительного удивления писателя и в очередной раз подтверждает его мысль о русском народе «как самом удивительном народе на свете»: «Удивительно умирает русский мужик! Состоянье его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает» (3, 200). Так, придавленный деревом во время рубки леса подрядчик Максим в свои последние минуты думает о Боге, о покаянии: «за попом... послать... прикажите... Господь... меня наказал... ноги, руки, всё перебито... сегодня… воскресенье... а я... а я... вот... ребят-то не распустил» (3, 199). Для православных день земной кончины – день рождения в жизнь вечную. Антикрепостническое содержание тургеневского цикла глубоко и всесторонне изучено. В то же время необходимо заострить внимание на этой теме, рассматривая её не только как историко161

литературный факт, но как проблему, не теряющую своей актуальности и в наши дни. Жестокосердные поработители народа – изощрённый изувер помещик Пеночкин и его подручный – бурмистр Софрон («Бурмистр»), Хвалынский и Стегунов («Два помещика»), господин Зверков с его говорящей фамилией и такой же зоологической внешностью («Ермолай и мельничиха»); многие другие помещики, в том числе матушка охотника, в которой различимы черты Варвары Петровны – матери Тургенева («Живые мощи»). Все они стремятся свести подневольных людей к рабскому животному состоянию. Угнетатели не только распоряжаются судьбами крепостных, физически губят их непосильным рабским трудом, голодом, нуждой, телесными наказаниями, но методически убивают живую душу. Иных доводят до самоубийства, иных – до сумасшествия. Вот один из крохотных эпизодов, повсюду рассыпанных в цикле рассказов, за которым стоит подлинная драма исковерканной человеческой судьбы: вскользь упоминается «подверженный 162

сумасшествию резчик Павел», который «к каждому проезжему подходил с просьбой позволить ему жениться на какой-то девке Маланье, давно уже умершей» («Смерть» – 3, 201 – 202). Столь же искалечены судьбы многих крепостных, лишённых по вине господ права на любовь, личное счастье: это горничная Арина и лакей Петрушка («Ермолай и мельничиха»), Татьяна и Павел («Контора»), Матрёна («Пётр Петрович Каратаев») и другие. В предисловии к переводам тургеневских рассказов в журнале Чарльза Диккенса – английского писателя-христианина, наиболее близкого по духу русской литературе, – высказывалось негодование по поводу зверств «сильных мира сего», творящихся в стране, считающей себя «цивилизованной и христианской» (3, 430). Не случайно официальные власти затеяли секретное следствие о «Записках охотника», усматривая в них политическую оппозиционность и опасность для правящего режима. Сотрудник Главного управления цензуры доносил министру просвещения: «мне кажется, что книга г. Тургенева 163

сделает более зла, чем добра <...>. Полезно ли, например, показывать нашему грамотному народу <…>, что однодворцы и крестьяне наши, которых автор до того опоэтизировал, что видит в них администраторов, рационалистов, романтиков, идеалистов, людей восторженных и мечтательных (Бог знает, где он нашёл таких!), что крестьяне эти находятся в угнетении, что помещики, над которыми так издевается автор, выставляя их пошлыми дикарями и сумасбродами, ведут себя неприлично и противузаконно, что сельское духовенство раболепствует перед помещиками, что исправники и другие власти берут взятки или, наконец, что крестьянину жить на свободе привольнее, лучше» (3, 409). Как известно, далее последовали надзор тайной полиции, арест и ссылка «политически неблагонадёжного» Тургенева. Для подавляемой властью личности пространством свободы служит православная вера. Писатель показал, что крепостное право – рабство внешнее – не убило в русском народе внутренней свободы души и духа. Художественная логика 164

тургеневского цикла рассказов неуклонно ведёт к выводу о том, что люди не должны быть рабами людей – по слову Апостола Павла: «не делайтесь рабами человеков» (1-е Кориф. 7: 23). Люди не рабы, а дети Божьи: «Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий чрез Иисуса Христа» (Гал. 4: 7). Тургенев утвердил богоподобное достоинство человеческой личности, её духовную независимость. Человек рождён свыше, его Господь-Отец сотворил. И этот дар творения подкреплён даром истинной свободы – в Боге и от Бога: «Итак, стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гал. 5: 1). Те же, кто отнимает у человека этот дар Божий, суть богопротивники, бесы – носители зла. Вот почему Апостол Павел призывает: «братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его; облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских; потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов 165

злобы поднебесных» (Ефес. 6:10-12). По апостольскому слову, Христос, «отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собой» (Колос.

2: 15). В Новом Завете выражена вера в то, что во втором пришествии Христа «Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть, и силу» (1-е Коринф. 15: 24). Своеобразие изображения жизни в рассказах Тургенева предстаёт в дина­мике взаимодействующих планов бытия: национальнорусского и вселенского; конкретно-исторического и философско-универсального; социально-политиче­ ского и религиозно-нравственного; земного и надмирного; сиюминутного и вневременного, вечного – всего того, что составляет живую русскую душу «Записок охотника».

(Endnotes) 1 ПРИМЕЧАНИЯ Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. – М.: Наука, 1979. – Т. 3. – С. 355. В дальнейшем сочинения И.С. Тургенева цитируются по этому изданию с указанием тома и страницы.

2 Гончаров И. А. Собр. соч. – М., 1955. – Т. VIII. – С.

166

262; 108 – 109.

3 Тютчев Ф.И. Весенняя гроза: Стихотворения. Письма. – Тула, 1984. – С. 186.

4 J. von Guenter. Leskov. – Russlands Christlichster Dichter. – Jahrgang 1. – 1926. – S. 87.

5 Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: ГИХЛ, 1956 – 1958. – Т. 11. – С. 12.

6 Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. – М.: Худож. лит., 1970. – Т. 9. – С. 459.

7 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. – Т. 66. – С.

409.

8 Короленко В.Г. Собр. соч. – М., 1954. – Т. V. – С. 265 – 266.

9 Горький М. Полн. собр. соч. – М.: Наука, 1972. – Т.

15. – С. 373.

10 Зайцев Б.К. Собр. соч.: В XI т. – М.: Русская книга, 1999 – 2001. – Т. IX. – С. 375.

11 Митрополит Вениамин (Федченков). Молитва Господня. – М.: Отчий дом, 2010. – С. 166, 172.

12 Мельников Н.А. Русский крест. – М.: Отчий дом, 2011. – С. 33.

13 Там же. – С. 4.

14 Там же. – С. 36.

15 Дунаев М.М. Православие и русская литература. – М., 1997. – Ч. III. – С. 37.

16 Зайцев Б.К. Собр. соч.: В XI т. – М.: Русская книга, 1999 – 2001. – Т. IX. – С. 436.

17 Иоанн Сан-Францисский (Шаховской), архиепископ. Беседы с русским народом. – М.: Ладья, 1998.

18 Там же.

19 Там же.

167

КИСЕЛЕВ ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ Родился в 1960 году в поселке Краснобродский, Беловского района, Кемеровской области. Стихи начал писать в 15 лет. После окончания средней школы уехал в г.Новосибирск, где учился и работал на Новосибирском заводе полупроводникового производства. Посещал заводскую литературную студию. В 1980 году был призван в ряды Советской Армии. Служил в Афганистане. После демобилизации вернулся в Кузбасс. Работал радиомехаником, водителем, агентом по снабжению. Печатался в местных периодических изданиях, альманахах, журналах «Огни Кузбасса» , «Бег». Участник II, III, IV Всекузбасского Фестиваля поэзии в г. ЛенинскеКузнецком. С 1998 года по настоящее время работает в строительной компании. Руководитель литстудии «Северное Сияние» поселка Краснобродский. ПОСВЯЩАЕТСЯ 120-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВЕЛИКОГО РУССКОГО ПОЭТА МОЙ ЕСЕНИН /Поэтическая повесть/ 2015 Вместо пролога « Слова поэта суть уже его дела» А.С.

Пушкин Простите, Есенин, Что жизни я Вашей касаюсь... В окно стучит Осень168

Старуха седая, босая, И мне шепелявит: «Да брось ты! Уж столько писали Друзья и враги, поэты ,родня, комиссары! Тебе ли, мой друг, поднимать эту горькую тему?» Глаголет устами старухи неверия демон... Но я не за орден и славу, не надо мне премий, Пытаюсь понять то далёкое, страшное Время. (Простите, Наследники, что тронул пером Ваших предковВ маршрутке ведь тоже заденешь кого-то нередко...) Прости меня, Время, Что я воскрешаю событья, Которые, может, хотелось давно позабыть бы Которые в Вечность ушли и нет рокировки Меж Жизнью и Смертью... Сияет лишь блеск лакировки... ( А тот, кто не верит, - тот трус, дурогон и предатель!..) Простите любезно, что груб я и резок, Читатель! Простите, Читатель, Что Вас оторвал я от "Стеллы", Селедки и водки, от телека сладкой отравы... «Вкруг Пушкина мы пять раз обнесли Его телоПреемник он был Александра Сергеича славы... В морозной Москве декабрь постелил Ему саван. Рыдали навзрыд в тот день на Ваганьково люди И ангелы снега - летели... летели... летели...» Но, хватит прелюдий!.. За дело! За дело! За дело!

169

1. Осень в Спас-Клепиках В небе свинцовом белые лебеди Тихо плывут над озябшей Окой… Белый туман укутал Спас-Клепики, Отрок Сережа стоит над рекой. Осень зажгла в холодной Рассее Свет несказанный янтарных берез… Парень драчливый Сережа Есенин С рифмой схлеснулся, и это всерьез. Ветер студеные волны тасует, Отрок глядит на теченье реки… Что он увидел? Босую плясунью?.. Слезы Изрядновой? Яблоней дым?.. Каркает громко кладбищенский ворон, Темень и хмарь клонит отрока в сон… Что ему мнится?.. Зелень Босфора? Сказочной Персии желтый песок?.. Он улыбнется печально и странно… /Грише бы надо письмо отписать…/ Клепики тонут в плотном тумане; Отрок подолгу глядит в небеса… Что ему грезится?.. Мрак Англетера? Небо Парижа?.. Майский Берлин?.. …Скатерть рассвета залита «Мадерой», Кончились лета веселые дни… Скрылись за лесом дикие лебеди; Хрипло кричит одуревший петух.

170

Белый буран ворвался в Спас-Клепики; Ворон зловеще пророчит беду. Фыркают кони, чуя предзимье, День наступает своим чередом... Отроку чудится свет очей синих Девушки в белом над чистым прудом...

2. Начало Инеем синим октябрь подморожен, Белый туман наползает с Оки... Желтоволосый отрок Серёжа Бродит задумчиво возле реки... Голубоглаз... Лет 17 от роду... Ночь на дворе - Ну, куда ж ты, Сергун?.. Что ты увидел, мечтательный отрок В темени жуткой - на том берегу?.. ...Там, в хороводе осин и березок Ждет не дождется - красива... нежна!..Та, что шептала: "Милый Серёжа!.. Буду тебе я - и друг... и жена..." Холодно... Ветрено... Зябко до дрожи... Вечер навеет печаль и тоску... Желтоволосый отрок Серёжа Скоро уедет далёко - в Москву!.. Вьюги - обхватят горло руками И гололед... - в кровь лицо расшибет... «А!.. Ничего!.. Я споткнулся о камень, К завтраму это всё заживет!..» Наперекор непогодине вьюжной Он запоет - песни нет веселей! «Как хороша была наша Танюша, Не было краше её на селе!..»

171

Ива плакучая... Омут бездонный... Белый Покров в зиму дверь отворил... ...А на бору, с душу рвущими стонами Плачут о ком-то твои глухари... Не о тебе ли?... - Красивом и юном... Полном надежд... Нерастраченных сил... ...Снегом укрыты стога, что в июле С дедом... дядьями - на зорьке косил... Травку пожухлую щиплет скотина... Ночь... Попритихли, молчат петухи... И - засыпает твоё Константиново... Труд здесь в почете - а не стихи!.. Нету на свете родней и дороже Этих березок... Цветущих полей... Желтоволосый отрок Серёжа Лихо стреножит ямб и хорей! Даль неоглядная русских просторов! В строчках бунтует мальчишеский пыл!.. ...Дед глухо скажет: - «Сергуня, - пустое Дело... А тянет - пиши про кобыл!.. Или про клевер... - Белая кашка!.. Мерин мой любит её... - Хорошо!..» ...Взором нежнейшим помещицы Кашиной В самое сердце ты напрочь сражен!.. Только другое душу тревожит: Девушка в белом ждет над прудом... Желтоволосый отрок Сережа Шепчет молитву над чистым листом... И - воскресают в задиристых строчках: Жаркого лета полуденный дым... Белой черемухи свет одинокий... Лес, озаренный лучом золотым... Девушка в белом... ( Любимый мой!.. Милый!..) 172

В небо летящий в яблоках конь... Крик журавлей, пролетающих мимо... Красной рябины яркий огонь... Шелест берез... Ворожба на Купалу... К Родине нищей - большая Любовь... Лунное золото... (В реку упало...) Радость нежданная первых снегов... «Всё! - на дорожку присядем... - Простимся!..» Скажет Сергей... (Месяц - в пруду!..) ...Тает в тумане село Константиново, Тучи по небу уныло бредут... Клён за окном облетевший до срока Спит... Ему снится сиреневый май... Злобной пурги наплывающий рокот... Белые прялки заводит зима!.. «Что ж - Попрощаемся!.. Шлю я приветы: Птахам!.. Березкам!.. Родимой земле!..» Лики святых обоих Заветов Скорбно молчат и глядят ему вслед... .......................................................................................... ...Кто там - с котомкою?.. Странный прохожий!.. Что он застыл у реки?.. Над прудом?.. ...Желтоволосый отрок Серёжа Ночью буранной... - покинул свой дом...

3. Горькие вести из Вытегры «Живу в Вытегре, городишко с кулачок… В старом купеческом доме. Теперь я нищий 173

и оборванный, изнемогающий от постоянного недомогания… Я целые дни сижу на хлебе пополам с соломой, запивая его кипятком, бессчетные ночи плачу один-одинешенек и прошу Бога только о непостыдной и мирной смерти…» Из письма Клюева к Есенину. «...слёзы, Сереж, давно вытекли, Бога о смерти молю...»Горькие письма из Вытегры Душу рвут в клочья мою! Коля! На беды наплюй ты! Брось всё! Езжай сюда! Плач Николая КлюеваМёртвого неба вода... «...сокол мой! денежку выслал бы...» 174

Пишет старшой мой брат... Санный путь, саваном выстланныйЗвёздной пурги парад... Руки к лампадке вытяни, В печке сожги городьбу, В тьме окаянной Вытегры Распри навек позабудь! Сделай свирель из ракиты И на сухарик сменяй... Твой златоглавый Китеж Смотрит из Ильменя... Едь сюда! В чём же преграда? Коля, ответь, не молчи!.. Нету тебе отрады В злой, беспросветной ночи. Да!.. В кутерьме заснеженной, Радость одна - кипяток... К волчьему солнцу Онежья Льется молитв молоко. Хватит реветь!.. Не куксись, С Русью ушедшей простясь!.. С новым и светлым курсом Надо налаживать связь. Пусть тебе снятся вербы, Вешние воды реки... ...Стужею дышит с конверта Сорокоуст пурги.

175

...Зябко ...Одену я Толину Шубу... Морозец-трескуч!.. Рваные строчки Миколы В сердце нагонят тоску... Небо-поэта обитель. Хлеба прошу, не роз... ...Он был моим учителем, Да я его - перерос... Но – «Избяные песни» Помню я наизусть!.. Горькие, тяжкие вести, Клюева черная грусть...

4. Мой друг - Толя Мариенгоф. Лето 1919г. Стройнее кипариса, Как денди разодет, Мой друг Толян Борисыч – Прекраснейший поэт!.. Он в шарфе и штиблетах, Волосик к волоску! Смазливей нет поэта – Объезди всю Москву! Зову его я – «Гунтер», Он «Вяточка» - меня… Талант его могучий – Столп завтрашнего дня!

176

Стоит чугунный Пушкин, Льет с небушка вода, А я пою частушки, Немножечко поддав: Ах, жарь! Жарь! Жарь! Солнце село на плечо, Толя, у тебя найдется На похмелку пятачок? С мясом блин, с икрою блин – Хорошо под водочку! А «Кобыльи корабли», Лучше «Заговорщиков»! Хорошо среди снегов Есть горячи дранники! А поэт Мариенгоф В «Стойле» спит в подштанниках! Ты играй, играй тальянка, Малиновы меха! На макушке у Толяна Поселилася блоха! Кони скачут меж лугов, Поезд прёт без тормоза, А поэт Мариенгоф – Енерал от Образа! Символисты, футуристы – Грязны и кудлаты, Мы же с Толечкой-чистюлей 177

Имиджа солдаты! Толя, одевай быстрей Чистую рубашку! – Нас в Страстном Монастыре В полночь ждут монашки! Ты рассказывай тальянка, Ничего не утаи, Как у нашего Толяна Воры стырили штаны! Ах, сыпь! Сыпь! Сыпь! Месяц сел мне на плечо. Толя, у тебя нашелся На похмелку пятачок?..

5. В Стойле Пегаса ...А в «Стойле Пегаса» - визжат истеричные скрипки! (Ты не верь их рассказам о райской, чудесной земле...) Здесь Клычков и Орешин спорят долго, отчаянно, хрипло И в разбитые окна стучит многорукий ранет... Хорошо бы, мой друг, - мрак унылый осеннего вечера Развести ярким светом, улыбками тысячи солнц!.. Но парит над столами тьма похабщины... мата беспечность... И по полу рассыпаны - чешуя, и окурки, и соль... Здесь бездушные песни распевает певичка ДуняшаИ с успехом!.. На "бис"!.. Я хочу её в ночь угостить...

178

Здесь Приблудный Иван прикорнул, контрабас приобнявши, И мурлычет во сне чей-то глупый, неряшливый стих... Ох, достали меня эти чертовы женские вопли!.. Сердце рвётся от чувства какой-то неясной вины... ...Клюев скорбно склонился над хвостиком вяленой воблы И, крестясь, дует пену с огромнейших кружек пивных...

6. Вечеринка у Мейерхольда Охоч до баб и рыж - как хорь Всеволод Эмильевич Мейерхольд! Шла бы ты в посудницы, в повара!Ну а он: «Талантище, -Зина Райх!..» Зин, а мож в деревню к нам, по грибы? Зин, тебе актрисою, нет, не быть... Сева режет драму, в воздухе-гроза!

-Я вам не позволю «Пугача» кромсать!.. А вокруг-нестройный, бражный, звонкий хор: «Славься! Славься! Славься, Сева Мейерхольд!» За столом - объятья!.. Пафос громких клятв!.. Я смотрю на Зину... она прячет взгляд... Сева хряпнет стопку, хлеб смахнет с губы: «Я, Сереж, жену твою...полюбил...»

179

Что?.. Что он бормочет? Ну- ка, повтори! Что он, гад, Т А К О Е говорит?.. Кровь ударит в голову, затуманит взор... Почему сижу я здесь и терплю позор? Сева жрёт котлету, щурит хитрый глаз: «Ты уж, брат, Сереженька - не серчай на нас... Ешь!..Вот лук, огурчики и блины!» ...А ресницы Зинины, ох, длинны! Ах, как лихо пляшет-прыгает вихор!Всеволод Эмильевич Мейерхольд! Только мне невесело, ночь в моих очах.

-Нет!..Не дам тебе я ставить «Пугача»! Пот ручьем холодным у меня по лбу... Закипает в сердце гнев мильон Хлопуш! Сева возле Зины кружиться ужом...

-Прощевайте, милые!.. Я ушёл... ушёл… В этот дом навеки мне заказан путь. Плещется в бутылях самогона муть... А вдогон нестройный, пьяный , хриплый хор: «Поцелуйте Зиночку, Сева Мейерхольд!..»

7. Колкость осенних писем. Письмо первое. В редакцию журнала «Печать и революция» /Москва, 10 180

сентября 1921г./ В №1 Журнала «Печать и революция» А.В. Луначарский в своей статье назвал имажинистов – «шарлатанами, желающими морочить публику». Ввиду того, что вышеназванный критик и преданный комиссар уже неоднократно бросает в нас подобными голословными фразами, Центральный Комитет имажинистского ордена считает нужным предложить: 1. Наркому Луначарскому – или прекратить эту легкомысленную травлю целой группы поэтовноваторов, или, если его фраза не только фраза, а прочное убеждение, - выслать нас за пределы Советской России, ибо наше присутствие здесь в качестве Шарлатанов и оскорбительно для нас, и не нужно, а может быть, и вредно для государства.

2. Критику же Луначарскому – публичную дискуссию по имажинизму, где в качестве компетентных судей будут приглашены профессор Шпет, профессор Сакулин и другие представители науки и искусства. Мастера ЦК ордена имажинистов – - Есенин, Мариенгоф, Шершеневич. Письмо второе. В редакцию журнала «Печать и революция» . Ответ А.В. Луначарского /Москва, 15 сентября 1921г./ Критик Луначарский отвечает поэтамимажинистам, что считает себя вправе высказывать какие угодно суждения о каких угодно поэтах 181

или группах их, представляя таким поэтам или группам, или критикам, или ученым, являющимся их сторонниками, защищать их в печати. Ни в какой публичной дискуссии критик Луначарский участвовать не желает, так как знает, что такую публичную дискуссию господа имажинисты обратят еще в одну неприятную рекламу для своей группы. Нарком же Луначарский, во-первых, не имеет права высылать не нравящихся ему поэтов за пределы России, а во-вторых, если и имел это право, то не пользовался им. Публика сама скоро разберется в той огромной примеси клоунского крика и шарлатанства, которая губит имажинизм, по его мнению, и от которой, вероятно вскоре, отделаются действительно талантливые члены «банды». Очень жаль этих людей, которые как бы нарочно стараются опаскудить свои таланты. Нарком по просвещению А.Луначарский.

8. Говор таежной реки - Нет, давай-ка, Васёк, наливай нам по чарке! – Скажет брат мой Серёга и заглушит мотор… В рюкзаке у меня – спирт… лучок… Луначарский; Мы причалили к берегу, чтоб изладить костер… Здесь безмолвье тайги разрывал лай овчарок, /До сих пор Томь выносит зеков черную кость…/ Здесь читаю я письма, что писал Луначарский, И бросаю в уху перца красного горсть. Пляшет пламя костра... Крик отчаянных чаек...

182

Заневестилась верба, шепчет клену: «Женись…» …Протирает пенсне критик А.Луначарский: «До печёнок достал меня ИМАЖИНИЗМ!..» В заколоченном доме осень хлопает ставней, На отцовской могиле ищет корм вороньё... Говор быстрой реки мне напомнит о Давнем. В песне волн я услышу перекличку Времен. Хорошо, брат, сбежать из бетонного города К величавой реке, - только лодку столкни! – Полной грудью вдыхать дым ольховый и горький И нырять в светлый омут любимейших книг. Словно Китеж утонет луны желтой дорожка, Разлилась на востоке зорь зовущая медь... Крутит сальто в ухе лук, укроп и картошка И глядит на меня белым глазом таймень. В камышовых затонах рыба кормится, чавкая, В закипающем чайнике бьет водичка ключом... Отложу я статьи, что писал Луначарский И открою Есенина, том второй,-«Пугачёв»! Мне хлопушинский хрип в душу врежется намертво, Я пойду к роднику в предрассветную рань… Полусгнивший бушлат с нечитаемым номером Мне напомнит о том, что здесь было Вчера. И услышу я вдруг скрип зловещий тачанок, Окрик: «Стройся!..» конвоя… Псов озлобленных вой… … Отвечает поэтам нарком Луначарский, Яша Блюмкин, смеясь, чистит маузер свой…

183

9. Русский муж Айседоры «У Айседоры - молоденький муж! Русский поэт! Большевик! Агитатор! Трубочкой брюки! Штиблеты и трость! Вчера в Кёнигсберг их привез авиатор...» «У Айсейдоры - молоденький муж! Ну и хитрющая эта плясунья! Захомутала!.. Он умный к тому ж... Волосы вьются - цвета глазуньи...» «У Айседоры - престраннейший муж: он де, не верит, что танец-Искусство!.. Любит тальянку... martel и шампань... Взор его синий печальный и грустный...» «Муж её нонешний - вылитый Патрик!.. сын еёпомнишь?-в Сену...авто... Вот они!.. Вот!.. Какой же он ладный!-в белом цилиндре!..в шикарном mantum!..» «Муж Айседоры... А как его звать?-да наплевать!.. Пустяки! Безразлично!.. Он же не брат нам и вовсе не сват... Пьяный устроил дебош...Неприлично!» «Муж Айседоры - Дьявол!.. Дикарь!.. Стал он безумным совсем от вина-то!.. Он лупит её!.. -Вся синя щека!..Бедняжка!- всё плачет...Ну что ему надо ?...» «Зырь: ...ейный муж пошел в зоопарк...Гладит кобыл... кормит их хлебом... Пристально смотрит туда, где вокзал... Взор его синий как майское небо!..» ...Тяжестью в сердце думы тревожны: как там в деревне -сестры и мать?.. Кто-то окликнет по-русски: «Сережа!» может, 184

послышалось?.. нет, не видать... «Эй ,Айседора!.. Прыгай в такси!.. Поедем в отель!.. По горло я сытый!.. И, коньяку-то, с собой попроси! И папирос! -Вдруг Сандро к нам с визитом...» ...Глянь: жеребенок рванул за авто!» Вот дуралей! Ну, куда-же он гонится? Разве не знает - живых коней победила давно уж железная конница!» «Эй, шофер!.. Тормози!..Где же мой вороной?..

-Айседора, возьмем его с нами?». ...А берлинская улочка- удавкой петляет и оранжевый шарф над машиной - как знамя!..

10. Сергей Есенин в Берлине 1. ...А в кафешке "Леон" словно брага вино: Пахнет жженым пером, грязный пол в коридоре... «Кельнер! Принеси-ка мне водки! Блинов!» Кельнер скажет: «Приехала к Вам Айседора...» «Где она?» -«В вестибюле...» -«Я мигом!За ней! На, держи чаевые! Ты парень - не промах!..»

-Запевай, Айседора! –«Internationalе»!.. Нет, Зря читал я им здесь о буйстве черёмух! Запевай, Айседора!.. Я тебе подпою!.. Ну! – «Вставайте,проклятьем...» - Гимн России Советской!.. «Эй,заткнись!.. Я глотку порежу твою!..» «Большевитского прихвостня-удушу занавеской!..» Пой со мной, Айседора! Нам страх ни к лицу! Свист и чьё-то «Долой!» - слаще тульского пряника! «Смерть и девушка» -ладно?.. - потом мне станцуй! Разобью морды в кровь!.. Эмигрантские дряни!..

185

...Полетит со стола вниз стеклянное крошево! Ох, и хлипкие стулья в кафешке дрянной!.. Бью и бью я устал!..- в ненавистные рожи! И хохочущий сброд - поливаю вином!.. Нате!.. Нате!.. Душа развернись, куралесь!.. Вы - могильные черви, живущие в склепе! Да я тоже хорош!.. Смешной дуралей! Ну, зачем я поехал? Как же это нелепо! «Кельнер!.. Водки тащи!.. Давай - целый литр!..» (Расстрелять бы гуртом эту мразь из нагана!..) ...Я швыряю свой плащ, швыряю цилиндр И склоняюсь печально над столом...над стаканом...

2. ...Наливай, Айседора! Спрячь-ка в сумочку ножик!

Solotaiау глава твоя пьян как скотина... Что ты смотришь так грустно, моя босоножка? Что поедешь в июне со мной в Константиново?.. Айседора!.. Мы все здесь навеки чужие!.. Тут прилизанно всё - словно волосы Толи!.. Лучше впроголодь жить в беспросветной глуши,Чем глотать этот смрад!.. Нет печальней юдоли!.. Жрут и пьют здесь... Фокстрот! - и снова фокстрот! Мюзик-холл - это высшее ихнее счастье!.. ...Где Сандро?.. Мне б забыться под звон его струн И не видеть вовек эту мерзость мещанства!.. Брудершафт , Айседора!.. Зря сюда я приперся... Навострить бы мне лыжи - да вернуться назад!.. ...Там над жёлтым прудом в ярком ситце березки И у синего мая голубые глаза!.. Наливай, Айседора! - до краёв русской водки!186

За родных моих!.. Дядек!.. «Что орёте, свинья?..» ...Они б вырвали вам ваши гнусные глотки За каменья той брани, что швыряли в меня!.. Наливай, Айседора!.. Что- то нервы ни к чёрту... Что - Сандро не приехал?.. Где же он?.. Где же он?.. ...В мои сны зачастил - Человек этот Чёрный. Дорогая, я плачу...Как же мне тяжело!... Ты прости Айседора - за скандалы... обиды... Что душою я ТАМ... - в том далёком ... родном... ................................................................................................. ...А в кафешке "Леон"-стулья вдрызг, брат, разбиты И кроваво забрызганы занавески вином...

11 . Пароход Париж Не уснуть... На палубу выйду покурить И охватит душу липкая тоска... Разрезает волны пароход «PARIS», За спиной -Европа, за спиной - Москва... Над свинцовым морем диск луны парит; В голове-рожденье образов и строф... В водяные ямы падает «PARIS», Замирает сердце... холодеет кровь... О, комфорт французский, сладость их перин!.. Исидора дрыхнет, станется с неё... Посейдон в ладонях держит наш «PARIS», Через трое суток явится Нью-Йорк... ...Я один на палубе... Я совсем один... Качка... Рестораны рюмками звенят... В памяти возникнут тысячи картин, Унося с собою в край родной меня...

187

...Где-то там, далече, в мире есть село,Там отец мой рубит на зиму дрова, Там седою вьюгой домик замело, И рассвет над озером выткался, кровав... Там, над нашей крышей гомон воронья, Нет дорог - одна лишь непролазна грязь... В том селе давно уж нет сто лет меня, Но с землей родимой - неразрывна связь... Здесь - цивилизация... Чистенькие все... Здесь моторы грозно - как быки! ревут!.. Здесь рекою каменной плещется шоссе, Даже в их коровниках - сказочный уют... Здесь огнем «Парижа» ночь подожжена, Здесь плюет в лицо мне солью океан... Только вот Поэзия здесь, брат, не нужнаПравят бал курьеры, bisiness-маклера!.. Вспомнится мне нынче блеск других огнейУ реки, в ночное!..Кони на лугу... Все мы, брат, бездомники в чёрных водах дней, И беда прокралась в каждую судьбу... О Железный Миргород! Край дельцов-менял! Как нас встретит ихний суматошный порт?.. ...Исидора, босая, потеряв меня Мечется по палубе и глядит за борт... ....................................................................................

188

-Эй, лакей! Шампани! (Горько - хоть умри...) Утро... Просветлели море... небеса... ...Рассекает волны пароход «Париж» За спиной - Россия... За спиной - Рязань...

12. Дым Отечества Дым Отечества вспомнишь, гуляя полночным Бродвеем, И рязанские хляби, тишину листопада лесов... Что Мак-Кормик тебе?.. Что тебе толстосумый Рокфеллер? Что взметнувшийся ввысь, мириадами ламп,- Эдисон?.. Исидоре уютно здесь, она хочет остаться навеки... Тебе ж - к русским березкам, где над полем буранным Звезда... Это то, что растило в нас - Тургеневых и Достоевских, Это то, что останется в сердце твоем навсегда ... Да!.. У нас прямо в избе - поросята, телята и куры, Но зато под рубашкой - непонятная миру - Душа... ...Обезьянка банкира дебоширит потешно и курит, И льет воду на зрителей: «Ротозеи, держите ушат!..» До надземной дороги в Чикаго - дотронешься пальцем! Виски -ох, и дрянное! -изжога и судорга скул... Никогда и никто не заставит тебя здесь остаться Твои думы ночные - про Москву... про Москву... про Москву...

- Заверните в газету русской водки и пару портвейна! Я от ваших реклам, как от спирта, чуток ошалел...

189

...Дым Отечества - манит... Ты увидишь возницу Матвея, И летящих в снегах с бубенцами лихих лошадей!...

13. Танцуй, Айседора! Танцуй, Айседора, Чтоб я позабыл лазурное небо России. Не буду читать я стихи, нет, прости, Не надо, меня не просите… Танцуй, Айседора! Я – красный твой шарф, Уставший, безмолвный и ломкий… Здесь мрачно и смрадно, мертвеет душа, Пора собирать котомку… Танцуй, Айседора! Нью-Йорк – барахло! Никто здесь поэм не читает… Да что Вы орете? Заткните хайло! Я – русский поэт! Не чета вам… Давай, Айседора, Махнем-ка, в Берлин! А там до Москвы – рукою… Вояж бесконечный меня утомил, С тоски скоро волком завою… Танцуй, Айседора! Болит голова От этих фокстротных кривляний… … Я русскую землю готов целовать 190

И плакать, как баба в Рязани.

14. Хвала частушке «Ой Вы сени, мои сени, Сени новые мои!» Запевай, Сергей Есенин Про веселенькие дни! И про юную пастушку, Про лихие, брат, дела… Я не верю, что частушка Век свой нынче отжила. Запевай, Сергей Есенин, Я тебе, брат, подпою… Про любовно горько зелье, Про Дуняшечку твою. То, да сё, да трали-вали, Как на каменной стене Вы стишата рисовали На Страстном монастыре… Запевай, Сергей Есенин – Ты во всем ведь первым был! Но кончается везенье, Остывает в сердце пыл. … Нынче я, сбежав от стужи, Пью шипучку «Тамерлан», И не верю, что частушка И тальянка умерла.

191

Я спою про черны очи, Взяв рассохшийся баян, И про темны ночи в Сочи, Где был весел, сыт и пьян, Где меня ждала толстушка На пустынном берегу. Я пою хвалу частушке, До утра я петь могу! Где ты, юности веселье? Жизнь промчалась, как стрела! Запевай, Сергей Есенин Про веселые дела!..

15. Мы хороним Ширяевца Солнце теплом швыряется, май забуянил в России! – А мы хороним Ширяевца Александра Васильича… Твой путь был прямой и недлинный, так мало исхожено троп!.. Все!.. Комья кладбищенской глины летят, кувыркаясь, на гроб… А ленты – чернее, чем сажа!.. Скорбящие просят слова. … А я вспоминаю Сашку – смеющегося, живого… Черемухи снег на Ваганьково могилу укрыл порошею. Вдруг кто-то в черном попросит: «Мужикослова», Сережа! Читайте его стихи! Он гений был, без сомненья!»

192

Да!.. В сердце моем другим его никто не заменит… Рыдает, рыдает народ... Сверкает табличка из жести... … А я вспоминаю наше ташкентское путешествие – Там солнце поймав на аркан, дубасил нас теплый ливень, Там к небу летела строка Ширяевца – сельского лирика!.. А ныне – глядь-ка, Санек! – такой же вот майский цвет, Такой же погожий денек… Да только тебя в нем нет… Не вытянуть мне «Россиян», нет, сердце устало от бед… Я тоже – как ты! – крестьянин, я тоже – как ты! – поэт! Печально кантаты звучат, и в глине испачкав все ноги, Хриплю я, хриплю невпопад: «Уходим мы все понемногу…» Смотри-ка, мой друг: соловей! Поет залихватски красиво! Пусть будет пухом земля, тебе, Александр Васильич!..

16. Прощание с имажинизмом Письмо в редакцию газеты «Правда» /Москва, 193

31 августа 1924г/ Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа «ИМАЖИНИСТЫ» в доселе известном составе объявляется нами распущенной. Сергей Есенин, Иван Грузинов.

Молабух что-то говорит седому деду-машинисту. А я шепчу: «Прости-прощай холодный дым имажинизма!..» С кривляками не по пути! Их клоунада мне противна!.. Мой паровоз – лети! Лети!.. Поэтожаб ждет только тина!.. Отметить надо б этот день, да только нет в кармане денег... Поэт – свободен! Он – везде! Вне школ! Вне групп! Тогда он – Гений! Прощайте, Жорж, Иван, Вадим, Никола, Боря, Толя, Рюрик Сегодня я тверез и тверд! Адью! Пусть осень пустит нюни… Бродяга-ветер по полям за горло щупает пшеницу. Давно бы мне пора понять: чужой я им, 194

имажинистам… Противна сердцу моему их балаганная отрава – Душа пропитана иной, взор просветляющею брагой. Я слышу злобный, хриплый крик мариенгофской сытой твари... Я не боюсь! Я – большевик! Я сам себе – слуга и барин! Молабух водочку принес и угощает машиниста… Летит, с кульбитом под откос, ненужный хлам имажинизма.

17. Сны о Персии На задворках великой империи Я на даче живу у Чагина... Снятся, снятся мне сны о Персии Олеандровыми ночами. ...Там - базары, хурма и персики, Там гуляю я с юной Лалой, Покупаю шелка и перстни ей... Как завидуют мне зазывалы! До зари я гуляю с Лалой... Я влюблен в эту чудо-страну Край Фирдуси, Хаяма, Саади... Я судьбу в сотый раз обману, Потерявшись в цветущем саде. Я влюблен в эту сказку-страну...

195

Приоткинув накидку-чадру, Я целую красавицу Лалу, Храня в сердце березок-подруг, И рябину, что в осень пылала... Я целую красавицу Лалу. В Хороссане, как будто в раю, Мы, обнявшись, встречаем рассветы... Песни Севера я ей пою, Абрикосы срывая с веток... В Хороссане –ну, прям как в раю! Лале милой я нынче куплю Шаль, платочек, ковер из Шираза! Здесь менялы так рады рублю!.. Хороссан -мой искрящийся праздник! О, продлись! - об одном лишь молю... Я украдкой на Север смотрю, Провожая на небе журавок... ...Там, в России, буянит июль, Расплескав изумруды по травам... Я украдкой на Север смотрю.. .......................................................................... ...На задворках великой империи, Где к ногам моим падают яблоки Снятся, снятся мне сны о Персии, Дай-то Бог, чтобы стали явью!.. Эти сны о цветущей Персии...

196

18. Свет синей лампы декабрь 1925г. ...А в палате моей - опостылевший свет синей лампы. Говорит доктор: «Спи! Ото сна станешь вмиг здоровей!..» Я брожу по больничке в пижаме –ну, прям таки, лабар! Суицидные демоны поселились в моей голове. Слышу шепот их вкрадчивый... Я ругаю их матерно, грубо... Они свили гнездо... Каменеет от слов их душа... ...А в приемном покое картины художника Врубеля, Он ведь тоже когда-то здесь, бедовый, лечился... лежал... А в палате моей - как сверчок живет странное эхо. С алкоголем - враги... Скоро месяц ни пью я ни грамм... ...Телеграмму отправить хочу Вольф Йосичу Эрлиху Пусть найдет пару комнат... Уезжаю я жить в Ленинград... Здесь, в больничке -ты чуешь? -запах спирта, лекарства и ладана От уколов попрятались вены... не осталось их, вен... Не дают запереть санитары дверь на ночь палаты Опасаются демонов ,постояльцев в моей голове... Медсестра, что приходит -молчунья, такая гордячка! Навевает мне сон за окошком подруга- пурга... Доктор!.. Ну какая ещё там к чертям лешим «белогорячка» Когда холоден лоб, заморожено сердце и зябко рукам?..

197

Да!.. Вчера приходил Анатолий... Какой же чужой он! Нет былой больше дружбы - только бред сивых, глупых кобыл... Как он был - так остался - кривлякой бездарнодешевым, Неужели когда-то он другом мне преданным был?.. ...А в палате моей - опостылевший свет синей лампы. Эх, сорваться бы к Чагину!.. и пирушку в три дня закатить!.. Я брожу по больничке в халате – ну, истинно, лабар! ...Тут намедни ко мне человек в черном днём заходил...

19. Монолог Сергея Есенина в Англетере 28 декабря 1925г. … Здесь в проклятой гостинице – и чернил даже нет! Вьюга бьется в окно, холод душу мне выстудил… Неужели и впрямь – отзвенел мой рассвет? Неужель это плата за то, что я выстрадал?.. Коридорных шагов нарастающий гул... Никого я не жду... Ни врага и ни друга… Слышу вкрадчивый голос… Он шепчет: «Сергун! Удирай-ка отсюда! – пока гроб не соструган!» Кто-то в черном зловеще притаился за дверью. В завываньи метельном я слышу: «Курр-лы!..» … Друг! Я болен… Очень болен, - поверь мне!.. Бьет озноб… Я устал… Мои мысли – дурны… ... А казалось …Казалось ещё вчера – 198

Все впереди!.. И стихи… и надежды… Ночь морозна... Буранна. Непроглядно черна! – Спирта штоф успокоит меня и утешит… А казалось вчера: я удачлив и смел! – И не будет конца – ни любви… ни удаче… … Что случилось?.. Что сталось?.. Кто скомкать посмел Мою жизнь?.. На бору глухари стонут… плачут… И, гнусавя, хрипит надо мною псалом Кто-то в черном… Все ближе и ближе клонится… Мне хохочет в лицо мережковский салон!.. Известь в небо вздымает буранная конница!.. В этом буйстве пурги – я увижу Июнь… Исидора танцует с виноградною гроздью… « Эй, ты, в черном!.. Ты здесь?.. Я тебя не боюсь!.. Выходи! Размозжу твою голову тростью!..» Никого… Я один… Эх, сейчас бы, – да в сани!.. И – лететь!… По равнинам!… полям!.. и лесам…! Шьет декабрь кому-то белоснежнейший саван – Кто погиб здесь?.. Кто умер?.. Неужели я сам?.. Ах, как бесится вьюга!.. Я накину овчину… И от старых стихов – как от печки! – согреюсь… «Эй ты, в черном!.. Садись!.. Я налью, дурачина! – Будем спиртом лечить – и озноб… и мигрени…» ………………………………………………………………… … Здесь, в холодной гостинице – и чернил даже нет!.. Ничего!.. Я стихи нацарапаю кровью!.. Неужели и впрямь – отгорел мой рассвет?..

199

Неужель свою жизнь... в кабаках я угробил?..

20. Памяти Сергея Есенина « Solotaya golova!..» - шепчет Айседора, Вспомнит Патрика… Всплакнет: « Злой Сергей и груб…» …А ты вспомнишь Гнев Богов, ярость Посейдона. Волн в Атлантике – не счесть… Каждая – что гроб!.. « Solotaya golova!..»- ночью нежный лепет … Заграницей - сыт навек… Прочь!.. Скорей домой!.. …Там, черемухи снега занесли Спас Клепики, Не дает в ночи уснуть пьяная гармонь. Заграница – рай ! Враньё!.. Ни за что не верьте!.. Вместо книг сжимает доллар грязная рука… …Где я?.. Что там за окном?.. Вьюга?.. Пляска Смерти?.. Или это танец свой завела Дункан?.. Золотая голова- в Англетер, на плаху… Не уснешь… Подушка мокра… Солона от слез… …………………………………………………………………… … В сентябре , в Рязани дождь – бил… плясал и плакал, Гнул к земле березок стан… Золото волос…

200

21. Розы для Есенина Сергея Александровича Вечеровы зори золотят кресты... Тихо на Ваганьково... Спят лопаты, лом.. И возводит Вечность хрупкие мосты Меж Землёй и Небом, меж Добром и Злом... Ягоды калины снегири клюют, Засыпает снегом старый частокол... Галя Бениславская создаёт уют, Убирая тщательно дорогой ей холм. Звонница церквушки тронет вечный сон... Ах, как больно жалят красных роз шипы! Над погостом кружит колокольный звон, Примирив навеки мёртвых и живых... Девушка поставит в банку девять роз, Что-то тихо шепчет - слов не разберешь... И в глазах у Гали горестный вопрос: «Как теперь мне жить здесь, без тебя, Серёж?..» Чай горчит полынью, он совсем остыл... Улыбнётся с фото средь берёз Сергей. Оживают строки, смелы и просты Галя их читает бешеной пурге! Каменеет сердце - хоть ты волком вой! На душе усталость страшная от бед.. Пред очами девушки - письма от Него, Ничего дороже в целом свете нет! У Галины в сумке - финка... пистолет...

201

А вокруг - пустынно... Мрачно... Ни души... И глядит с портрета молодой поэт Синеглаз и весел - только б жить да жить!.. ...А могилу ночью снегом замело! Девушка не чует пальцев стылых рук... Гале вдруг некстати вспомниться село: Зной... Ромашки... Ливни... Васильковый луг... Тает в злом буране дым от папирос; Сумочка открыта: пистолет и нож... На устах у Гали горестный вопрос: «А зачем мне жить здесь, без тебя, Серёж?..» Ветер - вот проказник!- трогает цветы, Унося с собою радость нежных слов... И заносит вьюга хрупкие мосты Меж Землёй и Небом, меж Добром и Злом. Вечеровы зори заштрихует снег... Словно капли крови - ягод спелых гроздь... И плывут сквозь Вечность, будто бы во сне , Шум июльских ливней...запах свежих роз...

22. Дорога на Константиново Свет на перроне рассеянный, Станции имя: «Ключи»... Я уезжаю к Есенину В этой холодной ночи. Мой проводник Алёша Водку несет и чаек…

202

И заведут колеса Песню железных дорог. А за окном – Рассея, Ей – что ямб, что хорей… Я еду в гости к Есенину Слушать плач глухарей, В лодке, отчалив от берега, Рыбу ловить для ухи, В старые сказки уверовав Вербам читать стихи, И, промочив ботинки Шляться «печалью полей»… Станет село Константиново Милой отрадой моей. Бегство мое осеннее – Лучшее в мире из бегств!.. Я уезжаю к Есенину, Чтобы писать этот текст. Крикнут мне: «Молодо-зелено!» Други, вино пригубя... Я уезжаю к Есенину, Чтобы найти себя. Месяц – гуляка рассеянный! – Светит, как тыща лучин! …Поезд летит сквозь Рассею.

- Спи уже... Хватит! Молчи…

***

203

Пора эпилога Дождь, надоевший с утра; Мишка залёг в берлогу Значит, настала пора Прощания и эпилога... Дятел на пихту залез; Туман наползает с лога... Стелит мне под ноги лес Желтую грусть эпилога. В распадке лопочет ручей, Листик - как лодка Немо! ...Простите меня, Сергей, Что я на Ваганьково не был, Что я не нашел в суете В Небо свою дорогу, Век проблуждав в темноте, Дел добрых сделал немного... ...Увяла моя лоза, Белым стал черный локон. Смотрит с укором в глаза Горький итог эпилога... Вот бы рвануть на Кубань, В юность, что канула в Лету!.. Горько горчит на губах Вкус уходящего лета. В костре трещит карагач, 204

Ладить пора ночевку... Плесну я сто грамм коньяка И перечту «Пугачева»!.. Далью поманит тайга, Нрав её - не разгадан... Падает прямо в Байкал Занавес алый заката...

205

ИГОРЬ ЕЛИСЕЕВ Ростов-на-Дону, Россия Член Петровской академии наук и искусств; Союза писателей России и Союза писателей Москвы. Выпустил в свет книги стихов «Траектория памяти» (Ростиздат, 1987), «Преданность» (Москва, 1990), «Идущий путем заката» (Ростов н/Д, 1996), «Славянские руны» (Ростов н/Д, 1997), «Поднялся ветер» (Ростов н/Д, 2000), «Мыс Рока» (Ростов н/Д, 2005), «Меж небом и адом» (Ростов н/Д, 2009), «Избранное» (Ростов н/Д, 2012), «Стихи сестре» (Ростов н/Д, 2013). Стихи переводились на английский, чувашский, карачаевский, ингушский, болгарский, непали языки. Лауреат XI Артиады народов России в номинации «Литература. Лига мастеров. Гильдия профессионалов»; XIII Артиады – зацикл поэтических переводов с непальского и сербского языков. Обладатель Почетного диплома за активное участие в переводе непальских стихотворных форм и издание двуязычного сборника. Р А С П Р Е Д Е Л Е Н И Е (Поэма) 1 Вокзал наполнен голосами, как мир – гуденьем проводов. В их звуковой безумной гамме я провести всю жизнь готов. Шагаю через чемоданы, мешки, корзины, рюкзаки. И свет плафоновый туманный 206

мне ширит сонные зрачки. Мелькает столько лиц и судеб! Но некогда вглядеться в них. Спешу к началу новых суток, как на свидание – жених. Но пойман я, как сетью – рыба. Я в клетке времени мечусь. Стоят, как шерсть на звере, дыбом все пять моих незрелых чувств. И с ними мне – одна морока. Но я не сдамся без борьбы. И тут железная дорога мне подала сигнал судьбы. С проворством вспугнутой лисы я ныряю в свой вагон. И вот — передо мной сидит Россия и сало с хлебушком жуёт.

2 Чуть вздрогнув, поезд отъезжает. Мелькает мостовой пролёт... Меня никто не провожает, никто и встретить не придёт. Но не печалюсь я об этом, коль за спиною – двадцать три, что не оставили отметин на мне снаружи и внутри.

207

Встречая праздники и будни, я улыбаюсь без конца. И пусть порою в жизни трудно – улыбка светит в пол-лица. Пусть не могу пока иначе – моя беспечность не навек. Как все, я тоже что-то значу, я тоже нужный человек. А где-то там, за грустным Доном, жена и дочь мне смотрят вслед. Кто знал, что вечно быть влюблённым ни у кого терпенья нет? Кто виноват, что мы расстались, что разошлись у нас пути? Увы, мы оба не старались в быту согласие найти. Любви тяжёлую науку не одолели до конца, руки не протянув друг другу, взаимно не раскрыв сердца... А поезд медленно на горку взбирается по склону дня. И, может быть, впервые горькой улыбка стала у меня.

3 Страна хлеба уже скосила. Поля, поля и вновь поля...

208

Какая ширь! Какая сила! Какая русская земля! О, эти дали мне знакомы! Недаром рос я на Дону, не раз в степи бывал, как дома, и ночь провёл там не одну. И, наблюдая звёзды в небе вдали от сонного жилья, ложился на сухие стебли луной белёного жнивья... Взлетело солнце, словно кочет, топорща лучиков пучки. И трактора уже стрекочут – полей гигантские сверчки. Уже бегут с вагоном вровень гружёные грузовики. И стадо пёстрое коровье уже толпится у реки. Чем дальше к северу, тем ярче румянец вспыхнувшей листвы. И в мыльной пене туч, как прачка, всё небо с ног до головы.

4 В купе заходит проводница: 209

«Вы не желаете чаёк?» И на столе уже дымится крутой охряный кипяток. Попутчик смотрит с верхней полки в окно. На лоб спустилась прядь. «Ага, так-так... Эх, палки-ёлки! Уже Тамбовщина, видать. Глухой когда-то край, а нынче (тьфу, чай! Врагов таким пои!) свои Шаляпины, Да Винчи и Переверзевы свои». Бежит вагон по рельсам валко. Попутчик снова: «Чёрт возьми! Как связь заметна, ёлки-палки, между природой и людьми: бывало, сволочь не ударишь, но стоило сказать ему: “Тамбовский волк тебе товарищ”, и сразу ясно, что к чему. Теперь такое выраженье как шутку можно услыхать. А почему? В хозяйском рвенье мы всё решили распахать. Волков побили – стали зайцы плодиться, как бурьян весной. Опять убытки для хозяйства: худеют реки – лес больной.

210

Скорей в стогу найдёшь иголку, чем в поле – серого. Изъян! Конечно, где-то бродят волки – “последние из могикан”. Читал недавно я в газете – на человека волк напал...» «Я разговоры слышал эти...» «Нет, вы представьте, ёлки-пал... Взбесился, видно, с голодухи или с тоски дремучей он. А впрочем, это только слухи. В них разбираться не резон». Ну что же, все мы очень рады поговорить о том о сём. В купе компания – что надо! Не заскучаешь нипочём.

5 Тамбов... А сердце как забилось! Прощайте, кончен разговор... Немало встреч таких забылось, немало помню до сих пор. И, расставаясь то и дело со встреченными на пути, хочу я каждому несмело и тихо молвить: «Отпусти...»

211

О нет, уйти легко отсюда, но что-то мучает меня. Я так привязываюсь к людям, как будто каждый мне – родня. Но ухожу... Сиротствуй, бедствуй, но не сверни на полпути. Язык до Киева, известно, любого может довести. Смотрю вокруг, как бы на кадры давно забытого кино. Своим путём уходит каждый, а мне пока – до облоно. Как в воду прыгают с трамплина, ныряю в светлый кабинет, где стол и стены цвета глины и лакированный паркет. Я растерял в движеньях ловкость, но некто встал навстречу мне, подвёл, схватив меня за локоть, к огромной карте на стене. И в дружелюбном начал тоне: «Придётся делать всё с нуля. У нас почти в любом районе весьма нужны учителя.

212

Вот, выбирайте».

И, прищурясь, он стал растягивать слова: «Но я советую Мичуринск, райцентр, однако. И Москва в семи часах езды оттуда. Езжай хоть каждый выходной». «А до села?..» «Ну, врать не буду, но где-то так часок-другой». «Мичуринск?» «Это перекрёсток железных и других дорог. И до села добраться просто – теперь асфальт ведёт в Ярок. Я ж говорю – час от райцентра. Ну, а картошка – благодать! Всего «пятерку» стоит центнер, и каждый рад тебе продать. А наши яблоки! Природа! Ну что не жить в селе у нас? Была бы по сердцу работа – она сторицею воздаст». Ярок? Приятное названье. Смотрю на карту, как в бреду. Не там ли я найду призванье? Любовь не там ли я найду?..

6 Распределён... Держу бумагу. На ней и подпись, и печать.

213

Не сделать в прошлое и шагу. И можно снова жизнь начать. Судьба моя, увы, не глобус – к исходной точке не прийти... Купив билет, сажусь в автобус. Свободных мест – хоть пруд пруди. Душа движением согрета, я новым воздухом дышу. Везде осенние приметы, но верить им я не спешу. Быть может, это и не мудро, но, как и летом, вдоль дорог листвы нечесаные кудри топорщит лёгкий ветерок. Вот и Мичуринск. Я у цели. И задремать-то не успел. Пора. Довольно канители! Ведь у меня так много дел. Пройдя по улочке недлинной, театр минуя городской и магазин, где за витриной лепился к полкам книжный рой, держа в руках по чемодану, на площадь выхожу... На ней стоит собор. По зримым данным, в нём помещается музей — 214

музей того, кто дал названье приземистому городку, где царство деревянных зданий видало виды на веку. И я уже как будто старше, и вызвать в памяти готов ещё Мичуринском не ставший трёхвековой седой Козлов. Старинный город... Отголоски далёких дней. Но как он мил! Здесь Гиляровский на подмостки театра местного всходил. Актёр – одна из тех профессий, которым обучался он по разным городам и весям, талантом силы наделён. Ну, вот и все мои познанья. Немного. Но куда ни шло. Пока же пурпурное знамя моё вниманье привлекло.

7 За рынком, в городском отделе мне тут же выдали аванс, сказав обрадованно: «Еле, товарищ, мы дождались вас.

215

Идут уроки полным ходом в последних числах сентября... Не повезло вам и с погодой. Но вы приехали не зря. «А дело в чём?» «Не обессудьте, мы ждали вас. Но, как назло, прошли дожди и, коль по сути, не доберётесь вы в село». «Но там шоссейная дорога!.. Смеются, словно я глупец: «Да, подождите лишь немного, пока достроят, наконец». «У вас, наверно, любят шутки». «Да как сказать... Вам наш совет: езжайте лучше на попутке. А ждать автобуса – сто лет. Дорога – толща чернозёма, в метр глубиною – колея... Но чувствуйте себя, как дома». И чувствую, что дома я. Куда ни глянь – родные лица. Россия в профиль и анфас. И я уже не в силах злиться: «Ну что ж, спасибо за аванс».

216

«Мы позвоним, чтоб вам квартиру там приготовили тотчас...» Прекрасно! Городу и Миру я повторяю вновь: «Прекрас...» «Но что за школа?» — «Восьмилетка». Я покрутил свои усы: «Подходит...» Тоненькая ветка в окно стучала, как часы. Пора. Уже и дождь не страшен, и чемоданы мне легки. Я буду жить средь рощ и пашен, в селе, что около реки. На месте станет всё яснее – работа, память и... душа. Я столько раз пытался с нею понять, чем жизнь так хороша. А осень ткёт дожди картинно, не выпуская нить из рук, сверкающею паутиной опутав душу, как паук.

8 Вдруг неуютно стало в мире. И ночь к тому же на носу. Я чемоданы, словно гири, 217

меж луж лавируя, несу. Стеклянный куб автовокзала мне подойдёт на эту ночь. Пусть комнат отдыха и мало, меня погонят разве прочь? Администраторшу заметно раздули сдоба, сон и спесь. «Доволен будешь многоместной?» «Конечно, мне бы ночку здесь...» «Гони-ка паспорт! Ты откеда? А! Ясно. Так... Ну, а куда?» «Да я в село тут, рядом, еду. В Ярок. Учитель я...» «Ну да?!» Страдая явно от смущенья, с настольной лампы сбила ржу. «Возьмите ключ. Прошу прощенья. Сейчас вам номер покажу. Вот ваша койка. Полотенце... Соседи – гм! – придут поздней. То ли грузины, то ль чеченцы. Располагайтесь удобней». Ну вот, гостинец так гостинец. Располагаюсь. Тыщу раз я видел надпись у гостиниц 218

«НЕТ МЕСТ». Заранее отказ. Порою логику представить хозяйством ведающих лиц пытался я. Но – что лукавить! — я из посёлков и столиц одно лишь вынес представленье: я для гостиниц сир и сер, и лиц отмеченных сужденье такого рода, например: «Ну что вы ездите без дела туда-сюда? Адью – привет. Сидеть на месте надоело? Так вот, пожалуйста – «МЕСТ НЕТ». Но если скрытно и не робко (я видел сам) подать в ответ конфет красивую коробку, то вам уже не скажут: «Нет!» Когда б не сказанное выше, то непонятно было б вам, с чего из комнаты я вышел довольным, как в раю Адам. Водопровода зная свойства (чтоб хлорку ржавую не пить), решил я в центре садоводства на ужин яблоки купить.

9 Иду и весело мечтаю 219

о хрусте яблок перед сном и над витринами читаю: «Одежда», «Книги», «Гастроном», «Хлеб», «Парикмахерская»... Фу ты! Ну, наконец-то. Вот где он! И надпись «Овощи и фрукты» выводит зеленью неон. Вхожу. Картофельные горы, петрушка, лук, редис, чеснок, морковь, капуста, помидоры упёрлись прямо в потолок. Тут все, что хочет покупатель: айва, лимонов яркий свет... Готовьте денежки к оплате! Но яблок... Яблок-то и нет. Я не на шутку озадачен: какой таинственный товар! Ну что же, сделаю иначе, искать отправлюсь на базар. Увы, и там не всё отменно, как в магазине овощей. И каждый здесь одновременно – Иван-царевич и Кощей. Здесь фруктов множество и тряпок. Бери, но только заплати. Здесь всё, что хочешь, есть. Но яблок не видно, сколько ни гляди.

220

А это что? Счастливый случай! В конце базара – прямо смех – лежат едва заметной кучкой, размером каждое – с орех. Морщинистые, в чёрных точках, зелёные до кислоты. Весёленькая будет ночка, когда таких наешься ты. А я читал когда-то в школе о здешних яблоках не то. Учебники солгали, что ли? Иль память, словно решето? Пусть продолжают, академик, ваш труд учёные мужи. А я, как истинный бездельник, пойду взглянуть на муляжи...

10 Попутку жду у переезда и вижу: тащит за собой прицеп, мешая грязь, как тесто, колёсный трактор. «Эй, постой!» «Куда?» «В Ярок». У тракториста блестят весёлые глаза: «Садись. Доедем, парень, быстро». «А сколько ехать?»

221

«Три часа». За край доски хватаюсь колкий, через высокий лезу борт. А там уже народу столько, что сломит ногу даже чёрт. А тракторист кричит: «Маленько я не доеду до села». «А что, скажите, деревенька мала?» «Да нет же, не мала». Мотор заводит, как беседу... «Ещё вопрос». «Ну, говори!» «Так до Ярка я не доеду?» «Да, километра где-то три». «То усё пустяк. Цэ ж будэ рядом, – мне слышен голос из толпы. — Пийдёшь прямком от сильской рады коло посадки у тропы…» Да чёрт, заведующий, с вами! Как облапошили, смеясь!.. Из-под колес – над головами – взлетает, как при взрывах, грязь и шлёпается на просёлок, взбивая сливки луж тугих. И трактор, словно поросёнок, 222

визжа, барахтается в них. И я присел спиной к соседям, подпрыгивая невзначай. И мнится мне – как зайцы едем, которых спас старик Мазай. Сидеть на корточках не сладко, до боли пальцы впились в борт. Прицеп мотает – нету сладу. Вот он – обещанный комфорт. Но что серчать? Все так, как надо. Да, се ля ви – такая жизнь. Держись, коль можешь, до упаду, пусть даже нету сил – держись. Мне это делать приходилось, себя за немощность кляня. И, к сожаленью, проходимость не тракторная у меня.

11 О среднерусские пейзажи! Уж не привиделось ли мне, что здесь когда-то я бродяжил с котомкой тощей на спине? По столбовым бетонным вехам я мерил путь своей души. За скоростным я гнался веком 223

в столицах шумных и в глуши... Мои возвышенные мысли прервал внезапно «дед Мазай», остановившись: «Ну, что скисли? Уже приехали. Слезай!» И вот – шагаю по тропинке, и так светло и вольно мне. О чем-то птицы по старинке поют в осенней вышине. Смотрю вокруг: луга, покосы, дымки в полях, стогов холмы. И зеленеющая озимь — как признак близости зимы. И всё молчит, но как-то добро. Вороны возятся в стерне. И что-то – нежности подобно – растет и ширится во мне. О да, пускай пришлось родиться мне в суматохе городской, — хочу я здесь, в селе трудиться весь век – большой иль малый – свой. Что будет? Время – словно бездна, а жизнь – как мостик навесной, где дно увидеть – бесполезно... И слился взгляд мой с вышиной, где низко стаи пролетают, 224

и, как сквозь черные комки, лучи сквозь тучи прорастают, как налитые колоски, как колоски воспоминаний, как золотые зерна дней, что собираю в чашу знаний наивной юности моей.

12 Вдоль длинной улицы раскисшей стоят кирпичные дома. И черепицей крыты крыши. Что вам солома да саман! А я бревенчатые избы в Ярке увидеть захотел! А впрочем – вот. Такую в жизнь бы я и представить не сумел. Согнулась с видом невесёлым. Поодаль – две поменьше. Ба! Висит над входом надпись «ШКОЛА». Вот, брат учитель, так изба! К двери ведёт пяток ступеней. Я поднимаюсь на крыльцо. И удивлённым постепенно становится моё лицо. Печь в коридоре. Рукомойник.

225

И капли звонко бьют в металл. Признаться, школ таких спокойных ещё я в жизни не видал. Вдруг слышится над головою: «А вам кого? Занятий нет». С ведром и тряпкой половою подходит тётка средних лет. «Мне, собственно, директор нужен». «Вон перед школой – ихний дом. Сынок мой с ихним сыном дружит...» «Об этом, тётечка, потом». И с чувством лёгкого волненья, как перед штурмом высоты, как перед словом откровенья, стучусь в калитку.

13 «Это ты?..» «Я к вам по делу». Мне навстречу, приняв довольно важный вид, в платке, наброшенном на плечи, хозяйка быстро семенит: «Ах, обозналась я». «Ну что же!» «Хозяин должен быть вот-вот. Вам нужен он? «Да он, быть может.

226

А что, директор здесь живёт?» «Да!» «Я направлен в вашу школу. Точней, в тамбовский облоно пришёл и выбрал вас, поскольку мне было, в общем, всё равно». На землю вещи опускаю. «Ах, я калитку отворю! Да что ж я в дом вас не пускаю? Входите же». «Благодарю. Вас как зовут?» «Ирина Львовна». «А я Федотов Константин». Двор озираю: кочет, словно китайский чванный мандарин, меж кур стоит и смотрит важно поверх трепещущих голов, гусыни шествуют вальяжно и дремлет кот на куче дров. И от свинарника за хлевом слышны сопенье, шум и вонь. У конуры собака – слева, а у телеги справа – конь. Живут... Без этой суматохи, когда и жизнь – не жизнь, а цирк... И вдруг, разбрызгивая грохот, во двор въезжает мотоцикл.

227

14 «Федотов Костя». «Пётр Иваныч». «Я к вам – язык преподавать». «Я рад. Идём-ка, друг-товарищ. Сподручней в доме толковать...» Директор взял меня за локоть рукою в синих вздутьях жил и продолжал в прихожей окать: «Ну, проходи! Что стал без сил? Тебе понравилась дорожка?» «Что ж говорить, дорожка – дрянь». «Да-а... Ира, жареной картошки тащи да чаю нам сваргань. Такое дело... Мы не знали, что ты приедешь». «Но сюда при мне звонили и сказали, что есть квартира». «Не беда. Живи у нас пока. Попозже я подыщу хороший дом. Сперва дровишками поможем, а там и уголь подвезём». Мелькает чёрный штырь ухвата, 228

весь перемазанный в золе. И сковородка в два обхвата уже дымится на столе. И в золотистый холм картошки воткнулись вилок острия и кур отваренные ножки. Уж не в родном ли доме я? Тебя понять пытаюсь истово, земная странная юдоль. Твою вражду, гостеприимство, тоску и радость, смех и боль. За всё тебе скажу «спасибо»: за твой покой, за суету, за то, что всюду, где я ни был, я чаще видел доброту. Твердит хозяйка поминутно: «Добавки, может?» – «Нет, я сыт!» И так становится уютно, когда на печке чай кипит. О край стакана звякнет ложка... Мне сытно, грустно и тепло. И сумрак тихо, словно кошка, царапается о стекло.

15 Под потолком, как шар воздушный, завис в дыму неяркий свет.

229

Басит директор: «Ты послушай! Уже четыре года нет у нас английского. И значит, с учебником за пятый класс тебе придётся – как иначе! – выпускников учить у нас». «Там – шесть, тут – два часа в неделю. Большая разница». «Я сам всё понимаю, в самом деле. Но мы-то платим по часам. А что ты сможешь заработать, лишь пятиклассников уча?» И я подумал: «Вот забота...» И согласился сгоряча. Да и куда ещё деваться? Назад уже закрыта дверь. Ещё не знали девальваций мои воззренья. Но теперь... «Такие, братец мой, делишки. Да слушай-ка! В конце концов, считай, годков я двадцать с лишком учу ярокских сорванцов. А сколько тут перебывало учителей – не сосчитать! Припоминаю: в год, бывало, мы увольняли шесть иль пять. Другим – плевать. А я вот – против.

230

Да не пробьёшь-то стенку лбом. Приедут, носом поворотят – и в город. Только пыль столбом. Была одна недавно... Замом её я сделал. Что ж она? Через полгода вышла замуж и укатила, сатана. И ты, как пить дать, бросишь классы. Семья-то есть?» «Да есть!» «Ну вот! Тебя, как пуговицу с мясом, отсюда город оторвёт». Директор смолк и, дым пуская, не на меня – в меня глядел... Прощай, житуха городская, для деревенских новых дел. Как будто стал я много строже, то бишь серьёзнее. И вот мне показалось, будто прожил не день сегодня я, а год. Отныне он в судьбе отмечен среди других – забытых – дней. Как ни умён бывает вечер, но утро всё же мудреней.

16 231

Да, всё же утро мудренее. Зевает сонная заря. Я поднимаюсь вместе с нею, румянцем розовым горя. В окно выглядываю: кони храпят, стрекочут трактора. Ну, чем не душ – вода с ладоней, зачерпнутая из ведра? Холодный воздух льётся в двери. Ну да, всё это наяву. Я сам себе почти не верю, что с этих пор в Ярке живу. Привет, российская деревня, и петушиный громкий хор, и деревянные творенья: изба, сарайчик и забор. И этот красный дом кирпичный – мой первый временный ночлег. И этот, для села типичный, скрип сонный утренних телег. «Пока что нет занятий в школе, как я вчера тебе сказал. Сейчас в колхозе все, на поле, у шефов там без нас – завал. Уже, гляди, зима под носом. Не дай Бог, смёрзнется земля. Садись в телегу, милсти просим.

232

Там, в поле, все учителя». Ирина Львовна за калиткой махнула нам рукою вслед. И мы ползём, как бы улитка, — лишь на спине ракушки нет. Что я займусь такой работой, мне было вовсе невдомёк. Так почему же я с охотой тащусь в грязи твоей, Ярок? Ты сбросил вдруг с небес на землю во снах витавшего меня, чтоб я всегда был вместе с теми, кто трудится день изо дня, чтоб шёл по правильной дороге и не забрёл ни в ад, ни в рай. Чтоб я смотрел порой под ноги и в грязь не падал невзначай.

17 «Эй, Пётр Иваныч, путь наш – дальний?» «Не очень... Но-о! А я вас вот!..» А утро лодочкой хрустальной по речке осени плывёт. Ни влаги в воздухе, ни пыли. И листья падают вокруг, как будто пальцы растопырив своих желтушных тонких рук.

233

А на Дону теперь – заботы, которым ширь степей дана. И элеваторы, как соты, полны медового зерна. К земле от ягод гнутся лозы, и небосвод ещё не сер. И с нетерпением колхозы студентов ждут да ИТР. И в сапогах болотных парни спускают воду из прудов. И толстолобики и карпы в грузовиках плывут в Ростов. Стоят на улицах курганы из помидоров, перца, дынь. Лежат арбузы-великаны — зелёный дар полупустынь... «Эх, Пётр Иваныч, а картошка у нас бесценна, так сказать. Со ста рублей скости немножко, и даже центнер можно взять». «Да ну! Что так?» «Всё дело в счёте. И ни при чём здесь чернозём. Вы втридорога нам везёте, мы за бесценок вам везём». «Ты, Костя, умный, да не шибко. «Всё дело в счёте». Вот дела!»

234

И по лицу его улыбка, как рябь по лужице, прошла.

18 «Тпру! Ну-ты!.. Вон и пятиклашки». И вижу я: за рядом ряд платочки девочек, фуражки ребят – как шляпки у опят. Знакомство с классом прямо в поле? Оригинально, чёрт возьми! Надеюсь, хватит пуда соли – сдружусь в работе я с детьми. Кто я – не спрашивают. Видно, у слухов здесь по два крыла. С какою скоростью завидной они летают вдоль села! Но – ничего. Всё будет в норме. Я спрыгнул в грязь, дожди кляня. И туфли словно на платформе внезапно стали у меня. О, стебельков свекольных заросль! Я ухватился за ботву, и поначалу показалось, что от земли не оторву. Но плугом вырванные корни уже с землёй забыли связь.

235

И так тепло дышали кони, к ним головами наклонясь. И свёклу бережно жевали, и, как заря, багровый сок, как будто влага дождевая, по мордам их довольным тёк. К полудню небо засияло от солнца яркого желтка. И, словно бы кусочки сала, вокруг лежали облака.

19 Не тишина, а буря в классе. Какой невиданный урок! От злости я немного красен – с детьми управиться не смог. Хожу меж парт, нахмурив брови, стараясь делать строгий вид. Да, пятиклашкам нынче внове учить английский алфавит. Я сам его перед уроком раз пять, наверно, повторил. Но знаньями и видом строгим я никого не удивил. Как далеко до увлеченья!

236

А дети – тоже хороши... Ведь мне с методикой ученья сливать методику души! Ведь на меня глядят с доверьем десятки любопытных глаз. Как достучаться в эти двери, в таинственный ребячий класс? Слова, слова... По-русски этак, а по-английски будет так... Пока не ставлю я отметок, отметки, в общем-то, пустяк. Спроси себя о назначенье и, коль не прав, себя вини. Да, тяжело идёт ученье. Но кто же учится? Они? Когда бы знали Тани, Коли, что сам я так же, как они, учусь теперь в их сельской школе, ученикам своим сродни. Заходит завуч. Смотрит строго. И в тот же миг стихает гул. «Ну вот, – вздыхаю, – и подмога», – устало падая на стул.

20 У большака стоит избушка, в которой я теперь живу. Хозяйка, древняя старушка, 237

слегка похожа на сову. По вечерам, на печке лёжа, ведёт со мною разговор о том, что зять – пропойца Лёша, живёт от нас через забор. Её хозяйство – немудрёно: с десяток кур да три гуся. «Был кот ещё по кличке Дрёма, да он куда-то подался». За домом – сотка огорода, колодец мшистый у крыльца, откуда черпаю я воду ведром дырявым без конца. Но разве неудобство это? Тем более в сравненье с тем, что нужника (ах, туалета!) в хозяйстве этом нет совсем. Еду на примусе готовлю промеж занятий трижды в день... Кой-где соломенная кровля течёт, и сгнил давно плетень. Два раза в месяц парюсь в бане соседской — на другом краю села. Спасибо бабе Ане – так звать хозяюшку мою – уговорила их. (Ещё бы!

238

Учитель чистым должен быть...) «Что редко моетесь?» «А чтобы не слишком часто. Что за прыть?..» Но не подумайте некстати – я мог бы и в уюте жить. Я шевелюру сам взлохматил, чтоб всех причёсанных позлить. Вполне возможно, в этом пользы вы не узрите ни на грош, – пусть так. Считайте это позой. Ах, юность, что с неё возьмёшь?

21 По первым заморозкам как-то, когда ночная темнота своим закупорила платом дневному грохоту уста, согнувшись, в дверь вошёл без стука, впустив ночной собачий лай, и протянул с порога руку мой восьмиклассник Николай. «Твоя фамилия Стукалов?» «Стукалов». «Что же ты, дружок, не знаешь, что стучат сначала, а после входят?» «Без сапог?» «А как же! Я совсем недавно 239

полы помыл. Ну, сядь, я рад». И на окошке вместо ставни две занавесочки висят. «Чайку?» «Спасибо, я вечерял». «Английский выучил?» «А чай... Уроки сделал и проверил». «Ты молодчина, Николай! Хотя тебе в нём толку мало. В последний год – какая чушь! – учить вам с самого начала его приходится, к тому ж всего лишь два часа в неделю. А в пятом тот же матерьял за шесть проходят. И на деле, как вы, я много потерял. Во-первых, ваше отношенье к предмету, значит, и ко мне определённо к улучшенью не движется». «Ну что вы, не-е... Мы любим вас. Но, если честно, зачем учить мне ваш язык?» «Не мой...» «Ну ладно, их... Я – местный, и к своему селу привык. Закончу школу – на конюшню подамся вкалывать к отцу».

240

«Да, знать английский там не нужно и даже, скажем, не к лицу...» «Да нет, я правда...» «Знаю, Коля. Ты нынче прав, как никогда». «А сколько будете вы в школе? Надолго к нам?» «Хм... навсегда». (Ах, знаю, знаю, что слукавил, хоть мне всегда противна ложь. Но здесь иных держусь я правил. Читатель, ты меня поймешь). «Да я к тому... Вам будет скучно в деревне. Вы ведь городской». «Ну, жизнь, дружок, всему научит. А здесь неплохо. Вот – покой, природа... Выгляни-ка в сени, я там грибочков насолил. Со мною справиться у лени, ей-богу, не достанет сил. Рыбалка... Вон – течёт Воронеж. А лес! И столько тут всего! Нет, счастье тут не проворонишь, была б надежда на него». «А школа наша – восьмилетка! Деревня! Что возьмёшь с неё? Асфальта нет у нас ни метра, 241

и в клубе фильмы все – старьё... Ну, я пошёл... А не хотите ль кататься... на коне? С утра!» «Идёт! Ты будешь – мой учитель. До завтра. Спать уже пора».

22 Подходит солнце, словно тесто, вот-вот польётся через край. И мне уже в избушке тесно – беги на улицу, лентяй. Бери сосновые поленья, руби! И – щепки кувырком. Эх, дрын-дрова! До изнуренья люблю махать я топором. Сегодня нет занятий в школе. К моей избушке без двора двух лошадей подводит Коля: «Ну, вы готовы? Нам пора». «Лошадка смирная?» «Послушна... Не бойтеся, не самосвал. Я взял у бати на конюшне и сам сегодня оседлал... Тпру-у! Стой же!..» Лошадь вертит крупом, как девка задом (что за вид!), 242

когда испариной над клубом рок-музыкальный шум висит. И всё же конь руке поверит, схватившей намертво узду. Пусть не помчит меня, как ветер – я благодарен за езду. Опять во мне донские предки разбередили кровь мою. Забыты классы и отметки, я в стременах уже стою. Вперёд! Мой дед гонял не так ли врагов по вёшенским пескам? Промчались конные атаки, вступать в иные битвы нам. Бежит рысцой иное время, и нам его не расковать. Теперь, вставляя ногу в стремя, не надо жизнью рисковать. И всё ж порой надоедает идти без риска по земле. Я шпоры дам. Но каждый знает, легко ль без выучки в седле. Пущусь в галоп – съезжаю набок, то на один, то на другой. И понимаю: очень слабо готов к езде я верховой.

243

23 Вокруг сады, лесопосадки, замёрзших яблонь голый строй. Но запах яблок терпко-сладкий, как снег, кружится надо мной. Вдали чернеют мёрзло пашни. Тонка, как чашка, тишина. И даже громко крикнуть страшно, чтоб не разбилась вдруг она. Прекрасна конная прогулка! Ты, Коля, просто молодец! В полях пустынно так, что гулко звучит биение сердец. Огромна Русь! Какие дали! Я здесь хозяин иль в гостях? Что в них – Ярок? О нём едва ли в соседних знают областях. Держу задумчиво поводья, чуть пошевеливая их. И ветры – струны небосвода – умолкли. Мир вокруг притих. И лишь незримая сорока стрекочет в лесополосе... Какая выпала дорога тому, кто выбрал сразу все?

24 244

Себя судить я должен честно. Не зря из всех учителей я в школе лишь один — не местный. Но в этом нет проблемы всей. Да, я хотел бы просвещенью служить, уча величью душ. Не по чьему-то наущенью – сам выбрал этакую глушь. И всё ж себя не пересилишь. Я знаю: чуть не все подряд из институтов и училищ в деревню ехать не хотят. Но вот он, вот – Ярок мой древний, сосновой пахнущий смолой, где люди, словно бы деревья, срослись навек с родной землёй. Коль стоящ, так в тебя поверят, разделят радость и беду. Там на виду твои потери и обретенья на виду. Дай силы, русская землица, в чащобе жизни не пропасть. Пусть вечно, как река, струится во мне любовь твоя и страсть. Что мне поможет, Бога ради? В моих познаньях есть ли прок? Щитом червонным русской рати 245

блестит мой маленький Ярок. Не ты ль и есть моё спасенье? Какой ты мне поставишь балл? Смешно! Носитель просвещенья, сам у тебя уроки брал. За сумасшедший миг отвечу, когда в тебе чуть усомнюсь. Твоим ветрам пойду навстречу, пред мудростью твоей склонюсь. И, зажжено твоим глаголом, сияет сердце сквозь дымы. Вся Русь огромная – как школа, где учат нас и учим мы.

246

Вячеслав Лямкин Прозаик, участник Краевого семинара молодых писателей. Публиковался в альманахе «Бийский Вестник» и других периодических изданиях Алтая. Живёт в г. Бийске «Авдонька» 1. Сегодня ночью Авдоньке приснился его погибший сын Гришка. Приснился мальцом - босоногий выбежал на крыльцо встречать его с работы.

- Батька, тикай! Мамка в тракторе пол-литра нарыла. Ох, счас устроит! Следом бежит жена Валентина и начинает лупить Авдоньку мокрым полотенцем, и поносить его последним словом: - Поганец! Обещал же не прикладываться! Опять за свое принялся, язва! Правды на тебя нет!

- Валя, Валя! - оправдывается Авдонька, - в выходные Петровне огород пахал, сунула в благодарность. Вот, приберег.

- А я для тебя полотенце приберегла! Вот держи подарочек! Пару раз прилетело Авдоньке по шее. А потом сидели с Гришкой в сарае под пахучими березовыми вениками. Здесь сын уже взрослый тихим голосом ему говорит: - Батька бросай пить, добром не кончишь! На мать посмотри, что она от хорошей жизни в веру подалась! Авдонька помнит, что жутко захотелось пить. Он вышел за ограду и тут же очутился на кладбище. Перед ним возникли опухшие от слез лица жены и дочери и глубокая яма, в которую на белых полотенцах опускают Гришку. Гулко ударился первый ком земли, о крышку гроба кинутый кем247

то из родственников. Второй, третий... Проснулся Авдонька весь в поту. В голове Гришкины слова, вырванные у сна всполохами раннего утра: «Батька бросай пить, добром не кончиться!»

- Эх, раньше бы сынок, раньше об этом знать! - шепчут пересохшие губы, смоченные скупой мужицкой слезой. Лукавил Авдонька, самому себе врал, а все потому, что не мог ничего с собой поделать. Как о стену горох. Что только с ним не делали. И бабка Илясиха над головой его воск отливала, и жена Валентина какой-то настойки в чай украдкой подливала. Все без толку. Только переблевался после этих процедур да чуть не помер. А все едино прикладывался к бутылочке. С жадностью, с трепетом, опрокидывал в себя полный стакан и ждал, когда горькая разольется теплом по телу и ударит в голову. Пил Авдонька всегда до беспамятства, часто с устатку, но еще чаще, чтобы заглушить неуемную грусть, которая клещом майским всасывалась в его душу. Может от этого и любил шумные компании и почти всегда вел всех к себе. Завалятся разноликой гурьбой в ограду, разместятся под навесом у сарая, и пьяные орут до одури и дерутся, а потом обессиленные и побежденные зеленым змием валились с ног, забываясь тяжелым пьяным сном. Подобными урывками и прошла жизнь. Прошла не слышно, но оставила за собой привкус горечи. Авдонька давно уже живет один, и круг его общения состоит из нескольких людей. На главном месте стоит соседка тетя Маша, которой Авдонька отдает часть своей небольшой пенсии - получает по инвалидности. На эти деньги тетя Маша берет ему продукты, платит за свет и откладывает на уголь и дрова. Ко дню, когда приносили пенсион, Авдонька выходил из запоя. И только почтальонша Зойка появлялась в дверях, стучал костылем по стене, зовя соседку.

- Машка, скоро там? Пенсион прибыл!

248

- Эх, безнадега, - вздыхает тетя Маша, пряча несколько тысяч в передник, - ни чему тебя жизнь не учит!

- Зато проучила! - бурчит Авдонька, расписываясь в ведомости. - Если не было бы горя, то люди его сами бы придумали, а то шибко сладко жилось бы. Тетя Маша махала на него рукой: - Разве счастье - это плохо? - спрашивала она то ли у себя, то ли у присутствующих, и, уходя, в дверях предупреждала: «Сильно не буйствуйте!» Особый статус занимали собутыльники, на которых тратилась остальная часть пенсии: сосед дядя Вася, бывший спившийся инженер рыбхоза, Ростик - вечный шабашник и алкаш, и сердобольный Антип, числившийся в том же рыбхозе работником МТМ, особо любивший одну присказку и вставлявший ее, каждый раз, когда держал в руках полный стакан: «Душа все примет, а задница хоть взбеленись!» В день пенсии первый в гости заскакивал Ростик. Всегда запыхавшийся он вытирал рот тыльной стороной руки и спрашивал: «Ну что, принесли?» Авдонька кивал головой. Тут же Ростик интересовался: «Машка была? Взяла?». И, получив утвердительный ответ, облегченно вздыхал, хватал деньги и бежал в магазин. Брал четыре бутылки дешевой водки и столько же портвешка и мчался обратно. Антип появлялся тихо. Всегда тщательно вытирал сапоги о задрыпаный коврик, будто чувствовал себя в чем-то виноватым. Самый последний приходил бывший инженер дядя Вася. Важно прицеливался на место у окна и начинал распоряжаться: «Стаканы, помой! - погонял он Ростика. Да помидорки на тарелку выложи. Антип, ну что сидишь! Вилки давай». «Эх-ма, мужики, - потирал он ладоши, когда все было готово, - в любом застолье самое главное культура! Закусочка, ритуал какой-нибудь!». В дяде Васе всех раздражала эта манера «руководить», которая зачастую приводила к ожесточенному спору, 249

нередко заканчивающемуся потасовкой. В разгар посиделок кто-нибудь вменял ему за чрезмерную деловитость, и дядю Васю начинало нести.

- У меня два высших образования, - ораторствовал бывший инженер, когда все были уже в хорошей «кондиции», это вам не два пальца обмочить. Впрочем, такими как вы необходимо руководить! Иначе вы - «серая масса», можете выйти из-под контроля общественной нравственности, и превратится в опасное оружие. Вот ты, Ростик, - тыкал он шабашника в грудь, - один ничего не стоишь! Лоботряс и бездельник - что с тебя взять! А вот десять, таких как ты, двадцать - уже угроза обществу и морали, жизненному устою. Поэтому тобой надо управлять, приучать к порядку, иначе уподобишься животному сельскохозяйственному и начнешь хрюкать! Худосочный Ростик надувался как индюк, напускал на себя важность ненабравшего еще в теле молоденького петушка, запинаясь, с трудом подыскивая слова, парировал: - Образованием своим тычешь!? Вокруг тебя тоже не дураки живут!

- Да, да, прав! - поддакивал Антип. - Что мы два плюс два сложить не можем, что ли?

- Серые массы говоришь!? - продолжал Ростик. - Мы такие, каких нас воспитало нынешнее время, действительность! Приспособленные! А насчет порядка, где ты его сейчас найдешь? Нигде! Вон посмотри в мире сплошь и рядом бардак! И все молчат, словно всех это устраивает!

- А это тебе за сельскохозяйственное животное! - подводил итог душевного разговора кулак Антипа, который впечатывался под глаз дяди Васи. После таких инцидентов наступала идиллия в отношениях «общества». И снова пили за дружбу и уважение, а Ростик и Антип чувствовали себя опять равноправными членами компании.

250

С неделю шиковали, покупая водку, а затем переходили на самогон. За неделю до очередной пенсии средства все заканчивались, самогон в долг тоже переставали давать, и тогда Ростик шел канючить деньги у тети Маши, но почти всегда получал моральной трепки.

- Ах ты гадина ползучая! - орала на весь поселок тетя Маша, - совести нет, приперся! Тебе глотку почесать, а он что неделю исть будет? Ты же его не накормишь! Дождешься от тебя! Последнее вытащишь! После взбучки Ростик терялся на несколько дней и появлялся снова в «долгожданный денек». У каждого из этой троицы были свои обязанности. На Антипе была печка. Когда наступали холода, он регулярно приходил и закладывал голландку на вечер и сразу приготавливал на утро, чтоб Авдонька сам смог затопить. Не забывал, конечно, Антип и про себя. Нет-нет, да вынесет ведерочко угля из Авдонькиной сарайки. На Ростике были другие заботы. Сажал и выкапывал картошку, засыпал ее в погреб. Еще колол и складывал дрова. Ростик все делал старательно и быстро, потому что знал, что час расплаты уже близок.А инженер дядя Вася всем этим руководил.

- Вот как ты, дурень, чурку ставишь!? - вещал он с крылечка.

- Надо вниз сучком ставить!

- Тебе надо, ты и ставь, а мне удобно, когда вверх сучком стоит! - отзывался Ростик.

- Я б тебе показал, да у меня ревматизм!

- Алкоголизм! - бурчал шабашник себе под нос, косясь недовольно на инженера.

2. До сих пор Авдонька чувствует на своих обожженных губах привкус пролетевшей как ураган жизни. Жена, не выдержав вечного пьянства, ушла от него с простыми, горькими как соль словами: «Толя, сил моих 251

больше нет! Прости!»

- Да и то верно, Валька! - поддерживали ее соседки. Сколько ты от него натерпелась! То в бане ночуете, то синяки тональным кремом замазываешь! Живи своей жизнью! Дети взрослые, поймут! И переехал Авдонька жить в малосемейку, доставшуюся ему еще от рыбхоза. Одна была отрада у Авдоньки - гордился, что дети все пошли в него. Что старшая Ирка, что Гришка. Оба долговязые, сутулые, с несуразно длинными руками. И даже походка у всех одинаковая была - наклонят немного голову вправо и чешут по улице. Любил Авдонька называть дочь «кровинушка моя», особенно когда был выпивши. И пьяный слушался только ее. Придет Ирка вечером разогнать шалман в доме, а он хоть и «никакой», а понимал что «кровинушка его» пришла, и беспрекословно уходил в комнату, заваливался спать на диван. Что касается работы, то Авдонька считался незаменимым в плане механизации. Мог движок на тракторе откапиталить, краном управлять, К-700, на крайний случай комбайнера мог заменить. Если бы не пил, цены бы не было. Валентина же, с которой он прожил к тому времени половину своей жизни, на все село зналась как толковая знахарка. От любого недуга у нее травка имелась, настойка, или отвар лечебный. Случись у ребеночка жар какой-нибудь, так молодая мамка сразу к тете Вали бежит, консультируется, чем попоить свое чадо. Она то и выходила Авдоньку, когда с ним приключилась беда лихая. (Уж года два прошло, как они развелись). В ту зиму морозы стояли настоящие сибирские. Командировка в Шелаболихе заканчивалась. До хрипоты спорили, как вывозить строительный деревянный вагончик. Помог выйти из положения Васька Круглыхин. Отыскал у одного деда во 252

дворе добротные сани, оставшиеся от тяжеловоза. На них и погрузили вагончик, прицепив эту конструкцию к 66-му. Мужиков в вагончик набилось человек пятнадцать. Дорога предстояла длинная, и кому-то в голову пришло подтопить буржуйку. Плеснули на дрова бензин, да так, что попали и на сани, с которых в второпях забыли убрать старое сено. Вот и погрелись, называется. И сани, и вагончик вспыхнули в одно мгновенье. А шофер с поварихой в кабине заигрывал. Не видел, что у него сзади фейерверк. Люди в вагончике, подпертые снаружи, горят. Благо, местный житель в конце села по дороге шел, вовремя оповестил да засов отодвинул. Мужикам тогда всем сильно досталось. Рыжий с ремзавода угорел насмерть. Авдоньку и еще двоих мужиков, которые рядом с буржуйкой сидели, огонь лизнул основательно. После пожара состояние у Авдоньки было тяжелое. Ему ампутировали левую ногу по колено и три пальца на правой руке, и если бы не жена Валентина, не выкарабкаться бы ему. Хоть и в разводе, а полжизни из памяти не выкинешь. Она не отходила от него ни на час. Поила его отварами и настойками. И когда Авдонька пошел на поправку, сразу же забрала его домой. Но беда одна не приходит. Не успел Авдонька привыкнуть к своему новому душевному и физическому состоянию, как отравился Гришка. Только-только притупилась боль, как с новой силой вспыхнула, словно колуном пытались отделить душу от тела. Плакал, а рассказывал в трубку телефона двоюродному брату Валентины, который жил в Ребрихе.

- Толя, как!? Как же это случилось?!

- Да я сам не пойму, Андрей! У Валентины в подполе взяли банку литровую спиртовой настойки на каком-то корне. С другом выпили. Этому, Кольке-то, сразу плохо стало. Он маленький, щупленький. А наш пока «скорую» вызвал, пока помогал друга спасать про себя и не вспомнил. Спохватились 253

только в больнице, когда он без сознанья в руки медсестры упал. Приезжай, приезжай, Андрей, послезавтра вынос! После смерти сына тетя Валя вся поседела, осунулась. На голове ее черный платок появился, который она больше не снимала. В церковь стала каждый день ходить. Знахарство свое из души выкинула.

- Не от Бога все это было! - отвечала на просьбы. - Вот Господь через смерть Гришину и указал на это! А через год, продав бабкин дом, уехала тетя Валя с дочерью в Ленинградскую область в женский монастырь. Купили при монастыре домик и остались там жить, Богу молиться за грехи, за непутевого Авдоньку, за упокой сына Григория.

3. Особенно любил Авдонька в ранние утренние часы сидеть у окна и смотреть на улицу. Это были особенные минуты, когда он мог прислушаться к самому себе. Вокруг не было ни суеты, ни дружков-собутыльников и никто ему не мешал насладиться тишиной. В эти утренние минуты он замечал, как меняется природа, как начинает просыпаться улица: первым вылезал из будки, гремя цепью, соседский пес. Лохматый, неухоженный, вечно голодный он чем-то напоминал ему самого себя. «Налить ему в миску спирта и точно будем похожи!» - думал Авдонька, грустно улыбаясь. В стайке тяжело вздохнула корова. Гулко ударили копыта о доски настила - поднялась. Только потом где-то в конце поселка проснулся петух. Хлопнула дверь, и ранняя хозяйка, гремя подойниками, готовится к утренней дойке. Мимо проехал Холька на старой кляче, запряженной в скрипучую телегу. Видно, надыбал где можно покосить или на свалке что путное приглядел. А вот меж сосен пробился первый лучик солнца. Утро! Еще одна бессонная ночь ушла в прошлое, в небытие. Первое время, оставшись один, Авдонька чувствовал 254

себя инопланетянином. Хоть и был под присмотром тети Маши, хоть наведывались друзья-собутыльники, а все равно чувствовал свое одиночество остро, называя себя «сиротой казанской». Особенно обострялось это чувство, когда получал письмо от дочери. И тогда приходило четкое осознание того, что ни кому на свете до него нет дела. А прошедшей зимой, когда тоска, словно асфальтный каток выжимала из души последние соки, он неожиданно встретил близкого ему человека. По крайне мере так ему показалось. Хрупкая девчушка-подросток в несуразно большом пуховике, обутая в обыкновенные летние кроссовки, шла утром по крепкому морозцу со стороны остановки. Авдонька сразу почувствовал ее. Ему стоило только взглянуть на нее и стало понятно, что это еще одна человеческая жизньверевка, запутанная в крепкий узел.

- Знаешь, кто это? - спросил он у Антипа, который пришел затопить к вечеру печку. Антип так и не понял о ком идет речь. Все рассказал Ростик, придя на вечерние посиделки с бутылкой самогона.

- Да это же Танька, дочка Зайчихи, помнишь, пьяная она еще сгорела. Девчонке тогда лет пять было, ее сразу в детский дом отправили. Вон видишь, какая вымахала. Теперь по выходным к бабке Смольяновой приезжает, помогает по хозяйству.

- Сирота, выходит!- скорее самому себе сказал Авдонька, закуривая в печку.

- Выходит, - вставил Антип. - Заяц-то старший на МТК при мне еще на тракторе с дамбы кувыркнулся!

- Ты че, Авдоня, удочерить ее хочешь? - хихикнул Ростик.

- Да мне не позволят. Это я так. Смотрю, идет сегодня утром, от холода ежится. Думаю, спрошу кто такая. Не раз не видел. А ближе к полуночи, когда Ростик с Антипом разбежались по домам Авдонька, постучал костылем по стене: 255

- Машка, не спишь? Зайди, дело есть!

- Чего, тебе? - Тетя Маша появилась на пороге, запустив в дом клубы морозного воздуха. - Проводил дружков, скучно стало?

- К Смольянихе девчонка приезжает по выходным. Знаешь?

- Танюшка. Сирота горемычная!

- Купи ей валенки! Бедолага, в кроссовках ходит, - Авдонька протянул ей деньги.

- Ты, Толик, случаем не заболел?! - тетя Маша округлила глаза. - А на что пить будете?

- Машка, не лезь под шкуру! Просто купи! А на следующий день Авдонька с нетерпеньем караулил Таню, когда она вечером пойдет на последний автобус. И каково было его умиление, когда он увидел ее, идущую на остановку в новеньких валенках, на резиновой подошве, купленных тетей Машей на рынке сегодня утром. Впервые за много лет он почувствовал себя значимым в этом мире.

4. Рассвет накрыла осенняя хмарь, и трудно было угадать который сейчас час. Пошел дождь. Забарабанил по крыше, напрашиваясь в гости. Рваные облака плыли медленно и настолько низко, что казалось вот-вот врежутся в лесной массив. Из окна всмотришься в молоденькие сосенки, что на опушке растут, и те ежатся, и тесно жмутся друг к дружке. Березка молоденькая стыдливо прикрылась последними листочками, безжалостно сорванными хлестким северным ветром. На горе в загоне жалобно блеют овцы, сгрудившись плотно у копешки промокшего за ночь сена. От осенних дождей в доме сыро и зябко. В комнате местами кусками отвалилась штукатурка, обнажив ребра дранки. Авдонька поднялся с неуютного видавшего виды дивана и проковылял до кухни. Докурил оставшуюся с вечера сигарету, закинул в голландку дров, принесенных вечером 256

сердобольным Антипом, и пока грел чай, успел почистить картошку. Знал, что скоро забежит Ростик и попросит червонец на опохмелку. Сам же Авдонька в последнее время пил с неохотой. Пропустит стаканчик, чтобы кровь по жилам разогнать да для поддержания разговора и все. Сядет у печки откроет дверцу, курит и смотрит на огонь молча. Нет, самогон хуже не стал. Да что там говорить, привередой никогда не был, и нитхинол пил за неимением лучшего. А вот что-то перевернулось у него внутри. То ли эти утренние часы уединения отразились на душевном состоянии, тол и еще неведомое что-то. Но как бы там не было, все это заметили.

- Авдоня, ты че, поди прихворал? - беспокоился Ростик, трогая ему лоб. - Давай Машку позову, пусть «скорую» вызовет.

- Не беспокойся, - отнекивался Авдонька. - Так, что-то кишки прихватило. Пройдет скоро.

- Ну, смотри, тебе виднее, - успокаивался Ростик. - Если что, маякни - я мигом! Сегодня к обеду Авдонька ждал гостя. Двоюродный брат бывшей жены Валентины, с которым у Авдоньки сохранились хорошие отношения, позвонил несколько дней назад и предупредил о своем приезде. Андрей где-то их него возраста. Жил с семьей в Ребрихе. Проездом был в Павловске вот и решил навестить бывшего родственника.

- Ну как ты тут живешь, Толик? - еще с порога начал Андрей. - Ты сиди, не вставай, говори, где что есть, я сам похозяйничаю. Андрей выглядел молодо. Коренаст плечист. Простоват. Сам был павловский, но уехал в Ребриху за женой к ее родителям и там обосновался, пустил корни. С Гришкиных похорон Авдонька его больше и не видел.

- Живем, хлеб жуем! - отвечал Авдонька.- Скрепим 257

помаленьку. Чайник на печке только что вскипел, картошка на сковородке жареная. Садись, перекуси с дороги. С Валентиной созваниваешься, как они там? А то от Ирки с год назад письмо было.

- В том месяце звонила. Болит у нее сердце за тебя.

- Поболит и перестанет. Машке позвонит, узнает, как да что, а со мной не хочет разговаривать. Ты картошку-то ешь!

- Ем, ем. Я собственно, что приехал. Перебирайся, Толя, ко мне в Ребриху. Там в доме престарелых друг мой хороший работает. Пока есть такая возможность, устрою. Сам понимаешь, за тобой там и уход должный будет, и питание, и лечение. А тут что?

- Машка вон за мной ходит. Продукты покупает, я ей часть пенсии отдаю, она следит. Ростик дрова колет, картошку нынче и посадил, и выкопал, в погреб ссыпал. Антип уголь перекидал. Печку мне на ночь заправит, на утро принесет. Ведро помойное выльет. Вот и все дела наши. Пожрать я сам себе сгандоблю. Еще есть силы. Чего я там в твоей Ребрихе-то забыл.

- Ты подумай, Толя. Эти твои Антипы и Ростики не вечны. Ну, год, ну два еще так проскрипишь, а потом что? Захочешь, а поздно будет!

- А с домом что делать? Тебе подписать!?

- Да он мне даром не нужен! Можешь продать деньги на книжку положить. Можешь подарить кому-нибудь. Можешь дочери в наследство оставить. Все, что угодно!

- Вот, взбаламутил, только! - ответил Авдонька и обещал подумать. Андрей посидел еще немного и, сославшись на срочные дела, вскоре уехал, оставив свой номер телефона. Приезд Андрея, а вернее его предложение, оставило на душе двойственный отпечаток. С одной стороны заставило немного задуматься, покопаться в себе, а с другой настолько 258

его напугало и ошеломило, что он первое время и не хотел об этом вспоминать. А потом как-то представил себя уезжающим из поселка в Ребриху, и ему стало жутко страшно и одиноко. Он просто ужаснулся, представив, как покидает родные места. «Нет, этого никогда не произойдет, - решил он для себя. - Здесь женился. Дети здесь родились, выросли. Если разобраться, роднее этого клочка земли ничего и нет. Единственная дочь за тридевять земель живет, а я корнями, кровью, судьбой врос в этот поселок, в сосновый бор, речушку, бегущую позади огородов, что не мыслю себя без этого. И как Андрей мог мне предложить такое! Бред и нелепость! Но вскоре жизнь все расставила на свои места, показав, что по существу человек одинок в этой жизни. «И кроме матери родной ты сильно не кому не нужен».

5. Лег первый снег. Перед этим почти с неделю лили дожди, загоняя сырость в дома. Погода могла поменяться на дню по три раза. Сначала ветер, словно пастух пригнал тяжелые, свинцовые тучи с севера, и те словно долгожданные гостьи надолго засели в пойме небольшой речушки. К обеду за лесной опушкой вроде просветлело и казалось, что всю эту капризную массу протянет стороной, но не тут-то было зарядило от всей души дня на четыре. К обеду четвертого дня дождик прекратился. Наступило затишье. И чувствовалось, что все чего-то ждут от вечернего похолодания. Снег белый-белый, пушистый и почему-то особенный. Первый, всегда такой. Лег тихо, ночью. Утром вместе с первым снегом пришла и дурная новость. Прибежала Ольга, тети Машина, дочка вся зареванная, и сказала, что матери плохо с сердцем, что уже вызвали «скорую». Медики приехали быстро, и Авдонька в окошко с беспокойством наблюдал, как соседку увозят в больницу.

259

На следующий день приехала старшая Машкина дочь Нинка, жившая в городе, и забрала Ольгу с собой. Перед отъездом зашли к нему. Нинка выросла на его глазах. Выучившись в техникуме, уехала в город и там выскочила замуж. Похорошела, пополнела. По одежде и машине было видно, что жили в достатке.

- Дядь Толь, как ты тут? - зашли с Ольгой, которая стояла за спиной зареванная.

- Мамку на операцию положили. Ольгу я к себе забираю. Воду из системы слили. Деньги вот твои - мать велела передать. И сказала, чтоб ты тут один держался. Она скоро вернется! Оставляю тебе ключи от дома, если позвонить нужно будет, воспользуешься. Они уехали. А в доме долго еще стоял аромат терпких Нинкиных духов. Не сразу, на третий, может на четвертый день подкатил к горлу ком и четко почувствовал, осознал, что в соседке своей и ее дочери приобрел семью, а теперь невольно ее лишился. Ненадолго. И сразу с отъездом тети Маши рухнул остов его жизни. Вместо крепкой стены он ощутил пустоту. «Да-да, Машка есть фундамент, за который я держусь, чтобы не грохнуться!»

- осознал он. Первое время за продуктами ему ходил или Антип, или Ростик. А затем, когда уже зима пришла окончательно, сложившиеся обстоятельства заставили его не раз вспомнить о переезде в дом престарелых. В поселке случилось происшествие. Вовка Ухин утопил своего вороного тяжеловоза в Касмале. По молодому льду, дурень, погнал его, держась кромки, где места самые коварные - до берега рукой подать, а глубоко. Вороной по грудь в воду ушел, не выдержал тонкий ледок и как не хлестал его Вовка нагайкой, все тщетно, не смог жеребец 260

выкарабкаться. И пока горе-рыбак добрался до поселка, пока собрал мужиков в подмогу, пока приехали к месту, было уже поздно. В те дни жизнерадостного Вовку было не узнать. Небольшого роста с широченными плечами, вечно грудь нараспашку, он сидел дома, склонив пьяную голову над столом, и всхлипывал, словно ребенок. А Антип и Ростик, которым пришлось участвовать в спасении жеребца, его успокаивали.

- Я его жеребчиком у деда Коваля на Запорожец синий выменял. Помнишь, деда Коваль на Ядринцева жил. Он-то знал толк в лошадях. Не хотел так меняться, давай, говорит, еще тыщу, знатный конь будет. Два раза жуковские его выкрасть хотели. Не конь, а картинка был. Ух-ху-ху-ху! Уууууу! Вовка был мужик запойный, поэтому «раз пошла такая пьянка, реж последний огурец». Все получилось из этой оперы. С месяц где-то оплакивал своего жеребца. А Ростик и Антип, забыв вовсе про Авдоньку, пропадали вместе с ним.

6. Авдоньке все это время без помощи было нелегко. В магазин пришлось теперь ходить самому. Но если за продуктами сходить было еще полбеды, то вот занести в дом уголь и дрова было совсем тяжко. Но ничего, как-то приспособился ведра таскать на двух пальцах левой руки. Дни бежали в заботах, а в глазах росла тревога. Вот уже скоро и декабрь на дворе, а от соседей не было никакой весточки. Как там тетя Маша, сделали ей операцию, как себя она чувствует? Теперь он каждый день выбирался на улицу, подходил к калитке, и, долго опираясь на старые костыли, всматривался в сторону дамбы, ожидая приезда машины, на которой привезут тетю Машу и Ольгу.

261

И вот когда зима вступила в свои календарные права, он наконец-то дождался той долгожданной машины. Но только на ней не приехали ни тетя Маша, ни Ольга. Приехал муж Нинки - толстенький молодчик, бритоголовый, небольшого роста, со всех сторон ровный, напоминавший шар. Казалось, что у него даже шеи нет, сразу от головы начинается туловище. «Деловой!» - дал ему определение Авдонька.

- Привет, батя! - он застал его у калитки, - как ты тут?

- Да также как и там! - ответил Авдонька, - ты чей, Нинкин?

- Ага! - протянул молодчик нараспев. - Ну, что, бать, за домом смотришь? Давай следи, чтоб порядок был. Скоро у тебя новые соседи будут!

- Как новые!? - Авдоньке показалось что он это слово прокричал. - А Машка где?

- Да не переживай, бать, все нормально! Живые все! молодчик похлопал Авдоньку по плечу. - Просто Марии Степановне после операции нельзя тяжести поднимать. Да и уход за ней первое время нужен. Вот Нинка и решила ее у себя оставить. Дом продадим, рядом с нами им с Ольгой квартирку купим. В городе все веселей, чем в вашей дыре. Деловой, проверив дом и забрав кой-какое шмотье, вскоре уехал. Перед Авдонькой рушился его маленький незатейливый мирок. Каково быть очевидцем крушения собственного корабля? Ощущать себя беспомощным не такто и приятно. С того самого дня, как тетю Машу забрала «скорая» он жил в надежде и с великим ожиданием ее приезда. И даже первую пенсию, которую получил без нее, разделил на две части и одну спрятал, чтобы отдать ее соседке, когда она вернется домой. А теперь как? И поэтому, раздираемый мыслями, был сам не свой и остаток дня провел в бесполезной суете. А тут вдобавок ко всему на следующий день поскользнулся на крылечке с дровами в руках. И то ли зашиб единственную 262

ногу, то ли связки потянул, сам не понял. Кое-как добрался до дивана и дня три не мог с него встать. Естественно, что дом выстудил и вдобавок к этому схватил тяжелейший бронхит. Все это время он даже и не спал. А просто лежал на своем стареньком диване и смотрел в потолок, ощущая острую боль в колене. Думал, для чего все-таки человек рождается на белый свет, чего больше должно в нем быть - добра или злости. Каким надо жить: быть счастливым или страдать в горе. Но так и не смог ответить на этот вопрос. Лишь знал по своей жизни, что не искал ни горя, ни счастья. Жил как жилось. Как Господь в начале положил. И счастье, и горе сами его нашли. И еще пришла одна мысль - понял, что костюм примеряют по плечам. Будет великоват - запутаешься, запнешься. Будет маленький, не успеешь начувствоваться. Раньше с себя его скинешь. И скорей всего у него костюмчик был великоват. Очнулся от того, что кто-то тормошит его за плечо.

- Дядя Толя! Дядя Толя! Проснись! Это Таня Зайцева, сирота, которой валенки в ту зиму просил купить, зашла по просьбе бабки Смольяновой справиться о здоровье тети Маши.

- Дядь Толь, ты чего такой бледный? Прихворал, что ли? Холод какой страшенный! Ты когда печку- то топил? Он взял ее за руку и сел на диване. Долго на нее смотрел. Всматривался в ее черты лица, чувствовал доброту, исходящую от ее сердца.

- Кровинушка моя! - вырвалось вдруг у него. - Помоги мне на кухню перебраться. Я-то ногу зашиб! С горем пополам добрались до кухни. Таня усадила Авдоньку на табурет у печки, потрогала у него лоб.

- Горячий-то какой! - вскрикнула. - Вы вообще тут как? К вам кто-нибудь ходит, помогает?

- Да кому я нужен! Такой же сирота, как и ты! - ответил 263

Авдонька и вдруг зашелся в клокочущем кашле. Таня не стала больше ни о чем его спрашивать.

- Так же нельзя, дядь Толь! - сказала она. - Сейчас все исправим. Вы сидите, а я тут похозяйничаю немножко. Таня первым делом затопила печку, напоила Авдоньку горячим чаем и таблетками, которые отыскала в кухонном шкафу. Вымыла посуду, пол. Принесла угля и дров на несколько дней. Пожарила ему картошки.

- Вот, на завтра вам хватит, дядь Толь, - сказала она, управившись с делами. - Таблетки не забудьте выпить, на столе лежат, я вам приготовила. Утром и вечером. А я к вам во вторник приеду. И если лучше не станет, то будем вызывать фельдшера. От Таниной заботы, раскаленной печки и таблеток Авдоньке стало лучше. И он даже разговорился немного.

- Ты в каком классе учишься, кровинушка моя?

- В одиннадцатом. Летом буду поступать в медицинский.

- Молоток! Ты скажи, трудно без мамки с папкой жить? Она ничего не ответила, только отвернулась в сторону.

- Вот и мне тяжело. Привык. Да и ты, наверно, привыкла. С отцом твоим на комплексе вместе работал, хороший мужик был, безотказный. Да ты его и не помнишь, поди. Махонькая еще была. Мать твоя после него и запила. - Авдонька спохватился, - ой, чего это я чепуху какую-то замолол. Ты прости дурака старого. Так, нахлынуло.

- Да ничего, дядь Толь, бывает! Ладно, я пойду. А то мне еще до детского дома добираться, автобус-то уже ушел. Он окликнул ее на пороге: - Спасибо, Танюша, тебе за заботу! Ты приходи, я буду только рад. Утром Авдонька даже сам вышел на улицу. Подышал свежим морозным воздухом, вылил помойное ведро в зад огорода и с удивлением заметил, что в душе и в мыслях нет 264

никакой тревоги. Кашель немного еще донимал, в колене чуть-чуть саднило, но это были «мелочи жизни», - как он сам выразился. А чуть позже Авдонька поймал себя на мысли, что часто смотрит на часы и считает минуты, и ждет не дождется, когда наступит завтрашний день. Причиной же всему была сиротка Таня, которая излечила его, нет, не таблеткой горькой, а своей простой детской непосредственной заботой. Но, не смотря на это странное состояние беззаботности и некой легкости мыслей, где-то в потаенном уголке души и памяти, из их глубин всплывал разговор с Андреем. К вечеру в каком-то безудержном порыве ощутив, как острыми клещами впивается в него чувство одиночества и ненужности, да-да, именно ненужности близким, из коих была-то одна дочь, или тому же обществу, он кинулся искать оставленный Андреем номер телефона. Помнил, что на каком-то клочке прошлогодней районки Андрей писал размашистым почерком. А куда он его засунул, из памяти вышибло. Поднял вверх дном весь дом, даже пробовал пол на кухне вскрывать - все было бесполезно. И уже когда в горькой безнадеге его отыскать ложился спать, подотдел на ночь фланелевую рубашку в крупную клетку, которую ему шила тетя Маша, и, ворочаясь с боку на бок, неожиданно почувствовал уплотнение в нагрудном кармашке. Сразу вспомнил, что как раз был в этой рубахе, когда приезжал Андрей. Развернул долгожданный листочек газеты, убедился, что это тот самый, и вроде бы успокоился, окончательно определив для себя свое будущее.

7. Таня, как и обещала, пришла через день. Влетела в дом легкая, веселая, наполнив комнаты теплым, ласковым светом.

- Дядь Толь, привет! Ну как ты тут? Как самочувствие?

265

- Благодоря тебе, доченька, почти выздоровел.

- Ну, скажешь тоже! Давай температуру смерим.

- Ого, тридцать восемь! Ты сиди, я сейчас мигом. И привела фельдшера с рыбхоза.

- Теть Ларис, посмотрите его. Третий день уже температура не спадает. Лариска своя, поселковская. Чуть полная, чуть скандальная. Ну а так вроде неплохой человек. Правда, начала его в плохом свете выставлять, но это для профилактики можно.

- Пить ему меньше, Танюш, надо бы! И температуры бы не было. И уже обратилась к нему: - Авдонькин, а где твои друзья неразлучные, бросили что ли?

- Ухин больше им наливает. А я, Ларка, вот как Машку увезли, ни капли в рот!

- Ладно, давай глянем, что там у тебя. Она посмотрела горло, послушала грудь: - Хрипы у тебя, Авдонькин. Будем надеяться, что бронхит. Дам тебе антибиотик, парацетамол, будешь пить, ну и горячее там всякое, отвары, поди от Вальки-то чему-нибудь научился. Фельдшерица ушла, а Таня снова начала хозяйничать. Сбегала ему в магазин за продуктами, управилась с печкой, немного прибралась на кухне, приготовила суп. После за чашкой чая спросила Авдоньку: - Дядь Толь, а расскажи мне еще про отца? А то я про него и ничего толком не знаю.

- Ну, они моложе нас были, квартиры тогда молодым всем давали. Где Витька Барсуков сейчас живет, они напротив, в малосемейке жили. И ты там родилась. Леха, отец-то твой, он простой был, незатейливый. Работящий. Смотришь, то он на комбайне, то на тракторе. Погиб, по чем зря! По 266

дамбе осенью поехал, а насыпь, когда пруды перед отловом спускали, подмыло. Вот он и опрокинулся на тракторе. Мать твоя его шибко любила. Так что если кто будет говорить, что она алкашкой была, не верь никогда. Это она уже после гибели отца начала пить. Красивая женщина была. А у тебя фотки есть?

- Откуда, все сгорело!

- Ну-ка, достань вон ту коробку! - Авдонька показал на верх кухонного шкафа. - Сейчас я тебе покажу. Из пыльной коробки, которую подала Таня, он достал несколько старых фотографий.

- Вот, смотри, это мы тут день рыбака отмечаем. Видишь, отец твой стоит в фуражке, а вот мать за ним. На, держи! Дарю на память! Все забирай.

- Ой, дядь Толь, спасибо тебе огромное! - Таня, не сдержавшись, кинулась его обнимать.

- Бери, бери мне они уже не к чему! - пробурчал он и еле сдержал слезу.

8. Говорят, когда летаешь во снах, значит, душа твоя счастлива. Это она возвращается в места, где человеку было хорошо. Летит душенька где-то среди вершин сосновых, среди ивовых касмалинских проток, пролетает над березовыми колками и холмистыми сочными сенокосами, над прудом с теплой прозрачной водой и словно манимая чем-то, неожиданно опускается на лесную полянку, где маленький мальчуган впервые в своей жизни находит боровик и, с неподдельной радостью сорвав его, бежит и показывает отцу.

- Папка, смотри, я гриб нашел!

- Вот теперь ты настоящий грибник, сына, самый «дорогой» гриб отыскал! Авдонька с трудом узнает в молодом человеке с корзинкой в руках себя самого, а в забавном мальчугане 267

Гришку, еще ходящего, наверное, в садик. «Летающие» сны Авдонька приметил после того как окончательно решил уехать в дом престарелых в Ребриху. Если до этого некое предчувствие тяготило и не давало покоя, то сейчас ощущалась некая легкость. Как будто сбросил с себя кандалы и взлетел. Поэтому все делал легко и непринужденно. На выходных, когда Таня снова пришла его навестить, подал ей газетный листок, на котором был написан номер телефона и ключи от Машкиной половины, которые Нинка, ее дочка, оставила ему.

- Сходи за стенку, позвони по этому телефону. Спроси Андрея. Скажешь, что дядя Толя захворал, пусть приезжает и забирает меня к себе. Спросит, кто говорит, скажешь как есть. Поняла? Ну, иди! Таня кивнула головой и ушла. Вскоре вернулась.

- Сказал, что в среду приедет. Дядь Толь, а ты что уезжаешь?

- Уезжаю, доченька. Так лучше будет для всех. Для тебя, для меня, для других.

- Да брось, дядь Толь, чепуху городить!

- Это не чепуха! Что я, Танюш, не вижу, что обуза и для себя, и для других, кто со мной возится?

- И вовсе не обуза! - вскликнула Таня, и видно было, что чуть не заплакала. - Мне не обуза! Авдонька вовремя спохватился.

- Доченька, не слушай старого! И, правда, замолол. Я ненадолго, в гости. Развеюсь, сколько можно на одном месте сидеть. Так что давай прощаться, долго наверно не увидимся. Таня обняла Авдоньку крепко-крепко.

- Ты, дядь Толь, как приедешь, дай знать. Я буду опять приезжать к тебе помогать.

- Конечно же, доченька!

268

9. Андрей, как и обещал, приехал в среду.

- И правильно, что решился! С домом что надумал? Продавать?

- Нет, надо к нотариусу заехать, дарственную напишу.

- На Ирку?

- Не угадал. Есть тут сиротка одна. Отец погиб, а мать спьяну сгорела. Он всегда задавал себе вопрос, что чувствует человек, когда покидает родные места. Вот живет человек, живет себе потихоньку и вдруг срывается и едет, куда глаза глядят, и что тогда душа чувствует? Страх перед неизвестностью сковал его, когда они закрывали дом, грузили вещи в машину. Но где-то в подсознании теплилась надежда, что когда-нибудь он сюда еще вернется. С этой надеждой он вышел на улицу и, обернувшись к Андрею, сказал: - Немножко, подожди. Пройдусь по улице. Не торопясь, опираясь на костыль, пошел. Шел, вспоминая прожитое, запоминая родную улицу, какая она есть, с разноликими заборами и крышами, с пригорком позади огородов с одной стороны и небольшой речушкой с другой. Запоминал жизнь и быт сельчан с их достоинством и недостатками. Прошел мимо ограды Саньки Корнея, который начал рубить новый сруб для бани, мимо Хольки, который завалил пол-улицы всяким хламьем, что нашел на свалке, прошел мимо барака, где жил Ростик. Сжалось сердце, и понял, что всего этого ему будет не хватать. Понял, что был частичкой этого самобытного мирка, был его главной составляющей, потому что непосредственно принимал участие в его создании. Поэтому, наверное, и не сдержал слез, дал волю чувствам и расплакался. Вспомнил про своих закадычных дружков Ростика и Антипа, которые все еще оплакивают с Вовкой Ухиным его 269

коня, вспомнил дядю Васю, который сейчас лежал дома с приступом хондроза, подосадовал, что не распили с ними бутылочку на посошок. Он не обижался на них, что они совсем забыли про него, внутренне понимал, и поэтому уезжал с чистым сердцем. И уже возвращаясь обратно, отчего-то вспомнил, как друзья на руках несли гроб с телом сына. Представил себя в красном гробу, и понял, что сегодня он тоже стоит на пороге. Что сегодня он так же провожает себя в последний путь. И глядя в небо над поселком, пожелал, что если будут его хоронить, пусть придут проводить его дружки и просто поселковые. И как хотелось обратить на себя внимание, чтоб кто-нибудь, хоть помахал ему вслед. Но так никого и не дождался.

- С Богом! - вырвалось у Авдоньки из уст, когда машина увозила его вдаль. Впервые в жизни произнес: «Прощай, родной поселок, прощай!»

10. Авдоньки не стало через несколько дней после его отъезда. Все хлопоты насчет похорон взял на себя Андрей. Он перевез тело в Павловск, договаривался с ритуальной контрой. Даже тетя Маша с дочерью приехала из города, хоть толком еще не отошла от операции. Ростик, Антип, Вовка Ухин вызвались копать могилу, а дядя Вася договорился насчет автобуса. В последний путь провожали Авдоньку всем поселком, как он и желал накануне своего отъезда. А сиротка Танюшка рыдала навзрыд. Возможно, только ей одной и удалось заглянуть в душу этому человеку и увидеть там неуемную грусть, с которой он прожил всю жизнь. Прожил, так как положил Господь.

270

ЛЮБОВЬ ЧИКУНОВА АВТОР О СЕБЕ : Родилась в интеллигентной семье художника и врача, в детстве жила на Байкале, курорт "Горячинск", после смерти мамы, в 6 лет, приехала на Алтай к дедушке с бабушкой, здоровье которых было подорвано смертью дочери (моей мамы), и через год мы с сестрой были оформлены в Сычевский детский дом... Артековка, солистка школьного вокально-инструментального ансамбля, активная участница художественной самодеятельности. Высшее педагогическое образование (Бийский Государственный педагогический институт), 25 лет педагогической деятельности, Пишу стихи и песни, мелодию к песенным стихам, рисую картины.

Мы можем Мы можем танцевать по жизни Вальс-гармонию, Под музыку Любви в биении сердец! Галактику закручивая вихрем Взаимных чувств, спустившихся с небес. Проникновеньем чувств, в слиянии желаний Открыть просторам Атомы Любви! И, каждой клеточкой, творящей Мироздание, Дарить Тепло и Свет, и ощущения свои, наполнив Мир гармонией!

19.10.2014г.

271

Я обычная женщина Я обычная женщина, Необычна во многом! Я такая, как все, Тоже создана Богом! Тело, кровь и Душа! Сердце - больше, чем надо, В нем ношу я Любовь, И Она мне наградой, Свыше Богом дана, Как, наверно, и многим Мудрецам и творцам, Богачам и убогим... Кто-то любит вино, Сигареты и пиво... Все от Бога дано, Не запрет- жить красиво. Кто - романтик в душе, Кто - фанат, а кто - скептик... У меня же свой Путь, Свой маршрут и билетик Выдан, верно, давно, Подыстрепан немного, Но я знаю одно И иду той дорогой, Что творец предписал. А другой мне не надо! Благодарна за все: За асфальт и ухабы, 272

Что встречаются мне, За жару и прохладу, Свет звезды при луне, И узор на окне, От всего мне отрада! Я - другая вполне! Значит, Богу так надо!

21.10.2014г.

Такова моя цена Такова Моя цена Заплатила я сполна! За Любовь! За Мечту! За свою высоту! За причал у порога... (что просила у Бога) И стезя моя видна! Бъет приливами волна! И так хочется Жить! Наслаждаться! Любить! Отдавать и Творить! С Благодарностью Богу! август,2014г.

Кружится медленно... Кружится медленно, Мчится ли, ветром гонимая, Наша Вселенная 273

Нам с тобой с ней по пути! Создана Господом, Всеми ветрами любимая, Лучше и краше за жизнь Мы не сможем найти. Этих красот, Необъемлемой чашей Для нас с тобой, Льется, меняя цвета и года, полоса: То, в золотистом плену, по ногам бъет морской прибой, То, драгоценно в травинках сверкает роса...

16.08.2014г.

Золотые сережки Золотые сережки развесила Осень на кудрявую зелень деревьев. Вновь, хозяйка сезона явилась дождем проливным, С собой холод впустив, громко хлопнула дверью Желтые сережки в кудрявой голове, Остальное -зелень с проседью... Я тебя искала в январе, Ну, а ты явился осенью! Милые березки - белые стволы, И рябин сердечки красные... Мы с тобой отметим встречу в сентябре - Это будет главным праздником! олотые сережки подаришь ты мне, и одену я белое платьеце! Мы уверены, точно - весна на дворе!

274

А, что холод и дождь - ну, какая нам разница?! Желтые сережки в кудрявой голове, Остальное - зелень с проседью. Я тебя искала в январе, Ну, а ты явился осенью! Милые березки - белые стволы И рябин сердечки красные... Мы с тобой отметим встречу в сентябре - Это будет главным праздником!

29.08.2014г.

Чтобы продолжить жизнь Я любуюсь красотой, до слез, осенних красок на исходе лета, Когда, листвы игрой, полураздета, чуть приоткрыта нагота берез! Когда, в порыве страсти, дождь и ветер, смыв пыл жары, дав краскам разноцвет, Несут по Свету Ауру Земную, чтобы продолжить Жизнь! Чтобы оставить След! Чтоб было Завтра и, чтоб был Рассвет... Чудесней красок не было и нет!.. А я любуюсь красотой до слез!

30.08.2014г.

275

ТАТЬЯНА ХРИСТЕНКО Я родилась в селе Березиково (ранее Завьяловский совхоз) Новосибирской области, Тогучинского района. Закончила среднюю школу, а затем исторический факультет Новосибирского пединститута. Работала преподавателем истории в школе, в административных органах в одном из районов Новосибирской области. С 1984 года живу в Кемеровской области, в пос. Краснобродском. Увлекаюсь поэзией и пишу стихи с ранней юности, но вплотную получила возможность заняться творчеством лет 6 назад. Стала печататься в местной газете. Вступила в местное лито Северное сияние. Принята в «Союз кузбасских писателей». Печатаюсь в ежегодных альманахах нашего лито, в выпусках антологии Союза. В 2010 выпустила свой первый сборник стихов «С любовью из Красного Брода». Участвую в фестивалях поэзии в г. Ленинске-Кузнецком им. Алексея Бельмасова. В сентябре этого года на фестивале «Осеннее многоцветье» в г. Прокопьевске награждена дипломом второй степени в номинации «Осенние размышления» (философская лирика). У меня есть страница на сайте СТИХИРУ под именем Татьяна Христенко. Редакционный комитет выдвинул меня на премию в номинации «Поэт года» и «Наследие». В номинации «Поэт года» в альманахе для жюри опубликована моя подборка стихов. Кроме того, участвую в литературных встречах по месту жительства и в Березиково.

276

МОЙ ДОМ - РОССИЯ Посвящаю 70-летию Победы в Великой Отечественной войне Лев Толстой Да, вот они, русские характеры: кажется, прост человек, а придет суровая беда, и поднимется в нем великая сила – человеческая красота. ХОРОШО ЛИ, ПЛОХО Хорошо ли, плохо, только здесь я – дома. Дома помогают стены у избы. Сколько б ни хулили Русь из-за кордона Я не представляю без нее судьбы. Хорошо ли, плохо, я – всему родная: Веточкам сирени, клену и скворцу. Под родимым небом в Православном Храме За свою Россию я молюсь Творцу. Хорошо ли, плохо, все бывало в жизни, Но не изменяла матушке Руси. И с любовью в ноги кланяюсь Отчизне, И прошу, как маму: « Ты меня прости!» Хорошо ли, плохо, буду петь я песни Для тебя, Россия, до конца пути. А когда душою взмою в поднебесье На родном погосте тело приюти…

277

КОВШ ВОДЫ Миру на последнем издыхании Подала испить воды в ковше… Мне «спасибо» шепчет мироздание Или померещилось душе? Это - или ветра щекотание, Или слезы на моей щеке? Тени или тела очертание На речном рассыпчатом песке? Это - Мир - недвижен, без сознания, Без дыханья и закрыл глаза. Он усох от боли и страдания, Словно виноградная лоза… Как у Мира вымолить прощение Моему неведомо уму. Если всюду ненависть и мщение, Что могу я обещать ему? Но на пике горького отчаянья Снова жизни вспыхнула искра... Где бессильны наши обещания, Там всесильна - капелька добра. ЦИВИЛИЗАЦИЯ И МУТАЦИЯ Летит вперед цивилизация! Примчались в двадцать первый век. Но в людях явственней – мутация. Вглядись: не каждый – человек.

278

Изжито чувство сострадания, Для многих жалость – атавизм. И явно адские издания Внедряют ад в земную жизнь. На чем стоим, на все извечное С цепи сорвалась стая псов. И все Святое изувечено Под вой людских ли голосов? Неужто бой проигран с нечистью, Устал и обессилел мир? Ужель мутант с небритой челюстью Его сегодняшний кумир? И правят бал отныне нелюди, Кто телом, кто душою черн?.. У князя мира много челяди, Да только сам он - обречен. И хоть страшны дела кровавые, (Ведь кровью жив любой вампир!) Пока в Молитве Православные, Спасается Молитвой мир. РУССКОЕ ВАРЕВО Безумие - Русь презирать. Насмешки прощала смиренница. Но вражью несметную рать Молола российская мельница.

279

Такое случалось не раз, Что падали вороги замертво, Отведав не мед и не квас – Кровавое русское «варево». Ходившие в русский поход Покоятся здесь миллионами, А Русь после бурь и невзгод На солнце блестит колокольнями. Врагам на Руси - умирать, Да тлеть на полях под пшеницею, Ведь наша Рассеюшка-Мать Хранима Небесной Царицею. ЛЮБОВЬ, ВОЙНА Везде и всюду лишь одно и то же То о любви, то снова о войне! Любовь была и есть всего дороже, В войну она особенно в цене. Любовь, война… и в этой круговерти Сомкнулись люди, время и земля. Мы пишем о рождении и смерти, Но без любви о них писать нельзя. Мы пишем о страдании и муке, О годах, растворившихся вдали. О ставшей вечной боли и разлуке, Но их причины в войнах и любви. И даже если пишем мы о Вере, 280

И о кошмарах в беспокойном сне, Прикованы мы, будто бы к галере, К любви и нескончаемой войне. Кольцо с двумя кровавыми камнями На пальце, словно спящая змея. Любовь с войной переплелись корнями И отделить их, попросту, нельзя. ДЕРУТСЯ СОСЕДИ Что нет справедливости в мире, Мой собственный опыт – порукой. Но драка в соседней квартире! Но – плач и отборная ругань! Сбежать возникают желанья На Марс, на Луну, на Венеру! Да где избежишь наказанья За грех и за скудную Веру? Оно нас «достанет» однажды В любом закутке мирозданья. На Суд призывается – каждый. Не каждый найдет оправданье. И - снова дерутся соседи, И даже стреляют, похоже. Ну что мне до этих трагедий? Да рушатся стены в прихожей…

281

ДЕТИ ВОЙНЫ Эпизод из детских воспоминаний моей тети Бушуевой Александры Акимовны Посвящаю ей это стихотворение, с любовью. Победили! Кончилась война, Возвращались по домам солдаты И на мир слетела тишина В тот далекий славный сорок пятый. Эшелоны ехали домой, Со слезами счастья их встречали… У девчушки маленькой одной Замирало сердце от печали. Не дождаться, знала, ей отца, Потому что в доме - похоронка. Потому что с мамкой у крыльца Голосила тетя почтальонка… У подружки был отец живой. Он вернулся целый, невредимый. Свой мешок солдатский вещевой Водрузил на стол, посередине. Доставал подарки не спеша. Не забыл о кукле для дочурки. Как была та кукла хороша! Эх, и повезло подружке Нюрке! Звал к себе отец, да только зря, Ей в ручонки куклу подавая.

282

Встала и потупила глаза И молчала, будто неживая… А подружка дочки подошла, Тронула несмело портупею И сказала чистая душа: «Я хочу быть дочкою твоею». Обнял он чужую и свою, Посадил обеих на колени. Хоть не плакал никогда в бою, Покатились слезы от волненья… Заигрались дети до темна. С куклой спать легла одна подружка. А к другой вкатилась в сон луна, Как большая папина игрушка. ПАВШИЙ КУМИР Когтями, зубами вцепился в мир И рвет его, рвет на части, По трупам идущий павший кумир, Мамону боготворящий. Послал он когда-то ядерный «гриб» В подарок для Хиросимы. И пеплом осыпан «Свободы» нимб Так гордо ею носимый. С картинок глянцевых сыплется лак Является сущность монстра. Войны дубину сжимает кулак, 283

Убить ему - это просто. Удары обрушил ракет и бомб На всех несогласных мира И дикого запада медным лбом Пробиты повсюду дыры. Когтями, зубами разорван мир Цинично, открыто, нагло. Но кара грядет за кровавый пир, Ведь есть эффект бумеранга. ЧУЖИЕ КАМНИ Тогда в домах не клеили обои И к Пасхе полагалось «побелиться». Газеты сообщали про надои И космос был в умах, не заграница. Тогда никто не рушил обелиски И отвечали на судах нацисты. И не было Одессы и «зачистки», А жгли лишь негров в СэШэА - расисты. Еще в полях растили кукурузу, И молодежь рвалась на стройку БАМа, И санкции Советскому Союзу Не смел бы, объявлять Барак Обама… Россия, ты прошла все испытанья, Из пепла ты сумела возродиться. Твои враги в тебя бросали камни, Да камни те - им разбивали лица…

284

Вновь упыри кружатся черной стаей, Чтоб поживиться на Руси добычей, Напиться русской крови досытА, и Свой кровожадный соблюсти обычай… Россия! У тебя судьба такая Стоять и разбивать чужие козни. Когда враги в тебя бросают камни, Ты – вся в крови, но - в величавой позе! РУССКИЙ МЕДВЕДЬ Глумятся над русскими часто. Хотят, чтоб попали впросак. На русское скромное счастье Оскалилась свора собак. Да лает заморская моська. Ей впору от злости кипеть, Что шарма и светского лоска Лишен наш российский медведь. Медведь же идет по дороге, Не страшен ни лай, ни укус. Ах, моськи, не лезьте под ноги Не сменит он выбранный курс! Медведю не шлите претензий, Что лапы и хвост прищемил. Повинной, букетов гортензий Не ждите, не будет он мил.

285

И пусть он нечесан местами, И даже чуть-чуть косолап, Вы лучше бы, все же, отстали, Смертельно его «цап-царап»! ВОЙНА Зачем подталкивать войну? Она и так объявлена. Она уже пришла в страну, Не скрытая, а явная. И тут, и там у нас фронты. Внутри – колонна пятая. Моя Россия, вечно ты Пред всеми виноватая! Одни тебя винят за то, Что слишком ты могучая. На прочность испытать никто Не упускает случая. Другие метят в закрома, Их тучности завидуя. Ты кормишь щедро – задарма, А платят - злом, обидою. Кричат: « Поработила ты!» «Не стала ты защитою!» От нашей русской простоты Привыкли все отщипывать… Россия, в чем твоя вина?

286

Ни с кем ты несравнимая. Такая в мире ты – одна И Господом - хранимая. Тебе объявлена война. Лютуют силы вражии. Воюет, граждане, страна. Она - воюет, граждане! ЛЕТО БЕЗ ВКУСА Это лето утратило лакомый вкус. Слишком много в нем горечи с солью. Слишком мало пленительно сладостных чувств И того, что зовется любовью. Это лето утратило радужный цвет. Слишком много в нем траурной краски. Слишком мало тепла и холодный акцент, И зловещие черные маски. Это лето утратило радостный смех. Слишком много в нем крови и стона. Слишком мало причин веселиться у тех, Чья печаль и утрата – бездонна. А в садах и полях снова ягодный бум. Слишком много несобранной вишни. Слишком мало надежд, что возьмемся за ум И все меньше в нас верит Всевышний…

287

ПРОКАЗА Все это – голубая муть, Что драки из-за газа. Не в газе вижу дела суть Съедает мир проказа. Все реже вспоминает мир Священные Законы. Взирая на содомский пир, Заплакали иконы О страшной участи юнцов В безбожный век кончиты, Отвергнувших Святых Отцов, И чей кумир – нечистый. Все больше денег у мужчин, У женщин - меньше чести. И множится число причин Для войн и жажды мести. Сдаем рубеж за рубежом. Сидим в грехах - по уши. С каким прибудут багажом На Суд людские души? …Где голос совести умолк, А жизнь – дешевле газа, Где вместо Разума – умок, Съедает мир проказа…

288

КУСОЧЕК НЕБА Я надеюсь на Божью милость И на счастья щедрый глоток. Не случайно мне небо снилось И небесно синий платок. Опускался небес кусочек И белел на шелке цветок. Не дрожал ни один листочек И алел рассветом Восток. Разливался покой над миром, Расцветала пышно сирень. А земля не казалась тиром, Где любой – простая мишень… СОБСТВЕННАЯ КРОВАТЬ С рожденья мы – обречены. Везде нас смерть подхватит. Кого-то – на полях войны, Кого-то – на руках жены, На собственной кровати. Но если все же рождены, Суметь бы жизнь потратить На тех, кому в беде нужны, Не пригреваясь у стены На собственной кровати. Чтоб не глядеть со стороны, Как убивают братьев.

289

Чтоб не винили нас сыны, Что мы проспали честь страны На собственной кровати. ВРЕМЕНА КОНЧИТЫ Мы молимся не Богу, а кумирам, Мы молимся языческим богам. И дружно удивляемся всем миром: За что такие беды снова нам? Мы полюбить не в силах наших ближних. Мы носим эгоизма тучный горб. Ничто для нас убогость чьих-то хижин, Но все для нас свой собственный комфорт. Не судим мы себя за нашу леность. На совести - увесистый замок. Мы ратуем за псевдовдохновенность, А Вера не вмещается в умок. Измызгали любовь корысть и похоть, Оставив отпечатки грязных рук. Ей невозможно, до того ей плохо, Что на земле порок и грех вокруг. Что балом дирижирует – нечистый, Что стонет мир под властью подлецов, Что наступили времена кончиты, Пророчества сбылись, в конце концов…

290

ФАКТЫ НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ Есть те, кто понимают только силу. Их бесполезно звать на диалог. Ждут испытанья матушку Россию И кровь на Украине лишь - пролог… Не чья-то злая воля виновата. Не стоит всех подряд винить опять. Мы сами виноваты, что когда-то Страну разграбить дали и распять. Мы сами в упоении кричали, Что не хватает прав нам и свобод. Что хочет в дружбе жить и без печали С Европой и Америкой народ! Что даже безработный на машине Кататься будет, словно бизнесмен. Что все доступно будет в магазине, Ну разве кроме недоступных цен. И позволяли мы себе насмешки Над собственной страною, впав в кураж. Потом досталось всем нам «на орешки», И «демократий» спал ажиотаж. Когда к нам применили «терапию», Трезвели от нее, впадали в шок. И вскоре испытали ностальгию, Опомниться настал для русских срок. Хоть медленно, непросто и с раскачкой, 291

Но постепенно поднялись с колен, Оставив преклонение пред жвачкой, И оценив всю прелесть «перемен». За эти годы разжирели Штаты. Россия им, как будто в горле кость. К войне «холодной» новые заплаты Им срочно наживуливать пришлось. Подвергли не одну страну бомбежке, Свергая неугодный им «режим». Как воры лезут в праведной одежке В дома чужие за добром чужим. Весь мир на доллар куплен и «попался» На их, американский интерес. С Россией этот номер не удался, Но не сдается ненасытный бес. Надежды не теряет, рвется к бою. Не для него истории урок. Да только не заплачем над судьбою. Не запугать нас, Родина, с тобою. Не победить Россию, с нами - Бог. СЕРДЦЕ ПРЕЗИДЕНТА Имеет право сердце человека, Чтоб ни случилось в ритме биться ровном. Такому сердцу не нужна аптека, Ему хватает мультика с попкорном. А чье-то сердце вздрогнет от участья, 292

Имея право встать за справедливость. Отдать частицу собственного счастья Такому сердцу есть необходимость. Права любого сердца – идентичны. Но есть сердца, отмеченные Богом, И те сердца от всех других отличны, Возложенным на них священным долгом. Он - в сердце до последнего момента. И если даже рухнет небо с громом, Имеет право сердце Президента Остановиться, но не право – дрогнуть. НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ЛИРИКИ Не время сегодня для лирики, Стихи захлебнулись в крови. И тяжесть пудовыми гирями, И смолкли в садах соловьи. Осыпалась нежность осколками, Любовь заблудилась во мгле. И рыскают серыми волками Несчастья по бедной земле. И радости выжжены горечью, От счастья осталась зола. Из семени с дьявольской порчею Побеги соблазна и зла. Но пушки и танки с десантами Отступят пред силой Креста.

293

Пред силой Святого Писания Склонятся умы и сердца. Мы выстоим в битве чудовищной. «Что дорого русским?» - спроси, Ответят, что наши сокровища Свобода и слава Руси! Быть может, не время для лирики, Да только и в годы войны Цветут незабудки и лилии, И души любовью полны… ОН СРАЖАЛСЯ ПОД СТАЛИНГРАДОМ Памяти моего дяди Сапуткина Михаила Демьяновича Бой на улицах Сталинграда Для него был уже не первым. Но осколками от снаряда Этот бой оказался прерван. Беспрерывно пули свистели, Засыпало ноябрьским снегом. Он лежал на тонкой шинели Под осенним холодным небом. Политрук ободрил: «До ночи Потерпи, брат, тебе привычно. Переправим и, между прочим, Будешь жив. Обещаю, лично!» Продолжала сраженье рота.

294

Громыхали повсюду взрывы. Наконец, он услышал кто-то Окликает его: «Здесь живы?» На носилках от крови темных В медсанбат принесли солдата. Кто спасал – не знает имен их, Да и живы ли те ребята? Бомбы падали в Волгу... Мимо! Только помнилось все так смутно… В легком был осколок от мины. Врач «Счастливый!» - сказал наутро. Тот осколок на память дали. Он в шкатулке лежал с наградой, С дорогой для него медалью «За победу под Сталинградом»! ИСТОРИЯ Да здравствует знанье истории От древних до наших времен! Кровавые битвы, виктории, И блеск королевских имен. По жизни длиннейшая лестница К нам тянется издалека. История, словно кудесница, Сплетает миры и века… Ледник, динозавры и мамонты… Железный топор и клинок…

295

Значки, древнерусские грамоты, И первый печатный станок… Меняют названья формации, Безудержно скачет прогресс. Возникли границы и нации. Сын Божий спускался с небес. Но если вглядимся мы пристальней В события жизни земной, То снова уверимся в истине: «Не ново ничто под луной!» Считаем ремейки премьерами, А пьеса все та же - точь в точь! Нам проще проститься с пещерами, Пещерность трудней превозмочь! НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В СПИНУ Когда у брата дело скверно, Судить не стоит сгоряча, Шутить над ним высокомерно, Тем более, рубить с плеча. Когда не ладится у сына, Упреки с бранью ни к чему. Нужна любовь, а не дубина Отца и матери - ему. Когда пришлось соседу туго Хоть чем-нибудь, да помоги. Пусть неприязнь у вас друг к другу, 296

Иль даже жили, как враги. Но в спину не стреляй словами Тому, кому не повезло. Не будем зло мы сеять сами К нам не вернется наше зло. ПОМИРУ Я пойти с сумой решила пОмиру. Попросить любви, тепла, добра, Чтобы разделить со всеми поровну, Подавая вместо серебра. Но в какую ни пришла бы сторону Там стоят с протянутой рукой. Оказалось, не одна я - пОмиру И взирает Мир на нас с тоской. Намекает: самому бы – пОмиру, Поискать спасенья - самому. Да любви испить бы чашу полную, И добра бы полную суму… Протянула корочку последнюю, Что на черный день приберегла. Пусть сегодня я не пообедаю, Лишь бы в мире стало меньше зла. КАРТИНА И РЕАЛЬНОСТЬ Здесь краски жизни выцвели И пылью запорошены.

297

На занавесках ситцевых Застираны горошины. За домом, в палисаднике, Не полито, не полото. Старушка в теплом ватнике Спасается от холода. На низенькой завалинке, Как будто к ней приросшая, Сидит, обута в валенки, С глубокими галошами. Скудны пожитки в домике. Ее остатки прошлого: Комод, подушки, коврики, Ведро с водой и ковшиком. А на стене меж окнами К картине с «Неизвестною», Приколот снимок кнопками Они - жених с невестою. Он – в кителе военного, Она – в цветастом платьице. В июне сорок первого Успел как раз посвататься… ДУМАТЬ О ВОЙНЕ Подумать страшно про войну. Не думать – невозможно. Легко земную тишину 298

Вспугнуть неосторожно… Тревожно мужу за жену, Отцу - за дочь и сына. Разбила не одну страну Военная дубина. Губили мир не раз, не два, Амбиции и дрязги. Он выползал, живой едва, Из смуты и из грязи. Найдется повод для войны, А дальше очень просто Мы все окажемся равны У общего погоста. Помыслим о грядущем дне, Пока еще не поздно! Да, страшно думать о войне, Не думать, это – подло. ТОГУЧИНСКИЙ РАЙОН Кто-то любит Рим, Авиньон, Ну а кто в Сахаре печется… Тогучинский край и район, У меня в любви и почете. Здесь степей раздолье и ширь, Не ландшафтной моды изыски. И куда ни глянешь – Сибирь Не чужих дизайнов огрызки.

299

Синь озер и заросли рощ, Тишина соснового бора, А в полях колосьями - рожь Услажденье сердца и взора. И клубники спелой дурман, И заря над сонной Инею, Льется в кружку здесь не туман Молоко густое, парное… Извини меня, Гранд Каньон, Не влекут твои водопады, Если есть на свете район, Где еще мне искренне рады. ТОГУЧИНСКИЙ РАЙОН 2 Нет ни моря, ни пальм - ни с одной из сторон, Только сердцу от мысли теплей, Что не где-то, а здесь Тогучинский район Средь бескрайних сибирских полей…. Отдыхая от войн и кровавых атак, Здесь стояла монголов Орда. И остались названья с тех пор: Буготак, Тогучин, Курундус, Чертанда… Вихрь гражданской войны задевал Коурак, Партизан укрывала тайга. Здесь расправы чинил, отступая, Колчак, И кровав его след сапога…

300

А теперь все спокойно и мирно кругом, Теплый вечер погожего дня. За холмами раскатами ухает гром, Тихо камешки моет Иня… Заклубился белесый туман над рекой И луна задремала в стогу. Это счастье ни взять, ни потрогать рукой, Но забыть я его не смогу… ЛИЧНО У МЕНЯ Лично у меня – все хорошо. Лично у меня все - Слава Богу! Радости, конечно, не мешок, А земных забот излишне много. Но за все благодарю Творца. Испытанья для души полезны. Лишь бы был со мною до конца, Не оставил в горе и болезни! В мире, где жестокость и беда, Все грехом пропитано и болью. Но попали, все же, мы сюда. Рождены на этот свет с любовью… Пусть, все неподвластное уму, Объясняет истинная вера. Кто мы, и зачем, и почему? У добра и зла, какая мера?

301

Если с молотка весь мир пошел, Переполнилось страданий море, Лично у меня – не хорошо. Для меня то – не чужое горе... ЖИТЬ В КУЗБАССЕ Дорожу родной стороной, Не совсем курортная зона? Но дышу только ей одной. Предостаточно мне озона. Оглядев знакомый пейзаж, Где отвалов мощные горы, Край не зря, подумаю, наш, Именуют Кузбассом гордо. Кедрачей величавых стать. Ароматная свежесть хвои. Трав нетоптаных благодать По утрам, омытых росою. Белых шапок на сопках ряд. Ослепляет снегов сиянье… Ночь, огни на шахтах горят… Жизни чувствуется дыханье… Может, кажется, все смешно, Удивительно, непонятно… Чувство, властвуя над душой, Неизменное – необъятно!

302

Есть другие места - не счесть, И теплей и роскошней с виду, Только жить считаю за честь Я в Кузбассе, (им не в обиду)! СПАСИБО, ЖИЗНЬ! Спасибо, жизнь, за все твои дары. За радости, сомненья и тревоги. Спасибо, что еще до сей поры Со мною ты шагаешь по дороге. Спасибо, было страшно мне упасть, Да вовремя стелила ты соломку И разрешала, как заправский ас, Затейницы судьбы головоломку. Спасибо, хоть не все сейчас при мне, Чем на земле жила я годы эти. Но то осталось, что всего ценней Моя семья и выросшие дети. «Спасибо» говорю за каждый миг. За дождь и солнце, за весну и лето. За то, что не иссяк живой родник В душе и сердце из тепла и света. Я не боюсь, за все с меня спроси, За все мои ошибки и промашки, Но дай остаться капелькой росы На лепестке у полевой ромашки...

303

МЕЛКО ПЛАВАТЬ Пусть жизнь не даст богатств со славой, Я - не боюсь. Боюсь я только мелко плавать И мелких чувств. Я не боюсь чужих предательств, Мужских измен. Боюсь не горьких обстоятельств Дешевых сцен. Я не боюсь судьбы диковин, Ее оков. Боюсь в душе своей пробоин От пуль грехов. Храню - не в сейфах, не в офшорах Я то, что есть. Быть бедной, но не стать дешевой Сочту за честь. ПОРА Да что же нам мешает, люди, На белом свете в мире жить? Забросьте, а – куда, забудьте Кинжалы, ружья и ножи! Не поводите гневно бровью, И не ищите грозных фраз. Ответив на вражду любовью, Врага простите первый раз 304

И пусть на свете ваше слово Прибавит мира и добра. Жить без войны, конечно, ново, Но призадуматься - пора! ВЕЧНАЯ РУСЬ Сколько пережили мы – не вместить истории. Многие хотели бы уничтожить Русь. И сейчас надеются быстрые, да скорые Услыхать желанное от Руси: «Сдаюсь»! Сколько вспоминается выпадов с угрозами! Сколько то горячих, то холодных войн. Путь России-матушки не усыпан розами, Но всегда захватчики изгонялись – вон! Снова время смутное и кружатся вороны, Превратилась в кладбище вся донская степь. И не пашут тракторы, не боронят бороны, Не пшеница сеется на полях, а смерть. Времена меняются, рушатся империи, Если им основою – ненависть и ложь. Но в тебе, Рассеюшка, Небеса уверены: Ты и нынче выстоишь, ты – не подведешь. Верь и нам, родимая, мы не те продажные, Кто за злато-серебро не щадят и мать. Есть тебе защитники – верные, отважные, Есть кому за Родину нынче постоять!

305

Не впервой сражается Русь с нечистой силою. Не впервой является дьявольская мощь. Только нашу Родину, что зовут Россиею, Нашу силу русскую им не превозмочь. Мы живем по-своему, никого не трогая, Но и нас не трогают и не дразнят пусть. Добрая, сердечная, но с врагами – строгая, Со Святою Верою вечной будет Русь!

306

МОСПАРНАС При перепечатке моих произведений указание авторского псевдонима Моспарнас и ссылка на страницу http://www. stihi.ru/avtor/mosparnas обязательны. Автор номинирован на премию «Наследие 2015» Автор номинирован на премию «Поэт года 2015»

1. Зима в Подмосковье Зима в Подмосковье - то слякоть, то снег. Где солнца не видит простой человек. Да хоть и не очень - всё то же очам Уныло предстанет все им - "москвичам". Сколь ты не пытайся продраться сквозь мглу, В ботинках, в галошах - не все по нутру! Уныло лишь тянется люд на работу. Веками он жил в подмосковных болотах… Европу пугает он лютой погодой, И в утро с кровати встает с неохотой. Всё ждет он весну и надеется сильно, Чтоб снова осадков не стало обильно. Чтоб на небе солнце как прежде блистало. Весна в его сердце давно уж настала!

307

2. К нему Поцеловала вскользь, не повернувшись. Из дому вышла - рада несравненно. Работа ей досталась тяжеленна: Полы мести, в три гибели согнувшись. В семейной жизни может быть такое, Врагу не пожелаешь - нет же мочи! Пока себе сам не раскроешь очи, Припоминают все тебе былое. Дитё малое - вся ее отрада. Годков уж пять как бегает по дому. Как гонят прочь сей раз ее к знакомым Гулять во двор - она враз очень рада. Рутина вновь сменяется весельем. И все плохое выгоняет память. Но, кажется что можно все исправить: Отец прилежно борется с похмельем. Что должность получил он нежеланно И как сказать - все непотребно даже. Поставил он вино себе во стражу: Расплата с ним пришла неожиданно... И небо голубое с облаками, Что солнце закрывают среди лета, Картину наблюдают грустно эту, Где круг людей с взнесенными руками.

308

3. Школа Из вас кто знает это слово? Нам нет понятья на земле Такого светлого, простого, Всего чудесней, столь родного. Известно всем - ведь это школа! Здесь столько доброты, покоя, Сколь нет ни в городе, селе. Учителя добры с тобою, Вчастую жертвуя собою. Доброжелательны к тебе. С улыбкой, чуткостью подскажут, Свой долг никак не предадут. Ребята мелом доску мажут, Доклад мечтательно расскажут, Преподавателя уважут И уж потом домой идут. А сколько доблестных мужей Из стен своих ты выпускала! За сотни лет, что ты бывала. Достойных не прогнав взашей! Судьбу учеников меняла, Начисто затирая лист. А каждый, тот, чей почерк чист, Тобой кто трёпан был не мало Отличник или хорошист! Идут года - все мы взрослеем, 309

Судьбы дать шанса не спросив. Своих детей уже взлелеем Да школ уроки не забыв...

4. О судьбе Бредет фемина - сумки тяжеленны, Кормить детей - посланников небес. Товары все к подбору несравненны, А рынок - сплошь обман, подлог, обвес. Сменяя время портится погода, Ни снег ни дождь - всё не подвластны ей. Видна неблагосклонность к ней природы, Меняющей цвет уличных огней. И кажется, что празднично-нарядно Она одета, как ты не спроси. А мыслями все так же беспорядно Как и в работе - ой ты гой еси. Прийдет домой, отроков кормит, поит; И мужа не забыв благодарить, Отца и мать своих далеких вспомнит, Его на небе - дальше может жить. Текут неспешно дни ее в заботах. Работа, дом, друзья и снова дом. И тут одолевает вдруг зевота, Да вторит мысль шальная - все о нём! Как часто выбирая мы дорогу, Сверяем сердца, мысли общий тон?

310

Испытываем дальнюю тревогу, Затем кричим в душе - гори огнём...

5. На ярмарке На улице хладно и солнце искрится, Морозна зима вновь вернулась к нам вспять. У ярмарки людно, все вышли гулять, Деревья спешат в белу шубу рядиться. Прекрасен пейзаж и на небе не тучки. Жучка в конурку забилась, ворча. И дразнят ее колбасой, хохоча Детки в дворе, озорны почемучки. Кто-то гуляет в рядах, выбирая, В очередь встав не спеша за явством. Хитрый карманник тут-там воровством Жертву свою сгоряча обирает. Сторож с метлой стылый двор подметает. Глаз его меткий заметил. И вот, Крикнул, услышал в ответ - обормот! Глядь - след его вдоль рядов удирает... Рыба, пушнина и мясо на полке. Все что душе твоей нужно купить. Чарку вина предлагают испить, Чтоб твой поход не казался без толку. Выпил - и в раз уж на сердце тепло! Тут же попробовал тяжкого меду. Пчёлы , трудясь и летая в природу, 311

Дарят зимой так свое ремесло. Ягоды, фрукты, грибы и засолка Вмиг вам всего здесь захочется взять! Сладкое детям привык запрещать. Здоровью вредит, говоришь. Кофемолка, Варево турка льет из нутра. Если с утра ты проснувшись, хромая, Кофе ли, чай, не спеша выбирая... Хмель выгнать сможет помочь на ура! Публика разная бродит рядами. Цены посмотрят. Кто - да, а кто - ах! Купцы шумно гвалтят с прищуром в местах. Очередь встала в сезон за дровами... Вдовль нагулявшись, затарившись всласть, Вкруг оглянувшись, проводишь ты взглядом Ярмарку нашу, всегда она рядом. С голоду, скуки не даст вам пропасть!

6. Оборона Сквозь тьму веков грядет на нас проклятье: Захватчиков полки вокруг границ. Святой Руси всемощное заклятье. Старается заставить пасть нас ниц. Народ в кругу поставлен оборонно. Друг друга кто тут хочет хоронить? Наставник наш всё делает резонно. Законы, вновь законы. Стоит жить.

312

С мечём кто к нам прийдёт - тот пожалеет! Безумная, бессмысленная рать! Вон там, гляди, белёсый череп реет Ваш с прошлых войн. За чем же наступать? Пора остыть, оружья нам хватает. Умело всё применим в скорбный час! Атак ведь без расплаты не бывает! Гостинцев гору выпишем для вас! А если ж образумитесь вы сами, Топор вражды далёко позабыв, Тогда за стол садитесь в раз все с нами Вина и пива чарки пригубив!

7. Зимняя сказка Пушистые белые хлопья кружатся стеною. Вороны, синицы и голуби бдят под окном. Все дедушку старого с посохом ждут с бородою. Мечты и желанья детей средоточены в нём. Семья в Новый год на свой стол разных кушаний ставит. Жаркое, шампанское, зельц, апельсины и торт. Страна жарко близких, коллег и друзей в лад поздравит. Январь же морозом своим вновь зовет на курорт. Ты можешь сидеть у камина, греть хладные руки. Пить кофе и сбитень, к нему ты салат положи. А лучше оденься теплее, избавься от скуки.

313

На санках с горы выдавай взад-вперед виражи. Ну, скажет прохожий - чудак. Да и что в том такого? Посетует, может, потычет и пальцем. Уйдёт. Ты с детства не чувствовал счастья простого, родного, Того, что испытывал, что в твоем сердце живёт. Зима. Крыто саваном белым природно убранство. Привык стар и млад метким глазом красу привечать. Не кажется. Вправду волшебно твое постоянство. Надежды, желанья, мой друг, не забудь загадать!

8. Летний лагерь Скок-поскок, кузнечик скрипкой Музу летнюю зовёт. Кошка лакомится рыбкой и давно растаял лед. На лугу - цветов поляна, жук несется над травой. А его сачком Марьяна увлекает за собой. Цвету радуются пчёлы - разнотравия игра. В новых ульях – новосёлы. Умываются с утра. В речке плавают утята, мать их манит за собой. Чуть поодаль вкруг ребята сбились дружною гурьбой. Коля, Маша, Саша, Петя наблюдают самолёт: С грузом важным в небе летнем низко-высоко плывёт.

314

Вася носится с рогаткой, Даша куклу принесла, Оля знается с тетрадкой - кистью краски нанесла. Катя, руки в изготовку - мама ей кричит вослед. Моет их, да быстро, ловко. Начинается обед. Домик лагеря искрится белым цветом над листвой. Приходите поучиться жизни детской, озорной!

9. Весна Звонко встрепенулись реки ото сна. Хрустнул лёд, на берег вышел величаво. И как в древней сказке, взвившись моложаво, Бодро, в ритме вальса, катится волна. Вышел Март в просторы, выручив права. Он, глядя застылы долы и отроги, К ним его родные братья были строги, Оживлял природу. Вилась мурава. Поманил он пальцем, и грачи вернулись. Приютила в зиму Окраина их, Бывших в разных странах, близких и чужих. Белые под снегом лепестки проснулись. Жаворонки в вешний ровный день посмотрят. Воротились с песней птицы в край родной. Вжившись в новом доме и забыв чужой. Музой иностранной леса дух задобрят. Ухарь Март-Протальник баламутит, бес. Сырость вдруг разводит. Ярко светит солнце.

315

Муравьи запасы съели толоконца. Брат Февраль устало в лес его пролез... Смена их местами - лесу не до сна. Хмурый Март, морозный как Февраль бывает. Хоть хитрит, но всё же он законы знает. Новый год встречая, царствует Весна!

10. День Татианы Я, Alma mater посетив, Увидел в этот день Татиану. И кажется, что без изъяну, Пришёл, стих ей предвосхитив. Она стояла, лик склоняя, В иконе древней на стене. Студенты мимо, смех роняя, Спешат в счастливой кутерьме. Москва. Указ Елизаветы Воздвиг великий Храм наук. С тех пор бросают ввысь монеты Его звонка услышав звук. Гуляют, водят хороводы, Пируют всласть - веселье ждёт! Весна. И чуткая природа Зимы ломает старый лёд. Лишь только грусть веков седая, Чтя Устроительницы век, О краткой памяти всё зная 316

Уж так устроен человек... Забыл мучения Татианы, Святой, что консульской семьи. Разрушен ею храм Дианы. Хулитель сгинул в забытьи! Христианский свет несла, страдая, Она с отцом, но острый меч Сатрапа Севера, сверкая, Усёк святого лика речь. С тех пор дошедшая та драма У многих сердца застит стук, И настоятельница храма Хранит достойный Храм наук...

11. Наставление Синее небо - Всевышнего глас. В море отец вышел с сыном бывалый. Волны заходят на старый баркас. Чайки рыб алчут, кричат, зазывалы. В небе ни тучки и жарко. С небес Зрит их огнёвенным оком Ярила. Мальчик смышлёный на банку залез, Снасти мотает и вяжет грузила. Плещет волна, воздух солью объят. Лица их ветер приятно ласкает. Рыбы улов вод глубинных изъят, Сети отец не спеша поднимает.

317

Думы его занимаются рынком, Денный улов - моряка мастерство. К рту поднимает холодную крынку Жадно глотая с неё молоко. Васька, историю хочешь послушать? Трос спешно вдел, закрепил крепко в рым Отрок, продолжив обед тихо кушать, Рядом на полку уселся вторым. В юности схож я судьбой был с тобою. Древо тюльпана цвело мне зазря. Дерзко в Россию зашёл враг войною. Ухали пушки, горела земля. Дикие звери напали стадами: Тигр, Маус, Пантера. Суров Элефант. Чёрный крест, белый. На бляхе - Он с нами. Враг, клык ощеря, стрелял, оккупант. Думали враз одолеть Русь святую. Сунулись летом - в мечтах до зимы Блитцкригом резать здесь долю родную. К встрече поднялись велики умы. Выставив плату, назначив вдруг цену, Не преставая зверей удивлять, Братья и сёстры достойною сменой С гордостью шли свою Мать защищать! Долго бои шли в бескрайних просторах. В небе, земле, на воде, под водой.

318

Память о них ты храни в разговорах. Важно, то, помни! Расти мальчик мой...

12. Сеча Сапог покрасив гуталином, Он шёл неспешно на войну. Верна жена его Галина Была у бренности в плену. Стирая мужнину рубашку, Не ждя от армии потерь, Кормила деток манной кашкой. Он, попрощавшись, вышел в дверь. Была зима. Врага сметая, Шла кавалерия. Стада Коней, наездников теряя, Паслись у Высшего суда. Шла сеча. Дважды спозаранку Атака быстрая, и мгла, Застив глаза, бойцов изнанку Оружьем снегу принесла. Возвившись, страждущих карая, Среди сей бранной кутерьмы, Блеск стали, ветер рассекая... Горят жестокие умы. Закончив бой, узрев потери, Обедать, кашляя, бредут, В свой рок, в страну свою поверив, 319

Смеша, смеясь, в родной редут. А муж в свой край, хромой, вернулся, Обнял детей, жену стремглав. И снег идёт, и круг замкнулся, Нам прозу жизни описав.

13. Нападение Чеканя шаг по мостовой, Шёл взвод. Суровы лица в дали Смотрели. Кто ещё живой При тайне сдюжить бой мечтали. Хитёр противник. В день утроясь, Забыв священный договор, К прыжку как дикий зверь готовясь, Одел воинственный убор. Попрал дозволены границы, Нарушив мирной жизни бег, Разрушил города, станицы. Призвал Всевышнего в набег. Страда, где молодость и старость, Жалея только лишь себя, Рубила головы. Усталость Привычно чуяла, губя. Дым чёрный вился над простором, Неся страдания. С небес Летели коршуны дозором. Вселился к ним кровавый бес.

320

Лукавый, видя представленье, Урчал довольно. Чан с водой Подогревал и угощенье Варил с тем кто не шёл домой...

14. 8 Марта Мужчины пали в плен азарта: Букет, подарки - всё готово. И в светлый день восьмого Марта Тост вознесут и скажут Слово! Поздравят близких и родных, Тех, без кого им жизнь не мила. Всех Женщин, столь им дорогих. И ту, что страстно полюбила. Цветы прекрасны расцвели, Застолье стелят лепестками. На пьедестал их возвели, Осыпав жаркими словами. Пусть будни Дамы украшают. Неплатный долг у нас к ним есть. Всегда, везде в красе сверкают. Кипит в страстях мужская честь. Даруют жизнь в нелёгких муках. Завет Всевышнего для них... Чудесный мир в цветах и звуках Труд наших Женщин дорогих!

321

15. Нежданная встреча

Ночь на небе. А дорога Мчится длинною змеёй. Звёзды светят ей убого. Крыта белой простынёй. Ямщика лиха отвага: Тройка гнёт лишь удила. Он не зрит ей лучше слада. Словно жизнь ей не мила. Знает накрепко уменье, Неспроста был занят он. Бодро мчит. Уж вот именье. Хмурый барин входит в дом. Звонко окрик раздаётся. За порогом – хрип коней. Шустро вниз слуга несётся, Мнит лицо своё добрей. Что изволите покушать? Вопрошает бодро он. Продолжая жадно слушать, Занося к власам лосьон. Федька! - барин обратился. Ужин! Голод мне претит. С бала в вечер воротился. Несть едьбу тотчас велит.

322

За стол сел. Уж полночь скоро. Чувства рвут нутро. Вина Чарку залпом. С разговором На балу был к ней. Она Красоты была небесной. В первый раз о ней слыхал. И добра, мила, прелестна. Рока гром. Он воспылал... Граф Иван сидит в кручине. Пьяных песен волен ждать. Не спроста была графиня. Муж. И встреч уж не бывать… Суп подвинул. Встал, шатаясь. Прочь побрёл, узрев разгул. Не легко с собою знаясь, Лёг в кровать и там уснул. Тяжко чувствуя похмелье, Он проснулся по утру, Наблюдая слуг веселье С детворой в своём двору. Гулко мысль в главе почуя, Тройку вывесть приказал. Приоделся, негодуя, И умчался на вокзал…

16. След в судьбе Что стоит жизнь? Кого ни спросишь Ответы разны. Век один Ты сам в алтарь души приносишь, 323

Богач иль беден. Чем любим? Какую память о себе Ты вознамерился оставить? А роль сыграв в чужой судьбе, В её скрижалях сможешь править? Вкусив стремленье к торжеству, Поправ Природы наставленье, Изнанку клея к естеству, Загнав себя под наступленье, Чем меру взял, признав лишь силу? Свет жизни сможешь даровать Неся лист лавра врозь не к миру? Уважишь как старуху-мать? Живя размеренно, степенно, Плодя наложниц и врагов И слуг, поймёшь, что тело тленно. Отмкнёт от бренности засов.

17. Поход в горы Если взял ты друга в горы, Где лавины гром гремит, Знай, не быть меж вами ссоры. Подстрахует, подбодрит. Ввысь ты лезь по склонам шатким, Несмотря на холода. Внемли пикам белым, гладким. Пристегнись на провода.

324

В грудь вдохни ты воздух чистый, Крикни - эхо вторит в даль. Отзыв - громкий и речистый. Где хандра? Прошла печаль! До обеда - подвиг Мужа. После - отдых ты устрой. Грозны здесь мороз и стужа. Сонный близится настрой. Раззудись плечо лихое, Снег стоянки разбери. Ту палатку ставят двое. Шумно, весело внутри. Побывав в гостях у сказки, Отправляйся в дальний путь. Дома гор шепни ты краски, Да вернуться не забудь!

18. Потерянный завет В небе смерклось, птицы замолчали. Тучи, солнце полонив, летят. Стайки грязных, плачущих дитят Видят в страхе чудища из стали. Нестерпимо в воздухе от смрада. Рой проворных, чёрных вьётся мух. Уст в уста, гадая, льётся слух. В гости ждёт земли родной прохлада. Стервенело глаз вгляделся в тьму, 325

Что ползла, летела и бежала. Мать-земля гремела и дрожала, Восклицая - всё своё возьму! Света, тени рать пускала кровь. Посекло двуногих плоть не мало. После брани чище поле стало. Затянула Мара ум их вновь. Вспышки света в окнах задрожали, Застя взгляд свидетелей немых. Жгли траву, благословя слепых. Загодя, лишь с разумом бежали. Но куда не дайся - схрону нет. Разум на поверку был безумьем. Он затих в канаве над раздумьем. Сгинув бесколенно, пал Завет.

19. Воля предков Мгновенья жизни посвятив Отчизне, прав ли ты в годах Стяжать, а после пышно прах Покоить, душу развратив? Абстракт начав, разумно знать Разгул деяния в развязке. Негоже плесться по указке. Абсурд ты должен различать. Стремись потомок к воле предков, Стерпев нужду, труб медных звон.

326

Таким дарован твой резон. И в ладе он звучит не редко. Хватай ты жизнь из-под уздцов. Играй, рискуй. Но будь в почёте! Расправься. Будь на перечёте. Ума палатой для глупцов.

20. Стрела Амура Прекрасное утро. Амур вознесённый Взирает вальяжно и нагло с небес. Жеманный распутник. В роду обречённый. С укором главою качает Зевес. Советуясь будто с самой Афродитой, Кивая, кривляясь, смеясь из тишка, Жонглирует лихо он с мыслью рачитой. Слуга караула, глядит в простака. Лихое удумал. Эвоное диво! Оружье прицельно мелькнуло его. Из мысли привычной, взирая строптиво, С готовностью миру явить естество. Стрела, возметнувшись, нащупав паденье, Летит, завывая, в заветную даль. Эрот же бессмертный, Урана знаменье, Людскую снимает мгновеньем печаль. Упала. Попала! Судьбы разрешенье. Согбённая жертва коленом в земле. Глядя восхищённо в своё отраженье, 327

Воспев Куролеса, пылает в огне. Волшебник, довольный, хохочет. Стрелу Иную готовит. И цель уж признал. Не ты ли ей будешь, покорный ему? На многих он меткость свою испытал.

328

ПРАВИЛА ПУБЛИКАЦИИ В ЖУРНАЛЕ «ОГНИ НАД БИЕЙ» Публикуя свои произведения в журнале «ОГНИ НАД БИЕЙ», который преследует лишь одну цель – участие в литературном процессе и общественной жизни города, автор принимает следующие условия: 1. Журнал «Огни над Бией» не является коммерческим изданием, поэтому автор публикует свои произведения на безвозмездной основе ( с получением 1-2 –х авторских экземпляров номера – для бийчан. Иногородние авторы читают свои публикации на сайте журнала в Электронном приложении).

2. Разрешает разместить свои произведения, опубликованные в журнале «Огни над Бией», на персональном сайте журнала или на сайте АДЛ с просветительской целью и для популяризации своего творчества.

3. Разрешает редколлегии представлять свои произведения, опубликованные в журнале «Огни над Бией», в других периодических изданиях с обязательным информированием автора до или после факта публикации, и рассматривает такую публикацию как пропаганду своего творчества.

4. Рассматривает публикацию в журнале и её повторение в других периодических изданиях как способ творческого роста и участия в литературном процессе, что в первую очередь необходимо самому автору.

5. Редколлегия просит авторов, рассматривающих публикации как способ заработка, не предлагать своих произведений в наш журнал.

6. Биографические сведения автор прилагает к тексту произведения. Если биографическая справка не обновлена автором, редколлегия использует информацию из предыдущих номеров журнала.

7. Ответственность за содержание и моральные установки текста несёт автор.

8. Все вопросы, возникающие в связи с использованием псевдонима, и ответственность за его использование, ложатся на автора текста.

9. Мнение редколлегии может не совпадать с мнением и художественными ценностями автора.

10. Редколлегия не препятствует авторам в безвозмездном дарении журнала «Огни над Бией» в библиотеки.

11. За соблюдение авторских прав в коллективных подборках (подборки, вкладыш) несёт ответственность лицо, предоставившее материалы для публикации.

12. Правила опубликованы на сайте журнала «Огни над Бией».

329

Огни

над

Бией

ли тер а турн о е х у д ож ествен н о -п у блицист ическое и здан и е Би й ск ого о тдел ения Со юза п и са теле й России №3 1 -32 2 0 1 5 г Эле к тр о н н о е п р и лож ение И зда те ль ски й Д о м «Б ия» С д а н о в н а бор 2 0 .0 2 . 2 0 1 5. Под писано в печать 21 .0 2 .2 015. Фо р мат 8 4 х1 0 0 1 / 3 2 . Усл.печ.л . 30,25. З ак аз 3/1 4 © Ог н и н а д Б ией © Издательский Д ом «Бия» Фото на обложке - Бийск. Фрагмент подворья Успенского храма (сайт http://biysk.in/photo )

330