Ogni nad biyei 27 28 2014 by Lyudmila Kozlova

Бийск, проспект Коммунарский

литературное художественно-публицистическое издание Бийского отделения (АКПО) Союза писателей России №27-28 2014 г (Бумажный номер) 1. http://prozabiysk.narod.ru 2. ISSUU - Журнал «Огни над Бией» by Lyudmila Kozlova ( поиск в Googl ) Темы номера: О литературе, о человеке, анонс электронного приложения к номеру 27-28. Фото на обложке: Про спект Коммунарский (http://biysk.in/photo) Редакционная коллегия: Людмила КОЗЛОВА (СП РОССИИ), главный редактор, издатель Дмитрий ШАРАБАРИН – руководитель Бийского отделения АКПО Союза писателей России Редакторы отделов поэзии и прозы Ольга ЗАЕВА (СП РОССИИ) Павел ЯВЕЦКИЙ (СП РОССИИ, член. корр. Российской Академии Поэзии) Интернет-директор Николай ТИМОХИН (Всемирная Корпорация Писателей, СП России) Георгий РЯБЧЕНКО (СП РОССИИ) ***************** Контакты: Email: max_nin48@mail.ru ***************** Редакция выбирает и награждает Дипломом Лауреата лучшего автора года

***************** ПРАВИЛА ПУБЛИКАЦИИ ДЛЯ АВТОРОВ СМОТРИТЕ НА ПОСЛЕДНЕЙ СТРАНИЦЕ и ПЕРСОНАЛЬНОМ САЙТЕ ЖУРНАЛА http://prozabiysk.narod.ru

СОДЕРЖАНИЕ: АНОНС ЭЛЕКТРОННОГО ПРИЛОЖЕНИИЯ..............297 ПОЭЗИЯ Евгения ВОЛОДИНА ................................................................23 Юлия ВОЛОВИКОВА ................................................................29 Михаил АНОХИН......................................................................36 Евгений БЕССМЕРТНЫХ .....................................................108 Владимир КОРНИЛОВ .............................................................115 Анатолий КРАСНОСЛОБОДЦЕВ ........................................123 Любовь ЧИКУНОВА ...............................................................158 Алексей КОШКИН ................................................................164 Алексей БУБЛИКОВ .............................................................171 Виктор ЗЕЛЕНОВ......................................................................177 Олег КЛИЧАНИН.....................................................................183 Сергей ЧЕПРОВ ......................................................................187 Наталья КУРИЛОВА ................................................................199 Ирина НАЯДА ...........................................................................206 Павел ЯВЕЦКИЙ .....................................................................223 Идалия ШЕВЦОВА ...................................................................233 Георгий РЯБЧЕНКО................................................................235 Ольга ЗАЕВА ............................................................................240 Ольга СКВОРЦОВА..................................................................248 Анна ДОРОШЕНКО..................................................................287 Людмила КОЗЛОВА...................................................................291 ПРОЗА Юрий КОВРИГА. Повесть.........................................................4 Райнгольд ШУЛЬЦ. Рассказы.................................................25 Светлана ХРАМУШИНА .Миниатюры....................................32 Михаил БЕЛОКРЫЛОВ. Повесть............................................49 Николай ТИМОХИН Рассказы................................................112 Эдуард РЫБКИН Рассказ .....................................................119 Андрей БЕЛОЦЕРКОВЕЦ Повесть......................................127 Владимир НУРГАЛИЕВ Миниатюры....................................167 Лидия КАЛАШНИКОВА Сказка.............................................238 Тамара ПОПОВА Отрывок из повести.....................................254 Дмитрий ШАРАБАРИН...........................................................260 ПУБЛИЦИСТИКА Николай ПОРЕЧНЫХ .Очерк....................................................42 Василий КИСЕЛЁВ Очерк ......................................................212

ЮРИЙ КОВРИГА Коврига Юрий Алексеевич родился 9 августа 1945 года в городе Бийске. Работал в геологоразведочной партии в Горном Алтае рабочим, шлифовальщиком Служба за границей. Окончил заочно педагогический институт факультет ОТД в 1979 году. Одиннадцать лет работы в ВПК города. Занимался туризмом. Неоднократно принимал Участие в спасательных экспедициях в Горном Алтае, Туве. Пишет невыдуманные истории… Публиковался в альманахе «Формула жизни», журнале «Огни над Бией» ЗАМЕТКИ О МОНГОЛИИ Туристское лето 1989 года предстояло быть жарким и насыщенным. В плановом туризме Алтая, зреют большие перемены, изменения. В конце мая держу в руках хрустящий твердыми синими корочками заграничный служебный паспорт. Все вроде на месте: Фотография при бороде с копной растрепанных волос, место и год рождения и прочие атрибуты официального «ксива». Смущают некоторые детали: документ отпечатан, а не написан красивым почерком от руки. Отпечатано не только шрифтом кириллицы, но и латинским шрифтом. Этот кусочек хрустящего картона придает не только значимость в собственных глазах, но и значимость представительства тебя в иностранном государстве. Более того... На последней странице четко на русском и английском языках пропечатано: "Всем представителям СССР за рубежом и местным властям оказывать всяческое содействие владельцу данного паспорта". Эта легкая на вес книжица, дающая определенную власть и полномочия вдруг предстала ребристой рукояткой нагана старшего инженера "Цветмета" Смирнова в годы его работы в Китае и Монголии в 30-тых годах. У дальновидных и прагматичных людей от туризма зародились деловые идеи, перераставшие в обширные туристские связи. Лидеры самодельного туризма Алтая выросли из "коротких" штанишек. Израиль Георгиевич Имас - Изо - вновь появился на турбазе "Алтай" в нужное время старшим инструктором, для функционера краевого совета по туризму и экскурсиям Сергея Зяблицкого. Тот провел большую организационную работу по открытию нескольких туристских маршрутов в сопредельной Монголии. Принимающая и посылающая стороны обмениваются группами. Планировалось возить монгольские группы Чуйским трактом до Барнаула. От краевого центра по Оби на теплоходе до

Новосибирска. Оттуда самолетом до районного центра КошАгача. А там: вот она – граница. Видимо, замыслы Зяблицкого подкреплены экономическими расчетами и все плюсы были на лицо. Иначе вряд ли председатель Краевого совета по туризму и экскурсиям Владимир Гордеев пошел на бы подобный риск. В начале июня в Монголию готовится экспедиция с целью пройти теми маршрутами и на тех видах транспортных средств, на которых будут работать инструкторы с нашими людьми. Основной костяк экспедиции - люди Зяблицкого. Изо - старший инструктор т/б "Алтай", помня наши прежние добрые отношения, еще в марте попросил подготовить необходимые для поездки документы. Доверие рождает доверие. Говорю, что согласен работать в паре на «иностранных» маршрутах с "пиджачком" моим старым и проверенным боевым товарищем по туризму Валентином Петровичем Котовщиковым. Так с Петровичем оказались в экспедиции. Была еще одна новость: директор т/б "Алтай" Попов собирается уходить. Причины разные. Каково было мое удивление, когда слышу знакомую фамилию. Звоню. Директорский телефон 22-23-02, но достаточно передержать последнюю цифру, как можно услышать голос в трубке: «Дежурный комитета госбезопасности, слушает». Такие сбои бывали. Не часто, но бывали. На этот раз трубку берет нужный мне человек: "Слушаю". Валерий Анатольевич? На другом конце провода молчание, а затем, видимо, узнают по голосу. Называют. Отвечаю что это я. Валерий Анатольевич! Что вас заставило "одеть петлю на шею"? Человек очень хорошо знал меня и понимал мой "безобразный юмор" еще много лет назад. Почему вы так считаете? Не считаю - знаю: дилетанта от "туризма" съедят и не подавятся. Но это слишком! Партия меня поставила навести порядок. Смогу только посочувствовать. Вот это бумеранг. Чешуин, который в свое время твердил словами Солодов "Туризм - враг производства", и вот на-тебе: директор турбазы. Вскоре увидел его, приехав на турбазу. Располневший, он деловито отдаёт распоряжения. Спрашиваю старшего инструктора: "Ну и как?" А что как! Нина Андреевна не прошло и недели, поставила на "место"... В первых числах июня экспедиция выехала с турбазы "Алтай". Ее возглавляет Сергей Зяблицкий. Его люди - инструкторы по туризму из Барнаула: Женя Сорокин, Андрей Лисицин, Саша

Абабков, Марго, Ольга и Люда, а также Сергей Казаковцев из администрации Краевого совета по туризму, видимо, координатор. От бийчан: Имас-Изо, Тигрий Дулькейт, Валерий Альшаков - представитель контрольно-спасательного отряда, водитель "пазика" Женя Ковальчук, водитель КАМАЗА с"кунгом" Коля Козлов, механик и мы с Валентином Котовщиковым. В "кунге" снаряжение: седла, средства сплава и наши набитые рюкзаки, продовольствие. Первая ночевка на поляне на берегу Катуни в трех километрах выше моста от Усть-Семы. Здесь красивая заводь и место традиционного сбора-соревнования по скалолазанию памяти альпиниста Юрия Вершинина. Погода стоит холодная, но у костра сидим долго: рассказывает Тигрий Дулькейт. Утром туман оторвался от воды и гонимый "фёном" заскользил по долине реки вниз. По дороге останавливаемся в Шебалино, Онгудае. Вторая ночевка на реке Чуя, на одной из ее нижних террас возле "писаниц" Калбак-Таша. Ковальчук повел желающих посмотреть на скалы с рисунками, выбитыми рукой древних жителей гор Алтая. Ему это доставляет удовольствие. Женя говорит, что сюда привозил экспедицию бийского краеведческого музея, возглавляемую Борисом Хатмеевичем Кадиковым. Наскальные рисунки частично утрачены при строительстве дороги, но те, что уцелели, в хорошем состоянии. На пограничную заставу населённого пункта Ташанта приехали во второй половине дня 7 июня. Таможня осмотрела личные вещи участников экспедиции и сделала соответствующую отметку. Дело за пограничниками: начальник заставы уехал на охоту. Понемногу серенький денек над Чуйской котловиной потемнел, и вскоре из рваных туч посыпалась снежная крупа. Падает нехотя, как бы раздумывая. Пограничное начальство не торопится показываться. Из окошек таможни, где сидим со своими рюкзаками, видно, как сверху, с стороны перевала Дорбет-Доба подошли две крытые фуры со скотом. После осмотра ветеринарной службой они по очереди закатываются в канаву с дезинфицирующей грязной водой. Ополоснув шины, машины уходят в сторону Кош-Агача. Ждем. Кончает сыпать снежная крупа, и несмело пролетели первые снежинки. Снег робко-робко стал покрывать голые каменистые холмы, гравийную дорогу и редкие строения заставы. Начинает смеркаться... Охота была, видимо, неудачной. Зяблицкий долго объясняется с приехавшим начальником заставы. Наконец в наших синих служебных паспортах пограничники ставят красные штемпели о пересечении государственной границы. До самого перевала местами по обе стороны от дороги торчат огромные, когда-то отертые ледником валуны с хороший дом. В сумерках видны

несколько юрт со скотом и любопытные непуганые тарбаганы, которые не спеша прячутся в свои норы. Темнеет, и с сумерками снег все плотнее и плотнее прикрывает дорогу "Небесного прохода". Так или почти так, переводится название перевала. То, что едем дорогой, можно только догадываться по столбам, которые приводят к арке у контрольно-пропускного пункта со шлагбаумом. То, что написано и изображено на арке, из-за снега разобрать трудно. Два пограничника с короткоствольными автоматами АКАС-74 не спеша сверяют документы с списком и фото в паспортах. Особо долго и придирчиво рассматривают паспорта наших девочек. Видимо за два года службы женские славянские лица для них редкостное явление. Все формальности соблюдены. Старший сержант наряда возвращает документы. Скрипя, поднимается шлагбаум. В свете включенных автомобильных фар пересекаем государственную границу. Столбы с телефонной линией выскакивают за колючую проволоку границы и...тянутся вниз. Ковальчук уверенно ведет "Пазик". Ему доводилось здесь бывать. В сумерках, в летящем снегу, видны безлесные сопки. Изгиб дорожных столбов и в снежной пелене утыкаемся в шлагбаум сопредельной стороны. Нас приглашают пройти в глинобитное строение. В нем таможня и пограничный контроль одновременно. Пограничники осматривают машины в присутствии водителей. Сделав отметки в наших паспортах, передают на "съедение" таможней службе в "лице" широкоскулого азиата не то по имени, не то по фамилии Хайчи. Все, как пограничники, так и таможенные работники сносно говорят по-русски. Помимо нас в помещении - двое "ЧВТвцев". Их машины-бензовозы "угнали" на слив бензина в поселок Цаган-Нур. Они ждут и рады поговорить с нами. Тот, что поматерее выражает свои мысли и действительность на погоду, таможенный контроль и самих таможенников в довольно резкой форме: " Дай слабину, так они тебе на шею сядут и ногами болтать будут!" Второй водитель, что постарше его, объясняет нашим водителям, как напрямую, не делая крюка через ЦаганНур, проехать к городку Баян-Ульгий. Более короткой дорогой заинтересовался Ковальчук. Да оно и понятно: стоило бы на командировочные тугрики покупать наш же бензин. Хайчи сверяет записи в декларации с тем, что имеется в наличии. Наметанный глаз и отточенные движения рук просматривают наши рюкзаки и их содержимое. Из рюкзака Петровича достает собачью шкурку, ту, что тот использует в качестве подстилки и объявляет: "Контрабанда!" Петрович начинает деликатно объяснять ему, что этот предмет спасает ему спину от радикулита, на что Хайчи утверждает "Контрабанда". Даже всей дипломатической изворотливости

Зяблицкого не хватает убедить - это снаряжение. Потом они о чем-то говорят, и руководитель предлагает Петровичу в «целях избегания международного скандала» пожертвовать свои две бутылки "Столичной", ввозимых в МНР. По такой погоде они и нам не лишними будут, - замечает мой приятель. С чувством досады уезжаем с заставы. В салоне тепло и многие с любопытством припали к окнам автобуса. Руководитель рядом с водителем на "командирском" сидении с крупномасштабной картой на коленях. За окнами темень, снег. Линия придорожных столбов понижается под уклон дороги. Где-то впереди прорезался свет фар встречного транспорта. Наши машины останавливаются на обочине дороги. Проходят встречные бензовозы. Они не захотели остановиться. Здесь на карте мост. Нам от него вправо, - определяет движение Зяблицкий. Действительно мост. Ковальчук объясняет Козлову, и КАМАЗ идет первым одной из дорог, ведущей на подъем. "Пазик" карабкается за КАМАЗом. На плато, на которое поднялись, играет метель. Едем по карте. Ночь. Метель. Бездорожье. Слышен собачий лай. На шум машин из юрты вышел хозяин. С ним говорит Ковальчук. Снова едем в метели, а потом она неожиданно стихает. Небо очищается. Видны крупные, крупные звезды. Луны нет. В палатке с Петровичем долго ворочаемся: спина все ощущает какие-то неровности под спальником. Наконец сон сморил и мы уснули. Снилась бурная снежная река. Вместо брызг - снежинки. Они падают холодными каплями на лицо, голову. Все не решаюсь плыть... Слышен какой-то грохот, звон. Он усиливается. Открываю глаза. В палатке светло и для июня несвойственно холодно. Капли конденсата собрались на внутренней поверхности палатки и маленькими струйками стремятся сползать вниз. Капает... Дежурный Дулькейт стучит в пустое ведро, призывая к подъему. Приходится вставать. Сразу, что бросается в глаза, когда отвернули полу палатки на входе - река. Не снежная... и довольно широкая. На противоположном, подмытом берегу реки, видны какие-то строения. Плоские и однообразные они тянутся вдоль берега. Некоторые обнесены заборами из древесного горбыля. Ряды домиков упираются в округлый холм, а вторым концом в добротный мост над быстрой рекой. Городок лежит в небольшой котловине, окаймленный округлыми сопками. На их склонах пятна снега. Крыши "Пазика" и "кунга" тоже в снегу, в обледеневшем снегу. Сказать, что зябко не верно. Холодно. Выпрыгнувшее солнце тепла не прибавляет.

Завтракая, согреваемся. На противоположной стороне реки заметное оживление: стайка подростков с любопытством смотрит в нашу сторону. Там же протарахтел мотоцикл и другой нарастающий шум пробуждающегося аймачного центра БаянУльгия. Руководитель экспедиции с водителем "Пазика" едут туда решать административно- хозяйственные вопросы нашего мероприятия. Предоставленные сами себе любуемся восходящим солнцем, заснеженными холмами, быстротекущей рекой. Изо, «фрондерствуя», с палатки высовывается в шортах и с мольбертом, становится в позу художника. Покрасоваться ему не мешает даже свежий ветерок, тянущий с верховьев реки. С Петровичем снимаем палатку вывернув, сушим, укладываем вещи. От моста по нашей стороне движется в нашем направлении стайка любопытствующих подростков. Они останавливаются вблизи Изо, пишущего акварелью вид реки, мост, домишки. Видя, что их не отгоняют, окружают его. Изи найдет общий язык не только с папуасом, с кем угодно! Осмелевшие подростки подходят к нашему лагерю. Грязные, сопливые, легко одетые, но все с веселыми и хитрыми глазами попрошаек. На сувениры идет денежная мелочь, какие-то значки и даже пустые консервные банки. Мальчишек больше всего заинтересовывает "кунг". Коля Козлов открывает кабину. Часа через полтора-два возвращается руководитель - довольный... По местным меркам Баян-Ульгий - город. Машины остановились возле каменного одноэтажного здания с палисадником. Перед входом бетонные скульптурные истуканы, отображающие, видимо, домашних животных, то должно говорить, что люди внутри этого здания имеют какое-то отношение к животноводству. Встретил плотный казах с непроницаемым азиатским лицом. Представился по-русски и уточнил, что его можно называть Есей. Он, видимо, большой начальник - "дарга". Входившие в здание люди почтительно с ним здороваются, склоняя голову. На нем "цивильный" костюм и при галстуке, но в сапогах. Особенность - легче ездить верхом в седле. Пока он отдает какие- то распоряжения, можно будет оглядеться. Напротив здания с животными - площадь. Посередине ее стоит пирамида бетонного памятника, где по центру на барельефе изображены две руки в дружеском пожатии. Перед памятником местные интеллигенты что-то обсуждают. По выражению их лиц можно предположить, что им не хватает «третьего»: в руке одного из них завернута в газету "штучка" хорошо напоминающая один предмет. За памятником стоит двухэтажное здание. Оно единственное на площади, а может и в городе.

В нём расположилась городская администрация. С крыльца спускается человек в стеганом халате. Там же у коновязи стоят несколько оседланных лошадей. "Пазик" ушел к границе. Но перед этим зданием Есей и Ковальчук разговаривал и с капитаном-пограничником. Видно знают друг друга. Пограничник хорошо говорит по-русски и звать его Победа. Как оказалось позже, здесь многие сносно говорят или понимают русскую речь: кто-то учился в Союзе, а кому-то приходится общаться по службе, по работе. Все участники экспедиции за исключением Зяблицкого и нашего нового знакомого Есея, набиваются в "кунг" поверх снаряжения. В маленькие оконца будки можно увидеть лишь безлесные сопки. Дорога разбитая. Всей "пятой" точкой ощущаешь рытвины и кочки. Чувствуешь - наши дороги! Поднявшись до нужной высоты, дорога стала резко понижаться. Поднятая пыль потянулась вовнутрь "кунга" и оконца приходится закрыть. Потом машина остановилась. Вылезли и еще долго ходим, разминая затекшие ноги, спины. Несколько беленых саманных строений и двухэтажный дом, обшитый рейкой. В отдалении у реки стоит юрта. Женщиныказашки - в белых халатах. Подошла еще одна и начала учтиво говорить с Есеем. Возле двухэтажного дома что-то вроде курилки или беседки, с растущими рядом двумя курайскими ивами. Мы прибыли на курорт Саксай. Видимо нас ждут, чтобы накормить. В столовой главного корпуса стоит устоявшийся запах жаренного бараньего сала и еще чего-то кислого. Есей разъясняет: постояльцы санатория в это время лечатся верблюжьим кумысом. Нас угощают. Народ по-разному воспринимает подношение: кто-то пробует, кто-то морщится, глядя в бело-синеватое верблюжье молоко. Я не брезгливый: богатый опыт с геологоразведочных времен. Лапша с кусками жареного бараньего сала тоже не многим приходится по вкусу. Едим. Куда денешься: приехали на экзотику. Забыли с турбазы захватить картошку. Есей говорит и кто-то из персонала ведет к саманной развалине, не то складу, не-то овощехранилищу. В неглубокой яме, забросанной камышом, бурт проросшей мелкой картошки. Выцарапали ведра полтора. Нам еще ехать и ехать. Загружаемся в "кунг". Женщины в белых халатах чему-то улыбаются, когда мальчик на низкорослой лошади без седла, лихо проскакал перед машиной. Коля Козлов закрывает заднюю дверь. Едем. Снова пыль, ухабы. В оконце смотреть не хочется. Едем долго. Потом дорога и вместе с ней и пыль закончилась. Машина идет плавно, лишь изредка потряхивает. Из окошка просматривается щебенчатая долина маленькой речки с зеленью травки по ее берегам. Жарко. Хочется пить. Во рту надоедливый привкус бараньего сала. Одну

из наших девочек Ольгу" Каркушу", начинает тошнить: у нее пятый месяц беременности. Стучим кулаком в стену "кунга". Задняя дверь открывается. Видно недовольное лицо начальника: "Потерпите. Осталось совсем немного". Предложили, чтобы Ольга села в кабину. Руководитель очень пластичный человек. С Есеем сложнее. Есей - "дарга" и он же показывает путь-дорогу. Доезжаем до запланированного места переезда. Место прибытия - озеро Толбо-Нур. Под черной скалой, гребнем тянущейся по-над берегом озера, стоят две юрты. Вокруг озера темные горы с округлыми вершинами в снегу. Гребень черной скалы, под которой стоят юрты, с слов Есея, называется КараБаш - черная голова. Возле юрт импровизированный туалет и пара лиственничных бревен. Два казаха разговаривают с «даргой». Вечереет. Озеро в котловине слегка вытянуто к югу. В сток принимает речку, долиной которой некоторое время ехали, и более мелкие ручьи, стекающих с ближних гор. Казахи привезли на "заклание" барана. Режут его не как алтайцы, вскрывая грудину, а перерезают горло и спускают кровь, Смотреть, как работают профессионалы, всегда полезно. Через полчаса казан наполняется нарубленным мясом. Лиственница плохо поддается под тупой пилой. Видим - Есей действительно может многое организовать. Казахи, живущие в Баян-Ульгийском аймаке, знают его и с подчеркнутым уважением относятся к занимаемой им должности: руководителю профсоюзов аймака. Одним словом не скажешь, но чинопочитание в этой стороне повсеместное явление. Когда "шурпа" в казане доходит до нужной кондиции, его осторожно переносят в одну из юрт. Большой "дарга" занимает место хозяина, напротив входа у противоположной стены юрты. В кочевом мире свои стандарты жилища, определены целесообразностью быта и транспортировки. Стандартная юрта кочевника составляет 5,5 метра. Исключение составляет размер казахской юрты: шесть метров в диаметре. Это удивительное, неприхотливое, легко разбираемое и транспортируемое сооружение. Окон нет. Входная дверь обязательно смотрит на восток. Крытая кошмой, а поверх него брезентом, опоясанная волосяными веревками, она хорошо противостоит ветрам, буранам, зимней стуже и летней жаре. В центральной части купола - отверстие. Оно откидное. Служит для выхода дыма, а чаще для дымовой трубы. Все мы спокойно размещаемся в ней. «Все схвачено, за все оплачено!» Баранина с "шурпой" это не дунганская лапша на прогорклым бараньем сале, а особенно под "Столичную" водку. В застольной обстановке руководитель экспедиции рассказывает программу мероприятий на ближайшие дни. На завтра запланирована дневка, знакомство с

окрестностями озера и освоение нового вида транспорта: верблюжьего… Есей утвердительно кивает головой. С утра от стоянки пастухов в устье речки, казахи привели животных по количеству участников экспедиции. Верблюды с клочьями облезающей старой шерсти по бокам. У некоторых через ноздри проткнута деревянная палочка, а к ней прикреплен один из концов узды. Другие, более старшие и спокойные, по разъяснению казахов, без "занозы" в ноздре. Держишь за веревку узды с некоторой настороженностью: как бы не плюнул. Подаешь команду: "чох, чох, чох!" Животное нехотя подгибает передние ноги, а затем задние и ложится с безразличием и презрением к окружающим, продолжая жевать свою бесконечную жвачку. На спину ложится попона из кошмы, а поверх нее - накидка с прорезями для горбов. Они свесились в сторону, Видимо, животные трудно перенесли зимовку. Поверх накидки - легкое седло с литыми алюминиевыми стременами. Залазишь, садишся. Подаешь команду: "хар, хар, хар!" Тебя бросает сначала вперед, а затем назад. Животное нехотя поднимается, скрепя всеми своими суставами и хрящами ног. В караване каждый верблюд знает свое место. Но не нам, ни животным не хочется рассматривать спину впереди идущего животного. Те, кому казахи заседлали и подняли животных, самостоятельно двинулись в сторону перевальной гряды. Там стоит памятник событиям Гражданской войны. Вот к нему, разрозненными кучками, кромкой озера и направляется экспедиция. Есей с двумя соплеменниками и Зяблицким приотстают, снаряжая крайнего верблюда. Те на лошадях, руководитель на верблюде. Уверенность в седле проявляется быстро. Животное флегматично переступает конечностями, которые время от времени хрустят. С Петровичем идем в группке с тремя нашими инструкторшами. Странное ощущение испытываешь в седле при движении животного: шаг его двух ног и голова откидывается немного назад, а туловище движется вперед. Со следующим шагом верблюда все повторяется с точностью наоборот. Но скоро тело привыкает к ритму движения, а ты не обращаешь внимания на издержки "транспорта". -Они их не смазывают, - добродушно замечает Петрович. Это пол - беды. Как бы не упали. Их под нож пускать пора, а они сообразили: глядишь, туристы подкормят, а там и зиму протянут, - философски замечает мой старший товарищ. Петрович! Посмотри! Не туда - назад! Видишь, как выкобенивается верблюд. Ну, держись, начальник! В отставшей далеко кавалькаде из лошадей и верблюда заминка, крики. Под руководителем животное выделывает пируэты, как лихой жеребец на родео, пока не скидывает наездника. Седло сползло и обезумевшее животное мчится

прямо на нас. Заволновались наши животные, а затем наездники. Первыми с двухметровой высоты спрыгивают двое самых, осмотрительных ковбоев. Почуяв свободу, их животные трусцой бросаются в разные стороны. Со сползшим седлом, высоко закидывая задние ноги, животное приближается прямо на нас. Затягивайте поводья! В кучу, в кучу, - быстренько оценив обстановку, подает команду Альшаков. Рядом с нами Марго, Ольга, Люда. Удерживаем своих заволновавшихся животных и хватаем за уздечки соседних верблюдов. Все сбились в кучу. Те, кто в седлах гонят животных врассыпную. Обезумевший верблюд, пробежал еще метров пятьдесят вперед, останавливается. Здесь его настигают казахи. Быстро заваливают его набок и снимают седло, попону, кошму. Смотрят. Несколько успокаиваются наши животные, настолько, что с прежней флегматичностью тянутся губами к редким кустикам травы на прибрежном кочкарнике. В кошме брыкавшегося верблюда казахи нашли какую-то колючку, что и послужило недовольству животного. Помеха устраняется, животное завьючено, два других пойманы... Есей смеется: всего то пустяки... Памятник, к которому поднялись на гребень, стоит у дороги Баян-Ульгий — Кобдо и виден издалека. Надпись на чугунной плите на двух языках по-монгольски и по-русски гласит, что в июне 1921 года здесь был бой окруженного отряда ЧОНа под командованием Озёрного с бандой Кайгородова. Подтянулись отставшие. Тигрий Георгиевич Дулькейт более подробно рассказывает об тех отдаленных событиях. Рассказывает долго и красочно. Хмурое утро. Берег неспокойного большого озера Даян-нур на самой границе с Китаем. Советский флаг. Несколько палаток. Холодные серые волны бьют в низкий берег. Над водой озера на ветру полощутся какие-то большие хищные птицы и неизвестно откуда взявшиеся в этих глубинах Азии, крупные чайки. Одни с криками кружат над верблюдом, выброшенным волнами в полукилометре от нас. Другие с пронзительным криком бросаются за добычей на мелководье. В другом полукилометре пограничная застава: несколько беленьких одноэтажных строений. От нее идет лощина к заснеженным склонам Монгольского Алтая. Северная часть лощины на удивление сохранила лиственницы. Видно, что мощные деревья стоят голыми, отчего кажутся темными и угрюмыми. Лощина выходит к видимой седловине перевала. Там проходит граница с Китаем. Мы ждем. Ждем Есея и Зяблицкого. Они уехали на заставу. Ждем, когда пригонят лошадей. Скверная погода, муторное

настроение... Слышен гик и топот. Наконец-то! Приближается табун лошадей и три всадника... К лошади подходи, как к женщине - смело. Главное спереди и старайся своей головой быть на уровне ее головы,делюсь своим полузабытым опытом со своим другом. Лошади маленькие, со злобным выражением глаз. Примечаю одну... Подхожу раз, другой. Лошадь постоянно уклоняется. Наконец удается набросить повод на шею и как следует стянуть. Лошадь, почувствовав уверенность и силу, спокойно дает себя взнуздать и одеть седло. Многие ждут, когда лошадей взнуздают и оседлают погонщики. Те делают это ловко: лошади шарахаются не от того, что дикие, а от того, что от нас исходят не те запахи, что от погонщиков. Кто-то пробует проехать и первый казус: лошадь делает "свечку", человек - с седла. Вновь надо быть осторожней: не хватайся за луку седла, а затягивай поводья. Чтобы «сломать норов» незнакомой лошади, дай ей почувствовать силу и уверенность руки всадника. Кто раньше имел дело с верховой ездой? - спрашивает руководитель. Нас пятеро мужчин: руководитель, Есей, Дулькейт, Абабков и я. Взять их в объезд озера Даян-Нур просятся Марго и Люда. Они люди руководителя и он разрешает. Остальные едут на лошадях до истока речки, вытекающей из озера. По карте это километров восемь. Нам предстояло пройти на лошадях километров 35-40. Рейд налегке: кой-какие поваренные принадлежности, у Дулькейта разборная удочка, а на случай непогоды - две палатки. Все увязано в "тороки". Основной груз и снаряжение - в "кунге". Лошадь подо мной заволновалась, заиграла. Ноги в стременах почти у земли. Вспомни молодость!- и, коленями в бок - трогаю лошадь. Лошади идут ходко. Ветер растягивает серость ненастного дня, и озеро приобретает темно-синий цвет начинает более приветливо морщить свое лицо. Движемся от него то дальше, то ближе, пересекая многочисленные холмы и распадки когда-то озерных отложений. Голо. Лишь кое-где по дну выемок видны кусты красного тальника или курайской ивы. Там же видна травка. Неожиданно из такой лощинки на нас выскакивает пограничный разъезд. Цирики-солдаты стягивают с плеч автоматы с особой проворностью. Есей кричит им и подъезжает. Говорит. Мы наблюдаем. Пограничники - молодые ребята с загорелыми до черноты лицами. На них гимнастерки, "наши" автоматы. Лишь другая страна, другие люди. Они не стали проверять наши документы. Поднимаемся на лошадях по холму. Они стояли и смотрели в спины наших девчонок. Служба... К обеду ветер стих и начало припекать, а затем зной потек волнами над озером. В одной из ложбинок течет ручей. Редкие

деревца, трава и пасущиеся отара овец. Пастух, при виде нас, быстро ретировался. Есей кричит ему и догоняет. Решено делать обед. У Дулькейта чешутся руки: должна быть хорошая рыбалка. Спутав лошадей и ослабив подпруги, пускаем их пастись. Кончился ветер, появились слепни. С пастухом возвращается Есей, а с ведром хариусов - Дулькейт. - Вас приняли за "хунхузов",- говорит Есей. К вечеру, обогнув озеро, подъехали к нашему лагерю в истоке. Стоят палатки, "кунг". Накачаны и собраны два ПСНа, два катамарана "двойки", байдарка. Здесь же погонщики с лошадьми. Расседлываем своих и отпускаем. Погонщики успели поужинать и принять на "грудь". Все. Они уходят, как и пришли: с гиком, свистом, топотом коней... Есей ночует в "кунге" в моем пуховике, а утром первым сидит у костра. Холодная роса. Надеты спасжилеты, спортивные каски. Изо с Сорокиным пойдут на байдарке. Два экипажа ПСНов - плот спасательный надувной - из команды четырех человек. В нашем судне капитаном - Абабков: у него опыт туриста-водника. Он впереди слева. За его спиной Есей - первый водник БаянУльгийского аймака. За моей спиной - Дулькейт. На втором ПСНе за капитана - есть опыт сплавов - "Каркуша". Экипаж: Петрович, Лисицын, Казаковцев. Люда идет на "двойке" с Альшаковым, Марго - с Зяблицким. Коля Козлов дает длинный гудок. Поднимаем весла - "отплыз". Рекой идем два ходовых дня. В одном месте реки делаем обнос. Еще издали слышен предупреждающий шум воды. Причаливаем к берегу. Разведка реки показывает: слив с "котлом". Разгружаем плавательные средства и делаем обнос. Ниже слива река разбивается на множество шивер и проточек. По голым берегам местами лежит полутораметровый лед от наледи. На одной из шивер прорезали днище байдарки. Ее разбираем. Байдарку и Изо, в качестве юнги, в экипаж берет Абабков. Сорокин - во второй экипаж. Слева от речки все величественнее и отчетливее белеют гряды Монгольского Алтая. Иногда по берегам встречаются зимникикошары. Они пусты. Иногда встречные всадники с удивлением смотрят вслед проплывающим судам. К концу второго дня сплава входим в мощный поток реки Кобдо. Истоки ее все в том же хребте Монгольского Алтая. Он еще виден какое-то время - маячит за нашими спинами - пока не скрывается за первым же поворотом реки. Быстрое течение быстрой реки. Долина узкая. Кой- где по правому берегу видны лиственницы. По левому берегу по-над рекой идет дорога, со слов Есея, на серебряный прииск. Вскоре река выносит плавательные средства к мосту через Кобдо. Ниже его делаем

обед. Изо с мольбертом увековечивает долину, реку, мост. Народ расслабился и загорает. Ниже по течению долина расширяется и расширяется. Течение реки замедляется. Она разбивается на множество проток. Бесчисленное количество островов. Сколько птиц! Многие давно занесены в Красную книгу. По островам, кочкам стоят, замерев, венценосные журавли. Казарки, гуси, утки... Каких только видов нет. Острова в зарослях. Плывем "огородами". Хариус жадно хватает мушку. Он намного крупнее нашего телецкого, с почти черной спиной и красными глазами. Дулькейт надергивает с десяток рыбин. Есей морщится: рыба у монголов считается священным "табу". Но он не монгол – казах, есть придется. В отдалении на высоком берегу видны домики, селения. Опять же со слов Есея, в них компактно проживают тувинцы. Откуда они могли здесь взяться? Можно лишь предполагать, что когда- то в отдаленные времена их потомки были приведены в эти места завоевателями. Все может быть. Долина большая, "огороды" бесконечные. Не видно, где же река прорвет горы, чтобы уйти из долины. Сопки. Кругом безлесные сопки. Жара. Далеко движется пасущийся скот... Проран вынырнул в конце долины. Вода в реке переломилась, и мощное течение сразу же подхватывает суда. Узкое ущелье сжимает реку. Мало того, она делает гигантскую дугу в несколько километров, где вода ускоряет свое движение. Нужно быть предельно внимательными: местами из воды торчат обточенные водой большие камни. Некоторых не видно, но их выдают буруны. ПСН идет замыкающим. Центростремительное ускорение выталкивает воду у левого борта реки, и она стоит наклонно к правому берегу, всё ускоряя течение. Две "двойки" идут далеко впереди. На впереди идущем ПСНе какое-то замешательство. Из-за шума воды разобрать невозможно. Мы все напряжены. Абабков отдает команды, чувствуется: что-то идет не так. Капитан командует: "Левый борт загребай - правый табань! Есей! Загребай сильней! Уцепившись двумя руками в леерную веревку, тот с невозмутимым азиатским выражением лица, смотрит на капитана. Загребаю, Саша, загребаю! Менять его на Изо который с безразличным видом сидит в центре ПСНа на рюкзаках и рисует кроки реки, некогда, дружно налегаем на весла. Абабков скрипит зубами, пронесло... Есей! Ты чего бросил грести? Подумал - перевернемся, а я плавать не умею. Нервное напряжение спадает, смеемся. Река все мчит нас по горбам валов громадного "трека".

И всё же мы сделали это! Две двойки-катамарана и два пэсээна всё-таки проскочили "трек" верхнего течения реки Кобдо. Опасность стремительного течения, подводных камней, сливов и береговых скал - осталось где-то позади. Нервное напряжение спадает и перерастает в гомерический смех, хохот: дарга-казах, член экипажа судна, в критический момент вдруг перестал грести и зацепился в леерную бортовую верёвку. Проскочили... Есей, почему не грёб? - спрашивает капитан Абабков. Саша, я плавать не умею, - с невозмутимым выражением лица признаётся дарга. И снова хохот экипажа. У всех появляется чувство, которое не сравнить ни с чем совместно пережитый момент опасности настолько крепко цементирует дух команды судна, вызывает всплеск эмоций, желание выговориться. Самый старший в команде судна - Дулькейт. Он по-мальчишески, взахлёб, начинает рассказывать о своём первом отстреленном медведе, и эти эмоции подстать только что пережитым. Капитан приказывает быть внимательными, все согласно кивают. Изо в команде на положении юнги: сидит в центре "посудины" чертит "кроки" реки, которая прорвав гряду, выскочила в широкую межгорную котловину. Прав был Христофор Бонифатьевич, сказав: "Как судно назовёшь, так оно и поплывёт", - рассуждает Изо, - Про имя человека так же можно сказать. /Надо заметить, Изо немного помладше Тигрия Дулькейта. Медведей ему отстреливать не приходилось, егерем не работал.../ Всем стало интересно - откуда такие выводы про имя человека? Изо стал рассказывать : Мне посчастливилось родиться на побережье Чёрного моря, в маленьком курортном городке Грузии. Папа служил архитектором, проектировал санатории. Мама простая домохозяйка. Когда Лаврентию Павловичу Берия не понравился банкетный зал санатория "Гагрипш", папу расстреляли. С мамой и сестрёнкой мы оказались в Казахстане, по окончанию войны перебрались к родственникам в Киев. В свои 12-13 лет "зайцем" летом на поездах объездил всю Украину. У меня хорошо шла математика, и мама меня устроила в техникум. За шмат сала чертил старшекурсникам курсовые работы. Как-то играли в футбол, я стоял вратарём. После игры выпил полведра леденящей воды, заработал скоротечную чахотку. Чудом выкарабкался, не обошлось без операции. С 14 лет не знаю, как чувствует себя здоровый человек. Потом был Томск и другие родственники. В 18 лет переехал в Бийск. Устроился на работу лаборантом в пединститут, играл в футбол, был ударником в "джаз-банде", увлекался радио, мотоспортом.

По профсоюзной путёвке попал в турпоход в горы. Горы... Они меня заворожили, в них я расцветаю: в горах дышится легко, только здесь я чувствую себя абсолютно здоровым. Инструкторские курсы. Турбаза. Начало сезона и я снова в горах. Что меня толкает, что так тянет туда? Не знаю. Вот так и борюсь всю жизнь с болезнями, самим собой, своими противоречиями. Думаю, что всё от имени. "Израиль - борющийся с богом"... Команда молчала, обдумывает рассказ Изо, Израиля. Кто знает, о чём думал каждый в этот момент. Может о своём имени, своей судьбе... Тигрий! Вот сейчас тот самый момент истины: одно неверное движение, и может быть «оверкиль». Кто из нас троих, знавших о Миттчелах, звякнул на "Ленинградскую?" Тигрий явно не ожидал подобного от Изо. Да ты, что?! Действительно такое было? Не знал, не знал... Кончай "базар"! Правый борт навались! Бурун остается справа. Капитан особо не стесняется в выражениях. Удачно проходим опасное место. Даже Есей забывает о том, что не умеет плавать: гребет, гребет... Все внимание на воду. Лишь мельком можно видеть, что ущелье становится ниже. По его левому борту множество тропинок ведет к бьющему ключу, который ручейком скатывается в реку Кобдо. Вблизи его на камнях, воткнутых палках, разноцветные лоскутки материи. Священное место. Ниже по реке к правому борту прибило труп верблюда и видимо недавно: еще не обглодан хищниками. Река прорезала преграду и, неожиданно для нас, вновь вынырнула в очередную долину. ПСН загружён, «идет» вяло. Вниз по долине реки потянул ветерок. Прилично отстаем. Абабкову в голову пришла удачная мысль воспользоваться парусом. Целлофан от верха палатки самый подходящий материал. Два весла с укрепленной пленкой и парус готов. Долина оживляется. По левому берегу видны пасущиеся стада сарлыков и коров. Видны юрты. Вскоре догоняем впереди плывущий ПСН. Задняя часть его заметно спустила. Глядя на нас тоже мастерят парус. Так и идем, пока с берега не окликают. Альшаков и Зяблицкий с командой машут нам руками от юрт, которые стоят недалеко от берега. На сегодня хватит острых ощущений. Обитатели двух юрт между собой - родственники. Нас, продрогших, угощают айраном. Очень пожилая женщина в белых одеждах, видимо, глава клана. Говорит, что ей далеко за сто лет. Кто-то суетится: становимся со всеми многочисленными обитателями и снимаемся на-память. Потом нас вновь угощают. Угощаем и мы, делаем сувенирные "презенты". В палатке, разминая затекшую спину, спрашиваю Петровича:

- Что за крики были на вашей "посудине"? Проткнули? Да нет. Все проще. Старая заплата отклеилась, и задний отсек начал спускать. Этот молодой, как его, куратор - в истерику: "У меня жена молодая, ребенок, давай к берегу!" К берегу - сам видел... Пока он верещал, я на заплату сел. Потом Ольга достала лейкопластырь и заклеила. Ночью Петровича мутило от айрана, и он несколько раз покидал палатку. Ворочаемся. Чего эти азиаты не едят?! К презентованной тушенки отнеслись довольно прохладно, а вот сгущенку... Поутру уходим вниз по реке. Мужчины давно уехали к своим стадам и с берега нам машут дети и оставшиеся женщины. Кой где, прорывая невысокие гряды холмов, Кобдо перетекает из одной долины в другую все ниже и ниже. Берега становятся все приветливей. Слева Кобдо принимает мощный приток. Мутномолочная вода реки Цаган-Гола еще долго тянется в темных струях реки. Потом это все перемешавшись, придает Кобдо зеленоватый цвет воды. К обеду были в « курортном» местечке Саксай. Нас ждали. Видимо раньше, до сплава, с подачи Есея и Зяблицкого было приглашение "важным персонам". Они нас и встретили. Два-три молодых лица и второй секретарь Баян-Ульгийского аймака с дочкой лет четырнадцати. Все хорошо говорят по-русски. С ними на ПСНе вниз по реке сразу же ушел Зяблицкий. Оставшиеся люди приехали не с пустыми руками. Вечером уха из хариуса. Ловили его Сорокин с Лисициным. Гости "забыли про «священность» рыбы у монголов: угощают нас "архой"- водкой: советский спирт, разведенный местной водой. Больше обходясь брынзой, гости все подливают как нам, так и себе видимо, у них свое в голове. Сказаны разного рода тосты. Интересовало их многое и разное. И хотя они все в штатском – догадаться, кто они не трудно. Отдать должное прозорливости Дулькейта. Он как-то быстро переводит стрелки разговора и откровенных вопросов в разные истории и шутки. Многие это оценили. То, что они были и учились в Союзе - не вызывает ни каких сомнений: в разговоре очень много проскальзывает чисто русских специфических выражений. Даже Есей признался, что в свое время учился в новосибирском вузе, и ему довелось быть участником фестиваля советско-монгольской дружбы у нас на Алтае, на озере Манжерок в 60-к годах. С подливаемой "архой" появились другие откровенные предложения - пожелания привезти то-то, обменять, продатькупить… Служба, службой, а у каждого из них есть женщины, которые требуют, просят, настаивают... Дулькейт самый старший из нас по возрасту, предусмотрительный и самый проинструктированный и здесь оказался на высоте дипломатии:

Привезти и вывезти можно все, - здесь он делает затяжную паузу, - все, что не ограничено таможенной декларацией. Уха под наш разведенный спирт - совсем неплохо. Девочки вежливо молчат. "Каркуша" взяла гитару, выдает аккорд: "Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались". У нее приятный низкий голос с чуть заметной хрипотцой. Песен знает множество самых разнообразных жанров. Поют Марго, Люда, но в голосах их нет той проникновенности, что заложено в голосе Ольги. Молчат казахи, молчим мы. -Сергей Иванович, как представляете себе "нитки" маршрутов? Что могу сказать, хорошо! А если говорить серьезно. Работа предстоит здесь большая и напряженная, Я накидал сроки заездов и график движения маршрутов. Их два. Подъезд займет два дня. От границы до Саксая - один день. Это с учетом непредвиденных задержек на таможне. Далее - день дневки - знакомство с животными. Два дня перехода до озера Толбо-Нур. Дневка. Сюда приезжает встречная группа. Маршрут "челночный" - озеро - Саксай. Будет порядка десяти групп. Что касается второго маршрута. Сплав. Начало от впадения речки, текущей из озера Даян-Нур в реку Кобдо. По речке сплавляться не целесообразно. Заброска групп машиной до заставы. Лошадьми пройдут вокруг озера и до устья речки. Это два дня. Сюда же "кунгом" забрасываем плавательные средства. По времени протяженность обоих маршрутов две недели. - На воду необходимо направлять по два инструктора, по одному на ПСН, - замечает Абабков, ведя диалог с руководителем. - Будут свободные люди - направлю. На втором может идти староста. Сергей Иванович?! А кто будет нести юридическую ответственность? Староста?! - вступает в разговор с начальством Петрович. Зяблицкий достаточно умный и осмотрительный человек, чтобы создавать конфликтную ситуацию. Заверяет, что непременно решит. Мы снова на Толбо-Нуре. Сюда пришли караваном на верблюдах с Саксая за два дня. Зяблицкий приехал на озеро с Колей Козловым на "кунге". Экспедиция заканчивается. Вечер. С мыса берега Козлов закидывает блесну. Долго нет поклевки, но терпение вознаграждено: полуметровый осман тащится к берегу, изредка взбивая хвостом воду. Зная, что османы ходят парами, Николай продолжает закидывать снасть. Есть! Второй! У самки икра желтая и крупная. Пленку по брюшине надо убрать горькая. Закат еще долго играет на поредевших снежниках гор. Завтра уезжаем в Баян-Ульгий. Зяблицкий с Есеем и местными

партийно-административными работниками все согласовали. Дело за людьми и заездами. Разбредаемся по городу, чтобы осмотреть его и сделать покупки кое - каких сувениров. В магазинах в основном, продукция и вещи советского производства, давно затоваренные на советских складах. В глаза бросается интересный кувшинчик с длинным носиком синего цвета с росписью золотыми драконами. Это достойный сувенир. Беру несколько комплектов. Ребята тоже не отстают. В книжном магазине хорошее издание на мелованной бумаге: "Культурное наследие Монголии" на трех языках; монгольском, английском, русском. Но оно очень дорогое. Рядом с книжным магазином - лавка. Продают кошму, сыромятную сбрую, обувь местного производства в национальном колорите и орнаменте. В воздухе плавает давно забытый запах дегтя и выделанной кожи... Глинобитные домики улиц, вперемежку с несколькими кирпичными пятиэтажками. Возле одного из грязных подъездов лужа крови: здесь только что зарезали барана, а свежевать потащили в квартиру на какой-то этаж. В центре города поопрятнее, почище. Есть двухэтажная гостиница, при ней столовая, а вечером, видимо, работает ресторан. Здесь же площадь с памятником и административные здания. Здесь и музей. Любопытства ради, заходим. Не пожалели. Залы с экспозициями представлены от глубочайшей древности этих мест до сегодняшнего дня. Баян-Ульгийского аймака. Большая подборка экспонатов связанных с установлением народной власти в Монголии, Гражданской войны и дружеских сношений с Советским Союзом. Но больше всего всем понравилась экспозиция проубранство и быт кочевников, национальное жилье - юрта. В зале она стоит в натуральную величину. Резная, крашенная в синий цвет, входная дверь смотрит на восток. Мужская половина, женская. Слева от входа - седла с высокой резной лукой. Упряжь. Кремневое ружье, большой деревянный лук, колчан со стрелами, чучело охотничьего беркута, мужская одежда в национальном стиле и покрое, обувь, головной убор и многие другие интересные вещички быта, культа кочевника. То же на женской половине с добавлением подвешенной люльки к поперечной стяжке из волосяной веревки. Признаться не ожидали увидеть такое! Очень хорошо подобранная экспозиция! У кинотеатра кучка молодых людей. Некоторые достаточно хорошо одеты. Проходят, заговаривают по-русски. У всех одинаковый вопрос: не продадим ли водки, не обменяем "червонцы". Купить практически ничего не предлагают. За редким исключением: кто-то предложил шкурки, не-то лисицы, не то тарбагана. Отрицательно качаем головами. Нас это не интересует.

Номера в гостинице опрятные, но во всем здании стоит какой-то специфический запах: запах кожи, запах кислого молока, запах кошмы, крепкого табака. На таможне нашего "обидчика" наказавшего нас на две бутылки "Столичной", не видно: не его день. Наши пограничники без тени улыбки просматривают паспорта. Впереди Чуйская степь и НАШИ горы. Вот они, белеют своими снеговыми вершинами. У «Каркуши » завтра первый экзамен в университете. Чтобы не растрясти, усаживаем в кабину "кунга". Коля Козлов заверяет нас, что к вечеру будем в городе, если Ольга будет ему петь. - Коленька! Да я тебе буду петь до самого Барнаула! Только успеть! Коля водитель - ас! Окна раскрыты. Глотаем пыль, пыль наших дорог. Голос Ольги: «Ты у меня одна, словно в ночи луна»… Живем? Живем! / Продолжение следует /

Евгения Володина, 18 лет автор 5 поэтических с борников, Лауреат краевого конкурса «Вдохновение-2012», с 2006 года занималась в литературном объединении ДДТ №1, сейчас студентка ВУЗа в Санкт-Петербурге. Возрождение Привыкшие моралями кичиться Не смогут сокрушить завесу лжи. У каждого в судьбе должна случиться Эпоха Возрождения Души. Хоть малое, секундное прозренье, Но ты уже становишься другим. И вот к тебе приходят сновиденья Из новых, незнакомых парадигм. Мир кажется иным - светлей и строже, Привычное - суровей и темней. Старуха-смерть, схватив коня за вожжи, Всё чаще появляется во сне. А все вокруг смеются, удивляясь, Как можно эти нормы преступить. Они живут бесцельно, не меняясь, И ждут, когда совсем сойдут с пути. * * * Вот я родился на беду, Влачит душа живое тело. И если б я сгорел в аду, Навряд кому-то было б дело. Навряд ли б кто-нибудь страдал, Когда бы я, крича от боли, За правду жизнь свою отдал, Испепелить себя позволил. Навряд ли кто-то далеко, Однажды вспомнил обо мне бы. Потеет палец над курком, И вот душа стремится в небо. Давай расстанемся Давай расстанемся "никем"? Не друг, не враг, молчать при встречах, Ходить с душою налегке, Её покоем обеспечив.

Давай расстанемся вот так, Как будто год прошёл - и к чёрту. Сердца устали биться в такт, И чувства наши в кровь истёрты. Уйди, исчезни, замолчи, Твои мгновенья на исходе. Заледеневшие ключи К замку от сердца не подходят. Что останется? Могила - всё, что от меня останется. Растает суть всего в предсмертном звоне. И выйдет месяц - полусонный пьяница, Один, как я, на черном небосклоне. Он будет петь, смеясь, в своём пристанище, Сверкая в свете звезд священно-мудром. И песня - все, что от него останется Утром. ***

Райнгольд ШУЛЬЦ Райнгольд Асафович Шульц родился 1 ноября 1949 года в семье житомирских немцев-колонистов Асафа и Линды (Отто) Шульц, которые были сосланы в сталинские времена из Украины в Карело-Финскую АССР, а затем второй раз в Коми АССР. После службы в армии Райнгольд вернулся домой и устроился на работу в аэропорт города Сыктывкара. Он проработал 17 лет в Гражданской Авиации, прошёл путь от авиатехника, инженера до начальника базы отдела материально - технического снабжения. Райнгольд закончил два университета: народный университет по юридической специальности «Гражданское и трудовое право» и экономический факультет по специальности "Финансы и кредит" Сыктывкарского государственного университета. Международный литературный конкурс "Золотое Перо Руси". Номинация «Русское в нас». За произведение «Чья душа во мне?» -Золотое Перо Руси. Медаль на ленте «За высокую гражданскую позицию» и диплом Александра Бухарова «За верность русским традициям». -Золотое Перо Руси. Медаль и диплом «За солнечную деятельность». -Золотое Перо Руси. Диплом имени Твардовского и медаль «За высокую гражданскую позицию и патриотизм». - Диплом. Второе место за рассказ «Ветераны». -Диплом. "АSЕК" с присвоением звания заслуженного магистра и статуса действительного члена Европейской коллегии совета магистров. -Грамота государственной Думы РСФСР в спортивной номинации за интервью «Самбо». -Литературный конкурс в Берлине «Книга года» в 2010 году признал лучшие работы Шульца по шести номинациям. -Диплом. Первое место и звание лауреата литературного конкурса «Открытая тема 2011». -Диплом и призовое место за юмористический рассказ «Пайпай», с размещением его в интернете. Большой «Лах орден» и приз «Читательское сердце», полученный в Ветцларе. Основатель и Президент Содружества литературных сообществ Золотое Перо Руси Светлана Савицкая из Москвы посетила Германию и на творческом вечере в городе Вецларе лично вручила ему сертификат и передала в дар писателю изготовленную вручную сорокасантиметровую авторскую куклу с лицом и именем Райнгольда Шульца.

Папа Шульц член литературного общества в ФРГ «Немцы из России» с 17.10.1999 года. С 22.07.2007 года он состоит в международной ассоциации писателей и публицистов (МАПП). С 16.10.2007 года член Берлинского литературного общества Веrliner Literaturbund! (ВLВ). С 07.06.2008 года член Союза Соотечественников в Берлине. С 01.07.2008 года состоит в МСПС - международном сообществе писательских Союзов, правопреемнике Союза писателей СССР. С 26.03.2013. ЧЛЕН ВСЕМИРНОЙ КОРПОРАЦИИ ПИСАТЕЛЕЙ штаб квартира в Нью-Йорке. У него больше тысячи публикаций на многих континетах. Его имя вошло в авторский энциклопедический словарь «Немцы России», изданный на русском и на немецком языках, и в аналогичный Берлинский немецкий словарь "Russlanddeutsche Schriftsteller", составленный Герольдом Бельгером *** БЛАГОРОДНАЯ СИЛА В человеке все должно быть прекрасно, и душа, и тело, и одежда. А. Чехов. В автобусе толпа небрежно одетых пассажиров, едущих ранним утром на работу, весело смеялась над местным немцем, бывшим интеллигентном человеком - бичом. От всех заметно отличалась по одежде средних лет немка-переселенка, которая тоже ехала на работу, но одета была как на праздник. Бомж - грязный, вонючий, обросший, одиноко стоял на задней площадке автобуса и трясущимися руками пытался достать из кармана деньги, чтобы заплатить за проезд. Но руки плохо его слушались и вся собранная на паперти мелочь, полетела на пол. Разноцветные по коже пассажиры дружно отреагировали на это взрывом смеха. Бомж пытался собрать свой капитал, но больной человек сделать это не мог. Его голова покачивалась как маятник, руки не вытягивались, спина не гнулась, он никак не мог дотянуться до пола и рисковал упасть на первом повороте автобуса. Приятная переселенка, молча, встала со своего места, собрала с пола всю мелочь, купила у водителя билет, сунула его и оставшиеся монеты бездомному в карман.

Смех в автобусе прекратился, наступила звенящая тишина. Бомж, на чистом немецком языке, благодарно бормотал: "Данке! Данке!" Переселенка кивнула в ответ головой, ласково улыбнулась и села на свое место. Пассажиры больше не смеялись, они не смотрели друг на друга, все смотрели в окно. Никто не знал, какие удары судьбы сломали этого человека и опустили до такого состояния. Никто не знал, что ждёт каждого впереди. На остановке у проходной своей фирмы пассажиры молча выходили из автобуса и мужчины даже пытались подавать женщинам руку, помогая выйти из дверей автобуса. ЕСТЬ НА СВЕТЕ ГДЕ-ТО СЧАСТЬЕ Сказка Каждый знает, что есть на свете где-то счастье! Только вот где оно сейчас конкретно - никто не знает. Два года тому назад, в это самое время выдался чудесный, теплый, тихий вечер. Следуя по своим делам, счастье думало о своей роли в жизни людей, сбилась с дороги, и завернуло в ближайший двор. Маленькие дети не знают забот и поэтому могут видеть счастье собственными глазами. Увидев счастье, они стали ему кричать, махать руками, а один смелый малыш даже протянул счастью руку. Дети, которые уже научились говорить, разбежались и стали рассказывать взрослым, что только, что во дворе видели счастье! Но взрослые не поверили и только кисло улыбнулись. Только одна женщина поверила сыну, сама она уже давно не видела своего счастья, но со слов малыша повеяло каким-то легким морским бризом, романтикой, мечтой и она вдруг ощутила необыкновенный прилив оптимистических сил. Без всякого раздумья она встала и пошла к своей соседке, с которой уже годами не здоровалась и даже не помнила из-за чего. Счастливая соседка вылетела на улицу, закружилась во дворе от счастья и мило улыбаясь, потрепала по голове каждого пенсионера играющего в домино. Каждому сказала что-то очень хорошее!

Удивленные пенсионеры бросили играть и необыкновенно счастливые пошли по домам. Дома они наговорили своим бабушкам массу приятных слов. Бабушек всегда есть, за, что похвалить и поблагодарить. Счастливые бабушки обняли своих внучат, и рассказали им, как они были бесконечно счастливы, когда были ещё совсем маленькими. Вскоре весь двор, потом вся улица, потом весь городок был счастлив весь этот чудесный вечер. У всех было прекрасное настроение, все шутили, смеялись и желали друг другу счастья! А счастье довольное, что осчастливило сразу столько людей, село в междугородний автобус и поехало в соседний город вершить и там свое счастье! Хочешь и ты быть счастливым? Тогда быстрее, сделай счастливым, кого-то другого!

Райнгольд Шульц, Гиссен, Германия.

ЮЛИЯ ВОЛОВИКОВА Воловикова Юлия Викторовна, род. в 1987 г. в Барнауле. В 2009 г. окончила Алтайский государственный университет, экономический факультет. С 2009 по 2011 гг. училась в Лингвистическом институте. Живу в Барнауле. В 2010 г. стала лауреатом Пушкинской премии среди барнаульских авторов. КАРУСЕЛЬ Помечтаем, уснём, пригрезится светлый дом и горячий чай. И рожок золотого месяца улыбается невзначай. И под вечер идет с гитарою добрый молодец-весельчак. Может, будете завтра парою, в паспорт выставят вам печать. Помечтаем, уснем, пригрезится, а проснёмся - и снова в путь. Разноцветная куролесица ни оставить, ни упрекнуть... Дождь. И радуга дней качается, словно детская карусель. С красной девицею венчается добрый молодец, славный Лель. *** Когда мечта войдёт в мою привычку, как каждый раз вхожу к себе домой и газ на кухне зажигаю спичкой, в час вечера, который льёт покой, Когда войдёт мечта в мою привычку, я у неё в тот миг благословлюсь и чай отборный заварю столичный на самый тонкий королевский вкус. Ей расскажу о том, что не случилось, и что случилось, и теперь живёт, и выпрошу её чудную милость

на право делать всё наоборот. Опустошу от всех волнений сердце и позабуду все плохие сны... Ведь никогда нам этим не согреться. Освободим же место для весны! *** Просто вдыхаю свежий вечера синий ветер в городе неприметном, маленьком и родном. И притяженье между городом, ветром, мною можно назвать любовью, пряным, живым вином. Мы не знакомы многим в нашей большой Сибири, и у меня гостили трое всего друзей. Но все ведут дороги к дому, который милый, и крокодилам Нила тоже их дом родней. С неба сияют звезды людям и крокодилам, в синие воды Нила и на Сибирь в поля. Вечер. Темно и поздно. Знаешь, спасибо Богу, что нам одну дорогу выдал в наш дом «Земля». *** Я видела радугу глаз и улыбок, и мыслей порхающих, тоже цветных. Я чуяла радость, тревогу, обиду и силу душевную слов золотых. И утром с рассветом, когда начинался, как яблоко розовый, свежий восход,

земля просыпалась, в течение часа я птицей стремилась вдыхать небосвод. И утро роняло зеленые слезы в примятую с ночи свою колыбель... Но краски развеяла сонная осень дождями задумчивых сереньких дней... НОЧЬ-БРОДЯЖКA За окошком ночь-бродяжка направляется в подъезд в грязной порванной рубашке и, наверно, хочет есть. Постоит у каждой двери и полязгает ключом, обернётся серой-серой птицей хитрой за плечом. Усыпит тебя и стащит сапоги, пальто, корсет. Видишь, как глаза таращит околдованный сосед? СПОКОЙНОЙ НОЧИ Спокойной ночи, трава и звезды, и окна дома у перекрестка, и полка с книгами - Диккенс, Остин, и два мечтающих в нем подростка. Спокойной ночи. Пусть отраженье созвездий в луже пробудит силу забыть ошибки и пораженья и жить с утра, как луна, красиво. Спокойной ночи. Я знаю точно, глаза важнее, а речи мимо. Пусть скажет каждая в мире дочка «Спокойной ночи» своей любимой. Глаза, как солнце, - дороже денег, в них скрыто все - отраженье боли, и смех, и слезы - лучи и тени. Спокойной ночи и сильной воли.

СВЕТЛАНА ХРАМУШИНА Светлана Храмушина родилась в городе Новокузнецке Кемеровской области. С 1981 года живёт в селе Шелаболиха Алтайского края. В 1994 году получила сертификат об окончании очно - заочной школы при АКДЮЦ по предмету «журналистика», в 1995 году занималась в литературном объединении «Спектр».Произведения Светланы печатались: в газете «Алтайская правда» (1995), в коллективном сборнике «Распахнутое время» (2010), сборнике Содружества писателей «Сверстнику» (2012), литературно - художественном журнале «Огни над Бией» ( 2012, 2013, Бийск).Участник: 12-го межрайонного фестиваля поэзии и авторской песни «Касмала» (2011), Краевого семинара молодых литераторов ( 2011), Сибирского семинара молодых литераторов (2013). Дипломант третьей степени в номинации "Поэзия" фестиваля "Касмала 2013".

Ванечка. Димка, хулиган и задира, уже пятый день томился в детском отделении районной больницы, когда поступил Ванечка. Полугодовалый малыш, одиноко лежащий в кроватке, часто жалобно плакал. Димку разбирало любопытство: он не понимал, где мама мальчика, почему она не приходит. И донимал вопросами медсестер. Но те, занятые делом, только отмахивались. Ситуацию прояснила санитарка баба Валя: «Да бросила его мамка. Деньги, зараза, получила. И все, не нужон он ей стал. Ты, милок, смотри, смотри. Близко только не подходи. Заразишь еще». И Димка, стоя на пороге палаты смотрел на Ванечку и думал: «Бросила. Что он, кукла, что ли? Живой ведь». А Ванечка , притихнув, тянул к нему ручки. Димкино сердце разрывалось от жалости к несчастному ребенку. И он, несмотря, на запреты, большую часть времени проводил с малышом. Врачи сначала ругались, а потом махнули рукой: в присутствии подростка Ванечка не плакал. В день выписки Димка проснулся мрачным. А когда пришла мама, неожиданно для себя расплакался и стал умолять ее забрать Ванечку, обещая

слушаться и помогать. Но Ольга Петровна, обняв сына, вздохнула и сказала: « Кто же нам его даст, сынок? И папки у нас нет. И зарплата у меня маленькая. Хорошо, тебя хоть не забирают. Второй месяц не могу тебе обувь справить». Вернувшийся домой Димка больше не хулиганил, взялся за учебу. Все удивлялись произошедшей с ним перемене. А он ни кому не говорил, что ему снится Ванечка, горько плачущий в больничной кроватке. Новогодний подарок.

Возмущению моему не было предела: отпуск в декабре! Да на кой ляд он мне, сельскому почтальону, нужен в это время года?! Тупо сидеть дома, топить печку и ждать деток из школы? Да, какой же это отпуск?! Начальники... Черт бы их побрал! Сидят спокойненько в теплых кабинетах и понятия не имеют о том, что у нас и летом - то сложно найти замену, а уж зимой и подавно. Похоже, накрылся мой отпуск медным тазом... Вот так, бурля и кипя, как вода в чайнике, я покинула ненавистные стены родимой почты и пошагала на участок. Ворчи, не ворчи, а работу по причине испорченного настроения еще никто не отменял. Не пройдя и ста метров, увидела большую белую с рыжими пятнами собаку в ошейнике. Чертыхнувшись, от души пожелала всего наилучшего сердобольным хозяевам, отпустившим бедное животное. Надежда, что мы пройдем мимо друг друга, не сбылась. Оказалось, собака ждала меня. Встав на задние лапы, а передние положив мне на плечи, ткнулась своим носом чуть ли не в лицо. Потеряв дар речи от такой наглости, я начала гладить собаку по голове и почувствовала, как раздражение сменяется спокойствием... Через несколько минут псина побежала прочь. А я осталась стоять, пытаясь понять, что же произошло. С детства смертельно боюсь собак. И вот только что обнималась с одной из них?! Бред какой-то! Передернув плечами, но уже умиротворенная, я пошла дальше. А вечером, рассказав детям о странной встрече, пошутила, что собака волшебная, не иначе. На следующий день мне пришлось взять дочку с собой. И на том же самом месте мы снова встретили мою необычную знакомую. Вновь поласкавшись, но уже к дочке, она отбежала на некоторое расстояние и, словно прощаясь, долго смотрела нам вслед.

И, правда, больше я ее не встречала. Но страх перед собаками ушел. Значит, есть они, новогодние чудеса! *** Непогода опять, сумятица. Стынут слезы мои на ветру. Чёрной птицей тоска крылатится. Ещё миг, и я просто умру. Задохнусь в ледяных объятиях. Беспощадны они и сильны. Ослабела в напрасных стараниях Изменить ход безумной войны. *** Научи меня не плакать, О тепле не сожалеть. Надоела эта слякоть, Настроенья круговерть. Научи меня смеяться, Пить парное молоко... Но рука судьбы - паяца Не даёт вздохнуть легко *** Не пугает взгляд суровый: Нежность я читаю в нём. День ненастный и тоскливый Мы с тобой переживём. Отгремит гроза, утихнет, Станет ясным небосклон. Над землёю смех повиснет Нашим душам в унисон. *** Не просто стихи и строчки Душа перед Вами лежит. Смешны запятые, точки: Так Вами она дорожит. Нелепая, без пелёнок, Бесхитростна, как дитя... Каждый урок так горек Жестокого бытия. ***

"Родителей, поверь, не выбирают"Твердили мне всегда вокруг. Но почему ненастья затихают, Когда одаришь лаской вдруг? И отчего уверенность такая, Меня удержишь на краю? Ты не родная мне, совсем чужая. Но я с тобой всегда пою. *** А что говорят, - неважно. Важнее всего сейчас: Девочка стала отважной. Страх не струится из глаз. Не плачет она. Смеётся. Впервые за много лет. Нежность твоя зачтётся: Счастливее девочки нет. *** Неужели так бывает: Тихо, ясно и тепло? Словно Ангел опускает На моё плечо крыло. Не слышны раскаты грома, И метели улеглись... Может, здесь, с тобой, я - Дома, И спокойствие есть жизнь? *** Не порвать невидимые нити, Не запутать завистью и ложью. Я рисую нежное граффити Пробиваю путь по бездорожью. Я рисую сердцем, не руками. И душой протягиваю нить. Мостик золочённый между нами Будет даже в темноте светить. ***

МИХАИЛ АНОХИН

Михаил Анохин - автор шести книг поэзии и прозы. Стихи и проза публиковались в краевых журналах Алтая, в московских литературных журналах, в центральной прессе, в периодической печати Кузбасса. Лауреат журналов «Огни Кузбасса» и «Огни над Бией» Победитель Российского литературного конкурса «Энергия творчества -2013». В настоящее время живёт в Прокопьевске, Член СП России. ЖЕСТЬ. Начинают мою голову обмолачивать! Сатанинскую музыку наворачивать! Я и сам не свой, не пойму где есть! Только злость волной и кулак, и жест! Так и хочется в морду-рыло дать и тому - в ком честь, и тому - кто ........! И о том хрипит молодой певец, в совершенство еще не вошел подлец! На дорогу встал проторенную, сатанинской мочой окропленную! ***

МЛАДЕНЕЦ. Младенец плачет мир в слезах плывет Младенцу рот заткнули мокрой тряпкой! Хохочет и танцует мой народ Целуется и любится – так сладко! Что делать мне убийце из убийц! Я рядом был, когда его убили средь этих масок, этих морд и лиц… Я камнем стал и камень положили на скромный холмик… Я стою над ним седьмой десяток лет и горько плачу, плачу! Решаю всё одну и ту задачу… Решенье есть, но верен ли ответ? ЖАТВА МЩЕНЬЯ Факты душу мою истерзали, как залпы картечи. Я под ними стою – окровавленный русский солдат. Раздаются команды суровой, чужой иноречи и бормочут гадалки, что там – впереди еще ад.

Это всё верещат духи злобы и мщенья – слепые! Потому как Обида восстала и вышла на жатву свою. Русь последних лишилась святынь и отпали святые и осталась нас горстка из верных в строю. *** "Возле автобазы Мазы, два…" (Л.Мерзликин.) Заехал с Володиным, мой кумир! Закуска и выпивка, пир не пир. Главное дело - стихи читал, а я, эти строки живьем глотал. Сорокой вздорной взахлеб стрекочу: - Хочу свое прочитать, хочу! - Читай, кудрявый, да так читай, Чтоб в этой келье Ударил май! Чтоб стало ясно, что ты - поэт, А то поэтов в России нет. - Да, что ты, Ленька! Ведь ты ж поэт?! Придумал тоже: "поэтов - нет!" - Ну, я особо, иная стать Что зубы скалишь? Давай читать! И мы читали, аж до утра, - На электричку, - сказал, пора. "Тень от птичьего крыла Лошадь гложет удила..."

"Однажды я поднял в кювете Причудливый корень - и вот..." За корень корявый в ответе, За все, что под небом живет. Меня ты тогда обнадежил: "Пиши, - говорил мне - пиши... До боли, до дрожи, до кожи До жалкого всхлипа души". К Белоярску ушла электричка На перроне остался один А в руках обгорелая спичка С этой спичкой дожил до седин. Не исполнил завета твоего. И берег свою жалкую плоть, Видно мало мне доброго слова, Видно нужно почаще пороть. ---------------------------------------------------*** Геннадию Володину. Из неудачников - удачлив. Хватив с избытком всяких бед, Ты далеко уже не мальчик, А сверхгорючий элемент. Тебя выслушиваю, стоя, А за плечом твоим - звезда дрожит от водочного зноя, как листья сыпятся года. И по особенным приметам Природы чувствую ответ, Что вспыхнешь ты бездымным светом в миг приближения комет. ТВОРЧЕСТВО, Что-то происходит в моей голове точно! Появляются ниоткуда слова, складываются в строчки. расставляются запятые и точки. Сам с удивлением наблюдаю за этим и не важно, когда это приходит,

зимою, или летом. Важно, что ниоткуда. Как в доме с плотно закрытыми окнами появляется простуда, и начинает знобить тело. Кто-то говорит – это писательское дело. Чтобы тело ознобом било, чтобы совесть свою роль не забыла, чтобы издревле повторялось одно и то же! И восклицалось в удивлении явлением этим: - О, боже! *** Жизнь пройдет, как проходит лето: С громом, с ливнями, С ясным днем... Но при этом, одна примета есть особая, с тайным дном. Кому громко трубили трубы, тот оплеван, или - забыт. Лету будущему не любо, лета прошлого колорит. И, хотя, по вечному кругу Все вернется, что было, вновь Подтяни у коня подпругу в дальний путь себя подготовь. Лошадь старая, жизнь - не нова, только внове твоя судьба: эта - старенькая подкова, эта - новенькая труба. ***

У ПЕРЕПРАВЫ «… и даже тоненькую нить не в состоянье разрубить стальной клинок». На берег правый надо мне – нет переправы! Бесенок шепчет в тишине – ты жаждешь славы! Влетает в голову строка, и вот – волненье. Она, как в рыбу острога, и нет спасенья! За ней вторая, и пошло стихотворенье! А я лишь кормчий, я – весло у вдохновенья! Я правлю им, куда хочу, но, боже правый! Зачем в порог себя тащу, где пена – лавой?! Куда влечет меня строка, я сам не знаю, то говорлива, то тиха! То сталь – литая! Приходит день, приходит срок, как в песне старой! И соловьем поёт сверчок у переправы… *** Хорошим людям приятно помогать, но это не делает чести! Подвиг душевный сделать хорошее плохому человеку вот истинная добродетель. Как же я далек от этого! Словно на луне сижу. ***

Прокопьевск, 2013 г

НИКОЛАЙ ПОРЕЧНЫХ Несколько лет сотрудничал с местной районной газетой в качестве нештатного корреспондента. В 1991 году вернулся на родной Алтай, работал школьным учителем. В настоящее время на пенсии по выслуге. Проза публиковалась в журнале «Огни над Бией». В гости к Шукшину

Должен сказать сразу в качестве вступления: я не имею намерения написать что-то биографическое о Шукшине. Про это написано, хотя, на мой взгляд, до обидного, пока очень мало. Всё какая-то безликая хронология, как две даты на могильной плите: родился – ушёл. Я лишь хочу поделиться тем, как я пришёл к Шукшину – земляку, писателю, актёру, режиссёру. Может быть, кому-то это будет интересно, может быть моя история совпадёт ещё с чьей-то. Когда Михаила Евдокимова спросили однажды, как он относится к своему великому земляку, он сказал, что, если бы они встретились – то бы, наверное, наверняка сдружились. Такое чувство сидит и во мне. Мне близко всё, что он делал и как делал. Первое знакомство Был конец семьдесят третьего, и я был курсантом Астраханского мореходного училища. Мы вернулись со второй плавательской практики, перешли на третий курс, уже месяц шли занятия. Название дисциплин всё приятнее слуху: «управление судном», «навигация», «лоция». Ушли из расписания скучная химия, надоевшая математика. Ушли и русский язык с литературой. Однако я по-прежнему много читал, и в один из ноябрьских вечеров принёс в библиотеку «Шагреневую кожу» Оноре Бальзака. Книга мне очень понравилась, и я тоскливо смотрел на полки, не веря, что подберу что-нибудь подобное. «Шагреневая кожа» увлекла по-настоящему, покорила и будила смелую надежду на то, что и я когда-нибудь смогу вот так волновать словом будущих читателей. Я ведь пробовал писать стихи, очень любил Маяковского, но познания мои в литературе, особенно современной, были мизерными, на уровне мальчишки, окончившего 8 класс сельской школы, с двенадцати лет мечтающего о море. Итак, я блуждал взглядом по корешкам книг на полках и невольно слушал разговор преподавателя психологии с симпатичной, но строгой библиотекаршей. Как сейчас помню,

фамилия его была Акиньшин. Он был грамотным и эрудированным педагогом, мнение которого я уважал. И они говорили про Шукшина. По-моему, я впервые тогда услышал это имя. Акиньшин складно пересказывал недавно прочитанный рассказ и с восхищением отпускал комментарии в адрес автора. Я, поглощенный необычным сюжетом, слушал про то, как некий беглый «урка» забрел в таежное зимовье к охотнику, который его приютил, обогрел, накормил и даже угостил выпивкой. Не сдал его нагрянувшему неожиданно участковому с товарищамиохотниками, хоть и знал уже, кто тот есть. А уголовник в благодарность, уходя рано утром, убивает на всякий случай охотника из ружья, которое старик, войдя в положение, дал ему для защиты от зверя. И уходит. Это был, как я узнал позже, рассказ В.М. Шукшина «Охота жить». С тех пор я стал его везде искать. Это было трудно, особенно в библиотеке училища, где основной фонд составляли учебники для штурманов, механиков и судоремонтников. И в тот день я не нашел ничего Шукшинского, а спросить сразу же после услышанного разговора мне было неудобно. Конечно же, я и предположить не мог, что жить Василию Макаровичу оставалось на тот момент меньше двух лет, и он уже сделал почти всё, что ему было отмерено. Для меня же Шукшин только открывался. Во всех его ипостасях. Пока же я его не видел, не слышал, не читал. Второе причастие Первым из Шукшинских фильмов я увидел «Калину красную». Во всяком случае, «Печки-лавочки» были потом. Гуляя в последнем учебном отпуске по солнечному городу Фрунзе с только что приобретенной молодой женой, и решив «сходить в кино», мы случайно наткнулись на неброскую киноафишу «Калины красной». Я слышал про фильм, но пока не доводилось попасть. И вдруг такая удача! Я смотрел картину на одном дыхании и молился про себя, чтобы этот праздник не кончался. Фильм меня ошеломил! Мой чуть ослабший на время интерес к Шукшину вспыхнул с новой силой. Я азартно стал разыскивать и находить его рассказы, открывал Шукшина-документалиста, посмотрел «Земляки» по его сценарию, старался узнать, над чем он теперь работает… А его уже год, как не было на этом свете. Для меня это было настоящей трагедией, равносильной потере близкого и любимого родственника.

Решение принято В 1989 году, будучи в очередном летнем учительском отпуске, я решил-таки съездить на Пикет. Отмечалось 60-летие Василия Макаровича – анонс предстоящих чтений дошел в этот раз и до далёкой Киргизии. После возвращения из Владивостока в 81 году, я не раз уже ездил на родной Алтай. Манила малая родина. Не по своей воле я разлучился с ней в далёком шестьдесят седьмом, родители решили переехать в тёплые края. Но, как у Шукшина в очерке, услышав нечаянно: «Алтай», я всё время вздрагивал, и по телу прокатывалось приятное тепло. Знал, что обязательно вернусь, и в 91-ом осуществил намерение. Пока же, работая преподавателем в сельском ПТУ, я заочно учился в Киргизском госуниверситете. На четвертом курсе, после поездки в Барнаул и родной Алейск, взялся делать курсовую работу про алтайские диалекты и говоры – мои племянники натолкнули. Насмешили сначала своим «щоканием» и навели на тему. Молодая женщина-доцент, которая проверяла работу, вызвала запиской в рецензии меня к себе и попросила совета, куда именно поехать со студентами в фольклорную экспедицию на Алтай. Я, не раздумывая, назвал Сростки, хотя сам там на тот момент ни разу не был. Было очень неудобно, когда она стала спрашивать о деталях и подробностях пути. Тогда я твердо решил – поеду. Барнаул Итак, путь предстоял неблизкий. На всякий случай я взял в редакции районной газеты, с которой сотрудничал в качестве внештатного корреспондента, что-то вроде направления и выписал, наконец, новенькое удостоверение – красные корочки с фотографией, которые в те времена имели большую полезную силу. Мне они вместе с гербовой бумагой-направлением помогли взять билет на поезд в разгар лета. Через полтора суток, 23 июля в пять часов утра – ещё не пошел общественный транспорт – я был в Барнауле. Пешком дошел до Нового рынка, затем на улицу Матросова, где до сих пор проживает мой двоюродный брат. Разбудил, переполошил, выпили с ним по рюмке – ну куда с утра-то! Пошли досыпать. Была суббота, и валялись почти до обеда. Укороченный день прошел быстро в какой-то суете. Вечером основательно уселись за стол, подошли ещё родственники, друзья. В разговоре, когда все уже разошлись, я проговорился брату о главной цели своего визита. – 25-го Шукшину 60 лет, – сказал я. – Надо бы съездить на Пикет. Там, передавали, должно быть что-то интересное.

Брат аж привскочил. – Не 25-го. Завтра все едут, в воскресенье. Какой «завтра», – поправил он себя – сегодня уже. Шел первый час ночи. – Давай спать, а с утра поедем на мотоцикле. Поздно обдумывать другие варианты. Дорога в Сростки Эх, ИЖ-Юпитер. Спасибо тебе, неутомимый трудяга. Дорогато – без малого двести верст! Я хоть в Троицком, в дорожном кафе пивка принял, а Мишка только покряхтывал, стараясь не глядеть в мою сторону, да заливал сушняк лимонадом. Спасибо тебе, брат. К тому же я еще и вздремнуть пару раз ухитрился, разомлев в коляске, а тебе знай вперед смотри. Хотя и я старался меньше пропустить, вглядывался в дорогу – впервые ехал в эту сторону от Барнаула. Миновали Бийск, вот и Чуйский тракт знаменитый. Немного осталось. Потерпи, браток. «Есть по Чуйскому тракту дорога, Много ездит по ней шоферов…» Здесь заруливал герой Леонида Куравлева Пашка Колокольников из замечательнейшего Шукшинского фильма «Живет такой парень». Сколько раз мы останавливались: два, три, четыре? Дорога, помню, была свободной до самых Сросток – все уже проехали. Ориентируясь на выставленные временные указатели, въезжаем в село. Сколько машин, автобусов! Милиция вглубь села транспорт не пропускает. Облюбовали ближайший забор, поставили как можно ближе к нему мотоцикл среди «Жигулей», «Москвичей» и «Запорожцев» – иномарки будут потом. Застегнули брезент на люльке – все запоры. Мишка взял с собой документы, я на одно плечо кинокамеру «Красногорск», на другое фотоаппарат «Зенит» (студийные, под роспись получил), и мы пошли к возвышающейся в центре села горе, на которой, как виделось снизу, немногим крупнее муравьев, копошились люди. Наверное, не поспев к началу самому, что-то мы пропустили, но и того, что застали, было больше чем достаточно. Движение народа в селе было броуновским. Кто-то в общем потоке поднимался в гору, другой поток в то же время сползал обратно. Такие же потоки растекались по улицам и переулкам, направлялись к реке. Пикет Шукшина

Подъем на Пикет довольно крутой. Кое-кто из пожилых делают привалы, рассевшись прямо на зеленой травке. Мы, борясь с одышкой, поднимаемся на самый верх. Поразило тогда обилие казаков на Пикете: разряженные, как для сцены, в лампасах и без, фуражки самых разных родов войск. Что ж, всё только начиналось. Какая-то инициативная группа собирала подписи против строительства ГЭС на Катуни. Я не стал подписывать, так как не знал истинного положения вещей. На горе куча торговых палаток без особенного разнообразия товаров, и дорого по тем временам. В общем, как фарисеи в храме, – подумалось тогда. Хотя настроения всё это не испортило. Пусть. Не в ту сторону я смотрел. На временной площадке для выступлений – огромный портрет Василия Макаровича. Знаменитые и известные люди выступают. Впитывал всё, пожирал глазами, стараясь ничего не упустить. Впечатление осталось как от большого всенародного праздника – простые люди пели под гармони и баяны, плясали. То и дело слышалось шепотом: «А кто он такой, Шукшин этот?» Как в «Калине красной», когда Егор Прокудин устраивал «забег в ширину»: «А что это мы, мил человек, празднуем?» Со временем, мне кажется, строже стало, правильнее – настоящие Чтения. Да и гора обзавелась замечательнейшим памятником сидящего на самой вершине босого Василия Макаровича. Теперь пикет стал полноправно Шукшинским. У любимого его народного героя Стеньки Разина есть утес на Волге. А на Алтае, в Сростках есть теперь Шукшинский Пикет. В музее Спустившись с Пикета, мы вошли в переполненное фойе школы-музея. Выступала известная народная артистка и говорила опять о врагах: то ли перестройки, то ли коммунизма. Я накрутил пружину кинокамеры и стал снимать: её, слушающих и не слушающих её людей, стены в фотографиях. Вдруг слышу, вернее, сначала почувствовал какое-то к себе внимание и напрягся. – Вот он, видите, снима-ает, – говорила актриса тоном обличителя. Наверное, продолжая свою какую-то мысль оригинальную. Мне стало несколько неловко, и я повлек брата в классную комнату. Вот парта, за которой сидел маленький Вася Попов. Сколько их по России Поповых! Конечно, не имя придает человеку значимость. Вот к примеру с такой же расхожей фамилией великий клоун Олег Попов. Кто не знает? Звучит! А здесь вот: Шукшин. Нет, не похож он на Попова. Ведь не придумал, не псевдоним взял – своя, батина фамилия! И представить сегодня

нашего великого русского писателя под другой фамилией уже невозможно. Слились. Вот тельняшка Василия – старшего матроса-радиста Черноморского флота. Фланель черная, синий с тремя белыми полосами гюйс-воротник… Странно, что такая для многих важная страница в биографии, как служба на флоте, почти никак не отразилась в творчестве Василия Макаровича. За исключением разве малюсенького эпизода во второй серии «Тихого Дона», где он промелькивает в морской форме, изображая матроса. Не любил он флот? Наверное. Во всяком случае, не изводился, как почти все мальчишки мечтой о море. Призвали в армию – попал на флот. Но ему были ближе сапоги – солдатские, мужицкие. И когда поступал во ВГИК и выдавал себя за только что демобилизованного – не свою – флотскую – форму надел, а солдатскую: с гимнастеркой, брюками галифе и сапогами. Тоже символично. Тоже осмыслить надо. На берегу Катуни Из музея В.М. Шукшина мы двинулись на берег Катуни. Туда, сказали, вроде бы уехала Лидия Николаевна ФедосееваШукшина, и вообще там тоже что-то происходит. Мы шли по сросткинским улицам, таким значительным, музейным насквозь. А может это всё уже накладывалось: ведь в домах – обыкновенных – жили обыкновенные люди. Обыкновенные – да не обыкновенные. Это – сросткинцы. Земляки, многократно описанные в шукшинских рассказах и ставшие, поэтому, историческими личностями, типажами советских сельских жителей шестидесятых-семидесятых годов. А вот опять простой бревенчатый сибирский дом с мемориальной доской. Здесь тоже жил Шукшин. Я заснял его, и мы подошли к колодцу, где уже стояло человек пять, наперебой хваливших студёную, «аж зубы ломит», необычайно вкусную водицу. И впрямь, стакан можно выпить лишь приёмов за пять. Но вкуснотища! Дальше – вниз, вниз. Боже, красота-то какая! Начинаю всё полнее и полнее понимать слова В. Распутина о том, что в такой красоте, в таких местах просто не мог не родиться Шукшин. Сразу по выходе из-за последних домов, за неширокой полоской огородов начинается роскошный пляж. Белый песок и синяя бурлящая река… Влево, чуть вверх по течению – зелёные острова. Какой-то из них «остров Попова»… Сросткинцы (местные считают, что правильнее: сростинцы), привычные уже несколько к вниманию, которое оказывается их селу, обыкновенно отдыхают – загорают, купаются. Купаются,

разумеется, лишь ребятишки, как положено. Я не мог удержаться и тоже вошел в ледяную Катунскую воду. Рядом с лодкой в чёрном купальнике лежит девушка. – Сфотографируйте меня, - просто предложила она. – Давайте. Она повернулась на бок, подперев голову рукой: красивая, очень артистичная! В крови у них это, что ли? – А как же с фотографией? – спросил я, сделав снимок. – А себе оставьте. На память. И действительно, - подумалось мне, - это тоже память о Шукшине. – Живьём не видели? – спросил я полунамёком. – Я в семьдесят втором родилась, а он в семьдесят четвёртом помер уже. Да-да, конечно. Не может она его помнить. И всё-таки эта фотография на память о Шукшине. Отъезд Собираясь в обратную дорогу, у одного из домов я укладывал кинокамеру. Вышел добродушный дед-хозяин. Поинтересовался: что за «штука», зачем. Узнав, что я аж из Киргизии, сказал: – Хорошее дело делаешь, полезное. Я спросил: – А Вы знались с Шукшиным? – Как? – С Шукшиным Василием Макаровичем знакомы были? – А как же. И помолчав. – Многое ему пережить довелось. Натерпелся. Чувствовалось, что очень искренне. А говорили, что не любят его односельчане. Захотелось поговорить. Послушать. Досада сразу: чего раньше не подошёл к кому-нибудь. Оказывается, очень охотно говорят о нём. Да так и должно быть! Но надо было ехать. Мы развернули мотоцикл, который ктото без нас аккуратно откатил дальше от проезжей части и ближе к забору, и поехали, покидая это такое знаменитое теперь село, где – ей-богу: это так и прёт наружу! – всё буквально пропитано именем Василия Макаровича Шукшина. ***

МИХАИЛ БЕЛОКРЫЛОВ Публиковался в журнале «Огни над Бией». Лауреат журнала «Огни над Бией». Живёт в Бийске ГОСПОДИ, КАК Я ТОЛЬКО ВЫЖИЛ? (Повесть. Продолжение. Начало в №25-26)

В плотном оцеплении конвоиров мы стояли на коленях, сложив на затылке ладони, а вохровцы шныряли по теплушкам, вытаскивали раненых и убитых. В эту ночь поножовщина произошла почти в каждой. От кого-то знающего прослышали, что наш состав загнали в тупик недалеко от Улан-Удэ. В тихо замерзающем на ледяном ветру теле, это известие согрело душу, и я подумал: «Господи, неужели добрались»? Неопределённость, стычки с блатными, а отсюда и постоянное нервное напряжение превратили поездку в сущий ад. Мне уже казалось, что она будет длиться вечно, и я не вырвусь из этих опостылевших стен до скончания века. Через час нам велено было занять свои места. В остывшем помещении, промёрзшие до костей, мы сгрудились вокруг буржуйки, начали её растапливать. Инстинкт самосохранения требовал тепла, а сильно поредевшая и потрёпанная кучка блатных никакой угрозы для нас уже не представляла. Законники это понимали: не требовали причитающихся им льгот, не лезли к печке в первые ряды и довольствовались галёркой. Я сидел на кукорках у докрасна раскалившейся буржуйки, время от времени открывал топочную дверцу, с благоговением впитывал окатывающий меня жар и запихивал новую порцию поленьев. Вскоре рукава фуфайки нагрелись так, что начали обжигать руки, но заледеневшее нутро тепло не принимало и продолжало трястись в ознобе. С общего решения и согласия всех - надо выживать сейчас, а там видно будет - сожгли все дрова. Помещение худо-бедно прогрелось, да и мы, наконец-то, оттаяли. С неохотой прошли от остывающей печки в свою зону. Плотненько расселись на нижних нарах. Начали прикидывать, что нас ожидает. -Вот что, мужики,- встрял я в разговор,- гадать не будем. Кто-то уже приехал, а кто-то поедет дальше. Советую тем и другим держаться дружно. Оставшиеся, в случае крайней опасности, используйте наш арсенал. Перспектива дальнейшего распада нашего коллектива подействовала на всех удручающе. Андрей захандрил, и я елееле его успокоил.

В полдень подвезли еду и дрова. А через час после обеда дверь нашей теплушки отъехала, и заместитель начальника конвоя громко объявил: -Слушайте внимательно, кого сейчас назову - с вещами на выход. Начал зачитывать фамилии. Вот прозвучала моя, следом Андрея. Взяв свои сидоры, мы заторопились к выходу и выпрыгнули из теплушки. За нами, как кузнечики, выпрыгивали следующие, выкликнутые по списку. И это были люди нашей команды, все осуждённые по 58-ой статье. Я огляделся. У всех десяти теплушек – та же картина. Со всего состава набралось не больше сотни человек. Лагерь, в который нас привели, был обжит, во всём чувствовался порядок и дисциплина. Исправительно-трудовой конвейер был отлажен и работал как часы. Прибывших разбили на четыре группы, два отряда отправили на медосмотр и санобработку, два других повели на ужин. Дело случая или прихоть лагерного начальства, но сидельцы нашего закутка опять оказались вместе. По дороге в баню пожилой зэк нас инструктировал: -В предбаннике первый отряд держится правой стороны, второй – левой. Сдаёте верхнюю одежду и сидоры на прожарку, затем в исподнем идёте постригаться. Если сумеете с мастером договориться, то можно и побриться. -А как это «договориться» хрустит? - спросил кто-то из толпы. -Как трёшник.- Засмеялся гид и продолжил инструктаж.- У помывочной разголяетесь и исподнее складываете в бочку. Больше его вы не увидите. После бани - медосмотр. Оттуда возвращаетесь в предбанник, держитесь своих сторон, чтобы не было путаницы, там выдадут чистое нижнее бельё и вашу верхнюю одежду. На всё про всё – полтора часа. Я быстро разделся и, прикрываемый Андреем, стал рыться в гульфике, подбирая нужную сумму. Мысленно попрощавшись с остальными деньгами, передал вещи одному из приёмщиков. Тот, макнув в банку с хлоркой кисть, вывел цифру на тыльной стороне фуфайки и брюк и, протягивая мне жестяной номерок, сказал: -Не потеряй, а то всех пережидать придётся. Пострел везде поспел. Пока наши раздевались и сдавали одежду, мы были уже у парикмахеров. Андрей плюхнулся на табурет. Я сунул в карман халата его мастера деньги. Сел рядом и когда подошёл мой парикмахер, отправил трёшник и в его карман. Заклацкали машинки, зачакали ножницы, потом горячий компресс и бритьё. Всё было сделано быстро и качественно. В итоге, сияя исхудавшими гладкими лицами и поглаживая не

лысины, как было бы положено, а причёски «бокс», мы подошли к помывочной. Там уже три человека из второго отряда, небритые и остриженные наголо, расставались с грязным бельём. Баня была с парилкой - ещё один плюс лагерному начальству. Прихватив шайки с холодной водой, мы ринулись туда. Забрались на верхний полок. К моей радости я обнаружил там вполне приличный пихтовый веник. Немного прогревшись, объявляю: -Ну, Андрей, подставляй спину, сейчас шкуру спускать буду. Друг оказался на редкость терпеливый, спокойно лежал и покряхтывал от удовольствия. Я прибавил силу удара, но он только стал громче охать да похохатывать. Прикинув, что время идёт и с него достаточно, объявляю: -Хорош. Меняемся. Напарник сразу вошёл в раж. Я бы не выдержал этой экзекуции и запросил пощады, но кто-то плеснул на каменку хорошую порцию воды. Адской жары пар молниеносно взлетел вверх. Андрей, выронив веник, кубарем скатился вниз. За ним, матерясь и чертыхаясь, устремились остальные. Я же, плеснув на ошпаренные уши холодную воду, засунул голову в ушат. Спасая лёгкие, некоторое время дышал над холодной водой, пригоршнями окатывая голову и уши. Истосковавшееся по теплу тело не хотело покидать насиженного места и блаженствовало в этом пекле. Когда жара немного спала, я продолжил неистово хлестать себя веником. Потом им же, как мочалкой, начал шоркать пропаренную кожу, стирая месячную грязь. Где-то ступенькой ниже пыхтел и покряхтывал Андрей. Уходить не хотелось, но времени оставалось мало и мы пошли в помывочную. При помощи хозяйственного мыла и мочалок, сделанных из рогожных мешков, быстро довели свои тела до идеальной чистоты. Выдачей полотенец распоряжался пожилой интеллигентного вида зэк. Протягивая нам по вафельной тряпице, сказал: -Возьмёте с собой. Так положено. Где-нибудь просушите и пользуйтесь. Только не провороньте: есть тут у нас ушлые крысятники, вмиг уведут. Вам же потом за пайку и втюхают, или кому-нибудь на портянки продадут. Так что советую постоянно носить на шее.- Старичок рассмеялся и добавил,- будут смотреться как эксклюзивные кашне. Поблагодарив его за науку, мы направились к медикам. С их стороны претензий к нашему здоровью не было. В предбаннике приёмщик долго подбирал нам бельё. То оно было короткое, то узкое. Наконец-то, к взаимному удовольствию, нашёлся наш размер. Сунув нам портянки, забрал номерки, выдал верхнюю

одежду и сидоры. Отойдя в сторонку, я осмотрел фуфайку, брюки - следов покушения на заначки не было. Дружно покинули гостеприимное заведение, начали строиться в колонну. Было уже темно. По всему периметру горели лампочки, а с вышек ослепительным светом били в глаза прожекторы. И в этом ярком пространстве, недалеко от бани, чёрным квадратом стояли товарищи по несчастью, терпеливо ожидающие очереди на помывку. Две колонны поравнялись. -Ну, как там? Кипяточек-то есть? -Есть!- выкрикнул Андрей.- Даже шикарная парилка имеется. -Вот это славно,- с радостной интонацией откликнулся тот же голос.- Значит, вас с лёгким паром! -Спасибо! И вам того же,- за всех ответил Андрей и задал встречный вопрос.- А как харчи? -По лагерным меркам, считай, как в ресторане. Может быть, отвыкшим от нормальной пищи, нам только показалось, но в тот вечер мы пьянели от вкуса еды и с удовольствием поглощали огромные порции. А когда нас привели в чистый, тёплый, залитый электрическим светом барак, подготовленный для вновь прибывших, мне подумалось: «Уж, не сон ли это? Я так и на воле-то не жил. Не зона, а санаторий». И всё-таки это была зона – сидельцы жили по неукоснительному распорядку, заведённому во всех лагерях. Подъём в шесть утра, туалет, поверка, строем в столовую и колоннами на работу. Нас же, новеньких, повели в клуб. Расселись на лавки. Я огляделся. Помещение где-то на сто человек. Была и сцена, на которой стоял стол, покрытый кумачом. На нём красовались графин и три стакана. На заднике висел белый экран. А над ним – транспарант с шаблонным для всех лагерей текстом: «На свободу - с чистой совестью». -«Похоже, тут и кино показывают»,- подумал я и, чтобы убедиться в этом, повернул голову назад. Три маленьких отверстия в стене почти под потолком подтвердили мою догадку. Вскоре на сцену поднялись три офицера НКВД. Здоровяк, под стать Андрею, и невысокий щупленький сели на стулья, а третий, высокий сухопарый, подошёл к краю сцены и с хрипотцой в басовитом голосе заговорил: -Я приветствую вас, граждане осуждённые, как первопроходцев грандиозной стройки. Конкретная задача, поставленная перед вами и нами - построить отсюда и до дружественной нам Монголии железную дорогу. Это - решение партии и лично товарища Сталина. Вы идёте за изыскателями первыми. Работа предстоит трудная, но почётная. Вам необходимо будет создать плацдарм для основных сил строителей: освободить от деревьев полосу будущей трассы, возвести два посёлка и один

лагерь. От мест, где запланировано строительство мостов, до ближайших населённых пунктов, пробить в тайге дороги для машин. Как качественно и в срок вы справитесь с заданием – зависит успех всего строительства. Помните, что только ударным трудом вы докажете Родине, что встали на путь исправления. А это – сокращение срока и достойный возврат в общество. С нашей стороны будет всяческая поддержка: с питанием, одеждой, инструментом. Уже сейчас на точках, где вам предстоит работать, поставлены и обустроены палатки. Будет где отдохнуть и обсушиться. Выделим грузовые машины и постараемся изыскать трактор. Идёт грандиозное строительство по всей стране, тяжёлой техники не хватает, но мы решим эту задачу. Сегодня с каждым из вас будет проведена индивидуальная беседа. Выясним ваши специальности и, сообразуясь с этим, составим бригады. Ещё раз напоминаю, что работа трудная, нормы выработки большие, но реальные. Первую неделю, пока вы не привыкли, не обрели сноровки, норма выработки пойдёт по минимуму. В дальнейшем, необходимо укладываться в график: приступать к работе без раскачки и не терять времени на перекуры у костра. Всё равно вы не покинете место работы, пока не выполните норму, а это украденные у себя часы на отдых. Перевыполняющие план бригады будут поощряться усиленным пайком и выездом сюда для просмотра кинофильмов. Скажу ещё: мы отобрали вас, как людей работящих. И медкомиссия доложила, что со здоровьем у вас всё в порядке, так что, думаю, отстающих не будет. Надеюсь, просмотрите все фильмы, а их у нас много.- Оратор улыбнулся. – Кому что не ясно, задавайте вопросы. Вопросов не было. -Хорошо,- продолжил начальник,- если они возникнут, не стесняйтесь и не бойтесь задавать их на собеседовании. Через десять минут оно здесь же и начнётся. Список очерёдности висит на дверях. Осуждённые вышли из клуба, столпились у дверей. Моя фамилия стояла под номером девять. -Кто в первом десятке остаётесь здесь, а остальным запомнить свои десятки и можете идти в барак,- распорядился сопровождающий нас зэк. – Вас вызовут. Вот и мой черёд. На сцене за столом сидит, уткнувшись в бумаги, только маленький офицер. Перед ним ровненько в ряд возвышаются папки с нашими делами. Быстро прохожу через зал, поднимаюсь на сцену и, сняв шапку, представляюсь: -Осуждённый Белов Николай, статья пятьдесят восьмая. Глядя на меня поверх очков, начальник командует: -Садись.

По этому «садись» я понял, что передо мною сугубо гражданская личность, недавно облачённая в форму НКВД. Мысленно съязвив ему, что уже «и так сижу», сел на стул. -Ну, Белов, с тобой всё ясно. Благодаря характеристике данной начальником пересылочного лагеря ты остаёшься в статусе расконвоированного и направляешься в транспортный цех. Не подавая вида от охватившей меня радости, я решил замолвить словечко и за своего друга: -Гражданин начальник, со мной земляк по этапу сюда же попал. Он специалист по электрооборудованию машин и водитель классный. Можно и его в этот цех? -Фамилия земляка? -Крылов Андрей. Офицер пододвинул к себе одну из стопок, нашёл нужную папку, раскрыл и углубился в чтение. Ознакомившись с делом, заговорил: -Он же автоэлектрик, как о шофере тут ни слова. -Да умеет он водить машину. Работая в гараже, хочешь, не хочешь, а научишься. -Ладно, посмотрим. Пока проведём в цех автоэлектриком. Такие специалисты там тоже нужны. Если завгар выявит его профпригодность к вождению, то вполне возможно, что будем использовать его ещё и водителем на подмене. Как я ни старался скрыть своей радости, но энкаведешник это заметил. -Чему радуешься? Ярму, которым обзавёлся? Или тому, что хомут и для приятеля выпросил? Тут не город. Возить придётся зэков, материалы для строительства, а не начальство. Осуждённые на лесоповале как-нибудь да справятся с дневной нормой и на отдых. Кто и как сработал, даже бригадир может не знать, нам же важен итог. А ты каждую минуту будешь у начальства и у осуждённых на виду. Не дай Бог, какой прокол с машиной выйдет. Зэки, за пешую прогулку к деляне и бока намять могут, да и от начальства достанется на орехи. Так что кормилицу свою надо будет постоянно холить и лелеять, чтоб не подвела под монастырь. А начнётся весна, распутица; в грязи тонуть придётся, а ты один на один с дорогой. Правда, есть и плюсик: если всё пойдёт без сучка и задоринки, благодарности и поощрения – в первую очередь тебе. Вот такой расклад и вся твоя перспектива. Ну, ступай и не подведи своё бывшее начальство. Подробности по работе узнаешь в цехе. На другой день Андрей и я пошли в транспортный цех. И только по дороге туда я приблизительно разобрался с обустройством лагеря. Он был разделён колючей проволокой на две части. В первой половине располагалась жилая зона, баня с

парикмахерской, клуб, столовая, сапожная и пошивочная мастерские. Через внутренний КПП, определённый контингент проходил в рабочую зону, с одной стороны которой находились: транспортный цех, кузница и какое-то складское помещение, а с другой - стационарная электростанция, лесопильня, корпус по производству шпал и мебельный цех.. На следующем КПП выпускали за территорию лагеря машины и, при наличии специального пропуска, расконвоированных. Без особых проблем нас пропустили в рабочую зону. В гараже уже ждали. Пожилой здоровый мужик из вольнонаёмных, с усами, как у Тараса Бульбы, протянул руку Андрею и весело спросил: -Как звать тебя, хлопчик? -Андрей Крылов. Автоэлектрик. -О це дило. Мастерская е, а спеца нема.- Протянул руку мне.- Ну, а тебя как кличут? Пожимая крупную тёплую ладонь, я представился: -Белов Николай. Направлен к вам в качестве водителя. -Усё ясно. А я местный бугор,- он улыбнулся, провёл обеими руками по усам,-Подопригора Остап Семёновыч. А по-гражданке – просто завгар. Позже я узнал, что он – третье поколение переселенцев с Полтавщины и чисто говорит по-русски, а украинской мовой пользуется для колорита. -Читал я ваши характеристики. По ним выходит, что вы мастера экстра-класса. Эх, будь моя воля, зараз бы таких гарных хлопцев освободил. Увы, бодливой корове Бог рог не даёт. Не в моей это власти. Зато я, Микола, властен определить тебя на новую технику. Проведя нас до конца ангара, он подошёл к закрытой брезентом машине. Ухватил полотно за угол, одним махом сорвал его и повернулся к нам. Так мог выглядеть скульптор, явив народу свой шедевр: одухотворённое лицо его сияло, глаза блестели. -Вот, Микола, твоя ластивочка. Чую, в надёжные руки передаю. Ну, знакомься с ней поближе, а я Андрею его апартаменты покажу. Я медленно обошёл машину, залез в кабину – всё новьё. Но имея кое-какой опыт с новой техникой, я решил подстраховаться и за полтора дня, начав с двигателя, считай, разобрал и собрал «ЗиС» заново. Работающие в цехе шофера смотрели на меня как на чокнутого и за глаза вышучивали и подсмеивались. Только Остап Семёнович к моей затее отнёсся с пониманием и уважением. Подслушав нечаянно нелицеприятные суждения в мой адрес, он устроил сплетникам разнос: -Что, языками легче чесать, чем руками работать? Хлопец новую машину до ума доводит, чтоб потом на стуже бока, нос и руки не

морозить и людям проблем не создавать. А вы на что надеетесь? Ну, бисовы враговы, геть работать. Завтра сам лично машины на ходу проверю. Подошёл ко мне. По-отцовски, потрепал по волосам и похвалил: «Молодец, сынку». Только прощупав все детали, протянув все гайки, смазав тавотом всё, что положено было смазать, вставив в рессоры ещё по одному листу, я уверовал в машину. Осталось раздобыть цепи. Без них, как я понимал, здесь – труба. Подошёл к завгару, поинтересовался на эту тему. -Чего нэма, того нэма. Хотя заявку я уже месяц назад подал.- И с раздражением продолжил.- Хрена им там - в складах да кабинетах - столы и стулья не буксуют. А меня потом за недокомплект в виновники и определят. У тех-то,- он мотнул головой в сторону шоферов, - плохонькие, но есть, а с тобой надо что-то думать.- И вдруг оживившись, радостно предложил,а сходи-ка ты в кузню, может, у них чего-нибудь завалялось. В кузнице было тепло. Пахло железом и шаящим в горне углем. Молодой парень, видать молотобоец, сидел за столиком и курил, который постарше, держа в руках клещи, что-то грел над огнём. -Чего тебе? – будничным голосом спросил молотобоец. -Да вот цепи для колёс нужны, у вас случаем не завалялось чтонибудь подходящее? -Вон, в куче глянь,- парень указал рукой на угол возле дверей. В небольшой горке железа я нашёл несколько кусков, но эти клочки проблему не решали. -Опаньки. Готово.Услышал я голос старшего.Присоединяйся. Чифирок отменный. Держа клещами закопчённую алюминиевую миску, он подошёл к столу, начал разливать содержимое по кружкам. Терпкий аромат на какое-то время перебил все прописанные в кузнице запахи. Раньше чифирь я не пробовал. Приятный запах соблазнил и я купился, ожидая от напитка бесподобного вкуса. -Спасибо. Не откажусь. Присев на лавку, перенял у молотобойца протянутую мне кружку. -Как звать-то? – поинтересовался старший. -Николай. Николай Белов статья 58-ая. -Ишь, как выдрессировали.- Он засмеялся. - Тут у каждого статья, нам это без надобности. Ну, а я Иван Родионович, или просто дядя Ваня. Помощника Степаном кличут. Вот и хорошо. Вот и познакомились. -Родителю моему, царствие ему небесное, вы полный тёзка, и мне это приятно.

-Значит, как звать-величать меня никогда не забудешь.Заметив, что я ещё и не пригубил, Иван Родионович поторопил.Ты пей, пей, пока горяченький. Остынет - уже не то будет. Проглотив махонький глоток обжигающей жидкости, я еле-еле сдержал рвотный позыв. Ощущение было ни с чем несравнимое и не передающееся словами. Но что это была гадость высшей пробы, для меня выразилось однозначно. -Ну, как чаёк?- затягиваясь дымком от папиросы и млея от кайфа, спросил дядя Ваня. - Сам кум плиту грузиночки подогнал. Мы его умершей тёще «концертную» оградку сварганили. Не оградка, а клумба из роз и винограда. Второй такой по всей стране не сыщешь. -Да что в стране, во всём мире,- поддержал Степан и отхлебнул из кружки. -Хорош чаёк. Забирает,- ответил я, высматривая место, куда бы этот дёготь незаметно вылить. -Во-во. Правильно сказал. Через десять минут так заберёт – деревья с корнями вырывать сможешь.- И дядя Ваня расхохотался. Просмеявшись, прихлёбывая чаёк и покуривая, раздумчиво заговорил.- Значит, цепи для колёс нужны? Сделать их плёвое дело, был бы пруток нужного диаметра, а у нас никакого нет. Отходы, что в углу валяются, и весь наш материал.- Минутку помолчал, о чём-то раздумывая и, вдруг, оживившись, предложил. - Ты, вот что, сходи-ка к кинологу, может, чем и разживёшься. А мы уж поможем, доведём до ума. -Да откуда у киношника цепи? Переглянувшись, кузнецы расхохотались. -Кто такой собаковод знаешь? - не переставая смеяться, спросил Степан. -Ну, тот, кто при собаках. -Во-от. Собаковод – это по-нашему, а по-научному он кинолог. Понял, деревня? Пока они переглядывались и ржали, я успел незаметно выплеснуть чифирь за этажерку с инструментами. Посмеиваясь вместе с ними над своей неосведомлённостью, радостно объявил: -Понял, понял и уже бегу. Спасибо за подсказку. -Ты того, если что обломится, прямо сюда. Поможем, пригласил Иван Родионович. -Обязательно!- Выкрикнул я и выскочил из кузницы. Пропуска, чтобы выйти из зоны у меня ещё не было, и пришлось довольно долго объясняться с дежурным на КПП. Наконец, он кому-то позвонил. Видимо, получив «добро», вытянул на себя штырь-засов и крикнул мне: -Заходи.

Я вошёл. Дверь за мной тут же закрылась, и штырь-засов занял своё привычное место. Передо мною была ещё дверь, а слева оконце, через которое я увидел сидящего за столом начальничка. Внизу оконца открылась форточка и вохровец начал задавать вопросы, а мои ответы записывать в толстенную амбарную книгу. Глянув на часы, записал время. -Сидоров,- крикнул он,- проводи осуждённого к собаководам. В соседней комнате глухо хлопнула дверь. И тут же заскрипел, открывая мне путь, второй засов. -Топай, тебя ждут. Я вышел. Конвоир, щупленький махонький, как подросток, увидев меня, махнул рукой в сторону строений: -Нам туда. Восемьдесят метров, отделяющих зону от казармы, прошли быстро. Зашли. -Здорово, Сидоров,радостно приветствовал вохровца дежурный. - Никак беглеца поймал? Ну, везёт же дуракам,довольный тем, что выпала минутка отвлечься от скуки, заёрничал он над коллегой.- Премию получишь, не забудь выставиться. -Если я дурак, то ты дурак в квадрате: был бы побег не сидел бы в тепле, а рыскал по дорогам и тайге, отмораживая своё хилое хозяйство. Короче, ботало, нам главного собаковода надо. Я порадовался за своего конвоира: ростом не вышел, зато с головой и языком всё в порядке. Посерьёзнев, дежурный ответил: -Его здесь нет. Он в своей епархии – собачек кормит. Дошли до рубленного из брёвен домика, за которым тянулась территория небольшого питомника. Мой конвоир постучал в дверь. -Заходите. Открыто. -Боря, а у тебя там собачек нет?- поинтересовался мой сопровождающий. Дверь распахнулась, и в клубах пара нам предстал главный кинолог. -Нету. Заходи. А это кто с тобой? -Шофер наш. Расконвойный. Собственно, это он к тебе по какому-то делу. -Ну, заходите. Домик состоял из одной комнаты, большую часть которой занимала печь с вмурованными в неё двумя чугунными котлами. В них булькало и клокотало варево для собак. За печкой у стены стоял топчан, над ним была прибита географическая карта, а над изголовьем – вешалка, на которой красовался новенький полушубок. Рядом стоял стол. На столешнице - раскрытая амбарная книга, поближе к стене - аккуратная стопочка книг.

-Так по какому делу?- с интересом разглядывая меня, спросил собачий начальник. Коротко, но ясно я изложил свою просьбу, не забыв упомянуть и давших наводку кузнецов. -Молодец, дядя Ваня, по адресу направил. Собаковод прошёл в дальний угол и вскоре, пятясь задом, волоком подтащил к нам мешок. -Пользуйся моей добротой, забирай всё.- И дешифровал свою щедрость.- Это «счастье» мне от предшественника досталось и вот уже при мне два года место занимает. - Он развязал мешок.- Глянь, подойдут ли? Я нагнулся, вытянул кусок цепи и обрадовано объявил: -То, что надо. -Вот и хорошо. На таких цепях только бугаёв держать, а какаято зараза подсуропила их предшественнику как собачьи.- Он ещё раз окинул меня взглядом и сочувственно спросил.- Донести-то сможешь? Или саночки дать? Обрадованный приобретением, я ухватился за мешок и он, к удивлению вохровцев, взлетев пушинкой, прощально звякнул цепями у меня на плече. В ту же секунду дно у мешка развалилось, и содержимое со звоном посыпалось на пол. -Залежался мешочек, прогнил,- почёсывая в затылке, констатировал Борис,- сейчас я тебе крепенький организую. Подошёл к топчану, из-под матраса вытащил два мешка. Передал их мне и посоветовал: -Вставь один в другой, крепче будет. А ещё лучше - раздели цепи на оба. Я сделал из двух мешков один и стал его загружать. Кинолог же начал искать что-то на нижней полке стола. -Железо на месте, можно идти,- объявил я. -Ты сразу в кузню пойдёшь или как?- поинтересовался Борис. -Туда, конечно. Мужики обещали мне помочь. -Тут я дяде Ване задолжал. Передай.- И сунул мне в руки четыре пачки чая. – Спрячь ладом. А ты, Сидоров, ничего не видел. -А чего я должен был видеть?- состроив недоумевающую рожицу, задурачился вохровец. -Как чего? Разве не ты цепи досматривал? -Я. И там всё чисто. -Понятливый ты мужик, Гриша. За это дам тебе бесплатный совет: держись от этого молодца на расстоянии, не дай Бог мешок уронит да тебе на голову – больно будет. - Борис расхохотался.- Ну, топайте, мне собачек пора кормить. Выходя следом, конвоир недовольно бурчал себе под нос:

-Вот раздолбаи, всё бы им шуточки шутить. Их бы в лютый мороз да на вышку, забыли бы про шуточки, осваивая трепака, гопака и разные коленца. В кузнеце благополучному моему походу несказанно удивились. -Коля, ты, похоже, в цыганском таборе родился: всё у тебя по масти. Тьфу, тьфу, тьфу, - сплюнул дядя Ваня через левое плечо, подошёл к столу и постучал костяшками пальцев по дереву.- Чтоб не сглазить. Стёпа, подсыпь уголька, да и приступим. -А размеры? Я сейчас запаску принесу. -Не надо. Размеры все здесь,- и Иван Родионович ткнул в свой лоб указательным пальцем. -Тут Борис должок прислал, - спохватился я и протянул ему пачки с чаем. Принимая их, дядя Ваня вместо «спасибо» сказал: -С почином тебя, Коля. Быть теперь тебе нашим постоянным поставщиком. Заметив недоумение на моём лице, он пояснил: -Ты же на воле будешь обретаться, ну и станешь покупать для нас чай да табачок. Деньги будем давать. Только старайся отовариваться в разных посёлках, чтобы продавцы не раскусили и не донесли куму. А ещё лучше заведи на воле дружбана, пусть он передачки готовит. Если кто из зэков приставать с просьбами начнёт, посылай подальше. Начнут расправой грозить, не бойся – это всё страшилки для слабонервных. Да и в случае чего прикроем, только шепни. А то, что просить будут, даже не сомневайся: кум специально своих стукачей подсылать начнёт. Так что стой, как скала. Ни на какие посулы не соглашайся. С нашим братом ухо востро держать надо: раз уступишь – всё, на шею сядут. Начнёшь потом артачиться, сдадут куму с потрохами. А на наш счёт не сомневайся: мы в авторитете. Табак, чай в основном у нас. Все солидные люди из наших рук кайф получают. А мы – денежку. На воле одна цена, а здесь в десять раз больше. Надо успевать ковать деньгу, пока ларька в зоне нет. Как говаривал ныне покойный жид Соломон Моисеевич Вассерман, это наш маленький гешефт. Так что на сгущёнку или сало завсегда тебе будем отстёгивать. Хочешь, вступай в наше дело, хочешь – нет. Претензий не будет. Пойми только, сейчас лагерь заполнен на одну треть, в основном мужиками по твоей статье. А скоро подгонят ещё, и среди них будет всякой твари по паре, я имею в виду блатных. Тебе, как расконвоированному, одному не выдержать. Задолбят. По-доброму советую, к кому-то надо прибиваться, а вернее нас не найти. Если спалишься на шмоне, не бросим, так в доле числиться и будешь. Трезво оценив сказанное, я пришёл к выводу, что Иван Родионович прав.

-Да я и не отказываюсь. Компания подходящая. -Решение правильное. Теперь надо маленький тайничок в машине оборудовать. Ты подумай, а мы поможем.- И обратился к Степану.- Что у тебя? -Всё готово. Можно приступать. За всё время работы они сделали только один перекур под чифирок. -Последняя.- Вытаскивая клещами извивающуюся и парящую гирлянду из ведра с водой, объявил Иван Родионович.Наковали на все колёса. Так что, Коля, непроханже с распутицей начнётся, накинешь эти лапти и зажваривай как в танке. Стёпа,обратился он к помощнику,- поджени вторячок. Пусть гость на дорожку попьёт. -Спасибо, времени нет. Завгар уж, наверное, потерял. Какнибудь в следующий раз. -Ну-ну.- Помощник ухмыльнулся. - Я, наверное, отвлёкся и не слышал. Это когда ж ты, дядя Ваня, успел его на чаёк в «следующий раз» пригласить? -Степан, кончай хамить,- одёрнул его Иван Родионович и обратился ко мне.- Остапу от нас привет передай. Он мужик правильный, ты с ним сойдись поближе: с какой-нибудь машиной беда случится, помоги, пусть даже ейный хозяин твой враг. Думай, что ты Остапу Семёновичу помогаешь. За невыход машины он в первую голову нагоняй от начальства получит. А Остап добро помнит и многократно добром отплатит. Ну, не забудь про привет. -Хорошо, передам. Ещё раз спасибо. -Спасибо на хлеб не намажешь и в стопочку не нальёшь,выпуская дым колечками, раздумчиво произнёс Степан. От этих слов меня охватил ступор. Заметив это, дядя Ваня, пояснил: -Да он всем клиентам так говорит. Вот по привычке и ляпнул. -Да не по привычке, а просто пошутил,- осклабился молотобоец.И, глянь, как его торкнуло. Эх, Коля, ни хрена ты в людях не разбираешься. А что поделаешь: деревня – она и есть деревня. -«Ну, погоди, хоть ты парень и неплохой, но «деревню» я тебе обязательно припомню»,- топая к гаражу, мысленно грозил я Степану. На другой день, как и обещал, Остап Семёнович устроил всей технике проверку. Сам садился за руль и заставлял водителя рукояткой заводить машину. Делал прогон на полкилометра, чутко вслушиваясь в работу двигателя, фиксируя каждый скрип и бряк. Специально съезжал с дороги в снег, буксовал, но успешно выбирался. По ходу не раз перепроверял тормозную систему. Вернувшись к месту отправления, при всех водителях

устраивал хозяину разнос, перечисляя все замечания. Когда очередь дошла до моей машины, завгар дал распоряжение остальным: -Всем в гараж устранять неисправности. А я с Миколой покатаюсь. Слесарь он славный, посмотрю какой из него водитель. Да и машину обкатать надо. Он уселся на место пассажира и крикнул мне: -Чего стоишь? Заводи. Определив ключ зажигания в нужное положение, вытянув подсос, я взял рукоятку и пошёл заводить машину. Двигатель завелся с пол-оборота. Остап Семёнович некоторое время прислушивался и, широко улыбнувшись, отметил: -Не работает, а воркует. Ах, как же я с тобой угадал. Наши-то изза неё перегрызлись. Дело понятное: каждому новую машину охота. Но я этих прохвостов знаю - за сезон ухайдакают. В наказание им, тебе и передал.- Он замолчал, прислушиваясь к работе двигателя, и скомандовал.- Трогай, мотор прогрелся. С каждой минутой я сливался с машиной всё больше и больше. Наконец, почувствовал, мы – единое целое. Включились все навыки и напряжение спало. Доехал до посёлка, в котором жил завгар, подрулил, по его указке, к большому деревянному дому. -Пошли, перекусим. -Спасибо, Остап Семёнович, за приглашение. Есть не хочу, а сидеть истуканом – вас смущать. Лучше подскажите, где тут магазин, я бы конфет купил, пока вы обедаете. -По сладенькому соскучился? Понятно. Вон он, - указал рукой,- от нас третий дом. А гроши е? -Есть. Авоськи только нет. Завгар сунул руку в карман полушубка, вынул оттуда и протянул мне холщёвую сумку. -Держи. Только машину оставь здесь. Пешком прогуляйся. Завгар ещё и в дом не вошёл, а я уже начал стаскивать с себя фуфайку. Потом с лихорадочной поспешностью, при помощи отвёртки стал добираться до денег. Получилось всё удачно, я точно попал на плотный пакетик, вытащил его. Быстро надел фуфайку. Развернул, разгладил деньги и, сунув их в карман, выпрыгнул из кабины. Обычный сельмаг. Покупателей нет. За прилавком на стуле сидит продавщица и что-то вяжет. -Здравствуйте,- поприветствовал я её с порога. -Здравствуйте.- Не переставая вязать, посмотрела на меня и спросила.- Будете что-нибудь покупать? -Буду. Она отложила вязание и встала. А я, пробежавшись глазами по стандартному набору продуктов, начал называть нужные: -Подушечек в какао килограмм.

Взвесив конфеты, буднично спросила: -Что ещё? -Две баночки камбалы в томате. Выложив их на прилавок, вопросительно глянула на меня. Наши взгляды встретились, и я застыл в изумлении: её огромные глаза лучились божественным светом бирюзового неба. -Что ещё?- вывел меня из оцепенения её голос. -Булку хлеба,- и дождавшись, когда он оказался на прилавке, спросил,- а чай есть? -Есть. Вам какой? -Грузинский, высший сорт. Пачка чая заняла место рядом с остальными продуктами. -А мне десять надо. Она окинула меня любопытным взглядом и спокойно спросила: -Из зоны, что ли? -Ну, да,- опередил язык мои извилины. - А как догадались? И тут продавщица улыбнулась; участливо посмотрела на меня и ответила: -А местные чай редко берут. Травки собирают, ягоды сушат, а потом ими и пользуются. Она говорила и одновременно выкладывала на прилавок пачки. Я смотрел на её красивое, усталое лицо и не мог допустить даже мысли, чтобы эта женщина могла меня сдать какому-то куму. Отметив, что мой заказ на прилавке, продолжил: -«Беломора» пачек двадцать и бутылку водки. И пока она возилась с папиросами, решил узнать её имя: -Вас как зовут? -Нина Александровна. -Очень приятно. А меня Николай. Рассчитавшись за покупки и сложив их в сумку, я решил отблагодарить продавщицу: -Нина Александровна, посоветуйте что-нибудь из сладостей для дамы. -Ой, я и не подскажу. Это так индивидуально. -Понятное дело. Давайте так: чтобы вы для себя выбрали? -Я?.. Пожалуй, вот эту коробочку ассорти. -Беру.- Меня понесло.- И ещё духи, тоже на ваш вкус. -А кроме «Красной Москвы» ничего и нет. -Хорошо, давайте. Пока я отсчитывал деньги, она тихо говорила: -Вашей даме можно позавидовать: даже из зоны и такие подарки. -Завидуйте, завидуйте, только не очень, а то сглазите.- И улыбнувшись ей, поспешил к выходу. -Мужчина, вы подарки забыли.- Напоминает она. Вот он торжественный момент. Я оборачиваюсь:

-Нет, не забыл. Это вам в честь нашего знакомства. До свидания. -Ой! Зачем же? Не надо! Кричит она вслед и что-то ещё. Но я не слышу, мчусь, что есть духу к машине. Заскочил в кабину, бросил на сидение конфеты. Остальное, торопливо заматывая ветошью, начал рассовывать под сидением и за спинкой под мешком с цепями. Немного успокоившись, взял из кулька несколько конфет, отправил в рот. В это время подошёл завгар. Кряхтя, забрался в кабину, пыхтя и отдуваясь, начал устраиваться на сидении. Уловив аромат, озвучил свершившийся акт: -Значит, купил? -Купил и уже пробу снимаю. – Протянул ему кулёк.Угощайтесь. -Спасибо.- Взял из кулька две подушечки. Я плотно закрыл кулёк, сунул в бардачок. Вернул хозяину сумку. Завёл машину. -Ну, а теперь куда? -Я-то отобедал. Ох, и славные вареники жинка приготовила. Жаль, что не пошёл со мною.- И довольный вкусным обедом, погладил ладонями полушубок в районе живота.- Скоро и в зоне обед. Не оставлять же тебя голодным. Так что – в гараж. Подъехал к КПП. Посигналил. Вышел дежурный, открыл первые ворота. Я загнал машину в коридор из колючей проволоки. Вохровец закрыл первые ворота и приступил к досмотру: встав на колесо, заглянул в кузов. Не сильно-то нагибаясь, обошёл её, создавая видимость, что что-то ищет под низом машины, подошёл к капоту, открыл его. Убедившись, что и там ничего нет, спросил завгара: -Ну, и каков он в седле, этот молодой водила? От улыбки усы у Остапа Семёновича поехали вверх и в стороны, в открытое окошко высунулся его кулачище с оттопыренным большим пальцем и одновременно азартно прозвучало: -Цэй хлопец – водила перший класс. На эту характеристику или на то, как она была сказана, дежурный улыбнулся и пошёл открывать вторые ворота. В кабину так и не заглянул, видимо, посчитав, что в первый свой выезд, да при догляде, молодой ничего противозаконного сотворить не может. После обеда я начал прикидывать, какое найти заделье, чтобы расстаться с грузом. И быстро его нашёл – цепи. Я вытащил мешок из кабины, начал приспосабливать цепи на колёса. Всё было размер в размер. Меня только смущали какие-то на них рычажки. Наконец я сообразил, что это защёлки, новшество, ранее мною не виданное. Довольный своим открытием и этим

новшеством, я всё - таки решил подстраховаться и сделать крепёж с натяжкой по дедовскому способу. Нашёл половину старой камеры, выпросил у завгара сапожный нож и приступил к делу. Изрезав кусок поперёк на полосы, получил достаточное, даже с запасом, количество колец. Теперь есть причина идти в кузницу. Засунув одну цепь в мешок, я подошёл к кабине, прямо с ветошью побросал туда же всё небьющееся, сверху положил бутылку и замаскировал кольцами. Прибравшись, пошёл отдавать нож завгару, а заодно и объяснить ему, по какому делу хочу отлучиться. -Добре, Микола, ступай, а как закончишь свои дела помоги Федотычу. Что-то у старого не клеится. А по разнарядке на завтра все машины задействованы. -Помогу обязательно. Даже не сомневайтесь.- И поспешил по своим делам. У наковальни стоял дядя Ваня и стучал молотком по малиновой полосе железа. -Здравствуйте, Иван Родионович. -Здравствуй, Коля, здравствуй.- Он положил на наковальню молоток и, держа клещами заготовку, прошёл к горну. Сунул железо в гудящее пламя. Повернулся ко мне.- Я забыл тебе сказать про защёлки, сейчас всё объясню. -С этим я разобрался. Здорово придумано. Мне крючки бы сделать на резинки, которые цепи держат. -Понял. Подстраховаться хочешь? Сделаем. А я подумал, что пришёл выяснять, что за рычажки такие на цепях. Вот Степан подойдёт и сделаем, а я, пока в черне, охотничий нож для хозяина закончу. Очередной калым. Он ловко выхватил из пламени слепящий луч металла, перенёс на наковальню. Я пригляделся: устрашающий сбег на остриё и большой размер впечатляли. -«С таким ножом можно и на медведя»,- прикинул я и спросил: -А скоро городской пижон объявится? Перестав ковать и запрокинув голову, дядя Ваня громко расхохотался. -Однако ты, Коля, злопамятен. -А чего он заладил: «деревня да деревня»? На воле я бы не злопамятовал, а сразу в морду дал. Постукивая молотком, Иван Родионович раздумчиво заговорил: -А он этой воли, считай, и не видел. В десять лет, оставшись без родителей, помещён в детский дом для детей врагов народа. Потом - колония, тюрьма, а теперь здесь. И никакого преступления за ним не числится. Вся его вина в том, что он сын видного комдива, расстрелянного за какой-то заговор против Сталина. От таких посиделок и матёрый уркаган сломается. И в Стёпке что-то надломилось. Вот он и отводит

душу в плоских шуточках. Ты, уж, Коля, зла на него не держи и не задирай. Будь с ним по-хорошему, он это поймёт и к тебе, как к ровне, потянется, хотя в искренность дружбы, в справедливость уже давно не верит. Потрясённый, я стоял, мысленно примеряя судьбу молотобойца на себя. И мне, вдруг, стало страшно. Задумался так, что вздрогнул, услышав его голос. -О, какие люди и без охраны. Привет, Коля. С чем пожаловал? Забитая шуточка вернула меня к действительности и, настроившись на его весёлый лад, я ответил: -Да на хлебушек тебе рыбки положить и в стопочку налить. Иван Родионович замер, с предубеждением глянул на меня. А я, вытащив резину и цепь, с мешком прошёл к столу. Внутренне ликуя, ожидая похвалы и всяких там ахов, начал доставать покупки. Дождавшись окончания моим действиям, дядя Ваня обратился к помощнику: -Что ты думаешь об этом натюрморте? Окинув взглядом стол, Степан безапелляционно заявил: -Думаю, что мы с дураком связались.- А через паузу добавил.Или гением. -Как же ты умудрился всё это без тайника провезти? – спросил Иван Родионович с тайной надеждой услышать о скрытой и неведомой никем полости в машине. А узнав, что я ничего и не прятал, захохотал приговаривая: -Точно, с дураком. Только им так несказанно везёт. Вот, Стёпа, и нашему подфартило. -А может ему от цыганской породы дар передался - глаза отводить? До этого момента я воспринимал всё всерьёз и сильно запереживал. Но услышав гипотезу Степана, сначала насторожился, а потом и понял, что меня не столько ругают, сколько разыгрывают. Виду я не подал, что раскусил их козни. Стоял понуро и смиренно принимал словесные оплеухи. Я забыл про крюки и про Федотыча. Включившись в этот спектакль, с интересом ждал, чем дело кончится. -Стёпа, что ты мелешь? Приглядись-ка внимательнее. Чтонибудь отдалённо-цыганское в этой славянской физиономии ты видишь? -Но сам же про цыган базарил. -Это для сравнения, а ты его уже в это племя прописал. Если он, по-твоему, цыган, то я – родной брат Соломона Моисеевича. Короче, давай решать, что с ним делать? -Прямо сразу и решать? Куда гонишь? Тут обмозговать всё надо. Он же для нас старался. Лучше завари чифирок, а я пока товар затырю.

-И то,- охотно согласился дядя Ваня.- За столом и перетрём. Время поджимало, «артисты» вошли в раж, и я понял, не останови их сейчас, этому представлению не будет конца. -Браво, брависсимо,- закричал я и захлопал в ладоши. -Ты чего? – удивившись такой во мне перемене, спросил Степан. А я продолжал хлопать в ладоши и кричать: -Таланты! Самородки! Сцена по вам плачет! - И уже спокойно договорил.- Только немного увлеклись, а у меня к вам дело и в гараже ждёт второе. Не обессудьте, но следующий акт благодарный зритель посмотрит в другой раз. -Во, деревня, во даёт! И где только таких слов нахватался? -Хватит!- рявкнул Иван Родионович.- Ещё раз Николая обзовёшь, заставлю лизать раскалённое железо. -Ладно. Больше не повторится,- как-то подозрительно быстро согласился молотобоец. Через час я уже был в гараже. Разложив цепи и причиндалы к ним по двум мешкам, аккуратно засунул их за сиденья. Взял кулёк с конфетами, закрыл машину и пошёл помогать Федотычу, имея намерение прежде зайти к Андрею и поделиться с ним сладостями. Все эти дни как-то было недосуг навестить его мастерскую. То, что я увидел, привело меня в восторг: стены сияли от свежей побелки. На стеллажах всё аккуратно разложено. Винтики, гаечки, болтики в баночках. На полу ни соринки, на рабочем столе чистота и над ним на стене, за прибитыми рейками, инструмент. Я порадовался за друга, а ещё больше за Остапа Семёновича. Андрей, принимая от меня конфеты, поблагодарил и поинтересовался: -Завгар угостил? -Об этом потом. Жуй, давай, а я побежал. -Ну, что ж, до вечера. Причину «болезни» у машины я определил сразу. Но пришлось снимать двигатель и разбирать его. Так что провозились мы долго. Ужин уже прошёл, но для нас еду оставили. В семь утра машины уже были за зоной. Три направили на лесоповал. Две – на вывозку шпал. Оставшиеся четыре должны были везти новую смену рабочих на строительство лагеря. Вывели зэков. Разбили на четыре группы по двадцать пять человек. От каждой направили по шесть человек грузить в кузова перегородки: зоновские заборы в миниатюре, только стоящие на брусках, большие концы которых упирались в борт у кабины. В это маленькое пространство вставали два охранника, а третий садился в кабину; остальную часть кузова занимали лавки, на которых очень плотно рассаживались осуждённые.

Посадка закончена. По-прямой ехать сто тридцать километров, но дороги ещё нет. Там идёт лесоповал. Ползём как улиты по узкой просеке для телег. Моя машина замыкает колонну. Со мной сидит начальник конвоя. За «бортом» минус тридцать и в кабине прохладно. Стёкла затягивает ледок. То я, то начальник, протираем их тряпкой с солью. Раздумался: «Как там в кузове? Наверное, уже до костей промёрзли. И стрелков жалко: в такой мороз ни валенки, ни полушубки не спасут». Через мутные стёкла напряжённо всматриваюсь в дорогу и думаю: «Что-то надо с ними делать, так и до аварии недалеко». В первом же посёлке машины останавливаются. Всех отправляют в барак греться. Зэки располагаются в большой, с зарешёченными окнами, комнате. В маленькой, где стоят столы, греются охранники. К моему удивлению все желающие могли побаловаться настоянным на местных травах, подслащённым чаем. Через две аналогичные остановки, где-то к часу дня, мы приползли к пункту назначения. Пока шла разгрузка и загрузка, я успел разглядеть будущий лагерь. Два барака были готовы и, наверное, следующая смена уже будет жить в них. Ещё у восьми строений срубы не превышали и метра. Забора не было, а периметр зоны отмечен вешками, к которым были привязаны верёвки с красными флажками. «Как волков обложили»,- подумал я и стал высматривать палатки. По дыму, струящемуся из снега, определился. Чтобы было теплее, заключённые возвели вокруг них стены из спрессованного снега. Со временем всё замело, и палатки исчезли в этом белом пространстве. Едем обратно. Хочется есть. Вот и последний пункт для обогрева. Заходим в барак. Охрану и водителей ждёт обед. Приготовлено по-домашнему и очень вкусно. Осуждённые греются и попивают чаёк, их покормили перед отправкой. Пока заключённые рассаживаются по машинам, я прогреваю двигатель и протираю осточертевшую наледь на стекле. Начальник просит у меня тряпку и, остервенело, трёт своё стекло. -Я в поездке первый раз, - заговариваю с вохровцем, - ничего не знаю. Вот смену везём, а сколько они отдыхать будут? Начальник охотно включается в разговор: -Сегодня баня, медосмотр. Завтра у них отдых и просмотр фильмов. А послезавтра поедут менять рабочих на стройке дальнего посёлка. У нас - не зажируешь, но минимум удобства и отдыха есть.- Ответив на вопрос, поинтересовался.- Сам-то откуда? -Из села под Бийском. Есть на Алтае такой город.

Я глянул на начальника и испугался: он смотрел на меня как на выходца с того света. -Земляк, значит,- выдохнул он. И с какой-то мальчишеской радостью прямо заорал,- ну, надо же! Здесь, у чёрта на куличках, земляка встретить! Я - из Сросток. Знаешь такое село? -Не знаю. Не был, но наслышан. -Это от Бийска в тридцати пяти километрах по Чуйскому тракту. -Моё - в тридцати, только по Тогульскому. -Ёлы палы. Всего-то за шестьдесят. Настоящий земляк. Замолчал. Наверное, раздумался о своём селе. Потом спросил: -За что срок? Земляк - ещё не друг, тем более охранник. И я, чтобы ненароком не навредить себе, вкратце изложил ему суть дела. -Понятно. Писателей такого толка сейчас развелось, как не резаных собак. Ну, давай знакомиться. Меня Николаем зовут. Я улыбнулся: -Значит, я твой тёзка. Начальник прямо развеселился: -Скажи, что ещё Иванович. -Точно. Николай Иванович и есть. -Ну, ёлы палы. Мало того, что земляк, так ещё и полный тёзка. В другой обстановке обязательно домой бы пригласил отметить это дело. Ну, ничего, ёлы палы, теперь я шефство над тобой возьму. Если кто наезжать будет, только скажи, враз образумлю. -Спасибо. Учту. За ужином, начал выспрашивать у водителей, как они справляются с замерзанием. Америки они мне не открыли: оставляют щели, приспуская дверные стёкла, и всё. Меня это не устраивало, и я пошёл за советом к Ивану Родионовичу. Он выслушал меня, улыбнулся и спросил: -Для чего на зиму вторые рамы ставят? -Чтоб теплее было. -Правильно. А ты видел, чтобы они замерзали или запотевали? -Видел. -Ну, значит, неправильно что-то сделали, а если всё - по уму, то не должны. -К чему клонишь, дядя Ваня? Давай, выкладывай. -Надо на стёкла, приклеить новые, только с зазором. Воздух плохой проводник тепла и твои оконца замерзать не будут. -Теперь понял. Только где я стекло и клей найду? -Клей и не нужен, замазка сойдёт. Дуй в гараж, сделай замеры, остальное я сам сделаю.

Работа захлестнула, выходных не было. Я ездил и радовался придумке Ивана Родионовича. Как позже выяснилось, он это видел у шоферов на севере. Через месяц я приспособился к такому режиму работы. Однажды загрузили меня отходами: ну, там хлысты, обрезки всякие и велели отвезти на поле, где это всё складировали. Проезжаю через посёлок. Вот знакомый магазин. Стоп, думаю, а вдруг дрова Нине Александровне нужны? Останавливаю машину, захожу в магазин. Посетителей никого, продавщица сидит и опять вяжет. -Здравствуйте, Нина Александровна. Она быстро встаёт и, улыбаясь, приветствует меня. -Нина Александровна, вам хлысты, на дрова не нужны? -Коля, вас сам Бог послал. Нужны, ещё как нужны. Топить магазин уже не чем, да и дома кончаются. -Ну, и где мне их сгружать? -Ой, погодите минуточку, сейчас соображу. Так, сюда когданибудь, да завезут,- начала рассуждать вслух, - ну, помёрзну денёк другой. А дома без дров никак. Давайте ко мне, я тут недалеко живу.- Она быстро накинула шаль, надела пальто.Пойдёмте. Я вышел и направился к машине. Продавщица закрыла магазин, прикрепила на дверь бумажку. Грациозно прошла к машине, села в кабину. -Сейчас прямо и в первый переулок вправо. Завернул. -Мой дом второй справа. А скажите, Николай, сколько это будет стоить? -Если подарите моей машине старое ватное одеяло,- засмеялся я,- то нисколько. Впритирку подогнал борт к забору. Залез в кузов и начал перекидывать дрова во двор. В это время хозяйка сходила в сарай, подошла с мешком к кузову и стала ждать окончания моей работы. Через полчаса, закинув во двор последний хлыст, я сказал: -Ну, вот и всё. Муж потом переколет и приберёт. -Не переколет.- Нина Александровна вздохнула и продолжила,как три года назад уехал по вербовке на рыбные промыслы, так и пропал. Ни письма, ни телеграммы. Вроде и замужем, а мужа нет. – Подняла мешок.- Принимайте. Это ватное одеяло от мамы осталось. Всё времени не было выкинуть. Ничего, что от покойницы? -Спасибо.- Подхватываю мешок.- Я в суеверия не верю, а машина тем более. Это ей на капот, как лошади попона, что б меньше остывала.- Спрыгнул на землю и, подходя к кабине, спросил.- А вы в розыск, в милицию заявление подавали? Забравшись в кабину, она ответила:

-Подавала. Вот завтра велели прийти, справку дадут, как о пропавшем без вести. На это я не нашёлся что сказать, включил заднюю передачу и медленно начал выезжать на улицу. -Ну, а будут ещё дрова, привозить? -Привозите. И мне ещё надо, и в магазин надо, и соседка без дров. В лесу живём, а дров нет – вес лес признан деловой древесиной. Николай, и всё-таки, скажите, сколько же это стоит? -Нина Александровна, вы одеялом уже рассчитались. А, если откровенно, то это я вам должен заплатить: мне бы до поля ещё двадцать километров пилить и столько же обратно. А соседку я выручу, за символическую, но плату. Так и передайте. -Хорошо. Передам.- И, смущаясь, снова спросила.- Может, чаем за дрова возьмёте? -Вот за это спасибо. Мужики заказывали. Только не возьму, а куплю. Зашли в магазин. Она быстро прошла на своё место и, не раздеваясь, начала выкладывать на прилавок пачки. -Вам сколько? -Двадцать. -Что-нибудь ещё? Доставая деньги, я ответил: -Нет. Это бы в зону провезти.- Я уже не остерегался, доверял ей полностью.- Нина Александровна, на всякий случай, если вдруг кто-то из лагерного начальства начнёт интересоваться моей особой; сделайте вид, что с трудом, но вспомнили: давно заходил, купил конфет и больше не появлялся. -Ну, об этом могли бы и не предупреждать. Вы не один тут отовариваетесь. И, насчёт вашего брата, нам хвосты давно накрутили. Только от начальства никакого прока, а расконвоированные мне план делают. Рассчитываясь с ней, спросил,- а можно я свои деньги у вас оставлю. Надоело прятать: или на шмоне изымут, или крысятники подрежут. -Да, ради Бога, оставляйте. Сохраню как в банке. -Что-нибудь остренькое найдётся? -Ножик вот, ножницы есть – выбирайте. Я выбрал ножницы и приступил к изъятию денег. Через пять минут вся наличность была уже в руках. Оставил себе небольшую сумму, оставшуюся передал продавщице. Она медленно, чтобы и я успевал, пересчитала деньги. -Вам расписку написать? -Да вы что, Нина Александровна? Если бы вам веры не было, я и не затевался бы с этим. Спасибо и до встречи. -И вам спасибо. Выручили вы с дровами, ох, как выручили. И огромное спасибо за подарки. Приезжайте.

Я ехал на загрузку и думал, как ещё помочь с дровами одинокой женщине. -Ну, ты и метеор, быстро вернулся. Заезжай.- Скомандовал вохровец, поднимая шлагбаум. Под погрузкой стояла машина. Я поставил свой грузовичок в сторонку. Вышел, пошёл к костру и увидел бригадира. Подошёл, присел рядом на бревно и спросил: -Березняк попадается? -Ага,- ответил он и отхлебнул из кружки горяченького чифирка. -Слушай, а нельзя организовать колотых дров вровень с бортами. -Можно. -И сколько возьмёшь? -Десять пачек чая. -Договорились. Как долго ждать? -К следующей ходке уже приготовим. А когда чай? -Уже здесь. Пошли. -Подожди чуток. Сейчас чаёк допью и пойдём. Рассовывая пачки по карманам, он начал мне разъяснять, что намерен делать: -Сейчас тебя лесом загрузим, а в следующий приезд скажу начальнику, что хлысты мешают. Загрузим дрова и хлыстами закидаем. Лады? -Успеете? -Зуб даю и за базар отвечаю. Задел ещё вчера сделали и на сей момент, план уже перевыполнили. Так что время есть, натюкаем. Всё, езжай под погрузку. Я встал, где было велено, пошёл открывать задний борт. Двое грузчиков поднимают толстую доску, с торца которой закреплен железный уголок, накладывают этот торец на боковой борт, так чтобы уголок оказался внутри кузова. Также наклонно устанавливают ещё две плахи. В это время их коллеги протаскивают под машиной, привязанные к деревьям, два толстых пеньковых каната и перекидывают свободные концы обратно через кузов. Подъёмник готов и первое бревно уже на старте. Вот оно заскользило, покатилось по плахам и грохнулось на пол кузова. Всё было отлажено и делалось быстро. В установленный лагерным начальством лимит времени машина была загружена, борта стянуты цепью. На пилораме разгрузка прошла ещё быстрее. Загнал машину в бокс, скидал в штанины пачки с чаем и пошёл к кузнецам. -Как работа?- вместо приветствия, спросил меня Степан. -Нормально. Вот чай принёс.- Начал доставать пачки. -Как провёз? -В брёвнах спрятал.- Соврал я.- Ну, всё. Я на обед пошёл. Потом на погрузку. Чего-нибудь ещё надо?

-Надо, Коля. Ох, надо. Хотя, чувствую, что это нам боком вылезет: блатные, из вновь прибывших, заказали ящик водки, закусь и сигарет. За ценой не стоят. Не достанешь сигарет, возьми папирос, только позаковыристее. Они к смотрящему хотят подмазаться, собираются накрыть поляну в его день рождения. -Сколько у нас времени? -Месяц. -Будем думать. Ну, пока. Ивану Родионовичу – привет. -Передам. Давай, с Богом. Через час стоял в очереди на погрузку. Передо мною было две машины. Я вылез из кабины, прошёл к машине Федотыча и сел к нему в кабину. -Барышня больше не капризничает? -Спасибо, Коля, всё нормально. Дверца распахнулась и бригадир начал на меня орать. -Сцепились тут языками, балаболки чёртовы, а я бегай, ищи! Ты должен находиться в своей машине и ждать указаний! Я выскочил из кабины. Прогнав для Федотыча кино, бугор засмеялся и тихо произнёс: -Поехали, покажу, где грузиться будешь. Рулю под его команды. -Стоп. А теперь задним ходом вон в ту низинку. Не бойся, не забуксуешь. Я подъехал, куда было велено. Нас ждали. Видно братва почифирила, потому что не прошло и получаса, а поленья были загружены, завалены на два метра хлыстами и перевязаны верёвкой. Бригадир нашей сделкой доволен: -Коля, я вижу, ты парень толковый, если что надо, обращайся. -Дрова готовьте, а там видно будет. -Лады. Только в следующий раз и папирос прихвати. -Постараюсь уже сегодня привезти. Сколько надо? -Ну, ты и хват.- Сунул мне в руку деньги.- Десять пачек. Я проехал прямиком к дому Нины Александровны. Перекидал хлысты, дрова. Потом подрулил к магазину. -Легки на помине, - с нескрываемой радостью отметила она моё появление.- Я о вас только что с соседкой разговаривала. Она согласна дрова купить. -Мужик-то у неё есть? -Есть. И сын уже большой. -Вот незадача. Зря я мимо магазина проехал. Соседке сразу бы хлысты и скидал. А теперь у вас весь двор завален поленьями и хлыстами. Я ведь ещё машину привёз. Знаете что, не мучайте себя, отдайте за копейки соседке все хлысты, а я вам колотых привезу. С мужиками уже договорился.

Она ласково посмотрела на меня и со вздохом спросила: -За что же мне такая милость? -За то, что у вас добрая душа. Глаза у неё заискрились и, кокетливо улыбнувшись, она с недоверием спросила: -И только? Меня полыхнуло жаром, я покраснел, но твёрдо произнёс: -И только. Чтобы прекратить понятные, но ненужные мне выяснения, я перевёл разговор на покупки: -Мужики, которые мне с дровами помогли, попросили десять пачек папирос. Думаю, и от чая не откажутся. Продавщица выложила на прилавок по десять пачек того и другого. Но деньги брать отказалась. -Нина Александровна, придёт время, когда у меня денег не будет, тогда и отблагодарите. А сейчас не обижайте, возьмите. Деньги-то чужие,- я улыбнулся,- мои-то «в банке». Кстати, будут у вас перебои с деньгами, не стесняйтесь, тратьте мои. Расстались по-хорошему. Шлагбаум открыт. Я, не останавливаясь, проезжаю под погрузку. Мужики берутся за привычное дело, а бугор подходит ко мне. Загружая себя пачками, спрашивает: -Сколько доплатить? -Уложился в твои. -Честный парень, это тебе зачтётся. Пойду, раздам ребятам, пусть прячут, а то через сорок минут за нами уже приедут. На сегодня твоя машина последняя. Не зря Степан тревожился: не видевшие краёв от выпитой водки блатные устроили настоящий погром. Их повязали, определили в холодную. И началось. Кум, по одному, вызывал стукачей и подолгу с ними беседовал. Потом принялся за расконвоированных. После ужина по дороге в барак Иван Родионович успокаивал и наставлял меня: -На бутылках наших пальчиков нет, стёрли. Кум выпытывать про магазины начнёт, говори: да, как-то раз заходил, покупал конфеты. Теперь денег нет, а без них там делать нечего, разве что на продавщицу полюбоваться. Начнёт путать, ловить на слове, не расслабляйся, держи ушки на макушке. А, главное, не красней и не бледней. У него против нас ничего нет и все его предъявы – взять на арапа. Стой как тот цыган-конокрад: «Я не я и лошадь не моя». Он знал, что я действовал осторожно: даже в дальних посёлках не заходил в магазины, а просил купить, где две, а где три бутылочки водки местных мужиков. Проявляя жалость и

какую-то солидарность, они выполняли просьбу. Тут мы были спокойны. А вот насчёт Нины Александровны я волновался: вдруг, кум узнает про дрова. Всё, всех собак на неё и меня навешает. Что ж, если до этого дойдёт, придётся признаваться, что имею серьёзные намерения остаться и жить с ней после освобождения. Найдя такое оправдание для кума, я задумался: «А что? Может, и вправду бросить у неё якорь? Женщина одинокая, красивая. То, что на год или два старше, так это ерунда». Но кум, резво начав дознание, вдруг это дело прекратил. До меня так очередь и не дошла. Началась перепланировка рабочей зоны. Кум был умный, а наш брат ещё умнее. Кузнецы под шумок, пока переносили забор, откопали в снегу до земли траншею, соединив территорию у гаража, который оказался вне зоны, с кузницей. Уложили капсулу ёмкостью на две бутылки, к концам которых были прикреплены верёвочки. В двадцати сантиметрах от земли накрыли эту траншею пятиметровой плахой, закидали снегом. И капсула заработала. Правда, это стоило мне больших нервов: постоянно надо было исхитряться, чтобы её незаметно зарядить. Ужесточились требования: подвоз к лесопилке осуществлялся под надзором вохровца. Водителю во время разгрузки выходить из кабины строго запрещалось. На КПП нас стали обыскивать с особой тщательностью. Душа отдыхала только на лесоповале: вдали от начальства, надзиратели не сильно-то утруждали себя обысками, и инструкции игнорировали. Нашей дружбе с бригадиром ничто не мешало: он регулярно получал свой чай, а я дрова. Так, на колёсах, и въехал в новый год. В феврале повалил снег, а потом задул сильный ветер, наметая на дороги огромные сугробы. Колонна застревала, цепи были бессильны. Тогда конвой ссаживал заключённых, и они расчищали, протаптывали дорогу. Толкали увязшие в снегу машины. Прогоны на объекты по времени увеличились чуть не вдвое, но смены продолжали менять и работы не прекращались. И в эту сумасшедшую погоду на лесоповале случилось ЧП. Спиленное дерево от мощного порыва ветра сменило траекторию падения, упало на лежавшую лесину, подпрыгнуло и сломанной веткой проткнуло молодому вальщику грудь. Пока мужики с осторожностью отпиливали сук, бугор доложил о случившемся начальнику конвоя и с его распоряжением прибежал ко мне: -Николай, разворачивайся, пострадавшего в лагерь повезёшь. Пока я выполнял этот маневр на маленьком пятачке, принесли несчастного. Подсунув под спину фуфайку, как-то полулёжа, определили в кабине, закрепили верёвкой, чтобы не свалился.

-Ну, Коля, на тебя вся надежда. Жми, сопровождать никто не будет. И я жал. От напряжения и переживания, что не успею, я весь взмок и вслух умолял машину: -Давай, родная. Давай быстрее. Не подведи. Но быстрее шестидесяти она дать не могла. Чтобы компенсировать её тихоходность, я не использовал тормоза. На свой страх и риск влетал в крутые повороты, как по стиральной доске, нёсся по ухабам. Заносило так сильно, что несколько раз только чудом удержался на дороге. Фиксируя боковым зрением, что пострадавший на месте, я продолжал гробить машину. Заскакиваю на КПП, объясняю ситуацию. Дежурный куда-то звонит, а через десять минут появляется наш медик со своим чемоданчиком. Приоткрывает веки потерявшему сознание страдальцу, щупает пульс. -Залей бак полностью,- командует он мне,- и достаёт из чемоданчика ампулу и шприц. Я бегу в гараж. Вместе с завгаром приносим две канистры НЗ, сливаем в бак. -До Улан Удэ хватит?- интересуется медик. -Хватит, - отвечает Остап Семёнович. -Так, мужики, давайте его плотнее к дверце пододвинем, чтобы и мне сесть. Мы выполняем его распоряжение. Медик залезает через мою дверь и кое-как устраивается рядом с ним. -Поехали и как можно быстрее. В больницу сообщили, хирурги будут ждать. Жизнь пострадавшего зависела от меня, я это понимал и выжимал из двигателя всё мыслимое и немыслимое. Нет-нет да колёса машины оказывались по-над самым краем дороги. Ветки деревьев со всего маха били в стекло кабины, от угла кузова загибались в дугу, жёстко и громко скребли по борту и с хрустом ломались. В такие моменты врач инстинктивно закрывал глаза: ему казалось, что машина слетела с дороги прямо в кустарник. На въезде в город нас ждала «скорая помощь». Решили больного не перегружать, а везти на моей. Скорая мчалась впереди, я - за ней. У приёмного покоя остановились. Выскочили с носилками санитары, положили на них пострадавшего и быстро занесли в помещение. -Жди,- скомандовал медик и поспешил за ними. Прошёл час. Изрядно продрогнув, завёл двигатель, прогрел его. Прикинув, что под попоной он долго не остынет, прошёл в помещение. В открытую дверь заглянул в кабинет. Два стола расположены буквой Т. За дальним столом у окна сидит пожилая дама в белом халате и что-то записывает в толстый

журнал. Я кашлянул. Дама перестала писать и, обратив свой взор на меня, спросила: -Вам кого? -Час назад, привезли паренька на операцию. Его сопровождал наш доктор. Не подскажете, долго ли он ещё тут пробудет? -Пока не убедится в исходе операции, а она очень сложная и займёт ещё часа четыре. Ждать вам долго. Так что, пожалуйста, заходите, погрейтесь, чаю попейте. У меня к нему и булочки есть. -Спасибо, не откажусь. Дама встаёт, проходит к шкафу, достаёт оттуда термос, накрытую тряпичной салфеткой глубокую тарелку. Ставит на свободный стол. - В углу рукомойник, мойте руки. И пока я выполняю её распоряжение, она выставляет на стол сахарницу и фарфоровый бокал. -Располагайтесь, кушайте и, пожалуйста, без стеснения. А мне ещё поработать надо. Она усаживается на своё место, берёт ручку и продолжает что-то писать. А я приступаю к чаепитию. Моё намерение съесть только одну булочку, разбивается об исключительный вкус и пышность продукта. Рука тянется за второй, а потом и за третьей. Я бы съел их все, но совесть не позволяет. -Большое спасибо за чай и особенно за булочки. Такой вкуснятины я давно не едал. -На здоровье,- дама смотрит на меня и улыбается.- А булочки выпекает моя мама. По этой части она у меня мастерица. -Это точно. Дай ей Бог здоровья. Ещё раз спасибо, пойду машину прогрею. -Прогреете и сами греться приходите. -И за это спасибо. Так, между машиной и приёмным покоем я и проболтался четыре часа. Доктор застал меня за очередным прогреванием. Забравшись в кабину, распорядился: -Поехали. Надеюсь, не весь бензин сжёг? На обратную дорогу хватит? -Нет. Надо где-то заправиться.- И, включив первую скорость, тронул машину с места. Дойдя до последней передачи, не утерпев, спросил.- Как там? -Жить будет. Парень молодой, так что организм справится. Ему повезло, сам Мышкин его оперировал. Жалко будет, если этот гений хирургии сопьётся.- И пояснил.- После трагической смерти жены и дочки начал злоупотреблять. Хотя и говорят, что талант не пропьёшь и не потеряешь, но это не наш случай. С трясущимися руками это уже не хирург, а убийца. Будем

надеяться, что коллектив не даст ему до этого опуститься. А ещё лучше, чтобы ему женщина хорошая встретилась. – Переключился на меня.- Сворачивай вправо. Через десять километров будет зона, там и заправимся. Бак полный, спешить некуда: обед прошёл, до ужина ещё далеко. Я спокойно веду машину, слушаю рассказы медика о невероятных случаях спасения людей нашим хирургом и безоговорочно верю. Чудо, которое он совершил с вальщиком, было тому подтверждением. Вот и апрель. Непролазная грязь, перегруз начали выбивать машины из строя. На оставшихся водителей легла двойная, а то и тройная нагрузка. После работы болела шея, плечи, ломило руки. Но надо было делать технический осмотр и помогать другим в ремонте вышедших из строя автомобилей. Остап Семёнович сутками не покидал гараж, осунулся и, кажется, даже постарел. Никому и в голову не приходило посачковать. Все понимали: больше машин на линии - меньше нагрузка на каждого. Мне всё реже и реже удавалось выполнять заказы для нашей «лавки». А вскоре снег растаял и туннель исчез. Сообразуясь с обстановкой, Иван Родионович прекратил озадачивать меня чьими-то просьбами. Но «гешефт есть гешефт»: в ход пошёл товар из запаса, правда, уже по запредельным ценам. На лесоповале опять случилось ЧП: блатные сожгли в костре «коллегу», не отдавшего вовремя карточный долг. Из-за этого случая и учитывая, что весна и возможны побеги - усилили режим, прибавили стрелков-охранников. Наконец-то дороги просохли, но нагрузка на водителей только увеличилась: крутили баранку весь световой день. Подключили и Андрея. Но доверили ему возить только шпалы. Уставали, как собаки. От постоянного недосыпания лица у всех водителей стали красными. Через десять дней выпало мне везти цемент и скобы почти до границы. Так далеко я ещё не ездил и дорогу не знал. Но мужики успокоили: «Дорога одна, не промахнёшься». Проехал две трети пути и замечаю, что дорога резко пошла под уклон. Я перешёл на первую передачу. Крадусь, раздумываю: «Куда это она так? К реке что ли»? И, вдруг, дорога встаёт на дыбы и резко уходит вверх. Ничего не понимая, продолжаю медленно ехать. Эта черепашья скорость и спасла мне жизнь сон вырубил меня. Длилось это беспамятство три-четыре секунды, не более. С ужасом осознав случившееся, остановил машину, вылез из кабины и побежал к речушке. Разделся до нога и плюхнулся в холодную воду. Бывалые шофера потом мне объяснили: дорога начинает выкидывать такие фортели, когда организм перешёл грань последней стадии усталости.

А через три дня погиб Федотыч; уснул за рулём, и гружёная лесом машина ушла в овраг. Брёвна снесли кабину и из водителя сделали месиво. Определили «стрелочника». Остапа Семёновича вызвали на ковёр. Что там происходило, какая велась беседа, он нам так и не сказал. Но со следующего дня переработку отменили и скользящим графиком стали давать раз в десять дней выходной. В конце мая пригнали десять потрёпанных лесовозов и трактор - не забытый мною «Сталинец», только с цифрой шестьдесят. Любопытства ради, как-то подъехал к нему и осмотрел. Бак с топливом переместили, были и другие видимые изменения, чтобы свести к нулю былую неустойчивость. Его задействовали на раскорчёвке будущей магистрали. Пни прямо с корнями складировали на свободных от леса площадках, чтобы когда-нибудь вывезти на дрова в строящиеся посёлки и лагерь. Образовалась нормальная дорога и на лесоповал пошли лесовозы. Наши машины использовали только в узких местах. Теперь, кроме перевозки заключённых, мы возили цемент, арматуру, металлические конструкции к строящимся мостам. По возможности я навещал Нину Александровну и, конечно не с пустым кузовом. Сбросив несколько плах или дрова в её дворик, подъезжал к магазину. Она искренне радовалась моему приезду, откровенно давала понять, что я ей не безразличен. Но чем больше к ней привыкал, тем осторожнее становился: «Не тот случай, заходить дальше дружбы. Мало ли что со мной может случиться и она опять одна». Работа – лагерь, работа – лагерь. Случались побеги. Но беглецов настигали быстро. Чаще всего просто спускали собак. Натасканные на человека, они не оставляли беглецу шансов. Жестокость не имела границ. Выявилась порода людей, блатные в их числе, изощрённее и кровожаднее диких зверей. Однажды привели к лагерю заключённых, работающих на ближнем лесоповале. Стали считать, а одного нет. Собаковод и три охранника помчались на деляну. Стоит пропажа в голом виде, привязанная к сосне, а гнус, комары и муравьи на нём, как живая шуба. Отвязали, до лагеря дотащили. Но лекарь не помог, зэк умер. Вот и лета нет. Дни короче, утром прохладно. Одно душу грело – год я отмотал. Закончилось строительство лагеря и посёлков. Началось их заселение. А с 1937 года приступили к отсыпке и прокладке путей. Начальником лагеря и строительства был назначен Шеммель. Зима выдалась бесснежной и не очень холодной. Погода способствовала быстрому строительству железнодорожной ветки. Но её открытие я не увидел. В конце мая 1938 года, с

перитонитом от лопнувшего аппендикса, я угодил под скальпель к заочно знакомому хирургу Мышкину. На двадцать пятый день моего пребывания в больнице, приехали из НКВД. Ничего не объясняя, забрали меня, отвезли на станцию и сдали на этап конвою. Как я потом узнал, началась временная эксплуатация железной дороги, и лишние заключённые перебрасывались на другие стройки. Что стало с моим другом Андреем я так и не знаю. Оказался я в читинском пересыльном лагере. Народищу - на хороший город. Подумалось: «Не отзовись на перекличке и искать не будут». У всех серые однообразные лица. Первые дни я терялся в этом муравейнике, но потом пообвык. В нашем бараке близко сошёлся с несколькими осуждёнными, среди которых был и вор в законе. Этот старик из семидесяти прожитых лет пятьдесят провёл в заключении. Как он говорил, провёл ревизию всех лагерей страны. И царских, и советских. Во мне он нашёл благодарного слушателя и охотно рассказывал о каждом лагере, начиная от режима, «цвета лагеря», состава администрации. Повысил мои знания в иерархической лестнице среди заключённых и воровских законах; поведал об интересных случаях из лагерной и тюремной жизни. Исподволь, из его рассказов, я нахватался блатного сленга, изучил и тайный язык жестов. Каждую неделю из лагеря партиями отправляли осуждённых и принимали новых. И вот однажды из списка на отправку была озвучена моя фамилия. Старый законник больно ударил меня по ноге и, как змей, прошипел: -Не отзывайся. Места там гиблые даже нормальной воды нет. Я внял его сообщению и не откликнулся. Через неделю начали зачитывать фамилии этапируемых в Находку. -Там жить можно,- высказался дед,- рыбы полно, а в магазинах спирт продают. Спирт меня не интересовал, а вот что «там жить можно», меня зацепило. Но в списке я не значился. -Гражданин начальник, разрешите обратиться? -Обращайся. -Осужденный Белов, статья пятьдесят восьмая. Включите и меня. Он посмотрел в мою карточку и, засмеявшись, сказал: -Белов, ты пока доберёшься - срок закончится. -Ну и что? Включите, пожалуйста. Надоело клопов кормить. -Уговорил.- И снова засмеялся. - Надоело наших кормить, будешь подкармливать их родню на этапе. Ладно, готовься.

Слушая стук колёс, радовался перемене в жизни. Попутчики – все городские и какие-то странные: каждый день кучковались и, никого не боясь, ругали все нововведения, насаждаемые народу партийной верхушкой под руководством Сталина. Восхваляли какого-то Троцкого. Всё о чём они говорили - шло под расстрельную статью, и я старался их не слушать. Лежал и думал о будущем: оно меня не пугало: пока то, да сё – срок закончится. А там – к Нине Александровне и с ней на родину. Увы, скоро мне с горечью пришлось убедиться в мудрости народного изречения: человек предполагает, а Бог располагает. В бухте Находка нас определили в транзитно-пересылочном пункте СВИТЛага. Такого количества паразитов ни в читинской пересылке, ни на этапе я не видел: орды клопов строем ползли по потолку, по верхним нарам и падали, падали, падали, падали на свои жертвы. Я замучился смахивать их с лица, с рук. Вставал, снимал с себя одежду, вытряхивал. Шёл к входной двери, присаживался у стены и забывался в тревожном сне. На третий день я уже бродил по лагерю как пьяный. Промозглая погода бодрила, но и загоняла снова в барак. Через неделю я шагал в колонне из шестисот человек к бухте. Остаться в Находке ни мне, ни кому-то ещё - не улыбнулось. Провели к пирсу и велели грузиться на пароход «Дальстрой». Бесконечная вереница измождённых людей поднимается по трапу и исчезает в чреве этой махины. Через два часа и я оказываюсь на верхней палубе. Вижу ряды грузовых машин жёстко закреплённых растяжками из стальных тросов. В их кузовах стоят станки, какие-то агрегаты. До люка в трюм прохожу мимо деревянных клеток, в которых, к моему удивлению, стоят коровы и спокойно жуют сено. Что-то было ещё, но разглядеть не успел. Находиться в трюме тяжело: не хватает воздуха, нет света. Питание по штрафной категории. И ко всему этому на третий день пароход попадает в страшенный шторм. От качки почти у всех, началась морская болезнь. Она валила, изводила людей. Уже вся пища была исторгнута, а тошнота продолжала и продолжала выворачивать кишки. Стоны, мат, проклятия слышались со всех сторон. Жуткая вонь перебила запах хлорки, заполнила всё пространство. И это было невыносимо. Во второй день шторма люк трюма открылся. И я услышал не то команду, не то просьбу: -Кто на ногах, подняться на палубу! Ничего хорошего я не ожидал, но нестерпимый запах поднял меня на ноги и погнал по металлическому трапу вверх. Что я увидел, меня потрясло: в полном безветрии, освещённая стальным светом неба, на пароход медленно двигалась водяная

гора. Никаких барашков, никакой пены, только огромная стена из воды. -Нужно помочь матросам крепить машины, - прокричал капитан.Предупреждаю - дело опасное. Остаются только добровольцы, остальным покинуть палубу. Никто из девяти человек палубу не покинул. -Мичман, раздай шанцевый инструмент и проволоку. – И обратился к нам.- Будьте внимательнее к волне, заранее успевайте за что-нибудь ухватиться, чтобы не смыло. Спешим к копошащимся у грузовиков людям. Пароход встаёт на дыбы, силится взобраться на водяную гору. Мы падаем, инстинктивно хватаемся, за что придётся. Не осилив подъёма, корабль зарывается в волну, и нас накрывают тонны холодной воды. Но вот опять Божий свет и корабль скользит вниз. Я глянул по сторонам – вроде все целы. Поднимаюсь, делаю два шага. Слышу выстрел. Мимо моего лица молнией пролетает лопнувший трос и, как нож масло, рассекает четырёх матросов. Под чьи-то команды перетаскиваем на брезенте останки несчастных внутрь корабля. Пережидаем удар новой волны и спешим обратно. Оставшаяся без крепежа машина сползает к краю борта и валится в море. Страха нет. Как заправские такелажники обматываем соседние тросы толстой проволокой, скрутками выбираем слабину. За них же держимся при очередном накате волны. Через два часа раздаётся команда капитана: -Шабаш! Всем покинуть палубу! Переждав очередную волну, спешим за матросами. И тут я замечаю, что клеток с коровами нет – смыло. -Спасибо за помощь,- объявляет капитан,- а сейчас вас проводят в сушилку. Там переоденетесь и будете чаёвничать, пока вещи не просохнут. В сушилке жара как в парилке. Я берусь за пуговицы, чтобы расстегнуть фуфайку и чуть не кричу от боли: гляжу на ладони, а кожи на пальцах нет. Снёс об тросы до мяса. Ребята помогли расстегнуть пуговицы. С горем пополам разделся, разложил одежду на горячие трубы, рядом поставил сапоги. В морской робе и резиновых тапочках двинулись за сопровождающим нас морячком. Держась за стенки и чертыхаясь, добрались до кают-компании. Капитан нас ждал. -Располагайтесь и, пока кок готовит, можете покурить. На трёх столах лежало по пачке папирос «Беломорканал». Я не курил, но выскреб пораненными пальцами три папиросы и сунул за пазуху: в зоне пригодятся. Пританцовывая от качки, кок начал разносить подносы с едой и ставить их в углубления на столах. Капитан решил нас угостить макаронами по-флотски, булочками

и чаем. Наверное, чтобы мы не стеснялись, тоже сел за столик рядом со мной. -Ого!- Глянув на мои руки, воскликнул он.- Все «перчатки» снёс. Давай-ка в медпункт, пусть врач обработает. Медик довольно долго оттирал спиртом мои ладони от въевшейся чёрной смазки, потом щедро залил раны йодом и запеленал бинтами каждый палец. -Товарищ капитан, пока всё. Но желательно перед высадкой повязки сменить. -Хорошо, напомни.- И обратился ко мне.- Ну, герой, пошли чаи гонять. Вернулись в кают-компанию. -С крещением вас,- обратился капитан ко всем, освободитесь, милости прошу на наш корабль: организм у всех крепкий и смелости не занимать. Такие ребята флоту нужны. -Так в такие конторы после отсидки не берут, - высказался кто-то знающий. -А я возьму. Слово офицера. Действительно, ребята подобрались крепкие и на качку не реагирующие. С удовольствием съели макароны, взялись за булочки. Чай был с лимоном. Увидев, что некоторые пытаются выловить и убрать плавающие кружочки, капитан заметил: -Советую съесть и ещё попросить – это верное средство от морской болезни. -А когда болтанка кончится? – к слову спросил я. -Синоптики дали прогноз - ещё сутки. Эпицентр через пять часов мы пройдём, а там уже будет легче. Несколько раз заходил помощник и что-то тихо нашёптывал капитану на ухо. Командир корабля тревоги не проявлял, значит, всё было в порядке. А в следующий раз помощник сел рядом с капитаном и попросил у кока чаю. Офицеры перекинулись несколькими словами и капитан встал. -Ещё раз всем спасибо. А к нему ещё три часа чаепития. Более не волен. Я так и не знаю его фамилии. Не знаю, он или другой капитан погиб при взрыве парохода в 1946 году. «Дальстрой» стоял тогда в Находке под погрузкой. Дошла очередь грузить взрывчатые вещества. Нашим зэкам это не доверили. Пригнали пленных японцев и те под усиленной охраной принялись за работу. Двадцать четвёртого июня, когда дело подошло к концу, нашёлся среди них камикадзе: ни от парохода, ни от портовых сооружений ничего не осталось. Я потерял счёт времени и не могу сказать, сколько суток мы добирались. Но всему приходит конец. Пароход вошёл в бухту Нагаево и пришвартовался. Наши муки на море закончились.

Капитан про меня не забыл, послал в трюм врача и тот сменил мне бинты. А утром была дана команда - выгружаться. Где-то четыре тысячи человек сошли в густой туман на своих ногах, остальных выносили на носилках и укладывали в кузова ожидающих машин. Возле пирса №5 выстроили в стандартную колонну и под конвоем повели в санпропускник. Там мы отдали на прожарку одежду и прошли через моечную. В магаданской транзитке, на четвёртом километре колымской трассы, нас выстроили на улице. Начальники, прибывшие с разных мест Колымы, начали не спеша обходить свежий этап и отбирать людей, как рабов в Америке. В первую очередь - дефицитных специалистов. Тут же определяли по двадцать пять человек на машину. В кузовах «ЗиС-5» их заставляли рассаживаться на корточки по пять человек в ряду. Как и в лагере, впереди, за деревянным щитом становились три охранника с автоматами или винтовками. Четвёртый, старший стрелок, усаживался рядом с водителем. Колонна машин увозила не менее трёхсот заключённых. Позднее я узнал, что пунктами ночлега по трассе были посёлки-лагеря Атка, Стрелка, 152-й километр, Спорный. Я оказался невостребованным, забинтованные пальцы обеих рук тому причина. Крест старовера отвёл от самого страшного на Колыме – золотых приисков и рудников. Там состав забойных бригад менялся в течение золотого сезона несколько раз. Непосильная работа доводила заключённых до больнички, лагеря «Инвалидка», до могилы. Меня оставили в местном лагере и определили на лесоповал. Валили лиственницу на близлежащих сопках, волоком тащили обработанные стволы вниз к узкоколейке и грузили на платформу. Паровозик «Кукушка» в это время находился на ремонте и платформы тянули лошадки. На четвёртый день платформа сошла с рельс, и нам велено было поставить её на место. Заключённые облепили её как муравьи. Я взялся двумя руками за колесо, спиной упёрся в низ платформы. Раздалась обычная команда: -Раз, два, взяли. Платформа приподнялась, колесо крутнулось, и моя правая ладонь оказалась над рельсом. Как-то без команды, видно, не выдержали, бросили платформу. Невероятная тяжесть грохнулась мне на горб. Я приложил все усилия, чтобы прокрутить колесо и спасти пальцы. Трещали кости, рвались мышцы. От прихлынувшей крови, казалось, вот-вот лопнут глаза. Колесо пошло. «Ну, ещё чуть-чуть»,- подумал я, и силы меня покинули. С трудом выпрямился, посмотрел на белую, как мел, кисть. Указательный палец весело крутился на тоненькой

полоске кожи. Этими крутилками как будто хотел сказать: «наконец-то я свободен и счастлив, что навсегда избавился от рабства». Крови не было. Подбежал бригадир и сходу посоветовал: -Мочись скорее на рану, потом перевяжем и в зону. В больничке пожилой еврей осмотрел мою кисть и сказал: -Остаток суставчика убегём и всё будет зег гут. Вы найкоз пегеносите? -Обойдёмся без него, я выдержу. -Ну и пйекйясно. Пгийягте на кушеточку.- Повернулся к медсестре,- пйигйясите санитагов, потом пйиготовьте всё к опегации. Отошёл к столу, открыл ящик, что-то взял оттуда и подошёл ко мне: -Вот эту пагочку зажмёте в зубах,- сунул мне в левую руку деревянный брусочек,- всё-таки бойно будет, так хоть свои зубки сбегежоте. Подошли санитары. Один сел у моей головы, закрыв собой весь обзор, второй у туловища. -Ну-с, пйиступим. Это была команда санитарам. Они, как два бульдога, вцепились мёртвой хваткой в мою руку. -Хогошо, так и дегжите. Стискиваю зубами брусок, мысленно отделяюсь от своего тела и улетаю в мир воспоминаний - при операции аппендицита это помогло. Мне семь лет, я сижу верхом на коне и правлю, а отец, держась за ручки сохи, пашет. Пашет да меня похваливает: «Молодец, ровно ведёшь. Вот ты уже и помощник в доме. Молодец». Полдень. Отец распрягает коня, отпускает его в берёзовый колок отдохнуть, попастись и попить из ключа водицы. Насыпает полное корыто овса. Заползаем под навес среди берёз, где на чистой холстине мама уже разложила еду. Я уплетаю хлеб вприкуску с молодыми перьями зелёного лука-батуна, запиваю молоком. Такой вкусный хлеб получается только у моей мамы. Она гладит меня по голове и говорит: -Вот и всё. А вы смелый человек и, так понимаю, выдержали бы любые пытки. Я поворачиваю голову от стены и встречаюсь с взглядом медсестры. -Мы закончили. Можете палочку отдать. Она берётся за неё, но мои челюсти не разжимаются. Медсестра массирует их и добивается своего - палочка у неё в руках. -Сейчас вас проводят в палату. Будем надеяться, что через недельку заживёт. Так что отдыхайте и отсыпайтесь.

У неё такой же добрый тёплый взгляд, как и у Нины Александровны. Но боль в ампутированном пальце затмевает, возникший было образ. И ещё два дня там что-то беспокойно дёргается, покалывает, а на третий – боль затухает. Но начинает ныть икра левой ноги. Рукой разминаю, глажу мышцы и вдруг чувствую под ладонью неровности. Закатываю штанину кальсон и вижу сплошные бугры. После перевязки иду к дежурному врачу. Пожилой, с нездоровым румянцем доктор сидит за столом и читает книгу. -Можно войти? Не отрываясь от чтения, он рукой указывает на стул. Прохожу, сажусь, жду. Наконец доктор закрывает книгу и спрашивает: -Что? Палец беспокоит? -Нет. Нога. -Показывай. Я поднимаю штанину. Доктор внимательно осматривает, потом ощупывает ногу. -Где-то сильно поднапрягся, варикозное расширение вен. Это не смертельно, но когда-нибудь операцию придётся делать. Ваша статья? -Пятьдесят восьмая. -Это хорошо. Это «хорошо» я понял гораздо позже, а сейчас – удивился: чего же хорошего? Пятьдесят восьмая в лагерях предназначалась только для кайла, тачки, топора и пилы. Обладателей этой статьи гнобили в первую очередь. Он берёт из коробочки бланк, макает в чернильницу ручку, пишет. Протягивая мне бумажку, предупреждает: -Никому в руки не давай, особенно бугру, держи насмерть, пусть из твоих рук читают. Я благодарю врача и иду в палату. Нет терпения, читаю на ходу: «Белова Николая Ивановича освободить от тяжёлых работ и направить на лёгкие». Новость радует и тревожит: «лёгкие работы» - вотчина блатных и лезть туда – себе дороже. Ну, да жизнь покажет, жизнь подскажет. Первое утро после больнички. Бугор мечется между нар и орёт: -Подъём! Подъём! Кого-то охаживает палкой. Подскакивает ко мне: -А ты чего развалился? Я протягиваю к его лицу бумажку, как к чёрту крест. Он читает. Потом орёт: -Дай сюда!

-Дай уехал в Китай и сказал: «Никому не давай». Прочитал, делай выводы, а не видишь, сходи к доктору, он тебе очки выпишет. Бугра я не боялся: обыкновенный мужик не из блатных. Только власть портит людей, особенно на зоне. И наш не исключение. После завтрака он подвел меня к пожилому зэку: -Иваныч, ты грузчика просил. Принимай. И на покалеченную кисть не смотри, он и одной рукой справится. Так, к концу срока, я оказался помощником завсклада. Через час, не перекинувшись и словом, добрались до места работы. Здание находилось на территории порта и напоминало длинный барак. Хозяин подошёл к огромным гаражным воротам; у маленькой двери сорвал пломбу, поковырялся в навесном замке, открыл его и пригласил меня: -Заходи. В складе, с правой стороны, стоял махонький домик - конторка. Зашли. С одной стороны стол, над ним стеллаж с амбарными книгами, у другой стены лежак и печурка. -Надо бы протопить,- неопределённо высказался хозяин. Понятное дело, это был должен сделать я. Дрова лежали у печки, секундное дело и вот уже языки пламени игриво пляшут в топке. -Ну-с, молодой человек, давайте знакомиться,- старик протянул мне руку, я ухватился за неё левой рукой,- Сергей Иванович Афоньков, бывший бухгалтер - экономист. -Николай, - бывший тракторист. -Прекрасно, прекрасно. Ваше имя означает «победитель». А скажите мне, Николай, вы бы не возражали против жареной рыбки на обед? -Конечно, не возражал. Только от нас это не зависит, что в зоне приготовят - то и наше. Сергей Иванович прищурил глазки и засмеялся: -Не скажите, юноша, приготовить рыбку мы можем и сами. Вы когда-нибудь на море рыбачили? -Нет. -Жаль. Но тут дело нехитрое. Я вас сейчас научу. И он начал рассказывать об особенностях морской рыбалки. Через пятнадцать минут объявил: -Вы способный ученик. Вот вам две удочки и ступайте на пирс рыбачить. Да ножичек возьми, тут бычки попадаются, наживку заглатывают так, что без него к крючку не подберёшься. И кукан прихвати. Вдыхая пропитанный йодом и солью морской воздух, я уловил запахи свежеспиленного леса, рыбы и удивительнонасыщенный аромат алтайских огурцов. На берегу подобрал несколько дохлых рыбёшек и, подыскивая подходящее место,

зашагал по пирсу. Несколько раз останавливался и заглядывался на плавающих медуз, на колышущиеся пучки жирных коричнево-зелёных растений. Всё было в диковинку, всё интересно. Определился с местом. Сел, опустив ноги к воде. Нарезал на кусочки рыбёшек, наживил два крючка и стал опускать в воду. Метров через двадцать, не меньше, грузило коснулось дна. Смотал на мотовило полметра и засунул коротенькую уду в голенище сапога. Проделал это же со второй. И началось: выбираю лесу у первой, снимаю приличную камбалу, наживляю, бросаю в воду, а уже потянуло левое голенище. Прошло всего полчаса, а кукан уже полон. Сматывая удочки, рассуждаю: «Ну, какая это к чёрту рыбалка, никакого азарта и удовольствия. Сидишь, как пешка, наживляешь да снимаешь. То ли дело у нас: попадётся язь, ох, как намучаешься. А вытащишь, на зависть всем рыбакам, и радуешься». -Молодец, юноша,- оглядывая улов, объявляет Сергей Иванович.- Сейчас мы, пока никто не мешает, её почистим, слегка присолим, и к обеду зажарим. Это «мы», я воспринял как руководство к действию, но на сей раз ошибся. Кладовщик разрезал картонную коробку на части, уложил эти куски на бочку, поставил возле бочки два ведра. И только после этого обратился ко мне: -Подходи и учись, как надо рыбу чистить. Удалив плавники и голову у камбалы, сделал надрез у хвоста и, ухватив шкурку пальцами, отодрал её. Я всё понял и решил ему помочь. -Нет, нет, я сам. Побереги свою руку. Ловко управившись с камбалой, а это был основной улов, начал чистить остальную. -Вот это, Коля, морской окунь, с ним надо осторожней: проткнёшь палец об его колючки, долго болеть будет.- Концом ножа, как указкой, ткнул в рыбу поменьше. - Это - навага - рыба безобидная. Закончив чистить, Сергей Иванович на два раза промыл её, уложил в чистую коробку. В ведро с использованной водой сбросил все очистки от рыбы. Свернул промокший картон, отнёс в конторку, засунул в печку. И обратился ко мне: -Отнеси помои, вылей в море. Пусть чайки полакомятся. И вымой ведро как следует. Пока я ходил, кладовщик присолил и сложил рыбу в эмалированное ведро. Унёс и сжёг коробку. -Ну вот, дорогой, за час и управились. Гарантирую, у нас будет шикарный обед. А теперь пойдём, поработаем. Сегодня с двух приисков прибудут машины за продуктами, надо по заявке заранее всё приготовить и сложить у дверей. Не люблю, когда

посторонние по складу шастают, да и машины задерживать не след. Через три часа справа и слева от складских дверей образовались две огромные кучи. Пробежавшись глазами по заявкам, он объявил: -Тут всё. Пойдём в ледник. Только фуфаечку надень и верхонки прихвати. Сергей Иванович запер складскую дверь на замок и зашагал в сторону ледника. Я – за ним. У небольшого рубленого строения, плотно прижавшегося в срез сопки, кладовщик остановился, начал отпирать дверь. Я осмотрелся. Дорога за ледником сужалась и метров через семь обрывалась у моря. -Сергей Иванович, можно я посмотрю? Поняв моё желание, он разрешил. Я быстро дошёл до края дороги и обомлел. Сопка, с этой стороны представляла вертикальный срез серого гранита. С огромной высоты, образуя тупой угол, отвесный монолит уходил в пучину моря. Нагоняемая приливом вода, билась в эту стену и вскипала белой пеной от бессилия и злобы. В отличие от завораживающего ласкового вида у пирса, здесь море представляло жуткое зрелище. С этим впечатлением поспешил обратно. Кладовщик уже открыл дверь и включил свет. Освещённое пространство напоминало большие сени. Он открыл и вошёл во вторую дверь. Я шагнул за ним и остолбенел: длиннющая пещера, конец которой даже не просматривался, была покрыта инеем, искрилась всеми цветами радуги. Холод полез под фуфайку, изо рта повалил пар. По бокам на поддонах чуть не под потолок стояли коробки, ящики, мешки. Навалом лежали туши животных, замороженная рыба. Ледник был забит до отказа. Кладовщик указывал пальцем на коробки, мешки; я доставал их и тащил в сени. -А сейчас самое интересное,- Сергей Иванович хитро улыбается.- Иди за мной. Вот,- указывает на телячью тушу,грузи на телегу и вези к разделочной чурке. Когда, покрытую инеем и льдом тушу я водрузил на чурку, кладовщик объяснил мою задачу: -Рубишь пополам, потом половинки делишь по хребту. Старайся делать меньше ударов, чтобы лёд не обколоть. Чем больше льда сохранится, тем больше достанется нам мяса. Понял? -Ага. Сергей Иванович поддерживает тушу, а я, имея навыки в этом деле, рублю. -Молодец, юноша. А теперь аккуратненько оттяпай по полоске здесь и здесь,- он указал на две четвертины.- Но не более десяти сантиметров. Оглядев ровные полоски, с восхищением отметил:

-Да у вас, юноша, глаз – ватерпас. В мясном отделе вам бы цены не было. Считай, на неделю мясом запаслись. Всё, тащи к выходу, но в сени не выноси, а я наши кусочки пока спрячу. Только сели в конторке отдохнуть, как подъехала машина. Два мужика вошли в склад. Один из них зашёл в конторку: -Привет, Иваныч. Как дела, как здоровье?- и протянул накладную. -Дела, Сёма, сам знаешь, у прокурора, а здоровье – согласно возраста. Но пока грех жаловаться. Он говорил, а сам внимательно сличал его накладную с заявкой. -Полный ажур. Давай расписывайся в получении и пошли грузиться. -Что? И чайком не угостишь? -Ждём вторую машину. Останется время, угощу. Подвинув кастрюльку с чаем на горячее место плиты, кладовщик вышел за нами. Открыли ворота. Водитель дал задний ход и медленно поехал. Как только задние колёса упёрлись в нижнюю часть коробки дверей, водитель заглушил двигатель. Задний борт и часть кузова оказались в складе. -Сёма, тут две бочки с селёдкой, одна вам, а вторую соседям завезёшь. Так что сразу определи её сзади. Через час ударной работы все сидели в конторке, пили чай. Прихлёбывая обжигающий чифирок, кладовщик спросил: -Как там на приисках? -Хреново. В лагерях контингент поменялся: увеличилось число контрреволюционеров и уголовников. Политические требуют справедливости, не хотят работать «больше положенного» из принципа и сидят на штрафном пайке. А блатные живут по понятиям и им работа – западло. Первых взялись повторно судить да пачками отвозить на «серпантинку», а за блатных мужики отдуваются. Прикинь, целый месяц бригада вкалывает, пуп рвёт, а их горбом добытые и вывезенные кубометры песков запуганный нарядчик записывает блатным. В следующий месяц уже другая бригада лапу сосёт, от штрафного пайка доходит. Ну, разве тут долго протянешь? Режим содержания ужесточили. Отменили систему зачётов рабочих дней, денежные выплаты. Увеличили продолжительность рабочего дня на ряде участков аж до 16 часов. Питание – так себе, а нормы выработки подняли. И всё из-за того, что пошли бедные золотом пески. В общем, Иваныч, Бог о нас забыл, а начальство садистскими способами с заключённых план выбивает. -Ну, ты-то, Сеня, Богом не обижен – живёшь как боров при полном корыте. -Нет, Иваныч, это ты – хозяин жизни и корыта, а я между блатными и начальством, кручусь как чёрт между молотом и наковальней. Первым не дашь – на перо посадят, вторых не

ублажишь – попрут со склада. А с моим здоровьем толкать машинку ОСО – две ручки, одно колесо - совсем нежелательно. Ладно, спасибо за чай, поехали мы. Сам знаешь, путь не близкий, да ещё на каждом оперпосту стоять по полчаса не меньше. Если всё ништяк - встретимся. -Встретимся,- ухмыльнулся Сергей Иванович.- Крутишься ты шустрее любого чёрта, так что понижение в должности тебе не грозит.- Протянул кулёк с чаем.- Подогревайся, на полмесяца хватит. Сеня взял кулёк и рассыпался мелким бесом: -Спасибо, Иваныч, спасибо, отец родной. Вот только ты обо мне и беспокоишься. -Давай езжай, исполнитель дифирамбов. У нас ещё дел полно. Выпроводив клиентов, кладовщик обратился ко мне: -От чая сыт не будешь, пожалуй, начнём рыбку жарить. Когда там вторая машина подойдёт – неизвестно. Подбрось, Коля, дровишек и, пока я тут вожусь, добеги до сейнеров, что стоят под разгрузкой. Попроси у поселенцев хлеба. Да не стесняйся. Выйдет какая-нибудь заминка, скажи, что Сергей Иванович просит. Обязательно дадут, - и лукаво усмехнувшись, добавил.Они старость уважают. С буханкой ржаного хлеба я захожу в конторку и от аппетитного запаха пассерованного лука чуть не давлюсь слюной. Иваныч колдует над огромной шипящей сковородкой, а на столе, на чистой фанерке, уже приличная гора жареной камбалы. Рядом в тарелочке порезанный кольцами репчатый лук. -Хлеб нарезай да стол накрывай, - командует кладовщик.- Мне тут немного осталось. Справившись с заданием, я подменил у сковородки повара, а тот достал бутылку спирта и плеснул в две кружки по восемьдесят грамм. В третью налил воды. -Всё, Коля, отодвинь сковородку с жара. Мужики приедут, покормим, а не захотят - вечером сами доедим. Ты когда-нибудь спирт пил? -Пил. -Тогда, поехали. Он поднял кружку, как-то весело стукнул о мою: -Не пьянки ради, здоровья для, чтоб миновала нас цинга. За первый рабочий день на складе, Коля. Кто-то за меня усердно молился. Чёрная полоса вновь сменилась белой. Я сижу в компании с умным человеком и уплетаю приготовленную им еду. То ли я сильно проголодался, то ли выпитое так подействовало, но на меня напал такой жор, что я слопал всю рыбу и со стола, и со сковородки.

-Кушай, досыта кушай,- поддерживал меня кладовщик.- Вторую машину зарядим, я пончиков свеженьких напеку. А пока доедим вчерашние. Достал из ящика картонную коробочку, доверху набитую румяными пончиками, поставил на стол. Откуда-то вытащил большущий кусок рафинада, взял нож и его тупой стороной ловко поколол на маленькие кусочки. -Сейчас чайком с пончиками побалуемся и можно до вечера жить. Наконец-то насытившись, я обращаюсь к Сергею Ивановичу с вопросом: -А что такое «серпантинка»? -Это участок дороги идущей серпантином,- кладовщик посмотрел на меня и, поняв, что это слово ни о чём мне не говорит, пояснил,- этакими вилюшками.- И начал вычерчивать рукой в воздухе зигзаги.- Красивое, но страшное место. Туда привозят зэков приговорённых к расстрелу, уводят в ложбину и там казнят. Два месяца, до самого освобождения я проработал при Сергее Ивановиче, и это были лучшие, сытые дни в моей арестантской жизни. Я набрал свой вес и мускульную силу. Работы было много, особенно после разгрузки пароходов. Портовые грузчики за три дня забивали под потолок оба помещения продуктами, а я потом всё это растаскивал по местам. Уставал, страшно уставал, но это была работа не из-под палки, и надзирателем её выполнения был я сам. Время прибытия парохода нам сообщали заранее. Зная время выгрузки заключённых, я забирался на возвышенность и смотрел на бесконечную вереницу людей спускающихся по трапу, с надеждой увидеть знакомых. Увы, среди растерянных испуганных лиц таковых не было. Городские жители, а это было видно по одежде, натягивали на уши свои шапки-пирожки, зябко поёживаясь, засовывали кисти рук в рукава пальто и колонной, под усиленной охраной, брели по накатанному на Колыме маршруту. -«Боже мой,- стенала моя душа,- им и летом холодно. Как же они перенесут суровую колымскую зиму»? Лично я не планировал тут зимовать. После освобождения устроился в посёлке Ягодное автослесарем, чтобы заработать на билет и последним пароходом вырваться на материк. Но судьба, в лице нашего директора, распорядилась иначе: он задержался по своим делам в Магадане, а без его команды мне не выдавали документы и расчёт. В общем, когда я оказался на спуске к бухте, то увидел на горизонте удаляющийся пароход, а по всему склону - тысячи рыдающих мужиков, опоздавших на рейс. Всё, о чём мечтал, рухнуло. Было горько, обидно, и я тоже

пустил слезу. Никто из столпившихся на склоне страдальцев не ведал и предположить не мог, что Бог снова даровал им жизнь. Пароход этот затонул, из семисот человек никто не спасся. Крест старовера отвёл меня от смерти. Но об этом я узнал только через тридцать лет. Денег, чтобы улететь самолётом, у меня не было. Я пошёл в магаданскую биржу труда и завербовался на работу автомехаником в посёлок Сусуман. Уговаривали устроиться водителем. Заманивали тем, что заработок выше. Но я уже досыта наломался за баранкой и от этого предложения отказался. -«Ничего,- успокаивал я себя,- судьба ко мне милостива и я уже вольный казак. Как-нибудь выдержу ещё три года и с хорошей деньгой – домой». С рулоном из матраса и одеяла, с небольшим чемоданчиком на попутках добрался до нового места работы. Мне выделили комнатку в бараке. Это гнёздышко я тщательно промёл, вымыл и завалился спать. Утром был уже в гараже и без раскачки приступил к работе. Общаясь с задёрганными, обкуренными водителями, каждый раз хвалил себя за то, что сделал правильный выбор и не сел за баранку. Радоваться своему выбору мне пришлось ещё не раз, но это была радость сквозь слёзы. Суровая многоснежная зима угробила двух водителей. Ещё трое сильно обморозились, но спаслись боролись за свою жизнь до конца. В заметённой выше сигнальных мётел дороге они пробивались колонной. Перекидали столько снега, очищая путь, что другие и за всю жизнь столько не разгребали. Наконец, осознав, что им не вырваться из снежного плена, слили у двух машин воду из радиаторов, перенесли одеяла и всякое там тряпьё в кабину третьей и там, при работающем двигателе, спасались от холода. Бензина из трёх машин им хватило только на сутки. Пурга не унималась, помощи не было. Слив и у этой машины воду, они прорыли в сугробе пещеру, затащили туда несколько ящиков с грузом, сложили на них одеяла, тряпки и развели костёр. Когда, на четвёртый день, к ним пробились, то нашли их уже полузамёрзшими, а от машин осталось только железо. Вся резина, борта и вообще всё, что могло гореть, было предано спасительному огню. Но вот и 1941 год, последний год моей вербовки. Лето, душа поёт, не обращает внимания на комариный кошмар. Вечерами достаю из тайника деньги, пересчитываю и с удовольствием отмечаю, что их хватит на дом, на обстановку, на живность. На то, чтобы прилично одеть себя и будущую супругу. Даже немного останется.

Война всё перечеркнула. Как я не пытался вырваться с Колымы, но руководство находило кучу веских доводов, чтобы задержать меня. И главная из них - из-за дефицита бензина, машины в срочном порядке оборудовались газгольдерными установками. А с мая 1942 года пришло распоряжение, что все вольнонаёмные рабочие и специалисты до окончания войны не имеют права выезда на материк. Всё подчинилось жёсткой дисциплине военного времени. В части компенсации тяжёлого режима содержания многих заключённых, в силу зачётов за ударный труд, начали освобождать досрочно. Среди них было много липовых ударников из блатных, которым, под страхом расправы, нормировщики долгое время приписывали чужие кубометры. В посёлках стало неспокойно: то в одном, то в другом освободившиеся блатари устраивали между собой разборки, при этом гибли и невинные жители. Случилось такое и у нас. И суждено бы мне погибнуть, но опять, как я полагаю, дедов крест и чьи-то молитвы отвели от смерти. А спасло меня то, что я остался работать в ночь: надо срочно было доделать двигатель. Утром слесари и водитель отпустили меня домой, сказали, что его установку в машину сделают сами. Подхожу к бараку, двери нараспашку. Захожу в коридор - все двери настежь. Кинулся в свою каморку, всё на месте. Заглянул в комнату соседей и ужаснулся: в лужах крови на кроватях на полу, лежат полуголые постояльцы. Промчался по всем комнатам и везде та же картина. Рванул в милицию. Как потом выяснилось, это вновь прибывшие «законники» в споре за первенство расправились с блатными нашего барака. Ночью все кошки серы и, чтобы было наверняка, топорами изрубили и «правых, и виноватых». В 1944 году, в конце зимы, не испросив моего согласия, отправили на курсы бульдозеристов. Слушателей всего пятнадцать. В основном с приисков. Разместили нас в бараке, где жил обслуживающий персонал аэродрома. Через переводчика, знакомил нас с этой техникой американец. Я старательно всё записывал, не стеснялся переспрашивать. А когда узнал, что вызвали инструктораамериканца, потому что наши специалисты при сборке первого бульдозера крепко лопухнулись, мои старания утроились. Через неделю началась практика, и я замучил американца вопросами, чтобы вникнуть в мельчайшие тонкости и детали. А вечерами всё подробно записывал в тетрадь. Дело нешуточное: техника для меня новая, а в документах по эксплуатации всё на английском языке. Потом и спросить будет некого, и не прочитаешь. Добросовестно вникая во все тонкости, с горькой иронией думал: «Вот когда меня надо было посадить». Потому что от этой громадины я был просто в восторге.

Однажды ко мне подошёл переводчик и предложил купить «шикарные заграничные шмотки». Я согласился посмотреть. Прошли в барак-гостиницу, где после перегонов самолётов с Аляски отдыхали американские лётчики и где он жил. Шмоток много, на хороший магазин. Я знал, что вещи ему дарили американские летуны, а если и продавали, то за бесценок. И на этом соплеменник Соломона Моисеевича делал неплохой «гешефт». Выбрав шерстяной костюм жгуче чёрного цвета и в тон ему кожаное пальто, поинтересовался ценой. Услышанные цифры совершенно не соотносились с той суммой, которую я готов был заплатить. Не желая оказаться в дураках, я просто отказался от покупок и собрался уходить. Но переводчик, как заправский барыга, расхваливая товар, немного сбросил цену. Вспомнился дед Максимов с его рассказом о покупке дома. И я, набравшись наглости, назвал сумму в два раза ниже реальной. Минут пятнадцать мы торговались. Наконец-то он согласился продать эти вещи за цену, предложенную мной. В довесок к покупкам переводчик подарил мне килограммовую банку американской тушёнки. Довольные друг другом мы расстались. По дороге «домой» я зашёл в магазин, купил четыре бутылки спирта, хлеба, корейки, рыбы горячего копчения. Всё это и тушёнку выставил на стол и предложил жильцам нашей комнаты обмыть мои обновки. Отказников не было. Все быстренько уселись за стол. Электрик взялся резать хлеб, водитель – корейку, а я, взяв нож, собрался открыть банку. -Стой! – крикнул электрик, а мужики весело заржали. – Дай банку. Чувствуя, что опрофанился, передал ему тушёнку. -Смотри и запоминай: вращаешь вот этот шплинт, ключом называется,- электрик быстро заработал пальцами, - на него наматывается полоска металла, и банка делится на две равные части, своего рода тарелки. Капиталисты это придумали, чтобы обходиться без ножа.- Положил банку на стол.- Глянь, что получилось, - и поднял красиво раскрашенную верхнюю половину. В нос ударил приятный аромат специй, а глазам предстал брикет ярко-красного мяса, покрытый тонким слоем студня. Водитель, разлив содержимое одной бутылки по кружкам, встал и объявил тост: - За твои обновки, Коля. Кстати, если не секрет, сколько ты отдал за них кровных? С радостью я поведал им, как долго торговался и здорово сбил цену. -Это не ты её сбил,- посмеиваясь, заговорил электрик,- а переводчик сбросил. Размерчик-то - ого-го. Когда бы среди

хилого колымского населения нашёлся такой Поддубный? Так что он сейчас тоже в радости прибывает. С удачной покупкой, Коля. Носи сто лет. Чокнулись. Выпили. Начали закусывать. Тушёнка всех разочаровала. Американцы, наверное, делали её для вечного хранения и набухали столько соли, что есть её «живьём» было невозможно. Посовещавшись, мужики решили пустить её вместо соли в супы и каши, перевалили в эмалированную кастрюлю, выставили на холод. Оставшихся продуктов на закуску хватило. В общем, посидели на славу, обмыли хорошо. И хорошо, что обмыли: в начале лета у меня обновки чуть не спёрли. Уже в качестве бульдозериста забросили на прииск «Мальдяк», прославившийся золотоносными россыпями и самыми страшными расправами над заключёнными. В этом проклятом всеми зэками месте, меня дожидался неукомплектованный бульдозер. Свежие знания позволили успешно его скомпоновать и приступить к работе. Мне предстояло снимать слой породы до золотоносных песков. Как на приисках говорили, делать вскрышку торфов. Иногда это был метр, а иногда доходило до десяти - двадцати метров глубины. Вечная мерзлота напоминала сплошной монолит гранита и поддавалась с трудом. Металл не выдерживал и крошился, постоянно надо было менять «клыки». А ведь зэки до этого делали вскрышку торфов вручную. Я представлял, как это было тяжело, и благодарил Бога, староверов, что меня миновала сия чаша. За работой время летело быстро. И вот уже вторая половина августа. Этот месяц в глубине Колымы, всегда жаркий и душный. Я произвожу вскрышку торфов на новом участке. Сквознячок между распахнутых дверей кабины не спасает. Да и не может спасти: миллиарды комаров и гнуса вынуждают работать в фуфайке, ватных штанах, кирзовых сапогах и накомарнике. Я сижу, работаю рычагами, обливаюсь потом и размазываю на запястьях гнус. Хотя и дымит исправно подвешенное ведро с гнилушками и мхом, но самые голодные и наглые всё-таки в кабину проникают. Увлёкшись работой, и сняв с половины участка оттаявший грунт, я просмотрел момент, когда ведро дымить перестало. Тут же тучи кровопийц накинулись на открытые участки тела, проникли под накомарник, полезли в глаза, в рот, в нос. Нещадно начали рвать, кусать уши. Я сорвал с крюка ведро, выскочил из кабины и, как оглашенный, понёсся к краю участка. Быстренько развёл костёр, присыпал травой и встал в спасительную дымовую завесу. Немного придя в себя, накидал в ведро выше сделанных по окружности отверстий, головёшек, насобирал и засыпал сверху

гнилушками, прикрыл мхом. Всё. Дымовуха готова. Помахал им, чтобы раздуть пламя и с дымящим ведром пошёл к бульдозеру. Впереди что-то сверкнуло. Любопытство погнало меня туда. Подошёл, начал осматривать землю - ничего. Сделал маленький шажок и боковым зрением заметил, как справа снова сверкнуло. Кинулся на блеск, как хищная рыба на блесну, и замер. Передо мной лежал отполированный бульдозером самородок, где-то грамм за сто. До этого дня я золота не видел. Стал внимательно всматриваться в грунт: вот ещё один, ещё и ещё. Поднимал, прокручивал в пальцах и, убедившись, что это золото, засовывал в карман. Меня охватил азарт. Точнее, как у Джека Лондона в рассказах, золотая лихорадка. Я опустился на колени, начал ползать на четвереньках, подбирать драгоценные капельки. Наконец, пришёл в себя, зачерпнул двумя ладонями породу, чтобы показать инженеру и обомлел: породы и золота – поровну. Даже, кажется, золота было больше. Первым моим желанием было бежать к начальству, чтобы рассказать о находке и показать эту пригоршню. Но поостыв, решил сначала закончить вскрышку, с надеждой, что подвернётся ещё чтонибудь стоящее, а уж потом докладывать. И стоящее подвернулось. Утром следующего дня я и инженер шли по вскрытому участку. От набитого глаза начальника ничего не ускользало: он то и дело нагибался, поднимал золотые камушки. Я видел, как он волновался, даже лицо его покрылось испариной. За два часа обход закончили, и начальник с восхищением высказался: -Надо же, килограмм самородков набрал, не меньше. С первого дня на Колыме по золоту работаю, всякого нагляделся, но чтобы на малой глубине золота и породы было поровну, вижу в первый раз. Белов, ты теперь с гордостью можешь говорить потомкам, что ходил по чистому золоту, яко смертные по земле.- И он разразился счастливым смехом. – Об этом участке никому ни слова, это раз. Во-вторых, расширь вскрышку в каждую сторону на сто метров. Думаю, по оттаявшему грунту, за два дня управишься. Ну, а там приступим к разработке песков. В-третьих, обязательно подам рапорт о выделении тебе денежной премии за ударную работу. А также произведём оплату за найденные самородки. Этот килограмм тоже пойдёт в твой зачёт.- Заметив явное недоумение на моём лице, пояснил. - Ты мне на полгода, если не на год, обеспечил спокойную жизнь и охрененную премию. Так что заслужил. Через три дня откуда-то пригнали солдат, и они под усиленной охраной вохровцев, приступили к разработке месторождения. По части денег инженер про меня не забыл: в получку я увидел цифры, соотносимые со всей моей заначкой. Правда, на руки я получил только треть, вторую треть мне выдали облигациями, а

третья пошла в помощь фронту. Выданные наличные равнялась моему заработку за полгода, и я был счастлив. Но вот и день Победы. Народ ликует. Я тоже. Появилась реальная возможность вырваться на материк. На этой радостной волне я и пригрел в своей каморке болтающегося после освобождения по посёлку молодого зэка. Специальности он не имел, и я пристроил его сторожем при автобазе. Парень был тихий, исполнительный и внушал доверие. А оказалось, что я пригрел змею. До сих пор с благодарностью обращаюсь к староверам, сотворившим чудо, ибо по-другому произошедшее в тот июньский день объяснить не могу. Как обычно, утром нас развезли по участкам. А через два часа подъехал инженер и велел отогнать бульдозер в сторону и заглушить. Я выполнил его команду, вылез из кабины. -Что случилось, Вениамин Александрович? -Да ничего не случилось. Садись в машину, по дороге расскажу какая в тебе надобность. Едем, а инженер рассказывает: -Бумага пришла, срочно надо забрать с перевалочной базы ранее заказанные запчасти для экскаваторов, бульдозеров и машин. Человек ты знающий, брак или недокомплект не просмотришь.– Он достал из портфеля лист бумаги, протянул мне,- это дополнительный список нужных нам запчастей. Попробуй выклянчить. Если не дадут, оставь как заявку.- Вынул из портфеля заполненный бланк. Это доверенность на получение. Паспорт только не забудь. Ну, кажется, всё. – И обратился к водителю.- Жора, притормози, я сойду, посмотрю, что геологи накопали. Водитель остановил машину, инженер вышел и громко крикнул: «Всё. Езжайте»! Через полчаса подъехали к бараку. Я подошёл к своей двери, постучал. Тишина. Подумал: «Дрыхнет после смены». Дёрнул за ручку – дверь открылась. Нехорошее предчувствие охватило меня. Я в два шага проскочил кухню, заскочил в спальню. Сердце сжалось: нет двух чемоданов и матраса. Трясясь, как в лихорадке, перевернул кровать, заглянул в одну трубку спинки кровати, в другую – заначка в порядке. Вернулся на кухню, приподнял клеёнку; паспорт, справка об освобождении и даже деньги на мелкие расходы целы. Схватил всё, сунул в карман. И только сейчас заметил на столе висячий замок с ключом. Кипя от гнева, быстро закрыл дверь, добежал до машины. Заскакивая в кабину, крикнул: -Быстро в гараж! Не задавая вопросов, Жора мигом доставил меня на место. -Где ночной сторож?!- заорал я с порога.

-С Павлом уехал,- ответил один из слесарей,- сказал, что засиделся, собрался развеяться. -Ну, эту суку я развею, с собаками не найдут.- И уже спокойно спросил.- А Пашку куда командировали? -Так в Магадан. А что, Коля, стряслось? -Потом, потом, ребята. И спасибо вам. Уже в дороге рассказал водителю о своём горе. -Ничего, Коля, через час нагоним. У Пашки-то машина на дровах - сильно не разгонишься, а мы на бензине.- Помолчал и добавил. - Крысятника этого и убить не жалко. Жалко будет себя, если узнают. А вот морду ему набить - так это я от всей души. Так что, Коля, воспитывать его позволь мне. Ты и так на взводе, а увидишь ворюгу - совсем контроль над собой потеряешь: приложишься своей кувалдой и захлестнёшь обидчика насмерть. А нам это не в цвет. Пока мы ехали, я немного поостыл. -А вон и наша машина стоит, - объявил Георгий,- Пашка в кузове мельтешит, в топку агрегата дрова подкидывает. Подъехали. Остановились. Жора спокойно вышел из машины, подошёл к коллеге. -Здорово, Паша. -И тебе не хворать. -Говорят, ты нашего сторожа катаешь? -Есть такое. -А он тебе случайно в кузов пару чемоданчиков и матрас не загружал? -И такое было. Вот они в углу лежат. -Ты минут десять покарауль их, посиди в кузове, - и, нехорошо осклабившись, добавил,- чтобы в свидетели не попасть. И Жора, быстро прошёл к кабине. Рванул на себя дверцу пассажира. -Вылазь, крыска, приехали. Мой постоялец сразу всё понял: побледнел, губёнки, ручонки затряслись. Переполненный страхом, он медленно выполз из кабины и тут же получил страшный удар под дых. Согнувшись и рефлекторно обхватывая руками зашибленное место, воришка повалился на землю. -Вставай, гнида, а то до смерти запинаю. Паша перевесился через борт и, ничего не понимая, с испугом в голосе закричал: -Жора, ты это чего вытворяешь?! -Я ж тебя просил не подглядывать,- зло прошипел Георгий.- Иди к Николаю, он тебе всё объяснит. Воспользовавшись моментом, воришка залепетал: -Дядя Жора, не бей. Каюсь. Виноват. Бес попутал.

-Ага.- Георгий недобро усмехнулся.- Так вы на пару работали? Сейчас ещё и бесу отвешу. Где он тут у тебя? Ухватив левой рукой за ворот фуфайки, Георгий приподнял воришку и въехал кулаком в челюсть. Пока Георгий проводил воспитательную работу, я объяснил Павлу из-за чего сыр-бор. Перенесли вещи в кузов нашей машины. Я проверил содержимое чемоданов, всё было на месте. -Вот ведь какая оказалась сволочь, - сокрушался Паша.- А с виду скромный, обходительный, исполнительный. Попросишь с утреца залить в радиатор горячей воды, приходишь, а уже всё готово. Заводи и езжай. Н-да-а. Подошли к месту экзекуции. Жора стоял, зажав в зубах мундштук папиросы, нервно чиркал по коробку спичкой и никак не мог зажечь. Перед ним лежало тело воришки. Паша высек огонь из своей зажигалки и услужливо поднёс пламя к папиросе. Жора глубоко затянулся и, выдыхая дым, презрительно заметил: -Слабак, а туда же. Всего три раза и приложился. Паша обеспокоенно спросил: -Ты его, часом, не захлестнул? -Да нет. Дышит, сучонок. -Ну и чё с ним делать?- волновался Паша. Разглядывая распростёртое тело, я почувствовал, что меня охватывает жалость. Вернувшиеся вещи способствовали этому. И я предложил: -Отвезёшь его, Паша, в город, да там и оставь. Как-нибудь выкрутится, а у нас ему житья не будет. Это он и сам должен понимать.- Достал все деньги, какие с собой были, протянул Павлу.- В Магадане ему отдашь. На десять дней хватит, а там его выбор: или устроиться на работу, или снова сесть. И ещё, Паша, об этом нигде ни гу-гу, тебя же засмеют: прокололся ты здорово, можно сказать в соучастники попал. Не допёр, не насторожился, когда этот сопляк, пожелавший только прокатиться, загружал в кузов чемоданы. -Твоя правда, Коля. Лопухнулся по полной программе, виноват. Никак не ожидал пакости от этой «божьей коровки». В это время воришка сел и размазывая кулаками слёзы, запричитал: -Простите, ради Христа. С голода подыхать буду, а на чужое не позарюсь. Мамой клянусь. -Уже простили,- перебил я его,- и ты, хитрюга, всё слышал. Нынче тебе обошлось, а в другой компании мог бы кормом для зверушек стать. Так что вставай, садись в машину. До города далеко, времени пообщаться со своей совестью и сделать выводы предостаточно. Только, кажется мне, что беседы не

100

получится: замороженные твои совесть и мозги ещё не скоро оттают. После войны начали прибывать большие этапы с изменниками Родины – власовцами, полицаями, старостами, националистами из Западной Украины и Прибалтики. В большинстве своём это были отъявленные негодяи. В лагерях криминогенная обстановка стала угрожающей. И этому способствовала ещё отмена смертной казни. Хаос, непослушание, разборки воцарились в лагерях Дальстроя, изначально не приспособленных под строгий режим. Оставшимся доматывать свой срок мужикам и политическим, можно было только посочувствовать. И это было только начало. Дальше, знаю, стало и того хуже. Но этого я не застал, осенью 1946 года покинул Колыму. Вырваться оттуда помогла мне, как ни странно, 58-ая статья. Почему-то вся интеллигенция и медики тоже сидели по ней. Врачи посочувствовали «коллеге по несчастью» и выдали справку, что я нуждаюсь в срочной операции на материке. Обратная дорога не обошлась без приключений. Наш самолёт садится для дозаправки в Охотске. Пассажиров высаживают, и экипаж уходит попить кофе. Подъезжает заправщик, крутится обслуживающий персонал. От нечего делать хожу вокруг самолёта, рассматриваю его. И замечаю, что левое шасси «разулось» - покрышка сбоку, костыль на земле. Через час подходит экипаж. Я глянул на их порозовевшие довольные лица и сразу определил, кофе тянуло на пять звёздочек, не меньше. -Садитесь, товарищи.- Весело приглашает один из них.Дальше полетим. Подхожу к нему, беру под локоть и тихо говорю: -Пойдём, на шасси посмотрим. -Ну, ё-моё! – увидев неисправность, восклицает пилот.- А мы только что свою запаску отдали. У коллег такая же хрень получилась.- И без всякого огорчения добавил.- Теперь ждать до завтра, когда очередным рейсом нам новую доставят.- И обратился к пассажирам.- Всё. Прилетели. Идёмте в гостиницу. Экипажу выпал «нечаянный интерес» вернуться в гостиницу и спокойно допить свой «кофе». Только в обед следующего дня самолёт продолжил рейс. В Хабаровске, истосковавшись по родине, отложил все «визиты» и взял в железнодорожной кассе билет до Бийска. Как я понимаю, Тоня, судьба торопилась, за все мои страдания, одарить меня в твоём лице счастьем. Отправление поезда через семь часов. Решил прогуляться по городу, сдал чемоданы в камеру хранения и покинул вокзал. Иду,

101

любуюсь строениями, не пропускаю ни одного промтоварного магазина. Забил покупками две авоськи и вдруг замечаю, что меня «пасут». Вышел на аллею, присел на лавочку. Два прилично одетых «пастуха» тоже расположились на лавочке напротив меня. Заскребли, зацарапали душу кошки, лихорадочно начал искать отгадку на свалившуюся загадку: «Особисты? Так чего они за мной ходят? Проще было привести в свою контору и там всё выяснить. Может из-за этого импортного наряда приняли за шпиона»? Я не на шутку разволновался. А когда заметил, что «пастухи» объясняются жестами, вздохнул с облегчением и подумал: «Вот, немота, перепугала до смерти». Сидел, спокойно смотрел на их жестикуляцию. И что-то в этих пассах показалось мне знакомым. А память уже начала переводить: -Лопатник укупорен под завязку. Думаю и в чемоданах есть чем поживиться. До отправления времени полно, поди забредёт в тихое местечко там и погладим по головке. После перенесённого волнения я прямо развеселился и подумал: «Что ж мне с вами делать, паразиты? Заманить в глухой дворик, да и вырубить? Или вести за собой на вокзал и там сдать милиции»? Ни то, ни другое меня не устраивало: в первом случае мог сам оказаться в обезьяннике, во втором, крепко застрять как свидетель неизвестно чего. Я встал, подошёл к ним и замаячил: -Лопатник душу прожигает и просит охладить его свежим пивком в хорошем ресторане. Подскажите, где такой поблизости? И составьте нам компанию. А гладить меня по голове не советую – чревато. Моя жестикуляция произвела на них эффект разорвавшейся бомбы. -Братан,- растерянно заговорил с наколками на руках,прости. Попутали. Откуда нам знать, что ты свой? По виду чистый фраер. А ресторан за углом. И мы тебя приглашаем. Посетителей нет. Мы проходим к столику у огромного фикуса. Рассаживаемся, читаем меню и делаем пожилому официанту заказ. Он уходит. Вскоре, держа перед собой поднос, возвращается. Ставит на столик графин с водкой, три кружки пива, в тарелочке бутерброды с красной икрой и торжественно объявляет: -Горячее будет готово через полчаса. Приятного вам аппетита. Наскоро познакомились, выпили за встречу. До горячего я сумел выпоить им весь графинчик и заказал ещё. Вскоре, язык у приблатнённого развязался, начались душевные излияния. Оказался он щипачём средней руки, не брезговал грабить и одиноких прохожих. Особенно женщин. Похваляясь, достал из кармана пиджака горсть золотых украшений. -Выбирай, кореш, своей зазнобе всё, что понравится.

102

Я быстро прикрыл своей ладонью его ладонь с «цацками» и с раздражением прошептал: -Спрячь, Гена. Не светись. Ничего мне не надо.- И посмотрел на подельника. Меня показалось, что во взгляде Влада блеснули искры презрения. Съели горячее, заказали ещё. Чтобы не было скучно, официант снова принёс графинчик. -А я ведь твой земляк, - выпив стопочку, заговорил Влад.Барнаулец.- Замолчал. Пристально посмотрел на меня и, криво усмехнувшись, продолжил.- Не из блатных ты, Коля, – масть выдаёт. Так, нахватался, как и я, верхушек, пока сидел. Ну, да вот видишь и пригодилось. Валялся бы сейчас в каком-нибудь сквере в бессознательном состоянии. -Да и ты, я вижу, в этой компании случайный гость. -Точно. С Геной меня недавно несчастье свело. Хочешь, расскажу, какое? -Я не из любопытных, чужие заморочки мне как-то без надобности. Влад закурил и продолжил: -Кому-то заморочки, а для меня это жизнь. Я ведь кадровый офицер Точнее – был им. Воевал. Только война для меня закончилась в Венгрии двадцать восьмого сентября сорок четвёртого года полным поражением. Ночью, как начальник караула, пошёл проверять посты; вдруг рядом с ухом «свить» пуля пролетает. Я отскочил, пригнулся. Над головой опять «свить». Залёг. Высматриваю. Мой взгляд как бы от земли и на краешек неба. Вот на этом сером фоне и увидел бегущего, пригнувшись, человека. И опять – «свить». «Ах ты, зараза неугомонная, сейчас я тебя успокою». Достаю пистолет, прицеливаюсь, стреляю. Метров восемьдесят была, а ведь попал. Утром докладываю, что на объектах всё в порядке, но было нападение и пришлось применить оружие. Через час меня вызывают в штаб. Расспрашивают о ночном происшествии и арестовывают. Оказалось, что я убил офицера союзника-мадьяра. И стреляли из рощи по нему, а не он по мне. Вот так судьба-злодейка подставила меня с ним на одну линию огня. Уже вечером приговор – расстрелять. Принесли горячего. Под него мои знакомые выпили по стопочке. -Коля,- продолжил Влад,- мне тридцать три года, а я седой как лунь. И поседел я за одну ночь, пока дожидался казни. Утром пришли солдатики, повели. Только не в расход, а опять в штаб. Ох, лучше бы расстреляли или в штрафники определили. В общем, обменяли мои ордена, медали и звание капитана, на двадцать лет лагерей. И оказался я на Лене среди предателей,

103

дезертиров и палачей. – Влад замолчал. Взял графин, налил себе в стопку. Выпил. Нервно раскурил было потухшую папироску.- Встречался я с сидельцами других зон. Наслушался всякого. Но понял одно: как-то можно было жить и выжить. А что творилось на Лене и в страшном сне не приснится. Да это и понять можно: ещё война, всё только для фронта. Кому нужны изменники родины? Они немцам душу продали, чтобы спасти свою шкуру. И в лагере любыми способами за жизнь цеплялись. Как шакалы рвали друг у друга для себя всё, что только можно. Вот и прикинь: каково было мне, боевому офицеру, в этой стае. За чинарик запросто могли утопить в отхожем месте. И я сразу же бросил курить. Золотую фиксу снял ещё на этапе - обменял на пайку. Работали на лесоповале. Через месяц от моих сапог ничего не осталось. Выдали мне два куска от автомобильной покрышки. Для предателей другой обуви не было. Обмотаешь ноги тряпьём, натянешь голяшки от сапог, прикрутишь проволокой эти «галоши» и на лесоповал. А на ночь прячешь их у себя под брюхом и спишь в пол глаза. Бережёшь как зеницу ока. В баракето зимой холодрыга; смотришь, а уже чьи-то обутки в печку полетели. Обворованый утром бежит к кладовщику, за пайку новые клянчит. А пайка-то – курице не наесться. Дошло до людоедства. Той же зимой с нового этапа зарезали парня. Кто и за что - не узнали. Выяснилось позже: зарезали, чтобы съесть. Похоронная бригада труп не закопала, а только прикопала. Жрали сами, подкармливали убийц и другим продавали. Но в толпе такое не скроешь. И кто-то их сдал. Расстреляли. От посиделок в такой компании, от непосильной работы я отчаялся и, чуть было не накинул на себя пеньковый галстук. Но, представив, что мой труп сожрут раньше, чем спохватятся, это дело отставил и решил податься в бега. Понимал, что в тайге скорей всего погибну или охранники догонят и убьют. Зато, думаю, перед смертью устрою себе праздник: хоть денёк другой побуду свободным человеком, отдохну от лесоповала. Стал готовиться: от пайки хлеба каждый раз треть оставлял на сухарик. У лошадок, что таскали брёвна, из хвостов надёргал волоса и за месяц сплёл три лески. От троса отмотал проволочку, наделал крючков. Используя костёр и снег, закалил. Из обломка пилы выточил ножик. Разжился банкой из-под краски. Сделал из неё котелок. Что выберусь к людям и не надеялся, но настроился решительно: умереть – так только на воле, чем рабом в лагере. Дождался лета, прихватил топор, свои запасы да и был таков. Знания маскировки и ориентирования на местности мне здорово пригодились. Больше года сюда добирался, случайно пересёкся с Геной. Он и взял надо мною шефство. Так что, Коля, перед тобою беглый каторжник.

104

Я встречал сказочников. Сочинялись легенды и покруче, чтобы у сердобольных людей выудить какую-нибудь помощь. Опыт от общения с такими людьми подсказывал мне, что Влад не из их числа, он не врёт. -У тебя какие-нибудь документы есть? -Есть. Липовая ксива. -Ты про Барнаул забудь. Тебя там ещё долго дожидаться будут. Заберись в какую-нибудь глухую деревушку, купи домик, устройся на работу. Там твой паспорт сильно-то просвечивать не будут. Через полгода устрой пожар. Сгорит домик и все документы. Выправишь новые и живи, где хочется. Но не на родине. - Я посмотрел на часы. До отправления оставалось полтора часа. – Мне пора. Давайте на посошок. Выпили. Я подозвал официанта и, накинув чаевые, рассчитался. Пьяный, как мне казалось, Гена запротестовал: -Обижаешь, Коля. Мы пригласили, мы и рассчитаемся. Батя, верни корешу деньги. Пожилой официант вопросительно посмотрел на меня. -Всё в порядке. Идите.- И начал вразумлять собутыльника.Всё путём, Гена. Первым -то я вас пригласил. Гена ещё минутку повозмущался для форса и успокоился. Я достал пачку купюр, сложил пополам и незаметно от Геннадия сунул их Владу в карман пиджака. Тихо сказал: -Это тебе на домик и на лапу начальникам. Если хочешь жить нормально, послушайся моего совета. Он схватил меня за руку, с мольбой заглянул в глаза и спросил: -Ты же в Барнауле будешь делать пересадку? -Конечно. -Пожалуйста, зайди к моей матушке, успокой её. Скажи, что я живой. Сейчас адресок напишу. Он подозвал официанта, взял у него блокнот, карандаш. Начал было писать, но вдруг остановился, задумался. Потом вырвал лист, смял, засунул в карман: -Нет. Лучше не надо. Спокойнее всем будет… А за совет,положил руку на карман,- спасибо. Обязательно выполню. Знакомый перестук колёс. Я стою в коридорчике, смотрю в окно. Кроме меня ещё молодая пара, они стоят у выхода в тамбур и весело беседуют. Проплывают леса, посёлки. А вот и зона – определяю по вышкам. Стемнело, а я всё стою. То ближе к железке, то дальше, почти через каждые час, полтора высвечиваются прямоугольниками гирлянды огней. Лагеря, рабочие зоны, лагеря. И это вблизи дороги. А сколько же их в глубинке? По всей стране? Даже представить страшно.

105

Это мне – видавшему виды - страшно. А молодой паре – нет. Они стоят, воркуют, как голубки, и понятия не имеют, что значат эти нарядные огоньки. И дай-то им Бог в неведении прожить всю жизнь… Эпилог. В 1935 году, в возрасте двадцати трёх лет, Николай Иванович по ложному доносу был арестован и осуждён на три года. Обстоятельства сложились так, что только через одиннадцать лет он смог вернуться в свой край, а родное село посетить через тридцать восемь лет. Много чего пережил, не раз был на волосок от смерти. Но нашёл нужным не рассказывать этого супруге. Поберёг её нервы и свои. Деду повезло изначально: этому способствовали и специальность, и странные стечения обстоятельств. Будучи расконвоированным имел возможность лучше питаться, а самое главное, пусть и кажущееся, ощущение свободы. В изнурительном рабском труде это его здорово поддерживало. И, главное, ГУЛАГ не сломал его, не погубил его душу. Крест старовера исправно служил своему хозяину всю жизнь. Только от авиакатастроф отвёл четыре раза: то кто-то купил билеты без очереди, то опоздали на рейс – сломалось такси, то не было трёх мест для всей семьи и пришлось ждать следующего рейса, а однажды попали в свидетели и вынуждены были сдать свои билеты. На основании ст.ст. 3 и 5 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» - Белокрылов Николай Иванович реабилитирован. Справка. Постановлением Совета Труда и Обороны (СТО) СССР от 13 ноября 1931 года №516 был образован Государственный трест по промышленному и дорожному строительству в районах Верхней Колымы – «Дальстрой». В 1938 году Дальстрой перестал называться трестом, и был включён в состав НКВД. Его полное наименование звучало так: «Главное управление строительства Дальнего Севера НКВД». С самого начала деятельности Дальстроя его основной рабочей силой были заключённые Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей – Севвостлага. Организованный приказом ОГПУ СССР № 287/с от 1 апреля 1932 года, он просуществовал четверть века. Дальстрой охватывал территорию, площадью около 3-х млн. квадратных километров, что соответствовало 1/7 территории бывшего СССР.

106

На Колыму было сослано и работало около 800 тысяч человек, из которых 130 тысяч умерло и 10 тысяч – расстреляно ( в том числе 8 тысяч человек – в 1938 г.). ***

107

ЕВГЕНИЙ БЕССМЕРТНЫХ Бессмертных Евгений Васильевич родился 20 июля 1954 года в Бийске. Публикуется в журналах «Алтай», «Барнаул»,«Москва», «Встреча»,«Бийск», «БийскийВестник» ,всесоюзных альманахах «Истоки», «Академия поэзии» и др.) Автор трёх поэтических сборников, вышедших в свет небольшими тиражами: «Неопознанный летающий поэт» (Бийск, 1994 г), «Пепельные сны» (Бийск, 1995 г) и «Рыбный день» (Санкт-Петербург, 2000 г). Занимается также прозой и рок-музыкой. Ныне живёт в родном Бийске. *** Тот сумасброд с дырявою суммою , ронявший походя минуты и часы с баранками и пшённою крупою. Эпоха , улетевшая в прореху ! 8 августа 2013 г. *** Как изваянье из Измира, я восстанавливаю чары магических и тёмных заклинаний... Миры. досель дремавшие во мне! Кинжал разящий гашишина, пиры, беспечные до жути, где доблесть разминулась с добротою, да и рассудок брошен резвым псам но женщины! они прекрасны и наги, и ты с восторгом падаешь в безумье! Дурманный рай, где дремлют дромадеры в тени роскошных пальм, где воздух прян и пьян и женский шёпот в душу проникает: "Остановись, останься в неге дивной!" ......................................................................... Как изваянье из Измира,, я запределен, непонятен, одинок. 6-7 июля 2013 Смерть Древосуева Мечтательные в прошлом люди, похожие теперь на старых сук и псов,

108

с песком в глазах от зорких сов призренья, пристыженные будто бы вконец. ...Но был ли Древосуев безупречен, чтоб удостоиться почётных похорон за счёт благочестивой глупой черни?! - Ступал он неуверенно, но бодро. - Своим примером вдохновлял он даже мёртвых. - Был с дамами учтивым неизменно. - Антиобщественных деяний не творил. Чтож, глас народа вынес свой вердикт. Земля тебе, как говорится, пухом. Покойся с миром, наш товарищ и камрад!!! 21 июля 2013 Печать судьбы Беспоиощный Слащёв кусочком пармезана макает в красный соус "дежавю". Рука его дрожит, на сердце рана, Молчанье сумерек терзает и страшит. Ересиархом злого карнавала он оборвал связующие нити с недавними соратниками и безумною идеей воспылал: вернуться в неуёмную Отчизну, святую алогичностью своей. Как истый росс, он бредит безоглядно: "Большевики пришли спасти Россию от жалких пустоцветов-мотов, пропивших и продувших вещий дар!" Он всё решил. Чужбина надоела. Как мелко, подло, пошло здесь торчать! ...Рукой Судьбы поставлена печать и не сойти с магического круга. 21 января 2013 *** ...Там, где Блаватская с Плисецкою танцуют перед Конфуцием, сконфуженным слегка, где Кант изображает мотылька и Велизарий вылезает из мешка у растамана дед-мороза тебя я встречу вновь, татарка Роза, и вспомним мы пленер и Манжерок, где я некстати (или кстати?) занемог и ритуально выпал из контекста,

109

став всюду как бы не при чём. ....Уже под шестьдесят. Я обречён до дней своих конца остаться чужестранцем, исследуя глубины пустоты. При чём тут ты?... Неведомо и это. Не стал художником, но стал поэтом. Возможно, жизнь - ребячая игра в песочнице. и ты - моя беспечная подружка. 2013 *** ...Упадок, упоение, улёт... Авилов - вурдалак, властитель, Воланд! Искусство исцелять разрядами грозы. Надрыв-порыв-прорыв и никакой игры. Самоубийственно-божественный форсаж! и в запредельность возвращенье. Пришлец таинственный, которого уж нет, но взор его тревожить продолжает. 13 июня 2013 *** Прищур титановых вождей, Священный ледоруб Рамона Меркадера, Конечный пункт хождения по мукам Страны родной, где, мученичество Есть норма жизни (да и смерти!) И очень странные порой герои "СС" ," СД" , "Гестапо" с " Сигуранцей" В сравненье с ними - жалкая шпана ! Экскурсоводы с с судоплатовской улыбкой Мне на прощанье пожимают руку И фамильярно хлопают по шее : " Здоровье берегите , гражданин !..." ...Клаустрофобия моя не одолима . 11 ноября 2013 г. *** " Последний герой " - откровенный мерзавец . И тех, " предпоследних" ,не очень то жалко. Браурная брань, скорпионова свалка И вот он , стюард твоего катафалка, Держава , упавшая ниц ! 2013 г.

110

*** Коричневые псы кромсали Брамса. Брамс отбивался конделябром как мог . Не по душе ему был " аншлюс " И грубый фюрер " юбер аллес ". Алас , однако , бедный Йоррик! Подгадили вновь англосаксы ... Вон Чемберлен с Шикльгрубера подтиркой , почтенных лет нелепый мальчик - грум. Он корчил умного напрасно его обставили так грубо . ( Не пей с дерьмом на брудершавт ! ) Но Брамс покусанный макабра Не убоится , храбрый старец плывут славянские мотивы , и тонет в них тевтонский лязг. 31 августа 2013 г. *** " Ножкой Буша " на Страшном Суде Судоплатовым на Биеннале Микояном в колбасном Дахаоу . 3 июля 2013 г. *** Изолгавшийся ангел Немотой поражённый ... Пыль и пепел на крыльях. Два фальшивых алмаза... Пустота и холодность . Выси , полные гнева. 6 июля 2013 г.

***

111

НИКОЛАЙ ТИМОХИН Тимохин Николай Николаевич, родился и проживает в Казахстане, в г. Семипалатинске. Закончил филологический факультет Семипалатинского пединститута. Работал учителем русского языка и литературы в школе, а также на воспитательной работе в других учебных учреждениях города. Член творческого совета авторского литературного журнала «Северо - Муйские огни», (Бурятия), интернет-директор журнала «Огни над Бией». В 2007 году в Алматинском издательстве вышел первый сборник стихов автора «Мысли, навеянные жизнью».Публиковался в периодических изданиях Казахстана, России, США. В 2012 г стихи Н.Тимохина опубликованы в журналах: «Огни над Бией» (Бийск), «Новый Енисейский литератор» (Красноярск), «Литогранка» N3, (Новокузнецк), а также в коллективных сборниках новокузнецкого издательства «Союз Писателей»: «Восторг души» N1, «От имени любви – 7», «Поэзия без границ», «Откровение -8». Член Всемирной корпорации писателей, председатель Казахстанского отделения Всемирной корпорации писателей. Член Союза писателей России.Поэт готовит к изданию очередной сборник своих стихов «Живущим в XXI веке», работает над переводом сонетов Шекспира, которые войдут в сборник: «Новый взгляд на сонеты Шекспира» Вытрезвитель для кошки В народе считается, что пьяным - море по колено. А кое-кому из них и вытрезвитель – как дом родной… Теплые вечера недавно наступившей осени, ну, чем не отличный повод для того, чтобы выпить? Так, наверное, думала Лариска, когда она, накинув на себя легкую куртку с капюшоном и пинком открыв свою калитку, шагнула в палисадник. Дверца медленно, словно нехотя, за ней закрылась. Зато, тут же на Ларискину шею откуда-то сверху, плюхнулась её, совсем еще молодая, небольшая черная кошечка – Дуня. Какой умный человек, мог так обозвать это бедное животное, можно и не спрашивать. Хотя, Дуне это было решительно все равно. У кошки была одна отличительная особенность: по всему её носику, словно кто-то нарисовал белую широкую вертикальную полоску. Вот такой она была красавицей от природы. А еще она любила карабкаться на Ларискину шею, и где-то в районе шейных позвонков присасываться к ней, словно клещ. При этом причмокивая с таким аппетитом, словно кто-то за кружечкой пива обсасывает сушеную соленую щучью спинку.

112

Вот и сейчас, Дуня, устроившись где-то на шее у Лариски, стала немым свидетелем того, как её хозяйка отправилась из дому в поисках приключений на свою пятую точку. А точнее, чтобы чегонибудь с кем-нибудь выпить. Настроение хорошо нетрезвой женщины этому способствовало настолько, что её душа сама затянула классику: «Напила – а-а-ся я пьяна-а-а …А?» Стоило Лариске свернуть на улицу, пересекающую две дороги, по которым движется основной транспорт, как перед ней резко затормозила машина, полицейская дежурка. - Чего орешь? - не очень-то вежливо спросил в приоткрытую дверь человек в форме. -О, бра - тан! На –пи –ла-ся я пьяная… - Лариска так разулыбалась полицейскому, словно перед ней предстал сам президент Америки. – А водка у тебя есть? - Сейчас будет тебе водка… и хвост селедки… - сержант тут же вышел из машины и взял Лариску под руку. Окинув её быстрым внимательным взглядом, он набросил на голову «певицы» капюшон и без особого сопротивления усадил женщину на заднее сидение машины. - Ну, и куда мы её денем? - спросил водитель дежурки у сержанта. – Ты что, хочешь с ней развлечься? - Да куда там? У меня смена скоро заканчивается. В вытрезвитель её сдадим. К концу месяца у них план там горит. Кассы нет, премий не будет. - А тебе – то что, до их штрафов? В доле с ними что ли? - Нет, просто у меня там кентяра работает, да ты его знаешь, наверное. Старший сержант. Так он мне потом все равно ответит, проставится. Под действием алкоголя, укачивания машины и тихого чавканья Дуни, сидящей внутри капюшона, Лариска задремала. А когда она, утром нового дня, открыла глаза, то поняла, что лежит вместе со своей кошкой на белоснежной постели, в какойто небольшой комнате, среди нескольких пустующих, заправленных кроватей, в незнакомом месте. Но удивление Лариски о своем местонахождении никак не сравнится с реакцией полицейских, дежуривших в то утро в вытрезвителе. - Это что еще за картина такая Репина, нарисовалась? сидящий у телефона офицер, во все глаза смотрел на шатающуюся Лариску, вышедшую из спальной комнаты, да еще и с кошкой в руках. – Кто это? Откуда она взялась? - Да это вчера пэпээсники уже поздно вечером её привезли с Казкрая. В дупль пьяную. И оставили нам, - ответил ему другой полицейский.

113

- Все это понятно. Но почему она с кошкой–то? Сейчас наше начальство заявится и что оно нам скажет - зоопарк развели? Давно на нас докладных не было? - Так, это… пэпээсники объяснили, что взяли её почти что у самого дома, она в магазин шла. За водкой. - Ну и пусть бы себе шла, - не унимался офицер. – Она что мешала кому? - Да короче я не в курсе. Песни там орала какие–то. Не знаю. Что отпускать её? Сейчас только штраф выпишем, говорить она уже может. -Ага, давай пиши. Только быстрее, пока эта кошка нам не нагадила тут. А то и ей штраф накатаем… Утро выдалось довольно прохладное, свежее. Или холодная ночь в вытрезвителе дала о cебе знать. Но по дороге домой, Лариска сильно озябла. Она прижала к себе кошку и почти полностью застегнула молнию на своей ветровке. Дуня тихо мурлыкала на груди. Автобусы только начинали свое движение. Денег на проезд у Лариски с собой не оказалось. До самого дома, с вытрезвителя, пришлось идти пешком, вместе с кошкой. А это около часа ходьбы. Трезвой. Окт, 2013

***

114

ВЛАДИМИР КОРНИЛОВ православный русский поэт. Родился 10 января 1947 года. Вырос на Южном Урале, в селе Октябрьское Челябинской области. Член Союза писателей России, член Международной Федерации Русских писателей и Международной Гильдии писателей, член Союза журналистов России… Выпускник Литературного института им. А.М. Горького. Автор 17 книг, изданных в Москве, Иркутске и Германии. Лауреат многих литературных конкурсов, в том числе, II Международного поэтического конкурса «Звезда полей-2010» им. русского национального поэта Николая Рубцова; Финалист-дипломант IV-го Международного конкурса детской и юношеской художественной литературы им. Алексея Николаевича Толстого в номинации «Драматургия» (Москва, февраль 2012); Лауреат II и IV Международных Фестивалей славянской литературы и культуры «Славянские традиции-2010» и «Славянские традиции2012» «НЕТ НИЧЕГО СВЯЩЕННЕЙ ОЧАГА» ОСЕННЕЕ НАСТРОЕНИЕ Грусть вселенская разлита, В душу въелась тишиной. Сеет в меленькое сито Серый морок ледяной. … Неуютно, зябко, сыро После теплых летних дней. Прохудилась крыша мира – Заненастило под ней… Выткан день из ткани ветхой, Незаштопанной давно. …Осень яблоневой веткой Грустно тенькает в окно. * * * С каждым днем мне больнее и зримей В ожиданье иных перемен И метельное это предзимье, И гнетущие сумерки стен. Потому и слились воедино Все сомненья и суетность дня. … Лишь любовь, словно зов лебединый, Вновь из юности кличет меня.

115

В ПРЕДЗИМЬЕ 1 Неуютны, ветрены, промозглы Дни предзимья в северном краю… Мысль угрюмой падчерицей мозга Хмурится на лирику мою. Видно, стих мой в эту пору скучен – Дышит грустью северной земли. Даже воздух в нём тоской озвучен, Что пролили с плачем журавли… Вновь душа, как пойманная птаха, Рвётся с криком в пасмурную высь – Нету в ней сомнения и страха, Что, разбившись, в Лету канет жизнь. …И хотя судьба не на излёте – Миг ее любой благодарю, Где душа в своем земном полёте Дарит мне небесную зарю. 2 Пробрызнуло дождём – и вдруг пошел снежок. В каких-то полчаса преобразилась местность. В низине, у реки, едва желтел стожок, Как дивный знак страды, – сроднившей всю окрестность… Замолкли птичий грай, людские голоса. В предзимней тишине застыли перелески. За снежной пеленой их поздняя краса Приглушена в тонах, – как в древних храмах фрески… Пейзажи все с л и л‛и с ь в безмолвное панно, Где белый цвет один царил на всём пространстве. …И посреди холста, крутя веретено, Встречала нас зима в серебряном убранстве. * * * Я уеду в тайгу, где охотничьи наши угодья От ближайших селений два локтя на карте любой. Потому не хочу показного веселья сегодня. Потому из гостей мы так рано уходим с тобой… Пусть таёжной звездой мне на компасе светится точка. Да в напарники мне бы двоих, но надежных ребят. … А вернусь к очагу, где останутся сын мой и дочка, – Вновь узорчатый день мне, как праздник, подарит тебя.

116

В ЗИМОВЬЕ Дождь до нитки промок. В зимовьё постучался сердито: «Вот почуял дымок Над тайгой необжитой!..» – Заходи, не гоню. Что? И ты на погоду серчаешь? Придвигайся к огню, Отогрейся немного за чаем. Пей крутой кипяток, Выбирай, что по вкусу из снеди. Пообсохнешь, браток! – Потолкуем о будущем снеге… Дождь с неделю тогда Слезы лил на притихшую сушу. Помрачнела тайга, Да и мне он всю вымотал душу. … Как-то вечером враз У дождя полегчало на сердце. В непролазную грязь Он ушел – только скрипнула дверца… И ко мне на порог, Словно лайка привычно и мудро, Иней лёг… Он продрог В то студёное утро… Налетели ветра – Дню осеннему некуда деться. И уже по утрам Заползает морозец погреться. – Вон, браток, сапоги! Простывать на охоте негоже. До весенней шуги Ты в тайге, поди, тоже? МЕСЯЦ Спят деревеньки в таёжной тиши. Зимние тропы глухи. Месяц в сторожке огонь потушил, Иней осыпал с ольхи… Словно стрелец, заступивший в дозор, Молча обходит тайгу, Ярко горит его острый топор – Отблеск на стылом снегу. …Ну а когда прокричат петухи,

117

Высветят зори узор, – Месяц в сугробе под сенью ольхи Спрячет до ночи топор. * * * О, как прекрасен зимний лес, Одетый в иней! Над ним струится свет небес Прозрачно-синий. И синим звоном тишина Над головою, И слух напрягся, как струна, На всё живое… Лишь дятел где-то в вышине Над сонной Обью Стрельнёт по этой тишине Короткой дробью. Да пламя рыжего хвоста, Как след кометы, Мелькнёт в заснеженных кустах, Мелькнёт – и нету. …. И луч сквозь кружево вершин, Пробившись с неба, Коснется сумерек души Мерцаньем снега. ТАЕЖНЫЕ СТИХИ Владимиру Максимову Откуда мог шатун проклятый Набресть на нас в тайге дремучей? И снедь почуяв, сгрёб он лапой Жильё, стоящее над кручей… Как жутко чувствовать ознобье В беде, подкравшейся незримо, Где смерть вершится не по злобе, А страстью голода звериной. Так пробиваясь трое суток В тайге сквозь дикое заснежье, – Тогда нам было не до шуток: Везде стерёг нас рык медвежий… Метель, гнусавя про поминки, Рождала страх и безнадёгу. …Мы во вселенной – две былинки – Взывали мысленно лишь к Богу. ***

118

ЭДУАРД РЫБКИН Родился 15 апреля 1941 г. в городе Иркутске. Окончил техникум БМТТ, специальность бухгалтер- плановик, университет марксизма- ленинизма, работал мастером, начальником цеха на ДОКе, корреспондентом районной газеты «Тальменский вестник». Был на Байконуре монтажником, проводником пассажирских вагонов. Автор 7 книг. Дуська (рассказ) Возвращаясь из села Новая Чемровка, на автобусе сто шесть, у своротка на посёлок "Новый", на обочине дороги увидел женщину, голосующую на остановке. Водитель автобуса притормозил, и она почти на ходу вскочила в открытую дверь. Женщина была невысокая, смуглая, средних лет. Мускулистая, плотно сложенная. Да и с лицом с рябинками, скорей похожим на мужское. Даже дорогой наряд, с золотыми серьгами и кулоном, выглядывающим у ней в вырезе модной блузки на груди, не делал её женственней. Взглянув на женщину, когда она вошла в автобус и села, впереди меня на первом сиденье, я тотчас узнал в ней старую знакомую: "Ба! Да это же Дуська Забаровская!" Дуська была когда-то моей соседкой в посёлке Новый. Жили мы тогда в бараке, вблизи железнодорожной лесозащитной полосы. Жили дверь в дверь, я с женой, она со своим мужем Василием. Василий был крупного телосложения, но каким-то вялым и неповоротливым. Дуська, наоборот, тогда выглядела, можно сказать, маленькой и казалась беззащитной. Но это было только с виду. Василий, как все мужики нашего посёлка, иногда злоупотреблял спиртным. Дуська пьяных не любила. И хотя Василий всю неделю работал и естественно не брал в рот спиртного, к тому же подрабатывал, но в выходной, иногда, позволял себе расслабиться. Едва учуяв от него запах спиртного, Дуська зверела. Едва он поднимался на наше общее подъездное крыльцо, она тигрицей выскакивала из своей квартиры, преграждая ему путь вопросом: "Опять нажрался?" Несмотря на его рост и увесистые кулаки, она молниеносно делала ему подсечку или удар в пах. И пока он, корчась от боли, валился на пол, добивала его ударами обеих

119

рук по голове. Он, защищая лицо, обхватывал его и голову руками, падая, умолял: "Дусь, Дусь! Я ей богу не пьяный. Я только чуть-чуть". Но она не слушая и нисколько не щадя его, уже обрабатывала его бока пинками. А он, к моему удивлению, не пытался даже сопротивляться. Хотя казалось, взмахом одной своей ноги или руки, мог бы прервать её избиения. И понял, только на примере своего сына. Был у него дружок Санька Кавешников, шустрый и злой, хотя и на голову меньше моего сына. Но, частенько избивал его. Как-то я застал их за домом. Санька, по обыкновению избивал моего сына. Разбил ему нос, поцарапал щеку. Ухватив Кавешникова за шкирку и отбросив его в сторону, я спросил сына: "Что же ты стоишь? Ты же выше ростом и кулаки у тебя потяжелее. Двинул бы ему разок для науки". А сын к удивлению ответил: "Пап, Мне жалко его бить. Если я его ударю, он просто не встанет. Жаль, что он этого не понимает". Похоже, то же самое происходило и в паре Василия с Дуськой. Просто он был как сын мой, добр и ещё очень сильно любил её. А она не любила его. Считала глупым и рохлей - не способным защитить не только её, но и себя. Говорила: "Я люблю смелых и отчаянных - настоящих мужиков. А Васька никогда даже не спорит со мной, во всём соглашается. Вежливый и внимательный. Тьфу! Я таких не люблю. Я бы хотела, чтобы он любому мог дать отпор, в том числе и мне. Тряхнул бы меня так, чтобы с меня тапочки слетели", - сказала она мне в разговоре. Я хотел, было, ей возразить, что Василий, совершенно не такой, как она его понимает. Но тотчас понял, что она всё равно не поверит на слово. А вскоре произошёл ещё один случай. После получки, Василий вновь пришёл домой слегка под шафе. Боясь войти в дом, просто сидел на лавочке, на крыльце и что-то бормотал себе под нос. Дуська, налив в кружку квасу, на кухне хотела напиться. Выглянула в окно, увидела пьяного супруга. С полной кружкой кваса выскочила на крыльцо. Сходу плеснула мужу в лицо квасом. А пустой кружкой ударила Василия в подбородок. Выбила зуб. Губы и зубы Василия враз залило кровью. От боли зажимая рот рукой, Василий застонал и, упав на пол, взмолился: "Дусь! Ну, за что?" Я в это время вышел из своей квартиры и воочию увидел всю происходящую картину. Мне стало жаль Ваську и я не на шутку разозлился на Дуську. Сходу отобрал у неё кружку и предупредил: "Если я ещё раз увижу, как ты измываешься над Василием, я не знаю, что я сделаю!" "А что ты сделаешь?" - зло ощерилась, повернувшись ко мне лицом Дуська. Я молниеносно ухватил её за ногу и, подняв её вместе с хозяйкой, сойдя с крыльца и шагнув два шага к скату

120

сарая, закинул туда Дуську. Она к моему удивлению рассмеялась: "Вот, так бы Васька со мной! А он только хнычет". Она по-прежнему не верила в Василия, как в мужчину. А Василий был, как ни странно, настоящий мужчина. Терпеливый и мужественный. Как я и предполагал, что терпит он и не поднимает руку на жену потому, что добрый. И постоять за себя и жену, может всегда. Случилось, сама же Дуська в очереди магазина затеяла скандал с мужчиной, вставшим впереди неё. Она вначале закричала на него, а затем применила излюбленный приём. Но мужчина предугадал её действия, оттолкнул и, сердито отбиваясь словесно, не стал даже стоять в очереди, пошёл к выходу. Василий, стоявший в предбаннике магазина, краем глаза увидел всё, что произошло. Скандала поднимать, как Дуська, не стал. Дождался, когда мужик вышел на улицу, схватил его, перевернув в руках вниз головой. Подошёл к луже. Затем отпустил. Тот, утираясь, ошалело посмотрел на Ваську и задал стрекача. Василий сопроводил его бег громким разбойничьим свистом. Притом, лицо его, как никогда, было весёлым и красивым. Чуть позже, я рассказал об этом Дуське, но она, как я и предполагал, не поверила. Сказала только: "Выдумщик ты. Знаю, что ты моему муженьку симпатизируешь". Я и разубеждать не стал, а через неделю пожалел об этом. Если бы я убедил её в тот раз и представил свидетелей Васькиного заступничества за неё, возможно, не случилось бы то, что случилось. Дуська с Василием неожиданно поскандалили, и Василий впервые попытался жене противопоставить силу. С силой сжал ей плечи. Она, схватив на кухне берёзовое полено, ударила его, проломила Ваське голову. Меня не было дома. Моя жена вызвала скорую помощь. После излечения, родители Василия, больше не пустили его к Дуське. Да и сам он, наконец, понял, что не нужен Дуське. Дуська же, поборница трезвости, сама вскоре запила. Привела бойкого, весёлого мужчину с баяном. Пили с ним, пели, плясали. Но мужчина, не зная нрава Дуськи и её нравственных устоев, слегка поторопился, когда под столом, залез ей рукой под юбку. Вздрогнув, Дуська даже не сообразила, что делает, схватила со стола тарелку с холодцом и приложила её с силой к лицу баяниста. Он оказался тоже мужиком нервным, встал не раздумывая, ударил её кулаком под глаз. Глаз у неё тотчас налился кровью. Но она, поняв, что сама виновата, как ни странно успокоилась, лишь простонала от боли. Он же наоборот вышел из себя. Схватил в охапку баян, пошёл к выходу, говоря: "Я тебе не твой Васька, которого ты чуть до смерти не забила". Ушёл. "Ну, как тебе твой баянист", - спросил я ехидно Дуську на следующий день, всё ещё болея за Ваську. "Мужик, что надо! Не то, что мой бывший вахлак Васька!" - неожиданно заявила она.

121

Всё это в один миг промелькнуло в моей памяти, пока я сидел в автобусе за женщиной, сидящей передо мной до самого города. В городе, по выходу у вокзала, я не выдержав, окликнул женщину: "Дусь, Забаровская! Не узнаёшь? Что, богатой стала?" "Господи! Эдик! Я только сейчас поняла, что это ты." "Где Василий, где ты его оставила?" – оглядываясь, спросил я, уверенный, что Василий, очень любивший Дуську, не оставил её. "Нет Василия! Мы тогда ещё после больницы разошлись с ним". Почему-то горестно вздохнула Дуська и добавила: "Слышала, что через год он женился. Я разозлилась, помня, как он любил меня. Встретилась с ним, предложила: "Вась, если ты меня ещё любишь, давай забудем всё и начнём сначала? Бросай свою пассию". Он помолчал и вдруг сказал: "Знаешь, Дусь! От хорошего к плохому разве уходят. Ты меня, знаю, не любила. А нынешняя моя, во мне души не чает. И не то чтобы скандалить, а слова даже плохого не говорит. Я похвастаюсь тебе. Ради такого отношения ко мне - даже пить совсем перестал и полюбил её. У нас уже с ней сын". И мы с ним разошлись в разные стороны. "А ещё замуж не пыталась выйти?" - полюбопытствовал я. "Да пыталась! Даже два раза", - нехотя ответила она. "Был у меня и совсем неисправимый алкаш и трезвенник был. А мне чего-то всё равно не хватало". "Может быть, ты только любишь себя?" - попытался я разобраться в её характере. "Скорее с не которых пор наоборот", - возразила она. "Сама себе я не рада. Такой у меня взрывной характер. Лучше уж одной", - грустно потупилась она. "Ну, ничего! Найдёшь ещё своего," - шутливо приобнял я, уходя, её. "Какие наши годы". "Прошли наши годы-годочки", - ещё грустней проговорила она и спросила: "Ну, а как ты?" "При следующей встрече расскажу", - прокричал я, уже отойдя от неё. город Бийск, 2013 год

***

122

АНАТОЛИЙ КРАСНОСЛОБОДЦЕВ Родился в с. Сычёвка Смоленского района Алтайского края. Служил в погранвойсках. Образование высшее техническое. Стихи публиковались в городских и краевых журналах, коллективных сборниках. Автор пяти самостоятельных поэтических книг. Член Союза писателей России с 2013 г. Живёт в Бийске. *** Вернуться б снова к тополям в своей деревне, к звенящим колосом полям в тиши вечерней. Заснуть недолгим сладким сном, легко проснуться. Взглянуть на речку за окном и улыбнуться, припомнив, как в полдневный зной с разбегу, с ходу ныряли, чтоб нащупать дно, не зная броду. Уплыть в мечтах за окоем, где рельсы гнутся. Вернуться в мамин старый дом – к себе вернуться. *** Далеко, у самой горной сини, У подножья каменистых врат, Одиноко под пластом могильным Мои предки в тишине лежат. Дал господь крестьянскую им долю, До конца узнали вкус земли, Пропитав себя исподней солью, И в могилы с солью той легли. День и ночь под вечным небосклоном,

123

Подперев собою горизонт, Золотые, в легкой дымке горы Охраняют их покой и сон. Эти горы, словно предков лица, Издали всегда меня зовут: Посмотреть, как гордо реют птицы, Над землею, где они живут. Звон ручья и тишину послушать, У могил забытых постоять. И слезой очистив свою душу В этой жизни многое понять… *** Живу в саду. Пью воздух, как вино. Цветет рябинник, розы пламенеют. Все хорошо. Тревожит лишь одно а все ли в этой жизни я успею? Сад посадить? – Да, сад я посадил. Родить дитя? – Родил. И дом построил. От рабства мысль свою освободил. И все же не доволен я собою. Бывает рифму сложно подобрать, или сюжет хромает то и дело. А мне б – стихи такие написать, чтоб у кого-то в сердце посветлело. 2013 г. ЛИСТЬЯ С ВЕТОК ОПАДАЮТ… Листья с веток опадают И летят, летят, летят… Чувства наши догорают, Видно, скоро догорят. И не будет в этом мире Ни меня и ни тебя, Лишь останутся в квартире Отголоски бытия: Цвет герани на окошке,

124

Чей-то профиль на стекле… Две столовых тусклых ложки, Позабытых на столе, Отношений – многоточье, Тишина, обрывки снов… И еще, быть может, строчки Незаконченных стихов. *** Не пойму, что стряслось со мною: после серых скупых дождей чуть смежу глаза, чуть прикрою – вижу мчащихся лошадей, молодых – по дороге пыльной – мимо прясел, худых дворов, мимо старых крестов могильных, покосившихся от ветров. И себя… И себя мальчишкой лет, наверное, так семи, рядом с конюхом дядей Гришей… Ах, какие то были дни! Развернется табун гривастый над рекой у крутых стогов и направится рысью частой в тишь не тронутую лугов!.. Сны я эти все чаще вижу после серых скупых дождей. Только нет уже дяди Гриши, Ни лугов нет, ни лошадей… *** Неуютно нынче в сентябре, на погоду все прогнозы ложны. Веет сыростью на утренней заре, На вечерней - стылостью острожной. Завершают птицы перелет. Солнце светит реже, дни короче. Все шумней в реке вода течет, все сильнее ветры среди ночи. Стынут травы. Зябнут тополя, от тепла им мало что осталось.

125

И вздыхают тягостно поля, ощущая на плечах усталость. Скоро снег на землю упадет. Выйду посмотреть на бездорожье. И звезда с небес ко мне сойдет и наполнит сердце тихой дрожью. 2013 г. *** Сыплет снег. Засыпает калитку. Колеи полустанка в снегу… Не твою ли, как месяц, улыбку До сих пор я забыть не могу… Были встречи, да кончились скоро. Было счастье, а вышла печаль… Не тебя ли в осеннюю пору Подхватил пролетающий скорый И в рассветную дымку умчал… Ночь на ветках еще угасала, В жухлых травах качались цветы, Когда в поздние двери вокзала Срикошетила боль пустоты. Мне бы вслед. А тебе бы вернуться… Но мы молоды были, вольны. В нас еще не успела проснуться Запоздалое чувство вины. И теперь, только память окликнет Эту боль, что в душе берегу, Выйду в степь, от отчаяния вскрикну, В даль рванусь. И замру на бегу. ***

126

АНДРЕЙ БЕЛОЦЕРКОВЕЦ Белоцерковец Андрей Владимирович, психолог, издатель газеты «ПатриотЪ» в Березовском районе Красноярского края. До переезда в Белокуриху проживал в городе Красноярске. Во времена политической деятельности и издания газеты занимался журналистикой, публицистикой. Художественных произведений не издавал, то, что написано, написано в стол. Первое что готовится к печати, это эссе "Овощевод", позиционируется как книга для бросающих пить. Как практикующий психолог имею ряд лекций и программ. Наиболее успешный именно антиалкогольный проект. ОВОЩЕВОД (эссе – драма) Действующие лица: Шумов Владимир Ильич – 33 года, коренастый. Спортивного телосложения, но чуть тяжеловат. Лицо светлое открытое, стрижка короткая. Борменталь, Инин Владислав Самойлович. Доктор – 50 лет, бородатый, с пролысиной, седоватый типичный еврей. Алкоголик, но не заметно, вернее не ярко выражено. Среднего роста, чуть ниже Шумова, худосочный. Колобова Оксана Викторовна – старшая медсестра. 30 лет, пышка, постоянно смеется-улыбается. Можно на голову два хвостика. Обязательно подчеркивает грудь. Дымова Вера Сергеевна – медсестра. 29 лет, стройная. Строгая, красивая с длинным волосом. Лицо чуть недовольное всем. Ростом выше Шумова, может за счет каблуков. Валентина Тимофеевна – старшая медсестра, 48 лет. Маленькая, средней комплекции. Ия – медсестра хакасочка, миниатюрная, 25 лет, но выглядит как студентка. Сергей – охранник. Квадратный коротко стриженный охранник, спортсмен. Черты лица острые но квадратные. 30 лет. Стержнева Тамара Игоревна – охранница, невеста Шумова. Красивая, стройная с хорошей подчеркнутой фигурой. 27 лет. Полковник Стержнев – родственник Черномырдина – один в один дядя, только страшнее. 53 года. Жена Стержнева – Ольга Васильевна, Тамара но в возрасте 49 лет. Дядя Паша – типичный токарь алкоголик, сидел. Худой, ростом с Шумова, но в два раза меньше. 55 лет. Боря – сошедший с ума больной. Пухленький молодой. Такой пончик из Незнайки.

127

Пашка космонавт – маленький черненький парень с острыми чертами лица. Андрей – ну, это я и есть, только под ноль лысый. Объекты нереального мира: Черти – щуплые хилые в половину человеческого роста. Страшные. Гномики, ходячие грибы, гигантский паук. Муравьи… Глумливый санитар местного наркологического диспансера Володя Шумов, покуривая на ходу, шел на работу. Километра, наверное, три - но всегда пешком. « Два автобуса как одна пачка сигарет. И к чему мне тогда автобус?» – рассуждал Володя. Это было его третье дежурство. Зарплаты, даже той маленькой, обещанной, он еще не получал. Вообще-то сразу после армии, Владимира посещали серьезные мысли устроиться на работу в милицию, но многочисленные приятели и собутыльники из посидельцев ставили на этих мыслях жирный крест. Прошло несколько лет, и как-то в одну из небольших, бытовых попоек, этот крест неожиданно приобрел красные цвета. -Может и вправду мне в менты поганые пойти? – завопил хмелеющий Володя, - Или жениться? Ну, вот и по правде хочется уж кого-нибудь помучить, потерзать! Или дубаком на зону? Ну, как? -Слышь ты, пес легавый, не гони! Сюда послушай, ответствовал трижды сидевший сосед Василий, - Ты мыслишки то свои говенные сбрось, сбрось – не бери на душу пацанскую греха. Ты вон лучше в психушку местную санитаркой устройся. Мы там частенько что-то бывать стали. Будет у нас там свой парень. А ментовскОе дело – не твое, не зли. Не ровен час, отхватишь по пьяни, а тут до работы, и рукой подать, и потерзать-помучить как раз под твой размер. Как к кому белка придет – только успевай, лови. Уже на следующий день, Владимир Ильич Шумов, сидел в отделе кадров лечебного заведения особого режима и писал автобиографию. С трудом давался ему несложный текст. Вены надувались на висках – трудно было от данного ему образца перейти к описанию самого себя. Аккуратно сдув образец один в один, заменив только чужую, неприятную фамилию на приятную свою, покрывшийся испариной соискатель откинулся на спинку стула. Хотелось закурить. - А что о себе-то ничего не написали? – пробежав глазами текст, вопрошала сотрудница. -Так схожая судьба, - философски зевнул Володя, - Что-то, не устраивает? -Да нет, в принципе устраивает…

128

В смену поставили уже на следующий день. С санитарами был просто какой-то кошмар, полгода, год – новый состав. Но самое странное то, что бывшие санитары сами становились регулярными пациентами. Бывало, что и того хуже – попадали в лечебницу психиатрическим рангом выше, чем наркология. К своему третьему дежурству, пытливый ум Владимира, начал выстраивать какие-то схемы и комбинации. «Стырить бы колес, наверняка уловил бы пару схем» - думал он, - «все тут далеко неспроста…» Уже на этом дежурстве, Володя выстроит весьма интересную схему пограничного пространства. Граница между жизнью и смертью, самая настоящая, с двумя ограждениями из колючей проволоки и широкой контрольно-следовой полосой. Но это будет чуть позже, а пока, санитар Шумов нажимает кнопку видеодомофона, ключ клацает, и вот уже переодетый в зеленую форму санитар сидит на своем боевом посту. Вчерашний излишек пива неприятно отдается в голове, но надо отдать должное ходьбе – спросонья было значительно хуже. - Сестра, таблеточку от головы дай? – обращается он к старшей медсестре Оксане – рыжей, пухленькой, с постоянно улыбающимися миру глазами, - Странно все у вас медиков так: если она – то сестра, если он – то брат. Никак не могу догадаться, как устроен ваш мир… -Да ты, брат Вова, философ у нас, - смеется глазами Оксана, подавая ему белую таблетку, - Только запей, она горькая. -Не философ я, Оксана, сестра Оксана, Оксана Викторовна, я. Я просто глумливый санитар-подонок, вот только не могу понять с какого фронта. Хоть бы какой тяжеляк привезли, мне понравилось в прошлый раз, как лысый белочку ловил. Вроде худой такой, а я его еле привязал! И ведь тихий-тихий до этого был. Ты бы мне, коль сестра, к концу дежурства сэкономила колесико для сна? Вроде с суток прихожу, а уснуть не могу – приходится пивасик брать, крепкий - приходится брать, а потом вот таблетку эту горькую рассасывать. -Так я же сказала тебе запить! -Не-а. Умру молодым! -Ну и дурак. Ротовую полость воспалишь и будет тебе в кайф и пивасик, и обед, и девчонок целовать. А тяжеляк для тебя еще вчера завезли, вон в десятой, прям под экраном. Зэк-незек какой-то. С поселения в самоволку ушел и нажрался какой то дряни, молчит чего. С охраной он здесь, вчера девчонка его стерегла, сегодня парень ее сменил. На этом вот стуле, - Оксана указала на отдельно стоящий стул, - Сутки сидят! Это он сейчас покурить пошел. Они точно убьют его, арестанта своего, когда выпишем. Так вот арестант этот, он - чертей реально ловит. Только что прокололи и отвязали. Спит.

129

Володя сознательно не запил таблетку. Его хитрый ум указывал ему на то, что сестра со смеющимися глазами, рано или поздно, но озаботится его спокойным сном. Пришел охранник, познакомились, Сергей-Владимир. -Заранее его подвяжем, не дожидаясь? Я имею в виду, на ночь, как бы попросил или спросил Сергей, - В эту ночь санитара не было, так девчонки его не смогли поймать. Хорошо, что выздоравливающие помогли. -Заранее неинтересно. Я его сам пасти буду, - глаза Владимира глумливо засветились, и он пошел покурить в туалет, украшенный плакатом о том, что курить уже как несколько лет в лечебных учреждениях запрещено. Еще несколько больных вдыхали клубы табачного дыма, а один даже осмелился попросить закурить. -Слышь, бродяга! Ты совсем оборзел? Я на дежурстве, мне этой пачки не хватит. Это ты мне должен на каждую смену пачку приносить, что бы я тебя, курящего, здесь не замечал. А ты у меня стреляешь! Мысль улавливаешь? Шумов предчувствовал, что помимо маленькой зарплаты, питания и наслаждения от применения силы, здесь кругом рассыпаны какие-то бонусы, которые надо собирать. «Что-то здесь не так, что-то здесь не так» Он жадно напился воды изпод крана. «Права была Оксана, язык и небо поджег! Чем будете теперь обедать, Владимир Ильич?» Оксана чем-то кислым побрызгала ему рот. Глаза ее продолжали постоянно то смеяться, то улыбаться. «Ну, вот что она постоянно улыбается, пышная распорядительница таблеток и уколов? Ох уж эти бонусы, бонусы, бонусы, рассыпанные вокруг». Накопленный неделями недосып реализовался в сидячий сон под названием «первый». ПЕРВЫЙ СОН ШУМОВА. "Шумов, в составе какого-то нелепого отряда, облаченного в странные, разноцветные одежды, тяжелыми, коваными граблями взбивал сухую, глинистую почву. Почва каталась кирпичиками кусочков. Грабли издавали стон. Внезапно подъехавшая «Газель» скорой помощи вываливала неподъемные мешки со странными семенами. -Сажать прямо мешком! Что вырастет – то вырастет-ет-ет-ет! раскатывался вдоль поля чей-то командный голос, - Что вырастет – то вырастет! Расслабляться нельзя! Расслабляться нельзя! Расслабляться нельзя..." -Расслабляться нельзя, - заведующий вторым отделением, бородатый доктор по легендарному прозвищу Борменталь,

130

которое передавалось от больному к больному уже не первый год, тряс Владимира за плечо. -Да что-то расслабило, извините, Владислав Самойлович, плохо сплю дома после дежурства. Вроде и устаю, как черт, а ложусь сна нет. Приходится пиво крепкое выпивать, а это не хорошо, я знаю. Владислав Самойлович, - Володя встал со стула и пялил свои заспанные глаза на доктора Борменталь. - Понятно теперь, почему больные санитарами становятся, а санитары в больные попадают, - заведующий отделением задумчиво посмотрел в окно, - Оксана, ты б уж парню-то помогала уже. На третьем дежурстве такая деформация… Владислав Самойлович вышел с поста и направился к себе в ординаторскую. После ремонта в отделении появилось еще несколько палат, но при этом исчез кабинет заведующего. Двенадцать лет работал лечащим врачом Инин, так по настоящему произносится и пишется фамилия доктора, и вот уже третий год как он сам заведовал отделением. Жизнь не без грешка, и алкогольную зависимость он знал изнутри себя, случалось, что забывал отменить препараты, бывает, что забывал назначать. Но все не фатально, все сходило с рук. Он был на своем месте, руководство он полностью устраивал, слыл неплохим специалистом. Вот и сегодня, заступая на сутки, Владислав Самойлович приоткрыл пыльную бутылочку давно подаренного коньяка. - Дома, оно есть дома, а работа трудна и вредна, - сказал как тост, Борменталь, и опрокинул граненную стопочку. Алкоголь давно и плотно вошел в его жизнь. В жизнь российского докторапсихиатра, нарколога, специалиста по профилактике и лечению алкоголизма. Коньяк расслабил спазмирующую голову. Вчерашняя вечерняя доза оказалась чрезмерной. "Ну, не подрасчитал», - сам себе заметил Инин. «День продержаться и ночь отоспать!" - настроил себя на смену врач. Дома ему пить никто не мешал. Инин прекрасно понимал, что сам страдает алкоголизмом, и как прекрасный специалист по данному вопросу, особо не удивлялся и не противился. "Если пьянка не мешает работе..." - именно так и было, Инину пьянка не мешала. Инин пить умел, пьяным его никто не видел, жизнь медом не казалась, но на работе никак не сказывалось. Жена привыкла к тихому, не теряющему рассудок, выпившему мужу. В доме был достаток, в отпуск уже давно ездила одна, дети выросли - пьет, пусть пьет. Выпив три маленьких стопочки подряд, Владислав Самойлович закусил корейской капусткой и увидел в окно нового санитара на больничном дворе. Санитар о чем-то разговаривал с Гошей. Гоша был вечным больным на подхвате. Штат наркологического диспансера не выдерживал никакой критики, и руководству

131

приходилось идти на маленькие хитрости. Например - Гоша. Попав несколько раз подряд в реанимацию первого отделения, Георгий Алексеевич Прусов, взмолился не отпускать его домой. Ну, не может человек противостоять алкоголю. Пьет до потери критики, чудятся ему страшные видения, звонит в скорую и до приезда бригады успевает влить такую дозу, что пена валится изо рта - реанимация. Взмолился не отпускать его домой, живет в обычной палате, при этом выполняет роль помощника персонала по всем поручениям. Где посанитарить, где мусор вынести, где за едой съездить. Просто так, без зарплаты, за то, что домой не выписывают. Ну, насчет не выписывают, это только доктору известно, почему, и не выписывают ли, тем не менее, уже больше полугода Гоша постоянно находился здесь. Инин наблюдал за беседой во дворе и думал: "Что-то есть в этом санитаре такого необычного. Какой-то он непростой, этот санитар". Борменталю захотелось поговорить. И не то, чтобы алкоголь так лег, давно он ни с кем по душам не разговаривал. Очень захотелось. Шумов проследил, как один больной ловко проскочил во двор. - Стоять! Куда собрался? - Гоша я... Мне можно, у Оксаны спроси, - попятился от санитара больной. - Ты чего, на положении что ли? - Типа того, я по хозяйству помогаю. Излечившийся я. Доктор Инин меня под наблюдением оставил, умереть я могу, если выйду еще раз домой. Кодики не помогают. Алкаш я конченный, а так я полезный и исправившийся, и пить не тянет. - А, понятно. Пусть будет так. Разговор к тебе есть. Только между нами и честно. Хорошо? - Как скажете, Владимир... извините, отчество не знаю, промямлил Гоша. - Ильич, как Ленин, - улыбнулся Шумов. - Ты мне вот чего расскажи. Чего тут полезного есть для меня, чего я сам скоро пойму, а пока не знаю? Что-то не понятное говорю? - Как же не понятное, понятно, - неожиданно улыбнулся бывший больной. – Я, думаешь, куда пошел? Мужики за сигаретами отправили, для тебя. Ты ведь "Яву золотую" куришь? Будут по пачке в смену тебе давать, за внимание твое, понимание и заботу. Гоша улыбнулся широко и открыто: - Нормальный ты человек, и мужики к тебе благодарность испытали. Володя был внезапно тронут. Чего было-то? Утром не забрал кипятильник у больного в коридоре, который пытался в пять утра кипяток с непонятной целью приготовить? Так это по незнанию и неопытности, да еще и «чисто пацанское» в сердце екнуло, ну

132

варят мужики себе чай, пусть варят себе. Вот дела… Закончив допрос, Шумов вошел назад в отделение. Первый бонус был им накоплен. «Высказался вслух в туалете, сменой раньше – не спалил кипятильник, - держи дружище пачку сигарет в смену. Тут у них либо коллективный разум, либо опытный смотрящий. Не может быть все само собой, вот так больничка..." - думал Володя, поднимаясь на этаж. "Санитар!" - услышал он голос дежурного врача. Шумов зашел в кабинет к Инину. Санитар сразу же почувствовал тонкий запах дорогого алкоголя. - Проходи, знакомиться будем, - неожиданно для самого себя приветливо сказал Инин. Он достал из вещевого шкафчика две обыкновенных граненных стопки. Шумов оторопел. "Ни хрена себе наркология..." - просвистело у него в голове. - Не просто так, - как бы услышал этот свист Инин. - Интересен ты мне. Не простой санитар ты, не могу понять, кто ты. Вот решил догадаться сразу, не затягивать. Думаешь, доктор с санитаром пить будет? Никогда! Даже во всемирный день советского карательно-репрессивного психиатра-нарколога не будет. Садись. За знакомство! - Инин выпил, глядя Шумову прямо в глаза. - За знакомство! - Шумов, стараясь смотреть в глаза доктору, опрокинул в рот неожиданную стопку. - Хочешь знать, где мы находимся? - неожиданно продолжал Инин, - Мы, дорогой мой, на границе. Пограничники мы, неожиданно заявил доктор. - Я, полковник Борменталь. Оксана - капитан Колобкова. Вера, Инин налил еще по одной. - Вера, лейтенант, Вера Сергеевна Дымова. Даже Гоша – прапорщик, а ты пока просто, рядовой Шумов. - Вообще-то я старший сержант. Я на границе срочную служил, выпив вторую, осмелел Шумов. - Вот и хорошо, сержант. Значит, имеешь представление. На китайской? - прервался Инин. - Так точно. - Ладно, иди. Еще день работать. Вечером поговорим, - внезапно прервал разговор доктор.- Иди на пост, сержант. Инин улыбнулся. ВТОРОЙ СОН ШУМОВА Вернувшись на пост, расслабленный санитар расположился на стуле напротив дежурившего охранника и молчаливо задремал...

133

- Мы на границе, дружок, - в пыльной фуражке без пружины, полковник Борменталь вложил патрон в ракетницу, - Сейчас попрут! Белая ракета взметнулась в воздух. Контрольно пропускная полоса осветилась мерцающим тусклым светом. Стало видно левый ряд проволочного заграждения. В противопехотной путанке, извиваясь, пытаясь освободиться, корчились два человечка. - За мной, сержант! Рановато парням в Китай. Держи нарушителей! Шумов выдернул обоих лазутчиков и уложил их подмышками. - Куда их? А тащи их на огород, пусть подрастут, распорядился исчезающий в ночи Борменталь." Владимир внезапно проснулся. Охранник Сергей пальцем надавил на его плечо. - Курить пойдешь? - Ага. Шумов, вставая, качнулся. Оксана прыснула искрящимся смехом. - Ни че ты спать, Володенька. Обед проспишь - солянка, плов. - Спасибо, сестренка. Ага, приспал мальца. Это все от больной головы. - Будет тебе, милый, таблеточка. Понравился ты нашему доктору. Говорит, необыкновенный ты, - Оксана вновь задорно прыснула, то ли смехом, то ли усмешкой. «А хорошая она баба! - вдруг подумал Шумов, - Полненькая, не в моем вкусе, но ведь я бы, очень даже не против был бы»? Володя вышел вслед за Сергеем, отгоняя внезапные похотливые мысли. - Оксанка-то прикольная, Оксана Викторовна, - поправился Сергей, - У тебя с ней как? - Никак. Не в моем вкусе. Я полных не очень, как бы оправдался Шумов. -А, ну тогда я поподкатываю, - улыбнулся охранник. - Ночь длинная. - Подкатывай, подкатывай. А я сменщицу твою дождусь, - мне сказали, дюже красивая девчонка. - А, Тамара, да. Супер секси. Весь оселок по ней слезы льет, слюной мужскою исходит. Не замужем кстати. Боятся все ее. Папа - хозяин двадцать седьмой колонии. Деспот и тиран. Испортит дочке жизнь - такого тестя не дай бог. - А я срать хотел на папу. Решено - женюсь! - Шумов швырнул окурок в большое специальное ведро. В туалет зашли два, приличного вида, больных.

134

- Женишься, ждет тебя жизнь в меду и достатке, а обидишь Тому - сгноят тебя пидаром последним. Посадят за так, и убъют медленно и мучительно... - Сергей как-то печально посмотрел в окно и вышел. - Владимир Ильич, позвольте познакомиться, - больной низкого роста, коренастый мужчина, с серьезными светлыми глазами протягивал Шумову руку. - Денис, раз в полгода спасаюсь от пьянства. - Владимир. - Тут пацаны решили высказать свое уважение, - Денис кивнул на второго больного, - Виктор. Виктор протягивал золотую пачку сигарет. - Не гоняй нормальных мужиков зазря. Всем тут непросто. - Спасибо. Пацанам-мужикам привет. Только пусть не борзеют, наглых не люблю. Шумов вышел из туалета. «Значит, Тома, Тома будет любовь моя. Папа сукин сын - вариант то, что надо»! – Владимир, таинственно улыбаясь, направился к посту. - Оксан, поставь меня на вторые сутки, хочу как Гоша! Сопьюсь дома, не заметишь. Оксана вновь заразительно засмеялась. Сергей не замедлил обратить свое внимание на ее задорный смех. Между ними завязался милый разговор. Шумов снова уселся на свой стул и справедливо окунулся в очередной сон. "Понятно только то, что ничего непонятно, " - подумал он. ТРЕТИЙ СОН ШУМОВА «Сквозь заросли приамурских болот к границе приближались какие то люди. Старший сержант Шумов сидел на деревянной покосившейся вышке и смотрел в полевой бинокль. По контрольно-пропускной полосе, поднимая пыль, шеркали металлическими граблями комковатую глину солдаты в странных одеждах. Часть проволочных ограждений периметра была разрушена. Полковник Борменталь лично руководил установкой новенького деревянного столба взамен сгнившего. Пышная Оксана, не обращая внимания на обнаженную распахнутой гимнастеркой грудь, поливала странную грядку у внутреннего периметра. Вера и Гоша передавали ей прогнившие металлические лейки, больше похожие на старые немецкие канистры с торчащими в разные стороны тонкими струйками мутной воды. Приближающиеся к границе, уставшие люди, пролазили сквозь заграждения на контрольно-следовую полосу и, некоторые падали без сил, на аккуратно расцарапанную глинистую почву. Некоторые совершали рывок и висли на внешнем проволочном

135

ограждении, кого-то откидывало на землю, и их подбирали под руки солдаты. Некоторым удавалось пройти сквозь все заграждения и исчезать на стороне невидимого врага. Шумов оторвался от окуляров и закурил». Его разбудил Оксанин смех. - Володенька, вставай, тебе тело привезли. Телом оказался дядя Паша, сухой мужчина лет пятидесяти, с соседнего двора. Владимир, не то чтобы его знал, хотя дядю Пашу знали все. Беспокойный был мужик, пил на редкость самоотверженно, слыл убежденным алкоголиком. Пару раз участвовал Володя в придворовых попойках с участием Павла Николаевича. Слышал даже дяди Паши рассказ про чертей, что за ним регулярно приходят. Вот и сейчас трясущегося и измотанного пьянкой соседа передал в руки Шумова фельдшер скорой помощи. - Когда приехали, он уже под окном лежал. Горячка у него. Хорошо второй этаж, вроде бы цел, переломов нет. Дядя Паша жил в двухэтажном каменном доме, занимал там комнату по соседству с дочерью, в своей собственной трехкомнатной квартире. Всю жизнь отработал на комбайновом. В начале восьмидесятых сел за пьяную драку в ресторане, ударил кого-то пустой бутылкой по голове, может, пустой, а, может, и полной, но три года пришлось исправляться. Вернулся назад на завод - взяли, токарем был отменным. А через пару лет прицепилось к Павлу Николаевичу КГБ, кто-то донес на него, что якобы видел у него в станке, предмет, напоминающий револьверный барабан. Может, и не донес никто, Паша уже тогда выпивал очень с душой, и токарем слыл виртуозным, ну, и слава о нем ходила в определенных кругах, что может он из шпингалета оконного винтовку Мосина изготовить. Мучили Пашу долго, посадить пугали, навсегда. Обыски дважды в квартире делали, в гараже искали - ничего не нашли. Стойко выдержал Паша нквдэвские штучки, и длились они, в аккурат, до 86-ого, пока режим не покачнулся. С токарей перевели его в грузчики, правда, электрокару доверили. С тех пор и запил он понастоящему, уже очень крепко запил, самозабвенно так, окончательно. Сегодня заканчивалась уже третья неделя пашиного запоя. Здоровья не оставалось, и пришла к Паше белочка. Начали его черти по комнате ловить, чтобы изнасиловать и задушить, он в окно от них и сиганул. Хорошо, что второй этаж и клумба под окном, да и далеко не первый раз это случалось. Клумбу сам помогал, дочери делать каждую весну, она-то, дочь, и вызвала скорую, когда отец истошным криком орать начал.

136

Володя оттащил-отвел дядю Пашу в смотровую палату. Вера сделала какой-то укол, и изможденный кошмарами алкоголик уснул. Владимир заметил, что время уже подходило к пяти, и ему очень захотелось опять поговорить с доктором. Борменталь давно не появлялся на посту, и Шумов по-свойски проследовал к доктору в кабинет. Борменталь не пьянел. Он сидел за импровизированным рабочим столом в складе хранения личных вещей и по совместительству библиотекой. Эта комната называлась кабинетом, потому что Инин, лишившись собственного кабинета в результате последнего ремонта, вынужденный постоянно находиться в ординаторской, использовал эту комнату-склад для уединения. - Разрешите войти, товарищ полковник? - вытянулся в открытых дверях Шумов. - А, сержант Шумов! - подыграл Борменталь. - Спящий на боевом посту? Ну, заходи, заходи. Сон какой увидел? Спросить хочешь? - Сон, нет. Про дядю Пашу хотел спросить. Что за горячка такая, белочка? Не раз слышал, понять никак не могу. - А, Пал Николаевич Ежов? Хороший кстати мужик, алкоголикрецидивист, три раза кодировался, но больше чем на месяц не хватало. Через кардиосбои и чесотку продавливал свое алкогольное право. Регулярно заезжает к нам с приходом белки. Травмированная психика, приходят черти к нему, может, и не черти, но приходят с очень серьезными намерениями. Приходят, чтобы границу помочь перейти. Знаешь, что там, на китайской стороне? - Китай. - Китай-то Китай. Там смерть. Правое проволочное заграждение, оно очень прочное, это левое все в дырах и заплатах. Через левое к нам кого только не заносит, а правая сторона очень крепкая. Умереть не так просто, как живым кажется. Можно полжизни, запутавшись в проволоке, провисеть, высохнуть в скелет, а смерть не возьмет, не впустит. Человек может годами ползать по полосе, это он бродит, двигается, еще как-то живет, и вдруг черти за ним пришли, или жуки, или пауки, или гномики. Человек кидается на левую сторону, а там отремонтированная сетка, а существа его хватают и в правую сторону тащат. А тут мы, например, пограничники. Попался овощ! -В смысле, овощ? - Шумов удивился слову «овощ», он вспомнил свои сны, семена и грядки. - А кто? Овощ! Мы его хватаем и в благодатную почву. Хрясь ему галаперидол, и пущай себе растет. Это способ такой. Он, в общем-то, не правильный, но я тебе об этом не говорил. Давай добьем снаряд, и на сегодня все. - Инин попытался разлить остатки бутылки, но стопки оказались малы, - И навсегда все. Как

137

не было ничего, санитар! Сегодня мы просто познакомились. Просто чтобы понять, просто, чтобы работать. Ничего личного, ничего лишнего. Понял? -Понял. А можно мне галоперданол? - с дурацким видом задал дурацкий и ненужный вопрос Шумов. - Ты что, дурак? Это ж страшный яд. Он волю убивает. После него нужно антидот ставить. А тебе зачем? Ощущений ищешь? Ты еще на наркоту присядь, тогда точно быстрый конец. - На наркоту - никогда! Я в армии траву попробовал, это на всю жизнь урок мне. Слава богу, не зацепило - выкинуло. Не дай бог! - Вот, вот. И не вздумай искать ощущений, в препаратах медицинских в том числе. Все что можно в жизни себе позволить, так это алкоголь, и он страшный яд. Это ужасное вещество, разрушающее нашу человеческую конструкцию. Когото дольше, кого-то быстрей - конец один. Шумову стало очень не по себе. Его тема наркотиков отталкивала, тем более была неприятной по отношению к самому себе. Как-то, еще в армии, имел Владимир неудачный опыт общения с курительной смесью: «Старослужащие расположились на привале во время обхода приграничных лесов. Рядовой Антипенко ловко подзабил папиросу приамурской травой и запустил снаряд по кругу. Володя Шумов был еще молод, только прибыл в часть после учебки, и хоть и имел погоны младшего сержанта, занимал должность рядового. Рано ему еще было командовать бывалыми солдатами, учебка ни офицерами, ни солдатами всерьез не воспринималась. Старшина Синицын позвал Шумова в круг. Первый месяц старослужащие внимательно осматривали прибывший из учебного подразделения контингент, в меру гоняли, в меру подкалывали. То что позвали в круг, это было и уважение и очередное испытание. Как ни крути, а все-таки коллективное употребление, пусть и натурального, подножного, но наркотика. Шумову объяснили, как правильно курить, и он легкомысленно просасывая поверх папиросы воздух, затянулся. Эффекта не последовало. Тем временем у бойцов уже заблестели глаза, появились загадочные улыбки. Вдруг из кустов прозвучал сигнал тревоги. На тропе показался дежурный офицер. Бойцы вскочили и рассредоточились по участку. Кто имитировал оправление естественных нужд, кто прилег на привал. Шумов остался сидеть на поваленной сосне. Сосна была толстая, но лежала чуть приподнятой от земли. Владимир испытал тревожный страх. Он боялся коснуться ногами земли, ему казалось, что до земли еще очень далеко. - Сержант Шумов! Что расселся поперек тропы? - Здравия желаю, товарищ капитан, - промямлил Шумов, Слезать боюсь...

138

- Не ссы Шумов! Старшина Синицын, отводи взвод к реке! Капитан удалился по тропе, а младший сержант Шумов еще десять минут не мог слезть с лежащей на тропе сосны. С тех пор ни с травой, ни с чем позабористей, Шумов не экспериментировал». Борменталь устремил свой взгляд в окно импровизированного кабинета и продолжал: - Понимаешь, Шумов. Заражение алкоголем, любой другой зависимостью, происходит незаметно. Только вот скорость такого заражения разная, течение болезней разное, а конец один. А почему? А потому что конец вроде бы у всего живого один. Хотя и поэтому поводу есть у меня особое мнение. Вот как ты думаешь, что такое смерть? - Ну, как бы конец ... - Владимиру меньше всего хотелось продолжать разговор. - Может, конец, а может, начало... недоказуемо это, недоказуемо. Никто не помнит своего рождения и никто не расскажет о своей смерти. Одно известно, что вдруг начинаются детские воспоминания, то вдруг пропадают воспоминания какие-либо вообще. По логике, смерть - это вечный сон. Это живые видят смерть, а мертвые ее как смерть не воспринимают… Шумов недовольно поморщился. -Ладно, иди на пост. Хватит на сегодня нам общения, работать пора, - Борменталь продолжал смотреть в окно, выходящее на двор лечебного учреждения. Гоша таскал мешки с мусором из отделения в железные контейнера. Голуби соревновались друг с другом в скорости собирания чего-то рассыпанного по вытоптанному пятачку мусорки. Солнце медленно садилось над соседним, по какой-то таинственной иронии, жилым домом. Доктор Инин, чувствуя, что санитар ушел, оторвал свой взгляд от бесполезного и скучного вида из окна, осмотрел содержимое заканчивающейся бутылки, налил еще одну стопку и сел на стул, облокотился на стол и устало закрыл глаза. ВИДЕНИЕ ИНИНА "Луч галогенового фонаря прорезал кромешную темноту осеннего дождя. Промокший брезентовый, защитный плащ давил на плечи. Камышовый шалаш чуть препятствовал дождю, но не спасал от промозглой сырости сибирской осени. Холодные капли падали с капюшона на лицо и пресными слезами стекались на подбородок. Засада длилась уже несколько часов под проливным холодным осенним дождем. Цель была не видна, и даже появись она на пограничной тропе, надо было еще и попасть. А выстрел быть мог только один, второй выстрел - это

139

уже бой. Инин опустил ствол снайперской винтовки, окунув его в грязь, и невооруженным взглядом обозревал лесную тропу. Что испытает жертва, если он будет точен? Поймет ли она, что это был именно выстрел? Увидит ли, откуда стреляли, узнает ли, кто стрелял? Но самое интересное - кто она, сама жертва? Куст встрепенулся. На тропе показался темный силуэт. Он внезапно попал в след слепого фонаря. Инин выстрелил. Борменталь с трудом передвигая ноги, уже несколько часов пробирался сквозь проливной дождь к приграничной полосе. Внезапно он вышел на освещенный участок, луч встречного фонаря, перечеркнутый бесконечными пунктирами дождя, падал на тропу и поглощался сыростью и темнотой. Раздался выстрел. Сердце в миг лопнуло, и страстная жара облила все тело. В миг стало уютно и тепло, скулы свело, тело упало в грязную жижу тропы. Звонкое веселье ясным взглядом пролетело навстречу выстрелу. Борменталь отчетливо увидел себя. Инин слился с винтовкой заодно, он чувствовал что попал, он видел в окуляр оптического прицела, что силуэт прошила острая, тяжелая пуля. Она прошла на вылет, не задев костей, тело жертвы упало вперед по движению и замерло. Инин навел прицел на лицо жертвы и увидел себя. Инин-Борменталь был мертв". Доктор очнулся и суетно допил остаток коньяка. Мерзкий сон, в новых и новых подробностях уже изрядно ему надоел. - Когда это кончится? - вслух подумал Инин и полез в шкафчик за новой бутылкой. Остановиться в безопасной дозе не получилось... Шумов почувствовал себя сильно подавленным. -Никогда не буду с ним больше пить, - уверенно сказал он в полголоса, выйдя из библиотеки-склада-кабинета. Выпитое не пошло впрок, и Владимир мрачно погрузился в неудобный стул напротив охранника Сергея. Оксаны не было, как раз ее насмешки были бы очень не кстати. Сергей сидя дремал и не обратил никакого внимания на пришедшего санитара. В отделении было суетно, больные шаркали тапками по коридору, шло время раздачи вечерних лекарств. Шумову стало не по себе. Коньячная тошнота захватила его горло. Желудок подпирал освободиться от изуродованного человеком и временем винограда. Владимир, почуяв приступ рвоты, спешно отправился к заднему выходу. - Вот в этом и разница, - внезапно встретил его на входе Гоша, Пока у тебя есть рвота, ты еще не алкаш. - Иди ты! - зло прошипел Шумов и проследовал в служебный туалет. Меньше всего хотелось с кем-нибудь говорить. Не пришелся к нему коньяк, оказался чужим, Володя это знал давно, сколько раз не пытался напиться благородным напитком, кроме тошноты и головной боли - никакого удовольствия.

140

Шумов вышел из туалета. Гоша стоял в коридоре и как будто его и ждал. Владимиру стало чуть легче, и он выдавил из себя: - Это почему же? - Как только человек перестает естественным образом сопротивляться поступающей в организм отраве, - лекционно начал Георгий. - Это означает, что алкоголь уже захватил его. Как говорит доктор Инин, заражение закончено, человек уже смертельно болен... - Да иди ты! - зло отрезал Шумов и поспешил на пост. Совершенно не хотелось ни с кем общаться. Внезапно он почувствовал раздражение и беспокойство, а самое страшное ему вдруг сильно захотелось Оксану. Нестерпимое сексуальное волнение пронзило все тело. Хотелось схватить ее и закрыться в комнате от всех, погрузиться всем лицом в ее пышную молочную грудь. Оксана, как ни в чем не бывало, ставила внутримышечные уколы. Рядом с открытыми дверями процедурного кабинета толпились очередные больные. Она не обратила внимания на быстро прошедшего по коридору Шумова. Владимир резко, приказом, бросил Сергею: - Пошли курить! Ему по-прежнему не хотелось ни с кем общаться, но еще больше ему не хотелось одному стоять среди курящих больных. Когда они вместе с охранником вошли в общий туалет, туалет вежливо опустел. В ведре продолжали ядовито дымиться наспех брошенные окурки. Сергей открыл кран и ладонями устранил источник едкого, неприятного дыма. Убедившись в том, что они с Шумовым остались одни, Сергей спешил поделиться: - Оксанка не против. Я уже почву пробил. Давай моего заранее подвяжем, чтобы мне всю ночь в окне не сидеть? - Я присмотрю, - недовольно буркнул санитар и, выбросив затушенный окурок в ведро, вышел. Разговаривать не хотелось, Шумова опять мутило. Владимир вернулся на пустой пост. Больные друг за другом появлялись в проеме и, не заходя, из-за угла набирали уже остывшую от непрерывного потребления воду из стоящего в проеме кулера. Шумов сел на стул но, не выдержав тошноты и навязчивых мыслей, поспешил на задний двор. Там он сел на деревянный сырой ящик и, понурив голову, задумался. КОНЬЯЧНЫЙ БРЕД ШУМОВА "Ну, вот зачем я пил с ним коньяк? Я не знал, что коньяк мне не идет? Знал! И смысл? Подружился с доктором? А подружился ли? Бывает, что наоборот, нормальные, ровные отношения с человеком, а чуть сблизишься - хресь и хана. Отношения ни к черту.

141

Ну, ладно, доктор классный, но от коньяка мог бы отказаться? Сказать: "Извините, Владислав Самойлович, я коньяк не пью. Только водку белую, желательно недорогую, и пиво. Позвольте быстро сбегать до магазина?" А он бы достал из секретного шкафчика водку и сказал: "Пейте, Владимир Ильич, водку. Водка - это правильный выбор, а коньяк г... и излишний выпендреж. Пейте водку, Володенька, пейте до тошноты!" Шумова опять вырвало. "Что там говорил алкоголик Гоша? Если рвет, то ты еще здоров? Да? Интересная логика. Всегда думал, что если рвет, то ты болен или отравлен..." - Если рвет, то ты болен или отравлен... - Борменталь стоял в косяке входной двери, - Как только пропадает рвотный рефлекс, это означает, что организм уже заражен алкоголизмом и впредь он тебе не помощник. Да еще и коньяк. Коньяк - напиток благородный, коньяк, в отличие от водки, дольше разрушает сопротивление организма. К нему трудно привыкнуть, его много не перепьешь. Поэтому, чем качественнее коньяк, тем он противней не только на вкус, но и к общему восприятию. Борметаль выглядел совершенно трезвым, Шумова полоскало и продолжало мутить. Борменталь, как ни в чем не бывало, стоял в проеме и продолжал: - Алкоголь не инфекция, он гораздо опасней, молодой человек. Против вирусов можно выработать штамм, создать вакцину, произвести антибиотик. Алкоголизм же, постепенно поражает весь организм, разрушает, а главное - он не просто поражает головной мозг, а всецело подчиняет его себе. Вот почему классическое лечение происходит через подавление воли? Правильно – необходимо, во что бы то ни стало, превзойти алкоголь по силе воздействия. Иначе не поможет, иначе человеческий мозг не оценит и не поймет. Любая комфортная помощь при алкоголизме обречена на провал. Как ты думаешь, чем заканчивают любители комфортно откапываться? - Чем? - Шумов чувствовал себя вдвойне плохо от необходимости общения с доктором. - В лучшем случае нашим отделением, в худшем - психушкой, но обычно они умирают с шедевральным диагнозом, инфаркт. Какой, на хрен, инфаркт? Алкоголизм – диагноз! Половина всех смертей в нашей стране - алкоголизм! Борменталь исчез в проеме двери так же незаметно, как и появился. Шумову стало легче. Во-первых, он избавился от гламурной отравы, а во-вторых – наконец, остался один. Прикурив, он сразу испытал неприятное чувство к табачному дыму, и тут же выкинул сигарету. Вернувшись на пост, он увидел всю ночную смену в сборе. Оксана о чем-то улыбалась с Сергеем, Вера Сергеевна писала какие-то бумаги. Володя, объявив о своем намерении стеречь подконвойного в смотровой

142

палате, удалился. Он вошел в палату и развалился на свободной кровати. - Ведем себя тихо! - скомандовал он, - Нянчиться не буду. Наблюдаемые больные отнеслись к его заявлению безразлично. Кто спал, кто отрешенно о чем-то думал, всем было совершенно все равно. ГЛУБОКИЙ СОН ШУМОВА "Мрачный и сосредоточенный Борменталь сидел на углу железобетонной казармы и строгал страшным самодельным ножом какие-то ветки. Шумов впервые заметил у него на руке корявую татуировку "истребитель страхов" с изображением черепа. Шумов был с утра пьян и старался не привлекать к себе внимания. - Нажрался, сволочь! - брезгливо бросил ему в спину Борменталь. Шумова согнуло, и он ускорил шаг, запнулся об сапог и грохнулся на асфальт. Руки оставались в карманах, и он со всего маху грохнулся головой о твердую шершавую поверхность. Голова разбилась, и из нее выскочили два гномика. - Ты что, дурак? - спросил один гномик и склонился к широко раскрытым глазам Шумова. - Сдох он, слабак! - сказал второй и достал из маленькой запазухи большую банку с мутноватой жидкостью, - Помянем хозяина. - Помянем, - согласился второй и уселся Шумову на неподвижное плечо, - Дурак был человек, но бабкин самогон любил. Уважуха и респект! Гномики расселись на бездыханное тело и принялись пить самогон из банки. Борменталь подошел к ним, отпил, поморщился, сплюнул и вернулся на свое место. Владимир вдруг обнаружил, что наблюдает эту картину со стороны. Его неподвижное тело выглядело ужасно. Он лежал на груди, обе ноги прямые, чуть расставленные, носками внутрь, из разбитой головы с открытыми глазами вытекла багряная масса. Гномики расположились на нем и самозабвенно поглощали из замызганной банки бабкин самогон. - Что, тварь бестелесная, вылупился? - вдруг обратился к Владимиру один из гномов, - Подходи, помянем Володьку Шумова, представился он. Дурак был человек, а жаль. Владимир подошел и сделал глубокий обжигающий глоток. Он моментально перелетел в детство, в тот момент, когда спер у бабы Клавы липкую, запаутиненную бутылку самогона и залез к соседским мальчишкам на чердак. Это был его первый

143

алкогольный опыт. Опыт весьма неудачный, его рвало и выворачивало в слуховое окно на тыльную сторону дома, глаза вылезали из орбит, холодная испарина покрыла пылающее жаром тело. Дружки продолжали подростковую пьянку, точь-в-точь как сегодняшние гномики. Владимир вернулся из ярких воспоминаний и уселся на побеленный бордюр возле собственного тела. - А помнишь, как в восьмом классе? - заглянул ему в лицо гномик. Владимир сделал несколько глубоких глотков из банки. В банке был сладкий и терпкий "Агдам". Память опять понесла его в детство, в весенний двор восьмого класса. Все мальчики тогда скинулись и Юра, рано повзрослевший черный татарин, купил пять огнетушителей крепленого красного вина. На третьей бутылке, с балкона хозяина свободной квартиры, весело полетели пыльные коробки и ненужные, а может, и нужные вещи. Женька, хозяин, тогда разозлился и выгнал пьяных одноклассников на улицу. Компания тут же разделилась по интересам и Володя с друзьями, забрав причитающийся им, недопитый виноградный напиток, пошли в соседний дом к однокласснице. Светина мама работала районным судьей. В квартиру посторонние люди не допускались, но это был совершенно другой случай. Веселая компания расположилась на уютной кухне и непьющая ничего до этого молодая хозяйка вмиг повеселела с первого глотка. На третьем глотке выяснилось, что у мамы есть стартовый пистолет в бельевом шкафу. Покрутив в руках завораживающую игрушку, ощетинившуюся открытой обоймой, на которой размещались миниатюрные патрончики, размером с капсюли жевело, только с маленькой пулькой поверх желтенького стаканчика, вся компания отправилась стрелять на улицу… Шумов увидел, как бригада скорой помощи поднимала с асфальта его бездыханное тело. В этот же момент мир окрасился серым. Шумов влетел на сухую пограничную полосу и больно ударился о заграждение из колючей проволоки. За ограждением была оглушительная тьма. Владимир попробовал повернуть лицо назад, лицо сильней вжималось в проволоку, шипы раздирали бестелесную плоть, в ушах звенело. Острой болью он увидел мерцание белого света. Оксана и Вера указали врачам в его сторону. Врачи в окровавленных серых куртках были больше похожи на чернорабочих. Они длинными баграми зацепили Шумова и попытались оторвать его от проволоки. В это время по проводам прошел электрический ток. Шумова отбросило в каменистый

144

грунт. Внезапно он погрузился в свежую зелень травы и оказался в своем детском дворе. Его голова кружилась и гудела. Всего несколько секунд назад он получил игровой битой по голове и потерял сознание… "Опять воспоминание..." - подумал Володя и проснулся. Дядя Паша крепко спал на соседней кровати. Кровать арестанта была пуста. -Сука! Проспал! - вскрикнул Шумов и выбежал в коридор. Отделение было пустым, Сергея и Оксаны не было на посту, арестованный рылся в медсестринском столе. - Стоять! - Я, это... Я случайно, я во сне, - больной попятился от стола. Прыжком, не до конца очухавшийся от странного сна, Шумов подскочил к арестанту, и полностью потеряв контроль, нанес удар кулаком в область правого уха. Больной рухнул на пол. Владимир схватил его за пижаму, та затрещала, и потащил, чуть приподняв от пола в палату. Бросив тяжелую ношу на кровать, Шумов метнулся на пост за вязками. Когда он вернулся, арестованный сидел на кровати и держал голову обеими руками. - Не надо бить, - попросил он. - Я больше не буду. Меня убить хотят, я боюсь… Шумов сел на кровать и внимательно осмотрел арестанта. "Зря я не сдержался, так нельзя" - подумал он. Больной по имени Сергей рассказывал Владимиру свою непонятную, запутанную историю о том, как он копал какие-то могилы по приказу начальника колонии-поселения. Как таскал истлевшие тела в склад, как в складе работали какие то страшные люди. В конце он полностью шокировал Владимира заявлением о том, что еженедельно самолеты с органами улетают в Москву и что он однажды тоже летал, и теперь его хотят убить, поскольку он знает не только процесс и людей, но еще и адреса вплоть до Москвы. - Ну, ты, мудак! - поняв, что это полный бред и зря потраченное время, зло произнес Шумов и начал привязывать больного к железной кровати. -Меня убьют, убьют, нужно вызвать журналистов, - пытался кричать арестант. Но Шумов зло надавил Сергею на грудь и привязал его еще двумя ремнями, крест-накрест поперек груди. - Поори мне! Я тебя сам здесь убью! Старые испорченные трупы он на органы в Москву возил... Сказочный долболоб! Шумову стало противно находиться в одной палате с этим мерзким типом, и он вышел на пост. Пост был скучен и пуст. "И как там моя Оксана?" - усмехнулся про себя Владимир и отправился покурить в туалет. Краем глаза он увидел в смотровое окно, как пытается встать с кровати дядя Паша.

145

Арестованный что-то говорил в его адрес, видимо просил развязать. Владимир вернулся в десятую палату. - Дядя Паша, ты куда, дорогой? - спросил Шутов и поддержал соседа за руку. - Ой, что-то плохо мне... Я в туалет. Есть закурить? Привязанный арестованный с появлением санитара притворился спящим. Шумов, поддерживая шатающегося Пашу за руку, отвел его в туалет. - Сейчас неделю меня будут замачивать, как помидор в банке, сказал дядя Паша, закуривая предложенную ему сигарету, - Но так надо. Иначе белка меня убьет. - Вы из окна вышли, - вступил в диалог Владимир. - Да постоянно так. Я им не могу противостоять. Борменталь внушает мне, что это просто страхи мои, я им говорю – мол, вы страхи, а они что ни на есть, самые настоящие, противные и сильные. Они, боюсь, меня не просто убить хотят, а долго издеваться будут. От них одно спасение - окно. А в дверях они лохматую паутину вывешивают с ядовитым пауком. Я зимой попытался сквозь паутину прорваться, так еле отлепился. Паук мне шею надкусил. Павел Николаевич показал шрам на своей давно немытой шее. - Сейчас покурю, а потом неделю буду сам не свой. Еще один укол и превращусь я в несусветную тыкву. Только ты меня, забыл, как звать, не бросай. Мужики говорили, что ты теперь здесь. Я не сразу понял о ком речь, теперь вот вижу, что сосед. - Володька я. А что, прям, настоящие черти? – зачем-то поинтересовался Шумов. - Самые, что ни есть настоящие, говорю! Мерзкие и страшные. Ладно, я опять их жду. Ты сестричку позови, пусть мочит уже меня, а то привяжешь, и они мне сердце вынут живьем. Зови сестру, .....ть!!! Дядя Паша попытался покинуть туалет, но его подкосило, он осел и на корточках помчался в направлении палаты. Его уводило влево, он пытался поворачивать и, наконец, резко рванул и вкатился на пост. Шумов растерялся - где Оксана? Владимир начал стучать в ординаторскую. Заспанная Вера ответила, что сейчас подойдет на пост. Шумов поспешил посмотреть, что там с Пашей. Дядя Паша завывая, карабкался на кушетку. Видно было, как он отбивается от невидимого существа. Володя обхватил его и обнял. Паша чуть расслабился и обмяк. Шумов с ужасом рассмотрел на его рубашке, расправляющийся обжим от чьей-то невидимой руки. Ему стало совершенно не по себе, сердце зашлось в неравномерном стуке. На пост быстрым уверенным шагом зашла, слегка заспанная, Вера.

146

- А Оксана где? Я с четырех на подхвате... - она увидела пустой стул охранника и продолжила, - Ну, и дура... Вера Сергеевна сделала инъекцию практически бессознательному больному, и Шумов отнес его в палату на кровать. Владимир молчал. След от невидимой руки, отпускавший дяди пашину рубаху, вверг его в шок. Он зашел на пост. Вера все еще сидела за столом. - Вот почему, Шумов, кому-то даже худеть не надо, мужики липнут со всех сторон, а кого-то, как ни крути, ни заголяйся, стороной обходят? - Дай чего-нибудь от сердца, я пашину белочку словил, вымолвил Владимир, - А это ты себя имеешь ввиду, заголяйся? Чего-то не видел я тебя ни голой, ни полуголой, а очень бы хотелось, например. А если честно, то боятся мужики таких как ты. Ты вроде бы красивая и сложена очень не плохо, но за версту видно, что не дашь. - Не дам! – зло сказала Вера, положила таблетку на стол и гордо вышла в направлении ординаторской. Хлопнула невидимой дверью и провернула за собой ключ. - А еще и спрашиваешь! - вслух сказал Шумов, глотая таблетку, Нарисуют во всю морду "Не влезай - убьет!", и ходят потом спрашивают: "Почему кому все - кому нисе?" Птьфу, противно! Володя, оставшись один, опять ощутил страх. Дядя Паша спал, но его черти были еще здесь, Шумов их не видел, но спинным мозгом чувствовал. Внезапно захотелось хоть какого-то общения, вокруг не было никого. Вера только что, вильнув вопросом, закрылась в ординаторской, бесстыжая Оксана, где-то спряталась с Сергеем, Борменталь наверняка спал. Санитар как в далеком детстве почувствовал себя безумно одиноким. Страх – самое сильное чувство, Шумову захотелось вновь достучаться до Веры Сергеевны. И черт с ним, как это все будет выглядеть черт с ним. Он уже встал со стула и направился к ординаторской, как вдруг заметил, что весь широкий проем в коридор затянут махровой, серой, толстой паутиной. Не отдавая себе отчета, Владимир, совершенно по-детски зажмурил глаза и сделал рывок вперед. Оказавшись в коридоре и не ощутив на себе страшной паутины, он оглянулся и демонстративно сплюнул проем был чист. - Вот Паша! Какие, на хрен, черти! - Владимир с негодованием стукнул в дверь ординаторской, - Вера Сергеевна! - Что там опять? - голос медсестры источал угрозу и бешеную злость. - Вера Сергеевна, дай таблетку для сна, - Шумов вмиг простился с желанием просто поговорить. - Иди на пост. Сейчас.

147

Санитар вернулся на пост и уселся за стол. Он еще раз осмотрел проем и убедился, что паутина была лишь следствием внезапного страха. Понимание того, что сейчас сюда войдет строгая и сильная медсестра, вернула ему спокойствие и уверенность. Проем был пуст, как и все пространство медицинского поста, но ожидание оказалось слишком долгим. - Ты уверен, что тебе таблетка нужна? - Верин голос вернул Шумова из внезапной дремы, - Только попробуйте меня еще раз разбудить - сплю теперь до самого утра. Если что случится, хоть заорись - Оксанку ищи. Вера ключом открыла несложный замочек медсестринского шкафа. - Сколько тебе? - Две... Медсестра бросила на стол перед Шумовым целый стандарт таблеток. - Больше одной на ночь не рекомендую, утром штормить будет, констатировала она и удалилась назад в ординаторскую. Шумов присвистнул. "Вот тебе и бонус!" Он покрутил перед носом серебряную пластинку с десятью таблетками. "Так - для алкашей, по одной, для здоровых парней - две. Это если для сна. А чертей чтоб погонять - нужно скушать половину, ну, а это ровно пять! Круто!" Володя запил таблетки водой из остывшего к ночи кулера и совершенно позабыв про недавние страхи, отправился в туалет покурить. Вернувшись на пост, он устало уселся за стол и подпер руками подбородок. Мало того, что никакого эффекта он не почувствовал, так еще и сам сон куда-то пропал. Вдруг что-то лохматое и круглое прокатилось по коридору к туалету. Шумов хотел встать, но почувствовал тяжесть в ногах. Он как-то подурацки улыбнулся сам себе, и опять почувствовал тревогу и страх. Резкость в глазах начала пропадать, и он вновь увидел ровно ту же паутину, что и десять минут назад. Паука не было. Дежурное освещение в коридоре становилось все более тусклым, очертания реального мира потеряли контраст и резкость. Паутина стала настолько реальной, что желание ее потрогать, превысило страх. С трудом поднявшись со стула, Шумов подошел вплотную к махровой, толстой паутине и как минутами ранее, внезапно зажмурил глаза и сделал рывок вперед. Пройти в коридор не удалось. Он с ужасом почувствовал на своем лице и теле прилипшие канаты крепкой паутины. Владимир попытался отойти назад, ковер паутины натянулся вслед за ним и не отпустил. Шумов начал истерично вырываться из внезапной западни. Несколько липких канатов лопнули, освободились обе руки. В углу у туалетной двери он увидел гигантского черного паука. Паук нажевывал, какую-то серую

148

массу, энергично помогая себе передней парой мохнатых лап. То, что паук сильно злой, было как-то сразу ясно-понятно. Он внимательно смотрел, как санитар борется с его паутиной и даже разрывает ее, но идти навстречу к жертве паук не торопился. С большим трудом Шумов освободился от паутины и панически забился в самый дальний угол помещения. Садиться за стол он не посмел. Паук, как ни в чем не бывало, начал восстанавливать разрушенную человеком сеть. Ноги отказывались стоять, и Шумов уселся, сначала на пятки, а потом и вовсе прямо на пол, по-детски закрыл ладошками лицо и почувствовал, что плачет. Он не плакал уже лет двадцать, не плакал ни по какому поводу, сейчас же трясся как маленький ребенок и чувствовал горькую соль своих слез. Владимир никак не мог продрать глаза. Сергей тряс его за плечи, Оксана не улыбалась, Вера источала раздражение и злость. - Он точно дурак, я сказала ему одну! Оксана молча сидела на кушетке и изображала полное равнодушие. Шумов недовольно отвел в сторону крепкие руки Сергея. - Я уснуть не мог, накрыло меня, - Володя попытался встать, но его повело вперед и вправо. Сергей поддержал и, подставив плечо, приобнял. - Надо покурить, брат, - охранник повел Шумова в туалет. - Отведи его в комнату спать, - равнодушно сказала Оксана, - Он на вторые сутки просился, к обеду, может, чуть оклемается. Раздался звонок домофона. Оксана пошла открывать входную дверь. Дежурная смена закончилась. Шумов проснулся и не смог понять, где он находится, и как сюда попал. Ощущение нереального похмелья усиливалось полной потерей времени и пространства. Он сел на угол кушетки. Жажда, головокружение, чувство голода, и немой вопрос - "Где он?". Плотные шторы на окнах не могли сдержать напор солнечного света - день. Жажда… Головокружение не такое, когда просто кружится голова, а когда реально кидает на стены. Владимир попробовал подойти к двери, штормило нереально. - Ну, их к черту, эти колеса, - вслух произнес он и вывалился за дверь. Оказавшись в коридоре, он понял, где находится. Подсобка при столовой. Это немного в стороне от самого отделения, удобно. Шумов, пьяно покачиваясь, прошел в служебный туалет, после чего вышел на свежий воздух. Никто не встретился на пути, двор был тоже пуст, Владимир спокойно погрузился на уже знакомый ящик. Закурил. Ощущения были самые неприятные. Вчерашние ночные события и эмоции пока еще не напоминали о себе, одно только - лекарства. Таблетки оказались для него необычайно

149

тяжелыми. Хотелось бросить все и уйти, а лучше уехать домой спать. Шумов вспомнил, что остался на вторые сутки и впереди его ожидала встреча с прекрасным. К этой встрече он оказался не готов и, войдя на пост, очень об этом пожалел. Дежурила незнакомая ему смена. Старшая сестра Валентина Филипповна, женщина в годах, молодая хакасочка Ия, а на охранном стуле Володя увидел девушку своей мечты. Тамара не то что бы обладала неземной красотой, она была милым очарованием при отце деспоте. Из-за любимого папаши личная жизнь Томы не строилась с детских лет. Папа ревностно следил за симпатиями дочери и не уставал эти симпатии пресекать. Делал это он втайне от самого ребенка, которому всегда только улыбался и многое позволял. Тамара видела отцовскую бесконечную любовь и даже не подозревала, в какой ужас ее родной папа вгоняет всех возможных друзей и их родителей. Девочка сильно переживала свои расставания с все новыми и новыми знакомыми, без объяснения причин, и всегда по их собственной инициативе. С возрастом Тома привыкла к относительному одиночеству. Она так и не смогла понять, в чем причина такого невнимания к ней со стороны сверстников. В зеркале она себе нравилась, судьба ее была предрешена, мама сказала ей, что всему виной ее красота и строгость. Девушка успокоилась и смирилась. Когданибудь все равно найдется лучший в мире мужчина, какой он будет, она себе совершенно не представляла. "Видимо, именно тот, кого она полностью устроит - она та, что виделась ей в зеркале. Она та, которая жила у нее внутри". Впервые увидев помятого и потрепанного санитара, Тамара смутилась. "Вот кому совершенно все равно, кто ее папа..." пронеслось у нее в голове, и она смущенно опустила глаза. - Санитар Шумов, Владимир Ильич, - объявил о своем присутствии Шумов, обращаясь ко всей смене. И совершенно глупо добавил - С детства хотел стать милиционЭром, но друзьятоварищи не рекомендовали. - Как Ленин, коротко и звучно, - мягко ответила Валентина Филипповна, - Как себя чувствуете Владимир Ильич? Колобкова назначила Вам лекарства, извольте принять. Шумов ждал реакции молодой милиционерши в штатском. Тамара подняла глаза и встретилась с его пристальным взглядом. - Старший лейтенант Стержнева Тамара Игоревна, - как можно строже представилась она и снова опустила взгляд. Нужно было чем-то занять себя, и она достала мобильный телефон. - Ох уж мне эти смски! - Шумов подошел к старшей медсестре и с благодарностью получил какие-то таблетки и стакан воды.

150

- А это у нас китайская практикантка из медицинского института? - пытаясь выглядеть шутником, спросил Владимир. - Из Хакассии я, Ия, - прыснула молодая медсестра и, смущаясь, выбежала с поста. - Не обижайся на брата своего... - громко проводил ее взглядом Шумов, - Я и, правда, не со зла, - он виновато взглянул на Валентину Филипповну. Несмотря на принятые лекарства, даже после сытного обеда, не без труда съеденного, Владимир чувствовал себя отвратительно. Даже красавица Тамара, из-за которой впрочем, и остался он на совершенно лишние вторые сутки, не лезла в его голову. Мысли пытались вынести его в круг ночных впечатлений, но больной мозг искал причины не думать в эту сторону. Пачка сигарет, как обязательная, врученная ему Виктором при первой встрече сегодняшнего дня, стремительно таяла. Шумов беспрерывно курил и имел очень задумчивый вид. При этом он совершенно ни о чем не думал. Выйдя на очередной перекур, Шумов обнаружил свой ящик занятым. Тома стеснительно выдохнув тонкий дым, опустила такую же тонкую сигарету. - Не стесняйся, кури, тебе идет, - доброжелательно заметил Шумов, - Некоторым не идет совершенно, а тебе очень кстати. - Спасибо, - зачем-то сказала она и впервые с любопытством посмотрела на него. Их глаза вновь столкнулись. Она не могла понять, чего в нем было такого? Скольких разных парней и мужчин видела она в жизни, она не была обделена мужским вниманием, но это внимание никогда и ничем не заканчивалось. Она привыкла к этому и даже поверила подругам, что всему виной ее любимый и добрый отец. Этот простой и неказистый парень был совершенно другим, таких она еще просто не встречала. Ей показалось, что именно ему совершенно все равно, кто ее отец. И кажется, что она ему понравилась. - Выходи за меня замуж! – как из пушки вдруг выпалил Владимир, - я бати твоего не побоюсь. - В смысле? Причем тут какой-то батя? Ты что такой прямой и откуда ты меня знаешь? – Тома широко раскрыла свои красивые глаза. Она окончательно потеряла воспитанную строгость, находясь рядом с ним. - А, извини, мне Серега все рассказал, - Шумов вдруг почувствовал себя неуверенно, «Сейчас пошлет…», про себя подумал он, и отважно, но обреченно продолжил: - Отец твой… всем ты нравишься, все влюблены в тебя, а отца твоего просто ссат. А раз ссат, то и любят не по-настоящему, а только красоту твою и приятность общения. Если бы не отец твой, давно бы за тебя прошли кровавые бои, и досталась бы ты

151

самому сильному, и не факт, что не был бы он страшным как боксер Валуев. А коли судьба, то достанешься ты мне, простому парню без родословной – единственному, кто отца твоего не знает и не боится. Выдав такое, Владимир окончательно понял, что облажался, и от безысходности продолжал: - А посадит меня твой отец на десять лет, я все равно любить тебя буду и вспоминать на зоне, глаза твои и фигуру, и доброту девичью. А, без всякой иронии, попаду я в один отряд с Ходорковским и жизни у него научусь, человеком стану. И не сможет твой батя убить меня рядом с Михаилом Борисычем, не посмеет. А ты дождешься меня, я все равно выйду, а тебя отец никому не отдаст, для меня сохранит, по дурной строгости своей… Тамара потеряла речь, а когда ее нашла, глаза ее засветились каким то необыкновенным женским счастьем. «Во дурак!». Она была готова броситься в его беспородные мужские объятья. Она вдруг сама захотела идти за ним в дальнюю ссылку, но при этом произнесла: - А причем здесь Ходорковский? Он преступник и должен сидеть в тюрьме… - Михаил Борисыч, честный и порядочный человек, и очень авторитетный гражданин. С ним мой сосед вор-рецидивист Василий на пересылке сидел. Очень высокого мнения о нем. А Вася авторитетный вор… Владимир понял, что он уже несет полную чушь, но никак не мог дождаться неотвратимого отказа. Тамара порозовела и стала еще более прекрасной. Шумов зажмурился от боли - слеза, он становится сентиментальным! – «Господи, что он теряет!», но ничего лучше чем,: - А кто его посадил, твари и родинопродавцы! – он не произнес. - Господи, какой ты дурачок, - добро и нежно сказала Тома, Ладно, я согласна. Но пока только дружить. Я ведь тебя совсем не знаю, вдруг ты людоед? Да и папе надо время дать, что бы он тебя в порошок стер. А не сотрет, так и быть, выйду за тебя, добрый молодец. Тамара встала и прошла мимо оторопевшего санитара. «Вот и нашелся мой суженный» - с улыбкой подумала она. Ей хотелось поцеловать внезапного жениха, но она сдержалась, воспитание взяло вверх над эмоциями. Никогда в жизни она не чувствовала себя так хорошо, как сегодня. Владимир стоял и растеряно наблюдал, как его случайная невеста, проходит мимо и заходит в здание. «Дурак я дурацкий» - подумал он, - «Это она меня так послала? Эффектно…» Дежурство проходило, не смотря на трудное состояние Шумова, ровно и спокойно. Они с Томой вместе ходили курить на улицу,

152

разговаривали, рассказывали о себе, смеялись. Находясь на посту, они вели себя достаточно сдержанно и официально. Приближалась ночь и перед Владимиром вставала страшная дилемма. Как поступить? Предложить ли Тамаре более близкие отношения или пока еще подождать? С наступлением ночи, они уже достаточно хорошо сошлись и узнали друг друга, пусть и со слов, но как показалось Шумову, достаточно хорошо. Шумов был воспитан более чем пуритански. Первый секс состоялся в достаточно зрелом возрасте. Он никак не мог воспринимать встречное желание женщины. Ему казалось, что женская любовь и отзывчивость, это лишь уступка в угоду мужчине. Откровенных и свободных в постели девушек, Володя считал жрицами любви, он отказывался понимать, что можно так сильно хотеть грубой мужской ласки. Дворовое воспитание накладывало на это восприятие особое сексуальное табу. Поскольку во дворе возобладало зоновское мышление, замужней женщине доставался скупой семейный секс, а все сексуальные развлечения могли иметь место только в отношениях с девочками специального поведения. Такое вот восприятие мужского достоинства и женской доли оставили Шумова в холостяках до тридцати трех лет. Не удовлетворяла его механическая скука в отношениях с приличными особами, любил он сексуальные излишества девчонок, которых замуж брать никак не рекомендовалось. Вот и сейчас, уже почувствовав настоящую любовь и влечение к красавице Тамаре, упёрся в жизненный тупик. Предложить - она обязана отказать, не предложить, значит любить не понастоящему. Что делать? Тамара, знавшая только девичьи ласки, и по иронии судьбы, самостоятельно лишившая себя девственности, по глупости и неосторожности, пребывала в волнительном ожидании развития ситуации. Несомненно, она ласково откажет ему. Но что дальше? Папа с мамой скоро вернутся с курорта. Папа в клочья разорвет Тамариного начальника за то, что отправил ее дежурить в КНД. Что потом? Что будет с бедным санитаром, и сможет ли она его отстоять и защитить. А что будет дальше? Беспородный, даже в самом лучшем исходе, муж. Ее тридцать пять тысяч и его, кстати, сколько ему платят? Сколько бы ни платили - это нищета. "Ох, папа, папа, любимый мой папа - куда же я без тебя!" Когда медперсонал, Валентина Филипповна и Ия ушли на ночь в ординаторскую, Шумов подвязал к кровати томиного клиента, и спросил: - А за что вы его так охраняете? Что за персона такая важная?

153

- Ничего не важная, - ответила уставшая Тома, - обычный ЗК, на поселении. Ушел на работу, они у нас свободно ходят, к вечерней поверке не вернулся. Побег. Всех подняли по тревоге, подключили милицию и ОМОН, полтора суток искали. Нашли в брошенной лодке, недалеко от верфи, в невменяемом состоянии. Вызвали скорую, те как назло сказали, что необходима госпитализация. Что вроде как и алкогольная интоксикация, но чего он напился - неизвестно. Вдруг, ацетон или фреон. Городская больница наших не берет, папа в отпуске, тюремная больничка от него отказалась. Врачи скорой сказали, что если и умрет, то лучше будет, если в спецучреждении. Привезли его сюда, охрана обязательна в таких случаях, какникак побег ему впаяют, и прощай поселок - здравствуй общий режим. Я как раз свободной была, знала, что судьбу свою встречу, - Тамара сказочно улыбнулась, влюбленно посмотрела на санитара, - Думали, что он просто умрет в первые сутки, а он, барбос такой, выжил. Теперь вот придется его стеречь до самой выписки. - А я вот ради встречи с тобой, вторые сутки взял, поймав ее взгляд, сказал Шумов, - Тут комната тихая есть, пойдем, я спать тебя уложу... - Успеем еще, мой милый. Не сейчас, - совсем не обидно отказала внезапная невеста, - Тут условия собачьи, люди посторонние. Ты лучше расскажи мне, зачем ты таблеток вчера нажрался? Владимир до сих пор чувствовал себя через не могу. Ужасное лекарство никак не отпускало. "Такого даже с грандиозного похмелья не бывает, а главное, что не лечится, как сказала Валентина Филипповна, отказавшаяся поставить Шумову капельницу." - Я боролся с тяжелобольными, с твоим, в том числе, ну и сон потерял. Мне таблетку разрешили. Я одну съел - не берет, я вторую - нет эффекта, я третью, четвертую... Потом как накрыло, и вот до сих пор сам не свой... -Так может, ты за свои действия не отвечаешь? Может, отпустит тебя таблетка, и забудешь ты меня, испугаешься, как все? - Тома, ты что! Я клянусь, впервые влюбился! Я к папе на коленях приползу, я любой срок приму, любую казнь и муку за тебя... - Ну, ну... Ладно, - она влюбленно погладила его волосы и небритую вторые сутки щеку, - А как жить мы будем? Вот случится несчастье, и отец нас не убьет. Патронов пожалеет или просто с ума сойдет. Ты в курсе, как его называют? "Ворошиловский стрелок" - он, когда в гневе, офицеров по зоне выстрелами из Макарова гоняет. Двадцать седьмая - красная, его зэки боятся больше смерти. Страшный он человек, мой отец.

154

Может, и не человек вовсе. Я кстати вся в него, только красотой в маму. Не боишься? -Люблю. -Так вот что мы ему скажем? "Милый папа, твой зять санитар местной наркологички?" Только ради бога, не обижайся. Ну, правда, что мы ему скажем? - А почему ты не спрашиваешь, что мама скажет? У меня вот, например, одна мама, и мама будет очень тебе рада. Скажет: "Как я Томочка тебе рада, уже позаботься о моем оболтусе". Тамара улыбнулась, наверное, представила себе милую, работящую Володину маму. - А папе своему так и скажешь: "Как я, милый папочка, тебе рада, уже позаботься о моем оболтусе". Тома, позабыв про то, что ночь, громко и весело засмеялась. Она представила себе папу. Она вдруг перестала смеяться и серьезно сказала: - Папа, это проблема. За разговорами незаметно пришло утро, и закончилась смена. Состояние Владимира немного улучшилось, но лекарства все еще давали о себе знать. Валентина Филипповна, перед тем как покинуть пост, выдала ему порцию "прописанных" Оксаной лекарств. На том смена и закончилась. Шумов поинтересовался, когда Тамара в следующий раз заступает на охрану субъекта и понял, что ему опять грозит двойное дежурство. - Ты так все деньги в бухгалтерии заработаешь, нам ничего не останется, - пошутила на прощание, заступившая на смену, старшая медсестра Галя, - зайди в ординаторскую к Инину. Договорившись с Томой, о том, что она ждет его внизу, Шумов проследовал к доктору. Борменталь стоял у окна и смотрел на внешнюю часть улицы. С утра к зданию наркологического диспансера подъезжало много машин. Поликлиника была востребована населением, и помимо выдачи обязательных, но не бесплатных справок, еще и осуществляла амбулаторный прием. - Вот смотри Шумов, насколько мы популярны, - Инин не отрывал взгляда от улицы за окном, - Скажи мне, санитар, как ты себя чувствуешь? - А, да нормально, - соврал Шумов. - Ну и хорошо, тогда иди, отдыхай. Инин даже не повернулся и не посмотрел на Владимира. Шумов, попрощавшись, вышел. Его ждала Тома и ему было совершенно все равно, что имел ввиду доктор, и как он его принял. Доктору тоже было все равно, как чувствовал себя Шумов, так же совершенно все равно, почему он оставался на вторую смену. Историю с таблетками Инин не знал. Просто немного застряла

155

заноза того, что позволил себе выпить с санитаром вообще, да еще и лишнего. И не более. Шумов, увидев Тамару курящей возле дорогого внедорожника, немного смутился. Меньше всего ему хотелось подъезжать на такой машине во двор. Он быстро поцеловал девушку в щеку, они договорились встретиться в шесть вечера в районе городского парка, и, дождавшись, пока ее машина скроется за поворотом, быстрым шагом отправился домой. Он без удовольствия курил на ходу. В ночи, проведенной вдвоем с его внезапной невестой, он практически не замечал тягостные последствия лекарственного злоупотребления. Сейчас же ему очень хотелось лечь в постель и, выспавшись, все оценить и обдумать. Ему казалось, что он уже давно был знаком с красавицей Тамарой и наконец-то решился сделать ей предложение. Они были знакомы еще менее суток, но так о многом успели поговорить, что Владимир перестал чувствовать временное пространство. Он не мог посчитать часы, они растягивались в недели и месяцы, было ощущение, что он знал ее не один год. Внезапно Шумов почувствовал приближавшуюся опасность. Ее отец становился поворотным камнем в его жизни. Как решит папина голова и рука, так и будет - на нары, значит на нары, под венец - значит под венец. Он не думал о том, о чем сказала ему Тома, он спокойно относился к собственной никчемности и бедности, это никогда не мешало ему жить и принимать решения. Если кого-то не устраивает, то пожалуйста, чья возьмет. Придя домой, Владимир понял, что безумно хочет спать. Времени было чуть больше девяти утра, и до четырех можно было спокойно завалиться. Он чувствовал, что, проснувшись, будет себя ощущать гораздо лучше, тем более что предстоящая встреча с Тамарой его волнительно радовала. Матери дома не было, видимо ушла по своим делам, коих она всегда придумывала себе великое множество. Шумов быстро разделся и, решив, что водные процедуры ему понадобятся перед выходом в свет, растянулся в своей комнате, одновременно являвшейся залом, на своем упругом, нестаром диване и закрыл глаза. Он ощутил гудение во всей голове. Мощный гул перегрузки давил в уши изнутри. Сон куда-то исчез. Гул заполонил весь объем головы, и никаких мыслей в ней не оставалось. "Интересно" - подумал Шумов, - "Обычно, что-то, но думается. Какие-нибудь мысли, ну там, про друзей, чем заняться, теперь вот есть работа, Тома... Ни-че-го. Странно". Решение пришло внезапно. Владимир встал и прошел на кухню, открыл «подоконниковый» холодильник и пошарил рукой ближе к дальней стенке. Вот! Он достал пыльную бутылку самогонки.

156

Немного подумав над выбором стопки, он уверенно снял с полки граненный советский стакан - мамину гордость и мерку для жидких и сыпучих продуктов. - А что тут такого? - вслух спросил Шумов наливая коричневатую жидкость под ободок, - С усталости и с остатку… Тамара второй час бродила вдоль ворот городского парка, дважды пыталась набрать Володин номер, номер не отвечал. Она не знала, что и думать. Устав от повышенного мужского внимания прохожих, она села за руль и с визгом стартовала в сторону дома. Уже почти доехав, она развернулась через две сплошных и, промчавшись мимо обескураженных полицейских, направилась к подруге. Меньше всего сейчас хотелось оставаться одной. - Догоняем? - спросил молодой инспектор старшего лейтенанта. - Кого догоняем? Запоминай, Стержнева младшая, редкостная дура, - ответил старший и, поправив фуражку закурил.

ПРОДОЛЖЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ

157

ЛЮБОВЬ ЧИКУНОВА АВТОР О СЕБЕ : Родилась в интеллигентной семье художника и врача, в детстве жила на Байкале, курорт «Горячинск», после смерти мамы, в 6 лет, приехала на Алтай к дедушке с бабушкой, здоровье которых было подорвано смертью дочери (моей мамы), и через год мы с сестрой были оформлены в Сычевский детский дом... Артековка, солистка школьного вокальноинструментального ансамбля, активная участница художественной самодеятельности. Высшее педагогическое образование (Бийский Государственный педагогический институт), 25 лет педагогической деятельности, Пишу стихи и песни, мелодии к песенным стихам, рисую картины. Привидение (рассказ) Вечером приезжаю с работы, встречают меня три внука – замечательные сорванцы. Вова – старший, ему 7 лет, и Артем с Давидом, ровесники, им стукнуло по пять. После бурной встречи, угощения сладостями, идем укладываться спать. Непременный рассказ наперебой – как прошел день, что интересного было в школе и детском саду, хвастовство новыми игрушками, благо их сейчас много и с различными чудесами техники, кто, что нарисовал и так далее… На потолке мерцают разводы и блики от теплового светильника, приглушенный свет. Незаметно, уже и не помню с чего, разговор перешел на Привидение… - Я видел, у бабы Светы на даче! Правда! – с уверенностью заявил Давид. Разговор сразу оживился, принял серьезный оборот. Все присели на своих кроватках. В глазах неподдельный интерес, череда вопросов. Стараюсь не вмешиваться. Наблюдаю. - Нет, Давид, это тебе показалось! – постарался успокоить Вова. - Нет, не показалось! Такое синее, большое! - Так-так, опиши по-подробнее – включает логику следопыта Вова. - Что-что? – непонимающе переспрашивает Давид. Так как слово «опиши», из троих, понятно только Вове. - Ну, расскажи, как оно выглядело, давай соберем аргументы. - А у него ноги были? – заинтересованно включается в разговор Артем, до этого, широко раскрыв глаза, наблюдавший за Давидом и Вовой.

158

- Нет, Артем, подожди, - старается не упустить связующую ниточку своего расследования старший из братьев, - перечисляй, Давид. - Синее! - Так, это раз! – загибает пальцы Вова. - Большое! – разведя круг руками показывает Давид. - Это два! - А у него ноги были, - снова встревает Артем. - Да, - подумав, подняв глаза кверху, как бы вспомнив, отвечает Давид. - Все! Это не приведение! - Радостно заключает Вова - Давид, это точно не приведение, приведение с ногами не бывает! – почти одновременно вторит Артем. - Нет! Приведение! – со знанием дела утверждает очевидец. - Маловато аргументов, всего три, – засомневался Вова, видя очень уверенное выражение лица Давида, - надо хотя бы пять, думай Давид, что еще? Так: большое, синее, с ногами… - А у него глаза были? - встревает Артем. - Да! - А, Давид, это просто взрослые переоделись! – радостно пытается прийти к логическому заключению Вова. - Может, это был «хелуин»? – на свой манер объясняет Артем. - Да, нет! Не было на даче никаких «хелуинов»! Деда Юра уехал и переодеваться некому было! – заверяет рассказчик. - Та-а-к, - задумывается Вова. - А оно с тобой разговаривало? – допытывается Тема. - Нет. - А знаешь, надо было что сделать? - Да, знаю, надо включать свет! Приведения боятся света и улетают! – радостно заключил Давид, довольный, что ему удалось убедить братьев в своей правоте. Утомленный расследованием Вова, изрядно хотевший уже до начала беседы спать, отвернулся к стене и значительно сказал: - Надо подумать… Тема с Давидом, повернувшись лицом к друг другу, продолжали беседу уже в спокойных тонах, зная оба, что приведения есть. - А ты раньше их видел? - Да! - А сколько раз? - Раз, два, - загибает пальцы Давид, - и много-много еще увижу! - А ты боялся? - Нет! - Может, это было облако? - Да, нет, приведение! Чтобы успокоить растревоженное воображение малышей, предлагаю закрыть глаза и поспать. Сидя между кроватками,

159

беру их за руки и делаю массаж пальчиков. Постепенно, один за другим, мальчишки погружаются в сон. А я, вдруг, ловлю себя на мысли, что думаю о том, какое Оно могло быть, это приведение, на что похоже… Улыбаясь, спрашиваю себя: - Ну что, и тебя убедили? Нас за это никто не осудит Ты меня полюбишь уставшую, потрепанную годами, недолюбленную, жаждущую любви, с потухшим взором надежды? Разгляди. Найди. Полюби! Встрепенусь, и откликнусь свечкой пламенной нежности, и заботой, и лаской окутаю плечи твои. Расцвету, и увидишь огонь, от которого долго тепло будет вместе нам, от которого, радость идет по крови! Разгляди. Найди. Полюби! Распадемся на Н2О, на молекулы судеб. Не изменится ничего это есть! Это было и будет! Разгляди. Найди. Полюби! Нас за это никто не осудит... 11.10.2013г. Я вишней зимнею ...И мы ворвемся в облака в объятьях танца неземного. По млечному пути пройдя, познав Вселенную от Бога... И нам откроет этот Мир то, что другим совсем не видно, Сокрыв границы бытия... От мыслей нам немного стыдно... Я, Я, вишней зимнею, Жду, Каждый миг тебя жду! Ты, Ты, птиц весенней стаей, Вишни отведай в моем саду. Я в объятьях твоих весенним теплом растаю, Новой веточкой сакуры нежной расцвету! Я малюю картины-стихи - снег тает В стихотворном красивом моем саду.

160

Мне, Мне интересно так, Что В этот сумбурный век, Мы, Мы разошлись с тобою, Ты мой единственный Человек. Я в объятьях твоих весенним теплом растаю, Новой веточкой сакуры нежной расцвету! Я малюю картины-стихи - снег тает В стихотворном красивом моем саду. Я, Я хочу, чтобы ты Стал, Стал моим королем! И, И наших дней остаток Счастливо прожили мы вдвоем. Я в объятьях твоих весенним теплом растаю, Новой веточкой сакуры нежной расцвету! Я малюю картины-стихи - снег тает, тает, тает В стихотворном красивом моем саду. 10.10.2013 ЗАПАХ ОСЕНИ Запах Осени, что он делает?Заставляет замедлить ход, Чтоб лаская мир чистотой своей, Отдохнув, встретить Новый год. Запах Осени - сырость свежестью, После буйства цветов застой. Словно ночь-зимы, после игр Любви, Расслабление и покой... Пр-ев: Уж, так горит в пылу Любви, Что все вокруг опустошает. И, отпуская жара пыл, Водою с неба истекает. Как буд-то, эпогей Любви,

161

От буйства огненного царства, Льет слезы Осень день и ночь От наслаждения бунтарством. Нет красок в времени другом Таких, как Осень предъявляет! Перевернув все кверху дном, Свою нам зрелость представляет. Запах Осени - запах женщины, Отлюбившей свое сполна! Замешав коктейль листьев и семян, Может в Зиму уснуть она. Запах Осени - это чувства трон, Для поэтов - бальзам Любви, Вдохновение композиторов И художников визави. Припев. Ты Моё Солнце Ты мое Солнце! Ты - моя Луна! Источник сладостный любви-нектара нежный! Согреешь в холод И прохладу в жар Даешь своим объятием безбрежным. Моя долина Страсти и Огня! Живой воды ключ наслажденья безмятежный Для любованья В сонной тишине... О! Сколько вольности моей Персоне грешной! Спасибо Господу За этот дар!Нам обрести друг друга в мире утомленном! Я рад, я счастлив, Что могу Тебя ЛЮБИТЬ!Дышать тобой и быть тобой плененным!

162

27.11.2013г Улыбка Я улыбнусь, и моя улыбка согреет душу твою. И сердце, как Данко огонь, ниспосланный с неба, воспламенится, Наполнив Вселенную нежностью! Я улыбнусь, и твоя улыбка, в ответ моей, залучится Смело витком бесконечной реакции, длящейся вечно в веках, И с ней ничто не может сравниться! Я улыбнусь, и удвоив силу твоей улыбкой, ворвемся Света лучом, раздвигая пространство тьмы, пуская дерева ветвь, Родословной счастья засветимся! Я улыбнусь, значит Мир прекрасен, радостью Земля вертится! Гармонию чувств предавая, мериады улыбок сверху нам Помогают сегодня встретиться!

***

163

АЛЕКСЕЙ КОШКИН Алексей Иванович Кошкин родился в г. Назарово, Красноярского края 27 марта 1934 года. Окончил Казанский авиационный институт в 1958 году. Многие годы проработал в НПО «Алтай» начальником отдела. Занимался лыжным туризмом. Мастер спорта. *** ПОДАРОК С САЯН Здравствуй мама! Прими мой привет Из родного Саянского края, Я тебе подарю необычный букет, Красоту зимних гор собирая. Из висячих снегов, голубых ледников Лентой речек совью я корзину, И на дно постелю кружева облаков В самом центре оставлю вершину. У морозной луны я возьму ореол – Для корзины красивую ручку Попрошу ветерок, чтоб ко мне перевёл Подгоревшую с вечера тучку. Я возьмусь за дела, не смыкая очей Изо льда я построю дворец на вершине А внутри сам зажгу миллионы свечей Яркий свет разолью по гигантской низине. Семицветным потоком окину я тучи Как цветы запылают они над горой На вершине я встану, большой и могучий, Я корзину дарю тебе вместе со собой. ________ Март 1985г. Хребет Ергаги. Вынужденная днёвка трёхсуточной метели.

164

ЯЙЛЮ В стихах и песнях не воспета, Лежит в таёжном тупике Жемчужина родной планеты От всех поэтов вдалеке. Своим стихом я не прославлю Чудесный уголок земли – Посёлок под названьем Яйлю, Куда зимой мы забрели. И повстречался нам случайно, У озера на берегу, Красивый человек. Начальник, Влюблённый в горы и тайгу. Евгений – новый наш знакомый Позвал на отдых и ночлег В своём большом кедровом доме Добротно срубленном на век. Он показал, на сколько мог Свой Яйлю – чудный уголок. Сады фруктовые на склонах Согреты солнцем круглый год, И даже средь ночей студёных От скал тепло на них взойдёт. В честь садоводов наших мест Российских и Советских Воздвигнут золотистый крест Над озером Телецким. Ещё не мало удивил Фрагмент от парохода Того, что озером ходил С тринадцатого года. На постаменте здесь стоит И паровой котёл и топка, А сделаны сто лет назад Без сварки, на заклёпках. А вечером хозяин дома

165

Алтай нам снова показал На фильмах и фотоальбомах, Что он с детьми в горах снимал. *** На утро, уходя по горной дороги, мы любовались с высоты перевала суровой зимней красотой Великого озера и думали о том, как много хорошего можно сделать Человек не покоряя Природу, не унижая её благородства и красоты для взаимного духовного и физического обогащения.

***

166

ВЛАДИМИР НУРГАЛИЕВ Родился в городе Семипалатинске 20 января 1960 года. После окончания школы поступил в Томский государственный университет. По распределению, в 1982 году, приехал в город Бийск Алтайского края для работы на одном из крупных предприятий города. Литературу любил с детства. Время от времени сам пробовал писать рассказы и стихи. Занимаюсь в городской студии прозы «Гран», с целью совершенствования литературного стиля. В декабре 2012 г в Канаде издана книга Владимира Нургалиева «Мы живём, работаем, чтоб выжить. От СССР до современной России» Лауреат журнала «Огни над Бией». По кругу (Фэнтези) Или с экологией что неладно стало. Отравили химическими отходами производства Планету Земля. Что-то щёлкнуло в Природе, будто переключателем. И, пошло, поехало. До сих пор бедствие на Земле творится. И как они, эти сущности появились. Размером с копеечную монетку. А война на Земле не прекращается. Небольшие, плоские сущности. Но быстро распространились по всей Земле. Назойливо ищут себе человека, коснутся его, как бы прорежут ранку. Глядишь, у него под кожей, быстро, на глазах, начинается движение, растёт уже в человеческой плоти, нечто. Не проходит и несколько часов, человек погибает. Из человеческой плоти выходит другой "человек": небольшой, зелёный, с отливом, непропорциональными телом, головой, длинными руками, маленькими гладкими ладошками. С этими зелёными человечками идёт многолетняя война. Да крохотными предшественниками, которые откуда-то берутся в неимоверных количествах, затем от них и зелёные человечки появляются, после их внедрения в человеческий организм. Зелёные человечки, оказались очень агрессивны к людям. С собою они принесли хаос и разрушение. Всё что попадается под руку - крушат, разрушают, приводя в полную негодность. Перестала функционировать промышленность, остановился и заржавел транспорт, разрушенные плотины смыли ближайшие города, остановились, превратились в утиль гражданские и военные флота. Люди потеряли связь между собой. Разобщились. Пытаются выжить собирательством и элементами натурального хозяйства. Но, всё напрасно. Народ криминализовался, пытаясь не пускать собратьев на свои

167

территории, чтобы самим прокормиться, выжить. Мало того, что идёт постоянная борьба с зелёными человечками и их предшественниками, люди стали друг друга убивать, в поисках пропитания. На Планете Земля полный хаос, постоянное, непрекращающееся сокращение населения, деградация, распад, криминал, злоба и отупение. Кто верит БОГУ, молятся о спасении. Люди стали замечать, после проливных дождей, тварей становится гораздо меньше. При попадании на них дождевой влаги, мелкие твари с шипением растворяются, а зелёные человечки, как бы плавятся от воды, превращаясь в студень. Так и идёт на Земле непрерывная борьба, в которой человек проиграл все свои цивилизационные приобретения, опять превратился в первобытного, пещерного человека, на грани исчезновения как вида. Похоже человечество так и будет ходить по кругу, от полного процветания, до почти полного вымирания. 10 августа 2013 Ожидая трамвай Ожидая трамвай, я молча стоял под навесом остановки. Здесь же стояла скамейка, на которой сидел пожилой мужчина, также ожидая трамвай. На его коленях покоился старый, потёртый, выцветший от солнца рюкзак. Мужчина явно о чём-то усиленно размышлял. Потом медленно полез в рюкзак и достал из него бутылку водки. В этот момент наши взгляды встретились. И ему ничего не оставалось, как предложить мне: "Будешь?" Я кивнул утвердительно головой. Рядом с остановкой были заросли редкого кустарника. Куда мы с ним и переместились. Всё развивалось обыденно и привычно. - Миша, - представился он. Я тоже назвал своё имя. Разлили по пластмассовым стаканам, предусмотрительно припасённых Михаилом. Миша, после трудовой недели, добирался до садового участка, в котором уже неделю жила и работала его жена. Покупая продукты, не удержался и купил две бутылки водки. А увидев меня, опять же не удержался и решил выпить со мной, оценив, что мы с ним приблизительно одинакового возраста. Так и оказалось, разница в возрасте была меньше года. Почти ровесники, а значит одинаковый менталитет и опыт жизни. Не знаю почему, но в разговорах мужчин, всегда возникает разговор о службе в армии. Сам я не служил, поэтому особо не могу поддерживать подобные разговоры. А вот Михаил с удовольствием стал вспоминать года своей службы в молодости. Учить меня, некоторым правилам армейской жизни. Под

168

разговоры про армию, не заметили, как прошло несколько трамваев и закончилась первая бутылка водки. Под вторую бутылку, разговор пошёл о женщинах. Михаил нахваливал свою жену, восхищался ею. Из её характеристики понял, что жена Михаила до сих пор сохранила свою красоту и привлекательность, не переставая волновать и манить к себе Михаила. И всё же, в какой-то момент я пересилил себя, распрощался с Михаилом и вскочил в подошедший трамвай. В окно заметил, как Михаил, наливая себе очередную порцию спиртного, был сосредоточен и серьёзен. Похоже, на эти выходные, он так и не доберётся до сада, и до очередной трудовой недели, все выходные, будет "расслабляться", то ли в одиночку, то ли со знакомыми, или совсем незнакомыми, подобно мне собеседниками. 26 июля 2013 Диаспора Мой приятель Славка, по роду своей последней деятельности, строитель-шабашник. Чем и живёт. Раньше он работал испытателем на стенде крупного предприятия. Время от времени, он привлекает в помощники меня, если в одиночку справиться не может: забетонировать отмостку гаража, покрыть крышу мягкой кровлей. С остальным, на шабашках, справляется сам: наклеить плитку в ванной, заменить двери на новые, врезать замки и т.д. По роду своей строительной деятельности, Славка многих знает, со многими общается. Вот и сейчас мы с ним идём к очередному заказчику. Славке надо поменять ему входные двери в квартиру. Подошли к подъезду обычного многоэтажного дома. Позвонили в домофон, нам открыли. На лифте поднялись на один из этажей. И, как говорится, "попали с корабля на бал". Там, куда меня привёл Славка, шёл той (праздник). Хозяин, назовём его Алик, крупный полный мужчина, небольшого роста, гостеприимно встретил нас, провёл в зал квартиры. Зал застелен мягкой цветной кошмой, на полу стоит несколько низких круглых столов, вокруг которых сидят гости (по-азиатски скрестив ноги), на кошме, с подложенными под бока подушками. Нас пригласили за один из столов. Подали плов, бешпармак, затем чай и кумыз. За столами были только мужчины, несколько женщин, приносили и уносили еду, посуду. Шла весёлая оживлённая беседа на родном для них языке, хотя к нам они обращались на чистом, без акцента, русском языке. Поев и переговорив о предстоящей работе, мы со Славкой

169

пошли домой. Славка пояснил мне, что эта среднеазиатская диаспора занимает несколько смежных этажей многоэтажки. Живут компактно, помогая во всём друг другу. У Алика небольшое питейно-увеселительное заведение, в котором собираются отдохнуть, в том числе, земляки из диаспоры, после трудового дня. 19 июля 2013

170

АЛЕКСЕЙ БУБЛИКОВ Бубликов Алексей Тимофеевич. Родился в 1952 году в Казахстане. С 1956 года проживает в Бийске. Окончил Бийскую среднюю школу № 25, Иркутское пожарно-техническое училище МВД СССР, Алтайский политехнический институт (Бийский факультет). Проходил службу в подразделениях специальной пожарной охраны предприятий оборонного комплекса Бийска. Подполковник в отставке. Работал инженером отдела охраны труда на Бийском котельном заводе. В настоящее время инженер-эксперт в области пожарной безопасности в частной организации. Ая Ну, что ты всё про Крым, да про Кавказ? Про Сочи с пальмами, Бахчисарай с фонтаном? - Там было хорошо, но не сейчас, Мы всё прошли там с Сашкой Мительманом. По мне Алтая лучше места нет: Какие горы и тайга без края! Багульник раскидал по речкам цвет, Здесь Алтын-Кёль, ну и, конечно, Ая! Ах, Ая, изумрудная вода, Змеиный остров, Капитанский мостик… Люблю тебя давно и навсегда, Ты жди меня, я собираюсь в гости. Приеду скоро и пойду на Соузгу, Там потеряла башмачок кукушка. Без этих мест я просто не могу, Без этих гор мне так бывает душно. *** Белая ворона Что значит: быть счастливым? Как счастье понимать? Здоровым быть,

171

красивым? В долги не залезать? А, может, в детях счастье? Что можешь всё им дать? В умении несчастья В себе переживать? А, может быть, в том счастье, Что ты понятен всем? И не имеешь власти – Тебе она зачем? Унизить не способен, Считаешь: кража – грех! - Ты очень неудобен Для этих и для тех. Чужой жены не хочешь, Ты весел, но не пьян, Ты храм не опорочишь, Претит тебе обман, Щеку и грудь подставил Безжалостной руке И друга не оставил В бушующей реке. И в падшего кумира Ты камни не бросал, К врагу пришел ты с миром И нищему подал… Ты – «белая ворона»! Тень вечного креста! В чужой меже борона, Ты – заповедь Христа! *** В баре (рассказ) Ты вошла как-то очень неловко, Села с краешка, ноги поджав. Пальцы нервные, губы – подковкой,

172

Серебристый красивый пиджак… Ты ждала, иногда озираясь, Для тебя время медленно шло. Я смотрел на тебя, удивляясь: Как такую сюда занесло? Иногда на лице твоём чистом Я какую-то тень замечал. Вновь окинула зал взглядом быстрым, Но никто не входил в этот зал. Я смотрел, позабыв своё пиво, Пробудился во мне интерес. - Боже, девочка, как ты красива! Но куда твой избранник исчез? Я советовал в мыслях: не надо, Кто бы ни был – его ты не жди. (Это надо же быть таким гадом!). Ну а, впрочем, ещё погоди. Наконец, через час, он явился: Быстрый, нервный, высокий, худой. Подошёл. Не присел. Очень злился. Видно, встрече не рад был с тобой. Говорил он отрывисто, резко, Говорил, глядя прямо в глаза. Был красив этот юноша дерзкий… Повернулся, ушёл через зал. Ты смутилась, потом побледнела И застыла, как будто во сне. Отрешённо, не видя, смотрела, На своё отраженье в окне…

*** Давай пойдём сегодня в «Рыбий глаз»*, Мороженое с «Балтикой» закажем… Пусть этот вечер будет лишь для нас И мы об этом никому не скажем. Я приглашу на танго под «Маяк» И бережно возьму тебя за плечи, Потом мы посидим. Ну , просто так И помолчим. Пусть тихо тают свечи. Смотрю в твои усталые глаза, Держу в ладонях маленькую руку… О многом я тебе бы рассказал, Но не хочу. Слова наводят скуку. На «Маяке» печальный Джо Дассен

173

Поёт о чём-то грустном очень, Но ты его не слушаешь совсем, Ты говоришь: «Опять настала осень…» Так говоришь, как будто осень – в нас И на поступки не годны мы больше, И безрассудства жар давно угас… Но я хочу, чтоб вечер длился дольше. Давай пойдём с тобою в «Рыбий глаз»… *«Рыбий глаз» - кафе «Фиеста», открытое у проходной котельного завода Рыбиным Ю.М. *** Исчезла тайна женского начала. Теперь и это – прибыльный товар. Всё на продажу! Им всё мало! Мало! На рынок выставлен и этот Божий дар! Мелькают лица, груди, бёдра, руки, Мелькает обесцвеченный лобок. И прайс-листы на сексуальные услуги Журналов модных – от «Плейбоя» и до «Вог». Все продаются! От старше до моложе! На самый извращённый вкус и цвет! Нужны вам девочки? - Предложат и подложат, Раз деньги есть, то нету слова «нет». Шеренги вызывающе вульгарных Всех возрастов вдоль федеральных трасс. Поштучно можно или же попарно, А хочешь – «утешайся» хоть сейчас.

174

Не пахнут «баксы», евро или йены, Не пахнут «деревянные» рубли. Смотрите на паскуднейшие сцены! … Куда ж мы докатиться-то смогли? *** Лето Накачаю лодку надувную И пойдём на дальний островок. У костра с тобой переночуем, А в запасе – выходной денёк! На блесну поймаю пару рыбок, Может – нельму, может – окунька И скажу: «Огромное спасибо За подарок, Бия-мать река! За зелёную волну крутую, За горячий серый твой песок И за эту песенку простую, Что напел мне свежий ветерок». Вижу Бабыргана я вершину, Что синеет за рекой вдали. Знаю, что прекраснее картины Не создал бы Сальвадор Дали. Да куда, куда там Сальвадору! - У него масштаб совсем не тот! Кто однажды видел наши горы, Тот меня, я думаю, поймёт. Если ты сплавлялся с Артыбаша Или вниз по Лебедю-реке – Знаешь, как красива Бия наша, Как прекрасны горы вдалеке! Как прекрасен Тополёвый остров, Заросли густого ивняка… Налегаю грудью я на вёсла. Я вернусь сюда наверняка! *** Молитва Я молю тебя, Боже! Спаси! Сохрани!

175

Он, твой раб, ведь ни в чём не виновен! От меня лучше жертву любую прими. Кары гневной один я достоин. Я молю, опечалься над этой судьбой, Ничего ведь не сделано в жизни. Не казни! Он ещё ведь такой молодой И не видел ни счастья, ни тризны. Боже мой! Умоляю тебя как судью, Судей праведней нет в этом мире. Защити, протяни ему руку свою, Сбрось с души его тяжкие гири! Умоляю, о Боже! Дай надежду ему! Окажи величайшую милость! Я хотел бы понять, но никак не пойму, Как всё это внезапно случилось. Не убийца, не вор, не насильник, не кат И заклятых врагов не имеет, Не виновник каких-то хлопот и утрат, Подлость сделать совсем не умеет. Боже праведный мой! Снизойди до него! Отведи вдруг нависшую глыбу! Я отвечу за все прегрешенья его И пойду хоть на плаху, на дыбу. ***

176

ВИКТОР ЗЕЛЕНОВ Зеленов Виктор Петрович родился в республике Тыва. Закончил Томский государственный университет, химический факультет. Кандидат химических наук. Долгое время работал в ФНПЦ «Алтай» в Бийске. Сейчас живёт в Москве, работает над докторской диссертацией. Стихи публиковались в местной и центральной печати. Пишу стихотворение Минуты песчинками падают в вечность, Мгновенья свои не поднимешь обратно… Я рву на клочки кружевную беспечность и в сердце гвоздями вбиваю утраты. Из пасти чарующей тьмы вырываюсь, где вдохом на выдох разрезано время… Вцепляюсь, тянусь и себя забываю в глухом одиночестве, вместе со всеми. Забившись в стенах, не в шелка равнодушья, не смехом сквозь зубы с абсурдной отвагой, а словом в полслова бравирую чушью… И рву, словно сердце, пустую бумагу. ***

Восьмимартовское Ах, весна! Тревожит сердце сочетанье слов... Заиграло солнце скерцо мартовских котов. Пятна – в белоснежных лапах. Звонкая капель.

177

На губах – пьянящий запах "от Коко Шанель". Солнца вдох на старте лета, яркий лепесток... Ах, весна! Пора расцвета и любви глоток! Пробуждаются желанья! Женщины... Цветы... Заслоняется сознанье дымкой красоты. Распахни окно пошире, слышишь? Тихий джаз – стук сердец в весеннем мире... С праздником всех нас! *** НАДО

Человеку надо мало: после грома – тишину. Голубой клочок тумана. Жизнь – одну. И смерть – одну. Р. Рождественский Человеку надо много: Коль машину – не одну! И — межзвёздную дорогу! И — межзвёздную войну! Волей жадности границы Раздвигаются вразбег: Ухватить весь мир, как птица, Хочет, хочет человек.

178

Человеку надо, НАДО И сокровищ, и чудес… И признанье, и награды… И… чтоб свалкой сделать лес! Человеку надо много От утра и до утра. Но… кончается дорога — Надо – метра полтора. *** Проклюнувшись, росток познал ладони солнца. И жёлтый лист в метаньях листопада лёг отпечатком грусти на снегу… *** Нелюбимые влюблённые, Неприступная любимая — Круговерть неразделённая И судьбой необъяснимая. «Без любви – и жить не хочется» — Крик избитый, до оскомины… Но сбываются пророчества: У поэтов век соломенный! На излёте повседневности Брызнет кровью стихотворчество… Можно жить и в муках ревности, – Нелюбимым жить не хочется! След чернильный красным стелется, Почернев от безысходности… «Жить в любви» – мой бог! – безделица… Но надёжны сети подлости. Озверело одиночество, И костлявой зубы клацают… Шевелюра вся всклокочена, Ковыряет боль под лацканом. Цвёл сумятный цвет берёзовый, Да зарос травой-бурьянами.

179

Оборвалось небо грозами, Заслонило даль туманами. Горечь фразы. Яд сомнения . Гемофильные пророчества. Заклинаю в исступлении: «Без надежды жить не хочется!» ***

Начальйный счёт Маленькая Анечка, розовая юбочка, пьёт чаёк из блюдечка, дует – губы в трубочку. Просто чай – не хочется… Любит чай с конфетами! Дует озабоченно: «Горячо… поэтому…» Папа Анин рядышком, чай пьёт с удовольствием. Вновь – с пустою чашкою, говорит: «На пользу мне!» Дочь, подружка верная, язычком зацокола: «Три ты пьёшь, наверное… Пять ли… Что-то около…» Папа смотрит вдумчиво. Дочь пора воспитывать, пусть считать научится: «Сколько чашек выпито?» «Вот – одна… Так?.. Первая! Два – вторая выпита… Дальше…» «Три, наверное?» – Дочь глядит с улыбкою. «Верно! Верно, золотко! –

180

Папа солнцем светится, – «Ну, а дальше? Сколько же? Сосчитай, ответь-ка мне». И от чая жаркого дочь – румяной пышкою: «Папа, даже с сахаром столько ведь не выпьешь ты!» И, сверкнув глазёнками, – ей, с ответом мучиться? – выпалила, звонко так: «Многовей получится!» *** День ненастный, день осенний, тусклый и промозглый… Отсырело настроенье, как туманный воздух. Ручку сжав, ладонь потеет — скверная примета. Не растрачены потери. а находок нету… Не ложатся на бумагу бодрые начала. Мне прощально за оврагом птица прокричала. Прошуршал ветвями кто-то, Ветерок ли, мышь ли… И упали в дней болото Тягостные мысли. День осенний, день тревожный, спрятанные тени… Всё былое стало ложным, словно луч осенний. Капля жалости сползает по листу резному. Я с закрытыми глазами ухожу из дома.

181

*** Блестит хитринка глаз из-под кепчонки. Слегка красив и чуточку смешлив, С солидностью дворовой собачонки Он ловит кайф от терпкого «to live»*. Он в свой талант влюблён самозабвенно, – Знать, жизнь не настучала по ушам! – Манерною игрой щекочет вены. И – всё-таки!.. – не чужд ему и шарм. Взгляд — с вызовом, а то — с прищуром томным, С достоинством игривого коня… Вчера он мне вдруг явственно напомнил… Кого?.. Кого же?.. Юного меня! ________________________________ • To live (англ.) – жить. *** Ну, как порою на себя не злиться? Ветрами потянуло к февралю… Мои родные, недоласканные лица, успеть бы мне сказать, КАК вас люблю! Люблю я вас, в слезинках и улыбках, люблю во сне, люблю и наяву! Вас не любить — нелепая ошибка, и я с любовью искренней живу. Пусть в новом дне реальность будет зыбкой в беспечной круговерти дел, но… «Милые мои!», – шепчу я вам с улыбкой, – Сказать О ГЛАВНОМ, кажется, успел!.. ***

182

ОЛЕГ КЛИЧАНИН Итак, о себе. Родился на Амуре, в г.Благовещенске 4 января 1955года. В школе учился там же. Жизнь получилась сложной и трудной. На девятом году потерял отца (погиб на границе). На руках мамы нас осталось трое - два брата и младшая сестренка. Мизерное пособие за отца заставило маму идти на работу. А чтобы хоть какой-то пригляд был за нами, нас определили в интернаты (почему-то разные). Так и выросли «инкубаторскими», т.е. не знающими родного угла. После школы - служба в армии в Сибири. Здесь и осел. Работал монтажником на стройках в шахтерском городке Березовский. Попробовал поступить в Университет. Поступил на филфак, русский язык и литература(заочно). После третьего курса пришло время специализации, повезло. Сначала корреспондент многотиражки на комбинате шелковых тканей (был такой), спустя девять месяцев (эмбриональный период) пригласили на областное телевидение. Выпускал строительные передачи, потом перешел в редакцию информации (программа «ПУЛЬС»). С победой «вертикальных» неудобную популярную программу разогнали под благовидным предлогом: сокращение бюджетного финансирования. Восьмой год работаю в охране (ЧОП). г. Кемерово.

*** Ледовая корка на лужах.Октябрь. Деревья голы.Уже не тепло, но не стужа,И лучики солнца милы.Синичек увидена стайка,Им в крошки размял я хлебец,Пускай незавидная пайка,Но это еще не конец:Пшена им насыплю позднее И сала кусок привяжу...Мы за зиму станем роднее В соседях по этажу. Мольбы друг о друге. Повстречались как-то двое, Поклонились до земли, Приблизительно такое Произнесть они могли: - Как дела? - Молитвой вашей. Вы изрядно помогли: Масло есть в тарелке с кашей; А в печи горят угли. Все нормально. Быт устроен. Не раздет и не разут.

183

Разум трезв и дух спокоен… Кстати, как дела идут? - «Тоже – вашими мольбами Преуспел в делах земных: Огорожен дом столбами При воротах расписных; В доме женушка и детки, Пес цепной и скот в хлеву; Зелье есть и есть конфетки… Я не жалуясь, живу…» Так, в молитвах друг о друге, А не в зависти лихой, Процветали все в округе, Помогая в час плохой. А теперь… все делят-делят И квартиры, и авто… Богу и мольбам не верят, И не молится ни кто. Резюме: мы в грязной каше. Только миром помолясь, Станем Русью, а не Рашей, С душ омоем скверну, грязь…

04.12.13 г Искитимка Речушка стала просто стоком, Струей воды, бегущей вниз: Так неоправданно жестоко Исполнен города каприз. Под корень ивы тонкой чащи, Камыш, осоку, гнезда птиц… А можно было бы иначе – Оспорив волю властных лиц? Убрать, постричь, проторить тропки, Мостки поставить рыбакам, В местах, где грунт особо топкий, Бетона бухнуть на века?.. Могли? Могли, но это сложно, И большинству – до фонаря, Что речку мигом, неотложно В сток обратили. Может, зря? 18.10.13г. ***

184

*** Божие коровки. Белые барашки, Солнце, как пастух. На листве опавшей Немо, словно вслух, Говорят КОРОВКИ БОЖИЕ в горох: - Надо на зимовку Спрятаться под мох… - Или же под плаху… - Или в щель с листвой, Чтобы летом пахло, Лесом и травой… - Чтоб в уютной дреме Ждали мы весны… Кто их слышит кроме Вянущей листвы? 15.10.13г. *** Антиплатформенное. Чумазый лед, чумазый снег – Нефть заливает Ледовитый. Прошел ужасный человек, Цивилизованный и сытый. Гагара в нефтяном пятне Пытается очистить крылья, Но нефть на лапах и спине, И чахнет птица от бессилья. Как «мойдодыровый» герой, На черный лед вылазит мишка, А следом движется второй И он, скажу, не белый слишком. Потом стал океан… тонуть. Полярный день. И солнце цепко. На материк рванула муть, А в ней Евразия , как щепка… 14.10.13г. *** 29 сентября на Первом канале прошел многочасовой марафон по сбору средств в пользу жителей Дальнего Востока, испытавших этим летом ужас масштабного наводнения.

185

Собраны сотни миллионов рублей на строительство жилья для пострадавших. Взбодрило, знаете, взбодрило! Всем миром навалилась Русь, Чтоб тем, кого до крыш топило, Помочь… хоть толикою пусть. Впритык летели эсэмэски, Кубышку полня каждый миг, Чтобы к зиме поселок энский В Амурской области возник. Мне в этом более приятно – Нетленна русская душа, Она чутка невероятно И необычно хороша!!! 30.09.13г. *** Эпитафия Году Змеи Преподав нам всем уроки, Уползает Год Змеи, - Год достаточно жестокий Для людей и для Земли. Чередою шли ненастья, В экономике коллапс...Были эпизоды счастья, Чаще - где-то, не у нас. Словом, так: ползи, змеюка, Под валун или под пень! От твоих устали трюков За любой прожитый день. Новый Год, пусть даже тяжкий, Для надежд куда видней: Работящие коняшки Вырастут в больших коней! И они должны нас вывезть Из трясин проблем, обид...В Новый Год гирлянду вывесь, И салют пускай гремит!09.12.13 г. ***

186

СЕРГЕЙ ЧЕПРОВ Родился в г. Бийске Алтайского края в 1951 году. После окончания средней школы поступил в Бийский государственный педагогический институт на филологический факультет. По окончании института – служба в Советской Армии. Потом пошел на завод рабочим. Сейчас на пенсии. Автор трех сборников стихов «Душа моя непутевая...», «Когда болит...» и «Кукушка». Печатался в журналах «Сибирские огни», «Огни Кузбасса», «Роман-журнал 21 век», «Новая книга России», «Бийский вестник», «На любителя» (США). Член Союза Писателей России. О Бийске Ну что еще сказать о нем? Все те же краски, те же звуки. Он так привычен и знаком, Как взгляду - собственные руки. По тем же улицам шагать, Входить в одни и те же здания... Лицом к лицу не увидать Лица. А только очертания. Но вот когда издалека, С разлуки долгой возвратишься, Им не надышишься никак! И на него не наглядишься! ***** Вот опять прохудилось небо. Плачут крыши, кусты, цветы… А земле не хватает снега Остужающей чистоты… Как рассудного слова в деле, Коль наметился в нем изъян… Как стерильных бинтов на теле, Прикрывающих рваность ран… И во всем - обнаженная жалость, Кою дО смерти больно зреть… Задержалась зима, задержалась, Хоть декабрь в календаре.

187

***** На фоне затертых буден То крики «Браво», то свист… Одни твердят: «Не подсуден!» Другие же – палец вниз. А, может, слова – на ветер? Лукавый у века нрав… Их поровну, тех и этих. И каждый, возможно, прав. Когда тепло и не больно, То начинает смердить… Тогда со своей колокольни Чего бы не посудить… А он… Это он, не иначе… Поглубже надвинет картуз И только улыбку спрячет В прокуренный желтый ус. Надменен. А, может, скромен? Уже не поймешь сквозь года: «Судить – не ломать да строить, Товарищи-господа… А в пересудах праздных Увы, не прибавишь дней… Вот вытащить воз из грязи Пожалуй что потрудней…». ЧТО ТЕБЕ СНИТСЯ… Пьяная «Мурка» нестройного хора, Шаткие «па» трепака да лезгинки… Что тебе снится, крейсер Аврора, В пивом пропахшей утренней дымке? В юность свою, ожидая сигнала, Грозное жерло направив на Зимний, Ты о подобном и не мечтала: Стать кабаком или магазином. Были надежды. Была и вера.

188

Были салюты и встречи в радость: Юные ленинцы-пионеры, Фронтовики седые в наградах… Праздники были крестьян да рабочих. Палуба светом улыбок искрилась. А в долгожданные белые ночи Светлое будущее тебе снилось. Снилось…. Да вышло совсем иное: Словно воскресли прежние лики… Наглые толпы буржуев новых Палубу топчут под пьяные крики. Тешатся здесь проходимцы да воры, Те, что в ночи, словно тать, не дремлют… Что тебе снится, крейсер «Аврора», В наше, отнюдь не доброе, время? А за бортом, как и прежде, стоны… И содрогается крейсер «Аврора». Лопнет терпенье… Откроет кингстоны, В холод пучины уйдя от позора.

***** За жестокость упрекая предков, Мы совсем не думаем о том: «Занавес железный» был – не клеткой, А от разложения – щитом. ***** Никчемных слов за роем рой, Словно пустые сети… Так говорливы мы порой, Да только все – на ветер. Увы! Года развеют прах Любой словесной битвы. Нет истины ни в чьих словах… Ну, разве что, молитвы… И снова головы склонив, Твердим заветный стих: «Господь! Спаси и сохрани!

189

Помилуй и прости!» ***** Смешалось все: и пот, и понт… Увы, нелегок путь к победе. Но, наконец, евроремонт Закончили мои соседи. Вот то-то радости у них!... А мне не радостно. Мне – горько, Что пять мешков «ненужных» книг Они стаскали на помойку.

***** Понимаю, их совсем немного, Тех, которых сразу узнают. Тяжело шагающим «не в ногу», И, особо, в правильном строю. С ними постоянно «непонятки», Их не перечтешь, как «дважды два». Сзади наступают им на пятки, Сверху чаще бьют по головам. Все вокруг молчат, а эти – смеют. Из-за них опять в строю «сыр-бор»… Но они иначе – не умеют, Портя нам всеобщий «коленкор». Понимаю, их совсем немного. Пустячок. По пальцам сосчитать. Тяжело шагающим не «в ногу»… А без них как «правильность» понять? ***** С перспективы птичьего полета Человек – не больше муравья. Кто мы? Многоточие, всего-то, На страницах пышного жнивья. Сунулись в поток, не зная брода, Вроде, удаль – не особый грех… Возомнили: мол, «венец природы!». Нахватали в руки козырей

190

И давай налево и направо, Без ума швырять из-под руки… А играть, увы, не зная правил, Изначально метить в дураки. Но упертость «сами-то с усами!» Завела туда, где «ваших нет!». И жнивье истоптано слепцами, Коль колпак дурацкий застит свет. Все теперь одно: что днем, что ночью Прозябать…. Иль ждать Благую Весть… Многоточье, все-таки, - не точка. И надежда, Слава Богу, есть. ***** Счастье – медным грошиком. Не чужим. Не краденым. Сколько было спрошено – Столько же и дадено. В меру боли и любви На весы заброшено. Бога нечего гневить Да пенять на прошлое. Вот и нынче день хорош, Что не так уж часто… На ладони медный грош – Маленькое счастье. ***** Музыка неслаженного хора Надо мною больше не гремит. Я ушел от праздных разговоров, От пустых восторгов и обид… Тают в дымке голоса да лица, Да ухмылкой покривленый рот… Вот теперь напиться иль влюбиться, Косточки никто не перетрет… Только почему-то вдруг ночами Сдавит горло жесткою клешней: Где же вы, друзья-однополчане,

С вашей милой сердцу мельтешней?

191

СВЕТЛЫЙ ЧЕЛОВЕК В Храме малолюдно и сумрачно. Несколько бабушек еще сидят на скамеечках в сосредоточенном молчании, отдыхают. Женщина в черном тушит почти догоревшие свечи и складывает на поднос. Слабый дымок, рассеиваясь, всплывает под купол. Пахнет ладаном. Утренняя служба закончилась. И наступила умиротворенная тишина. Лишь неясные звуки скрипа ли, шарканья доносятся откуда-то сверху. Правый притвор Храма уставлен лесами в три яруса. И на самом верху копошится маленький человек. Что-то усердно размешав в ведерке, он поднимается, подходит вплотную к своду и долго приглядывается, усердно вытирая тряпицей руки. Это Владимир Чепров, реставратор. Мешать работе не хочется. И я продолжаю наблюдать: несколько быстрых мазков, несколько шагов назад... Настеленные на лесах плахи тихонько постукивают. Снова несколько мазков и несколько шагов назад... Наконец он замечает, что кто-то наблюдает за ним. Я поднимаю в приветствии руку. Сверху не узнает, но кивает и начинает спускаться. Невысокий, ладно скроенный, со сверкающей лысиной и черной окладистой бородой. Настоящий сибирский мужик: пахарь, охотник ли, лесоруб... Крепкое и теплое рукопожатие. И сияющая улыбка в открытых небесного цвета глазах. - Не темновато ли? – показываю я ему взглядом наверх, где он только что работал. - Да нет. Это из-за лесов. И солнышко спряталось. А вот выглянет – сам увидишь.... И действительно, как по волшебству, видимо из-за тучки начало проглядывать солнышко. Просматриваемый участочек свода веселыми бликами заискрился снизу вверх, засветился, краски будто ожили – и все встало на свои места. - Видишь, стоит мне только попросить..., - он разулыбался. Мы вышли во двор, на скамеечку, обсудить пролетевшее так быстро и незаметно лето. А знакомство наше состоялось довольно необычно. Не зря, видимо, сводит Господь людей и живущих-то совсем не по соседству, и по возрасту разных, но близких по духу и, даже, по крови. Совсем не зря. Как-то Сергей Филатов, мой друг и поэт, водил меня по Храму святой великомученицы Екатерины, что в Сростках. Сам он тогда работал в музее В.М.Шукшина и как раз писал историю этого храма. Здание изумительное, глаз не оторвешь. И место самое

192

подходящее, немного на взгорке, выбранное отнюдь не строителями либо проектировщиками, а самим народом: здесь когда-то стояла деревянная церквушка, давным-давно сгоревшая и потом разрушенная до основания. На ее-то месте и был возведен храм. Внутри благостно и покойно. Поражают не размах или роскошь, не суммы, вложенные в строительство, а именно любовь и душевный порыв, благодаря которым и возвелось сие чудо. Правда, бросались в глаза белые пятна в росписи, на что Сергей ответил, что возникли какие-то неувязки, особо, естественно, денежные... Нехватка денег – извечная беда России, но переговоры ведутся и роспись будет закончена обязательно. Вот тут я впервые и услышал об иконописце Владимире Чепрове. Фамилия-то моя. Наша. Не так уж часто встречающаяся. И вспомнились бабушкины посиделки, когда за большим столом собирались старички да старушки, вспоминали ушедшие годы, пели песни... И вот как-то раз Василий Федорович, старый партизан, захвативший еще гражданскую, поднимая стакан за родню, сказал, что в Бийске и во всех прилегающих деревнях Чепровы – родня. Все одного корня. Будучи еще парнишкой, я это запомнил накрепко. Потому и решил разыскать мастера. Городишко небольшой, найти адрес и телефон – нет проблем. Позвонил, представился, поудивлялись и договорились о встрече. Поселок Чуйский совсем недалеко от города по правую сторону тракта. Всего каких-то двадцать с лишком километров. В окружении карьеров, действующих и уже выработанных, заполненных зеленоватой катунской водой, стоит дробильносортировочная фабрика, давшая жизнь поселку и по сю пору обеспечивающая работой его жителей. Хозяин встретил меня еще на дороге, в камуфляже и резиновых сапогах, такой крепкий, ладный... Сбитень, как говорят у нас. Настоящий крестьянин. Круглое открытое лицо и удивительно светлая улыбка, притягивающая и завораживающая. Тогда-то изнутри и всплыло вдруг определение: светлый человек. Именно, светлый, сразу располагающий к доверительному общению. Подошли к дому. Обыкновенная изба в ряду таких же на зеленой улице. А вот изнутри поразила сразу же обилием икон и картин. Приветливо засуетилась хозяйка Галина, что-то рассказывая и показывая, и в то же время успевая накрывать стол: домашние пирожки, варенье, мед, чай на травках... Завязался разговор. Естественно, в первую голову попытались определиться с родством. Вспоминали, перебирали имена и отчества, дядюшек и дедушек, но... – увы! Слишком неглубоко знаем мы свои корни. Оборвались где-то ниточки родства, а восстановить их теперь ох

193

как трудно. Вина наша это. Но и беда тоже. Ведь сколько в советское время по понятным причинам скрывалось и замалчивалось. О каком-то родстве и упоминать-то боялись, а потом и вовсе забывали. Так что к «общему знаменателю» в этот раз мы не пришли, отложив выяснения до лучших времен. Остались в роду Чепровых еще «мастодонты», помнящие и довоенные времена, вот у них-то и решили проконсультироваться. А пока разговор плавно перешел «на личности»: кто когда и где родился, как жил, чем занимается сейчас... Владимир оказался моложе меня. Родился в 1958 году в городе Бийске. «Послужной список» как и у любого советского гражданина того времени: школа, техникум, армия, завод. На одном из предприятий оборонки где-то, видимо, лишку хватил «вредности». Забарахлили органы дыхания и пришлось перейти на «легкий труд». Рисовать любил с детства. И теперь, когда появилось больше свободного времени, решил теоретически закрепить это свое увлечение, поступив в художественную школу. Странновато, вроде бы, когда уже взрослый мужчина, семьянин, но... учиться никогда не поздно. А что такое по тем временам «легкий труд»? Это содержание территории в чистоте при помощи метлы да лопаты и ночное бдение на вверенном тебе объекте. Голова практически всегда свободна, думай о своем – не хочу, да и для творчества времени предостаточно. Недаром в той, еще доперестроечной системе, столько талантливых, творческих людей вышло именно из среды кочегаров да дворников, грузчиков да сторожей. Или же, наоборот, уходили они туда, прельщенные не только возможностью разгрузить мозги, но и в надежде обрести относительную независимость? Но было именно так. И вот в одну из долгих зимних ночей, - как рассказал Володя, греясь у печурки в своей сторожке после очередного обхода и просматривая какие-то журналы, он наткнулся в одном из них на иллюстрацию иконы Божьей Матери с младенцем на руках. Мать с младенцем – это всегда прекрасно. Сюжет не нов. Но что-то остановило его на этой картине, чем-то теплым и светлым веяло от нее. Он все всматривался и всматривался, пока даже не как художник. И перед глазами все время вставала мать... Рука, ласково прижимающая любимое чадо. Во взгляде – любовь. И в то же время тревожное предчувствие чего-то трагического. Но все это как бы осветлялось мудрым пониманием и признанием этой неизбежности, даже насущной необходимости того, что когда-то должно будет случиться.

194

«Я не мог тогда словами объяснить это чувство, да и сейчас, пожалуй, не смогу. Но в душе проснулось что-то. Новое. Необычное... С одной стороны, вроде бы, дающее покой, умиротворение, с другой же – подталкивающее беспокойство: вот ведь как надо писать! А смогу ли я? Хватит ли сил? И вот тогда-то я и решил написать эту икону. Не скопировать, а написать такую же, но – свою. Я уже знал, что в иконописи существуют строжайшие каноны, не позволяющие вольностей ни в сюжете, ни в композиции, ни в цвете... Но это была лишь малая толика того, что предстояло постичь. Начав писать, углубился и в изучение данной темы. И тогда же я твердо знал еще одну вещь: если только икона получится – обязательно подарю ее самому дорогому человеку – маме. Икона, как я посчитал, удалась. Мама очень радовалась подарку. И повезла ее в Храм – освятить. - Кто рисовал сие? – спросил отец Ермоген. - Сын. - Пусть придет ко мне. И пусть прихватит свои рисунки. Вот так двадцать лет назад я и оказался в Успенском Храме. Видать, Бог привел. Володя задумался. Выпили уже не по одному стакану чая. За окнами темнело. Зажгли свет. Комнатка как-то по-особому преобразилась. И лики с икон уже глядели немного по-другому, добрее, что ли... И вот в тот миг мне пришло на ум удивительно красивое русское слово – светёлка. Не какое-то там помещение, квартира ли... Тем боле, не квадратные метры или там пентхауз... А именно – светёлка. Где тепло, уютно, откуда просто не хочется уходить. И ведь никто кроме русского человека не смог так душевно и нежно назвать свое жилище. Светёлка... Вообще-то, как я сразу понял, Володя – человек не особо разговорчивый. Позже он объяснил это характером своей работы. Церковная роспись – дело особое. Сперва нужно отрешиться от мирского, внутренне сосредоточиться, помолиться и испросить Божьего благословения. Без этого – не приступишь. И потом уже писать в тишине да одиночестве, погрузившись в этот особенный мир любви да святости. Здесь уже ни повседневной бытовой суетности, ни земных грешных мыслей... Здесь другая жизнь, чистая и покойная. Здесь – иное измерение. Привыкаешь молчать и не замечать бегущего где-то стороной времени, словно его нет вовсе. А к действительности возвращаешься вдруг, когда краска неожиданно кончится или кто-то окликнет... Хорошая привычка. Уводящая от пустых разговоров, на которые порой тратится уйма драгоценного времени, и позволяющая чаще заглядывать вовнутрь себя, как

195

говорится, собраться с мыслями. А это – еще одна ступенька, ведущая к мудрости. Так он и остался при Храме. Конечно, работа не из легких. Но – по душе. Бывало, что из-за неподходящих условий (неотапливаемое помещение, проводимые здесь же одновременно ремонтные работы...) более маститые художники отказывались. А он, помолясь, брался. И делал. Многое им было восстановлено и расписано заново. И не только в Алтайском крае, но и далеко за его пределами. Бывали командировки и по нескольку месяцев. Благо, как-то при расчете вместо денег предложили «девятку». Правда, не новую, но и не совсем «убитую». Приложил руки, затратил месячишко – и теперь вот добирается до работы на своем транспорте. Пару раз пытался затронуть я материальную сторону бытия, но ответы всегда были однозначно уклончивы: «Да, Слава Богу, не бедствуем...» или «На все воля Божия...» И вовсе, наверное, не потому, что вопросы эти его не интересовали. Просто они не ставились во главу угла, а, значит, и говорить-то о них не обязательно. Несущественно. Проскальзывало, правда, иногда в разговоре, что «вот, мол, угля еще не завез да дровишек маловато запас нынче, а дело-то к зиме движется... Надо бы вот деньжонок подсобирать...» Но как-то мимоходом, без акцента. Да и так понятно было, что живет семья отнюдь не «на широкую ногу». Жена дома по хозяйству, две дочери... Одна только выучилась, а другая заканчивает. Работает он один... Если про это и вспоминалось, то безо всякой обиды, без нотки горечи. С какой-то внутренней убежденностью: раз так сподобилось, значит, так и должно быть. Бог не выдаст – свинья не съест. И вновь разговор перетекал в уже привычное русло: «А вот в Храме Александра Невского, что в Одинцовском посаде, леса тогда непрочно выставили...» Долгою в тот день была наша беседа. Долгою и плодотворной. Знакомство состоялось, чему, как мне показалось, мы оба были рады. При прощании и рукопожатие было крепче, и пожелания теплее, да и улыбка светлее.

Где-то через неделю я снова поспешил в поселок Чуйский поделиться с Володей радостной вестью. После первой нашей встречи меня не оставляло чувство вины. Как так? И живем совсем рядом, и жизнь почти прожита, а корней своих не знаем. Ну, отца, деда... А дальше? Не дело это, быть «иванами, родства не помнящими». И постоянно всплывали в памяти слова Василия Федоровича, старого партизана: «Здесь все Чепровы – родня. Все одного корня». И вот уселись мы со старшей сестрой

196

Натальей и давай перебирать родственников: кто что сможет подсказать. Сошлись на тете Вале Чепровой. Старушка давно не выходит из дому, ноги отказывают и со зрением плоховато, но память отличная. Многих помнит: кто где родился, где крестился... Вообще-то женщины в этих вещах всегда более осведомлены. Наверное, в обязанности «хранительницы очага» входили и функции «хранительницы родовой памяти», так как мужской век больно короток: извечные опасности то на войне, то на охоте... Поехали к ней. Домик на берегу Бии в заречной части города. Как давно я здесь не был! Когда-то, лет пятьдесят назад, и мы жили недалеко, тоже на берегу, и из окон открывался вид прямо на речку. Теперь же у самой кромки воды выросла еще одна улица. Сплошь дворцы да замки в несколько этажей, высоченные непроницаемые заборы. Ни на берег ступить, ни ледоход поглядеть... Какая уж тут водоохранная зона... Застроено все напрочь, без просветов и без проходов. У тети Вали в домике все по старинке. И герань на подоконнике краснеет на фоне белоснежных занавесочек, и подушки на кровати горочкой, и большая рама под стеклом на стене с разнокалиберными фотографиями родственников. Только я начал рассказывать о своей незадаче, как она сразу же перебила: «А, бородоча-то, Володьку, как не знать. Конечно, знаю. Когда еще ноги носили, так мы с ним в церкви встречались... Кем, говоришь, приходится? Сейчас по сусекам-то поскребу да и вспомню поди. Как не вспомнить... Отец-то твой, Васька. Михалыч, значит. Отец отца, Михаил Федорович, дед твой. Так вот, брат его родной, Александр Федорович, и будет Володьке прадедом. Александров сын, Егор, дедом. Сын Егора, Александр Егорович – отец Володи. Значится, он тебе – племянник. Вот тебе все по полочкам, как на духу. А вот ихний-то отец, Александра и Михаила, Федор Митрофанович, прадед твой, значит, был человек совсем не маленький. В Старой Чемровке на берегу домину имел двухэтажную, скота да земли, говорят, немеряно было...». Об этом я уже слышал и даже как-то пытался отыскать ту «домину», да поздно уже. До войны там, говорили, школа была, потом брошенный стоял да весь по бревнышкам и растащили. Лес-то хороший был. Прадед знал, как и из чего строить, чтоб на века... Конечно, вести этой о нашем родстве Володя был рад. По прошествии стольких лет отыскались, познакомились и даже породнились заново. Пути Господни неисповедимы.

И теперь вот сидим на верандочке во дворе Успенки, разговариваем. Снова начал накрапывать дождик. Посетовали, что картоху бы пора копать, да погода не дает. Не порадовало

197

пока бабье лето. Не подошло ли еще? Не будет ли вовсе?... А ведь никогда не подводило. В любой год, самый захудалый, придет вовремя и отгорит, как положено, радуя неповторимыми красками да прощальным теплом. А вот нынче как-то не выдалось... - Надо идти работать, - Володя поднялся, расправляя плечи и разминая руки. – Правый притвор уже заканчиваю. А там и за левый возьмусь. С ним тоже делов хватит, да и сроки поджимают. До холодов управиться бы... Мы вошли в церковь. Тихо и пусто. Как-то даже непривычно. Обычно бываешь там по праздникам, когда шумно и многолюдно, дымно да суетно. А нынче несколько старушек на скамеечке, толи дремлющих, толи молящихся с закрытыми глазами, да две женщины на лесах моют окна и о чем-то разговаривают в полголоса. «Ты гляди, опять солнышко как по заказу, - Володя разулыбался. – Это оно мне помогать будет. Ну, я полез. До встречи. С Богом. И привет семье». Я еще постоял, посмотрел, как он поднимается на леса, под самый свод, как улыбается сверху... И опять всплыло это, теперь уже закрепившееся за ним в моей памяти, - светлый человек. Действительно, светлый. И не зря, видать, Господь сподобил именно такого человека украшать места своего пребывания. Чтоб было в Храме светло и покойно. Было благостно. ***

198

НАТАЛЬЯ КУРИЛОВА Наталь Курилова живёт в Бийске. Образование высшее техническое. Член литературного объединения «Парус», секретарь «Паруса». Стихи публиковались в журнале «Огни над Бией». Что я знаю о любви. С утра моросит. Осень… Я на пороге твоего дома. Стою… Тебя нет. Опять нет… Очаг почти угас. Холодно… Озноб пробегает по спине. Неуютно… Подошла, разгребла пепел. Вот они.. Несколько угольков. Мерцают. Мерцают последним вздохом. Скорее… Отщепляю от полена лучины мелко. Набрасываю на угли, раздуваю. Задымились… Первый лепесток пламени. Вспыхнул… Лизнул щепки. Разгорается… Поленья добавляю одно за другим не спеша… Сижу у огня долго… Дикая пляска пламени завораживает, опаляя лицо жаром. Холод за спиной замер. Не уходит… Жду. Тебя всё нет… Где ты любимый? Вернись… В свой дом, в свой храм. Вернись… Ощущенье времени утратила. Мысли унеслись к тебе. Где ты? На каком повороте лабиринта? Идёшь ли ты к центру в свой Дом, в свой Храм? Или сейчас стоишь к нему спиной в непроглядной тьме? Любимый, повернись, повернись к родным окнам! Твоя душа устала от сиротской жизни. Она ждёт тебя… Я не могу бесконечно хранить твой огонь. Мне пора, пора домой подбрасывать дрова в свой очаг… Моя суть напряглась. Знаю, если не сейчас, то я могу не успеть. Свет в моём Храме погаснет. Всё же я ещё жду какое-то время… Встаю, тяжёлыми шагами иду к двери… Не оборачиваясь. Знаю, если повернусь – не уйду. Тяжёлая дверь острым скрипом вонзается в сердце.

199

Делаю шаг с порога в непроглядную тьму. В бесконечных далях ночного пространства еле-еле угадывается мерцающая звезда моего окна. Осенний морок проникает под одежду. Тропинка размокла. Скользко… В темноте не заметила торчащий с обочины сук. Запинаюсь. Больно ударяюсь коленом о придорожный камень. «Милый мой, как же труден твой путь… Как холодно тебе и одиноко вдали от твоего Храма… Вернись, любимый, вернись…» К концу пути в небе стали проглядывать звёзды. Потянуло на холод. Наконец-то я у родного порога. Замёрзшими руками открываю дверь. В доме тепло и тихо. Очаг играет переливами догорающих углей. Успела… Развожу яркий огонь - хочу много света и тепла. Горячий чай и скользящая нежность пухового платка наполняют негой уставшее тело. Сон… Сознание мягко растворяется в пространстве, вновь унося меня к порогу твоего Храма. Ты стоишь на мраморных ступенях в лучах восходящего солнца. А я? Я утренняя свежесть, которая наполняет тебя с каждым вздохом… Солнце ярко растеклось по моей постели. Лёгкое, наполненное покоем, пробуждение завладело мной. Ты вернулся… Я знаю, ты вернулся… Комната моя до звона наполнена светом… Что..? Что ещё нужно знать о любви? Впереди новый день… *** «Непрошеное добро есть зло» Народная мудрость. *** Стакан наполнен До предела… Тиха

200

Поверхностная гладь. Лишь каплей тронешь Неумело Расплещешь На себя – Ни дать ни взять. --Лишь Богу видно одному Какой стакан налить кому.

*** Обречённость Опять постучала в окно. В чёрно-белом пространстве Исшарканной ленты Рвётся кадр Крестом Белых линий На чёрном… Немое кино… И тяжёлой печатью Зияет Post scriptum.

*** Хочу. Мечтаю. Верю в это. Я знаю, Чувствую, Люблю. Парю В пределах Без предела. Свободу Полной грудью пью. Летит душа, И свет повсюду: Во вне, Во мне. И в глубине Я Естьм

201

Звучит, А значит Буду! *** На свалку зиму повезли. Горой Она лежала в самосвале. И в мраморе её судьбы Сплетались дни Надежд, Печали. И что-то дрогнуло во мне: Похожи… Рисунком, Тоном И изломом тоже, Что выбор Отпечатал На судьбе… В чём философия момента? Кружась Во временной Волне, Я вновь и вновь Прокручиваю ленту Жизни… О себе… Времён Разверзлась Пасть И поглотила мига Власть.

*** Слова текут рекой. Стремятся стать бальзамом Измученной душе. Но разум скомкан твой Змеёй зелёной С жёлтыми зрачками

***

202

Как упоителен Нектар страданья. Как соблазнительно Русалок песнопенье В стоячих водах мутного забвенья. А стрелки уж в который раз Неспешно завершают круг… Без нас… Цена простоты. Всё в этом мире очень просто – Приход, уход И холм погоста. В веках За этой простотой Стоим мы в очередь Толпой. *** Пустыня слёз Невыплаканной боли, Потерь Неисчислимых череда. Земля, В своей Вселенской доле, Скорбит Слезой смывая города.

*** Брожу по закоулкам комнат Души Осиротевшей. И зуммером В тиши ночной Утрата, хищно Сердце скомкав, Жужжит назойливо И рвёт Струны натянутой Высокое звучанье Вопросом Почему,

203

За что Жестоко с нами Мирозданье? И шёпот Ангела в ответ: «Не путайте Игру ума С сознаньем, Жизнь бесконечна… Смерти нет»... *** Вся наша жизнь ИГРА … Падения и взлёты. Вы думаете, Дирижёр – Господь? Увы!.. То ум, Аппендикс изощрённый, Стоит на страже Фауны земной В душе… И часто ложью воспалённый, Не вызревший На Ниве Мирозданья, Ум уготовит нам страданье, Сравнимое лишь С адовым огнём, Рождённое Минорным состояньем Души, Озябшей В безучастности ума К её стараньям.

*** Что-то происходит… Со мной. Распахивается окно понимания: «Я падаю»!.. И вдруг тепло и нежность рук Обволакивают меня… Я знаю!

204

Это он! Мой Папа! А я? Сколько мне? Год, полтора?... Это единственное воспоминание об отце в копилке моей памяти. Я храню его как величайшую драгоценность своей жизни. Родители разорвали отношения и сожгли все мосты.

*** Заворожено, Нежно дыханием Отогрею В ладонях завьюженных Буквы имени, Сердцу милые, В рече-реченьке Отлелею. Пусть опомнится О крылах своих. В небесах парит Ясным Соколом. Вера, Мужество Будут около. ***

205

ИРИНА НАЯДА Родилась я 27.08.1965г в г.Томске, с трех лет живу в Бийске, закончила шк № 29, Детскую Художественную школу с красным дипломом, училась в Ленинградском Политехническом институте, но не закончила. Вернулась в Бийск, работала художником-дизайнером по керамике около трех лет, и художником-дизайнером-модельером три года. Далее, чтобы обеспечить детей, занялась торговлей. Люблю наш родной край и город. Горы в моей жизни занимают особое место, меня всегда тянет к ним и завораживает их красота. С удовольствием вожу машину, катаюсь на коньках, лыжах( горных - только как чайник). Увлекаюсь фото, начала писать музыку, в основном песни, но есть и небольшие пьесы. Пробуюсь в прозе. В июне 2012 «Бийский Рабочий» опубликовал под моим настоящим именем четыре стиха: «Лунная соната»,»Я отпущу тебя...», «Катунь» и «Сыну». В Белокурихе газета «Планета News» от 26 июля 2012г опубликовала стихотворение «Белокурихе». В декабре вышел сборник клуба «Ратай», куда вошли мои стихи под именем Ирина Наяда. Заместитель руководителя литературного объединения «Парус» *** Белый дым Запевая, сгорая, взошла на крыльцо А.Блок Я вошла в белых храм, словно блик на стене. И окно, и крыльцо – раньше виделись мне. В зале стихли холсты из Ван Гоговых снов – Стал ромашковый тон вознесеньем холстов: Круто лестницей вверх – эта пауза слов, Белый тоненький мир и ладонь, и лицо. И взведенных, как нерв, прикасаньем одним – Белый свет, белый миг, белый сон, белый дым. Выйду в осень Выйду в осень я ранним утром. Все балкончик цветной в глазах.

206

И какая могла быть утварь Я дивичий дичок-лоза. Мимолетнее мига здешность, От того что была – в ладонь Та моя короткая нежность, Бесконечная, как непокой. Каждый шаг на Земле оплачен. Но я, все же, была. Была. Вы не плачьте – роса поплачет От того что не станет меня – Все кого я душой любила И кого любить - не могла. И за что награждают силой Ждать того, кто не ждет тебя? От того я – чуть больше осень: Ярче всех говорит листва. Мне бы все по росе, да – босой. Небеса да дожди в уста. *** Не буди этих стен. Еще Так темно, где уже не спится. Уложи в тишину, словно в шелк, До утра в половицы. И когда по росе прольешь Пыль цветов, То в лучах из ситца Дрогнут стены. И с них, как дождь, Снов окрас золотится. Гора Золотой покров. Образа листвы. Я святила сны на горе. И дни. Золотила их. Оберёг-сусаль - в облака мостки,

207

Где срастались мы в вещий свет горы. И густели сны. Отчеканил дрожь вещий свет горы. В ломкий мелкий грош все цвета листвы. И уснули сны. Белым склоном даль. Седина тропы. Мне святое имя донеси горы, Где уснули сны. *** Ты говоришь: «Останься…», Безумье – лист осенний удержать… Свести пространства – Что не граничат – самостных держав Осенним вдохом. Бессрочно облетевший поцелуй Менять, как хохму, На звуки разномастных амплитуд Высоких стрелок – Не худшее из всех безумств…

Из сеток-стенок Чеканить мысли наизусть. И в этой прорве Мне быть одной. И быть зиме. И с нею вровень Принять не состоятельность измен, Разлуки волей. И быть, и слушать – Как ветер ушлый Морщинит время, И лист-полушка Падёт на душу Твоим смиреньем. У стекла холодного Стынет ночь у стекла холодного.

208

Лебединый туман в окне Белым кликом в тоске изогнутой Словно душу зовет извне. Заблудился в себе. И моросью Наследил на лице стекла. Розлив бледный седого волоса Словно ищет во мне тепла. Верит сам он собственной ереси В то, что нет без меня росы. Я, возможно, впустила – если бы С ним согреться хватило сил. Времени нет В узкой комнате цвёл небосклон. Рассыпая по воздуху свет, Звук по стенам скользил невесом, И подумалось: - Времени нет. И привиделась Звездная пыль. И на ней, оставляя свой след, Звон венчальный под пальцами плыл, Рассыпая по воздуху свет. *** У звуков тишины Иду по краю. Вдруг дрогнет ветка, И листок, слетая, Качнет по воздуху забытую печаль. Её услышав, Будто невзначай Сорвется миг, В себе переплетая Руины мыслей, Вдохновений – стаю. И вот коснется Нежной глубиныИ снова мы с тобой сотворены. Аспект И забываются слова.

209

И расстоянья между ними Все длятся звуками слепыми У памяти свои права – Бессрочно пишется скрижаль Числом рассеянных скитальцев. И привкус времени на пальцах, И вечности - не избежать.

Но есть у вечности аспект: И там, где воздух новым полон Твой различаю звук по волнам – От них исходит белый свет. Сакрально Тиха дорога млечная. Читаю Слетевший звук – Неслышную печаль, Подушечками пальцев привыкая Тебя И мироздание сличать. Твой звук и мой – из отпечатков бога. Наощупь повторяю, наизусть Тот миг, что свыше нам подобран. И будто клавиш вечности коснусь. Скребется полночь звездная С окраин Имён и отпечатков душ И мы с тобою Сплетены сакрально, Когда вне времени созвучно я иду. Под утро Под утро особое Полог твой вспомнила, Укуталась молча ознобами сонными. А нежность В безмерных песочных часах Сочилась, стекала И множилась, множилась… И стало так тихо, Что сон отступал.

210

И стало так ясно – Что ночь скоро кончится, И кофе один Посреди одиночества, Оставив внутри меня Утро – где ты. Где - ты? когда свет один Явь свою сверяю со снами. Где обитель моя? где прежде Я любила твой полог нежный – Свет, отпущенный небесами. Прорастает во мне корнями, По спирали дробя частоты, Неизменный из крика кто-то Когда свет один между нами. Изойти от боли спросонья? Крикнуть ввысь?... Да над цветом вербным Опрокинется свет. И белым Опадет небесная крона. ***

211

ВАСИЛИЙ КИСЕЛЁВ родился в 1960 году в поселке Краснобродский, Беловского района, Кемеровской области. Стихи начал писать в 15 лет. После окончания средней школы уехал в г.Новосибирск, где учился и работал на Новосибирском заводе полупроводникового производства. Посещал заводскую литературную студию. В 1980 году был призван в ряды Советской Армии. Служил в Афганистане. После демобилизации вернулся в Кузбасс. Работал радиомехаником, водителем, агентом по снабжению. Печатался в местных периодических изданиях, альманахах, журналах «Огни Кузбасса» , «Бег». Участник II, III, IV Всекузбасского Фестиваля поэзии в г. Ленинске-Кузнецком. С 1998 года по настоящее время работает в строительной компании. Руководитель литстудии «Северное Сияние» поселка Краснобродский.

Смерть поэта Памяти Валерия Зубарева Человек не знает своего времени. как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие улавливаются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них. Екклезиаст гл. 9, ст.12. Поэт Виктор Кислов – заболел… Тяжело, непоправимо, безнадежно… Вот уже неделю он не вставал с постели. Смерть своими острыми, как у щуки, зубами прикусила его больное сердце, так, что малейшее движение отдавалось в левой стороне груди острой, нестерпимой болью. Левая рука стала сама не своя - не пошевелить, не согнуть. Он убаюкивал, заговаривал боль, но она не уходила, не верила его молитвам. Черт возьми! Хоть бы Серега- сосед пришел, сгонял в аптеку, купил лекарства, но день сменял ночь, пятница-четверг, наступил понедельник, а никто не приходил, не звонил… Хуже всего было ночью. Бесконечные, бессонные ночи, наполненные болью, длинные, словно год! Сердце его давно болело, вот уже лет десять- пятнадцать, но он не придавал этому значения, не бегал в поликлинику, не ныл, будь, что будет! Фаталист! За всю свою жизнь он ни разу не был ни в одном санатории, ни в одном «Доме отдыха»… Некогда разъезжать… Каждый новый день

212

приносил проблемы , они требовали решения, тем более – времени, и не было места нытью, праздным гуляниям, жалобам, ничегонеделанию... Пусть отдыхают другие - успешные, самодовольные, лощеные… Эх, сейчас бы, нитроглицерина пару таблеток, или валидола!.. Но они давно закончились и пустые упаковки валялись вокруг кровати. Неоткуда ждать помощи. Настойчиво лезла в голову мысль, что надобно уже смириться, ничто не вечно в подлунном мире, мол - все там будем, пришел и его черед. И так хорошо пожил на белом свете – в минувшем апреле стукнуло шестьдесят пять. Все его сверстники, други игрищ и забав, давно покоились в сырой земле, могилы заросли бурьяном… Жернова Времени неотвратимо перемелят всех – и богатых, и бедных, и царей, и простолюдинов. Как-то намедни он просматривал школьную пожелтевшую фотку своего 1 «Б». Школьная доска и надпись на ней: «ТЫ УЧИСЬ МАЛЫШ БЕЗ ЛЕНИ, ТЫ УЧИСЬ МАЛЫШ, КАК ЛЕНИН», и они – пацаны и девчонки в новогодних костюмах, он в костюме космонавта, «СССР» – большие буквы на груди, и до него вдруг дошло, что он один из пацанов остался в живых. Кто-то утонул, задохнулся выхлопами в гараже, повесился, пропал без вести, разбился в ДТП, сгорел от водки, кого-то зарезали, отоварили арматурой по голове, а он все жил и жил…Везунчик! Только вот Время вокруг него становилось чужим, отстраненным, надменным… Будто Мачеха. А может он сам был занозой в теле Времени, и Время понемногу отторгало его… Виктор посмотрел в окно: Осень… Ветер кружил опавшие листья, накрапывал дождь. Вечеровые зори опускались над Краснобродским. Люди спешили домой, к родным, к близким, к ужину, к бокалу вина. Нет для него родных, нет близких… Родной, куда уж родней, стала боль, а близкой – становилась с каждым днем эта зубастая старуха с косой – Смерть… У всего сущего – свой срок. Как это в Екклезиасте: Время жить и Время умирать... Поэт вспомнил друга детства – Валеру Федько, балагура и смехача, высокого, статного хохла, который всегда хвалился своим здоровьем, гнул пятаки играючи. Казалось, сносу ему не будет, а вот, поди ж ты – уже двадцать лет, как его поглотила мать-сыра земля на Афонинском кладбище города Киссельбурга. Киссельбург!.. Шахтерский городок его детства, юности… Здесь он родился, повстречал свою Лиду, полюбил ее… Бог ты мой, какой же она была красавицей!.. Вспомнилось: Май... Цветение черемухи на двадцатилетие Победы. Ветеранывчерашние победители – гуляют в городском саду. Они с Лидой прогуливаются, едят эскимо, пьют ситро, смеясь, катаются на каруселях, строят планы на будущее. Белый снег черемух

213

запорошил черные, словно вороново крыло, локоны Лиды. Скоро станут они - мужем и женой. Счастливые! Вся жизнь впереди! Уже и день свадьбы назначили…"ВМЕСТЕ - В БЕДЕ И РАДОСТИ, ПОКА СМЕРТЬ НЕ РАЗЛУЧИТ ВАС"... Он был против помпезности, бедные они, свадьбу дорого играть – просто вечер. Так вот: аккурат за месяц до этого вечера уехала его Лида с подругой в Москву, к тетке, да так и не вернулась, осталась там, устроилась на завод. Тяжело переживал он, запил с горя, да только водкой не вернешь Лиду... Не вернешь!.. Крепко запил, чуть с работы не вылетел. А работал он тогда в городской газете с героическим названием «В бой за уголь!». Писем от Лиды не было, а он бы и рад написать, да никто не знал ее адреса. Родители только пожимали плечами, а подруги – отводили взгляд… Отрезанный ломоть, улетевшая птица… Права, права , тысячу раз права была красавица Лида, что не вернулась к нему, ибо что он мог ей дать, нищий, провинциальный журналист, начинающий поэт, неудачник. Неудачником был его отец, неудачником дед, да и все в родне сплошь неудачники. И он – яблоко от яблони… «Витя!, - поучал поддавший с утра отец, - учись! Человеком станешь! Высокой культуры! Не повторяй моей судьбы! Не будь быдлом! А не знаешь куда мать спрятала бутылку? Убью, сволочь!..». Незачем Лиде было возвращаться в этот отравленный алкоголем мир, где всё, даже занавески на окнах, дышали сивушными парами... Молодец, что она вовремя поняла это. Молодец!.. Он же, захотел стать учителем, пошел учиться в Пединститут. А может это и было его роковой ошибкой? Ну какой из него учитель? Низкорослый, метр с кепкой, молчун – слово не вытянешь. Совсем не похож на героя артиста Тихонова в фильме «Доживем до понедельника», да к тому же и слегка заикается. Ну, как же он будет сеять Разумное, Доброе, Вечное?.. А его сверстники не выпендривались, шли в ремеслуху, получали профессию, и- айда в забой!.. в проходку !..работягами, шахтерами, горняками, водителями, веселые, всегда вместе, в коллективе, плечо друга – рядом! У них-то, у его сверстников, было все в порядке – жены, дети, внуки, квартиры, дома, обстановка, дачи и машины… Отпуск Сочи и Крым. Крепкие семьи – основа общества. А он после Лиды так никого и не полюбил. Почему? Он не знал. Словно чтото оборвалось в его душе – главная струна, тонкая ниточка надежды, и не связать, не склеить, не восстановить… Нет, ну конечно, были у него женщины, но с ними он не чувствовал душевного тепла, такого родства, как с Лидой. Будто куклы, огромные ожившие куклы. «Быстрей бы ушла!» - думал он утром, наливая чай или кофе очередной расфуфыренной крале: «Быстрей бы!».

214

Почему так случилось?.. Так сталось?.. Ведь он всю жизнь работал, как вол на трех работах, старался, тянулся ,а в итоге – одиночество, грязная однокомнатная хата и Смерть, стоящая у изголовья... Никто не поправит подушку, не подаст воды, не сбегает в аптеку. Может еще от рождения висела на нем «черная метка»? Расплата за грехи отцов? И никто не ответит на это – ни ветер, ни снег, хранят молчание высокие трубы котельной. Ноябрь на исходе... Снегопад... Кончается осень, кончается год, кончается жизнь… Поздно задавать вопросы. Поздно об этом думать. Да и не вернешь, не поправишь, не переиграешь… Так и прошла вся его жизнь – бобылем… Нет! Нет! Нет! Рано ему умирать, надо бороться! Доползти до кухни, попить воды. Оставив открытые краны, затопить соседей. Мигом примчатся, ведь только-только ремонт закончили. Но где взять, на эти простые действия столько сил? Смерть, стоящая у изголовья выпила их до самого донышка... Донышка его души. Нежданно-негаданно, сначала тихо, а потом громче и громче зазвучала песня Людмилы Зыкиной «Течет река Волга». Это новый сосед сверху, Николай, въехавший в квартиру месяц назад, оказался любителем ретро, ценителем русских песен. «Волга» была самая любимая песня Вити. Видно Судьба, напоследок, решила сделать ему приятное. Царский подарок! «Среди хлебов спелых, среди снегов белых, течет моя Волга, а мне семнадцать лет». Меццо-сопрано Людмилы Георгиевны завораживающе наполняло Витину комнату. Песня немного заглушала боль... Стало легко, словно кто-то невидимый, милосердно сжалившись, вколол ему три кубика промедола. В голове просветлело... Виктор вспомнил, какие прекраснейшие русские песни умела петь его мать. Бывало, прядет шерсть, кружится, кружится веретено, будут Витечке теплые носочки, ножки в тепле будут, а сама – поет. Котенок играет клубком, а Витя тут же, здоровый трехлетка, бутуз, любуется картинками в старом молитвеннике, слушает. Течет, течет песня, вьюга стучит в окно, потрескивают в печи дрова… «Мам, спой еще…» - просит он. «Какую?» «Про бродягу с Байкала». «Да, сыночек, устала я уж… Пойду Зорьке водички вынесу, а то скоро на дворе темно станет…» Да! Вот уж были песни, так песни! Не то, что сейчас – какой-то там рэп. Если б этот рэп пела Арина Родионовна над колыбелью младенца Пушкина, то из него вырос бы не Пушкин, а Дантес!.. Новое Время – новые песни. Сосед сверху сызнова поставил пластинку .Течет, течет Волга, льётся божественный голос Людмилы Георгиевны, кружит, кружит осенний ветер, вздымая палые листья, прохожие спешат домой, в уют, к родным и близким... Далекое, милое Прошлое проступает сквозь сумерки... На исходе осень, на исходе день, на исходе неделя, на исходе год, и Витина зацепка за жизнь истончилась,

215

прозрачна, еле жива... Пряжа его дней, что прядет богиня Парка, вот-вот оборвется… Виктор приподнялся на правой руке, и тотчас боль, словно электрическим током пронзила его тело. Он упал на подушку. Уффф!.. На лбу выступил холодный пот. Нет, похоже ему не выкарабкаться… Какой-то неясный свет забрезжил в дальнем углу его комнаты. Кто это?.. Он вдруг вспомнил далекое, отзвеневшее лето, залитый солнцем луг, он и отец его на сенокосе. «Пяточку, пяточку косы, сынок, держи на спичечный коробок от земли», - учит отец. «С оттяжечкой, с оттяжечкой , бочком, бочком стой к траве!» - добавляя, смеется отец, смеется он. И, солнце – огромное, пурпурное, радостно встает у них за спиной. Ровные рядки скошенной травы ложатся на острие косы, будет нашей Зорьке корм!.. Молочко будет! Не пропадем! И от радости, что вот он – пацан, салага, мелюзга, - и как ладно, сразу, научился косить, хочется петь, смеяться, читать стихи, прыгать. «Пап, пап, посмотри – жаворонок!» «Да, сынок, приятственна и удивительна песнь его, прям в душу льется! Хорошо! Что смеешься?.. Хорошо!» Смеется солнце, поет птица, смеется он, смеется отец. Молодость его мира, начало начал… Но вскоре станет не до смеха: зимой, в буранном декабре, отец сгорит от водки, Зорьку – кормилицу их – зарезав, украдут, сено кто-то сожжет… Лишь черная кровь на грязном истоптанном снегу – вот и все, что осталось от Зорьки. Кончится Витино детство, в ответе он за младших братьев и сестер, за отца он им теперь... И от забот ли, от горя ли, но что-то в нем сломалось, жизненный стержень, что ли… С тех пор он разучился шутить, улыбаться, смеяться... «Угрюмый»,- такую кликуху приклеили ему пацаны в школе и она перекочевала за ним в институт. «Угрюмый, наливай-ка рюмку!» - любил говаривать его приятель по общаге Викентий. Викентий был веселым, красивым, стройным, играл на гитаре, был любимцем девушек – полная противоположность Виктору, а, гляди-ка, стали закадычными друзьями, не разлей вода… ...Уже тогда, в институтскую пору, он заметил за собой странную особенность: вроде и был всегда со всеми в группе, в стройотряде, в колхозе на картошке, на капустниках, на чьих-то именинах, а все-равно оставался один-одинешенек, белой вороной в их стае, чужим, незваным гостем на их празднике жизни. Словно кто-то взял, да и выжал из него задор, молодость, жизненную силу – как сок из лимона. Не их он поля ягодка, чужак. Именно тогда, в институте, он возобновил писать стихи. А ведь после отъезда Лиды он больше не написал ни строчки. А тут, как прорвало! Стихи, стихи… В них он полюбил ритм, музыку, неожиданную хлесткую рифму. Они стали ему преданными друзьями. Заменили сбежавшую Лиду, от которой вот уже пять

216

лет не было известий. Поначалу как-то не получалось, заржавело его перо, не удавалось найти доверительную интонацию, подражательно, из-под топора. Но, потом, поднаторев, он стал писать все лучше и лучше, словно Тот, чье имя – Создатель, швырнул с неба Божественный Огонь, в него, молчаливого, нескладного, неприметного сельского паренька Виктора Кислова, будто пытаясь вознаградить за долгие горестные годы молчания. И поутру, читая написанное ночью, удивлялся: Неужто это он написал? Будто кто-то другой водил его рукой! Пришел первый успех: столичный журнал напечатал подборку. Его заметили. Все реже и реже стали приходить письма с отказом в публикации. Он выработал свой стиль – сплав Простоты и Правды. Его стихи, его имя были на слуху. Приглашали на радио, телевидение. Оттачивая мастерство, он почувствовал, как стали послушными его воле Солдаты Слова, марширующие победно ночью из-под его пера. О былой «заржавелости» не осталось и следа. Слова – его Солдаты, а он – их Полководец, и их ждут новые сражения, новые Ватерлоо, новые Бородино… Виктор повернулся на левый бок , подложил под сердце стакан, полегчало. Ну вот, наберу сейчас боли 250 грамм, выплесну, и стану здоровым человеком, - подумал он. Если б было все так просто! Тогда нужно было выплеснуть разом все его загулы, его похмельные дни, всю грязь, налипшую на его сердце за неправедную жизнь. Не получится. Виктор посмотрел на портрет Хэма на стене. Тот портрет подарила ему Лида. Хэм был в свитере грубой вязки, улыбался загадочно, словно хотел спросить Виктора: «Что, старик, хреново?» -" Да, хреново Хэм", ответил поэт. Их поколение, дети «оттепели» обожали Хэма, Ремарка, Уайльда. Многие диалоги из их романов знали наизусть. Самогонку называли «кальвадосом», а друг-друга «стариками»… О, волшебная институтская пора, где, за какими холмами отзвенели твои колокольчики?.. Какие стылые, свинцовые волны серых похмельных дней скрыли твой солнечный, цветущий златоглавый Китеж?.. Где, в каком море пурги утонуло твоё незакатное солнце?.. Какие черные, зловещие тучи затмили твой сиреневый май?..Нет ответа...И только холодный северный ветер кружит, кружит опавшие листья, шуршит и шепчет старую, избитую истину царя Соломона: «Всё проходит...» Нет больше Викентия, нет Валерки Федько, и только он - Виктор Кислов, осколок того славного времени, мушкетерского братства, лежит и беседует с символом их бесшабашной юности – писателем Эрнстом Хемингуэем. «Эрнсту было гораздо хуже после его электрошоков, но он держался», - подумал Виктор, и в памяти явственно зазвучало

217

его стихотворение"Правда Последнего Выстрела", посвященное Хэму: «Мэри не будут ОНИ обвинять...//Позже найдут... Не сразу... Не быстро...//Надо спешить... Есть одно для меня Правда Последнего Выстрела!..//Килиманджаро. Девственный Снег...//Мэри смеётся задорно и искренне... // Всё заберёт с собою навек ,Правда Последнего Выстрела!..// Африки в зелени лета холмы,//Солнце Памплоны, где страсти неистовы //Бросит во тьму, прошепчет псалмы ,//Правда Последнего Выстрела!..//Да!.. Моих тыща истоптанных троп!// Многих любил... И многое выстрадал...//Да забери ты, уютный свой гроб, //Правда Последнего Выстрела!..//Я заведу на рассвете "Пилар"// И - в Океан!- Прочь от горестной пристани!..//Прочь!.. Ну, куда ж ты меня завела ,//Правда Последнего Выстрела?//Выпрыгнет - к небу! - синий марлин...//Страх перед Смертью - душу мне выстудит.//...Где?..где ты прячешь патроны мои//Правда Последнего Выстрела?//Леди Куровски - откройте окно!//Да не смотри ж ты так грустно и пристально!//Всё ж я был верен Тебе лишь одной, //Правда Последнего Выстрела!..// Мэри не будут ОНИ обвинять...» Хэм был примером для них, примером во всем, планкой, к которой они тянулись. И он, Виктор, старался быть похожим на него – правдивостью своих произведений, и никогда не писал о том, чего не знал... ...Он стал поэтом, известным Кузбасским поэтом, выпустил первую книгу «Думающий огонь», ее даже запросили библиотека конгресса США. Благоговейно листая ее, вдыхая аромат типографской краски, он поймал себя на мысли, что нет радости… Поздно… Всю радость его жизни забрала красавица Лида, в сверкающую огнями Москву. Москва, словно гигантский водоворот закружила Лиду, швырнула на дно.. Радость, гуляя по свету, забыла его имя, адрес. У нее другие ходили в любимчиках – молодые, нахрапистые, беспринципные. Если бы ему кто-то сказал, что написав десять прекраснейших книг он вернет Лиду, то тотчас, не задумываясь, он окунулся бы в работу. Но- не вернуть Лиду, не воскресить отца, даже если напишешь целую библиотеку книг… Поздно! Братья и сестры выросли, разлетелись по свету, забыли его... Где-то в таежной деревушке, рядом с Обью, доживала свой век его старушка мать. Один он остался на свете, да, впрочем, как и был всегда. Нет, наверное это не совсем так, ибо все ж имелся у него один единственный верный друг – чистый лист бумаги, формата А4. Виктор почувствовал, как Смерть ослабила свою хватку, видно устала, вынула свои зубы из его сердца. «Вампирша придурошная!» - подумал он. Полегчало. Может отпустит? Смерть смилостивилась и дала ему отсрочку? Эх, две поэмы мои лежат на столе в работе, не окончены! И, если он сегодня умрет,

218

кто их допишет? Никто. Никто и никогда. Ему стало жаль свой трехлетний труд. А, впрочем, не все ли равно? На свете и так тьма тьмущая книг, всех не перечтешь, не осилишь. Да и книга, по большому счету – умирает, Интернет победил ее, треть книжных магазинов по стране нынче закрылась… Так, что его, Витин, уход – закономерен, как смена эпох. Ценности, которыми он жил, поднимал "на щит" в своих произведениях – Совесть, Доброта, Помощь ближнему, Скромность, Милосердие, Верность слову – давно умерли... Ветер перемен развеял их прах... Время поэтов прошло, и он вряд ли доживет до утра... Витя услышал, как Смерть, сидевшая в ногах, поднялась, скрипнула сетка, и обогнув кровать, встала у изголовья... Что-то звякнуло. Наверное ,коса ударила о стояк отопления. Полоротая!.. Виктор ощутил у себя на лице холодное, как у Снежной Королевы, дыхание. То, что она свободно разгуливала по комнате, уже не удивляло его. Пусть гуляет! Он где-то даже уже привык к ней, как солдат привыкает к осколку в теле, который невозможно удалить… Пусть гуляет, гулёна! А может, надоест ей гулять и она уйдет к более сговорчивому, к более покладистому, к тому, кто б по ее приказу: «Умри!», не кочевряжился, как Витя, а взяв под козырек ответил: «Есть!..» Вот была бы умора: неделю прожила рядом с ним ожидаючи, когда он соблаговолит «ласты склеить»! Порожняк прогнала! Виктору вспомнилось, как он после газеты работал недолго в шахте горнорабочим очистного забоя, и, как крысы охотились за их «тормозками». Мерзкие грызуны, воровато оглядываясь, сжирали их хлеб, сало... Куда ни спрячь – везде найдут! Наступишь на такую воровку кирзачём – чуть-чуть, влегкую, нежно, а глядишь, она-то и сдохла! Видно, их крысиный мозг подавал приказ на самоуничтожение. Негоже быть таким, надо бороться! Взять бы, отобрать у нее косу, и – охаживать, охаживать по глумливой, ехидной улыбке!.. по длинным ссохшимся рукам!.. по дистрофичным ногам!.. по зловонному ливеру!..- вот была бы умора!.. Интересно, что бы она вопила? «Помогите!?» Ага, счас! Дураков нет! Кто ж станет помогать Смерти?.. Виктор вспомнил Бродского, гуляющего с Евгением Рейном по набережной и базарчикам Венеции. Бродский сетовал, что в его инфарктах повинны сигареты. Две пачки в день. Он любил курить LM. А что повинно в его, Витиной, сегодняшней боли? Полное пренебрежение своим здоровьем, папиросы «Беломор», крепкий алкоголь без меры и долгие бессонные ночи за письменным столом, сдобренные чифирком. Чифирок! Это Серега-сосед, сидевший по статье 58, часть 10, еще при Сталине, приучил его к нему. Пачка чая на литровую банку кипятка - и сон, как рукой снимет! Виктор любил писать по ночам , когда дневной шум не

219

мешает рождению мысли, рождению слога, рождению стиха. Рождению?.. Нет, это не актуально. Сегодня впору говорить о Смерти. … Опять нахлынули воспоминания: Зима... Злой, морозной, буранной ночью он возвращался из школы. Хороводит, хороводит вьюга, нет дороги, нет огней… Куда ж идти?.. Их дом был первым на улице, дальше уже лес, и нередко, голодные серые волки кружили рядом, выли, искали добычу. И, вот он, третьеклашка, увидел несколько пар горящих глаз, но это были не волки, а одичавшие, огромные, похожие на волков собаки, сбившиеся в стаю. Вожак, черный, одноухий, угрожающе зарычал. Стал наступать на Витю. Виктор оторопел. Буран на секунду ослаб, утих, и Витя увидел огоньки своего дома, метров сто до него, до спасительной калитки. Злобный пес, чуя добычу, рыча, продолжал наступать на пацана. Нет, надо взять себя в руки – это ж не волки! Резко скинув ранец, Витя швырнул его в оскаленную пасть пса. Тот огрызнулся, нехотя отступил. Замерзшими пальцами мальчик достал из кармана перочинный ножик «складник», точить карандаши в самый раз, и открыл его. Блеснуло лезвие. Потом медленно, бочком, бочком, стал пробираться к огням своего дома, к калитке. Псы неотступно, след в след, шли за ним. Он не побежал, поборол страх, осторожно открыв ворота, прошмыгнул, резко закрыл, щеколда железная, надежная, и быстро вошел в дом. «Ох, Витя! Как замело тебя! Ты весь в снегу!» - запричитала мать. - А где твой ранец? «Да, мам, он там, на дороге, собаки напали на меня, недалеко от дома, возле колодца». «Собаки? Ох, Батюшки! Сейчас я им покажу, собакам-то! Я их – вилами, вилами! Облокусь, обуюсь и пойду принесу твой ранец! Где мои чуни-то? А ты ступай, к столу-то, кулеш я испекла тебе…» Бешенный буран на окраине Кисельбурга, собаки, ласковая мать, его детство снова воскресло в этой нахлынувшей болью бесконечной ночи. И, может, последней ночи в его жизни… Тяжелое забытье охватило его, и в этом забытье те, одичавшие собаки, похожие на волков, рыча, отгрызали куски его сердца… Смерть с новой силой сдавила своими зубастыми челюстями Витино сердце. Виктор тихо охнул. Нет, такой боли я до утра не выдержу, сил нет. Он повернулся на правый бок. Внезапно стало легче. Легче? Видно душа покидает тело, с усмешкой подумал он. Вдруг Виктор увидел себя первоклашкой, в новенькой форме, с ранцем, ПЕРВЫЙ РАЗ В ПЕРВЫЙ КЛАСС , идущим на свой первый урок в 1 «Б». В руках – букет цветов, золотые шары и георгины, и он явственно почувствовал их запах, который разливался, как река, заполняя его комнату, квартиру, дом, город... Внезапно, какая-то необъяснимая сила подняла его над кроватью, и он понял, что он летит, вращаясь в гигантском белом

220

тоннеле. Но кто там стоит, поодаль с бидоном, с литовкой? Боже! Да это же отец! «Папа! Как ты здесь?» « Да-к мы сегодня на сенокос едем, сынок, я ж вечера говорил тебе. Вот и молочка бидон прихватил. Хорошее от Зорьки, молочко-то!» Тоннель ширился, петлял, разливался светом. Вдруг Виктор увидел сгорбленную старушку в цветастом платке. «Мама! Как ты сюда попала? Как?.. Прости меня, что за всю жизнь не нашел для тебя ни одного теплого слова…» «Не казни себя, сынок! При такой жизни у тебя сызмальства закаменело сердце. Извини меня, что не могла тебе дать лучшей доли…». Тоннель резко сузился , стало жарко. А кто это там, в легком летнем платьице? «Господи! Да это ж Лида!» «Вить! Поедем сегодня кататься на карусели? В горсаду, нынче, духовой оркестр играет, поедем!» Тоннель стал задымленным, словно кто-то бросил файер. Какой-то парень в плаще и шарфе, с бутылкой помахал Виктору. «Викентий! Так ты же умер?» - закричал поэт. «Угрюмый! Наливай по рюмке!» рассмеялся парень и скинул шарф. «Как видишь – жив, здоров, невредим! Закусь есть?..» Замелькали перед взором какие-то незнакомые лица... обрывки давних разговоров...Витя увидел себя со стороны , стоящим на эстраде и читающим кому-то свои стихи: «Августейший Август нам сулит разлуку.//Боги наши судьбы – не соединят…//Осень на пороге… Тишина… Ни звука...//Только Песнь Прощанья мне поет Иня.//Выпрыгнет играя, серебристый окунь,//Щука ли, жируя, схватит пескаря,-//Озирает небо равнодушным оком://Рыбу, Осень, Лодку, Реку и меня.//Все мои молитвы небеса отторгнут-//Зла и непонятна звездная игра...//Заурчит простудно старая «моторка»,//Тот, кто у мотора скажет мне: «Пора!..»//Моросящий дождик не о нас ли плачет?..//Омуты заносит палою листвой...//Первый лед на сердце – это ,верно ,значит://У Мадам Разлуки нынче торжество.//Клен-приятель старый!- треснут и расшатан//Спит... Ему приснится – он влюблен и юн...//Скоро, скоро, скоро, еле слышным шагом//Зазимок наступит – вспоминай июнь!..//Осень кружит вальсырыжая оторва!..-//Золотым багрянцем заметая путь...//Разрезает волны старая «моторка»,//Тот, с лицом Харона, скажет мне: «Забудь!..»//В наши спины дышат вьюги и морозы,//В Августе привычны эти холода…//Да!.. Швыряю за борт горечь папиросы,//Все мои надежды унесет вода…//Станет вмиг прохладно, неуютно очень//Даже где-то жутко-хоть перекрестись!//Мошкара речная лезет прямо в очи //Может быть под нами не Иня,а Стикс?//В небесах над нами - хлещут звездопады!..//"Загадал желание?.". "Следуй на паром!"..//Из таежной чащи протрубит сохатый.//"Жми!.. Поддай-ка газу, лодочник Харон!."//Вот и завершилась моей жизни повесть…//Лодочник нальет мне горького вина…//Закричит

221

подранком твой московский поезд,//Заспешит на Север- вдаль!моя Иня…» Виктор почувствовал, что свет в тоннеле становится тусклее, холоднее, неприкаяннее, и запах золотых шаров затопил все вокруг,- словно Амур в половодье!- затопил буранные ночи Киссельбурга, затопил жаркое лето сенокоса, затопил серебряный смех Лиды, затопил саму Витину жизнь, и Тот, Кто был Властелином этого белого тоннеля – внезапно врубил черный свет. «Ну, вот и все...»,- пронеслось у Виктора в голове, и, как только он понял это, сознание навсегда покинуло его...

***

222

ПАВЕЛ ЯВЕЦКИЙ Стихи публиковались в краевых, региональных и московских литературных журналах и за рубежом («Современная литература мира» - Нью-Йорк). Автор нескольких поэтических книг, изданных в Москве, Барнауле, Бийске, в том числе, двухтомника «Частушки». Лауреат журнала «Огни над Бией». Член Союза писателей России. В октябре 2012 года Павел Явецкий был принят в Российскую Академию Поэзии в звании действительного члена-корреспондента. Живет в Бийске. НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ * * * Душа нагорным духом осиянна Под Онгудаем, у Чикет-Амана. Дышать свежо, и мыслится пространно, Под Онгудаем, у Чикет-Амана. Кедрово-глухариная нирвана, У Онгудая, близ Чикет-Амана! И нет “Тату”, и лжи с телеэкрана Под Онгудаем, у Чикет-Амана! Архара рогом - горного барана, Завился тракт вблизи Чикет-Амана. Восславить жизнь не поздно и не рано Под Онгудаем, у Чикет-Амана! Я словно “йети”, выпал из бурана, Под Онгудаем, у Чикет-Амана… В ГОРАХ Был путь, и начисто пропал Строги отроги: Снега накрыли перевал, И нет дороги. Оцепеневшая тайга Царевной спящей… Несут заряды облака

223

В распадки, чащи. Напрасно ты загоревал Поладим с ветром. Что ж, перевал, Ты нам привал Устрой под кедром… РУЧЬИ 1. Торопился, Искрился, бежал, Гнутой радужной пылью Дрожал… 2. Его сквозь чащу Я приметил: - Ты чей, ручей? - Ничей - ответил... НЕЧАЯННАЯ

РАДОСТЬ

Мне бы вновь туда, (еще бы!) Настом, берегом реки, В красноталовы чащобы, Где сугробы высоки. Пусть, нечаянная радость Разударится в бега Ей дурачиться и падать В пышнотелые снега! ИНЕЙ Иней выткал подворье Многоцветные выбрал тона: В узорочье-узоре, Разукрашены лес и дома. И обыденно-просто, Умягчая морщины лица, Бабка веником звезды Сметает, склонившись,

224

с крыльца… ВОЛКИ От людей ли злых оберегали (Брел я зимним бором без огня): Видно были сыты - не сожрали, Волки, провожавшие меня. Волос дыбом, жилы мои стыли… И совсем не злобно, не в разбой, Тихо так - отечески - повыли, На краю, на кромке боровой… * * * Ты шла по лугу огоньковому Из белой рощи - напрямик… А мне б, навстречу, бестолковому, Да упустил я редкий миг! Лицом в бутоны - незнакомая, С зарей, пылающей в руках, Не шла - парила, невесомая Такою и осталась в снах. * * * Замигали звезды, зорки. В роще сумрак загустился. Месяц, туче на закорки, Чуть помедлив, примостился. Ветви клен едва колышет В тихом шелесте потонем... Виражи летучей мыши Пища снам потусторонним. Воедино вяжет, туго, И влечет необычайно Наши души, до испуга Неразгаданная тайна. МОЯ БЕРЕЗА Дышу тобой, пою тебя, береза! Вас, не тесня, Есенин и Рубцов… Все песни - вздор, косноязычна проза, Но не в обиде Прасолов, Кольцов.

225

Душа любила, не осознавала, На ощупь шла, да рушились мостки… И все мои вместились капиталы В раздерганные ветрено листки. Угрюмый критик чертыхнется: - Поза! Нос угреватый протолкнув сюда… Завей сережки, встрепенись, береза, Прошелести про лучшие года! ЗВЕЗДА МЕРЦАЛА Роса в лугах захолодала, Пригнула травы до земли, Звезда зеленая мерцала, Звала кого-то там, вдали… О, как хотелось мне помочь ей, Да ноги кровянил осот! Звенел тягучий шорох ночи До неминуемых высот… * * * Бакен укажет фарватер, Это уж наверняка. Пристань, плавкран, дебаркадер Шаткий приют речника. Якоря грузная цепкость, Клюзов осклизлая жесть. Мели морские - не редкость, А на реке их не счесть! Баржи ползут еле-еле Тверже штурвалом владей! Винт запороли и сели Килем на груду камней. - Стоит ли мудро лукавить Наш капитан говорит: Бакенной службе поставить, Необходимо на вид…

226

НА ПРОМЫСЛЫ Это факты, не домыслы, А всему свой черед: На отхожие промыслы Собирался народ. Гомонили как в таборе “Интерес” выбирай: По колбу, либо в “папоры”, В облепиховый “рай”. И с нахрапом, без робости, Перегаром дыша, Лезли в давке, в автобусы Контролера прижав… * * * От осклизлых дорог, Покосившейся риги, За стернею постриженных Наспех полей Все больней и больней Журавлиные крики Принимать изболевшей Душе на земле… * * * Что утратил я здесь, Отче? Лоб пылающий стужу. По ночной февральской роще Неприкаянно брожу. Вот, и вырвался наружу Неприкрытый демон-враг, Запечатал тьмою душу Всероссийский кавардак! Кто в свои скрижали впишет Моровое, нынче, зло? Через раз деревня дышит, Мать-кормилица, село… Распрямятся ль наши плечи, Иль поляжем трын-травой? Скоро ль, колокол на Вече Созовет нас громовой?

227

Не забыться, взяв полбанки, Подступивший видя крах… Видел нынче: падший ангел Волочил крыло в снегах… * * * Руины, каркасы, остовы, Гнилая вода колеи, Да в чаще плакучие совы Проселки, Россия, твои. Гнетет оскуденье народа, Несущего тягостный крест: “Мамай” неизвестного рода Погромно прошелся окрест… Премерзкий котел запустенья Заварен без дыма-огня… Весны соловьиной кипенье Не радует нынче меня. ДОВЕЛИ Гляди: нарочный снова скачет На трудодень - половы пуд… То продотряд, то - расказачат, То “бабьей тягой” в плуг впрягут… Разукрупненья - укрупненья, То недород, то - кулаки. Хрущева “соточные бденья”Жить по-другому не моги!.. А сельский житель - мятый, клятый Ему от боли рот свело: Экспериментов вал девятый Довел до судорог село. Клянет, как может, жизнь такую, Несет свой крест, как на роду… Соленый пот, слезу скупую Украдкой сронит в борозду… * * * Прошлое кажется сном Время сжимает пружину…

228

Ель за больничным окном Глухо качает вершину. Пристань утрат и потерь Редко дает исцеленье… Скрипом щелястая дверь Перетирает мгновенья. * * * Самое верное средство Там, у беды на краю: Тихие дворики детства Светятся в душу мою. Лето, уснувшее в кленах Нежится, грозы тая… Семь топольков запыленных Школьная тропка моя. До бесконечности длинно Дня перевита тесьма… Алых наперстков малины, В щелях штакетника - тьма! В ТЕ ГОДЫ (заэкранье) В те годы мы чудили странно: Ползла на сцену зала треть С обратной стороны экрана, Нам фильмы нравилось смотреть, Полировать спиною плахи, Дешевым балуясь винцом… Высмеивая зала страхи Курить, иль хрупать леденцом. ПИСЬМА Не успев проявиться Твой образ угас. До конца не успели Друг друга мы вызнать. Неизбежности грянул Завьюженный час,

229

И сгорели в огне Все любовные письма… УТКУЛЬ (На снос станции) Вопрошала: ты откуль? Раньше станция Уткуль. Не “откуль”, а Уткуль, Вправду или в шутку ль? Где билет-квитанция? Не ответит станция… * * * Сани тракторные. ДТшка Лентой гусениц режет путь. Мнем солому, все вперемешку До бригады - раз пять курнуть… Ободняет еще не скоро, Только каждый душой размяк: Хлынет таловодь без призора В тот белехонький березняк!.. ОСЕННИЙ ПРИЗЫВ …А листики, к лужам пристыв Трепещут и рвутся куда-то. Шагает осенний призыв, Шагают погодки-ребята. Шутя и не в лад веселясь, В одежках потертых и мятых, С родными, друзьями, простясь, Упрятав грустинку во взглядах. Пылает зари окоем, И ждет их не полюшко брани: “Учебки”, казармы, подъем, Уже по солдатскому - ранний. На службу страна позвала, Нестройную поступь их слышит. Незримая ноша легла На узкие плечи мальчишек.

230

ХАРЬКОВ Каштанов на ветвях огарки Трамвай…Холодная Гора. Кипит-майданит город Харьков, Донца водица не быстра… За Конным рынком и Сумскою, Театром оперным - как встарь, Привстав над толчеей людскою Поник головушкой Кобзарь… СОИСКАТЕЛЬ Не гнулся за рублем, И при любой погоде Слыл чуть не королем В писательской колоде. Воз премий и наград! Тесны и стол, и ворот, Сменил на стольный град Провинциальный город. - Не зря стопы вострю! Не за морем синицу, Взомнил: де, покорю Блистательно столицу. С трудом вживался в быт Вопрос квартирный вечен. На Родине - забыт, Москвою не замечен. В трехтысячном ряду, (Прими нули на веру) Не потеснил среду, Не вжился в атмосферу. Усох, перегорел, И - полное сиротство В буфете ЦДЛ, Где шапочны знакомства… Не пальцы в растопырь Берет теперь досада:

231

На матушку-Сибирь Молиться было б надо! Ему я позвонил Надтреснут тусклый голос. Никто ему не мил… Прожорлив мегаполис! * * * Уходит день. Закат огнист, Прильнул к окну полоской алой… Прости, меня, бумаги лист За все неверные начала! За все, чего не избегу, В себе самом найти пытаясь, Едино - другу и врагу Исповедально открываясь. Пусть с гребней запылавших крыш, Свисает сумрак вечерово… Чем больше душу кровянишь, Тем просветленней станет Слово. ***

232

ИДАЛИЯ ШЕВЦОВА Родилась в с.Завьялово Алтайского края. Закончила Ленинградское МУ №14, университет марксизма-ленинизма, Бийский пединститут. Автор книг поэзии и прозы. Член Союза писателей России, СП Приднестровья и МСПС. Участник Международного литературного фестиваля ”Поэт ликующего мая” в Тирасполе. Лауреат международного литературного конкурса МВД -2013 г. Гром. Бог порядок наводит на небе: и сдвигает незримую мебель, Богородицу в гости зовёт, басом, радуя нас, поёт, моет пол, и до блеска, - поля, настилает ковры - облака, чтобы милой подруги нога в тёплом, солнечном тапке спала! *** 25 августа 2013 года И град колотил по окнам, И ветер врывался в дома, Деревья качало у окон, Как будто природа сама Кричала о чём-то тревожном, Людей призывая, богов, И чувствовали кожей Цветы и трава у лугов. И сильного ливня стена Склоняла деревья к дороге,Всё выстояло в тревоге, Упала рябинка одна: густые тяжёлые гроздья лежали, как дети, возле…. *** Моя Россия - ты в снегах, в холодных, белых синь-мехах... Завязки-реки холодны, и шапки выпасов - мертвы.

233

Россия! В марте у снегов тальник буреет, оживает... Меня любимый ожидает, освобождаясь от грехов. Берёза ясно выплывает ей тяжко в холоде, что мне в суровом стойбище огней слепящих чувств, и призывает чащоба зелени, тепла. Россия потому светла, что много холода и жара, и ничего, и никогда чуть-чуть! А март уже весенний месяц у оснований звёздных лестниц упал на настовую грудь. Вздыхает Русь - не отдыхает... ***

234

ГЕОРГИЙ РЯБЧЕНКО Родился 11 января 1937 года под Курском. Закончил Харьковский политехнический институт. Автор книг поэзии и прозы. Лауреат двух краевых литературных премий им. В. Бианки и «Лучшая книга года». Награждён медалями им. М.А.Шолохова и «За служение литературе». Член Союза писателей России. Живёт в Бийске. *** Иду со шляха. - Здравствуй, старый сад! Его узнать по дальней груше можно. А на душе – и смутно, и тревожно. И не понять: я рад или не рад. Что вижу вновь заброшенный свой сад. Не знавшему ухода столько лет, Ему с тоски засохнуть время было. Но он живет: топорщит иглы слива, И вишня посылает мне привет, Черна от сочных ягод. Столько лет. Она ждала: придет заветный час И в те ладони, что её сажали, Из-под зеленой шелестящей шали Омытые росой плоды подаст. Настал для нас обоих этот час! Я руки протянул навстречу. Вдруг: - Что, вишенок отведать захотели? Они, звиняйте,

235

не для вас поспели, Охочих много шастает вокруг. Упали руки. Стыдно стало вдруг За человека. Так оно бывает: За далью лет того, кто поднял сад, Не замыкал его в тиски оград, Деревья помнят, люди забывают, Как этот, что узнать меня не рад. Я молча ухожу. Не надо мне Никчемных и притворных извинений. Шаги всё глуше. И всё гуще тени В моём саду, в родимой стороне… 28.12.1990 г. У ОЗЕРА Памяти заядлого рыболова и писателя от Бога Владимира Свинцова Сковано озеро дрёмой ночною. Необъяснимое чувство в груди. Что-то волшебное ждёт впереди, И сердце от этого сладостно ноет. Обострены восприятие, слух. В голову лезут такие сравненья, Место которым в стихотворенье. Нет, уже чувствую точно, что в двух. 1 Кажется: где-то за лесом размыто Над конною лавой клубится «Урра-а-а-а». А это всего лишь над влажной ракитой Бунтует голодный гарем комара… 2

236

А озеро спит, и тумана завеса Дрейфует, по глади зеркальной скользя. Пересеклись в этот час интересы Азарта рыбацкого и карася. Что победит: опыт или желанье Отведать наживку на хитром крючке, Преодолев навсегда расстоянье Меж жизнью и смертью в последнем броске? *** Опыт улыбкой отметит победу, В садок опуская её результат, Зная, что будут сегодня к обеду Уха и законные «сто пятьдесят». ***

237

ЛИДИЯ КАЛАШНИКОВА Лидия Константиновна Калашникова родилась 20.11.1947 г. в семье мелких служащих. Работала секретарем, библиотекарем (в библиотеке для слепых), в отделах кадров. Помогла мужу закончить АГУ, он стал адвокатом, она тоже закончила университет. В 80-х годах работала судьей, потом снова кадры, попробовала себя в бизнесе. С 1993 года вернулась к работе юриста. Сейчас - юрисконсульт. Пишет стихи, прозу. Самый первый рассказ «Попутчики» - о родном крае опубликовала в районной газете Петропавловского района, там же - первые притчу и сказку. Публикуется на Алтае и зарубежом. Живёт в Барнауле. ВОЛШЕБНЫЕ КНИГИ В волшебной стране, где жила Фея, было много цветов, а ухаживал за ними Волшебник, обычный Волшебник, ведь среди Садовников тоже бывают волшебники. Он жил не в самом замке Феи, но ее сад любил, как свой собственный, ведь там много всего было сделано его руками. Если что-то делаешь своими руками, то это будет дорого тебе всегда, так как, что-то делая с душой, ты оставляешь ее частицу во всем. Все, за что он брался делать, словно расцветало от его добрых рук, поэтому те, кому удалось прикоснуться к делам рук его, любили его. Волшебник был Мастером на все руки, потому, что ему все было интересно. Это так важно, когда тебе интересно, главное этот интерес не растерять на жизненном пути. Как только он появлялся в саду, птички организовывали хор, слетаясь со всей округи, сбегались музыканты, сверчки, кузнечики и многие другие, чтобы начать свой концерт для него. Волшебник любил их слушать, а еще он любил, когда устраивались танцы под эту музыку, слушать вальс цветов и смотреть, как самозабвенно танцевали его розы. Когда музыка стихала, цветы возвращались на свои места. Так уж положено: всем иметь свое место. Солнышко тоже частенько танцевало, услышав эту дивную музыку. Каждое дерево, каждый кустик, каждый цветок и каждая букашка - улыбались, встречая его, а он отвечал им радостью и заботой. Для Феи он собирал такие дивные букеты, каких не было нигде в целом свете. Может, потому, что это была волшебная страна, а может просто потому, что это он такой, особенный? Осенью он собирал листья деревьев и кустов, а из них делал книги. Это были особые книги. Вы когда-нибудь видели книги из

238

кленовых листьев, обложка которой соединялась и украшалась тончайшей паутинкой? Какие красивые это были книги, их было так много! Это были волшебные книги, в каждой было свое особое содержание, которое почти не повторялось в других. Его книги лежали на полках в шкафах: полка с кленовыми книгами, а там – с дубовыми, эта вот – с калиновыми… Он очень любил книги, наверное, всегда, ведь если кто-то полюбит книги, то это навсегда, такое удовольствие взять в руки книгу и перелистывать ее! Среди его книг были и те, что написаны им самим. Сама главная Фея порой просила у него почитать книги из его библиотеки, а потом непременно возвращала эти книги ему. Возможно, что ей нравилось и поговорить с ним о книгах, о прочитанном в них, или просто обсудить что-то еще и набраться мудрости, ведь мудрость накапливается всеми непрерывно и бесконечно.

***

239

ОЛЬГА ЗАЕВА Родилась в г.Карши (Узбекистан). Закончила три курса ТАШГУ. Стихи и проза публиковались в краевых периодических изданиях и за рубежом – журнал «Звезда Востока» (Узбекистан), «Современная литература мира»- Нью-Йорк. Участник краевых семинаров молодых писателей. Автор пяти поэтических книг и книги прозы. Имеет краевые награды за литературную деятельность, награждена Дипломом Берлинского литературного института за активное участие в совместных проектах и популяризацию Берлинской библиотеки современной литературы. Член Союза писателей России. Живёт в Бийске. *** В чистом поле – лебеда. В каждом городе – оракул. А юродивый заплакал – Так завыл, как никогда. Был всегда доволен всем Улыбался лицам встречным. И казался он беспечным И бесчувственным совсем. Но сегодня не смешно, Если он застыл у края. Выпал из земного рая, Хоть с природой – заодно. Заливается жульё, Предавая, продавая. Много денег не бывает На элитное житьё. Изворотливы умы, А юродивому страшно. Так спросите сердце ваше, Он умнее или мы?! *** Я слабость взашей от себя гоню, Возможности сил превышаю. Я каждую ночь тебя хороню, И каждый день воскрешаю.

240

Огнём твоя прожигает боль. Натянуты струны-нервы. Надеюсь, верю. Но всё ж любовь Всегда остаётся первой. Пускай она порой не права, Не справедлива, пристрастна. Я ей одною ещё жива, С одною ею мне ясно. Я день за надежду опять ценю, А ночь и её лишает. И каждую ночь тебя хороню, И каждый день воскрешаю. *** Зима эмоции выжжет стужей, Разверзнет небо, что так бесстрастно. Когда никто никому не нужен, То сразу всё беспросветно ясно. Решётки, сталь – оборонный панцирь. И, коридор интернета ширя, От мира прячась, легко остаться Навек в своём виртуальном мире. Условны Ники, условны страсти. Свои, чужие – совсем не важно. И если волки оскалят пасти, То овцы словом взбрыкнут отважно. Бои без правил – миры дискуссий. А кто-то в игры ушёл, не глядя. Ты виртуален, и в дом не пустишь Ни доброй тёти, ни злого дяди. Что на уме, то надёжно скрыто. Существовать в интернете лучше. Да жаль, мешают проблемы быта Совсем увязнуть в сети паучьей. Там много жизней и воскресений. Герои битвы свои находят, Пока за окнами, каруселя,

241

Одна реальная жизнь проходит. Ты одинок и застываешь льдинкой. Живым живое – истина проста. От сердца к сердцу узкая тропинка, Как будто к царству Божьему врата. Вот и идут, протискиваясь с болью Сквозь скалы равнодушия и зла, Скитальцы, заражённые любовью, Несущие зародыши тепла. Ещё не всё остыло и постыло На свете 21-ый правит век. Но радует лишь то, что сердцу мило, И человеку нужен человек. *** Бывает безнадёжной тишина, Обложенная ватной духотой. А эта ночь Тиха не беспросветно. В ней теплится зародышем душа Живого звука. Дыханье слова Лёгким ветерком, Прохладой на губах – Живёт. *** Что завершилось, не может начаться. Реанимировать прошлое – бред. Ты – мой товарищ только по счастью, А по несчастью товарищей нет. Вот и дождался судьбы перекрёсток, Взял и отправил решительно врозь. Наша разлука – горе с напёрсток С тем, что потом пережить довелось. Кроны прозрачные плачут, редея, Листьями стелют дорогу светло. Видно, любило тебя провиденье Раз от печалей моих увело. ***

242

Когда повелит ночная грусть Меня отыскать в прошедшем, Ты знай, что я за тебя молюсь, Как молятся за сумасшедших. Мне жребий твой известен уже. Тебе его знать не надо. Ведь только тот, кто и впрямь блажен, Не дрогнет в преддверии ада. *** Всё успокоится. Что же мы сетуем? Осень-покойница Стынет, раздетая. Боль неприкрытая, Прах неухоженный… Ветром избитою Дыбится кожею. Грянут события В царствие тихое Дрожью губительной, Стоном неслыханным. Стенами-волнами, Столпотворением Знать, переполнена Чаша терпения. Были мы дерзкими – Платим за это. Нами истерзана Наша планета. *** В снегопаде, как в любви – Больше, чем снаружи видно. В никуда билетик выдан. Опоздавших не зови. Эта капсула - твоя.

243

Уголок вселенной тесен, И перетекает весь он В обновленье бытия. Перепутались дела! Снег кружится, налипая. Бродит тихо рать слепая, Беззаботна и бела. Упадёт счастливый случай, Словно спелый и пахучий Новогодний мандарин – Он, оранжевый, один, Одному тебе ниспослан. Подними его, а после – Без сомнений в небеса!.. На века, на полчаса – Времени не замечая, Обновляясь и легчая. Боли нет, дороги нет. Только белый-белый свет Снег пойдёт – из дома выйдешь. То найдёшь, чего не ищешь. Больше, чем глазами видишь. Больше, чем ушами слышишь. *** Слёзы в глазах удержи, Оставь на потом. Сердце листом дрожит В мареве золотом. Вновь прохожу осенней тоской – Не миновать дороги такой. Сладкое лето на тёплых губах Не остыло ещё. Ветер, как дикий мустанг, Укрощён. Ластится тихо к ногам. Острая боль дорога. Всё разгорелось – Без слёз невозможно смотреть. Пышно справляет обряды

244

Разлучница-смерть. Кружатся листья в танце последнем. Снова тревога крадётся по следу. Скоро догонит и плакать заставит Тех, кто остался без стаи. *** Хлопья кружатся легко, Невесомо оседая. И лечу я далеко, Растворяюсь, пропадаю. Всё на свете - кутерьма, Непрерывное движенье. Город мой и я сама Снегопада продолженье. Время медленное ждёт, Чтобы ангелы несмело Черноту укрыли белым Открывая Новый год. *** То ли плакала, то ли пела я, То ль жила я, то ль не жила… Гуси-лебеди, птицы белые, Не подставили мне крыла. И смирилась я, одинокая, В неизбывной тоске немой. Недоступное и высокое, Небо выстыло надо мной. *** Лёгких паутин силки Ловят яркую добычу. Есть у осени обычай – Золото ронять с руки. Разбазаривать добро, Честно нажитое летом. Ослепляя ярким светом, Так и тычет бес в ребро!..

245

К сумасбродству краткий путь. В нём беспечности отрада. Пьяному ума не надо, Перебьётся как-нибудь. И несётся карусель, Дни бездумные гоняет. Синий иней догоняет Золотистую метель. *** Зимою со свечкой славно, Глаза теплотой полны. И можно молчать о главном В звучании тишины. Вокруг суетятся тени, Светло огонёк дрожит. Давно уже догорели Слова болевые лжи. Ночной прощелыга-ветер Позёмкой легко вздохнёт. Всё временное на свете Сбывается каждый год. Так что же мы не готовы, Встречая пургу потерь?.. Что было - давно не ново, Случается и теперь. А воск застывает плавно, Над домом – пурги крыло. И думается о главном Легко, а не тяжело. Обители-колыбели Баюкает снегопад. Метут за окном метели, Как 1000 лет назад. *** Не плачь, моя радость, не надо! Зима за окном ворожит.

246

Под белым крылом снегопада Надежду свою удержи. За пазухой птенчиком малым Посапывать будет она. Тепла на планете не стало, А сердцу забота нужна. В тебе, моя радость, так нежно, Так ясно горит огонёк. Тебя согревает надежда, А ты сберегаешь её. ***

247

ОЛЬГА СКВОРЦОВА Родилась в Бийске. Закончила БИГПУ. Стихи публиковались в местной прессе и краевых журналах. Автор пяти поэтических книг, член СП России, живёт в Бийс ке *** Когда мой ум пустой заботой занят, ищу, в себе смятение тая, я зыбкую тропу иносказаний, листая книгу бытия. И падают слова в сосуд хрустальный, то глухо, то отточенно звеня… Чем мысль моя, спустя мгновенье, станет? Душа от тела. Песня от меня взметнётся ли дыханием лампады? Молитва высока и горяча… Сказать бы сокровенное. И рядом с бесценным вечным мудро промолчать.  *** Голос внутренний мой как комар обнаглевший, назойливый. Отгоняешь его – он откуда-то свыше поёт, отымая покой. Но когда ты свыкаешься с болью, то теряешь себя, становясь продолженьем её. Закрывая глаза и себя открывая построчно, помещается жизнь на стандартном формате листа. Сотни "против" и "за", заключённых в строке одиночной, словно камни межи, за которою тайна Христа. *** И ангелы давно уже не в белом. И слишком больно помнить о былом.

248

Мне очень жаль, что я тебя задела нежнейше-обжигающим крылом. Прости зелёный блеск листве весеннейей тоже срок сорваться и упасть. Безжалостное время неизменно и беспристрастно изменяет нас. Мне дороги и выстраданы строки. Я просто лгать, наверно, не могу. В постели слов светло и одиноко. И друг у друга мы с тобой в долгу. *** А дождь в окно глядел, грозил и плакал и всё листву хлестал что было сил. Потом, устав, побитою собакой испуганно по лужам моросил. Вот так и ты, пришёл однажды утром, пытаясь стать своим и нужным, но… Но встретил дом молчаньем неуютным любимого, забытого давно.  *** Мне снова снится тот же сон. Всё тот же сон. Больной и странный. Пустая комната. Балкон. Широкая спина дивана. Сквозь форточку спустился снег и растворился постепенно. Февральский воздух, сыр и сер, впитался в поры гобелена. Мелькнул на фоне темноты твой силуэт неуловимый… И не постичь мне, кто есть ты, и сон холодный не покинуть.  ***

249

*** Мы курим у подъезда. Временами кидаем фразы умные небрежно. Валяя дурака, ловлю губами снежинки, а глазами – нежность. Чужого города пронзительные окна глядят насмешливо и слишком откровенно. В их предложениях, где знаков слишком много, увы, сказуемое второстепенно… Измерить чувства быстрыми шагами, прямыми тротуарами проспекта. Я, вероятно, слишком пунктуальна и выгляжу забавно и нелепо, когда, смеясь, опять ловлю губами под снегопадом ледяного эльфа. *** Дождь в январе! Он веселится, течёт по раздражённым лицам, недоуменным и вполне встревоженным. Народ шалеет – как из ведра, уже неделю! А все готовились к зиме. Но барабанит по карнизам погода, ставшая сюрпризом. Не знаешь, что и ожидать от этого столпотворенья. (Боишься, что зазеленеет, листочки развернёт душа). Несвоевременно-весенним опасно воздухом дышать… Но размываются до срока в моём отечестве пороки на тротуарах и земле, смывает мусор к водостокам. И кажется порою мне, что кто-то там забыл про зиму. Сидит за облаком, незримый, он знает, как помочь нам, но…

250

Мы в чудеса давно не верим. А дождь идёт уже неделю, и городок бурлит вверх дном. *** Будет тыкаться в двери, как озябшая кошка, дождь промозглый, бездельник, и прохожий промокший, письма в жёлтых конвертах, заплутавшие в лете… Но на адрес заветный вряд ли кто-то ответит. А сентябрь непогодит и вздыхает нервозно – к нам обычно приходят, но всегда слишком поздно. *** На варежке не лёд – мороженное солнце. Снежинка не умрёт, свет в капельке зажжётся. Желанье загадай, не то сползёт по краю. Что капелька? – Вода свободная, живая. *** Свеча, догорая, вздрогнет – колеблется колыбель. Глядит на свою мадонну Божественный Рафаэль. Святым совершенством линий лежит на её руках Неистовый Паганини, одухотворённый Бах. И взглядом пронзая время, лишь женщина знает, что сегодня его рожденье, а завтра – Его Рождество. Но скорбь ей уста закрыла – над ангелами летя, Великая Матерь миру протягивает дитя.

251

 *** Бывалый пишет по старинке, в исканьях молодой пиит (Он о букашке на травинке весьма научно говорит.) Но нет тепла в трактатах строгих… (А, впрочем, всё не без греха, когда сшиваем мысли в строки суровой ниткою стиха!) Бог даст, ещё наступит время, слетит с листа словесный дым, и ясно станет - слышен гений, звучащий голосом своим. *** Не гадать орлом ли решкой уготовано рождаться. Жизнь прекрасна для простейших: кушай, пей и размножайся. Ты – начало и основа. Ты – спокоен и расслаблен… Не приходит ночью совесть, Муза и другие бабы. Ты находишься в нирване. Ты – на том и этом свете. Но понять не в состояньи личное своё бессмертье… *** Свет лампадный, тихий свете. И заблудшая душа подлетит и не заметит, вспыхнет, крыльями шурша. И когда огонь обнимет, боль её перекалит, купиной неопалимой жизнь затеплится внутри. Час признанья и молитвы перетопит горя лёд. Как спокойно дышат лики в светлом пламени её. ***

252

Господь творит – прими его труды. Жизнь на Земле не так-то просто сделать. Вот в темноте, увы – не видишь ты, лишь ощущаешь собственное тело. Свет ослепительнее, зримей и сильней, чем вечный мрак. Но тоже есть вопросы: Так в мире абсолютном, без теней, всё кажется бесформенным и плоским. И Бог решает всё перемешать – который век уже кружит планета, но неизменно мечется душа у человека – грани тьмы и света. ***

253

ТАМАРА ПОПОВА Тамара Попова родилась в городе Бийске в 1951 году. Окончила Бийский Механико-технологический техникум. Работала на заводах городов Бийска и Караганды. С 1997 года член бийского городского литературного объединения «Парус». Рассказы и очерки публикуются в районной, городских газетах, в журнале «Огни над Бией», сборниках «Паруса». Были публикации в журнале «Алтай», «Бийчанка», альманахе «Тобольск и вся Сибирь», приложении к альманаху «Бийский вестник» «Три реки», хрестоматии «Алтайские жарки». Участник 2-х краевых семинаров молодых литераторов. Администрацией бийского района награждена Почетными Грамотами, Благодарственными письмами за личный вклад в развитие культуры района. Почетными Грамотами – за личный вклад в развитие литературного творчества в городе Бийске. Автор 8 книг прозы. Живет в селе Верх-Катунском Бийского района. ЭЛЕОНОРА. (Отрывок из повести) «...Мы все судьбы безжалостной рабы, Где и когда нам судьбы раздавали?» А. Промахов У могилы Андрей, обняв дочурок, с помутневшим от горя взором в последний раз посмотрел на заостренное лицо жены. (Не красит смерть свои жертвы.) Лена умерла во время операции два дня назад. После похорон детей на время забрала сестра Андрея живущая рядом. Куда ни взглянет Андрей–везде Лена. Вспомнил, как учились с ней в соседних институтах Омска, как на последнем курсе Лена родила Танюшку. Ох, и намыкались же они тогда! А сколько было хлопот три года назад с появившейся на свет Катюшкой! Бродя по комнатам, Андрей остановился перед картинами. Их писала Лена. Пейзажи. С ними не так одиноко! Осенняя темная ночь. Пробивающийся из окон свет. На крыльце – сгорбленная фигура. Прикуривая очередную сигарету, Андрей улыбнулся: вспомнилась поездка семьей в цирк. Не часто приезжал в город, расположенный неподалеку от их села, Московский цирк. Девочки были в восторге. На обратном пути, въезжая в деревню, увидел модно одетую, стройную моложавую женщину.

254

– Кто такая?– спросил жену. – Элеонора,– улыбнулась Лена.– Не узнал что ли? – Не узнал. Она все одна? – Одна. – А где она работает? – В школьной библиотеке. Замолчали… Андрей смежил усталые веки. И толи во сне, толи наяву ему привиделась Лена. Он хотел ее обнять, как та вдруг исчезла. Андрей очнулся, тяжело вздохнул и вновь закурил. *** Элеонора, тщательно вытерев у порога обувь, входит в свой дом. Хозяйским взглядом окидывает новую мебель. Обнаружив на ней чуть заметную пыль, морщится. Час назад ей встретился Андрей. Поздоровались. Сказал, что спешит в детсад. Пройдя несколько метров, Элеонора вдруг обернулась. Андрей задумчиво смотрел ей вслед. Смутившись, она опустила голову и ускорила шаг. Эля надевает тонкую, вышитую гладью, белоснежную сорочку и подходит к зеркалу. Сдвинув брови, сосредоточенно разглядывает собравшиеся около глаз морщинки, пробившуюся седину, которую надо закрасить. Просвечивающее сквозь тонкую ткань, не рожавшее тело красиво. Рубашка топорщится под сохранившей форму грудью. На стройные ноги до сих пор заглядываются мужчины. Не обрела Элеонора семейного счастья. Видно, не зря говорится: « Не родись красивой...». *** Дни тянутся для Элеоноры монотонно, нудно. Работа – дом. Дом – работа. Так прошла зима. И вот в один из майских вечеров, когда уже подкрадывались синие сумерки, на крыльцо Элиного дома поднимается раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Людмила. Толкнув дверь, громко спрашивает: – Дома кто есть? Эля с полотенцем в руках торопливо выходит из кухни. Изумленно глядит на гостью: – Людка! – раскинув руки, кидается в объятья подруги. – Каким ветром? – Южным, южным, – смеется Людмила. Отстраняясь, оценивающим взглядом рассматривает подругу. – За два года, что не виделись, ты совсем не изменилась! Фигурка-девичья! Не то, что у меня! На диете сижу, а все без толку! – она берет свои сумки и быстро выкладывает на стол невиданные в деревне лакомства. Эля, вспомнив про обязанности хозяйки, торопливо идет к холодильнику.

255

–Сейчас приготовлю что-нибудь. –Не суетись. Колбаски порежем, консервы есть. Я и винца прихватила. Садятся за стол. Люда ласково смотрит на подругу, которая старше ее на три года. За их многолетнюю дружбу разницы в возрасте она никогда не ощущала. –Кажется, сто лет тебя не видела! Как ты? Все одна? –Одна, – вздохнув, Эля задумчиво смотрит на вино в хрустальной стопке. – Цвет красивый! Давай – за нас! – медленно выпив, заинтересованно спрашивает: – Ты-то как? – Да что я? У меня все в порядке. Муж, дети. Заработала отпуск, оставила сорванцов с отцом и к тебе на неделю. Пусть Федя повоюет с ними. Представляешь, кошку – "Блондексом!" Ой, что с ней было! Они ведь ее сорок минут в полотенце держали, чтобы обесцветить! – Зато кошка у вас теперь супер – блондинка! Просочившаяся откуда-то изнутри, непрошеная грусть затуманила только что искрившиеся глаза Элеоноры. – Так рада тебя видеть! Хоть наговоримся, а то все одна. С работы – домой. В последнее время домой идти не хочется. Стены давят. Раньше такого не было. Время летело незаметно. И спалось хорошо. – Замуж тебе, милочка, надо! Да пару ребятишек! Вот и все лекарство от тоски. Люда нежно обнимает подругу за плечи, прижимается полной щекой к ее пахнущим яблоком волосам. – Люд, у Андрея несчастье. Лена после операции умерла. – Да ты что? – отпрянув, Люда округляет глаза. – Когда? – Осенью. – И как он? Эля вздохнула: – Вижу иногда, как детей в садик провожает. На себя стал не похож. Похудел. Как справляется с детьми?! – Слушай, надо его навестить! Мы знаем друг друга с детства. Я думаю, ничего предосудительного в этом нет. – Неудобно! – Эля выпрямила спину и сдвинула бровки. Поможем чем –Что тут неудобного-то? - нибудь. Завтра выходной, вот и пойдем, – не допуская возражений и не взглянув на покрасневшую вдруг подругу, решительно заявляет Людмила. *** Женщины, утомленные разговором, засыпают, когда на востоке появляется светлая полоска. Вскоре горизонт розовеет и разгорается. Утренние лучи настойчиво пробиваются сквозь занавешенное окно. Боясь разбудить Людмилу, Эля тихонько встает.

256

– Я не сплю! – Людмила потягивается и сладко зевает. – Хорошо-то как! Интересно, как там мой муженек с детьми управляется? Не раз, поди, меня вспомнил! Встаем что ли? – она бойко вскакивает и энергично машет руками, делая зарядку. – Маэстро! Музыку! После завтрака гостья деловито распоряжается: – Так. Можно пойти и по гостям. Ты чего вспыхнула? – она с притворным удивлением заглядывает в глаза подруге.– Мы идем помочь моему однокласснику и ничего более. Одевайся соответственно. Подруги подходят к дому Андрея и слышат детский плач. Женщины тревожно переглядываются и ускоряют шаг. Элеонора чувствует, как гулко бьется сердце. Что-то похожее на стыд щемит душу – идти к одинокому мужчине в дом! Людмила тихо стучит. Дверь открывает раскрасневшийся Андрей. – Девчата! – с радостным удивлением восклицает он. – Проходите! – Что за шум? – Людмила бесцеремонно заглядывает в детскую. – Девчонки развоевались.– Андрей вытирает ладонью вспотевший лоб.– Старшая воспитывает младшую, а та не хочет подчиняться! Характер! Зареванная Катюшка размазывает кулачками слезы. – Разберутся сами! – поворачиваясь к однокласснику, деловито говорит Людмила. – Чем тебе помочь? Смутившись, Андрей спрашивает: – Долго тебя не видел. Как живешь? – У меня все прекрасно. А у тебя? – Беда, она есть беда,– его глаза увлажнились. Проглянувшая тоска тут же скрылась где-то в глубине. – Да ладно об этом. – Потом поговорим. – Людмила тихонько дотрагивается до его руки. – Сейчас что надо делать? – Мне бы борща сварить, пельменей налепить. Девчонок кормить надо, а мои кулинарные способности никуда не годятся! Командным тоном Люда обращается к подруге: – Меси тесто на пельмени, а я фаршем займусь, да мясо варить поставлю. Потом уборку сделаем. Да постирать бы. Впрочем, – она на секунду задумывается, – стирку оставим до следующего раза. – Что вы, девчата! – конфузится Андрей. – С уборкой я сам. – Ничего, не рассыплемся, – Люда добродушно улыбается. Эля приседает перед малышкой и приглаживает ее льняные торчащие волосики. – Что у вас случилось? – обращается к старшей.

257

– Катька такая вредная! – Танюшка захлебывается от возмущения. – Все игрушки себе забирает! Дашку мне мама подарила! – плачет. – Хочу к маме! – ревет и Катюшка. Из кухни бежит встревоженный отец, следом Людмила. – Девчонки! Зайчиков из теста делать умеете? – Не-ет, – тянут сестренки, вмиг заинтересовавшись. –Я вас научу! – она берет их за ручки и, заглядывая в глаза, ведет в ванную комнату. – А сейчас пойдемте умываться. Водя мокрой ладонью по мордашкам, ласково приговаривает: –Хорошие девочки! Умницы! – вытерев лица и руки детей, звонко целует их в пухлые щечки. – Пойдемте в кухню. Будете делать колобки. Договорились? Девчушки радостно кивают белокурыми головками. –Глядя на них, сердце разрывается, – раскатывая сочни сокрушается Людмила. –Жалко их, – тихо отзывается Элеонора, ставя в холодильник противень с пельменями. Заглядывая на кухню, Андрей спрашивает: –Моя помощь нужна? –Обойдемся! Хотя, если есть время, посиди с нами, – Людмила ловко орудует скалкой. – А умеешь лепить, так лепи. Надо побольше пельменей наделать. –Тетя, помоти какой ковобок получився, – застенчиво лепечет Катюшка. – Какой хороший! Это будет головка. Ушки надо сделать, носик, а еще что? – Лотик! – радостно кричит Катюшка. –И получится у нас колобок. Испечем его, и побежит он по дорожке… –Не побежит, он игрушечный, – серьезно возражает старшая, увлеченно занимаясь делом. За разговором не заметили, как все противни заполнились ровными рядами пельменей. –Ну, вот. Готово! – Эля поднимается. – Сейчас варить будем. –Вот спасибо! – растроганно говорит Андрей. – Нам теперь на неделю хватит. Не получается у меня так. Время от времени он поглядывает на Элеонору, замечая, как проворно управляется она на кухне. "Хозяйку бы такую," – думает мечтательно. –А борщ, должно быть, вкусный! – он с удовольствием потягивает носом. – Девчата, я за вином сбегаю, вы как? –А что, можно! – охотно соглашается Людмила, взглянув на раскрасневшуюся то ли от волнения, то ли от плиты подругу. – Эль, задержимся на часок? –Я не против, – опустив голову, тихо говорит Эля. –Вот и прекрасно! Иди Андрюша!

258

Когда за хозяином захлопнулась дверь, Люда оборачивается к Эле. –Чего нахохлилась, подружка? За тридцать тебе, а все краснеешь! Девчушки, по локоток в муке, разрумянившиеся от усердия, катают в ладошках шарики. –Сестрички! Как дела? – Людмила кладет руки на их головки. Младшая радостно показывает ряд колобков. –А вот этот, – Людмила берет большой кругляш и восторженно вертит его, – Катюш, мне подаришь? –Подалю, –девчушка от гордости закусывает губку и победоносно взглядывает на старшую сестру. Возвращается Андрей. Увидев дымящиеся пельмени, довольно улыбается и ставит на стол бутылку хорошего вина. Поднимая рюмку, Людмила встает и, вздохнув, тихо произносит: –Давайте Лену помянем. Царство ей небесное. Была человеком чистейшей души. Помню в школе все с блокнотом ходила, любила рисовать. –Мечтала стать художницей, – скрывая душевную боль, добавляет Андрей. Уголки его губ предательски дрогнули. – Рисовала в свободное время. Хотя, какое там время!? Вся в делах была. Завтра у нее день рождения. Схожу на могилку… –А как у тебя с работой? – пытаясь переменить горькую тему, задает Людмила не совсем подходящий вопрос. –Кручусь по району, то провода нужны для совхоза, то двигатели… Вскоре Элеонора встает и, не поднимая глаз, сухо говорит: –Нам пора. Люда недоуменно смотрит на нее, однако тоже поднимается. –Да, надо идти. Послезавтра постираем белье. –Спасибо вам, – Андрей растроганно пожимает им руки и провожает до двери. Женщины, сосредоточенно думая о чем-то, идут по зеленеющей улице молча. Пахнет молодой травой. Из кустов выпархивает полусонная птичка. Еще один весенний день подходит к концу.

***

259

ДМИТРИЙ ШАРАБАРИН Дмитрий Шарабарин выпускник Бийского пединститута, ветеран педагогического труда, автор пятнадцати книг поэзии и прозы. Лауреат муниципальной (1999 г.) и двух краевых литературных премий - им. И.Шумилова(2008 г.) и им.В. Свинцова (2009 г.). С 1983 г. - руководитель городского литературного объединения «Парус». Состоит в Союзе писателей России. Живёт в Бийске. Руководитель Бийского отделения (АКПО) Союза писателей России. РАССКАЗЫ Цапля За деревней Ключи, что в тридцати километрах от города вверх по Бии, есть удивительно благодатные места для отдыха и рыбалки. Там река разбивается на протоки, образуя множество больших и малых островов. Есть быстринки, где клюют хариусы, есть омуты, где ловятся лещи и окуни. Конечно, если повезет. Ехать надо за деревню по плотине между хмурыми прудами с нависшими над водой кустами кленов и черемух. Машинная дорога вначале идет по крутому берегу реки, который ежегодно нещадно рушит весеннее половодье, потом спускается на галечную отмель. где берут гравий. Отсюда дорожный свороток, раздвигая ивовые заросли, выходит на заросший травой тенистый мысок, обрамленный мощными стволами тополей и старых ив. С одной стороны шумит река, с другой сонно поблескивает сквозь кусты глухой глубокий заливчик с высокими берегами. Здесь клюют ерши, окуни, сорожки. На мыске – широкая клеверная поляна, где приезжие ставят машины, разбивают палатки, жгут костер. Из досок сбит стол, сидения, на которых может разместиться большая компания. Это место давно обжито рыбаками, охотниками, городскими любителями пикников.

260

Напротив мыска посреди широкой протоки после половодья появляется длинный узенький островок, который облюбовали две цапли. Посмотришь с берега – стоят парой, недалеко друг от друга, на мелководной быстрине в конце островка, издали похожие на два торчащих из воды березовых пенька, сливаясь своим серебристым цветом с белой гравийной отмелью. В Ключах – наша семейная дача. Летом мы приезжаем туда и живем подолгу. По утрам и на вечерней зорьке в хорошую погоду я люблю походить с удочкой по берегу. Подойдешь по крутояру к своротку дороги, посмотришь – вон они! За мыском посреди протоки цапли стоят, вытянувшись во весь рост, на островке, стоят вертикально, высоко над водой на своих ногахпроволочках, подняв вверх длинные шеи. Можно смотреть, пока глаза не устанут, - не шелохнутся. Только в случае тревоги, когда вблизи затарахтит моторка или появится рыбак неподалеку, они задвигают головами, а потом с гортанным криком срываются в полет. По вечерам перед закатом эти сторожкие странные птицы, обычно пролетев над мыском, удаляются куда-то вверх по реке. Летят, плавно махая крыльями, сложив вдвое шеи изгибом вниз, похожие на провисшие зобы, и вытянув длинные ноги, как рули. Наверное, посещают озера, где водятся лягушки, подальше от людей. Я видел их каждый день, привык к ним, добавляющим экзотического разнообразия к красоте местного пейзажа. Недавно по приезду в деревню первым делом захотелось пройтись по берегу реки и посмотреть на цапель. Взял удочку, прошелся по крутояру, обшаривая взглядом островок. Птиц на нем не было. Тогда я дошагал до мыска, откуда лучше виден островок, облюбованный цаплями. На поляне – следы недавнего пира. Разбросаны остатки еды, пустые бутылки. И вот за кустами у самой воды обнаружил убитую цаплю. Серая с серебристым отливом, лежала она на мокром песке с пробивающейся осокой. Крылья – вразмах, голова с острым раскрытым клювом в запекшейся крови на длинной шее – откинута. У кого-то не дрогнула пьяная рука, не затуманился нетрезвый взгляд, промолчала душа. Да и есть ли она у таких?

261

Слова, слова Дети понимают слова напрямую, без подтекста. Помню, старшая дочь, когда была ребёнком, удивлялась, услышав от бабушки фразу: - Совсем я обезножила! Погода, наверное, изменится. - Обезножила? А ноги – то вон у тебя! Никуда они не делись! - Да нет, внучка. Ноги заболели, ходить не могу. Вот и обезножила. - А если руки у тебя заболят? Тогда – обезручила? А если голова? Тогда обезголовела? Так что ли? Сколько не втолковывала бабушка, как говорят и как не говорят, внучка настаивала на своем: - Говорят, говорят, говорят! И начала вприпрыжку бегать по комнате, приговаривая: - Обезножила, обезручила, обезголовела! Однажды сообщила по секрету всему двору: - А у дяди Вовы собака ощекотинилась! Нравилось ей превращать существительные в глаголы: - Папа, возьми топор и оттопори вот эту палку! Или: - Дай мне лопату! Я тоже хочу лопатить землю. Сидим как-то с ней над развернутой цветной географической картой. Вода обозначена синим цветом, лес - зеленым, горы коричневым. - Что здесь? – тычет дочь пальцем в карту. - Здесь море. По нему плавают моряки на кораблях. - А здесь? - Здесь тундра, вечная мерзлота. - Там живут тундряки! – догадалась дочь. Тогда она любила стихи. В них мелодика и созвучия. Бегает и тараторит в такт: - Уронили Мишку на пол, Оторвали Мишке лапу. Всё равно его не брошу… Люди играют словами, перебрасываясь ими: - Привет, дружище! Как дела? - Да как сажа бела. А у тебя как?

262

- В полосочку. С серединки на половинку. - Где кантуешься? - На старом месте. Забот полон рот! - Ну, канай! Держи хвост трубой! - Бывай! Не кашляй, не вешай носа! Вот и поговорили, и разошлись, как в море корабли. Какой иностранец разберется в этой галиматье, где смысл неуловим, как ветер? Такие фразеологические штамповки – и ритуал, и информация. Это не просто трёп. В обезличенных словах содержится смысл, понимаемый собеседниками: всё, мол, в порядке. Того и тебе желаю. Наш язык – сугубо национальное достояние, характеризующее нас: - Толк есть, да не втолкан весь. - От тюрьмы да от сумы не зарекайся. С первого произнесённого слова начинается человеческая жизнь, с последним - заканчивается. Со слов начинаются и завершаются войны, революции, общественные катаклизмы. Владеть словом – владеть душами, судьбами людскими. Сколько несчастий принесли на землю слова высоких демагогов, убийц, обладавших властью, самодуров и честолюбцев! По слову можно судить о человеке: - Я выгадал. Здесь «гад» вылезает наружу. Кощунственно звучат привычные фразы: - В бою мы потеряли много людей. «Потерять» можно шапку, кошелёк, а речь идет о жизнях человеческих. Это утраты. Или: - Мы выиграли Великую Отечественную войну. Значит, «поиграли» на сцене «военных действий» и «потеряли» миллионы человеческих жизней. Фразы обиходные, вброшенные кем - то в нашу лексику с «лёгкой руки», прижились с давних пор на земле Суворова и Жукова. В этих фразах нет присущего русскому слову подтекста, личного отношения к сказанному. Они поверхностны, холодны, по - бухгалтерски безучастны, циничны.

263

Русский человек едва ли задумывается о том, каким лексическим и семантическим богатством обладает. Тирада навскидку: - Дай, думаю, махну к давнему корешу. Оторвемся от души. Святое дело! А посля хряпнем на посошок, и я мухой – домой. Переведи это на цивильный язык – обиходно, бесцветно, сухо. А наш язык любит краски, поэтику, неожиданности, что ставят иностранцев в тупик при буквальном переводе некоторых фраз. Мои сны Раньше, по молодости, сны мои были похожи на киносеансы ночные. Сны о любви, о походах с кострами и таёжными звёздами, или полётах над просторами полей и рек. Сны с романтическими погонями и сражениями. А сейчас не то! Снятся короткие отрывки прожитой жизни да знакомые пейзажи, словно дождём размытые. Проснёшься, сложишь отрывки увиденного в единое целое, и проявится мозаичная картинка прошлого в лицах и голосах. Вот одна из таких картинок, словно фотография. Собралась обширная родня по отцу и матери во дворе дедовского дома в районе нашего города с названием Зелёный клин. Мои деды, родители, братья, сестры, тёти, дяди. Не один десяток человек. Весёлые, шумные, красивые, здоровые, полные планов на будущее. Сон мой собрал их всех вместе из далёкого и недалёкого прошлого, будто на большой семейный совет. Я знаю, что это - сон, что многих из них уже нет в живых, но воспринимаю эту игру для себя всерьёз. Хожу среди родных мне людей, заглядываю в их лица, слушаю их голоса и стараюсь прикоснуться к каждому. Может быть, они - только тени? Нет, живые, с тёплыми руками, ясными глазами, загорелыми лицами. Живые – все! А я хожу и хочу вдоволь насмотреться на их лица, наслушаться их голосов, хочу, чтоб сон такой длился и длился. Но – просыпаюсь с горечью и сожалением. Другой сон, тоже несколько раз повторяющийся, - на тему давних моих командировочных поездок. Я оказываюсь в большом незнакомом городе, мегаполисе. Просветы улиц среди высоченных каменных стен, разрывы площадей, путаница

264

проводов над головой, раздирающий душу гул машин, текучая безликая толпа, которой ни до кого нет ,дела. Мне нужно попасть на вокзал, чтобы уехать в свой город. Скоро отходит мой поезд, а я вдруг обнаруживаю, что забыл в гостинице верхнюю одежду, деловые бумаги, деньги. Стою в глухой среде холодного равнодушия. Стою, провинциал, соображаю - что делать? И вдруг – откуда ни возьмись – голодные волки. Серая стая всё ближе и ближе. Чую, беды не миновать. Вот он каков, мегаполис проклятый! Хищники в нём живут. Просыпаюсь и радуюсь, что я дома, что вся эта жуть – только страшный сон. Начинают всплывать негативы, засевшие в памяти. Жалко себя становится и делается тошно на душе, хуже некуда! Вот ещё один многосерийный сон. Если все серии сократить до одной, то проявится миловидное лицо и пронизанная светом девичья стать, будто вылитая из всего прекрасного, что есть в нашем мире. Это солнечное существо впервые предстало предо мной в сновидении среди весенних акварелей моей далёкой деревенской родины, словно детская фантазия. Гармония родной природы и девичьей красоты была настолько естественной, лиричной и хрупкой, что у меня захватило дух от изумления и нежности. Она, эта девушка, в лице которой проступали знакомые мне черты, говорила со мною ласково и печально. Она знает меня и просит моей помощи. Ей сейчас очень трудно. Я обещал эту помощь. Потом она снилась ещё несколько раз - то снова на моей родине, то в горах, где я ходил с рюкзаком в молодые годы. Была всегда улыбчивой и прекрасной до онемения. Но я так и не уяснил, кто она и какая помощь ей необходима. Сон обрывался, и в ночной тишине медленно гасло сияние виденного. Проснувшись, я начинал соображать – что бы это значило? Может, думалось мне, душа моя в нынешнем мире человеческих деградаций тоскует о чистом, светлом, добром и силой воображения восполняет утраченную действительностью красоту? А может, в моих снах проявляется облик моего ангела,

265

что хранит меня в этом мире и ждёт от меня высокого духовного прозрения? И я обещал это. Прозрею ли? Давно уже не вижу таких снов, но прекрасное загадочное лицо смотрит на меня издалека. Смотрит ожидающе и печально. Сейчас приходят другие сны. Такие же короткие, порою неясные, словно пейзажи, размытые дождём, но – другие. Облом, или как поссорились Тихон Иванович и Сергей Петрович В одном провинциальном вузе работали два ученых мужа – Тихон Иванович и Сергей Петрович. Оба кандидаты экономических наук. Разница была только в возрасте. Первый был пенсионером, но продолжал работать, а второму еще надо было пахать да пахать на ниве просвещения до пенсионной надбавки. Но эта разница нисколько не мешала им жить в дружбе и согласии. Они одинаково смотрели на мир с долей здравого скептицизма, желали стране мира, процветания и готовили молодежь к светлому будущему. В то благословенное время идеология составляла важнейшую часть жизни общества. Казалось, даже воздух вокруг был чист настолько, что в нем давно не водилось никаких заразных бактерий инакомыслия. Наука экономика называлась политической экономией и составляла по сути фундаментальную основу учения о революционном преобразовании человечества путем смены экономических отношений, высшей фазой коих являются коммунистические. Это учение подпирали философский диалектический материализм и теоретические изыскания идеологических светил. Каждую лекцию Тихон Иванович и Сергей Петрович начинали официозом: «Выполняя решения очередного съезда КПСС, партия и правительство…». Цитаты из длинных монологов основоположников и руководителей партии были обязательными, как масло к картофельному пюре. Уважаемые профессора были активными пропагандистами идей социального равенства и коммунистической морали. Они остро и единодушно клеймили местных начальников –

266

бюрократов за экономическую неграмотность и безответственность, возлагая на них вину за хронический дефицит продовольствия и низкое качество отечественного ширпотреба. И все шло, как шло. Парады, съезды, слеты, демонстрации. торжественные собрания. Гремели аплодисменты, здравицы, марши. К этому все привыкли. Произойди нечто иное, люди бы сразу опешили и растерялись. Тихон Иванович решил тряхнуть стариной и употребить накопленную мудрость на соискание ученой докторской степени. Оказывается, старость не уступает влюбленной юности в тщеславии. Доктор…Международные симпозиумы, столичные командировки, значимые встречи, перспективные знакомства. Постоянно увиваются красивые аспирантки. Аж дух захватывает! Когда – то и он был аспирантом и, словно шахтёр, добывал материал для кандидатской диссертации, теоретически углубляя переходный период от капитализма к социализму. Тихон Иванович с высоты орлиного полета оглядел пространство великого учения, в котором давно освоился и десятки лет совершенствовался. Вереницы соискателей ученых званий перепахали его, это учение, на много рядов вдоль и поперек. Но оставались огрехи, да и в отвалах расхожих истин можно отыскать ценные частицы, не замечаемые замыленными глазами верхоглядов. Можно насобирать на докторскую. Боже! Не сочтёшь ныне докторов всяких наук, порою ничего не значимых, и академиков различных общественных академий по стране! И число их растёт с каждым годом. Нынешний рынок всё превратил в товар, который не всегда высокого качества. Поэтому безмерное, формальное увеличение учёности в стране никак практически не сказывается на повышении качества нашей жизни – ни материальной, ни духовной. Но это к слову… И вот старый профессор двинулся в долгий и трудный путь на сбор фактов для тщательного их препарирования и систематизации. Наконец научно – изыскательский труд, главный труд в жизни Ти хона Ивановича, был завершен. Диссертация составила обьемный том. Она с блеском исторической логики и экономической аргументированности доказывала ближайший развал нынешнего эксплуататорского общества в

267

капиталистических странах и скорую победу самых справедливых социалистических отношений в мире. Убежденный в успехе защиты, Тихон Иванович стал потихоньку готовиться к банкету, откладывая в копилку часть зарплаты и придумывая сценарий торжества. На заседании кафедры он однажды приватно шепнул на ухо Сергею Петровичу : - Уважаемый коллега! При благоприятном раскладе событий и положительной оценке моих скромных научных изысканий прошу вас удостоить своим присутствием мой, так сказать, банкетный вечер, который, я полагаю, состоится в ближайшее время. Заранее благодарю! Эх, знать бы, где упадешь, соломки бы подстелил! Защита не состоялась. Грянула перестройка, еще раз доказывая, что нет ничего в мире вечного. Рынок, демократия, плюрализм! Делай, что хочешь, живи, как хочешь. Снова - кто был никем, стал всем. Распоясался криминал. Шторм невиданной силы ударил по устоям общества, отколол окраинные республики, разрушил содружество государств единой системы, единой идеологии. Когда небо прояснилось, люди начали протирать глаза и осматриваться: Где мы? Что с нами произошло? Другие знамена, другие идеалы и ориентиры. Куда же мы сиганули сломя голову – вперед или назад? И вот этот последний вопрос резко изменил отношения между коллегами – Тихоном Ивановичем и Сергеем Петровичем. Они поссорились. Родной вуз выдержал удар стихии и благодаря гибкой политики ректората даже окреп, оброс новыми факультетами, востребованными рынком, развернул целый спектр актуальных направлений в работе. Бывшая кафедра политэкономии стала называться кафедрой теории рыночной экономики. Штат преподавателей частично обновился молодыми учеными. Но доктора наук на экономической кафедре не было. А мог быть Тихон Иванович, не случись этого проклятого перестроечного землетрясения!

268

- Что вы думаете, Тихон Иванович, о нынешней ситуации в стране? – спросил на перерыве между лекциями Сергей Петрович. - Извольте. Разруха, как после войны. Ближайшая перспектива близка к катастрофической. А причина одна – к власти пришли предатели интересов страны и трудового народа. Вы иного мнения, коллега? -Нынешний катаклизм – объективный процесс эволюции. Личности не в счет. Не будь тех, кого все клянут, появились бы другие. При диктате единой идеологии и исторической обреченности старой власти нынешний кризис логичен и неминуем. Общество стихийно перешагнуло последний рубеж сталинизма, стряхнуло его прах со своих ног и учится жить в условиях других отношений. Выбор сделан. Он – шаг вперед от диктата к реальному народовластию. - Странно и непривычно слышать от вас, Сергей Петрович, такие сентенции. Вы не оговорились о направления пресловутого шага, коллега? Значит, в понимании перспектив общественного развития мы с вами оказались по разные стороны баррикад? Сказать проще, вы не устояли, изменились, отступили от защиты интересов трудящихся! - Не меняются только на кладбище. Это знал еще Пушкин. Думаю, что пока мы будем исповедовать приоритет бытия над сознанием, личность будет оставаться винтиком в государственной машине, то есть неодушевленной серийной деталью. Не человек над государством, а государство над человеком, как погонщик с кнутом. Это противоестественно на пороге третьего тысячелетия. - Да от вас за версту несет ревизионизмом. К сожалению, вы не оригинальны, уважаемый коллега! - Теперь я вижу, Тихон Иванович, непробиваемый консерватизм в вашем благородном обличии. Во истину история нас ничему не учит. -Понятно. Априори вы за демократию рвачей и хапуг, за рынок – стихию беспредела. Сейчас только слепой не видит, что мы катимся в прошлое!

269

- Нет, я за другую демократию, которая бы гарантировала законность в стране и свободу личности… С того памятного разговора коллеги невзлюбили друг друга. Они больше не откровенничали, а при обсуждении любого вопроса, будь то на заседании кафедры, на ученом совете или в периодической печати, всегда становились яростными оппонентами друг другу. Тихон Иванович жалел, что прошли времена дуэлей, честных поединков. На пистолетах или шпагах. Ныне всюду царят деньги, взятки, подкупы. Даже в родном вузе люди стали неузнаваемо меркантильными. Обществу нужен иной путь! А Сергея Петровича удивляло, что люди типа Тихона Ивановича не представляют другой жизни, кроме диктатуры. Они - словно дубовые болванчики, от которых, как горох, отскакивает время. Рассказ Не знаю, куда деть себя вечерами, а ночами мучаюсь бессонницей. Перечитал в местной библиотеке все книжки. Штудирую всякую периодику, что попадается на глаза, но всё равно нестерпимо скучно. Правда, в пору, когда сойдут снега, подсохнут пригорки и площадка возле школы, я, недавний выпускник пединститута, обречённый высокой распределительной комиссией на три года работы по профессии в этой тьмутаракане, гоняю до темноты мяч со своими школьниками и деревенскими парнями. Тогда я забываю тоску по городу, где живут мои родители, друзья, знакомые, где осталась моя студенческая юность. Добираться до места моего нынешнего обитания надо вначале на поезде, а потом мотать десятки километров по тракту до большого озера, в котором в безветренные летние дни отражаются вершины тенистого бора и крыши длиннющего села, издали похожего на стаю перелётных птиц, отдыхающих на высоком берегу в окружении сосен и берёз. В центре села – деревянная двухэтажная средняя школа, а через дорогу – начальная одноэтажка, будто прижатая к земле взглядами окон родственного просветительного заведения более

270

высокого ранга. Ребятни в обеих школах около полутора сот, а весь педагогический персонал составляет менее двадцати человек. В основном женщины. Мужиков всего пятеро: директор, математик по специальности, изводивший всех различными заседаниями, пенсионер трудовик, физрук, молодой разбитной парень, зачинщик всех весёлых компаний, географ, болезненного вида грузный человек, замкнутый в себе, и я, начинающий учитель, второй год практикующийся в педагогике на ниве преподавания истории. Обрадовавшись появлению молодого специалиста, начальство школы взвалило на мои плечи глыбу отечественной истории в старших классах в объёме полутора ставок и ещё повесило на шею классное руководство восьмиклассниками. На перспективу предложили создать ученический кружок и заняться организацией краеведческого музея при школе. Мода пошла сейчас на эти сельские школьные музеи. Жильём достойным обещали обеспечить, когда обзаведусь семьёй и останусь здесь на веки вечные. В этом забытом Богом краю – не мерено грибов, ягод, рыбы. А пока приютила меня одинокая пенсионерка, бывшая учительница Лидия Ивановна, привычная поучать и наставлять неразумную молодёжь на путь истинный. Теперь у неё есть кого пилить ежедневно: - Не надоело одному жить, Сергей Иванович? Женись на местной девушке или привози жену из города. Холостяк – полчеловека, а женатый, семейный – человек полноценный. Беда прямо, стареет село. Скоро здесь останемся только мы – старики да старухи. Бежит отсюда молодежь в города, будто они мёдом намазаны. Я отмалчивался и старался свернуть разговор на другую тему: - Лидия Ивановна! Почему преподаватель географии Вадим Никанорович ни с кем не дружит, близко не общается? - Понимаешь, Сергей Иванович, одинокий он человек, а одинокому жить не легко. Детей нет, жена от него ушла. Инфаркт перенёс. Вот он и замкнулся в себе. А человек он непьющий, талантливый. Пишет прозу. Отправлял рукопись в какой - то журнал или газету, но ответа не получил. Теперь никуда не отправляет и никому ничего не показывает. Наверное, никому не

271

доверяет. А пробиваться, просить или требовать, чтоб его напечатали, он не умеет да и не хочет. А здесь в нашей глухомани кто ему поможет? Никто. Ты человек новый, недавний студент, литературно образованный, поговори с ним. Может, он тебе и раскроет свою душу. И опять словоохотливая Лидия Ивановна переходит на свою излюбленную тему – как жить молодому да неженатому просветителю сельской глубинки. Надо срочно обзаводиться семьёй, домом, огородом, хозяйством. Иначе сопьёшься, как многие здесь, судьбу свою погубишь. Теперь я стал более понимающе смотреть на Вадима Никаноровича – неуклюжего, постоянно рассеянного, забывчивого. То уйдёт на урок без журнала, то портфель свой оставит где – то с отчётными бумагами перед самым заседанием и начинает искать его, беспомощно разводя руками. В женском коллективе перемывать косточки излюбленной жертве – милое дело. Поэтому на переменах я выходил из учительской в коридор или шёл в подшефный класс узнать, чем занимаются мои ребята на досуге. Однажды после длительной засидки на педсовете (обычно после таких мероприятий стихийно сколачивается компашка на тайную вечерю в доме физрука для откушивания жареных карасей) Вадим Никанорович неожиданно в явном смущении придержал меня за рукав у выхода из школы и пригласил в свою обитель на чашку чая. Я почувствовал, что он хочет поделиться со мною чем - то сокровенным и начал теряться в догадках – почему именно со мной, а ни с кем другим? Наконец решив, что старый географ по - отечески беспокоится о моём трезвом образе жизни, я покорно зашагал с ним по вечерней сонной улице. Вадим Никанорович жил на краю села в добротном, но по холостяцки запущенном доме. Повсюду – книги, журналы, газеты. На столе – пишущая машинка с зажёванным листом чистой бумаги. Рядом высилась стопа толстых ученических тетрадей. Живности, кроме огромного рыжего кота, спящего на широкой железной кровати с продавленным матрацем, никакой не было. Даже собаки во дворе. Хозяин быстренько сгоношил чай на электроплитке, разлил в стаканы, достал из шкафчика конфеты, печенье.

272

- Проходи к столу, Сергей Иванович! Пей чай из местных трав. Спиртного у меня нет. Не пью, не курю. И тебе не советую. А я между делом прочту свой свеженаписанный рассказ. Послушаешь? Куда деваться, послушаю. Вот, значит, ради чего пригласил меня этот отшельник. Ему нужен слушатель, критик. Страдающих одиночеством стариков тянет к писательству. Я с тоской глядел на стопку тетрадей и представлял, как в это время в доме физрука мужички весёлые тосты закусывают карасиками, жареными в сметане. Видимо, поняв меня, что я весь ушёл во внимание и горю жаждой слушать литературные перлы, Вадим Никанорович укрепил на переносице очки с резинкой, ласково взял верхнюю тетрадь в коричневой обложке с прилипшей на ней крошкой хлеба, раскрыл её и приступил к чтению. Он сразу будто помолодел. На болезненно бледном лице заиграл румянец вдохновения. В хорошо поставленном глуховатом голосе пробивались то раздражительно – резкие, то нежно – лирические интонации, подчёркивающие отношение автора к событиям и героям его повествования. Читал Вадим Никанорович с жаром и придыханиями, поминутно потирая вспотевшие ладони и поправляя очки. Рассказ был о далёких молодых годах его жизни. Я сидел и машинально сгибал и разгибал пальцами медную проволочку, забытую на столе хозяином. Долго не мог сосредоточиться. Слушал рассеянно, отчуждённо, как будто всё, о чём живописал автор, бесследно пролетало в окне идущего автобуса – беспорядочно и разрозненно. Потом вдруг во мне врубился внутренний свет, пробудилось воображение. События рассказа обрели логику. Передо мною словно развернулся экран, на котором ожило время, отдалённое десятилетиями. Я услышал голоса, увидел лица действующих героев, быт людей того времени. Эти люди грустили, радовались, любили, совершали оплошности, но были полны романтики молодости, мечтаний о светлом будущем, всегда стремились делать добро, поступать честно. Среди них я увидел самого автора, молодого, как я тогда, влюблённого в географию, поэзию, мечтающего о далёких

273

экзотических странах, о высоком полёте и не знающего ещё, что навсегда приземлится здесь, в этой деревенской глуши (а кто знает, где живёт синяя птица счастья?), что станет седым, грузным, страдающим одышкой человеком, не умеющим адаптироваться в меняющемся времени, замкнутым, одиноким. Станет человеком не от мира сего. Прошлое было близко его сердцу и непререкаемо. Но меня вдруг начала раздражать его самоуверенность в голосе. Наверное, он думает, что молодой слушатель лыком шит, неопытен в литературной критике и кроме восхищения его опусом других чувств не испытывает. Не на того напал! Я изготовился к атаке и хищно глянул на всё услышанное. Отколь почать? - Многословие, графоманство, менторство! Где сюжет, кульминация, художественность? И самое главное – для кого и зачем был написан этот рассказ? И вдруг до меня дошло, что Вадим Никанорович доверительно открывает мне самую сокровенную часть своей жизни, надеясь на моё понимание. Кроме этого понимания ему от меня ничего и не нужно. Если я его сейчас раскритикую в пух и прах, то этим только потешу своё самолюбие. Писать он всё равно лучше не станет, только ещё глубже уйдёт в себя, отгородившись от всех, в том числе и от меня. Писательство стало для него смыслом жизни, заменило ему все утраченные радости, несбывшиеся мечты его молодости. Заменило родных и близких. Зачем целить критические стрелы в самое уязвимое место? Творчество – исповедь души. Старый учитель исповедуется передо мною, а я лезу в судьи. Пусть пишет, как пишет и живёт, как живёт. Мой критический пыл стал угасать, меркнуть. Опять начал размышлять. Вадим Никанорович, не умеющий лгать, просить, требовать, не может рассчитывать на публикацию своих творений. И, похоже, не стремится к авторской известности. Во истину местный самородок из типичных русских чудаков! А может быть, я в чем - то не прав? Голос автора неожиданно оборвался. Всё. Рассказ закончен. Вадим Никанорович закрыл тетрадь, сдвинул очки на лоб и вопросительно поглядел на меня. Его плохо побритое опухшее лицо снова покрылось болезненной бледностью. - Что скажешь, Сергей Иванович, по поводу моего сочинения?

274

Я сидел, машинально сгибая и разгибая медную проволочку. Ожидаемый вопрос почему - то застал меня врасплох. Мои мысли потеряли уверенность, логику. Сказать, что мне рассказ понравился или не понравился, значит, не сказать ничего. Надо аргументировать. Но в любом случае лгать нельзя. Автор, хорошо знающий психологию людей, тонко чувствует фальшь. То, что я говорил, вылетело из памяти. Но встреча та запомнилась минутой, когда я впервые почувствовал безмерную ответственность за слова, которые я буду говорить. Вадим Никанорович сидел передо мной как ученик, ожидающий оценки учителя, хотя я тогда по возрасту годился ему в сыновья… Осенью того же года Вадима Никаноровича не стало. Гоша и Володя Летний деревенский день, остывая на зеленях, начинает дышать запахами луговых разнотравий и влажным духом илистой старицы, огибающей окраинные огороды, что упираются заборами из жердей в глухую стену прибрежных кустов. За старицей через луг сквозь заросли тальников и молодых тополей проблескивает стремительным косым перекатом речная протока. Шум воды к вечеру становится всё более слышим. Каждый уходящий день вызывает в Николае Петровиче давно знакомое чувство грусти. Будто слабым током покалывает сердце. С возрастом всё острее чувствуется время, его утрата. К вечеру деревня начинает оживать перебранками собак, мычанием коровьего стада, что неторопливо и грузно возвращается домой, криками хозяек: «Зорька, Зорька!», «Роза, Роза!», «Астра, Астра!»(Букет, не стадо! Правда, у пастуха другой лексикон.) и голосом кукушки. Она облюбовала столб возле дачного дома Николая Петровича и почти каждый вечер объявляет о себе, словно деревенские куранты. Позванивают комары. Майский жук, начав полётный моцион, совершает катастрофу, саданувшись о край железной крыши. Лежит у крыльца на спине дёргает лапками. На реку один за другим потянулись старики – рыбаки со складными стульчиками, разнокалиберными удилищами и бидонами под рыбу.

275

Однако пора и ему самому после садово – огородных трудов прогуляться с удочкой по берегу, подёргать чебачишек на уху. Тихие мягкие облака. Хорошо! Душа отдыхает, забывая о неурядицах жизни. Идёт Николай Петрович по крутому берегу, который во время весеннего паводка ещё более углубился в прибрежный луг, забрасывает удочку, где вода замедляет течение. И вот задумчивый вечерний пейзаж оживляет появление знакомой фигуры деда Гоши. Вернее, вначале слышится треск плавниковых коряжин и тальниковых зарослей на берегу, будто сохатый продирается к водопою. Потом из дремучей зелёной чащи на кромку сыпучего откоса вываливается сам Гоша, длинный, задубелый чудаковатый дед в полной рыболовецкой оснастке. На нём - белёсая штормовка с многочисленными, нашитыми разноцветными нитками карманами, огромные болотники. Через плечо – сумка под рыбу, как всегда, пустая. В руках - две удочки, спиннинг и сачок. Увидев Сергея Ивановича, Гоша расплывается беззубой радостной улыбкой: - Здорово, дружочек! У тебя клюёт? Да кто здесь клевать будет, мать – перемать! А на чё ловишь? Покажи! Сергей Иванович достаёт снасть из воды, показывает. Гоша возмущается: - Сколько раз тебе говорил – купи мормышки и рыбачь на кузнечика или опарыша. Крупняк пойдёт! А на красного червя только мелочь берёт. - А ты много наловил? Дед, не удостаивая вопрос вниманием, жалуется: - Последнюю мормышку в кустах оборвал, мать – перемать! У тебя нет случайно? - Нет. Но крючки есть разные. Смотри. - У меня свои есть, мормышка нужна, - ворчит Гоша, но лезет корявыми с обломанными ногтями пальцами в коробку, перебирает крючки, пробует на разгиб и со знанием дела все бракует. - Барахло из Китая! Сейчас в магазинах, куда ни глянь, одна китайская дребедень. Нашего – то уже скоро ничего не останется, мать – перемать! Настоящий крючок должен смотрит жалом в сторону и немного внутрь. Он должен быть упругим и не ломким.

276

Дед Гоша – мёдом не корми! – любит поучать, показывать себя всезнающим рыбаком. - Слышь, дружочек, - советует он, оглядев с высоты своего роста вечереющую округу. – Бросай ловить мелочёвку! Пойдём за поворот на омут. Там лещ берёт. Не хочешь? Тогда бывай. Отойдя на несколько шагов по галечнику, дед, как всегда, исполненный вдохновения, останавливается и пытается забросить удочку в глубинку под куст черёмухи. Там он зацепляется крючком за ветку. Леска обрывается. Матерясь на чём свет стоит, Гоша сгребает все снасти, напролом вбуривается в прибрежную тальниковую чащу и прёт напрямую к омуту, где ждут его, выстроившись в очередь, лопатообразные лещи, здоровенные таймени и жадные до наживки увесистые окуни. Удаляющийся грохот болотников по галечнику, треск зарослей и матюги широко разносятся по воде, подёрнутой красноватой тенью заката. В деревне по соседству с Николаем Петровичем живет дед Володя со своей старухой. Другой деревенский уникум. Не пьёт и не курит. Его хозяйство – огород, куры, бычок на мясо. А ещё – свора мелких разношёрстных собак и целый десяток внепородных особей кошачьего племени (плодятся, никто не берёт, а лишать жизни жалко). С моложавым лицом цвета сосновой коры, шустрый и говорливый, дед Володя вечно что то строит, перестраивает в своём дворе и суёт свой облупленный нос во все деревенские дела. С утра слышится его голос: - Васька! Ты почему вчера мусор на улицу выбросил? Есть отведенное для этого место, туда и вали! Или: - Марья, не забудь, что сход завтра. Не опаздывай. А почему не была в прошлый раз? Любит дед Володя в сопровождении доморощенной собачьей стаи прогуляться погожими вечерами по берегу. Ходит, погружённый в думы, глядит на воду, помахивает прутиком. Ищет собеседника. Увидев Николая Петровича с удочкой, местный Сократ направляется к нему. Считай, рыбалка пропала! От разговора, которому обычно не бывает конца, не отвертишься. - Здорово, мил человек! Битюри не клюют?

277

И тут разнокалиберное собачьё, материализовавшись из бурьяна, облепляет яр и взрывается, словно китайские питарды, оглушительным хоровым лаем с завыванием. Дед Володя, разрядившись увесистым матюгом, взмахом прутика, словно дирижёрской палочкой, останавливает пёсий вокал. - Нет, одна мелочь клюёт, - отвечает Николай Петрович. – А ты почему без удочки? - Плохо видеть стал. В глазах резь, когда на поплавок смотришь. Да и какая нынче рыбалка? Вон опять пена вонючая плывёт. Наверное, где - то брошенные ядохимикаты дождём в реку смыло. Везде берега мусором завалены, всякие отходы в воду сбрасывают. Даже дохлую скотину. А браконьеров сколько! Вот рыбы и не стало. Река мелеет, потому что лес в верховьях повырубили. Снег не задерживается, что питает реку. Вот она, жадность человеческая, мать её - перемать!.. «Мат в деревне, повсеместный и привычный, - подумалось Николаю Петровичу, - может быть, своеобразная пугачёвщина в слове? – Дескать, мы не лыком шиты! Мы – деревенщина для тех, кто гоняет на дорогущих машинах, строит себе особняки с вызывающей роскошью вблизи вымирающих деревень, греет своё откормленное тело под заморским солнцем и, не считая хитрых денег! Он мучается одной проблемой – на какие удовольствия их потратить?(Мать его – перемать!) Кому – то надо торговать и начальствовать, двигать вперёд науку и производства, врачевать и учительствовать, а нам – пахать землю. Хлеб нужен всем, а растить и убирать урожай никто не будет, кроме нас. Таков наш крест, мы – крестьяне. Но почему вы, кто ест наш хлеб, лишаете нас права на достойную жизнь и уважение? Вы грабите нас, ущемляете в культуре, образовании, здравоохранении, в бытовых условиях (Мать вашу – перемать!)»… - Раньше здесь за час с полведра пескарей надёргать можно было, - прерывает размышления Николая Петровича дед Володя. – Пескари – во! Битюри. Я другой рыбы и не признаю. Хапают, лишь бы крючок червяком пахнул. Когда их жаришь, подсушивать надо. Вкуснота! И самому хватало и всей собачье – кошачьей своре. А нынче опустела река, скоро в ней одни лягушки останутся!

278

Деду Володе выговориться надо, за этим шёл сюда. Стоит он в окружении собачьей своры на высоком берегу на фоне угасающей зари, оглядывает заброшенную ферму за прудом, заросшие бурьяном сенокосные луга вокруг и задумчиво похлёстывает ивовым прутиком по лопухам: - Я всю жизнь в этой деревне прожил. Никуда не выезжал. Город не люблю. Толкучка, шум, вонь от машин. Трудовой стаж у меня полвека. Но такого развала и безобразия в деревне видеть не приходилось. У людей ни работы, ни зарплаты. А детей учить, кормить, одевать надо. Вот и живи, как хочешь. А как жить – то, мил человек? - А ты чем недоволен? Пенсии не хватает? - Нет, пенсия у меня хорошая. О других сердце болит. - Но разруха – то не везде. Вон за рекой напротив, - показывает Николай Петрович на село, что вольготно раскинулось на крутояре, поблескивая на закате оцинкованными крышами, колхоз сохранился. Живёт и здравствует. Ни безработицы, ни поголовного пьянства. А вы почему свой совхоз не уберегли? У нас всегда все вокруг виноваты, а по отдельности – никто. Ни я, ни ты. Может, всё дело в этом? - Э – э - э, мил человек! Так – то оно так, да не совсем так. Никого мнение простого трудяги не интересует, да и судьба его тоже. Без нашего ведома начали менять директоров. Один за одним. А те поочерёдно стали продавать скот, технику. Обанкротили совхоз, набили себе карманы и смазали пятки. Никого из них в тюрьму не посадили. А мы, что всё создали, остались у разбитого корыта. Живут, как хотят, сейчас только богатые, для которых закон не писан, которые всё и всех купить могут. «Совесть, совесть и совесть» - вспомнился Николаю Петровичу Шукшин. Все наши беды от бессовестности. Вон она, эта бессовестность – то, как прёт вверх к чинам, власти, не имея царя в голове, к роскошному бытию за чужой счёт! Вон она как распоясалась всюду, где чуется запах денег. Удержу нет! - В деревне люди привыкли работать сообща, - продолжает дед Володя. – Вместе праздновали, горе переживали. Богатыми не были, но и нищими тоже не были. А сейчас, когда совхоз

279

развалился, каждый оказался один на один с безработицей, нуждой. Что ему делать? Кому жаловаться? - Думать о будущем. Своим умом жить. В деревне работы всегда – край непочатый. Но проще – хлопнул стакан сивухи, и завей горе верёвочку. Человек за себя постоять не может, если не стоит твёрдо на земле. Не так ли? - Нет, не так, мил человек. У деда Володи другое мнение… Плохо виден поплавок на воде. Темнота с берегов наползает на реку. В деревне вспыхнули первые огни. Пора сматывать удочку. Рыбалка сегодня не состоялась. Но дед Володя не уходит. Ждёт продолжения разговора по дороге домой. Ещё не обсудили как следует внешнюю политику властей, не поговорили о кризисе, наркомании, криминале. Это придётся оставить на следующий раз. - И когда же мы будем жить, как люди? – вдруг останавливается дед Володя. Николай Петрович тоже останавливается и пожимает плечами: - Когда сами будем, как люди. Дед Володя, почесав затылок, прощается и, что - то бормоча про себя, сворачивает в тёмный проулок к своему дому. А за ним, словно шлейф нерешённых вопросов, с лаем и визгом бежит вприпрыжку стая разнокалиберных псов. Странный он человек, этот дед Володя. Всё ему надо знать и ответы на все вопросы найти. Зачем? А сам - то Николай Петрович, начисто лишенный чувств зависти, корысти, рыночной интуиции, тоже не от мира сего. Он и его деревенские друзья – представители вымирающего поколения, жизненные принципы которого чужды и непонятны веку нынешнему.

*** Озимые поля М. П. Жихареву Что в памяти живёт, То никогда не тленно. За летом стаи птиц Торопятся вдогон.

280

Озимые поля Поры послевоенной – Как будто на плечах земли Следы погон. Устали холода. Весенней пахнет прелью. Пружинится лозой Крестьянская судьба. Мальчишки той поры, Мы – очень рано зрели, Как в памятных полях Озимые хлеба. В далёкое своё Вернуться невозможно. Но сердце вдруг замрёт От счастья и тоски, Когда разрою снег И трону осторожно На каменной земле Зелёные ростки. ***** Перелески. Звенят расстоянья. Здесь привольно метелям и грозам. Я из древнего рода – Крестьянин. Надо мной – облака да берёзы. Хлеб насущный Извечен и труден. Я испытан Морозом и зноем. А столбы, натянувшие струны, Связь времён Сквозь пространство земное.

281

Остывает вечернее поле. Чибис плачет вдали безутешно Над землёю, Родной мне до боли, Что громаду небесную держит. Дедовский дом Дедам моим по матери Кучиным – Семёну Ивановичу и Павлине Ивановне Осевший дом. Ворота и кольцо. И под ногой – Доска знакомо гнётся. Войдёшь сюда – И полыхнёт в лицо Дух прошлого. Аж сердце задохнётся! В стене сарая – Длинный старый гвоздь. На нём гирляндой – Гайки да подковы. Мой дед всё строил здесь Не на авось: Любой железке цену знал И слову. Молчун? Скупец? – Нет, люди не правы. Дед жаден был, Но жаден был до дела. Гражданскую и обе мировых Израненным своим Он помнил телом!

282

Он не стонал от болей по ночам – Был по – солдатски Терпелив и скромен. На дедовских ссутуленных Плечах Держался мир Суровый и огромный! А бабушка моя Пять дочерей Растила, презирая в жизни отдых. В суровые воюющие годы Спасла их терпеливостью своей. Всех бед, Прогрохотавших над судьбой – Не выберешь её По доброй воле! – Деды мои, родимые до боли, Хватило б поколеньям трём С лихвой! Хватило б Ожиданий и разрухи. По всей Руси – Печаль седых берёз. Деды мои! Пускай вам будет пухом За городом Кладбищенский откос. ***** Вечно неприкаянные души, О былом тоскуя и скорбя, В давнем прошлом, В призрачном грядущем Ищем мы потерянных себя.

283

Всё опять – в который раз? – С начала, С белых, словно ранний снег, страниц. И душа заходится печалью Поздних журавлиных верениц. Родина В урманы, Где гнус да болотное тленье, Под красным конвоем шли тысячи тысяч. Отмечено в паспорте место рожденья, То место сейчас на земле не отыщешь! Луна охраняет озёрные чаши, Где тропы теряются в замятии гиблой. Куда мне, великие томские чащи, Цветы отнести на родные могилы? Далёким пожаром сквозь хмурые кроны Война пробивалась в посёлки изгоев. Слетали, как птицы с небес, похоронки, И плакали матери, вдовы от горя. На лесоповалах протянешь не долго, Где слёзы мешались с горячей смолою. Рыдай: «Ах, за что эта страшная доля?» Лишь эхо ответит. Охрипшее, злое. Ночами пугали неясные крики. Дрожала звезда над прибрежной лозою. Свидетель тому – я, Пострел полудикий, Капелью простреленный, Вешней грозою.

284

Философия Словно снег под крутым косогором, Умирала старуха не скоро. Старику всё давала советы – Не забыл чтоб о том и об этом. Говорила: - Женись на соседке, Под крылом будешь, как у наседки. Горевала: - Близка уж разлука, А носки не связала для внука. Сокрушалась: - Земля – то что камень, А долбить её надо руками. И вздыхала: - Храни тебя Боже! Жизнь – то вся не устроена тоже. Больно видеть – Уходит в забвенье Стариков и старух поколенье С философией жизненной их – Всё не ради себя, а других. Деревня Деревня – к реке огороды. Сквозь ветви струится закат. Здесь ветер задумчиво бродит, Вздыхая в кустах ивняка. Туман опускается густо,

285

Рыбацкие топит огни. Кильватером шествуют гуси, Подняв перископы свои. Глядит опечаленно месяц. Как стадо по росной траве Проходит флотилией местной Из прошлого в будущий век. А время ползёт, как улитка. Шоссе громыхает вдали. Вот скрипнула чья – то калитка, А может быть, ось у земли. ***

286

НОВОЕ ИМЯ АННА ДОРОШЕНКО Родилась 23 апреля 1996 года в селе Солонешном Солонешенского района Алтайского края. Закончила музыкальную школу, учусь на первом курсе в Бийском Медицинском колледже по специальности "Лечебное дело". Написанием стихов занимаюсь с 12-13 лет. Люблю музыку, играю на фортепиано и гитаре, играю в музыкальная рок-группе, пишу музыку в стиле саундтреков (фортепиано). Неоднократно была награждена дипломами за первые места, дипломами лауреата в различных вокальных конкурсах. Последние победы - это конкурсы "Пою мое отечество" в г.Бийск 2013 год (первое место) и "Мерцание звезд" - диплом лауреата. *** Да простят меня люди вселенной, Да позволят мне жить на Земле. Отчего же все стало волшебней? Не под стать неприкаянной мне. Да простит меня Бог всемогущий, Да простят меня люди Земли. Что корабль мой, прямо идущий, Волны грешной воды унесли. *** Ты изменилась, позврослела, Россия, дышащая жаром. Красоты царственного тела Ты растеряла всюду - даром. Совсем не та сегодня ты, Твоих морщин совсем не видно. А я смотрю в твои черты, Мне и печально, и обидно. Куда девалась чистота, Какую все всегда любили? Сегодня ты совсем не та. А платья женственные сгнили. Уже не носишь тех платков, Что вышивала ясным цветом.

287

Ты отдалилась от Богов. А от сего покоя нету. Да где ж ты, р'одная моя, Мне худо, знала б, как мне худо Не видеть ясные края, Не ждать, не знать былого чуда. Нигде на свете нет родней, Счастливей места нет на свете. Но знай: среди твоих полей Сегодня тоже счастья нету! *** Мой рухнет дом. И вспомнится ли счастье, Что каждый день царило и жило? Я - памятник. Забытый и несчастный. Заросший и затоптанный давно. А я жила. И слезы, и улыбку Потрогать можно было. И лицо... Прошли года. Осознаны ошибки. Исчезла я, и рухнуло крыльцо. И пальцем не потрогать мою кожу, Которая была нежней шелков. Забыто всё! И след найти не сможешь! Я не жила! И нет моих стихов... Друзья. Ну и зачем вы мне, друзья? Ведь вы фальшивы, как и я... И лживы! Когда болею, где звонки? В четыре ночи у реки

288

Вы пьете пиво и вино. Вам всё равно! И я вам ночью не звоню. Вы не друзья. За вас не пью. Вам наплевать и мне плевать. Пойду я спать. Вас в моей жизни больше нет, Не будет, не было. Вы - бред! Вам в трудный час не помогу... Без вас смогу! *** Дай Боже, время его излечит, Меня исправит, любовь вернет. И буду рядом всю жизнь и вечность, Если вернется и не уйдет. *** Не стучись в мою дверь, Я тебе не открою. Я скачусь по стене со слезами на пол. Чтоб не видеть тебя, Притворюсь я слепою, И чтоб правду о том, что люблю не прочел. Не стучись в мою дверь, Я тебе не открою. Ты ушел, я закрылась на десять замков. Это раньше была я кулемой простою, А сейчас я забыла, что значит "любовь". Не стучи в мою дверь. Я тебе не открою. А на окнах решетки стоят - не пробить. Уходи, а не то серым волком завою. Уходи, я уже не умею любить. Не стучи в мою дверь,

289

Я ее не открою, Только руки свои об нее отобьешь. Я не выйду. И я не помчусь за тобою. Я спокойно дождусь, когда снова уйдешь. Не стучи ты уже... Все равно не открою. Пусть и слышу, как ты там за дверью кричишь. Не стучи, я решила жить новой мечтою... Слишком долго ждала, что ты постучишь. **** Цвет кожи потускнел, С годами голос сел, И кажется, что хрип мой - наказанье. И каждый мне твердил, Что у всего предел, Что рушится, и жизнь, и день, и зданье. Конечно, как же я Поверить в то могла? Влюбленная в коньяк и кока-колу... Что вся моя семья, Которая жила, Рассыплется по маленькому полю. Откуда знать всем вам, Влюбленным в ярких дам, Смотря на бугорки среди могил, Что этот бугорок, Когда-то был живой... И искренне лежащую поблизости любил. ***

290

ЛЮДМИЛА

КОЗЛОВА

Автор 24 книг поэзии и прозы. Лауреат многих краевых литературных премий, в том числе, им. В.М. Шукшина, лауреат Международной литературной премии им. Сергея Михалкова, лауреат премии Алтайского края в области литературы. Стихи и проза публиковались в центральной, региональной и местной печати и в зарубежье (Дания, США, Канада). Член Союза писателей России. Награждена специальным Дипломом за развитие культурных связей между Россией и Германией и участие в совместных литературных проектах. В 2013 году в издательстве «Алтаспера» (Канада, Онтарио) издана отдельной книгой повесть Людмилы Козловой «Дух Темура». Публикации 2013 года – Украина, Белоруссия, Бурятия, альманах «Академия поэзии», «Роман-журнал 21 век», журналы «Алтай», «Пикет». *** Взметнулось небо птицею тотемной Сквозь жала журавлиных косяков. Сентябрьский город жёлтой хризантемой Качается от вольных сквозняков. А в сердце, обагрённом листопадом Уже скрипит морозами зима. В древесных кронах вскрылась вечность ада, И обнажились души и дома. Прозрачно, безнадёжно, бесновато Течёт в реке заоблачная высь. Спокойный с виду, Лодочник лохматый Дождётся всех. Не торопись. *** Каждое тело – живой часовой механизм: Тикает пульс, забивая секунды в табло, Словно алмазные гвоздики в наш коммунизм. Нам обещали, но что-то неладно пошло. Что-то стряслось – краснозвёздный обрушился век. Тонны бетона пробили инферново дно. Тикает пульс. Всё быстрее бежит человек. Но убежать от себя никому не дано ***

291

Демон В ущельях заката сто огненных туч В горящее небо восстали. И замер, как умер, единственный луч, Подобный кинжалу из плазменной стали. Изрезанным блеском горячих небес Смотрел на планету страдающий бес. Сражённый картиной духовной пустыни, Он проклял людей на чистейшей латыни. Проклятие эхом над миром висит: Аби диэректус! Анафема сит! Русская молитва Косолапыми котятами Разыгрались сны во тьме квартир. Спит беспечный мир – Пионеры с октябрятами, Звёзды в недрах чёрных дыр. Только дед – сосед не спит, Всё творит молитвы дед: Пусть уж я разут, раздет, Жизнь дырявее рогожи, Так хотя бы внуку Сашке Дай счастливую рубашку, Боже. *** Падает заката колесница, Розовеет воздух разливной. Пусть мне сон, минутный сон приснится – Ты стоишь счастливый за спиной. На мгновенье только оглянуться И увидеть синь из-под ресниц, Яблоко волшебное на блюдце, Старый дом со скрипом половиц, Круглый стол у самого оконца, Календарь, картину на стене, Маму, папу, просто лучик солнца. Вот и всё, что видеть надо мне.

292

*** Ёжкин день Жёлтым ёжиком сентябрьским Выползает из-за крыш Из ночной сновидной сказки День - малыш. Листопад рисует строчки – По горам и по лугам, Городам, лесам и кочкам Топать ёжкиным ногам. Веселить прохожих лица, Заглянуть под каждый зонт. А под вечер закатиться Далеко за горизонт. *** Памяти Александра Родионова 1. Когда-то в Москве на Арбате В каком-то немыслимом платье Гуляла я с рыжим поэтом. Сирень венценосно цвела, И пахло предчувствием лета. И в небе сиреневом где-то Под солнцем цвели купола. Но время чертой невозвратной Легло предвечерней порой. Он был мне неназванным братом, А я ему – божьей сестрой. 1984 2. Жизнь прошла, мой Рыжик ненаглядный. Мы слепыми были до поры. И сгорели быстро и нескладно Наши параллельные миры.

293

Мы одни За прошлыми обидами, Где Душа рвалась, Как птица, ввысь. Даже там, В пространствах неевклидовых, Мы с тобою Не пересеклись. Жизнь прошла, Мой Рыжик синеглазый. Жизнь прошла, Как не было её. Только в сказке колыванской вазы Где-то сердце Светится твоё. 2008 Светает Сквозь дыры в любимой моей стране Кажется крошечным всё, что ВНЕ – Таким незначительным, Нарочито рачительным. И только заморская злая метель По-настоящему рвёт с петель Двери, ставни, заставы, Берёт города навсегда. Бураны сибирские наши Съела снежная повитель, Чужая погода, чужие ветра. Брат мой, светает! Вставай! Пора! Крикнул ворон «неверморе» С твоим любимым словом «никогда» Гуляют вьюги добрыми чертями. Крадутся расписные холода И по стеклу царапают когтями. В морозе лютом острый скрип висит, Скользит нога ледышкой по ступеням. Сквозь тонкий полог поднебесных сит Луна плывёт

294

серебряным тайменем. Броди всю ночь, ведь сторож крепко спит. Притихли птицы где-то по застрехам. И лишь киоски – вечный общепит, Работают, и ночь им не помеха. С твоим железным словом «никогда» Я не смирилась. Нет во мне смиренья. Крадутся и крепчают холода, Но воздух пахнет розой и сиренью. Россия Не знать Зверям, стучащимся извне – Клубится вечным космосом во мне Седьмое измерение души. И кажется беснующимся им – Они поймали в клетку Аркаим, И вот пытают Ангела в огне. Но знать ли им, покрытым шерстью зла – Я птицей улетела в зеркала, Минуя подлость, когти и ножи, В седьмое измерение души. *** Здесь никто не болеет – болеть некрасиво. Не стареет никто – нет привычки такой. Не ржавеет авто и орущий ресивер, И весёленький Ангел всё машет рукой. Гуттаперчевым дням – ни конца и ни края, Никогда не кончается подвиг еды. Гармонист по заказу, что хочешь, сыграет, И колдун отведёт от костлявой беды. Вот светило взойдёт и покатится плавно, И трубач приготовит парадную медь. И довольный творец будет долго и славно Сквозь меня на счастливую Землю глядеть. ***

295

ПЕРВАЯ ПИСАТЕЛЬСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ В БИЙСКЕ 26 декабря 2013 года состоялось первое в истории Бийска официальное собрание писателей, членов Союза писателей России. По рекомендации руководителя Алтайской краевой писательской организации (АКПО) Кирилина Анатолия Владимировича, в связи с изменениями в Уставе СП России, профессиональные писатели нашего города создали Бийское отделение АКПО Союза писателей России. Организация Бийского отделения АКПО произошла, фактически, давно. Члены СП России – бийчане много лет работают как единая организация, имеющая свои печатные издания – журнал Бийского отделения АКПО «Огни над Бией», в течение 10 лет издающийся два раза в год сдвоенными номерами, периодическое издание МСПС «Сверстнику», сборник студии прозы «Бийск литературный», альманах «Формула жизни» - издание для молодых авторов. Бийское отделение АКПО является куратором литературного объединения «Парус». Поэтому образование первой писательской организации в Бийске произошло уже по факту многолетней творческой работы, давно объединившей всех членов СП России в единое сообщество. 28 декабря в Барнауле известие о создании писательской организации в Бийске было одобрено общим собранием АКПО, где был обнародован Протокол первого собрания бийчан. Руководителем БО АКПО единогласно избран Дмитрий Иванович Шарабарин. Согласно Уставу, избран Совет Бийского отделения АКПО в составе: председателя – Д. И. Шарабарина, членов Совета – Козловой Л.М., Шевцовой И.Ф, Казарцевой Л.В. Совет является рабочим органом БО АКПО и занимается решением текущих проблем писателей, организацией издательского процесса, организацией общественной работы писателей нашего города. В состав БО АКПО вошли члены СП России, активно работающие с молодёжью Бийска и близлежащих сельских районов, обеспечивающие членам своей

296

организации благоприятное поле для творческой работы путём участия в издательской деятельности, рецензировании изданий, участия в общественной и литературной жизни города и края. Получилось так, что первое собрание писателей Бийска состоялось 26 декабря, в день рождения великой актрисы, нашей землячки Екатерины Савиновой. Думаю, это Знак свыше – святая Екатерина благословила наш писательский Союз, который отныне вписан в историю нашего города. Людмила Козлова, Член СП России *******************************

АНОНС ЭЛЕКТРОННОГО ПРИЛОЖЕНИЯ К НОМЕРУ 27-28 «ОГНИ НАД БИЕЙ» СОДЕРЖАНИЕ: 1. РАЙНГОЛЬД

ШУЛЬЦ.

г.

Гиссен

Германия. – Рассказы, очерки. ....................3 2. ГЕННАДИЙ КЛЕПИКОВ. –

с. Быстрый

Исток. Алтай. – Рассказы.............................11 3. ЮРИЙ МАРТИШИН. – г. Электросталь, Московской области. – Стихи.....................17

297

4. ВАСИЛИЙ Краснобродский,

КИСЕЛЁВ.

–

пос.

Кемеровской

области.-

Стихи...............................................................20 5. НИКОЛАЙ

ТИМОХИН.

–

г.Семей,

Казахстан. – Рассказы..................................25 6. ВИКТОР ШЛАПАК. –Украина. – Проза...34 7. ЭДУАРД

РЫБКИН –г. Бийск, Алтай –

Рассказ, повесть..............................................37 8. ПРАВИЛА ПУБЛИКАЦИИ

журнале

«Огни над Бией».........................................45

298

ПРАВИЛА ПУБЛИКАЦИИ В ЖУРНАЛЕ «ОГНИ НАД БИЕЙ» П у б л и к уя с в о и п р о и з в е д е н и я в ж ур н а л е «О Г Н И Н А Д Б И Е Й », к о т о р ы й п р е с л е д у е т л и ш ь о д н у ц е л ь – уч а с т и е в л и т е р а т ур н о м п р о ц е с с е и о б щ е с т в е н н о й ж и з н и г о р о д а , автор принимает следующие условия: 1.

7. 8.

Ж ур н а л «О г н и н а д Б и е й » не является коммерческим изданием, поэтому автор публикует свои произведения на безвозмездной основе ( с получением 1-2 –х авторских экземпляров номера – для бийчан. Иногородние авторы читают свои публикации на сайте ж ур н а л а в Э л е к т р о н н о м п р и л о ж е н и и ) . Разрешает разместить свои произведения, о п у б л и к о в а н н ы е в ж ур н а л е «О г н и н а д Б и е й », н а п е р с о н а л ь н о м с а й т е ж ур н а л а и л и н а с а й т е А Д Л с п р о с в е т и т е л ь с к о й ц е л ь ю и д л я п о п ул я р и з а ц и и своего творчества. Разрешает редколлегии представлять свои п р о и з в е д е н и я , о п у б л и к о в а н н ы е в ж ур н а л е «О г н и н а д Б и е й », в д р у г и х п е р и о д и ч е с к и х и з д а н и я х с обязательным информированием автора до или п о с л е ф а к т а п у б л и к а ц и и , и р а с с м а т р и в а е т т а к ую публикацию как пропаганду своего творчества. Р а с с м а т р и в а е т п у б л и к а ц и ю в ж ур н а л е и е ё повторение в других периодических изданиях как способ творческого роста и уч а с т и я в л и т е р а т ур н о м п р о ц е с с е , ч т о в п е р в ую о ч е р е д ь н е о б х о д и м о с а м о м у а в т о р у. Редколлегия просит авторов, рассматривающих публикации как способ заработка, не предлагать с в о и х п р о и з в е д е н и й в н а ш ж ур н а л . Биографические сведения автор прилагает к тексту произведения. Если биографическая справка не обновлена автором, редколлегия и с п о л ь з у е т и н ф о р м а ц и ю и з п р е д ы д ущ и х н о м е р о в ж ур н а л а . Ответственность за содержание и моральные установки текста несёт автор. Все вопросы, возникающие в связи с использованием псевдонима, и ответственность за его использование, ложатся на автора текста. Мнение редколлегии может не совпадать с мнением и художественными ценностями автора.

299

10. Редколлегия не п р е п я т с т в уе т авторам в б е з в о з м е з д н о м д а р е н и и ж ур н а л а «О г н и н а д Б и е й » в библиотеки. 11. За соблюдение авторских прав в коллективных подборках (подборки, вкладыш) несёт ответственность лицо, предоставившее материалы для публикации. 1 2 . П р а в и л а о п у б л и к о в а н ы н а с а й т е ж ур н а л а «О г н и н а д Б и е й ». РЕДКОЛЛЕГИЯ ОГНИ НА Д БИЕЙ литературное художественно-пу блицистическое издание Бийского отделения АКПО Союза писателей России №27-28 2014 г Издательский Дом «Бия» Издательство ООО»Формат» Сдано в набор 20.02. 2014. Подписано в печать 20.02.2014. Формат 84х100 1 / 32 . Усл.печ.л. 25,25. Заказ 2/14 © Огни над Бией © Издательский Дом «Бия» Фото на обложке : Проспект Коммунарский (http://biysk.in/photo)

300