BKU20 Donets by And Orlyvets

БУЛО КОЛИСЬ В УКРАЇНІ краєзнавчий альманах

випуск двадцятий (травень 2020)

Упорядники Андрій Потьомкін Олег Гуга

И.В. ДОНЕЦ «История моей жизни и история краснопартизанского отряда хутора Панский Колодец, действующего в степи на Нежинщине в 1918 году»

Передмова В номері 20 публікуються матеріали з фонду Р-7309 Ніжинського відділу Державного архіву Чернігівської області та рукопис з архіву школи села Перемога Ніжинського району (люб'язно наданий колишньою директоркою Городничою Антоніною Михайлівною), які присвячені історії червонопартизанського руху 1917-20-х на півдні тодішнього Ніжинського повіту Чернігівської губернії та біографіям його учасників. Матеріали являють собою власні спогади Донця Івана Васильовича, його ж документи біографічного характеру, листи до нього від друга молодості Горлача Кирила Єфимовича та короткі спогади Горлач Августини Єфимівни. На жаль, харктер згаданих документів не дозволяє відновити об'єктивну картину подій тих років повністю. Як Донець, так і брат та сестра Горлачі - транслюють погляд на події лише з одного боку — радянського. При чому, Донець чимало подій просто замовчує, - наприклад, про суд над родиною Ткалічів та їх розстріл, в яких приймав участь його батько (про що дізнаємость вже з листів Горлача до Донця). Через що мотивація противників виглядає не до кінця зрозумілою. Сам Донець також не поспішає її пояснювати. Якщо йде мова про його побратимів, то вони постають трудолюбивими, благородними, ідейними світлими людьми з високою метою. Опоненти, - відповідно, лінивими, злостивими і жорстокими людьми, які чинять зло просто за своєю природою без вагомої причини. Ну, а те, що Донець та його побратими грабували (в тексті це описано як “изъятие излишков”) та вбивали, інколи, цілі сім'ї цих людей, то це, часто, або не згадується, або приписується невідомим бандитам. Повернемось до біографії автора спогадів. Отже, згідно записів в метричній книзі Івано-Богословської церкви м. Лосинівки Ніжинського повіту, Донець Іван Васильович народився 6 (18) січня 1898 року в родині селянина х. Помазанова Василя Терентійовича Донця та його дружини Олени Прокопівни. Участь в бойових діях Першої світової війни не брав. Принаймні, це випливає з листів Горлача. В 1918-му Донець прийняв участь 2

в виступах проти Державної варти (Української держави), потім невдалий напад на Ніжин в складі загонів Крапив'янського. Його вислідковують і арештовують. Далі Ніжинська в'язниця. З неї Донця звільняють частини Червоної армії, в яку він намагається записатись добровольцем, але за станом здоров'я (за його словами) він не підходить і, як альтернатива, він опиняється на чолі продзагону, який збирав в якості податків фураж та харчі від жителів Галиці, а потім Монастирища Ніжинського повіту. В 1920-му році його командирують на навчання до Ніжина. Закінчивши, спочатку робфак ніжинського університету ім. Шевченка, а потім Ніжинський пед.інститут в 1926 році, Донець починає свою освітянську кар'єру, - директор школи в Шепетівській окрузі, потім директор школи в селі Червоні Партизани (зараз знову Володькова Дівиця, село Носівського району), де він був свідком особливостей тутешньої колективізації. Потім в 1930-му почав викладати в київських вузах та завідувати кафедрою фізики в Лубенському пед.інституті. В листопаді 1934-го року був заарештований, а потім засуджений за політичною статтею до 7 років виправно-трудового табору в Архангельській області. Після закінчення терміну ув'язнення, з 1942-го почав там же при таборі роботу за фахом (хімія і фізика) при лабораторії. В 1958-му вийшов на пенсію за віком. Оселився в Ніжині. Щодо сімейного життя автора, то інформації, майже, не подається. Побіжно згадується в спогадах за 1930-і роки дружина, а в збірці документів є “Сідоцтво про припинення одруження” за 19.07.1969 між Донцем Іваном Васильовичем та Марією Костянтинівною. Окремим розділом йдуть листи від Горлача Кирила до Івана Донця за кінець 1960-х. Вони містять, переважно, спогади Горлача про спільне минуле, розповіді про себе, обговорення встановлення пам'ятника загиблим червоним партизанам в с. Червоний Колодязь. Всі документи подано максимально у відповідності до оригіналу зі збереженням усіх орфографічних особливостей. На обкладинці фото І.В.Донця середини 1920-х та на пенсії. Андрій Потьомкін 3

Питання, побажання та зауваження прохання надсилати на orlyvka@gmail.com

Перша сторінка машинопису спогадів І.В. Донця

И. В. Донец «ИСТОРИЯ МОЕЙ ЖИЗНИ И ИСТОРИЯ КРАСНОПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА ХУТОРА ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ ДЕЙСТВУЮЩЕГО В СТЕПИ НА НЕЖИНЩИНЕ В 1918 ГОДУ». /Документы, факты, свидетели/. Посвящаю 50-летию борьбы за Власть Советов на Нежинщине. Не на шовкових подушках, Не у величному палаці, В хатині бідній я родивсь, Серед неволі, тьми і праці. /Т.Г.ШЕВЧЕНКО /. ГЛАВА І-я /в такій хатині народився і я/ І. ДОНЕЦЬ. Мой отец, ДОНЕЦ Василий Терентьевич, был вторым и младшим сыном его матери, Мотрены Помазан. Первый и старший син Мотрены Помазан, а следовательно и старший брат моего отца, Григорий Гаврилович Помазан, родился от первого мужа Мотрены Помазан, Помазана Гавриила. Первый муж, Гавриил Помазан, имел землю в количестве 15 десятин По старым дореволюционным законам эта земля, по наследству, перешла лишь одному сыну Гавриила Помазана, Григорию Гавриловичу Помазану. Через десять лет первый муж, Помазан Гавриил, умер и Мотрена Помазан овдовела. После смерти первого мужа, мать моего отца, а следовательно будущая моя бабушка, вышла замуж за другого. Второй муж будущей моей бабушки по фамилии был уже не Помазан, а ДОНЕЦ Терентий.

ДОНЕЦ Терентий, в далеком прошлом, отслужил 25 лет (кантонисты) «Николаевской военной службы» и после двадцатипятилетнего пребывания в армии, возвратился на Родину «Гол как сокол». Его родные и все родственники умерли, не оставив ДОНЦУ Терентию ни «двора ни вола», ни одного квадратного метра земли. Терентию ДОНЦУ деваться было некуда и он пристал в примы к овдовевшей Мотроне ПОМАЗАН. Через некоторое время, Мотрона ПОМЗАН, от этого примака Терентия, родила второго сына, Василия Терентьевича ДОНЦА, будущего моего отца, таким образом у Мотроны ПОМАЗАН было два сына: первый и старший, Григорий ПОМАЗАН, второй и младший, Василий ДОНЕЦ. Старший сын, Григорий, от его отца, унаследовал кусок земли в 15 десятин, младший, Василий ДОНЕЦ, от его отца унаследовал лишь позорную кличку; «сын примака», «нищий», «безземельный бродяга» и прочие клички, свойственны тому далекому социальному прошлому. Оба брата по матери, но от разных отцов, росли, вырастали в одной избе, бегали, играли в мяч, дрались между собой, сообща избивали своих ровесников и ели один и тот же борщ с одной и той же глиняной миски, одинаковыми по цвету и по форме, деревянными ложками, часто нанося взаимные друг другу удары по лбу этими деревянными «черпаками». Братья ещё дружили не зная и не ведая, что вот-вот, через пять-десять лет их пути разойдутся, социальные условия того времени, каждому из них проложат и вымостят разные жизненные тропы, вложат каждому из них, в их молодые и крепкие руки, разные «путевки в жизнь». Оба брата выросли и оба, лишь в разное время, поженилась. Старший Григорий, взял себе в жены черномазую и красивую девушку из зажиточной крестьянской семьи, по имени Варвара. Младший Василий, окончив в селе ВЕРКИЕВКА, какое-то вышеначальное училище, так же женился, взяв себе в жёны не менее красивую шатенку из хутора ЛАПОВЩИНА, из крайне бедной и многодетной семьи, по имени Елена. Жена Василия, не была «Еленой Прекрасной», но она была подлинно красивой девушкой.

Женитьба обоих братьев была тем пунктом, той географической точкой, от которой их жизненные тропы пошли в противоположном направлении. Старший, Григорий ПОМАЗАН, имея землю и богатую невестку, стал любимцем его матери, Мотроны ПОМАЗАН. Младший, Василий ДОНЕЦ, не имея земли и имея жену из бедняцкой семьи, стал для его матери ненавистным иждивенцем, и мать выгнала младшего сына и его жену вон из дома. С этого часа для моего отца, ДОНЦА Василия и моей матери, ДОНЕЦ Елены, началась скитальческая, бездомная, батраческая жить. В прошлое дореволюционное время земля для крестьянина решала его судьбу. Есть земля, есть и жизнь. Нет земли, это пожизненная кабала у помещика или кулака. Долгие года скитался мой отец и мать по чужим сараям, сеновалам и кухням. Через три года после бракосочетания у моих родителей родилась первая дочка, по имени Феодосия, а ещё через два года, в 1898 году, родился и я, автор настоящей повести. Но у моих - отца и матери всё ещё не было ни своего угла, ни одного квадратного метра собственной земли. Жизнь продолжалась батрацкая, на чужих полях и на чужих нивах и лишь кто-либо из милости, из сожаления, на зиму пустит в дом или на кухню и то за некоторую услугу. ГЛАВА ІІ-я В том же хуторе ПОМАЗАН, в котором родился, рос и жил мой отец и я и вся его семья, жил многодетный бедняк по фамилии, БОГОМАЗ. Недвижимое, имущество БОГОМАЗА состояло лишь из одной камышовой избы. Изба БОГОМАЗА имела два крохотных окошечка, земляной пол, русскую печь и полати, состоящие из четырех досок. Дымохода, т.е. трубы, выведенной выше крыши, не было. В то время мне уже было шесть лет, и я хорошо помню, что когда мать топила в этой избе русскую печь, дым выходил в какое-то круглое отверстие, расположенное на полметра выше потолка этой избы. Закончив топку, моя мать закрывала это дымоходное отверстие охапкой тряпок, связанных и зашитых в грязную холщевую сумку. Других строений у БОГОМАЗА не было. Кроме избы «на куриной ножке» у БОГОМАЗА, был небольшой огород, около 6-7 сотых. Прокормить многочисленную семью за счет этой крохотной усадьбы, было 7

невозможно. В 1900-1901-1902 и 1903 годах правительство Николая второго вознамерилось заселить малонаселённые области царской России: Сибирь, Урал, Дальний Восток и другие пустующие области. На базе каких-то фиктивных льгот, оно начало переселять «желающих» в эти области бедноту с Украины на эти, так назвавшиеся в то время, «вольные земли» С Украины (Малороссии), особенно с Черниговской области, пошли «ходоки» на разведку этих «вольных земель». Двинулись ходоки с некоторых сел и хуторов Нежинского уезда, особенно шло много ходоков с села ГАЛИЦА. Таким «ходокам» общество собирало некоторую сумму денег на проезды в поездах и прочие расходы. «Ходоки» избирались обществом на сходках, т.е. на Вече. Группа ходоков состояла не более из трёх человек. «Ходоки» уходили весной, а возвращались осенью и докладывали обществу о тех землях, лугах, лесах и сенокосах, которые им удалось осмотреть и установить их пригодность для переселения на эти «вольные земли». Помню хорошо, как в одно из воскресений все жители хутора ПОМАЗАНА с любопытством и тревогой в сердцах наблюдали бесконечный поток подвод переселенцев двигавшихся с села ГАЛИЦА в направлении г. НЕЖИНА. На повозках, груженных всяким домашним имуществом, сидели дети и старики. За повозками вели коров и телят. Мужики шли сбоку повозок, держа вожжи в руках и управляя впряженными в повозки лошадями, а женщины хворостинами подстёгивали коров и телят, чтобы не отставали от повозок. Хорошо помню, что даже псы были веревками привязаны к повозкам и, высунув из пасти красные и длинные языки, покорно пешешествовали за повозками. Пошёл на разведку «вольных земель» и БОГОМАЗ. Но ушёл сам, в одиночку и не на Сибирские «вольные земли», а на Дон. Через год БОГОМАЗ возвратился и увёз всю его семью. Уезжая из хутора ПОМАЗАНА, БОГОМАЗ подарил моему отцу свой очеретяный курень и свою крохотную «усадьбу». Дарственная не оформлялась никакими официальными документами. БОГОМАЗ позвал моего отца и сказал: «Василий, хочешь, забирай мое ветхое гнездо и живи в нём. Ведь оно ни мне, никому иному не нужно». После этих слов БОГОМАЗ уехал на Дон, а отец, через неделю после отъезда хозяина, в его берлоге 8

справил «новоселье». Моя старшая сестра, Феодосия и я, в этом подаренном курене, всегда спали на земляном полу на охапке соломы, а отец и мать на скрипучих и неровных полатях. Отец и мать продолжали работать поденно у соседних мелких помещиков ТКАЛИЧЕЙ - Андрея СТАРОГО и Андрея МАЛОГО. Преимущественно отец всегда работал у Андрея МАЛОГО. У него же он нанимал землю на испол, т.е. пахал с половины. Андрей МАЛЫЙ был ровесником моего отца и по какой-то, неведомой для меня причине, толи потому, что отец был грамотным толи потому, что в юношестве оба вместе ходили на игрища, относился хорошо и гневно ненавидел его мать, Мотрону ПОМАЗАН за то, что она изгнала моего отца и мать из её дома. Помню, весьма нередко, двигаясь в кибитке, запряженной одной лошадью, или идя пешком с одного своего «фольварка» на другой, мимо камышового куреня отца, Андрей МАЛЫЙ заходил к отцу во двор или даже в низкий курень и беседовал с отцом. Иногда отец Андрею МАЛОМУ, писал «прошения» (заявления) то к уряднику (полицейский чиновник), то к волостному старшине в село Монастырище. За эту услугу Андрей МАЛЫЙ расплачивался с отцом одним мешком ржаной, а иногда и пшеничной муки. В 1905 году, во время Русско-Японской войны, революционных событий того же года и черносотенного еврейского погрома, Андрей МАЛЫЙ зашёл к моему отцу в камышовый курень, долго беседовал о происходящих событиях, особенно о том, что в селе МОНАСТЫРИЩЕ, черносотенцы повесили двух евреев и заявил отцу: «Василий, хватит тебе жить в этой собачьей конуре. На вот тебе сто рублей, я слыхал, что рядом с усадьбой твоей матери продаётся деревянная изба и одна десятина земли. Все это стоит сто рублей. Купи эту усадьбу. Этой покупкой ты поднесёшь «дулю» своей матери, денег мне возвращать не будешь, а отработаешь». Отец с благодарностью взял эти сто рублей, купил эту усадьбу и с 1905 года стал жить в своей хате, продолжая работать батраком у Андрея МАЛОГО. Всё, что я описал до сего времени, т.е. до 1905 года, могут подтвердить:

I. Самый старший сын Григория ПОМАЗАНА, ПОМАЗАН Владимир, ныне проживающий в колхозе «РОДИНА» Нежинского района (ранее этот колхоз назывался «Перемога»). ПОМАЗАНУ Владимиру уже 80 или 85 лет. Он знает жизнь моего отца до 1905 года и по 1940 год. II. Всё сказанное мною может подтвердить ШКАБЕРДА Василий Прокофьевич, проживающий в г. КОЗЕЛЕЦ, Черниговской области по ул. Свердлова № 29. ШКАБЕРДА Василий орденоносец, награжден орденом Ленина, ему уже исполнилось 75 лет. Он, как и ПОМАЗАН Владимир, знает всю жизнь моего отца, моё детство, отрочество и юность и по настоящее время. ГЛАВА ІІІ-я В селе ДОРОГИНКА жил крупный помещик ТРОЦИНА. Его поля, луга, леса и пастбища исчислялись четырьмя тысячами десятин или 4500 гектаров. Небольшой филиал помещика ТРОЦИНЫ, в количестве 300-х сот десятин, находился в хуторе ЛАПОВЩИНА, Лосиновской волости. Хутор ЛАПОВЩИНА, от села ДОРОГИНКА. находился на расстоянии 25-30 километров. Так называемым «Лаповским филиалом» помещика ТРОЦИНЫ руководил его управляющий ГУК. Сам помещик имел свой особняк в гор. КИЕВЕ. Зиму проводил в Киеве, а лето в его экономии, в селе ДОРОГИНКА. В «Лаповском филиале» сам помещик никогда не бывал, никто не бывал и из его семьи. О существовании этого филиала помещик ТРОЦИНА знал лишь из доклада его управляющего. Носились слухи, что помещик ТРОЦИНА однажды назначен губернатором Черниговской губернии, но вследствие своего преклонного возраста, он почтеннейшее отказался от этого важного поста. Лаповское общество, его деды, прадеды и прапрадеды работали батраками в этом «Лаповском филиале» помещика ТРОЦИНЫ. Хутор ЛАПОВЩИНА в то время состоял не более из 30-40 домов. Все жители хутора ЛАПОВЩИНА были крайние бедняки, все неграмотные, школы не было. Трехгодичная, церковно-приходская школа, была в соседнем хуторе, БОГДАНОВЩИНА. Эту школу выстроило земство. «Директором» школы был лосиновский священник, который посещал школу два раза в месяц и экзаменовал трёхклассников по «Ветхому и

Новому Закону Божьему». Эту Богдановскую 3-х годичную школу закончил и автор настоящей повести. Земля помещика ТРОЦИНЫ тесным и железным кольцом окружала весь хутор Лаповщину. У каждого бедняка х. Лаповщина лишь вокруг его избы был крохотный участок его собственной земли. Один шаг за территорию хутора, в любом направлении, уже была чужая помещичья земля. Моя мать, Елена Прокофиевна, родилась в этом хуторе Лаповщина в самой бедняцкой, но многодетной семье, Прокофия ШКАБЕРДЫ. ШКАБЕРДА Прокофий и его жена имели семь сыновей и три дочери. Моя мать была самой младшей из сестёр. Из семи сыновей в живых остался самый младший, Василий Прокофьевич ШКАБЕРДА, по специальности ветеринарный врач, орденоносец. В настоящее время живёт в г. КОЗЕЛЕЦ, Черниговской области, ул. Свердлова № 29. Дочери, в том числе и моя мать, уже умерли. Самая младшая, Елена, вышла замуж за моего отца и впоследствии стала моей матерью. Женитьба моего отца на Елене ШКАБЕРДА, сыграла в дальнейшем положительную роль. Хутор Лаповщина находился в трёх километрах от хутора ПОМАЗАНА, в котором родился и жил мой отец. Помещик ТРОЦИНА и многие другие помещики, учуяв дыхание нового революционного времени, поспешно начали, хотя и по частям, продавать свою землю крестьянам. Помещик ТРОЦИНА объявил продажу своей земли в хуторе Лаповщина. Лаповчане заволновались. Упустить случай покупки этой земли, зажимавшей их, как железными клещами, допустить, чтобы эту землю купили кулаки из других хуторов и сёл, это вечная каторга для них, для их детей, внуков и правнуков. А охотников купить эту землю нашлось много и в селе ГАЛИЦА, и в селе ЛОСИНОВКА и в других сёлах и хуторах. В хуторе Лаповщина начались сходки, собрания за собранием, ВЕЧЕ за ВЕЧЕМ. В то время на сходках (ВЕЧЕ) решались все общественные вопросы, все вопросы жизни и смерти Лаповского общества. На ВЕЧЕ Лаповчане решили: если допустить, что купят помещичью землю другие, из других сёл и хуторов, а купить 300 десятин могут только люди зажиточные, 11

грошовитые, тогда у Лаповчан навеки, на всю жизнь, под их изгородью, под их окнами, окажутся чужие, а возможно и жестокие соседи. Какая же будет для Лаповчан жизнь в будущем? Смерть, каторжная каторга! Лаповское общество на смерть переполошилось. На ВЕЧЕ порешили: послать к помещику ТРОЦИНЕ выборных. «Земно кланяться помещику Троцине и слёзно его просить, чтобы никому, кроме Лаповского общества, не продавал своей земли в хуторе Лаповщина». «Мы, дескать, работали на Вашей земле, пахали её, обрабатывали и приносили Вам, Вашему благородию, великую пользу, поэтому слёзно просим Вас никому не продавать Вашей земли, окромя нас, как только нам, Вашим верным и покорным слугам». Помещик ТРОЦИНА внял просьбе Лаповчан и наотрез отказал всем остальным, желавшим купить эту землю. Он заявил: «продаю только Лаповскому обществу». Лаповское общество вздохнуло: земля, на которой оно трудилось веками остаётся за ним. Но где взять средств, где взять денег, чтобы купить все 300 десятин? На ВЕЧЕ подсчитали, если продать весь крупный и мелкий рогатый скот, свиней и птицу, то можно помещику ТРОЦИНЕ внести первый взнос. Подсчитали, порешили и приступили к реализации намеченного плана. Но Лаповское общество встретилось с новым и серьёзным затруднением. Ведь они все неграмотные, некому писать, некому читать. А нанимать писаря, надо ему платить. Кроме платы, его надо кормить и поить, он пожрёт всех кур. Мой отец жил в хуторе ПОМАЗАНА, он для Лаповской общины был посторонним человеком. Но он был зятем Прокофия ШКАБЕРДЫ, а ШКАБЕРДА Прокофий был коренным жителем хутора Лаповщина. У него семь взрослых сыновей, лужёная глотка и большой кулак. Из страха он «авторитет» в Лаповской общине. Тесть вспомнил о его грамотном зяте и заявил: «Писарь у нас будет, только надо его принять в наше общество и разрешить ему купить помещичьей земли столько, сколько он «подымет». Кто это, спросило ВЕЧЕ? Мой зять, ДОНЕЦ Василий», - ответил Прокофий ШКАБЕРДА и обвёл ВЕЧЕ грозным взглядом: «Ану, мол, попытайтесь не согласиться и не принять моего зятя в общество, плохо Вам будет». Лаповская община с радостью приняла моего отца в своё общество и разрешила моему отцу купить три десятины помещичьей земли. Таким образом, Лаповская община заимела своего собственного «писаря12

грамотея». Выше было сказано, что мой отец окончил Вертиевское вышеначальное училище. Его мать, Мотрона ПОМАЗАН в компенсацию за то, что её младший сын безземельный нищий, решила дать ему «образование» и отдала на учебу в с. ВЕРТИЕВКУ в какое-то вышеначальное училище, которое он и окончил. Отец писал в высшей степени безграмотно, но и в высшей степени красивым, печатным почерком. А как все окружающие были неграмотными, то об «образовании» человека судили по его почерку: почерк красивый, значит человек «образованный». Эти примитивные школы того времени придавали неизмеримо большее значение почерку и «Закону Божьему», чем грамотности. Таким образом, мой отец стал «законным» членом Лаповского общества. Община разрешила отцу купить три десятины помещичьей земли в хуторе Лаповщина. Покупка земли для моего отца и матери была величайшим событием, «широкой дорогой в жизнь». Покупка земли для моего отца, как и для всего Лаповского общества, облегчалась тем, что всю сумму денег за 300 десятин надо было вносить не сразу, не в один срок, а лишь 10%. Остальную сумму помещику ТРОЦИНЕ вносил «Крестьянский Банк». «Крестьянские Банки» были организованы земствами с целью облегчить для крестьян покупку земли у помещиков. Выше мною было сказано, что помещики учуяли в воздухе полёты «Буревестников», предвещавших революционную бурю, которая должна была неизбежно смести с лица земли феодально-помещичий строй царской России. Поэтому они поспешно начали продавать землю крестьянам. Не будь «Крестьянских Банков» помещичья земля была бы раскуплена зажиточными слоями деревни, т.е. кулаками. Беднота средств не имела. В помощь бедноте и были организованы «Крестьянские Банки». Общество, покупавшее землю у помещика, вносило лишь 10% её стоимости. 90% вносил «Крестьянский Банк». Впоследствии эти 90% стоимости, общество выплачивало «Крестьянскому Банку» в течении 40 лет. Таким образом, бедняк имел возможность купить 3-4 или пять десятин и внести за них помещику лишь 10% стоимости. Это облегчало для крестьянина-бедняка покупку земли у помещиков. Каждый член Лаповской общины покупал количество десятин, сообразуясь с его возможностью: кто

две, кто три, а кто и пять десятин. Покупали отцы, и их семейные сыновья, зятья и дочери, а также вдовы. Более пяти десятин купить никто не мог. Раскуплены были все 300 десятин. Из посторонних Лаповское общество никого не допустило. Некоторых членов общества даже в принудительном порядке заставляли брать «лишних» пол десятины или целую десятину, но посторонних, т.е. из других сёл и хуторов допустить до покупки боялись, а вдруг будет «беспокойный», «неуживчив», одним словом «плохой человек». Все члены Лаповской общины знали друг друга, как в одной дружной семье знает: брат сестру, сестра брата, отец и мать своих детей. Начался сбор средств для первого взноса в количестве 10%. Помещик ТР0ЦИНА за каждую десятину земли назначил цену, в среднем, 200 рублей. Надо было собрать 6000 рублей. Это был момент величайшей тревоги и хлопот для каждого члена Лаповской общины. Помещику ТРОЦИНЕ надо было эти 6000 рублей внести точно в назначенный им срок, остальные 54000 руб. помещику вносил «Крестьянский Банк», но при условии, что Лаповская община, 6000 р., т.е. 10% всей стоимости, полностью и в срок внесёт. В противном случае, по договоренности с Лаповской общиной, Троцина продаёт его землю другим. А эти «другие» уже наготове держат деньги и молят «Христа» о том, чтобы Лаповчане «провалили» первый взнос. Не собрать денег, не внести их помещику, не купить земли, это означало всей общине попасть в кабалу, навеки остаться нищей. Покупало землю не одно частное лицо, а вся община, кооператив. И неустойка двух-трёх-пяти её членов, гибельно отражалась на всей общине, на всём кооперативе. Началась продажа коров, быков, свиней, мелкого рогатого скота, овец и птиц. Каждый член общины понимал, что «провалить» это важное дело для него лично и для всей общины, нельзя. Лошадей не продавали. Без молока и сала можно кое-как два-три года перетерпеть. Но без лошади нельзя. Многие начали занимать деньги у родственников, живущих в других селах и хуторах. Однако, община того времени имела огромное общественное значение. Если на сходке (ВЕЧЕ) при обсуждении, решили, что тот или иной член общины не в состоянии был собрать деньги и внести их в срок, за него вносила община, но не лишала его права покупки земли.

Член общины, за которого община вносила деньги, на том же ВЕЧЕ, всенародно, обязывался выплатить общине данную сумму в течение двухтрёх лет. Невзирая на все трудности Лаповская община в срок внесла помещику ТРОЦИНЕ 6000 р. и с помещиком всё было покончено: его земля в количестве 300 сот десятин, перешла в собственность Лаповчан. Я говорю перешла в собственность общины. Да, перешла, но в общине опять возникли новые и серьёзные трудности. Ведь 300 десятин земли купил не один человек, а всё общество. Следовательно, надо купленную землю разделить между всеми членами общины, выделить каждому купленные им две-три или пять десятин. Это было бы сделать нетрудно, если бы все 300 десятин были эквивалентны по своей родючести. Но в состав трёхсот десятин входили: левада, на которых помещик культивировал табак, сенокосы, луга, болота и чисто пахотная земля. Но, как самая пахотная земля, так и все остальные угодья, были не одного качества. Поэтому выделить каждому члену общины купленную им землю в одном месте и в одном куске было невозможно. Надо было нанимать землемера, специалиста. Но землемеру надо платить, а платить было нечем. Опять начались сходки, ВЕЧЕ, совещания. К обработке и использованию земли приступить было невозможно потому, что никто из её членов не знал, где же его кусок земли. Наконец община из этого затруднения вышла победителем. В её среде нашлись два «добровольца», которые взялись безвозмездно разделить все угодья между членами общины. Этими «добровольцами» были: мой отец и самый старший сын Прокофия ШКАБЕРДЫ, ШКАБЕРДА Сергей Прокофьевич. Выше было сказано, что мой отец окончил Вертиевское вышеначальное училище, следовательно он умел писать, читать и кое-как знал арифметику. О свойствах углов, треугольников, квадратов и ромбов он не имел понятия, об алгебре и тригонометрии, он вовсе не слыхал. Сергей ШКАБЕРДА ни единого дня не был в школе. Он самоучка-талант, драгоценный самородок. О его таланте, таланте-самоучке, никто из Лаповской общины не знал до того самого времени, пока он не начал, вместе с моим отцом, делить землю между членами общины, лишь только теперь вся община поразилась и удивилась его знаниями. Сергей ШКАБЕРДА сразу же «заткнул за пояс» моего отца – «грамотея». 15

Оба добровольца взяли несколько листов бумаги, косую сажень, заложили каждый за ухо по карандашу и пошли на поля, на луга, на левады, сенокосы и болота. За ними следом шла вся община-хозяева этих полей, лугов и сенокосов, управляющий помещика ТРОЦИНЫ и его «контора», убрались с хутора Лаповщина вон. Делёжка земли длилась два года. Два года вся община-старики, женщины и дети «скопом» ходила за своими «землемерами». Два года никто из общины не пахал купленной у помещика земли. Никто ещё не знал, где будет выделен ему тот или иной участок поля, огорода, сенокоса или болота. А все угодья по качеству резко отличались друг от друга. Каждый член общины должен был получить полоску земли и в плохом и в хорошем месте. После двухлетнего дележа и измерений той или иной площади «землемеры» закончили свою работу и каждый член общины, с величайшим рвением и радостью, приступил к обработке своих крохотных нив. Нивы же эти были разбросаны во многих местах и требовали много хлопот. Три десятины моего отца были разбросаны и распылены в 15-ти местах. И по сие время помню названия этих мест. Ниже перечисляю их названия: I. Возле ЛЫМАРЯ II. Возле мельниц ШКАБЕРДЫ III. Возле Григория IV. Возле Авсея V. Возле сажалки VI. Возле могил VII. За гаем VIII. За берёзами IX. На ХАРЧЕНКОВОМ X. На Лисицах 16

XI. На глинищах ХII. На лугу XIII. На копанках XIV. На болоте XV. На Поповщине. Всё это были узенькие полоски разных угодий, такое же количество полосок имел каждый член общины, не взирая на то, купил ли он две или пять десятин. Бывало в один день, с плугом или бороной, переезжаешь на три-четыре крохотные полоски и затратишь на переезды весь весенний рабочий день. После покупки трёх десятин земли у помещика ТРОЦИНЫ, мой отец к 1912 году уже имел 4-ре десятины земли. К этому времени увеличилась и семья отца, родился ещё один мой брат, Макар и три сестры: Анна, Дарья и Ефросинья. Брат Макар погиб под Киевом в 1944 году в бою с фашистскими полчищами. Анна, Дарья и Ефросинья живы и поныне. У отца к 1912 году было восемь едоков, а земли мало. На 4-х десятинах всех не прокормишь и всех не оденешь, Поэтому сёстры и я лично работали батраками у помещика Троцины в с. ДОРОГИНКА, а отец пахал землю с половины у Андрея МАЛОГО. Так жил мой отец и вся его семья до Великой Октябрьской революции, до 1918 года. В конце 1917 года или в начале 1918 годов, хутор ПОМАЗАНА присоединили к сельсовету хутора ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ (ныне «КРАСНЫЙ КОЛОДЕЦ»). В том же 1918 году комиссия, состоящая из представителей с/совета и Комбеда хутора «ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ», под председательством Василия РЫЖЕГО. «РЫЖИЙ» это не подлинная фамилия Василия, а уличная кличка настолько завоевавшая право гражданства, что никто иначе Василия не называл. Сам Василий настолько освоился с этой кличкой, что считал «РЫЖИЙ» своей законной фамилией. Я и ныне не знаю его подлинной фамилии. Василий был среднего, даже ниже среднего роста и действительно РЫЖИЙ. Его волосы были цвета краски охры. Начали наделять бедняков хутора Панский Колодец и хутора ПОМАЗАНА, помещичьей землёй, землю отобрали у тех 17

же братьев ТКАЛИЧЕЙ Андрея СТАРОГО и Андрея МАЛОГО. Надел получили: братья ФИЛИПЕНКИ - Фёдор и Андрей, семья КУЖИЛОК и мой отец. У братьев ТКАЛИЧЕЙ было по 200 или 250 десятин. Их земля, особенно Андрея СТАРОГО, по соседству с хутором ПОМАЗАНА. Получила надел земли и семья Степана ТРИЗУБА, крайнего бедняка и близкого соседа братьев ТКАЛИЧЕЙ. Семья ТРИЗУБОВ, как и семья моего отца, работала батраками у братьев ТКАЛИЧЕЙ. Землю беднякам давали в неограниченном количестве, кто сколько мог обработать своими силами, без применения наёмного труда. Мой отец получил четыре или пять десятин Андрея СТАРОГО и тот же год отказался от своей земли в хуторе Лаповщина. Эти пять десятин отец получил в одном куске и это имело большое преимущество по отношению к тем трём десятинам в хуторе Лаповщина, которые были распылены в 15 местах. Кроме того эти 4-ре или 5 десятин были на расстоянии четверти километра от усадьбы отца. Если быть справедливым, то надо сказать, что братья ТКАЛИЧИ, когда у них отбирали землю, вовсе не чинили никакого сопротивления. Один лишь сын Андрея СТАРОГО, Павел, ушёл к ДЕНИКИНУ и носились слухи, что он эмигрировал во Францию. Недолго беднота радовалась наделами помещичьей земли. На Украине возникла власть Гетмана, Павла Скоропадского, пришли немцы «Хлеборобы», т.е. кулачество избрало себе «Царя», пана Гетмана. В Киеве состоялся съезд хлеборобов. На этом съезде и был избран Гетман Скоропадский. Сыновья хлеборобов (кулаков) пошли служить в Гетманскую «ВАРТУ». В эту Варту ушли: мой сосед и бывший товарищ, Семен КИРИК. В хуторе ГАРМАЩИНА группу гетманцев возглавил Пётр КУНИК, сын гетманского старосты. На хуторе ВЕЛИКА ДОРОГА в гетманцы записался сын кулака, Зиновий ТКАЛИЧ, один из самых свирепых гетманцев. Началось преследование той бедноты, которая получила наделы помещичьей и кулацкой земли. В противовес Гетманской ВАРТЕ, в хуторе «ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ», под руководством Федора ПРЯДКИ, организовался 18

краснопартизанский отряд. В отряд вступили: я, мои двоюродные братья из села МОНАСТЫРИЩА, ГОРЛАЧ Максим и его родной брат ГОРЛАЧ Иван, их общий товарищ КОСТЕНКО Александр, мой товарищ и сосед ТРИЗУБ Даниил, мой дядя из хутора Лаповщина, ШКАБЕРДА Иван. Партизанский отряд хутора ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ состоял из 80 человек и считался филиалом крупного краснопартизанского отряда Николая КРАПИВЯНСКОГО, основные силы и штаб которого находились в Вертиевских лесах. Связными между Н. КРАПИВЯНСКИМ и Фёдором ПРЯДКА были; ГОРЛАЧ Максим и КОСТЕНКО Александр, вокруг хутора ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ и вокруг хутора ПОМАЗАНА не было лесов, не было болот. Голая степь-степь кругом. Но в степи были, есть и теперь, долины и овраги, а главное рожь выше роста человека. В этих долинах, оврагах и во ржи происходили все собрания нашего краснопартизанского отряда. Пока наш отряд не был разоблачен гетманцами, все партизаны могли жить у себя дома, не уходя в подполье. Но в начале или в середине июля месяца от Николая КРАПИВЯНСКОГО пришёл приказ разгромить гетманскую ВАРТУ в местечке МОНАСТЫРИЩЕ. На эту операцию, Фёдор ПРЯДКА отобрал 40 человек партизан. В их число был включен и я потому, что у меня было собственное огнестрельное оружие-винтовка Японского образца и револьвер Наган. Не все партизаны имели своё оружие. Уступить кому-либо другому своё оружие, я не смог бы и под страхом смертной казни. Не могу сказать, что это та первая боевая операция нашего отряда была хорошо организована. В ночь похода, ночью, в степи долго длилось совещание. Оно затянулось. Предлагались разные планы операции, многие из которых отвергались. Наконец был принят план разгрома Монастырищенской ВАРТЫ, но время уже перевалило за полночь, а до местечка МОНАСТЫРИЩА от хутора ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ было 8-9 километров, требовалось часа полтора или два, чтобы ещё ночью добраться до помещения ВАРТЫ, которая была расквартирована в помещении бывшей Монастырищенской волости. Здание волости помещалось на окраине базарной площади. Я, бывая в гостях у моей тётки Ирины ГОРЛАЧ, которая жила в местечке Монастырище, хорошо знал месторасположение этого здания. Максим и Иван ГОРЛАЧИ были родными сыновьями Ирины ГОРЛАЧ, а моими двоюродными братьями. Максим ГОРЛАЧ возглавлял поход, он местный житель Монастырища. Поэтому он отлично знал 19

«географию» местечка Монастырище. Фёдор ПРЯДКА и поручил Максиму ГОРЛАЧ командовать операцией похода. В отряде винтовок не хватало, наганов было мало, ручных гранат всего две. Гранаты были у Максима ГОРЛАЧ. Отряд был вооружен не полностью, человек десять были вовсе без оружия. Они шли из «любопытства», но и как резерв на тот случай, если кто из партизан, во время боя выйдет из строя. Невооруженный партизан, по приказу Федора ПРЯДКИ, обязан был подхватить оружие павшего в бою и стать на его место. Наша разведка была плохо организована. Мы не знали численности ВАРТЫ, её расквартирования. Знали лишь, что основные силы ВАРТЫ находятся в помещении волости, но все ли? Этого мы не знали. Мимо здания волости, от мельницы ГОЛУБА, в направлении села ЗАУДАЙКА шла шоссейная дорога, а около самого здания базарная площадь, на площади рядышком несколько еврейских мелких лавчонок. Базарной площади наш отряд достиг часа в два ночи. Приближаясь к зданию ВАРТЫ, нас всех трясла лихорадка. Все мы горели желанием поскорее и как можно пообширней выполнить операцию разгрома. Вдруг по шоссейной дороге, в направлении села ЗАУДАЙКА, проскакали два всадника. Мы все прильнули к еврейским лавчонкам, затаив дыхание. Здание ВАРТЫ было близко, оно серело в сумраке ночи и казалось зловеще высоким, хотя оно было одноэтажным. Но к зданию надо приблизиться вплотную, окружить его и атаковать, а главное, в его окна удачно бросить обе имеющиеся у Максима ГОРЛАЧА, гранаты. На гранаты мы возлагали большие надежда: взрывом гранат мы рассчитывали уничтожить здание волости, а вместе с ним и находившихся в нём гетманцев. Вторая надежда: взрывом гранат вызвать панику и в панике расстреливать гетманцев из винтовок. Как только оба всадника скрылись в направлении с. ЗАУДАЙКА, наш отряд бегом бросился к зданию волости и открыл стрельбу по его окнам. Стреляли молча, экономя патроны. Их было мало. Максим ГОРЛАЧ в окно здания бросил гранату, звякнули стёкла, но взрыва гранаты не последовало. Он бросил вторую гранату во второе окно. Раздался оглушительный взрыв и крики в здании волости. Мы торжествовали. Стрельба из винтовок продолжалось. Вдруг два всадника, но уже в обратном направлении, по шоссейной дороге, пронеслись галопы. Через две-три минуты в тылу нашего отряда раздались один за другом, два 20

выстрела. Раздались несколько выстрелов из ближайших зданий, к волости, домов. Где-то в стороне затрещал пулемёт. Мы поняли, что в соседних с волостью частных домах были расквартированы гетманские офицеры. Этого мы не знали и не учли. В здании волости жили рядовые, т.н. нижние чины ВАРТЫ. На частных квартирах, вокруг здания волости, жили их командиры. Они и открыли ружейную и пулемётную стрельбу с окон. Минут через десять в тылу нашего отряда начал строчить пулемёт. Мы услыхали шум, говор, окрики и команду. Из окон волости раздались винтовочные выстрелы. В нашем отряде все патроны были израсходованы. Мы бросились врассыпную. Большая половина нашего отряда отступала по шоссейной дороге, в направлении с. ЗАУДАЙКА. Метров через 150, влево от шоссейной дороги, мы заметили улицу. Бросились в эту улицу, которая нас вывела на широкую дорогу, по направлению к хутору «Панский Колодец». В январе, феврале и марте месяцах 1919 года на этой улице, я стал на квартире у Агафии ФУРСЫ, когда, с отрядом продармейцев, в Монастырище, заготовлял хлеб и фураж для частей красной Армии. Агафия ФУРСА в настоящее время живёт в г. НЕЖИНЕ, по ул. Воробьёвой №1 или № 3. Было распоряжение Фёдора ПРЯДКИ: после разгрома Монастырищенской ВАРТЫ, всем быть бдительными, нигде и ни в чём не проявлять нашей враждебности по отношению к гетманцам: Зиновию ТКАЛИЧУ, Петру КУНИКУ и Семёну КИРИКУ, а через неделю после «похода» (так мы именовали наш налёт на ВАРТУ) опять в 12 часов ночи, собраться в том же месте в степи, откуда наш отряд и совершил рейс на ВАРТУ. Когда мы все собрались (рожь уже была убрана и все мы расселись под её копнами). Фёдор ПРЯДКА доложил, что в результате нашего нападения на ВАРТУ, три гетманца были убиты, а четыре ранены. Фёдору ПРЯДКЕ об этом доложила его разведка. Слух о нашем нападении на Монастырищенскую ВАРТУ не на шутку перепугал всех гетманцев, как в самом Монастырище, так и в селе Лосиновка. Семён КИРИК, служивший в то время в г. КИЕВЕ в отрядах Скоропадского, приезжая к отцу в гости, не показывался на хуторе ПОМАЗАНА. До этого, КИРИК Семён, навещая своего отца, высокий ростом, строен и красив, «храбро», с саблей на боку, весь день и вечером прохаживал по одной единственной улице хутора ПОМАЗАНА и при встрече с его жителями, всех уверял: «это власть, т.е. 21

власть ГЕТМАНА Скоропадского основана на 300 лет». Отец Семёна КИРИКА жил от х. Помазана в степи, на расстоянии одного километра одним своим двором. После изгнания Гетмана, вся семья КИРИКА была дочиста вырезана какими то налётчиками. Сам же Семён КИРИК погиб в г. Киеве в бою с Красными частями. В гибели семьи КИРИКА наш краснопартизанский отряд х. Панский Колодец, неповинен. Фёдор ПРЯДКА никому из нас никогда не давал распоряжения уничтожать семьи Гетманцев. Нам подлинно было известно, что Семён КИРИК и Зиновий ТКАЛИЧ пошли служить к Гетману против воли и желания их родителей, братьев и сестёр. Брат Семёна КИРИКА, КИРИК Иван, примкнул к какай-то банде и так же в каком то «сражении» с органами милиции, был убит. Лишь один Зиновий ТКАЛИЧ, был неустрашим, Он, верхом, на ограбленном у кого-то коне, с карабином за спиной, обвешанный гранатами и с револьвером на боку «прочесывал» поля между хуторами: Велика Дорога, Панский Колодец, Помазана, Гармащина и Лаповщина, в поисках скрывавшихся партизан. У Зиновия ТКАЛИЧА было два старших брата: Герасим и Фёдор. Старшие братья не примкнули к гетманцам и были на «ножах» с младшим, Зиновием. По народной пословице: «с одной клетки, но не одни детки». Старшие братья были скромны и трудолюбивые. Младший, Зиновий, по своей природе был зверь, бандит, лодырь. Он впитал в себя все пороки человечества. В нашем отряде уже было решено «избавиться» от Зиновия ТКАЛИЧА, убрать его. Но на горе нам, он остался пока жив. Более важные события отвлекли нас от Зиновия ТКАЛИЧА. ГЛАВА IV-я После разгрома Монастырищенской ВАРТЫ в нашем отряде начали циркулировать слухи о том, что получено новое распоряжение от Николая КРАПИВЯНСКОГО о походе на г. НЕЖИН. Фёдор ПРЯДКА пока нам ничего не сообщал. Но вскоре он собрал на совещание весь его отряд. Совещание состоялось в конце августа 1918 г., ночью, в степи, между хуторами Панский Колодец и хутором Велыка Дорога. Это было наиболее многолюдное собрание. Курить, зажигать спички, было запрещено. Все говорили шепотом, в полголоса. Партизаны поняли, что совещание 22

серьезное и ожидали только, что нам скажет Федор ПРЯДКА. Собрав нас в тесный круг, Фёдор ПРЯДКА, так же в полголоса, объявил, что он получил приказ КРАПИВЯНСКОГО идти на г. НЕЖИН, разгромить в Нежине немцев и гетманов, освободить из Нежинской тюрьмы заключенных в ней партизан, пополнить запасы оружия и лесами пробираться в Россию на соединение с частями Красной Армии. Нам было доложено, что с полуночи, с 29-го на 30-е августа к Нежину подойдут все силы КРАПИВЯНСКОГО из лесов, а в городе Нежине, уже наготове 300 местных Нежинских партизан, в задачу которым вменено захватить все стратегические пункты, перехватить все коммуникации и прервать связь немцев и гетманцев между их боевыми частями. По заданию Фёдора ПРЯДКИ к Нежинскому вокзалу наш отряд должен был прибыть в ночь с 30-го на 31-е августа 1918 г. Командиром отряда, который должен был выступать на гор. Нежин, опять был назначен Максим ГОРЛАЧ. В отряде царило возбуждение. До похода остался один день. Приказано было взять с собой съестные припасы и всё оружие, какое только было в нашем отряде, вплоть до охотничьих ружей. Часов в одиннадцать ночи, с 30 на 31-е августа весь наш отряд, под командой Максима ГОРЛАЧА, двинулся на Нежин, шли по обочинам железнодорожной насыпи, ведущей из гор. НЕЖИНА на г. ПРИЛУКИ. Шли по 5-6 человек на расстоянии 150-200 метров группа от группы. За селом ТАЛАЛАЕВКА был (он теперь есть) сосновый молодой лесок. Возле него мы должны были собраться, отдохнуть и перекусить, обувь была не у каждого. Половина отряда, в том числе и я, шли босиком. Заскорузлые ноги до всего уже привыкли: и до холода и до многочисленных ссадин. Дойдя до этого леса, передние группы остановились, а через 20 минут подтянулись и задние. Наспех перекусили и двинулись к Нежинскому вокзалу. Дойдя до питомника, наш отряд разделился на два равных подотряда: один двигался со стороны КИЕВА, второй со стороны БАХМАЧА. Мы жадно прислушивались, нет ли боя в самом городе, нет ли выстрелов винтовочных и пулемётных очередей. Но до нашего слуха не доносились никакие выстрелы. Это угнетающе действовало на нас. Мы считали, что отряды КРАПИВЯНСКОГО запаздывают. Но ведь скоро рассвет. Что делать? Вдруг в воздухе прозвучали один за другим три выстрела со стороны КИЕВА. Это условный знак: надо открывать бой. Александр КОСТЕНКО, 23

командовавший нашей группой, идущей со стороны БАХМАЧА, скомандовал: «в вокзал, хлопцы, бегом, ура!». Мы открыли стрельбу из винтовок и бросились к вокзалу. Подбежав к самому зданию вокзала, мы заметили, как три немца, а с ними на цепи овчарка, пригибаясь, бросились под вагоны и побежали в сторону г. НЕЖИНА. По убегавшим мы открыли огонь. Оба отряда остановились на перроне, Где-то далеко, в сторону БАХМАЧА, были паровозы. Мы вбежали в вокзал. В здании вокзала не обнаружили ни единого немца, ни единого гетманца, ни пассажиров. Наши командиры, Максим ГОРЛАЧ и Александр КОСТЕНКО, были в тревоге: в г. НЕЖИНЕ стояла зловещая тишина, никаких выстрелов не было слышно. Мы двинулись к шоссейной дороге, ведущей от вокзала в город и тут же услыхали рёв моторов и увидели три немецких грузовика заполненных немецкими солдатами. Мы поняли нашу ошибку: мы не прервали телефонную связь вокзала с городом, со штабом немецкого гарнизона. Немцы вмиг, у самых железнодорожных путей, выгрузили около 100 солдат и около десяти овчарок. «Открыть огонь по немцам», скомандовал Максим ГОРЛАЧ. Но прежде, чем мы успели сделать два-три десятка выстрелов, скрываясь за зданиями, немцы открыли ураганный огонь из нескольких пулемётов, но не по нас, а в сторону вокзала, а со стороны ещё двигались грузовики с солдатами. Мы опять поняли, что силы враждебных сторон неравны, особенно неравно вооружение. Мы вооружены одними винтовками. Немцы вооружены пулемётами, винтовками и гранатами в достаточном количестве. В городе по-прежнему было тихо. «Надо отступать», произнёс Максим ГОРЛАЧ. «Уходите, кто как может, но не идите дорогами. Идите полями». Нас было 60 человек. Только на 60 человек хватило винтовок. Невооруженные партизаны идти на Нежин не осмелились. Почти весь отряд, в количестве 60 человек, врассыпную бросились опять в поле, к питомнику. Отбежав от вокзала на 3/4 километра, мы залегли, прижались к земле и жадно вслушивались. На вокзале продолжалось стрекотанье пулемётов, тявкали овчарки. Потом всё утихло. В городе также была тишина. Скоро рассвет. «Хлопцы, по два, не более по три в группе идите по домам», скомандовал Максим ГОРЛАЧ. Но ведь дома теперь жить опасно. Хлеба, особенно высокая рожь, уже убраны, стоят в степи лишь одни копны ржи и овса, прятаться теперь негде, леса и болот нет, вокруг х. ПОМАЗАНА и х. Панский Колодец голая степь. Весь отряд 24

двинулся врассыпную по два и три человека наиболее близких товарищей, шли степью, полями, избегая просёлочных дорог. Днём лежали под копнами ржи и овса, а ночью голодные, усталые, с подавленной психикой, плелись поближе к дому. Винтовок не бросали. Ни к хуторам, ни к сёлам не приближались. Остерегались гетманцев. Питались подсолнухами и перезревшими огурцами, которые находили на полях в огородах, Я «отступал» с моим близким товарищем, Даниилом ТРИЗУБОМ, из хутора САНИФОНОВ. В данное время самый старший брат Даниила ТРИЗУБА, ТРИЗУБ Григорий, живёт в колхозе «ПЕРЕМОГА», Нежинского района, возле хутора Красный Колодец. Даниил ТРИЗУБ и я возвратились домой на третьи сутки, усталые и измученные. Последние сутки питались горохом, который ещё не был убран. Винтовки попрятали каждый у себя дома в соломенной крыше сараев. Оба пытали надежду на то, что никто из гетманцев не знает и не узнает о нашем «походе» на НЕЖИН. Особенно опасались Зиновия ТКАЛИЧА. Но ровно через неделю после нашего возращения из «похода», Зиновий ТКАЛИЧ арестовал Фёдора ПРЯДКУ и Василия РЫЖЕГО, вывел обоих за хутор Панский Колодец в направлении местечка МОНАСТЫРИЩА и обоих зарубил саблей. Это злодейское убийство наших руководителей, дало нам понять, что и нам грозит смертельная опасность. Мы с Даниилом ТРИЗУБОМ начали днём прятаться в поле, в копнах сена и соломы. Ночами приходили домой за провизией. С нетерпением ожидали, что вот-вот из России на Украину придут большевики и мы будем спасены. Но большевики пока не появлялись. Ночью, с одиннадцатого на двенадцатое сентября, я, прислушиваясь и всматриваясь в тьму, подошёл к своей хате, тихо постучал в окно. Мать отворила дверь и, со слезами на глазах, прошептала: «Сумку я приготовила, зайди, поешь борща» и налила мне в глиняную миску борщ, В хате было темно, «каганца» не зажигали. Только я взял в руку деревянную ложку и жадно набросился на борщ, как возле двора моего соседа, ФИЛИППЕНКА Платона, услыхал один за одним два винтовочных выстрела и крики мужских и женских голосов. Я бросился к двери, намереваясь выбежать в степь. Но как только я открыл наружную дверь, я услыхал голос: «Несместа, подыми руки». Я узнал голос гетманца Петра КУНИКА. Рядом с КУНИКОМ стояли пять гетманцев. Одного из них я хорошо знал. Это был 25

высокий парень, по имени Василий, родом, как и Пётр КУНИК, из хутора ГАРМАЩИНА. Василия просто называли «ЗАХАРИЕВ Василий». Его отца звали Захар. Отец Захар был низкого роста. Его сын, Василий, наоборот, роста высокого. Захар был небогат, даже бедняк. Не богат был и отец Петра КУНИКА, Фёдор КУНИК. И Фёдор КУНИК и Захар, многие года подряд нанимали землю у ПОМАЗАНОВ: Сергея и Ивана, которые жили в местечке Монастырище. Оба ПОМАЗАНА не могли обрабатывать свою землю, которая по каким то историческим причинам, находились не в Монастырище, а в хуторе ПОМАЗАН, за 15-16 километров. Поэтому оба ПОМАЗАНА сдавали их землю в аренду. Эту землю и арендовали: Фёдор КУНИК и Захар. Земля ПОМАЗАНОВ вплотную примыкала к огороду моего отца. Только узенькая межа отделяла огород отца от земли ПОМАЗАНОВ. Много горя натерпелась семья моего отца от «арендаторов» - КУНИКА и Захара. Мать держала кур и поросят. Двор отца не был огорожен сплошным плетнем или забором. Поэтому эти «невежливые и невоспитанные» куры и свиньи часто забирались в рожь, овёс или гречиху Захара и КУНИКА и топтали их посевы без жалости и без стеснения. Поэтому Отец и Мать, каждую осень, расплачивались коробами зерна, за причиненные убытки арендаторам. С Захаровым Василием я даже дружил. Осенью мы вместе, в степи, пасли своих коров. Василия Захарова и Петра КУНИКА, в хуторе ПОМАЗАН, все хорошо знали. Когда я открыл дверь из сеней во двор и увидел группу гетманцев, я понял: Засада! Меня подкараулили, ожидали. Пётр КУНИК связал мне руки назад и приказал моей матери зажечь «каганец». Мать зажгла. Начался обыск. Гетманцы по лестнице поднимались на чердак дома, шарили в сарае, в клуне, во дворе, даже разрыли навозную кучу. В соломенной крыше сарая нашли мою винтовку, японского образца, а в лошадиной кормушке, нашли револьвер Наган, завёрнутый в тряпки. Меня, босого, без головного убора, со связанными назад руками, полем, повели в хутор ГАРМАЩИНУ, к гетманскому старосте, Фёдору КУНИКУ. В ту ночь были арестованы; я, мой сосед, Иван ФИЛИПЕНКО и отец моего товарища и красного партизана, ТРИ3УБ Степан. У ФИЛИПЕНКО Ивана отобрали револьвер браунинг № 2. ТРИ3УБ Степан уже был дряхлый старик. Его арестовали как заложника. Сын ТРИЗУБА Степана, Даниил ТРИЗУБ, предчувствуя опасность, бежал. 26

Отца арестовали. ТРИЗУБА Степана и ФИЛИПЕНКО Ивана не вели пеши. Их посадили на повозку и под конвоем повезли в направлении хутора САНИФОНОВ. ТРИЗУБ был стар, а Иван ФИЛИПЕНКО имел протез на правой ноге, двигался медленно, прихрамывая и поскрипывая протезом. Конвоировать пеши их было невозможно. Я полагал, что их обоих отправили в МОНАСТЫРИЩЕНСКУЮ волость. Но впоследствии оказалось, что оба арестованные также, как и я, были заключены в ЛОСИНОВСКУЮ холодную. Наступление нашего отряда на гор. НЕЖИН мы считали неудавшимся. Причину неудачи мне неизвестны и по настоящее время. То ли основные партизанские отряды Николая КРАПИВЯНСКОГО, находившиеся в лесах, не успели вовремя подойти к г. НЕЖИНУ, то ли Фёдор ПРЯДКА перепутал день и время общего наступления, но историческим фактом остаётся то, что наш отряд оказался в одиночестве и не мог развернуть широкой операции, как по своей малочисленности, так и по примитивному вооружению. Местные Нежинские партизаны, на которых мы возлагали большие надежды, так же не выступили. Фёдор ПРЯДКА нам говорил, что местных Нежинских партизан будто было 300 человек и они займут все стратегические пункты в гор. Нежине, парализовав действия немцев и гетманцев. При двукратной встрече с Н. КРАПИВЯНСКИМ в ЧервоноПартизанской школе в середине 1929 и в первой половине 1930 годов, в беседе с ним, этот момент в деятельности партизан, ни с той, ни с другой стороны не был затронут, поэтому для меня он остаётся невыясненным. ГЛАВА V-я Я уже говорил, что в 1918 году я был арестован гетманцами, вместе с моими соседями: Иваном Филипенко и Степаном Тризубом. Не остановиться подробней на каждой из этих двух, крайне бедняцких и по своему оригинальных, семьях, я не могу потому, что это история прошлого тяжелого дореволюционного времени.

Обе эти семьи были крайне бедными крестьянскими семьями. В тоже время каждая семья была многодетная. Состав семьи Филипенка Платона был следующий: Платон, «глава семьи», его жена Матрена, глава семьи без кавычек, самый старший сын - Степан (Виктор), потом Иван, Андрей, Федор, Михаил и самый младший Даниил, который и ныне живет в колхозе «Перемога» Лосиновского района, Черниговской области. Дочери: Евгения, Феодосия и Анна (Елена). Еще две дочери умерли и мне они неизвестны. Филипенко Платон имел имущество: покосившаяся хата с тремя крохотными и также покосившимися окнами, под соломенной крышей, сарай под соломенной крышей, клуня под соломенной крышей и один гектар земли. В виду того семья Филипенко Платона не имела средств для жизни, а средства крестьянина это земля, старшие сыновья, подрастая уходили «в люди». Первым ушел самый старший Степан. Куда ушел, не было никому известно. Ушел, как в воду канул и больше не возвратился. На хуторе, прошли слухи, что лет через десять после ухода из дому, семья получила от Степана одно-единственное письмо. Подрос Иван и так же ушел из дому. И Степан, и Иван были неграмотными, как неграмотна была и вся семья Филипенка Платона. Но судьба Ивана и его история оказались весьма знаменательными. Подробности его истории мне неизвестны: то ли он примкнул к партии социал-революционеров в России и стал главой террористической группы в этой партии, то ли к партии народовольцев. Фактом остается то обстоятельство, что по заданию его партии он выстрелом убил царского чиновника - пристава в Сибири. Во время этого террористического акта, по Ивану Филипенко жандармерия открыла огонь, ранила в правую ногу. Иван упал, его схватили, отправили в госпиталь, ампутировали ногу, сделали ему протез и осудили к каторжным работам сроком на 10 лет. Из каторги Филипенка Ивана освободила Октябрьская революция и через 15 лет, после ухода из дома, Филипенко Иван возвратился домой в ту же убогую и покосившуюся, под соломенной крышей, хату. Но возвратился уже не «Ванькой» и не 28

Иваном, а Иваном Платоновичем, в прекрасном демисезонном пальто, в хорошем костюме, фетровой шляпе и при галстуке «бабочкой». Иван Платонович Филипенко возвратился домой весной 1918 года и на хуторе Помазан произвел величайшее удивление. Уже многие слыхали на хуторе слова: «революция», «революционер», но еще никто из хуторян в глаза не видел ни одного революционера. И вдруг появился революционер – «барин» в пальто, в шляпе, с галстуком. Еще лет за пять-шесть до своего возвращения, от Ивана Филипенко, с каторги, пришло письмо. А в письме фотокарточка трех арестантов в серых халатах, серых шапках, с цепями на руках и ногах. В средине стоял Иван Филипенко, худой, с черными небольшими усиками. Это фото так и пролежало не то в евангелии, не то в часослове, в какой то «Божьей книге», до самого возвращения бывшего каторжанина. Эти три серые фигуры и сейчас мне припоминаются, особенно висящие на ногах и на руках цепи. А цепи на них были одеты за попытку к побегу из каторги. Младший сын Платона Филипенка - Андрей, был взят в царскую армию. Служил где-то в Манчжурии и бежал в Китай. Возвратился домой уже после февральской революции. Возвратился крестьянином, как и уходил в армию, даже не научился грамоте. Федора, Михаила и Даниила Октябрьская революция застала дома юнцами. Ныне остался в живых лишь самый младший из братьев, Даниил Филипенко, который, как было сказано выше, живет в Черниговской области. Степан, Иван, Андрей, Федор и Михаил умерли. Об их сестрах: Евгении, Ефросинии и Анне, никаких сведений не имею, живы ли они или умерли, мне не известно. Вся эта семья была близкими и добрыми моими соседями и товарищами. С Федором, Михаилом и Даниилом я пас коров и свиней, каждый свою корову, но в общем стаде. Федор был старше меня. Михаил и Даниил младше.

Их сестра Феодосия была красивой девушкой, мне ровесницей. Вместе гуляли на вечеринках и на «досвідках» (хата, в которой в зимнее время собиралась молодежь по вечерам). Такую хату нанимал кто-либо из бедняков за плату: в месяц с каждой девушки по одному караваю хлеба, по куску сала и по одному кулю соломы на отопление этой хаты. Парни никакого взноса не делали. Поначалу, когда в хуторе Помазан появилась молодежь, она часто и «бесплатно» собиралась в хате моей бабушки, Мотрены Помазан. Иногда молодежь собиралась в зимние вечера и в хате самого Платона Филипенко, тоже безвозмездно. Но после, и более постоянно, начали нанимать на зимний сезон хату у Помазана Николая. Так проводила зимние вечера немногочисленная молодежь хутора Помазана. Девушки вышивали рубашки, манишки, пряли на прялках. Парни щелкали семечки, рассказывали девушкам немудреные истории, шутили, а иногда пели. За все мое детство, отрочество и юность — проведенные в хуторе, я не слышал от парней ни одного вульгарного слова. Я не видел ни одного парня пьяным, не наблюдал ни единой драки между хлопцами. Никто из парней не курил, и не было ни одного случая воровства. Весь хутор Помазана, хутор Санифонов, где жила семья Трезуба Степана и хутор Ермоленков - были единой семьей, семьей дружных, честных и трудолюбивых людей. ГЛАВА VI-я В октябре 1918 года я ночью был арестован группой гетманцев, руководимой старшиной, Петром Куником. Меня босого и без головного убора, окруженного гетманцами, повели в хутор Гармащину, где гетманским старостой был Федор Куник, отец Петра Куника. Федор Куник был ростом о Петра Первого и не уступал ему силой. Жители хутора Гармащина рассказывали, что Федор Куник, одним ударом кулака валил на землю любую лошадь, а в молодости, в хмельном состоянии, шел в кулачный бой на любое число «мужичков», и всех ложил в одну кучу с выбитыми зубами и сломанными челюстями. Недаром все жители хутора Гармащина относились к Федору Кунику с величайшим «почтением». Его же сын (единственный его сын) был низенького роста, 30

одним словом чепуховский паренек. Но сила, рост и авторитет отца побуждали карлика сына ходить с поднятой головой и с выпяченной грудью. Лилипут прятался за спину отца-силача и был гонорист. Когда хлеборобы хутора Гармащина избрали Федора Куника гетманским старостой, естественно, что малышка-сын записался в гетманцы и возглавил, хотя и малочисленный, отряд гетманцев в том же хуторе Гармащина. Меня под эскортом гетманцев привели ночью в хутор Гармащина, прямо в дом Федора Куника. Наслышавшись о силе гармашского «Ильи Муромца», я полагал, что здесь же, в доме Федора Куника, я одним ударом кулака буду убит и к этому приготовился. Но к моему удивлению удар смерти не последовал. Карлик-сын подал отцу отобранные у меня при аресте винтовку японского образца и револьвер-наган. Отец и сын, спокойно, при керосиновой лампе, рассмотрели винтовку и наган, установили год их выпуска и это огнестрельное оружие положили на стол. Вывели меня из дома во двор, перебросились несколькими словами, мною не расслышанными. Потом со двора вывели на улицу и приказали сесть на траву под забором, Я сел, поджав под себя босые ноги. Пока я усаживался сын и отец куда-то исчезли. Ночь была темная и я не заметил, в каком направлении исчезли оба гетманца. Я остался сидеть один. В хуторе была полная ночная тишина, лишь изредка то там, то сям тявкнет пес. Тишина была зловещая, давящая на сердце и на весь организм. Я недоумевал: почему меня ночью оставили одного под забором на улице? Потом мелькнула мысль; где-то неподалеку, за углом забора, с винтовкой на прицел притаился или гетманец сын, или его отец, гетманский староста. И если я подымусь только на ноги, или хотя пошевелюсь, они меня пристрелят «при попытке к побегу». И я, околевая от холода, босой и без головного убора, сидел неподвижной статуей. Не могу сказать сколько прошло времени моего сидения в неподвижном состоянии. Но вот скрипнула калитка. В калитке показалась высокая и мощная фигура гетманского старосты, Федора Куника. Сквозь тьму ночи я заметил два белых рукава сорочки, а на голове серела соломенная шляпа. Федор Куник носил жилетку. Поэтому я, сквозь ночную тьму, заметил белые рукава сорочки.

Минут через пять высокая фигура скрылась во двор, а со двора вышли две серенькие, среднего роста, фигуры, неслышным шагом подошли ко мне и мягким тоном скомандовали: «подымайся малый, пойдем в волость». Это были два десятских. Оба, как и я, были босые, в скверненьких штанишках и заплатанных пиджаках. На их головах торчали какие-то «кепи», оба были вооружены палками. Это были бедняки, которых гетманский староста, Федор Куник, принуждал сопровождать арестованных в Лосиновскую волость. Подобных десятских в хуторе Гармащина, как и в иных хуторах и селах того времени, было немало. Все они были старики и служили десятскими не по собственной воле, а по принуждению гетманских старост. Мы трое двинулись в путь. Шли медленно, молча. Я впереди, десятские, как и положено конвоирам, позади. Изредка я слышал их неторопливые разговоры. Потом все затихло. По правую и по левую стороны дороги росли высокие подсолнухи в огородах картофельная ботва. Иногда я оглянусь, а моих конвоиров вовсе не видно. И только по вспыхиванию спички я догадываюсь, что десятские остановились прикурить люльки. Остановлюсь и я, жду моего «конвоя», пока он подойдет ближе ко мне. Подойдет ближе, я опять пойду впереди. Со мной не разговаривают, между собой изредка. Но остановка «прикуривать люльки» повторяется часто и огонек двух люлек поблескивает далеко, далеко в темноте, а самих конвоиров и вовсе не видно. Я начал догадываться: «не желают ли мои конвоиры, чтобы я улепетнул»? Безусловно желают. Ведь они вовсе не приближаются ко мне, даже теряют меня из виду. И «улепетнуть» вовсе ничего не стоит: «шусь» в подсолнухи и лови ветер в поле. Но куда? В голове зреет мысль: прямо в хутор Лаповщину, к тетке Катерине. Она спрячет на чердаке, а потом в село Заудайку, там какие-то есть родственники. У родственников девушка Саша, с которой я сгребал на болоте сено и с которой целовались лежа на валках сена. Вот шусну вон в тот высокий и густой куст и все. Я на свободе! Ведь я бегаю шибче ветра, да еще босой, перегоню и ветер. А потом страшная мысль: ведь завтра гетманцы засекут мать, сестер, брата. Отец убежал, скрывается, но мать, сестер и брата засекут, убьют, расстреляют. Нет, бежать нельзя. Будь, что

будет. Но знаю: добра не ждать и мне. Ведь я ходил на г. Нежин. При обыске нашли винтовку и револьвер. Какого же «добра» я могу ожидать? (Я несколько раз упоминал, что у меня при аресте отобрали винтовку японского образца. Дело в том, что в первую империалистическую войну Япония поставляла царской России свои винтовки. Несколько таких винтовок было и в нашей партизанском отряде, в том числе и у меня). Когда мы, т.е. я и мои конвоиры, прошли расстояние отделявшее хутор Гармащину и село Лосиновку и стали приближаться к окраинам последнего, мои конвоиры приблизились ко мне на расстояние 10-15 метров. Люльки были погашены, разговор между ними прекратился. Повидимому они решили, что их сопровождаемый слишком молод и глуп, поэтому и не воспользовался предоставленной ему возможностью для побега. Ну, а если молод и глуп, то и цена такому молодцу невелика. Таких и жалеть незачем. Когда же мы вошли в самое село Лосиновка, мои конвоиры уже шагали рядом со мной на расстоянии двух метров: один с правой стороны, второй с левой. Конвоировать партизан в Лосиновскую «холодную» им не впервые и они уже имели достаточный опыт. Они знали, что в селе Лосиновка расквартирован большой отряд гетманской варты, возглавляемой жестокими и дикими гетманскими офицерами. Конные отряды этой варты, группами, по два и три верховых, с карабинами за спиной, в ночное время и днем «прочесывали» все улицы села Лосиновка. Мои конвоиры отлично знали: если подобный отряд гетманских наездников вынырнет из какого-либо переулка и увидит, что конвоиры путешествуют на расстоянии одной мили от арестованного, то их спины будут иссечены плетками. А плетки гетманцев были известны многим несчастным, попадавшим под их удары. Гетманские плетки «славились» тем, что в самый конец их, как в миниатюрный конвертик из крепкой кожи, вшивался кусок свинца, весом до 100 грамм. Этот кусок вшитого в кожу свинца при ударе доставал до тела и до костей даже сквозь ватную телогрейку. Палачи мудры на выдумки. Вероятно, ни одна тонна свинца была зашита в гетманские плетки. И что же, спас свинец гетманскую власть? Нет, не спас. Этот свинец был расплавлен партизанской кровью и партизанскими костями. От ударов по партизанским костям этот свинец превратился в пыль и прах, как

превратилась в пыль и прах гетманская власть на Украине и сам гетман Скоропадский. Скоропадский, скоро и пал, скоро пала и его власть. Ни единая власть пропитанная ложью, демагогией и насилием, хотя и замаскированная добродетелью, не будет долговечной. Её ложь и фальшь выпирает из всех щелей этой потрескавшейся «власти». ГЛАВА VII-я Конвоиры доставили меня в Лосиновскую волость. Ввели в огромный зал. У одной стены зала стоял большой стол, освещенный двумя керосиновыми лампами. За столом сидел офицер, а вокруг стола стояли три гетманских вартовых с карабинами за спиной и с плетками в руках. Мои караульные остановили меня посредине зала, сами подошли к столу, низко поклонились и на стол положили какую-то бумагу. Офицер взял бумагу и быстро пробежал её глазами. Подняв голову, он впился глазами в мое лицо. Мне стало холодно заныло внутри. «Подойди ближе, вот сюда» - скомандовал офицер. Я подошел к боковой стороне стола, куда пальцем показал мне офицер. Офицер молча поднялся со стула и молча, но со всего размаха, два раза, кулаком, ударил меня в лицо. Мне не было больно, но в голове зазвенело, а во рту стало сыро и солено. Из моего рта пошла кровь. Рукавом телогрейки я попытался вытереть кровь на губах. В это время градом посыпались на меня удары нагаек. Не помню, как и когда меня втолкнули в «холодную» («холодная», это карцер или гауптвахта, но на окнах толстые металлические решетки. Это та же тюремная камера, районного типа). Не знаю, через сколько времени я пришел в себя от первых жестоких побоев. Пошевельнуться было нельзя. Все тело ныло. Я открыл глаза и от радости перепугался. Возле меня сидели, в той же камере, мои близкие соседи: Филипенко Иван и Тризуб Степан. Это была подлинная радость: в этой тюремной камере, в которую я попал впервые, в возрасте 19 лет, видеть возле себя моих близких и добрых соседей. Я поднялся и сел на голом полу. Иван Филипенко и Степан Тризуб сидели на каких-то деревянных колодках, Филипенко держал мою руку в своей ладони, а Тризуб легонько гладил рукой по моим волосам. 34

«Крепись»,- говорил Филипенко, «сие, брат неизбежно и не впервые». «Кто силен, тот жив будет». На душе у меня стало легче, по телу струей потекло тепло. В холодной не было ни мебели, ни постели. Одни стены и голый пол. Как прошла эта первая ночь моего заключения, я не помню. На второй день, часов в одиннадцать дня в двери звякнул ключ, дверь отворилась и в камеру вошел офицер, невысокого роста, но широкоплечий. На левом боку сабля, в правой руке револьвер. Офицер, по фамилии Петрик, родом из того же села Лосиновка, обвел нас всех мутным и злым взглядом и подойдя ко мне начал неистово бить меня рукояткой револьвера в правый бок. На каждый его удар я старался подставить локоть правой руки, одетый в ватную телогрейку. Защитить ребра правой стороны мне удавалось очень часто. Офицер наносил удары молча. Но по-видимому уже устал, опустил руку с револьвером. Повернулся в сторону Тризуба Степана и подошел к нему вплотную. Тот сидел неподвижно, черный и угрюмый. Тризубу Степану было уже лет под 70. Он был выше среднего роста, сутулый и по-цыгански черный. По-уличному его звали «Гоп». Его арестовали, как заложника, за его младшего сына, Даниила Степановича Тризуба, который со мной вместе был в партизанском отряде Федора Прядки, вместе со мной наступал на Нежин. Когда началось интенсивное преследование партизан, Даниил Тризуб бежал из дома, а его отца, Тризуба Степана, арестовали как заложника. Офицер минуты две смотрел на эту сгорбленную и сутулую фигуру, потом три-четыре раза ударил носком сапога в бок и в живот Тризуба Степана, Тризуб повалился в угол. Офицер повернулся к Филипенко Ивану и сделал два шага в его сторону. Я навеки запомнил эту, для меня новую и необычную сцену, вызвавшую у меня в то время страх, радость и восхищение. Как только офицер Петрик сделал два шага в сторону Филипенка, тот медленно, но без труда поднялся. Протез ноги скрипнул. Офицер подошел на расстояние удара. Филипенко Иван вонзил в лицо офицера черные, гневные и искрящиеся глаза и произнес спокойно и отчетливо: «Господин офицер,

Ваш удар для меня будет подобен смерти. Я террорист по призванию и по профессии в моей партии. Опомнитесь!» Несколько минут длилось молчание. Враги друг-другу, не мигая, смотрели в глаза. Потом офицер медленно начал укладывать револьвер в кобуру. Уложив и повернув кольцо кобуру, офицер, едва заметно, приложил два пальца к козырьку, а Филипенко Иван, так же едва заметно, кивнул головой, одетой в фетровую шляпу. Офицер ушел, а Филипенко Иван опять, скрипнув протезом, уселся в угол на обрубок дерева. В камере воцарилась тишина. Я и Тризуб Степан не понимали и не догадывались, кто же такой Филипенко Иван и что это за слово: «террорист», что даже офицер испугался этого зловещего слова или огненного взгляда Ивана Филипенка, и не только не избил его, как избил нас, а даже откозырял. Что это у него за партия? Ведь на всем свете только одна партия, партия большевиков, нам обещает отдать помещичью и кулацкую землю. В то время наше «политическое образование» дальше Ленина и партии большевиков не шагало. Мы знали две партии: «буржуи» и «большевики». Буржуи не любят большевиков, а большевики не любят буржуев. Большевики стоят за бедных, а буржуи за богатых. Это нам было предельно ясно и предельно достаточно, чтобы сделать выбор за кем идти. Через час Филипенка Ивана взяли два гетманца и увели. Поскрипывая протезом и слегка прихрамывая Филипенко медленно двинулся к двери. На вид он казался спокойным, обернувшись в дверях лицом к нам, он улыбнулся. Дверь захлопнули и мы с Тризубом Степаном остались вдвоем. «Убьют» - прошептал Тризуб и мы в страхе замолчали. За дверью камеры, в огромном зале, ежедневно слышались удары, крики, вопли и стоны. Избивали пойманных и приведенных партизан из других сел и вообще лиц провинившихся перед гетманской властью. Но когда вывели Филипенка Ивана, в зале было тихо, неслышно было вовсе разговоров или иных звуков. Стояла зловещая тишина. Мы с Тризубом решили, что Филипенка на расправу увели куда-то подальше. Мы не ошиблись: его действительно увели подальше, но не в подвал, не в подземелье, куда нас водили с Тризубом на пытки, а в офицерские «апартаменты», т.е. канцелярию. Долго не появлялся Филипенко и мы с 36

Тризубом решили: уже прикончили! Но через два или три часа, щелкнул замок, дверь открылась и Филипенко Ивана в камеру ввел тот же офицер, который избивал меня и который намеривался ударить Филипенка. Офицер по-прежнему козырнул, но Филипенко Иван не ответил и скрипя протезом и прихрамывая, пошел в угол на свое место. Мы о Тризубом молчали, Молчал и Филипенко. «Били» - спросил Тризуб Степан? «Нет» - ответил Филипенко и добавил: «Меня бить не посмеют». Для нас с Тризубом Степаном этот ответ был загадкой, внушавший уважение к Ивану! Нас в Лосиновской холодной держали три недели. Меня и Тризуба избивали ежедневно, К Филипенко Ивану не прикасались. Впоследствии, из слов и отрывочных фраз гетманцев, для нас с Тризубом стало ясно, что Филипенко Иван принадлежал не к партии большевиков, а к партии социал-революционеров, её террористическому ядру. По-видимому это и сдерживало офицеров от избиения Филипенка, они не были уверены в последствиях подобной расправы. Сам же Филипенко, живя уже около года на хуторе Помазана, ни до этого, ни в Лосиновской холодной, где мы вместе провели три недели, ни позднее в Нежинской тюрьме, где мы отсидели более трех месяцев ни разу не сказал ни слова о своем прошлом. А со дня ухода его из дома прошло около 15 лет. Ничего он не говорил и о партии, к которой принадлежал и о своей деятельности в этой партии. Не рассказывал он и о том, где потерял правую ногу и где ему сделали протез. О его принадлежности к партии социал-революционеров и об убийстве в Сибири пристава, нам на х. Помазана рассказывал его младший брат Федор. Он показывал мне и моим товарищам фотографию трех арестантов в цепях, среди которых был и Иван Филипенко. Этому рассказу мы, юнцы степного хутора, будучи почти неграмотными, не могли предать какого-либо осмысленного значения, но к Ивану Филипенко относились по-особому. Тем более, что он артистически

читал нам поэмы Лермонтова, особенно «Демона». У нас на хуторе так хорошо читать никто не мог. Все читали водя пальцем по строкам. Где и когда Филипенко Иван научился так хорошо читать, декламировать и писать красивым почерком, для всех нас и по настоящее время остается неведомым. Можно лишь предположить, что Иван после ухода из дома закончил такие же «университеты», как и Максим Горький, что побывал и «на дне». Будучи освобожден из Нежинской тюрьмы отрядами Красной Армии и вступив добровольцем в её ряды прямо из тюрьмы, я в начале 1920 года был демобилизован и комитетом бедноты х. Панский Колодец командирован на учебу в Нежинский институт. С тех пор я потерял из поля зрения Филипенка Ивана и мне неизвестен конец его жизненного пути. Надо думать, что самый младший брат его - Даниил Филипенко, ныне живущий в колхозе Перемога Лосиновского района, Черниговской области может кое-что рассказать о жизненном пути своего старшего брата-революционера, террориста. ГЛАВА VIII-я Степан Тризуб, по уличному «Гоп» и его семья жили на хуторе Санифонов (Грузиновщина) в одном километре от х. Помазана, где жила моя семья, семья Платона Филипенка, мой дядя Помазан Григорий с многочисленной семьей, Николай Помазан, Чернега Дмитрий и семья Кужилок. Всего в хуторе было семь дворов - семь бедняцких хат. Хутор Санифонов состоял всего из четырех дворов. Два двора были полупомещечьими хозяйствами Андрея старого и Андрея малого, о которых я говорил раньше. Остальные два двора, или вернее две избы, принадлежали Тризубу Степану и Кривому Мирону. У Степана Тризуба было три сына и две дочери. Самый старший сын Тризуба Григорий, средний Иван и младший Даниил (самый Алексей). Из дочерей помню только Анну (Оксения, Наталья).

Младший сын Даниил, мой товарищ и партизан, умер уже давно, среднего, Ивана в селе Монастырище на ярмарке убил конь. Самый старший Григорий в настоящее время живет в колхозе «Перемога», там же где и Даниил Филипенко. Об Анне я ничего не знаю. Вся семья Тризубов, кроме отца, батрачила у соседей полупомещиков, братьев Андрея Старого и Андрея Малого. Об этих братья я подробно говорил раньше, напомню только, что подлинная их фамилия Ткаличи. У этих же Ткаличей батрачили мои отец и мать, сестры Феодосия и Анна, а также и я сам. Мой отец жал у Ткаличей рожь и пшеницу за «пятый сноп» (четыре снопа хозяевам, а пятый себе). У них же арендовал землю, пахал «с половины». Батрачество нашей семьи продолжалось до 1910 года, когда отец купил клочок земли у помещика Троцина в хуторе Лаповщина. С этого времени отец и мать работали уже в своем хозяйстве и лишь я и мои сестры иногда работали у братьев Ткаличей поденно, а к помещику Троцине, в село Дорогинка, нанимались на целое лето. Семья же Степана Тризуба считалась у братьев Ткаличей постоянными батраками до самой Октябрьской революции. Говоря объективно нельзя сказать, что Ткаличи сильно притесняли своих батраков. Завтракали, обедали и ужинали за одним столом и хлебали борщ деревянными ложками из одной миски. На поле выезжали и выходили вместе и батраки, и дети Ткаличей. Когда кто-либо из братьев Ткаличей женил сына или выдавал дочку, на свадьбу приглашались и мои родители и Степан Тризуб с женой. А мы молодежь тоже шныряли на свадьбе между гостями и подхватив со столов лакомые кусочки приходили домой с набитыми карманами. Показателен такой факт, что когда в 1918 году началось почти поголовное уничтожение помещиков и кулаков, никто из ближайших соседей Ткаличей, в том числе и мы, и Тризубы не подняли на них руки. 39

Когда от Ткаличей начали отбирать землю и делить её между бедняками, они не только не возражали, но казалось были довольны избавлением от лишней обузы, лишних забот и хлопот. Моему отцу отрезали две или три десятины земли Андрея Старого. Когда я с отцом весной выехали её пахать, рядом с нами пахал старший сын Андрея Старого, Поликарп. Во время «перекура» в беседе с отцом Поликарп сказал: «А на чорта оно мне сдалось это бесконечное поле. Нет отдыха ни днем, ни ночью, ни в воскресенье, ни в праздник". Было у моего отца 250 десятин, осталось мне лишь десять. С меня хватит». Такова была философия Поликарпа, старшего сына Андрея Старого. Этот разговор происходил после того, как его отец и дядя погибли от руки налетчиков - бандитов из местечка Монастырище, налетевших на хутор в одну из темных ночей верхом на лошадях, вооруженных саблями и револьверами. Они выломали окна и двери в доме Ткаличей, подняли с постели обоих братьев, уже немощных стариков и отведя за несколько километров от усадьбы, изрубили их саблями. Степан Тризуб физическим трудом не занимался ни в своем огороде, ни в усадьбах братьев Ткаличей. Он ходил пешком в леса села Заудайского. Нарежет там десятка два-три длинных и тонких березовых жердочек, принесет их домой, почистит, посушит. С одной стороны осторожно расколет, разведет обе половинки и сделает вилку - держак для грабель – «грабыльно». В воскресенье в с. Лосиновке базар. Степан Тризуб навяжет вязанку этих «грабильно», закинет их на плечо и понесет на базар. Село Лосиновка, как и наши все хутора - степь, степная полоса. Леса нет. А каждому крестьянину нужны грабли и в поле и во дворе и в огороде. У Степана Тризуба мигом раскупят все «грабыльны» да и еще попросят принести в следующее воскресенье. Каждое грабильно стоит 15 копеек. У Степана Тризуба в кармане окажется один рубль 50 коп. Одна пачка чая «Высоцкий» стоит 10 копеек, фунт сахара 12 копеек. Степан принесет домой килограмм 5-6 сахара и 2-3 пачки чая. Этого Степану хватит на целый месяц, а в запасе еще 20 штук «грабыльней».

Степан Тризуб любил пить чай. Без чая для него нет жизни. Пил чай в семье лишь один Степан, остальные члены семьи этим не баловались, считая чай привилегией отца. Тем более, что отец сам зарабатывал на чай и сахар, а работа эта была не легкая. До Заудайских лесов 12-15 верст, до базара 5-6 верст. Попробуй-ка притащить за 15 верст 25-30 длинных и сырых березовых жердочек. Хорошо если случится попутная подвода и подвезет хоть немного. Степан Тризуб всегда заявлял: «мне нужно только на чай и на сахар». И действительно, у него никогда не было тяги к обогащению. Степан Тризуб и вся его семья были очень бедными людьми, очень честными и трудолюбивыми. В этой семье не было ни воров, ни пьяниц. Ни сам отец, ни его три сына не курили. Да и вообще я не помню ни одного парня моего возраста, ни в нашем ни в соседних хуторах, кто бы курил или встретился мне в пьяном виде. Я не идеализирую быта и нравов далекого прошлого, я говорю о том, что я видел вблизи себя в годы моей юности. ГЛАВА IX-я После трех недель непрерывного избиения и шток в Лосиновской волости, меня, ФИЛИПЕНКО и ТРИЗУБА вывели из «Холодной», усадили на одноконную крестьянскую повозку. Через полчаса к нашей подводе ещё подъехало шесть повозок. В этих шести повозках сидели такие же, как и мы, арестованные партизаны, босые, многие, как и я, без головных уборов. У многих руки были связаны назад. Откуда явились эти повозки, мы не знали. Вероятно из других застенков Лосиновской ВАРТЫ. Все семь подвод двинулись. Впереди и позади подвод конный конвой гетманцев. Было уже холодно. Мои босые и грязные ноги висели с повозки. Голова болела, в желудке шло от голода. Тризуб Степан плакал. Ни у кого из нашей «тройки» руки не были связаны. Нас всех везли на г. НЕЖИН, в Нежинскую тюрьму. Разговаривать было запрещено. По дороге от волости, в направлении к Нежину, в с. Лосиновка стоит больница. Больницу, ещё до Октябрьской революции, выстроило земство. В 1910 году, я больной сыпным тифом, лежал в этой больнице. Ею заведовал не врач, а фельдшер, по имени, Иван Иванович ПИВУН. Он был истинным авторитетом и вторым «богом» для крестьян с. ЛОСИНОВКА. Не доезжая до больницы я увидел: по обочине 41

дороги, навстречу печальному обозу, идёт молодая девушка. Она пытливо всматривается в сидящих на повозках, мужчин, без шапок и со связанными назад руками. Всматривается в конных конвоиров. Вдруг эта молодая и красивая девушка, как дикая козочка, со спортивной лёгкостью, перепрыгнула узкий и неширокий ров, подбежала к нашей повозке и с криком: «На вот тебе на память», бросила мне на колени носовой платок и быстро отбежала в сторону. Я узнал Нину, родственницу палача, Зиновия ТКАЛИЧА. Она жила на хуторе «БОЛЬШАЯ ДОРОГА» и не сочувствовала своему родичу, палачу и убийце, Зиновию ТКАЛИЧУ. Меня она знала потому, что я и мои товарищи с х. ПОМАЗАНА часто бывали на гулянках в х. «БОЛЬШАЯ ДОРОГА». Их было две сестры и я несколько раз бывал в доме их отца. Ее отец был середняком и сочувствовал большевикам. Описывая эти воспоминания прошлого, воспоминания моей юности, моего горя, у меня и теперь текут слезы из глаз. Уже в утробе моей матери я переживал горе, ибо моя мать жила в нужде, в чужой хате, работала на чужих нивах, в чужих огородах. Ея молодость увяла на подёнщинах, убирая чужой хлеб за пятый сноп. Грустный обоз арестованных прибыл в г. НЕЖИН на площадь, которая ныне именуется площадью Франко. Нас выгрузили и отправили в подвал. Подвальное помещение находилось под зданием, которое стояло на том месте, где ныне стоит 4-х этажный дом, в котором живёт депутат Верховного Совета УССР и заведующая кафедрой химии в Нежинском педагогическом институте Е. ВАСИЛЕВСКАЯ. Дом узников состоял из подвала и одного этажа. Окна подвального помещения, с решетками до половины выше были над тротуаром. Если смотреть из окна подвала, то головы проходящих не были видны, а ноги были видны лишь по колени. Пол подвала был кирпичный, сырой и холодный. Стёкла на половину выбиты. В этот подвал и загнали всех нас. В нём мы уже застали многое множество заключенных, которые лежали на кирпичном полу, вповалку. Некоторые из них стонали. Подвальное помещение имело несколько отделений, которые были типичными гестаповскими застенками. В верхнем этаже жил гетманский офицер из села ЗАУДАЙКА, по фамилии МИЗЮК. МИЗЮК был невысокого роста, но широк в плечах. Я знал его брата и его сестру, ДОМНУ. В с. ЗАУДДАЙКА жила какая-то

родственница моего отца. Я бывал у этой родственницы и на гулянках встречался с братом МИЗЮКА и сестрой, ДОМНОЙ. ДОМНА была смуглолицей девушкой, с правильными чертами лица, черноволосая и без преувеличения, красивой девушкой. МИЗЮК всегда был пьян. На верхнем этаже, где он жил, было пианино и нам, арестованным, сквозь толщу потолка, были слышны звуки музыки. МИЗЮК, несколько раз на день, спускался в подвал, вызывал по одному арестованному в застенок и молча, ни о чем не допрашивая, но с остервенением, бил партизан плёткой, кулаками, сапогами, рвал за волосы, за уши. Уставши и запыхавшись, тяжело дыша, МИЗЮК опять подымался наверх, в свою комнату и мы, сидя в подвале, опять слышали звуки пианино. Так МИЗЮК чередовал, три-четыре раза на день, музыку с кровавым истязанием. В одно из жёстких избиений, вовсе бессознательно я крикнул: «Не бейте меня, я знаю Вашу сестру, Домну». МИЗЮК остановился, не мигая впился в меня глазами и заорал: «Откуда ты»? «С ЗАУДАЙКИ», ответил я и испугался лжи. А вдруг МИЗЮК спросит мою фамилию, улицу, а я не знал улиц в с. Заудайка. А фамилии ДОНЕЦ, вероятно в Заудайке вовсе нет. Но МИЗЮК ни о чем меня не спросил. Он молча оставил свою жертву и ушёл к себе наверх. Через три-пять минут раздались звуки музыки. МИЗЮК палач и «БЕТХОВЕН». Через неделю всех нас перевели в тюрьму. ТРИЗУБА Степана и Ивана ФИЛИПЕНКО оставили на первом этаже, прямо в коридоре. В камерах места не было, коридоры также набиты туго, меня отвели наверх и втиснули в камеру, которая в настоящее время служит кабинетом товарищу ГЕРАСИМЕНКО Ф. В этой камере, к великой моей радости, я застал моего родного дядю из хутора ЛАПОВЩИНА, ШКАБЕРДУ Ивана Прокофьевича и его старшего сына, ШКАБЕРДУ Ивана Ивановича. Уже более месяца, как отец и его сын томились в тюрьме. Мой дядя постарался забрать меня поближе к себе и мы все втроём спали и ели вместе. Возможно только в тюрьме родство становится подлинным. В этой же камере я встретил низенького, весёлого и жизнерадостного большевика из села ЛИПОВ РОГ, Ивана ЧЕПЕЛУ. В 1933 году Ивана ЧЕПЕЛУ я встретил в г. ЛУБНЫ. Я заведовал кафедрой физики в Лубенском педагогическом институте и жил временно в гостинице. Иван ЧЕПЕЛА, ещё до моего приезда в гор. ЛУБНЫ, был председателем Лубенского 43

горисполкома, но работал уже в другом месте, а в Лубны приезжал по какому-то делу и мы встретились в гостинице. ЧЕПЕЛА старше меня по возрасту. Всю ночь длилась беседа о нашем прошлом... Месяца через два после водворения меня в тюрьму, в нашу камеру зашёл гетманский чиновник и два гетманских офицера. Чиновник, медленно и внятно, зачитал приговор о том, что я, ДОНЕЦ И. В. и ещё два других партизана за «хранение оружия и за сопротивление «законной власти», за восстание против власти, приговорены к смертной казни-расстрелу», потянулись томительные и мучительные дни и ночи. Мой дядя плакал. Камеры днём не закрывались. Они были набиты так плотно, что прикрыть дверь и запереть её на ключ, было невозможно. Я спустился на низ и поведал мою судьбу ТРИЗУБУ Степану и ФИЛИПЕНКУ Ивану. Оба меня утешали, советовали «не падать духом». Больше ничего они сделать не могли. А мне только исполнилось 19 лет. Повторяю: для меня начались томительные дни, бессонные ночи. А дни, какие это были дни? Это дни величайших трагедий! Каждое утро, часов в десять, в тюремные ворота входил отряд немцев и гетманцев с собаками. Немцы выстраивались перед воротами в две шеренги, на расстоянии 4-5 метров шеренга от шеренги. В окна мы всё это наблюдали. Гетманский офицер, с немцем позади, листом бумаги в руках (список смертников) обходил все камеры. Зайдя в ту или иную камеру, офицер окинет бандитским взглядом всех арестованных, сидящих на полу, каждый на своей торбочке с провизией или фуфайке, вставит алые глаза в список и грубо произнесёт: «ЕФИМЕНКО»! Послышится голос «я». «Имя и отчество», повторит офицер, «Степан Сидорович», ответит глухим голосом несчастный. «Соберись с вещами», скомандует офицер. Человек побледнеет, медленно подымается, возьмет с пола грязную торбочку с сухим куском хлеба и шатаясь отойдёт к двери камеры. «ИГНАТОВИЧ», повторит офицер. «Я», ответит партизан, «имя и отчество», повторит офицер. «Сидор Аркадьевич», ответит жертва и т.д.. Обойдя все камеры, офицер соберёт человек 15-20 партизан, немец по одному выведет из камеры и поставит между двумя шеренгами немцев. 44

Выходя из камеры смертник кивнёт голою й и произнесёт, едва слышным голосом: «прощайте, товарищи». Когда офицер уйдёт со второго и первого этажей тюрьмы, мы все бросимся к окнам. Нам видно шеренги немцев, а между шеренг осуждённых на расстрел. Ворота тюрьмы откроются и процессия приговоренных, через ворота, выйдет в сторону базарной площади. Когда ворота закроются, мы, затаив дыхание прислушиваемся. Минут через 40-45 мы все услышим залп, а после залпа пять-шесть одиночных выстрелов. «Покончили», кто-то произнесёт из оставшихся у окна. «Не журись, покончат и с нами», произнесёт другой голос. В четыре часа дня весь процесс повторится по одному и тому же шаблону: придут немцы с собаками, выстроятся в две шеренги перед воротами тюрьмы, в камеру зайдёт офицер с немцем, начнёт выбивать... те же ответы «Я», та же команда – «Соберись с вещами», а через 40-50 минут после того, как за смертниками закроются тюремные ворота, залп и одиночные выстрелы. И это повторялось два раза в день в течение трёх с половиной месяцев моего пребывания в Нежинской тюрьме. Когда офицер и немец уйдут из камеры не назвав моей фамилии, я радуюсь: «Ну до четырех часов ещё поживу». Не вызвали в четыре, опять думаю: «до утра ещё доживу» и т.д. Появление в тюрьме немцев и гетманского офицера повторялось два раза на день с такой же точностью, как звон хороших и точных стенных часов, отзванивающих время в 10-12 или 6 часов. Расстреливали партизан во дворе т. называемого «богоугодного заведения», в котором, впоследствии был расквартирован 19-й полк. Расстояние от тюремных ворот до этого «божьего заведения» не более 3/4 километра, а возможно один километр. Поэтому, когда процессия смертников выходила за тюремные ворота, мы слыхали залп и одиночные выстрелы не более, как через 40-45 минут. Расстреливали партизан не немцы. Немцы только конвоировали, у гетманцев в Нежине был специальный взвод палачей, который и чинил расправу над партизанами. Немцы лишь слегка «сотрудничали» с палачами, доставляя под дула их винтовок обреченных, боровшихся за Власть Советов, за большевиков, за землю.

ГЛАВА X-я В Нежинской тюрьме, в 1918 году, во всех её камерах и коридорах до предела было набито партизан. Образно выражаясь: все щели тюрьмы были набиты партизанами со всех окружающих Нежин сёл, хуторов и местечек, подобно тому, как щели набивают паклей. В камерах не было ни нар, ни кроватей, ни стульев, ни табуреток. Вовсе не было никакой мебели. Все партизаны сидели, лежали и спали на полу на своих торбах с хлебом и на телогрейках. Кухни, столовой, амбулатории в тюрьме не было. Все арестованные питались за счёт-передач, доставляемых из дома. В первой передаче, в буханке хлеба старшая моя сестра Феодосия, нацарапала карандашом, что на второй день после моего ареста, явилась группа конных гетманцев, которая у моего отца взяла лошадь, две овцы, десяток кур и очистили сундук. В записке сообщалось, что отец бежал и скрывается. По выходе из тюрьмы я от отца узнал, что он скрывался на хуторе «ВЕЛИКАЯ ДОРОГА» у Ивана ТКАЛИЧА. Иван ТКАЛИЧ был уже глубоким стариком, он участвовал в Русско-Японской войне 1905 года и сражался с «Макаками» под командованием КУРОПАТКИНА в Манчжурии. Ввиду крайнего антисанитарного состояния, переполненной заключенными в тюрьме вспыхнул сыпной тиф. Была баня, но и она была битком набита арестованными. Тюрьму изредка посещал врач, по фамилии БУШТЕТ. В 1923 году, когда я уже учился в Нежинском институте, врач БУШТЕТ, студентам преподавал анатомию человека. В 1926 году был выпуск студентов моего курса. Выпускники-студенты, преподаватели и профессора были сфотографированы. Между преподавателями и профессорами, на фотографии, сидит и БУШТЕТ, бывший тюремный врач в НЕЖИНСКОЙ тюрьме в 1918 году. Эта фотография сохранилась у меня и поныне, реликвий далёкого и тяжёлого, перемешанного с радостным (радостное-это учеба в институте). «Сыпняк» охватил 80% арестованных. Тюремного лазарета не было. Мёртвых ежедневно вывозили повозками. Заболел сыпным тифом и я. Врач БУШТЕТ распорядился меня и группу других, тяжело больных партизан, отправить в больницу СЛУЧЕВСКОГО, находившуюся по улице Казачьей (ныне тубдиспансер). Я бредил. Поэтому процесса передвижения от тюрьмы к больнице, не помню. Помню лишь момент, когда меня посадили в тёплую ванну и начали снимать волосы. А 46

потом опять бред. Мне чудилось, что на меня валятся подпиленные деревья, стоги сена, заливает вода. В больнице Случевского я пролежал около месяца. Кормили больных из чайников. Истощенный и измученный организм медленно набирал силы. Когда прошёл бред и полностью восстановилась память, я услыхал орудийные выстрелы. Все больные партизаны, медицинский и технический персонал, заволновались, забегали. Через две-три минуты нам больным сообщили, что на базарной площади рвутся снаряды и, что со стороны станции БАХМАЧ на НЕЖИН наступают большевики. Базарная площадь в то время находилась на том месте, где ныне овощной ряд и территория «АВАНГАРД», на которой строятся четыре пятиэтажных коммунальных дома и один кооперативный, членом которого состою и я. Через час или два после начала пушечных выстрелов в больницу Случевского вбежали два пьяных гетманских офицера и с наганов, прямо на койках, начали расстреливать больных партизан. Хорошо помню, что в той палате, в которой лежал я, палачи выстрелили в живот двум больным партизанам, лежавшим в палате в противоположной стенки. Но в тот момент в нашу палату вбежали несколько мужчин и женщин в белых халатах, схватили гетманцев, повалили, связали и уволокли их. Отступая из г. Нежина, под натиском Красной Армии, гетманское командование, предчувствуя свою гибель, стремилось побольше истребить партизан, своих врагов. Они, отступая, расстреляли несколько десятков партизан в Нежинской тюрьме прямо в камерах, даже тех, которые не были приговорены к смертной казни. Зная, что в больнице Случевского лежит много больных партизан, они явились и в больницу, явились с той же целью, убивать. Исторической правдой является тот факт, что большинство гетманских офицеров, орудовавших в гор. НЕЖИНЕ и по бывшим волостям: МОНАСТЫРИЩЕ, ЛОСИНОВКА, ГАЛИЦА, ВЕРТИЕВКА и ДОРОГИНКА - это сыновья бывших кулаков, возвратившихся из царской армии и поступивших на службу к Гетьману Скоропадскому, подобно МИЗЮКУ из с. Заудайка и ПЕТРИКАМ из с. ЛОСИНОВКА. В царской армии они имели незначительные офицерские чины. Скоропадский за «верную службу», эти чины повысил. А полуграмотное кулачье «рады

стараться»: стрелять в живот, убивать людей не столь уже трудно. Палача только досыта накорми, поцепи ему знак отличия, он убьёт родного брата, отца. Такая уже волчья природа всех палачей. На второй день после пушечной канонады в Нежине было спокойно. Мне, после тяжёлой болезни, в первый раз, самостоятельно, удалось подняться в постели и сесть. Моя койка стояла у самого окна палаты. Усевшись в постели я взглянул в окно. Возле частокола, находившегося неподалеку от окна, я увидел двух всадников. Они сходили с коней. На каждом из них, на плечах, лежал «башлык», а на «папахах» я увидел КРАСНЫЕ ЗВЕЗДЫ. Это были красноармейские офицеры. Красная Армия изгнала из гор. НЕЖИНА немцев и гетьманцев, заняла гор. НЕЖИН и продолжала наступление на КИЕВ. Через пять-шесть минут офицеры вошли в нашу палату и объявили, что г. НЕЖИН освобождён от немцев и гетьманцев, освобождены все партизаны из Нежинской тюрьмы и, что мы тоже свободные и в тюрьму уже не возвратимся. Трудно описать ту радость, охватившую всех больных партизан. Но эта радость была велика. На второй день, освобождённые из тюрьмы, пришли ко мне в больницу: мой дядя, ШКАБЕРДА Иван, его сын, Иван Иванович ШКАБЕРДА и ещё два знакомых по тюрьме партизан, проведать меня и рассказать «новости». Все, в один голос, сообщили, что за время моего пребывания в тюрьме, гетманский офицер ТРИ раза, вызывал меня на расстрел, «консультировался» с врачом БУШТЕТОМ. Но БУШТЕТ и сидящие в камере, всегда отвечали: ДОНЕЦ И. В. Находится в больнице в невменяемом состоянии, т.е. в бреду, таким образом и благодаря тому, что Красная Армия заняла г. НЕЖИН, мне была сохранена жизнь. Не подоспела бы красная Армия, по выздоровлении, я опять был бы возвращен в тюрьму и расстрелян. Когда я выздоровел и немного окреп, меня из больницы выписали. Не являясь к отцу в хутор ПОМАЗАНА, я пошёл в одну из военных частей Нежинского гарнизона и записался добровольцем в Красную армию, мой измученный вид не говорил начальнику, принимавшему меня, о моей боеспособности. Он меня расспросил почему я такой хил и бледен? Я всё рассказал: «Мы Вас примем в добровольцы», заявил он, но не в строевую 48

часть. «Мы Вас пошлём на продовольственные курсы при: Нежинском УОПРОДКОМЕ и Вы, по окончании курсов, будете заготовлять продовольствие и фураж для Красной Армии». Я согласился. Срок обучения - один месяц. Учеба происходила в здании, в котором в данное время помещается техникум механизации и электрификации сельского хозяйства. По окончании курсов мне дали шесть человек продармейцев. Меня вооружили револьвером, а моих «подчиненных» винтовками и направили в село ГАЛИЦУ, Лосиновского района. Это был июль месяц 1919 года. Когда с отрядом продармейцев, я прибыл в село ГАЛИЦУ, я созвал заседание сельсовета и на заседании выступил с резкой критикой о слабом выполнении продразвёрстки и потребовал срочного ее выполнения. Меня выслушали без возражения. Когда кончилось заседание, было уже темно. До моей квартиры взялся меня провожать председатель с/Совета. Отойдя метров 200 от здания с/Совета, председатель сказал (слова его привожу дословно): «Ты ещё молокосос, не шибко финти. Я здесь та квочка, которая пасу моих цыплят» и свернул в переулок. Предупреждение было недвусмысленное. Но молодость нетрусливая, и страхи пережиты немалые. Я рьяно взялся за выполнение плана продразверстки. Но через две недели исчез один из самых лучших и энергичных моих продармейцев, а через сутки его нашли мертвым и зарытым одном дворе в огромную кучу навоза. Об атом преступлении я позвонил в НЕЖИН, в УОПРОДКОМ. На второй день, мне в помощь прибыл отряд из регулярных частей Красной Армии, во главе с командиром. Предсовета куда то исчез то ли бежал, то ли был арестован. Мы с командиром прибывшей части стали на одну квартиру. Кроме нагана я получил ещё винтовку. Выполнение продразвёрстки шло успешно. Но в одну из тёмных ночей по всему селу ГАЛИЦА открылась интенсивная винтовочная стрельба. Наш хозяин, вбежав к нам в комнату, закричал: «МАРУСЯ идёт через ГАЛИЦУ», «Отступает, убегает». Мы оба с винтовками бросились в хозяйский огород. Но было поздно. По нас открыли огонь и мы не успели перебраться через «перелаз», как нас схватили. Тут же во дворе хозяина, сняли с обоих шинели, гимнастёрки, брюки и сапоги, раздели до нижнего белья, отобрали винтовки и повели к их обозу. Это произошло на рассвете. Нас вели рядом с кибитками, колясками, повозками, кухнями. Вывели за село ГАЛИЦУ. Банда Маруси не отступала, а бежала: 49

одна повозка вскачь обгоняла другую, конные мчались с галопом. Было ясно: банда в панике. В полуверсте, в сторону от дороги мы заметили такойто кустарник и начали отдаляться от дороги, приближаясь к этому кустарнику. «Не спеши и не оглядывайся», говорил мой товарищ. «Будешь бежать и оглядываться, пустят очередь. Иди спокойно». Но у каждого из нас всё дрожало внутри и стучали зубы. Дойдя до кустарника на расстояние 5060 метров, мы не выдержали и со скоростью ветра, бросились в кусты. Лишь в кустах мы оглянулись на дорогу. Банды МАРУСИ уже не было видно. Мы бегом побежали в село. Крестьяне кое-как нас одели. Мы пришли в здание с/Совета и с крыльца здания нам многим собравшимся в с/Совет, было видно, как в след за Марусей, по пятам, следовали из г. НЕЖИНА отряды Красной Армии. На повозках видны были пулемёты, впереди конные части. Нам стало ясно почему, с такой поспешностью, в такой панике, бежала банда «Маруси». Ей было не до нас. Она спасала свою шкуру. Выполнив задание по развёрстке в селе ГАЛИЦА я был переведен на ту же работу в село МОНАСТЫРИЩЕ, Ичнянского р-на. Уже наступала осень, хлеба были убраны, озимые хорошо взошли, ярко зеленели. В МОНАСТЫРИЩЕ работать было легче и безопасней. Председателем с/Совета был Иван ПОМАЗАН. ПОМАЗАН брат тех Помазанов - Сергея и Ивана, земля которых была около хутора ПОМАЗАНА, которую много лет арендовали КУНИК и Захар, о которых было сказано выше. ПОМАЗАН Иван был большевиком, ростом низенький и горбатый, но слыл в селе Монастырище умным и грамотным. Он знал моего отца. В том же селе Монастырище жила моя родная тётка Ирина. Ее два сына, Максим и Иван были активными деятелями партизанского отряда х. ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ. ПОМАЗАН Иван знал и о моей трагедии. Поэтому в Монастырище меня приняли, как «своего человека», как красного партизана. На квартиру меня поместили к дочке очень богатого человека. Дочку звали ГАША, а фамилия ФУРСА. Гаша ФУРСА, по природе добродушная женщина и мне, к «Красному» квартиранту относилась хорошо. Ее первый муж, Иван Иванович, был из рода бедняков, но служил каким-то чиновником в бывшем Петрограде. Он был низкорослый, но красивый и 50

умный мужчина, приезжая к родителям в гости, он выглядел «панычем» и на молодую, но богатую ГАШУ, произвёл неотразимое впечатление. ГАША влюбилась в Ивана Ивановича. Но хотя Иван Иванович и выглядел «барчуком», его родители, в виду их бедности, отцом Гаши ФУРСЫ ставились ни во что, одним словом рвань и дрянь. Гаша знала, что родительского благословения на бракосочетание с Иваном Ивановичем, не получит. Гаша была смелая и решительная девица, а любовь вселяла героизм и ГАША, тайком бежала с Иваном Ивановичем в Петроград. Поначалу родители ГАШИ отреклись от дочери. Но родительское сердце не камень. Через несколько лет родители Гаши поехали навестить дочь. К их величайшему удивлению и радости, они узрели, что их дочка живёт «попански», в отличной квартире, отлично обставленной. Родительское сердце смягчилось и они, в Иване Ивановиче, признали своего зятя. Мир родителей с дочерью был восстановлен. В этой то ГАШИ, Монастырищенский сельсовет и поместил меня на квартиру во второй половине 1919 года. В 1923 или в 1924 году Ивана Ивановича парализовало. С судьбой инвалида он мириться не захотел и покончил самоубийством. Гаша вышла замуж за второго, по имени КОСТЯ и переехала на постоянное место жительства в г. НЕЖИН, на улицу Воробьёвскую № 1 или № 3. Второй её муж, Костя, в настоящее время работает бухгалтером в Нежинском ГОРОНО, при Горисполкоме. Четыре месяца я стоял на квартире у Гаши ФУРСЫ. Взаимоотношения между мной, Гашей и её мужем Иваном Ивановичем, были нормальные. Выполнение плана развёрстки шло ускоренными темпами. К январю месяцу, 1920 года, я полностью выполнил порученное мне задание. Меня отозвали в г. НЕЖИН с моими продармейцами. После тяжелых побоев, пыток, тяжёлого тюремного режима и болезни сыпным тифом, я чувствовал себя крайне плохо. В виду этого меня демобилизовали из красной Армии. В дополнение к моей, работе хочу сказать, что во время работы в селе МОНАСТЫРИЩЕ, несколько раз, со стороны села ЗАУДАЙКА, на продармейцев налетала банда. Она грабила заготовленные мною для Красной армии сало и крестьянский холст. Малочисленный и плохо вооружений отряд продармейцев не мог чинить сопротивления превосходящем силам бандитов. Во время налётов, Гаша ФУРСА, прятала 51

меня в лошадином стойле, под солому и приговаривала: «Лежите, не бойтесь, я не скажу где Вы, я скажу, что Вы уехали в НЕЖИН, а когда «они» (банда) улетят, я за Вами приду». И я верил, что ГАША не выдаст меня банде. С этого часа прошло уже 45 лет. Но чувство благодарности к ГАШЕ у меня осталось и до сих пор. Хотя редко, но я с Гашей встречаюсь в г. Нежине и знаю, что ГАША честная женщина, хотя она и родилась в очень богатой семье. Она меня не выдала банде, которая охотилась за мной. Этот кусочек истории прошлого, ГАША может подтвердить и теперь. ГЛАВА XI-я В конце декабря, 1919 года, я был демобилизован из армии по болезни. До Октябрьской революции я окончил 3-х классную церковноприходскую школу в хуторе БОГДАНОВЩИНА, Лосиновсюго района. Следовательно имел «образование» лишь за три класса современной десятилетки. Мне надо было учиться. В 1919 году в городе Нежине был организован рабоче-крестьянский университет имени Т. Гр. ШЕВЧЕНКО. Он разместился в здании по ул. Карла Маркса, где в данное время находится радиоузел. Это здание внешне не изменилось и по настоящее время. Я обратился в с/Совет и в Комитет бедноты хутора ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ командировать меня на учебу в этот рабоче-крестьянский университет. Сельсовет и Комбед немедленно выдали мне командировку и я поступил на Рабфак в этот университет. Командировку на рабфак, а через три года и в Нежинский институт, мне писал бывший в то время секретарь с/Совета и Комбеда х. Панский Колодец, ГОРЛАЧ Кирилл Ефимович. ГОРЛАЧ Кирилл обладал красивым почерком. В данное время он проживает в городе Житомире, по ул. Правобережной реки ЗНАМЕНКИ, № 62. ГОРЛАЧ Кирилл принимал участие в краснопартизанском отряде хутора Панский Колодец. Он лишь несколько лет подряд был секретарём с/Совет к Комбеда, но он до подробностей знает всю историю партизанского отряда, историю гибели Федора ПРЯДКИ и Василия РЫЖЕГО, знает о моем аресте и моем пребывании в Нежинской тюрьме. Полагаю, что ГОРЛАЧ Кирилл может дополнительно сообщить важные данные о краснопартизанском отряде хутора Панский Колодец и другие материалы из периода гражданской 52

войны, борьбы за Власть Советов, за большевиков, на Нежинщине. На рабфаке при университете имени Шевченко, я учился весь 1920-й год. В конце 1920 года при Нежинском пединституте были организованы 2-х годичные подготовительные курсы для поступления в высшие учебные заведения. В конце 1920 года я выдержал экзамен и поступил на эти курсы. Двухгодичные курсы окончил весьма успешно и, в 1923 году, выдержал экзамен в Нежинский педагогический институт, стал студентом. «Судьба играет человеком»... батрак с 12 лет, босой, с грязными потрескавшимися ногами, в штанишках из крестьянского холста... потом партизанщина, арест, пытки, приговор к смертной казни, служба в Красной Армии, налёт банды, опять угроза смерти, пыток к прочее и наконец финал... я студент высшего учебного заведения. Заслужил ли я быть студентом? Об этом пусть судит история... Нежинский педагогический институт я окончил в 1926 году. В гор. Нежине проучился семь лет. После окончания Нежинского института меня направили на работу в ШЕПЕТОВСКИЙ округ, в село СЕМЕНОВ. В Шепетовском округе я работал директором школы и преподавал физику и химию. В 1928 году Нежинская инспектура назначила меня, как бывшего Красного Партизана, директором школы в село Красные Партизаны, родину Николая Григоровича КРАПИВЯНСКОГО. В селе Красные Партизаны я проработал с 1928 и до сентября месяца 1930 года. В селе Красные Партизаны жил отец Николая КРАПИВЯНСКОГО и его братья. Сам Николай КРАПИВЯНСКИЙ в то время уже жил и работал в Москве, но ежегодно приезжал к отцу и к братьям в гости. Н. КРАПИВЯНСКИЙ окончил школу в селе Красные Партизаны (ранее ВОЛОДЬКОВА ДЕВИЦА). Когда приезжал к отцу в гости он всегда посещал школу и бывшую его учительницу Неонилу (ее фамилию я забыл). Только теперь, будучи директором Червонопартизанской школы я познакомился с Н. КРАПИВЯНСКИМ. До этого я его не видел и не был знаком, лишь знал, что КРАПИВЯНСКИЙ «Верховный Командир» всех партизан на НЕЖИНЩИНЕ.

Здесь же, в селе Красные Партизаны в 1929-1930 годах и сложились условия, вызвавшие повторную трагедию в моей жизни, последствия которой, как мрачная и зловещая тень и поныне преследуют меня. ГЛАВА XII-я Трагедия на базе политической бунтарского партизанского духа.

незрелости

неукротимо-

С 1918 и по 1930 год, я не слыхал имени СТАЛИНА. В партизанском отряде хутора ПАНСКИЙ КОЛОДЕЦ, в 1918 г. на устах всех партизан, было имя ЛЕНИНА. ЛЕНИН - это большевики, ЛЕНИН - это земля, ЛЕНИН - это революция. За Ленина, за большевиков, за землю, за Власть Советов, все партизаны готовы были умереть в любой час. Имя Сталина нам не было известно. И это вина не наша: о Сталине нигде не было сказано ни одного слова. Во время нашей учебы на рабфаке, на подготовительных курсах и в Нежинском институте, мы все студенты и профессора знали опять - же ЛЕНИНА, ЗИНОВЬЕВА, ТРОЦКОГО, БУХАНИНА, ПЯТАКОВА. В институте везде висели портреты ЛЕНИНА, Маркса, Энгельса. На папиросных коробках был портрет ЗИНОВЬЕВА. В Нежине, где ныне Мехзавод, была табачная фабрика имени Троцкого. На денежных купюрах была подпись ПЯТАКОВА. Начиная изучать материалистическое мировоззрение, мы студенты, начали с «Азбуки Коммунизма» БУХАРИНА. Когда Советская власть начала впервые выпускать водку, в народе её называли «Рыковка». На всех собраниях, публичных лекциях, торжественных заседаниях, произносили лишь имя: ЛЕНИНА, МАРКСА и ЭНГЕЛЬСА. Во время Октябрьских и майских торжеств, трудящиеся г. Нежина несли портреты: Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого, Зиновьева, Рыкова, Бухарина. Имя и портреты СТАЛИНА нам, студентам, как и всему народу, не были известны. Моя ли это вина? СТАЛИН, в советском народе, до смерти Великого ЛЕНИНА и долго после его смерти, не был популяризирован. Он просто не был известен народу. И только когда я работал директором школы в селе Красные партизаны и началась в 1929-1930 годах вводиться сплошная коллективизация, имя СТАЛИНА, мне, а возможно и всему народу, стало 54

известно и то, как имя зловещее, не совместимое с именем Великого ЛЕНИНА. Моя ли в этом вина? В середине 1929 и начала 1930 годов, в селе Красные Партизаны, как и во всех окружающих сёлах город НЕЖИН, началась проводиться сплошная коллективизация. Я лично, как и все учителя школы, в проведении коллективизации, принимали активное участие, поэтому все мы были свидетелями тех извращений и искривлений в методах проведения, которые хотя и кратко, были отмечены в «Кратком курсе Истории ВКП(б)» на страницах 232-233, которую редактировал сам СТАЛИН (старый выпуск истории ВКП(б)). Грубо и политически неправильно, местные руководители, отнеслись к семьям бывших красных партизан в селе «Красные Партизаны», в том числе и к семье, отцу и братьям самого Николая КРАПИВЯНСКОГО. Над моим отцом, бывшим батраком, совершено злодейское насилие. Об этом насилии я скажу в главе Х-й моей, повести. В 1930 году председателем Носовского Райисполкома был некий гр. МИРОШНИЧЕНКО. МИРОШНИЧЕНКО был вышесреднего роста, строен, молод и красив. Он одевался в черкесскую форму. Выступая с докладом или речью, он до смешного жеманился и важничал, его жеманству начали подражать многие «деятели» Носовского Райвика, особенно подражали его форме рта, которую МИРОШНИЧЕНКО, произнося речь, делал совершенно круглой, как кольцо. Многие «деятели» Носовского Райвика полагали, что подобная форма рта особенно оригинальна и внушительна для аудитории. В школе, которой я заведовал, есть большой класс, классная комната. В этой комнате, весьма часто происходили родительские собрания. Когда, в начале 1930 года, началась интенсивно проводиться сплошная коллективизация, МИРОШНИЧЕНКО часто в ней проводил собрания крестьян, уговаривая их записываться в колхоз. В январе или феврале месяце 1930 года, в школе, в этой аудитории, МИРОШНИЧЕНКО созвал собрание крестьян. В президиум был избран и я, как директор школы. В то время Н. Крапивянский гостил у отца. Он пришел на собрание. Николай КРАПИВЯНСКИЙ сел в угол на стул. Он был одет в гражданскую форму. МИРОШНЧЕНКО не был знаком с Н. КРАПИВЯНСКИМ и никогда не

видел его в лицо. Он полагал, что в углу сидит крестьянин. МИРОШНИЧЕНКО был не местный, не с НЕЖИНЩИНЫ и не Черниговской области. Возможно, МИРОШНИЧЕНКО слыхал о КРАПИВЯНСКОМ, но о партизанском движении на Нежинщине и о том, что в селе «Красные партизаны», живут многие партизаны, МИРОШНИЧЕНКО, безусловно, не знал. Поэтому присутствие на собрании КРАПИВЯНСКОГО, МИРОШНИЧЕНКО вовсе не стесняло. Когда большой класс был вплотную набит крестьянам и все парты были заняты, МИРОШНИЧЕНКО распорядился поставить длинную скамейку поперёк выходной двери вплотную, впереди скамейки стол, усадил президиум и открыл собрание крестьян. В классе было жарко, натоплено, все крестьяне были в кожухах и полушубках. Собрание длилось всю ночь. МИРОШНИЧЕНКО никого не выпускал из класса, многие просились выйти в уборную, МИРОШНИЧЕНКО не внимал этой просьбе. Началось состязание «красноречия» МИРОШНИЧЕНКО и абсолютного молчания крестьян. «Почему не пишитесь в колхоз?», спрашивает МИРОШШЧЕНКО. Молчание. «Почему Вы не отвечаете на мой вопрос?». Опять молчание. «Вы против колхоза?». Молчание. «Буду вас здесь держать до тех пор, пока вы все, вот на этом месте (МИРОШНИЧЕНКО подымает лист бумаги) не поставите своих подписей». Молчание. На полчаса умолк и МИРОШНИЧЕНКО. «Выпустите на двор, в уборную, ведь здесь можно задохнуться», раздался приглушенный и хриплый голос, теперь уже молчал МИРОШНИЧЕНКО. Это «состязание» длилось до шеста часов утра. Крестьяне рукавами полушубков вытирали пот со лба с лица, а к трем часам ночи в классе слышно было удушливый запах мочи. Крестьяне, сидя на задних партах, начали тихонько мочиться на пол. КРАПИВЕНСКИЙ Николай молча сидел в углу, молча, но часто вытирал носовым платком пот с лица и лба. За всё время собрания КРАПИВЯНСКИЙ не произнёс ни одного слова. Наши взгляды несколько раз встретились, но мы не обменялись ни одним словом. Меня всего трясло от такого поведения МИРОШНИЧЕНКО, но МИРОШНИЧЕНКО свирепел. Он начал кричать: «Чего молчите, чего не пишитесь в колхоз», зло повторял

он. В ту ночь никто в колхоз не записался и МИРОШНИЧЕНКО злой и грубый, в шесть часов утра, распустил собрание. Все крестьяне были земляки КРАПИВЯНСКОГО, он между ними вырос и всех их знал в лицо, как знали и они КРАПИВЯНСКОГО. Естественно, что КРАПИВЯНСКИЙ не мог равнодушно наблюдать эту безобразную «дуэль» и отнестись безразлично к поведению МИРОШНИЧЕНКО. Но вступать в какие-либо пререкания с «ЧЕРКЕСОМ», КРАПИВЯНСКИЙ считал делом бесполезным. На второй день после собрания, в семь часов вечера, ко мне в кабинет, пришёл Николай КРАПИВЯНСКИЙ. В его руках была газета «Центральная ПРАВДА». КРАПИВЯНСКИЙ на много был старше меня, среднего роста. К нему уже потихоньку подползала полнота. «ЧИТАЛ?». Спросил меня, КРАПИВЯНСКИЙ. «ЧТО»? Ответил я, всматриваясь в газету. «Вот эту статью СТАЛИНА», заявил КРАПИВЯНСКИЙ. «Нет, я ещё не смотрел газет», ответил я. «Ну, так вот прочти», сказал КРАПИВЯНСКИЙ и протягивая мне газету. Взяв в руки газету я прочёл заголовок статьи: «ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ ОТ УСПЕХОВ». Автор статьи был СТАЛИН. С того времени прошло ухе 35 лет, я никогда, с того времени, не держал в руках этой статьи, погубившей мою жизнь, но и теперь хорошо помню, что статья начинается со слов: «Мне ЦК ВКП (б) поручило...» или: «По поручению ЦК ВКП (б) я пишу эту статью...». Мы с КРАПИВЯНСКИМ дважды и внимательно прочли эту статью СТАЛИНА. СТАЛИН ругает, упрекает перегибщиков в методах проведения сплошной коллективизации. Упрекает тех «атеистов», которые начали закрывать церкви, снимать колокола. Помню такое ироническое выражение СТАЛИНА: «Снять колокола, подумаешь такая РЕВОЛЮЦИОННОСТЬ». Сопоставляя содержание этой статьи СТАЛИНА со вчерашним собранием крестьян в школе и поведением МИРОШНИЧЕНКО, ясно было видно, что статья - это очковтирательство. СТАЛИН, свой жестокий и ничем неоправданный метод в проведении сплошной коллективизации, прячет за статью, будто он ни в чём неповинен, а виноваты одни МИРОШНИЧЕНКИ. Я очевидец сплошного уничтожения поголовья рогатого скота и свиней. Очевидцем был и КРАПИВЯНСКИЙ. Мой кабинет был на втором этаже, был в кабинете небольшой балкон. Ночью, в 12, в 2 и в

3 часа ночи выйду на балкон в одном нижнем белье и наблюдаю «ПОЖАР МОСКВЫ» - сотни костров, рёв скотины, визг свиней. Это крестьяне с. Красные Партизаны в ночное время, режут и смалят свиней, бьют рогатый скот, уничтожают поголовье. В 1928 г., когда я только принял школу и начал в ней работать, по статистке с/Совета в селе Красные Партизаны насчитывалось 24 тысячи поголовья рогатого скота и свиней. А к началу 1930 г. всего 900 штук. За два года, с момента начала коллективизации, уничтожено 23 тыс. Об этом, на заседании с/Совета докладывал председатель с/Совета. Кто не спешил записаться в колхоз, объявлялся «кулаком», «подкулачником», «подпевалой», просто «антисоветским человеком». У такого силой забирали скот, инвентарь, «обобществляли», а самого «подкулачника» с его семьёй, детьми и стариками, высылали в «не столь отдалённые места». Сельское хозяйство, ещё молодой Советской страны, дико и по-варварски разрушалось в полном смысле этого слова, а самые честные труженики полей, под видом «кулаков» и «подкулачников» изгонялись из их полей, заключались в тюрьмы, высылались в И.Т.Л. Это были не Варфоломеевские ТРИ ночи, а Варфоломеевские ТРИ, или четыре года. МИРОШНИЧЕНКИ, с позволения СТАЛИНА, нанесли с/хозяйству Советской страны такой удар, от которого оно не может оправиться, прийти в себя и до настоящего времени. Отняв у человека руку или ногу, не заменишь её самым совершенным протезом. Самый совершенный протез это не естественная рука. Я и КРАПИВЯНСКИЙ - оба сыны крестьян-тружеников полей. Мы оба, до подробностей знаем с/хозяйство, психику и «идеологию» крестьянина труженика. Насекомое, птица, зверь, любое животное, роет себе норку, вьёт гнездо, оборудует свою «берлогу». Это природой данный инстинкт, это закон природы, такой же закон, как закон тяготения, закон движения планет, закон движения и превращения матери, закон размножения, питания и отправления. Уничтожить или изменить эти законы силой, насилием, может мечтать утопист или безнадёжно больной человек психиатрической больниц. Уничтожить эксплуатацию человека человеком, уничтожить привилегированные классы, национальную и расовую рознь групп или

отдельных личностей, сделать всех людей равными в бытовом и материальном отношениях, сделать людей равными перед законом, уничтожить ложь, обман, воровство, хищение, взяточничество - это долг и задача каждого революционера-коммуниста. Эксплуатация человекачеловеком, неравенство людей, привилегии, воровство, хищение, ложь и обман, это не естественные законы и вообще не законы. Эти отвратительные явления возникли ИСКУССТВЕННО в процессе общественного развития, в процессе несправедливо-развивавшейся истории человечества, в процессе насилия одного над другим. Задача честных революционеров уничтожить эту историческую, искусственно созданную, несправедливость. Но уничтожить исторически сложившуюся несправедливость не ради того, чтобы возникла и окрепла новая несправедливость, под новым соусом, окрашенную и полакированную в новые краски, в блестящий лак. Любая краска и любой лак, со временем потускнеют, сползут и станут видны лицемерие, обман и фальшь. /Образцом такого лицемерия была гетманская власть на Украине/. Прочитав статью СТАЛИНА. «Головокружение от успехов», мы написали письмо СТАЛИНУ. Письмо было составлено в неоправданно резкой форме, подобно «письму запорожцев к Турецкому Султану». В письме говорилось: «Рабочие и крестьяне проливали свою кровь, свергая царя, не для того, чтобы Вы теперь забирали у крестьян последние коровы, а для того, чтобы свергнув царя, есть во весь рот», (цитирую дословно). Далее писалось: «Вы, товарищ СТАЛИН, сидите за высокими и толстыми стенами Кремля, никуда не выезжаете, ничего сами не видите, поэтому ничего и не знаете, что делается на местах», (цитирую дословно). Далее даже «пригрозили» СТАЛИНУ, что если и дальше будет продолжаться насилие над беднотой и кр. партизанами, то это насилие может вызвать недовольство тех, кто боролся за Власть Советов. Повторяю: в то время КРАПИВЯНСКИЙ жил в Москве. Вероятно, хотя понаслышке о Сталине, он лучше меня его знал, лучше понимал политическую обстановку в стране. Поэтому он посоветовал мне не ставить в конце письма мою настоящую фамилию, а подписать псевдонимумом и я подписался: «ОЧЕВИДЕЦ». Письмо я писал своей рукой, содержание письма диктовал

КРАПИВЯНСКИЙ. Ни я, ни КРАПИВЯНСКИЙ не допускали и мысли, что мы чиним какой-то «контрреволюционный акт». Наоборот, считали, что резкость и грубость письма побудит СТАЛИНА послать на места, на периферию, во все концы страны, специальные комиссии для пресечения тех искривлений и извращений, о которое сам СТАЛИН говорил в своей статье. Этими и только этими мотивами, мы оба руководились. 1 Через два дня КРАПИВЯНСКИЙ уехал в Москву, а через неделю письмо я бросил в почтовый ящик в гор. Нежине. МИРОШНИЧЕНКО и его слуги по-прежнему бушевали. Попрежнему ночью пылали костры, визжали свиньи, ревел скот. В газете я прочёл, что собирается XVI партийный съезд. Накануне съезда я написал второе письмо на имя съезда. Второе моё письмо было выдержано в вежливой форме и вежливом тоне. В нём я описывал всё то, что я видел и просил съезд принять меры по устранению любых насилий, любых извращений. Оба мои письма, безусловно, хранятся в архивах, в г. Киеве. Если бы эти два моих письма, в настоящее время, полностью и дословно опубликовать в печати, я уверен, что ни КПСС, ни весь Советский народ, ничего не нашли бы в них «контрреволюционного», кроме излишней резкости и грубых выражений. Да XVI съезд, это тот СТАЛИН: «Не те ли все, что в чинном зале и рта открыть ему не дав. Все вставали, восклицали, Ура! Он снова будет прав». (ТВАРДОВСКИЙ «За далью, даль»). «Гадали долго, как прославить, Его в столице и селе, Тут не убавить, не прибавить, Так это было на земле» (Твардовский «За далью, даль"). 1. В томе 17 Украинской советской энциклопедии на стр. 172, через 35 лет сказано, что Сталин не издал ни единого указа или директивы о том, как надо по-Ленински проводить коллективизацию. Поэтому были извращения, насилия, но Сталин всю вину свалил на местных руководителей.

Сами, своими собственными руками, изваяли себе кумир и сами же ваятели, десятками и сотнями тысяч гибли от руки, искусственно сотворенного кумира. Урок истории убедительный и печальный: «Не сотвори себе кумира и всякого подобия...». Предостережению Великого ЛЕНИНА не вняли.... Карл МАРКС ненавидел и презирал всякие восхваления в его адрес, он не отвечал на письма, содержавшие славословия. Культы и идолы коммунизму не нужны, коммунизм нуждается в честных и преданных народу коммунистах, типа Великого ЛЕНИНА. ГЛАВА XIII-я В сентябре месяце, 1930 года, с села Красные Партизаны, я перевёлся на работу в г. Киев и поступил преподавателем физики и химии в Киевский институт силикаторов и в Киевский горно-геологический институт. Поступив на работу в высшие учебные заведения, я увлёкся педагогической и научной работой и вовсе забыл МИРОШНИЧЕНКО, об этом «псевдочеркесе», о моих письмах к СТАЛИНУ. Не отдавшись до предела, до единой минуты суточного времени, нельзя одновременно совмещать и выполнять работу в двух институтах, всесоюзного значения. Не было времени думать о политике, о Мирошниченках, об коллективизации. Не управишься с работой, вышибут вон. Физику и педагогическую работу я любил, им полностью посвятил себя. Лекции по физике я читал отлично. Учебные программы по физике выполнял отлично. Студенты, обоих институтов, по курсу физики сдавали на отлично. В институте силикатов, за отличную педагогическую работу, я, ежегодно, получал ударные грамоты. Эти грамоты приобщены судом к моему «контрреволюционному» делу, которое находится в архивах КГБ в гор. Киеве. Там же и удостоверение, выданное мне в 1920 году с/Советом хутора Панский Колодец о том, что я сын бедняка и красный партизан. Зарекомендовав себя отличным преподавателем физики, комиссариат просвещения УССР, в 1933 году, назначил меня заведующим кафедрой физики в ЛУБЕНСКОМ педагогическом институте и преподавателем физики в том же институте. 61

По кафедре физики в Киевском горно-геологическом институте, под руководством профессора Де-МЕТЦА, я начал проводить научноисследовательскую работу по «изучению» радиоактивности гор. Киева и его окраины. Работа была чисто экспериментальной. В 1932 году Киевская секция научных работников приняла меня членом своей секции. В настоящее время я имею книжку Киевской секции научных работников. Вся моя жизнь в г. Киеве шла нормально, работа увлекала. Но в роду не без урода. «Стукачи», «шкурники», карьеристы, наветчики и клеветники, на каждом шагу. Ими пруд пруди. Наветы и клевета - их хлеб, их возвышают в чинах, им платят, их поощряют. Клевещут сосед на соседа, «товарищ» на «товарища», брат на брата, сын на отца. В плотной и удушливой атмосфере клеветы очутился и я. Лукьяновская тюрьма битком набита честными и преданными Советской власти людьми. По улицам Киева нескончаемыми потоками, с утра и до вечера, шагают, под конвоем, окруженные стаей овчарок, крестьяне, сгорбленные, черные, измученные, с грязными котомками за спиной. Стану на улице Павловской и часами жду, когда же конец этому потоку «контрреволюционеров». Километровый поток мужчин кончился. В интервале 50-ти метров начинается поток женщин, девушек, старух. Вся это «контрреволюция» выкорчевываемая с «корнями», а на Крещатике портрет Сталина с трубкой во рту. С трубки, как с паровозной трубы, валит дым. В дыму вверх и вкось ногами «контрреволюционеры». Внизу портрета надпись: «СТАЛИН выкуривает врагов народа». На одном педсовещании в Киевском университете, ко мне подсел, некий Иван ЛЮТЫЙ. Это был опытный провокатор. Он осведомился, где и кем я работаю, спросил мой домашний адрес. Целый год Иван ЛЮТЫЙ «лип» ко мне. В 1932-1933 годах в Киеве было плохо с питанием. Лютый «поносил» Советскую власть, поносил Сталина. Лютый в своих разговорах высказывал крайний антисемитизм. Он льстил мне, называл меня «профессором», зачастил ко мне в «гости» на квартиру. Он дошёл до того, что по «секрету» сообщил мне, что на ПОСТЫШЕВА и СТАЛИНА, готовится покушение. Я понял, что Иван ЛЮТЫЙ провокатор. На многочисленные мои вопросы, где, в каком учреждении он работает, 62

ЛЮТЫЙ мне не сообщил. При нападках ЛЮТОГО на СТАЛИНА, будучи неопытным и неосторожным, я мимоходом сообщил ЛЮТОМУ, что когдато я писал СТАЛИНУ. Поняв, что ЛЮТЫЙ провокатор, я начал удаляться от ЛЮТОГО. Но уже было поздно. ЛЮТЫЙ оклеветал меня. Он доносил соответствующим органам на меня то, что говорил сам, свои слова приписывал мне. Это основной метод провокаторов. В то, что меня арестуют при Советской власти, я не допускал и мысли. Я знал, что ГПУ хорошо известно, кто я, известно, что я сын бедного крестьянина, что я бывший батрак, красный партизан. Что-либо сболтнуть я ещё мог, но сделать, что-либо антисоветское, антигосударственное, антинародное, под пытками, под страхом смерти, я не смог бы. Уж слишком дорогой ценой я завоевал Советскую власть, дорогой ценой и только благодаря Советской власти я окончил Нежинский институт и стал преподавателем высших учебных заведений в гор. Киеве. Не будь Советской власти, я так и остался батраком, это я хорошо звал тогда, ещё лучше знаю теперь, когда пищу эти строки. 6-го ноября 1934 года, с г. ЛУБНЫ я приехал в Киев к жене на октябрьские торжества. Ночью с 6-го на седьмое ноября, в час ночи раздался резкий звонок. Хозяйка квартиры открыла внешнюю дверь на площадку. Через две-три минуты, я и жена услыхали стук в дверь нашей спальни. Накинув халат жена открыла дверь. Не спрашивая разрешения, в спальню вошли два военных. Один из них показал мне ордер на арест. «Одевайтесь», скомандовал он. Я оделся и меня увели. Ни страха, ни отчаяния я в тот миг не чувствовал. Меня посадили в «черный ворон» и повезли. Везли долго. Лишь в верхнее окошечко «ворона», вделанное в его потолке, со стальной решеточкой, мигал свет фонарей. Потом мигание прекратилось, внутри «ворона» стало темно, но меня везли. Куда? Я не мог понять. Потом мелькнула мысль: в лес на расстрел. Я вспомнил ЛЮТОГО. Это он и только он. Ведь он столько много говорил антисоветчины, ругал Сталина, говорил мне о террористическим заговоре против ПОСТЫШЕВА и СТАЛИНА, поносил евреев. А когда я понял, что он провокатор и начал его избегать, он просто издевался надо мной, издевался до оскорблений, а потом отстал от меня. Он также понял, что я знаю, «кто он» и что с меня уже ничего он не «выжмет». «Везут на расстрел в лес. Оклеветал меня Иван 63

ЛЮТЫЙ, сидя в «черном вороне», думал». Но страшно мне не было, лишь поползли мысли о жене, которую я любил, о сестрах, об отце, о детстве, о партизанщине в 1918 году. Вдруг «Ворон» заурчал сильнее и начал маневрировать, то вперед, то назад. Наконец остановился. Задняя дверка открылась. Она вплотную пододвинута к калитке в кирпичной стене. Из ворона я прямо вошёл в здание. Меня молча обыскали, сняли с меня ремень, подвязки к носкам, подтяжки к брюкам. Всё на мне осунулось. Меня повели извилистыми коридорами, подвели к каким-то дверям с «очком». Дверь открыли и втолкнули меня в камеру. В камере до удушения пахло хлорной известью, было холодно, у стенки стояла одна кровать. Когда закрыли камеру и звякнул ключ, я истерически разрыдался, упал на вонючую кровать и долго плакал, лишь теперь и только теперь, я понял, что моя жизнь навеки оборвалась, что уже её не исправишь и не поправишь. Я не знал и не чувствовал за собой никакого преступления. О письмах к Сталину я тогда не вспоминал. О них я забыл. С момента отправки писем прошло ровно ПЯТЬ лет. Письма - это не преступление, это не диверсия, не шпионаж. Я не участвовал ни в каких организациях и группах, ни в «СВУ» ни в «Промпартии», ни в «Шахтинском деле». О них я только читал во время их судебных процессах. Были ли они на самом деле или они были сознательно придуманы, меня это не касалось. Я чист, я нигде не участвовал. И всё же я безутешно плакал. Чувство говорило, что жизнь оборвалась. Такого чувства я не испытывал в Нежинской тюрьме в 1918 году. Там я не плакал. Рассвело, в камере стало светло. На дверях камеры я прочёл. «С.К.». Расшифровал: «Смертная камера». Следовательно, моя мысль, возникшая в «Черном вороне» меня не обманула. Но за что меня стрелять? Я, в знак протеста против незаслуженной смертной казни, объявил голодовку. Дня через три после объявленной мною голодовки, меня спросили о причине, побудившей меня объявить голодовку - я указал на дверь и спросил, зачем меня посадили в камеру смертников? Надзиратели разъяснили, что это не «смертная камера», а «следственная камера». Я снял голодовку. 10 ноября 1934 г. меня вызвали на следствие. Следствие вёл следователь САПФИР. Когда меня на следствие вели три конвоира, мальчишки, бегавшие по улице кричали: «смотрите, смотрите,

писателя повели». В то время в Киеве было арестовано много писателей: СЛЮСАРЕНЮ, ШКУРУПИЙ, КОСЫНКА и много других. Киевляне об этих арестах знали, а от родителей знали и их дети. Следователь САПФИР принял меня даже «вежливо», как иезуит принимает жертву, которая обречена на сожжение. Дал мне лист бумаги и потребовал вкратце изложить мою биографию. Я изложил. САПФИР прочёл и порвал написанное мною. «Вы говорите неправду» - сказал САПФИР. «Вы служили добровольцем не в Красной Армии, а у Петлюры». «Вы петлюровской армии заготовляли продовольствие и фураж». Я резко возразил против этой гнусной клеветы Сапфира, заявив, что в 1918-1919 годах Петлюры на Украине не было. «Если Вы не согласны с этим, вот Вам лист бумаги, напишите опровержение». Внизу протокола допроса, я написал, что я протестую против такой лжи. Сапфир прочёл, но ничего не сказал. «Кто Ваш отец?», спросил Сапфир. Я рассказал, тоже вкратце, историю жизни моего отца и мою историю. Но надеясь вызвать сочувствие у Сапфира к моему отцу-горемыке, я в гонце моего рассказа о тяжёлой дореволюционной жизни отца и его семьи, сказал Сапфиру, что не взирая на то, что мой отец до октябрьской революции был безземельном бедняком и батраком, а в 1920 году получил надел помещичьей земли, сосед отца пьяница и вор ПОМАЗАН Яков, забрал корову. САПФИР даже просиял. Он схватил перо и в протоколе допроса записал: «Сын раскулаченного». Я опять запротестовал. Сапфир пододвинул второй лист бумаги й предложил: «Если и с этим не согласны, напишите протест». Я опротестовал. «На сегодня хватит», сказал Сапфир. Но я настойчиво начал спрашивать, за что меня арестовали? Какое я совершил преступление? Цитирую дословно ответ следователя Сапфира: «Пока Вы не совершили никакого преступления, авось нет-нет, да и можете что-либо выкинуть». «За «АВОСЬ», авансом, не арестуют, возразил я!». Сапфир нажал кнопку. Вошёл солдат и увёл меня. Когда я возвратился в камеру Киевской Лукьяновской тюрьмы, в ней я застал нового арестанта. Возле стены камеры стоял человек нижнесреднего роста, с тонким и бледным лицом, в дорогом демисезонном, но очень измятом пальто. На голове арестанта так же была дорогая, фетровая шляпа. Человек, не

подымая головы, смотрел в пол, молчал. Я так же молча, в зимнем пальто и не раздеваясь, сел на кровать. Молчание очень томительное, длилось долго. Человек медленно, взад и вперёд, начал ходить по камере. «Давно?». Что «давно?». «Давно-ли сидите», спросила фетровая шляпа. «Шестой день, ответил я». «А Вы?», в свою очередь спросил я. «Уже два месяца», ответила фетровая шляпа. «В чём обвиняетесь?», спросила шляпа. «Пока ни в чем», ответил я. «Вину придумают, на это они мастера», про себя проговорила фетровая шляпа, на несколько минут разговор прервался. «Вы Киевский?», спросила фетровая шляпа? «Да, работаю в Киеве и в Лубнах», ответил я. «Кем?». «Преподаю физику и заведую кафедрой физики»,- ответил я. Шляпа заметно оживилась. «А Вы?», в свою очередь спросил я, «Киевский?». «Да, я Киевский» ответила шляпа. «А Вы где работаете?», спросил я. «Я ректор Киевского университета», ответила шляпа. Моя фамилия ЛЕВИК. «В чём же Вы обвиняетесь?», поинтересовался я. «Я написал статью «теория пролетарской революции». В моей статье СТАЛИН нашёл троцкистский уклон», продолжал ЛЕВИК. «Я обвиняюсь в троцкизме». Вы разве не читали «Пролетарскую правду? Ведь там обо мне пишут такое, чего никогда не было и не могло быть и это пишет «Пролетарская Правда». И ЛЕВИК рассказал мне такие подробности, что я испугался. ЛЕВИК революционер-большевик. До Октябрьской революции он отбывал ссылку в НАРЫЛЬСКЕ. Из ссылки освободила его Октябрьская Революция, он хорошо знает ЛЕНИНА, любит этого истинного и великого Революционера, несколько раз встречался с ЛЕНИНЫМ, что Левик истинный Ленинец. Но вот теперь с него сделали «врага народа», клевещут на него, я рассказал ЛЕВИНУ о том, что на первом же допросе, сегодня, мой следователь, САПФИР, тоже приписывает мне то, чего вовсе не было, что я служил добровольцем в Красной Армии, а Сапфир, записал, что я «служил в армии Петлюры», что мой отец бывший бедняк-батрак, а Сапфир записал, что я сын «раскулаченного». ЛЕВИК поучительно мне посоветовал: «ничему не сопротивляйтесь, подписывайте всё, в чём Вас обвиняют. Будете сопротивляться, будет хуже. Им надо вокруг Вас создать мрачный фон несоветского человека, чтобы Вы выглядели не другом, а врагом народа. Они способны на все подлости. Подлость и ложь - это их хлеб, за это им платят огромные деньги. Они 66

мастера лжи и подлости, не сопротивляйтесь, они напишут то, что им нужно, это я знаю по себе и по моим друзьям, которые уже заточены». После такого «откровения» ЛЕВИКА, надежда на жизнь у меня не стало. Через две недели ЛЕВИК сошёл с ума, начал бить кулаком в дверь, звать ЮРИКА, своего старшего семилетнего сына, перестал принимать пищу, ночами не спал, буянил. Стража не верила в его сумасшествие, врывалась в камеру, тяжело избивала ЛЕВИКА. Но когда стража уходила, ЛЕВИК, едва волоча ноги, опять подходил к двери и бил в неё кулаками. ЛЕВИК выглядел страшно: избит, помят, губы и лицо в крови, глаза блуждающие. Более трёх недель я вовсе не спал, стал больным, нервным и казалось, что и я на грани сумасшествия. Я начал умолять стражу увести ЛЕВИКА от меня. Пришёл врач, ЛЕВИКА не увели, а унесли на носилках в тюремную больницу. Черев месяц, ЛЕВИК умер в тюремной больнице. Сумасшествия и смерть ЛЕВИНА потрясли меня. Через неделю после первого допроса, Сапфир опять вызвал меня на допрос. «Вы писали комунибудь из вождей?», спросил Сапфир. Я молниеносно вспомнил, что ПЯТЬ лет тому назад, я писал СТАЛИНУ. Не считая эти письма за преступление, я спокойно ответил: «Да, писал». «Кому Вы писали?». «СТАЛИНУ и ПОСТЫШЕВУ». «О чём Вы писали СТАЛИНУ?». Я подробно изложил содержание моих писем. «Что Вас побудило писать СТАЛИНУ?». Я изложил те мотивы и причины, побудившие меня написать СТАЛИНУ. Сапфир поднялся со стула, подошёл к сейфу, вынул из него толстую папку (я догадался, что объём папки, это стряпня ЛЮТОГО), развернул её и держа её раскрытой, через стол показал мне письмо. «Это Ваше?». «Мое», ответил я. «И это Ваше?». «И это моё», повторил я. Сапфир просто обрадовался. Он быстро положил папку обратно в сейф, повернул ключ и быстро вышел из комнаты, оставив меня одного. Через 15 минут Сапфир опять вошёл в кабинет, держа в руках узенькую полосу бумаги отпечатанной на машинке. «Подпишите», предложил мне Сапфир. «Что же это», спросил я. «Подпишите, что Вы признаёте, что это Ваш письма». Я подписал. На этом и закончилось всё следствие. Сапфир, 67

очень довольный, приобщил подписанную мною бумажку к «делу», вынул из портфеля бутерброд, уселся не за стол, а на диван против меня, поглощая бутерброд. Он непринуждённо и чем-то доволен, почти весело начал со мной беседовать. Не помню, к какому предмету это относилось, но я сказал: «Почему Вы говорите со мной, как с ребёнком?». Сапфир, покачав головой, сказал: «Вы не ребёнок, но Вы телёнок, телёнок!». Клянусь, что я и сейчас не могу понять, к чему это насмешливое выражение Сапфира, относилось. Почему я «ТЕЛЁНОК»??? Или потому, что моими письмами к СТАЛИНУ, я не мог исправить положения в методах коллективизации, ибо «Один в поле не воин», или к тому, что я не отрицал «моего авторства» в составлении писем. Ведь прошло ПЯТЬ лет, почерк мой изменился и я подписал не мою фамилию, а «ОЧЕВИДЕЦ». Или может потому, что я «доверился» провокатору ЛЮТОМУ. Одним словом, в глазах следователя Сапфира, я был Телёнок. Покончив с бутербродом, Сапфир отправил меня в туже камеру. Но ЛЕВИКА уже там не было. Ровно через четыре дня, Сапфир вызвал меня на допрос в третий раз. Он дал мне подписать какие-то две бумажки, уже заготовленные, содержания которых я не знаю и поныне и объявил: «Из Киева мы Вас вышлем. Поедете в ВОРОНЕЖ! и там будете преподавать физику». Я понял, что мне грозит только высылка из Киева никаких допросов больше не было. Меня возвратили в тюрьму, в туже камеру. На второй день по всей тюрьме разнёсся слух, что убили товарища КИРОВА. К моему стыду я так был увлечен работой, что не знал, кто такой КИРОВ. Долго меня не вызывал САПФИР, вероятно недели две или три. Но в тюрьме царила тревога. В мою камеру вселили молодого парнишку из гор. Харькова, по фамилии КАРАБУТ. КАРАБУТА обвиняли в террористическом заговоре. Против кого? Он клялся, что не знает. Только два раза его вызывали на допрос. Третий раз его взяли ночью, часа в три ночи с вещами и расстреляли. Уходя из камеры, он заплакал и кивнув головой, сказал «Прощайте».

В тюрьме говорили, что в ту ночь в Киеве расстреляли 70 человек, в Одессе 50. Недели через три меня вызвал САПФИР и заявил: «Убийство Кирова повлияло и на Вашу судьбу». «Почему на мою, причём я?», обратился я к САПФИРУ с вопросом. «Не только на Вашу, на судьбу всех заключённых». «Но каким же образом смерть КИРОВА окажет влияние на мою судьбу», спросил я. «Вас не вышлют, а будут судить», ответил САПФИР. Через три недели, после последнего свидания с САПФИРОМ, меня вызвали на суд. Судила меня Спецколлегия Верховного Суда УССР, при закрытых дверях. На суде ни одним словом не упоминалось ни о моей «службе в армии Петлюры», ни о том, что я «сын раскулаченного», ни о резкости моего письма к СТАЛИНУ. Суду предельно было ясно, что Сапфир «натуфтил» о Петлюре и о «сыне раскулаченного». Прокурор предъявил мне два обвинения: а) «Подсудимый в институте прослушал 400 часов политэкономии и обязан был знать те процессы, которые совершаются в с/хозяйстве». б) «Подсудимый намеревался использовать трибуну XVI партсъезда для распространения своих «идей». Прокурор сел. Выступил непроханный и не званный мною «защитник», он трусливо заявил, что нет сомнения в том, что подсудимый совершил преступление, но «учитывая то, что в период гражданской войны, этот подсудимый подставлял свою голову под удары контрреволюции, борясь за власть Советов, он заслуживает снисхождения». На суде, в качестве свидетелей были допрошены: 1) Ректор института СИЛИКАТОВ, САБАТ; 2) Заведующий институтской библиотекой БАЗИЛЕВИЧ; 3) Председатель студкома, ГАЛИЦКИЙ.

Я просил вызвать партизан из хутора Панский Колодец. Мою просьбу суд отклонил. САБАТ, БАЗИЛЕВИЧ и ГАЛИЦКИЙ показали, что работая 4 года в институте СИЛИКАТОВ в качестве преподавателя физики, они от меня не слыхали ни единого антисоветского слова, не замечали ни единого антисоветского поступка, не имели и не слыхали каких-либо жалоб со стороны студентов и преподавателей. Суд оказался в затруднительном положении: какую к подсудимому применить статью? Агитации нет, диверсии нет, шпионажа нет, ни в каких контрреволюционных организациях не участвовал. Даже не «террорист». И хотя никакой агитации за мной не числилось, о чём подтвердили: САБАТ, БАЗИЛЕВИЧ и ГАЛИЦКИЙ, у суда не было иного выхода, как судить меня по ст. 58-п 10, которая инкриминирует контрреволюционную агитацию. Председателем суда был КОРНЕВ. По-видимому КОРНЕВ был человек честный, но у него не было иного выхода, как только применить статью 58-п 10 УК УССР. Но применив эту статью, КОРНЕВ сделал небывалую в истории юриспруденции ошибку. Но и эта ошибка, безусловно, была продиктована его честностью. Применив ко мне ст. 58-п. 10, которая инкриминирует контрреволюционную агитацию и пропаганду, КОРНЕВ, в моём приговоре, ЧЕРНЫМ ПО БЕЛОМУ, НАПИСАЛ: «ЧТО ЖЕ КАСАЕТСЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ АГИТАЦИИ, ТО ТАКОВАЯ НИ ОДНИМ КОНКРЕТНЫМ ФАКТОМ НЕ ПОДТВЕРДИЛАСЬ. ПОЭТОМУ СУД СЧИТАЕТ, ЧТО ПОДСУДИМЫЙ ДОНЕЦ И. В. НИГДЕ И НИКОГДА НЕ ВЕЛ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ АГИТАЦИИ». (Место с моего приговора цитирую дословно, прошу читать мой приговор). Суд осудил меня на семь лет И.Т.Л. И те, что рядом шли в начале, Подполье знали и тюрьму 70

И брали власть и воевали, Сходили в день по одному, Кто в тень, кто в гроб, Тот список длинен... (ТВАРДОВСКИЙ – «За далью, даль») Итак; у бывшего батрака, Красного партизана, добровольца Красной Армии, столько перестрадавшего в борьбе за Власть Советов, за большевиков, за землю, пошли дни, потекла жизнь, которая описана у СОЛЖЕНИЦЫНА «Один день Ивана Денисовича». Таких дней у меня было 365 х 7 + 10 месяцев пересидел в связи с гитлеровским нападением на нашу Родину. Не до освобождения тогда было лагерному начальству. И накопилось этих дней 365 х 7 + 10x30 = 2855. Посадили в возрасте 36 лет. В И.Т.Л. я дослужился до пенсии. В 1958 году вышел на пенсию по возрасту. 24-ре года «отработал» в ИТЛ. Имею отличные характеристики за мою честную работу. Читал лекции при политотделе. Кого в этом винить? Винить никого нельзя. В истории человечества наша страна первая, не имея практики и опыта, приступила к построению социализма и коммунизма. Не было у кого учиться, ни брать примера. Поэтому неизбежны ошибки, искривления, беззаконие. Но, кроме ошибок: «Оно не знало меньшей меры, Уже вступая в те права, Что у людей глубокой веры, Имеет имя божества». (ТВАРДОВСКИЙ «За далью даль»).

Указываю список свидетелей, которые подтвердят всё содержание повести: 1. ПОМАЗАН Владимир Григорьевич. Он знает жизнь моего отца с 1895 года. Проживает в селе ПЕРЕМОГА, колхоз «Родина», Нежинского района, Черниговской области. 2. ШКАБЕРДА Василий Прокофьевич. Он знает жизнь моего отца и мою с 1900 года. Проживает в гор. КОЗЕЛЕЦ, Черниговской области, ул. Свердлова, № 29. 3. ТРИЗУБ Григорий Степанович, старший сын ТРИЗУБА Степана, который сидел со мной в Лосиновской холодной и в Нежинской тюрьме, ТРИЗУБ Григорий проживает в селе ПЕРЕМОГА колхоз «Родина», Нежинского района, Черниговской области. 4. ФИЛИПЕНКО Даниил, самый младший брат ФИЛИПЕНКО Ивана, который вместе со мной сидел в Лосиновской «холодной» и в Нежинской тюрьме. Живёт в том же селе Перемога, колхоз «Родина». 5. СКРИПКА Григорий - бывший партизан (Тот же колхоз «Родина» село Перемога) 6. ЗУБОК Пётр (Тот же колхоз «Родина» село Перемога). 7. ПОМАЗАН Ульяна (Тот же колхоз «Родина» село Перемога). 8. ПОМАЗАН Никифор, г. Нежин, ул. Березанская, № 31. Бывший сосед моего отца и мой. 9. ЧЕРНЕГА Трофим, г. Нежин, ул. Шевченко, № 138. Бывший мой сосед и сосед моего отца. 10. ЧЕРНЕГА Дмитрий Максимович, г. Нежин, ул. Шевченко, № 138. Ему уже 93 года.

11. ШКАБЕРДА Иван Сергеевич, старший сын ШКАБЕРДЫ Сергея, с которым мой отец делил землю, купленную Лаповским обществом у помещика ТРОЦИНА в хуторе Лаповщина, колхоз «Родина». 12. ФУРСА Агафия, у которой я был на квартире в с. Монастырище в 1919 году, когда с продармейцами заготовлял хлеб для частей Красной Армии. Она прятала меня от бандитов, грабивших заготовленные мною продукты. Проживает в гор. Нежине, ул. Воробьёвская № 1 или № 3 (по старому названию), а второй её муж Константин работает бухгалтером в Нежинском ГорОНО. 13. ГОРЛАЧ Кирилл Ефимович, бывший секретарь с/Совета и секретарь Комбеда хутора Панский Колодец в 1918 году. Он знает всю мою жизнь и историю краснопартизанского отряда хутора «Панский Колодец».

О том, как я вёл себя в с. Красные Партизаны 1928-1930 годах, когда я был директором школы, прошу допросить бывших моих учеников, которые работают и проживают в гор. Нежине: 1. Врач тов. БОЙКО 2. Педагог тов. ИГНАТЧЕНКО 3. Инженер СИРИК, техникум механизации и электрификации с/х-ва 4. ЗАХАРЧЕНКО - Мехзавод, инвалид Отечественной войны. 5. МАРОН Нюра (девичья фамилия), сейчас РАБИНОВИЧ, проживает в гор. Нежине, по ул. Богуна, дом № 46 «А». 6. СИМОНЕНКО, Герой Советского Союза, проживает в селе Красные Партизаны, Носовского района, Черниговской обл. И.В. ДОНЕЦ 20 мая 1965 г. гор. Нежин, ул. Подвойского, №6, кв. 30. 73

P. S. До 1965 г. эта улица называлась Суворова. В 1965 г. ее переименовали в ул. Подвойского. Подвойский был соратником В. И. Ленина. «Люди малой души, себялюбцы, особенно те, кто по воле судьбы и случайностей взобрались на государственные или общественные высоты, меньше всех иных проступков способны прощать другим их правоту. Они простят что угодно: разврат, мздоимство, бездарность, даже убийство, но не правоту. Правота другого самое страшное в их глазах преступление. Почему же? В чем дело? в чем причины этого? Не так уж они и сложны, эти причины! Простить негодяя, помиловать убийцу - значит подняться над ним, проявить значительность, даже «величие» своей собственной «души», оказаться его властителином. Признать правду другого, считает мелкий человек, карьерист, самолюбец и эгоист, на крупном посту, значит стать еще мельче в сравнении с тем другим, унизиться, согнуться перед ним, отступить. Лишь истинно большие люди способны перешагнуть через ущемленное самолюбие и не посчитать признание правоты другого как некое самоунижение? Всеволод Кочетков «Угол падения», книга, вышедшая из печати в 1968 году. Суди же, читатель, сам, назовешь ли ты хотя одно лицо на высоком государственном или общественном посту ИСТИННО БОЛЬШИМ ЧЕЛОВЕКОМ, способным простить правоту другого? После смерти Великого ЛЕНИНА наше общество таких людей не знает.

Дополнительные данные к содержанию моей повести. I. Когда в начале 1919 года меня из больницы Случевского по ул. Казачьей в г. Нежине освободила Красная Армия, я не явился домой, поступил добровольцем в одну из частей Красной Армии. Меня откомандировали на продовольственные двухмесячные курсы при 74

Нежинском Уопродкоме. По окончании курсов, я был направлен на работу в с. Галицу и в с. Монастырище Нежинского района. Работая в этих селах, я слыхал, что Федор Прядка и Василий Рыжий (Опанасенко) погибли от руки гетманца, Зиновия Ткалича. Подробности гибели мне невполне были известны. Да и гибли партизаны в таком огромном количестве, что собрать подробности об их гибели не было возможности. А потом учеба в Нежинском институте, работа по окончании института, работа по окончании института и все события 1918 были отодвинуты на неопределенное время. С 1924 года и по июнь месяц 1965 год я не был в хуторе Красный Колодец, т. Н. не был в тех местах, где я родился, рос, воспитывался и где, в 1918 году, был активным и постоянным участником Краснопартизаского отряда Федора Прядки. Поэтому подробности гибели Федора Прядки и многих других партизан мне не были известны. Мою повесть из истории гражданской войны, истории моей жизни и истории Краснопартизанского отряда Федора Прядки я начал писать в середине 1964 года в гор. Харькове, а закончил в Доманевке Николаевской области. Работая над повестью, я считал, что, вероятно уже нет никого в живых из участников нашего партизанского отряда, ни из детей или родственников Федора Прядки. Я полагал, что время исчисленное 41 годами гитлеровское нападение поглотили всех свидетелей повести. В мае месяце 1965 годя я возвратился опять в город Нежин, а в июне того же 1965 г., спустя 41 год, решил поехать в х. Красный Колодец (бывший х. Панский Колодец). II. Прибыв в х. Красный Колодец, я явился в партком к секретарю парткома тов. Ковалевскому. Ковалевскому я подал мою повесть и попросил сказать мне: остался кто-либо в живых из бывших красных партизан периода гражданской войны и кто-либо из детей или родственников Федора Прядки? Читая мою повесть, Ковалевский заявил, что еще живут в х. Красный Колодец партизаны из отряда Федора Прядки: 1) Скрипка Григорий Кузьмич 75

2) Кобызский Семен Федорович 3) Смелик Андрей Митрофанович 4) Ковба Семен А из детей Федора Прядки остались в живых две его дочери: 1) Прядко Прасковья Федоровна и 2) Скрипка (по мужу) Ефросинья Федоровна. Из родственников: 1) Племянница Прядко Марфа. Читая мою повесть, Ковалевский заявил, что те названия помещичьих участков земли, которые названы в моей повести, как-то: 1) «Возле могил», 2) «На поповщине», 3) «За березами», 4) «Возле Лымаря», 5) «На Харченковом» Сохранили свое названия и по ныне. Они входят в состав колхоза «Перемога» в хут. Богдановщина (в прошлом х. Лаповщина). С этих участков, на которых были крохотные нивы моего отца, я ушел, когда мне исполнилось 18 лет, т. е. в 1918 году и больше там не был. Но в моей памяти их названия сохранились. III. Секретарь Парткома тов. Ковалевский мне сообщил, что на кладбище в х. Красный Колодец по настоящее время сохранилась могила Федора Прядки, в которой похоронены: Федор Прядка и его помощник Василий Рыжий. Более того, Ковалевский мне заявил, что ежегодно, на 76

Октябрьские торжества, пионеры, комсомольцы и школьники посещают эту могилу и возлагают на нее венки. Честь и слава Советской молодежи, которая чтит память тех, «хто засвічував велике сонце щастя над землею» (моя статья в газете «Під прапором Леніна» от 26 ноября 1965 г. За №187). IV. В конце декабря 1965 года я, в гор. Нежине, встретился с младшей дочерью Федора Прядки, Прядко Прасковьей Федоровной, которая приезжала в гости к ее дочери Надежде, работающей бухгалтером в Нежинской центральной сберкассе №204. Прядко Прасковья мне рассказала, что в одной могиле с ее отцом похоронены и другие партизаны: 1) Опанасенко Василий 2) Смелик Моисей и его сын 3) Смелик Яков Моисеевич Прядко Прасковья заявила, что ее отец и все выше названные партизаны были расстреляны гетманцами в с. Монастырище, но еще живыми были доставлены на кладбище в х. Панский Колодец и живыми были зарыты в могилу. Прядко Прасковья добавила: «моя старшая сестра подробней знает о всей трагедии партизанского отряда после его наступления на г. Нежин». В ночь, когда я был арестован гетманцем Петром Куником, я, Тризуб Степан и Филипенко Иван в х. Помазан, в х. Панский Колодец (ныне Красный Колодец) были арестованы Федор Прядка, Василий Опанасенко, Смелик Моисей, его сын Смелик Яков Моисеевич и много других партизан, то меня, Тризуба Степана и Филипенка Ивана доставили в Лосиновское волостное управление. Федора Прядку и всех партизан х. Панский Колодец в Монастырищенскую Варту. В Монастырище с партизанами расправлялся Зиновий Ткалич. Федора Прядку удалось вначале спасти от казни. Его выручили подпольщики большевики и его отпустили. Федор Прядка направился пешком домой, т. е. в х. Панский Колодец. Но Зиновий Ткалич, 77

верхом на ограбленном скакуне, догнал на полпути Федора Прядку и изрубил его саблей, но не на смерть. Из Монастырища на подводах везли в х. Панский Колодец хоронить других недобитых партизан. На дороге подобрали окровавленного Федора Прядко и похоронили еще живым его и троих других партизан выше названных мною в одной могиле, которая сохранилась и по настоящее время на кладбище в х. Красный Колодец Нежинского района, которую в октябрьские праздники навещают пионеры и школьники. V. В селе Перемога я зашел к Помазану Владимиру Григорьевичу, самому старшему сыну Григория Помазана, которого я не видел более 42 лет и которому уже исполнилось 84 года. В моей повести я уже говорил, что Помазан Владимир до подробностей знает всю батрацкую жизнь моего отца (батрацкую до Октябрьской революции) и всю мою жизнь с самого детства и до настоящего времени. С Помазаном Владимиром, по моей просьбе, мы посетили самого младшего брата Филипенка Ивана, бывшего террориста, сидевшего со мной в Лосиновской «холодной» и в Нежинской тюрьме в 1918 году - Филипенка Даниила Платоновича. Филипенка Даниила я также не видел более 45 лет, хотя вместе с ним пасли свиней и коров. Цель моего посещения Филипенка Даниила была в том, чтобы что-либо больше узнать у брата о его брате Иване. Даниил Филипенко мне сообщил подробности, которые мне вовсе не были известны. Эти подробности подтвердил и Помазан Владимир. Сообщение было следующее: После убийства пристава, Филипенко Иван долго мытарствовал по пересыльным тюрьмам вместе с бывшим Всеукраинским старостой Петровским Григорием Ивановичем, бывшим представителем от Большевиков в 4-й государственной думе. Вместе с Петровским Гр. Ив. Филипенко Иван отбывал и ссылку, т. е. каторгу. Когда Филипенко Иван в 1918 году возвратился из каторги, то между Петровским и Филипенко долгое время велась переписка. О чем и на какие темы велась переписка, Филипенко Даниил сообщить не мог в виду того, что его брат, будучи революционером-конспиратором не считал

нужным посвящать в его переписку свою семью, особенно малолетнего и неграмотного брата Даниила. В главе V-й моей повести я говорил о семье Филипенка Платона. В той же главе я говорил и о Филипенко Иване. Здесь лишь повторю: Филипенко Иван возвратившись из каторги на родину ни единым словом не проговорился о его прошлом, его революционной деятельности, о его протезе, который явно и бесцеремонно себя разоблачал своим поскрипыванием. Со своими соседями Филипенко Иван вел себя в высшей степени корректно, вежливо, но ни с кем не сближался, не бывал на дому ни у кого. КОПИИ ХАРАКТЕРИСТИКА На зав. санбаклабораторией Мехреньгского отделения Каргопольского ИТЛ МВД. ДОНЕЦ ИВАНЕ ВАСИЛЬЕВИЧЕ. Тов. Донец И. В. в течении ряда лет ведет работу по выполнению клинических и санитарно-гигиенических анализов и обследований санитарного порядка. С работой справляется хорошо, его заключения всегда являются четкими, дающие исчерпывающий ответ на поставленные вопросы. В своей обследовательской работе тов. Донец умеет вскрыть основные санитарно-гигиенические недостатки и сделать правильные выводы из них. Много работает над повышением своей деловой квалификации. Самостоятельно работает над повышением своего идейно-политического уровня. Активно участвует, как докладчик, на медицинских конференциях в пределах своей специальности. В общественной жизни коллектива активен. 79

п/п Начальник Мехреньгского отделения Каргопольского ИТЛ МВД Ст. лейтенант (Полонский) 4.11.1954 г. ХАРАКТЕРИСТИКА на заведующего клинической и пищевой лабораториями Мехреньглага ИТЛ МВД Донец Ивана Васильевича Тов. ДОНЕЦ И.В. работает по в/найму в Мехреньглаве с первого августа 1942 года и ведет работу по выполнению клинических и санитарногигиенических анализов и обследований санитарного порядка С работой справляется хорошо. Его заключения всегда являются четкими дающее исчерпывающий ответ на поставленные работы. В своей обследовательской работе тов. ДОНЕЦ умеет вскрыть основные санитарно-гигиенические недостатки и сделать правильные из них выводы. Много работает над повышением своей деловой квалификации Самостоятельно работает над повышением своего идейно-политического уровня. ТОВ . ДОНЕЦ И.В. состоит членом лекторской группы при Политотделе Мехреньглаве и активно участвует, как докладчик на медицинских конференциях, в лагподразделениях, в аудиториях в/н состава. Его лекции получают высокую оценку слушателей, а также местной пресы. В общественной жизни коллектива активен. С 1942геда и по настоящее, время тов. ДОНЕЦ не имел никаких взысканий или порицаний по его работе и в быту. Начальник медицинского отдела Мехреньгского ИТЛ Подполковник м/сл. /Бутузов/ 5 февраля 1956 года 80

ПРИКАЗ. НАЧАЛЬНИКА УПРАВЛЕНИЯ МЕХРЕНЬГСКОГО ИТЛ УВД за 1958 год. СОДЕРЖАНИЕ: О поощрении тов. Донец Ивана Васильевича в связи с шестидесятилетием. Пос. Пуксоозеро АРХ.обл. №129 лс от 6 февраля 1958 года. Заведующий клинической лабораторией в/н больницы Управления тов. ДОНЕЦ И.В. в течении многих лет честно и добросовестно трудился помогая врачам в установлении правильного клинического диагноза и в быстрейшем восстановлении здоровья больного. Обладая большой эрудицией, разносторонними знаниями, педагогическим талантом и отличной памятью Иван Васильевич помимо клинических анализов усилено работал в области пищевых исследований, готовил кадры клинических и пищевых лаборантов, читал лекции, как член общества по распространению политических и научных знаний и.т.д. Отмечая плодотворную работу тов. ДОНЕЦ И .В. и в связи с его шестидесятилетием: ПРИКАЗЫВАЮ: 1. ОБ'ЯВИТЬ тов. Донец И.В. БЛАГОДАРНОСТЬ с занесением в личное дело. НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ МЕХРЕНЬГСКОГО ИТЛ УВД майор /Полонский/ 6 февраля 1958 года ПОДТВЕРЖДЕНИЕ Мы, колхозники колхоза "ПЕРЕМОГА" Лосинского района, Черниговской области, бывшие в прошлом соседи ДОНЦА ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА и его отца ДОНЦА ВАСИЛИЯ ТЕРЕНТЬЕВИЧА настоящим подтверждаем, что отец ДОНЦА ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА, ДОНЕЦ ВАСИЛИЙ 82

ТЕРЕНТЬЕВИЧ до Октябрской революции был крестьянином-бедняком. После Октябрской революции, ДОНЕЦ ВАСИЛИИ ТЕРЕНТЬЕВИЧ был наделен землей. В 1900 году ДОНЕЦ ВАСИЛИЙ ТЕРЕНТЬЕВИЧ совершенно не имел собственной земли и работал батраком у помещика Троцины, с. ДОРОГИНКА, а также у соседей Ткаличей. ДОНЕЦ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ в гражданскую войну принимал активное участие в отрядах красных партизан имени Крапивянского Николая, был пойман гетманцами, Петром Куником, посажен в Нежинскую тюрьму и осужден к смертной казни. Нам также известно, что ДОНЕЦ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ, служил добровольно в Красной Армии, работал в продовольственных отрядах в с. ГАЛИЦА и c. МОНАСТЫРИЩЕ, В белых армиях ДОНЕЦ ИВАН,ВАСИЛЕЕВИЧ не служил, а также никто из его членов семьи. Что и подтверждает: 1. ПОМАЗАН ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ. 2. ТРИЗУБ ГРИГОРИЙ СТЕПАНОВИЧ. 3. СКРИПКА ГРИГОРИЙ К. 4. ПИЛИПЕНКО ДАНИИЛ ПЛАТОНОВИЧ . 5. ЗУБОК ПЕТРО У. б. ПОМАЗАН УЛЬЯНА ИВАНОВНА. 24/1-1954 год.

Листи Горлача Кирила Єфимовича до Донця Івана Васильовича Куда г. Нежин Черниговской области, ул. Суворова №6 квартира 30 Кому Донец Ивану Васильевичу адрес отправителя г. Житомир, ул. Правобережная реки Каменки №62, Горлач Кирилл Ефимович *** 24.11.1966 *** Многоуважаемый Иван Васильевич! Как могло случится, что ты сын батрака очутился сыном «крупного кулака»? У Вас в городе Нежине находится филиал Черниговского Областного Государственного архива, обратись к директору филиала тов. Вичерич или младшему научному сотруднику тов. Лизниченко с 84

убедительной просьбой розыскать и выдать тебе копию характеристики выданной тебе в 1919 г. из Сельревкома хутора Панский-Колодец (в настоящее время Червоный-Колодец) бывшей Монастырищенской волости, которая по всей вероятности целая и хранится в бывшем твоем личном деле как бывшего студента Нежинского пединститута который ты окончил в 1926 году, в той характеристике подробно нами указано кто ты по социальному происхождению.

Я будучи членом и секретарем первого Сельревкома по становлении Советской власти на селе в хуторе Панский-Колодец хорошо помню твоего покойного отца тов. Донца который с первых дней организации сельревкома в хуторе Панский-Колодец принимал самое активное участие в установлении Советской власти на селе, мне было очень приятно работать с таким бесстрашным природно развитым, чутким, заботливым и внимательным селянином бедняком, он как бывший батрак проявлял исключительное внимание к неграмотным обездоленным беднякам нуждавшимся в материальной помощи которую сельревком хутора Панский-Колодец оказывал из фонда созданного реквизицией 85

продовольственных излишков в местного кулачества, которых излишков большая часть была из'ята от главных кулаков Ткаличей Андреев первого и второго, в которых твой отец до революции батрачил и где за мизерную плату и непосильный труд в их крупнейшем кулацком хозяйстве отдал все свое здоровье. А продизлишков у Ткаличей удалось из'ять в достаточном количестве только благодаря смелости, изворотливости и опитности в этом вопросе твоего отца который возглавлял комиссию по реквизиции зерна у кулачества и распределении его между беднотой проживающей на територии нашего сельревкома, а также частично беднотой местечка Монастырища которые по просьбе Волревкома получали помощь из нашего фонда так как Монастырищенский Волревком немог обеспечить полностью своих бедняков в продовольствии и посевном материале несмотря на большое количество там помещичьих имений, а вся эта работа происходила в жуткой классовой борьбе с кулачеством и доходила очень часто до смертельной схватки, что в конечном счете пришлось таких кулаков как Ткаличей судить Ревтрибуналом и разстрелять. Вспоминая этот тяжолый пройденный путь и людей принимавших участие в строительстве Советской власти на селе, которые по своему классовому убеждению смело шли на борьбу с озверевшим кулачеством не взирая ни на какие трудности, хочется от глубины всей души сказать: спасибо Вам дорогие односельчане за Ваш доблестный труд на благо наших поколений и на благо нашей великой необ'ятной родины. Всем живым, долгих крепких лет жизни, а умершим: спите орлы боевые да будет Вам вечный покой, память о Вас будет, в общей массе, передаватся от поколения к поколению через историю Нашей Родины. Также хорошо помню как мы Сельревкомом давали тебе командировку на рабфак и в Нежинский институт с подробной характеристикой что ты являешся сыном селянина бедняка бывшего батрака активного члена Сельревкома и что ты сам лично принимал смелое активное участие в разгроме Монастырищенского отряда немцев и гайдамаков под командования повстанця Прядко Федора Денисовича, а также ты лично участвовал в штурме с 8 на 9 Августа 1918 года при взятии станции Нежин под командованием особоуполномоченного, по организации

партизанского движения для изгнания немцев окупировавших Черниговщину, товарища Крапивьянского Николая Григорьевича и что ты перенес не человеческие телесные истязания от гетманских прислужников из местного кулачества и был в заключении в гетманской тюрме в г. Нежине. И так друже ты лично сам, своей храбростью презирая смерть, внес большую лепту в общее дело построения Советской власти на селе, да будет тебе друже спокойная жизнь на долгие долгие годы. Я из женой живем при дочери которую мы неимея своих дочерей взяли во время войны из детского дома и вырастили, теперь она семейная работает на обувной фабрике, муж ее водитель тролейбуса, а наш старший сын служить в Житомирском Горкоме партии, другой сын в Москве учитель музыки. Я окончил двухгодичный университет правовых знаний и сейчас по выбору работаю членом товарищеского суда одного из микрорайонов г. Житомира. Привет тебе от моей жены Марии Валентиновны, она часто вспоминает нашу свадьбу и тебя. Передай привет и найлучшие пожелания своим сестрам и из семействам, а также Вашей невестке (братове) а моей сестре Донец Марие Павловне (урожденной Заваде) с. Велыка-Дорога. Всего Вам всем найлучшего. Твой земляк и друг юности первый строитель Советской власти на селе, а в настоящее время пенсионер по старости Горлач Кирилл Ефимович. Прошу не забывать и писать мне. 24 Ноября 1966 года Адрес мой: г. Житомир, улица Правобережная реки Каменка №62 Горлач Кирилл Ефимович ***30.08.1967*** Здраствуй дорогой верный друг юности. Иван Васильевич!

Твое письмо получил от всей души благодарю тебя за твою кропотливую заботу о строительстве памятника нашим землякам отдавшим жизнь за счастье народа нашей великой родины! Федору Прядко, Василию Опанасенко, Смелику Мойсею и его сыну Смелику Якову похороненым на прядкивскому кладбищи в с. Червоный-Колодязь в общей могиле. Да друже все трудности в тому что местные установы возглавляють люди из поколения которые знають только из книг какие трудности перенесенные их старшими товарищами в период построения Советской власти, а я думаю что разница есть в том: перенести страдания лично и прочесть за них только из книг или услыхать в разсказе, но все же на тебя дорогой, как лично перенесшего самые тягчайшие испитания при построении советской власти на селе, будет большая надежда что ты все же не оставиш начатого дела о строительстве памятника борцям за свободу нашим землякам, хотя эта задача всенародная и общегосударственная в которую должна активно включится наша творческая интелегенция. Ты друже внес самое ценное предложение организовать при школе с. Червоный-Колодец музей (есть предложение организовать из учнів школы отряд имени Прядко Федора Денисовича по сбору и записи историчных подій за с. Червоный-Колодязь, отряд увесь час буде поповнятся учнями школы на місце выбуваючих учнів. - Или назвать его именем Колбуд; или школу, а лучше было бы увековечить — поставить его бюст перед колбудом) это вопрос самой неотложной важности тем более что еще есть старые люди со слов которых можно многое и многое описать из пережитого прошлого до наших дней и будет ценный материал для будущего поколения и наши потомки всегда будуть иметь перед глазами напоминание, о патриотических делах своих предков, которые должны служить им примером в жизни, в деле строительства нового счастливого общества на земле, в это дело также должна включится наша творческая интелегенция. Так друже: я первый секретарь и член первого Сельревкому в хуторе Панскому-Колодязи до 50 летия Советской власти послал свои воспоминания 23 Марта 1967 года в Нежин редактору газеты «Під прапором Леніна» на эти воспоминания 26 Июня получил ответ, что мои

воспоминания про подіі в с. Червоный-Колодезь в роки громадянськоі війны надрукваты не можем, оскільки розповіді про героічне минуле ЧервоноКолодязців газета вже друкувала і не один раз! /підпись редактор Г. Зорка/ После этого 3 Июля я обратился к редактору с просьбой отпечатать мои воспоминания хотя бы те которые не дублируются с прежними воспоминаниями уже отпечатанными, а главное в части увековечивания могил партизан ушедших от нас и 5 Августа получил свой рукопись обратно. В отношении своем редактор газеты тов. Г. Зорка сообщає: Що стосуется братских могил, де поховани колишні борці за радянску владу, то редакція підіймае клопотання про іх впорядкування. Полученные мной обратно воспоминания, в которых описую я и за твои перенесенные жестокие пытки и за твой героизм при побеге из тюрми и спасении от разстрела во время гетманщины, я 9 Августа послал редактору Черниговской областной газеты с просьбой: ввиду того что мои воспоминания не дублируются с теми которые печатались в районной газете «Під прапором Леніна» ранше, отпечатать в Черниговской областной газете как единственно оставшегося в живых из членов первого сельревкома с. Червоный Колодец и участника гражданской войны 1920 и 1921 года, но пока ответа не имею, думаю что ответ будет такой же - раз районная газета печатала уже воспоминания про героічне минуле Червоно-Колодязцив надрукуваты не можемо, а колы буде так то я затребую свои спогады обратно и подлинникъ этот с надписью на нем редактора газеты тов Г. Зорка (В Архив) пришлю в музей при школі с. Червоный-Колодец, пусть потомки прочтуть и увидять как трудно было добится о том чтобы отпечатать воспоминания о пройденном революционном пути с. Червоный-Колодец о его героических людях. Я тебе вкладую ответ редактора районной газеты «Під прапором Леніна» тов. Г. Зорка и в случає большого затруднения в вопросе построения памятника борцям за волю нашим землякам, то ты друже обратись к редактору с просьбой оказать помощь в этом вопросе и сошлись на его обещания указанные в ответе на мое имя.

И так друже пожелаем тебе мы из своей дружиной Марией Валентиновной всего всего найлучшего. Твой верный друг юности Горлач Кирилл. Ефимович; Привет твоим сестрам и их семействам. 30 Август 1967 года г. Житомир ***30.08.1967*** Дорогой друг Иван Васильевич! Пишу тебе коротенько отдельным листом о том что у меня лично большое и возможно смертельное дело: Я по достижении 70 летнего возраста начал страдать задержкой мочи так как в старом организме предстательная железа начала увеличиватся и в конечном счете может защемить мочевой канал и это, если управимся добратся к врачу урологу, потребует неотложной операции которой я очень не хотел бы так как после нее некоторые мои знакомые уже поумерли или от неудачной операции или не зависимо от нее заболели на Рак и отправились после тяжолых страданий на вечный покой. Это все конечно меня очень и очень безпокоить и недаеть ни днем ни ночью покоя. Конечно друже трагическая развязка (неумолимая смерть) должна придти сама по себе в свое время, но всеже не желательно умереть от ножа преждевременно. Вот такие друже у меня дела надвигаются. Может по этой болезни тебе что либо известно, возможно ли без операции обойтись, вед задержка мочи была у старих людей и раньше но оне про операцию не знали, а спасались как то без операции. Всего хорошего пиши хотя изредка. Твой Кирилл Ефимович 90

30 Августа 1967 года город Житомир ***8.09.1967*** Многоуважаемый друг Иван Васильевич! Твое письмо от 2 Сентября получил, очень тебе благодарен за твою турботу относительно моей болезни. Я обращался к Урологу, он предлагает два варианта: или операция или уколы 30 штук, но уколы дають мало гарантии, а нагрузку на сердечную деятельность дадуть и до некоторой степени окажуть влияние на сердце и после будет трудней перенесть операцию, незнаю что и делать и то и другое не весьма приятное и ничего не делать исход будет печальный? 7 Сентября я был вызван к помощнику Облпрокурора по надзору следствия органов госбезопасности, где вспоминал давнину начиная с детского возраста и давал показания за тебя и твоего отца, перечислять всего не буду, а дал все то что я уже тебе описывал в предыдущих письмах: батрачество: отца, твое и двух старших сестер, а брат Макар и сестра были малолетние, вашу крайнюю бедность до революции, активное участие отца в первом Сельревкоме х. Панский-Колодец по из'ятию излишков зерно продуктов у кулаков, твои походы на варту в м. Монастырище и на ст. Нежин с Крапивянским, арест, побои, тюрма, побег при Гетманщине одновременно из партизаном Скрипкой Григорием Кузьмовичем, работа твоя в продотряде на територии Галицкого и Монастырищенского Волревкомов где я в Монастырище в 1919 г. находясь на работе заместителя заведывающего Земотделом Волревкома видел тебя не однократно, чтоже касается добровольной службы в Красной Армии это должно быть подтверждено тобой справкой которую ты можешь получить по следующему адресу: г. Москва 48, Б. Пироговская, 17 Центральный Государственный Архив Красной Армии СССР и наконец посылка тебя в 1920 году на рабфак согласно твоего желания учится. Выехал я с хутора в 1923 году осенью и к какой группе после этого относилось хозяйство твоего отца мне неизвестно, также мне не известно за что ты в 1935 году был 91

осужден, по слухам от односельчан (в 1937 г. когда я навещал своего отца) якобы ты осужден за то что писал о Сталине. Вот все что было записано с моих слов и что я тебя знал с того времени когда мы встречались в поле пастухами где пасли кулацкий скот, потом разом парубковали и призывались в Царскую Армию, но ты кажется был не принят по здоровью. Донця из из Лаповщины я вовсе не знал, а вопрос мне был задан помпрокурором знал ли я этого Донця? Вот вкратце пока все. Всего хорошего. Пиши. С глубоким уважением твой друг Кирилл Горлач Из Чернигова ответа на мои спогады пока нет. 8 Сентября 1967 года ***1.11.1967*** Здравствуй дорогой друг Иван Васильевич! Дорогому многоуважаемому старому честному мужественному большевику, первому строителю Советской власти на селе, сердечный горячий большевистский привет и найлучшие пожелания в жизни. Поздравляем тебя с наступающим юбилейным праздником 50 летием Великой Октябрской Социалистической революции. От лица всего землячества с. Червоный-Колодец глубокая сердечна благодарность за твой клопотливый и настойчивый большевистский благородный труд в деле увековечения памяти борцов наших земляков отдавших самое дорогое жизнь свою, за права и свободу трудового народу, в Гражданскую войну. Честь и слава тебе дорогой друг, Иван Васильевич! В виду того, что я по независящим от меня обстоятельствам приехать немогу, то я высылаю тебе мои воспоминания для музея и составленную мной речь для выступления при открытии памятника. Прошу тебя очень если не будет возражения со стороны комиссии по организации митинга зачитай на митинге от моего имени мое выступление, а мои воспоминания передай на вечное хранение в музей с. Червоного-Колодца. Извини меня дорогой, что я не так уже 92

художественно и литературно изложил свои воспоминания и выступление для митинга. Ты прекрасно помниш что когда ты настаивал на том чтобы разом нам дали командировки для учебы в Нежин, я будучи загруженный по горло работой в первом Сельревкоме и Селькомнезаме не согласился оставить эту работу и ехать получить вызшее образование о чем я сожалел и сожалею и теперь, что не послушался тебя друга желавшего мне только добра … Ах как только жалко всего этого, но ничего не поделаеш, мое счастье прошло мимо меня. Горячий привет и найлучшие пожелания всем всем односельчанам от меня и моей жены Марии Валентиновны. Пиши мне обо всем. С глубоким уважением к тебе бывший участник строительства советской власти на селе Горлач Кирилл Ефимович 1 Ноября 1967 года ***6.01.1968*** Дорогой наш друг Иван Васильевич! Просим тебя очень извинить нас за такую большую задолженность в ответах на твои многие письма. Прежде всего сердечное тебе спасибо за твоё внимание о том что партком, сельсовет и правление колгоспа запросили меня на торжественное открытие памятника героям гражданской войны нашим дорогим землякам. Я прекрасно понимаю, что как вызов меня, так и сооружение памятника это всё твоя благородная забота за которую тебе все должны быть очень и очень благодарны. Теперь о своей тревоге. Во время подготовки к операции необходимо было произвести разные анализы моего организма выяснилось, что я болен: миокардострофией, эмфиземой легких, склерезом и был болен ранее туберкулезом легких закрытой формы (в настоящее время коаверин зарубцеваны) и болять глаза, всё это вместе взятое приостановило пока операцию на удалении предстательной железы и я пока без боли каких-либо мочевого канала помаленьку продолжаю существовать, чем всё это закончится не знаю, только мысли об этой опасности мне покидают меня. Я прекрасно понимаю, что человеку отпущено природой 93

большой век, но чаще всего мы не дотягивает до срока: этому мешають болезни, неправильный режим труда, отдыха и неупорядоченность нашего быта. Самое главное человеку нужен активный двигательный режим. Это вполне закономерно, с годами в организме происходить перестройка, в нём возникають новые приспособления которые помогають ему даже выжить. И чтобы расширить возможности организма в борьбе за жизнь, нужна постоянная тренировка то есть активный двигательный режим, в пожилом и старческом возрасте Особое значение приобретает активный отдых: утренняя гимнастика, прогулки, правильный режим труда, питания, всё это поможет сберечь физическое здоровье и бодрость духа на долгие годы, Но мы конечно много пережившие и передумавшие надорвали своё здоровье тяжестью пережитых лет. Ну что поделаем дорогой милый друже трагическая развязка (неумолимая смерть) должна прийти сама по себе в своё время как неизбежная, но всё же не желательно умереть от ножа (операции) преждевременно. Довольно об этом? Давай друже посоветуемся о том, как бы в книге о Черниговщине хотя бы немного рассказывалось о героическом прошлом нашего родного ( хутора Панского Колодца) с. ЧервонногоКолодца. Необходимо в срочном порядке обратиться в Нежинскую районную комиссию по написанию истории городов и сел и там договориться обо всём этом. Теперь относительно материалов для музея: я возьму материалы воспоминания от своей родной сестры Устины Ефимовны Горлач об организации и работе первого комсомола в хуторе, она состояла в инициативной группе первого комсомола и когда я получу этот материал то куда мне его направить тебе или прямо в музей при школе с. ЧервоныйКолодец? Кроме этого необходимо подыскать лиц которые докладно описали бы организацию первой партийной группы и организацию первого управления колгоспа, а также тебе друже лично нужно описать подробно историю возникновения памятника героям гражданской войны в с. Червоный-Колодец с указанием: кто тебя воодушевлял и кто помогал в этой трудной но благородной работе, пусть останутся записи для потомков.

Я вкладую Тебе две вырезки из газет относительно написания истории городов и сел, возможно же что либо тебе помогуть. Останне твоё письмо дуже смутное, крепись друже, не унывай у каждого своё счастье и своё горе в жизни не бывает гладко, она очень разнообразна и бывает ещё далеко далеко хуже чем у нас. Тебе одинокому очень тяжело, нужно побольше с людьми находится и разнообразить свою жизнь. Доживём до весны мы тебя пригласим в Житомир чтобы ты поразвеялся, а там возможно пароходом от Киева по Днепру помандруем до Запорожья до моей сестры, А потом до твоей сестры що живе там десь коло Запорожья, вона мене добре знае, це тая що була замужем за моим другом одногодком Орлом Митром, от так треба побільше бути на лоні природи це теж відгонить смуток який инколи підходить дуже до одинокої людини. Еще раз благодарим тебя друже за твои все турботы, а ты их зазнал за останній час дуже дуже багато. Желаем тебе крепкого здоровья, спокойствия и много лет жизни. Не забывай, пиши и нам. Твои друзья Горлачи Кирилл Ефимович и Мария Валентиновна 6 января 1968 года г. Житомир ***20.03.1968*** Дорогой милий друг Иван Васильевич! Только что получили твое долгожданное нами письмо безгранично мы обрадовались так как мы уже передумали все за тебя днем и ночью даже допустили такую мисль что тебя уже нет на свете приняв во внимание твое письмо в котором была изложена твоя трагическая жизнь теперь ты должен жить и жить на зло нашим мислям. Я прошу извинения перед тобою и перед твоими соседями кв.31 что побезпокоил их своей просьбой сообщить за твою судьбу. Ми пока живы хотя не совсем здоровы но что поделаеш возраст и пережитое и передуманное.

За твои благородные труды по сооружении памяти борцям передает благодарность из Ростова на Дону наш односельчанин Данилевский Иван Иванович ты его должен помнить он немного учился в Нежинском Институте. Пожелаем тебе наилучшего здоровья. Твои друзья Кирилл и Мария 20.ІІІ.68 ***4.04.1969*** 4 апреля 1969 г. г. Житомир Здравствуй дорогой незабвенный друг Иван Васильевич! Письмо твоё “тревожное” получил и во всём тебе сочувствую. Сочувствую потому что и сам переживаю старческую болезнь не одну а много, да что нам старикам говорить, - это только о здоровье, то там болить, то там заколет, то соли откладывается в суставах, в общем чувствуется здоровье уходит, а старость прогрессивно усиливается. Живём мы с моей Марией Валентиновной жизнью детей и для детей и есть у нас внуки которые занимають у нас немало здоровья и нервов. С хутором почти переписки не имеем, да мы там никому и не нужны, никто из наших родственников не интересуется нашей жизнью, да оно и естественно, у них своя жизнь, свои заботы и хлопоты, свои радости. Мы уже отжили свое, а стариков нигде не любять, они всем мешают. Твоя Иван Васильевич одинокая жизнь хотя скучноватая, но зато очень спокойная, а это на старость главное спокойствие и спокойствие, но что поделаешь говорят у каждого своя доля… Ты пронес через всю жизнь веру в людей, веру в то доброе, хорошее, то, что неистребимо в человеке. Я много думаю, размышляю о прошлом. Вспоминаю былые годы, своих товарищей по работе, дружбе и детских годах, многих к сожалению уже нет, идет время, в строй вступають новые поколения, а старые уходять и уходять, таков закон жизни. Последнее время я с особенным вниманием 96

читаю газеты, слушаю лекции, сообщения по радио и тревога, а иногда и глубокое огорчение овладевают мной. Как могло случиться, что мы первые участники строительства Советской власти не смогли объяснить своим поколениям и привить ему любовь к завоеванной в очень и очень тяжёлых условиям свободу, равенство и Братство и освободиться от той тяжёлой эксплуатации которая существовала до Октябрьской революции, после всего пережитого можно ли было представить себе, что вырастут и такие неблагодарные и такие недостойные каких еще не мало имеется. Сколько замечательных товарищей отдали жизнь, перенесли неимоверные страдания Зато то чтобы новое поколение советских людей было свободным, счастливым! Могли ли они тогда представить себе, что вырастуть и такие неблагодарные каких еще не мало имеется. Ты Иван Васильевич сделал всё всё от тебя зависящее, чтобы потомкам живущим на нашей прекрасной земле, жилось краще, чтобы радостью светились лица советских людей и звенели голоса ребятишек. Этой благородной заслуги, без усяких наград, от тебя никто не отбереть и её эту заслугу наши потомки возвеличать в истории нашей необъятной Родины. Ведь советскую власть строил народ, а народа это мы периода строительства Советской власти, история нас не проминеть а обязательно хоть в общей массе а вспомнить… Ты работал в неизведанному и непроложенному пути построения советской власти, честь и слава тебе мой любимый бесстрашный друг Иван Васильевич. Все знавшие и работавшие с тобой знали тебя и отца твоего как энергичных, смелых и неутомимых тружеников, чутких товарищей отдавших все свои силы на строительство советской власти ещё повторяю по неизведанному и непроложенному пути. Большая, интересная, полная волнения, тревог и забот о людях, жизнь твоя вызывает у всех знавших и работавших с тобой товарищей большое заслуженное, без преувеличения, уважение и добрые чувства к тебе как к исторической личности и первому ветерану активному неутомимому строителю советской власти. Твой не лёгкий путь служения людям окончен, у тебя хватило сил пройти его 97

достойно и в ответ ты заслуженно получил от знающих тебя и работавших с тобой заслуженное уважение и любовь. Пусть всегда тебе Иван Васильевич светить яркое солнце и Пусть радость наполняет твоё сердце без перебойно до конца твоей жизни. Крепись и здравствуй на долгие долгие годы. твой труд был не легкий но очень и очень благородный. Да Иван Васильевич! Очень бы хотелось прожить ещё, ведь мы живем замечательное время, когда наша Родина в расцвете материальных и духовных сил вступила во второе полустолетие социалистической эры. Труженики Украины в дружной семье братских народов СССР под испытанным руководством коммунистической партии настойчиво борятся за претворение в жизнь решений XXIII съезда КПСС и XXIII съезда К. П, Украины, заданий пятилетки, готовять достойную встречу 100-летия со дня рождения В. И. Ленина. Теперь Иван Васильевич! Прошу сообщить мне как дела с музеем в хуторе Червоному-Колодце? Вкладую две вырезки из газеты Известия, о заместителе директора Черниговского краеведческого музея Андрее Ивановиче Левенко который принимает активное участие в подготовке томов “История городов и сел Украины” и по Черниговской области, А вторая вырезка по создание музеев из старых вещей. Твоё желание повидаться обязательно выполняться, только это то будем живы - в летнее время этого 1969 года. желаем тебе всего того чего ты сам себе желаешь. Твои друзья: ветераны гражданской войны Горлачи Кирилл Ефимович и Мария Валентиновна. **19.11.1970** Здраствуй дорогой наш друг Иван Васильевич! Просим тебя очень извинить нас за такую большую задолженность в ответах на твои многие письма. Твою поздравительную с 53 годовщиной Великого Октября с хорошими пожеланиями для нас мы получили: от всей души рады и благодарны, что хоть ты не забываеш нас стариков, большое тебе спасибо за 98

твое к нам внимание. Да дорогой! Мы с тобой кажется уже вплотную подходим к неизбежной развязке: неподкупной, неумолимой и никак неминуемой смерти, но что поделаеш дорогой — таков закон природы смерть должна каждому придти сама по себе в свое время как неизбежна, но не всем одновременно. В общем понемногу уходим у вечность как будто бы и жили и не жили, как только это все тяжело и тяжело. Мы также больны, у меня главное общая сердечно сосудистая недостаточность и оббиваю пороги Уролога из предстательной железой которая грозить закрыть мочь, а у жены тоже сердце дает перебой и закупорі вен на ногах, все это нам препятствует даже с'ездить на родину повидать своих родственников, друзей и поклонится могилам наших родных, да мы вправду сказать почти там никому и не нужны, никто из наших многочисленных родственников не интересуется нашей жизнью, да оно и понятно; у них своя жизнь, свои заботы, свои радости и хлопоты, а наши песеньки уже спеты, мы уже можно сказать почти отжили свое, а стариков нигде любять, они всем мешають и особенно молодым. Я часто думаю, розмышляю о прошлом. Вспоминаю прошлые годы, своих товарищей по работе, по дружбе и детских годах, многих к большому сожалению уже нет в живых, идет время, в строй вступают новые и новые поколенья которые только из книг знають о наших переживаниях, а старые уходять и уходять на вечный покой. Таков закон жизни. Последнее время я с особенным вниманием: читаю газеты, слушаю лекции, сообщения по радио, по телеведению, бываю на судебных процесах и тревога, а иногда и глубокое огорчение овладеваеть мною. Как могло случится, что мы первые участники строительства советской власти не смогли об'яснить своим поколениям и привить им любовь к завоеванию в очень и очень тяжолых условиях: свободу, равенство и братство и освободиить от той тяжолой эксплуатации, нищеты и безправия которые существовали над бедным народом труженником до Октябрской революции. После всего тяжелейшего времени нами пережитого, можно ли было представить себе, что вырастут и такие неблагодарные и такие недостойные каких еще не мало имеется. А сколько только замечательных людей отдали свою жизнь, перенесли неимоверные страданья за то чтобы новое поколение советских людей было свободным и счастливым. Могли ли они борцы за светлое будущее тогда представить себе, что вырастуть и такие неблагодарные каких еще не мало имеется. Ты дорогой наш друг Иван 99

Васильевич первый строитель советской власти с оружием в руках без всякого страха защищал завоевания Октябской революции и свои героизмом сделал все от тебя зависящее, чтобы потомкам живущим на нашей прекрасной земле жилося краще, чтобы радостью светились лица советских людей и звенели голоса ребятишек. Этой благородной заслуги без усяких наград, от тебя никто не отбереть и ее эту заслугу наши потомки оценять и возвеличать в песнях в истории нашей необ'ятной Родины. Ведь Советскую власть строил пролетариат, а пролетариат это ты периода первого строительства Советской власти. История тебя не проминет, а обязательно хоть в общей массе в книгах вспомнить о первых строителях советской власти работавших по неизведанному и непроложенному пути построения Советской власти. Честь и Слава тебе дорогой любимый безстрашный защитник завоеваний Октябрской революции отдавший все свои силы на благо нашей многонациональной Родины. Большая, интересная, полная волнений и переживаний, тревог и забот о будущем поколении жизнь твоя первого строителя советской власти вызывает у всех знавших тебя больше заслуженное, без преувеличения сказать, уважение и добрые чувства к тебе старику как к исторической личности первому ветерану активному неутомимому строителю советской власти. Низкий земной поклон тебе. Ты прошол свой жизненный не легкий путь у тебя хватило сил пройти его достойно и в ответ ты заслуживаеш на спокойную старость, глубокое уважение и любовь. Пусть всегда тебе дорогой наш друг светить яркое солнце и пусть радость всегда наполняет твое сердце безперебойно до конца твоей жизни. Крепись и здраствуй на долгие долгие годы. Твой труд и жизненный путь был не легкий но очень и очень благородный. Да дорогой очень бы хотелось прожить еще, ведь мы живем в замечательное время, когда наша Родина в расцвете материальный и духовных сил вступила во второе полустолетие социалистической жизни и построения коммунизма. Желаем тебе хорошего крепкого здоровья, бодрого настроения и счастливого долголетия. Обнимем и целуем тебя твои друзья ветераны гражданской войны Горлачи: Кирилл Ефимович и Мария Валентиновна. Незабывай, пиши нам старикам по возможности письма. 19 Ноября 1970 года г. Житомир ул Правобережная реки Каменки №62

100

ФОТОМАТЕРІАЛИ Прядко Федір Денисович, командир червонопартизанського загону в хуторі Панський колодязь Ніжинського повіту в 1918 році. Вбитий після невдалого наступу на м. Ніжин.

101

Пам'ятник в селі Червоний Колодязь, 1960-і. Напис на пам'ятнику “Вічна слава героям Червоним Партизанам, які полягли в боротдьбі за Владу Рад у 1918 р. на Ніжинщині. Прядко Ф.Д. /ватажок, Опанасенко В.С., Смілик Я.М., Смілик М.М., Гартун І.С.” 102

Пам'ятник в селі Чистий Колодязь, 2019-й рік, фото Ю. Косенко та Є. Зінич

103

Виступ І.В. Донця на відкритті пам'ятника Прядку Ф.Д. та ін. червоним партизанам 5.11.1967 р.

104

І.В. Донець та рідні Федора Прядка біля його могили в 1968 році.

Спогади Горлач Августини Єфимівни Куда п. Лосиновка Черниговской области с. Червоный-Колодец Кому Процько Ивану Ивановичу адрес отправителя г. Житомир, ул. Правобережная реки Каменки №62, Горлач Кирилл Ефимович

105

Уважаемый Иван Иванович! По договоренности с тов. Донцом Иваном Васильевичем, при этом посылаю Вам для музея воспоминания моей сестры первой комсомолки с. Червоный-Колодец и убедительно прошу Вас оказать содействие в составлении воспоминаний для музея: 1) Об организации колгоспа «Червона семья» дадуть воспоминания первые члены Понька Артем Иванович и Кобезский Тимофей Прохорович 2) За первичную парторганизацию дасть воспоминания Панька и Смелик Галина Ульяновна бывший председатель сельсовета (первый член партии в с. Червоный-Колодец был старшина партизан Скрипка Сидор Емельянович умерший) 3) О времени Немецкой Окупации в с. Червоный-Колодец может дать воспоминания Панька Василий Артемович. 4) Необходимо описать историю памятника который сооружен против Конторы Колгоспа и вообще пока имеются старожили посредством их необходимо описать все то что является для ЧервоногоКолодца историческим. За Ваш благородный труд в деле организации музея в с. Червоный-Колодец, от лица всех земляков и меня лично глубокая сердечная Вам благодарность. С глубоким уважением к Вам бывший секретарь первого Сельревкома (хутор Панский-Колодец) с. Червоный-Колодец /Горлач/ 7 Февраля 1968 года В Музей с. Червоный-Колодец Нежинского района Черниговской области. До 50 летия Советской Украины от первого члена Комсомола по бывшему названию хутор Панский-Колодец Ичнянского району Нежинского Округа У.С.С.Р Горлач Устины Ефимовны 1913 года рождения Воспоминания Мне как выходцю из этого хутора неоткажите в моей убедительной просьбе чтобы мои воспоминания о первом Комсомоле и его работе в селе Червоный-Колодец находились в музее для чтения потомками.

106

Мой отец житель с. Червоный-Колодец Горлач Ефим Лук'янович относился к бедняцкому двору, до революции занимался хлебопашеством и все время отрабатывал свои долги в кулацких хозяйствах своих родственников тоже Горлачей (в давнее время род Горлачей произошел от одного зажиточного Горлача Ивана Ивановича родом из села Кагарлики возле станции Круты за городом Нежин, который чумаковал и поселился в этом хуторе имея сто десятин земли в одном куске (где сейчас колгосп) а при потомственном делении хозяйство это раздробилось: на кулацкие, середняцкие и бедняцкие хозяйства). Мать моя ткала тоже кулакам за долги на ручном верстаке: полотно и сукна крестьянские. Семья была очень большая. Мать умерла в 1918 году, а отец в 1941 году в Сентябре месяце, при вступлении передовой фронтовой линии немецких захватчиков в с. Червоный-Колодец этот старик колхозник имея 74 года от роду был разстрелян на огороде в своей усадьбе. Добрые люди к Вам покорнейшая просьба незабывайте этой могилы в которой находится прах старика колхозника принявшего мученическую смерть от гитлеровского зверя-солдата. Смерть старика — ест[ь] ПОДВИГ, он своей грудью принял автоматную очередь которая была предназначена для сражения с передовой линией фронта Красной Армии и кроме того он своей смертью задержал на 12 часов двух гитлеровцев, с передовой линии фронта вооруженных до зубов, которые охраняли разстрелянное его тело на огороде и семью старика загнанную в дом. Похоронен отец в своей усадьбе без народа — добрыми соседями так как похоронить на кладбище небыло возможности чрез военные действия. Я в 1929 году вступила в члены В.Л.К.С.М. В село Червоный-Колодец 1929 года из райкома комсомола, секретарем сельсовета был назначен комсомолец Балабай А которому было поручено организацию комсомола. Была создана инициативная группа, в нее вошли следуюющие товариши: 1. Балабай А. 2 Горлач Тина (это я) 3. Прядка Василий Филиппович 4. Скрипка Василий 5. Горлач Трофим и 6. Омельченко Мария Ивановна. Первым секретарем комсомола был избран Прядка Василий Филиппович, а руководил сначала всей группой тов. Балабай. Работа была такова: Мы были активными помощниками Сельсовету: Помогали взыскивать налоги, распространяли облигации и особенно в то время велась работа по отвлечении селян от религиозного 107

опиума, потом организация колгоспа на базе ликвидации кулачества как класса. Первым председателем колхоза был партизан гражданской войны Скрипка Сидор Емельянович, работа эта требовала от всех членов комсомола очень больших и смелых усилий и проводилась она в очень и очень трудных условиях так как кулаки вели свою агитацию среди селян оказывая неимоверное сопротивление колхозному строю и шли на самые утонченные хитрости агитируя что будет перемена власти. Несмотря ни на какие трудности и угрозы со стороны кулаков наша комсомольская организация выростала и крепла и выросла в крупную комсомольскую организацию, после чего явилась необходимость в изучении комсомолом разных квалификаций и мы старшие комсомольцы начали получать командировки на учобу. Я в 1930 году была командирована в г. Нежин на курсы ЦИТА по специальности каменщиков и горкомом ВЛКСМ г. Нежина была мобилизирована в счет ПЯТИТИСЯЧНИКОВ членов ВЛКСМ на работу Днепрогес в город Запорожье. Сначала работала каменщиком постройки бараков для рабочих и главной конторы Запорожсталь, а потом работа в Сталеплавильном цеху №2 маркировщицей. В 1940 г. вступила в члены К.П.Б.У. и дальнейшая работа завбуфетом и Завстоловой, а в 1942 г. была эвакуирована в Казахстан и чрез Кустанайский Военкомат ушла добровольно на фронт отстаивать независимость нашей необ'ятной многонациональной Родины, где и находилась всю войну санинструктором баталиона на передовой линии фронта, а после демобилизации работала на разных работах и в настоящее время уже 10 лет работаю в Запорожском Горпромторге, к 50 летию Октября занесена в книгу почета и много раз была премирована. К Вам дорогое молодое поколение моих односельчан убедительная просьба от нас старейших, цените и берегите завоеванную свободу, равенство и братство о котором человечество долгие годы мечтало и добыта она дорогой ценою жизнями Ваших предков. Крепите мир. Пусть всегда светить Вам яркое солнце, пусть всегда будет над Вами голубое небо. Да будет мир во всем мире. Первый член Комсомола в с. Червоный-Колодец с 1929 года и член В.К.П.Б.У. с 1940 г. Горлач Августина Ефимовна

108