Ysso Odyn #1 - Childhood (2009) by Pavel Bannikov

выпуск одын (одын) детство

детство

Ышшо Одын антипериодическое антикоммерческое издание газетного типа/ выпуск одын (одын)/ июнь 2009 как н.э. / тираж — 99 экземпляров / география содержания и распространения незначительна (не имеет никакого значения) / распространяется безусловно (цена каждого экземпляра назначается читателем) / редактор выпуска — павел банников / тыщ

детство

от задумщиков Приветствуем вас, поэты, сограждане, соратники и сочувствующие! Как-то редко и дырко стало в нашем литературном пространстве. А дыры и ямы имеют свойство заполняться только мусором и дерьмом. Поэты перестали ходить на вечера друг друга и лишь шипят по-за-углам как всё плохо. Поэты скатываются в те самые ямы. Всё действительно плохо! Но это означает только одно — давно пора браться за дело. Хватит сидеть и ждать пока кто-то придёт и погладит поэтушку по головушке. Хватит жаловаться на то, что никто не издаёт казахстанских поэтов. Хватит жаловаться на отсутствие переводов и периодики. Тем, кто привык видеть всё в черных красках, пора взглянуть на себя и понять насколько мы смешны в искусственных умствованиях. Тем, кто способен объединять людей, пора вспомнить об этой способности. Тем, кто способен отстраниться от себя и увидеть важное и новое в текстах другого, пора издавать тексты этого другого. Собственно говоря, это антипериодическое антикоммерческое издание Ышшо Одын (газетного типа), которое вы держите в руках — первый шаг. Мы не претендуем на гениальность, но мы считаем, что все талантливые авторы должны иметь площадку для высказывания.

Наши принципы и требования к текстам: Каждый Ышшо Одын объединяется общей

от собирателя номера На первый взгляд обращение к детству кажется банальным. Привычным, конфетно-бантичным, розово-голубеньким. Но ведь детство это не только мурзилки и бантики, привычный безоблачный ассоциативный ряд. Детство не исчезает бесследно по достижении установленного невесть откуда взявшимся “законом” совершеннолетия. Оно остаётся с нами навсегда, не только солнечными днями и тихими парками, но и подбитым глазом, первым непониманием другого, первым его признанием или наоборот — полным отторжением.

Первыми столкновениями со структурированным, разложенным по полочкам (иногда очень нечестно) миром взрослых, и осознанием того факта, что однажды ты навсегда перейдёшь в этот мир.

темой текстов и редактором выпуска. Каждый номер комплектуется новым редактором, один редактор не может выпускать два номера подряд. Тексты, не соответствующие заявленной теме не рассматриваются. Тексты, имитирующие (осознанно или нет) манеру письма и образный строй писателей прошлого не рассматриваются. Эксперименты (графические, жанровые и т.д.) — приветствуются (однако — смотри предыдущий пункт). Рукописи не рецензируются и не возвращаются (не стоит расстраиваться из-за этого, зато они и не горят).

Откуда же ещё начинать движение вперёд, как не от детства?

Павел Банников, Иван Бекетов Май-июнь 2009 г.

Как относимся мы к детству сейчас? что волнует нас, когда мы вспоминаем себя десять-надцать и так далее лет назад? какие ассоциации возникают в голове взрослого “я”, “тебя”, “его”? Что стало с детскиими ценностями?

___________________________________________ П.С.: Также принимаются на рассмотрение рукописи для издания поэтической серии малого формата. Рукописи в электронном виде принимаются по адресам: ivanbeketov@gmail.com — Иван Бекетов paul.pogoda@gmail.com — Павел Банников

Что-то вообще произошло?

Александр Салангин

Вера без дел мертва. Славься, игра без правил. Грамотные слова, я бы одно добавил:

девочка моя, Он всё знает придуши поскорей свои шаловливые руки только будь осторожна с их красными волосами они могут разлиться так быстро что за глаза не догонишь

Мишутка (отрывок)

ты и отцов возьми тоже промежду прочим, пусть для тебя детьми станут отец и отчим.

девочка моя, в тебе — вечность чтоб ты не сделала всё бесполезно ужасно так что бросай эти дикие вопли и белые травы давай сядём на дно и расколем часы и съедим механизмы

Волны, янтарь, смола, утро кагорной смуты — северные дела, помнишь, как было круто? Жаркая головня тенью кивает чуткой (смелые у меня, чёрные у мишутки: шире на два вершка да и умнее вдвое шахматная башка— нам на двоих с лихвою). Сладкий клубничный мозг ростит живые клетки — клетка наводит мост, строит усы к соседке, в гору ползут дела строчкой узкоколейной — тонкие, как игла, длинные, как Литейный, свяжутся до одной и затрепещут нити, длинной морской волной перекрывая Питер. Пригород и вода. Помню такое лето: приняли, как всегда, заночевали где-то, утром, подбив рубли, запечатлелись в горстке яркой, как соль, земли взморья в Зеленогорске. В Питере хорошо— в Зеленогорске круче. Счастье, когда большой город накрыло кучей сорной морской травы, сорванной у Ван Гога. Счастья, сто раз увы, редко бывает много. Птица, гнезда не вей на изумрудной крыше из дождевых червей (пальцем домишки пишет умерший прежде нас мóлодец из Голлахи) — крышу пустило в пляс: в лучшей своей рубахе летней, во всей красе зелень бурлит живая, в парковом колесезеркале отжигая. Сладкий клубничный ум кружится над заливом. Добрый зелёный шум сделал его счастливым. Мостики по волнам шли, разошлись, повисли, много не вышло нам толку от этих мыслей. Сколько себя ни вить пышным усам клубничным, кончит любая нить бредом многостраничным, густо пойдёт, пестро — вечен запас, огромен — люди, слова, добро — и ничего окроме. Время стареть душой, зреть, по украйней мере. Ты ведь теперь большой — стыдно в предметы верить. Тридцать какой-то год. Набело (немудрёно) в перекати-блокнот пишет Андрей Платонов пару простых вещей (тоже такими будем): «Нужно носить в душе отчие чувства к людям».

Вычерчен по кольцу курс безупречных лоций. Станешь отцом отцу — всё у тебя срастётся. Глазу идёт бревно. Солнечная ракета резво летит в окно лампой дневного света, следом летит луна соколом, мелкой пташкой — надо же, у окна нынче для всех поблажка. Сыну лет семь всего: злой я был, помню, в доску, не пожалел его, выплеснул всё и — жёстко, типа, реветь нельзя, типа, а ну-ка, хватит (век на тебе слеза, миротворитель-батя), но ручеёк-ответ быстро находит русло: «Не~обижаюсь~нет~ папа~мне~просто~грустно». Лёд, теснота и дым в тамбурном промежутке. Empty recycle bin, пишет подсказ пишутка пальцем по оргстеклу зимнего спецвагона, и в ледяную мглу впархивает зелёным змеем Зеленогорск — освобождённый город, и от лица, как воск тая, сбегают горы тамбурных ледников. Мимо, мишаня, мимо. Empty — и был таков. Ни тесноты, ни дыма.

*** Куда нам, направо? Направо такая же муть: по венам-муравам машины на ножках бегуть, плюс зонтик на случай деревьев, домов или птиц, плюс белые тучи, улыбка и мартовский блиц. На выдохе небо — пылаю, да всё не сгорю — «Куда нам, налево?» — и снова в окошко смотрю, где, светом играя, горячая, как самовар, слеза дождевая ложится на твой аватар.

*** милая не жги ангела пусть и красиво когда светится перья седые глотать воздухом пеплом ли ещё то месиво видишь ли он не светом мне это ли не к добру небо которого не было ли поздно искать звезду пальцы узорами связаны заперты крепко огнём спички деревьями ломкими брызнут ли красным вин-ом слышишь как боги шевелятся тени сползают в глаза за глаза милая жги дотла его весело больно ли худо ли воском свеча

*** мне в детстве казалось что я дружу с Богом панамку его что ношу а он улыбался подмигивал оком наивному мне малышу образы взахлёб словами насквозь путаются не стихом. совсем не. просто. вопрос. притаился. замер. босиком. между строк. глазками просвечивает.(бирюзовыми) улыбается предвкушением. чуда из-за кулис. я тишина тишиною. глубже по самое горло пустотой

Никита Сафонов футбол одну настоящую быстротечную T.Eliot

*** пустырь: школьники играют в замысловатый футбол проходящий рабочий местами закуривает луна как причина самой себя

Дарья Спивакова девочка *** девочка моя, не ври Богу он всё видит сквозь твои пухлые губы как набухают слова карамельными леденцами как ты глотаешь их дальше терпкой слюною

вот о чем думает глухой вписывая в кадр длинные ноги дохнущей птицы именно так циркулирует безвоздушное пространство лишенное метафизики

раскрытый зонт движется так размеренно по линии белой черная палатка, я не замечаю откуда дует [еще не сказать]

так оно заворачивает в бумагу сахар тростника \ мерный стук в дверь (кто-то пришел)

Егор Кирсанов

*** ты попал в фильм, теперь ты видишь прошлое стерто

дырка в бумаге *

[его нет] отвечают теперь, когда вернется

*** ты не первый что пропал в этих водах мальчик с коленками и облаками август расчёсанная чешуя каникул а может мальчика-то и не было

слишком большие сугробы и тени такие небесные почтовый ящик хранит эту грань марочного забытья этот знакомый вкус агрессивные вершины образы черепицы "над моими изображениями придет облачность"

сквозь темноту \ синий [невидимый прожектор] улицу прочерчивает кожаный шар парабола, или ловец скрипа звуки мокрые от второго таяния ритмично заходят (солнце при этом отсутствует) это орбита так скрежещет словно зубами

дверь скрипит

*** что-то, о чем думает ссохшаяся река Колтрейна (?)

у магазина "сутки" никого нет [ожидание] и мы, как сказал один знакомый отчаянно описывали свободу в холоде

что это

короткие два сигнала ногой откуда это взялось

в голове этот странный момент \ как в матче когда поднялся сильный восточный ветер [тяга присутствия]

кажется, снег белая линия снова [говорить] тихо \ болезненно тихо или болезненно воздух там где вода ушла тесно находиться здесь

да нет, в комнате никого с пальто сыпется мелкие мячи, стремящиеся в оконный проем никого нет а все равно тесно

может просто попалась хорошая книжка и ты стал многоточием сороконожкой путаешь свои лапки как слова сидишь на месте читаешь об африке и может кто-то дышит тебе в макушку подсказывает как приготовить языком и губами самое вкусное блюдо маленькие прозрачные внутренности хорея ядовитая рыбка которой нельзя отравиться

*** тихие сонные люди к реке приходят разговаривают негромко разноцветными продолговатыми голосами умываются постоянством запускают змея в бумажный воздух а вокруг летят пузыри пух и перья крылатые чайки и только из сердца растёт иголка заноза которую сладко вынуть к полудню становится ручной тенью спит на плече уткнувшись носом в затылок последний обморок лета письмо в бутылке чтобы не беспокоили

*** ну что ж ты всё плачешь когда тебя мама ведёт по вокзалу за южную руку и юг стоит за тобой весь красный в ракушках и северной машет рукой и я говорю тебе маша но край фабричный дождливый тебе обещает покой и озеро в книжке о прочем не думай не знай

*** маленькие сёстры глядят из окна на ремонт трамвайных путей младшая говорит знаешь леля ну её на хрен эту культурологию давай учить простые слова повторять географию на голове ______________________________________ * Подборка составлена из стихотворений, опубликованных в книге Егора Кирсанова “Двадцать два несчастья” (М.: АРГО-РИСК, Книжное обозрение, 2007. ISBN 5-86856-135-X. 48 с. Книжный проект журнала “Воздух”, вып.22. )

котлас венеция и другие места где мы никогда не будем каждый город заканчивается мальчиком стоящим на берегу ты перед ним лаовай возлюбленный призрак пространства в этом месте ничего не бывает гипсовый голос лежит на песке подойди поближе нарисуй ему веки вглядись останься в этих зрачках куски краски тени под обвалившимся потолком старшая молчит младшая пританцовывает с лимонадом в руке собирали чернику прочие ягоды окно открыто старуха внизу стоит думает что забыли

*** это скорее оговорка а не описка по фрейду on Friday ты кажется где-то близко и кажется любишь но не меня моё раздвоенье моё тяготенье любовное сучье веленье пенал на столе по контуру вырезан мальчик он злится и плачет об землю стукает мячик зима коридор случайная встреча на лете три тысячи кадров в потрёпанной киноленте всё чёрное только ты раскрашена краской лай собак и связаны руки засохли связки тебе принесут ручей и лодку постелят я туда ты оттуда не оглядывайся пристрелят а когда ты вернёшься обратно я тебя встречу жди муравьиную почту чёрненьких человечков здесь немым хорошо у меня телефон и квартира я живу без чудес на окраине чудного мира солнце в окно на картине бельё и дворняги мальчик ушёл вместо мальчика дырка в бумаге

Канат Омар как буквы

*** дай устоять на перекладине остаться в воздухе стоять в щели тянет рифмой найдена сопротивляюсь как могу и понимаю ненароком соседа напугав лицом что эта речь она к чему

*** столицая столица столицые ослицы цокают по улицам с перепугу сутулятся корчатся по переулкам копытцами тик-так жмурятся подвесками звенят что не так что так не всё равно ли зенки продери и проглоти коньяк всё в ажуре сударь все буржуи с пламенным приветом восклицательный знак беременные статуи медсёстер хороводят за горой нам туда ступать не след выправим кораблик полетим по небу над морем-окияном за тридевять земель глядишь и успеем войдём и расскажем не сразу едва ли и дверь отворив не ту как обычно напустим мороза

и звери как буквы а рыбы как губы

Владимир Воронцов перекрёсток ожидает

ОПЫТ

Du, armes Kind, was hat man dir gethan1… Johann Wolfgang von Goethe

Оно приходит сразу и бесповоротно. Когда лежишь в жару и бредишь или нежной ладони матери, или грубой отцовской щетины, когда он, высказывая недовольство затянувшейся болезнью, прикасается истрескавшимися губами ко лбу. Когда чай с малиной приносят в постель, уговаривают съесть ещё хоть ложечку, и еда, всегда вкусная домашняя еда, кажется отвратительной, когда запихиваешь в рот ложку за ложкой, давясь и не скрывая отвращения. Оно приходит снова и снова. Стоит у кровати незамеченным, неоценённым, невысказанным. Лишь предчувствием. Интуицией. Когда близкий родственник лежит в гробу, такой чужой и бессмысленный, оно подкатывает к горлу изнутри, подходит сзади извне и лёгким холодком касается плечей. В плаче. В редкие минуты слёзного надрыва по причине и без. В бездне. Когда грудь, кажется, распахивается как окна больницы в мае. Распахивается крылами, стремящимися объять во взмахе как можно большее, лишь на мгновение, и сразу томно сжимается от осознания тяжести пустоты. Я вспомнил о нём, когда беспомощно брёл по широким улицам незнакомого города. Тихим и пустым. Где деревья еле слышно отвечали ветру. Кронами, полными птиц. Их корни глубокими отростками уходили в тело земли, защищая мощные стволы и кроны от засух и ураганов. Город был неестественно молод и мокр. Был сырым и зыбким лабиринтом. Он преображался мгновенно. Метаморфозы его были ясны и запутаны. Город пытался вобрать все мои знания. Все переживания. Всю жизнь. Он был рекой и океаном. Мутно нёсся из края в край и обратно. Я никогда не видел океана. Лишь во сне… По этому признаку я опознал его. Не всегда в сновидениях я способен распознавать себя, но всегда узнаю в них своё детство.

Выискивая цветы сирени с пятью лепестками, мы съедали их, загадывая желания. В радуницу родители брали нас на кладбище. Мы были счастливы. Бились яйцами. Христос воскрес! Бродяги и побирушки ходили по могилам, собирая оставленную там снедь. И старец бородатый дервиш в безумии кричал: «О, жизнь моя. Всего лишь жизнь моя. О!!!» Чистый женоподобный голос муэдзина нёсся из высоких окон минарета и, волнуясь, сливался с рокотом проспекта. Я не любил тогда детей. И теперь я их ненавижу… Прекрасно ненавидеть детство, чтобы оставаться дитём. А оно всегда было рядом. Каждый раз, когда Луна поднималась над городом, сонно заливая пьяные кварталы. Когда Солнце, брызжа пеной, поднималось из-за гор и опускалось за горизонт. Когда неугомонные птицы не утихали всю ночь. И снег пушистыми хлопьями ложился на палую листву. И смех печальной незнакомки доносился бог весть откуда. Когда горделивая колокольня собора, зычным рокотом разметав безмятежных голубей, с важностью и простотой опускающихся на площадь, оповещала о чьей-то свадьбе или похоронах. В янтарных масляных глазах святителя, в свечах, нерасторопно горящих перед его ликом. Оно было и есть. Мы вышли из него. И в нём остались. ______________________________________ 1 Бедное дитя, что с тобой сделали. Иоганн Вольфганг фон Гёте (нем.)

Так правда ведь, всё что я знаю о мире, знаю из детства. Родители, учителя, бесконечные воспитатели неспешно втолковывали мне, что чёрное — это чёрное и наоборот, чтобы я, не дай бог, не решил иначе. Показывали пальцем и давали разъяснения. И эти заповеди. Азъ есмь. Чти отца твоего и мать. Посулы блага и долголетия. Дети наше будущее. Не правда. Наше будущее — старость. Дряхление и умирание. А дети сами по себе. Глупое следствие ещё более глупой причины. Чистые и нетронутые, непосредственные, как ангелы. Пока их не коснулась рука взрослого.

Одноглазый щенок стащил мясо у попа. Великая суббота, говоря честно, омрачилась этим событием и огорчила хозяина убогой дворняги; разговляться было нечем. Щенок всегда остаётся собакой. А собака, даже самая взрослая, никогда не перестанет быть щенком. В таком случае, хозяину не остаётся ничего иного, как убить животное и закопать в землю его несчастные останки. Оставив на память потомкам весёлую надпись — фольклорную песенку-прибаутку. Не так ли и у человека. Но человеческий детёныш, взрослея, развивается из неразумного бессловесного существа в «венец творения» и «вершину эволюции». Становится глупым и чопорным. Мнящим себя хозяином и творцом.

И остаётся после него, в лучшем случае, дерево, которое он посадил, дом, который построил, да могильная плита. Остаётся ещё память. Человеческая слабость, порождённая суевериями и страхом. Память о больших людях, тиранах, святых, певцах, глашатаях, поэтах, граничит с мифом, она более долговечна, нежели память бытовая, так сказать, семейная. Почившие же в детстве и юности зачастую лишены и этого никчёмного «бесценного дара». Не говоря уже о тех, кто ушёл в небытие, так и не увидев мира, чьим единственным впечатлением о среде является холод медицинской стали.

Верно и то, что человек за ограниченностью сроков жизни опасается не успеть осуществить своих планов. Здесь возникает надежда на будущее поколение, на детей. Они придут и сменят нас. Докончив наше дело. Вероятно в планах творца, не ограниченного временем, изначально было заложено такое понимание «вечности» для человечества. Так либидо, если верить библии, стало результатом грехопадения, наказанием, суррогатом свободы. Исторгнутый из Вечности огненным мечом, обрёл вечность в потомстве. Что особь перед видом? Человек смертен, человечество — вечно; разумеется, пока есть культура — залог и гарант эволюции, памяти, стремления нового поколения не повторить ошибок старшего, а старшего — воспитать смену. Культура, которая состоит из культурных ценностей, языка, искусства, морали и других предрассудков, отличающих Homo от прочих сапиенсов. Из золота, ценности отнюдь не абсолютной, но единственно значимой. Металлической.

На металле зиждется история. История имеет металлическое основание. Металл монеты. Металл меча. Плуг. Оковы империй и правителей. Под звон металла звучало слово. Ковалось звоном. Живое вечное слово, выкованное в металле. Пергамент сгнил, библиотека сгорела — слово живо. Оно есть. Вначале было слово и металл. Металл плодил благородных людей. Любил и жаловал вельмож. Бродил, блудил, резал и сёк. Рубил, плюясь кровью. Палач плачущих младенцев. Металл в руках человека.

Вместе они творили культуру. Вместе порывались эту культуру уничтожить. Изначально титаны истребляли своих хтонических предшественников, олимпийцы — титанов, язычники — христиан, фанатики шариата — неверных, революционеры — всех остальных. И кровь лилась, металл впивался в живое тело. Когда-то библейский Ирод вытоптал тысячи младенческих жизней, пытаясь уничтожить соперника, «царя иудейского». И другая история, более современная, если когда-либо после нас будет написана «новая библия», книга, которая отразит и проанализирует события и нравы, история эта непременно войдёт в ту книгу. Двуликий царь ХХ века, под знаменем социализма, национального и классового, несущий смерть и разрушение, строил новую эпоху, светлую и футуристическую. И прав был в том, что прежде, нежели построить, необходимо разрушать.

И разрушал, стремясь испепелить чуждую культуру. Фашизм — инонациональную, большевизм — иноклассовую. А все идеи о единой культуре, общей как вода и воздух, вне классов и этноса, вне слова и металла, оказались утопией. Как и любые идеи, оторванные от памяти, от генетической идентичности человека и человечества.

Крылья пчелы, на секунды коснувшиеся слуха, проникли глубже, вызвав ощущение прикосновения ко лбу ладони откуда-то из детства, и я вспомнил океан. Не океан даже, а нечто. Нечто огромное и необъятное. Волнующее. Живое. Парадокс памяти, жужжание пчелы заставило вспомнить Ничто. Лишь ощущение, ненадолго остающееся после просыпания от сна. А в нём — океан. Вечность. В нём — другая жизнь. В нём я не знаю ничего лишнего, лишь чувствую. Существую. Моё сознание свободно. Я — дитя.

Ведь все мои знания, все жизненные уроки, выводы и отношения взялись оттуда, когда тыкали пальцем и говорили: вот, детка, это дерево. Весной оно зеленеет, а осенью — совсем наоборот, желтеет, краснеет, осыпается. Учили, учили… А в сущности, не научили ни чему особенному. Называть вещи своими именами, но ведь вещи не перестанут существовать и без слов. Дали «понятия» и «принципы». Давали, давали. Взяв взамен всё, что у меня было. Непосредственность и независимость. Простоту и свободу. Даже бояться они научили меня. Научили любить и ненавидеть. Быть таким же, как и они. Венцом и вершиной. Полным ничтожеством и дрянью. И мне не остаётся ничего иного, как ненавидеть и любить их. Но не так, как учили, а абсолютно. То есть так, чтобы никогда не стать таким как все, но быть всеми. Всю жизнь оставаться младенцем, как проповедовал Христос.

Кажется, лишь умалишённые и безумцы могут всегда оставаться детьми. Они же способны на настоящие чувства и полноценное осмысление реальности. Пусть и своей. Автономной. Хотя любое сильное чувство и впечатление всегда выходит за рамки повседневности и соседствует с безумием, реальных предпосылок существования иных форм не так уж и много. Первое — это наркотики. О, куда денется мир от этого «зла», навязанного нам полицейскими. Сам по себе факт — не зло, зло — пристрастие, как впрочем, и любое пристрастие. Но сколько бы полицейские не рыли и землю, сколько президенты не придумывали законов, зло останется злом, добро — добром и наоборот, ведь разница — в букве, а мир, сам по себе, как-нибудь продержится до последнего своего рассвета. Второе — религия. Система предрассудков и суеверий, гарантирующая, однако, единство общества и морали. Система, зародившаяся в разных своих проявлениях на заре истории, детстве человечества. Третье — ни больше, ни меньше — страх. Настоящий живой животный страх, порождаемый сравниванием одного с другим, меньшего с большим.

Вот она: возможность выхода за пределы, сохраняющая, правда, вероятность границ. Способная освобождать и оковывать беспросветно, бесповоротно. Способная оторвать человека от человечности и человекоподобия, возвращающая его к истокам, к младенческому восприятию, и в то же время гарантирующая идентичность человека человеку. Дающая освобождение и налагающая запрет на свободу.

Это табу, этот геноцид свободы, я особо ощущал в детстве, и от этого ненавидел детей. Всегда стремился быть старше, и, о ужас, стал старше, так и не познав свободы. Стал таким, быть каким учили меня — человекоподобной обезьяной, из любопытства и необходимости повторяющей действия и поступки окружающих. Ничтожным и великим среди равных… Будто дитя, нескромно вопрошающее о смысле.

Оно не переставало быть рядом. Накатывало и отступало, как море при луне. Повторялось вновь и вновь в сновидениях, бреду, дежавю. В нём было всё и ничего. Оно неприкосновенно, потому что оно доступно лишь мне. Каждому своё. Свою внутреннюю свободу и нравственный закон. Свою вершину и цель. Выбранную в детстве. Вот и всё. Бедное дитя… У попа была собака…

ПЕРЕКРЁСТОК ОЖИДАЕТ

*** не кидайте камни в бездомных собак когда собаки — ваш сон не ищите коротких путей от номера гостиницы до моря обычно свора обитает возле лодочной станции и возле паба где хоть иногда можно поживиться где у людей ещё осталось милосердие лучше смотреть с высокого пригорка как 120 вёсел принимаются за работу одновременно и дети бегут вдоль высоковольтных линий кидая камни в отчаявшихся сук и кобелей если у вас что-то болит присядьте на тропинку у сгоревшего дома и дети будут над вами глумиться они удумали даже подбросить щенка на провода щенок визжал неимоверно если всё же у вас ничего не болит и вы никогда не видели моря будьте счастливы выбирая подходящий камень

*** мальчик со смаком кусает батон голодный пёс виляет хвостом и выразительно смотрит в глаза слёзы наворачиваются на глаза ни у мальчика и ни у пса а у проходящей мимо старушки которая в пакете несёт ватрушки старушка ватрушку кидает собаке и причмокивает беззубым ртом собака пугается но потом тихонько подходит берёт ватрушку и убегает забыв про старушку бабушка ахнув проходит дальше никто не знает что будет дальше как развернуть мне свою шарманку мальчик продолжает кусать буханку кобель возвращается из подворотни оглядывается и смотрит в рот мне изо рта у меня растут поганки мальчик наевшись садится в санки санки не едут потому что лето но ему пожалуй плевать на это кобель насмотревшись подходит к мальчику нюхает его штанину а дальше что ребёнок пугается и тает оловом больше не скажу я ни слова вам

Иван Полторацкий окна

ОКНА

Раз В детстве мне было страшно засыпать. Я знал, что под кроватью живёт смерть. Стоит только закрыть глаза – весь мир опрокинется и пере-вернётся, но меня там уже не будет, и Солнце не поднимется никогда. Я не прятался под одеяло, не звал на помощь, просто пытался стать незаметнее, дышать как можно тише, чтобы Луна не услышала, проскользнула блуждающим взглядом. У неё были липкие восковые пальцы. Моргая редко-редко, Я стискивал зубы и всматривался в плывущий потолок. Полные уши слёз. До сих пор помню это холодное проникновение смерти в голову, сквозь барабанные перепонки, вглубь, откуда я думал. что завтра уже не проснусь.

Два Окно моей комнаты выходит во двор и при ясной погоде отчётливо видно горы. Я любил выходные за то, что можно было долго валяться в постели, и представлять, что я живу там, – в облаках и вершинах. Белое на голубом. Ещё было видно прозрачную занавеску с цветами и птицами, герань на подоконнике, грязно-оранжевую стену соседнего дома, (он рос под прямым углом к моему) и близко / по диагонали / окно светлое, чисто вымытое, ᄽᄼᄿ постоянно открытое летом Ł

Просто: « Вы разрушили мою жизнь» И долгое, точно три точки — тире, молчание. Да Луна такая, словно вызрела во мне, и выкатилась прямо из груди на небо. Я смотрел на неё и корчился от фантомной боли, не зная куда молиться, уже не пытаясь не спать. Когда дамоклова Луна стала невыносимо огромной и, не выдержав собственной тяжести, сорвалась обратно в мою пустую грудную клетку… я зажмурился, ожидая что вот сейчас зазвенят стёкла и… Они включили свет. В знак того, что спасли тебя. Я сделал то, о чём запретил себе думать ещё 20 лет назад: встал и посмотрел в Окно, * горящее, как единственная на весь январь звезда ---...---

Шесть Там сидели два ангела, и пили чай, согревая руки паром, поднимавшимся от больших зелёных пиал. Один покачивался на табуретке, зябко поводил крыльями и что-то увлечённо рассказывал. Второй, с более тонким лицом, кутался в шерстяную шаль, и почти не слушал, думая о чём-то своём, недоступном. И оба светились мягким серебряным светом. Какое уж тут электричество? Я осторожно, чтобы их не смутить, задёрнул штору. И потом, во сне кто-то тихий сидел у кровати, вполголоса пел колыбельную и бережно гладил по голове.

Семь Я больше не сомневаюсь, что где бы я не был,– окно загорится, когда будет нужно. Нужнее всего. И, прогуливаясь по городам с затаённой надеждой, я заглядываю в незнакомые окна: мало ли кто живёт в этих светящихся угоŁках …?

посвящение собаке шляпника *** перекрёсток ожидает зелёного светофора так много людей и машин клаксоны в глянце вечереющих витрин блики за фасадами многоэтажек скрывается закат перекрёсток ожидает зелёного светофора шумные школьники уставшие от долгих уроков уставшие от консервативной дряни учителей уставшие и весёлые торопятся по домам перекрёсток ожидает зелёного светофора полицейский спешит передать повестку свидетелю он знает что тот всё равно не придёт но процедура полицейский спешит жена просила купить картошки перекрёсток ожидает зелёного светофора строительный кран не перестанет работать и ночью государство вложило в объект слишком большие деньги строителям плевать на государство они пьют водку перекрёсток ожидает зелёного светофора дрожат старушечьи губы шепча скромную молитву старушка уверена до бога дойдут её слова он помянет её одинокую пенсионерку перекрёсток ожидает зелёного светофора поэт стоит как бы вовне в толпе неуклюжестью слов он знает до его шёпота вряд ли кому есть дело и рад этому неимоверно куда ему спешить светофор переключается никто ничего не ждёт

Три Ночью, когда я уже готов был зажмуриться и уснуть так, чтобы утром никто не нашёл, только лишь бы всё это закончилось. Когда страх становился больше меня, окно загоралось… Света всегда было ровно столько, чтобы укрыть с головой. И убаюкать.

Четыре Странные люди живут в той комнате. Они могут включить свет, когда им угодно: в полночь, 4, 6, в любой чёрный час. И всегда — вовремя. С тех пор я перестал бояться снов. Я верю. В окно

Пять Через двадцать лет я вернулся домой. Не изменилось ничего. Только в памяти чёрные дыры. Те же занавески, та же герань. Я снова боялся уснуть, захлёбывался стихами, чувство вины стекало за уши по вискам Я не знал: жива ли ты сейчас, или находишься там под кроватью. И не было никакой возможности узнать.

Нет ничего бессмысленнее, чем утверждать, что жизнь не имеет смысла. Если ты не видишь причинно-следственные связи не значит, что всё случайно. Мучительно трудно расширять контекст – элементарно не хватает органов восприятия. (иногда их заменяют книги) Хорошо, что у меня в позвоночнике грифель– он сводит всю экзистенцию в точку и не даёт умереть от аморфности. Это Господь Бог воткнул мне голову циркуль и прокручивает его со скоростью (фаворского) света. Ррраз — и всё — следующий чертёж. Я не пытаюсь увидеть свою границу, и просто ношу атмосферный столб до поры - до времени. Смысл моей жизни — спать с беременной собакой. Когда закончились люди, она согревала меня. Всю зиму. С молчаливой преданностью заглядывая в глаза, никогда не засыпая раньше меня. Благодаря ей, я понял, что такое абсолютная любовь. Я не оставлю летом свою собаку и попробую передать по наследству Плевать, что она — плюшевая, и, что мой друг называет её сукой ( потому что собака, и потому что беременная) Всё совершенно не важно. Главное — что она есть. и немного напоминает тебя Этого вполне достаточно, чтобы не выходить в окно.

Гоша Игорян

изредка плещутся рыбы в шалаше из соломы тепло и уютно в углях запекается картошка летучие мыши звёзды рано утром космические корабли исчезают среди облаков

3 стихотворения из Канашского района Чувашской Республики (примитивные тексты)

рыба ловится у самого берега в городах бензиновые лужи и концерты рок-звёзд на кассетном магнитофоне села батарейка

Дмитрию Воробьёву Водонапорная башня

хлеб давно уже съеден надо накопать навозных червей и сбегать на родник

Из красного кирпича Она скрипит и качается Пустая внутри Вода утекла в малый Цивиль А потом в океан там птицы и рыбы Начальник приходит По привычке Каждые сутки Зажигает керосиновую лампу открывает кран Чтобы жители села Шихазаны Мыли посуду Замачивали веники Купали младенцев башня стоит и сейчас плачет без воды глава района задумал её продать якутским предпринимателям они хотят построить обсерваторию чтобы добывать алмазы по новой технологии

Новый велосипед у меня новый велосипед купили в Канаше на универбазе 98 рублей канаш – на чувашском — «совет» старший брат Эдик часто без спросу берёт мой велосипед и катается пьяный ночью по деревне утром бабушка снаряжает меня в соседнее село за хлебом купить 5 буханок черного но хлеба нет иду в хозмаг покупаю кодовый замок помню до сих пор эти цифры 9–8–6–5 в деревне все смеются для чего я купил эту железку закрываю велосипед на замок уезжаю в Шупашкар июль приносит жару и новые разочарования

Денису Осокину Ночь на водоёме на рыбалку с ночёвкой деревенские мальчишки в табачный кризис с собой берут дедушкин самосад и рябиновый самогон чтобы не дремать поздно ночью в соседней деревне пожар машины с сиренами на водоёме тихо и мирно

лежат песчинки и в каждой волшебство своей пестринки; лишь нам с тобой узоры их прочесть дано… Я помню утро и огромный дождь Там вымокший на привязи ягненок был так нежданно мал и тонок, а молния над ним была как занесенный нож… О чем же я, сестренка? Дождь кончился, ягненок высох, затем, как водится, он вырос и, все-таки, пошел под нож. Не забывай прозрачного ручья и тех песчинок-дней, где есть и ты, и я.

Отцу (1900 – 1948 гг.)

в живых деревенских осталось не так уж и много

Он рано ушел из жизни. Мне было тогда чуть больше года. Я был его единственным сыном. Говорят, что я ему успел сказать: «Аке».

на кладбище в симек я хожу между могил смотрю фотографии и пью сладкую воду

Поверьте, ненормальна радость в декабре, уходит год и сокрушает жизнь, а я опять несу собачий бред и лезу снова на ножи. Зачем? Затем, что я рожден в году собачьем, без молитв, в беспамятстве уже забытых битв и от второй из жен. Прости меня, отец, но знай: я пережил тебя на год, что я один и око сам себе и если не вернусь к утру, прощай, доверь мне снег и этот свет; я буду не бедней твоих далеких бед.

Дюсенбек Накипов сквозь ручей*

*** Крик матери при родах, смех отца по рождении… Необъяснимая природа в день «Х»… Нощно и денно мои Отец и Мать глядят на меня из далёкого дня моего рожденья…

Игорь Васильев (Кужак) детские стихи

*** Глаза – зеркала отчуждений от плохого в себе… в пологой плоскости неба темнеет точка исхода астрального тела… клаустрофобия открытых и светлых пространств завершается бегством в логово лона, и это так непреклонно обретает кабалистику ритма, что я отчетливо вижу, где кончается риск и начинается вера… инстинкт разбивать зеркала, любопытство к преломлениям света; что это, если не каннибализм, ритуал съедать себя заживо? Но это намного лучше, чем обрекать на закланье других… Жертва и жрец… Сын и отец… Отпусти юношу, брат мой, последний Инка, пусть он сам выберет смерть или жизнь. Воспари и сверху увидишь: у него открытое темя, где еще светится точка исхода астрального тела.

***

Мой взгляд, как сквозь ручей, на дно… Там детских дней

1 Бережное начало и до конца. Зов рождения и свободы, так, где-то не знают имя, как мама. Золотое, но взрослое раскаяние, распятое и запятнаное, ни один детский дом, ни одно чрево не загладят вину, не успокоят душу (да сон — виселица не прекращаются), так воздух-лезвие в грудь, вот и стремится (сжалиться), нет, расцарапать.

2 Пела, пылала память над головой новорожденной. Нет благодарности духу. Вот только память и только забыта.

3 Дверь — потом открывается мир.

Сайран А.

Уже, что расвет. Небо — реальность забытая на кресте. Небо так сияет, что по-семейному, стопкою опрокинутой. Что ли как люди и дым обреченный (угаснуть) рассеивается, вот, по земле.

Дмитрий Воробьёв осенний натюрморт Осенний натюрморт Гаснут астры: когда-то ― яркие, манящие, ухоженные; сейчас ― вялые, прекрасные, бесплодные, как воспоминания о канашском детстве.

*** Что я помню из детства? Бесконечное море Бесконечную маму По экспоненте На песке нарисованный Статистический график С диаграммой размаха На фиг! Я закрою глаза Что я помню из детства Бесконечную маму Ее теплые руки Бесконечное море Как

У входа.. (посвящается О.В.Л.)

FREEDOM? В родительском доме, в тёплой канашской квартире, где я расстался с грудью матери, бросал из окон в кошек яблоки и приобрел виновность в 10 лет (под столом правой рукой), не было для меня места. И больше не будет.

Исатай Алтай мир-во-сне

Мальчик трепетный замер у входа В потных ладошках блокнот И карандаш, как труба парохода, Дымные строчки вьет Мальчик трепетный грустен у входа Отсутствием тем томим.. И сигареты трубой парохода Развеяли строчки в дым..

Ты видишь этот снег? Он тает. Так время тонкое рвется По заранее сложенным линиям Листа жизни Таковы пожелания родителей И ты рвешься, чтобы успеть Стать модельером матери Стать чемпионом отца Самое сложное в жизни Просто остаться ребенком Остаться самим собой Не исполнив чужой мечты

Мир-Во-Сне (колыбельная) Бойся Оле-Лукойе Бойся Фредди Крюгера Бойся бандита Пашу Из пятого подъезда Бойся атомной бомбы Бойся вируса гриппа И глобального потепления Тоже, пожалуй, бойся. Бойся землетрясений И террористов-смертников Бойся пьяных водителей Пьяных грузовиков Только, сынок, не бойся Засыпать в темноте один

<из “Новых сказок”> Сказка миллионная пупырчытая Читай пупыр Пупыр читая Сказка-сказка-сказочка Жила-была девочка У нее была веревочка Веревочка волшебная С пупырьками Жила-была девочка У нее была веревочка Она ее стирала И смыла пупырьки Веревочка волшебная Теперь обыкновенная Живет на свете девочка У нее теперь новые кеды Читай, читай, читай Сказка-сказка-сказочка

Мальчик трепетный плачет у входа Но вновь карандаш наточил.. Эй, эй, труба парохода! Дайте мальчику дыма чернил..

Энциклопедия для восхитительных мальчиков (по мотивам муравьиных сказок) Два королевских мальчика Делят одну принцессу Принцесса число натуральное Делима на ноль и себя Платите в казну десятину И корпоративный налог Плюс проценты еще камердинеру И НДС королю!

Впервые в жизни увидев апрельский снег

*** В детстве у меня был персональный ягненок Он повзрослел раньше меня Мы его съели на каком-то празднике

Параграф О свободе веры и деятельности Утвердил! (ждается) Старый граф (Этюд подозрительности) Растил Ается мальчикам маяться Папа принцессы — король Поздно мальчики каяться Стрижка будет под ноль!

Самый грустный поросенок (ежегодно миллионы поросят борятся за звание самого грустного поросенка в мире, с гордостью представляю вам победителя этого года, знакомьтесь – самый грустный поросенок мира — Рома) Шесть веселых поросят В двухэтажном доме А седьмого поросенка Положили в кому А седьмого поросенка Называют Рома Никогда он не бывал В двухэтажном доме К сожаленью поросенок Да, тот самый Рома Он ведь даже не прописан В двухэтажном доме Шесть веселых поросят В двухэтажном доме А седьмого поросенка Называют Рома

Сергей Алексеёнок телевизор 1 Перекресток города сна В нем музыка тишина В нем сумрака листопад Застывших минут река Скользит холостой тротуар Следами крошится хлеб Осенних птиц переплет Сквозняк пришел на погост Окурок в рукав фонарь И нерешительный гость Месяц седой январь Законченным дневником Снега идет листопад В городе ночь без сна В городе сумрак чад

2 Неловкая встреча Вытертая улица Сотни ног топчут мгновения Что мы пытаемся украсть У самих себя Прячемся Фонари находят и кричат И только листья понимая всю неловкость Скрывают шум наших шагов в никуда

3 …первый раз я увидел крыши проспект и людей идущих в это окно по телевизору я обошел все дома вокруг ища этот подоконник и когда нашел долго курил упиваясь смертью героя подарившего мне в эпоху без Интернета первую ссылку с экрана а вчера по прошествии двадцати лет я спрятался в этом подъезде от дождя сел на этот подоконник и не увидел в окне ни черта за это время кто то успел выключить телевизор…

об авторах Исатай Алтай Родился в Мангистауской области, в поселке Курык (быв. Ералиево) в 1981 г. По образованию эколог. Живет и работает в г. Актау. Публикуется впервые.

Сергей Алексеёнок Прозаик, поэт, эссеист. Родился в 1976 году в Алма-Ате. До 2004 года занимался только живописью и собирал материалы для будущих книг, но сам этого не знал. В 2004 году окончил литературные курсы ОФ «Мусагет». В конце того же года был опубликован в ЛХИ «Аполлинарий». В 2006 году издал поэтический сборник «Бабочка Безумия». В настоящее время готовится к изданию роман. Стихи, рассказы и эссе в журналах «Аманат», «Книголюб», альманахах «Литературная Алма-Ата», «Картель Бланшар», «Гран Фри».

Игорь Васильев (Кужак) Поэт. Родился в феврале 1979, в Чебоксарах. Там и проживает поныне. По специальности журналист Печатался в сборниках: Топос (2004), Tric Trac (2005), Скандинавия - Волга: альманах международного поэтического фестиваля (2005). Автор книг “Автопортрет с Богом на заднем плане” (2004), “Жизнь в берлоге” (2005).

Дмитрий Воробьёв Поэт. Родился в 1979 г. Живёт в Чебоксарах. Кандидат философских наук. Стихи публиковались в журнале «ЛИК» (№4, 2006), в альманахах поэтических фестивалей «Скандинавия — Волга» (2005) и «Скандинавия – Поволжье» (2006), сборниках «Топос» (2004) и «Tric trac» (2005); Атaлпа тинес хушшинче: поэзии уявeн альманахe (2006), интернет-журнале TextOnly (#23), эссе о Геннадии Айги — в шведском журнале «ARIEL». Опубликовал малотиражные книги стихов «Автопоэзис» (2004), «8 стихотворений» (2005), «Желтые стихи» (2007).

Владимир Воронцов Поэт, прозаик, эссеист. Родился в Алма-Ате. Выпускник литературного семинара ОФ “Мусагет”. Окончил филологический факультет КазНПУ в 2008 году. Публикации в книгах “Картель Бланшар”, “Гран Фри”, “сорок.четыре”, ЛХИ “Аполлинарий”, журнале AMANAT, Литературной газете Казахстана.

Гоша Игорян Родился в Республике Чаваш Ен. В 2000 году окончил ф-т журналистики Чувашского госуниверситета, работал в региональных СМИ: телевидении, радио, а также помощником депутата Государственной Думы, главным редактором политической газеты. Сегодня работает помощником депутата Госсовета ЧР. Пишет на русском языке. Стихи печатает с 1994 года. Публиковался в журналах «ЛИК», «КИЛ», альманахах «СкандинавияПоволжье», «Топос», выпустил авторские сборники стихов «Бутик непризнанной одежды» и «Гласные и согласные». Несколько произведений переведено на чувашский и шведский языки. Участник фестивалей «Скандинавия-Поволжье» (г. Чебоксары, 2005г., 2006г.), «ГолосА» (г. Чебоксары, 2008г., 2009г.), «Стрелка» (г. Нижний Новгород, 2009г.). Автор песен, исполнитель и идеолог чебоксарского ВИА «Методы Чувств». Живёт в Чебоксарах.

Егор Кирсанов Настоящее имя — Евгений Прощин. Родился в Коврове. Окончил филологический факультет Нижегородского университета, в настоящее время преподает в нём. Кандидат филологических наук (диссертация «Элегические мотивы в лирике Блока»). Стихи печатались в журналах «Волга», «Воздух», «Новый берег», альманахах “Слова”, “Абзац”, первая книга стихов издана в 2007 г. Участник многочисленных российских поэтических фести-

валей. Соорганизатор (в составе группы «Культура Междуречья») фестивалей в Нижнем Новгороде: «Стрелка» (2005, 2007) и «СЛОWWWО» (2006); лауреат премии «Литературрентген» (Екатеринбург, 2006) за организацию «лучшего внестоличного поэтического фестиваля в России».

над номером работали Идея — Павел Банников, Иван Бекетов

Дюсенбек Накипов Поэт, хореограф-либреттист, сценарист. Закончил Московское академическое хореографическое училище (1964 г.) и факультет журналистики КазГУ им. аль-Фараби (1985 г.). Председатель Союза хореографов РК. Первые опубликованные стихотворения — в 1995 году в книге “Вечер века”. Автор нескольких сборников стихотворений и двух романов.

Канат Омар Родился в Павлодарской области. С 1990 г. в Ленинграде, в 1996 году закончил Санкт-Петербургскую Государственную Академию культуры по специальности “режиссер киновидеостудии”. С 1996 года в Павлодаре, с 2001 в Астане. Публикации с 1988 года в журналах “Арион”, “Воздух”, “Новая Юность”, “Простор”, “Аполлинарий” и др. Участник антологий “Явь и сны: Новая поэзия Казахстана” (2001), и “Освобождённый Улисс: Современная русская поэзия за пределами России”, а также ряда коллективных сборников. За тремя самиздатскими сборниками последовали три книги, изданные различными казахстанскими издательствами. В 2008 году издательство Руслана Элинина в серии Русский Гулливер выпустило книгу стихов «Каблограмма».

Павел Овчинников Родился в 1971 году в Алма-Ате. Живет в Алматы. Работает в технике коллажа, видеоарта. В 1997 году окончил филологический факультет Казахского государственного университета, по специальности «русский язык и литература». Основные выставки: Использование макулатуры в мультикультурной среде. СЦСИ, Алматы, Казахстан, 2001 Памяти Шай-Зии. Галерея «Улар», Алматы, Казахстан, 2001 Видеоартфестиваль СЦСИ «Инвентаризация» (в соавторстве с В. Гвоздиковой и К. Тимошенко). Немецкий театр, Алматы, Казахстан, 2002 Прощание с рок-н-роллом. Центр Современного искусства Сороса, Алматы, Казахстан, 2002

Редактор выпуска, литературный редактор — Павел Банников Дизайн макета, вёрстка — Павел Банников Художник — Павел Овчинников Ценные замечания — Олег Поздняков, Евгений Карев Дружеская и материальная поддержка — Марат Шибутов

В оформлении первой полосы использован коллаж Павла Овчинникова из “Русского цикла” (2006)

Иван Полторацкий Поэт. Родился в 1988 году в Алма-Ате. В 2006 закончил мастер-класс ОФ “Мусагет”. Сейчас живёт в лесу под Новосибирском, учится на филологическом факультете НГУ. Публикации в ЛХИ “Аполлинарий”, журнале “ШО” (Киев).

Александр Салангин Окончил Курганский государственный университет по специальности “учитель русского языка и литературы”. Работал репортером местной газеты. Учился в Литературном институте им. М. Горького (семинар Сергея Чупринина и Татьяны Бек), вел рубрику в архитектурном журнале. Живет в Москве. Публиковался в журналах “Нева”, “Воздух”, автор двух арт-книг, организатор литературного конкурса “Антипот” (Курган).

Никита Сафонов Родился в городе Омске в 1989 году, с 2006 года студент Санкт-Петербургского горного института. В 2006-2007 году резидент поэтического клуба “Болт” в СПб. Участник поэтического фестиваля “Петербургские мосты” (2007, СПб), летнего слэма в Петербурге (2007, СПб) и Майского фестиваля новых поэтов (2008, СПб). С февраля по июнь 2008 года организатор и участник арт-проекта ГЛАZS (слепая поэзия). Стихи публиковались на сайте “Полутона”, в журналах “Транзит-Урал”, “Волга”, “СТЫХ” и др.

ЗДЕСЬ

НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ МОГЛо БЫТЬ ВАШЕЙ РЕКЛАМЫ

Дарья Спивакова Родилась в Алматы в 1991 году. В 2008 году окончила литературный семинар ОФ “Мусагет”. Публикуется впервые.

Тираж — 99 экземпляров Отпечатано в типографии “Fortress” Адрес: г. алматы, 8 мкр. д. 4 «а», оф. 15