Ysso Odyn #3 Imprinting

выпуск търи (търи) импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг

антипериодическое антикоммерческое литературное издание газетного типа/ 2010 как н.э. / выпуск търи (търи)/ тираж — 99 экземпляров / география содержания и распространения незначительна (не имеет никакого значения) / распространяется безусловно (цена каждого экземпляра назначается читателем) / редактор выпуска — иван бекетов / тыщ

импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг импринтинг

Бернар Варгафтиг стихи разных лет (пер. А.ПАРИНА) *** Да будет мой рассказ построен из осязаемых вещей Стол повседневная работа И беспорядок и безденежье и вдруг письмо За полчаса до открытия бюро по найму Так прижимаются друг к другу песнь и немота Тень и её движенье к солнцу Вкус влажный измороси и солома Тот кто кричит на противоположном берегу И будто я бегу К жизни моей Где ходишь ты

*** Что станет со словами Когда я перестану сочинять Они обрывки сделанных вещей Края абстракций их углы Захлопнутые словно лифт ландшафты Несущиеся вниз (считайте этажи глаза не пяльте на попутных пассажиров) Нет даже Не прядево времени Шевелящееся наподобие Пакли пеньковой меж брёвнами риги

*** Времён противоборство Наклон и угол слова Вилы облипли Птицы охрипли Пучки неровных нитей Вплоть до нутра зеркал

о проекте

от собирателя номера

Антикоммерческое антипериодическое издание Ышшо Одын основано в июне 2009 года в Алматы (Казахстан). Параллельно с изданием был основан проект «Угол Слуха», цель которого презентовать творчество уже знакомых публике писателей, а также — новые имена, организовать диалог между читателем и писателем, попытаться вернуть связь между различными родами искусства, связь между поэтами, художниками и музыкантами. Рукописи, пожелания и предложения принимаются по следующим адресам:

Пространство поэзии — если хотите мир — едино. Зачастую трудно определить расстояние от некоего пункта А — в котором (или где?) появляется (или проявляется) автор — до назначенияозначивания пункта Б, где он воплощается в читателе. Непреодолимое количество троппутей-расхождений следования от слов к смыслу — от строк к молчащим промежуткам. Продлённое в восприятии. Что остается выбирать и куда следовать в ситуации ходьбы-поиска? Похоже на найденное сходство. Отыскавшееся видение-ведение. Отголоски образов в исполнении.

Павел Банников paul.pogoda@gmail.com Иван Бекетов ivanbeketov@gmail.com Юрий Серебрянский saiora@union-estate.kz Сайт издания: http://sites.google.com/site/yssoodyn/

Со всеми наилучшими И.Б.

Поскольку смерть Бросает вызов мне Теперь я не дерзну молчать

*** О как мне хочется чтоб вещи совпадали (Оправдываться ни к чему) Пишу закраины ласкаю Изнанку ящика Смещаются воспоминанья явь Зажатая в мгновенье Приёмник чтобы числить миги И книги чтобы школьников учить Я времени даю скользить в движенье Как дверцам двум стенного шкафа Скользить даю

*** Наше детство оно блуждает Там где не пристают слова И свет К тому в чём есть росток утраты Растягивая стены мы сводили Под скрип дверей Затёки от морозов прошлых зим Мы вместе жить хотели Пространство жестов Где я ничего Не осмелюсь Сдвинуть Со временем мы приобщились к забвению Зачем орать что все вокруг вруны И я ведь сам Болтал Что ты меня дождёшься

Твердеет влага в глазах звериных И окрики желтеют Я пробегал ступени И коридоры Где повторялись тени Я пробегал через стенные Шкафы в которых Твои висели повсюду платья

*** Язык поддельный

Кто входит кто выходит Тащу тебя туда Чтоб ты заговорила Как прошлое где жить

И ждать вдвоём с тобою На край стола Облокотившись Иные жесты натираешь

До блеска день за днём Потом кладёшь на место Как медную посуду

*** Как будто бы порой Становятся тесны Слова И сновиденья

***

Осталось нам одно Жесты наши Удерживать Против нас Ничто нас не напоминает Пейзаж Без вечера Без утра Который неподвижно длится Смерть чья-то не твоя Живое дерево Вне превращений года

Уста пустынные упорно

урчанье речь лишённая корней О шевеленье слов

всегда похоже на морщины смерти

оно Колеблется на кромке слухов Не медлит на порогах ржавых вёдрах

на тех рассказах Где все слова скользят

*** Присутствие в котором время Так ни к чему и не ведёт Как буря что будоражит Вещи которые надо Снова поставить на место

Марат Исенов

В письме потеряно слово Уйти (Ах и меж тем Сжать твои руки в раже)

***

Память где вижу тебя обнажённой

часом раньше это прозвучало бы иначе

Где ты прибегаешь

Когда окликаешь меня

даже

Вопросами которые я тебе задаю

часом позже не знаю а сейчас сейчас это ветви деревьев светятся через весь дождь

*** Речь внезапно превратилась В дождь и травку на пригорке Свет нахлынувший пейзаж Вдруг разорванный как вечер Где заснуть пожалуй значит Высшей меткости достичь Для орлов воспоминаний Что парят в движеньях наших

*** ...то что ты чувствуешь что ещё можешь почувствовать не является темой для разговора за разговорами вообще проступают какие-то трещины и всегда присутствует то что сквозит между словами...

Здесь на кромке первых слов Хаос и его подобье *** *** Я сочинял дома и краски И лица Которые молчали

...камни – валуны перемещаются по двору один из них самый крупный за двадцать лет преодолел расстояние от помойки до детской площадки

Дверные скрипы облик мнимый

расторжение из между овцами и валунами

*** …и тогда молчание стало вторым словом тем самым которым нас окликают однажды

*** …надежда во что бы то ни стало всегда нуждается в оправдании как и человек который вам всё рассказал…

*** …дар непоправимости это каждый раз проявляется так словно зовёт кто-то издалека и почти безнадёжно но ты не понимаешь откуда не понимаешь но чувствуешь и отозваться не можешь…

***

подражая им ты всю жизнь старался быть чем-то недолгим…

***

...ровесники зеркал в некоторых обитает время

...такие непонятные кентавры полугондола – получеловек

ветер касался их

и они звучали

каждый из них произносит одно – два

каждая на свой лад

очень странных но точных слова

хрупкие чугунные буквы алфавита…

не больше…

*** …говорит бланшо это его голос мы видим что-то обретаем способность что-то увидеть только тогда когда это что-то начинает видеть нас…

…взгляд опережает всегда

кинематограф

слышишь что кто-то просит но собираешься сеять

видишь как трескаются поля ладони твои на которых сталкиваются в разбеге линии и годы

Денис Ларионов

наши магнетические куски безгласно вопиющие доктора доктора он нас покинул

намагниченные в долгу у электричества мы пытаемся притягиваемся

пальто – франкенштайн

отталкивающе он покинул нас в отвращении

взгляд опережает кинематограф солнце рассвета стирает туман над полями гонит в даль и там вдалеке голосят невидимые мортиры

всегда опережает следит сейчас за рождением дождевого червя

это дождевой червь

на мокрой ещё ночной земле передает послание на языке подземного морзе

Следует держать камеру на плече. Л.фон Триер,Т.Винтерберг "Обет целомудрия"

раз два Настройка раз два три Настройка приборов отчаяния чёрный клюквенный пятничный сок Переводы больше не переливаются до последней капли буквы далекий стук и Листа пустота запятая ["...пиши от руки а если не пишешь пиши от руки..."] медленный мёд Ленивый ля-ля ядови

* Прямая атаки ["...письмо на стекле -20 оси ординат."] кусает себя за хвост Вратарь пропускает мяч между глаз <...> побеждает Зола

изображает знаки вопросов

Кусает себя мокрый хвост

и разум его ещё прохладен…

Или вот так "ещё раз услышу вырву поганый язык"

***

***

…это настигает внезапно словно бы тебя застали за коллекционированием листопада

полостного сияния слово и опасно для глаз о котором легенда ля-ля

география коркой горе только не пъедестал и словесные игры долой умножая на О на коричневом дне где испуг где амок

Распотроши очередную высь… Но не сорвись. Ты только не сорвись. Вниз не смотри, глаза не закрывай. Тех, кто сорвётся – не пускают в рай. Ты подожди, я подрасту – потом На радость всем – мы вместе упадём».

***

***

вывалившись из воды вынырнул в ванну прошептал прошипел ненавижу разделяющие и скотч и вообще не был вброшен

Не покупай своим детям кукол с большими глазами – Они страшные Не верь кукловодам Не пей с кукловодом Не разговаривай, если смотришь на воду Человек умирает один раз Кукла – существо многоразового использования. Не выбрасывай волосы из своей руки Ни о чем не думай, завязывая узелки Если кто на тебя охотится – не беги Помоги ему.

в линейное время вклееная ладонь вправо влево вперёд выдранный вон и вид сверху playing in victim пластика параллельна послевоенной тело падая затая трение левой ладони о белое персонального опыта дабы рвать ткань

ДРУГИЕ ПРИНИМАЮТ ЯД В квартире триллера дубль эго Не надо! Не надо! Экстатирует в эпизоде. На скелете события сшито-как-хочешь И,словно Эндо и Ауто, неподвижно На узком экране-см. "Субъективный идеализм"Элементами мелодрамы. "Мета,ты где? Как резать вены здесь? Куда уходит дискурс катастрофы на анонимной основе?" И я не смотрю эту пьесу. Мы не знакомы. Манифестарно разделены.

ТРИЛЛЕР Слоёная ткань фатерлянда, самокритика без вытеснения. Сюжет сжимается как слизистая жертва в нежной извести контекста. Теперь здесь агрессивная среда, где а).осколки роз, подрезанные взрывом климата; б).опыт тока. Оптика немеет. Трое на берегу травмы.

Марат Багаутдинов *** Запутываясь в нитях равновесий Канатоходец, выбившись из сил, Под купол цирковой себя повесил. Весь мир в ногах, как обувь – износил. Глядит вперед, как будто не боится. Канат как будто соткан из свобод. А зрители, размазав страх по лицам, Синхронно ждут, когда он упадёт. Факир сожрал почтовых голубей… Ребенок запускает самолетик… Бумажный, самый прочный самолетик. «Прости бумагу – не стерпелось ей.

Никогда не получай писем в конвертах без обратного адреса Никогда не открывай писем в конвертах без обратного адреса Никогда не читай писем из конвертов без обратного адреса Дурак Не понимай того, что в них написано Не верь в то, что ты понимаешь. Темнота. Темнота. Темнота. Темнота. Темнота. Если чего-то боишься, – заведи кота. Если ангел-хранитель по-прежнему слеп и глух – Заведи двух.

*** Люди курят лишь для того, чтоб не сойти с ума. Чтобы не видеть как пропадают те, кто им дороги. Эгоисты. Мир дереализован. Вокруг туман С запахом пороха. Как же хочется вынести из дома весь сор и хлам. Как страшно выносить из дома весь сор и хлам. Как не хочется жить в доме, где лишь сор и хлам. Ты навечно останешься там, Если никто не решится тебя убить. Ты никогда не бросишь курить. Ты никогда не сойдёшь с ума. Полынь… Полынь… Тфу ты! Туман… Туман… Посмотри – у них в глазах ледяное крошево, Ощути – их голосами разбавлен яд… Ты когда-нибудь слушал, о чём говорят прохожие? Ты прислушайся. Знаешь, Они о тебе говорят… А люди по улицам ходят… В высказываниях последовательны В поведении упорядочены Обманов восприятия не выявляют Жалоб активно не предъявляют Чувствуют себя хорошо… Раздувшиеся трупы моряков Напоминают спелые арбузы Огромные и вкусные арбузы Напоминают трупы моряков. Шам-марш, шаммарш! Все вокруг играют в фарш. Ать-два-ать-два! Отлетела голова. До свиданья, голова… По уколу – и в дрова. А люди по улицам ходят… Видите у этой женщины слезы? Ещё бы – вас бы на таких то дозах. А через пару недель, быть может, Будет ржать, как лошадь… И будто бы даже не убивали сына… Любимого, маленького совсем еще сына. Воспитывала одна, без пенсии и квартиры Пока одному /из нас/ не показалось, что стал вампиром. Лежит теперь тоже, этажом ниже…. Нейролептическим воздухом дышит… Ест те же помои, из такой же тары. Возмущается, когда кричат санитары, Которых катастрофически мало. Как было бы, если б на всех хватало… А люди всё ходят и ходят До тошноты последовательны До ненависти упорядочены Вообще ничего не выявляют Жалоб, сволочи, не предъявляют

Чувствуют себя хорошо…

***

Снятся тубе маленького оркестра.

Если месяц не пить лекарства Попадешь в тридесятое царство Станешь радужной несмеяной Самой грязной и очень пьяной.

Человеку свойственно ошиваться Рядом с другим человеком.

Ласточки вьют гнезда электромонтёрам. Жёсткий диск памяти скрипя, потирает.

Дождь?

А я думал, Это рыба в пруду играет.

Горсть конфет, Увядшие листья блинов

Чтоб на все хватало сил Покупайте коаксил Феварин, феварин Вместо масла маргарин Добрый доктор Айболит Полечи шизофренит Мы по фене да по гале Что-то очень заскучали Добрый доктор Айболит Мы без сыпи и без гнид Положи в свою больницу Не забудь за нас молиться В голове и за спиной Над тобой и надо мной Голосами Голосами Смейся, господи, над нами. А люди по улицам ходят В высказываниях последовательны В поведении упорядочены Обманов восприятия не выявляют Жалоб активно не предъявляют Чувствуют себя хорошо… Главное, чтобы люди Чувствовали себя хорошо

*** Я поднял камень, На котором надпись: Здесь был океан.

Устрица движется ракообразно,

Улица влезла трамваем в окно.

Всё, что прекрасно Было прекрасно, Только погибло давно.

*** Яма

Юрий Серебрянский

Бабушка, я не ем чужих мертвецов.

*** Страх не любит, когда гуляют по его лесу. далеко обходя деревни я спущусь в метро всё, что нужно мне, современному человеку, я куплю, замолю, посмотрю в кино

*** Есть разные мелкие опасения и неявные страхи, Что всплывут таки эти весенние дикие трахи. Выйдут они мне боком, из тебя с последом, Через двадцать лет ты будешь знатной бабкой, Я – тайным дедом. Тайный внук мой с такими же как у меня глазами Ничего не подозревая, подбежит к своей милой маме И картаво расскажет ей, что какой-то там страшный дядька На скамейке. Посмотри, он уселся там посерединке. А когда мы пойдем к бабе Тане? Что такое поминки?

*** Магазин «Камушки» Зимним вечером отправили за хлебом. Холодно. Почти темно. Пар изо рта. Всю дорогу думаю: вот вернусь – там печка, пирожки, Баба Шура придет в гости. Вернулся: печка, пирожки, баба Шура пришла.

*** Сегодня и завтра и так каждый день. Спонтанное смятое расписание Чувство белого притупилось

***

Значение красного переоценено Значение Красного Переоценено

*** Полный мужчина с наполовину недействующим лицом закусывает печенью алкоголь. Баба, оглядываясь на шнур, со злостью везёт утюгом по столу. Мальчик, два солдатика — он и она. Светлая жизнь в тёмном углу.

*** Эти трогательные чашечки За надписью «Руками не трогать» Лучше, и в правду, не трогать. Гид помнит, как из них пила маленькая принцесса, Ещё до того, как стать могущественной королевой, Уничтожившей свой народ.

*** Russia Страна Достоевского, ситца и пиццы На толстой подошве. Обратный билет окрыляет.

Опускайте

*** Я буду маленький жить в своем черепе. Костерок разведу.

Бог с ним, с холодом. Черт с ним, с голодом.

Страшно внутри мертвеца.

*** Бело-лунная походка лежит у самого полотна.

Три минуты до электрички.

Рюмку найдет обходчик. Хлеб съедят воробьи.

*** Воздух входит, отсеивая слова Взгляды, причины. Страх бальзаковских женщин – Бальзамированные мужчины. Лысая сахарная голова В платке. Табуретки в ночь с пятницы на субботу

Взгляд обернувшегося всегда двусмыслен, У похоти – кукольное лицо. Тридцать три года – сакральная цифра, Посмотри на моих бойцов. Помнишь, Ассоль бежала по кромке, По лезвию бритвы, под стол пешком. Если кто-то еще не видел детского порно, Неплохо на www.deliciousmovies.com

Абстрактная война Во время войны танки заправляют кровью. Танк много жрёт – Это скажет любой офицер. Офицер много жрёт – Это скажет любой солдат. Солдату главное услышать команду «Вперёд», Важно: пуговицы в ряд. За нами глобус земли, Два раза по часовой, И ни шагу назад.

После Лилички Прикосновение к одиночеству не удаётся. Ни с той стороны, ни с этой, Не удаётся. Но одинокое дерево посреди степи Невольно притягивает взгляд. Подойдя ближе, я вижу, Что у этого дерева уже есть своя птица, Которая поёт ему флейтой, Согревает изнутри, сидя в дупле. Я готов проглотить её в себя, с наслаждением выпить

тёплую кровь, И почувствовать угасающее биение её сердца В такт своим уходящим шагам.

Аркадий Драгомощенко

“деталь за деталью”, вплоть до полной остановки “машины” восприятия. Но одновременно с этим это процесс воссоздания целостности вне различия и сходства. Ash se transforme en miel

мелеющие вещи

только сон, пробуждение повод <…> шероховата чертами бумага. Ярчайший бесцветности час.

1.

Изображение Плантации

Теперь это не имеет значения, невзирая на то, что ещё мгновение тому даже направление взгляда, казалось, обещало пределы вещи, преступающей ежемгновенно представленье пространства. Вещь состоит из сомнения в том, что значение слова, к ней прикреплённого, в перспективе сливается с ускользанием смысла. К примеру: пыли, затянувшей поверхность стола, или обгоревшей спички, либо ржавой булавки, невесть когда обосновавшейся в раме окна. Между зрачком, большом пальцем правой руки и тем, что, медленно расточая своё вещество постепенно всплывает в пределах высказывания. Длинный, извилистый путь, полет листа из эдема. Двоичность берегов. Тающий лёд. Отвесные пряди света. Опустошённые взглядом (на любом уровне глубины), также употреблением, предметы исполняются силы, угрозы по мере истечения энергии. Щит Ахилла, в спиралях которого блуждает тень каждого, чей взгляд туда упадёт, как лист из эдема, —

тень с фонарём Горгоны в руках. Их имена цветущие грозы. Словно молнии катят свой путь через пороги места, изменяя длительности (отрезки не равные между собой) ожидания. Однако, оно и есть чистая, как число, — фермата, значения которой равны смыслу перехода в умозримом пространстве, пребывающем вне перехода “верх / низ”. Таким образом, черты иного (всегда) словаря явственней, в нём бедное отражение дерева вторгается в дихотомию “помыслить” — “представить”, — таковым видится излучение невинности речи. Её поглощающей нищеты. В 7:00, 10 марта, в утро, изменившее ветер шести направлений.

2.

Which is was happens when things came to nothing, and they always do.

Edward Foster

Если какая-то деталь машины, пишет Витгенштейн, прекращает работать, её уже нельзя считать деталью машины. Мне кажется, в этом высказывание брезжит некое подобие ошибки. сон, пробуждение <...> вскрик наплывающий, сон, пробужденье к дыханью рядом привыкнешь как псы привыкают к морозам. <...>. Витгенштейн говорит об исключении детали из общего механизма, который, надо полагать, продолжает действовать, — однако о прекращении действия машины в целом ничего не говорится. Следовательно “не-работа” части целого являет собою отсутствие определенной функции, точнее её распределение среди других частей, однако если даже предположить “чистое” отсутствие (как несвершаемый глагол), оно, отсутствие предполагает некую собственную функциональность в системе “продолжающей работать (можно допустить, что неправильно) машины”, полагая изменение её телеологии. Определение ночи. Накануне дождя ветер <...> песок с островов плоских <…> уходить воздух ползёт между пальцев. На льне в изголовье <…> Что возможно сравнить с тем, как незнание предстает функцией познания, а беспамятство, забвение необходимым условием работы памяти. контур лица твоего, отдалённый <…> тесным столетьем. Жизнь предметов холодна и бестенна. В пёстром узоре не ищут иного. Таким образом, тавтология — это процесс, выводящий из работы понимания

What you have done, Odysseus, We know what you have done…

Ezra Pound. The Cantos, IV.

Тавтология не является мыслимой точкой равновесия значений, но описанием пространства

между появлением смысла и его расширением. Расширение (игра по принятым правилам на отвесном свету) совмещается со строением отсутствия. Отсутствие почти, — необходимый остаток, —

всегда недостаточно. Недостаточность, стремясь к полноте, заключает субъект в предложение. Предложение длиться (бежать): продлевать след угасания — в итоге описано сочетанием «заглянуть за часть речи». Речь расстилает пейзаж факультативности форм. Форма (игра по принятым правилам на рассвете) — разновидность внимания; биение «поэтому», в смысле, «из-за». За окном располагается другое окно. Окно в этом случае — описание желания, т. е. зрения. Зрение не существительное, оно — не исполняемая форма

глагола «чтение». Чтение перебора условных пространств (игра по принятым правилам в беспечном саду, лето благоприятно и руки просты), но чаще чтение очерчено путешествием в ландшафтах необязательных форм; на полях выцветает стерня и замечание: «писать…». Писать историю каждого имени. Пусть первой будет страница, когда появляется Гермоген (игра по не принятым правилам в ночь, когда осыпается клён; в ту ночь написал, что никогда не стану писать),

который, оказывается, не имеет ни к чему отношения. Отношение предполагает соединение в возможности вне направления. Направления листа, если слетает, не «сосчитать». Считая по именам, возможно представить, что порой имя шлёт отражение, где неполнота обретает собственное завершение, т. е. в нас. Нас — местоимение множественного числа, винительного падежа. «Падать». Опиши, как падать, не касаясь поверхности притяжения, совлечённого… (игра по забытым правилам в углу переулка, а за спиной ветер несет мусор вселенной) в лёгкость любви. Любовь — как разъять то, что «отсутствие», но при этом моет волосы ветер,

сносящий назад представления о том, что там могло бы случиться.

Быть означает не только статью в словаре, но и телефонный звонок, когда говорится о «бытии», которое рассыпается в эхо, —

однако в распределении частот слово забыто. «Забыто» просачивается в забвение — (игра, правила, лето, смена сезонов, «мне холодно»,

вероятно стоит поздняя осень) то, что ранее не поддавалось ни описанию, ни полноте. Полнота, не только исчезновение того, что снимается именем, она — не предложение длиться, но будто икота, кончики пальцев,

немеющие на ракушечных отмелях шёлка, поскольку лето в мяте благоприятно, разновидность внимания расположена в направлении

при пересмотре пространства, но чаще: правила листьев, система связей при ветре, наплывающем со спины, сзади, застывающем в равновесии тавтогологии «одиссей / цитата».

Подпись к изображению: Возрастание атмосферического давления при постоянстве западного ветра накануне выходных дней, когда произошло погребение дельтоплана..

Подпись к подписи изображения Близорукость есть нечто вроде средства обобщения, если принять во внимание, что каждому следу надлежит знать о предшествующем, чтобы найти себя в смещении. Безопасность обещает только одно — слияние вещи и слова. Легче вообразить изображение как уловку времени. Каждая вещь и слово — и не слово, и не вещь. На самом деле все заключается в том, чтобы найти то, чего никогда не было. Поди туда не знаю куда. Они похоронили дельтаплан. Вечером. Закат. Длинная тень у полы пешехода. При не ошеломительном стечении публики. Дельтаплан закопали в сырой, а далее (глубже — таково слияние) вовсе мокрый песок немного южнее яхт-клуба

на Крестовском. Мы, с Трембитского, подтянулись на яле. Вилась мошкара. Канал походил на отвратительный детский почерк про «ничего не знаю». Не знакомые мне люди сидели на полотняных стульях. Как на сессии disgrace. Птицы не пели. Глаза сидевших были мучительны. Причина погребения дельтаплана предельно понятна — отсутствие малозначащей, какой-то неописуемо гибельной детали, фрагмента. Того, что по свидетельству Бхагавадгиты создаёт нас, как не целое, но вожделеющее того. На закате при публике. Дельтаплан по-видимому с честью сыграл свою икарийскую роль. Прощай механическое тело летания. Я с удовольствием вспоминаю этот необязательный эпизод. Есть ещё кое-что, о чём следовало бы сказать. И уложив без хлопот парус, а после уложив сложенный дакрон, а затем переломанные полые ребра в сырую уже вскипающую водой яму, мы разогнули спины, бросили по пригоршне песку, а затем открыли вино. Fly, robbin, fly. Это — закат в дельте, на островах. Там светлей. Прощай дельтаплан. Тебе уже не увидать островов, тебе не воспарить на плоской местности и не присниться зеркалом, расходящимся на части в соприкосновении с восходящим потоком. Кто ты и зачем не понять, в какой раз рассказывая сон о похоронах дельтаплана, как будто мы действительно приглашены на ужин с приветливыми богами.

Василий Муратовский КИТАЙСКАЯ ЧАШКА На чёрной глазури лимонного цвета и зелени нежной с оттенком рассвета – китайские листья… В бутоне вишнёвом – два глаза и мордочка лисья… Цветок бело-розовый с бело-сиреневым – пара! В одном – андроцей – это жёлтая фара, в другом – ядовито-зелёная плюшка с лиловым вокруг ореолом… И на столе самом голом такая вот чашечка, финтифлюшка, заставит вас думать о грациозно-весёлом, как в детстве игрушка. Искусство Китая – над жалом жестокости вечности сказочной школа. Единоутробные сёстры: чернильница из фарфора, бумага и тушь, кисть и пушка… Горшок, нагреваемый с крысой внутри, растущий сквозь тело бамбук и капли по темени голому мерно тук-тук – китайские пытки. На термосах снегири и бабочки на полотенцах – осколки Ли Бо и Ду Фу пережитых разлук… Я чашку китайскую с чаем, заваренным по-колымски, роняю из рук… Пусть пьёт из неё папа Римский… А мне из-под Владивостока пришлёт жестяную, окунув её в речку Вторую, оглянувшись стооко, мной не преданный друг. Скажет кто-то: ворую…, или же – озорую…

*** Здравствуй, облако, похожее на крокодила, разинувшего пасть, на глазах превращающееся в голову Микеланджело, затем – апостола Петра, затем – в улыбку пираньи. Рядом – крепость, готовая пасть, абрис пагоды, профиль ангела… Превращения эти заранее не угадать, наблюдать их – напасть, особенно в нагорном небе июньской ранью.

ТРАГЕДИЯ

Что делают эти герои-звери? Структура трагедии показывает, что они шествуют (пароды и эксоды), борются друг с другом (агоны и стихомифии), плачут (треносы и коммосы). О.М.Фрейденберг Шествие ошеломлённого разума сопровождают борьба и плач. Трагедия не изменяет своей структуре. Торжественный строй приобретает несущееся вскачь внутривенно, как пальцы на клавиатуре, играющие хорал, как раскаты жизни в памяти приговорённого, когда его зачехлит палач. Винтовку бросай, переплывая Урал величия, иначе – конь ускакал в попоне бюро похоронного. Разногласие окружающего с глубинным мукою переиначь, змеиное победи голубиным. Ржаво-оконного земного шара угомони мяч победой над наносным исконного. Судорогами и всхлипами шаг богов обозначь под свободными липами психиатрической крепости, где верховный бог – главный врач.

Но вновь чугунные вести малиново зреют вокруг.

В наше время в изложенном не вижу нелепости.

***

Обугленность мысли – раздирающий клетку грач, дающий потомство буквами в летописи…

Как будто там – дом… Дерево ждёт, когда я догрызу свой сухарь и выйду к нему, и останусь с ним, и не умру, и буду стоять, как марал в снегу, как никуда не спешащий дым, как царь, добровольно покинувший Содом золотого жира, видящий молнии и слышащий гром, застывший столбом, но уходящий от мира в небо думой о корневом… Как будто здесь – улица, там – квартира: смотрю над кухонным пластиковым столом на дерево, инкрустированное февральским снегом, едва зримое за запотевшим стеклом… Как будто я – дерево, роднящееся с человеком умозрением будущего, тоскующего о былом…

Пароды и эксоды, агоны и стихомифии, треносы и коммосы вгрызаются в железобетонный калач, издавая звуки, преобладающие в любом эпосе.

* * * Не бравирую духом, не всегда выпадало гордиться победой его над отпущенным здесь остальным… Дух мой не был стальным, но случалось, он радовал миром иным, в измеренье которого был я – вольная птица – и, немея, справлялся с притяженьем земным, выпадая в полёт за возможность разбиться. Только кровь, что я видел, – не дым, и чужим горе, рядом живущее, обозначить не смея, с каждым прожитым днём всё трудней и труднее умею с небом радостным слиться… Но, память о прежних полётах имея, благодарно хочу помолиться – вне всяких религий, за миги, когда волей Бога себя был сильнее: беда рифмовалась со словом «звезда», а саднящее плоть понималось, как ахинея… Не бравирую духом – не всегда…

***

Я нарисую лист, похожий на расплющенную морду степной лисицы формой… И цветом – на фоне августовской сини просвеченный лучами солнца заходящего – на ситцы башкирских девушек, ведущих хороводы по травам сильных, вольных линий лугов былинных Салават-Юлаевской свободы, мне предоставленной для этого сравнения музеем детского прочтения. Я нарисую мёдом взятый, нежно-зелёный, скуластый, остроносый лист, на буром крестике распятый, с него не снятый, уже имущий воскрешение в лазури рукопашной небосвода, объемлющей все времена и все народы, где каждый мыслящий о красоте, как в детстве, чист, где воздух выпитый опять на высоте, где Словом колосится хлеб отравленный… И Слову внемлющий вдруг в сурике обычного заката приметит охру резвых силуэтов всех на свете – том и этом – лис, играющих вокруг останков всех на свете – том и этом – танков.

* * * Осторожно освобождённый от скорлупы грецкий орех, правильно разломленный напополам, – брат пары сдвоенных затылками алебард; разъединённых при совокуплении бабочек; двух (взглядом снизу) летящих голубей; двух полушарий человеческого мозга, между которыми – перегородка, напоминающая в анфас птицу-лирохвоста… Лира – заколка сути в имени грецкого ореха.

*** В этом тоже есть своя радость не говорить ни о чём: как кирпичи плечом работающего с верой в правильность действий подростка ощущал прежде, стопки тишины пределами сосредоточенных на молчании уст ощущаю ныне, вопию в пустыне невосприятия слова, безголосо снова и снова впадая в речь, как в рабочий ритм строительного хорала, наполняющего Вселенной движение крови вдоль натруженных сухожилий по расширенным молчаливой работой венам.

*** Холод кафеля на балконе – благо ладони человека, не спавшего ночь

в думе об ушедшем прочь, но оставшемся навсегда как шум листьев в памяти о распиленной кроне, ветками которой к зрачкам подносилась звезда, упраздняющая мрак всех сущих (прошлых и грядущих) агоний.

* * * Эти снежные волны намётом на уровне призрачных в пору, ночную февральскую, крон: есть намёки на очертанья движений (едва уловимых – и лишь на мгновенье) утраченных мною любимых… Стаей милых теней наполняет в сей миг небосклон роговицу, сетчатку, зрачки – эти сети, бредовые бредни, мордушки, сачки, невода неизбывной печали моей по оставившим здешние дали… И чем крепче сердце сжимает непоправимая зрением этого света беда, тем правдивей родное в родное перед глазами моими живыми врастает… Только вспыхнет в сознании: «Это!» – и Оно, дорогое, не дешевея нисколько, облик облаком изменяет… Знаю, стон через призму обыденности визуального воплощенья лишён, но когда не один биллион наших стонов в урочище «небо – земля» вдруг сбиваются в общую белую стаю сквозящего выпукло мокрого снега, если даже не вижу, но милое, что навсегда остаётся, как будто бы исчезая, оголённого сердца приветствуя веком, кроной нервной системы: снежинки, былинки, слезинки над бруствером рамы оконной балконной реальной – реальный, реально я осязаю и вижу картинки, картины, скульптуры жизни духовной, сакральной… С непониманьем мне кровного хмуро схожусь в поединке и в небо снежинкой резной улетаю…

Александр Месропян

*** в этом деле главное главное не поддаться на уговоры все виноваты сами выбрали жить на той стороне улицы где темнеет раньше в крайнем доме где хутор кончается каждую ночь за край же никогда никогда не заглядывать главное не надо и всё не надо

<…> возьми к примеру слово «ненадолго» продолговатое и сладкое как виноградина переполненная сентябрём положи его в рот прижми его языком к нёбу только будь осторожнее и не закрывай глаза а не то поперхнёшься вдруг и умрёшь

с кем это я говорю всё время то в рифму то так как попало

<…> что за жизнь такая пошла вот вернулся март бедная девочка ты меня помнишь помнишь а я всё портвейн подгнившее яблочко бард я больше не буду а ты меня помнишь помнишь веришь любишь ли помнишь как бы не выпал снег всё начнётся раньше чем можно себе представить вот вернулся март мой маленький как во сне свернулся калачиком чтобы к утру растаять

ты меня видишь сквозь двор проходной сквозняк зябнет себе не меньше чем эти трое один из них я второй из них просто так спросил прикурить а третий темнее крови тянет своё весь город из центра к морю изо всех щелей лезут позорные суки что ни напишешь сразу волною смоет и весна на басах западает вторые сутки поцелуй меня в щёчку собачка я растаю только я колючий лапками перебирать по пустому пляжу тусклый пергамент сухой мандариновой дольки не похож на праздник бедная девочка даже если я тебя знаю знаю совсем другою или даже совсем другую всё дальше больше не дотянуться тебе до меня рукою боже

*** мы вспомнили нет мы сами придумали мы были уверены что сами придумали что смерть сильнее всех мы танцевали хей-хо мы кричали друг другу старик ты гений глядя на поле боя где смерть шла первым эшелоном стройна и достойна и правда к вечеру все умерли

а ещё не надо оглядываться когда разводишь огонь мало ли что там а ещё не надо оглядываться когда за окном дождь и никто не звонит тебе будем считать что это дыханье дыханье ангела твоего хранителя а время течет себе по прямой а потом вдруг раз и скрывается за поворотом

*** у меня тут рядом река так получилось что я не видел её наверное целый год даже больше знаешь работа дом смерть смертию смерть погоняет вот а у реки берега помню один повыше другой пониже один полынней другой наоборот на одном из них я живу на другом кто-то другой живёт а в реке есть рыбы живые рыбы они живые я видел их на базаре они разевали рты скользили сказать говорить ничего не сказали я даже не знаю точно как переводится ли сполна имя моей реки на оставшиеся после нас языки

*** что мигрень что ничего не хочется а ничего и не будет так это всё ветер тут ничего не попишешь ветер во всём вдоль единственной мне дороги запросто перекатывает маленькие солнечные сады последних яблок поднимает мимо меня свору собак натасканных на горизонт меняет всё вынимает душу положь её обратно пожалуйста а впрочем пусть оставь как есть так даже легче а то кого-то чем других всё время жальче а так нечестно иногда проснешься ночью что кто-то плачет пусть уж лучше ветер

а когда все умерли мы увидели и сказали господи что же мы натворили

чем дальше тем темнеет раньше чем глуше заморозки ближе по крыше иней тем оно спокойней

так мы теперь чуть что

смахнёт крылом

и говорим

и даже станет старше

*** в последнее время вглядываясь в поля безмятежности все окна закрыв нафиг сомневаясь что там за холмами есть жизнь думаю надо поглядеть в сети приход поездов расписанье дождей ночь хотя бы что-нибудь такое что ещё нам тут предстоит а то не пойму как-то мне лететь стало окровеннее и дышать легче совсем легко в последнее время

Жанна Прашкевич

*** точно так же как позвякивает ли поскрипывает старый фонарь на ветру покачиваясь позвякивает ли поскрипывает так сразу не разберёшь этой ночью заполночь недалеко за окном колесо ли того кто в безветренное умру едет едет затем что пришла пора ты его не трожь хуже будет или как повезёт не знаю но лучше не надо да лучше к стене отвернись постарайся дышать ровней не дышать вовсе притворись что спишь что нет тебя будто не было никогда что поскрипывает позвякивает не по тебе что скорей бы осень

*** стихи как беременность нужно долго высчитывать дни чтоб понять от кого они

*** главный вопрос где и когда состоится наш акт приёма-передачи тепла

*** пролетают мимо в их глазах — презрение и вопросы они думают никогда не будем такими скучными злыми толстыми взрослыми

*** слишком много кофе приступы паники вы обо мне ничего не знаете хочешь быть как я надо быть готовым завтракать таблетками ужинать тяжёлым алкоголем

а так буду стараться держаться подальше

*** врать нельзя и нельзя доверять докторам, адвокатам, себе обычно болячки побочные действия лекарств от старых болезней (вот так жизнь загибает нас раком)

*** где постелить заранее знать бы утром гордо бинтую свою наготу в белый флаг покорённой вчерашнее мятое платье

*** искусство становится ближе вот и я в изящном полуобороте вдохновенно рисую йодную сетку на попе

*** с половины первого до половины второго полпервого, полвторого, салат, чай, десерт (не жалуюсь на аппетит) таинственный незнакомый напротив — тоже включен в мой комплексный обед

*** не лезь там трупы прелестных девушек они повесились на собственных платьях ни разу их не надев (надо ли говорить, что в шкафу моих желаний ты — один из них?)

*** именно в этот момент когда в нижней части города идет дождь а в верхней уже лежит снег мне вдруг становится ясно что я воюю сама с собой

*** последний трек и пора, пора... идти, бежать... куда? не домой, конечно, но с работы — точно из разных бизнес-центров тянемся в такси, в супермаркеты, друг к другу, в гости, сквозь пробки, вместе не спать просыпаться, делать завтраки, прощаться, разбегаться по офисам открывать ежедневники и в конце дня последним пунктом в расписании видеть чьё-то симпатичное имя

*** внутри тебя музыка я так хочу заглянуть туда там где нежное под толстой коркой фальши оно светится тихо, я вижу осторожно отогну краешек полюбоваться...

*** сколько раз было вскрывали, врывались, стреляли точно в сердце и руку я же как ящерица отбрасывала тело смотрела лишь что будет дальше как вспарывают нежное брюхо ищут и наевшись уходят потом меняю замки живу дальше каждый раз удивляясь людям

*** я удивлена, что мне как-то совсем не жаль... наверное только по этому поводу как-то жаль ещё саму себя. совсем немного

*** странно, что ты живешь на балконе это такой большой высокий балкон с огромными окнами, на первом этаже на этом балконе только кровать и ты много спишь и на тебя смотрят люди и от этого ты быстро худеешь я же хочу тебя защитить вешаю шторы, закрываю окна но как-то не помогает и мне поэтому больно (чёрт возьми, почему на балконе?! и вообще почему ты спишь в моих снах?!) и чувство вины двое прохожих смотрят на нас у них недобрые взгляды я просыпаюсь в момент, когда они выламывают нашу дверь и уже слишком поздно и мы оба погибнем просыпаюсь от плача потому что не защитила себя, собой, от себя ведь всё в этом сне — и балкон, и те двое, и ты — это я

Владимир Воронцов Fet

(опыт о поэзии24) Стихом моим незвучным и упорным Напрасно я высказывать хочу Порыв души, но, звуком непокорным Обманутый, душой к тебе лечу. Афанасий Фет

Любой текст, как впрочем и всякая материальная вещь, следует из некоей логики, как надтекстовой реальности, и логики самого языка, как реальности текстуальной. Логика же сама по себе как данность явление контекстное, возникающее при взаимодействии явлений либо процессов как противостояние и способ этого противостояния. Являясь следствием противостояния, логика диалектически обеспечивает противостояние как таковое, иначе можно сказать, что логика либо есть, либо её нет. Это и так, и не так. Когда отсутствует логика, мы говорим, что это нелогично, забывая о возможности иной, по разным причинам нам недоступной, логики. Для начала выделим типы человеческой логики. Их всего два: логика стереотипов и логика чувств. Некоторые, исходя, видимо, из представлений о добре и зле, жизни и смерти, боге и сатане, Инь и Ян, и памятуя о бинарных оппозициях, ошибочно говорят о женской и мужской логиках, забывая, что и тот, и другой типы в разной мере присущи обоим полам. Следует помнить и о том, что, являясь биологическим и социальным элементом системы Вселенной, человек в обыденности чаще руководствуется логикой животного. Божественная же логика, как и логика демоническая, являющиеся равнозначными и различающиеся лишь вектором направленности, в целостности своей человеку недоступна. Примером логики стереотипов может быть следование любой философской концепции, научному построению либо религиозной обрядовости, исходящее из понимания своей правильности и устремлённости к истине, возможной лишь в рамках данной парадигмы. Так, невозможно одновременно следовать диамату и Библии, православию и исламу, идеализму и материализму, необходим выбор стереотипа, лежащего вне самого человека и являющегося достоянием культуры, как целостности достижений общества во всех областях деятельности, как материальной, так и духовной; здесь возможны два варианта: либо стереотип навязывается воспитанием и средой, либо человек сам выбирает его, исходя из собственного опыта, так или иначе, логика стереотипов является необходимым следствием самоопределения индивида в среде, как элемента системы между другими элементами. Логика чувств же не ориентирована на внешние факторы, она исходит из понимания индивидом себя как целостной и самодостаточной структуры. Логика чувств порой неверно определяется как интуиция, тогда как интуиция относится скорее к области самих чувств, являясь промежуточным звеном между рецепторами (их всего пять) и чувствами, такими как гнев, ненависть, любовь. Логика выглядит как модель собирания частей в целое, посредством мысли, слова, образа, действия, что, собственно, и отражено в названии (греч. λόγος). Взаимодействие логики стереотипов и логики чувств можно показать на примере половых отношений в человеческом обществе, где в силу социального порядка нарушаются биологические законы природы: следуя логике стереотипов, навязывающей индивиду необходимость таких отношений, человек выбирает партнёра, сообразуясь с логикой чувств, порой не понятной ни только окружающим, но и самому индивиду. На пересечении логики чувств и логики стереотипов появляется поэзия, когда индивид стремится выразить своё эго, так называемый лирический мир, общедоступными средствами языка и образами культуры, пытаясь декодировать явления одной системы символами другой. То есть поэзия лежит именно на границе, на стыке означенных систем и не относится в полной мере ни к одной из них. Как явление прежде всего текстовое, она существует в виде знаков, лежащих в зоне языка, относящегося к области стереотипов. Порядок стереотипов-знаков лирического, или поэтического, текста содержит в себе сообщение чувственного характера. Сообщение материально и соотносится с законами времени, чувство же одномоментно, оно вне законов; как явление духовного порядка, неизмеримое материально, оно лишено истории, так как лежит вне плоскостей времени, тогда как сообщение-текст включает в себя множество временных осей.

мохнатая лапа седьмая тёмной полоской таракана вываливается из памяти поэмы страниц посекундно

Во-первых, время текста – это отрезок времени, который автор затратил на его написание, во-вторых, то время, которое понадобилось читателю, чтобы воспроизвести мысль и звук, с разной степенью адекватности установить его значение и значимость, в-третьих, время – повествовательно и изобразительно запечатлённое в тексте; кроме этого к плоскости времени текста относится его история – фабула о том, когда текст был написан, каков его источник и носитель и множество материальных вещей, необходимых для его воспроизведения – это либо бумага, краски, обёрточный материал, в некоторых случаях – очки и другие инструменты, либо огромный комплекс средств, обеспечивающих работу воспроизводящего устройства – это электрическая розетка, ГЭС, АТС, километры проводов и сетей, налоговая инспекция, ремонтно-приборная мастерская и само устройство, являющиеся знаками текста, наряду с языковыми знаками. Так история, обеспеченная как факт пребыванием материальных вещей во взаимодействии, происходящем во времени, проявляет себя не только как процесс,

но и как рассказ о процессе. Рассказ этот предполагает не столько повествование, сколько запечатление, и, являясь необходимым для развития взаимоотношения элементов в дальнейшем (в будущем, что всегда предполагается историей), подвержен искажению под воздействием неадекватного отражения. Лишь благодаря отражению в восприятии существующий мир обретает смысл и цель, то есть объективность обусловлена субъективностью. Воспринимаемый частично мир посредством логики объединяется сознанием в единое целое в образе, а после – в мифе, как системе образов, далее происходит формирование фабулы о мифе и новой фабулы, собирающей множество предыдущих фабул в некое подобие пучка фабул; когда множество таких фабульных пучков превышает возможности восприятия, каждая составляющая фабулы теряет изначальную оригинальность, трансформируясь в стереотип. В процессе истории и эволюции сознания логика проходит путь от стройной системы образов и мифов в область множественности разрозненных стереотипов. Чувственная же сторона пребывает как бы вне воспринимаемой реальности – в сознании воспринимающего объекта – человека. Окружающий мир воспринимается этой стороной иначе – через ощущение связи воспринимаемой части мира в данный момент с целостностью внутреннего состояния воспринимающего сознания. Поскольку чувство одномоментно и лишено истории его фабула невозможна, а запечатление происходит лишь в сознании как его потрясение. Через поиск соответствия в слове чувство и соответствующий ему момент отображаются в области стереотипов и существуют в двух плоскостях как чувство поэта, переданное через стереотипы текста, и чувство читателя, почерпнутое им из текста. Оба эти чувства обусловлены текстом и существуют параллельно друг другу.

слеза стекла в оконной раме мутью тараканьих глаз над деревом и снегом выступает

Описать этот процесс можно на примере двух параллельных плоскостей, одна из которых, хоть и объективна по своей сути, может быть описана и рассмотрена только при наложении на неё второй плоскости. Вторая же в свою очередь лишена объективности и существует как описание первой. Если представить под первой плоскостью весь мир и человека как его часть, второй плоскостью будет система знаний и методов познанияописания – наука, искусство, религия – социальные стереотипы, т.е. культура. Первая плоскость таким образом статична, она принадлежит вечности и любые процессы в ней возможны лишь в отражении её второй плоскостью, которая развивается по законам динамики и подвержена влиянию времени. Первая плоскость при подобном рассмотрении выглядит бесконечной, тогда как вторая ограничена пространством и временем и описывает лишь часть первой. Если представить возможность пересечения таких плоскостей в некоторых точках, то одной из таких точек будет поэзия, лирический момент. Это такая точка, где вечность соприкасается со временем, предполагающим, во-первых, цикличность, т.е. замкнутость на себя, а во-вторых, линейность – начало и конец. Чувство, недоступное описанию, хоть и часто упоминаемое, лежит в первой плоскости – в вечности. Описывая чувство, поэты обычно говорят о сердце, о крови, каждый раз, таким образом, подчёркивая невозможность его описания, ведь сердце – это орган человека, работающий как часы и подверженный тлению, как и всё временное, тогда как чувство шире понимания тленности. Человек воспринимает описанную часть вечности, находясь как бы вне её, во второй плоскости, обусловленной стереотипами – в культуре. Чувство осознаётся человеком как нечто непонятное, запредельное, как чудо; если отнести это к вышеописанным плоскостям, то чувство, существует в плоскости вечности, а во времени проявляется лишь в момент пересечения плоскостей, оставаясь для человека немотивированной мерой поведения – логикой. Такая логика не поддаётся описанию в категориях стереотипов, но поскольку вторая плоскость стремится описать первую, возникает лирика – попытка запечатлеть чувство, вписать вечность во временность, так рождается поэзия. Как рассказ о том, что не поддаётся описанию.

рассказ зрачка выстреливает зелёным песком с запахом высохших тараканьих яиц

Обретшая форму рассказа или запечатления поэзия используется человеком как способ собирания информации об объектах и процессах мира средствами логики, не присущей самому миру, обусловленному культурой, системой стереотипов. Так поэзия стремится выйти за рамки чувственности и описать предметный мир и надмирную реальность. Поэтическая форма, вовлечённая в исторический процесс, находит способы изображать мир средствами фабулы. Это уже эпическая поэзия. Как форма эпическая поэзия выглядит собиранием опыта эпох, многих поколений, передающих друг другу информацию для дальнейшего её запечатления, как интенция же или высказывание – коллективным чувством эпохи. Поэт, известный или безымянный автор, или же не один автор, а народ, берётся описывать строй жизни и быт людей, богов и героев, являющихся достоянием истории, в описание он вкладывает интенцию, которая несёт чувство не одного человека – поэта, а эпохи, участником или наследником которой он является. Исторические события, вовлекаемые в поэзию, таким образом, имеют отпечаток вечности, не только потому что информация о них сохранена в текстах и будет храниться человечеством до конца, но и потому что поэзия сама по себе лежит в точке пересечения времени с вечностью. По мере развития социальных отношений человек среди себе подобных ощущает недостаток чувств, появляются новые формы чувственной мотивации, обусловленные социальной природой человека, такие как патриотизм или религиозное чувство. Это чувства не коллективные, но индивидуальные, отражающие отношение человека к коллективу. Пытаясь высказать подобное чувство в словесной форме, поэты создали такие литературные жанры как, например, гражданская лирика или индустри-

1 3 альная поэзия. Если понимать поэзию как пересечение-соприкосновение объективности-вечности с субъективностью-социальными-стереотипами, – таких отношений, мерой которых служит человек – явление объективное, вовлечённое в социальный порядок стереотипов, упомянутые жанры, по природе своей к поэзии имеют мало отношения, хотя не лишены порой речевых изысков. Но, будучи втянутыми в поэтический строй как систему, обретают все свойства поэзии и вовлекают социальное, по сути – вторичное, чувство в плоскость вечного. Поэтическая интенция индивидуальна, она развивается по мере совершенствования души человека и пересекается с поэтическим строем – формой, принадлежащей коллективу людей, объединённых языком, и развивающейся в ходе исторических процессов. Поэтическая форма образуется возможностями языка, включающего в себя, кроме системы семантических и грамматических знаков, доступных лишь носителям данного языка, систему знаний, доступных всем людям, и ограничивается мерой стиха, языку не свойственной. Знания как основа культуры являются общечеловеческим достоянием, принадлежат всем людям, не разделяя их по языковому фактору, тогда как язык – понятие не общечеловеческое, а этническое, разграничающее-ограничивающее людей на носителей казахской, русской, немецкой и проч. культур. Национальный язык по сути является кодом национальной культуры, знание же, содержащееся в нём, оказывается шире национального понимания и принадлежит культуре как общечеловеческое знание. Чувство как знание индивидуально. Высказываемое чувство как интенция воплощается поэзией в дискурсе поэтического текста. Так индивидуальное знание передаётся знанию коллективному, что отражается в тексте; само чувство же остаётся собственностью индивида – частью души человека, автора текста как создателя дискурса и читателя как его участника. Главное, что поэзия даёт читателю – не семантическое повествование и строй образов, метафор, речевых каламбуров, не идея и тема, а приобретённая их средствами интенция, т.е. чувство, не соответствует тому чувству, которое этими же средствами передал автор. В этом смысле поэзия субъективна по определению. Как субъективен по отношению к языковой реальности поэтический язык, обусловленный не только и не столько речевыми приёмами, принятыми в языке и лингвистике, сколько особой мерой речи, дозирующей информацию, – стихом, т.е. графическим разделением текста на строки. Но не всякие стихи есть поэзия. Рекламный текст, по форме может быть стихотворением, но при этом не содержит поэтической интенции, как не содержит её и множество стихотворений, имитирующих поэтическую форму и не следующих чувству. Изначально под поэзией понимался любой творческий процесс и искусство как таковое, само слово в греческом языке означало делание или творение (ποίησις). По большому счёту поэзией является весь мир как процесс создания и творение бога, как искусство абсолютное, где объективный мир служит выражением абсолютного чувства – интенции Творца. Поэзией является и культура как созданная людьми субъективная реальность, содержащая социальную интенцию – чувство единства всех людей в процессе её создания. В дальнейшем, в ходе размежевания искусства на виды, роды и жанры название поэзии сохранилось за версификаторством, стихо-творением, что не отрицает, однако, возможности поэзии в прозе, музыке, живописи, кино…

из TV спектра журнала калейдоскопом радуги и слёз его усы вещает дихлофос и нос не чует в нём обмана

Если поэзия не подчиняется в полной мере ни логике чувств, ни логике стереотипов, но сочетает их как двуединая система, которую можно разложить на части: объективность/субъективность, вечность/временность, поэт/читатель, чувство/стереотип, интенция/текст, содержание/форма, фраза/пауза, – то такая система всякий раз представлена одной частью, но не возможна без второй, которая предполагается, но не присутствует, она как бы недосказана. В недосказанности кроются неясность и кажущаяся неточность. В соответствии недосказанной части высказыванию лежит красота. Как явление природное красота происходит из гармонии – соответствия всех частей объекта самому объекту и вечности. Красота искусства-поэзии в том, что недосказанная её часть соотносится с чувством читателя-зрителя – воспринимающего объекта, т.е. человека, и в его душе досказывается – находит соответствие, происходит катарсис, который высвобождает в человеке чувство красоты. Красота поэзии ещё и в том, что поэзия служит взаимодействию индивидов на уровне чувств. Каждая индивидуальность объективна по природе, но субъективна для любой другой индивидуальности в контексте культуры. Субъективно всё, что поступает в сознание извне – знание о мире, обусловленное социальными стереотипами, объективно лишь восприятие индивида и его чувства. Иными словами – объективности вне меня нет вообще. Объективен лишь я, мои мысли, идеи и чувства. Но субъективен для других людей – это относительная субъективность. Вместе с тем – весь мир, навязанный мне культурой, созданный ей в моём сознании, – также субъективен – это субъективность абсолютная. Объективность, таким образом, состоит из взаимодействия субъективностей. Множество миров-систем-субъективностей влияют друг на друга, создавая движение – условие существования. Без движения не возможен ни мир как объективность, ни его описание как субъективность-социальностькультура, ни человек, понимаемый как единство объективности и субъективности, природы и культуры, индивидуальности и социальности. При соприкосновении этих составляющих возникает момент прозрения – лирический момент, когда человек осознаёт свое единство с миром и воспринимает мир как вечность, в результате этого возникает поэтическая интенция – стремление запечатлеть чувство, передавая его другим людям. Поскольку у чувств нет языка, поэзия запечатлевается в материальных объектах как картина, звуковой ряд или текст. Поэт пользуется знаками языка. Вне момента прозрения чувство не перестаёт существовать, не уходит в небытие, но существует в бытии как напоминание о его обратной стороне – небытии. Это и есть поэзия. Напоминание о вечности во времени. Объективное восприятие объективного мира мерой чувства, а не навязанной мерой культуры. Это то, что есть у меня – моё, а не общее, но свойственное каждому. Принадлежащее человеку от природы, а не потому что принадлежит всем, как культура. Это моё и только моё – весь мир. Мой мир. У тебя тоже есть

мир. Он другой. Это твой мир. Поведать друг другу о наших мирах мы можем, только описав их средствами внешнего мира – культуры, как бы инвентаризируя свой мир, давая всему названия и номера. Наши миры через их описание соприкасаются, возникает их соответствие. Так существует поэзия – как особый мир, предполагающий совпадение индивидуальных миров. Поэтический мир находится вне объективного, т.е. вне моего личного мира, вне мира каждого из нас, и в то же время он не принадлежит коллективному миру – культуре, но лишь описан ею, запечатлён как момент совпадения. Не стоит воспринимать культуру как нечто античеловеческое, в силу своего социального, а значит субъективного, происхождения она ограничивает и подменяет природную сущность человека, но вместе с тем культура обеспечивает человека как мир средствами связи с другими мирами-людьми. Средствами взаимодействия субъективностей. Коллективным сознанием. Благодаря культуре все люди объединены не только в пространстве, но и во времени. Человечество накапливает в культуре опыт всех людей и поколений, используя его во благо, во всяком случае, стремится использовать. При этом человек попадает в зависимость от культуры, его природная сущность подчиняется социальной. Поэзия высвобождает природу, существующую сейчас и здесь – из плоскости культуры и времени, и возвращает через соответствие в плоскость вечности. Может показаться примитивной попытка объяснить мир на примере плоскостей, тогда как он должен выглядеть объёмным. Вся история и эволюция объёмны. Объёмны реки, горы, любовь, свобода…

костыль таракану компьютер и спутник в карман поцелуя резиновых мам

Объёмность мира создаётся поэзией. Над гранями плоской земли, каковой была она в представлении древних, да и осталась во времени, лишь картой, глобусом полосатым; и горели костры, и никто не замечал закруглений. Лишь песни и птицы, парящие вне плоскостей, отчуждённые и одинокие. В процессе творения и сотворчества поэзия отчуждает, как бы вырывает из плоскости мира, из обыденности, не только автора, но и читателя, и ввергает в иное пространство – в объёмность, где чувства соответствуют стереотипам. Это мир не названий и описаний предметов, – а сами предметы, осмысленные и прочувствованные индивидом, а через это вырванные им из плоскости. Округлённые. Когда мир теряет измерения – плоское становится объёмным, – тогда неясность перерастает в очевидность. Прозрачность воплощается в своих крупицах. Для осознающего подобное видение представляется неясным, потусторонним. И поэзия во времена былые воспринималась как иная реальность, ей всегда сопутствовали музы, её служителей ценили как пророков. Лили строки стремительно вниз, будто линии лилий, о красавица, выйди из пены и бетона. И всякий раз плоскость стремилась описать объёмность. Чувства воплощались средствами стереотипов. Поэзия обрела форму. Сама по себе, без поэзии, такая форма абсурдна, ведь чувства не имеют фигур, во всяком случае, их пока никто не описал. Спонтанность и раскованность, свобода ввергаются в весьма строгий строй силлабики и тоники. И как оковы тяжесть свою налагающие, и как крылья лёгкость несущие способному ими пользоваться. Что толку курице от крыльев? Черновой надежде от чистовика отчаяния. Поэтическая форма во всякий момент своего воплощения стремится к совершенству, посредством индивидуальности, следуя однако воплощённым уже, устоявшимся образцам. Сложившиеся законы её – это ни кем не установленный, но каждым предполагаемый канон версификаторства, т.е. ожидание индивидом гармоничного соответствия себя, своего внутреннего состояния, чувств с интенцией текста и лингвистическим строем мира, языком – каждый раз нарушаются, расшатывая форму, модернизируют её, привнося новые средства и возможности для воплощения чувства в слове, вернее в стихосложении. Стихосложение, как матрица поэтических форм, пополняется новыми индивидуальными формами, которые вступают во взаимодействие между собой, проявляющееся как соотношение традиций и новаторства, залогом же такого взаимодействия, как, впрочем, и его реакцией, являются новые индивидуальности – авторские поэтические тексты. А результат реакции – обновление формы, которая несёт конфликт, выражающийся как стремление авторской индивидуальности соответствовать в тексте сложившимся порядкам и законам стихосложения и чувству, и неспособность чувства соответствовать какому бы то ни было стереотипу, языковой форме – стихосложению. Язык по сути своей является стереотипом, будь он дарован богом, как считают сторонники идеалистических концепций, навязан мнением большинства, общественным договором, как считают другие циники, или же подражанием природе; во всяком случае, язык остаётся своеобразной ловушкой – нормой постижения действительности и степенью восприятия – своего рода матрицей, содержащей все средства и способы существования, и влияющей на формирование, каждой индивидуальности – любого человека. Вместе с тем язык не мыслим вне процесса, он развивается неотрывно от истории народа, носителя языка, и более того, язык как бы обеспечивает не только историю, но и целостность и самоидентичность самого народа и каждого его представителя, недаром отдельные представители человечества считают его душой народа. Кроме того языку принадлежит монополия на разделение: этносов и культур, предметов и явлений, которые отделяются друг от друга и выделяются на фоне иных предметов и явлений в сравнении только средствами языка, а так же на отделение меня от тебя, его, её, их, вас, нас, и проч. Разделяет язык и саму историю: на прошлое, будущее и настоящее, ведь только из языка, через общение и чтение – через дискурс, мы узнаём о том, что было и могло быть и о том, что ожидается и будет. А то что есть – выраженное в языке настоящим временем – это бытие, оно объективно, его наличие всегда подтверждается не внешними факторами, в частности языком, а чувствами и чувствованием. При таком подходе отпадает необходимость в отделении и разделении, всё существует совокупно – в гармонии. где над мельницами Дон Кихота рыжие чешуйки крыльев неспособных летать не уменьшают места человека

1 4 Не только разделение присуще языку, но и собирание. Язык, как процесс и часть процесса, объединяет усилия каждого в единый поток, все идеи, открытия, тексты, памятники искусства и техники, технологии и концепции соединяются языком и в совокупности составляют культуру. Языку же как явлению информационному и знаковой системе принадлежат инструменты формирования сознания и личности человека. Обновление культуры и её развитие неотрывно от процессов языка, морфология которого постоянно трансформируется. Поэтическая форма, следующая языку, на каждом этапе пути-истории соответствует представлениям своего времени о языке. Если сам по себе язык – лишь матрица, содержащая как средства и методы формирования и хранения информации, так и прогнозы и сценарии возможного её развития; то, будучи воплощённым в сознании, представляет собой альтернативную реальность. То есть плоскость, описывающую и копирующую бытие. Тексты же и устная речь, в таком случае, выглядят как запечатлённые фрагменты внутреннего мира автора – каждого человека – субъективной, но единственной верной реальности, и их передача другим мирам-людям-авторам. Художественный текст стремится не только запечатлевать, но и создавать новые миры. Мир художественного текста каждый раз индивидуален, и для автора, и для читателя, и для исследователя. Ориентируется он и на сам объективный мир, и на субъективный мир автора, а кроме этого – на особый художественный мир – на своего рода устоявшийся стереотип – мир поэзии, или мир прозы – эпический мир, либо мир драматический. Лирический мир поэзии менее всего принадлежит к миру литературы. Он общий для всех видов искусства, и состоит из чувств, отображаемых не в стереотипах, а в образах. Поэзия, таким образом, существует объективно сама по себе как тип и способ восприятия, и как средство отношения к миру и создания-воспроизведения самого мира, и в то же время как сам мир. Такова принадлежность и этимология поэзии, но название её на сегодняшний день строго закрепилось за стихотворчеством. Как вид искусства стихотворчество выходит за границы литературы и является собственно поэзией. Важным фактором существования мира является творчество. Оно способствует высвобождению скрытых процессов мира. Посредством творчества внутренний процесс личности оказывает обратное влияние на внешние процессы – на язык, на культуру и историю. Творчеством обусловлено взаимодействие объектов окружающего мира. Естественно, что творчество присуще не только человеку, но и природе, и даже технике, обусловленных, однако, воспринимающим воздействием. По сути творчество – это и есть поэзия. Взаимодействие и взаимоотнесённость. Влияние явлений и процессов друг на друга. Простое физическое притяжение, и сложный мир чувств. Любое объяснение мира, попытка раскрыть и классифицировать явные и скрытые тенденции его, выглядит как следование. Когда часть следует целому, содержание – форме, чувство – стереотипу. Поэт следует стихосложению, по большому счёту – языку. Поэзия следует чувству. Если осмысливание и объяснение всегда следует стереотипам, вернее формируется ими, то запечатление осмысленного мира обречено на следование авторитетам и источникам, цитирование и разъяснения. Поскольку поэзия следует чувству, а чувства по сути своей непоследовательны, объяснение для поэзии невозможно. Ведь чувство, соотнесённое с образом, в версификаторском изложении остаётся в материальном мире вещей всего лишь плоскостью букв, составляющих строки текста. Следующая поэзии недосказанность и непонятность несведущим, казалось бы, требует разъяснений. Но такие разъяснения для поэзии невозможны, так как поэзия сама является как бы разъяснением-распознаванием индивидуального лирического мира, чувственного восприятия. Как если бы после каждой строки поэт добавлял строку пояснений в скобках (такая строка могла бы быть слишком длинна и, возможно вобрала бы в себя огромный перечень имён предшественников, авторитетов, терминов и понятий, школ, концепций, идей и всевозможных научных, философских, религиозных и каких бы то ни было других построений; разъяснение поэтического чувства потребовало бы не только раскрытия способов и приёмов поэтической речи, но и раскрытия смысла каждого слова, а по сути и всего словаря). Зачем?

P.S. излишня седьмая строфа как лапа следующая продолжением

Эдуард Лукоянов *** Когда волнуется промышленная пыль на гладких вырубах карьера, вся музыка вмещается в упорный труд ковша железной медведицы, тогда улитка понимает автобан и разворачивает на бетонной крошке свой живот, безрёберный и безребённый, чтоб преследовать, собственный след , и сердце, остановленное солнцем ее красиво, случайный поворот лица — шуруп давинчи-ный – и видит, как за ямой-великаном разбежалась для прыжка желтеющая нива.

*** послушай как бабочке в траве не страшно жить (врезается где-то в океан дышащей спицей ось миног но нам с тобой бессловесный бог умываться из керамического моллюска) вот и бабочка спрятала тело в бесплодную пыльцу а душа ее все мерцает в пустоте будто сама сомневается: есть ли она

*** солнце-Кассиопея за горизонт перевернуло трон рыбак в химзащите из садка вытащил улов в односпальной кровати старик перед сном сказал в мохнатое ухо пятнадцатилетней кошки немного простых и насекомых слов

*** Баба милая рыдала над книгой толстой про Хатынь, подаренной на юбилей мужу, ветерану тыла. В метро студентка в красной куртке с буквами СССР, которую оставил ей девяносто восьмой год. Таня Савичева искала в Ленинграде букву О, а моряки на теплоходе нюхали китайский клей.

Эклога I (фрагмент) Росу собирает рассвет полосатый, лазурного неба подвижен покой, Луна закрывается, точно большой лебединый зрачок. И лен, высыхая, горчит и смеется в овраге у речки, У просеки влажные листья сминая, кипит кукуруза. Так заново учатся жить и дышать кормовые культуры, Подобно тому, как от жира ночного лицо высыхает и вновь свежо. Вот солнце восходит, лучами играясь, как будто оно не звезда, а дитя, От жара рассветного тает смола и горят облака. Кукушка проснулась в березовой роще, хранилица смерти. От шума чуть вздрогнул во сне олененок, — то капля упала С березовой веточки, капля росы, от жука убежала. А жук толстобокий, задумавшись в дреме, уже не навозник, а завтрак птиц! Над озером пыль водяная пылает. Прислушался карп к водомерки прыжку: О воду чуть стукнулся летний конек, набирая разбег, И дальше повел, выбивая дробями, озерные волны. Так день среднерусской Аркадии начат, и вот на поляну Выходят рогатые, в белой шерсти, рекордсменки-коровы, И с ними, в златые играя свирели, несутся пастушки, как снег свежи.

Хачкар Весна, я слышу шаракан степенный твой в шагах, мерной поступи захватчика снежной Айи, снег уходит в горы, медленно шествует – так покоренный народ оставляет свои села, отправляется в ссылку в края, откуда нет возврата, разве только — через плоды. Закончился пятнадцатый год, как год триста первый закончился. Турецкая весна остановилась у снежной Софии, опустилась на неспетые ступени обратного эха названия:

1 5

Дюсенбек Накипов сны вечера (отрывок)

Перемещаясь из объёма в объём в сверхметафорах живописных фантазий Рембрандта и Вермеера и пользуясь условным методом «кентавра», т.е. некоего несуществующего единства «человека-коня», можно отстранённо увидеть как... они стоят среди добрых прихожан на церковном кладбище и оживлённо обсуждают архитектурные достоинства надгробия-нефа, сооружённого над их же могилами, а рядом торгуются два богатых негоцианта-бюргера, покупающие шедевры, чтобы украсить затем ими залы своих добротных домов в центре средневекового города Амстердама-Антверпена в эпоху их процветания... и это вовсе не покажется странным, если иметь в виду те возможности, которые открывает используемый нами метод изучения истории и искусств, в частности... через площадь шагает прохожий в широкой шляпе с пером и направляется к театру, где (по тем же законам невероятных метаморфоз) актерствую я сам в великолепном спектакле с роскошным сюжетом Боккаччо и Бомарше в ролях распутника-плута Казановы и Фигаро, изящно декларируя философию жизни постренессанса... следующей идет мизансцена, где я уже в костюме пастуха-пейезанина, недвусмысленно указываю пальцем на большой выступающий гульфик из панбархата красного... между тем, надгробие-неф Рембрандта-Вермеера уже осыпают цветами, а из церкви слышится поминальная служба, которой довольны и покойные художники, и всё ещё живые бюргеры и прихожане... после спектакля ко мне неожиданно подошла прекрасная Саския-куртизанка в пышном одеянии-платье и ветрено стала шептать мне на ухо, дескать: – Не поспешить ли, не повторить ли нам вчерашние ночные потехи-плетения тел и изощренные забавы плоти и сердца, скинув панталоны и гульфик, предоставив им живописно лежать среди вольных драпировок алькова, создавая некий изысканный беспорядок фривольности, и затем, обнажась донага со смехом отпускать шутки-словечки «о взбивании сливок в тесном кувшинчике лона игривым пестом-тычинкой, как и положено то «пейезанам»... на улицах города Антверпена-Амстердама ударили в колотушки, оповещая о времени отхода ко сну и вечерней трапезе с молениями о хлебе и деле насущном... мы с Саскией вместе, смеясь и шепчась, поспешили к постели широкой под балдахином, всё ближе стремясь к раю падения-заблуждения, увлечённые похотью нашей, и упали... над нами уже кто-то сотворил и повесил картину дивную, писаную кистью сочной и сильной, и висела она панорамно-объемно на стенах нашего просторного сна наслаждений, где были в подробностях изображены прелести наших голых телес... над картиной летели фурии воображения... площадь, прихожане-бюргеры, Рембрандт-Вермеер у собственного нефа-надгробия, церковь, алтарь и альков перевёрнутый с балдахином и бахромой... вдруг это панно-картина очутилась в залах музея и сочилась обильно красками на самый изысканный вкус гурмана-любителя живописи, и стала пищей на столах пирующих художников... ещё пир не угас, но помню, как куртизанка-Саския внезапно вскочила и стала искать что-то под покрывалом и ложем, лазая в раскоряку, бесстыдно-нагая... оказалось, что она собирала пряди своих каштановых волос, выпавших во время непотребных валяний наших с торчащими коленками, спинами врозь, с руками сплетёнными и животами слипшимися в толканиях ярых «вверх-вниз»... и показалось мне будто, то не Саския вовсе, а первородная степнячка-язычница волосы выпавшие свои собирает от сглаза, ибо по древним повериям кочевников, если она потеряет хоть один волосок свой от блуда и не спрячет от всех, а потом не сожжет их тайно в ночи, то её может укогтить-ухватить свирепый крылатый вепрь косматый с клыками и унести в невыносимо-сырые пещеры-убежища-гнездилище свое. Вот потому жеaнщина должна волос свой собирать после плотских утех, а не то на ложе её последнем будет ей лежать неудобно и забудется память о земных наслаждениях... я обходил зал за залом в этом музее и стеснительно оглядывался: не подсмотрел ли кто мысли мои, почти зримые и далёкие от совершенства.

1 6

Гюнтер Грасс из книги "находки для тех, кто не читает" перевод михаила клочковского

Осколки легко получить. Хорошо в руке лежат камни, и стаканы мои мне по руке. Между ними бушует, распространяется свобода волеизъявления

Всего лишь четыре строки Остро отточены все карандаши. Слова на перекличке. И всё же какой-то остаток останется несказанным.

Злопамятное Еще до белочек собирал я. Ныне время щелкать орехи прошлого года, прошлогоднего вкуса, колоть все целиком.

На бумаге Не трави анекдотов, сказал камень. Но ножницы безостановочно щебетали.

Пожитки Мои мне близки. Осязаемы стержень перо и кисть, глинистая земля, камень. А также бумага, чернила, этот текуче-капающий триппер, которым меня одна из муз, в юные годы привила.

С тех пор как стены нет становится Берлин мелочный больше и больше. Под зияющей дырой лета город мечтает снова быть поделённым.

Благодаря контрастному веществу видел я моё сердце и его коронарные сосуды, видел, что в них отложился кальций, видел артерию и в ней зонд, которым профессор Катусь пальпировал, напевая вполголоса, видел, как стимулируют точку, которая – едва наполнившись воздухом – сотворила чудо, и видел как моё прибранное, словно комната, сердце возрадовалось по-детски лёгкой игре.

1 7

Вечером

По-над щетиной жнивья

мы пересчитываем наши страдания, мелкие, которым стоит лишь улыбнуться, крупные, о которых лучше было бы помолчать.

Поля острижены наголо, небо выметено до пустоты. Этот стих хочет подняться драконом и окрестности обозреть: Посмотрим, не ползёт ли что-нибудь новое через горизонт.

Камень который качу я, – не моя собственность. На время и за определенную плату его выдаёт напрокат фирма Sisyphos в формате различного веса; а в последнее время появились складные камни, которые по потребности можно наполнить воздухом. Они оживляют продажу

Вечером В то время как я у западной стены дома перехожу порог умозрительных спекуляций о запятых и точках, на меня налетают летучие мыши. Кратко, держась в чёрном теле, и, будто осязаемо пролетая мимо, они отвечают на последние вопросы одним лишь Да или Нет.

Огненные камни

Длиною в жизнь

когда их балтийское море булькающей, бормочущей пастью глотает леденцом лижет выплёвывает и широким своим языком раскатывает по пляжам, хорошо укладываются в руку: каждый бросок попадает в цель

И на атлантическом побережье я сбегаю вниз по балтийским пляжам. Вплоть до самого мола, потом навстречу своим следам. Янтарь ли, ракушки ли, мои находки – всего лишь предлог, Ибо то, что я ищу, остаётся неопределенным.

Мимолётное увлечение на стороне Долго ли, коротко ли, недавно приснилась мне чужая мне женщина, которая увлекла меня в чужую мне комнату; но там оба мы лежали уже, юными умерли от изнурения и между тем превратились в бумагу.

Летнее счастье Предварительно против комаров и мошек острова Мён намазаться химией, затем прямо по дороге и вернуться на пять дюжин лет назад пойти за черникой, чтобы нам её позже черпать ложкой из тарелок, в которых красится молоко, до тех пор пока наши языки не станут доказательством; мы их показываем друг другу снова и снова.

Каждое утро встречается мне, на пути к пустоши, один муравейник, которому я не встречаюсь, ибо он продолжает своё производство и не слушает мои разговоры о кризисе.

Для тебя Мои пустые ботинки полны путевых планов и знают окольные пути, из которых каждый ведёт к тебе.

Если б моё дыхание могло поддерживать перья в парении и запускать рост пушка над губой, пока его не унесёт ветер прочь, была бы хотя бы немного, лишь намёком, земная сила тяжести опровергнута.

Между головой и хвостом каждый вытягивает кости и глядит на другого, как он тянет кости из рыбы; в четыре руки мы музыкальны и едоки рыбы от рождения.

Среди предателей На рыбу святого Петра – ее можно узнать, нажав большим пальцем – я желаю себе гостей, которым уже трижды петух прокричал: Добрых едоков, тугих на ухо.

После стола (десерт) После того как гости ушли, остались от рыбы святого Петра голый хребет, ее белый глаз, который никто не хотел – и хохот тугоухих, которые смеются только своим анекдотам, еще долго отзывался эхом.

Окаменев и лишь став находкой, мы довольно запоздало дадим отчёт: о прогрессе самом по себе и нашем коньке, что зовётся любовью к ближнему.

1 8

Данила Давыдов культура-запечатление (эссе)

Это даже не привычка, даже не стихийный автоматизм реакции, порожденной непредвиденной явленностью чего-то, что совпадает тем или иным своим признаком с предзаданными контурами. Это, скорее, канонизация случая, выделение автономного комплекса, предстающего самоочевидной данностью, но таковой, глядя со стороны, никоим образом не являющегося. Поиск метафизического основания культурных реакций неизбежно столкнется с препятствиями, по сути непреодолимыми. Tabula rasa, этот вожделенный для выпрямителей смыслов гипотетический объект, пустое хранилище для опытных данных, предстает ныне позитивистским фантазмом, еще одним экспонатов в немаленьком ряду философских и научных псевдомоделей, в той кунсткамере духа, куда полезно время от времени забредать. Человек-машина Ламетри более похож на гурджиевских биороботов, изображенных в известном рассказе Андреем Левкиным, нежели на предъявленного нам представителя человеческого рода. Чистопородный актант хорош как пусть деятельная, но абстракция, практикующая в социологических полях. Мышление всё очевиднее сопоставляется с кантовскими интуициями, оно оказывается изначально заточенным на построение вполне определенных ментальных конструкций. В этом смысле нечто есть до языка; это нечто, однако, может быть осознанно уже только в языке. Именно в этом смысле, а не в каком-то ином, мы не смогли бы, по Витгенштейну, понять льва, умей тот говорить. Вот и не понимаем: пусть не льва, так пчел, муравьев, термитов, успешно конкурирующих самим своим проверяемым наличием с потенциально-сомнительными клиентами программы SETI. Не понимаем - на уровне диалога. Но способны вчитывать мотивации, способны задуматься о самих мотивациях. Лоренц пишет: «… как показал Г.Торп, наездники откладывают яйца в гусениц моли того же вида, к какому принадлежали гусеницы, в которых развивались они сами». Своего рода привязанность к «дому»

(присвоенному телу гусеницы) есть форма насилия, но насилия смыслопорождающего, во всяком случае, структурирующего бытие, создающего традицию. Вот еще из Лоренца: «У муравьев… каждый индивид фиксирует свои социальные реакции на том виде муравьев, представители которого оказывали ему помощь, когда он вылуплялся из куколки. На этом основывается у многих видов муравьев так называемое рабовладение». Запечатление непосредственно связано с насилием и, еще в большей степени, с провоцирующим насилие подчинением. В механике запечатления заложена и иная механика – кодировки и перекодировки, построения первичного языка реакций, зависящего от обстоятельств, но субъективно ощущаемого как единственно возможная данность. Фаранон Псамметх мог позволить себе искать первичные механизмы мышления в экспериментах, сомнительных для современного сциентиста. Геродот пишет во второй книге: «Псамметих, однако, собирая сведения, не нашел способа разрешить вопрос: какие же люди древнейшие на свете? Поэтому он придумал вот что. Царь велел отдать двоих новорожденных младенцев (от простых родителей) пастуху на воспитание среди стада [коз]. По приказу царя никто не должен был произносить в их присутствии ни одного слова. Младенцев поместили в отдельной пустой хижине, куда в определенное время пастух приводил коз и, напоив детей молоком, делал все прочее, что необходимо. Так поступал Псамметих и отдавал такие приказания, желая услышать, какое первое слово сорвется с уст младенцев после невнятного детского лепета. Повеление царя было исполнено. Так пастух действовал по приказу царя в течение двух лет. Однажды, когда он открыл дверь и вошел в хижину, оба младенца пали к его ногам и, протягивая ручонки, произносили слово “бекос”. Пастух сначала молча выслушал это слово. Когда затем при посещении младенцев для ухода за ними ему всякий раз приходилось слышать это слово, он сообщил об этом царю; а тот повелел

привести младенцев пред свои царские очи. Когда же сам Псамметих также услышал это слово, то велел расспросить, какой народ и что именно называет словом “бекос”, и узнал, что так фригийцы называют хлеб. Отсюда египтяне заключили, что фригийцы еще древнее их самих. Так я слышал от жрецов Гефеста в Мемфисе. Эллины же передают об этом еще много вздорных рассказов, и, между прочим, будто Псамметих велел вырезать нескольким женщинам языки и затем отдал им младенцев на воспитание». В «Стеклянном городе» Пола Остера поиск первичного языка, «языка Бога», приводит к слому эксперимента, обусловленному новейшим, по сравнению с Псамметихом, смягчением нравом. Но разнообразные казусы с феральными людьми говорят о молчании той метафизической инстанции, что должна была б, в логике тех, кто облекает язык (не только в смысле собственно коммуникации, но и более широко понимаемых социальных навыков) трансцендентальными полномочиями, проявить себя вне зависимости от направляющего действия культуры. Носителями «синдрома утенка» оказывается всякий, кто попадает в жернова самовоспроизводства культуры. Метафизическая инстанция в этом случае окажется всего лишь одним из многих возможных фантомных объектов фиксации. Собственно, фантомность или доказательная реальность такого объекта не принципиальна, ее онтологический статус может быть интересен лишь внешнему наблюдателю, способному оценить арефлективное состояние необратимой связности субъекта и объекта импринтинга, но – саму новообразованную социальную структуру, таким образом порожденную. Однако внешний наблюдатель – также лишь фантом, чистая абстракция, удуманная для теоретического удобства, либо сама принадлежит к определенному типу модальности культурного запечатления. Как – вопреки байкам о зловещих опытах Псамметиха – сооб-

щает нам опыт, - предзаданность потенциальных структур не определяет предзаданности естественного языка, так же не определяет и все прочие типы языков социума и культуры (или, если угодно, в витгенштейновском же употреблении, социальных и языковых игр). В лемовских апокрифах один посвящен культуре как ошибке. Подставной автор, некий В.Клоппер предлагает, впрочем, скорее мысль о культурной случайности, застывающей в традиции («… человеческие сообщества создают культуру в результате ошибок, неудачных попыток, промахов, заблуждений и недоразумений. Люди, намереваясь сделать одно, в действительности делают совсем другое; стремясь досконально разобраться в механизме явлений, они толкуют их неверно; в поисках истины скатываются ко лжи – и так возникают обычаи, нравы, святыни, вера, тайна, маны; так возникают заветы и запреты, тотемы и табу»). В сущности, вся культура (культуры) предстают как череда произвольных знаков; сигнификат и денотат разорваны, неподобны по форме и генетически независимы, как и положено в соссюровской традиции. Но этот разрыв, опять-таки, находится вне пространства непосредственной рефлексии субъекта, запечатлевающего ошибку (случайность) как неоспоримую данность. Деконструкция и прочие формы радикального анализа надстраиваются уже над предшествующим механизмом культурного импринтинга (опять Лоренц: «… запечатленный объект часто бывает жестко детерминирован еще тогда, когда относящаяся к этому объекту форма поведения ни разу не была реализована даже в зачаточном виде»). Произвольность культуры, ее запечатленный характер делает процесс бесконечного и тотального семизиса единственным, сохраняющим возможность видеть в происходящем нечто осмысленное, пусть бы и на уровне фиксации случайных флуктуаций.

1 9

Никита Сафонов вид сквозь лист стали, трепещущий на ветру 1 Постоянно. И скол стороны не отсекает больничного света, проходит, сторонясь, край человеческого: тела, тени, симметрии. Немые руки, гладящие недвижимые стены невысказываемого — тина грозди чёрного чернеющего гроздь света. Как, сливаясь, цветущее дерево не-растворяется, раз когда бы одним цветением — солёных хоть пещерных ангелов, ангельской пылеватости, за мостовых кранов параллельную сложенность. Кость влечения к небесному, отполированный край стройки — не выше, но горсть рябинового краснее. С кроватей голых, каркасов пустых — тебе. А я вижу тебя словно в слепых мерцаниях оптики, словно груба точка пристани, тепло минерала.

2 Шелест окопа: осенним веером подыгрываемый звон колокольни, начертания на гибельных листах — конюшни тишь, такими слепцами личное, как стоящее поодаль. Вновь, новоясными бликами на луны светлой грязи, что ямой оголена земля и струится, как свет (вспомнить о); над воспоминанием свободного место тени — меня, ясень звенящий над усыпальным, днем — пригоршни стука, разморенного под сенью золота, теплого сена золоченого, церкви мираж; «твердь тверди, повтори» — воздать рокот, повторить его — семигранный.

3 То месяца полусвет, отражение алмазного — прозябающего предписанного, писать: речи уняли стволы бестелесных хрипов, вдоль по территории лагеря (будто время гиблое, отстраняет); изрекающий нечто среднее между «дома горят» и «мне подобны огня» бронзой спадает, с кожи многих слоёв его стискивается рассвет. Не смотрели в сторону: а град разлиновывался росой пристально бумажной коростой успев, ты — ещё из

4 Дна творение. Стих ила — кажется, на горе расставлен / холм и тонкий материал гробовой доски, и ничего холоднее, чтобы скрыть тесноту — а ожидая мест; афиша кинотеатра (надрывы фар) как смолкание трещин

и ещё глины спекаются зернова, кружа.

смирительные отметки наста; следов истинной воли моления

5 И каким образом — ты всё же меня проводишь — старческого тела видна почва, перепаханного / из леса разминуясь. Кисти обнажённого, столпотворения текста, пиши телеграммы неона — из разоруженных (так темны их ступни), тлеющих, беспомощных спектр коры — фактурами видны стали провалы в территории этой, песнями открытые — петь как узы оттачивать, вымерять лист отосланный бесшумно вздрагиваешь Тебе дарами пристани ответит машина медленная: здесь иначе.

6 как неясным утром я в тебя изрекаю любое вчера, объяснимо смирению — край отрицая, не быть теперь и, скованный ветра приступ цельным изводом моросью сна следит пустой воздух площади, рушит затоны приглушённого звука: радостно так обетовать в брошенности собственной, остервенелой

2 0

об авторах Марат Багаутдинов Первая публикация состоялась в 2003 году в литературном журнале «Луч» №5-6. Затем публиковался в сборнике стихов «Знак цапли» (Москва, «Глубина», 2003), литературном альманахе Форума молодых писателей ПФО «Берега» №1 (Саранск, 2006), литературном журнале премии «Дебют» «Девушка с веслом» №5, (Москва, 2006), литературном альманахе «Аквилон» №3, (Ижевск-Москва, «АНК» 2006). Участник Форумов молодых писателей в Липках: Четвертый Форум 2004 г. (семинар С.И. Чупринина, И. Волкова); Пятый Форум 2005 г. (семинар А.В. Василевского, М. Амелина); Шестой Форум 2006 г. (семинар А.С. Кушнера). Участвовал также в Первом Форуме молодых писателей ПФО в Саранске 2006 г. (семинар С.М. Гандлевского); В журнале «LiteraruS» №1/2007 были опубликованы 2 стихотворения автора. Бернар Варгафтиг французский поэт. Автор сборников стихов «Повсюду дома» (1967), «Канун зрелости» (1967), «Описание элегии» (1975), «Сова и "Свора"» (1977). Владимир Воронцов Поэт, прозаик, эссеист. Родился в Алма-Ате. Выпускник литературного семинара ОФ “Мусагет”. Окончил филологический факультет КазНПУ в 2008 году. Публикации в книгах “Картель Бланшар”, “Гран Фри”, “сорок.четыре”, ЛХИ “Аполлинарий”, журнале AMANAT, Литературной газете Казахстана. Автор книги "Начало трегьего" (Алматы, 2009). Гюнтер Грасс (родился 16 октября 1927, Данциг) немецкий писатель, скульптор, художник, график, лауреат Нобелевской премии по литературе 1999 года. Аркадий Драгомощенко Учился на филологическом факультете Винницкого пединститута, затем на театроведческом факультете Ленинградского института театра, музыки и кинематографии. Заведовал литературной частью петербургского молодежного театра "Игуана", работал обозревателем журнала "Петербург на Невском", входил в редколлегию журнала "Комментарии". Первый лауреат Премии Андрея Белого в области прозы (1978, за роман «Расположение среди домов и деревьев», опубликованный отдельным приложением к журналу «Часы»). Первая типографская публикация в 1985 г., первая книга издана в 1990 г. Лауреат премии электронного журнала PostModernCulture 1995 г. Шесть книг выпущено в России, две в США. Поэзия Драгомощенко близка метареализму своим стремлением увидеть мир как вязь сложных, неочевидных закономерностей и взаимосвязей. Как и Алексей Парщиков, Драгомощенко тяготеет к пространному изложению: длинные тексты, длинные предложения со сложным синтаксисом, длинные строки тонко инструментованного верлибра. На поэтическую культуру Драгомощенко первостепенное влияние оказала американская поэзия второй половины XX века, из которой он много переводил таких авторов, как Чарлз Олсон, Майкл Палмер, Лин Хеджинян, Джон Эшбери; в свою очередь, поэзия Драгомощенко получила признание в американской литературной среде, две его книги стихов вышли в США по-английски. Данила Давыдов Окончил Литературный институт, кандидат филологических наук, специалист по наивной и примитивной поэзии. Дипломант Фестиваля малой прозы имени Тургенева (ноябрь 1998 г.); первый лауреат национальной молодежной литературной премии «Дебют» (2000, за книгу прозы «Опыты бессердечия»). В 1999-2004 гг. возглавлял Союз молодых литераторов «Вавилон», соредактор вестника молодой литературы «Вавилон». Один из составителей антологии новейшей русской поэзии «Девять измерений» (2004). Автор множества статей и рецензий в журналах «Новый мир», «Арион», «Критическая масса», «Новое литературное обозрение» и др. Ведущий полосы «Поэзия» в газете «Книжное обозрение» и хроники поэтического книгоиздания в журнале «Воздух». Марат Исенов Родился в Алматы. После службы в армии перепробовал множество профессий. Первая публикация – в 1999 г. в алматинском журнале «Аполлинарий»,

над номером работали Идея — Павел Банников, Иван Бекетов в дальнейшем регулярно публикуется в казахстанской периодике и в Интернете. Книга стихов «Житие можжевельника в дождь» (СПб., 2004). Лауреат премии Клуба меценатов Казахстана «Тарлан» (2003). Михаил Клочковский Переводчик. Родился в 1963 году. Переводы с немецкого в сборниках «Преломления» №1–3, альманахах «Творчество», «Путями сердца и рассудка». Главный редактор клуба «Новые пилигримы».

Редактор выпуска — Иван Бекетов Дизайн макета, вёрстка — Павел Банников Ценные замечания — Олег Поздняков, Евгений Карев, Виталий Андриевский Дружеская и материальная поддержка — Марат Шибутов

Денис Ларионов Родился в 1986 году в Клину. Закончил Тверской медицинский колледж. В данное время обучается в Клинском филиале РГСУ. Печатался в журнале "Воздух" (1-2,09). Эдуард Лукоянов Родился в городе Губкин Белгородской области. С 2007 года живет в Москве. Студент Литературного института им. А.М. Горького (семинар прозы Руслана Киреева). Лонг-лист премии "Дебют" в номинации "Малая проза" (2008), шорт-лист премии "Дебют" в номинации "Малая проза" (2009). Александр Месропян Родился в 1962 году в хуторе Весёлом Ростовской области, где (чем/в чём/о чём) и жив до сих пор. Стихи публиковались в периодике, коллективных сборниках. Автор книг ««Пространство Эроса» (1998), «Без матерьяльной основы» (2002) и «Возле войны» (2008). Василий Муратовский Поэт. Родился в 1959 году в Алма-Ате. Автор сборника избранных стихотворений "Корни и кроны" (Алматы, 2009). Дюсенбек Накипов Поэт, хореограф-либреттист, сценарист. Закончил Московское академическое хореографическое училище (1964 г.) и факультет журналистики КазГУ им. аль-Фараби (1985 г.). Председатель Союза хореографов РК. Первые опубликованные стихотворения — в 1995 году в книге “Вечер века”. Автор нескольких сборников стихотворений и двух романов. Павел Овчинников Художник. Родился в 1971 году в Алма-Ате. Живет в Алматы.Работает в технике коллажа, видеоарта. В 1997 году окончил филологический факультет Казахского государственного университета, по специальности «русский язык и литература». Основные выставки: Использование макулатуры в мультикультурной среде. СЦСИ, Алматы, Казахстан, 2001. Памяти Шай-Зии. Галерея «Улар», Алматы, Казахстан, 2001. Видеоартфестиваль СЦСИ «Инвентаризация» (в соавторстве с В. Гвоздиковой и К. Тимошенко). Немецкий театр, Алматы, Казахстан, 2002. Прощание с рок-н-роллом. Центр Современного искусства Сороса, Алматы, Казахстан, 2002. Жанна Прашкевич Родилась в 1986 г. Журналист. Организатор вечеров, концертов и публичных лекций в Алматы. Публикации в журнале «ЧЕртиЧЕ» при театре «АРТиШОК». Никита Сафонов Родился в городе Омске в 1989 году, с 2006 года студент Санкт-Петербургского горного института. В 2006-2007 году резидент поэтического клуба “Болт” в СПб. Участник поэтического фестиваля “Петербургские мосты” (2007, СПб), летнего слэма в Петербурге (2007, СПб) и Майского фестиваля новых поэтов (2008, СПб). С февраля по июнь 2008 года организатор и участник арт-проекта ГЛАZS (слепая поэзия). Стихи публиковались на сайте “Полутона”, в журналах “Транзит-Урал”, “Волга”, “СТЫХ” и др. Юрий Серебрянский Родился в 1975 году. В настоящее время живет в Алма-Ате. Окончил Казахский Государственный Национальный университет (химический факультет). Проза и стихи публиковались в казахстанских литературных журналах "Простор" и "Книголюб", журналах "Знаки" (Кемерово), "Новая реальность", на литературном портале "Мегалит". Участник VII и VIII форумов молодых писателей России в Липках.

В оформлении первой полосы использован коллаж Павла Овчинникова "Resize of формы"(2004).

не уверен — не читай ЫШШО ОДЫН ")!) _____________ © Все права принадлежат авторам текстов и визуальных работ Тираж — 99 экземпляров Отпечатано в типографии “Fortress” Адрес: г. алматы, 8 мкр. д. 4 «а», оф. 15