Михаил Кром. Патриотизм, или Дым отечества. by Premia Prosvetitel

азбука понятий

патриотизм

или

Михаил Кром

дым отечества

Санкт-Петербург 2020

УДК 172.15 ББК 66.3(0)6 К83 Утверждено к печати Ученым советом Европейского университета в Санкт-Петербурге Рецензенты:

М. Б. Велижев (канд. филол. наук), Д. А. Сдвижков (канд. ист. наук)

Научный редактор серии «Азбука понятий» Дмитрий Калугин К83

Кром М. М. Патриотизм, или Дым отечества / Михаил Кром. — СПб. : Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2020. — 160 с. : ил. — [Азбука понятий; вып. 12]. ISBN 978-5-94380-309-3 В любом словаре или энциклопедии можно прочитать о том, что пат риотизм — это любовь к родине. Однако простота и ясность подобных определений обманчива, поскольку сами представления о родине менялись от эпохи к эпохе. Более того, представители разных политических сил, желая блага своему отечеству, высказывали порой прямо противоположные идеи. Какими словами выражали свою любовь к родине древние греки и римляне, жители ренессансной Флоренции и средневековой Руси, пока в XVIII столетии не появился привычный нам сейчас термин «патриотизм»? Почему вплоть до начала XIX века язык патриотизма часто служил оружием оппозиционеров и революционеров, а затем им прочно овладели консервативно-монархические силы? Как на протяжении XIX–XX веков менялось отношение к патриотизму левых и социалистических партий? Можно ли отделить современный патриотизм от национализма и кому в конце XX века пришла в голову идея «конституционного патриотизма»? На эти и многие другие вопросы отвечает в книге «Патриотизм, или Дым отечества» профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Михаил Кром. УДК 172.15 ББК 66.3(0)6

ISBN 978-5-94380-309-3

содержание ВВЕДЕНИЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8 1. Патриотизм: обманчивая ясность определений. . . . . . . . . . . 8 2. Патриотизм как дискурс и как понятие: методологические ориентиры. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 10 3. Замысел и структура книги . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 14 I. ОТ АНТИЧНОСТИ ДО ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ. . . . . . . . . . . 16 1. Pro patria mori : ранние формы патриотического дискурса. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16 «Любимая отчизна»: патриотизм в Древней Элладе . . . . . . . . . . 16 Amor patriae: республиканский патриотизм римлян. . . . . . . . . . . 21 Космополитизм поздней Империи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24 2. Отечество земное или небесное? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 26 Патриотический дискурс в Средние века и раннее Новое время . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 26 Патриотизм монархический и республиканский. . . . . . . . . . . . . . 30

3. Рождение понятия: патриотический дискурс эпохи Просвещения. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 36 Патриотизм как оружие английской оппозиции . . . . . . . . . . . . . . 36 Французские просветители о родине и патриотизме. . . . . . . . . . 41 4. «Вперед, сыны Отчизны»: патриотический дискурс Великой французской революции . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48 5. Генеалогия русского патриотизма . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 52 «Русская земля» и локальный патриотизм: XIII–XV века. . . . . . . 52 Возникновение государственного патриотизма: конец XV — начало XVII века . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 56 «Сыны Отечества» у подножия трона: первая половина XVIII века. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60 От просвещенного абсолютизма к тираноборчеству: эпоха Екатерины II . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64

II. НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПАТРИОТИЗМА (XIX–XX ВЕКА). . . . . 72 1. Нация как объект патриотических чувств . . . . . . . . . . . . . . . 72 Наполеоновские войны и «пробуждение» народов Европы . . . . 74 Патриотический подъем начала XIX века в России и «гроза двенадцатого года» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80

2. Национально-освободительные движения первой половины XIX века. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86 Патриоты воображаемых отечеств. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86 Латиноамериканские страсти. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 87 «Гречанка верная! не плачь, — он пал героем…» . . . . . . . . . . . . . 89 «Молодая Италия». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 90 3. Слева направо: эволюция политических симпатий патриотов в XIX веке. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93 Эволюция патриотизма во Франции: от эпохи Реставрации до дела Дрейфуса. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 94 Английский патриотизм: от чартизма до Бенджамина Дизраэли. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99 Русский патриотизм: от декабристов к охранителям. . . . . . . . . . 103 Критика патриотизма социалистами и христианскими моралистами. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108

4. Многоликий патриотизм: формы патриотического дискурса в XX веке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114 Первая мировая война и патриотический выбор социалистов. 114 Патриотический дискурс гражданских войн и национальных движений. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 117 Феномен советского патриотизма. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 123

III. СОВРЕМЕННЫЕ СПОРЫ О ПАТРИОТИЗМЕ. . . . . . . . . . . . . . 1. Является ли патриотизм добродетелью? . . . . . . . . . . . . . . . 2. Патриотизм и национализм: соотношение понятий. . . . . . 3. В поисках идеала: проект «конституционного патриотизма». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

132 132 140 147

БУДУЩЕЕ ПАТРИОТИЗМА (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ) . . . . . . . 152 ЧТО ЧИТАТЬ ПО ТЕМЕ? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 156 БЛАГОДАРНОСТИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 158

Авторские комментарии или библиографическая ссылка

Краткая биографическая справка

Определение термина или понятия

Ссылка на другую книгу из серии «Азбука понятий»

Ссылка на страницу этой книги

-i-

Пагинация только нечетных страниц. Для определения номера соседней страницы необходимо уменьшить на единицу номер, указанный на цветном поле.

используемые в серии «Азбука понятий» обозначения

введение

1 Патриотизм: обманчивая ясность

определений

Если задать прохожему на улице вопрос, что такое патриотизм, он, по всей вероятности, ответит: «любовь к родине». Составители словарей и энциклопедий в разных странах в целом согласны с такой общепринятой трактовкой интересующего нас понятия, но выделяют те или иные его аспекты. Так, согласно Большой российской энциклопедии (2014), патриотизм — это «осознанная любовь к родине, своему народу, его традициям». Оксфордский словарь английского языка (1989) ограничивается лаконичным толкованием: «любовь или горячая преданность своей стране», а словарь французской лексики ("Trésor de la langue française", онлайн-версия) дает более пространное определение, делая акцент на военной защите отечества: «глубокая привязанность и преданность родине, часто с готовностью ее защищать с оружием в руках в случае нападения извне». Казалось бы, все ясно и нет нужды писать еще одну книгу на столь известную тему. Однако ясность эта лишь кажущаяся. Если, как нам говорят, патриотизм — это любовь, то есть чувство привязанности к родине, то как мы можем изучать это чувство, особенно применительно к эпохам, когда никаких опросов общественного мнения еще не проводилось?

Очевидно, это возможно только опосредованно, через внешние проявления: патриотические тексты, изображения, а позднее и музыкальные произведения, фильмы и т. д. Но такой опосредованный подход связан с немалыми методологическими трудностями. Предположим, средневековый хронист пишет о «прекрасной Франции»: чьи чувства он выражает, только свои или некой социальной общности? И как понять, кто входил в эту общность? Но неопределенность присуща и второму элементу привычной формулы, поскольку родина, как известно, может быть большой или малой: преданность стране или государству издавна сочеталась (и сочетается сейчас!) с привязанностью к своей деревне или маленькому городку. Речь идет о местном патриотизме, который известный французский политический деятель и мыслитель Алексис де Токвиль называл patriotisme de clocher (буквально «патриотизм колокольни»). Кроме того, бросается в глаза контраст между почтенной древностью самого чувства привязанности к родным местам, которое, по-видимому, присуще людям с незапамятных времен, и сравнительной «молодостью» понятия, которое это чувство выражает. Согласно этимологическим словарям, в большинстве европейских языков, включая русский, термин «патриотизм» появился только в XVIII веке. Он был образован от слова «патриот», заимствованного в XV–XVI веках из поздней латыни (patriota), где оно

См. книгу «Общественное мнение» серии «Азбука понятий» Алексис-Шарль-Анри Клерель, граф де Токвиль (1805– 1859) — французский историк, философ, политический деятель, министр иностранных дел Франции (1849), автор историкополитических трактатов «Демократия в Америке» и «Старый порядок и революция».

означало «соотечественник, земляк». Ну, а древние римляне, в свою очередь, заимствовали его из греческого, где имелось слово πατριώτηϛ (patriotes) с тем же значением. Таким образом, патриотизм, будучи понятием Нового времени, обнаруживает при этом глубокие античные корни. Эта перекличка эпох очень важна, поскольку новое понятие конструировалось буквально при помощи слов и образов античности: деятели XVIII — начала XIX века учились патриотизму на примере героев Древней Эллады и Рима. Едва возникнув, понятие «патриотизм» стало использоваться различными социальными группами с очень разными целями: революционеры и консерваторы, республиканцы и монархисты, главы правительств и лидеры оппозиционных партий — все они во имя спасения родины выдвигали идеи и политические программы, подчас прямо противоположные по своей направленности. Как видим, патриотизм может принимать самые различные формы и виды, и «простых» определений для понимания этого феномена явно недостаточно. И, словно для того чтобы окончательно запутать дело, в XIX веке у патриотизма появился «младший брат» — национализм. С тех пор немало мыслителей пытались найти четкие различия между двумя понятиями, но, честно говоря, больших успехов в решении этой задачи они не достигли. Более того, патриотизм оказался в тени «младшего брата» и по количеству посвященных ему теоретических работ намного уступает национализму.

2 Патриотизм как дискурс

и как понятие: методологические ориентиры Определяя патриотизм прежде всего как чувство, делая акцент на его эмоциональной составляющей, авторы соответствующих статей в энциклопедиях и справочниках упускают из виду два

других важных компонента, а именно — слова и идеи, в которых выражается и получает осмысление любовь к родине. Как замечает филолог Ирина Сандомирская, автор серьезного исследования о феномене советского патриотизма, «и великая Родина, и родина малая не существуют до тех пор, пока о них не говорят». Они виртуальны: «Не составляя “вещи” в прямом смысле слова… обе обладают реальностью как идеологические конструкции» i . Соглашаясь с филологом в том, что патриотизм немыслим вне языковой среды, историк должен добавить, что языки патриотизма меняются от эпохи к эпохе и даже в одной стране в одно и то же время они могут различаться, если используются разными социальными или политическими группами. Итак, патриотизм, как и другие формы идентичности, имеет дискурсивную природу. Термином «дискурс», завоевавшим необычайную популярность в социальных науках, я буду называть способы обсуждения и осмысления людьми всего того, что, по их мнению, имеет отношение к родине, ее прошлому, настоящему и будущему. Одна из задач этой книги состоит в том, чтобы показать удивительное многообразие форм патриотического дискурса, сменявших друг друга в истории человечества. Читатель найдет на ее страницах замечательные образцы патриотических высказываний, свидетельствующих о темпераменте и ораторском даре их авторов — политиков, полководцев, философов, писателей, а также безымянных героев разных эпох. Но патриотический дискурс отнюдь не сводится только к словам: в нем содержатся смыслы и комплексы идей, сочетание которых и образует понятия. Различие между словами и понятиями прояснил немецкий историк и философ Райнхарт Козеллек . В отличие от слова, которое может стать однозначным, понятие, напротив, «должно оставаться многозначным, чтобы оно могло быть понятием». «Понятие привязано к слову, — продолжает ученый, — но вместе с тем оно больше чем слово. Слово… становится понятием, если в него целиком вмещается вся полнота i

Сандомирская И. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик. Wien: Gesellschaft zur Förderung slawistischer Studien, 2001. С. 18.

общественно-политического контекста значений, в котором — и для которого — употребляется это слово» ii . По мысли Козеллека, понятие аккумулирует в себе исторический опыт, и потому оно неизбежно многозначно; весь комплекс входящих в него значений находится в процессе непрерывных изменений. Отсюда следует, что исторические понятия не поддаются определению, ведь еще Ф. Ницше заметил: «…все понятия, в которых семиотически резюмируется процесс как таковой, ускользают от дефиниции; дефиниции подлежит только то, что лишено истории» iii . (Вот почему — добавлю в скобках — столь бессодержательно выглядят многочисленные словарные определения патриотизма!) Итог своим наблюдениям над соотношением слов и понятий Козеллек подвел в короткой формуле: «…значения слова могут точно определяться дефинициями, а понятия могут только интерпретироваться». Козеллек рекомендовал коллегам при изучении истории понятий пользоваться двумя видами лингвистического анализа: семасиологическим, который предполагает полный учет всех значений термина, и ономасиологическим, который он образно назвал «инвентаризацией всех наименований для заданного предмета» iv . Особую познавательную ценность для нашей темы представляет ономасиологический анализ: как предстоит ii

Козеллек Р. Введение // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи: В 2 т. Т. 1 М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 37. iii Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф.

Сандомирская И. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик. Wien: Gesellschaft zur Förderung slawistischer Studien, 2001. С. 18.

ii Козеллек Р. Введение // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи: В 2 т. Т. 1 М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 37. iii Ницше Ф. К генеалогии морали // Ницше Ф. Сочинения в 2 т. М.: Мысль, 1996. Т. 2. С. 457. iv Козеллек Р. Введение. С. 38, 36. Райнхарт Козеллек (1923–2006) — один из крупнейших историков XX века, профессор Билефельдского университета. Основоположник истории понятий (Begriffsgeschichte) как направления междисциплинарных исследований. Один из авторов и бессменный редактор фундаментального восьмитомного словаря «Основные исторические понятия» (1972–97).

убедиться читателю, задолго до того, как в начале XVIII века появился используемый и поныне обобщающий термин «патриотизм», в разные эпохи и у разных народов возникали и бесследно исчезали его местные аналоги. Их обнаружение напоминает порой увлекательные археологические раскопки! Наконец, в XVIII веке, когда вошел в употребление интересующий нас термин, начался новый этап в истории понятий. По мнению Козеллека, он ознаменовался масштабной трансформацией, подразумевавшей демократизацию, темпорализацию, идеологизацию и политизацию понятий. Но с этими наблюдениями немецкого философа и историка будет уместнее познакомиться в соответствующей главе книги 40 при обсуждении понятийных сдвигов эпохи Просвещения.

3 Замысел и структура книги Сказанным определяется круг вопросов, обсуждаемых в этой книге. Первая глава посвящена ранним формам патриотического дискурса — от Античности и до эпохи Просвещения включительно. Во второй главе рассматриваются процессы патриотической мобилизации XIX–XX веков в различных контекстах: европейских, мировых и гражданских войн, национальноосвободительных движений. Здесь же разбираются аргументы противников патриотической идеологии, критиковавших ее с позиций христианской морали, марксизма и анархизма. Третья глава знакомит с современными дебатами о патрио тизме, в которых заново определяются границы этого понятия и обсуждаются связанные с ним философские, этические и политические проблемы. Наконец, в заключительной главе суммируются наблюдения предшествующих глав и делается попытка заглянуть в будущее и порассуждать о судьбе патрио тизма в эпоху глобализации. Попытка рассмотреть столь обширную тему в рамках небольшой книги неизбежно накладывает на автора ряд огра-

ничений. В соответствии с традицией серии «Азбука понятий» акцент сделан на трансформации патриотизма в Новое и Новейшее время, с XVIII века до наших дней, а предшествующие формы патриотического дискурса, до появления обобщающего понятия, обрисованы лишь пунктиром. Географически материал, использованный в книге, ограничен Европой (с особым вниманием к российскому «кейсу») и лишь отчасти касается США, Латинской Америки и Южной Африки. Конечно, было бы полезно проверить некоторые высказанные здесь гипотезы на другом (например, китайском или японском) материале, но, к сожалению, я не обладаю необходимой для этого языковой подготовкой и эрудицией. И последнее предварительное замечание. История понятий — это междисциплинарная область, но каждый ученый приступает к ее изучению, руководствуясь принципами и целевыми установками, свойственными его специальности. Эта книга написана историком. Вероятно, и отбор материала, и выводы, сделанные на его основе политическим философом или филологом, были бы иными.

i. от античности до эпохи просвещения 1 Pro patria mori: ранние формы

патриотического дискурса

«Любимая отчизна»: патриотизм в Древней Элладе Возможно, привязанность человека к родным местам носит врожденный характер. Во всяком случае, как показывают этологи , она имеет соответствия в животном мире: стадные животные, например павианы, коллективно защищают «свою» территорию от пришельцев. То же самое делают хищники (тигры, медведи и др.), но в одиночку. Многие птицы охраняют участки гнездования i . Поэтому у известного голландского историка Йохана Хёйзинги (1872−1945), по-видимому, были основания назвать патриотизм, вместе с национализмом, «примитивными инстинктами в человеческом обществе» ii . Но поскольку предметом этой книги является понятие патриотизма, то нас будет интересовать не инстинктивная привязанность, а осознанная любовь человека к родине. И естественной отправной точкой послужит самое древнее в европейской культуре выражение этого чувства, которое мы встречаем в поэмах Гомера. В Пятой песне «Илиады» искусный лучник Пандар, обращаясь к Энею, говорит: Если я вспять возвращусь и увижу моими очами Землю родную, жену и отеческий дом наш высокий, — Пусть иноземец враждебный тогда же мне голову срубит, Если я лук сей и стрелы в пылающий пламень не брошу… i ii

Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей. СПб.: ЧеРо-на-Неве, 2004. С. 257, 273–274. Huizinga J. Patriotism and Nationalism in European History // Men and Ideas: History, the Middle Ages, the Renaissance: Essays by Johan Huizinga. New York: Meridian Books, 1960. P. 99.

Тема возвращения домой становится лейтмотивом другой знаменитой поэмы — «Одиссея». Она открывается сценой, в которой боги решают судьбу главного героя. Афина, стараясь разжалобить Зевса, говорит об Одиссее, удерживаемом на острове нимфой Калипсо и тоскующем по родной Итаке: …напрасно желая, Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий, Смерти единой он молит.

Так возник образ, которому было суждено навсегда войти в мировую литературу. Его упоминает в своих «Письмах с Понта» римский поэт-изгнанник Овидий Назон. У римлян даже возникла пословица: «И дым отечества сладок» (Et fumus patriae est dulcis), которую впоследствии не раз повторяли поэты, в том числе, спустя много веков, в далекой России — Г. Р. Державин и А. С. Грибоедов… Как видно из приведенных выше примеров, патриотическое чувство в гомеровском эпосе — это любовь к «малой родине», к своему острову или краю. Это теплое чувство принадлежит скорее частной (личной и семейной) сфере — в отличие от ратных подвигов, которым придавалось общественное значение. Но позднее, в эпоху классики (V–IV века до н. э.), почитание родного города и граждан, отдавших за него жизнь, заняло центральное место в жизни греческого полиса. Как это было в Афинах, можно судить по рассказу Фукидида, который поместил в своей

Этологи — специалисты по этологии, отрасли биологии, изучающей генетически обусловленное поведение (инстинкты) животных и людей. i Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. Беседы о поведении человека в компании птиц, зверей и детей. СПб.: ЧеРо-наНеве, 2004. С. 257, 273–274. ii Huizinga J. Patriotism and Nationalism in European History // Men and Ideas: History, the Middle Ages, the Renaissance: Essays by Johan Huizinga. New York: Meridian Books, 1960. P. 99.

ти воины честно исполнили свой долг перед родным городом, положив за него жизнь. А всем оставшимся в живых надлежит молить богов о более счастливой участи, а в отношении врагов вести себя не менее доблестно, чем усопшие. <…> [П]усть вашим взорам повседневно предстает мощь и краса нашего города и его достижения и успехи, и вы станете его восторженными почитателями. И, радуясь величию нашего города, не забывайте, что его создали доблестные, вдохновленные чувством чести люди, которые знали, что такое долг, и выполняли его. При неудаче в каком-нибудь испытании они все же не могли допустить, чтобы город из-за этого лишился их доблести, и добровольно принесли в жертву родине прекраснейший дар — собственную жизнь. Действительно, отдавая жизнь за родину, они обрели себе непреходящую славу и самую почетную гробницу не только здесь, мне думается, где они погребены, но и повсюду, где есть повод вечно прославлять их хвалебным словом или славными подвигами*. Фукидид

Фукидид. История. Л.: Наука, 1981. С. 82–83.

«Истории» пространную речь Перикла на похоронах воинов, погибших в первый год Пелопоннесской войны. В этой надгробной речи знаменитый политический деятель расписал яркими красками достоинства афинской демократии и образа жизни афинян. Напомнив слушателям о славе и могуществе их города, Перикл подчеркнул, что всем этим они обязаны подвигам погибших героев, и призвал собравшихся брать с них пример. Хотя греки, безусловно, осознавали свое единство в культуре, религии, образе жизни и свои отличия от других народов (презрительно именуемых ими варварами), в политическом отношении Греция состояла из множества отдельных, соперничавших между собой полисов, которые ненадолго объединялись для отпора внешнему врагу (как это случилось, например, во время войны с персами в начале V века до н. э.). Поэтому именно полисный патриотизм был наиболее развит в древней Элладе. Греки придавали большое значение патриотическому воспитанию сограждан, о чем свидетельствует процитированная выше речь Перикла на похоронах погибших афинских воинов или миф о материземле, который приводит Платон в своем диалоге «Политейя» (в традиционном русском переводе — «Государство») i . Но при этом ни сам Платон, ни другие знаменитые греческие философы не сочли нужным сделать любовь к родине i

Миф, который в воспитательных целях следовало внушать правителям и воинам, а потом и остальным гражданам платоновского идеального государства, гласил, что их будто бы произвела на свет мать-земля: «Поэтому они должны и поныне заботиться о стране, в которой живут, как о матери и кормилице, и защищать ее, если кто на нее нападет, а к другим гражданам относиться как к братьям, также порожденным землей» (Платон. Государство // Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 184).

предметом серьезного анализа. Ни теории патриотизма, ни соответствующего обобщающего понятия античная Греция не выработала. Даже слово πατριώτηϛ (patriotes), к которому восходит используемый нами теперь термин, в древности имело другое значение — «земляк, соотечественник». Никакой положительной оценки это слово в себе не содержало и обычно использовалось по отношению к чужеземцам. Для обращения к своим согражданам употреблялся другой термин: πολίτηϛ (polites; множественное число — πολῖται, politai). Если же нужно было подчеркнуть, что человек любит свой город, то эта характеристика передавалась при помощи прилагательного φιλόπολιϛ (philopolis, буквально — «любящий город»). Известны единичные попытки образовать с этим прилагательным словосочетания, выражающие положительное качество — «любовь к [своему] городу», но в языке они не удержались i .

Так, Фукидид в одном пассаже своей «Истории» (VI, 92, 2) употребляет существительное τό φιλόπολι (to philopoli, буквально — «любовь к городу»), а Аристофан в комедии «Лисистрата» прибегает к выражению φιλόπολιϛ ἀρετή (philopolis arete — «добродетель любви к городу»). Однако оба неологизма остались единичными эпизодами, у других греческих авторов они не встречаются. См.: Рунг Э. В. Понятие «патриотизм» и его древнегреческие коннотации // Проблемы истории, филологии и культуры. 2013. № 2. С. 309–310.

Amor patriae: республиканский патриотизм римлян В отличие от греков, римляне сумели создать огромную централизованную державу, и в каком бы уголке Италии (а затем — и империи) ни родился человек, он называл Рим своей отчизной (patria). Прославленный оратор, политик и писатель Марк Туллий Цицерон (106–43 до н. э.) в одном из диалогов говорит о своих i

соотечественниках, что у них «две родины: одна по рождению, другая по гражданству — подобно тому, как знаменитый Катон , хотя и родился в Тускуле, был принят в городскую общину римского народа и, тускуланин по происхождению, по своей гражданской принадлежности был римлянином, и у него была одна родина по местности, другая по праву…». Развивая свою мысль, Цицерон говорит: «…мы называем родиной и ту местность, где мы родились, и ту, которая нас приняла. Но по чувству привязанности, какое она в нас вызывает, должна стоять на первом месте та родина, благодаря которой название «государство» охватывает всю нашу гражданскую общину. За нее мы должны быть готовы умереть, ей полностью себя отдать, в нее вложить и ей как бы посвятить все свое достояние. Но родина, которая нас произвела на свет, нам не менее дорога, чем та, которая нас приняла. Поэтому никогда не откажу я первой в названии родины, даже если вторая будет более обширной, а первая будет только входить как часть в ее состав…» i . Едва ли не впервые в мировой культуре Цицерон затрагивает здесь проблему сложной идентичности человека — уроженца маленького местечка, который является при этом гражданином великой державы. К своей малой родине он питает нежное чувство, овеянное детскими воспоминаниями, а к гражданскому отечеству испытывает чувство долга, предполагающее полную самоотдачу и готовность пожертвовать жизнью. К этой теме Цицерон вновь вернулся в последнем своем сочинении, написанном за год до трагической гибели, — в трактате «Об обязанностях». Размышляя о разных формах общности людей, выше всех привязанностей философ поставил узы, связывающие человека с его отечеством: «…если взглянуть на все с точки зрения разума и души, то из всех общественных связей для каждого из нас наиболее важны, наиболее дороги наши связи с государством. Дороги нам родители, дороги дети, родственники, близкие, друзья, но отечество одно охватило все привязанности всех людей. Какой честный человек i

Цицерон. О законах // Цицерон. Диалоги. М.: Наука, 1966. С. 110–111.

поколеблется пойти за него на смерть, если он этим принесет ему пользу?» ii . Словом «государство» в русском переводе по традиции передан латинский термин res publica , использованный в этом тексте Цицероном. Между тем соответствие здесь неполное: философ явно имел в виду не вообще государство, а хорошо ему известную республиканскую форму правления, которая, правда, на его глазах уходила в прошлое, уступая место империи. Цицерон, как видно из других его сочинений, связывал понятие отечества (patria) со свободой и законами. Римский патриотизм носил республиканский характер, и именно эта его черта оказала решающее влияние на формирование патриотических идей раннего Нового времени. Любовь к отечеству (amor patriae) предполагала готовность отдать за него жизнь: эту мысль, как мы уже знаем, не раз высказывал Цицерон, но ярче всего ее выразил его младший современник, замечательный поэт Гораций («Оды», III, 2, 13):

Марк Порций Катон Старший (234–149 до н. э.) — римский политический деятель, писатель, обличитель нравов, инициатор законов против роскоши, автор трактата «О сельском хозяйстве». i

Цицерон. О законах // Цицерон. Диалоги. М.: Наука, 1966. С. 110–111.

ii Цицерон. Об обязанностях // Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М.: ЭКСМО-Пресс, 1999. С. 159–160.

См. книгу «Республика» серии «Азбука понятий»

Dulce et decorum est pro patria mori. Сладостно и почетно умереть за отечество.

Впоследствии эта стихотворная строчка повторялась множество раз (в том числе, во время Первой мировой войны), когда нужно было поднять боевой дух воюющих армий… Если Цицерон создал образ идеального гражданина в своих речах и трактатах, а Гораций — в стихах, то знаменитый ii

Цицерон. Об обязанностях // Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М.: ЭКСМО-Пресс, 1999. С. 159–160.

историк Тит Ливий (59 до н. э. — 17 н. э.) сделал это в монументальной «Истории Рима от основания города». Здесь он запечатлел подвиги легендарных героев (Муция Сцеволы, Горация Коклеса) и исторических персонажей вроде Катона Старшего или Сципиона Африканского (победителя Ганнибала), чье мужество и суровая простота стали воплощением римских добродетелей. Так возник миф о древней Римской республике, который приводил в восхищение многие поколения потомков, и возник он в тот момент, когда сама республика уже стала мифом, внешней оболочкой императорской власти. Патриотическая риторика продолжала звучать и в период Империи: даже в IV веке н. э. воинская присяга включала в себя не только клятву верности императору, но и обязательство служить и быть готовым умереть за res publica Romana. Однако этот термин в новом контексте утратил республиканское звучание и обозначал просто Римскую державу i . К тому времени армия символически как бы заменила собой римский народ и олицетворяла единство империи. Что же касается древней гражданской общины, которая составляла социальную основу патриотизма и других римских добродетелей, то она уже давно утратила однородность за счет наплыва выходцев из новых провинций. В 212 году император Каракалла (сын Септимия Севера, происходившего из Северной Африки и говорившего полатыни с сильным акцентом) издал эдикт, предоставивший права римского гражданства всем жителям империи. Ее столица была огромным мегаполисом, жители которого говорили на разных языках и почитали как традиционных римских, так и восточных богов.

Космополитизм поздней Империи Новой эпохе соответствовали и новые умонастроения. Широкое распространение в ранней Империи получила заимствованная из Греции философия стоиков с присущими ей индивидуализмом и космополитизмом. i

См. Speidel M. A. Pro patria mori… La doctrine du patriotisme romain dans l’armée impériale // Cahiers du Centre Gustave Glotz. 2010. Vol. 21. P. 142.

По традиции первым космополитом считается киник Диоген из Синопа (ок. 412–323 до н. э.), эксцентричный философ-бродяга, своими речами и поступками эпатировавший афинскую публику. Согласно преданию, на вопрос, откуда он, Диоген сказал: «Я — гражданин мира» ii (κοσμοπολίτηϛ, cosmopolites). Но основополагающим принципом космополитизм стал только в учении стоиков, которые представляли себе мир наподобие огромного вселенского города (космополиса), объединяющего людей и богов. Все люди, независимо от происхождения, считались гражданами этой вселенной. Сама действительность Империи, с ее огромными расстояниями и непрерывными перемещениями множества людей, способствовала росту космополитических настроений среди римской элиты. Наглядный пример подобной тенденции являет собой биография и мировоззрение крупнейшего философа-стоика Луция Аннея Сенеки (4 до н. э. — 65 н. э.). Он родился в Испании, ребенком был привезен в Рим и получил здесь образование, в молодости долгое время жил в Египте. Затем вернулся в Рим, сделал блестящую карьеру, но пал жертвой придворных интриг и был сослан императором Клавдием на остров Корсику, ii

См. Speidel M. A. Pro patria mori… La doctrine du patriotisme romain dans l’armée impériale // Cahiers du Centre Gustave Glotz. 2010. Vol. 21. P. 142.

ii Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1986. С. 233. Название философской школы стоиков происходит от Стои — украшенного фресками портика (галереи с колоннами) в Афинах, где беседовал со своими учениками Зенон из Китиона (ок. 336 — ок. 264 до н. э.), основатель стоицизма. Различают древнюю Стою (Зенон, Клеанф, Хрисипп), среднюю и позднюю. Последняя существовала уже в Римской империи I–II веков н. э., ее выдающимися представителями были Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий.

Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1986. С. 233. Киники — древнегреческая философская школа, основанная учеником Сократа Антисфеном. Киники критиковали общепринятые ценности и нормы поведения, отстаивали принцип личной свободы человека.

где провел восемь томительных лет. По возвращении из ссылки он вскоре достиг вершины могущества, когда его воспитанник Нерон стал императором. Но спустя еще восемь лет последовала отставка, а затем — опала и смерть по приказу венценосного ученика… И вот человек подобной судьбы пишет на склоне лет, обращаясь к другу: «Пусть тебя сошлют на край земли, пусть заставят жить в любой глуши у варваров, — такое пристанище, вопреки всему, окажется для тебя гостеприимным. Важно, каким ты приезжаешь, а не куда приезжаешь, — и поэтому ни к одному месту не должны мы привязываться всей душой. Надо жить с таким убеждением: “Не для одного уголка я рожден: весь мир мне отчизна!”» i Та же мысль звучит и в другом трактате философа: «…мы — люди с благородной душой — не оградили себя стенами одного только Рима, но завязали связи со всем миром и открыто заявили, что отечество для нас — это весь мир, для того чтобы можно было предоставить добродетели более обширное поприще» ii . И все же римские стоики, подобно Сенеке или философу на троне, императору Марку Аврелию Антонину (правил в 161–180 годах), пытались совместить свой долг перед оте чеством — Римом — с моральными обязательствами перед остальным миром. Эта двойная идентичность выражена в словах Марка Аврелия: «Город и отечество мне, Антонину — Рим, а мне, человеку — мир» iii .

2 Отечество земное или небесное? Патриотический дискурс в Средние века и раннее Новое время Идейные наследники стоицизма, ранние христианские мыслители, попытались положить конец этому дуализму. Один из отцов Церкви, философ и богослов Аврелий Августин (354–430) в своем главном сочинении «О граде Божием» i

Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Кемерово: Кемеровское книжное изд-во, 1986. С. 62. ii Сенека. О безмятежности духа. IV, 4. http://ancientrome.ru/antlitr/t. htm?a=1448800900#3 (дата обращения: 09.07.2019). iii Марк Аврелий Антонин. Размышления. Л.: Наука, 1985. С. 34.

(“De civitate Dei”) решительно противопоставил земному отечеству («граду») оте чество небесное. Августин отдает должное мужеству и самоотверженности римлян, защищавших свой город, но они, по его мнению, уже получили награду в виде земной славы, а христианских мучеников ждет награда на небесах. По словам богослова, «граждане вечного града», то есть христиане, на примере римских героев должны осознать, «как велика должна быть любовь их к небесной отчизне ради жизни вечной, если так любима была отчизна земная ее гражданами ради славы человеческой» iv . Христианство, ставшее с IV века н. э. государственной религией, довело универсализм поздней Империи до предела: оно надолго лишило любовь к отчизне ореола святости и героизма. Сказанное не означает, разумеется, будто в период Средневековья люди не испытывали эмоциональной привязанности к родной земле. Показательно, что в знаменитой «Песни о Роланде», эпической поэме, воспевающей героя времен императора Карла Великого (конец VIII века), но записанной на несколько столетий позднее (лучшая сохранившаяся рукопись датируется серединой XII века), Франция неизменно упоминается с эпитетом «милая» (dulce France). Но, как видно из той же поэмы, патриотическое чувство не было доминирующим в публичном дискурсе, его заслоняли два других — iv

Там же. Т. 3. Кн. I–XIII. С. 222.

Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Кемерово: Кемеровское книжное изд-во, 1986. С. 62.

ii Сенека. О безмятежности духа. IV, 4. http://ancientrome. ru/antlitr/t. htm?a=1448800900#3 (дата обращения: 09.07.2019). iii Марк Аврелий Антонин. Размышления. Л.: Наука, 1985. С. 34. iv Блаженный Августин. О граде Божием. Кн. I–XIII // Творения: В 4 т. Т. 3. СПб.; Киев: Алетейя; УЦИММПресс, 1998. С. 222.

так, два града созданы двумя родами любви: земной — любовью к себе, дошедшею до презрения к Богу, небесный — любовью к Богу, дошедшей до презрения к себе. Первый полагает славу свою в самом себе, второй — в Господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава — Бог, свидетель совести*. Аврелий Августин

Блаженный Августин. О граде Божием. Кн. XIV–XXII. Т. 4. С. 48.

любовь к Богу и преданность своему сеньору. Настоящий рыцарь, которого олицетворяет Роланд, сражается за веру и за своего короля или иного сеньора. Латинский термин patria продолжал использоваться и в Средние века, но смысл его изменился: наиболее употребительным было выражение caelestis patria, «небесное отечество», куда после странствий земной жизни должны были «вернуться» праведники, а в обыденном смысле patria означала административную единицу — регион, объединение нескольких графств. Перемены наметились в XII–XIII веках и были связаны с возрождением интереса к античному наследию и возникновением в Европе крупных централизованных монархий — прообраза будущих национальных государств. В эпоху крестовых походов (XI– XIII века) папство собирало со всего католического мира средства «для защиты» (или «для нужд») Святой Земли; аналогичным образом некоторые монархи стали взимать налоги «для защиты королевства». В 1302 году французский король Филипп IV потребовал от духовенства своей страны субсидий «для защиты родного отечества, за которое велит сражаться почтенная древность наших предков, ибо они предпочитали заботу об отечестве даже любви к своим потомкам» i . Таким образом, латинский термин patria («отечество») утратил неразрывную связь с конкретным городом (полисом), i

Цит. по: Kantorowicz E. H. Pro Patria Mori in Medieval Political Thought // The American Historical Review. 1951. Vol. 56. No. 3. P. 479.

Цит. по: Kantoro wicz E. H. Pro Patria Mori in Medieval Political Thought // The American Historical Review. 1951. Vol. 56. No. 3. P. 479.

которую он имел в Античности, и стал ассоциироваться с целой страной или королевством. Свой вклад в переосмысление этого понятия и его возвращение, так сказать, с небес на землю внесли также богословы. Крупнейший католический философ и теолог Фома Аквинский (ок. 1225–1274), соединивший христианскую доктрину с учением Аристотеля, видел в любви к отчизне форму благочестия, которая заключается в заботе и уважении к «согражданам и всем друзьям отечества» (cultus concivium et omnium patriae amicorum). Преданность своей стране, по мнению Аквината, побуждает граждан служить общему благу. И в той мере, в какой это чувство подчинено более высоким обязательствам человека перед Богом, оно справедливо и благородно. Это — долг, исполнение которого страна может законно требовать от своих граждан. В трактате «О правлении государей», начатом Фомой Аквинским, но законченном его учеником Бартоломео да Лукка, о любви к отечеству сказано, что она основана на милосердии, которое ставит не частные вещи перед общественными, но общественные перед частными. «Добродетель милосердия, — продолжает Бартоломео, — заслуженно идет впереди всех других добродетелей, потому что достоинство любой добродетели зависит от милосердия. Поэтому любовь к отечеству заслуживает почетного места выше всех других добродетелей» i .

Патриотизм монархический и республиканский В богословских трактатах и актах королевской власти понятие «отечество» выглядит некой абстракцией. Если же нас интересует, какие конкретные формы любовь к родине приобрела, например, в позднесредневековой Франции, мы можем обратиться к феномену Жанны д’Арк. Будущая героиня родилась в деревне Домреми на восточной окраине Французского королевства, близ границы Священной Римской (а фактически — Германской) империи. i

Цит. по: Viroli M. For Love of Country: An Essay on Patriotism and Nationalism. New York: Oxford University Press, 1995. P. 22.

По-французски девушка говорила с заметным лотарингским акцентом. Уже в раннем возрасте ее стали посещать видения, ей слышались голоса. Однажды «голос сказал ей, что необходимо, чтобы она, Жанна, пошла во Францию… и голос говорил ей, что она должна снять осаду с Орлеана» ii . Так впоследствии сама Жанна объясняла на процессе в Руане (устроенном в 1431 году ее врагами-англичанами после того, как она попала к ним в руки) мотивы своего ухода из дома и последующих действий. В процитированных словах обращает на себя внимание выражение «пошла во Францию»: хотя Жанна и ее односельчане считали себя подданными французского короля, но собственно Францией назывался тогда королевский домен . В описываемое время (первая треть XV века) Франции как политического, национального и культурного целого еще не существовало. Страна состояла из множества феодальных владений (герцогств, графств, бароний и т. д.), номинально объединенных под властью короля. Некоторые его вассалы, вроде герцога Бургундского, открыто находились в союзе с внешним противником — англичанами, с которыми французские монархи вели бесконечную войну, впоследствии названную Столетней. В такой обстановке король являлся единственным гарантом независимости страны. Вот почему Жанна д’Арк с самого начала поставила своей целью короновать дофина Карла, официально лишенного прав на престол по договору ii

Цит. по: Райцес В. И. Жанна д’Арк: Факты, легенды, гипотезы. Л.: Наука, 1982. С. 56.

Цит. по: Viroli M. For Love of Country: An Essay on Patriotism and Nationalism. New York: Oxford University Press, 1995. P. 22.

ii Цит. по: Райцес В. И. Жанна д’Арк: Факты, легенды, гипотезы. Л.: Наука, 1982. С. 56. Королевский домен (фр. domaine) — личные наследственные владения короля, находившиеся, в отличие от земель вассалов, в его полном распоряжении.

в Труа (1420), который его отец, потерявший рассудок король Карл VI, заключил с английским королем Генрихом V. Цель была достигнута: 17 июля 1429 года дофин короновался в Реймсе, став королем Карлом VII. Таким образом, патриотизм Жанны д’Арк носил монархический характер, но кроме того, он был пронизан провиденциализмом — верой в то, что все события в судьбах стран и народов являются осуществлением Божьего замысла. Секрет успеха юной воительницы заключался в том, что и она сама, и ее сооте чественники твердо верили в старинное пророчество: «Францию спасет Дева». Долгий период военных неудач посеял в сердцах французов уныние, заронил страшное подозрение, что Бог отвернулся от них. Победы Жанны д’Арк вернули французам уверенность в себе, заставили поверить, что Бог снова на их стороне. А в это время в городах Италии, где уже началась эпоха Ренессанса, получил распространение другой тип патрио тизма — республиканский. Ярче всего он проявился во Флоренции, где в XIV– XV веках сложилась традиция гражданской патриотической риторики. У истоков этой традиции стоял монах-доминиканец, ученик Фомы Аквинского Ремигий деи Джиролами . В «Трактате об общем благе» (1302), цитируя Аристотеля и Цицерона, Джиролами утверждал, что любовь к отечеству налагает на правителей республики

Ремигий (Ремиджио) деи Джиролами (ок. 1245–1319) — флорентийский монах-доминиканец, проповедник и теолог. Учился в Париже у Фомы Аквинского. Вернувшись во Флоренцию, преподавал теологию в школе при соборе Санта Мария Новелла. По неподтвержденным данным, одним из его слушателей, возможно, был великий Данте Алигьери (до изгнания поэта из Флоренции в 1302 году).

колько раз мне выпадал случай восславить отечество, я всегда делал это с охотой, невзирая на труды и опасности. Ибо нет у человека большего долга в жизни, чем долг перед отечеством, от коего зависит первым делом само его бытие, а затем и всякое благо, отпущенное ему судьбой и природой, и долг этот еще возрастает для тех, кому выпало родиться в благородном отечестве. Поистине, кто умыслом или на деле делается врагом отечеству, того по заслугам именуют отцеубийцей, пусть даже он претерпел от отечества обиду. Ведь если нечестиво поднять руку на отца и мать, какова бы ни была причина, то куда нечестивее терзать отечество. Ибо нет обиды, которая давала бы право оскорблять отечество: твой долг — быть ему признательным за всякое благо, так что, случись ему удалить от себя часть граждан, ты должен скорее возблагодарить его за оставленных, нежели предавать поношению за тех, кого оно отправило прочь. Коль скоро сказанное верно — а оно поистине верно, — то я, не колеблясь, выступлю в защиту отечества против тех, кто дерзко посягает на его честь*. Никколо Макиавелли

Макиавелли Н. Речь, или Диалог о нашем языке // Сочинения великих итальянцев XVI в. / сост., вступ. ст. и комм. Л. М. Брагиной. СПб.: Алетейя, 2002. С. 59.

обязанность заботиться о благе всего сообщества: общее благо является источником всякой чести и славы граждан, ибо нет ничего благороднее и славнее, чем быть гражданами свободного города, где надлежащим образом осуществляется общее благо. Дальнейшее развитие эта традиция получила во флорентийской мысли XV века, в сочинениях гуманистов, которые подчеркивали ценность свободы родного города и необходимость ее защиты. Так, Лапо да Кастильонкио в речи 1438 года говорил, что отечество (patria) — это самое святое и сладостное слово, особенно если отечеством является город, в котором человек живет свободно, ибо в свободной республике граждане имеют много общего: законы, форум, сенат, публичные почести, должности, врагов и надежды i . Одним из последних республиканцев был знаменитый политический мыслитель, писатель и страстный патриот Флоренции Никколо Макиавелли (1469– 1527), умерший незадолго до окончательного падения в его родном городе коммунального строя и утверждения неограниченной власти правителей из рода Медичи, присвоивших себе титул герцогов Тосканских. В XV–XVI веках гуманизм с присущим ему культом античности вышел за пределы Италии и стал достоянием образованных людей во многих странах Европы. Среди неологизмов, возникших i

Цит. по: Viroli M. For Love of Country. P. 25. Подробнее о флорентийском патриотическом дискурсе XIV — начала XVI века см.: Ibid. Р. 24–40.

Лапо да Кастильонкио младший (ок. 1406– 1438) — флорентийский гуманист, переводчик. Автор трактата о блеске и пороках папского двора; перевел с древнегреческого на латынь биографии Плутарха, речи Исократа и т. д. i

Цит. по: Viroli M. For Love of Country. P. 25. Подробнее о флорентийском патриотическом дискурсе XIV — начала XVI века см.: Ibid. Р. 24–40. Коммунальный строй, коммуна (от лат. communis — общий) — городское самоуправление, существовавшее в ряде городов Италии в Средние века. Городские коммуны добились независимости от феодальных сеньоров и управлялись выборными органами. Во Флоренции коммуна, то есть республиканская форма правления, просуществовала, с небольшими перерывами, с 1115 по 1532 год.

тогда под влиянием поздней латыни, было и слово «патриот» (в значении «соотечественник»). Этимологические словари зафиксировали его появление во французском языке во второй половине XV века, а в следующем столетии из французского оно проникло и в другие европейские языки — немецкий, голландский, английский. Примечательно, что в сочетании с прилагательными «хороший» или «добрый» слово «патриот» уже в XVI веке стало иногда употребляться в привычном нам значении — «человек, любящий свою родину». Так, в письмах французской королевы Екатерины Медичи в 1562 году встречается выражение bon patriote (буквально «добрый», то есть «настоящий патриот»). А во время вспыхнувшего в 1570-х годах восстания в Нидерландах против испанского владычества сторонники независимости называли себя goede patriotten («добрые патриоты»). Последний случай интересен тем, что едва ли не впервые в истории патриотами именовали себя не сторонники цент рального правительства, а его противники, по сути — бунтовщики. Нидерландская революция продемонстрировала также эффективность патриотических лозунгов для сплочения единомышленников и формирования партий или группировок. Обе тенденции получили дальнейшее развитие в последующие столетия.

3 Рождение понятия:

патриотический дискурс эпохи Просвещения Патриотизм как оружие английской оппозиции В политическом отношении Европа XVII–XVIII веков была разделена на множество враждующих между собой государств. Характерный для Средневековья универсализм, олицетворяемый папством и Священной Римской империей,

уступил место государственному суверенитету, то есть полной независимости больших и малых политических образований: королевств, республик, княжеств и т. д. Давала о себе знать и давняя религиозная рознь между католиками и протестантами. Но в сфере культуры тогдашняя Европа демонстрировала гораздо больше единства, чему способствовали и общие христианские корни, и античное наследие, и активная циркуляция научных и философских идей. Стоило новому термину появиться в лексиконе какой-нибудь европейской страны, как через пару десятков лет он уже становился общим достоянием образованной элиты по всему континенту. Среди множества новых понятий, вошедших в обиход европейцев в XVIII столетии, был и «патриотизм». Пальма первенства в этом отношении, как и в ряде других, принадлежала англичанам. Оксфордский словарь английского языка датирует первое упоминание слова patriot 1596 годом. Но до конца XVII века оно сохраняло первоначальное значение «земляк, соотечественник» и не использовалось в политической борьбе. Даже во время гражданской вой ны 1640-х годов ни сторонники короля Карла I, ни его противники не прибегали к патриотической риторике для пополнения своих рядов. Ситуация изменилась после так называемой Славной революции 1688 года, когда был свергнут абсолютистский режим

Славная революция (англ. Glorious Revolution) — государственный переворот в Англии (1688), приведший к низложению короля Якова II Стюарта и восшествию на английский престол статхаудера (правителя) Нидерландов Вильгельма Оранского. За этим последовало принятие парламентом Билля о правах (1689), ограничившего полномочия монарха и гарантировавшего права и свободы подданных, включая свободу слова, неприкосновенность имущества и т. д.

и заложены основы конституционной монархии. Партия вигов , сыгравшая активную роль в этом государственном перевороте, объявила патриотами борцов за свободу англичан против королевской тирании. Важной частью патриотической кампании стало создание культа героев-мучеников: жертвами деспотизма, отдавшими жизнь за свободу, виги провозгласили Джона Гемпдена — парламентария, погибшего в 1643 году в бою против «кавалеров» (так называли армию короля Карла I его противники в период гражданской войны), а также республиканца Алджернона Сиднея, казненного в 1683 году при Карле II по обвинению в государственной измене. Патриотическая риторика вигов содействовала их успеху: на протяжении многих десятилетий XVIII века они находились у власти (в том числе непрерывно — с 1715 по 1760 год). Но и в лексиконе их противников — тори патриотизм играл отнюдь не последнюю роль. Один из лидеров тори, лорд Болингброк , посвятил теме патриотизма несколько своих сочинений и, в частности, трактат «Идея о короле-патриоте» (1738). В этом произведении, написанном в добровольном изгнании во Франции, отставной политик изобразил собственный идеал монарха, который должен не опираться на одну из соперничающих партий, «но править в качестве отца всего своего народа». Сам автор не верил в осуществимость подобной мечты о короле-патриоте, но трактат Болингброка примечателен тем, что он содержит одно из самых ранних упоминаний термина «патриотизм» (по данным оксфордского словаря, впервые в английской печати этот термин был употреблен в 1726 году). «Чтобы сделаться патриотом, — писал Болингброк, — идет ли речь о короле или о ком-либо из его подданных, надобно иметь среди прочих качеств что-то более существенное, нежели одно желание славы. <…> Патриотизм должен быть основан на высоких принципах и подкреплен высокими добродетелями» i . Но «высокие принципы» не всегда лежали в основе патриотических заявлений — любовью к родине нередко приi

Болингброк. Идея о короле-патриоте // Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М.: Наука, 1978. С. 209.

крывались личные и партийные интересы. Одним из первых это понял известный поэт, литературный критик и лексикограф Сэмюэл Джонсон (1709–1784). В четвертом издании своего «Словаря английского языка» (1774) к основному определению слова «патриот» («тот, чьей главной страс тью является любовь к своей стране») он сделал добавление: «Иногда используется для [обозначения] фракционера, подвергающего нападкам правительство». Джонсон, сам являвшийся убежденным сторонником тори, имел в виду деятелей оппозиции из числа вигов, которые под лозунгом защиты прав соотечественников вели атаку на правительство тори. К этому нужно добавить, что в английских колониях в Северной Америке (будущих Соединенных Штатах) патриотами в 70-х годах XVIII века стали называть себя сторонники независимости от анг лийской короны.

Генри Сент-Джон, 1-й виконт Болингброк (1678–1751) — английский государственный деятель, лидер партии тори в начале XVIII века, автор ряда исторических, политических и философских произведений, из которых наиболее известны «Рассуждение о партиях» и «Письма об изучении и пользе истории». i

Болингброк. Идея о короле-патриоте // Болингброк. Письма об изучении и пользе истории. М.: Наука, 1978. С. 209.

Виги (англ. Whigs) — одна из первых (наряду с тори) английских политических партий, возникла в конце 70-х — начале 80-х годов XVII века. В период Славной революции, в которой виги сыграли активную роль, они проявили себя противниками абсолютизма, защитниками прав и свобод, сторонниками ограниченной монархии. Впоследствии партия ассоциировалась с промышленными и финансовыми кругами. Преобразована в Либеральную партию в 1859 году. Тори (англ. Tories) — политическая партия, противники вигов, известна с 1678 года, ассоциировалась с сельским дворянством (джентри). В первой половине XVIII века партия пережила глубокий кризис из-за обвинений в намерении вернуть на престол потомков низложенного во время Славной революции Якова II Стюарта. Возрождена в 1780-х годах («новые тори» во главе с Уильямом Питтом младшим). После 1834 года часть тори сформировали новую — Консервативную партию, которую неофициально тоже называют «тори».

Именно в этом контексте в 1775 году Джонсон произнес знаменитый афоризм, сохраненный для потомства его биографом Джеймсом Босуэллом: «Патриотизм — последнее прибежище негодяя» ("Patriotism is the last refuge of a scoundrel"). Эта полемическая фраза (неоднократно цитируемая впоследствии, в том числе в России — Львом Толстым) наглядно отражает метаморфозу, которая произошла с новым понятием за первые полвека его существования в английском обществе. Если во времена Болингброка со словом «патриотизм» ассоциировались только высокие помыслы, то к моменту, когда Джонсон произнес упомянутую фразу, его восприятие изменилось, приобрело некоторую двусмысленность. Казалось бы, появление обобщающего термина должно было способствовать однозначному пониманию соответствующего явления, но вышло как раз наоборот: слова «патриот» и «патриотизм» получили невиданную свободу толкования и стали привычным инструментом политической борьбы. Эта метаморфоза явилась следствием глубокой трансформации понятий в эпоху Нового времени, в которой немецкий историк Райнхарт Козеллек 12 особо выделил такие аспекты, как демократизация, темпорализация, идеологизация и политизация. Демократизация означала расширение сферы использования понятий: до середины XVIII века язык политики ограничивался узким кругом придворной аристократии и ученых юристов, но затем он стал доступен более широкому кругу просто образованных людей. Наглядным примером может служить сам Сэмюэл Джонсон, сын мелкого книготорговца, упорным трудом добившийся известности и влияния в обществе. Говоря о темпорализации понятий, Козеллек имел в виду их связывание со временем. Это наблюдение имеет прямое отношение к патриотизму, поскольку в разнообразных идеях спасения отечества, предлагавшихся реформаторами и революционерами, важное место занимал проект счастливого будущего.

Идеологизация понятий стала возможна вследствие возрастания степени их абстрактности: только так они могли поспеть за быстрыми изменениями событий и социальных структур. Подобные понятия, по словам немецкого ученого, «очень общие и многозначные, прекрасно подходят для формул-пустышек или формул с неясным содержанием, которые могут применяться по-разному, даже в противоположных смыслах, в зависимости от классовой принадлежности и интересов говорящих» i . Наконец, политизация понятий проявилась в их использовании с целью привлечения на свою сторону как можно большего числа людей. Виги в 70–80-х годах XVII века взывали к патриотическим чувствам соотечественников для того, чтобы положить предел королевскому абсолютизму, а спустя столетие, во времена Джонсона, — для того, чтобы ослабить руководимое партией тори правительство. Еще более яркий пример мобилизации масс с помощью патриотических лозунгов являет собой Великая французская революция.

Козеллек Р. Введение. С. 30.

Французские просветители о родине и патриотизме Слово «патриотизм» вошло во французский язык в 1749–50 годах, причем оно было сконструировано по образцу аналогичного английского термина. Его распространению способствовали, в частности, i

Козеллек Р. Введение. С. 30.

трактаты лорда Болингброка, написанные, как уже говорилось, во Франции в годы добровольного изгнания и получившие там широкую известность. Впрочем, популярным слово «патриотизм» стало не ранее 60–70-х годов XVIII века, а до того французы пользовались привычным сочетанием «любовь к родине» (amour de la patrie). Именно это выражение употреблено в знаменитом сочинении Шарля-Луи де Монтескье «О духе законов» (1748). В предисловии к этому труду Монтескье поясняет, что добродетелью в республике он называет «любовь к отечеству, то есть любовь к равенству». «Это не христианская и не нравственная, а политическая добродетель, — продолжает философ, — она представляет ту главную пружину, которая приводит в движение республиканское правительство подобно тому, как честь является движущей пружиной монархии» i . Считая, что эта политическая добродетель существует только в эгалитарных республиках, Монтескье, очевидно, ориентировался на античные образцы. Примерами из греческой и римской истории наполнена и статья «Отечество» (Patrie), опубликованная в Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера в 1765 году и принадлежащая перу Луи де Жокура . Статья Жокура построена на скрытых и явных цитатах из трудов предшественников, в том числе Монтескье, но, заимствуя оттуда целые фразы, он придал им, однако, бóльшую публицистическую остроту. В частности, повторив слова из «Духа законов» о том, что любовь к отечеству «ведет к добрым нравам, а добрые нравы ведут к любви к отечеству», Жокур далее решительно заявил: «Эта любовь является любовью к законам и счастью государства, любовью, проявляющейся только в демократиях» ii . Также Луи де Жокур написал для Энциклопедии статьи «патриот» и «патриотизм»: само их появление в этом авторитетном издании можно считать признаком роста популярности обсуждаемых понятий. Краткая заметка о патриотизме начинается с простого пояснения значения нового термина — «это то, как называется i ii

Монтескье Ш. Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 9. Там же. С. 78. Ср.: Монтескье Ш. Л. О духе законов. С. 45.

одним словом любовь к отечеству». Далее Жокур заявляет, что «Рим, Афины и Спарта обязаны своим существованием и славой патриотизму, всегда основанному на великих принципах и поддерживаемому великими добродетелями» (скрытая цитата из Болингброка!). Империи также сохраняются благодаря «этому священному огню», продолжает автор. Но «самым совершенным патриотизмом» является такой, когда «столь хорошо соблюдаются права человеческого рода, что их уважают по отношению ко всем народам мира». Жокур ссылается на автора «Духа законов» (то есть Монтескье), который «проникся чувствами этого всемирного патриотизма» (patriotisme universel) и обнаружил их «на соседнем острове» (то есть в Англии), где они якобы практикуются во всех колониях, причем не только в мирных условиях, но и после побед и завоеваний iii . Еще ярче универсалистский и космополитический дух Просвещения проявился в творчестве Вольтера (1694–1778). В статье «Отечество», написанной для изданного им анонимно в 1764 году «Философского словаря», он сравнивает отчизну с семьей и замечает, что чем больше она становится, тем меньше ее любят, «ибо разделенная любовь ослабевает: невозможно нежно любить слишком многочисленную родню, которую едва знаешь». Тот, кто горит желанием стать эдилом, претором, консулом, диктатором, кричит о своей любви к родине, но на самом деле не любит никого, кроме самого себя. iii Patriotisme // Encyclopédie de Diderot. http://xn--encyclopdie-ibb.eu/index.php/ morale/1224852424-gouvernement/1177393428PATRIOTISME (дата обращения: 09.07.2019).

Монтескье Ш. Л. О духе законов. М.: Мысль, 1999. С. 9.

ii Родина // История в Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера. Л.: Наука, 1978. iii Patriotisme // Encyclopédie de Diderot. http://xn--encyclopdieibb.eu/index.php/ morale/1224852424gouvernement/ 1177393428PATRIOTISME (дата обращения: 09.07.2019). Луи де Жокур, шевалье (1704–1779) — ближайший помощник Дидро в составлении Энциклопедии, автор многих статей по истории, философии, естествознанию, медицине.

е отличающийся логикой оратор, географ, изучающий лишь расположение мест, равно как и заурядный лексикограф, считают отечеством любое место рождения; однако философ знает, что это слово происходит от латинского «отец», обозначающего отца с детьми, и, следовательно, оно имеет смысл, который мы связываем с семьей, обществом, свободным государством, членами которого мы являемся и чьи законы обеспечивают нашу свободу и наше счастье. Под гнетом деспотизма отечества нет*. Луи де Жокур

Родина // История в Энциклопедии Дидро и Д’Аламбера. С. 77. В этом издании переводчик Н. В. Ревуненкова передала французское слово patrie русским словом «родина», но при таком переводе теряется важная в данном контексте этимологическая связь французского термина с латинским словом «отец» (pater), на которую указывает Жокур в своей статье. Поэтому в приведенном отрывке я последовательно заменил слово «родина» его синонимом «отечество», более соответ ствующим оригиналу.

«Печально, — говорит Вольтер, — что часто, чтобы быть добрым патриотом, нужно стать врагом остальных людей». Следует хрестоматийный пример: Катон, повторявший на заседаниях римского Сената, что Карфаген должен быть разрушен. «Вот такова человеческая природа, — заключает Вольтер, — что желать величия своей стране означает желать несчастья своим соседям. Тот, кто желал бы, чтобы его родина никогда не становилась ни больше, ни меньше, ни богаче, ни беднее, был бы гражданином вселенной» i . Совершенно иное представление о соотношении патриотических и общечеловеческих чувств сложилось у другого «властителя дум» эпохи Просвещения — Жан-Жака Руссо (1712–1778). Словно полемизируя с Вольтером, в одном из сохранившихся отрывков он писал: «Любовь к человечеству наделяет людей множеством добродетелей, например, кротостью, справедливостью, умеренностью, милосердием, снисходительностью, но отнюдь не внушает им мужества, твердости и т. д.; и не наделяет их также той силой, которую сообщает им любовь к родине, возвышающая их до героизма» ii . Враждебный духу космополитизма, Руссо видел основу всех гражданских добродетелей в национальной самобытности каждого народа. В проекте государственного переустройства Польши (1771) он писал о важности местных обычаев, привычек, одежды — всего того, что формирует особый облик поляков. i

Voltaire. Patrie // Dictionnaire philosophique. https://fr.wikisource.org/wiki/Dictionnaire_philosophique/Garnier_(1878)/Patrie#cite_ref-3 (дата обращения: 9. 07. 2019). Руссо Ж.-Ж. Фрагменты и наброски // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. С. 449.

Voltaire. Patrie // Dictionnaire philosophique. https:// fr.wikisource.org/ wiki/Dictionnaire_ philosophique/Garnier_ (1878)/Patrie#cite_ref-3 (дата обращения: 9. 07. 2019).

ii Руссо Ж.-Ж. Фрагменты и наброс ки // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969. С. 449.

По мнению философа, «именно национальные учреждения, создающие гений, характер, вкусы и нравы народа, делают его самим собой и никем иным, внушают ему горячую любовь к родине, основанную на неискоренимых привычках, заставляющих его умирать от скуки в гостях у других народов…». Отсюда — особая роль воспитания: «Именно воспитание должно придать национальную закалку душам поляков и так направлять мнения и вкусы граждан, чтобы они были патрио тами по склонности, из пристрастия и по необходимости» i . Может показаться, что приведенные выше мнения просветителей о понятии «отчизна» и патриотизме представляли собой всего лишь отвлеченные философские рассуждения. А между тем прошло совсем немного времени, и сформулированные философами патриотические идеалы (объединявшие понятия «оте чество», «свобода» и «равенство») стали идеалами французских революционеров 1790-х годов. Интересно, что монархисты, заметившие растущую популярность патрио тической лексики, попытались ее использовать для укрепления престижа королевской власти. Так, в 1767 году, когда правительство Людовика XV сильно нуждалось в деньгах, кардинал де Берни , выступая перед провинциальными штатами Лангедока, которым принадлежало право вотирования местных налогов, заявил: «Я не буду вас призывать i

Руссо Ж.-Ж. Соображения об образе правления в Польше и о плане его переустройства, составленном в апреле 1771 г. // Руссо Ж.-Ж. Политические сочинения. СПб.: Росток, 2013. С. 504, 510–511. Франсуа Иоаким Пьер де Берни (1715–1794) — приближенный Людовика XV, министр иностранных дел в 1755–58 годах, кардинал с 1758 года, французский посол при папском дворе с 1769 года, поэт. Провинциальные штаты — местные сословно-представительные учреждения, которые вплоть до конца XVIII века продолжали существовать в некоторых исторических регионах Франции (в частности, в Бретани и Лангедоке). К числу их прерогатив относилось утверждение налогов, предлагавшихся королевской администрацией.

единодушно одобрить помощь, которую Его Величество ждет скорее от вашего усердия, чем от вашей покорности. Там, где царствует патриотическая любовь, призывы не нужны. <…> Подчиняться и представительствовать с уважением — в этом состоит долг верноподданного и сила свободного и патриотичного гражданина» i . Однако попытка монархии присвоить себе патриотический дискурс успеха не имела. К 1780-м годам во Франции слово «патриоты» ассоциировалось с восставшими против британской короны американскими колониями и вообще с борцами против «тирании». Начавшаяся в 1789 году революция закрепила это значение термина.

4 «Вперед, сыны Отчизны»:

патриотический дискурс Великой французской революции Мы сегодня с трудом можем представить себе то чувство освобождения и обновления, которое переживали многие сторонники революции в ее первые дни и месяцы. Это было чувство обретения отечества. Жак-Пьер Бриссо , лидер умеренного крыла революционеров и издатель влиятельной газеты «Французский патриот», писал в 1790 году, что еще недавно слово «отечество» (patrie) «было не более чем пустым звуком, ибо нет отечества там, где есть бастилии, нет отечества там, где есть священники и парламенты…». Но теперь отечество появилось, «оно будет всем для нас, а мы будем всем для него» ii . Действительно, «отечество» стало ключевым понятием революционной эпохи и даже предметом своеобразного культа: уже в 1790 году по всей стране были воздвигнуты «алтари отечества» (autels de la patrie), их также называли «алтари i ii

Цит. по: Lestocquoy J. Histoire du patriotisme en France des origines à nos jours. Paris: Albin Michel, 1968. P. 84. Цит. по: Godechot J. Nation. patrie, nationalisme et patriotisme en France au XVIIIe siècle // Actes du Colloque “Patriotisme et nationalisme en Europe à l’époque de la Révolution française et de Napoléon”. XIIIe Congrès interna-

свободы», поскольку свобода мыслилась как непременный атрибут отечества. Алтарь Отечества на Марсовом поле в Париже в первую годовщину взятия Бастилии, 14 июля 1790 года, когда отмечался так называемый праздник Федерации, был украшен аллегорическим изображением Свободы, а на других сторонах монумента читались надписи «Нация. Закон. Король», «Конституция», а также текст федеративной присяги. Революционный патриотизм был устремлен в будущее и подразумевал решительный разрыв с прошлым: вновь обретенное отечество ассоциировалось со свободой, равенством и братством, а с осени 1792 года еще и с республикой, но никак не с традициями предков. В полном соответствии с учением просветителей, постоянно повторявших, что при деспотизме не может быть отечества, революционеры считали абсолютистскую Францию «рабской страной». История новой, свободной Франции начиналась, таким образом, с чистого листа… Однако патриотизм революционной эпохи не оставался неизменным и за несколько бурных лет прошел, по крайней мере, две стадии в своем развитии. Поначалу это было полное надежд широкое и открытое чувство, чуждое какой-либо национальной исключительности. Такой патриотизм был присущ, например, упомянутому выше Ж.-П. Бриссо. В первом номере своей газеты «Французский патриот», вышедшем на следующий

Цит. по: Lestocquoy J. Histoire du patriotisme en France des origines à nos jours. Paris: Albin Michel, 1968. P. 84.

ii Цит. по: Godechot J. Nation, patrie, nationalisme et patriotisme en France au XVIIIe siècle // Actes du Colloque “Patriotisme et nationalisme en Europe à l’époque de la Révolution française et de Napoléon”. XIIIe Congrès international des Sciences historiques (Moscou, 19 août 1970). Paris: Société des études robespierristes, 1973. P. 23. Жак-Пьер Бриссо (1754–1793) — активный участник Великой французской революции, лидер партии жирондистов в Законодательном собрании, убежденный республиканец, активно способствовавший падению монархии, казнен во время якобинского террора вместе со многими другими жирондистами.

день после падения Бастилии, то есть 15 июля 1789 года, он, поясняя смысл избранного им заглавия, писал: «…французский патриот должен быть патриотом всемирным [un patriote universel] и прежде всего американским…» i . Особое внимание к Америке объяснялось тем, что Бриссо был одним из основателей филантропического «Общества друзей чернокожих», ставившего своей целью отмену рабства и борьбу с работорговлей, и в этой связи в 1788 году он посетил недавно созданные Соединенные Штаты и даже встречался в Филадельфии с членами конституционного конвента. Примечательно, что Бриссо употребил тот же термин, что и Луи де Жокур, писавший в Энциклопедии о «всемирном патриотизме». Но такое трогательное сочетание патриотизма и космополитизма просуществовало недолго. По мере радикализации революционного движения в самой Франции и обострения ситуации на ее границах тон патриотов становился все более непримиримым по отношению и к своим и к чужим. Переломным в этом отношении можно считать 1792 год, когда Руже де Лилль написал «Боевую песню Рейнского полка», вскоре ставшую известной всему миру под названием «Марсельеза», а Законодательное собрание приняло декларацию «Отечество в опасности». По сути, песня выражает ту же мысль, что и декларация от 11 июля: многочисленные враги угрожают отечеству, и граждане должны подняться на его защиту. Но текст «Марсельезы», способный шокировать современного читателя или слушателя своей открытой брутальностью, в сочетании с прекрасной музыкой создает потрясающий мобилизующий эффект. Образы идущих из деревень «ревущих» свирепых солдат-головорезов, «орды рабов, предателей и королей-заговорщиков», «когорт иностранцев» и «фаланг наемников», несущих французам новое рабство, должны были вызвать благородный гнев патриотов, а «священная любовь к родине» призвана была направить и укрепить руку бойцов-мстителей. i

Ibid.

С тех пор все больше сил революционеры тратили на разоблачение тайных и явных «врагов Отечества» (этому выражению, к сожалению, суждено было большое будущее). Осенью 1793 года начался террор, и одновременно в некоторых городах происходило освящение «храмов Отечества» (например, в Лилле эта церемония состоялась 30 ноября 1793 года) ii . Божество, которому посвящали храмы и во имя которого посылали сотни людей на гильотину, подобно древнему Молоху, требовало все новых и новых жертв… Во многом благодаря Французской революции в конце XVIII века термин «патриотизм» ассоциировался с идеями республиканизма, эгалитаризма и тираноборчества. Примечательно, что в короткий период существования респуб лики в Майнце (1792–93), созданной при прямом участии французской революционной армии, ненадолго занявшей этот немецкий город, там издавался еженедельник «Патриот» (Der Patriot), приветствовавший установление нового порядка. Противники же революционного режима затеяли издание журнала, который по той же логике назывался «Антипатриот» (Der Antipatriot) iii . Однако уже летом 1793 года, после длительной осады, коалиция монархических государств овладела Майнцем, положив конец существованию коммуны и упомянутой полемике «патриотов» и «антипатриотов». ii

См.: Viguerie J., de. Etude sur l’origine et sur la substance du patriotisme révolutionnaire // Revue historique. 1996. T. 295. Fasc. 1). P. 92–93. iii Scheel H. La notion de patriotism en Allemagne à l’époque de la Révolution française // Actes du Colloque “Patriotisme et nationalisme en Europe…”. P. 86–87.

Цит. по: Godechot J. Nation, patrie, nationalisme et patriotisme en France au XVIIIe siècle. P. 23.

ii См.: Viguerie J., de. Etude sur l’origine et sur la substance du patriotisme révolutionnaire // Revue historique. 1996. T. 295. Fasc. 1. P. 92–93. iii Scheel H. La notion de patriotism en Allemagne à l’époque de la Révolution française // Actes du Colloque “Patriotisme et nationalisme en Europe…”. P. 86–87.

5 Генеалогия русского патриотизма «Русская земля» и локальный патриотизм: XIII–XV века Хотя термины «патриот» и «патриотизм» вошли в русский язык только в XVIII веке (первый из них — в Петровскую эпоху, а второй — в 1770-х годах), это не значит, что в средневековой Руси не существовало никаких форм патриотического дискурса. В древнерусской литературе можно найти замечательные проявления любви к родной земле, восхищение красотой ее природы и т. д. Так, «Слово о погибели Русской земли», памятник XIII века, дошедший до нас в отрывках и созданный, по мнению исследователей, в годы монгольского завоевания (1238–46), открывается величественным гимном родной стране. Но, подобно выражению «милая Франция» в средневековом эпосе о Роланде, о котором шла речь в одном из предыдущих разделов книги, поэтические образы родной страны никак не соответствовали политическим реалиям той эпохи. Повседневная жизнь Руси, как и феодальной Европы, была наполнена усобицами: князья разоряли земли друг друга, грабили города, уводили пленных… Более того, в домонгольский период защита родной земли не входила в перечень важнейших княжеских добродетелей. Об этом мы можем судить по такому авторитетному источнику, как «Поучение» князя Владимира Мономаха (1053–1125), выдающегося политического деятеля, полководца и одного из самых образованных людей своего времени. «Прежде всего, — наказывает он сыновьям, — Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, это ведь начало всякого добра». Далее следуют наставления о молитвах и поклонах, помощи сиротам и вдовам, заботе о служителях церкви, почитании старших, гостеприимстве и приветливости к людям. Особо

, светло светлая и прекрасно украшенная земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!* Слово о погибели Русской земли

53 Слово о погибели Русской земли // Воинские повести Древней Руси / сост. Н. В. Понырко. Л.: Лениздат, 1985. С. 118.

предостерегает многоопытный князь против лени — матери всех пороков: обо всем нужно заботиться самому, не полагаясь на слуг ни дома, ни в ратном походе… Советы на все случаи жизни дал Владимир Всеволодович, но вот о чем в его «Поучении» не сказано ни слова, так это о долге перед родной землей и необходимости ее защиты. Но начиная с XIV века книжники стали особо отмечать заслуги князей в деле защиты их земель от врагов. При этом каждый раз речь шла о защите князем своего княжения, то есть этот патриотизм носил исключительно локальный характер. Так, неизвестный автор «Повести о разорении Рязани Батыем», написанной через много лет после самого события, произошедшего в 1237 году, в своем похвальном слове рязанским князьям особо подчеркивает, что они «отчину свою от врагов безленостно оберегали» i . В Пскове особым почитанием пользовался князь Довмонт: он приехал к псковичам из Литвы, принял крещение (под именем Тимофей) и более тридцати лет княжил в их городе (1266–99). Много раз водил он псковские рати в походы (в том числе — против своих соплеменников-литовцев). Вот как летописец XIV века передает речь Довмонта-Тимофея к псковичам перед очередным сражением: «Братья мужи-псковичи! Кто стар — тот отец мне, а кто млад — тот брат. Слышал я о мужестве вашем во всех странах, сейчас же, братья, нам предстоит жизнь или смерть. Братья мужи-псковичи, постоим за святую Троицу и за святые церкви, за свое отечество!» ii Символом религиозного и политического единства той или иной земли обычно выступал главный храм ее стольного города: в Пскове это был Троицкий собор, в Великом Новгороде — Святая София, а в Твери — собор святого Спаса. И именно эту общность, существовавшую в рамках отдельной земли или княжения, авторы XIV — первой половины XV века называли отечеством. Если покровителем Пскова считался князь Довмонт-Тимофей, то в Твери сложился культ местного князя Михаила Ярославича, жестоко убитого в Орде в 1318 году. Это убийство было i ii

Повесть о разорении Рязани Батыем // Воинские повести Древней Руси. С. 115. Сказание о Довмонте // Воинские повести Древней Руси. С. 142.

одним из эпизодов борьбы московских и тверских князей за великое княжение владимирское, а арбитром в этом споре выступали ордынские правители. Но автор жития Михаила Ярославича сделал акцент не на подробностях этих событий, а на религиозно-нравственном подвиге князя: вызванный в ханскую ставку, он не стал уклоняться от этой смертельно опасной поездки, чтобы не навлечь гнев хана на жителей своего княжества. По словам жития, князь Михаил «решил душу свою положить за отечество, избавил множество людей своею кровью от смерти и от многоразличных бед» iii . В то время как о князьях-героях и мучениках составлялись житийные повести, предназначенные для их последующей канонизации, имена погибших в бою рядовых воинов вносились в поминальные книги (синодики), которые велись при монастырях и церквах; их имена оглашались во время богослужений. О том, как это происходило, можно судить по сообщению псковского летописца, относящемуся к декабрю 1448 года. Тогда в Псков прибыл новгородский архиепископ Евфимий (этот город входил в его епархию). На третий день по приезде он служил поминальную службу в Троицком соборе, во время которой, по словам летописца, «синодик читали: злых проклинали, которые зла хотят дому Святой Софии, и дому Святой Троицы, и Великому Новгороду, и Пскову, а благоверным князьям, лежащим в храме Святой Софии iii Житие Михаила Ярославича Тверского // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 6. XIV — середина XV века. СПб.: Наука, 1999. С. 79.

Повесть о разорении Рязани Батыем // Воинские повести Древней Руси. С. 115.

ii Сказание о Довмонте // Воинские повести Древней Руси. С. 142. iii Житие Михаила Ярославича Тверского // Библиотека литературы Древней Руси: В 20 т. Т. 6. XIV — середина XV века. СПб.: Наука, 1999. С. 79.

и в храме Святой Троицы, — тем пели вечную память». Поминовения удостоились и «иные добрые люди», которые «сложили свои головы и кровь свою пролили за дома Божии и за православное христианство» — им тоже пели «вечную память». Наконец, «живущим в доме Святой Софии и вокруг Святой Троицы в Великом Новгороде и Пскове и хотящим добра Великому Новгороду и Пскову, — тем пели многая лета» i . В процитированном тексте обращает на себя внимание выражение «хотящие добра Великому Новгороду и Пскову»: оно выступает аналогом латинского слова «патриоты», которое до начала XVIII века в России было неизвестно. Этот случай свидетельствует, на мой взгляд, о том, что при возникновении потребности в определенном понятии оно создается из наличных языковых средств, а впоследствии употребленное ad hoc слово или выражение может быть прочно забыто, как это случилось с неологизмом to philopoli («любовь к городу»), который встречается единственный раз у Фукидида 21 . Лишь в эпоху Просвещения произошла интернационализация ключевых понятий, и они во всех европейских языках, включая русский, обрели существующие и поныне названия. Впрочем, как мы уже убедились, стандартизация терминов отнюдь не ограничила простор для интерпретации их содержания.

Возникновение государственного патриотизма: конец XV — начало XVII века Во второй половине XV века, в эпоху формирования единого Русского государства, наметились сдвиги и в патриотическом сознании. В частности, словом «отечество», которое ранее, как правило, использовалось применительно к отдельным городам и княжествам, теперь стали называть всю Русскую землю. С таким словоупотреблением мы встречаемся, например, в памятнике 1480-х годов — «Повести о стоянии на Угре», в которой отразился кульминационный момент обороны московских рубежей от нашествия хана Ахмата (1480), завершивi

Псковские летописи. Вып. 1. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 49–50 (перевод мой. — М. К.).

шийся отступлением ордынского войска и фактическим избавлением страны от многовековой зависимости, по традиции именуемой в наших учебниках монгольским игом. В момент написания повести исход этой борьбы был еще неясен (ведь за походом Ахмата мог последовать другой, еще более грозный набег), и автор призывает своих соотечественников к мужественному сопротивлению, напоминая о печальной судьбе многих народов, завоеванных к тому времени туркамиосманами: «О храбрые, мужественные сыновья русские! Потрудитесь, чтобы спасти свое отечество, Русскую землю, от неверных, не пощадите своей жизни, да не узрят ваши очи пленения и разграбления домов ваших, и убиения детей ваших, и поруганья над женами и детьми вашими, как пострадали иные великие и славные земли от турок» ii . Разумеется, образованный книжник, принадлежавший, по-видимому, к церковной среде и, судя по его рассказу, неплохо осведомленный о недавних событиях на Руси и в других странах, обладал несравненно более широким кругозором, чем рядовые миряне. Поэтому его взгляды нельзя механически распространять на все население формирующегося Русского государства. К счастью, мы располагаем уникальным источником, который позволяет судить о восприятии родины купцом того времени — речь идет о знаменитом «Хожении за три моря» Афанасия Никитина. ii

Повесть о стоянии на Угре // Воинские повести Древней Руси. С. 297.

Псковские летописи. Вып. 1. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 49–50 (перевод мой. — М. К.).

ii Повесть о стоянии на Угре // Воинские повести Древней Руси. С. 297.

Странствия Афанасия продолжались около шести лет: покинув родную Тверь примерно в 1468 году, он посетил Дербент, Персию, Индию, турецкие владения, Крым и умер по дороге домой в районе Смоленска (тогда принадлежавшего Великому княжеству Литовскому). В начале своих путевых записок Никитин предстает как верный сын Тверской земли, с почтением относящийся к местным святыням, а также светским и церковным властям: «Пошел я от Спаса святого златоверхого с его милостью, от государя своего великого князя Михаила Борисовича Тверского, от владыки Геннадия Тверского и от Бориса Захарьича». Но во время долгих странствий вспоминал купец не о малой, а о большой родине — Русской земле. Отмечая изобилие, свойственное Грузии, Турции, Молдавии и другим странам, далее Никитин говорит о Руси, излагая самые сокровенные свои мысли на удивительном наречии из смеси тюркских и персидских слов, которые в переводе звучат, например, так: «А Русскую землю Бог да сохранит! Боже, храни ее! Господи, храни ее! На этом свете нет страны, подобной ей. Но почему князья земли Русской не живут друг с другом как братья! Пусть устроится Русская земля, а то мало в ней справедливости» i . Показательно, что Афанасий Никитин, как и автор «Повести о стоянии на Угре» десятилетием позже, использовал для обозначения своей страны традиционное наименование — «Русская земля», а не появившийся уже к тому времени неологизм «господарство (государство)» ii . Очевидно, новые политические реалии отнюдь не сразу вошли в сознание современников. Лишь сто лет спустя, к концу XVI века, выражения «Московское государство», «Российское царство» и им подобные вытеснили из языка ставшее архаичным словосочетание «Русская земля». В Московском государстве получила дальнейшее развитие практика церковного поминовения павших в сражениях воинов, но теперь ей был придан централизованный характер: в 1548 году по царскому указу была установлена общая память «благоверным князьям и болярам, и христолюбивому воинству, i ii

Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л.: Наука, 1986. С. 53. О возникновении и эволюции понятия «государство» см.: Кром М. М. Рождение государства: Московская Русь XV–XVI веков. М.: Новое литературное обозрение, 2018. Гл. 2, 3, 10.

и священническому и иноческому чину, и всем православным христианам», погибшим «от иноплеменных на бранях и на всех побоищах». Панихиды по ним было велено служить в кремлевском Успенском соборе и во всех московских церквах. Отныне списки погибших составляли царские дьяки, а затем уже они рассылались по монастырям и церквам для поминовения. От середины XVII века до нас дошел «Синодик по убиенных во брани», содержащий сотни имен воевод и рядовых служилых людей, погибших в крупнейших сражениях, начиная со взятия Казани в 1552 году и Ливонской войны (1558–83) до войны с Польшей при царе Алексее Михайловиче в 1650-х годах iii . К началу XVII века наиболее активные слои русского общества настолько свыклись с мыслью о существовании в рамках государства , что стали считать его своим. Неизвестный автор публицистического сочинения времен Смуты — «Новой повести о преславном Российском царстве» (1611) — несколько раз использовал выражение «наше Российское государство». А заканчивается повесть благопожеланием автора своим единомышленникам: «Буди же вам всем, доброхотящим Российскому царству, милость Божия и помощь и Пречистыя Богородицы и великих чюдотворцов…» iv . Ранее мы уже видели подобное выражение в тексте псковской летописи середины XV века, но тогда оно относилось только к Новгороду и Пскову, теперь же iii Синодик по убиенных во брани // Бычкова М. Е. Состав класса феодалов в России в XVI в. М.: Наука, 1986. С. 174–189. iv Дробленкова Н. Ф. «Новая повесть о преславном Российском царстве» и современная ей агитационная патриотическая письменность.

Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л.: Наука, 1986. С. 53.

ii О возникновении и эволюции понятия «государство» см.: Кром М. М. Рождение государства: Московская Русь XV–XVI веков. М.: Новое литературное обозрение, 2018. Гл. 2, 3, 10. iii Синодик по убиенных во брани // Бычкова М. Е. Состав класса феодалов в России в XVI в. М.: Наука, 1986. С. 174–189. iv Дробленкова Н. Ф. «Новая повесть о преславном Российском царстве» и современная ей агитационная патриотическая письменность. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 209.

См. книгу «Государство» серии «Азбука понятий»

речь шла о «доброхотах» всего Российского царства. Таким образом, через столетие с небольшим после возникновения Московского государства, в начале XVII века, появился и государственный патриотизм. Патриотизм этот носил сугубо консервативный характер: идеалы освободительного движения, развернувшегося в стране в 1611–12 годах, находились в недавнем прошлом, в царствовании Ивана Грозного, которое в разгар Смуты идеализировалось и казалось образцом богоустановленного порядка. Когда через несколько месяцев после освобождения Москвы от польских интервентов ополчением под предводительством князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина в феврале 1613 года был созван собор для избрания царя, одним из аргументов в пользу юного Михаила Романова было родство его семьи с угасшей династией (отец Михаила Федор Никитич приходился двоюродным братом царя Федора Ивановича и племянником царицы Анастасии, первой жены Ивана Грозного). Впоследствии события Смутного времени, от воцарения Бориса Годунова (1598) до избрания на царство Михаила Романова (1613), послужили неиссякаемым источником сюжетов для патриотически мысливших писателей и публицистов XVIII–XIX веков.

«Сыны Отечества» у подножия трона: первая половина XVIII века Среди множества новых слов, вошедших в русский язык в Пет ровскую эпоху, было и слово «патриот». Впервые оно встречается в сочинении П. П. Шафирова «Рассуждение, какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый, царь и повелитель всероссийский к начатию войны против короля Карла XII Шведского 1700 году имел…» (1717). Объясняя в предисловии к своему труду мотивы, побудившие его взяться за перо, Шафиров указал на распространяемые шведской стороной в Европе «клеветы» относительно причин этой войны. «Того ради, — продолжает он, — побужден

некоторой верной патриот из Российского народа (прозрачный намек на самого автора. — М. К.) для оправдания своего Всемилостивейшего Самодержца и правдулюбивого Царя и Государя в начатии сея войны от таких неправедных клевет и швецких внушений… сие разсуждение на свет выдать…» i . Очевидно, полагая, что не всем читателям понятен употребленный им неологизм, Шафиров сделал на полях примечание к слову «патриот», разъясняющее его смысл: «Отечества сын». Но, несмотря на пополнение патрио тической лексики, в том числе за счет иностранного заимствования, «патриотической революции» в эпоху Петра не произошло. Можно только заметить усилия его сподвижников (и, прежде всего, главного идеолога петровского царствования Феофана Прокоповича ) внушить подданным патерналистские представления об императоре как об истинном Отце Отечества (официальный титул, преподнесенный Петру в 1721 году), неустанно пекущемся об их благе. Постоянно цитируемая, с разными вариациями, в учебниках и научных трудах знаменитая «речь», будто бы произнесенная Петром перед началом Полтавского сражения 27 июня 1709 года, на самом

Шафиров П. П. Рассуждение, какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый, царь и повелитель всероссийский, к начатию войны против короля Карла XII Шведского 1700 году имел… СПб., 1717. 2-я ненумерованная стр. Петр Павлович Шафиров (1669–1739), барон (с 1710) — сподвижник Петра I, дипломат, вице-канцлер, генерал-почт-директор, в 1723 году попал в опалу, но после смерти Петра вернулся к государственной деятельности.

Шафиров П. П. Рассуждение, какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый, царь и повелитель всероссийский, Феофан (в миру Елеазар) Прокопович (1681–1736) — боговойны противфилософ, короля Карла XII слов,к начатию проповедник, писатель, архиепископ Псковский Шведского 1700 году имел… СПб.,(1725–36), 1717, 2-я первенствуюи Нарвский (1718–25), Новгородский щий ненумерованная член Святейшего стр. Синода с 1726 года.

деле, как показывают новейшие исследования i , восходит к «Истории императора Петра Великого», написанной Феофаном Прокоповичем и опубликованной только в 1773 году. Даже если царь действительно обратился с каким-то кратким напутствием к войску перед битвой, оно не имело ничего общего с той выстроенной по правилам ораторского искусства речью, которую вложил впоследствии в его уста Феофан: «Ведало бо российское воинство, что оной час пришел, который всего отечества состояние положил на руках их, или пропасть весьма, или в лучший вид отродитися России, и не помышляли бы себя вооруженных и поставленных быти за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за народ Всероссийский… а о Петре ведали бы известно, что ему житие свое недорого, только бы жила Россия и Российское благочестие, слава и благосостояние» ii . Тем не менее проповедники Петровского времени внесли свою лепту в формирование светского патриотического дискурса, обогатив его изрядной долей церковной лексики. Например, в речах Феофана Прокоповича, а также обер-иеро монаха русского флота Гавриила Бужинского часто встречается словосочетание «сыны/сыновья российские» (иногда с добавлением эпитета «православные») iii . Влияние церковной среды заметно и в выражении «сыны отечества», которое появляется впервые на страницах упомянутой выше книги П. П. Шафирова о причинах войны со шведами, где оно использовано в качестве синонима иностранного слова «патриот». Это выражение, вероятно, образовано по аналогии с такими конструкциями, как «сыны Сиона» или «сыны Израилевы». В широкое употребление словосочетание «сыны отечества» вошло позднее, в 60-е годы XVIII века, но уже с момента своего возникновения в Петровскую эпоху оно было нагружено патриархально-семейными коннотациями. «Сыны отечества» были должны демонстрировать любовь и безусловную покорность главе этой политической «семьи» — монарху, именовавшемуся Отцом Отечества, или, если престол занимала императрица, — Матерью Отечества iv . i

См.: Анисимов Е. В. Речь Петра Великого на Полтавском поле в 1709 году (к анализу источников) // Новгородская земля, Санкт-Петербург и Швеция в XVII–XVIII вв.: Сборник статей к 100-летию со дня рождения И. П. Шаскольского. Труды Санкт-Петербургского Института истории РАН. Вып. 4 (20). СПб.: Нестор-История, 2018. С. 67–94. Цит. по: Там же. С. 69.

В 30–50-е годы XVIII века придворный патриотический дискурс был неразрывно связан с творчеством крупнейших русских поэтов — В. К. Тредиаковского (1703–1769) и М. В. Ломоносова (1711– 1765). Еще в бытность свою парижским студентом Тредиаковский написал трогательные «Стихи похвальные России» (1728): Россия-мати! Свет мой безмерный! Позволь то, чадо прошу твой верный, Ах, как сидишь ты на троне красно! Небо Российску ты Солнце ясно!

А летом 1730 года в Гамбурге, по дороге домой, Василий Кириллович сочинил торжественную «Песнь» по случаю празднования коронации императрицы Анны Иоанновны, в которой были такие строки: Торжествуйте вси российсти народы: У нас идут златые годы. Восприимем с радости полные стаканы, Восплещем громко и руками, Заскачем весело ногами Мы, верные гражданы.

Современному читателю эти рифмы могут показаться тяжеловесными, образы — скорее забавными, чем торжественными, а лесть — чересчур грубой и откровенной. Но нужно принять во внимание прежде всего новизну формы (Тредиаковский был одним из создателей русской системы стихосложения вообще и жанра

См.: Анисимов Е. В. Речь Петра Великого на Полтавском поле в 1709 году (к анализу источников) // Новгородская земля, СанктПетербург и Швеция в XVII–XVIII вв.: Сборник статей к 100-летию со дня рождения И. П. Шаскольского. Труды Санкт-Петербургского Института истории РАН. Вып. 4 (20). СПб.: НесторИстория, 2018. С. 67–94.

ii Цит. по: Там же. С. 69. iii См.: Панегирическая литература петровского времени / изд. подг. В. П. Гребенюк. М.: Наука, 1979. С. 231, 242, 251, 253, 282, 283. iv Здесь я использую наблюдения Ингрид Ширле: Schierle I. “Syn otečestva”: der “wahre Patriot” // Russische Begriffsgeschichte der Neuzeit: Beiträge zu einem Forschungsdesiderat / hrsg. von P. Thiergen. Köln; Weimar; Wien: Böhlau Verlag, 2006. S. 347–367.

оды в частности), а также непритязательность вкусов тогдашнего придворного общества, которую поэт вынужден был учитывать. Со временем вкусы августейших заказчиков делались тоньше, совершенствовалось и мастерство придворных поэтов. Василий Тредиаковский одним из первых оценил важность «случая» для чтения торжественной оды или панегирика в прозе: таким «случаем» могла быть годовщина коронации, переезд императрицы из Москвы в Санкт-Петербург или победа над неприятелем. Так, в 1734 году он написал «Оду торжественную о сдаче города Гданска». В свою очередь, это произведение послужило образцом для Михаила Ломоносова при сочинении «Оды на взятие Хотина» (1739). Со временем тематика патриотического дискурса стала разнообразнее и включала в себя уже не только выражение верноподданнических чувств и прославление побед русского оружия, но и надежды на расцвет отечественной науки и искусства. Здесь на память прежде всего приходит знаменитое произведение Ломоносова «Ода на день восшествия на всероссийский престол Ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны» (1747), в которой поэт благословляет грядущее поколение российских философов и ученых. С созданием в Петербурге постоянного Российского театра (1756), открытием Московского университета (1755), Воспитательного общества благородных девиц, известного как Смольный институт (1764), и других учебных заведений, появлением литературных журналов и развитием книгоиздания возникли новые каналы для распространения патриотических идей — пространство патриотического дискурса значительно расширилось.

От просвещенного абсолютизма к тираноборчеству: эпоха Екатерины II В царствование Екатерины II (1762–96) идея служения отечеству стала основой своего рода неписаного договора между императрицей и ее подданными.

вы, которых ожидает Отечество от недр своих И видеть таковых желает, Каких зовет от стран чужих, О, ваши дни благословенны! Дерзайте ныне ободренны Раченьем вашим показать, Что может собственных Платонов И быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать*. М. В. Ломоносов

Ломоносов М. В. Ода на день восшествия на всероссийский престол Ее величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года // Ломоносов М. В. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1986. С. 120.

Важнейшие принципы своего правления Екатерина изложила в собственноручно написанном ею «Наказе» комиссии для составления проекта нового уложения (1767) — компиляции идей Монтескье, итальянского правоведа Чезаре Беккариа и других просветителей. Первая статья этого документа напоминала о требовании христианского вероучения «взаимно делать друг другу добро, сколько возможно». Статья вторая на основании указанного христианского принципа провозглашала, что «всякого честного человека в обществе желание есть, или будет, видеть все отечество свое на самой вышней степени благополучия, славы, блаженства и спокойствия». Важное место в «Наказе» отводилось воспитанию подрастающего поколения. Соответствующая глава открывалась статьей об обязанности родителей учить своих детей «страху Божию», а следом говорилось о необходимости «вперяти (то есть внушать. — М. К.) в них любовь к оте честву, и повадить (приучить. — М. К.) их иметь почтение к установленным гражданским законам, и почитать правительства своего отечества, как пекущиеся по воле Божией о благе их на земли» i . Значительная часть дворянского сословия приняла социальный и политический «контракт», предложенный императрицей, что обеспечило Екатерине II, пришедшей к власти в результате дворцового переворота, стоившего жизни ее мужу Петру III, легитимность и долгое, относительно спокойное царствование. i

Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового уложения. СПб.: Тип. Имп. Академии наук, 1907. С. 1, 104.

Убежденным сторонником просвещенной монархии был крупнейший поэт и драматург той эпохи Александр Петрович Сумароков (1717–1777). Еще в 1761 году он написал стихо творное послание («эпистолу») наследнику престола великому князю Павлу Петровичу по случаю его дня рождения (тогда будущему императору минуло семь лет). Основная тема «эпистолы» раскрывалась уже в первой строке: Любовь к отечеству есть перва добродетель, —

и без нее, по утверждению Сумарокова: Не можно быть никак и честным человеком.

Далее поэт напоминает юному великому князю (а на самом деле, конечно, его венценосным родителям) о монаршем долге: Всем должно нам любить отечество свое, А царским отраслям любити должно боле: Благополучие народа на престоле. Известно, государь, на свете нам сие, Что счастье инако от стран не убегает, Как только если царь свой долг пренебрегает.

Восхваляя монарха, пекущегося о благе подданных, поэт не жалел гневных эпитетов для тирана (таким, в частности, он вывел главного героя своей трагедии «Дмитрий Самозванец», 1771). Но к концу екатерининского царствования нерушимое, казалось бы, единство патриотизма и монархизма дало трещину и само понятие отечества получило новое истолкование. В 1783 году знаменитый комедиограф Денис Иванович Фонвизин (1745–1792) написал «Рассуждение о непременных государственных законах», также предназначавшееся для наследника престола Павла Петровича. В этом сочинении, увидевшем свет лишь после смерти автора, была нарисована ужасающая картина царящего в стране произвола и беззакония. По мысли Фонвизина, вывести Россию из этого гибельного состояния мог лишь просвещенный государь с помощью «непреложных» законов. В отношении же деспотического правления

мнение автора трактата не отличалось от суждений высоко ценимых им французских просветителей: «Где же произвол одного есть закон верховный, тамо прочная общая связь и существовать не может; тамо есть государство, но нет отечества, есть подданные, но нет граждан…» i . В 1790 году вышло в свет «Путешествие из Петербурга в Москву» — произведение, за которое его автор Александр Николаевич Радищев (1749–1802), названный императрицей «бунтовщиком хуже Пугачева», был сослан в Сибирь. В одной из глав своей книги Радищев вложил в уста аллегорического персонажа, странницы Прямовзоры, противопоставление любви к отечеству и любви к монарху: «Ты познаешь верных своих подданных, которые вдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы всегда на твое поражение, если оно отомстит порабощение человека» ii . В 1793 году посмертно была опуб ликована последняя пьеса известного драматурга Якова Борисовича Княжнина (1740–1791) — трагедия «Вадим Новгородский», в которой легендарный основатель Русского государства князь Рюрик (в пьесе он носит имя Рурик) именуется «коварным тираном», а положительным героем оказывается бросающий ему вызов посадник Вадим, который, потерпев поражение, кончает жизнь самоубийством — наподобие римских республиканцев. Весь тираж этой тираноборческой пьесы был уничтожен сразу после публикации. i ii

Фонвизин Д. И. Собрание сочинений в 2 т. М.-Л.: Гос. изд-во худ. литературы, 1959. Т. 2. С. 255. Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. М.-Л.: Художественная литература, 1964. С. 48.

Фонвизин Д. И. Собрание сочинений в 2 т. М.-Л.: Гос. изд-во худ. литературы, 1959. Т. 2. С. 255.

ii Радищев А. Н. Путе шествие из Петербурга в Москву. М.-Л.: Художественная литература, 1964. С. 48.

Таким образом, в России конца XVIII века, как и в остальной Европе, можно было найти различные оттенки патриотизма — от лояльно-монархического до республиканского. И в революционной Франции, и в самодержавной России патриотизм стал главной политической добродетелью и социально одобряемой нормой поведения, но содержание этого понятия на официальном уровне в упомянутых странах было прямо противоположным. *** Эта глава охватила огромный период — от эпохи Гомера до века Просвещения. И, как мы могли убедиться, у каждого времени было свое понятие о родине. В античной Греции смыслообразующим центром был полис — им гордились, за него отдавали свою жизнь. В Древнем Риме патриотический дискурс строился вокруг отечества (patria), которое считалось общим достоянием (res publica) всех граждан, независимо от места их рождения в Италии или (позднее) в Империи. На закате Античности, с победой христианства, взоры людей устремились ввысь — к небесному отечеству. Но уже в позднем Средневековье и начале Нового времени земная родина полностью вернула себе любовь и преданность своих сыновей. При создании патриотического дискурса использовались доступные языковые средства: в Западной и Центральной Европе XV–XVII веков это было заимствованное из поздней латыни слово «патриот», а в России того же времени — конструкции типа «добра хотящие Великому Новгороду и Пскову» (позднее конкретные города в этой формуле были заменены выражением «Российское царство»). Новостью XVIII столетия было не только и не столько появление обобщающего термина «патриотизм» (как мы уже знаем, подобные неологизмы изобретались еще в Античности, но в языке не удержались), сколько универсализм этого понятия, его способность быстро распространяться как географически, так и социально (внутри общества). «Патриотизму» хватило менее полувека, чтобы пересечь Европу от берегов

Англии, где это слово впервые зафиксировано в 1726 году, до России, где его использовали уже в начале 1770-х годов. Оборотной стороной и необходимым условием универсализма нового понятия была его абстрактность: утратив связь с какой-либо местной традицией, патрио тизм мог отныне наполняться любым содержанием и служить различным политическим целям. И, наконец, последнее замечание. Патриотизм XVIII века был устремлен не назад, в прошлое (его место занимала идеализированная римская старина, по образу и подобию которой представлялась русская, французская и любая другая история), а в будущее. Вдохновляемый античными примерами героев-респуб ликанцев, патриотизм той эпохи ассоциировался с сопротивлением тирании и стремлением к более справедливому устройству общества. Радикальное крыло партии вигов в Англии, вожди Американской войны за независимость и французские революционеры — все они называли себя патриотами.

ii. национализация патриотизма (xix– xx века) 1 Нация как объект

патриотических чувств В знакомой многим из нас со школьных лет комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» (1824) есть один примечательный эпизод. Главный герой, Александр Андреевич Чацкий, уже объявленный в фамусовском доме сумасшедшим, произносит страстный монолог против господства в русском высшем обществе французской моды: Я одаль воссылал желанья Смиренные, однако вслух, Чтоб истребил Господь нечистый этот дух Пустого, рабского, слепого подражанья… <…> Пускай меня отъявят старовером, Но хуже для меня наш Север во сто крат С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад — И нравы, и язык, и старину святую, И величавую одежду на другую По шутовскому образцу…

Может показаться на первый взгляд, что речь идет о модной галломании, которую еще во времена Екатерины II порицали русские просветители (в частности, Н. И. Новиков ).

Но следующий пассаж заставляет предположить, что в своей критике дворянских нравов герой Грибоедова идет гораздо дальше неприятия иноземного покроя платья: Ах! если рождены мы все перенимать, Хоть у китайцев бы нам несколько занять Премудрого у них незнанья иноземцев. Воскреснем ли когда от чужевластья мод? Чтоб умный, бодрый наш народ Хотя по языку нас не считал за немцев i .

Почему присущее китайцам того вре мени «незнанье иноземцев» названо «пре мудрым»? Ведь Чацкий отнюдь не ретро град: напротив, в другом знаменитом монологе он бичует враждебных «к свободной жизни» московских бар, которые Сужденья черпают из забытых газет Времен Очаковских и покоренья Крыма…

По-видимому, в глазах молодого поколения 1810-х годов, от имени которого выступает Чацкий, космополитизм Екатерининской эпохи выглядел уже нелепым и архаичным, под стать тем явлениям «века минувшего» — крепостному балету, раболепию, шутовству придворной знати и т. д., о которых тот же герой говорит с гневной иронией… Новым идеалом стала языковая и культурная самобытность, которую в свое время настойчиво рекомендовал Ж.-Ж. Руссо 45 . Но особый интерес представляет апелляция к «умному и бод рому народу» как носителю истинных i

Грибоедов А. С. Горе от ума. Л.: Лениздат, 1977. С. 85.

Грибоедов А. С. Горе от ума. Л.: Лениздат, 1977. С. 85. Николай Иванович Новиков (1744– 1818) — русский просветитель, журналист, издатель. В издававшихся им сатирических журналах «Трутень», «Живописец», «Кошелек» обличал с моралистических позиций жестоких помещиковкрепостников, бессовестных судей, светских щеголей, зараженных «чужебесием» (то есть преклонением перед иностранной модой). Публиковал словари, справочники, исторические материалы, литературу для детей, издания по экономике, естественным наукам и т. д. В 1792 году по приказу Екатерины II заключен в Шлиссельбургскую крепость по обвинению в «расколе» и издании запрещенных книг. Освобожден из заточения Павлом I в 1796 году, но к общественной деятельности уже не вернулся.

ценностей. В комедии Грибоедова эта мысль не получила развития, но в дальнейшем она стала одним из краеугольных камней влиятельного учения славянофилов . Указанные черты свидетельствовали о том, что в России, как и в остальном мире, начиналась эпоха национализма i . Отныне судьбы родины все чаще связывались не с определенной территорией, государством или политическим строем (монархией или республикой), а с особым «воображаемым сообществом» (по выражению Бенедикта Андерсона), называемым народом или нацией . Важной вехой в этой трансформации и «переадресации» патриотических чувств явилась эпоха наполеоновских войн. Поэтому из Москвы времен Грибоедова вернемся мысленно на пару десятилетий назад, к началу XIX века, когда Наполеон перекраивал по своему усмотрению карту Европы.

Наполеоновские войны и «пробуждение» народов Европы Успешные военные кампании 1805–1806 годов, по сути, сделали Наполеона властелином большей части Европы: в мае 1805 года в Милане он был провозглашен итальянским королем, в октябре того же года разгромил австрийцев под Ульмом, а 2 декабря — объединенную русско-австрийскую армию под Аустерлицем; в октябре 1806 года в двух сражениях была уничтожена прусская армия. В том же году перестала существовать Священная Римская империя германской нации. Многие немецкие государства стали союзниками Бонапарта или вынуждены были принять его «протекторат». В июле 1808 года на испанский престол был посажен брат Наполеона Жозеф Бонапарт. Но в тот момент, когда казалось, что могуществу наполеоновской империи ничто не угрожает, в оккупированных странах началось национально-освободительное движение. 2 мая 1808 года вспыхнуло народное восстание в Мадриде. Оно было жестоко подавлено, но вскоре всю Испанию охватиi

Слово «национализм» появилось во французском языке в 1798 году, но получило распространение во Франции лишь несколько десятилетий спустя. Первым из русских авторов его использовал А. И. Герцен в 1844 году.

ла партизанская война, принявшая очень упорный характер и тянувшаяся до самого свержения Наполеона в 1814 году. Лозунгом восставших были слова «Бог, король и отечество». Как отметил один из современников, «отечество» (patria) было тогда новым словом для большинства испанцев: ранее оно было исключительно книжным термином, но во время освободительной войны быстро обрело всенародную известность. Ярким образцом патриотической риторики может служить письмо легендарного предводителя испанских партизан Хуана Мартина Диаса по прозвищу Эмпесинадо («упрямый») французскому генералу Жозефу Гюго (отцу знаменитого писателя Виктора Гюго).

См. книгу «Нация» серии «Азбука понятий»

Славянофилы — представители одного из влиятельных течений русской общественной мысли середины XIX века. Отстаивали тезис об особом историческом пути России, полностью отличном от стран Запада. Самобытность России они усматривали в укладе крестьянской жизни (община, артели), отсутствии в истории страны, как им казалось, социальной розни, в православии, которое они считали единственно истинным христианством, и т. д. Воображаемые сообщества (англ. imagined communities) — термин, введенный политологом Бенедиктом Андерсоном (1936–2015) в одноименной книге (1983, рус. пер. 2001) для обозначения наций. Эта концепция подчеркивает роль социального воображения и способствующих ему факторов (в частности, печатной продукции — газет, романов и т. д.) в формировании обществ, поскольку, по словам ученого, все сообщества крупнее деревни, где жители могут общаться друг с другом лицом к лицу, являются воображаемыми.

, как полагается, ценю мнение, которое вы обо мне составили. Мое мнение о вас чрезвычайно плохое. Впрочем, если, чувствуя раскаяние по поводу ваших жестокостей и усталость от рабского существования, вы пожелаете обрести свободу на службе храброй и благородной нации, Эмпесинадо предоставит вам защиту. <…> Испанцы — сторонники брата Наполеона* крайне малочисленны, но даже если бы они были многочисленны, они не были бы менее презренны. Здоровая часть нации, большинство, в котором заключается ее сила, испытывает отвращение и ненавидит имя француза. <…> Пока остается хотя бы один мой солдат, война не будет закончена. Все они поклялись, как и их предводитель, вести вечную войну с Наполеоном и с подлыми рабами, которые за ним следуют. Передайте вашему королю, всем вашим братьям, что Эмпесинадо и его войска умрут, защищая свое отечество, ибо они никогда не присоединятся к запятнавшим себя людям без чести, без веры, без религии**. Эмпесинадо — генералу Ж. Л. Гюго 8 декабря 1810 года

Речь идет о старшем брате Наполеона Жозефе Бонапарте (1768– 1844), которого тот посадил в 1808 году на испанский престол и который правил под именем Хосе I Бонапарте до 1813 года.

Цит. по: Vilar P. Patrie et nation dans le vocabulaire de la guerre d’Indépendance espagnole // Actes du Colloque “Patriotisme et nationalisme en Europe à l’époque de la Révolution française et de Napoléon”. P. 198–199 (перев. изменен ред. Е. Богач по испанскому оригиналу).

Тем временем национальные чувства пробудились еще в одном побежденном государстве, Пруссии, которая после разгрома осенью 1806 года вынуждена была принять унизительные условия Тильзитского мира (1807), по которому королевство лишилось половины своей территории. В такой обстановке зимой 1807–1808 годов в переполненной зале Берлинской академии знаменитый философ-идеалист Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814) прочел цикл лекций под названием «Речи к немецкой нации». Если испанцы, как видно из приведенного выше письма Эмпесинадо, не сомневались в существовании своей нации, то в разделенной на множество государств и подчиненной власти Наполеона Германии дело обстояло иначе. В первой лекции, объясняя замысел всего цикла, Фихте заявил: «Я говорю просто для немцев, просто о немцах, не признавая, но откладывая в сторону и отбрасывая все разделяющие различия, которые были созданы в единой нации злосчастными событиями в течение столетий» i . Обращаясь к образованной части общества, философ ставил перед ней задачу возрождения немецкой нации путем радикального изменения системы воспитания подрастающего поколения. В молодости Фихте стоял на позициях космополитизма, но в 1808 году он выступил как убежденный патриот: по его мнению, «любовь к Отечеству должна управлять государством, как самый высший, последний и независимый орган власти». В кризисных ситуациях, продолжал философ, у кормила власти должен быть поставлен «не дух спокойной гражданской любви к конституции и законам, но пожирающее пламя высшей любви к Отечеству, которое охватывает нацию как покров вечного, ради которой благородный радостно жертвует собой, а неблагородный, существующий только ради первого, обязан жертвовать собой» ii . Историки спорят о том, насколько распространены были подобные национальные чувства в Германии описываемого времени и какое влияние оказали они на ход событий iii . По всей вероятности, идея немецкого единства в раздробленной i Фихте И. Г. Речи к немецкой нации. СПб.: Наука, 2009. С. 52. ii Там же. С. 197, 200. iii Об этих спорах и о проблеме патриотизма и национализма в Германии рубежа XVIII–XIX веков подробнее см.: Hewitson M. Belligerence, Patriotism and Nationalism in the German Public Sphere, 1792–1815 // The English Historical Review. 2013. Vol. 128. No. 533. P. 839–876.

стране была лишь одной из форм идентичности — наряду с лояльностью местному монарху, верностью протестантской или католической религии и т. д. Судьба Германии находилась в руках монархических правительств, и освобождение от французского господства произошло не вследствие народных восстаний, а благодаря победам антинаполеоновской коалиции. Но верно и то, что власти Австрии (в 1809 году) и Пруссии (с конца 1812 года) охотно прибегали к патриотической риторике и поддерживали соответствующие выступления поэтов и публицистов, поскольку для продолжения войны нужно было набирать новые полки. Несомненно также изменение общественного мнения по отношению к Франции на протяжении полутора-двух десятилетий. Так, влиятельный писатель (и ярый националист) Эрнст Мориц Арндт (1769– 1860) в 1813 году призывал к «вечной ненависти к французам», а ведь в свое время он, проведя лето 1799 года в Париже, признавался в любви к французской нации. Подобная смена настроений характерна для целых регионов. В частности, в немецких городах на левом берегу Рейна (вроде Майнца, о котором шла речь выше) в 1792–1801 годах слово «патриот» обозначало ревностного сторонника революции, одобрявшего присоединение этого региона к Французской республике. А в 1814–15 годах тем же словом там

Фихте И. Г. Речи к немецкой нации. СПб.: Наука, 2009. С. 52.

ii Там же. С. 197, 200. iii Об этих спорах и о проблеме патриотизма и национализма в Германии рубежа XVIII– XIX веков подробнее см.: Hewitson M. Belligerence, Patriotism and Nationalism in the German Public Sphere, 1792–1815 // The English Historical Review. 2013. Vol. 128. No. 533. P. 839–876.

называли человека, настроенного против французов и отвергавшего принципы и наследие революции. Когда И. Г. Фихте в лекции 1813 года говорил о войне против Наполеона как о новом типе вооруженной борьбы — «народной войне» (Krieg des Volkes), которая ведется «за свободу и независимость народа» и принципиально отличается от прежних династических войн, от участия в которых граждане могли и откупиться, он, возможно, преувеличивал или выдавал желаемое за действительное применительно к той конкретной кампании. Но саму тенденцию к национализации в XIX веке Фихте угадал верно. Тенденция эта новойны сила общеевропейский характер, и то, что в России кампания 1812 года вскоре после изгнания Наполеона стала именоваться Отечественной войной (в русской печати это название встречается уже в 1813 году), подтверждает наблюдение немецкого философа.

Патриотический подъем начала XIX века в России и «гроза двенадцатого года» Реакция российского самодержавия и дворянского общества на вызовы революционной Франции, а затем ее наследника Наполеона была предсказуемо похожа на реакцию австрийской и прусской монархий и тамошней элиты. И это было неудивительно, если учесть типологическое сходство абсолютистских режимов Центральной и Восточной Европы на рубеже XVIII–XIX веков, давние династические связи Романовых с княжескими домами Германии, а также заметное влияние немецких философов и публицистов на русскую консервативную мысль той эпохи. Лозунги свободы, равенства и братства пробуждали в сословно-крепостническом обществе неподдельный страх — дворяне всерьез опасались, что Бонапарт, внушая их крестьянам мысль о вольности, может вызвать в России новую пугачевщину. Что защитники старых монархических режимов могли противопоставить революционной экспансии, олицетворяе-

мой Наполеоном? Если Бонапарт легко, без оглядки на традиции, перекраивал границы государств и менял привычный уклад жизни, предлагая своим новым подданным новое отечество и новые законы (включая знаменитый Гражданский кодекс Наполеона), то его противники апеллировали к славному прошлому, героическим подвигам предков и, конечно, к священным религиозным устоям. В этих условиях особое значение приобретала история, но не та общая для всех идеализированная история древних греков и римлян — основа классицизма, а особая история каждого народа. Примечательно, что в самом начале XIX столетия известный писатель и будущий автор «Истории государства Российского» Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) в статье «О любви к Отечеству и народной гордости» (1802), опубликованной в издававшемся им журнале «Вестник Европы», предпринял краткий экскурс в героическое прошлое России (от древних славян до Петра Великого), чтобы подкрепить свой основной тезис: русским есть чем гордиться, а народная гордость «служит опорой для патриотизма». Помимо ратной славы, Карамзин отметил «мудрость… гражданских учреждений» и успехи отечественной литературы, особо подчеркнув необходимость развития русского языка, ибо «язык важен для патриота» i . Потребность найти точку опоры в прошлом страны стала еще сильнее i

[Карамзин Н. М.] О любви к Отечеству и народной гордости // «Вестник Европы»: Избранное, 1802–1881. М.: Журнал «Вестник Европы», 2002. С. 18, 20, 22.

См. книгу «Война» серии «Азбука понятий»

[Карамзин Н. М.] О любви к Оте честву и народной гордости // «Вестник Европы»: Избранное, 1802– 1881. М.: Журнал «Вестник Европы», 2002. С. 18, 20, 22.

в 1805–1807 годах, в период тяжелых поражений в войне с Наполеоном. Такая точка опоры была найдена в заключительных эпизодах Смутного времени — освобождении Москвы ополчением Минина и Пожарского и избрании на царство Михаила Романова. Одна за другой появлялись поэмы, драматические и исторические сочинения, посвященные той эпохе. В 1807 году был объявлен конкурс на сооружение памятника Кузьме Минину и князю Дмитрию Пожарскому. Победил проект скульптора Ивана Петровича Мартоса, однако его реализация затянулась на много лет, и только в феврале 1818 года памятник был торжественно открыт на Красной площади в Москве. Как показал историк русской литературы и общественной мысли А. Л. Зорин, параллель между событиями начала XIX и начала XVII века возникла не случайно: драма Смутного времени проецировалась писателями 1800-х годов и их читателями на потрясения наполеоновской эпохи. Единение сословий в отражении польского нашествия казалось историческим предзнаменованием и внушало надежду на успех в грядущем решающем столкновении с армией французов i . В марте 1812 года, за три месяца до вторжения Наполеона в Россию, император Александр I уволил государственного секретаря Михаила Михайловича Сперанского (1772−1839), которого молва обвиняла в симпатиях к французам. На его место был назначен адмирал Александр Семенович Шишков , известный своими консервативно-патриотическими убеждениями. Незадолго до назначения адмирал выразил свое кредо в «Рассуждении о любви к Отечеству», с которым выступил на заседании «Беседы любителей русского слова» — литературного общества, одним из основателей которого он был. В некоторых пунктах сочинение Шишкова перекликается с процитированными выше «Речами к немецкой нации» И. Г. Фихте, что объясняется, по-видимому, знакомством русского автора с тогдашней немецкой философско-педагогической литературой. Важнейшими средствами пробуждения любви к отечеству Шишков считал православную веру, воспитание и язык. i

Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 162–165, 173–174, 185.

Воспитанию он, как и Фихте, отводил решающую роль, причем подчеркивал: «…воспитание должно быть отечественное, а не чужеземное. Ученый чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания свои в науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к Отечеству…» ii . Император не разделял взглядов своего нового секретаря: Александр Павлович, чуждый всякому национализму, оставался верен космополитическим идеалам, усвоенным им в юности при дворе бабки — Екатерины II. В зрелые годы на эту основу наложился религиозный мистицизм. Однако Александр I чутко относился к смене настроений в дворянском обществе, и накануне новой войны с Наполеоном он приблизил к себе лидера патриотической «партии» — адмирала Шишкова. Именно рукой Александра Семеновича написаны императорские манифесты, рескрипты, указы времен Отечественной войны 1812 года. Одним из самых ярких документов, вышедших из-под пера Шишкова, стал царский манифест о вторжении неприятеля в Россию и о созыве всеобщего ополчения. В этом замечательном тексте, помимо выразительной патриотической риторики, заслуживает внимания то, что царский призыв обращен ко всем сословиям России, причем «народ русский» (играющий роль французского «третьего сословия») удостоен отдельной похвалы. ii

Шишков А. С. Рассуждение о любви к Отечеству // Шишков А. С. Огонь любви к Отечеству. М.: Институт русской цивилизации, 2011. С. 42.

ii Шишков А. С. Рассуждение о любви к Отечеству // Шишков А. С. Огонь любви к Отечеству. М.: Институт русской цивилизации, 2011. С. 42. Александр Семенович Шишков (1754–1841) — адмирал, общественный и государственный деятель, филолог, писатель. Государственный секретарь (1812–14), президент Академии Российской (с 1813), министр народного просвещения (1824–28).

еприятель вступил в пределы Наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силами и соблазнами потрясть спокойствие великой сей державы. <…> …ныне взываем ко всем Нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям духовным и мирским, приглашая их вместе с Нами единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами, не внимая никаким его лукавствам и обманам. Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына*, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское сословие! ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России; народ русской! храброе потомство храбрых славян! ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человеческие вас не одолеют**. Из манифеста Александра I о вторжении Наполеона в Россию 6 июля 1812 года

* **

Речь идет об Авраамии Палицыне (ум. в 1626 или 1627 году), келаре Троице-Сергиева монастыря, активном деятеле Смутного времени, писателе. Собрание Высочайших манифестов, грамот, указов, рескриптов, приказов войскам и разных извещений, последовавших в течение 1812, 1813, 1814, 1815 и 1816 годов. СПб.: Морская тип., 1816. С. 14, 15.

[А. Венецианов]. Французы голодные крысы, в команде у старостихи Василисы. Офорт, акварель. [Декабрь 1812]

Тема народной войны играла важную роль в публицистике того времени, в частности в еженедельном журнале «Сын Оте чества», основанном Н. И. Гречем в октябре 1812 года. На страницах журнала публиковались рассказы о подвигах казаков и простых крестьян, изгонявших французов с родной земли. Эти рассказы иллюстрировались карикатурами в «народном» духе i . Между тем Россия оставалась сословным обществом, крепостное право продолжало существовать, и крестьяне, составлявшие основной контингент ополчений, созданных по царскому указу в нескольких губерниях страны, вступали в них не по своей воле, а по воле владельцев-помещиков или по приговору сельского схода. Тем не менее любые факты, свидетельствовавшие об участии i

См. подробнее: Вишленкова Е. А. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 155–209 (гл. 3: «Свои» и «чужие» в карикатуре двенадцатого года).

Николай Иванович Греч (1787–1867) — русский писатель, издатель, журналист, переводчик. i См. подробнее: Вишлен кова Е. А. Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому». М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 155–209 (гл. 3: «Свои» и «чужие» в карикатуре двенадцатого года).

простого народа в борьбе с врагом (например, эпизод с убийством женой сельского старосты Василисой Кожиной пленного французского офицера за попытку неповиновения), тут же подхватывались публицистикой, ибо отвечали потребности образованного общества представить войну с Наполеоном как общенациональную, Отечественную войну. Именно такой она и вошла в память последующих поколений.

2 Национально-освободительные

движения первой половины XIX века Патриоты воображаемых отечеств Не успела еще закончиться наполеоновская эпоха, как в европейских газетах стали появляться известия из-за океана — о восстаниях в американских колониях Испании. Затем всеобщее внимание привлекла борьба греческих патриотов против турецкого гнета. А в 30-40-х годах XIX века у всех на слуху были имена Мадзини и Гарибальди — борцов за освобождение и объединение Италии… Если попытаться нарисовать обобщенный портрет патрио та 1810–40-х годов, то это будет революционер, повстанец, участник национально-освободительного движения. Патриотизм во все времена опирается на то или иное представление об отечестве и соотечественниках. Но если, скажем, у испанских партизан, боровшихся против наполеоновской оккупации, это представление имело четкие рамки, заданные уже давно существовавшим Испанским королевством, то единая Италия долгое время существовала только в воображении горячих сторонников ее объединения. Еще меньше готовых ориентиров было у основателей независимых латиноамериканских государств, возникших на территории бывших испанских колоний.

Латиноамериканские страсти Война за независимость испанских колоний в Америке многими нитями связана с Великой французской революцией и наполеоновским периодом. Собственно говоря, именно оккупация Испании Бонапартом в 1808 году и свержение династии испанских Бурбонов временно дезорганизовали управление колониями и дали толчок к их отпадению от метрополии. Один из лидеров освободительного движения в Южной Америке, первый президент независимой Венесуэлы Франсиско де Миранда (1750–1816) в 1792–93 годах в чине бригадного генерала служил во французской революционной армии, затем провел полтора года в парижской тюрьме по ложному обвинению... Другой прославленный вождь войны за независимость, Симон Боливар (1783– 1830), в юности успел послушать лекции в Политехнической и Высшей нормальной школах в Париже, основанных революционным правительством в 1794 году. А многолетний диктатор Парагвая Хосе Гаспар Родригес де Франсия (1766– 1840) был прилежным читателем французских просветителей, особенно Руссо, и попытался построить в своей стране эгалитарное общество на принципах, изложенных в «Общественном договоре». Кумирами Франсии были также Робес пьер и Наполеон.

так, принуждаемые к тому испанцами и их королем, мы объявили себя независимыми, мы слили воедино наше естественное право на защиту от жестокости тирании с нашей честью, жизнью и нашим делом. Мы поклялись Господу и высшему судии мира, что не отступимся от правого дела. Родину, которую нам Господь даровал, мы не позволим похоронить в развалинах и утопить в потоках крови, пролитой рукой палача; мы никогда не забудем о своем долге спасти Родину от грозящих ей опасностей и о ее священном праве требовать от нас всех жертв, необходимых для того, чтобы она не подвергалась истязаниям и издевательствам, чтобы ее не топтали грязные сапоги узурпаторов и тиранов. Мы запечатлели эти слова в своем сердце, чтобы никогда не уклоняться от борьбы за нее*. Из манифеста Генерального Конституционного конгресса Объединенных провинций Южной Америки 25 октября 1817 года

Штрахов А. И. Война за независимость Аргентины. М.: Наука, 1976. С. 386.

Подобно революционной Франции, война за независимость в Латинской Америке являет собой яркий пример любви к новообретенной отчизне. В случае бывших испанских колоний это новое отечество зачастую даже еще не имело устоявшегося названия, а его политические границы менялись в ходе непрекращавшихся войн. Образцом патриотической риторики той эпохи может служить манифест Генерального Конституционного конгресса Объединенных провинций Южной Америки (будущей Аргентины), принятый в Буэнос-Айресе 25 октября 1817 года. Бóльшую часть этого документа составляет длинный перечень преступлений испанцев против жителей колоний начиная со зверств конкистадоров, а заключительная часть составлена в респуб ликанском духе — с обличением тирании, напоминанием о чести и долге перед «дарованной Господом» родиной.

«Гречанка верная! не плачь, — он пал героем…» Эти строки Александр Сергеевич Пушкин написал в 1821 году, почтив память безымянного греческого патриота, погибшего во время восстания против турецкого гнета. Восстанию предшествовала подпольная деятельность тайного общества «Филики этерия» («дружеское общество»), основанного в 1814 году в Одессе.

В 1820 году на пост руководителя этой организации был приглашен Александр Ипсиланти (1792–1828), генерал русской армии, участник Отечественной войны 1812 года и заграничного похода 1813 года. Ипсиланти считал, что в борьбе за независимость греки должны рассчитывать только на собственные силы. В 1820 году он писал одному из соратников: «Мы — греки, мы — дети Эллады, она нас призывает освободить ее; не следует принимать помощи от иностранцев, мы сами должны освободить свою родину» i . Ипсиланти оказался никудышным стратегом и неудачливым полководцем: едва перейдя турецкую границу (в районе реки Прут) в марте 1821 года, он был разбит в первом же бою с османами, а затем попал в австрийский плен. Но в самой Греции весть о его походе вызвала всеобщее восстание. Турки ответили репрессиями. Освободительная война приняла ожесточенный и затяжной характер. Дело решило вмешательство великих держав. После поражения в войне с Россией (1828–29) султан был вынужден признать автономию Греции, а в 1830 году страна получила полную независимость и стала королевством. Героическая борьба греков за свою независимость вызвала сочувствие по всей Европе. Возникло движение «филэл линов» . На помощь восставшим прибыло около тысячи добровольцев из разных стран. Самым знаменитым филэллином был великий английский поэт Джордж Гордон Байрон: снарядив на свои средства корабль, он прибыл в Грецию в 1823 году; здесь, в городе Месолонгионе, он и умер от болезни весной следующего года.

«Молодая Италия» В начале XIX века Италия была фактически объединена под властью Наполеона, но после крушения его империи страна по решению Венского конгресса (1815) оказалась разделена на восемь небольших государств. На юге, в Неаполитанском i

Цит. по: Арш Г. Л. Тайное общество «Филики Этерия». Из истории борьбы Греции за свержение османского ига. М.: Наука, 1965. С. 89.

королевстве, была восстановлена династия Бурбонов; Ломбардия и Венеция достались Австрийской империи; лишь Пьемонт (Сардинское королевство) обладал реальным суверенитетом, тогда как остальные маленькие монархии, включая Папскую область и герцогства Тосканское, Пармское и др., находились в той или иной степени зависимости от Австрии. В таких условиях по всей Италии активизировалась деятельность тайных организаций карбонариев , возникших еще в наполеоновское время. Своей целью тайные общества, по обрядам и структуре напоминавшие масонские ложи, ставили освобождение родины от иностранного господства, свержение абсолютистских режимов и установление конституционного строя. Кульминацией активности карбонариев стали революции 1820–21 годов в Неаполе и Пьемонте, подавленные с помощью австрийских войск.

Филэллины (букв. «друзья греков») — представители европейской и американской общественности, сочувствовавшие борьбе греков за независимость, а также иностранцы, принявшие непосредственное участие в национально-освободительном движении в Греции 1821–29 годов. Туда прибыли сербские, болгарские, черногорские, русские добровольцы, польские революционеры, итальянские карбонарии и т. д. Карбонарии (от ит. carbonaro — угольщик) — члены итальянских тайных организаций XIX века. Существуют различные объяснения происхождения этого названия.. По одной версии, в Южной Италии, где они впервые возникли, обжиг угля был распространенным занятием местного населения. По другой версии, название связано с обрядом «очищения» вступавших в организацию новичков: выжигание угля символизировало уничтожение дурных нравов и обретение карбонарием душевной чистоты.

В 1831 году представитель нового поколения революционеров Джузеппе Мадзини (1805–1872), начинавший свою деятельность в рядах карбонариев, создал организацию «Молодая Италия». Ее цель он сформулировал так: «объединить… различные общества, действующие в Италии в различных формах, чтобы добиться единства, независимости и подлинной свободы Родины» i . В борьбе за единство страны Мадзини призывал соотечественников преодолеть партикуляризм и подчинить местные интересы общенациональным: «Отбросьте всякую провинциальную идею, — писал он, — отвергайте провинциальные предрассудки, будьте не пьемонтцами, не тосканцами, не романьольцами — будьте итальянцами» ii . Значительную часть жизни Мадзини провел в эмиграции во Франции, Швейцарии, Англии, время от времени возвращаясь на родину, чтобы организовать революционный заговор или поднять восстание в том или ином итальянском городе. Но все они закончились неудачей. Звездным часом Мадзини стало его трехмесячное пребывание на посту главы правительства (триумвирата) Римской республики во время революции 1849 года… Объединение Италии все-таки произошло при его жизни, но произошло оно не так, как мечтал этот убежденный патриот-республиканец: не «снизу», по воле народа, а «сверху», путем присоединения к Пьемонтскому королевству остальных областей страны и при военной помощи ненавистного Мадзини французского императора Наполеона III. С горечью Мадзини наблюдал, как его вчерашние друзья и соратники вступали в армию Виктора-Эммануила II, короля Пьемонта и Сардинии, ставшего в 1861 году королем Италии iii . Страна была охвачена всеобщим монархическо-патриотическим подъемом… i Цит. по: История Италии: В 3 т. Т. 2. М.: Наука, 1970. С. 126. ii Там же. С. 126–127. iii Среди тех, кто вступил в пьемонтскую королевскую армию, был и знаменитый полководец, национальный герой Италии Джузеппе Гарибальди (1807–1882).

3 Слева направо:

эволюция политических симпатий патриотов в XIX веке Тот факт, что объединение Италии начинали революционеры-подпольщики, а завершило монархическое правительство при массовом ликовании народа, заставляет задуматься об эволюции политических симпатий патриотических групп. Завершившийся тогда же процесс объединения Германии (1871) носил еще более верхушечный характер и был осуществлен военным путем — «железом и кровью», по известному выражению создателя единой Германии Отто фон Бисмарка . Образование Германской империи стало торжеством национальной идеи, воплощением мечты многих немцев, но это был не либерально-демократический национализм, свойственный, например, Мадзини, а консервативно-монархический и агрессивно-милитаристский национализм прусского дворянства (юнкерства). Однако и за рамками национально-освободительных и объединительных движений наблюдалась та же тенденция — к смещению патриотической идеи и патриотического дискурса в правую часть политического спектра. Современный британский историк Хью Каннингэм выявил ее на материале английской истории второй

Цит. по: История Италии: В 3 т. Т. 2. М.: Наука, 1970. С. 126.

ii Там же. С. 126–127. iii Среди тех, кто вступил в пьемонтскую королевскую армию, был и знаменитый полководец, национальный герой Италии Джузеппе Гарибальди (1807–1882). Отто фон Бисмарк (1815–1898) — государственный деятель и дипломат, министр-президент Пруссии (1862–73), канцлер Германской империи (1871–90).

половины XIX — начала XX века i , но с определенными хронологическими вариациями она характерна и для других европейских стран того времени.

Эволюция патриотизма во Франции: от эпохи Реставрации до дела Дрейфуса Окончательное падение наполеоновского режима и реставрация династии Бурбонов (1815) не могли мгновенно стереть из памяти французов события предшествующих десятилетий. Понятия родины и патриотизма в сознании многих попрежнему ассоциировались с наследием революции, респуб ликой и трехцветным знаменем. Так, уже в самом начале эпохи Реставрации (1815–30) было раскрыто тайное общество «патриотов 1816 года», ставивших своей целью свержение власти Бурбонов. Трое участников общества были казнены, семнадцать заточены в тюрьму. Несмотря на репрессии, властям не удалось истребить республиканский дух. В январе 1830 года в Париже была со здана тайная Патриотическая ассоциация (именуемая также по месяцу основания Январской), которая состояла в основном из студентов и журналистов. Ее возглавил издатель леволиберальной газеты «Трибуна» Огюстен Фабр (1792–1839). Члены ассоциации сыграли заметную роль в подготовке и проведении Июльской революции 1830 года, положившей конец правлению Бурбонов во Франции ii . И все же, хотя в 1830 году, как и в 1792-м, патриотический дискурс был по преимуществу республиканским, в самом восприятии родной страны за почти сорок лет, разделяющие эти даты, произошли значительные изменения. Прежде всего, понятие «отчизна» приобрело историческую глубину. Революционеры 1790-х годов, как уже говорилось выше, смотрели на свое отечество как на новорожденное дитя, отрицая какую-либо его связь с проклятым «рабским» прошлым. А эпоха Реставрации стала временем колоссального роста интереса французов к своей истории. i ii

Cunningham H. The Language of Patriotism, 1750–1914 // History Workshop. 1981. No. 12. P. 8–33. О деле тайного общества «патриотов 1816 года» и о Патриотической ассоциации 1830 года см.: История Франции. В 3 т. Т. 2. М.: Наука, 1973. С. 180, 217, 220.

Историки романтического направле ния — Огюстен Тьерри (1795–1856), Франсуа Гизо (1787–1874), Жюль Мишле (1798–1874) — знакомили своих сооте чественников со средневековой и новой историей Франции и Европы. Романтизм в историографии, как и в других областях культуры, предполагал особое внимание к национальным особенностям каждого народа. Нации представлялись своего рода индивидами с присущими им неповторимыми чертами характера. И, конечно, на первом плане оказывалась родная Франция, которой Гизо, например, отводил место в центре европейской цивилизации . Националистические нотки усилились в 40-е годы в творчестве Мишле: в книге «Народ» (1846) он не только возвел любовь к отечеству в ранг религии, но и резко высказался в защиту культурной «чистоты» нации, против подражаний иностранцам. Однако, наряду с либеральным национализмом, в описываемое время уже появился и шовинизм (само это слово впервые встречается в 1834 году), его истоки также восходят к эпохе Реставрации. В парижских театрах в 1819–21 годах с большим успехом шли водевили, главным героем которых выступал «солдат-землепашец» Никола Шовен. Этот комический персонаж изображался ветераном наполеоновских войн, израненным инвалидом, вернувшимся тем не менее к сельскому труду и оставшимся преданным памяти бывшего императора.

Cunningham H. The Language of Patriotism, 1750–1914 // History Workshop. 1981. No. 12. P. 8–33.

ii О деле тайного общества «патриотов 1816 года» и о Патриотической ассоциации 1830 года см.: История Франции. В 3 т. Т. 2. М.: Наука, 1973. С. 180, 217, 220.

См. книгу «Цивилизация» серии «Азбука понятий»

Как показало специальное исследование, человек с таким именем и приписываемой ему биографией в реальности никогда не существовал i , но этот собирательный образ обрел к 1840-м годам такую популярность, что стал именем нарицательным, породив особый термин — шовинизм, которым теперь принято обозначать агрессивный национализм, ненависть и чувство превосходства по отношению к другим народам. Со временем легендарному Шовену приписывались все новые и новые «по двиги»: в пьесе братьев Коньяров «Трехцветная кокарда» (1831), посвященной французскому завоеванию Алжира, Шовен, названный в этот раз Жаном, участвует в захвате дворца местного правителя (дея) и знакомится с обитательницами его гарема… Гротескный образ Шовена вобрал в себя представления той эпохи об «истинном французе»: он воинственен, любвеобилен, он произносит патриотические речи и демонстрирует чувство превосходства над людьми другой культуры (в данном случае — арабами). Вымышленный Шовен отлично подходил на роль образцового подданного нового императора французов Наполеона III. По отзывам современников, отличалась эпоха Второй империи как раз шовинистическими настроениями, которые власти умело подогревали агрессивной внешней политикой, начиная с Крымской войны в союзе с Англией i

См.: Пюимеж Ж., де. Шовен, солдат-землепашец: Эпизод из истории национализма. М.: Языки русской культуры, 1999.

Второй империей в исторической литературе принято называть период правления Наполеона III (1852–70); первой была империя его великого дяди — Наполеона I Бонапарта (1804–14 и 1815).

и Турцией против России (1853–56) и кончая Франко-прусской войной 1870–71 годов, похоронившей империю Наполеона III. В октябре 1870 года, спустя месяц после катастрофы под Седаном, где французский император сдался в плен вместе со своей армией, русский журналист Леонид Александрович Полонский писал в «Вестнике Европы» об уроках этой войны, которая, по его словам, продемонстрировала «несостоятельность шовинизма». «Французское общество, — продолжал публицист, — должно будет убедиться теперь, что для нации недостаточно считать и провозглашать себя великою, толковать о своем необыкновенном призвании в судьбах мира и называть свою почву священною (le sol sacré de la France) для того, чтобы все это сделалось правдою само собой, ввиду именно горячности одних патриотических чувств» i . Наблюдательный современник, внимательно следивший за французской прессой, Полонский точно сформулировал характерные черты шовинизма — «национальное чванство, бездельное презрение к другим народам, глупое самообольщение своим несравненным величием» ii и, заметив признаки той же болезни в некоторых русских газетах, поспешил предостеречь соотечественников от повторения чужих ошибок. Эпоха Второй империи стала важной вехой эволюции французского патриотизма «вправо». Следующий этап этой эволюции пришелся на последние десятилетия XIX века. В 1882 году ветеран Франко-прусской войны, поэт и ярый националист Поль Дерулед (1846–1914) основал вместе с несколькими единомышленниками Лигу патриотов, целью которой провозглашалась пропаганда реванша — подготовка новой, победоносной, войны против Германии и возвращение утраченных Эльзаса и Лотарингии. На пике популярности лига насчитывала около 180 тысяч членов по всей стране. Во время дела Дрейфуса , расколовшего французское общество, члены лиги предсказуемо оказались в лагере антидрейфусаров. i ii

Полонский Л. А.] Внутреннее обозрение. Патриотизм доморощенных «мамелюков» и наши немцееды // «Вестник Европы»: Избранное, 1802–1881. С. 359. Там же. С. 360.

Таким образом, если еще в 1830 году патриотизм был знаменем революционеров-республиканцев, то спустя полвека патриотами себя называли националисты, милитаристы-реваншисты и прочие ультраправые деятели.

[Полонский Л. А.] Внутреннее обозрение. Патриотизм доморощенных «мамелюков» и наши немцееды // «Вестник Европы»: Избранное, 1802–1881. С. 359.

ii Там же. С. 360.

Английский патриотизм: от чартизма до Бенджамина Дизраэли Как мы помним, в XVIII веке патриотизм был испытанным оружием в руках английской оппозиции. Эта традиция сохранилась и в первой половине XIX столетия, с той лишь разницей, что теперь в центре внимания оказались социальные вопросы. Религиозные диссиденты, члены Лиги против хлебных законов , чартисты и другие радикально настроенные

Хлебные законы (англ. corn laws), действовавшие в Великобритании между 1815 и 1846 годами, установили высокие пошлины на импортное зерно, что было в интересах крупных лендлордов, но привело к резкому повышению цен на хлеб. В 1838 году была создана лига для борьбы с этими законами. Были отменены в 1846 году.

Дело Дрейфуса — судебный процесс 1894 года по обвинению офицера французского генерального штаба Альфреда Дрейфуса, по происхождению — еврея из Эльзаса, в шпионаже в пользу Германии. Капитан Дрейфус был осужден, как выяснилось впоследствии, на основании сфабрикованных документов. Разразился скандал, во время которого знаменитый писатель Эмиль Золя публично потребовал пересмотра дела. Общество раскололось на два лагеря — дрейфусаров и антидрейфусаров. Националисты и милитаристы оказались во втором лагере, требуя «защитить честь армии». Дело, сопровождавшееся антисемитской кампанией, тянулось много лет и закончилось только в 1906 году полным оправданием Дрейфуса. Чартисты (от англ. charter — хартия, грамота) — участники массового движения протеста в Англии в 30-40-х годах XIX века; свои требования излагали в форме петиций, которые под названием «хартии» трижды (в 1839, 1842 и 1848 годах) безуспешно вносили в парламент. Требовали введения всеобщего избирательного права, отмены хлебных законов и закона о бедных 1834 года, изменения фабричного законодательства и т. д.

реформисты называли себя патриотами и активно использовали патриотический дискурс, напоминая об исконных английских правах и свободах и бичуя новые формы «рабства» и «тирании». Так, принадлежавший к радикальному крылу партии тори 38 Ричард Остлер (1789–1861), противник закона о бедных и борец за отмену детского труда, в разгар кампании за введение 10-часового рабочего дня заявлял, что «это не по-английски — выходить из себя по поводу рабства, находящегося [от нас] в пяти-шести тысячах миль (намек на рабство в США. — М. К.), и поощрять более отвратительную и более трусливую систему рабства дома…». «Это не по-английски, — продолжал он, — отказывать невинным и трудолюбивым детям британских бедняков в той законодательной защите, которая уже предоставлена виновному взрослому преступнику и несчастному взрослому чернокожему рабу». В другой раз Остлер выразил надежду, что «сильная армия патриотов еще может появиться на равнинах Англии с решимостью отстоять свои права и сорвать лавровый венок с головы Капитала» i . А чартист Генри Винсент, выступая в 1843 году в Лидсе, призвал к пробуждению «патриотических чувств в каждом английском сердце» ii . Однако по мере либерализации британских законов и улучшения материальных условий труда накал радикального протеста стал спадать. Во второй половине XIX века радикалы все реже прибегали к патриотической риторике, зато ее взяли на вооружение министры и лидеры парламентских партий. Пример показал в 1850 году лорд Пальмерстон, бывший в то время министром иностранных дел. Выступая в палате общин по вопросу о конфликте с Грецией из-за нарушенных будто бы прав британских подданных в этой стране, он закончил свою пятичасовую речь фразой, вызвавшей бурную овацию парламентариев: «Как в старину римлянин избавлял себя от унижения, когда он мог сказать: “Я — римский гражданин”, так и британский подданный, на какой бы земле он ни находилi ii

Цит. по: Viroli M. For Love of Country. P. 142, 143. Цит. по: Dietz M. Patriotism // Political Innovation and Conceptual Change / ed. by T. Ball et al. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1989. P. 188.

ся, должен чувствовать уверенность в том, что зоркий глаз и сильная рука Англии защитят его от зла и несправедливости». В дальнейшем патриотическую риторику умело использовал лидер консерваторов Бенджамин Дизраэли (1804–1881). В 1867 году он заявил, что «национальная партия поддерживается пылом патриотизма» и что тори являются именно такой — общенародной партией. Пять лет спустя Дизраэли, стараясь привлечь рабочий класс на сторону своей партии, утверждал, что основная масса рабочих — это «англичане до мозга костей». И продолжал: «Они отвергают космополитические принципы. Они придерживаются национальных принципов. Они — за поддержание величия королевства и империи, и они гордятся тем, что являются подданными нашего монарха и членами такой империи» iii . «Космополитические принципы» приписывались оппонентам, то есть партии либералов. В межпартийной борьбе на поле патриотизма, развернувшейся в 1870-х годах, победа осталась за консерваторами. Добиться ее Дизраэли помогла волна русофобии, поднявшаяся в английском обществе в годы Русско-турецкой войны (1877–78). К концу XIX века патриотизм в английском обществе прочно ассоциировался с консерватизмом, милитаризмом, монархизмом и расизмом. Это сочетание — британский аналог шовинизма — получило особое название «джингоизм» . iii Цит. по: Cunningham H. The Language of Patriotism. P. 22.

Цит. по: Viroli M. For Love of Country. P. 142, 143.

ii Цит. по: Dietz M. Patriot ism // Political Innovation and Conceptual Change / ed. by T. Ball et al. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1989. P. 188. iii Цит. по: Cunningham H. The Language of Patriotism. P. 22. Джингоизм (англ. jingoism) — агрессивный национализм, связанный с внешней экспансией, угрозами и готовностью применить военную силу для защиты того, что считается национальными интересами. Термин возник в Великобритании во время Русско-турецкой войны 1877–78 годов. Выражение by Jingo (эвфемизм вместо by Jesus, то есть «клянусь Иисусом») служило рефреном популярной в те годы воинственной песенки, звучавшей в английских пабах, в которой «истинные британцы» клялись не позволить русским захватить Константинополь.

101

всегда считал, лорды и джентльмены, что партия тори является национальной партией Англии. Она не представляет собой симбиоз олигархов и философов, использующих в своих целях групповые предрассудки части народа. Она состоит из представителей всех классов — от самых высших до самых низших. Партия выступает в поддержку установлений, которые являются в теории и должны быть на практике воплощением потребностей нации и гарантом национальных прав. <…> Партия тори — триумфатор; благословляемая Провидением, она обеспечит процветание и мощь страны*. Бенджамин Дизраэли Речь на банкете партии консерваторов Эдинбург, октябрь 1867 года

Цит. по: Трухановский В. Г. Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры. М.: Наука, 1993. С. 282.

Русский патриотизм: от декабристов к охранителям Патриотическая мобилизация, олицетворяемая А. С. Шишковым 82 , недолго поддерживалась верховной властью: с окончанием Отечественной войны и заграничного похода русской армии надобность в ней прошла, и в августе 1814 года адмирал Шишков был уволен с должности государственного секретаря. Александр I был не намерен замыкаться в национальных границах — он видел себя освободителем не одной только России, но всей Европы. Любимым детищем императора стал Священный союз российского, австрийского и прусского монархов . Но и внутри русского дворянского общества консерватизм Шишкова и его круга не исчерпывал всего спектра патриотического дискурса первой четверти XIX века. Среди образованных молодых людей, привлеченных позднее к следствию по делу декабристов, патриотические убеждения были очень распространены, но они сочетались с конституционными, республиканскими, реформаторскими взглядами. В канун нового 1817 года Николай Иванович Тургенев записал в своем дневнике: «Одни желания теперь и всегда будут одушевлять меня: да озарит новый год Россию новым счастием и русский народ — новым благоденствием! Да дастся отечеству новая жизнь радости и свободы!

Священный союз — заключенное в 1815 году соглашение о «братском и христианском союзе» между австрийским императором Францем I, прусским королем Фридрихом Вильгельмом III и российским императором Александром I. Впоследствии к союзу присоединились почти все европейские государства, кроме Англии и папства. Хотя формально соглашение не являлось международно-правовым договором и содержало лишь моральные обязательства сторон, монархи использовали его как основание для военных интервенций и подавления национальных и революционных движений в Европе. Утратил силу с началом Крымской войны 1853–56 годов. Николай Иванович Тургенев (1789–1871) — экономист, чиновник, участник тайных обществ, публицист. В 1824 году выехал за границу для лечения и остался в эмиграции. Заочно привлечен к следствию по делу декабристов и заочно же приговорен к смертной казни, замененной вечной каторгой.

103

редлог составления тайных политических обществ есть любовь к Отечеству. Сие чувство, которым всякой человек обязан к своей родине, хорошо понятое заставляет действовать к пользе Государства, худо понятое может сделать величайший вред… Cиe худо понятое чувство любви к Отечеству составляет тайные политические общества. Люди с пылким воображением, с горячим сердцем, с пламенною душою, при чистых и великодушных чувствованиях, легко могут быть увлечены ревностию и усердием к пользе общей, не предвидя гибельных последствий, к коим худо избранный путь тайства может привести их*. Из показаний князя С. П. Трубецкого на следствии 23 декабря 1825 года

Восстание декабристов. Материалы. Т. I. М.; Л.: Гос. издательство, 1925. С. 22–23.

Да умножится число истинных сынов оте чества и да уменьшится число слепцов и эгоистов!» i На следствии многие декабристы объясняли свои действия патриотическими чувствами. Так, князь Сергей Петрович Трубецкой, несостоявшийся «диктатор» восстания 14 декабря, в своих показаниях утверждал, что именно любовь к отечеству привела многих людей «с горячим сердцем» в ряды тайных обществ. Разумеется, слова о чистых помыслах заговорщиков не возымели действия на членов Следственного комитета, но сама постановка вопроса о «хорошем» и «худом» понимании патриотизма в начале нового царствования весьма знаменательна. Правление Николая I (1825–55) стало для его подданных долгим уроком любви к отечеству — разумеется, в угодном императору духе. Троекратный поклон Николая I народу с Красного крыльца в Кремле сразу после коронации (22 августа 1826 года) внес новый элемент в традиционную церемонию царской инаугурации и подчеркнул национальный характер русской монархии. Ту же тенденцию отразил любимый императором византийско-русский стиль церковной архитектуры, а также написанный А. Ф. Львовым государственный гимн («Боже, царя храни», 1833) и первая национальная опера — «Жизнь за царя» М. И. Глинки (1836) ii . Идеологические основы николаевского царствования были сформулированы i ii

Тургенев Н. И. Из дневниковых записей // И дум высокое стремленье… /сост. Н. А. Арзуманова. М.: Советская Россия, 1980.С. 84. О поклоне императора народу после коронации и о национальных мотивах в культуре времен николаевского царствования см.: Уортман Р. С.

Тургенев Н. И. Из дневниковых записей // И дум высокое стремленье… / сост. Н. А. Арзуманова. М.: Советская Россия, 1980. С. 84.

ii О поклоне императора народу после коронации и о национальных мотивах в культуре времен николаевского царствования см.: Уортман Р. С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии: В 2 т. Т. I: От Петра Великого до смерти Николая I. М.: ОГИ, 2002. С. 369, 383–385, 498–516.

105

новым министром народного просвещения С. С. Уваровым . Отличительной чертой изложенной им доктрины стал патернализм . В предисловии к первому выпуску основанного им ведомственного издания министр, признавая просвещение необходимостью для человека, особо подчеркнул, что «попечительное в сем деле участие Правительств необходимо для народов». Приведенный далее аргумент заслуживает того, чтобы процитировать его целиком: «Только Правительство имеет все средства знать и высоту успехов всемирного образования, и настоящие нужды Отечества» i . Таким образом, если гражданский патриотизм декабристов, воспитанных на античных образцах, побуждал их к активному действию, к попыткам взять судьбы родины в свои руки, то официальная позиция Николая I и его министров состояла в том, что «настоящие нужды Отечества» может знать только правительство. В том же тексте впервые публике была явлена ставшая знаменитой уваровская триада: «вера (в других документах замененная православием), самодержавие и народность», названные «священными залогами благоденствия» России и неразрывно связанные друг с другом. Но активную и руководящую роль в этой триаде играет только второй элемент — царь, именуемый «хранителем» и веры, и народности. В заключение автор рисует перед читателем идиллическую картину народного единства, которым наслаждается Россия на фоне бедствий других стран: «Тогда как другие народы не ведают покоя и слабеют от разномыслия, она крепка единодушием беспримерным. Здесь Царь любит Отечество в лице народа и правит им, как отец, руководствуясь Законом; и народ не умеет отделять Отечество от Царя и видит в Нем свое счастие, силу и славу» ii . Возвращаясь к уваровской триаде, следует заметить, что ее элементы, в том или ином соотношении, составляли основу официального национализма во многих странах Европы. Так, во Франции при Наполеоне III серьезная ставка делалась на i ii

Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. I. С. IV. Там же. С. VI.

католическую церковь. Монархизм был присущ германскому национализму и британскому джингоизму, о котором шла речь выше. Но при любом режиме, самодержавном или конституционном, власти непременно апеллировали к народу или нации. Таким образом, Россия находилась в русле общей тенденции национализации патриотизма, охватившей всю Европу. Особенностью империи Романовых можно считать скорее то, что здесь официальный национализм консервативного толка возник сравнительно рано, уже в 1830-х годах, когда в других европейских странах патриотический дискурс еще оставался принадлежностью революционеров, либеральной оппозиции, реформистов и т. д. Во второй половине XIX века ситуация выровнялась. Показательно, что упомянутый выше публицист «Вестника Европы» Л. А. Полонский проводил в 1870 году параллель между французской шовинистической прессой времен Второй империи и некоторыми русскими газетами, вроде «Московских ведомостей» и «Голоса». Редактором «Московских ведомостей» в то время был М. Н. Катков , вероятно, самый авторитетный консервативный публицист 70–80-х годов, пытавшийся влиять на внутреннюю и внешнюю политику правительства. Бесспорно, Михаилу Никифоровичу был присущ великодержавный национализм, но ставить знак равенства между ним и французскими шо-

Сергей Семенович Уваров (1786–1855), граф (с 1846) — антиковед, государственный деятель, министр народного просвещения (1833–49), президент Императорской Академии наук (с 1818). Патернализм (от лат. paternus — отцовский) — характерная для авторитарных режимов система отношений между властью и обществом, когда правительство, подобно отцу в патриархальной семье, принимает на себя заботу о нуждах «детей», то есть подданных, а заодно и контроль за их поведением. i

Журнал Министерства народного просвещения. 1834. Ч. I. С. IV.

ii Там же. С. VI. Михаил Никифорович Катков (1818–1887) — публицист, издатель, литературный критик консервативно-охранительного направления, многолетний редактор газеты «Московские ведомости» (1850–55, 1863–87), издатель журнала «Русский вестник» (1856–87).

107

винистами того времени было бы все-таки некорректно: он не призывал к дальнейшей внешней экспансии, считая главной задачей удержание уже входивших в империю территорий. Скорее можно увидеть некоторое сходство взглядов Каткова с позицией канцлера Бисмарка: монархизм обоих опирался на уверенность в том, что только монархия способна сохранить единство империи (соответственно Российской и Германской). Но при всем разнообразии оттенков консервативных и националистических течений в различных странах и внутри каждой страны остается несомненным главное: к концу XIX века патриотическая риторика находилась на вооружении почти исключительно правого лагеря. Невольно возникает вопрос: как случилось так, что левые (революционеры, радикалы, оппозиционеры) уступили патриотическое поле своим оппонентам?

Критика патриотизма социалистами и христианскими моралистами «Рабочие не имеют отечества, — гласит знаменитая фраза из “Манифеста Коммунистической партии” (1848) К. Маркса и Ф. Энгельса. — Нельзя лишить их того, чего у них нет». Мысль эта не нова. Еще в 1771 году Вольтер, переиздавая свой «Философский словарь», написал два новых раздела для статьи «Отечество» и там задал несколько трудных вопросов: «Есть ли, например, отечество у еврея, родившегося в Коимбре [Португалия], где он вынужден участвовать в абсурдном диспуте с невежественными людьми и где за ним следят инквизиторы, которые сожгут его, если узнают, что он не ест сало…»? «А монахи осмелятся ли сказать, — продолжает Вольтер, — что у них есть отечество? Оно на небесах, скажут они. Отлично! Но в этом мире мне неизвестно их отечество…». «Уместно ли слово “отечество” в устах грека, не знающего, существовали ли Мильтиад и Агесилай, но знающего только, что он — раб янычара, который, в свою очередь, раб аги, тот — паши, и так далее до самого падишаха…»?

Заканчивается этот ряд вопросов воображаемым диалогом с мальчиком-пекарем, который не в силах объяснить, что для него является отечеством. Философ приходит к выводу, что «в слегка протяженном отечестве многие миллионы людей часто вовсе не имеют отечества» i . И вот в середине XIX века эти идеи просветителей обрели новую жизнь в коммунистическом движении: космополитизм превратился в рабочий Интернационал ii . Все социалистические партии и группы (включая русских народников, анархистов и т. д.) ставили социальную и классовую солидарность выше национальной общности. Так, один из идеологов революционного народничества Петр Лаврович Лавров (1823–1900) писал в основанном им журнале «Вперед» (1873): «Вопрос на циональный, по нашему мнению, должен совершенно исчезнуть перед важными задачами социальной борьбы» iii . При этом и самому Лаврову, и многим другим народникам, несомненно, были присущи патриотические чувства, но упомянутая программная установка обусловливала выдвижение на первый план в их пропаганде «социального вопроса» и лозунгов борьбы за «справедливейший строй общества». А в начале XX века известная американская анархистка и феминистка Эмма Голдман (1869–1940) назвала патриотизм «угрозой свободе», «искусственно созданным предрассудком», состоящим i ii

Voltaire. Patrie. Первый интернационал (Международное товарищество рабочих) основан в 1864 году и просуществовал до 1876 года. Второй интернационал действовал с 1889 года до

Voltaire. Patrie.

ii Первый интернационал (Международное товарищество рабочих) основан в 1864 году и просуществовал до 1876 года. Второй интернационал действовал с 1889 года до начала Первой мировой войны. iii Лавров П. Л. Вперед! — Наша программа // Штурманы будущей бури / сост. Н. И. Якушин. М.: Советская Россия, 1987. С. 46.

109

редполагается, что чувство патриотизма есть, во-первых, — чувство, всегда свойственное всем людям, а, во-вторых, — такое высокое нравственное чувство, что, при отсутствии его, должно быть возбуждаемо в тех, которые не имеют его. Но ведь ни то, ни другое несправедливо. Я прожил полвека среди русского народа и в большой массе настоящего русского народа в продолжение всего этого времени ни разу не видал и не слышал проявления или выражения этого чувства патриотизма, если не считать тех заученных на солдатской службе или повторяемых из книг патриотических фраз самыми легкомысленными и испорченными людьми народа. Я никогда не слыхал от народа выражений чувств патриотизма, но, напротив, беспрестанно от самых серьезных, почтенных людей народа слышал выражения совершенного равнодушия и даже презрения ко всякого рода проявлениям патриотизма. То же самое я наблюдал и в рабочем народе других государств, и то же подтверждали мне не раз образованные французы, немцы и англичане о своем рабочем народе*. Л. Н. Толстой

Толстой Л. Н. Христианство и патриотизм // Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 39. М.: Гос. изд-во худ. литературы, 1956. С. 52–53.

из высокомерия, гордыни и эгоизма. Она подчеркнула связь патриотизма с милитаризмом, который заставляет народ жертвовать жизнью своих сыновей ради наживы капиталистов. «Когда мы уничтожим ложь патриотизма, — писала Голд ман, — мы расчистим путь для построения действительно свободного общества, в котором все нации объединятся во всемирное братство» i . Среди имен противников патриотизма, которые с уважением назвала Голд ман в своем очерке, было и имя великого русского писателя Льва Николаевича Толстого (1828–1910). Действительно, на рубеже XIX–XX веков Толстой написал несколько статей, в которых с позиций христианской и человеческой морали подверг патриотизм резкой критике. В очерке «Христианство и патрио тизм» (1894), написанном по случаю сближения России и Франции и визита русских моряков в Тулон, Толстой разоб лачал заявления обеих сторон о мирных целях этого союза и указывал на его связь с приготовлениями к войне с Германией. По убеждению писателя, патриотический обман, ведущий к кровопролитию, насаждается сверху правительством с помощью всех имеющихся в его распоряжении средств (церкви, школы, печати). Народу же патриотизм чужд. Через несколько лет в статье «Патриотизм и правительство» (1900) Толстой еще решительнее высказал мысль i

Goldman E. Patriotism — a Menace to Freedom // Goldman E. Anarchism and Other Essays. New York; London: Mother Earth Publishing Association, 1911. P. 150.

111

о неестественности, неразумности и вреде патриотизма, поддерживаемого «правящими классами», к которым он отнес не только правительственных чиновников, но и капиталистов, журналистов, художников, ученых — всех, кто находится в более выгодном по сравнению с народом положении. Писатель отверг противопоставление «хорошего, настоящего патриотизма» дурному (джингоизму, шовинизму). По его словам, «не воображаемый, а действительный патриотизм, тот, который мы все знаем, под влиянием которого находится большинство людей нашего времени и от которого так жестоко страдает человечество, — не есть желание духовных благ своему народу… а есть очень определенное чувство предпочтения своего народа или государства всем другим народам или государствам, и потому желание этому народу или государству наибольшего благосостояния и могущества, которые могут быть приобретены и всегда приобретаются только в ущерб благосостоянию и могуществу других народов или государств» i . В отличие от Толстого, крупный религиозный мыслитель той эпохи Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) рассматривал патриотизм как историческое явление: в статье для словаря Брокгауза и Ефрона (1898) он проследил смену его форм. К «национальному патриотизму» своих современников Соловьев относился явно отрицательно. Отметив, что во Франции патриотизм «заменил собой религию» и что оте чество становится «самым высшим предметом поклонения и служения», философ заявил: «Такое идолопоклонство относительно своего народа, будучи связано с фактической враждой к чужим, тем самым обречено на неизбежную гибель... В историческом процессе все более и более обнаруживается действие сил, объединяющих человечество, так что исключительное национальное обособление становится физической невозможностью». В. С. Соловьев верил в распространение «новой, истинной идеи патриотизма, выводимой из сущности христианского начала», когда люди в силу естественной любви к своему i

Толстой Л. Н. Патриотизм и правительство // Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 90. М.: Изд-во худ. литературы, 1958. С. 426–427.

отечеству будут видеть его интерес и достоинство «в тех высших благах, которые не разделяют, а соединяют людей и народы» ii . Итак, «правый поворот», который испытал патриотизм в XIX веке, объясняется, по-видимому, стечением ряда обстоятельств. Во-первых, правительства большинства европейских стран, убедившись на примере революционной Франции и Наполеона в огромной мобилизующей силе патриотического дискурса, взяли его на вооружение, обращаясь уже не к элитам, а к своим народам. Во-вторых, консерваторы всех мастей, напуганные революционной волной первой половины XIX столетия, с успехом адаптировали патриотическую лексику для защиты традиционных ценностей (монархии, религии, национального своеобразия и т. д.), внеся тем самым заметный вклад в национализацию патриотизма. В-третьих, монополия правых на патриотический дискурс стала возможна потому, что новое поколение революцио неров, увлеченных социалистической идеей, отказалось от него в пользу пролетарского интернационализма. В свою очередь, неприятие «национального патриотизма» такими властителями дум, как Лев Толстой, снизило популярность патриотических лозунгов в среде либеральной и демократической общественности. ii

Соловьев В. С. Патриотизм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 т. Т. XXIII. СПб.: И. А. Ефрон, 1898. С. 37–38.

Толстой Л. Н. Пат риотизм и правительство // Полное собрание сочинений: В 90 т. Т. 90. М.: Издво худ. литературы, 1958. С. 426–427.

ii Соловьев В. С. Патрио тизм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 т. Т. XXIII. СПб.: И. А. Ефрон, 1898. С. 37–38.

113

4 Многоликий патриотизм: формы

патриотического дискурса в XX веке В XX столетии патриотизм обрел статус универсального политического языка, к которому прибегали деятели всех направлений от крайне правых до крайне левых. Фашисты и коммунисты, диктаторы и убежденные демократы, консерваторы и революционеры, лидеры национально-освободительных движений — все они взывали к патриотическим чувствам сограждан, все оправдывали свои действия беззаветной любовью к родине. Колоссальная мобилизующая сила патриотизма в его националистической и даже шовинистической форме проявилась уже в начале нового столетия, когда правительствам крупнейших европейских стран удалось втянуть свои народы в Первую мировую войну, самую кровопролитную из всех, что до того времени пришлось пережить человечеству.

Первая мировая война и патриотический выбор социалистов С началом Первой мировой войны наблюдатели были поражены невиданным патриотическим подъемом и чувством единения, охватившими народы воюющих стран. Недавние классовые и партийные конфликты были забыты. Вопреки резолюции Базельского конгресса Второго интернационала (1912), потребовавшего от всех социалистических партий решительной борьбы против надвигавшейся империалистической войны, летом 1914 года депутаты-социа листы в европейских парламентах выступили под лозунгом «защиты отечества» на стороне своих правительств. 4 августа фракция социал-демократов в германском рейхстаге проголосовала за военные кредиты; такую же позицию в своих парламентах заняли британские лейбористы, французские и бельгийские социалисты.

Эмиль Вандервельде (1866–1938) — бельгийский политический деятель, профессор социологии, член Бельгийской социалистической партии с момента ее основания (1885), с 1900 по 1918 год председатель Международного социалистического бюро Второго интернационала. 4 августа 1914 года вошел в правительство Бельгии и с тех пор неоднократно занимал министерские посты (военный министр, юстиции, иностранных дел, здравоохранения и др.).

Ты нужен своей стране. Плакат. Литография. [Сентябрь 1914]

Более того, лидер Бельгийской социалистической партии и председатель Международного социалистического бюро, то есть фактический глава Второго интернационала, Эмиль Вандервельде , а также один из лидеров Французской социалистической партии Жюль Гед получили министерские портфели, войдя в состав правительств своих стран. Прошедшие в 1915 году раздельно конференции социалистов стран Антанты и Центральных держав (соответственно в Лондоне

Жюль Гед (псевдоним, настоящие имя и фамилия — Матье Базиль, 1845–1922) — один из основателей и руководитель в 1880–1901 годах Французской рабочей партии. В 1901 году участвовал в создании Социалистической партии Франции. Лидер социалистической фракции в палате депутатов Национального собрания Франции. В августе 1914 года вошел в правительство страны (государственный министр — до октября 1915 года).

115

и Вене) поддержали ведение «войны до победного конца». Фактически это означало распад Второго интернационала. Хотя левое крыло международной социал-демократии (включая большевиков во главе с В. И. Лениным) осудило поступок лидеров европейских социалистов, увидев в нем «предательство» и «оппортунизм» , в поведении последних была своя логика. Не говоря уже о том, что в условиях военной истерии выступление с пацифистских и интернационалистских позиций ставило партию и ее вождей в опасное положение (так, 31 июля 1914 года, накануне начала войны, от выстрела националиста погиб известный оратор, социалист и пацифист Жан Жорес ), соглашение с правительством делало вполне реальным достижение конкретных результатов в деле улучшения положения трудящихся. Так, уже упомянутому лидеру бельгийских социалистов Э. Вандервельде и его товарищам сразу после окончания Первой мировой войны удалось добиться введения всеобщего избирательного права для мужчин (и ограниченного для женщин) и 8-часового рабочего дня. Но «классовый мир» и народное единение продолжались недолго. Война стала суровым испытанием для втянутых в нее стран и политических режимов: четыре континентальных империи — Германская, Австро-Венгерская, Российская и Османская — не выдержали этого испытания и прекратили свое существование. Патриотическая мобилизация в России, вызванная Первой мировой войной, имела серьезные последствия как конструктивного, так и разрушительного свойства. С одной стороны, по мнению некоторых исследователей, она способствовала росту общественной солидарности, пробуждению гражданской активности, что проявилось в сборе средств для нужд армии, уходе за ранеными и т. д. i С другой стороны, рост ксенофобии в годы войны привел к еврейским и немецким погромам, а шпиономания, поиск внутренней «измены» не обошли стороной даже царскую семью. Кроме того, война способствовала пробуждению не только русского национализма, но и национализмов населявших Российскую империю i

См.: Stockdale M. K. Mobilizing the Russian Nation: Patriotism and Citizenship in the First World War. Cambridge: Cambridge University Press, 2016.

народов (в частности, поляков и украинцев), что представляло потенциальную угрозу для ее целостности. Русская монархия в годы войны не сумела стать центром объединения всех патриотических сил. Виной тому была и неудачная кадровая политика царя, и слухи, порочившие императорскую семью, и просчеты официальной пропаганды ii . В итоге Николай II потерял и любовь подданных, и власть. Объект патриотических чувств сместился — весной 1917 года солдат призывали идти в бой не «за веру, царя и Отечество», а «за свободу и Отечество» iii .

Патриотический дискурс гражданских войн и национальных движений В XX веке, как и когда-то в эпоху революций конца XVIII — первой трети XIX века, патриотическая риторика вновь стала орудием внутренней политической борьбы. Ее активно использовали и правые и левые для обоснования своих целей. Яркий пример в этом отношении являет собой Испания 1930-х годов. После

Жан Жорес (1859– 1914) — французский политический деятель, один из лидеров социалистов, выдающийся оратор, противник милитаризма и колониализма, историк. i

См.: Stockdale M. K. Mobilizing the Russian Nation: Patriotism and Citizenship in the First World War. Cambridge: Cambridge University Press, 2016.

ii См.: Колоницкий Б. И. «Трагическая эротика»: образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М.: Новое литературное обозрение, 2010. iii Stockdale M. K. Mobilizing the Russian Nation. Ch. 7. Р. 213–246.

См.: Колоницкий Б. И. «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М.: Новое литературное Оппортунизмом в рабочем движении стали называть политику соглаобозрение, 2010. шательства социалистов с буржуазными партиями iii Stockdale M. K. Mobilizing the Russian Nation. с целью получения отдельных уступок. Термин ведет свое происхождение от выражения Ch. 7. Р. 213–246. en temps opportun (фр. «в подходящее время, в удобный момент»), которое любил повторять республиканец Леон Гамбетта (1838–1882), стремясь оправдать свой отказ от выдвинутой им ранее радикальнодемократической программы.

117

установления республики (1931) в стране боролись за власть и влияние самые разные политические силы: ультраправые (фашисты, монархисты, клерикалы), либералы, анархисты, социалисты, коммунисты… Правые охотно прибегали к патрио тической и националистической риторике. Так, созданная в 1931 году профашистская группировка «Хунты националсиндикалистского наступления» (через несколько лет она объединилась с Испанской фалангой) провозгласила своими программными целями защиту испанского единства, а также борьбу против сепаратизма, подчинение высшим интересам отечества, уважение католической традиции, стремление к возврату Гибралтара и Танжера, к утверждению испанского господства в Марокко и Алжире, искоренение иностранных влияний и т. д. i Но левые не собирались уступать патриотическую тему своим противникам. Это стало ясно после того, как генерал Франко при поддержке фашистской Италии и нацистской Германии поднял мятеж против Испанской республики и началась открытая гражданская война (1936–39). Коммунисты, которые играли очень активную роль в обороне республики, представляли эту войну как общенародную борьбу за независимость Испании. Член Политбюро компартии Долорес Ибаррури , выступая на пленуме ЦК в мае 1938 года, говорила: «…весь народ знает, что его родина, его правительство, его будущее там, где развевается республиканский флаг. Это значит, что, если враг и может грубой силой вырвать у нас куски нашей земли, он никогда не сможет уничтожить нашу родину, ибо на ее защиту встают миллионы испанских патриотов, весь народ, готовый скорее пойти на величайшие жертвы, нежели согласиться с утратой своей независимости и свободы» ii . Таким образом, Ибаррури связывала понятие «родина» со свободой, независимостью и республиканским строем. В статье об армии, написанной 1 июля того же года, она напомнила о славном и героическом прошлом испанского народа — народа мореплавателей, художников, ученых. i ii

См.: Испания 1918–1972 гг. Исторический очерк /отв. ред. И. М. Майский. М.: Наука, 1975. С. 103. Ибаррури Д. В борьбе: Избранные статьи и выступления. 1936–1939. М.: Прогресс, 1968. С. 277.

В минувшие века помещики, аристо кратия, духовенство и военная каста низвели Испанию до положения нищей, отсталой страны. Их потомки и наследники (намек на франкистов!) захотели продолжить «крепостническую политику своих прадедов», полагая, что вековой гнет превратил народ в послушное стадо, которое легко приручить. Но они ошиблись: герои ческая традиция живет в народе, который не даст себя покорить iii . Армии Франко все же удалось взять верх в кровопролитной гражданской войне. В своей речи на параде победы 19 мая 1939 года генералиссимус говорил о планах создания «великой родины». О том, как понималась эта цель, можно судить по программе Испанской фаланги iv — единственной легальной партии в период диктатуры Франко: «Мы верим в высшую, подлинную сущность Испании, — гласил документ. — Укрепить ее, поднять, усовершенствовать — вот неотложная коллективная задача всех испанцев. Интересы личные, групповые

См.: Испания 1918–1972 гг. Исторический очерк / отв. ред. И. М. Майский. М.: Наука, 1975. С. 103.

ii Ибаррури Д. В борьбе: Избранные статьи и выступления. 1936–1939. М.: Прогресс, 1968. С. 277. iii Там же. С. 321. iv Полное официальное название партии — «Испанская фаланга традиционалистов и комитетов национал-синдикалистского наступления». Основана в 1933 году. Ультраправая политическая партия. При режиме Франко была правящей; официально распущена после смерти диктатора в ноябре 1975 года.

iii Там же. С. 321. iv Полное официальное название партии — «Испанская традиционалистская фалангадиктатор Испании, генералисси Франсиско Франко Баамонде (1892–1975) — и хунты национал-синдикалистского мус. Возглавил военный мятеж против республики в 1936 году. После победы наступления». Основана в 1933 году. в гражданской войне (1939) стал пожизненным главой государства с титулом Ультраправая политическая партия. При режиме «каудильо» («вождь»). Одновременно занимал должности председателя Франко была правящей; официально распущена Совета министров (до 1973 года) и верховного главнокомандующего. после смерти диктатора в ноябре 1975 года. Долорес Ибаррури Гомес (известна также как Пассионария — «страстная», 1895–1989) — одна из лидеров испанской компартии, активная участница Гражданской войны 1936–39 годов. После падения респуб лики — в эмиграции в СССР. На родину вернулась в 1977 году, после окончания диктатуры Франко.

119

спания, воспетая в эпических романах и легендах, — страна необыкновенная, подобную которой, пожалуй, и не сыщешь, это наша Испания! <…> Народ Испании — неистощимый источник мужества и самоотверженности — в трудную для родины минуту поднимался на борьбу, достойную восхищения, идя на самопожертвование со спартанской простотой. Мореплаватели Испании бороздили Атлантический океан, открывая Новый Свет. Испанские писатели, ученые и художники покрыли свою страну славой. Испанские мужчины и женщины всегда были великолепным примером героизма, отваги и самоотверженности*. Долорес Ибаррури

Ибаррури Д. В борьбе. С. 320–321.

и классовые должны быть безоговорочно подчинены этой цели» i . Как видим, в одной и той же стране понимание патриотизма левыми и правыми партиями имело между собой мало общего. Если первые связывали понятие «родина» с интересами народных масс, которым они противопоставляли эксплуататорскую верхушку, то вторые понимали благо родины прежде всего как единство нации и незыблемость установленного порядка, при котором рядовые члены общества должны были беспрекословно подчиняться воле всезнающего начальства. Забота о единстве нации в сочетании с преследованием инакомыслящих была характерна для всех авторитарных и тоталитарных режимов XX века, а также для США эпохи маккартизма . Зато апелляции к славным традициям своего народа часто звучали в заявлениях лидеров революционных и освободительных движений на разных континентах. Так, будущий вождь Кубинской революции Фидель Кастро (1926–2016), выступая на суде после неудачного нападения на казармы Монкада (26 июля 1953 года), говорил: «…мы — кубинцы, а быть кубинцем — это значит иметь обязанности, не выполнять которые — преступление и предательство. Мы гордимся историей нашей родины. Мы изучили ее еще в школе и росли, внимая словам о свободе, справедливости и правах. Нас научили с юных лет благоговеть перед славными примерами наших героев и наших мучеников. <…> i

Испания 1918–1972 гг. С. 251.

Испания 1918–1972 гг. С. 251. Маккартизм — общественное движение в США конца 1940-х — середины 1950-х годов, направленное против лиц, заподозренных в «антиамериканской деятельности». Получило название по фамилии сенатора от штата Висконсин Джозефа Реймонда Маккарти (1908–1957), который инициировал массовые «чистки» в рядах государственных служащих по обвинению в связях с СССР и коммунистами. Сотни людей были уволены. Под подозрение попали многие известные деятели культуры и ученые, включая Альберта Эйнштейна, который не скрывал своих симпатий к идее социализма.

121

режде всего я хочу сказать, что заявление, сделанное при открытии процесса обвинением, о том, что борьба народа в Южной Африке находится под влиянием иностранцев или коммунистов, совершенно не соответствует действительности. Все то, что я сделал как человек и лидер, я сделал, руководствуясь только личным опытом и моим африканским происхождением, которым горжусь; никто со стороны не мог повлиять на меня. В юности в Транскее я слушал рассказы стариков моего племени о былых временах. Среди этих историй были рассказы о войнах, которые вели наши предки, защищая родину… Я решил тогда, что буду служить моему народу и внесу скромный вклад в его борьбу за свободу. Это и стало главным во всех моих действиях, послуживших поводом к обвинениям, выдвинутым против меня в этом процессе*. Нельсон Мандела

Мандела Н. Нет легкого пути к свободе: Статьи, речи, выступления на суде. М.: Прогресс, 1968. С. 196.

Мы родились в свободной стране, которую нам завещали наши отцы, и скорее наш остров опустится в море, чем мы согласимся быть чьими-то рабами» i . Прошло десять лет, и в другой точке земного шара, в Южной Африке, другой подсудимый, объясняя собственные действия, тоже говорил о свободе и о героическом прошлом своего народа. Это был Нельсон Мандела , непримиримый борец против апартеида и будущий первый чернокожий президент ЮАР. Но различия между описанными выше формами патриотического дискурса определялись не только идеологией (правоконсервативной или леворадикальной), но и политическим статусом группы, от имени которой излагались те или иные взгляды. Одно дело — партия, борющаяся за власть, и совсем другое — партия, ставшая правящей, как это произошло на Кубе в 1959 году и намного раньше — в СССР.

Феномен советского патриотизма С началом Первой мировой войны большевики, занявшие открыто антивоенную позицию, оказались в политической изоляции, а выдвинутый их лидером В. И. Лениным радикальный лозунг превращения войны империалистической в войну гражданскую не получил безоговорочной поддержки даже со стороны некоторых его товарищей по партии. Однако, придя к власти осенью 1917 года, они вскоре i

Кастро Ф. История меня оправдает. Гавана: Сиенсиас сосиалес, 1981. С. 209, 211, 213.

Кастро Ф. История меня оправдает. Гавана: Сиенсиас сосиалес, 1981. С. 209, 211, 213. Нельсон Холилала Мандела (1918–2013) — южноафриканский политический деятель, член Африканского национального конгресса с 1944 года, глава его военного крыла (1961). Арестован в 1962 году и осужден на пять лет лишения свободы; по новому приговору (1964) ему назначено пожизненное заключение. Освобожден в 1990 году. В 1994 году на первых общенациональных выборах с участием чернокожего большинства избран президентом ЮАР (оставался в должности один срок, до 1999 года). Лауреат Нобелевской премии мира (1993). Апартеид (на языке африкаанс apartheid — раздельное проживание) — крайняя форма расовой дискриминации: лишение по расовому признаку целых групп населения политических и гражданских прав, вплоть до территориальной изоляции.

123

Д. Моор. Ты записался добровольцем? Плакат. Литография. [Июль 1920]

почувствовали необходимость мобилизации масс для защиты нового строя. 21 февраля 1918 года, на третий день после возобновления германского нас тупления на Восточном фронте, Совет народных комиссаров принял декретвоззвание «Социалистическое отечество в опасности!». «До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, — говорилось в этом документе, — священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита рес публики Советов против полчищ буржуазно-империалистской Германии» i . Риторика февральского декрета недвусмысленно отсылала к Великой французской революции и декларации Законодательного собрания 1792 года «Отечество в опасности». Важно также отметить, что необходимость защиты республики Советов изображалась в документе чрезвычайной и временной мерой — до момента ожидаемой победы немецкого пролетариата. На повестке дня большевиков по-прежнему стояла мировая революция, и не случайно декрет заканчивался двумя лозунгами: «Да здравствует социалистическое отечество! Да здравствует мировая социалистическая революция!» ii Интернационализм оставался ведущим принципом большевистской идеологии до конца 1920-х годов, а патриотизм в справочных изданиях тех лет объявлялся реакционным понятием, чуждым пролетариату iii . Но после того, как на XIV всесоюзной конференции ВКП(б) (апрель i

Декреты Советской власти. Т. I. М.: Госполитиздат, 1957. С. 490–491. ii Там же. С. 491. iii См.: Бранденбергер Д. Кризис сталинского агитпропа: Пропаганда, политпросвещение и террор в СССР, 1927–1941. М.: Политическая

Декреты Советской власти. Т. I. М.: Госполитиздат, 1957. С. 490–491.

ii Там же. С. 491. iii См.: Бранденбергер Д. Кризис сталинского агитпропа: пропаганда, политпросвещение и террор в СССР, 1927–1941. М.: Политическая энциклопедия, 2017. С. 105.

125

1925 года) прозвучал тезис о безусловной возможности победы социализма «в одной стране», курс на мировую революцию стал постепенно сворачиваться, а к середине 30-х годов патриотизм стал неотъемлемой частью советской идео логии. Уже в 1931 году Сталин, признавая правильной мысль Маркса и Энгельса об отсутствии у пролетариата отечества применительно к дореволюционной России («в прошлом у нас не было и не могло быть отечества»), подчеркнул, что «теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, — у нас есть отечество, и мы будем отстаивать его независимость» i . Нужно отметить, что это высказывание вождя, хотя и противоречило ортодоксальному марксизму, хорошо вписывалось в более раннюю революционную традицию: вспоминаются слова французских революционеров 1790 года об обретенном ими отечестве 49 . Массовый террор в СССР 1930-х годов и возведение любви к родине в ранг почти религиозного чувства делают сходство между двумя эпохами еще более явным. Выражение «великая родина» впервые прозвучало 14 апреля 1934 года в правительственной телеграмме летчикам-участникам операции по спасению легендарных челюскинцев : «Рады, что вы оправдали лучшие надежды страны и оказались достойными сынами нашей великой родины» ii . i ii

Цит. по: Там же. Правда. 1934. 14 апреля. С. 1.

Цит. по: Бранденбер гер Д. Кризис сталинского агитпропа. С. 105.

ii Правда. 1934. 14 апреля. С. 1. Челюскинцы — участники полярной экспедиции на пароходе «Челюскин» (1933–34) под руководством О. Ю. Шмидта. После крушения парохода у берегов Чукотки провели два месяца в лагере на льдине; спасены летчиками А. Ляпидевским, С. Леваневским, В. Молоковым, Н. Каманиным, М. Слепневым, М. Водопьяновым, И. Дорониным. Спасатели первыми в стране награждены званием Героев Советского Союза.

127

Новое советское понимание патриотизма предполагало этатизм, то есть полный контроль государства над всеми сторонами жизни общества. В передовице газеты «Правда» от 19 марта 1935 года, озаглавленной «Советский патриотизм», прямо говорилось: «В нашей социалистической стране интересы народа неотделимы от интересов страны и его правительства. Источник советского патриотизма в том, что народ под руководством коммунистической партии сам строит для себя свою жизнь, в том, что наша прекрасная и богатая страна только теперь, при советской власти, по-настоящему открылась трудящимся» i . Показательно, что в этом дискурсе ключевым термином является «народ» (еще одна параллель с Великой французской революцией!), а не «рабочий класс». Акцент на народном единстве — в противовес классовым, групповым или личным интересам — характерен для правых партий, и ВКП(б) накануне 20-летия революции быстро эволюционировала вправо. Новая конституция 1936 года констатировала ликвидацию в СССР «эксплуататорских классов» и уравняла в правах всех граждан страны. Наряду с идеями народного единства и мудрого партийного руководства, советский патриотизм содержал в себе заметную военную составляющую: акцент делался на укреп лении обороноспособности страны. Этой цели на местах служила сеть кружков и секций оборонного общества Осоавиахим, призванных, в частности, осуществлять военнопатриотическое воспитание молодежи ii . По мере выветривания революционного духа интернационализм во внутренней политике и идеологии партии все больше уступал место тому, что русские эмигранты 1920–30-х годов окрестили национал-большевизмом, а современный американский историк Дэвид Бранденбергер называет руссоцентризмом. Первые признаки поворота к новому курсу можно было заметить уже в статье «РСФСР», которой открывался номер газеты «Правда» от 1 февраля 1936 года. i ii

Советский патриотизм // Правда. 1935. 19 марта. С. 1. См.: Никонова О. Ю. Воспитание патриотов: Осоавиахим и военная подготовка населения в уральской провинции (1927–1941 гг.). М.: Новый Хронограф, 2010. (Осоавиахим — Общество содействия обороне и авиационно-химическому строительству СССР.)

«В созвездии советских республик, — гласила статья, — первой величиной является Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика». Дальше говорилось о том, что «все народы — участники великой социалистической стройки — могут гордиться результатами своего труда», все они — «полноправные советские патриоты». «И первым среди равных является русский народ, русские рабочие, русские трудящиеся, роль которых во всей Великой пролетарской революции, от первых побед и до нынешнего блистательного периода ее развития, исключительно велика» iii . Впоследствии фраза о «первом среди равных» повторялась множество раз. Историческая роль русского народа подчеркивалась также брошюрами, романами, кинофильмами о Петре I, Александре Невском, А. В. Суворове и других выдающихся полководцах и государственных деятелях. Этот явный национальный популизм активно продолжался в годы Великой Отечественной войны. По мнению Д. Бранденбергера, он находил отклик в душах людей на фронте и в тылу и, несомненно, способствовал росту русского национального самосознания iv . Проект патриотической мобилизации, начатый в середине 1930-х годов, доказал свою эффективность в тревожной обстановке предвоенных лет и в годы военных испытаний. Но с переходом к мирной жизни его потенциал оказался исчерпан. Со второй половины iii РСФСР // Правда. 1936. 1 февраля. С. 1. iv Бранденбергер Д. Сталинский руссоцентризм: советская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956 гг.). М.: Политическая энциклопедия, 2017. С. 185–203.

Советский патриотизм // Правда. 1935. 19 марта. С. 1.

ii См.: Никонова О. Ю. Воспитание патриотов: Осоавиахим и военная подготовка населения в уральской провинции (1927–1941 гг.). М.: Новый Хронограф, 2010. (Осоавиахим — Общество содействия обороне и авиационнохимическому строительству СССР.) iii РСФСР // Правда. 1936. 1 февраля. С. 1. iv Бранденбергер Д. Сталинский руссоцентризм: советская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956 гг.). М.: Политическая энциклопедия, 2017. С. 185–203.

129

1950-х годов в стране получило развитие русское национально-патриотическое движение, альтернативное по отношению к официальной идеологии и подчас оппозиционное ей. Это были консервативно настроенные публицисты, группировавшиеся вокруг журналов «Молодая гвардия» и «Наш современник», писатели-деревенщики (Ф. А. Абрамов, В. Г. Распутин, В. П. Астафьев и др.), некоторые историки и т. д. Отношение партийного руководства к русским националистам напоминало качели: попустительство и даже покровительство чередовалось с периодами открытых преследований i . Но до конца советской эпохи власти так и не смогли вернуть себе контроль над патриотической идеей: она развивалась сама по себе, в то время как официальная идеология превращалась в набор стертых бессмысленных штампов. В наши дни можно наблюдать своего рода ренессанс советской патриотической риторики — официальный дискурс подчеркивает примат государственных интересов над личными, призывает гордиться военной мощью державы и ратными подвигами предков. Регулярно утверждаемые государственные программы патриотического воспитания (на 2001–2005, 2006–2010, 2011–2015 годы и т. д.) буквально воспроизводят, как уже отмечено исследователями, многие языковые клише советского времени ii . Однако старые лозунги звучат теперь в новом контексте: за несколько десятилетий, прошедших с момента распада СССР, экономика, культура, жизненный уклад людей сильно изменились. И вот уже некоторые представители старшего поколения бьют тревогу, говоря об исчезновении прежних идеалов, утрате корней и т. д. Так, известный писатель Даниил Александрович Гранин, выступая в 2009 году на круглом столе, с грустью вспоминал о былых ценностях и масштабных целях, ради которых стоило жить: «Вся эта самобытность и масштабность сегодня исчезла. <...> Все подвергнуто сомнению и выкорчевано — вместе с корнями нашей жизни. Корни, исчезли корни! <…> Что происходит сегодня? Я думаю, мы присутствуем при истреблении i

См.: Кожевников А. Ю. Позднесоветский консерватизм и русский национальный патриотизм в 1960-х — середине 1980-х гг. // Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII в. — 1991 г.): Коллективная монография / отв. ред. В. В. Журавлев. М.: Политическая энциклопедия, 2015. С. 666–721. См. Воронков В., Карпенко О. Патриотизм как национализм (пост)

любви к Отечеству, гибели ее. Мне все труднее объяснить даже самому себе — за что любить свою страну?» iii Но вместе с исчезновением старых смыслов возникают новые. Современный российский патриотизм — это сложное явление. В нем, наряду с имперскими амбициями нынешней политической элиты и ностальгией среднего и старшего поколения по былому советскому величию, можно заметить и ростки новой гражданской активности (включая градозащитную деятельность, экологическое движение и др.), которые, несомненно, подпитываются любовью к родине, большой или малой. iii О нравственности, патриотизме, культуре и бескультурье (актуальный разговор на вечные темы) // Вопросы философии. 2009. № 11. С. 4.

ii См.: Воронков В., Кар пенко О. Патриотизм как национализм (пост)советского человека // Современные интерпретации русского национализма / под ред. М. Ларюэль. Stuttgart: Ibidem-Verlag, 2007. C. 82–83. iii О нравственности, патриотизме, культуре и бескультурье (актуальный разговор на вечные темы) // Вопросы философии. 2009. № 11. С. 4.

131

iii. современные споры о патриотизме Как уже говорилось в начале этой книги, патриотизм как научная проблема явно оказался обойден вниманием исследователей. Философы до недавнего времени не интересовались этим феноменом. Из крупных социологов только Роберт Михельс (1876–1936) посвятил патриотизму монографию, вышедшую еще до Второй мировой войны i . В конце XX века на волне глобализации дискуссии по поводу патриотизма явно оживились. Является ли патриотизм абсолютной добродетелью и как он соотносится с общечеловеческими ценностями? Каково соотношение понятий патриотизма и национализма, с которым его часто смешивают? Наконец, нельзя ли «облагородить» патриотизм, выделив такую его форму, которая вполне совместима с универсальными гуманитарными принципами?

1 Является ли патриотизм

добродетелью?

Вынесенный в заголовок этого раздела вопрос принадлежит известному американскому философу Аласдеру Макинтайру — так называлась лекция, с которой он выступил в 1984 году в Канзасском университете. Макинтайр понимает патриотизм как одну из многих лояльностей, которые человек проявляет к своим друзьям, семье, школе, клубу и т. д. Но поскольку речь идет о личной привязанi

ности к своей стране, семье и т. д., то такое чувство оказывается несовместимым с общепринятым понятием морали, которая, напротив, мыслится как безличная, не зависящая от интересов, привязанностей и социального положения конкретного индивида. С этой точки зрения патриотизм выглядит не добродетелью, а грехом. Однако Макинтайр не согласен с такой (либеральной) трактовкой морали. Он подчеркивает, что моральные правила каждый из нас усваивает, живя в конкретном сообществе, и в разных сообществах эти правила могут быть разными. А возможный упрек со стороны либеральных моралистов в том, что патриоты, некритически принимая ценности сообщества, к которому они принадлежат, оказываются пленниками своей иррациональной позиции, американский философ парирует при помощи двух аргументов. Во-первых, единственное, с чем патриот ассоциирует себя полностью и безусловно, это с прошлым и будущим своей страны, то есть с нацией, понимаемой как проект. Можно быть патриотом нации, которой еще только предстоит обрести политическую независимость, как это было с Джузеппе Гарибальди, и можно хранить верность государству, которое некогда существовало и может возникнуть вновь, во что верили польские патриоты 1860-х годов. При этом патриот может относиться вполне критически к существующему режиму, правительству или лидерам своей страны.

См.: Michels R. Der Pat riotismus: Prolegomena zu seiner soziologischen Analyse. Berlin: Duncker & Humblot, 2013. Назвав свой труд пролегоменами (то есть введением) к социологическому анализу патриотизма, Михельс, очевидно, планировал продолжить изучение темы, однако задуманный проект остался незавершенным. Аласдер Макинтайр (р. 1929) — американский политический философ. Система его взглядов может быть охарактеризована как коммунитаризм: в отличие от либералов, рассматривающих общество как множество свободных индивидов, Макинтайр исходит из того, что индивид формируется сообществом (community), к которому принадлежит.

133

Во-вторых, любое политическое сообщество, чтобы обес печить свою безопасность, нуждается в постоянной армии, солдаты которой должны быть готовы к самопожертвованию, а следовательно, должны обладать патриотической моралью. Либеральная же мораль с ее требованием неограниченной критики всех существующих институтов таит в себе опасность распада социальных связей i . Новый раунд дискуссии начался в середине 1990-х годов. Поводом к ней стала публикация в газете «Нью-Йорк Таймс» полемической заметки влиятельного философа Ричарда Рорти , в которой он упрекнул американское научное сообщество и вообще «левых» в отсутствии патриотизма. По словам Рорти, левые, многие из которых нашли приют в университетах и колледжах, приносят немало пользы обществу, привлекая внимание к маргинальным группам населения, но они во имя мультикультурализма отвергают идею национальной идентичности и чувство национальной гордости. Между тем, настаивает философ, общее чувство национальной идентичности вовсе не зло, а абсолютно необходимый компонент гражданской позиции. Лишь осознание того, что эта страна — твоя, дает надежду на ее улучшение. Непатрио тичные левые, по мнению Рорти, «так никогда ничего и не добились». Отказываясь гордиться своей страной, левые не окажут какого-либо влияния на ее политику «и в конце концов станут объектом презрения», заключил философ ii . Реакция не заставила себя долго ждать. Британский социальный психолог Майкл Биллиг заметил, что ничего «специ фически философского» в статье Рорти нет и что взгляды автора относятся к «той разновидности банального национализма, который отрицает собственный национализм, но требует лояльности к национальному государству» iii . Наибольший резонанс, однако, имело выступление профессора права и этики Чикагского университета Марты Нуссбаум (р. 1947) — представительницы той самой «непатриотичной академии», против которой была направлена критика Рорти. В статье «Патриотизм и космополитизм» (1996) она i

MacIntire A. Is Patriotism a Virtue? // Theorizing Citizenship / ed. by R. Beiner. Albany: State University of New York Press, 1995. P. 209–228. ii Rorty R. The Unpatriotic Academy // The New York Times. 1994. February 13. Section 4. P. 15. https://www.nytimes.com/1994/02/13/opinion/the-unpatriotic-academy.html (дата обращения: 17.11.2019). iii Billig M. Banal Nationalism. London: Sage, 1995. P. 160, 161.

решительно высказалась в пользу космополитических принципов в политике и образовании. «Я полагаю, — заявила Нуссбаум, — что… акцент на патриотической гордости морально опасен и, в конечном итоге, способен помешать достижению некоторых достойных целей, которым призван служить патриотизм, например, цели национального единства и преданности достойным моральным идеалам справедливости и равенства. Этим целям… лучше может служить идеал, который, во всяком случае, больше соответствует нашему положению в современном мире, а именно — старый идеал космополита, человека, преданного прежде всего сообществу людей во всем мире» iv . Развивая идеи античных стоиков, Нуссбаум привела аргументы в поддержку своего проекта космополитического образования. В частности, она резонно заметила, что американские школьники, наряду с историей своей страны, могли бы гораздо подробнее, чем сейчас, изучать историю и культуру других народов. По ее словам, «рассматривая себя самих сквозь призму другого, мы начинаем iv

i MacIntire A. Is Patriotism a Virtue? // Theorizing Citizenship / ed. by R. Beiner. Albany: State University of New York Press, 1995. P. 209–228. ii Rorty R. The Unpatriotic Academy // The New York Times. 1994. February 13. Section 4. P. 15. iii Billig M. Banal Nationalism. London: Sage, 1995. P. 160, 161. iv Цитирую по русскому переводу: Нуссбаум М. Патриотизм и космополитизм // Логос. 2006. № 2 (53). С. 110.

Цитирую по русскому переводу: Нуссбаум М. Патриотизм и космополитизм // Логос. 2006. № 2 (53). С. 110.

Ричард Рорти (1931–2007) — американский философ, критик метафизического мышления с позиций прагматизма, аналитической философии и европейского нигилизма. Среди его наиболее известных книг «Философия и зеркало природы» (1979, рус. пер. 1997), «Последствия прагматизма» (1982), «Случайность, ирония и солидарность» (1989, рус. пер. 1996).

135

остоинства патриотизма и космополитизма не абстрактны и, конечно, не универсальны. Мы живем в мире, который отличается крайним неравенством. В результате, наши возможности различаются в зависимости от социального положения, а последствия действий «граждан мира» весьма различны в зависимости от места и времени. <…> Что касается образования, то нам нужно знать не о том, что мы — граждане мира, а о том, что мы занимаем особые ниши в неравном мире и что беспристрастность и глобальность, с одной стороны, и отстаивание узких интересов — с другой, — это не противоположные, а сочетающиеся между собой сложным образом позиции. Одни сочетания желательны, другие — нет. Одни желательны здесь, но не там, сейчас, а не тогда. Узнав об этом, мы сможем лучше понять нашу социальную реальность*.

Валлерстайн И. Ни патриотизм, ни космополитизм // Логос. 2006. № 2. С. 126–127.

видеть, что в наших практиках является локальным и необязательным, а что — более широким и общим». «Наша нация, — продолжает Нуссбаум, — поражает своей неосведомленностью об остальном мире. На мой взгляд, это также означает, что она многого не знает и о себе самой» i . Среди множества откликов на выступление Нуссбаум было немало критических: коллеги называли ее позицию «опасной иллюзией», абстракцией, очень далекой от реалий современной жизни. Критики справедливо обращали внимание на то, что история, культура, религия, традиция, национальная принадлежность — это не случайные атрибуты индивида, а необходимые условия его существования. «Мировой разум» едва ли можно себе представить совершенно независимым от конкретных исторических традиций, а позиция «гражданина мира» глубоко двусмысленна и может служить как для борьбы с существующим в мире неравенством, так и для его оправдания ii . Тем не менее, несмотря на эту критику, нельзя не признать, что Нуссбаум, как и ранее А. Макинтайр, затронула очень важный, фундаментальный вопрос, который никак нельзя оставить в стороне при обсуждении понятия патриотизма, — вопрос о соотношении национальных интересов, которые патриоты любой страны должны ставить во главу угла, и общемировых гуманитарных принципов, включая права человека. Трагические события 11 сентября 2001 года — атака террористов на здания i ii

Там же. С. 115. См. комментарии Гертруды Химмельфарб, Хилари Патнем, Иммануила Валлерстайна и Майкла Вальцера, опубликованные в одном сборнике со статьей М. Нуссбаум: For Love of

Нуссбаум М. Патрио тизм и космополитизм. С. 110, 115.

ii См. комментарии Гертруды Химмельфарб, Хилари Патнем, Иммануила Валлерстайна и Майкла Вальцера, опубликованные в одном сборнике со статьей М. Нуссбаум: For Love of Country: Debating the Limits of Patriotism / ed. by J. Cohen. Boston: Beacon Press, 1996. P. 72–77, 91–97, 122–127.

137

Всемирного торгового центра в Нью-Йорке и Пентагона в Вашингтоне, а также крушение самолета в Пенсильвании — вызвали патриотический подъем в США и вновь привлекли внимание ученых к проблемам национального самосознания. В сентябре 2003 года в Детройте прошла конференция «Многоликий патриотизм», собравшая более трехсот участников. Среди множества прозвучавших там докладов, позднее опубликованных в виде статей, особый интерес, на мой взгляд, представляет выступление американского социолога Роджерса Брубейкера — крупного специалиста по вопросам этничности, национализма и гражданства. Брубейкер рассматривает патриотизм и национализм не как некие природные сущности, а как политические языки — не идентичные, но во многом пересекающиеся, поэтому он говорит о том и другом феномене вместе и называет несколько причин, по которым патриотизм и национализм могут быть полезны. Прежде всего, они способны поддерживать гражданскую активность населения. В частности, патриотизм, по словам ученого, «может помочь воспитать гражданскую активность, он может вызвать у людей, относящих себя к различным группам с разной идентичностью, чувство солидарности и взаимной ответственности» i . Кроме того, по мнению Брубейкера, патриотизм может содействовать поддержке социальных программ, направленных на перераспределение средств в пользу беднейших слоев населения, а также способствовать интеграции иммигрантов. Наконец, язык патриотизма может служить важным инструментом корректировки агрессивной внешней политики страны. Пока национальное государство сохраняет свое значение, национальную солидарность и патриотизм «нельзя выкидывать на свалку истории», резюмирует Брубейкер ii . Дискуссия о моральной стороне патриотизма продолжается в англоязычной научной литературе и по сей день, и конца ей не видно. Выходят статьи, специальные номера журналов и книги. И хотя порой звучат очень резкие оценки, как, например, заявление политолога Джорджа Кейтеба о том, что i ii

Брубейкер Р. Именем нации: размышления о национализме и патриотизме // Мифы и заблуждения в изучении империй и национализма. М.: Новое издательство, 2010. С. 120–121. Брубейкер Р. Именем нации. С. 126.

патриотизм является «грубой моральной ошибкой» (правда, «неизбежной», добавляет он) и «идолопоклонством» iii , в целом преобладает примирительный тон: «крайности» патриотизма осуждаются, а «умеренный» (moderate) патриотизм считается вполне допустимым и даже желательным с моральной точки зрения. Такую позицию еще с конца 1980-х годов отстаивает американский философ Стивен Натансон, и ее же придерживается философ российского происхождения Игорь Приморац, до 2005 года занимавший кафедру в Еврейском университете в Иерусалиме, а затем сотрудничавший с рядом австралийских университетов. Хотя разногласия сохраняются, польза подобных дискуссий состоит в том, что они способствуют углублению наших представлений об обсуждаемом предмете. В итоге патриотизм видится теперь гораздо более сложным и неоднозначным явлением, чем казалось еще тридцатьсорок лет назад. Между тем в отечественной обществоведческой и философской литературе подобная полемика еще даже не начиналась. Хотя публикаций на тему патриотизма выходит много, их авторы обходят острые вопросы стороной, повторяя привычные формулировки. Повидимому, сказывается наследие советской эпохи, когда понятие патриотизма было настолько идеологизировано, что его серьезное исследование стало, по сути, невозможным. iii Kateb G. Patriotism and Other Mistakes. New Haven: Yale University Press, 2006. P. 3, 19.

Брубейкер Р. Именем нации: размышления о национализме и патриотизме // Мифы и заблуждения в изучении империй и национализма. М.: Новое издательство, 2010. С. 120–121.

ii Там же. С. 126. iii Kateb G. Patriotism and Other Mistakes. New Haven: Yale University Press, 2006. P. 3, 19.

139

2 Патриотизм и национализм:

соотношение понятий

К числу нерешенных вопросов, связанных с патриотизмом, относится проблема его соотношения с понятием «национализм». Такие влиятельные исследователи национализма, как американский историк и социолог Ханс Кон (1891–1971), британский историк Эрик Хобсбаум (1917–2012) и британский антрополог Эрнест Геллнер (1925–1995), не делали различий между упомянутыми понятиями. Например, Геллнер пишет в своей книге: «…национализм является очень специфической разновидностью патриотизма, которая распространяется и начинает доминировать только при определенных социальных условиях…» i . Но есть немало ученых, которые противопоставляют патриотизм и национализм и стараются найти принципиальные различия между ними. Так, американский политолог и историк философии Мери Дитц, оспаривая мнение Геллнера, возражает против смешения двух понятий с исторической точки зрения: «Стирание грани между патриотизмом и национализмом или даже признание национализма “разновидностью” патриотизма говорит о том, что мы буквально утратили связь с историей, с реальным прошлым, в котором настоящие патриоты придерживались определенного комплекса политических принципов и связанных с ними практик — концепции гражданства, которая имеет мало общего с современным национализмом» ii . К сходной аргументации прибегает итало-американский историк политической мысли Маурицио Вироли в своей книге о традиции республиканского патриотизма. Считая смешение патриотизма с национализмом антиисторичным, он указывает на различие их языков. Язык патриотизма, по его мнению, в течение столетий использовался для усиления любви к политическим институтам и образу жизни, которые поддерживают свободу народа, то есть любовь к республике, а язык наi ii

Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991. С. 280. Dietz M. Patriotism // Political Innovation and Conceptual Change / ed. by T. Ball et al. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. P. 191.

ционализма был создан в Европе конца XVIII века для защиты или укрепления культурного, лингвистического и этнического единства и однородности народа iii . Но гораздо чаще патриотизм и национализм противопоставляются как абсолютное добро и абсолютное зло, без какой-либо аргументации. Так, швейцарский философ польского происхождения Юзеф Бохеньский называл национализм «разновидностью идолопоклонства» и очень опасным заблуждением, а патриотизм, напротив, «добродетелью, которая достойна всяческой поддержки» iv . Подобное противопоставление этих понятий было характерно также для советской идеологии, в которой «советский патриотизм» считался антиподом «буржуазного национализма», а «пролетарский интернационализм» — буржуазного же космополитизма. Уже на излете советской эпохи, в середине 1980-х годов, академик Д. С. Лихачев писал:

Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991. С. 280.

ii Dietz M. Patriotism. P. 191. iii Viroli M. For Love of Country. P. 1. iv Бохеньский Ю. Сто суеверий: Краткий философский словарь предрассудков. М.: Прогресс; VIA, 1993. С. 106, 112. v Лихачев Д. С. Заметки о русском. М.: Советская Россия, 1984. С. 43. Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906–1999) — филолог, историк древнерусской литературы, культуролог, общественный деятель.

Несмотря на все уроки XX века, мы не научились по-настоящему различать патриотизм и национализм. Зло ма скируется под добро. Патриотизм — это благороднейшее из чувств. Это даже не чувство — это важнейшая сторона и личной и обще ственной культуры духа… Национа лизм же — это самое тяжелое из не счастий человеческого рода v . iii Viroli M. For Love of Country. P. 1. iv Бохеньский Ю. Сто суеверий: Краткий философский словарь предрассудков. М.: Прогресс; VIA, 1993. С. 106, 112. v Лихачев Д. С. Заметки о русском. М.: Советская Россия, 1984. С. 43.

141

В той же работе Лихачев дал такую характеристику национализма: «Национализм — это проявление слабости нации, а не ее силы. Заражаются национализмом по большей части слабые народы, пытающиеся сохранить себя с помощью националистических чувств и идеологии. Но великий народ, народ со своей большой культурой, со своими национальными традициями, обязан быть добрым, особенно если с ним соединена судьба малого народа» i . Похоже, Дмитрий Сергеевич не заметил, как в его рассуждение вкрался самый настоящий национализм — под стать сталинскому тезису о «первом среди равных» народов. Воистину «зло маскируется под добро»! Противопоставление патриотизма и национализма по принципу добра и зла не выдерживает серьезной критики. Так, Майкл Биллиг замечает: «Нельзя просто спросить у потенциальных патриотов, любят ли они свою страну или ненавидят иностранцев. Даже самые крайние националисты будут настаивать на своей патриотической мотивации» ii . Поэтому действует универсальная формула: «Наш патриотизм — их национализм». Кроме того, следует учесть, что даже в советской пропаганде национализм не выглядел абсолютным злом: осуждая это явление в принципе, партийные идеологи делали исключение для национальноосвободительных движений, которые, по крайней мере на их раннем этапе, считались «прогрессивными». i ii

Там же. С. 41–42. Billig M. Banal Nationalism. P. 57.

Лихачев Д. С. Заметки о русском. С. 41–42.

ii Billig M. Banal Nationalism. P. 57.

143

Столь же неубедительны попытки некоторых ученых разграничить обсуждаемые явления по принципу объекта, на который направлены чувства соответственно патриотов и националистов. Так, например, уже упоминавшийся Игорь Приморац полагает, что таким объектом в случае патриотизма выступает страна, а в случае национализма — нация в этнокультурном смысле этого слова i . Но подобное деление произвольно и искусственно — неясно, почему из понятия «нация» исключена здесь политическая составляющая, которая в обыденном словоупотреблении сближает этот термин со «страной» и «государством». Характерно, что у такого апостола национализма XIX века, как Джузеппе Мадзини, посвятившего свою жизнь борьбе за объединение Италии, на первом плане были не этнокультурные, а именно политические аспекты создания нации. На мой взгляд, наиболее адекватный подход к анализу обсуждаемых здесь понятий продемонстрировал Роджерс Брубейкер в процитированной выше статье. Отказываясь проводить различие между патриотизмом и национализмом, он справедливо отметил, что «попытки отличить хороший патриотизм от плохого национализма игнорируют неотъемлемо присущую обоим понятиям двойственность и многоликость». Следующие фразы имеют ключевое значение, поэтому я приведу их целиком: «Патриотизм и национализм — не сущности, чья природа установлена раз и навсегда, они представляют собой чрезвычайно гибкий политический язык, способ выражения политических аргументов при помощи апелляции к родине (patria), отечеству (fatherland), стране, нации. Эти понятия имеют несколько различные коннотации и вызывают разные ассоциации, и поэтому политические языки патриотизма и национализма полностью не совпадают. Однако они в значительной мере пересекаются и могут выполнять необычайное множество задач» ii . Указание на языковую (дискурсивную) природу интересующих нас явлений помогает понять и, хотя бы отчасти, преодолеть те трудности, с которыми сталкиваются исследователи при попытке разграничить патриотизм и национализм. В этой i ii

Primoratz I. Patriotism and Morality: Mapping the Terrain // Patriotism: Philosophical and Political Perspectives / ed. by I. Primoratz, A. Pavković. Aldershot, Hampshire: Ashgate, 2008. P. 18. Брубейкер Р. Именем нации. С. 120.

перспективе национализм выглядит как сегмент в более широком спектре патрио тического дискурса. Свою лепту в изучение данной проблемы способна внести и социальная психология. В серии экспериментов, проведенных в 1990-х годах в нескольких американских университетах, студентам было предложено ответить на ряд вопросов, проясняющих их отношение к родной стране. Эксперименты выявили неоднородность патриотического дискурса. Полученные ответы распределились между двумя полюсами, соответствующими разным политическим взглядам. Одну позицию авторы исследования назвали «слепым» патриотизмом, а другую — «конструктивным». Для «слепого» патриотизма было характерно безусловно положительное отношение к своей стране и неприятие любой критики в ее адрес. «Конструктивный» патриотизм, напротив, характеризовался критическим отношением к текущей американской политике и настроем на позитивные перемены. Показательно, что «слепой» патриотизм коррелировал с политической пассивностью (неучастием в политике), национализмом и ощущением иностранной угрозы, а «конструктивный» — с более активной политической позицией iii . Понятно, что любой эксперимент имеет свои границы, и результаты, полученные в студенческой аудитории, нельзя механически переносить на все население США, не говоря уже о жителях других iii Schatz T. R., Staub E., Lavine H. On the Varieties of National Attachment: Blind Versus Constructive Patriotism // Political Psychology. 1999. Vol. 20. No. 1. P. 151–174.

Primoratz I. Patriotism and Morality: Mapping the Terrain // Patriotism: Philosophical and Political Perspectives / ed. by I. Primoratz, A. Pavković. Aldershot, Hampshire: Ashgate, 2008. P. 18.

ii Брубейкер Р. Именем нации. С. 120. iii Schatz T. R., Staub E., Lavine H. On the Varieties of National Attachment: Blind Versus Constructive Patriotism // Political Psychology. 1999. Vol. 20. No. 1. P. 151–174.

145

стран. Но в целом представленная картина кажется вполне правдоподобной. Разногласия между горячими патриотами, требующими безоговорочной («слепой») любви к родине и не приемлющими какой-либо критики ее прошлого или настоящего, и их критически настроенными соотечественниками — явление весьма распространенное. Вспомним известный эпизод российской истории. В 1836 году в журнале «Телескоп» было опубликовано (в переводе с французского) первое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева , в котором он весьма негативно отзывался об исторических успехах России на ниве общеевропейской цивилизации. Но сам тон письма не оставлял сомнений в патриотических чувствах автора. Поясняя свою позицию, Чаадаев писал адресату письма (Е. Д. Пановой): «То, что я говорил о нашей стране, должно было показаться вам исполненным горечи; между тем я высказал одну только правду, и даже не всю. Притом христианское сознание не терпит никакой слепоты, а национальный предрассудок является худшим видом ее, так как он всего более разъединяет людей» i . Статья вызвала сильное раздражение властей, и Чаадаев по «высочайшему повелению» был объявлен сумасшедшим. Налицо, таким образом, столкновение «слепого» патриотизма и патриотизма критического, рефлексирующего. Для полноты картины нужно, однако, учесть ситуативность патриотического дискурса: критика Чаадаева распространялась отнюдь не на все стороны тогдашней российской жизни. Так, за несколько лет до роковой публикации в «Телескопе» он занял проправительственную позицию по отношению к восставшей Польше (1831), а его неоконченная статья «Несколько слов о польском вопросе» выдержана в имперском, великодержавном духе. Таким образом, патриотический дискурс не только меняется от эпохи к эпохе, как было показано в первых двух главах этой книги, но и в каждый момент времени, будь то XIX век или наши дни, обнаруживает свою неоднородность, являясь полем борьбы для конкурирующих проектов спасения родины. i

Чаадаев П. Я. Философические письма // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб.: Наука, 1991. С. 38.

3 В поисках

Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) — философ и публицист, автор восьми «Философических писем», из которых при жизни автора было опубликовано только первое письмо. Оказал сильное влияние на дальнейшее развитие русской общественной мысли.

идеала: проект «конституционного патриотизма» Патриотизм всегда несет отпечаток своего времени, выражает его ключевые идеи и тенденции. В современном мире есть явный запрос на «новый патриотизм», который был бы «очищен» от всяких примесей опасного национализма и гармонично сочетался с общечеловеческими ценностями. Иными словами, речь идет о возврате к идеалу Просвещения — соединению патриотизма и космополитизма. Предлагаемые варианты носят различные названия: «конструктивный», «умеренный» патриотизм и т. д. Уже упоминавшийся Маурицио Вироли является горячим сторонником республиканского патриотизма, в котором он видит «сильное противоядие от национализма» ii . Но наибольшую известность получил проект «конституционного патриотизма», появившийся около сорока лет назад в ФРГ iii . После разгрома нацизма немцам предстояло как бы начать жизнь с чистого листа — связь времен была прервана. Более того, Германия по воле победителей оказалась разделена на две части, ставшие двумя государствами, — ГДР и ФРГ. ГДР попала в орбиту советского влияния и социалистической идеологии, а вот перед Федеративной республикой ii Viroli M. For Love of Country. P. 8. iii О генезисе проекта «конституционного патриотизма» подробнее см.: Müller J.-W. On the Origins of Constitutional Patriotism // Patriotism: Philosophical and Political Perspectives.

ii Viroli M. For Love of Country. P. 8. iii О генезисе проекта «конституционного патриотизма» подробнее см.: Müller J.-W. On the Origins of Constitutional Patriotism // Patriot ism: Philosophical and Political Perspectives. P. 95–111.

147

с момента ее образования (1949) остро встала проблема поиска новой идентичности. По случаю отмечавшейся в 1979 году 30-й годовщины образования ФРГ политолог Дольф Штернбергер выступил с идеей конституционного патриотизма (Verfassungspatriotismus). Его мысль состояла в том, чтобы вместо скомпрометированных нацизмом символов нации, «почвы и крови» и т. д. сделать основой немецкой идентичности политические институты и прежде всего — основной закон страны. В 1980-х годах идею конституционного патриотизма поддержал один из самых влиятельных мыслителей второй половины XX столетия — Юрген Хабермас . Правда, в отличие от Штернбергера, он делал акцент не на политических институтах, а на публичной сфере и культурной памяти. Философа беспокоила опасность «нормализации» недавнего немецкого прошлого и возврата национальной гордости. Отражением этой тревоги, охватившей западногерманских интеллектуалов и политический истеблишмент ФРГ, стало принятие в 1985 году закона об ответственности за отрицание Холокоста. «Национальная идентичность, которая не опирается главным образом на республиканское, конституционно-патриотическое самосознание, обязательно вступает в противоречие с универсальными правилами сосуществования…», — писал Хабермас 30 марта 1990 года, через четыре с половиной месяца после падения Берлинской стены i . Успешный опыт наднациональных демократий немецкий философ усмотрел в Швейцарии и США. Примеры этих мультикультурных обществ дали ему основания для вывода: «...политическая культура, в которой могут пустить корни конституционные принципы, отнюдь не должна основываться на фундаменте общих для всех граждан этнических, языко вых и культурных истоков. Либеральная политическая культура образует лишь общий знаменатель конституционного патриотизма, который одновременно обостряет ощущение разнообразия и неприкосновенности различных форм жизни, сосуществующих в мультикультурном обществе» ii . i ii

Habermas J. Der DM-Nationalismus // Die Zeit. 1990. 30. März. https://www. zeit.de/1990/14/der-dm-nationalismus/komplettansicht (дата доступа: 20.11.2019). Хабермас Ю. Гражданство и национальная идентичность // Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность: Московские лекции и интервью. М.: АО «KAMI»; Academia, 1995. С. 222–223.

Но уже с начала 1990-х годов Хабермас связывал идею конституционного патриотизма с выходом за рамки одной страны; в частности, он возлагал надежды на постепенную трансформацию Европейского Союза в «федеральное европейское государство». По словам философа, «европейский конституционный патриотизм, в отличие от американского, должен вырасти из различных, определенных национальными историями толкований одних и тех же универсалистских правовых принципов» iii . Это, в свою очередь, предполагало формирование «всеевропейской политической культуры», что являлось важной задачей образованных элит и средств массовой информации. Но и европейский патриотизм, и европейское гражданство в глобальной концепции Хабермаса мыслились лишь как промежуточный этап на пути к «мировому гражданству». В объединенной Германии доктрина конституционного патриотизма получила официальное признание, и она нередко рассматривается также как основа идентичности граждан Европейского союза. Интерес к этой доктрине проявляют юристы, философы, политологи во многих странах мира, включая Россию iv . Но широкое обсуждение сопровождается критикой слабых мест упомянутой концепции. Прежде всего критики обращают внимание на то, что конституционный патрио тизм в изображении его сторонников выглядит бесплотной идеей, лишенной iii Там же. С. 233. iv См., например: Барциц И. Н. Доктрина конституционного патриотизма: европейский вызов и российская перспектива (К 20-летию Конституции Российской Федерации) // Государство и право. 2014. № 1. С. 5–16.

Юрген Хабермас (р. 1929) — немецкий философ и социолог, представитель Франкфуртской школы. Известен своей теорией социального действия, работами по методологии социальных наук, истории философии, современной политике. i Habermas J. Der DM-Nationalismus // Die Zeit. 1990. 30. März. ii Хабермас Ю. Гражданство и национальная идентичность // Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность: Московские лекции и интервью. М.: АО «KAMI»; Academia, 1995. С. 222–223. iii Там же. С. 233. iv См., например: Бар циц И. Н. Доктрина конституционного патриотизма: европейский вызов и российская перспектива (К 20-летию Конституции Российской Федерации) // Государство и право. 2014. № 1. С. 5–16.

149

каких-либо эмоций. Готовы ли граждане Германии или Европейского союза к самопожертвованию во имя конституционных принципов? Более того, конституционный патриотизм не только абстрактен, но и утопичен. Граждан призывают сплотиться вокруг государства, независимо от их культурных традиций, религии и т. д. Но как быть, например, католикам Северной Ирландии, которые исторически не привыкли считать государство, в котором они живут, своим? Последний пример я заимствовал из статьи британского политолога Маргарет Канован i , которая указывает и на другие слабости концепции конституционного патриотизма. В частности, она подвергает сомнению релевантность тех «кейсов», которые привел Хабермас в подтверждение своей теории. Так, Швейцария при наличии четырех официальных языков (итальянского, немецкого, французского и ретороманского) действительно может служить образцом гармонично функционирующей политической системы. Но секрет успеха состоит не столько в совершенстве ее законов, сколько в многовековом опыте совместного существования разных кантонов. И американский патриотизм — при всей важности конституции в жизни США — скреплен исторической традицией, которая превращает потомков вчерашних иммигрантов в граждан одной страны. Что же касается Германии, где в свое время было изобретено само понятие конституционного патриотизма, то объединение двух немецких государств прошло под лозунгом «Мы — один народ» (ein Volk), что напоминает скорее национальную идею, чем универсалистские правовые принципы, за которые ратовал Хабермас. Трудно не согласиться с выводом Канован о том, что «новый патриотизм не предлагает убедительного решения проблемы примирения универсальных гуманитарных принципов с частными и ограниченными политическими обязательствами и не имеет в этом отношении преимущества перед национализмом более либерального толка» ii . Немецкий же конституi ii

Canovan M. Patriotism is Not Enough // British Journal of Political Science. 2000. Vol. 30. No. 3. P. 413–432. Ibid. P. 431.

ционный патриотизм стоит рассматривать как пример политической риторики, оказавшейся вполне эффективной в той конкретной ситуации, которая сложилась в послевоенной Западной Германии. Но одно несомненное достоинство в утопическом проекте Юргена Хабермаса все же есть: он побуждает нас задуматься о будущем патриотизма. Этим размышлениям посвящены заключительные страницы нашей книги.

i Canovan M. Patriotism is Not Enough // British Journal of Political Science. 2000. Vol. 30. No. 3. P. 413–432. ii Ibid. P. 431.

151

будущее патриотизма (вместо заключения)

Предсказание будущего не входит в задачу историка, но всетаки, завершая книгу о патриотизме, хотелось бы поговорить о том, какие изменения могут произойти с интересующим нас понятием в обозримой перспективе. А отправной точкой в этих размышлениях станет статья американского антрополога Арджуна Аппадураи «Патриотизм и его будущее» (1996). «Несмотря на все доказательства в пользу обратного, — говорит Аппадураи в начале своей статьи, — патриотизм сейчас переживает тяжелые времена». Изувеченные тела и колючая проволока в Восточной Европе (намек на вооруженные конфликты в Югославии в 1990-х годах), ксенофобское насилие во Франции, размахивание флагом во время избирательной кампании в США — все, кажется, наводит на мысль, что готовность умереть за свою страну по-прежнему является мировым трендом. «Но патриотизм, — продолжает антрополог, — это нестойкое чувство, которое процветает только на уровне национального государства. Ниже этого уровня оно вытесняется более личными формами преданности, а выше него уступает место пустым лозунгам, редко подкрепляемым желанием пожертвовать собой или убить кого-то. Поэтому, думая о будущем патриотизма, необходимо сначала справиться о здоровье национального государства» i . По мнению Аппадураи, способность национального государства монополизировать лояльность своих граждан «подвержена постоянной эрозии». Он напоминает о таких постнациональных явлениях, как интернациональная мода, благотворительные организации, движение «зеленых», мир беженцев (с лагерями, бюрократией, международной помощью и т. д.), олимпийское движение и, увы, международi

Appadurai A. Patriotism and Its Futures // Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis; London: University of Minnesota Press, 1996. P. 159–160.

ный терроризм, — все они являются частью возникающего «постнационального порядка». По словам ученого, пришло время переосмыслить «монопатриотизм», то есть патриотизм, направленный исключительно на национальное государство. Нация может остаться первой в ряду «новых патриотизмов», а остальные будут представлены социальными группами и идея ми, ради которых люди захотят жить и умереть. Прошло четверть века с момента публикации этого эссе американского антрополога. Оправдался ли его прогноз? Мы видим, что по-прежнему большинство людей живут в национальных государствах, которые по-прежнему претендуют на любовь своих граждан. Но, как совершенно точно заметил Аппадураи, это чувство нестойко: оно усиливается в дни спортивных или военных побед, а также национальных трагедий, но ослабевает под действием будничных забот. Порой раздаются голоса об устаревании патриотизма. Недавно публицист Александр Невзоров, выступая на радио «Эхо Москвы», заявил: «…мы можем говорить на основании весьма прочной, серьезной фактуры, что патриотизм стремительно рассыпается и уходит в XXI веке. С учетом скорости общественных процессов я подозреваю, что лет через тридцать, услышав термин «патриотизм», будут запрашивать просто словари о значении этого слова и о его смысле» ii . ii

«Невзоровские среды». Эфир от 14.08.2019. Расшифровка программы // Радиостанция «Эхо Москвы». https://echo.msk.ru/programs/ nevsredy/2482077-echo/ (дата обращения: 22.11.2019).

Арджун Аппадураи (р. 1949) — американский антрополог индийского происхождения, профессор Нью-Йоркского университета, крупный специалист по социокультурным аспектам глобализации. i Appadurai A. Patriotism and Its Futures // Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis; London: University of Minnesota Press, 1996. P. 159–160. ii Невзоровские среды. Эфир от 14.08.2019. Расшифровка программы // Радиостанция «Эхо Москвы». https:// echo.msk.ru/programs/ nevsredy/2482077echo/ (дата обращения: 22.11.2019).

153

При этом Невзоров сослался на результаты опроса общественного мнения, проведенного по всему миру Институтом Гэллапа, согласно которым, например, в Германии и Японии доля жителей, гордящихся своей страной, оказалась чуть выше 11 %, а в Марокко — 94 %. Россия в этом списке заняла место где-то посередине. Можно по-разному интерпретировать приведенные цифры. Стоит, например, учесть, что Германия и Япония, продемонстрировавшие почти полное отсутствие национальной гордости, — это страны, пережившие сокрушительное поражение во Второй мировой войне, а затем мучительную переоценку собственного прошлого. Социологи, анализирующие подобные данные, обращают особое внимание на формулировки вопросов, а также на возраст, степень религиозности, уровень образования респондентов и многие другие показатели i . Но в любом случае такие опросы дают лишь моментальный срез общественных настроений, и экстраполировать полученные результаты даже на ближайшее будущее было бы крайне опрометчиво. В отличие от известного публициста, чье мнение было приведено выше, я не верю, что патриотический дискурс, сопровождавший человечество на всех этапах его долгой истории, может исчезнуть, но формы его, по всей видимости, обновятся. В частности, можно ожидать, что люди будут активнее выражать свою привязанность к «малой родине» — городу, краю, автономной области. Причем эта локальная идентичность вполне может сочетаться с вовлеченностью в различные формы глобальной солидарности, как мы видим уже сейчас на примере экологических движений. Словом, патриотизм, отражая происходящие перемены, в очередной раз изменится — и останется с нами. i См., например: Магун В. С., Фабрикант М. С. Гордость человека за С. 53–62. свою страну: индивидуальные и страновые детерминанты // XVI Апрельская международная научная конференция по проблемам развития экономики и общества: В 4 кн. / отв. ред. Е. Г. Ясин. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ, 2016. Кн. 4. С. 53–62.

155

Что читать по теме?

Роджерс Брубейкер. Именем нации: размышления о национализме и патриотизме // Мифы и заблуждения в изучении империй и национализма. М.: Новое издательство, 2010. С. 110–130. Михаил Кром. Рождение государства: Московская Русь XV– XVI веков. М.: Новое литературное обозрение, 2018 (гл. 10: «Наше Росийское государьство»: рождение государственного патриотизма). Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII в. — 1991 г.): Коллективная монография / отв. ред. В. В. Журавлев. М.: Политическая энциклопедия, 2015. Ирина Сандомирская. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик. Wien: Gesellschaft zur Förderung slawistischer Studien, 2001. Hugh Cunningham. The Language of Patriotism, 1750–1914 // History Workshop. 1981. No. 12. P. 8–33. Mary Dietz. Patriotism // Political Innovation and Conceptual Change / ed. by T. Ball et al. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. P. 177–193. John Kleinig, Simon Keller, Igor Primoratz. The Ethics of Patriotism: A Debate. West Sussex: Wiley-Blackwell, 2015. Reinhart Koselleck. Patriotismus: Gründe und Grenzen eines neuzeitlichen Begriffs // Koselleck R. Begriffsgeschichten: Studien zur Semantik und Pragmatik der politischen und sozialen Sprache. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 2006. S. 218–239. The Many Faces of Patriotism / ed. by Ph. Abbott. Lanham, MD: Rowman & Littlefield Publishers, 2007.

Patriotism: Philosophical and Political Perspectives / ed. by I. Primoratz, A. Pavković. Aldershot, Hampshire: Ashgate Publishing Ltd., 2008. Ingrid Schierle. “For the Benefit and Glory of the Fatherland”: The Concept of Otechestvo // Eighteenth-Century Russia: Society, Culture, Economy: Papers from the VII International Conference of the Study Group on Eighteenth-Century Russia, Wittenberg 2004 / ed. by R. Bartlett, G. Lehmann-Carli. Berlin: LIT Verlag, 2007. P. 283–295. Ingrid Schierle. “Syn otečestva”: der “wahre Patriot” // Russische Begriffsgeschichte der Neuzeit: Beiträge zu einem Forschungsdesiderat / hrsg. von P. Thiergen. Köln; Weimar; Wien: Böhlau Verlag, 2006. S. 347–367. Melissa K. Stockdale. Mobilizing the Russian Nation: Patriotism and Citizenship in the First World War. Cambridge: Cambridge University Press, 2016. Maurizio Viroli. For Love of Country: An Essay on Patriotism and Nationalism. Oxford; New York: Oxford University Press, 1995.

157

благодарности Считаю своим приятным долгом поблагодарить многих коллег, оказавших мне помощь на разных этапах работы над книгой. Прежде всего, я искренне признателен редактору серии — Дмитрию Яковлевичу Калугину, приложившему максимум усилий к тому, чтобы сделать текст понятным для читателя, а сам процесс чтения — легким и приятным: лаконичность заголовков, величина абзацев, глоссы и перекрестные ссылки были постоянным предметом его неусыпных забот. Дмитрию Яковлевичу принадлежит также идея подзаголовка книги. Наталия Дмитриевна Потапова, Алексей Ильич Миллер и Александр Валерьевич Резник щедро делились со мной библиографическими ссылками и полезными текстами. Александр Сергеевич Лавров (Париж — Сорбонна) сканировал для меня недоступную в Петербурге книгу, а Ингрид Ширле (университет Тюбингена) прислала мне копию своей статьи. Марина Юрьевна Алексеева уточнила по моей просьбе библиографические данные хранящегося в Библиотеке Российской академии наук экземпляра книги П. П. Шафирова о причинах войны Петра I с королем Швеции Карлом XII. Я благодарен рецензентам книги Денису Анатольевичу Сдвижкову и Михаилу Брониславовичу Велижеву за ценные замечания, учтенные мной при доработке рукописи. Полезными для меня были также советы и наблюдения Бориса Ивановича Колоницкого и Виктора Львовича Каплуна. Наконец, самые нежные слова благодарности я приберег для моей жены Татьяны, в течение полугода терпеливо наблюдавшей творческие муки несчастного автора и согласившейся пожертвовать семейным отпуском ради «Дыма отечества».

Mikhail Krom

patriotism The Smoke of the Homeland EUSP Press, 2020. — 160 p., ill. ISBN 978-5-94380-309-3

According to most dictionaries and encyclopedias, patriotism is love of one’s country. But the clarity of such a definition is deceptive because the idea of a native land changed from one time to another. Moreover, proponents of different political views, aiming at their homeland’s common good, often voiced divergent opinions. What words had the ancient Greeks and Romans, the medieval Russians and Renaissance Florentines used to express their love of their city or country, before the now wellknown term “patriotism” emerged in the 18th century? Why, before the early 19th century, had the language of patriotism often served as a weapon of opposition and revolutionaries, and why was it later appropriated by conservative and monarchist forces? How did the attitudes of leftist and socialist parties towards patriotism change in the course of the 19th and 20th centuries? Can we distinguish between the present-day patriotism and nationalism? And who invented the concept of “constitutional patriotism” at the end of the 20th century? These and similar questions are discussed in this book which traces the history of the patriotic idea and summarizes the present-day debate over patriotism.

Mikhail Krom Professor of Comparative Studies in History, European University at St. Petersburg

Научно-популярное издание Кром Михаил Маркович Патриотизм, или Дым отечества Серия «Азбука понятий» Выпуск 12 Научный редактор серии Д. Я. Калугин Редактор, корректор Е. А. Богач Иллюстрации В. Б. Богорад Дизайн, оригинал-макет А. Ю. Ходот Выпускающий редактор М. Ю. Кондратьева Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге 191187, Санкт-Петербург, ул. Гагаринская, 6/1А e-mail: books@eu.spb.ru тел.: +7 812 386 76 27 факс: +7 812 386 76 39 Сайт и Интернет-магазин Издательства WWW.EUPRESS.RU Подписано в печать 29.05.2020. Формат 70×1081/32. Усл. печ. л. 7. Печать офсетная. Тираж 2000 экз.

Заказ № Отпечатано в типографии ООО «Аллегро» 196084, Санкт-Петербург, ул. Коли Томчака, д. 28 тел./факс (812) 388-9000 e-mail: beresta@mail.wplus.net