Анализ стихов Дана Пагиса о Холокосте.

Анализ стихов Дана Пагиса о Холокосте.

Опечатанный вагон Анализ цикла стихотворений Дана Пагиса "Опечатанный вагон" из одноименной книги, посвященной художественным произведениям о Катастрофе.

Название, предшествуя основному тексту, влияет на его восприятие. В свою очередь текст, будучи прочитанным, включает название всвое смысловое поле. Таким образом происходит взаимное обогащение смыслами текста и названия. В данном случае, название цикла входит в название одного из стихотворений. Тем самым подчёркивается значимость его внутри цикла, в том числе ­ для понимания смысла общего названия. Опечатанный вагон — место, куда человек попадает не по своей воле, откуда он не может выйти и который везёт его к гибели. Можно сказать, что это один из символов Катастрофы. А если рассматривать весь цикл как попытку осмысления трагедии, то это и символ жизненного пути человека, который волен принимать или отвергать

причины происходящего с ним, но, в конечном счёте, бессилен изменить свою судьбу. Европа, поздно В небесах веют скрипки и парит канотье. Простите, сударыня, год который? Тридцать девять с лишком, Еще в общем­то рано. Можно выключить радио, Вот, знакомьтесь: морской ветерок, живое дыханье аллеи, Прихотлив и проказлив, Кружит колокол платьев, ритм выбивает По газетам тревожным: танго, танго! И сад городской напевает… Мадам, целую вашу руку, Она нежна, бела, как будто Перчатки ласковый сафьян. Все встанет на свои места – Да, да, в мечтах. О, не волнуйтесь так, мадам, Здесь никогда того не будет, Вы убедитесь в том сама, Здесь никогда

Взлетающие шляпы и звуки скрипки могут быть отнесены к любому мирному году.

Поэтому вопрос «Простите сударыня, год который?», звучит совершенно естественно. Тот, кто его задал, очевидно, в курсе, когда и что должно произойти. В тридцать девятом, для чего­то ещё слишком рано. Можно пока не слушать радио, а переключить свое внимание, например, на игривый морской ветерок. Он даже из тревожных газет танцевальный ритм выбивает. В такую погоду приятно целовать дамам ручки. Особенно такие нежные, напоминающие перчатки из хорошо выделанной кожи. Откуда пришло это сравнение – из прошлого или будущего опыта? Задумываться ни к чему и для волнения нет ни малейших причин. «Все встанет на свои места» ­ об этом так легко мечтать. Того, чего Вы боитесь, здесь никогда не будет. И в этом Вы убедитесь здесь же. Правда, никогда. Потому, что уже поздно, Европа. Трагедия начинается незаметно. Мгновение, когда ещё что­то можно было исправить, вдруг оказывается в прошлом. Так происходит, когда человек даёт себя уговорить, успокоить, несмотря на очевидные признаки беды. Потому что ему не хватает немного честности и капли мужества, чтобы взглянуть правде в глаза. Написано карандашом в опечатанном вагоне Здесь в этом транспорте Я Ева С сыном Авелем если увидите моего старшего Каина сына Адама передайте ему что мама Перевод Гали­Даны Зингер

Женщина едет с младшим сыном навстречу смерти. На стене вагона она оставляет послание другим обречённым, чтобы те, если увидят её старшего, передали ему слова матери. Где же они могут его увидеть? В других таких же вагонах, в местах

сбора и уничтожения всех этих людей.Он, её старший сын, может быть где­то недалеко. А может не быть. Отцу его вряд ли уже можно что­либо передать. Те, кто могли бы вести свой род от этих Адама и Евы – не родятся. Очень конкретная и реальная история. Вернее – конец возможности возникновения всяческих историй. Краткость этого стихотворения — знак краткости мига между началом и концом не с точки зрения протяжённости даже, а с точки зрения лёгкости перехода границы существования человека, имея в виду личность и человечество в целом. На поверке Он стоит, притоптывая ногами, потирает руки: зябко ему на утреннем ветру, ангел прилежный, он честно трудился и чином повышен. Вдруг ему показалось, что он обсчитался: он весь очи и снова и снова сверяет в открытом блокноте в ожиданье квадратом стоящих людей, в сердце лагеря лагерь второй: только я я не тут, меня нет, я ошибка, я гашу поскорее глаза, свою тень я стираю. Не берите меня в расчёт, пожалуйста, пусть уж счёт сойдётся без меня: здесь навсегда.

Перевод Зои Копельман

Они встречаются уже не первый раз: тот, кого считают и тот, кто ведёт счёт. При этом первый полностью сосредоточен на втором — он видит, что тому холодно, отмечает повышение по службе и без малейшей иронии называет ангелом. Вдруг

прилежный ангел превращается в ангела смерти, который «весь очи». Поэтому он не может обсчитаться, сверяя записи в блокноте с числом стоящих перед ним людей, ему так только показалось. Но этого достаточно, чтобы поверить в невозможное. Например, в то, что тебя здесь, в сердце лагеря, в данный момент нет. Для этого надо только взгляд погасить и тень свою стереть. Человек с погасшим взором, не имеющий тени ­ призрак. Он вроде ещё не умер, но его уже не сосчитать. Такое бывает, особенно, если попросить очень вежливо, чтобы в расчёт не брали. И пожелать, чтобы в данном месте счет ангела смерти сходился всегда. Но без тебя. С теми, другими, оставшимися стоять в ожиданьи людьми. Как возникают обстоятельства, при которых человек желает только одного ­ перестать быть человеком? Возможно ли подобных обстоятельств избежать и кем надо быть, чтобы их сознательно создавать? Вопросам нет числа, как и ответов на них, но для того и существует поэзия, чтобы мы не забывали о том, что они существуют и обращены к каждому. Свидетельство Нет, нет, они, без сомненья, были людьми Мундир, сапоги. Как объяснить: они были созданы по образу и подобию. А я был тенью. У меня был другой создатель. И он в своей милости не оставил мне ничего, что умрет. И я убежал к нему, поднялся легко, без стесненья, синий, Примиренный, и говорил: примите мои извиненья. Дым к всемогущему дыму Без образа и без тела.

Если признаком человека является его тело, которое можно облачить в мундир и сапоги, если в этом заключается подобие человека создателю, то создатель похож на этих немецких солдат, а они — люди. Но у того, кто тень, синий дым, у кого нет ничего, что умрёт, создатель другой, «без образа и тела». Став дымом, можно примириться с происходящим и даже принести дыму всемогущему свои извинения. Очевидно, за то, что пока тенью не стал, примириться не мог. Какова цена такого примирения? И чем придётся заплатить за отказ от него? Должен ли человек принимать непоправимое как должное? Ещё одно свидетельство Ты первый и Ты остаёшься последним, сокроется ли от Тебя тяжба меж судом и судом, меж кровью и кровью? Внемли на суде моему сердцу ожесточённому, зри мою бедность. Твои вспомогатели, Михаэль, Гавриэль, стоят и дают показанья, уверяя, что Ты сказал: «Сделаем человека», а они отвечали «Амен». Перевод Зои Копельман

Кто был первым в начале сотворения, остаётся последним: его создание уничтожено, превращено в ничто. Судья, который должен был судить человека по делам его, сам теперь под судом. Меж этими судами тяжба, которой Ему не избежать, она не может быть от Него сокрыта именно по причине того, что Он остаётся последним, с кого можно спросить. Спрос с Него за пролитую кровь, которой Он дал пролиться, выше, чем с тех, кто её пролил. Потому что Он создал тех, кто это сделал и тех, кого убили. На этом суде обвинение Создателю предъявляет его собственное создание. От

обвиняемого требуют, чтобы ожесточённое сердце было выслушано. Ему предъявляют собственную смерть как доказательство вины. У обвинения есть также два свидетеля, ангелы Михаэль и Гавриэль, которые стоя уверяют суд, что они лишь ответили «Амен» на предложение обвиняемого сделать человека. Мы не знаем, чем кончился суд и каков был приговор. Что, собственно, может сделать человек тому, кто его создал? Ничего, кроме того, чтобы отвергнуть. Но кого он при этом накажет? Значит, надо смириться с тем, что человеку не дано понять замысел Творца. И тем отказаться от права судить? Наставление при незаконном переходе границы Вымышленный человек, езжайте. Вот паспорт. Вам запрещено помнить. Вы должны соответствовать во всех деталях: теперь ваши глаза синие. Не вздумайте бежать вместе с искрами из трубы паровоза: вы человек и сидите в вагоне. Сядьте свободно. Вот ведь — пальто приличное, тело в исправности и новое имя готово у вас на устах. Езжайте, езжайте. Вам запрещено забывать. Перевод Зои Копельман

Этому повезло. Он жив. У него паспорт, подтверждающий его право жить. Конечно, сам он теперь вымышлен, он некая фикция без памяти с голубыми глазами, поскольку должен соответствовать образу тех, кого не убивают, а которые сами убивают таких как он, каким он был до того, как получил этот паспорт. Об этом лучше не помнить.

Да, возможно, ему это не нравится, он хотел бы бежать, но единственный способ для этого — стать искрой из трубы паровоза, как многие другие. Но ему нельзя. Он выбрал другой путь. Путь человека в вагоне. Зато у него есть привилегия ­ сесть свободно. Внешние признаки существования свободного человека налицо: приличное пальто, целое тело и новое имя. Осталось только ехать и выжить. При этом не забывать, что ты не такой как другие и уже не такой, каким сам был раньше. Цена существования в условиях Катастрофы ­ ничего не помнить и ничего не забывать. Что при этом происходит с человеком, если он представляет из себя не только сочетание целого тела, приличного пальто и правильного паспорта? Набросок соглашения о перемирии Будет, будет вам, господа, кричащие, как всегда: беда, Докучные чудотворцы, Тихо! Все вернется на свои места, По порядку, по пунктам. Вопль – в глотку. Золотые зубы – в десны. Страх. Дым – в жестяные трубы и далее, внутрь, В полость костей, И вот уже кожный покров, и жилы, и будете жить, Еще будете жить­поживать, Сидеть в гостиной, читать вечерний выпуск газеты. Вот же вы! Все в свое время.

А касательно желтой звезды: ее срежут немедленно С вашей груди И вышлют в небо. Чудотворцы, те, кто творят чудо, досаждают криками о беде тем, другим, у которых всегда все в порядке, что бы ни было, при этом безо всяких чудес. Им приходится даже самим прикрикнуть, «Тихо!». Сейчас все сойдётся, порядок превыше всего. Давайте ваши пункты обвинения. Мы вам покажем настоящее чудо. Для это достаточно сделать невозможное. Например, представить, что произошедшее записано на плёнку, на которой зафиксированы все ваши страдания, ужас, страх и боль. И если такую плёнку прокрутить в обратном порядке, а уж в том, что такое порядок мы знаем толк, то всё вернётся на свои места. Вы не только не умрёте, но будете жить­поживать, как ни в чем ни бывало. Будто ничего и не было. Даже уютно будет: газеты вечерние, гостиная. Конечно, не надо торопиться, всему своё время. Но есть кому позаботиться о всех мелочах, которые вас ещё беспокоят: жёлтая звезда будет, как полагается, сначала срезана с того места, где находится, с вашей груди, а затем выслана туда, где ранее пребывала, на небо. Как примирить необходимость жить с невозможностью примирения с произошедшим? Опечатанный вагон Цикл из семи небольших стихотворений Дана Пагиса охватывает целый комплекс вопросов, связанных с Катастрофой. Каждое произведение совершенно самостоятельно и в то же время связано с последующим и предыдущим множеством смысловых связей. Читатель вместе с автором делает семь трагических шагов, проходя мысленно путь, по которому прошли фактически миллионы людей, а многие — продолжают идти. Если попытаться выразить несколькими словами идею каждого стихотворения так, как она нами понята, то получится такая цепочка: 1.Преддверие трагедии. Ещё ничего страшного не случилось, но беда уже рядом. Её

приближение ещё можно игнорировать но уже нельзя предотвратить.

2.Поезд смерти двинулся в путь. Наступают последние мгновенья, когда люди ещё остаются людьми.

3.Конечная остановка. Лагерь уничтожения. Человек ещё жив, но уже не желает оставаться человеком.

4.Человека нет. Он дым, его вера пошатнулась, он готов упрекать Создателя.

5.Отчаяние и ожесточение ведут к прямому обвинению Творца.

6.Вариант развития событий. Поезд, ведущий к спасению жизни. Цена спасения — отказ от себя.

7.Преследование и уничтожение позади. Но произошедшее непоправимо. Подобный опыт несовместим с обыденной, нормальной, человеческой жизнью. И примирения нет. Ни с теми, кто это делал, ни с Тем, кто это допустил ни с самим собой, все это пережившим и помнящим. Катастрофа коснулась всех аспектов человеческого существования: тела, душевного состояния, религиозных убеждений. Человек оказался перешедшим грань, за которую ему хода нет и быть не должно. Жизнь и смерть становятся почти неотличимы. Речь живого человека в стихах Пагиса переходит в слова превратившегося в дым. Первое, и два последних стихотворения цикла написаны от лица субъекта вообще как бы не существующего и в то же время чрезвычайно ясно очерченного. Реалии жизни только подчёркивают иррациональность происходящего. Перед читателем последовательно разворачиваются картина трагедии. Для всех произведений цикла характерна точность интонаций и внимание к деталям. Так, в первых трёх стихах, где фигурируют ещё живые люди, повторяются слова, идентифицирующие место и время. Например, некто уверяет мадам, что ничего страшного не будет именно «здесь никогда». Отсутствие точки в конце делает это высказывание незаконченным, повисшим в воздухе. Следующее «здесь в этом транспорте» обозначает конкретный опечатанный вагон и является своеобразным завершением и опровержением предыдущей фразы. Время и место играют

определяющую роль, когда жизнь идет о жизни и смерти. Стихотворение «На поверке» оканчивается словами «здесь навсегда». Переход от «здесь никогда» через«здесь в этом транспорте» к «здесь навсегда» ­ штрих, знак, обозначающий картину перехода, переезда, из жизни, где ещё не было трагедии туда, где всё уже произошло. Значение художественного произведения в той мере велико, в коей оно выходит за рамки своего содержания. Трагедия принца датского четыре столетия волнует людей не потому, что им интересны обстоятельства дворцовых интриг давно прошедшего времени, а потому, что Гамлет пережил то, что касается каждого человека. Он заглянул за грань доступного человеческому пониманию. Возможно, через несколько столетий цикл Дана Пагиса будет восприниматься как пример подобных переживаний. Но нам, живущим здесь сегодня, знающим и помнящим то, что мы знаем и помним, не удастся, да и нельзя «отвлечься» от исторических событий, лежащих в основе цикла. И об этом следует помнить, когда мы говорим о воздействии этих стихов на читателя. В свою очередь, сама стихотворная форма позволяет взглянуть на произошедшее глазами поэта, сделать реальные исторические события объектом творчества, а, значит осмысления. И это, возможно, единственный путь, чтобы остаться людьми в мире,где была Катастрофа.