«РП» — журнал литературный, так и на обложке сказано. А значит, «РП» всегда в поиске — новых тем, новых авторов. Для расширения этих поисков и был создан Литературный клуб «РП». Участники клуба выполняют литературные задания, а ведущий клуба писатель Владислав Отрошенко и редакция «РП» выбирают работы, чтобы представить читателям достижения Литклуба. На этот раз — в мастерстве написания диалогов.
марк редькин/фотосоюз
Литературный клуб.
Стелла Прюдон Когда я устроилась на верхней полке купе, в вагон вошли двое. Он был высоким и полным, она — маленькой и хрупкой. Он стоял, переступая с ноги на ногу, и никак не мог решить, что делать с сумкой. — Если бы ты любил меня, ты бы никогда так со мной не поступил, — произнесла она. Я сделала вид, что читаю книгу, и прислушалась. — А чего я такого сделал? — нерешительно спросил он. — А ты не знаешь? — Она вцепилась в него взглядом. — Я не вижу в этом ничего криминального… — Нет, конечно, ничего криминального. — Она усмехнулась. — Ничего криминального нет в том, что это меня убьет. — Но я же имею, в конце концов, право… — На лбу мужчины проступили морщинки. — Еще бы! А обо мне ты подумал? Я ведь тоже могла выйти замуж, у меня могли быть от этого брака другие дети. Но ради тебя
я этого не сделала. Женщина резким движением выхватила у мужчины сумку и запихнула ее под лавку. — Ты можешь жить с нами. Я даже настаиваю на этом и прошу… — Третьей лишней? Даже настаиваешь! Нет уж, избавь. Как подумаю, скольким я ради тебя пожертвовала… — Голос женщины задрожал. — Когда ты уезжал учиться в Москву, я очень страдала, но ничего не говорила. Я думала, что ты получишь образование и вернешься. И мы будем жить как прежде. А ты вон что выдумал! За юбкой побежал… — Если бы я знал, что это тебя так расстроит… — Теперь знаешь… Поехали домой, ну поехали. Мужчина отвел взгляд, едва заметно пожал плечами, мотнул головой и, поцеловав женщину в щеку, направился к выходу. Женщина открыла рот, как будто собираясь что-то сказать, но передумала, выдохнула, поправила складку на юбке и уткнулась взглядом в окно. Затем достала из кармана носовой платок и стала пристально рассматривать грязевые узоры на окне.
Комментарий ведущего клуба Владислава Отрошенко: В диалоге — фрагмент чужой жизни, вычлененный из общего потока человеческого бытия там, где этот поток особенно текуч и пластичен, — на вокзале, в поезде. Подслушанные голоса слышатся. Они живые, и они живут отдельно от существа и голоса повествователя, — это главное. Повествователь демонстративно устраняется («Я сделала вид, что читаю книгу»), уступая место на сцене повествования двум случайным актерам. Повествователь прячется за кулисами, предчувствуя с первой же реплики драму: «— Если бы ты любил меня, ты бы никогда так со мной не поступил, — произнесла она». У драмы как будто бы нет начала и нет завершения. Представлен только ее осколок. Но по осколку воссоздается (не важно, точно или неточно) некое незримое целое, находящееся за пределами вагонного купе и за пределами этого конкретного диалога, у которого есть своя завязка, развязка и художественный финал. Говоря иначе, диалог здесь вместе с удачной преамбулой и удачной (открытой) концовкой превращается в состоявшийся мини-рассказ.
167
русский пионер №9(60). декабрь 2015 — январь 2016
литературный клуб.
Полина Ма — Эй! Вы в порядке? — крикнула Лилиан. — Я? В полном! — Мужчина схватил стакан и разбил его о стойку бара. — О! Какие страсти! Да что вы так нервничаете? — Она, видите ли, влюбилась! Представляете? У нее любовь! Может быть, вы мне объясните? — Он с презрением бросил взгляд на ее ноги. — Вы, я вижу, знаток. — Что объяснить? — Что это такое? — Он вскинул руки в потолок. — Эта ваша любовь! — Любовь или влюбленность? — Она улыбнулась. — Да какая, к черту, разница? Любовь, влюбленность — бред все это! Ее нога в сверкающей босоножке покачивалась в такт музыке. — Вы что, онемели? Говорите, раз начали! — Он взял бутылку и глотнул. — Влюбленность… Хм! Это импрессионизм. — Вы рехнулись? Совсем мозги прогуляли? — А вы смешной! — Она встала и подняла перед собой ладонь, как будто держала в ней бокал шампанского. — Представьте! Я вижу мужчину. — Бокал сделал круг перед его лицом. — Он мне безумно нравится. Безумно! Я его почти не знаю, но это не важно. Не имеет никакого значения! — Она взяла воображаемую кисть. — Я беру
краски и начинаю рисовать! La impresión! Вы меня понимаете? — Нет. — Я рисую мужчину! — Она сделала несколько мазков. — Он лишь мое впечатление. Выдумка! Какой он на самом деле, меня не интересует. Я наслаждаюсь! Понимаете? Наслаждаюсь! — Она закрутила в воздухе тонкими пальцами. Кисть и бокал упали на паркет. — Пульсирующие вибрации, искрящиеся чувства, лучики света на его коже. Легкость! Едва заметная улыбка! И никакой глубины, никаких проблем. Только пастель! Нежный и сладкий зефир. — Она замолчала и уставилась на собеседника. — Ну-ну… А любовь, значит, реализм? Ведь так? — Мужчина прищурился и показал, что раскусил ее. — Конечно, нет! — Она расхохоталась и резко стала серьезной. — Это было бы безнадежно скучно. — Она покрутила головой и щелкнула пальцами. — А любовь не может быть скучной! Понимаете? Какой угодно, но только не скучной! — Хватит умничать, говорите уже! — вспылил он. — В ней все перемешано! Понимаете? Это модерн! Фовизм, сюрреализм и еще черт знает что! Собеседник откинулся в кресле и сделал вид, что ему надоело это представление. — Смотрите же! — Лилиан села на шпагат.
Он вскочил, его голова выехала вперед и застыла. — Мужчина! Сильный. Властный. Широкий лоб, мощные скулы. Уже объелся зефира. — Она хмыкнула. — У него свое представление о женщине. Он лепит любимую на свой вкус. Берет ее тело и выгибает так, что ее нос упирается в ее же задницу. Меняет местами руки и ноги! Рука становится ногой, нога — рукой и так далее. Вот так! — Она выпрыгнула из шпагата, опрокинулась в лихой мостик, выкинула ногу вверх, а руку — в сторону. — Ну, ей же неудобно? — Он отпрянул, потрясенный. — Конечно, неудобно! — проговорила она с той внятностью, с какой позволяло ее положение. — А вы думаете, его это волнует? — Она ловко поднялась, ноги снова раздвинулись в шпагате. — Или так! Женщина! Любит! Страстно! Она хочет слиться с любимым полностью. Без остатка. Поглотить! Ее рот раскрывается, губы становятся влажными и тают. И растут, растут! И вот мужчина по сравнению с ними кажется ма-а-а-аленьким. — Она прищурилась и показала пальцами его размер. — Маленьким и очень сладким. Она берет свою любовь и несет к тающей пропасти. А-а-ам! — Женщина на шпагате облизнулась и бросила воображаемого мужчину себе в рот. — Ого! — Он провел рукой по влажному виску. — Я, пожалуй, пойду.
Комментарий ведущего клуба Владислава Отрошенко: Голоса героев проявлены, они чувствуются. Резкий, нервный, раздражительный голос мужчины. Спокойный, ироничный, насмешливый голос женщины (Лилиан). Хорошо работают авторские ремарки. В них достаточно емко выражаются действия участников диалога, различные интонации, мимика, телодвижения, с которыми произносятся фразы. Диалог конфликтен — и это его выигрышная сторона, так же как и то, что герои не просто обмениваются репликами, а сопровождают их поступками. Примитивные поступки мужчины («схватил стакан и разбил его о стойку бара») оттеняются эксцентричными поступками женщины («Лилиан села на шпагат. Он вскочил, его голова выехала вперед и застыла»). В сущности, диалог представляет собой законченную театральную сценку, в которой есть нечто архетипическое: тонкая искусительница Ева вступает в игру (словесную и телесную) с грубым Адамом…
русский пионер №9(60). декабрь 2015 — январь 2016
168
Анна Новик
Ольга Рожкова
Когда К., пряча под полами длинного красного платья полагавшиеся другому празднику синие бархатные туфли с меховыми кисточками, пошел к выходу, он услышал крик: «Корбобо! Корбобо!» За ним бежала круглолицая девочка, дыхание ее сбилось, щеки порозовели. Девочка спросила: — Корбобо, а можно мне желание? — А ты разве не загадала? — спросил К. — Не успела… — соврала девочка. — Тогда да, конечно, — сказал К. — Я хочу, чтобы, когда я вырасту, меня нашел богатый царь, влюбился и женился на мне, чтобы у нас была большая семья. — Хочешь — значит, сбудется, главное — реши, как узнаешь его. — Я хочу, Корбобо, чтобы у него были такие же туфли, как у тебя, отдай их ему, когда встретитесь, обещаешь? — Обещаю… — вздохнул К. и медленно пошел дальше.
В битве «Борис—Суп» первый выиграл фактически всухую, не успев даже испугаться горяченькой пенки, поэтому уже через несколько минут чемпион несся походкой опаздывающей на родительское собрание мамаши на встречу с мороженым. Ну и с Ритой. Ладно, с Ритой. Крутящиеся стеклянные двери внесли ГариБориса в кафе-мороженое, он молча подсел к Рите, которая уплетала лакомство и зависшим взглядом смотрела прямо перед собой, пододвинул к себе стаканище с мороженым и стал наслаждаться мармеладным мишкой. Мармеладный вкус наполнил все его существо, он вспомнил, как в детстве обожал мармелад, в надежде заглядывал в вазочку со сладостями, предвкушая встречу с разноцветными сахарными ромбиками, и даже представить не мог, что бывает что-то более мармеладное, что бывает просто что-то лучше. А теперь что? Теперь такое разнообразие мармелада, такое разнообразие всего, что поиск стал стилем жизни. — Слышь, а давай поедем в Ереван и пробежим там полумарафон? — совершенно бесцеремонно ворвалась в его внутренние рассуждения Рита, похрустывая попкой от
Комментарий ведущего клуба Владислава Отрошенко: Диалог круглолицей девочки и Корбобо (казахского Снежного Деда — собрата русского Деда Мороза) написан с искренней попыткой проникнуть в чувства ребенка, передать его особое мироощущение и речь. Когда девочка говорит «богатый царь», верится, что именно так может выразиться ребенок. Верно передан и грустный, усталый, с нотками снисходительности голос героя по имени К., который изображает (вероятно, по долгу службы) новогоднего Корбобо.
169
вафельного рожка. (Примечание автора: все ценители рожков знают, что самое вкусное в рожке — это маленький треугольничек в конце, рожковый финал, рожковая концовка, и это чудное кафе-мороженое догадалось сделать добавку исключительно из рожковых попок.) Теперь прямо перед собой завис Борис, завис настолько, что даже приостановил процессы рассасывания мармеладного мишки, буквально прекратил поступления слюны. — ГОСПОДИ! Как тебе вообще это в голову приходит?! — спросил он, как вы догадались, очень изумленно. — Да ла-а-адно тебе, — растянуто произнесла Рита и положила руку ему на плечо. — Ты, я, горы, свежий воздух, красивые виды, удобные кроссовки.. — вещала Рита, делая мечтательную паузу после каждого слова.— И ГРЕБАНЫЙ 21 КМ ПО ЖАРЕ!! На самом деле мне кажется, что будет круто. Ты когда-нибудь ездил в подобные поездки? Ты когда-нибудь был в Ереване? Ты вообще когда-нибудь бегал?!?! — наконец закончила свой вопросовый монолог Рита и стянула у по-прежнему зависшего Бориса несколько манящих мишек.
Комментарий ведущего клуба Владислава Отрошенко: Веселый-игровой-иронический эпос о Гари-Борисе, существующем на грани (или за гранью) шизофрении, предполагает именно такой диалог. Где именно существует собеседница героя Рита — в его фантазии или в его реальности (тоже фантастической) — не важно. Важно, что она выражается естественно — мечтательно и с оптимизмом. И голос ее при этом отчетливо слышится: «— Да ла-а-адно тебе, — растянуто произнесла Рита и положила руку ему на плечо. — Ты, я, горы, свежий воздух, красивые виды, удобные кроссовки…»
русский пионер №9(60). декабрь 2015 — январь 2016
литературный клуб.
Екатерина Литта Сижу в очереди в поликлинике. Краснощекая глыба в белом халате дружелюбно приглашает пациентов в процедурную, а у меня внутри все холодеет. Я ненавижу уколы и комнату, где их ставят, там особенный запах, от которого отвратительно сжимаются внутренности и замерзают одним тяжелым колючим комком где-то под ребрами. Слева, склонив голову и подавшись немного вперед, сидит пожилая женщина. Тихая, опрятная. В голубой беретке. К ней подходит молодой мужчина в очках и клетчатом шарфе и почтительно спрашивает: — Мама, Вам не душно? — Нет, сынок. — Женщина безучастно покачала головой. — Может, Вам водички принести? На втором этаже кулер, — продолжает он ровным бесцветным голосом. — Принеси, сынок. — Женщина поднимает голову и робко заглядывает ему в глаза, но тот сразу отворачивается и быстро уходит. Я не выдерживаю и завистливо комментирую: — Надо же, какой у вас вежливый и заботливый сынок. За водичкой пошел. И уважительный: говорить маме «Вы» — в наше время это такая редкость. Счастливая. Она закрыла лицо руками, задрожала, а потом вдруг быстрым, тоскливым полушепотом стала рассказывать:
— Я, понимаете, случайно, совершенно случайно год назад нашла его дневник, ну и прочитала его. Разве ж это преступление? Он же сын мой, родной, близкий, я ж просто, без умысла… А он, Витенька мой, узнав об этом, молча выложил на стол ключи от квартиры и съехал куда-то, к кому-то, чужим… и с того дня все время ко мне на «вы»… — Следующий! — Простите, это меня, а вон и ваш Витенька с водой. Приехав домой, я все думала об этом чувстве, которое я приняла за уважение. Утраченное доверие. И навсегда потерянная близость. Комментарий ведущего клуба Владислава Отрошенко: В диалоге лучше всего чувствуется «быстрый, тоскливый полушепот» пожилой опрятной женщины. Это пример того, как точная предваряющая ремарка («а потом вдруг быстрым, тоскливым полушепотом стала рассказывать») генерирует все: и голосовые модуляции, и стилистику, и тональность, и индивидуальные особенности речи, и внутреннее состояние говорящего. Сам поток этого быстрого полушепота правильно выстроен — он резко разгоняется и так же резко останавливается выкриком «Следующий!».
Наталья Торик Через три часа мы с Михалычем сидели в «Чайхоне» на Пушкинской, и за чаем с чабрецом я слушала отчет, нет, скорее, криминальное досье на моего байкера. Отец — известный вор в законе, отошедший от дел, с послужным списком заслуг: группировки, переделы, приводы… Вся эта лексика казалась чем-то совсем посторонним, как пересказ нескольких серий сериала «Ментовские войны»… Михалыч рассказывал все это холодным спокойным голосом, швыркая чаем. И весь этот рассказ очень ему подходил, куда больше, чем ежемесячные авансовые отчеты на совещаниях. — Думаю, что тебя все его заслуги не оченьто удивляют… И это меня особенно беспокоит. Жилетку из тебя сделал, а теперь ты, так сказать, опасный свидетель. Схемы-то, поди, тоже все знаешь?.. Эх, девочки вы, девочки. Какие бы умные ни были, такие дуры… Вот тебе на десерт — переписка из чата facebook… Думаю, тебе не стоит читать все 36 листов. Не лучшее чтиво на ночь. Если в кратком пересказе, то четыре бабы кроме тебя, лет пять уже. Ты самая новенькая. Ну, если тебя это успокоит, самая любимая, что ли… По частоте обращений, так сказать, вывод сделал… Вопросы есть? — Спасибо, Михалыч, — процедила я, разбавляя чай солью, капающей из собственных глаз.
Комментарий ведущего клуба Владислава Отрошенко: Диалог состоит всего из двух реплик. Пространной — Михалыча, и короткой — героини. Но каждая из них настолько экспрессивна, так точно передает состояние, дух и отношение героев к невеселым результатам расследования («Эх, девочки вы, девочки. Какие бы умные ни были, такие дуры…»), что диалог, без сомнения, можно считать полностью состоявшимся. С виду невзрачную фразу «Спасибо, Михалыч» образная (и ироничная) ремарка заставляет играть и звучать.
русский пионер №9(60). декабрь 2015 — январь 2016
170
Амина Верещагина «Буйно пусть бьется! Буйно! Ну что ты за осел такой! Я тебе говорю! Эй! Ты! Длиннорукий! Слышишь меня?» — Режиссер замахал руками от негодования и, бросив шнуровать корсет новой инженю, поспешил к долговязому, белобрысому и придурковатому на вид художнику, который обрисовывал декорацию и, казалось, был совершенно глухим. Джузик подошел к художнику впритык, эмоционально жестикулируя. «Ты что, ослеп?» — Джузик закрыл руками свои глаза. «Оглох?» — закрыл он свои уши. «Нет…» — безразлично кинул художник, наконец обратив внимание на режиссера. «Ну слава богу! Слава богу!» — Джузик нарочито опрокинул голову назад и поднял свои тоненькие ручки к небу, над которым трудились двое других художников. «А теперь смотри сюда. — Джузик бесцеремонно вырвал кисть из рук художника. — Когда я говорю “буйно”, это значит буйно! Слышишь меня? Буйно!» Джузик без всякой системы принялся обрисовывать скупую на краски декорацию. «Зелено должно быть! Зелено! Чтоб травой прям пахло! Понимаешь меня?» — водил он кистью, брызжа краской, нисколько не заботясь о своем костюме, единственном и еще более или менее приличном. «Понял вас, Джузик, как скажете». — Художник кивнул головой и, тяжело вздохнув, потер нос. «Джузик? — развернулся режиссер. — Как ты меня
назвал?» Он был в ярости, глазки его мелкие на сухоньком бледном лице горели как у циника, только что увидевшего потустороннее. «Какой я тебе еще Джузик? Какой?» — Режиссера трясло; мелкого роста, он, весь жилистый и худенький, казалось, должен был лопнуть от перенапряжения; красными пятнами покрылись лицо его и шея. Он с яростью размахивал кисточкой перед самым носом у художника. «Я… я…» — мямлил долговязый, стирая с лица капли краски. «Ты — осел! А я для тебя — Джузеппе Иваныч, понял меня? Джузеппе Иваныч!» — Коротышка Джузик, пытаясь донести эту несомненно важную для него истину своему долговязому художнику, чуть ли не подпрыгивал. Он даже вытянулся на пару сантиметров. «Понял, Джузеппе Иваныч, все понял». — Художник продолжал покачивать большой головой, нелепо сидящей на длинной жирафьей шее. «Хорошо, — вмиг успокоился Джузик и обратно укоротился, стал как прежде. Чинно вернул он кисточку художнику и, стерев с носа последнего большую зеленую кляксу, добавил: — Зелено, буйно, не жалея, да?» Художник вновь кивнул, так, словно ничего и не произошло, а Джузик зашагал назад к своей инженю. Шнурует Джузик ей корсет, смотрит на ее плечики — угловатые, совсем юношеские, на шейку — коротенькую, но по-своему очаровательную, на ушки — маленькие и слегка оттопыренные, и радуется, хоть и старается это скрыть что есть сил. «Все на мне, до-
рогая, все! Даже костюмеры разбежались! Проклятый театр! А художники! Ну осел, скажи, осел натуральный?» — кивнул он в сторону длиннорукого, который старательно делал каждую травинку толще и зеленее. «А по-моему, Джузик, ты все придумываешь, от злости, — прощебетала инженю тоненьким деланным голоском, вполоборота развернувшись к директору. — Злой, злой Джузик», — игриво поддразнила она его, потянув за нос — длинный и мясистый. «Ну, может, ты права, дорогая… Нервы ни к черту… Работа чудовищная, неблагодарная! О! С какой ностальгией вспоминаю я времена, когда работал простым мастеровым…» — Джузик бантиком завязал шнурки корсета и быстро так, украдкой, чтобы никто не заметил, поцеловал плечико девушки. «А знаешь что, Джузик? — спросила она его, поднимая плечико к щеке, кокетливо и так, словно стесняется джузиковских поцелуев. — Мне кажется, небо должно быть серым… тяжелым, чтобы подчеркнуть драматизм спектакля!» — «Ты совершенно права. — Джузик вновь поцеловал ее, уже в шейку, и громко, не жалея собственных связок, прокричал подвешенным к небу художникам: — Ну что вы там как дети, ей-богу? Драматизма! Что за облака вы понавешали? У нас что, детский утренник? Драматизма давайте! Драматизма, идиоты чертовы». — Джузик снова стал заводиться, краснеть, вытягиваться и, казалось, вот-вот порвется от натяжения, как струна.
Комментарий ведущего клуба Владислава Отрошенко: Речевое поведение героев изображено азартно и со вкусом. В репликах режиссера Джузика (Джузеппе Ивановича) хорошо чувствуется сумбурность, заносчивость, самомнение, показной деспотизм, театральная нервность и не театральная обидчивость. Передана хамелеонская изменчивость его речи. С художником он бешеный, энергичный, всезнающий повелитель: «А теперь смотри сюда. — Джузик бесцеремонно вырвал кисть из рук художника. — Когда я говорю “буйно”, это значит буйно! Слышишь меня? Буйно!» С игривой актрисой он покорный, сговорчивый, мягкий ловелас. Автору удается переключать регистры его голоса в пределах одной фразы: «Ты совершенно права. — Джузик вновь поцеловал ее, уже в шейку <…> Драматизма давайте! Драматизма, идиоты чертовы». Своим собственным голосом говорит и флегматичный долговязый художник: «Понял вас, Джузик, как скажете», «Понял, Джузеппе Иваныч, все понял». У автора есть художественный слух.
171
русский пионер №9(60). декабрь 2015 — январь 2016