RusPioner #52

orlova

КЛЯТВА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА.

Интересно, что тема «Заграница» для большинства наших колумнистов ассоциируется с тем, как они туда первый раз поехали. И никто не написал, как съездил в последний. И не потому, что каждый раз как последний. А потому, что каждый раз как первый.

Андрей Колесников

русский пионер №1(52). февраль 2015

2

ฬถอ อ อ อ อ อ

ฬฑอ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อกอ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ ฬพอ อ อ อ อ อ อ อก เฃ อฃอ อ อ อ อ อ อก อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อกอ อ ฬตอ อฃอ อ อ อ 48*44 อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อข อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ ฬฆอ อขอ อก อ อ อ อ อ อ อ อ อ อขอ อกอ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อกอ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อกอ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อกอ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อฅ

ฬฑอ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อข อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ อ TXJTT DPN

ДНЕВНИК.

Клятва главного редактора стр. 2 первая четверть Урок правды. Эмигранты — не русское слово. Три стихотворения Сергея Лаврова стр. 12 Урок уроков. За золотой стеной. Иван Охлобыстин о сожженной трансформаторной будке под Тамбовом стр. 16 Открытый урок. Спасибо Михаилу Сергеевичу. Андрей Макаревич про забывшуюся, но незабываемую комиссию и ее создателей стр. 18 Урок обществознания. Случалось. Юрий Богомолов про то, как он чуть не стал невыездным стр. 20 Прогул уроков. Как там? Диана Арбенина про то, как охота пересмотреть «Интердевочку» стр. 22 Урок труда. Лондонский цикл. Мария Захарова про керамические чайники и Эдварда Браму стр. 24 Урок НВП. Стреляли. Вероника БоровикХильчевская о том, как ее расстреливали в Америке стр. 26 Закрытый урок. Малави та. Марк Гарбер про простое африканское виски стр. 28 вторая четверть Пионер-герой. Очень хороший человек. Обозреватель «РП» у основоположника грузинской культуры

стр. 34 Следопыт. Спасение Чернобыля. Обозреватель «РП» пересматривает историю стр. 42 русский пионер №1(52). февраль 2015

4

ДНЕВНИК.

третья четверть Диктант. Неуловимость. В тему номера стр. 52 Дневник наблюдений. Пострадавший из

Салима. Обозреватель «РП» на крышах Иерусалима стр. 54 Урок истории. Здесь был Ипр. Рейд спецкора «РП» по местам газовой атаки 1915 года стр. 62 Урок поэзии. Поэт Орлуша в рифму

веселится на заданную тему «Заграница». Стихи Андрея

Орлова (Орлуши) стр. 70 Сочинение. Должник. Рассказ Майка Гелприна стр. 74 Комикс Андрея Бильжо стр. 83 четвертая четверть Урок мужества. Всё о моей смерти. Обозреватель «РП» на встрече с одноклассницей стр. 88 Урок географии. Действительно Пер Гюнт. По классическим местам Северной Норвегии на полном приводе стр. 94

группа продленного дня Правофланговый. Как уходил Миша. Виктор Ерофеев про побег за Бранденбургские ворота стр. 100 Знаменосец. Записки пограничника. Игорь Свинаренко о том, как он не был за границей стр. 104 Правофланговая. Как сквозь стену. Елена Котова про мир, где нет «заграницы» стр. 106 Звеньевой. В Греции — всё. Юрий Белоус про шубу из мордочек и групповые визы стр. 108 русский пионер №1(52). февраль 2015

6

ДНЕВНИК.

Отличница. Бриджит и красотень. Майя Тавхелидзе про британку ирландских кровей стр. 110 Пионервожатый. Заграница в коробочке. Александр Демидов про свою рубашку, которая ближе к телу стр. 114 Отличник. Контракт с ЕБН. Сергей Петров о том, как не впасть в уныние стр. 116 Звеньевая. «Малоизвестная актриса себе на оскар платье шьет». Ольга Аничкова о том, как «малоизвестная актриса летела с немцами в тунис» стр. 118

Завуч. Заграничное состояние. Андрей Бильжо про свой Негород с большой буквы и с ударением на первый слог стр. 120 Запевала. Юбка моей мечты. Вячеслав Малежик о своей роли в одной легендарной примерке стр. 124 Подшефные. Три сестры. Две сестры Король про третью сестру Король стр. 128 Пионервожатая. Невозвращенка. Елена Заграничная о том, на что способна страсть стр. 130 Горнист/Энотека. Стокгольмский синдром. Полет Виты Буйвид под впечатлением ликера стр. 132 Всегда готово. Сакральный журек. Николай Фохт в поисках корней стр. 136 Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 143

русский пионер №1(52). февраль 2015

8

рисунок: татьяна максимова

Урок правды. Эмигранты — не русское слово. Три стихотворения Сергея Лаврова. Урок уроков. За золотой стеной. Иван Охлобыстин о сожженной трансформаторной будке под Тамбовом. Открытый урок. Спасибо Михаилу Сергеевичу. Андрей Макаревич про забывшуюся, но незабываемую комиссию и ее создателей. Урок обществознания. Случалось. Юрий Богомолов про то, как он чуть не стал невыездным. Прогул уроков. Как там? Диана Арбенина про то, как охота пересмотреть «Интердевочку». Урок труда. Лондонский цикл. Мария Захарова про керамические чайники и Эдварда Браму. Урок НВП. Стреляли. Вероника Боровик-Хильчевская о том, как ее расстреливали в Америке. Закрытый урок. Малави та. Марк Гарбер про простое африканское виски.

русский пионер №1(13). февраль–март 2010

11

УРОК ПРАВДЫ.

фото эдуарда ф ду рд песова

КАРЬЕРНЫЙ ДИПЛОМАТ про заграницу может рассказывать долго, даже не вторгаясь в секреты дипломатической кухни. Но это будет проза дипломатических будней. А «Русский пионер» настраивает на нестандартный взгляд на вещи. Поэтому хочется обратиться к жанру поэзии, чтобы показать, как тема заграницы воспринималась моим поколением на разных этапах формирования его гражданской позиции. Предлагаю три стихотворения: одно — из 1995 года, когда казалось, что вся страна уплывет за границу. Два других посвящены моему товарищу. Первое, датированное 1989 годом, сложилось по случаю его проводов из Советского Союза в Нью-Йорк на работу в нашем Постпредстве при ООН, а второе — в связи с его же отъездом из Нью-Йорка уже в Россию в 1996 году, по завершении той самой загранкомандировки. Правда, перечитал стихи и понял, что все это не совсем про заграницу… Ну а что делать? Перефразируя великого Виктора Степановича Черномырдина: у нас о чем ни пиши… ЭМИГРАНТЫ ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛНЫ Нет, ничто в этом мире не ново, Лишь все слаще Отечества дым. Эмигранты — не русское слово, Но каким оно стало родным.

Эмигранты — не русское слово С одной стороны, трудно представить себе номер «Русского пионера», посвященный теме «Заграница», без колонки министра иностранных дел России Сергея Лаврова. С другой стороны, Сергей Лавров, может быть, и не догадывался, почему он пишет стихи. А все оказалось просто: для того, чтобы из них в конце концов сложилась колонка для «Русского пионера».

Две могучих волны в полстолетья Уходили к чужим берегам. Подгоняла их Родина плетью, Чтоб чужим не молились богам. Сколько судеб в своей круговерти Две волны погубили, спасли. Но уже поднимается третья С неуемной российской земли. Пересохли святые колодцы, И обходят волхвы стороной, А Россия — опять ей неймется — Поднимает волну за волной. И судьба улыбается ведьмой, И утраты не чует страна. Ну а что, если станет последней Эта страшная третья волна? Брызги гущи кофейной на блюдце. Угадай, где мосты сожжены? Угадай, где мосты, чтоб вернуться Эмигрантам последней волны?

текст: сергей лавров

русский пионер №1(52). февраль 2015

Январь 1995 года

12

снежанна сухоцкая

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ПРАВДЫ.

КАК БУДТО ВЧЕРА (ПОСОШОК-2)

ПОСОШОК Ну вот и подана карета, И похмелились кучера. И в дымке нового рассвета — Огни вчерашнего костра.

Как будто вчера, это было как будто вчера: Такси во дворе и крутой посошок вспоминаю… А шесть этих лет мимолетною искрой костра Уже промелькнули — быстрее, чем та стременная.

Гнедых коней впрягли надежных, И столбовой свободен тракт, И шпага вынута из ножен, Как будто нет пути назад.

Как будто вчера без рубля начиналась игра, Взялись покорять город шумный, столичный, надменный. Как будто вчера — за душой ни кола ни двора, Как будто вчера — и любовь в первый раз, и измена.

Пришиты новые погоны, И вылит на душу бальзам. Святые отданы поклоны Родным могилам и крестам.

Как будто вчера не чехлили гитар до утра, Стараясь подняться на вечно высокие ноты. Как будто вчера козырная поперла игра, Втянула в другие дела и другие заботы.

Уж бьют копытами гнедые, И пыль стряхнули с вензелей, Долги погашены былые Ценою новых векселей.

Как будто вчера это было на первых плотах, Когда обрели наконец понимание сути. Как будто вчера отыскали дорогу впотьмах, Как будто вчера очутились опять на распутье.

Со скрипом тронулась карета, Просевши низко на осях. И кучер правит на Манхэттен, Кнут над гнедыми занося.

Как будто вчера от добра не искали добра, Гордились страной, что всегда за спиною стояла. Как будто вчера всю страну разметали ветра. Уж нету страны, но вот гордость зачем-то осталась.

Вот, набирая обороты, Колеса замесили грязь, Но словно сзади держит кто-то, Не отпускает, навалясь.

Как будто вчера, это было как будто вчера: Такси у ворот, чемоданы в ремнях сыромятных… Измерила срок мимолетная искра костра, И вновь посошок — но уже на дорогу обратно.

Все тяжелей ступая в глину, На шаг гнедые перешли. Не пересилить пуповину, Что протянулась из земли.

Как будто вчера — то веселье, то горечь подряд, То голод — не тетка, то пьяная сытость по горло. Дорога вперед — лишь начало дороги назад, А сколько уже посошков в тех дорогах истерлось.

Так и себя не пересилить, Хоть кажется — почти сумел. За нашу слабость. За Россию. За наш удел и наш предел.

Как будто вчера жизнь летела сплошной кутерьмой, А вспомнишь сейчас — и ничто не покажется зряшным. И нынешний миг — посошок на дорогу домой — Назавтра останется в памяти нашей вчерашней.

Март 1989 года

русский пионер №1(52). февраль 2015

Февраль 1996 года

14

мария арендт

15

русский пионер №1(52). февраль 2015

orlova

УРОК УРОКОВ.

За золотой стеной Актер и режиссер Иван Охлобыстин честно рассказывает о том, что он думает про заграницу, — и даже талантливое художественное исполнение этого рассказа не затмевает главного смысла: а дома-то лучше. И еще одна чистая правда: дети во всем сами разберутся. Их у автора, напомним, шестеро.

текст: иван охлобыстин рисунок: наташа монастырская

русский пионер №1(52). февраль 2015

«ДАЛЕКО-ДАЛЕКО ЗА МОРЕМ…» — пел в моем детстве невидимый в кадре сказочник. «Приключения Буратино» 30-х годов, автор сценария Алексей Толстой, фильм снят на черно-белую пленку А-2, или, как ее называют все киношники, «на серебро». За изобилие в пленке этого благородного, как и сам фильм, металла. И в моей жизни есть это «далеко-далеко за морем…», есть золотая стена, есть заветный ключ и, самое главное, есть тот мир, где «везде человек человеку надежный товарищ и друг». Только плыть или ехать поездом всем скопом никуда не надо: наши предки уже, слава Богу, доплыли, и я с рождения живу в этом мире. Естественно, подобно своим предкам, я сам могу сидеть днями на берегу и смотреть на горизонт. Всегда есть о чем помечтать. Где-то на жизнь посетовать, где-то влюбленно обмануться. Тем более что «далеко-далеко за морем» у каждого поколения и у каждого персонально свое. Бывал я в своем «далеко-далеко за морем». И там действительно есть «золотая стена», времени соответствующая. Она незримо, как темная материя, пронизывает все — от шестеренки в цилиндре стиральной машины до старинной дружбы. В принципе, ключ у меня есть. Но… душно мне за «золотой стеной». Всякий раз, когда я открывал в «стене» дверь, я оказывался один. Тотально один. Вокруг блистали огни корриды, восторженно ревел Колизей, чаровал Стоунхендж, шустрые руки бармена в Сингапуре смешивали коктейль до того хороший, что ему так и не смогли подобрать название. Но я был один.

16

Бывал я в своем «далеко-далеко за морем». И там действительно есть «золотая стена», времени соответствующая. Чтобы не вводить вас в заблуждение: я образно был один. Рядом могли находиться самые главные, самые нужные мне люди, но это ничего не меняло. Я продолжал быть один. Кого-то болезненно не хватало. И не угадаешь — кого? То ли случайного прохожего по дороге из Томска, то ли лодочника со старой пристани на реке Спас-Суходрев за Калугой. Наверное, всех не хватало, даже с кем жизнь не сводила, но кто живет на моей «далекой-далекой за морем» и не за золотой отнюдь дверью, а деревянной, как крышка гроба. И ключ, блин, потерян. Потеряли, да и плюнули. Кого нам бояться? Вот как это объяснишь? Никак. Массовое бессознательное? Наверно — как-то так. Хотя сожженной трансформаторной будки у железнодорожного переезда под Тамбовом тоже не хватает, пусть она и души-то не имеет. Гарантированно не хватает изборских оврагов зимой. Мои соотечественники, живущие вне этой странной зависимости, меня пугают. Хотя, разумеется, по их мнению, с точки зрения бизнесплана их подход безупречен, мой — обречен на провал, как валютная ипотека.

17

Однако мертвечина все это. Для чего жить и где воля этой жизнью пожертвовать ради своих близких? В чем кураж? Мы ведь рождены по законам старой «золотой стены», и весь мир нам дом земной, а Россия — храм Божий. А какая без храма русскому человеку жизнь? Но прочь эмоции! Уступим дорогу будущему. Посмотрим, из чего сотворят свою «золотую стену» наши дети. Дети — честные существа, уверен — они выберут лучшее, самое азартное, самое родное. За детей!

русский пионер №1(52). февраль 2015

orlova

ОТКРЫТЫЙ УРОК.

Спасибо Михаилу Сергеевичу Музыкант и поэт Андрей Макаревич делится с читателями очень существенным: он всегда считал, что главное — это свобода. Свобода самому решать, делать и говорить. И признается, что половину жизни был лишен этого счастья. Но вторую-то половину он уж использует по назначению.

текст: андрей макаревич рисунок: юлиан маркаров

русский пионер №1(52). февраль 2015

ЗАГРАНИЦА. А ведь нет такого слова в русском языке. Сегодня. На данном, скажем, этапе исторического развития. Пока. Но было, было — вы уж мне поверьте. И, по моим ощущениям, было это совсем недавно, во времена моей юности. Во времена Советского Союза. «Заграница» — это был весь мир за пределами этого самого Советского Союза, лучшей страны на планете. И была эта заграница неизведанна и недостижима, как Марс. Вернее, делилась заграница на две части: лагерь соцстран, друзей нашей державы, и на капстраны. Капстраны являлись потенциальными врагами. И если на протяжении твоей жизни посетить какую-либо страну из первого списка возможность теоретически присутствовала — при условии твоего безупречного поведения, то про список второй думать вообще не следовало. Да нет, ездили великие советские режиссеры и писатели на международные фестивали, балет Большого театра и цирк покоряли мир, всевозможные партийные делегации представляли страну за рубежом — но ты-то кто такой? В кинотеатрах перед сеансами иногда показывали журнал «Иностранная кинохроника». В странах победившего социализма под радостную музыку строились заводы и фабрики, возводились жилые массивы. Потом музыка менялась на тревожную и даже страшную — в капстранах происходили сплошные беды: землетрясения, пожары, забастовки. Было непонятно, как они вообще еще живы. Если же на тебя вдруг обрушилось нечаянное счастье и замаячила перед тобой перспектива посетить заграницу, то предстояло тебе следующее: сначала, собрав неимоверное количество бумаг с подписями и печатями, получить в ОВИРе загранпаспорт — ох, не у всех, не у всех был! Потом наступал момент проставления визы — не въездной, нет — выездной. Тебе следовало получить одобрение комсомольской и партийной организаций с места твоей работы — не возражаем, дескать, против поездки товарища такогото: политически грамотен, морально устойчив, нареканий не имеет. И вот со всем этим ты шел на заседание выездной комиссии райкома партии. Там принималось окончательное решение — достоин или нет (конечно, все твои документы проходили еще через отдел ГБ, где их рассматривали сквозь особую лупу, но это делалось без твоего участия). Так вот, выездная комиссия — это было самое страшное. Они могли задать тебе любой вопрос из области истории — скажем, в каком году состоялся семнадцатый съезд Коммунистической партии? И если ты терялся, тебе мягко говорили: ну как же так? Вот поедете вы за границу, выйдете на улицу, а к вам подойдет кто-нибудь и спросит: в каком году был семнадцатый съезд партии? А вы не знаете. Это же позор! Нет, вы не готовы, идите. И рубили через одного. А счастливцы, проскочившие эту экзекуцию, бежали в специальное место менять рубли на иностранную валюту в размере суточных — мизерную сумму, но, правда, по волшебному курсу — и, еще не веря своему счастью, ехали, скажем, в Болгарию. Интересно: как ставилась заграничная виза в паспорт, я вообще не помню. Помню, что как-то без твоего участия. Еще помню, как я, мокрый от ужаса и безысходности, стоял, вытянувшись, перед этой выездной комиссией. В голове проносились вере18

ницы дат, фамилий партийных деятелей и цитат Брежнева. Конечно, уже за одну прическу меня выпускать никуда не следовало, и члены комиссии это отлично понимали. Особенно свирепствовала неприятно молодая тетка в очках — на дужках очков располагался наглый зайчик, эмблема «Плейбоя». Я уже решил, что, если меня зарубят, я публично опозорю тетку перед комиссией — открою им глаза на то, какие у их сотрудницы идеологически невыдержанные очки: ни она, ни они даже не представляли себе, что это за зайчик.

19

Я ответил на все вопросы. Непостижимым образом. И поехал в Польшу. Тетка осталась жить. СССР, год тысяча девятьсот семьдесят восьмой. Сегодня подрастает уже второе поколение, которое не только не нюхало этой вони — они даже не поймут, о чем я тут пишу. Огромное количество молодых людей, в сознании которых путешествие в любую точку планеты изначально возможно — были бы деньги. Они не знают слова «заграница». А я всю свою жизнь считал, что наивысшее счастье — это свобода. Свобода самому решать. Говорить. Делать. И передвигаться по миру — как и куда тебе хочется. И половину своей жизни я этой свободы был лишен. Да и от второй половины не ждал ничего нового. Спасибо Михаилу Сергеевичу. И сейчас я, наверно, больше всего хочу, чтобы эти миллионы молодых людей так и не узнали слова «заграница». Не надо.

русский пионер №1(52). февраль 2015

наталья львова

УРОК ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ.

Случалось В этом номере дебютантом «Русского пионера» стал Юрий Богомолов, тот человек, про которого теперь с полным основанием можно сказать: да это же отец того самого Константина Богомолова, режиссера и колумниста «Русского пионера»! А ведь было и наоборот: когда-то Константин Богомолов был сыном Юрия Богомолова, знаменитого колумниста «Московских новостей»!

текст: юрий богомолов рисунок: инга аксенова

русский пионер №1(52). февраль 2015

ПРЕЖДЕ ЧЕМ мне в советскую пору привелось добраться до горы, то бишь до неведомой сказочной заграницы, гора пришла ко мне. И не один раз. Я имею в виду ММКФ (Московский международный кинофестиваль). Не в том дело, что сей господин являлся к нам раз в два года со свитой заграничных фильмов, которые в яуфах доставляли фрагменты инобытия, иноязычия, иномышления. Изнывавшая, как правило, в это время от жары Москва спешила в душные кинозалы. Были и другие щели в «железном занавесе»: выставки, фестивали молодежи, недели то французского, то итальянского кино. Был журнал «Иностранная литература», который в просторечии звался «Иностранкой». Но я о другой щели, в которую редкие советские граждане могли протиснуться, — о туристической. По какой-то общественно-бюрократической линии культурного обмена мне, вгиковскому студенту, в середине 60-х годов была предложена поездка в братскую страну — в Польшу. Помню, что ехать не особо хотелось; уговорил друг-сокурсник. Предстояла, как все уверяли, сугубо формальная процедура — райкомовская комиссия, на которой надо было засвидетельствовать режиму свою идеологическую лояльность. Процедура формальная, но противная. Потому шел на это мероприятие в состоянии некоторого раздражения. Комната была просторная, с П-образно установленными столами, за которыми восседали коммунисты пенсионного возраста. Только один из них выделялся относительной молодостью. То была женщина. Вероятно, из комсомольских богинь районного масштаба. Первый вопрос — деловой: о стоимости путевки. «Сто двадцать рублей». — «А какая стипендия?» — «Двадцать два». — «Ну и?..» — «Родители помогли». Дальше разговор пошел по неожиданному для меня руслу. Я ждал коварных вопросов по итогам последнего Пленума ЦК КПСС. Еще меня предупреждали, что обязательно попросят назвать по именам и фамилиям руководителей ПНР и кто из них что возглавляет. И насчет ревизионизма потребуют высказаться… Но нет, ничего этого не спросили. Моя идейная подкованность не заинтриговала моих экзаменаторов. Им стало интересно другое.

— А зачем, собственно, вы рветесь в ПНР?

— Ну… не могу сказать, что рвусь. Так, любопытно… Люблю путешествовать, наблюдать…

— А почему бы вам не понаблюдать, путешествуя по родной стране? — это встрял молодой коммунист, оказавшийся коммунист20

кой. — Вы кроме Москвы и Ленинграда еще где-нибудь бывали?

— Случалось…

— Где, если не секрет? — встрепенулся кто-то из тех, что постарше.

— В Петропавловске-Камчатском я заканчивал школу — отец там строил какой-то секретный объект; затем служил в армии в Казахстане и за полярным кругом; побывал с геодезической экспедицией на Урале…

— Да, хоть что-то… Но ведь есть еще столько прекрасных мест, достойных вашего внимания… Я смиренно согласился. Тогда они зашли с другого бока.

— А почему именно в Польшу? Страна-то не очень интересная с точки зрения самобытности. Вы, молодой человек, собираетесь себя посвятить искусству. Мы бы вас поняли, если бы вы пожелали посетить Грецию или Италию.

— Так я и желаю, — сказал я, слегка озлобляясь, но не подавая в том вида. …Советская власть меня уже давно бесила. И не столько ее прошлое, сколько настоящее. Она уже была не столь кровожадна, как в ту пору, когда я только народился. А народился я аккурат в 37-м году. Но ее склонность к вранью, а с ним и к лицемерию как в малом, так и в великом возросла (так мне показалось) в геометрической прогрессии. Тогда мне недосуг было сформулировать свои претензии к режиму; я просто ненавидел его. И тем сильнее, что сам лицемерил в своих отношениях с ним, играя по его правилам.

— Так что же вас туда, в Польшу, тянет?

— Ну, это все-таки братская страна, социалистическая, а Греция и Италия при всех их многовековых культурных традициях страны капиталистические, — продолжал я играть на их поле.

— Так-то оно так, но вы, наверное, знаете, что Польша не вполне правильная социалистическая республика. Вы должны знать, что в ней сильны ревизионистские настроения, там католицизм силен, — увещевал меня председатель комиссии. Тут я не выдержал. Подумал: будь что будет. Нет, я не хлопнул дверью. Я потупил взор и, как бы тушуясь, тихо выдавил: «Вы знаете, я действительно стремлюсь в Польскую Народную Республику. Я хотел бы посетить там… ленинские места». Возникла пауза. Мне показалось, что все обалдели от моей циничной наглости. Только комсомольская богиня наклонила низко голову, пряча улыбку. Один из самых пожилых пенсионеров все-таки нашел, что мне ответить: «А вы в нашей стране все ленинские места обозрели?» Продолжать дальше эту игру я не стал.

— Хорошо. Не считаете возможным выпустить меня в турпоездку — не надо. Не очень-то и хотелось, — сказал я и повернулся к двери.

— Нет-нет, — почти испуганно выкрикнул председатель. — Поезжайте. Я поехал. И таки пришлось посетить ленинскую квартиру в деревне Поронино. Не совсем по своей воле. Программа была такая. Само знакомство с заграницей ничем не запомнилось. Вот разве тем, что ему предшествовало.

21

русский пионер №1(52). февраль 2015

александра др мановцева ц

ПРОГУЛ УРОКОВ.

Как там? В колонке Дианы Арбениной есть все, с чем ассоциируется заграница: пляжи Мексики, чилийский пряник в Вальпараисо, Мик Джаггер на стадионе Массимо. Стокгольм, Брайтон-бич, Будва. Сиджес и Патагония. Но есть в этой колонке и то, что остается за вычетом заграницы. Свое. Наперечет.

текст: диана арбенина рисунок: маша сумнина

русский пионер №1(52). февраль 2015

ИРМА И АЛЕКСЕЙ в декабре сваливают в нюрнберг. он завязывает с режиссурой, она с заказами интерьеров. денег хватит года на два, если по московским. лет на пять, если жаться. валерка валит в испанию. продал квартиру в большом афанасьевском. тачку отдает брату и начинает строительный бизнес в мадриде. женька и анджи эмигрировали в сиджес. статья — преследование по сексуальной ориентации. вместе они чуть больше трех месяцев, но наврали, что живут 8 лет; нафотались в обнимку везде, где только можно, кинули зубные щетки в один стаканчик и договорились, кто какие любит боксеры. вопрос же про бритье был легкотня — бреем везде, где можно. прокатило. марина купила дом в черногории, имеет двойное гражданство и не собирается признаваться до последнего. когда схватят — российское сдаст, хорватское оставит. а пока так: на день рождения мамы — к маме в одинцово, на свой день рождения — маму из одинцова в будву и обратно в одинцово. наташа с петенькой уже полтора года в бостоне. я тоскую по ним. петенька пошел в американский садик и уже по телефону со мной говорит с акцентом. может, дурит. юлька родила. отъезд ее семьи в израиль — дело времени. и вот все они уезжают, а я остаюсь жить в россии. и кроме родителей и двух друзей у меня здесь никого не осталось. конечно, есть музыканты, и еще я общаюсь и начинаю вовсю дружить со своими детьми. но часы тикают. дети растут. волосы растут. цены растут. требования растут. растут ставки. и потребность любить тоже в лихорадочном росте. при этом новых знакомств ноль. новых друзей ноль. все попытки социализироваться на нуле. меня тошнит от общества, от фуршетов, от тусни, от открытия пластмассовых кабаков, от бутафории счастья в пластмассовых гигантских универсамах, где можно теперь все, кроме, пожалуй, полетов в космос. меня тошнит от фотографий светских львиц (рифма очевидна) и светских львов (рифма очевидна также). архипелаги беспонтовой бессмысленности. нет, даже больше — пустыня беспонтового смысла. нет, даже больше — все пустое. есть только белый-белый чистый снег зимы, которому на раз стереть все границы, кроме одной — между мной и тем, кого я люблю и кто больше никогда не пройдет со мной по этому белому-белому снегу. и то, что он жив, ничего уже не значит — мы, скорее всего, если и встретимся, то раз 5 за всю оставшуюся жизнь. слишком далеко до мадрида и уж тем более до ванкувера. мне не слабо летать каждый день, но фантастика не мой жанр. и потому все, что происходит с петенькой и наташей, валеркой, ирмой и алексеем, анджи и женькой, — все это ни фига не длитель-

22

ные командировки моих друзей, а самая настоящая, взаправдашняя эмиграция. я говорю о ней и, как абсолютный неубиваемый максималист, чувствую, что она сродни гибели. так было со всеми. цветаева металась из парижа в москву, а петля ждала ее в елабуге. а может, петля начала вить свой узел в праге? бродский умер от сердца в ньюйорке, а надорвала его ссылка за тунеядство. что ждет моих друзей? что ждет их родителей? телемост «питерская коммуналка — ресторан “казачок” на брайтоне» с песней «темная ночь»? петь, давиться слезами и сразу после пить водку с тотчас возникшей тенью довлатова в смертной своей ностальгии. бросать и уезжать навсегда с поджогом мостов — поражение. потому что земля для русских определяюща. уровень экзистенциальности русских шкалит, и если бежать, то лет в 5. чтоб уж наверняка и в обнимку с великолепной амнезией, которая не диагноз, а свойство каждого живущего с малолетства в пределах одного государства. в остальных случаях требуется содрать с себя старую кожу и нарастить новую. хотите знать, больно это или нет? попробуйте расстаться с кожей мизинца. и притом все не так безнадежно — у многих содрать выходит великолепно, и потому весь земной шар, все его страны и континенты трубят о русских корнях, каплях русской крови, а шпионские двойные «ff» — как перевернутые револьверы владельцев черного рынка сбыта водки, икры и прочих прелестей. …а я вот хочу шататься с тобой по альбукерке и есть шопский салат в хорватии. я хочу лежать с тобой в мексике на пляже, и так

23

все пустое. есть только белый-белый чистый снег зимы, которому на раз стереть все границы, кроме одной. до утра. я бы еще раз съела с тобой чилийский пряник в вальпараисо и поглазела бы на джаггера на стадионе массимо. я бы еще раз переплавилась в орхус и отстала бы от автобуса в стокгольме. и надо бы, кстати, вернуться в патагонию — она случилась урывками. но вот что при этом непременно, вот что непременно важно: из всех этих чудесных стран рано или поздно я хочу возвращаться домой. приземляться в пулково и, подавая паспорт офицеру, говорить русское «здравствуйте». и чтобы потом через невский на петроградку и по колодцам под свою единственную питерскую крышу. а еще я хочу играть в сингапуре и чтобы парни из зала кричали: «передайте привет шевчуку!» и отвечать на неизменно стоящий в глазах вопрос «как ТАМ?» — «да по-разному. в целом все нормально». сворачиваюсь. охота пересмотреть «интердевочку». очень — знаете ли — трезвит.

русский пионер №1(52). февраль 2015

из архива р пресс-службы р у мида д

УРОК ТРУДА.

Лондонский цикл Заместитель главы информационного департамента МИДа Мария Захарова является поклонницей не просто церемоний, а чайных церемоний. Одной из историй, связанных с этим увлечением, будут теперь поклоняться и читатели «Русского пионера». Наши люди, да нет, бери выше — наши колумнисты за границей показывают такой же класс, как и дома.

текст: мария захарова рисунок: мария постникова

русский пионер №1(52). февраль 2015

ПЕРВЫЙ раз я оказалась в Лондоне, когда еще училась в институте, — в конце 90-х. Это была идея моей мамы, которая считала своим долгом перед тем, как выпустить меня во взрослую жизнь, показать Париж и Лондон. Не думаю, что даже ее прозорливости хватило на предвидение «санкционных списков». Просто она хотела, чтобы я увидела то, о чем столько читала и что столько раз видела в родном Пушкинском, не после, а во время становления мировоззрения. Сказать, что это были непростые для нашей семьи годы, — не сказать ничего. Все ее благополучие осталось в стране под названием «СССР». В новую жизнь удалось взять только квартиру. Остальное приходилось наживать заново. Еще сложнее было с нематериальным наполнением. Новая страна — новые идеалы и ценности, смутные и противоречивые. Одним словом, когда родители сказали, что на зимние каникулы мы едем в Лондон, это было сродни полету на Марс. Кто бы мне тогда сказал, что на определенном этапе моей жизни «полеты на Марс» станут настолько обыденным делом, что тело примет форму самолета, — я бы не поверила. Но тогда — тогда это был космос. Тауэры, бигбены, деккеры, виндзоры и другие достопримечательности — все было, но было перечеркнуто двумя ярчайшими вспышками моего сознания. ВСПЫШКА ПЕРВАЯ Мы много гуляли по городу. Мама со свойственной ей как блестящему искусствоведу скрупулезностью детально проработала маршруты. У нас не было свободного времени даже на то, чтобы понять, устали мы или нет. От музея к музею, от памятника к памятнику, от сада к саду. Впечатления культурными слоями откладывались в голове, тем более что это была вторая страна в моей жизни после семи лет в Китае. Многие впечатления от этих многочасовых культурных марафонов потом слились с рекламными образами Лондона, и сложно было понять, видела ли я это на самом деле или всего лишь на картинках. И вот однажды по пути от одного арт-объекта к другому мы попали в Сити. Не скажу точно, что это было за место. Мне кажется, что-то вроде лондонского суда или арбитража. Старое, даже старинное здание, возможно, в романском стиле, массивный вход, ступени и — это был удар, я встала как вкопанная — люди. Да-да, люди, которые заходили в и выходили из, проходили мимо, ловили такси, выпархивали из кэбов. Таких людей я до этого в своей жизни не встречала. Все, что я видела до этого в Москве и Пекине, не шло ни в какое сравнение с тем, что предстало моему взору в Сити. В других районах Лондона и окрестностях люди тоже изрядно отличались от этих. Это были туристы, мигранты, местные бесшабашные раздол-

24

баи или умиротворенные до пошлости горожане. Поразившие же меня люди были иными. Инакость проявлялась, например, в осанке, из-за которой они все, буквально все казались нереально высокими. Или в безупречно сидящих пальто, скорее всего кашемировых. Или в их походке — уверенной, целеустремленной, наработанной годами, не предполагающей непреодолимых преград. Но больше всего меня поразили их лица, точнее, взгляды. Осмысленность (тогда она встречалась в Европе чаще) делала эти лица красивыми, побеждая задумки природы. Я не могла пошевелиться. Ощущения были такими сильными, что запомнились на всю жизнь. Преобладало осознание собственной ничтожности, ненужности и никчемности. Идентифицировала я саму себя в качестве инородного тела в этом инкубаторе деловитости и целеполагания. Надо было идти. А я не могла. Мне хотелось сбросить с себя все эти приземленные куртку, шапку, рюкзак, вытянуться вверх и стать частью стаи «белых лебедей». Конечно, это была иллюзия. Наивная и банальная эмоция совсем не ранней девицы. Но это не важно. Важно, что я поняла, чего хочу и как это должно выглядеть. Я поняла, что хочу такой же осмысленный взгляд и свое ДЕЛО, которому буду следовать с такой же осанкой и такой же уверенной походкой по жизни. Я не давала себе никаких клятв. Потому что мне было страшно даже подумать, что когда-нибудь смогу приблизиться к этой недостижимости. Но мысль промелькнула: «У меня будет такая же работа, к которой я буду стремиться каждое утро, как на самое вожделенное свидание, с горящими глазами и сфокусированным сознанием». Это было мое откровение. Хотя, честно говоря, теперь я понимаю, что до этого момента даже понятия не имела, как выглядит что-то по-настоящему вожделенное.

ВСПЫШКА ВТОРАЯ К двадцати годам я была глубоко и искренне не столько заблуждена, сколько убеждена, что главное в своей жизни я уже совершила, собрав в Китае коллекцию керамических чайников из города Исин. Поэтому одним из пунктов нашего культурного набега на Лондон был Bramah Tea & Coffee Museum. Он находился по адресу: 40 Southwark Street, SE1. Для меня, выросшей в музее на Волхонке, там все было в новинку. Первый раз я видела, как музей органично сочетается с кофейней и магазином. Частный музей — для нас это было, да и остается пока не совсем освоенной темой. Для Европы — нормальное явление, музей как продолжение бизнеса. Основателем и владельцем музея был Эдвард Брама, у которого, в отличие от меня, искусство стояло на втором месте после предпринимательства, — он торговал чаем. Коллекция была не уров-

25

ня V&A, но вполне себе. Мы гуляли по помещению, рассматривали, фотографировали и обсуждали. Как вдруг перед нами появился сухощавый, уже в годах, высокий человек, чем-то напоминающий Этуша. Он явно принадлежал этому месту, знал и любил его. Мы разговорились. Хотя разговором на равных это назвать было сложно. Потому что это и был Брама. А хозяин на то и хозяин, чтобы снисходить. И он снисходил. С достоинством, не без снобизма. Ему было приятно, что иностранные люди с открытыми ртами внимают и с широко открытыми глазами взирают. Ему, конечно, неинтересны были ни мы, ни наши чайники. А хотелось, чтобы были интересны. Я не могу сказать, что он забыл о нас раньше, чем мы покинули зал, потому что у него и в мыслях не было выделять на это даже килобайт своей оперативной памяти. И снова, хотя и по касательной, чиркнуло ощущение: «I am not on board». Музей я запомнила, и Браму тоже. Прошло несколько лет. Пропустим детали, дабы все казалось легким и волшебным. У меня уже появился этот целеустремленный взгляд, правда, еще остались искренние улыбка и хохот. Походка приобрела стремительность, хотя и московская напевность в ней еще звучала. Мой график был расписан, мой ноутбук был востребован, моя жизнь кипела так, что Сити и не снилось, а мои чайники уже выставлялись. И вот однажды я получаю письмо: «Дорогая Мария Захарова. Из сообщений информационных агентств я с интересом узнал, что в России существует и недавно прошла выставка коллекции китайских чайников. Мне интересно узнать о Вас и Вашем увлечении. С наилучшими пожеланиями, Эдвард Брама». Согласитесь, так не бывает. Вернее, нам всегда кажется, что так не бывает. А на деле оказывается, что бывает еще и не так. Помню, что перечитывала эти строки раз… миллион. В это невозможно было поверить. Тем более что через пару недель наша делегация летела с визитом в Лондон. Я написала Браме, предложила пересечься. Он приехал в Royal Garden Hotel. Мы сидели в лобби, разговаривали на только нам понятные керамические темы. Я видела, как ему было страшно от такого обилия русских, охраны и мигалок. Дела были, видимо, не очень. Наверное, он пытался нащупать возможности для поддержания бизнеса на плаву. Мне это было неактуально, потому что у меня уже было мое ДЕЛО, которому я отдавалась вся без остатка и которое, как ни странно, отвечало взаимностью. Я смотрела на него и не могла поверить, что это все со мной, что это моя и такая настоящая жизнь.

русский пионер №1(52). февраль 2015

александра др мудрац/тасс удр ц/ (tass) ( )

УРОК НВП.

МНЕ БЫЛО ШЕСТЬ, когда в меня стреляли. Как потом вы-

Стреляли Президент холдинга «Совершенно секретно» Вероника БоровикХильчевская написала, как в ее американском доме однажды раздались выстрелы, — и так, как будто они раздались в вашем доме. Вы увидите маленькую девочку, лежащую на полу, а также уверенную в себе девушку, сидящую в кабинете Белого дома перед президентом США Джорджем Бушем — старшим. И все это — в одной колонке.

текст: вероника боровик-хильчевская

русский пионер №1(52). февраль 2015

яснилось, разрывными пулями. Вернее, нас было трое: я, моя сестра Ира и подружка Ленка. Сейчас этим мало кого удивишь, но тогда, в конце 70-го года, в Нью-Йорке это стало довольно значительным событием в жизни советской миссии при ООН. Конечно, как и сейчас, в газетах писали о продолжении «холодной войны» и как это повлияет на «разрядку», о которой тоже много писали и наши, и американские СМИ. А для меня это, скорее, было опасным приключением со счастливым концом. И дело не в том, что, слава богу, никого не ранили и не убили, а в том количестве игрушек, которые потрясенная американская общественность прислала нам, девчонкам, в подарок. Хоть история уже пропахла нафталином, коротко опишу: в 70-м папу отправили работать в ООН в составе советской миссии. Это было время «Битлз» и хиппи, в политике — «разрядка международной напряженности», готовились соглашения о сотрудничестве в космосе. И только небольшие, но постоянные демонстрации у входа в советскую миссию на 67-й улице, где проживали почти все дипсотрудники, осложняли нашу жизнь. Впрочем, и к демонстрациям мы быстро привыкли. И плакаты от «Лиги защиты евреев» и других правозащитных организаций не вызывали у нас (детей) никаких эмоций… Тем вечером проходило сразу два приема, и родители должны были присутствовать на обоих. У мамы даже не было времени проверить в перерыве, как там дети (моей сестре Ирочке было 12, мне — 6, ну и подружке Ленке около семи). Мы спокойно смотрели очередную серию «Лесси» (это про собаку, которая всех спасает), как вдруг чтото грохнуло. Я ничего не поняла. Через дорогу от нас были пожарное депо и колледж, так что грохота и воя хватало и днем и ночью. Но

26

Ира как-то сразу сообразила: «Быстро все на пол!» Мы с Ленкой плюхнулись на ковер, и тут еще шарахнуло раза два или три. От грохота и звона стекла я слегка одурела, а Ира поползла к телефону звонить дежурному на входе: — Позовите, пожалуйста, Юрия Хильчевского, это его дочь Ирина.

— Он на приеме, а что у вас случилось?

— В нас стреляют!

— Что?! В это время влетело еще несколько пуль. Всего их было 5 или 6, но разнесли они в нашей гостиной все, кроме телевизора. Лесси продолжала спасать попавших в беду детей… :-) Дальше было много, как сейчас говорят, вежливых людей с волевыми подбородками и стальными глазами, потрясенная мама в роскошном вечернем платье, рыдающая Ира и еще куча каких-то теток. Меня отвели в соседнюю квартиру, где я благополучно досмотрела сериал… Уже на следующий день появилась статья Тома Колесниченко в «Правде», которая начиналась словами: «“А пули настоящие?” — спросила маленькая Вероника» (такого я не говорила, но что не придумаешь для хорошего заголовка), статьи в американских изданиях и даже открытое письмо в «Нью-Йорк таймс» с обращением к нам, детям, и подписанное разными известными людьми. И главное для меня на тот момент — много подарков, которыми, к сожалению, пришлось делиться с подружкой. Как выяснилось, стрелял 17-летний мальчишка с крыши Хантер-колледжа, которого потом выпустили на поруки как несовершеннолетнего. Кто ему дал винтовку с разрывными пулями и почему он выбрал именно наше окно, так и осталось тайной. Может, просто было напротив и призывно светилось в темноте? Но самое любопытное случилось потом. Поскольку мой отец работал в ООН, американский посол в ООН, которым на тот момент являлся Джордж Буш — старший, был официально приглашен к нам в квартиру, познакомился с нами, девчонками, выразил сочувствие маме, и вообще, это был первый подобного уровня визит представителя США в советскую миссию. В 1990 году мой папа, уже работая заместителем министра культуры СССР, встречается со своим коллегой из США Джоном Фромайером и приглашает его на ужин домой, а заодно и меня с мужем. Пока Артем еще не пришел, гостя развлекать поручили мне, и я начинаю рассказывать, что вот была у меня встреча с нынешним президентом США Джорджем Бушем — старшим еще 20 лет назад, в 70-м году. Джон необыкновенно возбуждается и выясняет все подробности: — У президента память как у слона, я ему обязательно напомню эту историю. Будете в Штатах — звоните! Мы выпили еще водки за дружбу народов и взаимопонимание, и я благополучно выкинула все из головы. А уже в январе следующего, 91-го года, как раз за две недели до первой войны в Ираке, мы с Артемом отправились в США, где у него только что вышла книга об Афганистане «Спрятанная война» и издатель предложил отправиться в бук-тур по городам и весям. Я притомилась уже на третьем городе и решила пожить у подруги в Нью-Йорке, пока Тема колесил по стране. Ранним утром раздался звонок. Моя подруга Клео недовольно сняла

27

трубку и вдруг в изумлении подняла на меня глаза: — Это тебя, из Белого дома! Я не сразу въехала: — Кто это? Кто вам нужен?

— Это мисс Хильчевская? Вас беспокоят из Белого дома, президент хочет встретиться с вами.

— Я сегодня не могу, я в Нью-Йорке.

— Мы знаем, прилетайте через два дня. Мы вас встретим у СевероЗападных ворот в 11 утра, не опаздывайте!

— Я с мужем…

— Мужа тоже берите. Я как-то сразу поверила и поняла, что у президента Буша-старшего действительно отличная память. Осталось отыскать Тему в американских далях и срочно заказать билеты в Вашингтон.

— Тема, привет! Ты почему не звонишь? У меня такая новость! Нас пригласили в Белый дом, срочно меняй билет! Голос Артема, сидевшего пятый час в аэропорту какого-то захудалого городишки, был печален и полон неразбавленного виски: — Какой еще Белый дом? Ты там чем занимаешься? Но уже на следующее утро Артем хотел знать все подробности. Договорились встретиться прямо в Вашингтоне и подарить президенту Темину книгу. Вот так 11 января 1991 года мы прибыли в Белый дом. Секретарь нас вежливо предупредила, что встреча планируется минут на 10—15 плюс фото, и проводила в Овальный кабинет. Помимо президента Буша-старшего там было еще несколько любопытных личностей, но они все больше молчали. После слов приветствий и вежливых расспросов о родителях возникла легкая пауза, и тут Артем подарил свою книгу о войне в Афганистане. После этого мы только и успевали отвечать на вопросы о ситуации в СССР, о последствиях афганской войны, о гласности и перестройке… Где-то минут через 40 в дверях возникла укоризненная фигура секретаря, и Буш с легким сожалением сказал: — Жаль, но мы должны закончить нашу встречу. Меня ждут на Совете, вы же знаете, у нас тут планируется война. А через четыре дня, 15 января, начался первый американский поход на Ирак… Но и это еще не все. Именно это знакомство с Джоном Фромайером в августе 91-го помогло нам с Артемом связать два Белых дома — российский и американский, но это уже другая история… Вспоминая сегодня Нью-Йорк 70-го и все события того времени, я с удивлением осознаю, насколько важны были это место и люди, с которыми познакомились я и моя семья, и как они повлияли на всю мою жизнь. Папа моего первого мужа Михаила был тем самым корреспондентом «Правды», который написал: «А пули настоящие?» Том стал другом моего отца, как, впрочем, и семья Боровиков, с которой мы продолжали дружить в Москве. Именно к Боровикам привела меня мама на ужин, чтобы показать, каким должен быть настоящий журналист-международник, а закончилось это моим браком с Артемом. И выбор профессии, и мужья, и дети — все сплелось в один клубок невероятных событий, которые до сих пор определяют направления моей жизни.

русский пионер №1(52). февраль 2015

orlova

ЗАКРЫТЫЙ УРОК.

Малави та Бизнесмен Марк Гарбер стал крупнейшим инвестором африканской страны Малави и поклялся ее руководству, что больше никогда туда не поедет. А вот в «Русский пионер» писать будет и дальше. Для этого не нужно клясться на крови. Для этого нужно просто поглядеть Марку Гарберу в глаза.

текст: марк гарбер рисунок: варвара михайловская

русский пионер №1(52). февраль 2015

ГРАНИЦА! Мое поколение было с раннего детства воспитано в атмосфере пиетета к этому святому для каждого советского человека понятию. Граница была всегда на замке, подобно некоему мифическому амбару. Понятное дело, все добро было на нашей стороне — а вот снаружи роились полчища шпионов, диверсантов и провокаторов, норовивших проникнуть через эту самую границу в самую счастливую страну и устроить злые козни среди ее широких просторов и полноводных рек, большей частью молочных с кисельными берегами. Но наши отважные пограничники во главе с бесстрашным Карацупой и его легендарным псом Джульбарсом, поддерживаемые бравым Алешкой, который, как пелось в известной песне, отчаянно пылил, пресекали все козни иностранных агентов, и граница оставалась на замке, висевшем на закромах великой советской родины. Такая вот идиллическая картинка существовала в голове среднестатистического школьника младших классов. По мере взросления заграница становилась все более притягательной: таинственным образом привозимые оттуда вещи были много интереснее и ярче сделанных у нас, даже получивших знак качества. Первые шариковые ручки и жвачка, магнитофоны и, конечно же, джинсы и пластинки создавали в старших классах уже совершенно другие картины таинственного Зазеркалья. Отдельные люди там даже бывали, и рассказы их поражали воображение. Были и уезжавшие на ПМЖ (постоянное место жительства), но это была дорога в одну сторону — больше их уже никто не видел. А процедуре отъезда предшествовали унизительные исключения из пионеров и комсомольцев. И все же проблески были: Московский кинофестиваль был одной из таких возможностей, выставки и журналы, каким-то чудом распространявшиеся в СССР, письма уехавших и просто книги. Внутренняя иммиграция невероятно способствовала образовательному позыву — все ходили в театр и читали журнал «Иностранная литература», который героически печатал замечательные произведения зарубежных авторов. Даже короткий видеоряд заставки в абсолютно пропагандистской «Международной панораме» начинался музыкой Битлов и неоновыми рекламными огнями. Дальше можно было не смотреть — хватало, чтобы дорисовать все остальное. Было понятно, что шансов лично заглянуть хоть в щелочку за эту самую границу ничтожно мало, но это никоим образом сознание не корежило. Даже вопроса: а собственно, почему — не возникало. Теперь уже я полагаю, что в гомо советикус удалось практически полностью вытравить чувство свободы — вместо него был имплантирован ген тотального повиновения. Создание глиняных богов — големов двадцатого века, безусловно, относится к высшим достижениям человеческой 28

инженерии тоталитарных режимов, и, как показала жизнь, ген этот передается следующим поколениям и активируется при произнесении внешних кодовых слов в определенном наборе. Между тем, возвращаясь в школьное и институтское прошлое, понимаю, что все запретительство в итоге родило острое чувство ненависти к этой насквозь лживой и лицемерной системе. Мой первый выезд за рубеж все же состоялся в институте — мы ехали в стройотряд в ГДР. Надо было пройти уйму комиссий комитета комсомола института, района, комиссию старых большевиков райкома партии. Каждый раз моя фамилия в списке вызывала неподдельный интерес, и мне задавали какие-то очередные идиотские вопросы. Отвечать мне было несложно — я мог болтать весьма бегло на разные темы, — но дико противно. Особенно славным было общение со старыми большевиками: группа маразматиков, с трудом вообще что-то понимавшая и еще хуже говорившая, впивалась в мозги молодой жертвы с упоением жрецовканнибалов. Но в итоге удалось пройти и эту преграду. Мы фантастически провели время в Берлине — строили знаменитую клинику «Шарите». Пива и шнапса выпили немерено, клинику не разрушили (что странно) и были потрясены уровнем жизни в немецком государстве победившего социализма. По словам наших новых немецких друзей, по сравнению с их западными братьями жили они очень бедно. Но к тому моменту для меня все и так было понятно. И вот неожиданно, как падение метеорита, пришла перестройка. Мы начали понемногу выезжать за границу. Невозможно сейчас описать это новое чувство — свободы пере-

29

Мое поколение было с раннего детства воспитано в атмосфере пиетета к этому святому для каждого советского человека понятию. Граница была всегда на замке, подобно некоему мифическому амбару. движения. Сначала оставались выездные визы, и преодоление проблем с их получением, минуя райкомы комсомола и партии, уже казалось чудом. Потом и их отменили, и мир открылся во всем своем многообразии. Конечно, финансовые возможности были у всех разные, но сама мысль, что ты свободен передвигаться по миру, была восхитительной. К тому же тогда еще нас любили за этой самой границей. Слова «перестройка» и «Горбачев» были паролем, и ветер перемен пьяняще гулял по миру. Еще не было русской мафии и вставания с колен — казалось, что мы станем частью большого мира. Спасибо Михаилу Сергеевичу за эту возможность почувствовать себя полноправными свободными гражданами. Как великое достижение воспринималась смена в будках пограничной охраны мужчин с каменным выражением лица на улыбчивых и доброжелательных девушек. Мы гордились российским паспортом, как когда-то Маяковский своим советским. В Шереметьеве при возвращении домой не ударяла энергетическая волна опасности и агрессивности. Мне повезло: я успел много увидеть и поездить по миру — и по делам, и просто так. Как теперь становится ясно, это, увы, была очередная российская «оттепель».

русский пионер №1(52). февраль 2015

ЗАКРЫТЫЙ УРОК.

Удивительным образом складывается некая универсальная картина: чем хуже живут граждане страны, чем коррумпированнее и бессовестнее ее руководство, тем сакральнее отношение к границе и ее пересечению. Почему-то в цивилизованных странах с этим нет проблем и в большинстве случаев, например в Европе, даже бумажек не надо заполнять. Мне запомнилось мое приключение в африканском государстве Малави. Славно оно несколькими вещами: это одно из беднейших африканских государств с самым высоким в мире уровнем заболеваемости СПИДом и поставщик большинства мировых аквариумных рыбок из одноименного озера Малави, куда мы с друзьями, собственно, и ехали нырять. Мы пересекали границу в выходные со стороны Мозамбика, и все пограничники в этот день отдыхали,

вийской тюрьме мобилизовала творческую инициативу. Опыт общения с российскими коллегами моего визави подсказывал, что надо выбрать момент и начинать торг. Улучив мгновение, когда в комнате не осталось подчиненных, я предложил поставить мне визу задним числом в обмен на выплаченный штраф. Выяснилось, что задним числом в неподкупном Малави ничего не ставят, а штраф надо оформлять через суд. Тогда я предложил дать мне улететь, а деньги, которые я оставлю, можно внести потом как штраф. По изменившемуся и потеплевшему лицу начальника я понял, что нахожусь на правильном пути. Дальнейший диалог свелся к торгам о сумме штрафа, которая в итоге составила 300 долларов. После этого я понял, что стал крупнейшим малавийским инвестором и пользуюсь любовью и поддержкой местного населения, в одно мгновение ставшего мне близким и понятным. И все же на челе начальника мелькала некая неуверенность. Я поинтересовался, в чем дело, и получил неожиданный ответ: если вдруг я вернусь в Малави — как я объясню, что у меня нет старой визы? И тут я поклялся, что никогда больше я не приеду в Малави, даже если мне этого очень захочется. Видимо, Константин Сергеевич Станиславский остался бы мной доволен: лицо начальника расплылось в искренней и открытой улыбке — он мне поверил. Для скрепления нашего мирного договора и добровольной досрочной экстрадиции из ящика стола была извлечена бутылка с местным виски, которое в иных условиях я бы не рискнул даже понюхать, но в сложившихся обстоятельствах вариантов не было, и я махнул стакан этого пойла, носившего гордое имя «виски», но не имевшего к этому славному напитку никакого отношения вообще. Сначала я даже подумал, что меня решили отравить и решить таким образом все проблемы сразу, но через мгновение спазмы в горле прошли и осталось страшное послевкусие, по сравнению с которым дихлофос — ароматный нектар. До сих пор воспоминание о малавийском виски вызывает острые приступы перистальтики. Мы выпили по три стакана за вечную дружбу и взаимопонимание, и меня наконец-то повели к самолету. Я был последним пассажиром, взошедшим на борт. Мой новый друг проследил, чтобы дверь самолета за мной плотно закрыли и я не рванул назад в Малави. Я не рванул и с облегчением покинул страну аквариумных рыб. Случались курьезные и грустные эпизоды на разных границах. Тем, кто много путешествует, хорошо знакомо почти классовое чувство ненависти к иностранному блюстителю границы, шлепающему штамп на девственной странице паспорта, когда есть еще куча места на предыдущих страницах. С момента заграничной эмансипации прошло четверть века, и она воспринимается как данность. Родилось поколение, не понимающее, как можно ограничить выезд. Мне бы хотелось надеяться, что оно и дальше будет жить в этом приятном неведении и реформация советской жизни не вызовет из небытия милые уху советских партработников ОВИРы и комиссии старых большевиков.

С момента заграничной эмансипации прошло четверть века, и она воспринимается как данность. Родилось поколение, не понимающее, как можно ограничить выезд. Мне бы хотелось надеяться, что оно и дальше будет жить в этом приятном неведении.

и наш въездной список остался без внимания. Никаких признаков границы, кроме покореженной будки с открытым шлагбаумом и цветастым, но линялым флагом, не было. Мы замечательно поныряли, восхитились красотой природы и замечательными местными жителями (чем более людоедский режим, тем люди отзывчивее), и мне надо было улетать раньше времени по делам. Приехал в столичный аэропорт — двухэтажное строение, в котором один этаж занимали кабинеты пограничной, таможенной и полицейской служб. При регистрации, в которой принимало участие множество местных жителей: оплата аэропортового сбора (тоже, кстати, верный признак «цивилизации»), получение за это квитанции, штамп на билет, отметка о штампе и так далее, — выяснилось, что у меня нет в паспорте въездной визы и я нелегал. При этом на руках у меня была копия нашей групповой визы с моей фамилией. Человек десять передавали меня из кабинета в кабинет с неизменной фотографией местного президента во всем африканском великолепии золотого шитья погон и обилия наград, пока наконец я не оказался в кабинете с его портретом в полный рост, занимавшим одну стену, и стоявшим рядом цветастым флагом. Я понял, что нахожусь у начальника. Первые же минуты разговора, бесконечно прерываемые заходящими без стука подчиненными и телефонными звонками, давали мне мало шансов на благополучный исход: я был явным нарушителем и, скорее всего, шпионом (видимо, пытавшимся выведать что-то про аквариумных рыб — просто в Малави больше нечего выведывать). Мои наивные аргументы и тыкание пальцем в строчку с фамилией в списке не возымели никакого действия. Перспектива провести пару лет в мала-

русский пионер №1(52). февраль 2015

30

рисунок: татьяна максимова

Пионер-герой. Очень хороший человек. Обозреватель «РП» у основоположника грузинской культуры. Следопыт. Спасение Чернобыля. Обозреватель «РП» пересматривает историю.

ПИОНЕР-ГЕРОЙ.

Из «Пионерфильма», которым руководит Григорий Чигогидзе, Григорий Григорьевич, Гриша-мас (Гриша-учитель), вышла вся нынешняя тбилисская, а может быть, и вся грузинская «культурная элита» (журналисты, сценаристы, писатели, режиссеры, артисты, дипломаты, политики и так далее).

русский пионер №1(52). февраль 2015

Очень хороший человек текст: николай фохт фото: гия махиташвили

Обозреватель «РП» Николай Фохт отправляется в Тбилиси на встречу с бессменным руководителем «Пионерфильма», из которого, как свидетельствуют факты, вышла вся «культурная элита» Грузии. Очерк, на первый взгляд, о взаимоотношениях жизни и кино, о том, что из них важнее, умнее и правдивее. А приглядишься — о человеке.

35

русский пионер №1(52). февраль 2015

ПИОНЕР-ГЕРОЙ.

В Тбилиси

есть Дворец молодежи (бывший Дворец пионеров, а на самом деле — Воронцовский дворец), во Дворце есть «Пионерфильм», в «Пионерфильме» — Григол Чигогидзе, бессменный (сорок лет) руководитель. Это факты. Дополнительная информация: из «Пионерфильма», которым руководит Григорий Чигогидзе, Григорий Григорьевич, Гриша-мас (Гриша-учитель), вышла вся нынешняя тбилисская, а может быть, и вся грузинская «культурная элита» (журналисты, сценаристы, писатели, режиссеры, артисты, дипломаты, политики и так далее). Вышла из этого, в общем-то, кружка. Так мне сказали. Я поверил, но сразу сделал скидку на грузинский романтизм и кавказское все-таки преувеличение. Что-то подсказывало: надо все хорошенько проверить. Своими глазами увидеть. Ознакомиться с педагогической методой. Если действительно все так, как доносит молва, — поддержать, а если какие розовые очки имеют место — тоже поддержать, но уже с ироничным прищуром, со скептической улыбкой на губах. И вообще, хотелось дать всем понять, что мы не Грузия, что мы, может, не умеем сказать тост, но зато наловчились говорить правду, какой бы правдивой она ни была. Ну, не мы, а я, во всяком случае. Короче говоря, Грузия, Тбилиси.

И ВКУСНО, И ПИТАТЕЛЬНО Конечно, у меня был план. Мне казалось, все очень просто, потому что в свое время я посмотрел фильм Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд». Это замечательное кино вышло одновре-

русский пионер №1(52). февраль 2015

менно с публикацией пьесы Вампилова «Утиная охота»; оба эти произведения подготовили «Полеты во сне и наяву»; все эти артефакты — про лишнего, но хорошего человека. «Я добрый, но добра не сделал никому» — песенка Никольского той же эпохи. Так и предполагал я Григория Григорьевича Чигогидзе чудаком и бессребреником, который в последний момент успевает исполнить свою партию на литаврах в оперном театре, заходит поболтать ни о чем, а на самом деле — о времени в часовую мастерскую и, несмотря на обожающих его детей, мечтает о большем; мечтает, но именно потому, что он певчий дрозд, лишний хороший человек, мечта эта так и останется нереализованной. Так я себе все представлял. А еще в «Певчем дрозде» мне нравилась интонация повествования, монтаж — импрессионистский, необязательный, очень лирический. Такой бы и мне подошел, чтобы рассказать о Григоле Чигогидзе. Я бы мог сказать, что жизнь оказалась умнее кино. Но я скажу, что жизнь все равно оказалась кино — другим кино про Чигогидзе. Почти сразу мы оказались в хинкальной на площади Свободы — «покушать». Григорий Григорьевич рассказал, что это не только лучшая, но и историческая хинкальная: он даже в детстве сюда бегал.

— Сколько же ей лет?

— Ну вот сколько ей лет, если я в детстве тут кушал? — ответил Григорий Григорьевич. Григолу Чигогидзе семьдесят четыре года. Сорок лет назад, как мы помним, он принял кружок «Пионерфильм», с пятнадцати лет работал на грузинском телевидении — оператором, двадцать лет назад женился на красавице Нино. Мне еще предстояло убедиться, что Чигогидзе полон сил и творческих замыслов — безо всяких там скидок. Я его впервые увидел всего пару часов назад. Он встретил меня в просторной комнате с таким балкончиком, внутренним, с балюстрадой. И переговорным столом в центре. И сразу Григорий Григорьевич зачитал список важных дел, которые за время своего существования реализовал его «Пионерфильм». Там были победы на советских и несоветских конкурсах-фестивалях детских и юношеских фильмов, а также сразу врезалось в память, что именно Григорий Григорьевич организовал и провел первый в советской Грузии (а может, и вообще первый во всей советской стране) турнир по кубику Рубика, а также дискотеку «60 + 60».

— Сделать тогда дискотеку — это было очень…

— А что значит «60 + 60»?

— …по тем временам современно. Что значит? Это значит, что она два часа шла, шестьдесят плюс шестьдесят. Я этот список составил, чтобы можно было аргументировать перед начальством. Чтобы какие-то деньги и оборудование для «Пионерфильма» получить. А я, конечно, подумал, что это список для меня, для корреспондента из Москвы. Я пока еще не знал, мне только предстояло

36

убедиться, что Григорий Григорьевич умеет читать мысли своих воспитанников и людей, которые ему в ученики годятся, — он протянул мне листок, тот был написан по-грузински. Точно не для меня.

— А правда, что из «Пионерфильма» вышла вся культурная элита Грузии? — это я приготовил и свой скептический прищур, и ироничную улыбку в уголках губ.

— Правда, — просто сказал Григорий. Он подошел к столу и стал что-то искать на нем, перебирать книжки. — Вот, был такой замечательный американский фотоальбом — «Один день из жизни СССР». Там из каждой республики, из каждого места был один кадр. Вот, из Тбилиси — мы. На развороте — не седой еще Григорий Григорьевич, а вокруг мальчики и девочки в пионерских галстуках. Доминанта композиции — кинопроектор. Характерная деталь кадра — развевающаяся кинопленка.

— Вот эта девочка стала актрисой, эта — телеведущей, этот мальчик — дипломатом, этот — министром, этот — очень хорошим режиссером, этот — известным актером… Григорий Григорьевич переводил палец с подростка на подростка. Все оказались состоявшимися, успешными и даже знаменитыми, девять из девяти. Это, конечно, предстояло еще проверить, для этого я тут, в Тбилиси, в самом центре, на проспекте Руставели.

— Вы, Николай, сказали, что хорошо бы фоторепортаж сделал кто-нибудь из учеников «Пионерфильма». Вот, Гия будет фотографировать. Симпатичный, тишайший Гия, который встретил меня в аэропорту, моего возраста, тоже седой, кивнул головой и обнажил камеру.

— Ученик. — Я даже не спросил, как-то само вырвалось.

— Да, ученик. Во-о-он он на той фотографии, еще молодой совсем. Действительно, молодой Гия. Все без обмана. Ученик.

— Гия — профессиональный оператор, на телевидении работал. Но сейчас не работает — сократили, при Мише еще.

— Саакашвили. — Тоже вырвалось.

— Саакашвили. А Гия уже фотографировал. А потом мы оказались в хинкальной. Но по дороге нам встретился молодой человек, хипповского такого вида, который с почтением поздоровался с Григорием Григорьевичем. Они перебросились парой фраз, молодой человек с еще большим почтением откланялся.

— Это Шота Адамашвили, наш воспитанник. Известный у нас музыкант-гитарист, кантри играет. Очень хороший человек. Очень известный. В тот же день, ночью, я погуглил — все точно. Участник грузинского «Голоса» (или «Х-фактора»), как и положено звезде, пять тысяч френдов в Фейсбуке.

— Как кебаб и хинкали?

— Очень вкусно. Я больше не могу.

37

— Я говорю так: не только вкусно, но и питательно. Не только вкусно, но и питательно. Григорий Григорьевич еще много раз повторял эту фразу — потому что после каждого застолья я отвечал неправильно: спасибо, очень вкусно. И тут Григол Чигогидзе, как настоящий и терпеливый педагог, можно сказать, без устали поправлял: — …но и питательно! И мы все, все, кто был за столом, смеялись. По-доброму. Вот еще что: я проклял себя за то, что спросил у Чигогидзе, как его отчество. Все его называли «Гриша» или «Гриша-мас», но у меня не поворачивался язык — ну какой Гриша? И на «мас» я не имел права, я же не его воспитанник.

— Так же: Григорьевич, — ответил Григорий Григорьевич. И с этого момента я стал по-нашему, по-русски, с уважением из последних сил выговаривать это самое «Григорий Григорьич». И если «Григорий» получалось нормально, то отчество сжималось до какого-то «Грич». А потом и имя потеряло первоначальные очертания — Григогрич. Надо было перейти на Гриша-мас. Тем более что я сразу стал воспитанником Чигогидзе — просто не сразу об этом догадался. А ведь еще в хинкальной, которая как две капли воды похожа на знаменитую, закрытую уже, грузинскую шашлычную у Никитских Ворот, Гриша-мас, батоно Гриша ознакомил меня со своим планом, с тем, как мы будем работать. Точнее, сначала я ему рассказал свой план действий. Скорее всего, моя схема не произвела на учителя никакого впечатления.

— Я думаю, познакомлю вас с разными людьми, с воспитанниками «Пионерфильма». Пусть они расскажут про студию, про меня. А то мне не то чтобы неудобно, но скучно получится. Я уже наметил людей, все интересные, большие люди. С Резо Чхеидзе хотите поговорить? Знаете — «Отец солдата»? Он тоже про «Пионерфильм» может рассказать.

— Ну как-то неудобно мастера беспокоить. — Я имел в виду, что если к Чхеидзе, то это про Чхеидзе надо писать, но я-то хочу про Чигогидзе. И едва сдержался задать вопрос: а что, Реваз Давидович тоже ваш ученик? Сдержался, потому что испугался получить утвердительный ответ.

— Ну хорошо… — Я понял, что мы не поедем к Чхеидзе. Уже потом я узнал, что «ну хорошо» значит прямо противоположное тому, что я подумал. Уже потом я обнаружил, что, как только Григорий Григорьевич озвучил свой план, тот стал законом (с некоторыми поправками на тайминг, погодные условия и форс-мажоры) — для меня, для Гии, для всех. Короче говоря, уже в хинкальной я стал подопечным, питомцем Григола Чигогидзе. Теперь я могу сказать, что очень рад этому. А тогда не мог, потому что не знал. А еще в этой чудесной хинкальной совершенно неожиданно — я даже и не спрашивал — Григол раскрыл мне секрет своего педагогического метода: — Я беру количеством. Всех принимаю в «Пионерфильм». Нет никакого отбора, понимаешь? Каждый раз почти сто человек

русский пионер №1(52). февраль 2015

ПИОНЕР-ГЕРОЙ.

набираю. Ну, может быть, восемьдесят. И все остаются. Ребенок то попробует сделать, это: не получится режиссером быть — станет оператором. Или ведущим концерта. Или будет рисовать мультфильмы. И даже если ничего не будет получаться нигде, все равно он останется. Я их сразу прошу думать творчески, то есть думать о своей жизни, о том, что вокруг, — и пытаться об этом рассказать. Написать сценарий, просто поговорить. Это уже очень много. Не сейчас, так потом, уже когда взрослыми будут, что-то прорежется, прорастет. И еще: никакого индивидуализма, только коллективизм. Все вместе. Все сто человек все делают вместе. Ну или восемьдесят. Это очень много дает. В команде.

— Ну а как же индивидуальность, личность творца? Искусство — это одиночество. Коллективом его не вытянешь, — вот что-то такое я спросил. Гриша-мас кивнул.

— Только все вместе, сообща, коллективом. Вкусный кебаб?

— Вкусный… А, но и питательный!

— Правильно.

ПИОНЕРЫ ЮНЫЕ Мы вышли из хинкальной, мы на площади Свободы.

— Я жил тут рядом совсем. — Григорий Григорьевич показал коротким жестом внутрь квартала. — Вот в этом магазине раньше на витрине стоял маленький телевизор. И я часами смотрел в него. Вот, думал я, чудо. Вот, думал, чем я хочу заниматься. И стал этим заниматься. Я вспомнил, что Чигогидзе работал на первой войне оператором. Признавался лучшим телеоператором Грузии.

— Пойдем дальше. Навстречу нам — высокий пожилой грузин в бурке, в черкеске с газырями, в папахе — полная выкладка. По мере приближения они все пристальней вглядывались друг в друга, незнакомец и Григорий Григорьевич, прямо буравили друг друга взглядом. Вид у грузина был грозный, батоно Гриша, наоборот, иронично улыбался уголками губ — я так собирался улыбаться. Неужели и это ученик? Когда они разошлись, Григорий Григорьевич неожиданно произнес: — «Пионеры юные, головы чугунные». Откуда это?

— Гайдар? «Тимур и его команда»? Ничего не ответил Григорий Григорьевич. Наверное, чтобы не обижать гостя — потому что ответ был неправильный. Я потом ночью погуглил — из «Бронзовой птицы».

— Пионеры юные, головы чугунные, — только и повторил Гриша-мас. И еще потом много раз это повторял. Вообще, я мог написать в поэтическом ключе про Григола Чигогидзе. Все располагало как раз к этому, к поэзии. Во-первых, Грузия, Арагви и Кура, во-вторых, Тбилиси, невероятно красивый, особенно ночью: днем я его видел только из окна белого «мерседеса» Григория Григорьевича да из окон высоких кабинетов и старых, колоритных тбилисских квартир. В-третьих, такие странные звуки раздавались в моем просторном гостиничном номере и подвигали к ритму, к высокой лексике: что-

русский пионер №1(52). февраль 2015

то гулкое, как ночная гроза, погромыхивало прямо над головой. Может быть, это огромные сказочные птицы — гамаюны, фениксы — водятся тут? А может быть, это грузины ходят по крыше — они такие, они могут. Они вон как тут ездят по дорогам — рискованно, с вызовом, дерзко. Долго не мог я заснуть, успокоиться, все перебирал возможные варианты, подстраивался под ритм, выстраивал скрытую рифму будущего повествования… Но утром милая женщина в баре сказала, что это ветер шевелил крышу, такое бывает. А Григорий Григорьевич приступил к выполнению своего плана. Я не всегда знал, куда мы едем и с кем будем встречаться. Где-то минут за пять до очередного блиц-интервью Гриша-мас объявлял наименование объекта, имя предстоящего собеседника. Всегда предупреждал, что времени у нас мало, потому что в основном люди занимаются делом. Но и сам Григорий Чигогидзе успевал заниматься делом: в оперном театре (том самом, где играл на литаврах «певчий дрозд» и где Григол создает видеостудию — это кроме круглосуточной работы в «Пионерфильме») он получил список техники, которую можно использовать. Гия там будет оператором, объяснил Григорий Григорьевич. С этим списком мы оказались через какое-то время на телеканале «Рустави-2». Тут работает очень много выпускников кружка — лично убедился. Пока мы дошли до кабинета директора местного камеди-шоу Георгия Джапаридзе, нам встречались девушки, юноши, мужчины, дамы — они здоровались с Гришеймас, некоторых он рекомендовал как хороших знакомых, некоторых — как учеников.

— Это Саломе, это Сали… Сали, ты почему так похудела? Сали очень хорошая девочка, очень талантливая, хороший фильм сняла. Почему так похудела? Она сразу после школы пришла, взяли, это уникальный случай. Сали грустно улыбалась — ей надо было встречать гостей: она работает на кастинге викторины, как наше «Поле чудес». После консультации у одного воспитанника, к которой подключился другой воспитанник и вместе они согласовали для Григория Григорьевича список, мы вышли на улицу. Но перед выходом, у кофейного автомата, разумеется, столкнулись с Нико Раджвели, главным дирижером Грузинского симфонического оркестра. Тоже воспитанник. Тоже «очень талантливый, очень хороший мальчик». Григол рассказал, уже в машине, историю, как Нико на экзаменах (в консерваторию, кажется) с первого раза записал по инструментам услышанный отрывок, да еще услышал какие-то колокольчики, которые никто из абитуриентов не слышал. И его сразу приняли.

— Это армянский район, тут армяне живут. Я договорился с Малхазом Мизандари. Очень хороший человек, врач. У него мало времени. Малхаз Мизандари заскочил в свой кабинет перед операцией. И даже вкратце рассказал, чем он занимается: очень сложные неполостные операции, в том числе онкология. Он говорил четко, понятно, интересно.

38

— Я, конечно, хотел стать режиссером. Но у меня такой, практичный склад ума. Поэтому, когда настало время выбирать, решил стать врачом. А «Пионерфильм» — это замечательное время. Студия и Гриша-мас мне очень много дали…

— Что? Малхаз понял, что общими словами не обойтись. Да и спасибо Григорию Григорьевичу — он подался вперед, как бы тоже спрашивая: «Да, что?»

— Как это ни банально звучит, творческий подход. Сейчас объясню. В «Пионерфильме» я, наверное, научился осваивать любую задачу. Вот поступает тяжелый больной, ясно видно, что все, нет выхода, — а для меня это только начало истории. Я как раз получаю адреналин — я-то знаю, что выход есть. Надо нестандартно подойти к делу, не бояться ответственности. Вот, кстати, Гриша никогда не боялся нам доверять, это удивительно просто. Наверное, это было именно то, что хотел услышать про себя Григорий Григорьевич, — он энергично встал и сказал: — Все, нам пора, у тебя трудная операция. И все мы подчинились его решению, даже Гия перестал щелкать затвором камеры. Мы колесили по Тбилиси, заезжали в разные места, Григол знакомил меня с разными очень хорошими и действительно достойными людьми. Надо ли говорить, что во Дворце молодежи я познакомился со всеми его педагогами и служащими, вообще со всеми. Григорий Григорьевич представлял меня и говорил: — Теперь скажи, зачем ты приехал. И мы вместе внимательно слушали добрые слова про «Пионерфильм» и Григола Чигогидзе. И переходили в следующий кабинет. От работников Дворца я узнал, что Григорий Григорьевич: — Очень хороший человек.

— Очень хороший педагог.

— Очень веселый.

— Джентльмен европейского типа.

— У него дар Божий работать с детьми.

— Он лучше всех находит общий язык с детьми.

— Он, в общем-то, сам такой же, как они, как его воспитанники, — ребенок. Нет, ну конечно, Григорий Григорьевич деликатно выходил из кабинета, когда коллеги помогали мне отыскать секрет его сверхуспешной педагогической деятельности. Поэтому, считаю, данные получены корректно. Еще мы были в Фонде Патриархии и разговаривали с Лашой Жвания, бывшим послом Грузии в Израиле и бывшим министром экономики.

— Главное в методе Гриши — инновации. Вот он придумал и устроил дискотеку «60 + 60». Это было так необычно, так смело, скажу я вам. Я там был диджеем. Вообще, опыт работы ведущим на разных вечерах очень многое мне дал. Батоно Гриша давал самому найти свой путь, то, что тебе интересно, что у тебя хорошо получается. Это абсолютно счастливое время, в «Пионерфильме». Да, смелость и инновации.

39

русский пионер №1(52). февраль 2015

ПИОНЕР-ГЕРОЙ.

Еще мы были на первом канале грузинского телевидения. Григорий Чартолани, заместитель генерального директора: — Все знали про «Пионерфильм», все дети хотели туда попасть. Знаете, это было единственное место, где не нам говорили, как устроен мир, а мы этот мир описывали. Впервые я, например, увидел: взрослому человеку интересно, что я думаю об окружающем мире. Полное доверие и свобода. Вот еще что: я стал театральным критиком — хотел актером, но стал критиком. В ГИТИСе учился… А потом все-таки пришел на телевидение. Это какая-то секретная штука сработала; что-то Гриша-мас заронил тогда, что проросло все-таки, что заставило вернуться, если не к кино, то очень близко, к телевидению. И когда я вернулся, все и получилось. Реваз Чичинадзе, главный продюсер утреннего и дневного эфира: — Я вообще-то юрист. И в Америке тоже учился. Когда обратно приехал в Тбилиси, предложили новости читать. Для меня это вообще не составило никакой проблемы: главное, чему «Пионерфильм» научил, — не бояться камеры, публики. И конечно, профессиональные навыки: камера, монтаж. Когда некому было поехать на репортаж, мне предложили — без проблем. Я даже не сомневался, что в кадре у меня все получится. И начальство не сомневалось, потому что они знали: я из «Пионерфильма». Мощная школа. Я и монтировал тот первый материал сам — очень хорошо Гриша-мас научил.

Григол Чигогидзе все это каким-то таинственным образом организовал. Он снял свое кино, написал свою музыку, сочинил свой роман. И продолжает сочинять, и не закончит никогда. Он и певчий дрозд. Только еще лучше.Очень хороший человек Григол Чигогидзе.

Старый Тбилиси, красивая квартира.

Девочка Елена Чикадзе сообщает, что собирается стать тележурналисткой. Пока бабушка собирает на стол (домашние хачапури, запеченная картошка с курицей, мясной рулет с яйцом, домашнее белое, сласти), Лена говорит, что с детства мечтала попасть в «Пионерфильм». Потому что мама там занималась. И ей очень нравилось, что мама рассказывала о занятиях.

— Мама очень красивая, — добавил Григорий Григорьевич, и мы пошли к столу. Ламзира Чхеидзе, актриса тбилисского театра имени Руставели: — Я вообще-то часто отказывалась от ролей в кино. Сейчас даже жалею. Я классические Весы, знак зодиака. Сомневаюсь, жалею… Вот батоно Гриша меня уговорил. Мы вместе отдыхали на море. Там познакомились. Много разговаривали. А потом Гриша дал мне прочитать сценарий этого фильма, «Травиаты». Там такой сюжет: давным-давно мальчик получает журнал, на обложке известная артистка. Он взрослеет, взрослеет, а потом — уже прошло много лет — присаживается на скамейку рядом с женщиной, закуривает. Достает свой журнал, а женщина (это я) узнает на обложке себя. Он ее не узнал, она там молодая, а прошло лет тридцать. Вот она рассказывает свою историю… Девочка, режиссер, такая славная. Но и… как это по-русски правильно? Настойчивая. Все очень грамотно сделала, знала, что ей надо, объяснила. Мне понравилось, что получилось.

— Сали очень похудела, — сообщил Ламзире Григорий Григорьевич. — Это девочка, которую мы на «Рустави-2» видели, — это уже мне. Я догадался.

русский пионер №1(52). февраль 2015

40

— Уважаемая Ламзира встречалась с нашими учениками в «Пионерфильме», рассказывала про актерское мастерство. Ламзира спросила: а как в Москве, что в театрах? Я рассказал, что знал.

ЭКРАН ПОКАЖЕТ А вечером мы оказались у Резо Чхеидзе. Все-таки Григорий Григорьевич планов не меняет. Он же знает, чувствует, что мне нужны веские аргументы, доказательства. Чхеидзе — хорошее доказательство. Но он точно не ученик Чигогидзе, так ведь? Реваз Давидович болен, предупредил Григол. У нас мало времени. Резо Чхеидзе действительно болеет, но это не мешает ему интересно рассказывать. Рассказывает маэстро подробно и с самого начала. С детства. Примерно через полчаса дошли до письма Эйзенштейну, которое Чхеидзе написал вместе с Абуладзе.

— Николай, дайте мне — вон на полке — ответ Эйзенштейна, да, этот. И прочитайте, пожалуйста. Четыре страницы от руки. В рамочке, под стеклом. Эйзенштейн гений, каскад аттракционов и все такое, но почерк все-таки неразборчивый.

— Ничего, я по памяти перескажу. …Мы уже совсем было подобрались к пятидесятым годам. Первым не выдерживает Гриша-мас: — Батоно Резо, а расскажите, как вы относитесь к «Пионерфильму»? В общем-то не меняя избранной нарративной интонации, Резо Чхеидзе продолжает с пятьдесят третьего года, со смерти Сталина.

— А вот все-таки про «Пионерфильм», нашему гостю это интересно.

— А вы знаете, что самый первый показ «Отца солдата» был во Дворце пионеров? Я этого не знал.

— Должен вам сказать, — это великий режиссер и многолетний руководитель «Грузия-фильма» обращается лично ко мне, — что из «Пионерфильма» вышла целая плеяда грузинских деятелей культуры. Не только кино, но и литературы, истории, геологии… Знаменитый режиссер выступал на юбилее, пятидесятипятилетии студии. Это мне потом рассказал Григорий Григорьевич.

— Много интересного рассказывает, — резюмировал Гришамас. — Заметил, он одну историю три раза повторил? Я кивнул. Хотел уточнить, что не три, а семь раз, но не стал, просто кивнул.

— Я совсем молодым пришел в «Пионерфильм». Сначала сам там учился, а потом мне предложили преподавать. Что я придумал: я решил учить их не только кино — всему интересному. Литературе, театру, музыке… Мы на концерты ходим, к нам приходят интересные люди. До меня в «Пионерфильме» занимались пять-шесть человек. А через год — уже восемьдесят. Говорю же, я беру количеством.

— А вы сами большое, художественное кино никогда не хотели снять? Как режиссер.

41

— Нет, никогда. Я люблю, чтобы сразу был результат. Кино — это очень сложно и долго. И очень большая ответственность. Ну да, а сорок лет работать с детьми, с сотней человек, — это очень быстро и никакой ответственности. Понятно. Еще я ходил с «Пионерфильмом» в консерваторию, слушать концертное исполнение «Паяцев» Леонкавалло. Перед началом Гриша-мас попросил меня выключить и убрать телефон. А еще он много раз шутейно, по-отечески даже представлял меня: «наш друг из солнечной Москвы» или «оккупант из Москвы». И это, как ни странно, разряжало обстановку. Потому что у Чигогидзе — педагогический дар. Короче говоря, я убедился, увидел своими глазами — как хотел. Свобода, уважение, терпение, инновации, смелость и самоотверженность — вот секрет педагогического успеха Григория Чигогидзе. Все было, как в кино: «Пионерфильм» — целая республика, целый мир. Совершенно реальный. А Григорий Чигогидзе — не президент: президентами в «Пионерфильме», понятно, были ребята. Пионеры юные, так сказать. Григорий Григорьевич — основатель этого мира. Как Вашингтон, Адамс, Франклин — Америки. Или создатель этого мира, как известно кто. Он хранитель и блюститель. Он ведь ездил со мной к своим ученикам не для того, чтобы слушать хорошие слова про себя или про студию. Он сидел в стороне и смотрел, как это работает, этот созданный им мир. А Гия фотографировал. И мир этот работал хорошо. Еще Григол любит повторять своим ученикам: экран покажет. И знаете, это, пожалуй, самое главное — для меня, во всяком случае: я смотрел фильмы ребят. И «Травиату» с Ламзирой Чхеидзе, и «Золотую рыбку», и мультфильмы. Это очень хорошее кино. В них, в этих фильмах, есть самое главное — замысел. Совершенно взрослый, свободный, талантливый. Безо всяких скидок, точно говорю. Это совершенно замечательно. Даже если бы они, дети, не стали целым культурным слоем, пластом Тбилиси, Грузии целой, они снимали очень хорошее кино. Правда. А Григол Чигогидзе все это каким-то таинственным образом организовал. Он снял свое кино, написал свою музыку, сочинил свой роман. И продолжает сочинять, и не закончит никогда. Он и певчий дрозд. Только еще лучше. Очень хороший человек Григол Чигогидзе.

P.S. Резо Чхеидзе рассказал, что он распорядился построить церковь на территории студии «Грузия-фильм». И чтобы она была видна из окна его кабинета. Зачем, спросили его? Чтобы, когда режиссер задумает кино, он пошел в этот храм и рассказал священнику о своем замысле. И во время съемок пришел в церковь — рассказать священнику, как идут дела. И после того, как фильм снят, тоже чтобы пришел — рассказать, что получилось. И это, мне кажется, было правильно, заключил режиссер. русский пионер №1(52). февраль 2015

СЛЕДОПЫТ.

А задумал я вот что: спасти Чернобыльскую атомную электростанцию и прекрасный город Припять. Ну да, через двадцать восемь лет после аварии, а что такого?

42

СпасениеЧернобыля текст: николай фохт фото: вита буйвид

Обозреватель «РП» Николай Фохт путешествует во времени и оказывается в центре исторических моментов. Становится действующим лицом узловых событий: наблюдает, встречается с участниками, показывает, что все могло бы быть иначе — при некоторых обстоятельствах и определенных усилиях. Первое историческое возвращение: Чернобыль.

43

русский пионер №1(52). февраль 2015

СЛЕДОПЫТ.

Я

не отказал себе в удовольствии пройти пару километров по берегу. В пять часов тут уже почти сумерки — может быть, мне кажется, но теперь, в наши дни, на море, в Крыму, совсем не так — жестче, что ли. Солнце закатывается быстрее, и сумерки такие… формальные, что ли. А сейчас — нежность какая-то, наивное время суток. И вообще, простор глазу. Вон виднеется на горизонте Щелкино — город (да город ли вообще?) легкий, еще не ожиревший, не прокопченный. И даже строительство Крымской АЭС не портит вид: над бетонным монолитом грациозно склонился строительный кран — причудливый, ломкий контур, космический колорит. Ага, а еще правее что-то поблескивает — это солнечная электростанция. Круто. Тут еще на берегу водохранилища должны быть ветряки — они ведь до сих пор электричество дают. А место прославилось не энергетическим прорывом, а… Ну, хотя в каком-то смысле энергетическим — «Казантип» штука тоже такая, атомная, чего уж говорить. Радиоактивная даже. Ладно, в сторону лирику, мне надо найти столовую, которая рядом с гостиницей энергетиков, у них сегодня ужин в шесть. Проверка из Москвы работу закончила, зафиксировано точное выполнение графика строительных работ — можно и бутылочку «Массандры» распить. Те, кто работает тут с восемьдесят второго, уже шесть лет, даже в самую жару пьют водку — неопытные еще. Думают, чем крепче алкоголь, тем лучше выводит радиацию. У них тут еще не было переоблучений, а то бы знали: пиво — самый верный способ. Ну или «Массандра» в крайнем случае.

русский пионер №1(52). февраль 2015

Я с трепетом открываю дверь в столовую. Сейчас меня волнуют запахи — эти страшные, родовые запахи советского общепита. Дух подкисшего на морском солнечном воздухе черного хлеба. И аромат грушевого компота — волнами бьется в стеклянную дверь. Человек пятнадцать мужчин закусывают котлетами с макаронами, толстыми, неуправляемыми. Столики сдвинуты, компания уже сказала, скорее всего, тоста три. Сделав несколько шагов, на улыбке громко, чтобы не затерялся мой клич в застольном гур-гуре, объявляю: — Здравствуйте! Товарищ Медведев, Григорий Устинович! Можно вас на два слова? Всего несколько минут отниму у вас. Молодой мужчина вскидывает на меня взгляд. Никогда бы не узнал. Ничего героического, прямо типичный инженер. Точнее, инженер по технике безопасности. И взгляд не очень дружелюбный.

— Я из Москвы приехал, журналист, АПН. Довольно срочное дело. Можно? Мы вышли на улицу. Подул ветерок, но гостеприимно, неназойливо — так, чтобы напомнить: на улице апрель, рано еще вот так, в короткой рубашечке, по вечерам тут расхаживать.

— Слушаю вас. — Григорий смотрел на меня преувеличенно строго. Я сунул ему в руки журналистское удостоверение.

— Мне надо с вами поговорить. Вы ведь завтра в Москву летите?

— Да. — Медведев подробно изучал мой документ.

— Я вам предлагаю поменять маршрут. Завтра в восемь утра самолет из Симферополя в Киев. К часу нам надо быть в Припяти. Григорий щелчком сложил и протянул мне ксиву.

— Скажите, а вы тот самый Крафт? «Чернобыльский сон»?

— Да, Григорий Устинович, тот самый. Только «Сон Чернобыля» правильнее. Если вы читали заметку, понимаете — просто так я бы сюда не приехал, там…

— Знаете, я был поражен, когда прочитал: откуда такая осведомленность? Вы прямо моими словами. Всегда к журналистам относился… Не люблю я журналистов, одним словом, но…

— За что не любите, Григорий Устинович?

— Необразованны, в каждой бочке затычка, и пишут все время… Но вы — другое дело. Говорите, чем могу поспособствовать? И только теперь я понял, что все может получиться, только теперь. А задумал я вот что: спасти Чернобыльскую атомную электростанцию и прекрасный город Припять. Ну да, через двадцать восемь лет после аварии, а что такого? Во время аварии ведь не сумели. До трагической катастрофы не удосужились. Как у нас в народе говорят: лучше поздно, чем никогда. Какой смысл столько лет рассуждать, отчего она случилась, авария на четвертом блоке? Хотя нет, выяснить причины очень важно — но именно для того, чтобы точнее сработать сейчас, для того, чтобы наверняка действовать, чтобы не было шанса у ядерного беспредела.

44

Да что там Чернобыль — таким способом можно многое изменить и улучшить, ведь сколько ошибок совершило человечество, отдельные граждане. Одни по неразумению, другие сознательно делали нам, грядущим поколениям, зло и пакость. Объяснить не могу, но чую: пришло время вот эту русскую особенность, этот крепкий задний ум пустить в дело. Самый обычный человек, я считаю, при наличии воли и храбрости, изучив тщательно материал, имеет право сказать уверенно: я могу все исправить, сейчас, пара движений — и прошлое станет намного чище, светлее и богаче. А уж настоящее — вообще слов нет — засверкает, засеребрится, забуянится во всю ширь горизонта; люди, избавившись от ошибок прошлого, психосоматически даже подтянутся, выравняются, усилятся. Некоторые достижения науки резко скакнут вверх: всего пара спасательных экспедиций в прошлое, и мы сегодня не только на Луне, но и на Марсе, а «Интерстеллар» — жалкая пародия на неимоверную реальность. Навскидку — что можно бы сделать? Ясно, что можно спасти Пушкина, не пустить Ленина в Россию, поймать Джека Потрошителя, помешать Гитлеру, помочь уйти от летальной ответственности Джордано Бруно, вытащить из огня второй том «Мертвых душ». И это только начало. Разумеется, по пустякам не стоит размениваться, бить только по ключевым оплошностям, по решающим. Уже слышу, как раздаются самонадеянные голоса про «эффект бабочки», про нарушение пространственно-временного континуума; мол, грубое вмешательство в прошлое равносильно сотне Хиросим (которую, кстати, тоже надо бы спасти). Ну, во-первых, не грубое, а высокоточное — можно сказать, скальпелем, лазером, ультразвуком собираюсь пройтись по гордиевым узлам и опухолям человеческой истории. Если и возникнет идея спасти вымирающих динозавров — то десяток, не больше: для науки, для детишек в зоосаду, для Спилберга, для Стивена, — ни динозавром больше. Во-вторых, я нацелен на добро и позитив, а значит, «эффект бабочки» только повысит урожаи и надои, укрепит озоновый слой, искоренит нищету и неграмотность на планете. Да говорить не о чем — надо засучить, как опять-таки русский народ утверждает, рукава и в омут головой, именно головой. А еще кто-то спросит: а какой практический смысл? Мол, все понимают, что игра, что реконструкция, что ради красного словца, — на кой нам все это терпеть и читать? А вот даже если так неромантически глядеть на ситуацию, пользы много. Предположим, прозреет человек, читатель, просто медиум не через сто лет после катастрофы, а за полгода до нее — до дуэли, до четвертого блока, до Порт-Артура. Осознать это человек осознает, а сдвинуться не сможет — нет привычки, навыка, паттерна не хватает для того, чтобы резко и четко действовать, спасать. А если использовать нашу систему, наш подход — вот и пример, вот и мотивация подвига. Потренируемся на прошлом, чтобы не ударить в грязь с настоящим, современным, актуальным кризисом. Короче говоря, все ясно.

45

Для первого раза я выбрал избавление мира от чернобыльской катастрофы. Казалось бы, почему не предотвратить убийство Кеннеди, почему не поймать того же Джека Потрошителя или сберечь и доставить в целости и сохранности «Титаник» в НьюЙорк? Темы близкие, успех обеспечен. А в этом-то и штука, что слишком легкие сюжеты. Чего там — затаиться в книгохранилище и в нужный момент дернуть за локоток Ли Харви Освальда. Прислониться к шершавой стене дома на Бакс-роу и выскочить из подворотни в тот самый момент, как Мэри-Энн Николз договорится с невысоким гражданином и возьмет его под руку, — и, угрожая, возможно, огнестрельным оружием или смартфоном «самсунг», заставить злоумышленника сдаться, загодя сфотографировав, конечно. И с «Титаником» все элементарно. В порту, конечно, трудно его задержать, но когда уже отвалим от шербурской пристани, ночью вырубить к чертовой матери все навигационные приборы и перерезать какие-нибудь провода. Скорее всего, «Титаник» вернется в порт и возобновит путешествие только утром (и даже к назначенному сроку успеет в результате). Но заминки хватит на то, чтобы легендарный айсберг бесславно разминулся со своей добычей. Элементарно, чересчур просто. Нам этого не надо, нам нужен достойный прецедент, на который могли бы равняться путешественники по времени, грядущие клинеры и оптимизаторы. Поэтому я выбрал аварию на Чернобыльской АЭС. Разумеется, о причинах, которые привели к взрыву, не все известно, не досконально. Однако совершенно очевидно, что авария произошла в результате редкого стечения нескольких факторов. Как теперь говорят, это был идеальный шторм. Один фактор — несовершенство конструкции РБМК-1000 (реактор большой мощности канальный) и отступления от технологии во время его строительства. Другой — человеческий: очевидно, что были допущены нарушения протокола проведения планового испытания режима «выбега ротора турбогенератора». Разумеется, остановиться на деталях не выйдет — это ядерная физика, детка. Но, упростив упрощенное объяснение, получится, что испытывались, в общем-то, экстремальные режимы работы реактора. В данном случае, насколько я понял, моделировалась ситуация, когда вдруг отключится электроэнергия на приборах и надо будет использовать электричество, которое по инерции вырабатывает остановленный генератор. Стоп, пока хватит подробностей. Они нам все равно не помогут. Наше дело — найти критическую точку, оперевшись на которую можно относительно простым усилием перевернуть ситуацию с головы на ноги. Направить реку в нужное русло, пока она не вышла из берегов. Пытаемся мыслить логически. Первый фактор — конструктивные недостатки реактора. Можно ли убрать эту составляющую катастрофы? Даже не вдаваясь в технические подробности, ясно, что нельзя. Конструкция работала, она эволюционировала, проходила разные стадии: чтобы убедить, например,

русский пионер №1(52). февраль 2015

СЛЕДОПЫТ.

академика Александрова, что его протеже опасен или даже преступно опасен, надо не только лучше него разбираться в вопросе, но и иметь аппаратный вес. В Центральном комитете партии, в Президиуме Академии наук; нужно имя не меньше нобелевского лауреата, нужны, конечно, научные публикации. При этом надо умудриться при всех этих регалиях, при всем этом уме и международном бэкграунде не загреметь на Колыму. И готовить все это надо лет тридцать — с негарантированным, кстати, успехом. Потому что кто знает, к кому прислушается Генеральный секретарь, а еще хуже — Политбюро? Нереальный план. Поэтому я решил сосредоточиться на второй системе фатальных факторов — на проведении испытания в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года. Философия подхода такая (как раз «эффект бабочки» как минимум): любой ценой изменить ход эксперимента, при этом провести саму процедуру максимально близко к пасконным, железобетонным по запасу прочности нормам техники безопасности. Разумеется, используя без ограничения всю полноту имеющейся информации. Но как это сделать? Как бы я это сделал, если бы мог? Ясно, что одному мне не справиться. ЧАЭС — объект режимный, попасть туда надо легально, чтобы действовать максимально комфортно. Нельзя вызвать подозрение, нельзя дискредитировать свои действия — ведь придется не только самому исправлять, но и убеждать людей. Причем людей компетентных, высококвалифицированных, ученых. Рядом должен быть человек их круга, их интеллекта и профиля. К начальству соваться нечего (я поначалу хотел просто сорвать эксперимент — ну по типу «Титаника»). Они, начальники, почуют неладное, в две минуты сдадут гэбистам, а потом еще и саму аварию на тебя спишут. Я стал искать сообщника. И нашел довольно быстро. Григорий Медведев после аварии написал несколько книг про Чернобыль: «Ядерный загар» и «Чернобыльская хроника», вторая особенно интересна. Там действительно есть хронология: строительства электростанции, проведения эксперимента. Достаточно подробно разбираются возможные причины катастрофы. Григорий Устинович — то, что мне нужно. Специалист, сам работал на строительстве ЧАЭС, судя по его оценкам и слогу — человек въедливый и подробный. И самый настоящий практик — на своей шкуре испытал цену ошибки: лечился от переоблучения в той самой шестой московской клинике (где проходили курс лечения от лучевой болезни чернобыльские спасатели) еще до аварии на четвертом энергоблоке. Мой план был прост: договориться с Медведевым, чтобы он присутствовал на станции во время плановой остановки реактора. И чтобы меня смог с собою взять. Дожать, убедить энергетика с помощью аргументации из его же книжек. Они написаны по горячим следам — значит, некоторые мысли и позиции сформировались еще до трагических событий. Куда он денется, Григорий Устинович, как миленький ринется со мною в бой. Из его хроники я выудил, что накануне аварии он был с проверкой на Крымской АЭС, — удача. Это же совсем рядом с Киевом!

русский пионер №1(52). февраль 2015

Но надо было придумать, почему Медведев вообще станет меня слушать. Ведь если просто заявиться к нему и вывалить на стол все аргументы — про положительный паровой коэффициент реактивности, про концевой эффект (даже если заучить куски его текста и текста из Википедии), — сочтет сумасшедшим каким-нибудь физиком-любителем. И тоже сдаст кому положено. Тут надо тонко, спешить нельзя, надо сначала аккуратно самому легализоваться на этом пространстве. Я решил всеми правдами и неправдами опубликовать статью про катастрофы на наших атомных электростанциях, мне кровь из носу надо было, чтобы она вышла до мая 1986-го. Разумеется, поселился я в гостинице «Прометей» — дом культуры с таким же названием есть в Припяти. Я оказался в Тюмени 13 марта — как раз город накрыло резкое похолодание: днем двадцать два мороза, ночью за тридцать. В номере — колотун. За окном — «молочко», солнце пробивается сквозь дымку. Снег не идет — его и так до фига.

— А батареи работают? Дежурная по этажу даже взгляда не оторвала от стола: — Все как положено.

— Но чего-то холодно. Может, второе одеяло дадите? Я не нашел в шкафу.

— Слушайте, вы час скандалили, чтобы вам одноместный номер дали, — директор пошел навстречу. Если холодно — в ресторане вино, коньяк, водка. И горячее — милости просим.

— Я не пью. Почти. Все равно не подняла глаз.

— Ну и зачем тогда сюда ехать, сидели бы в Москве. Хорошо, дам одеяло, все равно народу никого, праздники только кончились, все командировочные по домам, с женами. И батарею попрошу Михаила посмотреть. А в Тюмень я, такой нерадивый, приехал к своему другу Рустаму Арифджанову, собкору «Комсомольской правды». Точнее, мы еще не друзья, познакомимся только через два с половиной года, в «Собеседнике». Но до этого времени мне ждать, как известно, нельзя. Рустам оказался единственным будущим другом, который способен мне помочь. Конечно, идеально было бы устроить публикацию в «Огоньке» — острая тема, с мощным резонансом. Тем более Коротичу должно понравиться — он же сам из Киева! Но вот незадача: главредом Коротича назначили только в мае восемьдесят шестого. А при Анатолии Сафронове напечатать заметку про проблемы на советских атомных электростанциях… Ну понятно. А с помощью Рустама я собирался выйти на «Комсомолку» или на «Собеседник» — в крайнем случае.

— Алло, можно Рустама Мустафаича? — Я его голос и так узнал, но веду себя осторожно, главное — не спугнуть, тут реакция может быть какой угодно — время, в общем-то, такое, переходное. Только что, на двадцать седьмом съезде, первый раз Горбачев произнес слово «гласность». Или не Горбачев, не важно. Временной коридор у меня узкий, просвет всего дней двадцать

46

между первой гласностью и дедлайном по моей статье. Ее надо запустить не позже конца марта.

— Рустам, добрый день. Я тут проездом, из Владика, на конференции по ядерной энергетике. Хотелось бы встретиться — есть интересное предложение. Нет, я журналист, но без вашей помощи не обойтись никак. Может, посидим вечером в «Сияшке» или в «Курятнике», в «Кристалле» — знаете, на Республики? Ага, там очень вкусные цыплята. Я угощаю. Ну да, немного волновался. Хотя ничем меня Рустам удивить не мог — я очень хорошо помнил нашу первую встречу, в грядущем восемьдесят восьмом. На мне те же часы, что

47

русский пионер №1(52). февраль 2015

СЛЕДОПЫТ.

тогда, — «Полет», рыбий глаз, отремонтировал, как знал. Я думал, составить себе достоверный ретро-гардероб будет довольно сложно. Выбрал черные джинсы, стилизованные под брюки, вельветовый пиджак оливкового цвета, голубую сорочку. Видавшие виды коричневые Ecco, «обливная» дубленка. Оказывается, все, что надо, было всегда под рукой. Главное — помнить, что теперь я старше его, я теперь маститый журналист.

— Рустам… Мустафаевич, я вам предлагаю бомбу, самую настоящую. Материал абсолютно эксклюзивный. Смелый, даже чересчур. Знаете ли вы, что мирный атом не так уж безопасен? Что с пятьдесят седьмого года у нас произошло с десяток достаточно крупных катастроф, с человеческими жертвами: в Челябинске, на Белоярской АЭС, в Мелекасе? Ровно десять лет назад в результате разрыва прямого контура погибли трое работников Первого блока Ленинградской АЭС. Три человека, понимаете? Причины — во-первых, несовершенство конструкции самого реактора, которое замалчивается. Во-вторых, халатность работников электростанции, несоблюдение норм техники безопасности. Да, скучно звучит, но с этой штукой, с атомной энергией, шутить нельзя. (Чуть было не сорвался и не добавил «молодой человек», но взял себя в руки.) Короче говоря, фактура из первоисточника, я написал заметку. Компактную, но емкую. Разумеется, Рустам задал вопрос: — А почему я? И какое отношение эти проблемы имеют к Сибири? Ну мне ведь хоть как-то надо объяснить руководству. Да, а почему вы у себя, в АПН, это не выпустите? А, ну хотя да, понимаю, вы же на Запад работаете, пропаганда. Вы же все там шпионы. И он так знакомо улыбнулся. Еще почти не седой, так, чуть-чуть.

— Как при чем тут Сибирь — а АЭС в Томске-7?

— Ну, это, Николай, она как бы секретная. Точнее, о ней не принято. Там же история с оборонкой связана.

— Ну вот, пора рассекречивать потихоньку. — Во мне проснулись какие-то партийные, перестроечные интонации. — Решения двадцать седьмого съезда ведь надо в жизнь, а, Рустам Мустафа-оглы?

— Да я понимаю, но инерция мышления… Везде. Хотя у нас газета прогрессивная. Да и главное что?

— Что?

— Главное — чтобы заметка была интересная, чтобы ее было интересно читать.

— Ну а вы посмотрите, прямо сейчас. Почему-то уверен: вам понравится. Рустам взял в руки листочки — как мог шифровался, распечатал на струйном принтере. Прочитал заголовок.

— «Сон Чернобыля» — а при чем тут Чернобыль, это где?

— Это под Киевом. Там запущена новая АЭС — со старыми проблемами. Читайте.

русский пионер №1(52). февраль 2015

«Я шел вдоль дороги, стараясь не приближаться к опушке “рыжего леса”. Счетчик мерно потрескивал: радиация в норме. Но я знал, что шаг влево, шаг вправо — я порежусь о бритву рыжей опушки, где и четыреста, и тысячу миллирентген поймать можно запросто. На горизонте Припять — один из самых красивых городов нашей страны, современный, зеленый, заполненный детскими голосами — был, он был таким. Теперь это город-призрак, зона отчуждения. Облезлые стены жилых домов, пересохший бассейн, в гостинице “Полесье” очень много свободных номеров — тут нет живых постояльцев. И мертвых тоже нет — может быть, только призраки. Новенький стадион “Авангард”: футбольное поле заросло деревьями, на трибунах “грязный” мох — мох очень хорошо держит радиоактивную пыль. Я забираюсь на крышу четырнадцатиэтажки — отсюда открывается вид на ЧАЭС. Четвертый реактор укрыт чем-то типа саркофага — жутковатое зрелище. Не в силах сдержать себя, я делаю шаг вперед, я хочу быстрее преодолеть эти четыре километра до станции, я делаю еще один шаг и отталкиваюсь от крыши дома; я взлетаю и… просыпаюсь…» Рустам оторвал глаза от текста.

— Ну, необычно… А вы где-нибудь печатались, я вашу фамилию что-то не встречал никогда? Крафт… Немецкая?

— Ага. — Я не мог себе позволить работать под настоящей — мы же еще встретимся. В фотошопе сделал бланк, вписал туда «Николай Крафт» и приклеил к сохранившемуся — они у меня все живы-здоровы — апээновскому удостоверению. — Ну, приходилось, под псевдонимами в основном.

— А эту почему под своей?

— Рустам, потому что новые времена наступают, смелые времена. Я человек пожилой, опытный, в журналистике всю жизнь; поверьте мне, эта заметка перевернет не только мою жизнь — она сделает имя и вам. Ну, корпоративное, внутриредакционное как минимум. А это значит — Москва, очень скоро Москва, еще скорее, чем вы планируете. Вам в «Комсомолке» обещали год-два в этом солнечном городе?

— Да я-то как-то и не планирую особо. Мне и тут, в Тюмени, нравится. Мы одновременно, как бывало, как будет очень скоро, рассмеялись на все заведение. Мы понимали друг друга. Я заказал еще триста грузинского коньяка. Когда еще вот так посижу с Рустамом? Он со мной еще много раз, а я с ним — бог знает.

— Заметка хорошая, думаю, пробью.

— Серьезно, Рустик, это важное дело, для страны, понимаешь. Сон сном, но там ведь видишь сколько фактуры, там такие вещи, о которых они сами, ядерщики, вслух боятся говорить… А оливье тут есть?

— Оливье не пробовал, тут долма неплохая. Через двадцать дней статья была опубликована. Я даже не стал дожидаться резонанса, вычитал верстку и свалил от греха

48

в свой тоже в чем-то тревожный пятнадцатый год. Почти полдела было сделано. Я предложил Григорию пройтись до гостиницы пешком. Я выложил на стол почти все козыри. Показал регламент испытания, утвержденный «Гидропроектом», — Медведев искренне ругался, обнаружив десяток нарушений канонического, действительно безопасного регламента остановки реактора. Я пересказал ему его же будущую книжку «Чернобыльская хроника», объяснил, что при таких нарушениях возможна настоящая авария — с учетом недостатков РБМК, положительного парового коэффициента реактивности, концевого эффекта. Буквально оглушил его сообщением, что во время эксперимента будет сознательно отключена САОР — система аварийного отключения реактора, чтобы она автоматически не прекратила эксперимент, когда смоделируют критическую ситуацию.

— Вы представляете, что это будет в сочетании с положительным паровым коэффициентом?! — Я уже начинал путаться и лажать. Мне надо было просто затащить Медведева на ЧАЭС — там он сам во всем разберется, другого варианта у меня не было. Я вытащил из рукава джокера.

— А знаете, кто будет лично руководить испытанием? Да, Дятлов, именно. Я бил наверняка — Дятлова Медведев, мягко говоря, недолюбливал: в свое время Григорий Устинович занимался подбором кадров руководства четвертого блока и не рекомендовал Дятлова. Но того назначили через голову Медведева. Из гостиницы Медведев позвонил Николаю Фомину, главному инженеру ЧАЭС, и поставил его в известность, что будет лично присутствовать на испытании. И еще журналист будет из Москвы, и не кто-нибудь, а Крафт! Тут все прошло гладко. Короче говоря, подействовало. Выехали в три утра, на машине через Феодосию, в шесть мы были в аэропорту. Хорошо, что без багажа. В час — в Припяти. В полвторого уже были в зале, из которого управляется реактор. Еще накануне Медведев звонил в Киев и ругался с местным начальником энергетиков: тот собирался перенести испытание с 14:00 на полночь — чтобы не терять электричество в разгар дня. Но этого нельзя допустить, нужно, чтобы испытания прошли в смену Юрия Трегуба, более опытного старшего инженера, чем Леонид Топтунов, при котором и произошла авария. Мы страховались в мелочах, потому что мелочей тут не было. Ровно в два появился Дятлов. Они сухо поздоровались.

— Решили поучаствовать, Григорий Устинович, не хватает забот в Крыму? Или вы теперь у журналистов эскортом работаете? Хорошее окончание карьеры. Итак, начинаем работу. Отключить САОР…

— Отставить отключить САОР. Работаем по старому регламенту. Фомин в курсе.

— Да ты что тут раскомандовался, японский городовой? — Дятлов вплотную подошел к Медведеву. Тот на удивление хладно-

49

кровно продолжал следить за приборами. Пришлось вмешаться.

— Анатолий Степанович, можно вас? Пара секунд. Вообще, я рисковал. Дятлов — крепкий мужичок, служивый, моряк, подводник. Дерзкий — можно было получить в лоб запросто. Но и это было бы полезно — думаю, пришлось бы остановить испытание, из-за инцидента. Я думаю, Медведев бы взял на себя это решение. И я пошел ва-банк.

— Слушай, морячок, веди себя тихо, — прошипел я ему в ухо. — Если ты продолжишь буянить, жалеть будешь ой как долго. Угробишь реактор, весь город, до Киева добьет. Ты берега тут потерял, глаз замылил — дай человеку свежему разобраться, не встревай. Ты даже предположить не можешь, какие глаза сейчас наблюдают за этой комнатой. Ты хороший, настоящий мужик, но сейчас отойди. Пожалуйста. Дятлов вдруг обмяк, выругался и вышел из зала. И в этот момент Трегуб назвал ключевой параметр: — Упали до 30 мегаватт. Что делаем?.. — Он привычно поискал глазами Дятлова. Медведев думал долго, тридцать секунд.

— Приказываю остановить эксперимент. Провести соответствующие мероприятия по экстренному глушению реактора. Все, я перевел дух. Я был уверен, что мы предотвратили стечение обстоятельств, как бы они ни назывались. Я сразу позабыл все эти термины, всю эту лабуду. Мне тут точно делать больше нечего.

— Я пойду, Григорий Устинович. Увидимся вечером, если я останусь, конечно.

— Да-да. Идите. Но не уезжайте ни в коем случае, очень хочется поболтать. Мне все-таки непонятно…

— Ну, не сейчас, не сейчас. Командуйте, не отвлекайтесь. До Припяти подбросил автобус с мужиками из турбинного цеха. Новый человек, из Москвы, был отличным объектом — стали расспрашивать: как там Москва, стоит? Я быстро свернул разговор в нужное русло: — Мужики, а я слышал, сегодня в шесть с реакторным игра?

— Точно, а ты чего, могешь?

— Могу. На воротах или в защитке. Сегодня же пятница, 25-е ведь? Спортивный тут какой-нибудь работает? Высадите меня там — треники куплю, кеды, футболку. Я вышел у магазина «Старт». Все мои мысли были заняты предстоящей игрой — только бы колено не разболелось и дыхалки хватило. Зашел в спортивный, резиновый запах кед-шин-мячей наполнил сердце счастьем. И только совсем на периферии, на самой околице сознания, на опушке уже не рыжего леса мелькнула дурацкая, сырая какая-то мысль, которая совершенно не соответствовала нынешнему триумфу: «Пятница, двадцать пятое. Завтра просто суббота. Другой субботы, плохой субботы 26 апреля 1986 года, не будет больше никогда, nevermore. А реакторщиков мы сегодня сделаем, точно сделаем».

русский пионер №1(52). февраль 2015

рисунок: татьяна максимова

Диктант. Неуловимость. В тему номера. Дневник наблюдений. Пострадавший из Салима. Обозреватель «РП» на крышах Иерусалима. Урок истории. Здесь был Ипр. Рейд спецкора «РП» по местам газовой атаки 1915 года. Урок поэзии. Поэт Орлуша в рифму веселится на заданную тему «Заграница». Стихи Андрея Орлова (Орлуши). Сочинение. Должник. Рассказ Майка Гелприна. Комикс Андрея Бильжо.

ДИКТАНТ.

Неу лови мость текст: игорь мартынов

52

игорь стомахин/фотосоюз

В глобализированной преамбуле к главной теме номера — «Заграница» — Игорь Мартынов припоминает и проходит заново, от самых мальчишеских, фазы постижения заграничности, упираясь в рубеж, который, возможно, вовсе не предел.

Кто

помнит, что такое «андроповка» и «Ява явская», поймет: заграница сперва была точкой отрыва, романтикой бегства, когда совершенно не важно — куда. Сколько раз седыми утрами, в родимых Химках, после ночной овердозы гаванского рома, воскреснув под Толстым, в одноименном парке, втащивши в жабры кислый дымок, — под похмельным, единственно верным углом окидывали взглядом родину, которая на маленькую букву. Лучший момент сказать ей все, что думаешь… без завываний и обид… пока никто не держит, пока менты индифферентны и хладнокровны небеса… сорви резьбу, сбей цугцванг… с опорой на утренний тремор выдай код закрытого города, за которым, как учили, ломится шпионаж: индекс четырнадцать — четырнадцать — два нуля… Ты же понял эту подмену: затем-то город и закрыт на вход — чтоб ограничить поголовье рвущихся на выход. На то и занавес — чтобы не выпускать. Но тем и веселее — вырваться! А этот закрытый город оптимален для бегства. Куда ни двинь, отрыв на все четыре! О, как замысливали мы побег: через Старбеево, полчаса до Ш-2, сунуть погранцу фальшивый паспорт канадского какого-то Лемье — взойти на борт. А если вдруг сорвется небо — тормознуть стрелу любую, пусть даже красную… качнув для профилактики дулом старбеевского пугача — скомандовать: «НордВест! На Гельсингфорс! На Койкулоппу! Кому ни остановка!» Харэ облизывать пупок, дадим шунта и вспорем стрелку, покуда жоксы кое в чем сильны! А если не выйдет по рельсам — есть и запасной исход: зря, что ли, испуская дух и хоронясь вдоль рукопашного русла, прорыли узники совдепа водную артерию?! Исполнить волю их — головою с моста в экспортную баржу, зарыться в гальку, в алмазы, пепел, песок из бутаковского карьера! Плыть на юга, пока не откопают турки! Все виды транспорта к услугам беглеца! С вожжой под хвост, на лошадиной силе, Радищеву в противофазу, он к нам, мы вспять разматываем ленинградский тракт! Столь и стозевна, сколь озорна перспектива, только тронь — сама покажет выход, исторгнет.

53

А потом — упал занавес, разверзлись дали. И мы взяли заграницу экстерном, уложившись в семилетку. Помню первый чартерный рейс на берег турецкий… год 92-й, на борту ничего, кроме квелой «Буратины»… загранпаспорт чист, как простыня перед стартом первой брачной ночи… Теперь не то: паспорта проштемпелеваны до крайней корки… пробу ставить некуда… а все равно — снега сойдут, полоска взлетная оттает… и тянет по миру — хоть на последние, сэкономленные на школьных завтраках, носках, горжетках… Нет, мы не можем, не должны сойти на нет из-за банкротств, из-за кризисов! Мы не имеем права оставить заграницу в покое без себя, без русского путешественника! Русский путешественник — совсем не то, что путешественник, скажем, не русский, который выдвигается постфактум, в гроб сходя, перемещается пугливыми горстками в одинаково бледных, как больничная пижама, экофрендлевых ветровках и в соответствующих старшинству шортах до пяток. Нет! Русский путешественник выходит в свет уже при жизни, тратит все на «горящие» путевки. Он влетает в мир молодцеватый, озорной, деятельный. Он в плавках прыгает с балкона на балкон, ползет, неумолим, по водосточным трубам. Ему что Суахилия, что Бенгалия по колено, он бодр и добр. Он в этих странах действующее лицо, он не в музей приехал, а за две недели выпотрошить жизнь по полной программе: если надо, отсидеть в тюрьме, возглавить восстание, навести конституционный или любой другой порядок. Вот он плывет за буйки с твердым намерением разобраться в коренном отличии мулатки от креолки, тайки от майки. Вот он во главе пелетона на самых крутых виражах. Он как с цепи сорвался! Да так оно и есть: пока в пути, в отъезде, в кругосветке — голыми руками его не возьмешь. Люди в черном явятся с облавой — а нет его, след простыл, ищи-свищи… где-то далеко…

— За границей, что ли?

— Дальше. За гранью.

русский пионер №1(52). февраль 2015

ДНЕВНИК НАБЛЮДЕНИЙ.

Иерусалим — город Бога. Там Иисус Христос ходил, любил, спасал, и погиб, и восстал в третий день. Как это можно — не хотеть увидеть Иерусалим?! Не оказаться там, где и камни вопиют?!

русский пионер №1(52). февраль 2015

54

По с т р а д а в ш и й

С

из

алима

текст: александр рохлин фото: наталья львова

В зимнем Иерусалиме, за стенами древнего города обозреватель «РП» Александр Рохлин понимает, откуда у людей берется маниакальная страсть к фиксации своего пребывания на земле. И ищет открытую дверь, чтобы войти в Вечность. Читатель, не отставай!

55

русский пионер №1(52). февраль 2015

ДНЕВНИК НАБЛЮДЕНИЙ.

Городу

Иерусалиму три тысячи пятнадцать лет. Я впервые ехал на него смотреть и рожу воротил. Мания величия, не иначе… В аэропорту напала на меня злющая баба по имени «хандра» и терзала-жгла — хоть беги без оглядки на Вятку. Мания преследования? Накатил — не помогло. От страха и напряжения не берет хмель, а выветривается, зараза, через испуганные чакры. Всякий раз, когда покидаю отеческие пределы, кажется мне, что совершаю я великую глупость. Добровольно отказываюсь от возможности лишний раз увидеть, как идет снег над Новодевичьим прудом. Словно от движения снега зависит мое жизненное благополучие. А уезжаю туда, где нет никаких Новодевичьих прудов и я сам никому не нужен. Зачем же подвергать драгоценного себя такой опасности? Это называется ностоманией. Но позвольте уточнить, что даже распоследнему православному, к числу которых я себя нагло приписываю, не положено таких мыслей. Иерусалим — город Бога. Там Иисус Христос ходил, любил, спасал, и погиб, и восстал в третий день. Как это можно — не хотеть увидеть Иерусалим?! Не оказаться там, где и камни вопиют?! Глупость какая-то и гордость… В конце концов, не Иерусалим ли Небесный обещан нам за порогом земного бытия? Или я и в этом случае буду просить оставить себя на кисельных берегах Сылвы или в молочных туманах Вологодчины? Бред… Ладно. Предположим, не ради себя любимого еду за тридевять земель от снега и Вятки. А жене — подарок на день рождения. Она выстрадала поездку. Молодость еёшную я давно отнял, промурыжил по палаткам и в придорожных гостиницах, добра не нажил, а последнее забрал для строительства сомнительного родового гнезда под Волоколамском… Удобная ширмочка, за нее и спрячусь… Но не зря говорят: не жили богато — нечего и привыкать. Никто и предположить не мог, каким замечательным фиаско обернется заграничное путешествие. Утро субботнего покоя. Шабат. Утро пустых улиц, захолустной идиллической тишины, теплого зимнего солнца (у нас подобное случается только в апреле) и надежд на чудо, которое под южным небом всегда кажется ближе. Мы шли к Старому городу по улице Бен-Иуды, через пальмовую рощу к магистрату, по трамвайным путям, через строгий квадриум зданий в «античном» стиле и легкомысленный тенистый дворик с каменными скамейками и горками разноцветных железных подушек, внутри которых стояли лужицы дождевой воды. Переулок заканчивался каменной аркой, а в проеме арки стоял лев… Настоящий иерусалимский лев. Символ святого города. То есть он тоже был каменный, как и все вокруг, но камни в Иерусалиме принято почитать, как живых. Тем паче львов… Верхом на льве сидели две девчонки лет по пять, рядом в коляске еще один иерусалимлянин младенческого возраста.

русский пионер №1(52). февраль 2015

Коляской управляла молодая женщина в парике, а венчал мизансцену грузный мужчина в ослепительно белых чулках и длиннополой шляпе. Судя по количеству детей, это была недавно созданная семья. Со временем количество «всадников» на колясках, львах и шеях отцов должно было вырасти как минимум вдвое. Или втрое. Но не это главное. У меня возникло странное убеждение, что я вижу перед собой хозяев Города. То есть тех, кто определяет смысл и дух места. Мне стоило бы снять перед ними свой картуз… Известно, откуда шли эти люди. Они возвращались от Западной Стены, по-нашему — Стены Плача. Стало быть, они возвращались после молитвы. Ни в какое другое место религиозные евреи по субботам не ходят. И в этой заданности субботних действий людей и был записан смысл. А дух… витал в воздухе, прогретом зимним солнцем, наполнял тишину и резвился среди разноцветных железных подушек и каменных львов. Больше, правда, подобных ощущений не возникало. Пересказывать в подробностях историю Иерусалима нет смысла. Лишь напоминаю: другого города с подобной судьбой на планете нет. Целые народы, культуры, империи и цивилизации, исчезнувшие безвозвратно и существующие доныне, тысячи лет напролет и наперегонки пытаются назвать его своим, овладеть навсегда, присвоить дух и смысл, надиктовать волю и объявить себя единственно правыми. Историки говорят, что этот город видел больше войн, чем какой-либо другой город в истории человечества. По разным оценкам, Иерусалим 37 раз был захвачен, 86 раз менял хозяев, многократно был оккупирован, разрушен частично или полностью. Начиная от фараона Сусакима в 925 году до н.э. и заканчивая иорданским вторжением 1948 года нашей эры. Впрочем, все «соревнующиеся» — фараоны, греки, римляне, персы, вавилоняне, византийцы, крестоносцы, арабы, селевкиды, мамлюки, османы, британцы и евреи — признают: право на владение и первенство в этом вопросе принадлежит все-таки Богу. Но Он, как правообладатель, настолько труднопостижим, неуловим, алогичен, непоследователен и так редко, завуалированно, а если честно, то… никогда не предъявляет своих прав, что хоть стену лбом проломи, а все равно не поймешь. Зачем Он собрал нас вокруг этого места? А если собрал, зачем позволяет смертельно ссориться из века в век? И почему надежда на мир из века в век выглядит убогой и хилой, как сорняк при дороге? Но не умирает, однако. Стены нынешнего Старого города Иерусалима возведены в XVI веке по приказу султана Сулеймана Великолепного. Хорошее было время, стабильное. И султан был хороший. Очень трепетно относился к украшению города. Как-никак,

56

Если бы родился я евреем, не номинальным, не по условной отцовской крови или материнской линии, а по духу, то найти себя мог бы только под этой стеной. Уперевшись в нее лбом.

57

русский пионер №1(52). февраль 2015

ДНЕВНИК НАБЛЮДЕНИЙ.

Вечность нам недоступна. Временность человеческой жизни, наоборот, очевидна в стенах святого города. Человеку мучительна его собственная убогость. Ведь когда-то мы были полноправными гражданами Неба.

русский пионер №1(52). февраль 2015

58

Иерусалим третья святыня для исповедующих ислам — после Мекки и Медины. Отсюда пророк Мохаммед ушел в иной мир. Гиды рассказывают, что Сулеймана Великолепного не устроило качество произведенных работ. Он приказал немедленно казнить нескольких главных строителей. Их могилы сохранились и покоятся в каменной нише при входе за Яффскими воротами. Гиды тут же проводят аналогии с русским царем Иоанном, который ослепил строителей храма Василия Блаженного. Но тот сделал от восхищения увиденным, а не наоборот… Стены не впечатляют. Обычный иерусалимский известняк. Древний камень, из которого строятся все здания в городе. Днем он светло-бурый, на закате — розовый. На ощупь похож на сыр. Странное дело, за тысячи лет оригинальной иерусалимской архитектуры не сложилось. «Центр мира», «город Бога» выглядит захолустно и бедно, примерно как наш Выдропужск или Бологое. Через несколько шагов начинается арабский рынок. Он тянется от Яффских до Дамасских ворот. Но по ощущениям — значительно дальше, шире и глубже. Турист сходит по стертым гладким ступеням и идет на глубину, как заколдованный гамельнским крысоловом, не понимая, что назад дороги нет, не выплывешь. Рынок — одно из двух главных действующих лиц Города. Большую его часть, если не сказать подавляющую, занимают сувенирные лавки, то есть совершенно бесполезные вещи. Вещи, которые никому не нужны для жизни. Покупаются «на память», а память их стирает из себя бесследно в течение одного дня. Пустота бьет в глаза, и мозг начинает вскипать от мишуры быстрее электрочайника, особенно если ты ждешь иной встречи: «в доме этом и в Иерусалиме, который Я избрал из всех колен Израилевых, Я полагаю имя Мое навек». Где же Твое имя, о хозяин города?! Где Ты сам здесь?! Не в миллионах же копий деревянных распятий, колыбелек, висюлек, пилюлек, платочков и кружечек? И тут вдруг все заканчивается. Проводник сворачивает за угол, и мы оказываемся на площади, закрытой стенами с четырех сторон. Она похожа на глубокий четырехугольный бассейн без воды. Секундочку! Надо бы дух перевести. Несколько ступеней вниз — и вход в храм гроба Господня. То есть я пришел?!? Вы хотите сказать, что именно здесь… где-то здесь… мой Бог был распят, и умер, и погребен, и восстал из мертвых?!? Именно это они и хотят сказать. Они — армия продавцов памяти. На смену тряпкам и бирюлькам приходят сотни голосистых говорунов. На все лады, конфессии и цвета кожи. Они сторожат все входы и выходы, ниши и углы, подземелья и лестницы, окна, бордюры, расщелины, колонны и кельи. С тем, чтобы, когда вы окажетесь в зоне обстрела, обрушить на вас чудовищный винегрет историй последнего дня жизни Сына Человеческого. Здесь расскажут обо всем, о каждой секунде, детали, взгляде, о последнем

59

вздохе, последнем слове и последней капле крови. Об орудиях смерти, о погребальных одеждах, смертном одре, могильных пещерах и мусорных ямах. О чашах и копьях, о крестах и разбойниках. Они заставят пройти, нагнуться, прикоснуться, приложиться, выйти задом, приложиться лбом, увидеть, представить, вспомнить и обязательно купить что-нибудь. И все это быстро, споро, на ходу, не задерживаясь, наступая на пятки впереди идущим, чувствуя горячее дыхание напирающих сзади. И после всех «танцев с бубнами», под глоссолалии о каплях крови со лба Иисуса, падавших на землю, проникавших сквозь толщу веков и окропивших череп Адама, предусмотрительно похороненного здесь дядюшкой Ноем, вы обязаны пережить катарсис — сфотографироваться на фоне… Вы пройдете этот мини-круг ада и выйдете или озверевшим, или обессиленным. Вы поймете, что вас пытались ограбить. Продавцы памяти тужились отнять у вас веру… Откуда эта маниакальная страсть к фиксации своего пребывания? Все просто. Вечность нам недоступна. Временность человеческой жизни, наоборот, очевидна в стенах святого города. Человеку мучительна его собственная убогость. Ведь когда-то мы были полноправными гражданами Неба. Прикоснуться к Вечности, прислониться, моргнуть, задержать и пригвоздить Время — вот куда мы метим выстрелами айфончиков и профессиональных камер. Вместо того, чтобы войти в Вечность через открытую дверь. Зимние сумерки в Иерусалиме наступают так же быстро, как и у нас. Воздух становится заметно холоднее. Мы поднимаемся на иерусалимские крыши. Вид на Масличную гору и русский монастырь в честь Марии Магдалины. На самой вершине горы светится тоннель. Куда дорога ведет, спрашиваю проводника. Это не тоннель, говорит он, это луна встает над Городом. Ярко освещенная полусфера растет прямо на глазах, достигая гигантских размеров, и действительно отрывается от Елеона, превратившись в огромный оранжевый воздушный шар. И даже тогда еще не верится, что Луна, другая земля в космосе, так близко. И в этот момент, словно приветствуя светило, начинают бить колокола в церквях к началу вечерней службы. На несколько голосов, с перезвоном — православные, строго и методично — католики, с треском и дребезгом — еще кто-то из христиан. А вслед за ними воздух заполняется тонкими руладами муэдзинов в мечетях, зовущих на вечерний намаз. Небо зовет всех поклониться себе, поблагодарить за прожитый день и просить о следующем. Туристам следует умилиться звуковой картине мирного соседства трех религий. Туристы умиляются. Сквозь застекленные галереи с крыши видно, что жизнь рынка ничем не потревожилась. Арабы не бросились к своим молельным коври-

русский пионер №1(52). февраль 2015

ДНЕВНИК НАБЛЮДЕНИЙ.

Зачем Он собрал нас вокруг этого места? А если собрал, зачем позволяет смертельно ссориться из века в век? И почему надежда на мир из века в век выглядит убогой и хилой, как сорняк при дороге?

русский пионер №1(52). февраль 2015

60

кам. Христиане со всего мира не оторвались от покупок ради службы в храмах, евреи индифферентны. На нашей крыше компания молодых людей, мирно предаваясь Бахусу с израильским вином, сыром и оливками, вдруг взрывается междоусобицей о судьбах России и Украины. Они кричат друг на друга с упоением и ненавистью. Луна над городом принимает свои обычные размеры. Что ни говори, но центр Города — исторический, смысловой, градообразующий — это площадь перед Западной Стеной. По-нашему — Стеной Плача. Это часть каменного плато, построенного небезызвестным царем Иродом в I веке до н.э. За стеной находился еврейский храм. Нам видна лишь верхняя, третья часть этого грандиозного сооружения. Остальное погребено временем или разрушено завоевателями. Известно, что в 70 году, при императоре Веспасиане, римляне стерли с лица земли Иерусалим, включая главную святыню иудеев, засыпали его землей и солью, чтобы ничего не росло. Часть стены оставили в назидание потомкам. Со временем и она исчезла, пока ее не раскопали при том же Сулеймане Великолепном. С тех пор евреям было разрешено молиться возле нее, сокрушаясь о потере своего храма. Наблюдая это сокрушение, арабы прозвали стену Стеной Плача. А христиане подхватили. Считается, что в самом основании стены сохранились камни времен царя Соломона. Сокрушенные молитвы религиозных евреев всех направлений и традиций у Западной Стены создают совершенно уникальную атмосферу. Здесь физически трудно находиться. Если мало-мальски не умеешь молиться сам. В своем картузе и косоворотке я бы постеснялся зайти сюда. А вдруг это было бы расценено как оскорбление чувств верующих? Но с проводником — светским евреем — оказалось возможным не только подойти к стене, но и пройти глубже, под своды бывших иродовых мостов, где расположена иешива, еврейская школа. Он шел впереди, забыв вытащить сигарету из-за уха. С одной стороны, захватывало дух от напряженности человеческой молитвы. Я попросил проводника узнать, какой текст Торы выпал для сегодняшнего чтения. История о предательстве Иосифа, сына Иакова. Когда родные братья продали его в рабство мидьянским купцам. А он их простил… Взрослые мужчины — человек до трехсот, убеленные старики и безусые мальчишки с удивительной сосредоточенностью и вниманием молились, пели, читали священные тексты, обратившись лицом к стене, словно пытаясь сдвинуть ее усилием мысли. Не обращая внимания ни на что другое. Чувство единства захватывало и меня. Я понимал, что вижу перед собой не сборище индивидуумов, но народ, который пытается общим вдохом-выдохом, криком и просьбой прорваться к молчащим небесам. В чем еще может заключаться смысл существования людей одной истории и культуры?!? И невозможно было представить, чтобы Бог не слышал их общего вдоха и выдоха. Мы, все прочие, — поздней выпечки:

61

вологодские, швабские, галльские, кастильские, коптские, пуэрториканские — выросли из Его обещания быть неизменно-вечно с этим народом. И, значит, связаны с Ним через их судьбу. Но с другой стороны… необъяснимым сто двадцать пятым чувством я понимал, что все, что меня здесь удивляет и восхищает… тупик. Молятся не напрасно, но выхода не видят. Народ, остановившийся у глухой стены, бессильный ее сдвинуть, лишенный права достичь своей святыни. И так — тысячи лет. Что это, если не тупик? Не только их, но наш общий. Иерусалим — город Бога — никому из людей не принадлежит. Евреи при всей мощи своей армии не могут войти в Восточный Иерусалим и подняться на Храмовую гору. Арабы при всех газаватах не могут сбросить евреев в море и поднять зеленый флаг над Иерусалимом Западным. Христиане, западные и восточные, при всех колокольных звонах тонут в суете и безразличии. Мы все обречены: или бряцать оружием, или продавать друг другу «матрешек». Но если бы родился я евреем, не номинальным, не по условной отцовской крови или материнской линии, а по духу, то найти себя мог бы только под этой стеной. Уперевшись в нее лбом. Ночью покусали клопы. Истошный женский крик должен был поднять на уши всю улицу: «Мама родная!! Вот он, вылез, сволочь!!» Я понял, что заграничное путешествие закончилось самым плачевным образом. Не может же единственная за двадцать пять лет поездка с женой, без детей, за тридевять земель вспоминаться связью с мелкими краснопузыми гадами… Но повел себя мужественно — глаза не открыл. Авось и без моего вмешательства обойдется. «А ты, урод, что спишь?! Меня до полусмерти искусали, а тебе все равно?!» Не обошлось… Как олень по Лапландии, несся иерусалимский клоп по белому пододеяльнику. И настигла его смерть лютая, жуткая. И обагрил он белое кровью чужою, страдальческою. И второго гада, мнившего уйти на восток, к иорданской границе, придавил я ловко и, устав от трудов бранных, повалился спать сном богатырским, младенческим. А жена всю ночь бдела… Вернулась зима и слякоть. Темнота и холод. И переулки Тверской-Ямской. Мимо серых мокрых домов шли люди, я смотрел на них сквозь запотевшие стекла автомобиля. Весь город безнадежно застрял в одной пробке. По радио гений-затворник из Питера играл до-минорную партиту Баха. Музыка эта была не отсюда, а из Иерусалима Небесного. И этот Иерусалим был во мне, со мной и со всеми сумрачными жителями моего родного города.

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ИСТОРИИ.

Экспресс-метод с историей не пройдет. ???? Как ни пытайся запудрить трупные пятна, загримировать искусственный мир, выдать его за реальный — декорации не станут обжитыми, город не воскреснет по щелчку.

русский пионер №1(52). февраль 2015

62

Здесь был Ипр текст и фото: игорь мартынов

В канун столетия первой газовой атаки Игорь Мартынов отправляется во Фландрию, на исторические места, несколько раз туда-сюда пересекает границу Западного фронта 1914 года, присматривается, принюхивается и убеждается, что для некоторых событий сто лет — срок не более чем условный.

63

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ИСТОРИИ.

На завтрак

в городе мертвых подали безжелтковую яичницу с обезжиренным беконом и обессоленной солью новейшей генерации; на выбор представлены: чай без теина, кофе без кофеина, лучшие виды диетических sweeteners. В городе мертвых есть все для здорового образа жизни! А перед завтраком, для аппетита, демонстрируют ржавые чушки из отельной коллекции: те, что не такие ржавые, — бывшие британские снаряды; те, что поржавее, — германские. «За таким добром у нас далеко ходить не надо», — сказала Хлоя, хозяюшка отеля с благоухающим названьем «Эликсир»: во время реконструкции копнули под пол, а там в ассортименте металлолом Первой мировой, гильзы любых форматов, стрелковых и артиллерийских, минных и шрапнельных. Но не стали даже вызывать DOVO, спецслужбу саперную, по таким пустякам… Вот если бы нашлись, как, бывает, находят, снаряды с хлором, с фосгеном, с ипритом — с тем отравляющим газом, который вписал имя «Ипр» в историю войны и химии… Результаты воздействия ржавых чушек и газов можно осмотреть, прошвырнувшись по окрестностям на прокатном велике: 140 воинских кладбищ — и канадские, и австралийские, и Tyne Code, самое вместительное кладбище союзников, и немецкие, включая креативный, по части статуй, Langemark. В сумме больше миллиона могил — итог четырехлетнего месилова за Ипр, с того еще 14-го года. Определенно, люди в войну переводятся раньше, чем снаряды. Зато потом истлевают быстрее — на радость почвам. В прокат не берем электрический байк, с аккумулятором на багажнике, постыдный и малодушный: разве ноги забыли, как давить на педали, разве силы иссякли?! В городе мертвых всё ловчишься доказывать, хотя бы себе, что — порядок, живой. …Во Фландрии зима: плюс 13, кумулятивный ветер, блефующий туман. И Дирк, гид на велосипеде, выдает дождевики цып лячьей масти, с мигающим светодиодом на спине, чтоб не затеряться: в такой оболочке уязвим, как под прицелом. Вспоминается эпизод из письма подполковника Джона Маккри, про битву за Ипр — как связному-байкеру отрывает осколком голову, но падает он не сразу, велосипед несет всадника без головы как ни в чем не бывало… Наша остановка — в свекольно-капустных полях под Лангемарком: сейчас здесь мощное амбре не отравляющего газа, но мирных навозов. 22 апреля 1915 года в 17:00 по Гринвичу именно сюда германцы распылили по ветру, из закопанных баллонов, 180 тонн хлора. Желто-зеленое облако сперва накрыло алжирцев — зуавы панически бежали, отбрасывая на бегу ружья, ранцы, портупеи. Потом отступали и французы, и англичане, стремясь вырваться из хлора, но резкие движения были ошибкой: на бегу легкие стремительно накачивались газом, убивая изнутри. «Мой дед, хороший пловец, принял интуитивное решение — когда облако почти достигло окопа, он, стараясь не дышать, забрался на ближайшее дерево.

русский пионер №1(52). февраль 2015

Хлор тяжелее воздуха и оседал на дно траншей — те, кто ложились, те не выжили. Наступавшие немцы шли следом за газом, но были остановлены огнем двух орудий 10-й канадской батареи, которая занимала позицию в 500 метрах севернее Сен-Жульена. Ближе к семи вечера можно было осмотреться, пересчитать потери. Тысячи трупов лежали вдоль дорог и реки. Тот, кто в жажде дополз до воды и напился, лопался от химической реакции в легких, как передутый шарик, с фонтанами крови и слизи. Германское командование, впрочем, осталось не вполне довольно результатами атаки: возможно, полной победе помешала примитивная защита от газа самих атакующих — всего-то подушечки из очесов, пропитанные гипосульфитным раствором. Но благодарное человечество не обделило вниманием “отца химического оружия” Фрица Габера: в 1918-м он получил Нобелевскую премию за великие достижения». Мы снова крутим педали вдоль плоских пейзажей, за желтой курткой гида. Раньше Дирк водил экскурсии в паре с женой — она умерла два года назад от экзогенной астмы: «Здесь постоянно чего-то такого ждешь, наша константа — предчувствие беды. Этот город, только если не вглядываться, — как живой и вроде бы в форме: кирпичная кладка, мощеные улицы, родовые гербы на фасадах. Но в какой-то момент ты, уроженец Ипра, замечаешь, как подозрительно нерасхожен этот якобы средневековый булыжник, будто и не было семи веков. Почему столь метко подогнаны друг к другу эти стены, словно строились одномоментно, а не лепились друг к другу естественным образом, за годом год? Э, да тут явно поработали над внешностью, пытаясь скрыть, что тысячелетний город, с хвалеными бастионами месье Вобана, покрошили ударно, за ноябрь 14-го, а потом размельчили руины — на Западном фронте, умышленно, без перемен. Ну а после грешного дела — покаяние, как у добрых христиан заведено. И палату суконщиков, и беффруа, и в целом город отстроили заново, по старым чертежам, еще по свежей памяти. Но не надо обольщаться, что можно сначала массово покоцать друг друга, а потом в темпе таких же нарожать на замену. Числом ряды, возможно, и восполнятся — но не умением, не качеством. В репродуктивном деле, как в любых высокотонких процессах, нельзя обогнать постепенность. Древо жизни выпиливается медленно, лобзиком. Экспресс-метод с историей не пройдет. Как ни пытайся запудрить трупные пятна, загримировать искусственный мир, выдать его за реальный — декорации не станут обжитыми, город не воскреснет по щелчку. Тут и спору нет, кто в римейковом доме хозяин: мертвые. Они выдергивают нас отсюда — туда, с регулярным профитом. Вот, Рыжий Томас подтвердит!» Рыжий Томас, сапер из службы DOVO, или Сизиф иного порядка, как раз тащит на руках в фургон снаряд — видом вполне боеспособный. «Плуги новые понакупали фермеры — теперь

64

Тут явно поработали над внешностью, пытаясь скрыть, что тысячелетний город, с хвалеными бастионами месье Вобана, покрошили ударно, за ноябрь 14-го, а потом размельчили руины — на Западном фронте, умышленно, без перемен.

УРОК ИСТОРИИ.

Результаты воздействия ржавых чушек и газов можно осмотреть, прошвырнувшись по окрестностям на прокатном велике: 140 воинских кладбищ — и канадские, и австралийские, и Tyne Code, самое вместительное кладбище союзников, В сумме больше миллиона могил — итог четырехлетнего месилова за Ипр, с того еще 14-го года.

67

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ИСТОРИИ.

каждый день выкапывают “железный урожай”» — так Рыжий Томас хозяйственно называет винтажный металл. Если учесть, что за Первую мировую в поля Фландрии засеяно с миллиард снарядов, а разорвалось в болотистой почве куда как не все, — у саперов перспективное будущее, им незанятость не грозит. Схема проста: фермеры выкладывают на обочину, и если DOVO опередит «черных коллекционеров», у которых тоже есть виды на этот урожай, — снаряды отвезут на спецполигон и обезвредят, то бишь взорвут. Но только в условленные часы, чтоб не травмировать местных жителей. По прикидкам Рыжего Томаса, дел у саперов еще лет на сто минимум: «И это только с Первой разобраться. А ведь еще Вторая. И это не считая региональных конфликтов. Война длится лет пять — а потом пять поколений порядок наводить. Так что о Третьей пока даже не думайте. Мир не готов». Томас направил фургон на очередной вызов, под Пашендейл, а мы через мемориальные погосты вернулись в Ипр, представший под другим углом. Острый контур палаты суконщиков выпирает из тумана, как «буду резать, буду бить, все равно тебе…». А вот и башня, откуда — и это со Средних веков еще — насмерть сбрасывали кошек — как им, суконщикам, казалось, изгоняя зло. Но зло — таким образом — изгналось ли? И все последующие события — не были ли местью укокошенных кошек? Здесь все алиби зыбки: на каждом углу застигаешь себя, как на месте преступления, — вроде бы не твоего, но как знать? Уходит в пятки и трепещет сердце ангела… Это как после вчерашнего: кинешься с утра заметать следы, пылесосить пепел, осколки, стирать бурые пятна с поверхностей — даже и не потому, что жена вот-вот нагрянет или с неба кто-то явится, скажет: «Дай ответ»… А в первую голову перед собой неловко, что все такое наворотил, и только и думаешь: ничего-ничего, отмотаем на попятную, переведем часы на солнышко, разбитый антиквариат подменим новоделом, один в один, — авось срастется, не заметят… Но сунешься под софу — ба, а жена-то уже не нагрянет, горюша, вот откуда подтеки лиловые на кухонном ноже… И с неба никто не явится: сам же вчера успешно убедил, что некому. …Мы, велосипедные экскурсанты, чествуем Дирка пенистым «траппистом». Две британские пары, пенсионного формата. Мамаша с двадцатипятилетней дочуркой, из Австралии. Все они здесь по делу — воздать предкам, воевавшим где-то около.

— Ну а вы, Игорь? Что вас сюда привело? — спрашивают британцы.

— Набираюсь аргументов для спора с военруками…

— Их можно переспорить?

— Вряд ли…

— Зачем же спорить?

— Есть разновидности Сизифова труда… Про ту войну все вроде сказано, доказано. Через Ипрский выступ прошли видные мастера красного слова — они и стали мастерами, собственно, потому, что прошли. Вот француз ЛуиФердинан Селин, попавший на фронт ура-патриотом и через

русский пионер №1(52). февраль 2015

пару месяцев раненный в голову во Фландрии: «“Неужели я единственный трус на земле?” — подумал я. И с каким ужасом подумал! Трус, затерявшийся среди двух миллионов героических психов, сорвавшихся с цепи и вооруженных до зубов? В касках, без касок, без лошадей, на мотоциклах, в машинах, свистящих, стреляющих, хитрящих, летящих, ползущих на коленях, идущих маршем, гарцующих по тропинкам, громыхающих, запертых на Земле, как в сумасшедшем доме, чтобы разрушить все — Германию, Францию, целые континенты, — разрушить все, что дышит, более бешеных, чем собаки, и обожающих свое бешенство (чего за собаками не водится), в сто, в тысячу раз более бешеных, чем тысяча бешеных собак, и во столько же раз более злобных! Миленькие же мы, однако, типы! Девственником можно быть не только в смысле похоти, но и по части Ужаса. Мог ли я представить себе такой ужас, когда уходил с площади Клиши? Кто мог угадать, не распробовав войны, сколько грязи в нашей героической и праздной душе? Выходит, тут не ошибка? Выходит, запросто стрелять друг в друга, не видя даже в кого, не запрещается! Это из тех вещей, что можно делать без риска схлопотать нагоняй. Это признано и даже одобрено серьезными людьми, все равно что лотерея, свадьба, псовая охота. Ничего не скажешь. Война разом открылась мне вся целиком. Я лишился девственности. С войной нужно остаться наедине, как я в ту минуту, чтобы рассмотреть ее, стерву, анфас и в профиль». А вот голос из аналогичных окопов с другой стороны — Эрих Мария Ремарк обнаруживает, в чем ключевой пафос войны: «Я до сих пор помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами жили в казармах и нам впервые пришлось пользоваться общей уборной. Дверей там нет, двадцать человек сидят рядком, как в трамвае. Их можно окинуть одним взглядом, — ведь солдат всегда должен быть под наблюдением. С тех пор мы научились преодолевать не только свою стыдливость, но и многое другое. Со временем мы привыкли еще и не к таким вещам. Здесь, на свежем воздухе, это занятие доставляет нам истинное наслаждение. Не знаю, почему мы раньше стеснялись говорить об этих отправлениях, — ведь они так же естественны, как еда и питье. Быть может, о них и не стоило бы особенно распространяться, если бы они не играли в нашей жизни столь существенную роль и если их естественность не была бы для нас в новинку, — именно для нас, потому что для других она всегда была очевидной истиной. Для солдата желудок и пищеварение составляют особую сферу, которая ему ближе, чем всем остальным людям. Его словарный запас на три четверти заимствован из этой сферы, и именно здесь солдат находит те краски, с помощью которых он умеет так сочно и самобытно выразить и величайшую радость, и глубочайшее возмущение. Ни на каком другом наречии нельзя выразиться более кратко и ясно. Когда мы вернемся домой, наши домашние и наши учителя будут здорово удивлены, но что поделаешь, — здесь на этом языке говорят все». Но воевал под Ипром, бок о бок с Ремарком, еще один литератор — ефрейтор, который в своей первой и последней книге

68

нашел для тех событий иные слова: «Пройдут века и тысячелетия, и человечество, вспоминая величайшие образцы героизма, все еще не сможет пройти мимо героизма германских армий в мировой войне. Чем дальше отходят в прошлое эти времена, тем ярче сияют нам образы наших бессмертных воинов, являя образцы бесстрашия. Покуда на земле нашей будут жить немцы, они с гордостью будут вспоминать, что эти бойцы были сынами нашего народа». Все, кого свела война с этим пафосным ефрейтором, спервоначалу обладателем пышных усов, которые ему пришлось сбрить до усиков, поскольку они торчали из-под противогаза, — все отмечали стопроцентную серьезность ефрейтора. Никто не помнит, чтобы он улыбался. Он был все время начеку: бывает, играют в карты, вдруг ефрейтор ни с того ни с сего куда-то срывается с насиженного места. Через несколько секунд оставшихся картежников накрывает снарядом. А ефрейтор жив. Потому что ему не до шуток, не до хаханек, у него впереди великая цель: взять реванш, устранить величайшую катастрофу, каковой он считает поражение Германии в Первой мировой. И вот фотография 1940 года: снова Ипр. Бывший ефрейтор, теперь рейхсканцлер, в длинном кожаном пальто идет через арку Мененских ворот, где выбиты имена его бывших врагов. Он победно входит в город, который был разрушен, но не взят в 1914-м. Он улыбается. …Только на 5 лет, на время Гитлера, прерывалась поминальная служба под аркой Мененских ворот: с 1927 года каждый

вечер, в час назначенный, горнисты из пожарного департамента трубят Last Post для тех, кто сгинул под Ипром. Антон Версхот, бывший пожарник, делает это каждый день уже 60 лет. Один только раз опоздал: «По пути на церемонию отвлекся: пришлось вытаскивать из воды тонущего. Но с тех пор решил: даже если пожар, если Апокалипсис, все равно — служба прежде всего, служба должна быть отыграна». На стенах арки выбито 54 896 имен погибших, но не захороненных солдат и офицеров союзников Первой мировой. Каждый вечер под горны поминается несколько имен. «Мы тут прикинули — до 2050 года у нас все вечера заказаны ими». — Антон обводит рукой мемориальные стены и закуривает — в 90 лет уже можно себе это позволить. Протягивает портсигар: «Угощайся!» Я не курил лет двадцать — у дыма металлический вкус, как будто пробуешь что-то из «железного урожая», то ли мину, то ли шрапнель. Горнист, сыграйте что-нибудь еще! Сыграйте для живых — не все ж для мертвых. Отставной пожарник прижимает мундштук к губам, и долгая чистая нота уходит в туманную ночь, летит, отталкиваясь от стен убитого и мирно мерцающего фонарями города, рикошетом поднимаясь в беззвездное небо зимы. Одинокая нота горна — то ли первая, то ли последняя; то ли в атаку, то ли отбой… Кто же сейчас разберет? В такой туман. В такую ночь.

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ПОЭЗИИ.

Поэт Орлуша в рифму веселится на заданную тему «Заграница» текст: андрей орлов (орлуша)

наталья львова

Поэзия вся — «езда в незнаемое». Поэзия — «поверх барьеров» и по определению не признает границ, упраздняет их творческим полетом. Что, собственно, и будет доказано здесь и сейчас поэтом Андреем Орловым (Орлушей).

русский пионер №1(52). февраль 2015

70

Во первых

строках стиха хочу извиниться Пред всеми, кто их (эти строки) сейчас читает И чьё понимание смысла слова «граница» С моим пониманием в чём-нибудь не совпадает. Для многих «граница» — это ограниченье, Из точек и палочек линия, например. Нам с детства в башку вбивалось её значение, Взять для примера границу СССР. «Вы родились в прекрасной стране», — говорил учитель, И мы соглашались, гордо рты разевая, Но с задней парты сострил второгодник Витя: — А нас не спросили, в «прекрасной» стране рожая. Он вышел из класса понуро, как нарушитель, И, ясное дело, пошёл курить в туалете. Я в классе остался, но я завидовал Вите И думал о том, кто придумал границы эти. Ведь кто-то же карандашом на листе бумаги Провёл эту линию, чтобы определиться: Вот тут будем мы, и красны будут наши флаги, А там — всё другое, и там будет «заграница». Она, заграница, с картинок из «Крокодила» Грозила нам бомбой в худой руке дяди Сэма,

71

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ПОЭЗИИ.

русский пионер №1(52). февраль 2015

72

При этом любому ребёнку понятно было, Что тема границы — закрытая как бы тема. Я пел про берёзку, ракиту и куст рябины И песню про то, что мы не отдадим ни пяди, Смотрел киноленты, где воины-исполины Стоят на границе, в бинокли куда-то глядя. Оттуда, из-за границы, на ключ закрытой, К нам лезли различные нелюди и шпионы, К ногам привязав, чтоб запутать следы, копыта И денег неся для предателей миллионы. У них, у шпионов, очками прикрыты взгляды, У них, у шпионов, шифры во всех карманах, У них авторучки метко стреляют ядом В того, кто не выдал им наших секретных планов. Мы верили, что так было, так есть и будет, Что лишь пациенту какой-нибудь психбольницы, А не адекватным и мирным советским людям Мечтается жить в загнивающей загранице. Какие-то люди на Западе, кажется, жили… Мы их защитить от буржуев мечтали даже — Не зря же нам разум приделал стальные крылья, Не зря у нас в грудь самолётный мотор прилажен. Порой приходилось, конечно же, усомниться, Что вся заграница — кошмарная часть планеты: Весь дом затихал, мамин взгляд начинал лучиться, Когда открывала баул спекулянтка Света. Болонья, нейлон, разноцветье клубков мохера, Всё — яркое, как оперенье заморской птицы, Ведь мы всей страною ходили в плюгаво-сером, А здесь — «ну и что, что дорого» — заграница. Вот мама уже из белья достаёт заначки, Да ради тех кофточек — впроголодь до зарплаты! Мне тоже перепадало, обычно — жвачка, Я вкус её помню сейчас, ядовито-мятный. Мы Родину крепко и нежно любить умеем. Да мы за неё! Напади только, супостаты! Но Запад тлетворно подполз к нам Эдемским змеем. Мы яблоко съели, как Ева не виноваты.

И вот уже, хоть ты мне бей по башке поленом, На партию и комсомолы хочу плевать я, И вот уже Ленин забыт, а в кумирах — Леннон: «Представь себе, нет границ и все люди братья». Конечно же, не шмотьё и не Элвис Пресли, Не «Голос Америки», даже не Солженицын Пробили границу. А просто, вдуматься если, Так — лучше, и так не могло было не случиться. Граница — условность, она нам необходима, Чтоб знать, где живут папуасы, а где французы, Что вот, например, в Украине есть берег Крыма И ты там всегда можешь солнцем обжарить пузо. Конечно, хотелось бы, чтобы всё было нашим, Чтоб все перешли на понятный нам, русским, русский, Но этот сценарий, признаюсь, довольно страшен — В Париже под Ваенгу водку пить без закуски. К тому же понятно, как что дважды два — четыре, Что русским наскучит весь мир в недалёком вскоре И в этом едином и праведном русском мире Границы нужны, чтобы деньги хранить в офшоре. Границы нужны, чтоб детей отправлять учиться Туда, где «не то, что у нас, а другое дело», Ведь тут же, в России, давно перешли границы Морали и смысла на сторону беспредела. Не будем о грустном, так можно и докатиться До критики власти, а мы же тут не такие. Я думаю, нужно оставить пока границы В пределах, в которых весь мир признаёт Россию. И если в стишке я чуть-чуть перешёл границы, Привёл для кого-то безрадостные примеры, Так это я тихий, а мог бы ведь обозлиться И тему раскрыть, например, оскорбленья веры. Ведь там же, внутри-то, меня уже распирает, Я мог бы такого об этой, простите, вере! Могу разораться почище, чем Pussy Riot, Но это уже через месяц, в другом «Пионере».

P.S. Я также сильно ограничен, кстати, Законами о мате и печати.

Когда коготок увяз — пропадать всей птичке. Стиляги в своём буги-вуги кривят коленки, И вот уже с Вадиком (помните, сын физички?) Мы слушаем «Битлз», и всё нам — горох об стенку!

73

русский пионер №1(52). февраль 2015

СОЧИНЕНИЕ.

русский пионер №1(52). февраль 2015

74

Д Д оо лл ж ж нн ии кк текст: майк гелприн рисунки: павел пахомов

75

русский пионер №1(52). февраль 2015

СОЧИНЕНИЕ.

1946-Й. БЕРЁЗОВО ВИТЕБСКОЙ ОБЛАСТИ Сёмку Переля разбудил заполошный бабий крик.

— Поймали! — надрывалась за окном Матрёна Калядина, Ивана-сапожника вдова. — Поймали гадину. Пойма-а-а-али! Сёмка вскинулся с топчана, похмельную голову прострелило болью. Пил Перель уже седьмой месяц, беспробудно, в черную. Водку, пейсаховку, брагу, гуталин — что придется, не разбирая с кем и не трезвея. Запил, как вернулся с войны — сразу, с той самой минуты, как сказали про Сонечку с детьми. Сёмка рывком поднялся, его мотнуло, бросило к стене. Удержал равновесие, на ватных, подламывающихся в коленях ногах шатнулся к окну. Большой, всклокоченный, от пьянства черный и страшный. По улице вдоль калядинского плетня мужики вели под руки человека с разбитым в кровь лицом. Сёмка вгляделся, ахнул утробно, метнулся к входной двери. С ходу вышиб ее ногой и вывалился на крыльцо.

— Гадина, сволочь! — Матрёна билась в удерживающих ее соседских руках, рвалась к окровавленному. — Пустите же, пустите меня!

— В лесу хоронился, — объяснял кому-то нездешнему однорукий Юрась Зелевич. — Филька Купцов, обер-полицай, главным тут был при фрицах. Народу порешил… — Зелевич махнул ребром уцелевшей ладони поперек горла. — Люди про него говорили — «берёзовский душегуб». Сжав мосластые, поросшие буйным волосом страшенные кулачищи, Сёмка Перель двинулся на толпу. Здоровенный, могучий в плечах, до войны первый силач в округе.

русский пионер №1(52). февраль 2015

— Сёма, Сёмочка! — увидала его вернувшаяся с семьей из эвакуации старая Ривка Бернштейн. Бросилась навстречу, упала на грудь. — Прошу тебя, умоляю, не делай! Его в НКВД, в НКВД надо… Не делай, Сёмочка, затаскают! Перель повел плечами, оторвал от себя венозные старушечьи руки, отстранил Ривку и двинулся дальше.

— Уводите его! — заголосила Бернштейн. — Уводите, чего смотрите! Азох-он-вей, убьет он его сейчас, убьет же! Сёмка рванулся. Расшвырял оказавшихся на пути мужиков, с размаху своротил кулаком полицаю челюсть. Подхватил, не дал упасть, всадил коленом в живот. Отпустил. Купцов мешком повалился наземь. Перель примерился, занес ногу, собираясь ударом в висок добить. Внезапно передумал, нагнулся, ухватил бесчувственного полицая за ворот.

— Медленно будешь подыхать, иуда, — просипел Сёмка. — Медленно. Оглянулся, уперся взглядом в Зелевича и выдохнул: — Веревку тащи.

2015-Й. ЛОНДОН, ВЕЛИКОБРИТАНИЯ Тегеранский рейс прибыл в Хитроу по расписанию. Мне досталось место в хвосте, поэтому, добравшись до таможни, я оказался в конце внушительной очереди. Я посмотрел на часы. К трем пополудни мне предстояло быть на стадионе Уэмбли. Это, как обычно, я знал в точности. И, как обычно, понятия не имел зачем. За последние полсотни лет в Лондоне я бывал раз двадцать. Мне был безразличен этот го-

76

род, как, впрочем, и любой другой крупный город мира, в котором приходилось бывать. Хотя поселения меньшего размера были мне безразличны тоже. Так же как и живущие в них люди. Таможенник мазнул меня небрежным взглядом, перевел его на стойку в поисках паспорта. Которого там, разумеется, не оказалось. Таможенник сморгнул и растерянно уставился на меня.

— Есть вопросы? — осведомился я вежливо.

— Ваш паспорт, пожалуйста.

— У меня нет паспорта. Я видел эту сцену тысячи раз. На таможнях, в полицейских участках, в госучреждениях двух сотен стран. Растерянность на чиновничьих лицах, затем ошеломление, сменяющееся вдруг пониманием. Я дорого бы дал, чтобы узнать, что именно они понимают.

— Проходите, сэр, — козырнул, расплывшись в улыбке, таможенник. — Добро пожаловать в Великобританию! До стадиона я добрался за полчаса до начала матча. На входе повторилась дежурная сцена.

— Прошу прощения, сэр, ваш билет.

— У меня нет билета. Растерянность, ошеломление и, наконец, понимание.

— Проходите, сэр. Вам на восточную трибуну, прошу вас. Усевшись на болельщицкую скамью, я прикрыл глаза. Кто с кем играет, мне было безразлично. Так же как кто выиграет. По большому счету, мне было безразлично все на свете. Кроме, пожалуй, того, что сейчас здесь произойдет. Что бы это ни было, мне придется принимать в нем участие. В качестве действующего лица. А скорее — актера в заранее спланированном действе. Кем спланированном или чем, мне было безразлично, как и все остальное. Это началось в середине второго тайма. Шум в трех рядах от меня, затем выкрики, брань и звук ударов. Ражий детина в пестром шарфе с зажатым в кулаке «фейрберн-сайксом» — боевым ножом британских коммандос. Занесенная для удара рука. Ужас, плеснувшийся в глазах жертвы. И я, расталкивающий зрителей, рвущийся, надрывая жилы, наперерез. «Фейрберн-сайкс» вошел мне в живот, пропорол желудок и разорвал внутренности. Я захлебнулся кровью и болью, рухнул под истошные крики толпы навзничь. И потерял сознание. Очнулся я через час в исходящей сиреной машине неотложной помощи. Рана уже затянулась, но больно было неимоверно. Превозмогая боль, я встал, отшвырнул санитаров и вышел на ходу через заднюю дверь. Обдирая лицо и руки, прокатился по асфальту, вмазался в бетонный цоколь уличного фонаря. Поднялся и, разрезая поток шарахающихся в стороны прохожих, двинулся прочь. Этим же вечером я пал на колени в круглосуточной часовне на Уэлбек-стрит и вознес молитву Христу. Час, другой мучительно вслушивался в ватную церковную тишину и ждал. Не дождался и ушел в ночь.

77

Это началось в середине второго тайма. Шум в трех рядах от меня, затем выкрики, брань и звук ударов. Ражий детина в пестром шарфе с зажатым в кулаке «фейрбернсайксом» — боевым ножом британских коммандос. Занесенная для удара рука. Ужас, плеснувшийся в глазах жертвы. И я, расталкивающий зрителей, рвущийся, надрывая жилы, наперерез.

1946-Й. БЕРЁЗОВО ВИТЕБСКОЙ ОБЛАСТИ Озираясь на ходу, Сёмка Перель добрался до опушки. Убедившись, что односельчане отстали, потопал в лес. Обер-полицая он нес, придерживая за ноги, на плече. Голова Купцова безвольно моталась позади, поддавала в спину. Кровь марала Сёмкину штопаную гимнастерку, отдельные капли скатывались вниз, красили киноварью палые осенние листья. У разлапистой старой сосны Сёмка остановился. Кривясь от брезгливости, сбросил полицая на землю. Хакнул, примерился, перекинул через сук отобранную у однорукого Зелевича веревку. Придавил свободный конец камнем, а на другом принялся мастерить петлю. Покончив с ней, приподнял Купцову голову, захлестнул петлю вокруг шеи, вытер о штаны руки. Посмотрел полицаю в лицо: тот был в бесчувствии и чудовищно избит, но жив — свистящее дыхание вздымало грудь.

— Сейчас ты у меня очухаешься, — пообещал Сёмка. Ухватил свободный конец веревки, стал выбирать. Голова Купцова оторвалась от земли, вслед за ней потянулось тело. Полицай захрипел, засучил ногами, схватился за горло.

— Что, плохо тебе, — бормотал Сёмка, выбирая веревку. — У, гад.

— Отпусти его, — жестко произнес вдруг гортанный голос за спиной. Сёмка на секунду застыл. Медленно обернулся. В пяти шагах, скрестив на груди руки, стоял тщедушный, тонкогубый, с блеклыми вылинявшими глазами мужичонка. И чтото было в этом задохлике такое, что желание послать его по матери у Сёмки Переля враз пропало.

русский пионер №1(52). февраль 2015

СОЧИНЕНИЕ.

— Ты кто? — выдохнул Сёмка. Выпустил веревку, распрямился во весь рост, шагнул мужичонке навстречу. Тот не ответил, лишь одарил Сёмку невыразительным безучастным взглядом. Но было в этом взгляде нечто, от чего могучий, налитый яростью и силой Перель отшатнулся. И, не удержавшись на ставших вдруг гуттаперчевыми ногах, грузно осел на землю. Обогнув Сёмку по короткой дуге, мужичонка приблизился к задыхающемуся, мучающемуся в корчах полицаю. Присел, ослабил веревку, обернулся и сказал гортанно, с едва уловимым восточным акцентом: — Я беру этого человека под свою руку.

2015-Й. ВЕРОНА, ИТАЛИЯ От Милана я добирался когда автостопом, когда пешком. Я не знал, зачем мне нужно в Верону, так же как не знал до этого, почему лечу из Тегерана в Лондон, плыву из Манилы в Осаку или бреду из Мюнхена в Брюссель. Когда-то, много лет назад, цель моих странствий интересовала меня. Потом перестала. Меня больше не тревожило, будут ли меня резать портовые налетчики в Коста-Рике, ставить к стенке северокорейские пограничники или избивать смертным боем повстанцы-подпольщики в Сомали. И то, и другое, и третье было одинаково скверно.

Ты кто? — выдохнул Сёмка. Выпустил веревку, распрямился во весь рост, шагнул мужичонке навстречу. Тот не ответил, лишь одарил Сёмку невыразительным безучастным взглядом. Но было в этом взгляде нечто, от чего могучий, налитый яростью и силой Перель отшатнулся. И, не удержавшись на ставших вдруг гуттаперчевыми ногах, грузно осел на землю. Обогнув Сёмку по короткой дуге, мужичонка приблизился к задыхающемуся, мучающемуся в корчах полицаю. Присел, ослабил веревку, обернулся и сказал гортанно, с едва уловимым восточным акцентом: — Я беру этого человека под свою руку. русский пионер №1(52). февраль 2015

Так или иначе, меня влекло, несло, волочило туда, где я оказывался в центре событий. Кому-то препятствовал, кого-то останавливал, кого-то спасал. Получая в награду грязь, побои и раны. И еще крохотный, эфемерный кусочек, лоскуток надежды, что сегодня, именно в этот раз, все закончится и я наконец отдохну. Иногда мне кажется, что это он, призрак надежды, гнал по миру моих предшественников и будет гнать тех, кто займет мое место после меня. Запах дыма я почуял на виа Стелла, а потом увидел вспухающие в небо клубы и услышал людские крики. Я ускорил шаг, затем побежал, помчался опрометью. На углу с виа Нуццо горел обнесенный кирпичным забором трехэтажный особняк старой постройки. Толпа зевак запрудила виа Нуццо, со стороны Корса-Кава нарастал пронзительный вой пожарной сирены. На третьем этаже с треском разлетелось стекло, из окна полыхнуло оранжевым, мгновенно сменившимся на сизо-черный. А затем раскололось стекло по соседству, но вместо цветов пожара в окне плеснуло белым.

— Порко мадонна, там ребенок! — ахнул оборванец-лаццарони в двух шагах от меня.

— Ребенок, — подхватила толпа. — Ребенок, мальдизионе! Расталкивая зевак, я понесся к особняку. Помимо воли, помимо желания, помимо всего. Сиганул на крыльцо, высадил плечом дверь и нырнул в огонь. Два часа спустя в церквушке на виа Капелло, той, где, возможно, исповедовалась в грехах Джульетта Капулетти, я вознес молитву Христу. Сложив обожженные, ободранные при спуске по водосточной трубе ладони, я в сотый, в тысячный раз ждал Его слова. Не дождался, выбрался из церкви наружу и упал, распластав руки, на мостовую лицом вниз. Я устал, смертельно устал. Настолько, что убираться из города по собственной воле не было сил. Я знал, что сегодня ночью меня уже здесь не будет. Уйду ли я пешком, угоню со стоянки автомобиль, сяду на рейсовый автобус или попросту пальцем о палец не ударю. Последний вариант, как правило, сопровождался побоями. Мне было наплевать. На этот раз, правда, обошлось без рукоприкладства.

— Бродяга? — небрежно осведомился полицейский сержант.

— Точно, — признался я и, не дожидаясь следующего вопроса, пояснил: — Бродяга, нищий, еще и нелегал. Документов нет. Денег нет. Вида на жительство нет. Ничего нет. Сержант на секунду растерялся, заморгал. Вскоре, однако, провинциальная казенная ряшка, как обычно, расцвела пониманием. Через полчаса два солдафона вывезли меня за пределы города в полицейском джипе. Напутствовали на прощание легким пинком и умчались прочь. По обочине неширокого ухоженного шоссе я побрел куда глядели глаза. Добрался до дорожной развязки, поднял руку. Через минуту забрался в кабину груженной апельсинами

78

79

русский пионер №1(52). февраль 2015

СОЧИНЕНИЕ.

русский пионер №1(52). февраль 2015

80

Когда-то, много лет назад, цель моих странствий интересовала меня. Потом перестала. Меня больше не тревожило, будут ли меня резать портовые налетчики в Коста-Рике, ставить к стенке северокорейские пограничники или избивать смертным боем повстанцыподпольщики в Сомали. И то, и другое, и третье было одинаково скверно.

дальнобойной фуры и укатил на юг. На следующий день, на подъезде к Неаполю, я осознал, что мне надо в США. Это осознание пришло, как всегда, внезапно и неизвестно откуда. И как всегда, я не мог, не в силах был ему противиться. К шести вечера в аэропорту Каподичино я, проигнорировав полицию и таможню, поспел на лос-анджелесский рейс.

1946-Й. БЕРЁЗОВО ВИТЕБСКОЙ ОБЛАСТИ Ошеломленно вытаращив глаза, Сёмка Перель смотрел, как невзрачный тонкогубый незнакомец хлопочет вокруг полумертвого полицая. Снимает с шеи петлю, оттаскивает в сторону, прислоняет спиной к сосновому стволу, подносит к губам флягу с водой.

— Ты кто? — повторил недавний вопрос Сёмка. — Ты что творишь? Незнакомец обернулся. Секунду, наморщив лоб, думал. Потом сказал: — Меня зовут Шота Мгеладзе. Я из Тбилиси. Когда-то, много лет назад, звали тифлисским душителем. Ты можешь уходить, я пришел сюда не за тобой. Ты понял? Сёмка понял. Сглотнул. Превозмогая слабость и оторопь, заставил себя собраться. Один гад пришел выручать другого. Тифлисский душитель — спасать дружка, берёзовского душегуба. Сёмка Перель рванулся, оттолкнулся от земли, отчаянным усилием бросил себя на Мгеладзе. И… не достал. Неведомая и невидимая сила перехватила Сёмку, прервала прыжок, опрокинула, не дала дотянуться распяленными пятернями до горла.

81

Тифлисский душитель хмыкнул и отвернулся. Задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух, Сёмка Перель корячился на земле и тщился ползти. Ему не удавалось, он хрипел, ярость и ненависть раздирали его, рвались наружу и разбивались о невидимый барьер.

— Я пришел за тобой, — не обращая внимания на Сёмку, негромко сказал Купцову тифлисский душитель. — Я, Шота Мгеладзе, силой и властью, данными мне свыше, обрекаю тебя на жизнь…

2015-Й. САН-КВЕНТИН, КАЛИФОРНИЯ, США — По какому делу, сэр? — Охранник у тюремного входа козырнул, шагнул в сторону, освобождая напарнику сектор обстрела на случай неожиданностей.

— По личному.

— Сэр, это государственная тюрьма Сан-Квентин. Действующая. У нас не бывает туристов.

— Я не турист, у меня здесь дело, — объяснил я терпеливо. — Мне нужно попасть во внутренний дворик второго блока.

— Ваши документы, сэр.

— У меня нет документов. Привычная, оскомину набившая процедура, завершившаяся пониманием на лицах.

— Проходите, сэр, прошу вас. Я миновал еще два охранных поста, на которых действо по раз предписанному сценарию полностью повторилось. Прошагал длинным извилистым коридором и наконец достиг металлической двери с забранным решеткой оконцем. Очередной охранник распахнул ее для меня. Дверь вела в прямоугольное помещение, обнесенное по периметру бетонными стенами с колючей проволокой поверху. Свара началась, едва я переступил порог. За считанные секунды она превратилась в побоище, затем в бунт. Вал из расхристанных, разящих страхом и потом, налитых злобой и ненавистью тел покатился на стены, захлестнул их, одолел. И — началась стрельба. Мне досталось три пули, не знаю, кем выпущенных — охраной или взбунтовавшимися заключенными. Не знаю также, в кого бы они угодили, не упрись в меня траектории. Очнулся я в тюремной больнице. Больно было немыслимо, неимоверно, и тело едва слушалось. Я поднялся с койки, оттолкнул изумленных санитаров и проковылял к входной двери. Через полчаса в тюремной часовне привычно опустился на колени и вознес молитву Христу. Обычную, такую же, как тысяча предыдущих, которые до него не дошли. А скорее, дошли, но были отвергнуты. Только в этот раз в настороженной гнетущей тишине я услышал голос. Тот, которого ждал без малого семьдесят лет. Всего одно короткое, из трех слогов, слово. Оно ввинтилось мне в ушные раковины, пронзило меня насквозь, оттолкнулось эхом от стен и впилось в меня опять. «Искупил, — еще не веря, боясь, не смея поверить, услышал я. — Искупил. Искупил… Искупил!»

русский пионер №1(52). февраль 2015

СОЧИНЕНИЕ.

Вечный жид-35 осекся на полуслове, повернул голову.

— Ты ошибся! — заорал Сёмка ему в лицо. — Ты пришел не за тем человеком. Еврей — я, ты понял? Я, а не он! Тифлисский душитель криво усмехнулся, затем сказал негромко: — Вечный жид — не национальность. Не должность, не род занятий и не состояние души. Вечный жид — это наказание. То, на которое сын Божий обрек самых жестокосердных из нас, таких, как я и он.

Час спустя тюремный надзиратель отпер передо мной дверь одиночной камеры. В ней дожидался смертной казни двадцативосьмилетний Джозеф Перкинс, известный как «калифорнийский маньяк». Я притворил за собой дверь и, глядя Перкинсу в глаза, произнес ритуальные фразы: — Я, Филипп Купцов, силой и властью, данными мне свыше, обрекаю тебя на жизнь. А также на скитания, нестарение и бессмертие. Я, Вечный жид-36, с сей минуты и вплоть до дня искупления нарекаю тебя своим преемником. Вечным жидом-37.

Вечный жид-35 кивнул на берёзовского душегуба, повернулся к нему и продолжил: — Встань и иди. Купцов поднялся, переступил с ноги на ногу и, скособочившись, поковылял в лес. Сёмка Перель, цепляясь за землю, заставил себя встать на колени. Затем медленно, в три приема, на ноги. Его шатало, спина удаляющегося Купцова маячила перед глазами, расплывалась в утреннем туманном мареве.

— Убей меня, — попросил Мгеладзе, глядя на Сёмку снизу вверх. — Пожалуйста, я не сумею наложить на себя руки. Я чудовищно, смертельно устал. Сёмка попятился. Споткнулся о лесную корягу, едва не упал. Развернулся, сделал шаг, другой и, не разбирая дороги, побежал от бывшего Вечного жида прочь.

2015-Й. САН-КВЕНТИН, КАЛИФОРНИЯ, США — Встань и иди, — произнес я. Эти слова сын Божий сказал первому из нас, Вечному жиду-1, Агасферу, ремесленнику из Йерушалайма. Лет через пятьдесят, семьдесят, а может быть, через сто Джозеф Перкинс скажет эти слова своему преемнику, Вечному жиду-38. Я уселся на тюремную койку и закрыл глаза. Семьдесят лет скитаний, бесконечных и беспрерывных. Сначала я ненавидел себя и то, что приходилось делать против своего естества. Затем презирал. А потом стал уговаривать себя, что мне безразлично. Я осознавал, что уговариваю. Безразлично не было. Было чувство, свойственное должнику, который платит. По счетам. Я наконец рассчитался. Возможно, завтра я найду способ расстаться с жизнью, а теперь спать, спать… Я чудовищно, смертельно устал.

1946-Й. БЕРЁЗОВО ВИТЕБСКОЙ ОБЛАСТИ — …на жизнь. А также на скитания, нестарение и бессмертие. Я, Вечный жид-35, с сей минуты и вплоть до дня искупления нарекаю тебя своим преемником. Вечным жидом-36. Встань…

— Стой! — крикнул с земли Сёмка Перель. — Прекрати, ты ошибся! Вечный жид-35 осекся на полуслове, повернул голову.

— Ты ошибся! — заорал Сёмка ему в лицо. — Ты пришел не за тем человеком. Еврей — я, ты понял? Я, а не он! Тифлисский душитель криво усмехнулся, затем сказал негромко: — Вечный жид — не национальность. Не должность, не род занятий и не состояние души. Вечный жид — это наказание. То, на которое сын Божий обрек самых жестокосердных из нас, таких, как я и он.

русский пионер №1(52). февраль 2015

82

83

русский пионер №1(52). февраль 2015

КОМИКС.

русский пионер №1(52). февраль 2015

84

85

русский пионер №1(52). февраль 2015

КОМИКС.

русский пионер №1(52). февраль 2015

86

Урок мужества. Всё о моей смерти. Обозреватель «РП» на встрече с одноклассницей. Урок географии. Действительно Пер Гюнт. По классическим местам Северной Норвегии на полном приводе.

УРОК МУЖЕСТВА.

ё e с Вм о е й о мерти с

русский пионер №1(52). февраль 2015

88

оськина

текст: николай фохт рисунки: мария оськина

Мужественный на то и мужествен, что не спасует даже в самом крайнем случае. Мужество, в интерпретации Николая Фохта, предполагает, если уж на то пойдет, и навык самопожертвования. Но вечер встречи с одноклассниками вносит коррективы в данную интерпретацию. Еще одно испытание мужества. амое сложное на свете — представить, что тебя нет. Как смириться, что ты не вечен? Но Гамлет был прав: не умереть — уснуть, забыться. Именно, бог с ней, со смертью, но хочется узнать: что будет после? Каким-нибудь образом, не важно как. А когда выясняется, что и это запрещено, — вот тут, бывало, загрустишь и от бессилья переключишь телевизор на футбол «Ливерпуль»—«Арсенал», на матч, в котором еще меньше смысла, чем в твоей собственной смерти. То есть понятно: не смерть страшна, а тишина после. Информационный голод — тотальный и беспощадный. И самое главное — осознав неутешительный факт, всю оставшуюся жизнь придется не подавать вида, что ты расстроен, что ты не согласен. И ведь никак не обмануть ни себя, ни тем более природу. Я всегда так думал. Оказалось, что некоторые, особо отчаянные, не согласились и частично преодолели. В общем, я оказался на очередной встрече одноклассников. Сразу надо было отказываться — мне эта встреча ни к селу ни к городу. Я в этой школе проучился-то всего две четверти, с января по июнь. Но,

С

89

как ни странно, сообщество лефортовских соучеников оказалось цепким, верным, сильным. Это был очень странный момент в моей жизни. Между фабричной и спортивной школами. Первый и единственный раз мою судьбу определила дальняя родственница. Она нашептала маме, что самый лучший вариант — отдать меня в математическую спецшколу. Мама прямо обрадовалась от одного только предположения, что я буду учиться в школе для особо одаренных. Здравый смысл и мы с папой подсказывали: этого не может быть, потому что я математику ненавижу, я боюсь и физики, не говоря уж о химии. Короче говоря, точные дисциплины мне не по зубам, включая труд и рисование. Меня ждет крах на любом из негуманитарных поприщ. Только литература и спорт — вот правильное направление. Это вообще не важно, убеждала маму дальняя родственница, подумаешь — таланты. Главное — попасть, а там уж выплывет, он у вас вон какой ершистый, волевой. Эйнштейн тоже плохо учился — а поглядите, что в результате. Я сражался как лев, я делал все, что мог: приносил тройки и двойки по всем пред-

метам, кроме русского, литературы и физкультуры. Я дерзко разговаривал даже с Анфисой, самой страшной училкой на свете, которая очень жестко, надо сказать, вела у нас географию. Так жестко, что даже Игорек Сивых знал все столицы мира по алфавиту: хоть по алфавиту страна—столица, хоть столица—страна. А Игорек ведь сел в тюрьму еще в восьмом классе за нормальное, взрослое преступление — бандитское нападение на инкассатора с причинением тяжких увечий. На шесть лет загремел — а географию выучил. Ну вот, я сражался, но не знал, что мама каким-то неведомым способом склонила на свою сторону отца (только спустя годы я узнал, что в этой комбинации мама использовала папину маму, а та в свою очередь надавила на отца; точнее, они обе надавили, включая дальнюю родственницу; только моя вторая бабушка, мамина мама, простой и мудрый человек, была на моей стороне — она просто хотела, чтобы я был здоров и вовремя питался). Таким образом, однажды, сразу после второй четверти пятого класса, вечером мама торжественно объявила, что все улажено и я с января буду ездить на «Бауманскую» в настоящую, математическую школу, в которой учатся только гении, теперь и я. Ладно, меня раскусили практически сразу, но травить не стали — ребята и девчонки умные действительно попались. Тем более сам совершил каминг-аут, признался, что в школу меня устроили по блату. Мы дружили, они давали мне списывать с условием, что выше четверки ни одна из моих письменных работ не получит. А с учетом того, что все мои ответы у доски заканчивались на второй минуте однозначной двойкой, средний балл по математике и прочим прекрасным предметам железобетонно остановился на трояке. Только физкультура, русский и литература «отлично». Короче говоря, мама признала поражение, и на волне успеха мы с папой перевели меня в спортивную школу. Но это другая история. Так вот, уже больше тридцати лет я хожу на встречи выпускников своей бауманской школы — эти встречи проводятся точно по расписанию, во второе воскресенье января.

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК МУЖЕСТВА.

Надо сказать, ребята все интересные получились. Треть — ученые, остальные — бизнесмены, причем в самых разных отраслях. От производства минеральных удобрений до рекламы и политтехнологий. С некоторыми — не с учеными, с бизнесменами — у меня даже дела были, давали мне заработать кусок хлеба. Хорошие ребята. Мне всегда нравилась Лиза, Елизавета Кошкина. Высокая, спортивная, остроумная. Собственно, это ее идея — давать мне для списывания работы с вшитыми туда ошибками, чтобы держать средний балл не ниже трояка. Гуманная. Она не стала ученым, а прославилась как пиарщица. Училась где-то в Лос-Анджелесе, на политологии. Слышал о каких-то перепадах в карьере, взлетах и падениях. Поэтому в этот раз, как только увидел, подошел — очень хотелось поддержать, придать какой-нибудь стабильности. Всегда, если честно, хотелось. Но в этот раз как-то особенно. Елизавета смешивала водку с апельсиновым соком и не закусывала. Поэтому довольно скоро она рассказала мне всю свою жизнь, включая подробности интимного характера, много подробностей. Не скажу, что именно эти детали меня вдохновили или успокоили, — но точно я стал уважать Лизу еще больше. И помочь хотелось все нестерпимей.

— Ну а что, сейчас, получается, черная полоса?

— Была черной — стала белой. Напали на золотую жилу — совершенно случайно. Хотя как случайно… Все в этом мире не случайно, все живет по законам матрицы и больших чисел. Согласен?

— Да-да. — Я машинально закивал, смешивая очередную порцию. Сам потягивал двойной эспрессо.

— Слушай, Николай, я смотрю, ты всетаки не превратился в окончательного придурка. Честно скажу, даже я в тебя не верила — особенно после известия, что из нашей школы ты подался в спортивную. Ты ведь футболист?

— Нет, не футболист.

— Не важно. Молодец. И одеваешься неплохо, лучше наших мальчиков. Вот как так

русский пионер №1(52). февраль 2015

случается: мозг есть, а вкуса нет? И наоборот.

— Наоборот — это ты про кого, про меня?

— Ты не цепляйся, а внимательно следи за разговором. Я же сказала, что ты не придурок, потому ты и во вторую категорию не попадаешь. Ты между, ты над схваткой добра и зла, ума и бездарности. Ты теперь смотрящий за балансом. Я почувствовал, что еще одна порция и помогать тут будет некому. Поэтому из следующего коктейля ловко исключил алкоголь.

— Николай, а ты не хотел бы умереть?

— Нет.

— Понятно, что нет. Но ты подумай, я ведь не просто тебе умереть предлагаю, а умереть на определенный срок. Чтобы воскреснуть.

— Это в твоей власти?

— Представь себе. Мысль не стоит на месте. Вот скажи, что самое страшное в смерти? Правильно, неизвестность. А если, предположим, ты будешь знать, что случится, когда ты брякнешься, — тебе легче будет, верно?

— Не уверен.

— Намного легче. — Лиза слушала уже кого-то другого, с кем-то иным она общалась в моем присутствии. — На этом все и построено, весь мой новый бизнес, — неожиданно заключила она.

— Это как?

— Мы делаем людей мертвыми и счастливыми… Это, кстати, неплохой слоган. Зацени: «мертвые, но счастливые»… Не важно.

— А можешь подробнее?

— Это тайна.

— Я умею хранить тайны. Я даже в случае чего защищаю тайны. Колись.

— Ну хорошо. Если ты наконец станешь наливать водку в сок, я тебе расскажу. На ушко. А это уже было похоже на флирт — я действительно подлил немного водки в ее стакан.

— Идея гениальная: мы в соцсетях объявляем о смерти клиента. С его согласия, разумеется. Через сутки дезавуируем инфу. Вот такой чистый, идеальный бизнес.

— А в чем фишка?

— Фишка в том, что клиент, во-первых, узнает, как хорошо о нем думали его род-

ные, близкие и чужие люди. Все эти каменты, все эти рипы, эти воспоминания, архивные фоточки. То есть сплошной позитив. Первая, эмоциональная часть. Вторая — деловая: клиенты в основном бизнесмены. По статистике, партнеры и контрагенты наиболее очевидно проявляют себя в течение тридцати часов после кончины своего соратника или, наоборот, конкурента. После тридцати часов в их поступки уже примешиваются здравый смысл, рассудок и расчет. А первые слова и, главное, действия — импульсивны. Ситуация смерти партнера или конкурента равна любой критической бизнес-ситуации. Проще говоря, именно смоделировав смерть, можно узнать, как, скорее всего, поступит твой партнер в сложной бизнесколлизии.

— Как-то жестко, мне кажется.

— Не жестче, чем сама жизнь, — философски заметила Елизавета. — Ладно, ты добрый малый, к тому же в каком-то смысле мой подшефный. Давай сделаю тебе подарок на двадцать третье февраля.

— Ну, я уже не надеялся, что ты предложишь. Ты его сразу сделаешь или так и будем до февраля ждать?

— Я гарантирую тебе незабываемые эмоции. Это перевернет твою жизнь. Сразу не получится, лучше через неделю — у нас трафик очень высокий, услуга пользуется популярностью. Говорю же — золотое дно. Только нужно контракт подписать, что все добровольно. И да, все бесплатно — ты только предоставляешь нам право распоряжаться полученными сведениями, статистикой. Мы продолжаем исследовать феномен.

— А может, какой-нибудь другой подарок?

— Другой — это само собой, от другого тебе не отвертеться. А смерть — это бонус, малыш. Короче говоря, про другой подарок Лиза не обманула — молодец, все, как я и предполагал. Крепкая женщина. А вот бонус меня немного обескуражил. Я, можно сказать, зациклился. Я ждал подписания контракта, как настоящую костлявую с косой. Что-то мне в этой идее не нравилось. Точнее, мне не нравилось все. Но, с другой стороны, как еще подобраться к Елизавете

90

юрий павлов/фотосоюз

Ситуация смерти партнера или конкурента равна любой критической бизнес-ситуации. Проще говоря, именно смоделировав смерть, можно узнать, как, скорее всего, поступит твой партнер в сложной бизнес-коллизии.

91

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК МУЖЕСТВА.

тимофей изотов

— Скажи, вот если я завтра… нет, через неделю умру, ты будешь плакать? — На том конце наконец-то воцарилась гробовая тишина.

— Ты не поверишь, я только вчера об этом думала — что бы я сделала, если бы ты внезапно скончался. Это так печально.

русский пионер №1(52). февраль 2015

92

второй раз? Да и вообще, мне казалось это нечестно — умирать понарошку. Но все-таки идея-то хорошая. В каком-то смысле это не имитация смерти, это репетиция бессмертия. И, кстати, да, что они будут говорить на похоронах? Я набрал номер своего бывшего партнера Вадика Осовцева.

— Вадик, вот, предположим, я умер…

— Ок.

— Чего ок?

— Ты умер.

— Ну вот ты бы как отреагировал? Ты бы огорчился?

— Старик, конечно, огорчился. А как же? Так расстроился бы, что сразу спустился за «Абсолютом» — помнишь, как мы «кюрантом» баловались? Хорошие были времена.

— А пришел бы на похороны?

— Обижаешь. С удовольствием!

— Ты чего, охренел, с каким еще удовольствием?

— Ну ты даешь, ты не знаешь, что ли, что поминки — самая сексоемкая пьянка, на поминках происходит на тридцать процентов сексуальных контактов больше, чем на свадьбах. И это американская статистика — представляешь, как на самом деле обстоит дело у нас в России?

— Ну хорошо, а что бы ты сказал на похоронах? Или в Фейсбуке что бы написал?

Может, историю какую-нибудь веселую, добрую вспомнил?

— Чувак, чувствую, дело действительно плохо, с таким настроением ты долго не протянешь.

— А ты заплакал бы, Вадик?

— Да нет, старик. Чего плакать-то…

— То есть вот так буднично…

— Ага. Если растрачивать себя по пустякам, на себя сил не останется. Может, если бы мы были помоложе, то есть если бы ты двинул кони пораньше, — возможно, еще прослезился.

— То есть ты думаешь, мне лучше обратиться к кому-то помладше?

— Ну, если у тебя есть такие — да, это более верный вариант. Ты уж извини. Я позвонил Александре. Ей двадцать четыре, мы познакомились в «Сапсане» — хорошая девушка, из Питера.

— Скажи, вот если я завтра… нет, через неделю умру, ты будешь плакать? — На том конце наконец-то воцарилась гробовая тишина.

— Ты не поверишь, я только вчера об этом думала — что бы я сделала, если бы ты внезапно скончался. Это так печально.

— Ты плачешь?

— Да нет, что ты, я обедаю, с мужем.

— Он что, слушает наш разговор?

— Зачем ему? Он по своему телефону разговаривает.

— Ты приедешь на похороны?

— Я завтра в горы, мы покататься решили, пораньше в этом году. Снег, говорят, уже отличный. Да и подешевле в несезон — сам понимаешь, такие времена.

— Ну да. Ну а что бы ты про меня подумала? Что бы написала на стене, какие бы слова нашла?

— Да, я прикидывала… Так бы и написала: очень жаль. Я мало его знала, но мне показалось, это был очень хороший человек. Пойду, напьюсь просекко. R.I.P. Умирать расхотелось — скука смертная. И еще я понял: Лизу надо спасать. Она на ложном пути. Я позвонил своей умной однокласснице и под предлогом подписания контракта на фиктивную смерть пригласил к себе. Мы поговорили, через час она ушла. От общих знакомых я потом услышал, что она вернулась в большую политику и не занимается ерундой вроде фейсбучных поминок. Считаю, мы квиты — ну, по поводу контрольных в бауманской школе. И еще считаю, первую схватку со смертью я выиграл — преодолел искушение. Это самое главное. И все-таки — что, действительно никто даже не заплакал бы?

Повторим урок

рисунки: маша оськина

1. Талант не главное, главное — попасть.

3. Поминки на 30% сексоемче свадеб.

2. Мозг есть, вкуса нет — не лучше, чем вкус есть, мозга нет.

93

4. Смерть — скука смертная.

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ГЕОГРАФИИ.

Фотодиректор «РП» Вита Буйвид отправляется в Северную Норвегию по маршруту, которым обычно возят бывалых рыболовов мужского пола. Но цепкий взгляд Виты обнаруживает в этом маршруте универсальные интересы и ценности. Не без помощи Пер Гюнта. текст и фото: вита буйвид

Действительно Пер Гюнт —А

русский пионер №1(52). февраль 2015

94

оськина

если в реальности такое случится, что нужно делать?

— Ничего не нужно. Молиться. Бывший норвежский китобой с типичной шкиперской бородой почти с нежностью столкнул меня в воду. Да, веселенькие ребята в «Джаз-туре» работают, такого энтертейнмента я представить не могла. Все же хорошо, что я преодолела неприятное клаустрофобическое чувство и влезла в этот спасательный костюм. Теперь я точно знаю, что такое нирвана. Еще и дождь начинается. Вот болтаюсь я в воде в спасательном костюме, сверху дождь меня орошает, и впадаю в детство. Представляю, что ночью был шторм, судно пошло ко дну, скомандовали эвакуироваться, к утру

95

русский пионер №1(52). февраль 2015

УРОК ГЕОГРАФИИ.

шторм затих, меня отнесло куда-то течением, я в воде уже часов шесть, защитных возможностей костюма еще на шесть часов хватит. Главное — не уснуть. Школа выживания. Скоро за мной прилетит вертолет. Обязательно. А если не прилетит? Прилетит-прилетит. Со мной ведь где-то уже было такое. Вот только где? Вот это утро летнее, северное, с таким специальным дождем, когда капли очень редко падают. Точно, это же «Пер Гюнт». Я за него пятерку по музлитературе в музыкалке получила. Что там еще у Грига было? «В пещере горного короля»? Ну, это само собой. Пещеры здесь на каждом шагу. В детстве я, конечно, не могла предположить, что в пещере окажется тоннель. Тоннель-то ладно, но вот тоннель с перекрестком — это уже за гранью моего воображения даже сейчас. Заворожили меня эти многокилометровые тоннели в черной скальной породе. Это вам не по Третьему кольцу в районе Лефортово пробиваться. Я искренне думала, что у меня клаустрофобия, всегда Лефортово объехать старалась. Нет у меня клаустрофобии. Отменила Норвегия диагноз. Лофотенские острова этими тоннелями насквозь проды-

русский пионер №1(52). февраль 2015

рявлены, и я бы даже пешком в них прогулялась. Или на велосипеде. Так что «Пещеру горного короля» засчитываем. Интересно, что сам Григ имел в виду? Так, что там еще у него было в сюите? Шествие гномов? Пожалуйста. Музей троллей. Думаю, он во всех туристических маршрутах по Северной Норвегии есть в обязательном порядке. Чем-то он напомнил мне ялтинскую «Поляну сказок» в моем раннем детстве: художественные особенности и вкус создателя под большим вопросом, конечно, но все равно впечатляет. Размахом, масштабом, ну и есть гномы в Норвегии — подтверждено. Помнится, есть еще у Грига «Танец Анитры». За эту часть сюиты будет отвечать тест-драйв «субару» — обязательная программа нашего пресс-тура. Я, честно говоря, не очень люблю разговоры о технике. Такие, условно профессиональные. Подобные беседы очень любят фотографы и звукооператоры. Примерно такие же речи были слышны на всех наших остановках. Журналисты выглядели железобетонными профи-автомобилистами, и я почти уже чувствовала себя блондинкой. Но тут за руль села действительно блондин-

ка Света. Не знаю точно, кем она в компании «Субару» работает, но вот это точно был танец Анитры. Вот так нужно водить машину, и да, это действительно профи, не прессрелизов начитавшийся. Извините, мужики. За полчаса, что Света сидела за рулем, я поняла про «форестер» больше, чем за три дня скучнейших разговоров о лепестках и подвесках. За тридцать минут я увидела характер машины, да и Светы тоже. До этого она казалась совсем другой. Я и сама после этого за руль села, хотя поначалу опасалась. И теперь я совершенно точно хочу такую машину, а это десять из десяти. Браво, Света. «Танец Анитры» проехали. Есть еще во второй части «Пер Гюнта» похищение невесты. Раз уж я взялась за условно музыкальный текст, нужно все части сюиты осваивать. Думаю, похищение невесты — это рыбалка. В Норвегию обычно едут реальные такие мужики рыбу ловить. Таких «Джаз-тур» и возит, их клиенты. И нам рыбалку в океане показали. Опять нарядили в спецкостюмы, но не те, что для выживания в северном море, а попроще, и прямо в открытое море и повезли. Условие было простое: ужин не заказан, а только повар,

96

Кое-что изменилось в моем сознании. Изменилось отношение к организованному туризму — это может быть круто. Изменилось отношение к женщине за рулем — это тоже круто. который все приготовит на глазах у изумленной публики. Поэтому размер и качество ужина напрямую зависели от охотничьего азарта и умений группы. Ловили треску. Выловили много. На ужин хватило. Поговаривали о палтусе, но за палтусом выходить нужно рано, идти далеко, и наживка ему нужна специальная. А треска близко к берегу подходит, ловится на голую блесну. Помощник капитана тут же потрошил улов, потроха выбрасывал за борт. Печень трески тоже, между прочим. Оказывается, слухи о пользе этого продукта сильно преувеличены, это инсайдерская информация. Чайки преследовали. Почти фильм «Полет над гнездом кукушки». При желании можно было себя и психом почувствовать, но лучше не заигрываться, конечно. Спросите, почему похищение невесты? Ну треска ведь могла быть чьей-то тресковой же невестой, правда? Так что эта глава тоже считается освоенной. «Песню Сольвейг» освоить проще. Настоящие северные песни исполняли в музее викингов прямо во время обеда. Развлекали нас, «викингов» вкушающих. Тут мне не очень повезло. Не потому, что я не ем мяса.

97

А из-за перловки. Ну кто мог предположить, что викинги перловку даже в десерт добавляли. И опять пришлось, как в детском саду, пытаться отделить перловку от ягод и сливок. А поют хорошо, душевно. И музей отличный. В такой музей в детстве попасть хорошо, лет в десять. Даже я тряхнула стариной, стала из лука стрелять. Но напрочь забыла о боковом ветре и позорно промахнулась. Так расстроилась, что топорики метать уже не стала. Ветер в Норвегии есть всегда, поэтому его просто не замечаешь. Может быть, потому у них и песни так звучат. Протяжно. Еще у Грига танцы были арабские. Ну, тут извините. Арабских не было. Но были другие. Ностальгические. Представьте себе маленький городок на севере Норвегии. Полярное лето, то есть не темнеет совсем. И локальный рок-фестиваль. Пожилые норвежские музыканты в районе шестидесяти бодро исполняют норвежский же рок. Они так трогательно законсервировались сами в себе: волосы седые, но все еще очень длинные, и штаны кожаные блестят как новенькие. Но самое главное — поклонники. Тоже за полтинник, но с пластиковыми стаканами пива в руках, они плясали радостно

и самозабвенно до самого утра. Хотя ночь и не наступала вовсе. Кажется, все части сюиты вспомнила. Ой, нет, не все. Возвращение Гюнта забыла. Ну что сказать о возвращении. Прошло уже полгода, но по-прежнему эта поездка — лучшее, что случилось со мной в прошлом году. Я всегда была фанатом северного лета, но тут такая развернутая формула счастья получилась: не просто северное лето, а северное лето плюс. Кроме того, кое-что изменилось в моем сознании. Изменилось отношение к организованному туризму — это может быть круто. Изменилось отношение к женщине за рулем — это тоже может быть круто. Изменилось отношение к автомобилю — это может быть не просто машина, а тоже круто. Изменилось отношение к рыбе — я перестала ее есть, и это тоже круто. Еще изменилось отношение к тоннелям, скандинавскому шопингу, прошла депрессия, я занялась скандинавской ходьбой, я снова хочу в Норвегию. Круто я съездила, короче.

Редакция благодарит туристическую компанию JAZZTOUR, Visit Norway и компанию Subaru.

русский пионер №1(52). февраль 2015

рисунок: татьяна максимова

Правофланговый. Как уходил Миша. Виктор Ерофеев про побег за Бранденбургские ворота. Знаменосец. Записки пограничника. Игорь Свинаренко о том, как он не был за границей. Правофланговая. Как сквозь стену. Елена Котова про мир, где нет «заграницы». Звеньевой. В Греции — всё. Юрий Белоус про шубу из мордочек и групповые визы. Отличница. Бриджит и красотень. Майя Тавхелидзе про британку ирландских кровей. Пионервожатый. Заграница в коробочке. Александр Демидов про свою рубашку, которая ближе к телу. Отличник. Контракт с ЕБН. Сергей Петров о том, как не впасть в уныние. Звеньевая. «Малоизвестная актриса себе на оскар платье шьет». Ольга Аничкова о том, как «малоизвестная актриса летела с немцами в тунис». Завуч. Заграничное состояние. Андрей Бильжо про свой Негород с большой буквы и с ударением на первый слог. Запевала. Юбка моей мечты. Вячеслав Малежик о своей роли в одной легендарной примерке. Подшефные. Три сестры. Две сестры Король про третью сестру Король. Пионервожатая. Невозвращенка. Елена Заграничная о том, на что способна страсть. Горнист/Энотека. Стокгольмский синдром. Полет Виты Буйвид под впечатлением ликера.

orlova

ПРАВОФЛАНГОВЫЙ.

Писатель Виктор Ерофеев вспоминает свою заграничную поездку той поры, когда на карте Европы еще были такие государства, как ПНР и ГДР, а Бранденбургские ворота с автоматчиками разделяли город на два ненавидящих друг друга мира. Не так и давно это было.

Как у ходи л Миша текст: виктор ерофеев

ЕГО ЗВАЛИ МИША. У него горели угли глаз. Он все время облизывался. Миша был мастером художественного перевода грузинских, персидских, турецких стихов с подстрочника. С ним я попал в первозданный хаос во время моей самой нелепой поездки за границу. Ну, я и до Миши жил уже в некоем хаосе. За организацию литературного бунта меня дважды выгнали из Союза писателей, завели уголовное дело, объявили агентом американских спецслужб, запретили выезд из страны. Турбулентность жизни дошла до предела, и с самого кремлевского верха мне сообщили, что я костей не соберу. Модная теория хаоса учит нас, что в период турбулентности надо жить гибко, не плыть против течения, но и по течению тоже не плыть. Признать, что логика не правит жизнью, отказаться от причинно-следственных связей, зависнуть между сомнением и верой, быть готовым к неожиданности под кодовым названием Черный Лебедь. Я мучился запретом на выезд из страны. У меня в Польше жила половина семьи, и я с ними уже год не виделся. Я пошел в первый, гэбэшный, отдел Института мировой литературы, где я в то время работал на птичьих правах предателя родины, и объявил, что без польской семьи жить не могу. Начальник отдела, милый несостоявшийся литературовед с жалкой мимикой и охающей жестикуляцией вышел со мной покурить в коридор. В Польшу мне путь заказан, сказал он, потому что в Польше я связан с вражеской организацией «Солидарность», но он попробует что-то для меня сделать.

русский пионер №1(52). февраль 2015

Через неделю он сообщил, что мне разрешат в перспективе съездить к родственникам в Польшу, если я отличусь скромным и разумным поведением сначала в заграничной поездке — мне предлагали на выбор — в Болгарию или в ГДР. О, это была большая поблажка! Огромное доверие к отщепенцу! Я выбрал ГДР. Самое поразительное: мне предложили оформить выездные документы через Союз писателей, из которого меня же и выгнали. Но я пожал плечами — решил, что это и есть хаос. На платформе Белорусского вокзала я познакомился с моими спутниками. Их было тринадцать. В ГДР из Союза писателей никто не ездил, кроме самых третьестепенных прозаиков, поэтов и переводчиков, которые ехали пить немецкое пиво, а также секретарш и мелких чиновниц, которые ехали за кожей: советской мечтой о кожаном пальто. Руководителем нашей делегации был крупный мужчина с широким лицом украинца, писатель-маринист, написавший множество никому не известных романов о военно-морском флоте. Все мои спутники, включая мариниста, с ужасом смотрели на меня сначала на платформе, потом уже в вагоне, когда поезд тронулся, когда он набирал скорость и когда он мчался по просторам нашей родины, которую я так отвратительно предал, о чем восторженно трубили враждебные голоса на все лады. Никто из делегации не знал, как до меня дотронуться и как ко мне обратиться. Начальник-маринист пригласил меня в свое купе и не спускал с меня глаз. Я был его тайным заданием, и у него от волнения подрагивали челюсти. Вечером, когда в вагоне делегация выпила водки, мои спутники осмелели, смазливая секретарша Света даже потрогала меня за

100

ных произволов, которые и предвещают нам встречу с главной заграницей. И вот как только мои мысли стали течь в эту сторону, Миша начал чудить. Он по-прежнему читал мне свои стихи и говорил о любви к Грузии, но я видел: он изменился. Он стал каким-то странным. Он, как и все, пил много водки, но он стал задумчивым и забывчивым. Он с трудом понимал, откуда и куда мы едем и зачем. Однако я был занят и не мог уделять ему много времени. Меня отвлекали наши добрые советские женщины. Они звали меня в свои номера и просили их фотографировать в постелях. Они отказывали Свете в монополии на врага народа. Я понимал их чаянья и слабо сопротивлялся. Иногда мы утешали женщин вместе со Светой. Бред становился все гуще и гуще. В Веймаре под хохот наших дам мы с Мишей постучали по мраморным гробницам Шиллера и Гете, лежащих рядышком, и хором спросили: — Кто там? И вот вместо ответа в моей жизни возник Черный Лебедь. Случилось это так. В Восточном Берлине мы остановились в социалистической башне гостиницы на Александерплац и вместе с Мишей любовались панорамой города. Вдали сверкал огнями Западный Берлин.

илья колтун/фотосоюз

руку, а переводчик с грузинского Миша прочел мне пару собственных стихов. Правда, в Варшаве все они снова в ужасе смотрели на меня: на иностранный перрон пришли мои польские родственники с цветами, а также возбужденные деятели «Солидарности». Те только и знали, что говорили со мной о Катыни и прочих советских мерзостях. Маринист решил, что я сейчас сбегу, но я поехал дальше. В Берлине нас посадили в автобус и тут же повезли в Лейпциг. В автобусе маринист сказал: — Ты с кем будешь спать?

— С Мишей, — ответил я. Он мне казался наиболее интеллектуальным. Впрочем, в Лейпциге я стал все теснее и теснее общаться со Светой, которая уже слегка забыла, что я — враг народа. У всех в чемоданах была водка, и все пили водку с утра до вечера, запивая немецким пивом, а когда не пили, бегали за кожей. В качестве тяжелой повинности ходили по музеям. Была памятная встреча с гэдээровскими писателями, которые оказались куда более свирепо советскими, чем мои кожано-кисейные советские спутники.

— Все эти наши диссиденты, — сказал под общий хохот зала шеф местных немецких писателей, — больные люди! У них либо отрыжка, либо одышка, либо изжога — а то и все вместе! Наша делегация с сочувствием посмотрела на меня. Было еще возложение цветов в Бухенвальде, и тут мои спутники снова вспомнили обо мне. Все смотрели, как я к этому отнесусь, потому что у нас враг народа обязательно должен быть фашистом и ненавидеть жертв Бухенвальда. Но я отнесся к Бухенвальду с пониманием, и в знак благодарности Света ночью сделала свой первый в жизни заграничный минет. Я же тем временем думал вот о чем. В конечном счете, думал я, Тот Свет и есть та самая настоящая заграница, по сравнению с которой любое земное путешествие — видимость и суета передвижений. Но есть ли она вообще, эта настоящая заграница? А если есть, то в каком виде предстанет она перед нами, а мы — перед ней? Какую визу получим для пересечения этой границы? Кого из нас посчитают для тех краев персоной non grata? Однако в каких-то закоулках наших земных путешествий можно увидеть отсветы тех законов и тех закон-

101

русский пионер №1(52). февраль 2015

ПРАВОФЛАНГОВЫЙ.

— Ох! — сказала Света, глядя на эти огни. Когда она ушла, Миша пожаловался, что я хочу его отравить. Я посмотрел на него: он был абсолютно сумасшедшим. Я предложил ему успокоиться и больше не пить, но он повторял, что я хочу его отравить. По-хорошему его надо было сдать начальнику-маринисту, но я, как истинный диссидент, не имел морального права объявлять человека сумасшедшим. Я надеялся, что за завтраком Миша выкажет свое сумасшествие без моей помощи, но за завтраком зашел общий разговор о коже и Миша внезапно заговорил как разумный человек. После завтрака все умирали от скуки, осматривая шикарные берлинские музеи, а потом отправились к Бранденбургским воротам, где прыгали миролюбивые кролики и стояли безмолвные гэдээровские автоматчики, охраняющие границу с Западным Берлином, берегущие стену, разделившую два ненавидящих друг друга мира. Все оживились, увидев кроликов, а ближе к вечеру делегация разбрелась по магазинам. Я остался в номере один. Уставший от Мишиного безумия, я неожиданно для себя заснул. Меня разбудил звонок. Было два часа ночи. Женский голос спросил, где Миша.

— Не знаю, — ответил я. — А вы кто?

— Агентство «Аэрофлота», — представился женский голос.

— В два часа ночи! Агентство «Аэрофлота»! — вскричал я.

— Как? — ахнул я, услышав такой приговор. Начальник встал на колени перед Мишиным чемоданом, вынул водку, разлил по стаканам. Не чокаясь, выпил полный стакан и сказал: — Нам с тобой хана! Пей! Я выпил.

— Что случилось? — едва вымолвил я.

— Миша ушел в Западный Берлин! Я в полном ужасе смотрел на мариниста.

— Как ушел?

— Прямо через Бранденбургские ворота. — Он прочертил рукой путь Миши. — Залез, понимаешь ты, на них… Маринист налил себе еще стакан, принял и продолжал: — Его едва сняли c ворот, доставили в советское посольство на Унтер-ден-Линден, и Миша во всем признался.

— В чем? В чем он признался?

— Он сказал, что это ты отправил его в Западный Берлин, посулив доллары и женщин.

— Я? Доллары и женщин?

— Ты. Тебя, конечно, теперь посадят, но и меня тоже сделают невыездным. Он сорвал галстук, махнул рукой и пьяно вышел в дверь. Я подошел к окну, водка шумела в голове. Вдали догорал ночными огнями Западный Берлин. «Что делать? — лихорадочно думал я. — Меня обязательно арестуют. Но я не виноват! Я только хотел произвести на всех хорошее, советское впечатление. Что мне делать? Спрятаться? Бежать самому в Западный Берлин? Но как? Сколько здесь этажей? Сейчас придут двое гэбэшников и выбросят меня в окно. Я полечу вниз, навстречу смерти. Конец! Все пропало!» Я бросился на кровать и уже под утро забылся тяжелым тюремным сном. Утром я явился на завтрак. Вся наша делегация ела овсяную кашу. Увидев меня, мужчины и женщины застыли с ложками в руках. Они в ужасе думали: кого сегодня вечером я отправлю в Западный Берлин? Делегация в срочном порядке уехала на родину без Миши… Прошло много лет. Мишу я больше не видел. Пала Берлинская стена. Я ехал в Москве по Кастанаевской улице. Остановился на светофоре. Вдруг вижу — Миша прямо перед капотом моей машины переходит дорогу. Я выскочил из машины и закричал: — Миша, стой! Зачем ты сказал, что я послал тебя в Западный Берлин, соблазняя долларами и женщинами? Зачем?

— Потому что это правда, — потупясь, ответил Миша. — Ты послал меня в Западный Берлин! Ты! Ты! Миша, мой Черный Лебедь, глянул на меня горящими углями глаз, облизнулся и быстро пошел, пошел, побежал. Миша, переводчик грузинской поэзии, бежал себе на зеленый свет, навсегда убегая из моей жизни.

Модная теория хаоса учит нас, что в период турбулентности надо жить гибко, не плыть против течения, но и по течению тоже не плыть. Признать, что логика не правит жизнью, отказаться от причинно-следственных связей. Меня окружил новый виток безумия.

— Не кричите! — Женский голос стал железным. — Будите начальника группы. С вашим Мишей беда! Я надел штаны и помчался стучать в дверь мариниста. Заспанный маринист в трусах в цветочек до колен предстал передо мной.

— Миша попал в беду! — выкрикнул я. Маринист тут же надел черный костюм, и, когда он повязывал галстук, ему позвонили снизу: — Вас ждет посольская машина. Я хотел было с ним поехать, но спохватился, вспомнив, что я враг народа, и отправился к себе в номер. Я долго смотрел в окно на панораму Берлина, а потом лег и неспокойно заснул. Проснулся я от стука в дверь. На пороге стоял маринист со свернутым на бок галстуком. У него было совершенно зеленое лицо, как у космического пришельца.

— Водка есть?

— Нет, — ответил я. — Вернее, у Миши в чемодане есть, кажется, еще бутылка, но неудобно…

— Удобно, — сказал маринист. — Водка Мише уже не понадобится.

русский пионер №1(52). февраль 2015

102

из личного архива

ЗНАМЕНОСЕЦ.

Для Игоря Свинаренко заграница — это игра в последний путь и укол счастья в винном магазине, где хорошее почти даром. И жил он там, и понял в конце колонки, что сказать ему про заграницу нечего. А значит, узнал он ее, как мало у кого получится.

Записк и пограни чника текст: игорь свинаренко

ВПЕРВЫЕ я попал за границу еще дитем. Там, в ней, говорили по-русски (почти совсем как мы, но все ж несколько иначе). Но все было очень, очень богатое и яркое. Там были широченные улицы, страшно высокие дома, бешеное количество машин. Магазины были набиты роскошным невиданным товаром, его полно, и никто не толпится. Люди на улицах выглядели очень солидно и были одеты богато. Книжные магазины были огромны. Сколько там было натрамбовано книжек, не представлялось возможным даже посчитать. Игрушки — свободно — продавались такие, каких на родине я и представить себе не мог. Довелось заглянуть и в парк. Я ожидал, что там хулиганы в кустах будут пить дешевую бормотуху, а потом задирать прохожих и цеплять девок, — но нет, там ели мороженое и если били, то фонтаны, публика была при параде и держала фасон: ах, мы такие интеллигентные. Хотя, конечно, было подозрение, что они такие же дикие, как мы, просто валяют дурака, берут нас, как говорят в МИДе, на понт. Короче, я, как всякий нормальный пацан, придумал поехать учиться за границу. А возможность была у меня тогда. И, короче, поехал я. Первое время мне, как и всем в эмиграции, было непросто. Не очень комфортно, несмотря на весь блеск и роскошь заграничной жизни. Учился я — а еще ж и подрабатывал и получал деньги, немыслимые на родине.

русский пионер №1(52). февраль 2015

Ностальгия, разумеется, мучила, изнуряла меня, все, что из родных краев, казалось мне таким прекрасным и непревзойденным. Да хоть та же самогонка. Она снилась мне, теплая, домашняя, вкус, знакомый с детства, с букетом, который изобрели наши предки. Во сне я держал в руке граненый стаканчик 0,25, захватанный жирными, от сала или Одесской колбасы, пальцами. И закусывал половиной помидора, присыпанного крупной солью. Иногда мне хотелось бросить свои попытки привыкнуть к чужой жизни и полюбить то, что вокруг, заценить хорошее больше настоящего. Ихтиандр понимал, что океан — это роскошь, другие туда только в короткий отпуск могут себе позволить, а ты там живи не хочу, жри сашими, пока не надоест. Но суша, маленькая, довольно грязная, казалась-таки родной и тянула к себе. Выбираясь иногда на нее, я сперва дышал там полной грудью, и остро чувствовал, что такое родина, и подумывал о том, что неплохо было б тут по новой кинуть якорь и снова зажить в тиши трогательных переулков, среди школьных дружков — тех, кто не спился, не сошел с круга, не улетел в Чикаго, не сгинул в Афгане, как «майор десантных войск Н.Н. Зятьев», не сгорел в шахте при выбросе метана. Но! Вот что самое любопытное, и странное, и неловкое: на третий день наступал момент истины и, как все эмигранты, я начинал не переставая думать про обратный билет, опасаться — а не случится ли какой геморрой, который вдруг помешает мне вернуться в свою холодноватую, но уже полюбленную эмиграцию. В принципе, я притерпелся, пообвык. Какое-то время заграничные девчонки казались мне холодноватыми, северными, жесткими и, по моим

104

оценкам, думали о себе больше, чем того требовали приличия. Как-то так, слово за слово, я остался в эмиграции. Она затянулась. Я освоился. Странно — почему так выходит с заграницей? Не у меня одного, кажется. Сколько людей, знакомых — не говоря уж про незнакомых — живут за границей и недоумевают: ну как же у них были бельма на глазах и они жили на родине, не понимая, какая это страшная ошибка! И чтоб б было, если б однажды не открылись глаза на истину! Так романтичные влюбленные мусолят подробности, обстоятельства и случайности, их цепь, которая свела их вместе, а не то б жили несчастными порознь!!! Ужосужос! Ну или просто ужос. Впрочем, к родине у меня сохранилось самое лирическое отношение. Теплое, нежное, сочувственное. Мне кажутся родными и понятными люди, живущие там. Мне грустно, когда им там плохо, вот честно — я не злорадствую. Не думаю, что а вот я такой умный, что отвалил, уж я зна-а-ал, чем тут все кончится, не ждал я хорошего от местных, от здешних! Но при всем при этом все-таки моей ностальгии не хватает на то, чтоб вернуться к своим, в родной поселок, где над клубом реет красивый — по колористике все роскошно, — известный всему миру — кто ж не видел, кто ж не знает? — боевой триколор Донецкой Народной Республики. Нету у меня столько ностальгии, а раз нету, то откуда ж ее взять.

провинции уподобилась Ольстеру, окраина задумала отделиться от окраины — Господи, при том что и Россия, и Украина затеряны на обочине белой цивилизации… Вообще, что есть заграница? Она как? Это некие сброшюрованные бумажки со строгими штампами или аппликациями? Выдергивание из штанов ремня перед рентгеном барахлишка, будто ты собираешься пороть блудного сына? Перемена дензнаков? Укол счастья в винном, где все почти даром? Или это, напротив, легкая тень потусторонней жизни, которая падает на тебя, например, в Риме, который страшно смахивает на кладбище, очень дорогое, с клумбами и лужайками и с памятничками, каких не ставят даже кемеровской братве? Видно, что кладбище чисто элитное, не в грязь закидывают ящик угрюмо персонажи Каледина, все чин чином, тут дорогие дамы в черном и при темных очках, как в кино про красавцев-мафиози… В Берлине, конечно, другая стилистика, там тоже кладбищенский бездвижный покой разлит в воздухе, но он попроще, без помпы, этакий протестантский, будничный, хипповый, дауншифтерский. На немецких погостах играют дети, не чтоб пряники и леденцы тягать с могилок и допивать водку из стопариков — нет-нет, они из хороших семей, они там нянчат кукол и качаются на качелях. Эти качели какой-то философ — ну а что вы хотели, немцы же — наставил посреди кустов и мрамора; качели — это не расставание навеки, как думали советские отъезжанты из Шереметьева, но возвратнопоступательное, то есть, пардон, поступательновозвратное, движение, ну типа фрикций, когда уже в паспорт не влезают новые визы… (Может, это только буддистам интересно с их бесконечными путешествиями-переселениями?) Вот она, натуральная граница. Не между странами — это условность, — но между Мирами. И пересечение границы государственной — это игра в последний путь. Хотя, может, по современным правилам надо уже говорить — «крайний путь»? Таки да, чужая страна (переезд в нее?), где ты один, где ты сам себе коуч, — это как бы репетиция настоящего путешествия, где нет своих, где ты не нужен другим, а все твои остались там и то ли плачут по тебе, то ли жизнерадостно перевозят вещички в освободившуюся жилпощадь. Вот ты только что был тут, и херакс — тебя нету, но ты, конечно, можешь связаться с тем, оставленным, миром по скайпу, — ну и что, точно так же ты и раньше, до Сколкова (это ведь там изобрел Интернет наш Медведев?), вполне мог присниться оставленным своим и рассказать им, где ты зарыл золото, под какой вишней, и дать совет своей вдове насчет нового бракосочетания. Ничего не изменилось с тех пор, ничего. Короче, не был я за границей, если серьезно. Процесс умирания, если ты с него соскочил, ну типа преждевременная эякуляция, не может считаться правильным актом — думаю, это именно так. А раз не был я за границей, то и сказать мне про нее нечего.

Родина не зовет, не манит, ее флаг настолько нов, и экзотичен, и свеж, что странно думать о героической под ним смерти… Нет, не этот флаг показывала мне в букваре Нина Георгиевна. Родина не зовет, не манит, ее флаг настолько нов, и экзотичен, и свеж, что странно думать о героической под ним смерти… Нет, не этот флаг показывала мне в букваре Нина Георгиевна. И вот сколько так народу живет по заграницам, не теряя любви к родине, раздрачивая свою ностальгию, припоминая по пьянке какие-то детсадовские песочницы, в которых разворачивались слабоалкогольные пикники под «Бiле мiцне» и сырок «Дружба», одноклассницу, которая 40 лет назад казалась — или была — прекрасной и недоступной? Лондон, Берлин, Хайфа, Поконо — вот сидят наши бывшие люди и мастульгируют, то есть ностальбируют. Вместо того чтобы выправить в русском консульстве паспорт и поехать на ПМЖ на историческую родину, в Урюпинск к себе, к родным осинкам и дорогим могилкам… Впрочем, на самом деле, строго говоря, я ни в какую заграницу не выезжал. Мигрировал я внутри империи, все дальше от глухой провинции у моря, в которой родился, но таки не оценил ее по достоинствам и уехал поближе к цезарю и к вьюге, в направлении, обратном тому, что объявил идеальным Бродский: из имперского Питера он мечтательно устремился в Венецию, довольно далеко отодвинутую от Первого Рима… Я так и остался в той империи, что была, я с места не сдвинулся; это провинция отделилась от меня, уплыла, а потом еще периферия

105

русский пионер №1(52). февраль 2015

из личного архива

ПРАВОФЛАНГОВАЯ.

С некоторых пор писатель и в недавнем прошлом бизнесмен Елена Котова в свое время в спешке покинула заграницу. Она от этой заграницы натерпелась, но, похоже, ни о чем жалеет и в своей колонке предлагает читателям нашего журнала рецепт взаимоотношений человека и заграницы. Если не загнетесь, то вылечитесь от любви к ней.

Как сквозь стен у текст: елена котова

ЗАГРАНИЦА — это мир, где нет «заграницы». Есть слова «foreigner» и — так говорят о приезжих, иммигрантах. Но американец, едущий в Сингапур хоть на два года, хоть на пять, не скажет «уезжаю за границу», он скажет «еду работать в Сингапур». Когда в 1989 году упала Берлинская стена, было чувство, что мир открылся всем. Казалось, что в этом новом мире мы все наконец поймем друг друга и, может, даже станем друзьями. Многие рванули туда — за загаром и шопингом, на сафари и роуд-шоу и просто так, посмотреть. А я поехала в Америку работать, взяв всю семью. Зачем? За лучшей жизнью, конечно. Лучшая жизнь — это не только удобства, изобилие и прочая немаловажная ерунда. Лучшей жизни в чужой стране не бывает, только в родной. Чужое можно лишь терпеть. Интерес к русским, иногда почти дикарский, и неприязнь к России, такая клишированная, вера американцев в величие собственной страны, такая пафосная, и их безразличие к остальному миру, такому провинциальному. Все приветливы, открыты, и это не наносное. Только душевности нет. Не только ко мне: ее просто нет. У всех дом, работа, дети, спорт; остальное — побоку. Разве что изредка вечеринки, на которых и поесть-то толком не дают. Хотелось кричать: «Вы все какие-то ненастоящие, вы не умеете друг другу сопереживать!» Хотелось взломать стену в этот мир, где все чужое и все чужие друг другу, достучаться до заветного, прикипеть душой. А зачем? Посидеть после работы на солнышке в открытом кафе с бокалом винца и совершенно необременительным разговором — разве этого мало? Enjoy the moment! Когда я это прирусский пионер №1(52). февраль 2015

няла — как будто стена упала, и открылась страна, своя, родная, как человек, который часто раздражает, но все равно родной и понятный. Тамошняя работа надоела, и я рванула в Москву. Без колебаний — ведь в России уже наверняка прекрасно, пусть победнее, поменьше удобств, но там должна быть та же свобода, такие же люди. Иначе и быть не может, ведь время бежит, Берлинская стена упала уже почти десятилетие назад. Все годы, что я жила в Москве после Америки, я так и считала. По той простой причине, что на самом деле я там не жила, а лишь работала. Офис, совещание, корпоратив, по улице — лишь от подъезда до машины, дома — только поспать, и снова на работу. Разве еще в выходные потусить, в командировку в Европу съездить. Однажды согласовывала бумагу в Минфине, и высокий чиновник спросил: «А у вас русский — родной язык?» А в отпуск — дважды в год — только туда, в Америку. Не просто к мужу и сыну, а домой. Встречая меня в аэропорту, они смеялись: «Тебя в толпе сразу видно. Не русская, но и не американка, то ли из Европы, то ли еще откуда». И точно, меня тут же и занесло в Европу. Прилетела в Лондон, считая, что я уже все знаю про «заграницу», а тут все другое, чем в Америке. В домах все ломается, сервис — жуть, телефон подключить — пытка, почта теряется, банки зачисляют деньги так, что их ищешь две недели. Все на это жалуются, но покажите мне хоть одного, кто не любит Лондон. По утрам, выйдя из квартиры и пересекая Гровнер-сквер, я не могла поверить: неужели этот лучший на свете город — мой? Плевать, что в Мо-

106

скве у меня была «ауди» с водителем, а тут я езжу на метро, что в Москве я ходила на закрытые корпоративы и светские тусовки, а в Лондоне меня никто не знает и никуда не зовет. На углу сквера всегда стояли полицейские, мы знали друг друга в лицо и каждое утро душевно здоровались. Интересно, вспоминают ли они меня сейчас? Континент без границ, культура своя в доску, люди живые, политкорректность — в отличие от Америки — с разумной долей самоиронии. Рассыпались стены, все сделалось любимым. И ненужными стали звонки по ночам, вот это русское: «Помоги, ты же друг!» В Европе, как и в Америке, люди дистанцируются на автопилоте от чужих проблем, так комфортнее — причем, пожалуй, всем. Душевность там — это не русское застолье и не ночные звонки, это сокровенное. Не скребись в стену, не ковыряй другого в поисках заветного, не желай большего, чем уже дают, ты не в России. Появились друзья, хотя в России мы бы назвали их приятелями. Позже появился и близкий человек, берлинец, с которым можно даже о сокровенном. К жизни между Лондоном и Вашингтоном добавилась жизнь между Лондоном и Берлином. Это не жизнь на несколько стран. Это — как на дачу к друзьям по пробкам смотаться, подумаешь! Отпуска — как и прежде, дважды в год — теперь уже уютно делились пополам между семьей в Америке и берлинской Meute — поразительное слово, в точности передает то, что мы называем «своя тусовка». Неделя затишья на работе — на лыжи, если в сезон, или на остров Зюльд — сокровище, о котором знают только немцы. И работа чисто по-русски: то в офис являешься к полудню, то сидишь неделю кряду по ночам. В Москву — лишь в командировки, за год разве что месяца полтора набежит. Я знала, что нашла лучшую жизнь. В том мире, ставшем моим, я жила. И вдруг лишилась его в одночасье. Раз — и нету. Оставляла работу в Лондоне без сожаления, строила планы, чем заниматься дальше, не сомневалась, что, как и раньше, буду жить и в Лондоне, и в Вашингтоне, и в Берлине, и в Москве. А там — как карта ляжет. Карта легла причудливо: я оказалась запертой в Москве под следствием. Не думала, что возвращение в Москву окажется таким трудным, и дело даже не в следствии, допросах и обысках. Я вернулась из своего мира и наткнулась на стену непонимания страны и людей, выросшую во мне за эти годы. То ли я не слышу, то ли меня не слышат. «У вас русский — родной язык?» Все осталось там: муж, сын, магнолия в саду вашингтонского дома, которую посадила еще покойная мама, вид на озеро из окна дома в Берлине, девчонки в лондонских магазинах, к которым заскакивала на кофеек. Даже канализационный люк под окном лондонской квартиры, блямкавший по ночам под колесами автомобилей и доводивший меня до истерики. Зато здесь снова — если нужно — звонки по ночам, бьющие через край эмоции и безысходные рефлексии — гораздо более русские, чем березки, подмосковные вечера, пиво с портвейном и салат оливье, не говоря уже о шпротах, ставших, кстати, теперь заграничными. В том — моем — мире этого не было и нет. Нет разговоров на кухне, нет споров до мордобоя об истинном и ложном, о чести

107

и нерукопожатности, о принципах и творчестве. Нет вечных, как оливье, историй о козлах-мужиках, мотающих нам нервы на кулак, — ну, если не считать законченную дуру Бриджет Джонс. Нет там такого, что пошел на пьянку — хопа! — проснулся в Питере. Нет примирений с шалавой, которая поселилась в сердце кровного мужа, и ты убедила себя, что ради любви к этому козлу надо терпеть и шалаву, и «вольво», подаренный ей мужем, и даже ребенка шалавы от собственного мужа. Никакой загранице такое не снилось. И что там за застолья? Сначала об экологии, потом о Кафке, потом о налогах — и это надолго, — потом о кино, но только серьезном. Для кого Голливуд снимает блокбастеры, не понимаю — для русских, что ли? Нет чтоб о тряпках, о том, кто с кем переспал и хорош ли секс после кокса. Даже хором попеть — и то не дождешься. Этого там нет. А здесь есть. Так о чем тосковать? Уголовный кошмар кончился, сбылась мечта — писать. В первый же год вышел роман «Легко!», написанный еще в Лондоне — в стол, конечно. А здесь он вышел, а за ним еще два. Наконец, недавно — четвертый роман, «Период полураспада», после которого уже никто не спросит: «У вас русский — родной язык?» Он о жизни, которую Россия, чудовищно странная и родная страна, всегда раскалывает на «до» и «после». А потом колет новое «после» снова пополам. Здесь я выбралась на Байкал, на Камчатку, на Алтай, а ведь могла прожить жизнь, считая, что ничего лучше Большого Каньона или побережья Амальфи нет. А уж сколько тут Кафки! Все так. Откуда же чувство, что меня временно отправили за границу? Мне трудно жить без мира, в который я прошла сквозь стены, и он стал моим. Так получилось. Наверное, так бывает не всегда и не со всеми. В ту самую ночь, 9 ноября 1989 года, когда упала Берлинская стена, немцы из Восточного Берлина толпами шли в Западный, скандируя: «Мы вернемся! — Wir kommen wieder!» Они шли за границу, чтобы надышаться свободой, стать такими же, как западные немцы, и вернуться в свои дома, хранящие воспоминания. Но даже сейчас, четверть века спустя, восточных немцев — OstDeutsche — видно сразу. Они одеты по-другому, они не смеются громко и заразительно, они зажаты и нередко — совсем как русские за границей — прикрывают свои комплексы внешним высокомерием. Они слишком долго жили в несвободе. Среди западных немцев они все еще за границей. Стены — в них самих, потому что, когда ты «за границей», без стен не обойтись. Как не обойтись без них многим русским, живущим за пределами России. Одним они нужны, чтобы отгородиться от страны, из которой уехали, забыть ее. Другим — чтобы защитить себя от странностей чужой страны, познать и принять которую нет ни смелости, ни нужды: вполне достаточно ее удобств, вполне уютно сбиваться за салатом оливье в душевные эмигрантские кучки, чтобы и хором попеть, и о березках потосковать. Насильно стать свободным невозможно. Не стоит рушить стены, если они создают уют. И все же! Поезжайте в мой мир. Не ради загара, роуд-шоу или сафари, а просто пожить, пройти сквозь стены. Ведь вернуться можно всегда. А там — как карта ляжет.

русский пионер №1(52). февраль 2015

риа новости

ЗВЕНЬЕВОЙ.

Бизнесмен Юрий Белоус поехал за границу. Но вернулся ли он, похоже, он и сам до конца не уверен. Но вел себя там достойно и, несмотря ни на что, выбрался, чего и всем желает. Хотя финал, конечно, остается открытым — а то мы бы еще подумали, прежде чем напечатать его колонку в таком амбициозном журнале.

В Греции — всё текст: юрий белоус рисунок: ольга аверинова

ВСЕ КОГДА-ТО ПОДХОДИТ к логическому завершению. Особенно человеческие отношения. Тем более нечеловеческие — между мужчиной и женщиной. И важно, чтобы финал удался. Так и любое путешествие веселой компании должно завершиться на высокой ноте. Пускай и не в воздухе — на грешной земле. О чем еще мечтать женщинам в начале 90-х, если не о том, чтобы любящие мужья с ограниченными финансовыми возможностями отвезли их на меховую фабрику в Афины? Это была как раз та счастливая возможность на последние 200—300 долларов приобрести какую-нибудь норковую шубу, сшитую из мордочек, лапок и хвостиков, убедив спутницу, что это круто и модно. Дело сделано. Теперь в аэропорт. Сегодня, двадцать лет спустя, многим трудно представить, что кредитных карточек ни у кого из нашей компании не было, а летали мы только самолетами «Аэрофлота», расписание которых, например, по маршруту «Афины—Москва» ограничивалось двумя рейсами в неделю (впрочем, возможно, скоро многим все это представить будет снова очень легко). При этом все билеты были проданы на два месяца вперед. Зная, что около сотни шоп-туристов пытаются улететь, не имея на этот рейс билетов, принимающая сторона крайне заблаговременно привезла нас в аэропорт на регистрацию.

— Сдай сумку в багаж! Зачем с ней таскаться? Еще два часа до посадки, — увещевали, если не насмехались, друзья. Сумку я никогда не сдавал — уж слишком сильно было мое недоверие к грузчикам Шереметьева в Москве. Но доводы друзей были убедительны. русский пионер №1(52). февраль 2015

Время пролетело незаметно. В баре мы пропивали последние драхмы под гул торговцев с тюками, пытавшихся коррумпировать представителей «Аэрофлота» возле стоек регистрации и «перебить» билеты на этот рейс. Пора на посадку. Иду первый на пограничный контроль. Толстая смуглая тетка вертит мой паспорт и интересуется: «Где виза?» Я, почти как профессор Плейшнер, опьяненный воздухом свободы, немного высокомерно предлагаю посмотреть получше. И вдруг… Хмель как рукой сняло. Вспомнил, что визы у нас групповые, на десять человек, наклеенные и проштампованные на листке бумаги. Лежат в сумке, которая сдана в багаж. Мое сообщение об этом энтузиазма у товарищей не вызвало. Пробравшись сквозь толпу рвущихся на посадку безбилетных барыг, я наивно сообщил представителю авиакомпании, что визы в сумке и надо ее достать. Отвернувшись от меня вполоборота, мой соотечественник не без ликования сообщил по рации: «Коля, у нас появилось десять мест». Осознав, что он мне не помощник, я впал в минутный ступор. Что мы имеем? Денег нет. Следующий рейс через четыре дня. Завтра в Москве всем на работу. Но безвыходных ситуаций не бывает. Не знаю, как я убедил греков, но они пустили меня в закрытую зону загрузки багажа. «Вот два огромных контейнера с чемоданами, ищи». То, что бригада грузчиков из пяти человек делает за двадцать минут, я один, как крот, сделал за пять: разгрузил и обратно загрузил багаж.

— Худо твое дело, парень. Уехал один опечатанный контейнер. Он уже на борту. Выгрузят сумку, только когда вас снимут с рейса.

108

— Что делать?

— У тебя последний шанс. Иди к консулу. Только он может решить вопрос. Не знаю, на какой смеси языков мне удалось объяснить ситуацию греку, который представлял выездные службы, но за пять минут до окончания посадки он сказал: «Ладно, платите по 50 долларов с носа штраф и отчаливайте». Через минуту всю группу тихо ненавидящих меня товарищей я попросил выворачивать из карманов, что есть. На штраф. В Москве отдам. По дороге в самолет купил на последние 5 долларов бутылку «Метаксы». На борт мы зашли последними. Жена презрительно отвернулась от меня к иллюминатору. Потом не глядя спросила: — Сколько заплатил?

— Пятьсот долларов.

— Ты б за эти деньги мог мне купить не короткую, до колен, из мордочек, лапок и хвостов, а длинную под каблук. Это было начало конца.

109

Слева от меня располагалась брутальная женщина лет сорока пяти. Меня поразили ее руки. Ладони и пальцы были исчерчены глубокими бороздами, которые бывают у землепашцев. Оказалось, она работает на прииске «Лензолото» и комбинат отправил ее в Грецию «на моря».

— Тетя Маша, — просто представилась она. Видя мои потуги восстановить коммуникации с женой, она сочувственно отнеслась ко мне.

— Тетя Маша, у меня к вам просьба. Я нанервничался сегодня, составьте мне компанию выпить?

— Отчего же нет, с удовольствием. Засадили по стакану — отлегло. Плавный ее задушевный рассказ о Сибири я прервал минут через сорок вопросом: — Тетя Маша, почему не взлетаем?

— Ты что, сынок, не в курсе?

— Нет. А что?

— Да какой-то м...к сдал в багаж сумку с групповыми визами, и пока их не найдет, мы никуда не взлетим.

русский пионер №1(52). февраль 2015

артур погосян

ОТЛИЧНИЦА.

Телеведущая Майя Тавхелидзе как-то незаметно прижилась в нашем журнале. А вернее, заметно, конечно. Разве можно ее не заметить? Она сама при этом способна замечать то, что не очень заметно другим. Благодаря этому и прижилась.

Бри д ж и т и красотень текст: майя тавхелидзе рисунок: павликовская

«ВЫ ЛОМАЕТЕ ЛЮДЕЙ», — иронично и немного испуганно сказала русская девушка из английской компании. «Понимаете, — продолжала она, — Бриджит из Ирландии, а вы заставляете ее фотографироваться с хот-догом на фоне замка, который выстроили ее предки». Тут мы почувствовали себя кучкой бесцеремонных журналистов из России, которые совершенно не знали всей градации, которую так тщательно впитала в себя молодая русская девушка с ориентацией на традиции и сдержанность англосаксонской культуры. Сама Бриджит во время фотосъемки лишь сдержанно улыбнулась, ну а мы, как обычно, не придали этому такого уж значения… Мы уже третий час сидели и ждали злополучного ланча, который подготовил мифический господин Одли — директор музея в Стратфорде. Звукоинженер в недоумении прожевывал абсурдный по своему предназначению предланчный бутерброд, и радость безделья постепенно начала всех тяготить. «Нет, ну правда, нам снимать надо, а они тут со своим ланчем», — озвучил оператор то, что считывалось у всех на лицах. Дело в том, что госпожа Бриджит и ее помощники с самого утра поставили жесткие условия: «Ваши съемки, конечно, прекрасны, но мистер Одли подготовил ланч и не почтить его присутствием вы не сможете с моей помощью» — буквально так и было сказано. И тот факт, что наши «прекрасные съемки» были про их «прекрасную компанию», никак не сглаживал ситуацию, их даже мало волновало, голодны ли мы вообще. Самым главным пунктом дня был господин Одли, очень уважаемый в компании человек, который подготовил для нас, парочки недомытых журналюг, изысканный и поистине английский ланч, а мы опять не придаем этому значения… русский пионер №1(52). февраль 2015

Наш бесстрашный продюсер все же попыталась объяснить весь цимес ситуации Бриджит — мол, если вы так и дальше протянете, мы просто не успеем все снять, световой день короткий, и передача про компанию, которой вы так гордитесь, решила схитрить наивная коллега, получится не полной. На это бессменно улыбчивая и твердая, как сталь, британка с ирландскими корнями лишь пожала плечами и еще больше расплылась в убежденной улыбке, что все делает правильно. Ответа не последовало… После ланча, когда мы, раздосадованно возбужденные желанием работать, поехали на очередную точку для съемок, нам показали умопомрачительный концепт автомобиля в темной комнате с миллионами лазерных лучей и вдохновляющей музыкой, способной растрогать каждого неопытного посетителя, с лаконичным и окрыляющим слоганом «Будущее уже сегодня». После завершения перформанса Бриджит гордо и многозначительно посмотрела на нас, нам стало как-то неловко, мы не могли не оправдать ее ожиданий и печально улыбнулись, хотя всех тяготил один-единственный вопрос, который опять невпопад озвучил басом оператор: «Экскюз ми кенви шут хеар?» («Извините, а тут можно снимать?»). Тут Бриджит с разгневанной улыбкой раздула ноздри, выдохнула и отрицательно покачала головой. Я зажмурилась, потому что поняла, что наш оператор, в отличие от всех нас, ее совершенно не боится и ответит ей следом подобающе. Именно это он и сделал. «Вот, блин, достали», — фыркнул он и махнул рукой. В тот момент лингвистическое поле стало единым, и Бриджит поняла каждую тональность двухметрового мужчины из России. Все промолчали…

110

ОТЛИЧНИЦА.

«Бриджит из Ирландии, а вы заставляете ее фотографироваться с хотдогом на фоне замка, который выстроили ее предки». По дороге на следующее место съемок в комфортабельном автомобиле я сидела сзади вместе с Бриджит, за окном мелькали ухоженные деревеньки, кукольные домики, вполне себе довольные и хорошо одетые люди, кованые фонарики с человечками, идеальные заборы, а за ними холеные лошади с лощеными гривами, магазины с уютными витринами и дорога, как только что постеленная. А еще сидела недовольная Бриджит и гордо смотрела в окно. Я попыталась ей улыбнуться, но она не ответила взаимностью, а может, и ответила, разобрать было сложно — ведь она все время улыбалась. Атмосфера была напряженная, никто не обменивался утренними бессмысленными фразами, оператор сидел насупившись, понимая, что скоро стемнеет, а у нас еще ни одного кадра. Бриджит была явно оскорблена, что мы недооценили все показанное и не восторгались как дети, но более этого, она недоумевала, чем же все-таки тяготимся мы. Но вместо того, чтобы попытаться понять, чем именно, она сделала следующий вывод, который очень чувствовался на протяжении всего пути. Вывод был таков: группа неблагодарных журналистов из России не оценила оказанной им чести и к тому же выражает собственное недовольство, что является еще одним фактором неуважения с их стороны. Но я профессионал, и я дальше буду с ними работать, пытаясь все же вести их по намеченному и оговоренному графику.

русский пионер №1(52). февраль 2015

Не успела я закончить свои умозаключения, как неожиданно, видимо, опередив меня внутренним чутьем, не прибегая к столь скучному анализу, оператор стукнул водителя по плечу и лихо попросил его остановиться: «Эй, стоп тут». Водитель оглянулся на Бриджит, но, не успев получить ответа, снова услышал: «Тут, тут, говорю, стоп». Автомобиль мягко остановился. Оператор кивнул мне: «Вот тут снимем концовку, смотри, какая красотень!!!» Очнувшись от полудремы собственных мыслей, я посмотрела в окно. Действительно, пейзаж поражал своей гармоничностью. Последние лучи солнца освещали туманную долину британского пригорода, а вдалеке виднелся классический замок рыцарей Круглого стола. Мы записали концовку программы практически с первого дубля, а потом стояли и просто смотрели вдаль, на угасающее солнце: было понятно, что на сегодня съемки закончились, не успев начаться, поэтому нам стало все равно на последующие запланированные мероприятия Бриджит, и мы готовы были на них подписаться, понимая, что завтра снова в бой с английской чопорностью. Ну а сегодня мы все же смогли хоть как-то нарушить расписание и наслаждались победой, созерцая просторы этого холодного острова. Через какое-то время к нам подошла Бриджит, съежившись и всячески показывая, что она очень жалеет о том, что ей пришлось выйти из теплого автомобиля. Она натянула улыбку и приняла вопросительное выражение лица, мол, что мы тут застряли. «Так красотень же, — широко улыбаясь, ответил оператор, — вери бьютифул, Бриджит». Она гордо кивнула и обратилась ко мне на английском: «Вы знаете, вообще-то надо ехать, вы же понимаете, что так мы точно ничего не успеем.

112

Литературная мастерская. Фотокружок. Место для дискуссий. на новом сайте журнала «Русский пионер» www.ruspioner.ru

ярослав филиппов

ПИОНЕРВОЖАТЫЙ.

Двадцать пять процентов «Квартета И» в лице Александра Демидова открылись в этой колонке на все сто. Благодаря ей (колонке) мы теперь знаем, как заграница может помещаться в маленькой коробочке из-под плавленого сыра и кому мы должны быть благодарны за чистоту на станции метро «Рижская».

Заграница в коробочке текст: александр демидов рисунок: михаил щербов

РАЗМЫШЛЯЯ на тему заграницы, я вспоминаю свое детство… Родившись в городе Свердловске, ныне Екатеринбурге, в семидесятом году, где еще до ельцинских девяностых масло уже было по талонам, живя в поселке Калиново у бабушки и дедушки по папиной линии или в городе Шадринске Курганской области с мамой после их развода с отцом... Заграницей, как говорится, ни там и ни там даже не пахло — ее просто не было. Вот запах беляшей в беляшной, где работала моя бабка и давала мне их в обед без очереди со стаканом какао, помню, жар кочегарки, в которой работал всегда поддатый дед, помню, а заграницы не было для меня тогда ни в каких проявлениях, и я просто не знал, что это такое. Когда папа в семь лет забрал меня к себе в новую семью и привез в город Рязань, который значительно ближе к столице, чем Свердловск, поселок Калиново и город Шадринск, запах заграницы стал ощущаться. И, думаю, как и для многих, этот первый запах связан с жевательной резинкой, газированной водой «Пепси» и «Фанта» и плавленым сыром «Виола», на коробке с которым была изображена белокурая симпатичная девица. И вся заграница поместилась у меня в этой баночке из-под плавленого сыра в виде цветных вкладышей от жвачки. Вкладыши эти менялись в школе между одноклассниками, коллекция то таяла, то вдруг пополнялась, и я всегда с огромным удовольствием перебирал свои пахнущие трофеи, разглядывая картинки на вкладышах с такой гордостью и упоением, как, наверное, люди воевавшие разглядывают и перебирают свои ордена и медали. Ничем больше заграничным моя коробка не пополнилась. Помню, что в Рязани в ДК нефтяников проходила несколько дней русский пионер №1(52). февраль 2015

выставка из Польши, на которую я не смог попасть, но слух прошел по всему городу, как на этой выставке раздавали бесплатно карандаши, ручки и пакеты и как их мгновенно расхватали граждане моего города. В окружении моей новой семьи не было ни фарцовщиков, ни «блатных» или тех, кто бывал за границей, школа первая, а потом и вторая были слишком простыми, так что увидеть что-то заграничное у одноклассников, кроме вкладышей от жвачки, мне не посчастливилось. Я был октябренком, пионером, комсомольцем, и идеология моей страны не подпустила меня к загранице, создав четкое мнение, что заграница — это плохо, что живут там плохие дяди и тети — капиталисты, не любят меня, мою Родину, которая называется Советский Союз, хотят устроить ядерную войну, а те, кто нас любили, типа певца Дина Рида или девочки-школьницы Саманты Смит, написавшей письмо Михаилу Горбачеву, плохо кончили. Раз в год, в новогоднюю ночь, где-то около трех часов ночи, после «Голубого огонька», если ты не засыпал, заграница появлялась на центральном канале в виде передачи «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» с музыкальной заставкой из мелодий оркестра Поля Мориа, и невозможно было оторвать свои уши и глаза от этих песен, известных исполнителей и девиц из балета в перьях и ярких полуобнаженных костюмах. Был еще, конечно, «Кабачок “13 стульев”», который смотрела вся страна, и политический обозреватель Игорь Фесуненко, рассказывавший, как у них там, за бугром, несладко живется, и бородатый дед, объявивший голодовку на фоне Белого дома. Уже поступив в театральный вуз, я купил себе первые джинсы

114

фирмы «Левайс» на деньги, заработанные машинистом уборочных машин, убирая ночью станцию метро «Рижская», находящуюся неподалеку от общежития ГИТИСа на Трифоновке. И побывав на заграничных курортах Турции, Египта, Таиланда, на Канарах, в Эмиратах, Испании, Италии, проехавшись с концертами по русским посольствам в Болгарии, Чехии и Прибалтике от Дома актера, побывав в Париже и Лондоне, я не сошел с ума от заграницы, потому что уже пала Берлинская стена, и открыли «железный занавес», и развалился Советский Союз, и срочно получить гринкарту или эмигрировать в Америку или в Германию, как многие мои друзья, в основном еврейской национальности, у меня желания не возникло. Заграница вошла в мою жизнь плавно, постепенно, так же как, например, моя популярность, поэтому, как говорится, и «крышу не снесло», и не было такого шока, как у Владимира Семеновича Высоцкого, которого просто в прямом смысле рвало, когда он впервые туда попал. Бывая за границей лет десять-пятнадцать назад, я понял для себя, что там чище, культурнее, безопасней, стабильней, улыбчивей, хотя сейчас, когда я это пишу, в мире так все перемешалось и так нестабильно, что точно сказать, будто бы там очень-очень хорошо, а у нас очень-очень плохо, я не могу, я, наверно, слишком русский, четко понимающий: с профессией моей и без знания языка я там никому не нужен, и даже

Моя заграница осталась в моем детстве и поместилась в маленькой коробочке из-под плавленого сыра под звуки мелодий зарубежной эстрады. мысль заработать денег, купить там домик к старости, уехать туда ради детей ничего, кроме скуки, не вызывает. Моя заграница осталась в моем детстве и поместилась в маленькой коробочке из-под плавленого сыра под звуки мелодий зарубежной эстрады, а больше, видимо, и не надо, все остальное — вот оно, в телевизоре, в шмотках или ресторанах — смотри, носи, ешь. Среди моих друзей и знакомых есть много мыслящих и живущих по-заграничному, по-европейски, но я не из их числа. Я русский с ног до головы, пропитанный своей профессией, культурой, столицей, политикой, пробками, дураками и дорогами, своей рубашкой, которая ближе к телу, и широтой души, которую не поймет ни один иностранец. Жаль, конечно, что никогда не пригласят сниматься в Голливуд и вряд ли пройду я по красной дорожке Каннского фестиваля, и подержу в руках «Оскар», и поговорю на их родном с Аль Пачино, Робертом Де Ниро, но, как писал Михаил Светлов: «Времена не выбирают, в них живут и умирают»… Вот так же и с родителями, и с Родиной моей, где я прожил 44 года… И могу, конечно, я и ошибиться, типа там не зарекайся, как все можно знать, ж… чую: мне не светит заграница, ну а «Оскар» у Меньшова можно взять и подержать.

115

русский пионер №1(52). февраль 2015

из личного архива

ОТЛИЧНИК.

Следовательское прошлое все-таки помогло писателю Сергею Петрову: многолетние наблюдения, сопоставление парадоксальных фактов и многочисленные улики склонили автора к мысли, что заграницы не существует. Причем особенно ярко это заметно именно за границей, за рубежом, на чужбине. Другой бы отшатнулся от своего страшного открытия, может быть, даже оцепенел. Но Сергей не таков.

Кон т ракт с ЕБН текст: сергей петров

ЗАГРАНИЦА — это миф о загробной жизни. Заграницы не существует. Так говорил один из любимых книжных героев моего детства — Остап Бендер. Его не выпустили за пределы нашей родины ангелырумыны. Не дали заглянуть за край, не позволили пропасть, вернули обратно. Странно, но на меня, парня из 90-х, это произвело большое впечатление. Мне было абсолютно пофиг на заграницу. И видит Бог, я держался до последнего.

1992 год. Я, первокурсник Омской высшей школы милиции, заключаю свой первый контракт. Контракт на прохождение службы в органах внутренних дел. Одним из пунктов контракта значится отказ от выездов за пределы РФ. Моя будущая профессия — оперуполномоченный уголовного розыска. Я буду вербовать агентов, проводить оперативно-розыскные мероприятия и регулярно знакомиться с государственной тайной. Я подписываю контракт не задумываясь. Наше юное государство, седовласый Борис Николаевич во главе, обещает мне квартиру и телефон. Какая еще заграница? У меня будет персональный телефон! Не знаю почему, но значимость персонального телефонного аппарата тогда для меня была очень высока. Выше, чем значимость квартиры. Это так же круто, представлялось мне, как персональный водитель.

1996 год. Я работаю в Октябрьском РУВД г. Тамбова. Моя атмосфера — наркоманы, проститутки и урки. В советское время они сами по себе составляли государственную тайну. В 90-е все тайны раскрылись. В том числе и та, что персонального телефона у меня не

русский пионер №1(52). февраль 2015

будет. Как и персональной квартиры. Седовласый ЕБН не сдержал своих обещаний. А я продолжал соблюдать контракт. Ездил в Москву и Питер, летал в Омск. И ни шагу за кордон. Даже не думал. Пронеслось четыре года. Отпраздновали миллениум. Совсем уже старенький ЕБН заявил, что устал от всего этого бардака и уходит. Еще он попросил прощения, и наступила новая эпоха. Я перебрался из Тамбова в Москву. В Москве у меня жили друзья-однокашники по Омской «вышке», ушлые и продвинутые парни. Они говорили мне, что я дурак. Каждый нормальный человек должен ездить за границу, говорили они. А контракт этот давным-давно недействителен. Заграница существует, Сергей! И все обязаны туда ездить!

— Там живут совсем другие люди! Тебе, как писателю, это должно быть важно! Друзья из заграниц не вылезали. Один наслаждался контрастом температур (Турция и Египет зимою). Другой любил раз в месяц пить пиво в Праге. А третий настолько сильно прикипел к чужбине, что завербовался в полицейскую миссию ООН и стал проживать то в Сербии, то в Либерии, то в Восточном Тиморе. Даже отчаянное решение тогдашнего министра Нургалиева — убрать российских полицейских из миссии в свете тотального сокращения штатов — не остановило его. Друг остался в солнечном Найроби. Он наплевал на пенсию, которую мог получить уже через два года, и отправил по почте рапорт об увольнении. Почта, кажется, была электронной. В 2010-м я посетил Одессу. А чем не заграница? Гуляешь по Дерибасовской, сидишь в заведении «Компот» и ощущаешь себя практиче-

116

ски в Париже. Очень комфортная заграница. Все говорят по-русски. Позориться не нужно. И опять-таки не Россия. Самостоятельное государство, на всякий случай.

— У нас другая страна, — говорил мне мой одесский приятель, — мы от вас отличаемся.

— Да ладно! У нас даже уголовные кодексы один в один. Конституцию списали…

— Конституцию мы списали у Франции! Мы постепенно дрейфуем в сторону Европы, Сережа. И менталитет у нас тоже меняется…

— Да? Я почти поверил в это. Но ночь и поезд, лицо пограничника с трезубцем на фуражке: — Временную регистрацию, будь ласка… Я сонно ворчу что-то, хотя не сплю: проснулся сразу, вспомнив, как зачем-то вытащил эту бумажку-регистрацию на вокзале и выбросил

руке правоохранитель держал высокий стакан с кофе. В другой дымилась сигарета. Такую же картину вы сможете увидеть где-нибудь в Краснодарском крае. Полицейским тоже может оказаться грек. Черногория-2013.

— Здесь все по-другому, родной, — убеждает меня двоюродный брат. Мы едем в его джипе по крутому серпантину. Свежий воздух. Никакой тебе московской суеты. Никакого бетона.

— Менты вообще милые люди. Добрые, приветливые. Гаишники взяток не берут.

— Не верю.

— Ну берут, берут… Но мало! И то потому, что мы их приучили. Меня вот на прошлой неделе остановили нетрезвым. Предлагал 10 евро — не взяли. На нары бросили, волки…

— Сколько суток?

С телефоном, Борис Николаевич, вы меня, конечно, кинули. Но все же я вам благодарен. Вы — ангел. Вы подготовили меня морально, Борис Николаевич, и эта подготовка помогает мне не впасть в уныние. Время, назад! Я не собирался посещать заграницу. Я обещал. Я подписал. в урну. И вроде нет тут никакого криминала, я могу подтвердить пребывание билетами, хотя зачем вообще это нужно — что-то подтверждать? Приехал и уехал, одним москалем меньше. Но мне стремно. И я показываю ему удостоверение Генеральной прокуратуры Российской Федерации. Пограничник долго смотрит в него, размышляя.

— И шо?

— Если меня ссадят с поезда, — уверенно гоню я, — будет международный скандал!

— Та ладно, — пограничник улыбается, — и двести гривночек не найдется? Что скажете, спрашиваю у друзей? Большая разница, да? Я здесь не могу пообщаться с тупыми и вороватыми ментами? Мне опять сказали, что я дурак и совок. Это не та заграница, сказали мне, даже менты в той, другой, совсем не такие. Ну-ну. 2011 год. Я сломлен отчаянным напором тогда еще не бывшей супруги. Благоверная настаивает на совместном выезде. Мы улетаем на Родос. В первый же день выясняется, что официант, обслуживающий наш столик в отеле, бывший полицейский, а за соседним столиком чревоугодничают гомосексуалисты. Так я и сам уже бывший полицейский! И гомосексуализмом нас давно не удивишь. Даже в правоохранительных органах. Мы гостили там десять дней. Каждый день я ходил мимо полицейского участка и наблюдал развалившегося под пальмой грека-полисмена. Он был грузен, сидел на стуле, ножки стула подгибались. В одной

117

— Нисколько. Кореш-серб выручил, судья училась с ним в одной школе. Пожурила, выпустила. Сказала: попадешься еще раз — женю на дочери.

— А кто у нее дочь?

— Из прокурорских… Вот пожалуйста. Дочка, видимо, не красавица. Брат, того и гляди, снова нарушит. Добро пожаловать в нашу славянскую семью, брат! Жена-прокурор и муж-бизнесмен. В семье достаток и порядок. Кругом море. Чем не Краснодарский край? Чем не Крым? Но потом я побывал в Германии, и… О, черт! Закрался в твердыню неверия червь недоверия. Вроде как у них там действительно все по-другому? И люди… И полицейские… Но история лихо возвращает меня с небес на землю. Ап! Декабрь 2014-го! Евро и доллар бьют рубль ногами. Средний и полусредний класс наблюдают за происходящим с ужасом. Их будоражит мысль: как же теперь мы и заграница? Отдохнем ли по такому-то курсу? Грешен, волнуюсь и я. Но все-таки волнуюсь меньше. Я достаю с антресоли пыльную папку. В папке контракт, датированный 1992 годом. Я смотрю на эту бумажку и улыбаюсь. С телефоном, Борис Николаевич, вы меня, конечно, кинули. Но все же я вам благодарен. Вы — ангел. Вы подготовили меня морально, Борис Николаевич, и эта подготовка помогает мне не впасть в уныние. Время, назад! Я не собирался посещать заграницу. Я обещал. Я подписал. Тем более (глядя на курс) ее для меня вообще не существует.

русский пионер №1(52). февраль 2015

наталья львова

ЗВЕНЬЕВАЯ.

Знаменитая малоизвестная актриса наконец-то узнала гондольер. Да и вообще. Короче говоря, лирическая героиня Ольги Аничковой неимоверно расширяет горизонты, не сходя с места и не меняя статуса. Кто-то воскликнет: это же чудо! А мы знаем, мы согласны.

«Ма лоизвестна я акт риса себе на оскар п латье шьет» текст: ольга аничкова рисунки: аксеновы малоизвестная актриса летела с немцами в тунис печально думая забыли вы братцы сорок первый год малоизвестная актриса дежурит в аэропорту с табличкой я любви богиня в надежде встретить депардье

русский пионер №1(52). февраль 2015

малоизвестная актриса гастроли любит просто страсть бухаешь кормят деньги платят и из гостиниц мыло в дом малоизвестная актриса любила питер и париж особенно когда спускалась в час пик в московское метро

малоизвестная актриса не любит пляж и бадминтон ибо живет в стране в которой все время ветер и дубак малоизвестная актриса закрытия сезона ждет не с режиссером на гаити так хоть с подружкой в сыктывкар

118

малоизвестная актриса вчера узнала гондольер не тот кто пользуется этим а тот кто с лодкой и веслом малоизвестная актриса на итальянцев падка страсть за то что падки итальянцы на итальянцепадких баб малоизвестная актриса купить решила шкаф купе и в нем решительно уедет в другую теплую страну малоизвестная актриса сменить решила амплуа потом фамилию до кучи прописку мужа и страну

малоизвестная актриса себе на оскар платье шьет а если оскар не случится так будет в чем похоронить малоизвестная актриса мечтает в лондон полететь поет об этом на билеты с подогнутой ногой в метро малоизвестная актриса угнать решила самолет чтоб приземлиться прямо в каннах или хотя бы порулить малоизвестная актриса в холодном стареньком дк отчаянно в сортире пишет я уезжаю в голливуд

малоизвестная актриса боялась транспорт самолет пешком за месяц добиралась когда гастроли в воркуте малоизвестная актриса идет по шпалам третий час вся труппа едет на гастроли а кто-то сбегал за водой

малоизвестная актриса хотела не такой судьбы хоть может мыть подъезды в польше этап и творческий трамплин малоизвестная актриса опять в париж душой рвалась а тело прыгало в массовке чтоб заработать на порыв

малоизвестная актриса любила питер и париж особенно когда спускалась в час пик в московское метро

119

малоизвестная актриса решила стать как бритни спирс чтоб гастролировать по миру быть лысой драться и бухать малоизвестную актрису зовут сниматься в голливуд забыв что первое апреля пакует в спешке чемодан малоизвестная актриса пихает дрожжи в унитаз а говорили невозможно недельный отпуск в театре взять малоизвестная актриса купила бороду усы приклеит ночью на бойфренда такой бюджетный джонни депп малоизвестная актриса хотела в отпуск на моря хотя бы в крым или в алупку а по бюджету тур в метро малоизвестная актриса пришла однажды на вокзал но без билета с чемоданом а в мини-юбке и в чулках малоизвестная актриса вчера узнала странный факт анадырь лучше барселоны наверно будет года два

русский пионер №1(52). февраль 2015

наталья львова

ЗАВУЧ.

У каждого своя заграница, свой путь за рубеж. Из колонки Андрея Бильжо читатель узнает, что его заграница так или иначе связана с водой. От первых плаваний до нынешней Венеции с ее наводнениями. Но всегда можно выйти сухим из воды: Бильжо объяснит как.

Заграни чное состояние текст: андрей бильжо рисунок: аксеновы

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОПАСТЬ на заграничные земли, я много раз был в разных заграничных водах. В заграничных морях и океанах. Но на заграничную землю нога моя не ступала. Было нельзя. Не велено. Не положено. Это была не просто несвобода, а квинтэссенция несвободы. Ее концентрат. Кстати говоря, уйти в заграничное плавание называлось «уйти в загранку». Согласитесь, немножко брезгливо это звучит. Быть за границей и возможность поехать за границу — для меня это суть свободы. Может быть, самое главное ее проявление. В прямом и переносном смысле. Птицы же не знают, что такое границы. И они абсолютно свободны. Хочу — поеду за границу или полечу, хочу — нет, но я сам решу это. Сам! Потому что я свободен. Само понятие границы — это ограничение. Это уже несвобода. Каждый раз, проходя паспортный контроль, я до сих пор подсознательно испытываю беспричинную тревогу. Я так и вижу, так и слышу…

— Бильжо, отойдите в сторону, не загораживайте проход!

— Простите, а в чем, собственно говоря, дело?

— Я же вам сказала: отойдите в сторону! Вы здесь не один! Я с вами буду чуть позже разбираться.

— Да как же так? Да у меня же все в порядке!..

— Следующий! Проходите! Живее, живее! Я же вам сказала, Бильжо, отойдите в сторону. Вы же мешаете работать… Первый раз за границей я оказался в Болгарии. Помните, была пословица: «Курица — не птица, Болгария — не заграница»? Эта поездка была полна приключений. И в моей книге «Заметки авиапассажира» они описаны. русский пионер №1(52). февраль 2015

Скажу лишь, что из Болгарии я вез тяжеленный чемодан, набитый книгами советских издательств, которые продавались в болгарских магазинах и по загадочным причинам не продавались в советских. Принимавшие меня гостеприимные болгары, увидев мою непреодолимую любовь к книгам, на прощание подарили мне трехтомник болгарского классика под названием «Табак». Трехтомник в чемодан не помещался. И я его нес в пакете с оторванными ручками. В аэропорту Софии я незаметно «забыл» этот трехтомник в мужском туалете. Интересно, что подумала уборщица, обнаружившая его там. Наверное, что русские — а книги были на русском языке — читают трехтомники даже в туалете. Я был во многих странах, городах и уголках земного шара. Они были интересны, загадочны, прекрасны… Но потом я нашел то место, которое стало совсем моим. То, о котором я много и долго могу говорить, не замечая времени и надоедая собеседнику. Это место меня не отпускает. Это место, в котором я испытываю бурю эмоций, фантазий и где мне всегда хорошо, независимо от погоды и времени года. Это место называется Венеция. Про Венецию я написал не один текст и даже целую книгу под названием «Моя Венеция». Венецию я называю Негородом. Пишется слитно, с большой буквы и с ударением на первый слог. Негород. Так, мне кажется, точнее. Судите сами. По всем городам ездят машины, а в Венеции их нет. Не город. Существует только водный транспорт. И в то же время, как в нормальном городе, есть театры, много музеев и ресторанов. Город, да не город. Одним словом, Негород.

120

121

русский пионер №1(52). февраль 2015

ЗАВУЧ.

Я живу там регулярно более десяти лет. Но Венецию я не знаю до сих пор. Я обошел ее вдоль и поперек, но каждый раз открываю для себя все новые и новые места. Познать и разгадать Венецию, мне кажется, практически невозможно. Больше всего я люблю там бывать зимой, когда город принадлежит только мне. «А какая там погода зимой? — спрашивают часто меня. — Ну, например, в январе?» — «Разная… — отвечаю я. — Может быть плюс 18, а может быть “высокая вода”. Так называется в Венеции наводнение». Когда в Венеции «высокая вода», я достаю высокие зеленые, цвета венецианской воды, сапоги, подвязываю их к ремню и иду гулять. Японско-корейские туристы плотно, как анчоусы в банке, толпятся на специальных венецианских мостках и фотографируют меня, думая, что это гуляет в сапогах коренной венецианец. Они приветливо машут мне рукой, рискуя свалиться с мостков в воду. Думаю, что мои фото, где я стою посередине площади Сан-Марко в воде, находятся во многих фотоальбомах и во многих компьютерах семей в разных уголках земного шара. С подписями на разных языках, говорящими о том, что это типичная прогулка по воде типичного венецианца. А бывает, что в Венеции в январе выпадает снег, и тогда она напоминает старую малоэтажную Москву. Да-да, именно Москву. Москву напоминают особенно те венецианские места, где нет каналов. Кирпичные дома или дома с облупившейся штукатуркой в сочетании со снегом — это старая Москва. Во всяком случае, для меня, потому что именно в такой Москве я родился. Может быть, именно поэтому я так люблю Венецию. Кто знает, ведь все из детства. Из глубин подсознания. В моей венецианской квартире зимой у меня стоит елка и под этой елкой стоит русский Дед Мороз. Из ваты. Его я купил на венецианском блошином рынке, и как его туда занесло, для меня абсолютная загадка. Он как будто приехал за мной в Венецию из моего московского детства. Елка с Дедом Морозом стоят до февраля. До венецианского карнавала, который я, кстати, не люблю. Как-то я был в гостях как раз во время этого нелюбимого мной карнавала. Пока я выпивал в уютной комнате, вода в Венеции поднялась очень высоко. И в ней плавали в большом количестве льдинки. Я был в сапогах, но в сапогах обычной высоты. Шел я домой один далеко за полночь. Вот это было страшно!.. Мне впервые было очень страшно. Представьте себе: ни одного человека. Я не мог понять, где кончается набережная и начинается канал. Границ не было видно. Сплошная вода. Сапоги были полны этой самой холодной воды. Я шел вдоль стен домов, боясь оторвать от них руки. Только алкоголь в крови не давал мне впасть в панику. А это, как знает каждый путешественник, каждый психиатр, самое опасное. Я имею в виду панику. В моей книге про Венецию каждая глава носит имя какой-нибудь венецианской точки общепита. Ну а потом в этой главе я рассказываю разные венецианские байки. И не только венецианские. Некоторые туристы используют мою книгу как путеводитель по венецианским ресторанам. Это можно. Писал я честно про то, что хорошо знаю. Книга эта стала очень популярна, особенно среди ее героев. То есть

русский пионер №1(52). февраль 2015

Быть за границей и возможность поехать за границу — для меня это суть свободы. Может быть, самое главное ее проявление. В прямом и переносном смысле. Птицы же не знают, что такое границы. И они абсолютно свободны. Хочу — поеду за границу или полечу, хочу — нет, но я сам решу это. Сам! Потому что я свободен. венецианских рестораторов и официантов. Они раздавали автографы русским туристам направо и налево. На время мне показалось, что я стал звездой в узких венецианских кругах. И вот как-то раз со своей знакомой я захожу в ресторан «Аква и Пацца». Один из лучших, на мой взгляд, ресторанов в Венеции, о чем я и написал. Улыбаясь и раскинув руки для приветствия, я иду навстречу хозяину. И вдруг вижу очень недоброжелательный его взгляд.

— Ты обидел мою семью! Ты обидел моего сына! А надо сказать, что этот ресторан амальфитанский. А это юг Италии. Я продолжал улыбаться как идиот. Я понял, что он ждал меня, он ждал этого момента, чтобы сказать мне это. Сейчас я получу пулю в лоб или кинжал в сердце. Я даже представил себе заголовок некролога в журнале «Русский пионер»… «Наш постоянный автор, художник и писатель Андрей Бильжо был зверски убит в венецианском ресторане, и мы обязательно отомстим за тебя, наш дорогой друг! Не забудем, не простим! Мы все едем в Венецию мстить за тебя…» Вот что было написано в моей книге. Судите сами… «Крупный синьор, с очками на носу и вторыми на шее, — хозяин этого ресторана. Гигантский его сын — его помощник. Рост сына приблизительно 2 метра 20 сантиметров, а вес более 150 килограммов уж точно. Когда папа стоит рядом с сыном, папа кажется маленьким. Когда папа стоит рядом с официантами, папа кажется огромным. Когда сын стоит рядом с официантами, сын кажется гигантом. Но по сравнению с отцом сын нерасторопен, и создается ощущение, что отец хочет передать ему свое дело, а тот не хочет его взять…» Этот кусок текста хозяину перевел официант из Белоруссии. Писал я его, честно говоря, без всякой злобы и с легкой иронией. В тот раз мне удалось выкрутиться. Я объяснил хозяину, что юмор у разных народов воспринимается по-разному. Но не исключено, что в следующий раз пуля достанет меня. Ужас заключается еще и в том, что огромного сына хозяина я еще не видел. А ему ведь даже не нужно оружие. Его один щелбан в мой широкий лоб — и я перелечу через площадь Сант-Анджело, где находится этот ресторан, и упаду в канал. Так что придуманное начало некролога, которое я написал, может еще пригодиться. Будьте здоровы и держите себя в руках.

122

А ВЫ ГОТОВЫ ЧИТАТЬ?

www.ruspioner.ru www.facebook.com/ruspioner

vk.com/ruspioner_ru

twitter.com/ruspioner_ru

youtube.com/user/russianpioner

instagram.com/ruspioner

риа новости

ЗАПЕВАЛА.

Бывают такие периоды, когда мир размежевывается, расчерчивает границы, разделяется. Но были, не забудем, и другие времена: Александр Градский наводит мосты, ломает стену и объединяет Германию в колонке музыканта Вячеслава Малежика, щеголяющего в то же время в юбке.

Юбка моей мечты текст: вячеслав малежик рисунок: катерина воронина

— ЕДЕМ в город Ульм на встречу с творческой молодежью Федеративной Республики Германия. Попеть и, разумеется, попить. Бюргерские сосиски — в неограниченном количестве! — этот текст мой старинный товарищ Костя Воробьев, отвечавший за культуру в ЦК ВЛКСМ, произнес не как предложение, а как ультиматум. И был стопроцентно прав: от таких предложений во второй половине 80-х не отказывались. Гласность и новое мышление набирали должное ускорение, по подиуму уже щеголяли девицы в длинных юбках с гордыми серпом и молотом на них и сверкающей надписью «Perestroyka» через все туловище. Михаил Горбачев популярен, как Элвис, но доллар на черном рынке все еще 18—20 рублей, а тебе перед загранкой вообще его меняют в банке по официальному курсу — 74 советские копейки. Ясно, что такое долго продолжаться не может и «лавочку» скоро прикроют, поэтому дураков не было: поехали все, кого позвали, — группа «Оливер Твист» (название ансамбля я изменил по причинам, которые совсем скоро вам будут понятны) и Александр Градский. ФРГ… Наконец-то мы увидим настоящую заграницу — не эти венгрии-болгарии-польши. Мы возбудимся от этого царства разврата — ведь под скрежет первых видаков мы уже надкусили запретный плод, уже слышали все эти пышногрудые «я-я, даст ист фантастиш, гут, супергут!». И сладкий воздух свободы защекочет нам ноздри… Но пока нам с Александром Борисовичем Градским щекотал ноздри совсем другой запах.

русский пионер №1(52). февраль 2015

— По-моему, «Твисты» дунули травы, — озабоченно шептал мне на ухо Градский, провожая их взглядом из шереметьевского туалета.

— Думаешь?

— Уверен. Похоже, в самолете им будет весело.

— А может, так и надо, Саша? В загранку же летим! Настоящую!! «Люфтганзой»!!! Надо ж, так сказать, соответствовать! И они, кстати, продолжали соответствовать, не прекращая принимать от стюардесс хваленое и халявное бутылочное немецкое пиво. Именно им «Твисты» отчаянно лакировали дурманящий дым каннабиса, приходя во все более и более приподнятое расположение духа. Вскоре аэропорт Франкфурта-на-Майне гостеприимно распахнул перед гостями из Москвы двери своего семиэтажного здания. Константин Павлович Воробьев тут же отбыл искать автобус, на котором мы будем добираться до города Ульма, а развеселый «Оливер Твист» мутной стайкой отправился на экскурсию по магазинам аэровокзала. Нас с Градским оставили на хозяйстве — сторожить вещи. Скучали мы, прямо скажем, недолго. Не прошло и 15 минут, как к нам направилась пестрая компания: трое штатских под охраной двух военных с автоматами практически на изготовку. В штатских мы признали музыкантов из «Оливера», которые были уже не столько пьяны, сколько перепуганы. Автоматчики выглядели браво — как бойцы, только что обезвредившие террористов из «Черного сентября» на Мюнхенской Олимпиаде.

— Что случилось? — Голос будущего повелителя «Голоса» Градского звучал одновременно угрожающе и участливо.

— Эти джентльмены нарушили общественный порядок и будут задержаны до суда, — пояснил один из автоматчиков на английском.

124

— Джентльмены! — Александр Борисович переключил свой регистр на взволнованный фальцет и снова обратился к «Твистам». — Так что же случилось?

— Да, блин, — начал сбивчиво объяснять басист группы, — наткнулись мы на секс-шоп, зашли туда…

— Ну?

— Ну, начали рассматривать игрушки разные для этого дела. Ты даже не представляешь — чего там только нет!

125

— Короче, Склифосовский!

— Сначала мы смотрели на все на это с интересом, а потом Коля мне кричит: «Толик, зырь!» — и кидает мне какой-то агрегат из двух этих, ну ты понимаешь…

— Фаллосов?

— Ага, их, поганцев.

— Дальше, — требовал Градский.

— А дальше я ему этот фаллос кинул обратно, и… нас «ха-ха» на-

русский пионер №1(52). февраль 2015

ЗАПЕВАЛА.

крыло. Мы начали тупо ржать. А продавщица взяла и охранную кнопку нажала, и пришли эти двое. — Толик укоризненно показал на автоматчиков. — Кто ж знал, что в этом королевстве разврата насмехание над фаллосами карается по закону?

— Так. — Градский традиционным жестом поправил на носу очки и обратился к автоматчикам. Его речь была бурлящей смесью английских и русских слов, отчего, похоже, лишь прибавила в убедительности. — Господа, если вы сейчас же не отпустите этих троих джентльменов, то музыкальный фестиваль в Ульме не состоится. И дело перестройки умрет, а мосты дружбы, которые строят Горбачев и ваш канцлер, рухнут. А самое главное, Берлинская стена никогда не будет разрушена и никогда не быть Германии единой! Градский сделал театральную паузу и с пафосом спросил: — Ну что, солдаты: мосты или стены? Что вы выбираете? От вас зависит судьба германского народа!

— Мосты, мосты, — хором ответили служивые и впервые улыбнулись.

— Тогда, — продолжал сеанс гипноза Саша, — можете взять у ребят автографы. В руках одного из солдат откуда-то появился фотоаппарат, и он попросил меня сделать совместное фото Градского, «Оливера Твиста» и их — доблестных охранников порядка в еще не объединенной Германии. К возвращению Кости инцидент был полностью исчерпан, и мы отправились в Ульм. Там нас с Александром Борисовичем поселили в один номер. В свободное от обсуждения судьбы русского рок-н-ролла время мы обсуждали… конечно, шмотки. Или даже наоборот. Одежка… Для нас, с остервенением смотревших «ихние» музыкальные каналы, стараясь ничего не упускать — ни жеста, ни звука, ни пуговицы богочеловеков с гитарами, — она была неотъемлемой частью этого самого рок-н-ролла. Именно она не позволяла транжирить на всякую ерунду типа еды заветные дойчмарки. Мы все наполняли в загранках свою утробу супчиками из пакетов, которые кто-то удачно назвал «суп-письмо», а также колбасой сырокопченой и чаем. Такие жертвы приносились в угоду джинсам, дубленкам и всякой шузне. Зато как поднимался твой статус, когда ты и твоя жена надевали фирменные шмотки и выходили в свет. При этом мы, звезды СССР, не могли позволить себе всякий польско-венгерско-гэдээровский ширпотреб: ведь «Но-То-Цо», «Иллеш» и «Скальды» часто заруливали в Москву, и в нашей музыкальной тусовке было дурным тоном восхищаться ими. В общем, под конец поездки, затоварившись вещами для себя любимых, пришла пора позаботиться и о семье: Саша хотел прикупить детские кроссовки, а я обещал своей жене моднейшую юбку-шорты. Сама мысль о том, что это товар «два в одном», уже сводил с ума любую советскую женщину. В предыдущие поездки, когда я обновлял гардероб своей жены, мне удалось набить руку и безошибочно попадать в размеры Татьяны. Обувь и джинсы, свитера и дубленки — все было подвластно мне. Могу похвастаться: я ни разу не привез домой ничего такого, что пришлось бы перепродавать или передаривать. Поэтому какая-то там юбка-шорты не вызывала у меня в этом смысле беспокойства. Тем

русский пионер №1(52). февраль 2015

более компанию нам с Градским вызвался составить Воробьев, прекрасно владевший немецким. Наказанные за свои выходки «Твисты» остались в отеле. Десантировавшись в огромном торговом центре, мы практически сразу потеряли Сашу. В погоне за модной детской обувью он рванул в сторону одного бутика, потом второго и — исчез из виду. Нашли мы его, в общем-то, случайно, по раздававшимся из маленького магазинчика равномерным и монотонным, будто звуки метронома, матерным словам. Испугавшись, что с другом приключилось неладное, мы прильнули к витрине и увидели следующую картину: Градский брал со стеллажей детские кроссовки, поворачивал их подошвой к себе и изысканно матерился. В те годы мы еще не привыкли, что детские вещи могут стоить дороже взрослых. Мы думали: раз меньше материи или кожи потрачено, значит, и цена должна быть ниже. На подошвах в том немецком магазине как раз наклеивали ценник… Пока Костя успокаивал Александра Борисовича, я наконец обнаружил шмотку-мечту — юбку-шорты. Да не единственную — три фасона! К такому богатству империалистического выбора я не был готов. На ломаном английском я попросил продавщицу подать товар и живо начал толковать с ней о размерах и ценах, то и дело прикладывая шорты к себе для наглядности. Когда наша беседа зашла в прогнозируемый тупик, девушка в отчаянии призвала на помощь Костю. Они обменялись какими-то беглыми фразами, после чего Костя небрежно сообщил: «Предлагает тебе самому все примерить, чтоб с фасоном определиться». Рассудив, что так действительно будет нагляднее всего, я отправился в примерочную, скинул с себя джинсы и напялил юбку. Повертевшись перед зеркалом и решив, что Татьяне не может не понравиться мой выбор, я резко отдернул шторку, заслонявшую меня от зала магазина. И театрально, на цыпочках, выйдя почти на середину зала, произнес: «Ну как?» — «Отлично, давай, вторую показывай!» — еле сдерживали хохот Воробьев с Градским. Выйдя во второй обновке, я огляделся и понял: работа бутика парализована. Обслуживавшая меня продавщица и несколько ее коллег, торговавших за соседними прилавками, заколдованно смотрели в мою сторону. На третьем «показе» я увидел среди зрителей директора бутика и сорвал бурные аплодисменты его сотрудниц. Тучный директор с холодным взглядом подошел к Воробьеву, что-то сказал ему и удалился.

— Надо валить, Слава, хорош, повеселились, — скомандовал Воробьев. — Если уйдем в течение 5 минут, тебе сделают крупную скидку на любую юбку.

— А в чем, собственно, дело? — с вызовом полюбопытствовал я.

— Ну как сказать… Понимаешь, твоя продавщица изначально подозвала меня со словами: «Извините, не могли бы вы показать своей подружке, где находятся примерочные?» А таких «артистов», Малежик, даже здесь, оказывается, не любят. …А юбка-шорты жене оказалась впору, и она ее очень полюбила. Даже сейчас, спустя много лет, она иногда ее надевает — на даче, занимаясь сельхозработами. Окучивая грядки, Татьяна вместе с участницей первого гей-парада советского артиста в Европе выглядит ну очень сексуально.

126

Слушать — сюда

orlova

ПОДШЕФНЫЕ.

Артистки Волга и Катя Король как две капли воды похожи друг на друга, но как небо и земля отличаются от большинства колумнистов этого номера. Наперекор всему они ни строчки не написали про свой первый выезд за границу, но зато сочинили патриотическую инструкцию «Как не выйти замуж за иностранца» из пяти пунктов. Нет ли у них по этому поводу пунктика?

Три сестры текст: волга & катя король рисунок: анна каулина

ВО ВСЕМ МИРЕ существует мнение, что русского человека за границей можно без труда вычислить. На самом деле ничего удивительного в этом нет. Мы тоже можем с легкостью расшифровать национальность любого иностранца. Например, если вы видите в ресторане компанию смуглых ребят с бутылочкой фанты, пускающих слюни при виде красивых девиц, — это итальянцы. Рядом сидящая группа пузатиков, употребляющих пиво, сосиски и капусту, — это немцы. Если в ночном клубе «Сохо» вы повстречаете красивого темнокожего парня, который не выпивает и знакомится с барышнями, — это бразильский футболист Майкон, легионер московского «Локомотива». Все просто! Несмотря на нашу очевидную профанацию, вынуждены констатировать, что образ заграничного жениха для русской женщины был и остается привлекательным. А что, если на родине невыносимая конкуренция и сомнительный рынок женихов? В то время как там, за границей, мужчины с ног сбились искать красивую, умную, добрую и ласковую… русскую! Под этим знаменем уже много лет процветает утечка жен за границу. В конце концов, это личный выбор каждого, пусть и не патриотичный. И если кто-то твердо решил таким способом эмигрировать, возможно, наша колонка поможет определиться, куда направить свой взгляд. И для этого нам придется поделиться опытом нашей родной старшей сестры. Да! У нас еще третья сестра, и она на нас похожа. Ее зовут Женя.

1. СБЕЖАВШАЯ НЕВЕСТА С чего начать поиски жениха, проживающего в иностранном государстве? В наше время даже подростки, выйдя в Интернет, могут за

русский пионер №1(52). февраль 2015

5 секунд обзавестись заграничными друзьями, хотя и виртуальными. А 15 лет назад славянские невесты могли рассчитывать только на брачные агентства. И вот путем несложных платных манипуляций в нашем почтовом ящике появилось письмо от первого претендента на руку и сердце нашей сестрицы. Письмо добралось из Бельгии, написанное от руки, с вложением реальных фотографий. Читали всей семьей, приходила даже мамина подруга, преподаватель французского, со словарем. Всех участников этой «личной» переписки жених полностью устраивал. Умен, красив, богат и свободен. Третьим письмом пригласил на свидание в Брюссель. Естественно, она согласилась и уже через каких-то пару месяцев отправилась в путь. Надо сказать, что жизнь тогда текла медленнее, чем сейчас. Вернулась раньше запланированного. Реальные фотографии жениха оказались нереальными, а точнее сказать, просроченными. Свидание продлилось минут семь, а дальше — бегство от противного старикашки, никак не соответствующего ее ожиданиям. Ужас. Хорошо, что всетаки изобрели скайп.

2. ПРАКТИЧЕСКИ ВЫШЛА Оказалось, если заплатить больше, то брачное агентство присылает письма от более качественных женихов, а главное, проверенных. Но выезжать теперь на «смотрины» сестра категорически отказалась. Поэтому Боб из Америки прилетел сам, как ему казалось, в Россию, а на самом деле в Беларусь. «Это где-то между Польшей и Россией» — так мы объясняли место его пребывания. Молодой, перспективный, с подарками. Архитектура американца не впечат-

128

лила, драники не доел, отказался от спиртного. Зато воскресным утром собрался в протестантскую церковь. Одного не отпустили — побоялись, что уведут. Отправились всей семьей искать баптистский храм Господень, который, к счастью, нашелся в Минске. Мы не слишком религиозны, но нас сильно смутили танцы пастора в неформальной одежде вместе с прихожанами в церкви. Когда находишься там, есть ощущение, что предаешь своего родного Христа: все-таки мы православные. Но будущую невесту ощутимые ментальные различия не останавливали. Остановило только лишь американское посольство, которое отказало в визе, посчитав нашу сестру брачной авантюристкой. Словом, ответный визит в штат Аризона не состоялся. Американский роман закончился ничем.

3. X5 — НАСТОЯЩИЙ ПОМОЩНИК ДЛЯ ФЕРМЕРА Кто у нас купит машину класса люкс после такой рекламы? А в Германии это удачный маркетинговый ход. Жаль, что в 2005 году наша сестра не могла увидеть этой рекламы. Возможно, она бы уберегла ее от неудачного брака с экономным, рациональным, а по-русски — просто-напросто жадным немцем. Вернуться на родину она решила уже через год, когда с ужасом обнаружила, что единственное развлечение для нее — это поездка за продуктами в супермаркет на выходных. У состоятельного мужа была конная ферма, огромный красивый дом и прочая недвижимость. Но когда Женя переехала к нему, муж уволил домработницу и одного из помощников на ферме, посчитав, что с их обязанностями легко справится наша сестра. Но она не справилась. Справедливости ради добавим, что сам супруг на своей ферме работал не покладая рук, но ему это нравилось, а Жене — нет. На этом попытки эмигрировать, используя женихов, закончились.

4. А МОЖЕТ, Я К ВАМ? Но не закончились на этом заграничные женихи. За Филиппом из Франции не пришлось ехать или выискивать его в Интернете. Временно пребывавший в Минске по каким-то делам, он случайно познакомился с Женей в кафе. С безукоризненно завязанным вокруг шеи шарфом, он словно носил свою Францию с собой. Обаятельный, романтичный и красноречивый иностранец всерьез решил остаться в Беларуси и выучить русский язык. Это подкупило Женю, но не подкупило нас, сестер, так как мы в своих оценках женихов исходим из отечественных стандартов. Наше знакомство с Филиппом состоялось мимолетно, за чашкой кофе, за который мы предложили заплатить самостоятельно, и он… согласился. Мелочь, но неприятно. Русская баба, она ведь и в избу, и коня, но вот за кофе платить… К сожалению, худшие опасения подтвердились. Через какое-то время Филипп поселился в Жениной квартире, продолжал не платить за кофе, потому что все деньги спускал в казино, отчего в конце концов утратил свое заграничное обаяние и был выставлен вон.

5. ПЕРЕДУМАЛА.

129

русский пионер №1(52). февраль 2015

из личного архива

ПИОНЕРВОЖАТАЯ.

Гуру нашего рекламного рынка, директор по прессе VivaKi Russia носит фамилию Заграничная. Конечно, в таком номере мы не могли не дать ей слова. И, конечно, попросили Елену написать о себе. А получилось о донбасской филологии, болгарской любви и непременном море. Но главное — получилось.

Невозвращенка текст: елена заграничная рисунок: ариадна айвазовская

ФАМИЛИЯ Заграничная досталась мне вместе с первым мужем. Украинцем. И, кстати, это единственное, что от него осталось… Когда-то его предки перекочевали на Украину то ли из Греции, то ли из Италии — в общем, действительно были весьма заграничными. Естественно, в родном Казахстане по моей фамилии не проходился только ленивый, и я, прямо скажем, старалась ее без жесткой необходимости не светить. Зато на Украине, куда я переехала вместе с мужем, моя «заграничная» фамилия совсем не вызывала шуток и подтруниваний. А потому что сами с усами. В то время я преподавала русский язык и литературу в торговом техникуме в небольшом шахтерском городке под Донецком, и мои филологические мозги тихо и бессильно плавились от мешанины фрикативного «Г», «шо» и «бо» во вполне русских оборотах студентов. Подписать тетрадку без орфографических ошибок из них были способны лишь единицы. Зато какие фамилии у них были! Сало, Капуста, Борщ и даже Непейпиво! И утренняя перекличка звучала как приглашение к хлебосольному украинскому застолью. На этом фоне я стала с удовольствием представляться Еленой Заграничной — были в моей фамилии явная нездешность и даже шик. Сейчас, когда я пишу эту колонку, там продолжается война… Название того городка нет-нет да и мелькнет в новостях об обстрелах, разрушениях, жертвах. Мне становится совсем не по себе, и благодаря скайпу я то и дело выхожу на связь со своим донбасским прошлым. Об обстрелах они рассказывают так же буднично, как мы о походе в парикмахерскую. От этого кровь холодеет еще больше. Вы знаете, я тут выяснила, что там от бомбежек не прячутся даже в подвал. По-

русский пионер №1(52). февраль 2015

тому что современные ракеты летят бесшумно. Они производят шум лишь в момент поражения цели. И ты либо понимаешь, что пронесло, либо... Каноническая картина с воздушной тревогой и бегством в бомбоубежище превратилась в моем сознании в руины. Дай Бог сил и мужества моим бывшим студентам, всем, кому сегодня гораздо труднее, чем нам, жалующимся на кризис и цены. Несмотря на фамилию Заграничная, упрямо влекущую к новым странам и горизонтам, за границей я впервые оказалась только в 26 лет. Это было время заката СССР, но мы еще об этом не подозревали. И предложение возглавить группу туристов, отправляющуюся по линии Бюро международного молодежного туризма «Спутник» в Болгарию, я — заместитель заведующего отделом пропаганды одного из обкомов комсомола в Казахстане — восприняла как невероятный подарок судьбы. «Курица — не птица, Болгария — не заграница» — это только для пресыщенных московских дипломатских деток, а для провинциальной девочки — так очень даже заграница! Как положено, был пройден жесткий инструктаж в компетентных органах: в несанкционированные разговоры с иностранцами не вступать, ходить группой, на ночь глядя пересчитывать всех поголовно. И да, у меня мокли ладошки и дрожали коленки от ответственности. Но впереди была моя первая заграничная поездка! София почему-то не отложилась в памяти — так, какие-то разрозненные картинки и впечатления… Главное мое заграничное потрясение ожидало меня впереди. Мы приехали в международный молодежный центр Приморско, неподалеку от Бургаса. И тут я впервые в жизни увидела его — море! Оно было свинцово-синим и бесконечным. Вам,

130

наверное, сейчас будет смешно, но я, первый за 26 лет раз войдя в море, расплакалась… От разрывающего меня, звенящего в ушах и захлестывающего с головой счастья! Я неподвижно стояла и ощущала всей кожей, как море осторожно и медленно меня изучало, ласково прикасалось и легонько подталкивало: иди… не бойся… тебе будет со мной хорошо… До этого я знала только купание-борьбу в ледяном даже самым знойным летом и стремительном, сбивающем с ног Иртыше. А здесь были нега, и тепло, и шелковые объятия соленой волны… И убаюкивающее блаженство… И странный, незнакомый йодистый запах дальних вольных странствий… С тех пор море стало главным пунктом моих заграничных стремлений на долгие годы… Но дальше моя первая загранпоездка подкинула аховый сюжетец — чтобы уж окончательно оставить зарубку в памяти! Невзрачная, толстоватая и луноликая казашка Галия из моей группы умудрилась увлечь на ночной дискотеке невероятной красоты болгарского парня. Да так увлечь, что он умыкнул ее в неизвестном направлении, без вещей и даже без паспорта. Все шесть дней пребывания группы на море я ждала беглянку в растущей в геометрической прогрессии панике. И вот большой «икарус» стоит под парами, вещи загружены, народ расселся по местам, пора ехать в аэропорт — а Галии все нет. Ужас! В моей группе — невозвращенка!! Это Тарковский мог себе позволить или крутой хоккеист Могильный, но самая обычная девушка Галия?!!! Я в отчаянии металась между гидом и водителем автобуса, уговаривая подождать еще десять минут… еще пять… Наконец рядом с визгом затормозила машина, и из нее вывалилась казахская Джульетта, размазывая по широким монгольским скулам слезы прощания. На глазах у остолбеневшей группы она в последний раз повисла на шее болгарского Ромео… и с моей души свалился не просто камень, а валун невероятных размеров и тяжести! Даже сейчас неуютно думать, что бы ждало меня как руководителя группы, если бы Галия опоздала или вообще не вернулась… Крах комсомоль-

131

И на длинной нити моих заграничных вояжей есть драгоценные бусины впечатлений и воспоминаний. ской карьеры, долгие выматывающие беседы по душам в аскетичных кабинетах с портретом Горбачева… Но в тот момент вечная женская солидарность взяла верх над высоким чувством комсомольского долга. И когда Галия отважно подняла на меня узкие заплаканные очи и с бравадой восходящей на костер мученицы заявила, что это лучшее, что у нее было в жизни, а все остальное уже не важно, мы просто обнялись и проревели на пару до самого аэропорта. …Что ни говори, а как вы лодку назовете, так она и поплывет. И полная гармония с фамилией у меня в конце концов сложилась. А пограничники, в очередной раз пошутив, что «с такой-то фамилией можно и без паспорта границу пересекать», с пиететом ищут в нем местечко, куда бы пристроить штампик. И на длинной нити моих заграничных вояжей есть драгоценные бусины впечатлений и воспоминаний: и ночь в Нотр-Дам-де-Пари с дрожащими огнями свечей и завораживающим квартетом, почему-то певшим под гитару… И Петра, вдруг взорвавшаяся своими розово-песочно-лиловыми гранями после тисков узкого прохода… И бал на карнавале в Венеции, когда волоокий Казанова с черными кудрями, рассыпавшимися по кружевному воротнику, главный персонаж праздника, выбрал меня дамой своего сердца, и я, в кринолинах из московского проката, с гордо поднятой головой, встала с ним в финальный менуэт — откуда только что взялось! И да, конечно, то, с чего все началось, — море! Средиземное, Эгейское, Адриатическое, Мраморное, Северное, Мертвое, Черное, Красное… Всегда разное — ленивое и беснующееся, ласковое и суровое, изумрудное, бирюзовое, стальное, белое на восходе, чернильное на закате… Навсегда — любимое!

русский пионер №1(52). февраль 2015

маша королева

ГОРНИСТ/ЭНОТЕКА.

Нет, неспроста, не случайно именно Вита Буйвид ведет на страницах «РП» беспокойную алкогольную рубрику. Как будто бы готовилась она к ее ведению еще задолго до возникновения рубрики, как будто набирала житейский материал. Стоит ли удивляться, что именно Вита попала в поле зрения попутчицы с медведем, тортом и, разумеется, алкоголем? Пьем до дна.

Стокгольмск ий син дром текст: вита буйвид рисунок: анна всесвятская

АЭРОПОРТ совсем новый. И совсем пустой. Рейс всего один. Пассажиров около пятидесяти. Пулково-2, девяностый с чем-то год. Мне невыносимо скучно. Заняться решительно нечем. До вылета еще два часа. С лишним. Ну да, в девяностом все как зайчики приезжали в аэропорт за два с половиной часа до вылета. Так в билете было написано. Внимательно изучив попутчиков, я поняла, что ничего интересного в моей жизни в ближайшее время не произойдет. И через неделю тоже вряд ли. Я ведь в Стокгольм летела. Что там может произойти? В этом городе даже дети не плачут и собаки не лают. А знаменитую шведскую тройку наверняка придумал какой-то шведский писатель с бурным воображением, имя которого мировой литературе неведомо. И шведскую семью тоже. Пришлось книжку читать. Примерно за час до вылета появился новый пассажир. Пассажирка. В стельку пьяная девица с плюшевым медведем, помятой картонной коробкой с тортом и только что открытой бутылкой ликера из такс-фри. Девица подсаживалась к разным группам людей и всем предлагала выпить. Все как-то болезненно на нее реагировали и брезгливо отказывались. Почему-то ко мне она не подходила, хотя я сидела совсем одна, рядом со мной было полно места. Ну да, я терпеть не могу сладких напитков, но ради такого случая я готова была рискнуть здоровьем. Мне, конечно, не очень нравился этот слишком театральный набор: медведь этот ужасный, помятая коробка с советским еще дизайном и наверняка страшным бисквитным тортом с кремовыми розами внутри, наряд ее клоунский — короткие полосатые лосины плюс пиджак, ликер. Чисто внешне я никак не демонстрировала свои претензии к стилю

русский пионер №1(52). февраль 2015

барышни, скорее, я даже слегка призывно ей улыбалась. Но пьяные люди тонко чувствуют состояние окружающих, моя легкая ирония отпугивала девушку. В самолете все расселись по своим местам. Вслед за стюардессой барышня еще раз обошла всех пассажиров, пропустив меня, и всем предложила выпить. Все еще более раздраженно отказались. Тогда она вернулась к моему креслу, плюхнулась рядом, пристегнулась, протянула мне бутылку и сказала: «Пей». Я поморщилась, но глоток сделала. Мы взлетели. Сразу после взлета стюардессы начали разносить напитки. Мне почему-то показалось, что ликер нужно разбавить водкой со льдом — тогда не так сладко. А дринков, если помните, в самолете давали три. О, какое же это дивное было время! И еще курить можно было, между прочим. А если понравиться стюардессе, можно было и четвертый дринк заполучить. Но норма была негласная — три напитка, и баста. Стюардессе мы почему-то понравились. А теперь представьте, что из этого получилось. Я-то еще ладно, я до всей этой истории абсолютно трезва была. А вот попутчица моя появилась в Пулково уже готовой. По трапу она еще сама спускалась, но шумела ужасно. Торт засунула в пакет вертикально. Медведя мне пришлось нести. И бросить я уже ни барышню, ни медведя не могла — за время полета мы, конечно же, стали ближайшими подругами. Но на скользком полу аэропорта барышня начала терять равновесие. Пришлось аккуратно прислонить ее к стеночке, подложить медведя сбоку на случай падения и отправиться за тележкой. Хорошо еще, что у меня не было багажа, только ручная кладь. Тележку я нашла, погрузила на нее свою по-

132

ГДЕ НАЙТИ СОЧНЫЕ ТЕКСТЫ?

ТРЕБУЙТЕ СВЕЖИЙ «РУССКИЙ ПИОНЕР» В СУПЕРМАРКЕТАХ «АЗБУКИ ВКУСА»

Москва Дмитровское ш., 108Б, стр. 1 ■ Каширское ш., 78 ■ ул. Свободы, 42 ■ Проточный пер., 11 ■ Ленинградское ш., 46 ■ Таганская пл., 12/4, стр. 5 ■ пр-т Маршала Жукова, 41, корп. 1 ■ ул. Покрышкина, 4 ■ ул. Люсиновская, 60 ■ Кутузовский пр-т, 8 ■ ул. Большая Дорогомиловская, 16 ■ ул. 2-я Тверская-Ямская, 54 ■ ул. Садовая-Черногрязская, 13 ■ Комсомольский пр-т, 34 ■ Трубная пл., 2 ■ ул. Гризодубовой, 1А ■ ул. Большая Грузинская, 42 ■ ул. Русаковская, 22 ■ ул. Профсоюзная, 16/10 ■ ул. Алабяна, 7 ■ Мичуринский пр-т, 58 ■ Калужская пл., 1, стр. 2 ■ пр-т Мира, 58 ■ пр-т Мира, 97 ■ Нахимовский пр-т, 61 ■ Комсомольский пр-т, 4 ■ Ленинградский пр-т, 52 ■ Ленинский пр-т, 34/1 ■ ул. Б. Якиманка, 32 ■ ул. Старая Басманная, 28/2 ■ ул. Большая Тульская, 13 ■ Новинский бул., 8 ■ Мичуринский пр-т, 22, корп. 1 ■ Пятницкое ш., 14 ■ ул. Островитянова, 2 ■ Симферопольский бул., 22, корп. 3 ■ ул. Бутырский Вал, 10 ■ Ленинский пр-т, 91 ■ Варшавское ш., 34 ■ пр-т Вернадского, 14 ■ Ленинский пр-т, 64 ■ Можайское ш., 32 ■ ул. Садовая-Триумфальная, 22/31 ■ Николоямский пер., 2 ■ Ярославское ш., 12, корп. 2 ■ Жулебинский бул., 16 Московская область Мытищинский район, д. Бородино, Осташковское ш., 59 ■ Дмитровское ш., вл. 2Б, стр. 1, ТЦ «Коштановая роща» ■ Киевское ш., д. Лапшинка, вл. 8 ■ п. Новоивановское, 13, ТЦ Сквер ■ Химки, ул. Молодежная, 6 ■ Ленинский район, д. Мамыри, уч. № 3 ■ Одинцово, Можайское ш., 133А ■ Мытищи, мкр. Дружба, ул. Коммунистическая, 10, корп. 1, ТЦ «XL» ■ Одинцовский район, с/п Горское, пос. Горки-2, 11 ■ Красногорск, ул. Ленина, 35 ■ п. Барвиха, РублевоУспенское ш., 85/1 ■ 6-й км Новорижского ш. ■ Красногорский район, п. Светлые горы ■ Химки, ул. Ленинградская, 16

ГОРНИСТ/ЭНОТЕКА.

путчицу, медведя, пакет с тортом, свою сумку и покатила всю эту красоту вперед. А дальше случилась удивительная история. Мы продвигались по длинному коридору совершенно одни, и вдруг справа оказалась открытая дверь. Никаких охранников рядом, за дверью солнышко и газон с травой, и ветерок такой приятный. И я туда свернула со своей тачкой. Я ведь тоже не вполне была трезва после четырех маленьких водочек и большого количества ликера. Вывалила я все содержимое тачки на газон, сама рядом прилегла. Лежим мы на траве, смотрим на облака и блаженствуем. Тут появился мужик в униформе и что-то по-шведски нам весело так сказал. А попутчица моя летела в Стокгольм к мужу, то есть она уже жила там до этого примерно с полгода и шведский слегка знала. Не знаю, что спросил мужик, понятия не имею, что ответила барышня, но он захохотал, погрозил пальцем и дверь закрыл. Мы еще повалялись на газоне минут пять и пошли искать Ларсика. Вот совсем не помню, как барышню звали, а имя мужа ее запомнила. Потому что, встав с газона, мы перешли какую-то маленькую дорожку и попали прямо на парковку. Девица залезла на тумбу и истошно начала вопить: «Ла-а-арси-и-ик». Вот поэтому и запомнила. При этом она периодически мне сообщала совершенно нормальным голосом: он сейчас появится, он услышит, он почувствует. Ларсик и правда появился очень быстро. Совершенно спокойно затолкал жену на переднее сиденье, пристегнул, торт выбросил в мусорный бак, медведя и меня разместили на заднем сиденье. Женушка сразу отключилась, а я еще продолжала вести с ним условно светские беседы по пути к своему Лильенхольму. Когда мы подъехали к дому, моя новая подруга моментально пришла

русский пионер №1(52). февраль 2015

Внимательно изучив попутчиков, я поняла, что ничего интересного в моей жизни в ближайшее время не произойдет. И через неделю тоже вряд ли. Я ведь в Стокгольм летела. Что там может произойти? в сознание и затребовала с меня десять баксов за проезд. Я слегка охренела, но деньги ей выдала. Ларсик не возражал. Телефонами обменяться мы забыли. Дверь квартиры мне открыл муж куратора выставки, на которую я, собственно, приехала. Оказалось, что сама куратор уехала встречать меня в аэропорт. Она ему уже звонила в слезах и жаловалась, что я не реагирую на объявления по радио и уже больше часа не подхожу к стойке информации. Мобильных телефонов тогда еще не было. Но самое интересное не это. Самым интересным в этой поездке было лицо шведского пограничника, когда я проходила паспортный контроль на обратном пути. Он нескончаемо долго вертел в руках мой паспорт, в котором не было штампа о въезде. Потом задавал глупые вопросы. Потом поставил штамп о выезде и отпустил. Друзья говорили мне: дура, мол, нужно было остаться. Но зачем? Как можно жить в городе, где дети не плачут и не лают собаки? Ну, это я тогда так думала…

134

БУКЕТ красивых текстов колумнисты ЭЛИТНЫХ сортов УРОЖАЙ новых смыслов журнал шестилетней ВЫДЕРЖКИ Спрашивайте журнал «Русский пионер» в «Энотеках». Вам скажут: «Продано!» А вы спрашивайте.

Специализированные «Энотеки» «Азбуки Вкуса» открыты для Вас с 10:00 до 22:00 по адресам: Кутузовский проспект, 18; Комсомольский проспект, 34; Ленинский проспект, 16. телефон +7 (495) 980 7216

ВСЕГДА ГОТОВО.

Сакральный журек

русский пионер №1(52). февраль 2015

136

игорь стомахин/фотосоюз

текст: николай фохт

Устойчивое стремление к национальной самоидентификации открывает обозревателю «РП» Николаю Фохту многие, если не главные, секреты национальной кухни. Секреты открываются в правильном месте, там, где они и возникли.

Я

всегда знал, что я поляк, что в жилах моих течет польская кровь. Никто не верил. Мама прятала глаза, папа не хотел ничего слышать на эту тему, о бабушке и говорить нечего — польская тема была начисто стерта из обихода. А я верил, я не сдавался. Я по крупицам собирал свое польское прошлое, в самой глубине сердца прятал скудные и непроверенные сведения, я прислушивался и присматривался к себе: к шелесту крови, к своим привычкам и повадкам, свои поступки чистил с точки зрения Речи Посполитой. Мне нравились всякие шляхтичи, к истории про Тараса Бульбу всегда относился скептически. А уж каким аргументом была «Ирония судьбы» с Барбарой Брыльской! А «Ставка больше, чем жизнь», а «Четыре танкиста и собака», а «Болек и Лелек»? Женщины — красотки, мужчины — смельчаки, герои мультфильмов — обаятельные раздолбаи. Она, Польша, выигрывала почти у всех, не только в соцлагере. Я инстинктивно тянулся, я подсознательно идентифицировался. Я всем своим видом говорил: ешче Польска не згинела. Все требовали от меня доказательств. До поры доказательств не было — но я шел напролом. Первое чудо произошло в словенской Любляне. Меня, первокурсника, включили в сборную МГУ по дзюдо и направили за границу, на турнир в Югославию. Потом я стал участником второго чуда: вся наша сборная, включая обоих тренеров и куратора КГБ (по инициативе самих тренеров, а может, и самого куратора), пошла на вечерний сеанс шведского порнографического фильма. Официально — для психологической разгрузки и что-

137

бы вес лучше горел. Но если учесть, что именно нашу команду как важных советских гостей решено было не взвешивать и поверить на слово (что, безусловно, скорее всего, главное чудо — это на международном-то турнире), поход на порно был актом гражданским, а не методическим. Участие куратора, конечно, добавляло пикантности и, сейчас это очевидно, пророчило грядущие перемены. Но мое польское чудо произошло в самом конце турнира, на торжественном ужине. В ресторане — все сборные, из десятка стран. Горячее, кувшины с вином, белым и красным. Тренеры предупредили: много не пейте. И ушли за другой столик, где кроме кувшинов фигурировали бутылки с вискарем. Мы пригубили и стали слушать речи. Тут оно и случилось. Говорили чехи, юги, турки, немцы, японцы, англичане. А потом слово взял руководитель польской делегации. И вдруг я поймал себя на том, что все понимаю. Вина — ровно бокал, белого к тому же. Он говорит — я а понимаю. Оглядываю своих друзей — те ни в зуб ногой, не цепляет их речь польского брата. Я еще отхлебнул, красного — звук и четкость речи только усиливались. Как в фантастическом фильме, когда инопланетянин говорит с тобой на своем ультразвуковом или инфракрасном языке, а ты пропускаешь его речь сквозь специальную титановую трубочку с умной начинкой, и в ухе у тебя уже правильные, знакомые с детства слова. Я даже рассказывать никому не стал, просто принял к сведению. А когда пришла пора выбирать второй иностранный язык, выбрал польский. Это была самая настоящая жертва. Второй иностранный давал возможность через пару лет поехать на стажировку — в Чехословакию, Венгрию, Германию, даже в Финляндию. Но не в Польшу, с Польшей вопрос был закрыт: Лех Валенса, «Солидарность» — без вариантов. Польским наказывали — а я вызвался сам. Я сам впрягался в новые страдания, у меня была своя солидарность — с бабушкой, полькой, которую посадили в тридцать седьмом. Я уже знал эту историю, я уже понял, что был прав, — я решил идти до конца. Я выучил польский, никуда не поехал, а в награду получил Томаша и Божену. Томаш — польский профессор, который семестр разговаривал с нами, был носителем. А после экзаменов пригласил меня на бигос. Что я знал про бигос? Ничего. И тем не менее сердце мое замерло, название еды меня закодировало, загипнотизировало, я бигоса ждал как очередного польского чуда. Конечно, в каком-то смысле это был шаг педагогический — Томаш понимал, что мне нужен качественный скачок в изучении языка. Поэтому был выбран бигос, который готовила жена Томаша Божена, и вискарь. Кому-то и название вискаря может показаться говорящим — Teacher. Но на этом месте романтика, мистика и символизм заканчиваются: Teacher в то время был

русский пионер №1(52). февраль 2015

ВСЕГДА ГОТОВО.

вили окрасу. Гуся сажали в мешок и колошматили палками. Потом еще перемалывали мясо и кости, посыпали перцем и солью и складывали получившуюся окрасу в глиняный горшок с крышкой — чтобы настоялась. Я с ужасом посмотрел на Йоанну. Йоанна с ужасом посмотрела на Войтека: ну, не совсем так, успокоила она. В защиту гуся Йоанна поведала о его полезных качествах. Оказывается, гуси на удивление свободолюбивы. Их нельзя окончательно одомашнить. А из этого уже следует, что из гуся нельзя сделать бройлера — он нагуливает вес только естественным способом. Поэтому гусь — очень полезная птица, без примесей. Ну, в общем, защита гуся опять вернула к тартару из него. Жестокому и беспощадному тартару. Мы помолчали.

— Да, вот что! — вспомнил Войтек. — Теперь мы в Польше сами выращиваем гусей, раньше в Германии закупали. Я немецкий по упаковкам на гусях учил.

единственным виски, который свободно и широко продавался в Москве, никакой дополнительной подоплеки. Мы сидели в комнате общежития, в ДАСе, на Шверника. Я пел свои песни под гитару, Божена корректно модерировала беседу, постепенно напрочь исключая русскую речь. После третьей мы общались только по-польски. Говорили обо всем: о свободе, о «Солидарности», о польской и русской литературе. Мой польский перескочил сразу несколько уровней; я повзрослел и вдруг понял, что не отвертеться от борьбы за свободу — хватит разговоров, надо быть поляком до конца. И бигос — слово это стало для меня нарицательным. Бигос — это обретение свободы. Бигос — грубая, сытная, острая еда. Тушеная капуста с мясом, салом, колбасой — со всем-всем-всем, что под руку попадется. Польское ирландское рагу. Домой я пришел утром. Я был веселый, но трезвый — бигос компенсировал изрядную дозу, бигос оставил на плаву, бигос позволил запомнить все, о чем мы говорили. После того

Бигос — слово это стало для меня нарицательным. Бигос — это обретение свободы. Бигос — грубая, сытная, острая еда. Тушеная капуста с мясом, салом, колбасой — со всем-всем-всем, что под руку попадется. Польское ирландское рагу. вечера с Томашем и Боженой в голове билось одно слово: вырвался. Вот и прошло тридцать лет с того бигоса — черт-те что, честное слово. Я собирался в Польшу, я восстанавливал слова и идиомы. Я разминал эту удивительную восходящую интонацию, слишком эмоциональную для русского уха; русский человек возбуждается от польской или украинской речи с полоборота: поляки произносят обычную, рутинную фразу, а русский чует в ней провокацию, призыв, издевку над покорной нисходящей интонацией русской речи. Может, в этом все дело?

Войтек объяснил, что очень напугался, когда увидел, что я в «Сфинксе»: «Обычное туристическое место. Хороший пиар, но не очень хорошая кухня». И мы очутились в «Деликатесах». Хозяйка, Йоанна, рассказывала об окрасе — замечательном блюде из гуся. Точнее, это тартар из гуся. А перед этим мы меланхолически рассуждали о «слоуфуде» — аргументе в борьбе с фастфудом. Войтек раскрыл страшный секрет, как раньше (а может, и сейчас) гото-

русский пионер №1(52). февраль 2015

алексей назаров/фотосоюз

Войтек всполошился сразу. Не успел зачекиниться в ресторане «Сфинкс» на Иерусалимских аллеях в центре Варшавы, стали поступать тревожные сообщения: надо срочно встретиться… ты уже там поел?.. ты можешь не есть там много?.. срочно выезжаю.

138

ВСЕГДА ГОТОВО.

Так ты еще и немецкий знаешь, внутренне удивился я. Войтек прекрасно говорит по-английски, а по-русски вообще виртуозно употребляет слово «неимоверно» — в исключительно правильной позиции. Я зацепил ножом вкуснейшей окрасы, намазал ее на хлеб и с удовольствием проглотил.

— А что еще, кроме несчастных гусей? Войтек подумал и сказал: — Еще журек. Завтра поедем ко мне в деревню, сделаем. Войтек выращивает растения. На огромной территории — саженцы. Елочки, тополя, рябины. Снуют работники: русские, украинцы, белорусы, грузины, поляки. Все языки, на которых говорит Войтек. Плантации, чего уж. И значит, Войтек — плантатор. Но журек готовит не Войтек, а Жанна, жена плантатора. Журек — это такой суп на мучной закваске. В Польше, разумеется, эта закваска продается в любом магазине. В Москве такой нет, но закваску можно сделать самому — потом расскажу как. Так вот, я, разумеется, предложил свои услуги. И, как всегда, мне достались картошка и чеснок. Жанна взяла четыре белые домашние сырые колбаски, положила в кастрюльку, залила водой — чтобы чуть покрывала колбасу. Добавила горошинки черного перца и душистого, несколько лавровых листиков и пару-тройку зубчиков чеснока. Поставила на медленный огонь. И мы уже под этот медленный огонь собрались поговорить о кулинарии, о польской природе, о яблоках, о театре, как ситуацию взял в свои руки Кайтек, сынишка Жанны и Войтека. Совершенно открытым текстом, по-русски, кстати, и по-польски, он дал понять, что хочет есть. Красавица старшая Вероника молчаливо подтвердила: пора обедать. На Кайтека слабо действовали обещания, что журек будет вкусным и праздничным. Кайтек требовал. Но и Жанна не могла отойти от протокола — все ведь рассчитано, все должно подойти в срок. Тем более журек и так готовится быстро. Но чтобы мнемонически подогнать время, мы сделали настоящую польскую «суровку з капусты». Там всего-то — нашинкованная красная капуста и нарезанные яблоки — кислые, типа антоновки, говорит Жанна. Соль, перец, оливковое масло. И изюм.

— Без изюма был бы польский салат в чистом виде, а с изюмом — уже такой, европейский. Каэтано наступал, его аргументация становилась все убедительней, но у Жанны был припасен джокер — приготовленный заранее десерт.

— Это «будын», то есть пудинг, такая польская панакота. Поллитра молока, отливается полстакана, остальное греется. В полстакана — две столовые ложки картофельного крахмала и ложка кукурузного. Добавляем сахар — я кладу четыре ложки, некоторые шесть. Перемешиваем. Эту смесь добавляем в разогретое молоко (в котором уже стручок ванили или ванилин). Варим, помешивая, пару минут, пока загустеет. Все. Разливаем по формочкам, по стаканам например, и охлаждаем. Кайтек, смотри, что у нас на десерт.

русский пионер №1(52). февраль 2015

Кайтек на секунду затихает, но с новой силой гонит нас вперед, к журеку. После того как вода с колбасками закипела, поварили минут шесть — тут важно, чтобы они, эти белые свиные колбаски, не лопнули. Достаем, нарезаем колесиками и откладываем. В отвар досыпаем картошку и морковку, варим. Самый ответственный момент и кульминация: Жанна поручает мне взболтать закваску. Справляюсь на ура. Жанна выливает мутноватую жидкость в суп. Мне остается только помешивать варево полторы минуты. Добавили сметаны или йогурта — для цвета. Потому что журек у нас белый, праздничный. Да, самое главное — не забыть поставить варить яйца, вот что. Яичка четыре. Ну хорошо, Кайтек, шесть. Яйца варятся вкрутую и подаются отдельно. Последним движением возвращаем нарезанные колбаски в суп. Все. Нет, не все — майоран. Теперь все довольны. Журек очень вкусный, в меру кислый, но мягкий, очень питательный. Разумеется, готовить его надо накануне — он должен настояться.

— Завтра будет совсем другой, еще вкуснее. Это правда — назавтра был уже серьезный, фундаментальный вкус. Такой и праздник за столом может устроить, и похмелье снять. Отдельное слово о салате — я его съел несколько порций. Элементарный и такой вкусный. И польская панакота тоже к месту — как ни странно, оказалась легкой и не приторной, совершенно праздничной. Да, Кайтек? Кайтек улыбается, Кайтек доволен, Кайтек разговаривает с мамой, и, в общем-то, больше его ничего не интересует. …Я иду сквозь Варшаву, по этому маленькому огромному городу, по чужой, близкой до какого-то детского возбуждения стране. Я иду сквозь польский театр, через восстания и войну, сквозь Катынь и Смоленск. Русскому человеку невозможно тут ходить иначе. Тут все так близко и глубоко, тонко и наивно. Польские контрасты, польский темперамент, та самая восходящая интонация — слабое, неуловимое ощущение, что ты отклонился, сбился с пути всего-то на несколько градусов, а попал в совершенно иной мир. Может быть, в чужой мир, а может быть, наоборот, именно в свой, родной. И что делать — оставаться тут или вернуться на маршрут? Разница невелика, разница огромна. Польские слова медленно тают на языке, забываются устойчивые выражения. Небо цвета белого журека над головой. Вырвался или вернулся — вот в чем вопрос.

P.S. Уже после поездки я разыскал Томаша, с которым мы пили, и пели, и ели бигос. Он преподает в колледже на юге Польши, в небольшом горном городе, польскую филологию. Рядом с ним уже не Божена. И вдруг я понимаю, как же давно это было. И как же долго сидит во мне это странное, а может, совершенно законное желание заявить свои польские права на все, что мне нравится: на бигос, на журек, на польских красоток и польский театр. Да, долго сидит во мне это, теперь уже, наверное, навсегда.

140

Рецепт

Рецепт. Капустный салат. Режем красную капусту, кислые яблоки, добавляем изюм. Солим, перчим, заправляем оливковым маслом. Можно — льняным.

рисунок: мария берлянд

Рецепт. Белый журек (легко запомнить): 4 сырые свиные колбаски, 4 картофелины, 4 морковки, 6 горошин черного перца, 6 — душистого, 4 лавровых листа, 4 или 6 зубчиков чеснока. Колбаски залить водой с верхом на 2–3 пальца, бросить все специи, довести до кипения, поварить 6–10 минут (главное, чтобы колбаски не лопнули). Вынимаем колбасу, режем кружками и откладываем. В кипящий бульон высыпаем порезанную картошку и морковь. Когда картошка и морковка будут готовы, взбалтываем закваску и вливаем в кастрюлю. Варим полторы минуты, помешивая. Добавляем сметану или йогурт, в том числе для цвета. В готовый журек возвращаем порезанные колбаски и бросаем майоран — по вкусу.

Рецепт. Польская панакота, десерт. В полстакана холодного молока добавить две столовые ложки картофельного крахмала и ложку крахмала кукурузного, 4–6 столовых ложек сахара (можно поэкспериментировать и заменить сахар медом, но это лично мое предположение, Жанна его комментировать отказалась). Влить в 300 мл горячего молока, где уже томится стручок ванили (или просто добавить ванильного сахара). Помешивать на маленьком огне до загустения. Разлить по формам и охладить.

141

Секрет. Как приготовить закваску для журека. Ну, например, так. В трехлитровой банке смешать пол-литра холодной кипяченой воды, 10 столовых ложек ржаной муки грубого помола, 4 зубчика чеснока, 2–3 лавровых листа, 3 горошины душистого перца, кусок ржаного хлеба. Накрыть полотенцем и оставить в теплом месте на 3–5 дней. Перемешивать содержимое каждый день. Процедить через сито и налить в бутылку. В холодильнике закваска может храниться до месяца. Перед употреблением взбалтывать.

русский пионер №1(52). февраль 2015

подписка НА ПЕЧАТНУЮ ВЕРСИЮ:

спрашивайте журнал МОСКВА: • • • •

Супермаркеты «Азбука вкуса» Супермаркеты «Глобус Гурмэ» Автосалоны «АВТО-Алеа», «Авилон» Культурные площадки: ЦСК «Гараж», галерея «Люмьер», «Гоголь-центр», Еврейский музей и центр толерантности «Масорет», театр «Современник», галерея «ФотоЛофт» • Книжные магазины: «Мома-Шоп», «Джаббервоки», «Омнибус» • Рестораны: Сеть Ginza Project, сеть «Кофемания», «Бармалини», «Kinki».

НОВОСИБИРСК: • Книжный магазин «КапиталЪ»

Вы можете оформить подписку через редакцию: • заполнив заявку на нашем сайте http://ruspioner.ru/merchant • или отправив запрос в редакционную службу подписки: podpiska@ruspioner.ru Также подписка доступна через агентства: • Агентство подписки «Деловая пресса» — Москва — www.delpress.ru; • Агентство «Урал-Пресс» — Москва и регионы РФ — www.ural-press.ru; • Интернет-магазин подписки www.mymagazines.ru — Санкт-Петербург и регионы РФ.

ПОДПИСКА ЗА РУБЕЖОМ: • Агентство «МК-периодика» — www.periodicals.ru.

НА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ: http://www.imobilco.ru — «Аймобилко», крупнейший российский интернет-магазин по продаже лицензионного медиаконтента. http://www.litres.ru/periodicheskie-izdaniya/ — ЛитРес — мегамаркет электронных книг № 1 в России. http://www.ozon.ru/context/digital_journal/ — онлайн-мегамаркет OZON.ru. http://www.yourpress.ru — «Ваша пресса», электронные версии газет и журналов. http://ru.zinio.com — Zinio.com, международный цифровой журнальный киоск.

УРОК ПРАВДЫ ШЕФ-РЕДАКТОРА.

Запад, Восток — Всюду одна и та же беда, Ветер равно холодит.

getty images/fotobank

БАСЁ

143

русский пионер №1(52). февраль 2015

№1(52). февраль 2015

выходит с февраля 2008 года Главный редактор Андрей Колесников Шеф-редактор Игорь Мартынов Специальный корреспондент Николай Фохт Обозреватель Дмитрий Филимонов Корреспондент Александр Рохлин Ответственный секретарь Елена Юрьева Арт-директор Антон Бизяев Фотодиректор Вита Буйвид Препресс Андрей Коробко Верстка Александр Карманов Цветокорректор Снежанна Сухоцкая Корректор Мария Киранова Ассистент редакции Ольга Дерунова Генеральный директор Александр Зильберт Заместитель генерального директора по рекламе Наталья Кильдишева Заместитель директора по рекламе Анна Ивина Директор по специальным проектам Диана Чахмахчян PR-директор Елена Жихарева Редактор соцсетей Дария Донскова Директор по дистрибуции Анна Бочкова Трафик-менеджер Мария Оськина Редакция: 127055, Москва, ул. Новосущевская, д. 19Б, телефон +7 (495) 988-12-27 Электронный адрес: job@ruspioner.ru Сайт: www.ruspioner.ru Подписка: телефон: +7 (495) 988-12-27, электронный адрес: podpiska@ruspioner.ru Обложка: Борис Спиридонов Авторы номера: Ольга Аничкова, Диана Арбенина, Юрий Белоус, Андрей Бильжо, Юрий Богомолов, Вероника БоровикХильчевская, Вита Буйвид, Марк Гарбер, Майк Гелприн, Александр Демидов, Виктор Ерофеев, Елена Заграничная, Мария Захарова, Волга и Катя Король, Елена Котова, Сергей Лавров, Андрей Макаревич, Вячеслав Малежик, Андрей Орлов (Орлуша), Иван Охлобыстин, Сергей Петров, Александр Рохлин, Игорь Свинаренко, Майя Тавхелидзе, Николай Фохт Фотографы: Orlova, Наталья Львова, Гия Махиташвили Художники: Ольга Аверинова, Ариадна Айвазовская, Инга Аксенова, Галина Андреева, Мария Арендт, Мария Берлянд, Андрей Бильжо, Катерина Воронина, Анна Каулина, Татьяна Максимова, Юлиан Маркаров, Наташа Монастырская, Мария Оськина, Марина Павликовская, Павел Пахомов, Мария Постникова, Мария Сумнина, Снежанна Сухоцкая, Михаил Щербов В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв» Материалы на голубой подложке публикуются на правах рекламы Учредитель и издатель: ООО «Русский пионер», 127051, Москва, ул. Трубная, д. 25, стр. 3 Тираж 45 000 экз. Отпечатано на Первом полиграфическом комбинате, 143405, Московская обл., Красногорский р-н, п/о «Красногорск-5», Ильинское ш., 4 км Цена свободная Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-52326 от 28.12.2012 Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

русский пионер №1(52). февраль 2015