RusPioner #37 by Russian Pioner

№4(37) июнь 2013

orlova

Вешалка начинается с театра.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Андрей Колесников

Клятва главного редактора стр. 2 первая четверть Урок этики. Театровидение. Галина Волчек об искушениях сегодняшнего дня стр. 12 Прогул уроков. Конвенция об игре. Кирилл Серебренников про знаки, доносы и идиотов стр. 16 Урок уроков. Быть в театре. Иван Охлобыстин про непродолжительный и насильственный характер своих отношений с театром стр. 20 Урок танца. Зубы вперед, копчик вниз. Екатерина Истомина про свое балетное былое стр. 22 Урок рисования. Про бабушек. Сергей Мейтув про то, как стать художником стр. 26 вторая четверть Пионер-герой. Призрак оперы и балета. Историческое расследование обозревателя «РП» стр. 30 Следопыт. Дети треугольника. Наш корреспондент раскрывает тайну Бермудского треугольника стр. 36

русский пионер №4(37). июнь 2013

третья четверть Диктант. Театробстрел. В тему номера стр. 46 Дневник наблюдений. Побег из Лиликании. Ирреальные брожения обозревателя «РП» по СПб. стр. 48 Урок поэзии. Счастье от ума. Отрывок из пьесы Андрея Орлова (Орлуши) про журнал «Русский пионер» стр. 56 Сочинение. Театр. Рассказ Евгения Имиша стр. 62 Комиксы Андрея Бильжо стр. 72 четвертая четверть Урок мужества. Моя смерть в искусстве. Обозреватель «РП» на ковре и на сцене стр. 82 Урок географии. Как я проведу этим летом. В двух часах от Нью-Йорка стр. 86 Рассказ продолжается. Роман Сенчин. Хоккей с мячом стр. 92

русский пионер №4(37). июнь 2013

группа продленного дня Правофланговая. Мы такие одни. Дарья Белоусова про русский репертуарный театр стр. 102 Звеньевой. Театр про завтра. Эдуард Бояков про единственное «неоцифрованное» искусство стр. 104 Запевала. Премьерочная. Андрей Бильжо о Гамлете и трусах стр. 106 Пионервожатая. Практика правды. Вера Полозкова после последней в сезоне репетиции стр. 108 Подшефные. 3D Шекспир. Никита Колесников и Кристина Москаленко про синеву дорожного рассвета за окном стр. 110 Правофланговый. За Волгой для нас земли нет. Хирург про спасительный шаг назад, к светлому прошлому стр. 114 Физруки. Атака клоунов. «Квартет И» про командную игру стр. 116 Пионервожатый. Антракт с Королевой. Виктор Ерофеев про те времена, когда Альфред Шнитке еще не был самолетом стр. 120 Горнист. Вдуновение. Вита Буйвид про поход с граппой на Суханова стр. 124 Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 127

русский пионер №4(37). июнь 2013

Урок этики. Театровидение. Галина Волчек об искушениях сегодняшнего дня. Прогул уроков. Конвенция об игре. Кирилл Серебренников про знаки, доносы и идиотов. Урок уроков. Быть в театре. Иван Охлобыстин про непродолжительный и насильственный характер своих отношений с театром. Урок танца. Зубы вперед, копчик вниз. Екатерина Истомина про свое балетное былое. Урок рисования. Про бабушек. Сергей Мейтув про то, как стать художником.

русский пионер №1(13). февраль–март 2010

из архива пресс-службы

текст: галина волчек рисунки: анна всесвятская

Художественный руководитель «Современника» Галина Волчек в своей колонке для «РП» борется с «каботинством» и верит в «Современник» и современников так сильно и искренне, что ей самой поверят, без сомнения, и читатели журнала.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Андрей Колесников предложил мне написать колонку в «Русский пионер», в номер, посвященный театру. Наверняка Андрей рассчитывал на веселые истории, которых полно в любом театре. В нашем тоже. Случается, и совсем нередко, что мы, сгибаясь от хохота, рассказываем их не только новичкам, но и друг другу. Я бы и сама хотела находиться в радостном состоянии, когда травить байки — одно удовольствие. Не получается. Попробую вам объяснить почему. О театральном кризисе я слышу столько лет, сколько занимаюсь своей профессией — стаж у меня, как вы знаете, немалый. Разные люди и по разным поводам говорили о нем постоянно. Глубокоуважаемые коллеги обсуждали его на высоких собраниях, посвященных осмыслению всего и вся. О нем то и дело твердили кликуши из «околотеатральной общественности». Его с плохо скрываемой радостью возвещали те, кого я называю «модельерами от театра». Последние под «кризисом театра» часто понимали неуправляемость процесса. Вернее, то, что он управляется не ими. Как бы

они ни навешивали ярлыки, какие бы рекомендации зрителю ни давали, как бы ни предвещали смерть одному и триумф другому — прогнозы в большинстве своем расходились с результатами. Иногда я реагировала на эти выступления резко, иногда — равнодушно, даже посмеиваясь. Но никогда не воспринимала все эти высказывания как нечто, способное всерьез повлиять на «Современник». Сейчас любители прогнозов мечтают похоронить русский репертуарный театр как неактуальное искусство. Их я не боюсь, так как знаю цену их предсказаниям. Равно как и то, что форма организации театра, которую сформулировали основатели МХТ, — лучшее, что есть в мире. Это настоящее достижение русской культуры. Конечно, необходимы реформы, но только не варварские, не комиссарские — с шашкой наголо все разрушить, а потом из кирпичей строить новое здание. Я верю, что обойдется без катастрофы. Хватит мудрости у одних и силы убеждения у других, чтобы сохранить то, что создавалось десятилетиями. Знаю, что каждый из вас будет защищать эту идею до последнего. Со всей страстью, кото-

русский пионер №4(37). июнь 2013

рой у одаренных артистов всегда в избытке. По-настоящему страшит меня другое. Я с огромной тревогой наблюдаю, что время делает с театром. И с нашим, и, уверена, с большинством остальных тоже. Мы сильны — надеюсь, об этом можно говорить в настоящем времени, — своей общностью, единением вокруг одного дела, вокруг общей идеи. Так было в «Современнике» всегда. И когда репетировали по ночам, еще только мечтая о своем театре, и когда в семидесятые всей труппой отказались ехать на гастроли в Швецию, потому что четверых наших товарищей объявили невыездными, и сейчас, когда объединяемся в горе и радости. Сегодня слово «мы» не модно. Торжествует другое — «я». Эгоизм, служение себе любимому многим заменили религию. Трудно винить в этом кого-то конкретно. Человек слаб, а ему предлагаются легчайшие формы достижения успеха — не важно, что ты собой представляешь, не важно, что ты сделал. Главное, чего бы это ни стоило, — быть знаменитым. Из всех рупоров вопят и из всех щелей шепчут — существуешь только ты, думай о себе. Надо переступить — переступи, обмануть — обмани, предать — предай. Сопротивляться этому трудно. Тем, кто слаб духом, — невозможно. Модным или «актуальным» хочется быть каждому. Это уже привело наше общество к страшным результатам. Может привести

русский пионер №4(37). июнь 2013

и к трагедии. К сожалению, изменить окружающий мир не в наших силах, но все вместе мы можем другое — сохранить наше общее дело, не позволив разрушить его изнутри. Понятие «я» стало все чаще и чаще даже в театре главенствовать над понятием «мы». Это не чьи-то осознанные действия, не чья-то провокация, не чья-то злая воля. Вы все — хорошие артисты, художники. А значит, не можете не слышать того, что происходит вокруг, не реагировать на это. Только делать это можно по-разному. Плыть по течению или, отдавая себе отчет в происходящем вокруг, сопротивляться, настаивая на своем. Второе, как вы прекрасно знаете, для художника гораздо более выгодная позиция. К ней я вас и призываю. Ведь сохранение театра, этого нашего «мы», важно и для каждого из наших «я». Вижу, как то, что кому-то кажется мелочью, может вот-вот начать разрушать театр. Как в течение последних лет меняется отношение артиста к общему делу. И уже не под текущий репертуар и репетиционный график назначаются съемки, а наоборот. Вы прекрасно знаете, что я не против съемок и радуюсь, когда узнаю о ваших актерских победах в кино. Вопрос не в факте съемок, а в том, что первично, что вторично. За этими победами чаще всего стоит именно театр, на сцене которого и становятся артистами.

Не говорю уже, насколько разрушительна для общего дела эта попытка диктовать театру, обусловленная сторонней работой артистов. Может ли сложиться подлинный ансамбль, если один диктует свою волю другим? Пока в этом смысле я не могу ни в кого из вас кинуть камень, но если сегодня не остановиться, очень скоро все станет возможно. Предельно внимательное и трепетное отношение к собственному «я» порождает и другую, крайне опасную тенденцию: неверие и даже нежелание верить в того, кто рядом. Если коллега в чем-то не соответствует нашим представлениям о том, каким ему следует быть и как действовать в той или иной ситуации, с легкостью необыкновенной реализуется право быть свободным от обязательств перед театром. Соглашаться или не соглашаться с назначением на роль, самому себя освобождать от репетиций, снимать с репертуара спектакли, пользующиеся успехом у зрителей. Сомнения, споры, дискуссии нужны и даже необходимы. Неприемлема абсолютная уверенность в своей правоте и непогрешимости, в том, что ошибается кто угодно, кроме тебя. На взращивание в себе этого «обладателя единственно верного знания» уходят огромные творческие силы. Бывает, что они отрываются от главного. Самое важное для каждого из нас — сделать хорошо свое дело на сцене или вне ее, а не оценивать, насколько тот или иной коллега соответствует великому или выдающемуся «я». Олег Ефремов — создатель нашего театра — много лет назад называл все это «каботинством». И страстно ненавидел. Мне кажется, каждый из нас, вне зависимости от возраста и срока работы в театре, обладает сильным иммунитетом против него. Другие люди в «Современнике» не задерживаются. Но бывают ситуации, когда сопротивляемость вирусам, идущим извне, ослабевает. Я очень остро ощущаю опасность для каждого поддаться искушениям сегодняшнего дня. Возможно, последуют какие-то короткие личные победы, сиюминутный триумф и фанфары. Увы, ненадолго. Вы знаете не хуже меня, что легкий успех кончается забвением. Я уверена, что наш театр справится и с этим испытанием. Верю в стойкость «Современника», в наше общее «мы», в каждого из нас.

риа новости

текст: кирилл серебренников рисунок: маша сумнина

Если уж делать номер про театр по-настоящему, с погружением в тему, — разве можно обойтись без участия Кирилла Серебренникова? Мы заказали ему, театральному режиссеру и художественному руководителю Гогольцентра, колонку. А в ответ получили то, что совершенно выходит за рамки журнальной колонки. Но ведь этим Кирилл Серебренников и интересен: выходами за рамки.

русский пионер №4(37). июнь 2013

ДЛЯ НАЧАЛА Театр работает с индивидуальным сознанием каждого человека, — массами занимаются пропаганда и шоу-бизнес, им нужны количественные показатели. Вы в своих человеческих проявлениях здесь не важны, важно только количество купленных билетов. А искусство — во всяком случае, театр, который меня интересует, — взаимодействует с каждым человеком в отдельности, с его интеллектуальным, психическим и культурным багажом, с его внутренним порядком или беспорядком, это послание конкретному человеку, лично вам. Если подходить к театру так, то становится понятно, что не тема и не материал определяют способ взаимодействия со зрителем. Искусство театра имеет дело с жизнью в целом, а не с какими-то ее срезами, которые просто являются проекциями, связанными больше с идеологией, ими оперирующей, чем с реальностью. Так что даже обращаясь к проблеме социальных низов, даже исследуя проблемы «на краю», мы не занимаемся «социалкой». Театр не газета, но он не может дистанцироваться от острых тем, потому что это часть жизни. Театр — производная от времени. Театра «на

века» не бывает. На века можно создать скульптуру, но и эта скульптура через сто-двести лет будет восприниматься иначе или пойдет трещинами. Театр существует здесь и сейчас, он отвечает на вопросы сегодняшнего дня, он должен работать с вами, каким вы являетесь не просто сегодня, а в данную секунду. В этом смысле театр действительно очень буддийское искусство. Спектакль как мандала: ты ее строишь, и потом она разрушается, занавес закрылся — и мира больше не существует. И в этот процесс обязательно вовлечен зритель, потому что театральный мир появляется и разрушается прямо на его глазах. Удивление от театра — отсюда. Мне такой взгляд очень близок. Театр всегда говорит о непостоянстве, о хрупкости бытия. Театр как дым, который вытянуло из комнаты сквозняком. 17 января, МХТ, Москва

ВНЕ СИСТЕМЫ

Спектакль, который прошел один раз. Меня спрашивают и даже возмущаются: как можно столько сил отдать ради одного представления?! Действительно, спектакль «Вне системы», сделанный мною на сцене МХТ

к юбилею Станиславского по документальной пьесе Миши Дурненкова, прошел один раз. На сцене — Табаков, Райкин, Хабенский, Миронов, Медведева, Тенякова, Покровская, Прилепин, Сорокин, Бартошевич, Клим, Черняков, Угаров, Рыжаков, Лиепа, Добровольская, Пегова… Самому не верится: и что, это никогда больше не повторится и никогда никто в Фейсбуке не напишет восторженные слова?) Отвечаю себе и другим: Нет, Никогда. Мне важно, что эта «мандала» про КСС строилась долго и подробно как служение и посвящение тому делу и театру, ради которого он жил и работал, а потом исчезла вмиг, как обычно и исчезают мандалы, построенные буддистами из цветного песка и риса. Этим важно напомнить себе и другим, что Театр эфемерен, что он выше и больше его автора и создателя, что в нем нет ничего Навсегда, что крики «Браво! Победа! Успех!» подбадривают создателей, но все же пошлы, сиюминутны и по большому счету ничтожны перед временем, искусством и судьбой. Спасибо судьбе и пространству, что мне довелось работать, радоваться, переживать и надеяться вместе с талантливыми людьми… Спасибо актерам. Вы — лучшие! Спасибо всем службам, спасибо соратникам, друзьям и помощникам. Спасибо врагам. Вы не верили, что мы сделаем это. Мы сделали. Во время спектакля актриса М. вышла со сцены и разрыдалась в кулисах: «Какое счастье выходить на эту сцену!» И это правда. Спасибо Вам, КСС, за этот магический Театр. Спасибо Вам за 10 лет в Вашем доме. Спасибо, что терпели. Спасибо, что помогали. До свидания. Теперь начинается совсем другая история. 8 февраля, Гоголь-центр, Москва, с помощью мобильного

ЗНАКИ

Первый спектакль, который мы играли в Го голь-центре, был «Отморозки» по книге Захара Прилепина. Полный зал — 600 зрителей. Непередаваемые чувства. Волновались все — и кто на сцене, и кто за сценой. Волновались и зрители. Прием был потрясающий. Когда этот спектакль только вышел, нас сразу стали сравнивать с молодой Таганкой. Мне это всегда нравилось, так как к этому театру и к его лидеру у меня особое отношение. Я опубликовал фото забитого до отказа зала и написал: «Вот теперь всех, кто придумывал, организовывал,

строил, красил и помогал, — с открытием! И всех нас — с УСПЕХОМ!» Ночью перед открытием театра вся команда Гоголь-центра вешала зеркальные портреты великих режиссеров. Они висят у нас по всему фойе и отовсюду подмигивают зрителям цветными «баблами» с изречениями про искусство, про театр и про жизнь. Эти фразы долго выбирали, и так же долго их надо было набивать на стенки через трафареты губками, смоченными в краске. Я набивал слова Любимова. Сам он с портрета смотрел строго. Я весь перепачкался краской. И вот — открытие! Пришла вся театральная Москва. Гости ходили по театру и с интересом встречали свои отражения в портретах рыцарей Театра. И вдруг вижу Каталин Любимову. Она с фирменным акцентом: «Кирилл, вот вам букет от Юрия Петровича Любимова. Он сам приболел, но очень просил вас поздравить и передать…» )))) Красные маки от Любимова! А через неделю Алла Демидова читала на большой сцене «Темные аллеи» Бунина и потом написала маркером на стене: «Почтальон всегда звонит дважды. Я надеюсь, что молодая Таганка возродится!» Кстати, идея украдена не у ЮП, а у Сергея Юрского, который первый придумал просить гостей писать пожелания на стенке своей гримерной в БДТ. В следующем году — 50 лет Театру на Таганке. Обязательно будем отмечать! 1 марта, Гоголь-центр, Москва, отправлено с айпада

ДОНОС

Вот уже месяц работает Гоголь-центр. Двери всегда открыты, в кафе всегда народ. Спектакли, концерты, аншлаги, клуб «Гоголь+» и прочее… И вот уже месяц продолжаются странные разговоры с органами правопорядка, которые, допустим, не ищут тех, кто напал на директора или писал угрозы мне, а вот очень волнуются по поводу содержания спектакля «Отморозки». — Предоставьте нам запись спектакля. — У нас нет записи. Купите билет и приходите смотрите… Идти и смотреть им не хочется. Они, надо сказать честно, разбираются с нами не по своей воле, а в качестве «мер реагирования» на донос, написанный на нас после показа «Отморозков» на сцене Гоголь-центра. Из разговора стало ясно, что бумагу написали свои,

вернее, своя — «актриса театра Гоголя». Это сказали нам «органы», фамилию не говорят. «Актриса» пришла, посмотрела спектакль, написала донос. — Ваш спектакль призывает к революции? — Наш спектакль — это художественное произведение, он ни к чему не призывает… — А в заявлении написано, что призывает… — Наш спектакль получил премию «Золотая маска», он сделан по знаменитой книге, которую вы можете купить в любом книжном и прочитать. — И что, в нем все слова, как в книге?.. Наверное, они в качестве «мер реагирования» придут к нам смотреть спектакли, будут разбираться, есть ли там призывы к революции, пропаганда гомосексуализма, педофильский след или что там сейчас у них в моде… Удивляет, вернее, в сотый раз поражает вот что: это же не власть, не кровавый режим, не «органы» вложили «актрисе театра Гоголя» перо в руки и заставили писать натуральный донос. Это она сама! Это зов ее души! Это ее генетический код. Вспоминается умница Довлатов: «Сталин, конечно, преступник. Но кто написал 4 миллиона доносов???» 27 марта, Рига, с помощью мобильного

ДЕНЬ ТЕАТРА

Посмотрел в Сети сюжет про «ублюдков русского театра». Заговор «прозападных критиков», «извращенцы и содомиты», творящие бесчинства на сценах, «рейдерский захват Театра им. Гоголя»… Тьфу! Смешные люди сделали этот сюжет. Жалко их. Поздравляю с Днем театра всех-всех: талантливых, смелых, честных, умных, ярких, музыкальных, танцевальных, концептуальных, классических, художественных, современных, философских, документальных, рассерженных, развлекательных, комедийных, драматических, трагических, визуальных, формальных, бытовых, новых, старых… Но только не подлых и не лживых! Этим желаю лопнуть от злости и зависти. Ваш «ублюдок русского театра».

ИДИОТЫ Спектакль «Идиоты» по фильму Триера репетируется трудно. Много счастья и радости от актеров. Но внутри — трепет и страх. Как с этим работать? Актеры стараются. Они отказались от съемок ради репетиций. Они ждут

русский пионер №4(37). июнь 2013

удачного спектакля, они верят. Это понимать крайне неприятно, так как чувствуешь больше ответственности, их внимательные глаза и точные вопросы еще больше загоняют тебя в собственный страх. Ушла актриса — предложили контракт в кино. С первого дня, когда я попросил придумать Дома Идиотов, я заметил в ее глазах ужас и недоумение. Знал, что уйдет. Впереди нам еще прожить целую жизнь с нашими Идиотами, даже выйти в город и проверить там, настолько наши Идиоты жизнестойки. Выдержат ли актеры все мои сомнения, провокации? Прочитал где-то, что Триер снимал «Идиотов» в состоянии тяжелой депрессии. Получилось очень светлое кино. Надо новую актрису найти… 7 апреля, возле Палермо, с помощью мобильного Нужна актриса. Возраст: 35—40. Голос: альт. Тело: в хорошей форме (есть откровенные сцены). Сознание: открытое к творчеству и диалогу. Сроки: срочно! 8 апреля, возле Сиракуз, с помощью мобильного Дорогие женщины! Актрисы, профессиональные и любительницы! Спасибо вам за доверие. Спасибо, что вы, умницы, красавицы, певуньи, согласились, не думая, впрыгнуть в неизвестно куда несущуюся машину. Но роль одна, а вас так много! И вы все достойны лучшего, самого лучшего. У нас в стране быть женщиной — уже подвиг, а быть актрисой — подвиг втройне! Я выбрал. Скоро расскажу кого. Спасибо всем, кто писал, и простите те, кто надеялся. Вы — прекрасны. Ваш Садист. 16 апреля, возле Москвы, с помощью айпада

ЗАДЕЛО

Приходишь из «живой», активно развивающейся реальности, смотришь на собственный спектакль, который идет «без подъема», не творчески, заурядно, и накатывает тоска. И видишь все по-другому. То, что еще недавно казалось нормальным, теперь кажется «мертвечиной» и «сонным царством»… Театр не может существовать без острой мотивации. Без боли и конфликта, без осмысленного ответа на вопрос: зачем я сегодня выхожу на сцену? Актеры, зачем вы носите свои костюмы? Зачем вы говорите эти реплики?

русский пионер №4(37). июнь 2013

Зачем вы вообще этим занимаетесь? Если ответов нет, если они даже не ищутся, театр оборачивается профанацией духовной жизни, недоразвлекухой, бессмыслицей, чем-то крайне сомнительным и извращенным. В самой идее коллекционирования «медийных лиц» в одном театре и демонстрации их за большие деньги тем, кто их очень хочет лицезреть, есть что-то глубоко патологическое. Цирк уродов: «Человек-слон», «Бородатая женщина», «Трехногий лилипут». Потом эти «лица» перестают образовывать хоть какой-то ансамбль, перестают слышать и видеть своих коллег, начинают люто ненавидеть славу и «медийность» друг друга. Театр для них становится местом «спецобслуживания», где они требуют ставить спектакли «на них», чтоб они — в центре, а все — по бокам. «И тут выхожу я» — заявление режиссеру. «Я тут — весь в белом» — указания костюмерам. «А что, это так и будет?» — про игру партнера. Театр нужен, чтоб ублажать их и без того раздутое эго. Они — эти «властители дум» — как гуси, сидящие без движения в клетках и нужные только для того, чтоб в какой-то момент изъять из них увеличенную от обжорства и неподвижности печень, которую ценители называют «фуа-гра» и покупают задорого. Понимаю тех, кто собирает кассу на «медийных лицах», понимаю и сами эти лица — в нашем обществе, построенном на культе «успешности» и «модности», хочется жить богато: «Только если ты богатый или знаменитый, к тебе в России будут относиться так, как к обычному человеку в Европе». Я думаю, что этот бизнес — показ «медийных» за большие деньги — будет процветать и дальше, будут сохраняться театры, которые этим всем промышляют, они будут рекрутировать все новых и новых «медийных», а «немедийные» из кожи вон будут лезть, чтоб повысить свою «медийность». Только к Театру, к искусству, к человеку, к молодости, к ХХI веку, к свежести, к таланту, к честности… и еще к многим прекрасным и важным вещам все это никакого отношения не имеет. Никакого.

забор! не хочу слышать про «духовные скрепы» — лучше не ссыте в лифте! не надо про «много деток хорошо» — лучше не врите, не воруйте и не источайте смрад ненависти! 10 мая, Гоголь-центр, Москва «ДЛЯ ЧЕГО СУЩЕСТВУЕТ ОБЩЕСТВО, КОТОРОЕ СТАНОВИТСЯ ВСЕ БОГАЧЕ, ПРИ ЭТОМ НИКОГО НЕ ДЕЛАЯ СЧАСТЛИВЕЕ?» Ларс фон Триер «Идиоты» Все люди равны. Надо про это помнить и напоминать всем. Деньги достаточно эфемерны, в гробу карманов нет! Люди приходят голыми и уходят голыми. Деньги — не более чем субстанция, которая, допустим, так же прилипает к человеку, как пыль или морская соль. Легла, встряхнули. Нанесло, а потом смыло. Поэтому все люди равны. Вот эта странная вещь, которую, мне кажется, давно пора вспомнить или усвоить всем. У кого-то есть способности в одном, у кого-то в другом. Кто-то поет и сочиняет стихи. А кто-то прекрасен и важен тем, что создает материальные ценности. Кто-то занимается интеллектуальным трудом, кто-то хорошо ямы копает. Во всяком случае, для меня это именно так. И не надо социального дарвинизма. Кто он — «идиот» нашего времени? Странная история про людей, которые решили найти своего «внутреннего идиота»… Способ спрятаться? Или способ не жить? В России никогда не было героя действия. Существуют западные прототипы терминаторов, джеймсов бондов и т.д. Но в России героя действия никогда не существовало. Были герои рефлектирующие, чувствующие, но в меньшей степени деятельные, практически парализованные, без действия. Я боюсь, что этот герой актуален и сегодня. Другое дело, что раньше, при советском режиме, он был симпатичней, не участвовал во лжи и безобразии, что даже было определенным поступком. Неучастие во лжи. Сегодня же это бездействие выглядит как конформизм.

5 мая, Гоголь-центр

РЕПЕТИЦИЯ СПЕКТАКЛЯ «ИДИОТЫ»

ИДЕЯ

…не хочу больше слышать про «сохранение традиций» — лучше почините развалившийся

Что за странная вера у наших «идиотов»? Трудно жить им? Каково это — лелеять свое-

13 мая, Гоголь-центр, Москва

го «внутреннего идиота»? Почему Елисей — вожак группы «идиотов» — такой фанатичный, почему такой одинокий? Что это за вера во «внутреннего идиота»? Настоящие идеи изменяют тебя онтологически. И если они становятся твоими по-настоящему, очень трудно их сбросить, как кожу. Они проникают, они меняют твою структуру, они заставляют действовать определенным образом. Ты не можешь легко и часто меняться, если по-настоящему заражен идеей: сегодня быть левым, завтра — правым, потом анархистом, а потом — буржуазным художником. Это все будет выглядеть неорганично, будет смотреться просто позой. Актуальный художник не репрезентирует чужие смыслы, он производит свои. Это его работа. Я считаю, что любой художник должен делать время от времени что-то бессмысленное с точки зрения коммерции, что-то не по заказу. И иногда вопреки ожиданиям публики. Назло. Актуальность искусства — это не реакция на события в газете. Актуальность — это уникальное ощущение того, как устроено пространство и время, выраженное в визуальных образах. Можно сделать актуальный спектакль по Чехову. По Овидию. А можно — и я это видел сотни раз — сделать абсолютно нафталиновый спектакль по самому современному драматургу. Актуальность — это не про «когда», это про «как». Это уникальный взгляд на время. В театре есть вещь, которую нельзя выбросить: игра. Театр имеет игровую структуру, детскую, наивную. Любая игра, пусть даже самая острая и радикальная, все равно подразумевает некую дистанцию, договор играющих, конвенцию. Эта конвенция постоянно подвергается пересмотру. Сначала так: зрители просто сидят в зале и смотрят на освещенную сцену. Хорошо. А если подругому? Зрители сидят среди артистов. Артисты приходят к зрителям. Нет занавеса. Нет сцены. Все время что-то меняется в форме, но принципиально театр как искусство эту конвенцию об игре не нарушает. И правильно делает. Я сто раз видел, когда настоящие вещи выглядят фальшиво, а сделанные вещи выглядят по-настоящему. Я за мастерство. Я за веру.

русский пионер №4(37). июнь 2013

итар-тасс

текст: иван охлобыстин рисунок: инга аксенова

Режиссер, драматург, актер, политический деятель, проповедник, отец Иоанн, просто отец своих детей и, конечно, колумнист «РП»: на страницах «РП» Иван Охлобыстин представлялся в своих многочисленных ипостасях. Вот только театралом не был. До этого номера.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Можно ли меня назвать театралом? Наверное, можно. Хотя наши отношения с театром носили непродолжительный, насильственный характер — мои пьесы во МХАТе ставили. «Максимиллиана Столпника» и «Злодейку». При живом Олеге Ефремове. В самом конце того тысячелетия и на столетний юбилей МХАТа. Первым ставили Антона Павловича Чехова, его «Чайку», последним меня. Согласен — звучит депрессивно, но и булат ржавеет. Под это мероприятие я и свою свадьбу провернул. Денег тогда у нас с любимой тетеревицей было… а точнее, не было. Постановка помогла получить в ресторане «МХАТ» 30-процентную скидку. На свадьбе владельцы банка «Эскадо» мне подарили картину Сальвадора Дали, которую я тут же продал за 2000 долларов, сговорившись в туалете с одним ныне очень важным чином в кинокультуре, а тогда просто — хорошим, принципиальным парнем. Чуть позже мы сдали в аренду театру, для спектакля, свадебное платье жены. На это жили полгода. В моем смокинге поженили одного друга и похоронили другого. Вот это я называю — отработал гардероб.

Что сейчас во МХАТе, не знаю, поскольку за свою жизнь я был там только один раз, на премьере одной из собственных пьес. Такие у меня отношения с театром. Яркие, но мимолетные, словно китайский фейерверк. Не удалось пережить большего — в самый канун Миллениума кум Михаил, обалдев от масштабов коррупции, «засандалил» директору МХАТа ногой в пах. Пришлось и куму, и мне от МХАТа дистанцироваться. Недавно мог пойти на постановку Игоря Ивановича Сукачева «Анархия», но не пошел, потому что Игорь Иванович сам виноват — прочел Ксюхе на кухне избранные места из пьесы. Через слово мат. Ксюха сказала, что идти на премьеру нельзя, могут увидеть и в Патриархию «стукануть», что я на матерную пьесу ходил. С другой стороны, в этом есть свой плюс — на вопрос «как тебе?» я честно отвечаю: не видел, но уверен, что выше всяких похвал. Игорь Иванович — настоящий художник. Я его четверть века знаю. Для него слава — не главное, он правду ищет, как таможенный пес наркотики. Пожалуй, это все, что у меня было с театром. Но некоторые вещи я понять успел.

Перво-наперво я понял, что существуют люди, которые действительно любят и понимают театр. Их единицы, и они чаще проходят по контрамаркам. Остальные театр любить только хотят и честно покупают билеты. Понятное дело, мне — автору — вторые гораздо ближе. Также я уяснил, что театр самодостаточен, под стать бурбону — ему по большому счету никто не нужен, у него все свое. То, что на спектакль иногда приходят случайные люди, — это нелепое исключение из правила. И наконец, мне открылось, что театр начинается там, где заканчивается объективная реальность. Они несравнимы, как сметана и вьюн-однолетка. Их проецируют из разных галактик. И это всегда конфликт. Человеку несколько часов внушают, что театр — это лучшее место на Земле, но ни за что не позволяют остаться в зале навсегда. Привыкнуть к этому невозможно, с этим можно только смириться. При всем этом: если где-то есть окончательная правда, то она есть в театре. Только в театре правда — существительное, вне театра правда — глагол. Всегда в развитии

и углублении первоначального смысла, который в ходе улучшения чаще всего меняется на противоположный. И любовь. Любовь тоже представлена в теат ре статичной моделью. Герой любит или не любит героиню, героиня любит или не любит героя. Максимум — война, чума, достаток, образование мешают любить одному из них. В жизни, как правило, любить мешает один другому, а катаклизмы носят характер фонового события, не влияющего на развитие отношений. Только для простоты запоминания. Удобно, как магнитик на холодильнике. Что еще я могу добавить? А! Самое главное! В честь бывшего театрального актера святого Порфирия я закладывал первый камень в основание посвященного ему храма в телецентре «Останкино». Порфирий был любимым актером гонителя христиан Юлиана Отступника. Однажды Порфирий должен был играть сатирический,

антихристианский спектакль, где, по роли, он принимал крещение в купели. Порфирий действительно был хороший актер, он понял сверхзадачу, поверил в предлагаемые обстоятельства и принял Христа всем сердцем. Покинув купель, Порфирий тут же произнес пламенную проповедь. А говорил он, как хороший актер, более чем хорошо. Сначала император Юлиан и римляне дико ржали, думали, это тонкий троллинг, потом поняли, что смешным тут не пахнет, и разорвали Порфирия на куски. Читая его жизнеописание, я невольно вспоминал Олега Даля, Владимира Высоцкого, Андрея Миронова и еще несколько человек, которые ассоциируются у меня со словом «театр» в первую очередь, которые сделали меня и еще несколько миллионов человек такими, какие мы есть сейчас. А мы ничего, кстати.

русский пионер №4(37). июнь 2013

orlova

текст: екатерина истомина рисунки: анна каулина

Обозреватель «Ъ» Екатерина Истомина уже и в колонках на околоавтомобильную тематику намекала на свое сценическое прошлое. А уж в номере, посвященном театру, сам бог театра Дионис велел ей рассказать все как было. Без намеков и обиняков.

«Истомина и Глынин* идут первой парой в полонезе. Истомина, забыла, где у тебя хвост? Копчик решительно вниз! Подбородок вверх! Никак не наоборот, Истомина. Юноша Глынин. Кто такой Шопен? Шопен — это полонез!!! Следом мазурка». — Педагог историко-бытового танца МАХУ (Московское академическое хореографическое училище при ГАБТ СССР) Аза Константиновна давала три хлопка. Это знак концертмейстеру. Концертмейстер, седая тревожная женщина, любительница Дм.Дм. Шостаковича, как во сне, наваливалась на лакированный рояль. «Истомина, не надо спать. Мы делаем 8 фуэте. Не 16! Всего 8!» — Педагог классического танца (это главный предмет в балете) Шида Тагировна однажды бросила в меня табуреткой: деревяшка летела через весь огромный балетный зал, как пуля в «Крепком орешке». Я с детства могу спать в любом состоянии — хоть в прыжке, хоть во вращении. У меня было балетное детство: голод, интернат, муки творчества. Когда мы в балетном классе, что на улице 2-й Фрунзенской, дом 5, вертели 16 фуэте, мне было всего 12 лет,

но трудно было найти в СССР ребенка самостоятельнее меня. «Катя Истомина. Опять у вас не выходит “лягушка”. С вашей выворотностью в позе “лягушки” нужно постоянно спать», — печально качала головой старорежимная старушка, педагог по гимнастике. Я уже не помню ее имени, но она была так стара, эта гимнастическая птица, что могла учить еще самого Михаила Фокина. Великий Фокин, автор «Лебедя», спит в позе «лягушки»… Приблизительно об этом сказка Андерсена «Гадкий утенок». «Дроби, дроби, платок, куда ты засунула платок?! Взмах, ресницы, а следом — на позицию “Березка”. Улыбка, Истомина! Русская народная улыбка для нашего зрителя! Щедрость русской народной души! Где зубы? Катя, давай же мне зубы вперед!» — голосила у рампы педагог по русскому народному танцу Татьяна Ивановна. Ее прислали в училище из «враждебного» ансамбля народного танца Игоря Моисеева. У них — экспортная «Ночь на Лысой горе», а у нас — Большой балет, Большой театр, «Спартак» и Григорович. Русский балет. И советский балет, не менее

*В ладимир Глынин, ныне известный глянцевый фотограф, был моим одноклассником и партнером по учебе в МАХУ.

русский пионер №4(37). июнь 2013

великий. А ведь это большие цели. И я давала той стране, как угля: платок, «Березку», улыбку. «Переходим к венгерским танцам. Истомина! Элементы с боковыми антраша выполняются тобой неряшливо. Нет отрыва от пола. И нет страсти. Просто нет у тебя настоящей мелкой техники, понятно? А венгерский танец — ключевой в “Лебедином…”!» — Нинель Петровна, великий педагог народно-характерного танца, врала в высоких целях. Ключевой танец в «Лебедином озере» — это па-де-де, лебединый акт и танец маленьких лебедей. «И потом я точно знаю, что ты позавчера снова съела яйцо!» — хваталась за танцевальное сердце Нинель Петровна. Верный паж Брамс с «Венгерским танцем № 6» в тот момент поддерживал ее за локоток. Это правда. Я съела половинку вареного яйца и немного консервированного горошка (думаю, что 23 горошины, не больше). «Товарищи! Что скачет там за страшная желтая майка, масики?» — аз воздала челяди знаменитая советская балерина Софья Николаевна Головкина, директор МАХУ с 1960 года. Член ВКП(б) с 1942 года, Софья Николаевна всегда была любимицей Генштаба.

В Учебном театре училища мы репетировали (кажется, для гастролей в Японии?) второй акт «Лебединого…». В желтой майке лидера была я. Яйцо и 23 горошинки уже давали о себе знать. «Желтая майка! Истомина? Что за форма? Плохая форма. Жирная спина, ляжки, какие-то даже сиськи… Что?! Сиськи у белого лебедя!? Масики! Товарищи! Эта жирная Истомина — немедленно во второй состав ее!» — на весь зал прошептала Софья Николаевна. Я, мерно подпрыгивая в ритме Петипа, как та лягушка, которая чуть было не съела Лебедя, проследовала прямо в кулису. «Катя! Ну и зачем тебе этот балет? Ты ведь совсем не балерина! Тебе нужно идти в Консерваторию по классу фортепиано. У тебя такой слух, такие мягкие кисти!» — влюбленно бубнила Тамара Петровна, мой педагог по фортепиано (обязательный предмет в балетном училище). Она уверяла, что при ее содействии в ЦМШ (Центральная музыкальная школа при Московской консерватории) меня «оторвут с руками». Что ж, сильное заявление относительно судьбы пианиста. Тамара Петровна — при всей ее любви ко мне — в репетициях музыки была абсолютно беспощадна. «Фантазия ре-минор

русский пионер №4(37). июнь 2013

Моцарта… И я доверила ее тебе играть! Играть сразу в двух частях!» — Тут Тамара Петровна печально брала свою деревянную линейку. И тоненько, но хлестко била меня ею по «мягким кистям». Зубы вперед, хвост вниз. Я знаю точно, что балерина — это музыкальная лошадь. Это лошадь в большом толстовском смысле: балерина — это Холстомер, только с капроновыми крылышками. «Я довез его, но дрожал всю ночь и не мог ничего есть. Я выпил и навек перестал быть той лошадью, какой я был. Я болел, меня мучили и калечили — лечили, как это называют люди. Сошли копыты, сделались наливы, и ноги согнулись, груди не стало, и появилась вялость и слабость во всем. Меня продали барышнику». Вот и меня из хореографического училища продали барышнику. «Истомина, где это ты видела сильфиду с толстой задницей?» Таких страшных лютых сильфид еще никогда не было, и — согласно закону Ньютона о земном притяжении — их быть в природе и не могло. Но ведь, друзья, и у меня были роли! Да, возможно, мизерные, глупейшие. Вот, к примеру, моя знаменитая партия Большого крокодила. Затем — моя легендарная Четвертая больная мартышка. И наконец, Самая Главная больная мартышка, Обезьянка-Этуаль с сольным танцем — в «Докторе Айболите» в музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-

русский пионер №4(37). июнь 2013

Данченко. И из больной мартышки вырастает сильфида. Иногда. Спустя много лет в Хоффбург-палас проходил любительский конкурс по вальсу (а я, признаться, люблю балы). Моим партнером был тогда итальянец Карло. Он был импозантен, он был позер, он был итальянец — с бородкой, во фраке, в белых перчатках. Классический бал для русской женщины — это первый бал Наташи Ростовой. Мы чувствуем себя на балу неуверенно, волнительно, но все равно отчего-то страстно, пронзительно, отчегото отчаянно хорошо. Бал в огнях богемского хрусталя люстры согревает русскую девушку лучше любой сказочной народной печки, он пьянит, опьяняет, бал манит, дразнит, он обещает столь давно мечтательно желанное и необыкновенно многое, и вот бал оказывается короче, чем представлялось заранее. Иногда. Играл оркестр бурной Венской оперы. Горел извечный богемский хрусталь. Блистал паркет. И с каждым туром мой итальянский друг Карло становился все более раскованным партнером. Бальный венский вальс, он лишь с виду простой танец, но на деле требует большой выдержки всех мышц — из-за протяженности музыки. Сохранять красивую оголенную спину при постоянном и, главное, очень однообразном и мелком движении ног трудно. Последний круг вальса шел уже совсем тяжко: это не Карло держал меня в руках,

а я его. За ближайшим к паркету столом сидел Сам Президент — глава Louis Vuitton. Для нас, таких робких вечных сильфид, лебедей глянца, глава дома Louis Vuitton — это международный чиновник высочайшего класса. Вроде главы НАТО Андерса Фога Расмуссена (величественнее и страшнее может быть только глава LVMH — это ведь наш гламурный Пан Ги Мун). Шаткий Карло неумолимо плыл прямо в пасть господину из Louis Vuitton, а тот не подозревал о танцевальной атаке: он беседовал с авст рийской телевизионной звездой, элегантно разминая ложкой клубничный десерт. В этот мягкий венский десерт Карло точно и посадил меня кружевной юбкой, развернув под Штрауса в рапиде. Светский конфуз тотчас же замяли: и мало ли чего может приключиться за вальсирующим столом? А президент Louis Vuitton все последующие годы уверял меня, что он ничего не заметил. Мы с Карло в ужасе выбежали из танцевального зала. В холодных дверях дворца фамилии Габсбургов Карло достал из складок черного атласного фрачного пояса фляжку с водкой. Ее он и пил потихоньку на протяжении всего нашего конкурса вальсов. «Выпьешь?» Так выпьем за искусство! За половинку вареного яйца, за веселых мадьяр, за русскую улыбку. За мой и ваш Большой балет. За театр.

С итальянцем Джакомо Ломбарди – шеф-поваром ресторана «Карлсон» – встретилась журналист Дарья Михалкова.

«Карлсон» – гастрономическая сказка – С чего начинается ваш день в «Карлсоне»? – В первую очередь я проверяю работу поваров. Делаю какие-то замечания, даю рекомендации, стараюсь создать позитивный настрой. Я не стремлюсь быть строгим «биг боссом». У нас хорошая команда практически, как семья. – Говорят, с вашим приходом поменялась аудитория ресторана, с чем это связано? – До моего прихода «Карлсон» был более тусовочным. Здесь проходило большое количество мероприятий. Все знали: если нужна шумная компания, движение – это в Карлсон, а если тихо посидеть с семьей, то это куда-нибудь еще. Я постарался сломать этот стереотип. Нужно прислушиваться к гостям, учитывать российские традиции. Мы всегда вводим специальное меню на Масленницу и в Пост. Для более искушенных гостей каждую среду мы предлагаем гастрономические дегустационные сеты, для Европы это распространенная практика. Это привлекло к нам людей, которые много путешествуют, разбираются в гастрономии и хороших винах. Мы регулярно устраиваем специальные мастер-классы для детей. Делаем с ними булочки бамболони, запрявляем их кремами, тирамису, другие вкусности. Детям очень нарвится! Таким образом вокруг Карлсона стала формироваться деловая, интеллигентная и семейная публика. Начало недели – формат бизнесвстреч, в четверг-пятницу – дружеские веслые ужины, а в выходные – прекрасное место для семейных праздников.

– Есть в меню какие-то необычные блюда? – Весной в постном меню был актуален суп из спаржи, прошлым летом была окрошка с пеной из пармезана, которая пользовалась большим спросом. Этим летом я обязательно сделаю холодный суп из помидоров, базилика с добавлением тартара из сибаса, сверху можно положить мороженое из базилика. Сделаем окрошку на квасе, при этом заменим колбасу вареной ветчиной, добавим пену из пармезана. Получится очень свежий и необычный вкус. Плюс будет современный холодный борщ кремовой консистенцией с хрустящими чипсами из свеклы. Забавный разговор недавно произошел с одной из постоянных клиенток.

Эта бизнес-леди рассказала, что приводит своих партнеров в «Карлсон», чтобы успешно заключить с ними контракты. Она говорит, что мои блюда – это отвлекающий маневр! – Похоже, Овчинниковскую набережную, дом 20, где находится «Карлсон», пора вносить в список обязательных мест для посещения? – Конечно! Ведь здесь есть как итальянские, так и русские блюда, а с террасы ресторана открывается потрясающая панорама на центр Москвы. Только столик надо забронировать заранее. Особенно перед выходными они разлетаются, как горячие пирожки!

владимир горошко

текст: сергей мейтув рисунок: маша сумнина

Художник Сергей Мейтув проводит урок рисования. Такой урок, которого ждут от художника: абсолютный, стопроцентный, дающий ответ на главный вопрос, с которым приходят ученики: «Как стать художником?» Ответ кому-то покажется слишком простым. А кому-то — недостижимым. Как говорится, бабушки надвое сказали.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Трудно самому рассказывать про свои работы. Жалко сводить на нет то неуловимое, а потому и самое драгоценное, что живет за зримой и осязаемой поверхностью картины. Гораздо легче рассказать, как стать художником. А стать художником просто. Для этого требуются две бабушки: одна добрая и одна строгая. И та и другая должны считать вас центром вселенной. Так, по крайней мере, было со мной. Бабушку с маминой стороны звали Роза. Роза была просто чистой любовью, без воспитательных порывов, и никогда не мешала моим экспериментам. Однажды я отломал хвост своему коню-качалке. Кормить его через образовавшееся сзади отверстие было намного интересней, чем скакать на одном месте. Через неделю, когда конь поглотил значительную часть столового серебра, множество мелких домашних предметов и часть из выдаваемых мне на полдник бутербродов, он стал вонять. Плохо пахло из правильного места. Я не просто был в восторге, я верил, что конь оживает. Был день, когда все обнаружилось. Папа вскрывал коня огромным ножом, а меня держали семь тетушек-добровольцев из нашей коммуналки. Крик, вероятно, достигал Кудринской площади.

Одна бабушка Роза была на моей стороне. Полагая, что нарушаются права человека, и времени на пустые слова не тратя, она уже пекла ореховый штрудель мне в утешение. Скажу уж все: «тетушки-добровольцы» тоже были моими бабушками, правда, двоюродными, а «коммуналка» была старой многокомнатной квартирой, в которой эти бабушки счастливо проживали. По одной комнате на каждую из сестер плюс общая столовая. Кто-то жил в одиночестве, а кто-то с мужем. Одиночество! Трудно здесь подобрать слово более неуместное — семья была большой и дружной. В этой квартире я был единственным ребенком. Весь урожай любви и поклонения собирал единолично. С маленькой натяжкой скажу: мне разрешалось все. По утрам я обходил свое царство. Комнаты, как и бабушки, были разными. У бабушки Доры повсюду стояли книги: скучные, без картинок. Однако их количество для меня представляло интерес. Мысль когда-нибудь их прочесть меня не посещала, зато я мечтал их сосчитать. У бабушки Иды был аист, который по-настоящему пил. Перед ним ставилось блюдце с водой. Пальцем я помогал ему сделать первый «глоток». Фетровая головка постепенно разбухала,

и вода двигалась вверх по тонкой трубочке-шее к тельцу. Намокая, тельце становилось тяжелей головы, аист пить переставал и выпрямлялся. А через несколько минут ему хотелось пить снова. Я тихо наблюдал, и никто не прерывал моего блаженного транса. Дверь в эту комнату была с матовыми разрисованными стеклами, и, уходя, я смотрел на них из темного коридора: заросли бамбука, травы, цапли. У бабушки Сары был муж. У мужа старинная мандолина. Каждый день в честь моего визита мандолина снималась со стены. Я садился на стул, вынимал из-за струн медиатор и услаждал незабываемой игрой тонкий слух моих добрых, терпеливых и покорных слуг. Из столовой я попадал в темную комнату, где жила баба Цилия. Она никогда не разговаривала и не вставала. Рядом с огромной кроватью, такой высокой, что я видел всегда только пухлую желтую руку, стоял старинный столик с лекарствами. Шторы всегда были закрыты. Пахло чем-то сложным, сладким, страшноватым. Не шуметь — вот все, что мне здесь полагалось делать, и я справлялся. Но главной была, конечно, Роза. Жизнь дома двигалась вокруг нее и ею определялась. Какойнибудь дневной гость, заглянув на бегу и не застав Розу дома, обводил быстрым взглядом «никчемную» толпу домочадцев и рассеянно произносил: «А, никого нет, ну, я пошел». Да много чего еще было. Ни бабушки Розы, ни ее любви не стало, когда мне было 10 лет, а я все вспоминаю душистые пирожки с картошкой и луком, которые, как утреннее чудо, приносились ко мне в кровать со словами нежными и горячими. Бабушку со стороны отца звали Вера. Тут уже все было строже, без пирожков, а однажды даже получил веником по лицу. Но зато (!) — Интрига и Тайна. Был какой-то влюбленный кадет, фильдеперсовые чулки, драгоценные перстни, спрятанные в походном аптечном ящичке в баночках с вазелином, девичьи альбомы, старые письма, загадочная, приносящая несчастья аметистовая брошь, морской кортик, стихи: «Петроградское небо мутилось дождем, на войну уходил эшелон…», редкой работы китайская статуэтка из белого бисквита с корзиной цветов в одной руке и с отколотыми пальчиками (это не я!) на второй, бронзовая вазочка со звуковым секретом и сильно истертый во время переездов лионский гобелен: Версальский парк, две игривые мадемуазели с сачком и два кава-

лера с лицами заговорщиков за кустом сирени. Была и ссылка в Томск, где все, что я теперь, естественно, не могу перечислить, обменялось на дрова, муку и мыло. Да, был еще переживший ссылку веер, вещь культовая в романтическом веке, — расписанный (так считалось) самим Ватто. Лет в пять я уже любил наблюдать, как моя еще молодая бабушка обмахивалась им: элегантно, скромно и кокетливо. Бабушка Вера (мой брат так и звал ее — «баба Веер») прожила сто лет, и ровно пятьдесят из этих ста я наслаждался ее рассказами, знал их дословно и добросовестно вступался за историческую правду, когда память бабушке изменяла. Это был мир, в котором жили стертые с лица земли и совершенно неуместные теперь человеческие типы. Они разговаривали на каком-то «древнерусском», употребляли словесные па, которые теперь сложно повторить, и не умели обходиться без таких совершенно ненужных вещиц, как porte-bouquet… Позже, когда я с родителями оказался в отдельной квартире, я пережил настоящий шок. Это была потеря моих владений, отрыв от привычного множества лиц, досадное упрощение быта, утрата сложного таинственного пространства, в котором все возможно. Дальнейшая моя

жизнь — это попытка в мыслях, в рассказах, в картинах тот мир вернуть и что-то важное там доделать. Время идет, а вернуть, воссоздать теплый, сложный, интригующий мир, в который я был помещен в начале жизни, не удается. Людей тех нет, и трудно самому отогреть пространство. Меняются квартиры, но нет дома. Художник — счастливое существо, он может «сгущать» идею, делать ее осязаемой и видимой. Каждая композиция, пока она создается, — это, в сущности, «дом», в котором мысленно живу и который населяю необычными предметами. Предметы старые, старинные, странные, иногда слегка сумасшедшие, но живут они тихо и в полной гармонии. Тут нет правил, нет насилия. Есть лишь один закон: благодарность, моя, к этому волшебному занятию, и каждой, даже самой незначительной, вещицы ко мне: за то, что подыскал ей хорошее место, доброе соседство и отвел важную роль. Я наблюдаю за тем, как живут в картинах эти неживые-живые существа, улыбаюсь в глубине души и на время примиряюсь как-то с собственной глупостью, с неизбежной суетностью жизни, с ушедшим детством. Я ныряю в воспоминания, а воспоминания — повторяла бабушка Вера — рай, из которого нет изгнания.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Пионер-герой. Призрак оперы и балета. Историческое расследование обозревателя «РП». Следопыт. Дети треугольника. Наш корреспондент раскрывает тайну Бермудского треугольника.

И всякий раз накануне пожара в подвале видели черного человека. И вот недавно, накануне истории с кислотой, ну, когда нанятый танцором человек плеснул в лицо балетмейстеру Филину кислотой из склянки, его, черного человека, видели снова.

русский пионер №4(37). июнь 2013

текст: дмитрий филимонов фото: orlova

Расследуя дела давно минувших дней, обозреватель «РП» Дмитрий Филимонов знакомит читателя с таинственным призраком, который не только влиял, но и, возможно, продолжает влиять на судьбу отечественного театра. Пионер-герой появится в очерке не сразу; главное — не пропустить этот момент.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Когда

над Москвою взошли две луны, а потом три солнца, люди стали гадать — дурной это знак или добрый. И решили, что добрый, потому что хуже, чем есть, быть не может. Но ошиблись. Ко всем бедам добавилась чума. Был год 1603-й. Никита Владимирович Двинятин принялся выгонять из дому всех жениных приживалок. Те уходить не желали, жена скулила в платочек. Никита Владимирович глянул на нее строго, отчего жена замолчала. Выгнав взашей убогих, Никита Владимирович запер ворота на два засова, чего прежде никогда не делал, калитку подпер бревном, натаскал воды в бочку — на всякий пожарный случай — и объявил домашним, что отныне никто не должен выходить за ворота и никого не должно впускать, чтобы не занести в дом заразы. И так будет, пока не кончится смутное время. Выживать надо. Жена, обе дочки и младший Никитка покорно слушали. Все началось с извержения перуанского вулкана Уайнапутина в 1600 году. Это было страшное извержение. Пепел застил небо, и по всему свету случился парниковый эффект. Москвичи знать не знали про Перу, про вулкан Уайнапутина и тем более про парниковый эффект. Поэтому когда день сделался как вечер, а вечер как ночь, когда пошел дождь, который не прекращался десять недель, когда в июле ударили морозы и по Москве-реке стали ездить на санях, люди решили, что это кара Божья. За грех царя их Бориса Федоровича, наследника Димитрия порешившего. Если раньше про убийство Димитрия и причастность к тому Бориса Годунова только шептались, то теперь люди уверовали — он и есть убийца. Правдивости слуху добавляло и то, что Борис Годунов, взойдя на престол, отменил смертную казнь. Дал обет — не проливать крови пятнадцать лет. Объявил, скажем так, мораторий. Убийцам, ворам, разбойникам выдирали ноздри, однако голов не рубили. И от этого убийцы, воры, разбойники на Руси стали плодиться немерено. Многие из них бежали на Дон, к вольным казакам.

русский пионер №4(37). июнь 2013

А когда после невиданных дождей и летних морозов погиб урожай и наступил голод, все эти разбойники повыходили на большую дорогу — грабить продовольственные обозы. В Москву голод пришел не сразу. В Москве-то народ побогаче, в каждом доме припасы. Но когда и на другой год летние морозы сгубили урожай, припасы кончились. Цены на хлеб подскочили в сто раз. Богатые сделались бедными, а бедные — вовсе нищими. Хорошо было тому лишь, кто состоял при власти и кормился от казны. В ноябре 1601 года Борис Федорович приютил тридцать пять лифляндских немцев, бежавших от поляков. Для них освободили боярский двор у самого Кремля и набили погреба — хлебом, солью, мясом, рыбой, маслом, сырами, медами, вином, пивом. А еще к каждому немцу человека приставили — на базар бегать. Немцу-то на базар боязно. Нынче, при такой дороговизне, на базаре и за вареник пришибить могут. Еще добрый царь велел раздавать неимущим деньги, чтобы московский народ с голоду не помер. Поутру из Кремля выезжал отряд стрельцов, они сгружали с телеги мех с деньгами и под надзором пристава, который вел учет и следил, чтобы один и тот же не получил дважды, выдавали каждому нищему по деньге. С каждым днем очередь за деньгами становилась все больше. Никита Владимирович Двинятин хотя и не считал себя человеком бедным, ибо состоял на государевой службе, в Челобитенном приказе, а тоже велел своим детям — обеим дочкам и младшему Никитке — переодеться в драное и бежать на Красную площадь, где раздают деньги, поскольку в лихую годину и медная деньга нелишней будет. Однако вскоре дети перестали ходить на Красную площадь, потому что очередь все росла, денег на всех не хватало, нищие отбирали у детей монетки. Одного меха денег на день было уже мало, потом и двух, и трех. Ибо, прослышав про царские щедроты, народ повалил в Москву. Сперва из окрестных деревень, потом из дальних мест — из Вязьмы, Твери, Тулы, Калуги, Алек-

сандровой слободы и даже Смоленска. Пришлые ставили шалаши на площадях, пустырях, где и жили. Цены на съестное подскочили еще выше, однако теперь даже за большие деньги невозможно было купить хлеба. Базары закрылись. Царь понял, что щедроты его губительны, и, дабы пришлые вернулись восвояси, отменил раздачу денег. Однако от этого стало еще хуже, потому что пришлые не спешили покидать Москву. В городе начались пожары. Пришлые кидали горящий факел на крышу дома и, выждав, когда жильцы, спасаясь, отопрут двери и выскочат наружу, бросались в горящий дом и грабили оставшиеся припасы. Город пришлось поделить на округа, и каждый округ патрулировал отряд стрельцов с боярином во главе. Это помогало, но слабо. В южные территории, где урожай не погиб от летних морозов, были посланы продотряды — на розыски хлеба. Государевы люди скупали на юге зерно и везли обозами в Москву. Однако на подступах к столице на обозы нападали разбойники. Целая армия беглых разбойников во главе с Хлопком Косолапом пришла с Дона. То были боевые холопы, закаленные Лифляндской войной. Карательный отряд стрельцов во главе с боярином Басмановым, посланный ликвидировать разбойников, был разбит, а боярин умерщвлен. Тем временем в Москве съели всех кошек и собак. Потом люди стали умирать от голода. И живые поедали мертвых. И матери варили младенцев. Люди перестали ходить в гости, опасаясь быть съеденными. Торговцы на улицах продавали пироги с человечиной. Не стало рыбы в реках, дичи в лесу. Волк пожрал волка, ворон съел ворона. И только лисы, прежде невиданные, повадились в Москву. Голубые, красные, черные — они бегали по городу и даже по Кремлю. И люди ловили их, чтобы съесть, и никто не знал, откуда они явились. По ночам в небе случались сверкания, отчего становилось светло, как днем. Небывалые бури сносили кресты с куполов. Слух прошел: на Дону объявился царевич

Димитрий. Будто бы не его, а кого-то другого зарезали в Угличе, а теперь Димитрий, живой и здоровый, собрался на Москву идти с войском. А потом люди увидели две луны. И три солнца. И тогда началась чума. Впрочем, возможно, это была и не чума вовсе, а холера. Однако в те времена анализов, понятно, не делали, и всякий мор именовался чумой. Государевы люди ходили по городу и стучались в дома — все ли живы. Нанимали нищих за хлеб, выдавали просмоленные мешки с прорезями для глаз. Облачившись в черные мешки, нищие выволакивали из домов трупы, грузили на телеги и везли за город, в ямы. Царь Борис явил новую щедроту: каждому трупу полагались красные тапочки и белый саван — за казенный счет. Однако скоро красных тапочек перестало хватать, поскольку к 1603 году от голода и мора в Москве умерло сто двадцать семь тысяч народу. Вот тогда-то, не претендуя на красные тапочки, Никита Владимирович Двинятин с семьею и заперлись

в своем доме. Чтобы переждать смутное время. Ну не вечно же такое может длиться. В доме — полный ларь муки, на чердаке — несколько окороков, вода — во дворе. Если знать меру, можно полгода протянуть. И Двинятины стали выживать. Семья сидела взаперти. Дети читали Библию вслух, жена пекла хлеб или стирала. Никита Владимирович выходил во двор наколоть дров или воды принести, а так больше дремал. Иногда в ворота стучались. Но всякий раз это были государевы люди, которые проверяли — живы ли. Никита Владимирович выходил из дому, чтобы, не открывая калитку, крикнуть: «Живы!» И вот снова стучат в ворота. Никита Владимирович вышел. Нет, не государевы люди, не кричат, не спрашивают. Деликатный такой стук. Никита Владимирович в щелку глянул — человек в черном плаще. Заграничный плащ, сразу видно. И сапожки сафьяновые заграничного крою. И бороды нет. Ну точно — немец.

— Кто такой? Чего надо? — Лекарь я, Никита Владимирович, по делу к тебе, — отвечает незнакомец на чистом русском языке. — Откуда знаешь меня, лекарь? — Так ты ж по Челобитенному приказу служишь, а мне челобитную подать надо. — Надо, вот и шел бы в приказ. — Так был я там, нет никого. Кто от чумы помер, кто дома сидит, вот как ты. А дело у меня государственной важности, — говорит незнакомец и рассказывает, что изобрел он лекарство от чумы и на себе испытал, и вот теперь ходит безо всякой опаски по городу, не боясь заболеть. И что рецепт лекарства надо бы царским лекарям передать, чтобы изготовить его в больших количествах и спасти Москву. Незнакомец это рассказывает, а сам для пущей убедительности плащ свой черный распахнул, и на поясе у него склянка синего стекла висит, как в немецкой аптеке. — А не сходить ли тебе, лекарь, в Аптекарский приказ? — молвит Никита Владимирович.

русский пионер №4(37). июнь 2013

— Так был я там, — отвечает лекарь. — Меня ж оттуда к тебе послали. Чтобы все по закону, говорят, было. — Ладно, — соглашается Никита Владимирович, — давай свою челобитную, — и бревно убирает, которым калитка подперта. Незнакомец во двор шагнул и говорит: — Так нет у меня челобитной, пера и бумаги нет. Давай, Никита Владимирович, мы с тобой вместе напишем. Никита Владимирович хотел было незнакомца прогнать, но, подумавши, в дом впустил. Ведь если потом узнают, что он воспрепятствовал спасению Москвы, — несдобровать ему. Голову по новым законам не срубят, однако ноздри повыдирают и куда-нибудь в Бежецк сошлют. Никита Владимирович усадил незнакомца за стол, подал ему бумагу, перо и чернила. Лекарь обмакнул перо и принялся писать. Весь лист латинскими буквами исписал, а потом говорит:

...— А дело у меня государственной важности, — говорит незнакомец и рассказывает, что изобрел он лекарство от чумы и на себе испытал, и вот теперь ходит безо всякой опаски по городу, не боясь заболеть. И что рецепт лекарства надо бы царским лекарям передать, чтобы изготовить его в больших количествах и спасти Москву...

— Хороший ты человек, Никита Владимирович, давай я тебя отблагодарю. — И достает свою склянку синего стекла. — Прими моего лекарства, спаси себя и свою семью тоже! Никита Владимирович подумалподумал и велел жене принести пять чарок. Себе, жене, дочкам и младшенькому Никитке. Незнакомец накапал своего лекарства. Никита Владимирович глянул в чарку. Желтенькое такое, орешком заморским пахнет — и выпил махом. Следом — жена и дочки. Только у Никитки ручка дрогнула, он лекарство на пол пролил. Испугался, что его ругать будут, — на печку залез. Только никто не заметил — ни того, что пролил, ни того, что на печку залез. Сидит Никитка на печи, подсматривает. — Что чувствуешь? — спрашивает папку гость и глядит на него пытливо. — Вроде нехорошо мне, — отвечает папка. А потом задышал тяжело, задрожал — и с лавки бряк на пол. А следом

русский пионер №4(37). июнь 2013

мамка и сестры. Незнакомец встал, сапогом своим сафьяновым папкину голову повернул, чтоб в глаза глянуть. Потом снял с полатей покрывало, расстелил на полу и стал в него хозяйские вещички складывать. Достал из ларя приданое сестриц — крытую бархатом соболью шубу, парчовую душегрею, песцовую муфту, золоченые начельники, шитые жемчугом подзатыльники. Потом на чердак полез, принес окорок — и туда же, к приданому. Когда незнакомец спустился в подпол, Никитка сиганул с печки — и в дверь. К соседям прибежал, в дверь колотит. Что такое? Никитка соседям все рассказал, сосед с братьями похватали кто топор, кто вилы — и к дому Двинятиных. А черный человек уже ворота отпирает, потому что с большим узлом в калитку выйти не может. Увидал соседей с вилами да топорами, узел бросил — и бежать. Но братья его словили, держат. Сосед к Двинятиным в горницу заглянул. Смотрит — все мертвые: Никита Владимирович, жена его и обе дочки бездыханные. Ну, сосед черному человеку на щеки надавил, как если бы хотел коню в зубы посмотреть. Тот рот раскрыл — и ему остатки его же лекарства влили. Задрожал черный человек, задышал тяжело — и тоже окочурился. Никитку соседи к себе забрали. Вместе с мукой, окороками и приданым покойных сестер. А черного человека отволокли к ближайшему болоту на берегу Неглинки, рядом с Китай-городом, — да там и утопили. И склянку синего стекла тоже. Нынче на месте того болота Теат ральная площадь. Когда сто семьдесят три года спустя тут стали строить Большой театр, он сгорел, не будучи достроенным. И еще три раза горел — страшно горел, с человеческими жертвами, дотла, аж снег на Театральной площади таял. И всякий раз пожары начинались в теат ральном подвале. И всякий раз накануне пожара в подвале видели черного человека. И вот недавно, накануне истории с кислотой, ну, когда нанятый танцором человек плеснул в лицо балетмейстеру Филину кислотой из склянки, его, черного человека, видели снова.

«За немногими исключениями, необъясненными остаются лишь катастрофы, о которых нельзя найти никакой информации».

русский пионер №4(37). июнь 2013

текст: николай фохт рисунок: александр ширнин

Куда как более, чем иные исторические головоломки, которые уже распутал следопыт «РП» Николай Фохт, тема этого расследования близка и понятна российскому читателю. И умом не понять. И аршином общим не измерить. Это ведь не только про Россию. Это и про него, про треугольник Бермудский. 37

русский пионер №4(37). июнь 2013

мире очень много непознанного и необъяснимого. Существуют такие загадочные штуки, которые к нам, россиянам, вообще никакого отношения не имеют, но вмонтированы в генетическую память поколения, как чебуречная «Дружба», вареная сгущенка и олимпийский мишка. Только подумаешь о такой необъяснимой вещи — сразу возвращаешься в детство, то есть слабеешь умом, покупаешь в продуктовом газированную воду «Байкал» и ешь яичницу с колбасой прямо из сковородки. Но потом, после всего, когда рефлексия взрослого человека накрывает тебя с головой, понимаешь: а какое это вообще имеет к нам отношение? К Родине, к России, к детству? А именно я имею в виду Бермудский треугольник. Ну конечно, я сгущаю немного краски. Всякому ясно, что Бермудский треугольник — исконная, коренная, почвенная наша проблема. И как многое русское, пресловутый треугольник необъясним. Его нужно принять, его нужно бояться, только что не молиться надо на эту страшную, злую зону в Атлантическом океане. Он необъясним, но объяснить его придется, надо. Просто нет другого выхода. Я честно скажу: к моменту начала расследования информации у меня было, как у того мальчика из семидесятых прошлого века. Какой-то самолет сбился с курса и пропал. За ним — другой, третий. И так постоянно. И главное, всерьез недоумевал отец, который и пересказывал специально для меня заметку из «Науки и жизни» и передачу «Голоса Америки», совершенно нет никаких следов: ни обломков, ни выживших. И все при замечательной погоде. Просто раз — и нет самолета. Ну или корабля. Это, сынок, загадка, неразрешимая, скорее всего. Вот и запрограммировал меня папа на фатальную тайну треугольника. В общем, если разобраться, Бермудский треугольник стал одним из догматов моей безбожной жизни. Трогать его

русский пионер №4(37). июнь 2013

поэтому было опасно, тревожно как минимум. С другой стороны, мы же взрослые люди. Совершенно очевидно, что пришло время взглянуть на проблему с высоты уже собственного опыта, с позиции силы нового, циничного, виртуального, сверхтехнологичного, века. Просто посмотреть, навскидку, искрометно подойти к проблеме, наскоком. Попорхать, как бабочка, и ужалить, как пчела. Была даже предательская мысль: если как пчела не получится, оставим все как есть — тайной, детским воспоминанием. Ведь должно что-то святое сохраниться, напоследок. Однако довольно скоро стало ясно, что треугольнику не избежать участи остальных тайн. Уж больно все на поверхности. Вообще, достаточно посмотреть хотя бы один вменяемый документальный фильм про Бермудский треугольник (да хоть бы и канала Discovery, а то и BBC) и прочитать книжку Лоуренса Дэвида Куше. Я, разумеется, пошел дальше и озна-

...Всякому ясно, что Бермудский треугольник — исконная, коренная, почвенная наша проблема. И как многое русское, пресловутый треугольник необъясним. Его нужно принять, его нужно бояться, только что не молиться надо на эту страшную, злую зону в Атлантическом океане...

комился с мини-сериалом про это дело. И вспомнил прекрасный двухсерийный фильм про экспедицию на Марс из завершенного уже расследования. Так вот, этот «Бермудский треугольник» с достаточно известными американскими артистами совсем не то. Совсем не помощник. Хотя мысль хорошая и версия действительно существующая, что, мол, треугольник — это своеобразный временной портал, хронологическая прорва, куда сваливаются все эти самолеты и корабли. И даже встречаются там друг с другом. А главное, все, в целом, живы. Ну, может, и не эта мысль главная в кино — я до конца не смог досмотреть. Не секрет, что в каждом современном российском фильме про треугольник есть Вадим Чернобров. Он — главный специалист по непознанным явлениям. Бермудским треугольником Вадим Александрович занимался подробно, но поразил он меня даже не этим. Он рассказал знакомую до мурашек, до сладкой ностальгической истомы историю. В конце каждой четверти учитель — классный руководитель или кто-то там — в школе Черноброва на одном из последних уроков рассказывал про Бермудский треугольник. Но это только если всю четверть хорошо учились, если успели весь материал пройти. Поощрение неизведанным. И у меня такое было — наш историк тоже иногда, если мы себя вели хорошо, оставлял минут пятнадцать в конце урока и объяснял нам тайны: тайны Бермудов, тайны НЛО, он успел рассказать и про «Титаник», и даже про лох-несское чудовище. Те пятнадцать минут были фантастическим перемещением в другую реальность: все чудища и пакостные пришельцы представали исключительно в положительном свете. Теперь я понимаю, что мифы про Атлантиду, НЛО, пирамиды — это такая протестная анфилада, эзотерический марш несогласных своего времени. Теин в чае, как нам тогда трактовал Чернышевский. Как сейчас помню, скудная информация про чудеса служила слабым ориентиром, дополнительными координатами движения вперед. Чтобы по

дороге в светлое будущее не сдохнуть со скуки, хотелось иметь в виду что-то большее, чем обещали «Известия» или даже «Литературная газета». Я это как-то остро осознал после слов Вадима Черноброва. Я понял, что именно этот человек мне нужен. И тут же связался с ним — с помощью социальных сетей. Первый вопрос, который я задал Черноброву: действительно ли в Бермудском треугольнике существует искривление времени и нарушение причинноследственной связи и из-за этого ли произошла часть катастроф? Вот так, с места в карьер. Эксперт молчал недолго и ответил сухо, но, в общем, уклончиво: «Конечно, большая часть катастроф имеет обычное объяснение. Малую часть катастроф можно объяснить уже теориями гидратного дна (метан) и хроноаномалий, возникающих из-за больших вихрей воды». Следующий вопрос, по замыслу, был про Атлантиду — ведь по одной из версий, Атлантида затонула именно в районе треугольника. Само по себе это еще бы ничего страшного. Штука в том, что цивилизация атлантов до конца не погибла, а зачем-то затаилась и изобрела — судя по всему, уже под водой — магический кристалл… Хотя что значит «зачем-то» — они же инопланетяне. А инопланетяне ведь как? С одной стороны, конечно, доброжелательны и делятся технологиями, но с другой — непредсказуемы. Когда они видят, что над ними шастают посторонние предметы большого водоизмещения, нервы не выдерживают: атланты достают приготовленный кристалл и посылают пагубные лучи сквозь толщу воды. Лучи затягивают корабли, да и самолеты. В морской пучине неодушевленные предметы (морские и воздушные суда) распадаются на атомы, а одушевленные (мужчины и женщины) попадают в воздушный пузырь и навечно остаются с уфологическими атлантами. В общем, все, как описано в конандойловской «Маракотовой бездне». Вы, может, смеетесь, но такая версия существует. Хотя очевидно, что она заведомо ошибочная. Потому что мы давно

русский пионер №4(37). июнь 2013

уже доказали в одном из номеров «Русского пионера», что Атлантида затонула не в Бермудском треугольнике, а как раз рядом с Азорскими островами — старик Артур Конан Дойл тут был ближе к истине. За исключением пришельцев, конечно. Но я не стал задавать Черноброву вопрос про Атлантиду — про Атлантиду больше других знает геофизик и бард Александр Городницкий. Он тоже участвует во всех телепередачах про Бермудский треугольник, наших телепередачах. У Городницкого и песня есть знаменитая: «Атланты держат небо на каменных руках»… тара-ра.. как-то там… А, да: «Где без питья и хлеба, забытые в веках…». В телефильмах Александр Моисеевич обычно очень серьезно перечисляет остальные тре угольные версии и осторожно, но нежно рассказывает про Атлантиду, намекая, что чем черт не шутит. Кто знает — может, она и действительно рядом с Флоридой. Со всеми вытекающими, я так понимаю, — с лучами и кристаллами. И еще во всех русских телефильмах упоминается песенка Высоцкого «Бермудский треугольник» — куда без нее. Но мы к этой песне вернемся еще. А пока… Короче говоря, вся эта история со школьными уроками и хроноаномалиями задела за живое. Сначала я очень сопротивлялся, но недолго. Соблазн поверить во временной портал, уступить Черноброву — сильнее. Я и уступил. И обнаружил себя на зеленой лужайке за домом семнадцать, корпус четыре. Справа детский сад, который сформировал во мне спортивный дух и где я получил свой первый трофей — звезду из красной бархатной бумаги за лучший прыжок в длину (чего там, триумфальный был прыжок). Сзади — асфальтовая дорожка, совсем недавно проложенная от новой шестнадцатиэтажки. Я сидел на прохладной земле, напротив окна Сашки Чекушкина. Он живет на первом этаже, его запросто можно позвать, но я не могу — мы, как и положено лучшим дру-

зьям, недавно подрались. Причем виноват я. Ловлю, усиливаю, сберегаю, казалось, забытые напрочь чувства и мысли — ан нет, не забыто ничего. Вот сейчас из окна над Чекушкиным выглянет Оля Кобзева и не заметит меня. А я нынешний, опытный и не окликну ее. Потому что у меня миссия: я жду Борьку Роксмана, чтобы вместе пойти на продленный день или как он там называется — сегодня учитель истории Сергей Юрьевич Волков обещал рассказать про тайну Бермудского треугольника. А мне хочется поговорить с ним. Думаю, это год семьдесят шес той — семьдесят седьмой, если судить по швейной фабрике «Москва»: еще нет пристройки во дворе. Да и хоккейная коробка еще как новенькая. И тополя в палисаднике молодые совсем — мы их в семидесятом сажали. Всем двором. С дядей Сашей. Борька посмотрел на меня с подозрением: — Ты чего это странный какой-то? — Что не так? — Не знаю. У меня есть семьдесят копеек. А у тебя сколько? Это хороший вопрос. Дома из коробки со значками я прихватил советскую мелочь и около семисот рублей: они обесценились после павловской реформы, так и остались в тумбочке, нетронутыми. — У меня тоже копеек пятьдесят есть. — Куда — в «Алмаз», «Правду» или «Улан-Батор»? — А что там? — Ты чего? — Борька еще раз подозрительно посмотрел мне в глаза. — На «Маккену» же хотели. Тебя родители-то отпустят? — Отпустят. Мы уже поднимались на второй, в наш класс. Я позволил себе небольшую аберрацию: мой класс конца семидесятых после перемещения во времени состоял из двух классов обеих школ, где я учился, — так компактнее. Когда еще я смогу собрать всех их вместе? Я смотрел на своих одноклассников — Господи, какие все маленькие.

И как будто нет почти сорока лет: я точно помню, где моя парта, как всех зовут, — параллельно заработала какая-то другая память. Вошел Сергей Юрьевич, как всегда, мельком, почти невнятно поздоровался, кивнул куда-то в сторону окна. Он растянул экран, включил проектор, погасил свет в классе и стал рассказывать про Бермудский треугольник. В общем, все верно. Действительно, считается, что именно Колумб открыл треугольник. Точнее, матрос его корабля увидел вдали загадочные огни и подумал, что на горизонте земля. Тайну этих огней разгадать так и не удалось… — Сергей Юрьевич, как же не удалось? — Я знал, что времени у меня мало. — Уже известно: это были светящиеся водоросли Саргассова моря. Хотя и в эпоху Колумба считалось, что из-за своеобразного оптического эффекта, как бы миража, команда первооткрывателя увидела факелы туземцев — просто они казались ближе, чем были на самом деле. Волков на секунду остолбенел. Я почувствовал на себе удивленные взгляды девочек — Алисы Букаевой, Лены Васильевой и Ленки Карповой. — Откуда такие сведения? — Сергей Юрьевич быстро пришел в себя и даже заинтересовался. — Ну как откуда… Из «Очевидногоневероятного», — соврал я. — И из «Науки и жизни». — Это уже было ближе к правде. — Кажется, Владимир Ажажа занимался расследованием истории с Бермудским треугольником. Не помню точно, он ли рассказал об этом, но в любом случае это исторический факт: Колумб пошел на эти огни и вскоре достиг берега. — Я вижу, ты хорошо подготовился к теме. Что ты еще можешь сообщить классу? — Сергей Юрьевич саркастически улыбнулся и, как всегда, устремил взгляд поверх голов, вдаль, сквозь стены, возможно, как раз пытаясь разглядеть огни в Саргассовом море. — Вообще-то, вся эта история с Бермудским треугольником по-настоящему началась в сорок пятом году двадцатого века. Знаменитый «вылет девятнадцать»,

...Вся эта история с Бермудским треугольником по-настоящему началась в сорок пятом году двадцатого века. Знаменитый «вылет девятнадцать», звено из пяти торпедоносцев «Эвенджер»...

звено из пяти торпедоносцев «Эвенджер»… — «Авенджер», — поправил Волков. — Ну, это как… Да, Сергей Юрьевич, «Авенджер». Пять самолетов отправились на учебное задание. Они вылетели с авиабазы во Флориде на восток, должны были отбомбиться в определенном районе и повернуть обратно на базу. Все пять самолетов не вернулись, катастрофой закончился и спасательный вылет самолета «Маринер». С этого момента и началась история Бермудского треугольника. К любым происшествиям внутри условного треугольника, соединяющего южную точку Флориды, КостаРику и Бермудские острова, после этой ужасной катастрофы лет на тридцать будет приковано внимание всего мира. Хочу сказать, что так называемые «летучие голландцы» — это тоже Бермудский треугольник… — «Летучий голландец» — это мираж, — как сквозь сон молвил учитель. — Согласен. Но я веду речь о разновидности «летучего голландца». Не призраке. Есть много случаев, когда в открытом море или океане находили суда без единого человека на борту. Один из самых известных — «Мэри Сэлест», в семидесятых годах девятнадцатого века. Ходят легенды, что на судне (и похожая ситуация была и в других случаях) все было, как будто пять минут назад тут была команда. Даже вроде завтрак еще не остыл. — А куда же они все делись? — Таня Мергес. — Это одна из неразгаданных тайн, — вставил Сергей Юрьевич. — Я как раз планировал устроить дополнительный урок по этой теме в следующей четверти. — Сергеюрич, да чего тянуть, пусть Фохт сейчас скажет. Если знает. — Серега Лобарев подал голос с последней парты. — Он ведь сам там плавал, судя по всему. Класс облегченно загоготал. — Сереж, не плавал, а ходил. Это во-первых. Во-вторых, я могу пересказать только пару версий на этот счет. Первая — так называемый голос моря. Этот феномен открыл, точнее, описал акаде-

русский пионер №4(37). июнь 2013

мик Шулейкин. Вообще, голос моря — это инфразвук, звук низкой частоты. Как в басовых колонках. — Я посмотрел на Борьку (он у нас специалист по музыкальным колонкам). Борька подтверждающе кивнул. — Только еще ниже — ухо даже не слышит этот звук. А штука в том, что частота этого звука практически совпадает с биологическим ритмом человеческого организма… — Это вы можете у биологич… у Валентины Ивановны уточнить. — Волков решил направить разговор в общеобразовательное русло. — Так вот, этот голос моря может быть, кстати, предвестником бури. Но может возникнуть и в нормальных условиях — как резонанс, отражение от водной поверхности, например. Инфразвук может вызвать у человека панику, может вообще свести его с ума. Ученые считают… Советские, в частности, считают, что команда «летучих голландцев» услышала голос моря и просто выпрыгнула за борт. Есть еще версия, по которой моряки выбрасывались в океан, думая, что на них идет «девятый вал»… — Как у Левитана, что ли? — Лобарев не унимался. — У Айвазовского, Сергей, у Айвазовского. — Переждав, пока детишки отсмеются, Сергей Юрьевич добавил: — Но девятый вал, то есть что девятая волна во время шторма самая сильная, — это тоже миф, суеверие моряков. Я хорошо подготовился к встрече. — Не совсем так. То есть это, конечно, не девятая по счету волна, но все еще хуже. Время от времени совершенно внезапно, даже не обязательно во время шторма, возникает огромная, до тридцати метров, волна. Она называется блуждающей. Такие волны не редкость в Атлантике, и в Бермудском треугольнике в частности. И они тоже становились причиной кораблекрушений. Но я о другом. Во время даже небольшого волнения образуются не только волны, но и как бы впадины такие. Если корабль угодит в такую впадину, кажется, что его накрыла огромная волна. И люди тоже могут выброситься за борт от страха. — Так в чем тайна Бермудского

русский пионер №4(37). июнь 2013

треугольника-то? — Мергес всегда умела правильно поставить вопрос.

...Действительно, считается, что именно Колумб открыл тре угольник. Точнее, матрос его корабля увидел вдали загадочные огни и подумал, что на горизонте земля. Тайну этих огней разгадать так и не удалось...

Сергей Юрьевич сделал еще одну попытку спасти занятие. — Есть версия, что в этом районе затонула легендарная Атлантида и… — Атлантида, Сергей Юрьевич, если и затонула, то около Азорских ост ровов. — Есть и такая версия. — Учитель совсем сник. — По поводу треугольника. Должен сразу вас расстроить: статистика катаст роф в этом регионе практически не отличается от статистики на других участках той же Атлантики. Просто тут очень серьезный, один из самых интенсивных на планете трафиков… — Чего? — Тут очень интенсивное воздушное и морское сообщение, движение. Это ключевой транспортный перекресток Земли. Тут по определению больше всяких происшествий. Это раз. Во-вторых, исследователь Лоуренс Дэвид Куше доказал, что значительная часть катастроф произошла в Атлантике, но не в зоне треугольника, а за его пределами, в так называемом Адском круге. Он, этот круг, простирается на половину Атлантического океана. В-третьих, значительная, если не подавляющая часть катастроф произошла именно в неблагоприятных погодных условиях. Если честно и порусски — корабли и самолеты попадали в штормовые зоны, в ураганы и смерчи. А ведь известно, что тут, у побережья Флориды, зарождаются сильнейшие, разрушительные ураганы, которым, как сказано в передаче «Очевидноеневероятное», дают красивые женские имена. В общем, если исключить катаст рофы, которые имеют вполне рациональное объяснение, останется не так уж много действительно таинственных происшествий. Вернемся к главному — пропаже девятнадцатого звена «Авенджеров». Я специально… ммм… перед этим уроком консультировался с экспертом по навигационным системам. Так вот, на этих в общем не мощных и не слишком надежных одномоторных самолетах были установлены обычные компасы. И вопреки расхожему мнению, не все

они вышли из строя. Дал сбой компас у командира звена лейтенанта Тейлора. Но так как это был опытный летчик, он пользовался непререкаемым авторитетом. И он попытался сориентироваться визуально. Все бы ничего, только Тейлор ошибочно определил место, где они оказались после отказа компаса. Он думал, звено над Мексиканским заливом — а на самом деле они были намного севернее, практически шли по правильному курсу. А Тейлор повел самолеты на север. Еще одна ошибка командира: он не перешел на запасную, техническую частоту для переговоров с флоридской базой, а на регулярной были очень сильные помехи. Может быть, из-за помех Тейлор не расслышал очень простую рекомендацию базы: лететь на солнце. То есть база имела представление, где находились самолеты — им просто надо было лететь на запад. Но Тейлор не услышал диспетчеров. Связь со звеном прервалась, когда, по расчетам, у них должно было закончиться топливо. Есть два заблуждения. Первое — что в переговорах с базой Тейлор якобы после слов «не надо за мной» сказал в эфире «они такие же, как». Я не точно цитирую, но смысл такой. Так вот, не было этих слов, про «них», — в лучшем случае это вымысел какого-то радиолюбителя, перехватившего обрывки переговоров. Второе заблуждение, которое развеивает Куше, — что таинственным образом переговоры велись на два часа дольше, чем это теоретически было возможно. То есть уже после того, как в баках «Авенджеров» кончился керосин. Но если учесть, что запаса должно было хватить почти на пять с половиной часов, все сходится — и по Куше, и по Википедии. — По чему? — Это опять только Таня обратила внимание. — По «Авикипедии» — это авиационно-кибернетическая энцик лопедия. Не важно. Короче говоря, как говорится, человеческий фактор. После тех ошибок, которые совершил командир звена, у них просто не было шанса. А со спасателем «Маринер» все совсем просто: он взорвался в воздухе. И есть

русский пионер №4(37). июнь 2013

даже очевидцы этого взрыва. Правда, об этом редко вспоминают — тайна важнее. И на этих словах прозвенел звонок — я вдруг вспомнил, что в школах круглосуточно звенят звонки: через сорок пять минут, потом через десять, а один раз большая перемена — двадцать минут. Совсем не волновался, когда Сергей Юрьевич попросил меня задержаться. — Коля, хорошее выступление. Видно, что ты подготовился. Только вот такая просьба: не делай так больше. Ты, по существу, сорвал урок. И сказал много непонятных вещей, возможно, запутал класс окончательно. — Но я же раскрыл тайну. — Коля, нет никакой тайны. Все имеет научное объяснение, рациональное. — И даже искривление времени в Бермудском треугольнике? — Особенно искривление времени. — Хорошо, Сергей Юрьевич, нет так нет. …У выхода меня ждал Борька. — Здорово ты Юрьича. У него глаза на лоб вылезли. А чего ты мне вчера этого не рассказал, когда мы «Ариэль» слушали? — Зато теперь скажу главную версию. Только тебе: катастрофы происходят из-за выброса метана с океанского дна. Понимаешь, со дна поднимается огромный пузырь метана… Ну, это газ такой. — Как в баллоны на даче заправ ляют? — Ну типа. Этот пузырь — огромный. В общем, корабли проваливаются в этот пузырь — при любой погоде. И даже самолеты могут попасться в эту ловушку. К тому же метан может и взорваться — что увеличивает разрушения. В общем, это самая последняя версия. И вообще, у всех катастроф в Бермудском треугольнике разные причины — и все эти причины совершенно научно объяснимы. — Ага, я про газ понял. Но знаешь, мне версия с НЛО больше нравится. Она ведь тоже научная? Мы поехали в «Правду». По дороге мне надо еще было заскочить в «Даниловский» — там висела куртка из кожзамени-

теля за девятнадцать рублей. Мне ее ждать на день рождения еще три года — я так долго ждать не хочу. И тогда не хотел, и особенно сейчас. Ну что сказать: бинго. Мало-мальски внимательный взгляд на проблему зарегистрировал полное отсутствие какой бы то ни было тайны. Часть причин — человеческий фактор. Часть — суровые погодные условия. Из более экзотических причин — голос моря, блуждающие волны и гидратное дно — тот самый метан, про который я Борьке рассказал. По-хорошему, сюда бы искривление времени тоже отнести — но следопытская совесть не позволит. Чтобы признать временной сдвиг, надо либо развить на Бермудах скорость выше скорости света, либо пересмотреть фундаментальные законы физики, перетряхнуть старика Эйнштейна. Я не готов — пока. А закончить хочется цитатой из полюбившегося Куше — созвучно тому, что делает «Русский пионер»: «За немногими исключениями, необъясненными остаются лишь катаст рофы, о которых нельзя найти никакой информации». Это — про Бермудский треугольник. Если вместо слова «катастрофы» подставить «неразгаданные тайны» — будет про «Следопыта».

P.S. Песня Высоцкого «Бермудский треугольник» была написана в 1978 году, когда передача «Очевидное-невероятное» про эту мировую тайну уже вышла в эфир. Как уверяет писатель Николай Гринев, после концерта в донбасском Енакиеве Владимира Семеновича ждал накрытый стол в частной квартире. Компания никак не могла начать застолье — толпа поклонников под окнами требовала Высоцкого. Владимир Семенович не смог утихомирить фанов и вдруг притих, стал что-то писать. Потом взял гитару и исполнил новую песню — «Канатчикова дача», «Бермудский треугольник» по-нашему. Фамилия хозяина той квартиры — Маргулис. Вот так.

Диктант. Театробстрел. В тему номера. Дневник наблюдений. Побег из Лиликании. Ирреальные брожения обозревателя «РП» по СПб. Урок поэзии. Счастье от ума. Отрывок из пьесы Андрея Орлова (Орлуши) про журнал «Русский пионер». Сочинение. Театр. Рассказ Евгения Имиша. Комиксы Андрея Бильжо.

текст: игорь мартынов

валерий наседкин/фотосоюз

Презентуя главную тему номера — «Театр», — Игорь Мартынов, в двух беглых штрихах охарактеризовав состояние современного театра, сразу переходит к делу, намечая магистральную линию по возрождению героической сущности театрального дела, утраченной со времен последних греко-персидских войн.

русский пионер №4(37). июнь 2013

«Верю

— не верю» — в эпоху физкультурных ценностей такой подход устарел, Станиславский не рулит! Интриг и драм, подтекстов, квипрокво — всего, чем ранее гордилась сцена, — достаточно извне, какую сферу ни тронь. Чтоб как-то выжить, театр, возникший на базе сатиров в козлиных шкурах, обречен вернуться в шкуры, подкачаться, взбодрить мышечный тонус. Это время трапеций, гантель, олимпийских колец. Это время Арто: «Когда человек поднимает груз, он поднимает его спиною — покачивая спиной, он подпирает силу рук, это мужская точка, это свет — в отличие от этого всякое женское чувство, опустошающее человека, будь то рыдание, отчаяние, судорожный вздох, реализуется через основание спины — там, где китайская акупунктура размягчает затвердение в почках. Другая точка, излучающая свет, — точка гнева, нападения — это центр солнечного сплетения, на нее опирается голова. Точка героизма и всего возвышенного — это одновременно точка вины. Она там, куда ударяют, когда бьют себя кулаком в грудь. Секрет искусства состоит в том, чтобы раздражать эти точки, подобно мускулам, с которых живьем сдирают кожу. У актера есть мускулатура, которая соответствует физическим точкам, где сосредоточены чувства. Искусство — это аффективный атлетизм и никакой мистики. Знание о том, что у души телесное начало, приближает к этой душе, двигаясь в обратном направлении. Современный театр забыл язык тела и жестов, идеи иссушены, язык бесплотен. Мы живем в эпоху, когда мир, проходя через сито анализа, видит, как рушатся его прежние ценности. Прокаленная в этом горниле жизнь распадается у самого своего основания. В моральном или социальном плане это выражается в чудовищном всплеске первичных желаний, в освобождении самых низменных инстинктов, в сухом потрескивании обуглившихся жизней, слишком рано подставивших себя языкам пламени. Театр должен равняться жизни, поэтому нужен театр жестокости и насилия, потому что метафизику можно вогнать в зрителя только через его кожу».

Когда при слове «культура» ктото хватается за пистолет, Антонен Арто в ответ лупит из ружья, из пулемета — на поражение, не дожидаясь третьего акта. Арто пришел к нам замыкающим, в арьергарде авангардистов, и его свирепые формулировки уже не застят сути. Да, Арто не сахар, не подарок, «Арто — опаснее Маркса и Брехта», один из лозунгов парижской революции 68-го. В 38-м он в Гавре угодил в психушку после драки на пароходе. Вытащили его из «желтого дома» только в 46-м, а 4 марта 48-го он умер в одиночестве, на улице Мари, в комнате, провонявшей медикаментами, и пустая бутылка из-под гидрата хлора каталась там же по полу, когда зашел садовник. Да и посмертно Арто не шибко удачлив — в Париже то и дело возобновляется процесс вокруг его архивов, наследники дерутся. У нас Арто начался сразу с конца, со своих безумных манифестов про театр жестокости. Главное теперь — не обезвредить его запал, не расфасовать куда-то мимо, а то вот уже худосочные диджеи на него претендуют за то, что еще в 35-м применил стереозвук на спектакле «Ченчи» в Париже и потопил зрителя в шуме. Мераб Мамардашвили вообще породнил Арто с Ницше, самым голословным краснобаем от философии. Довольно уже расти стихам из сора, а театру — из слов! Арто — это практика, тренинг и мускульная сила. Актер, прошедший школу Арто, готов, если Родина призовет, выйти не только на сцену, но и на олимпийский объект — в качестве хоть спортсмена, хоть рабочего, хоть ревизора! Ему любое из внезапных учений по плечу, он влегкую распахнет бомболюк и сам через него метнется по важному делу. Он способен выполнить любое агентурное задание даже без парика (не то что некоторые горе-шпионы). Пусть такой опасный театр может закончиться вешалкой или электрическим стулом — зато только так актеры вернут себе героическое реноме, слегка утраченное со времен греко-персидских войн. Так что тут и думать нечего: Артоподготовка. Театробстрел.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Все наши драмы суть талантливая или убогая имитация реальности. Усилия мудрецов, гениев, актрис, художников, драматургов и суфлеров сотворить новую жизнь на сцене — жалкое подобие утерянного мира…

русский пионер №4(37). июнь 2013

текст: александр рохлин фото: наталья львова

Не сразу читатель поймет, а может быть, не поймет никогда, происходит ли то, что описывает в своем очерке обозреватель «РП» Александр Рохлин, в реальности или у него в воображении. Но определенно известно, что за этим материалом автор ездил в командировку в Петербург. А там всякое бывает.

русский пионер №4(37). июнь 2013

У Чехова

было ружье. В первом акте оно висело на стене. В четвертом — стреляло. Я не надеюсь, что мое ружье выстрелит. До четвертого акта дело не дойдет. Зато у меня есть кожаная фуражка с кокардой железнодорожника. И поэтому нельзя всерьез относиться к тому, что я собираюсь рассказать. Отнеситесь несерьезно. Но написанному верьте. Буду местами врать, наряжаться в маски, глумиться над правдой, именоваться пророком, поклоняться бессмыслице. В конце концов, записки сумасшедшего — самый подходящий жанр для заметки про… театр. Все знают, что в Санкт-Петербурге болота превращаются во дворцы и пахнет бездной, то есть морем. Ничего хорошего человеку с тонкой душевной организацией и железнодорожной фуражкой в этом городе ждать не приходится. Носы по Невскому гуляют отдельно от хозяев, шинели пропадают задаром, и царей бомбами закидывают, как новогодними шутихами. И вот однажды вечером в питерском «колодце» с темно-оранжевыми стенами меня тоже… накрыло. В «колодце» было тихо и пусто, только на верхних этажах оперными голосами пели про любовь. Двор этот принадлежит питерскому театру «Зазеркалье». Посреди двора стоял белый фургончик — «бродячая» сцена московского театра «Тень». Он, между прочим, победитель «Золотой маски» в номинации за лучший кукольный спектакль и режиссуру. Честно говоря, с режиссерами я боюсь встречаться. У меня панический страх перед людьми, отваживающимися изменять мир и пространство. Они относятся к спектаклям как к собственным детям. Тогда как после третьего звонка им уже ничего не принадлежит. Но говорить об этом с автором — сущая морока. Итак, я стоял и ждал чего-то, волнуясь смутными предчувствиями. И вдруг двери фургончика открылись, и внутри обнаружилась сцена и настоящий, только очень маленький, театр размером с картонную коробку изпод телевизора. Рампа, оркестровая яма, занавес, люстра, тяжелые портьеры — все

русский пионер №4(37). июнь 2013

крошечное, но помпезное. И только два настоящих золоченых кресла с подлокотниками — для зрителей. Я почувствовал озноб в затылке — верный знак приближающейся беды. — Милости просим в ложу Большого Лиликанского Королевского Народного академического театра… — раздался голос за спиной. Я вздрогнул и обернулся. Обернулся и вздрогнул. Голос принадлежал девушке в юбке до земли и «подстреленном» пиджачке. Платок-шарф, замотанный вокруг шеи в несколько кругов. —…театра драмы, оперы и балета имени Гальбастро Момерено Гердайло Шеффина! — закончила она тираду и улыбнулась. И в тот же момент из утробы фургона раздался хор: — Да продлятся дни его вечно! — Кто это? — опешил я. — Наш король. И по совместительству директор лиликанского театра, — отвечала лучезарная девушка. — Заходите и присаживайтесь. Я осторожно поднялся по ступенькам внутрь фургончика, сел в кресло, и двери за мной захлопнулись. Привычный мир набережных, мостов, бронзовых людей и коней остался за дверью. Причем остался навсегда, как мне показалось. Я еще никогда не был так близок к сцене и артистам! Всего каких-то полметра… Обычно я забиваюсь на галерку, в раек, потому что смотреть представление могу лишь издалека, вполглаза, прищурясь, замирая от страха быть замеченным и уличенным. Не понимаю, как другим удается, не стесняясь, пялиться на место казни — сцену, где люди с угасшими жизнями превращаются во львов, орлов и куропаток, молчаливых рыб и пауков!.. Затем окончательно погас свет, и занавес с картонным лязгом поднялся. Ничего я так не боюсь — ни лопающихся березовых почек, ни треснутых электрических лампочек, ни болтающихся на одной нитке пуговиц, — как этого момента. Первого мгновения спектакля. А вдруг свет не зажжется? Вдруг слово застрянет в горле? Ноги прирастут к полу? И новая жизнь, которая обещана в названии на афише,

не начнется, не наступит, мир останется прежним!?. Это была «Кармен». Опера. Дух Жоржа Бизе пролетел над сценой, залитой кроваво-багровым светом. Вслед за ним с черного неба рухнул кинжал, карающий одинаково палачей и жертв. Багровый занавес картонной гильотиной упал на рампу. И представление закончилось. Все произошло так стремительно, что я ничего не успел понять. Но, кажется, пережил несколько жизней. Кармен была ростом чуть выше спичечного коробка, на ней было длинное красное платье, похожее на язык кобры — жалящий, не ведая жалости. А Хосе? Он был в черном макинтоше и шляпе. Но он был не один! Он множился на глазах — черные Хосе-макинтоши пели хором об измене, обманутой мужской чести и мести. Они окружали Кармен стройными фалангами, надвигались на нее, как мертвецы. Кармен извивалась в предсмертном танце, извивалась, жалила, плясала, и… тьма объяла ее.

«Что это было?» Мне казалось, что я прошептал эти слова. — Лиликанское искусство драмы отличается чрезвычайной краткостью формы и многомерностью содержания, — ответила девушка-фея. Оказывается, она все время сидела рядом, в соседнем кресле. — Опера «Кармен» длится четыре минуты и четыре секунды, «Иван Сусанин» — две минуты тридцать четыре секунды, а самая несовершенная лиликанская опера — «Евгений Онегин» — шесть минут семнадцать секунд… Я не решился спросить, в чем несовершенство «Онегина». Испугался, что буду уличен в глупости и приземленности мысли. Крошечные лиликане знают, а я даже не догадываюсь. Это ли не позор? Улыбка феи в пиджачке казалась мне насмешкой. Зависть душила меня. Оставаться дальше в «колодце» рядом с загадочными людишками и их театром было бы губительно для душевного здоровья. «В Москву! В Москву!» — кричала беззащитная, ослабевшая душа.

…театра драмы, оперы и балета имени Галь бастро Момерено Гер дайло Шеффина! — за кончила она тираду и улыбнулась. И в тот же момент из утробы фургона раздал ся хор: — Да продлятся дни его вечно! — Кто это? — опешил я. — Наш король. И по со вместительству ди ректор лиликанского театра, — отвечала лучезарная девушка. — Заходите и присаживай тесь...

Да не тут-то было. Я выбежал на набережную Фонтанки. Ветер дул с моря и приносил запах бездны. По реке плыли одинокие льдины, а на них, как на плотах, катались чайки с равнодушными лицами. Я прислонился к тумбе, расстегнул рюкзак, чтобы достать толстовку, и вдруг на дне рюкзака увидел… человека. Он был чуть выше спичечного коробка, на его голове сидел маленький цилиндр, в правом глазу блестело стек лышко монокля, длиннополый черный сюртук был застегнут на все пуговицы. Он смотрел на меня снизу вверх, и на лице его смешались страх, ужас и любопытство. — Осторожнее! — крикнул из глубины человечек. — И так страшно в этой тьме, вы меня взболтали, пока бежали, а теперь чуть не задавили насмерть! Я уже триста раз пожалел, что с вами связался! — Кто вы? — пролепетал я, холодея от мысли, что разговариваю с собственным рюкзаком. — Признаться, я не ожидал столь быстрого разоблачения. Не думал, что вы обнаружите меня. Но от судьбы, видимо, не уйдешь. Я представлюсь…

русский пионер №4(37). июнь 2013

Человек побарахтался на дне, пытаясь поймать равновесие, выставил одну ножку вперед и гордо произнес: — Богардин Зурикелла Ясон дель Пунчге. Королевский мудрец, театральный мыслитель и лиликанский гений. — Здравствуйте, гений… — тихо сказал я. — Что вы делаете в моем рюк заке? — Я прошу у вас политического убежища! Я только что эмигрировал из своей страны. И мне грозит смертельная опасность. — Опасность! — вскричал я, озираясь вокруг. — Да не кричите так громко. Нас могут услышать! И преследование начнется с минуты на минуту. Давайте поскорее убираться из этого места. Я затылком чувствую опасность. — Но кто может за вами… нами гнаться? — Наш король, Гальбастро Момерено Гердайло Шеффин, да продлятся дни его вечно, не прощает измен! А я предал Лиликанию! Человечек неожиданно затрясся от рыданий. Слезы капали из его глаз и мгновенно собирались в маленькую лужицу у ног. — А как вы ее предали? — спросил я. Зурикелла приставил палец к губам: — Тсс! Это страшная тайна. Но с вами я вынужден быть откровенным… От вас зависит моя жизнь. Вы спасете меня, если я вам откроюсь? — Если это в моих силах… — Как вы лицемерны, велипуты! Почему не сказать «да»? Эта реплика придаст больше динамизму сцене… Даже если вы лжете. — Да. Спасу… — Лиликания — это страна победившей культуры. Каждый гражданин Лиликании — высочайший образчик культурного мышления и отношения к миру. Наша религия — это стремление к совершенству через театральное искусство… — Что ж, прекрасно! Почему же вы бежите?

русский пионер №4(37). июнь 2013

Зурикелла поднял руки над головой как человек, вынужденный сдаться в плен. В его крохотных глазках читалось нечеловеческое страдание. — Я не хочу стремиться к совершенству. Понимаете? Я хочу остаться не-со-вершен-ным! — Вы — сумасшедший? — Да… Теперь вы можете спасти меня. Или сдать в ЛТП. — ЛТП? — Лиликанскую театральную полицию… Я подсадил маленького лиликанского диссидента себе под фуражку, отцепил кокарду, чтобы он не задохнулся, а в образовавшиеся дырки мог обозревать окрестности. И мы побежали по набережной Фонтанки куда глаза глядят. Теперь я знаю, что взаимопроникновение культур — лиликанской и нашей («велипутской» на языке лиликан) — началось давно. Лиликанский Королевский Боль-

шой драматический народный и т.д. театр был приглашен в Россию на гастроли. И по не выясненным до конца причинам политического характера решил задержаться. Гастроли затянулись. Лиликане вынуждены были арендовать кусок российской территории размером 16 кв. м под крышей театра «Тень» на Октябрьской улице в Москве. Они построили театр по своим, лиликанским, лекалам. И принялись активно изучать нашу жизнь. С целью ее культурного преображения, пользуясь правом народности, стоящей на более высокой ступени развития. Ими было сделано несколько фундаментальных открытий. И первое из них, что главная жертва культуры — это зритель. Наши четырех-пятичасовые сценические бдения, будь то по Шекспиру, Мольеру или Чехову, приводили лиликан в ужас. Они считают это пыткой, грубым нарушением прав человека, затмением разума. Отсюда и выросли лиликанские оперы, драмы, мистерии и прочие действа

длительностью не более 15 минут кряду. Более того, буфет в лиликанском театре всегда в главных ролях. Зрителя утешают чаем и домашними печеньями по старинным лиликанским рецептам, хранящимся в строжайшем секрете, до начала спектак ля, в середине и в конце. Переутомление исключено. Осмысление происходит в критически малые сроки. Желанное культурное совершенство становится явью. Отсюда и необыкновенная популярность лиликанской темы в столичной среде. Ни одно заграничное посольство не может похвастаться таким наплывом жаждущих граждан. Попасть сюда можно, только отстояв двухмесячную очередь. Одноразовая виза для посещения Лиликании стоит полторы тысячи рублей. Но для желающих есть возможность принять гражданство. Для этого требуется пройти процедуру реинкарнации. То есть превращения «сырой» велипутской особи в культурного лиликанца ростом чуть выше спичечного коробка. Это дает право пожизненного нахождения в театре в числе достойнейших из достойных. Впрочем,

...— Да не кричите так громко. Нас могут услы шать! И преследование начнется с минуты на минуту. Давайте поско рее убираться из этого места. Я затылком чув ствую опасность...

их число никогда не превышает 999 — по числу зрительских мест в зале Лиликанского Королевского БАНТ драмы, оперы и балета. Жизнь лиликан в том и состоит, что они постоянно смотрят спектакли. Отдельного упоминания требует Его Величество Король Лиликании Гальбастро Момерено Гердайло Шеффин. Да продлятся дни его вечно! (Последнюю фигуру речи необходимо произносить всякий раз при упоминании имени короля.) Фигура короля загадочна. Он, безусловно, ведет свой народ к совершенству, даже в условиях вынужденной эмиграции. Недаром он единственный в мире глава государства, совмещающий две должности — вождя нации и директора театра. При этом лица короля Лиликании никто никогда не видел. Говорят, что имеется конная скульп тура венценосца, но… без головы. Все мои самые дурные предчувствия сбывались. Я бежал по городу сырых дворцов, заболоченных набережных, цареубийц, писателей-эпилептиков и прочих немощных граждан. Сам при этом вздрагивая каждый раз при виде темных

русский пионер №4(37). июнь 2013

проходных дворов, похожих на закулисье давно оставленных спектаклей. Все это, казалось, оживало с каждым шагом, множилось и разрасталось, а шорохи и звуки складывались в какофонический хорал, приводящий к преждевременным судорогам. В голове у меня прятался маленький беглец, гражданин почти не существующей страны, за которым гнались крошечные королевские полицейские. Этот дель Пунчге был высокопоставленным деятелем, одним из 999 привилегированных лиликанцев с пожизненными ложами в театре. Наше бегство в этом городе было обречено на провал. — Стойте! Стойте! — вдруг закричал Зурикелла. — Меня укачало. Я сейчас умру. Нам надо остановиться и подкрепить силы. — Каким образом? — Поесть. — Поесть?! Но вы утверждали, что нам грозит смертельная опасность? — Чай с молоком и пахлава придадут мне бодрости духа перед трагическим финалом. — Губа не дура! А какая валюта в ходу у добрых лиликанцев? — Не беспокойтесь, нам не придется платить. — Откуда вы знаете? — У многих лиликанцев врожденный дар находить бесплатные буфеты. С этими словами мы влетели в подвальчик под жестяной вывеской с кофейником. Я боюсь заведений общепита. Ведь здесь спектакль разыгрывается с твоим участием! Ты не зритель, ты выходишь на свет и обязан исполнить роль — говорить слова, вступать в диалог с официанткой, ожидать кульминации и развязки. И все время чьи-то глаза будут устремлены на тебя и ждать. Это же пытка! Насколько лучше забиться в угол парка, на край скамейки, со своим помидором, хлебом и куском холодной курятины! Мой спутник оказался прав. В подвальчике подавали индийский чай, настоянный на молоке. Я выдавил из себя несколько слов и сел за столик, спрятанный за вешалкой. Положил фуражку вверх

русский пионер №4(37). июнь 2013

дном. Зурикелла снял свой цилиндр и сел на него, как на табурет. — Сейчас пахлаву принесут, — сказал он. — Откуда вы знаете? — У вас, велипутов, крайне не развито чувство неожиданного. Пахлава — это подробность, деталь. Ничего не значащая. Но очень вкусная. И правда, неожиданно принесли тарелочку с восточными сладостями. Сказали, что подарок от заведения. Зурикелла принялся прихлебывать чай из блюдечка, свешиваясь через бортик. И крошить пахлаву маленькими щипчиками. — Теперь вы мне объясните свой поступок? — спросил я. — Конечно! Он вытер губы шелковым платочком из нагрудного кармана, затем им же протер стеклышко монокля. Вставил в глаз и замер. — Театральная пауза затянулась, — сказал я. — Последняя трапеза… — задумчиво произнес лиликанский мудрец. — Люди, львы, орлы и куропатки, велипуты и лиликане — все играют и обманывают. И нет надежды на исправление ситуации. Ход пьесы неостановим. — О чем это вы? — О нас с вами. Я тщательно изучил сценарий, в том числе ваши несовершенные попытки ответить на главные вопросы и наши победы в достижении смысла. Но и там и там ложь играет главную роль. И велипуты, и лиликане играют, обманывают и обманываются с наслаждением, тоской, радостью, неслыханной дерзостью и глупостью, переигрывая и заигрываясь. Все наши драмы суть талантливая или убогая имитация реальности. Усилия мудрецов, гениев, актрис, художников, драматургов и суфлеров сотворить новую жизнь на сцене — жалкое подобие утерянного мира… Ваша реплика… — Моя реплика?? — Про «утерянный мир»… — Ах да! А что это — утерянный мир? — Это первая и самая великая пьеса, сыгранная на заре велипутского и лиликанского человечества! Она на-

зывалась «Садовник и его сад». Садовник создавал свой сад, а мы были в нем, по идее, самыми совершенными творениями, но и самыми бездарными… актерами. Садовник говорил: вырастите в свою меру, не торопитесь, созрейте, и расцветете в Час Полноты. Но человечество решило перескочить из первого акта сразу в четвертый. И мы прыгнули в Небо, а оказалось, что вывалились из Сада на деревянные подмостки. И теперь в поисках дороги назад мы только умножаем ложь, придумываем все более тонкие формы имитации! И при этом утверждаем, что движемся к совершенству! И однажды я понял, что не хочу участвовать в этой комедии. Я не хочу стремиться к совершенству! Хочу остаться маленьким, жалким, никчемным, трусливым, дрожащим и беспомощным Богардином Зурикеллой Ясоном дель Пунчге!!! В этот момент из-за вешалки вдруг появилась омерзительная лысая голова в маске с огромным горбатым клювом. Я примерз к стулу. Мне показалось, что ноги мои сдавили тисками и опутали острой проволокой. — Ба! — воскликнула голова. — Знакомые лица! Куда же вы исчезли, любезный Харитон Моисеевич? Мы ищем вас по всему городу, а он здесь чай кушает с печеньками. — С пахлавой, — промямлил я. — Вы обознались… — Это несущественная деталь. Не уходите, я сейчас ребят позову, и мы начнем праздновать. — Что праздновать? — Как что? Ваш успех на фестивале народных театров. Роль волоколамского помещика — настоящий успех. В вечерних передовицах цитируют вашу гениальную формулировку: «Театр — это пространство, где мой внутренний эгоизм получает определенную степень самосохранения!» Как сказано! Никуда не уходите, я — мигом. И голова скрылась за вешалкой так же внезапно, как и появилась. — Бред какой-то… — произнес я почти шепотом. — Это не бред. Это шпики из Лиликанской театральной полиции, — пискнул Зурикелла.

Все это время он лежал на дне фуражки, притворившись кусочком раскрашенной фанерки. — Бежим отсюда. Они выследили нас! Я вскочил как ошпаренный. Силы неожиданно вернулись ко мне. Я схватил фуражку и выбежал на улицу. Мы мчались по Питеру словно наперегонки с ветром. Улицы и переулки мелькали перед глазами, как в калейдоскопе. Только сердце стучало в грудной клетке, словно требовало выхода. Я не заметил, как оказался на набережной Невы. По реке плыл лед. Последний лед этой невероятно холодной весны, принесенный течением из вскрывшегося Онежского озера. — Стойте! — вскричал Богардин Зурикелла. — В этом наше спасение! — В чем? — не понял я. — На лед! Прыгайте на проходящую льдину, и мы уплывем отсюда и спасемся. — Вы в своем уме?! Мы же утонем! — Не страшно. То есть страшно, но и правильно. Оставь надежду всяк сюда входящий!

...И велипуты, и лилика не играют, обманывают и обманываются с на слаждением, тоской, радостью, неслыханной дерзостью и глупостью, переигрывая и заигры ваясь...

Словно крыса, заколдованная музыкой гамельнского крысолова, я сошел по ступеням к воде, постоял мгновение, выбирая себе льдину, и прыгнул. Серожелтая глыбина покачнулась подо мной, но выровнялась и уверенно поплыла вперед, скрежеща всем телом и расталкивая соседок. Я вдруг совершенно успокоился. Город перестал давить на мой усталый мозг. Его границы распахнулись и выпус тили нас на свободу. Теперь, издалека, он казался прекрасным и умиротворенным. Мой лиликанский друг ликовал, он уселся на тулью, свесив маленькие ножки, и пел срывающимся голосом куплеты Тореадора: — «Тореадор, смелее в бой!» Человек перестает играть и фиглярничать только тогда, когда боится. Когда страх набрасывается на его сердце и не оставляет ему шансов. А мне сейчас страшно, как перед смертью. Как той юной актрисульке перед первым выходом на сцену в самой глупой пьесе в самом заштатном театрике. Все стараются этот страх преодолеть, а не нужно! Момент истины. Нет игры, нет фальши. Есть мольба. Эй, Садовник, упаси! Я плыву к тебе… В этот момент со стороны Петропавловской крепости раздался выстрел. Это стреляла 122-миллиметровая крепостная гаубица. Ядро пролетело над нами и плюхнулось в реку. Порыв ветра сдул с моей головы фуражку. — Зурикелла! — крикнул я в отчаянии, но было поздно. Фуражку затерло льдами, и она скрылась в водах Невы, навечно унося с собой маленького лиликанского гения — Богардина Зурикеллу Ясона дель Пунчге…

Эпилог Я очнулся. Двор-«колодец» с оранжевыми стенами. Оперные голоса на верхних этажах поют про любовь. В углу белый фургончик — передвижная сцена московского театра «Тень», приехавшего в СанктПетербург на фестиваль. И я был я, а не какой-то там Харитон Моисеевич. Только вот… фуражки моей не было. Она исчезла бесследно, словно ее ветром сдуло и унесло в Балтийское море.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Поэт Андрей Орлов (Орлуша) написал стихотворную драму про журнал «Русский пионер». Драма будет представлена 25 июня, в день 5-летия «Русского пионера», на сцене театра «Современник». Мы не смогли отказать себе в удовольствии: представляем отрывок из пьесы сейчас же. русский пионер №4(37). июнь 2013

ксения жихарева

текст: андрей орлов (орлуша) рисунок: инга аксенова

СЦЕНА 2

Первый: Вопрос мой вы сочтёте неспортивным, Но что играть сегодня станем мы? Чем потревожим дерзкие умы? В чём пьеса?

Второй: Вечерок корпоративный. Сценарий обещали поднести.

Первый: А это, Бог бабла меня прости, Не «Сервис оборонный», часом, будет? Мне говорили сведущие люди, Что там у них сейчас полно такого… Васильевой просили не звонить. Второй: Ну да, пока придётся отменить Нам все корпоративы Сердюкова, А жаль. Они умеют погулять. Первый: Кого же нам сегодня поздравлять? Кто удержался среди волн стремнины, Как, Пушкин будь помянут, «утлый чёлн»?

Второй: А, вот платёжка… вот, открыл, прочёл… Сегодня отмечает именины… Протягивает Первому, тот читает.

Первый: Пять лет журналу «Русский пионер». Не жук начхал, прошу простить.

Второй: Пожалста! Первый: Так вот при чём тут пионерский галстук! Второй: По мне — «Газпром» бы лучше или «Сбер». Первый: Ещё «Роснефть» скажи! Раскрыл ротище. Я выступал там. Не за эти тыщи, Хотя и здесь, похоже, деньги есть. Ну что, давай сценарий. Второй: А поесть Дадут хотя бы? А бухла? Первый: По логотипам судя, им мила Не наша выпивка, а то, что подороже. Второй: А нам чего? Что льётся, то и гоже. Они же — журналисты. С виду прытки, А пьют любые, думаю, напитки. 57

Первый: Не рановато начал про спиртное? Сперва то-сё, поздравим, юбилей, Зачтём откуда нужно телеграммы, А после… Второй: Лично я свои сто граммов Приму сейчас, иначе, гадом буду, Скажу не то или слова забуду. Первый: А я чего? Я, что ли, с кем-то спорю? Давай. (Подставляет стакан.) Второй: Как говорят, «за тех, кто в море»! Выпивают.

Второй (раскрывает сценарий, читает): Сюжет оригинален, без сомнений! (Смеясь, показывает Первому страницу.)

Первый: «Банкет в формате Пионерских чтений»… Хрена, как люди говорят, себе! Где мозг их коллективный обитает? Сначала пишут, а потом читают? А тут растишь мозоли на горбе! Второй: Какой-то ты, приятель мой, не чуткий. СЦЕНА 3

Первый: Театр пуст, неярко освещенье… Как я люблю приливы ощущенья, Что не продажен театральный мир, Что это — жизнь, не сотворён кумир Из «Чайки», «Трёх сестёр» и «Дяди Вани», Ходить по сцене можно без опаски, И не нужны ни «Золотые маски», Ни заполночь о новой пьесе споры, Ни похвалы, ни оклик режиссёра, Не нужно перед ним хвостом вилять И ради роли зад свой подставлять Под стрелы злой судьбы и копья рока. Театр чист! В театре нет порока, Того, что в храм искусств частенько вхож Под благостной личиной гнусных рож, Что пялятся из зрительного зала. Актёров лучших померло немало От их оценки гнусной и несносной. А как снести, стерпеть их злобный суд, Где бьют без сожаления сосуд — Сосуд души артиста кровеносный? Зачем я тут? Зачем ищу успех русский пионер №4(37). июнь 2013

У публики, что я же ненавижу? Чтобы под старость вспоминать: «В Париже Мне так рукоплескали! А в Орле! Да так не принимают на земле Простых рабов прекрасной Мельпомены»? Потом сказать: «Я не могу без сцены! Решительно, смертельно не могу». И — вдруг понять, что я по-скотски лгу, Ведь не могу прожить без рабской маски, Что лыбится и плачет для того, Чтоб хлопали, чтоб мне дарили ласки, Цветы дарили с криком: «У него — Талантище! Талант, каких не знала История театра! Он такой…» А ты стоишь, едва прикрыв рукой Свой рот, чтоб скрыть от глаз людских зевоту. А люди? Люди вызывают рвоту. Ведро бензина… зажигалка пьезо… Нет! Лучше — нож! Я всех бы перерезал! Всех зрителей! Без исключенья всех! Не твой ли, сволочь, слышался мне смех, Когда меня в «Макбете» убивали? Не вы, мадам, хрустя, печенье жрали В одной из самых к сцене близких лож? Не нравится не бутафорский нож? У вас — минута волю дать слезам, Потом, простите, бритвой по глазам, Чтоб больше не смотрели ваши зенки Дежурные премьеры от Фоменки. Где шпага? Режь! Кромсай! Коли, рука! За Волчек! За меня! За Виктюка! Чтоб все на свете наконец узнали, О чём молчит актёр в безлюдном зале…

Второй: Ну, во ты дал! Напомни, что за пьеса? Ты утверждён? Прогон уже когда? Первый: Да нет, в башку полезла ерунда. Мозг — ни хрена не двигатель прогресса. (Оглядывается.) А здесь — так, ничего… Уютный зальчик… А пионер при чём? Второй: Да так журнальчик, Похоже, называется у них. Не хуже и не лучше остальных. Картинки есть, статейки — всё как надо. Первый: А что-нибудь приятное для взгляда? Какие-нибудь «Сливки», Жанна Фриске? Ну, чтобы без трусов и типа сиськи? Какая-нибудь голая Собчак, русский пионер №4(37). июнь 2013

Без грима, фотошопа, без фигни…

Второй: Ты что-то разошёлся, весельчак! Ты на сценарий хоть глазком взгляни, Чем, как дурак, мечтать о голой Пьехе! Первый: Ну вот, гляжу: «журнал… этапы… вехи…». Они, похоже, о себе — всерьёз… А тут бы жёстко надо… Представляешь, Начнём концерт с физических угроз: «Слышь, голопузый, бубен потеряешь!» Они идут такие дружным строем И дружно умирают, как герои. Со сцены в зал рекой течёт кровища... Здесь — трупы, в зале тоже ни души. Второй: И только мы с тобой, Кибальчиши, Стоим живым укором и примером Всем недобитым русским пионерам. Первый: Читаю дальше. «Лет примерно пять Назад тому журнал решив издать, Мы долго размышляли над названьем». Второй: А это чьи, пардон, воспоминанья? Первый: Редактор их, Колесников Андрей. В газете «Коммерсантъ» один еврей Мне рассказал, как он их всех надул, Втеревшись ловко в президентский пул. В статьях его не проверяют сути. Главреда часто оторопь берёт: Вот как узнаешь, врёт или не врёт, Коль правду знают только он и Путин? Второй: Да, то, что президент наш словом меток, Известно от Капотни до Курил, А Путин, может, и не говорил Того, что люди знают из заметок! Первый: Мы отвлеклись. Давно… Пять лет назад Издание вот это учредили. Названья нет. Ни в голову, ни в зад Хорошие слова не приходили. Сперва назвать хотели «Колесо», На главной чтобы — главного мордальник, А дальше — полоса за полосой За авторством его статей читальня. Второй: Что ж помешало? 58

Первый: Думаю, что лень И занятость, ведь, если разобраться, Колесников был должен каждый день За Путиным туда-сюда мотаться.

СЦЕНА 4 Появляются одетые в синие шорты и белые рубашки барабанщик, горнист и пионер с флажком «Русский пионер», они маршируют не в ногу и орут дурными голосами.

Второй: «Всегда готов»? Как юный пионер?

Пионеры: Раз-два!

Первый: Вот прозвучало правильное слово! Ведь и банкир, и дворник, и премьер — Все были им. Название готово!

Второй: И кстати, журналист всегда готов Писать про всё — от стройки до пожара. И получают, кстати, будь здоров! Первый: При чём тут Кашин? Второй: Я — про гонорары! Их все на презентации зовут. Наели, гады, на банкетах будки! Не то, что наш актёрский скорбный труд…

Три-четыре! Три-четыре! Раз-два! Кто шагает дружно в ряд? Журналистский наш отряд! Кто шагает дружно в ногу? Уступайте нам дорогу! Семь-пять! Восемь-тыща! Восемь-тыща! Пять-семь! Мы сейчас про всех напишем! Мы сейчас покажем всем!

Второй: Что там за звуки?

Меньше дела, больше слов! Журналист всегда готов! Журналист всегда готов! Меньше дела, больше слов!

Первый: Вроде слышно дудки.

Второй: Не для похмелья шум, хочу признаться.

За сценой раздаётся дробь барабана и звук пионерского горна.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Первый: Откуда вы взялись такие, братцы? Ну, отвечайте, коли вас спросили! Пионер с флажком: Мы — журналисты, ум и честь России! Второй: Ответ толковый, тут и крыть-то нечем. (Вглядывается в лицо пионера с барабаном.) Вот это — ум России?

Пионер с барабаном: Нет, я — печень! Второй: Не врут, похоже, хоть и журналисты… Пионер с флажком: Так врём не мы. Второй: А кто же? Пионер с флажком: Колумнисты! Первый: А это кто такие, Боже правый? Пионер с флажком: Селебрити! Ну, те, которых слава Не обошла по жизни стороной, Те, чьи давно известны людям лица, Кто интересен всем…

Первый: Гламурный гной? Пионер с флажком: Да нет же, ко-лум-нисты!

Первый: Ну, например, какие темы? Пионер с флажком: Пьянство. Второй: О, что я слышу! Ангелы, потише! Про пьянство пишет сам Ефремов Миша? Первый: А что, про пьянство Миша много знает, Коли журналы про себя читает. Второй: А он читать умеет? Не смеши! Первый: Ты как-то говоришь не от души… Да, от него есть запах перегара, Но это оттого, что гонорары — Огромные, и их потратить трудно, А выпивка — доступна… Второй: Это чудно! А то бы был артист намного злей. Эй, с барабаном! (Подзывает пальцем Пионера с барабаном.) Спонсорской налей! Пионер наливает им по полному стакану выпивки. Первый и Второй готовятся выпить, нацепляют на вилки закуски.

Первый: Ну что, как говорится, «по второй»?

Банкиры там, писатели, артисты.

Первый: И наши есть? А ну-ка называй И ерундой мне ясный мозг не чисти. Ну, говори! Пионер с флажком: Вот, скажем, Охлобыстин… Ещё — Ефремов, Фёдор Бондарчук…

Второй: И что, строчат не покладая рук, Забыв про сериалы и рекламу? Ночами! Я сейчас расплачусь прямо! Бесплатно? Да они жадны, как звери! (Оборачивается к Первому.) Что Станиславский говорил? Первый: «Не ве-рю!» Второй: Вам пишут Охлобыстин и Ефремов?!! Пионер с флажком: О, да. Причём на заданную тему. Без пафоса, без лоска и без чванства.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Оба оборачиваются на тяжёлый вздох Пионера.

Второй: Что невесёлый, пионер-герой? Первый: И правда, что стоишь, как истукан? Я — быстро! (Выпивает, вытряхивает несколько капель из стакана.) Вот и всё! Держи стакан! (Пионер наливает себе до краёв, пьёт залпом.) Вот молодец! Без лишних слов, по-русски! (Пионер с выпученными глазами шарит в кармане шортов.) В карман полез за словом?

Пионер с флажком: Я в смысле — вон она сама идёт. Появляется Собчак на высоких каблуках со стопкой «Русского пионера», торчащей из сумки Birkin.

Второй: Вот, ляпнул сдуру, тут же появилась. Первый: Да, действие, похоже, оживилось… Вот это грим! Как в фильме, где Высоцкий! Я в ней и не узнал бы Насти Стоцкой! Не могут без эффектов и без трюков.

Пионер достаёт из кармана яблоко.

Второй: Не Стоцкая… Да это же Безруков! Да, всё-таки искусство — это тайна.

Пионер: За закуской!

Собчак: Я, как всегда, по поводу дедлайна…

Второй: Теперь ответь мне,

Писала ночью, позабыв гулянку, Всё как просили: нервы наизнанку, И тема секса, как всегда, раскрыта

юный хулиган: Чтоб ваш журнал был ярче и заметней, Печатаете в нём, наверно, сплетни? Про кто кого? Про Ксюшу Виторган? Про бриллианты, шмотки и дома? Ну, пишете?

Пионер с флажком: Да нет, она сама… Первый: Чего — «сама»? Пионер с флажком: Сама для нас писала, Как девственность едва не потеряла С каким-то мужиком на страшной даче…

Второй: Недавно? Пионер с флажком: Нет, давно. Первый: И что же, значит, (С интересом листает журнал.) Тут всё в её же личном изложеньи?

Второй: А страх? А стыд? Первый: А мамы положенье? Второй: А ну, живей выкладывай, засранец, Про что ещё ваш нетипичный глянец! Всю правду говори! Пионер с флажком: Собчак сама! Второй: Сама, я понял, я не идиот! 61

Первый (на ухо Второму): Она излишне как-то деловита…

Собчак: Немного опоздала, ничего? А где редактор?

Первый и Второй (хором): Мы тут за него!!! Собчак: Я, редактрисой став, сама узнала То, как важны дедлайны для журнала, Как важно верно расставлять слова.

Второй: Да, тут у нас тебе не в «Доме-2»! Нам нужен слог подвижный, резвый, меткий. Я занят. Всё, пока! Пиши заметки! Собчак: Заметки будут, в этом нет сомненья, Увидимся на Пионерских чтеньях. И передайте Бокову привет.

Первый: Иди уже работай, спасу нет! Я кто тебе, редактор или прыщ? Второй: У нас таких писак пятнадцать тыщ! Я, может, спать сегодня не ложился! Собчак: Бегу, бегу! Первый (обращаясь к залу): А наш-то — в образ вжился! Собчак убегает.

русский пионер №4(37). июнь 2013

текст: евгений имиш рисунки: олег бородин

русский пионер №4(37). июнь 2013

Евгений

Олегович поднял глаза от монитора и долго смотрел в спину сгорбленной старухе. Черное пальто с меховым воротником. Старуха только что вошла в кабинет и закрывала за собой дверь. — Вы по какому вопросу? — отчеканил главврач. Старуха не отреагировала. Она закончила громыхать дверной ручкой и, не поднимая головы, пустилась в путешествие до стола. Ее палка равномерно и уверенно вколачивалась в пол. Евгений Олегович поморщился. — Как вы сюда попали, бабушка? Вы ошиблись? Из-под платка показался нос. Это первое, что бросалось в глаза, — большой восточный нос. Без переносицы, со странным рельефом растянутой на нем кожи. Он словно пришпиливал собеседника. Обездвиживал его. Евгений Олегович даже выпрямился и что-то машинально отодвинул рукой на столе. — Вы меня слышите? — еще раз спросил он. Тем временем старуха подошла и подняла голову. Сделала она это медленно, эффектно, постепенно высвобождая большое морщинистое лицо из теней платка. — Главный? — рявкнула она низким голосом. Черные глаза старухи окатили Евгения Олеговича чем-то вязким и неумолимым. Старуха села, положила этот свой тяжелый взгляд на главврача и назначила паузу. Евгений Олегович не выдержал. — О Господи! Да что вы в самом деле?! Что вы тут?.. Пойдемте, я вас прово… Он осекся. Старуха с невозмутимой мощью удерживала его взглядом. Не отрываясь от врача и лишь слегка вскинув брови, она громогласно произнесла: — Я!.. И замолчала. Евгений Олегович, главный врач и заведующий отделением онкологии 57-й больницы города Электросталь, на этот раз не посмел нарушить паузы. Его, по сути, смешное лицо — нос уточкой, круглые глазки — стало трогательно-растерянным. Главврач покорился. Через мгновение старуха завершила фразу: — По делу! Евгений Олегович вздохнул с облегчением. Старуха подняла руку и, очертя ею круг в воздухе, игриво показала на него пальцем. — Каково?! Впечатляет? Взгляд смягчился. Глаза сузились. Тонкие губы старухи ехидно скривились. Сама она приосанилась и театрально скинула платок на плечи. На голове открылась высокая седая прическа. Таким образом старуха в одно мгновение превратилась в пожилую даму и заговорила совсем с другими интонациями. — А ведь всего три слова. Я вижу, вы оценили. Мы с Фанни одного амплуа. Я, конечно, была значительно моложе. Ко мне это пришло позже. Мы дружили. В Пушкина я была во втором соста-

русский пионер №4(37). июнь 2013

ве в «Странной миссис Сэвидж». Патрика. Я не играла Сэвидж, но это не мешало нам поддерживать отношения. Да, нам довелось еще играть в Моссовете. Островского — «Правда — хорошо, а счастье лучше». А впрочем… Это все в прошлом. Справедливости ради надо сказать, что жизни было много. Жизни было так много. Так много! Старая актриса закатила глаза. Евгений Олегович ошеломленно на нее смотрел. Наконец его гостья стряхнула с себя мечтательность и облокотилась на стол. — Меня зовут Мира Варламовна. Я не хочу, чтобы вы подумали, что я взбалмошная старуха. Я еще кое-что могу, и вы это только что видели. Я не играю в театре, — Мира Варламовна сделала широкий обзорный жест, — по разным причинам. Нет. Кое в чем я занята. Меня приглашают на конкурсы чтецов. Молодые поэты, поэтические вечера, литкружки… — Рука актрисы залетала по воздуху. — Это все… Вы понимаете. Не то. Театр! Это по-настоящему. В театр идут простые люди. Театр спасает. Врачует. Ой… Мира Варламовна спохватилась. Достала из сумочки перстень с черным агатом и надела на палец. В этот момент Евгений Олегович наконец пришел в себя. — Потрясающе! Бесподобно! Эти глаза!.. — А?! — Мира Варламовна в очередной раз ткнула в главврача пальцем. Теперь рука ее была украшена агатом — черный матовый камень на вельвете морщин. — Оценили? Что я вам говорила! Вот эта роковая поволока, а? Мамаша Кураж! — Да, великолепно. Я же просто… У меня мурашки по телу пошли… — А у вас такое забавное русское лицо… Мира Варламовна отстранилась и взглянула на Евгения Олеговича, как на картину. — Такой Василий Теркин. Или Швейк. Евгений Олегович рассмеялся. Ему неожиданно стало весело и легко. — Мда. Мира Варламовна, но что же вас ко мне привело? Что вас беспокоит? — Ой! Вы про это? Нет, нет, нет… Я чертовски здоровая старуха. Щадящий диабет: плод богемных излишеств. Ноющее сердце, прожившее не одну жизнь… Так что вы хотели, молодой человек?! Мне семьдесят лет. Мелочи! Легкая ржавчина. Евгений Олегович профессиональным взглядом окинул актрису. На мгновение задержался на шее. Черепашья кожа от ключиц к подбородку. Главврач удивленно выпятил губу и продолжил слушать. — Мне кажется, эта моя идея если и не гениальна, то весьма экстравагантна. И не-бес-по-лез-на. На закате я сыграю само Провидение. Пиковую Даму, если угодно. Но дело не толь-

ко в моих амбициях. И еще: Боже сохрани вас подумать, что в деньгах. — Мира Варламовна приблизилась к врачу, и взгляд ее снова превратился в безжалостную топь. — Боже вас сохрани! Я буду нуждаться исключительно в возмещении издержек. Дорожные расходы, питание. Гардероб я беру на себя. — Мира Варламовна отвернулась и стукнула об пол палкой. — Так вот. Вы заведующий онкологическим отделением. Я даже знаю, что вы хирург. А также я знаю, что есть множество видов этих самых онкологических заболеваний, которые не подлежат операции. Евгений Олегович равнодушно пожал плечами. Большое лицо Миры Варламовны вдруг искривилось в подозрительной гримасе. — Ведь «медицина бессильна», не так ли? Многие обречены! На что им уповать, как не на чудо? Как это у вас называется? Плацебо? Как вы считаете, может ли, скажем, цыганка на вокзале случайно оброненным словом включить скрытые резервы организма? Мира Варламовна, сжав перед собой кулак, смачно прорычала «скрытые резервы». — Пробудить алчность к жизни? Растолкать павшую надежду? А? Что вы скажете? Евгений Олегович откинулся и вскинул брови. — Интересно. Ну, в общем-то, да… А вы, значит, хотите их подкарауливать? Хе-хе. Я боюсь, Мира Варламовна, что вы не совсем представляете себе… На скрытые резервы я бы так не рассчитывал. Но в чем-то вы правы. Вы меня простите, я не совсем понял, а что от меня требуется? Евгений Олегович покосился на монитор. До прихода Миры Варламовны главврач как раз заполнял истории болезни выписанных, но не выздоровевших пациентов. Пожилая актриса уловила этот взгляд и, также кивая на монитор, налегла на стол.

...— Вы звоните отчаявшейся семье больного. Они вас, естественно, зна ют. И вот вы, лечащий врач, рассказы ваете, что есть такая актриса, гото вая предстать перед несчастным где бы то ни было. В любом месте и в виде роковой случайности. Городской су масшедшей, цыганкой, сиреной, тенью отца Гамлета… это уже я решу, как сделать иллюзию полной. Можете на меня положиться... 65

— Именно, доктор. Но даже не столько сами больные, сколько ваши рекомендации. Чтобы вам окончательно стало ясно, я позволю себе пофантазировать. — Мира Варламовна встала, вышла на середину кабинета и изящно оперлась на палку. — Вы звоните отчаявшейся семье больного. Они вас, естественно, знают. И вот вы, лечащий врач, рассказываете, что есть такая актриса, готовая предстать перед несчастным где бы то ни было. В любом месте и в виде роковой случайности. Городской сумасшедшей, цыганкой, сиреной, тенью отца Гамлета… это уже я решу, как сделать иллюзию полной. Можете на меня положиться. Вы видели, на что я способна, не так ли? Разумеется, конфиденциальность, абсолютную непостижимость и таинственность для подопечного я гарантирую. Ну? — Актриса поддала палку ногой и сделала ею фехтовальный выпад в сторону Евгения Олеговича. — Вы врач или не врач? Вы врач. Так будьте им до конца. Вы не верите в скрытые резервы, это ваше право, но отнимать надежду у обреченного вы не смеете. Мира Варламовна отбросила пафос, села и уже спокойным голосом добавила: — От вас требуются всего три вещи. Убедить этих бедных людей в том, что это не бессмысленно. Рекомендовать меня как человека бескорыстного и честного. И дать мой телефон. Справитесь? Евгений Олегович рассмеялся. Ему вдруг страшно захотелось легко и ребячливо покориться этой старухе. Он мотнул головой, поправил воротник халата и с шутливой бравадой произнес: — Справлюсь. Однокомнатная квартира на первом этаже. На окне узорная решетка, за ней — капель и городской шум. По эту сторону — коробки с книгами. Стены оклеены афишами, проспектами и фотографиями с Фаиной Раневской. Тут она всякая. В чепчике из фильма «Золушка», в берете из «Осторожно, бабушка!», в шляпке из «Слона и веревочки» — веселая, дурашливая, трагическая, одно лицо от пола до потолка. На диване ворох белья. В середине — трюмо, заваленное неимоверным количеством тюбиков и колбочек. Удушливый запах лекарств, табака и свалявшейся одежды. Мира Варламовна сидела в кресле и разговаривала по телефону. — Вы жена ему. Ага. Как? Очень приятно. Меня — Мира Варламовна… Да. Что, вы говорите, у него? Как? Повторите… Гипер что? Нефроидный. Ага. Зэ, тэ три, эн один… что это такое? Эм один? Господи! Вы что, читаете? Я понимаю, что это страшное горе, но вы можете человеческим языком? А, рак правой почки. Так нормально. Нет, это ужасно. Но звучит понятно… Мира Варламовна в белой ночнушке и с черным агатом на руке. Во рту мундштук с истлевшей сигаретой. Седые волосы распущены. Между тканью и тапочком просвет щиколотки — венозные узлы на смуглой морщинистой коже.

русский пионер №4(37). июнь 2013

В комнату вошел жирный бежевый кот и сел напротив. Мира Варламовна продолжала говорить, глядя на него. — Куда? В Одессу… А что там у вас? Море. Понятно. Сейчас я подумаю. Одесса, Одесса, Одесса. Ага. Нет, я прямо сейчас вам могу сказать. Покупайте два билета. И еще один на те же сутки приезда. Обратно. Да, мне. С вашим мужем я поеду в одном плацкарте. Туда. Нет. Обратно одна. Слушайте, дорогуша, вы понимаете, что, если он даже просто что-то заподозрит… Да, да… Нет, нет. Я ничего с вас не возьму. Разве Евгений Олегович не предупредил? Мира Варламовна зажала рукой динамик и сказала коту: — В Одессу, Маркиз. Паниковского, а? Как ты на это смот ришь? Быстро вернулась к разговору. — Але. Что значит «почему»? Я актриса. Да, да. А, вот вы что подметили! Похожи, похожи. А мы ведь дружили. В Моссовете я была во втором составе в спектакле «Деревья умирают стоя». Касона. Фанни играла бабушку. Я, конечно, была сильно моложе. Ко мне это пришло позже. А ну, спросите меня: «Вы любите детей?» Спросите, спросите. Ага. — Мира Варламовна откашлялась и ответила изумительно похожим на Раневскую голосом: — «Как вам сказать?.. Безумно!» — Рассмеялась в трубку. — Узнали? Фрекен Бокк. Да, да, Фанни ее озвучивала. Спасибо, спасибо. Но вот вы уже и смеетесь. Когда? Хорошо. Вот и поговорим. Уповать, да, на Бога, да. Будем. До встречи. Да, лучше в Москве. До свидания… — Ну что? — громко спросила актриса кота. Она положила трубку на телефон, стоящий на табурете. Там же — пепельница и кружка с кофе. Мира Варламовна затушила сигарету и вынула вставную челюсть. Губы ее провалились. Нависая над кружкой гигантским носом и всклокоченной сединой, она стала окунать челюсть в кофе. Как печенье. Кот невозмутимо на это смотрел. Мира Варламовна беззубо ему улыбнулась и прошепелявила: — Феатр, Малкиз! Пофаим нафежду. Пьёбудим сьитые езелвы! Гастроли состоялись через две недели. Стоял апрель. В Электростали еще повсюду лежали глыбы мертвого снега. В Москве же о нем давно забыли. Светило солнце, и Мира Варламовна, оказавшись на Киевском вокзале, пожалела, что вышла в пальто. На площади она последний раз сощурилась на небо, полюбовалась черным камнем на руке, надела темные очки и достала из сумочки раскладную трость для слепых. Ей не пришлось особенно трудиться. Она и так ходила медленно и осторожно. Теперь она лишь запрокинула голову и часто-часто постукивала перед собой тростью. Огромный седой пучок на голове медленно и степенно плыл к поездам дальнего следования. — Это какой вагон? — спросила Мира Варламовна, подойдя к поезду. Проводница при виде слепой старухи изменилась в лице. Схватила ее под руку и закрутила головой в поисках помощи.

русский пионер №4(37). июнь 2013

— Пятнадцатый. А какой вам надо? — Такой и надо. Какое у меня место? — Мира Варламовна протянула билет под нос какому-то старику, стоящему рядом. Проводница перехватила бумажку. — Семнадцатое. Это слева. Нижнее. Там. В середине. — Она не смогла в уме подсчитать количество отсеков до нужного места и неуверенно махнула рукой в вагон. — Я найду, дорогуша. Не переживайте. Я ориентируюсь, как летучая мышь. Актриса постучала палкой между подножкой и перроном и торжественно вошла в поезд. Как и задумала, Мира Варламовна провела почти всю дорогу у окна. В благородной позе, высоко задрав голову. Лишь изредка она, не раздеваясь, ложилась. Дремала. Затем вновь водружала свой непроницаемый образ у стола и так картинно сидела, что перелески и станционные домики за окном, казалось, бегут по кончику ее еврейского носа. Вокруг происходила обычная вагонная сутолока. Люди озабоченно посматривали на неподвижный профиль, а проводница без всяких разговоров сразу принесла чай. Практически вложила стакан в руку актрисе. Мира Варламовна вошла во вкус и превращалась в изваяние. На противоположной полке расположился ее подопечный. Высокий, худой мужчина лет пятидесяти. С интеллигентным лицом. Лысый, бледный, с тонкими синеватыми губами и нездоровыми пятнами на шее. Мира Варламовна исподволь следила за ним. Мужчина ни на кого не смотрел, скинул верхнюю одежду и, хоть и остался в одной рубашке, тут же покрылся испариной. Все время вытирался салфеткой и разгадывал кроссворды. В контакт с пациентом Мира Варламовна вошла ночью, перед таможней.

...По эту сторону — коробки с кни гами. Стены оклеены афишами, про спектами и фотографиями с Фаиной Раневской. Тут она всякая. В чепчике из фильма «Золушка», в берете из «Осторожно, бабушка!», в шляпке из «Слона и веревочки» — веселая, ду рашливая, трагическая, одно лицо от пола до потолка. На диване ворох белья. В середине — трюмо, завален ное неимоверным количеством тю биков и колбочек. Удушливый запах лекарств, табака и свалявшейся одежды... 66

русский пионер №4(37). июнь 2013

Нащупала принесенную проводницей миграционную карточку и ткнула ею в ухо мужчине. Мира Варламовна намеренно действовала грубо и резко. — Заполните. Вот мой паспорт. Мужчина вздрогнул, увернулся от бумажки и безропотно принялся писать. — Цель вашей поездки? — спросил он слабым голосом. Воспаленные глаза его пристально посмотрели в рот Миры Варламовны. Последняя внушительно изрекла: — Детские могилы. Пассажиры плацкартного отсека оторвались от заполнения карточек. Мужчина покрутил ручку и неожиданно для своего кроткого вида вспылил: — Мне что, так и писать?! Мира Варламовна промолчала. С бокового места сорвалась бабулька в косынке. Замахала руками на мужчину, зашикала на него, отобрала листок с ручкой и, сев на его место, уставила слезливые глазки на старую актрису. Мужчина покраснел и посторонился. Бабулька запричитала: — Хорошо, хорошо, хорошо. А вот тут… Ми-сце при-бутя. А! Место пребывания, значит. — Кладбище, — гробовым голосом сказала Мира Варламовна. — Ага, — кивнула бабулька и заполнила графы традиционным образом: «Отпуск», «Санаторий». — Все, родная, все. Вот тут распишись, — залепетала она и сунула карточку в руку актрисы. — Детишек похоронила, да? О Господи Исуси, Господи Исуси! Ничего. Скоро все там будем. Скоро. Лицо Миры Варламовны не откликнулось ни малейшим движением. Она по-прежнему сохраняла величественную осанку и не проронила лишнего слова. Волнение вокруг нее постепенно рассосалось. Подопечный вновь склонился над кроссвордом. Финальную сцену акт риса наметила на утро, перед Жмеринкой, то есть часа за два до приезда в Одессу. Проснувшись и приняв свое неизменное положение, она внутренне готовилась к выходу. Сквозь темные очки следила за мужчиной нервно и зорко, как за движущейся мишенью. Наконец подошло время. Когда за окном появились крыши деревенских домиков и в вагоне послышались вопросы «Сколько стоим?», актриса выдвинулась на середину полки. Мужчина напротив тоже высвободил из-под стола колени и, явно намереваясь встать, качнулся вперед. В этот момент, раскладывая трость, Мира Варламовна вытянула руку. Причем ту, на которой был перстень. Получилось, что она ударила подопечного. Удар пришелся в нос. Мужчина запрокинул голову, всхлипнул, но все же успел по

русский пионер №4(37). июнь 2013

инерции встать. Рядом с ним, также успев встать, оказалась Мира Варламовна. Удерживая равновесие, актриса кулаком уперлась мужчине в грудь, отчего тот вскрикнул и немного ссутулился. Их лица сблизились. У мужчины носом шла кровь. Прикрываясь рукой, он в упор смотрел в темные очки Миры Варламовны… — О Господи! — басом завопила актриса. Ее физиономия, вот уже сутки сохранявшая невозмутимость, исказилась гримасой ужаса. — Вы больны! Актриса разжала кулак на груди мужчины и прижалась ладонью. — О! О! О! Старческая рука поползла вверх. Грубо охватила тонкую шею, затем, ощупывая лицо, размазала по нему кровь. На какоето время рука замерла на глазах мужчины. Черный агат, кровь, морщины… Актриса походила на ведьму, ослепляющую наложением «кровавой руки». Подопечный, казалось, готовый разразиться ругательствами, вдруг обмяк. Актриса эффектно отняла руку. Одновременно она приняла свое прежнее выражение. Уже совершенно спокойно обняла мужчину за талию и похлопала его по правому боку: — Вот тут. Впрочем, вы так больны, что не можете об этом не знать… — мгновенно потеряла интерес, развернулась и как ни в чем не бывало пошла в туалет. Вдруг, спохватившись, повернула голову и добавила: — Еще… Вы так не волнуйтесь. На вас нет смерти. Выживете. Из туалета Мира Варламовна вернулась, как на поклон. Пассажиры соседних полок не сводили с нее глаз. Бабулька в косынке подошла на полусогнутых и назвала Миру Варла-

...— Цель вашей поездки? — спросил он слабым голосом. Воспаленные глаза его пристально по смотрели в рот Миры Варламовны. Последняя внушительно изрекла: — Детские могилы. Пассажиры плацкартного отсека оторвались от заполнения карточек. Мужчина покрутил ручку и неожидан но для своего кроткого вида вспылил: — Мне что, так и писать?!. 68

мовну «матушкой». Подопечный все порывался что-то спросить, но не мог. Смотрел на актрису дикими глазами. Погружался в задумчивость, вновь безмолвно вопрошал. Мире Варламовне стало его жалко. Но она, изнемогая от усталости, оставалась в образе. В образе каменной слепой еврейки. Обратным поездом Одесса—Москва Мира Варламовна проспала всю дорогу. Все двадцать пять часов. Прошел год. За узорной решеткой снова капель. Коробки с книгами по-прежнему не разобраны и занимают четверть комнаты. Тот же беспорядок, запах старости и со всех четырех стен физиономия Раневской. Мира Варламовна сидела в кресле, курила и разговаривала по телефону. — Я играла такую маргинальную тварь, такую беззубую нечисть, свихнувшуюся на сексуальной почве! Представьте себе. Да, да… Меня чуть не сняли с поезда. А он увидел во мне инфернальную сущность… Что-то вроде инкубы. Да. Он сказал, что готов со мной на все, лишь бы избежать смерти. Да. Москва—Барнаул… Да, я очень плохо себя чувствую. Нет, не из-за этого. Мне трудно дышать. Евгений Олегович, вы мне не звонили год. А между тем мне интересны плоды моей деятельности. Голиков? Это я ездила в Одессу? Рак почки? Да. Помню. Умер? А должен был? И должен был… Понятно. Я не расстраиваюсь. Я не расстраиваюсь… Актриса задумчиво выпустила дым в потолок. Она сильно похудела. У нее выступили скулы, и вставная челюсть при разговоре стала навязчиво бросаться в глаза керамическим блеском. Тяжело положив ногу на ногу, Мира Варламовна разглядывала тапочек и говорила спокойным, флегматичным басом. — Да, да… Это из моей серии попутчиц. Москва—Адлер. Я была старой монахиней. Но немой. Да, немой. Вы знаете, моя древняя голова ни бельмеса не держит. Ага. Я не рисковала. Я начертала свое послание на газете. Жив? А должен был? Не должен был. Видите?! Да, да… А что такое? Мне трудно глотать. Боль? Есть. Бывает. Я пью свои. Хорошо, хорошо. Кто? Глио что? Глиопластома? А! Нет. Евгений Олегович, я не беру заграничные поездки. Да. Я не владею иностранными языками. Вы только вообразите себе эту конспирацию! Ага. В комнату вошел Маркиз, свалился на бок и принялся себя вылизывать. — Ах ты моя жирная котомойка! Это я не вам… Маркиз пришел. Маркиз? Мой кот. Я позавчера его забрала у соседки. Я же три дня жила в городе Анапа. Взаперти. Да. По утрам в рубище и без зубов я ходила на паперть и просила подаяние. — Мира Варламовна рассмеялась. — Да. И я соскучилась. Соседка меня очень любит. Всякий раз, отдавая Маркиза, я пою ей песню. Вот послушайте. — Актриса запела голосом Раневской: — «И летят!

И кружат! Пожелтевшие листья березы. И одна! Я грущу! Приходите меня пожалеть». — Мира Варламовна оживилась, подобралась в кресле, переложила трубку к другому уху. — Сейчас, сейчас… «Ты ушел! От меня! И текут мои горькие слезы! Я живу! В темноте! Без живительных солнца лучей». — Последнюю строчку Мира Варламовна допела через сигарету и преувеличенно томно. — Ага. Узнали? Разумеется. Мы дружили. Но я была сильно моложе. Ко мне это пришло позже. На Таганке, у Эфроса, я была во втором составе в «Дальше — тишина». Вины Дельмар. Да-да… А, ну да, я говорила… Мира Варламовна замолчала. Она внимательно слушала. — Ох, Евгений Олегович… Ну хорошо, я приду… Я приду… Непременно. Завтра. Да. Всего доброго. До встречи… Да, да… Заодно я расскажу вам про Азовское море, которое я видела из окна поезда. Да… Поговорим. Она положила трубку. Замерла. Стало тихо. Лишь с улицы щебетание птиц и звук моторов. Мира Варламовна сидела, опершись на колени, и крутила на пальце перстень. Подкрашенные брови трагически изогнулись. Лицо вытянулось, темные глаза застыли. На пути их невидящего взгляда сидел кот. Наконец актриса очнулась, вспомнила только что спетую песню и тихонечко затянула: — И летя-я-ят. И кружа-а-ат… Через два дня Мира Варламовна в больничной пижаме вошла в кабинет главврача. Евгений Олегович угрюмо смотрел на монитор, когда актриса закрывала за собой дверь. При этом она ссутулилась, постояла к врачу спиной, а затем развернулась и сделала страшные глаза. — Помните? «Я! По делу!» Год! А сколько всего! А еще говорят, в старости жизнь пуста и скоротечна. Чепуха! Евгений Олегович перевел взгляд на актрису и еще больше нахмурился. Встал и проводил ее до стула. — Садитесь, Мира Варламовна, садитесь… Я ума не приложу, как такое может быть… Мира Варламовна, не найдя отклика, смутилась. Села и, пока доктор возвращался на место, посмотрелась в черный агат. Евгений Олегович воткнул локти в стол. — Мистика! Ну ладно бы там кто!.. Но… Это же не инфекция, в конце концов! — Прекратите болтать. Что там у меня? Евгений Олегович осекся, заерзал, повернулся к мони тору. — Мира Варламовна, мне очень неприятно, но… Старуха перебила его. — А вы знаете, я ведь не актриса. — Она по-прежнему разглядывала перстень. — И никогда не была. И с Раневской не знакома. А ведь мы, как вы теперь можете видеть, даже однофамильцы. — Актриса усмехнулась. — «Даже»! В общем-то, распространенная еврейская фамилия. Фельдман.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Евгений Олегович вновь вынужденно оторвался от эк рана: — А как же?.. — А как же — что? Талантливая, да? О, да! Что-то во мне, конечно, есть. Но театр — это театр! Мира Варламовна встала и сделала два тяжелых пируэта. Шарканье тапочек эхом пробежало по стенам. Актриса остановилась, оттопырила на себе пижаму и рассмеялась. — А! Ерунда! В конце концов, у меня все получилось. Я переехала в незнакомый городок и сыграла несколько неплохих ролей. Глупо роптать, правда, доктор? Мне семьдесят два года! Пожила. Хватит. Ну не профессиональная я актриса, ну и что? Но вот вы, например, этого не поняли… Евгений Олегович откинулся и долго смотрел на старуху. Затем засуетился, неожиданно покрылся красными пятнами, отвернул в сторону лицо. Хриплым голосом он произнес: — Черт! — откашлялся и продолжил: — Вот горе! Мира Варламовна уже сидела напротив. — Ну не мучайтесь, Евгений Олегович, говорите уже… — У собаки опухоль. Я онколог… И такое… Редко какому собачнику приходится сталкиваться. А мне пришлось. Мис тика… Евгений Олегович смотрел куда-то в стену, дергал ногой, отчего вибрировал стол. Мира Варламовна выпрямилась. — У собаки? Подождите. А что же вам там неприятно?.. Что вы нашли? — А… Это… Простите. Я расстроился… Простите еще раз. Ну что мне неприятно? Запустили вы себя, Мира Варламовна. Сердечко, сосуды… Все в раздрай. Вон похудели. Бросали бы вы

...— А! Ерунда! В конце концов, у меня все получилось. Я переехала в незнако мый городок и сыграла несколько не плохих ролей. Глупо роптать, правда, доктор? Мне семьдесят два года! По жила. Хватит. Ну не профессиональ ная я актриса, ну и что? Но вот вы, например, этого не поняли... русский пионер №4(37). июнь 2013

эту благотворительность театральную. Колесите по всей стране… Черт знает! Не девочка. — Так у меня что? У меня не рак? — А вы подумали?.. Я вам говорю, Мира Варламовна, пора вам это бросать. Рак вот вам везде мерещится… Вы, помнится, говорили про литкружки, конкурсы чтецов. Может… Или тоже врали? — Нет. Это не врала. Хожу. Езжу. В Москву. Поэты. Говорят: контральто у вас… И… Последнюю фразу Мира Варламовна произнесла как во сне. Теребила пижаму, страдальчески таращилась на Евгения Олеговича. Воцарилась тишина, и было слышно, как в коридоре клацают тележки. Главврач не выдержал и шлепнул ладонями по столу. — Ну все, Мира Варламовна. Потолкались тут у нас, пообследовались, и ладно. Я вас выписываю. Но накажу нашему фельдшеру заезжать к вам. Хотя, как выясняется, вы меня здорово обманули. Не актриса вы. Хотя, если честно, — главврач встал и положил руку себе на грудь, — ничего подобного я в своей жизни не видел. У вас настоящий талант. Подлинный. — А что же с вашей собакой теперь будет? — Ну что? Прооперируют. Возможно. В ветлечебнице. Думаю, все обойдется. Евгений Олегович рассмеялся и нежно взял актрису за плечи. — Милая моя Мира Варламовна, ваши услуги ей явно не потребуются. Мира Варламовна грубо хохотнула и направилась к выходу. — Уф… Напужалася я! Перед дверью остановилась. Выпятила грудь, сделала мушкетерский жест возле воображаемой шляпы и голосом Раневской воскликнула: — В таком случае прощайте, доктор! — Тут же понизила тон: — Созвонимся, — зыркнула заговорщическим взглядом и вышла. Евгений Олегович неловко улыбнулся ей вслед. Мира Варламовна умерла спустя месяц. Ее нашли на платформе станции «Электросталь». При ней был сборник стихов. По всей видимости, она направлялась в Москву. Евгений Олегович узнал о ее смерти от сотрудника выездной службы, который по случаю жил недалеко от актрисы. Родственников у нее не оказалось. Тело пролежало в морге неделю, покуда соседи Миры Варламовны за счет социального пособия не организовали похороны. Евгений Олегович пришел на кладбище. Стоял июль, было пасмурно, листья в кронах деревьев шуршали сплошным непроницаемым фоном. Вокруг могилы стояли старушки. Тихонечко выли. Когда гроб опускали, Евгений Олегович захлопал в ладоши. На молчаливое недоумение старух главврач пожал плечами: — Она актрисой была. Так принято.

Слушать — сюда

Писатель и карикатурист Андрей Бильжо сделал комикс, посвященный теме номера. И вы можете с ним ознакомиться и не пожалеете. Но потом, и сам ознакомившись с этим комиксом, он задумался и сделал еще один комикс, который считает гораздо лучше прежнего. И с ним вы тоже можете ознакомиться, потому что редакция «РП» считает оба комикса достойными «РП» в той же степени, в какой «РП» достоин этих комиксов. Два комикса в одном номере? Почему нет? Наш журнал. Что хотим, то и делаем.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Урок мужества. Моя смерть в искусстве. Обозреватель «РП» на ковре и на сцене. Урок географии. Как я проведу этим летом. В двух часах от Нью-Йорка. Рассказ продолжается. Роман Сенчин. Хоккей с мячом.

сергей подлеснов/фотосоюз

текст: николай фохт

Возможно, в одном из своих уроков Николай Фохт уже упоминал о своем борцовском прошлом, но не помешает напомнить еще раз, чтобы читатель острее прочувствовал, насколько они бывают близки — борцовский ковер и театральная сцена. И еще вопрос, где мужество нужнее.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Верю

— не верю — все это для слабаков. В театре, да и вообще в искусстве надо уметь умирать. Правильно и безвозвратно. Как в жизни. Чтобы и самому запомнить этот светлый час, да и прочим дать пищу для размышлений, наполнить их досуг эмоциями. В свое искусство я попал совершенно случайно. Но и не случайно. В общем, полным ходом шла подготовка к Всесоюзной Универсиаде по самбо. Я — студент университета, но в то же время самбист, член сборной. Что я помню об этом периоде — кормили хорошо. Нам выдавали талоны на питание, бесплатно — и это был пик моей спортивной карьеры. В том смысле, что первый и последний раз за свое спортивное мастерство (точнее, даже за оттачивание мастерства) я получил оплату. Пусть едой. Но между прочим, обед в профессорской столовой стоил дико дорого для того времени — рублей пять. И вообще, это был не просто профессорский обед — в «морковке», главном здании МГУ, жили зарубежные участники кинофестиваля. Это им страна закатывала ежедневные пиры из пяти блюд, включая бланманже. И столы были сервированы по полной программе: три вилки, пара ложек, чайная ложечка, салфетки. Именно в те незабываемые дни я привык уверенно держать вилку в левой, пользоваться рыбным ножом и не сутулиться во время трапезы. Я учился на четвертом курсе, то есть в какой-то момент я вдруг понял, что все эти талоны-обеды, всех этих смешных иностранцев и суровую профессуру вокруг — все это я заслужил. Чем? Да какая разница? Заслужил, и все. В результате у меня вдруг прорезалась передняя подножка и подхват под одну ногу, чего отроду за мной не водилось. С другой стороны, я увидел большой и интересный мир вне борцовского ковра и решил им воспользоваться. Дело даже не в нарушении режима — я и до этого позволял себе: здоровья было столько, что я вообще не чувствовал никаких последствий даже после самой жесткой и алкоголеемкой гулянки. Меня сгубили беседы на политические и литературные темы. Разговоры за полночь, потом

пешком до студенческого общежития, потом — в предусмотрительно оставленное открытым окно на первом этаже. Спать часа три — и на тренировку. В тот день я все забыл и перепутал. С утра не тренировочное занятие, а прикидка — схватка за право поездки в Минск, на Универсиаду. Я вернулся в семь утра. Проснулся без пятнадцати одиннадцать, сразу в зал. А там меня уже поджидал Валерка Костин. Я даже размяться не успел — сразу в бой. Ну что, на второй минуте сбил дыхание, почувствовал, что улечу сейчас через бедро — Валеркина коронка. И не подготовил свою, как называл ее тренер, «коряжку» — подвернулся. Недокрутил таз, правая рука сорвалась с захвата, рефлекторно выставил ее вперед и воткнулся в ковер. Локоть вылетел. На первый взгляд, обычное дело — но это была повторная травма. Локоть распух, я сразу, еще корчась на ковре, понял, что спортивная карьера окончена. А на следующий день увидел объявление — в Доме медика набирали актеровмужчин в народный театр. Я отправился на прослушивание. Уж не знаю почему, но я подвязал травмированную руку красным маминым платком. Мне так казалось выигрышно. В общем, для чтения я подготовил начало «Евгения Онегина» и почему-то монолог Павки Корчагина. В приемной комиссии сидели две девушки, думаю, младше меня, и молодой человек, которого представили: «Саша, второй режиссер». Я стал читать Пушкина. Саша засмеялся. — Вы похожи на Ленского, недостреленного Ленского. А что с рукой? — Воткнулся, — лихо ответил я. Теперь засмеялись и девочки. — Куда? — В ковер. — На стенке? — На полу. Я борец. Ну, тут они заржали во весь голос. — У меня еще есть монолог Павки Корчагина. В репертуаре. Мне это даже понравилось — этот нереальный взрыв хохота, вызванный моими словами.

русский пионер №4(37). июнь 2013

— Павку Корчагина не надо. Оставьте его в репертуаре для другого раза. — Но больше у меня ничего нет. Басню я не стал учить. — А что так? Из-за ковра? — Из-за какого ковра? — Борцовского. Или циркового. Хорошо, Николай, спасибо за учас тие в конкурсе, оставьте свой телефон. Если что, мы вам позвоним. И берегите руку. Разумеется, это было самое большое разочарование и унижение в моей жизни. Единственное утешение — Елена Борисовна, помощник главного режиссера. Я ей оставил свой телефон, на всякий случай, — ну и разговорились. Я не склонен приписывать все, что произошло дальше, именно Елене Борисовне. В общем, через три дня мне позвонил Саша и радостно сообщил, что я принят в труппу с испытательным сроком. Но самое главное — у меня есть роль! — Мы долго мучились, искали героя. В смысле, искали исполнителя на эту небольшую, но безусловно ключевую роль. И вот нашли. Мне понравилось ваше борцовское прошлое. И красный платок. И, разумеется, Пушкин в вашем исполнении. — А что за роль? — Роль Клауса, юного немецкого поэта, эколога из Гринписа. Он борется против американцев. — Почему? — Потому что они нарушают экологию и развертывают военную базу под Франкфуртом. — Под каким из? — Не знаю, а какая разница? — Ну, не знаю, вжиться в роль. У меня немецкая фамилия, кстати. — Прекрасно. Это тоже повлияло. — Немецкий надо знать? Я не знаю. У меня только фамилия. — Значит, не надо. — А что надо? Когда репетиция? И где можно почитать пьесу? — Пьесу пока можно не читать — у нас не хватает экземпляров. А на репетицию завтра. Обязательно. Мы уже три месяца репетируем.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Я понимал, что все это очень странно, но выбор театра мне льстил. Назавтра в шесть вечера я уже был в театре. Елена Борисовна встретила меня улыбкой, но больше никто меня не узнал и даже не поздоровался. Все артисты уже были на сцене. Даже декорации стояли на своих местах. Я склонился к уху Елены Борисовны и прошептал: — А когда, это самое, премьера-то? — Послезавтра, — ответила Лена, не отрывая взгляда от сцены. — А это нормально? — Нет. Но у нас не было выхода. На шепот повернулся главный режиссер, Иван Юлианович. — А это как раз исполнитель роли Клауса, — пояснила Елена. Режиссер молча кивнул и вернулся к репетиции. — Останься после, он поговорить с тобой хочет. — Откуда знаешь? — Знаю. Не первый год помощница режиссера, — загадочно улыбнулась Елена Борисовна. Иван Юлианович говорил жарко и увлеченно. Но коротко. — Колян, — он почему-то именно так ко мне обратился, — тут нужны твои лучшие качества. Я имею в виду спортивный характер, но и силу мышц. Режиссер изобразил что-то типа подтягивания на перекладине. Надо отдать ему должное, он выложился в этом показе на всю катушку: лицо сделалось пунцовым, на лбу выступил обильный пот. — Роль маленькая. Но ключевая. Представь: весь спектакль тебя нет на сцене. Все только говорят — Клаус то, Клаус это. И читают твои стихи. Да что там — поют песни на твои стихи. И все тебя ждут — ты должен приехать и прочитать текст гимна Гринписа. Ты, кстати, гений. По пьесе. Ну вот, наконец ты приезжаешь прямо под стены американской базы, которую пикетируют главные герои. Ты вбегаешь на сцену и радостно кричишь: «Здравствуйте!» В этот момент звучит выстрел, и ты падаешь. Люди склоняются над тобой и говорят: они убили его, они будут прокляты. Все, занавес. Понятно?

— В общих чертах. Но мне сказали, премьера послезавтра. — И что? — Ну, порепетировать бы. Я никогда не играл в театре. На сцене. — А чего репетировать: вспрыгнул, сказал «здравствуйте», услышал выстрел, свалился замертво. Занавес. — Не знаю. Стремно. — Понимаешь, Колян, нет у нас времени, не хватает катастрофически. Ни бумаги на роли, ни машинисток, чтобы распечатывать роли, если бы была бумага, ни времени, чтобы с тобой репетировать. — А вы что, не знали, что в конце я погибаю? — Да конечно не знали, дорогой мой человек. Мы эту сцену и вообще твоего героя третьего дня только написали — для драматической развязки. У нас конкурс театров — а театр Бауманского района ставит про шпионов. И там гэдээровский разведчик трагически погибает от руки американского шпиона. Понимаешь? Мы это случайно узнали, Елена Борисовна разведала… Она вообще молодец, такая… смелая. Вот, и сразу тебе звонить — Сашка сказал, ты неплохо смот ришься с перевязанной рукой. И красный платок — типа кровь. Выбор пал на тебя. Не подкачай. А репетицию устроить не могу, извини. Будешь работать с листа. Главное в этой роли что? Сказать «здравствуйте» и услышать выстрел. Ну и упасть, разумеется. Справишься. Можно сказать, Юлианыч меня успокоил. И Елена Борисовна — вот тут ее роль переоценить невозможно. Я готовился как мог: после репетиции остался — запрыгивал на сцену, кричал «здравствуйте» и, выждав пару секунд, падал на пол. Ничего сложного. Но как только начался спектакль, меня стало трясти. Такого мандража не было ни в финале первенства клуба «Самбо-70», ни на моем первом международном турнире в Любляне — никогда. Мне не хотелось выбегать на сцену и умирать. Когда пробил час и главная героиня, вглядываясь куда-то вдаль, проорала радостно: «Вот и Клаус приехал», я побежал через весь зал на сцену. Ноги не слушались, перед самой

Повторим урок Рыбу можно резать только рыбным ножом.

Перед схваткой надо очень хорошо разминаться.

Вместо Павки Корчагина лучше выучить басню «Мартышка и очки».

В искусстве самое главное — вовремя умереть.

анна всесвятская

сценой выяснилось, что убрали подставочку. Мне пришлось подтягиваться на руках прям так, как пророчески показывал Юлианыч. Это оказалось очень трудно. Хотя бы потому, что болела рука. Но я подтянулся, ударился носом о край сцены и выбежал на середину. Со всех сторон на меня смотрели фальшиво улыбающиеся загримированные лица. Я почувствовал себя чужим на этой сцене. Мне стало нестерпимо одиноко. Я оглянулся в зрительный зал. Этого не стоило делать, это все равно что смотреть вниз с крыши небоскреба или с пика горы Пушкин-Тау в Избербаше. Самым подходящим для меня было уже упасть. Я и упал. Выстрел раздался через секунду. Я брыкнул обеими ногами и очень громко вскрикнул. Зал охнул. Я лежал вниз лицом и затылком к залу. Поэтому подглядывал. Испуганные артисты стали сходиться к моему телу. У меня было нехорошее чувство, что я что-то не сделал, что-то хорошее и обязательное. Артисты склонились надо мной, и главная героиня сокрушенно, но очень внятно произнесла: — Клаус, милый Клаус… — Здравствуйте! — вспомнил я. Зал охнул еще раз, а артисты отпрянули в ужасе. Не растерялась только главная героиня: — Смотрите, кровь. Они убили его, они будут прокляты. — Артистка очень сильно схватила указательным и большим пальцами меня за нос, я увидел, что действительно из носа шла кровь — это когда я впрыгивал на сцену. Героиня еще раз повторила «Кровь!» и показала зрителям ладонь, обагренную моей кровью. Зал охнул в третий раз. Занавес. Аплодисменты. Поклоны. И только за сценой вся труппа, включая главного режиссера, грохнулась на пол в приступе смеха. Вся, кроме Елены Борисовны. Она поднесла к моему носу чистый платок, во второй руке у нее был бутерброд — с докторской колбасой, кажется. Потом я еще много играл в самодеятельных коллективах. Но больше никогда не умирал на сцене. Я даже немного скучаю по той роли.

русский пионер №4(37). июнь 2013

мария заикина

А вечером прогулки из клуба в бар, а потом опять в клуб. То панк послушаешь, то кантри... Ох, пойду заявление на отпуск напишу, пожалуй. И не забыть бы Джой найти. Очень сумочку хочется.

русский пионер №4(37). июнь 2013

текст и фото: вита буйвид

Из этого урока географии читатель узнает, куда собирается отправиться в отпуск фотодиректор «РП» Вита Буйвид. Это такое место, что и не представить. Вита тоже не представляла, пока там не оказалась — еще до отпуска.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Вот

говорил же профессор Преображенский: не читайте. А я, дура, прочитала. Утром, за кофе. С чего бы это? Вот всегда набегут гости, всякую ерунду в дом принесут. Газеты в том числе. Автоматически хвать ее с утра. Руки помнят. А там, конечно же, ужасы. Про наших с вами соотечественников. Как они курорты один за одним приводят в негодность. Вот, оказывается, Гоа теперь довели. Всего за десять лет. Ну вот, не поеду теперь. Я уже семь лет себя заставляю, никак собраться не могу. А теперь уж точно ни ногой. Если там вторая Турция теперь или курорты Краснодарского края номер три... Ни за что. Я же профессиональный мизантроп, мне в такие места никак нельзя. Сразу вспомнился Джоник, приятель мой псевдоамериканский, автор нескончаемого романа, который он уже много лет пишет в различных арт-резиденциях. Он еще в 97-м году говорил, что падение «железного занавеса» привело к тому, что отдыхать летом становится все сложнее. Точнее, все сложнее найти место, которое еще не облюбовали его и мои соотечественники. Но мне этой весной очень повезло, и я неожиданно присмотрела себе местечко для летнего отдыха. Попала я туда совершенно случайно. Читала себе спокойно лекции о современной русской фотографии в фотошколе Миддлсекса и услышала, что студенты собираются на фотосъемку с легендарным итальянским фотографом, редким мастером стрит-фотографии. Профессор, говорю, я бы тоже сгоняла. Интересно ведь. Конечно, поедем, говорит профессор. Мне тоже интересно. И еще одного профессора возьмем. Он там будет круговые панорамы снимать, и мы все дружно ему поможем. Так я в этот дивный город и приехала — в машине с двумя профессорами, аппаратурой для круговой фотопанорамы и итальянским фотографом. Но, как водится, без фотоаппарата. На меня профессора посмотрели подозрительно, порылись в багажнике и повесили мне на шею тяжеленный «кэнон» с большим объективом. Еще

русский пионер №4(37). июнь 2013

и пальцем пригрозили. Снимай, говорят. Видать, от судьбы не уйдешь... Начало марта, холодно, ветер ледяной с океана. Но все готовятся к курортному сезону уже. Тем более что в этом году это не просто подготовка, это капитальный ремонт. Ураган «Сэнди» зацепил. Тихонечко так, но ощутимо все-таки. Одна студентка так ситуацию прокомментировала: хлопнет тебя возлюбленный по заднице, вроде нежно, а синяк все равно на полпопы. Вот и здесь — все прибрежные курортные заведения подтопило, что-то отвалилось, что-то закоротило. Дела мелкие и очень много. Но местные работают без паники, методично так. Хотя городок кажется абсолютно пустым. Особенно парковка меня потрясла в пяти минутах от океана. Огромная парковка без автомобилей внушает одновременно и временный экзистенциальный страх, и покой, уверенность и надежду. Угадайте почему. Все просто: как только легкий шок от пустоты пространства, которое привычнее видеть заполненным, проходит, сразу понятно, сколько именно здесь будет отдыхающих. Потому что, если не будет мест на парковке, законопо слушные граждане поедут дальше вдоль побережья, а не будут парковаться в три ряда. А я, как известно, фанат порядка. Прикинула количество мест, умножила на всякий случай на пять, а не на четыре, мне сразу и понравилось. Вот только названия городка не помню. Но это не страшно, его можно найти по косвенным признакам. В крайнем случае — профессорам позвонить. Место, сразу скажу, странное. В штате Нью-Джерси. Ну кому, скажите, придет в голову в Нью-Джерси отдыхать? Всего два часа от Нью-Йорка. Для нас ведь это что-то абстрактное такое, как Тверская область примерно. Может, оно по тамошним меркам тоже Тверская область, но на берегу океана, между прочим. И есть там курортные города, оказывается. И веет от них набоковщиной. Ну так, чист о теоретически, но что-то все же есть. Я буду искать это место так: сначала найду «непьющий» город Ocean

Grove. «Роща океанская» значит. Странное название, учитывая слабо выраженную флору. Рощу я там не обнаружила; впрочем, видела я этот город сбоку, со стороны речки. Речка — точнее, речечка — впадает в океан, разумеется. Я как раз была на противоположном берегу, это и есть интересующий меня курортный город. Кстати, через речку есть мост. Можно ходить с непьющей территории на пьющую и выпивать, но обратно после одиннадцати вечера уже не попасть. Мост перегораживают предположительно шлагбаумом — тонкой полосатой палкой. Можно, наверное, и перепрыгнуть, но мы же не варвары. Да и что делать в непьющем городе летом на берегу океана? Когда рука без прохладного лонгдринка просто немеет, а вечер без шампанского можно сразу вычеркивать... Поэтому я лучше на этом берегу. На этом берегу должно быть повеселее. Откуда у меня такая уверенность? Ну, во-первых — интуиция, во-вторых —

знаки, в-третьих — люди. Интуицию интуитивно решила не описывать, сразу к знакам. Их тут много. Кроме парковки есть на берегу огромное заброшенное казино, напоминающее ангар. Редкой красоты строение. Там эхо, а летом наверняка можно спасаться от жары. Нет, не Сэнди его разрушила, он в таком виде уже лет пятьдесят стоит. Было время, начался в городе упадок. Люди стали покидать его, опустевшие строения начали разрушаться. Но нашлась предприимчивая компания, выкупила городок целиком, сохранила курорт для потомков. И себя не обидела. Теперь это место вполне прибыльное. Даже в кризис. Хотя цены все еще умеренные. Особенно с московской точки зрения. Казино вот только не отстроили пока. Но, может, не поднимается рука разрушить прелесть разрушения... Пока в этом ангаре зимой хранят катамараны. Веселенькие такие. Огромные гуси-лебеди, драконы и прочая живность. Чтобы профессоров не расстраивать, я снимала перемещение катамаранов из ангара в речечку. Там у них причал и будка с инвентарем. Гуси

...Ну кому, скажите, придет в голову в НьюДжерси отдыхать? Всего два часа от НьюЙорка. Для нас ведь это что-то абстрактное такое, как Тверская область примерно...

эти исполинского размера, наверняка из этой речки можно выйти на катамаране в океан. Но стопроцентной гарантии дать не могу, это так, логические заключения скорее. Есть еще место знаковое — ресторан. Названия я, конечно, тоже не помню, но пропустить его невозможно. Он сразу у дороги, идущей параллельно берегу. И в нем doggy hour есть. Почти как счастливые часы, когда алкоголь со скидкой. Только здесь не счастливые часы, а собачьи. Пока вы сидите и коктейльчик потягиваете и свой стейк или салат ждете, специально обученный человек поиграет с вашими собаками в специальном загоне, палочку им побросает, мячик, будет их всячески развлекать. И никаких воплей «Уберите вашу собаку!». Можете с собакой и в другое время зайти, конечно, но тогда сами с ней в загончике сидите, там тоже есть несколько столов, но палочку придется бросать самим. Собачьи часы — это очень удобно, конечно. Это приятный отдых от собачки, она, любимая, столько внимания требует. Я вчера пошла с собакой своей в ресторан в Москве, и хоть у нас теперь

русский пионер №4(37). июнь 2013

тоже к собакам начинают относиться по-человечески, даже миску с водой ей принесли, но я все время только и делала, что за щенком своим следила, как бы не натворил чего. Нужно им тоже собачьи часы посоветовать как-нибудь... Ой, отвлеклась. Возвращаемся в штат Нью-Джерси. Вы уже чувствуете, что там может быть не хуже, чем в Гоа? Но это еще не все. Еще это своеобразная музыкальная мекка. Не так, как в Сочи или Ялте — только один день сегодня Филипп Киркоров. Нет, никакого курортного чеса. Музыканты там просто живут, там же и концертируют. Так сложилось исторически. Когда город был в упадке, музыканты повадились студии арендовать очень дешево. Сначала просто жили-репетировали, а в НьюЙорк ездили играть. Пара часов пути всего. Опять же, аэропорт близко — оттуда в любую точку мира на концерт. Но за пятьдесят лет ситуация изменилась в пользу музыкантов — теперь наоборот: к ним из Нью-Йорка приезжают послушать, и из других точек тоже. Вот и представьте себе дивный отдых: утром пляж,

русский пионер №4(37). июнь 2013

...Кроме парковки есть на берегу огромное заброшенное казино, напоминающее ангар. Редкой красоты строение. Там эхо, а летом наверняка можно спасаться от жары...

вечером музыка. Живая и настоящая. И такая, которой у нас не так много. Вот Джой Вей, например, со своей группой. Что за барышня! У нас такого афропанка днем с огнем не сыщешь. Джой еще одежду делает и сумочки. Одежда очень рискованная, даже для припанкованной молодежи. А сумочки вполне себе адекватные. А Глен Бёртник, красавчик из группы «Стикс», сейчас устраивает битломанские фестивали. Сначала он, правда, появился в бродвейской «Битломании» в роли Пола Маккартни, но не стал останавливаться на достигнутом и продолжает битломанскую историю на берегу океана. Это я только с двумя музыкантами успела познакомиться, а их там полгорода. Так что, думаю, потенциал есть. Представляете, море, солнце, никаких динамиков с Верой Брежневой, экскурсия не за шубами, а на Манхэттен, да хоть в музей Гуггенхайма, а вечером прогулки из клуба в бар, а потом опять в клуб. То панк послушаешь, то кантри... Ох, пойду заявление на отпуск напишу, пожалуй. И не забыть бы Джой найти. Очень сумочку хочется.

А ВЫ ГОТОВЫ ЧИТАТЬ?

www.ruspioner.ru www.facebook.com/ruspioner

vk.com/ruspioner_ru

twitter.com/ruspioner_ru youtube.com/user/russianpioner

instagram.com/ruspioner

русский пионер №4(37). июнь 2013

текст: роман сенчин рисунки: ляля ваганова

В Ногинск… или на Луну! Или куда угодно — умчаться на кредитном автомобиле, укатить на казенной электричке. Скепсис и простодушие, самодовольство и презрение к себе, привычка к сытому офисному рабству и ностальгия по нищей свободе борются в душе героя, воплощающего в себе крупнейшее явление эпохи — «манагерство». Роман Сенчин проводит благополучного столоначальника не через круги ада, а через круг МКАДа — переносит его в восточное Подмосковье, где обыденные с виду события внезапно разрушают радость спонтанного бегства. Дежурный по рубрике Владислав Отрошенко

русский пионер №4(37). июнь 2013

Подмосковья

Бурков почти не знал — не получалось выбираться туда. В отпуск ездил или на родину, или в Крым; бывали семьей и в Греции, Египте, но уставали там: греки и арабы не давали прохода, требуя купить какую-нибудь чепуху, выхватывая чемоданы из рук и потом требуя денег за услуги… Но, может, это были и не греки и арабы, а какие-нибудь их нелегальные мигранты… Да, Подмосковье было для Буркова белым пятном. Хотя фирма, в которой работал, сотрудничала как раз в основном с подмосковными предприятиями. Каждый день он видел в документах «Шатура», «Воскресенск», «Электросталь», но не представлял, не мог представить, как и чем живут люди, как выглядят эти городки. Легче было представить какой-нибудь Воронеж или Мурманск, а здесь тень огромной Москвы делала окружающее почти неразличимым, казалось, что Воскресенск, Апрелевка, Подольск — это всего лишь отдаленные микрорайоны столицы. Приезжая на родину, в Абакан, Бурков тут же собирал удочки и ехал на Енисей или, разузнав, как нынче с грибами, ягодами, отправлялся в лес. А здесь, в Москве, даже не думал об этом. Москва-река была для него мертвой, леса — пустыми, и даже когда Бурков видел старушек, продающих белые или лисички, не воспринимал их как настоящие, спокойно проходил мимо. Если жена готовила стерлядь или карпа из подмосковных прудов или грибы из подмосковных лесов, ел, но равнодушно, как любую другую еду. То есть без того чувства, какое возникало раньше, когда обгладывал мяско с хребточка пойманного им самим окунька или ельца, накалывал на вилку найденный масленок… Был, правда, период, когда собирались компанией у одного художника в поселке Клязьма. Но давно было это, почти забылось. В тот день у Буркова не было никакого желания оказаться в Подмосковье. Приехал к десяти в офис, устроился за столом, включил компьютер. Посмотрел, попивая чай, новости в Интернете, готовясь приступить к делам, которых под конец года становилось все больше и больше. Да, дела надо было делать, разгребать эти горы, и обстановка — отдельный просторный кабинет, умеренно греющая батарея, тишина, чистота — подходящая… Трудись не хочу. Но трудиться не получалось. Тишина и чистота, отдельность в последнее время порождали вялость, дремоту, выталкивали наружу какую-то глубинную усталость. Так бывает иногда по утрам (и все чаще) — встанешь вроде бы бодрым, готовым горы свернуть, прямо подпрыгиваешь возле кровати, а внутри разрастается, растекается по всему телу тяжесть… В детстве плавили свинец из аккумуляторов и заливали в форму пистолетика, и форма становилась тяжелее, тяжелее. Так и сейчас, только такая форма — ты сам… И вот садишься бессильно, и уже нагнуться, чтоб натянуть носки, нет сил. Потом обычно тяжесть исчезает, но в течение дня несколько раз возвращается. И таких возвращений становится больше, больше.

русский пионер №4(37). июнь 2013

Сегодня раскачался, расходился после утренней вялости, доехал без особых сложностей, удачно избежав пробок, вошел в кабинет энергично, сделал сам себе чашку чая, уселся… И тут — бац! — полный упадок. Резкий, как приступ болезни. Голову, грудь заливает свинец непонятной усталости. И сидишь в кресле, не в силах пошевелиться. Так можно просидеть до шести тридцати — до конца рабочего дня, — но что сказать завтра начальству, чем оправдать полную бездвижность дел… Наверное, причина усталости в конце года. У многих нечто подобное. Психологически уже тянет отдыхать, а тут наоборот — вал проблем и вопросов растет и увеличивает скорость. Да и, честно сказать, надоело заниматься одним и тем же. Одно и то же почти пятнадцать лет. И кратковременными перерывами вроде выходных, отпуска, рождественских каникул это не исправишь. Неспроста лучшие работники берут и увольняются, прыгают в пучину нового, неизвестного. Многие пропадают, гибнут, но некоторые становятся топ-менеджерами крупнейших компаний, миллионерами, сами возглавляют компании… И у Буркова иногда возникает желание взять и прыгнуть, даже начинает выбирать ориентиры, куда прыгнуть, но не решается. Довольствуется малым, надоевшим, зато надежным. Впрочем, многие были бы счастливы оказаться на месте Буркова. По среднестатистическим меркам очень неплохо он устроился. Очень неплохо. И путь к этому кабинету прошел честно, с самого низу… Стук в дверь. Обещающий новую порцию дел, но и спасительный, возвращающий к жизни. — Да! — громко и солидно сказал Бурков и выпрямился в кресле. Вошел Кирилл из отдела поставок. В руках — пачечка бумаг. — Роман Сергеевич, можно? — Заходи-заходи. — Бурков щелкнул мышкой на одну из иконок на экране компьютера, и та мгновенно развернулась в таб лицу с расчеткой; надо показать, что не просто так сидит. — Что у тебя? Кирилл положил бумаги на стол. — Гляньте и распишитесь, пожалуйста. И отправлю курьера в Ногинск. — Ногинск… Там находится заводик строительных смесей, с которым их фирма работает без малого десять лет. Надежные люди, ни разу никаких осложнений, задержек, даже во время кризиса в восьмомдевятом годах, а тогда многие отказывались платить. — Ноги-инск, — повторил Бурков, просматривая договор на будущий год; знакомые, стандартные условия, обязанности сторон, гарантии… Бурков скользил глазами по строкам, но не понимал, что читает, в голове, вытесняя другие мысли, оттягивая на себя внимание, покачивалось, переливалось заманчиво слово «Ногинск», хотелось произносить и произносить его вслух, вглядываться в него, чтоб увидеть нечто новое, необычное. И Бурков даже поморгал, стараясь убрать это слово. Не получалось.

...Приезжая на родину, в Абакан, Бурков тут же собирал удочки и ехал на Енисей или, разузнав, как нынче с грибами, ягодами, отправлялся в лес. А здесь, в Москве, даже не думал об этом. Москва-река была для него мертвой, леса — пустыми, и даже когда Бурков видел старушек, продающих белые или лисички, не воспринимал их как настоящие, спокойно проходил мимо...

— Слушай, Кирилл, — сказал, кладя листы обратно на стол и осторожно выравнивая их пальцами, — пять минут мне дай… Я посмотрю и принесу. — Хорошо. — В голосе Кирилла послышалась озадаченность. Ушел. Бурков отвалился на спинку кресла, покрутился вправо-влево. Потом свернул таблицу на экране и набрал в Яндексе «Ногинск». Посмотрел, где он. Оказалось, рядом — тридцать с небольшим километров от МКАД. Фотографии старинных — наверняка девятнадцатого века — домов, уютные улочки, мало людей… Ну, на фотках всегда все кажется привлекательней… А что ему мешает прыгнуть в свой «фольк» и домчаться до этого Ногинска? Двенадцатый час, дороги в область должны быть более-менее свободны. Съездит, глянет… Разнообразие… Бурков усмехнулся этой идее, сам себя пристыдил: «Куда тут мчаться? Сиди и работай — таких договоров тебе нанесут еще штук десять сегодня… Глянуть. В выходные езжай и гляди». Он закрыл статью о Ногинске, взял ручку и подписал экземпляры договоров и дополнительных соглашений. Поднялся, понес в отдел. Увидев Буркова, Кирилл вскочил из-за своего стола, шагнул навстречу. — Все нормально? — Да… То есть… — И Бурков не выдержал: — Я, наверное, сам к ним съезжу. По лицу Кирилла пробежало нечто вроде испуга. — А что, — прошептал он, — думаете, они?.. — И Кирилл повращал глазами, изображая обман, воровство. — Мм… Как знать… Посмотрю сам, что у них как. Поговорю. — И, понимая, что необходимо найти весомые доводы, Бурков добавил: — Личный контакт никогда не помешает. — Да, это верно, Роман Сергеевич.

Бурков постоял, помолчал, еще пытаясь убедить себя, что ехать не надо, детский сад, глупость… Помолчал и спросил: — А где курьер? — В холле. Ждет. — Пойдем. Пусть объяснит, как лучше добраться. Сто лет не был в Ногинске. — И про себя Бурков добавил с усмешкой: «Да никогда не был. Со всеми дистанционно общался». Ненавязчиво, как бы делая одолжение, что едет он, Бурков узнал у курьера, как лучше добраться. Понял, что на электричке, и почувствовал, что очень хочет попасть в электричку: сидеть, смотреть в окно. Расслабиться, отключиться. Переключиться… Там, за городом, снег, наверное, действительно белый, пу шистый… Велел Кириллу разложить документы по файлам; зашел к себе, выключил компьютер, надел пальто… Надо бы исполнительного директора в известность поставить, хотя рискованно — начнутся вопросы, расспросы, подозрения, что у ногинцев не все чисто. Лучше не соваться. — Марина, — бросил секретарше, — я — к партнерам. Надо перед Новым годом глянуть, как там у них обстановка. Если кто будет искать, я на мобильном. — Хорошо, поняла, — услышал уже в спину. — А вас ждать обратно? — Естественно! Думаю, часам к трем вернусь. На станцию пришел вовремя. Купил билет без проблем, а возле турникета возникла сложность — никак не мог сообразить, куда и как вставлять тонкий листочек со штрихкодом. Помогла какаято женщина, но при этом взглянула на Буркова, точнее, на его пальто так, словно хотела спросить: «А вам-то зачем туда?» Действительно, он давным-давно не ездил на электричках. Не то чтобы считал этот вид транспорта не по статусу себе, а просто не возникало надобности. В Подмосковье — некуда. На дачу еще не заработал, а до аэропортов добирались на такси или, чаще, на автобусе от турфирм, в которых приобретали путевки в Египет, Грецию… Вагон приятно удивил Буркова новизной, мягкими сидень ями; членораздельный и даже приятный женский голос из динамика сообщил: — Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Чухлинка. В тамбуре прошипело, двери сомкнулись, и электричка тронулась. «Поплыла», — поправил свое ощущение Бурков. Расстегнул пальто, уселся удобнее, положил узкую сумку на колени. Уставился в окно. В середине девяностых они сначала с невестой, а потом женой часто ездили на Клязьму к приятелю-художнику. Он жил там в деревянном доме, который тогда уже окружили, сжали особняки из красного кирпича. У приятеля в выходные собиралось человек по пятнадцатьдвадцать. Актеры без ролей, бизнесмены без бизнеса, писатели без публикаций, музыканты без концертов. Все молодые, все не-

русский пионер №4(37). июнь 2013

москвичи, все бедные, но мечтающие разбогатеть, прославиться, подняться… Да, было тогда такое модное слово — «подняться»… Сбрасывались на мясо для шашлыка, на алкоголь и до поздней ночи сидели, мечтали, спорили о всякой ерунде вроде новой хронологии, «Велесовой книге», правоте Льва Толстого или Иоанна Кронштадтского… Пели народные песни, двое гусляров тянули былины, актеры декламировали стихи Бродского, а поэты — свои… Потом у многих появились дети, все больше дел, круг сужался и в конце концов исчез. С некоторыми поддерживает отношения Бурков, с кем-то перезванивается жена. В общем-то, у большинства жизнь сложилась. Правда, никто не стал знаменитым актером, выдающимся музыкантом, известным литератором, крупным бизнесменом. Но, может, пока. Сорок с небольшим — это все-таки еще не возраст. Недаром есть поговорка: «В России нужно жить долго». Людей в вагоне было немного, никто не дергал, как раньше, — всякие торговцы, контролеры, нищие, афганцы с гитарами… Да, лет пятнадцать назад от них отбою не было — шли вереницей. А теперь — спокойствие. И Бурков не то чтобы задремал или глубоко задумался, а, как и хотел, — отключился. Бывают такие хорошие моменты, когда словно бы зависаешь в пустоте и, очнувшись, чувствуешь себя набравшимся сил, зарядившимся для новых дел… — Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Ногинск. — О, уже, — пробормотал Бурков в ответ на голос из динамика. — Быстро. Посмотрел на часы. Нет, не очень быстро — около полутора часов ехал, а показалось, что минут пятнадцать… Приятно побыть одному. Когда за рулем — не то. Там где-нибудь в пробке каждая минута кажется десятью, десять — часом. Красную тарелку светофора готов взглядом взорвать… Хотя было несколько раз — стоял, стоял в глухом заторе и отключался. А потом — сзади истерические гудки и, если летом, даже долетающая ругань: «Да ты, твою мать, поедешь или подох там?!» Оказывается, движение возобновилось, сотни машин ринулись вперед, а он вот завис… Впрочем, многие зависают — невозможно постоянно пребывать в реальности. Особенно в этой московской… Электричка стала мягко, плавно тормозить. Бурков поднялся, застегнул пальто. Заметил, что волнуется. Будто ему предстоит ступить на неизвестную землю, столкнуться с неведомым народом. Но привокзальная площадь ничем не отличалась от Моск вы — та же суета, шум, ларьки, запах сгоревшего бензина, чего-то жареного… — Такси! Такси не желаете? Бурков взял такси, назвал адрес завода. — А я думал — по району, — разочарованно произнес водитель. — Сто рублей. — Отлично. — Бурков хотел спросить, большой ли город, старый, в честь кого назван, но не стал, молча смотрел направоналево. Да, вот те же или похожие на них дома, которые видел

русский пионер №4(37). июнь 2013

в компьютере; снег белеет, а не сереет, как в Москве, людей не толпы, зато автомобилей тоже в избытке — ехали медленно, то и дело приостанавливаясь. И опять Буркова потянуло спросить что-нибудь. Про пробки… И опять он сдержался. Казалось, заговори, покажи себя неместным, растерянным, слишком человеком, и водитель воспользуется — или куда-нибудь завезет, или что еще… Глупый, смешной страх, и все же сильный. Да и как себя ведет большинство? Делают морду покирпичней и шагают вперед, стараясь ни на что не обращать внимания, не привлекать внимания окружающих. Сливаются с общим потоком. Своим появлением Бурков вызвал замешательство у руководства завода. Директор собрался за что-то оправдываться, стал вызывать заместителей. — Да не беспокойтесь, — остановил Бурков. — Я просто, — и тут же поморщился от этого слова, которое давно запретил себе произносить, — я решил познакомиться лично, взглянуть, как тут у вас. — И приврал для правдоподобности: — Да и с вашим городом меня кое-что связывает. — Мм! — вроде бы действительно заинтересовался директор. — Надеюсь, хорошее? — Как посмотреть… Девушка здесь жила, подруга. — Пришлось врать дальше. — К сожалению, потерялись. Были бедные, бесквартирные… и расстояние… Зато у меня появилась прекрасная жена, дети… — Мда, молодость. — Директор, лысоватый, невысокий, какой-то подкопченный мужчина, покивал. — Чайку? Кофе? — Кофе, если можно. Поговорим немного, и поеду обратно. Дела. Обратно к вокзалу Бурков решил отправиться пешком. Прислушивался к голосам людей, стараясь уловить новые для себя слова, говорок. Вспомнилось, что в девятом-десятом классах учился в омской этнографической школе. Заочной, правда.

...— Извините, — заговорил Бурков, — а вы что, хоккеистки? Большая часть девушек проигнорировала или не услышала, прошла мимо, но три приостановились. — Ага, — сказала невысокая, плотненькая, в скандинавской шапочке. — А что? — Удивительно. Я сто лет и клюшек таких не видел. — Русские клюшки для русского хоккея, — с вызовом объяснила другая девушка, как раз из тех, у кого клюшка лежала на плече... 96

...???...

Оттуда присылали задания, и Бурков писал рефераты о быте хакасов. Что-то, конечно, черпал из книг, другое находил в местном краеведческом музее, но и без собственных маленьких открытий не обходилось. Бурков ездил в районы, где жили хакасы (в Абакане, столице республики, их было тогда совсем немного), записывал рассказы стариков, детали современной жизни… Одно время он был уверен, что после получения аттестата поедет поступать в Омский универ, но за полгода до окончания школы (точнее, обеих — этнографической и своей средней) писанье рефератов забросил и вообще как-то расслабился, с книг переключился на дискотеки, девушек, вино, доставание которого тогда, в восемьдесят восьмом, было настоящим приключением… В итоге никуда не поступил, ушел в армию, об этнографии, казалось, навсегда забыл, а теперь вот вернулось. Хотя, может, подсознательно это давнишнее, дремлющее увлечение и заставило взять и поехать сюда, увидеть быт неизвестного ему населенного пункта. Да, этнография… Хе-хе… Много чего там было, в юности, а вернее — в затянувшемся детстве. В том коротком, размытом периоде, который называют отрочеством. И тем хотел стать, и этим. А потом закрутилось — желание жить на полную катушку, хаос в стране, мираж свободы… После армии, еще не успев оглядеться, поступил в родном городе в филиал Красноярского политеха, но через несколько месяцев бросил — в девяносто первом смысла в вузовском дипломе не виделось никакого. Занимался мелким бизнесом — возил из Новосибирска в Абакан разную оргтехнику, кассеты. Потом перебрался в Новосибирск — были там уже знакомые, согласные принять Буркова в свое дело. А в девяносто четвертом рванул в Москву. Не башкой вперед, ясно, — тоже уже появились связи. Направление выбрал правильное — строительные материалы. Сложностей предостаточно, мины разбросаны густо, но все же жить можно. Главное — слишком не разбухать… Хм, несколько лет назад услышал такой разговор на фуршете. Не участвовал в разговоре, а именно услышал. К одному известному в узком кругу полуолигарху подошел один широко известный, слегка оппозиционный журналист. Они, видимо, были хорошо знакомы, потому что журналист запросто так поинтересовался: «Ну что, Вить, Чичваркина съели, а тебя когда?» И полуолигарх ответил: «Я еще маленький. И, честно говоря, больше расти не хочу». Что сказал на это журналист, Бурков не запомнил, а скорее всего, не расслышал — в голове бухнуло: «Золотые слова! Надо запомнить». И когда генеральный директор их компании начинает строить планы по развитию, Бурков осторожно, не при всех, спрашивает: «А есть ли базис для этого?» В первый раз генеральный не понял, что Бурков имеет в виду под словом «базис». «Ну, не съедят нас, если слишком высунемся? Почувствуют в нас конкурентов и проглотят».

русский пионер №4(37). июнь 2013

И он назвал нескольких возможных хищников. «Думаешь? — нахмурился гендиректор. — Вполне возможно, вполне возможно». Тех, кого съели, было множество. Вроде бы процветающая фирма, крепкая, выигрывает тендеры на поставку материалов, на застройку в престижных районах, а потом неожиданно — хлоп! — банкроты, мошенники, сотни обманутых дольщиков, миллионные задолженности… Не верилось, что все эти фирмы, компании были дутыми. Скорее всего, их убивали более влиятельные конкуренты. Именно — более влиятельные. Иногда Бурков сталкивался с бывшими сотрудниками таких убитых компаний, и его предположения подтверждались. Да, убили. И у всех есть места, за которые можно зацепить крючок и дернуть. И выдернуть к чертям из тесного прудика бизнеса. За воспоминаниями Бурков перестал обращать внимание на дома, на людей. Шел механически. Потом, на оживленном перекрестке, очнулся, стал оглядываться, встревожился, что заблудился. Хотел уже спрашивать у прохожих, где железнодорожный вокзал, и тут услышал размытый расстоянием голос диктора, объявляющий что-то… Бурков пошел в сторону голоса и минут через пять увидел вокзал. — Ну ладно, — выдохнул с облегчением, — можно воткнуть флажок. Несколько лет назад в квартире у одного знакомого он увидел на стене большую, подробную карту мира. И в нее было во ткнуто несколько булавок с бумажными флажками. «И что они изображают?» — спросил. «Это — где я побывал». Флажков было немного — штук пятнадцать. Хозяину квартиры за пятьдесят, но смотрел он на карту как потенциальный победитель, уверенный, что вскоре вся она будет во флажках. Бурков тогда мысленно посмеялся над этим, но затем, побывав где-нибудь, втыкал воображаемый флажок в свою воображаемую карту. Правда, и у Буркова было их совсем немного. Надо как-нибудь подсчитать сколько. И про Ногинск не забыть… И тут, будто денек решил выполнить программу воспоминаний полностью, перед Бурковым появились девушки с клюшками. С полузабытыми, сейчас показавшимися странными клюшками для хоккея с мячом. У большинства клюшки были в чехлах, но две несли их, как когда-то, на плече, и Буркову почудилось, что он уловил запах кожаных ремешков, которыми были обмотаны загнутые вверх крюки. В Абакане есть большой, роскошный для такого города, стадион «Саяны». Летом на нем играют в футбол, а зимой заливают и проводят матчи по хоккею с мячом. Этот вид спорта у них, по крайней мере, раньше был очень популярным, главным даже, и трибуны почти всегда бывали заполнены до отказа. Местная команда чаще всего проигрывала, особенно часто именитому «Енисею» из соседнего Красноярска, но болельщики не разочаровывались — нравилась, скорее, больше сама игра, чем успехи «Саян».

русский пионер №4(37). июнь 2013

Лет в двенадцать Бурков решил записаться в секцию хоккея с мячом. На коньках катался неплохо, физически был крепкий — взяли. И в первую зиму он занимался с удовольствием, а потом стало тепло, начались сплошные общеатлетические тренировки — пробежки, приседания, ходьба на корточках, прыганье со скакалкой… Особенно ненавистны были занятия по теории, изучение истории хоккея с мячом, зубрение правил. В общем, Бурков не выдержал, ушел. Тем более что, как обычно в этом возрасте, то и дело возникали новые увлечения. Бурков именно в то лето, кажется, всерьез занялся фотографией, но на матчах бывал довольно часто, болел, обсуждал игры. Когда подрос, завсегдатаи стали угощать его стопкой-другой самогонки: «На, подсогрейся!» Слава Богу, не втянулся в это согревание. Занимались в Абакане хоккеем почти сплошь пацаны, хотя было и несколько девчонок. Они, правда, очень быстро побросали это дело — вид спорта, а особенно сопутствующие ему тренировки довольно жесткие… Нет, одна девушка оказалась упертой, Бурков слышал, уехала в Иркутск, где была женская команда. Как ее, интересно, звали?.. Узнать бы, поискать в Интернете. Может, чегонибудь добилась. Ни о женском, ни о мужском хоккее с мячом он в последние годы ничего не слышал. Пару раз натыкался в теленовостях — ктото с кем-то сыграл, кто-то у кого-то выиграл. Сопровождавшие эти известия кадры не располагали к интересу — хоккей с мячом по телевизору смотреть скучновато. То ли дело на трибуне, в морозец, при туманном от дыхания сотен болельщиков свете прожекторов, в легком опьянении, когда и вялая игра становится динамичной, напряженной… Но когда это было… И где… В другой жизни. И вот вдруг столкнулся с теми, кто не просто смотрит хоккей с мячом, а играет. Тем более — девушки. Идут через вокзальную площадь, смеются, что-то обсуждают, машут руками. Румяные, здоровые, живые… — Извините, — заговорил Бурков, — а вы что, хоккеистки? Большая часть девушек проигнорировала или не услышала, прошла мимо, но три приостановились. — Ага, — сказала невысокая, плотненькая, в скандинавской шапочке. — А что? — Удивительно. Я сто лет и клюшек таких не видел. — Русские клюшки для русского хоккея, — с вызовом объяснила другая девушка, как раз из тех, у кого клюшка лежала на плече. — А что, база здесь, в Ногинске? — Мы — Электросталь. Тренируемся в Обухове. — Да? И далеко это? — Бурков спрашивал с искренним любопытством, забыв, что с незнакомыми навязчивым быть неприлично, не принято. — Минут пятнадцать на маршрутке. Девушки стали догонять своих; Бурков шагнул за ними: — Слушайте, и у вас прямо команда? Всерьез занимаетесь? — Ну да, — сказала плотненькая. — А как еще? — Русский хоккей нужно поднимать! — добавила та, что с клюшкой на плече. — Шведы уже надоели. Через три года мы будем чемпионами!

...Чемпионами становятся из тысяч единицы, а у большинства других судьбы ломаются. И для того, чтобы стать чемпионом, мало способностей, упорства, спортивного таланта. Необходимо еще и везение. Можно показывать замечательные результаты, но быть совершенно не замечаемым. А везения ничем не добьешься. Слепая случайность…

— Вау! — крикнула еще одна, в куртке с надписью «Russia». Бурков провожал их взглядом, мысленно хвалил: «Молодцы, девчонки!» Постоял, помялся. Садиться в электричку не хотелось. Точнее, в Москву не хотелось, обратно в свой кабинет, к делам… И он медленно пошел к желтым «газелям» на краю площади, возле которых толпились хоккеистки. Достал из кармана мобильник, глянул время. Половина третьего… Еще успеет показаться в офисе, подписать договоры… Да, можно погулять, посмотреть. Доехать до этого Обухова. Рядом, говорят. К тому же повод нашелся. Хоть глянет… Как играют девушки, ни разу не видел. В Абакане девчонки играли вместе с пацанами — лет до четырнадцати, как говорил тренер, большого различия нет. Пацанов это задевало, и они старались играть против девчонок особенно жестко, пасы им редко отдавали, вообще гнобили всячески. Может, поэтому те так быстро и бросили секцию… Вход на стадион был открыт, людей на сиденьях нет. Бурков не знал, матч будет сейчас или тренировка… В маршрутке он ехал с несколькими девушками из команды. Не заговаривал, но с интересом разглядывал их, горячо обсуждавших какой-то айсшток (прием, что ли, в хоккее)… К спортсменам он всегда испытывал уважение. Нет, в детстве спорт воспринимался как нечто нормальное, обыкновенное — почти все играли во что-нибудь подвижное, уроки физкультуры любили. Но потом, лет в пятнадцать и позже… Что заставляет этих немногих каждый день тренироваться, тратить силы и время на повторение одного и того же?.. Каким-то внутренним потрясением стала для Буркова такая картина. Год девяносто шестой — девяносто седьмой. Сквер Лужников. Огромный рынок — шумный, с горами коробок, ящиков, грязные палатки. Толкотня, суета, жадность, желание друг друга облапошить, втюхать дрянь…

Но среди китайского барахла можно было наткнуться на фирмовую одежду, купить за смешные деньги отличную технику. В Лужники в те годы стекалось все подряд. Где-то на сортировке застрял вагон с товаром, и владелец, поняв, что возможности отправить его дальше нет, рискуя разориться на аренде вагона, давал приказ везти товар в Лужники и еще на два-три подобных рынка в Москве и скорее реализовывать. Бурков приезжал тогда в Лужники почти каждый день. Иногда покупал вещи для себя, а чаще скупал оптом то, что, знал, можно продать хоть и не быстро, зато в разы дороже. Это тогда был основной его бизнес, к рынку строительных материалов он тогда только подбирался. И вот, пробиваясь в этой толчее, придерживая карманы, где были деньги, огромный тогдашний мобильник с антеннкой, Бурков остолбенел, как от миража. За высокой сетчатой оградой по дорожке бежал парень с шестом… Не поняв еще, кто это, что он делает, Бурков следил за ним с испугом и недоумением… Парень воткнул шест в землю и взлетел. Потрясающе, удивительно, нереально. И одновременно — смешно. Действительно, вокруг кипение реальности, а там, на островке за сеткой… Вот попрыгает он еще полгода-год, получит травму или не добьется мало-мальских результатов, а потом поймет, что пропустил важный — важнейший — период в жизни. Выйдет из этого островка — и что? И что дальше? Чемпионами становятся из тысяч единицы, а у большинства других судьбы ломаются. И для того, чтобы стать чемпионом, мало способностей, упорства, спортивного таланта. Необходимо еще и везение. Можно показывать замечательные результаты, но быть совершенно не замечаемым. А везения ничем не добьешься. Слепая случайность… Вот эти хоккеистки, выходящие из-под трибун на лед. Такие они сейчас решительные, готовые одержать победу и еще множество побед дальше. Стать сильнее всех и поднять чемпионский кубок над головой… Нет, удачи им, удачи. — Давайте, девчонки! — крикнул Бурков и помахал рукой. Одна, другая глянули на него, но без улыбок, как-то слишком серьезно. «Видимо, не привыкли еще к вниманию, — усмехнулся про себя Бурков и добавил: — Ничего-о». Они катались, приседая, растягиваясь. Готовились… С кем будут играть, Бурков понять не мог. Сосчитал, их было семнадцать, все в одинаковых серых толстовках… Решил узнать. Подошел к девушке, которая хоть и была в коньках, но стояла на краю катка — не разминалась. — Извините, а что сейчас будет? Матч? Девушка вблизи оказалась уже совсем не девушкой — ей было явно за сорок, лицо в частых, какие бывают у увлекающихся диетами женщин, морщинах. — А что? — отозвалась она вопросом. — Так, интересно. — Это — тренировка. Будет и двухсторонка… наверное.

русский пионер №4(37). июнь 2013

— Ясно… Скажите, а это юниорская команда, да? Любители или уже на профессиональном уровне? Женщина как-то с подозрением посмотрела на Буркова. И снова ответила вопросом: — А что? — Да так… Просто интересно. — Что тут интересного — занимаются девочки и занимаются. Вы же не скаут? — А? — Бурков не сразу понял. — А, нет, хм, я не скаут. — Ну так и что?.. — И женщина отвернулась. Ее тон раздражал, подозрительность разрушала хорошее состояние, пачкала хоть и грустноватые, но приятные воспоми нания. Бурков отошел, глянул время. До следующей электрички оставалось тридцать пять минут. «Еще постою минут десять, а потом надо выбираться». Уже и солнце стало прятаться за стоящие за стадионом многоэтажки… Девушки нарезали круги, и одну из них, когда проезжала мимо, Бурков узнал — та невысокая, плотненькая. Но сейчас, на коньках, без пуховика, она казалась стройной, некоторая полнота превратилась в фигуристость. На мгновение они встретились глазами, и в ее взгляде Бурков заметил тревогу. — Побед вам! — решил подбодрить. По знаку той женщины, с которой пытался поговорить Бурков, девушки подъехали к ней. «Тренерша, скорее всего». Подошли и двое мужчин. Тоже, наверное, из тренерского штаба. О чем-то стали разговаривать. «Установку получают», — объяснил себе Бурков. Удивление вызвало то, что почему-то то одна, то другая девушка, то мужчины оглядывались на него. Потом мужчины направились в его сторону. «Сейчас опять начнут выяснять — скаут я или так». И за те полминуты, пока они подходили, Бурков успел представить себя

...— Вы что — хха! — не в себе?! Какая педофилия? Мне нравится хоккей с мячом… — Там выяснят, что тебе нравится. — Не тыкай! — зарычал и Бурков. — Чо, — подтолкнул дядьку похожий на бойца, — звонить в отдел? — Да надо. Вишь, не хочет понимать... русский пионер №4(37). июнь 2013

специалистом по открытию спортивных талантов. Ездит по таким вот точкам на карте и привозит в Москву будущих чемпионов… — Молодой человек, — обратился к нему совсем не похожий на бывшего спортсмена или на тренера дядька в болотного цвета бушлате, — вы тут по какому вопросу? Вид у подошедших был недружелюбный. И Бурков почувствовал, что заводится. — А вам нужно докладывать? Это, как я понимаю, не частная территория. — Это стадион. — И что? Вход, кажется, свободный. — Что вас здесь интересует? — суше и жестче спросил дядька; второй, лет сорока, напоминал то ли боксера, то ли обычного уличного бойца, и он молчал нехорошо — такие разговаривают с трудом, предпочитая вместо слов применять кулаки. — Смотрю вот, — по возможности миролюбивей ответил Бурков. — На что? — Вот… — кивнул в сторону льда. — На девушек? — Ну да. А что? — А то, что нечего. — Хм! В каком смысле? — В том, что можно и в полицию. — Дядька говорил со все возрастающей жесткостью, отрывисто, косноязычно, тоже, наверно, не умея выражать свои мысли. — Пусть там проверят. Буркова же, наоборот, после некоторого страха перед вторым, напоминающим боксера, стал веселить нелепый диалог. — Что они проверят? — Ну, это… — На мгновение дядька замялся, но после этого уже прорычал с настоящей ненавистью: — На предмет педофилии! Подмигивать, махать! — Вы что — хха! — не в себе?! Какая педофилия? Мне нравится хоккей с мячом… — Там выяснят, что тебе нравится. — Не тыкай! — зарычал и Бурков. — Чо, — подтолкнул дядьку похожий на бойца, — звонить в отдел? — Да надо. Вишь, не хочет понимать. Похожий на бойца достал телефон, стал в нем что-то набирать. Поняв, что объяснять бесполезно, а если он еще задержится, продолжит спорить, то это может вылиться в драку, а там полиция, одуревшие от безделья сержанты и лейтенанты, допросы, протоколы, Бурков развернулся и пошел в сторону автобусной остановки. Словно бы защищаясь от оскорбления, какое сейчас нанесли, шептал ответные оскорбления: — Идиоты! Кретины тупые! Сами вы педофилы! Урроды! — и одновременно подсчитывал, через сколько может оказаться в своем кабинете. Скорей бы, скорей бы…

100

Правофланговая. Мы такие одни. Дарья Белоусова про русский репертуарный театр. Звеньевой. Театр про завтра. Эдуард Бояков про единственное «неоцифрованное» искусство. Запевала. Премьерочная. Андрей Бильжо о Гамлете и трусах. Пионервожатая. Практика правды. Вера Полозкова после последней в сезоне репетиции. Подшефные. 3D Шекспир. Никита Колесников и Кристина Москаленко про синеву дорожного рассвета за окном. Правофланговый. За Волгой для нас земли нет. Хирург про спасительный шаг назад, к светлому прошлому. Физруки. Атака клоунов. «Квартет И» про командную игру. Пионервожатый. Антракт с Королевой. Виктор Ерофеев про те времена, когда Альфред Шнитке еще не был самолетом. Горнист. Вдуновение. Вита Буйвид про поход с граппой на Суханова.

orlova

Актриса Дарья Белоусова верит в русский репертуарный театр неистово, и кажется, что даже только благодаря ее усилиям этот театр будет жить, а не существовать. А ведь Дарья Белоусова не одна в русском репертуарном театре! И есть еще и зрители (они же читатели «РП»).

текст: дарья белоусова

Театр, по сути, мой дом. И так было с детства. Я выросла в театре «Ленком», где много лет прослужил актером мой отец Владимир Белоусов, и в бывшем те атре «Детектив», где работала моя мама. Уже тогда, маленькой девочкой, я впитала в себя эту дивную, магическую и мисти ческую атмосферу кулис, сцены и всего, что с этим сопряжено. И уже тогда была «заражена». Я видела великие спектакли «Ленкома»: «Поминальная молитва», «Звез да и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнона и Авось» — и прекрасных артистов: Абдулова, Леонова, Збруева, Броневого, Караченцова, и не просто видела, а была непосредственным свидетелем и на блюдателем их бесед. И, конечно, это не могло не оставить во мне отпечатка и не повлиять на мое формирование. Сейчас, когда сбылась мечта и предопреде ление моей детской жизни, когда я сама стала актрисой и работаю в одном из лучших театров Москвы — «Современни

русский пионер №4(37). июнь 2013

ке», — я хочу рассказать вам об этом мире, о мире людей, чья нормальная темпера тура тела — как у куличка-поморника — 50,8 градуса по Цельсию, мире высоко нравственном и абсолютно аморальном, но обязательно настоящем, мире людей с невероятным, фантастическим сердцем, о богознатцах и богоборцах. И даже если вы никогда не любили театр, то спешу уверить вас, что вы просто не распробовали этот тонкий мир ваших ил люзий, надежд, поражений, одиночества и вдохновения. Как сорт редкого терпкого вина, которое вам привез ваш друг дет ства с далеких неведомых островов. Наш театр, театр «Современник», имеет невероятную серьезную историю. Историю, которую сотворили своего рода бунтари и которая и стала такой, какой ее знает зритель, именно из-за сердец, зажегших огонь этой истории. Мне думается, «Современник» и не мог зачаться другими людьми. Их дух, на кото

ром зиждился тогда молодой театр, жив и сейчас. И молодой артист, монтиров щик, администратор, билетер, приходя щие первый раз в эти аскетичные стены цвета слоновой кости, с первого шага начинают чувствовать его. Чувствовать, что здесь всегда жили непримиримость, нетерпимость к вранью, преданность своему делу, уважение друг к другу, дружба и любовь. Казалось бы, такие простые понятия, но если бы вы знали, как непросто эти понятия сохранить и приумножить и обратить каждого вновь пришедшего человека в эту СВОЮ веру, веру «Современника». Это во многом схоже с классической литературой. Ведь она на то и классическая, что в ней за ложено что-то, что непоколебимо веками, переменой мест, правителей, мод, поня тий и ложных смыслов. А заложены в ней истинные человеческие проявления, не подвергающиеся сомнению ни в XVII, ни в XIX, ни в XXI столетии. И истины эти

102

риа новости

Маленькой девочкой я впитала в себя эту дивную, магическую и мистическую атмосферу кулис, сцены и всего, что с этим сопряжено. будут непреложны всегда. Как непрелож ны будут и качества капитана, ведущего этот огромный корабль — Театр. А капи тан обязательно воин света. Как писал Пауло Коэльо: «Он знает, что лань сильна проворством своих ног, а чайка — тем, как зорко высмотрит рыбу, как метко выхватит ее из воды. Воин знает, что тигр не боится гиены, ибо уверен в своей мощи. И тогда воин старается постичь, на что же он может рассчитывать. И он про веряет свое вооружение, а состоит оно из трех вещей: веры, надежды, любви». Так вот, мне думается, воин света, или, проще говоря, капитан огромного океанского судна «Театр», именно по таким критериям собирает свою команду. И эта команда — такая разная, противо речивая и иногда не соединяющаяся в единое целое — в итоге и составляет это целое и ведет корабль к победам или поражениям, успехам или провалам, но обязательно только одним им присущим,

103

единственно верным сегодня, сейчас и навсегда. Но суть того, что я хочу сказать, в следую щем: я очень верю в русский репер туарный театр и русскую театральную школу. Мне кажется, мы все обладаем уникальным наследием, и мы, как культур ные люди, должны, просто обязаны это наследие сохранить. Сейчас я слышу от разных людей о том, что репертуарный театр не нужен, не актуален и не у дел. Я считаю это серьезнейшей ошибкой. Поскольку — и примеров тому тысячи — только в труппе, в группе единомышлен ников под предводительством описанного мною выше «капитана» можно создать по-настоящему цельное, умное, тонкое высказывание (спектакль). Сейчас, конечно, перед репертуарным театром встает множество проблем — его ставят в жесткие рамки окупаемости, запол няемости и еще невесть чего. Появи лись продюсеры, которые хотят сделать

качественно и быстро. Но никто как будто не задумывается, что быстро не значит хорошо. Что сегодняшние скорости порой отбирают, а не прибавляют. Это видно во всем. Раньше человек мог передавать из рук в руки экземпляр какой-нибудь книги, и таким образом складывалось и его личное отношение к ней: человек бережно ее читал и, главное, вчитывался, потому как порой стоящую литературу было непросто достать. Сейчас же всего много, обилие информации вынуждает нас бежать, «хватать по верхам». Так вот, я умоляю вас: давайте хоть на минуту остановимся. Давайте услышим тишину. Давайте будем гордиться тем, что имеем, беречь это, понимать, что мы наследники огромного великого потенциала. Любите русский театр. Любите и оберегайте его. Мы такие одни, и пусть жизни, положен ные за великий репертуарный театр и за его становление, будут положены не напрасно!

русский пионер №4(37). июнь 2013

риа новости

Из колонки режиссера, продюсера, педагога Эдуарда Боякова читатель узнает, почему именно театр — это единственное «неоцифрованное» искусство. Почему ни телевидение, ни мониторинг прессы не дадут такой картины души нации, как это делает театр. И главное, что же это такое — новый театр.

текст: эдуард бояков

Вольтеровское «Нация со бирается в партере» помнят все… Да, так оно и есть. Вернее, было. Театр был удивительно точной, символической моделью общества. Вот царская, вот великокняжеская ложи, вот правитель ство, вот знать, вот буржуазия, вот ин теллигенция, вот студенческая галерка. На сцене тоже было все предсказуемо, во всяком случае на уровне архитектуры и сценографии: порталы, красная линия, арьер, колосники со спускающимися нарисованными декорациями, оркест ровая яма, рампа. Сиди себе в зале, смотри на сцену, учись жизни. В край нем случае просто получай эмоцию, удовольствие. Но сегодня, в XXI веке, нация уже не собирается в партере. Да и есть ли она, нация? А если есть, то где ей со бираться? Классический театр музее фицируется и превращается в лучшем случае в ностальгический аттракцион. русский пионер №4(37). июнь 2013

В худшем — в аттракцион светской гламурной пошлости. Актуальный же театр уже в середине прошлого века сломал архитектурный расклад и начал рассаживать зрителей то на сцене, то вокруг подиума, то вообще в какомнибудь ангаре, где ни ярусов, ни тем более царской ложи нет и в помине. В общем, картина мира и нации не про читывается… На смену Просвещению и вольтерьянству, рисовавшим и объяс нявшим жизнь, пришел сперва модер низм, а потом и постмодернизм… Театр начал терять себя. Про реальную жизнь убедительнее кино рассказывало, а красивые и яркие картинки уже не декораторы типа Гонзаго сочиняли, а ме диахудожники, освоившие и поп-арт, и Интернет, и цифровые технологии, и многое другое… Разговоры о конце театральной эпохи, никчемности театра и его проигрыше на всех фронтах достигли апогея. Хоронить

театр стало делом совсем привычным. Именно здесь театр и «оттолкнулся от дна», как принято в хорошо написанных пьесах. Обнаружился забытый козырь. Вспомнилось, что театр — это то, когда на сцене человек. Не акробат-фокусник. Не крепостная балерина. Не обученная (пусть даже по системе Станиславского) обезьянка, владеющая мимезисом и умеющая изображать эмоции. Не актер — ре кламная этикетка, натягивающий на себя Шекспира как модные майку, часы или сапоги и вынуждающий зрителя относиться к Шекспиру как к часам или сапогам. Не спивающийся болтун, изоб ражающий то, чего уже давно нет ни в голове, ни в теле… А человек — наш современник со своим, уникальным и универсальным одновременно, духовным опытом. Человек на Пути. Человек, который готов взять ответственность, который

104

готов делиться с другими своей болью, радостью, смыслом. То есть человек, интересный другим как личность, а не как исполнитель. Это может быть актер, живущий на несколько стран, постоянно пропус кающий через себя их культуру, уклад. Как Ингеборга Дапкунайте, учившаяся у Някрошюса, снимавшаяся у Брайа на де Пальма, выходящая в разных спектаклях на сцену с Джоном Малкови чем и читающая стихи Веры Павловой в «Политеатре». Или Паша Артемьев, игравший когда-то голимую попсу в группе «Корни», а при знакомстве поразивший меня консерва торским образованием и открытостью к творческому диалогу. Сейчас Паша играет серьезные драматические роли в «Практике». Или композитор и философ Владимир Мартынов, который, не актерствуя, рассказывая о своей жизни, создает на сцене такое удивительно иронич ное и глубокое поле, что любой профи позавидует… Или актеры документального спектакля, которые несколько месяцев общались с заключенными в тюрьме. И вынесли оттуда, конечно, не только эстетические впечатления. Или Вениамин Смехов, в каждом актерском действии которого сегодня можно увидеть и любимовскую Таганку, и режиссерский, педагогический опыт на Западе. Это интересные, глубокие люди прежде всего. А потом уже профессионалы, об ладающие навыком и ремеслом. И лучшие, продвинутые современные зрители чувствуют этот новый театр. Новую театральную антропологию. Формируется новое поле. Где не только актеры другие, но и драматургия, режиссура, декорации — все постпостмодернистское, все связано с лич ным опытом создателей. Как еще определить этот новый, завт рашний театр? Это сложно, он ведь только рождается. Можно еще не сколько моментов отметить. Внимание к слову, например. В век визуального

105

потока, клипового сознания театр может и должен «соригинальничать» — стать оплотом логоцентризма. Театр будущего — это театр двух крайностей. Или — или. Или возвращение к литера турной основе (то, от чего отказался, заморочившись на интерпретации, режиссерский театр в XX веке), или театр 4D, объединяющий человеческое присутствие и возможности современ ных технологий, электронной музыки, кино, других видов и жанров… Еще, по-моему, театр будущего станет настоящим оплотом консерватизма. На сколько актуальное искусство пыталось обогнать политику и социальные прак тики (возьмем хоть право женщин голо совать, которое активно обсуждалось в конце XIX века, хоть тему сексуальных меньшинств в конце XX века), настолько театр будущего будет одновременно и «про завтра», и «про вечные ценно сти». Думаю, он будет де-секулярным,

закроются. Там дорогие билеты, там своя постоянная аудитория. Но сегодня это театры не актуального поиска, они выполняют другую функцию: поддержи вают социальный ритуал. Они не «про завтра». Что касается власти и денег, то актуаль ному театру до этого не должно быть дела. Это проблема власти. Вот в Фин ляндии есть ежегодный национальный театральный фестиваль, он известен в Европе, похож на придуманную когдато нами «Новую драму», это лучшие постановки по современным пьесам. Президент Финляндии каждый год при езжает на этот фестиваль и смотрит все спектакли. Уверен, что делает это не для пиара. Так что если наш президент не понимает, что, посетив Большой, в следующий раз ему надо на «Винза вод» или в «Практику» стремиться, то это проблема президента… Даже если он не догадывается об этом. Он ведь

В век визуального потока, клипового сознания театр может и должен «соригинальничать» — стать оплотом логоцентризма. Театр будущего — это театр двух крайностей.

анти-светским. То есть возвращающим ся к своим корням — литургическим практикам, сакральному пространству. Я имею в виду не иконы с лампадка ми в построенных Лужковым храмах, а тотальность новой (и хорошо забытой старой) эстетики. По мне, даже в зале, где проходит рейв-вечеринка, этого сакрального пространства больше, чем в отремонтированном Большом… Конечно, это не значит, что «Ленком», Малый или «Современник» завтра

недополучает уникальный опыт. Ведь театр — это единственное «неоцифро ванное» искусство. Не манипулирую щее. Театр — это про «здесь и сейчас», а значит, про страну, язык и реальность. Ни телевидение, ни мониторинг прессы такой картины, картины души нации, не дадут. Так что спешите. В будущее, как известно, возьмут не всех — поэтому ищите новый театр. Без итальянских порталов. И главное — без вольтеров ского партера…

русский пионер №4(37). июнь 2013

orlova

Художественное воплощение (ведь комикс является художеством?) главной темы номера — «Театр», — исполненное Андреем Бильжо, читатель найдет на других страницах этого номера. Но тема, как оказалось, оставила настолько глубокий след в биографии художника, что он должен был еще высказаться. И он сделал это.

текст: андрей бильжо

Пик моей любви к театру падает на мой пубертатный период. То есть на переходный возраст. Попросту — на половое созревание. На совершеннолетие мама подарила мне билеты в Театр на Таганке. И десять дней я ходил туда и сидел на одном и том же месте в третьем ряду. Один. Я вообще любил ходить в театр один. Не хотел его, театр, делить ни с кем. Чистый эгоизм. Я даже второй билет частенько продавал. У театра. Ну скажите на милость, не скотина?.. Правда, несколько раз я приглашал на спектакль свою одноклассницу Олю Петухову. Отступлю… У меня, надо сказать, школьные любови, да и пара последующих, были с птичьими фамилиями. Перепелкина — это начальная школа, Голубева и Петухова — это средняя, ну и потом еще была, недолго, Куропаткина. Она улетела в жаркие страны навсегда. Это уж институт. русский пионер №4(37). июнь 2013

Но вернемся в театр. Вот сижу я в зрительном зале рядом с Петуховой и думаю только о ней и о том, что у меня чудовищно урчит в животе. И у нее тоже. Такой у нас возникал голубиный диалог. Чувство неловкости заполняло весь зал. А наше совместное урчание, как мне казалось, заглушало актеров. Так что спектакли, на которые я ходил с Петуховой, я не помню. Ни одного. Свой восемнадцатый день рождения я отмечал сначала дома с родителями, с тортом и бокалом шампанского. Я сидел за столом как на иголках, стараясь ничем себя не выдать, чтобы не обидеть родителей. А в это время в общежитии Второго Медицинского института уже были накрыты столы с портвейном, водкой, колбасой, салатами и винегретом. И все ждали меня. Я не заставил себя ждать. Свет в моем сознании выключился довольно рано. Как будто перегорела лам-

почка. Советский портвейн сделал свое черно-красное дело. Проснулся я с раскалывающейся на части головой. В комнате общежития на диванчике. В висках моих стучали слова, причем произносил их мой хриплый голос. Типа под Высоцкого. «Быть иль не быть — вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивление»… Ну конечно же, конечно… Накануне я смотрел в Театре на Таганке «Гамлета». Это была премьера. О ужас!.. Вспомнил… Фрагменты… Осколки… Я пьяный носился по коридору, полуголый, прижимаясь к стене, и орал: «Быть иль не быть — вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивление»…

106

владислав краснощек

«Быть иль не быть — вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивление»…

А пьяные друзья и подруги пытались меня поймать. И вот я лежу на диванчике. Мои индийские джинсы, купленные за целых 10 рублей в общежитии Плехановского института, с вывернутыми карманами, как… ну, как уши, были надеты на голое тело. Трусов не было. «Быть иль не быть — вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивление»… Мой друг Миша лежал и стонал на соседней кровати. Рано утром с готовыми разорваться головами мы выходили из общежития в солнечный воскресный июньский день, не предвещавший нам никакой радости. Вдруг крик сверху заставил нас остановиться и задрать еще не разорвавшиеся головы. Из окна на 12-м этаже радостно кричала, размахивая моими трусами над голо-

107

вой, наша боевая подруга. «Нашли! Нашли!..» — «Бросай!» И она бросила. И они полетели. Большие семейные красные в белый горошек. Они летели, как воздушный змей, подхватывая воздушные потоки. Парили, как загадочная красная птица. И приземлились… на вытянутый прямоугольный козырек над входом в общежитие. Козырек этот, между прочим, находка и гордость архитекторов 70-х. Козырек этот — смелость и свобода их архитектурной мысли. Дальше мы с Мишей долго пытались залезть на этот козырек. «Быть иль не быть — вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивление»… Потом злую толстую сонную комендантшу мы уговаривали дать нам лестницу, а она допрашивала нас: «Зачем?» — «Да на козырек залезть, вот зачем», — отвечали мы.

«На козырек?» — Это она, выпучив глаза. «Быть иль не быть — вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивление»… Мы наврали про кошелек. Мол, кошелек из окна бросили. Надо сказать, что трусы эти мне были очень нужны. Ну представьте себе, как бы я объяснил маме, где они, куда я их дел. Я был хорошим сыном. Домой я пришел пай-мальчиком, в трусах, но с недетским запахом перегара. Вот такая была у меня премьера «Гамлета» в Театре на Таганке. А театральная программка этой премь еры у меня хранится до сих пор. В семейном архиве. В отличие от красных в белый горошек трусов. «Быть иль не быть — вот в чем вопрос. Достойно ль Смиряться под ударами судьбы, Иль надо оказать сопротивление»…

русский пионер №4(37). июнь 2013

сергей сараханов

Поэт Вера Полозкова — артистка. Один из самых известных блогеров Рунета (vero4ka и даже miss understanding) рассказывает о театре. Хотя какой это рассказ — это исповедь. Это Белинский, это Доронина, это новейшее «любителивытеатр» — немного оцифрованное, актуализированное, модернизированное. Но страстное, искреннее, беззащитное. Как всякая любовь.

текст: вера полозкова

Мне тоже всегда казалось, что театр создан для тех, кто легко имитирует, пародирует и передразнивает близко к оригиналу, что это большая машина иллюзии, — я училась на художественного критика и считала актеров существами, от природы склонными становиться кем угодно, кроме самих себя. До тех пор, пока в двадцать два театр не обступил меня и не спросил как раз об обратном — как сыграть, чтобы оказаться именно собой. Вообще, считать, будто «хорошо играть» равно «хорошо притворяться», что настоящий актер — этот тот, кто и в жизни постоянно меняет маски, перевоплощается, манипулируя эмоциями окружающих, — типичное заблуждение людей, непричастных к театру. Нам представляется нервическая требовательная красавица с причудами из рассказов Аверченко, про которую никогда невозможно понять, в какой момент она настоящая, — она постоянно разговаривает с тобой монолога-

русский пионер №4(37). июнь 2013

ми из пьесы, которую репетирует в данный момент. На деле для того, чтобы одолеть, осилить, присвоить большую роль, чтобы поселить в себе целого отдельного персонажа, порой конфликтующего с тобой во всем — в манере формулировать мысли, двигаться, выбирать одежду, обращаться с людьми; чтобы занять не больше и не меньше своего места в спектакле, не заваливая всю его шаткую конструкцию, следовать за режиссерским решением, внимательно слушать партнера, — нужно быть предельно чистым, простым и ясным, отважным, чутким, свободным от гордыни человеком. Тот, кто занят только собой, всегда беспокоен, всегда кого-то копирует, всегда хочет казаться кем-то лучшим, — не сможет вырасти в настоящего актера: он глух и зажат, ему хочется только нравиться, только производить впечатление. В том, как люди говорят: «Отлично играет!» — мне слышится большая неправда; либо играет очевидно лучше всех своих партнеров, чем

перетягивает на себя все внимание, либо нарочит, либо кривляется; когда играют по-настоящему отлично — тогда не играют. Тогда ты сидишь в зале и не можешь понять, почему она по сюжету просто выходит из натопленного дома зимой, а зябко — тебе. Как он, пока говорит, ни жестом, ни даже интонацией — одной паузой, одним движением челюсти выдает, что ненавидит собеседника. Когда играют отлично, тогда живут, все вместе, не по отдельности — ты будешь так заворожен, что не сможешь сформулировать, в чем или в ком именно магия, где ее источник. (Изнутри, за кулисами, то же самое: вы всегда, не сговариваясь, знаете — сыграли или нет. Все, какими бы разными ни были людьми, на время спектакля срастаются в один чуткий многоглазый организм, все становятся предельно зависимы друг от друга — и чувствуют одинаково: высекся огонь — или одна труха.) Театр для меня вообще антоним вранья, притворства,

108

дешевой истерики или розыгрыша, всего того, про что нам в детстве говорили: «Ну, прямо театр!» — потому что там, под софитами, ты мал, одинок, гол, уязвим и проницаем, тебе не скрыть ничего: ни возраста, ни недостатков фигуры, ни бешеного волнения; то, чего ты больше всего стесняешься, будет кричать и резать глаза. Либо ты изучил все это в себе, проработал, принял и выходишь туда, на авансцену, сдаваться, как есть, — либо даже не рискуй. Мне вообще в смысле психотерапии и одновременно серьезной буддийской практики выпало четыре года играть самое невыносимое: собственные стихи. То есть, являясь автором, играть свою героиню. Одновременно наблюдая, как меня же, разложенную по голосам, по сюжетным линиям, играют еще несколько человек: не впрямую, естественно, не копируя мимику, но — говоря моим языком, проживая ситуации, бывшие в действительности и проросшие в тексты, как-то по-своему представляя себе, объясняя себе — вполне реальных, иногда сидевших в зале — адресатов моих стихов. Надо сказать, это служит мощнейшим катализатором взросления: в этом столько одновременно стыда, восторга и возможности отпустить, наконец, увидеть со стороны все то, что тебя мучает или мучило, все причины и следствия своих выборов и обид, целиком траекторию своего изменения, — а Эд Бояков беспощаден в формулировках и ставит задачу жестко, и там, где «Полно, деточка, не ломай о него ногтей;/ Поживи для себя, поправься, разбогатей,/ А потом найди себе там кого-нибудь без затей,/ Чтоб варить ему щи и рожать от него детей,/ А как все это вспомнишь — сплевывать и креститься», говорит: «Да, Гребенщикова, сыграй мне московскую эгоистичную бабу, которая искренне считает, что варить щи и рожать детей можно кому угодно, для этого не требуется душевного усилия, а она лучше, она создана для высокого страдания и всю жизнь будет этим упиваться». Вообще, слушать, что именно, в трактовке режиссера, происходит в твоих стихах, чтоб их потом

109

точно сыграли, слушать и не дергаться — высокая медицина. «Театра» в том самом, общеупотребительном смысле во мне до прихода в «Практику» было больше в разы — в текстах в том числе; мне нравилась густая, киногеничная мука, вся ее богатая эстетика, мне нравилось дожимать — и доживать — и без того невеселые истории до их логической безысходности; еще меня страшно заботило, что обо мне подумают, и убивало, когда думали что-то не то. С некоторым же сценическим опытом приходит понимание, что самое страшное говорится простым, ровным голосом и только тогда — пронзает. Насколько важно не нравиться тоже, и возмущать, и вызывать недоумение — без этого неосуществима в зрителе никакая реальная внутренняя работа; без тетеньки, брезгливо вздувшей ноздри при резком словце, без другой, пунцовой от бешенства, выскакивающей из зала в середине спектакля («Жизнь удалась»)

поощрили, но — не услышали. Когда ты услышал что-то, что тебя изменило, что тебе ответило на какой-то болезненный незаданный вопрос, хлопать не хочется; не хочется и обсуждать горячо. Хочется скорей на воздух и всю дорогу до дома обдумывать; постигать. Я пишу это после счастливой трехчасовой репетиции последнего в сезоне спектакля, который нам играть послезавтра; лекторий Политехнического, в котором «Политеатр», закрывается на реконструкцию, как и весь музей, в «Практике» теперь будет совсем другой репертуар, и мы с театром, кажется, расстаемся после сумасшедшего пятилетнего романа. Ему я — правда — обязана, возможно, самым большим счастьем, испытанным в жизни: все эти долгие читки в залитых солнцем репзалах, в спорах, словесных пикировках и озарениях, весь этот сладкий ужас, с которым вы за кулисами кладете после третьего звонка ледяные от волнения ладони одна

С некоторым же сценическим опытом приходит понимание, что самое страшное говорится простым, ровным голосом. и кричащей на девочку-билетершу, что за такое надо закрывать театр и сажать режиссера в тюрьму, — с публикой ничего не происходит, она никак не выдергивается из бесконечного конвейера потреб ления развлечений, которым является сегодняшняя жизнь, не сталкивается с собой, не включает механизма осмысления; большой день был тогда, когда после неудачных, на тройку, по мнению режиссера, «Избранных» в «Политеатре» на мое возражение: «Но ведь зал стоял, нас четыре раза на бис вызывали» — Эд сказал: «Иногда нужно, чтобы почти не хлопали. Но ушли с перевернутыми лицами», — и я его вдруг поняла: мы уронили градус, переиграли, что считается признаком большого актерского старания, нас щедро

поверх другой и говорите: «С Богом!», сверхчеловеческий слух, которым ты слышишь с высоты декорации на сцене, о чем именно шепчутся девицы в последнем ряду галерки посреди замершего зала, след от липкой ленты, которой микрофон крепится к уху и шее, не сходящий три дня, театральный буфет, где давно знают наперед все, что ты сейчас попросишь, и общее это, детское абсолютно чувство причастности к какой-то зримой магии, творящейся на глазах, — все это объяснило мне театр как лабораторию по поиску и выявлению правды и подлинности, такой, какой и в жизни немного, за всей ее бутафорией и мишурой. А еще убедило, что я теперь, где бы ни работала, поиска этого не оставлю.

русский пионер №4(37). июнь 2013

lorich

Двадцатишестилетний детина, сын главного редактора «РП» Никита Колесников после длительного перерыва, связанного с одному только ему известными причинами, возвращается на страницы «РП», причем не один, а с девушкой и Шекспиром. Видно, тема номера задела. Или девушка.

текст: никита колесников, кристина москаленко

«Ah me! how sweet is love itself possess’d, When but love’s shadows are so rich in joy!» William Shakespeare. Romeo and Juliet

Что есть любовь на самом деле, когда так оживляет даже мысль о ней? Синяя полоска ковра лежит между рядами в электричке Кембридж—Станстед. Синей была полоска на воротнике его поло, когда мы катались по реке Cam. Или это было на баварке Силье? Она не признает половых различий и носит порой мужское… И небо сентябрьское такого же синего цвета: прикладная функция неба — давать глазу цвета и оттенки. Не спалось ночью, все перемежается, и мысль сползает, как от усталости контактная линза по глазному яблоку, в край головы: на поверхности глаз горит. Блаженное горение. Не сравнить, конечно же, с Жанной, но ведь и я не Жанна… Несколько часов дремы в поезде и самолете отделяют меня от дома — и целая жизнь, железный занавес. Тот человек, домашний, никак не хочет возрождаться внутри и приспосабливать-

русский пионер №4(37). июнь 2013

ся к бесконечно недалекому бетонному советскому городку, где я выросла, куда потащит меня самолет. Это застряли в моей грудной клетке очертания крыльев летучих мышей готических соборов Кембриджа. Они выпили мою кровь и лишили сил действовать в этой обычной, пусть яркой, но все-таки привычной жизни. «Nice, quiet and comfortable» — так говорит Роберт Коленка. Он миллионер. Я его ненавижу, но хожу с ним в дорогие рестораны в обтягивающей черной юбке и драгоценном браслете — его подарке. Камни на браслете? Да, синие. Но разве они сравнятся с той синей полоской на воротнике его поло? На воротнике его поло… Если бы я могла сейчас выменять ее на этот браслет, например? 4.59 a.m. по Гринвичу. Поезд то ползет в Audley End, то спешит в утро немилого дня, в массу людей Станстеда. Минутные обитатели аэропортного Вавилона с тележ

ками на колесах. Сейчас я сниму ботинки и пойду через металлоискатель. И когда вежливый молодой англичанин, не обнаружив в моих карманах ключей и копеек, спросит, что у меня железное и почему я пищу, я скажу: «It’s my heart, sir»… Он все поймет, потому что он мужчина, а я — женщина. И мы оба знаем про эти звучные железные тайны сердца. Мы скользим в панте по реке Cam. Ряды туристических популяций под началом стройных рулевых — студентов и студенток... Не всем дается неспешное ремесло рулевого. Скольжением шеста сквозь захват ладони достигается движение тупоносого панта — плоскодонного ялика. Цепкая дуга руки продлевается шестом до самого дна, утрамбованного поколениями местных. Я жмурюсь и пью осеннее розовое шампанское, проворные лебеди и гуси театрально выгибают шеи, синяя

110

getty images/fotobank

Я скажу: «It’s my heart, sir»… Он все поймет, потому что он мужчина, а я — женщина. И мы оба знаем про эти звучные железные тайны сердца.

111

русский пионер №4(37). июнь 2013

полоска мнется на воротнике его поло. По воде плутает красный лист, ярко заметный в зеленых лучах течения. Мы попадаем в чьи-то кадры против солнца. С берега провожает сам Стивен Хокинг. Очей очарованье, новые люди без габаритных мастей, начало учебного года. Даже если сейчас начнет развиваться какое-то событие, забрезжит действие, оно нарисуется изгибами Monotype Corsiva. Не может быть действия на реке Cam в тот сентябрьский день, охраняемый «От Большого Взрыва до черных дыр» самим Стивеном Хокингом. Лунно, немного, по-сентябрьски, морозно. Каждая травинка двухсотметрового, а то и больше, двухсотлетнего, а то и больше, газона Downing College притихла и засеребрилась синим. Чтобы не мерзнуть, я закуталась в белый мех накидки, моя узкая черная юбка еще больше сузилась и замерла в углу ажурной белой скамейки. Мужчина и женщина под самой огромной луной в мире. Сколько лет они уже

русский пионер №4(37). июнь 2013

сидели вот так? Сколько лет им светила эта белейшая, чистейшая из лун? И почему они говорили об Аристотеле, о Шиллере, о славе, прошлом, а дни втягивались в воронку этой беседы, этой ночи, этой луны? Он теребил шарф. Его холодные норвежские волосы кудрявились и взбрыкивали, как молодой жеребенок и есенинская лампа. Что он знал о Есенине? Что она знала о его нежности, сковывающей любое прикосновение в эту ночь? И если бы не было на свете Ромео и Джульетты, то всего этого не смогло бы быть. Были бы раблезианские тела, которые все состарят со временем. Были бы обязательные вздохи — они только что курили там, за углом средневекового нырка между колледжами, пили вино, Double shot of Jack Daniels, танцевали под красной лампой среди другой студенческой молодежи в Russian Vodka Bar c по-американски приспособ ленным названием «Revolution», — какие вздохи родятся от такого? И хотя мне уже

не 14, под этой луной я была юной, чистой и готовой, как Джульетта, посвящаемая в тайну брака кормилицей. Восхитительное чувство, затерявшееся где-то в грязных простынях предыдущих ночей с кем-то другим, без соловья на рассвете. Из пухлых утвердительных очертаний каштанов просовывались иглы церквей. Невероятная напряженность тишины, диктуемая гением места. Там, за шарфом, синеет полоска на воротнике его поло. Он хочет показать мне свою комнату. Путает этаж. Он путает этаж, как подросток! Беспокоит китайских студенток, извиняется, объясняет мне чтото, но я не слушаю, я думаю о них, о Ромео и Джульетте, пропавших в драматических тенях. Везде царит заведенный порядок Кембриджа. Сколько молодых и юных жило в этой комнате Downing College? Сколько счастливых наутро студентов открывали эти добротные дубовые окна, проводив под сень каштанов очередную конкубину? Как зелено блестел им газон, послушно открывалась тяжелая штора и как сладко пахла академическая мантия, в которую пару часов назад закутывала плечи какаянибудь мессалина! А как бодрила узкая постель! Узкая, но по-кембриджски мудро вырезанная на полтора тела. Остаться, вот сейчас, пока он шлифует волнением старинные ручки на окнах, просто выключить свет и не дышать, чтобы уже потом, разговаривая с товарищами о том же Шиллере, он не говорил бы обо мне, но вздохнул о любви. Такой, какой она бывает, когда тебе всего 25, а ей всего 24. Но я не осталась в ту последнюю ночь: теперь мне нужно было гораздо больше. Я закрываю глаза — я всегда закрываю глаза на взлете — и вижу свет той луны, той неповторимой луны в Downing College. И страх полета, и какая-то святая невредимость, и молитва. Не зря же поздней ночью я перепутала в полумраке огромное стекло в студенческом душе с огромным зеркалом и не увидела своего отражения — его просто не могло там быть. Меня, такой, как я привыкла видеть себя в зеркале, — меня там не было. Стекло не показало ничего, кроме луны из бокового окошка. Я повенчалась с Кембриджским привиде-

112

нием. Ночь без сна, но в зеркале утром перед поездом Кембридж—Станстед я все равно была картиной Боттичелли. В своем смутном поэтапном переживании искусства я застряла где-то около кубизма. В 13 лет проявляющиеся оттенки сознания смешивались в пятнистые и зыбкие картины Клода Моне. К 1998-му мне было 14: первая женственность, отказ от прямых линий и углов в пользу более природных, конфетные обертки модерн, очарование Альфонсом Мухой, первая любовь. 15 — самоутверждение через доступную «роскошь» и «шик» послесоветского 99-го, орнаментальность и геометричность собственного тела — через псевдо-ар-деко тогдашней жизни к фотографичным позам Тамары де Лемпицки и декорациям Льва Бакста. Кто не поэт, когда 16 лет? Даже гениальность Рембо не устояла перед стихотворством в его 16. Мои 16 восставали Эженом Делакруа, генетическими всечеловеческими воспоминаниями о баррикадах, первыми пачками художественных фотографий обнаженной: Франческо Хайес, «Думы об истории Италии». 17 — 1 удлиняется в 7 — зыбкая яичница времени, диваногубы, «Содомское самоудовлетворение невинной девы», холст, масло, 1954, диалог с «Дневником Гения», первые вести о подсознании, сюрреалистически иной первый мужчина. Кровавые 18: Шиле и Мунк как соратники по выкручивающей, расстреливающей боли, первое предательство, мужское, конечно же, вытеснение по Фрейду через экспрессию. 19 лет как XIX век: эгоизм, ограниченный какой-то несмелой, но уже мудростью, стройно оформленное стремление к классицизму, Пуссен. К круглой двадцатке с рубенсовой душой, обилием подробностей, тяжестью и колоссальностью деталей, увязанием в дряблых жирах собственного барокко — эдакая жемчужина неправильной формы. 21 вспорхнули рококо: американское совершеннолетие отметилось первыми деньгами без отчетности старшим, изящество самостоятельной фантазии юности, милая фривольность флоридского Ки-Веста, радость приятных безделушек, «Туалет Венеры» Буше. Пара лебедей — 22 — жизнь

113

в России и США, отказ от холода мифов ради гармоничного человека, ради себя, «Спящая Венера» Джорджоне. Следующий год — имперский ампир Америки, НьюЙорк как воплощение величества и силы. Сейчас 24 и 24-часовая смена планов: Нью-Йорк, Майами, Амстердам, Москва — 4 грани, 4 погоды и четырехугольные поля перелетов. Цивилизованный мир приспособлен к квадратному процветанию, кластеры плотно заполнены качественным, но вонючим табаком порядка. Линейность литовского городка, где я выросла, блочными сборными домами и укладом приплюснула меня в такой же квадратокластер. 102-й этаж Empire State Building подтянул.

Вселенной. King’s College Chapel вдыхает меня, растворяет в себе и выдыхает уже ненужное. Мое лучшее растворено в нем, как прах лучших людских жизней в этих тихих могилах. King’s College Chapel стал родиной для нужных Англии людей. У меня нет родины, я всегда знала. Я родилась в Советском Союзе, отрочество по родительскому распределению прожила в Литве, не будучи литовкой, в русскоязычной провинции. Дальше, уже учась в Моск ве, я была всего лишь русскоязычной, но не русской. Кому я могла отдаться, кого полюбить? Я полюбила перелеты и отдалась бродяжеству: Артюр Рембо, «Ma Bohème», но по-своему, по-женски. В самолете —

И хотя мне уже не 14, под этой луной я была юной, чистой и готовой, как Джульетта, посвящаемая в тайну брака кормилицей. Окончательно освободила готика и тугие тени на реке Cam. До Кембриджа я ощущала себя кубом с красной, белой и голубой гранями — по-питмондриановски. Но в Кембридже, возвратясь к истокам, — древней вазой, которую откопали по черепкам, очистили, склеили, отполировали и поставили на полку, сказав никому не трогать, оттого что она ужасно старинная и оттого ужасно дорогая. Перевоплощение из куба в вазу, из камня в статую, из современного городка, приспособленного для недорогих цен и доступного комфорта, в бесценную нежность сводов King’s College Chapel. Часами нужно было сидеть здесь в окружении могил и солнечного света — за такую могилу стоит жить на этом свете… Свете… И черно-белые лилии витражей, рассказывающих о чьей-то жизни. И алые розы, и белые розы династий. И потолок — возможно ли так назвать эту паутинчатую грань между моим настоящим и навек оплакиваемым? — как грудная клетка

это путешествие по времени. Великолепное чувство взлета, будто к сиденью на секунду придавливают тысячи плотоядных мужских рук, приглушенный свет, растворимый рэндом «special» hot chocolate, сухое дыхание, вопли детей, облака с непривычной стороны как огромная пенистая ванна, близость к Богу, шлепки людской деятельности под облаками, и все вокруг иное после приземления… Дома подруги спросят меня: что же было? Что сказать? Что же было? История в стиле Vanity Fair с белыми мехами и стильными шарфами? Бунинский «Чистый понедельник»? Ничего не было, но было все. И в том, что он не дотронулся до меня, было все. И в том, как я заставила себя уже потом, поздней ночью, уйти из его студенческой кельи, были все эти годы правд и неправд. Но эта плавность и восторг воспоминания истощают покой моей кубической вазы. Шекспир, любовь и искусство… И синева дорожного рассвета за окном.

русский пионер №4(37). июнь 2013

из личного архива

Знаменитый байкер Хирург, или, другими словами, Александр Залдостанов, написал для «РП» колонку, из которой становится понятной его страсть к масштабным театрализованным представлениям, которую он в этом году реализует в городе, который называет Сталинградом. По-честному думает, по-честному говорит, по-честному пишет в честный журнал.

текст: хирург

Я не считаю себя человеком, близким к власти. Я считаю себя человеком, близким к людям. Президент России — это для меня прежде всего человек, а во вторую очередь верховная власть. Слава Богу, у меня есть возможность выбирать, с кем мне дружить. Не буду скрывать, дружба с Президентом — это очень почетно. Впрочем, это почетно и для любого человека, который удостоен этой дружбы. При этом я сам ни к кому в дверь не ломился, и это все понимают — как и то, что сблизиться с властью не было моей самоцелью. Совсем недавно я получил орден Почета. За меня искренне радовались, телефон был переполнен поздравлениями. Я без колебаний принял орден, потому что он мне тяжело достался. Если бы это было незаслуженно, то для меня это была бы побрякушка, не имеющая никакой ценности. Орден, врученный лично Президентом, я буду носить на клубном жилете Ночного Волка с гордостью. русский пионер №4(37). июнь 2013

В этом году Байк-Шоу «Ночных Волков» пройдет в Сталинграде. Четыре последних года оно проходило в Севастополе. Стало самым резонансным и сверхмассовым. На его кульминации одновременно присутствовало более 100 000 чел. И когда в вип-зоне фестиваля появился баннер «Сталинград принимает эстафету», я подумал: почему бы нет? Потом я увидел растяжку перед въездом с такими же словами. И уже не удивился, когда ко мне подошла целая делегация от Сталинграда: — Хирург, в следующем году 70 лет победы в Сталинградской битве. Ты не можешь там не быть. Давай грянем в Сталинграде. — Ну хорошо. Поехали, посмотрим. Результатом нашего четырехлетнего пребывания в Севастополе становится факт, что Россия и Украина подпишут документ о городах-побратимах Севастополе и Сталинграде. Я очень горжусь, что это будет сделано на самом Байк-Шоу. Такой же пример — памятник воссоединения Украины

с Россией, который жители установят в городе Харькове. Сейчас мы сделаем все возможное, чтобы Байк-Шоу в Сталинграде получилось не менее грандиозным. И чиновники, и политики однозначно отнеслись к тому, что в Сталинграде пройдет Байк-Шоу. Отнеслись однозначно — в смысле позитивно. Это патриотичное, в высшей степени необычное мероприятие, которое невозможно создать никакими политтехнологиями. Оно очень искреннее, и люди это чувствуют. Наше мероприятие будет посвящено 70-летию битвы под Сталинградом. Кульминация Байк-Шоу традиционно проходит с пятницы на субботу, и она предопределяет идею всего мероприятия. В этом году это как раз совпадет с началом бомбардировок Сталинграда — 23 августа, в ночь с пятницы на субботу. В этом году мы будем стартовать из двух мест — из Московского Байк-Центра на Нижних Мневниках и из Севастополя.

114

С площади Нахимова вторая колонна пойдет 20 августа под оркестр двух стран — России и Украины. Одновременно пойдет поезд из Севастополя на Сталинград. Может быть, я смогу добиться того, чтобы это был военный паровоз того времени. Сделать из мероприятия зрелище, патриотичное по содержанию, в молодежном, неформальном формате, да еще и одинаково интересное разным возрастным и социальным группам, — задача не из простых. По сути — полигон как для технических, так и для музыкальных экспериментов. Так, например, в кульминационной части программы помимо ансамбля Черноморского флота, хора Александрова и рокмузыкантов я хотел бы, чтобы участвовала группа Rammstein. Я с лета веду с ними тяжелые переговоры, добился того, что 7 марта ко мне прилетел вокалист Тиль обсуждать подготовку. Я вижу, что они очень колеблются. Им кажется, что их не поймут в Германии, если они будут петь патриотическую песню Советского Союза. Хотя я не понимаю, что тут можно не понять. Я пытаюсь их убедить, потому что очень хочу сделать для города такой подарок: участие Rammstein с песней на русском языке. Сам Тиль не против спеть на таком грандиозном мероприятии, но в данном случае его согласия пока недостаточно. А Севастополь мы оставлять не собираемся. Мы прикипели к нему, что называется, душой и сердцем. Знаешь, когда жители тебе говорят: «Если у нас не будет БайкШоу, это будет четвертое предательство Севастополя», — это дорогого стоит. Совсем другая ситуация была, когда мы переносили Байк-Шоу из Калининграда в Севастополь. Тогда сомнений не было. Хотя с точки зрения коммерции и сложности реализации это был совершенно неоправданный, в какой-то степени даже авантюрный поступок. Тогда в Калининграде губернатором был Георгий Боос, мой старый друг. А значит, там был административный ресурс, была поддержка, с которой гораздо легче провести Байк-Шоу, чем без нее. Но тогда мы уже с самого начала

понимали, что ничего этого в Севастополе не будет и я вынужден буду рассчитывать только на свои силы. Все равно это того стоило — хотя бы потому, что Севастополь — особенный русский город. Город, «проданный внуками победивших… Прошлый век, на свинцовом ветру распятый…»*. Я никогда не думал, что люди могут так бороться за право быть русскими, за свой город, за свою историю. Это меня очень сильно вдохновило на ту программу, которую потом увидели жители города, а теперь уже, можно сказать, весь мир. Как ни прискорбно осознавать, Севастополь — это другая страна. Разрушение СССР было геополитической задачей века наших врагов. Сейчас и дураку понятно, что боролись не с коммунизмом, а именно с Россией. Разделение нашей страны — это крушение всей русской истории. Именно превращение западных территорий

Нужно вернуть двуглавого орла на наши стяги. Это будет спасительный шаг назад, к светлому прошлому. России в Восточную Европу, а Восточной Европы в Западную — это и был главный замысел наших врагов и наша национальная катастрофа, которая есть результат нашей бесплодной попытки заигрывания с Западом. Русский Севастополь стал другой страной. Это унижение России и ошибка прошлого, которую совершили предатели. Теперь исправлять ее — задача следующих поколений. Думаю, другого выхода не будет. Чтобы не исчезнуть с лица земли и истории, мы должны будем это сделать. Вопрос во времени: чем раньше это произойдет, тем легче будет потом. Здесь не стоит вопрос: кто отдаст? Не важно, как будет называться вновь вос-

*С тихи В. Маленко — пролог кульминации Байк-Шоу, 2012 г.

115

соединенная страна. Просто нет другого выхода, мы должны быть вместе — поодиночке нас уничтожат. Для меня совершенно не важно: столицей может быть Киев, может быть и Москва. Это пусть решит народ, главное — страна должна быть одна. Это ее историческое пространство, это одно целое. Нужно вернуть двуглавого орла на наши стяги. Это будет спасительный шаг назад, к светлому прошлому, без которого никогда не будет светлого будущего. Русофобский гимн Украины и флаг — это не выбор народа, а навязанные ему символы. Когда мы проводили первое Байк-Шоу в Севастополе в 2009 году, президентом Украины был Ющенко — откровенный враг, работающий на Госдеп США. Но местные власти Севастополя все равно оставались людьми, помнящими прошлое и, что уж скрывать, в целом симпатизирующими тому, что мы делаем. Наша про-

грамма была посвящена нашему единству, что и нашло отклик в сердцах людей. Столько зрителей было не только потому, что это интересно, креативно, круто, но еще и потому, что это трогало за живое. Люди понимали, что наконец Россия на них обратила внимание. Нас воспринимали не просто как «Ночных Волков», которые устраивают Байк-Шоу. Это был шаг России навстречу Украине. Тогда, в 2009 году, в Московский БайкЦентр на старт колонны в Севастополь приехал Президент России. Конечно, мы восприняли его приезд самым теплым образом, это во многом, как мне кажется, предопределило большой успех Байк-Шоу. Как и факт Благословения Патриарха. Все происходит по Божьей воле: «Делай, что можешь, и будь, что будет».

русский пионер №4(37). июнь 2013

из архива пресс-службы

«Квартет И» впервые в своей и нашей истории написал коллективную колонку в журнал. А потому, что посвящена она великой командной игре, и по-другому такая колонка у них не получилась. А так — получилась. Ни нам, ни им не стыдно. Гол.

текст: леонид барац, александр демидов, камиль ларин, сергей петрейков, ростислав хаит

Вы, конечно, не поверите, что эту заметку мы написали вчетвером. И правильно. Мы писали ее впятером. Потому что играем по схеме «четыре в поле плюс вратарь». Ну или минус вратарь. Это уж как повезет. Это уж какой Камиль поймал кураж. А главное — поймал ли вообще чего-нибудь. Обычно, кстати, ловит. А началось все по воле случая. Того самого, по воле которого вдруг вспыхивает искра (Божья), и разгорается костер (страстей), и вырастает вдруг, казалось бы, из ничего изысканный проект. В нашем случае — футбольный. Мы, молодые артисты «Квартета И», дневавшие и ночевавшие тогда в Доме актера, конечно, слышали все эти легенды о футбольных баталиях середины 80-х. Все эти байки о супердерби «Ленкома» и «Маяковки», в которой блистал преданный спартаковский болельщик Александр Фатюшин под руководством тренера Армена Джигарханяна. А противодействовали русский пионер №4(37). июнь 2013

им другие заядлые «спартачи» Александр Абдулов и Николай Караченцов. Рассказывают, когда они шли в атаку, музыканты незабвенного «Рок-Ателье» играли лихую музыку из «Юноны и Авось», подавляя защиту соперников мощью звука. Так оно было или иначе, было или не было, но когда накануне 60-летия Дома актера его директор Маргарита Эскина и менеджер Борис Кивилевич предложили нам возродить традицию театрального футбольного турнира, мы не колеблясь согласились. Пас пришелся точно по адресу — ведь в наших рядах были Леша и Слава, прошедшие школу одесского «Черноморца». Люди, мечтавшие стать сначала просто футболистами, а потом хотя бы лучшими футболистами среди актеров. В общем, в феврале 1997-го мы провели Первый турнир по мини-футболу на Кубок Центрального Дома актера. Тогда в «двадцатке» (школа № 20, которую заканчивали Сергей Петрейков и Мак-

сим Виторган) собралось всего восемь команд. Причем не все из них были чисто актерскими. Скажем, в коллективе «Поколение» были собраны поколения не только музыкантов, но даже и бывших футболис тов. Им-то мы и проиграли в финале. Было обидно. Поэтому на следующий год мы уже решили поставить дело на широкое футбольное поле. Во-первых, играть стали в шикарных условиях во Дворце спорта на Лавочкина. Во-вторых, принимать к участию только театральные команды, которых, кстати, в 1998-м уже 16 собралось. В-третьих, не допускать в них «подстав». Трудовые книжки мы, ясное дело, перед матчем не проверяли. Зачем? Ведь неизвестные нам люди с профессионально поставленным ударом и так сразу выделяются на нашей футбольной авансцене. Так мы однажды из МХАТа-то парнишку проверили, да оказался он подставной. Коллектив с Камергерского был с позором дисквалифи-

116

виктор ахломов/фотосоюз

Вот такая у нас суперсыгранность — понимаем и поднимаем друг друга с полулета. Но при этом приходится играть без дублеров... цирован и пропускал следующий турнир. Жестко, но, согласитесь, справедливо. В-четвертых, кстати, мы строго регламентировали количество «легионеров»: людей нетворческих профессий — гардеробщиков или бухгалтеров — можно было заявлять не больше двух. Хотя на самом деле и это было чересчур. Скажем, футболка Леши до сих пор помнит ручищи защитника с характерной для ТЮЗа фамилией Малышев, но совсем не соответствующей ей комплекцией. А чего взять — монтировщик... Для себя же мы с ходу приняли решение — играем исключительно своим, первым и единственным, составом. Амплуа незыблемы, как маски комедии дель арте: Камиль в «раме», Слава в центре, два Леши, Барац и давний участник наших постановок Агранович, — везде, Сергей — талисман и вдохновитель — на трибуне, Саша — по диагонали. Да-да, у нас есть несколько исторических видеозаписей, на которых наша команда прытко несется в атаку, а Саша почему-то двигается поперек поля. Ну не самый крутой он у нас футболист, так получилось. Хотя был и на

117

его футбольной поляне праздник. Слава с углового что есть мочи залепил в Сашу, мяч отскочил в ворота, а мы соответственно чудом отскочили от «Маяковки» — 3 : 3. Саша, очумев от того, что забил решающий гол, схватил Лешу, поднял его, словно кубок, и понесся на главный в своей футбольной жизни круг почета. Вот такая у нас суперсыгранность — понимаем и поднимаем друг друга с полулета. Но при этом приходится играть без дублеров... До сих пор помним: как-то раз нас из возил-измучил «Сатирикон». Ведем 2 : 1 из последних сил. На полной невозмоге Агранович плетется подавать угловой. Прострел на ближнюю, замыкание Бараца — гол! 3 : 1 и считанные секунды до конца, изнурительная победа в кармане. Слава, стоящий в центре поля и не имеющий никаких сил радоваться, просто вознес руки к небу и рухнул на колени. Кажется, он до конца игры так и не покинул этой мизансцены «Зидан возносит

хвалу Аллаху». Почему Зидан? А похож же! Не только внешне — надежным первым пасом. Вообще, наши битвы с «Сатириконом», пожалуй, больше всего подходили под звание главного театрального дерби. Даже когда количество участников турнира разрослось до тридцати двух, наши матчи оставались мегапринципиальными. В этом смысле мы стали продолжателями традиций «Ленкома» и «Маяковки». Вероятно, более звучным было бы противостояние двух МХАТов, но доронинский и на футбольном паркете выделялся лишь крайней заурядностью. Вот и говори после этого, что футбол — не зеркало жизни! Хотя бывали и забавные исключения. Поди крикни футболисту с трибуны, что он клоун. Игрок, если это не Аршавин, обидится, запрется в раздевалке, повесит бутсы на гвоздь и зарыдает. А вот в актерском футбольном сообществе

русский пионер №4(37). июнь 2013

слово «клоун» звучит гордо. Потому что Театр клоунады Терезы Дуровой — самая титулованная команда театрального турнира, выигрывавшая его трижды. Так что зачастую эти крепкие, великолепно физически подготовленные ребята сами делают клоунов из соперников. Хорошо, что не инвалидов — ведь по жесткости это настоящая футбольная Германия. А по фанатской поддержке — безумная Испания. У них всегда самая большая группа на трибунах, самая громогласная и самая наряженная и заряженная — на победу. Нам же удалось выиграть турнир всего два раза. Второй раз, между прочим, как раз у «Сатирикона», в 2000-м. Тогда на торжественное вручение Кубка из Екатеринбурга прилетела группа «Чайф», разорвавшая банкет рефреном «Какая боль, какая боль: “Квартет И” — “Сатирикон” — 1 : 0». Да, мы, как и всякие приличные футболисты, тоже любим футбол за то, что после футбола: то есть за ши-

лице Константина Аркадьевича был для его футболистов лучшей наградой. Настоящим тренером, накачивающим команду в раздевалке, определяющим состав, делающим замены — полностью ведущим игру Малого театра, — является народный артист Валерий Баринов. Сразу видно, что его друг детства — Заслуженный (а на самом деле самый что ни на есть народный) тренер России Юрий Семин. А вот у «Мастерской Фоменко» вообще играющий, причем отменно, тренер — Евгений Каменькович. Несмотря на далеко не юный возраст, пасик, видение поля — все при нем. Его банда с главарем Кириллом Пироговым всегда напоминала нам ереванский «Арарат» 80-х годов — очень техничный и абсолютно бессмысленный. Где-то рядом по стилю РАМТ — эдакие колумбийцы: играют красиво, но никогда ничего не выигрывают. Зато на наших турнирах никогда не было артистов — в футбольном понимании

По самоотдаче актерыфутболисты — самые натуральные англичане, нашим настоящим футболистам пример с них надо брать. карно накрытую поляну на столе и феерический заключительный «капустник». Надо сказать, что «Сатирикон» выделялся, в частности, тем, что у него, как и у нас, сильный чисто актерский состав. Блестяще играл Михаил Вандышев, выделялась доморощенная темнокожая звезда — Гриша Сиятвинда. Отчасти благодаря ему и его технике можно было бы назвать «Сатирикон» футбольной Бразилией. С наставником Константином Райкиным, который частенько захаживал на матчи своей команды с неизменно сумеречным видом. Если подопечные проигрывали, он не уходил — испарялся со стадиона самым мифическим образом. Ну а если ребята побеждали, то легкий намек на улыбку на

русский пионер №4(37). июнь 2013

этого слова. Никаких симуляций, картинных падений в чужой штрафной. Напротив, по самоотдаче актеры-футболисты — самые натуральные англичане, нашим настоящим футболистам пример с них надо брать. Носятся с первой минуты до последней, стараются, как могут, с травмами играют. Вон Камиль раз такой удар отбил, что связки порвал. И пытался продолжить поединок, пока его насильно в травмпункт не увели гипс накладывать. Но бывают, чего уж греха таить, и договорняки. Как-то покойная ныне Маргарита Александровна Эскина, родоначальница актерского турнира, подошла к нам перед полуфиналом с МХАТом и намекнула: «Ребята, хватит вам уже выигрывать, дайте

и другим, а то народу неинтересно будет». А мы на тот момент как раз шли на хеттрик — третью победу в турнире подряд. Короче, против МХАТа мы практически не сопротивлялись, однако даже при таком раскладе забить нам они не смогли. Матч завершился нулевой ничьей, и мы послали лицедея Бараца промахиваться в серии пенальти. Он талантливо выполнил миссию. «Не беда, впереди еще много турниров, выиграем как-нибудь в другой раз», — уверенно успокаивали мы сами себя. С того злополучного 2001 года Кубок для нас стал словно заколдованным. В последний раз — усмешка судьбы! — у нас его в финале увели из-под носа клоуны. А потому что футбольный бог, как и театральный, не прощает фальши.

СИМВОЛИЧЕСКАЯ СБОРНАЯ АКТЕРОВ ХХI ВЕКА ПО ВЕРСИИ «КВАРТЕТА И» Тренер — Баринов (Малый театр). Вратарь — Низовой (Малый театр). Защитники (слева направо): Рыжонков (Театр клоунады), Лямочкин («Сатирикон»), Каменькович («Мастерская Фоменко»), Вандышев («Сатирикон»). Полузащитники (слева направо): Печенкин (РАМТ), Агранович («Квартет И»), Хаит («Квартет И»), Пирогов («Сатирикон»). Форварды (слева направо): Барац («Квартет И»), Заркуа (Театр клоунады).

118

Литературная мастерская. Фотокружок. Место для дискуссий. на новом сайте журнала «Русский пионер» www.ruspioner.ru

orlova

Колонка писателя Виктора Ерофеева вернет читателя в те баснословные времена, когда негр в маске пел партию Идиота, королева Беатрикс еще не отреклась от престола, а композитор Альфред Шнитке еще не стал самолетом «Аэрофлота».

текст: виктор ерофеев

Недавно из окон Шереметьевского аэропорта я случайно увидел новенький «боинг» «Аэрофлота» с надписью на борту: «Альфред Шнитке». — Вот ты и стал самолетом, Альфред, — пробормотал я с улыбкой и с ужасом. Альфред Шнитке — единственный живой гений моей жизни, с которым я не только дружил, но и работал над совместной оперой. Наверное, главной сущностью его «я» было то, что он постоянно находился на границе двух или нескольких миров и был способен слышать и чувствовать их одновременно. Это не значит, что он жил в земной жизни с отсутствующим видом, но то, что он сопричастен другим измере ниям, у меня не вызывало сомнений. Его совиный взгляд сочетал присутствие и от решенность. Понимая, что он не совсем здесь и не совсем сейчас, он прибегал к исключительной вежливости, чтобы не выглядеть отстраненным и любопытным инопланетянином. русский пионер №4(37). июнь 2013

Его предложение сочинить оперу по моему рассказу «Жизнь с идиотом» казалось мне поначалу моцартовским веером легкомыс лия. Наша дружба вызывала недоумение у большого количества интеллигентного и либерального народа. Во многом мы были антиподами. Но мы обменялись с ним верой в то, что каждому было дорого: он нашел на дне моей прозы «свет» (и сумел написать об этом кратко и точно, лучше всех), а я увидел в его «светлости» пред вечный спор порядка и хаоса. «Жизнь с идиотом» он слушал в первый раз в публичной библиотеке на Пушкинской площади, куда пришел вместе с Геннади ем Рождественским, вызвав культурный шок своим появлением у молодых людей очередной исторической оттепели, при шедших на мое чтение. После чтения моя жена Веслава сказала Шнитке в полушут ку, что в моем рассказе с бешено вращаю щимися масками любви, упирающейся в смерть, есть основа для оперы. Никто из

нас обоих не подхватил этой темы. Я по думал, что после его работ с текстом «Фа уста» и средневековой армянской поэзией все это крайне неуместно. Через какое-то время он позвонил мне с предложением. — Это невозможно, — сказал я, польщен ный, но сбитый с толку. — Я не представ ляю себе, кто бы мог написать либретто. Таких людей просто нет. — Вот ты и напишешь, — сказал Альфред. — Но я никогда не писал либретто, — воз разил я, стесняясь добавить, что я вообще не большой друг оперного искусства. — Именно поэтому у тебя получится хоро шее либретто. Я согласился написать черновик того, что в моем представлении может стать когда-нибудь с помощью Шнитке либрет то. Я представлял себе дело так, что мы, как Манилов с Чичиковым, будем пить бесконечные чаи и размышлять о пре красном. К тому же я уже купил в Америке свой первый «макинтош», и мне хотелось

120

getty images/fotobank

— Мсье Виктор, ваша опера слишком крута для меня. — Ваше Величество, второе отделение будет еще круче.

121

русский пионер №4(37). июнь 2013

испробовать его в новом для меня жанре. Я не заглянул ни в какой-либо сборник либ ретто, ни в оперу — я написал за неделю фантазию на тему этого жанра и отдал ее Шнитке. Тот молчал несколько дней. Я уже решил, что зря взялся за дело: так можно убить не только оперу, но и дружбу. Не вы терпев, я позвонил первым. — Прочитал? — Да. — Ну и как? — Хорошо.

но он быстро «сломался» и стал хохотать буквально до слез над каждым словом, как будто слышал его впервые. — «Жизнь с идиотом полна неожидан ностей…», — пел Шнитке и опять хохотал. Я никогда не видел Альфреда в таком состоянии — он был поистине гением хохота. Энергию юмора в этом проекте он почувствовал как никто, и уже я сам давил ся от смеха, но от нашего коллективного помешательства Покровскому не стало легче. Он нас сейчас выставит за дверь,

Поседевший Шнитке с совиным удивлением смотрел в зал на вакханалию своего успеха. Он еще не превратился в самолет, но уже полуотсутствовал в трехмерном пространстве. — Когда начнем вместе работать? — А зачем? Все уже сделано. Теперь мне надо работать. Так черновик стал окончательным вари антом. Опера писалась по заказу Амстер дамского оперного театра. Пришла пора искать режиссера. Была возможность выбрать кого угодно, из любой страны: молодого авангардиста с модным именем или же знаменитого на весь мир мастера. Несмотря на нелюбовь к концептуализму, Шнитке принял самое концептуальное решение. Он предложил пригласить режиссера, который, по его словам, сделал триста постановок советских опер. «Жизнь с идиотом» в такой интерпретации озарит ся новым светом. Но согласится ли старик, Борис Александрович Покровский? Мы отправились к нему на Кутузовский, как два робких, но хитрых школьника, ре шивших подбить учителя на сомнительный поступок. Покровский встретил нас и наше предложение с нескрываемым подозрени ем. Шнитке достал ноты, сел за пианино и сам стал петь начальные арии за всех героев и за хор. Это было настоящее чудо,

русский пионер №4(37). июнь 2013

решив, что мы издеваемся! Вместо этого он, поразмыслив, взялся за постановку… Альфред заканчивал оперу, уже живя в Гамбурге. Как-то в гостях я взял в руки «Московский комсомолец» и прочитал со общение, что он умер. Я застыл с газетой. Умер друг, и с другом умерла моя мечта — наша опера. Позже выяснилось, что это — вранье. Однако тот, третий по счету, инсульт нанес Альфреду страшный удар — никто не верил, что он завершит оперу. Однако, едва оправившись, он ее дописал. Финал вышел совсем не похожим на всю остальную оперу — так можно писать, только на время вернувшись «оттуда». В Амстердаме зеленели деревья вдоль каналов. Стояла весна 1992 года — скоро премьера. В российской звездной команде стенографом был Илья Кабаков, дири жером — Мстислав Ростропович. В тот момент я почувствовал фантастическую мощь русского искусства — было странно, до какой степени власть и история страны не соответствуют ей. Некоторые критики уверены, что «Жизнь с идиотом» имеет некий политический

смысл и в некоторых местах пахнет жестокой пародией на Ленина. Более того, раз Идиот назван Вовой, значит, это — Ленин. Я не открещиваюсь от ленинских обертонов. Рассказ пришел ко мне вместе с этой темой в 1980 году, когда вся страна, словно предчувствуя, что она это делает в последний раз, праздновала юбилей вождя с невиданным размахом. Неповторимая ленинская фразеология в опере несколько раз возникает, однако акцент на Ленине в амстердамской поста новке возник неожиданно, не по нашей со Шнитке инициативе. Директор Амстердамской оперы Пьер Ауди — из семьи автомобильных Ауди — был деловым и знающим человеком. Он по любил наш проект. У меня с ним установи лись легкие дружеские отношения. Когда до премьеры оставалось не больше трех недель, он с озабоченным лицом попросил меня заглянуть к нему в кабинет. — Есть проблема, — сказал он, плотно закрыв дверь кабинета. — У тебя в опере роль Идиота поет негр. В самом деле, знаменитый американ ский певец Ховард Хаскин, звезда Метрополитен-оперы в Нью-Йорке, был негром. Фанатик нашей постановки, он помимо своих арий выучил всю оперу, которая исполнялась по-русски, и пел ее на разные голоса голландским официанткам в оперном буфете во время ланча. — Попечительский совет нашей оперы был сегодня на репетиции. Они нас финан сируют. Они пришли в ужас! Понимаешь, у нас в Голландии получается политически некорректным, если «черный» поет Идиота. — Что??? — Я не поверил его словам, но он явно не шутил. Нужно было что-то предпринимать. В кабинете воцарилась тишина. — Слушай… — подумав, предложил я. — Давай его перекрасим… — Что значит «перекрасим»? — буквально завизжал Пьер Ауди. — Давай его перекрасим в белый цвет, — спокойно закончил я. — Идея! — согласился Пьер и воровато оглянулся, как будто мы шли на преступле ние. Я думаю, что Пьер не часто перекра шивал негров в белый цвет.

122

итар-тасс

Ослепительное утро! В восемь часов утра я шел по солнечному коридору оперы. Я увидел Ховарда в гримерке. Он стоял со вершенно голый, расставив ноги и вытя нув в стороны руки. При этом он распевал арию из нашей оперы. Слегка смущенная молодая голландка поливала его яйца белым спреем. — Привет! — Он безумно обрадовался мне и стал шлепать ладонью по белой, еще не просохшей груди. — Привет! Ты почему решил все закрасить белым цветом? — удивился я. — Ведь ты не поешь голым! — Станиславский! — закричал Ховард. — Станиславский! Для правдоподобия! Видимо, он был хорошо знаком с системой Станиславского. Так возник совершенно белый негр. В белом прикиде он прекрас но спел на утренней репетиции. Я был счастлив. — Ну как? — весело спросил я Пьера Ауди после репетиции. — Зайди ко мне, — сказал Пьер. Он закрыл дверь своего кабинета, рухнул в кресло и посмотрел мне в глаза с отчаяньем.

123

— Что с тобой? — не понял я. — Ты что, не видишь? — взорвался Пьер. — А что? — А то, что белым он выглядит полным издевательством над негром! Нам этого не простят! — Пьер потерял последний контроль над собой. — Сквозь белую крас ку, — закричал он на меня, — еще сильнее проступает его негритянская морда! — Ну кто там будет разглядывать его нос или губы… — неуверенно высказался я. — Как кто! — громыхнул Пьер. — Все! Весь зрительный зал! На премьере будет Королева! — Но ему нет замены! — заявил я. — Плевать! Я запрещаю использовать его в спектакле! — Что теперь делать? — Не знаю. Мы погрузились в долгое молчание. — Слушай, — наконец сказал я. — А давай наденем на него маску? — Какую еще маску! — Ну, какую-нибудь узнаваемую русскую маску! Мы стали перебирать русские маски… Кроме маски Ленина, которую бы узнали

голландцы, мы ничего не смогли при думать. Ховард вышел на сцену и запел в маске Ленина. «Весь Амстердам» повалил на премьеру. Зал переполнен. Свободные голландцы, уверенные в том, что они в жизни уже попробовали все, что можно попробо вать, хотели поначалу подбодрить русских своими доброжелательными аплодис ментами. Посреди первого акта аплодис менты смолкли — Покровский опрокинул действие оперы в зал, превратил его в психбольницу, перемешал артистов и зрителей. Спектакль двинулся дальше в полной, пугающей тишине. В антракте Королева Голландии Беатрикс дала прием с шампанским в фойе для избранной публики. Накануне мы с Рост роповичем ужинали у нее в Гааге во дворце, и, поскольку Ростропович знал всех королев, ужин был непринужденным, я рассказывал какие-то незамысловатые истории о России, и королевская семья дружно хохотала. Когда я подошел к ней в антракте, она с простодушным лицом сказала мне по-французски: — Мсье Виктор, ваша опера слишком крута для меня. — Ваше Величество, — ответил я, с тру дом осваивая такое обращение, — второе отделение будет еще круче. Стоячая овация на премьере длилась трид цать пять минут. Королева встала первой. И простояла все тридцать пять минут. — Это ладно, — сказал негритянский певец Ховард Хаскин, снимая с потного лица маску Ленина. — Это, может быть, из вежливости. Посмотрим, что будет на втором представлении. На второе представление пришли про фессора растерянного вида, пришли обиженные, недовольные зрители, не попавшие на первое представление. После второго представления овация длилась сорок минут. Это был рекорд для Амстердамской оперы. Неуверенно стоя на сцене, похудевший, сгорбленный, поседевший Шнитке с совиным удивлени ем смотрел в зал на вакханалию своего успеха. Он еще не превратился в самолет, но уже полуотсутствовал в трехмерном пространстве.

русский пионер №4(37). июнь 2013

orlova

В своей очередной колонке бессменный горнист «РП» Вита Буйвид без утайки перечисляет плюсы ведения алкогольной рубрики. Но, может быть, главный плюс состоит именно в том, что на правах ведущей алкогольной рубрики Вита Буйвид может позволить себе достаточную дозу там, где без этого никак: в театре.

текст: вита буйвид

Очень я люблю свою алкогольную колонку. И все время хочется ее улучшить, сделать ее еще более полезной и занимательной. Но как? Может быть, стоит применять методы великих? Например, «метод Чарльза». Как известно, Буковский открывал бутылку виски и приступал к работе. Утром оставалось только собрать листки в нужном порядке. Нет, не пойдет. Виски, летом и в таких количествах… Не мое. К тому же листков теперь нет, все в компьютере. А там Интернет, соцсети. Увлечешься, обязательно напишешь кому-нибудь лишнее. Напиток продиктует… Однозначно: опасный метод. Тогда, может быть, «метод Довлатова»? Как только наступает похмелье — сразу за работу. Но тут не угадаешь. Если похмелье будет жестким — тексты получатся тяжеловатыми, слишком философскими, а если легким — то и тексты будут ни то ни се. Тоже не подходит. Нужно свой собственный метод разработать. Если у кого-то есть

русский пионер №4(37). июнь 2013

рекомендации — пишите в редакцию. Безалкогольный не предлагать. Для такой рубрики это не подходит. Обычно все истории в этой колонке — о связи алкоголя с творческой деятельностью. Я в основном о художниках пишу. Но тема этого номера — театр. Придется расширить границы. Сразу скажу, у меня с театром отношения сложные. Не сложилось. Театральные амбиции города Днепропетровска не дали мне театр полюбить, хотя я несколько лет мечтала стать театральным художником. Сцена меня завораживает, декорации — еще больше. Но только без актеров. Никого не хочу обидеть, но актеры провинциальных театров, они такие специфически гениальные. Иногда это тяжело. Вот и не образовалась в моем организме потребность ходить в театр. Пыталась с этим бороться, но детские травмы, они и в Африке детские травмы… Поэтому в театр я попадаю крайне редко. Именно попадаю, по случаю.

И почему-то всегда на «Ревизора». Этот спектакль преследует меня повсеместно. Вы себе можете представить «Ревизора» в любительском театре Нью-Йорка? Я и на него попала. Комментировать не буду. Всякий раз, когда меня зовут в театр, я очень боюсь попасть на «Ревизора». Иногда мне кажется, что других спектаклей просто не может быть. Несколько лет назад я опять попала на него в театре Станиславского. Подружка уговорила, тоже несостоявшийся театральный художник. Пойдем, говорит, у меня контрамарки есть. Нет, говорю, ни за что, «Ревизора» больше никогда. У меня этих «Ревизоров» в жизни уже больше, чем мужиков. А ты где, кстати, контрамарки раздобыла? Давай их на другой спектакль обменяем. Нельзя, говорит, на другой, мне их сестра Вовкина дала, она у Суханова в команде работает. Как Суханова, говорю? При чем тут Суханов? А он играет там, говорит подруга. На Суханова пришлось пойти. Я его в театре

124

до этого не видела, но мы с ним как-то раз очень душевно побеседовали, когда я его для журнала ELLE снимала. Суханов у меня в списке «положительных звезд» — с точки зрения фотографа, конечно. Согласилась. Но на всякий случай прихватила с собой. Аккуратную фляжечку такую. Думаю: вдруг расстроюсь? Вдруг сложившийся в моей голове образ Максима Суханова начнет разрушаться, вдруг иллюзии развеются? Но этого ведь можно избежать, если вовремя… Фляжечку решила наполнить крепким напитком, граппой. Мы с рыжей Олей планировали встретиться пораньше, перекусить, а потом в театр. Но Оля опоздала. В зал мы уже после третьего звонка попали. Оля весь день ничего не ела из-за какой-то срочной работы, она даже мечтала, что нас не пус тят после третьего и мы первое отделение проведем в буфете. Но нас пустили. Я немного раздосадована была. Мало того что я опаздывать не люблю, но у меня же еще и серьезный настрой был. Села в кресло, спина ровная идеально. Я всегда очень ровно спину держу, если дело серьезное. А рука в сумке на фляжке. Как на курке. Думаю, как только почувствую что-то не то, сразу хлопну. Сурово так себя запрограммировала. И вдруг Оля начинает икать. От голода. Бывает такая реакция у поджелудочной железы. Сначала Оля икает редко и тихо, потом начинает икать чаще и громче. Моя спина еще больше выравнивается, и срабатывает программа, только некорректно срабатывает. Я отдаю флягу Оле. Глотни, говорю, может, пройдет. Оля глотает. Действительно, помогает. Но вы ведь знаете, как пахнет граппа? Ближайшее окружение начинает поводить носом. Очень интеллигентная с виду женщина перед нами дотянулась до уха своего спутника и достаточно громко туда зашипела. Вот, нажрутся перед спектак лем, потом икают сидят. Лучше бы Оля этого не слышала. Ведь крепкий алкоголь моментально всосался в оголодавшую кровь и уже радостно бродил в ее голове. «Эх, женщина, женщина, что же вы своего мужчину вводите в заблуждение. А с виду такая воспитанная», — начала Оля. От неожиданности женщина развернулась

125

на нас вместе с биноклем. Оля сидела за ее спиной, поэтому при повороте бинокль уставился на меня. Ситуация была втройне комичной: мы ведь в третьем ряду сидели. Все, спина моя расслабилась, опция серьезности отключилась. Женщина обратилась ко мне. Оля в ее сознании не существовала. Милицейским тоном она спросила меня, уверена ли я, что не употребляла алкоголь. Я заверила ее в своей абсолютной уверенности. Женщина ткнула локтем мужчину, он без слов откуда-то извлек и передал ей настоящую гаишную трубочку. Женщина протянула трубку мне. Я начала с интересом рассматривать этот предмет. Раньше мне он никогда не попадался. Дуйте, дуйте, говорит женщина, не тяните время. Какой уж тут Суханов. Мне было так интересно, я же не дула никогда раньше, поэтому я не стала бороться с нарушением прав личности и дунула. И победоносно протянула ей результат своей кристальной трезвости. Женщина буркнула извинения и отвернулась. Минут через пять Оля неожиданно опять икнула. Резко и громко. Поджелудочную можно обманывать, но недолго. Женщина заметно вздрогнула, но не повернулась. Мой сосед слева, который молча улыбался, наблюдая эту сцену, не сдержался и засмеялся немного лошадиным смехом. Ладно, напишу как есть. Сосед заржал. Икота продолжилась. «Девушка, пейте скорее», — посоветовали Оле с заднего ряда. Мой сосед слева наклонился к мужику передо мной и предложил раздать всем трубки, чтобы немедленно выявить хулигана. Мужик совершенно серьезно ответил, что у него с собой была только одна. Я уже всхлипывала от смеха. Тут первое отделение закончилось, и мы рванули в буфет. Оля взяла себе четыре бутерброда, потом быстро сравнила стоимость кофе и шампанского и выбрала, конечно же… что? Правильно, кофе. А вот я себе шампанское взяла, без бутербродов, — должна же я была отметить свое первое в жизни дуновение. Только мы расположились за столиком, в буфет вошла моя любимая женщина. Заняла очередь, вскорости и мужчина подтянулся. На сотрудников Госавтоинспекции они похожи не были. Скорее, на профессорскую чету.

Знаете, бывают такие хамоватые профессора. У меня соседи такие же. Свободные места были только за нашим столиком. Чета направилась к нам, немного так заискивающе улыбаясь, как знакомым, которых сто лет не видел, не помнишь имени, но с которыми нужно быть сверхвежливыми для занятия свободного места. Пока они продвигались к нам, я быстро схватила Олину чашку с кофе, а ей придвинула бокал с шампанским. Пара приблизилась. У них тоже было шампанское, бутерброд для мужчины и пирожное для дамы. Они были очень нарядные, даже немного чрезмерно, не так, как постоянные театралы. Брошь, духи, отутюженный костюм… «Извините, так неловко получилось, знаете, такой серьезный спектакль, друзья рекомендовали, а тут такое, хотелось поставить на место. — Женщина щебетала похлеще канарейки. — Ну вот и не сдержалась. Петр, не пей весь бокал, тебе же за руль, теперь ведь нечем проверить, трубка всего одна была, дай я допью». Оля старалась молчать изо всех сил. Но мое шампанское, которым она автоматически запила бутерброд с колбасой, уже догнало граппу, и Оля вступила в светскую беседу. Знаете, говорит, это еще не страшно. Вот я недавно хотела оливье приготовить. Открыла банку с горошком, а он таким вкусным оказался, я всю банку съела. Брови женщины с вертикальным взлетом исчезли под челочкой. Тут до Оли дошло, что она собирается рассказать, но она успела выровнять ситуацию и резко сменила галс. Так вот я потом целую бутылку шампанского выпила — так пить хотелось. Вот и здесь такая колбаса соленая, пойду еще шампанского возьму. Женщина облегченно вздохнула, я тоже. Мужчина был так расстроен невозможностью выпить, что просто ничего не понял. Дали первый звонок, и пара заторопилась на свои места. Вернулась Оля. Шампанское уже закончилось. Пойдем, говорит, отсюда, выпьем где-нибудь по-человечески. В другой раз сходим нормально, я еще контрамарок раздобуду. Вот так мое прекрасное впечатление о Максиме Суханове осталось целым и невредимым.

русский пионер №4(37). июнь 2013

ГДЕ

КУПИТЬ ЖУРНАЛ Москва: • Сеть мини-маркетов на АЗС ВР • Супермаркеты: «Азбука вкуса», «Алые паруса», «Бахетле», «Глобус Гурмэ» • Торговые центры: ГУМ, «Крестовский», «Стокманн», «Цветной» • Книжные магазины: «Московский Дом Книги» на Новом Арбате и Ленинском пр-те, ТД «Книги «Москва»», «Республика», «Фаланстер» • Магазины прессы «Наша пресса» в а/п Шереметьево • Галереи: «Люмьер», «ФотоЛофт»

Санкт-Петербург: • Сеть мини-маркетов на АЗС ТНК-ВР •С упермаркеты: «Александровский», «Глобус Гурмэ», «Лэнд», «Окей», «Призма», «Ренлунд», «Супер-Бабилон», «Лента» • Книжные магазины: «Буквоед» • Магазины прессы: «1-я полоса», «Нева-Пресс»

Регионы РФ: Книжные магазины, супермаркеты, магазины и киоски прессы в городах: Барнаул, Волгоград, Горно-Алтайск, Екатеринбург, Казань, Калининград, Кемерово, Красноярск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск, Пермь, Саратов, Томск, Тюмень А также: Магазины и киоски прессы в Латвии, Эстонии и Казахстане

НА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ www.imobilco.ru — «Аймобилко», крупнейший российский интернет-магазин по продаже лицензионного медиаконтента. www.ruspioner.ru — раздел «Журнальный киоск». http://www.parkreader.ru/ — «Паркридер.Ру», универсальный сервис для чтения газет и журналов. http://www.yourpress.ru — «Ваша пресса», электронные версии газет и журналов. http://ru.zinio.com — Zinio.com, международный цифровой журнальный киоск.

русский пионер №4(37). июнь 2013

126

Занавес.

orlova

Игорь Мартынов

127

русский пионер №4(37). июнь 2013

№4(37). июнь 2013

выходит с февраля 2008 года Главный редактор Андрей Колесников Шеф-редактор Игорь Мартынов Помощник главного редактора Олег Осипов Специальный корреспондент Николай Фохт Обозреватель Дмитрий Филимонов Корреспондент Александр Рохлин Ответственный секретарь Елена Юрьева Арт-директор Павел Павлик Заместитель арт-директора Варвара Полякова Фотодиректор Вита Буйвид Препресс Андрей Коробко Верстка Александр Карманов Цветокорректор Снежанна Сухоцкая Корректор Мария Киранова Ассистент редакции Ольга Дерунова Генеральный директор Алексей Боков Издатель Александр Зильберт Директор по маркетингу Анастасия Прохорова Заместитель генерального директора по рекламе Наталья Кильдишева Заместитель руководителя по рекламе Анна Матвеева Директор по дистрибуции Анна Бочкова Оптово-розничное распространение ЗАО «МДП «МААРТ» Тел. (495) 744-55-12, www.maart.ru, inform@maart.ru Редакция: 127051, Москва, ул. Трубная, д. 25, стр. 3, телефон +7 (495) 988 12 27 Почтовый адрес: 119072, Москва, а/я 407, ООО «Русский пионер» Электронный адрес: ruspioner@gmail.com Сайт: www.ruspioner.ru Подписка: телефон: +7 (495) 981 39 39, электронный адрес: podpiska@ruspioner.ru Обложка: Аксёновы(е) «Наша жизнь не игра», 2013 Авторы номера: Дарья Белоусова, Андрей Бильжо, Эдуард Бояков, Вита Буйвид, Галина Волчек, Виктор Ерофеев, Евгений Имиш, Екатерина Истомина, «Квартет И», Никита Колесников, Игорь Мартынов, Сергей Мейтув, Кристина Москаленко, Андрей Орлов (Орлуша), Иван Охлобыстин, Вера Полозкова, Александр Рохлин, Роман Сенчин, Кирилл Серебренников, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Хирург (Александр Залдостанов) Фотографы: LoRich, Orlova, Наталья Львова Художники: Инга Аксенова, Андрей Бильжо, Олег Бородин, Ляля Ваганова, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Маша Сумнина, Александр Ширнин, Иван Языков В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв» Учредитель и издатель: ООО «Русский пионер», 127051, Москва, ул. Трубная, д. 25, стр. 3 Тираж 45 000 экз. Отпечатано в типографии GRASPO CZ, a.s. Pod Šternberkem 324 763 02, Zlín Цена свободная Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-52326 от 28.12.2012 Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель