RusPioner #44 by Russian Pioner

№2(44) март 2014

русский пионер №2(44) март 2014

литературный иллюстрированный журнал

orlova

Прочитайте новую повесть Натана Дубовицкого. Страстно. Все для вас!

русский пионер №2(44). март 2014

Андрей Колесников

Клятва главного редактора стр. 4 Правофланговая. Три страсти трех «А». Джахан Поллыева про Анну Андреевну Ахматову стр. 12 Знаменосец. О рыбаке и рыбке. Андрей Макаревич про необъяснимую и загадочную природу страсти стр. 20 Пионервожатый. Индус и Пушкин. Виктор Ерофеев превращается в классика стр. 24 Физрук. Зимнее лето четырнадцатого. Николай Фохт про женщин Сочи и свою Олимпиаду стр. 28 Центровой. С музыкой по-другому. Александр Чистяков о том, как любовь становится страстью стр. 32 Звеньевой. Страстью сгорая. Андрей Бильжо про случай из своей психиатрической практики стр. 36 Запевала. Заложники чувств. Диана Арбенина про то, что все предельно ясно стр. 40 Пионервожатая. Моя блокадная бабушка. Екатерина Истомина про пронзительную длину жизни, которая может перевесить сотни человеческих страстей стр. 42

русский пионер №2(44). март 2014

Фотоувеличитель. Коллекционная

страсть. Когда хобби становится смыслом жизни стр. 45

Комикс Андрея Бильжо стр. 55 Списано с ruspioner.ru. Премьера рубрики стр. 60 Внеклассное чтение. Повесть Натана Дубовицкого «Дядя Ваня [cover version]» стр. 64 Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 103

русский пионер №2(44). март 2014

риа новости

текст: джахан поллыева рисунок: маша сумнина

В июне этого года исполнится 125 лет со дня рождения Анны Андреевны Ахматовой. В номере, посвященном страсти, поэт Джахан Поллыева эмоционально пишет об Ахматовой, которая «постоянно и гармонично находилась в том, что для других большая редкость, — в страсти. Есть такой способ воспроизводства себя. У поэтов».

СНАЧАЛА — тринадцать вопросов про

ТРИ СТРАСТИ ТРЕХ «А»

страсть. Какая из страстей движет миром, а какая — губит? Почему быть бесстрастным почти норма, а если страстный, то практически идиот? Ну почему про первого говорят «держит себя в руках», а про второго — в лучшем случае «пограничный»? Да и кто тот умник, кто такую границу прочертил? Разве желание казаться умнее других не есть страсть? Тогда почему она и разум — антагонисты? И вообще, при чем здесь извечное противопоставление рацио и эмоций? Где в этой дилемме единственное место «страстям Христовым»?.. Я спрашиваю: страсть — это что?! Черная метка или пропуск в избранные? Проклятие или дар? А может, одно без другого не дают? Скажите, вам никогда не приходило в голову, что страсть — это талант, вызывающий зависть?..

Двадцать третьего июня этого года исполнится 125 лет, как на свет появилась та, которую весь мир легко узнаёт про трем «А», — Анна Андреевна Ахматова. Из семидесяти семи прожитых ею лет лишь первые двадцать и последние десять были годами без войн, революций и политических гонений на нее саму или родных ей людей. Самый плодотворный для творчества период перечеркнут революционными приговорами и партийными резолюциями, преданием анафеме и вынужденному молчанию, необходимостью поиска заработка и жилья — не говоря уже о похоронах близких людей и стоянии в очередях у тюрьмы. Добрую половину жизни — изгой в своей стране, чуждый элемент, идеологический враг. Самые мягкие из обвинений: «поэт-попутчик», «взбесившаяся барынька», «буржуазное эстетство и декадентство»… Кто она, этот опасный для государства стихотворец? Может, член подпольного общества, ярый протестант или вконец «разложенная» личность?.. Нет, все перечисленные выше орудия были нацелены на ту, которую в 1912 году причислили к поэтам вовсе не за бунтарские

Под рукоплесканья клеветы и зависти змеиный свет... А. Ахматова

русский пионер №2(44). март 2014

стихи, а за романтические, почти девичьи признания. Но даже в то время (как она сама потом скажет) «было принято считать, что все эти стишки — так себе, сентименты, слезливость, каприз… Паркетное ломанье». С приходом революции Ахматова стихов сначала не пишет. Целых три года молчит. Лишь после расстрела в 1921 году мужа, обвиненного в контрреволюционном заговоре, выпускает в свет «Anno Domini», свою пятую книжку. Но и в ней нет крамолы, достойной постановления о прекращении ее литературной деятельности. Есть боль, одиночество, тяжесть утрат и попытка справиться с этим через стихи. Вполне понятный и естественный путь для поэта, переживающего трагедию… Мало кто из критиков увидел тогда начало перелома в ее творчестве. Говорили о личном кризисе, не разглядев личность. О творческом тупике, не заметив уже отпертую дверь. Они так и не поняли, что даже гибель Гумилева — пусть принесшего ей женские страдания, но ближайшего по судьбе и взглядам человека — не сломала Анну, а лишь укрепила ее в главном призвании… Ей было тогда тридцать два — впереди четыре темных десятилетия. Предсказанная ей Николаем Недоброво за шесть лет до того «жесткость и твердость впереди» оказалась пророческой. Однако гонимая, лишенная права печататься Ахматова не склонила голову и не выбрала эмиграцию, как это сделали многие из поэтов Серебряного века. Она осталась в России, чтобы именно здесь пройти свои «страсти господни». И об этом она позже напишет: Нет, и не под чуждым небосводом, И не под защитой чуждых крыл, — Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был. Стать поэтом, которого услышит свой народ, — это первая и главная страсть Анны Ахматовой. Но «в России надо долго жить», а путь ее был не просто долгим, но лежал через множество «пыточных». Одна из них оказалась пожизненной — пытка сыном и его мучениями. Леву дважды (и только по политическим соображениям) выгоняют из университета и трижды на протяжении тринадцати лет арестовывают. Сначала его задерживают за недонесение о «характере разговоров» в семье, уже через

русский пионер №2(44). март 2014

три года отправляют в ссылку и на каторгу в норильские рудники (опять по доносу), а еще через пять лет — на принудительные работы в лагерях особого назначения. И вновь — за «контрреволюционную деятельность». Причем эти, самые долгие, годы заключения он получает, возвратившись с фронта. И, как сам говорит, «за маму»… Ждановское постановление о двух ленинградских журналах, где печаталась и Ахматова, было жестоким ударом для всех, кто ждал послевоенных перемен. Но для нее — едва не стало роковым. Не только из-за мерзких, унижающих как ее поэтическое, так и женское достоинство обвинений, брошенных в личный адрес. Но также потому, что они рикошетом били по без того сложным отношениям с сыном. Ведь, желая поддержки самых дремучих, темных сил (на кого ж еще в таком случае опереться!) и цинично добивая ее в своем докладе, Жданов цепляется к самому сокровенному у Ахматовой — «не то монахиня, не то блудница». И, нелепо вокруг этого попетляв, выводит: «Блуд (у нее) смешан с молитвой»! Оставим анализировать этот пассаж сегодняшним историкам. Но можно представить, что должен был тогда пережить ее единственный сын, выросший без отца, расстрелянного сразу после развода с ныне опороченной, «блудливой» матерью… И почти невозможно представить, что пережила в тот день сама Ахматова! Ее материнская страсть и так с большим трудом уживалась со страстью к поэзии. А Лева, ее любимый Лева, уже давно был главным орудием в борьбе с поэтессой, заложником в отношениях с властью. Наверное, он всю ее жизнь — сначала жестокими детскими вопросами об отце, а повзрослев, и своими частыми арестами и тюрьмой — просто разрывал ее сердце на части… Им бы этот же вылить напиток В их невинно клевещущий рот, Этим милым любителям пыток, Знатокам в производстве сирот… Вот чего желала Ахматова всем, кто разлучал ее с последним из оставшихся родных людей! И что бы ни думал о ней, сидя в лагерях, ее единственный сын, но это из-за него она решилась поднять на ноги своих именитых друзей. И лишь боясь его расстрела, позволила себе

броситься в ноги правителям, написав парутройку равнодушных од советскому строю… Но каждый раз, когда Леву в очередной раз не выпускали из тюрьмы, она вновь погружалась в безмолвие, держа в памяти новые бессмертные произведения, лишь бы не навлечь на обоих еще большую беду. «Я молчу — я тридцать лет молчу…» Никакие ее жертвы и уступки не помогли изменить трагическую судьбу этой знаменитой семьи. Даже после смерти поэтессы, будучи уже известным ученым, Льву Гумилеву пришлось пройти и через свое десятилетие молчания, и через обстрел угодливой сворой примитивных обличителей. Однако по горькой иронии судьбы в ту свору, нанятую из псевдоученых, каким-то образом затесались и так называемые патриоты-писатели, предшественники которых раньше расправлялись с самой Ахматовой… Сын во многом повторил судьбу своей матери, но, похоже, так и не нашел с нею общего языка, не смог понять до конца. Может быть, потому, что сам слишком настрадался, а может, из-за того, что всегда требовал от нее быть просто матерью. Он (как и любой сын!) ставил великую поэтессу на грань невозможного выбора. И преодолеть эту самую страшную пытку в ее жизни — пытку непониманием — не помогали ни ее выдающийся ум, ни всегдашнее терпение, ни даже самоубийственные стихи, написанные в периоды заточения Левы. Вот уж где были страсти так страсти… Разумеется, не одна Ахматова прошла через те испытания. Борьба с инакомыслием была тотальной, доносы могли упечь в тюрьму любого, кто позволил себе хотя бы раз высказаться иначе, чем того требовала официальная доктрина. Будь ты учитель или военный, рабочий или колхозница — держи язык за зубами или учись говорить штампами, заранее избавляющими от такой опасности. Однако к тем, кто уже по роду своих занятий мог бы стать (но не стал) глашатаем новых идей, предъявлялся особый счет. Они тут же оказывались уклонистами, отщепенцами, чуждым элементом. И на них, «тунеядцев и бездельников», было легко направить стрелы народного недовольства плохой жизнью. Литература и искусство понесли в те времена критические потери. И смысловые, и человеческие. На каждое из ста поэтических имен Серебряного века лег свой черненый слой.

А увидевших при жизни свой триумф — оказались единицы… Нет, Анна Андреевна не принадлежала к тем «счастливчикам», которых не сгноили лишь потому, что требовались хоть какие-то доказательства благосклонного отношения «гения к гениям». Более того, подобные исключения только подтверждали правило. Думаю, что Ахматова просто-напросто (если это слово здесь вообще уместно) умудрилась устоять, дотерпеть, не сломаться «по дороге» и потому достойно дошла до своей старости. Дождалась заслуженного признания. Только после этого дала разгуляться финальному уже инфаркту, давно поджидавшему своего часа. Так почему она смогла, а другие — нет? Не оттого ли, что страсть к жизни оказалась сильнее желания разом прекратить все пытки и тогда уж наверняка назваться великомученицей?.. Я не раз задавалась вопросом: а почему Марина Цветаева, жившая столь же страстно, не смогла повторить жизненный подвиг Ахматовой? Почему, не дожив и до пятидесяти, покончила с собой? Разве ее талант был меньшим, а испытания большими, чем посланные семье и самой Анне Андреевне? Не мне судить. Тем более что речь идет о женщине, истерзанной и предыдущей жизнью,

и уже новыми испытаниями: арестом дочери, эвакуацией и нищетой, невозможностью прокормить сына-подростка в первый же год наступившей войны. Она умерла в августе 41-го, а через полтора месяца был казнен ее муж. Выходит, будучи разными по характеру и по судьбе, обе поэтессы оказались в похожих обстоятельствах жизни? Не потому ли Ахматова так уверенно пишет про Цветаеву, с которой виделась всего лишь раз: Ты любила меня и жалела, Ты меня как никто поняла… Стоп… Поняла ли? Ведь для Ахматовой «жить» означало не только «чувствовать», но и писать об этом каждый раз, когда не писать нельзя. Даже если за ней охотятся и быстро исписанные листочки надо уничтожить тут же, на месте. Для нее жить — значило иметь возможность делать эту странную, никем не оплачиваемую и, как оказалось, опасную работу как можно дольше. Мне думается, что удовлетворять эту свою потребность до конца жизни и в любых обстоятельствах было всепоглощающей страстью Ахматовой. И страстью — созидательной… Сохранилось немало набросков, написанных ею

в последние годы. И пусть не все зашифрованные строфы раскрыты, в каждом из них — либо обжигающий образ, либо пронзающая истиной строка. И она знала им цену, приберегала, рассчитывала дописать. Даже в дневник до самого последнего дня записывала только сама. Ей на самом деле не хотелось «завещать какой-то дикой скрипке ужас и отчаянье свое»… Самостоятельная и долгая жизнь была нужна Ахматовой не только для этого. Думаю, она хотела воочию увидеть свой триумф и одновременно (она знала!) падение своих врагов. Врагов великой отечественной культуры и ее собственных, личных — тех, кто приговорил к смерти Николая Гумилева и сгноил в ссылке Николая Пунина, кто довел до могилы Марину Цветаеву, Осипа Мандельштама, Михаила Зощенко и еще многих дорогих ее сердцу людей. Все они ушли во мглу лишь потому, что не соглашались «упаковать» свой талант в удобную для одногоединственного «гения» форму. И кто знает, смогли бы мы до конца оценить их значение, если бы не наступили 90-е?.. Анне Ахматовой удалось-таки застать себя в триумфе, а врагов — в растерянности. Удалось поставить свой знак равенства между словами «великий поэт» и «великий гражданин».

русский пионер №2(44). март 2014

А в лихие военные годы — удалось в полный голос обратиться к своему народу, быть вместе с ним. Но вряд ли те семь лет, на которые ее временно вернули в литературу, лишь по случайности совпали с годами Второй мировой войны. Именно в 39-м ей разрешили публиковаться, а в 45-м вновь наложили запрет. Такое случайным не бывает… Когда перед лицом страшной угрозы стране оказались нужны действительно сильные полководцы, настоящие ученые и конструкторы, истинные художники, поэты и музыканты — самых талантливых нашли и быстро «мобилизовали», как бы далеко от власти они ни стояли. Однако после Победы (и уже до «оттепели») вновь удалили на безопасную дистанцию. То же случилось и с Анной Ахматовой, предчувствовавшей близкую войну, глубоко ее ненавидевшей и сделавшей все, что могла, для поднятия народного духа, для поддержки ленинградских блокадников, наконец, тружеников тыла, с которыми бок о бок жила в эвакуации. Но ударным для нее, творчески важным и вернувшим имя стал предвоенный 1940-й. «Меня можно назвать поэтом 40-го года», — гордо писала она. Примерно так, как в наши дни говорят о себе номинированные в «политики года»… Она была тонким политиком и выиграла битву за свою жизнь. Выиграла, потому что верила в себя, в значимость своего дела и уникальность российских культурных традиций. Анна Андреевна оказалась их самым стойким, последовательным проводником, тем самым помогла подняться на родной почве новому поколению поэтов. Учила их помнить о «связи времен» и не бояться забвения. «Забудут? — вот чем удивили. Меня забывали сто раз»… Она всей своей жизнью показала, сколь ценно их призвание, как важна в нем страсть и как трудно здесь дается успех. «Дисциплина и труд» — так пишет об Ахматовой знавшая ее Лидия Гинзбург. «Пушкин любил называть дело поэта — трудом поэта. Для Ахматовой… это был в своем роде даже физический труд». При этом она никогда не была затворницей и умела поддерживать свои жизненные силы обменом эмоциями с другими людьми. В пожилые уже годы — часто виделась, собирала у себя дома и подолгу говорила с молодыми поэтами. Одним из них был познавший ссылку Иосиф Бродский. Эти двое, несмотря на разницу в возрасте, внутренне были очень близки,

русский пионер №2(44). март 2014

и оба — крайне старательны в поэтическом труде. Однако оба же по сему поводу шутили, называя свой поистине изнурительный труд неким отвлечением, отрывом от контекста. «Подумаешь, тоже работа, — беспечное это житье: подслушать у музыки что-то и выдать шутя за свое», — писала Ахматова. Ведь она работала, как жила, а жила, как работала. Она постоянно и гармонично находилась в том, что для других большая редкость, — в страсти. Есть такой способ воспроизводства себя. У поэтов… Признайтесь, вы ведь ожидали прочесть в этой колонке о любви? О том, что часто называют страстью и что «с кровью рифмуется, кровь отравляет»?.. Но мне всегда казалось неправильным вторгаться в ту сферу жизни, которая принадлежит только двоим. Рассуждать об этом третьему — все равно что в абсолютной мгле подсматривать в замочную скважину. Гораздо верней читать стихи, ибо частная жизнь поэта, его душевные переживания и подъемы всегда оставляют в них свой след. Но и здесь любые комментарии излишни… Хотя про саму Ахматову и ее уникальный поэтический путь можно писать долго. Можно вновь и вновь открывать для себя ее творчество. Можно задаваться многими вопросами и у нее же находить ответы. Не найти ответа лишь на один: обязательно ли великому человеку сталкиваться со столь тяжелыми преградами? Скорее да, чем нет. К сожалению — да. Ведь так было во все века. И когда я думаю о ней и ее инквизиторах, невольно возникают ассоциации с расправами над другими гениальными людьми… Ну казалось бы, кем они были, эти разрозненные, спорящие даже друг с другом «эстеты и декаденты», в сравнении с мощной государственной машиной? Зачем было с такой жестокостью обрушиваться на них, зачем лишать их дела и даже жизни?! Только ли из-за того, что свои «певцы» еще не подросли, а взращенная столетиями культура и эстетика — много богаче, ярче и потому притягательней для людей? Нет, не только. Творчество есть наивысшее проявление свободы человека. А свобода всегда стремится к расширению границ, создает конкуренцию. И победить в ней могут лишь самые одаренные и выносливые. То есть отнюдь не все… К тому же взятое силой оружия, а не духа

долго удержать нельзя. Разве что — опустошив каждого. Подложив примитивную, лишенную многообразия схему благополучия и личностного роста. Погрузив в черно-белое бытие, где легко различить «наших» и «не наших». И где любая яркая краска сразу раздражает приученный к серости глаз. Вызывает удивление, а потом зависть и желание стереть… Наверное, действительно проще управлять, называя людей «массами» и чувствуя себя на этом фоне много уверенней. Но в случае провала ярость толпы стирает своих идолов в порошок. Не жалеет их так же, как делали сами учителя. Жестоко наказывает за то, что ходили, «не чуя страны». Ненависть вчерашнего плебея к поверженному патрицию зиждется все на том же — на зависти к его избранности… Что с этим делать, спросите вы? Прятать светлую голову? Казаться серой мышью? Никак не демонстрировать талант и интеллект? Нет — жить в полную силу и страстно, не боясь ни своих мыслей, ни чувств, ни внутренней свободы. Жить, не зарываясь, не кичась, но и не пасуя перед преградами. Собственно, жить так, как наставляла она: «Кто чего боится, то с тем и случится, — ничего бояться не надо…» Конечно, предстоит еще долго-долго стараться, чтобы «золотое правило нравственности» вернулось в повестку. Чтобы все дети росли в тепле и верили в свои силы. Чтобы их любили родные, а чужие — не осуждали за то, что они родились не такими, как все. Чтобы историю им преподавали не языком идеологических формул, а на реальных фактах жизни, подкрепленных лучшей прозой и самой проникновенной, значит — истинной поэзией. Чтобы уже с детского сада учили уважать не «влиятельных», а просвещенных и приличных людей. Чтобы приучали работать над собой и ценить любой труд — ведь каждый из них «физический»… Наконец, хорошо бы сделать так, чтобы среди страстей человеческих самой постыдной считалась зависть к чужим успехам. А самой поощряемой — страсть идти к своим, не боясь быть осмеянным или оклеветанным, и уж тем более — упрятанным в «кутузку». Если всего этого последовательно не добиваться, если равнодушно смотреть, как обесцениваются знания и культура, то однажды еще один истерзанный завистниками поэт с горькой иронией скажет: «Надо чаще менять профессию. Теперь мы нищие. Нищим летом всегда легче».

ПРИКЛЮЧЕНИЯ НАЧИНАЮТСЯ ЗДЕСЬ

Вначале ты с упоением наслаждаешься шумной компанией, динамикой и драйвом ночного города: это ты делаешь для того, чтобы доказать всем, кто ты такой. Потом ты ищешь способ доказать, кто ты такой, самому себе… Поиски обычно затягиваются: ты играешь, прыгаешь с парашютом, выезжаешь на гоночный трек, и с каждым адреналиновым витком тебе становится мало, поиск нового приключения становится смыслом.

При этом тебе уже хочется, чтобы приключения были комфортными, окружение – сибаритским, а впечатления – яркими. Пытаясь ответить на вопрос, возможно ли найти сочетание приключений и комфорта, перебрав с сотню вариантов, как ни странно, мы остановили свой выбор на Байкале, на Лодж-Отеле «Байкальская Резиденция».

Первое, что удивило: нам предложили составить индивидуальную программу отдыха, задав несколько вопросов о компании, возрасте, физической форме, хобби и пожеланиях. На следующий день получили такую программу: сафари-дрифт на багги и квадроциклах по байкальскому льду, подледная рыбалка на хариуса и ленка, фрирайд на черной или красной трассе, купание в естественных термальных источниках, встреча с шаманом – ничего из этого ранее не пробовали и сразу согласились. Сложный перелет – сначала из Москвы в Улан-Удэ, потом на легкомоторной «Цесне» до Нижнеангарска – утомил, хоть и был уже приключением: малая высота открывала перспективу грандиозных горных хребтов, усеянных хвойными деревьями, неровно разрезанных еще не раскрытыми горными реками. И, конечно, он, красавец Байкал: даже с высоты тысяч метров его необычный голубой цвет льда приковывает взгляд. Второе, что удивило, – внедорожник класса люкс на взлетной полосе, который встречает тебя у трапа. Первое впечатление о природе. Мы были во многих местах, но такое зрелище увидели впервые, как будто Великие озера сконцентрировали и перенесли сюда: бескрайняя ледовая гладь удивительного голубого цвета,

которую окаймляют горные хребты в белых снеговых шапках, яркое-яркое солнце превращает погоду с небольшим минусом в крайне комфортную.

Третье, что удивило, – Лодж-Отель «Байкальская Резиденция». Останавливаясь в подобных местах в Африке, ты воспринимаешь это как нечто естественное, как органическое продолжение природы, но такое у нас случай

редкий и поэтому впечатляющий. Простой и приветливый персонал, которого уже нет в больших городах, разговаривающий на забавном и очень милом диалекте, шампанское при встрече, пятичасовой чай с настойками, травами, вареньями, баранками и домашними пряниками, удобные и продуманные номера и общие зоны. Меню – невозможно удержаться, надо процитировать… Расстегаи из сига, колбаски из косули, томленая изюбрятина, омуль, запеченный в травах… Первое впечатление о приключениях. Получасовая инструкция о переходе, техника безопасности, и вот мы выходим на квадроциклах на заснеженную таежную трассу и понимаем: это не эмиратские пески с заезженными и скучными маршрутами, это спуски и подъемы по отвесным заснеженным холмам, постоянная работа с приводами, выход силой – голова отключается, думаешь только о технике подъема. И вот контрольная точка – выезд на обрыв над озером Байкал: здесь уже самовар, пикник и сотня лучших фотографий в моей жизни, дальше серпантинный горный спуск к озеру. Здорово! После спуска на озеро нас ждет багги, инструктаж – и понеслись по снежной целине! Детский восторг: машина с ревом врезается в очередной снежный холм, разгоняется, и при развороте чувствуешь, что наступает невесомость. Все происходит на одном дыхании, как будто проходит не три часа, а несколько минут.

Второе впечатление о прик лючениях. С мощью и треском судно на воздушной подушке поднимает нас и уносит к другой стороне Байкала сквозь ледяные торосы причудливых форм. Остановка посреди озера, бурим лунку и пьем воду; уже сложно поверить, что можно вот так запросто пить воду из открытых водоемов. Всегда с недопониманием относились к рыбакам-подледникам, пока не попробовали: азарт, работа удочкой, переход между лунок и два десятка хариусов – поймать первый раз рыбу собственными руками – счастье. По дороге обратно заезжаем на термальные источники рядом с Баргузинским заповедником: бассейны из лиственницы в хвойном лесу, никого, кроме тебя, воздух, тишина, ощущения космические. Третье впечатление о приключениях – шаман. К оккультизму относимся с недоверием, но то, что сказал каждому через переводчика этот старик, уже во многом перевернуло сознание и помогло в житейских вопросах. Это место стало неожиданной находкой: после его посещения понимаешь, что раньше и не отдыхал в принципе, а только менял обстановку. Рекомендуем поторопиться: самое комфортное время для зимних приключений на Байкале – с марта по май. www.baikalresidence.ru +7 (495) 662 71 53

orlova

текст: андрей макаревич рисунок: ляля ваганова

Среди разнообразных аспектов страсти есть один, самый впечатляющий: граничащая, а порой и совпадающая с безумием любовная страсть. Колонка Андрея Макаревича — это, по сути, эпикриз подобного безумия. Но с видами на выздоровление.

русский пионер №2(44). март 2014

НЕОБЪЯСНИМА и загадочна природа страсти. Страсть — соединение божественного и земного, даже животного. Божественная составляющая необъяснима, как необъяснимо божественное вообще, а животная — да много ли мы на самом деле знаем о животных? Или человека создал Бог, а животных — Дарвин? Проявляется страсть в разных родах человеческой деятельности, но все это — сублимация той самой, основной страсти, и давайте не будем себя обманывать. Готов рассуждать о проявлениях страсти мужской, так как при всем богатстве воображения не могу ощутить себя в теле женщины. Соответственно оказаться внутри ее головы. К тому же в устройстве органов, имеющих к страсти самое непосредственное отношение, обнаруживается принципиальное различие, и оно не только в строении — оно в возможностях. Совсем грубо говоря, мужчина не сможет овладеть женщиной, к которой он не испытывает страсти, как бы этого ни требовали обстоятельства: этот самый его орган откажется участвовать в процессе — он сам решает, к кому испытывать страсть. Женщина же (вы уж меня простите) может теоретически осчастливить в течение

ночи трех мужчин да еще каждому внушить, что именно он лучший на свете. И ведь верили! По большому счету страсть питается собственной неудовлетворенностью. И препятствиями, неизбежно возникающими на пути ее удовлетворения. Страсть удовлетворенная перестает быть страстью по определению. Финал, музыка, титры. Я видел внезапные вспышки взаимной страсти (редко, но бывает). В этом случае (если сюжет писал не Шекспир, плюс она не замужем, он не женат и живут они в не враждующих странах) препятствий на пути значительно меньше. И вот они преодолены, и влюбленные бросаются в объятья друг друга. Иногда (тоже достаточно редко) из этого получается образцовая семья, и живут они долго и счастливо — но при чем тут страсть? А в девяноста девяти случаях страсть, увы, односторонняя — и опять же могу говорить только о мужчинах, хотя доводилось наблюдать проявления односторонней женской страсти в воспаленном состоянии: было это непредсказуемо и ужасно. Итак, мужчина охвачен страстью. Заболевание это возникает внезапно и, как правило, сразу в самой острой стадии — вчера был здоров,

а сегодня уже практически безнадежен. Объект же его страсти испытывает к нему равнодушие, пусть и окрашенное легким дружеским позитивом. Что делает в этой ситуации, скажем так, нестандартная женщина? Она мягко пытается объяснить больному, что не готова разделить с ним его порыв. В общем, не любит она его. Кушать любит, а так — нет. Разумеется, мужчина в состоянии измененного сознания ей не поверит. Он сейчас ничему не верит и целиком сосредоточен на собственном внутреннем пожаре. Что сделает женщина нормальная, коих большинство? В ней сработает древний инстинкт. Начнется игра «Рыбак и рыбка», только рыбаком будет она. Знаете, в какие моменты рыбак испытывает наибольший кайф? В момент вываживания рыбы. Добыча уже на крючке, но еще не в руках — леска может порваться, и вообще здесь необходимо хладнокровие в сочетании с опытом. Пойманную рыбу, кстати, измученную и обессиленную, по нынешним правилам следует отпустить. Поцеловав на прощанье. Но вот — передержали. Или просто прошло какое-то время. И мужчина изумленно глядит на объект, являвший причину его вчерашнего безумия, и не может понять: что это было? Вот тут рыбак, чувствуя, что рыба уходит, делает движение вслед. Нет, никто ни за кем не бросается — достаточно неожиданного телефонного звонка или даже просто особенного взгляда. Ваши варианты? Некоторые разворачиваются и летят навстречу очертя голову — вдруг болезнь еще не совсем прошла? Да нет, прошла окончательно и рецидивов не будет. Возвращаться на место, где вчера полыхал костер страсти, пытаться раздуть остывшие головешки — бессмысленно. И не верьте переменам, в ней якобы произошедшим, — это сработал инстинкт собственника: добыча уходит! А как было приятно водить на леске! Есть мужчины самолюбивые и мстительные — они попытаются оттоптаться на предмете вчерашнего своего обожания за все унижения, ими испытанные. Не стоит этого делать. Это непродуктивно и просто некрасиво. Постарайтесь остаться друзьями — вам сейчас лучше, чем ей. Потому что теперь она нет-нет да и подумает: а не дура ли была? А вы… Вы вновь совершенно здоровы. И в грядущей жизни вам предстоит пережить это состояние еще несколько раз, вы уж мне поверьте. Ведь вы так молоды!

русский пионер №2(44). март 2014

orlova

текст: виктор ерофеев рисунок: варвара полякова

В номере, посвященном страсти, писатель Виктор Ерофеев рассказывает о том, чем может обернуться страстное отношение к Пушкину, особенно со стороны индуса.

русский пионер №2(44). март 2014

И ТУТ надменный индус нарисовался в воздухе. А ведь нет ничего противнее надменного индуса. Это такое кучерявое, все собою заполоняющее зрелище. Если наш русский брат, христианин, превращается в надменное чудовище, то его еще кое-как можно подковырнуть и задеть, достучавшись до православных мозгов, а с зарвавшимся индусом как сладить? Он прет на тебя, как тяжелый колониальный пассажирский состав, несущийся на всех парах в Калькутту, и я помню, как там меня и душили, и грабили, и хотели выбросить в окно, и наверное бы выбросили, если бы не пришли другие грабители, и они все умчались по коридору вагона с детскими криками. Но когда надменный индус оказывается выше тебя еще и по писательскому успеху, и он весь лоснится от бесконечных интервью, и глаза у него то не моргают вовсе, то становятся вдруг с поволокой, с этим смириться невозможно. Но мне пришлось смириться, потому что в писательской столовой для лауреатов этот высокопарный индийский талант, написавший толстенный роман об угодливом слуге из международного отеля в Бомбее, который, естественно, стал педерастом, вместе с моим

немецким писателем-другом Тильманом Шпенглером подошел ко мне и говорит с неслыханной гордостью: — Знаете, кто на меня повлиял? Пушкин! Я знаю наизусть «Евгения Онегина», от начала до конца! Я, конечно, сделал вид, что обрадовался, хотя мне блевать хотелось от его самомнения, и говорю: — На хинди? — Что «на хинди»? — На хинди выучили всего «Онегина»? Тильман Шпенглер, внучатый племянник того самого Освальда Шпенглера, который возвестил о закате Европы, почувствовал, что дело может кончиться дракой, и хлопнул себя по ляжкам: — Это же надо! Выучить наизусть всего «Евгения Онегина»! О! О! Пошли в бар, очень хочется выпить за Пушкина! Мы заказали местный скотч, потому что дело было в Эдинбурге во время литературного фестиваля, выпили за Пушкина, потом еще раз за Пушкина, и индус говорит: — Нет, не на хинди. А на русском! Давайте так: я одну строчку, а вы — вторую, я — третью, а вы — четвертую.

— А вы знаете русский? — Нет. Но у меня феноменальная память. Ну что, начнем? — Феноменальная память! — вскричал Тильман. — Как мне ее не хватает! Давай выпьем за твою феноменальную память! Мы чокнулись с наглым индусом, который, видно, сам когда-то служил мальчиком в международной гостинице в Бомбее и испытал на себе все прелести этой профессии, и он говорит мне: — Я балдею от Пушкина. Ну что, начнем? Мой дядя самых честных правил… — произнес он надменно, от восторга прикрыв глаза. — Когда не в шутку занемог… — скороговоркой произнес я. Индус одобрительно кивнул головой. — Я балдею… Пушкин — моя страсть! — промурлыкал индус и вдруг сказал жестко, с явным раздражением: — Он уважать себя заставил… Индус призывно посмотрел на меня. — И лучше… — продолжил я. Индус строго замахал на меня пальцем, превращая наш поединок в драматургическое чтение. — Выдумать… Тильман раздал нам новые стаканы скотча. Немцы редко говорят по-немецки в международных компаниях, в них по-прежнему живет природная стыдливость, связанная с нацистским прошлым, но тут он вскричал: — Гут. Зер гут! Мы выпили, и я на выдохе сладостно произнес: — Не мог… Я не знаю наизусть «Евгения Онегина» ни на русском, ни на хинди, и мне оставалось всего несколько шагов до позора, и я боялся опозориться раньше, чем напиться, но на мое счастье в бар вбежал служащий гостиницы и сказал, что меня зовут к телефону. — Журналисты! — понимающе поднял брови удачливый индус. — Не говори! Они везде достанут! — Я лицемерно извинился перед знатоком Пушкина и с облегчением последовал за служащим. Он проводил меня к тесной деревянной кабинке, расположенной у входа в гостиницу. Я вошел в кабинку, снял тяжелую старомодную трубку: — Hello! Но вместо английского языка я услышал родную речь, исходящую от посольского работ-

ника. Мне звонили из Лондона. Незнакомый голос показался мне странным: в нем была подозрительная мягкость и в то же время смутное беспокойство. — Ну, как там у вас в Эдинбурге? Резидент, пролетело у меня в голове. Как он меня нашел? Сейчас скажет, чтобы я не поддавался на провокацию! — Нормально, — холодно сказал я, не желая играть с ним ни в какие игры. — Я, собственно, что звоню? — Резидент помолчал и вдруг неожиданно произнес: — У вас в Москве умерла бабушка. Возникла пауза. — Примите мои соболезнования. — А когда? — Сегодня. — Спасибо. Я нашел Тильмана в баре. Он был один. Надменный индус быстро потерял к нему интерес и исчез.

— У меня в Москве умерла бабушка, — сказал я. — Ей было 95 лет. Тильман покачал головой. — Ей было 95 лет, но у нее были розовые щеки, как у девушки. Вообще, она была красивая. Они с моей мамой не ладили. Но какая разница… Она была в Ленинграде от начала до конца блокады. — Давай! — Тильман поднял бокал. — Давай! Мы выпили. — Она до конца жизни вздрагивала, когда хлопала… как это по-английски? Я не знал, как по-английски «форточка», но кое-как объяснил. — Понимаешь, вздрагивала. Думала, что немецкий снаряд… Тильман понимающе кивнул. — Однажды она рассказала, что ей в комнату влетела оторванная голова соседки. — Извини… — сказал Тильман.

русский пионер №2(44). март 2014

— Ты-то тут при чем! Мы помолчали. — Я завтра лечу в Москву, — сказал я с сожалением. — Прощай, Эдинбург! Я ничего, кроме главной площади, где фестиваль, так и не увидел… У нее была поразительная энергия. Я всегда поражался! Такая энергия! Она стирала, гладила, все руками, руками… Стоит мокрая, в лифчике, пот капает… — Сколько ей было лет? — Я тебе говорю: 95! — Да… Хочешь еще? — Нет. — До вечера! — сказал Тильман. — Я пройдусь… — Это правильно. А вечером ты поедешь? — А что вечером? — Званый ужин. — Я не знаю… А где? — У американской миллиардерши… Все в смокингах. — У меня нет смокинга. — У меня тоже! Но нас пропустят и так. Как знаменитостей! — Это индус — знаменитость! — горько улыбнулся я. — Мой дядя самых честных правил… — с чудовищным немецким акцентом произнес Тильман и рассмеялся. — Молодец. — Я похлопал его по плечу. Я вышел на улицу, но не гулялось. Я вернулся в отель, лег на кровать и стал думать о бабушке. Незаметно я заснул. Сон и смерть как-то жалко, по-человечески перемешались в моей голове. Вечером Тильман постучался в мой номер. В руках его был смокинг; это был, как я догадался, его дружеский ответ на смерть бабушки. Оба в смокингах, мы сбежали к подъезду. Шикарный лимузин покатил нас по Эдинбургу. На средневековом мосту горели факелы. В шотландском тумане шевелился огромный серый замок. Мы быстро вошли, врезались в толпу гостей и, поправив бабочки, предстали перед хозяйкой. Тильман знал и любил богачей. Госпожа Эйч, вдова консервного короля, американского султана бобов и гороха, натянула на свое холеное жирное тело что-то длинное, серое, по-африкански блестящее и в сережках. Потомок Заката Европы и гостеприимная обожательница литературы прижались друг к другу горящими лицами и одновременно оглянулись на меня.

русский пионер №2(44). март 2014

— Это мой русский друг, — сказал Шпенглер. Я стал улыбаться. — Его зовут Пушкин! Миссис Эйч ахнула и стала крепко жать мою руку. — Боже! — кричала она. — Вы — Пушкин! Я не верю своим глазам! Добро пожаловать, Пушкин! Я скромно пожал ей руку, открыл было рот, но нас тут же со Шпенглером разделили. Его отвели в зал, где сидели за столом писатели так себе, второй лиги, а меня потащили туда, где пылал камин и сверкали бриллианты, американские актеры, интерконтинентальные богачи. Я увидел, как почетное место за длинным столом, справа от хозяйки, освобождают для меня. С него поспешно сгоняли индуса, автора толстенного романа об угодливом слуге. Он сконфуженно сел вдали, рядом с семейным архитектором. Миссис Эйч всей своей массой усаживается во главу стола и кричит, простирая ко мне руки: — Пушкин! Пушкин приехал! Все смотрят на меня, шум, гам, никто ничего не понял. — Пушкин! — говорит миссис Эйч. — Вам какого вина? Бургундского? О, я вас прекрасно знаю. Больше всего мне нравится ваша опера «Евгений Онегин». Да, это великая опера, какая там музыка! А что Чайковский? Он жив? — Чайковский? Ну, он уже плохо слышит. — Не вопрос! У меня замечательные доктора! Передайте ему от меня привет! Чайковский! А вы! Вы — страшный проказник! Вам на горячее рыбу или ростбиф? Или вы хотите что-то особенное? Хотите молочного поросенка? Вон сидит Ричард Гир — он ест только молочных поросят. Хай, Ричард, ты знаком с Пушкиным? Ну, познакомьтесь, ребята! Так вот, вы — страшный проказник! Я слышала, мне говорили, не отпирайтесь, что вы носите прозрачные брюки, без трусов! Фу… Как мне это нравится! Еще бургундского? Дайте сюда салата из устриц в апельсинах! Ешьте! Боже, голова кружится! Пушкин! Я читала вашу книгу… удивительная проза… «Дочь полковника»! Что? Капитана? Вы уверены? Авторы часто плохо помнят названия своих книг. Так вот! Как вы пережили репрессии сталинских лет? Вы — диссидент? Да или нет? Почему молчите?

— У меня сегодня умерла бабушка, — сказал я. — Да, я знаю, она вас научила сказкам. Я все про вас знаю! Но ничего, бабушкам свойственно умирать. Кто бы вы были без бабушки? Никто! А она научила вас сказкам! Прочитайте стихи! Господа! Гир, shut up! Тихо!!! Пушкин прочтет нам пару стихов. Я встал и взмахнул по-пушкински рукой. — Буря мглою небо кроет… — Божественно! — закричала миссис Эйч. — Я помню чудное мгновение, — резко переключился я на нее и, глядя в глаза, продолжал: — Передо мной явилась ты! Я показал на нее рукой сверху донизу: — Как божество, как вдохновенье, Как гений чистой красоты! Стол заревел. Гир визжал стоя. Я увидел, как вдали, на непрестижном конце стола, сверкнули страшным блеском глаза индуса. Но мне было все равно. — Непонятно, но очень… очень! — волновалась всей грудью миссис Эйч. — Это о чем? — О тебе, — задушевно сказал я. — Это я только-только придумал. Когда мы съели десерт, как дети, из нежнофиолетовых кусочков ананасов в малиновом сорбе, и встали из-за стола, чтобы выпить коньяка, миссис Эйч помахала кому-то рукой, и перед нами предстал индус. Но куда девалась его надменность? Все лицо у него состояло из злобы. — Вы знакомы? — легкомысленным тоном спросила миссис Эйч. — Да, — кивнул я. — Это большой знаток Пушкина! Он знает «Евгения Онегина» наизусть. — Правда? — обрадовалась миссис Эйч. — Это верно, миссис Эйч, — хмуро улыбнулся индус. — Но… — Стоп! Вы, кажется, написали неплохой романчик, о нем говорят, — перебила его миссис Эйч. — Поздравляю! Но я — опытный жук! Я вижу, что вы ревнуете к Пушкину, — она взяла меня за руку, — к его таланту, к тому, что он написал великую вещь, «Дочь полковника». Не возражайте! Я вам не верю! Она прижалась ко мне. — Помните, как он писал: «Но я другому отдана. Я буду век ему верна»? — Я буду век ему верна, — повторил индус порусски и, развернувшись в мою сторону, влепил мне страстный поцелуй прямо в губы.

Тайны московских гурмэ от www.GlobusGurme.ru

«Шаляпинские холодные рубины» Сеть гастрономов «Глобус Гурмэ» представляет серию вкусных рассказов

том, как в начале прошлого века московские кондитеры использовали ягоды, ходили легенды далеко за пределами России. Одну из них, в начале прошлого века увез с собой известный французский повар Жак Вернье, побывавший в столице по приглашению Алексея Акимовича Судакова, хозяина знаменитого ресторана «Яр». Для посетителей устраивались вечера французской кухни. Побывал на них и Федор Шаляпин, с порога попросивший водки «и похолодней». Официант бросился на кухню, но ледник, где хранился лед для подобных случаев, оказался пуст. Кто-то вспомнил, что лед есть в дальней кладовой, где хранились заготовки на зиму. Через пять минут, на столе знаменитого певца оказался

запотевший штоф в серебряном ведерке набитом колотым льдом рубинового цвета. Шаляпин опрокинул рюмку, и, закусив рубиновым льдом, заявил, что из всех французских закусок – эта самая удачная. Взяв с Судакова слово, что тот обязательно включит ее в меню, артист удалился. Выяснилось, что охладили водку Шаляпину замороженной на зиму калиной. Осенняя ягода, известная на Руси сотни лет получила свое название «калина» от цвета плодов. Осенью зеленые ягоды созревают и становятся красными, то есть «раскаляются докрасна». Из нее готовили всевозможные напитки, соусы к мясу, начинки для пирогов или подавали с медом. Калина с медом в списке московских гурманов

не уступала мороженому и другим сладким деликатесам, появившимся в России благодаря заграничным кулинарам. Хранили, залив ключевой водой и заморозив. Причем, до самой весны замороженная ягода не теряла своих полезных свойств, более того, холод убивал горечь во вкусе ягод. Судаков сдержал слово данное Шаляпину и до самой революции в меню «Яра», отдельной строкой значились «шаляпиские рубины на золотом меду». Спустя двадцать лет, в Париже Жак Вернье напомнил Федору Ивановичу «лучшую французскую закуску из «Яра»», ее подав к его столу в ресторане Ла кантина Рюс, те самые «шаляпинские холодные рубины»

orlova

текст: николай фохт рисунок: ляля ваганова

Обозреватель «РП» Николай Фохт в роли физрука знакомит читателей со своими планами относительно XXII Олимпийских игр в Сочи. И хотя победила другая точка зрения и Олимпиада завершилась — планы Николая по-прежнему актуальны.

русский пионер №2(44). март 2014

ВООБЩЕ, у меня по поводу XXII Олимпийских игр в Сочи были совершенно другие планы. Потом скажу какие — это не так уж и важно, потому что победила другая точка зрения. Хотя меня вообще мало кто спрашивал: что делать, как готовиться к Сочи. Может, правильно, а может, и зря — мой план был очень добрым и перспективным. Хотя и у организаторов многое оказалось предусмотрено и крепко продумано. Кое-что даже получилось. Начать хотя бы с Сочи, города-курорта. Ведь как люди до последнего момента буквально негодовали: мол, как же — Игры-то зимние, вы ведь все перепутали, да? И тут начальство говорит: нет, ничего не перепутали. Зимним Играм в Сочи, в здравнице, на берегу Черного моря, в субтропиках под пальмами быть. А потом еще добавили: зимние, жаркие, твои. Однажды я ехал в такси, водитель — грузин, из Сухуми. Он сильно возмущался и даже негодовал: — Как же можно зимние Игры в Сочи было делать? Надо где зима — в Сибири. Кто в Сочи поедет, какие лыжники — там тепло?

— А кто в Сибирь поедет? Там страшно. Шофер замолчал надолго, километров на десять. Возможно, представил себя или каких-нибудь иностранных граждан, итальянцев тех же (на которых грузины, говорят, похожи), в Сибири. Вот я и говорю: идея устроить зимние Игры в субтропиках неплохая. Да что там неплохая — прикольная. Где бы ты ни был — никакого мороза. Но в горах есть снег. А на берегу — лед, под крышей. Полное ощущение холодного лета. А вскочил на «жэдэ вокзале», как тут говорят, в поезд «Ласточка», и через полтора часа ты уж в горах, внутри снега. Но и солнца. Или тумана. То и другое — совершенная красота, такой в Сибири достичь трудно. Надоело в горах — прыг в нее же, в «Ласточку», и через полчаса в Олимпийском парке. Этот парк сначала похож на ВДНХ времен расцвета, а потом уже ни на что не похож; то есть потом Олимпийский парк похож сам на себя. Вот представьте: огромная полная луна на небе, олимпийский огонь над землей; концерт на сцене, проекция хоккейных эпизодов на «Большом», огоньки на «Айсберге», прозрачность, невесомость, но и полнейшая монументальность «Адлер-Арены». То есть даже если не заглядывать внутрь соревнований, все

равно окажешься внутри праздника, внутри этой странной, иррациональной жизни. Все ведь знают, что местные жители до самого конца, до самого начала Олимпиады не верили. Ни во что не верили. Ни в электричку «Ласточка», ни в тоннели, ни в катки, ни в трамплины; особенно не верили в дублер Курортного проспекта и что пробок не будет. А ведь все получилось, даже дублер. И пробок почти нет. Понятно, что после Игр все опять ринутся в Сочи и могут разрушить идиллию. Но главное сделано — показано, как может быть, как должно быть на самом деле. Сочинцы просто увидели то, чего и предположить раньше не могли. Я с удовольствием подслушивал разговор двух дам среднего возраста. Они ехали из Сочи в Адлер. И полчаса одна докладывала другой обо всех мельчайших изменениях в регионе (я так понял, это была сестра, которая не выдержала и приехала в эпицентр событий — из Краснодара, что ли). Как же вожделенно говорила она о постройках и построечках, об усовершенствованиях на станции Мацеста, о том самом дублере, который открыли совсем недавно, но который «вот сейчас видно, да вон, слева, а не справа». Сестра цокала языком, удовлетворенно кивала. В ход пошел мобильный телефон: теперь каждый объект сочинская сестра демонстрировала на дисплее мобильника. Объем информации подавил было гостью, надломил ее

русский пионер №2(44). март 2014

критическое мышление — нечего возразить. Только один изъян отыскала собеседница: — Знаешь, что я заметила — чаек стало меньше. Одни бакланы. Слава богу, прибыли в Адлер, и сестры побежали смотреть новый вокзал. Эволюция олимпийских взглядов местного населения очевидна. На сегодня Олимпиада победила сочинцев. Она дала им в руки огромное, невообразимое хозяйство. Местных вообще тут вычислить легко — у них глаз горел не когда объявляли нашего нового победителя, а когда в поле зрения попадал объект инфраструктуры. Мне даже показалось, что они теперь хотят поскорее освоить все это богатство в мирной жизни, без посторонней помощи. Хотя, скорее всего, показалось. Не такие уж они торопыги. И что характерно, что лично в меня вселяет главную надежду: тут всем заправляют женщины. Мужчины ведут себя по-мужски, то есть ни во что не вмешиваются. Женщины понятливее, у них ведь интуиция на добро, во всех смыслах. И женщины хорошо умеют прощать. Женщины Сочи приняли Олимпиаду, простили ей новостройки, которые закрывают вид на море и бакланов, простили, что заставили покрасить заборы в один цвет и крыши унифицировать. Если я прав, все тут будет хорошо. Но ведь Олимпиада — это не только праздник недвижимости, но и праздник спорта. Ну,

в общем, да. Что хотите со мной делайте, но мне кажется, это далеко не главное. И вот тут я скажу, что я предлагал с самого начала. В двух словах: построить все то же самое, а может, и больше и не зацикливаться на спортивной составляющей. То есть зацикливаться, но стратегически, на вырост. Запустить в олимпийскую рубку молодежь — и расслабиться. Нет, не расслабиться, а, наоборот, сконцентрироваться — на гостеприимстве. Еще больше сконцентрироваться. Пусть молодые опыта набираются, пусть растет глубина потенциала. Нам торопиться некуда, мы свое возьмем в следующий раз, на Играх чужих. А дома мы добрые. И, кстати, не намного меньше медалей бы получили — молодые-то вон как рванули: Липницкая, Сотникова… Хоккейную сборную точно надо было молодежную ставить — больше шансов за медаль зацепиться. Ну еще натурализованных россиян: их не жаль, им надо обруситься срочно, в боевых условиях — вот тебе и шорттрек со сноубордом. И каждая медаль была бы нежданной радостью, каждое выступление — несказанным счастьем и гордостью за подрастающее поколение. В общем, и сейчас ничего, получше ведь, чем в Ванкувере (хотя могло быть еще лучше). А это значит — прогресс. А прогресс — это то, что нам и нужно. Мы за прогресс и мир во всем мире. Вот такие мы люди.

семен кац

текст: александр чистяков рисунок: маша сумнина

Бизнесмен Александр Чистяков, супруг Натальи ЧистяковойИоновой (Глюкозы), в своей исповедальной колонке расскажет, как любовь становится страстью, и о том, как страсть помогает смириться.

русский пионер №2(44). март 2014

ОБЫЧНО сначала приходит страсть, а потом любовь. С музыкой как-то по-другому. Сколько себя помню, я всегда слушал музыку, хотя от попыток научить меня ее исполнять родители отказались, когда мне было лет девять. По-настоящему все началось с любви к итальянцам. Сан-Ремо, итальянская музыка — тогда, в первой половине 1980-х, кажется, все были заражены этим вирусом. Итальянцы были моим первым серьезным музыкальным увлечением, не считая абонемента в Ленинградскую филармонию от моей бабушки. Любовь к музыке стала страстью, когда всех нас накрыл русский рок. Ленинград был его столицей. «Кино», «Алиса», «ДДТ», «Аукцыон» и др. не просто научили нас петь рок на русском, но и поменяли форму выражения своих мыслей. Теперь можно было говорить прямо и ритмично, а не иносказательно и тихо. А когда тебе 15—17 лет, ты хочешь выражаться именно так. Причем речь шла не только о социальном контексте, но и о личном. Даже о любви начали говорить по-другому, правда, всегда с какой-то болью… Петербург вообще мало кого располагает к легкому отношению к жизни и легкой музыке. Погода такая. В переходный половой

и музыкальный период, мне кажется, почти все петербуржцы приходят либо к жесткой электронике, либо к року. Ну и самокопание всем нам, детям северо-запада, присуще. Вот я и копался в текстах, звуках и сознании под то, что слышал. А может быть, любовь стала страстью, когда в 16 лет я попал в Манчестер и застал там как раз расцвет «манчестерской волны» — Happy Mondays, New Order, Stone Roses, The Smiths. Самое глубокое впечатление тогда на меня произвел текст Стинга в песне «Русские»: «…believe me when I say to you, I hope the Russians love their children too». Просто и очень правдиво. Вообще, английские тексты не так дышат информацией, как наши. Они проще и поэтому быстрее цепляют молодой мозг, не говоря уже о том, что звучит английский в песне намного музыкальнее и душевнее. Так что я всегда жил между миром русской и англоязычной музыки в зависимости от настроения и жизненного периода. Звук без гитары до недавнего времени для меня вообще был неестествен. Лишь в последние несколько лет, когда хип-хоп и EDM скрестили с жестким электронным звучанием, я стал с интересом воспринимать что-то, кроме рока.

Аркадий Дворкович и Harish Manwani

Юлия Морозова

Валерий Гергиев

WEF Davos 2014 Дмитрий Козак и Герман Греф

Всемирный Экономический Форум в Давосе традиционно собирает элиту финансового мира, – это всегда отличная возможность почувствовать главные политические и макроэкономические тенденции. В этом году одной из самых интересных площадок стал Davos Club House. За время работы форума там прошли деловые сессии и культурные мероприятия, направленные на позиционирование российских политических и деловых структур на мировой экономической арене. Так, «Сочи 2014» и паралимпийская бизнес сессия, которые представляла Наталья Водянова, вызвали большой интерес у собравшихся. Герман Греф, Дмитрий Козак, Аркадий Дворкович, Иван Таврин, Джесика Лонг и другие участники сессий обсудили роль олимпийского и паралимпийского движений и пути к оздоровлению общества.

А каждый вечер Davos Club House превращался в элегантный клуб, пользующийся большим успехом у делегатов из разных стран. Самым ярким и запоминающимся стал вечер, посвященный закрытию WEF Davos 2014, который был организован совместно с группой компаний Ginza Project. Когда в шатре уже яблоку негде было упасть, на сцену вышли Сергей Галанин и Александр Ф. Скляр. После выступления легендарных рокеров началось зажигательное караоке. Гости вечера с удовольствием заказывали и сами исполняли знаменитые хиты. Известные песни звучали на разных языках. Получилась убойная русская вечеринка с танцами и караоке. Прекрасные вокалисты и формат Ginza Project настолько понравился международному бизнессообществу, что гости разошлись только в три часа ночи, что на целый час превысило разрешенное в Давосе время.

Андрей Макаревич

Сергей Галанин и Александр Ф.Скляр

Наталья Водянова

Алексей Репик и Элина Кондратенко

Олег Дерипаска

На правах рекламы.

Дарья Михалкова

Я не знаю, стал ли бизнес такой же страстью в моей жизни, как музыка. Скорее, он помог мне узнать свою страну. Я занимался, например, строительством электростанций, некоторые из которых находятся в таких сложных местах, что только на вертолете можно добраться. Мы чувствуем себя частью Европы, а на Дальнем Востоке люди чувствуют себя частью Азии. Язык один, но страна разная, мироощущение разное. Есть территории, где люди, как мне кажется, до сих пор не могут ответить себе на вопрос, как они здесь оказались. Какой-нибудь американский фермерский штат — это несколько поколений фермеров, которые изначально пришли туда по доброй воле. У нас же это либо семьи военных, либо стройки коммунизма, либо бывшие заключенные. У них у всех ощущение, что наступит день — и они все-таки оттуда уедут. Это главная беда нашей страны. Мы не везде чувствуем себя на Родине. Но я отвлекся. Небольшое событие под названием «Рок против жаб» родилось из ощущения, что рок-н-ролл стал немного простоватым. Может, заряд или глубина нерва и протеста ис-

русский пионер №2(44). март 2014

сякли или наркотики, которыми всегда грешили музыканты, стали другими. Музыка становилась более коммерческой, продюсерской, в большей степени на злобу дня и на потребу зрителю, нежели на века и от сердца. Хотя ни один поп- или рэп-музыкант сегодня все равно не сравнится даже со средней рок-командой на живой сцене. В части энергетики року нет равных. Лет девять назад я впервые оказался на концерте «Сплин» в клубе «Б-2» на Садовом кольце. До этого я прожил в Москве около шести лет, и меня все время заносило в традиционные ночные клубы, из которых через час хотелось убежать — настолько странно и надуманно все это выглядело. Сценарий жизни этих клубов выглядел как отрежиссированный съем противоположного пола с обязательной программой — от алкоголя до фальшивых улыбок. В «Б-2» появилось ощущение правды происходящего. Люди так же пили и подпрыгивали, но как-то от сердца, а не от половых органов. Тогда я предложил друзьям сделать рок-вечеринку для своих. Хотелось, чтобы всегда было хорошее настроение и воспоминания после мероприятий. Мы старались каждый раз

придумывать забавные темы и добавлять, помимо музыки, много юмора — над сценариями у нас работали Миша Шац и Таня Лазарева. Начали в том же «Б-2» и только с российскими музыкантами, а через пару лет дошли до строительства специальных площадок и приглашения групп мирового уровня. За 6 лет у нас выступили Prodigy, Guns’N’Roses, Maroon 5, No Doubt, Fall Out Boy, Uriah Heep и т.д. Пропустили только один год — когда моя жена была беременна. Главная задача была — создать настроение, которое запомнится на целый год. Далеко не все помнили потом, кто играл. Некоторые просили сократить количество артистов, потому что слишком быстро приходили в такое состояние, что трудно было дождаться хедлайнера. Больше всего радовало то, что приходили люди, от которых я этого не ожидал. Оставляли свои большие кабинеты, натягивали наши «форменные» футболки прямо поверх костюмов и отдавались музыке. Так что идея создания своего заведения для живых выступлений родилась естественным образом. И вот после пары лет вялых попыток найти подходящее помещение образовался проект на Балтийской улице, который потом превратился в Stadium Live. Если бы я знал заранее, сколько моих личных сил потребуется для того, чтобы это заведение ожило, то десять раз бы задумался. Мое увлечение музыкой в результате этого превратилось из хобби и досуга в бизнес с его проблемами и трудностями. Такого масштаба клуб сопоставим с приличным предприятием. И именно страсть помогла мне смириться, например, с тем, что мы постоянно работаем, как на войне, — из-за ремонта улицы, который город обещал закончить еще в 2012 году. Тяжелее всего, когда все те же трудности приходится преодолевать самым близким людям. «Ты Stadium любишь больше, чем меня!» — говорит мне моя жена. А она очень талантливая артистка, невероятно отдается этому делу с 15 лет, вкалывает больше, чем я. И даже при таком количестве головной боли все это стоит того, чтобы увидеть, как на концерте образуется музыкальное братство. Даже во время жесточайшего слэма на концертах Limp Bizkit и Offspring всегда есть взаимопомощь и уважение. Исключением, наверное, являются концерты «Группировки «Ленинград», куда люди приходят больше пить, чем слушать. Но это особенности жанра, и такие дни нам всем тоже периодически необходимы. Сам грешен…

orlova

текст: андрей бильжо рисунок: анна всесятская

Самое время напомнить, если кто-то из читателей забыл: Андрей Бильжо — не только художник и писатель, но и врач. Причем психиатр. Вот что надо обязательно иметь в виду, приступая к чтению этой колонки.

русский пионер №2(44). март 2014

ОНА ЛЮБИЛА его страстно. Она не могла без него жить. На работе она думала только о нем. Только о нем. Она ждала, когда рабочий день закончится. И они встретятся. И вся ночь будет их. Ночью она была под ним. И только в выходные днем — сверху. Она знала все его складочки, все его дырочки, все его швы. Гладить его и ласкать его ей доставляло невероятное удовольствие. Об этой ее страсти знакомые ничего не знали. Да и знакомых у нее не было. Так, сослуживцы. А вот родственники… Родственники стали замечать, что с ней происходит что-то неладное. Особенно когда она перестала ходить на работу, боясь расстаться с ним. Боясь оставить его в одиночестве лежать на большом раздвижном диване. Она сидела в кабинете напротив меня раздавленная горем. В состоянии депрессии со слезами на глазах. Голос ее был тихим. Говорила она медленно, делая большие паузы. «Мысль о том, чтобы покончить с собой? Да, были. В первый момент… Когда я, придя с работы, увидела, что его дома нет… Представляете мое состояние? Я металась по квартире

и не могла найти себе места. Потом позвонила мама… Оказалось, что мама с братом выбросили его… На помойку… Я бросилась туда искать… Но… Но было уже поздно». В моей психиатрической практике такой случай единственный. Да и его, этого случая, могло не быть. Если бы у пациентки не случилась депрессия. Эта женщина испытывала любовную страсть к… красному одеялу. Старому стеганому ватному красному одеялу, под которым спала с детства. Страсть — это, конечно, влюбленность, с которой, я надеюсь, знакомо большинство человечества. С этой яркой ослепительной вспышкой. Когда ничего не видишь и ничего не понимаешь. Когда ни о чем не можешь думать. И никого не хочешь слышать. Только она в голове. Только он. Однако известны случаи, когда эта ослепительная вспышка может быть длиною в жизнь. Такова история Адели Гюго. Дочери великого французского писателя. Она прожила 85 лет и безответно любила одного английского офицера. Вся ее жизнь была заполнена только им, а закончилась она в психиатрической боль-

Высокая кухня Когда кораблю дают имя, думают о том, как долго он с ним будет плавать. С ресторанами – то же самое. У нового ресторана Ginza Project, который открылся на месте легендарного Prado cafe, целых два громких имени – Jerom & Patrice, поскольку кухню в нем создали два харизматичных француза: обладатель Мишлена Жером Кустийас и Патрис Тережоль. А значит – вкус удваивается, а счет остается прежним. С шеф-поваром Жеромом Кустийасом пообщалась Аэлита Ефимова.

– С первого дня, как только мы начали работать на одной кухне, мне задают вопрос: почему вы вдвоем? Да потому, что результат получается очень интересный – не то, что один шеф, другой су-шеф, а мы оба шефа. И меню ресторана – это тот компромисс, к которому мы пришли со всем своим международным опытом и авторским взглядом. – Но вы с Патрисом – французы, представители той самой кухни, которую не так давно ЮНЕСКО объявило достоянием мировой культуры. Вы делитесь с гостями нового ресторана именно этим достоянием? Предлагаете блюда классической французской кухни? Или то, что сегодня в Москве называют «новой французской региональной»? – Jerom & Patrice – это, скорее, международное брассери с французскими шефами. Здесь представлены все регионы по чуть-чуть. Тушеный в печи ягненок Navarin или петух в вине – Бургундия, пармантье из утки – это Прованс, пицца фламенкюш – Эльзас. – Ты сам родом из Парижа. Что в меню ресторана есть от этого невероятного города? – Париж – сердце страны, как Нью-Йорк, который впитал все вкусы. Я делаю кухню уже 30 лет, впервые вышел на кухню в 16. Тринадцать лет я в России, 2 года работал в Нью-Йорке, 2 года в Марокко, 10 лет отдал

ресторанам на Французской Ривьере. Конечно, все блюда я делаю на основе французских технологий, которым я научился в том числе у Алана Дюкасса. Но мой стиль – больше, чем просто региональный. – Ну, например, утиная фуа-гра и куриная печень конфи сопровождается явно индийским аккомпанементом – яблочным чатни. Отголоски Магриба угадываются в темпуре осьминога и даже в севиче из средиземноморского пагра. – Потому что я передаю все вкусы, которые сам полюбил. Я уже давно не делаю французскую кухню такой, какой ее делают

во Франции. Она стала для меня просто базой, основой. У меня сейчас даже есть немножно русский стиль, поскольку я долго жил в России, я работал с русским продуктом. Это мой стиль, моя жизнь. А жизнь делится на «вкусно» или «не вкусно». И я стараюсь, чтобы здесь было вкусно каждому из тех трехсот гостей, на которых рассчитан этот ресторан. – Вино здесь – один из главных элементов декора. Винные шкафы с изобилием этикеток вдоль всего зала наводят на мысли о полноценной дольче-вита… или как это будет по-французски? – Le gout de la vie. Вкус к жизни, или жизнь на вкус. Все равно, что ты делаешь, – главное, делай это «элеганс», красиво. Если я смогу передать это ощущение в своей кухне – я стану счастливым человеком. Но какой бы ни был гениальный повар, он один это не потянет. В ресторане работает только все вместе: кухня, вино, сервис, дизайн. Дизайн здесь мне все больше нравится. Он такой мужской, брутальный. А в кухню я просто влюблен. Так что ждем гостей пробовать все остальное!

Славянская пл., д. 2, тел.: 8-495-784-69-69

На правах рекламы.

Вкус к жизни или жизнь на вкус

нице. Франсуа Трюффо снял про нее фильм «История Адели Г.». Ее имя носит и симптом в психиатрии, когда речь идет о такой страстной, неразделенной всепоглощающей любви. Впрочем, страсть — это не только влюбленность. Хобби, в частности коллекционирование, невозможно без страсти. Один подающий надежды молодой ученый собирал марки. Он был страстный филателист. После работы, приходя домой, первое, что он делал, — раскрывал кляссер и разглядывал с лупой свои последние приобретения. Как-то его дочь-первоклассница Таня заболела и не пошла в школу. Она была вполне самостоятельная девочка, и дома ее оставили одну. Сделав домашнее задание — нарисовав в тетради для чистописания аккуратные прямые палочки, Таня взялась разглядывать папины марки. Девочке показалось, что зубчики у марок очень неаккуратные. А палочки должны быть ровные и одинаковые. Так учила Марина Владимировна. А Марина Владимировна всегда говорит правильно. Ведь она учительница.

русский пионер №2(44). март 2014

Надо сказать, что в то время у Тани появилась страсть ко всему ровному, прямому и параллельному. Таня взяла ножницы и аккуратно стала срезать у каждой марки зубчики. Работала Таня увлеченно весь папин рабочий день. Потом она выбросила обрезанные зубчики в мусоропровод и поставила альбомы с уже бывшими марками обратно на полку. Таня была довольна своей работой. Первое, что сделал папа Тани, когда пришел домой, — достал, как обычно, последний кляссер и открыл его, чтобы вставить за прозрачную ленточку новую марку. Крик, который издал молодой ученый, казалось, пронесся над столицей, заглушив шум города, проникнув в концертные залы и кинотеатры, сбив музыкантов с ритма, а актеров — с текста роли. Девочка, как ни странно, осталась жива. Эту историю уже взрослой рассказала мне она. Папа хоть и был страстным коллекционером, но любил свою дочь все-таки больше, чем марки.

Страсть бывает очень разная. Она бывает к разным объектам и по-разному проявляется. Например, один мой старый знакомый испытывал банальную и известную всем страсть к выпивке и к постановке опытов в состоянии алкогольного опьянения. Вот один из них. Он ловил двух мух, капал одну каплю водки на стол, сажал на эту каплю насекомых и накрывал стаканом тонкого стекла, чтобы легче было наблюдать за происходящим. На первой стадии мухи быстро пьянели. На второй — начинали страстно заниматься любовью. На третьей стадии мухи становились агрессивными и начинали драться. А на четвертой — мухи дохли. В общем, мухи проходили все стадии человеческого опьянения. А вот у главного редактора журнала «Русский пионер» Андрея Ивановича Колесникова страсть — придумывать темы номера, причем такие, которые заставляют его авторов страдать и мучиться. Правда, получая от этих творческих страданий и мук удовольствие. Это тоже, кстати, одна из составляющих страсти. Будьте здоровы и держите себя в руках.

А ВЫ ГОТОВЫ ЧИТАТЬ?

www.ruspioner.ru www.facebook.com/ruspioner

vk.com/ruspioner_ru

twitter.com/ruspioner_ru

youtube.com/user/russianpioner

instagram.com/ruspioner

orlova

текст: диана арбенина рисунок: варвара полякова

Многие авторы — колумнисты этого номера пытаются разобраться в природе страсти, пытаются объяснить ее. Диана Арбенина ничего не объясняет. Она просто говорит на языке страсти.

русский пионер №2(44). март 2014

ЗДРАВСТВУЙТЕ. я не имею права к Вам обращаться, и мое придушенное приветствие уже за гранью приличий. здравствуйте. я не буду просить прощения, в конце концов, я ничего такого не сделала. просто все, что происходит сейчас, — еще одна моя капитуляция перед Вами и изумленное возмущение тех, кто знает нас, но ни о чем не догадывается. для тех, кто знает, что мы дружны, и полагает, что мы всего лишь дружны. и Вы знаете, что я пишу о Вас, но смолчите. я уверена, что после этого чудовищно-откровенного письма Вы не выдадите меня. я сгораю. я Вас хочу. я так сильно и так давно Вас хочу! ну, право же, я давно не девочка и, черт возьми, я самая настоящая девочка. когда Вы рядом, у меня холодные руки. я не могу есть, когда мы оказываемся в одной компании. когда мы в одной компании, я боюсь пить вино — нервы могут подвести и мое вдруг опьяневшее «я» может не сдержаться и выдать себя. кружится голова, и тошнота в солнечном сплетении. вот Вы оказываетесь недалеко, и я боюсь смотреть в Вашу сторону. я и из-за этого громко деланно смеюсь. я на повышенных чеканно

экзальтированно обсуждаю киев, и сочи, и думу, и арктик санрайз и, чувствуя Ваш беглый заинтересованный взгляд, обмираю под футболкой. я беру бутылку воды и не могу проглотить. вода барахтается перед гортанью, и тут Вы проходите мимо и говорите: «диана, добрый вечер», и улыбаетесь, и идете дальше, а я уже труп, я утонула в глотке воды, я — вирджиния вульф в своем прощальном путешествии по реке. стулья — столы — кресла — диваны — Ваша одежда — запах людей — как пахнете Вы, как Вы — ошеломительно-дерзкий интерес — ТАМ пахнете. меня знобит, выворачивает, я натыкаюсь на колья своих мыслей, я представляю Вас близко и подскакиваю на матрасе, будто дети на батуте. близость, близость, близость — желание близости — отвращение от мыслей о близости и опять желание близости. я хочу Вас. хочу к Вам. хочу на Вас. хочу под. это невыносимо. я пишу песню, я пою ее друзьям. им нравится. я закрываю глаза и пою ее Вам, я представляю, что Вы — это они. наверное, это нечестно. это извращение. хотя почему, позвольте узнать? мы — все до единого — заложники своих чувств. не мы их придумали и не нам за них отвечать. кто

наделил нас страстью? отдавал он себе отчет в том, какими будут последствия? уверена, нет. он так же, как мы, страдал от страсти, страдал и хотел. и все. я огромный кувшин с нежностью. нежность взбивается в масло. масло взбивается в хлопья, хлопья в сметану, сметана в снег, снег в солнце, солнце в песок, песок забивается в горло — я хочу Вас. я схожу с ума. мне все равно, что будет дальше. увы, мне правда, мне правда все равно. я аморальна, похотлива, беззастенчива, и мне плевать на Вашу семью, на Ваших детей и глаза Вашей мамы. одна ночь, всего одна ночь. мне необходимо узнать Ваш вкус. мне необходимо узнать, как пахнет Ваша макушка, и затылок, и шея, и подушечки пальцев, и как Вы кричите, и близко ресницы, и пергамент кожи, эти огромные глаза на изощренном талантливо вылепленном лице. мне необходимо увидеть, как рождаются в Вас слова, где они живут, скулами прочертить траекторию рождения Вашего голоса. мне кажется, я знаю исходную точку Вашей красоты. мне надо в этом убедиться. мне необходимо убедиться в этом. мне абсолютно все равно, что будет после нашей близости. после того, как всю ночь я буду целовать Вас наотмашь и плечи будут гибче березовой коры. не думайте, что я остановлюсь на этом, я дрянь, я хочу Вас. все предельно ясно, четко до последовательности деталей. я охочусь. я сделаю все. я сделаю все. я охочусь на Вас. я сделаю все. простите меня. простите. боже мой, как стыдно, как стыдно. я больна. надо уехать. надо заняться работой. надо согнуть себя в бараний рог и так, капля за каплей, выдавливать из себя желтую слюду страсти. я смогу. я должна. надо купить черное пальто и уехать. улететь. далеко. в чужую страну. надолго. навсегда. прощайте. мое тело висит на ребрах, моя шея висит на ребрах, мое сердце висит на ребрах. какая пустота. какая пустота. какая пустота. я невозвращенец. мне нужно уехать. я уезжаю. я уехала. кельн, дюссельдорф, берлин, берген, орегон, чили, корсика, беркли, день благодарения, лимон, ла бока… бесполезно. всуньте мне нож в спину. я хочу умереть. я умерла. и был театр. и был театр. конечно же он был. по ролям, с буфетом, реверансами в гардеробе, громоподобным восклицанием «диана, как мы рады Вас видеть! Вы, оказывается, любите театр?», мольбами найти черный вход, побегом, брошенной, подаренной гардеробу

курткой, я не умею убедительно врать — сразу начинаю заикаться и пропускать буквы в словах, красным лицом жены, белым лицом мужа, следами извести на моей содранной о стену ладони. топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ, и я обрушиваюсь грудью в пролеты лестниц, удивительным, не к месту, образом отмечая, как убоги и обшарпанны гримерки в самом важном питерском театре. здравствуй — здравствуй-те. и мы скрываемся в подворотнях и падаем вглубь невских колодцев. из-под туфельки вырывается кончик крысиного хвоста. в этот момент ты целуешь меня, и я не успеваю испугаться. ты потом напишешь, что мы целовались по-птичьи. врезалось в память. до сих пор пытаюсь понять, почему тебе так показалось. я только один раз в жизни знала, что смерть стоит страсти, а страсть смерти, и это было в ту ночь. и, чувствуя свой раскаленный живот, я глохла от счастья, и ты все не мог остановиться, и я все не могла остановиться, и твоя майка под мостом, распластанное небо ладони на асфальте, швейцар из англетера поил нас кофе с медом, на рассвете лил дождь, и ты купал меня в ванне и все приговаривал: эта твоя харизма, милая, это твоя харизма. это твоя харизма, милая, это все твоя харизма. я подарила тебе шинель.

русский пионер №2(44). март 2014

orlova

текст: екатерина истомина рисунки: анна каулина

Обозреватель «Ъ» Екатерина Истомина рассказывает о своей двоюродной бабушке Ане, пережившей блокаду Ленинграда и прожившей длинную жизнь без страстей, — но сама пронзительная длина этой жизни может перевесить сотни различных человеческих страстей.

русский пионер №2(44). март 2014

МОЯ двоюродная бабушка Аня живет далеко в Ленинграде: на проспекте Энтузиастов, Ржевка-Пороховые, Красногвардейский район — это 12 остановок на трамвае от станции метро «Ладожская». Бабушка Аня — блокадница, она живой, разговорчивый, но и необычайно замкнутый, очень твердый человек. Сейчас ей уже более 90 лет. В начале 1950-х годов она вышла замуж за моего дедушку: тот остался без жены, с двумя мальчиками — Лешей и Юрой. Сама Аня никогда не могла иметь детей: она пережила блокаду Ленинграда, города, который не был ей по рождению родным, но стал таковым — по ее длинной человеческой жизни. Анна Яковлевна светлой толстощекой провинциальной барышней приехала работать на легендарный Кировский завод, бывший Путиловский, прямо перед самой войной. Она со многими другими работницами жила в одном из деревянных бараков завода (кажется, это было на проспекте Стачек) и была сыта, счастлива. До войны она много ходила на танцы: «Рио-Рита, Рио-Рита, вертится фокстрот, на площадке танцевальной сорок первый год».

Блокадники распознаются вовсе не по рассказам о том, что и «как это было». В них есть сила особенных жизненных привычек. Несколько лет назад, темной зимой, я приехала к Анне Яковлевне в гости. На Ржевке-Пороховых у нее однокомнатная типовая квартирка, полученная в 1983 году за комнату в квартире на канале Грибоедова. С новоселья в квартире ничего не менялось: бледно-голубой кафель, желтая лампочка в ванной, обклеенные двери. В единственной комнате бабушка Аня тогда накрыла большой стол. Три сорта колбасы, сыры, черный и белый хлеб, желтое сливочное масло, красная икра, фруктовые соки, рыночные соленья, вино, водка, коньяк, мандарины, торт, песочные пирожные и шоколадные конфеты. На мой вопрос, зачем такой стол, бабушка Аня ответила: я со сберегательной книжки почти все деньги сняла. Ну и на похороны еще, разумеется, осталось, заверила она, и так ведь много лет делают все самые настоящие городские советские старики. Сама она, впрочем, ничего не ела. Сама она вообще не любила много есть. Ей будто некогда сделали прививку от еды. Она любила просто смотреть на еду (и то, мне думалось,

Слушать — сюда

что было чем-то больно) и еще очень любила смотреть, как едят другие. Ее приемные дети, ее внуки. И она ела вместе с ними — глазами, запахами, звуками, должно быть, тоже. Так мы и сидели вместе: она — сложив руки на столе, а я — с ножом и вилкой, обложенная горкой мандаринов. Бабушка Аня много раз в процессе нашего застолья намазывала мне бутерброды: толстый кусок рыжего нарезного батона, слой сливочного масла, слой красной икры. Она выполняла этот ритуал необычайно торжественно. Я съела, кажется, штук шесть таких — но и отказаться не было возможности. Мы с ней выпили водки: я — под предложенную икру, а бабушка Аня закусила куском черного хлеба, подцепив крошки со стола пальцем. Она словно боялась разбудить это сказочное магическое застолье, которое являлось ей некой пушкинской спящей красавицей в хрустальном гробу. Она много раз рассказывала мне о блокаде, но обязательно говорила медленно, с поставленной расстановкой, будто говорила на морозе и экономила теплое дыхание. Бабушка Аня никогда не перечисляла никаких подробностей. Просто однажды они бежали из бараков Кировского завода, когда немцы близко

русский пионер №2(44). март 2014

подошли. Потом была коммуналка в центре, жгли книги, жгли мебель, чтобы согреваться. Рядом умирали чьи-то дети, знакомые и не очень взрослые, просто соседи — по дому, по подъезду, по коридору. Да, много работали, на крышах домов особенно, занимались маскировкой, таскали мешки с песком. Зимой лед намерзал не только на Фонтанке, но и на старых квартирных обоях, особенно в тех местах, где было человеческое дыхание, например прямо над кроватью. Да, правда, ели часто землю, и это было жизненным счастьем: собирали ее летом там, где были хранилища какой-нибудь еды — картошки, хвои или сахара: оставался хотя бы запах. Меня всегда удивлял этот ее монотонный голос, бытовой информационный голос-метроном, безучастный к тому, что тогда было. Она никогда не упоминала общеизвестных блокадных вещей: людоедства, детоедства, съеденных животных, коррупции, грабежей и краж, сибирского мороза, льда, холода, темноты, бомбежек, трупов, застывших в замерзших каналах и мешавших забирать воду из прорубей. Блокада была ее жизненным фундаментом, который она старалась не расшатать, не трогать его лишний раз — чтобы он не закривился. Я даже

не знаю, я даже не могу себе представить: а плакала ли она вообще хоть когда-нибудь в своей жизни? Например, когда умер мой дед, ее единственный муж? Думаю, что нет, она не плакала. Бабушка Аня всегда была для меня совершенно бесстрастным человеком. В нашем современном понимании ею ни к чему не овладевали никакие страсти. В ней даже не было особенного любопытства. А была ли в ней, молчаливом, неторопливом, несуетном блокадном человеке, вообще какая-нибудь страсть к вопросам существования? Анна Яковлевна после Ленинградской блокады прожила вполне счастливую женскую жизнь: она хорошо вышла замуж, воспитала двух приемных детей, и воспитала их как своих родных. На старости ее любили эти приемные дети, Леша и Юра, и их дети, ее внуки, и деньги на ее похороны были бы, конечно, в нужный час они, конечно, найдутся. Моя блокадная бабушка Аня прожила длинную жизнь без страстей. Жизнь твердую, как кирпич. Но сама невероятная дистанция, сама пронзительная длина этой ее жизни, такой серой, молчаливой, смиренной, рабочей, темной, могла перевесить сотни различных человеческих страстей.

коллекционная страсть

В советские времена это называлось аккуратным словом «хобби». Однако теперь-то можно называть вещи своими именами: взгляните на лица людей, попавших в наш фотоувеличитель. Коллекционирование — их страсть, их смысл жизни.

русский пионер №2(44). март 2014

итар-тасс

русский пионер №2(44). март 2014

эммануил евзерихин/фотосоюз

getty images/fotobank

русский пионер №2(44). март 2014

владимир крылов/фотосоюз

русский пионер №2(44). март 2014

александр макаров/фотосоюз

русский пионер №2(44). март 2014

getty images/fotobank

русский пионер №2(44). март 2014

виктор ахломов/фотосоюз

русский пионер №2(44). март 2014

марк марков-гринберг/фотосоюз

русский пионер №2(44). март 2014

getty images/fotobank

русский пионер №2(44). март 2014

Литературная мастерская. Фотокружок. Место для дискуссий. на новом сайте журнала «Русский пионер» www.ruspioner.ru

русский пионер №2(44). март 2014

анна всесвятская

Премьера рубрики в «РП»: «Списано с ruspioner.ru». Будем знакомить читателей журнала с лучшими постами и выступлениями, опубликованными на нашем сайте.

живые души 24 января 2014 17:35 Завтра в Гоголь-центре — долгожданная премьера спектакля «Мертвые души». Художественный руководитель театра Кирилл Серебренников рассказал ruspioner.ru, почему все роли исполняют мужчины, удалось ли американцу Одину Байрону разгадать русскую матрицу, зашифрованную в поэме Гоголя, и о том, что разгадать ее на самом деле невозможно. «Мертвые души» Гоголя — магнит, бездна, которая притягивает меня. В этом произведении зашифрованы невероятно важные ключевые формообразующие элементы — русская матрица. Все это в совокупности и есть Россия. Когда «Мертвые души» были первый раз опубликованы, Гоголя при огромной толпе сторонников, почитателей и фанатов, как мы сегодня говорим, сопровождала не меньшая группа критиков, которые говорили об очернении русской действительности: он не увидел лиц, не нашел ни одного положительного персонажа, это несправедливый поклеп на Россию. Вся наша история протекает между двумя крайностями — то рады критическим сатирическим ноткам, то нам кажется, что все это не вполне справедливо. Если вчитаться в Гоголя, внимательно войти в энергетическое поле этой поэмы, то получаешь удовольствие не от социально-политических обобщений или не от того, черно это или бело, точно изображены русские типы или не точно, — получаешь удовольствие от того, как фрачники на балу превращаются в назойливых мух, как описана заплесневелая головка сахара, которая похожа потом на снеговую гору, как в одной фразе дорога превращается в шлейф, песчаную бурю. Ткань языка, если она соединилась с твоим воображением, оборачивается реальностью, плотью. Именно это меня больше всего волнует в этом тексте — его литературнохудожественные свойства. Была внутренняя задача постараться как можно больше донести до сцены, не расплескав. Ведь очень часто сценические «Мертвые души» оказываются бенефисными выходами артистов в ролях помещиков — сценка за сценкой, а у меня была задача постараться сделать литературу, которая возникает из ничего, рождается в твоем воображении как что-то невероятно яркое,

мощное, звучащее, сочное, а потом в это же ничто исчезает. У нас пустая сцена, десять мужиков, которые играют все роли, из пустоты доставая образы, персонажей, обстоятельства и потом в пустоту же обращаясь. Я бы не стал акцентировать внимание, что все роли исполняют мужчины, — не важно, мужчины или женщины. Это артисты, которые играют разные роли. Надо было найти людей, которые могут существовать в едином пространстве, быть командой, при этом совершать невероятные вещи: это спектакль настолько физически трудный, что он по силам только для мужских мускулов, рук и ног. Артист — это же понятие шире пола, мужского или женского. Одну из главных ролей в спектакле играет американец Один Байрон. Наверно, может возникнуть вопрос, как же иностранцу удалось разгадать русскую матрицу, которую Гоголь заложил в «Мертвых душах». А разгадать ее невозможно даже тем, для кого русский — родной язык. Эта русская матрица все время поставляет какие-то новые обстоятельства. Один Байрон — серьезный, порядочный, глубокий, хорошо образованный, интеллигентный человек. При этом его партнер по сериалу «Интерны» Охлобыстин призывает в медиапространстве сжигать кого-то в печах. Вот она, матрица, вот она выступила — к этому невозможно привыкнуть, это нельзя предугадать. Именно про это спектакль, про это Гоголь. Есть классификация людей на четыре группы: первая группа — это простаки, которые делают что-то хорошее для всех, но в ущерб себе. Вторая группа — умники. Это люди, которые делают хорошо себе и другим, у них все получается и при этом они в выигрыше. Есть третья группа — гангстеры. Это люди, которые делают хорошо себе за счет других. И четвертая группа, самая страшная, — идиоты, которые делают и себе плохо, и другим. И вот этих людей просчитать невозможно. С ними ничего нельзя сделать, ты не знаешь, где и когда это рванет. Вот такого добра, к сожалению, у нас полно. Сейчас мне сложно сказать, как зрители воспримут спектакль — примут или не примут. Я так же этого не знал в Риге, когда делал свою первую постановку «Мертвых душ» на латышском языке (в Москве — вторая). Я вообще не понимал, считают они или нет все те

русский пионер №2(44). март 2014

смыслы, которые были заложены. У каждого, как известно, свои «Мертвые души», все знают, как это должно быть. Надеюсь, придет наша публика и рассудит.

о дружбе и спорах с ариэлем шароном 13 января 2014 16:11 В Израиле простились с Ариэлем Шароном — политиком, который прошел долгий путь от борца с терроризмом до премьера, остановившего волну палестинского террора. Наш автор, министр иностранных дел Израиля Авигдор Либерман, рассказал ruspioner.ru, каким он запомнил одиннадцатого премьерминистра Израиля, и о том, почему их отношения всегда были непростыми. История жизни Ариэля Шарона со дня его рождения и до последнего мгновения — это история Государства Израиль, на ход которой он, несомненно, оказывал большое, а иногда и решающее влияние. Он был вместе с Израилем с момента создания государства и был причастен к основным событиям, определившим характер нашей страны. Ариэля Шарона запомнят прежде всего как выдающегося полководца, командовавшего многими важными сражениями, такими как штурм египетских укреплений на Синае в Шестидневную войну, битва на Синае и переправа израильских войск через Суэцкий канал в Войну Судного дня, бои в Войну за независимость, операция «Кадеш» в 1956 году и многие другие. В 1953 году Ариэль Шарон создал и возглавил знаменитое 101-е подразделение, функцией которого стала борьба с палестинским террором в Иудее и Самарии, пребывавших тогда под властью Иордании, и в секторе Газа, контролировавшемся Египтом. За короткое время Шарон навел порядок, его спецотряд совершал молниеносные рейды, наводя ужас на банды террористов. Впоследствии 101-е подразделение стало основой израильских парашютно-десантных войск. Политическая деятельность Шарона постоянно вызывала споры, начиная с тех времен, когда он занимал пост председателя министерской комиссии по поселенческому движению и занимался укреплением и расширением еврейских поселений в Иудее, Самарии и секторе

русский пионер №2(44). март 2014

Газа, и заканчивая инициированным и реализованным им «планом размежевания». Я познакомился с Ариэлем Шароном лично в конце 1991 года, когда начался процесс перестройки внутри партии «Ликуд», накануне праймериз 92-го года. С первого дня наши отношения всегда были сложными, знали взлеты и падения. Формирование правительства после выборов 96-го года вызвало очередной кризис в наших отношениях: Арик сначала остался вне правительства, потом вошел — в качестве министра национальной инфраструктуры. Именно я, будучи гендиректором министерства главы правительства Биньямина Нетаниягу, в 1996 году создавал для Ариэля Шарона министерство инфраструктуры. Начиная с первого дня нашего знакомства все так и продолжалось — от каких-то очень дружеских встреч у него на ферме Хават хаШикмим — его жена Лили прекрасно готовила блюда румынской кухни — и до открытых перепалок на заседаниях правительства и в Кнессете. Наша последняя беседа состоялась в 2004 году, когда он уволил меня из правительства, поскольку я был категорическим противником его «плана размежевания».

Надо понять, что Шарон был фигурой очень контроверсальной. Вместе с тем нельзя не отдать должное его лидерским качествам, его военному таланту, его умению принимать решения. В любом случае Шарон войдет в историю Государства Израиль в качестве одной из самых ярких и выдающихся личностей, оказавших на него наибольшее влияние.

новый взгляд на шерлока холмса 12 января 2014 18:47

рисунки: анна всесвятская

Через несколько часов Первый канал покажет финальную серию третьего сезона «Шерлока Холмса» — «Его последний обет». Главную мировую премьеру начала года ждали миллионы людей, а канал BBC One поспешил объявить, что скоро начнутся съемки четвертого сезона. Истории о знаменитом сыщике и его друге экранизировали сотни раз, так в чем же уникальность именно этого Шерлока Холмса? Редакция ruspioner.ru задала этот вопрос автору «РП», режиссеру лучших российских телевизионных фильмов Сергею Урсуляку.

Сериал мне очень понравился. Во-первых, правильно выбрана фигура главного персонажа — Шерлока Холмса. Главное, что должно быть в известном сыщике, — это неординарность, выпадение из ряда. Главный герой в сериале — человек из ряда вон выходящий, в облике этого артиста есть признаки талантливости, признаки «штучности». Во-вторых, все придумано умело и безоглядно по отношению к первоисточнику. С одной стороны, все сохранено, казалось бы, все сюжетные линии я узнаю, но это сделано абсолютно оторванно, я бы сказал, очень молодо по ощущениям. Это тоже крайне важно. Я, честно говоря, не знаю, кто режиссер, но мне кажется, это молодой человек, потому что так безоглядно можно снимать только в молодом возрасте. На совесть сделано, хорошо придумано и продумано. Абсолютно нормально, что в арсенале Холмса появляются мобильные телефоны и Интернет: история, перенесенная в современный Лондон, не могла бы быть без этого. Ведь важно, чтобы было талантливо, и тогда никто не будет придираться. Пугает бездарная стряпня, когда мы переносим что-то в наше время только ради актуальности и в надежде, что это привлечет больше зрителей, и когда за этим экспериментом ничего больше не стоит. А здесь есть взгляд — новый, свежий, который мне лично нравится. История Шерлока Холмса — это ведь самая экранизируемая литература в мире, а удачных экранизаций не так уж много. Как режиссер телевизионных фильмов могу сказать, что у меня секрет очень простой: я телевизионное кино снимаю точно так же, как я бы снимал кино для большого экрана. У меня нет скидок ни по бюджету, ни по количеству потраченного на съемки времени, ни по уровню приглашенных артистов. «Ликвидация», «Исаев», «Жизнь и судьба» — разные картины, у них разные судьбы и истории успеха. Но есть общий подход. Я приглашаю только тех, кого хочу видеть в своей картине. Какие-то рейтинговые вещи, медийность для меня роли не играют. Нужно просто совестливо относиться к своей работе, и тогда все будет получаться. Или не получаться, но тогда это будет уже зависеть не от твоего дарования. Вся беда в том, что на телевидении работает очень много людей, которые считают, что телевидение — это не искусство и искусством быть не может. А это неправда.

русский пионер №2(44). март 2014

[cover version] текст: натан дубовицкий рисунки: павел пахомов

Новая повесть Натана Дубовицкого — о том единственном, ради чего стоит писать повести: о любви. О любовной страсти и о любви бесстрастной. Скажу больше: о бесстрастной страсти. Хотите узнать еще больше? Вот она, эта повесть. Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»

русский пионер №2(44). март 2014

Sometimes the sky’s too bright… 1. Я шёл по пешеходному мосту. Пешеходы были цветные. Под мостом лежала Темза. Как неживая. Ветер ерошил её длинную некрасивую воду. Вот уже третий месяц я обживал этот неродной город Лондон. Зачем, казалось бы, если есть Москва? 2. Москва родина. Денежное место. Богатая деревня. Население пятьсот семей. Цвет русской нации. В основном, евреи. Все друг друга знают. У многих яхты океанского класса. Хотя ближайший океан Ледовитый. Вокруг толпятся ещё какие-то люди. Без яхт. Пятнадцать миллионов. Образуют собой мегаполис. Выделяют энергию, для драйва. Чтобы этим, которых пятьсот семей, нескучно было. Нескучно в Москве! 3. И всё-таки я уехал. Не люблю Лондон. Слишком много цветных. Смога, кстати, никакого нет. Ничего туманного. Последние сто лет ясная погода. Цветные отчётливо видны. 4. Иногда думаю, зря уехал. Ничего такого особо страшного в Москве нет. Солнца мало? Конечно, немного. Но один австрийский доктор посоветовал вместо солнца принимать витамин D. Таблетки такие. Помогло. Я даже смеяться начал. Не то, чтобы часто и в голос, но всё-таки. Когда по телевизору новости какие-нибудь, или на улице споткнётся кто, смешно стало. Раньше было не смешно. Прогресс. Следователь Пирожин? Ничего плохого о нём сказать не могу. Молодой, модный, настоящий хипстер. Разговаривал вежливо, модно, молодо. Даже два каких-то слова из Веры Полозковой цитировал. Предлагал, по-моему, от чистого сердца, встать на путь исправления. Дав показания на Анну Сергеевну Лозовую и на Петра Петровича Размазова. Может быть, надо было дать. Тем более что эти показания дал бы мне сам следователь Пирожин. А от меня требовалось только подписать. Это было бы не трудно. Ведь я никогда не знал А.С. Лозовую. Не имел ни малейшего представления, кто она. Абстракция. Не жалко абстракцию. Её к нашему делу подшили, наверное, изза чего-то другого, что доказать не могли. Но я на неё не подписал. Не знаю, почему. Не подумал, а вдруг дети у неё. Маленькие. Больших не жалко. Да если и маленькие, мне ведь всё равно. Наоборот, подумал, вот точно уродка бездетная. Но не подписал. 5. А Петра Петровича сдать бы надо было. Потому что он Пьеро, мой одноклассник и сокурсник по институту. Стали и сплавов. И по армии сослуживец, шестнадцатый отдельный разведывательный… южной группы войск. И по бизнесу парт нёр. Торгуем мылом. Может, вы видели в супермаркетах — жидкое, в серебристых флаконах. Дозатор в форме короны. Это наше. Мыло так себе. А бизнес хороший. Покупает народ, мылится. 6. Нас в мыльном деле три партнёра было. Пьеро Размазов, я и Яша Гольц. В равных долях. Яша умный был, он дело и ставил. Пьеро за безопасность отвечал, а я с чиновниками вопросы решал. Полтора года назад Яша утонул. Рыбачил в дельте Лены. С ним только егерь был. Пьяный. Яша его на берегу оставил, разбудить не смог. Ушёл на моторке один в протоки и не вернулся. Моторка опрокинулась, накрыла его. А река уволок-

русский пионер №2(44). март 2014

ла Яшу недалеко, слабая она там, почти не течёт. Но всё равно нашли только на третий день. Вертолётчики. Пьяные. А егеря на четвёртый. Пьяного. 7. Яшина доля вдове отошла. 33,33%. Вдова Оля. Яша успел с ней полгода пожить. Бросил Леру с тремя дочками, старшей девять. Лера, надо заметить, ожирела в последнее время. Я бы тоже бросил. То есть могу Яшу понять. У Оли свои две дочки. От первых четырёх браков. Они посимпатичнее собственных яшиных. Сам Яша мне говорил. Оля по Яше особо не убивалась. Уж очень утешительное завещание получилось. Всё ей. Лере ничего. Дочкам ничего. Маме старой ничего. Живому деду по отцу, ветерану… он, правда, не войны ветеран, а чего-то другого… тоже, в общем, ничего. 8. Оля сперва поумничала. Походила на собрания акционеров и на правление. Поблистала в образе бизнес-леди. Но скоро заскучала. Мыло всё-таки. Не кино. Не дизайн. И решила долю продать. Чтобы вырученные деньги вложить поинтереснее. В кино, например. Я захотел её долю купить. Получить конт роль и отжать Пьеро из бизнеса. Надоел он мне. Пьеро тоже захотел купить её долю. Чтоб отжать из бизнеса меня. Я ему надоел. И ещё захотел Пирожин. Портфельный инвестор средней руки. Молодой, модный. Пользуясь моими с Пьеро разногласиями, он бы смог жёстко влиять на фирму. И отжал бы постепенно нас обоих. Чёрный рыцарь. 9. У Пирожина не было достаточно денег. Зато был братблизнец. Следователь, однояйцевой. Отсюда и уголовное дело на нашу фирму по неясному поводу. И чистосердечные советы дать показания на Пьеро. Но я не дал. Хотя Эдик, один из моих охранников, шепнул мне, что Размазов меня заказал. Обратился в одну бригаду, где у Эдика кум. Который велел Эдику не дежурить шестого сентября. Потому что шестого сентября меня застрелят, когда из дома выйду. Чтоб Эдика случайно не задело. Мало ли, рикошет или промах. Эдик показал мне крышу недостроенного ангара на краю посёлка. На ней должен был залечь снайпер. Никогда бы не подумал, что оттуда видно крыльцо моего дома. Видно, однако. 10. На момент беседы со следователем Пирожиным я всё это знал. Пятого сентября беседовали. Но показания на гражданина Размазова не дал. Не встал на путь исправления. Подумал, сами с Пьеро между собой разберёмся. Без протокола. Без суда и следствия. Он хорошим другом в армии был. И в институте. И в школе. И в бизнесе. Теперь перестал. Но был же. Вышел я из следственного комитета и улетел в Лондон. Как был, без единого чемодана. Не люблю Лондон. 11. Приземлился в Хитроу, жена звонит. Спросила, не могу ли я по дороге купить пломбира в вафельном стаканчике, Пашка требует. Пашке три года. Это собака. Обожает мороженое. Сука. Детей у нас нет. Марина не поверила, что я в Англии. Разругалась, разревелась. Обиделась, что не предупредил, не обсудил, сорвался, бросил. Её и родину. Патриоткой оказалась.

...Родина у меня была хорошая, наверное. Но я в таком её месте жил, откуда ничего хорошего не видно. Наверное. Сам дурак, не так сел. Работал много, много мыла продал, чтоб чище и душистее родина была. На доходы красивые вещи покупал, чтобы красивее родина стала. Себя учил, тренировал, чтобы граждане у родины были не хуже, чем у Европы. А родина мне за всё это сунула в рожу следователя Пирожина…

Меня, говорит, ладно, понятно, все мужики такие, а родину как можно вот так оставить, так забыть, как часы в бане. Посылала эсэмэски: «трус, Пирожина испугался», «поимел тебя Пьеро», «жалкий беженец», «дезертир». 12. Я не отвечал. Не поняла бы. Не испугался я. Не испуганный от Пирожина вышел. Никакой вышел, весь вышел, кончился как будто. Я в мыле с девяностого года. Кто мылом тогда торговал, тот знает, что не страшно ничего. Просто устаёшь. Смотришь на себя вдруг: пульс ноль. Адреналин ноль. Страх ноль. Счастье ноль. Стоп машина. Полная свобода. Стоишь как беглый больной — ноги ватные, в голове свет, бабочка на вене. Отсоединён от всех систем жизнеобеспечения. Висят в палате все эти путы — трубки, капельницы, катетеры, электроды, провода… И на всех мониторах ноль. Нет меня. Я не здесь. Так я и отключился — от Марины, от Москвы, от Петьки Размазова, от следствия, от великой моей родины и от малой моей родины, от мыла. От тополей, обдающих летних прохожих горячим пухом. 13. Родина у меня была хорошая, наверное. Но я в таком её месте жил, откуда ничего хорошего не видно. Наверное. Сам дурак, не так сел. Работал много, много мыла продал, чтоб чище и душистее родина была. На доходы красивые вещи покупал, чтобы красивее родина стала. Себя учил, тренировал, чтобы граждане у родины были не хуже, чем у Европы. А родина мне за всё это сунула в рожу следователя Пирожина. Есть, говорят, у родины герои, добрые люди и даже праведники. Но мне она все эти годы выставляла бандитов, идиотов и следователей. Утомила.

14. Не стало, в общем, меня. Улетел в Лондон, как на тот свет. Офис снял рядом с «Тейт Модерн». Поселился пока в «Парк Лейн 45». Ходил на работу каждый день. Глазел из рабочего кабинета на Темзу. Торговался с адвокатами — виза, вид на жительство, политическое убежище… легализация капитала, налоги… Размышлял, как здесь делать деньги. Или не делать. Тогда и офис не нужен. Делил наличные накопления на количество лет, которые собирался ещё прожить. С поправкой на глобальную инфляцию выходило скромно, без фейерверков, но вполне приемлемо. Но если Штаты ещё раз выберут всем нам цветного президента, который только и умеет, что деньги рисовать, тогда доллар до миллиона за юань дойдёт. Тогда нищая старость. Выкапывание объедков и обносков из большого зелёного мусорного бака на Хаф Мун Стрит. Тут недалеко. Что делать? Или жизнь сокращать, или расходы. Или — работать. Ходить на работу каждый день. Торговать. Только не мылом. То есть мылом в самом крайнем случае, если ничего другого не получится. А если и мылом не получится?.. Каждый день я глазел на Темзу и размышлял таким образом. 15. Не могу сказать, что без Марины было тяжело. Нельзя же сказать, что без уха, например, или без пальца никак. Жил же Ван Гог без уха, не пропал. Так и тут. Как будто часть меня отвалилась и потерялась. Небольшая часть. Марина небольшая и ростом, и всем. Так что не больно было и никаких неудобств. Но всё-таки неполнота, изъян. Почти уродство. Мне мерещилось, что почему-то по мне видно, что я без Марины. На Ван Гога дети пальцем показывали — у него уха нет! Я всё ждал, вот сейчас мальчишка какой-нибудь попростодушнее или негр позлее закричит — смотрите, вон мужик без Марины идёт, бывает же такое!! И все прохожие на мосту обернутся и посмотрят на меня. Быстро и брезгливо. Неужели у него Марины нет? Правда, нет. Wow! 16. Офис арендовал без размаха. Кабинет, приёмная, комната для переговоров, комната для Танцевой. Мебель какая была. Пятый этаж. Всё. Такой обычный антураж, по которому не понять, растёт фирма или банкрот, цветы импортирует или плотины строит. Или ничего не делает. Моя фирма ничего не делала. Я приходил к полудню, глазел на Темзу и, поболтав с адвокатами, шёл через мост на южный берег в кофейню «Дабл Импрессо». Кофе там был отменный, а народу никого никогда. Маффины отличные, чистота. Случайно туда попал и привык. Хозяин, почему-то гагауз, нелондонская какая-то национальность, сам обслуживал, ещё девчонка симпатичная с ним, ну и посетитель я — вот и вся кофейня. И больше никого, за это я туда и так бы ходил, без кофе и маффинов. А уж с кофе это было лучшее место в городе. Как заведение не прогорало, невозможно было понять. 17. Танцева — моя помощница. Почта, заказ ресторанов, фитнеса, стрижки, организация поездок и встреч, запоминание всего и напоминание обо всём. Советы по любым вопросам, пьянство, если не с кем больше выпить. Деликатные поручения. И так далее. Начинала товароведом. И вот что вышло. Не смог-

русский пионер №2(44). март 2014

ла без меня. Уговорила, притащилась в Лондон. Сказала, готова первый год работать бесплатно. И что в меня верит. Из-за неё и офис пришлось завести. Чтоб было ей, где служить. Мне служить. Когда-то я думал, что она в меня влюблена. И немного напрягался поэтому. Она на десять лет старше. И страшная очень. Не в простом значении, а по-настоящему. То есть отлично сложена, стройная, тонкая, с точёным правильным лицом. Даже и до сих пор. Но — страшная. Как будто в изящную форму залили неподходящее что-то. Свинцовая Твигги. Непомерно сильная, подавляюще умная, ужасно ограниченная. Такая кого полюбит, тому не жить. Решил объясниться и избавиться. Она даже не поняла, о чём я. Не любила меня, конечно. Просто без меня не могла. Я расслабился. Она всегда была рядом, и мой мозг, перегрузив в её мозг почти всю мою жизнь, утратил способность мыслить на житейском уровне. И стал просто мыслить, беспредметно и безответственно. 18. Вернувшись по мосту на северный берег, я уже через пять минут входил в офисный центр. В холле и лифтах сновали деловые негры, пакистанцы, дагестанцы, индусы, китайцы. Поднялся к себе. Моя секретарша была англичанкой. Все англичанки на одно лицо. Танцева её наняла. Заодно и уборщицей. Убирала она плохо. А я плохо говорил по-английски. Поэтому не мог её отругать за плохую уборку. Точнее, орал, конечно, но в основном по-русски. Или на моём личном английском. Который насчитывал не более сорока слов, игнорировал синтаксис и допускал использование звуков «ррр», «щ» и даже «ы». Джулия слушала с сочувствием. Видимо, ей казалось, что мне дурно. Я даже не был уверен, что она знала, что она уборщица. Скорее, она считала себя исключительно секретаршей. А уборщицей, может быть, Танцеву. Потому что Танцева, проводившая с ней собеседование, как и я, в школе немецкий учила. Пора было нанимать клининговую компанию. И переводчика. — Пора, — ответила Танцева, входя за мной в кабинет. Я сел в кресло, посмотрел на пустой стол, потом в окно. Темза загибалась за кирпичную трубу «Тейт Модерн». Танцева только позавчера узнала, что «Тейт Модерн» не крематорий. И заметно повеселела. А то, говорит, навевало что-то как будто, нагнетало. В окно старалась не смотреть. Теперь смотрела. Мы смотрели в окно. 19. — Есть хороший вариант. Не профессионалка, но подрабатывает часто. А так — учится здесь. Из хорошей средней семьи. Двадцать лет. Настя. Сама поступила. Школа экономики. Вроде аккуратная. Вот справка, недельной давности. Никаких вирусов. Чисто, — сказала Танцева. Темза сверкнула на солнце и опять потускнела. — Фотографии будете смотреть? — Нет. Русская? — Да. Вернее, белоруска. — Окей. — Цена обычная, — подчеркнула Танцева. Всё-таки была когда-то товароведом. — Окей. Завтра в два. — У меня был странный биоритм, лучший секс в обеденное время.

русский пионер №2(44). март 2014

.... Когда-то я думал, что она в меня влюблена. И немного напрягался поэтому. Она на десять лет старше. И страшная очень. Не в простом значении, а по-настоящему. То есть отлично сложена, стройная, тонкая, с точёным правильным лицом. Даже и до сих пор. Но — страшная. Как будто в изящную форму залили неподходящее что-то. Свинцовая Твигги. Непомерно сильная, подавляюще умная, ужасно ограниченная. Такая кого полюбит, тому не жить. Решил объясниться и избавиться. Она даже не поняла, о чём я…

— Знаю, но на всякий случай уточняю — два часа дня? — Дня. — На всякий случай — тот же номер? — Да. Помолчали. Танцева положила на стол бумаги. Помолчали ещё. — Это что? — спросил я. — Надеюсь, не счета. — Счета. Электричество, адвокаты. — Надо сократить расходы, — поморщился я. Мне не нравилась моя скупость. Я ещё не привык к ней. Она начала проявляться совсем недавно. А ведь я был всегда крайне расточителен. Щедрым был, весело, легко тратил и легко зарабатывал. И видел всегда отлично. А года два назад вдруг — скупость и дальнозоркость. Читаю теперь в очках. — Можно уволить Джулию и не нанимать переводчика. Убираться я сама могу. Полгода, пока вы не поставите дело, пока прибыль не пойдёт… — Какое дело?! Какая прибыль?! — разозлился я. Мне не нравилась моя неуверенность в завтрашнем дне. Я надел очки, заглянул в счета. Снял очки, чтобы не видеть цифры, расписался. 20. — Можно в другой офис переехать. На нашем этаже, у лифта, однокомнатный освободился. Помните, где нигерийские стартаперы… — Да ладно, — отмахнулся я. — Ещё бумага. — Неужели контракт на продажу Джулии султану Брунея за сто миллионов фунтов? Давайте скорее подпишу. Пока султан

не передумал, — пошутил я, и мне не понравилось, как я это сделал. — Факс от Фила. — Почему факс? — Потому что, как он пишет, вы не отвечаете на его звонки и эсэмэс. — Можно подумать, что отвечу на факс. Чем факс лучше? — Он об этом не пишет. — А о чём пишет? — Вот факс… — Не буду читать. Враньё легче переносится в пересказе. И он не Фил, а Филя. — Пишет, что хотел бы приехать и познакомить вас со своей девушкой. — Зачем? — Собирается жениться. Пишет, у них всё серьёзно. — А я тут при чём? — Он об этом не пишет. — В прошлый раз он страшно заболел. Попросил на операцию пятьдесят тысяч евро. До этого клянчил деньги на взнос в какое-то мифическое оао. Был ещё долг чеченцам — дай полмиллиона, надо вернуть, а то убьют, прости, больше не буду. Было нытьё, что негде жить, мать гонит, хочет сожителя завести, и вот — купи квартиру. Всё враньё. Всё! Всё это было наглой ложью. С таким трагическим лицом, таким трагическим голосом каждый раз. Чтобы только деньги выпросить. А ещё он у меня спёр бумажник. Тупо спёр — без чеченов, без нытья, без девушки, с которой всё серьёзно. Без вранья. Самый честный поступок в его жизни. — Он денег в этот раз не просит. Пишет, что теперь уже возьмётся за ум. И начнёт новую жизнь. Что хочет помириться. И жить так, чтобы вы были им довольны. — Танцева то и дело сверялась с факсом. — И для начала этой новой жизни нужно… Двадцать тысяч? Двести? Миллион? Три? 21. — Он ваш сын… Извините. — Танцева любила Филю. Я нет. — И что? Я тоже чей-то сын. И что? Кто мне квартиру покупал? Кто три раза оплачивал поступление в универ? Кто меня устраивал по знакомству на хлебные места? Кто из ментов вытаскивал меня обдолбанного? С мешком дури за пазухой! У кого я бумажник спёр? Никто! Ни у кого! Я сам… я мылом, мылом… А он… Вот пусть тоже сам теперь… — Молодой он ещё. — И что? Сколько ему? Двадцать пять! Я в двадцать пять уже мылом… уже сам… Да что я! Вот эта, как её, которая белоруска… Ей двадцать всего, а она уже сама поступила. В Лондон! На экономику, не куда-нибудь! Из средней-то семьи! И работает. Работает! Завтра в два вот придёт. Чего улыбаетесь? Работать, между прочим, придёт. Деньги зарабатывать, чтоб за учёбу, может быть, платить. — Ну её бы в пример я не ставила.

— А он! — не слушал я. — Три универа бросил, ни хрена не делает, а денег хочет, много хочет! Вот кто хотел бы, чтобы Пьеро не промазал… — Это вы зря… — Тогда вот разгуляется. И женится, и дом купит, и операцию сделает, две операции, сто операций, всё себе вылечит. И в оао внесёт. И чеченам ещё останется. Надо, кстати, завещание составить. Запишите. Чтоб не надеялся! Всё бедным раздать! Пусть сам… — Он и есть бедный… У меня всё, — сунула факс в папку Танцева. Записала. — Окей. Идите. Бумажник спёр! — выкрикнул я ей вслед. 22. Через две минуты она вернулась. — Бумажник спёр! — продолжил я обороняться. — Там в приёмной Ольга Андреевна. Оля Гольц, — удивлённо прошептала Танцева. — Зачем? — прошептал я в ответ. Слышимость в нашем офисе была абсолютная. Стены, кажется, не поглощали, а даже как-то усиливали звук. — К вам. — Скажите, что я здесь больше не работаю. — Она слышала наш разговор. — Скажите, только что ушёл через другую дверь… — Какую дверь? — Запасную. Потайную. — Не поверит. Да и вдруг что-то важное. Лучше поговорить. Я как уехал, старался ни с чем из прошлой жизни не соприкасаться. Не общался с прежними знакомыми. С Танцевой только. Она не прежняя. Она вне времени. Не интересовался бизнесом. Не интересовался собственным бизнесом. Потерял так потерял. Отключился. И не желал обратно подключаться. Внезапное нашествие Оли Гольц смутило меня. Вот сейчас войдёт с целой охапкой нервных окончаний, разъёмов и патч-кордов. И примется изо всех сил меня подключать. Ко всем её проблемам, которые назовёт нашими. Ко всей этой муторной прошлой жизни. 23. — Как она нас… меня нашла? — спросил я. — Не знаю. — Спросите, — тихо приказал я. — У кого? — У неё, разумеется. — Неудобно… Может, Лепшинский… У нас адвокаты общие с Лепшинским. Лепшинский от них узнал, потом в Москве кому-нибудь рассказал. А Москва, сами говорили, большая деревня. Там всё быстро растекается, — предположила Танцева. — Если так, то и Пьеро знает… — Ну не факт… — Хватит шептаться! — раздался за стеной резкий олин голос. — Ваня, я только с самолёта. Не будь фашистом. Поговорить надо.

русский пионер №2(44). март 2014

— Оль, ты? — по инерции шёпотом спросил я. Как бы радостно. — Что-что? — не расслышала Ольга. — Проходи скорей, — прибавил я громкости. — Проходите, Ольга Андреевна, — открыла дверь Танцева. — Спасибо, Виктория, — кивнула в ответ Оля, устремляясь ко мне. Я, как мог, засветился счастьем. Бросился ей навстречу. Троекратно поцеловались. Она пахла цветами. Такими белыми, какие цвели в моём детстве. Во дворе моей школы. В конце мая. Название забыл. — Ты пахнешь капучино, — сказала она. — Большая порция с корицей и шоколадной крошкой, — подтвердил я. — Помолодела. — Спасибо. Ты тоже отлично выглядишь. — Кстати, кофе хочешь? — Нет, спасибо. А вот от стакана льда не откажусь. — Льда? — Льда. — Льда! — крикнул я в приёмную. 24. Джулия хлопнула глазами. — Айс! — разъяснил я. Пока Джулия думала, Танцева вздохнула и нажала кнопку на холодильнике. Поставила стакан с искристыми кубиками на стол. Удалилась. — Оля, ты как меня нашла? — Прекрати. А то ты не знаешь, что в Лондоне и Москве одни и те же люди живут. Все знают. Извини, что так вот явилась. Честно — звонила, писала. Ты молчишь. — Она зубами прихватила кусок льда, с грохотом разгрызла его и проглотила. — Так надо? — удивился я. — Новая фишка. Эскимосская диета. Вся Москва на ней сидит. Восемь раз в день по стакану льда. Отбивает аппетит. Раз. Закаливает — два. Зубы укрепляет — три. А зубы главный орган. Раньше думали, мозг там. Или сердце. Но наука ушла вперёд. Теперь зубы. И, главное, четыре — охлаждает организм, все процессы от холода замедляются. Поэтому не стареешь. — Ты серьёзно? — Сама не верила. Но есть результаты. Попробуй. — А ногами дрыгаешь зачем? Так надо? — А, это другое. Сегодня в спортзал не успела и уже не успею, вечер занят. Дела. Вот пресс подкачиваю. Тебя раздражает? — Нет, — соврал я. — Подкачивай. Будь как дома. — Сам-то чем занимаешься? — Недвижимость, бакалея… — соврал я. — Я не про бизнес. Спорт какой? — Гольф, — соврал я. — Не столько для здоровья, сколько для связей. Сама понимаешь. — Круто. 25. Она посмотрела в окно. — Неплохой вид. Это крематорий?

русский пионер №2(44). март 2014

— Нет. — Отличный вид. — Оль, ты чего приехала? Что случилось? — завершил я вступительную часть. Она торопливо доела лёд. — По делу, конечно. Ваня, надо действовать. Размазов оборзел. — Знаю. Но действовать не хочу. — Не всё ты знаешь, Ваня. Размазов договорился уже до того, что полтинник за мой пакет предложил. За контроль! — Маловато. Да. — Не то слово. Ты семьдесят предлагал. — Предлагал. Не всё из своих. Половину хотел в Сбере занять. Мне давали железно. Сбер теперь далеко. Так что я вне игры. Теперь не куплю. Не нужно мне. Передумал. — Я тебе и не предлагаю. Я не к тому. Я когда отказалась, он знаешь что исполнил? Ростика заставил финансовую схему изменить. Он теперь не у «Матрикса» мыло закупает. А у польской какой-то фирмёшки, которая у них с Ростиком на двоих. Ты понял? 26. Я понял. «Матрикс» — это был наш общий офшор, где учредители Пьеро, Гольц и я. Ростик — Ростислав Замычкин, генеральный директор нашего торгового дома в России. В котором те же учредители. — Не понял, — соврал я. — Сосредоточься, Вань. Теперь прибыль конденсируется где-то в Польше. Не у нас. А торговый дом убытки в этом году покажет. Не будет дивидендов, Вань. — Нажми на Ростика. Ты же акционер. — Вань, ты где? Чем нажму? У меня контроля нет. А Пьеро ему пару миллионов отстегнёт. Этому лоху такое не снилось. Он маму продаст за такие деньги, не то что меня. — А я-то тут при чём? — спросил я. У меня было ощущение, будто Оля впихивает в мой череп какие-то гудящие провода. Подключает. — Как при чём? Не одна я без денег останусь. Ты тоже. Можешь не сомневаться. — Да и хрен с ними. Ольга оторопела: — С чем с ними? — С деньгами. — Ты что, Вань. В секту какую вступил? Изуверскую. Не может быть с ними хрен. Ты же цивилизованный человек. А значит, деньги должен признавать. Оля встала, подошла ко мне. Взяла за руку. В глаза заглянула. Она давно знала, что нравится мне. — Оля, — сказал я. — Мне бы не хотелось во всё это впрягаться. Хочешь, вместе поужинаем. Или сходим в спортзал. Я рад тебя видеть. И так далее. Но впрягаться не буду. — Испугался Размазова? Я, девочка, не боюсь. А ты? Он же всегда шестёркой у вас с Яшей был. Ввиду острой умственной недостаточности.

— Если тебе удобно думать, что испугался, пусть будет испугался. — Не обижайся. Если тебе всё равно, то тем лучше. От тебя только подпись нужна. — Ничего подписывать не буду. 27. Оля заплакала. Её лицо изменилось. Стало некрасивым. А было красивым. Но при этом слёзы освежили и омолодили её. Я возбудился. Успел подумать, что стремительная эрекция при виде плачущей женщины — это нечто новое. Возможно, первая стадия садизма. Потом я прекратил думать. Запах белых цветов сгустился и наплывал на глаза как туман. На ней было дымчатое тончайшее платье. Оно как будто таяло под моими ладонями. У её слюны был ровный приглушённый вкус. С одной только резкой нотой — неспелого русского яблока. Вкусная была слюна. — Не здесь, — просипела Оля. Я, естественно, что-то там подписал. Это было решение акционеров мыльного торгового дома «Мы». Двоих против треть его. Ольга и я «за». Размазов остался в меньшинстве. Ростик Замычкин освобождался от должности генерального директора. На его место назначалась Полина Мартынова. Подруга Ольги Гольц. Которую я не знал. Но мне было всё равно, лишь бы отделаться. Опять отключиться. 28. Потом мы поспешили в спортзал. По дороге передумали и поехали в ресторан. По дороге передумали и пошли на Бонд стрит. По дороге передумали и отправились ко мне. Но

...И что? Сколько ему? Двадцать пять! Я в двадцать пять уже мылом… уже сам… Да что я! Вот эта, как её, которая белоруска… Ей двадцать всего, а она уже сама поступила. В Лондон! На экономику, не куда-нибудь! Из средней-то семьи! И работает. Работает! Завтра в два вот придёт. Чего улыбаетесь? Работать, между прочим, придёт. Деньги зарабатывать, чтоб за учёбу, может быть, платить… 71

«Браун», где остановилась она, был ближе. Поэтому переночевали в «Брауне». Она давно знала, что нравится мне. Теперь об этом знал и я. Уснули только к утру. Ненадолго. Встали поздно, дико позавтракали — две бутылки бургундского, ломоть сыра. Толсто нарезанный чёрный трюфель на толсто нарезанном горячем сером хлебе. Оливки. Бутылка шампанского. Или тоже две. 29. Оля уехала в Москву. Я пошёл домой. Надо было переодеться. И на работу. Или — не на работу. Меня укачивало от собственной ходьбы. «Парк Лейн 45» — отель с амбицией. На стенах популярная живопись. Батлеры заботливы, как родные отцы. Из всех окон виден Гайд Парк. В Гайд Парке растут клёны высотой в девять этажей. Толщиной с баобаб. В московском постном климате баобабы из клёнов не получаются. Пониже там они, поуже. Я когда первый раз лондонский клён увидел, вздрогнул. Как если бы встретил человека в два раза выше и шире обычного. Но понемногу привык. Я поднялся на свой этаж. Вышел из лифта. Перед дверью моего номера стояла высокая рыжая девушка. Её уши были закрыты наушниками. Она пританцовывала. Одной рукой листала айфон. Другой звонила в мой номер. Не заметила, как я приблизился сзади. — Кто там? — спросил я очень громко, чтобы перекричать то, что звучало в её наушниках. Она от неожиданности уронила айфон. И обернулась так резко, что толкнула меня плечом. Ослабленный завтраком, я чуть не упал. Не упал. Поднял айфон, протянул ей. — Вам чего? — не сказала она «спасибо». — Вы ко мне? — спросил я. — Откуда я знаю. — Я Иван. — Значит, к вам. — Значит, сейчас два часа. — Два десять, — взглянув на айфон, уточнила она. Как бы с укором. — Виноват, — сказал я. — Немного опоздал. Вы Настя? — Лена. 30. Я достал из кармана ключ, открыл дверь. — Из Белоруссии? — Из Мурманска. Несколько озадаченный, я помедлил. И сказал: — Входите. Она не вошла. Я вошёл. Повторил: — Входите. — Вас не предупредили, что я с пьяными не работаю? — Я не пьяный. Не предупредили. — Да вы еле на ногах держитесь. — Ничего. Я лягу. — Не смешно, — улыбнулась Лена. — И приму «АлкоЗельтцер». Она вздохнула:

русский пионер №2(44). март 2014

— Уговорили. Я предложил перейти на «ты». А то как-то странно. — Ты как хочешь? — спросила она. — На правом боку, — честно ответил я. — Это как? — Лена, кажется, немного растерялась. — Спать хочу. — Шутник! — поняла она. — В ванную заскочу. Три минуты. Пока она шумела водой, я разделся и пал на кровать. Лена вернулась, обмотанная моим полотенцем. В моих тапочках. Пахнущая моим гелем для душа. В какой-то мере мне предстоял секс с самим собой. Она легла рядом. Подождала. Я медленно, но верно погружался в сон. Сказывался завтрак с Ольгой. И особенно ночь с ней. Лена потрогала меня. Пошарила по моему неподвижному телу. Нашла пенис. И от нечего делать стала его разглядывать. — Уже появились первые морщины. И первая седина, — сообщила мне она. Справедливо полагая, что я могу этого не знать. Ведь я никогда не вижу его так близко. — Ему, наверное, лет сорок пять? — Сорок семь. Как и мне, — ответил я. — А тебе двадцать. — Двадцать шесть. — Ты точно не Настя? — Точно. Но он ещё крепкий. Рефлексы нормальные. — И на том спасибо. Тяжело в школу экономики поступить? — Мой язык заплетался. — Тяжело. А почему ты спрашиваешь? — Хочу поступить. — Зачем? — А ты зачем поступила? — Да ты что? Что я, дура, что ли? Мне и так хорошо… Услышав, что ей хорошо, я уснул с чувством исполненного мужского долга. 31. Разбудил меня айфонный звонок. Вставать, а тем более разговаривать не хотелось. Я ждал, когда айфон уймётся. Не дождался. Звук доносился откуда-то из прихожей. Одинокий, протяжный, как в фильмах ужасов. Я с трудом поднялся. В пустой голове гулко перекатывался тяжёлый мозг. В прихожей ав томатически включился свет. Я зажмурился. Звонок прекратился. — Брр, — подумал я. Вернулся в спальню. Лёг. Снова зазвонил айфон. На этот раз почему-то в гардеробе. Я попытался уснуть. Звонок мешал. Пришлось опять встать. В гардеробе автоматически включился свет. Проклятый аппаратик валялся на полу. Звонил и светился. 32. Я нагнулся, чтобы поднять его. Мозг ударился о лобную кость. Я распрямился. Мозг откатился к затылку. На дисплее айфона высвечивалось загадочное слово «дьордь». — Что такое дьордь? — мучительно вспоминал я. Не вспомнил. Попытался выключить звук. Уже почти выключил. Но гладкий гадёныш выскользнул из рук. Залетел под комод.

русский пионер №2(44). март 2014

Продолжая заунывно звенеть. Извлечение его из-под комода следовало обдумать. Такие вопросы с кондачка не решаются. На то, чтобы нагнуться ещё раз, сил теоретически могло хватить. На то, чтобы разогнуться — точно нет. Айфон внезапно затих. Я стал на цыпочках пробираться к спальне. Кровать была уже совсем близко. Звонок возобновился. Он стал тише, массивный комод поглощал часть звуковых волн. Можно было всё-таки попробовать заснуть. 33. И тут заливисто и приветливо зазвенело в прихожей. Айфоны запели дуэтом. Как только обрывалась тихая трель изпод комода, вступал свежий тенор из прихожей. Я заслушался. У меня было много вопросов. Почему в моём номере звонят два айфона, если у меня он один? Не сон ли это? Или, того хуже, галлюцинация? Не купил ли я второй айфон в субботу в «Теско»? И если да, то как это могло быть — ведь в «Теско» не торгуют айфонами? Что такое дьордь? 34. И тут к телефонным звонкам добавился ещё один. В дверь. Сердитый, баритональный. Подумав, что это горничные, я хотел им крикнуть, чтобы пришли позже. Но нужные английские слова не находились. — Кам. Кам, — заикался я. — Нот. Ноу. Дон’т. В дверь продолжали звонить. Айфоны продолжали звонить. Тихая трель, громкая трель, сердитое жужжание. Тихая трель, громкая трель, сердитое жужжание. Тенор, тенор, баритон. Так и не подобрав английских слов, я заорал: — Идите вы на х…, горничные! — Иван, откройте. Я у вас айфон забыла. Лена опять была со мной на «вы». Очевидно, сегодня нам так и не удалось стать по-настоящему близкими людьми. Я поплёлся в прихожую. Открыл. — Слышите? Один где-то здесь. Второй под комодом. В гардеробе, — прошептал я, многозначительно подняв указательный палец. Возможно, я улыбался таинственно, как заговорщик. Или сумасшедший. Потому что Лена немного напряжённо спросила: — Кто? — Телефон. Кто же ещё? — А, понятно. Да, слышу. 35. Она быстро нашла тот, что был слышен в прихожей. — Это не мой, — протянула его мне. — Мой, — сказал я. Звонила Танцева. — Вы в порядке? — спросила Танцева. — Я хотела предупредить, что Настя заболела. Пришлось срочно искать замену. — Вы говорили, вирусов нет. Внимательнее надо. — Мне хотелось выплеснуть на неё раздражение. Разрядиться. И уснуть уже наконец. — Не вирусы. Ногу вывихнула. — Как можно в школе экономики вывихнуть ногу? Там что, ямы? — Должна была вместо неё прийти Лена. В два. Она пришла? — А сейчас сколько?

...Филя не любил, когда его звали Филей. Я звал его Филей. Филипп Иванович злился. Говорил, что он Фил. Он родился случайно. Я был молод и беден. Даша молода и богата. Единственная дочь заслуженного дипломата и журналиста-международника. Вот только не помню, то ли мать её была заслуженный дипломат, а отец журналист-международник. То ли наоборот. На всякий случай подчеркну, что хотя оба слова, дипломат и международник, — мужского рода, их брак не был однополым…

— Два тридцать. — Как медленно летит время! — Двадцать шесть лет. Из Мурманска. Профессионалка. Я звонила, писала сообщения. Хотела согласовать. Не успела. Она пришла? — Нет, — соврал я. Чтоб Танцева помучилась. — Как нет? Я очень извиняюсь. Сейчас разберусь. И ещё. Фил в Лондоне. Просит вас о встрече. Вы пока подумайте. Я перезвоню. Как только с этой Леной разберусь. Лена ползала по гардеробу на четвереньках. У неё была отличная задница. Запыхалась. Достала айфон из-под комода. Обрадовалась: — Мой! — И побежала к выходу. Соединилась с настойчивым абонентом. — Алло! Да. Да ладно тебе. Я всегда на связи. Телефон потеряла. Ну забыла, ну что, ну бывает. Не злись. Чего? Во сколько? Успею. Да. Я тут закончила. А потом в Хэмпстед? А они не кинут? И чтоб не пьяные. И не негры. Окей. Пока, Дьордь! На связи. — Дьордь — это что? — спросил я её у выхода. — Пока, — усмехнулась она в ответ. Её айфон опять зазвонил. — Алло? Да вы что? Как не пришла? Ровно в два. Это он опоздал. Да всё в норме. Да я тут ещё. И он тут. Хотите, трубку передам? Передаю. Это ваша помощница. Проверяет качество работы. — Алло, Иван Карлович, это вы? — услышал я озабоченный голос Танцевой. Моего папу звали Карл. Из-за этого у меня в школе было прозвище Буратино. Потому что у Буратино, как

известно, папой был папа Карло. Я обижался не на глумливых сверстников, а на папу. Потому что и длинный нос был у меня от него. 36. — Иван Карлович — это я. — Всё нормально? — Нормально всё. — Отлично. Что передать Филу? — Нормально всё. — Извиняюсь, айфончик верните, — напомнила Лена. Я вернул. Лена ушла. Не к неграм. 37. Мой айфон, к счастью, вырубился. Села батарейка. Давно бы так. Я сел. Не дотянул до кровати. На стул, растопыренный посреди гостиной. За окном колыхался колоссальный клён. Шевелил жилистыми листьями сорок пятого размера. Спать не хотелось. Бодрствовать тоже. 38. Первая смерть неотличима от первой любви. Те же симптомы: бессонница, сердцебиенье, перегоревшие мысли, растерянный вид, страх и восторг, и смиренье, смиренье, смиренье… Смиренье. Вот — умираю. Тоже весною, как и любил. Та же луна отражается в ветре весеннем. Как и тогда, из моих разорённых глубин ты проступаешь тревожным свеченьем, свеченьем, свеченьем… Свеченьем. Как и тогда, снова я буду твоим женихом. Снова зову тебя. Снова от жажды мелею. Спать ты меня положи. На дороге. К Рязани лицом. И замети мою тень белоснежной сиренью, сиренью, сиренью… Сиренью. 39. Это были стихи. У меня их было довольно много. Я их никогда не писал. Проговаривал про себя. И забывал. Чтоб не догадался никто. Не мужское это дело. Филя не любил, когда его звали Филей. Я звал его Филей. Филипп Иванович злился. Говорил, что он Фил. Он родился случайно. Я был молод и беден. Даша молода и богата. Единственная дочь заслуженного дипломата и журналиста-международника. Вот только не помню, то ли мать её была заслуженный дипломат, а отец журналист-международник. То ли наоборот. На всякий случай подчеркну, что хотя оба слова, дипломат и международник, — мужского рода, их брак не был однополым. Что-то Даше во мне нравилось. Немногое, но сильно. Теперь мне кажется, что именно моя бедность. Бедность живопис-

русский пионер №2(44). март 2014

на. Я был не из её круга. Выделялся среди её друзей. Друзья курили американские сигареты. Слушали «Мазо Нейшн». Носили итальянские джинсы. Играли в теннис. Учились в МГИМО. Они были однообразны. Я курил не американские сигареты. Слушал не «Мазо Нейшн». Носил итальянские джинсы. Которые были мне страшно велики. И оказались румынскими. Играл в карты. Грубо отзывался о дипломатах вообще. И об их детях в частности. Утверждал, что дипломаты и журналисты-международники продали страну. Что очень смешило Дашу. 40. Даша познакомила меня с родителями. Потому что забеременела. Её папа, узнав, что у меня папа Карл, предался почему-то воспоминаниям об ответственной работе в Западной Германии. Тогда было две Германии. Одна Западная, другая наша. Трудное было время. Узнав от меня, что дипломаты и международники продали нашу Германию блоку НАТО и развалили Союз, закричал. Что не они. Обозвал меня мудилой. Так и сказал. Небось Киссинджеру так не говорил! Узнав, что его дочь беременна, как-то сразу сник. Спросил вполголоса, от кого. Узнав, что от меня, закричал. Без слов, простым криком. Как чайка. Дашина мама промолчала весь вечер. Только кофе всем подливала и сахар подсыпала. Но не радушно, недобро так подливала. Без улыбки. Как кофе-машина. Поскольку муж вышел из строя, она заговорила. 41. — Где и на что вы будете жить? — спросила Дашу электрическим голосом. Не открывая рта. Мне так показалось. Даша посмотрела на меня. — Жить будем здесь, у вас. На вашу зарплату, — ответил я. Моя честность не понравилась дашиным родителям. Это было видно по их лицам. Я догадался, что надо хитрить. У дипломатов так принято. — На мою? Почему на мою? — спросила она тоном, каким произносится «неправильно набран номер». — На мою. Оговорился. Извините, — схитрил я. — А какая она у вас? — О, прекрасная. В двух словах — прекрасная зарплата. — А в деньгах? — Да! В деньгах! Конечно, в деньгах. Деньгами платят. В основном. А премию обычно натурой. Квартирой недавно премировали. — Сколько комнат? В каком районе? — Недалеко. Вон тот новый дом видите? — Я показывал в окно. Хитрил по полной программе. — В нём. Девятый этаж. Двушка. Ордер оформляется. — То есть у нас вы жить не будете? — спросила мама. — Нет. Может быть, месяца два только. Я не стесню. Я работящий. Пылесосить буду. Циклевать. Штробить. — Я увлёкся. — Да мало ли дел в четырёхкомнатной… — У нас не четырёх-, а трёхкомнатная квартира. И вообще… — Как трёхкомнатная? А эта дверь куда?

русский пионер №2(44). март 2014

— Это встроенный шкаф. — Вот ведь. Не знал. Извините. Нет. — Что нет? — Не жить у вас. Не буду жить у вас. — Гарик, — обратилась мама к мужу, который ушёл кричать на балкон. — Гарик, всё обошлось. Этот человек здесь жить не будет. Вернее, она сказала «этот недочеловек»… Мне так показалось. Впрочем, возможно, я несколько преувеличиваю. Гарик вернулся. Спросил у дочери: — Ты любишь этого?.. этого?.. Показывая на меня. — Гражданина, — подсказал я. — Да, — ответила Даша. — Ты ошибаешься. Ты любишь Зазайцева, — поправил её Гарик. Потом обратился ко мне: — Вы любите мою дочь? — Да, — схитрил я. Зазайцева я знал. «Ротманс», МГИМО, теннис. Дядя посол. Жирные бабьи ляжки. Не у посла. У Зазайцева. Идиотская фамилия. Но Даша, действительно, иногда уходила к нему. Бедность ведь не только живописна. Она ещё и утомительна. Я не ревновал. Потому что туловище у Даши было в два раза длиннее ног. Примерно. — Моя дочь вас не любит. Она любит Зазайцева, — доверительно сообщил Гарик.

...Она была так красива, что её внешность не имела значения. С такой красотой не важно, карие глаза или синие. Высокий рост или средний. Длинные волосы или короткие. Светлые или тёмные. Стройные ноги или не очень. И что с грудью и ртом, с умом и речью... 74

русский пионер №2(44). март 2014

42. Зазайцев победил. Даша родила ему мальчика. От меня. От проигравшего. Они поженились. Богатые, знаменитые, гордые. Назвали моего сына Филей. Я бы никогда так не назвал. Но что я мог? Бедный, безвестный, униженный. Папа Карл говорил: — Зря ты за Дашу не поборолся. Куда бы они делись? Пристроили бы в торгпредство. Уже гулял бы по Лондону. А теперь что? Будешь как я. Не жизнь, а мыльная опера. Он служил электриком на овощебазе. Электричество вещь невидимая. Но он мог на глаз определить напряжение в проводе. Указательный палец правой руки вечно у него был обмотан изолентой. То белой, то красной, то синей. Как он я не стал. Но без мыльной оперы не обошлось. 43. Справедливость восторжествовала. Пришёл капитализм. Дипломаты и международники больше не котировались. Впали в ничтожество и нищету. Торговцы мылом стали уважаемыми людьми. Зазайцев прозябал в каком-то мидовском архиве. Разводился с Дашей. Размазов, Гольц и я подались в бизнес. Ворочали мылом и миллионами. Душили конкурентов. Спонсировали балет. Точнее, балерин. Гарик позвонил мне. Признался в любви. От имени Даши. — Когда бы вы хотели увидеть Филиппа? — спросил. Я зачем-то попёрся. Купил подарки. Коробку «Звёздных Войн» и кофе-машину. Квартира оказалась всё-таки четырёхкомнатной. Я открыл ту дверь. Это был не шкаф. Спальня. Наврала тогда дашина мама. Даша помутнела, потяжелела. Работала в Институте США и Канады. Лаборанткой. Больше платили, сказала. «Чем кому?» — не понял я. И что за лаборатории в таком институте? Что там смешивали лаборанты в пробирках и колбах? США и Канаду? Что плавили в тиглях? Разглядывали в микроскоп? Кока-колу? 44. Филя был безусловно мой сын. Генетическая экспертиза торчала у него прямо из лица. Это был длинный трепетный нос. Особенный, как у меня. Нос от папы Карла. Наш нос. Я был тронут. И подбросил маленького Филю, как делают все счастливые любящие отцы. Я был всего второй раз в жизни в дашиной квартире. Не очень в ней ориентировался. Потолки были невысокие, люстры большие. Филя взлетел надо мной. Головой прямо в люстру. Пятирожковую, кряжистую. С килограммовыми хрустальными подвесками. Западногерманскую. Звук удара снился мне потом лет десять. Филя визжал около часа. Без перерыва. Пока мать и бабушка пытались его успокоить, я и Гарик делали вид, что смотрим хоккей. По-семейному так, с пивом и солёными сухариками. 45. Наконец Филю увлекли «Звёздные Войны». В коробке оказался конструктор. Ребёнок должен был собрать звездолёт. На коробке было написано «8–12». А Филе было всего четыре года. Он не был гением. К тому же только что ударился головой. Он не справился. И опять завизжал. Мне стало ясно, что я плохой отец. Мне стало стыдно. Хоккей кончился. Я ушёл. Навсегда. Но деньги им посылал. Они брали. Тоже ведь коррупция, если разобраться.

русский пионер №2(44). март 2014

46. Папа Карл осуждал меня. Грозил указательным пальцем. Этот злосчастный палец постоянно страдал. От мелких порезов, ожогов, ушибов. И выглядел совершенно негрозно. Все остальные папины органы были всегда здоровы. Лишь недавно по старости обзавёлся он настоящей болезнью. Весьма редкой. Очень ей гордился и дорожил. Потому что стал благодаря ей необычным человеком. Таких, как он, было не больше полупроцента. Как гениев. Я нашёл ему в Лозанне хорошего врача. Который лечил его бесплатно. Из любопытства. У них в кантоне таким не болели. 47. Моя мама, когда мне было девять лет, вылетела из машины. Через лобовое стекло. Папа был за рулём. Он видел, как мама отрывается от кресла. Расправляет руки, группируется. Набирает воздух открытым ртом, зажмуривает глаза. Как перед прыжком в воду. Прыгает. Улетает. Брызги стекла, лунного света. Крови. Всё. Папа выбежал из расплющенной о старый клён машины. Посмотрел вверх. По стоячему лесному небу ещё расходились чёрные круги. Но мамы уже не было. А он был. Ни единой царапины. Только перелом. Указательного пальца правой руки. Папа никогда не рассказывал мне никаких подробностей. Но я представлял. Хорошо представлял. Много, много раз. Я тогда гостил у бабушки. На краю Рязанской области. В необитаемой деревне. Недалеко от станции Бенкендорф. Странно, но именно в тот день я грохнулся с велосипеда. Вероятно, в какой-то приходно-расходной книге судьбы нашей семье предписывалось попасть в ДТП. И вместе погибнуть. Или выжить. Но реальность, как всегда, оказалась замысловатее. Случилось не одно, а два ДТП. В разных местах. С интервалом в несколько часов. Со мной днём, смешное. С ними вечером, страшное. И не все мы погибли. И выжили не все. 48. Я очень любил маму и папу. После того случая разлюбил. Её за то, что не пристегнулась. Его за то, что не пристегнул. 49. Наша семья была бедной. Машину папа купить не мог. Он её выиграл в лотерею. Единственный раз в жизни ему крупно повезло. То, что не погиб в той аварии, он везением не считал. 50. Филя вырос. Пришёл устраиваться на работу. Ко мне. Представился моим сыном. Секретари и телохранители расступились. Я его сразу узнал. По фамилии Зазайцев. И по носу. Держался Филя подобострастно. Льстил топорно. Одет был скверно. Благодарил за подарок. За тот самый конструктор. Благодарил долго, будто тянул время. Больше ведь не за что было благодарить. И не о чем разговаривать. Я расчувствовался. Взял его на работу в рекламный отдел торгового дома «Мы». На приличную зарплату. Купил ему машину, одежду. На карманные расходы что-то подбрасывал. Нерегулярно, но часто. Мы даже подружились. Он задавал вопросы. О торговых сетях, о рекламе, о мыле. О моей первой любви. О происхождении солнечной системы. Я охотно отвечал. Мне нравилась роль учителя жизни.

...Справедливость восторжествовала. Пришёл капитализм. Дипломаты и международники больше не котировались. Впали в ничтожество и нищету. Торговцы мылом стали уважаемыми людьми. Зазайцев прозябал в каком-то мидовском архиве. Разводился с Дашей. Размазов, Гольц и я подались в бизнес. Ворочали мылом и миллионами. Душили конкурентов. Спонсировали балет. Точнее, балерин…

Выяснилось, что у меня есть ответы практически на все вопросы. Признаться, не ожидал. 51. Потом Филя исчез. На полгода. За это время обнаружились какие-то оплаченные, но не исполненные контракты. С рекламными агентствами. Почему-то зарегистрированными в Таджикистане. Размазов вызвал начальника рекламного отдела. Наступил ему на щёку. Предварительно сбив с ног с помощью приёма «подсечка». Спросил, где деньги. Или хотя бы обещанные по контрактам ролики. С участием Бенисио дель Торо. Про мыло. Начальник отдела признался, что идею и исполнителей предложил Филипп Иванович. Как только деньги были перечислены, Филипп Иванович уволился. Без предупреждения. Почему аванс был стопроцентным, начальник отдела объяснить не смог. Ссылался на авторитет Филиппа Ивановича, «который сами знаете чей сын». Таджики, на которых были зарегистрированы «рекламные агентства», нашлись быстро. На дне строительного котлована. В ста метрах от нашего офиса. Они заливали бетон в основание будущего крытого рынка. По-русски говорили плохо. Даже под пытками. Во всяком случае слово «реклама» не знали. 52. Через полгода Филя вернулся. Вину отрицал. Заметно поправился и загорел. Держался подобострастно. Просил поверить ещё раз. Уговорил. Поступил в университет. За приличные деньги. Естественно, мои. Много и задорно рассказывал об однокурсниках и профессорах. Через пять месяцев мне позвонил декан. Сказал, что Филя ни разу не появился в университете. Что пришёл только сегодня. На сдачу зачёта по химии. В аудитории вёл себя вызывающе и курил. И смеялся. От того, что курил. На

замечание доцента Паукова ответил нецензурным требованием поставить ему зачёт. Отказ Паукова воспринял неадекватно. Спросил, сколько стоит зачёт по химии. Достал из кармана пачку денег. Цинично отсчитал три тысячи долларов и бросил их в доцента Паукова. Доцент аргументированно возразил, что, вопервых, зачёт бесплатный. А во-вторых, он по физике. По химии же сдают в аудитории триста два, этажом выше. Так что не лучше ли уважаемому студенту забрать свои деньги и проследовать туда. «А не лучше ли тебе проследовать в муда», — грубо ответил доценту уважаемый студент. Была вызвана охрана. Деньги разлетелись по аудитории. Удалось собрать только две тысячи сто. Остальные пропали без вести. За что университет приносит извинения. И обещает, что поиски будут продолжены. Но при этом с сожалением сообщает об отчислении… 53. Потом с Филей многократно происходило что-нибудь в таком роде. Потом я от него устал. Бросил о нём хлопотать. Перестал отвечать на его звонки и письма. Потом я уехал в Лондон. Теперь в Лондон приехал он. 54. Я протрезвел. За окном стемнело. В номере неприятно пахло немытым телом. Моим. Я встал со стула. Открыл окно. На клёне зажглись гирлянды. Лондон пах не лучше. Зелёным мусорным баком на Хаф Мун Стрит. Рыбной лавкой за углом. Кухонным чадом ресторанов «Дорчестера». Захотелось есть. 55. Принял душ, посмотрел на себя в зеркало. Понравился. Оделся, ещё раз посмотрел в зеркало. Остался доволен. Честно говоря, всё чаще находил свою внешность привлекательной. С тех пор, как поселился здесь. И стал хуже видеть. 56. Взял такси, доехал до «Дабл Импрессо». Заказал капучино с корицей и шоколадной крошкой. Круассан и круассан с марципаном. Маффин черничный, маффин малиновый. Три шоколадных трюфеля. Мини-чизкейк. Миндальный макарон. Что-то ещё сильно мучное и сладкое. Надо было перебить послевкусие дурацкого дня. Заесть всех этих кислых людей — адвокатов с их счетами, озабоченную Ольгу, ухмылявшегося лифтера из «Брауна», Лену с айфоном, цветного таксиста, бесцветную Танцеву… Ел руками. Так вкуснее. Еду, как женщину, надо брать телом, а не приборами. Иначе удовольствие не то. Так было задумано природой. Пока не появились ложки, вилки, презервативы. Люди стали бояться натурального секса, называют его опасным. Источником заразы. Опасливо трогают друг друга стерильными изделиями из латекса. Люди боятся еду. Едят и трусят. Жуют, глотают, а думают о холестерине и лишнем весе. Я тоже боялся. Но победил страх. Съел всё. От круассана до макарона. И что-то ещё. 57. Гагауз был рад за меня. Напевал за стойкой. Поглядывал на меня поощрительно. Подсчитывал трудовые фунты. Я попросил счёт. И влажную салфетку, чтобы вытереть липкие руки. — Одну минуту, — сказал хозяин кафе. — Здравствуй, папа, — сказал Филя, внезапно нависнув надо мной. От неожиданности я не подал ему руки и только окнул:

русский пионер №2(44). март 2014

— О. Мою руку он взял сам и крепко пожал. По его лицу было заметно, что он ощутил её липкость. Точнее, сладость. Но только шире улыбнулся и протараторил: — Виктория сказала, что это твоё любимое место в городе. Что если долго здесь сидеть, то обязательно увидишь тебя. Вот мы и сидим тут с обеда. Хотели до закрытия. И завтра так же собирались. Но вот повезло… Я утром прилетел. Мы очень рады. Сразу тебя увидели. Вон там сидели, напротив входа. Ты не обратил внимания. А я говорю: «Пусть поест. Папа, когда поест, всегда добрый… Первые пять минут…» Он засмеялся глухо. Широко открыв рот. Как будто зевал. Хозяин принёс влажную салфетку на блюдце. Я машинально подвинул блюдце сыну. Заботливый отец! Бля… Он понимающе кивнул. Вытер руку, которой поздоровался со мной. Мои руки так и остались в шоколаде. — Можно присесть, — не спросил, а скомандовал сам себе Филя. Сел напротив меня и широким жестом подозвал кого-то из дальнего угла кофейни. — Познакомься, пап, это… 58. — Ну, Танцева. Ну, свинья. Выдала. Уволю, — громко подумал я. За этой громкой мыслью не расслышал имя девушки, с которой меня познакомил сын. Усевшейся рядом с Филей, кивнувшей мне с лёгкой насмешкой. Мне стало неловко за мои руки. — Где счёт? — спросил я хозяина. — Не беспокойтесь. Молодые люди позаботились обо всём, — ответил он. — Не знал, что тебе подарить. Так что прими. Должен же я хоть раз что-то для тебя сделать. Ведь ты столько сделал для меня, — смущённо захихикал Филя. — Это глупо, — заметил я. — Ну не злись, пап. — Платить, когда это не нужно, глупо. Являться без приглашения бестактно. Глупо. — Знаю, прости, но что мне было делать? На факс ты не ответил. Ну прости. Прости за всё. Я хочу, чтобы ты был мной доволен. У нас всё серьёзно. Мы подали заявление. Настоящее. В ЗАГС. Венчаться хотим. У нас будет ребёнок. Ну хоть порадуйся за нас. — Филя входил в роль и говорил всё увереннее, всё убедительнее. С ним всегда так было. Начинал врать он сбивчиво, медленно, даже робко. Как будто самому себе. С себя начинал. Обманув же себя, вдохновлялся, ловил кураж. Смелел до отчаяния. И разгонялся, распалялся и уже нёсся на всех парах, врал без оглядки. — Ну подумай, отец, ты скоро станешь дедушкой. У нас будет ребёнок… — Ребёнок будет не у нас. А у вас. Если вообще будет, — резонно заметил я. — Если он не то же самое, что таджикское рекламное агентство. Или сожитель твоей матери. Не такой же фантом. — Не надо так. Не надо. Это не так. Всё не так. Я твой сын. Другие отцы не бросают своих… Прощают. Я виноват. Но проща-

русский пионер №2(44). март 2014

ют. Вот Ершенко Валя, она вообще подругу застрелила. Вообще из отцовского ружья. А отец вообще её простил. И даже от суда отмазал. Вообще! А ты мне вообще не можешь простить какихто таджиков, — завизжал Филя. Я вспомнил, как ударил его об люстру. Я знал Игоря Ершенко. У него торговая сеть в Питере. Это всё была правда, про его дочь. Мне стало жалко Филю. Как всегда. У него был какойто дар. Гипноза, что ли? Я не выдерживал и десятиминутного разговора с ним. Начинал размякать. И давал ему деньги. Или впадал в ярость. Два варианта защитной реакции. В тот вечер я выбрал второй. — На каком вы месяце? — как можно грубее спросил я, поднимаясь, у насмешливой девушки. Она и не думала отвечать. — Мы на втором. Пока незаметно, — торопливо ответил сын. Мой вопрос сбил его с ритма. Гипноз рассеялся. Я направился к выходу. — Значит, ты так… — снова повысил голос Филя. — Пошли, Настя. Без него проживём. Его порывистые уходы не были для меня новостью. Так он доказывал своё бескорыстие и демонстрировал оскорблённую невинность. Повышал ставки. Брал паузу для перегруппировки. Они обогнали меня у дверей. Я спросил: — Настя, вы из Белоруссии? Она остановилась. Обернулась. Я был уверен, что она и на этот раз промолчит. Но она ответила: — Из Гомеля. Да. И вышла из кафе. Филя за ней. Они направились к стоянке такси. — Откуда он знает? — расслышал я филин вопрос. Она промолчала. 59. Вернувшись в отель, я поставил телефон на зарядку. Позвонил Танцевой: — Вы зачем Филе наводку дали? — Какую наводку, Иван Карлович? Я и слов таких не знаю. — Что у вас с голосом? Я вас разбудил? Про «Дабл Импрессо» зачем сказали ему? — Разбудили, — ответила Танцева. — Он вчера звонил. И сегодня утром. Просил организовать встречу с вами. Собирался познакомить вас со своей девушкой. У них будет ребёнок. С женщиной. Расспрашивал о вас. Как вы тут живёте, что любите, чем занимаетесь. Я отвечала. Не могла же я сказать ему, что ничего о вас не знаю! Упомянула про кафе. Вы всегда любили сладкое. Я почувствовал, что она улыбнулась. — Он ваш сын, Иван Карлович. Он вас любит. Вы должны как-то нормализовать… всё это… — завела она свою старую песню. — Я ничего никому не должен. Ничего никому. Больше с ним не общайтесь. Она не ответила. — Слышите? — гавкнул я.

...Ел руками. Так вкуснее. Еду, как женщину, надо брать телом, а не приборами. Иначе удовольствие не то. Так было задумано природой. Пока не появились ложки, вилки, презервативы. Люди стали бояться натурального секса, называют его опасным. Источником заразы. Опасливо трогают друг друга стерильными изделиями из латекса. Люди боятся еду. Едят и трусят. Жуют, глотают, а думают о холестерине и лишнем весе. Я тоже боялся. Но победил страх. Съел всё. От круассана до макарона. И что-то ещё…

— Слышу. — Поняли? — Поняла. — Ещё вопрос. Вам известно значение слова «дьордь»? Она помедлила. Вздохнула. Ответила: — Это имя. — Имя? Пишется с большой буквы? — Вы шутите, Иван Карлович? — Нет. — С большой. Мадьярское имя. — И всё? — Нет… Не всё. Это имя одного парня. Который занимается девушками… — Мы все занимаемся девушками. — Я имела в виду как бизнесом. Специализируется на поставках из Восточной Европы. Я с ним сотрудничаю. Для вас. А что? — Есть его телефон? — Конечно. — Пришлите. — Да, сейчас. Что-нибудь не так с Леной? — Нормально всё. — Я сделала что-то не так? — Танцева дрожала. Я чувствовал это. — Всё нормально. Ещё вопрос. Вы видели филину девушку? — Нет. Я с Филей только по телефону общалась. Девушку

не видела. А что? — Нормально всё, — говорил я спокойным голосом. — А фотография Насти у вас сохранилась? Ну той, которая ногу вывихнула. — Думаю, да. Должна быть. Прислать? — Да. Ещё вопрос. Настя тоже от Дьордя? — Да. Он надёжный. И русскоязычный. Я только через него решаю… эти вопросы. — Окей. Что у нас завтра? — В час дня Ферштейн. — Чего хочет? — Не знаю. Отменить? — Да нет. Пусть. Что ещё? — Честно говоря, ничего. — По тону Танцевой было слышно, что ей немного стыдно за меня. Бездельника и тунеядца. — Тем лучше, — назло ей обрадовался я. — До завтра, Виктория. — Спокойной ночи, Иван Карлович. Номер телефона Дьордя и ммс с фотографией Насти пришли через минуту. Настя была другая. Я отправился спать. 60. Мне приснился следователь Пирожин. Он протягивал мне великанский нож. С обоюдоострого лезвия капала кровь. На костяной рукояти темнели огромные отпечатки пальцев. — Это ваш? — спрашивал следователь. — Не знаю, — отвечал я. — Возьмите, посмотрите внимательнее. Ваши отпечатки? Я взял нож, посмотрел на отпечатки пальцев. Сказал: — Кажется, мои… — Кажется или ваши? Я лизнул отпечатки. У них был вкус шоколадного трюфеля. — Точно мои, — сказал я. — Что и требовалось доказать, — торжествующе воскликнул Пирожин. — А знаете, кого вы зарезали этим ножом? — Нет. — Меня! 61. Я проснулся. Открывать глаза не хотелось. Было предчувствие, что ничего хорошего я не увижу. — Просыпайся, брат. Хорош притворяться, — сказал ктото голосом Размазова. Я открыл глаза. Это и был Размазов. Он сидел на стуле рядом с кроватью. — Вижу, что не рад, — произнёс он нехорошим тоном. Такой тон обычно был у него, когда он собирался подраться. Мы долго дружили. А какая русская дружба обходится без душевной драки? Вот и нам случалось ссориться и драться. Мы оба были физически развиты. В разведбате, например, он был лучшим по рукопашному бою. А я по бегу. Поэтому в драке мы использовали разные стратегии. Что затрудняло определение победителя. — Пьеро, бля… Ты как вошёл? — спросил я. — Там баба на ресепшене русская. Провела. Сто фунтов

русский пионер №2(44). март 2014

стерлингов. По русскому обычаю. — Когда Пьеро говорил, глубокая складка на его лбу шевелилась. При этом рот у него был маленький, заросший чёрными усами. Из-за этого казалось, что он говорит лбом. — Почему в ванной вода льётся? — прислушался я. — Тебе, брат, не о воде надо думать. А о земле. О том, будет она тебе пухом или нет. — Он почесал грудь. Атлетическую грудь. Тяжёлым кулаком. На его дорогой шёлковой майке был вышит грустный череп. Возможно, мой. Я лежал голый под одеялом. Обдумывал, как выстоять лёжа. Из ванной вышел Пирожин. С мокрыми волосами. Пахнущий моим шампунем. Взял стул. Сел рядом с Размазовым. Объяснил: — Пётр Петрович ночью разбудил. В самолёт и сюда. Я и умыться-то не успел, не то что душ принять. Так что надеюсь на понимание. Что воспользовался вашими средствами личной гигиены. Он был одет в безупречно сидящий костюм. Не консервативный. Несколько хипстерского покроя. Но не хипстерской цены. Сорочка на нём была свежая, но с характерными складками. Не глаженая. Только что распакованная. Купленная, возможно, в аэропорту. Мальчик выдерживал стиль. Держал масть. — Чего воду не выключили? — сказал я. — Опять он о воде, — удивился Пьеро. — Вы кто? — спросил я Пирожина. — Пирожин, — ответил он. — Вижу, что Пирожин. Который из них? Следователь или коммерс? — Какая разница. Мы взаимозаменяемы. — Воду выключи. — И в самом деле, далась мне эта вода. Пирожин посмотрел на Размазова. Размазов пожал плечами и обратился ко мне: — Я, брат, не спрашиваю, зачем ты меня кинул и с Олькой эту бумажку подписал. Я эту вашу Мартынову в офис не пустил. И не пущу. Охрана вся моя, ты знаешь. Но у меня принципы, ты знаешь. Вот тебе другая бумажка. Моя подпись там есть. Поставь свою. Читать не обязательно. Это решение об увольнении Мартыновой. И о назначении генеральным директором Замычкина. Обратно. 62. Я взял вынутый Пирожиным из модного портфеля документ. Из того же портфеля он извлёк какой-то роман. В мягкой обложке. Тоже, наверное, купленный в аэропорту. — Возьмите, — сказал он мне. — Чтоб удобнее… Ручку тоже он мне дал. Я положил протокол на книжку. Расписался. Спросил: — И давно вы заодно? — Тебе знать не обязательно, — пробурчал Размазов. — Вот когда он показания на тебя предлагал дать, вы уже заодно были? — Кто предлагал? Кому? — заинтересовался Пьеро.

русский пионер №2(44). март 2014

...И всё бы хорошо. Но недавно обнаружилось, что свидетельство о смерти было составлено не по форме. Что вскрытие не производилось. И что егерь Петров только за месяц до происшествия устроился егерем. А за три месяца до происшествия вышел из колонии. Где благополучно отбыл срок за убийство. Из корыстных побуждений. А до колонии он честно работал на тракторе. Полгода. Гдето в тундре. И егерем никогда не был. И даже просто охотником…

— Вот этот твой Пирожин. Мне предлагал. На тебя. Размазов посмотрел на Пирожина. Заинтересованно. Спросил меня: — А ты дал? — Нет. Не дал, — встрял Пирожин. — Пробивали мы его. Но он отказался. Размазов посмотрел одобрительно. Сначала на Пирожина. Потом на меня. — Ну, пока, Пьеро. Не приезжай больше. А я встаю, мне пора, — сказал я. — Не, не, ты лежи. Привыкай к горизонтальному положению, — остановил меня Пьеро. — Может, тебе долго в нём придётся находиться. Может, всегда. 63. Я разозлился. И послал его. Но на всякий случай не встал. — А чего так легко подписал? — спросил Пьеро. — Мне всё равно. Вы все меня достали. Валите, а… Делайте что хотите… — Да мы, брат, для того и приехали. Чтобы сделать, что хотим. Расскажи ему, — кивнул он Пирожину. Встал и отошёл к окну. Клён после дождя сверкал на утреннем солнце. 64. Пирожин деликатно откашлялся, как ботаник перед лекцией, и рассказал: — Иван Карлович, вы знаете, что полтора года назад трагически погиб Яков Борисович Гольц. Или, формально-юридически выражаясь, Борухович. Утонул в устье Лены. А что такое устье Лены? Это, в сущности, крайний север. Места пустынные. Почти безлюдные. Как вы помните, нашли его тело не сразу.

И не вполне трезвые люди. И забрать сразу не смогли. Потому что топь, вертушка сесть не может. Сообщили в райцентр. А это триста километров. Бездорожья. Болот и тундры. Это если по прямой. Только по прямой не доедешь. Дальше вы, может быть, и не всё знаете. А может быть, напротив, больше меня. Но тут начинается самое интересное. Из райцентра отправили за телом самосвал. Водитель и участковый. Экипаж машины боевой. Не вполне трезвые. Там трезвые не выживают. Они до реки доехали, на метеостанции на лодку пересели, за телом пошли. Выловили. В лодку погрузили. Обратно на метеостанцию. Потом на машину. Потом в райцентр. А расстояния сами знаете… Долгая история. При этом хоть и северное, а всё же лето. И холодильника на самосвале, сами понимаете, нет. Как и на лодке. Что там до райцентра довезли, в каком виде это тело? Сами понимаете, в каком. В неприглядном. Тем более и в воде до этого полежало. Не один день. Мама бы родная Якова Боруховича не узнала. Тем более что мамы у него как раз не было. И папы. Детдомовский он. Сами понимаете. Вы в такую даль на опознание не поехали. Да вас и не звали. А кто поехал? Ольга Андреевна Гольц. Законная супруга. Валерию Сергеевну, супругу бывшую, не позвали. И были формально-юридически правы. Кто же в итоге опознал? Ольга Андреевна Гольц и Анатолий Степанович Петров. Егерь то есть. Именно который Якову Борисовичу рыбу ловить помогал. — Мне это всё зачем? — перебил я. — Ловить помогал, — невозмутимо продолжил следователь. Или инвестор. — Тело-то и в райцентре в сарае каком-то лежало. По причине порчи холодильника. Никому там в голову не пришло воспользоваться вечной мерзлотой, которая буквально под ногами в любом количестве. Нетрезвый народ, сами понимаете. Ну чтоб короче, без натурализма — уже и везти на большую землю нечего было. Почти нечего. И решила Ольга Анд реевна Якова Боруховича там на месте и захоронить. Вдали от родного Ваганьково, так сказать. Сказано — сделано. И обратно в Москву, за наследством. По Размазову было видно, что он в десятый раз слышит этот монолог. Он скучал. Взялся листать журналы. Изучал меню рум-сервиса. Пирожин достал из мини-бара томатный сок, отхлебнул и снова заговорил: — И всё бы хорошо. Но недавно обнаружилось, что свидетельство о смерти было составлено не по форме. Что вскрытие не производилось. И что егерь Петров только за месяц до происшествия устроился егерем. А за три месяца до происшествия вышел из колонии. Где благополучно отбыл срок за убийство. Из корыстных побуждений. А до колонии он честно работал на тракторе. Полгода. Где-то в тундре. И егерем никогда не был. И даже просто охотником. И с удочкой либо сетью никто никогда его не видал. А до трактора отбывал срок. Опять-таки. За разбой и тяжкие телесные. С егерем, естественно, стали беседовать. Как да что? А он путается, сами понимаете. Пьяный человек. И разве можем мы в данном случае исключать насиль-

ственное что-нибудь? В отношении Якова Борисовича? Не можем. Могли его из ружья? В принципе? Или палкой? Или ножом? Могли! Потому что егерь Петров Анатолий Степанович и ружьём, и палкой, и ножом по прежним делам орудовал. А если так, смотрим, как римляне, — кому выгодно? Анатолию Степановичу. И Ольге Андреевне. Которые и опознали. Якобы опознали. Егерь мог для себя чего-то у Якова Борисовича взять. Носки, сами понимаете, спиннинг, карманные деньги. Куртку. Часы. Но не взял почему-то. Хотя на прежних делах брал. Всякую, можно сказать, ерунду. Может, больше получил? От Ольги-то Андреевны? А уж ей-то точно выгодно… — Чушь, — не выдержал я. — Чтоб Оля Яшу заказала? Чушь! Они любили друг друга. Да и как? Ольга интеллигентная баба. У неё отец филолог. А предпоследний муж детский врач. Не могла она. — Умный вы, сами понимаете, человек, — подхватил Пирожин. — И про любовь виднее вам, как умному человеку. Я тут не вправе… Но и про интеллигентность вы как тонко! И про педиатрию! Тонко! Не могла. Хотела, но не могла. И нашла того, кто мог. И смог, сами понимаете. Вы в инстаграме? Нет? А зря! Много полезного можно узнать. Что с людьми интернет сделал?! Уже не скрывают ничего. Когда есть инстаграм, следственный комитет не нужен. Вот посмотрите. Он вытащил из портфеля айпад, постучал по клавиатуре, дал мне. Я увидел фотографию. Ольга в обнимку с Эдиком. Моим охранником. Скорее всего, в Дубае. Потому что на заднем фоне арабы в белом, сияющие высотки, пальмы, пески. Подпись: «Смотрите, мы в будущем. Станет ли когда-нибудь такой наша Россия?» Я представил будущую Россию: валдайская песчаная пустыня, из которой торчат небоскрёбы и арабы. — Вот это да, — не удержался я. — Вот сука! Вот козёл! Теперь понятно, почему он мне сказал, что ты меня убить хочешь! Поссорить хотел. Чтоб я на стороне Ольги играл! — А он тебе сказал, что я тебя грохнуть хочу? — оживился Размазов. — Когда? — Месяца четыре назад. — Не хотел. Тогда не хотел. Теперь, после твоего финта с Мартыновой, не знаю… 65. Пирожин попросил разрешения закончить. И закончил: — Установлено, что незадолго до приезда гражданина Гольца на рыбалку в город Якутск прилетел гражданин Пекан Эдуард Павлович. Эдик. Ваш Эдик. Улетел же он значительно позже. Вместе с Ольгой Андреевной. Что он делал в Якутии? В каком краю этой невероятно обширной республики он находился, неизвестно. Пока, сами понимаете. Но скоро будет известно. Нельзя исключать, что он находился в устье Лены. Что он знаком с егерем Петровым. И с водителем самосвала. И с чиновниками отдалённого райцентра. Но самое интересное — он знаком с вами, Иван Карлович. А вы действуете сообща с вдовой Якова Боруховича. Выходит, у вас троих много общего. Общие интересы, задачи, цели.

русский пионер №2(44). март 2014

И средства? А, Иван Карлович? 66. Я ничего не сказал. Отупел от его тупой речи. — Предстоит эксгумация! Ещё неизвестно, чья там ДНК лежит. А если там не Гольц? Ведь и такой гримасы нельзя исключать. Ведь нельзя, Иван Карлович? Но! Тайное станет явным! — не унимался Пирожин. — Ну, хорош, — снова заскучал Пьеро. — Вот ещё бумага, брат. Подпиши, и мы уйдём. Жрать хочется. Из, казалось, бездонного портфеля был извлечён очередной документ. — Это что? — поморщился я. — Договор. Ты продаёшь мне свои доли в «Матриксе» и в «Мы». За двадцать миллионов долларов. С рассрочкой девяносто девять лет. График платежей не устанавливается. Доли переходят ко мне с момента подписания договора, — сказал Пьеро. — Смеёшься? — Нет, брат. Подписывай. — Ты Ольге пятьдесят предлагал. — Тебе не предлагаю. Ты предатель. — А ты придурок. Размазов обиделся, рыкнул: — Подпиши. — Неужели ты думаешь напугать меня этим якутским детективом? Тут обиделся Пирожин: — Советую вам, Иван Карлович, напугаться. Это ведь только кажется, что с Темзы выдачи нет. А заговорят все эти егеря и самосвалы. Ещё как заговорят. Нетрезвый ведь всё народ. И наговорят такого, что и Высокий Суд Лондона обалдеет. И Ольга Андреевна заговорит. И Эдуард Павлович. Хоть и крепкий мужик, а расколется. Крепкие-то и колются громче. С треском. Не как мягкие. Те бесшумно. И будет сговор и организация убийства. С целью завладения имуществом. И выдадут. А уж там, сами понимаете, за нами дело не станет. — Пошёл в жопу, — прошептал я. — Тогда я объясню, — подошёл к кровати Пьеро. — У тебя, брат, есть несколько причин, чтобы подписать. Первая — ты лежишь, я стою. Вторая — нас двое, ты один. Третья — никто не услышит твоих криков. Потому что очень сильно шумит вода в ванной и орёт… — он взял пульт и включил телевизор, — …телевизор. Вот так. На экране открылся платный канал. Для взрослых. На полную громкость. Пьеро запнулся. Пирожин засмеялся. Я подписал. 67. Мы вместе досмотрели малохудожественный, но очень впечатляющий фильм. Режиссёр не жалел крупных планов. Актёры не жалели себя. И нас. Перед уходом Размазов вдруг произнёс: — А помнишь, брат… как мы с тобой на втором курсе… в «Пльзене» на спор… — Не помню, — отрезал я.

русский пионер №2(44). март 2014

Пьеро побагровел. Хрипло вздохнул. Сказал: — И я не помню. Они наконец ушли. Я наконец поднялся с кровати. Надо было спешить. На встречу с Ферштейном. Или не спешить. Ферштейн подождёт. 68. Я вышел из машины далеко от офиса. Решил пройтись пешком. Лондон был светящийся, тёплый, влажный. Как весенняя женщина. Не то чтоб я его полюбил. Но я его захотел. Я вдыхал его полной грудью. Осязал всей кожей. Впитывал губами, глазами, ушами, каждой порой. Город и я, мы оба были переполнены счастьем. Оно переливалось из меня в него и обратно. Всё было радостно — платаны и клёны, дома и прохожие, автобусы, птицы, асфальт… Всё хотело слиться со всем. И слилось. Что это было? 69. Ферштейн меня не дождался. Оставил записку. «Ждать больше не мог. В 2 должен быть у Кирпитчука. Могу приехать после 5 в любое время. Подумали насчёт гражданства? Что решили? На связи. Ферш». Он был толковый адвокат. Хотя и начинающий. До настоящего Кирпитчука из «Форбса» ещё не дорос. Обслуживал другого, из Йошкар-Олы. И гражданством торговал не британским, конечно. Боливийским. Но — подавал надежды. 70. В кабинет заглянула Танцева: — Разрешите, Иван Карлович? — Да. Заходите. Хотите в Боливию? — Как скажет е. Когда и с какой целью? Если бы я предложил ей полёт на Сатурн, она бы отреагировала так же. — В следующем году. Чтоб там жить. Танцева спросила: — Почему именно там? — Природа похожая. Как в России. — Берёзки? — Про берёзки не знаю. А вот природный газ точно есть. — Как скажете. — Она держала в руках ворох бумаг. — Сегодняшняя корреспонденция. Счетов совсем немного. В основном рекламные листки и проспекты. Будете смотреть? — После. — Иван Карлович… — Да, Виктория. — Могу сказать? — Можете. — Я очень рада видеть вас счастливым. — А разве я счастлив? — Очень. Это так видно. Впервые за много лет. Не знаю причины. Но рада за вас. — Я действительно чувствую себя… необычно. Подъём какой-то. Вот отсюда — сюда. И потом сюда. — Я провёл рукой от паха к сердцу, от сердца к виску. Мне надо было высказаться. — Я как-то рад. Очень рад всему. И задыхаюсь немного. То ли мне Размазов что-то подсыпал… во что-то… — Размазов? Вы его видели? — Да. Он был здесь. Сейчас, полагаю, уже в самолёте. Ле-

тит в Москву. Наверное, счастлив. И я так рад за него. Танцева нахмурилась: — Что он тут делал? Всё в порядке? Я ответил абсолютно искренне: — О, всё отлично. Супер. Полный супер! Что Пьеро тут делал? Да так… Например, вспоминал, как мы с ним на втором курсе в пивном ресторане начудили однажды. В Парке Горького. На спор отжались по семьдесят раз. После четырёх кружек. Выиграли у каких-то бухих казахов собачью шапку. Одну на двоих. Собирались по очереди носить. Но мне она мала оказалась. А ему подошла. Так что выиграл, в общем-то, он. Хотя отжимались мы оба. — Вы сказали, он мог что-то подсыпать? — беспокоилась Танцева. — Мог. Не подсыпал. Не волнуйтесь. Это просто фигура речи. Давно хотел вам сказать, что… очень ценю. Вашу… То, что вы для меня… Вас, короче. Очень рад, что вы. Для меня. Рад, — пробормотал я смущённо. Танцева тоже смутилась: — Вы всегда, Иван Карлович… Можете. Всегда на меня. Какие будут поручения? — Не будет поручений. Будут просьбы. Заказать на завтра. Нет, на сегодня. На восемь вечера. Нет, на семь. А лучше пораньше. Побыстрее. На шесть. Столик в «Зуме» на троих. На мою фамилию. — Да.

...— Умный вы, сами понимаете, человек, — подхватил Пирожин. — И про любовь виднее вам, как умному человеку. Я тут не вправе… Но и про интеллигентность вы как тонко! И про педиатрию! Тонко! Не могла. Хотела, но не могла. И нашла того, кто мог. И смог, сами понимаете. Вы в инстаграме? Нет? А зря! Много полезного можно узнать. Что с людьми интернет сделал?! Уже не скрывают ничего. Когда есть инстаграм, следственный комитет не нужен… 83

— И пригласите туда… угадайте кого? — Лепшинского? — Нет. — Кирпитчука? Ферштейна? — Нет. Нет. — Ну не знаю… Меня?! — Вас, Виктория, обязательно. Но — в следующий раз. Без обид, а? — Да я… извините, глупость… понимаю… Неужели Дьордя? — огорчилась Танцева. — Ну какого Дьордя! Ну что вы! Филю! Филю пригласите. С этой его. Девушкой. Скажите, я приглашаю. 71. Танцева захлопала в ладоши. И даже подпрыгнула. И прокричала: — Ура! Ура! Йес! Йес! — Хорошая идея, а? — напрашивался я на одобрение. С меня будто слон слез. Всё во мне разогнулось. — Гениальная! — торжествовала Танцева. — Давно бы так. Он хороший. Вы увидите. Просто особенный. Надо привыкнуть. Принять как есть. Ура! — Закажите лимузин. Я заеду за ними на лимузине. Водитель чтоб не цветной. В перчатках. И розы белые. По полу разбросать. — Розы? По полу ресторана? Или лимузина? — перестала записывать Танцева. — Шипы, Иван Карлович… Обувь тогда надо всем. На толстой подошве. — Шипы, — осёкся я, — вы правы. Тогда просто букет. И шампанское. Лучшее. Ледяное. В лимузин. — В лимузин. — И купите часы. Мужские и женские. Платиновые. Подороже. Мужские любые. Дамские с изумрудами. — Всё во мне переворачивалось и летало. Я молодел на глазах. — Часы. М и ж. Упаковать как подарки? — записывала Танцева. — Именно. — Всё сделаю. Вы дали указание сократить расходы… Джулию увольняем? — Ни в коем случае. Наоборот. Увеличим ей зарплату. Она старается. — Со следующего года? Увеличим. — С этого. С этого месяца. Танцева посмотрела на меня с прищуром. «Что-то всётаки ему подсыпали», — должно быть, подумала она. И улыбнулась. 72. Я помчался в «Харродс». Купил костюм. Почти как у Пирожина. Прогрессивный, передовой костюм. В подростковом отделе. Немного расшили сзади и с боков. Ещё я купил нефритовый браслет. Лепшинский такой носит. А он настоящий денди. Туфли купил. Не знаю, у кого такие. Из кожи ската. Думаю, ни у кого таких не было. Никогда ни на одном нормальном человеке таких не видел. Возможно, их надевают очень богатые гедонисты. Выйдя на яхте далеко в океан. И убедившись, что

русский пионер №2(44). март 2014

вокруг никого нет. Переоделся. Старую одежду отослал в отель. Наспех приноровился к новой. 73. Лимузин ждал у магазина. Танцева тоже. Привезла часы в огромных коробках. — Они напольные? — спросил я. — Что делать? Такая у них упаковка! Фил ждёт вас на углу Слоан Стрит и Найтсбридж. Вот водитель. Джереми. Белее не бывает. Джереми бессмысленно улыбался. Сам он был скорее розовый. А волосы имел, точно, белые. В том числе на руках и ушах. Много толстых белых волос. 74. Сначала в машину загрузили часы. Потом уселся я. Сиденье было из жёлтой кожи. На нём виднелись следы губной помады. Довольно свежие. Впрочем, было видно, что их постарались вытереть. Слышался удушливый аромат сигары. Выкуренной, очевидно, только что. Хотя кондиционер зверски напрягался, чтоб его выветрить. Очевидно, Джереми и его колымага пользовались спросом. Без перерыва. — Цветы!— крикнула Танцева, всовывая в салон колючий букет. Я утонул в розах. 75. Поехали. В Лондоне всё близко. Через несколько минут в машину влез Филя. Не сразу разглядел меня за цветами. — Привет, пап. — Привет, — сказал я. — Сколько роз! Это кому? — Ты один? — Да. Ты ведь хотел поговорить. — Да. Поехали в ресторан, там всё обсудим. Розы для Джулии. Секретарша моя. День рождения. — И подарки тоже ей? — похлопал он по коробкам с часами. — И подарки. Для кого шампанское, он не спросил. — Неплохо. 76. В ресторане я поспешил поскорее сесть за столик. Чтоб не видеть собственные ботинки. До их покупки я не знал, что у ската есть кожа. Думал, у него чешуя. Поэтому мне стало не по себе. Ещё пиджак жал в боках. Брюки в икрах. И всё же я радовался. Филя это чувствовал и держался непринуждённо. Мы разговорились. Настя беременна, у них всё серьёзно, ЗАГС, венчание — это я знал. Что требовалось от меня? Ничего такого. Прежде всего, порадоваться. И поверить. Просто быть семьёй. Денег не нужно. Филя прекрасно устроился. Его берут в «Банк Подмосковья». Вице-президентом. Кадровая служба дала добро. Но анкета застряла где-то у Жыдолюбова. Это у них старший вице-президент. Поскольку я был знаком с ним, желательно было бы с ним поговорить. С чего Филя взял, что я знаком с Жыдолюбовым, неизвестно. Но сегодня мне хотелось быть великодушным. — Разумеется, позвоню, — великодушно обещал я. Филя благодарил. Просил взаймы десять тысяч. Желательно фунтов. Если не трудно. Если трудно, можно и евро. До

русский пионер №2(44). март 2014

первой банковской зарплаты. Или премии. 77. Это была ожидаемая просьба. Я подготовился. Дал ему конверт. Большой конверт. Тридцать тысяч долларов. После этого мы оба заскучали. Отказались от десерта. Доехали до какого-то страшноватого отельчика, в котором он ночевал. Я предложил: — Давай завтра увидимся. — Да, само собой. Во сколько? Где? Из отельчика вышел нищий турист. Он катил за собой потрескавшийся двухколёсный чемодан. Стал через стекло заглядывать в наш лимузин. Надеялся, надо думать, увидеть кинозвезду. Стекло было тонированное, видно было сквозь него плохо. Так что, возможно, увидел. — Приходите в Мэпл Сквер. В час? Настю приводи. Побродим по Белгрэвиа. Так, без цели. — Настя не сможет. Уехала в Россию. А я приду, конечно, — сказал Филя. И вышел из машины, похлопывая конвертом по бедру. Нищий турист проводил его взглядом до дверей гостиницы, из которой только что выселился. Попытался попросить у Джереми автограф. Или милостыню? Тот нажал на газ. 78. Мы уже почти доехали до «Парк Лейн 45». Я опустил стекло. Выкинул розы. Всклокоченный букет застрял в окне. Пришлось протолкнуть его ногой. Потом выбросил в окно коробки с часами. Потом снял новые туфли. Швырнул их туда же. Успокоился. Джереми посматривал на меня в зеркало заднего вида. С уважением. Когда я шагал через холл отеля к лифтам, меня кто-то окликнул. Женским насмешливым голосом. По имени-отчеству. — Не оборачивайся, не останавливайся! Пропадёшь! — сказал я себе. — Не паникуй! — возразил я. — Ещё посмотрим, кто пропадёт! — Не связывайся. Она сильнее, — пугал я себя. — Ты что, бабой решил меня напугать? Ну это вряд ли, — разозлился я. И остановился. Обернулся. 79. Это была Настя. Она смотрела так же насмешливо, как вчера в «Дабл Импрессо». — Отличные носки, — похвалила она. Я был почти бос. Только глянцевые носки. Которыми я, выйдя из лимузина, наступил на неглубокую лужу. В луже была вода, немного моторного масла, окурок. То есть ничего особенного в ней не было. 80. — Спасибо, — согласился я, — главное, что они не из кожи ската. Что вы здесь делаете? — Перевожу. Вон там на диване, в углу, видите? Седой и полный — это сам Негробов. Известный французский экономист. Русского происхождения. Свободно владеет русским и английским. Но не разговаривает на них. По каким-то философским и политическим причинам. В знак протеста. Считает, что Россия и Америка во всём виноваты. Забавно, правда? А тот, рядом, тоже седой, но худой, — это Дьордь. Бизнесмен. Мест-

...Вспомнил, что хотел нанять переводчика. Настя очень бы подошла. Лично мне переводчик не нужен. В Лондоне все говорят по-русски. Во всяком случае, со мной. Меня как будто обходят стороной толпы чужестранцев. Понимаю, что их здесь большинство. Это же чужая страна. Но я их вижу только на расстоянии. Все, с кем общаюсь в Англии, наоборот, соотечественники…

ный. Занимается разными эвентами. Конференции, презентации, праздники. Весёлый бизнес. И, кстати, большой. Все всё время что-то празднуют. Он как раз по-французски не говорит. Вот и позвал меня. — Редкое имя. — Венгерское. У венгров не редкое. Георгий, если порусски. Хороший человек. Я в школе экономики учусь. Платить за учёбу надо. Жить надо. Лондон город дорогой. Дьордь иногда работу подбрасывает. — Не одни переводы, надеюсь. Но и что-нибудь поинтереснее. Поприбыльнее. — Да. Разную работу. 81. Пока мы разговаривали, я многое понял. Понял, почему, выйдя из «Дабл Импрессо», так долго смот рел вслед такси, в котором уехали Филя и Настя. Потому что в этом такси уехала Настя. Понял причину радости, переполнявшей меня, и город, и всё вокруг. Причиной была Настя. Понял, зачем пригласил Филю в «Зуму». Чтобы с ним в лучший ресторан Лондона пришла Настя. Стало ясно, зачем я модно оделся. Чтобы понравиться Насте. Объяснились лимузин, цветы и часы с изумрудами. Они должны были ошеломить Настю. Я понял, для чего дал деньги Филе. Для того, чтоб он почаще со мной встречался. И приводил с собой Настю. Понял, отчего впал в ярость и выбросил цветы, часы и туфли. Оттого, что Настя не пришла. И не придёт. Оттого, что

уехала в Россию. 82. Но вот ведь не уехала. И правильно. Нечего там делать! Она здесь. Вот она, Настя! От счастья я чуть не лопнул. Зачем мне наврал Филя? Затем, что он всегда врёт. Всё объяснилось. Встало на свои места. 83. — Ну, мне пора. Переводить, — сказала она. — Во сколько вы освободитесь? — спросил я. — Может, поужинаем? — Я вот с ними ужинаю. — Вы же будете переводить. Говорить, а не жевать. — К сожалению, вы правы. — Ну так как? Решайтесь. Хотите в «Зуму»? — А можно? — Легко! — Окей. Тогда через час приблизительно. Не знаю. Не от меня зависит. Эти экономисты такие болтливые. Простую мысль могут на книгу растянуть. — Ничего. Я забегу в номер. Закажу ресторан. Переодену носки. И спущусь. Буду сидеть в лобби. И смотреть на вас. Переводите, сколько нужно. Хоть книгу. Я подожду. Она вернулась к Негробову, я в свой номер. 84. Вспомнил, что хотел нанять переводчика. Настя очень бы подошла. Лично мне переводчик не нужен. В Лондоне все говорят по-русски. Во всяком случае, со мной. Меня как будто обходят стороной толпы чужестранцев. Понимаю, что их здесь большинство. Это же чужая страна. Но я их вижу только на расстоянии. Все, с кем общаюсь в Англии, наоборот, соотечественники. Танцева, Лепшинский, Ферштейн, Кирпитчук, девушки от Дьордя, менеджер отеля Татьяна… Либо понемногу русеющие аборигены. Батлер знает слова «отлично», «атлет» и «отлить». Джулия почти выучила «Иван Карлович, я могу идти?». Мне переводчик не нужен. Но мне нужна Настя. А она переводчик. 85. Я оделся попроще. Почувствовал, что с Настей позволено быть собой. И даже необходимо. Позвонил Танцевой. Чтоб ещё раз заказала «Зуму». — Вы к шести не успели? — Успели. Посидели. Хотим ещё. Я вспомнил, что не доел темпуру. Жалко оставлять. — Окей, Иван Карлович. 86. Я уселся с чаем в лобби. Отсюда хорошо просматривалось всё кафе. Называлось оно почти как гостиница. «45». Я подумал о падении Берлина. О великой победе. О том, что вот и мне уже далеко за сорок. Практически под пятьдесят. Лучше всего был виден Негробов. Мерзкий толстяк, который непрерывно ел и говорил. Ел и говорил одновременно. Иногда он хохотал. Ел и хохотал одновременно. Хохоча, откидывался назад. Или подавался вперёд. Тогда приоткрывалась Настя. Освещала меня. Толстяк возвращался в исходное положение. Наступало затмение. Дьордь расплывался в расфокусе, кивал. 87. Ко мне подсел вертлявый старичок соотечественного вида. В красной замшевой курточке. В кашемировых синих

русский пионер №2(44). март 2014

брючках. Быстро и плотно заговорил: — Добрый вечер. Это насчёт меня звонил Конфуцер. Что это? Чай? Я без чая. Буквально три минуты вашего времени. Понимаю и ценю вашу занятость. Дело в том, что в сделке с лазерами наметились определённые развилки. Не зная вашей позиции, мы не можем принять решение. То есть можем, конечно. Но только неправильное. Есть угроза потери до семи фунтов. На каждом комплекте. Потому что этот деятель… ну вы понимаете, о ком я… он, я думаю, подкупил младшего Колли из «Мортон и Прауд». Причём за спиной у старого Колли. Который, я уверен, ни сном ни духом. Хотя Конфуцер говорит, что слабину дал как раз Колли-старший. А вы как думаете? — Не знаю. Честно говоря, не понимаю, о чём вы. Это ошибка, полагаю… — ответил я. Негробов грозно захохотал. Изза него, как из-за тучи, показалась Настя. — Но вам же сказал Конфуцер… — Какой Конфуцер? — Я не мог оторвать от неё глаз. — Как какой? Сеня. Сеня Конфуцер. — Не знаю такого. — Он вам должен был звонить. — Не звонил. — Но вы же Борщ? — В смысле? — Борщ Богдан Тарасович? — Никак нет. 88. Старичок вскочил. Заметался. Как шпион, который сунул контейнер с микрофильмом не в то дупло. Обшарил шустрыми глазками весь холл. Поразмыслив, подсел к одинокому сикху в чалме. Повёл себя более осторожно. Для начала поинтересовался: — Вы Борщ? 89. Я смотрел на Настю. Ждал её. Негробов опять её заслонил. И всё-таки она приближалась. Издалека, стремительно, со всех сторон. Как весна. Летели самолёты, чернели кебы. Маршировали гвардейцы. Гудели пабы, играл «Манчестер Юнайтед». Англия расступалась, пропуская её вперёд. Ко мне. Она была так красива, что её внешность не имела значения. С такой красотой не важно, карие глаза или синие. Высокий рост или средний. Длинные волосы или короткие. Светлые или тёмные. Стройные ноги или не очень. И что с грудью и ртом, с умом и речью. Она могла бы быть всем для меня. Любовницей и женой. Коллегой и подругой. Сестрой, матерью, дочерью. И любовницей. Царицей, ведьмой. Богиней. И любовницей. Любовницей во всех случаях. Это обязательно. Без этого никак. 90. Наконец Негробов наелся. С начала ужина он заметно пополнел. Дьордь обсуждал с официантом какие-то пункты счёта. Официант водил по счёту авторучкой. Задумывался. Что-то вспоминал. Шептал на ухо венгру разъяснения, показывая авторучкой на экономиста. Настя улыбалась. Иногда мне. 91. Танцева прислала ммс. С припиской. «Прошу прощения, ИК. В прошлый раз по ошибке направила вам не то фото. Ошибка обнаружена только что. Высылаю правильное. Настя.

русский пионер №2(44). март 2014

Из Белоруссии. 20 лет. Школа экономики. Вывих ноги». Правильная Настя была почему-то чёрно-белой и строгой. И всё-таки легко узнаваемой. Девушка от Дьордя, непрофессионалка, никаких вирусов, цена обычная. Она же якобы беременная якобы невеста моего сына. Или не якобы. Она же переводчица. Она же со вчерашнего дня — моя любовь. 92. Я почувствовал большое облегчение. То, что Настя работала по вызову, придало мне уверенности. Не надо ухаживать, гадать, что ей нравится. Врать. Перспектива деловых, энергичных отношений казалась безоблачной. Телефон Дьордя у меня есть. Позвоню ему завтра. Лучше сегодня. Можно прямо сейчас подойти. Солидный аванс, аренда Насти на пару недель. Ей подарки для закрепления. А там или надоест, или наоборот. Филя мне при таком раскладе не конкурент. Зря, значит, я ему деньги дал. Не ему надо было, а Дьордю. Или прямо Насте. Ну да не беда. Он продержится на них какое-то время. И её продержит. Но недолго. По Насте же видно, её тридцаткой вдлинную не возьмёшь. От силы месяц. И то, если я не буду дёргаться. А я буду. 93. Дьордь расплатился. Официант поклонился. Немного свысока, как актёр. Негробов поднимался, с грохотом отодвигая не только стул, но и стол. И официанта. Настя махнула рукой. Не мне. Через холл мчался к ней Филя. Ему махнула. Меня он не заметил. Был в гневе. Поднял небольшой ветер, сдувший с моего стола бумажку из-под сахара. Донёсший до моего чуткого носа аромат жареного желтохвоста. Он ел его

...Я солидный человек. Ты же знакомишь Настю с солидными людьми? Познакомь её со мной. Посмотри на меня. Солидный ведь. Посмотри — тут солидный. И тут солидный. И так, и так — солидный! У меня даже есть ботинки из кожи ската. Показать? Пусть познакомится со мной. На две недели. Но чтобы только со мной. И больше чтоб никаких солидных людей. Кроме меня. Две недели. Плачу вперёд. Сразу. Сейчас. Вот чек. Выписываю. Пятьдесят тысяч... 86

русский пионер №2(44). март 2014

в «Зуме». Филя с середины холла неприлично громко зашипел на Настю: — Ты почему здесь? Почему не улетела? Я же тебе сказал — немедленно домой! В Москву! Настя посмотрела испуганно. Почему-то не на него, а на меня. — А! И твой сутенёр здесь! — шумел Филя. Дьордь что-то ему тихо ответил. — А это кто? Очередной клиент? За какие же деньги сосут у таких жирных уродов?! — вопрошал Филя как бы у всех, показывая на Негробова. Признаюсь, я и сам задавался этим вопросом. 94. Филя уже успел привлечь всеобщее внимание, когда я ринулся ему наперерез. Мне показалось, что ещё секунда, и он ударит. Негробова или Дьордя. Или Настю. Последнего-то я и не мог допустить. И ринулся. — Эй! — позвал я. Филя обернулся. Тряхнул головой. Потерял темп. — Ты-то, пап, что здесь делаешь? — Живу я здесь, сынок. — Почему вы все здесь? — спросил он у меня, Дьордя, Негробова и Насти. Его гнев сменился растерянностью. 95. Экономист, обращаясь к Насте, ругался на французском. С паузами. Ждал, что Настя переведёт на русский для Фили его беспощадный ответ на «жирного урода». Не перевела. Непонятый урод гордо удалился. — Надо поговорить, — сказал Филя Насте. Они отошли в сторону. Стали о чём-то горячо и почти бесшумно спорить под пластиковой пальмой. Я без промедления начал торговаться с Дьордем. — Вы это не так, — ответил он. — Она это не так. Она переводит. Не проститутка. Студент. — Понимаю, конспирация. Но можете быть со мной откровенны. Танцеву знаете? Она может гарантировать. Она работает на меня. Уже договаривалась насчёт Насти, — настаивал я. Упоминание Танцевой подействовало. Дьордь сразу стал дружелюбнее: — Друг! Нет, друг. Не конспирация. Я ознакомит Настя с солидные люди. Она сама решает. Она любит дурака, — кивнул он на Филю. — Теперь мало любит. Раньше много. Теперь она хочет покой. Солидные люди. Встречает три раза. И всё. Никого с ней не бывает. Она встречает, но не хочет. Дурак её любит. Много. — Друг! — Я перешёл на «ты». Чтобы развить успех. — Ты можешь мне доверять. Танцева меня знает… — Виктория друг, — отозвался венгр. — Вот именно! Я солидный человек. Ты же знакомишь Настю с солидными людьми? Познакомь её со мной. Посмотри на меня. Солидный ведь. Посмотри — тут солидный. И тут солидный. И так, и так — солидный! У меня даже есть ботинки из кожи ската. Показать? Пусть познакомится со мной. На две неде-

русский пионер №2(44). март 2014

ли. Но чтобы только со мной. И больше чтоб никаких солидных людей. Кроме меня. Две недели. Плачу вперёд. Сразу. Сейчас. Вот чек. Выписываю. Пятьдесят тысяч. Ну? Смотри. Раз, из правого кармана чековая книжка. Два, из левого кармана «Паркер». С чёрными чернилами. С золотым пером! Три, отвинчиваю колпачок. Четыре… Подписываю, друг… Подписываю? Ну? — Сто. Нал, — недружелюбно сказал Дьордь. — Завтра. — Я блефовал. До завтра нельзя было откладывать. Филя мог упрятать её в Россию. Мог наговорить ей про меня всякую дрянь. И это была бы правда. Я повторил: — Завтра. Я хорошо играл в покер. — Сегодня. — Венгр тоже играл. — Тогда семьдесят пять. — Окей. — Чеком. — О, друг!.. Нет. Только нал. — Выписываю? Или нет. — Да. Хорошо! Друг! Я расписался, отдал ему чек. 96. Подошёл Филя. Он держал Настю за руку. У себя за спиной. Сказал: — Пока. Сутенёр Дьордь демонстративно отвернулся. Я напомнил: — Завтра, Филя. В час. В Мэпл Сквер. Говорил отчётливо, чтоб Настя расслышала. Добавил: — И вы, Настя, приходите. Побродим по Белгрэвиа. Так. Без цели. — Она не придёт, — заявил Филя. — Приду, — спокойно сказала Настя. Я покосился на Дьордя. Он ухмыльнулся. Как бы говоря: «Она это не так». 97. Филя и Настя ушли. Я всё-таки не понимал, зачем она с ним. С этим, в принципе, пустым и пошлым клоуном, моим сыном. Его пример доказывал, что природа отдыхает не только на детях гениев. Но и торговцев мылом. Может быть, он просто её нанял? Чтоб она изображала его бабу на сносях? Чтоб выжать из меня звонок Жыдолюбову? Тогда бы я её понял. А если, как утверждал Дьордь, она его любила… Тогда что? Чепуха, ересь. Что там любить?! Нет там ничего! Впрочем, Дьордь далеко не свободно владел русским. Мог что-то напутать. Не спалось. 98. В половине первого в Мэпл Сквер было пустынно. По дубам носились белки. Красный мяч лежал в кустах жасмина. Два рыжих мальчика искали его в кустах сирени. Небо пахло далёким дождём. Свободных скамеек не было. На каждой сидело по тихому старику. Скамеек было пять. Пришлось гулять по кругу. Круг получался небольшой. Поэтому через двадцать минут закружилась голова. Я остано-

...Она такой не всегда была. И значит, не всегда будет. Да и сейчас она не то, что ты думаешь. Я с ней в Москве познакомился. Она готовиться приехала. К поступлению в эту лондонскую школу. Говорила так смешно. Шампанское не пила, кисло ей было. Сладкую шипучку шампанским называла. Сашими не ела. И ещё. Она чистая была. И есть. Деревенская такая. Немного. И до сих пор. Такая сексуальная. В сексе без тормозов. А так — как мама. Тихая. И добрая...

вился. Вековой клён, дубы и белки, старики, дети с найденным мячом продолжали плавное движение ещё несколько секунд. Потом тоже остановились. Изображение стабилизировалось. Появился Филя. Он был один. Опять без Насти. 99. — Ты чего? — поздоровался я. — Ты о чём? — спросил он. — Ты чего без Насти? — Я же сказал, она не придёт. Значит, не придёт. — Ты что, её от меня прячешь? — Ты как с ней пообщался в «Дабл Импрессо»! Она тебя видеть не хочет. — Хочет. — Не хочет. — Хочет. — Не хочет. — Хочет. — Хочет, — согласился Филя. 100. Один из стариков встал со скамейки. Позвал мальчишек с мячом и куда-то их увёл. Мы заняли его место. Разговор продолжился. — В том-то и дело, что хочет она тебя видеть. Всё смотрела на тебя, как ты руками пирожные ешь. Весь вечер потом об этом говорила. Как ребёнок, такой смешной, такой милый. Это про тебя. Мне говорила. Как будто я тоже очень должен быть рад. Что ты её чем-то зацепил. Я ей и сказал, давай в Россию обратно. Что с тобой я сам… — бормотал Филя, глядя в землю. — Она ведь не беременна. Только не ври. — Нет ещё. Но мы собирались. И очень старались. Пока

она тебя не увидела. Оставь её, пап. Ты и так мне в жизни ничего не дал. Так хоть не отнимай. А? Она ведь тебе не нужна? — Она тебе не нужна. А мне сойдёт. Я старый. Меня теперь только за деньги положено любить. Это такой знак уважения. Она же, сам знаешь… Дьордь её знакомит с пожилыми мудаками вроде меня. — Она такой не всегда была. И значит, не всегда будет. Да и сейчас она не то, что ты думаешь. Я с ней в Москве познакомился. Она готовиться приехала. К поступлению в эту лондонскую школу. Говорила так смешно. Шампанское не пила, кисло ей было. Сладкую шипучку шампанским называла. Сашими не ела. И ещё. Она чистая была. И есть. Деревенская такая. Немного. И до сих пор. Такая сексуальная. В сексе без тормозов. А так — как мама. Тихая. И добрая. Чтоб вывести Филю из любовного отупения, я прикрикнул: — Ты же сам научил эту тихую маму нюхать кокс. И запивать настоящим брютом. Курить кальян. Чему ты ещё можешь научить? Есть сырую рыбу. Красть бумажники… Так? — Научил. Когда ты уже забудешь про бумажник… — Ну вот. Научил. Подготовил к школе экономики. А экономика, она рыночная. То есть вся за деньги. И это единственное, что в экономике понятно. Особенно женщинам. Так что сам виноват. Пожинай теперь плоды просвещения. Была бы у тебя нормальная жена. Невежественная. Драники бы тебе варила. Или жарила, не помню. Ты бы их ел. Или пил, или что там с ними делают. Сам всё испортил. — Она лучшая. Когда уехала сюда… Здесь дорого. У меня денег мало, сам знаешь. Дьордь подвернулся. Она с ним была. Потом призналась мне. Прощения просила. Но он влияет. Надо ей уезжать. А она не хочет. Ищет всё чего-то. 101. Старики один за другим все вдруг разошлись. Белки разбежались. В Мэпл Сквер мы остались совершенно одни. Я спросил: — Где она сейчас? — В гостинице. Утром говорила по телефону. Кажется, с Дьордем. Заплакала. Сказала, что никуда не пойдёт. Плачет. — Оставь её мне. Ты видишь, ты ей не нужен. Замучает она тебя. Будет вот так — ни туда, ни сюда. Найдёшь себе ещё. Ты молодой… Я Жыдолюбову позвонил, — соврал я. — Он тебя берёт. Возвращайся в Москву. Вот тебе на дорогу. — В конверте было на этот раз пятьдесят тысяч. А что? Зря я, что ли, мылом столько лет торговал? Для чего деньги, если не для этого. Самого. — Хочешь, чтоб я тебе её продал? — Ты, сынок, продать мне её не можешь. Потому что она, сынок, не твоя. Я о тебе забочусь. Для твоего же блага. Это надо. Это как бросить курить. Полезно. 102. Он взял конверт и пошёл. — Ты куда? — пошёл я за ним. — Домой. В смысле, в гостиницу. — Я с тобой. 103. Мы пришли в обшарпанный отельчик, к которому

русский пионер №2(44). март 2014

я подвозил Филю после «Зумы». — Я хочу видеть Настю. Ты позволишь подняться с тобой в номер? — спросил я. — Может, тебе лучше подождать здесь? Она спустится. Если захочет. — А если вы сбежите? — Тогда пошли. Снаружи отельчик казался невысоким. Меня удивило, что в лифте было девять кнопок. Филя нажал девятую. 104. Стены, окна, потолки были сплошь в разного рода следах. Очевидно, постояльцы неустанно ходили по ним ногами и руками. Проливали на них кофе и вино. Роняли чемоданы и бутерброды. Майонезом вниз. — Переехал бы куда-нибудь поприличнее, — морщился я, идя за Филей по коридору. Пахло пылью, винными пятнами и слегка гарью. Как будто где-то далеко в подвале понемногу начинался пожар. — Деньги же есть. — Когда селился, не было. А теперь лень переезжать. Нормально тут. Четыре звезды. 105. Номер 904 мало чем отличался от коридора. Такие же стены, потолок, окна. Запах. На полу валялось что-то мягкое и пёстрое. То ли журнал, то ли купальник. Я подумал, что скоро придётся постоянно носить очки. И что не могу представить Нас тю в этой конуре. Её в ней и не было. — Где она? — спросил Филя. Себя. А потом меня: — Где она? — Погулять вышла? — беспомощно произнёс я. — Позвони ей. Он уже набирал. Долго слушал гудки. Отправил смс. Подождал ответа. Держал телефон крепко, как пистолет. Кажется, готов был из него застрелиться. Или застрелить меня. Или её. В общем, переживал. Постоял так минут семь. Вздрогнул, словно очнулся. Прошептал: — Она ушла. К тебе. — Ну почему сразу ко мне, — поскромничал я. — По магазинам, думаю. Это интереснее. А ко мне что? Это как в музей. Где мумии. — Всё ясно, — не слушал он. — Всё. — Зайди к ней домой. Где она живёт? Квартиру снимает? Или типа общаги что-нибудь в их школе? Поедем вместе. Если хочешь. — Ну нет. Не вместе. Врозь. — Ну я пойду, — сказал я. Потому что подумал, вдруг она правда ко мне ушла. А меня там нет. — Давай выпьем, пап. — Он вдруг обнял меня. Туго. Уткнулся мне в шею под левым ухом. Моим, нашим длинным влажным носом. Я испугался, не стал ли он с горя геем. Он вздохнул, разомкнул объятия. Не стал. Отошёл. — Ну разве что по одной, — согласился я, посмотрев на часы. Действительно, давно пора было выпить. В мини-баре нашлись игрушечные бутылки водки, виски, джина, вина. Чего-то ещё. Филя открыл всё. Вылил их со-

русский пионер №2(44). март 2014

держимое в ведёрко для льда. Размешал карандашом. И начал медленно пить. Сделал восемь медленных глубоких глотков. Поставил ведёрко на стол. Уставился в окно. На мокрый серый воздух. 106. В ведёрке было пусто. Мне не осталось. — Лети в Москву. Если что нужно будет, звони. Помогу. Пока. — Я направился к выходу. Зачем-то добавил: — Ты не один. Филя не шелохнулся. Решив, что он не понял, я пояснил: — Я с тобой. Он опять не понял. Когда я шёл по коридору, мне вслед кто-то засмеялся. Не он. 107. Настя ждала меня на том же месте, где вчера ждал её я. Она молча поднялась мне навстречу. Я сказал какую-то глупость. Или не сказал, а сразу сделал. Не помню. Но точно повёл себя не на уровне. А момент был исторический. Вроде конца света. 108. Она что-то сказала. Насмешливо. Я не расслышал. Подумал, что скоро постоянно придётся носить не только очки. Но и слуховой аппарат. 109. Я взял её за руку. Ожидал, что меня ударит какимнибудь особенным током. Ударило. Перехватило дыхание. Отпустило. Опять ударило. Забилось сердце. Вспомнилось детство. Или отрочество. Будка во дворе школы. Трансформаторная. На ней жестяная, тронутая ржавчиной табличка. Со скуластым черепом, молнией и надписью «не влезай убьёт». И несгибаемая нескончаемая эрекция. На что бы я ни смотрел. На Клаву ли Пречистенко из седьмого «б». На молодую ли учительницу истории. На старую ли учительницу математики. На Собацкую ли, имя которой забыл. Из моего класса. На Мишу ли Лобзика, тоже из моего. На картину ли в кабинете географии «Грачи прилетели». На этот ли череп на будке. У меня на всё стоял. Он. И его совершенно некуда было деть. Такое же сильное напряжение я ощутил и теперь. Триллион вольт. Мне казалось, я уже гораздо лучше знал, что с этим делать. Накопил большой опыт. Но как-то растерялся вначале. 110. А потом ничего. Пошло. Поехало. Мы поднялись ко мне. Она говорила. Я не слышал. Не знал, с чего начать. Хотел всё сразу. Приходилось поэтапно. Я как слепой трогал, щупал, сжимал, гладил её всю. Пальцами, ладонями, членом, губами, ногами, зубами, носом, языком… Все её твёрдые и мягкие, горячие и прохладные места. Сухие и мокрые. Все родинки и волосинки. Всё горькое в ней и сладкое, всё кислое и солёное. И снова сладкое. Я раздевал её и одевал. Несколько раз. В разной последовательности. Не спешил. Знал, что делать с моим электричеством. И с её тоже. 111. Мы разрядились одновременно. Молния пронзила мой череп. Озарила её внутренности. Я осторожно целовал её нежную печень. Желудок и пищевод. И сердце. Иногда путая их со своими. Всё стихло. В ней и во мне.

...Я взял её за руку. Ожидал, что меня ударит каким-нибудь особенным током. Ударило. Перехватило дыхание. Отпустило. Опять ударило. Забилось сердце. Вспомнилось детство. Или отрочество. Будка во дворе школы. Трансформаторная. На ней жестяная, тронутая ржавчиной табличка. Со скуластым черепом, молнией и надписью «не влезай убьёт». И несгибаемая нескончаемая эрекция. На что бы я ни смотрел…

112. Захотелось курить. Впервые в жизни. — У тебя случайно сигарет нету? — спросил я. То есть продолжил говорить глупости. Но слышать стал лучше. — Не курю, — ответила она. По голосу было слышно, как она запредельно счастлива. Вероятно, оттого, что не курила. И от хорошего секса со мной. От всего такого. Хорошего. Таким же счастливым голосом она сказала: — Как ты мог так унизить меня? Ты правда думаешь, что меня можно купить? Дьордь попросил меня пофлиртовать с тобой пару недель. Считать это консумацией, анимацией… Чем угодно. Я, конечно, послала его. Тебя тоже послать? Ты за кого меня принимаешь? — За самую прекрасную девушку в мире. — И сколько я стою, по-твоему? — Она внезапно оделась. Я глазом не успел моргнуть. Одежды, впрочем, было немного. Джинсы, рубаха, что-то нижнее, какие-то кеды. Королева. Императрица. Я стал тоже одеваться. Чтоб, если что, догнать её. — Не провожай меня… — насмешливо сказала она. — А что мне было думать? Вспомни, ты должна была прийти сюда, вот в этот самый номер. К Ивану. Это я Иван. Тот самый Иван. А тебя через Дьордя пригласили. Как ты думаешь, для чего? Ты не пришла, конечно, но пришла другая. От того же венгра. За деньги. — Это всё не так. Это знакомство. Без обязательств. Надо было мне прийти. Ты бы понял, что это другое. Но тут Фил приехал. Неожиданно. Стал требовать, чтоб я к тебе с ним

пошла. Чтоб ты нам деньги дал. Чтоб мы поженились. Я, конечно, не знала, что отец Фила и тот Иван, к которому меня Дьордь направил, одно и то же. Вот судьба. И так, и так я шла к тебе… А у Дьордя разные есть. Я другая. Он просто друг. Близкий друг. — Твой друг тебя продал. — Знаю. За сколько? — Коммерческая тайна. Тебе он сколько предложил? — Я не взяла. — Сколько не взяла? — Десять тысяч. — Вот так друг! Вор! Мобстер! — То есть ты намного больше ему обещал? — Обещал? Дал! Гораздо больше. 113. Настя была в восторге. Ей льстило, что я так дорого её ценю. — Я пришла, чтобы попробовать тебя. — И как прошла дегустация? — Надеялась, что не понравишься. Что потянуло к тебе просто любопытство. У меня никогда не было такого… Ну… Никого за сорок. И таких богатых. — И как тебе? Деньги с плесенью? — К сожалению, понравился. — В следующий раз попробуй меня под красное. Калифорнийское. Ещё лучше будет. — Следующего раза не будет. — Она уже открывала дверь. — Почему? — Тебе следовало начать иначе. Не с денег. Не с Дьордя. С меня. — Всё поправимо, — попытался я перевести разговор в философскую плоскость. От отчаяния. — Не всё. 114. Я держал дверь. — Останься. — Пусти. Она разозлилась. Я тоже. Атомы, из которых мы состояли, столкнувшись, начали разлетаться. В разные стороны. С физикой не поспоришь. — Иди, — сказал я. — Так я и знала, — воскликнула она. 115. Оставшись один, я спел песню. Короткую, но весёлую. О любви. Немного потанцевал. Проголодался. В дверь позвонили. Я был уверен, что она вернётся. Найдёт предлог. Всётаки я разбирался в женщинах. Открыл дверь. Там стоял Филя. — Это ты? — спросил он меня. — Зависит от контекста. — Ты! Я видел Настю. Она выходила. От тебя? От тебя! Ехидна. И ты ехидна! — Иди отсюда. — Уйду. Но сначала дело. Вариант пока один. Через сочинских вышел на местных. Банда небольшая. Но дерзкая. Гагаузы. Народ такой. Та кафешка, кстати, где ты булки жрал, их точка.

русский пионер №2(44). март 2014

Там и получу. Через три дня. Два «Чезета». Бесшумные. Почти без отдачи. Десять патронов. За всё восемь штук. Предлагаю расходы поровну. — Ты о чём? Свихнулся совсем! Да за торговлю оружием… — Никакой торговли. Для личного пользования. Для дуэли. — Какой дуэли? О чём ты? — Нашей с тобой дуэли. С двадцати шагов. Из «Чезетов». Оружие тебе подходит? Выбор, в принципе, за тобой. Но не всё достать можно. Учти. — Бред. Пьяный бред. — Я трезв. И рассудителен. — Ты при мне выпил весь бар. — Мини! Позвольте вам заметить — мини-бар. — Давай завтра обсудим. — Ты не понял. Никаких завтра. Если откажешься, я тебя выслежу и убью. Подло. Из-за угла. Какой отец хочет, чтоб его сын стал подлецом? Вот именно. Лучше соглашайся. Через три дня. Это пятнадцатое будет. Правильно? С утра я стволы выкуплю. А днём можно и стреляться. Давай в два. Или в три для верности. Вот именно. Пятнадцатого в пятнадцать. Чтоб легче запомнить. Приезжай в Парк Хэмпстед. Встретимся у теннисных кортов. Я там место за прудом знаю. Тихое. Там и разберёмся. Я всё решил. У тебя нет выбора. Кроме права выбора оружия. — На всякий случай напоминаю. Я в спецназе ГРУ служил. А ты где стрелять учился? В компьютерных играх? Типа «Гитлер, умри»? — Спецназ! Когда это было! Ты с тех пор ничего, кроме мыла и денег, в руках не держал. Разберёмся. — Ещё раз! Иди отсюда. Хочешь, я тебе миллион дам? Только забудь навсегда обо мне. И о Насте. — Не нужен мне твой миллион. Мне и Настя не нужна. После тебя. Лучше выпить дай. — Вот бар. Бери. 116. Филя применил ту же технологию, что и у себя в номере. Только размешал пластиковой соломинкой для коктейлей. Мини-бар был у меня побогаче. Пил он поэтому несколько дольше. С двумя перерывами. Посмотрел в ведёрко. Произнёс: — Вот и оно! Дно! Ничего больше нет… — Иди поспи. Утро вечера… — Нет, это ты иди… Поспи… Суёшь мне свой поганый миллион! Откупиться хочешь? Привык от всего откупаться. От ментов, от таможни. От меня. От Размазова. От проблем. Туда миллион, сюда миллион. Готово дело! Нет, папаша! Не в этот раз! От судьбы не откупишься. 117. Он как-то через силу оглядел меня. Сказал с удовольствием: — Стареешь. Возле губ складка. Мешки под глазами. Седой. Плешивый. И седина какая-то неблагородная. Собачья. С кожей что-то. Пятна. Живот вон свисает. Цвет лица — онкологический. Так себе портретик получается.

русский пионер №2(44). март 2014

...Утром проснулся в горячем поту. Обессиленный. Болели мышцы. Заказал много кофе. Усталым голосом борца с тунцом. Кое-как пришёл в себя. Подумал, что быть влюблённым не так уж и весело. Нестерпимо хотелось видеть Настю. Хотя бы видеть. Ужас охватывал от мысли, что Танцева не справится с заданием. Ну а если справится? Хорошо ли это? Что хорошего в том, что тебе почти пятьдесят, а кому-то двадцать? Ничего. Это скверно само по себе. Без всякой любви. А уж с любовью — прямо невыносимо…

Про живот он зря. Перебор. Обидел. Захотелось его убить. — Я приду. Пятнадцатого в пятнадцать. В Хэмпстед Парк. А теперь пошёл вон, — проговорил я с расстановкой. — Вот и хорошо. Увидимся. Разберёмся. Уходя, Филя умудрился споткнуться. Ударился головой о дверную ручку. Почесался. Исчез. 118. Я подождал. Подождал. Настя не вернулась. Лёг спать. Проснулся. В два часа ночи. От желания петь и танцевать. Спел. Шёпотом, чтоб не разбудить соседей. Аккуратно сплясал. Подумал, как прикольно быть влюблённым. Вспомнил, что голоден. Заказал сэндвич с тунцом. Пока ждал, позвонил Танцевой: — Извините, что поздно. Срочный вопрос. Завтра нужен переводчик. К пяти чтоб был в офисе. С какого языка? Неважно. Позвоните Насте. Ну той, вывихнутой. Из школы экономики. Напрямую. Она и есть переводчик. А вы думали кто? Не через Дьордя. Обещайте тысячу фунтов в день. Тысячу. Да. Вам по буквам, что ли? Фунтов, фунтов. Мы же в Англии. Стерлингов, да. Дешевле найти можно. Конечно. Но не нужно. Настю нужно. Только про меня не говорите. Скажите, что представляете «Нестле». Или «Би Пи». Поубойнее что-нибудь. Приведите её к пяти. Аванс дайте. А то не поверит. Спокойной ночи. Я? Нет, Виктория, я не в порядке. Я в полном беспорядке. 119. Принесли сэндвич. Почему-то с ростбифом. Съел. Начал засыпать. Принесли с тунцом. Извинились, что перепутали. Отказался. Сэндвич унесли. Но отделаться от тунца не удалось. Он приснился. Как будто ловлю его в горячем и бурлящем, как джакузи, море. Руками ловлю. А он не ловится. Лоснящийся, скользкий. С глупым рыбьим лицом. Схвачу, прижму, а он вы-

рывается. 120. Мне, кстати, сны никогда не снились. Пока в Лондон не переехал. Тут стали сниться каждую ночь. Не люблю Лондон. 121. Утром проснулся в горячем поту. Обессиленный. Болели мышцы. Заказал много кофе. Усталым голосом борца с тунцом. Кое-как пришёл в себя. Подумал, что быть влюблённым не так уж и весело. Нестерпимо хотелось видеть Настю. Хотя бы видеть. Ужас охватывал от мысли, что Танцева не справится с заданием. Ну а если справится? Хорошо ли это? Что хорошего в том, что тебе почти пятьдесят, а кому-то двадцать? Ничего. Это скверно само по себе. Без всякой любви. А уж с любовью — прямо невыносимо. 122. Танцева не звонила. Могла не справиться. Могла не найти. Вдруг Настя уже в самолёте. Летит в Гомель. Или с Дьордем. В его сутенёрской конторе. Или с Негробовым. Жирным, хохочущим, жрущим. Он жрёт тунца и трахает её одновременно. Воображение разыгрывалось. А если она с этим… как его… ну… который мой сын… Я вспомнил о дуэли. Может быть, жить мне оставалось два с половиной дня. Два с половиной дня без Насти. Тогда я уволю Танцеву. 123. Танцева позвонила. — Наконец-то, — сказал я. — Иван Карлович, Пётр Петрович просит о встрече в ближайшие дни. — Размазов? Он в Лондоне? — Ещё нет. В Стамбуле. Получил важную информацию. Готов встречаться, где вам удобно. В Стамбуле, Москве, здесь… — Вот ему приспичило. А чего он? Не сказал? — Нет. — Странно. Обычно он является без звонка. Пусть прилетает. Сюда. Встреча в офисе. — Я задумался. Моя гибель на дуэли могла бы избавить меня от общения с Пьеро. — Пятнадцатого. Вечером. Часов в шесть. — Хорошо. — Что хорошо? Это всё? — Всё. — Как всё? Я вас просил привести Настю, а вы Размазова привели. — Встречаюсь с ней через двадцать минут. Доложу по результату. — Ага. Ну что ж. Удачи. 124. Потянулись минуты. Двадцать бесконечных минут. Позвонил Танцевой: — Она пришла? Меня опять ударило тем же током. Прямо в ухо. Стало ясно, она была там. — Да, — ответила Виктория. — И что? — Я не успела… ещё рано. — Танцевой было неловко. — Понял. Жду. 125. Я принялся смотреть телевизор. Копаться в интер-

нете. Мировые новости не отвлекли меня. Все они были о чёмто неглавном. Человечество было занято всякой фигнёй. Один я делал важное дело. Любил. 126. Ждать не смог. Если Танцева не договорится? Куплю у Дьордя настин адрес? Подстерегу её у дома? И что? Выпрошу прощение? Поражу остроумием? Изнасилую? Куплю? А если она уедет? Куда? Зачем? И всё же. Если. Нельзя ждать. Надо действовать. Я бросился в офис. Ни Виктории, ни Насти там не было. Была Джулия. Ненужная, бесполезная. — Где они? Где Виктория? Где Настя? — спрашивал я Джулию. На англо-русском. Она тужилась, но не понимала. Лицо у неё было, как у тунца. Показывала пальцем вниз. Говорила: — Виктория… — И много других слов. Мне не знакомых. — Тупая чухонка! — обратился я к ней, перейдя полностью на родную речь. — Ну что толку от тебя? Чурка. Плохо работаешь. Хотел тебе зарплату повысить. Вот хрен тебе, а не зарплата. Показал ей кукиш. Она засмеялась. 127. Явилась Танцева. Увидев Джулию, рассматривающую мой кукиш, застыла в дверях. — Иван Карлович… — Виктория. Где вы ходите? Почему не на рабочем месте? Где Настя? — Я продолжал держать кулак у лица секретарши. — Мы встретились в холле. В «Старбаксе». Если бы мы говорили здесь, она вряд ли бы поверила, что это «Би Пи». Я огляделся. Так и было. Бедновато. Голые фанерные стены. Подержанная мебель. Джулия. Все атрибуты экономкласса. — В холле на первом этаже есть бутик. Там в витрине выставлена стеклянная лошадь. На дыбах. Или вздыбленная? Короче, на двух ногах. Задних. Шикарная. Купите. И поставьте вот сюда. В угол, — приказал я Танцевой. — Сами могли бы давно догадаться. Чем плакаться на бедность. Инициативу надо проявлять. Цветы купите. Или пальму. Картинку какую-нибудь. Диван кожаный. Только не из ската. — Я не плачусь, — возразила Танцева. — Вы приняли решение экономить. Я… — Что с переводчицей? — Она придёт. К пяти. Как вы поручали. Аванс выдан. Я разжал кукиш. Джулия перестала смеяться. — Виктория… Вы лучшая… Прошу вас, чтоб пальма, лошадь и диван до пяти. Чтоб всё на уровне. Вина купите. И фруктов. 128. Без пяти пять я был на пределе. Вдруг не придёт? Вдруг опять вывихнет ногу? То есть не опять, потому что в тот раз ничего не вывихнула. Вдруг опять Филя? Или Дьордь? Влезут, запутают всё. — Я люблю тебя, — сказал я ей без пяти пять. Ровно в пять она вошла. 129. Мы смотрели друг на друга. Довольно долго. Молча. Она насмешливо. Я строго. Это серьёзное дело — любовь. 130. — Что будем переводить? — спросила она. Голосом,

русский пионер №2(44). март 2014

влажным от желания. — Я люблю тебя, — сказал я. Теперь уже вслух. — Редкие слова. Перевести непросто. Но попробую. Она приблизилась. Поцеловала меня. Четырьмя поцелуями. Два длинных, два коротких. Не верилось, что это происходит со мной. Что это мой язык она ласкает своим. Что хорошего в моём языке? — Всё правильно? — спросил кто-то из нас. То ли она, то ли я. Я не понял, кто. Никто не ответил. Никто не был уверен, что всё правильно. 131. Мой кабинет не был оборудован для любви. Мы примостились кое-как на столе. Она полулёжа. Я полустоя. Стол был холодный и скользкий. И высоковат. И скрипел. С него валились маркеры, счета от Ферштейна. Ещё какая-то офисная чепуха. Гранаты. Которые фрукты. Сначала было неудобно. Ускорились, набрали темп. Наступила невесомость. Мы взлетели. Летели долго. На высоте стали задыхаться и потеть. Бредили, кричали. И сгорели где-то в верхних слоях атмосферы. 132. Потом плавно, как пепел, падали на землю. Вернее, на стол. Остывали. Отделялись друг от друга. Застёгивались. — Три желания. Любые три. О чём мечтала. Чего хочешь больше всего в жизни. Исполняю. Немедленно, — предложил я. — Не горячись. Давай одно, — улыбнулась она. — Три. Никаких компромиссов. — Тогда поехали. 133. Мы вышли в приёмную. Джулия под новой пальмой сидела в позе вздыбленной лошади. Виктория шикала на какихто афрочучмеков. — Они ко мне? — поинтересовался я. — Нет, не к вам, — ответила Танцева. — К вам? — Нет. Они зашли послушать. — Что послушать? — То, что было слышно из вашего кабинета, — зло сказала Танцева. Насте. Почему-то. Настя покраснела. Было видно, что она горда собой. И, может быть, мной. — А что с Джулией? Чего она такая? — Она тоже всё слышала. Слышимость здесь, сами знаете… — Надо было обшить. Звукоизоляцией. Инициативу надо проявлять. — Режим экономии отменяется? — спросила Танцева. Снова почему-то у Насти. Снова зло. — Не надо экономить на здоровье сотрудников. Я здоровье Джулии имею в виду. — Хорошо. Ещё один момент, — понизила голос Виктория. — Ольга Гольц хочет с вами встретиться. Требует. Я бы ей не отказывала. Всё равно придёт. — Вот как. Окей. Пятнадцатого в шесть вечера, — сказал я. — Разрешите напомнить, на это время у нас Пётр Петрович.

русский пионер №2(44). март 2014

— Тем более. Ровно в шесть. И пусть не опаздывает. Настя и я проследовали к выходу. Толпа слушателей разошлась. В задумчивости. 134. — Куда едем? Где исполняются твои желания? — Мы усаживались в кеб. — Салон «Мазерати». На Пикадилли, — ответила Настя. — Неслабо! — подумал я. И сказал: — Отлично. Купил ей «мазерати». Исполнил первое желание. Мы были в двух шагах от Олд Бонд Стрит. Как раз от той её оконечности, где «Булгари», «Тиффани» и «Харри Винстон». «Только не туда за второй мечтой, — загадал я. — Только не бриллианты. А если она ещё и о квартире мечтает? С видом на Холланд Парк? Беда!» Вспомнил ободряющие присказки. Что отдал, то твоё. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Скупой платит дважды… Не помогло. Настя была счастлива. Она обнимала сверкающий автомобиль. Болтала с продавцами. Прокатилась по салону. Посидела на всех местах. Обняла меня: — Спасибо! Ты волшебник. Я натянуто улыбался. Прикидывал, будет ли уместно поторговаться насчёт второго желания. Ну не пятьдесят карат, а, скажем, пять. Семь. Но не пятьдесят. Или влюблённые волшебники так не поступают? И зря. Ведь если бы золотая рыбка вовремя деликатно одёрнула размечтавшуюся старуху… — Второе моё желание исполнится в «Дабл Импрессо», — сказала Настя. — Интересная мысль! 135. В кофейне она попросила меня заказать маффины с черникой и пирог со сливочным кремом. И есть их руками. Сам хозяин принёс сладкое. Пятнадцатого он принесёт два пистолета. Для Фили. Который хочет меня убить. Его улыбка казалась теперь двусмысленной. Плотоядной. Он ловко резал пирог. Огромным ножом. Кондитер с повадками мясника. — Поделишься? — Настя переложила с моей тарелки на свою не самый жирный кусок. — Поцелуй меня. Нет, не вытирай губы. Я её поцеловал. Через стол. Насте шёл сливочный крем. Странно было так часто целоваться. Да ещё и на людях. Да ещё и перепачканными ртами. Ну ей двадцать, понятно. Но мне-то почему всё время хотелось целоваться? Мой суровый жизненный опыт сделал меня чётким во всём. И в сексе тоже. Чёткий секс. Без сантиментов. Без иллюзий и опозданий. Без вздохов и поцелуев. Почти без слов. Но что-то нарушилось. Я дал течь. Распустил слюни. 136. — Спасибо, — сказала она. — Ты выполнил второе моё желание. Когда я увидела тебя здесь в первый раз, ты был весь в сахарной пудре. И заварном креме. Так захотелось тебя поцеловать. — Сказала бы сразу… А третье какое? — Третьего нет. И не будет. Всё, о чём я мечтала, сбылось. У меня есть «мазерати». Цвета морской волны. И ты. От сердца отлегло. Никаких бриллиантов и квартир. Неожиданная экономия. Снижение издержек. Так и до прибылей

недалеко. Настя понравилась мне окончательно. Полностью. 137. Я сказал: — Ты мне нравишься понятно почему. А я тебе зачем? Что-то тебе во мне нравится? Что? Она быстро ответила. Будто ждала вопрос. И знала ответ. — Мне нравятся твои длинные тонкие пальцы. Твои глаза. Они непонятного цвета. И светятся. Мне нравится твой голос. Манера говорить. Мне нравится, что у тебя почти нет живота. Мне нравятся твои губы. Твои деньги. Они у тебя красивые. У многих деньги большие, но некрасивые. А твои как надо. Но больше всего мне нравится он. Твой он. В общем, он самый. Как его назвать? Пенис? — Дурацкое слово, — поморщился я. — Как название болезни. — Как же? Если не матом. — Да как-нибудь. — Ну как? Ну не членом же. — Кандидатом в члены. — Трудно выговаривать. Шалун? Малыш? — Какой же он малыш? — обиделся я. — Он взрослый дядя давно. — Дядя! Окей. Пусть будет дядя. Дядя Ваня. — Согласен. — Я люблю дядю Ваню. Он высокий и стройный. Интеллигентный. Не то что толстые лохматые коротышки. Или кудрявые качки. Мне нравится играть с дядей Ваней. Дразнить его.

...Купил ей «мазерати». Исполнил первое желание. Мы были в двух шагах от Олд Бонд Стрит. Как раз от той её оконечности, где «Булгари», «Тиффани» и «Харри Винстон». «Только не туда за второй мечтой, — загадал я. — Только не бриллианты. А если она ещё и о квартире мечтает? С видом на Холланд Парк? Беда!» Вспомнил ободряющие присказки. Что отдал, то твоё. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Скупой платит дважды… Не помогло… 95

И напрягать. Заманивать в ловушку. И долго не выпускать. — Я тебя хочу. — И я. — Меня? — Нет. Его. 138. Гагауз принёс счёт. Заныл телефон. — У меня нет твоего номера. Кстати, — сказала Настя. — А у меня твоего. Мы вообще знакомы? Пришли мне, пока говорю… Алло! Алло! Да, это я. Виктория? Это вы? Плохо слышно. Да. Так лучше. Не Виктория?! Это была не Виктория. Хотя телефон предназначался только для неё. Я держал связь с внешним миром через Танцеву. Чтоб не подключаться. Чтоб никто не мог достать меня. Но всё, что я засекретил, раскрылось. Сначала Ольга пришла в мой офис. Потом Пьеро в отель. Теперь Марина звонила по номеру, который не должна была знать. Это была Марина. — Здравствуй, Ваня. Отдыхаешь? Отвлеку тебя от твоей пассии? На секунду. Я испуганно огляделся — не за соседним ли столиком она сидит. — Да. Привет. Не отвлекаешь. Что случилось? Ты откуда звонишь? — Из Москвы. Откуда ещё? Сколько лет твоей зазнобе? Четырнадцать? — Ты именно это хотела узнать? Или ещё какой вопрос есть? — Ванюш, твоя старая жена слишком хорошо тебя знает. По голосу слышу, ты на взводе. В хорошем смысле. Но я действительно по другому вопросу. — Ну. — Ты о нас подумал? — Подумал. Только что. И позавчера. В полвосьмого. — Всё ёрничаешь. Ладно я. Я старая. Ни на что не претендую. Но о Пашке хотя бы подумай! Ей-то ещё жить! А как? А на что? — Не понял. Деньги я перевёл. Как всегда. — Перевёл. Сегодня перевёл. А завтра как? Пашке голодать? Ты так радовался, когда она появилась на свет. Откуда в тебе взялась эта чёрствость? Ты буквально переродился! — Яснее бы… — Неужели то, что сказал Петя, правда? Как ты мог? — Пьеро? Что он сказал? — Правда? Правда? На что будет жить Пашка? Что с ней будет? — Успокойся, хватит! Всё будет нормально. 139. Настя чересчур внимательно вчитывалась в меню. Я пережидал наступление Марины. Любуясь Настей. — Ты ему всё продал! Так дёшево! Так тупо! Зачем? С чем мы все остались? Мы люди без будущего! — утверждала Марина. — И собака, — добавил я. — Что собака?

русский пионер №2(44). март 2014

— Без будущего. — Я серьёзно… а ты не… Нам надо. Надо не по телефону. Ты приедешь? Обсудить. — Куда? — В Москву? — Конечно же, нет. — Тогда я к тебе. Ты где? — В Лондоне. — Разве не в Ла Пасе? Все говорят, съехал. В Ла Пас. — Это где такое? — Не знаю. В Испании, кажется. Или в Бразилии. Ты не там? — Я тут. В Лондоне. — Оплатишь билет? — Да. — И проживание? — Да. — Пальто купишь? — Да. — А ещё что-нибудь? — Да. — Когда прилететь? — Пятнадцатого. Будь в моём офисе. Восемнадцать нольноль. Адрес Танцева скажет. — Может, лучше в «Чиприани»? Я там не была никогда. Верка там пасту ела, ты не поверишь, с вялеными… — Сначала офис. Потом «Чиприани». Может быть. — Ладно. Ещё Эдик Пекан просил передать, что хочет увидеться. — Пятнадцатого. В восемнадцать ноль-ноль. Там же. — Он нам не помешает? — Ничто нас не остановит. — Правда? Ладно. Пашка, скажи ему, что скучаешь. Пашка залаяла. — Слышишь? Мы тебя любим. — Марина положила трубку. 140. Уходя, я внимательно оглядел прилавок. Не то чтобы я ожидал увидеть торчащие среди пирожных дуэльные пистолеты. Или брызги оружейного масла на кассовом аппарате. Просто хотел оценить качество маскировки. Идеальное! Но что-то всё же было не то. Что-то чувствовалось. Может, поэтому здесь всегда малолюдно? Что-то смотрело на меня из-под всей этой сдобы. В упор. В лоб. — Не наелся? Ещё пару маффинов? — засмеялась Настя. — А… Нет… Идём, — очнулся я. 141. С Настей было весело. Мы не расставались ни на минуту. Занимались любовью. Тратили мои красивые деньги. Говорили и не могли наговориться. Я узнал о ней всё. Море подробностей. Пустяков размером с вселенную. Моя голова не могла вместить столько информации. Пришлось выкинуть из памяти практически весь накопленный опыт. Я забыл, как продавать мыло. Забыл всех женщин, которых любил раньше. Забыл, кто такой Ван Гог. Стал наивным. Поглупел. До состояния

русский пионер №2(44). март 2014

счастья. 142. Наступила ночь. Накануне дуэли. — Давай уедем. В Боливию, — предложил я. Настя не ответила. Успела уснуть. Я осторожно высвободил правую руку из-под её головы. Встал, постоял. Размял ладонь. Сложил её пистолетом. Подвигал большим и указательным пальцами. Как будто снимая с предохранителя. И нажимая спуск. Надо было поупражняться. Давно не стрелял. А из «Чезета» никогда. Что ж, придётся завтра идти. В Хэмпстед Парк. Очень не хотелось. Если я его кончу, это ещё полбеды. А если он меня? Обидно будет. Нет уж. Я его. Я его. Я. Принял снотворное. Оно не подействовало. Но дало побочный эффект. Я вспомнил тот день. Когда не стало мамы. Не просто вспомнил. Прямо увидел всё. Вот так стоял у окна. Смотрел на английский клён. На Гайд Парк. И видел. 143. Облака на южном горизонте белели, как вершины далёких гор. Как будто из русской глуши каким-то чудом стал вдруг виден Кавказ. Велосипед летел по покатой равнине. Я разогнал его до невыносимой скорости. Уже не очень понимал, как остановлюсь. Из-за облаков неожиданно выскочило солнце. Бросилось в глаза. Ослепило на секунду. Переднее колесо дёрнулось. Споткнулось о камень. Я перелетел через руль. Блеснул на солнце потом лица. Рухнул в рожь. Распластался. Зарылся носом в землю. Долго лежал неподвижно. Боялся, что движение причинит боль. Ощутил блаженство последнего бессилия. Радость оттого, что сопротивле-

...Фил после неудачной попытки самоубийства поправился. В последний момент что-то отвлекло его. Шум снаружи. Или мысль внутри. Он не помнит. Но он тогда дёрнулся. Пуля попала не в висок, а в ухо. И полетела дальше. Погибла ворона. Отстреленное ухо нашли на корте. Среди вороньих перьев и мячиков. Пришили. Не очень удачно. Но всё же Фил выглядит лучше, чем Ван Гог… 96

русский пионер №2(44). март 2014

ние невозможно. Радость небытия. Отключённости. Мне казалось, я быстро растворяюсь в земле. Легко смешиваюсь с ней. Потому что сделан из того же суглинка, что и она. С примесью соломы. Я исчезал. И исчез бы. Но меня подобрал почтальон. Которого подвозил тракторист. Пришлось жить. О том, что мамы нет, мне сказали через неделю. Когда я сам немного оклемался. Не заплакал. Просто сразу вспомнил, как хорошо было лежать в земле. И захотел того блаженства. Небытия… 144. Если всё-таки он меня застрелит, то что? Растворим ли я в здешней почве? В парковых песках Хэмпстеда? Легко ли мне будет исчезать на этот раз? Посмотрел на спящую Настю. Она была прекрасна. Надо будет сказать ей утром, что у меня в три деловая встреча. И позвонить Ферштейну, чтоб изменил завещание. Половину Нас те. Остальное поровну между папой, Пашкой. И Филей? Да, и Филей. Пусть потом удивляется моему великодушию. Пусть все удивляются. А я выстрелю в воздух. Опущу пистолет. Буду стоять, улыбаться. Весёлая мишень. Пусть он меня убьёт. Пусть он. Я осторожно откинул одеяло. Чтобы видеть Настю всю. Она спала на левом боку. Руки и ноги полусогнуты. Рот приоткрыт. Словно убегала от меня. Она была нестерпимо прекрасна. Мне стало радостно и стыдно. За что мне эта награда? Как будто я премирован по ошибке. Незаслуженно произведён в генералы. Я лёг рядом. Дядя Ваня подкрался к ней сзади. Тихо вошёл. Её тело узнало его. Она прижалась ко мне. «Вот как это бывает в последний раз», — пронеслось в моей голове. 145. Естественно, ни на какую дуэль я не пошёл. Испугался. Объяснил себе. Если ухлопаю Филю, то у меня будут неприятности. Муки совести, ищейки Скотленд-Ярда… А если он убьёт меня, неприятности будут у него. А он мой сын. Какойникакой. Какой же отец желает сыну неприятностей? Никакой. Да и с чего я взял, что он серьёзно? Какие-то гагаузы через Сочи! Какие-то «Чезеты» из кондитерской! Корты в Хэмпстеде! Дуэлянт Филя! Чёрт знает что. Наврал. Опять наврал. 146. Настя долго и подробно рассказывала, как проснулась от оргазма. Это произвело на неё большое впечатление. То есть, получалось, я произвёл. По моему лицу блуждала ханжеская улыбка. Скромного труженика. Застенчивого героя. В американских фильмах такие персонажи обычно говорят: «Это моя работа». Или: «На моём месте каждый бы так поступил». Мы весь день валялись в постели. И рядом с ней. Пять раз завтракали. Семь раз посмотрели один и тот же блок новостей CNN. Десять раз клип какого-то Ньюмэна. — Хочешь развлечься? — спросил я. — Почему нет? — сказала она. — Ты точно совершеннолетняя? — Мы идем в Сохо? — Нет. В мой офис. Шоу может включать ненормативную лексику. Сцены насилия. Шокирующие импровизации.

русский пионер №2(44). март 2014

— Пошли скорее. 147. Мы пришли в шесть сорок пять. Гости заждались. — Они тут все переругались. А потом сговорились. Противно было слушать, — шепнула Танцева. — Это и требовалось, — улыбнулся я. — Может быть, немного полиции не помешало бы? Я позвоню. — Не стоит. Обойдемся. 148. В переговорной находились… все. Марина, Размазов, Оля Гольц. Два Пирожиных. Эдик Пекан. — Где Пашка? — удивился я, впервые в жизни увидев жену без собаки. — Чтоб я Пашку в ихний карантин отдала? Ни за что. Ждёт. Там, в Москве. У Верки. Тоскует ужасно. Привет тебе передавала. — Верка? — Ну и Верка тоже. Во время нашего разговора Марина разглядывала Настю. — Это Настя, — сказал я. — Ты должен позаботиться о Пашке. Я здесь только для этого. А как кого зовут, меня совершенно не интересует. — Очень приятно. Пётр, — представился, поднимаясь из-за стола, Размазов. Он подошёл к Насте и кивнул. Затем повернулся ко мне: — Надо один на один поговорить. Странно. Он был мягок. Даже вял. Поменял тактику. — Уже говорили. Давай теперь при всех. У вас же у всех один вопрос. Так? 149. Размазов стиснул зубы. Сжал кулаки. Сел на место. Показал пальцем на одного из Пирожиных. Тот поднялся. Открыл рот: — Вот что… — Представьтесь, — сказал я. — Пирожин. — Какой именно? — Инвестор. — А вы, стало быть, следователь? — обратился я к его брату. — Следователь, — подтвердила Ольга. Он сидел рядом с ней. Инвестор продолжил: — Вот что мы имеем. Вы, уважаемый Иван Карлович, подписали в последнее время несколько документов. Сначала вы поддержали предложение Ольги Андреевны Гольц. О замене генерального директора торгового дома «Мы». Первый документ. Потом поддержали предложение Петра Петровича Размазова. О назначении обратно старого директора. Второй документ. Потом вы продали свою долю в бизнесе опять-таки Петру Петровичу. Третий документ. Казалось бы, разные документы. Порой взаимоисключающие. Но у них есть нечто общее. А именно. Ни один из них вы не имели права подписывать. Потому что… — Потому что ты думаешь, что всех обманул! — закричал

...Естественно, ни на какую дуэль я не пошёл. Испугался. Объяснил себе. Если ухлопаю Филю, то у меня будут неприятности. Муки совести, ищейки Скотленд-Ярда… А если он убьёт меня, неприятности будут у него. А он мой сын. Какой-никакой. Какой же отец желает сыну неприятностей? Никакой. Да и с чего я взял, что он серьёзно? Какие-то гагаузы через Сочи! Какие-то «Чезеты» из кондитерской! Корты в Хэмпстеде! Дуэлянт Филя! Чёрт знает что. Наврал. Опять наврал…

на меня Пьеро. Поменял тактику. — Потому что, — повысил голос Пирожин. Дав дозвенеть стёклам шкафа, вздрогнувшим от крика. — Потому что две недели назад вы продали все принадлежащие вам акции… — Кинул! Кинул, Ванька, сволочь! — сквозь стиснутые зубы кричал Пьеро. — Продали принадлежащие вам акции Арсению Лепшинскому… Размазов опять вскочил. Подошёл к Насте. Сказал ей: — То, что Ванька меня кинул, понять могу. Он всегда был с гнильцой. Но вот на хрена Лепшинскому наше мыльное дело? Вот что в голове не укладывается. У него же уголь. Шахты. Терриконы. Мало ему? На хрена ему мыло-то, а?! — Может, решил шахтёров своих отмыть? — предположила Ольга. 150. — Оль, ты всё подкалываешь, а? Оль? — надулся Пьеро. — Как ты, так, Петь, и я. Ты меня тоже сильно подколол. Представляешь, Ванюш, — отвечала Ольга, — вот он, Пётр наш Петрович, друг-то наш. Хотел меня под статью подвести. И тебя, кстати. Да под какую! Что с тобой на пару Яшу утопила. Нормально?! Спасибо Коленьке. Спас меня. Да и тебя. Ольга взяла за руку следователя. Крайне нежно. Следователь Ольгу поцеловал. Куда-то в рубиновое колье. Наверное, у неё там тоже эрогенная зона. Не знал. — Представляешь, Ванюш! Влюбились друг в друга с первого допроса. Бывает же! — Ольга посматривала на Настю. С презрением. — Скажи только, Ванечка, ты зачем подписал-то тогда?

Зачем скрыл, что ты уже не в деле? Ну сказал бы. Мы же друзья. При последних словах она взглянула на Настю особенно едко. — Ты же знаешь… — смутился я. — В том состоянии… я бы что угодно подписал… Не глядя. — В каком таком состоянии? — Ольгин взгляд на Настю стал уже испепеляющим. — В том. Сама знаешь, в каком. — Ах, в том! Сама знаю, в каком? В том самом? Тогда ладно. Тогда прощаю. — Ольга торжествовала. Настя всё поняла. Коля не всё. — На меня ведь от Лепшинского тоже выходили… Но я что-то пожадничала. Сколько он тебе дал? 151. — Подойди поближе, — пригласил я. Она подошла. Я шепнул ей на ухо сумму. — И всё? — удивилась Ольга. — Всё. — И ты согласился? — Это хорошая цена. — Ну не знаю. — А мне зачем всё подписал? — спросил Размазов. — Ты попросил. Я подписал. — А почему не сказал? Что ты уже не акционер? — Ты не спросил. — Развёл, развёл, Карлыч… — Какой Пирожин с тобой ко мне приходил? — Я, — ответил следователь Коля. — Был с ним и братом заодно. Впутался в дело. Справедливости ради — егерь уже дал показания. На этого. — Он кивнул на Эдика. — А этот — на Ольгу. — Мразь. Предатель, — вставила Ольга. — То есть дело практически было раскрыто. Я вызвал Ольгу Андреевну на допрос. Чтоб её расколоть. Извини, Оленька. И до вас добраться. Извините. Рот открыл было. Да так с открытым ртом и остался. Влюбился. Вот так бывает, Иван Карлович. Дело пришлось закрыть. А как иначе? Если любовь? — Это должностное преступление. Злоупотребление служебным, — возмутился инвестор Пирожин. — Много ты понимаешь. Оленьку в обиду не дам! — Коррупционер! Какая любовь? Она тебе половину своей доли отдала. — Это после. А сначала любовь. 152. — Клевета! — заявил Эдик. — Не слушайте его, Иван Карлович. Он всё придумал, чтобы Ольгу у меня отбить. Рот открыл! Дело закрыл! Не было никакого дела. Ну был я тогда в Якутии. Только в другом месте. — Допустим, допустим, — сказал я. — А то, что меня Пьеро заказал, придумал? — Придумал. — Козёл, — прокомментировал Размазов. — Зачем? — Чтоб вас побудить. — К чему?

русский пионер №2(44). март 2014

— К отъезду. — Зачем? — Она, Ольга… она велела… Побуди да побуди… — Зачем? — Чтоб вас ослабить. Отключить. И поссорить с Петром Петровичем. И ваши акции у вас выкупить. То есть постепенно. Сперва директора поменять. С вашей помощью. Новый директор поставил бы потоки под контроль. Товарные, денежные. Вы бы пока от текущей работы отвыкли. Перестали понимать происходящее. Потом убытки нарисовать. И не выплачивать вам долю. А через это акции Ольге продать. Побудить. Подешевле чтоб. — Хватит врать уже! Если кто и рисовал убытки, так это как раз ваша шайка, — набросилась на Эдика Ольга. — Ты ровно ваш план пересказываешь. Ты с самого начала на Пьеро работал. Вспомни, Вань! Это ж Петька этого придурка тебе сосватал. Ты же, Петя, за безопасность отвечал? Ты охранников для всех нас подбирал. Если уж на то пошло, вы, вы, вы! Яшу убили! Ты, Эдик! И ты, Пьеро! — Ну, ты, коза, полегче! Чего несёшь? — выпучил глаза Размазов. — Она права, — встрял следователь. — Поэтому вы, Пётр Петрович, покультурнее выражайтесь. А если станете хамить, то ведь по-всякому может повернуться. Мотивы у вас были. Подозреваемый Пекан, действительно, ваш кадр. Наш с вами егерь вспомнит всё, что нужно. Хорошая у него память. Может лет на двадцать навспоминать. Для вас. Строгого режима. — Мало, Коля, я тебя в детстве колотил! — сказал инвестор. — Брат называется! Из-за таких, как ты, инвестиционного климата нет никакого. В стране. Силовик хренов. — Кто бы мычал! — возразил следователь. — Кто меня подговаривал Иван Карлыча посадить? Не ты? Мать Тереза? Нет, брат! Ты, брат! — Ничего не понимаю, — пискнула Марина. 153. Размазов утомился. Засопел. Хлопнул ладонью по столу. Приказал: — Всё! Хватит! О чём договорились, вспомните! Вспомнили? Ольга, вспомнила? Ольга ответила: — Ну… Да… Помню. — Пирожин, помнишь? — Да, — сказал Пирожин. — Помню, — сказал второй Пирожин. — Марина? — Ничего не понимаю. — Эдик? — Да. Размазов подошёл ко мне. Заявил: — Мы все обмануты. Мы все между собой договорились. И решили. Все. Ты компенсируешь моральный ущерб. Нам. И упущенную выгоду. Всем.

русский пионер №2(44). март 2014

— Так, так, интересно, — сказал я. — Сейчас последует сцена насилия? — шепнула мне Настя. — Мне отвернуться? 154. Не то чтобы я это планировал. Но как было не оправдать её ожиданий? Мой удар пришёлся Размазову в глаз. Хотя целился я в нос. Пьеро среагировал, но поздно. Совсем увернуться не успел. Однако и моему замыслу молниеносного нокаута не дал осуществиться. Ударил меня. Ногой в бок. Я закрылся, отступил. Начиналась долгая драка. Уж если суждена дуэль, то состоится обязательно. Мне неплохо удавалось убегать. При том, что в небольшой переговорной бежать было особенно некуда. Кругом были люди и стулья. Но я как-то убегал. Пьеро догонял. Бил. Как правило, мимо. Один раз попал в Пирожина. Причём в своего. 155. Мы оба не блистали техникой боя. Но бились вдохновенно. Меня вдохновляла Настя. Странно, но и Размазова, кажется, тоже она. Засматривались на неё и Эдик, и два Пирожиных. Ещё немного, и они бы тоже ввязались в драку. Всё равно, на чьей стороне. Лишь бы она заметила. 156. Я ещё раз стукнул Размазова в тот же глаз. Настя заскучала. Сказала: — Ну хватит. Пирожины и Пекан сразу бросились нас разнимать. Пьеро отдышался. И опять про старое: — Моральный ущерб. С тебя, брат, полтинник. Долларов. — Всего или только тебе? Просто любопытно, — спросил я. — На всех. — Уже легче. А как вы между собой делить будете? Не помочь? Могу попосредничать. — Договорились мы. Сами разберёмся. Взяла слово Марина: — Ничего не понимаю. Почему мне только два миллиона? Нелогично. Я жена. Его жена. И миллионы тоже его. Почему же мне, его жене, только два его миллиона? А вам, посторонним людям, так много. Вы даже не родственники. — Так ведь и не о завещании речь. При чём же тут родственники? Иван Карлович не умер. А всего лишь нанёс вам и нам ущерб. Вот если бы он умер, тогда да. Тогда родственники. Тогда жена. А если обманул, тогда другие… Мы же вам только что расчёты показывали, Марина Егоровна. Вы же, Марина Егоровна, с ними согласились, — сказал инвестор. 157. Марина обратилась ко мне: — С расчётами я согласилась. Потому что не поняла. А с суммой не согласна. Ваня, я же вижу, в «Чиприани» мы не пойдём. Давай лучше разведёмся. И поделим имущество пополам. — Твоё имущество? Или моё? — Лучше твоё. Хотя я в этом ничего не понимаю. — А меня, Иван Карлович, возьмите опять на работу. Я заглажу. Искуплю, — сказал Эдик. — На ту же зарплату. Если можно. С надбавкой за загранкомандировку.

100

... Он иногда приезжает ко мне. За деньгами. Мы подолгу беседуем. Вспоминаем Настю. Странно, но у нас совершенно непохожие воспоминания. Как будто говорим о разных женщинах. У него своя Настя. У меня своя. Так что узнаём о ней много нового. Друг от друга. Поэтому нам вместе интересно. Говорим, и два её образа сливаются в один. Как в 3D. Красиво…

— Предатель, — сказали одновременно Ольга и Пьеро. — Куда же тебя командировать прикажешь? — спросил я. — Как куда? Сюда, в Англию, к вам. — Я скоро переезжаю. В Боливию. — В Боливию? Тогда не знаю. Может быть, вам директор представительства в Лондоне понадобится? — Представительства чего, Эдик? — Представительства вас… — Пошла пурга! Бред, — воскликнула Ольга. — Ваня, я при всех говорю — ничего мне от тебя не надо. Ты тогда в таком состоянии был… И я в таком же. Оба хороши. Так что без обид. Скажи Лепшинскому, что я по той же цене свою долю продам. Надоело всё… — Правильно, Оленька, — поддержал её следователь Пирожин. — И если что надо будет, Иван Карлович, обращайтесь. Через Оленьку. Или вот мой прямой. И знайте — если что, егерь готов на всё. Только скажите. 158. Инвестор Пирожин засеменил перед Размазовым: — Пётр Петрович, не молчите! План горит! Коалиция распадается! Соберитесь! Действуйте! Пётр Петрович молчал. Не действовал. — Вот наши условия, Иван Карлович, — не дождавшись, сказал инвестор. — Двадцать пять миллионов. И расстанемся друзьями. Иначе… иначе… Скажите ему, Пётр Петрович, что иначе… Пьеро потрогал свежий синяк под глазом. — Видели?! — взвизгнул инвестор. — Поняли?! Так будет с каждым! Вот так вот!

101

159. Размазов положил мне на плечо руку. Тяжёлую, как рельса. Заговорил. Одинаковые слова ложились через равные промежутки. Как шпалы. — Карлыч… ты… правда… не… помнишь… как… мы… в… «Пльзене»… на… спор… отжались… Я тоже положил ему на плечо руку. — Помню. Помню, конечно… Не узнал собственный голос. — Вот… теперь… так… так хорошо. А то было плохо. Хорошо, что помнишь. А если бы не помнил, плохо. Жизнь, брат. Жизнь. Ты понял. Мы обнялись. Настя захлопала в ладоши. Я сделал объявление: — Дамы и господа! Предлагаю выпить. — Есть повод? — удивилась Марина. — Не только повод, но и причина. Мы с Настей… Любим друг друга. По крайней мере, я её точно… — Это что, свадьба что ли? А развод? А раздел имущества где? — забеспокоилась Марина. — Да ладно тебе, Мариш, не суетись, — оборвала её Ольга. — Тебе-то хорошо говорить, — огрызнулась Марина. — Тебе-то после Яши всё отошло. А мне хоть бы половину! И то не факт! А как мне Пашку кормить? Чем? 160. Настя покраснела. Точнее, засветилась вся. Мы с ней встали во главе стола. Как жених и невеста. — Не свадьба… Пока. Скорее помолвка, — пояснил я. Танцева и Джулия внесли закуски и шампанское. Чокались непрерывно. Пили быстро. Спешили забыть, зачем собрались. И перенастроиться. Перенастроились. — Горько, — заорал Размазов. — Горько, — подхватила Марина, — ничего не понимаю. — Горько, — закричали все хором. 161. Тот день был самым счастливым в моей жизни. В тот день застрелился мой сын Филя. Фил. В Хэмпстед Парке. Возле теннисных кортов. Но я узнал об этом только на следующее утро. Поэтому тот день — всё-таки! — был самым счастливым. 1162. Что ещё? Прошло полгода. Настя ушла от меня. Или я от неё. Трудно сказать наверняка. Фил после неудачной попытки самоубийства поправился. В последний момент что-то отвлекло его. Шум снаружи. Или мысль внутри. Он не помнит. Но он тогда дёрнулся. Пуля попала не в висок, а в ухо. И полетела дальше. Погибла ворона. Отстреленное ухо нашли на корте. Среди вороньих перьев и мячиков. Пришили. Не очень удачно. Но всё же Фил выглядит лучше, чем Ван Гог. 1163. Он иногда приезжает ко мне. За деньгами. Мы подолгу беседуем. Вспоминаем Настю. Странно, но у нас совершенно непохожие воспоминания. Как будто говорим о разных женщинах. У него своя Настя. У меня своя. Так что узнаём о ней много нового. Друг от друга. Поэтому нам вместе интересно. Говорим, и два её образа сливаются в один. Как в 3D. Красиво.

русский пионер №2(44). март 2014

подписка НА ПЕЧАТНУЮ ВЕРСИЮ:

спрашивайте журнал МОСКВА: • Сеть мини-маркетов «Роснефть» и АЗС ВР • Супермаркеты и торговые центры: «Глобус Гурмэ», ГУМ («Гастроном № 1»), «Стокманн» • Киоски прессы «Московские новости» («МН-Пресс») • Автосалоны «АВТО-Алеа», «Авилон» • Вагоны премиум-класса РЖД • Галереи, музеи, театры: ЦСК «Гараж», галерея «Люмьер», «Гоголь-центр», Еврейский музей и центр толерантности «Масорет», театр «Современник», галерея «ФотоЛофт» • Книжные магазины: «Мома-Шоп», «Республика», «Джаббервоки», «Омнибус» • Рестораны Сеть Ginza Project, сеть «Кофемания», «Бармалини», «Kinki»

РЕГИОНЫ РФ: Книжные магазины, супермаркеты, магазины и киоски прессы в городах: Барнаул, Владимир, Волгоград, Горно-Алтайск, Екатеринбург, Казань, Кемерово, Красноярск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск, Пермь, Рязань, Томск, Тюмень, Ярославль.

Вы можете оформить подписку через редакцию: • заполнив заявку на нашем сайте http://ruspioner.ru/merchant • или отправив запрос в редакционную службу подписки: podpiska@ruspioner.ru Также подписка доступна через агентства: • Агентство подписки «Деловая пресса» — Москва — www.delpress.ru; • Агентство «Урал-Пресс» — Москва и регионы РФ — www.ural-press.ru; • Интернет-магазин подписки www.mymagazines.ru — Санкт-Петербург и регионы РФ.

ПОДПИСКА ЗА РУБЕЖОМ: • Агентство «МК-периодика» — www.periodicals.ru.

НА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ: http://www.imobilco.ru — «Аймобилко», крупнейший российский интернет-магазин по продаже лицензионного медиаконтента. http://www.litres.ru/periodicheskie-izdaniya/ — ЛитРес — мегамаркет электронных книг № 1 в России. http://www.ozon.ru/context/digital_journal/ — онлайн-мегамаркет OZON.ru. http://www.yourpress.ru — «Ваша пресса», электронные версии газет и журналов. http://ru.zinio.com — Zinio.com, международный цифровой журнальный киоск.

Любви мне не надо, Не надо страстей, Хочу лимонаду, Хочу овощей!

юрий кривоносов/фотосоюз

Николай Олейников

103

русский пионер №2(44). март 2014

№2(44). март 2014

выходит с февраля 2008 года Главный редактор Андрей Колесников Шеф-редактор Игорь Мартынов Помощник главного редактора Олег Осипов Специальный корреспондент Николай Фохт Обозреватель Дмитрий Филимонов Корреспондент Александр Рохлин Ответственный секретарь Елена Юрьева Арт-директор Павел Павлик Заместитель арт-директора Варвара Полякова Фотодиректор Вита Буйвид Препресс Андрей Коробко Верстка Александр Карманов Цветокорректор Снежанна Сухоцкая Корректор Мария Киранова Ассистент редакции Ольга Дерунова Генеральный директор Александр Зильберт Заместитель генерального директора по рекламе Наталья Кильдишева Директор по рекламе Наталья Кирик Заместитель директора по рекламе Анна Матвеева Директор по специальным проектам Диана Чахмахчян PR-директор Елена Жихарева Директор по дистрибуции Анна Бочкова Трафик-менеджер Мария Оськина Оптово-розничное распространение ЗАО «МДП «МААРТ» Тел. (495) 744-55-12, www.maart.ru, inform@maart.ru Редакция: 127055, Москва, ул. Новосущевская, д. 19Б, телефон +7 (495) 988-12-27 Электронный адрес: job@ruspioner.com Сайт: www.ruspioner.ru Подписка: телефон: +7 (495) 988-12-27, электронный адрес: podpiska@ruspioner.ru Обложка: Аксёновы (е) «Анатомия страсти», 2014 Авторы номера: Диана Арбенина, Андрей Бильжо, Натан Дубовицкий, Виктор Ерофеев, Екатерина Истомина, Андрей Макаревич, Джахан Поллыева, Николай Фохт, Александр Чистяков Фотографы: Orlova, Семен Кац, Наталья Львова Художники: Инга Аксенова, Андрей Бильжо, Олег Бородин, Ляля Ваганова, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Маша Сумнина, Александр Ширнин В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв» Учредитель и издатель: ООО «Русский пионер», 127051, Москва, ул. Трубная, д. 25, стр. 3 Тираж 45 000 экз. Отпечатано на Первом полиграфическом комбинате, 143405, Московская обл., Красногорский р-н, п/о «Красногорск-5», Ильинское ш., 4 км Цена свободная Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-52326 от 28.12.2012 Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

№2(44) март 2014

русский пионер №2(44) март 2014

литературный иллюстрированный журнал

Литературная мастерская. Фотокружок. Место для дискуссий. на новом сайте журнала «Русский пионер» www.ruspioner.ru

orlova

Моя мама работала врачом-наркологом. Слишком хорошо помню брошюру, которой она наделяла своих пациентов: «Алкоголизм излечим». Вот и мы, дорогие читатели, изготовили что-то в этом роде и наделяем вас. Только наша брошюра не о вреде, а о пользе алкоголя. Enjoy!

Андрей Колесников

винные карты март 2014

аперитив

Андрей Колесников стр. 1 Пивная гамма. Денис Мацуев стр. 4 Мои отношения с Бахусом. Иван Охлобыстин стр. 6 Заводное вино. Софья Троценко стр. 10 коктейль Йо ма йо! Апогей в Люксе. Игорь Мартынов стр.14 Drink responsibly. Вита Буйвид стр. 20

Печальная история доцента Москалева, изобретателя водки. Александр Рохлин стр. 26 Ты гонишь. Екатерина Деева и Дмитрий Горбунов стр. 32 дижестив

Я Квентина видела. Инна Денисова стр. 40

Маленький сфинкс. Марк Гарбер стр. 44 Игорь Мартынов стр. 48 Обложка: Олег Бородин

винные карты март 2014

итартасс

текст: денис мацуев рисунок: анна всесвятская

Гениальный пианист Денис Мацуев делится с читателем своими рецептами любви к пиву и доходчиво объясняет, почему трофейное «Жигулевское», которое он пил после футбольного матча, где ящик пива был призом выигравшей команде, гораздо вкуснее джин-тоника, который его научила пить королева-мать в Букингемском дворце.

винные карты март 2014

Я РОДИЛСЯ В ИРКУТСКЕ. Некоторым кажется, что это многое объясняет. Есть же популярное мнение о том, что настоящие сибиряки должны пить исключительно водку под закуску в виде байкальского омуля, расколотки то есть. Расколотка — это замороженный сырой омуль, который на несколько дней кладется в соль и перец. Потом им закусывают. Но я водку не люблю, хотя закуска из расколотки божественная. Я люблю пиво. И мне не остается ничего другого, как объяснить почему. В детстве я обожал играть в футбол. Честно сказать, для меня до пятнадцати лет первое место в жизни занимали исключительно футбол и хоккей, и только потом шла музыка. В спортивные игры мы поначалу играли на конфеты, а потом на ящик пива. В команде я был нападающим, чаще в центре, но мог и крайним, и уже тогда точно знал, что если ввязался в какое-нибудь дело, то надо идти до конца. И это было самое большое удовольствие в жизни — выпить пива после выигрыша. Хорошее немецкое пиво уже тогда можно было купить в «Березках» по чекам. А «Березки»

в Иркутске были. И чеки при желании можно было достать. Позже я обнаружил, что у музыкантов много общего со спортсменами. Они ездят на сборы — мы на гастроли, они с тренером — мы с дирижером, у них тренировки — у нас репетиции. Они не скрывают, что после тяжелого матча любят выпить по бокалу хорошего пива. И я полностью согласен. Потому что на концерте нагрузка бывает не меньше, чем на футбольном поле. У меня есть один критерий хорошего выступления артиста: его рубашка. У настоящего профессионального артиста рубашка, когда он покидает сцену, должна быть мокрая на сто процентов. А если она сухая, то возникает большой вопрос, стоит ли вообще такому артисту на сцену выходить. У меня за один концерт уходит два-три литра жидкости, потому что если я выкладываюсь (а по-другому не получается), то выкладываюсь на сто пятьдесят процентов. А пиво прекрасно тонизирует после концерта. Поэтому я очень люблю пиво. Но пиво должно быть хорошее. Недосягаемое первенство в этом деле принадлежит, безусловно, Чехии. Чешское пиво по своему

нутру, по духу всех остальных далеко позади оставило. Чешское пиво — это как рояли «Стейнвей» у нас, как автомобили «мерседес» в Германии. Это настоящее, а все остальное — стремящееся. Любой напиток должен быть продукцией ручной работы. Только тогда понимаешь, что в нем есть душа. О другом пиве с таким удовольствием, как о чешском, не поговоришь. Американское пиво вообще пивом назвать сложно. Английское, то, которое в пабах литрами распивают, оно и вовсе как вода. Зачем, спрашивается, пить литрами тот же «Гиннесс», когда можно выпить пару бокалов идеального чешского пива, темного или светлого, и почувствовать его великолепный вкус? Причем любое чешское пиво — гениально, будь то «Старопрамен», «Крушовице» или «Пильзнер». Особенным могу назвать бельгийское пиво. Сразу вспоминаются пивные в Бельгии, куда заходишь, а там сортов двести пива. Там особый колорит, там особенное аббатское пиво — необычного вкуса, плотное. Конечно, мне приходилось пить и другой алкоголь. Иногда положение обязывает или ситуация. Лет десять назад я был на приеме в Букингемском дворце после своего выступления в Лондоне. Там я познакомился с королевой-матерью. Ей было, наверное, лет сто или что-то вроде того. А мне двадцать пять, не больше. Она очень любила джинтоник. И мы с ней втихаря у камина «раздавили»… уж не помню сколько. Но джин-тоник — джин-тоником, а напиваться я никогда не напивался. Много, конечно, вкусных напитков, но если говорить совсем откровенно, то самое вкусное пиво в мире — это все-таки то, которое я когда-то пил после того футбола. Когда добываешь что-то тяжким трудом, тогда даже «Жигулевское» кажется «Старопраменом».

винные карты март 2014

orlova

текст: иван охлобыстин рисунки: инга аксенова

Иван Охлобыстин подтверждает свою универсальность: будучи человеком религиозным, он нашел проникновенные слова, чтобы выразить свое отношение к теме пития. От столь запредельной исповедальности тема заиграла новыми красками. Точнее, заблагоухала новыми ароматами. И стала крепче.

винные карты март 2014

Водка — никогда не упоминаемый, но всегда присутствующий элемент любого уравнения квантовой физики.

КАЖДЫЙ РАЗ, когда я проезжаю мимо сияющих чистотой витрин магазинов «Ароматный мир» или «Мир виски», губы мои невольно складываются в нехорошую улыбку, схожую с улыбками владельцев пикейных жилетов при виде автомобиля Адама Козлевича в бессмертном произведении Ильфа и Петрова. Не то чтобы я имел какие-либо претензии к объектам вожделения дипломированных сомелье или проявлял высокомерие к записным пьяницам, отнюдь: весь испытываемый мною комплекс чувств относится только ко мне и к моим противоречивым, хоть и, не скрою, теплым, отношениям с главным компонентом всего спектра алкогольных утешений — спиртом. Прежде всего, надо отдавать себе отчет, что настоящее удовольствие от алкоголя получаешь только на стадии отравления. С этого знания, наверное, и следует начинать ознакомление детей с предстоящим большинству из них испытанием. Дальше я бы открыл сюжетную схему вышеупомянутого: бухло, бабы,

поножовщина. Все остальные предлагаемые интриги суть облегченные, для дам и интуристов, варианты первой. Мои отношения с Бахусом начались довольно поздно, но развивались стремительнее сексуальной интриги половозрелого бабуина. В двадцать пять лет я понял, что пора пить, иначе придется забыть о карьерном росте и новых знакомствах. Пили все, пили всё, пили всегда. Пили поодиночке, пили компанией, пили заочно. Как человек обстоятельный, прежде чем броситься с головой в бездну оголтелого пьянства и сопутствующих ему безобразий, я провел ряд клинических исследований в поисках идеального напитка. Разумеется, я прошел путем, проторенным моими великодушными предшественниками: водка «Столичная» у таксистов, спирт «Рояль», водка «Абсолют» во всех ее ипостасях, водка «Финляндия» во всем ее многообразии, ну и текила, ром, виски, коньяк, сливовица, граппа, абсент. С последним сложились особенно трогательные отношения.

По прошествии определенного времени с любезной помощью старших товарищей, искушенных в поставленном вопросе, я ознакомился с лучшими образцами мирового виноделия и пришел к убеждению, что в силу своей толстокожести я буду только оскорблять этот вид продукта его употреблением. Пиковый результат достигался неимоверно долго, с ощутимым вредом для пищеварительного тракта, вкус поражал своей схожестью со вкусом скисшего сока, чем, собственно, вино и является. Образно говоря, не пер я на дизеле. С коньяком, при всех его неоспоримых преимуществах перед вином, тоже как-то не сложилось. Хотя я возлагал на коньяк немалые надежды. Тут вся неувязочка в том, что у коньяка прекрасный послужной список, он, как женщина, требует обязательств, а это плохо соотносится со сверхидеей самого алкоголя. Однако не скрою своего умиленного восхищения при наблюдении за процессом принятия коньяка людьми, что-то смыслящими в нем. Эти трогательные тисканья в ладони полупустого бокала для нагрева пьянящей субстанции, это обонятельное проникновение обладателями здоровых гайморовых полостей, эта забавная осведомленность о марке коньяка и годах выдержки. Для меня отчегото над процессом презентации коньяка всегда витает дух Валерии Новодворской с ее принципиальным неприятием текущей реальности и готовностью берсеркера к борьбе с представленным на тот момент режимом. Иначе выражаясь, тупит коньячок при ускорении на обгоне. Был у меня случай: мой лучший друг, человек совершенный во всех отношениях, включая финансовые, манил меня купленной на аукционе бутылкой из подвалов Буонапарте. Когда же я узнал, что в моем бокале плескается стоимость пятой модели БМВ, мною овладела безысходная троцкистская тоска и тяга к изменению государственного строя. А нам, Охлобыстиным, такие чувства испытывать ни к чему. Державники мы, поелику нам всегда было чем заняться. Не скучаем. Да-с! Вот, например, сливовица скучать не дает. Помню, шарашили американские свободолюбцы ракетами по мирному населению тогда еще Югославии и я на паях с шестым каналом снимал Пасху в кафедральном со-

винные карты март 2014

боре Белграда. А под утро пошли на местное телевидение «перегонять сигнал», очередь за съемочной группой из Германии заняли. Чувствую, часа два мы здесь прокукуем. Предложил своей съемочной группе немцев предупредить и пойти раки (сливовицы) употребить. Оператор наш, за ночь страха натерпевшийся, тут же согласился, а директор, наоборот, речь о гражданской ответственности затеял. Плюнули мы с оператором на какую-то дополнительную ответственность, в Уголовном кодексе не прописанную, а оттого и никаких романтических ассоциаций у нас не вызывающую, немцев предупредили и пошли искать, где нам поблизости раки нальют. Директор покобенился и за нами поплелся. На соседней улочке нашли кафе, заказали у старика-официанта по сотенной на брата, но выпить не смогли, расплескали, потому что в здание телевидения ракета угодила и смела это здание в пыль, вместе с немцами. Хотя не уверен. Когда я с главным немцем сговаривался, он тоже сливовицей заинтересовался. Смекалистый народ эти немцы.

винные карты март 2014

Кальвадос, опять же, выбор Джона Грея, у которого Мэри была всех прекрасней. Не напиток, а книжка-раскладушка про жизнь смелых и красивых людей. Не могу ничего отрицательного припомнить в связи с этим напитком. Одни «анкл бенс» и «бесаме мучо». Както пожалел он меня. Ан нет, было! В совсем юном возрасте я, вдохновленный им и распирающими меня надеждами на счастье, въехал на мотоцикле в метро. Лихо проскочил турникет мимо визжащих старушек-контролеров, прогрохотал по ступеням невысокой благо лестницы и лихо соскочил на рельсы, где толком покататься не удалось — поезд дорогу перегородил и на плечи дежурный милиционер прыгнул с нелепыми криками. Эх, глупая, но искренняя юность! Но при этом выпади мне возможность изменить прошлое, стал бы я менять? Да ни при каких обстоятельствах! Что бы там ни было, но я такой, потому что это было. Эффект бабочки. И пусть шрамы от хмельных переделок испортили мне татуировку на левом плече, колотая клюшкой для гольфа правая ключица перед

грозой посасывает, до полусотни раз сломанная переносица не дает в полной мере насладиться любимым букетом «Полуночной мессы» Этро, а самодержец одной карликовой державы до сих пор держит на меня обиду за попытку помыть его в одежде в ванной комнате «Карлтона» (но это было выше моих сил: самодержец был вылитый Ипполит из «Иронии судьбы») — пусть всё-всё против, но двести пятьдесят граммов водки, махом выпитые когда-то моей возлюбленной, не позволили ей разглядеть меня толком, и я пятнадцать лет счастливо женат, а этого мне вполне достаточно, чтобы реабилитировать настоящий алкоголь. Тем более что я выжил, чего нельзя сказать о Леше Саморядове, Саше Соловьеве, Толе Крупнове, Никите Тягунове, Наде Кожушанной, Пете Ребане, Владе Галкине и еще сотне-другой бесконечно талантливых молодых еще людей. Но это жизнь. Помните, в «Мостах округа Мэдисон» один из главных героев задает вопрос: «А что случилось дальше?» Другой главный герой отвечает ему: «А дальше случилась жизнь».

валерий кацуба

текст: софия троценко рисунок: анна каулина

Руководитель Центра современного искусства «Винзавод» София Троценко говорит о том, что влияние алкоголя на мировую культуру сложно переоценить. Но при этом признается, что сама она не пьет. Парадокс.

винные карты март 2014

КОГДА Андрей Колесников позвонил мне с предложением написать что-то об алкоголе, Пазл в моей голове мгновенно сложился: почему-то все мужчины — и некоторые дамы — уверены, что стоит последнему коллекционеру покинуть пределы Винзавода, как на центральную площадь этого оазиса культуры выскакиваем мы — бойцы невидимого арт-фронта, и начинается такое… (Здесь каждый включает собственную фантазию, но алкоголь — непременный атрибут всех мечт.) Даже мудрейший… впервые войдя в Большое винохранилище (это у нас так выставочные площадки называются), долго поводил носом в надежде, по его же признанию, уловить следы былой винной роскоши. Увы и ах, дамы и господа, вынуждена открыть вам страшную правду: ничего подобного у нас не происходит. Умаявшись за день, мы чинно и скучно разбредаемся по домам к семьям и детям. А я так вообще, стыдно сказать, не пью. Хотя влияние алкоголя на мировую культуру сложно переоценить. Скольких шедевров живописи, скульптуры и нетленных литера-

турных трудов лишилось бы человечество — ведь многие произведения в трезвой памяти никто просто не оценил бы. Ведь не только арт — и некоторые кулинарные шедевры без фронтовых ста грамм не идут. Однажды я оказалась в стайке подопытных комильфо на гастрономическом суаре. Названия блюд вещали: «жидкий бородинский хлеб со сливочным маслом», «борщ в виде равиоли из свекольного желе, начиненных картофелем, луковым пюре и сметаной, с карпаччо из филе вола и картофельными чипсами», «барабулька с вуалью из желе алоэ на брандадо с крабом и саликорнией в супе из зеленого горошка» (меню я храню до сих пор). На деле — всего лишь разноцветные кубики и пенки на лопаточках и ложечках. Есть было страшно, но автор шедевров ходил от столика к столику, и откосить не получалось. Каждая подача сопровождалась новой любовно выбранной шефом бутылкой: белое, красное, розе, коньяк, и вскоре — после борща, но до сациви — публика разделилась на два лагеря: трезвенники страдали и давились, а позволяющие себе расцветали на глазах.

Поверьте, я в тот вечер завидовала им, как ни до, ни после. Тогда-то я и поняла, что умение пить — искусство. Актуальное, не побоюсь этого слова, иногда даже очень. Ведь это только кажется, что напиться легко. А вы сами-то пробовали? А чтоб каждый день? Да без отрыва от производства? А с другой стороны, счастливцы даже не представляют, до чего комичные (трагичные, реалистичные и прочие) картинки наблюдает трезвый зритель их праздника жизни. Кафе «Маяк» — вот подлинное счастье сопричастности. Чего стоит только проход Андрея Васильева по залу до барной стойки. Впрочем, уважаемый Андрей Витальевич там, скорее, исключение: большинству завсегдатаев, кроме умения зарядиться, похвастаться особо нечем. Выручает одно: коллеги по цеху, а главное, критики и меценаты употребляют рядом, плечом к плечу. А когда совместно выпитые бокалы исчисляются десятками, просто стыдно не уважать собрата. Тем и живут. Так что важно не просто уметь пить, но и делать это в правильной

компании — что тоже нужно признать искусством. Хотя для меня высший пилотаж употребления спиртных напитков — дар не приходя в сознание поручить себя, любимого, заботам ближнего. Всегда же найдется кто-то, кто подберет, обогреет, а потом как начнет жалеть, etc. Благо подопытный объект забот не то что не сопротивляется — даже не мяукает лишний раз. А то получится, как у одной моей приятельницы, широко известной в узких кругах способностью буквально с бокаладругого говорить людям правду. В глаза. Трагикомедия в том, что обычно барышня — само обаяние и нежность, умеющая одной улыбкой убедить мужчину напротив, что он гений с отличным чувством юмора, да еще и герой-любовник в придачу. Так что несколько ее наиболее ранимых собеседников просто перестали с ней общаться. Казалось бы, самый лучший выход — завязать. Но нет, куда там. Девушка продолжает время от времени расслабляться, напрягая очередного ничего не подозревающего симпатягу. Справедливости ради надо сказать, что многие, а не только представители околотвор-

ческих профессий, категорически отвергают безалкогольные варианты релакса. И, пожалуй, единственная причина моих сожалений по поводу безалкогольности бытия — потому что не проверенную на людях еду я давно не ем — многочасовые беседы на самые разные темы. Народные умельцы «плеснуть колдовства» точно знают, кому, чего и сколько надо наливать и подливать, чтоб до утра бурно, с цитатами и цифрами, обсуждать политику Сталина, читать наизусть Бродского, неспешно спорить о Бахе и т.д. Получается беседа без границ и тормозов, а ты сидишь рядом молча, вся такая трезвая и стеснительная, знающая ничуть не меньше аргументов и фактов, но… Как-то боязно, что ли. Правда, мне тут сообщил один писатель, что, проспавшись, ни один из моих героев не сможет повторить велеречивых подвигов — засмущается. А он сам — автор трех бестселлеров — без стакана виски вообще ни строчки не написал. Может, и мне пора начать? Глядишь, стану творческой личностью — если не сопьюсь, конечно…

винные карты март 2014

The Macallan: взгляд на Шотландию со вкусом и ароматом виски Взгляд на Шотландию от мастера фотографии Эллиотта Эрвитта и вкус Шотландии от мастера виски Боб Далгарно – 58 новых уникальных образов самого дорогого в мире* виски The Macallan. 58 видов Шотландии и для каждого – экслюзивный сорт односолодового однобочкового виски The Macallan. Эта коллекция – четвертая по счету в проекте The Macallan Masters of Photography, – самая масштабная. У каждого сорта The Macallan – свой характер и особая экспрессия. И, собственная история, выраженная в ощущениях: от оригинального взгляда – к уникальному аромату и вкусу. Эллиотт Эрвитт запечатлел картины родины виски The Macallan, Боб Далгарно отразил их настроение духом напитка. Боб Далгарно, мастер виски The Macallan: «Искусство создания виски и мир фотографии удивительно схожи. Эллиотт находит идеальную форму, а затем подыскивает что-то интересное, чтобы ее наполнить. В награду за свое терпение, он получает кадр, полный вдохновения, – точное воплощение того, что он хотел отобразить. Так и мы используем лучшие подготовленные дубовые бочки для нашего очередного изысканного напитка.

Бочки создают его основу. Мы ждем, пока напиток насытится вкусом дуба и унаследует характер дерева. Спирты, спящие в бочках, регулярно проверяются, пока не наступит нужное время, идеальный момент для того, чтобы извлечь готовый виски из бочки и представить миру следующий шедевр The Macallan». Черно-белые снимки Эллиотта Эрвитта – видение прошлого в настоящем, выбор Боба Далгарно – насыщенная лаконичность и эмоции полутонов, дающие «ощущение присутствия». The Macallan идеально дополнит путешествие в свое прошлое за воcпоминаниями, вызывая и возвращая забытые эмоции через аромат и вкус. Боб Далгарно, мастер виски The Macallan: «Поскольку в мою задачу входило создать виски, который бы отражал работы Эллиотта и наоборот, нужно было остановиться на каких-то определенных особенностях на-

питка: будь то цвет и аромат в самом начале или вкус и послевкусие. В конечном итоге я искал виски с характером: сбалансированный, глубокий, насыщенный и плотный. Для меня было очень важно достичь ощущения присутствия на той или иной фотографии, чтобы выбранный виски отражал содержание композиции, поэтому я задавался разными вопросами: Был ли это ветреный день? Воздух был соленый? Моя работа заключалась в том, чтобы найти те бочки, которые передадут эти ощущения и лучше всего отразят настроение фотографии». Мировой тираж – 2030 бутылок The Macallan, по 35 экземпляров каждой пары-шедевра – снимок от Элиотта Эрвитта и виски от Боба Далгарно в бутылках ручной работы. (Также издана ограниченным тиражом фотокнига Эллиотта Эрвитта «Великое шотландское приключение» / Great Scottish Adventure из 158 снимков.) Для России специально отобраны и представлены 4 образа – 4 сорта виски:

* Виски The Macallan занесен в книгу рекордов Гинесса, как самый дорогой виски в мире, когда-либо проданный на аукционах. По итогам аукциона Sotheby’s в Нью-Йорке в 2010 г.

ся на играх горцев: так молодежь приобщается к своей истории и культуре.

Характер виски № 0010191 раскрывает фотография «Шотландцы танцуют хайланд. Игры горцев в Аберлауэре, область Морей». Это

традиционный шотландский виски, которому не чужды современные веяния. На снимке мы видим, как танцоры хайланда соревнуют-

Характер виски, в основе которого лежит традиционный для The Macallan теплый маслянистый вкус, сбалансирован насыщенными ароматами, напоминающими по ощущениям запах развевающейся в танце тяжелой ткани и Харрис-твида. В послевкусии традиция уступает место легкости и впускает свежий аромат с энергичными нотами зеленого яблока и ярмарочных конфет.

Третьим сокровищем коллекции стала бутылка виски с номером 0004113 и парный фотоснимок «Зоя в баре и мужчина, глядящий на нее. Гостиница Дроверс Инн у озера Лох-Ломонд и Национального парка Троссакс, деревня Инвенарнан, область Стрелинг». Этот виски создан для созерцания и подарит каждому отражение его мыслей. Подобно аромату полированного дуба и специй, застывшее во времени постоянство момента определяет характер этого напитка с загадочными оттенками ириса и сладостью патоки.

Следующий фаворит коллекции – виски №0016963 – и сопутствующая фотография «Женщина, проходящая мимо церкви. Крестовоздвиженская церковь Королевы, Глазго». В этом цельном виски отражены необыкновенные смелость и сила. Классические ноты гвоздики и мускатного ореха, гармонично дополненные оттенками дуба, передают вечность и целеустремленность – понятия, которые фотограф легко запечатлел на этом снимке.

Завершающим шедевром эксклюзивной серии для российского рынка стал виски под номером 0015670 с фотографией «Выступление волынщиков. 68-е игры горцев в Аберлауэре, районе Стратспей, мемориальный парк Элис Литтлер, область Морей». Этот виски, как и парный ему фотоснимок, представляет собой мастерскую комбинацию

солидных и мощных нот соседствующих с молодым и ярким началом. В букете доминируют выраженные насыщенные ароматы сухофруктов, полированного дуба и апельсина, олицетворяющие зрелость. Одновременно энергичные, но мягкие цитрусовые нюансы компенсируют зрелость основных нот, подобно юному волынщику в окружении более крепких и опытных старших товарищей.

винные карты март 2014

дмитрий воздвиженский/фотосоюз

От вокзала — первым делом в супермаркет: один винный отдел скажет о свойствах нации больше всего страноведения. Здесь сразу ясно, почему Люксембург называют маленьким, но крепким сердцем Европы, а замок его считался самым неприступным в Европе.

текст: игорь мартынов

Когда выяснилось, что, по статистике, больше всего в мире на душу населения алкоголь потребляют в самом сердце Западной Европы, в Люксембурге, туда был направлен Игорь Мартынов с заданием на месте разобраться в феномене, опрокидывающем гордые представления россиян о своем лидерстве в области пьянства. 15

винные карты март 2014

— Цель

визита? — осведомился бельгийский паспортный контролер в аэропорту Брюсселя, обшмонав шенгенскую визу и лупой, и тактильно, и на нюх — хорошо еще не лизнул. Сказать правду? Что командирован собрать данные про выдающийся малый народ, перепивший русских? Сочтет за издевку, за подвох. Ответил уклончиво: — Люксембург — там сейчас праздник молодого вина. — Там всегда праздник, — усмехнулся офицер и залепил штамп с явным намерением погасить визу раз и навсегда. О, значит, я на верном пути! От Брюсселя до цели — четыре часа электричкой; глаз ищет в заоконном пейзаже изъяны, присущие сильно пьющей стране: несвежие деревни, подкошенные ЛЭПы, коррозирующую с позапрошлой войны спецтехнику. Но видятся сплошь заливные луга и стройные, как будто выправленные фотошопом коровы, почему-то сивые. Или седые? Продолжительность жизни в ЕС о-го-го какая, не исключено, что и у коров… На вокзале в Люксембурге — первая иллюстрация в тему: двое граждан помятого типа, напряженный диалог, вот один нечетко отмахнулся пивной бутылкой, стекло дробится по ухоженному кафелю. Вроде бы классика, но финал озадачил: виновный тут же опал подбирать осколки, затирать лужицу — униженно, хлопотливо, как будто и не во хмелю! От вокзала — первым делом в супермаркет: один винный отдел скажет о свойствах нации больше всего страноведения. Здесь сразу ясно, почему Люксембург называют маленьким, но крепким сердцем Европы, а замок его считался самым неприступным в Европе. Любую осаду коротать в охотку, когда в твоем распоряжении такой недюжинный, безмерный арсенал! Вот осанистые, как гренадеры, бутылки с местным мозельским; за ними, как резвые пехотинцы, емкости с пивом, а напротив, с бравостью личной гвардии великого герцога, построились самогонки — грушевые, яблочные, вишневые, всякие. Чуть

винные карты март 2014

выше — генералитет: почетная полка со сколь кратким, столь и неисчерпаемым званием «спирт». И, разумеется, сполна представлен иностранный легион, все эти виски, коньяки, текилы… Я не был одинок в своем замешательстве пред этой чашей, воистину неупиваемой: местные ценители не кидались на первое попавшееся, они как бы оттягивали момент окончательного выбора, примеривались, брали какую-нибудь бутылку с полки, любовно поглаживали, изучали, будто видели в первый раз. Отходили, возвращались, словно с кем-то внутренне советовались, спорили, намечая алкогольный маршрут то ли на вечер, то ли в ночь, а может быть, и на тот свет. Как знаком, как физически ощущаем этот трепет преддверия, эти первые симптомы, случайные взгляды, невольные касания, из которых постепенно, глоток к глотку, вырастет яркое, полносильное чувство, переходящее в триумфальный delirium! Один из ценителей выглядел особенно нервно, для самоуспокоения он то и дело прикладывался к чекушке, взятой прямо здесь же. «Какое бесстрашие! — думал я. — Прямо под камерой видеонаблюдения!» Когда он повернулся, я заметил на кармане бейджик «Sécurité» и рацию на поясе: о, даже охранка здесь дружится с Вакхом, причем не делая из этого тайны! Какое дивное, какое заповедное место! Заценив боеготовность Люксембурга не только визуально, но и внутрь, приободренной походкой по авеню Свободы я устремился в люди. Сомнений в направлении не возникло: весь город, вся страна и еще пол-Европы двигались синхронно со мной туда, где в вечереющем небе скрещивались лучи прожекторов, откуда, усиленные эхом, неслись влекущие, как пение сирен, звуки серьезной гульбы. Старый город по шпили обклеен агитками: «Все на Шуберфойер!». Раз в году на три недели главный паркинг страны зачищают от авто, монтируют экстремальные аттракционы, но главное — отстраивают квартал питейных заведений, чьи приветливые лона

распахнуты до полуночи и позже: это у них называется «белые ночи». Главный слоган момента начертан краской на заборе: «Отсутствующее звено в цепочке между обезьяной и человеком — это мы!». Такое скопление демоса, вооруженного фужерами, рюмками, стаканами, кружками, попадалось разве что на зорьке девяностых, в пору лезгинской «Амаретты» и венгерского «Абсолюта» (многие и теперь уверяют, что абсолютнее оригинала), в непрочную эпоху ночных ларьков и беспричинных перестрелок, — в общем, при приближении к ярмарке мышцы инстинктивно входят в тонус, рука судорожно ищет в кармане свинчатку… Помним-помним, как это было: сперва эйфория, брататься как индейские люди, потом слово за слово — и в хлам разбитое лицо, и летящие веером зубы, и в лучшем случае травмпункт в Пироговке, ближайший к ЦПКиО. По старой памяти, внедряясь в массы, держу ухо востро, сканирую ситуацию. Первый повод для тревоги: на входе нет металлоискателей, но что еще подозрительнее — нет полиции, лишь где-то на отшибе маячит дежурная машина, но ни спецназа, ни морпехов. Преступная халатность? Роковая безалаберность? А между тем градус веселия вполне убойный. Людей раскручивают на центрифугах и подбрасывают на резинках, гонят на вагонетках и топят в аквариумах, чертово колесо крутится с бешеной, непригодной для обозрения скоростью; все беснуется, визжит, гогочет. И такая теснота, что ежесекундно есть повод не сдержаться, сказать: «Не понял, ты на кого тянешь?!», демонстративно выйти из себя, — так почему же не выходят?! Наоборот, с каждой принятой дозой, вместо того чтобы, как у нас заведено, набычиться, помрачнеть — местные размякают, расслабляются, впадая в полную гармонию с миром. Я специально снял пробу: напитки настоящие, не бутафория! Но что-то не так… Какойто перевод продукта! Какое-то оскорбление жертвенного предназначения выпивки! Мы всходим на костер запоя торжественно, как Джордано Бруно, как

getty images/fotobank

Орлеанская девственница, как гугеноты и монатисты, как двадцать шесть японских мучеников из Нагасаки. Мы знаем, что на выходе можем обнаружить пустые карманы, прощальную записку от жены, увольнение по статье 81, пункт 6, и неукротимое чувство вины, и жалкий отсвет загубленной жизни. Вот тогда динамично, дерзко начинаешь со дна, с нуля, в ударные сроки формируешь новую семью, карьеру, фениксу подобно; пишешь роман, снимаешь трилогию, делаешь открытие, не забывая попутно зачать детей, построить хаус… О, эта высокая жажда реванша! Мол, рано списывать, рано ставить крест! Мощный рывок — до следующего этапного срыва, до очередной перезагрузки. Алкоголь, таким образом, судьбоносен, не надо быть буддистом, чтоб уплотнить несколько жизней в одну, — так не кощунственно ли пить ради хаханек, как первобытные люди, простого веселья для? Я понял: надо срочно разъяснить публике упускаемые ею преференции пьянства; тем более люксембургский диалект оказался нехитр, в основе — зна-

...И еще много других удивительных деталей я узнал. Что алкоголь можно покупать с шестнадцати лет. Что за рулем можно выпивать до 0,8 промилле, то есть полбутылки вина. Что почти половина рабочих и служащих пьет в рабочий полдень, а каждый десятый — с утра...

комые сызмала выражения «ё-маё» (jo ma jo, в переводе «ну да, ну да!») и «тип-топ» (tip-top, в переводе «тип-топ!»). Заказав очередную рюмку грушевой eau-de-vie, я обратился к белокуропозитивной (других тут и нет) барменше: — А что предпочитают люксембуржцы пить? — Все! — сказала барменша. — Йо ма йо! — сказал я. — Завтра же рабочий день, как они после микста? — Тип-топ! — сказала барменша. — У нас в Люксе воздух чистый, проспятся. Налить что-нибудь еще? — Йо ма йо! — сказал я. — Да, еще. Что-нибудь. Обезоруженный белокурой позитивностью, я отложил проповедь до завтра. …Действительно, воздух в Люксе чистый. На утреннюю встречу с директрисой Центра предупреждения токсикомании мадам Микели я пришел без сожалений о вчерашнем. И тут же предъявил статистику. Как же так, эталонная Европа, идеальная страна, всегда вас ставили в пример — а вы, оказывается, пьете?

винные карты март 2014

Да я ведь не осуждаю, мне ли осуждать! — Да, пьем! — с каким-то даже вызовом согласилась мадам Микели. — Ну а как же не пить? Страна наша триязычная, в каждом уживаются три традиции, три культуры. Надо постоянно держать баланс внутри себя. Чтобы договориться в себе с французом, пить вино. Чтобы поладить с немцем — пиво. Ну а люксембуржцу налить рюмку чего-нибудь крепкого. Вот и приходится каждому пить за троих. Прикинул: по последним замерам, в России обнаружено 182 народности. Найдется ли титан, способный с каждой чокнуться, уважить? — Говорят, в стародавние времена, лет сорок назад, когда на престол взошел принц Жан, в Великом герцогстве еще встречались непьющие люди. Но теперь таких больше нет… — …И в прошлом году Люксембург закономерно признан самым богатым государством ЕС, — продолжил я.

getty images/fotobank

— Понимаю стремление русских для самооправдания найти кого-то запойнее себя. Увы, на эту роль мы не годимся. — Мадам Микели улыбнулась не без победного сарказма. — Дело в том, что в Люксембурге алкоголь, а также бензин и сигареты дешевле, чем у соседей. Так уж сложилось. Ежедневно к нам в страну на работу приезжает двести тысяч человек. Заправляются, закупают спиртное, вечером уезжают по домам. А все, что продано, делится на граждан герцогства. Вот откуда эти цифры. Нереальные. — Мадам, вчера я был на Шуберфойере… — Я заметила… — Так вот: трезвых, кроме детей, там не было. А ведь на ярмарке сейчас весь город, вся страна. — Это длится всего три недели… — Да, но в долине Мозеля уже начинаются винные праздники, это до ноября. Потом Рождество не за горами, а дальше Бургзонндег, Фуесент, Эмешен…

винные карты март 2014

— Ну вот, опять цифры, — теперь уже обаятельно улыбнулась мадам директриса. «А не сгонять ли за мозельским? — мелькнула шальная мысль. — Когда еще выпьешь в центре борьбы с токсикоманией, к тому же с самой директрисой!» — А вы пьете? — спросил я. — Что? — Ну… вино? — Да. И еще много других удивительных деталей я узнал. Что алкоголь можно покупать с шестнадцати лет. Что за рулем можно выпивать до 0,8 промилле, то есть полбутылки вина. Что почти половина рабочих и служащих пьет в рабочий полдень, а каждый десятый — с утра. При этом уровень преступности почти на нуле, страна живет и развивается, тип-топ. …Для осмысления навалившейся фактуры пришлось ретироваться на свою территорию, в единственный на весь Люкс русский ресторан «У кучера». — Да, бухают они крепко, — подтвердила хозяюшка заведения Марина. — Почему так? А вы спросите у Жоржика! Жоржик, то есть Жорж Кристен, самый сильный человек планеты и, может быть, даже Люксембурга, двадцать раз вписанный в скрижали Гиннесса, будучи вегетарианцем, как раз кушал овощные голубцы, запивая хреновухой («мердовухой», как он выражается). Както, вернувшись с гастролей по России, рекордсмен увидел в окне заведения Григория Распутина, поющего под гитару. Жорж заглянул на огонек, испил хреновухи и с тех пор стал завсегдатаем. Этого внешне скромного, на вид вполне гражданского человека трудно заподозрить в том, что он таскает зубами самолеты, поезда, а еще за 72 минуты 55 секунд способен согнуть 250 гвоздей длиной 20 см. Числится за ним еще один рекорд, не попавший в Гиннесс, но стержневой в биографии: однажды здесь же, у барной стойки, силач перепил русского, причем артиста. Отчет об этом историческом событии имеется на ресторанной доске почета, хотя по лицам на фото не разобрать, кто проиграл, кто победитель.

getty images/fotobank

Зачем пьет Жорж? В маленьких городах, где в любое место успевают пешком и направление ветра узнают по флюгерам, где течет неспешная, как будто арестантская жизнь, по сто раз на дню проходя одно и то же место, встречая одни и те же лица, чтобы не сойти с ума от рефренов, от скуки, приходится постоянно обновлять, изменять, искажать реальность. А кто сделает это лучше алкоголя? Это творческий метод — объемный универсум на пятачке, в тюремной тесноте. Спиртное сродни поэзии. Как сформулировал физик Поль Дирак: «В науке мы стремимся сказать о том, чего еще никто не знает, так, чтобы это поняли все. Поэзия делает как раз наоборот». Вино помогает всякий раз измышлять что-то новенькое, запутывать следы, преображаться до неузнаваемости. Люксембуржец никогда не пьет в одиночку, сам с собой, — он пьет наружу, усложняя, расширяя свой миниатюрный мир. И Жорж иллюстративно сделал глоток «мердовухи». Зачем пьют русские? Когда такие территории, непостижимые уму, непод-

...Вино помогает всякий раз измышлять что-то новенькое, запутывать следы, преображаться до неузнаваемости. Люксембуржец никогда не пьет в одиночку, сам с собой, — он пьет наружу, усложняя, расширяя свой миниатюрный мир...

властные логике, у человека развивается боязнь разомкнутых пространств. Как будто в мире пробоина и внутренняя энергия истекает в безучастную пустоту. Человек пытается спастись, забаррикадироваться. Алкоголь для русского — это крепостной ров, стена, последняя линия обороны. Он не может мыслить масштабом необъятной страны, его единица измерения — он сам. И он пьет внутрь. В итоге — самоедство, самокопание, замкнутость, мрак. Пьяный русский подобен Бетховену: он один слышит волшебную музыку внутри себя. Жорж Кристен, вежливо, но наотрез отказавшись от следующей рюмки, отправился к своим рекордам. А я — к своим. «Вот, оказывается, какими видит нас остальное человечество! — сокрушался я по дороге на Шуберфойер. — Нет, с этим надо решительно кончать… ломать стереотипы… доказать обратное! Да-да, со всем распахом и удалью, демонстративно, на юру!» Без труда нашел я вчерашнюю белокуро-позитивную. Она, конечно же, не вспомнила. — Водку! — сказал я. Она подставила рюмку. — Бутылку! — сказал я. — Бутылку?! — Йо ма йо! Bouteille. Flasche. Bottle. Начальный глоток из горла, с подкруткой, как учил дворовый алкоголик Маркиз, я сделал у нее на глазах. «После первой не закусывают!» — всплыло из тайников. Теперь-то меня точно запомнят! Долой бесплодье умственного тупика! Я вам покажу самоедство и замкнутость! Второй, до дна, глоток я делал, сменив искусственную иллюминацию маленького города на окружение небесных светил. Из апогея чертова колеса весь Люксембург виднелся как на ладони; мизерный, игрушечный, то ли люди, то ли куклы. «Срочно нужен третий, решающий глоток», — подумал я, уходя в астрал. «Русскому больше не наливать!» — раздалось откуда-то сверху.

винные карты март 2014

Правда, у экскурсовода то ли с юмором оказалось не очень, то ли часть зарплаты он получает продуктами производства и это делает его несколько ограниченным человеком, но на мой вопрос о гениальности тринадцатилетнего мальчика, возглавившего производство виски, он ответить не смог.

винные карты март 2014

текст и фото: вита буйвид

Фотограф и журналист Вита Буйвид отправляется в Нэшвилл (США) — в пресстур, дегустировать бурбон Jack Daniels. Казалось бы, дело понятное, рабочий момент. Однако Вита не из тех, кто способен на мирную дегустацию.

винные карты март 2014

Понедельник начинается в воскресенье. И Стругацкие тут ни при чем. Все дело в этом чудовищном салате. Не знаю, как меня угораздило воскресным вечером в приличном нэшвиллском ресторане заказать салат «Monday night». Скорее всего, я была зомбирована его названием. Состав вроде был нормальным, но кто бы мог подумать, что так измельчить овощи можно не только в Крыму, но и в южном штате, а обещанные анчоусы спрячут под плотным слоем зеленого лука. Видимо, влияние южных широт на любой долготе одинаково. Официанту я честно сказала, что это есть невозможно, и в ожидании основного блюда пробовала салаты соседей. С основным блюдом тоже промашечка вышла. Официант как-то лихо умудрился подбить как минимум пять человек заказать лобстеров, мотивируя их невероятной свежестью. Но пока лобстеров готовили, выяснилось, что живут они около ста лет, а поедать их начинают после достижения восьмилетнего возраста. И тут я почувствовала: началась вторая стадия вегетарианства. Мясо я давно уже не ем, только безмозглую рыбешку, но съесть такое высокоорганизованное существо, как восьмилетний лобстер, тоже будет непросто. Это вам не мелкий сифудик. Идиоты вряд ли так долго живут. Хорошо еще, что не обязательно было все это запивать вискарем. Компания, которая вывезла нас в пресстур, чтобы мы в полной мере прониклись производством виски Jack Daniels, к счастью, занимается еще и другими напитками. Я некоторое время колебалась, но все же остановилась на своем фаворите — красном вине. Отличном, кстати, из Русской долины в Калифорнии. Белое там, конечно, тоже было, но, честно говоря, красное вино я заказала сразу. Сейчас ведь уже не обязательно соблюдать правила сочетания продуктов с напитками, это даже главный редактор журнала Maxim подтвердил. Тем более что виски я честно пробовала на дегустации, внимательно изучила жизненный путь самого Джека во время экскурсии по

винные карты март 2014

фабрике, даже задавала каверзные вопросы экскурсоводу. Правда, у экскурсовода то ли с юмором оказалось не очень, то ли часть зарплаты он получает продуктами производства и это делает его несколько ограниченным человеком, но на мой вопрос о гениальности тринадцатилетнего мальчика, возглавившего производство виски, он ответить не смог. А вот дегустатор оказался крутым мужиком. Чувствуется, любит он свою работу. Кроме того, у него позиция удачная. Оказывается, бывают сертифицированные дегустаторы, а бывают и без сертификата. Так вот, сертифицированные во время работы обязаны сплевывать продукт. А тем, кто подрабатывает без сертификата, можно его глотать. Наш сразу смекнул, что сертификат ему по большому счету не нужен. Понт сплошной, и никакого удовольствия. Когда он заметил, как я отставила в сторону их пресловутое новшество типа нашей медовухи, не удержался от одобрительного кивка. А про их коктейльчик — совместное детище Jack Daniels и Coca-Cola — и вовсе говорить отказался. А меня всего-то интересовало, куда идут забракованные дегустаторами партии виски. Ах, нужно было быть внимательнее на дегустации. Если профессионал о чем-то говорит без восторга или передергивает плечом — это же знак! В магазинчике при музее я ошибок не допустила. Купила коллекционную бутылку по случаю юбилея старины Джека — для редакции. А себе версию Gentleman. Понравилось очень. Я ведь до этого только «семерку» пила. Страшную ошибку я допустила позднее, уже в воскресенье, после этого пресловутого понедельникообразного салата и лобстера. После ужина очень маленькая часть группы решила не возвращаться в отель, а пройтись по местным клубам. За этим, собственно, в Нэшвилл и едут — за музыкой кантри. Пить вино в таких местах, сами понимаете, не принято. К тому же не хотелось обижать нашего милейшего организатора. Вот я и решила, что пара глоточков виски меня не погубит. Но в стакане оказался не чистый Daniels, а коктейльчик. Не

знаю, как он называется. С кучей льда. Виски там почти не было. А вот кола явно присутствовала. Клубов было несколько, а крепость коктейля варьировалась в разных клубах так же, как и качество вокала. Дальше, полагаю, все понятно... Утром понедельника я окрестила коктейль названием «Дура глупая». Это был настоящий черный понедельник. Похмельный. Началось с того, что я не обнаружила достаточного количества наличных для чаевых горничной и пошла за ними в банкомат. Карточку со свистом зажевало. Извини, Кассандра, восемь баксов — это все, что у меня было. Потом я гуляла по холлу отеля в полном одиночестве, моей группы номер два не было, такси до аэропорта тоже не наблюдалось. Отель был сложный. Целый город в джунглях под стеклянной крышей, точнее, три города. Расстояние между выходами примерно с километр. Оказывается, утром всем рассылали сообщения о смене места отправки. К счастью,

за мной прибежал Леша из «Дискавери». Знаете, бегать в состоянии жес точайшего похмелья по искусственным джунглям — не самое веселое занятие. Все-таки нужно мне рубрику сменить, мама моя права. И не потому, что неприличное это для женщины занятие — писать про алкоголь, а потому, что опасна эта рубрика для здоровья. Положение ведь обязывает. Если бы не этот текст, поехала бы после ужина в отель, упаковала бы чемодан спокойно, так нет же — кантри ей подавай. Приключения продолжились на стойке регистрации. Сначала толстая негритянка радикально рыжего цвета совершенно обалдела от пяти российских паспортов, а потом еще и от моей фамилии, которую всегда пишут по-разному. Ее ступор длился не меньше сорока минут. Но при любом написании моего билета не было. Позвонить нашему организатору я не могла — пока разбиралась с банком из-за карточки, на американском телефоне кончились все деньги. Этим любезно занялся ироничный Саша Маленков. Выяснилось, что я должна была вылететь с группой номер один. Застрять

...Выяснилось, что я должна была вылететь с группой номер один. Застрять в Нэшвилле не хотелось. Ну ладно бы еще в Нью-Йорке, это сколько угодно. Но в Нэшвилле мы уже все посмотрели и всю кантримузыку послушали...

в Нэшвилле не хотелось. Ну ладно бы еще в Нью-Йорке, это сколько угодно. Но в Нэшвилле мы уже все посмотрели и всю кантри-музыку послушали. Все наши улетели, осталась я там одна-одинешенька, проклиная пресловутый салат и виски с колой. Ох, неспроста отмахнулся дегустатор от моего вопроса про коктейльчик. Внимательнее нужно быть на лекциях. Аэропорт в Нэшвилле не очень большой. Я плавно перемещалась от одного гейта к другому, но мест в самолетах на Нью-Йорк все не было. Наконец осела в гейте номер одиннадцать. На табло в листе ожидания моя исковерканная фамилия значилась под номером один. Вдруг пассажиры оживились, некоторые защелкали айфонами. На посадку проследовали крутые парни с гитарами. Татуированные красавцы снисходительно посматривали на толпу и первыми погрузились в самолет. И тут прозвучало мое имя. Правда, самолет следовал до Ла Гвардии, но оттуда до аэропорта Кеннеди совсем недалеко, должна успеть на московский рейс. Засунуть рюкзак в полку над своим сиденьем не удалось — там лежала гитара.

винные карты март 2014

Еще и очки мои зацепились за лямку рюкзака, а отцепить их не удавалось. Я заблокировала весь проход и тормозила посадку. Чертов понедельник. Но знаете, как себя ведут настоящие звезды? Один из музыкантов подвинулся, предложил мне присесть рядом с ним и аккуратно все распутал. Потом оказалось, что мое место занято другим музыкантом, который хотел сидеть с другом, и он любезно спросил, не буду ли я так любезна. Я, конечно, была любезна и любезно поменялась с ним местами. В результате я сидела в окружении группы, место рядом пустовало. Что, конечно, было большим плюсом в этом сумбурном понедельнике — мне удалось занять горизонтальное положение. Но это помогло только отчасти: музыканты все время бегали к самому приличному из них — видимо, менеджеру группы — с контрактом и бурно его обсуждали. Слово «дюд» прозвучало раз сто. И именно это слово очень больно отдавалось в моей похмельной голове. Каждый раз при слове «дюд» мне хотелось обмотать голову скотчем. Нет, не конкурентом Daniels — шотландским виски, а клейкой лентой,

винные карты март 2014

...За этим, собственно, в Нэшвилл и едут — за музыкой кантри. Пить вино в таких местах, сами понимаете, не принято...

двусторонней желательно. Еще они обсуждали какой-то бар на Манхэттене, в котором собирались выпить. Это вызывало у меня приступы тоски. В голове пульсировало. А один из них, самый татуированный — кстати, совершенно шикарно, наверное, я тоже так сделаю, — обсуждал с шефом ритм. Отбивая его как раз над моей головой. И тут я решила выяснить название группы своих мучителей. И тоже обратилась к менеджеру. Когда он узнал, что я пишу для русского журнала про Jack Daniels, мои ставки резко возросли. Он слегка снисходительно написал на обороте моего посадочного талона имя. Сразу же после посадки я его прогуглила. Джейсон Элдин оказался не менеджером, а известным исполнителем кантри, с кучей наград. Группа названия не имела. Скорее всего, он собрал сессионных музыкантов поиграть с ним в Нью-Йорке. На московский самолет я успела. Коллекционную бутылочку принесу на редколлегию. Кока-колу — больше ни с чем и никогда! Свой Daniels Gentleman — только самым любимым гостям. Как написано на их коробочке — drink responsibly!

Евгений Владимирович Москалев, доцент-химик и кандидат технических наук, придумал новую… водку. Не рецепт и не способ изготовления, а новую форму, способную изменить и суть. Он изобрел сухую водку.

винные карты март 2014

текст: александр рохлин фото: александр саватюгин

Узнав, что доцент с простой фамилией Москалев осуществил многовековую мечту русского человека — изобрел сухую водку, журналист Александр Рохлин на скоростном поезде отправляется на родину выдающегося изобретателя, в город Санкт-Петербург, с целью выяснить рецепт и заполучить образцы. 27

винные карты март 2014

Кто-то

скажет, что снегопад, засыпавший СанктПетербург перед Новым годом, не имеет никакого отношения к истории, приключившейся с жителем этого города Евгением Владимировичем Москалевым. Однако, как это часто случается, связь между ними очевидна. А вся история приобретает глубокий и, на мой взгляд, печальный философский смысл. Говорили, что такого снегопада не случалось в городе на Неве уже сто тридцать лет. И не верилось. Просто за последние тридцать лет мы отвыкли от сугробов на тротуарах. А Евгений Владимирович Москалев, доцент-химик и кандидат технических наук, придумал новую… водку. Не рецепт и не способ изготовления, а новую форму, способную изменить и суть. Он изобрел сухую водку. Порошкообразную. Патент № 3211953. Кого из россиян не взволнует подобное сообщение? Даже самый законченный трезвенник, и тот задумается. А почему? Алкоголь — страшная, но живая и трепетная тема нашей жизни. Водка для нас больше, чем напиток. Разговоры о ней всегда носят религиозный оттенок. Водка уверенно возглавляет список национальных символов. Ей присвоен статус легенды. Она во многом определяет наше отношение к мирозданию и, еще чаще, способ его осмысления. И тут на тебе: из квинтэссенции души — свободно сыпучий порошок. Как относиться к этому, думал я, направляясь с Московского вокзала вглубь заснеженного Петербурга, и не знал, что ответить. А доцент оказался человеком пожилым, невысоким, но в свои шестьдесят два сохранившим подвижность и преподавательскую привычку превращать беседу в научно-популярную лекцию. По пути меня ненавязчиво знакомили с достопримечательностями Загородного проспекта и тактично жаловались на безнадежное будущее отечественной науки. Мы двигались неспешно, гуськом, по протоптанным тропинкам. Сугробы лежали на тротуарах девственно чистые и белые. Переходя дороги на светофорах, питерцы высоко поднимали ноги, словно цапли,

винные карты март 2014

увязая в снежном месиве. Машины стояли на обочинах, как стога сена, застигнутые зимой врасплох. Все это сообщало городу какую-то дореволюционную красоту. Не хватало только дворников в белых фартуках с бляхами и городового на перекрестке. Зато мы великолепно вписывались в картину: профессор химии и студент мирно беседуют о науке по пути в лабораторию. Еще весной Евгений Владимирович Москалев преподавал в Санкт-Петербургском технологическом университете, том самом, где Дмитрий Иванович Менделеев написал свою знаменитую работу о соотношении воды и спирта. То есть о водке. Так мы прошли по Звенигородской улице, пересекли улицу Марата и, двигаясь к Лиговскому проспекту, вышли к зданию с огромными окнами и парадной — чтобы увидеть ее всю, мне пришлось задрать голову к небу. К моему удивлению, здание не являлось кузницей химических открытий, а служило типографией имени Ивана Федорова. Впрочем, и типографии, кажется, уже не было. Под сводами корпусов ютились сотни торговых и обслуживающих конторок и офисов. Но они не могли наполнить жизнью здание. Мерзость запустения чувствовалась на этажах и лестничных маршах. Все это, конечно, снижало градус моего научно-познавательного настроя. Как-то не вязалось открытие подобного масштаба с тем местом, где мы находились. Евгений Владимирович открыл неприметную железную дверь и пригласил меня в лабораторию. И тут я окончательно пал духом. На столах лежали яркосиние пластмассовые щиты, а на щитах, аккуратными рядками, белоснежные кремовые розочки. — Что это? — дрогнувшим голосом поинтересовался я. — В наше время только в пищевой промышленности и удается прокормиться, — невозмутимо отвечал химик Москалев. — Приходится разрабатывать новые рецепты розочек из растительных сливок. Подбираем так, чтобы они были устойчивы во времени и сохраняли внешний вид в нетронутом виде не

менее трех суток при комнатной температуре. «Как же после розочек о водке говорить?» — подумал я с тоской. Евгений Владимирович усадил меня за стол, разложил с десяток пакетиков и склянок с разноцветными порошками и сказал: — Все началось в тот день, когда ко мне обратились ветеринары и попросили придумать новый способ ввода лекарств больным животным. «Час от часу не легче», — подумал я. — Как вы догадываетесь, — продолжал Москалев, — собаки водку не пьют. Спирт имеет отталкивающий запах, сомнительный вкус и к тому же раздражает слизистую оболочку. Как же заставить животное принять спиртосодержащее лекарство? Технология микрокапсулирования! Для получения микрокапсул размером с мелкую соль в расплавленный воск при перемешивании добавляют любой спиртосодержащий продукт. От

коньяка до пива, между прочим. Затем этот расплав распыляют на специальной установке в полиэтиленовый рукав, капли воска в полете застывают, удерживая внутри себя капли жидкости. Порошок легко насыпается в собачью или кошачью еду. А если добавить в рецепт немного мела, то можно и в питье. И доцент Москалев победно посмотрел на меня. А ведь когда-то этот человек разрабатывал термореактивный пленочный клей для работы в криогенных условиях открытого космоса. И герметики для устранения течей на атомных подводных лодках. — По этой технологии я могу закатать в порошок совершенно любое лекарство. Теперь не надо отсчитывать капли кoрвалола, горький антибиотик становится сладким, если к нему в капсуле добавить сахар. Да что лекарства? Мед в порошке значительно легче распределять в тортах — на радость кондитерам. Представьте себе морские мидии в виде биодобавок, соевый соус в порошке, красители зубной пасты с полирующим эффектом. Я закапсулировал уже более трехсот продуктов! Масло, жидкость, пасту, любые смеси с твердыми компонентами… Я стараюсь не быть безучастным к открытию уважаемого химика. Но не получается. Смущают дурацкие розочки из непортящихся сливок на столах. На циональный символ меркнет, низведенный до уровня пищевой добавки. А тысячелетняя мечта человечества о… — Но вы, кажется, меня не слышите. О водке думаете? — восклицает профессор. — Но… не только… — лепечу я, задетый за живое. И здесь Евгений Владимирович произносит жестокую фразу: — Поймите, порошкообразная водка всего лишь частный случай. Это рекламный ход для продвижения технологии микрокапсулирования, если хотите… Я не хочу! — Но и Менделеев не открывал водки! — настаивает доцент. — Растворенный в воде C2H5OH прекрасно существовал до него с известными стандартами и пропор-

...И доцент Москалев победно посмотрел на меня. А ведь когда-то этот человек разрабатывал термореактивный пленочный клей для работы в криогенных условиях открытого космоса. И герметики для устранения течей на атомных подводных лодках...

циями. Рассказываю байку. К Дмитрию Ивановичу обратился один из торговцев с просьбой проверить, чист ли на руку один из его служащих. Купец заметил, что при производстве — смешивании спирта и воды — исчезала часть продукта. Менделеев провел опыт в лабораторных условиях. Сто грамм спирта смешал со ста граммами воды — получилось не двести, а сто девяносто граммов жидкости. Более того, колба с жидкостью нагрелась. Купеческий приказчик не был вором. А открытие ученого состояло в обнаружении физической, а не химической реакции при смешивании спирта и воды. Молекулы воды притягивали молекулы спирта. Они почти слипались друг с другом, отчего и общий объем жидкости уменьшался. При этом выделялась энергия в виде тепла. Менделеев определил, что при сорокапроцентном содержании спирта в воде наблюдается максимальное уменьшение объема жидкости… Вот и все! А дальнейшая история с Менделеевым и стандартом русской горькой — чистый рекламный ход того самого купца. Он просто использовал громкое имя ученого.

винные карты март 2014

— Дайте мне немедленно ее попробовать! — потребовал я. — Вы имеете в виду водку? — уточнил ученый. — В смысле… насыпать? Земля уходила из-под ног. Я не злоупотребляю алкоголем. Но чту традиции. Водка не просто символ. В известном смысле она часть народной души. Москалев достал пакетик с порошком характерного белого цвета. — Может быть, в рюмку? — спросил он. — Нет, в жменьку, — сказал я и подставил ладонь. Что еще, кроме зимы и водки, с той же очевидностью определяет характер моего Отечества? Разве история наша не растворена в алкоголе? Не смешана со снегом, не настояна на пшенице, не испытана холодом, не отравлена спиртом, не побеждает врагов морозом? И тут вдруг все это рушится, легенды превращаются в рекламные ходы, а символы — в иллюзии. Порошок источал еле слышный слабый запах спиртного. Как же гадостен он был на вкус! Это не было водкой. Это было чистым обманом. С тем же успехом можно было зажевать стеариновую свечку. — Чтобы распробовать, надо съесть грамм триста, — добавил безжалостный доцент. — А если таблетками брать, то штук тридцать. Для маломальского эффекта. — И у этого тоже есть какая-то формула? — Нет. Мы имеем дело не с органической химией, а со сложной смесью пищевых продуктов, — ответил кандидат технических наук. Изобретение не принесло успеха своему творцу. В институте Москалева обвинили в пропаганде алкоголя в тот момент, когда вся стране во главе с президентом борется с пьянством. С ним не продлили контракт, и с осени он больше не преподавал в Техноложке. Более того, я звонил в институт и разговаривал с проректором по учебной работе. Он вообще отказался признавать существование такого ученого, как доцент Москалев. Но и микрокапсулирование как метод не продвинулось дальше изготовления

винные карты март 2014

образцов. Пробиться в фармацевтику кандидату технических наук не дают чиновничьи барьеры. Корвалол в порошке пока пользует только сам автор. Остается кулинария. Отсюда и розочки из малайзийских растительных сливок. Которые никогда не портятся, а высыхая, превращаются в безе. И вот я покидаю лабораторию, а Евгений Владимирович остается, чтобы подвергнуть сливки обработке ультразвуком. Таким образом он пытается сохранить их белизну и привлекательность хотя бы еще несколько часов… «Все это очень, очень печально», — думал я, идя по заснеженной Северной столице куда глаза глядят. Если мы удивляемся большим сугробам, значит, они уже не наши, не родные. Не плоть и кровь, как было в детстве, а атмосферное явление, которому изумляешься, словно иностранец. Если мы придумываем водку в таблетках, значит, мы отказываемся от мечты. В чем же мечта, спросите вы? Тихое счастье. Если вдумать-

...Что еще, кроме зимы и водки, с той же очевидностью определяет характер моего Отечества? Разве история наша не растворена в алкоголе? Не смешана со снегом, не настояна на пшенице, не испытана холодом, не отравлена спиртом, не побеждает врагов морозом? И тут вдруг все это рушится, легенды превращаются в рекламные ходы, а символы — в иллюзии...

ся, оно для нас до сих пор важнее и дороже всех богатств мира, общественных положений и могущества силы. Конечно, порошковую, стеариновую горькую легче перевозить, хранить и даже использовать. Но в такой водке нет главного — обещания праздника. Вот картина: вы приходите домой с улицы, где валит снег и к сумеркам холодает до минус двадцати. А дома тепло, дети ссорятся в дальних комнатах, жена втолковывает по телефону подружке, как носить послеродовое утягивающее белье. И во всем доме нестерпимо пахнет борщом. Вы нарезаете черный хлеб толстыми ломтями, а сало — длинными брусочками. Открываете тещины помидорчики с потрескавшейся от сока кожицей. Режете дольками сладкий мячковский лук. Достаете из морозилки пузатый шкалик, купленный по случаю за 50 рэ в одном из райцентров Архангельской области, граненую рюмочку на тонкой ножке. Наливаете водку. Благодарите Бога за то, что у вас все это есть. И в этот момент кто-то звонит в дверь. Вы идете открывать, а на пороге стоит гость. И даже незваному вы говорите от полноты сердца: — Заходи, друг. Будем обедать. Выпьем под горячее? И тогда бывает вам счастье.

ПРИЛОЖЕНИЕ Рецепт приготовления сухой водки «Москалевка Питерская. Особая» в домашних условиях Взять стеариновую свечку. Разогреть в кастрюльке до 60—70 градусов. Влить спирт, перемешать до прозрачной консистенции. Растянуть на столе полиэтиленовую пленку. Разлить или разбрызгать тонким слоем стеариново-спиртовой раствор. Дать застыть. Свернуть и положить в морозилку. Застывший продукт раздробить до порошка пестиком в ступке. Добавить любой ароматизатор — сахарную пудру, лимон, апельсин, гвоздику. Рассыпать по рюмкам. Употребить…

ǐǮǣǰǦǧ ǮǣǩǦǥ ǬǡǮǞǫǦȰǣǫǫǬǧ ǯǣǮǦǦ Valhalla Collection Ǭǰ ǬǢǫǬǯǬǩǬǢǬǠǬǡǬ ǠǦǯǨǦ Highland Park, ǭǬǯǠȸȲǣǫǫȴǧ ǒǮǣǣ, ƿǬǡǦǫǣ ǉȷǟǠǦ ǢǮǣǠǫǦǳ ǠǦǨǦǫǡǬǠ. ǌǰǰǣǫǨǦ ǟǣǩǬǡǬ ȱǬǨǬǩǞǢǞ, ǠǞǫǦǩǦ, ǯǠǣǤǦǳ ǰǮǬǭǦȰǣǯǨǦǳ ǲǮǱǨǰǬǠ Ǡ ǯǬȰǣǰǞǫǦǦ ǯ ǫǬǰǨǞǪǦ ȯǱǨǞǰǬǠ, ǦǪǟǦǮȸ Ǧ ǰǬǮǲȸǫǬǡǬ ǢȴǪǨǞ — ǦǪǣǫǫǬ ȶǰǞ ǨǬǪǟǦǫǞȯǦȸ, ǭǬ ǪǫǣǫǦȷ ǯǬǥǢǞǰǣǩǣǧ ǱǫǦǨǞǩȵǫǬǡǬ ǫǞǭǦǰǨǞ, ǬǰǮǞǤǞǣǰ ȸǮǨǦǧ, ǡǩǱǟǬǨǦǧ Ǧ ǪǦǯǰǦȰǣǯǨǦǧ ǳǞǮǞǨǰǣǮ ǯǣǠǣǮǫǬǧ ƿǬǡǦǫǦ.

www.highlandpark.co.uk

На электроплите «Лысьва» стоит космического вида самогонный аппарат. Его блестящие детали, циферблаты и стеклышки, вставки из красного дерева и накладки из кожи стоят как приличная иномарка.

винные карты март 2014

текст: дмитрий горбунов, екатерина деева фото: orlova

Что нам ближе и важнее — самогон или водка? Для полноценной разгадки национальных приоритетов Дмитрий Горбунов и Екатерина Деева вместе с профессиональным самогонщиком, а также профессором по виски и историком по водке участвуют в весьма познавательном процессе. 33

винные карты март 2014

— Самогон

имеет авторское начало, — задрался Игорь. — У меня вообще идет по наитию — как щи варить. В маленькой кухне на задворках Алтушки под присмотром профессора кафедры виноделия А.Ф. Писарницкого в сорокаградусной Москве мы варим самогон. На электроплите «Лысьва» стоит космического вида самогонный аппарат. Его блестящие детали, циферблаты и стеклышки, вставки из красного дерева и накладки из кожи стоят как приличная иномарка. Все столпились вокруг плиты. Создатель аппарата Игорь Соловьев стоит у раковины, как капитан. Он придерживает трубочку, по которой течет вода. Из краника показались первые капли. Запахло парфюмерным салоном. — Давайте отберем фракцию, — говорит профессор. — Сколько тут градусов, Игорь? Есть у вас спиртометр? — Я в ложке поджигаю. Перестает гореть — перестаю гнать. — Там же останется еще спирт! Так нельзя! Надо, чтобы весь отогнался. И второй раз перегоните потом. — Со второй перегонки вкус жестче… Выходим покурить на балкон. Балкон напротив украшает половина дохлого голубя на веревочке. По всему, чтоб отпугивать живых. С седьмого этажа видно, что город накрывает мутное облако торфяного дыма. Кажется — гонят все. Пили бы водку. Все-таки водка, матрешка, икра — неформальные символы России. По ним опознают державу эффективнее, чем по гербу и флагу. Виски — шотландский, коньяк — французский. А водка — русский напиток, имеющий древнюю историю. Гордость нации, идеальной крепости, 40°, открытых Д.И. Менделеевым. А мы на кухне гоним самогон… Возвращаемся на кухню. Кухня полна запахов. Игорь время от времени поджигает самогон в ложке. Пламя горит не очень ярко. Градус напитка падает, но разговор накаляется. — А вы бы хотели такой аппарат, профессор?

винные карты март 2014

— А зачем он мне нужен? — Это же не просто самогонный аппарат, это произведение искусства! — Да, произведение токарного искусства, я бы сказал. Можно перформанс сделать — поставить этот аппарат и рядом вас. Как вы жаждуще на него смотрите. И всем это демонстрировать! В аппарате мирно булькает, а профессор медленно закипает: — Вместо того чтобы в детдом купить продукты, люди балуются. А самый дешевый продукт в России, самый выгодный — водка. Самогон содержит громадное количество сивушных масел. А в водке их мил-ли-грам-мы! Игорь опять поджег ложку и проверил градус. — У меня не стояла задача сделать вещь, которая отвечала бы определенным канонам… Кстати, сейчас попробуете — удивитесь. Этот прибор, он качественный достаточно, несмотря ни на что. Нет же задачи сделать дешевле. Есть задача людей удивить. Представляете, на Рублевке ребята сидят. Что делаешь? Гоню самогон. Сама по себе фраза в шок вгоняет. Он такой барон и гонит самогон. Приезжай, погоним! Они ради хохмы это делают. Вот в чем фишка. Они не хотят пить спирт и водку, они хотят самогон, который будет со всеми этими фракциями, головами и хвостами вместе. Хотят похмелья нормального… — Ваши труды рассчитаны на дураков! — припечатал профессор.

АЛХИМИЯ Как появились на Руси самогон или водка — не вычитать даже у Похлебкина. Есть версия, что завезли генуэзцы в канун битвы на Куликовом поле. А может, наши сами отбили самогон? Лежали фляги в генуэзском обозе у Мамая. И после битвы бойцы отведали трофей. За победу! Очень похоже на правду. Точно известно одно: самогон сюда кто-то привез. Но кто? И когда? Французы сумели докопаться до самых корней: аль-коголь их научили гнать арабы. Эти парни искали философский камень, превращавший железо

в золото. Их имена сохранила история — например, араб Альбукасис. Это имя нам все равно ничего не скажет, зато французы научились превращать плохое вино в коньяк. И теперь коньяк — гордость нации, знаменитый на весь мир напиток и легенда Франции. Его пьют из специальных бокалов — снифтеров, катают на языке и отмечают округлый вкус. И почему водку не катают на языке? Хотя это как раз понятно. Попробуй ее покатай — мало не покажется… Мы пытались понять, когда у нас научились гнать. Задавали вопросы профессору Писарницкому. Александр Фомич начал издалека: — История алкогольных напитков начинается с того, как в Папуа — Новой Гвинее сидят и плюют в общий таз. А в слюне существуют ферменты, которые осахаривают крахмал. Потом эту жидкость можно либо сразу пить, либо перегонять. А процесс перегонки изобрели арабы. Во времена строительства пирамид… Проникая в историю водки, мы научились слушать всякое и разное с умными лицами, пробовать и обязательно хвалить. Но тут не сработало. Откуда взялись арабы в Древнем Египте? Наши лица дрогнули, и профессор, почуяв неладное, быстро сменил тему: — А история водки написана у Похмелкина. Ой, у Похлебкина. Я вам вообще советую написать статью о моей технологии. Я изобрел технологию производства, как делать русский виски. И профессор поведал нам, как делать виски из квасного сусла. Опять мы в тупике. Монументальный труд Ивана Прыжова «История кабаков в России» ничего не прояснил. Зато из глубин Интернета выплыла история о том, что в XV веке чудь белоглазая бежала в Москву от ливонцев. Некоторые осели в Чудовом монастыре, и был среди них Исидор из племени водь. Вот он и научился гнать ржаное вино, которое стали называть «водское вино». А распробовав, прозвали водкой. История Исидора из племени водь нам показалась ничуть не хуже истории

садятся казаки. Каждому до краев наливают. Старший произносит тост: «Огонь!» Пьют залпом и переворачивают стаканы вверх дном. Может, и правда мы в бою отбили самогон у Мамая?

ПУТЬ ВОИНА

араба Альбукасиса. Но мы решили уточнить это у Бориса Родионова — еще одного ученого, историка водки и писателя, задав ему простой вопрос: как появилась водка на Руси? И когда? — Я хочу абсолютно честно ответить на этот вопрос. Не хочу придумывать… А если мы все-таки хотим ответить на этот вопрос, то надо придумывать… После этого он открыл портфель, достал бутылку с прозрачной жидкостью и налил в рюмочку. Жидкость была не похожа на водку и имела округлый вкус. — Это полугар, 38°. Хлебное вино, восстановленное по старинным рецептам. Я получил золотую медаль на дегустации. Можно пить без закуски. По вкусу водка была ни на что не похожа — гораздо мягче, чем граппа. Мы капнули водки на ладонь и растерли — пахнуло хлебом. Бутылку он закрыл, сказав, что припас ее для телевидения. И неожиданно добавил: — А мы сейчас пьем водку со вкусом укола в ж…! Всплыла в памяти одна история. В кубанских станицах за большие столы

...Самогон имеет авторское начало. У меня вообще идет по наитию — как щи варить...

За самогон теперь не наказывают. Если гонишь для себя, а не в корыстных целях. И мы продолжали гнать на кухне Игоря. Из крана капало, а в ложке упруго билось пламя. Гнать Игорь учился с малых лет. Гнали все. Жили они в маленьком поселке под Шатурой. — Папа гнал дома, в квартире. Папа был кузнец. У него была такая шутка. Представляете, что такое молоттрехтонник? Это в два раза выше, чем до потолка, такая штука. Три тонны весит! И там такой рычажок — нажимаешь, и она опускается все ниже и ниже. Он брал бутылку из-под пива, а на ней такая пробочка была пластмассовая. И он вот так вот наживлял ее и ставил на наковальню и забивал трехтонником пробку. На спор. Не разбивая бутылки. А потом молот поднимал опять и разбивал бутылку вдребезги. У меня папа веселый был человек. Любитель эффектов. Гайки ковал для ОММЗ. Опытный монтажный механический завод. В поселке его называли «Ох, Мала Моя Зарплата». Водку тогда давали по талонам, зато сахара и дрожжей хватало. Игорь, студент текстильной академии, решил заработать. — Для аппарата я купил миллиметровую сталь, листы метр на метр. Сварили их на том же заводе «Ох, Мала Моя Зарплата». Ночью привезли металл, на другую ночь все было готово. Потащили мы это дело с другом в хрущевку. Но ладно куб, это еще фигня, а вот бак для браги не имел ребер жесткости. В театре, знаете, используют листы металла, чтобы изобразить гром и молнию. А мы это дело инкогнито хотели занести в ночи с первого этажа на пятый. Кеды надели, дураки, чтобы шагов не было слышно. Грохот стоял такой! Не знаю, почему никто не вышел.

винные карты март 2014

Пришел сосед — он знал, что я поганиваю чуть-чуть. Просит: «Я у тебя выпью кружечку». Идет в ванную, там у меня обычно стояла брага. Нету! Где? В кладовке теперь. Из кладовки слышу вопль: «Игорь, ты о…ел!» Я, говорит, знал, что ты Наполеон, но не думал, что настолько. В баке утонуть можно было. Однажды я брагой залил соседей. Кран протек. Но в перекрытиях брага отфильтровалась, и вниз пролилась чистая вода. Милиция не следила абсолютно. Я продавал самогон на этом самом заводе. Первые восемьдесят литров продал за один день. И весь завод был на рогах, и директор не мог понять, что происходит. Почему от всех пахнет одинаково? Тогда все гнали одинаково — брали сахар и кидали дрожжи. Это теперь народ избаловался: «Взять 10 кг халвы, 20 литров воды и добавить 20 г мяты для оптимизации запаха». А закончили гнать, потому что сахар подорожал, а дрожжи пропали. Зато водка появилась везде. Очень дешевая. В рекламе Распутин одним глазом подмигивает — смотрите, я настоящий. И спирт «Рояль», помните? Это беда! Жуткая гадость вообще. Надобность в самогоне отпала сама собой. Невыгодно стало гнать. А вот историк водки Борис Родионов считает, что в России беда наступила гораздо раньше, еще в XIX веке, когда с экономической точки зрения стало выгодно делать спирт из картошки. Добила выделку зерновых водок государственная монополия (1895). Под лозунгом борьбы за народное здоровье монополия установила диктатуру ректификации. Дешевый спирт-ректификат и монополия на торговлю за двадцать лет похоронили хлебное вино. Делать зерновые водки потеряло всяческий смысл. Сам Родионов потратил несколько лет, чтобы восстановить хоть один из традиционных рецептов. Мы спросили Бориса, почему это случилось именно в России. — Это пытались сделать во всех странах Европы. Во второй половине XIX века, когда в Европе научились делать спирт-ректификат, везде пыта-

винные карты март 2014

лись перейти на раствор спирта с водой. И связывали реформы с введением государственной монополии на продажу спиртного. Это не случайно. Любое государство хочет прибрать к рукам продажи и прибыли торговцев. Но в парламентских странах такой интерес надо маскировать — например, заботой о здоровье граждан. Ни в одной стране эта идея не прошла, потому что гражданские институты не позволили лишить страну привычных национальных напитков. А в России эти институты слабые… Идея заняться дорогими самогонными аппаратами у Игоря Соловьева появилась лет восемь назад. Тогда никто этого не делал. — Человек должен прожить жизнь воина, то есть он должен быть безупречен. И только тогда ему открываются многие вещи. Вы знаете, как приходят идеи? Просто вышел покурить на балкон, бац, файлы загрузились, и я уже рисую на бумаге за несколько секунд эту штуку, а потом за два дня дорисовываю ее на компьютере. Начал он с того, что стал рисовать аппарат. На бумаге в клеточку. Рисовал почти год. Нашел людей в Королеве, на оборонном предприятии, и они взялись сделать. Никто еще в России не делал таких штук. Над каждым узлом мучились. И когда он наконец все увидел воочию, был в шоке. — Потрясающая вещь! Когда ты ведешь безупречный образ жизни, тебя начинают посещать чудесные вещи, начинаешь мир воспринимать по-другому. Когда говорят: вот гениальный человек, вот негениальный человек, вот умный, а вот глупый — это не так, не бывает гениальных — негениальных, у когото просто форточка такая открывается и туда поступает информация, а у кого-то она закрыта. Вот и все. У меня она открылась. Мало ли от чего! Я кардинально изменил свой образ жизни. Для себя он решил, что просто сидеть в чужой фирме он не будет. Говорить: «Ой, я такой офигенный чувак, поднялся, меня продвинули, устроили!» — ему неинтересно. Надо новые вещи придумывать. С нуля. Это как раз безупречно.

— Есть вещи, которые делают все, но они не совсем хорошие. В Москве, во всяком случае, я точно знаю, это делают все. А я для себя решил, что этим заниматься не буду, хотя мне это постоянно предлагали. Это взятки или воровство. Я в один прекрасный момент понял, что деньги, заработанные таким способом, приносят только зло. Первый опыт оказался негативным. Аппарат — не завод. К нему привыкнуть надо. У каждого свой режим. Как у скрипки. — Самогонный аппарат — это как рождение ребенка: колясочку выбираешь, пинеточки покупаешь… Мне на первый аппарат прокладку поставили, которая плавится выше шестидесяти градусов. А у меня там девяносто. Прокладка сгорела, вонь сплошная. А как я готовился! Брагу ставил специально за три недели… Поменял, и все пошло нормально. Снова выгнал и дал ребятам попробовать. Утром приходит SMS: «Самогон — супер,

голова не болит, только сушняк». Вот это был момент триумфа. Сейчас можно выбрать самогонный аппарат практически на любой вкус. Построить у себя на кухне уютный спиртзавод с каким-нибудь удивительным названием — «Супербайкал», «Юпитер» или «Ударница-клубничка». Их можно купить на каждом углу. А Игорь теперь конструктор элитных самогонных аппаратов. — Я этот стиль называю «стиль панк, или викторианский». Кто-то говорит, что это хай-тек. Почему хай-тек? Это стиль панк* чистой воды. У меня такой взгляд на стили. Он считает, что не самогонные аппараты делает, а продает идею. И эта идея в том, что людям часто не с чем прийти к другому человеку. Нечем удивить. А еще есть люди, к которым приходить с подарком меньше ста штук вообще нет смысла.

УКРЕПЛЕНИЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ — Первый аппарат был некрасивый в моем понимании. Я его, в принципе,

...Настоящее качество можно узнать только после второй перегонки. Кстати, а температура как у вас регулируется? Вам как изобретателю будет неприятно это слышать, но тут не хватает одной важной детали. Вы слышали, наверное, об адиабатическом расширении паровоздушных смесей…

не хотел продавать, думал, оставлю для истории. А потом продал банкиру. А может, и не банкиру, но к банку отношение имеет. Тот купил пять аппаратов. Покупал их раз в неделю. Звонила его секретарша: Игорь, приезжайте. Причем в одно и то же время, в один и тот же день. На третий раз я уже знал, что мне надо ехать, хотя звонка еще не было. Наверное, он их дарил, ублажал кого-то. Еще одна модель ушла депутату на Украину, для депутата из Твери приценивались. Люди были непростые. Один аппарат я реализовал в Белый дом. Не буду говорить кому. Министру. То есть от него звонили. Как мне рассказали, он должен был кому-то подарить. Я спросил: «Мы знаем этого человека?» — «Да, вы знаете. Но кто, не скажем». У меня свое умозаключение, догадки. Как раз через неделю-две приехал Обама. Помните, была встреча без галстуков в таком стиле русском, самовар? Думаю, без моей штуки не обошлось. Я посмотрел по иерархии: выше

* Авторы, надышавшись испарений, напутали. Игорь имел в виду стимпанк — стилистику паровых машин будущего.

винные карты март 2014

министра только Путин, но Путин не тот человек, которому могут подарить самогонный аппарат. А Обаме могут. Юрист-международник, клиент, мне все звонит: «Езжу за границу, в Европу, там уже просят, чтобы я порцию своего адреналина привез». Рассказывает рецепты — я такие первый раз в жизни слышал, что-то с молоком… Все, чувствую, я отстал уже, он впереди. Реально заморочился человек на этой теме. Как-то продал несколько штук в Ереван, а они мне рассказали, для чего все это. Там произрастают всякие фрукты — персики, виноград, они все бросают в одну бочку, и оно там бродит. Фруктовое вино получается, фруктовая брага. Они ни дрожжи, ни сахар — ничего не добавляют. Там все это есть уже во фруктах. И все это перегоняют. Вещь потрясающая. Они там ходят друг к другу в гости, общаются на определенном уровне с разными людьми, не буду говорить с кем.

винные карты март 2014

...Любое государство хочет прибрать к рукам продажи и прибыли торговцев. Но в парламентских странах такой интерес надо маскировать — например, заботой о здоровье граждан. Ни в одной стране эта идея не прошла, потому что гражданские институты не позволили лишить страну привычных национальных напитков...

И только потом от историка Родионова мы узнали, что алкоголь и способы его потребления играют важную социальную роль в жизни общества. В странах с «северным типом потребления» последствия гораздо тяжелее, чем в южных странах, где пьют вино и дистилляты. «Северный тип» — это водочный тип. Когда много и залпом. А как еще можно пить разведенный спирт? Мы пытались представить человека с бокалом в руке, смакующего мелкими глоточками водку на светском рауте. Образ не складывался. Все-таки решили спросить у Игоря, зачем люди гонят. — Зачем гонят? Я так считаю, для укрепления взаимоотношений. Одно дело — виски купить антикварный за семь тысяч евро, другое — когда ты это сам сделал. Компанию собрал или бутылочку свою подарил. Даже в офисах люди гонят, после работы. Я заходил, смотрел. Прямо там и пьют. Неразбавлен-

ный. Вон шотландцы, ирландцы гонят там самогон, называют его виски — и все нормально. А мы тут — дистилляция, водка! Почему водка? Мнение мое такое: это государственная политика. Просто государство нормально на этом наваривает денег. Если б государство зарабатывало на виски денег, оно бы виски продавало.

ГЕНДЕВИТ, УНДЕВИТ Профессор кафедры виноделия Московского госуниверситета пищевых производств, доктор биологических наук Александр Фомич Писарницкий гонит прямо в лаборатории. Сугубо в научных целях. Гонит немного, литра три-четыре, не больше. Все это стоит на полке — дают пробовать представителям заводов. Правда, подумав, профессор добавил: — Но если дипломник или аспирант хочет выпить — пускай пьет. Один лишь раз профессор гнал для себя, потому что сады дали небывалый урожай яблок. Гнал, чтобы фрукты не пропали. Оборудование брал лабораторное. Сам не пил, только родственники. — И хорошо пошло. Они пили все это неразбавленное, семьдесят градусов! Было невкусно, зато как пили! А забавы самогонщиков оценил жестко: — Надо же быть дураком, чтобы гнать самогон, если можно пойти и купить бутылку. Александра Фомича всю жизнь заботило, как сделать спиртное дешевле и быстрее. В промышленных условиях и без всякой эзотерики. Профессор гордится своими открытиями. После сомнений и колебаний он разрешил нам рассказать секретный способ, как приготовить десятилетний коньяк за месяц («Все равно есть патент»). Обычно все это дело выдерживают в дубовых бочках. Спирт из них потихоньку испаряется (французы нежно называют утраченное «доля ангелов»), и аромат становится круче. Профессор придумал, как старить продукт в ванне. Перед этим настояв его на дубовых клепках. Считай, что не спирт заливаем

в бочку, а бочку окунаем в спирт. Из ванны испаряется скорее. А над ванной кондиционер. Собирает драгоценные капли. («Мне это в голову пришло, потому что у меня такой же дома. Из него все время капает».) Потерь — ноль! На выходе — десятилетний коньяк. Нам тоже хотелось что-нибудь ускорить и внести свой вклад. Мы решили поделиться с профессором секретом приготовления браги в стиральной машине: «Взять 10 кг сахара, 100 г дрожжей, 30 литров воды. Поместить в стиральную машину и крутить два часа. Потом перегнать», — но наш рецепт ему не понравился. — Надо идиотом быть, чтобы так делать. Напишите: некоторые идиоты делают так! Если там подогрев, это плохо, потому что брожение должно идти при восемнадцати градусах. И спирта будет меньше. Вы вот… купите вина дешевого. В пакетах. Тогда можно гнать сразу. Мы так и сделали. Купили вина. Вот сидим и гоним на кухне у Игоря. Из крана капает, а в ложке горит. И только когда мы совсем разоткровенничались, выдал профессор рецепт идеального самогона: — Берите сахар. Тонна сахара — шестьсот литров спирта. — Нам столько не надо. Пока. — Не важно. Зерно не берите. Морока. Его еще надо прорастить или добавить ферменты. Я купил бы сахар, растворил в воде, двести грамм на литр, и туда дрожжей. Порошковых. Две капли нашатырю. И немножко витаминов для брожения. Гендевит, ундевит… Сбродил, перегнал. Все.

ОГОНЬ! В ложке перестало гореть. Игорь выключил конфорку. Последние капли падали в колбу. Профессор разволновался: — Там же еще много осталось! Вы больше гнать не будете? Но уже детская радость разлилась по кухне: — Чудо! Рождение самогона! Пахнет вкусно! — Это же не компот! Нельзя говорить «вкусно». Надо второй раз по технологии перегнать…

Резали сало и огурцы. Пришла пора пробовать. Огонь! — Настоящее качество можно узнать только после второй перегонки. Кстати, а температура как у вас регулируется? Вам как изобретателю будет неприятно это слышать, но тут не хватает одной важной детали. Вы слышали, наверное, об адиабатическом расширении паровоздушных смесей… Под самогон выстраивалась картина мира. Смог теперь казался прозрачным, а тушка голубя — символом. Из кухни долетали слова профессора: — Вы, конечно, можете обидеться, это ваше полное право, но это просто игрушка. Игрушки тоже должны быть разумные. Почему человек играет — одна из загадок природы. В этом не могут разобраться философы и видят в способности играть что-то мистическое. Считают, что в этом сверхлогический характер отношения с космосом или нерациональная основа нашей природы. А может, предельные смыслы? Ведь основа любой игры — свобода. И, глядя с балкона на наш большой город, мы поняли. Гонят все. Гонят, что водка — это символ России, что от нее голова не болит, что Менделеев открыл 40°… А оказалось, что 40° придумал министр Рейтерн, чтобы считать было удобней. Округлил 38. И он же, лифляндская морда, продал Аляску! А еще историк Родионов уверяет, что к «чистой» водке быстрее привыкаешь, чем к «грязным» — чаче, виски или коньяку. Может, он тоже гонит? А может, и нет. Но главное все-таки — это свобода. У нас должен быть выбор — гнать или не гнать, быть или не быть… Может, тогда сами разберемся, пить нам или не пить? На балкон вышел Игорь. — У меня идея фикс — уехать в Чехию. Хочу сделать там такой дистиллербар в стиле стимпанк, где будет гнаться и продаваться самогон. Там можно такое предприятие открыть, а у нас нельзя. Почему в Чехию? Ну, во-первых, недалеко от России, вдруг соскучишься…

винные карты март 2014

вита буйвид

Журналист Инна Денисова предоставляет читателю неповторимую возможность не только заглянуть за кулисы Каннского фестиваля, хотя и не последнего, но и чокнуться — в хорошем смысле — с Тарантино. И даже выпить с ним, при этом совершенно не закусывая. Уникальное чтиво.

текст: инна денисова

А ВСЕ НАЧАЛОСЬ с того, что Коле Хомерики приз не дали. Дело было летним вечером в Каннах. Объявляли победителей программы «Особый взгляд», в которой был Колин фильм «Сказка про темноту» с Алисой Хазановой в главной роли. Режиссеры всегда говорят, что им на призы плевать, но все понимают, что в Каннах раздают самые шоколадные медали в мире. В общем, Коля с раннего утра снимал волнение в барах вокруг кинозала «Дебюсси». А потом еще предательски обнадежила рассадка: их с Алисой посадили по центру, где обычно победителей сажают. В общем, мы уже приготовились кричать «ура» — как объявили грека. С фамилией еще такой, на «Хомерики» похожей. Так что выход из «Дебюсси» был отнюдь не такой торжественный, как в него вход. Окрестные бары, использованные для мелких целей вроде снятия волнения, решительно не годились для того, чтобы топить горе — винные карты март 2014

за этим мы отправились в ресторан на пляж. Умирать — так с мидией. Собравшееся за столом мидийное сообщество было представлено следующим составом: грустный Хомерики со своей девушкой Юлей, сдержанная Хазанова, разговорчивый продюсер картины «Беляев» обрусевший француз Серил Лункевич, нарядная ведущая ОРТ Катя Мцитуридзе, артистичный организатор фестиваля «Меридианы Тихого» Александр Долуда, кинообозреватель «Афиши» Роман Волобуев и автор этого текста. Потом еще присоединилась красавица Оля Ефремова, племянница Михаила Олеговича, в сопровождении стайки других красавиц. Мидии поедались в трагическом молчании — поругивая фестивальную дирекцию, каждый забился в свою ракушку и уже не вылезал оттуда. Волобуев посмотрел в «макинтош» и засобирался домой. Компания разваливалась. Кто-то, кажется Катя, предложил перед сном,

для поднятия самооценки, выпить кофе на террасе отеля Carlton. Нам грустно, настроение на нуле, но мы все же пьем кофе в Каннах. Пятнадцать евро чашка. На вышеупомянутой террасе тем временем завязывался драматический сюжет с центростремительной композицией: шеи сидящих за столиками, как у танцующих лебедей, синхронно сворачивались в одном направлении. Внимание десятков глаз удерживал на себе большой человек, болтающий с героиновой блондинкой и еще несколькими маленькими людьми. Некоторая вовлеченность в фестивальную жизнь, имеющая материальное воплощение в виде болтающихся на шее аккредитаций, с которыми в кино пускают, помогла опознать блондинку, актрису фильма «Enter The Void» по имени Паз де ла Уэрта. Маленькие человечки тоже были актерами, которые едва ли удостоились бы хоть одной свернутой шеи, если б не тень, отбрасываемая на

иллюстрацияgetty images/fotobank

Опознание великана не требовало ни киноведческого образования, ни аккредитации. Это был Квентин Тарантино. них великаном. Опознание великана не требовало ни киноведческого образования, ни аккредитации. Это был Квентин Тарантино. «А давайте с ним познакомимся», — предложил кто-то самый смелый из нас. Или, может быть, самый пьяный. Идея немедленно нашла отклик в сердцах. Присев за столик и синхронизировавшись позами и направлением взглядов с другими посетителями кафе, мы вдруг превратились в команду КВН, у которой есть десять минут для того, чтобы поразить собравшихся выдающимся артистическим номером. Хомерики сказал: «Я режиссер, я что-нибудь придумаю». Алиса сказала: «Неудобно как-то». Еще через минуту был подозван официант, завербованный нами в курьеры: его миссия состояла в том, чтобы отправить за стол Тарантино бутылку шампанского Moet et Сhandon (Катя потом напомнила мне, что хотели Crystal, но пожадничали). Еще через пять минут бутылка достигла адресата. Сидящего, надо заметить, со своей компанией за совершенно пустым столом. Водрузив бутылку, подученный официант

винные карты март 2014

прошептал в огромное ухо, торчащее на огромной голове: «От русских», — и кивнул в нашу сторону. И тут Квентин встал. Прижал руки к сердцу. Прокричал громким голосом: «Сенк ю». И стал чокаться нашим вином со своей компанией, больше не глядя в нашу сторону. Поставив самим себе оценку «неудовлетворительно», поскольку результат никого не удовлетворил, генштаб продолжил совещание. На авансцену вышел игрок Долуда из Владивостока. Махнув рукой, он встал из-за стола и пошел к их столу под робкое «это будет уже чересчур». Катя Мцитуридзе тут же сообщила, что Долуда не говорит по-английски. Стало еще интереснее. Долуда подошел. Тарантино улыбнулся. Долуда заговорил. Тарантино закачался, продолжая улыбаться: ему, по всей видимости, нравилось, как звучит русская речь. Долуда тоже качался в такт — возможно, пел. Так прошла минута. Затем Долуда вернулся к нашему столику, а Квентин — к нашему «Моэту». Все снова остались при своем. На расспросы о том, что именно он говорил, Долуда таинственно молчал. Дескать, восток — дело тонкое и уж очень от нашего московского разумения дальнее. Ответственной за попытку номер три была назначена Катя Мцитуридзе. Точнее, она сама себя назначила. Потому что у Тарантино интервью брала и он ее помнил. «Есть план, — сказала Катя решительно, — пошли». И вот она уже возле большого уха, шепчет в него, а я стою рядом и все слышу: «А знаете, у нас настроение плохое. А это моя подруга Инна, вы ей интервью не дали». — «Привет, Инна! — покорно говорит Квентин. — Ты уж прости, в следующий раз». — «А еще вон режиссеру приз не дали! — достает последний козырь Катя, — а если б вы посидели с нами, у всех бы настроение исправилось». — «Может быть, позже, — рассеянно кивает, — спасибо за шампанское». И мы уже буквально видим на этом ухе большую мозоль. Да оно, это ухо, просто оттоптано за сегодняшний вечер лично нами. И пора наконец вспомнить, что мы взрослые интеллигентные люди, и убраться восвояси. Оревуар, Квентин,

винные карты март 2014

бон нюи. И вот что, друзья, он не придет. Он сейчас вообще уйдет спать. Мы его замучили. Надоели. Вели себя как мухи назойливые, как прилипалы, утомили человека. В общем, мы говорим это все нашим сидящим за столом товарищам, а они в процессе вдруг меняют выражения лиц со скучающих на изумленные, таращат глаза и тычут пальцами нам за спины. Потому что там, по трижды проложенному нами пути, зачем-то держа в руке стул, движется Квентин Тарантино: «Вы звали? Ну вот, я пришел. Сесть можно?» Иллюстрацией следующих минут могли бы стать «Танцовщицы» Дега — смазанные яркие пятна и вихрь юбок в битве за места в партере. В итоге колибри расселись вокруг него по жердочкам, но ни одна не находила в себе смелости защебетать первой. Поэтому заказали еще водки. Он заговорил сам. «Не расстраивайся! — хлопнул Хомерики по плечу. — Мне на “Сандансе” за “Бешеных псов” тоже приза не дали. Только смеялись и говорили — смотрите, урод приехал». И засмеялся. Тем самым смехом, из-за которого, наверное, на «Сандансе» так и говорили. И все немедленно расслабились. Ну все, отлегло. Вроде нормально ему с нами. А он продолжал смеяться. Люблю, говорил, русские фильмы: «Летят журавли» Калатозова и «Человекамфибия», э-э-э… не помните кого? Как не помните? И мы пристыженно утыкаемся в айфоны, чтобы найти фамилию режиссера Чеботарева, но он уже не слушает. Уже рассказывает про свою феноменальную память. Как может посмотреть фильм и тут же нарисовать его раскадровку. Со всеми деталями, где какая чашка стояла. Я тогда очень позавидовала, поскольку сама никогда ничего не помню. Про то, что у Квентина была черно-белая ковбойская рубашка, мне потом Алиса напомнила. А Катя — что волосы были крашеные. Я помню только огромное колено. И еще помню, где у меня спрятан листок с телефоном его агента: человек с феноменальной памятью дал мне его, чтобы я позвонила, взяла интервью и не расстраивалась

больше. А также помню, что хуже всех вел себя продюсер Серил. Он стал Тарантино в сторону оттаскивать, дескать, поговорить нужно. Квентин, правда, не дурак и с ним никуда не пошел. А Серил потом исправился. Поскольку зачемто взял и закричал с перепугу: «Ле биг мак!» Мы, конечно, на него посмотрели с ненавистью. А Квентин — с радостью. И снова захохотал. И хохотал минут двадцать, дескать, какую я все-таки шутку смешную придумал. Тогда Хомерики бросился целовать ему руки. А он целовал руки Хомерики в ответ. И очень хотел, чтобы мы икру заказали. Говорил: «А вы разве водку икрой не закусываете?» — «Нет, — отвечали мы, поскольку уже стали смелые, — не закусываем. Мы так пьем». На слове «икра» за наш стол пришли бывшие друзья. Сначала героиновая блондинка, потом актер Эли Рот. «А у меня, — сказал Эли, — бабушка русская. Из Киева». — «Ага, — ответили мы, — здорово». И снова повернули к Квентину влюбленные лица. И стали ему что-то там еще рассказывать. Кажется, про Михалкова, что с ним не надо дружить. Поскольку он вот так запросто ни к кому никогда за стол не придет со своим стулом. И еще что-то очень лестное про «Ублюдков», которые на самом деле никому не понравились. В общем, часа в четыре утра он стал прощаться. Расцеловался с девушками — Оля Ефремова ему явно очень понравилась. Сказал, чтобы мы «не стеснялись и звонили», когда он приедет в Москву, и тогда сходим куда-нибудь. Официант, служивший нам в этот вечер верой и правдой, тем временем готов был принять наш последний долг. От суммы которого мы даже про Тарантино забыли. Кажется, на кассу тогда поехала Алисина карточка. Мы с Катей, кстати, часто об этом вспоминаем. И я говорю, что когда Квентин приедет в Москву и я наберу на телефоне цифры с заветного листочка, то обязательно приглашу Алису. И мы пойдем в «Маяк». И закажем много-много водки. И даже икру наконец закажем. А то оставаться в долгу некрасиво как-то.

THE BLACK BOTTLЕ BLENDED SCOTCH WHISKY. ИКОНА ШОТЛАНДСКОЙ ИНДУСТРИИ ВИСКИ С XIX СТОЛЕТИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В СВОЕМ ИСТОРИЧЕСКОМ ОБЛИЧИИ.

семья Грэм

В 1870-х годах в северном шотландском городе Абердине – центре торговли колониальными тоарами со всех концов Британской Империи на благо небольшой семейной компании Gordon Graham & Co. трудились выходцы из фермеров – братья Чарльз, Дэвид и Гордон Грэмы. Свой первоначальный опыт купажирования молодые и амбициозные коммерсанты получили, смешивая различные сорта индийского и цейлонского чая. Вскоре они решили взяться за более сложную задачу – составить купаж виски на основе местных шотландских спиртов. Гордон Грэм углубился в эксперименты и вскоре представил на суд своих родственников новый скотч. Те были поражены совершенством напитка, его насыщенным ароматом, комплексным и шелковистым вкусом. В 1879 году братья Грэм уже являлись собственниками торговой марки – Gordon Graham’s Special Liqueur Whisky, названной в честь создателя купажа Гордона Грэма. Чтобы быстрее об-

исторические бутылки с продукцией семьи Грэм ратить внимание покупателей на свое детище, семья Грэм подобрала для него необычную бутылку. Это была плоская непрозрачная фляга, изготовленная из немецкого стекла черного цвета. Ее украшением стала яркая этикетка. Довольно быстро виски Gordon Graham’s Special Liqueur завоевал популярность по всему туманному альбиону, а потребители, не утруждая себя заучиванием длинного названия, вскоре окрестили полюбившийся напиток коротко – Black Bottlе. Разразившаяся вскоре в Европе Первая мировая война сделала дальнейший импорт черного стекла из Германии в Шотландию невозможным и в 1914 года виски обретает новый облик – классическую круглую в поперечном сечении бутылку из темно-зеленого стекла, сохраняя, тем ни менее, название Black Bottle. Практически

реинкарнация культовой бутылки Black Bottle в 2013 году в таком неизменном виде виски Black Bottle просуществовал вплоть до 2013 года. В то же время, следует отметить, что на протяжении XX столетия вкусовые харакетристики Black Bottle так же эволюционировали, что было продиктовано сменой компаний производителей, а так же изменениями потребительских предпочтений. И вот, в конце 2013 года, компания Burn Stewart Distillers, владеющая торговой маркой Black Bottle в наши дни, объявила о возврате Black Bottle к своим истрическим корням – культовой бутылке из черного стекла и классическому купажу со вкусовыми характеристиками, которые были присущи виски северо-востока Шотландии во второй половине XIX столетия. Именно таким почти 150 назад видели Black Bottle его создатели – братья Грэм из шотландского города Абердин.

orlova

То, что автор этой колонки Марк Гарбер совершает с Андреем Макаревичем на американской военной базе в Окинаве, безусловно отнесем к разряду героизма. Или все дело в «Сантори»? Не зря говорят: японский виски — источник самурайской доблести.

текст: марк гарбер

ВСЕ ЗНАЮТ, что алкоголь изменяет собственное представление о пространстве. Это качество и делает его таким привлекательным и опасным одновременно. Еще один из алхимиков — первооткрывателей чудесных свойств спирта, монах Валентиус, писал об аквавите: «Этот эликсир делает больного — здоровым, старика — молодым, уставшего — бодрым». И еще я замечал, что при наложении на настроение в хорошей компании определенных напитков происходит непредсказуемое изменение окружающего мира. Лет шесть назад я поехал с моим товарищем и собутыльником Андреем Макаревичем и его женой Наташей, именуемой нами Голубицей по причине фамилии Голуб, в путешествие. Маршрут наш был весьма экзотический и пролегал через Японию и далее в Микронезию. В Японии помимо поездки по стране мы должны были нырять на самом южном острове —

винные карты март 2014

Инагуни. Там были открыты неизвестные подводные сооружения, предположительно созданные человеком. На пути к этому новому чуду света мы сделали остановку на острове Окинава. На Окинаве есть специальный сетчатый загон, где плавают китовые акулы. Совместное нахождение в воде с этими гигантами — удивительный опыт. Но не об этом я хотел бы здесь рассказать, учитывая рубрику. На Окинаве, как известно, находятся американские военные базы. Помню, в семидесятые годы Окинава устойчиво ассоциировалась со словами «непотопляемый авианосец военно-морского флота США». Отсюда американские летчики летали бомбить Вьетнам. Вечером после общения с китовыми акулами мы вышли в люди прогуляться по Окинаве. На нашем пути оказался огромный трехэтажный магазин-ангар, в котором продавалась мыслимая и немыслимая военная форма всех времен

и народов, а к ней еще и разные прибамбасы типа портупей, кокард, нашивок, шлемов и прочей милитаристской всячины. Для любого мальчишки, независимо от возраста, это абсолютный магазин мечты. К тому же все можно было примерить, преображаясь соответственно вновь обретенному облику. Место, однако, диктовало свой жанр. Мы купили себе куртки примерно времен вьетнамской войны разных фасонов без опознавательных знаков с зашитыми прорехами, похожими на следы пуль. Мы с Макаревичем тут же стали похожи на прошедших нелегкий военный путь ветеранов, а Голубица — на боевую подругу. Странным образом это внешнее сходство подействовало и на сознание. Нужно было обмыть купленные мундиры, и мы направились в ближайший японский ресторан, где, выпив саке, узнали от приличной американской военной пары, что есть и «неприличный» район — там,

getty images/fotobank

Я замечал, что при наложении на настроение в хорошей компании определенных напитков происходит непредсказуемое изменение окружающего мира.

винные карты март 2014

собственно, и отдыхают уставшие от военной службы солдаты и матросы. Нам хотелось именно туда. Накануне Голубица получила в подарок от супруга новый фотоаппарат «Кодак» и снимала все окружающее с маниакальностью профессионального фотокорреспондента. Так что все события той ночи оказались задокументированными. Улица, на которую нас отправили, была усеяна барами и ресторанчиками типа ковбойских салунов. Мы зашли в приглянувшееся заведение и попали в атмосферу американского бара в голливудском варианте. Вы видели не одну ленту с типичными для голливудских картин барами, наполненными полицейскими или военными. Ничто не указывало на нахождение в Японии. Тут я хотел бы сделать одно лирическое отступление, связанное со спецификой потребляемых напитков. Когда я был маленьким мальчиком, в нашем доме был сервант, а в серванте бар. В те годы это был такой же обязательный элемент убранства, как портрет Хемингуэя на стене. В баре стояли разные красивые бутылки, невесть каким образом прорвавшиеся через «железный занавес». Среди них особенный интерес у меня всегда вызывала бутылка японского виски «Сантори». Она была похожа на этакую большую квадратную гранату-лимонку. И еще в ней было что-то самурайское и грозное. Бутылка жила в нашем баре много лет, пока однажды — видимо, покончив со всеми менее гламурными напитками — мой отец с приятелем не выпили ее. Эффект был страшный: помимо громких декламаций стихов и заверений в вечной дружбе, чего после обычных напитков не случалось, «Сантори» не отпускал их и на следующий день. Оба практически не в состоянии были подняться и с трудом могли вспомнить события предыдущего дня. Через много лет в институте судьба подарила мне еще одну встречу с японской бутылкой — в доме моего товарища. Бутылка «Сантори» была подарком его отцу — замечательному травматологу. Нас было трое. Ночь мы провели, гоняясь

винные карты март 2014

за нашим обычно не пьющим другом, принявшим изрядную дозу японского алкоголя и убежавшего на улицу. Теперь он всемирно известный профессор-биохимик в Бостоне. Возможно, помог виски… И вот встреча сквозь годы — на барной стойке я вижу с детства знакомый силуэт. Старый добрый «Сантори». Как не попробовать? Мы расположились у стойки бара и начали выпивать. Мы не выпадали своим видом из контекста заведения, и наша

Но произошло чудо (видимо, снова «Сантори») — каким-то немыслимым образом я уложил трех здоровых молодых парней, чем окончательно утвердил их в решении перейти под наш флаг. Мы с Андреем, поддержанные Голубицей, братались с морпехами, как с германцами в Первую мировую, и были абсолютно искренне убеждены в важности выполняемой нами миссии. К трем часам ночи бар был полон — весть о вербовщиках распространялась

Один из алхимиков — первооткрывателей чудесных свойств спирта, монах Валентиус, писал об аквавите: «Этот эликсир делает больного — здоровым, старика — молодым, уставшего — бодрым». старая форма и «Сантори» начали работать. Сначала окружающие выяснили, что мы из России. После совместного выпивания водки, чудно легшей на «Сантори», я неожиданно для себя заявил, что мы приехали открывать российскую военную базу на Окинаве. Андрей с Голубицей, пережив первый шок, робко поддержали эту версию. Через три-четыре рюмки водки мы реально готовы были проводить в жизнь эту ответственную миссию. При этом, как следовало из моих слов, персонал предполагалось набирать на контрактной основе в порядке эксперимента, и платить готовы были немерено. Поэтому тут же и началась вербовка персонала. Мне записывали на бумажках имена и фамилии, названия соединения или части, где служил кандидат, и практически весь боевой путь с контактными телефонами в конце. В какой-то момент возбуждение достигло наивысшей точки, в опьянении и кураже я предложил морпехам помериться силами в армрестлинге. Затея безумная при одном взгляде на меня и морпехов.

со скоростью лесного пожара, все хотели с нами выпить и поговорить. Несмотря на обилие выпиваемого, способность к контролю над ситуацией оставалась, и в какой-то момент мы оказались окружены новой группой, подкатившей на скейтбордах. Эти ребята были очень милы, но при их появлении наши предыдущие друзья стали как-то быстро рассасываться. Говорить про базу новопоявившимся нам не хотелось, и мы их просто напоили. Расставались друзьями часов в семь. Макаревич даже оставил автограф на майках американских спецслужбистов. Заряда еще хватало, и мы поехали есть суп в бар к морякам. Мы снова крепили связи и обсуждали боевое патрулирование подводниками кораблей… Утра не было… Я выгребал из карманов бумажки с именами и названиями кораблей. В голове, которая гудела как набатный колокол, билась от звуков колокола только одна мысль: а ведь и правда хорошая идея открыть тут базу.

Слушать — сюда

IN VINO (whisky, vodka, cognac, tekila, etc.) veritas.

orlova

Игорь Мартынов

винные карты март 2014

Литературная мастерская. Фотокружок. Место для дискуссий. на новом сайте журнала «Русский пионер» www.ruspioner.ru