RusPioner #45 by Russian Pioner

№3(45) апрель 2014

русский пионер №3(45). апрель 2014

литературный иллюстрированный журнал

Кредитное предложение

Дополнительная выгода

orlova

Тот, кто рискует, пьет.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Андрей Колесников

Клятва главного редактора стр. 4 первая четверть Урок труда. Теперь не спеши! Евгений Плющенко про то, чем он рисковал стр. 16 Урок правды. Плазма и Перебранкин. Иван Охлобыстин про то, что риск — его страсть стр. 18 Урок литературы. Чего стоит дядя Ваня? Виктор Ерофеев о повести Натана Дубовицкого «Дядя Ваня [cover version]» стр. 22 Урок уроков. В стране рискованных логик. Алексей Герман про кино, которым ты рискуешь стр. 24 вторая четверть Пионер-герой. Бен Триндл и другие

ковбои из Брянска. Не стрельба из револьвера и не укрощение мустангов, а забота о скотине стр. 28

Следопыт. Вечный миг Земли

Санникова. Наш корреспондент раскрывает ее тайну стр. 36

русский пионер №3(45). апрель 2014

третья четверть Диктант. Риско-русский. В тему номера стр. 44 Дневник наблюдений. Горький Коля. Обозреватель «РП» в окрестностях донецкой шахты стр. 46 Урок поэзии. Стихи Владимира

Жириновского стр. 54 Сочинение. Полет. Рассказ Арама Овсепяна стр. 56 Комикс Андрея Бильжо стр. 69 четвертая четверть Урок мужества. Безбожья сила. Обозреватель «РП» делает выбор стр. 74 Урок географии. Тяжело оторваться. Федор Конюхов вышел на связь с «РП» из Тихого океана стр. 78

русский пионер №3(45). апрель 2014

группа продленного дня Правофланговый. Зачем умирают кайманы. Андрей Макаревич про риск и пресмыкающихся стр. 84 Знаменосец. Черно-белое против серого. Марк Гарбер о машинисте поезда и горе золота стр. 86 Пионервожатый. Американская красавица. Виктор Ерофеев про то, как чуть не стал писателем стр. 90 Звеньевой. Пуговица из Чикаго. Дмитрий Якушкин про находку в старой родительской квартире стр. 94 Запевала. Не всегда благородное дело. Андрей Бильжо про то, как важно держать себя в руках стр. 96 Горнист. Штормило. Вита Буйвид о том, как важно попасть в магазин до закрытия стр. 98 Всегда готово. Треска священная. Николай Фохт о правильной бакальяу стр. 100 Списано с ruspioner.ru. Утопия Натана Дубовицкого «Без неба» стр. 104 Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 111

русский пионер №3(45). апрель 2014

Урок труда. Теперь не спеши! Евгений Плющенко про то, чем он рисковал. Урок правды. Плазма и Перебранкин. Иван Охлобыстин про то, что риск — его страсть. Урок литературы. Чего стоит дядя Ваня? Виктор Ерофеев о повести Натана Дубовицкого «Дядя Ваня [cover version]». Урок уроков. В стране рискованных логик. Алексей Герман про кино, которым ты рискуешь.

русский пионер №1(13). февраль–март 2010

итар-тасс

текст: евгений плющенко рисунок: анна всесвятская

Фигурист Евгений Плющенко в колонке для «РП», написанной на следующий день после возвращения из израильской клиники, по-честному рассказывает, что с ним было до, во время и после Олимпиады в Сочи. Никому до сих пор не известные детали убеждают: да, был прав. Да, победил.

русский пионер №3(45). апрель 2014

ЕСТЬ человеческие возможности, есть что-то выше человеческих возможностей, а есть чтото, что нельзя сделать ни при каких условиях. То, что мог, я сделал, а там, где Бог меня остановил, значит, и надо было остановиться. Многие люди начали говорить, известные и не очень: «Надо было идти до конца!» Я просто хочу у них спросить: «А вы бы смогли? Поставили бы свое здоровье на медаль? Смогли бы кататься с такой болью?» Вы думаете, я боюсь боли? Я шел до конца, я пробовал, но есть, например, боль мениска — мне сделали четыре операции, и я знаю, как бороться с такой болью. Мне удаляли паховую грыжу, и я катался и с такой болью. Но когда что-то происходит с позвоночником и ты после прыжка в два оборота на разминке, когда больше всего на свете не хочешь останавливаться, не чувствуешь свою правую ногу, тут не помогут ни сила характера, ни стойкость — вообще ничто. Тогда, на стадионе «Айсберг», на виду у тысяч зрителей и миллионов телезрителей у меня отказала нога. И я понял, точнее почувствовал, что тело как будто уже не мое и я не то что не смогу сделать двойной прыжок, а и одинарный вряд ли прыгну. Я надеюсь, что

люди поймут: есть боль, которую невозможно терпеть. Сейчас, когда я раз за разом вспоминаю, прокручиваю в голове тот день, я понимаю, что до конца даже тогда не осознавал всю опасность. Ни для кого уже не секрет, что у меня в позвоночнике были титановые шурупы и межпозвоночный полимерный диск. Это сейчас задним числом я понимаю, что было воспаление в спине, до конца конструкция не прижилась, мышцами не окрепла, но мне надо было тренироваться… Конечно, если бы у меня был год, тогда эта конструкция выдержала бы. Каждый прыжок, как удар за ударом, расшатывал то, что врачи вживили мне в спину. В результате один шуруп немного ушел в сторону, и в самый последний момент, когда я неудачно приземлился на разминке перед короткой программой в личных соревнованиях, шуруп полностью сломался. Тогда я подумал, что произошло что-то серьезное, но я даже не мог предположить, что эта титановая конструкция может сломаться. Часть шурупа просто впилась в спину. Я думал, что что-то с диском случилось, но чтобы такое… Врач мне сказал, что продолжение выступления могло привести к самому плохому. Не дай бог,

неудачное приземление или даже удачное приземление с борьбой на выезде, любая нагрузка — и шуруп мог задеть спинной нерв. После этого я бы уже не думал ни о соревнованиях, ни о медалях, вообще не думал бы о фигурном катании, а учился бы крутить колеса инвалидной коляски. Я ходил как зомби до приезда в Израиль, когда еще не знал точно, что произошло. Мы сразу связались с хирургом, который делал первую операцию. Он назначил мне дату приема, и мы начали ждать. Мы ждали приговора или надежды. У меня начались серьезные боли, я боролся с ними разрешенными на тот момент противовоспалительными лекарствами, но они не помогали. Я не мог пользоваться препаратами, которые принимаю сейчас, потому что был еще спортсменом и у меня в любой момент могли взять допинг-пробу, которая однозначно показала бы положительный результат. И вот начался осмотр: рентген, анализы… Опасения подтвердились: выпал один из шурупов с подозрением на трещину в кости. Два дня меня осматривали, светили, изучали. И приняли решение делать операцию. Вторая операция на позвоночнике за такое короткое время. Но делать нечего, потому что жить и тренироваться со сломанным шурупом в спине, мягко говоря, невозможно. Врач говорил мне так: — Я тебя разрежу и посмотрю, срослась ли кость, мышцы. Если да, то, может быть, я всю эту титановую конструкцию разберу и вытащу из твоей спины. Но если трещина, то я усилю ее еще двумя шурупами. Операция показала, что ничего, слава богу, добавлять не надо, нужно просто убрать сломанные детали. Когда вынимали, долбили, пара кусочков кости все-таки отвалились, они их засунули обратно, главное, чтобы теперь прижились. Я рад, что операция прошла хорошо, что в моей спине больше нет шурупов, а межпозвоночный диск из полимера оброс мышцами и связками. Осталось только ждать и правильно пройти реабилитацию. Главное сейчас — выждать три месяца, вообще ничего не делать, не тренироваться. Наверно, у многих вертится на языке вопрос, как вообще можно было тренироваться после первой операции и неужели титановый шуруп не выдержал моего веса. Мой хирург на самом деле очень хороший психолог. В первый раз дело было так: он мне сказал, что укрепит конструк-

цию в позвоночнике и поставит мне шурупчики. Так и сказал. Я думал, это что-то микроскопическое, и когда он после показал мне эти болты длиной в четыре с половиной сантиметра, я его поблагодарил: — Спасибо большое, что не сказали, какие они большие и что могут ломаться при очень сильных нагрузках. Наверно, если бы я знал о такой возможности и увидел бы, как ужасно они выглядят, я не согласился бы на первую операцию еще до Олимпиады. Не исключаю, что я не стал бы рисковать и уже тогда ушел бы из спорта. Шурупы, конечно, титановые, но мы прыгаем по пятьдесят прыжков за тренировку, и из них двадцать прыжков четверных. А у меня их после операции было гораздо больше, потому что я, по сути, начинал с нуля. У меня пропала техника, ослабли мышцы, помимо прыжков надо было заниматься со штангой в зале. Я заново после операции учился прыгать четверные прыжки — были серьезные падения, были сложные приземления. Четверной прыжок приравнивается по уровню нагрузки на позвоночник к приземлению со второго этажа. Вот вам и титан…

После первой операции я через три-четыре месяца встал на коньки, приступил к серьезным тренировкам по общей физической подготовке. В голове была только подготовка в Играм, я не выждал паузу… Я не мог в прошлом году, готовясь к Олимпиаде, ждать. Если бы мы ждали, я бы не восстановил ни одного элемента, не откатал бы программу, не сделал четверные прыжки. Поэтому мне пришлось жертвовать своим здоровьем ради страны, ради олимпийской золотой медали. Я ни о чем не жалею. Поэтому честно признаюсь: я за себя горд на самом деле. Я испытываю гордость и где-то радость, что прошел через такой сложный жизненный и спортивный этап. Я выхожу победителем из этой истории. Мне нужно восстановиться, опять заново собрать свое тело и волю. У меня большие планы: я хочу все-таки поехать в тур по России, который отложен на сентябрь-октябрь. Я хочу увидеть всех своих поклонников, болельщиков, выступить со своей олимпийской программой… На прощание врач тоже мне сказал, что торопиться не надо: — Следующая Олимпиада еще только через четыре года, поэтому теперь не спеши!

русский пионер №3(45). апрель 2014

orlova

текст: иван охлобыстин рисунок: инга аксенова

Актер, режиссер, сценарист, колумнист «РП» Иван Охлобыстин в своей, как водится, исповедальнопоучительной колонке — о риске, который способен стать страстью. И о страсти, которая заставляет рисковать.

русский пионер №3(45). апрель 2014

КОЛИ за риск действительно наливают шампанское, бытие обязано меня утопить в «Мадам Клико». Если рядом намечалась мало-мальски значимая катастрофа, я стоял в первом ряду с контрамаркой. Когда я женился на своей жене, я ей сказал так: любовь моя, я не обещаю тебе, что стану знаменитым или богатым, но могу твердо обещать, что скучать ты не будешь. Всякий раз, когда мы куда-то бежали и нам остервенело стреляли вслед, она вспоминала про мое обещание. Также она вспоминала его и зависая на одной руке над многометровой пропастью в горах Коста-Бланки. В роддоме шесть раз вспоминала. Много где вспоминала любовь моя мое обещание. И всякий раз ее беличьи глаза излучали животный восторг и дикую благодарность. Во всяком случае, я так понимаю эту гамму чувств. Однако речь в моем рассказе пойдет не о нашей страстной любви. Речь пойдет о пожирающем душу чувстве, имеющем свой исток в желании человека стать совершенным. Чаще всего подобное желание, неподконтрольное семейным обязательствам, приводит к безумию

или абсолютной уверенности, что цель уже достигнута. По сути, это одно и то же, поскольку совершенны только ангелы, а они на небе. Что же касаемо людей семейных, то они чаще предпочитают рассчитывать на совершенство своего потомства, и страсть щадит их. Хотя и тут случаются исключения. Так было и с нашим соседом по даче на Истре — Константином Евгеньевичем Рудаком, физикомтеоретиком, испепеленным шаровой молнией. Примечательно, что до этого происшествия Рудак много лет изучал закономерности появления сгустка смертоносной плазмы и даже написал соответствующую монографию, но увидеть молнию вживую он сподобился лишь на закате своей научной карьеры. Как все самое главное в жизни, это случилось неожиданно. Ранним июльским утром Константин Евгеньевич пришел к своему старинному другу Геннадию Ивановичу Перебранкину, фотографу, проживающему на последнем этаже девятиэтажного дома, неподалеку от прудов, по ту сторону моста перед станцией метро «Войковская», за железнодорожной развязкой.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Физик и фотограф были заядлыми рыбаками. В то утро они намеревались плести сеть и обсуждать возможное вступление в партию «Яблоко». Не то чтобы они считались людьми политизированными, скорее, даже напротив, но не суть: на выходных в почтовый ящик Геннадию Ивановичу кто-то засунул предвыборный буклет с портретом Григория Явлинского. Григорий Явлинский поразительно походил на зятя Константина Евгеньевича — Витю. Витя был уже десять лет женат на дочке друга — Валентине Константиновне, ученом-палеонтологе, и работал сортировщиком в погрузочном цеху Северного речного порта. До этого Витя успешно торговал ковролином, но что-то пошло не так, деловой партнер Вити спустил все деньги компании в зале игровых автоматов, и после шокирующих объяснений с дагестанскими инвесторами на поминках делового партнера Витя радикально изменил свои жизненные ориентиры. Как художник по складу ума, Геннадий Иванович не верил в случайности, и поэтому такая поразительная схожесть известного политика и непутевого зятя друга навела его на смелую идею. Константину Евгеньевичу он объяснил так: если подменить на время Григория Явлинского на Витю, то можно будет с Витей сходить в жилищно-эксплуатационную контору и выпросить под «студию» десятиметровый кусок чердака в доме, где жил Геннадий Иванович. В обустроенной студии фотограф намеревался фотографировать женщин в стиле ню. Это сейчас пользуется большим спросом у соискательниц выгодных контрактов для составления убедительного портфолио. Перебранкина, конечно, смущала перспектива провести остаток жизни среди экзальтированных дам в латексе, но тридцать лет делать одни и те же фотографии на паспорт ему опостылело до изжоги и давно не приносило ощутимого дохода. Был еще один немалозначимый нюанс в миропонимании Геннадия Ивановича. У него, почетного донора РСФСР, на станции переливания отказались брать кровь, мотивируя его зрелым возрастом. Это стало для художникафилантропа абсолютной неожиданностью и большим неудобством. За 32 года донорства его организм выработал удивительные механизмы регенерации: у него в шесть раз быстрее росли ногти и волосы, но самое главное — через месяц после пропущенной сдачи крови

русский пионер №3(45). апрель 2014

Геннадия Ивановича начали терзать приступы жесточайшей вегетососудистой дистонии, что выражалось в панических атаках в лифтах и аллергической реакции на сою. Единственным методом облегчить страдания было регулярно собственноручно скачивать лишнюю кровь в заранее приобретенные в специализированном медицинском магазине силиконовые емкости для хранения крови. Поначалу почетный донор не дерзал выливать свою кровь в канализацию в надежде, что в стране всякое может случиться и 200 литров крови сыграют еще свою особую роль. Для этого Перебранкин заказал по Интернету немецкую, шестисекционную, морозильную камеру и установил ее на чердаке, над своей квартирой. Но приключился скандал: поздней осенью школьники-хулиганы проникли на чердак и перевернули холодильную установку, отчего черная, венозная кровь фотографа растеклась по всему чердаку, причем затопила одно из вентиляционных отверстий, пронзающих корпус многоэтажного дома насквозь, где и стухла. Смрад, исходивший от стен дома, вскоре заставил некоторых жильцов продать свои квартиры. А те, что остались, те смирились, привыкли и позже были благодарны Геннадию Ивановичу, потому что ни о каких гостях в ближайшие несколько лет и речи быть не могло. «Глаза ело» за сто метров до дома. Окружной муниципалитет был вынужден перенести конечную остановку 24-го троллейбуса на триста метров в сторону и окутать забор игровой площадки детского сада неподалеку колючей проволокой. Мистическим образом смрад провоцировал старых бездомных собак со всего округа приходить умирать именно к этим разноцветным каруселькам и песочнице. Еженедельно ворчливые дворники вывозили с детской площадки грузовик полуразложившихся дворняжек, что тоже районную экологию не улучшало. Смрад стоял пять лет, потом исчез. Видимо, кровь фотографа окончательно распалась на атомы. И хотя все произошло еще при Ельцине, в ЖЭКе на Геннадия Ивановича реагировали с плохо скрываемым отвращением и ужасом. Его триумфальное появление в качестве партийного соратника Григория Явлинского давало надежду хоть как-то загладить случившиеся недопонимания со злопамятными коммунальщиками. Рудаку идея Перебранкина так понравилась своей простотой, что он даже дополнил ее пред-

ложением самим записаться в партию «Яблоко» и прийти в ЖЭК вместе с Витей, прикрываясь настоящими партийными «корочками», чтобы минимизировать риски. Как раз его дочь на месяц уезжала в экспедицию на Охотское море, а Витя находился в полной финансовой зависимости от тестя. Именно это друзья и обсуждали, сидя на балконе и сплетая из зеленой суровой нитки сеть. А день стоял прекрасный: на лубочно-голубом небе плавился белый диск восходящего солнца, где-то у пруда щебетали птицы, мягкий, теплый ветерок то и дело прохаживался по хлопку рубашек старинных друзей. Тут чуткий слух Константина Евгеньевича уловил тихое стрекотание где-то двумя этажами ниже. Он заглянул через край балкона и, к своему крайнему восторгу, обнаружил парящую там шаровую молнию. Нельзя и посчитать, сколько раз Рудак видел во сне шаровую молнию, но наяву это случилось впервые. Молния медленно, с достоинством сровнялась с головой физика и замерла, словно вглядываясь в его восхищенное лицо. Зачарованный Константин Евгеньевич изо всех сил вытянул к огненному шару желтый, прокуренный язык и лизнул природное явление. От чудовищного разряда тока у физика звонко лопнули глазные яблоки, разряд также спровоцировал взрыв газового распределителя на кухне, а это повлекло ударную волну, которой его другу-фотографу сломало обе ноги и выбросило с балкона. Перебранкина спасло только то, что он запутался одной из сломанных ног в рыболовной снасти и завис между этажами, откуда его три часа спасали эмчеэсовцы. Пока спасатели тащились по московским пробкам выручать несчастного, пенсионерка Носова, живущая на восьмом этаже, сжалилась над фотографом и выставила на подоконник свой телевизор, чтобы верещащий от боли и страха Геннадий Иванович мог отвлечься от бед комедийным сериалом про врачей-интернов. Около часа Перебранкин был вынужден смотреть сериал вверх ногами, пока сердобольная пенсионерка не сообразила и не перевернула телеприемник. Вот так метафизическая страсть погубила пожилого ученого и не позволила сторонникам Григория Явлинского провести своего делегата в городскую Думу, а позже и в Государственную. Хотя, казалось бы, были все шансы.

orlova

текст: виктор ерофеев рисунок: олег бородин

Писатель Виктор Ерофеев в рецензии на повесть Натана Дубовицкого «Дядя Ваня [cover version]» убеждает в том, что это — начало новой эмигрантской литературы. Что ж, настоящая литература тем и хороша, что рецензенты порой вкладывают в нее смысл, какой и не снился авторам.

русский пионер №3(45). апрель 2014

КОГДА-ТО нам всем нравились эти шалуны, потомки Остапа Бендера, очаровательные проходимцы, фигуры освобождения от государства. На сегодня к нам заходит очередной болтливый циник. Наш современник. Знакомьтесь: дядя Ваня. Но вот: все бесстыже повторяется, включая названия. Все состоит из дежавю в квадрате и кубе. Уже не важно, кто написал: «Мы живем, под собою не чуя страны». Может, на десятилетия пойдет дождь, а может, через год прояснится. Все зависит от состояния одного-единственного упрямого горца. В таком случае новая волна русской эмигрантской литературы перестает быть миражом. Уже слышен шум прибоя. Литература бежит вместе со всеми. Примерно так я смотрю на появление повести под названием «Дядя Ваня». Это — предтеча литературы беглецов. Пусть ее автор упорствует в выборе своего псевдонима. Если ему так нравится, можно смириться с секретом Полишинеля. Но тень эмиграции, то ли внешней, то ли внутренней, легла на лицо самого автора, став важнее литературного маскарада. Однако если мы уяснили, от чего и кого мы бежим, то с кем бежим? Вопрос будущего

соседства немаловажен. Кому мы доверим свои хрупкие эмигрантские надежды, сарказм, отчаянье и слезы? С кем мы поссоримся, кого заподозрим в кремлевских симпатиях, как разделимся и на что? Какие люди станут бульоном новой русской эмиграции? Очевидно, идейным центром исхода будет Лондон, потому что он уже им стал, и давно. Повесть «Дядя Ваня» предлагает нам проследить за тем, что с нами в Лондоне, вероятнее всего, случится. В жанровом отношении эта повесть рождена по принципу пьесы, диалоги наполнены театральной драматургией и просятся на сцену, характеры тоже сценичны и потому склонны к афоризму, аффекту, эффекту и бурным переживаниям. Почему пьеса поменяла свою жанровую ориентацию и ушла в повесть? Возможно, потому, что в главном герое самое интересное — лирическое начало самого автора, здесь есть откровения и обнажения личности на уровне заметок на полях. В драматическом произведении все это выглядело бы слишком декларативно. Вот, например, герой рассуждает, какая эрекция была у него в школьные годы. У него член стоял на всех: на школьниц, учительниц разных возрас-

тов, а также мальчишек. Он стоял, очевидно, как воля к будущей власти, как воля к победе. Такой беспредел эрекции может соответствовать личности высокого уровня, он нуждается в новых фрейдийских штудиях, а в повести такой член достается предпринимателю средней руки, который занимается мылом. Не верю я в это мыло. Верю в высокий цинизм главного героя, в его почти картезианскую ясность ума, которая дает ему возможность увидеть жизнь во всех ее вибрациях, но мыло и высокий цинизм плохо рифмуются, получается, что мыло — это, скорее, иронический камуфляж. Само же становление мошенничества описано с блеском еще в первом романе автора, «Околоноля», и не нуждается в повторении даже на лондонской почве. Вся возня с мыльным бизнесом, угрозы, партнеры, вдовы и прочие спутники отечественного предпринимателя кажутся устаревшим материалом 90-х годов, хотя, очевидно, он остается по-прежнему актуальным и злободневным. Но здесь нет открытия. Открытие мне видится именно в переносе героя на чужую почву. Как наш высокий циник переживет вхождение в плотные слои эмиграции? Неоднозначно. У него есть разные подушки, чтобы не поломаться. Есть преданный человек, помощник Танцева, которая готова служить ему за бесплатно. Правда, такие преданные люди встречаются в секретариатах, скорее, харизматического начальства, а не около мыла, но автор дает герою возможность почувствовать такую поддержку, не понуждая работать в высших сферах. Все остальное превратилось бы в молотый перец, если бы не одно важное обстоятельство: наш герой влюбился. Пламя любви лизнуло его с разных сторон: эта чудо-девушка из дружеской Белоруссии, можно прямо сказать, из Гомеля, которой не больше двадцати, оказывается и подругой его никчемного сына Фили, и девушкой по вызовам, и студенткой экономического института. Вот этот коктейль белорусской свежести переворачивает жизнь нашего героя, и он все видит заново и по-другому. Автор — мастер четких рациональных характеристик — показывает нам и абсурд русского Лондона, и бред просто Лондона, и многолетнее разложение великовозрастного Фили, вора и невеж-

ды (у автора родственники героев вообще выведены беспощадно в каждой книге). Но если Филя — убедительный кретин, то сама девушка — клубок эротических фантазий нашего времени. Главная ее черта — насмешливость. А все остальное читатель дорисует сам, исходя из своих эрекций. Важно, однако, что наши герои, он и она, торжественно совокупляются, с шумом, криками и стонами на весь Лондон, чем, конечно, срамят убогое английское существование. Это существование мы видим издалека, как и положено возможным эмигрантам. Вместо реальных аборигенов, до которых как до луны, нам будут попадаться венгры с выразительными именами, цветные, уборщицы или водители лимузинов — весь этот состав гастарбайтеров или неудачников, который восхищается широкой русской душой, сорящей деньгами, которых нет. Еще там будет дуэль между отцом и сыном — но она не состоится, потому что отец не явится, и тогда сын… но стоит ли все пересказывать? Главное — любовь состоялась. Цинизм побежден. Цинизм на мыло! Герой счастлив. Его зовут Иван Карлович. Он вспоминает о своем детстве в Рязанской области, о том, как од-

нажды соблазнил девушку из преуспевающей дипломатической семьи. Так, значит, Иван Карлович и есть новый дядя Ваня? Ну конечно, и это название нас опять отсылает к театральной генеалогии повести, однако — как это часто бывает в эмигрантской литературе — герои ведут себя гораздо более раскованно, чем на родине. Они склонны к физиологии, они не боятся никаких аллюзий, и дядя Ваня оказывается в повести половым органом самого героя, который прославила замечательная белорусская девушка. И дядя Ваня встал и крепко стоит во имя любви. Вот такая, с таким дядей Ваней, нас ждет будущая эмиграция. В Лондоне. В Берлине. Или в Париже. Мы все делаем для того, чтобы в тех краях очутиться. Что мы сами не делаем, за нас делают, и очень активно, особенно в последнее время. Все в повести точно. Счастливого конца не наблюдается, но и несчастного тоже не предвидится. С блеском, талантом, шуткой и иронией нас проводят под зад коленом вон из страны. Здравствуй, литература эмиграции! В одной руке у нас чемодан, в другой — дядя Ваня. Есть чем заняться, есть чем гордиться.

русский пионер №3(45). апрель 2014

итар-тасс

текст: алексей герман рисунок: маша сумнина

Режиссер Алексей Герман в своей колонке признается, что доделывать фильм своего отца «Трудно быть богом» — дело рискованное, но страхов не было, потому что есть верный способ освобождения от опасений. И читатель узнает какой.

русский пионер №3(45). апрель 2014

ВСЕМ известна фраза: «Кто не рискует, тот не пьет шампанского!» Я от нее каждый раз вздрагиваю, потому что она мне кажется мещанской. Людям творческих профессий необходимо руководствоваться иными категориями. Внутреннее чувство должно подсказать, идти тебе на риск или нет. Если уверен, что совершаешь правильный поступок, то иди вперед. Важно сохранение внутренней гармонии, внутреннего баланса. Гармония сохраняется тогда, когда ты делаешь поступки, в которых уверен, которые ты считаешь справедливыми, художественно необходимыми. Только это должно диктовать тебе твои решения. Первая моя картина — «Последний поезд» — была вызовом. Она рассказывала о немцах, которые погибли на Восточном фронте, не желая воевать с Советским Союзом. Во-первых, это была картина на немецком языке с русскими актерами, во-вторых, я снимал фильм о немцах, которые не являются упырями. А они не все являлись упырями, что бы нам ни говорили. Когда мою бабушку и мою маму угоняли в концлагерь, то немцы на переезде открыли двери и всех выпустили. Я прекрасно понимал, что после такого фильма будут раздаваться визгливые крики,

что я кого-то там обеляю. Я никого не обелял, просто пытался сказать, что во все времена бывают нормальные люди. Тогда мне казалось, что говорить об этом необходимо. Это мой долг перед этими немцами, которых расстреляли. Не могу однозначно сказать, рисковый ли я человек. Если уверен в своих силах и осознаю необходимость правильности поступков, то, считаю, надо идти вперед. Именно поэтому я могу затеять сложнейшие съемки, в которые никто не верит, именно поэтому могу бескомпромиссно высказываться в прессе. Например, выступал против, когда какие-то выдуманные казаки пытались закрыть в Питере спектакли по Набокову, нападали на Эрмитаж. Казалось, что все вокруг погружается в средневековое мракобесие. Считаю, что в нашей стране не хватает пространства и возможности для риска! Не на уровне обыденного обывательского сознания, а на уровне людей, которые стремятся сделать что-то новое. К сожалению, у нас практически не осталось людей, которые, наплевав на условности, делают то, что никто в мире больше сделать не может. В этом смысле у нас страна стала аккуратная. Страна не научных лабораторий,

а торговых центров. Американцы могут нам нравиться или не нравиться, но Америка построена на психологии победителя, на психологии удачи, на психологии «выиграл-проиграл». Ведь, как известно, энергия появляется в раздвижении горизонтов, в движении вперед. И поэтому если мы хотим не проиграть в схватке цивилизаций, то нам нужна честная конкуренция идей и проектов. Новому поколению нужны возможности. Самые рисковые режиссеры в мировом кинематографе — это все те, кого мы знаем. От Чарли Чаплина до Вуди Аллена. Они все рисковые, это вопрос нового языка, нового способа разговора в кинематографе. Мы часто забываем, что критерием искусства является уникальность. Не может быть двух Моцартов или двух Толстых. Все те, кто не хочет работать по старинке, все те, кто переступает границы, все те, кто делает то, что другие никогда не делали, — они всегда рискуют. Конечно, страх неудачи сопровождает любой риск. Мы все живем в наших страхах, они у каждого из нас есть. Мне, например, часто снятся сны, что кадр снят не так и его не переснять. В самые темные моменты, когда тебе кажется, что у тебя ничего не выйдет и что выхода нет, —

иди вперед. Способ освобождения от опасений — это движение. На эту тему есть хорошая фраза: «Глаза боятся, а руки делают». Доделывать фильм своего отца, конечно, дело рисковое. Но у меня не было никаких страхов. Наоборот, я был абсолютно уверен, что мы доделаем «Трудно быть богом» именно так, как хотел отец. Это его кино. Считаю, что у нас все получилось и фильм сейчас хорошо идет в кинотеатрах для столь сложного авторского кино. «Трудно быть богом» — картина новаторская, которая говорит не на усредненно-понятном языке. Конечно, я понимал, что в своей форме она абсолютно радикальна, но кто сказал, что великое произведение должно быть простым? Это надо понять и принять. В любом случае это папино и мамино художественное высказывание. Я не имел права что-то менять. Отец успел снять фильм полностью, я занимался лишь технической работой. Фильм более чем достойно вышел в мир. Раньше я думал, что награды защищают художника, что они что-то гарантируют, но оказалось, что все это чепуха, особенно в нашей стране. Каждый новый фильм — это новый вызов, новый риск, новое путешествие куда-

то. Я шесть раз участвовал в Венецианском кинофестивале, получил «Серебряного льва» за «Бумажного солдата» и приз Луиджи де Лаурентиса за «Последний поезд». Это довольно много за десять лет, но у нас это не очень интересно. Ведь это не футбол. Потому здесь, у нас в стране, работают другие логики. На днях мы досняли фильм «Под электрическими облаками», сейчас монтируем. Вся история съемки — это история риска. Выстраивали огромное количество сложнейших художественных объектов. Множество дебютантов из разных стран. Получился фильм, который говорит о всем многообразии нашего общества. Это фильм о богатых и обыкновенных, о поколении, выросшем на Довлатове, и поколении Apple. На самом деле наша цель — это широкая панорама современной русской жизни. По сути дела, фильм — возвращение к русской классике. Разговор о коренных русских вопросах, которые не изменились со времен Достоевского или Пушкина. Конечно, наибольшие риски происходят в политике. У меня много друзей из Украины, с которыми мы работали. И вдруг после событий с Крымом их друзья-украинцы начинают им

русский пионер №3(45). апрель 2014

говорить, что они сотрудничают с врагами. Хотя, казалось бы, это кинематограф, общее дело, искусство. Невероятное озлобление, которое сейчас идет, очень опасно и очень печально, больно. Оно никуда не уйдет, его будут лечить годами. История с Украиной во многом произошла из-за абсолютного непонимания того, что у нас нет привлекательного образа страны. Мы его не формируем. Мы стали враждебной страной для большой части образованного сословия ближнего зарубежья. И это наша ошибка. Нас почти не слышат в мире. Могла бы помочь культура, но на самом деле для мира мы культурные карлики. Ведь еще недавно Россия во многом определяла очертания мировой культуры нового времени. Малевич, Станиславский, Дягилев и многие другие, пришедшие вслед за великим подъемом XIX века, сформировали культурные ориентиры XX века. Сформировали именно потому, что создавали новое, а не копировали старое, говорили своими словами, а не чужими. Система нашего образования порочна. Государство вкладывает средства в инфраструктуру, а не в саму суть образования. У нас почти некому преподавать. Мы закапсулированы сами в себе, поэтому трагически неконкурентоспособны во многих областях культуры. Крайне мало возникает нового. Но

русский пионер №3(45). апрель 2014

при этом мы очень хотим объясняться с миром. Транслировать себя. Но как транслировать, если у страны отрезан язык? Мычим, размахиваем руками, кто-то слышал, что у нас не совсем плохо с музыкой, а так страшноватая картина. Мы живем в стране крайних, рискованных логик. Говорить, что на Украине нет агрессивного национализма, — это неправда. Он есть. Есть там во власти и фашисты. Утверждать, что на Майдан вышли только проплаченные Госдепом люди, — тоже неправда. Потому что аппарат Януковича был бандитский, окружение его было бандитским. И это людей достало. И они были правы. Поэтому правда, к сожалению, не одна. Она лежит где-то посередине. Те, кто говорит, что надо бросать своих, — у них нет сострадания, а те, кто говорит, что надо пойти и занять Киев, — у них нет головы. И я не хочу становиться крикливым истериком ни с одной, ни с другой стороны. Понимаю, что врагом стану для тех и тех. Они уже ничего не слышат. Агрессивный псевдопатриотизм и псевдолиберализм, постоянное деление на своих и чужих, бесконечная какофония и потеря смыслов. В геополитике нет таких понятий, как абстрактные «хорошо» или «плохо». Поступают грубо все, включая американцев. И рискуют все. При этом

я очень хочу построения на Украине независимого, свободного государства. Присоединение Крыма к России для миллионов людей будет являться высшим актом исторической справедливости. И это надо признать. И уважать. Наивно полагать, что радость в Севастополе была постановочной. Но будут и миллионы тех, для кого это событие станет исторической трагедией, поводом для невероятной ненависти, ужасной раной. И это надо будет понять и принять. Мир разный. Я думаю, что три недели назад что-то произошло. То, о чем мы не знаем. То, почему русский царь ответил в той логике, как должен был ответить русский царь. И теперь, когда пройдет радость в России и в Крыму, в сердцах многих и многих моих украинских друзей останутся боль, обида и гнев. И нам снова придется учиться дружить. По большому счету это будет задачей и художников. Очень и очень сложной задачей. Я убежден, что Украина сама выберет себе судьбу. Это их право и обязанность. Это их страна. Их выбор. Их вызов. Но мне представляется, что задача людей искусства — объединять народы, быть мостом, говорить о сокровенном, сохранять связи. Политики — это люди воли, художники — это люди эмоций. Они разные, и это хорошо. И иногда одни могут то, что не под силу другим. Если говорить о Владимире Путине, который, несомненно, является человеком рисковым, то я не оцениваю его как кровопийцу. Кровопийцей был Сталин. Путин — человек крайне собранный, умный, человек, который в определенный момент удержал страну, и это нельзя не признавать, я не верю в кричалки, что все только из-за денег. Это не так. Это глупость. Но я не могу не чувствовать, что в стране как раковая опухоль растет мракобесие. Я боюсь эры маленьких начальников на местах, которые будут карать без повода, боюсь диктата бездарных, но политически правильных, боюсь истерического деления на своих и на врагов народа, боюсь, что из страны начнут уезжать умные, боюсь оголтелого, неуправляемого национализма. Мы это уже проходили. Предполагаю, что Путин это понимает. Сила любой страны — в многообразии мнений и возможностей. И я в это верю. Солженицын, Толстой, Бердяев, Чехов, Бродский, Кандинский, Тарковский не менее важны, чем оборонные заводы. Это дух нации. Ее голос. Будущее мира — в сложных людях. Почвой для которых является культура.

Пионер-герой. Бен Триндл и другие ковбои

из Брянска. Не стрельба из револьвера и не укрощение мустангов, а забота о скотине. Следопыт. Вечный миг Земли Санникова. Наш корреспондент раскрывает ее тайну.

Проект линниковского агрохолдинга перекрывал все мыслимые полеты фантазии. Казалось, что страна вдруг вспомнила свое тучное крестьянское прошлое и с ходу рванула в космос… агрокосмос.

русский пионер №3(45). апрель 2014

текст: александр рохлин фото: наталья львова

Обозреватель Александр Рохлин, за спиной которого опыт американского лихачадальнобойщика, отправляется под Брянск, где заезжие американцы решили доказать, что дело ковбоя — это не стрельба из револьвера и не укрощение мустангов, а забота о скотине.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Грэг

Белинджер был моим инструктором в Истендской школе дальнобойщиков. Он носил длинные бакенбарды и усы, черные с рыжим, и ухаживал за ними, как за любимым существом — собакой или женой. Я смотрел на них с некоторой завистью. Грэг ходил по школе в джинсах и старых ковбойских сапогах из свиной кожи, каблуки были сбиты наружу, словно он шлифовал ими асфальт. Он вставал на пятки и сверлил каблуками пол, когда объяснял нам, истендским дуболомам, устройство тормозной системы 53-футового прицепа. Грэг прихлебывал кофе и цедил его сквозь зубы, как кашалот, но каждый раз промокал усы чистой стороной салфетки с видом фицджеральдовского аристократа. Он говорил мне: — Я переживаю за тебя, сынок. Еще бы, я был единственным ненастоящим американцем, а дело пахло керосином. Мы готовились к заключительным экзаменам на получение водительских прав и разрешения управлять большегрузным коммерческим транспортом. Четыре часа теории, четыре часа практики каждый день в течение трех недель. Обучение давалось мне с трудом. Зубрить наизусть названия взрывоопасных материалов на английском было адской мукой. Но еще хуже обстояло дело с вождением: по прямой и с разворотами еще куда ни шло, но мне никак не удавалось заводить фуру в «гараж» задним ходом с глухой стороны. То есть справа налево. Я упорно резал борты припаркованных учебных прицепов, разбитых в лохмотья поколениями истендских дуболомов, стремившихся в тракеры еще до меня. — Дугу! Рисуй дугу! — кричал Белинджер, прыгая по грязи и размахивая руками. — Шире, шире заводи. Я заводил и рисовал, но старый тупоносый International, дедушка truck, переваливший за два миллиона накатанных миль, козлил и брыкался, скрежетом всех осей выражая презрение к потугам. Белинджер гнул свое. Мы все были придурками, жгли тормоза, сшибали зеркала и резали борты на поворотах. Но всем он говорил одно и то же:

русский пионер №3(45). апрель 2014

— Ничего, парни, крушите чужие заборы, как челюсти мичиганских ублюдков, рано или поздно вы станете ковбоями хайвеев. Обращаясь ко мне, он добавлял с тревогой: — Ты же правда хочешь? Русский ковбой летит от побережья до побережья, и ветер ему в хвост?!? У меня перехватывало дух. Но кто знал, где мое место? И смогу ли я когда-нибудь, как Грэг, птицей взлетать в «седло» и заводить многотонный truck в темное «стойло» без страха и упрека, словно по натянутой нитке?.. Мичиганскими ублюдками он называл университетскую футбольную команду из соседнего штата. Бенджамин Триндл получил на Рождество подарок — серебряные шпоры. Кожаные ремешки-крепления, и зубастые дужки с репейками, похожими на солнышки индейцев-ацтеков, и выпуклые расписные бляхи поверх ремешков — все тонкой ручной работы. Это был подарок от жены Дженей и мальчишек, сыновей Купера и Уолкера. Теперь ему предстояло вернуться на работу, за тысячи миль от родных гор восточного Орегона. Та страна лежала за семью морями. Бену ни в одном сне не снилось, что он отправится сюда, да еще в качестве пионерапервопроходца. Контракт заключен на три года, ему оставался еще один, и он знал, что к следующему январю будет считать дни до отъезда. Он шел по аэропорту Нью-Йорка, серебряные шпоры звенели на сапогах. Бен думал, как буднично и просто они звучат здесь, на родной земле. Никто не обращает на него внимания, кроме смуглолицых туристов. И как совершенно по-другому, с тоской и вызовом, будут звенеть они там, на земле за океаном. Люди будут смотреть на него вытаращенными глазами, цокать языками и чуть ли не щупать его, чтобы убедиться в достоверности. Почему так, думал Бен. Одна и та же маленькая вещь — и такая разница? И еще больше удивлялся. Выходило, что он, тридцатипятилетний американец,

простой ковбой из восточного Орегона, несет на своих шпорах что-то очень важное и ценное другим народам. Туда, где прежде ничего подобного не было. Гордость за свою страну охватывала Бена, и нечто значительное и суровое звучало в музыке шпор. «Еще год придется провести без говяжьего стейка», — с тоской думал Бен, когда самолет отрывался от взлетной полосы и брал курс на восток… Братьев Александра и Виктора Линников вряд ли беспокоило отсутствие приличных говяжьих стейков. Однако факт. До них никому не удавалось так крепко задуматься о мясном скотоводстве в любезном Отечестве. И тем более никто не занимался разведением мясных коров в подобных масштабах. Проект линниковского агрохолдинга перекрывал все мыслимые полеты фантазии. Казалось, что страна вдруг вспомнила свое тучное крестьянское прошлое и с ходу рванула в космос… агрокосмос. 200 тысяч гектаров залежных земель в Брянской области были выкуплены под посевы многолетних и однолетних трав, зерновые культуры, кукурузу и подсолнечник. Теперь всякий путешественник, отправляющийся из Брянска, наблюдает невиданные картины: поля, фермы, хозяйства, офисы, бойни, элеваторы, кормовые базы и проч. И десятки тысяч черных, как паровозы, коров, растекшихся по белоснежным полям говяжьего кластера. Это крупнейшее в Европе стадо абердин-ангусов, привезенных из Австралии и Америки, — 155 тысяч голов, круглый год пасущихся на открытом воздухе. — Чье же все это? — интересуется пораженный путешественник. — Маркизов де Карабасов! — отвечают улыбающиеся селяне, ломают шапки и машут ими вслед. Еще бы им не ломать шапок! Три тысячи рабочих мест открыто уже сейчас, и еще столько же ожидается в ближайшие годы. И в самом сердце этого невиданного по размаху и капиталовложениям эксперимента стоит… Бен Триндл и еще

две дюжины американских парней из Орегона, Айдахо, Колорадо и Индианы. Потому что исторически никто, кроме ковбоев Дикого Запада, не знает, как лучше обращаться с черными мясными «паровозами». Растить, лечить, кормить, загонять и отправлять на стейки. Кому-то из братьев маркизов-карабасов пришла в голову гениальная идея пригласить в качестве «военспецов» настоящих ковбоев. И те приехали во всем блеске вестерна: лошади, сбруя из Канзаса, свистящие в воздухе лассо, длиннополые шляпы от солнца, штаны из коровьей кожи с бахромой, платки с узлом на спине, остроносые сапоги и шпоры с репейками. Только без 45-х «кольтов» и «смит-вессонов». В какой-то момент стало ясно, что Брянщина переживает культурное вторжение. Неизвестной, незнакомой, без зауми демократии, без наглости своих М16, без нравоучений, но лихой, мужественной и красивой в своей простоте Америки. А еще в фауне Брянского леса случился качественный сдвиг. Местные волки с воодушевлением приняли соседство

...Десятки тысяч черных, как паровозы, коров, растекшихся по белоснежным полям говяжьего кластера. Это крупнейшее в Европе стадо абердинангусов, привезенных из Австралии и Америки, — 155 тысяч голов, круглый год пасущихся на открытом воздухе...

с шелковистыми абердинскими телками. И увеличились в поголовье соответственно возможной дружбе с… Всем — хорошо. Мэтью Кук был моим напарником, когда мартовским утром 199… года мы въезжали в город Мобил, штат Алабама. Мэтью был чернокож, тощ, жилист, сварлив и патологически женолюбив. На каждом тракстопе у него имелась дежурная жена. Это были дамы сплошь белокожие и как на подбор упитанные. Мэтью не скрывал, что мнит себя миссионером. По части изменения американского генофонда на преимущественно черный. Он оставлял в кабине фуры свои сапоги и уходил в ближайший мотель, обняв даму за воображаемую талию. От него я узнал, что чернокожие американцы составляли добрую треть ковбоев на ранчо южных штатов после Гражданской войны. Если честно, я ему не верил. Он же говорил, что его прадед перегонял скот в Канзас-Сити, дрался с индейцами и белыми бандитами. В Мобил мы привезли несколько тонн замороженных котлет для гамбурге-

русский пионер №3(45). апрель 2014

ров. В окрестностях же Мобила в трейлерном парке проживала настоящая семья Кук. Миссис Кук и пятеро отроков и отроковиц Кук. Я доставил Мэтью к дому на трехдневный отдых, он отчего-то сразу погрустнел, а я, злорадно пожелав ему успехов на поприще укрепления семьи, поехал разгружать котлеты. Вот тут-то меня и застал врасплох заезд в темный гараж с глухой, правой, стороны. Я несколько раз пытался вьюном протиснуться в стойло — безрезультатно. Тогда я плюнул и пошел вслепую; через секунду моя фура проломила стену. Но это было полбеды. На негнущихся ногах я пошел смотреть на содеянное и обнаружил, что кроме стены я повредил еще и двери собственной фуры. Они согнулись от удара и не закрывались, значит, холодильник не мог работать, значит, вся фура не могла взять груз. — Что, парень, наломал дров? — заметил подошедший служащий склада. «Ковбой хренов», — подумал я и приготовился к длительному тюремному заключению, уверенный, что

русский пионер №3(45). апрель 2014

...Дело ковбоя — это не стрельба из револьвера и не укрощение мустангов, а забота о скотине...

никаких денег мне не хватит, чтобы выплатить ущерб. Выгрузив котлеты, я позвонил Мэтью и рассказал о беде. Тот прилетел радостно возбужденный, осмотрел искореженную фуру и заявил, что отпуск отменяется. Придется тащить пустой прицеп через всю страну, в Висконсин, на ремонтную площадку. Я совсем погрустнел. Мэтью всю дорогу не подпускал меня к рулю и честил на все лады. Выходило, что для придурков вроде меня лучшей участи, чем электрический стул, не существует. Чем ближе мы подбирались к Великим озерам, тем убедительнее звучали его слова. И только в конце дороги я догадался, что мой напарник — расист. Прадед-ковбой наверняка отправил на тот свет добрый десяток белых, а его правнучек из кожи вон лезет, дабы сгноить хотя бы одного. — Не переживай, парень! — сказал мой диспетчер, загоняя фуру на ремонтную площадку. — Все застраховано. Прежде чем научиться по-настоящему водить трак, я свалил два прицепа в кювет…

Раз в неделю жена Бена Триндла Дженей возит сыновей в Трубчевск. К учителю по русскому языку. Бен не любит выбираться за пределы ранчо. Его смущают неприкрытое любопытство и словоохотливость русских. Пройти по рынку без разговоров ему не давали. Поэтому он предпочитал оставаться дома, иногда целыми днями не вылезая из седла. Дела шли неплохо. Коровы на зимних выгонах набирали вес. Но болели чаще, чем дома, на орегонских холмах. Бен связывал это с более влажным климатом Брянска. В мороз телки сбивались в кучи и грелись теплом друг друга. А когда приходили оттепели, у телят ручьем текли сопли и слезились глаза. В обязанности Бена входило обучение русских скотников ремеслу ковбоя. На ферме их было около десятка, они назывались операторами, набирались из соседних деревень и были похожи на заправщиков бензоколонок из-за однотипных фирменных спецовок. Триндл учил их объезжать лошадей и управляться с коровами. Но начинал всегда с того, чему его с малолетства учили дома, — ремонта заборов. Бен говорил им, что дело ковбоя — это не стрельба из револьвера и не укрощение мустангов, а забота о скотине. И те терпеливо учились объезжать, выгонять, ухаживать, лечить, следить, чтобы одну телку не сосали два теленка, возвращать отбившихся… И тренировались набрасывать лассо на… перевернутые ведра. — Мастерство ковбоя — делать все медленно, не торопясь. На лошади идти только шагом, объезжать стадо — ни разу не перейдя вскачь, — говорил Бен. У русских начинало получаться. Земля, скотина, ферма — большинству это было знакомо от рождения. Люди словно очнулись от долголетней спячки и трудились на совесть. Некоторые операторы понимали его и без переводчика. Хорошо держались в седле и умели свалить теленка с ног. Но куда им было до Бена и прочих ковбоев! Свое превосходство в деле американцы никогда не выпячивали. Вообще, вели себя очень

...Выходило, что он, тридцатипятилетний американец, простой ковбой из восточного Орегона, несет на своих шпорах что-то очень важное и ценное другим народам. Туда, где прежде ничего подобного не было...

сдержанно, тактично, просто. Когда Бену оторвало фалангу пальца закрутившимся лассо, он и не думал предавать это дело огласке. Но проведать «раненого» приезжал сам директор Брянского филиала. По родному дому скучали все ковбои. Они редко встречались вместе, на каникулы уезжали раз в год, детей в школах не учили: этим занимались на дому жены. Даже в Брянск никто из них не стремился выехать. Америка не подозревала, что совершила свое самое успешное культурное вторжение. Без крови и пустых слов она очутилась там, где сердце и спинной мозг России. В отношении к земле — секрет жизни и смерти русского человека. Оказалось, что Америка очень нужна, знает больше нашего и без ее лихих cowboys нам к земле не вернуться… Бена спрашивали, что он увезет с собой из России кроме матрешек и кроличьих ушанок. Он задумывался и говорил:

русский пионер №3(45). апрель 2014

— Однажды нас возили на встречу с казаками. Ит воз оссом! Кормили, поили, танцевали, скакали на лошадях. Я подумал, что мы — родственники. Люди из прошлого… Эти казаки знают о лошадях и земле не меньше нашего, но где они? И почему не работают на ней? Городу Трубчевску более девятисот лет, но где эти девятьсот лет!!? Их нет… В России люди и города исчезают, как песок сквозь пальцы. Вот это я увезу в Америку. Рон Ховард Шнайдер сидел напротив меня в баре Indian Arrow городка Ошкош, штат Висконсин. Прошло полгода с того момента, как я окончил школу дальнобойщиков, но ковбоем хайвеев так и не стал. Исколесил все центральные и восточные штаты, от Атлантики до Миссисипи, но чувствовал, что с каждым днем взбираюсь в «седло» трака все тяжелее и тяжелее. Дорога казалась однообразной и скучной. Большинство рейсов прокладывалось в объезд городов, по крупным шоссе. Америка монотонно пролетала мимо, не оставляя в сердце следа. И тогда я сдался и попросил расчета. Остался на

русский пионер №3(45). апрель 2014

...Бенджамин Триндл получил на Рождество подарок — серебряные шпоры. Кожаные ремешки-крепления, и зубастые дужки с репейками, похожими на солнышки индейцевацтеков, и выпуклые расписные бляхи поверх ремешков — все тонкой ручной работы. Это был подарок от жены Дженей и мальчишек, сыновей Купера и Уолкера...

ночь в одном из мотелей Ошкоша и там встретил коллегу — тракера Рона Шнайдера. Это был настоящий ковбой! Как Джон Вэйн. Лет сорока, плотный и крепкий, как стол. Клетчатая рубаха, жилетка на кнопках, на шее цветастый платок, непромокаемая шляпа и расписные сапоги с металлическими набойками на мысках. Конечно же — усы! Мы пошли в бар и выпили пива. Я рассказал Рону, как пытался стать дальнобойщиком. И спрашивал его: — Почему у меня не получилось?!! Я ведь мечтал, старался, трудился честно, случалось, не спал сутками, когда был срочный груз. А Рон вытирал пивные усы шейным платком и говорил, хитро щурясь: — Не знаю, сынок… Но настоящему тракеру всегда должно быть интересно, что там, за следующим холмом. Up to next hill… От ковбойской эпохи у меня остались рыжие сапоги из свиной кожи и пыльник — плащ, длинные полы которого пристегиваются изнутри к ногам чуть выше колен, чтобы не развевались от ветра, когда скачешь на лошади.

Это очень легко — открыть Землю Санникова. У русского человечества на это ушло более двухсот лет.

русский пионер №3(45). апрель 2014

текст: николай фохт рисунки: александр ширнин

Да уж, «призрачно все в этом мире бушующем». С постулатом из песни к советскому блокбастеру «Земля Санникова» не поспоришь. Бессменный следопыт «РП» Николай Фохт разбирается, что же это за земля такая — между прошлым и будущим.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Это

очень легко — открыть Землю Санникова. У русского человечества на это ушло более двухсот лет. У меня — всего сорок. Ведь это просто: надо только сильно захотеть, а потом бороться, искать, найти, не сдаваться. Все эти алхимические, романтические советы-рецепты, оказывается, результативны. Только добавить к ним обязательно: ждать, ждать, ждать.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Счастливая семья возвращается из кино. — Кто поет «Есть только миг»? — Мальчик молчит. — Мальчик начинает писать свою историю про Землю Санникова. — Мама мальчика довольна его вязаной шапкой. — Пельмени были бы лучше. Эта история началась промозглым осенним вечером сорок лет назад. Уже стемнело, но родители решили прогуляться: 119-го автобуса ждать минут двадцать, да еще пятнадцать минут в пути — маршрут замысловатый, змейкой, хуже, чем крюк. А по прямой хорошим шагом не больше двенадцати. Ну хорошо, пятнадцать, уступил отец. Мать улыбнулась. Они почти одновременно бросили взгляд на сына, который обычно принимал участие в этих безусловно принципиальных и важных семейных дискуссиях. Мальчик молчал. Со стороны могло показаться, что он подавлен, потрясен. Но в это трудно было поверить — кино, которое они посмотрели, в общем-то (и в этом родители сошлись), скорее, комедия, мелодрама. Легковесный фильм, одним словом. Мамины надежды на Дворжецкого и особенно на Даля не оправдались — за исключением прекрасных песен. Минут пять поспорили, кто поет эти песенки. Мама уверяла, что сам Олег Даль, потому что узнала его голос. Более осведомленный в киновопросах отец (он работал на телевидении) убеждал до последнего, что поет Анофриев — просто специально подстроился под Даля, профессионал. Мальчик молчал всю дорогу, так и не вставив ни слова. Родители не знали, радоваться или бить тревогу.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Дошли, как и говорила мама, за пятнадцать минут. Не успел отец открыть входную дверь ключами с брелокомплетенкой (это техники Телецентра сплели отцу в подарок на день рождения), сын рванул внутрь, сбросив на ходу ботинки, невероятным движением сняв и нацепив на крючок вешалки куртку и уже практически с центра большой по советским меркам кухни полукрюком, не глядя, закинув красную вязаную шапку на соответствующую полку. «Надо его в баскетбол отдать», — пронеслось в голове у отца. «Хорошую я ему шапку связала. Тяжелая — сколько шерсти ушло! Но теплая». — Мама улыбнулась, прокрутив в голове, что на ужин: сосиски или пельмени? «Шхуна отчалила от каменной пристани. Сотни горожан стеклись проводить отважных первооткрывателей. Невеста начальника экспедиции смотрела вдаль, и по ее лицу стекла слеза. Путешествие было опасным. Но интересным. Крестовский взял гитару и запел…» Мальчик с новым каким-то восторгом строчил ненавистной, подтекающей ручкой в ненавистной, в линейку, за 28 копеек, общей тетрадке; он просто пересказывал только что увиденную «Землю Санникова», но замысел был более сложным: написать продолжение, спасти несчастных онкелонов от полного оледенения и увековечить память смельчака Крестовского и бедолаги Игнатия. Да и революционера Губина вызволить необходимо — это как раз по-пионерски будет, по-тимуровски. Но главное, необычная радость вспыхнула внутри. «Земля Санникова» наложилась, а может, просто сдвинула с места все прочитанное: и «Джека Восьмеркина», и «Капитана Немо», и «Тайну двух океанов», и почему-то «Королеву Марго» с «Тилем Уленшпигелем»; вынырнули совсем детские воспоминания — отец читает «Робинзона Крузо» и «Затерянный мир». Пришло время открытий, эпоха смелости, эра самоотверженности и любви! Надо спасти, надо успеть их всех спасти, пока мама не объявила ужин. — Все, заканчивай, мой руки — смотри, все в чернилах! — и за стол. Ты

уже час как должен спать. Договорились же: идем в кино, но потом в кровать без разговоров. Поесть и в кровать. Пришлось отступить. Хотя пельмени были бы лучше сосисок, но зато с картошкой.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Куда запропала Олеся. — Земля Санникова — это аргумент в битве за Арктику. — Важнее Арктики только Арктида. — Нужнее Арктиды только Гиперборея. — Россия все-таки родина слонов. Да, в тот раз я не дописал свою «Землю Санникова», не переписал несправедливый финал, подвел отважных ребят. Но история засела прочно. Так бывает со случайным знакомым: проболтал полтора часа в электричке с девочкой Олесей, которая не поступила на экономический факультет и вот теперь устроилась на хлебозавод в Обнинске, чтобы на практике экономику почерпнуть, — и остался этот разговор на всю жизнь. И всю жизнь переживаешь, поступила ли на следующий год, беспокоишься, хватило ли ума и удачи свалить из Обнинска. И смысла в этом вроде нет — кроме абстрактной доброты и любви ко всему человечеству, к ближнему, можно сказать. Земля Санникова замерла, затихла, она ждала своего времени и, разумеется, дождалась. Сорок лет спустя, ни больше ни меньше. Кто-то, скорее всего, воскликнет: так это наверняка из-за Арктики! Сейчас ведь все силы, которые остались от Олимпиады, брошены на Северный полюс. Арктика будет нашей, тут сомнений нет. И Земля Санникова в этом деле не помешала бы — для комплекта, так сказать, для контраста и полного счастья. Почему? Потому что Арктика — Арктикой, но Арктиду еще никто не отменял. Арктида — это вообще круче любой Арктики, Северного полюса и, может быть, даже Атлантиды. Почему? А потому, что Арктида — это все равно что легендарная Гиперборея. А Гиперборея — это еще одна колыбель цивилизации. Если доказать, что в древности на Северном полюсе, как и на Южном, был материк (ну, в худшем

случае, плотный архипелаг больших и маленьких островов), то существование мощной цивилизации вполне реально. А от Гипербореи до России рукой подать. Да что там: это практически одно и то же! Вот тогда все и сходится — многие ведь подозревают, что все хорошее, весь род людской вышел из России. Ну, из Гипербореи — кто теперь будет различать. Вот что нам нужно — Гиперборея, родина не только слонов, но и мамонтов, не говоря про античных греков и даже атлантов. А вы говорите Арктика! Но ведь мнения разделились: есть она или нет ее. У противников козырь на руках — Землю-то видели, но стоять на ней никто не стоял. Наша задача — решить наконец этот вопрос: есть или нету. Тем более тут нужна Земля Санникова. Ведь изначально считалось, что на этой земле тепло, что каким-то чудесным, а может, и наоборот, вполне объяснимым, научным образом там сложился уникальный климат. Возможно, даже тропический. Кажется сказкой, небылицей — но все основания так считать имеются… Докажем, что Земля Санникова существует, — докажем первенство России во всем. Вот так.

первых, человек, промышляющий песца, в моем понимании обладает прекрасным зрением. Это тот самый человек, тот охотник, который бьет белку в глаз… Хотя нет, в начале девятнадцатого века все-таки на песцов охотились ловушками, «пастями». Стрелять промысловых животных стали во второй половине века. Ладно. Но все равно, глаз у якута, хотя и русского промышленника Санникова, я уверен, был наметанный и неблизорукий. В конце концов, того же песца ведь надо все-таки еще разглядеть — белое на белом. Во-вторых, Санников открыл несколько островов — поэтому он человек опытный и просто так слухи распускать не будет. Вторым человеком, который зафиксировал Землю Санникова, был знаменитый русский геолог, исследователь Арктики Эдуард Толль. Он видел Землю Санникова дважды, в 1886 и 1893 годах. Видел четко, ясно. Это были вершины столовых гор, которые переходили в низменность. Для опытного и авторитетного исследо-

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Санников видит землю. — «Пасти» для песца. — Толль тоже видит горы. — «Заря» отправляется в путешествие. — Толль добирается до о. Беннетта, «Заря» скована льдами. — Толль пропадает, Колчак не находит его следов. Собственно говоря, Земля Санникова возникла из-за мамонтов. И из-за песцов. Песцы и мамонты погнали русского промышленника, но и якута Якова Санникова с материка на север. Там, на Новосибирских островах, охотники находили останки мамонтов, бивни в том числе, которые тогда очень ценились. И вот однажды, а именно в 1811 году, Санников увидел на горизонте, к северу от острова Котельный, на котором он стоял, каменные горы — не льды, а именно горную гряду. О чем и доложил куда следует. Почему мы можем доверять Санникову? Во-

...«Шхуна отчалила от каменной пристани. Сотни горожан стеклись проводить отважных первооткрывателей. Невеста начальника экспедиции смотрела вдаль, и по ее лицу стекла слеза. Путешествие было опасным. Но интересным»...

вателя никаких сомнений не оставалось: надо наносить Землю на карту, пока пунктиром — а уж жирные линии будем чертить, когда доберемся до этой Земли. Таким образом, есть два свидетельства профессиональных первооткрывателей. В пользу Земли говорит и народный, но очень сильный аргумент: местные жители утверждали, что стаи птиц зимой улетали не на юг, а на север, севернее всех известных Новосибирских островов. И, главное, весной эти птицы возвращались с потомством. Значит, где-то во льдах существует теплое местечко, где и перезимовать можно, и есть условия для выхаживания птенцов: корм… не знаю… материал для того, чтобы гнездо свить. И местечко это должно быть не очень далеко от континента — иначе какой смысл птицам туда лететь? В выкладках Толля был один изъян — некоторая научная предвзятость. Эдуард Васильевич был приверженцем теории о существовании Арктиды — разумеется, он изначально подсознательно был готов обнаружить доказательство. Главным аргументом против Земли стала экспедиция Нансена в 1883 году, которая прошла по тем широтам, где Земля Санникова должна была возвышаться своими горами, — и ничего Нансен там не увидел. Эдуард Толль, конечно же, не сдался. Земля Санникова стала его идеей фикс. В 1900 году он вышел в море на «Заре». Толль собрал более двухсот тысяч рублей для этой экспедиции формально на изучение течений Карского и ВосточноСибирского морей. Но главной целью похода, и этого никто особо и не скрывал, было обнаружение Земли Санникова и, чего уж там, остатков большого материка, Арктиды. В экспедиции участвовал Александр Колчак — в качестве магнитолога, гидрохимика и картографа. Дойдя до широт, где уже должна была показаться Земля Санникова, экспедиция Толля ее не обнаружила. Стоял такой туман, что Толль только обрадовался этому: Нансен тоже мог и не заметить Землю. Я так понимаю, в тех краях либо ясно и видимость на сотни миль, либо

русский пионер №3(45). апрель 2014

туман и на сто метров ничего не видать. Хорошей новостью стало обнаружение мели — это могло означать, что Земля совсем рядом. Льды не пускали дальше. «Заря» перезимовала в Нерпичьей бухте, и в мае на собачьих упряжках Толль перебрался на остров Беннетта, совсем близко к вожделенной Земле. «Заря» должна была забрать Толля и еще троих участников вылазки через два месяца, но не смогла вырваться из ледового плена. Получив серьезные повреждения, она, руководствуясь указаниями, которые оставил Толль, добралась до бухты Тикси, и капитан Матисен, оставшийся за главного, посадил ее на мель. Отряд Толля так и не удалось обнаружить. Спасательную экспедицию возглавил Колчак. Отыскали только место, возможно, последней стоянки. Наверное, Толль с товарищами пытался добраться до материка, скорее всего, так. А может быть, все-таки, была не была, повернули на север, к последней надежде — к теплой Земле Санникова.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Второе рождение Земли Санникова. — Обручев спорит с Конан Дойлом. — Фильм не похож на роман академика. — Почему Дворжецкий не мог привезти с собой онкелонку. — Иванов и «Наука и жизнь» ставят точку. Землю Санникова видели, но никто на нее не ступал. Да и видели не все. В середине двадцатого века летали туда самолеты, ходили ледоколы — ничего не обнаружили. Может, никто и не вспомнил бы про этот остров, если бы арктический исследователь академик Обручев не написал в тридцатых годах прошлого века книжку с одноименным названием. А сорок лет спустя режиссеры Мкртчян и Попов не сняли такой же одноименный фильм. Книга Обручева — в чистом виде «Затерянный мир» Конан Дойла и «Парк юрского периода» Спилберга. Хотя роман Конан Дойла Обручев, прямо скажем, презирал — за антинаучность. И «Земля

русский пионер №3(45). апрель 2014

...«Земля Санникова» наложилась, а может, просто сдвинула с места все прочитанное: и «Джека Восьмеркина», и «Капитана Немо», и «Тайну двух океанов», и почемуто «Королеву Марго» с «Тилем Уленшпигелем»; вынырнули совсем детские воспоминания — отец читает «Робинзона Крузо» и «Затерянный мир». Пришло время открытий, эпоха смелости, эра самоотверженности и любви! Надо спасти, надо успеть их всех спасти...

Санникова» — ответ английскому писателю. Точнее, второй ответ. Первым была «Плутония», там параллельных мест, конечно же, больше. Смысл «Плутонии» в том, что Земля на самом деле полая. Там внутри есть свое солнце и замкнутый, девственный, архаичный мир, где и динозавры, и всякие шерстистые тигры, и прочие ископаемые, но совершенно живые представители флоры и фауны. «Земля Санникова», в общем, про то же. Но есть принципиальное отличие: в «Плутонии» сделано фантастическое допущение, а в «Земле Санникова» — научная гипотеза. Эта гипотеза основывается на собственном опыте Обручева и на исследованиях и размышлениях Толля. Насколько я понимаю, академик и беллетрист отталкивается от утверждения Толля, что он видел горы, скорее всего, вулканического происхождения. Плюс птицы, спешащие зимой на север. Значит, возможно, что на одном из островов Ледовитого океана есть спящий вулкан — вполне здравое предположение. Когда-то это был огромный остров, возможно, материк (Арктида). В результате вулканической активности в частности и тектонических процессов вообще материк распался; те же Гренландия, Исландия с гейзерами, а также Новая Земля и Новосибирские острова тому подтверждение — остатки материка. Абсолютно не исключено, что хотя бы на одном участке сохранилась минимальная вулканическая активность. А значит — уникальный микроклимат. Микроклимат, в свою очередь, возможен внутри некой впадины, окруженной горами (которые видел Толль). Бинго, Земля Санникова готова. И населяют ее не только перелетные птицы, но и люди. На роль этих людей прекрасно подходят онкилоны — северный народ, который куда-то делся лет четыреста назад. Был народ — и нет народа. В науке такого быть не может. Значит, ушли за птицами, на Землю Санникова. Все сходится. Книжка Обручева, конечно, поучительная. Художественных достоинств в ней нет, а добротной информации и пищи для размышлений хоть отбавляй. Она уникальна тем, что, совершенно не

Полет нормальный! Авиакомпания SWISS предлагает своим пассажирам все, что искушенный путешественник привык ожидать от премиумавиаперевозчика еще до посадки в самолет.

Роскошь в небе После регистрации на рейс в салоне Swiss First Check-in Lounge, мы приглашаем наших пассажиров в зал ожидания Swiss First. Здесь можно провести время до вылета с максимальной пользой: в зале есть переговорные комнаты и уединенные кабинеты для работы, зона отдыха и ресторан, где наши повара подадут вкусный обед из нескольких блюд. В нужное время лимузин доставит пассажира прямо к самолету. Кстати, по прилету в аэропорт Цюриха пассажиров первого и бизнес-класса ждет приятный сюрприз – лаунж SWISS в зоне прилета. Здесь есть тихие зоны отдыха, душевые кабины и полностью оборудованные рабочие места. Пока пассажир планирует предстоящий рабочий день, в нашем

бистро для него приготовят легкие блюда и прохладительные напитки. Мы уделяем персональное внимание каждому пассажиру, нам важно понимать все пожелания наших гостей и соответствовать их ожиданиям. Поэтому все бортпроводники SWISS говорят не менее, чем на двух иностранных языках, а в составе экипажа на рейсах в Азию обязательно есть сотрудник, для которого родной язык – японский или китайский. В салоне первого класса SWISS на дальнемагистральных рейсах не более 8 мест. Каждое кресло раскладывается в двухметровую кровать, а благодаря специальной системе, пассажир может регулировать жесткость подушек. Мы также предусмо-

трели раздвижные боковые перегородки, чтобы наши пассажиры смогли отдохнуть в полном уединении. Каждый гость первого класса получает персональный пижамный костюм Zimmerli of Switzerland и несессер Bally с косметикой La Prairie. Особого внимания заслуживает концепция бортового питания «Taste of Switzerland»: мы угощаем пассажиров первого и бизнесклассов сезонными блюдами из разных уголков Швейцарии. Каждые три месяца мы представляем новый регион: этой весной наши пассажиры познакомятся с кулинарными традициями самого маленького швейцарского кантона АппенцелльИннерроден. При этом наши пассажиры сами решают, чем и когда питаться.

романтическая по форме, вызвала именно романтическую волну интереса к судьбе Земли Санникова. Говорят, в тридцатых годах случился настоящий геологический бум в Советском Союзе — молодые люди выбирали эту профессию, начитавшись «Земли…», а состоявшиеся профессионалы задумали все-таки закончить дело Санникова—Толля. Но война, как говорится, нарушила все планы. И «Земля Санникова» всплыла лишь в 1974 году, уже в виде фильма. Формально это кино основывается на книжке Обручева. Но от книжки там, без преувеличения, только контур мифической карты острова — и то на официальной афише кинофильма. Все остальное придумал, как я предполагаю, Марк Захаров. Говорят, Марк Анатольевич не стал даже читать Обручева, а сразу стал фантазировать. Думаю, было не так. Думаю, он старался читать книгу академика — и понял, что снять по ней можно только учебный фильм (Захаров, кстати, переписывал уже готовый сценарий, не удовлетворивший режиссеров). В кино герои, которых зовут совершенно иначе, чем в романе, отправляются в экспедицию на корабле (как Толль) — в романе только сухопутное путешествие, в основном на собачьих упряжках (чем герой Обручева сэкономил кучу денег: вместо двухсот сорока тысяч рублей, которые пошли на морскую экспедицию Толля, открытие Земли Санникова обошлось в десять раз дешевле). Финансирует открытие в кино жадный промышленник, который надеется найти на острове, конечно, золото. «На самом деле», в романе, деньги выделило научное общество — ради географического открытия как такового и приращения земли русской. В кино Земля Санникова замерзает, потому что вулкан умирает. В книге — наоборот: вулкан просыпается, и на острове наводнение. В фильме выживает только главный герой, в книге — не только главный герой; он ко всему прочему привозит на Большую землю девушку-онкилонку. Дворжецкий этого сделать не мог — на берегу его ждала современная, прогрес-

русский пионер №3(45). апрель 2014

сивная невеста (которую должна была играть Марина Влади, но не сыграла из-за опалы Высоцкого, который должен был играть Крестовского). То есть ничего общего. Ни с книгой, ни с пусть и гипотетической, но реальностью Земли Санникова. Кино только в первый год посмотрели сорок четыре миллиона человек. Самое печальное, что публика восприняла историю как чистую и даже не научную фантастику. Но был другой эффект, который, мне кажется, почти никто не заметил. В 1979 году начальник экспедиции Научно-исследовательского института геологии Арктики на Новосибирских островах Владимир Иванов публикует в «Науке и жизни» статью «И снова “Земля Санникова”». Геолог знакомит широкую публику с актуальной версией: скорее всего, Земля Санникова существовала. Это не были айсберги или нагромождения ледяных торосов, как утверждали противники существования Земли. Но на Земле не было гор вулканического происхождения, на что надеялись Толль и, скорее всего, Обручев. Все дело в вечной мерзлоте, в ископаемом льду. В двух словах, ископаемый лед — это слои льда вперемежку с наносами земли, почвы. Внешне, особенно издалека, очень похоже на землю; на ископаемом льду и трава может расти, и мох, деревце, может, какое. Вообще, все почти настоящее. Но лед. И лед тает, размывается. То есть по геологическим меркам даже крупная территория такой суши может пропасть в течение 10—50 лет. Теоретически выходит, с 1893 года, когда Толль последний раз видел горы, до 1901 года, когда он не обнаружил в положенном месте своей Земли, остров мог или совсем раствориться, или радикально уменьшиться. В таком случае, действительно, за туманом экспедиция «Зари» его могла пропустить — как и экспедиция Нансена на «Фраме». Получалось, теория ископаемого льда объясняла все. Горы можно было принять за вулканические — на расстояниито ста пятидесяти миль. Но все растаяло — множество доказательств того, что

настоящей земли тут нет: ни космическая съемка, ни аэрофотосъемка соответствующих кусков океана не обнаружили Землю Санникова. С другой стороны, доказательством служат, например, растаявшие Семеновский и Васильевский острова, которые успели открыть и нанести на карту. Теперь это мелководья, Семеновское и Васильевское. От Земли тоже осталась только мель, банка Санникова. Эта мель — осевшие песок и земля, которые освободились наконец от ископаемого льда. Нужно признать, что ископаемый лед — самое разумное и достоверное объяснение феномена Земли Санникова. Землю не нашли, но тайна ее разгадана.

ГЛАВА ПЯТАЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ. Все ясно, но надежда осталась. — Земля Санникова не могла растаять так быстро. — Возможно, она скрыта туманом. — Остров Яя сам всплыл и стал похож на Баунти. — Птицы не сумасшедшие. Все ясно, и надежды не осталось. Толль не добрался до своей Земли, онкилоны замерзли или утонули. Я раскрыл тайну Земли Санникова, но почему не радостно мне? Конечно, можно зацепиться за шероховатости гипотезы об ископаемом льде: целый век Земля была видна за сотни километров, а за девять лет весь этот массив мгновенно растаял? Васильевский остров (который тоже состоял из ископаемого льда) таял не меньше ста пятнадцати лет, а Семеновский — без малого двести лет, при том что это был самый маленький остров Новосибирского архипелага. Почему Земля Санникова исчезла так быстро? Может, все-таки не исчезла? Ну, уменьшилась, ну, спряталась за туманом… И вот смотрите, несколько месяцев назад всплыл ведь остров Яя — настоящий, никакой не ископаемый. Похожий на тропический Баунти. Может быть, Земля Санникова затаилась на время, может быть, не пришел ее срок? И птицы — они ведь продолжают свой безумный полет на север. Они ведь не сумасшедшие, эти птицы?

Диктант. Риско-русский. В тему номера. Дневник наблюдений. Горький Коля. Обозреватель «РП» в окрестностях донецкой шахты. Урок поэзии. Стихи Владимира Жириновского. Сочинение. Полет. Рассказ Арама Овсепяна. Комикс Андрея Бильжо.

текст: игорь мартынов

Getty images/fotobank

В зачине к главной теме номера — «Риск» — Игорь Мартынов, для пущей наглядности и убедительности, припоминает критический момент своего семейного отдыха в Черногории в 1998 году, на самом апогее конфликта в Косово, о котором сейчас столько говорят.

русский пионер №3(45). апрель 2014

…На

седьмой день экстремального тура в Черногорию заболел сын: какой-то вирус, бессильный против коренного населения, но косящий туристов. У сына жар, он спрашивает в бреду: «Почему горы черные?» Белградские таблетки не действуют. Других здесь нет. Мы вызываем врача — он приезжает на спортивном «рено» цвета хаки. Доктор Тадич умеет говорить по-русски: — У добровольцев ваших научился, вместе воевали. Будешь добровольцем? Придешь на помощь, братушка?! — Может, ему капельницу поставить? — Я хочу, Игорь, чтобы ты теперь рассказывал людям только правду про нас. Обещаешь? — Более чем, — пообещал я. — Капельницу можно, — похлопал меня по плечу доктор Тадич. На балкон выходит сестра Радмила — с восхищением наблюдает, как в штормовом море, под обстрелом молний, купается человек. — Русский! — предполагает она. — Или серб! — отвечаю я взаимностью. Главное — чтоб капельницу грамотно поставили. — Пойдем, товарищ, познакомлю тебя с настоящими людьми, — подмигивает доктор Тадич. Настоящие люди группируются внизу, в баре. Крепыши с минимальными шеями и ювелирной работой на ключевых пальцах. Тема оживленного собрания — мобильные телефоны, у кого какой. У Зорана большой. Зато вместо зуммера играет канкан. А у Станко совсем маленький, не больше «зиппо». Настоящие начинают друг другу звонить. Разговор мужает. О тачках. Танках. Резус-факторах. Великой Сербии. Мне ставят бренди — от доктора. «За нашего русского друга!» После трех бессонных ночей бренди дает немедленный результат — я заказываю всем «Столичной»… Меня хлопают по плечу, по многим приметам узнаю надвигающееся братание… CNN крутит репортаж из Москвы: звука нет, сосредоточенные граждане несут какие-то мешки и коробки — боеприпасы? провиант? В номере 203 заснул под

капельницей сын. Я чувствую запах югославского «Ядрана» совсем рядом — это тот бритый, у стойки… он давно следит за мной, перед ним лежит мягкая, до боли знакомая сигаретная пачка. Широким жестом он предлагает мне — присоединяйся! Закуривай! Ты же наш, мы вместе, одной группы крови. Учись терять, чтобы жить налегке, с напалмом в сердце. Залпом допив водку, я залезаю в прокатный «гольф»… В горы, в серпантины! Покатаемся, братья славяне! Знаю-знаю, что требуется от меня, какой конечный взнос! И я не дорожил, шагая по карнизам, прыгая с моста… Обрыв пупка… предохранитель вывернут… потоки бьются в лицевую часть… сопромат вот-вот иссякнет… назад дороги нет… шум и ярость… не тормозить! Окрылимся в падении! На тройном обгоне «гольф» почти заносит — самое проблематичное — вернуться в свою полосу после обгона — особенно если обходишь с внешней стороны, над пропастью, давя педали скользкими шлепанцами, — трудно не воткнуться в скалу — а может быть, не возвращаться назад, в полосу?! Стать мемориальным русским на этом вираже, еще один герой — их много здесь на каждом километре… Я проскакиваю какой-то туннель, слева — справа — Скадарское jezero, пеликаны, сорок рыбных пород — Косово уже не за горами, выхожу на финишную прямую! Рыбаки провожают взглядом, как в последний путь… Я знаю, что исполнить — безумную кустурицу, время цыган, половецкие пляски до полного ядрана… Легковой транспорт сходит на нет. Колесная техника тяжелеет, бронируется. Несколько километров меня ведет «паджеро» с надписью «National Army» — какая армия, какая нация?! Наконец, обогнав, прижимает к обочине. Ребята в тренировочных костюмах, без оружия, без опознавательных знаков и регалий: — Ты куда? Я прикинул… Жать прямо, до упора, до последнего панславянского гена? Ведь немного уже осталось?! Но водка выветрилась. Сумерки сгустились. И я махнул рукой: — Назад.

русский пионер №3(45). апрель 2014

текст: александр рохлин рисунки: павел пахомов

Обозреватель «РП» Александр Рохлин отправляется в командировку в окрестности донецкой шахты имени Скочинского, знакомится с повседневной жизнью, с чаяниями, настроениями шахтеров и пытается художественно осмыслить увиденное. И даже вживается в образ. Жанр — репортажная проза. 47

русский пионер №3(45). апрель 2014

Вот она — родная Непачёвка, Лупит вшей на улице Игнат: Не селение разумное, а так — одна мурцовка, Каждый тебе враг и в то же время сват. Андрей Платонов

Прошлым

летом Коля Щербаков, проходчик шахты им. Скочинского, оказался свидетелем необъяснимого явления. Дело было так. Вместе с третьей сменой он поднялся на-гора и уже в полчетвертого стоял на конечной остановке поселка, вдыхая запах еще не родившегося утра. Абакумовка спала мертвым предрассветным сном. Цепочка уличных фонарей обрывалась за базаром. Газетные киоски, аптека и будка часового мастера Галицкого мигали красными глазками сигнализаций. Все было знакомо, привычно, глухо. Коля вместе с Потехиным, Шульгиным и бригадиром Кукушкой направился к магазину. Ночами продмаг «Прогресс» работал «на розлив». Шахтеры называли точку «пипеточной», потому что за неприступной железной дверью с квадратным окошком царил аптекарский порядок. На маленьком столике теснились фаланги рюмок по 50 «капель», готовые к атаке, а за ними, второй линией, наседали бутерброды с салом, колбасой и шпротами, в глубоком тылу возвышались порезанные дольками огурцы или яблоки. По установленному порядку требовалось просунуть голову в окошко и обозначить свой выбор разливающей — тугой на ухо тете Наде по фамилии Отченаш. Шахтеры ночных смен, кому здоровье позволяло и не позволяло, совершали по три-четыре подхода и расходились по домам, женам, борщам и снам. И вот где-то между вторым и третьим подходами Коля Щербаков обнаружил, что с Абакумовкой что-то не так… Горизонт посветлел настолько, что были отчетливо видны крыши хат в Старо-Михайловке за автобусной остановкой, фруктовые сады, уходившие к ставкам, поле цветущего рапса и за ним копры шахт на Петровке. Коля вдруг увидел, что весь этот пейзаж, знакомый с детства, сотни раз наблюдаемый утром, днем и вечером, незыблемый в любое время года, как будто… тронулся с места и поплыл на восток. Коля зажмурился и открыл глаза. Картина слегка изменилась. Теперь ему казалось, что тротуар, на котором он стоит, плывет вместе с ним, «Прогрессом» и товарищами мимо Старо-Михайловки, садов, поля рапса и копров Петровских шахт на запад. — А что сегодня наливают? — поинтересовался Щербаков вслух. — Какая тебе, дураку, разница? — ответил мастер Кукушка. — Шо застрял, як член в молотилке? Будешь допивать? — Мужики, — торжественно прошептал Коля. — Вы ничего не замечаете странного? — А шо? — буркнул Шульгин. — Земля плывет. — Е..., — отозвался Потехин беззлобно. — Закусывай, и домой. Пусть Галюнька-то кровлю тебе подправит.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Коля был готов согласиться с товарищами, но он знал наверняка, что не пьян. Шахтеры ушли, а он продолжал стоять, зачарованно слушал шелест тополей и думал мысль, которая пришла вслед за видением и как будто все объясняла. Мысль была такая: Абакумовка со своими трех-пятиэтажками, тротуарами, аллеями, киосками, спящим базаром и шахтерским людом по квартирам и хатам — это один большой корабль, который только что отвалился от стенки и тихо поплыл. Собрал всех своих, никого не оставил, не бросил, не забыл, спрятал в себе и поплыл. Это было необычное, немного жутковатое из-за своей грандиозности, но невероятно приятное и даже радостное ощущение. Какое бывает только во сне. — Куда это мы плывем? — шептал Щербаков и сам себе отвечал через короткое мгновение: — Туда, где всем хорошо. Было, есть и будет. На шахте у Коли было прозвище Горький. Происхождение прозвища имело не литературные, а житейские корни. Считалось, что без слез на Колю ни взглянуть, ни пообщаться нельзя. Бедовость проходчика Щербакова объяснялась его рассудительностью. Николай любил смотреть аналитические программы по телевизору, размышлять и, самое страшное, делиться с ближними приходящими на ум мыслями. Конечно, такое поведение в шахтерской среде не приветствовалось. Кому понравится, когда тебя грузят антропологическими выкладками от Савика Шустера?!

...Работа встала. И всем было ясно, что минимум на сутки проходка остановилась. Пока привезут насосы, откачают воду и доставят запчасти… Только Коля Щербаков отказывался ждать и вызвался починить гусеницу вручную. Он шестнадцать раз нырял с головой в жижу, словно ловец жемчуга, и там на ощупь кое-как отремонтировал трак. Никто не сказал ему спасибо. Дебилом наградил его бригадир Кукушка. Но Коля не ведал сомнений... 48

Но это полбеды. Кроме задумчивости проходчика Щербакова отличало нехарактерное усердие на производстве. Коля опоздал родиться на пятьдесят лет, когда шахтерские подвиги были в чести. В старые времена его обязательно бы ждали слава, почет и Президиум Верховного Совета, но в наше время его странное рвение в работе вызывало только усмешки и раздражение. — Дебил же! — коротко отзывался о нем бригадир Кукушка. Коля Щербаков был долговязый, неторопливый, жилистый малый, силой его Бог не обидел, но Горький не знал, куда ее девать. Бригада «циклопов» тащила к забою металлоконструкции для обвязки. Путь был метров триста, да весили конструкции больше тонны. И тащили «циклопы» их на своих горбах, мелкими перебежками, проклиная все на свете. Но когда пришли к финишу, выяснилось, что на саму обвязку времени уже не осталось. Выходило, что бригада выполнила самую грязную и тяжелую работу, оставив ее плоды следующей смене. Все плюнули и растерли, но не Коля. Он остался и не поленился… закопать все железо в грунт, да так удачно, что следующая смена не смогла его обнаружить. Мастера и бригадиры чуть не свихнулись, гадая: как можно было вынести из шахты столько железа? А горе-ударник Горький дрых без задних ног, не подозревая, что поставил на уши всю шахту. В другой раз на проходческом комбайне вышла из строя гусеница, а саму машину залило водой с грязью. Работа встала. И всем было ясно, что минимум на сутки проходка остановилась. Пока привезут насосы, откачают воду и доставят запчасти… Только Коля Щербаков отказывался ждать и вызвался починить гусеницу вручную. Он шестнадцать раз нырял с головой в жижу, словно ловец жемчуга, и там на ощупь кое-как отремонтировал трак. Никто не сказал ему спасибо. Дебилом наградил его бригадир Кукушка. Но Коля не ведал сомнений. О его непрошибаемой удали начали складывать легенды… Рассказывали, что однажды Щербакова поставили отгружать мануалу на конвейерную ленту. Он без устали, лопата за лопатой, бросал грязь, и она тихонечко плыла вверх, пока лента вдруг не остановилась. И тогда вся грязь, сначала медленно, а затем лавинообразно ускоряясь, потекла вниз. Увидев, что плоды его труда кучей дерьма несутся ему навстречу, проходчик Щербаков пришел в ярость. Он издал звероподобный рык, от которого дрогнула кровля, и, растопырив руки, бросился в гущу с криком: — Не пущу!!! Рассказывают, что жижа… испугалась. И потекла вспять. Над Горьким подшучивали, в компаниях, не стесняясь, называли его «наш дурачок», но Коля до последнего времени даже не огрызался. Он был уверен, что на шахте его уважают, мужики в бригаде — золотые ребята, подколы — не в счет. Донбасс порожняк не гонит. Как же так вышло, что Горький отправился на войну? Проходчик Щербаков любил свою жену, но в душе считал ее дурой. Галюнька Щербакова, не будь дурой, отвечала ему тем

русский пионер №3(45). апрель 2014

же. За десять лет брака уважения Горький от жены не заслужил. Кормить — кормили, пилить — пилили, детей рожали, и все на этом. Галюнька страдала от общего неудовольствия жизнью, отчего частенько выпивала в бабьем кругу и была уверена, что жизнь течет зря и дает не по заслугам. В юности она ездила в Москву учиться. С целью удачно выйти замуж. Но промахнулась. В поселке говорили, что Галюнька зацепила было живого американца, но тот сорвался с крючка, поматросил ее и сделал ручкой. Галюнька вернулась и вышла замуж за молодого проходчика Кольку, с которым училась в параллельных классах. Кстати, борщ она варила пресный, а сало вообще не любила. Псих нападал на нее ночью. И только в те смены, когда Горький спал рядом. Она толкала мужа в бок и включала громкость. — Не спишь, зараза?!? — Что случилось? — подскакивал «зараза». — Дела тебе до меня нет! Умру, а ты не шелохнешься! Опытный проходчик понимал, что на лаве полетели цепи и теперь держись, братва. Общий перекур. — Не нужна я тебе, — пела Галюнькина пластинка с визгом, всхлипом и стоном в голосе. — Ты меня только используешь. Как подстилку. Не видала от тебя ни нежности, ни толку. Прыщ ты в жизни моей… Сквозняк поднимался в душе Горького. За десять лет он привык, что никак не унять Галюнькиного психа. Будет он битый час терзать его и ее, пока не выйдет весь пар, не израсходуется вся злость и мачмала не забьется в породу до поры до времени. Никогда не мог он понять причин этих неврозов и просто тупо ждал, когда все закончится. Но этой весной все было иначе, тяжелее. Воздух в поселке изменился, хотя от кочегарки все так же несло по округе теплым запахом жужелицы, а угольная пыль съедала снег в считанные часы. Горький винил в случившемся соседку Антилопову. С нее все началось. В доме Антилопову считали ясновидящей. Она предсказывала, кто из мужиков во дворе следующим умрет. Хотя ума большого здесь не нужно было. Мерли друг за другом, как по графику, алкоголики и шахтеры, выходившие на пенсию. И тут эта ясновидящая замуровала кран с водой возле подъезда. Она жила на первом этаже, прямо над краном. Кран этот был единственным источником воды для жильцов выше третьего этажа. Они ходили к нему с ведрами, поскольку вода к ним никогда не подымалась за все тридцать пять лет с момента постройки. Народ пошумел немного да затих. Никому не хотелось затевать со старухой тяжбу: а вдруг она порчу нашлет? Потом в Киеве случилась революция, а у тещи Горького обнаружили рак. Киев далеко, а теща близко. И она зажигала почище Майдана: в течение двух недель трижды хоронила себя и всех родственников, которые «ждали» ее смерти, чтобы забрать квартиру. Потом выяснилось, что это не рак, а так… что-то возрастное и несущественное. Теща откопала себя и трижды похоронила всех

русский пионер №3(45). апрель 2014

врачей в больнице, что поставили неверный диагноз. Она просыпалась и засыпала с двумя словами: «Хадюки и падлюки!» А потом не выдержал напряжения и сам Горький. Поздним вечером он вышел на улицу и увидел, как какой-то пьяный урод трется возле его машины, обещая всем показать кузькину мать. Это был сосед из первого подъезда, Мишка Кулик, известный придурок и дебошир. Горький снял ремень с брюк, намотал его на кулак и с молчаливым удовольствием бил Кулика, пока тот не уполз в щель между гаражами. Потом долго не мог заснуть и думал, как это его угораздило так разойтись… И вот наступило то самое воскресное утро. Горький вернулся с ночной смены злой, как собака. В клети на подъеме вышел скандал. Проходчики поднялись к стволу раньше времени и, по обыкновению, принялись честить стволового Кузьмича, чтобы он скорее вывозил их на-гора. Кузьмич требовал дождаться «грозов» и всем вместе подниматься, как и положено по инструкции. Но «грозы» все не шли, а проходчикам надоело ждать. История повторялась из смены в смену. Двадцать глоток поносили Кузьмича на чем свет стоит, и он не выдержал. Запустил людей в клеть, поднял метра на два и отключил ход. Проходчики зависли между небом и землей. — Эй, гомосятина! — завопили горняки. — Шо дуришь? Врубай! Кузьмич не ответил. Деловито размотал пожарную кишку, открыл кран и минуты три поливал клеть струей ледяной воды.

...Народ бестолково шарахался из стороны в сторону. Толпа то наплывала на милиционеров, то откатывалась назад, к улице Артема. Никто не знал, что делать. Голосили за референдум, Донбасс и Россию. Сдергивали с флагштока украинский флаг, привязывали российский. Два охрипших полковника отбивались от наседавших женщин... 50

русский пионер №3(45). апрель 2014

А потом врубил ход. Теперь уже не проходческая бригада, а стая мокрых куриц, заключенных в железном ящике, потянулась нагора. Коля проспал часов шесть, открыл глаза и подумал: какого хрена? Дома никого не было. Он наскоро поел и поехал в город, на площадь. Донецк выглядел уныло и растерянно. Народу на улицах было мало. Холодный ветер поднимал пыль и выгонял слезы из глаз. Здание областной администрации окружала жидкая цепь милиционеров, закованных в черные пластиковые латы. Фаланги бряцали щитами и переминались с ноги на ногу. Все мерзли. Народ бестолково шарахался из стороны в сторону. Толпа то наплывала на милиционеров, то откатывалась назад, к улице Артема. Никто не знал, что делать. Голосили за референдум, Донбасс и Россию. Сдергивали с флагштока украинский флаг, привязывали российский. Два охрипших полковника отбивались от наседавших женщин. Горький поорал вместе со всеми, замерз и заскучал. Он спустился ниже, к памятнику Тарасу Шевченко, и увидел их… Человек тридцать прилично одетых, интеллигентных горожан сгрудились у ног Тараса, сиротливо прикрывшись плакатом за единую Украину. «Вот дураки! — с удивлением подумал Горький. — И как решились?» И еще увидел. На ступеньках, плотно прижавшись друг к другу, вытянулась шеренга молодых людей. Одинаково коротко

...— Дура… — прошептал Горький, и его вдруг прожгло. Он догадался: «Ее никто не любит! Ни-кто-не-любит! У нее никого нет. Ведь такой можно стать только от одиночества!» Он обернулся. Пожилой мужчина в черном плаще ползал по клумбе и причитал: — Как можно топтать землю? Не вы же сажали! — Не я, — пробормотал Горький, и ему стало горько-горько. За себя, за Галюньку, за шахту, за всю Абакумовку — так горько, что хрустнули зубы... русский пионер №3(45). апрель 2014

остриженные, обутые в черные «гриндерсы» до колен, и морды — ухмыляющиеся, наглые, чужие. А чуть в стороне стояла молодая женщина с мальчиком лет восьми. Лицо у нее было бледное, бескровное. Женщина держала в руках маленький желто-голубой флажок. Два митинга разделяла асфальтовая площадь. Какое-то время люди вели себя сдержанно. Просто кричали «Позор!» и «Ганьба!». Но потом вдруг, разом сдвинулись, какая-то сила толкнула одних на других, и они встали лицом к лицу. Интеллигентов словно ветром сдуло. Остались только эти, в «гриндерсах», и бледная женщина с мальчиком. — Что же ты, сука, делаешь!? — плюясь ей под ноги, верещал какой-то старик. — За кого стоишь? — Посмотрите на нее! Она ребенка с собой привела, падаль! — Проверьте у нее документы! Наверняка это не ее ребенок! — Прикрываешься, сволочь? Думаешь, пожалеют? — Уходи, не доводи до греха! Люди толкали ее в спину, дергали за руки, рвали и топтали флажок. Кто-то подносил к ее лицу горящую зажигалку, но ветер тушил пламя. Женщина продолжала стоять с отрешенным видом, словно ничего не чувствовала, ни угроз, ни тычков. Она молчала, и в ее решимости было что-то страшное. Горький не отрываясь смотрел на женщину и думал: зачем она здесь? Что заставило? Какая боль? И в этот момент заплакал мальчик. Он задыхался, как астматик, и просил: — Мама, уйдем! Пожалуйста, уйдем! Но женщина стояла как каменная. — Дура… — прошептал Горький, и его вдруг прожгло. Он догадался: «Ее никто не любит! Ни-кто-не-лю-бит! У нее никого нет. Ведь такой можно стать только от одиночества!» Он обернулся. Пожилой мужчина в черном плаще ползал по клумбе и причитал: — Как можно топтать землю? Не вы же сажали! — Не я, — пробормотал Горький, и ему стало горько-горько. За себя, за Галюньку, за шахту, за всю Абакумовку — так горько, что хрустнули зубы. Людская волна подхватила его и с размаху бросила навстречу ребятам в «гриндерсах». Он успел заметить, как кто-то в белом капюшоне заваливал самого высокого из них, увлекая на асфальт всю шеренгу, а толпа яростно заработала ногами. Близкоблизко мелькнуло насмешливое лицо, и чей-то голос сдавленно произнес: — Шахтерня вонючая… Горький с удивлением заметил, что в левом боку у него стало горячо, словно там зажегся огонь. И тотчас земля поплыла у него под ногами. Мягко, легко, как тогда, прошлым летом, на конечной остановке родного поселка. Яркое окошко «пипеточной» мелькнуло в темной листве тополей и погасло.

Урок здоровья

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛЕГЕНДЫ На Рублево-Успенском шоссе после глобальной реконструкции открылся легендарный фитнес-клуб World Class Жуковка.

Концепция клуба World Class Жуковка – системный подход к фитнесу. Главный акцент здесь сделан на инновациях и персональном подходе к каждому гостю. Члены клуба могут пройти полную диагностику организма при помощи уникального оборудования. О состоянии сердечно-сосудистой системы можно узнать благодаря единственной в стране кардио-пульмонологической лаборатории, а определение состава тела проводится самым точным на сегодняшний день методом воздушной плетизмографии. Если говорить о тренажерном зале, то здесь к услугам членов клуба премиальная линейка тренажеров ARTIS, которые представлены итальянской компанией Technogym специально для клуба в Жуковке. Инновационная технология mywellness cloud позволяет оставаться на связи с личным тренером даже за пределами клуба. В клубе особенно внимательно относятся к тому, чтобы обеспечить персонифицированный подход к каждому гостю. Для каждого члена клуба здесь разрабатывается индивидуальная программа тренировок, СПА процедур и сбалансированного питания, над составлением которой работают сразу несколько специалистов – врач функциональной диагностики, диетолог, спатерапевт и фитнес-тренер. Атмосфера клуба – еще одна немаловажная деталь. Элегантный стиль, созданный специалистами ведущего британского дизайнерского ателье HBA, воссоздает неповтори-

мую атмосферу отеля de Luxe. Отдельного внимания заслуживает BEAUTY SPA by World Class Жуковка. Здесь представлены новейшие разработки в области аппаратной косметологии и эстетической медицины, а так же эксклюзивные программы ухода от премиальных косметических марок – ORGeV, Thalion и Bellefontaine. Другая отличительная особенность – первоклассный аквакомплекс, состоящий из 25-метрового бассейна с водой высокой степени очистки и релаксационной зоной с жемчужными ваннами, гидромассажем и подводными гейзерами для массажа стоп. Также к услугам членов клуба финская сауна с выходом к купели с холодной водой, хамам и тепидариум. Для максимального комфорта в клубе работает внутренняя консьерж-служба. Персональный ассистент поможет составить индивидуальный график занятий, своевременно напомнит о тренировках и СПАпроцедурах, а также выполнит любые пожелания. Кроме того, в сотрудничестве с консьерж-службой Prime Concept World Class Жуковка предоставляет членам клуба пакет уникальных предложений PRIME Travel Concierge, которым очень удобно воспользоваться, отправляясь в путешествие. Каждый член клуба получает набор уникальных привилегий. Кроме того, все члены клуба в Жуковке имеют право посещать все клубы сети World Class в Москве, СанктПетербурге, Екатеринбурге.

Владимир Жириновский 25 лет назад написал стих и решился отправить его в журнал «Юность». Но журнал не решился его опубликовать. А Владимир Жириновский после этого не решался писать стихи. «РП» решил разорвать этот замкнутый круг и oпубликовать. русский пионер №3(45). апрель 2014

итар-тасс

текст: владимир жириновский рисунок: инга аксенова

Как

все, родился я на свет, Не много мне, не мало лет. Но жить неинтересно, плохо. Мне кажется, не та эпоха. (Я ждал перестройки. — В.Ж.) Век девятнадцатый по мне, Хотел бы быть я в декабре На площади Сенатской в гуще, Как предки наши, но как Пущин. Душа ж моя тоскует, плачет И мечется, влечет вперед. В ней ненависть, что это значит? Как сделать все наоборот? («Дождя» еще не было, где я мог бы высказаться? — В.Ж.) Хочу бороться я с рутиной, Хочу избавить мир от лжи, Какой бы светлою картиной Предстала жизнь. Как те мужи, Отдал бы молодость и счастье, Ведь теплится в душе огонь. Как устоять в ночи, в ненастье? (Как вот «Дождю» устоять? — В.Ж.) Но мракобесов ты не тронь. Они собою заслонили Цветы души, желанье дел, Порыв и веру заглушили, Однако все же есть предел. (Я чувствую, через восемь лет начнется. — В.Ж.) В груди я слышу клокотанье, Утихнут и мои страданья. Все, с чем я не смогу смириться, Даст силы мне освободиться От лицемеров, лжесудей, От зла, от зависти, гоненья. Я верю: будет все скорее, Чем сгинет наше поколенье. (Я верил, хотя был 77-й год. — В.Ж.) Переведутся нервотрепы, Протопчутся иные тропы, Культурней станет человек, Восславим же грядущий век. Когда есть молодость и сила, Не нужно думать о могилах, Век 21-й будет с нами, И он уже не за горами. Москва, 1977 год

русский пионер №3(45). апрель 2014

текст: арам овсепян рисунки: олег бородин

русский пионер №3(45). апрель 2014

Когда

мне было двадцать лет, я потерял своего лучшего друга, с которым я познакомился, будучи студентом-первокурсником. Подружились мы с ним случайно. Я приехал поступать в институт в родной город и оказался там один, без старых друзей и без родителей. Жил я у родственников, с которыми не имел решительно никаких общих интересов, и старался как можно больше времени проводить вне дома. Тогда-то я и начал ходить в маленький уютный бар недалеко от университета. Там можно было сидеть часами, заказывая время от времени чашку чая. Кормили меня по-домашнему, жареной картошкой и монументальными бутербродами в полхлеба, и предоставляли скромный, но вполне достаточный для меня кредит. Неудивительно, что я стал ходить туда каждый день. Со временем я оккупировал маленький столик под единственной лампой, так как всегда таскал с собой книги, молча влюбился в заботливую черноокую официантку и пристрастился к рому, виски и пиву — в зависимости от того, что в тот момент читал. В кармане или на соседнем стуле лежала плитка шоколада, от которой я с позволения хозяев, но незаметно от других посетителей отламывал по кусочку. Таким образом, жизнь моя протекала вполне мирно, не омрачаясь обычными для этого возраста страстями. В один из таких вечеров я притащил с собой огромный том «Жизни насекомых» Жана Анри Фабра, купленный за безумную сумму в единственном в городе букинистическом магазине. Я объявил черноглазой красавице, что в течение ближайших дней десяти не в состоянии буду заплатить ни копейки, и добавил, что полностью отдаю себя в руки провидения — то есть ее, после чего раскрыл книгу и погрузился в почти неведомый для меня мир. Всегда любя природу, я до этого мало интересовался маленькими вездесущими созданиями, и поэтому на каждой странице мне открывались самые удивительные тайны. Не могу сказать с уверенностью, ночевал ли я в те дни дома, но отчетливо помню, как поджимал ноги, когда в девять утра уборщица мыла полы. А когда я дошел до самой середины книги (я все время с тревогой проверял, много ли еще остается), ко мне вдруг подсел молодой человек лет двадцати пяти—тридцати. — Здравствуйте, — сказал он с легким иностранным акцентом. Я узнал в нем одного из постоянных посетителей. Он тоже часто сидел один, бывало, с книгой, но иногда появлялся в компании достаточно знаменитых людей — в основном музыкантов. Для меня, шестнадцатилетнего, он был взрослым человеком с непонятными интересами, и я удивился, что он заговорил со мной. Я вежливо поздоровался в ответ. — Фабр? — спросил он сухо. — Да, — ответил я, стараясь превзойти его в лаконичности. Он улыбнулся одними глазами и сказал: — Я рад, что его здесь читают. Вы хотите стать энтомологом? — Пока я учусь на биолога, а кем именно стану — еще не решил. Слишком много всего интересного.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Он снова улыбнулся, прищурив глаза, и замолчал. Это был худой, очень стройный человек с классическим южным профилем, одетый совсем не по-местному аккуратно, даже с некоторым изяществом. — А вы? — спросил я, чтобы прервать паузу. — Я пианист, — ответил он. — Интересуюсь насекомыми в свободное от музыки время. Как оказалось, Микаел — так его звали — вырос и жил в Англии и приехал в Ереван несколько недель назад в качестве туриста. Но, постепенно привыкнув к обилию солнца, фруктов и насекомых, он решил задержаться тут подольше, а задержавшись, постепенно перезнакомился с кучей людей, в число которых попал и я. Микаел обладал глубокими познаниями не только о жизни насекомых, но и в других областях биологии, а также географии, истории, литературы, а его рассуждения о музыке для меня, человека, беззаветно любящего музыку, но крайне далекого от ее исполнения, были настоящим откровением. Кроме того, оказалось, что мы оба, будучи людьми малоразговорчивыми, с одинаковым успехом можем предаваться как разговорам, так и совместному молчанию, что еще больше нас сблизило. Мы сидели часами, потягивая каждый что-нибудь свое, время от времени отрывались от чтения, чтобы глубокомысленно порассуждать о чем-то, и снова утыкались в книги. Несколько раз летом мы вместе ходили в походы за редкими насекомыми, и я с удивлением обнаружил, что, несмотря на внешнюю франтоватость, Микаел прекрасный путевой товарищ и неутомимый ходок. Но время шло, возраст брал свое, у меня появились друзья, компании, вместо тихого обожания ласковой официантки я начал влюбляться в более или менее достойных девушек извне и все реже появлялся в баре. Но когда я заходил туда, Микаел всегда был на своем месте — одетый с иголочки, со своей прямой спиной и прищуренными глазами, окутанный клубами табачного дыма… И вот как-то я решился заговорить с ним о девушках — тема, которой в течение предыдущих лет мы не касались ни разу. Сначала он, когда я сообщил ему, что влюбился, удивился и, кажется, даже поморщился. Но потом великодушно дал мне выговориться и, убедившись, что я выплеснул все, что у меня на сердце, спросил: — Один только вопрос, если позволишь. Есть ли у тебя такое место, где ты чувствуешь себя так, словно весь мир принадлежит тебе? Если ты понял, что я имею в виду. А такое место у меня действительно было. Когда мне было лет десять, я, бродя по горам, обнаружил небольшое плато над обрывом, заросшее высокой травой и цветами. Там стрекотали и звенели насекомые, на дне пропасти шумела река, пахло летом, и меня охватило чувство беспредельной свободы. В те дни я часто приходил туда. Лежал под солнцем и просто радовался жизни. Я сказал Микаелу об этом месте и добавил, что уже лет восемь-девять там не был. — Это хорошо, — сказал он очень серьезно. — Найди его. Когда сердце болит, а в душе пустота, только одно может тебя излечить. Солнце — наше солнце, жаркое и доброе. И небо, и ветер, и шелест травы.

— А как же друзья? — спросил я. — Для чего тогда друзья? Он вздохнул, помолчал, помял в руках сигарету и сказал: — Знаешь, я всегда хотел иметь друга, который может не быть рядом с тобой, но ты все равно знаешь, что он тут, что ты можешь положиться на него. Понимаешь? Мне трудно объяснить, что в точности я имею в виду. Хотя это, в сущности, не важно: боюсь, что люди просто не обладают этим качеством и искать такого друга — такое же бесплодное занятие, как поиски четырехкрылой пчелы. Он замолк и смущенно улыбнулся своему сравнению. А некоторое время спустя уехал обратно в Англию, и наша дружба прервалась так же внезапно, как началась. Уезжая, он оставил мне несколько книг, заплатил мои небольшие долги в баре и попросил черноглазую официантку передать мне, что он мне напишет. Прошло несколько лет. Я стал старше, закончил учебу, начал работать и постепенно обзаводиться новыми друзьями. И хотя со многими из них мы имели общие интересы и приключения, делили по-братски кошельки, рубашки и постель, но меня никогда не покидало ощущение, что нить этой дружбы очень тонка и оборвется, если потянуть ее чуть сильней. Все чаще меня тянуло к одиночеству, а время от времени я просто тяготился обществом людей, которые, казалось бы, должны быть дороги мне. Именно в таком настроении на дне рождения приятеля я и встретил девушку, о которой хочу рассказать. Подвижная и улыбчивая, она сначала привлекла мое внимание своей бойкостью, но постепенно у меня созрело ощуще-

...В один из таких вечеров я притащил с собой огромный том «Жизни насекомых» Жана Анри Фабра, купленный за безумную сумму в единственном в городе букинистическом магазине. Я объявил черноглазой красавице, что в течение ближайших дней десяти не в состоянии буду заплатить ни копейки, и добавил, что полностью отдаю себя в руки провидения — то есть ее, после чего раскрыл книгу и погрузился в почти неведомый для меня мир... 59

ние, что она очень красива. Преодолев робость, я немного поговорил с ней, но нащупать какую-то общую тему для продолжения беседы не смог. Отчаявшись, я начал пить, завладев большой бутылкой джина, и постепенно впал в мрачное настроение. Наконец, решив не мозолить глаза тем гостям, которые искренне веселились, я с бутылкой в руке вышел на балкон. Девушка была там. Склонившись над перилами, она смотрела поверх городских крыш, освещенных солнцем. Осмелевший от алкоголя, я встал рядом с ней и сказал: — Красиво, да? — Да, — сказала она неожиданно приветливо. — Я так хотела бы не жить в городе. Я помолчал немного и вдруг неожиданно для самого себя спросил: — Хочешь, уйдем отсюда? — Куда? — спросила она, и у меня заколотилось сердце от того, что она может согласиться. — Куда захочешь. Пойдем, походим по улицам, может, чуть прохладнее будет. Она внимательно поглядела на меня и, видимо, одобрив мой моральный облик, молча кивнула. Я пропустил ее вперед и пошел следом, любуясь черными-пречерными волосами и тонкой беззащитной спиной. Никому ничего не говоря, мы выскользнули наружу и быстро зашагали вниз по улице. Жара накрыла нас мягким облаком, и я сразу сбросил напряжение и заговорил с ней, уже не помню о чем — вернее, ни о чем, что всегда было для меня самым трудным. Мы шли, сворачивая в узкие, малознакомые переулки. Иногда я глядел по сторонам, любуясь старыми, некрасивыми, но все же какими-то милыми зданиями, но в основном смотрел на нее. В профиль она была еще красивее — точеная голова с античным профилем на изящной шее, чуть приоткрытые красиво очерченные губы и глаза, которые трудно описать, да, наверное, и не надо. Это были удивительные глаза, которые, как казалось моему наивному взгляду, одновременно и предостерегали, и обнадеживали. Мы дошли до бесконечной лестницы, спускавшейся к центру города, и начали спускаться. Постепенно мы перешли на бег, стараясь обогнать друг друга, потом, запыхавшись, остановились и, недоуменно посмотрев друг на друга, остаток пути прошагали чинно и степенно. Спустившись, я завернул за здание, во двор, в котором прошло мое детство. Перед подъездом она остановилась в нерешительности, и я сказал: — Поднимемся на крышу. Для этого надо было сначала залезть на чердак по короткой лестнице на последнем этаже и, осторожно шагая по старым доскам и ржавым консервным банкам, пробраться к выходящему на крышу окну. Помогая ей, я впервые коснулся ее руки и вздрогнул, а она осталась спокойной, словно даже и не заметила этого. На крыше было жарче, чем где-либо. Жестяной покров под солнцем накалился и жег ноги сквозь обувь. Но тут хотя бы ощущалось дуновение ветра. Мы уселись в тени небольшого выступа, откуда выходили старые дымоходные трубы, и я обнял ее за пле-

русский пионер №3(45). апрель 2014

чи. Небо было того особого густого цвета, который бывает только в жару, над зданиями вокруг мерцало марево, доносились негромкие голоса людей внизу, еще тише звуки улицы, а сквозь все это из чьего-то дома играла музыка. Мы молчали. Я прислушивался к нашему дыханию. — Хорошо было бы всегда оставаться молодым, — вдруг сказала она. — Думаешь? Я сколько лет уже хочу вырасти, но никак не дорасту до того возраста, который бы мне показался достаточным. — Сколько тебе? — Двадцать четыре. А тебе? — Двадцать три. Жестоко… — Что жестоко? — не понял я. — Жизнь заканчивается в двадцать три года. Живешь себе, все ждешь чего-то, а потом — бац! — и все. — Что — все? О чем ты говоришь? — Видишь ли, я на следующей неделе выхожу замуж. — И что? Не хочешь? — Не знаю. Честно, не знаю. — Не любишь? — Опять-таки не знаю. Мне кажется, я никогда в жизни никого не любила. — Как так может быть? — Просто. Некогда было. В детстве бегала во дворе, потом гуляла с собакой, потом занималась для института, потом училась… — Но как ты можешь не понимать своих чувств к будущему мужу? — Вот это меня и пугает. Понимаешь, он парень симпатичный, мужественный такой, самостоятельный, успешный, галантный, остроумный и старше меня на семь лет. Но я знакома с ним всего несколько месяцев. Иногда мне очень хорошо, я чувствую себя защищенной и обласканной, но бывает, я смотрю на него, и он кажется мне совсем чужим человеком — такой страх меня тогда пробирает, что хоть беги. — А зачем же выходишь тогда? Куда спешишь? — Тоже не знаю. Мне кажется, это придаст смысл моей жизни. Я очень хочу детей. Хочу определенности, уверенности. И вообще, там много всего намешано, я не буду сейчас все это рассказывать. Я промолчал. Это умение просто так молчать я считал своим большим достижением. Я заметил, что, когда вот так вот умно молчишь, это оставляет прекрасное впечатление (хотя в душе я был уверен, что, если бы женщины внимательно слушали все, что я говорю, я показался бы им куда умнее). Все это время я осторожно обнимал ее, и постепенно она приникла головой к моему плечу. Мы долго сидели молча, я потягивал джин, иногда она тоже делала маленький глоток, но, кажется, ей не очень нравилось. Настали сумерки, небо ненадолго стало прозрачно-синим и сразу почернело. Голоса внизу сначала притихли, а потом стали нарастать, сливаясь в мерный гул. Ветер задул сильнее и начал мягко насвистывать среди всяких обыч-

русский пионер №3(45). апрель 2014

ных на крыше мелочей. Я впитывал все эти ощущения, забыв о своей спутнице, и вдруг обнаружил, что она спит. Медленно, чтобы не потревожить ее, я улегся, устроил ее голову поудобнее на своей груди и закрыл глаза. …Я стоял, уцепившись когтями за самый край обрыва, и смотрел вниз. Там, под скалами, среди нагромождения камней, заросших редким кустарником, возился заяц. Он то показывал свою узкую серую спину, то скрывался с глаз, то выставлял длинное ухо или комочек хвоста из-за корявой ветки куста. Я прикидывал, не зацеплюсь ли крылом за колючки, если спущусь вниз, и вдруг, решившись, сорвался и заскользил по ветру. Холодный воздух ударил в легкие, но крылья плавно легли на ветер, и я стал снижаться, не отрывая взгляда от зайца, сужая круги, пока не приблизился к кусту, и, часто-часто замахав крыльями, опустился прямо на спину ушастого. Он дернулся и вырвался, оставив клок шерсти в моих когтях, но я сразу же снова вцепился в него, на этот раз наверно, и через несколько мгновений мягкая заячья кожа с легким треском рвалась под когтями и я чувствовал теплую вкусную волну, поднимавшуюся от умирающего зайца… Предрассветный холодный ветер растрепал ее волосы, обласкав ими мое лицо, и разбудил меня. Она лежала с открытыми глазами и смотрела вверх, где, мерцая, исчезали последние звезды. Увидев, что я проснулся, она улыбнулась и сказала: — Как ты? — Отлично, — ответил я, хотя спина ныла, живот сводило от голода, а в голове гудело — как оказалось, я выпил почти всю бутылку. — Пойдем?

...Я промолчал. Это умение просто так молчать я считал своим большим достижением. Я заметил, что, когда вот так вот умно молчишь, это оставляет прекрасное впечатление (хотя в душе я был уверен, что, если бы женщины внимательно слушали все, что я говорю, я показался бы им куда умнее)... 60

русский пионер №3(45). апрель 2014

— Куда? — Как прежде — куда захочешь. — Ну-у. — Она села и сладко потянулась. — Я жутко голодная, но сейчас вряд ли можно где-то покушать. Даже магазины все закрыты. — Это правда. Но есть одно замечательное место, где тебя вкусно накормят. — Где же? — У меня дома. — А с чего ты взял, что я пойду к тебе домой? — Согласись, после того как ты провела со мной ночь, да еще на крыше, глупо отказываться от завтрака у меня дома. — Провела ночь! Я спала. — Ну да. А теперь будешь есть. — Хорошо, — бодро сказала она. — Я так голодна, что долго меня уговаривать не надо. И еще — мне надо позвонить. Мы осторожно спустились и побрели по бульвару Каскада, хрустя красным песком, прошли мимо Оперы, засматриваясь на ранних собачников и стариков в старомодных спортивных костюмах, прошагали под старыми платанами на Проспекте, далеко обходя поднимавших пыль дворников. Мы шли молча, испытывая какое-то легкое отчуждение. Взошло солнце. На улицах царил птичий гомон — есть короткий миг, меньше получаса, когда их голоса заглушают робкие пока звуки просыпающегося города — я часто засыпал под эту песню после долгой рабочей ночи. Слабо пахло пылью, чуть резче — сухой травой. Я украдкой посматривал на мою спутницу, и каждый раз, видя ее спокойный, полный достоинства профиль, чувствовал неясное, незнакомое мне тепло в груди. — Ты так и не рассказал ничего о себе, — нарушила она тишину. — Ведешь меня к себе домой, пожирая взглядом и воображая невесть что, а сам не изволил даже полслова сказать о себе. — Ничего я не воображаю — я для этого сейчас слишком голоден. А рассказать — пожалуйста. Что именно ты хочешь знать? — Все, что ты сочтешь нужным рассказать. Прежде всего — как тебя зовут. Я рассказывал ей о горах и полях, которые исходил, о больших и малых созданиях, которых встречал, о гордых, реющих в небе орлах и пугливых, вечно дрожащих зайцах, а теплый запах живого заячьего мяса все дразнил мои ноздри, а в руках еще оставался трепет дрожащих на ветру перьев. Борясь с наваждением, я вдыхал полной грудью городской воздух и прикасался руками к стволам деревьев, но только когда мы дошли до дома, сон отпустил меня. В то время я снимал однокомнатную квартирку на пятом этаже старого здания. В единственной комнате стояли шкаф, битком набитый книгами, покосившийся переносной гардероб из парусины, старое кресло, кровать и собранный с миру по нитке музыкальный центр — две пары разных динамиков, советский усилитель, обшарпанный кассетный «уокмен» и новенький, экзотический на тот момент CD-плеер. Стены украшали рваная карта мира, оставшаяся со школьных времен, и две картины сомни-

русский пионер №3(45). апрель 2014

тельной художественной ценности, но зато моей кисти. Стульев не было вовсе, только на крохотной кухне стояли три табуретки сталинских времен. Несмотря на непритязательность обстановки, жилось мне там очень удобно, все было подстроено под мои привычки, и я никогда прежде не задумывался о том, как выглядит мой дом. Теперь же, шагая рядом с чудесной девушкой, я с некоторым беспокойством пытался припомнить, сколько пар ношеных носков у меня раскидано там и в какую фазу роста вступили грибы на грязной посуде, сваленной в мойке. Мы поднялись по лестнице, я достал ключ и отпер дверь, сказав: — Добро пожаловать. Не уверен, что тут очень убрано, но зато вид моего дома подтвердит, что я не часто вожу сюда девушек с дурными, да и вообще какими-либо намерениями. На самом деле убрано там было вполне, носков не было вовсе, а грибами заросла только моя единственная сковородка. Быстро проведя девушку в комнату, я усадил ее в кресло, притащил из кухни маленький стол и пару табуреток, поместив их рядом с балконной дверью, и начал обыскивать холодильник. Там нашлись яйца, которые невозможно было превратить в яичницу ввиду занятости сковородки, три вида колбасы различной, но пристойной давности, овощи в нормальном состоянии, в том числе два острых перца (должен отметить, что моя уверенность в завтрашнем дне в первую очередь зависела от запасов этого важнейшего продукта), и две бутылки пива. Более того, я обнаружил в разных потайных местах не совсем твердую буханку хлеба, ку-

...Проснулся я от крепкого запаха яичницы с помидорами. Помню, еще до того, как мои глаза полностью открылись, я успел подумать: «Яичница… сковородка… грибы… молодец девушка, хозяйственная… и не робкого десятка». Потом поднял голову и сразу же обжегся ее улыбкой. Она стояла и смотрела на меня, и, странно, я вовсе не чувствовал неловкости ни от того, что бесцеремонно заснул перед практически незнакомой девушкой, ни от того, что лежу теперь полуголый перед ней, той самой, которая дала решительный бой грибной колонии и приготовила единственную на свете яичницу, которую я ем... 62

сок масла размером побольше бронзового жука и поменьше майского хруща и мед, чьи попытки перейти по причине старости в твердое состояние были пресечены жарой. Все это, сложенное на большой поднос, куда я исхитрился поместить пару тарелок покрасивее и пивные бокалы, удостоилось заслуженных, как я полагаю по сей день, восторгов моей гостьи. Мы сидели друг против друга и ели, улыбаясь друг другу. Солнечный свет сквозь балконную дверь заливал наш стол и нас самих, и, казалось, улыбки от него делались теплее, а еда вкуснее. Она говорила мало, я вовсе старался молчать. Время от времени я думал, что она скоро уйдет, и мне страшно не хотелось этого, но в то же время было понятно, что я никак на это повлиять не могу. Думаю, она догадывалась о моих тревогах, потому что, когда в очередной раз наши взгляды встретились, она как-то поособенному улыбнулась, то ли подбадривающе, то ли успокаивающе, и я действительно успокоился. Потом мы вместе отнесли остатки еды и посуду на кухню и вернулись в комнату. Она стала прохаживаться медленным шагом перед моим книжным шкафом, разглядывая корешки книг. — Здорово, — сказала она. — Я тоже люблю читать, но столько книг, наверное, в жизни не прочту. — Я тоже не все их пока прочел. — У тебя полшкафа занято книгами про животных. Что можно столько о них писать? — Полшкафа? Да про каждого из животных, если бы мы действительно хорошо знали их, можно написать не один такой шкаф. То, что у меня есть, — это очень малая часть того, что я хотел бы о них знать. Она задумалась, сморщив лоб и пытаясь представить, как же это много — ряды шкафов с книгами про разных непонятных зверей, потом стала выбирать. После долгих раздумий она вытащила «Жизнь насекомых» и с самым серьезным видом уселась в кресло. — Ты не против, если я полчасика полежу? — спросил я тогда. — Нет, конечно. Я пока почитаю. Я свалился на кровать, распластав ноги и руки, словно морская звезда, и, мгновенно вспотев, погрузился в теплый океан полудремы. Я видел, как она листала книгу, выбирая, на чем остановиться, смотрел на ее удивительно выразительные ресницы, за которыми блестели внимательные бархатные глаза, на маленькие, аккуратно накрашенные пальцы, обхватившие книгу, на давно ставшую родной обложку Фабра и удивлялся, как такая красавица читает эту книгу. Потом красавица стала расплываться, и вместо нее проступили суровые утесы, поднимающиеся над стальной зыбью океана. В терпком воздухе стоял оглушительный гам. Я парил над скалистым островком, усеянным мириадами птиц, ощущая дыханием мельчайшую водяную пыль. Внизу мерцал налитый свинцом океан. Описывая широкие круги, я спускался все ниже и ниже и уже мог разглядеть копошащихся на вершине скалы тупиков, разрывавших своими неуклюжими оранжевыми лапками

ароматную землю, беспокойно парящих рядом с утесами кайр и чаек, охранявших свои гнезда, а еще ниже — опрятных гагар и гладких, сердитых бакланов, сушивших перья, чтобы через минуту молнией пронзить тяжелую поверхность моря. Прибой окатывал их белой пеной, и они нервно отряхивались, не меняя при этом выражения лица. Взмахнув крыльями, я снова взмыл вверх и почувствовал, что просыпаюсь. Проснулся я от крепкого запаха яичницы с помидорами. Помню, еще до того, как мои глаза полностью открылись, я успел подумать: «Яичница… сковородка… грибы… молодец девушка, хозяйственная… и не робкого десятка». Потом поднял голову и сразу же обжегся ее улыбкой. Она стояла и смотрела на меня, и, странно, я вовсе не чувствовал неловкости ни от того, что бесцеремонно заснул перед практически незнакомой девушкой, ни от того, что лежу теперь полуголый перед ней, той самой, которая дала решительный бой грибной колонии и приготовила единственную на свете яичницу, которую я ем. — А ты молодец, — сказал я. — Неужели вымыла сковородку? — Да, — ответила она, стараясь придать себе вид женщины, для которой бродить с губкой среди глухих и необитаемых грибных лесов обычное дело. — Я не из пугливых, как видишь. Вставай, будем есть. Широко улыбаясь, я проследовал в ванную, где не устоял перед искушением залезть ненадолго под холодный душ, и вернулся до того, как яичница остыла. Мы снова уселись за стол, и по свету я понял, что проспал часа четыре. — Что же ты делала столько времени? — спросил я. — Извини, я сразу отключился. — Читала. Очень интересно, скажу тебе. Никогда не обращала на насекомых особого внимания, а у них там, оказывается, кипит своя, совсем другая жизнь. — Это-то и привлекает меня. Нас учат с детства, что весь мир вращается вокруг нас, а на самом деле полно существ гораздо старше и мудрее нас, которые живут миллионы лет по всему свету. Знаешь, их изучение очень полезно для человека. Быстро излечивает от излишнего самомнения и самовлюбленности. — Да уж. Все эти бембексы, аммофилы, эхиномийи... Видишь, сколько всего я запомнила. Ты знаешь, что осы бембексы убивают добычу своим ядом, а осы церцерис ее парализуют и хранят месяцами? — Все это я знаю, кажется, с самого рождения. Но вот одно я узнал совсем недавно. — Что? — Что девушки, не только красивые, как само солнце, но и способные три часа подряд читать книгу про насекомых, существуют не только в моих снах. Она посмотрела на меня, чуть прищурившись, и в этом взгляде была вся смелость, которой мне недоставало. Мы целовались самозабвенно, словно жирафы, стоя посреди комнаты, и я не чувствовал ног под собой, отрывался от земли,

русский пионер №3(45). апрель 2014

и сладкий вкус ее губ перемежался с острыми ударами холодного ветра по лицу, а мягкий шелк ее кожи не мог полностью вернуть меня из поднебесных просторов в комнату, наполненную книгами и солнечным светом. Никогда прежде и никогда после я не испытывал такого трепета в сердце, такого кричащего ощущения счастья, и я знал тогда, что это так, и в стремительно кружащейся голове осталась одна только эта мысль: «Никогда больше не будет так, никогда, вдохни поглубже все это и запомни навсегда». Я спустился в магазин, купил немного еды, шоколада, бутылку виски и пару бутылок шампанского. Возвращаясь, решил взять цветы и после долгих колебаний выбрал букет маленьких яркооранжевых роз. Поднимаясь домой, я испытывал очень странное чувство: я никогда не шел туда с цветами, и их запах вызывал неясные воспоминания детства, что-то связанное с гостями, песнями и почему-то мытьем окон. Она обрадовалась цветам как ребенок, долго искала, куда же их поставить, и в итоге засунула в высокий пивной бокал и водрузила на стол, который так и остался стоять у балконной двери. Потом деловито разложила еду в холодильнике, поставила туда же шампанское, а виски вручила мне со словами: «Положи туда, где тебе будет удобнее». Я смотрел на ее движения и невольно восхищался, как стремительно и четко все она делает, как внимательно осматривается в незнакомом месте, стараясь разобраться, что и как тут расставлено. Руки у нее были тонкие, с изящными запястьями и маленькими аккуратными пальцами, закруглявшимися на кончиках, и я подумал, что она должна уметь хорошо играть на фортепиано. Когда я задал этот вопрос, она удивилась и сказала: — Да, умею. Я окончила музыкальную школу, и некоторые вещи у меня неплохо получаются. — Жаль, что у меня нет пианино. Я бы с удовольствием послушал. — Любишь музыку? — Не могу без нее. Когда я дома, всегда слушаю что-то. — Ну, включи что-нибудь на твой вкус. Полежим, послушаем, подумаем, что же делать сегодня вечером. И тогда я задал вопрос, который не хотел задавать. — А как долго ты останешься? Тебя не будут искать? — Искать не будут, я позвонила. А как долго… Не думай об этом. И я не думаю. Мы лежали и слушали Пятую симфонию Бетховена — лучшее, на мой взгляд, что когда-либо было сочинено человеком. Стремительное начало развернулось ярким насыщенным полотном, потом нас подхватило и увлекло за собой бурное течение, прихотливо бросая из стороны в сторону, чтобы вдруг закачаться на мягких струнах, рассказывая о том, как оно любило и как будет любить, и полететь дальше, взлетая и падая, то утихая, то грохоча. Девушка неподвижно лежала на спине, изредка шевеля ступнями или прикрывая глаза руками. Когда прозвучали финальные аккорды, она повернулась ко мне, долго глядела в мои глаза и наконец сказала:

русский пионер №3(45). апрель 2014

...Я рассказывал ей о горах и полях, которые исходил, о больших и малых созданиях, которых встречал, о гордых, реющих в небе орлах и пугливых, вечно дрожащих зайцах, а теплый запах живого заячьего мяса все дразнил мои ноздри, а в руках еще оставался трепет дрожащих на ветру перьев. Борясь с наваждением, я вдыхал полной грудью городской воздух и прикасался руками к стволам деревьев...

— Мы пойдем гулять, как только стемнеет. Поведешь меня куда-нибудь? — Да. Я отведу тебя в единственное место, куда часто хожу. Перекусим, выпьем кофе — говорят, там чудный кофе. Потом пошагаем, вечером должно быть прохладно, посмотрим на людей и их собак. — Да, кофе — это хорошо. А ты что, его не пьешь? — Не люблю. Мне чай нравится. — Не любишь настолько, что не держишь дома? И гостей не угощаешь? Я искала-искала и не нашла. — У меня не часто бывают гости. А те, кто приходит, приносят с собой. Они знают. Но для тебя я куплю. Сегодня забыл. Она улыбнулась, и сердце мое сжалось — показалось, что она говорит: «Кто знает, сколько я еще буду у тебя — может, ты ничего и не успеешь купить». Но я отогнал эту мысль и спросил: — Ну как, согласна на такой вечер? — Мне нравится. — Но до наступления темноты у нас еще полно времени. — Да, — сказала она, — времени у нас целая вечность. Мы пошли в тот самый бар, в котором я познакомился с Микаелом. Я там давно не был, и, к моему сожалению, за это время там многое изменилось: стало как-то неприятно светло, поменялись стулья, да и народ был не тот, что раньше. Но мы сели за тот же столик под лампой, заказали пиво и кока-колу, поели всякую ерунду. Я рассказывал, как влюбился однажды в соседскую девочку, как обрывал всю сирень в соседних дворах, как приручал ее собаку,

русский пионер №3(45). апрель 2014

чтобы она позволяла мне лезть на их балкон и оставлять там цветы, и что я так и не сказал ни разу за два года, что люблю ее. Потом я рассказал про свои птичьи сны, и моя речь лилась легко, хотя я совсем не привык столько говорить, и она слушала внимательно, хотя больше всего любила, когда слушали ее. Несколько раз мы встречались взглядами, тогда она улыбалась, а я смущался. Подошла моя старая знакомая официантка, и я познакомил их друг с другом. Она сказала мне: — Я очень рада видеть тебя снова. А девушке сказала: — Вы очень красивая. Когда вы улыбаетесь, у вас из глаз сыплются искры. — И засмеялась, показывая свои большие белые зубы. На обратном пути начал накрапывать дождь и резко похолодало. Мы шли быстро, прижавшись друг к другу, и, зайдя домой, никак не могли согреться. Я сделал увесистый глоток виски и стал заваривать чай, а она разворачивала шоколад. Поначалу мы чинно сели за стол. Но ветер распахнул двери балкона, разметал шоколад и смахнул стакан с чаем со стола. Я успел поймать его в воздухе и обжег себе пальцы, и мы долго смеялись над моей удалью, после чего решили, что надо лечь в постель. На стене рядом с кроватью я приспособил небольшую доску, которую мои друзья называли «стариковской полкой», но на нее очень удобно было класть книги, а на них — стаканы. Мы разместили их там, и девушка еще раз от души посмеялась над найденной там книгой под названием «Похождения великомудрого и хитроумного Бирбала». Когда мы перестали смеяться, вдруг оказалось, что дождь полил по-настоящему. Я погасил свет, и мы легли, как-то сразу притихнув. Я лежал на животе, раскинув руки и ноги, она примостилась рядом, прижавшись ко мне. Я гладил ее волосы, а она гладила мне спину. Ветер завывал снаружи, внезапно врываясь в комнату и шелестя страницами книг. Легкие занавеси развевались над постелью, то лаская нас, то холодя кожу. Я закрывал глаза и проваливался в бурю, летел под ударами дождя, напрягая крылья, готовые разорваться от порывов ветра, и высматривал землю — острые, неприветливые скалы, еле заметные в темноте. Потом открывал глаза — и видел ее взгляд — блестящий и смеющийся. — Знаешь, на что похожи твои глаза? — На что? — спросила она и затаила дыхание. — На звуки виолончели. Сочные, дрожащие, грустные. Иногда мне страшно в них смотреть, но все равно не могу оторваться. — Тогда твои глаза… похожи на… не знаю, на что они похожи, но это замечательные глаза. Умные, добрые, решительные. — Не обманывайся этим, — улыбнулся я. — Это сплошной обман, для таких наивных девушек, как ты. — Не строй из себя сердцееда. Ты же никогда ни с кем так не лежал. — Я и не строю. Ни с кем я не лежал. Я не виноват, что мне никогда не попадались такие, как ты. Она молча улыбалась. Потом прижалась ко мне и сказала:

русский пионер №3(45). апрель 2014

— Знаешь, благодаря этой погоде мне кажется, что я провела с тобой целый год. И здорово, что пошел дождь. Под него так хорошо спать. — Ты что, собралась спать? — удивился я. — Нет, я еще не наговорилась. Ты же болтал весь день, не дал мне и слова вставить. — О чем же ты хочешь поговорить? — Ну… Раз ты рассказал о своей прошлой любви, я тебе расскажу о своей будущей. Хочешь? — Давай. — Значит, так, — сказала она и резким рывком села на кровати, обхватив колени руками. — Мы устроим шикарную свадьбу. Море цветов вокруг, а мы будем весь день танцевать. И на следующий день — тоже. Вдвоем, у себя дома, будем кружиться словно безумцы. Кружиться, и смеяться, и падать на пол, не выпуская друг друга из объятий… — Ты когда-нибудь пробовала падать на пол, не выпуская из объятий? Вы же разобьетесь. — Помолчи, дай мне сказать. Я буду готовить разные вкусные вещи — ты знаешь, я очень люблю готовить… Конечно, не знаешь, откуда тебе знать. Приготовив обед, я буду тихо сидеть и читать, пока он не придет. Я буду встречать его, прихорошившись, и мы будем обедать. Еще… я буду провожать его на работу, буду внимательно следить, чтобы он всегда был в чистой и выглаженной одежде. А потом в один теплый летний день мы будем лежать в постели и играть с нашей дочкой. Она будет такая смешная, с серьезными бровями, как у папы, и… с виолончельными глазами, как мама. Она будет хватать наши пальцы, а мы будем их отнимать и смотреть друг на друга и удивляться, какие же мы друг у друга красивые. Мы будем гулять по белому-пребелому городу, залитому солнцем, слушать крики чаек и кушать самое холодное в мире мороженое. Я не знаю, что это за город, но мне кажется, что это где-то в Египте… или, может, в Ливане. Он станет бизнесменом или дипломатом и заведет большую блестящую машину, которую будет любить почти так же, как меня. Мы будем ходить на званые вечера, в нарядных платьях, и он будет элегантным, а я — ослепительной в своих обтягивающих черных или сиреневых платьях, и там тоже мы будем танцевать, а потом он будет стоять с мужчинами и курить, а я буду стоять с дамами и мне будет казаться, что все смотрят на него, и я буду исходить от ревности, но не подам виду, а буду только снисходительно улыбаться… — А может так быть, что на одном из этих вечеров вы встретите меня — я тогда буду знаменитым ученым? — Да, — заулыбалась она, — и я укажу моему мужу на тебя, а он ответит, что вы знакомы, и тогда я скажу, что тоже хочу познакомиться с тобой. Мы подойдем к тебе, он скажет: «Дорогая, это известный ученый такой-то», а я не подам виду, что тебя знаю, и протяну тебе руку, а ты… — А я скажу: «Очень приятно»… Но я живо представил эту сцену и понял, что ни за что не смогу сказать ничего больше. — Да, — увлеченно продолжала она, — и тогда…

— Тогда я уйду оттуда. Уйду в горы, буду сидеть на моем любимом месте, в высокой траве на краю пропасти, буду нюхать дикие розы, а в груди у меня будет играть виолончель, а рядом будут копошиться мои родные бембексы. И тогда вы сможете спокойно танцевать дальше. Ведь тебе же хочется, чтобы вы продолжали танцевать? Она притихла и долго смотрела на меня. Я тоже вглядывался в ее глаза и трепетал, словно от ее ответа действительно чтото могло зависеть. И когда она сказала «да», я сорвался с обрыва и полетел вниз, охваченный ледяным ужасом, но успел раскрыть крылья и лечь на ветер, издав ликующий клекот оттого, что я снова свободен, и полетел мимо рыжеватых скал, полетел к моему месту и сел на теплый от солнца камень, чтобы отдышаться. Мы продолжали смотреть друг на друга, но я уже понял, что она уйдет. Может, не завтра, может, мне достанется еще немного счастья. Но она уйдет. Я отвернулся и стиснул зубы. Она гладила меня, но я не поддавался и не поворачивался. Тогда она перелезла через меня, втиснулась в узкую щель между мной и стеной и страшным шепотом спросила: — А знаешь, что есть такой микроскопический клещ, который живет в корнях ресниц? — Нет, — сказал я. — Не знал. — А знаешь, что эти клещи есть у девяноста восьми людей из ста? И, что самое ужасное, люди их не чувствуют. — И что в этом ужасного? Она обхватила мою голову руками и сказала:

...Я лежал и смотрел, как она раскрывает книгу и находит место, на котором остановилась. Она была очень красива, и я разглядывал ее — сначала по частям, потом всю сразу, а она читала с невозмутимым видом, лишь иногда облизывая губы или перелистывая страницу. Дождь все стучал по крышам, и от этих спокойных звуков боль от предчувствия разлуки отпустила меня. «Раз она сидит и читает посреди ночи про бембексов, — думал я, — значит, она точно не собирается уходить утром. А там начнется новый день, и мы снова будем вместе»... 67

— Ужасно, что те оставшиеся двое не сознают своего счастья. И как я мог ее после этого не простить? — А теперь я хочу дочитать про бембексов, — сказала она, закутываясь в простыню, и великодушно добавила: — Разрешаю тебе пожирать меня глазами. Я лежал и смотрел, как она раскрывает книгу и находит место, на котором остановилась. Она была очень красива, и я разглядывал ее — сначала по частям, потом всю сразу, а она читала с невозмутимым видом, лишь иногда облизывая губы или перелистывая страницу. Дождь все стучал по крышам, и от этих спокойных звуков боль от предчувствия разлуки отпустила меня. «Раз она сидит и читает посреди ночи про бембексов, — думал я, — значит, она точно не собирается уходить утром. А там начнется новый день, и мы снова будем вместе». — Не спишь? — вдруг спросила она. — Нет, — сказал я. — Жду тебя. Она отложила книгу и холодным голосом сказала: — Не жди. Никогда не жди меня. Поклянись, что не будешь. Я ничего не сказал. Она снова закуталась в сползшую простыню и устроилась в кресле поудобнее. Я продолжал смотреть на нее до тех пор, пока не заснул. В эту ночь я не видел снов. А утром ее уже не было. Я внимательно осмотрел дом, поискал даже под кроватью и в гардеробе. Одевшись, спустился на улицу, но, выйдя со двора, сделал вид, что собирался купить абрикосов, и вернулся с пакетом домой. В задумчивости я съел два килограмма абрикосов, выкинул пакет, который все еще держал в руке, и снова вышел из дома. Посидел на скамеечке, разглядывая прохожих, минут десять и, поднявшись снова, стал смотреть на улицу из кухонного окна. На карнизе под окном ссорились воробьи, и я несколько раз сказал им: «Эх вы». Потом накрошил им хлеба, отвернулся от окна, решив прибрать на кухне, и увидел, что она прибрана. Мне захотеть завыть по-звериному, но я решил не пугать воробьев. Я прошел в комнату. Там тоже все было прибрано и сложено. Все, кроме простыни, в которую она куталась, — она раскинулась по всему креслу. От этого у меня сжалось сердце, я сел на кровать и стал думать, почему она не сложила эту простыню. «Да, — сказал я себе, — это была чертовски умная девушка». Повторяя «чертовски умная», я улегся и снова заснул. Я долго не мог смириться с тем, что она ушла. Не мог заниматься своими обычными делами. Почти весь день я спал и во снах не видел птиц. Я видел ее и несколько раз, проснувшись, с удивлением обнаруживал, что подушка у меня мокрая. Простыня оставалась на кресле еще месяц, а та, на которой мы спали, — еще больше. Теперь, когда я вспоминаю, мне кажется, что, воспользовавшись моим отсутствием, стиральная машина прокралась в комнату и со злобным ворчанием проглотила эту простыню. Хотя я не был

русский пионер №3(45). апрель 2014

особо внимателен в эти дни к бытовым мелочам, поэтому могу и ошибаться. Но постепенно все прошло. Я снова шел на занятия, потом нашел интересную работу. Жизнь как-то своим ходом наладилась, но все чаще я вспоминал Микаела и его слова о «своем мес те», куда я так и не поехал. Иногда я со страхом чувствовал, что, действительно, сердце мое высохло, а душа словно опустела. Мне перестали нравиться девушки, работал я без удовольствия, ел что попало, а главное — мне перестали сниться птичьи сны. Вместо этого мне снилось, что я просыпаюсь, бреюсь, принимаю душ, одеваюсь и выхожу на работу, а потом, продрав глаза, я с ужасом понимал, что мне только предстоит все это сделать. Спустя несколько лет я узнал, что она покончила с собой. Бросилась с моста. Я долго не мог поверить в это и даже несколько раз переспрашивал у того моего приятеля, который ее знал, вызвав его недовольство. Дойдя домой, я некоторое время стоял у двери на балкон, вспоминая ее. Было лето, такое же жаркое, как и тогда, когда мы сидели с ней здесь и завтракали. Я с удивлением обнаружил, что мои руки мелко дрожат. Сердце ныло невыносимо, но сквозь эту гнетущую тяжесть я чувствовал, что забыл сделать что-то очень важное. Я походил по дому, сжав руки в кулаки, но не заметил ничего неотложного. Посмотрел из окна, проглядел телефон, проверил газ и воду. Потом открыл входную дверь. Перед ней лежал большой конверт. С бешено колотящимся сердцем я поднял его и увидел, что это письмо от Микаела. Надо же, подумал я, вспомнил обо мне десять лет спустя. Я со злостью швырнул конверт на стул в прихожей и вернулся в комнату. Проведя всю ночь без сна, я встал на рассвете, полный решимости отправиться в горы, в то самое место, до которого столько лет не мог доехать. Письмо я взял с собой, решив прочитать его там. Всю дорогу я сидел в автобусе с закрытыми глазами и вспоминал ее и наше недолгое знакомство. Оказалось, что я помню все разговоры чуть ли не слово в слово. Я тщательно и нежно перебирал все взгляды и улыбки, прикосновения и ласки и не мог поверить, что все это было со мной. Потом я шел через деревню, спускался в ущелье по пыльной тропинке, поднимался на склон по колено в шуршащей траве, снова спускался и поднимался, оставив наконец за спиной все человеческие звуки. Мне пришлось немало побродить, прежде чем я нашел то место. Выступ над пропастью, поросший высокой подсыхающей травой и усыпанный цветами, и бездонное небо над ним. Все как тогда, в детстве. Только вместо того щемящего ощущения острого счастья теперь я чувствовал лишь пустоту. Даже птичьи сны мне больше не снились. А ведь она знала, что я вижу их. Знала, думал я, и, когда летела вниз, наверняка вспомнила об этом. А может, даже хотела эту последнюю секунду пролететь со мной. И у нее хватило смелости сделать это. Расправить на ветру крылья. А впрочем, нужна ли для этого смелость? Я подошел к самому краю обрыва. Ведь бездна сама манит тебя, стоит только поддаться на секунду. Вот сейчас я вдохну поглубже и сорвусь вниз, и ветер ударит мне в лицо, и раскроются крылья…

русский пионер №3(45). апрель 2014

Я с ужасающей ясностью понял, что должен полететь. Испытать наяву то, что много раз делал во сне. Мне не о чем жалеть, рассуждал я, нечего оставлять после себя. Главное — не закрыть глаза, чтобы насладиться полетом. Ведь это так просто — прыгнуть и не закрыть глаза. Я зажмурился напоследок, обещая себе, что буду лететь с открытыми глазами. Все вокруг дышало жизнью. Внизу мягко шумела река, радостно звенели цикады, тихо и пронзительно кричали ласточки, ветер колыхал сухую траву, а сквозь ее запах еле заметно струился аромат цветов. Я вспомнил, как мы целовались под лучами заходящего солнца в моей старой комнате, вспомнил ее удивительные глаза цвета виолончели, ее маленькие живые пальцы, ее внимательный взгляд, уткнувшийся в Фабра. Я повторял шепотом: «Все это было с тобой», сам себе не верил, не верил, что она была со мной, не верил, что она вообще была, но и не мог поверить, что ее больше нет. И вдруг вспомнил про письмо. Я нащупал его в кармане и разорвал конверт. «Дорогой мой друг. После девятилетнего молчания как-то неудобно справляться о твоем здоровье. Надеюсь только, что ты попрежнему пребываешь в том же замечательном мире, как тогда, когда мы с тобой сидели в закопченной комнате в самом сердце пропахшего пылью города и рассказывали друг другу о всяких замечательных созданиях. Я до сих пор с теплотой вспоминаю об этих днях, это очень полезно в том сыром климате, в котором я сейчас живу. Откровенно говоря, не думаю, что жизнь такого человека, как я, может быть интересна тебе, поэтому не буду рассказывать о себе. Скажу тебе только, что я так и не нашел друга, о котором мечтал, а лишь снова убедился в том, что люди просто не созданы для того, чтобы беззаветно отдаваться друг другу. На самом деле я не хотел тебя разочаровывать — ведь ты еще молод и, возможно, обычные человеческие чувства еще тревожат тебя. Вместо разговоров о том, в чем я не очень хорошо разбираюсь, я посылаю тебе небольшой подарок — занятную вещь, которую подарили мне в одной из стран, где я побывал. Это не из тех подарков, которые надо бережно хранить, — просто швырни его с высокого места, когда закончишь разглядывать. Возможно, это доставит тебе несколько приятных мгновений — я помню, как ты рассказывал мне про сны, в которых ты видишь себя летающей птицей. Надеюсь застать тебя в добром здравии, когда приеду к вам. Уверен, нам найдется о чем поговорить». Я вытащил из конверта пучок цветных перьев, скрепленных тонкими прутьями, и, расправив его, понял, что держу в руках искусно сделанную птицу из пестрых широких крыльев, прикрепленных к тонкому деревянному остову. Словно проснувшись от долгого мучительного сна, я оторвал взгляд от того, что было у меня в руках, и посмотрел вниз. Все так же шумела река, вокруг шелестела под мягкими порывами ветра трава, в небо поднимался торжественный звон цикад, и над всем этим царило ласковое обжигающее солнце. Я сделал шаг назад, замахнулся и бросил птицу. Она нырнула вниз, и мое сердце замерло в ожидании, пока она тугим толчком расправила крылья и полетела вперед, сверкая перьями и трепеща на ветру.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Урок мужества. Безбожья сила. Обозреватель «РП» делает выбор. Урок географии. Тяжело оторваться. Федор Конюхов вышел на связь с «РП» из Тихого океана.

александр тячны-рядно/фотосоюз

текст: николай фохт

Годы изнурительных тренировок не прошли даром для обозревателя «РП» Николая Фохта: во-первых, теперь он ведет уроки мужества с полным на то основанием. Во-вторых, многие из тех, с кем он когда-то тренировался, вышли в люди. Встреча с такими спустя годы — полноценный урок. Видит Бог.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Одному

всегда трудно. Награда — это почти абсолютная свобода действий. Плата — помощи ждать неоткуда, рассказать о своих бедах некому. Нужно обладать определенной смелостью и непрактичностью, чтобы решиться обособиться. В общем, жить в обществе и быть свободным от него — идея заманчивая, но трудоемкая, плоховыполнимая. Тем более тяжело, если в наше непростое время не верить в Бога. Когда все вокруг верят. А ты нет. История эта, можно сказать, тихая, интимная. Тонкой материи касается. Однажды я заглянул в храм Архангела Михаила. Это хорошая церковь, меня тут крестили. А что, я никогда не был догматиком в своем неверии, воинствующим атеистом тоже. Маме хотелось зачем-то, чтобы я это сделал, — я это сделал. Мне было несложно. Тем более я хорошо отношусь к храмам, к любым: православным, католическим, протестантским, буддистским, к мечетям хорошо отношусь. Это правильные и уникальные места. Тут наконец можно побыть самим собой. Тут нет общества, тут одинокие, напуганные смертью, болезнями мужчины и женщины; тут одинокие люди, которые хотят хоть что-то хорошее сделать не всему человечеству, начальнику или Родине, а только близким, самым близким. И самим себе. Я думаю, это самое честное и конструктивное деяние. Если для этого приспособлены только культовые учреждения — что ж… Я прагматик, буду пользоваться церквями. Короче говоря, зашел в храм, купил пять свечек, стал искать глазами красивые иконы — с Николаем, Пантелеймоном и Богородицей. Пару раз перекрестился — для мамы и для редких прихожан, которые интенсивно прикладывались к образам — ко всем, до которых могли дотянуться и которые были забраны в стекло. Я как завороженный смотрел на этот языческий вполне процесс, когда кто-то сзади крепко схватил меня за локоть.

— А поехали к нам в монастырь, раб божий Николай, кандидат в мастера спорта, третий призер первенства Москвы по второму разряду, черт пропащий. В принципе, я нисколько не удивился и не дернулся. Просто повернул голову, плавно и технично освобождая локоть из сильных, признаюсь, тисков. Человеком, который сопел мне в ухо, был поп. На полголовы выше, в два раза толще, с рыжей бородой. Локоть я удачно вывернул, но поп грамотно взял захват на куртку, чем себя окончательно выдал. — Воронцов, Мишка? — Отец Ферапонт, если что. Но для своих — Ворон, как всегда. Ты, я смотрю, сейчас до девяноста бы боролся. А ведь помню тебя и в пятьдесят семь, и в шестьдесят два. — Я тоже тебя помню в шестьдесят два. А теперь мы точно в разных категориях. Я в абсолютку и не сунусь. Ворон, Ферапонт, захохотал, нисколько не стесняясь вздрогнувших сквозь медитацию тетушек. — Правда твоя, раб божий. Жидкое телосложение в нашем деле мешает только. Поэтому приходится себя заставлять. Не поверишь, я ведь поначалу, когда чиноположили, жрал детское питание пачками. Пельменями заедал да макаронами по-флотски. И только как за сотню перевалил, остепенился. Надо сказать, что с Вороном мы не такие уж и близкие друзья. Он тренировался вообще в секции «Трудовые резервы», два раза в неделю. Не то что мы, в спортшколе, — по две-три тренировки в день. Однако на ковре Ворон блистал, у меня выиграл однажды. Правда, я ответил реваншем в том же году. А сблизились мы на той самой Москве. И он, и я не взвесились, в смысле не прошли взвешивание в вес, который планировали, в шестьдесят восемь. Я сгонял пять килограммов, он всего-то килограмм. Но мы оба не пролезли, и обоим пришлось выступать на вес больше. Мы шли по турниру в разных пульках и встретиться могли только в финале.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Но не встретились, разумеется. После соревнований мы почувствовали какие-то даже родственные чувства, поговорили, заехали на «Бауманскую», выпили кофе с эклером — если честно, с двумя эклерами на брата. Пару раз выпивали уже после школы: Мишка пошел в Школу милиции — так она, кажется, называлась. Стал следователем, насколько знаю. — Давай сейчас ко мне, в монастырь. — Я обнаружил, что сидим мы в новеньком «лексусе», на кожаных креслах апельсинового цвета. — У меня завтра дела с утра. — Да успеешь, тут недалеко, двадцатник по Новой Риге. Через полчаса мы заехали в густой, нереально густой сосновый лес, без намека на березку или осинку, уперлись в огромные какие-то железные ворота в центре невероятно мощной стены. Ворота разверзлись, за ними обнаружился высокий, стройный человек в рясе тончайшей (и дорогущей) черной шерсти. — Здравия желаю, Ферапонт. Мир тебе и гостю дорогому. Баню сразу топить или сначала службу отслужим? — Службу сегодня пропустим, Диамид, сегодня я буду трапезничать, друга, любезного сердцу, встретил. Матушка дома? — Матушка на шопинге, в «Афимолле». С подружками она, вестимо, с Ольгой и Анной. Ну и Лексей с Назаром присматривают. В общем, оказалось, что монастырь Ворон построил на гектаре своей собственной земли. — Да так, знаешь, странно получилось. О благости Божьей тогда и не помышлял вовсе. Так, купил землицы по случаю, за полцены, можно сказать. Это году в девяносто шестом было, девяносто восьмом. Стал потихоньку строиться. Сам все придумывал: нарисовал, каким должен быть дом, что-то менял по ходу, добавлял чтото. Хотел типа замка средневекового. И вдруг приезжаю однажды — месяца три меня на стройке не было, на Северный Кавказ в командировку гонял.

русский пионер №3(45). апрель 2014

Приезжаю, значит, с новыми, конечно, идеями — и бац! Мать моя женщина, что это? Вместо моей крепости с башенками, с балконами, со шпилями — что-то совсем другое. А если честно — стоит огромная церковь, только без креста. Я к прорабу — белорус у меня работал, наш, из органов, хороший парень. Ну, хороший не хороший, а я его за шкирку, в багажник своего «ровера» — и десять километров по ухабам и кочкам, по всей, что была под рукой, пересеченной местности. А потом достал белоруса у заросшего какого-то пруда, сам даже не знаю, где мы оказались, и строго так спрашиваю: и чо? А он мне спокойно так, просветленно, как я сейчас бы сказал, отвечает: брат мой, когда ты уехал, было мне знамение, а потом видение. А потом еще сон такой: приснился мне храм Божий как жилище человеческое. Не смог совладать я с собой и со своею бригадой. Когда поведал им о знаке, все как загорелись, как принялись исполнять замысел Божий. Управились за три месяца, включая демонтаж старой конструкции и наладку коммуникаций. И чо, канализацию сделали? Сделали, брат, отвечает. И еще как бонус трапезную тебе воздвигли, совместно с банькой. А чего я ее, баню-то, не видел? Так ты набросился сразу, взъярился. Но зла на тебя не держу, понимаю. Да и миссию мы выполнили, на душе спокойно стало. А то столько грехов… Я, конечно, простил, а чего — тем более канализация готовая, въезжай хоть сейчас. Так и зажил в церкви. Только через неделю как-то не по себе стало. Думал-думал и надумал уж все честь по чести сделать: и забором обнести, и колоколенку справить, покои для монахов и монахинь соорудить (у меня тут такой, знаешь, смешанный монастырь) — все в стиле. Чего-чего, а вкус у меня всегда был, сам знаешь. Ну и когда отгрохал весь этот комплекс к 2001 году, как-то само собой решил стать настоятелем своего монастыря. Экстерном сдал экзамен — Писание я уже знал наизусть, все обычаи, особенно соответствующую духовную архитектуру, сам понимаешь… Принял

сан, крест водрузил на маковку, служу теперь, стало быть, Богу. — Это что, частный монастырь, что ли? — Ну типа того. Почему нет. — Да странно как-то. Особенно смешанный монастырь. Я такого не встречал. — Так это ж здорово! Это новый русский экуменизм! Только не среди направлений христианских, а между духовной и светской жизнью. Это как раз для таких Фом неверующих. — Для кого? — Для Фом. Фома неверующий, слыхал? Который в воскресение Иисуса Христа нашего не поверил. Вот как ты. — Слушай, а почему ты не крестишься? Ни в церкви, ни тут, в своей церкви? — Неправильные вопросы задаешь. — А какие надо? — А надо, Николай, спросить: есть Бог или нет? Вот какой вопрос ты, человек без Бога, должен задавать себе каждую секунду. И я тебе отвечу: Бог есть. — Почему? — Потому что я Его слышу, потому что Он меня от смерти спас. Если бы я продолжал строить замок, через год меня бы прижала служба собственной безопасности. Все мои из отдела с радостью сдали бы меня — а как только благодать сошла, они все воцерквились и теперь тут живут, в монастыре. Как и начальник СБ. Все свои грехи я замолил. Пять лет назад мы сделали нашу конфигурацию открытой — в храм ходят местные жители. — А финансирование? — Смешанное, прости господи. Патриархия в основном помогает. Но и пожертвования немалые. С Божьей помощью открыли ресторан, гостиницу, фитнес-центр, салон красоты и частное детективное агентство. Понимаешь? — В общих чертах. — Да нет, вижу, не понимаешь. Раб божий Николай, давай ты возглавишь детективное агентство и качалку.

Повторим урок 1. Неверующему в церкви тоже есть дело.

2. После сгонки веса очень хочется сладкого.

3. Вера в Бога может присниться.

4. Бог все видит.

анна всесвятская

И Ворон назвал сумму, от которой я поперхнулся. — Ну а что для этого надо? — Сущая малость — поверить в Бога. — Но я не верю. Батюшка еще раз назвал сумму. — Давай ты подумаешь. Ночь переспишь с этой мыслью, а утром скажешь свое твердое «да». Пойдем, потренируемся с Божьей помощью. Мы потренировались — группа из десяти человек, отлично подготовленных, на уровне мастеров и кандидатов. Все в бородах, с хвостиками. Звонарь, пятеро послушников, стражник (!), системный администратор и инструкторы фитнеса — у которых еще нет начальника, подмигнул Ворон. В баню я не пошел, хотя люблю это дело. Но без матушки Ворон вызвал своих массажисток из салона красоты. Мне это показалось как-то нескромно. Я устроился в отличных апартаментах с бесплатным вайфаем, с отличным мини-баром и очень хорошим медиацентром. Всю ночь я проворочался, всю ночь решал один-единственный вопрос: почему бы нет? И знаете, что я решил? Я решил, что лучше остаться свободным, лучше быть одиноким и окончить жизнь в однокомнатной квартире на первом этаже в Марьине, чем служить даже такому толерантному и терпимому Богу. Я встал в четыре, пока послушники не вышли на велопробежку, перемахнул через забор и дал десятикилометровый кросс по лесу. Вышел в районе десятого километра Новой Риги. Пока ждал такси, позавтракал на заправке BP. После казенного круассана и эспрессо из таблетки на душе стало так легко — как будто помолился. Я посмотрел на часы: Ворон уже встал и нашел на столе в трапезной мою записку. Там всего-то было два слова: «Бога нет». Бог, думаю, оценил мою честность и последовательность. Я надеюсь на Его дальнейшую благосклонность.

русский пионер №3(45). апрель 2014

getty images/fotobank

Первое впечатление от Тихого океана: очень тяжело оторваться от берега Южной Америки и попасть в попутное течение. Ситуация кардинально отличается от переходов через Атлантику от Канарских островов до Карибских островов.

русский пионер №3(45). апрель 2014

текст: федор конюхов

Сейчас, когда ты, дорогой читатель, знакомишься с этим номером «РП», посвященным риску, есть на Земле наш соотечественник, который поминутно рискует — будучи в кругосветке. Прославленный путешественник Федор Конюхов вышел на связь с «РП» из Тихого океана. Вот его колонка с подробностями. 79

русский пионер №3(45). апрель 2014

Возвращаться — плохая примета. Но пришлось. Ох уж эти литиевые аккумуляторы! На «Тургояке» их было три. Они легче гелевых (литиевые — 10 кг, гелевые — 30 кг). При этом имеют сложную систему зарядки и контроля. Эта электроника и вышла из строя на третьи сутки похода. Аккумуляторы разрядились, лодка осталась без электроэнергии, следовательно, без связи, навигационных приборов, опреснителя… Выхода не было — пришлось буксировать лодку обратно в Конкон. Для надежности теперь решили монтировать гелевые аккумуляторы. В Конконе их не было. Да и в Вальпараисо их не было! Только в Сантьяго. Чудом успели купить их в пятницу перед Рождеством, 20-го, пока еще не все магазины ушли на каникулы. Повторный старт назначили на 22-е. На этот раз обошлись без помпезности — провожатых было человек десять, включая представителей ВМС Чили. Они вручили обновленную декларацию убытия. Ветер — ноль узлов, пасмурно, моросящий дождь… К обеду третьего дня уже пересек курс своего первого, неудачного похода. По-прежнему здесь, у побережья, дует северо-западный ветер, который сносит меня к берегу. Когда работаю на веслах, скорость лодки 1,5—2 узла, только перестаю грести — тащит на берег со скоростью 1 узел. Ветер встречный 10 узлов. Пока спал несколько часов, лодку отнесло на восток на 3 мили. Молотьба на месте! Первый раз использовал опреснитель воды. Наполнил три пластиковые бутылки по 1,5 литра. Скорость наполнения: одна бутылка — 3 минуты. Опреснитель воды — сердце лодки. Без него я не продержусь больше недели. Первое впечатление от Тихого океана: очень тяжело оторваться от берега Южной Америки и попасть в попутное течение. Ситуация кардинально отличается от переходов через Атлантику от Канарских островов до Карибских островов. После старта с Канарских островов ты сразу попадаешь в попутное течение и попутные ветры-пассаты (Trade Winds), которые тол-

русский пионер №3(45). апрель 2014

кают тебя на запад. В 2002 году, я помню, первые сутки проходил по 40—50 миль. Здесь дай Бог за три дня пройти 40 миль по курсу. Моя задача — пересечь течение Гумбольдта и оказаться на его западной стороне, там дуют устойчивые ветра с южного направления. Первую неделю было напряженно, ветер усилился до 30—35 узлов. Волна поднялась до 5—6 метров. Гребни волн, а это тонны воды, обрушиваются на кормовую рубку и палубу лодки. Я специально не откачиваю воду из кокпита, чтобы лодка сидела глубоко в воде. Сразу надо было ставить эти тяжелые гелевые аккумуляторы, они ведь добавили остойчивости! Каждый день на лодке происходит много важных событий для меня. Наверное, на берегу они не выглядят столь значимыми, но здесь все имеет значение. На седьмой день пересек 30-й градус южной широты. Это прекрасное событие! Судя по карте, мы с лодкой ушли с континентального шельфа и сейчас под нами глубина 4500—5000 метров. Замерил течение — 2 узла с юга на север. Течение Гумбольдта демонстрирует свою мощь — ребята, это просто океанская река! И это еще одна отличная новость! Впереди у меня первая маршрутная точка — необитаемый остров San Ambrosio. До него по прямой 375 морских миль, или неделя хода при моей нынешней скорости. …Вот и крайний день 2013-го. С момента старта я еще ни разу не спал в своей кормовой каюте, ни разу не вытягивался в полный рост. Отдыхаю сидя, в навигационной рубке. Все жду, когда ветер стихнет и океан успокоится, чтобы просушить одежду и навести порядок в каюте. Готовлю пока мало, в основном развожу кипятком растворимые супы, использую сухари. Количество пакетов сублимированного питания рассчитано на 6500 килокалорий в день, но пока я даже половину этих калорий не потребляю. Хотел выпить вина, но за десять минут до полуночи система AIS обнаружила танкер, идущий на меня. Пришлось отложить празднование и начать маневры по «уворачиванию» от судна, которое

в итоге прошло в 3 милях от меня по корме. В новогоднюю ночь попросил у Бога тихое и мирное житье, без потрясений. Я рад, что встретил Новый год в пути и мог в этот момент наблюдать величие Тихого океана. Мой стандартный режим на борту: пару часов гребу, полчаса-час отдыхаю. На время сна завожу будильник. Этот режим не меняю ни днем, ни ночью. За сутки набегает 5—6 часов сна. Я и в Москве столько сплю, хотя в океане восстанавливаешься быстрее, кислорода в воздухе больше. Тринадцатый день запомнил навсегда. Пару раз ночью волны прикладывали лодку так сильно, что думал — все, перевернемся. Вода в Гумбольдте очень холодная. Окажешься в ней — долго не выдержишь. Начало сказываться психологическое напряжение, я уже очень сильно устал. Невозможно расслабиться. Укачивает страшно, даже с моим опытом пяти кругосветок. Когда это закончится? Обстановка гнетущая. Спасает только молитва Иисусова. Признаюсь, не ожидал, что будет так сложно. Вообще, на «Тургояке» все продублировано. Запасной комплект весел, запасные уключины, запасное перо руля, дублирующие средства связи. Только лодка и я в единственном экземпляре, и нам нужно сохранить друг друга. Есть и маленькие радости: ночью волнами занесло на борт трех маленьких кальмаров. Я их почистил и обдал кипятком. Получилось хорошее добавление к сублимированному меню, которое уже, признаться, поднадоело. Еще через несколько дней поймал маленького тунца — сантиметров 40 в длину. Как раз то, что мне нужно, большего размера не стоит, ведь на борту нет холодильника. Пока разделал, почистил и приготовил рыбу, ушло больше часа. В итоге уха из тунца и некое подобие сашими (тонко нарезанное сырое мясо) — обед гурмана с отличным видом на океан! Вообще, я освоился и даже стал разжигать газовую печку — примус. Обычно на рассвете пью кофе. Ночью еще раз раз-

getty images/fotobank

жигаю горелку, пью кофе или горячий шоколад. На пятой неделе днем устроил себе небольшой отдых, смог почитать книгу. У меня на борту всего пара книг. Одна из них — «Несвятые Святые» Архимандрита Тихона. Увлекся, полезная книга. К реальности меня вернула сюрреалистическая картина: вокруг летают летучие рыбы и машут крыльями. Они, наверное, смотрят на меня и тоже думают: что за зрелище — человек машет карбоновыми веслами, как крыльями. Надеялся, что парочка рыб упадет ко мне на борт, но днем они хорошо видят препятствие и облетают лодку стороной. Ночью наблюдал метеоритный дождь, космические тела с шумом входили в нашу атмосферу. Слышен был даже шелест. Почти 50 дней в океане. Мне снится, что я хожу по земле, по какому-то зеленому полю. Это так здорово! Когда прозвенел будильник, я не хотел просыпаться. Здесь, на лодке, я передвигаюсь на коленях, ползаю из каюты на палубу и обратно. В полный рост практически не встаю, и ходить здесь некуда — длина кок-

...Аккумуляторы разрядились, лодка осталась без электроэнергии, следовательно, без связи, навигационных приборов, опреснителя… Выхода не было — пришлось буксировать лодку обратно в Конкон...

пита всего 3 метра. Сильно скучаю по возможности пройтись по твердой земле… На подходе к Французской Полинезии на закате наблюдал зеленый луч. Солнце село в абсолютно безоблачный океан, и я увидел зеленую вспышку. Редко когда можно увидеть зеленый луч, это большая удача. По ощущениям, похудел уже килограмм на пять, больше нельзя. Первое время в плохую погоду ничего не ел, держался на внутренних запасах, а сейчас не могу, есть хочется 24 часа в сутки. Все время голодный. Все чаще молюсь Николаю Чудотворцу, чтобы сохранил меня в океане и позволил избежать встречи с тропическими циклонами. С ноября по апрель в Океании сезон циклонов, и для меня это угроза номер один. На 62-й день рискнул и почистил днище лодки. Надел страховочный пояс и спасательный жилет. Спустился за борт и поработал щеткой и скребками. Лодка сильно обросла, но теперь ей будет полегче. Шестьдесят девятый день — эпохальный. Пересек 140-й градус западной

русский пионер №3(45). апрель 2014

getty images/fotobank

долготы — мы с лодкой перешли экватор нашего трансокеанского пути и до Австралии нам теперь ближе, чем до Чили. Начался обратный отсчет. И еще впервые увидел акул. У лодки покрутились два плавника. Случайно слева по борту заметил дрейфующий кокос, но не смог его поймать. Жаль. Очень хочется чегонибудь свежего. Давно заметил: всякие сложности происходят ночью. Вот и этой ночью, 79-х суток пути, попал в мощный грозовой фронт. Дождь был такой плотный, что даже я не мог работать на палубе. Просто стена воды. Убрал весла, положил лодку в дрейф и забился в каюту. Несмотря на усталость, уснуть не смог, капли дождя барабанной дробью лупили по рубке. Через какое-то время слышу: кто-то скребет по рубке. Мне стало не по себе. Ладно бы под днищем, но кто залез на рубку? Лежу в спальном мешке и прислушиваюсь. Скрежет слышен с разных сторон рубки, как будто кто-то пытается сорвать солнечные батареи. Делать нечего, надо выходить на палубу. Открываю люк, аккуратно выглядываю и вижу трех птиц, похожих на голубей. Их дождем и ветром забросило мне на лодку, и они пытаются

русский пионер №3(45). апрель 2014

...За свою жизнь я имел возможность много раз убедиться, что океан, горы, Арктику нельзя покорить, с ними нужно договариваться, встраиваться в их ритм и рассчитывать, что стихия тебя пропустит. Когда идешь в одиночку, быстро осознаешь, что твой шанс выжить — это слиться со стихией, стать ее частью...

пристроиться на арке, где установлены ветроуказатель и антенны, но ветром их сбивает и они скользят по мокрым солнечным батареям. Взял одну птичку в руки. Она худенькая, сердце стучит, одни косточки. Я ее положил в кокпит. Вернулся в каюту, включил плеер и надел наушники. Только так смог отключиться от шума внешнего мира и, надо сказать, отлично выспался. С утра увидел кита. Точнее, я услышал шум выдыхаемого им воздуха. Он шел один. По размеру он был раза в два больше лодки. Приборы говорят, что за кормой осталось 5000 морских миль. Примерно столько же от Москвы до Владивостока по автомобильным дорогам. Расслабляться нельзя, впереди еще более пяти тысяч километров. За свою жизнь я имел возможность много раз убедиться, что океан, горы, Арктику нельзя покорить, с ними нужно договариваться, встраиваться в их ритм и рассчитывать, что стихия тебя пропустит. Когда идешь в одиночку, быстро осознаешь, что твой шанс выжить — это слиться со стихией, стать ее частью. Надеюсь, что с Божьей помощью Тихий океан пропустит меня и в этот раз.

Правофланговый. Зачем умирают кайманы. Андрей Макаревич про риск и пресмыкающихся. Знаменосец. Черно-белое против серого. Марк Гарбер о машинисте поезда и горе золота. Пионервожатый. Американская красавица. Виктор Ерофеев про то, как чуть не стал писателем. Звеньевой. Пуговица из Чикаго. Дмитрий Якушкин про находку в старой родительской квартире. Запевала. Не всегда благородное дело. Андрей Бильжо про то, как важно держать себя в руках. Горнист. Штормило. Вита Буйвид о том, как важно попасть в магазин до закрытия.

orlova

Буквально в первых строках Андрей Макаревич недвусмысленно выражает свое отношение к риску. И иллюстрирует это отношение историей из одного своего путешествия в экзотические края. И тема риска внезапно обретает новые смыслы. На примере пресмыкающихся.

текст: андрей макаревич

Я УСТАЛ повторять, что не люблю риск. В этот момент очередной журналист выпучивает глаза и восклицает: «Ну как же, Андрей Вадимович, вы же занимаетесь такими экстремальными видами спорта — дайвингом, например», — и я в сотый раз объясняю этому недотепе, что дайвинг, вопреки его представлению, не экстрим и даже не спорт, а удовольствие и что хожу я под воду не за адреналином, а за неземной красотой. А занятие чем-либо с целью получения адреналина кажется мне, извините, родом наркомании. И не надо с этой целью прыгать с крошечным парашютом с недостроенного небоскреба в ночное время — можно просто побегать туда-сюда через скоростную трассу вдали от перехода: в смысле адреналина будет не хуже. Не хочу обидеть экстремалов. Риск я понимаю как неизбежный фактор в ситуации, когда от твоего, иногда моментально принятого, решения зависит что-то очень

русский пионер №3(45). апрель 2014

серьезное — спасение чьей-то жизни, например. Да хоть своей собственной. Тогда ты взвешиваешь все обстоятельства и принимаешь решение, дающее тебе максимальный шанс. Не вижу здесь ничего, что могло бы доставить удовольствие, включая неизбежный выброс адреналина. И казалось мне, что риск — понятие, применимое исключительно к человеку, так как связано оно с мыслительным процессом. Так мне казалось. Несколько лет назад мы с небольшой компанией друзей путешествовали по Пантаналу. Пантанал — огромная территория на юге Бразилии, сплошь пронизанная реками, покрытая озерами и болотами. Со всего мира сюда едут фотографы живой природы и орнитологи — здесь обитает великое множество водяных тропических птиц. Территория считается национальным парком, и охотиться на ней всем, кроме аборигенов-индейцев, запрещено.

Мы приближались к Пантаналу с севера на древнем раздолбанном джипе, до места назначения и пересадки на лодку оставалось еще миль двести. Места вдоль дороги тянулись исключительно ровные, зеленые, с редкими деревьями. В сезон дождей земля тут может быть полностью покрыта водой, которая с окончанием дождей довольно быстро уходит. Иногда дорога пересекала очередную речку, и я всякий раз зажмуривался: мосты в Бразилии принято ремонтировать уже после того, как они обрушатся, и проезжали мы по гнилым, наполовину обвалившимся бревнам совершенно непонятно каким образом. Под мостами у темной воды вповалку лежали кайманы. Они даже не лежали — они валялись. Они подпускали нас метра на три и неохотно сползали в воду. Скоро нам надоело их фотографировать, и мы перестали обращать на них внимание.

риа новости

Когда на дороге нам попался первый дохлый кайман, я не поверил своим глазам. Издали он напоминал небольшое бревно, жаркое солнце уже превратило его в мумию, ярко белели зубы. Через пару минут мы проехали мимо еще одного, потом еще и еще. Я не мог понять, почему они оказались на дороге и отчего умерли: я бы еще предположил, что их задавила машина, а только машина в эти края заезжала крайне редко. И тогда наш проводник, негодяй по имени дон Винсенто, рассказал следующее. В сезон большой воды кайманы покидают реки и озера и в поисках добычи разбредаются по огромной территории. Дожди заканчиваются, вода начинает быстро уходить, и часть кайманов оказываются застигнутыми врасплох. Они остаются сидеть в озерцах, которые с каждым днем мелеют и превращаются в лужи, а затем в лужицы. А дальше происходит вот что: какие-то кайманы принимают решение (по-другому сказать не могу) и отправляются на поиски водоема. Обойтись без воды кайман может недолго: солнце

И казалось мне, что риск — понятие, применимое исключительно к человеку, так как связано оно с мыслительным процессом. высушивает его кожу, он перегревается и умирает. Так что некоторые достигают цели, а некоторые гибнут в пути — иногда прямо на дороге. А вот те, которые решили не рисковать (а как еще скажешь?), — те гибнут однозначно и поголовно: лужи высыхают до основания. Через несколько миль мы увидели такую лужу на обочине дороги. Длиной она была метра четыре, не более. В луже сидел кайман — над поверхностью воды цвета кофе с молоком торчали бугорки глаз. Этот кайман явно относился ко второй категории — он не собирался покидать лужу ни под каким видом. При нашем приближении он сделал попытку нырнуть, но не смог — глубина лужи этого уже не позволяла. Воды в ней оставалось дня на два. Мы срубили рогатину, поймали кай-

мана (мы, кстати, рисковали: кайман был небольшой, метра полтора, но, учитывая его силу и полное наше отсутствие опыта в ловле кайманов, предприятие было не вполне безопасным), связали ему пасть веревкой, завернули в брезент, довезли до ближайшей речки (она оказалась совсем недалеко, он бы дошел, если б решился), развязали пасть и отпустили с богом. И вот я до сих пор думаю: мозг у каймана более чем примитивный, и размерами и количеством извилин он напоминает куриный. Чем он думает? Как оценивает ситуацию? Почему решает или не решает рисковать? Это ведь и есть самый настоящий риск, верно?

русский пионер №3(45). апрель 2014

наталья львова

Возможно, в представлении романтиков бизнес — это зона риска, это поле для рискованных экспериментов. Таким романтикам «РП» рекомендует колонку Марка Гарбера: он практикующий бизнесмен. Он знает цену рискам.

текст: марк гарбер

РИСК сопровождает нас с момента зачатия и, по большому счету, до него — риск неправильных родителей, места рождения, времени рождения и так далее. К тому же есть великий риск не родиться вообще, по сравнению с этим риском все прочие поджидающие нас в дальнейшей жизни — просто ничтожные. Как говорил классик Бродский, «коль суждено в империи родиться, то лучше жить в провинции у моря», например в Крыму… Риск есть всегда и во всем — подобно смерти, стоящей, по мнению Дона Хуана, учителя великого мистика Карлоса Кастанеды, за левым плечом каждого живущего. Риск упавшего кирпича и несвежей осетрины, пьяного хулигана и трезвого киллера, сварливой жены и неверного мужа. Короче, риск — это и есть жизнь. Как только прекращается жизнь, риски уходят — все позади. Наверное, так можно русский пионер №3(45). апрель 2014

описать райское существование: полное отсутствие риска чего бы то ни было при возможности действия. Был даже такой советский тост: «Чтобы у нас все было и нам за это ничего не было». И все-таки в обыденной жизни мы точно разделяем людей на рискованных и осторожных. Грань условная — риск сам выбирает себе жертв. В криминалистике есть такое направление — виктимология — изучающая жертвы. Есть люди, все время попадающие в передряги, при том что никаких очевидных усилий они для этого не прилагают. А другие живут спокойной жизнью, и одного приключения в ней им достаточно. На биологическом уровне есть адреналинщики, которым просто необходимо заливать себя этим наркотиком, находясь на стыке со смертью. Эта болезнь ничем не отличается от наркомании: потребность рецепторов во все большем объеме выделяемого адре-

налина толкает на все новые неадекватные риски, пока наконец это не кончается фатально. Есть люди, обожающие скорость. Они делятся на две категории: профессионалов, выполняющих свою работу, и безбашенных адреналинщиков, испытывающих наркотический приход от смертельного риска. У меня есть товарищ — Александр Александрович Микулин — «отец советских каскадеров», выполнявший трюки в фильмах «Берегись автомобиля», «Тегеран-43» и многих других, человек удивительный, достойный отдельного долгого рассказа. Его легендарная дача на Николиной Горе — настоящее собрание невиданной техники, от лимузинов членов политбюро до диковинных экспериментальных экранопланов и десантных амфибий. Мы много дурачились, гоняя с ним на всей этой экзотике. Внешне это выглядело безумием, но в какой-то момент я понял, что он все продумывает до мелочей, практически

дмитрий воздвиженский/фотосоюз

непросто — принять решение, цена которому — жизнь. Впоследствии я стал бизнесменом, а затем финансистом и столкнулся с необходимостью принимать финансовые решения за других, то есть брать на себя риск и ответственность за инвестиционный результат. Одно дело, когда ты вкладываешь свои деньги, — это твоя личная игра, но когда ты управляешь деньгами других — это совсем другое дело. История полна примерами злоупотреблений, и в итоге цивилизованный мир пришел к пониманию, что необходимо регулировать риски третьих лиц, и озадачился созданием механизма контроля. Отечественные медики еще в советские времена любили похвалить себя, рассказывая о диагностических талантах и самоотверженности каждого отдельно взятого врача и недостаточной организации системы в целом. Столкнувшись с западной системой медицины, я понял, что главное в ней — по

исключая даже минимальную возможность несчастного случая. Этим профессионал отличается от адреналинщика, ставящего в опасность не только себя, но и окружающих. Очень обидно стать жертвой чужого риска. Есть люди, вокруг которых всегда что-то происходит. Именно вокруг — они чудесным образом оказываются невредимыми, а вот про окружающих этого сказать нельзя. Это чужой риск, который ложится на других. Когда рискованный адреналинщик играет со своей судьбой — он просто дурак, но когда он ставит под угрозу чужие жизни — он преступник, даже если худшего не произошло. Здесь мы подошли собственно к предмету моего размышления — риску, которому мы подвергаем других. В повседневной жизни взрослые берут на

Есть профессии, которые предполагают принятие рисков других. Прежде всего это врачи. себя ответственность за детей и соответственно подвергают их рискам своих решений. Главы компаний принимают единоличные решения, которые могут разрушить компанию, привести к потере рабочих мест, проблемам в семьях и так далее. Что уж говорить о политиках, главах государств, которые ввергают своих подданных в войны, конфликты и несут им несказанные беды. При этом сами подданные об этом и не ведают и повлиять ни на что не могут. Есть профессии, которые предполагают принятие рисков других. Прежде всего это врачи: человек доверяет свою жизнь медику, который принимает решение, сообразное его знаниям и опыту, и берет на себя ответственность за жизнь другого. Я работал врачом и знаю, как это порой

возможности исключить риск и идиотов, и гениев, создав механизм, работающий по заданным унифицированным правилам. Особенно явственно это ощущается в США — на все случаи жизни прописаны стандартные методики лечения. Врач находится в постоянном внутреннем диалоге с прокурором: если он выходит за рамки стандартных процедур, он рискует в случае поступления жалобы от больного потерять практику или оказаться под судом. Поэтому стандарты не только служат ограничителями, но и защищают носителя профессиональных знаний от потенциальных судебных исков. Еще сложнее и бюрократичнее устроена система управления рисками в финансовой сфере. Многочисленные регуляторы

русский пионер №3(45). апрель 2014

следят за постоянным и неукоснительным соблюдением нормативов. Кроме этого современный инвестор рискует оказаться неэффективным в конкуренции с бездушными машинами и потерять клиентов. Когда-то управляющий был яйцеголовым парнем, анализирующим рынки и вкладывающим средства клиентов в правильные, по его мнению, продукты и компании. С появлением компьютеров все изменилось: дабы обезопасить себя, управляющие вкладываются в разнообразные индексные продукты — например, топ-100 компаний или индексы, специализирующиеся по секторам экономики: химические, энергетические, фармацевтические и так далее. При этом можно задать самые разные параметры выборки — от географического положения до сложных производных финансовых показателей или семейного положения директоров компаний. Программа сама все отсортирует, купит

Риск-менеджмент на сегодня — это отдельная серьезная наука, охватывающая значительный спектр возможных негативных сценариев и предлагающая всеобъемлющий пакет решений по прогнозированию и минимизации рисков. Несмотря на мощный математический аппарат, описывающий возможные пути кризисного развития, человеческий фактор остается одним из ключевых рисков. Доведенные до совершенства методики компьютерной обработки данных сводят к минимуму возможные ошибки персонала. Большие финансовые институты превратились в монстров, ничем не отличающихся от конвейеров промышленных предприятий. Только обслуживают этот конвейер белые воротнички с высокой зарплатой, которым со временем становится очевидно, что лучше ничего не делать, чем рисковать головой и делать что-то, выходящее за рамки служебных

И все-таки в обыденной жизни мы точно разделяем людей на рискованных и осторожных. Грань условная — риск сам выбирает себе жертв. и забукирует. Задача менеджера — не проиграть компьютеру: если он решит послушать собственный внутренний голос и купит акции компаний, отличные от выбора индекса, он может оказаться в проигрыше и ему придется объяснять свой выбор и доказывать, что он не верблюд. Поэтому с индексом надежнее. Плевать, что ты не заработал денег для клиента, — зато ты избежал риска. Любая трансакция сегодня должна получить одобрение риск-менеджера или, в особых случаях, рассмотрена специальным комитетом по рискам, который должен изучить все возможные негативные последствия и принять решение о целесообразности проведения предлагаемой операции.

русский пионер №3(45). апрель 2014

обязанностей. Помню, как накануне кризиса я продавал инвестиционный банк одному из крупнейших американских коммерческих банков. Сделка была сложной и многоуровневой — покупался еще один банк, потом нужно было все слить вместе, сократив число сотрудников раз в пять. К моему величайшему удивлению, приехавшие из Штатов новые менеджеры уволили всех талантливых и инициативных сотрудников и оставили маленькую стайку самых серых и безынициативных людей. Собственно, это и есть основа управления рисками больших институтов: сотрудник не должен ничего придумывать, за него уже все придумано, а инициатива жестко и неотвратимо наказуема. Через несколь-

ко месяцев, встретившись с президентом банка-покупателя, я с улыбкой поделился своим наблюдением. К моему удивлению, он отнесся к моим словам очень серьезно и похвалил своих менеджеров, выдерживающих корпоративные стандарты, а заодно привел пример: представьте, что машинист поезда увидел гору золота, остановил поезд и пошел его собирать. Поезд не приедет вовремя в пункт назначения, невзирая на богатства, собранные по пути. Золото — это не железнодорожный бизнес. Инициативный и умный сотрудник сделает попытку что-нибудь улучшить, а недалекий, но дисциплинированный сделает все по инструкции. Таким образом в больших людских коллективах минимизируется риск принятия некомпетентного решения. Кстати, это справедливо и для государств как макросистем управления. В России традиционно личностный подход к административным обязанностям — это всегда подвиг индивидуума в борьбе с непреодолимыми внешними обстоятельствами. Законы оставляют много серого пространства — на усмотрение чиновника, что параллельно создает возможности для коррупции. Черно-белое прочтение законов в условиях наших византийских понятий скорее благо, чем проблема, потому как снимаются те самые риски, о которых мы и говорим. Для того чтобы жить лучше, очень важно минимизировать все возможные риски — а это и есть системный рискменеджмент. Можно много говорить о политических пристрастиях, взглядах на мир и вселенную, но обеспечить бесперебойную повседневную жизнь каждого отдельного человека, безусловно, задача менеджерская. И, кстати, недаром получила распространение новая должность — сити-менеджер, который должен заниматься в том числе и рискменеджментом подведомственного хозяйства. Может быть, для начала лучшей жизни в стране попробовать создать систему анализа и управления рисками: тогда будет понятно, куда и, главное, зачем двигаться.

orlova

Это теперь уже известно и сомнению не подлежит, что Виктор Ерофеев — писатель. Но были такие времена, когда и Виктору Ерофееву приходилось писательский статус доказывать, и не всегда он шел к доказательству кратчайшим путем. Зато уж точно — неповторимым.

текст: виктор ерофеев

Я ЕХАЛ на трамвае по советской Москве. Темно. Вечер. Вагон был полупустой. Можно было сидеть. Я ездил на этом трамвае почти каждое утро в детскую поликлинику за кефиром и творожком для ребенка. Утром трамвай был злой, я — невыспавшийся, и цель моей утренней поездки носила утомительный, семейно-благородный характер. Теперь же, как обычно сев на трамвай на углу Ваганьковского кладбища, я ехал на Ленинградский проспект сквозь почти невидимый город с уникальным, перспективным и душераздирающим заданием. Меня, молодого писателя-самозванца, которого никто никогда не печатал и который писал такую невообразимую мерзость, что показывать ее в местных журналах было опасно, пригласили на поздневечернюю, черную, ночную встречу мои как будто шагающие по русской литературе на ходулях кумиры: яркие и сочные, как неизвестные советской

русский пионер №3(45). апрель 2014

Москве киви и маракуйя, американские издатели со Среднего Запада. Их лихая молодежная команда бралась печатать все неслыханное и невиданное, и мною они тоже заинтересовались, а через них, как мне особенно тогда казалось, можно было стать новым Набоковым, Грибоедовым или, по крайней мере, Сашей Соколовым, попасть на Олимп и разорваться на миллионы книг на разных языках. Я держался за металлическую ручку переднего кресла и, страшно волнуясь, чувствовал себя в гумилевском трамвае, который летит через весь мир. Так, собственно, и было. В таком трамвае я и летел, лишь отчасти понимая всю важность встречи, все счастье общения с мужественным бомондом московского диссидентства, изрубленного, распиханного по тюрьмам и психушкам, но время от времени воскресавшего до новых посадок. Это были настоящие герои, я знал их имена наперечет, я ехал на трамвае, а они умирали всерьез.

Я вылез из трамвая и пошел в темноту дворов. Это был квартал писательского гетто, и скромные подъезды этих кирпичных домов, начиненные лифтершами, казались верхом престижа и благополучия. Мне очень хотелось когда-нибудь где-то здесь жить и лаять на луну вместе с другими знаменитостями. Я вошел в шикарный подъезд, без признаков мочи и кала, увидел лифтершу, читающую книжку, и дрогнувшим голосом назвал номер квартиры. Меня не спеша пропустили. На лестничной клетке уже стоял беспартийный, антисоветский гам. В прихожей валялись пальто и шапки, они же валялись и в комнатах, на диванах и полу, везде стояли и сидели люди, они говорили и говорили, их было много, и комнат тоже, казалось, было многомного, хотя, наверное, это была трехкомнатная квартира, но множественность пространства создавала кухня, где тоже все говорили и курили. В табачном дыму

проплывали знаменитейшие лица русской словесности, от сдержанных либералов до прославившихся на весь мир литературных критиков режима и от этих громко говорящих литературных критиков режима, прославившихся на весь мир, до провинциальных, в блеклых свитерах под горло, праведников, уже попробовавших психушки. Я долго шатался по этим многочисленным комнатам, никем не узнанный, совершенно лишний. Сквозь меня смотрели знаменитости и темные, полные осознанной злобой личности. Я курил одну за другой, на кухне валялись пустые банки из-под валютного датского пива: уже все выпили; я пил что-то красное, из запасов местных хозяев. Бутерброды тоже все съели, прилепиться к кому-нибудь, чтобы поговорить, было невозможно. Я уже стал подумывать уйти, не от обиды, а просто из скромности, меня не сердило то, что

меня не знали, я знал себе место. Но когда, докурив шестую сигарету, я стал поглядывать в сторону моего пальто, американский шумный литературный оркестр, который катался по квартире, как перекати-поле, налетел на меня и, не особенно чинясь, призвал сообщить о себе и шумно опознал. Вдруг оказалось, что в их следующем номере журнала, который выходил на Среднем Западе, будет напечатан мой рассказ, его уже перевели и номер сверстали, и вся эта литературная джаз-банда закричала, что мнения у них раскололись: одни нашли меня негодяем, а другие — неотесанным Флобером. Американцы

игорь мухин

Я, находившийся уже на дороге к ранней славе, все потерял в один момент. Наши диссиденты вообще не могли понять, как можно запереться на щеколду в ванной с американкой!

подхватили меня под руки и поволокли на кухню знакомиться. Тут я с ними и познакомился. Во главе них был профессор в очках и хорошем костюме, может быть, твидовом, я не помню. Он, оглушенный тем, что ему дали визу и возможность увидеться со своими клиентами, летал где-то в космосе и не очень принимал участие в нашем

личном знакомстве, но зато другие толкались и прыгали вокруг меня, выражая дружескую поддержку. Тут на кухню крупным шагом вошло совершенно не существующее в нашем московском мире существо. Это была американская красавица с торжествующе красными губами, вся в белом, дорогом, мягком, неожиданном и решительно американском. В руках

русский пионер №3(45). апрель 2014

у нее была бутылка французской «Вдовы Клико» — это было так же невероятно, как поцеловать за ухом Гагарина. У красавицы были глаза навыкате, но не потому, что она была больна, а потому, что она хотела, хотела и еще раз хотела весь русский мир от Калининграда до Аляски. Она готова была его вобрать в себя и вернуть в качестве безукоризненного текста. Это рождение моей страны в слове было для меня еще сильнее шампанского. Мы смотрели друг на друга так, как будто уже, не сговариваясь, потрогали один другому животы и согласились, что рождение

халатом, который нас сильно стеснялся, и, наконец, с самом ванной, которая вытянулась во всю длину помещения со своими шаткими кранами и душевыми принадлежностями из стран народной демократии. Красавица была крупная, с большим декольте и в узком платье. Мы кое-как закрыли дверь на щеколду, и она с шумом опустилась на колени, чтобы достать и съесть меня, совсем маленького, но уже подающего надежды писателя. Она яростно впилась в меня; мне тоже захотелось обнять все это арбузное поле

Американка была в таком виде, что ее нельзя было бы показать даже в борделе Лас-Вегаса. слова возможно. В знак понимания мы выпили шампанского и быстро растеряли всю компанию американцев. Ее твидовый муж переместился к тому мужественному писателю, который рассказал всем, как русские солдаты насиловали немок, а рядом возник сатирик, который простодушно сравнивал советскую власть с г… и был отмечен Ростроповичем. Каждый был занят своим делом, и только мы с американской красавицей вдруг оказались как будто не у дел, как будто нас перевели в какое-то отдельное пространство, где была река, где можно было гулять, засунув руки в карманы. И мы, в шуме бесконечной квартиры, стали гулять вдоль реки, по дорожке, босиком, отмахиваясь ботинками от комаров. Мы шли по полю и рвали полевую гвоздику с липким трубчатым стеблем. И потом мы прошли чуть дальше, завернули за поворот и оказались в ванной. Это была чисто советская ванна с прямолинейными полочками для зубных принадлежностей, мочалкой, с забившимся в угол неприглядным

русский пионер №3(45). апрель 2014

сладкой женщины. Мы рухнули на пол, примерились и по-собачьи продолжали наш путь. Потом кто-то тихо постучал. Мы не слышали. Потом кто-то колотил в дверь. Мы не открывали. Потом кто-то яростно ругался и бил в дверь ногами. Озверевшие диссиденты требовали нас к ответу. У нас не было ответа. Мы не открывали. Мы продолжали свой путь по-собачьи, не говоря ни на каком человеческом языке. Потом я кончил ей в рот и сел на край ванны. Положение было угрожающим. Дверь взламывало все антисоветское сообщество. Американка была в таком виде, что ее нельзя было бы показать даже в борделе Лас-Вегаса. Я открыл дверь и сказал большой толпе людей: — Ну чего вы! У нас есть секреты! Они смотрели на нее: на порванные черные чулки, на покусанные мною плечи, на жидкость на полу. — Где он? — спросила она по-английски. — Ушел, — сказали ее редакторы и переводчики.

— Что он сказал? — спросила она своим зычным голосом, стирая с губ остатки помады. — Он завтра улетает в Америку! Она пожала плечами. Ее команда смотрела на меня как на чудовищного кретина. Я, находившийся уже на дороге к ранней славе, все потерял в один момент. Наши диссиденты вообще не могли понять, как можно запереться на щеколду в ванной с американкой! Я для них уже перестал быть человеком. Я был хуже, чем советская власть. Я был хуже советского солдата, который под Кенигсбергом кого-то там изнасиловал. Я зря рисковал. Я проиграл игру под названием «жизнь». Она резко вышла из ванной, оставив туфли. Она выбежала из квартиры в зиму почти не одетая. На следующий день он не уехал в Америку. Я встретился с ними нос к носу в ресторане «Арагви» через день. Западные издатели — и они в том числе, со Среднего Запада, — устроили прием в грузинском заведении. Когда я подходил к ресторану, я заметил, что вся улица Горького перекрыта милицейским кордоном. Я понял, что мне не пробиться. У меня не было даже приглашения на прием. Понимая, что делаю бесполезное дело, я подошел к офицеру, стоящему на тротуаре, и сказал, что мне надо в «Арагви». — А вы кто? — спросил румяный капитан. Я затруднился с ответом. — Диссидент? — подсказал капитан. — Да-да, диссидент, — кивнул я. — Тогда проходите! — Милиция расступилась. Диссидент вошел в заколдованное пространство. В «Арагви» был Сахаров и другие интересные люди. Американцы всех хлопали по плечам. Я пошел вперед и на лестнице наткнулся на нее и на него. Он был в том же твидовом костюме, она — в синем платье. С большим декольте. Она слегка улыбнулась мне. Он отвернулся. Через месяц вышел американский журнал. С моим рассказом, но без моей фамилии. Просто анонимный рассказ. Это была цензура. Я открыл журнал, увидел рассказ, и мне стало дурно и ясно: я никогда не стану писателем. П…ц. Я все проср…л.

Тайны московских гурмэ от w ww.GlobusGurme.ru

Рискованный плов Сеть гастрономов «Глобус Гурмэ» представляет серию вкусных рассказов

осковские дома прежних лет славились приглашенными из-за границы поварами. Особыми считались те, кто мог создать кулинарный шедевр совсем не из диковинных продуктов. Одним из них был болгар Костаке Гузун, повар в третьем поколении, дед которого служил еще в середине восемнадцатого века в знаменитом московском дворце князя Александра Куракина на Старой Басманной. Рассказывали, что тот мог из самых простых продуктов приготовить деликатес, способный удовлетворить вкус самого взыскательного и капризного гурмана. Весна 1889-го. Доме №7 по улице Рождественка. Новоселье. Братья-банкиры

Джмагаровы только что приобрели дом у купца Соколова. Для приготовления парадного обеда приглашен Гузун. Составив меню, он подал его заказчикам. Джамгаровы ждали в гости персидского посла и настояли, чтобы среди прочего к столу было подано традиционное восточное блюдо. При этом помнили, что на дворе Великий пост, а другой не менее важный гость – губернатор, человек набожный. Повар заверил, что все приготовит в лучшем виде. В назначенный день к столу основным горячим блюдом рискованно был подан плов. Привыкшие к тому, что плов – это мясо и рис – многие из гостей положили приборы. Гузун же, ничуть не смутившись, предло-

жил все-таки попробовать блюдо. Уверил всех, что сам, будучи православным, чтит традиции и не посмел бы подать к столу скоромное. Плов оказался из булгура – особо приготовленных зерен пшеницы твердых сортов. Их обрабатывают паром, затем сушат, убирают шелуху и дробят. Булгур, пропитанный соком овощей, которые повар добавил в блюдо вместе с ароматными травами, ничуть не уступал по изысканности вкуса традиционному восточному плову с мясом. Именитые гости Джамгаровых остались настолько довольны, что новое блюдо не только стало популярным среди московских гурманов, но даже попало в царское меню.

orlova

Дмитрий Якушкин, экс-пресссекретарь первого президента России и публицист, нашел в отцовском архиве пуговицу. И выяснилось, что за этой американской пуговицей не только френч, а застегнутая на все пуговицы жизнь — в том числе и самого Дмитрия Якушкина.

текст: дмитрий якушкин

ЭТА ИСТОРИЯ никак не выходит у меня из головы. Сколько раз, разбирая накопившиеся за десятилетия вещи в старой родительской квартире, по очереди открывая металлические коробки из-под грузинского чая, шкатулки из эбонита, кожаные футляры и пеналы из первой советской пластмассы, сортируя и перекладывая их содержимое из одной емкости в другую, наряду с прочей мелочью мне попадали в руки россыпи пуговиц военного образца разного размера, очевидно когда-то споротые либо с гимнастерок, либо с отслужившего свое кителя. И лишь недавно, во время очередного разбора, случайно всмотревшись в оборотную сторону одной из таких пуговиц с характерным контуром звезды с серпом и молотом внутри на внешней парадной части, я заметил надпись, контрастировавшую с советской символикой. На белом металле с тыльной стороны пуговицы было выбито название русский пионер №3(45). апрель 2014

фабрики-производителя — Handy Button Mach Co, и «место действия» — город Чикаго. Конечно же, мы наслышаны о лендлизе — о поставках американских «студебеккеров» и «виллисов», истребителей «кобра», на которых летали самые знаменитые советские летчики. В годы войны по сложнейшим и запутанным маршрутам в обход зоны боевых действий из штата Северная Каролина либо через Латинскую Америку и Африку, либо через Аляску в СССР перегоняли даже самолеты-амфибии «Каталина». Наряду с такой крупной техникой в поставки входили и более мелкие наименования. И все же эти пуговицы… Сам предмет, хоть и предназначенный для военных целей, по сути своей все-таки такой «бытовой». Не важно, что пуговицы, скорее всего, штамповал обезличенный автомат. Все равно при этом должны были присутствовать работники этой чикагской

фабрики, которые получали и оформляли заказ, подтверждали эскиз, цвет и размеры, наверное, следили за тем, чтобы соблюдалось качество. Что они думали, глядя на серп и молот — не самый естественный для Америки символ? А потом эти пуговицы, произведенные в этом не самом известном пригороде Чикаго — Мелроуз-Парке, где фабрика Handy Button функционирует до сих пор, упаковывали в картонные коробки и перебрасывали на советскую территорию, где развернулась тяжелейшая война, и они шли на обмундирование для советских офицеров, воевавших в этой войне. Маленькие пуговицы оказывались нужными для больших дел. На днях главная нью-йоркская газета сообщила: в президентской библиотеке Джона Кеннеди открыт доступ к более чем двум тысячам оцифрованных документов, принадлежавших Хемингуэю. Он хранил и собирал все: старые билеты,

итар-тасс

чеки, выписки из банков, старые паспорта, письма и полученные на Рождество открытки. Жить со всем этим бумажным скарбом было тяжело, но зато теперь можно восстанавливать жизнь писателя по дням и минутам. Но самое интересное здесь другое: в момент наивысшего противостояния между Америкой и Кубой президент Кеннеди, оказывается, договорился с лидером кубинской революции Фиделем Кастро, чтобы тот разрешил приехать на Кубу вдове писателя Мэри и вывезти архив писателя, оставив взамен кубинцам дом, где тот жил. Желание сохранить «вечные ценности», в данном случае наследие классика, оказалось сильнее борьбы с кубинским социализмом. И хотя «ленд-лизовские» поставки были результатом политического решения Вашингтона, эта история все же напоминает о том, что взаимодействие русских людей с американцами тоже может проходить по каким-то линиям, которые развиваются вне официального контекста. В самые застойные времена в отношениях нас всегда волновала тема «Мы и они». Эта тема неизменно присутствовала в лучших очерках, которые писали наши люди из «одноэтажной» Америки, начиная с Ильфа и Петрова и заканчивая Василием Песковым. Поразительно, как в годы «холодной войны», когда слова «русский», «красный» вызывали физический страх в малых и больших городах Америки, активно сотрудничали и учились друг у друга наши выдающиеся медики — кардиологи, онкологи, специалисты в области космической медицины. Известным крупным соглашениям по ограничению вооружений, запрету ядерных испытаний, сокращению стратегических и средних ракет предшествовали длительные раунды переговоров, когда в течение многих лет и бесконечных заседаний друг против друга в ежедневном режиме садились две группы людей — дипломаты, военные, представители разведки — и, обремененные пониманием своей ответственности из-за переизбытка оружия в мире, пытались найти взаимопри-

емлемые решения, которые ложились в основу судьбоносных документов. Мы сетовали на то, что американцы мало — или почти ничего — не знают о войне на Восточном фронте, но Галина Волчек ставила в 70-е годы спектакль «Эшелон» по пьесе Михаила Рощина в американском Хьюстоне, а творческая группа под руководством Романа Кармена снимала в те же годы для американского телевидения 20-серийный документальный фильм «Неизвестная война», и это открывало глаза какой-то части американского общественного мнения лучше, чем любые слова. В «Путешествиях с Чарли» Джон Стейнбек разговаривает с хозяином магазина, затерянного на просторах Миннесоты, о том, высказывается ли местный народ по какому-нибудь поводу. Ему отвечают:

«Ну, у нас иногда случаются убийства, или мы читаем о них. Потом, у нас всегда есть финал по бейсболу, всегда можно сильно поспорить об игре “Пиратов” или “Янки”, но лучше всего этого — то, что у нас есть “русские”». — «А что, испытываете какие-то сильные чувства по отношению к ним?» — спрашивает писатель. «По ним, да! И дня не проходит, чтобы ктонибудь по ним не прошелся». — «А кто-то в вашей округе знает хотя бы одного русского?» — «Конечно, нет. Поэтому они нам и дороги». Даже Сочинская Олимпиада показала пример наших «нелинейных» отношений с Америкой, когда две золотые медали российской команде принес сноубордист Вик Уайлд. Но самым удивительным стало то, что эта история фактически осталась незамеченной.

русский пионер №3(45). апрель 2014

наталья львова

Художник, писатель, психиатр, колумнист «РП» Андрей Бильжо не из тех, кто рассуждает голословно. Тема этого номера в его колонке обрастает такими автобиографическими подробностями, что про автора можно смело сказать: с риском по жизни.

текст: андрей бильжо

РИСК бывает очень разным. Бывает, что человек рискует своей головой по глупости; по необходимости; по нелепой случайности; в силу непредвиденных обстоятельств; ради получения кайфа и драйва… Дальше сами продолжите этот ряд. Бывает, что человек рискует чужими жизнями. И это тоже может быть по глупости; по необходимости; по нелепой случайности… Читайте предыдущий ряд в предыдущем абзаце. И дальше можете продолжить его сами. Но человек может рисковать не только своей жизнью или жизнью окружающих, но и своей репутацией, своими деньгами, своим здоровьем… И этот риск тоже может быть по глупости; по необходимости; по нелепой случайности… Читайте предыдущие ряды в двух предыдущих абзацах, включая ваши дополнения. Я много раз рисковал в своей жизни, но вот что удивительно: о том, что это был русский пионер №3(45). апрель 2014

риск, я узнавал уже потом, спустя иногда довольно большой отрезок времени. Именно узнавал, то есть не сам это понимал, а мне об этом говорили посторонние люди. И риски эти мои были иногда по глупости, иногда по необходимости и так далее (см. классификацию выше). И началось это, когда я был еще в утробе. Моя мама, беременная мной на шестом месяце, собралась на похороны Сталина. Мой папа, прошедший всю войну танкистом и знавший, что такое риск, очень хорошо, находился на работе. Узнав о намерении своей беременной жены, он позвонил своей матери, то есть моей бабушке, и та заперла мою маму, беременную мной, дома, а ключ спрятала. На пороге какого риска я был, решайте сами, заглянув в нашу совместную классификацию. Ну вот еще одна история. Мне было 15 лет, и меня родители отпустили

в Казахстан рабочим в геологическую партию. К платформе товарного состава крепилась грузовая машина с крытым брезентом кузовом. В кузове лежали спальные мешки, палатки, кастрюли, баки для воды, какие-то ящики. В общем, геологический груз. Мне сказали, что я за него отвечаю. А за машину отвечает ее водитель — Костя Перов, или просто Перо. Костя три года отсидел вместо службы в армии, а почетной обязанностью потом ему Родина воспользоваться не разрешила. Да он и не очень хотел. Остальные члены партии НИЛЗАРУБЕЖГЕОЛОГИИ должны были прибыть на место назначения самолетом. А место назначения — город Чимкент. Аббревиатура «НИЛ» в сочетании с «ЗАРУБЕЖ» и «ГЕОЛОГИЯ» для меня звучала как название реки. На станции Москва-Сортировочная Перо не то чтобы выпил, а упился до состояния

алкогольной комы. Милиционер, поднявшийся на нашу платформу, чтобы проверить груз и документы у сопровождающих, решение принял сразу: «Так, машину снимаем, водителя в вытрезвитель…» — «А я?» — спросил я. «А у тебя вообще еще паспорта нет…» Тогда, как молодогвардеец на фашиста, смело и нагло я посмотрел на него и отчеканил: «Я комсомолец! Даю вам слово, что доставлю груз и машину по назначению. Мы не можем допустить, чтобы экспедиция НИЛЗАРУБЕЖГЕОЛОГИИ, важная для страны, была сорвана!» Милиционер отдал мне честь и лихо спрыгнул с платформы. Вскоре мы поехали. О том, что я тогда взял на себя такую ответственность и, конечно же, рисковал, даже страшно представить себе чем, я не думал. И вот на следующий день я ненадолго застал Перо трезвым. С одиннадцати часов он был уже готов. Состав то стоял,

по составу прошла угрожающая судорога. Так бывало перед отправлением. Как я перевалил этот испачканный черноземом мешок через борт платформы, не знаю. Стресс дает силы. Через семь дней водка, купленная Перо в Москве, кончилась. А с ней и мои ежедневные риски. Какие? Смотрите известную вам уже классификацию. Спустя пятнадцать суток мы прибыли на станцию Чимкент-Сортировочная. Вообще, надо сказать, что алкоголь и риск вещи вполне совместные. Вот еще один пример. Меня подвыпившего посадили в поезд Архангельск—Москва, снабдив дефицитной рыбой. Я — молодой врач с окладистой бородой в модных тогда и очень дефицитных дымчатых очках каплевидной формы. Поезд тронулся. А окно в купе закрывается не до конца, а за окном апрель. Проводница, как выяснилось, в соседнем вагоне. Я пошел ее искать.

чистого спирта, периферическим зрением фиксирую, как меняются лица врагов. У них отвисают челюсти. Я их сделал! Ставлю стакан. Встаю. Главное — дойти до купе. Вспоминаю, зачем пришел. Чтото говорю проводнице. Цепляюсь с кем-то словами. Бац! Бац! Я получаю несколько раз в глаз, под дых и тихо отползаю. Все. Конец фильма. На следующий день я проснулся с огромным фингалом под глазом, с разбитой физиономией и — о, ужас! — с разбитыми дымчатыми очками, которые были сделаны по фантастическому блату. На душе — витальная тоска. Стук колес синхронен стуку в висках: «Спирт, спирт, спирт…» Какой это (!) риск? Здесь даже не надо заглядывать в нашу классификацию, ясно и так. Первое, что я делаю, войдя в московскую квартиру, — звоню мастеру, который мне сделал очки. «Здравствуйте, можно

В нашей стране, кажется, риск сегодня каждодневный. Особенно когда говоришь то, что думаешь, когда делаешь то, что тебе нравится, и когда чувствуешь себя свободным. то ехал. Вокруг было родное Черноземье. Во время очередной остановки Костя решил пописать с платформы. Видимо, он считал, что струя, соединяющая его тело с Черноземьем, тверда, потому что он сильно наклонился вперед, но физика… Физика — это серьезная наука! У меня мама преподавала физику. Я знаю! Костя лежал лицом вниз, раскинув руки, как бы обнимая и охраняя описанный им только что участок родной земли. Я соскочил с платформы, закинул руку героя себе на плечо и поднял его. Если бы у Пера была забинтована голова, то наша группа напоминала бы скульптурную композицию «Два бойца». Тем временем

Нашел. В купе накурено, сидит проводница — здоровенная баба — и при ней три мужика. Выпивают. «Садись к нам, борода». Это мне. Сбегал, принес рыбы: «Угощайтесь…» — «О! Вот это да!» Стали расспрашивать, кто да что. Москвич. Врач. Интересно. «А спирт будешь? Раз врач, должен спирт пить! Ты же мужик! Давай!» Это с подъе…кой. Мне наливают в стакан тонкого стекла, что предназначен для знаменитых железнодорожных подстаканников, чистый спирт. До краев. Тишина. Кадр из фильма «Судьба человека». Я — Сергей Бондарчук. Они — фашисты. (Что поделать, опять фашисты.) Медленно выпиваю стакан

Виктора Семеновича Кузина?» — «Виктор Семенович вчера попал под троллейбус… Похороны послезавтра». Я еще подумал некстати: «Это был его “Последний троллейбус”». Виктор Семенович, наверное, рискуя собственной жизнью, переходил дорогу в неположенном месте и не перешел. К сожалению. В нашей стране, кажется, риск сегодня каждодневный. Особенно когда говоришь то, что думаешь, когда делаешь то, что тебе нравится, и когда чувствуешь себя свободным. Будьте здоровы и держите себя в руках.

русский пионер №3(45). апрель 2014

маша королева

Безусловно, одним из главных условий успешного ведения алкогольной рубрики должно быть неудержимое стремление ведущего к основе рубрики: к алкоголю. В очередной своей колонке Вита Буйвид доказывает, что ей любая буря не помеха и всякая стихия нипочем, если надо успеть до закрытия. В винный, на том берегу.

текст: вита буйвид

ВИДИТ БОГ, не хотела я это место сдавать. Но приходится. Производственная необходимость требует. Место дивное. И лишнего народа там нет. Точнее, не было. Но в прошлом году какие-то москвичи купили нашу любимую виллу, поэтому мои признания в любви к этой деревушке уже ничего не изменят. Лишние люди и так появятся. Нюхом чую. Но я успела. Дважды успела побывать там, когда русской речи не было слышно. Почти. Даже на нашем балконе. Потому что местный диалект мы по англосербскому самоучителю осваивали. Отличный учебник, кстати. Уж не помню, где я его скачала. Но вещь! И с аудиокурсом, и с очень толковыми текстами. Полезными. Буквально через два дня после прибытия мы уже умиляли местных официантов. «Жалите ли лозы, Весна?» — басила Маша. Я ей тоже басом вторила: «Да, жалю!» Официант всхлипывал и бежал за напитками. А все почему? А потому, русский пионер №3(45). апрель 2014

что страсть у нас с Машкой к иноземным языкам. Обучение продолжалось вечером на балконе. Чему немало способствовали прекрасные местные напитки. Вранац и крстач, крстач и вранац. Старались брать дорогой вранац, для сердечников. И всем сердцем все глубже погружались в изучение языка. Иногда в соседнем средневековом доме приоткрывалась ставня, появлялась местная старейшина по имени Ланкица и с изумлением слушала наши беседы. Полагаю, мы бодро говорили по-сербски с чистейшим английским акцентом. Да, пуно попили вина. Ланкица так нас полюбила, что даже открыла для нас крошечную церквушку, ключи от которой она хранит уже больше пятидесяти лет. И даже на праздник Троицы нас позвала. Но однажды случилось страшное. Вино закончилось. И беседа как-то сошла на нет. Причем на всех языках. Дело было

поздним вечером. Местная торговая точка закрылась еще после полудня. Ресторан тоже. Стучаться к владельцам и просить вино было совсем неловко. Раздобыть вина можно было только на другом берегу Которской бухты, в ночном магазине. Пришлось искать перевозчика. Был там один прекрасный человек. Его имени я не помню, а вот название лодки запомнила хорошо. «Харитон». Очень мне это слово нравится. Я даже так собаку хочу назвать. Харитоныч ехать отказывался. Говорил, шторм будет. И даже удвоенная, а потом и утроенная плата за проезд его не возбуждала. Но когда мы перешли с английского на вполне бойкий сербский — сердце бывалого моряка дрогнуло. Он понял, что дело действительно важное. Велел немедленно прыгать в лодку. Я, правда, собиралась сбегать переодеться и отправиться через пятнадцать минут, но он многозначительно повертел и у моего

виска, и у своего виска, и у Машиного. Прыгнули в лодку в чем были: Маша в пижаме, теплом свитере и вьетнамках, я еще затейливее. Шторм только-только начинался, но уже на половине пути я резко протрезвела. Выпить больше не хотелось. Мы переглянулись с Машей. Но лучше смерть, чем позор. Мы ведь не сказали Харитонычу, зачем нам на ту сторону. Сказали только, что о-очень важно. Акцент, наверное, подвел. Вцепились мы в лавки, борта, друг дружку и еще во все, что только можно, и продолжили путь. Правда, сербский от страха забывать начали. Что-

ранее на английском общались. Ну, еще до нашего феерического обучения. И тут Машку прорвало. Как это не понимаете, говорит она ему на чистейшем сербском, все вы понимаете. И еще должны понимать, что в такой шторм люди к вам с другого берега не приедут без дела. У продавца отвисла челюсть. А что за дело, спрашивает и болезненно так на магазин оглядывается. Инспекция, говорит Маша. Хотим изучить ассортимент местных вин. А, так вы выпить хотите? Продавец вздохнул облегченно. Я тут себе домой взял три бутылочки, возьмите. Вам сколько штук? Все! Маша злобно взяла его сумку,

Мы извинялись как могли, но он только лодку осмотрел и рукой махнул. Прибегаем домой. Ветер даже на берегу был мощный. У Ланкицы в доме ставня хлопала на чердачном окне. Как в фильмах ужасов. И время к полуночи. Заходим мы в свое жилище и понимаем, что сумку с вином в лодке оставили. Ну вы не подумайте, что мы алкоголички какие-то. Это, скорее, о страсти. Не могли же мы после всего пережитого оставить вожделенные бутылки болтаться в лодке. Переоделись мы в сухую одежду, дождевики с капюшонами надели и опять на пристань пошли, за вином своим. По дороге пришла нам в голо-

Обучение продолжалось вечером на балконе. Чему немало способствовали прекрасные местные напитки. Вранац и крстач, крстач и вранац.

то нам кричал перевозчик, но понять мы его не могли. Мы пытались вспомнить его имя, но ничего, кроме Харона, в голову не шло. С мрачными шуточками и добрались до порта. С трудом выбрались на причал. Болтало. Лодку. А нас качало. Идти ровно не получалось, и коленки были не совсем упругие. Знаете, во сне такое бывает. Хочется руками помочь ногам. Переставить их. Потом прошло, потому что до магазина ночного еще было десять минут пути. А до закрытия — пятнадцать минут: как раз четверть на башне пробило. Мы припустили. И дождь тоже припустил. Подбегаем к магазину, а он темный. И метрах в десяти от него удаляющаяся фигура. Ну, тут уж или пан, или пропал. Мы правильно вычислили продавца. Подбегаем к нему, две такие мокрые курицы в странных нарядах, и спрашиваем так строго, почему это он магазин закрыл на семь минут раньше времени. По-английски сначала. Он сделал вид, что не понимает. Хотя мы с ним неоднократно

развернулась и пошла к пристани. Отож, сказала я на украинском, но в тот момент это за сербский сошло. Минуты через три мы поняли, что не заплатили. Но возвращаться и опять догонять продавца было глупо. Решили отдать в другой раз. «Харитона» у пристани болтало еще сильнее. Капитан погрозил нам кулаком, опять у висков всем крутил, велел надеть спасательные жилеты. Коленки опять завибрировали. Если он по пути туда не просил жилеты надевать, то что же сейчас будет посреди бухты… Одна радость, говорит Машка, мы уже все равно мокрые. Я поначалу даже не поняла, о чем это она. На обратном пути было страшнее, но очень красиво. Потому что молнии добавились. «Харитон» еще и скрипеть начал, а Харон наш еще и перекрестился вдобавок. Основательно так, не второпях. Это было уже слишком. Слишком страшно. Очень на нас перевозчик наш злился. Пришвартовался злобно, с ворчанием помог выбраться из лодки.

ву еще одна пугающая мысль: сербы ведь на украинцев похожи. А вдруг они тоже берданки с солью применяют для защиты частной собственности? Но потом решили, что соль в такую погоду вряд ли поможет. Отсыреет и не долетит. Или, наоборот, будет еще тяжелее и убьет. Ну, тут уж как там наверху решат. Это уже их дело. Лодку никто не охранял, а вот ресторан оказался открыт. В шторм причалила английская яхта, и хозяева радостно поили и кормили англичан. Пришлось нам присоединиться к этой компании. До пяти утра мы учили их сербскому с чистейшим английским акцентом. И зачем только Харитоныча мучили… Англичане тоже хороши, могли бы и пораньше причалить. Ну хотя бы на пару часов. Но это еще не конец истории. Перед сном я заботливо решила поставить у наших кроватей по стакану минералки. Залезла в холодильник, а там полно белого вина. И куда только Машка смотрела… А название деревни все равно не скажу!

русский пионер №3(45). апрель 2014

текст: николай фохт

getty images/fotobank

Ведущий авторской кулинарной рубрики «РП» Николай Фохт ведет читателя долгой дорогой к треске — через Мадейру, через Лиссабон, на станцию метро «Юго-Западная». Рецепт настоящей трески бакальяу будет добыт. И не скроется от читателей.

русский пионер №3(45). апрель 2014

100

Долго

я шел к этой треске — целую эпоху, а может

быть, и эру целую. Это все язык португальский. И Апрельская революция, португальская же. Она вдохновила руководителей советских вузов заставить студентов учить португальский. И как только мы приступили — в одно мгновение придвинулся огромный лузофонный мир. В этом мире было все: портвейн, футбол, открытие Америки, конкистадоры, рабство, освобождение от рабства, самба, капоэйра, карнавал, мадейра, оливковое масло, фаду. В этом мире было так много, что иногда становилось совершенно очевидно: никогда мне не добраться до первоисточника, жить придется в отраженном португальском свете. И уверенность эта длилась почти всю жизнь. Но вот недавно я был в Португалии — пытаясь реанимировать свой мертвый португальский, я заговаривал с портье в гостинице, с барменами. Их лица каменели, и они переходили на английский. Но меня это уже не волновало — я слонялся по югу, обыскивал Лиссабон, катался на 28-м трамвайчике. Я понял, как прошлым португальцам удавались их географические триумфы: тут не замечаешь расстояний, тут Земля круглее, ближе до всякой точки. Пять километров прогулочным шагом — совсем не проблема. И это несмотря на ландшафт: на горы, на медитативную брусчатку, на резко обрывающийся цветущий портулаком Cabo da Roca. Тихий, вежливый Лиссабон, нежные люди, красивая португальская одежда; прекрасная коллекция живописи в центре Гюльбенкяна. А дальше была еда. Любая старинная и аутентичная кухня видна по простоте и универсальности. Простое и уникальное vinho verde, простое и уникальное пирожное «белем» (правильно произносить «белень») и, наконец, уникальная и простецкая бакальяу — треска с картошкой или с чем угодно.

101

Много я слышал про бакальяу, еще ни разу ее не попробовав, много раз я делал бакальяу по рецепту русских домохозяек. Но тут я добрался до настоящего, с тем самым vinho verde и, может быть, белемом на десерт. Ну вот, бакальяу действительно оказалась простой треской с картошкой, совсем не такой праздничной, как в русских рецептах. Кто сказал, что я сразу охладел к бакальяу, этому символу Португалии? Да нет, конечно, я продолжил свои изыскания, свои походы, свои тернии и звезды. И я был вознагражден, потому что однажды обнаружил Жозе Мильазеша: я застал его за готовкой бакальяу с каштанами — в Фейсбуке. Вы понимаете, вместо картошки — каштаны! …Бросив все дела, устремился на юго-запад: там, на «Юго-Западной», в советской квартире живет Жозе, который преподает португаловедение московским студентам. Я ехал на юго-запад, и сознание мое туманилось, и слезы наворачивались на мои глаза. Там, давно, в каком-то тоже советском доме, по четвергам варили мы с Игорем Савеловым пельмени. Это были трансцендентальные пельмени, пельмени переходного периода, экзистенциальные — подтверждающие наше существование. Переходные, потому что Игорь только что развелся, а я вот-вот должен был жениться. Поэтому это были еще и холостяцкие пельмени, пельмени с надрывом — но и с верой в будущее, в рюмку водки например. Сколько эпитетов, столько и ингредиентов. Сами пельмени фабричные, обыкновенные — что мы, казаки какие сибирские, пермяки шутливые, чтобы лепить? Нет, суть была в бульоне. Перед тем как запустить туда пельмешки, воду снабжали: чесноком, укропом и петрушкой, кинзой, базиликом, красным перцем, лаврушкой, бульонным кубиком, солью или соевым соусом. И никогда, никогда не вливали туда водку — хотя могли бы. Бульон, который оставался от пельменей, можно было есть вместо супа, что мы

и делали наутро, если наши беседы затягивались до рассвета. Раньше я тут перемещался с закрытыми глазами, в любом агрегатном состоянии, меня знали многие таксисты — нынче же только навигатор Гугла помог выбрать оптимальную траекторию до нужного места, до нужного дома на улице Академика Анохина. В дверях меня встретил Жозе — высокий господин в бороде. Он прекрасно говорил по-русски, и меня это устраивало. Я снял верхнюю одежду, перехватил рюкзак, и мы устремились на кухню. Я принес в дом несколько картофелин, пару луковиц, три спелых помидорины — все, как просил Жозе. И мы приступили. Начали с визуального осмотра. На столе — две емкости: кастрюля с водой и треской и коробка с вяленой треской. — Я хочу, чтобы вы увидели, какая она, вяленая треска. Увиденное меня обрадовало. — И я хочу, чтобы вы ее понюхали. А я и понюхал: это был прекрасный, сильнейший, настоящий запах вяленой рыбы. — Иногда на таможне этот запах вызывает некоторые проблемы, — радостно сообщил Жозе. Я осмотрелся. Квартира, как и бакальяу, была абсолютно аутентичная и богемная. Всюду виднелся минимализм, и линолеум топорщился по шву. — Когда дочь с женой приезжают, кричат на меня, пытаются тут навести порядок. Но я ничего делать не хочу, не хочу ремонта. Тридцать шесть лет тут живу, получил, когда в издательство «Прогресс» устроился. Выяснилось, что Жозе окончил исторический факультет МГУ на пару лет раньше меня. Вернулись к треске. — А что, обязательно из вяленой готовить? Вот я читал, что из вяленой — это атавизм и анахронизм. Ведь как я читал: из соленой трески готовили, потому что своей свежей не было, ее доставляли на кораблях законсервированную, соле-

русский пионер №3(45). апрель 2014

ную то есть. А потом уже португальские люди вымачивали треску и создавали бакальяу. Но теперь-то свежей трески завались! А? Жозе посмотрел на меня снисходительно и сделал вид, что не слышал этой тирады. — В Португалии невозможно сделать бакальяу из невяленой трески. Ее там просто нет. Поставляют ее, как всегда, Норвегия и Россия в основном. В общем, для бакальяу берем соленую рыбу и замачиваем на сорок восемь часов. Четыре раза меняем воду, чтобы соль хорошо сошла. Можно в последний, четвертый раз залить молоком — нежнее будет. Так вот, миллион есть способов сделать бакальяу. Мы сегодня приготовим ее двумя — в духовке и кастрюле. Все, убираю соленую. — Стоп, стоп. Чтобы не забыть: а в России можно достать такую? — Сейчас вроде можно. В «Гурмэ», кажется, если заказать. Но я вожу из Португалии. Я сам вызвался чистить картошку, резать лук — для первого, духового варианта. Почистил, нарезал кружками картошку, а колечками лук, посмотрел на Жозе. — Теперь капнем португальского оливкового масла «Olivari» (в любом «Ашане» есть). Так, разложим лук по противню, картошку, так… И сверху — два куска трески! Нас же двое! — Что, просто так, даже резать не будем? — Зачем? Я прикусил язык. — Теперь давайте сделаем в кастрюле. Тут сложнее. Потому что надо еще помидоры кружками нарезать. Ага, я нарезал. Дальше как всегда: картошка, лук и помидоры. — А сверху — кусок трески! — Нас же двое? — Большой кусок трески! Ставим на огонь. Все. Нет, не все. Потом еще немного водички надо добавить. Мой отец был моряком, в детстве я ненавидел бакальяу, потому что мы ее очень часто ели, это была самая простая пища — как и сардины

русский пионер №3(45). апрель 2014

на оливковом масле. А после революции семьдесят четвертого вдруг ее принялись есть богатые. А потом уж бакальяу стала и туристическим блюдом, символом кухни. Кстати, вот для кастрюли… Моряки добавляют морскую воду — вкусно получается. Но главное, чтобы не очень соленая была. Мы же из вяленой делаем. Да я этого и не забывал. Все, хлопоты окончены, осталось подождать. Сколько? — Да… когда будет готово, — махнул Жозе. Конечно, в этой квартире, за этим кухонным столом он был похож на профессора Билла Хансена из «Осеннего марафона» — только уже хорошенько пожившего в России. Надо сказать, Жозе рассказывал охотно и обильно. Даже можно сказать, его было не остановить. Я только замышлял вопрос, а он уже докладывал ответ. — Я вообще считаю, что национальную кухню надо пробовать очень осторожно, постепенно к ней подходить. А то все норовят сразу бакальяу съесть. Казусы случаются. Вот однажды я работал переводчиком на играх, кажется, «Спортинга» со «Спартаком». Там тогда менеджером был такой толстый человек… — Червиченко. — Да! Ну вот, когда «Спортинг» приехал в Москву, португальскому руководству команды устроили шикарный прием: столы ломились — икра, водка… Менеджер «Спортинга», такая дама из высшего света, спросила: а у этого господина, Червиченко, перстень с настоящими бриллиантами? Я ответил утвердительно. Ну вот. А когда спартаковцы приехали в Лиссабон, ужин устроили в пятизвездном ресторане, в замке и т.д. Я попросил дать мне меню почитать — и за голову схватился. Нет, не за голову схватился — я стал материться. А что такое, спросили португальцы? Им непонятно ведь, что национальная гордость — бакальяу и зеленый суп (это такой суп из капусты) — даже вместе с виньу верде не произведут, мягко говоря, впечатления на Червиченко. Так и случилось. Русские не скрывали возмущения: мы вам икру, а вы нам какую-то бурду, треску с картош-

кой и кислое вино. Чтобы загладить ситуацию, позвонил своему другу в ресторан отеля «Альбатрос» под Кашкайшем, попросил его накрыть стол: крабы, лангусты — морепродукты, в общем, и пиво с водкой. А что еще, поинтересовался хозяин. Ничего, пиво с водкой и осьминоги! И люди были довольны! О, первая бакальяу готова! Сейчас вино открою. Жозе достал противень с рыбой, принес бутылку красного Pera Doce: бакальяу без вина — это бессмыслица, это все равно что из свежей трески ее делать. Португальское сухое вино, мало кто знает, очень хорошее — оно в среднем ярче испанского, а дорогие сорта легко спорят с французскими. — Если любишь соленую — бери краешек потоньше. Толстый край бакальяу — почти несоленый. Я взял где потолще, помясистей. Что сказать? Во-первых, несоленая часть оказалась очень соленой. Во-вторых, конечно, отличается от бакальяу из свежей рыбы — соль, наверное, проявляет рыбный вкус трески, усиливает его. Треска и так достаточно вонючая, вяленая бакальяу не дает этому вкусу улетучиться. Вкус специфический, честный. А если запить вином — все встает на свои места. Кастрюля тоже готова. Тут рыба нежнее и менее соленая. Безусловные нюансы — добавляем винца: нюансы разгораются всеми красками и наполняют сердце радостью. — Бакальяу в кастрюле чем хороша — можно из одного куска сделать сколько угодно порций. Вместо картошки засыпаем макароны, сверху кусок рыбы, варим; когда готова, режем рыбу на мелкие кусочки, смешиваем с макаронами. Говорю же, это простая еда. Мы еще поговорили о хороших вещах: о требухе с фасолью, о петухе с рисом и кровью, о том, как правильно варить осьминога. — Ой, забыли бакальяу петрушкой посыпать. — По интонации Жозе мне стало очевидно, что петрушка в этом блюде не самое главное. Да ладно, Жозе, бог с ней, с петрушкой. Чай, не пельмени варим.

102

Рецепт Бакальяу. Очень просто. На противень, смазанный оливковым маслом, кладем картошку кружками, репчатый лук, в центре — кусок вымоченной (двое суток, 4 раза менять воду) вяленой трески. Температура 250—200, готовится минут двадцать — проверять готовность по картошке. В кастрюлю также: лук, картошка, но и помидоры, сверху — бакальяу. Тушить под крышкой минут 10—15, потом долить граммов 100—150 воды и еще минут 10. Доготовности картошки. Запивать сухим вином, vinho verde хорошо подойдет.

Секрет. Мало кто знает, как приготовить свежего осьминога, чтобы он был мягким. Жозе подсказал как. Во-первых, свежего осьминога надо сначала заморозить. Во-вторых, в кастрюлю, где варится осьминог, бросить неочищенную луковицу. Когда луковицу можно будет легко проткнуть спичкой, например, или вилкой, осьминога можно вынимать. Он как раз мягкий.

анна всесвятская

Апокриф. Так уж и быть, откроюсь, как я готовил бакальяу до Жозе. В общем, все то же самое, но: на противень сначала плотный слой картошки, на него — филе трески (посолить, поперчить), сверху помидоры и, наконец, густой слой лука. Заливаем самыми жирными сливками — и в духовку на полчасика. Но это так, это я исповедался, снял грех с души.

103

русский пионер №3(45). апрель 2014

104

анна всесвятская

Рубрика в «РП» «Списано с ruspioner.ru» знакомит читателей журнала с самыми важными публикациями на нашем сайте. Сегодня: утопия Натана Дубовицкого «Без неба». И режиссер Кирилл Серебренников с рецензией на «Дядю Ваню [cover version]».

без неба 12 марта 2014 15:34 Писатель Натан Дубовицкий, известный своими романами «Околоноля», «Машинка и Велик» и недавно вышедшей повестью «Дядя Ваня», написал рассказ «Без неба». Рассказ о пятой мировой войне — первой нелинейной войне, где все воевали против всех. Интерпретаций может быть много — особенно сегодня, когда настроения в обществе уж точно нельзя назвать простыми и двухмерными. Над нашим поселком неба не было. Поэтому мы ходили смотреть на луну и птиц в город. На другой берег реки. Горожане недолюбливали нас. Но препятствий не чинили. Даже оборудовали на одном из холмов, там, где кирпичная церковь, смотровую площадку. Поскольку они почему-то считали нас пьяницами, на площадке кроме скамеек и платного телескопа разместили небольшую пивную. И полицейский пост. Горожан можно понять. Они много страдали от злобы и зависти приезжих. И хоть нам было обидно, что в нас, их ближайших соседях, почти горожанах, они видели чужаков, но понять их было можно. Ведь и они все-таки нас понимали. Не гнали. Что бы ни писали их сайты, не гнали. Всем ведь понятно, если честно, что мы остались без неба не по своей вине. Напротив, нам в каком-то смысле выпала большая честь. Ведь маршалы четырех коалиций выбрали именно наше небо для генерального сражения. Потому что небо над нашим поселком было лучшим в мире. Ровное, безоблачное. Солнце текло по нему широкой спокойной рекой. Я его хорошо помню. Солнце. И небо. Маршалы нашли это место идеальным для последней битвы. Неудивительно. Тогда все армии были воздушные. А тут — нулевая облачность, нулевая турбулентность. И вообще. Это была первая нелинейная война. В примитивных войнах девятнадцатого, двадцатого и других средних веков дрались обычно две стороны. Две нации или два временных союза. Теперь столкнулись четыре коалиции. И не то что двое на двое. Или трое против одного. Нет. Все против всех. И что это были за коалиции! Не такие, как раньше. Редкие государства входили в них

105

целиком. Случалось, несколько провинций выступали на одной стороне, несколько на другой, а какой-нибудь город, или поколение, или пол, или профессиональное сообщество того же государства — на третьей. Потом они могли переменить положение. Перейти в какой угодно лагерь. Иногда прямо в бою. Задачи конфликтующих были очень разные. У кого что, как говорится. Захват спорных участков шельфа. Насильственная презентация свежей религии. Повышение рейтингов и котировок. Испытание новых боевых лучей и самолетов. Окончательный запрет деления людей на мужчин и женщин, так как половая разобщенность подрывает единство нации. И так далее. Простодушные полководцы прошлого стремились к победе. Теперь поступали не так глупо. То есть некоторые, конечно, держались старых обычаев. И пытались вытащить из архивов туманные заклинания. Типа победа будет за нами. Местами срабатывало. Но в основном понимали войну как процесс. Точнее, часть процесса, острую его фазу. Не самую, может быть, важную. Некоторые народы присоединились к войне специально, чтобы потерпеть поражение. Их вдохновлял расцвет Германии и Франции после разгрома во второй мировой. Оказалось, добиться такого поражения ничуть не проще, чем победы. Для этого нужны и решимость, и жертвенность, и чрезвычайное напряжение всех сил. А вместе с тем изворотливость, хладнокровие, умение выгодно распорядиться собственными трусостью и тупостью. Но все это было осознано и проанализировано потом. Историками и экономистами. А тогда просто шла война. Пятая мировая. Довольно страшная. Мне было шесть лет. Нам всем было по шесть лет. Всем, кто сегодня входит в Общество. Кому сегодня тридцать шесть. Мы помним, как с четырех сторон на наше небо слетелись четыре великие армады. Это не были ревущие, свистящие и воющие летательные аппараты старого образца, какие мы привыкли видеть в видеохронике. Впервые применялась новейшая, абсолютно бесшумная техника. С какими-то невиданными системами полного звукопоглощения. Сотни тысяч самолетов, вертолетов, ракет уничтожали друг друга весь день. В гробовой тишине. Даже падая, они молчали. Иногда вскрикивали гибнущие

русский пионер №3(45). апрель 2014

пилоты. Но редко. Потому что почти все машины были беспилотные. Тогда вообще вошло стремительно в моду все беспилотное. И не только средства транспорта. Возникли отели без управляющих, магазины без продавцов, дома без хозяев. Финансовые и промышленные фирмы без директоров. Образовалась в результате демократических революций даже пара беспилотных государств. Что уж говорить о самолетах. То есть некому было кричать, разбиваясь о крыши, мостовые и памятники. Хрустели и трещали только наши дома под градом обломков. Разрушаясь. И то негромко. Системы звукопоглощения действовали почти на всю глубину боя. Наши родители пытались укрыть нас в городе. Над городом небо было чистым. Но город закрыли. Родители звали с нашего берега на помощь. Умоляли принять хотя бы детей. Хотя бы только тех, кто младше десяти лет. Или семи. Или трех. Или одного года. И только девочек. И так далее. Горожане не открыли. Их можно было понять. Горожан. И родителей, конечно, тоже. В том числе моих. Отец сказал: не откроют, надо закопаться. Мы уползли в прибрежный песок, кажется, за минуту. Все. Даже самые толстые и старые из нас. Люди плохо знают себя. Они, как это ни странно, на самом деле гораздо проворнее и умнее червей. Деталь — была зима. Мороз. Песок был твердым. Мама и папа зарылись вместе со мной. Они были теплые. И мягкие. Папа, человек смешливый и хитрый, прихватил из дома мои любимые конфеты. Полный карман. А мама игровой наладонник. От него в норе было нескучно и светло. Так что я отлично провел время. На нас упал хвост самолета. Ближе к вечеру. Истребители Северной коалиции были сверхлегкими. Из почти невесомых материалов. Если бы такой истребитель упал на нас даже весь, целиком, он не причинил бы нам серьезного вреда. Тем более что папа зарыл нас довольно глубоко. В место, где мы спрятались, угодила задняя часть другого самолета. К сожалению. Штурмовика Юго-восточной Лиги. Устаревшей машины. Относительно тихоходной. И тяжелой. Нора была глубока. Но не настолько, насколько хвост штурмовика тяжел. И песок над нами прочно смерзся. Прочно. И все же это был песок. Не бетон, не сталь, не покров Богоро-

русский пионер №3(45). апрель 2014

дицы. Песок. Песок ведь не сталь. Я тогда это хорошо усвоил. Раз и навсегда. И до сих пор — разбудите меня ночью, спросите: песок — это сталь или нет? Я отвечу: нет. С ходу. Ни на миг не задумавшись, не усомнившись. Нет. Я лежал между мамой и папой. Удара не слышал. Возможно, отец как-нибудь забавно крякнул, когда неимоверная тяжесть расплющила его. Или грубо выругался. Однажды у него что-то такое вырвалось при мне. Напугало. Возможно, какой-то звук издала и мама. Но не обязательно. Не уверен, что она успела хотя бы виновато улыбнуться, как делала всегда, если происходило что-нибудь неприятное с папой или со мной. Надеюсь, им было не больно. Их убило. Меня нет. Смерть увязла в их телах. И не дотянулась до моего. Мой мозг лишь обдало ее черной духотой. Кое-что выкипело из моего мозга. Испарилось. Третье измерение. Высота. Меня утром откопали. Простуженного. Потому что родители быстро остыли. И стали как песок. Я увидел двухмерный мир. Бесконечный в длину и ширину. Но без высоты. Без неба. Где оно, спросил я. Да вот же, ответили мне. Не вижу, не вижу. Мне стало страшно. Меня лечили. Не вылечили. Такая контузия. Тяжелая. Не лечится. Хвост штурмовика раздавил сознание в лепешку. Оно стало плоским. Простым. Что я вижу вместо неба над поселком? Ничего. Как это выглядит? На что похоже? Никак. Ни на что. То есть это не то чтобы непередаваемо, невыразимо. Этого именно нет, ничего нет. Таких, как я, калек насчиталось после войны около ста. Все мы, двухмерные, оказались почему-то одногодками. Почему, никто не понял. Городские ученые какое-то время копались в наших сознаниях. Написали несколько трактатов. Таскали нас по симпозиумам и ток-шоу. Образовалось несколько фондов в нашу поддержку. Смеяться над нами запретили специальным законом. Построили для нас смотровую площадку и благотворительную пивную. Потом мы вышли из моды. Надоели. О нас забыли. Если бы мы только не видели неба над поселком, то это бы еще ничего. Но самые наши мысли потеряли высоту. Стали двухмерными. Мы понимали только «да» и «нет». Только «черное» и «белое». Никаких неясностей. Никаких полутонов. Никакой спасительной уклончи-

106

вости. Мы не умели врать. Все понимали буквально. А значит, были абсолютно нежизнеспособны. Беспомощны. За нами требовался постоянный уход. А нас бросили. Не брали на работу. Не платили пенсию по инвалидности. Многие из нас деградировали. Пропали, сгинули. Оставшиеся на плаву самоорганизовались. Чтобы вместе спастись. Или погибнуть вместе. Мы основали Общество. Подготовили восстание простых двухмерных людей против сложных и лукавых. Против тех, кто не отвечает ни «да», ни «нет». Кто не говорит: «черное», «белое». Кто знает третье слово. Много, очень много третьих слов. Пустых, лживых. Запутывающих пути, затемняющих правду. В этих темнотах и паутинах, в этих мнимых сложностях прячется и размножается вся мерзость мира. Они дом Сатаны. Там делают деньги и бомбы. Говоря: «Вот деньги для блага честных, вот бомбы для защиты любви». Выступаем завтра. Победим. Или погибнем. Третьего не дано.

«изящный текст-оборотень» 11 марта 2014 13:55 В последнем номере «Русского пионера» опубликована новая повесть Натана Дубовицкого «Дядя Ваня». Режиссер Кирилл Серебренников, кажется, расслышал то, что хотел сказать автор. А ведь автор говорил очень тихо. Причина, по которой мне нравится то, что пишет Натан Дубовицкий, физиологического свойства. Редко что так подключает к себе, чем эта странная проза. Изящный текст-оборотень. Свежий и при этом местами терпкий — с запахом пота, звуками города, криками безумия… Устающий бежать к концу и от этого несущийся вскачь. Рационально-расчетливый в первых буквах каждого слова и кричащий в его последних буквах. Когда читаешь этот текст, то кажется, что правок не было, что буквы безошибочно заняли свое и только свое место. Одно ясно — он написан раненым человеком. Воющим от бессилия быть спокойным. Если и мечтающим о чем, так только о смерти

107

окружающего мира — предательского и тупого, недостойного даже буквы «ы». Только внезапно свалившаяся на его холодную голову любовь останавливает автора от немедленного «все утопить». Автор через своего героя рассказывает о себе то, что не принято говорить вслух. Как-то неловко даже это читать, неловко… Очень личное мерцает через эту повесть о любви вынужденного эмигранта к девушке, уведенной у собственного сына… Горькое и не умеющее уместиться в привычном метраже обывательской души. Очень счастливое злым счастьем сильного одинокого человека… Натан Дубовицкий — такой постмодернист, иронист, циник и денди — оборачивается в этом тексте растерянным юношей. Еле слышно его человеческое дыхание, оно смолкает, истончается, оставляя место одному сердцебиению. Бормотание, невнятный шепот, шелест какойто странной речи, звуки только, звуки, стоны, странные буквы... Ыыыыыыыыыыыыыыыы Легче писать смешные и острые романы про температуру, чем пробовать расслышать свое уставшее от бега сердце. Одно сердце.

«омерзительно (в хорошем смысле)» 12 марта 2014 09:39 Бизнесмен Евгений Чичваркин прочитал новую повесть Натана Дубовицкого «Дядя Ваня» (опубликована в «РП» № 44). Прочитал сам и рекомендовал к прочтению в самолете Москва— Лондон. Или наоборот: как кому повезет. Омерзительно (в хорошем смысле). Рекомендовано к прочтению за один перелет до Лондона или, наоборот, до Москвы. Смешная, поначалу подкупающе-правдивая история про то, как престарелый мальчик может уехать из большой деревни, а она (из него — никогда) приедет за ним. Хочется возразить автору: мы же коммерсанты. Мы атланты, мы же прогресс вперед толкаем. Мы честные и порядочные, мы не такие, как они. Слово купеческое, и все такое… Как давеча на углу Conduit и New Bond street я его встретил, Ивана-то.

русский пионер №3(45). апрель 2014

анна всесвятская

почти герой нашего времени 09 марта 2014 16:54 На этой неделе вышел в прокат фильм «Дубровский» — пушкинская повесть, перенесенная в наши дни, в главной роли с Данилой Козловским. Владимир Дубровский — успешный московский юрист, любитель ночных клубов. Маша Троекурова — выпускница английского колледжа. Герои А.С. Пушкина встретятся в двадцать первом веке, но в современной России счастливый финал у этой истории еще более невозможен, чем во времена классика. Почему Пушкин вдруг стал актуален, «РП» рассказал продюсер фильма Евгений Гиндилис. Мой товарищ Костя Чернозатонский еще пять лет назад написал сценарий «Дубровского», который поразил меня приемом переноса действия пушкинской повести в современность. Нам показалось, что в этом заключен очень мощный аттракцион, который будет интересен зрителям. Жанр фильма определяется очень просто: это драма. Наверно, может показаться странным, что в современное время люди ушли в лес, чтобы делать партизанские вылазки, кто-то видит в этом определенную долю условности. Когда мы только начинали заниматься этим фильмом, мы тоже задавали себе такие вопросы. Были мысли, что, может быть, это будет казаться преувеличением. Но с тех пор произошло довольно много событий, эти опасения оказались напрасными. Ни один из элементов этого сценария, к сожалению, не кажется выдуманным, более того — он подкреплен историями, которые мы сейчас слышим в новостях каждый день. Признаюсь, было искушение сделать счастливый конец в истории Дубровского, мы думали

русский пионер №3(45). апрель 2014

об этом довольно много, обсуждали разные варианты, но нам кажется, что с учетом всех исходных, с учетом характеров персонажей, сюжета вряд ли у нее сейчас может быть счастливый конец. Для нас было очень важно поймать чувство современности, актуальности, сделать так, чтобы зритель узнал реалии современной жизни в этом фильме. Я боюсь, если бы мы изменили финал, то во многом бы слукавили. А сил в этот проект было вложено много. История его созданиия непростая: фильм сделан силами небольшой частной компании, без поддержки Фонда кино и Министерства культуры собрать бюджет было довольно сложно. Во время съемок поменялся режиссер: в силу того что проект занял так много времени, режиссер Кирилл Михановский, который его начинал, был вынужден оставить съемки и заняться своим собственным фильмом на Кубе, и тогда мы привлекли к работе Сашу Вартанова, который смог войти в этот проект и довести его до конца. Конечно, в фильме есть отступления от Пушкина. Многие обратили внимание, что если в экспозиции мы довольно близки к оригиналу, то дальше по мере развития сюжета и особенно к финалу элемент современности берет верх, и мы следуем тем законам истории, которые навязывают персонажам свою собственную логику, и, таким образом, все дальше и дальше отходим от Пушкина. Но с другой стороны, дух истории все равно близок к произведению русского классика. Надо сказать, нравы в XIX веке, наверно, были мягче, чем сейчас. Если Дубровский у Пушкина успевает распустить банду разбойников, то по сценарию фильма они погибают.

108

подписка НА ПЕЧАТНУЮ ВЕРСИЮ:

спрашивайте журнал МОСКВА: • • • •

Сеть мини-маркетов АЗС ВР Супермаркеты «Глобус Гурмэ» Автосалоны «АВТО-Алеа», «Авилон» Культурные площадки: ЦСК «Гараж», галерея «Люмьер», «Гоголь-центр», Еврейский музей и центр толерантности «Масорет», театр «Современник», галерея «ФотоЛофт», Stadium Live • Книжные магазины: «Мома-Шоп», «Джаббервоки», «Омнибус» • Рестораны: Сеть Ginza Project, сеть «Кофемания», «Бармалини», «Kinki».

РЕГИОНЫ РФ: Книжные магазины, супермаркеты, магазины и киоски прессы в городах: Барнаул, Владимир, Волгоград, Горно-Алтайск, Екатеринбург, Казань, Кемерово, Красноярск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск, Пермь, Рязань, Санкт-Петербург, Томск, Тюмень, Ярославль.

Вы можете оформить подписку через редакцию: • заполнив заявку на нашем сайте http://ruspioner.ru/merchant • или отправив запрос в редакционную службу подписки: podpiska@ruspioner.ru Также подписка доступна через агентства: • Агентство подписки «Деловая пресса» — Москва — www.delpress.ru; • Агентство «Урал-Пресс» — Москва и регионы РФ — www.ural-press.ru; • Интернет-магазин подписки www.mymagazines.ru — Санкт-Петербург и регионы РФ.

ПОДПИСКА ЗА РУБЕЖОМ: • Агентство «МК-периодика» — www.periodicals.ru.

НА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ: http://www.imobilco.ru — «Аймобилко», крупнейший российский интернет-магазин по продаже лицензионного медиаконтента. http://www.litres.ru/periodicheskie-izdaniya/ — ЛитРес — мегамаркет электронных книг № 1 в России. http://www.ozon.ru/context/digital_journal/ — онлайн-мегамаркет OZON.ru. http://www.yourpress.ru — «Ваша пресса», электронные версии газет и журналов. http://ru.zinio.com — Zinio.com, международный цифровой журнальный киоск.

ВНОВЬ ВОЗРОДИТЬСЯ, ВОСКРЕСНУТЬ. Надо им доказать… Пусть знает Полина, что я еще могу быть человеком. Стоит только… теперь уж, впрочем, поздно, — но завтра… О, у меня предчувствие, и это не может быть иначе! У меня теперь пятнадцать луидоров, а я начинал и с пятнадцатью гульденами! Если начать осторожно… — и неужели, неужели уж я такой малый ребенок! Неужели я не понимаю, что я сам погибший человек. Но — почему же я не могу воскреснуть. Да! стоит только хоть раз в жизни быть расчетливым и терпеливым и — вот и все! Стоит только хоть раз выдержать характер, и я в один час могу всю судьбу изменить! Главное — характер. Вспомнить только, что было со мною в этом роде семь месяцев назад в Рулетенбурге, пред окончательным моим проигрышем. О, это был замечательный случай решимости: я проиграл тогда все, все… Выхожу из воксала, смотрю — в жилетном кармане шевелится у меня еще один гульден. «А, стало быть, будет на что пообедать!» — подумал я, но, пройдя шагов сто, я передумал и воротился. Я поставил этот гульден на manque (тот раз было на manque), и, право, есть что-то особенное в ощущении, когда один, на чужой стороне, далеко от родины, от друзей и не зная, что сегодня будешь есть, ставишь последний гульден, самый, самый последний! Я выиграл и через двадцать минут вышел из воксала, имея сто семьдесят гульденов в кармане. Это факт-с! Вот что может иногда значить последний гульден! А что, если б я тогда упал духом, если б я не посмел решиться? Завтра, завтра все кончится!

getty images/fotobank

Алексей Иванович, игрок

111

русский пионер №3(45). апрель 2014

№3(45). апрель 2014

выходит с февраля 2008 года Главный редактор Андрей Колесников Шеф-редактор Игорь Мартынов Помощник главного редактора Олег Осипов Специальный корреспондент Николай Фохт Обозреватель Дмитрий Филимонов Корреспондент Александр Рохлин Ответственный секретарь Елена Юрьева Арт-директор Павел Павлик Заместитель арт-директора Варвара Полякова Фотодиректор Вита Буйвид Препресс Андрей Коробко Верстка Александр Карманов Цветокорректор Снежанна Сухоцкая Корректор Мария Киранова Ассистент редакции Ольга Дерунова Генеральный директор Александр Зильберт Заместитель генерального директора по рекламе Наталья Кильдишева Директор по рекламе Наталья Кирик Заместитель директора по рекламе Анна Матвеева Директор по специальным проектам Диана Чахмахчян Директор по маркетингу Анастасия Прохорова Директор по дистрибуции Анна Бочкова Оптово-розничное распространение ЗАО «МДП «МААРТ» Тел. (495) 744-55-12, www.maart.ru, inform@maart.ru Редакция: 127055, Москва, ул. Новосущевская, д. 19Б, телефон +7 (495) 988-12-27 Электронный адрес: job@ruspioner.com Сайт: www.ruspioner.ru Подписка: телефон: +7 (495) 988-12-27, электронный адрес: podpiska@ruspioner.ru Обложка: Boris Donov, 2014 Авторы номера: Андрей Бильжо, Вита Буйвид, Марк Гарбер, Алексей Герман, Виктор Ерофеев, Федор Конюхов, Андрей Макаревич, Игорь Мартынов, Арам Овсепян, Иван Охлобыстин, Александр Рохлин, Николай Фохт, Дмитрий Якушкин Фотографы: Orlova, Наталья Львова Художники: Инга Аксенова, Андрей Бильжо, Олег Бородин, Анна Всесвятская, Павел Пахомов, Маша Сумнина, Александр Ширнин, Иван Языков В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв» Учредитель и издатель: ООО «Русский пионер», 127051, Москва, ул. Трубная, д. 25, стр. 3 Тираж 45 000 экз. Отпечатано на Первом полиграфическом комбинате, 143405, Московская обл., Красногорский р-н, п/о «Красногорск-5», Ильинское ш., 4 км Цена свободная Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-52326 от 28.12.2012 Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

№3(45) апрель 2014

русский пионер №3(45). апрель 2014

литературный иллюстрированный журнал