RusPioner #09 by Russian Pioner

№9 июнь-июль 2009

orlova

Тема этого номера — Родина. Для журнала, который называется «Русский пионер», это особая тема. По-моему, все наши колумнисты высказались насчет того, что такое для них Родина. Я один остался. Но и у меня есть немного места для этого. Это короткая история. Однажды тяжело заболел мой отец. Мы жили в поселке городского типа Семибратово, в Ярославской области, и я уже поступил в МГУ на факультет журналистики. Болезнь просмотрели врачи. И я написал письмо президенту Академии меднаук СССР Блохину. Я написал, что если одни врачи ошиблись, то пусть другие хотя бы постараются эту ошибку исправить. Отца вызвали в Москву. Я его навещал, пока шло обследование. Как-то я сказал ему, как жалко, что мне ему некуда позвонить. Он посмотрел на телефон-автомат, висящий на стене в коридоре, и сказал, что есть же телефон, там даже номер на нем написан. Я засмеялся: по этому телефону можно было звонить только в одну сторону. И вот этого смеха я себе не могу простить до сих пор. И понятие «Родина» давно сузилось для меня до размеров моего отчаяния, когда я думаю о своем отце в той больнице и о своем смехе. В этом номере у нас несколько новых колумнистов. Дочь первого президента России Татьяна Юмашева никогда в жизни не давала никаких интервью. Ей это было неинтересно. Но ей оказалось интересно написать колонку для «Русского пионера». Это колонка не только о любви к иностранным языкам. Это колонка о любви. Колонку о том, «Как трудно уволить человека», написал Владимир Путин. Да, Владимир Путин написал колонку. Может, мне еще раз это написать? Да, пожалуй: Владимир Путин написал колонку в журнал «Русский пионер». Просто мне очень нравится писать эту фразу. Я не говорю о том, что до сих пор не было журнала, в который бы написал колонку Владимир Путин. Я говорю о том, что теперь есть такой журнал. И я вот теперь думаю, что я как главный редактор свою миссию выполнил. Я сделал то, чего еще никто не делал. Именно поэтому темой следующего номера «Русского пионера» станут поиски смысла жизни.

А. Колесников

3 Клятва главного редактора.

стр. 2

Первая четверть Урок обществоведения. Почему трудно уволить человека. Владимир Путин о человечности.

стр. 6

Урок информатики. Спасение рядового Шермана. Никита Шерман про свое пожарное прошлое.

стр. 10

Сбор металлолома. Белый мусор, желтая точка. Екатерина Истомина в городе-призраке.

стр. 14

Прогул уроков. Моя жизнь в искусстве. Андрей Васильев о своем кино.

стр. 18

Урок иностранного. Языкопознание. Татьяна Юмашева о том, как полюбить иностранный.

стр. 20

Урок марксизма-ленинизма. Вандалы на «Мерседесах». Вита Буйвид в защиту изваяний вождя.

стр. 22

Урок труда. Как попасть в переплет. Реваз Резо про клей и картон.

стр. 24

Урок рисования. Физическая зависимость. Александр Шумский о том, как не стать художником.

стр. 26

Станислав Воскресенский о балладах Олега Бойко.

стр. 30

Вторая четверть

стр. 34 Собеседование. Восток и мерзлота. Курдская правда. стр. 40 Пионер-герой. Золотой мальчик. Один в школе.

Третья четверть

стр. 50 Урок китайского. 祖国 Уголок Отчизны в китайской степи. стр. 52 Урок кулинарии. Моя родная мамалыга. Сварено в Абхазии. стр. 58 Диктант. Целее будет! Широка страна моя родная.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Урок музыки. Псалмодии.

стр. 64 Сочинение. Одна на всех. Рассказ Дмитрия Глуховского. стр. 72 Фотоувеличитель. Сделано в СССР. стр. 77 Дневник наблюдений. Трудные дни. Зверович уходит в монастырь.

Четвертая четверть. Урок мужества. Родной прием. По России без ничего.

стр. 90

Урок географии. Горилландия. Наш корреспондент в семье обезьян.

стр. 94

Группа продленного дня. Завхоз. Песня о Родине. Михаил Куснирович о том, как ее правильно спеть.

стр. 102

Экскурсовод. У нас в Таганроге. Аркадий Дворкович, детские годы.

стр. 106

Пионервожатая. Земля в иллюминаторе. Анна Николаева о двух молоточках.

стр. 110

стр. 112 Худрук. Думать не делать. Сергей Пускепалис про искусство и кефир. стр. 116 Горнист. Слабоалкогольное озарение. Леонид Ганкин сдувает пену.

Правофланговая. В мире животных. Тина Канделаки о братьях и сестрах меньших.

стр. 118

Юный натуралист. Культ огурца. Екатерина Костикова в мире стебельчатоглазых.

стр. 122

стр. 126 Внеклассное чтение. Марина Палей. Контрольный поцелуй в голову. стр. 128 Табель. Отдел писем. стр. 140 Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов. стр. 143 Следопыт. Жасмин и бродяга. Никита Космин о последнем прибежище.

первая четверть 5

русский пионер №9. июнь–июль 2009

инга аксенова

Урок обществоведения. Почему трудно уволить человека. Владимир Путин о человечности. Урок информатики. Спасение рядового Шермана. Никита Шерман про свое пожарное прошлое. Сбор металлолома. Белый мусор, желтая точка. Екатерина Истомина в городе-призраке. Прогул уроков. Моя жизнь в искусстве. Андрей Васильев о своем кино. Урок иностранного. Языкопознание. Татьяна Юмашева о том, как полюбить иностранный. Урок марксизма-ленинизма. Вандалы на «Мерседесах». Вита Буйвид в защиту изваяний вождя. Урок труда. Как попасть в переплет. Реваз Резо про клей и картон. Урок рисования. Физическая зависимость. Александр Шумский о том, как не стать художником. Урок музыки. Псалмодии. Станислав Воскресенский о балладах Олега Бойко.

говорить о том, почему уволить человека иногда не получается так, как тебе хотелось бы. Для увольнения человека можно найти много поводов и причин. Большинство же руководителей в качестве незаменимого повода для увольнения сотрудника с удовольствием используют конфликт. Конфликты в коллективе, особенно в большом, возникают всегда. Это происходит ежеминутно, ежесекундно — просто потому, что между людьми постоянно происходят столкновения, прежде всего столкновение интересов. И здесь возникает главный вопрос. Достаточно ли у участников конфликта ума,

содержания. Например, очевидно, что каждый нормальный человек борется за реализацию тех задач, которые на него возложены. И если этот человек сталкивается с непониманием, с чьей-то попыткой свести на нет часто огромные усилия, приложенные для решения той или иной задачи, то, конечно, это приводит к конфликту. При этом у конфликтующего своя правда. Он тоже, как и оппонент, уверен, что сражается за дело, за эффективный результат. У меня были примеры таких ситуаций. Разбираться в них очень сложно, но, что совершенно очевидно, необходимо. На это

И если удается использовать конфликт для того, чтобы сделать ситуацию более управляемой, чтобы административные решения были более взвешенными, продуманными и просчитанными, то это хорошо. А если конфликт ведет в конечном итоге к склокам и к разрушению системы, это значит, что людям не хватило ума, опыта и характера. Причем здесь все три составляющие важны примерно одинаково. Мне иногда говорят, что, мол, если бы не ваше вмешательство, то того-то и того не было бы. А я могу честно сказать, что, например, если бы я, когда работал президентом, не вмешался в некоторые ситуации, то

дмитрий азаров

Из колонки, которую написал для «Русского пионера» председатель правительства России Владимир Путин, читатель поймет, как тяжело дается решение, которое едва ли не чаще всего вынуждены принимать топ-менеджеры во время кризиса: решение уволить человека. Один из главных топменеджеров страны (точнее, один из двух главных) доходчиво объяснит, почему надо и почему не надо этого делать, текст: владимир путин и читатель не сможет■ ■ ■ Кризис — это хороший воспитания и терпения, чтобы уходит время, много времени, не осознать ценностьповод и самое время, чтобы по- выходить из конфликта, из проб- но другого выхода просто не лемных ситуаций с пользой для существует. слов человека, кото-говорить о кадрах. Поговорить о том, как работать с людьми, дела и для людей? В принципе, в конфликте как рый знает об этой про-о том, кого и почему надо увоОтвет не так однозначен. Часто таковом нет ничего страшного. блеме больше и лучшелить, а кого и почему увольнять все зависит от причин, от сути Он просто должен вести к вывсех. ни в коем случае не следует. Поконфликта, от его внутреннего работке оптимального решения.

в России уже давно не было бы правительства. Такое порожденное внутренними конфликтами «броуновское движение» требует обязательного внимания, а на участников этого движения необходимо влиять, и порой крайне жестко. Еще много проблем возникает из-за торопливости и суетливости, которой грешат некоторые руководители. Помните известную фразу из басни Крылова: «А вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь»? Если люди не умеют играть, то пересаживать их с места на место просто бессмысленно. Я глубоко убежден, что от постоянных перестановок лучше не будет. Ни делу, ни людям. Те, кого пересадили, всегда будут говорить: «Ну, нам теперь полгодика надо, чтобы осмотреться…» И главное: я отчетливо понимаю, что другие, пришедшие на место уволенных, будут такими же, как

и их предшественники: кто-то будет знать суть проблемы хуже, кто-то лучше, кто-то вообще ни в чем разбираться не будет. В итоге же получится то же самое, что и было, если не хуже. Конечно, после этих слов кто-то может обвинить меня в фатализме. Но это как раз не фатализм. Фатализм, наоборот, в суете. А суета нужна, как известно, при ловле блох. При этом в такой сложной стране, как наша, суета еще ничего, кроме вреда, не приносила и, я уверен, не принесет. Для меня абсолютно очевидно, что из желания продемонстрировать свою власть, снова и снова разгоняя и собирая людей, ничего хорошего не получится. Люди будут собираться, рассаживаться, потом настраиваться на работу... А тут уже, смотришь, надо другую команду собирать. И так будет продолжаться бесконечно.

Труднее создать рабочую обстановку. Но еще труднее заставить людей работать. Это надо уметь. И если вы создали эту рабочую обстановку, мотивировали людей к работе, а они взялись за нее, то дайте людям довести их работу до конца. В ситуации внутреннего конфликта и противоречий в коллективе самое сложное для руководителя — это необходимость определиться: или расписаться в том, что у тебя все разваливается и ты просто не можешь работать вместе с этими людьми, или и себя заставить работать дальше, и других этим увлечь. Но совершенно ясно одно: стоит только раз расслабиться, и сразу начнется: один пришел — сопли пустил, другой пришел — расплакался, третий пришел — сказал, что это невозможно. Сколько раз так уже было. Это все нормально, кроме одного. «Невозможно» быть не должно. Если

русский пионер №9. июнь–июль 2009

рисунки: варвара аляй-акатьева

«невозможно» — вот тогда точно «до свидания». А если возможно — сидите и работайте. Уволить человека — серьезнейший вопрос. Иногда со стороны кажется, что человека надо просто метлой гнать. Но я вас уверяю, что это не всегда так. Ни в коем случае нельзя человека опорочить за глаза, нельзя уволить и выбросить вон только потому, что кто-то что-то тебе сказал про этого человека. Я слишком хорошо понимаю, что в таких случаях часто имеет место сложная политическая борьба. Кому-то, может, кажется, что в кого пальцем ни ткни, можно завести какое угодно дело… А потом смотришь — реальных материалов нет. А если нет, значит, человек невиновен. А если человек невиновен, пусть даже есть у него ошибки, это не значит, что его нужно выгнать и поставить на нем крест. Впрочем, если все же приходится увольнять, то надо это делать, прежде всего, корректно. Я, в отличие от прежних, советских руководителей, всегда

делаю это лично. Раньше ведь люди чаще всего не догадывались о своем увольнении и получали информацию о том, что у них плохи дела, из телевизора. Я обычно вызываю человека в кабинет и прямо с глазу на глаз говорю: «Есть конкретные претензии — такие и такие. Если вы считаете, что это не так, не соответствует действительности, то, пожалуйста, вы можете бороться с этим, оспаривать». Это касается и столичных чиновников, и региональных. Для объективной оценки очень важны прямые контакты: звонки, регулярные встречи. Тогда гораздо понятнее, кто чего стоит. Когда сидишь в Москве, многие вещи не очень-то и чувствуются. Вообще работа с людьми, прежде всего личная работа, личный контакт — это вещи, которые нужны не только для увольнения. Без личного контакта система не будет работать, она просто будет мертвой. Даже если я занят, но прихожу в кабинет и вижу бумажку, на которой, например, написано, что кто-то

звонил, я, даже если у меня есть всего пять минут, перезваниваю. Меня также всегда информируют о том, у кого и когда день рождения. Я практически всем звоню, поздравляю с днем рождения. Как-то была «прямая линия», и многие потом удивлялись, что я в курсе того, что у одного губернатора сегодня день рождения, и не верили в то, что я это помню. А я не мог не знать об этом: у меня эта информация с утра лежала на столе. У меня, можно сказать, просто такой стиль работы с людьми, это сложилось годами. Я знаю, что позвонить в день рождения, когда человек в кругу семьи, и поздравить — значит, оставить след в его душе. В любом случае, главное, что всегда должен помнить руководитель любого уровня: на нем лежит ответственность, которую он никому не может передать и расслабиться. Никогда нельзя убегать от решения проблемы, купаться в неведении и думать, что на тебе боженька заснул. ■ ■ ■ ■

■■Я

сминаю сапогами свежую, мокрую траву. В воздухе пахнет свежестью, хвоей и летом. Птицы заливаются неугомонными трелями со всех сторон, лес оживает, жизнь чувствуется абсолютно во всем. Вот застучал по стволу проказник дятел. Я поворачиваюсь на звук и пытаюсь отыскать его взглядом среди бесчисленного множества сосновых стволов, упирающихся своими кронами в самое синее в мире небо. Где-то кукует кукушка, лягушки запели свою утреннюю песню, стрекочут кузнечики. Я вдыхаю воздух полной грудью — хорошо! Через несколько десятков метров впереди замаячила тропинка, протоптанная несколькими поколениями людей десятилетия назад. Мои тяжелые шаги распугивают насекомых, которые врассыпную бросаются прочь, обдаваемые брызгами росы. Они прыгают, отползают, взле-

текст: никита шерман

тают, создавая вокруг меня еле заметную приятную суету. Выхожу на тропинку — она-то мне и нужна. Моя цель — озеро, расположенное чуть поодаль, за березовой рощей. Здесь идти гораздо проще и веселее. Солнце еще не припекает, а наоборот, создает приятную, поднимающую настроение атмосферу. Между ельником и рощей проходит просека, блестящая яркой полосой в чистых утренних лучах. Стоп! А это что еще такое? Что-то слегка шевельнулось шагах в десяти впереди меня прямо на тропинке. Это гадюка выползла погреться из своего сырого и мрачного жилища. Такое знакомство мне явно ни к чему: хоть и родился я в год Змеи, но на дух не переношу пресмыкающихся. Несколько раз громко топаю тяжелым сапогом по хорошо утрамбованной земле. Змея, пораздумав, нехотя уступает мне дорогу, отползая в заросли на обочине.

Березовик встречает меня успокаивающим шелестом листвы и кучей банок, прикрепленных к стволам деревьев. Каждая из них уже как минимум наполовину заполнена свежим, вкуснейшим березовым соком. Я подхожу к первой же посудине, откручиваю проволочный крючок и жадно припадаю к горловине, утоляя жажду. Затем аккуратно возвращаю банку на место и вытираю рукавом рот. Как же я все это люблю! Каждый листочек, каждую букашечку и даже этих змей, которых вообще-то терпеть не могу. Это все такое родное и знакомое. Это моя Родина! ■■■

Каких-то три абзаца, а читатель, наверное, уже начинает подозревать меня в психическом расстройстве. А если я скажу, что не цитировал Пришвина или

orlova

Сегодня урок информатики — совсем даже не урок, а большое лирическое отступление — или выступление? — президента «Одноклассников. ру» Никиты Шермана. Вместе с ним читатель побродит по лесам, вспомнит былое, улыбнется, всплакнет, но в конце концов неизбежно поймет, что же нас всех объединяет, одноклассников.

Бианки, а на полном серьезе пытался передать свое мироощущение, подозрения многократно усилятся. Потому что миновали уже те времена, когда основными ценностями отечественного гражданина были березки и грибочки. Ушла романтика советской эпохи, ушли ее символы и идеалы. Первоклашки не учат теперь наизусть «С чего начинается Родина?» Да и кто сейчас задумывается над такими вопросами… Есть отношения с Богом, с государством, с другими людьми, с компьютером и даже c автомобилем. Я не встречал в 21-м веке человека, у которого были бы свои особенные отношения с Родиной. Сказать по правде, я и сам не исключение. Единственный нюанс отличает меня от ряда сограждан — то, что в отношения с Родиной я все-таки вступал. Случилось это в декабре 1995 года, когда Родина ворвалась

в мой почтовый ящик повесткой из военкомата и потребовала отдать ей долг. Как и любой нормальный человек, я ненавижу отдавать долги. Признаться, я их и брать-то не особо люблю, но в данном случае меня, кажется, никто не спрашивал. А потому мне ничего не оставалось делать, как собраться и идти отдавать. Пикантность ситуации придавали два момента. Во-первых, как раз в эти дни начинался печально известный штурм Грозного. Слово «Чечня» тогда звучало буквально отовсюду, военкоматов всех боялись как огня, а людей забирали в армию патрули милиции прямо с улиц. У меня были знакомые — два брата, которым удавалось достаточно продолжительное время избегать призыва. Но как-то раз они по глупости загремели в вытрезвитель, и оттуда их сразу увезли в военкомат. Еще через

неделю они уже вовсю расплачивались с Родиной по счетам неподалеку от столицы Чечни. Надо заметить, что им обоим посчастливилось вернуться домой, хотя и не без потерь. С младшим мы встретились в госпитале через полгода после призыва — ему прошило очередью обе ноги. Но это так, маленькое лирическое отступление. Я знал, что добрые люди помогут договориться с Родиной об отсрочке моего свидания с Грозным. Гораздо сильнее меня волновало то, что мой призыв был первым с увеличенным сроком службы — два года. До этого все призывались на полтора, и воинские части были забиты злыми «дедами» и «черпаками», которым добавили по шесть месяцев службы. На поверку эти люди оказались не такими уж и свирепыми. По крайней мере, пока им удавалось оставаться трезвыми. Тем более что со времени приказа

прошло уже несколько месяцев и бойцы успели выплеснуть свою обиду на казармы, которые, правда, к нашему приезду успели восстановить. Осложняло ситуацию то, что трезвыми им удавалось оставаться только непродолжительные промежутки времени. Поэтому наши ночные встречи были частыми и очень запоминающимися. И тогда я впервые подумал о том, что же именно я должен вернуть Родине и, самое главное, зачем. В той части, где я служил, основным занятием солдат была работа на складах, уборка территории, наряды по столовой и традиционная осенняя разгрузка вагонов с углем. Иногда нужно было колоть дрова для котельной или бани, охранять (без оружия) какой-нибудь объект или выезжать на пожары. Да, вообще-то у нас была военизированная пожарная команда, но тушить было нечего. Я закончил

русский пионер №9. июнь–июль 2009

рисунки: варвара полякова

службу командиром пожарного расчета, но за все время был на пожарах два раза: один раз выезжали тушить торфяник и один раз — жилой дом в поселке, помогая нормальным, настоящим пожарным из районного центра. Зато пожарная машина была нашей любимой игрушкой и незаменимым помощником, когда нужно было что-то украсть. Дело в том, что каждый солдат в нашей части, отслуживший первые шесть месяцев, получал официальное посвящение (ремнем по жопе) в «черпаки», а вместе с ним и право употреблять алкоголь. Я потом понял, что эти первые «сухие» полгода были необходимы для осознания того, что в трезвом состоянии выживать в тех условиях крайне сложно. Пили там все: солдаты, прапорщики, офицеры, вохровцы, контрактники и просто случайные люди, оказывающиеся на территории военного городка. Кто-то делал это для настроения, кто-то от безысход-

ности, но находились и те, кто рассказывал страшилки про «нехорошее место», призраков и прочую нечисть. Мне кажется, нас было полно сумасшедших. Так или иначе, но спиртное было практически легализовано за редкими исключениями. Я получал сержантскую зарплату, по-моему, что-то около 17 тысяч неденоминированных рублей. Зарплата рядового была 11–13 тысяч. Бутылка самого плохого самогона в городке стоила 5 тысяч, а хорошего — 8–10. Понятно, что в части процветал бартер и другие формы взаиморасчетов, исключающие живые деньги. Например, каждому солдату полагалось 15 пачек сигарет в месяц. Но курили не все, а некоторым из тех, кто курил, 15 пачек было много. Поэтому каждый раз после получения сигарет мы собирали «лишнее» и в тот же день обменивали на несколько литров пойла. Стоит ли говорить о том, что жадность была сильнее

потенциального никотинового голодания. Но спиртное выпивалось за сутки, а бычки потом приходилось выковыривать из батарей недели две. Когда же заканчивались деньги и сигареты, а выпить очень хотелось, необходимо было достать что-то, что можно было обменять. Например, каждой весной мы ездили на пожарных машинах на закрытую территорию, чтобы заполнить водой пожарные емкости, расположенные рядом с каждым складом. Это на первый взгляд примитивное занятие открывало перед солдатами поистине богатые возможности. Разумеется, у нас не было доступа в сами склады, а небольшие окошки в этих помещениях располагались под самой крышой. И вот тут играл свою роль автомобиль. Один человек забирался на крышу «пожарки», аккуратно выставлял стекло в окошке и пробирался внутрь склада. Через несколько минут оттуда начинали вылетать

костюмы химзащиты, сапоги, резиновые перчатки и противогазы — все, что могло иметь хоть какую-то ценность на черном рынке. Возникал новый вопрос — как это все незаметно вывезти с территории. И тут опять спасала машина. В пожарных« ЗИЛах» два ряда сидений, чтобы расчет помещался туда полностью. И вот крышка сиденья заднего ряда, оказывается, поднимается, образуя замечательную объемную емкость. В общем, время мы проводили довольно весело. И при этом я понимал полную абсурдность и бесполезность происходящего. Зачем я здесь? Для чего? Почему именно я? В какие-то моменты я начинал даже завидовать своим собратьям, дислоцировавшимся в Чечне. Там, по крайней мере, была настоящая армия и понятный враг, в которого нужно было стрелять. Немного отпугивала вероятность слишком дорого расплатиться с Родиной за столь пустячный, в сущности, долг. Но эти два года казались мне тогда бесконечными. Наша часть располагалась в брянских лесах. Там, где за

■■■

Я подхожу к краю небольшого обрыва, внизу которого расстилается аккуратной гладью белое озеро. Под тяжестью кирзовых сапог часть земли осыпается и, игриво подпрыгивая на кочках, скатывается в воду, рисуя круги на поверхности. Достаю сигарету и спички. Чиркаю серной головкой о коричневый исполосованный бок помятого коробка. Спичка вспыхивает с шипящей страстью, заражая своим огнем сырой невкусный табак. Я глубоко затягиваюсь. Водомерки суетливо скользят по поверхности озера, изредка плещется озорной карасик, стайка головастиков удивленно смотрит на меня из воды. И мне кажется, что прямо сейчас я понастоящему счастлив. Больше ничего не имеет значения. Спасибо тебе, Родина, за эту минуту, эту секунду, этот миг. ■ ■ ■ ■ ■ ■

русский пионер №9. июнь–июль 2009

пятьдесят лет до этого шли ожесточенные бои. И когда у меня выдавалась свободная минутка, я очень любил уходить один в лес, бесцельно ходить там, размышляя о прошлом, настоящем и будущем. Думая о личных ценностях и целях. Представляя свою жизнь после, на гражданке. И вспоминая, как это было до. Как ездили мы с дедом на рыбалку в Уручье. Как носился я пацаном по широким полям, пил смородиновый чай, боялся змей и таскал на удочку красноперок. И в такие моменты не было для меня ничего дороже окружавшего меня леса, и травы, и озера, к которому меня ноги несли сами. Потому что нельзя долго оставаться трезвым в сумасшедшем доме, но можно сделать всего несколько шагов, чтобы забыть о нем. И тогда я понял, зачем Родина призвала меня к себе на эти два долгих года. Мне пришла наконец в голову та мысль, ради которой я вынужден был терпеть этот запах перегара, эти постоянные «фанера к бою» и 70-килограмовые ящики. Я осознал, что является для меня действительно важным.

■ ■ ■ Большая

африканская дискотека; вход бесплатный; «черный» пригород Детройта; километровая парковка между отелем Hilton и шопинг-моллом. Танцуют техно под магнитолу все. Кроме меня. Я соло стою в кругу танцующих: это граждане США, пятнадцатилетние афроамериканцы, освобожденные от расовых пут черным Цицероном, Мартином Лютером Кингом, и осознавшие свободу как необходимость обижать на «цветной» почве (и парковке) белых девушек. «Не ходите через парковку в молл. Это опасно. Мы дадим вам джип. Вы доедете на нем от входа до входа», — увещевал меня консьерж Hilton. «Но ведь идти всего метров четыреста!» «Им хватит. Это их район», — взывал к моим мозгам консьерж. Когда я стояла в кругу танцующих на январском льду негров (будем называть вещи своими имена-

ми), в моем мозгу на ниточках висела только одна мысль: «Впереди выносят дышло! ЦСКА на поле вышло!» Черный круг сжимался. Беги же, Катя. Я подпрыгнула на пятачке вверх. Выбросила вперед руки. Там кто-то даже упал от моего толчка в грудь, но это было уже позади. В спину мне полетели куски льда, оторванные от асфальта. Я никогда не любила Детройта. Я не знаю, существует ли в этом американском городе другой высокий сезон, кроме вмерзшей в землю зимы. Много лет назад, еще в блаженную эпоху розовых кадиллаков, автосалон в Детройте был назначен первыми автомобильными смотринами года. Прилетать в столицу штата Мичиган приходилось 4 января, выползая из-под новогоднего стола. Бывая почти ежегодно в Детройте, я утешала себя тем, что встречу православное Рождество в Нью-Йорке. Какая

текст: екатерина истомина

разница? Господу, в его православной версии, вообще все равно. Нью-Йорк, конечно, не совсем Суздаль, но Детройт — это Магадан. Только там когда-то, в мезозойскую эру прогресса, делали автомобили. «А это наша «Гадюка», — любуется хромoй волонтер музея Chrysler в «белом» пригороде Детройта. «Гадюка» — это Viper, болид Dodge, представленный в 1989 году. Я с омерзением смотрю на «Гадюку»: что за спорткар с хилым V8, да еще установленным спереди? За жареной картошкой только ездить на такой баранке. «Вы знаете великого мистера Цетше?» — улыбается волонтер, вставивший по страховке 32 зуба. «Я знаю доктора Цетше. Он был главой Chrysler, а сейчас руководит концерном DaimlerChrysler в Штутгарте», — сказала я. Автомобильный ветеран победонос-

но блеснул металлокерамикой и полез в карман, в район сердца. За орденом? «Я всегда ношу эту нашу фотографию с мистером Цетше», — похвастался он. Любительская фотокарточка была ламинирована. Те, кому не хватает средств на медальон, так обычно носят изображения возлюбленных. Усатый Дитер Цетше, человек в Германии легендарный, был «возлюбленным» для американца. Экономный швабский немец был огромной, словно кузов пикапа GMC, американской мечтой. Но мечте не суждено сбыться: «большая тройка» Детройта (Chrysler, GM, Ford) качалась на грани банкротства. Как только о банкротстве будет объявлено, в Детройт юному президенту Обаме нужно будет ввести армейские части: иначе здесь воцарится криминальная демократия. Кстати, армейские части в Детройт уже вводили — в 1967-м, когда

наталья львова

Если вам еще почему-либо дорога американская мечта, то этот репортаж-триллер Екатерины Истоминой из столицы автопрома made in USA, из Детройта лучше не читать. Заколоченные небоскребы, бывшие звезды маркетинга, пропахшие мочой и алкоголем, – инфернальная картина капитуляции могущественной державы. Не читается без слез.

рисунок: александр ширнин чернокожее население выжигало квартал за кварталом и было убито 43 человека. Башня General Motors, пока целехонькая, находится в центре Детройта, в разоренном Сити. Стеклянный 72-этажный небоскреб играет в пейзаже роль «яйца Брунеллески»: флорентийский Duomo, но только на границе Америки и Канады. Вокруг «яйца Брунеллески» пригрелись прочие архитектурные пигмеи. Это небоскребы, выжженные изнутри, с выбитыми стеклами. Часть окон была забита досками, и это означает, что там находится сквот. Ни полиция, ни коммунальные службы не смеют сунуть сюда носа. В Детройте есть и своя галерея Уффици — Kobo Arena, где проходит автошоу. «От Арены ни на шаг! — инструктировал меня чернокожий волонтер в прессцентре. — Опасайтесь спившихся белых. White trash. Они могут

зарезать». В Детройте носят не только холодное оружие, но и любят погорячее. Два года назад мой коллега, фотограф, отправился в Сити в магазин электроники за батарейками. С собой прихватил штатив, упакованный в чехол. Едва он переступил порог магазина, охрана повалила его на пол. Парень служил в десантных войсках, отбился. «У вас есть разрешение на ношение оружия?» — «Но у меня нет оружия!» — «А что в чехле?» — «Штатив!» — «Извините, у нас часто стреляют по кассе». Русский десантник бежал, забыв про батарейки. С тех пор в Детройт он ни ногой. В Чад или в Конго, говорит, поеду, случись там какой-нибудь автосалон. «В чем основная проблема американского автопрома?» — спросила я у менеджера GM. «У нас нет проблем», — сказал он. «Нет проблем, нет машин,

нет продаж?» — уточнила я. Мы шли мимо стенда Toyota в Kobo Arena. У менеджера нехорошо загорелись глаза, когда он увидел пикап Toyota Tundra, популярный в США японский автомобиль, чья длина составляет почти шесть метров. «Даже в пикапах вас бьют японцы!» — «Не надо устраивать Перл Харбор!» Вот голливудское самомнение: битва давно проиграна. Что такое White trash, «белый мусор»? Это белые, которые не смогли покинуть Детройт, бывшие автомобильные рабочие и бывшие автомобильные «белые воротнички» — из Chrysler, Ford, General Motors. Конечно, от Kobo Arena я немедленно отправилась на поиски какого-нибудь симпатичного White trash. Надо же, полагала я, поговорить с этими людьми. Чем живут, как, зачем. White trash уже поджидал меня на перекрестке. Это был Горлум в клетчатой ковбойской рубашке, джинсах и бейсболке с надписью NHL, из-под которой торчали седые космы. Он был пьян, вызывающе вонюч и с радостью алкоголика начал беседу первым. Горлум узнал, что я приехала на автосалон. У него хватило сил по-

говорить со мной о маркетинге. «Мы спеклись. Мы производим ничто. Все теперь делают китайцы, желтые хитрые мартышки, их миллиард. Когда-то у нас были машины, техника. Потом у нас был хотя бы маркетинг, но сейчас и его нет. Мы в своих мозгах абсолютно пустые». Он был умным человеком, «белый мусор». Он говорил, как говорил Парменид, как писал спустя 23 века Гегель: бытие определяет сознание, или существует только то, что мыслимо. В середине монолога White trash, брызгая ржавой от курева и беззубого рта слюной, вдруг начал наползать на меня, словно его ударили в спину ножом. Его держали не ноги, а стоявшие колом от мочи джинсы. Беги, Катя. Но я развернулась на каблуках и пошла по направлению к зданию бывшей пожарной охраны Детройта. Позади кто-то рухнул на асфальт. Под ноги в темноте покатилась бутылка из-под водки. Впереди, на расстоянии двадцати часов моей узенькой жизни мерцала еще неясной до конца святостью желтая точка. Звезда волхвов с Ближнего Востока. Очередное Рождество в Нью-Йорке. ■ ■ ■ ■

русский пионер №9. июнь–июль 2009

■ ■ ■ Получил SMS от отцаоснователя кинопроекта «Generation П» (описанного мною в искусствоведческой статье «Generation Пидор», см «РП» №6), голливудского режиссера Вити Гинзбурга: «Вставил тебя в плакат для Каннского кинорынка как одного из генпродюсеров нашего фильма. Оставить?» «Конечно, снять!» — такой ответ предвидят все осведомленные о моей скромности читатели. Но я ответил особым знаком. Молчанием. Потому что как колумнист «Русского пионера» не имею права на обычную человеческую скромность. А имею обязанность посмотреть (а потом и написать), что из этой идиотской затеи получится. Кстати, в следующем номере и выйдет моя традиционная каннская колонка. А пока отвечу на напрашивающийся вопрос: чем же заслужена

текст: андрей васильев

мной такая честь? Очень просто: в январе я нашел для этого проекта недостающие полтора миллиона долларов. Вернее, просил я полтора, а получил миллион сто — но это для нас, генеральных продюсеров, обычная вещь. Зато на второй напрашивающийся вопрос: у кого же я в разгар кризиса нашел миллион сто — я не отвечу. Потому что это вопрос уже не к колумнисту «Русского пионера», славящемуся своей честностью, а к кинодеятелю. Которые честностью никогда не славились. Не отвечу и на вопрос, через кого мне удалось организовать для этого фильма съемку на Красной площади (а мне удалось) — и не на Васильевском Спуске, на котором кинопробы ставить негде, а прямо напротив Мавзолея. Не отвечают генпродюсеры на такие вопросы. Даже коллегам не отвечают, не говоря уж о читателях. Потому что в следующий раз организо-

вывать Красную площадь под съемочную площадку им будет уже не через кого. Понятно, надеюсь, какая тяжелая жизнь у кинодеятелей, даже если становятся ими из чистых журналистских побуждений. Я свой первый опыт такого рода вспоминаю как чуть ли не самое в жизни журналистское западло. Пришел я как-то в конце перестроечных восьмидесятых в Дом кино смотреть — на предмет рецензии для «Московских новостей» — комедию Георгия Данелия «Настя». Кинокритиком я к тому времени был два дня с вчерашним, зато «Московские новости» были главным рупором перестройки. И приход оттуда журналиста становился в демократических кругах прямо визитом антигосударственного деятеля. Так что после фильма меня позвали на банкет. И что самое противное — вскоре потребовали тоста. А я-то уже попил-поел

наталья львова

Шеф-редактор Издательского дома «Коммерсантъ» Андрей Васильев в своей колонке объясняет, почему он стал бессребреником и почему начал говорить людям правду. Читатель поймет, что и то, и другое с Андреем Васильевым случилось оттого, что жизнь не оставила ему другого выхода.

рисунок: александр ширнин как взрослый, поскольку годы были голодные, и отказаться от тоста постеснялся. А чего сказать, тоже не знаю, потому что твердо решил фильм разнести. Вот как тут поступить кинодеятелю? В отсутствие опыта я выбрал паллиатив: и тост хвалебный произнес, и на банкете до последней бутылки досидел, и фильм в газете смешал с грязью. Но с возрастом такая легкость, конечно, проходит. Помню, пригласил меня продюсер Саша Вайнштейн на премьеру своего мюзикла «Метро». Естественно, не как журналиста, а как главу Издательского дома «Коммерсантъ», не чуждого культуре. И уже перед самым заходом на банкет я сообразил, что надо бы сразу на него и ехать, а не светиться в театре. Деятелю это, кстати, простительно. И вот перед самым входом в ресторан я остановил Вайнштейна: «Знаешь что, Саша! Давай, я тебе сразу

все, что думаю про твой мюзикл, выскажу, и ты сам решишь, приглашать меня или нет». И потом спокойно напился, не парясь, что у меня в газете будет написано. Впрочем, это тоже бескомпромиссность давно минувших дней. Вот два свежих примера, характеризующих глубину журналистского падения горе-кинодеятелей. Пример первый. Был я приглашен телеканалом СТС на предпремьерное обсуждение «Обитаемого острова» Бондарчука — Роднянского. Тоже, понятное дело, не как журналист, а как представитель культурной элиты: в компании с Ксенией Собчак, Дмитрием Быковым, Марианной Максимовской, Игорем Чапуриным. Причем задачу мне поставили жесткую — поскольку остальные, говорят, были настроены апологетически. Не помогли отговорки, что с Роднянским мы практически коллеги, а с Федей — старые приятели.

Ладно, думаю, тряхну журналистской стариной. Пришел трясти. А тут, как назло, Роднянский. Я нашелся: выведите, говорю, Роднянского — при нем я не смогу говорить правду. Он ушел. А я потом оправдывался: «Если бы я, Саша, так фильм не гнобил, его бы другие не так сильно хвалили». Но на премьеру все-таки не пошел — от греха подальше. Последний пример совсем позорный. Потому что связан с великим Богданом Ступкой, с которым мне довелось сыграть в фильме «Взять Тарантину» и вообще немало выпить. Больше того, будучи главой газеты «Коммерсантъ-Украина» (и такое пришлось пережить) я был соорганизатором киевского фестиваля «Богдан Ступка приглашает друзей», где мы с Мишей Ефремовым выступили с пионерскими речевками. — В обществе Богдана Ступки/ Совершаем мы поступки! — звонко чеканил Миша. — Мы совсем не проститутки/ Мы друзья Богдана Ступки! — эхом откликался я. Разумеется, с таким бэкграундом я не мог не быть VIP-гостем

премьеры «Тараса Бульбы». Хотя бы только для того, чтобы обнять ветерана. Не обнял. Во-первых, потому что на пре-пати опоздал из-за пробки. Хотя это бы еще ничего: впереди маячил банкет в ЦДЛ. Но к середине фильма, когда стало ясно, что все запорожцы в трактовке режиссера Бортко канают под депутатов от «Единой России», я понял, что в ЦДЛ не попаду. Больше того, пришлось и кино до конца досмотреть, чтобы на выходе в толпе затеряться. Ведь в фойе мог оказаться Ступка. Вдруг бы спросил: «Как тебе?» А он бы спросил. Осталось ответить на последний напрашивающийся читательский вопрос — и конец колонки. Зачем я с таким позорным прошлым опять затесался в кинодеятели? Сдуру. Вернее, от излишнего журналистского рвения. Впрочем, все поправимо. На презентацию «Generation П» в рамках каннского кинорынка я не пойду. А информацию, что там с нами, генеральными продюсерами, проделают, нарою у коллег-журналистов. И выдам за свою. ■

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Дочь первого президента России Татьяна Юмашева рассказывает читателям «РП», почему она решила выучить французский язык, почему для их с Валентином Юмашевым дочери Маши родными стали английский, французский и русский. Но главное, читателю после этой колонки становится я ясно, что такое любовь. ■ ■ ■ Я сама учу английский язык

уже 25 лет. Как все мы учили. Я закончила физматшколу, где английский рассматривался не очень серьезно, как побочный предмет. Потом факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ, где учили переводить с английского со словарем. Ну а потом, когда в начале девяностых оказалась первый раз за границей, стало понятно, что английский я не знаю. И пошли курсы — с погружением, без погружения, в группе, индивидуально, с перерывами… Да, сейчас я могу объясниться на любую тему, я читаю, понимаю англичан, но все равно ощущения легкости, которое мне бы хотелось иметь, нет. Поэтому к языкам у меня, я бы сказала, особое отношение. И как-то я прочитала статью о том, что ребенок до девяти лет может впитать пять языков, не уча их, а просто находясь в языковой среде. И необязатель-

но, чтобы ребенок жил в стране, где говорят на этом языке. Достаточно того, чтобы рядом с ним был человек, для которого этот язык – родной. И когда у нас семь лет назад родилась Маша, мы решили поставить эксперимент. Мы пригласили в Москву английскую няню. И в год Маша одновременно начала говорить и по-английски и по-русски. Когда дочери исполнилось два с половиной, к английской няне прибавилась француженка. Молодая девушка, которая разговаривала с Машей только по-французски. Первое время Маша молчала. Она говорила только «бонжур» и «мерси». А через месяц ее прорвало! Она говорила по-французски свободно и без акцента. И когда я слышала, как они друг с другом разговаривают, я наслаждалась музыкой языка. При этом я ничего не понимала, о чем они там говорят, смеются, может

текст: татьяна юмашева

секретничают… Я поймала себя на том, что начинаю завидовать собственной трехлетней дочери. А она прямо на глазах говорила все лучше и все быстрее. Мне было ужасно обидно за себя. И я стала брать уроки французского. Не у няни, конечно. У преподавателя, регулярные уроки. И на мое удивление, этот язык пошел и легче, и приятнее, и быстрее, чем английский. Мне хотелось говорить на французском. Я говорила, мне это безумно нравилось, я делала ошибки, и меня это не раздражало, я не комплексовала. На английском для меня важно сказать фразу без ошибки, я подбираю правильное время глагола, слежу за порядком слов, когда задаю вопрос, я уж не говорю про phrasial verbs, в общем, я не просто говорю, я работаю. Нет легкости. А во французском, который я знаю на порядок хуже, мне спокойно, легко.

Мне кажется, по структуре французский язык намного ближе к русскому. В английском фраза строится гораздо строже. Во французском намного больше свободы — как и в русском. В какой-то момент я начала говорить по-французски и с Машей и с ее няней. Просила, чтобы меня поправляли. Маша это не делала, а няня — с удовольствием. Я использую каждую возможность поговорить по-французски с носителем языка. И только если предмет очень серьезный, например, что-то с медициной, или деликатная тема, я перехожу на английский. Иногда мы развлекаемся с Машей, зная, что Машин папа по-французски ни слова. За завтраком, например, мы говорим о чем-нибудь, а Вале предлагаем угадать, о чем идет речь. Это очень забавно: он, конечно, попадает пальцем в небо, Маша заливается смехом. Но интерес-

но, что иногда он угадывает. Мы не знаем как, наверное, интуитивно. Но тяжелее всего было моей маме, когда она оставалась одна с Машей и ее няней. Она не говорила ни по-английски, ни по-французски, поэтому переводчицей у нее становилась Маша. И все мои попытки воодушевить маму начать учить английский натыкались на одну фразу: «В 75 не начинают». Однажды мы оказались на приеме за одним столом с четой Киссинджеров. Разговорились про языки. И жена господина Киссинджера — а ей тогда было за 80 — пожаловалась мне, что год назад начала учить испанский и что он ей очень тяжело дается. Она с трудом запоминает слова, приходится повторять по сто раз. Я сказала, что очень ее понимаю. У меня та же проблема, тогда я как раз только начала свой французский. Меня это приятно поразило. Я рассказала

об этом своей маме. Она мне ответила, что у кого-то есть способности к языкам, а у нее нет. И ни в какую не хотела даже пробовать. Но однажды я пригласила очень опытного пожилого английского преподавателя, он не знал ни одного слова порусски, но целый урок они смогли как-то объясняться, и после этого мама поверила в себя. И она начала учить английский. Правда, попросила русского педагога, я убеждала ее, что с носителем эффективнее, но она говорит, ей все-таки нужно первое время кое-что объяснять по-русски. Я очень рада, что она втянулась. Ведь кроме практической пользы это прекрасная тренировка для памяти. А какое огромное удовольствие, когда появились первые результаты! Возвращаясь к моему французскому. Я начала читать. Пока еще плохо понимаю фильмы, песни. Но когда с французами

начинаю говорить на своем несовершенном французском, они просто расцветают и прощают все мои ошибки. У Маши русский, французский и английский сейчас примерно в одинаковом состоянии. Она говорит без акцента, читает пофранцузски чуть похуже, потому что я не хотела путаницы, и она стала читать сначала по-русски, потом по-английски и только после — по-французски. Сейчас начали учить немецкий. Это — не для меня. Может быть, Валя захочет поучаствовать… Я представляю себе эту картину за завтраком: он с Машей обсуждает погоду за окном, а я пытаюсь угадать, действительно ли ей не нравится каша на молоке… Маше сейчас семь лет. И я понимаю, что она поздновато начала учить немецкий. Она уже учит во время уроков, к нам приходит преподаватель, а не впитывает в себя этот язык, как впитывала

английский или французский. То есть мы немного опоздали. Когда мы с Машей обсуждаем, какой язык у нее будет следующий, я предлагаю китайский или японский. А Маша думает про итальянский или испанский. Говорит, они оба очень красивые. У нас с Машей есть особое время, уже после того, как мы прочитаем книгу перед сном, потушим свет, и говорим на любые темы. В эти моменты я иногда узнаю самое сокровенное про свою дочь. Однажды я спросила ее неожиданно для себя: — Маша, как ты думаешь, что самое главное в жизни? Спросила и начала думать, что я бы сама ответила. Подумала — любовь. Жаль только, что она поймет об этом потом. Она долго думала. Я даже решила, она заснула. И вдруг она сказала: — Любовь. Мы разговаривали на русском. ■■■

русский пионер №9. июнь–июль 2009

рисунок: елена ужинова

за границу, начинают снимать всякую фигню». Ну ладно снимают. Так нет же — они это еще и показывают, выкладывают в свои ЖЖ, а некоторые еще и выставки делают. Не буду называть имен, чтобы никого не обидеть. Кстати, себя из этого списка я тоже не исключаю. Все же интересно, это тамошний genius loci мешает чужакам или наш, местный, помогает своим. От этих размышлений меня отвлекло незначительное событие, которое к фотографии имеет отношение косвенное, а к теме номера — непосредственное. Я встретила свою одноклассницу. Нет, это не про общественные сайты, про это у нас в другой рубрике. Одноклассницу я случайно встретила в само-

поэтому в Москве она решила встречаться со мною не за традиционным ужином в ресторане, а решила приехать ко мне в мастерскую. Интересно же, как этот пресловутый арт выглядит живьем. Все посмотрела, красочки потрогала, винца мы с нею попили, портрет она мне свой заказала, поговорили о том, о сем, но все равно ей было скучновато. А я так просто томилась. Работать в ее присутствии не получалось, и было искренне жаль убиваемого времени. Но одноклассница зависла, а выставить ее рука не поднималась. И тут мне на помощь пришла моя собака. Глаза у нее грустные, как и у всякой уважающей себя собаки. Но я интерпретировала этот взгляд

текст: вита буйвид как необходимость срочно отправляться на прогулку. Одноклассница пошла с нами. В одиннадцать вечера мы вяло прогуливались по бульвару на улице Крупской. Со стороны Ленинского проспекта на бульваре стоит незатейливый памятник — Ленин с Крупской сидят на лавочке. Никакой художественной ценности этот объект, на мой взгляд, не представляет. Стоит себе и стоит. Зима в этом году поганая — то мороз, то сырость, и несколько нижних плиток от памятника начали отваливаться. И вот мы видим: подходит к памятнику молодой парень, одет очень хорошо — дизайнер по виду или просто модный юноша, надевает строительные перчатки и спокойно так одну плиту отковыривает и несет в свой «мерседесик», припаркованный у обочины. На ремонтные работы это похоже не было. На парня никто

valery

Вообще-то наш фотодиректор Вита Буйвид должна была на этом месте рассказывать о чем-то своем, фотографическом. И рубрика полагалась тут «Фотодело». Но жизнь, как это ей свойственно, внесла суровые коррективы, сделав Виту свидетелем вопиющего надругательства над памятником вождю мирового пролетариата. А Вита не растерялась и провела урок■ ■ ■ Тема этого номера — «Ролете, когда летела из Лондона марксизма-ленинизма. дина». И я подготовила небольпосле интервью с фотографом Михеевым. Одноклассница Потому что всегдашое лженаучное исследование на тему: «Почему даже очень моя — вполне преуспевающая готова. хорошие фотографы, выезжая и страшно скучающая особа,

не реагировал. А меня просто взбесил вид оторванной плиты. Я же там каждый день с собакой гуляю, и наблюдать ободранные объекты мне не нравится. И не имеет значения, Ленин там сидит сверху или Пушкин. А парень уже за второй плиткой пришел, уже с монтировкой. Она сама не отваливалась. Говорю однокласснице — дай телефон на минутку. Я, честно говоря, хотела позвонить нашему главному редактору и спросить, нужен ли нам такой материал. А одноклассница, очень разволновавшись, стала воспитывать меня. Вот тебе уже столько лет, говорит, а ты все со своим пионерским задором. Ну позвонишь ты в милицию, парня заберут, а через час отпустят, посмотри, как он одет и машина какая, явно сынок чей-то, а меня потом найдут по номеру

мобильного и будет мне конец. Тут уж я совсем осатанела. От ее жизненной позиции. На всякий случай запомнила номер машины и двинулась в сторону дома. А парень уже приступил к третьей плите. Всю дорогу меня одноклассница учила правилам поведения в нашей отдельно взятой стране. И тут я увидела две машины ДПС, есть у нас там удобное место для засады. Я прямо с бульвара попросила одного самого солидного сотрудника подойти. В звездочках я не разбираюсь, поэтому звания назвать не смогу. Но выглядел он как главный. Я обратилась к гаишнику за советом — звонить ли мне в милицию в данной ситуации. Тем более что номер машины я уже успела забыть. Ответ был достойный: мол, хотите, чтобы потом таскали везде, можете звонить. При этом одна из патрульных машин рванула

в сторону памятника. Я сообщила однокласснице о своем намерении написать об этом колонку и предложила пройтись к памятнику еще раз. Собака в полном недоумении и восторге наслаждалась самой длинной прогулкой в своей жизни. При слове «журнал» одноклассница взвизгнула, велела ни в коем случае не подписываться своей фамилией, а также не указывать номер машины и тем более номер подразделения ДПС — еще же техосмотр получать понадобится, да и вообще мало ли что еще. Я уже стала испытывать неподдельный интерес к своей однокласснице и даже стала провоцировать ее на новые заявления, ехидно спрашивая, нужно ли изменить и ее имя. Ее ответ предположить несложно. И я честно оставила ее во всем тексте безымянной одноклассницей. И, как видите,

номер «Мерседеса» не указала и номер отдела ДПС тоже. Возвращаться к памятнику я не стала — нет, не испугалась, просто тривиально замерзла. Главному редактору звонить тоже не стала. Было уже за полночь. Правда, позвонила нашему арт-директору. Арт-директор был на какой-то вечеринке, фоном хохотали девицы, и мой звонок всех развеселил еще больше. Потом я позвонила своему другу-художнику, который сейчас готовит выставку про баррикады, а в ранней юности имел отношение к французским анархистам. Но он тоже весьма скептически и осторожно не высказал своего мнения. Я позвонила многим, и почти все сказали примерно одно и то же: да на хрена тебе этот памятник. Утром я пошла гулять с собакой. Дошла до памятника. Внизу не хватало пяти плиток. ■ ■ ■ ■

русский пионер №9. июнь–июль 2009

рисунок: ляля ваганова

■ ■ ■ Нынешний

кризис меня пока миловал, а вот в результате прошлого, дефолта 1998 года, я лишился работы. Несколько предыдущих лет я только то и делал, что работал. Ступенька за ступенькой я шел по карьерной стремянке вверх, и в результате... Что делать? Куда дальше идти — непонятно. Будучи по второму неоконченному высшему образованию сценаристом, с детства мечтавший сделаться писателем, я решил написать роман. Про что он должен был быть и как должен был быть написан, у меня были весьма смутные представления, но тем не менее я начал записывать, формулируя все то, что казалось мне интересным, красивым или важным, чтобы потом иметь возможность хотя бы относительно со стороны на все это посмотреть... В основном я писал на компьютере, но поскольку в своей

новой, безработной и беззаботной, жизни я начал много гулять, вскоре осозналась и необходимость в записной книжке или в блокноте какомнибудь. Молескиновских записных книжек тогда в наших магазинах еще и в помине не было, а из того, что было, я выбрал себе какой-то самый простой блокнот с салатового цвета страницами в клетку — просто потому, что он поместился бы в любой карман. Но шло время, и постепенно я полюбил писать от руки. Я обнаружил, что от руки мысли плавнее облекаются в слова, текст становится менее рубленым, более вязким, да и мысли в него облекаются уже совсем не те, которые приходят в голову, когда ты сидишь за столом и горбатишь пальцы о клавиатуру компьютера. Конечно, совсем без компьютера не обойтись, но все-таки...

Одним словом, я понял, что мне нужна хорошая тетрадь. Я пытался пользоваться обычными общими тетрадями, но у них оказалась слишком мягкая обложка и писать в них не за столом, а на коленках, например, было неудобно. И тогда я решил сшить и переплести себе тетрадь.Поначалу, конечно, не сам решил сшить, а пойти в переплетную и заказать себе тетрадь по индивидуальному проекту... Как-то раз во время прогулки по району Петровки в Малом Каретном переулке я обнаружил самую настоящую, с вывеской еще советских времен переплетную мастерскую. Но ее работник Николай как-то лениво ответил мне, что на самом деле я и сам могу ее сшить, а ему, дескать, с таким заказом возиться нерентабельно. Ну, переплести тетрадь, предположим, я еще кое-как бы смог, но сшить ниткой блок? И тогда

текст: реваз резо Николай за какие-нибудь 2–3 минуты на наглядном примере только что сшитого книжного блока объяснил мне, как сшивать тетрадки в блок. Запарился я не на шутку! К первой своей тетради я специально подобрал бумагу, потом извел целый картридж эпсоновских чернил, печатая на желтоватых страницах хромово-зеленую сетку линеек, через того же Николая из переплетной в Малом Каретном выяснил, где можно купить немного переплетного материала, который, как оказалось, называется кондовым словом «бумвинил»; да и вообще — где можно ознакомиться с ассортиментом материалов для переплета... За закладкой, на профессиональном языке именующейся «ляссе», я отправился в ближайший магазин всяческой фурнитуры, где под удивленные взгляды разновозрастных теток и девиц выбрал тесьму «вьюнок»

саша ауэрбах

Здесь читатель может расслабиться: все тяготы трудных времен берет на себя редактор отдела спецпроектов ИД «Ъ» Реваз Резо, который, можно сказать. своими руками плетет и переплетает свой невероятный выход из так называемого кри… хотя не будем даже упоминать, поскольку для Реваза все это уже позади. А для читателя еще только начинается.

темно-коричневого цвета. Блок для своей первой тетради я перешивал несколько раз. Вместо марли (до сих пор не знаю, как она правильно называется), при помощи которой блок крепится к обложке и к которой пришивается закладка, я использовал театральный холст, рассудив, что если со временем пропитанная клеем марля рассохнется и начнет крошиться (как-то мне уже приходилось сталкиваться с таким), то театральный холст — это на века. В общем, тетрадь у меня получилась знатная! Только вот, сшив ее, я вдруг понял, что мне нечего в ней писать. То есть ни в ней, ни на компьютере мне как-то совсем не хочется писать. А хочется шить тетради и записные книжки, шить и переплетать. Одним словом, так и не став писателем, я превратился в переплетчика. Мне было 33...

Но я был рад! Прозу я приравнял к поэзии и оттачивал появлявшиеся фразы, проговаривая их про себя, словно молитву, сотни раз. В тексте для меня стал важен ритм. Я пришел к выводу, что содержание текста мы постигаем не столько через значение использованных в нем слов, сколько через ритм, который начинает пульсировать в нас, когда мы читаем. На этот ритм постепенно нанизывается наше дыхание и, в сущности, мы впадаем в транс. Каким он будет, зависит от ритма произведения... А сшитые тетради и записные книжки я продавал. Как-то раз, гуляя в районе Патриарших, в Большом Палашевском переулке я наткнулся на магазин «Новодел». Среди прочего там продавались и записные книжки. Я внимательно рассмотрел их и констатировал, что мои, пожалуй, лучше. Сданные на про-

дажу 2–3 тетради из имевшихся довольно быстро продались. И тогда с штучного производства я перешел на серийное. В общей сложности я сделал таких серий пять, тиражом от 10 до 25 экземпляров. Конечно, на деньги, вырученные с таких малотиражных серий, было не прожить, но я подрабатывал еще где-то что-то, а продававшиеся книжки вносили в мой тогдашний бюджет довольно ощутимый вклад. Я продавал их в магазине марок, в сети бюро находок, в ЦДХ, продавал и через сообщества в ЖЖ. В принципе, получался неплохой бизнес. По себестоимости материалов книжка маленького формата обходилась мне рублей в 25. В магазины я сдавал их по 250 рублей, чтобы на выходе они стоили не более 500. Думаю, то, что они были вручную сшиты «крученым льном»,

особого значения не имело. Дело было в бумаге (чаще всего я использовал крафт), в оригинальном и удобном переплете (со временем я начал делать карман на заднем форзаце и патрон для ручки или карандаша) и, может, еще в том, что почти во всех сериях последняя тетрадка блока была проперфорирована на отрывные листочки-визитки — этакая довольно практичная, кстати, фишка, которую и по сей день я почти нигде не встречал. Так что, думаю, перейди я тогда на промышленное производство, имел бы теперь свой свечной заводик. Но все получилось совсем не так… Неожиданно я заболел, денег на жизнь в Москве не осталось, и я, прихватив с собой самую первую сшитую мной тетрадь, уехал в Грузию, домой, где не был до этого без малого 15 лет, уехал писать… ■ ■ ■ ■ ■

русский пионер №9. июнь–июль 2009

рисунок: маша сумнина

оно выглядит переоцененным, но я сейчас не о деньгах. Я о силе воздействия. Даже окрепшее сознание с удовольствием сдается в плен арт-объектам. При этом те, кто «не рубит», считают, что современным художником быть несложно. У нас прогрессивная художественная мысль до сих пор подвергается регулярной обструкции. Последнее неудивительно — эстетические стандарты нескольких поколений выросли на карикатурах Херлуфа Бидструпа. В любом случае, я уверен, народные массы к искусству относят пейзажи с ярмарки, но никак не работы Баскья или Кита Харинга (о русских даже и не говорю). Средний обыватель вам скажет: я тоже так могу. Может, да не так. Не хочу называть себя средним обывателем, но несколько лет

Посвящение в modern art произошло в 2000 году, когда в Москве олигархи скупали постдефолтный антиквариат, а в Лондоне открылась Tate Modern. Изучая архитектурные особенности лондонских магазинов, мы с товарищем случайно попали в Королевскую академию искусств на выставку «Апокалипсис». Нас заманил подзаголовок «Красота и ужас в современном искусстве». Надо заметить, что в тот момент понятие «современное искусство» для меня сводилось в основном к героям поп-арта. Правда, в моем активе было знакомство с неформальными московскими художниками начала девяностых и участие в полуподпольной галерее, но это было как-то неосознанно. Осознание Силы наступило на втором часу просмотра

и Young British Artists (Лондон), наверное… Первый и самый главный вывод — настоящее искусство, каким бы извращенным оно ни казалось, подействует даже на сантехника. Это заблуждение — считать contemporary art элитарным удовольствием. Объясните правила, и при правильном настрое даже работа «Ад» братьев Чэпмен поразит сильнее, чем фильмы братьев Коэн. «Ад» — это скульптурная композиция в масштабе «Лего», где мутантынацисты мучают, насилуют и уничтожают мутантов-ненацистов. Жуткая вещь, кстати, сгоревшая в огне. Но это как фестивальное кино — не развлекает, а «заставляет задуматься». Но то, что в кино запретили бы к показу, на выставке открыто демонстрируется. На той же

наталья львова

image forum/east news

В своей более или менее исповедальной колонке генеральный продюсер «Русской недели моды» Александр Шумский наконец-то расскажет миру, как он хотел стать художником и что из этого получилось. А история весьма поучительная — для продюсеров, для художников, да даже и для текст: александр шумский нормальных людей. Читателю остается только определится — к ■ ■ Современное искусство явно назад я чуть не стал «совреэкспозиции «Апокалипсиса». кому он принадле- недооцененная штука. Правда, менным художником». Именно Все-таки есть разница между на фоне вездесущего кризиса в кавычках… «Чемпионами мира» (Москва) жит.

выставке в Лондоне хитом стала скульптура мертвого папы Римского, погибшего, согласно воле художника, от метеорита. Особенно меня восхитила маленькая деталь: в стеклянном потолке была дырка, сквозь которую означенный метеорит «влетел»; стекло соответственно было рассыпано на полу. Кто-то скажет: ну и что за бред? Но мне это показалось изящной издевкой над католической церковью — только подумайте, кто мог направить метеорит в голову папы Римского. Итальянский художник обозначил истинное место церкви… Короче, соприкосновение с прекрасным (ну ладно, кроме Чэпменов) дало приятный долгоиграющий эффект. Даже розовая надувная собачка Джеффа Кунса размером с трактор — экспонат «Апокалипсиса», — и та мерещится до сих пор. Короче, вышел я из Королевской академии искусств

новым человеком. Конкретно расширил сознание. С тех пор — полное ощущение того, что стал понимать язык рыб и пауков. Через два года была «Документа 11» в Касселе. Серьезный смотр современных художников, проходит раз в пять лет. Помнится, «Документа» 2002 года курировалась каким-то африканцем, поэтому было много маловразумительных фотографий и изобразительного искусства с африканского континента. Даже я — уже разбирающий слова в паучьем шуршании — не достиг катарсиса. В то же время я обнаружил Мэтью Барни — он как раз напугал общественность циклом Cremaster. Мэтью Барни — это муж Бьорк, но более отмороженный в своих проявлениях. Бьорк — нарядная красавица, но на фоне мужахудожника она школьница. Посмотрите фильмы Мэтью Барни, если вдруг еще не видели их. Это

настоящая киноиллюстрация к выражению «дикая сила искусства» — потом будете смотреть сны с участием его героев… А вот акула Деймона Хирста мне не снилась, распиленная вдоль свинья тоже. На его сольной выставке в Saatchi Gallery меня «восхитила» разлагающаяся голова коровы в стеклянном кубе, которую пожирали тысячи мух. Работа, несомненно, облагородила чью-то частную коллекцию. Модные художники иногда предлагают пережить интересный опыт, но на то они и художники, чтобы увлекать и совращать. Недавно прочитал: механизм подсадки на кокаин очень прост: человек, употребив порошок один раз, все последующие разы делает это в надежде получить первоначальный кайф. Будто первый раз настолько яркий и поднимающий, что в погоне за этим ощущением юзер снюхивается (или что он там

делает с кокаином). Я думаю, без физической зависимости тут не обойтись, но если эта концепция верна, тогда современное искусство — это чистый кокаин. При этом все законно и без последствий для здоровья. В моем случае однозначно — в погоне за первым впечатлением я был и на «Документах» в Касселе, и на «Манифесте», и на Венецианской биеналле, да и вообще — приезжая в любой город, я первым делом ищу местный музей современного искусства. Не знаю, как там с кокаином, но с каждой выставкой кайфа становится больше. Когда начинаешь лучше вникать в молчание рыб, появляется зависимость. Наверное, немалую роль играет исключительность и эксклюзивность арт-среды. Так, видимо, и подсаживаются на коллекционирование современного искусства. Каждый человек по-своему переживает

русский пионер №9. июнь–июль 2009

sipa press/fotobank

image forum/east news

встречи с объектами искусства. Некоторые объекты настолько аддиктивны, что и двадцать миллионов за «Яйцо» Кунса покажутся небольшой платой за желание переживать эстетический оргазм снова и снова (но в Москве таких, похоже, не нашлось, впрочем, и «Яйцо» — не «Надувная собака»). Короче, жизнь в искусстве началась с апокалипсиса. И как-то естественно пришло желание создать десяток произведений искусства, начинить ими выставку собственного сочинения и, так сказать, войти в пантеон. Я даже придумал, что и как хочу сделать. Поскольку рисовать не умею, я сделал выбор в пользу видеоинсталляций. А что, снимаешь концептуальные планы/ тексты/движения, монтируешь изысканно и применяешь разные примочки, чтобы смотрелось красивее. Это был рывок в сторону чистого творчества, а не желание что-либо доказать. В процессе экспериментов я обнаружил, что если изображение проецировать на стену сквозь вентилятор, то появляется любопытная текстура, так ценимая на выставках современного искусства. А если рассматривать крупные планы

сквозь разные линзы, то фиг поймешь, что ты там наснял, что тоже, кстати, весьма ценно. Учитывая основной род занятий — public relations, — мне было нетрудно придумать концепцию будущего мира, который я собирался отснять. Дело было за малым — набрать видеоматериал. Бегать с камерой, правда, мне скоро наскучило, да и упражнения по зарабатыванию денег отнимали много времени. Проект был заброшен на ранней стадии. И хорошо, что не дошел до конца — точно опозорился бы. Может, технически и можно соответствовать, но этого для настоящего искусства мало, как вы понимаете. Занятие артом должно быть не основным, а единственным. Тогда можно будет дойти до кондиции признанного художника, если есть идеи и талант, конечно. Пиарсоставляющая и роль галеристов в современном художественном процессе несомненно огромны. Но вся конструкция (да и весь, так сказать, маркет) обрушится без тех, кто умеет воплощать свои идеи наяву и готов ради этого все бросить. Заниматься этим как хобби — прямой путь на рынок около ЦДХ. Мое наивное

желание творить обломалось о невозможность стать артотшельником. Впрочем, оно обломалось и о понимание того, что настоящих художественных высот мне не достичь. Окончательно я это понял, посмотрев фильм AES+F про молодежь с ракетами. «Последняя битва», кажется. Такое по ходу не создашь. Настоящие работы должны не только возбуждать (коллекционеров), но и побуждать. Вот еще одна история. Мой знакомый рассказал, как школьником попал на выставку американской фотографии в Москве — в семидесятых! И это его так «торкнуло» (узнаете знакомое слово?), что он стал заниматься фотографией. Фотографа из него не получилось, зато он преуспел в другом. Но пример созвучен с моим, только у меня вместо фотографии были, страшно сказать, расчлененные нацисты-солдатики и акула в формальдегиде. Возможно, главный секрет современного искусства в том, что при всей безумности арт-проектов мы — зрители и любители — остаемся нормальными людьми. Попробуйте на себе. ■ ■ ■ ■ ■ ■

orlova

На этом уроке музыки будут твориться дела воистину пионерские: ведь можно ли иначе, как первопроходцем, назвать замминистра экономического развития РФ Станислава Воскресенского, выступившего в роли музыкального продюсера? И разве не достоин пионерского галстука авторисполнитель Олег Бойко, который сам себя счита- текст: станислав воскесенский, олег бойко ет новым продолжателем древнего балладного что в отличие от всего спектра жанра, который когда-то назывался «псалмодия»? Дабы избе- «замечательной» отечественной жать упреков в голословности, к уроку музыки, по просвети- музыки, вливающейся в нашу с телеэкрана и модных тельской инициативе продюсера Станислава Воскресенского, жизнь радиостанций, этот проект приложен диск с балладами. А дальше проще некуда: читатель действительно станет пусть и нестановится слушателем и сам все оценивает. большим, но вкладом в историю русской музыки.

Эпизод 2. Как? ■ ■ ■ Слово

«продюсер» в России скорее ругательное. Сразу в голове возникает образ воротилы, грабящего музыкантов. В проекте «Пора разлива рек» моя роль минимальна и сводится к продюсированию в старом добром смысле: связать талант и слушателя. Через выбор музыкантов, через выбор средств записи, просто через эмоциональную поддержку. А эмоций вложено немало…

Эпизод 1. Почему? Несколько лет назад Олег Бойко, лидер московcкой модной

клубной группы Mother’s Little Helpers, исполнявшей что-то в стиле брит-рок на английском языке, сказал мне, что по-английски больше пишется и стали рождаться совершенно странные мелодии и тексты на русском. С первых же песен, которые были просто сыграны под акустическую гитару и компьютерный бит, я влюбился в этот проект. И с самого начала решил: этот проект должен состоятся. Не хочется пафоса, но с самого начала такая внутренняя убежденность была связана с тем,

С особой гордостью за результат и с особым сожалением за резкое сокращение нервных клеток собственного головного мозга сообщаю, что диск переписывался полностью от начала до конца четыре раза! Почему? Потому что после очередной записи мы садились с Олегом и просто чувствовали, что «не то». Что конкретно — объяснить невозможно. То струнные какие-то невыразительные, то отсутствие жизни в голосе. Иногда просто нет причины, и все, просто слушаешь и понимаешь — «не то». Поскольку классическая задача

рисунки: ляля ваганова Итак, год спокойной и кропотливой работы — и диск в мрачном конверте перед вами.

Эпизод 3. Что? Что сказать про жанр музыки? Говорят, что это восстановление традиций русской баллады. Но думается, что музыкальные критики придумают что-нибудь, чтобы обозвать как-нибудь иначе этот стиль. Но это не так важно. Важно, что этот проект очень про страну. Он навеян многочисленными поездками по городам, часто небольшим, в средней полосе России, включая Оптину Пустынь. Музыка глубока и неоднозначна, местами как четко сдирежированный немецкий оркестр, местами — рваная и неожиданная. Наша Родина — она такая. Бойко говорит, что это молитва, облаченная в звук. Наверное, это так. Станислав Воскресенский

русский пионер №9. июнь–июль 2009

шоу-бизнеса «побыстрее записать и заработать денег» не стояла изначально, мы могли себе позволить просто решить, что делаем паузу, меняем музыкантов, студию и звукорежиссера. Во время последнего захода совпало все. Музыканты прочувствовали проект и помещение студии, а главное, эту музыку почувствовал звукорежиссер, что само по себе большая редкость. Композиция «Суета» (12-й трек на диске) далась тяжелее всего. В оригинале 11-й и 12-й треки — одна композиция, слушать лучше подряд не прерываясь. Сколько раз ее переписывали, даже не помню. Не могу не остановиться, потому что это мое любое произведение. Записывали последним — учли опыт прошлых версий, при которых эмоционально запись именно этой вещи высасывала так, что музыкантов не оставалось ни на что…

■ ■ ■ Как

жанр русская баллада сформировалась уже очень давно. Берущая свое начало в военных плачах и церковном духовном стихе, к 19-му столетию баллада становится ярчайшим явлением русской литературы того времени. Лучшие мастера — Пушкин, Жуковский, Батюшков и другие возводят жанр в ранг абсолюта навсегда, задав ему тон предельной искренности, как в те времена бы сказали — псалмодии, то есть выпевания каждого звука слова. Сюжеты, очень часто на эпическую и лирическую тему, и по сей день завораживают своими яркими образами, практически всегда приводя повествование к иносказанию, то есть к притче. Вообще восприятие сюжетной линии испокон веков стояло на возможности славянской души даже в простых вещах прочитать нечто большее и во всей чистоте своей вписать в книгу жизни, из которой как раз все сюжеты балладные и черпались и, собственно, до сих пор черпаются. Отдельно хотелось сказать о способности русской души

положить голову на ладонь и прислушаться к песне ли, к рассказу ли, что тоже несомненно отразилось в русской балладной лирике всех времен. Следующий этап развития баллады — это взаимодействие ее с музыкой. И вместе с колоссальным развитием искусств в 19-м веке, конечно же, такой жанр не мог не просиять на отечественном музыкальном небосклоне. К нему обращаются пророки русского музыкального языка М.П. Мусоргский, Н.А. РимскийКорсаков, П.И. Чайковский, С.В. Рахманинов и вписывают золотыми буквами в мировое музыкальное наследие русский балладный эпос. Поражает прежде всего новаторство, смелость музыкального мышления и как эти понятия сопрягаются с корневой архаикой. И немудрено, достаточно вспомнить первых носителей жанра — безымянных гусляров-сказителей, без которых невозможно представить развитие баллады, путь ее от былинного сказа к тем шедеврам, которые по праву считаются жемчужинами мировой музыкальной культуры.

К великому сожалению, развитие в 20-м веке баллады оказалось недолгим и вместе с другим наследием практически всех видов искусства она была растоптана смутным временем революции и последующим периодом полного обнищания национального музыкального пространства. И все попытки вернуться на прежний актуальный уровень русской музыкальной культуры превращались в китч, ничего общего с предыдущими достижениями не имеющий. Собственно, работа, которая представлена слушателю, — слабая попытка нащупать «времен связующую нить», интуитивно соединить чистый лист грядущего с достижениями великого прошлого. Насколько это удалось, не нам решать, мы только отдались стихиям вольного творческого всплеска и желанию еще раз напомнить о незаслуженно забытом творческом наследии русской музыкальной культуры, имя которому — баллада. Олег Бойко ■■■■

вторая четверть 33

русский пионер №9. июнь–июль 2009

инга аксенова

Пионер-герой. Золотой мальчик. Один в школе. Собеседование. Восток и мерзлота. Курдская правда.

текст: антон уткин фото: андрей царев

В своем очерке наш спецкор Антон Уткин, надо признать, ударно перевыполнил план: он отправлялся в Пензенскую область собирать материал про одного пионера-героя, а в итоге собрал сразу про двоих, потому что неизвестно, кто больше герой — единственный ученик в школе или его единственный учитель. Зато читатель безусловно в — Швабра падает — баба порадует, — го- в город, дочку, естественно, забрали с совыигрыше. ворит Юрий Николаевич. бой, и Вова остался один. Я расспрашиШвабра падает уже не первый раз, но примета как-то не сбывается. Те, кто радовали, давно живут в областном центре. От двух жен, с которыми Юрий Николаевич в беспросветном разводе, у него трое детей, алименты и, как он подчеркивает буквально ежедневно, поэтическое настроение. По поводу и без повода он обильно цитирует Пушкина, Некрасова и Блока, расхаживая по дому в стоптанных валенках. Весь же дом увешан досками с выжженными на них советами Омара Хайяма как можно ярче прожить свою жизнь. Кажется, именно эти советы и привели Юрия Николаевича к его нынешнему холостяцкому состоянию. Впрочем, детским вниманием он не обделен — такая уж у него работа. В хиреющей деревне Скачиха нет газа, магазина, аптеки, зато есть действующая начальная школа, в которой учится всего один ученик — третьеклассник Володя. Учитель там тоже один — Юрий Николаевич. В школе он преподает все положенные предметы, а заодно является и ее директором. Когда-то вместе с Володей училась еще девочка Настя, но в прошлом году ее родители переехали

ваю о ребенке в надежде увидеть современного Филиппка, золотую головенку, но проза жизни готовит небольшую неожиданность. На утреннем холоде «Москвич–412» никак не хочет заводиться, наконец мотор фыркает и мы отправляемся в школу, до которой ровно семнадцать километров. Дорога идет полями. В длинных лужах вдоль полотна весело бежит оранжевое отражение восходящего солнца. — Чаще я на велосипеде туда езжу, — говорит Юрий Николаевич.— Бензин уж больно дорог. На велосипеде полтора часа дорога занимает. Но это даже хорошо: едешь, думаешь, свежим воздухом дышишь, природа вокруг. Хорошо ведь, да? Я неуверенно соглашаюсь. Любопытство мое возрастает, но машина встает опять. — Полнолуние, бесы разгулялись, — поясняет Юрий Николаевич и идет копаться в моторе. От асфальта в Скачиху ведет избитый проселок длиной в три километра. — Дорогу чистят по двум поводам, — говорит Юрий Николаевич, — на выбо-

... Скачиха нет газа, магазина, аптеки, зато есть действвующая начальная школа, в которой учится всего один ученик — третьеклассник Володя...

русский пионер №9. июнь–июль 2009

ры или когда в мир иной кого провожают. Зимой приходится велосипед отсюда на себе таскать. Ольга — мама единственного ученика — работает в школе техничкой. В ее обязанности входит растопка печи, уборка помещения и приготовление чая для директора. Школьное здание — обыкновенная изба, состоящая из одной комнаты-класса, но зачем-то оборудованная пожарной сигнализацией. — Кто ж ее тут услышит? — спрашиваю я. — Не знаю, — отвечает Юрий Николаевич. — Так положено. Школа работает уже три года, а до этого за неимением учеников пять лет стояла на консервации. Когда Володе исполнилось семь лет, Ольга написала заявление в РОНО, и школу снова открыли, а Юрия Николаевича пригласили сюда на работу. Несмотря на семнадцать километров, согласился он не раздумывая, потому что к тому времени уже понял, что с Омаром особенно не разживешься. К нашему приезду печка растоплена и чай готов. За партой старого образца

Школьное здание — обыкновенная изба, состоящая из одной комнаты-класса, но зачем-то оборудованная пожарной сигнализацией с откидной крышкой нас ожидает единственный ученик. — Печку сам клал, — рассказывает Юрий Николаевич, обходя свои владения. — Были здесь только стены да пол. Сегодня в меню: окружающий мир (бывшее природоведение), математика, чтение, русский язык и физкультура на десерт. Географию окружающего мира изучают по старой карте Советского Союза. Юрий Николаевич показывает новые границы нового государства, но и то, что осталось, представляется Вове необъятным. — Это все наше? — с искренним изумлением спрашивает он. — Наше, наше, — снисходительно успокаивает его Юрий Николаевич. Полгода назад он возил Вову в районный центр в краеведческий музей. На сегодняшний день это самая дальняя его поездка. Да

и сам Юрий Николаевич впервые увидел Черное море только прошлым летом — на неделю ездил в Геленджик. Не скрывает, что со времен развода это самое сильное его впечатление. В этой школе, как и во всякой другой, имеются свои традиции. На простых переменах учитель с учеником с увлечением играют в шашки, а во время большой Вова печет себе картошку. Сказать по правде, ученик не кажется мне чересчур способным: с каким-то фатальным постоянством он путает дательный и творительный падежи и почти не дружит с таблицей умножения. — Как это так, — возмущается преподаватель, — в деревне и не знать таблицу умножения?! А может быть, присутствие незнакомых людей мешает сосредоточиться единственному ученику, зато уж артистических способностей ему не занимать. Стихи он читает изумительно, особенно Есенина. — «Белая береза, — старательно выговаривает он, поводя рукой в сторону

окна, — под моим окном принакрылась снегом, точно серебром...» Но морфология снова играет с ним досадные шутки. — Что же это ты, — усмехается Юрий Николаевич, — папу загнал в третье склонение? Вова обиженно сопит, хмуро поглядывая на нас исподлобья. Потрескивают дрова в печке. Дымятся черные бока подгоревших картошин. — В слове «Вова» сколько слогов? — Один, — упрямо твердит Вова. — Эх, Во-ва, — вздыхает расстроенный преподаватель, — надо учиться, а то будешь всю жизнь по деревне ходить, смотреть на то, что коровы оставляют. И Юрий Николаевич рассказывает Вове про Ломоносова, про то, как он шел с рыбным обозом в Москву за знаниями, и показывает его путь все на той же старой карте СССР. С Ольгой беседуем, сидя на толстых пеньках под белоснежными березами. Березы истекают соком, сверкающие на солнце капли увлажняют землю, и она бездумно блестит под лучами апрель-

ского солнца. Чьи-то куры лениво гребут в школьном дворе. Над самым ухом кричит петух, словно хочет положить конец занятиям и объявить перемену. Мама Ольгу в эти края привезла в семилетнем возрасте, то есть двадцать лет назад. Мама украинка, отец узбек. Жили в Ташкенте. Вообще-то ее зовут Лола, но в России она крестилась и в крещении получила новое имя — Ольга. Выясняется, что сын ее с рождения болен тяжелой болезнью костей. — Смешной он у меня. Раньше все слова путал. Ну, например, не воробей, а робобей, не шоколадка, а акашадка. А первое слово у него было «рыба». Даже раньше еще, чем «мама». — Почему рыба? — удивляюсь я. Ольга пожимает плечами. Спрашиваю про Вовиного отца. Выясняется, что он наполовину татарин, наполовину таджик и действительно уже года два как в третьем склонении, то есть в полной семейной отставке. — Вот смотрите, как интересно получается, — с улыбкой говорит Лола. — Каких только кровей нет в Вове моем, а рус-

русский пионер №9. июнь–июль 2009

ской нет. А в итоге все равно получается, что он русский. Так ведь? По словам Лолы, ее сын — ярко выраженный гуманитарий. Обожает исторические передачи, которые идут по каналу «Культура», а вот голос Эдварда Радзинского приводит его в настоящий ужас. Стоит ему заслышать, как писатель своим вьюгоподобным голосом разоблачает политиков прошлого, начинающий гуманитарий прячется под кровать и сидит там, пока кто-нибудь не переключит канал. — Так и спрашиваем: Вова, чего ты больше боишься, грома или Эдварда Радзинского? — смеется Лола. — Радзинского, говорит. Тем временем учебный день подходит к концу. Остается еще урок физкультуры, но вместо него ученик с учителем с увлечением жгут прошлогоднюю листву. Лола отправляется подметать помещение школы, а мы с Юрием Николаевичем садимся в «Москвич-412» и не торопясь едем к нему домой — все те же семнадцать километров. По пути прихватываем брошенные дорожными

службами у обочины деревянные столбики — в хозяйстве все сгодится. На фоне сельскохозяйственной разрухи — рекламные щиты «Единой России» с огромным медведем, и оттого кажется, что именно этот бурый великан растоптал здесь всякую разумную жизнь, хотя все это — неизгладимые следы девяностых. После обеда Юрий Николаевич выходит на полевые работы — бороновать огород. К бороне он проволкой прикручивает кусок рельса, кладет лямку на живот и, как бурлак, тягает ее по вспаханному чернозему. Неподалеку тем же способом боронует его сосед Сашка — ветеран Афганистана, а теперь свободный крестьянин свободной России. Спрашиваю, почему бы не нанять лошадь. — Да лошадь нанять, — говорит Сашка, — это две сотки отдать. Я на них лучше пива себе куплю. — И прикладывается к пластиковой бутыли популярной здесь марки «Gold». Узнав, что меня интересует школа с одним учеником, Сашка искренне изумляется:

— Да на хера тебе эта школа? Скоро вообще ее не будет. Ты лучше про меня напиши. Я настоящий, я с земли живу, ни у кого ничего не прошу. Он рассказывает, что у него три огорода, что вчера жену его подрал кобель, что недавно в районе пали две лошади и их тут же съели. Последний раз подобный случай был зафиксирован во время Великой Отечественной войны. — Я с коленей уже поднялся, — довольно образно определяет Сашка свое нынешнее состояние, — но и на ноги еще не встал. Сашкина жена — первая ученица Юрия Николаевича, гроза местных депутатов и вообще властей всех мастей. Когда у них с Сашкой родилась вторая дочь, поздравлять ее приезжал лично начальник районной милиции, но дознаться, чем именно Сашкина супруга снискала такое уважение полковника, мне так и не удается. Свою активную гражданскую позицию она подкрепляет увесистым матом. — Николаич, — кричит она Юрию Николаевичу через межу, — ты зачем на де-

... Юрий Николаевич вознаграждает себя за труды смородинным самогоном... сять кур двух петухов держишь? Им надо яйца нести, а они их долбят и долбят. — Лена,— кричит в ответ Юрий Николаевич, — не матись. У тебя же ребенок на руках! — Бабу тебе надо хорошую, вот чего! Юрий Николаевич не выдерживает напора, плюется и уходит в дом. Но Лена расположена к общению. Она переходит на наш огород. Признаться, мне нравится Лена, хоть и подрал ее кобель, я тоже не прочь переброситься с ней словцом. — Вот что такое любовь? — спрашивает она загадочно. — Кто ж его знает? — уклончиво отвечаю я. — Вот то-то же. Сегодня есть, а завтра и след простыл. А семья — это все! Вся жизнь на ней держится, — излагает Лена свою концепцию. — А в семье чего не случается? Есть такие, знаешь, у нее мужик налево сходил — так это прям трагедия. Что, убудет от тебя, что ли? Скажи! — Нет, — соглашаюсь я как можно тверже, увереннее, — не убудет. — И еще раз, еще тверже: — Не убудет.

Лена еще что-то говорит, а я думаю: есть, ох есть женщины в русских селеньях! Вечером Юрий Николаевич вознаграждает себя за труды смородинным самогоном. После первой окунает в рюмку палец, берет мою зажигалку, и на несколько секунд палец обволакивает синее пламя. — Не меньше пятидесяти, — удовлетворенно констатирует Юрий Николаевич, но вообще-то он немного расстроен бесцеремонными советами своей первой ученицы. Сетует на то, что к учителю совсем пропало уважение, что платят унизительно мало. — Я вот ее первый учитель, а она со мной матом! Это как? Вот при царе да при Советах совсем другое дело было. — Да как сказать, — возражаю я. — Есть у Чехова рассказ про сельскую учительницу. Тоже там не все так сладко. Хотя получали больше, это да. Прямо в окне, наливаясь на глазах, заходит красное солнце. Свиристели хохлатыми столбиками стоят на ветках яблонь. Интересуюсь дальнейшей Вовиной судьбой. — Еще год ему осталось учиться, золотому моему мальчику, — отвечает со вздохом Юрий Николаевич, — а потом переведут его в районный центр в интернат. Школу закроют, а работу сейчас найти очень сложно. По всему району идут сокращения. — Ну, может, как раз еще кто-нибудь подрастет, — предполагаю я. — Да вряд ли, — грустно говорит мой хозяин. — Никого там больше нет. А потом приносит баян и исполняет на нем мелодию столь проникновенную, никогда не слыханную, что не надо больше слов: только вбирать в себя эти звуки, смотреть в окно на сумеречную родину и пить липкую прозрачную кровь этой земли, нацеженную из жил весенних берез. Так проходит и минута, и другая, и третья... — Ничего, все хорошо, — говорит Юрий Николаевич, откладывая баян и наливая себе березового сока. — Все хорошо. У него опять поэтическое настроение.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

...Назим работает диджеем, играет в хороших клубах этническую музыку. В своих сетах он ни разу не повторил ни одну композицию...

текст: николай фохт фото: orlova рисунки: татьяна фохт

…И правда — а зачем людям знать, что есть Назим Надиров? Хорошо — яркий человек. Так выходите в город, в Москву, поболтайтесь тут, пошныряйте по улицам да проспектам днем, а особенно вечером — большая вероятность, что столкнетесь с Назимом лицом к лицу, такой он яркий. Зачем все разжевывать, маленькие, что ль? Я Назима много раз видел, мне про него трудно рассказать что-нибудь новое. А всякий, кто видит его первый раз, так и говорит: ух ты, Назим! И это правда. Хорошо, предположим, с познавательной точки зрения. Точнее, с такой, с рекордной позиции надо знать о достижениях этого человека. Хорошо. Я уже составил список Назимовых побед и рекордов — вот он. Что Назим Надиров, кандидат филологических, продюсер и артист сделал первым: — доказал, что язык 40-миллионного курдского народа (соответственно, курд-

ский язык) не недоносок с заимствованиями из всех мыслимых и немыслимых языков (как считали все востоковеды до этого), а один из древнейших индоевропейских языков; — привез зарубежных артистов в Туркмению, впервые вывез туркменских артистов за рубеж; — издал первый в мире компакт-диск с туркменской музыкой; — пригласил в Россию Дживана Гаспаряна, Севару Назархан, Далера Назарова, группу «Ашхабад» и многих других суперзвезд этнической музыки; — вывез «Чижа» за рубеж, в Германию. Локальный список получается. Подумаешь, Гаспаряна, подумаешь, «Чижа»… Хотя есть мнение, что именно Надиров зачал моду на всё (вообще всё) восточное в Москве, что после его культуртрегерских усилий, после того, как распробовали тут пряные восточные звуки и впервые увидели аутентичные танцы живота (по некоторым сведениям, именно Назим способствовал первому теле-

русский пионер №9. июнь–июль 2009

История про курда, живущего в Москве, а может быть и покидающего Москву, не могла не появиться в журнале, уже хотя бы потому, что именно он способствовал первому телепоказу танца живота в России, но кроме того совершил еще массу добрых пионерских дел. Сам бездомный, сделал наш дом хотя бы временно теплее. Прочтение сулит обнадеживающие, а то и радостные эмоции.

показу танца живота в России), стали распускаться в столице сети восточных ресторанов — «кишмиши» всякие, «шешбеши» и прочие. Еще раз: почувствовав духовную поддержку, избыв комплекс неполноценности, восточная культура встала в полный рост и расправила плечи. Правда. Есть такое мнение. Кишмиш — это уже серьезно. С другой стороны, каким бы ни был Назим Надиров ярким и неординарным человеком, есть шанс и не встретиться с ним в Москве — большой город, да и времени болтаться ради этой встречи мало, возможно и нету. Поэтому все-таки придется поговорить о Назиме, придется рассказать о нем. Тем более что он сделал одну важную вещь. На этот раз, предполагаю, не первым, далеко не первым, но одним из немногих. Но в тему сделал, в тему. Восточный мужчина лихо ведет свой прекрасный, благоухающий специальными жидкостями по уходу за пластиком автомобиль. Он красиво прикури-

вает, он лукаво косится в мою сторону, вежливо предлагает сигарету — хотя, разумеется, знает, что не курю. Он рад своей неиссякаемой солнечной радостью, его хорошее настроение генерируется в избытке. Он цокает языком, он успевает проводить взглядом каждую пешеходную девицу. Он тянется к магнитоле и включает заунывную песенку. Неприятные звуки добавляют ему радости. Он вполголоса подпевает: «Ухади, черт с табой, у меня теперь другой, мне теперь не нужен твой номер в книшке записной». Он жмурится от такого простого московского счастья. Это не Назим Надиров. Но я вспомнил классическую историю с участием Назима. Однажды, как всегда, первым в мире, Назим догадался выпустить пластинку традиционной казахской музыки. На Западе, ну точнее, думаю, в Германии. И с этой пластинкой оказался в одной машине с казахом. Поставил. Несколько минут казах из вежливости слушал, но

потом сказал: а можно эту вашу музыку убрать, можно Апину поставить? Назим даже рассердился: это не моя, это ваша музыка. Ну ведь Назим курд все-таки, а не казах, хотя и родился в Казахстане. Вот почему вспомнил я Назима в этой благоухающей «шестерке» темно-синего цвета с водителем таджиком. А Назим за рулем совсем другой — сосредоточенный. Молчаливый. Ответственный водитель. Однажды я ехал по Тимирязевской улице — есть в Москве такая. Москвичи знают. Ну вот, и вижу — в Красностуденческий поворачивает машина Назима, он же в тех краях обитает, сам себя называет «звезда Тимирязевского района». Я еле дождался свой стрелки и припустил за его аккуратной черной машиной. Догнал уже на Дмитровке, поравнялся — и ну сигналить. Опустил стекло и давай орать: «Назим, Назим!» Ноль эффекта. Назим двигался по полупустому шоссе медленно, но верно, смотрел строго вперед и строго отрешенно. Так и не повернул голову ни на градус до

самой Новослободки. Даже в зеркало не то что заднего вида — в боковое не посмотрел. Опасно, конечно, так ездить, но что поделаешь — характер. Бесповоротный. Да, я видел Назима много раз, знаю его очень давно, но тут он меня удивил. Назим купил квартиру в Анталье. Нормальную квартиру на берегу моря, в кондоминиуме — или как там правильно. Купил и через некоторое время сказал: вот тут рай, в Турции. Назим, какой рай, в какой Турции: отсюда изгнали твою семью, турки ненавидят курдов — мы же все знаем, — какой рай? Что бы сказал твой отец, если бы знал? Назим не любит таких слов, таких вопросов, ну, мне кажется. Поэтому делает лицо, как там, на Дмитровке в машине. — Ты знаешь, все не так просто… Плохо так говорить, но если честно... драматиче-

ские события с курдами — и их вина в этом есть. Те, кто представлял народ тогда, все сделали плохо. И случилось то, что случилось. Вот ты знаешь, ведь евреям в Германии с 33-го года до 39-го твердили — мы вас будем убивать, уезжайте отсюда. Каждый день. Все же было ясно — почему не уезжали, почему не спасали семьи? Ведь не было шансов. А вот ты задумывался, почему когда показывают ужасы концлагерей, печи — почему там, в печах, где сжигали евреев, немцы находили так много драгоценностей? А потому, что в 30-х трактовали Писание так, что там, в Германии — это последние страдания еврейского народа. Они шли в концлагерь, как на божественный акт — оттуда сразу на небо. Акт самопожертвования. Понимаешь? Это ничего не оправдывает, но может кое-что объяснить. С курдским народом тоже… Повели бы себя иначе — не было бы трагедии, такой трагедии. Хотя давай об этом не будем, мне не нравится разговор.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Назим любит, когда его уважают — кто не любит? Назим просто честно этого не скрывает

Искать надо свою родину, не верить никому на слово. Вот как Назим

Назим деликатно подливает чай — в половине журналистских заметок про Надирова он подливает чай собеседнику. Колорит. Я понимаю, что ему не нравится разговор, но сегодня мне именно это интересно. Я чуть поворачиваю разговор. — Почему в Турции, почему не в Казахстане, где родился, не в Киргизии или в Туве, где меня знают, уважают? Ну, во-первых, тут красиво, нереально красиво. Я выглядываю из окна и вижу апельсиновое дерево. Это настолько хорошо… Я сижу у моря или на балконе — и я равен сам себе. Это вообще впервые в моей жизни. Мне в этот момент неважно, чего я добился, что мне надо сделать — совсем неважно. Я вот если умру в такой момент, мне все равно, я готов тут. Это и есть рай. Но почему? — Знаешь, как я там оказался? Одна слушательница, ну таких, знаешь, много — фанатов «Арбы 7 муз», которая на радио Москвы выходила. Вот. Она ар-

мянка, вышла замуж за турка, уехала в Анталью. И однажды, не помню как, по телефону или в Москву приехала, предлагает: Назим, а купите квартиру в Анталье, выгодно, красивое место, по дружбе. Ну какие мысли сразу: к туркам, что я, сумасшедший? Да и все вокруг: знаем турков, дикари и так далее. В общем, я забыл о предложении. Она, эта поклонница, еще несколько раз предлагала, потом затихла. А однажды получаю пакет, в котором билет на чартерный рейс до Антальи. Это она прислала. Я: а если не поеду, деньги же пропадут? Она: ну и что, пропадут значит, я очень хочу, чтобы вы, Назим, приехали и посмотрели. Так все и решилось. Я приехал и понял, что попал домой. Почему? — Потому что турки — не дикари, как мы. Потому что там есть… ну… тради-

ция, что ли. Там есть логика — они работают с утра до ночи, страна держится на труде, а не на нефти и газе, как у нас. Я уверен, что кончится нефть и газ — народ просто порвет всех, кто на Рублевке живет. Тут, в России, не понимают, что происходит, нет традиции… ну, трудиться. И поэтому люди не умеют уважать работу, не различают людей, которые занимаются разной работой в жизни. У турок интереснее. Они мудрее к этому относятся. Они знают свое место, каждый свое, не комплексуют по поводу того, что кто-то работает весь день, ктото отдыхает. Там, в Анталье, я себя чувствую человеком особенным. На рынке, возле дома… А когда люди слышат, что я музыкой занимаюсь и знаю турецкую корневую музыку — вообще! Назим любит, когда его уважают — кто не любит? Назим просто честно этого не скрывает. Я его понимаю — тут он яркий, экзотичный, модный. А там его уважают. Маленькая разница, но есть. Тут Назим занимается странным бизнесом — выго-

да от него Назиму намного меньше, чем выгода тем, кто рядом с его бизнесом. Да и вообще он этот бизнес ведет довольно лихо. Вот есть у него деловые отношения с магазином «Мир кино» — Надиров поставляет туда свою модную теперь world music. Заказчик дает разнарядку — вот нам надо такие, такие и вот такие диски. Назим отвечает необычно: хер вам, я поставлю вам вот этого музыканта, этого и этого. Заказчик, соответственно, удивляется: это как? Мы же заказчики, мы хотим… Мы что, не имеем права? За наши же деньги? Не имеете, отвечает Назим. Я потому что лучше знаю, что вам нужно. Я лучше знаю, какая музыка качественная. Я за это отвечаю. А вы плохо разбираетесь. И диски, которые вы заказываете, зависнут. Точно говорю. Поэтому я буду решать. Вот именно так и происходит. За это и любят Назима Надирова. За это его и не любят. А он не может остановиться — он развивает свою независимость и свободу, свободу слова и свободу вку-

са. Вот прошли его «Курдские велосипеды» — импровизационные чтения, я бы сказал. Назим рассказывает смешные, баснословные, поэтические истории из своей жизни — и вдруг выдергивает из зала героя одной из историй. Заставляет петь или играть музыку — ну по профилю героя. Назим отыграл три таких тяжелых представления в Москве. В клубе «Высоцкий». Разумеется, расстался с администрацией не гладко — потому что нет должного уважения, потому что с деньгами лукавили — а с деньгами Назима не проведешь. В общем, от администрации никакого уважения, даже препятствия. Я Назима понимаю. Вот вопрос такой: почему Назим Надиров культовый человек? Может, ктото и запнется, я сразу отвечу. Я много раз был на его мероприятиях. Неважно, кто играет — Олег Фезов или Алик Кувезин, или новые его герои и фавориты. Со всей Москвы на мероприятие приезжают люди за звуками своей родины.

русский пионер №7. февраль-март 2009

За подтверждением, что их казахская, таджикская, киргизская — любая — родина есть. Пока они в Москве, в России, ну что… живут, работают, прозябают, — родина все-таки есть. Она не стала мифом и не забыла про них. Это Назим Надиров подгоняет свою Арбу и делово, но заботливо распределяет гостинцы. Милые сувениры — на первый взгляд, может, и ничтожные, но бесценные на чужбине. Его за это боготворят — одни, у которых тут чужбина. Другие, у которых тут не чужбина, любят за экзотику. Ну как любят… любят, но как-то не ценят. Поэтому и приходится сбегать в Турцию. С другой стороны, хорошо, Турция. Но ведь там, в Турции, родина его деда и его отца. Оттуда их изгнали. Значит, Назим в двух шагах от родных мест. Еще усилие — и он там, на самой-самой родине. И тогда странным образом замкнется круг. Или, наоборот, разомкнется круг порочный. Назим успокоится. Он просто чует из своей Антальи родину. Хотя

почему чует — он знает, что она совсем рядом. Эта история скоро может закончиться. Еще один яркий московский герой, поупиравшись, побившись лбом о стены Белокаменной, о вечную российскую мерзлоту, свалит отсюда. И я даже радуюсь. Я завидую и злюсь. Кто нам вдолбил, что родина — это то место, где мы стоим как вкопанные? Что где родимся, там и сгодимся? Не знаю, смотрю на Назима, и сомнения появляются. Может, родину еще поискать надо? Всякую причем родину. Оторвать жопу от всего насиженного да побродить, да помыкаться. Искать надо свою родину, не верить никому на слово. Вот как Назим.

P.S. Да, самое главное. Назим работает диджеем, играет в хороших клубах этническую музыку. В своих сетах он ни разу не повторил ни одну композицию. Ни разу — а я чуть было не забыл об этом сказать, почти самое главное упустил…

Всегда готов

третья четверть 49 Диктант. Целее будет! Широка страна моя родная. Урок китайского. 祖国 Уголок Отчизны в китайской степи. Урок кулинарии. Моя родная мамалыга. Сварено в Абхазии. Дневник наблюдений. Трудные дни. Зверович уходит в монастырь. Сочинение. Одна на всех. Рассказ Дмитрия Глуховского.

тема номера

русский пионер №9. июнь–июль 2009

инга аксенова

родина

текст: игорь мартынов

В прелюдии к главной теме номера — «Родина» — Игорь Мартынов разбирается, почему в наших песнях и стихах о Родине так много лесов, полей и рек, но так мало людей, попутно сочувствует европейцам из-за их тесно- Отличная растяжка — она легко садитна шпагат, за раз на пару континенты, а в итоге формулирует, ся тов, журавой упершись в Урал: вильнет как может и должен отдать мизинцем в Калининсберге, почешет свой долг Родине каждый пятку на Курилах, потянется — и широка, и необъятна — нужны ль иные достожитель одной шестой. инства с таким XXXL, с таким гимнастическим станом?! Неважно, с чего начинается, зато конца и края нет! Такую хорошо и надо любить с полета, из иллюминатора — долго, часов двенадцать, а быстрее ее не обхватишь. По филейным частям, по равнинам похлопывать, речушки в косы ей сплетать… Где так вольно дышит человек, говоришь? А чего бы не дышать, когда человека на одной шестой еще поискать надо, с такой разреженной плотностью, да и те, что есть — ускоренно сходят на нет, пьют и вешаются, чтоб только не засорять данную территорию жизнедеятельностью. Дожмем на газ, долижем баррель — и можно вовсе удаляться! Человек как будто бы стыдится нелепого и мелкого присутствия на столь колоссальной земле: «гляжусь в озера синие, в полях ромашки рву»… «под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги»… «остроконечные елей ресницы над голубыми глазами озер»… Чтоб соответствовать такой великой

Родине, чтоб быть ее достойным элементом — надо уродиться горизонтом, утесом, травой… можно деревом… калина красная, белая березка под моим окном… щедро поила своим аутентичным соком… Песни о Родине безлюдны, как и сама она. Шумят дубравы, зарастают погосты. Где-то далеко идут грибные дожди. В этом смысле европейцам не позавидуешь, еле-еле, не вольно дышат они в ущельях старого города привычных лиц, где пожимают руки поверх улиц, где узнают направление ветра по флюгерам и в любое место успевают пешком. В тесных маленьких странах — арестантская жизнь. Именно из-за тесноты там изобретают всякие глупости, вроде Гаагского суда или, смеху подобно, альтернативного топлива. По сто раз на дню проходя одно и то же место, встречая одних и тех же земляков, там приходится держаться в рамках, соблюдать приличия, экономить на всем. Ведь что такое были пресловутые древние Афины? Грязноватый поселок городского типа, каменистые трущобы и ни одной березы, ни одной калины вопреки расхожей формуле, что в Греции все есть. Даже главный классик — и тот слепой, да потому что там смотреть-то не на что! И сколь не расчесывайте золо-

истории, в утробную дичь, и наконец-то избавиться от предрассудка, что, дескать, человечество год от года умнее и культурнее. Какой-нибудь коренной полинезиец и сейчас назовет все семьдесят пять видов рыбок, триста трав и двести кореньев из ассортимента своего ареала, а тот же европеец отличит ли толком сосну от пихты, так в ком же культура? Для туземца холмы, ручьи, перелески — не только лишь черты ландшафта. У туземца нет страны, нет общества - есть территория, как древнее и всегда живое генеалогическое дерево, фибрами прикипел, в нее стремится. Надежда и опора. Приюти, земля сырая. Поэтому главное дело для первобытного жителя — при первом же удобном случае принести себя в жертву. А для

этого зачем права, зачем гражданские позиции? Именно не кропотливый труд, не что-то монотонное, как выпиливанье лобзиком — а ярко, смачно положить живот. Будь они каюки, будь кайяны с острова Борнео — все приносили жертвы, чтобы спастись от голода и разрухи, чтоб ублажить родную землю. Стало быть, пошел отсчет обратный, нумерация с хвоста — пора вспоминать, как метали бамбуковый дротик, как в набедренной повязке набегали на врага! Еще попляшем под тамтамы, до полного слияния с природой, до растворения в ней нас осталось чуть-чуть — в последних переписях ясно сказано, кто здесь важнее, кто победил — земля или население. Люди лишние, Родина вечная. Да и зачем ей, при такой-то красоте, население рожать? Только фигуру портить…

русский пионер №9. июнь–июль 2009

тое руно, сколь не тянитесь на котурнах — а все не то, все мелко, все ужато. Да у нас один баргузин так пошевеливает вал, что всю Европу, если надо, сдует! Конечно, были попытки разрезать нашу огромность, целостность на регионы, на фрагменты, чтоб сами управлялись, выбирались, сеялись и жались. Но вовремя приспела вертикаль, востро пронзила как шампур она разрозненные ломтики: не кусочничать! Руки прочь! Нерасчлененность — наш главный жупел! И в этом смысле у нас глубочайшие корни, глубже не бывает. У нас наилучшие шансы на возврат в первобытность, в чарующий антропоморфизм. Как никогда близки мы воплотить мечту поэта и впасть в неслыханную простоту, и не в каких-нибудь древлян, волынян, северян, полян, полочан, радимичей, кривичей, вятичей, дреговичей, а дальше, дальше - в тотемический андеграунд

Неважно, с чего начинается, зато конца и края нет! Такую хорошо и надо любить с полета, из иллюминатора — долго, часов двенадцать, а быстрее ее не обхватишь

алеаксандр тягны-рядно/фотосоюз

текст и фото: дмитрий филимонов рисунки: анна всесвятская

Корреспондент «Русского пионера» Дмитрий Филимонов отправляется в Китай и обнаруживает затерянный в степи уголок Отечества, который называется «Парк экзотических скульптур». Пытаясь выяснить, кто и зачем изваял эти статуи, корреспондент приходит к выводу: что китайцу экзотика, то русскому Родина. Северный русский ветер безвизово шарит по китайской степи, скатывая в шары сухие пучки полыни. Воздевшая меч Родина-мать гудит отверстием в правой подмышке. Протяжно гудит, надрывно, как может гудеть русское на чужбине. «Уйю!» Этот дикий русский ветер с Яблонового хребта. Шальной «яблон» швыряет шары перекати-поля вперемешку с облаком пыли под бетонный подол Родины. «Айя!» — гудит Родина-мать. Этот гуд у нас песней зовется? «Я, я!» — задорно вскрикивает Трубач-красноармеец, шатаясь на собственном пьедестале. Рабочий и Колхозница, Юрий Гагарин и Медный всадник, Лев Толстой и Зоя Космодемьянская, Пушкин и Материнство, Укрощающий коня и Перековывающий мечи на орала. Двадцать восемь статуй посреди китайской степи. Поскрипывают, покряхтывают, посвистывают, покачиваются в порывах злого «яблона». Кто изваял? Зачем? Почему тут? Два китайца бродят по степи со стремянкой. От Петра Великого к Пушкину.

От Гагарина к Обнаженной. От фонарного столба к фонарному столбу. Минуту назад их не было, они возникли из облака пыли. И очень похожи на людей. На электромонтеров. Младший держит лестницу, меряясь силой с «яблоном», старший вывертывает перегоревшие лампочки и швыряет вниз — чпок! — Ни-хао! — кричите вы и машете руками. — Ни-хао, — гудят в ответ похожие на людей. То есть «здравствуй». — Кто изваял? Зачем? Почему тут? — спрашиваете вы, обводя степь руками. Похожие на электромонтеров молчат, заняты своим делом. Чпок! А вдали по шоссе сквозь песчаную бурю просвистывают автобусы. Едутедут по Китаю наши «челноки»! От границы — в Маньчжурию. Или Маньчжоули, если говорить по-китайски. Первый полустанок КВЖД. Деревянные избы и небоскребы. Город, возникший из облака пыли. Торговая точка посреди степи. 1 祖国 — Родина-мать (кит.)

русский пионер №9. июнь–июль 2009

...Два китайца бродят по степи со стремянкой. От Петра Великого к Пушкину. От Гагарина к Обнаженной. От фонарного столба к фонарному столбу...

Деревянные избы и небоскребы. Город, возникший из облака пыли

Заточенная под нашего «челнока». Все вывески дублированы по-русски. «Суперматке». «Гостинича». «Котлета в степном вкусе». «Вавповы пыв пыж». И не спрашивайте, что это значит. Не будет ответа. Это Китай. Чпок! Самый русскоговорливый маньчжурец — сторож международного вокзала. Просунув голову в приоткрытую дверь и оглядев вас с головы до ног, он объяснит, что единственный поезд Пекин—Москва останавливается раз в неделю, но билет все равно не купишь, потому что кроме него, сторожа, тут никого нет. Еще есть международный аэропорт Маньчжоули, где не приземляются самолеты. И русская матрешка в пять этажей, занесенная в китайскую книгу рекордов имени Гиннесса. А зачем?

Чпок! «Челнок»-первоходок тычет пальцем в стекло автобуса, дивясь, сворачивает шею, чтоб получше разглядеть Родинумать и Трубача-красноармейца, Рабочего и Колхозницу, Юрия Гагарина и Медного всадника, Льва Толстого и Зою Космодемьянскую, Пушкина и Материнство, Укрощающего коня и Перековывающего мечи на орала. — Зачем? Почему здесь? Бывалый «челнок» снисходительно пожимает плечами: — Китай! Внутренняя Монголия. Русский Китай. Тут живут потомки русских инженеров — строителей КВЖД. Русский дедушка повстречал китайскую бабушку. И вот результат. «Русское национальное меньшинство — самый яркий цветок в многонациональной клумбе Китая, — сообщает агентство «Синьхуа». — Люди со всей страны приезжают сюда, чтобы подивиться национальным обычаям: местные жители красят яйца на Пасху и трогательно

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Внутренняя Монголия. Русский Китай. Потомки Конфуция, Чингисхана и строителей КВЖД

относятся к своим женщинам, всегда пропуская их вперед». И фото: счастливая китайская семья красит кисточками яйца. Внутренняя Монголия. Русский Китай. Потомки Конфуция, Чингисхана и строителей КВЖД хватают вас за рукава: «Капитана! Купи-кроссовка-джинса-всепо-два-юаня-компьютер-супер-шубадля-жена-мужской-достоинство-стоятьтарелка-спутник-даром»! Опытный «челнок» одним движеньем отряхнет потомков с рукавов и, не снижая темпа, продолжит путь по траектории волны — из лавки в лавку. Глаз — цепок, ноги быстры, мозг проворен. Шесть улиц вдоль, шесть поперек — все магазины можно обойти за день. Потом — кабак, стриптиз и водка со змеей. И вот уже пора домой. Кроссовки, шубы, джинсы впрессованы в автобус

Маньчжурия—граница—Забайкальск. И первоходок льнет к стеклу, провожая похмельным взором Родину-мать и Трубача-красноармейца, Рабочего и Колхозницу, Юрия Гагарина и Медного всадника, Льва Толстого и Зою Космодемьянскую, Пушкина и Материнство, Укрощающего коня и Перековывающего мечи на орала. И он божится, что в следующую ходку будет время и он возьмет такси, чтобы сюда приехать и прильнуть. И, может быть, приедет. И прильнет. И прочитает надпись: «Парк экзотических скульптур. Построен департаментом туризма для укрепленья дружбы и контактов». Спустившись на землю, старший электромонтер складывает лестницу, замечает вас и, указав перстом на главную скульптуру, молвит: — Мама. — Родина! — радостно кричите вы. — Харасё, — улыбается китаец. Есть контакт!

русский пионер №7. февраль-март 2009

текст: маргарита симоньян рисунки: анна всесвятская

плохо в Киеве? Зачем вот это началось — Новгород, Москва? А Петр — зачем он построил Питер там, где он его построил? Встречу на том свете — все ему скажу! Державе нужно было море — так разве не нашлось нормальных морей? Черное, например. Только на секунду представить, что столица России — у Черного моря... В Туапсе... Или — страшно сказать! — в Сухуми. И там, в сердце нашей Родины, городе-герое Сухуми, все то же самое: широченные проспекты, на проспектах немытые «Бентли», гастарбайтеры в туфлях с длинными носами, Третьяковка, казино «Шангри-ла». «Якитории» с очередью в полулицы, жадные менты, таджики в оранжевом, фитнесы, бутики, газета «Сухуми таймз». Сладкая вероятность забеременеть от миллионера, иметь десять процентов скидку в «Азбуке» и пятнадцать — в «Боско», стать геем или супермоделью. Или несогласным, или писателем. Или — самое вожделенное — увидеть на улице Пугачеву с собачкой… Все вокруг пьют свежевыжатый сок и зеленый чай, едят моцареллу с помидорами и «Цезарь» с креветками. Дамы с полувзгляда понимают, какого сезона на прохожем «Бриони». Прохожий с полувзгляда понимает, в каком году даме накачали

русский пионер №9. июнь–июль 2009

В изложении главного редактора телеканала «Russia today» Маргариты Симоньян история про Сухуми-сити выглядит даже вкуснее, чем история про мамалыгу. Читатель откроет для себя границу Абхазии и России на речке Псоу, услышит фразу: «Ладно, Овик, этих пропусти», поймет, что мамалыга и полента — не одно и то же, и запутается, где же распо- Все-таки в Москве невыносимый климат. Здесь жить нельзя. можно только зарабатывать деньги и страдать. ложена сто- Здесь Как так получилось, сколько в этом трагедии, нелепости и лица Родины бессилия, что наша Родина, ширясь до нынешних своих умоМаргариты помрачительных границ, сдвигала столицы все севернее и прирастала территориями одна кошмарнее другой? Чем было Симоньян.

губы. Именно в Сухуми первыми начинают говорить «как бы», «на самом деле», «нереально», «как-то так». А вся страна еще годы повторяет вслед за столицей — «кааак бы», «нереааально». Коренные сухумцы в душе презирают приезжих, но сдают им свои квартиры в центре и спиваются на эти деньги к сорока. Все, как у нас, только весной не появляются на проезжей части беспризорники с подснежниками. Откуда в Сухуми подснежники — там же нет снега! Представьте на секунду — столица такая же, как Москва, но без этого непроходимого неба, без этих убийственных шести месяцев, когда перестаешь верить в то, что солнце вообще существует, что ты когда-то давно сам его видел своими глазами, а не просто читал о нем в детских книжках. В январе — плюс пятнадцать. Плюс пятнадцать — в январе! Солнышко играет в стеклопакетах только что отстроенного Сухуми-сити, светится башня «Федерация», лучик пробивается через ветки хурмы, чтобы погладить ковровые дорожки перед бутиком «Луи Вюитон». На Кутузовском сияют магнолии, на Красной площади под Рождество шелестят фонтаны. Гуляй себе в свитерочке, кушай мандарины. Если бы сердце нашей Родины находилось южнее, были бы мы как народ спокойнее, беззаботнее, терпимее к людям и к жизни? Радостнее? Может, меньше бы пили и меньше бы вешались по утрам втихаря, цепляя веревки на крюки в потолках наших темных квартир? Была бы у нас какая-нибудь легкая национальная идея? Какие-нибудь великодушные, но не обременительные нацпроекты? Что-нибудь вроде — каждый столичный житель должен вырастить у себя на даче фейхоа и отправить его плоды обделенным детям снежной московской провинции. Вообще, было бы у нас больше счастья, если бы мы развивались на юг, а не на север? Никогда мы этого не узнаем. Судьба жестока: наша столица — Москва. Город, замученный грязью своих февралей. А в Сухуми мы будем просто иногда ездить искупаться и пожрать. И понять, что мы из-за этого Петра потеряли. ■■■

Абхазию от России отделяет маленький ручеек под названием река Псоу. Пограничный пост стоит прямо на мосту через этот ручеек. У поста — стихийный рынок. Зимой отсюда увозят мандарины, которые мы едим на Новый год, весной — мимозу, которую нам дарят на Восьмое марта, а летом просто торгуют позолоченными шортами, меховыми лифчиками и прочими необходимыми на курорте вещами. Частные дома стоят так близко к посту, что простыни с бельевых веревок висят прямо над головами пограничников. Понять, где заканчивается базар и начинается государственная граница, невозможно. Подъезжаем туда рано утром — я и моя сестра. Она местная. Ей восемнадцать лет, и у нее — трое детей. Такая тут традиция: не вышла замуж к десятому классу, значит, уже и не выйдешь. Не первый год сестра смотрит на меня с жалостью и презре-

Через мост в Абхазию ведет только одна полоса узкой дороги и одна — обратно. Обе забиты машинами, а между машинами все бурлит полуголыми людьми, тележками и тюками

нием — я не замужем. В моем возрасте она будет бабушкой. А у меня не сложилась жизнь. Именно поэтому я живу в Москве и занимаюсь ерундой, называя ее карьерой. У моих южных сестер средний возраст вступления в брак колеблется вокруг четырнадцати. Правда, они не знают, что в Москве можно до свадьбы посидеть с парнем в кафе. В короткой юбке. И с накрашенными губами. И братья не запрут тебя на чердаке. Мало того, можно до свадьбы переспать с живым настоящим мужчиной — и с твоей матерью не перестанут здороваться соседи! Эта информация перевернула бы их мир. Мне нравится пересекать границу со своими местными сестрами. Местные всех знают. Даже если кого-то не знают, то точно знают их родственников. В семь утра жара уже шпарит, а перед таможенным контролем уже стоит километровая очередь. Туристические автобусы, «КамАЗы», крутые иномарки и убитые «Жигули» — все сигналят и портят воздух. За час мы продвигаемся на метр. Через мост в Абхазию ведет только одна полоса узкой дороги и одна — обратно. Обе забиты машинами, а между машинами все бурлит полуголыми людьми, тележками и тюками. Машины упираются друг в друга. Как при этом некоторые умудряются проехать на ту сторону без очереди по встречке, уму непостижимо. Но они проезжают. И мы тоже хотим. Сестра идет к посту — договариваться, чтоб пустили по встречке. Солнце хлещет невыносимо, но устричный запах пляжа иногда пробивается сквозь пот и шашлык и напоминает, что здесь в двух шагах отличное море и общее счастье. Между машинами носится толстый милицейский майор. Он пытается упорядочить толпу, не пуская никого вне очереди. Кроме тех, кого надо именно вне очереди пропустить. Кого пускать, а кого нет — это целая наука. Лучше всех в нашей стране ее осваивают милиционеры. По неуловимым признакам в интонации, в одежде, в осанке, в марке машины и телефона они понимают, кого нужно обязательно пропустить и отдать честь, а кого — ни за что.

Майор, в насквозь мокрой от пота форме, визжит в телефон: — Кого запустить — этих? Этих на джипе или кого? А, на «Тойоте» я давно пропустил. Еще одна «Тойота»? Да я не могу больше никого пропустить без очереди, товарищ полковник! Не могу, говорю, щас люди меня разорвут, уже под колеса бросаются. Мобильник выключается. Майор яростно втыкает его в карман. — П…ц, это дурдом. Где твой телефон? — кричит он лейтенанту. — Батарейка села. — И на моем села! Дай сюда телефон,— говорит он в воздух, и несколько рук тянут ему телефоны. Майор облеплен людьми как мухами. Каждый считает, что имеет право ехать без очереди. Вот тетка в легкомысленном сарафане с лямками из-под купальника. Она дергает майора за рукав, подлизывается и угрожает. Майор так устал, что его не впечатляет даже всероссийская волшебная палочка — ее красное удостоверение. — Вы не смотрите, что я так одета, товарищ майор, я с администрации, вы гляньте ж на удостоверение! — кричит тетка. По кубанскому говорку слышно — она действительно «с администрации». — Да хватит мне в лицо тыкать своим удостоверением. У меня тоже удостоверение есть, я же им никому в лицо не тыкаю! — взвизгивает майор. — Я что, мальчик вам? У меня тоже дети! Да не суйте мне ваши деньги, я принципиальный человек! Принципиальный человек наконец кому-то дозванивается и кивает напарнику на «Тойоту»: — Ладно, Овик, этих пропусти. И тут я слышу прямо над ухом: — Прыгай быстрее в машину, ты что, глухая? Это орет моя сестра, вытягивая меня из нашего «жигуленка» и запихивая в чужую «Тойоту», которую пропустил майор. У хозяина «Тойоты» лицо рожающей крольчихи — испуганное и ничего не понимающее. Это неудивительно — у «Тойоты» новосибирские номера. Хозяин настолько не местный, насколько это вообще возможно. — Короче, расклад такой, — говорит ему сестра. — Я договорилась, чтобы твою тачку пропустили без очереди, а ты за это везешь нас до Алахадзе. У тебя в машине есть кондиционер, а у нас — нету, поэтому мы решили ехать с тобой. — А наша машина, что, так и останется в очереди стоять? — говорю я. — Да и хрен бы с ней, — отвечает сестра. «Тойота» выезжает на встречную полосу к шлагбауму, через который выпускают машины с абхазской стороны в Россию. И тут у остальной очереди сдают нервы. С десяток машин с матом и ревом стартуют следом, наглухо перекрывая путь из Абхазии в Россию. — Твою мать, что они делают! — кричит сестра. Но поздно. С той стороны уже пропустили туристический автобус. И теперь

русский пионер №9. июнь–июль 2009

автобус и «Тойота» встали лицом к лицу, а за ними на километр — две вереницы машин. Медленно водители начинают понимать, что оказались в одной из знаменитых пограничных пробок и не вырвутся теперь из нее пару дней. Пост оглашают стоны ненависти и отчаяния. — Ну все, приехали, — говорит сестра. — Вылезай, пешком пойдем. Мы выходим на мост. Внизу ручеек, разделяющий две страны, еле переваливается через камушки. И кто-то истошно вопит: «Женщина!» Я понимаю, что это из-под моста орет российский пограничник с автоматом наперевес. И смотрит при этом на меня. — Что вы хотите? — кричу я ему. — Бросьте десять рублей, пожаааалуйста, — кричит мне пограничник. Я бросаю ему пачку сигарет. На пограничной будке висит объявление: «Пограничные формальности не оплачиваются, деньги и подарки не предлагать». В будке сидит жизнерадостный брюнет в погонах. Объявления он не читал, а если бы прочитал, то очень бы удивился. Тут же обнаруживается, что моя сестра, пока не вышла замуж, училась с женой брата пограничника в параллельных классах. То есть они, считай, близкие родственники. — Алик, солнце, — щебечет она в окошко. — По-братски пропусти меня с девочкой, мы только в «дьюти фри» и обратно. — Иди! Только не блатуй там много, — кивает Алик, не глядя на паспорта. Я слышу, как он спрашивает следующего в очереди: — Цель вашей поездки? Следующий в очереди ему отвечает: — Ты чего, Аликос, попутал?.. — Тьфу ты, Сэго, — отвечает пограничник, — зачем кепку надел, я подумал, что ты отдыхающий! Я тебя не узнал даже. Ты к матери, да? Ну проходи, брат, привет там передавай от меня. Да убери свой паспорт, что ты как двоюродный! Теперь нам остается только пройти контроль у абхазских пограничников. Там нет никакой будки. Вместо нее прямо у дороги на корточках сидит парень в джинсах и шлепанцах и громко спорит по мобильнику о том, кто должен забрать козу. Он абхаз, но спорит по-русски. Это и есть пограничник. От солнца он прикрывается цветастым зонтиком. Мы подходим к нему, он отнимает трубку от уха и, не вставая с корточек, строго спрашивает: — Грузины есть? — Нету, — отвечает сестра. — Эх, красавица, украду тебя, — улыбается пограничник, закрывая рукой телефон, чтоб не услышали на том конце провода. — Проходите. На наши паспорта он не смотрит. Таким образом мы оказываемся в том месте, где могла бы быть наша столица. Поезжайте туда как-нибудь. Таких эвкалиптов, такой гальки, такой прозрачной волны, такого копченого мяса, такого кофе нельзя сказать, что ни-

где больше нет, но точно нет там, куда вы обычно ездите отдыхать. Все видели римские пинии? Ну и где те пинии по сравнению с пицундскими соснами? Начнем с того, что эти сосны занесены в Красную книгу — в чем я сильно сомневаюсь насчет пиний. А закончим тем, что эти сосны называются красивым словом «эндемик», что тоже не каждому дано. Абхазская народная легенда гласит, что когда Бог раздавал народам земли, один самый красивый кусок земли он оставил для себя. Типа как дачу. И все остальное раздал. А тут приходит абхаз за землей. И Бог ему говорит: «Ты чего пришел? Я уже все раздал». А абхаз отвечает: «Извини, я не мог прийти вовремя, у меня были гости, а гости — это святое». Тогда Бог оценил гостеприимство абхаза и отдал ему тот самый красивый кусок, что оставил себе под дачу. Теперь там страна Абхазия. Лично я подписываюсь под каждым словом этой легенды. Правда, один очень важный в Абхазии человек сказал мне, что он не будет эту легенду больше никому рассказывать. Она так всем нравится, что многие другие республики стали ее присваивать. Включая Якутию. То есть теперь в Якутии рассказывают, что это их землю (!) Бог оставил себе под дачу. Кормят в Абхазии очень свежим, летним, за три копейки и обижаются, когда даешь чаевые. Девушек-официанток чаевые оскорбляют — им кажется, что им сделали неприличное предложение. Еще в Абхазии везде готовят мамалыгу, и даже в этом смысле страна ничуть не уступает Италии — просто у итальянцев хватает пафоса называть мамалыгу полентой. Поленту я варить не умею. А мамалыгу в моей семье варят все женщины еще с тех пор, как моя прабабка, жившая в Пицунде, сбежала оттуда замуж за сочинца. Надо ли говорить, что ей было пятнадцать. Надо ли говорить, что ее отец взял ружье и пошел убивать их обоих. Но не нашел. И она научила всех сочинских армян варить мамалыгу. Эта легенда мне тоже очень нравится. Абхазы считают, что мамалыга — это блюдо абхазское, грузины — что грузинское, «Яндекс» — что молдавское, а нам все равно, мы не гордые. Мы пойдем, купим грошовой кукурузной крупы или грошовой кукурузной муки. Хотите твердую мамалыгу — берите крупу, хотите мягкую — муку. Моя прабабка варила из муки. Потом солим воду и кипятим ее. Пока она кипит, ставим на стол все, с чем эту мамалыгу наши родные будут есть. Дети будут есть ее с инжировым вареньем, дед будет макать в мацони, мама будет есть с туршой, бабушка — с растопленным маслом и аджикой, а дядя навтыкает в нее, пока горячая, кусочки сыра и съест, когда расплавятся. А я стою у плиты и сыплю в кипяток потихоньку муку, пока мамалыга не загустеет. Совсем по чуть-чуть, чтобы не было комочков. А потом, пока она не станет мягкой, я буду долго ее мешать-мешать-мешать и вспоминать, как все были одной страной, любили друг друга, ездили в гости и, в общем, было все равно, где именно у этой страны столица…

русский пионер №9. июнь–июль 2009

текст: юша зверович фото: наталья львова

В стремлении дойти до сути, до квинтэссенции Родины, светская журналистка Юша Зверович, отбросив все прелести и наряды московской цивилизации, устраивается в женский монастырь трудницей. Погружение в монастырскую жизнь оказывается настолько глубоким, что Я Зверович, птица вольная и гордая. Здесь же на втором этаже живут почитателя в какой-то момент Гуляю сама по себе, а пнешь меня — так слушницы младших чинов, наемная непременно охватит опаска: и вовсе полечу прочь с насиженного ме- посудомойка и трудники. Старшие моа сможет ли Юша Зверович ста к неизведанным берегам. Порой по нашеские чины проживают в уже отреРодины. Иногда по велению Бога. монтированной сестринской обители. вернуться в наш мир, а глав- зову А иногда это вместе, вот как перед ныПервым делом держу ответ о цели своеное — захочет ли? нешней Пасхой толкнуло меня на путь го визита перед инокиней Таисией. Инотрудничества, подвижничества и послушания. Подпоясавшись кушаком, которого у меня отродясь не было, опрокинув за спину котомку «Киплинг» с салом и паспортом, отправилась я в обитель Божией матери Выксунского Иверского женского монастыря. ■■■

Разрушенные еще при Сов. Союзе монашеские чертоги раскинулись во флигеле ветхозаветного здания. Вторую часть дома занимает духовное училище. Повсюду хаос и ремонтные работы. Снятая с петель дверь раскинулась на полу вместо половичка, стыдливо указуя направление к трапезной через святая святых — кухню.

киня — черный человек в пилотке, она же скуфейка — младшее офицерское звание. — Я пришла с миром, вот вам моя пальмовая ветвь. Хочу проторить прямую дорогу к Богу, ради чего готова трудиться на благо здешней обители денно и нощно. — Ну здравствуй, сестра. Инокиня кивает. Трудники в монастыре нужны. Зарплаты не предлагают, но обещают кормить со всем хлебосольством Страстной недели: картошкой, хлебом и соленьями. За столом в трапезной кроме нас две послушницы — обе с задержками развития: София и Тонечка. София страдает ожирением, но с удовольствием ужинает за троих. Тонечка заботливо обносит ее новыми блюдами.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Хочу проторить прямую дорогу к Богу, ради чего готова трудиться на благо здешней обители денно и нощно

Пытаюсь познакомиться — молчат невпопад. Отужинав и убрав за собой посуду, уходят. Инокиня пожимает плечами: — У нас здесь болящих много. — Ну это в традиции Церкви… — Вот София… Скажешь ей — хватит есть. Обижается. Недовольство показывает… — Может, у нее диабет? Она к врачу ходила? — При чем здесь врач? Силы воли у нее нет. За столом София ведет себя как избалованный ребенок. Закатывает истерики, если подозревает, что ей не докладывают, завистливо поглядывает к соседям и беззастенчиво объедает других, если есть возможность. Кончилось тем, что в один прекрасный день Софию пересадили за стол к послушницам. Теперь ей сервируют отдельно и следят, чтобы всего было в достатке. Неожиданно выяснилось, что мне для вольготной монашеской жизни не хватает юбки и платка, носить которые надо не только в церковь, но и повсеместно и постоянно. Снимать экипировку можно на ночь, желательно в темноте. — Гордыня толкает женщин наряжаться и выставлять красоту напоказ, — объясняет мне нездешние законы матушка Таисия. — А гордыня это тяжкий грех. — А я думала, именно юбка делает женщину женщиной. — Когда ноги закрыты, для мужчин меньше соблазна. А вводишь в искушение — твой грех. — А волосы?.. — Все грех. Мужчинам знаешь, как тяжело приходится? — сокрушается Таисия. — Говорят, что прямо сил никаких нет… Идет такая… Он уж и отворачивается, и не смотрит, а все равно… И не хочет, а согрешит. Теперь все понятно, только вот юбку я с собой не взяла. Зато есть зеленая бандана. Она-то и послужит мне платком ближайшую неделю.

Одиннадцать вечера. На первом этаже гасят свет. На темной лестнице встречаю пышную сестру Софью. Тихонько окликаю: — Сестра, ты давно здесь, ты все знаешь, скажи мне… Ведь пост сейчас, отчего ты ешь за обедом подсолнечное масло и конфеты? — Да лучше я масло буду есть, чем людей… Вот скоро Пасха будет… — Куличи будете печь, да? — Мы куличи в магазине покупаем. А выпекать возни много, да и дорого. Должность местного завхоза заняла двоюродная сестра Таисии. Она же ведает ключом от гардеробной, где хранится все и даже юбки. Моего размера в наличии сразу две юбки: черная праздничная в пол для церкви и серая будничная плиссе по колено. От серой я сразу отка-

Самовольно покидать территорию монастыря категорически воспрещается. По уставу монахини должны отпроситься в увольнительную у настоятельницы, а по возвращении — отчитаться о прибытии залась и всю неделю буду ходить нарядно в черной. Юбка странным образом топорщится сзади, что еще как-то объяснимо (все-таки вещь с чужой попы), но всего более меня поразил нехорошо выпирающий бугор спереди. Первый урок я хорошо усвоила. Глянув на себя теперешнюю в зеркало, спасение души я увидела делом не таким уж и сложным и вполне достижимым. В общественной келье в хороший день может поместиться до десяти человек. Но сейчас трое. Сезон откроется с потеплением. Бабулечка стахановской закалки, пережившая сына и мужа, баба Валя, изможденная женщина бальзаковского возраста Надежда и молодая хористка Оксана. Надежда — преподаватель английского, она больна и приехала вымаливать у Господа здоровья. Оксана — вы-

пускница местного духовного училища, поет в монастырской церкви на клиросе. Это ее работа. Ну а для бабы Вали жизнь в монастыре «словно в санатории, даже исчё лучшее». Плюс к тому она надеется отмолить всех своих покойников. Вымыться с дороги не получается. Баня один раз в неделю и строго по четвергам. Поддерживаю силу духа аутопроповедью: «Чем страшнее и хуже сейчас, тем лучше будет после смерти. Уже в гробу человек лежит нарядный. От радости за новую жизнь». Но телу не прикажешь. С непривычки оно сильно чешется. Ощупью спускаюсь по лестнице в туалетную комнату — усмирять гордыню мытьем ног в раковине. У фаянсового источника аншлаг. Последовательно перекрестив раковину, кран, воду, одна из местных жительниц устроила постирушку. Неодобрительно косится на дьявольское изобретение — электрощетку и уходит крестить белого друга. На будущее прошу у местных тазик, чем окончательно настраиваю их против себя. Кроме кроватей в нашей комнате есть кое-какая мебелишка, небольшой молельное приспособление и пластмассовое ведро-унитаз. — Это еще зачем здесь? — спрашиваю. — Это из-за Серафимы. Она у нас с чудинкой немного… Ночью из кельи лучше не выходить даже по нужде — можно получить смертельный испуг миокарда. Чудит гражданская посудомойка Серафима. — Так-то она не буйная, — шепчут соседки, — да и на людей, в общем, не нападает. Но ночью может сильно напугать. Сама Серафима уверена, что с головой у нее все в порядке, вот только дьявол караулит ее по ночам в спальне, хочет заполучить бессмертную душу. Поэтому она каждую ночь хитрит и обманывает нечистого: отказывается спать у себя в комнате и прячется в самых неожиданных местах, зарываясь в черные хламиды еще с вечера. На случай обнаружения Серафима запасла для дьявола убийственно вонючие тряпки и некие горючие смеси.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

— Идешь ночью, она вдруг из угла откуда-нибудь вылезет… Или в туалете подкараулит… Страшно! ■■■

Утром каждый принимается за свою работу. Согласно разнарядке убываю мести полы. Но скоро возвращаюсь за новым послушанием. Такой прыти от меня не ждали. Патронесса с интересом спрашивает, что я еще умею делать: — Шить можешь? — Нет. Ненавижу. — Отлично. У меня есть много рваных фартуков, будешь зашивать. — Ради Бога. Но я обещаю, что сделаю это плохо. — Это совершенно неважно… Швея из меня никудышная, но для фартуков это действительно совершенно неважно. Они такие древние, что ветхая ткань расползается в самых невероятных направлениях. Фартук со своими дырками живет по законам геометрии Лобачевского — искривленного пространства и кривых поверхностей. Следующим днем я устраивала набат пыльными половиками и несла вахту на кухне: помой, подай, принеси, унеси, почисти четыре ведра картошки. Потом отбывала послушание в библиотеке — сшивала номера «Выксунского рабочего». Жизнь в монастыре и отношения между монахинями держатся на одном только честном послушании. Продвинуться по карьерной лестнице относительно легко. Достаточно добросовестно выполнять послушания, которые тебе назначают вышестоящие, и усердно молиться, не отбиваясь от коллектива. Со своим уставом, как известно, долго не протянешь. Распорядок дня без изысков: подъем, служба, индивидуальные послушания, то есть работа, снова служба. Работа — служба, служба — работа. Все просто… Самовольно покидать территорию монастыря категорически воспрещается. По уставу монахини должны отпроситься в увольнительную у настоятель-

ницы, а по возвращении — отчитаться о прибытии. У трудников подобных строгостей нет — мы здесь на птичьих правах, а потому и свобод побольше. Прошло несколько одинаковых дней. Я вовсю болтаю на местном диалекте: вместо «спасибо» говорю «ангел с тобой», вместо «пожалуйста» — «помогай Бог». Меня еще некоторым образом беспокоит моя внешность. Волосы свалялись валенком — тепло, сухо и ничего не слышно. Постоянно хочется есть. Рада чему угодно, только не картошке. Ее дают на завтрак, обед и ужин. Два раза в неделю бывают так называемые картофельные дни, когда ее готовят в двух видах. Из свежих овощей — лук. Сестрам, правда, выдают в обед по яблочку или

На ферме рубим с Софьей тыквы для поросят. Я рублю, Софья лузгает семечки. — Софья, — спрашиваю, — а вот ты как к Богу пришла? — Да так и пришла, — отвечает сестра. — Мамка у меня померла. Ситуация такая была: или вешаться, или в монастырь. В монастыре, конечно, лучше… Но по сути то же самое. Для мира я как бы умерла. Мамки не стало, когда Софии было двадцать три. И вот уже пять лет она живет в монастыре. — А ты хотела бы свою семью завести? Детей, замуж выйти? — Замуж? А чего я там не видела… Мужчины вообще не смыслят в женской психологии! Детей сейчас дорого. Да и в миру я не могу. Иногда езжу к родне в гости, но ненадолго. Вообще, если девушка рано уходит в монастырь, отказывается от мирского, она уже потом не сможет вернуться. Я пробовала… Так что чем раньше надумаешь уходить, тем лучше. С возрастом тяжелее… Молчим. — А ты видела моих поросят? Я киваю. — Правда хорошенькие? — Очень симпатичные. И на свиней совсем не похожи: чистенькие, розовые… — Растишь их, растишь. Кормишь, моешь, ухаживаешь. А потом возьми и продай, чтобы их зарезали. Злыдни, мяса им подавай. Хрюняточки мои хорошие, как же я вас отдавать буду… — А ты мясо ешь? — Раньше ела. А когда поросята появились — не могу.

Прошло несколько одинаковых дней. Я вовсю болтаю на местном диалекте: вместо «спасибо» говорю «ангел с тобой», вместо «пожалуйста» — «помогай Бог» апельсинке. Женщины с монастырским ПМЖ, как правило, имеют лишний вес и я, грешным делом, радуюсь, что здесь проездом. У животных на местном подворье ситуация получше, но незначительно. В хозяйстве есть гуси и куры, которые, если вовремя не спохватиться, съедают свои яйца — им не хватает кальция. Есть козы и коровы, которым тоже чегото не хватает — жрут все подряд и даже дрова обгладывают. Своими глазами видела, как одна из буренок таскала неведомую снедь из костра. Очевидно, языки пламени страшны меньше, чем позывы голода. Десятки котов и кошек тоже питаются кто во что горазд: тыква, солома, кожура и, если повезет, крысятина. Есть тринадцать особей хрюшек, которых кормят хорошо — им повезло, их выращивают на продажу.

■■■

По вечерам, согласно традиции, трудники собираются в кружки по интересам: одни четки плетут, другие молятся, третьи пугают друг друга страшными историями по мотивам богословских триллеров. Сейчас в большом почете «Огненный Авва», роман, описывающий похождения и подвиги иеросхимонаха

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Сампсона. При жизни он славился тем, что одним ему ведомым образом изгонял бесов из женского полу. Сейчас критично настроенные верующие разоблачают его. Говорят, что он был большой охотник до плотских утех и развратник, что не помешало ему продвинуться в настоятели и высокие чины. В общую келью вбегает Тонечка. Она в монастыре тоже по местным меркам недавно — всего лишь несколько лет. Сюда ее определили после смерти бабушки, которая ее воспитывала с рождения. Остальные родственники не могут ей ничем помочь и очень рады, что здесь она нашла себе применение. Тонечка с порога причитает. Впервые слышу, чтобы она так много и связно разговаривала. — Баб Валь, там на вас нажаловались… эта татарка из церкви… — Что, милый, что ты так разнервничалась? — Что вы плохо трудились, нажаловалась… Баба Валя, которая каждый день встает в шесть утра, чтобы успеть приготовить все к утренней службе, и возвращается только после ужина? Вот те новость. Тоня не перестает тарахтеть: — Что теперь будет? — Да успокойся, милый. Ничего не будет. Постепенно Тонечка успокаивается. Она часто приходила в общую келью, хотя у нее своя отдельная комната. Собственно, прибегает она к бабе Вале. Пожалуй, баба Валя единственный человек, с кем Тоня полноценно общается.. Секрет прост: баба Валя всегда выслушает, утешит, погладит — как с котенком. Они вдвоем читают. Ходят в баню, где баба Валя трет Тоне спинку, потому что та сама не может. Вовсе не обязательно носить рясу и скуфейку, чтобы быть человеком. — Иди, хороший, поспи. Завтра опять на работу. Тебе выспаться надо. Тонечка послушно уходит, успокоившись.

Как свежеприбывшей баба Валя достает и показывает мне фотографии мужа и сына. С гордостью рассказывает про обоих: — Какой же у меня сынок был! Здоровый, красивый, учился на одни пятерки… На атомной станции работал… Умер от лучевой болезни… Муж меня на руках носил. Чтобы я плохое слово услышала? Да никогда такого не было! Только: мамочка, спасибо, мамочка, пожалуйста… А какие пироги я им пекла… Я же в магазине ничего не покупала. Куличи, эклеры, наполеон — все сама… — Как же вы все успевали? — жалуюсь на московский темпоритм. — Да не знаю. Весело раньше было, с удовольствием, а теперь-то что… На одну ночь проездом в монастыре останавливается жиличка: новая

Рак желудка и печени она лечит таблетированным нафталином. От рака кожи — настойкой замоченного с осени мухомора в денатурате флейта в ночном какофоническом оркестре. На нее как на свежее мясо все накидываются с расспросами: ну как там в миру, что? Жиличка вещает, добравшись до благодарно внемлющей толпы, последние сводки фронта: — Антихрист придет через ТВ и будет управлять миром. Катастрофы, землетрясения, войны… Россию захватит Китай. Уже сейчас знающие люди чувствуют приход антихриста. Эти электронные паспорта, чипы. Умри, но не меняй старый паспорт. Скоро не будет родиться чеснок, картошка, морковь, только лишь брюква. Солнце померкнет. Лета не будет. А знаете, кто он? Общество притихло. — Абама американская. Истину говорю…

Вещунью не могли заткнуть до трех ночи, вещала даже из глубокой фазы сна. Растревоженная грядущим пришествием американской абамы, не могу уснуть и я. Выхожу в коридор. Серафима, вся в черных обмотках, в сапогах химзащиты, прикорнула на диванчике, делает вид, что читает. — Серафима, ты чего здесь? Почему не идешь вместе со всеми, у нас весело… — Болтовня пустая. Я лучше «Богородицу» сто пятьдесят раз прочитаю. И то пользы больше будет. — И то верно, — говорю, — но знаешь, вместе как-то легче. А что в банке у тебя? Серафима знает толк в ядреных смесях — защите от всех болячек. Рак желудка и печени она лечит таблетированным нафталином. От рака кожи — настойкой замоченного с осени мухомора в денатурате. Говорит, что лучше не придумаешь — от добра добра не ищут. Главное подобрать индивидуальную дозировку: если не умрешь сразу, вечная жизнь обеспечена. Когда у Серафимы умер муж, а за ним и дочь — о подобных средствах и не слышали ничего и помочь, соответственно, не смогли… Идем пить чай. На кухне София ворует трехлитровую банку варенья, прячет ее в складках живота и, лукаво улыбаясь, проплывает мимо. Я делаю вид, что ничего не вижу. ■■■

Неделя подошла к концу. Я рада, что могу вернуться в мир, но мне почему-то грустно, что я возвращаюсь одна. А они остаются. Сдав казенную юбку, в непривычных джинсах бреду собирать чемоданчик. На прощание баба Валя дала бутылочку святой воды (крещенской, самой сильной, неразбавленной) и пакетик просвир. Хористка Оксана перекрестила на дорогу и просила приезжать еще. А София сунула в руку две карамелины из своей сокровищницы. Самое дорогое, что у нее есть.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Специально для «Русского пионера» Культовый московский писатель Дмитрий Глуховский продолжает творить на радость читателям «Русского пионера». На этот раз он с повышенной ответственностью осмыслит и исполнит главную тему номера — «Родина».

Этот кабинет Гольдовский себе представлял совсем не так. Думал увидеть номенклатурный дубовый стол, способный вынести танковый таран, державный портрет Сами-ЗнаетеКого маслом в резной золотой раме, белые вертушки спецсвязи с гербами, мраморные пепельницы… И был приятно удивлен. Скандинавский минимал, огромная плазма в углу и тонкий «Мак» в алюминиевом корпусе на стеклянном дизайнерском столе. Даже Сами-Знаете-Кто глядел со стены с лукавым ленинским прищуром, прижимая карабин к обнаженному торсу. Все говорило о том, что хозяин кабинета — человек продвинутый. — Вы хороший специалист, — бесцветно произнес тот. — Видел ваши работы по силиконовому мозгу. Очень креативно. И эта тема с куриными окорочками тоже. В общем, мне кажется, вы доросли до настоящего челленджа. Гольдовский смущенно кашлянул. Когда вчера ему позвонили с неопределяемого номера и представились, он сначала решил, что его разыгрывают приятели, потом утер внезапную испарину и судорожно закивал. Всю ночь он ворочался, пытаясь вообразить, о чем же завтра пойдет разговор... — Зря удивляетесь, — перехватив его недоуменный взгляд, ровно проговорил человек. — Мы всегда старались привлечь таланты из любых сфер. У нас работают и бывшие сотрудники ФСБ, и бывшие военные, и из частного сектора… Про ФСБ я уже говорил? Гольдовский осторожно кивнул. Человек за стеклянным столом кивнул ему в ответ и замолчал. Тактично заполняя паузу, зажужжал японский кондиционер.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

рассказ дмитрия глуховского рисунки: николай пророков

— Нам нужна новая патриотическая концепция. Нужна новая искренность в любви к родине. Нет, не к родине даже, а к Родине! Нужен ребрендинг самой Родины, понимаете? — Вынужден признать, — сказал человек, — креатив у них своеобразный. Поэтому я решил привлечь кого-то с незамыленным взглядом. Задача непростая. В сложные нынешние времена нужно сплотить наш многонациональный, — он скользнул взглядом по носу Гольдовского, — народ. Тема с маленькой победоносной войной выстрелила красиво, но немного преждевременно. Прогнозы по экономической и социальной стабильности у нас… — он поворошил исчерканные красным маркером листы бумаги, — разные. Поиски национальной идеи сводятся к пресловутому «Православие, самодержавие, народность». Во-первых, неясно, как сегодня с системой ГАС «Выборы» трактовать народность, а во-вторых, этот слоган несколько исключает наших чеченских, татарских, дагестанских и даже калмыкских братьев… Про чеченцев я уже говорил? Гольдовский выжидающе кивнул. — Нам нужна новая патриотическая концепция. Нужна новая искренность в любви к родине. Нет, не к родине даже, а к Родине! Нужен ребрендинг самой Родины, понимаете? У вас, кстати, случайно не двойное гражданство? — как бы невзначай обронил он. — Нет, — Гольдовский истово помотал головой, хотя он задумывался иногда об этой опции. — И очень правильно. А то нам уже случалось брать на работу технологов, которые начинают писать о любви к Родине и путают предметы любви… А Родина, — человек за стеклянным столом назидательно поднял палец, — как женщина. Если любишь вторую, это означает измену первой. Гольдовский сделал пометку карандашом в принесенном с собою дизайнерском блокноте. Человек посмотрел на него благосклонно. — И вот, собственно, ваша задача. Придумайте чтонибудь. Нужно воскресить и модернизировать патриотизм. Придать Родине sex appeal. Определить, что это понятие вообще может означать в мире эпохи интернета, эпохи global village. Я хочу, чтобы слово «Родина» стимулировало нервные центры не только в мозгу православного хоругвеносца и не только в мозгу казацкого атамана. Я хочу, чтобы Родина была трендовой. Чтобы «Винзавод» добровольно устраивал патриотические хэппенинги. И чтобы при этом пенсионеры не чувствовали себя чужими на этой Родине… — он гильотинировал

ее, проник новенно загл янул сигару и, пре жде чем зажечь разу меется, эта концепция и, Ну Голь довском у в глаза. — ревсем. Особенно тем, кто расп Родины дол жна пон рави ться уже Я . рам кад им наш Лучшим дел яет и утверждает бюд жет ы. ем? ира наб их мы где , рил гово . Голь довский обреченно кивнул — сказал человек за стейте, ума под ка ьни едел — До пон клянным столом. ■■■

. низко заурчал, про сыпаясь Пят или тровый дви гате ль X6 кого анс рон яя пепел америк Гол ьдовск ий зад ума лся , е сиденья. У него был верный аны кож ые «Дан хил ла» на бел всю цепь мгновенных ассоциа способ: проговорит ь с собой ал зака з. туп пос рые кото на , ром ций с брендом или това он ыва лась самой яркой, на ней Обы чно одна из первых оказ ию. пан кам ю ущу буд и цепцию уже и выс траивал всю кон ть на при выч ные образы под яну взгл ко толь о был но Нуж окий побаивался, а вот гид роп новым углом; кокаина Голь довс л часто. ник у для эти х целей использова Родина, Родина, Родина… кар тинки в твоем бук варе? С чего начинается Родина? С душ нов аты х пер еул ков к Голь довски й выверн ул из и покати л к Большому ную ереж Китай-городу, съехал на наб сные кирпичи, матово кра и ькал мел Каменному мос ту. Справа отра жения низких облаков, свет ились золотые купола, ловя ые «Мерседесы» и «Рей ндж сизы й пос товой разводи л черн я линия кремлевски х стен ана лом Роверы»… Многоугольная, туоминала неп рави льность кон неп рави льностью своей нап скавпу от вор х цки ови паны Бор ров человеческого сердца. Кла ные кор теж и… Сердце Родины ован нир бро ли уска вып и ли этакое? Нет, тем у Кремля лучше бьется исп равно… Что -нибудь ее. что -нибудь поу нив ерса льн не пед али ров ать. Нуж но дом ый Бел и еще же, Что . Всем ? Пон рави ться дол жно ведь всем втискивать? Родину. Родина-мат ь зовет. Родина! Они сражались за мне нра вится… Сколько он, Пус ть кри чат «уродина», а она Вот и провери ли бы его на ет? бер ы интересно, за корпоратив патриот изм… ов, Голь довский вырвалУдачно проскочив всех гаиш ник уже от кинотеатра лась ина нач ся на Новый Арбат. Пробка на узовском у до самого поворота «Ок тябрь», разлива ясь по Кут овой альт асф кой инс по потемк Рублевское шоссе и дальше — ые вариации «Барвих», «Горок» ожн озм всев з чере е, ейк кол узко вые посе лки в сосновы х рощ ии «Раз доров». Расп ухш ие уродли иотерапии, слишком мед лен цах, облысевши х словно от хим . яясь авл спр не ок, пот но всасыва ли в себя стальной след ующей неделе знакоКак он неудачно… Ничего, на альника юри дической слу жбы мые подвезу т ему ксиву нач «Альфа», с ней мож но будет по ассоциа ции ветеранов группы сь в этом ежевечернем велижая уни раздели тельной гнат ь, не ытся с новым зака зом… От откр ком стоянии. А если он справи це. серд уло лон захо довского вающихся перспек тив у Голь Кут узовском, он отча ялся Доползя кое-как до «Азбуки» на ом освободившееся меж дву х и при ткн ул вне дорожник в чуд то. Шаг нул в распахн увш иес я вороненых новых «семерок» мес гад но побрел мимо полок, нау стек лянные двери и рассеян уди этом в Приобретя однажды сгребая в корзин у упа ковк и.

вительном магазине виноград за двести долларов кило и спохватившись только на кассе, Гольдовский сначала хотел выложить и отменить покупку. Но тут же укорил себя за малодушие и скряжничество и подавил позыв. С тех пор он вообще зарекся смотреть на цены, всегда протягивая кассирше свою платиновую «Визу», не дожидаясь даже, пока та закончит пробивать покупки. Родина. Какая она? Бескрайняя. Любимая. Щедрая? Пожалуй. Потому что богатая, задумчиво сказал себе Гольдовский, сквозь витрину наблюдая, как вместо отъехавшей «семерки» к его внедорожнику неуклюже впарковывается «Роллс-Ройс». Родина. Гольдовский замер, закрыл глаза. Первые визуальные ассоциации? Красные флаги, заградотряды и «Ни шагу назад», Парад Победы… Еще почему-то поля пшеницы. Нет, пшеница не катит. Украинский жовто-блакитный флаг — это ведь желтое пшеничное поле под лазоревым небом. Так что пшеница занята. А жаль. Какой-нибудь ароматный каравай… Хороший образ! В животе заурчало. Обычно Гольдовский питался в уютном новиковском ресторанчике за «Лакшери Вилладж», там было недорого и очень вкусно. Но сегодня с чудовищной пятничной пробкой ему не дотерпеть. А, черт с ним… Придется ужинать по-пролетарски, суши из коробочки. Гольдовский добрел до гастрономического отдела и попросил у непременного бурята в фирменном кимоно набор посолиднее. Взял пакетик преждевременной клубники, бутылку аргентинского вина из середины девяностых, свежий «Форбс» — посмеяться, выгрузил на резиновую ленту у кассы, почесал нос. Родина. Родина, черт возьми. Любимая — да, но вот почему? Задрожал в кармане мобильник. Номер швейцарский, не определяется. — Маратик! — пьяный женский голос заставил его улыбнуться. Алика… Рука сама потянулась к стенду с ультратонкими презервативами. — Маратик! А ты к нам прилетишь? Мы тут с Олькой так скучаем… — залепетала Алика. — Лыжные палки настраивают на игривый лад, а вокруг сплошь немецкое жлобье… Просто не на кого глаз положить. А не бросить ли все к чертям собачьим, не рвануть ли прямо сейчас в Домодедово? Оставить машину на парковке, затесаться на ближайший чартер и уже завтра утром вихлять по красной лыжне, а к вечеру устроить групповое афтер-ски? Нет, остановил себя Гольдовский. Родина зовет. Он вздохнул, отшутился и отключился. Собрал в охапку бумажные пакеты с продуктами и двинулся к машине, заставляя снова думать себя о работе. С хороших и верных товаарищееей… Живущих в соседнем дворе…

русский пионер №9. июнь–июль 2009

жил креативный директор Кстати, в коттедже нап рот ив было что- то за пазу хой, при чем Мак Кенна, у которого всегда С ерландског о производства. всегда луч шег о качества, нид м говы моз л м Голь довский бра этим замечательным человеко дыню. Курили они по принтвер вую ндо бре у шту рмом не одн сосе д как раз задо лжа л и », цип у «Ты — мне, я — тебе Голь довском у один креатив. по Кут узовском у, поблеВелика я зме я мед ленно ползла лениво сворачивала уек, х чеш скивая тыс яча ми металлически Д, обвивающей МКА с бок о бок к Кры латском у, терлась там ца было видно этой змее ни кон Москву удавьим кольцом, и не ни кра я… коробк и прямо пальца ми, Голь довский бра л суш и из ьом и меч тал оказатьс я в бра зил макал в баночк у с соевым соус ымдавн ю аци ави ую городе легк ском городе Сан-Паулу. В этом не енные люди вообще никогда печ обес и ли, еши разр о давн и щим рдя вечно все заби то сме оказыва ютс я на улицах, где ют лета Они . асно бще небезоп старыми легковуш ками и воо с загородной вил лы на кры шу — ами олет верт и ным собс твен с, потом — на кры шу баш ни, офи их здания, где распола гается вая встреча, потом — на кры шу в которой у них намечена дело ы ом — в гольф-кл уб… Однажд отел я, где проходит прием, пот этаже ом есят тид шес , нем лед пос вечером, сид я в лаун же на людал за деся тками светлячков, Edif icio Italia, Голь довский наб оми рос тками бра зильски х неб порхавш их меж ду бамбуковы так же? ать сдел ьзя нел кве Мос в скребов, и думал: ну почему у не все не как у людей? К чем Почему в нашей чертовой стра вевне с усы втоб роа теж и, мик все эти мигалк и, крякалки, кор уни жат ь простого человека, м Заче м? назо спец м нны домстве к, трацией всех эти х побряк уше том ящегося в пробке, демонс ую ссов кла вать иро зачем провоц зачем заставл ять его ждать, просты м человеком вообще не м эти с но мож если сть, ненави пересекатьс я? ■■■

у Голь довского кон чились сига На под ъездах к Кры латском у лыта поп овко нел кий Голь довс реты. Остановившись у киоска, грязи по щиколотку; проклиная в утоп и у луж ь чит еско пер ся из в шат кую и лениву ю очередь все на свете, вста л пос ледним до бы тоял выс ет, ашей. Мож гастарбайтеров и мес тны х алк с л заве х ика трен в нец джа бай конца, но тут щет инисты й азер рети ав, довский, не выдерж ним разговор о политике, и Голь ровался. одинна дцатом часу, скрипя До дома он добрался только в евой кабине реж им «тропидуш в зуба ми от бешенст ва. Выбрал , и истерик и, переби рал образы ческ ий ливень» и, уже на гран мыс ли, ассоциа ции… йка? Тол стой ? Есе нин ? Пал ех? Хох лом а? Бал ала я? сосновом бору? Металл урги Охо тни чьи расс казы ? Утро в а? дуг я ска Кур 14? ть? Соч и-20 Промыш лен ная мощ ь? Неф ва? пра го тно пос кре ена Отм ? Бор оди но? Афг ан? Цус има Тра нссиб? Мос ковское мет ро? для каж дого из телезри теЧто для мен я Родина? Что она ави т сердце бит ься чаще? заст Что лей ? Что застави т ее любить? От чего навернется слеза?

Пусто. Ничего. Вроде и есть Родина, а вроде и нет ее. Попытаешься сформулировать, ухватить, выпарить экстракт — рассеивается как утренний сон. Хочу в Бразилию, подумал Гольдовский и закрыл глаза. ■■■

— Ты слишком зашорен, — гнутая оправа от Филиппа Старка придавала лицу соседа надменное выражение, хотя человеком он был душевным. — Тебя что попросили? Заставить людей ощутить гордость за Родину, помочь им испытать душевный и гормональный подъем… — он выдержал долгую паузу — по Станиславскому — и выдохнул хвойный дым. — А для этого не надо понимать, что такое Родина. И потом, пойми — Родина у каждого своя. Для кого — микрорайон Юбилейный, для кого — Одинцовский район. — А что у нас общего? Что у нас одно на всех? — тупо спросил Гольдовский, принимая самокрутку. — Победа! — прыснул сосед. — Не, я реально… — жалобно протянул Гольдовский. — Ну и я реально. Тебе когда про Родину сказали, ты о Великой Отечественной подумал? И я подумал. Это же первая ассоциация. Прокатывает железно. Это же условный рефлекс, годы дрессировки, тут слюна выделяется сразу, прежде чем поймешь, что с тобой происходит. — Ну это же избито сто раз… — неуверенно возразил Гольдовский. — Потому и избито, что работает, — отрезал сосед. — Не фига искать от добра добра в такие сжатые сроки. Тебе какую задачу поставили? Обновить! Освежить! Сделать более трендовым. То есть нужно, чтобы говорили, обсуждали… И при этом чтобы нравилось всем, от функционеров до пенсионеров. Ну снимешь ты доярку на фоне ржи… Что тут обсуждать? — Я хотел новое что-нибудь… Идеологически… — Гольдовский уныло впустил в себя джинна из самокрутки. — Все новое — хорошо забытое старое, — покачал головой сосед. — И идеология наша нынешняя… Это… Это как… — он тоже затянулся. — Это как взять цветные карандаши и чернобелые фотографии раскрашивать… Понимаешь, о чем я? Понять было непросто, но Гольдовский и его креативный сосед поймали уже общую волну… Гольдовский восхищенно закивал, поражаясь глубине образа. И тут джинн наконец исполнил его желание. Родина, необъятная, как пробка от Кремля до Рублевки, любимая, как X6, непостижимая, как планы правительства, вдруг померкла, истаяла. А на первый план выступило решение — спонтанное, необъяснимое, невербализируемое, но эмоционально безотказное, стопроцентное. То, что заставит биться в унисон сердца эмо, рэперов, пенсионеров и ветеранов ФСБ. — Слушай, — просипел Гольдовский, лупая красными глазами. — А что если просто взять и к празднику «Семнадцать мгновений весны» раскрасить?

С чего начинается Родина? До сих пор по этому вопросу нет единого мнения, но в нашем «Фотоувеличителе» она, безусловно, начинается с Фотогалереи имени братьев Люмьер и с проекта «Антология русской фотографии. Фото 60-70». Они предоставили фото эпохи «Сделано в СССР». Хоть и на пленку Шосткинского комбината снято, а кое-кто из читателей, возможно, разглядит, узнает свое лицо среди этих детей, «сделанных в СССР».

русский пионер №9. июнь–июль 2009

анатолий хрупов. оранжевое солнце. 1960-е

игорь гневашев. игра в жмурки. 1950-е

русский пионер №9. июнь–июль 2009

михаил трахман. карусель. 1960-е

николай рахманов. мальчик и машина. 1960-е

русский пионер №9. июнь–июль 2009

николай драчинский. пионеры. рыбалка. 1954

лев бородулин. опасная переправа. 1956

русский пионер №9. июнь–июль 2009

павел киселев. прикосновение. 1999

вадим опалин. из серии «сельская школа». 1960-е

русский пионер №9. июнь–июль 2009

владимир лагранж. пионерия на красной площади. 1967

лев шерстенников. рыбалка на канале грибоедова. 1957

русский пионер №9. июнь–июль 2009

владимир лагранж. тверской бульвар. 1960-е

юрий абрамочкин. молодой целинник. 1961

четвертая четверть 89

русский пионер №9. июнь–июль 2009

инга аксенова

Урок мужества. Родной прием. По России без ничего. Урок географии. Горилландия. Наш корреспондент в семье обезьян.

Бессменный ведущий урока мужества Николай Фохт совершит, вероятно, самое экстремальное деяние в своей героической жизни: он окажется в провинциальном русском городке без денег, без документов и даже без мобильного телефона! Читателю предстоит погружение в мир, полный опасностей и подвохов, и, может быть, когда-нибудь он с замиранием сердца решится повторить подвиг героя. Кстати, всего-то 200 км от Москвы. текст: николай фохт фото: игорь мухин рисунки: анна всесвятская

Все плохо. И неустойчиво. И неточно. Есть ты — нет тебя... И, главное, никакой разницы, есть ты или тебя действительно нет. Единственно, что интересно в такой ситуации — сможешь ли выжить? Ну, не интересно, а любопытно. Занятно. Как ты сможешь выжить, если окажешься внутри враждебной, наглухо недружелюбной атмосферы. Если ты окажешься без паспорта, мобильного телефона, знакомой девушки в каком-нибудь среднерусском городе. В сердце родины, в смысле — в самом его нутре, в утробе. И, главное, от Москвы не так уж и далеко, километров 170–200. Как это произошло. Да просто. Ну как просто… Прекрасная Стефания пригласила меня посмотреть ее проклюнувшиеся георгины. Цветочки. Пригласила на дачу, она там последнее время обитает. На даче хорошо, воздушно — приезжай, говорит, посмотрим на цветы, соберем какие-никакие плоды. И подмигнула по-стефаниевски — так, немножко поспешно, как будто тик у нее. А в то же

время — эротично, настолько, что я понял — не только цветочки да ягодки, не только. А время такое — кризис, весь народ в депрессии, как в черном, всюду неутешительные звуки и истории. А тут еще как назло грипп, осложнения, потом еще порвал заднюю поверхность бедра. Ну как порвал — надорвал, в футбол играл. И еще давняя девушка Ольга зазвала побаловаться WOW — в одну команду с дочерью. Как отказать давней Ольге, хоть виртуально, но вступил, но стал пропадать — особенно по ночам. Ольга ведь предложила сразу — мы завоюем мир. Заманчиво… Так я это к чему, я это все к Стефании — чё-то я в себе засомневался: сплю отвратительно, мало ли какая, это самое, осечка; вдруг какой цветок недораспустится в самый решительный момент? И я пошел ва-банк. У меня есть знакомый доктор (у всех такой найдется, вот и у меня). Я ему объяснил про Стефанию. Он дал две таблетки. Одну перед сном, вторую за два часа до визита в парник, в теплицу, одним словом. Я так и сделал. Одну перед

рена эффенди/agency photographer.ru

русский пионер №9. июнь–июль 2009

...Весь взрослый народ на пятидневку сваливает в Москву. А возвращается на выходные — только тогда и оживает город...

Повторим урок

Оказавшись в незнакомом городе без документов и денег, не следует сразу обращаться в милицию. Без конкретного события могут повесить на вас, на бомжа, столько, что мало не покажется. Надо искать источник быстрой и бесплатной информации — подойдет любая пивнушка. Для ночлега и горячего ужина, разумеется, требуется женщина: немолодая, одинокая, начитанная, страдающая, нереализованная — где как не в библиотеке? Кстати, необязательно библиотекарша — я бы и к читательницам пригляделся. Но мы же оказались в мертвом городе, какие на фиг читательницы. Опять искать источник информации — другого уровня: как быстро заработать. Или как бесплатно пообедать и бесплатно попасть домой. Для второго варианта милиция идеальна. Зачем надо было проливать водку и бороться с охранниками? Только не расплатиться — есть вероятность, что просто побьют, компенсируют убытки. А быстрая и четкая размолвка с вооруженной охраной — точно вызов наряда. Чтобы не было лишних расходов, надо ничего не ломать: разлитая водка — это эффектно и, в принципе, можно даже скатерть не стирать. Ну, дальше понятно. Вопрос: а чего бы просто на электричку не сесть и не доехать до Москвы? Ну, во-первых, если контролеры застукают — высадят. Во-вторых, скучно как-то. А по моей схеме и весело, и стопроцентное выживание.

сном. Спал все равно плохо, очень. Но вторую все-таки за два часа, прямо в электричке — не на машине же туда ехать. Захотелось, как в юности, попредвкушать в вагоне, посмотреть на окрестности непредвзято — в грязное окно. Но я перепутал таблетки. Поэтому спал плохо и поэтому напрочь заснул в электричке.

Сильная таблетка Очнулся в городе Алексин. Я так понял, что меня носили — Алексин совсем на другой ветке, чем Стефания. Зачем носили? Думаю, пытались извлечь из потайного кармана сумму на черный день и травматический пистолет мелкого калибра. Это действительно непросто. Извлекли, суки, и документы, и прекрасный смартфон — все. И гуманно посадили на лавочку, в Алексине как раз, на перроне. Спал я восемь часов. Это хорошо. Все остальное очень плохо. Но

так как я выспался, я нашел и позитив: а проверим-ка свои навыки выживания. Вот они, навыки. Перво-наперво я направился, разумеется, не в милицию, а в пристанционный чипок. Как бы невзначай встал за столик к не пьяному еще мужику, судя по лоснящимся на заднице брюкам, местному водиле. Рассказал ему почти честно всю историю — хотелось есть и пить. Он угостил лимонадом и двумя бутербродами с сырокопченой колбасой. Хороший человек. Я подождал, пока он допьет пятую бутылку пива, и расспросил подробно, где бы так безопасно переночевать. В результате успел в библиотеку в паре километров от станции. Водила из чипка не соврал: место чистое, сухое. Библиотекарша Юлия — женщина почти форматная и начитанная. Завис в читальном зале до 20.00, поговорили за чаем. Я Юлию проводил. Настоящая тургеневская барышня, в смысле, истинная русская интеллигентка: и пригласила, и

картошкой с котлетами накормила. Тут и первая неправильно употребленная таблетка помогла. А может, просто выспался. В любом случае доктору спасибо. Юлии рано вставать, поэтому остаток ночи размышлял, где заработать не только на обратный билет, но и на обед — с завтраком-то все нормально. Всего-то и спросил у Юлии — где главная улица? И только после ответа поцеловал в разрумянившуюся щеку. Вкусная она у нее. Вышел на главную улицу Алексина — народа никого. Потому что, как констатировал водила из чипка, — мертвый город. Весь взрослый народ на пятидневку сваливает в Москву. А возвращается на выходные — только тогда и оживает город: родители гуляют с детьми и друг с другом, образуются внезапные вещевые ярмарки, открываются ненавязчивые кафешки. Но в будни тут только старики, дети, деклассированные элементы и бездомные собаки. Опасно, короче говоря. Вот и выживание пригодилось.

ной двери — заведение, как и положено, в подвальчике. У дверей охранник, вооружен, что само по себе заслуживает уважения. С каменным лицом сообщил ему, что маклер пошел улаживать формальности по сделке и они прям сейчас с нотариусом подвалят — я бы хотел выпить и закусить. Разумеется, назвал имя фирмы, помахал у него перед носом визиткой менеджера — это был мой единственный документ. Меня пустили. Съел первое — отличная солянка, пирожок с капустой (два пирожка, хорошо). Приличный стейк с брокколи. Заказал 400 водки — но не пил, разумеется. Кофе, мороженое, как положено. Когда пришло время рассчитаться, вылил водку на скатерть и послал официанта в жопу. Возник охранник, даже двое. Без лишних слов сделал первому аккуратненький бросок через спину с колен — запустил аккуратно между рядов, чтобы мебель не попортить. Не вставая с ко-

лен, затащил второго в партер, зафиксировал правую руку на всякий случай — чтобы ствол не достал. И затих в этом статусе кво.

Официант вызвал милицию Там ребята разобрались быстро и грамотно: на хер им драку регистрировать, пусть москвичи и разбираются. Вечерней электричкой в сопровождении сержанта меня доставили на Курский, в отделение — а там-то уж я как рыба в воде. Рассказал им про Юлию, вызвали мы МЧС, поехали ко мне. Дверь в мою квартиру вскрыли минут за пятнадцать, штраф я обоим сержантам заплатил на месте. Ну посидели еще, еще раз по Юлии да по 300 текилы с лимоном — им. Ушли — служба все-таки. А я в интернет, в «Скайп», к Стефании. А чего, говорит, бывает, приезжай — хризантемы, мол, ничего, еще в самом соку. Так и сделал.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Разговоры с Юлией и водилой склонили меня к мысли, что надо найти риелторскую контору. Дело в том, что до сих пор в Алексине москвичи скупают жилую и коммерческую недвижимость — маклеры функционируют в полный рост. Действительно, фирм, сбывающих недвижимость, на главной улице обнаружилось сразу три — это я еще и не особенно искал. Зашел, приценился. Выяснил, что собственный автомобиль есть только у директора конторы, а он шестую неделю в Крыму. Ребята оказались какие-то поверхностные, навстречу идти не хотели, скидок не делали. Разжился только информацией. И она оказалась неутешительной. В городе вообще ничего не работает — кроме милиции. Узнал адрес ближайшего отделения. А, ну еще выяснил, что есть закрытый ресторанчик, для москвичей, для випов — прям рядом с милицией. И все сошлось. Своей безусловно московской походкой спустился по ступенькам к вход-

В стремлении добраться до ответа на горячие вопросы типа «Что же будет с Родиной и с нами?» авторы «Русского пионера» готовы идти на любые риски и общаться, если это нужно, даже с такой непредсказуемой публикой, как гориллы. Вот и Александр Швец отправляется в Африку, в самую колыбель жизни на Земле, добивается там аудиенции у вожака руандийских горилл и получает исчерпывающий ответ на все вопросы текст: александр швец Наиболее радикальные пессимисты говорят, что грянувший экономический кризис — всего лишь пролог к окончательному свертыванию цивилизации. Хотя кое-какие организмы, возможно, выживут, а из близких нам по шкале Дарвина наибольшие, шансы у человекообразных обезьян. Так, может, пора уже затесаться в их компанию, прикинуться своим, адаптироваться? Из всех видов обезьян меня больше всего заинтересовали самые крупные — гориллы, у них мозгов больше. Плотнее всего гориллами заселена Руанда. Решено: летим с подругой в Африку, не просто на экскурсию — по важному делу. Цивилизация проявила первые признаки исчезновения даже раньше, чем мы предполагали. Первая мысль после выхода из самолета в столичном аэропорту Руанды: а нельзя ли ближайшим рейсом отправиться назад? Насторожили не обезьяны, до которых было еще далеко, а аборигены. Говорят, что русские — самая мрачная нация в мире, но все-таки нам свойственно иногда смеяться, пусть и скупо, по-гоголевски, сквозь слезы. А вот руандийцы угрюмы бесповоротно, целенаправленно, их губам неведом код улыбки, и никакие соображения политеса не заставят меня выражаться корректнее. На белых чужеземцев они вообще смотрят как на причину всех своих неудач. Да и между

русский пионер №9. июнь–июль 2009

age/east news

мысловатый товар, кустарные поделки, но нет, протянутые ладони были пусты, при этом выражение лиц просителей было требовательным: дай — и скажи спасибо, что не съели. На всякий случай я запасся отступными: поменял у бармена пятьдесят долларов на местную мелочь. Через некоторое время наше зрительское терпение было вознаграждено. К стоящему напротив гостиницы офисному зданию подъехал автомобильчик — джип RAV-4 без единого живого места на кузове, с побитыми фарами. Из офиса вышел темнокожий гражданин, плюгавый, маленький, но осанка, походка, взгляд выдавали в нем безусловного босса. Шофер мгновенно выскочил из кабины, выхватил

александр швец

собой эта публика не очень-то ладит, лишь несколько лет назад в Руанде закончилась геноцидная резня: очень черные племена воевали против своих не очень черных собратьев. Обратно тотчас мы, конечно, не полетели, первый страх от контакта с местным населением прошел. Мы дождались своего гида, сели в машину, поехали в отель. Наши сугубо визуальные и, возможно, субъективные впечатления очень скоро подтвердились объективной реальностью: стоявший на обочине чернокожий подросток запустил в лобовое стекло булыжником. Водитель, будучи явно натренированным в отношении подобных атак, сумел увильнуть, и заряд попал в металлическую стойку, второй камень полетел нам вдогонку. Правда, в запасе у меня была и хорошая новость: Руанда находится под присмотром США, а значит, какая-никакая безопасность туристам здесь должна быть обеспечена. Эта обнадеживающая политинформация подтвердилась, по пути мы увидели несколько джипов с литерами UN. Все без исключения миротворцы были белокожими, они помахивали нам руками и приветственно улыбались, словно стараясь смягчить наши первые впечатления. Чуть позже мы пообщались с ними, преимущественно американцами, они в самом деле оказались славными ребятами: стопроцентно трезвые, гладко выбритые, предельно доброжелательные, однако каждый постоянно держал палец на спусковом крючке автомата. Я

спросил, как нам себя вести с этими. Совет оказался универсальным для всех времен и народов: не обижаться, проявлять себя исключительно по-христиански, под второй летящий булыжник подставлять другую щеку. И еще одна рекомендация: никаких пеших экскурсий по городу, из отеля выходить только в сопровождении полицейских. Кстати, оплата охраны входила в стоимость нашего тура и составляла процентов тридцать от общей суммы. Остаток первого дня мы провели в баре на первом этаже гостиницы, наблюдая через окно местную жизнь. Она была довольно скудной, народ вяло и бесцельно слонялся по площади, активизируясь только при виде выбравшихся из укрытия туристов. Охрана не могла полностью оттеснить местных. Сначала нам казалось, что они пытаются всучить приезжим свой неза-

портфель из рук шефа, распахнул перед ним дверь. Машина не сразу тронулась с места, пассажир явно намеренно выдержал паузу, оглядел площадь, приставил к уху мобильный телефон, закурил сигару. Я узнал его, хотя видел первый раз в жизни: это наш родной, незабвенный новый русский, фаворит девяностых. Человек чуть-чуть возвысился над толпой, заработал на потрепанную иномарку, на кожаный портфель и на белые носки — и жаждет насладиться успехом, вызвать дикую зависть у соплеменников. Всю ситуацию можно легко конвертировать и в современные наши реалии: местное авто секонд-хэнд — это их Maybach или Rolls-Royce, потертые шорты — Brioni, добавляем джип охраны, мигалку на крышу — и перед нами чисто московский клип. Когда RAV-4 наконец-то тронулся и водитель не включил в нужный момент поворотник, я окончательно уверился, что этот автомобиль и сидящие в нем персонажи легко

97 ничего не ели, аппетит не приходил, несмотря на привлекательные запахи. Потом все-таки появился человек, который несколько снизил наше напряжение: молодой метрдотель объяснил, что жители Руанды говорят только на своем языке, а работники турсервиса немножко знают французский, английский им неведом, но признаваться в этом они не хотят, отсюда и обет молчания. Еще метрдотель рассказал, что русские туристы добираются в эту

ем, внимательно выслушивали нас, а потом тихо удалялись. Все это начинало казаться заговором, вспоминались голливудские триллеры: незадачливые туристы попадают в затерянный мир, где аборигены посматривают на них как на потенциальный ужин. Мы все-таки разместились в нашем бунгало, осмотрели с террасы окрестности, удручающие своей пустынностью. Ощущение пребывания на другой планете не покидало. Территория не была ограждена, признаков какой-либо охраны также не отмечалось. Выезжать к гориллам нам предстояло назавтра утром, но я больше мечтал о том, чтобы быстрее настало послезавтра, чтобы согласно путевке мирно покинуть эти места. Вечером мы пошли в ресторан, расположенный в административном корпусе. Народу в кемпинге не прибавилось, попытки выяснить, есть ли здесь еще туристы, не увенчались успехом. Я ловил себя на мысли, что постоянно нахожусь настороже, пытаюсь заглянуть за барную стойку, внезапно оборачиваюсь. Настораживало даже то, что на открытой взгляду кухне трудились сразу семь поваров, а посетителей в зале было всего нас двое. Хотя мы с самого утра

местность чрезвычайно редко, последний наш соотечественник был тут полгода назад. Я уточнил: этот человек путешествовал в одиночку? Да, он провел здесь месяц, каждый день выезжал к гориллам, а по возвращении всякий раз выпивал за ужином по литровой бутылке водки «Абсолют». Размеры дозы убедили меня в том, что этот человек действительно был с какого-то боку русским. Но что заставило его провести здесь целый месяц? Вряд ли он был исследователем, натуралистом, на это не указывали никакие дополнительные сведения из уст нашего местного собеседника. Но чувствовалось, что русский турист оставил здесь о себе добрую память странностью своего поведения, в том числе размером чаевых, которые обычно равнялись удвоенному счету за ужин. Мне очень захотелось разыскать этого человека по возвращении на Родину, если таковое все-таки состоится. Я попросил метрдотеля выписать мне из гостевой книги имя и фамилию русского клиента, но служащий виновато улыбнулся: подобная информация конфиденциальна. Следующий вертевшийся на языке вопрос я задать постеснялся: этот русский благополучно убыл отсюда или следы его затерялись? Я взял с

русский пионер №9. июнь–июль 2009

александр швец

бы вписались в московское водительское стадо. На другой день мы покинули эту, пусть и относительную, цивилизацию, проехали в джипе 120 километров по ровной грунтовой дороге и оказались в селении, которое можно считать мировой столицей горилл: здесь водятся самые большие семьи этих животных — до 60 особей в каждом сообществе. Нас привезли в кемпинг, состоявший из нескольких десятков пустующих бунгало. Персонал вел себя странно: на любой наш вопрос, заданный на английском, служащие отвечали исключительно молчани-

гласно энциклопедиям, гориллы доброжелательны по отношению к себе подобным, то есть к нам, но иногда все-таки нападают на людей или же по неосторожности могут снять с кого-то скальп, оторвать какую-нибудь часть тела. Я запомнил лишь, что мы не должны смотреть животным в глаза и держаться надо от них на расстоянии не меньше семи метров. А если горилла начнет проявлять признаки агрессивности, необходимо присесть и прикрыть голову руками. Мы бесконечно шли в гору под углом сорок пять градусов, я

age/east news

собой в номер бутылку виски, несмотря на протесты спутницы. Несколько позже она оценила мою предусмотрительность. Ни в одном из соседствующих бунгало так и не зажглись окна. Освещенный луной пейзаж был абсолютно безжизнен, и оставалось неясным, что является источником разнообразных неведомых звуков, то пронзительных, то низких, утробных. От бессонной ночи и дурных предчувствий нас мог избавить напиток крепо-

стью не менее 40 градусов, вино или пиво были бы слишком слабым снотворным. К главной цели нашего путешествия мы отправились в пять часов утра. В джип с нами сели два карабинера, они должны были охранять нас в большей степени от горилл и в меньшей — от местного населения. Сначала проехали километров двадцать до предгорья. По пути удалось пронаблюдать весь африканский раздел учебника зоологии. Коварно притаившиеся в мутных лужах аллигаторы, разверзшие наизготовку мерзкие пасти. Тяжеловесы-гиппопотамы, похожие на немытых борцов сумо. Модельной осанки жирафы с доверчивым взглядом больших детских глаз. Мы сняли на видео и фото жесткое порно в исполнении льва и львицы. В целом в животном мире царила умиротворенность, если исключить из него уже упомянутых крокодилов. Я лишний раз уверился в правдивости истории о совместном плавании на судне капитана Ноя разнообразных тварей, забывших на время о межвидовых и прочих антагонизмах. Наконец выгрузка. Инструктаж меня позабавил: реально ли за час на слух усвоить навыки участия в боях без правил? Со-

пожалел, что накануне нарушил режим. У наших проводниковохранников в руках были мачете, которые имели двойное назначение, одно из них — прорубать дорогу в густых зарослях. На подступах к поляне, где паслось стадо, мы оставили наши рюкзаки, потому что животных могли привлечь в них какие-то запахи, например еды. Из вещей разрешалось взять с собой только фотоаппараты, но применять во время съемок вспышку категорически запрещалось. И никаких попыток кормления, это вам не лебеди в пруду и не мишки в вольере: гориллам понравится булка, они начнут ассоциировать вас с ней и могут не отпустить восвояси. Да мало ли что может взбрести им на ум, поэтому лучше до минимума свести возможность любого контакта. Как описать первое чувство при виде горилл? Главенствующая реакция — ужас. Когда какой-нибудь экземпляр становился на задние лапы и вытягивался в полный рост, мне казалось, что этот рост никак не меньше трех метров. Один взмах лапы — и деревце ломается как спичка. Зубы — камне-

нокаут. Через долю секунды я уже сидел на корточках, втянув голову в плечи. «Валуев» утратил интерес к спарринг-партнеру, как будто невидимый рефери скомандовал: «Брейк!» Через несколько минут я понял, что в противостоянии с гориллой никакие ухищрения не гарантируют целостности человеческого организма. Животные ходили по поляне, ломали ветки, рвали листву. Постепенно стало ясно, кто у них здесь главный, вожак, неформальный лидер. Он передвигался степеннее других, в нем чувствовалось достоинство, даже царственность, а также и легкая такая снисходительность по отношению и к своему электорату, и к пришельцам. Я даже понял, кого из людей, всем нам хорошо известных, он напоминает — не ростом и не размахом рук, а вот этим своим самодостаточным взором, в котором при желании угадывается легкая ирония. Меня всегда озадачивали сильные мира сего.

Что вселяет в них безграничную уверенность в своих силах и в своей правоте, в убежденности? Они действительно знают все наперед и держат под контролем любую ситуацию вплоть до геополитической? В какой-то момент у меня возникло одно из нелепейших желаний в моей жизни: взять автограф у вождя (в смысле вожака), сфотографироваться с ним или хотя бы сфотографировать его с близкого расстояния. Наша группа не выдерживала одного из правил инструктажа: мы находились очень близко от горилл, расстояние было и три метра, и меньше, и ничего форсмажорного не происходило. То есть словно образовалась дружеская компания, встреча единомышленников, где все славны, милы и равноудалены. Я изготовил фотокамеру, навел на вожака и подумал:

наверное, не возбраняется смотреть в глаза горилле через видоискатель и через объектив, оптика нивелирует мое посягательство на внутренний покой этого светоча. В следующие секунды он преподал мне урок, но не на моем собственном примере. Сделав несколько шагов по протоптанной тропе, властелин поглядел на одного из своих вассалов, который сидел на его пути и вел себя по виду как-то не слишком почтительно. Сугубо боксерский удар был одновременно и дзюдоистским броском: нарушитель субординации улетел метров на пять в кусты, извинительно визжа. Интересно, что побежденный был явно крупнее победителя, но не это обстоятельство определяло рейтинг. Я обратил внимание, что после означенного эпизода все присутствующие, кроме вожака, как-то мгновенно сникли — и люди, и гориллы. Мы стали быстро закругляться. Весь обратный путь я молчал, хотя моя спутница жаждала обмена впечатлениями. И вроде бы все располагало к беспечному щебетанию: мы идем под горку, вылазка завершилась бескровно, если не считать сломанной или вывихнутой челюсти одной самонадеянной обезьянки. Мне как-то ближе и понятнее стал неизвестный земляк, проведший в этих местах целый месяц, заправляясь абсолютной водкой, не экономя на чаевых. Он платил за уроки, он праздновал получение высшего образования, его завораживали эти существа, их способность сочетать в себе расположенность к мирному диалогу и нанесению зубодробительных ударов. И, конечно, авторитет — он и в Африке авторитет.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

age/east news

дробилка, когти — пыточный инструмент. Успокаивало то, что их трапеза была сугубо вегетарианской. Гориллы увлеченно, с аппетитом ели и мельком поглядывали на нас, спокойно, без особого интереса — мы были для них в ранге безопасных существ, стоящих ступенькой ниже. Я по неосторожности и по забывчивости все-таки посмотрел на миг в глаза не самого крупного самца, мой визави замедлил движение, замер в размышлении, и тут мне показалось, что он, подобно Николаю Валуеву, переносит центр тяжести на одну ногу, заряжает тело для нанесения апперкота. Я понял, что закончиться все это может для меня чем-то гораздо более существенным, нежели

Всегда готов

группа продленного дня 101

русский пионер №9. июнь–июль 2009

инга аксенова

Завхоз. Песня о Родине. Михаил Куснирович о том, как ее правильно спеть. Экскурсовод. У нас в Таганроге. Аркадий Дворкович, детские годы. Пионервожатая. Земля в иллюминаторе. Анна Николаева о двух молоточках. Горнист. Слабоалкогольное озарение. Леонид Ганкин сдувает пену. Худрук. Думать не делать. Сергей Пускепалис про искусство и кефир. Правофланговая. В мире животных. Тина Канделаки о братьях и сестрах меньших. Юный натуралист. Культ огурца. Екатерина Костикова в мире стебельчатоглазых. Следопыт. Жасмин и бродяга. Никита Космин о последнем прибежище.

группа продленного дня

продленного дня группа

Песня о Родине Глава компании «Боско ди чильеджи» Михаил Куснирович продолжает свой эпос в журнале «Русский пионер». На этот раз автор вплотную приблизился к исторической роли третьей смены в пионерлагере в жизни человека, к пониманию красных бликов костра в боско-стратегии и к тому, как вечереет. Есть за мной один грешок, да даже не грешок вовсе, а так — слабость. И никак не пойму, что с этим делать. Но об этом попозже. А пока пару слов о насущном. На дворе нечто похожее на кризис. Еще пару-тройку месяцев тому назад такое слово было не то чтобы запрещено, но моветоном точно. Всячески его избегать старались. И почти получалось. Жаль, что сложнее было избежать самого явления. Или хотя бы не заметить. Но поскольку не замечать тоже глуповато, многие смирились и без запинки стали это словцо употреблять и даже как-то пытаться реагировать. А уж когда на 9 Мая вся мощь Родины выходила на парадную Красную площадь, аккурат под призывным цветочным плакатом «Распродажа», многое, как говорится, прояснилось. И эти чудо-богатыри — ракетные комплексы «Тополь», и этот чудо-плакат необычайной ясности и размеров — все было очень гармонично. И главное — актуально. То, что не взяли высоту гостиницы «Москва» и не сдали ее к празднику, — это еще понятно. Просто такая штабная хитрость — можно ведь пообещать успеть к следующему юби-

завхоз михаил куснирович

лейному празднику. Но вот чтобы не украсить, хотя бы на один светлый День Победы, тематическим оформлением с Воином-освободителем забор перед фасадом неоткрытого отеля — современная находка. Креатив! И казну сберегли, и не отмахнулись от насущных проблем. А «Тополя» — один из вариантов реакции на распродажу. Все наглядно. Да что плакат! В этом году почему-то не стали декорировать ГУМ. Помню, как бывало: с одного примечательного дня апреля — начинают и за какой-то месяц выигрывают: и 275-метровое (в длину)

творение архитектора Померанцева — все в красочном убранстве, только характерные ушки торчат. Раз — и готово. А тут приложили ум, честь и совесть — и получилось. Тоже элегантно. Чудная погода; нарядные люди, ГУМ, танки, самолеты — красота спасет мир. Жалко только, что вместе с фанеркой отстранили от ГУМа суворовцев и нахимовцев. Их-то за что? В общем, очевидное и невероятное стало насущным. Пришла пора. Реагировать надо. Сегодня. Сейчас. Во благо. Во спасение. Ради жизни на Земле.

Поскольку мои заметки помещают в журнале «Русский пионер» в рубрике «Группа продленного дня» за подписью «завхоз» (заведующий хозяйством), то, признаюсь, все правда. День у меня действительно сильно продленный и хозяйство большое, которым приходится с наслаждением (иногда) заведовать. Оттого, видимо, и день продленный. И настолько хозяйство разрослось, что даже самого продленного дня стало не хватать. Особенно когда на улице танки, а кругом такая распродажа. Многие стали терять ориентиры, некоторые начали закупать соль и спички. Того и гляди — может начаться ропот. Да чего далеко ходить. Вот помнится, в прошлом октябре встречаемся мы с Янковским Олегом Ивановичем, он так заинтересованно, но тактично спрашивает: — Ну как дела? Я ему максимально спокойно отвечаю: — Как-как… Продавать будем! Вот как! Он подождал месяцев пять, не больше, и снова вкрадчиво спрашивает: — Ну и как теперь? Чем занимаешься? Кому продал? Я немного опешил: зачем,

группа продленного дня

думаю, ему наша клиентская база системы лояльности нового формата? Задаю наводящий вопрос: — Вам по какому сезону? Олег Иванович опять голову повесил и участливо увещевает: — Да ты, Миша, не бери в голову, не хочешь — не говори. Тут уж я совсем на себя разозлился: Почему не хочу — хочу, но не пойму никак, о чем речь. Сжалился надо мной Олег Иванович и выложил:

— Ну как, ты же мне сказал еще тогда, что продаешь! Дело свое родное. Мы с Людмилой Александровной так расстроились. Все время теперь думаем, что же будет… Как же «Черешневый лес»… Я тут раскраснелся. — Ну вы даете, Олег Иванович. Продвинутый ты слишком! А ведь еще Народный артист Советского Союза! А туда же. Прямо Незнайка на Луне. Да

не бизнес я продаю, а пальто! Пальто! И очень это интересно и своевременно, особенно зимой! И все будет хорошо, и «Черешневый лес», и все остальное! Только бы клиенты не расстроились. Вот и все. Просиял Олег Иванович. Казалось бы, вопрос снят. Ан нет! Было продолжение. Буквально в упомянутом апреле встречаю я Филиппа Олего-

вита буйвид

Я сравнил это умилительное чувство с никогда не забываемым состоянием прощания в конце третьей смены пионерлагеря вича, сына Олега Ивановича, и не где-нибудь, а на СадовоКудринской. Днем. Столкнулись перед дверями спортивного магазина. Слово за слово. — Как дела? Ты куда? — Да вот покупаю! — И я тоже — А, ну-ну! И через паузу: — А зачем тебе? У тебя же Bosco Sport есть? — Да ты, может, не понял, — говорю ему. — Я вот думаю не маечку, а магазин этот купить.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

103

группа продленного дня

Bosco Sport сделаю! Так и сел Филипп. Тут я ему про разговор с Народным артистом рассказал. Посмеялись. Помолчали. Разъехались. Надо же реагировать. Каждому. И по-своему. Кстати, насчет нашего боль-

клуб». Диккенс. Чарльз. МХТ. О собственно театральном действе — не будем. Не стоит. Но сама тема — любопытная. Ходят там, в отдельно взятом клубе, дядьки в бабочках, щелкают восторженно пальцами, улыбаются; шарфики однокле-

продленного дня группа

действа. Очень забавно. В зале полно наших верных босковцев. Участников сражения, как с одной, так и с другой стороны прилавка. И вдруг в самый трогательный момент, как в том детском фильме

нынешним Чемберленам от мирового экономического кризиса — это спокойная и твердая любовь к Родине; внимание к ближнему и дальнему зарубежью и дефицит бюджета, вызванный увеличенными расходами на социальную сферу и поддержку градообразующих рудиментов отечественной промышленности. И в «Боско» реакция адекватная: тяжелее продаются пальто — устроим выездной слет высших

вита буйвид

Вечерело. Да, чуть не забыл. Там же были вечера. Чудесные вечера после дня труда

шого хозяйства: дожили — нас теперь, босковцев, тысячи четыре, не меньше. Дивизия целая, понимаете. И всех надо увлечь — завлечь — влюбить — полюбить — построить — настроить, заразить! В этом вся штука. Зараза заразе — рознь. Реакция реакции — тоже. Тонкий психологический момент. То ли на стратегию надеяться, то ли на тактику пенять. Тут, как по заказу, «Черешневый лес» подошел со своими премьерами. И первая из премьер — «Пиквикский

точные (одинаковые то есть), друг другу дарят и оказывают окружающим посильную моральную и материальную помощь. Вокруг Англия; ложь; распутство; стяжательство; беззаконие; грязные нравы; двойные стандарты; громкая музыка; автобусы на каждом шагу — прошлый век, одним словом. А эти ребята в шарфиках, несмотря ни на что, продолжают щелкать пальцами и преображать родную землю самыми очевидными, но от этого не менее невероятными способами любви и конкретного

«Волшебная сила искусства», когда мальчишки и девчонки, прогуливающие уроки в кино, стали обстреливать из подручных рогаток неугомонных беляков на киноэкране и отстояли-таки классово близких и родных «Неуловимых мстителей», так и здесь кто-то не удержался и на очередном пружинистом щелканье вскрикнул: «Да это Боскослет!» — и зааплодировал. Зал робко, но честно поддержал. Спектакль продолжился, получив неожиданную помощь. А что — правда! Что-то есть! Ведь наш заразительный ответ

руководителей с обучающеразвлекательным посылом; для сплочения и преодоления. Раз уж все равно не продается. И что самое невероятное — работает. Итак, слет так слет. Определимся с составом, датами, меню — все выглядит разумно; скромно; концептуально. Отмели внешних раздражителей — консультантов. Оставили меня. Нашли точку на карте — окрестности города Дубны — подмосковный кладезь открытий, новаторства, рацпредложений и КСП-шного движения. Запасным аэродромом признали г. Протвино (тоже знаковое местечко, но это уже в следующий раз). Начали щелкать. Раз — щелчок — и вот справились с ранним сбором у Парка культуры имени Горького. Два — щелчок — и все на утреннем фотографировании у своевременно расцветшего

группа продленного дня

Вишневого сада (читай Черешневого леса) в Нескучном саду. Еще щелчок — и вот уже в деревне Веретьево Талдомского района (считай, учебнопроизводственный комбинат Bosco-слета имени Андрея Клементьевича Гнатюка) — отряд высокопоставленных и все еще хорошо оплачиваемых людей выворачивает карманы и потряхивает рюкзачками с нехитрым скарбом на предмет выявления признанной временно вредной продукции табачно-алкогольной промышленности мира. Чтобы уложиться в строго отведенное время, на расселение живой силы соратников потребовалось щелкнуть еще несколько раз. Все же по девять VIPов на один WC — не каждодневная задачка. Но тоже справились. С улыбочкой. Обед заставил себя долго ждать. А все потому, что срочно меняли нелепые здесь моцареллу и прошутто на перловую похлебку в алюминиевых мисках. Ведь в таких условиях на мякине не проведешь. Верю — не верю! — сразу вылазит. Дальше — лучше. Установочная беседа про теорию разумного эгоизма и практику ответственности руководителя; про цели и задачи текучего момента; про пальто и Родину — прошла гладко. Что удивительно, никто не заснул. Даже носом не клюнул. Даже после перловки. После беседы еще больше потеплело. В смысле теплоты сердец. Даже щелкать не пришлось. Все как один встали в строй смотра патриотической (Patria — по-нашему

Отечество) песни. Разбились на боевые вокальноинструментальные группки и исполнили. И даже пилотки с гимнастерками из той московской жизни заботливо разглаженные нарядили. А Шура Озолин, директор нашего хозяйственного управления, тот вообще, пострел, далеко зашел. Воспользовался своим служебным положением и смастерил во внеурочное время из сэкономленной фанеры реквизитный Т-34, легко превращающийся в противолодочный корабль «Смелый». И экипаж подобрал, и песню, и шлем на бескозырку ловко менял. А Арина, наша, Николаевна Полянская, так та знамя Победы сострочила. Тронуло, помню. На то она и председатель месткома — хранитель традиций. Все рты пооткрывали. Стоя так, с открытым ртом, и приветствовали. Песню из фильма «Белорусский вокзал» хором пели. И, кажется, даже мурашки на коже каждого подпевали. Так это звучало четко и мощно. Или так только казалось. Грамот и призов не предполагалось. Победа на всех одна. На следующий день щелчки потребовались на панелях. 4 панели — 4 команды участников, 4 группы докладчиков. Все свои. Все на «вы» и строго по регламенту. Очень необычно. Тяжелее всех пришлось, понятное дело, мне. Все, ну просто все искали истину вслух и наперебой. Я же — искал молча. Потому что обещал. Только глазки пучил от напряжения, но молчал. Таким вот был мой личный ответ Чемберлену. И все это ради высокой цели перезагрузки.

День третий встретил дождем, да и проводил тоже. То есть дождь лил не переставая, но уже преобразившаяся живительная руководящая масса готова была ко многому. К утренней побудке под сиплый мегафон, к чудным единообразным трусам до колена и маечкам до пупка с гордой надписью «Bosco.ru» на груди; к Веселым стартам со спортивной ходьбой; с метанием гранат; с переносом утопающих по лужам; с бегом под надувной лодкой вдоль речки и тройному прыжку с места — тоже были готовы. Почетный трофей Самоварного золота завоевала команда №3. А рукописные дипломы и грамоты расходились среди счастливцев с волнением и нежностью как горячие пирожки. Напоследок, уже в автобусе, я наконец проговорился. Я сравнил это умилительное чувство с никогда не забываемым состоянием прощания в конце третьей смены пионерлагеря. Когда клятвы любить; дружить; возвращаться и не расставаться даются всерьез. Сбываются они, конечно, редко, но вспоминаются регулярно. Автобус тронулся, дождь моросил. Щебетали птицы. Росли крылья. Мир менялся прямо на глазах, родной маленький Пиквикский (Босковский) мирок Вечерело. Да, чуть не забыл. Там же были вечера. Чудесные вечера после дня труда. Круг этих разных и ранее плохо колаборативных людей становился ближе. Красные блики костра озорно поблескивали на проникновенной, мужественно-лысоватой

макушке генерального директора Супруненко, моего ближайшего институтского друга и штатного гитариста. Естественно, солировала коммерческий директор Моисеева (естественно, моя жена). Ей вторили чуть хмельные голоса руководителей направлений и управлений. Задумчиво, чуть в стороне, раскачивался вошедший фотографом в рабочую группу наш сын Илья. Песни были военными, цыганскими, студенческими. Песни сменяли друг друга. И все это были песни моей семьи, моей Родины. Я пел тоже. «Тоже» — это громко сказано, а громко петь мне нельзя, потому что получается очень не очень. Это и есть мой грех, то есть моя слабость. Это все знают. Даже я сам. То есть без звука я пою великолепно. А так — все же не ахти. Многие смущаются и отворачиваются. Все же субординация. Раньше было потяжелее. Даже Катя с Мишей позволяли себе переглянуться. Но сейчас — ничего. Я привык. Пою про себя. Очень проникновенно. Особенно Окуджаву. Я думаю, что про Родину надо так же. Ее, наверное, лучше про себя любить. А вслух — это уже талант надо иметь. Я тут, кстати, недавно главному редактору «Русского пионера» совет дал. Есть ведь еще один автор, чтобы про Родину вслух рефлектировать. Очень натурально получается. Вот кому надо было заметку про Родину заказать. В «Русском пионере» работает. Главным редактором. Но, по-моему, Колесников моим советом не воспользовался.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

105

группа продленного дня

продленного дня группа

У нас в Таганроге Когда мои друзья и знакомые слышат, что Таганрог — мой второй родной город, чаще всего их реакция предсказуема: «А где это?» Это — на юге. Намного ближе к Сочи, чем к Москве. Но не на Черном, а на его младшем брате — Азовском море. А еще точнее — на Таганрогском заливе, некогда приведшем город к процветанию за счет торговли зерном, а потом обмелевшем. В Таганроге под занавес трагического 37-го родился мой отец. Учился в одно время с артистом Зиновием Высоковским в той самой гимназии, которую когдато окончил Антоша Чехонте (этот псевдоним предложил ему преподаватель литературы). И ходил он в процветающий и поныне театр, вбирая в себя дух настоящего искусства. А азы математики в маленького, позднее великого писателя зачем-то вбивал Эдмунд Дзержинский. И одноименная улица в городе — именно в его честь, а не в память о сыне-революционере. А ведь однажды Таганрог мог стать столицей Российской империи. Таков был замысел Петра, когда в 1698 году он приказал построить крепость на Таганьем Роге. Но неудачная война против Турции не оставила шансов на счастливое для Таганрога развитие событий, предоставив

евгений сорокин

Наш колумнист, помощник президента России Аркадий Дворкович, продолжает серию публикаций в «РП» пронзительной статьей про свою вторую родину, город Таганрог, и историей о том, как город не стал столицей России. Читатель откроет для себя не только дорогу к Центральному пляжу с семечками по 10 копеек, но и самого Аркадия Дворковича.

экскурсовод аркадий дворкович

право быть «окном в Европу» родине уже двух президентов Российской Федерации. Но, находясь на пути с севера на юг, Таганрог был обречен оказаться местом самых разных — радостных и печальных — событий. «Всю жизнь свою провел в дороге, простыл и умер в Таганроге» — слова А.С. Пушкина про императора-реформатора Александра Первого, за смертью которого последовало восстание декабристов. Есть, правда, легенда, что император лишь инсценировал свою кончину и под видом монаха жил еще почти сорок лет...

Таганрог — родина не только Чехова, но и великой русской актрисы, ушедшей из театра только в тот момент, когда ей «надоело симулировать здоровье», Фаины Раневской. Сегодня в городе четыре главных памятника (если оставить за скобками вождей революции) — Петру Первому (созданный Антокольским оригинал архангельского монумента, незаслуженно оказавшегося на новой банкноте), Александру Первому, Антону Чехову и Фаине Раневской. Таким заслуженным сочетанием могла бы гордиться любая мировая столица!

Когда-то, в 80-е годы прошлого столетия, Таганрог был выбран как модельный средний российский город для проведения социологических исследований по самым разным вопросам советской жизни. Меня, например, в то время волновал вопрос, как можно жить без отстающих. Но плакат давал безоговорочный наказ о том, что мы должны-таки исхитриться и жить без этих самых отстающих. Выбора не было, хотя отстающие никуда не девались. С одной стороны, оказаться средним городом было обидно, но с другой — это было и почетно. И потом еще многие годы решения партии и правительства проверялись на «средних» таганрожцах с их сочетанием русского, донского и украинского говорка. А среднестатистичность города, видимо, объяснялось тем, что кроме богатой истории и культуры он был и остается крупным промышленным центром, сочетающим производство комбайнов «Колос», превратившихся сегодня в автомобили с корейским лицом (на комбайновом работал двоюродный брат моего деда), труб, котлов, сложнейших самолетов и приборов для защиты нашей Родины. На авиазаводе работал когда-то после окончания авиатехникума

группа продленного дня 107

русский пионер №9. июнь–июль 2009

группа продленного дня

имени знаменитого Петлякова мой дед. Кто-то его, тяжело заболевшего, сдал, когда фашистская армия вошла в город. И его убили на глазах у семьи. А потом было уничтожено еще более двадцати Дворковичей, за несколько десятилетий до этого переселившихся из Прибалтики. Погибла и подпольщица Лихолетова — родная сестра моей бабушки, перешедшей после гибели мужа через линию фронта и отвоевавшей в танковой разведке сотни дней и километров до освобождения Таганрога. Она оставила сестре маленького Вову Дворковича на попечение. Мальчик носил патроны в бидонах из-под молока через весь город. А потом, потеряв всех родственников, прятался в подвалах — до той самой минуты, когда мама нашла его голодным на улице. Кстати, именно таганрогское подполье было первоначальным прототипом знаменитой «Молодой гвардии»… Недавно на родине Чехова проходил конкурс «Мир глазами молодых» — соревнование талантливых школьников за право быть «Юношеской восьмеркой» и участвовать в программе саммита лидеров «Большой восьмерки». Они по-настоящему почувствовали, что такое Таганрог с его «неповторимым колоритом во всем: в людях, в необыкновенной природе, в атмосфере города» (Софья Дзюба, таганроженка, участница «Юношеской восьмерки» три года назад в СанктПетербурге). И родились стихи!

Диана Костина, Ставрополь, 10 лет: «Чехов везде, в автобусе нашем, В азовской воде и в утренней каше. В лавке отца, в усталости общей, В экскурсиях без конца.

продленного дня группа

Чехов везде, в автобусе нашем, В азовской воде и в утренней каше. В лавке отца, в усталости общей, В экскурсиях без конца. Больше Чехова, больше! Больше Чехова, больше! Чехов в группах, он в делегациях, В баржевых рубках и в бурных овациях. Чехов в дворцах, на театра пороге. В наших сердцах. Ибо мы — в Таганроге!» Очень точно! А для меня Таганрог — это маленький дом по Исполкомовскому, а теперь Итальянскому переулку с номером 38. Вот только сада с пятьюдесятью кустами роз, жерделовым деревом, яблонями и вишнями уже нет. Порубили сад новые хозяева, как и чеховский вишневый… Жаль, что пропало то, что так любили бабушка с дедушкой. А их самих знало полгорода! Потому что они дарили людям праздник, устраивая на Банковской (ныне Александровской) площади ново-

годние елки. И только у меня было счастье летом копаться на складе с многочисленными яркими игрушками и огромными Дедом Морозом и Снегурочкой из папье-маше. Мой Таганрог — это дорога вниз к Центральному пляжу с бесконечными семечками в кулечках по десять и двадцать копеек до и после купания в невероятно теплом (потому что мелком) море. Это ловля бычков у яхт-клуба на леску с крючком и грузилом. И можно потом жарить и есть их целиком, не боясь за здоровье. Это каменные лестницы, ведущие к набережной и порту — старая и новая, прямая и извивающаяся, — заставляющие заниматься арифметикой, то есть считать ступеньки. Мой Таганрог — это домик Чеховых. Такой маленький, что даже с моим невысоким ростом

приходится нагибаться, проходя внутрь, и удивляться, как на почти детских кроватках умещалась совсем немалочисленная семья будущего писателя. Это базар по утрам в выходные дни со сладкими арбузами, громадными почти бордовыми помидорами и контрабандной черной икрой. Это шахматы в парке и звенящие трамваи. Это футбол на «Торпедо» с плюющимися в прямом и переносном смысле поклонниками местной команды. Я даже как-то сыграл за нее в товарищеском матче с украинским соседом-побратимом Мариуполем. Сыграл «как-то», но команда выиграла, а значит — мне удалось внести «неоценимый» вклад в историю таганрогского спорта. И мы привезли в Таганрог в прошлом году — спасибо всем моим друзьям — команду артистов и политиков, чтобы, сыграв еще раз в футбол, подарить шанс на жизнь нескольким десяткам детей. И мы поедем туда вновь, потому что нигде больше не было такого душевного и теплого приема со стороны обычных людей, готовых радоваться маленьким добрым делам и событиям. И терпеливо ждать лучших дней. Мой Таганрог — это и тысячи домиков на разномощеных улицах, покрытые виноградными лозами, с традиционным «Осторожно, злая собака!» на калитках и подтверждающим эту угрозу многоголосым лаем. Это вокзал, где когда-то отдохнувшие северные жители теряли у касс набранные силы с целью купить заветный билет домой… Мой Таганрог — это могилы предков, бабушек и дедушек, напоминающие о корнях и о том, что во мне есть частичка и этого удивительного места.

группа продленного дня

продленного дня группа

Земля в иллюминаторе Не стоит задаваться вопросом, что может заставить двух подруг (с обнадеживающим критерием «до тридцати») рассуждать о загробной жизни. В общем, ничего. Можно даже сказать, что есть в этих девичьих дискурсах культурно-гламурный аспект, учитывая тот факт, что обсуждаем мы не только бренность экзистенции, но и прикладной сюжет похоронного процесса. У каждой своя логика. У меня — пепел, море и бесконечность. У нее — сосна, родина и крест. Я настаиваю на забвении, радости и веселье в сакральный момент расставания тела с родными и близкими, она мыслит более традиционно. Недавно вот обдумывали, а что петь-то должны на наших похоронах. Я придумала «Слышу голос из прекрасного далека». Она — «Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Правда, потом решили, что правильнее всего будет «Земля в иллюминаторе». Посмеялись. Говорим о таких вещах мы серьезно и будто бы со знанием дела. Признаться честно, знаем мы об этом не так уж и мало. Думать о потустороннем я привыкла с самого детства. Еще с тех пор, когда нашла у бабушки в комоде, на самой дальней полке, под ключом, отрез черной ткани и два новеньких блестящих моло-

orlova

Возможно, читатель и не думает без конца о том, что жизнь бессмысленна, и не сверяет каждую чашку выпитого чая с вечностью, и не умеет наслаждаться тем, как обнадеживающе эта чашка теплится в руках на фоне неотступных мыслей о смерти. Вам это и не нужно. За вас это делает Анна Николаева. И пока это так — она живее всех живых.

пионервожатая анна николаева

точка с маленькими гвоздиками. Лежали они там все мое детство, сколько себя помню. Потом мама объяснила смысл спрятанного. Ткань была приобретена бабушкой в дефицитные времена на гроб, а молоточки с гвоздиками — спецоборудование для обивки этой самой тканью гроба. Почему два молоточка? Потому, что бабушка позаботилась не только о себе, но и о дедушке. У подруги тоже непростая детская история. У ее бабушки на чердаке гроб стоял. Дети там в прятки играли. Гроб давно сгнил от сырости, а бабушка еще жива. Можно сказать, она свою смерть пережила.

А еще были страшные детские истории. Они у всех, наверное, были. Банальность «гроба на колесиках» меня оставляла равнодушной. Даже жена художника, замурованная в стену и оживающая в мстительных целях только при полной луне, казалось мне несколько искусственной. Больше всего сворачивала мою кровь натуралистичная история про молодую невесту, которая поспорила с женихом, что пойдет в ночь на Ивана Купала на кладбище и воткнет нож в могилу. Так вот она пошла, а день, то есть ночь, ветреный выдался. Скрежет деревьев и шелест листвы так напугали девушку,

что, присев на могилу, она глаза закрыла и нож воткнула, а когда попыталась встать, то поняла, что ее кто-то за плащ держит. Так и умерла она там на могиле. И замуж не вышла. Много лет спустя, уже будучи взрослой, я узнала, что история с этой девушкой приключилась на самом деле. То есть она действительно накануне свадьбы с женихом поспорила, потом на кладбище пошла, и ветер был, и глаза она закрыла. И нож она себе в полу плаща воткнула. Оттого и показалось ей, что кто-то держит. И сердце не выдержало. Я была расстроена тем, что моя любимая страшная история превратилась в жизнь и теперь у меня не оставалось никакого морального права ее (то есть историю) любить. Я так переживала, что мне пришлось влюбиться. И он пел мне под гитару: Это песня поет о нас Под оркестр водосточных труб. Мне твоих не хватает глаз, Мне твоих не хватает губ. А я его любила, вот только мне страшно не хотелось с ним целоваться. Потом это прошло. Мне всегда нравилось быть на кладбище. И если я участвовала в бестолковости заграничных экскурсий, то лишь тогда, когда в маршрут заботливые организаторы втыкали их западноевропейский или южноазиатский

группа продленного дня

погост. Самое красивое — городское кладбище в Сантьягоде-Чили. Там все розами и плющом увито. А на каждой могилке домик и мадонна. Мадонна большая, мадонна маленькая, мадонна красивая, мадонна хорошенькая. Больше всего не люблю кладбища американские, прямоугольник восемьдесят на сто двадцать, травка 22 см, цвет светлозеленый, шрифт одинаковый. Шаг влево — и ты сошел с дистанции, то есть с узенькой кладбищенской дорожки. И кто его знает, где ты потом окажешься. Не исключено, что

Люблю я свое кладбище. Там, где дедушка и бабушка и еще есть два места, и мамины братья и сестры спорят, кому они достанутся в тюрьме за нарушение прав личности усопших. Люблю я свое кладбище. Там, где дедушка и бабушка и еще есть два места, и мамины братья и сестры спорят, кому они достанутся. И похоже, что мама проиграла, потому что она самая младшая. Но она не сдается. Я всегда думала, что рассказывать о таких пристрастиях

нельзя. Ну кому я могла рассказать о том, что когда мне очень грустно и хочется плакать, то я сначала плачу, а потом еду на кладбище. Потом одна мудрая женщина рассказала мне, что это очень даже хорошо. Что нет ничего страшного в том, чтобы думать и переживать и осмысливать там, где это делать, в общем-то, логично: никто не перебивает, зато все слушают.

Теперь мне предстоит решить, зачем я все это написала. Какой замысел преследовала, какую проблему хотела раскрыть. Сложно определиться. Просто я на редколлегии узнала, что у нас тема номера — «Родина». И вот все, что я написала, наверное, имеет к этой теме какое-то непосредственное отношение. И самое главное. На нашем кладбище есть ручеек. Воду из него пить нельзя. Но пастухи пьют. И еще там водятся змеи. Ужи в основном. Но говорят, что если змея обовьется вокруг твоей ноги на кладбище, то это не к добру. Впрочем, я в это не верю.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

наталья вороницына

111

группа продленного дня

продленного дня группа

Слабоалкогольное озарение Действие алкоголя непредсказуемо. Бывает, садишься за стол с твердым намерением повеселиться — и впадаешь в меланхолию. Или собираешься поговорить по душам с друзьями, но после энного тоста в какой-то момент осознаешь, что вот уже битый час тупо пялишься на графин со стремительно убывающей с твоей помощью водкой. Однако бывает и так, что в результате питья на тебя вдруг снисходит озарение. Удается воспарить и по-новому взглянуть на жизнь, увидеть что-то в своем прошлом и, конечно, заглянуть в будущее, а также проникнуть в суть вещей и событий. Это крайне редкое состояние, поэтому день и час, когда оно случается, запоминаешь надолго, а то и навсегда. В один прекрасный майский день мы с моим давним другом Лехой Кара-Мурзой гуляли по Москве. По ходу дела, как обычно, выпили — граммов по 250, не больше. И ноги сами принесли нас на Сретенку. С Лехой мы познакомились в институте. Тогда же выяснилось, что в детстве мы оба жили с родителями в этом районе и, не зная о существовании друг друга, гуляли где-то рядом по аллее Сретенского бульвара, ходили кормить лебедей на Чистые

наталья львова

Наш дежурный горнист Леонид Ганкин продолжает смело обследовать различные последствия злоупотребления алкоголем и на этот раз испытывает на себе такую тонкую материю, как пьяная сентиментальность с сопутствующими слезами. Но хмельные душевные порывы приводят порой к непредсказуемым последствиям.

горнист леонид ганкин

пруды и разглядывали диковинных китайских драконов на потолке магазина «Чай-Кофе» на улице Кирова, ныне Мясницкой. На Сретенке мы решили усугубить и зашли в пивной стояк на стыке Сретенского и Рождественского бульваров, чуть левее белой церквушки, в которой тогда находился Музей морского флота. Выпили по кружке пива, заедая солеными сушками. Тут-то, сразу после кружки пива, я внезапно и ощутил то самое чувство удивительного озарения. День, который уже катился к вечеру, вдруг преобразился, и я увидел Сретенку такой, какой

она была много лет назад. Кудато исчез памятник Крупской, убивший привычный вид старого московского бульвара. Появились киоск «Мороженое», где в детстве я покупал за 11 копеек эскимо на палочке, и автоматы с газированной водой — за 3 копейки с сиропом и за 1 копейку без. С Трубной площади, лязгая, поскрипывая и звоня, поднимался в гору трамвай — знаменитая деревянная «аннушка» с круглым номером на лбу. В 60-е годы рельсы сняли. И я все это отчетливо видел и слышал. И наслаждался. — Леш, пойдем ко мне домой, это в двух шагах отсюда, —

вдруг сказал я. Леха вопросительно на меня посмотрел: он бывал у меня дома и в тот день не так много выпил, чтобы забыть, что я живу возле Черемушкинского рынка, а не в двух шагах от пивной, из которой мы вышли. Я объяснил ему, что хочу показать ему один дом. — Улица Мархлевского, дом девятнадцать, квартира девятнадцать, — назвал я адрес, который родители заставили меня затвердить сразу, как только я научился говорить — на случай, если, не дай бог, потеряюсь. Моя семья — бабушка, дедушка, папа, мама и потом брат — занимала угловую комнату, в какой-то момент разгороженную на две, в коммуналке, где кроме нас жили еще пять семей. Двери комнат, расположенных по левой стороне квартиры, открывались в длинный коридор. Окнами наша комната выходила на улицу Мархлевского, ныне Милютинский переулок, и на красивое старое здание — дом «России», растянувшееся до конца Сретенского бульвара. Оно было построено до революции страховым обществом «Россия» для сдачи в наем квартир обеспеченным семьям. После революции эти квартиры, как и в нашем доме, стали коммуналками. С правой стороны улицы Марх-

группа продленного дня

русский пионер №9. июнь–июль 2009

ляля ваганова

113

левского, если идти к центру, раньше было много дворов, где я гулял с ребятами. Потом маленькие домишки снесли, заборы поломали, дворов не стало. А жаль. Слава богу, что я все помнил, а теперь и увидел. И кое-что еще я вспомнил. В конце 50-х — начале 60-х годов нравы и атмосфера на нашей улице были суровыми. Наибольшим авторитетом пользовались пацаны, которые состояли на учете в детской комнате милиции, или те, в чьих семьях кто-то сидел. Парни постарше курили папиросы, пили водку, матерились и носили в карманах ножи. Представители возрастной группы от 5 до 8 лет, куда входил я, ничего этого не делали, но старались подражать старшим. Поначалу отношения с мальчишками во дворе у меня не складывались — они меня попросту били. Я в слезах прибегал домой и просил отца надавать им по шее. А он говорил, что я должен уметь постоять за себя. Но их много, жаловался я, они валят меня и бьют. Тогда-то отец и объяснил мне тактику уличной драки: не надо толкаться или бороться, так у тебя ничего не получится. Лучшая защита — нападение, бей кулаком в лицо, лучше всего в нос. Отец принес мне валик от дивана и велел отрабатывать удар, чем я и начал усиленно заниматься. Как-то мальчишки решили меня, как обычно, избить — за что, я уже и не помню. О готовящемся избиении они почему-то предупредили меня заранее. Это дало мне возможность морально подготовиться к тому, что придется драться. В тот день во дворе руководил Витька Полозов. Он был на год старше меня, что давало ему огромное преимущество.

продленного дня группа

ляля ваганова

группа продленного дня

Однако бывает и так, что в результате питья на тебя вдруг снисходит озарение. Удается воспарить и по-новому взглянуть на жизнь «Ну что, смерть твоя пришла?» — сказал Витька, наступая на меня грудью и загоняя в угол двора. Шестерки из его свиты довольно посмеивались, предвкушая потеху. «Сейчас или никогда!» — подумал я и, встав в стойку, как учил меня отец, выбросил вперед руку, вложив в удар всю ненависть к обидчикам. У Витьки оказался слабый нос. Я до сих пор вижу перед собой его лицо: в глазах — недоумение и ужас, кровь, хлынувшая из ноздрей, заливает подбородок и капает на Витькино черное пальтишко. «Разве так можно? Хулиган!» — крикнул мне кто-то из проходивших мимо взрослых. Но для меня эти слова прозвучали как музыка. Витька валялся

на спине, пытаясь унять кровь, а я повернулся к его шестеркам: «Что, и вам тоже?» — спросил я, поднимая кулак. Мальчишки в панике разбежались. С тех пор я стал полноценным и уважаемым членом уличного коллектива. Мы с Лехой вошли в подъезд, который в детстве все почему-то называли на питерский манер парадным. Он и в самом деле больше напоминал парадное — просторное, гулкое. Я поразился, что на полу сохранилась та самая плитка, которую я помнил с детства, ее положили еще до революции. На лифте мы поднялись на пятый этаж, подошли к двери моей квартиры, и тут я обнаружил, что у меня дрожат руки (при том, что я пил только первый день).

Не говоря ни слова, я спустился на пролет ниже, нащупал в кармане пачку «Явы», закурил и стал смотреть в окно, откуда открывался до боли знакомый вид. Крыши домов уходили в сторону площади Дзержинского, ныне Лубянки. А Леха в это время уже звонил в дверь моей квартиры. Нам открыла незнакомая девушка. — Не пугайтесь, — сказал ей Леха, не выдыхая. — Вот он здесь раньше жил и сегодня решил предпринять ностальгическое путешествие в детство. Девушка недоверчиво посмотрела на меня. — Да, жил, — подтвердил я и отчаянно пожалел, что не выпил еще кружку. — Сейчас из тех жильцов, наверное, никого не осталось. Вон в той квартире жила Вера Ивановна с внучкой, там Полина Ивановна и Николай Прокофьевич, здесь — Наталия Ивановна… — А она и сейчас здесь живет, — оживилась девушка. — Может, вы хотите посмотреть квартиру, так заходите! — Здесь жила Надя, — неуверенно продолжал я. — А в нашу комнату вселили какого-то мента… — Да, это мы, — подтвердила девушка… Перед тем как спуститься в метро, чтобы ехать домой, я бросил прощальный взгляд на башенку с часами над домом «России». Почему я так давно здесь не был? Я чувствовал, что отныне буду бывать здесь часто. Чувствовал, нет, даже знал, что тут произойдет еще что-то очень важное в моей жизни. И даже если я надолго уеду из Москвы, а так впоследствии и вышло, я обязательно сюда вернусь и буду возвращаться всегда. Пока могу пить пиво.

группа продленного дня

продленного дня группа

Думать не делать Вряд ли кто-нибудь догадывался о тонкой связи кефира и искусства до того, как эту связь раскрыл театральный режиссер, новейшая quest star театра «Современник», Сергей Пускепалис: но теперь-то уж больше тайн нет, читателю откроется жизнь со всей ее нелепостью и трагикомичностью. И даже простой шотландский виски не понадобится. Зачем на все подъемлю взор угрюмый, Зачем не мил мне сладкой жизни сон;

наталья львова

Непросто мужчинам говорить о кризисе, хотя несколько проще говорить, чем признавать. Я имею в виду тот самый кризис, который и подкрался-то незаметно, но глядишь — и есть уже в твоей жизни. Поэтому смело могу утверждать, что переживаю кризис. А кто не переживает? Кризис наступает, когда невозможно дальше жить так, как прежде. Когда количество переходит в качество, пусть порой и некачественное. Когда романтизм, такой юный и такой легкий на подъем, оборачивается всего лишь ироничным взглядом на жизнь. И то, что еще совсем недавно могло напугать, возмутить, разозлить, теперь уже вызывает, к сожалению, лишь иронию. Говорят, всему свое время: есть время разбрасывать камни, а потом приходит пора собирать. И мне кажется, что я все еще разбрасываю и разбрасываю и конца этому не видно. А ведь нет. Похоже, уже пора собирать. Грустно ли от этого? Признаться честно — да. Теперь самое время сказать: а как хорошо было раньше! Если приглядеться внимательно, то ведь можно искренне и без доли иронии признать, что вся моя жизнь изобиловала поступками, которые я и не осознавал порой. Жил интуицией, известность результата меня не беспокоила.

худрук сергей пускепалис

Вот причины. Я никогда в жизни не знал, что такое зависть по поводу денег. Мы с родителями жили на севере, и там никогда двери домов не закрывались. Замков просто не было. И деньги никто не прятал, и все было на виду, и никому в голову не могло прийти украсть. Хотя нет. Крали. Вот ключ гаечный могли спереть или отверточку. И все так легко и просто. Возможно, так просто казалось. Но не было, не было ни культа вещей, ни культы еды. Фильмы обсуждали, тряпки — нет. Потом были тяжелые, лихие девяностые. И тоже как-то само собой складывалось —

неожиданно, вдруг, сразу. Я завел книжный ларек. Потом продал вагон минералки. Заработал деньги. Потом тяжелые времена закончились, и я на все свои деньги поставил спектакль. Потом в тридцать два года переехал в Москву. И неплохо устроился, хотя и не смог ко всему приспособиться. Сейчас получается по-другому. Сейчас думаю быстрее, чем делаю. Известность результата меня беспокоит. Не спрашивай, зачем унылой думой Среди забав я часто омрачен,

Не спрашивай, зачем душой остылой Я разлюбил веселую любовь И никого не называю милой — Кто раз любил, уж не полюбит вновь. Кто прочитал «Войну и мир», второй раз уже не прочтет. Знакомого человека нельзя узнать заново. Попытки повторить это лишь интерпретация. Как у Губермана: одна прошедшая мимо красивая женщина — одна непрожитая жизнь. Всего-то. А сколько прожитых. Кризис дает хорошее пространство, чтобы определить свои главные страсти, посмотреть на них, почувствовать и остановиться. Для кого-то это власть, кому-то слава и любовь. Для меня власть никогда не была самоцелью. Я всегда воспринимал ее как тяжелый груз, страшное бремя и ответственность. Это хуже, чем сифилис, это глист, который пожирает изнутри. Власть способна поставить человека на грань необратимых последствий. Околдованный властью, ты, как Раскольников, начинаешь размышлять, а потом совершаешь действие, после

группа продленного дня

которого уже нет возврата в то, что было раньше. Слава — другое. Не могу признать в себе тщеславного человека, но мне нравится, когда мое нравится. Слава приняла во мне причудливые формы гордости за то, что я сделал, и за то, что нравится многим. Недавно прошел фестиваль «Черешневый лес», в рамках которого был представлен мой спектакль «Бог резни». Я только надеюсь, что мы доставили этой постановкой удовольствие зрителям. И все. Больше не надо. Но я жестко разделяю славу и публичность, которая мешает.

Восторг жизни, независимо от ее форм и модели. Бесценна сама жизнь с ее нелепостью, трагичностью и трагикомичностью. И не надо никакой драмы. У любой профессии есть свои неприятные стороны. Не буду убеждать в собственной чистоте помыслов. Когда меня спрашивают, на что я готов пойти ради денег, всегда отвечаю: на все! Но вот если за что-то плохое мне дадут 25 миллионов долларов, я, конечно, пойду на дело, но не

уверен, что его сделаю. Не уверен, что не подведу. Если о страстях говорить, то могу без иронии заявить, что моя главная страсть — хорошо с приятелем вдвоем сидеть и пить простой шотландский виски и размышлять… Люблю получить удовольствие от жизни. Могу восхититься пакетом

кефира, вовремя обнаруженным и выпитым в приятном обществе. Сократовские беседы с приятелями, палатки, пещеры, многодневные горные маршруты — вот это я люблю. Многие экзистенциальные прививки я получил от Петра Фоменко. Например — восторг жизни, независимо от ее форм и модели. Бесценна сама жизнь с ее нелепостью, трагичностью и трагикомичностью. И не надо никакой драмы. А куда деваться, ведь на погосте живем. Но и это не повод задумываться о смерти, она сама давно задумалась, а мы пока живем.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

наталья вороницына

117

группа продленного дня

продленного дня группа

В мире животных Мы думали, что Тине Канделаки не удастся нас опять удивить. Но ей удалось. Тина Канделаки теперь рассказала о животных в ее жизни. И опять с такой обескураживающей искренностью, что остается только позавидовать читателям, которые, в отличие от членов редколлегии, прочтут эту колонку в первый раз.

Моя бабушка всегда говорила: «Когда я умру, наш дом превратится в зоопарк». Честно говоря, бабушка ошиблась совсем на чуть-чуть. В зоопарк мы превратились при ее жизни. Если вы любите животных и у вас есть семья, то в какой-то момент семейное благополучие оказывается выше вашего желания разводить хомячков, играть с собачкой и просыпаться от того, что кошачий хвост ласково щекочет вам нос. Но если вам повезло и вы находите единомышленника в лице второй половины, то вы можете быть счастливы всю свою жизнь, не отказывая себе ни в чем, как господин Куклачев. Папе моему не повезло: ни моя мама, ни ее мама не готовы были к тому, что у настоящего князя должна быть собственная псарня, соколиная охота или хотя бы приличная голубятня. Поэтому первые десять лет совместной жизни с моей мамой папа вынужден был провести исключительно с растениями. Цветы в горшках тоже все понимают. Их, в принципе, тоже можно называть, поливать, и можно даже разговаривать с ними. Но мое десятилетие в корне все изменило. Я захотела собаку.

пц «апостол медиагрупп»

Памяти моего отца Гиви Шалвовича посвящается.

правофланговая тина канделаки

Все мамины истории по поводу аллергии, проглоченных собачьих волос, после которых сразу делают операцию и немногие после нее выживают, уже не работали. На фоне разговоров о вреде животных дома, мама все же допустила одну роковую ошибку. Она взяла меня в гости к своей подруге Тате Цицишвили, у которой, в свою очередь, были и кот, и собака. Мало того что они были, так собака по имени Йоко еще и разговаривала. Если я съедала полную тарелку геркулеса при Йоко, то в награду мне Йоко громко произносила: МА-НА-НА. Так звали дочку тети Таты. Мысль о том,

что моя личная собака, вне зависимости от того, ем я геркулес или нет, будет произносить мое имя в любое время, не давала мне покоя. А еще у наших соседей, известных нейрохирургов Какубери, был пудель Хэппи. Хэппи был реальным человеком, причем настоящим пацаном. Когда глава семьи Тайбург Какубери приезжал домой, мягко говоря, навеселе, его супруга тетя Дали считала ниже своего достоинства спуститься вниз и забрать дорогого мужчину домой. Бросив презрительный взгляд с верхотуры балкона и сказав в воздух: «Пьян», она

поворачивалась к Хэппи, давала пять рублей и любезно просила поднять хозяина домой. С пятеркой в зубах Хэппи подходил к таксисту, платил, брал сдачу и, тыча носом в хозяйские ноги, заставлял Тайбурга проделать путь с первого по четвертый этаж. Как вы уже могли заметить, я жила в удивительном мире животных, в котором самое удивительное было то, что у меня животных не было. Даже хомяка не было. Был только таракан в банке, но на третий день он сдох. Причем прямо накануне моего ДР. Если бы этот таракан, нарушив все биологические законы, остался жить, то скорее всего он в этом удивительном и манящем мире животных приобрел бы несвойственные ему качества. Говорить, платить за такси, помогать маме на кухне и вести себя, как все нормальные люди. Но таракан Яша на третий день принципиально отказался стать человеком. Я заболела, я плакала, я валялась на полу, отказывалась есть чахохбили и сациви и всячески грозилась догнать Яшу, если мне срочно не купят живую собаку. Трехдневная осада мамы удалась, информационная кампания была проведена крайне грамотно, тем более что привлеченная мной сила в лице папы последние десять лет

группа продленного дня

119 течки. Мама сказала, что случки не будет. Но вы понимаете, что ради этого процесса настоящий собаковод готов не спать ночами. Мне был интересен и важен сам процесс. Понимая, что у меня уже не будет братиков и сестричек, приходилось надеяться на Раису Максимовну. В общем, когда мы пошли гулять, к нам подошел большой соседский пес и понюхал нас сзади. Мы не стали отбиваться. В самый ответственный момент я отвернулась. Все-таки насколько собаки круче куколок. Yes! Стремительная полнота Раисы Максимовны никого не удивляла: она уже давно ела на кухне, жила в отдельной комнате и спала исключительно на кресле, раздвинув ноги и храпя так, что просыпался даже дедушка. Когда мама поняла, что она станет бабушкой, было уже позд-

но. Надо было просто создать условия для родов и не мешать. Понятно, что роды проходили в папиной комнате. Мы приняли всех щенков без исключения и целый месяц чувствовали себя так, как и не снилось Анджелине Джоли и Брэду Питту. На двоих у нас с папой было восемь щенков и счастливая Раиса. Из комнаты воняло обратно пропорционально нашему счастью и прямо пропорционально маминой ненависти. А для нас как для настоящих животноводов важно было просто захватить одну комнату в квартире. Потому что если такая комната все равно

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Мама сказала, что случки не будет. Но вы понимаете, что ради этого процесса настоящий собаковод готов не спать ночами. Мне был интересен и важен сам процесс

анна всесвятская

спала и видела, как наша семья вернет все подобающие настоящей княжеской семье атрибуты: псарня, соколиная охота или, на худой конец, один голубь, имитирующий голубятню. Утром 10 ноября мы пошли на птичий рынок. Писать о том, что моя мама с нами не пошла, думаю, не нужно. Она пила валерьянку и была дома. А мы с папой, счастливые, настоящие представители великой княжеской династии, как будто вернулись к первоистокам. Нам нужны были верные кони, нам нужны были гончие собаки, хорошо смазанные ружья и острые кинжалы. Но у нас было только 25 рублей и не хватало даже на хорошую немецкую овчарку с родословной. Короче говоря, хватило денег на овчарку с одним бракованным ухом. Домой мы вернулись абсолютно новыми людьми. Получившими смысл и цель жизни. Щенок был прелестным: маленький, хороший медвежонок ласкался, лизался, бросался на руки. И мама даже снизошла до того, что выделила ему корзинку в прихожей. У щенка был отменный аппетит, поэтому первые писюльки и какульки не заставили себя ждать. Но я не могла это убирать, потому что я ребенок. А папа не мог убирать, потому что он князь. Соответственно, убирал тот, кто не был ребенком и князем. А таким человеком всегда была только мама. Мама кляла все на свете, собака любила ее больше всех на свете, и мы с папой были тоже самыми счастливыми на свете. Незаметно маленький хорошенький щеночек превратился в человека, точнее в крупную девушку весом в 40 кг и с именем Раиса Максимовна. Так мы дожили до первой

превратилась в зоопарк, то почему тогда этот зоопарк не разнообразить. Так появился инкубатор. Надо же мне было как-то понять, как из обычных яиц появляются цыплята. Также хотелось понять, насколько обычные цыплята поддаются дрессировке. О том, что они не откликаются на имя, сколько их ни зови, мы с папой хорошо знали. Поэтому мы решили пойти другим путем: наполняя рот водичкой, мы, держа циплят в руке, пытались объяснить им, что пить можно не только из блюдечка. На десятый день они уже проделывали этот фокус под взглядами восхищенных соседей. Лежишь себе на кушетке, а цыпленок по тебе гуляет, пьет воду из ротика, гулит, иногда загаживая тебя. Честно говоря, приятное ощущение до тех пор, пока они выглядели как желтые пушинки. Через две недели пух с цыплят начинал резко опадать, заменяясь на характерное для курицы оперенье. И вот уже ходящая по тебе и даже пьющая из ротика курица, честно говоря, никому не нужна. Но мы не останавливались. У нас в руках был инкубатор и целая комната в трехкомнатной квартире. Экспериментальным путем мы вывели цесарок, индоуток и просто уток. Жалко, павлин не получился. Советский инкубатор не позволял воспроизводить тех птиц, которые не были одобрены партией как полезный советскому человеку продукт. После птиц мы плавно перешли к крупному скоту. Появилась дача, а вместе с ней две американские свиньи Даша и Маша, восемьдесят нутрий, все папины особо одаренные воспитанники, по-прежнему умеющие пить воду из ротика, четыре собаки, охраняющие это хозяйство во

продленного дня группа

анна всесвятская

группа продленного дня

Лежишь себе на кушетке, а цыпленок по тебе гуляет, пьет воду из ротика, гулит, иногда загаживая тебя. Честно говоря, приятное ощущение главе с Раисой, переехавшей, как любая уважающая себя после рождения детей женщина, в хороший загородный дом. Голуби не считаются — они сами прилетели. Все это хояйство требовало тщательного ухода. Срочно потребовался обслуживающий на безвозмездной основе персонал. Маме было обещано, что мясо от Даши и Маши можно

будет выгодно продать, а из нутрий можно будет сшить шапки и шубки всем членам семьи и даже ее маме. Бабушка подарков от затя никогда не видела. И это обстоятельство — бабушка в нутриевом боа вкупе с перестройкой — сыграло решающую роль в нашей очередной победе. Мама вставала в шесть утра, варила дома комбикорм, разливала его по огромным кострюлям

и каждое утро отправляла папу на дачу в надежде на то, что оказывает важную продовольственную поддержку семье.Семья была счастлива. Даша и Маша ели по часам, шерстка у нутрий лоснилась на солнце, курицы несли яйца, собаки ели эти яйца, а голуби были на самообеспечении. Так говорил папа, экономя на бензине и покупая голубям просо. Семейная идиллия длилась ровно до Нового года — именно тогда вопрос, кого будем есть и что будем носить, мама поставила абсолютно конкретно. И тут выяснилось, что Дашу и Машу, которые едят с рук и откликаются на имена, есть абсолютно невозможно. Нутрии при словах «Гога пришел» выстраиваются в шеренгу и ходят за папой хвостиком. Когда мама поняла все это, ею овладело чувство, именуюемое в бихевиоризме фрустрацией, а в обычной жизни называемое обломом. В общем, никого из этих людейживотных есть было нельзя. Потому что они заняли прочное место в нашей семье. Да, у нас не было видеомагнитофона, «Жигулей» 6-й модели, поездок в Палангу, зато у нас были две американские свиньи, восемьдесят нутрий, куча куриц, умеющих пить из ротика, индоутки, цесарки, четыре собаки, голуби, живущие своей автономией в нашем зоопарке, и смотрящая за этим удивительным миром человексобака Раиса Максимовна. Они, наши люди-животные, наполняли сердца нескончаемой нежностью и любовью, а окружающее пространство бесконечным зловонием, которого мы с папой не замечали. Его замечали другие люди, а мы не замечали их, потому что, когда любишь животных, на людей не отвлекаешься.

группа продленного дня

продленного дня группа

Культ огурца Achatina fulica — брюхоногий моллюск, гигантская африканская улитка. Ахатины неприхотливы, могут жить как в дикой природе, так в лабораторных, домашних условиях и даже на борту космической станции. Срок жизни — 6–9 лет, гермафродиты, размножаться кладками яиц до двухсот штук начинают с 6–16 месяцев, максимальный размер взрослой ахатины — 30–32 см. Ахатины являются популярным объектом лабораторных исследований и естествоиспытательских наблюдений. Некоторые наблюдения, проведенные автором, описаны ниже. Итак, пара ахатин содержится совместно в закрытом террариуме. В террариуме поддерживается постоянная температура около 25 градусов тепла, влажность — 95–98 процентов. Дно террариума заполнено насыпным грунтом (песок). В одном из углов террариума вертикально установлен сегмент высушенной яблоневой ветки неправильной формы толщиной около 4 см у основания, слегка утончающейся кверху и имеющей у вершины развилку. Для кормления ахатин каждые два дня на дно террариума кладутся свежие овощи (огурец). По достижении ахатинами возраста двух недель в качестве прикормки животные

orlova

Наш корреспондент Екатерина Костикова в новой рубрике «РП» приступила к пристальному изучению жизни животных как жизни людей, сосредоточив для начала внимание на паре гигантских африканских улиток. Проведя бок о бок с улитками несколько недель, читатель получит возможность в корне пересмотреть свои представления о счастье, об удаче и о смысле жизни.

юный натуралист екатерина костикова

получают истолченную таблетку глюконата кальция для укрепления раковины. Раз в месяц грунт в террариуме меняется на чистый. Каждые две недели моллюски извлекаются из террариума для мытья. Мытье происходит в чашке Петри под струей воды комнатной температуры. В возрасте трех недель ахатины демонстрируют нормальное развитие, хороший аппетит, активны, форма раковины правильная, окрас ровный. На раковины нанесены отметки для идентификации объектов наблюдения — римские цифры I и II. Ахатина под номером I

несколько крупнее ахатины под номером II. В возрасте четырех недель Первый демонстрирует более интенсивный рост, чем Второй, активнее ест, время от времени пытается отогнать Второго от места кормления. В возрасте пяти недель показатели роста Первого превышают показатели Второго приблизительно на 7–10 мм. Отмечен рост агрессивности Первого. Если раньше он не подпускал Второго к пище до тех пор, пока не насытится, то теперь, наевшись, Первый остается лежать на месте приема пищи прямо поверх кусочка огурца,

стараясь расположиться так, чтобы занимать как можно больше места и не подпускать Второго к еде. Чтобы дать Второму возможность беспрепятственно получать пищу, необходимую для нормального роста, ахатины были рассажены по разным террариумам. Для Второго оборудован отдельный контейнер несколько меньшего размера, чем первый, и без коряги. В остальном условия содержания те же, что и в первом террариуме. Шестая неделя. Номер II прибавил в росте, ест помногу, часто. Все еще не так активен, как Первый, мало передвигается по террариуму. Номер I, напротив, демонстрирует повышенную двигательную активность, в перерывах между приемами пищи ползает по дну и стенам террариума. Ест помногу, жадно. За один день съедает двухдневную порцию огурца. В дни кормления особенно активен, ползает по дну террариума, мешая раскладыванию пищи и прикормки. Из-за этого на время раскладывания пищи его приходится сажать в развилку коряги. По окончании раскладки Первый с коряги спускается и принимается за еду. Первый быстро растет. Такие высокие темпы роста, несмотря на кальциевую прикормку,

группа продленного дня

123 Второй ел в одиночестве. Когда весь перец был съеден, ахатины вновь получили кусочек огурца. Лишь после этого Первый спустился с коряги и принял пищу. Возможно, мы имеем дело со случаем научения в результате оперантного обусловливания. Под научением имеем в виду устойчивое поведение, возникающее в результате практики. Оперантное обусловливание — форма научения, при которой спонтанное поведение, признанное желательным, получает положительное подкрепление (поощрение). Основоположником изучения оперантного обусловливания считается Б.Ф. Скиннер, обучавший подопытных крыс и голубей нажимать на педаль, чтобы получать пищу. В ходе эксперимента у животных выработалась устойчивая связь

между нажатием педали и получением пищи. Своего рода ритуал. Широко известен также случай, когда двое психологов в 60-е годы прошлого века подготавливали свиней для телешоу «Присцилла, привередливая свинка». Свинка Присцилла включала телевизор, ела за столом, собирала грязную одежду и клала ее в корзину, выбирала свою любимую еду среди продуктов, конкурирующих с продукцией ее спонсора. Чтобы добиться всего этого от Присциллы, экспериментаторы использовали метод оперантного обусловливания.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

По истечении четырех недель моллюски были выведены из спячки (для чего в течение нескольких минут их держали под струей теплой воды) и получили пищу

николай пророков

вызвали проблемы с раковиной. Раковина номера I покрыта белесоватыми полосками, местами наблюдается отслойка. Решено искусственным способом несколько притормозить рост Первого. Он будет лишен следующего приема пищи и получит лишь кальциевую прикормку. Восьмая неделя. Номер II почти догнал по размеру Первого. После четырехдневного голодания Первый ест с повышенным аппетитом. Любопытное наблюдение: не получая пищи в привычное время, Первый сначала ползал по дну террариума, очевидно в поисках огурца. Затем, не обнаружив пищи в привычном месте, он взобрался на корягу и улегся в развилке, откуда не спускался все четыре дня. С коряги он спустился лишь после того, как в террариум был положен кусочек огурца. Десятая неделя. Ахатины снова проживают совместно в большом террариуме. Второй догнал Первого по росту, и теперь Первому не удается оттеснить его от еды. По всей видимости, необычное поведение Первого во время голодания (сидение на коряге) не было случайным. Замечено, что, съев всю имеющуюся в террариуме пищу и проголодавшись, он забирается в развилку коряги и сидит там до тех пор, пока не появится новая порция огурца — излюбленного блюда ахатин. Более того: когда вместо огурца с целью разнообразить рацион ахатинам были предложены кусочки болгарского перца, номер II, не обнаружив другой еды, стал есть перец, а Первый, попробовав новый продукт, отказался от еды и забрался на корягу. В течение двух дней

группа продленного дня

продленного дня группа

Возможно, подобный случай имел место с ахатиной, и сидение в развилке коряги связалось для нее с появлением в террариуме огурца и превратилось в своего рода ритуал вызывания огурца. Чтобы выяснить, так ли это, был проведен контрольный эксперимент. Известно, что ахатины, как и другие улитки, прекрасно могут обходиться без пищи долгое время. Не получая еды, через несколько дней они полностью втягивают тело в раковину, запечатывают устье и впадают в неактивное состояние, так называемую спячку, которая может продолжаться месяц и более. Итак, в ходе контрольного эксперимента ахатины были лишены пищи. По истечении шести дней голодания номер II зарылся в почву в углу террариума и впал в спячку. Номер I на второй день голодания забрался на корягу и просидел в развилке 15 дней. На 16-й день эксперимента он впал в спячку прямо в развилке коряги.

По истечении четырех недель моллюски были выведены из спячки (для чего в течение нескольких минут их держали под струей теплой воды) и получили пищу — кусочки болгарского перца. Второй принялся активно есть, Первый же, попробовав перец и восстановив силы, снова полез на корягу и сидел там до тех пор, пока в террариум не положили его излюбленный огурец.

николай пророков

Всякий раз, желая получить огурец, он забирался туда и совершал свои ритуалы наподобие туземцев Меланезии, исповедующих культ карго

Эксперимент позволил убедиться, что мы имеем дело не со случайным совпадением, а со случаем научения, в результате которого у Первого выработались собственные ритуалы, а коряга стала для него своего рода пищевым ритуальным деревом. Всякий раз, желая получить огурец, он забирался туда и совершал свои ритуалы наподобие туземцев Меланезии, исповедующих культ карго — небесных даров (их еще называют самолетопоклонниками). Самолетопоклонникиостровитяне, чтобы добиться появления кока-колы и тушенки, которые, как известно, спускаются с неба на самолетах, сооружают на берегу нечто вроде посадочной полосы, а также строят из соломы подобие самолета, в кабину которого усаживают чучело пилота в наушниках из кокосовой скорлупы. Так же как в случае ахатин коряга не является непосредственным источником пищи, так и в примере с туземцами соломенные самолеты и кокосовые наушники не имеют никакой реальной связи с кока-колой и тушенкой. Однако, зная по опыту, что за появлением самолета (сидением в развилке коряги) следует появление кока-колы (огурца), туземцы (ахатины) выполняют ритуалы, рассчитывая получить желаемое. Позволю предположить, что подобные механизмы лежат в основе многих других ритуалов и верований, куда более привычных для нас, чем поклонение соломенному чучелу самолета — таких, как вера в силу молитвы или приворота, вера в счастливый билет на экзамене или в то, что латунная денежная жаба на комоде принесет нам достаток.

группа продленного дня

продленного дня группа

Жасмин и бродяга За то, как я попал в приют для бездомных, отвечать мне, а родители сыграли в этом периферийную роль. Можно сказать, роль массовки. Но всетаки сыграли. Как бы то ни было, я попал в этот городок без паспорта (его, к сожалению, сожгли), денег или, на худой конец, обратного билета. Так начались первые шесть недель моей самостоятельной жизни. Безусловно, в том, что полагаться приходилось только на себя, были множественные плюсы. В тот день, когда стало ясно, что мне в первый раз в моей изнеженной донельзя жизни придется спать на улице, то на скамейке аллеи, прилегающей к главной улице городка, я нашел совершенно новый целый спальный мешок из гусиного пуха. Если учесть, что из таких совпадений состоит моя жизнь, можно запросто уверовать в Бога. Eсли помните тот анекдот... Cпасатели хотели спасти одного тонущего верующего. Тот отказывался, мол, Бог меня спасет. Ему и с лодки кричали, и с парохода, и с вертолета... Так и утонул. Потом, когда попал в рай, он с изумлением спрашивает: «Боже, как же ты дал мне умереть?» И на это получает: «Да я же тебе и катер присылал, и вертолет...» Хотя, если честно, здесь более уместным кажется

олег михеев

Если в прошлой колонке Никита Космин был безнадзорным сыном главного редактора, то в этой его можно назвать бездомным сыном главного редактора. Впрочем, читатель, ознакомившись с колонкой, поймет, что именно в английском приюте для бездомных молодой человек способен найти не просто свое счастье, а проявить свои качества — не то чтобы лучшие, а просто все.

следопыт никита космин

анекдот про негодяя и тонущий пароход: «Боже, неужели ты ради одного грешника потопишь целый пароход?» — «Ты не поверишь, как долго я вас здесь собирал...» Терпение, cмысл этих анекдотов в этой колонке станет очевидным позднее. После того как я забрался, не мудрствуя лукаво, на заброшенную фабрику, полицейский геликоптер долго кружил вокруг здания, выписывая замысловатые кривые лучом прожектора и заставляя меня метаться от окна к окну, пока мое упрямство не взяло верх и вертолет не вернулся на базу. Остаток ночи прошел в относительном покое,

если не считать крыс, которые постоянно шмыгали в опасном соседстве с моей головой, пока не появилась мне на выручку какая-то кошка и не затеяла яростную драку c рычанием и бросанием кирпичей (я клянусь!) в крыс. В конце концов враждующие стороны перенесли арену битвы в соседнюю комнату и я наконец-то заснул. Я могу отнести тот факт, что не испытывал ни малейшего стресса, которого можно ждать у человека, оказавшегося бездомным, только на счет того, что с младых ногтей практически безвозвратно отдался миру Джека Лондона, всем его три-

надцати томам, которые я знал назубок, — и так до сих пор и не вернулся в реальный мир. Четыре тома посвящены описанию бродяжнических годов жизни Джека, так что в этом смысле я был подкован. Следующим утром я отправился в приют для бездомных — широко известное гнездо порока, в котором нашли себе пристанище наркоманы, алкоголики, проститутки и воры со всей страны, и позорно провалил интервью на допуск в приют, потому что не внушил им доверия. Последовал диалог в таким духе: — Сэр, как вы могли позволить себе напиться как свинья и в таком виде являться на интервью? — Уф... — У вас, наверное, нелегкая жизнь, сэр? — О да. — Распишитесь. Приют оказался, как и большинство других, поместьем какого-то графа начала двадцатого века. Эти вместилища греха, которые прониклись ко мне сердечной симпатией без малейшего признака моего расположения, или, как их именовал директор, резиденты, гнездились в комнатах во флигелях по двое. Главное здание было отведено поварам, кинотеатру с широкоэкранным телевизором

группа продленного дня

127 шептала, что, как и все остальные, будет скучать. На мгновение я почувствовал ее влажные горячие губы на щеке, и как будто бы вся мерзость моей жизни, моя подлость, преступная нерешительность, злоба, память тех людей, которых я под-

ем. Мы были вместе в приюте для бездомных. И через поле, палимое полуденным солнцем, сквозь запах горелых стогов отчетливо доносился теперь уже очевидный аромат распускающихся лилий, взошедших отчаянно скоро из щедро

слишком многими за щедрость в привязанностях, как англичане политически корректно выражаются. Однажды несколько человек буквально прижали ее к стенке и начали что-то ненавидяще кричать ей. Меня в то время мало что затрагивало,

К тому времени, мне кажется, я научился, хоть и бестолково и через раз, но все-таки читать людей, и могу сказать с полной ответственностью: в Корнуоле в среде образованных университетских яппи я видел несоизмеримо больше ненависти, чем в том приюте. Мне почему-то так врезалось в память, как девушка, которую я совсем почти не знал, капризно уговаривала меня остаться. С ней была подруга, студентка, не поладившая с родителями и сдуру ввязавшаяся в наркотики. Поняв, что меня не уговорить, подруга обняла меня на прощание и про-

ставил, завел в тупик, оставил позади — все то, что я не мог себе простить, было прощено за меня. К дьяволу заветы, мне, оказалось, не нужно умирать, чтобы найти рай. Это чувство еще со мной. А чувство самообладания, так верно служившее мне с тех пор, как помню себя, ускользает песком сквозь пальцы. И страшно, и радостно, и как-то глуповато досадно — так легко позволил себе подставиться, вернее подставить щеку и пропасть. Это бесстыдное лето, так не похожее на все остальные, заразило меня и ее своим безуми-

посыпанной пеплом земли. Хотелось смеяться и плакать от счастья. И я, такой непохожий на себя прежнего, с поразительной легкостью вспоминаю или догадываюсь, каково в моменты неопределенности было отдать ей себя всего и снова и снова находить выбранные полностью колодцы синевы и блеска ее глаз наполненными до краев. Мы, наверное, были настолько неподходящей парой, что сгодились бы на съемки голливудской картины. Да и развязка была как нельзя более подходящей. Я, откровенный мизерабль, и Жасмин, повсеместно ненавидимая

но на это я среагировал чисто рефлекторно. Как я среагировал? На первый взгляд, не зря я в Подмосковье учился в школе юного десантника. Но на самом деле тут, в английском приюте для бездомных, эти навыки оказались ни к чему. Я просто заложил этих ребят администрации. И тут же получил статус неприкасаемого и всепоглощающее внимание Жасмин. А один раз, услышав от нее в чей-то адрес: «Он не мой тип», я спросил, какой тип ее. И в ответ услышал: «Ты». И мне от нее больше ничего не нужно было.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

наталья вороницына

(между прочим, больше, чем наш дома) и складам продуктов с каменными львами на подоконниках, на которые запросто можно было сажать грузовые самолеты. К чести резидентов, они ни разу не сказали расистского слова.

129

текст: марина палей рисунки: варвара аляй-акатьева

Вообще-то, несмотря на свое зловещее название, этот рассказ Марины Палей — о любви, причем о любви в самом неприкрытом, исконном виде — которая между женщиной и мужчиной. Которая нечаянно нагрянет, да так, что мало не покажется. Каждый читатель, несомненно, вспомнит, как это бывает, и опять не поймет, почему это проходит.

Тем летом, перед поездкой в Штаты, я жила с Хенком. Сначала у Хенка, потом с Хенком. Что значит — «с Хенком»? Что подразумевает эта смена предлога и падежа? В юридическом смысле «жить вместе» означает, кажется, совместное ведение хозяйства. Если следовать этому определению, хозяйство у нас было, и мы вели его совместно. Из чего оно состояло? В моих апартаментах, размером с матрас (в горизонтальном сечении), располагался, соответственно, матрас. Зато на высоких стенах — до самого потолка, в несколько рядов — шуршали-трепетали на сквознячке мои платья, боа, шали, платки, палантины, веера. В углу торчал длинный шест, которым я подхватывала гардеробные плечики — и туда же, на гвозди, их снова подсаживала. Четыре итальянских чемодана и арабский кофр, обтянутый тисненой оранжевой кожей, валялись порожними на балконе. Они были его единственным украшением: в окошке своих апартаментов, равно как и в огромном незанавешенном окне Хенка, я хорошо видела мое кочевое снаряжение. Громадная конура самого Хенка, где со мной случались даже приступы левитации, — эта громадная конура когда-то, еще при королеве Вильгельмине, служила цехом по разделке сельди, — но духа селедки там, к счастью, совсем не осталось — напротив того, там витал дух самого Хенка, то есть запах дерзкого бриза с брызгами горьковатой пены, крепко просмоленных лодок, корабельных канатов, раскаленного на солнце песка — солоноватого индонезийского песка, на котором оставляли когда-то следы длинные сильные ноги его беспощадных предков, пиратов и колонизаторов. А

русский пионер №9. июнь–июль 2009

иначе откуда у Хенка взялся этот резкий орлиный профиль, серо-зеленые моряцкие глаза, гладкие светлые волосы, смахивающие на летящий парус? В центре арендованного Хенком ангара (который из-за моего размещения в кладовой сделался проходным помещением) опирался на восемь толстенных ног длинный самодельный стол, словно рассчитанный на многочадное, благостно подкатившее очи католическое семейство, а в углу ангара, противоположном входу ко мне, шла вверх деревянная лестница, которая под потолком завершалась ложем Хенка. Я называла его ложа Хенка. Некоторые ответвленья хозяйства находились и в мастерской Хенка: он был художник… Насчет того, что Хенк — художник-фрилансер, я узнала в музыкальном кафе LOURE, где в то время выступала: так отрекомендовала мне этого парня тамошняя барменша, мечтавшая, видимо, разбить таким образом мой союз с Робби — и завладеть им, Робером Санье, в меру своих сил.

2. Мой сценический псевдоним — Solange de Grangerie. Придумал его упомянутый уже Робер, мой аккомпаниатор и вдобавок мой личный администратор. В амстердамской консерватории господин Робер Санье — жутко уважаемый профессор, который кроме порционной выдачи своих заумностей втихаря сочиняет. Робер увязался за мной после моих первых парижских гастролей, да так и осел в Нидерландах. Однако тем летом, перед осенней поездкой в Штаты (это был мой частный контракт), я поймала себя на том, что для меня излишним является присутствие одного и того же человека утром, днем, вечером, ночью. Я предложила Роберу ограничить наше общение репетициями и концертами. Собственно говоря, в его доме, который он получил в подарок от своего отца, торговца недвижимостью, я проживала на отдельном этаже. Этот этаж был изобретательно перестроен Робером так, что там смогли расположиться моя студия, моя спальня и ванная, моя маленькая музыкальная гостиная, а также наш, общий с Робером, зимний сад; крыша совмещала функции нашей частной эстрады, кафе и клуба. С нее, кстати сказать, открывался живописный вид на Vondelpark… Ну и что?

3. В то утро, когда Хенк (в невероятно мрачном расположении духа) остался дома, мне пришлось ретироваться на свой матрас и закрыть дверь. Через некоторое время зазвонил телефон. Конечно же, читая биографию Сарры Бернар, я и не подумала встать Примерно через полчаса позвонили снова. Злясь на жару, я, как была голышом, подскочила к лестнице, взлетела в ложу и схватила трубку. Попросили Хенка. Я приготовилась уже сказать, что он ушел, как вдруг сверху отчетливо увидала его брошенный возле стола синий рюкзак, который никогда не оставался дома без своего хозяина. Мне стало не по себе. Я машинально положила трубку, осторожно слезла, подкралась к душевой и к ужасу своему увидала, что в прорези под ручкой действительно застыла кроваво-красная надпись «bezet». Из душевой при этом не доносилось ни звука. Самым простым было бы, конечно, Хенка позвать, постучаться. Но меня пугала возможная тишина, жуткое беззвучие вместо ответа; мне крайне не хотелось видеть эту дверь выломанной — и тем паче ужасала вероятность кровавой инсталляции в стиле фон Хагенса или Марко Эваристи. В это время дверь резко скрежетнула и вышел Хенк. Он прошел словно бы сквозь меня, сделал еще пару нерешительных, изможденных шагов и, оказавшись посередине ангара, бессильно разжал пальцы.

131

Плотные листы ватмана упали на пол по-бабьи покорно. Их сразу же грубо расшвырял июньский сквозняк. Поиграл, оставил в покое. Хенк, стоявший уже на балконе, прислонился к перилам, ссутулился, закурил. Отгороженная его спиной, я шмыгнула в матрасную, обернула себя несколько раз отрезом шелкового шифона и снова выскочила в ангар. …С ватманских листов на меня в упор смотрели разные лица Хенка. Ошеломляющие карандашные автопортреты глядели откуда-то из глубины, словно со дна озера. Ни одно из лиц не было похоже на то, которое он только что молча пронес на балкон. И одновременно с этим в каждом из них угадывалось некое зловещее сходство с оригиналом: раз — оскаленные зубы, зажатая сигарета, слюна в уголке рта; два — светлые отчаянные глаза, словно упраздняющие прочие части лица; три — зияющая прорубь зрачка, ледяные пирамиды в трещинах и разъемах радужной оболочки; четыре — пистолет у затылка, выходное отверстие пули, искореженный рот; пять — язык, резцы, клыки (волчий голод, отчаянье, вой); шесть — резко наискось челка «под фюрера», надорванный уголок грязноватого погона; семь — глазницы, дочиста вычищенные вороньем, серебряная серьга в извивно-извилистом, словно бы червивом ухе; восемь — распахнутая радость небытия в ликующей улыбке полулица-получерепа. — Там в душевой — единственное большое зеркало, Соланж… вы же знаете… И освещение там самое лучшее… Мы стоим на балконе. Я по-прежнему босиком, обернута той же гаремной тканью. Моя портниха должна завтра превратить этот золотистый шифон (и жоржет телесного цвета) в открытое вечернее платье new look — к концерту для французских моряков. Но нынешняя коллизия полностью опрокинула мои планы. Сейчас они ощущаются мной как случайные, никчемные. И все остальное — тоже. Кроме таланта Хенка. Кроме Хенка. Мы смотрим в одну точку. Не касаясь друг друга. Эта точка вдали: золотой петушок на шпиле протестантской кирхи de Westerkerk. — У вас такая маленькая ножка, Соланж… — не отрывая взгляда от петушка, говорит Хенк.

4. После своего выступления я всегда не знаю, куда мне деть силу. То есть на концерте обычно тратится только малая ее часть — ничтожная в сравнении с той, которая к выступлению мобилизуется. Мне дьявольски трудно снова встраиваться с этой своей неиспользованной силищей в проклятый повседневный диапазон. И вот в этот вечер, когда я, желая ответно поразить Хенка, пригласила его на выступление, нерастраченная анонимная силища готова была разорвать меня в клочья — и Амстердам в придачу.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Мы стоим на балконе. Я по-прежнему босиком, обернута той же гаремной тканью

Мы с трогательным, никогда более не повторившимся нежным старанием помогли друг другу дораздеться, прилегли к стволу платана под раскидистую его крону, и Хенк, не прилагая особых усилий, вышиб мне мозги — Знаешь что? — я встала на цыпочки и небрежно поцеловала Хенка в уголок губ. — А поедем на дискотеку… Как тебе идея? Дискотека, которую я имела в виду, находилась в Утрехте.. Но я чувствовала, что до Утрехта без должной разрядки я не дотяну, у меня лопнет сердце… Это опасение было вытеснено волшебной силой телепатии: я уже стояла с Хенком на улице, когда к нам, из ярко освещенных недр LOURE, вышел Робер и — неподражаемым жестом какой-то старорежимной деликатности — вручил мне бутылочку моего любимого Petit Chablis Regnard, два бокала и ключи от своей «Мазды»… В Утрехт мы примчались минут за двадцать. Музыка на дискотеке словно состояла в кровном (кровавом?) родстве с той, которая грохотала в машине. …Мы бесчувственно лапали друг друга, пьяные, каждый миг по-новому изуродованные истерической пляской световых бликов. В раздевалке, в коридоре, в уборной уже вовсю совокуплялись обдолбанные полураздетые тени. Но тут мы поступили по-своему: взявшись за руки, вышли на улицу. Я повела Хенка на берег Oudegracht, в одно мое любимое место, которое я знала давно. Мы легли на берегу, посреди давно отцветших крокусов, но свежей травы, золотых, лимонных и белоснежных нарциссов, обнялись и мгновенно уснули. Через час или два, ближе к рассвету, я проснулась от пения птиц, разжала объятия по-медвежьи теплого в своем мохнатом свитере Хенка, подошла к воде, умылась. Хенк, легко вскочив, подбежал ко мне, быстро содрал свитер, рубашку, стал шумно плескаться. Потом, той же рубашкой вытерев друг друга, мы, взявшись за руки, медленно и торжественно, словно в кирхе, начали восходить на вершину холма под мощную защиту платана. Там, слегка подрагивая — конечно, не только от холода, — мы с трогательным, никогда более не повторившимся нежным старанием помогли друг другу дораздеться, прилегли к стволу платана под раскидистую его крону, и Хенк, не прилагая особых усилий, вышиб мне мозги.

5. Мастерской Хенку служил заброшенный пакгауз, который стоял на берегу когда-то судоходного, поросшего камышом ручья и был перестроен (давно распавшейся артелью художников) таким образом, что большую часть его стен и потолка составляло стекло. Хенк объяснил, что предпочитает работать именно здесь — из-за прекрасных условий освещения, а также и потому, что антикрааковские хоромы, пусть даже и не слишком обжитые, все равно уже вобрали в себя мерзость быта: всосанная стенами, полом, потолком, говорил Хенк, эта мерзость ими же затем излучается — что блокирует интуицию, растлевает чувство, убивает мысль, а мастерская, к счастью, обжита пока только стайкой уток, да и то лишь снаружи, в зарослях камыша и кувшинок. …Мы раздирали друг друга в пакгаузе, на голом цементном полу: едва войдя в дверь, еще не подняв жалюзи, мы ничем иным не могли противостоять запаху смер-

133 ти, запустения и необратимой заброшенности, которые резко возбуждали в нас крысиную похоть, алчбу безостановочных совокуплений, беспощадный звериный гон — и ничем иным, кроме капитуляции перед своей обезумевшей плотью, не могли мы ответить этому плесневому могильному холоду. В итоге нас с размаху швыряло на загаженный ледяной пол, в каменный век, в ямы-пещеры, где получеловеческое существо, так же как и сейчас, слепо и хаотично совокуплялось, мучилось жесточайшей тоской, такой же смутной, как и в постиндустриальные времена, так же ничего не могло о себе понять и жило до нелепого кратко.

Первый звоночек был не самым громким, зато неожиданным в полной мере. Разнагишенная, возлеживая на боку, я кормила из рук царственную парочку черных лебедей на нашем ручье, а Хенк, изучающе-отстраненно взглядывая на меня и на птиц, быстро-быстро заштриховывал что-то в альбоме. Время от времени мы прикладывались к бутылке вина и целовались... Когда хлеб закончился, я щелкнула пальцами: а давай лебедям винишка плеснем? (Сказано это было, конечно же, в шутку.) И тут Хенк… И тут Хенк, который незадолго до этого, молитвенно припадал своим ртом к влажным губам моего тела… мы были одни на нашем ручье, мы могли себе это позволить… Хенк, который, еще миг назад, впившись зрачками в мои зрачки, изуверски медленно пестовал-изводил губы моего устья… набухшие болью влажные губы… Когда же я бросила фразу про вино… о, это было страшно: Хенк взвился, вскочил, даже, казалось, завыл: ты что — с ума сошла... вино — птицам… вино — выливать в воду?! Он даже за голову схватился в отчаянии: ну сучка, ну и чокнутая же ты сучка, Соланж!.. Он орал на меня так злобно, что лебеди, панически поразбрызгав воду, громко захлопав, распустили свои черные крылья-паруса и улетели. И вот в тот миг, когда темная тень от их парусов стремительно пронеслась по лицу Хенка, я с ужасом увидела, что это лицо его автопортрета — того самого, оскаленные зубы — и еще того, другого, где глазницы, дочиста вычищенные вороньем… …Последующие вечер и ночь я провела на еврейском кладбище. Широкие гладкие надгробные плиты были похожи на крышки концертных роялей… Утром, прямо оттуда, я пошла к Роберу: у него оставалась еще пара моих концертных платьев. После моего выступления в гримерную робко заглянул Хенк. Он молча шагнул к подзеркальнику, зажег свечу — и резко чиркнул по левому своему запястью невесть откуда взявшейся бритвой… Я поняла бульварную стилистику его замысла — и потому сохраняла спокойствие… В это время зашел Робер. Я подарила ему ночь, а на следующий день мы, как и планировали, уехали в недельное турне по Италии, где Робер, резко уродуя свое сильное мужское лицо судорогой наслаждения и в конце расслабленно всхлипывая, дополучил свою выстраданную, честно заслуженную дозу.

7. В Америке, где за три года я побывала с гастролями почти во всех штатах, успев оценить эту удобную для жизни, богатую здоровой природой страну, у меня прошла отдельная ото всех жизнь, которая, как мне казалось, отсекла все или почти все связи с моим прошлым. Но контракт закончился, на обратном пути в Нидерланды я летела через Израиль. В одну из пятниц я быстро возвращалась в отель от известного в наших кругах антрепренера: начинался шаббат и мне надо бы успеть на последний автобус. Я уже бежала, все быстрее и быстрее: многообещающий антрепренер много чего мне наобе-

русский пионер №9. июнь–июль 2009

щал, и это придавало моему движению невероятную мощь — то есть конкретно такую, что на перекрестке я сбила человека. Он лежал на тротуаре. Надев очки, я поняла, что на асфальте у моих ног лежит Хенк. Поднимаясь, он оторопело пробормотал, что находится здесь проездом из Африки чуть больше суток. Прилетел вчера вечером, уточнил он, а сегодня ночью возвращается в Амстердам. И добавил: а ты мне виделась тут, знаешь, на каждом шагу! черт знает что! на каждом! — Соланж, пожалуйста, пойдем в кафе, — глаза Хенка возбужденно забегали по моему лицу и фигуре. — Я тебя угощаю! …Угощение Хенка состояло из чашечки кофе. То есть по чашечке себе и мне. Но это лишь так, для блезира. Главное же яство, которым я была отпотчевана весьма щедро, можно было назвать задушевной беседой под эзотерическим соусом. Он говорил, что именно там, в Африке, осознал большинство своих промахов и грехов — в частности, роковых ошибок в своем отношении ко мне. Главный упор в его спиче делался на то, что теперь он — другой Хенк, преображенный, истинный, а вовсе не убогая копия, которую я знала раньше. Однако я видела, что на протяжении всего разговора Хенк чувствует себя явно не в своей тарелке. И не потому, что взволнован встречей. Присутствовало тут нечто третье, таинственное и непостижимое. По крайней мере, непостижимое для меня. Мы поднялись — и вот, проходя уже возле стойки бара, то есть у самого выхода, Хенк вдруг резко повернулся к бармену и словно даже не ртом, а всем своим чревом, то есть нутром, с облегчающей яростью выкрикнул: — Подумать только: чашечка кофе — десять шекелей!

8. Но мне не хотелось бы заканчивать нашу историю именно так. Это было бы несправедливо по отношению к Хенку, с которым я знавала и лучшие минуты. Поэтому закончу на воспоминании, которое предшествовало моему отлету в Штаты …Стоял конец октября, американский контракт еще не был подписан, и тут, в дурацкий вторник, когда небо, выворачивая нутро наизнанку, без передышки блевало каким-то канализационным дождем, я вспомнила, что у Хенка сегодня день рождения. …Поднимаясь по ходившей ходуном лестнице, я предполагала услышать гвалт и музыку. Но было тихо. Понятно: станет он в такой день сидеть дома! Я устало остановилась перед его дверью. Рядом с ней, как и раньше, стояло разбитое зеркало. Вид у меня был еще тот: черные мокрые чулки, как у неприхотливой проститутки… на каблуки-шпильки нанизаны листья, похожие на испорченные по пьянке купюры… винтажное платье из креп-жоржета тоже насквозь мокро… нагло торчат соски… В это время на площадку выходит Хенк: — А я услыхал, как ты тут дышишь… С букетом моих роз Хенк был сатанински красив. Я взялась его фотографировать. Мы пили принесенный мной «Jeniver», и я под синатровскую «Everybody Loves Somebody Sometimes…» командовала: «Замри!», «Вот так! Лежи вот так!» И вот когда мы так проводили время, и ночью, когда спали поврозь, и рано утром, когда я уже ушла, а Хенк остался наедине со своими «неоднозначными» впечатлениями, — а возможно, и в последующий день, цветы по нашей обоюдной рассеянности оставались без воды. И они, конечно, завяли. О чем Хенк мне сказал через три года в Иерусалиме. Нет, он в конечном итоге спохватился и налил-таки воды в

135

— Разденься тоже, моя любовь… и ляг — о, пожалуйста, прошу тебя! — ляг на наш стол… Я скинула платье, трусики, лифчик — и осталась в поясе, чулках, босоножках белый фаянсовый кувшин, но было уже поздно. Но ты не думай, Соланж, я храню этот засохший букет — он еще прекрасней, чем свежий, поверь…

Нет. И на этом эпизоде с засохшими цветами я тоже не хочу завершать историю. Слишком карамельным мне кажется такой конец — с тошнотворно-трафаретными параллелями и лобовой, не без назидательного отлива символикой. А «правда жизни» была такова. …Конечно, тем вечером мы занимались не только фотографией. Примеряя перед зеркалом галстук (мой подарок), то есть так и этак поигрывая узлом, Хенк строил карикатурно серьезные физиономии «солидных мужчин»: банкиров, менеджеров, статусных бюрократов… но вот без какого бы то ни было перехода стремительно скинул рубашку и жадно обнял меня: — Соланж… Мы стояли перед зеркалом в душевой. Перед тем самым, с которого, собственно, и началась эта история. — Нет, Хенк… нет. Конечно, он чего-то подобного ожидал, поэтому не стал задавать дурацких вопросов; лишь один вопрос не утратил для него своей актуальности: он должен был освободиться от семени — от дико напиравшего семени, уже не нужного женщине. — Хенк, дорогой, существует выражение — «проделай сам то, что иногда в одиночку делают даже короли Франции»… — Соланж, умоляю… можно я буду на тебя смотреть? — А! — засмеялась я. — Это сколько угодно. Ты же художник!.. Мы зашли в ангар. Медленно, как на эшафот, Хенк взошел в свою ложу. Мрачно сев, свесил долговязые лапы. — Соланж… — Да, Хенк? — Разденься тоже, моя любовь… и ляг — о, пожалуйста, прошу тебя! — ляг на наш стол… Я скинула платье, трусики, лифчик — и осталась в поясе, чулках, босоножках. — Вот зараза… — рыдающе раздалось сверху. — Холера проклятая, разрази меня гром!.. Я растянулась на боку вдоль стола, подперла рукой голову, согнула одну ногу и, слегка ею покачивая, придвинула к себе чашечку с недопитым своим кофе… Затем, протянув руку, налила в бокал немного красного вина… Между делом взглянула на Хенка. Закусив губу, глядя на меня словно бы истекающими слюной глазами, Хенк делал тупую беличью работу. Время от времени кулак Хенка, сжимавший член по-хозяйски деловитым движением, медленно, с силой проходился по всей длине этого злополучно-

русский пионер №9. июнь–июль 2009

го отростка от корня к головке, словно снимая с него суммарное электростатическое напряжение — а возможно, подводя какой-то неведомый мне итог. Я взяла Prive, полистала и начала читать статейку «Beatrix’ varende palais»… Я уже дочитала статью почти до конца, когда в моей плетеной сумочке, которую я для мягкости подложила под локоть, зазвонил мобильный. Вот черт! Мне казалось, я его выключила. — Мадам де Гранжери?.. Спросили по-французски. Еще развлеченная статейкой, я не преминула откорректировать: — Мадемуазель. Это у меня такая дежурная шутка. Хенк, подмигнув, свободной рукой послал мне воздушный поцелуй. — Простите… Мадемуазель Соланж де Гранжери? — Да, мсье. С кем я говорю? На том конце провода послышались какие-то реплики вроде «передайте мне папку номер…» — Говорит комиссар полиции шестнадцатого парижского аррондисмана Жюль Броссар. — Слушаю вас, мсье. — Я вынужден с прискорбием сообщить, что ваш партнер по сцене господин Робер Санье застрелился сегодня из охотничьего ружья. В пять часов утра в парижском доме своего отца. Нам очень жаль, мадемуазель. Примите наши искренние соболезнования. Хенк, словно сбивая молочный коктейль, продолжает мелко-мелко работать кулаком — и раздраженно кивает: ну, давай, давай, чего замолчала… Да, я молчу. В трубке уже пульсируют короткие гудки, и только сейчас внутри меня вдруг включается не зависящий от меня звуковой механизм: — Я не знала, мсье… о, нет!.. я ничего не знала, мсье… я не знала, нет!.. я не знала… я ничего об этом не знала, мсье… о, нет!.. я не знала… не знала… не знала… Все расширяя и расширяя зрачки, Хенк сомнамбулически слушает мой хриплый шепот и вот, резко согнувшись, корчится и рычит: ох, сссучка... оххххх, мммм… сссука, шалллава… оооххх, сссучка!.. Я лежу в матрасной. Пожалуй, это и есть оптимальная для меня дистанция: человек за дверью, который, я это знаю точно, не посмеет войти. Я думаю о Робере так, словно ничего не случилось. Он занимал какой-то сектор моего сознания — и будет его занимать. «Занимать» в значении «населять» — но не в значении «интересовать меня». Несмотря на чертову кучу своих «неоспоримых достоинств», он не был мне интересен. И я это от него не скрывала... В чем же моя вина? Если же затронуть сферу телесного… Как любовник он был мощней, разнообразней, я бы даже сказала, искушенней Хенка, но… он и в этом не был мне интересен. Он был хорош во всем, абсолютно во всем. Но он не был мне даже нужен. Почему? А кто ж его знает — почему.

10. Град, который ранним утром колотил по крыше и в окна, прошел, но, несмотря на солнце, оставил после себя почти зимний холод. Кажется, что сейчас, в конце октября, пойдет снег. Урны полны дешевых сломанных зонтиков. У меня болит горло и ухо. Как раз прохожу под балконом Хенка (на который он вышел меня провожать). Я без плаща, в одном легком платье; мне очень холодно. Останавливаюсь. — Слушай, Хенк, кинь мне твою спортивную шерстяную шапку, а? У меня ухо зверски болит… А мне вечером выступать в JULES VERNE…

137

Он мнется, жмется, за шапкой вовсе не устремляется, но делает вид, что не уходит с балкона только потому, что якобы хочет продлить визуальное рандеву. — Синюю шапочку, Хенк! Я тебе ее завтра же занесу! В это время я чувствую на своей голове непривычное касание. Словно влажными губами сквозь волосы тронули мое темя. С четкой конфессиональной обрядностью. Хенк, перегнувшись через перила, вовсю хохочет. Я трогаю голову: мокро. Пальцы обмараны какой-то белой крупитчатой кашицей. Быстро оборачиваюсь — и вижу шкодливо улетающего, точнее, улепетывающего голубя. На фоне ярко-синего неба он кажется особенно белоснежным. — Тебе святой дух на голову ха-ха-ха… осуществил… ха-ха-ха… такую кишечную эманацию… Мама говорит: так голубь целует в темя особо избранных… Хорошая примета, Соланж… Жди своего счастья… Охо-хо-ха-ха… Чувствую, что обильный птичий помет, просочившись сквозь волосы, уже течет вниз по шее… — Слушай, Хенк, придется мне снова к тебе заскочить… Надо смыть эту дрянь… Хенк хмурит брови и одновременно таращит глаза — такая противоречивая мимика обычному человеку не под силу: — Ты что, с ума сошла?! — Он даже ударяет кулаком по перилам балкона. — Вот только орнитоза мне и не хватало! Когда я летал в Африку, меня ведь против местной заразы не прививали!.. — на этих финальных словах Хенк исчезает. Я крепко зажмуриваю глаза, и в этот самый миг ко мне приходит небывалая зрячесть. …Словно на освещенном киноэкране, посреди кромешной, ничем не разбавленной ночи, я вижу, как выглядит мой неизбежный успех. Не тот шаблонный — с «морем цветов», «молниями фотовспышек», грязной накипью газетенок, фанатами, гонорарами, банковскими счетами… А тот единственно желанный и единственно значимый: наедине с собой. Да: наедине с собой я щелкаю пальцами — и невольно вскрикиваю: молодец, молодец!.. ну молодец же Соланж, черт возьми, молодец!.. И, глядя со стороны на эту картину, я ощущаю внутри себя такую спокойную — именно спокойную — стенобитную мощь, которой раньше не чувствовала, и даже изумляюсь: почему же я не чувствовала этого спокойствия раньше? И вот, посреди тьмы, ярко-белое полотно экрана оживляет на сцене моего двойника — растрепанную яркоглазую chansonette. Раскинув голые руки — словно для межконтинентальных объятий, подставив себя космическому ветру, она поет, поет, поет… Это немое кино. И потому на экране возникают титры: ОНА ПОЕТ О ТОМ, ЧТО НИКОГДА НЕ ЖИЛА С КЕМ-ЛИБО, ТОЛЬКО У КОГО-ЛИБО… НИКОГДА НИ С КЕМ, ТОЛЬКО САМА С СОБОЙ… И ОНА СЧАСТЛИВА... СЧАСТЛИВА… СЧАСТЛИВА… А тапер наяривает фокстрот.

русский пионер №9. июнь–июль 2009

Чувствую, что обильный птичий помет, просочившись сквозь волосы, уже течет вниз по шее…

Вторые Пионерские чтения, которые прошли в книжном магазине «Республика» в Lotte Plaza на Садовом кольце, были еще мощнее, чем первые, считает посетившая мероприятие публика, о чем она пишет в своих блогах, надеясь, что будут еще и третьи чтения. От себя добавим: четвертые тоже будут.

Алиса Лисова: Умилило. Вчера на вторых Пионерских чтениях славная девушка доверчиво спросила у Петра Авена, президента Альфа-банка: – Скажите, все будет нормально? – Да. Все будет нормально! – Спа-си-бо! (С радостным придыханием.) masha_koroleva: Была на вторых Пионерских чтениях, получила порцию вполне ожидаемого, но от этого не менее ценного удовольствия. Все прошло по-домашнему, несмотря на то, что народу набился полный зал. Тина Канделаки прочитала колонку о своей первой любви, героиновом наркомане из Тбилиси. Маргарита Симоньян неожиданно выступила как гастро-критик и прочла пронзительный фельетон о раках. Но настоящей звездой вечера был Петр Авен – стартовал он довольно чинно, но потом разошелся, шутил, и его, как рок-звезду, никто не хотел отпускать. slishkomtiho: Петр Авен читал колонку, касающуюся всего по чуть-чуть, особенно кризиса. Я, как человек, ничего не понимающий в экономике, прониклась, заинтересовалась и даже многому поверила. Авена можно слушать много, много и долго. Сказать, что я была потрясена – это ничего не сказать. militarev: Колонки Тины и Маргариты меня заворожили

своим фитцджеральдовским стил ем. Какое-то сочетание полетной легкости, сентиментальнос ти и холодной злой иронии. В том числе и к самой себе .

mlge_ra: Блин, я во второй раз уже не попала на эти чтения. Обидненько:( tikandelaki: Журнал «Русский пион ер», в котором я являюсь постоянным автором, объя вляет конкурс для блогеров на тему «Антикризисная памятка», в которой предлагается изложить программу выживания в трудные финансовые времена. Победитель конкурса получит возможность выступить на Пион ерских чтениях вместе со мной, Андреем Колесниковым, Дмитрием Глуховским и другими людьми. Кроме того, побе дитель будет награжден проигрывателем для винила и пластинкой новой группы Сергея Шнурова «Рубль». vla_sta: Можемо прийняти участь. Платівку Шнура подарують. Налітай! ast_discravis: Самому выжившему в кризис дадут почитать вслух на Пионерских чтен иях, опубликуют на сайте его колонку и подарят одну ненужную, но очень хорошую вещь. orsk_56: Про антикризис писать не буду, иначе все выживут и опять будет кризис. А вертушку хочу, у меня куча винила с советских времен, а

141 дочь вырвала с корнем алмазную иглу из старой «Электроники».

alwaysoverboard: Такая а антикризисная памятк м г-но на иса уже давно нап его в ько Тол Д. Дефо. ся варианте она называет ». «Робинзон Крузо о: pitaleva: Что порадовал . И организация ера осф атм очень понравилась их снимлось сделать пару хорош на хорошем уровне. Уда реем Анд им сам с чайный диалог ков. Что огорчило: слу н был же дол сте ме ем мо вым. На Ивановичем Колеснико сфе про видимо, в тот вечер быть профессионал, но, в ико есн Кол рей не было, раз Анд сионалов поблизости бы что , том в ло тоя сос е обращени обратился ко мне. Его я, тел ого политического дея я сфотографировала одн Я от просторам Lotte Plaza. по -то который бродил где самообла еря пот тью ния полнос неожиданности и удивле ю краснеть). еще я поняла, что уме ладание и дар речи (а ь в те ост стить себе свою роб До сих пор не могу про секунды. политик? daygood: И кто ж этот точно бы ла, кто этот политик! Уж pitaleva: Если бы я зна пытаясь ел, ош под рей Анд А когда сделала пару снимков. ала о другом! объяснить, я (дура) дум daygood: О сексе?

рисунки: анна всесвятская

теперь publiment: Вот и кусай локти! жаль, Неофит Петров: Очень тон что , аю что не попал. Дум роме ых обн под и характер и скоро приятий будет меняться е дел ом тусовка. У людей на сам это не будет светская ь дат соз но нуж ность в общении, возрастающая потреб , но сле смы ком етс сов узабытом «кухню» в хорошем и пол му — удачи. это По ов. таб сш ма их больш был, дал ел попасть. На первых vsemyonov: И я не сум ли бы Бы о. шл вы не а х, вторы себе слово, что буду на третьи чтения... ут. Они чески уверена, что буд slishkomtiho: Я практи . становятся традицией

русский пионер №9. июнь–июль 2009

pitaleva: Ну, вроде того. чтения grazhdanka_n: На эти ли. сла при ние ше гла мне при ПитеНо у нас были друзья из ра, так что я не пошла.

здесь читают «русский пионер»

ПОДПИСКА НА ЖУРНАЛ

ЖУРНАЛ МОЖНО КУПИТЬ

Подписка через редакцию:

Москва

Q по телефону: (495) 981 3939 Q по e-mail: podpiska@ruspioner.ru

Q Магазины прессы «Хорошие новости»: а/п Внуково, Домодедово, Шереметьево Q Сеть мини-маркетов на АЗС ВР

Q 6 номеров 825,00 руб. Q 3 номера 445,50 руб.

*Цена указана с учетом курьерской доставки по Москве и доставки почтовых отправлений 1-го класса в регионах РФ *Цена действительна только по России до 31.12.2009 г. *Журнал выходит из печати 1 раз в два месяца. 2009 год: февраль-март № 1 (7); апрельмай №2 (8);июнь-июль №3 (9); августсентябрь №4 (10);октябрь-ноябрь №5 (11); декабрь №6 (12)

Подписка через подписные агентства:

Q Москва: ООО «Интер-Почта-2003» Тел.: (495) 500 0060 Факс: +7(495) 580 9580 E-mail: interpochta@interpochta.ru www.interpochta.ru

Q Санкт-Петербург: ООО СЗА «Прессинформ» Тел. (812) 335 9751; 335 2305 Факс: (812) 337 1627 E-mail: press@crp.spb.ru www.pinform.spb.ru

Q Супермаркеты «Седьмой континент»

С ЖУРНАЛОМ МОЖНО ОЗНАКОМИТЬСЯ Москва Q Яхт-Клуб «Пестово», МО, Мытищенский район, с/п Федоскинское, д. Румянцево, ул. Никольская, вл. 1, стр. 1 Q Центральный Дом Литераторов, ул. Б.Никитская, д. 53

Q Книжные магазины «Республика»

Q Swissotel Красные холмы, Космодамианская наб., д. 52/6

Q Галерея «ФотоЛофт» (территория ВК «Винзавод»)

Q VIP-залы а/п Шереметьево

Рестораны: Q В редакции: м. «Курская», Нижний Сусальный пер., д. 5, стр. 19, офис Медиа-Группы «Живи»

Санкт-Петербург Q Магазины прессы «Хорошие новости»: а/п Пулково Q Магазины прессы «Нева-пресс» Q Супермаркеты «ОКЕЙ», «Ренлунд», «Супер-Бабилон», «Призма», «Глобус Гурмэ»

Q Sky Lounge, Ленинский пр-т, д. 32а Q Beef bar Moscow, Москва, Пречистенская наб., д. 13, стр. 1 Q Kalina bar, Новинский б-р, д. 8, здание Lotte Plaza, 21 эт. Q Шоколад, Б.Путинковский пер., д. 5 Q Zолотой, Кутузовский пр-т, д. 5/3 Q Обломов, ул. Пушкинская, д. 48 Q Nabi, М.Афанасьевский пер., д. 4 Q Чиполлино, Соймоновский пер., д. 7, стр. 1 Q Пиццерия Bocconcino, Страстной б-р, д. 7; Кутузовский пр-т, д. 48,

галерея «Времена года», 2 эт. Q L’Altro Bosco Caffe, Петровка, д. 10, Петровский Пассаж, вход с ул. Неглинка Q Bosco Bar, Красная площадь, д. 3 Q Bosco Cafe, Красная площадь, д. 3 Q Michael’s, Тверской б-р, д. 7 Q Ноа, Проточный пер., д. 7 Q Internet-lounge Библиitека, Новинский б-р, д. 8, Lotte Plaza, 6 эт. Q Буйабес, Ленинский пр-т, д. 37 Q Павильон, Б.Патриарший пер., д. 7 Q Bistrot, Б.Саввинский пер., д. 12, стр. 2 Q Прадо, Славянская пл., д. 2 Q Osteria Montiroli, Б.Никитская ул., д. 60, стр. 2 Q Эль Гаучо, ул. СадоваяТриумфальная, д. 4 Q Атр-кафе Х.Л.А.М., 1-ый Голутвинский пер., д. 3, стр. 1

Рестораны

«Дома Андрея Делоса»: Q Турандот, Тверской б-р, д. 26/5 Q Бочка, ул. 1905 года, д. 2 Q Шинок, ул. 1905 года, д. 2 Q Манон, ул. 1905 года, д. 2 Q Каста Дива, Тверской б-р, д. 26 Q Кондитерская ПушкинЪ, Тверской б-р, д. 26, стр. 5

Для нас важнейшим из искусств является таблица умноженья на один: 1х1=1, 2х1=2, 3х1=3 и т.д. Потратить неделю, вызубрить и горя не знать — все подряд умножаешь на единицу, целый мир на себя — и горя нет! И мир неизменен, и ты при своих. Какой же это конформизм? Это гармония и тренд: в расчетах с жизнью эго переходит на мировые цены. Давно пора экономить душевный ресурс, беречь запасы мозга, искры чакр — они ведь столь же невосполнимы, как молибден. А шустрить, осваивать Луну, учить 2х2 и далее — оставим это энергичным потомкам. Наше дело — честно отдежурить вахту, ничего не попортить, сдать мироздание в рабочем виде, вложившись ровно, чтоб не потонуло, как Атлантида или же Муму. От переброски рек, от смелой пальмы в тундре воздержаться. И Родине с таким подходом хорошо, и от нее не убудет: куда ты, туда и она. Пара пшиков «Армани», глоток бурбона в duty free на вылете — она уже дежурит за плечами, как страховка, как лонжерон, как точка неизбежного возврата. И будет к тебе безоружна, нежна — за твою безучастность, потому что — кто же еще ее так бережно умножит? Ты у нее один такой.

И. Мартынов

русский пионер №9. июнь–июль 2009

orlova

143

Выходит с февраля 2008 года Издатель: Медиа-Группа «Живи!» Главный редактор Андрей Колесников Помощник главного редактора Олег Осипов Шеф-редактор Игорь Мартынов Ответственный секретарь Дмитрий Филимонов Арт-директор Павел Павлик Фотодиректор Вита Буйвид Дизайнер Варвара Аляй-Акатьева Цветоделение Сергей Бирюков Препресс Андрей Коробко Верстка Юлия Варламова Корректор Нина Саввина Менеджер по печати Людмила Андреева Генеральный директор Михаил Яструбицкий Директор по работе с VIP-клиентами, главный редактор сайта ruspioner.ru Анна Николаева Директор по маркетингу Анастасия Прохорова Офис-менеджер Ольга Дерунова Адрес редакции: Москва, Нижний Сусальный пер., д. 5, стр. 19 Телефон: (495) 504 1717 Электронный адрес: ruspioner@gmail.com Сайт: www.ruspioner.ru Обложка: Аксеновы(е), «Неуклюжи», 2009 Авторы номера: Вита Буйвид, Андрей Васильев, Станислав Воскресенский, Дмитрий Глуховский, Аркадий Дворкович, Юша Зверович, Екатерина Истомина, Тина Канделаки, Андрей Колесников, Никита Колесников, Екатерина Костикова, Михаил Куснирович, Игорь Мартынов, Анна Николаева, Марина Палей, Сергей Пускепалис, Владимир Путин, Маргарита Симоньян, Антон Уткин, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Александр Швец, Никита Шерман, Татьяна Юмашева Фотографы: Orlova, Саша Ауэрбах, Вита Буйвид, Наталья Вороницына, Тимофей Изотов, Наталья Львова, Олег Михеев, Игорь Мухин, Евгений Сорокин, Дмитрий Филимонов, Андрей Царев Художники: Инга Аксенова, Варвара Аляй-Акатьева, Ляля Ваганова, Анна Всесвятская, Виктория Ломаско, Варвара Полякова, Николай Пророков, Маша Сумнина, Елена Ужинова, Татьяна Фохт, Александр Ширнин Журнал зарегистрирован Федеральной службой по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного неследия. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 года. Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции. За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель. Отпечатано в типографии ЗAO «Алмаз-Пресс» Тираж 30 000 экз.