Письма из жёлтого дома и Филологические заметки

ПИСЬМА из желтого дома Письмо первое Снова я здесь, в первом отделении Днепропетровской психбольницы. Самые сильные впечатления даже не от быта. Быт этот весьма красочен, но о нем потом. Гораздо сильнее впечатляет сконцентрированность тех же явлений, которые «размазаны» по ту сторону решетки. Там, на воле, избегая чуждого и малоприятного, можно найти адекватный тебе круг людей и, пребывая в этом круге, оценивать чуждое тебе со стороны. Здесь ты погружен в него, если, конечно, не отрешаться от всего внешнего. Первое, что бросается в глаза, — никто ничего не читает, разве что бульварные газеты. Читающий — динозавр, но малоинтересный для окружающих. А вот когда они увидели пишущего человека — меня — это было и для персонала, и для пациентов настоящим шоком: сидит человек, перед ним лист бумаги, в руке ручка, и он сам что-то пишет!?! Более суток это было предметом расспросов, толков и пересуд. Другое впечатление — общая патологическая лживость с ее усилением по мере повышения лжеца в иерархии. Ну зачем врачу рассказывать мне, что отказываясь от добровольной госпитализации, я на самом деле отказывался от добровольной сдачи анализов, которые у меня уже взяли? Почему просто не промолчать? И так во всем. Основная проблема лжецов та же, что и на воле: Невозможно лгать непрерывно и обо всем. Даже если отвлечься от примитивной жизненной прагматики, а рассмотреть это «теоретически», то постоянно лгущий позволяет тем, кому он лжет, однозначно установить истину — она противоположна сведениям лгуна. Понятно, что в реальности все сложнее, но при примитивной лжи она легко вычисляется как в той же ситуации с врачом — как малое дитя она «мыслила»: — Я лгу и знаю, что я лгу. Собеседник знает, что я лгу. Но он ведь не знает, что я лгу специально, чтобы солгать. Вполне естественна и концентрация административного безумия именно в дурдоме. Внешние проявления этого безумия, которые бросились в глаза еще в прошлый раз (при перемещении из приемного отделения в первое я очутился в под двойным конвоем — первый конвой из двух ментов в форме, окруженный вторым конвоем из пяти пациентов первого отделения в трусах и тапочках — как жаль, что некому было хотя бы сфотографировать все это) меркнут по сравнению с сущностными. А самое сущностное (так пока представляется) есть взаимное проникновение формальной административной организации жизни учреждения и самоорганизации сумасшедших. Забавно, но именно здесь делается очевидным, что обычные безумцы и «безумцы в законе» (в данном случае, законе «О психиатрической помощи») различаются лишь по формальным документам и бытовым аспектам. Опять таки, там, в «Большом дурдоме», это не так легко видно из-за отсутствия четкого формального разделения и смены социальных ролей — среднестатистический «безумец в законе», приходя домой, утрачивает свой статус. А здесь палатой интенсивного наблюдения во всей полноте ее жизни и близлежащим пространством из туалета и курилки, общих для всего отделения, рулит пациент этой же палаты, временно переведенный из отделения судебно-психиатрической (для уголовников) экспертизы.

16.09.09

Письмо второе Быт. От него не уйдешь. По меньшей мере из палаты интенсивного наблюдения, куда на первые сутки помещается каждый попавший в отделение.

12 кроватей, поставленных впритык по две. Всю ночь на соседней койке бился молодой парень. Вначале его привязали за руки и за ноги к кровати. Кричит, извивается, бьется. Часа в 3 ночи, скрутив из простыни жгут, привязали еще и за плечи, пропустив жгут за голову, чтоб не задохнулся. Кричит, извивается, бьется. Прыгает вместе с кроватью. К утру сделали еще одну «перевязку» — другой простыней плотно привязали к кровати бедра. Утром он затих и был перевезен в реанимацию. Как мне повезло, что он не сообразил плеваться! На всякий случай, для тех, кто еще не догадался сам, сообщаю, что все перевязки делали другие пациенты отделения (молодежь) под руководством смотрящего за палатой (про него сказано в первом письме). С каким азартом и удовлетворением от хорошо выполненной работы они это делали и осматривали полученный результат! С каким воодушевлением наваливались гурьбой на связанного, а иногда, в пылу борьбы, и на меня! Так что поспать не удалось. Зато успел познакомиться с несколькими соседями и их историями то ли болезни, то ли жизни, то ли жизни как истории болезни. Подробности чужих историй рассказывать не буду, но одним своим успехом могу, кажется, похвастаться: мне удалось примирить отца-гаишника с сыном — разбойником, и отец забрал сына из больницы. В награду получил сведения о том как, почем и через кого виновного в разбое наказывают лишь условно. Молодцы юристы! Мне один из судейских персонажей этой истории неплохо знаком, поскольку он требовал от меня перечень отсутствующих документов и был вполне удовлетворен «Перечнем отсутствующих материалов из 0 документов на 0 листов». Интересны здешние консультанты.

— Как Вы думаете, — спрашивают меня они, — какова цель проведения в отношении Вас судебно-психиатрической экспертизы?

— Она очевидна — признать меня психически больным.

— А зачем врачам и судьям делать Вас психически больным? — не сговариваясь спрашивают консультанты.

— Вы уже сами ответили на этот вопрос, — не очень весело усмехаюсь я, — Когда в ответе на первый вопрос я говорил «признать», второй предполагаемой целью, не упомянутой мною, было сделать психически больным. Нужные для этого препараты в больнице имеются.

— Ой, извините, — снова не сговариваясь конфузятся каждая из специалистов по душе, — я имела в виду «признать».

— Вы очень опасный человек, — совершенно искренно и даже с некоторой симпатией продолжает вторая и более молодая из душелюбов.

— Чем же я для Вас опасен? — удивляюсь я.

— Так ведь в своем заключении мне нужно будет следить за каждым своим словом.

17.09.09

Письмо третье К счастью, тут есть библиотека. Ведь менты меня похитили в чем я был и с чем я был, т.е. ни с чем. Набор книг в библиотеке случаен, но из интересного, а как выяснилось потом и актуального, обнаружились «Оптика Ньютона» и «Что такое обломовщина?» В первой снова встретилось слово «чувствилище», так поразившее меня в переписке Лейбница и Кларка. Оказывается Ньютон в «Оптике» писал не просто «чувствилище», а «чувствилище глаза». То есть речь все же идет о периферической нервной системе, а значит, как раз о том, почему я здесь по моей версии с обследующими меня психами. Ибо из всех связанных с центральной и периферической нервными системами недугов у меня имеется только близорукость. Так что эти психи вполне могут признать меня психически больным по близорукости. Насколько это краше предполагавшихся и отвергнутых стратегии поведения и ее результатов в виде отказа отвечать на все их вопросы и, единственное исключение, совета поставить мне диагноз: аутизм, — как следствие неконтактности. Но по-настоящему интересен был Добролюбов. Классика действительно не стареет. Помоему, я сделал открытие. Во всяком случае ни о чем подобном не читал и не слышал. Последняя фраза: «Обломовщина хорошо ей знакома, она сумеет различить ее во всех видах, под всеми масками и всегда найдет в себе столько сил, чтобы произвести над нею суд беспощадный...» И у меня возникает вопрос: Кто кого сумеет различить и кто над кем произведет суд беспощадный? Ольга над обломовщиной или наоборот? Для автора и его современников эти вопросы не могли возникнуть по определению. Для последующего советского и антисоветского литературоведения — тем более. Второй вариант (обломовщина сумеет различить Ольгу во всех видах ... и всегда найдет в себе столько сил, чтобы произвести над Ольгой суд беспощадный) бессмыслен, а потому невозможен. Возможен!!! Только он и возможен, если говорить о реальном суде. Хочется закричать (разумеется фигурально): — Люди, откройте глаза! — и удерживает только понимание, что услышано это будет в виде: — Поднимите мне веки! Но оставим пока Гоголя в покое и вернемся к обломовщине. Обозревая ее в добролюбовском духе, но чуть шире, сразу увидим, что она лишь историческое проявление более общего явления, ранее и позднее имевшего иные формы. И назовем это явление леностью духа и души. И, как почти точно писал Добролюбов, диван и тапочки окажутся только внешней формой этой лености, а Иван Ильич и Захар — только барским и холопским ее воплощениями. А что до деятельности, то эта леность для самосохранения может быть очень даже деятельной. Ну и поскольку любой активный носитель духовности нутром ощущается этой «сверхобломовщиной» врагом, постольку она сумеет различить их во всех видах, под всеми масками и всегда найдет в себе столько сил, чтобы публично произвести над каждым из этих своих врагов суд беспощадный... И будет судить активность духа и души мелкая нечисть, и подобная Вию общественность возопит: — Поднимите мне веки! Так было, так есть и не видно оснований предполагать, что это измениться.

20.09.09

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ к экспертизе сознательности действий Заиченко В.Г. в коммуникации с носителями судебной власти Настоящие заметки служат цели просвещения экспертной комиссии, члены которой в беседах с автором признались в своей лингвистической девственности, в части филологической обусловленности отдельных лексем имеющихся в распоряжении комиссии письменных материалов. Проблемы юридического характера и правовая девственность комиссии в настоящих заметках не обсуждаются и будут фигурировать исключительно по необходимости. Начать, пожалуй, следует с «жопы», как центрального образа данной истории. Итак, «жопа». Ее центральное место в деле об административном правонарушении, в котором назначена экспертиза, и самой экспертизе легко устанавливается, если вспомнить анекдот об ответе докладчика на медицинской конференции на вопрос — зачем удаление миндалин производилось через жопу: — А у нас все делается через жопу. Жизненная правда такой формулировки при понимании ее (как правды, так и формулировки) ограниченности в данном случае получила особую выпуклость посредством уделения главного внимания при проведении экспертизы сознательности автора к проктологическому вмешательству в авторский организм. Тем самым, экспертиза в явной форме предполагала, что ментальная деятельность автора имеет обычный (по анекдоту) характер. Очевидная ошибочность такого предположения не отменяет факт его наличия. Вернемся, однако, к «Заявлению» об отводе жопы Днепропетровского окружного административного суда Чабаненко С.В. Данный текст, кроме логической и юридической строгости (устанавливается факт принадлежности объекта описания к классу «жоп», ссылкой на ст. 72 КАС Украины обеспечивается достоверность предыдущего утверждения, как фундамента последующего построения; вторым краеугольным камнем всей конструкции становится утверждение о том, что законодательство не предусматривает отправление правосудия жопою; из указанных посылок делается безупречный вывод об отсутствии права означенной жопы участвовать в производстве дела), содержит значимый этический и эстетический заряд. Четкое разделение этической и эстетической составляющих в данном случае крайне затруднительно, но огрубляя их, можно увидеть такое свойство как разнополюсность — этической отношение к жопе однозначно отрицательное, а эстетическое является сугубо положительным. Объединяющим же началом для такой разнополюсности оказывается нескрываемое комическое отношение автора к предмету описания. И в результате возникает цельный художественный образ, формально относящийся к одной конкретной жопе, являющейся носителем судебной власти в Украине, а фактически, с учетом наделения данной жопы властными полномочиями иными органами власти, всего государственного аппарата. Отдельно следует обратить внимание на отсутствие в нормативном украинском языке полного однословного аналога слова «жопа». Данное слово, официально считающееся вульгарным, имеет лишь один синоним — «задница». Но ведь «задница» официально не менее вульгарна, и потому автор практически не имел возможности выбора лексических средств для вербальной фиксации объективно наблюдаемого социального явления, данного автору в зрительных и слуховых ощущениях, при очевидной аллегоричности и метафоричности использованного. Иначе говоря, «жопа Днепропетровского окружного административного суда Чабаненко С.В.» в литературном отношении есть аллегория, а в риторическом — метафора, и иного не дано. Универсальность «жопы» как средства описания официальной действительности была непосредственно выявлена и при проведении самой экспертизы сознательности обозначения автором жопы «жопою». Очевидность этой универсальности следует из вопроса психологаконсультанта понимает ли автор обидность для жопы Днепропетровского окружного административного суда Чабаненко С.В. ее обозначение жопой с последующим пояснением, что ставя себя на место обозначаемого одушевленного объекта, психолог ощущает спектр негативных чувств. И весьма немудреная мысль: Если не хочешь, чтобы тебя называли жопою, то не будь ею,

— в силу некоего обстоятельства, о котором будет сказано далее, оказалась недоступной профессиональному психологу (недоступность этой мысли самой жопе и ее коллегам не подлежит доказыванию). Что же это за обстоятельство, что так повлияло на психолога? Ответ прост — психолог, как его и учили, занялся эмпатией, вчувствованием, сделал это добросовестно, основательно и психологически вошел в самое основание предмета вчувствования. А там, в жопе, естественно отсутствуют какие бы то ни было мысли, только ощущение обиды и оскорбленности. Лишь сочувственная помощь автора позволила консультанту индивидуально выбраться оттуда, откуда либо не возвращаются, либо выход без посторонней помощи затягивается очень надолго. Отдельного освещения заслуживает вопрос о наглядности указанной аллегории и возможности ее избежать. Тут выраженная в анекдоте народная мудрость дополняется личными наблюдениями автора, которые мог повторить любой человек с элементарным чувством юмора. Простейший пример. В Кировском районном суде г. Днепропетровска главный вход замурован и все судьи, челядь и посетители попадают в данный суд и удаляются из него через задний проход. Та же ситуация 29 июля 2009 года наблюдалась автором в Управлении Службы безопасности Украины в Днепропетровской области с тем лишь дополнением, что здесь используется электронный пропуск, который часть сотрудников носит в заднем кармане брюк. И что же наблюдал автор? Наблюдал он весьма примечательную картину: приблизительно каждый восьмой сотрудник СБУ, внешне вроде бы обычный человек, при подходе к турникету на входе в задний проход службы делал очень странный маневр: разворачиваясь на ходу почти на 180 О, слегка прогибаясь вперед и, при небольшом росте, становясь на ципочки, а при большом — приседая, эсбеушник тыкался жопой в стойку турникета, что-то щелкало и счастливый обладатель пропуска направлялся на рабочее место обеспечивать безопасность государства. Отсюда следует, что при описании носителей власти и правовой реальности в нынешнем состоянии государства невозможно избегнуть не только аллегорической, метафорической и любой иной фигуральной или ассоциативной, но и банальной натуральной жопы. С мудаком того же суда Олейником В.М. все значительно проще, чем с жопою. Даже оставляя без внимания вступившие в законную силу решения мудаков всех инстанций о литературности и приемлемости слова «мудак» в официальном общении, обратимся к смыслу этого слова, общеразговорной практике его употребления и сразу убедимся в пустяшности какихлибо претензий к автору. Достаточно вспомнить переданный по телевизору в 2004 году в разгар «оранжевой революции» перехват телефонного разговора Е.М. Примакова со своим украинским информатором, сообщавшим свежие подробности отравления кандидата в Президенты Украины В.А. Ющенко. Голос, очень похожий на принадлежащий Евгению Максимовичу, восхищенновзволнованно говорил: — Ты серьезно?! ... Вот мудаки!... Что, правда ?!... Ну мудаки! И снова таки, совсем немудреная мысль: Если не хочешь, чтобы тебя называли мудаком, то не будь им. Черная гнида того же суда по общелингвистической сложности занимает серединное место между «жопой» и «мудаком». Кажущаяся парадоксальность утверждения, что яйцо вши сложнее мудака, представляющего род человеческий, исчезает, если вспомнить про отсутствие взаимного однозначного соответствия между литературным описанием некоего предмета и самим предметом. В данном случае в материалах дела имеется два заявления об отводе носителя судебной власти Черной В.В., т.е. появляется динамика описания предмета исследования, не позволяющая просто сослаться на эссе «Не очень эстетичная популяционная аналогия», где вроде бы про педикулез все сказано. Как же и почему безумная и/или скотина Черная В.В. сделалась просто черною гнидою? Возможно ли это? Возможно и очень просто. Ведь динамика описания вполне может не совпадать с изменениями самого объекта. Более того, предмет описания может оставаться неизменным, а его описание радикально отличаться. Последнее делается особенно ясным, если вспомнить о метафоричности и о классической повести М. Булгакова «Собачье сердце». Так ведь в заявлениях об отводе все то же. Та же трансформация формально человека в животное и метафора «гнида». Имеющееся структурное отличие: собака — человек самого низкого уровня культуры — собака (в «Собачьем сердце») и человек — скотина — гнида (в заявлениях об отводе), — с художественной

точки зрения малозначимо. Пример «Собачьего сердца» в данном случае очень показателен и с точки зрения поэтики: поэтика омерзительного (а таковы все персонажи «Собачьего сердца», включая профессора Преображенского) вполне реальна. В данном случае художественность «гниды» однозначно подчеркивается эпитетом «черная» и тут поэтика чудесным образом сливается с реальностью, ибо фактический предмет описания действительно оказывается черным и по фамилии, и внешне (будучи жгучей брюнеткой), и внутренне, что прямо следует из ее решений. Ввиду очевидной схожести с вышеприведенным объяснения иных лексических единиц от групповой идиотии должностных лиц до их же дебильности, таковые дополнительные объяснения здесь не приводятся. Здесь же отметим, что от взаимной замены примененных к носителям судебной власти эпитетов ни смысловое содержание, ни поэтика текстов принципиально не меняются. На этом данные заметки можно заканчивать. Добавим лишь одно. Болезненность лишения девственности в филологической ее части у экспертной комиссии легко забудется, польза же от вступления в филологическую зрелость для профессионального психиатра несомненна. И, быть может, кредо автора — даже в трудную минуту стараться принести пользу другим — сделается внутренне значимым и для кого-нибудь из экспертов. В.Г. Заиченко