Острая необходимость борьбы by Pavel Arsenev

Артемий МАГУН «В чем состоит фашизм, и откуда он берётся». Словом «фашизм» в сегодняшнем

мире чаще всего кидаются как страшным обвинением, в отношении своих политических врагов. В России, например, это обвинение бросают власти в отношении внесистемной оппозиции и недружественных западных стран, оппозиция адресует его самим властям (в ответ на избиения демонстрантов, на создание молодежных активистских организаций и на агрессивно националистическую риторику), а ультраконсервативная оппозиция обращает его против тех и других как против врагов русского народа, продолжающих якобы дело Гитлера. Подобная же инфляция происходит на Западе. Значит ли это, что термин стал совсем пустым, и служит просто для демонизации оппонента и приписывания ему всех качеств, которых сам не принимаешь? Не совсем все-таки так. Надо сказать, что исторический фашизм (понимаемый среднешироко, то есть включающий не только итальянский фашизм, но и немецкий нацизм, но не правые диктатуры типа Пилсудского или Хорти) сам располагает к вольному проективному прочтению, поскольку он был противоречивым, компромиссным во многом движением, и в нем можно найти разное – и мобилизацию масс, и репрессию оппозиции, и империалистическую агрессию против других стран, и массовые убийства по национальному признаку, и другое. Можно выбирать на свой вкус (как сказал однажды Ортега-иГассет, фашизм «всегда будет одновременно и А, и не-А»). Кроме того, фашизм был феноменом реактивным – определял себя как реакцию на другие существующие силы. [продолжение внутри] Q

— 2010

новая серия «БИБЛИОТЕКА PRACTICA»

а в т о р ы т е к с т о в : Арте м ий М аг ун, Оксана Тимофе ева, М аксим Степанов, А лексан др Бикбов, П ао ло Вирно, Крис тина К айн д ль, Ксени я По лу эк това-К р и м е р , К и р и л л М е д в е д е в , В л а д и с л а в Ш л е н ге л ь , К е т и Ч у х р о в , Д а р ь я Атлас, Нико лай О лейников п е р е в о д ч и к и : А л е к с а н д р С к и д а н , К о н с та н т и н Х а р и то н о в , К и р и л л Ме две дев оформление, иллюстрации, коллажи в э т о м з и н е выпо лни л х уд. О лейников, за иск л. г р а ф и к и н а с т р . 6 — 1 0 — группа Р.Э.П., з а ч т о и м б о л ь ш о е с п а с и б о

Артемий МАГУН «В чем состоит фашизм, и откуда он берется». [продолжение]

Немецкий правый историк Э. Нольте даже предложил определение фашизма как трех «анти-»: антимарксизм, антилиберализм, и антиконсерватизм (добавляя «вождистский принцип», наличие партийной армии, и некие нечетко определенные «тоталитарные цели»).

И тем не менее, фашизм – это осмысленное и сегодня понятие, которое не имеет ни абстрактно-вневременного (как «птица» или «жидкость») значения, ни чисто исторического значения, которое бы относилось к прошлому и употреблялось бы сегодня только метафорически (как например: «боярство» или «опричнина»). Это так называемое «историческое понятие»(в смысле О. Бруннера и Р. Козеллека), которое отсылает нас к определенному историческому горизонту (в нашем случае – с начала 20 века, когда оно зародилось, по сегодняшний день), но которое в то же время можно более или менее четко определить, хотя речь идет не о видах одного рода (как галка и попугай – виды птиц), а скорее о семье, в которой члены похожи друг на друга отдельными чертами, но их родство становится полностью ясным лишь из их общего происхождения. Существует ли фашизм сегодня? Ответ на этот вопрос, по-моему, очевиден. Конечно, да! Но это не любое нелиберальное течение, не любое мобилизационное течение, не любое течение, которое призывает убивать людей, не любое антисемитское и не любое правоконсервативное течение. Скорее, это течение, которое подпадает под все эти категории сразу (хотя не обязательно все). И в этом смысле оно будет резко выделяться в нашей привычной политической палитре. Дело, правда, не только в политической программе – которая в фашизме носит популистский и поэтому эклектичный характер. Не менее важен для фашизма специфический стиль выражения и подачи. Он даже особенно важен именно для этого типа политических сил. Во-первых, потому, что фашистские движения (особенно нацисты в Германии) пришли к власти в результате высокоэффективной пропаганды, гибкого использования популистских лозунгов, тотальной мобилизации средств массовой информации (газет и особенно радио), талантливой риторики лидеров. Во-вторых, потому, что с точки зрения критиков фашизма, например, немецкого левого философа Вальтера Беньямина, это политическое движение было революционным только на словах, не проводя серьезных радикальных изменений в структуре общества. То есть революционная экспрессия подменяла здесь революцию. И более того, как правило, фашистская экспрессия прибегала к агрессии, пропаганде войны и героической смерти, как к самым эффектным (быстрым и массовым), и в то же время самым неконструктивным, видам деятельности. Специфический стиль фашистской пропаганды заключается в том, что она очень театральна. Гитлер в своих речах (например, запечатленных в «Триумфе воли» Рифеншталь) чередует истерические припадки и фазы полного спокойствия, когда он даже улыбается от наслаждения собственным ораторским талантом. В «Майн Кампф» он пишет, например: «Всякая пропаганда должна быть доступной для массы; ее уровень должен исходить из меры понимания, свойственной самым отсталым индивидуумам из числа тех, на кого она хочет воздействовать. Чем к большему количеству людей обращается пропаганда, тем элементарнее должен быть ее идейный уровень. А раз дело идет о пропаганде во время войны, в которую втянут буквально весь народ, то ясно, что пропаганда должна быть максимально проста». Между тем сама эта фраза обращена именно к массам, и даже тройное повторение сказанного, для доходчивости, иллюстрирует высказанную Гитлером мысль. То есть фашистский идеолог не скрывает, что он идеолог, и что если не лжет напрямую, то во всяком случае говорит то, что хочет внушить массе.

Как такое может вообще работать? Дело в том, что объект этой пропаганды, немецкий люмпен, разорившийся мелкий буржуа, разочаровавшийся в профсоюзах рабочий, или даже опасающийся коммунистов крупный промышленник, не веря, возможно, содержанию риторики, впечатляется ее силой. Разочарование в идеологическом «содержании», в политике вообще, отливается в идеологию всесильного субъекта как такового. То есть человек, не верящий уже ни во что, продолжает верить в волю пропагандистов (или просто журналистов), которые могут что-либо убедительно доказать, которые утверждают некие ценности, и придают им смысл самой силой своего убеждения. Тогда, по образцу риторически одаренного и фанатично преданного идее фюрера, каждый маленький человек утверждает своей волей ценности, не имеющие никакой объективной основы. Как и фюрер, он считает, что ничего в мире по сути дела поменять нельзя, и остается лишь самовыражение. Естественно, что агрессивное самоутверждение становится тогда, вопреки кажущемуся отказу от содержания, единственным настоящим содержанием такой идеологии – при том, что каждый цинично-эгоистический винтик думает, что причастен цинично-эгоистической «воле» всесильного коллективного субъекта. Обратной стороной этого нигилизма является завороженность технологией силы – и потому именно Гитлер сам объясняет читателю свои риторические приемы. Вот такое описание звучит уже совсем современно, и даже, как может показаться, слишком уж обобщенно. Но это не просто описание, а выделение ядра фашизма, которое никуда не исчезает, пока не исчезают социальноисторические условия фашизма. Это капитализм, разобщающий людей и отчуждающий их от материи и истории, так что общественные законы кажутся потусторонней мистикой, изменение их – подвластным только мифической магии, а единственной реальностью – коллективный или индивидуальный одиночка-субъект. И это политика, осуществляемая через одностороннюю пропаганду в средствах массовой информации.

Конечно, в историческом фашизме было не только это. Некоторые его черты, как например массовая мобилизация, патриархальноавторитарная идеология, и даже, пожалуй, биологический расизм, связаны с уходящими в прошлое чертами общества (господство крупной промышленности фордистского типа, традиционная семья, относительная моноэтничность), и вряд ли смогут породить сегодня массовое движение. Некоторые же черты – революционность в авторитарной форме, реваншистский милитаризм, насилие против тех или иных меньшинств, иррационализм и легитимация мистико-оккультных учений, сублимация реальных общественных проблем – напротив, остаются популярны и могут, при определенном стечении обстоятельств, быть снова «нанизаны» на ядро экспрессивного самоутверждения отчаявшегося субъекта. Вообще, содержание фашистской идеологии очень часто строится по оппозиции к господствующему либеральному дискурсу. Нацизм (да и итальянский фашизм с его темой «украденной победы») были движениями реваншистскими, и многое в их программах и действиях – например, уничтожение евреев и цыган, порабощение славян, черная форма – выглядит как нарочитая игра в «дьявола» или «плохого мальчишку». Не имея независимого источника ценностей, нацизм заимствует их из просветительского либерализма с обратным знаком. Германия, столкнувшаяся с моралистическим и просветительским осуждением ее «агрессии» победившими в Первой Мировой державами, выбрала демонстративную риторику и практику, зеркально противоположную либерализму как просветительскому идеализму. И это особенно верно в нынешнем мире, где, после Второй Мировой войны, фашизм и его проявления подвергаются особенно моралистическому «политкорректному» осуждению. В этом смысле марксисты 20х и 30х годов были правы, когда считали фашизм симптомом либерализма. Но они не поняли диалектического характера их связи. Фашизм – это разыгрывание той самой роли (бунтаря против Просвещения), которую либерализм демонизирует – разыгрывание в той самой демонической форме. Поэтому фашизм полностью зависит от либерализма, порождается либеральным мироустройством, и тем самым компрометирует те иные точки зрения,

Артемий МАГУН «В чем состоит фашизм, и откуда он берется».

[продолжение]

например леворадикальную, которые полемизируют с либерализмом по содержательным вопросам. Но либерализм связан с фашизмом и в другом, противоположном, смысле. Когда либерализм перестает бороться с мировым злом и уверяется в своей монополии, то он может порождать фашизм из чисто формальных соображений, чтобы продемонстрировать «плюрализм», доказать тем самым пустотность политики и нейтрализовать левую оппозицию. Недавнее вручение премии Кандинского откровенно фашизоидному (по форме и содержанию) художнику А. БеляевуГинтовту хорошо иллюстрирует эту логику, хорошо известную по политике итальянских правых либералов в отношении Муссолини. Гинтовту дали премию не из симпатии к его взглядам, а из желания дистанцироваться от тенденции искусства вообще и уравнять в этом смысле правых и левых художников. Но такой опустошенный формализм как нельзя лучше соответствует природе самого фашизма – именно подчеркивание своего пустотного, полуигрового и якобы неопасного характера и позволяет фашистам завоевывать сердца. Поэтому же фашизм остается опасностью на сегодняшнем Западе. Именно правые группы являются там зачастую наиболее политизированными, боевыми, выходящими за рамки консенсуса. Левые же слишком держатся за истеблишмент. И вот, леволиберальные теоретики, например, Э. Лаклау и Ш. Муфф, реабилитируют эти правые группы, видят в них надежду для «либеральной демократии», утверждают, что между левой и фашистской гегемонией нет никакого существенного различия. Этот формализм - следствие отказа Лаклау и Муфф от марксистской политической и теоретической программы. Но он влечет за собой опасную апатию и слепоту перед лицом серьезного поправения западного общества. В сегодняшней России фашизм не является, слава Богу, доминирующей идеологией или политической силой. Такой силой является консервативно осмысленный либерализм. Но фашизм стоит в России на повестке дня – власть имущие и боятся его, и пугают им либеральную оппозицию, и, в то же время, заигрывают с ним. Во-первых, в сегодняшней России есть не только небольшие праворадикальные группировки молодежи, убивающие непохожих на себя, но и популярные фашистские интеллектуалы – в частности, А. Дугин и Г. Джемаль. Сами они себя фашистами не называют (Дугин, впрочем, однажды применял к себе это слово в 1990е). Однако типологически их тексты принадлежат к фашистской «семье». Это нарочито вычурная и часто не выдерживающая рациональной критики риторика, содержание которой, при всей его эклектичности, имеет некоторые инварианты: мистические эсхатологические сценарии, империалистическая пропаганда войны со стороны подчиненных на данный момент групп и стран («Евразия» или исламский пролетариат) и т.д. Оба совмещают призывы к обездоленным с пропагандой авторитарного подчинения. До поры до времени эти тексты оставались популярным чтивом, не вызывающим моральной или политической «цензуры» в стране, где последствия Второй Мировой не были осмыслены в моральном духе, и где общественный консенсус является идеологически правым. Однако сегодня идеи Дугина находят практическую реализацию в возглавляемом им «Международном Евразийском Движении» и в других праворадикальных группах, используются для оправдания прямого насилия над чужаками (причем не над вообще нерусскими, а над определенными группами, не вписывающимися в «Евразию»). При этом Дугин был советником Председателя Госдумы, а недавно (2008) стал профессором социологического факультета МГУ, часто приглашается с докладами в СПБГУ,

и в этом смысле почти полностью легитимирован. Во-вторых, вокруг откровенного фашизма Дугина или Джемаля есть большая зона, которую можно назвать фашизоидной. Она создает климат, в котором тексты и жесты упомянутых авторов воспринимаются как комильфо. Уже начиная со второй половины 90х в обществе утвердилось манипулятивное отношение к политическим текстам и идеям («политтехнология»), появился особый циничный стиль агрессивной риторики, которая не скрывает, что она чисто демонстративна и «берет» своей эффективностью. Впервые, наверное, этот стиль «придумал» В. Жириновский. Потом он широко использовался, например, в «войне», прошедшей на российских телеканалах в 1999 г. (стиль С. Доренко), и по нынешний день характерен для крайне агрессивной националистической риторики М. Леонтьева («Однако»), причем в обоих случаях речь идет о ранее либеральных и рассудительных по стилю журналистах. Идущая Чеченская война; противоречия в международных отношениях России предоставили возможность относительно легитимно предаваться риторике насилия. В то же время эта риторика обслуживает «освободившегося» от идеологии, но фундаментально пассивного субъекта, который не готов отказаться от того малого, что обеспечивает его субъективность (квартира, образование, признание своего класса), но хочет хоть как-то выразить и свое я, и свою фрустрацию от господствующей пустоты. Эстетизация насилия была характерна и для массовой культуры 1990х, см. например фильмы типа «Брат», «Брат-2», «Бригада» и т.д. Кроме того, еще с застойных времен, в обществе, в том числе среди интеллигенции, возник огромный интерес к мистическим, оккультным теориям и практикам всевозможного толка, который и выплеснулся во время перестройки, совпав с популярностью коммерческого New Age в западных СМИ. Если в 90х риторика насилия, а также национализм и оккультизм, носили в основном игровой, эстетизирующий, и в то же время манипулятивный характер, то в 2000е годы, после прихода к власти В. Путина, они стал приниматься все более всерьез – хотя степень насильственности уменьшилась, распространенность подобной риторики среди публичных фигур возросла. Часто эксплуатирует ее и сам Путин, как бы «срываясь» с официального стиля (сортир, обрезание и т.д.), публично унижая своих подчиненных. Кроме того, в 2000е годы фактически официальной идеологией России стал агрессивный национализм, который не носит, правда, этнического характера и редко ведет к прямому милитаризму, но, тем не менее, является одним из центральных риторических жанров (истории про происки врагов и скучную глупость политкорректных американцев).

Итак, в сегодняшней России существует некий фашизоидный фон, на котором, в условиях резкого социально-экономического слома, и в условиях, если будет неудачно испробована и провалится очередная либерально-демократическая реформа, возможно усиление фашистских движений и их союз с властью. Этот фон можно описать как комплекс популярных и как минимум легитимных, терпимых для общества установок, среди которых: манипулятивно-циничное отношение к любым идеям, поиск «мифов», которые надо якобы сознательно создавать (и то, и другое характерно для многих либерально настроенных интеллектуалов), эстетизация насилия и насильственной риторики, националистическая ксенофобия, мотивированная комплексом национального унижения, наконец, наличие полулегальных боевых молодежных групп. Если с праворадикальными группировками должна бороться полиция (которая этого не делает), то с фоном бороться должен каждый гражданин, и особенно интеллектуал на своем рабочем месте. Нужно создать ситуацию, в которой фашизм или полуфашизм перестанет быть комильфо. Но этого не достичь обычной политкорректностью, либеральным морализмом. Они – часть проблемы, а не ее решение. Вредным является и чрезмерное обобщение понятия «фашизм», распространение его на любую нелиберальную тенденцию, демонизация оппонентов.

Только вовлечение людей в конкретную демократическую дискуссию о судьбе страны, демонстрация ограниченности цинизма и эгоизма, критика капитализма, вскрытие корней и бесперспективности исторического фашизма, серьезное просвещение масс в философско-научном смысле (а не в смысле позитивизма, который как раз и порождает мистику в качестве своего необходимого дополнения) – только это просвещение слева, вкупе с практической борьбой за демократизацию политики и экономики, может лишить фашизм его вульгарного обаяния.

Оксана Тимофеева

РОССИЯ И РАСИЗМ:

ОБЗОР У Л Ь Т РА П РА В Ы Х ИНФОРМАЦИОННЫХ РЕСУРСОВ иллюстрация к материалу: г р у п п а Р. Э . П . , К и е в и з с е р и и « П АТ Р И О Т И З М » 2010г. w w w. r e p . t i n k a . c c

В настоящее время в России не существует значимого феномена ультраправой прессы – печатная продукция соответствующего содержания, как правило, не берется в официальное распространение. Однако радикальные националисты с энтузиазмом осваивают интернет-пространство, и особенно сеть Livejournal. Не претендуя охватить в этом небольшом обзоре все ресурсы, воспроизводящие ультраправый дискурс, сосредоточимся на одной из его «генеральных линий». Всего таких линий две: линия имперского национализма, антизападничества, евразийства (ее мы оставим в стороне), и проевропейская линия белого расизма. Если евразийцы мыслят геополитически, в терминах захвата, поглощения и бесконечного разрастания государства (часто даже искренне желая видеть его мультиэтничным и мультиконфессиональным), то «арийцы», сторонники расовой чистоты, говорят друг с другом на языке биополитики, понятой в узком смысле как политика «крови». Многие из них, имея собственную программу, открыто ассоциируют свои идеи с фашизмом или расизмом.

Далее, все ультраправые делятся на «интеллектуалов» (идеологов), и «бойцов». Поскольку «бойцы» недискурсивны, интернет-пространство заполняют «интеллектуалы» – их немного, но они заботятся о репрезентации и потому обладают высокой степенью медийного присутствия, тогда как бритоголовые «бойцы» традиционно обитают в стихии уличной «биополитики» и там осуществляют «прямое действие». Даже эта узкая среда фашиствующих «интеллектуалов» полна разногласий – главным образом религиозных (между язычниками и христианами) и политико-идеологических (между монархистами, демократами, социалистами и анархистами справа). католицизм; Запад и Восток…». Начнем со сторонников монархии, и прежде Следующее движение, «Национальновсего, с одной из общин «Русской катакомбПатриотический Фронт Память» (http:// ной церкви истинно православных христиан» community.livejournal.com/npf_pamyat), (www.katakomb.ru) – «Опричного братства во провозглашает своим идеалом «фаимя святого преподобного Иосифа Волоцкошистскую монархию»; его девиз: «За го» (блог в LiveJournal – http://iosif-volotsky. сильную власть с русским сердцем». В livejournal.com). Если характеризовать ее в сообществе широко анонсируется выход двух словах, то идеология опричного братпилотного номера журнала «Северный ства представляет собой радикальный синтез ветер» – «…издания арио-христианской православия и расизма. Логика, благодаря Традиции, вестника ультрарадикальной, которой такая универсалистская религия, опричной мысли». В номере, пишут как христианство, соединяется с белым расоставители анонса, мы найдем всю сизмом, специфична: Иисус Христос – боправду: «о европейском вожде Адольгочеловек, который пришел спасти людей, фе Гитлере», «о русском царе Николае созданных по образу и подобию Бога, то есть Романове», «о Григории Распутине», «о белых; чистота духовная должна сочетаться в советских ханах и чекистах-маньяках» и человеке с чистотой телесной (то есть с читому подобное. стотой крови и белым цветом кожи); Гитлер Если консервативная утопия монар– один из святых, который вовсе не хотел хистов – дореволюционное прошлое, уничтожить славян (ведь они тоже арийцы!). то ультраправые демократы «копают Поясним, что с самого возникновения ульглубже». Так, представители движетраправого дискурса в России началась конния «Русский образ» (http://community. куренция язычников и христиан. Традиционlivejournal.com/rus_obraz, сайт www. но ультраправая среда тяготеет к язычеству, rus-obraz.net), считают, что татароидущему не столько от зова предков, сколько монгольское иго, а затем царская, и, от антихристианства, заимствованного у наконец, советская власть уничтожили гитлеризма. На деле такое язычество часто святую Русь, идеал которой – «земли», оказывается поверхностным, а то и вовсе управляемые народным вече. К этому уступает место бодибилдингу. Недостаточсостоянию и следует вернуться, а «… но обладать здоровым, мускулистым телом, чтобы обеспечить стратегическую безоговорят опричники, предлагающие напасность, “землям” необходимо объедиционалистам «глубокую духовную основу», ниться в империю наподобие Священкоторой не могут дать ни языческий фольной Римской». Затем эта Святорусская клор, ни, с другой стороны, официальная империя объединится с империей евроцерковь. В расовом и этническом отношепейской («Только союз двух близких, но нии закрытый, опричный орден отличается разных белых империй способен поверрелигиозной толерантностью: «…Орденским нуть колесо свастики вспять – к Великостержнем действительно является правому Возвращению исконных ценностей»), славие, но при этом границы сохраняются и будет всем счастье. открытыми для восприятия всего великоевИдейно близкими «Русскому образу» ропейского наследия. Здесь аккумулируется являются национал-демократы (http:// та подлинная Традиция, в свете которой community.livejournal.com/ru_nazdem). противоречия, казавшиеся предельно неприИх самопрезентация связана с образом миримыми, приходят в предельное согласие: прогрессивного западника, для которого христианство и арийское “язычество”; правонационализм – «...цивилизованное, славие и

современное и демократическое движение». В «Манифесте» националдемократов говорится, что русская нация должна стать носителем политического суверенитета государства, которое будет построено на этнической основе, на принципах парламентской демократии, федерализма и регионального самоуправления при условии «…жесткой миграционной политики, направленной на максимальное ограничение въезда “нецивилизованных элементов” из стран Кавказа и Средней Азии (и всех других подобных стран)». Национал-демократы идентифицируют себя с белыми европейцами не на религиозно-мистической (арийской), а на светской основе, апеллируя к культуре и развитому гражданскому обществу в Европе. Небелым расам, полагают они, по природе не свойственно пользоваться гражданскими свободами. Выделяются три начала русского националдемократического мировоззрения: «крестьянско-анархическое», «буржуазнонационалистическое» и «белое расовое». Построенное в соответствии с ними государство должно опираться на малый и средний бизнес, и, конечно, на средний класс, который только и «…может стать фундаментом процветающей нации». Участники Русского НационалБольшевистского Фронта (http:// community.livejournal.com/nbf_ru, сайт www.nacbol.org) – отколовшихся от партии Лимонова ультраправых нацболов – выступают, напротив, за сильное патерналистское государство социалистического типа. Они считают, что мир делится на две половины – русскую и нерусскую. Все, что относится к русской, имеет абсолютный приоритет, откуда лозунг: «Россия – все, остальное – ничто!». Задачи РНБФ – «восстановление национальной и социальной справедливости» и «формирование единой нации (с преобладающим процентом Русского белого населения…)»; цель – построение «русского социализма». Правые нацболы считают, что капитализм – это «система жестокой эксплуатации людей, превращающая трудяг-арийцев в белых негров и ведущая к мультирасовости общества», и поэтому говорят

об эффективности апроприации лозунгов у левых. Фашизм же они подвергают критике справа – за недостаточное значение, придаваемое итальянскими и немецкими фашистами вопросам чистоты расы. Идеологически родственны русским нацболам национал-социалисты (http://community.livejournal.com/ns_ gesellschaft, http://community.livejournal. com/ru_ns), считающие, что социализм – это «…общество равных возможностей для людей, имеющих одинаковый расово-интеллектуально-биологический статус». Основные тезисы национал социалистов: нация создает государство, расовая принадлежность важнее языковой, культурной или территориальной, русской нации больше всего подходит общинный социализм. В лучших традициях фашизма, на первый план выходит здоровье нации и расы: в рамках решения этой проблемы предлагаются, в частности, такие меры, как стерилизация или эвтаназия. Новейшим крылом ультраправого политического спектра является национал-анархизм, сторонники которого выступают за самоорганизацию и самоуправление. Агитационные материалы национал-анархистов и автономных националистов выложены на сайте www.outlaw-hs.com. По мнению ультраправых анархистов (а борются они с авторитарностью, фюрер-принципом и централизацией внутри ультраправого движения), государственнобюрократической и капиталистической иерархии должны противостоять автономные этнические сообщества. Деятели национал-анирхизма хотят проживать в «автономных зонах», организованных на основе расовой и культурной идентичности. Они объявляют себя защитниками природы и прав животных: о правах представителей других рас ничего не говорится – ясно только, что они должны жить отдельно, чтобы не нарушать чистоты экосферы. Автономный национализм, происходящий от левого национал-социализма, провозглашает своими принципами «приоритет интересов русского народа», социализм

(противостояние капиталистической глобализации), автономность («сетевой принцип организации»), заботу об окружающей среде и, конечно, физическое и духовное здоровье. «Нам нужна здоровая РУССКАЯ молодежь, чистые и светлые БЕЛЫЕ города на нашей земле, справедливое устройство нового РУССКОГО общества», заявляют уважающие природу автономные националисты, придерживающиеся SxE (straight edge) и «…резко выступающие против отравления организма любыми токсичными шлаками, будь то курение, алкоголь и любые виды наркотиков». Понятно, что справедливо устроенное молодое русское общество не может мириться даже теоретически с неэкологичным существованием больных, слабых, стариков, нерусских или пьяниц. Совсем иное отношение к такой важной в российском контексте теме, как алкоголь, высказывают перспективисты – внеполитичные ультраправые эстетыдекаденты, увлекающиеся поэзией и культивирующие «дионисийское» пьянство. Материалы этой группы выложены в блоге «Перспективизм» (http://community.livejournal.com/ perspektivizm) и на сайте «Будешь?» (www.bydesh.narod.ru), а также в журнале «Мракобесъ». Перспективисты считают себя последователями Ницше и создателями нового человека. Блог их заполнен, главным образом, стихами о богах, героях и возлияниях. Подобная поэзия представлена и в журнале «Мракобесъ», вместе с прозой и псевдонаучными статьями на «нордические» темы. Есть свой ресурс и у любителей «арийского гнозиса», то есть ультраправого оккультизма: в сообществе http://community.livejournal.com/ ariognosis обсуждаются темы апокалипсиса, сакрального значения белой расы, высшего суда Вотана, свастики и других магических символов, древнегерманской религии, черной магии и сатанизма, тибетской экспедиции СС, рунических заклинаний или грядущего прихода человекобога Адольфа Гитлера в конце времен.

Существует, конечно, и масса других ультраправых ресурсов – мы упоминаем только часть. Важно, однако, что все различия между ними, весь политический, религиозный, эстетический и мировоззренческий плюрализм – кажутся незначительными на фоне более сильного консенсуса, который касается вопросов превосходства русской нации и белой расы. Участники самых различных сообществ часто знакомы между собой и называют друг друга «соратниками». Это свидетельствует, с одной стороны, о поверхностном, «игровом» характере конкретных убеждений и гибкости их границ, но с другой – о готовности мобилизации и «поддержки» – то есть перехвата – ультраправыми любой из основных известных крупных политических программ.

выбей фашизм

учись

борись

де й

ие

ви е ст

знан

теория

практика

рис. 1

Максим Степанов

НАЦИСТСКИЙ ТЕРРОР КТО ЕГО ОСТАНОВИТ? У

бийство федерального судьи Чувашова вовсе не было неожиданностью, это было предсказуемо. Неонацисты, помимо списков и установочных данных своих оппонентов, регулярно публикуют на своих ресурсах программные тексты. Эти террористические планы доступны в рунете. Причем многие из них основаны уже не на больной фантазии, а на прагматичном анализе проделанного и постановке задач нового уровня. Согласно последним такого рода «руководствам к действию», ультраправые группы должны переходить от «тренировочных» убийств мигрантов, к устранению наиболее опасных врагов для ультраправого лагеря, и далее к широкому дестабилизирующему террору «против системы». Это означает, что «борцы за будущее белой расы» должны сосредоточить свое внимание на поджогах, взрывах и показательных убийствах представителей судебной и правоохранительной системы. Это своего рода попытка подтвердить свой статус как силы претендующей на власть. Раз пред крайне правыми беззащитны «псы системы», значит вырвать власть из рук нынешних правителей вполне возможно. Кроме призывов и воззваний, расстрелу Чувашова предшествовали и целый ряд других преступлений. Остается нераскрытым убийство антифашиста Ивана Хуторского. Его застрелили 16 ноября, спустя пару недель после задержания подозреваемых в убийстве Станислава Маркелова и Насти Бабуровой. По прежнему на свободе четверо убийц Федора Филатова, трое убийц Ильи Джапаридзе. Даже за убийство Александра Рюхина в 2006 до сих пор не пойман А. Паринов, участвовавший в расправе вместе с Тихоновым и другими нацистами. В делах о сотнях убийств гастарбайтеров, взрывах, поджогах,

прошедших через суды за последние пять лет остаются десятки «неустановленных лиц». Просто почти нет тех людей кто понастоящему хотел бы найти их. Никакого злого умысла. Просто никому это не нужно. Опера сопровождающие следствие по этим делам как правило дети и родственники старших сотрудников, обустроившихся на своих местах в 90-ые. Их интерес - легкие наркотики и голивудские комедии. Даже свои диалоги они копируют из сериалов про ментов или североамериканских полицеских. О профессионализме можно говорить крайне редко. Только появление в нашем обществе людей, заинтересованных в доведении этих расследований до конца, может исправить ситуацию. Все убийцы и их подельники должны быть установлены и наказаны. Те, кто хочет реально содействовать ликвидации ультраправого террора и неонацизма как явления, должны не просто раздувать политиканскую истерику, а находить силы и средства брать все в свои руки. Нужны адвокаты, деньги, публикации в СМИ, нужны смелые, сильные и умные люди, готовые к реальной работе. Это то, что нужно сделать немедленно в качестве реакции на разнузданный безнаказанностью террор. Разумеется не меньше необходим и ответ ультраправым там, где они воздействуют на новые поколения. Неонацисты развились в нашей стране за последние 15-20 лет. Вместе с Советским Союзом ушли в прошлое и ценности эпохи «социалистического эксперимента». Над словами «солидарность», «интернационализм», «справедливость» стали смеяться. Это логично. Все эти понятия были дискредитированы номенклатурой, быстро сменившей их на более созвучные новой эпохе: «рынок», «нация», «империя». В Россию пришли законы частной прибыли, стремление к личной выгоде. Все знают, что из этого получилось. В начале девяностых либералы, после расстрела Белого Дома, после войны в Чечне, после президентских выборов 96-ого любили повторять, что должно вырасти новое поколение, избавленное от наследия прошлого, тогда-то и решаться все неразрешимые проблемы. И вот те, кому предрекали счастливое «демократическое» будущее, выросли. Пока старели пророки, они росли в обстановке неолиберальной войны всех против всех. Росли на текстах группы «Коловрат», нападая после в электричках стайками на всех подряд, и скачивали в интернете ролики «студии Формат 18», заряжаясь циничной злостью. Это была злость поколения, лишенного каких бы то ни было ориентиров. Социальная апатия вокруг и полный постмодерн в головах.

Самым простым и привлекательным образчиком для самоидентификации оказался «человек высшей расы». Достаточного того, что ты «белый» (ну или почти белый) и «русский» (что бы ни означал этот термин «кровь», «почву», «язык» - он в любом случае должен был почему-то означать превосходство). Главное, что ты можешь просто причислить себя к «высшей расе» и уже смотреть на людей вокруг с высока, особенно сбившись в стаю. Погромы рынков, избиения африканцев, азиатов на улицах после футбола, нападения на субкультурную молодежь, панков, скейтеров — это все было частью атмосферы взросления. 2006-2009 мы увидели множество юнцов, перешедших от хаотичного насилия к серийным убийствам: Рыно, Скачевский, Жихарева, Джавахишвили и т.д. Вот они. Долгожданные дети Новой России, дети 90-ых годов рождения: охотятся на дворников и чернокожих студентов, рассказывая в интернете друг другу тонкости мастерства и обмениваясь опытом. Уже в 2006 дала о себе знать новая генерация, все заговорили о банде Боровикова-Воеводина. Эти ребята решили поиграть в «сверхчеловеков» всерьез, отнимая жизни без разбора. Не жалели даже колеблющихся из собственных рядов. Здесь уже можно было смело говорить о террористической структуре. Позже появились Королев, Базылев, Тихонов — это люди, которые целенаправленно готовили себя и свое окружение к правому терроризму. Убивать беззащитных строителей из таджикистана становилось просто скучно. Все это время отдел УБОП по противодействию экстремизму, а позже и целый департамент активно разрабатывали уже совсем забитых нацболов, экологов, кого угодно. «Винтить» людей на митингах и переписывать - гораздо проще, чем допустить признаки экстремизма в очередном убийстве дворника или молодого парня шедшего на панк-концерт. А начальству нужен результат, нужны показатели. Тем временем неонацисты переходили к подготовке взрывов, поджогов и спланированным индивидуальным убийствам. Но если государство медленно разлагается и подобно тяжелобольному вяло реагирует на любые раздражители, то должно же быть гражданское общество? Не все так просто. Да у нас есть правозащитники и либеральные журналисты, которые любят повозмущаться по поводу активности «скинхедов», «фашистов». Однако результат от такого рода возмущений получался всегда прямо противоположенный. Всевозможные либеральные речи про толерантность всех ко всему, навязываемые отовсюду, очевидно лишь подпитывают среду крайне правых. Нежелание видеть социальных истоков проблемы - упорная черта всех, уповающих на волшебную силу абстрактного права и всеобщей терпимости.

По сценарию либеральной интеллигенции, перестройка, приватизация, пересмотр советских мифов, возвращение к благостным дореволюционным традициям и символам должны были увенчаться цветущей демократией. А вместо этого непонятным образом получилось разлагающееся нефтегосударство, наплевавшее на своих стариков и детей. Старики потихоньку вымерли, а дети выросли... Естественно для нацистов беззубая либеральная риторика — это идеальное противопоставление. «Сверхчеловек» против неудавшегося проповедника «справедливого рыночно-демократического порядка». Но торжество нацистов в новом поколении оказалось не безальтернативным. Начал набирать силу противовес, спонтанно рожденное на улицах молодое движение антифашистов. Точнее некая коалиция молодежи против засилья ультраправых. Антитела в больном организме. Еще не ясная, но уже действенная альтернатива перетягивающая молодежь на свою сторону. В чем сильные стороны этого движения? Почему они результативнее мобилизуют людей против неонацистов? Эффективно противодействовать неонацистам значит быть с теми кого они сами обозначили главной угрозой для себя. А обозначили они эту угрозу для себя более чем однозначно. Надо понять, что так пугало их в таких людях как Федор Филатов, Илья Джапаридзе, Иван Хуторской? Почему среди других журналистов и адвокатов были убиты Станислав Маркелов и Анастасия Бабурова? Почему были убиты Александр Рюхин и Алексей Крылов лишь за то, что шли на концерт? Федор Филатов — парень из рабочих кварталов. Смелый и честный - настоящий уличный вожак. Любой, кто стоял с ним рядом чувствовал силу в этом человеке. Он был груб с незнакомым человеком, но груб не напоказ, просто всегда говорил прямо то, что думал и делал это в самых ярких выражения. Не интересовался политикой. Презирал и продажные власти, и оппозицию, и всевозможных трепачей-радикалов. Он был слишком честным перед собой, чтобы не считать все это цирком. Никаких намеков на политкорректность. Если Федя видел зазнавшегося «вчерашнего пастуха на Dolce & Gabbana» (горячая кавказская молодежь — прим.) или наглого ультраправого «петуха на белых тапках» (обутого в белые кросовки, популярные в среде футбольных хулиганов — прим.) встреча могла закончиться серьезной потасовкой. Правда чаще оппоненты отводили взгляд и шли стороной. Улицы знали его в лицо. За это он и был ненавистен. За то, что сумел объеденить таких же как он, уличную молодежь, но не повестись на лозунги про высшую расу, не гнаться за блестящей жизнью по шаблонам MTV, а быть собой.

Илья Джапаридзе — обыкновенный парень из семьи обрусевших грузин. Ценил дружбу, любил девушек. Несмотря на активную жизненную позицию, почти не интересовался российской политикой, хотя был хорошо образован. Любил уличные драки, но всегда старался биться на равных, по fair play (без оружия). То, что он был грузином не имело значения в его самоопределении, он был противником ультраправых не по крови. Ультраправые постоянно сменяют умеренно правых и либералов в верховной власти в самой Грузии, а в Москве, как показывает жизнь, грузин может стать главарем нацистской шайки (Джавахишвили — лидер так называемых «Белых Волков»). Нацистов Илья презирал за подлость, за то, что те боялись честного боя с равным, но охотно могли стаей с ножами кинуться на заведомо более слабого. Илья занимался тайским боксом и отлично показывал себя в околофутболе. Его мечтой было избавить притягательную для молодежи среду футбольного хулиганизма от всяческой нацистской и расистской шелухи, ради честных уличных поединков за цвета своего клуба. Иван Хуторской — человек ставший в своем окружении легендой еще при жизни. Человек, чью волю не могли сокрушить тяжелейшие ранения. Богатырское телосложение, исключительная смелость и принципиальность, сочетались с позитивным настроением и здравым умом. Спортсмен, юрист, обеспечивавший свою семью. С детства он жил жизнью субкультурной сцены, был известен в очень широких кругах улиц. Среди музыкантов от поппанка до хард-кора и реггей, среди футбольных хулиганов, анархистов и леваков. И уж тем более его знали враги. Знали и боялись. Силу этих людей чувствовал и адвокат Станислав Маркелов, который всегда оказывал юридическую помощь тем из ребят, кто попадал в сложную ситуацию. Дело даже не в его личных взглядах на проблему, ему было приятно чувствовать себя сопричастным к борьбе этих людей. Он чувствовал реальность этих людей организованных снизу по своей инициативе для решения тех проблем, которые их действительно волновали. И молодая журналистка Настя Бабурова также желала вносить свой вклад в это общее дело своими публикациями. Всех этих людей объединяло то, что в безразличном россеянском обществе они стали той силой, которая единственная представляла собой соразмерную ультраправым широту. Они все больше и больше забирали у нацистов новую молодежь. Этим они были опасны для них. Помимо первоочередных задач по предупреждению преступлений, надо обратиться к тем сторонам противодействия, откуда нацисты сами чувствуют приближение своего заката. Линия борьбы пролегает даже не на уровне идеологий, а на уровне ценностей, систем ориентиров

«В и ру с раси с з м а в ро с сийс к о м обра з ован ии » (М АТ ЕРИАЛ ДОП ОЛ НЕН СВ ОДНОЙ ТАБ Л И -

Расизм

ЦЕЙ)

это не только прямое насилие и оскорбительные граффити на стенах домов. Это даже не только газеты и телеканалы, объявляющие «нерусских» виновниками всех бед. Патентованный и открытый расизм низового уровня получает сегодня не слишком очевидную поддержку в речах кухонных мыслителей, которые закрепились в вузах и научных институтах, обзавелись научными степенями и растущими списками публикаций. Эти деятели тщательно дистанцируются от крайностей, нередко осуждают прямое действие и избегают лишний раз афишировать свои связи в ультраправой среде. В отличие от уличных бойцов и бойких журналистов, они стремятся к «объективности» и «взвешенности». В крайнем случае, они признают себя «традиционалистами», «здоровыми консерваторами», «патриотами». Знакомая игра, не правда ли? Между тем, и они, и уличные расисты — это две разновидности одного и того же явления: насильственный низ и респектабельный верх. Без расистов в должности преподавателей, без их лекций, публикаций, выступлений, освещенных вузовским авторитетом, сегодня на улицах российских городов было бы меньше насилия, а в иных головах, в том числе студенческих — существенно меньше откровенного мусора.

Александр Бикбов

Ультраправые, расистские и неофашистские взгляды в российском высшем образовании зачастую не получают последовательной доктринальной формы. Чаще носители этих взглядов делают ставку на внушение и смесь из самых разнородных смысловых элементов. Порой ультраправые взгляды транслируются в виде «чисто академических» пересказов, которые отдельные преподаватели предлагают студентам без критического комментария, превознося особую важность околофашистских «классиков» и их эстетическую привлекательность. Трудно обнаружить область (направление, дисциплину), которая сегодня была бы в собственном смысле расистской. Ряд деятелей дает имена своим ультраправым предпочтениям: «евразийство», «традиционализм», «этнопедагогика», «православная социология», «витализм», «русский вопрос». Вероятно, они были бы счастливы превратить свои изобретения в самостоятельные «научные» направления. Однако правила игры с учетом образовательных стандартов, государственной аккредитации вузов и интеллектуальной респектабельности сегодня таковы, что расистские взгляды в образовательной сфере могут воспроизводиться прежде всего в паразитической форме. То есть за счет их введения в утвержденные разделы образовательного цикла, в общие и дополнительные курсы по той или иной признанной исторической, демографической, социологической или управленческой теме. Учитывая подобное перекодирование расистских взглядов в более респектабельные формы, их не следует рассматривать как что-то принципиально внешнее образовательной логике. Гораздо большую опасность педагогическая активность ультраправых представляет как внутренняя, рутинная расизация и фашизация образования.

В курсах и публикациях подобных деятелей расистские высказывания включены в контекст с формальными признаками научности или нейтральности. Речь может идти об «истории мировой цивилизации», «социальной структуре», «экономической конкуренции», «социальной справедливости», «процессах управления», «общественной динамике» и т.п. Помимо прочего, они нередко перекодируют понятия и тезисы, выдернутые из контекста научной классики, в пользу разнородных «постклассических подходов» собственного изобретения. Эти преподаватели не ведут открытой ультраправой пропаганды, а некоторые даже с возмущением отвергают идею о политической окраске их суждений. На взгляд профессионального исследователя и компетентного преподавателя их творения часто представляют собой «смешные выдумки», а их графомания порой граничит с нелепым плагиатом. На взгляд неподготовленных студентов те же курсы и тексты предстают в лучшем случае «отстойными», в худшем — «прикольными». Двойная, политическая и академическая, система кодирования служит главным условием безопасности и формальной допустимости таких убеждений в стенах образовательных институций.

Важно иметь в виду, что расизм и неофашизм имеет не только этническую форму. Не менее, если не более распространенный сегодня тип ультраправых воззрений — социальный расизм, то есть утверждение неполноценности отдельных социальных категорий современного общества: социальных низов, рабочих, интеллигенции и интеллектуалов, мигрантов, — и призывы разными способами их «нейтрализовать». Такой перенос комплекса низшей расы на представителей «своего» общества, вплоть до призывов к уничтожению, массовому тюремному заключению, превентивному милицейскому контролю или половой стерилизации — жест не менее угрожающий и разрушительный, чем утверждение этнической или расовой неравноценности. Таблица фиксирует оба типа расизма — этнический и социальный. Поскольку материал образовательных курсов редко документирован и в целом мало доступен, для иллюстрации расистских и неофашистских взглядов, представленных сегодня в российском высшем образовании, взяты публикации некоторых авторов, преподающих в вузах, возглавляющих кафедры и целые факультеты. Как явствует из приводимой таблицы, эти люди — доктора и кандидаты наук. Наличие у них научной степени нередко используется как аргумент в пользу состоятельности расистских суждений: мол, это же признанные ученые, значит их мнение разделяется в научной среде. На самом деле, научные степени этих деятелей — не признание расизма наукой, а повод для серьезной критики самого механизма научного признания. Общий научный уровень в российских вузах и исследовательских институтах сегодня настолько низкий, что для защиты кандидатской и докторской диссертации нередко годится самое неожиданное сочетание выжимок и выдумок. В результате, среди прочих «самородков» эту низкую планку берут и расистски ориентированные авторы, чьи тексты с академической точки зрения — лишь часть пестрого дилетантского пейзажа. Нередко расистски настроенные преподаватели группируются на отдельных кафедрах и факультетах, облегчая себе карьерное продвижение в среде единомышленников.

Заметными центрами расистской и ультраправой образовательной сцены сегодня выступают социологический факультет МГУ, кафедра философии Барнаульского педагогического университета, кафедра социологии Горно-Алтайского государственного университета, отдельные кафедры МГИМО. Этот список можно и нужно дополнять, чтобы прояснить вузовскую географию современного расизма, его опорные точки. Важно знать не только имена отдельных расистов от образования, но и узнавать сами расистские идеи и ярлыки, порой преподносимые с кафедры как образцы мышления. Поэтому таблица начинается с примеров и образчиков расистских суждений и лишь затем называет их авторов. Сам сведенный в таблицу ряд суждений и авторов весьма ограничен, однако он отражает основные тенденции в образовательном расизме: от тривиального антисемитизма, утверждения неполноценности отдельных наций и превознесения «природной иерархии», до представления о «едином образе мысли» нации и передачи культуры через кровь и гены. Кто-то из авторов — претендует на позицию убежденного идеолога ультраправого фланга, как Дугин. Кто-то, как Малашенко, почти случайно проговаривается, не ставя перед собой пропагандистских целей. Для иллюстрации отобраны прежде всего суждения русского этнического расизма, который порой соединяется с превознесением православия (или, более широко, «ценностей христианства»), российской империи и СССР, национального и националистического государства, презрением к низшим социальным слоям и, в целом, ко всему «слабому». Зеркальным отражением и прямым родственником русского расизма являются расизмы в других национальных, в том числе образовательных контекстах. Достаточно заменить слово «русский» иным этническим знаком — и почти с уверенностью можно найти аналогов Дугина, брата и сестры Соловей, Добренькова, Григорьева и т.п. в каком-нибудь постсоветском вузе за пределами России, с поправками на местную политическую конъюнктуру. В конечном счете, все эти суждения скрепляются не логической связью между этническими, религиозными, государственническими и т.д. элементами. Их диктует одна из политических страстей, одна из самых примитивных — болезненная абсолютизация силы и власти.

Паразиты

имена, места работы, должности, цитаты

[сводная таблица]

«евразийство», «традиционализм»

Дугин Александр Гельевич

«русский вопрос»

Соловей Валерий Дмитриевич Добреньков Владимир Иванович

кандидат философских наук, директор Центра консервативных исследований социологического факультета МГУ

доктор исторических наук, заведующий кафедрой связей с общественностью Московского государственного института международных отношений (МГИМО), эксперт Горбачев-Фонда

Сущность фашизма - новая иерархия, новая аристократия. Новизна состоит как раз в том, что иерархия строится на естественных, органичных, ясных принципах — достоинство, честь, мужество, героизм.

Соловей Татьяна Дмитриевна

По аналогии с национал-социализмом, который часто называли просто «немецким социализмом», о русском фашизме можно говорить как о «русском социализме». Этническая спецификация термина «социализм» в данном контексте имеет особый смысл. Речь идет об изначальной формулировке социально-экономической доктрины не на основе абстрактных догм и рационалистических законов, но на основе конкретных, духовно-этических и культурных принципов, органически сформировавших нацию как таковую. Русский социализм - это не русские для социализма, но социализм для русских. В рамках русского этноса русский национализм должен быть единственной и тотальной идеологией, могущей иметь свои различные версии и уровни, но всегда остающейся постоянной во всем, что касается постановки категории «нации» над категорией «индивидуальности». В конечном счёте, должен быть выдвинут радикальный лозунг: «нация — всё, индивидуум — ничто». Три варианта гражданской войны: РФ против ближнего зарубежья, русское население РФ против инородцев, регионы против центра, - принципиально неприемлемы для всех тех, кто действительно озабочен национальногосударственными интересами России и русского народа... Следовательно, гражданскую войну по этим трем сценариям патриоты должны предотвратить любым способом. Не говоря уже о том, что с моральной точки зрения, она им и не выгодна. А коль скоро это так, то логично предположить, что к провокации такого рода конфликтов (если они начнут разгораться) приложат руку именно мондиалисты. «Тотальный традиционализм» возник... как особая идеология, ратующая за полный и бескомпромиссный возврат к ценностям традиционной священной цивилизации, чьим абсолютным отрицанием является современная материалистическая и секуляризированная цивилизация — «современный мир» как таковой.

«православная социология»

доктор исторических наук, доцент кафедры этнологии. Исторического факультета МГУ

Зайцев Валерий Александрович кандидат исторических наук, доцент кафедры политической истории Костромского государственного технологического университета Этнос/этничность представляет уникальный механизм трансляции врожденных, присущих данной биологической группе социальных инстинктов восприятия и действия. ...Этнос можно кратко определить как сущностно биологическую группу социальных существ. Успех русской истории был предопределен творившим ее народом. Каким именно народом? Давайте говорить без экивоков — именно русским народом, а не какой-нибудь «многонациональной общностью». Россия как целостность существует только благодаря русским, которые эту целостность и создали. Русскость — не культура, не религия, не язык, не самосознание. Русскость — это кровь (точнее — генетическая и биохимическая конституция). Грандиозный успех России в истории оказался возможен лишь благодаря русской витальной силе. ... В обобщенном виде под «витальной силой» или «витальным инстинктом» понимается совокупность специфических характеристик функционирования этноса как биосоциального явления. Народы, покорно склонявшие выи перед любыми иноплеменными пришельцами, народы, чей вклад во всемирную культуру ограничивается парой-тройкой гастрономических изысков или фольклорных номеров, народы, сохранившиеся на свете лишь благодаря доброй воле их северного соседа, предстают в собственных историях... воплощениями всех и всяческих достоинств. Невозможно строить государство и формировать нацию — неважно, демократические или нет, — не опираясь на национализм... Так что же... история России должна писаться в патриотическом ключе вопреки любым фактам? Если угодно, да. Хотя бы потому, что жизнеутверждающий взгляд на прошлое критически важен для сохранения психического здоровья и морального сплочения нации, для ее способности творить собственное будущее.

доктор философских наук, декан социологического факультета МГУ Меньшинство, мнение которого необходимо учитывать, должно подчиняться большинству. В этом смысл и суть человеческого общежития... Надо знать внешних врагов, четко сформулировать, кто они. Меня удивляет, что многие партии не формулируют эти позиции, как будто у страны нет противников. ... Идет борьба. Есть противники — политики, государства — их надо знать, называть, и внешних, и внутренних. Зачем будоражить страну всенародными выборами? Страшно даже подумать, кто избирает власть в России. В выборах участвует более миллиона заключенных, участвуют также и невменяемые люди, которые не понимают, кого сами выбирают, да они просто не могут сделать сознательный выбор. В выборах также участвуют чукчи, живущие на севере, которые ничего не знают, не смотрят телевизор, не имеют ни малейшего представление о нынешней политике, зато участвуют в выборах. Менталитет современного человека, и русского человека в особенности, деформирован просвещенческим пафосом резко отрицательного отношения к религии. Русский человек должен верить во что-то, если у него отнять веру, то он потеряет себя. Сейчас только религия придает жизни человека смысл. В европейских странах десятки и сотни тысяч беженцев из бедных стран — Алжира, Туниса, Эфиопии, Нигерии, Турции, Албании создают высокую криминальную ситуацию и являются источником невиданно быстро увеличивающегося роста преступности. Коренное население многих стран Европы... очень озабочено ростом преступности и требует введения смертной казни как устрашающей и превентивной меры.

«этнопедагогика»

Филиппов Василий Никиф.

«обеспечение национальной безопасности» «защита прав большинства»

«витализм» «теория жизненных сил» «русский вопрос»

Малашенко Алексей Всеволодович Григорьев Святослав Иванович

доктор философских наук, профессор кафедры философии Барнаульского государственного педагогического университета (БГПУ)

доктор исторических наук, профессор Московского доктор социологических наук, членгосударственного института международных отношений корреспондент Российской Академии образования, (МГИМО), профессор Государственного университета — профессор кафедры социологии, политологии и Высшей школы экономики (ГУ-ВШЭ), культурологии Горно-Алтайского г Вакаев Владислав Ал. эксперт Московского центра Карнеги осударственного университета, кандидат философских наук, глава националистической организации старший преподаватель кафедры философии БГПУ «Славянское общество» Носкова Антонина Вячеславовна Чтобы думать, размышлять по поводу вселенского грабежа России и русской нации нынешними, иностранного происхождения правителями нашей Родины, надо прежде всего переживать отношение грабежа и насилия. Десятилетие полного еврейского господства в России привело к повышению смертности над рождаемостью... Россию бросили в долговую яму, подчинив еврейским банкирам из Международного валютного фонда.

доктор социологических наук, профессор кафедры социологии МГИМО, начальник отдела мониторинга социальной сферы Российского государственного социального университета Прежде всего отметим обилие кавказцев в российских городах, что само по себе является непривычным и раздражающе действует на коренное русское население. ... Уроженцы Кавказа традиционно занимали важные позиции в торговле, на рынках, где они стремились диктовать свои, зачастую завышенные цены. Жители Кавказа принесли на российские равнины свои, не принятые в России стереотипы общественного поведения — громкий говор, бурную жестикуляцию, презрительнопренебрежительное отношение к (русским) женщинам. Вызывает неприязнь и показная ориентированность кавказцев на престижное потребление. Ислам ассоциируется с наплывом в Россию мигрантов, которые зачастую ведут себя неадекватно, демонстрируя неуважение к местным традициям и обычаям, что составляет прочную основу настороженного и откровенно негативного отношения.

Элементом группы «субъективных» факторов [развития нации] служит психический склад этноса или этническая психология, которые нельзя отождествлять с культурой. Из признаков, определяющих нацию, только особенности психологического склада могут передаваться (частично) по наследству.

Суженное воспроизводство населения, при котором численность коренного населения сокращается, а доля этнических мигрантов (которые во втором поколении становятся коренными жителями) растет, может повлиять на дестабилизацию социального порядка. ... Современные миграционные процессы в России, при некоторой пользе для решения демографических и экономических вопросов, таят в себе многие опасные тенденции. Владение русским языком постепенно перестает быть обязательным условием комфортного существования в России, что вызывает естественное раздражение коренного населения, подрывает единый социокультурный фундамент общества и, безусловно, представляет угрозу безопасности страны.

Прохожев Александр А. кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории Барнаульского гос. педагогического университета, преподаватель Алтайской государственной педагогической Академии Исходными понятиями рассматриваемой теории выступают категории «жизненные силы» и «жизненное пространство» человека как биопсихосоциального существа, субъекта общественных отношений. Жизненные силы человека, воздействуя на средства жизнеосуществления, жизненное пространство своим количеством, качеством и мерой, порождают, соответственно, отношения владения, пользования, распоряжения. Речь идет об экспансии сионизма в мире в целом и у нас в стране, в частности. И сионистская опасность не менее страшна, чем коммунистическая опасность, которая создала ситуацию кастрации русского национального самосознания, русской культуры у нас в стране, создала ситуацию глобального кризиса русской национальной государственности, русской национальной культуры. ...Захват еврейским национальным меньшинством в 90-е годы собственности и власти в России создал сейчас конфликтную ситуацию. Антисемитизм — это закономерная реакция народов на захватническую, эксплуататорскую политику еврейства, на его стремление закабалить другие народы, разрушить их национальные, религиозные, моральные и культурные ценности.

Паразиты

[сводная таблица II]

«Фашизм безграничный и красный»

«Ис торические смыс лы русского национализма»

«Основы геополитики»

«Русская ис тория: новое прочтение»

«Конспирология»

«Основной фактор»

«Логос и мифос. Гл у б и н н о е регионоведение»

« Н а р у и н а х Тр е т ь е г о Рима»

«Абсолютная Родина» «Русская вещь»

«Философия традиционализма» «Основы евразийства» «Пос тфилософия»

«Несос тоявшаяся революция: ис торические смыс лы русского национализма» «Кризис русской идентичности на рубеже ХХ–ХХI вв.»

сочувственная апелляция к фашистским и нацистским учениям 1920-40-х гг. отождествление социализма и фашизма, радикально правого и радикально левого

«Национальное своеобразие русской к у л ьт у р ы , менталитета, личности»

Соловей Валерий Дмитриевич, Соловей Татьяна Дмитриевна, Зайцев Валерий Александрович «русский вопрос» утверждения о биологическом происхождении этноса

превознесение природной иерархии и социального элитизма

выведение культуры из «этнических инстинктов»

восхваление новой (сверх)человеческой расы

декларация расовой и этнической неравноценности, утверждение неполноценности «низших» народов

утверждение высшей реальности нации приписывание нации «органической сущности» и единой миссии утверждение в качестве основных действующих сил политической борьбы «исконных» и «инородцев», коренных этносов и иностранных захватчиков утверждение «исконного» этнического владения территорией требование подчинить общественную жизнь задаче сохранения национального государства в мировом противостоянии сведение социального к г е о г р а ф и ч е с ко м у, утверждение зависимости общественных отношений от произвольно выделенных природных регионов

заглавия некоторых тематических текстов расистские тезисы и элементы

«Объединимся против з л а — и л и ш ь т о гд а спасём отчизну» «Русскому человеку нужен сильный лидер и мощная духовная опора» «Православные ценности должны с тать основой ценностной доктрины гос ударс тва» «Нас убивают» «Ранние половые связи разрушают инс титут брака»

«А ес ть ли русская нация?»

Дугин Александр Гельевич «евразийство», «традиционализм»

имена,

приписывание разным обществам различного уровня «витальной силы» приписывание различным этническим общностям единого (расового) образа мысли навязывание национализма как инструмента решения социальных проблем призывы к замене исторической критики националистической пропагандой превознесение этнического и националистического государства

«Зачем будоражить с трану всенародными выборами?»

Добреньков Владимир Иванович «православная социология» сведение внутренней и внешней политики к борьбе против врагов отрицание за людьми политической и культурной самостоятельности утверждение «национального характера и менталитета», нуждающегося в сильном лидере п р и з ы в ы к е д и н о м у п о р я д к у, где меньшинство подчиняется большинству приписывание социальным низам заведомо опасных и преступных наклонностей, требование жесткого контроля над ними призыв к использованию смертной казни как средства устрашения преступников, бедных, мигрантов нападки на рациональное просвещение, превознесение религии как источника общественного порядка и смысла

«Этнопедагогизация процесса обучения и воспитания» «Сис тема социализации как оружие цивилизации»

«Наболевшая проблема: опасность сионизма в России»

«Россия и русская нация: трудный пу ть к самопознанию»

«Воспитание национального патриотизма учащихся средс твами этнопедагогики»

«Миграция в Россию: угрозы и последствия» «Кризис жизненных сил русской нации на пороге XXI века»

«Русский человек: погружение в бездну варварства»

Филиппов Василий Никифорович, Вакаев Владислав Александрович «этнопедагогика» сведение государственных и властных отношений к иностранной интервенции или этнической оккупации приписывание этносу единого психического склада убеждение, что этнические, национальные характеристики передаются по наследству «классический» антисемитизм: тезис о злокозненности евреев

«Ксенофобии в пос тсоветском обществе»

Малашенко Алексей Всеволодович, Носкова Антонина Вячеславовна «обеспечение национальной безопасности» «защита прав большинства» прямое или косвенное представление «нерусских», «некоренного населения» («кавказцев», китайцев, евреев, мусульман и т.д.) опасными чужаками указание на мигрантов как главный источник социальных проблем: безработицы, преступности, ухудшения условий жизни

прямое или косвенное утверждение объективности этих стереотипов характеристика мигрантов как угрозы для государственной (национальной) безопасности

«Основы неклассической социологии» « Те н е в о й н а р о д (к ис тории евреев в России)»

«Каким нам видится ислам»

соотнесение активности, образа жизни «некоренных» жителей с негативными этническими и религиозными стереотипами

«Виталис тская социология: парадигма нас тоящего и будущего»

Григорьев Святослав Иванович, Прохожев Александр А. «витализм» «теория жизненных сил» «русский вопрос» сведение общественных отношений к «витальной силе» обществ и наций превращение «жизненного пространства» в основной фактор общественной жизни рассмотрение «еврейской экспансии» как основной внешнеполитической угрозы обвинение евреев в социальном кризисе, коррупции и иных общественных проблемах оправдание антисемитизма

Паоло Вирно

(1) *читая текст итальянского философанеомарксиста Паоло Вирно необходимо иметь в виду, что он описывает именно современную европейскую ситуацию. Фашизм в Европе в своём современном состоянии выглядит совсем иначе, нежели мы видим его в России. Тем не менее важно иметь представление о том, как современные европейские мыслители анализируют неонацизм в новых капиталистических обстоятельствах. Коммаентарий к этой ситуации см. Кр. Кайндль «Неолиберальные изменения...» на стр. 26—27

ТЕЗИСЫ О НОВОМ ЕВРОПЕЙСКОМ ФАШИЗМЕ*

(перевод с англ. Александра Скидана)

Европейский фашизм на рубеже столетий – это брат-близнец, то есть пугающий «двойник», наиболее радикальных проявлений свободы и общности, которые возникают в ситуации кризиса основанного на труде общества. Это зловещая карикатура на то, что мужчины и женщины могли бы делать в эпоху всеобщей коммуникации, когда знание и мысль умело выдают себя за общее благо. Это превращение в кошмар того, что Маркс называл «грезой о предмете». Постсовременный фашизм расцветает не в закрытых кабинетах министерства внутренних дел, а, напротив, в калейдоскопе городских форм жизни. Он развивается не в неизменно внушающем страх контексте институциональных аппаратов, но связан с тем, что должно бы заслуживать большей надежды: с коллективными моделями поведения, уклоняющимися от политической репрезентации. Это не жесткая отправная точка учрежденной власти, но эвентуальная конфигурация народной «контрвласти». Он может стать физиогномической чертой низших классов, способом, каким они заклинают и одновременно подтверждают свое подчиненное положение. Коротко говоря, новый фашизм предстает гражданской войной внутри пространства подневольного труда, пораженного технологической бурей и постфордистской этикой. Он очень близко затрагивает массовую интеллектуальность, автономистские и антигосударственные импульсы, любую «обычную сингулярность» и граждан, которых ожесточило общество зрелищ. В противостоянии с фашизмом левые настаивали на проведении непреодолимой дистанции, чуть ли не антропологического различия; напротив, вопрос сегодня в том, чтобы распознать его природу кривого зеркала. Иными словами, близость фашизма производственному и культурному опыту, из которого исходит в том числе и революционная политика. Только жест сближения может обеспечить адекватное противоядие. Посмотреть брату-близнецу в лицо означает поместить свою собственную практику в чрезвычайное положение, когда самый благоприятный ход событий всегда чреват катастрофой.

(2)

Европейский фашизм рубежа столетий является патологической реакцией на поступательное перемещение верховной власти во внегосударственные структуры и на явно устаревший характер труда под началом хозяина. Уже по этим причинам он – антипод исторического фашизма. Любая перекличка или аналогия, подсказываемые этим словом, вводят в заблуждение. И все же использовать его уместно: уместно для того, чтобы указать – сегодня, как и в 1920-х годах – на явление, существенно отличающееся от консервативной, узколобой, репрессивной тенденции, исходящей от правительства. Указать на брата-близнеца, жизнестойкого и пугающего.

(3)

Метаморфозу общественного строя на Западе в 1930-е годы определяли иногда выражением столь же характерным, сколь и парадоксальным: социализм капитала. Это словосочетание отсылает к решающей роли, которую взяло на себя государство в экономическом цикле под конец либеральной эры laissez-faire (государственного невмешательства), к процессу централизации и планирования, ведомому госпредприятиями, к политике полной занятости, к возникновению социального обеспечения. Капиталистическим ответом на Октябрьскую революцию и кризис 1929 года явилось гигантское обобществление (или, вернее, огосударствление) производственных отношений. Согласимся с Марксом: имело место «преодоление частной собственности на самой же территории частной собственности». Исторический фашизм, как известно, представлял собой разновидность или выражение «социализма капитала». Гиперогосударствление, милитаризация труда (не без связи с его превознесением), государственная поддержка платежеспособного спроса, политический фордизм (перенесенный в форму правления): таковы его некоторые бросающиеся в глаза черты.

Разработанная лордом Кейнсом модель нашла свое практическое осуществление не только в «Новом курсе» Рузвельта, но и в экономической политике Третьего Рейха. Метаморфозу общественного строя на Западе в 1980 – 1990-е годы наиболее подходящим образом можно суммировать выражением «коммунизм капитала». Это означает, что капиталистическая инициатива планово организует – к своей же выгоде – именно те материальные и культурные условия, которые с коммунистической точки зрения обеспечили бы спокойный реализм. Подумаем о целях, составляющих «суть желаемого» для современных революционеров: положить конец нестерпимому скандалу, каковым является наемный труд, упразднить государство как производство принуждения и «монополию на политическое решение», повысить ценность всего, что составляет неповторимую жизнь индивидуума. И что же? В течение последнего десятилетия были предложены тенденциозные, чудовищные интерпретации этих самых целей. Во-первых, необратимое сокращение общественно необходимого рабочего времени произошло синхронно с увеличением часов штатных и маргинализацией внештатных сотрудников. Даже когда – особенно когда! – их принуждают к сверхурочным, совокупность подневольных работников преподносится как перенаселение или «промышленная резервная армия». Во-вторых, радикальный кризис или даже распад национальных государств можно объяснить воспроизведением в миниатюре формы государства по типу матрешки. В-третьих, после падения действительного, имеющего силу «всеобщего эквивалента», мы наблюдаем фетишистский культ различий. Однако этот последний, претендуя на искусственное материально-правовое обоснование, порождает всевозможные дискриминирующие и подавляющие иерархии. Европейский фашизм на рубеже столетий питается «коммунизмом капитала». Он ведет свою игру на неопределенной границе между работой и не работой, на свой лад организует прибавочное социальное время, поддерживает раковое расползание формы государства, предлагает непостоянные убежища от непринадлежности и неукорененности, проистекающих из структурных условий «перенаселенности», артикулирует неустойчивые, но угрожающие «различия».

(4) [1] Max H o r k h e i m e r. Autoritärer Staat. Gesammelte Schriften, vol. 5 (Frankfur t am Main: S . Fi s c h e r, 1 9 8 7 ) , 293–319

В своем исследовании авторитарного государства 1942 года Макс Хоркхаймер характеризует материальный базис фашизма как систематическое разрушение сферы циркуляции, охватывающей Liberté и Egalité[1]. Согласно Хоркхаймеру, концентрация процесса производства на стороне монополий сводит на нет ту видимость «справедливого обмена» между равными субъектами, на которой покоится юридическое равенство и весь «эдем буржуазных прав». С упадком свободной конкуренции tout court рушится и свобода. Деспотизм фабричного режима, вместо того чтобы оставаться тайной постыдной истиной, выходит на передний план, неприкрыто подчиняет себе сферу циркуляции, становится институциональной моделью, утверждает себя как подлинный nomos земли. Эффективные способы массового производства вторгаются в политику и организацию государства. На смену процедурам, которые основываются на консенсусе (чья модель – это обмен эквивалентами), приходят предписывающие процедуры технического характера, измененные конкретными взаимосвязями рабочего процесса. В послевоенный период антифашизм начинает осознавать материальные условия, предопределившие крушение либеральных режимов. В результате, чтобы не дать себя обмануть словам, он понимает демократию как прежде всего демократию индустриальную. Имеющие гражданство в сильном смысле суть больше уже не атомизированные индивиды, взаимодействующие на рынке, а производители. Рабочая идентичность и демократическая идентичность стремятся совпасть. Индивидуума представляет его или ее работа, работа государства. Таков глобальный план, иногда реализованный, иногда нет, но во всяком случае обеспеченный конституционным статусом. Закат Первой итальянской республики не есть нечто отличное от краха этого плана, от несостоятельности самих его оснований. И именно на руинах индустриальной демократии, демократии рабочей, нам дано увидеть силуэт постсовременного фашизма.

Всего лишь остаточный вес рабочего времени в производстве богатства, решающая роль, которую играют в нем абстрактное знание и языковая коммуникация, тот факт, что центр тяжести процессов социализации находится за пределами завода и офиса, общественное презрение к любому переосмыслению «трудовой этики», – все это (и кое-что еще) вновь делает постфордистскую рабочую силу политически непредставляемой. Если эта непредставляемость не становится позитивным принципом, конституирующей осью, определяющим элементом демократии, она может, как простое «больше не», создать условия для резкого ограничения свобод. Корни постсовременного фашизма – в разрушении рабочей сферы как привилегированного локуса социализации и обретения политической идентичности.

(5)

Маркс говорил, что рабочая сила не может утратить присущий ей характер, свое потенциальное «отрицание капитала», не перестав тотчас же быть ферментом процесса накопления. Сегодня нам следует сказать, что постфордистская рабочая сила не может утратить свои нерабочие свойства – то есть не может перестать участвовать в форме общественной кооперации, большей чем кооперация, производящая капитал, – не утратив в то же время свои повышающие ценность качества. На предприятиях с тотальным контролем качества или в культуриндустрии хороший работник – это тот, кто привносит в выполнение отведенных ему обязанностей все свои способности, знания, вкусы, склонности, сформировавшиеся у него не только на рабочем месте, но и за его пределами. Быть достойным звания стахановца сегодня значит профессионально осуществить реализацию понятия, которое превосходит (и противоречит) ограниченной социальности конкретных «профессий». Государственная политика стремится начинать с самого начала всякий раз, когда общественная кооперация выходит за рамки кооперации трудовой, навязывая первой критерии и единицы измерения второй. Фашизм на рубеже столетий, с другой стороны, сообщает прямое выражение избытку кооперации, но это – иерархическое, расистское, деспотичное выражение. Он делает из протекающей вне работы социализации дикую, неуправляемую сферу, предрасположенную к осуществлению личного доминирования; он устанавливает миф этнической обусловленности, заново открытых корней, риторики «крови и почвы» a là супермаркет; в своих потайных нишах он восстанавливает узы семейственности между сектами и кланами, предназначенными обрести ту дисциплину тел, которую больше уже не обеспечивают трудовые отношения. Фашизм на рубеже столетий – это форма варварской колонизации общественной кооперации вне работы. Это пародия в стиле «гранд гиньоль» на политику, которая, в конечном счете, исходит не от государства.

(6)

Главные направления европейской культуры последнего десятилетия не предлагают ни противоядия, ни даже бесспорной точки сопротивления новому фашизму. Наоборот, этот последний обезображивает и вновь использует, как жестокое возмездие, понятия и образы мира, которые заимствованы, чтобы справлять «конец истории» и его кровавые обряды. Постмодернистская мысль, описавшая редукцию знания и языка к наемному труду как освободительный взрыв «различий», напоминающий эйфорический переход от одного ко многим, нельзя сказать чтобы в этом отношении была невинна, ведь именно во множествах утверждаются фашистские формы микрополитики власти.

(7)

В Италии кризис представительной демократии интерпретируется «Лигами» и партиейпредприятием[2], сиречь «лучшими друзьями детей» Второй республики. Это разные голоса, которые на самом деле конкурируют друг с другом, однако все они споспешествуют совпадению упадка политического представительства (самой представляемости) и сокращения участия в публичной сфере. Стоит иметь в виду, что мы имеем дело, конечно, не с фашистскими «позициями», а с проектами, чье осуществление обусловливает то пустое

[2] Намек на партию Берлускони, устроенную по принципу предприятия, т.е. с жесткой иерархией, «монополией на принятие решения» сверху и т.д. (Прим. переводчика)

[3] При системе выборов в один тур избиратели голосуют только один раз, и побеждает кандидат, набравший большинство голосов, даже ес ли их количество меньше, чем большинство. При системе выборов в два тура сначала проводится первый тур, и если никто из кандидатов не набирает большинства голосов, проводится второй, в котором принимают участие только двое кандидатов, набравших в первом туре наибольшее число голосов.

пространство, иными словами, ту ничейную территорию, на которой фашизм рубежа столетий может эффективно усиливаться. Радикальный антифашизм состоит сегодня в понимании кризиса представительства не как неизбежного склероза демократии, но, напротив, как экстраординарной возможности сущностного развития. Говоря по-другому, обрести иммунитет к «брату-близнецу» означает сегодня развивать и экспериментировать с органами непредставительной демократии. Сталкиваясь с яростным спором между теми, кто выступает за пропорциональную избирательную систему и теми, кто выступает за систему мажоритарную (вчерашнюю), а также между сторонниками системы выборов в один тур и системы выборов в два тура (завтрашней), представляется правомочным и вовсе не неуместным обратить внимание на вопрос иного порядка[3]. А именно: как организовать Совет массовой интеллектуальности и всего постфордистского труда? Как артикулировать радикально внепарламентскую публичную сферу? Какие демократические – а в данном отношении именно непредставительные – институты способны сообщить полновесное политическое выражение современному переплетению труда, коммуникации и абстрактного знания?

Николай Олейников тетрадь из серии «Острая необходимость борьбы», 2010

И З М Е Н Е Н И Я СПОСОБА ПРОИЗВОДС ТВА ПРИ Н Е О Л И Б Е РА Л И З М Е И П РА В А Я ПОЛИТИКА В ПЕРИОД НЕХВАТКИ * Р Е П Р Е З Е Н Т А Ц И И Что касается развития ультраправых в Европе в последние десятилетия, изменения в тематике и в концепциях очевидны. Это связано с изменениями транснационального способа производства, а также с политическими изменениями – т.е. с концепциями общества всеобщего благосостояния, рабочей политики и демократии в целом. В период экономического кризиса в начале 1970-х фордистский классовый компромисс был расторгнут, его сглаживающие функции оказались политически и идеологически поставлены под сомнение. Развитие транснационального способа производства революционизировало социальную основу фордизма и создало потребность в новых концепциях политического и юридического регулирования. Необходимо осмыслить процесс укрепления неолиберализма не просто как идеологический «государственный переворот»: неолиберализм оказался под рукой в ситуации, когда из-за изменяющихся глобальных стратегий валоризации, производственных технологий и нового баланса сил у правящего класса возникла необходимость в новом самосознании, а также в социальной программе вовлечения низших слоев в новый проект. Можно легко продемонстрировать связь между классическими неолиберальными и праворадикальными концепциями: неолиберализм базируется на идее неравенства людей от природы, в нём заложено глубокое недоверие к демократии, существуют в нем и представления об этническом плюрализме,

согласно которым смешение с инородцами ослабляет природную силу этноса. Согласно представлению об обществе как о рыночном процессе, обеспечивающем наилучшие результаты посредством свободной конкуренции, вмешательство государства и «групп лоббирования», например, профсоюзов, является помехой для этого налучшего из возможных обществ и его благосостояния. Тем самым появляется возможность заявлять групповые интересы в качестве общих и бороться с такими «групповыми интересами», как социальное государство во имя «общенародных» интересов. Я лишь отмечу здесь точки соприкосновения между неолиберализмом и правыми концепциями, такого рода процессы можно было наблюдать, например, во время первой неолиберальной революции в Чили в 1973. На этом примере хорошо видно, что неолиберализм направлен не против государства как такового, а против государства всеобщего благосостояния, обеспечивающего социальное равновесие – и вполне способен вступать в альянсы с правыми антигосударственными концепциями.

Кристина Кайндль (перевод с анг л. К. Харитонова, ред. К.Медведев)

* (фрагмент) полный текст скоро на www. chtodelat.org

…Стюарт Холл анализировал взлет тэтчеризма как «авторитарного популизма» (1982). Социал-демократы в тот момент все еще ориентировались на классовый компромисс, основанный на вмешательстве государства. Для этого они стремились завоевать поддержку рабочего класса, выторговывая для него уступки. Этот процесс оказывал дезорганизующее воздействие на политическую и экономическую борьбу. Правые успешно мобилизовались против государства, против коллективизма, «социализма» и правящего блока. Они удачно инфильтрировались в социальную базу лейбористов, выражая в своей риторике ощущение кризиса фордистского компромисса, недовольство и понимание того, что «дальше так продолжаться не может». Политический ответ Тэтчер на тревоги «маленького человека» состоял в усилении верхов. Расизм, якобы защищающий трудящиеся массы от государственного либерализма, удачно соединился с неолиберальным проектом Тэтчер. Грамши назвал бы это процессом, в котором «массы оказываются оторванными от своих традиционных идеологий, и никто больше не верит в то, во что верил прежде». …Таким образом, функцией правопопулистских политиков стал прорыв плотины для неолиберализма в противостоянии с социал-демократами и социальным государством – подобные тенденции можно анализировать на примере Франции, Австрии и Италии.

А Л Ь Т Е Р Н А Т И В А С Л Е В А Говорить о «демагогии» и «инструментализации» социальных вопросов ультраправыми вряд ли имеет смысл, поскольку это препятствует пониманию сути их аргументации и – сомнительной – логики правых апелляций к социальной политике. Это не позволяет понять, почему подобная аргументация кажется многим привлекательной. Сегодняшний правый экстремизм не просто «обманывает» людей – соединяя субъективный опыт с протестными настроениями, правые выдвигают модель, не предполагающую разрыва с их собственными основаниями – этническим национализмом, расизмом и идеологией неравенства, а так же неприятием демократии и предрасположенностью к «сильной руке». В то время как события, связанные с социальными выступлениями, предоставляют все возможности ультраправым, левые должны выдвигать альтернативные объяснения и возможности социализации подобного опыта. Левые должны учиться мудро соединять фундаментальную критику капитализма с конкретной политикой защиты социальных и демократических прав – то, что Стюарт Холл назвал народнодемократическими позициями. Разделение этих двух аспектов на абстрактный/фундаментальный антикапитализм и ориентацию на конкретные политические шаги не перспективно в изменившемся обществе, для людей, оказавшихся в новых условиях, и не дает им никаких оснований принять такой политический проект как свой собственный

Николай Олейников УЛЬРИК А МАЙНХОФ говорит о МАРЕКЕ ЭДЕЛЬМАНЕ из серии «Острая необходимость борьбы», 2010

Николай Олейников ДЖЕФФ «СНЕГОВИК» МОНСОН говорит о МОСКОВКОМ ОПО ЛЧЕНИИ 1941года из серии «Острая необходимость борьбы», 2010

выходит в свет первый номер еженедельной бульварной газеты «Der Stürmer» [Штурмовик], просуществовавшей до 1945 г. газета печатала лозунги, карикатуры, памфлеты, разъяснявшие для неискушенного обывателя основные идеологемы нацистов, атакуя евреев, католиков и коммунистов и других «врагов Рейха». Евреи, объекты особой ненависти со стороны нацистских идеологов, сравнивались, например, с «заразой», «раковой опухолью», «чумой», «микробами», «бациллами», которые надлежало безжалостно вырезать, искоренить, уничтожить, защитив, таким образом, немецкое общество.

создана Национальная Лига Регенерации и Наследственности, многие члены которой впоследствии вошли в нацистское Общество за Расовую Гигиену.

1923

1925

опубликована автобиография Гитлера Mein Kampf (1924), в которой он изложил основные идеи национал-социализма: идеология «еврейской угрозы», борьба с «красной угрозой»; превосходство арийской расы; необходимость завоевания «жизненного пространства на Востоке» [Lebensraum im Osten] и т.п.

в Берлине основан Институт Антропологии, Генетики Человека и Евгеники им. Кайзера Вильгельма, занимавшийся научным обоснованием идей расовой гигиены. Среди его сотрудников – Йозеф Менгеле.

1927

SOBIBOR

ВОССТАНИЕ В ЛАГЕРЕ * СМЕРТИ

* материал публикуется в сокращенной «журнальной» версии. Полный авторский текст читай на www. ctodelat.org

Ксения П олуэктова-Кример

— З Д Е С Ь ДО С И Х П О Р ОХОТЯТС Я , В ЭТОМ СОБИБОРСКОМ ЛЕС У? — Д А , ЗД Е СЬ МНОГО РА ЗНОЙ ЖИВНОС ТИ . — А ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ ОХОТИЛИСЬ? — ТОЛ ЬКО Н А Л ЮД Е Й . Н Е КОТО Р Ы Е Ж Е РТВЫ ПЫТА ЛИСЬ СБЕЖ АТЬ. НО ОНИ НЕ ЗНА ЛИ МЕС ТНОС ТИ . ИН О ГД А М Е С Т Н Ы Е С Л Ы Ш А Л И В З Р Ы В Ы Н А МИННОМ ПОЛЕ, ИНОЙ РА З НАХОДИ ЛИ ПОДОРВАВШЕГОС Я ОЛЕНЯ , А И Н О ГД А Н Е СЧ АС ТНОГО ЕВРЕ Я , ПЫТАВШЕГОС Я УБЕЖ АТЬ. ВОТ В Ч Е М ОЧ А РО В А Н И Е Н А Ш И Х Л Е СО В : КРАСОТА И ТИШИНА. НО Т У Т НЕ ВСЕГД А БЫ ЛО ТАК ТИХО. БЫ ЛО ВР Е М Я КО ГД А ВОЗДУ Х ЗД Е С Ь БЫ Л Н А П ОЛ Н ЕН КРИК АМИ , ПА ЛЬБОЙ , ЛАЕМ СОБАК , И ЭТО ВРЕМ Я НАВСЕГД А ОТ П ЕЧ АТА Л О С Ь В СОЗ Н А Н И И М Е С Т Н Ы Х Ж ИТЕ ЛЕЙ , ЖИВШИХ ЗДЕСЬ ВО ВРЕМ Я ВОЙНЫ . ПОС ЛЕ ВОСС ТАНИЯ В СО БИ БО РЕ Н Е М Ц Ы Р Е Ш И Л И Л И К В И Д ИРОВАТЬ ЛАГЕРЬ И В НАЧА ЛЕ ЗИМЫ 1943 ГОД А ВЫС А ДИ ЛИ ЗД Е С Ь П ОД РО С Ш И Е СО С Н Ы , Ч ТО БЫ СКРЫТЬ ВСЕ С ЛЕ ДЫ ТОГО, ЧТО ЗДЕСЬ БЫ ЛО РАНЬШЕ. — В Ы П РО ЭТ У С Т Е НУ Д Е Р Е ВЬЕВ? ЗДЕСЬ БЫЛИ МАССОВЫЕ ЗАХОРОНЕНИЯ? —Д А , КО ГД А Я П Р И Е ХА Л С ЮД А В 1 9 4 4 ГОДУ, МОЖНО БЫ ЛО ДОГА Д АТЬС Я О ТОМ, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИС ХОДИ ЛО ДО ЭТО ГО , И Ч ТО ЭТ И Д Е Р Е ВЬЯ СКРЫ ЛИ З ЛОВЕЩИЙ СЕКРЕ Т: ЛАГЕРЬ СМЕРТИ . Ян Пивонски, Клод Ланцманн «Шоа»

30 января

4 февраля

14 июля

октябрь

Адольф Гитлер назначен рейхсканцлером, приход нацистов к власти в Германии.

«Декрет о защите немецкого народа», за которым следуют запрет оппозиционной политической деятельности и аресты. Уже через несколько недель недалеко от Мюнхена основан первый концлагерь – Дахау.

Закон о Предотвращении ГенетическиНеполноценного Потомства, за все время своего действия обрекший на принудительную стерилизацию около 400,000 человек, признанных «генетически неполноценными», а по сути и «социально неблагонадежными»

яростная антисемитская пропаганда, экономический бойкот, «ариизация» (фактически, экспроприация) еврейского бизнеса, и последовательное исключение евреев из основных профессий и сфер общественной, культурной и политической жизни заставили ортодоксальную организацию евреев Германии обратиться к Гитлеру с петицией, которая констатирует: «Правительство Германии можно заподозрить в том, что его действия направлены на уничтожение германского еврейства».

1933 Лагерь Собибор, заложенный в марте 1942 г., заслуживает отдельного рассказа, потому что именно в нем произошло единственное успешное восстание заключенных, которым, к тому же, руководил советский офицер Александр Печерский. В то время как на Западе истории самого лагеря и восстанию [1] Попытки составить хронологию Холокоста заведомо обречены на некую условность и приблизительность. Выбор временных рамок определяет интерпретацию события, его причины и предпосылки, подчеркивает или, напротив, нивелирует его связь с другими общественными и историческими явлениями. Роль антисемитизма как основной составляющей нацистской расовой политики позволяет связать Холокост как с многовековой традицией анти-иудазима, крепко укоренившейся в европейском христианском сознании, так и с более поздними светскими расовыми теориями. Гитлер щедро заимствовал образы евреев-отравителей, убийц христианских младенцев, соблазнителей или эксплуататоров из богатого репертуара вековой европейской юдофобии. Само понятие «антисемитизм» вошло в оборот с «легкой руки» немецкого пропагандиста Марра [Wilhelm Marr], основавшего в 1879 году в Берлине Лигу Антисемитов. Как идеология враждебного отношение к евреям как расе современный антисемитизм неразрывно связан с появлением и распространением расовых теорий в конце 19в., чуть позже оформившихся в ряд псевдонаучных дисциплин, таких как расовая антропология и евгеника, чрезвычайно популярных не только в Германии, но и в других странах Европы и в США в начале XXв. Своим ультра-рационализмом, верой в возможность логического переустройства общества и в силу технологического прогресса, нацистский проект, поставивший этот прогресс на службу крупномасштабному индустриализированному убийству, безусловно исходит к дискурсам Просвещения. Таким образом, решение начать хронологию истории Холокоста с 1933 г. – года прихода Гитлера к власти или с 1924г. – создания Mein Kampf, программного текста нацистского режима, весьма условно: но ведь надо же откуда-то начинать? Также следует настороженно относиться к причинно-следственным связям, иллюзию которых создает последовательное перечисление событий по годам. Историки продолжают спорить о том, в какой именно момент у Гитлера созрело решение перейти к тому, что нацистские бюрократы эвфемистически называли «окончательным решением еврейского вопроса», и не был ли геноцид евреев в большей степени предопределен самой логикой взаимодействия бюрократических институтов Третьего Рейха (т. н. спор интенционалистов с функционалистами).

в нем посвящена как довольно обширная исследовательская литература, так и несколько фильмов, в России оно до сих пор оставалось мало изученным и практически неизвестным (или неинтересным?) широкой публике, как впрочем, и история Холокоста в целом. Наряду с Белжецем и Треблинкой, Собибор входил в число трех лагерей уничтожения, построенных в рамках так называемой Операции Рейнхард [Operation Reinhard]в Польше для «Окончательного решении еврейского вопроса» более «эффективными», технологичными методами, то есть с помощью газа. С марта 1942 года по ноябрь 1943 ее жертвами помимо польских евреев и депортированных ранее в Люблинскую резервацию немецких евреев стали также евреи из СССР, Франции, Голландии, Германии, Чехии и других европейских стран, а также несколько тысяч цыган, всего около 1,700,000 человек. Операция Рейнхард, просуществовавшая 21 месяц, может считаться крупнейшей акцией уничтожения в истории Холокоста, его центральным эпизодом , вобравшим в себя все основные черты и уникальные особенности нацистской политики уничтожения : его методичный, индустриальный характер, позволивший одновременно и в короткие сроки умерщвлять тысячи людей при относительно небольших затратах и минимальном присутствии немецкого личного состава; участие самих узников в обслуживании процесса уничтожения; использование и перепродажа личных вещей, ценностей и даже частей тела жертв, от одежды, очков, зубных протезов до кожи и волос, относительная секретность происходящего в лагерях, сводившая к минимуму возможность сопротивления, и т.п.. Более того, сотрудничество между «специалистами», разрабатывавшими первые нацистские программы эвтаназии расово- и генетически-«неполноценных», и исполнительным штабом Операции Рейнхард позволяет рассматривать последнюю в контексте расовой политики Третьего Рейха, в котором «окончательное решение еврейского вопроса» в газовых камерах лагерях смерти, таких как Собибор, было подготовлено техническими «наработками» более ранних евгенических программ и самой логикой нацистской идеологии, неуклонно становившейся все более и более экстремисткой. Настоящая статья, в силу небольшого формата, не способна полностью охватить историю создания лагеря Собибор и проследить судьбу всех участников восстания. Однако не менее важным представляется обозначить тот идеологический и исторический контекст, в котором стало возможным создание подобных лагерей смерти и уничтожение в нем сотен тысяч европейцев. В первой части статьи хронологически, но только пунктиром, будет намечена эволюция нацистского режима, от пропаганды биологического превосходстве арийской расы до уничтожения целых категорий европейцев, объявленных расово и генетически неполноценными. Во второй части подробно и развернуто освещена история Собиборского восстания, рассказанная через голоса и воспоминания непосредственных свидетелей и участников тех событий. В заключение, невозможно не коснуться причин того молчания, которым в странах соц. лагеря со времен окончания войны и до самого последнего времени была окружена тема Холокоста и коллаборационизма [1].

15 сентября «Нюренбергские расовые законы» законодательно закрепляют правовое и социальное отделение евреев от граждан «немецкой крови», и лишают их права на полноценное гражданство

Закон о Защите Немецкой Крови и Немецкой Чести запрещает добрачные связи и брак с теми, кто был признан расово- или генетически «неполноценными». Евреям предписывается в обязательном порядке добавлять к своему имени имена «Израиль» или «Сара», постоянно носить с собой удостоверение личности, помеченное буквой «J» [Jude].

1935

[2] “Sobibor”, pp. 1375.

Гиммлер издает подробные инструкции для полиции для ограничения цыган в перемещениях и занятии торговлей.

полиция начинает применять по отношению к цыганам «предварительные аресты», забирая цыганские семьи в специально для этого созданные лагеря. Цыгане как расово обозначенная группа признаны анти-социальными, склонными к преступности, и наряду с евреями лишены основных гражданских прав как «расово чуждые».

1936

1937

К середине апреля 1942 года, когда строительство Собибора, начатое в марте, подходило к концу, в лагерь была доставлена группа из 250 узников близлежащего трудового лагеря Крыхов [Krуchów], в основном женщин. На них было «опробовано» функционирование газовых камер. За умерщвлением наблюдали высшие чины CC, специально приехавшие для этого в лагерь. После окончания строительства, были убиты также и все евреи, работавшие на постройке лагеря [2]. План лагеря был похож на уже построенный к тому времени первый лагерь уничтожения Белжец, начавший умерщвление своих узников газом уже в марте. Собибор, расположенный в болотистой, лесистой части Люблинского воеводства, был разделен на три сектора. В первом расположились 2 барака и разнообразные мастерские, в которых работали несколько сотен узников, мужчин и женщин, отобранных для обслуживания эсесовцев и продолжения строительства лагеря. Во второй сектор приводили вновь прибывших узников, предназначенных к уничтожению в газовых камерах. Здесь они оставляли свою одежду и личные вещи, женщинам обрезали волосы. Затем люди проходили в третий сектор, замаскированный от посторонних глаз ветками. Там находились газовые камеры, т.н. «бани». Между двумя первыми секторами располагались домики офицеров и бараки охраны. Там же был устроен хозяйственный двор, где охрана держала большую стаю гусей, которых выгоняли на поле, чтобы они своим гоготом заглушали крики умерщвляемых в «банях» людей. Лагерь был опоясан тремя рядами колючей проволоки с пропущенным через нее током, между рядами ходили вооруженные часовые. Через каждые 50 метров по периметру лагеря стояли вышки с пулеметами. Вокруг внешней ограды пролегала заминированная полоса шириной 15 метров, за ней – ров с водой и дополнительное проволочное заграждение. Охрана из 120—150 человек состояла в основном из фольксдойче и славян, по большей части украинцев, бывших военнопленных, освобожденные в обмен на согласие работать в лагерной охране. Первый транспорт прибыл в Собибор 8 мая 1942 года из Демблина. Из первых транспортов были отобраны несколько сотен молодых работоспособных мужчин для работы в столярных, кожевенных и сапожных мастерских, и для «обслуживания» самого процесса умерщвления. Группа последних, т.н. sonderkommando (специальной группы из примерно 250 узников, занимавшейся очисткой газовых камер и захоронением трупов) регулярно обновлялась – люди не выдерживали и сходили с ума, ведь зачастую им приходилось вести на смерть родственников и знакомых. Все остальные были задушены в газовых камерах, т.н. «банях» практически сразу по прибытии в лагерь. Для администрации лагеря было важно усыпить бдительность людей, для того, чтобы предотвратить возможное сопротивление и панику, заставить их поверить в то, что их действительно привезли для работы и сейчас ведут на дезинфекцию в баню. Весьма распространенное обвинение евреев в пассивности, в том, что позволили повести себя «как агнцы на заклание» в газовые камеры не соответствует историческим реалиям. Не говоря уже о том, что узники многих гетто и лагерей поднимали восстания, даже зная, что они обречены, а уцелевшие присоединялись к партизанским отрядам или воевали в частях регулярных армий, сама концепция сопротивления включает в себя различные формы невооруженной борьбы за свое достоинство.

9—10 ноября

1 сентября

октябрь

декабрь—январь

Хрустальная ночь [Kristallnacht], первая массовая акция физического насилия в отношении немецких евреев, организованная гитлерюгендом. 91 еврей убит, около 3,5 тысяч отправлены в концлагеря Бухенвальд, Дахау и Заксенхаузен. Сожжены десятки синагог, разгромлены и разграблены принадлежащие евреям магазины, и т.п.

немецкое вторжение в Польшу. Начало Второй Мировой войны.

начинает действовать программа эвтаназии «T-4.» Первые жертвы «убийств из жалости» [Aktion Gnadentod] - неизлечимо больные дети (всего их было убито около 5,000), но вскоре действие программы распространяется и на взрослых.

создание т.н. Люблинской резервации [Judenreservat, Nisko reservat] на территории Генерал-Губернаторства, задуманной как место депортации евреев с захваченных Рейхом территорий. Глава Управления Имперской Безопасности Рейнхард Гейдрих, приступает к планомерному выселению польских евреев в гетто, в которых узники заняты на тяжелых работах на благо Рейха, постепенно вымирая от истощения, голода, эпидемий тифа и тяжелых условий содержания. В резервацию также депортируются евреи из Германии, Словакии и Австрии (около 95,000 человек).

1938

1939

1939—1940 В большинстве же случаев, изможденные голодом и дорогой в теплушках бывшие узники гетто, привезенные в лагеря, не были вооружены, и надеялись, как свойственно человеку, на лучшее, отказываясь поверить в то, что целый народ может быть методично уничтожен. Александр Печерский, руководитель восстания, оставивший подробнейшие воспоминания о Собиборе,на которых мы здесь остановимся подробнее, описывает цинизм эсесовцев, наслаждавшихся неведением и наивностью своих будущих жертв:

[3] Александр Печерский, Восстание в Собиборе [рукопись], стр. 39-45, 48-49, цитируется по книге С. Виленский, Г. Горбовицкий,Л.Терушкин (ред.) Собибор (Москва: Возвращение, 2008), стр. 25-27.

[4] Там же, стр.29.

«Людей, прибывающих из стран Европы, кроме Польши и Советского Союза, привозили в Собибор в хороших вагонах. Ведь им говорили, что они едут на работу. [По прибытию они видели обычную станцию с расписанием прихода и отхода поездов по разным направлениям, с табличками билетных касс и прочим – все, разумеется, фальшивое. Поэтому из поезда люди выходили спокойно.] […] Первое время от них требовали, чтобы по прибытии в Собибор они отправляли домой почтовые открытки, в которых бы было написано, что они благополучно прибыли в Польшу и должны отправиться дальше. Однако все это было ложью, никакого «дальше» не было. В Собиборе, в секторе три, их ожидал конец, ожидала смерть. Эсесовец […] подходил к голым ребятишкам, которых гнали в газовую камеру, раздавал им конфеты, гладил по головкам, и говорил «Будьте здоровы дети, все будет хорошо!» [3]

Согласно показаниям Франца Штангля [Franz Stangl], бывшего коменданта Собибора, а с августа 1942 переведенного на тот же пост в Треблинку, транспорт из тридцати вагонов, в которых могло находится до 3,000 человек обычно был ликвидирован за три часа. Когда же «работа» продолжалась 10 – 14 часов, могло быть уничтожено от 12,000 до 15,000 человек за день [4]. Обреченных на смерть узников заставляли раздеваться догола (их одежду и оставленный багаж сортировали заключенные рабочих команд, выбирая все годное для дальнейшей продажи или отправки в Германию) и затем охранники и эсесовцы загоняли их в газовые камеры, плотно закрывали за ними дверь и включали подачу газа. Через десять-пятнадцать минут, все было кончено. Евреи-рабочие вытаскивали трупы, специальная бригада так называемых «дантистов» вырывала золотые зубы и обыскивала тела, в поисках драгоценностей, трупы погружали на вагонетки и отправляли к вырытым заранее огромным ямам. Оставшимся в живых, не отправленным в газовую камеру сразу после прибытия в Собибор, «повезло» только номинально. Помимо голода, тяжелой работы в мастерских и на заготовке дров в лесу, невыносимых условий содержания и т.п. они подвергались каждодневным унижениям, побоям и издевательствам со стороны охранников и эсесовцев, многие из которых, откровенно склонные к садизму, получали удовольствие от мучений беззащитных людей. Фелленбайм-Вайс [Hella Felenbaum-Weiss] было всего четырнадцать лет, когда она попала в Собибор. Она вспоминает:

«Нет ничего страшнее чувства абсолютной беспомощности, когда прямо перед твоими глазами совершаются ужасные преступления, а ты ничего не можешь поделать.

февраль

апрель

20 мая

16 октября

газ «циклон Б» опробован на 250 цыганских детях в лагере Бухенвальд

решение о тотальном уничтожении всех еврейских пациентов клиник и санаториев, потребовавшее методического сбора информации о евреях, когда-либо находившихся на лечении.

основан первый из комплекса лагерей Освенцима [Auschwitz-Birkenau]. Первые узники – польские политзаключенные, немецкие уголовники, польское священство и интеллигенция.

создано Варшавское еврейское гетто, за время существования которого численность его узников сократилось с 440 тыс. до 37 тыс. человек; большая часть депортирована в Треблинку, умерла от истощения или погибла во время восстания 1943 г.

1940

нападение Германии на СССР, переломный этап в «окончательном решении еврейского вопроса», переход к геноциду. С приходом немцев советские евреи немедленно поражаются в правах, маркируются специальными повязками или желтыми звездами, переселяются в гетто под охраной полицаев, рекрутированных из местных коллаборантов , и через некоторое время расстреливаются силами полицаев и айнзатцгрупп СС [Einsatzgruppen].

1941

Николай Олейников тетрадь из серии «Острая необходимость 2010

[5] ““From Lublin to Sobibor”, testimony of Hella Felenbaum-Weiss (http://www.zchor. org/testimonies/felenbaum.htm)

[6] «Sobibor”, pp. 1375-78.

Что мы, девочки, могли сделать, когда мы видели людей, которых вели на смерть? Ничего. Однажды в лагерь прибыл особый транспорт. Люди не были одеты в обычную одежду. Это были заключенные в полосатых робах. Они были едва живы, кожа да кости, и практически падали от истощения и слабости. Головы их были обриты, так что невозможно было мужчин отличить от женщин. По лагерю прошел слух, что эти люди, в общей сложности около 300 человек, прибыли из лагеря смерти Майданек, где вышли из строя газовые камеры. Немцы заставили их ложиться на землю, и они просто падали. Эсесовец Френцель ходил между ними и поливал им головы раствором хлорки, как будто это были уже трупы. Крики и стоны, которые вырывались у них из горла, больше походили на вой раненых животных. Казалось, что нет предела человеческой жестокости. Был еще один транспорт, борьбы», который поверг нас в шок. Прошел слух, что он прибыл из Львова, но никто на самом деле точно не знал, откуда привезли этих евреев. Те из узников, которым приказали очищать прибывшие вагоны, плакали и рыдали, когда они рассказывали об ужасах, которые им пришлось наблюдать. Вероятно, произошло следующее: эти вагоны были плотно набиты людьми, и по дороге в лагерь их всех убили хлором. Их тела были зеленого цвета и кожа отслаивалась при любом прикосновении…» [5]

По мнению историков общее число погибших в Собиборе составляет порядка 250,000 человек, из которых абсолютное большинство - евреи Польши, Словакии и стран Западной Европы, а также несколько транспортов с польскими цыганами, точное число которых неизвестно [6]. 5 июля 1943 Гиммлер решил, что Собибор выполнил свою функцию как лагерь уничтожения и приказал трансформировать его в рабочий концентрационный лагерь, пристроив к нему т.н. северную зону, в которой узники должны были заниматься сортировкой захваченного немцами советского оружия, боеприпасов и амуниции. Однако газовые камеры не прекращали работать, хотя уже с меньшей «нагрузкой». На протяжении всей истории лагеря узники совершали попытки убежать из Собибора, но лишь единицам это удалось. Каждая попытка заканчивалась карательными расстрелами десятков заключенных для устрашения всех оставшихся в лагере. В то же самое время в лагере возникла подпольная группа, которая вынашивала план организации восстания среди заключенных и последующего побега. Возглавил эту группу Леон-Лейба Фельдгендер [Leon - Lejb Feldhender], бывший глава еврейского совета одного из небольших гетто в Восточной Галиции. Сначала заговорщики планировали отравить охранников и захватить их оружие, но план был раскрыт, яд перехвачен, и 5 евреев было казнено в наказание.

Прибытие в Собибор большой группы советских военнопленных 22 сентября 1943 года вселило в членов подпольной группы новые надежды. В числе прибывших был и Александр Печерский. Его и еще несколько десятков военнопленных эсесовцы отобрали для работы в мастерских, остальных отправили в газовые камеры.

сентябрь

декабрь

январь

весна—лето

на группе из 600 советских военнопленных и польских узников в Освенциме опробован газ «циклон «Б».

в лагере Хелмно [Chełmno] для убийства евреев впервые использованы специальные грузовики-душегубки, в кузов которых, набитый узниками, закачивался выхлопной газ.

на секретной конференции в Ванзее для высших чинов Рейха решение о тотальном уничтожении европейских евреев, которое к тому времени уже шло полным ходом, было окончательно подтверждено. Евреев западной Европы надлежало депортировать на восток, главным образом в Польшу (страну с традиционно высокой долей еврейского населения), где в специальных лагерях смерти процесс их уничтожения мог бы быть конвейерным: более быстрым, «энергоемким» и «щадящим» для непосредственных исполнителей, чем кровавые массовые расстрелы евреев в СССР.

в рамках Операции Рейнхард в Люблинском и Варшавском округах начинается строителство трех специальных лагерей уничтожения: Белжеца , Собибора и Треблинки. В отличие от Хелмно, в этих лагерях использовались не маловместительные кузова грузовиков, а просторные газовые камеры, в которых закачивался угарный газ от работающих дизельных двигателей. Во всех трех лагерях широко применялся «опыт» и персонал программы «Т-4».

1942

[7] V.T. 147 и O.3 6590, Simeon Rosenfeld (Yad Vashem). См. также С. Виленский, Г. Горбовицкий,Л.Терушкин (ред.) Собибор, Глава 5.

[8] Плоткин, «Алексей, сын Ангела», стр. 14.

[9] “From Mielec to Sobibor”, the testimony of Eda Lichtman, “Sobibor”, Encyclopedia of the Holocaust, p.1378.

[10] С. Виленский, Г. Горбовицкий,Л.Терушкин (ред.) Собибор, стр. 98. Нужно особенно подчеркнуть, что несмотря на частые случаи коллаборационизма среди местного населения, и несмотря на то, что помощь евреям и их укрывательство каралось нацистами смертью (а зачастую, навлекало на укрывателей гнев как польских подпольщиков, многие из которых были антисемитами, так и рядового населения, враждебно настроенного по отношению к евреям и тем, кто им симпатизировал), большинство из уцелевших участников восстания выжили именно благодаря помощи местных крестьян, которые рискуя жизнью прятали их, подкармливали, помогали найти дорогу в партизанские отряды.

Имея в своем распоряжение всего пару топоров, заключенные рассчитывали по одному перебить эсесовцев, захватить находившееся в лагере оружие и, отбиваясь от вооруженной охраны, вырваться из лагеря. Печерский распределил участников подпольной группы на шесть групп нападения и назначил каждому определенный объект для нападения. 14 октября 1943 года, то есть спустя всего три недели после прибытия Печерского и его друзей в Собибор, план был приведен в исполнение. Эсесовцы должны были прийти каждый в назначенное время в портняжную мастерскую для примерки шинелей, или в столярню, чтобы забрать заказанные им ранее шкафы. За очень короткое время, заговорщики практически бесшумно перебили 11 эсесовцев в разных мастерских и в гараже, перерезали телефонный кабель и по команде Печерского собрались на аппель-платц, центральную площадь лагеря (по некоторым сведениям, заговорщикам также удалось заранее отключить и подачу тока в ограждения). Начальник охраны, заподозрив неладное, пытался навести порядок, но был убит, большинство восставших бросились к центральным воротам, другие пытались прорваться к оружейному складу. Охрана с вышек также открыла стрельбу по восставшим. Многим удалось перебраться через ограждения вокруг бараков охраны, по которой не был пропущен электрический ток [7]. Алексей Вайцен руководил группой, которая вступила в бой с охраной лагеря, вызывая огонь на себя, чтобы прикрыть безоружных товарищей, пытавшихся в это время добежать до леса :

«У нас были свои снайперы, которые из захваченного оружия стреляли по вышкам. […] Люди бросились рвать колючую проволоку лопатами. У кого было оружие – стреляли, у кого не было, бросали в охранников камни, засыпали им глаза песком. Прорвались за ограждения. Тут надо было на мины кидать доски и камни, чтобы они разорвались. Но, убегая, этого уже никто не делал. Первые, кто бежал, подрывались на минах. Их смерть давала возможность выжить другим» [8].

По свидетельству Эды Лихтман из всех тех, кто принимал участие в восстании, только немногим удалось уцелеть. Эсесовцы, полицаи и жандармы прочесывали лес, убивая всех беглецов, которым им удалось схватить. Убежавшие старались рассредоточиться и держаться небольшими группами, тем вернее были шансы найти приют в домах местных крестьян или выжить в землянке в лесу, не привлекая излишнего внимания. После восстания этот лес периодически простреливался с земли и с воздуха пулеметным огнем. Нацисты убили всех оставшихся в лагере. По приказу Гиммлера, сам лагерь был стерт с лица земли, территория его распахана, и передана под ферму одному из бывших украинских охранников, который развел на местах бывших массовых захоронений и бараков огород [9]. Общее число узников, находившихся в лагере накануне прорыва составляло 550 человек. 150 не смогли или не захотели убежать, и были убиты в лагере сразу же после восстания. 80 человек погибли при побеге от пуль или подорвавшись на минах. 320 человек достигло леса, но около половины из них (170 человек) были пойманы позднее, преданы местными жителями, убиты польскими бандитами в лесах, погибли на фронте или в партизанских отрядах. Включая 9 человек, убежавших из лагеря до восстания, только 62 бывших узника Собибор пережили Холокост [10].

Александр Печерский с несколькими товарищами, в основном советскими военнопленными сумел добраться до партизанских отрядов Брестского партизанского соединения, дислоцировавшихся в районе Буга, и вступил в отряд имени Щорса. Летом 1944, когда его отряд соединился с частями Красной Армии, большинство партизан, в том числе и Печерский, должны были пройти проверку СМЕРШа: они побывали в немецком плену, остались живы, находились на оккупированной территории и в глазах офицеров СМЕРШа это было обстоятельством особенно подозрительным и вменялось в вину уцелевшим узникам Собибора, так как был известно, насколько ничтожны были шансы евреев уцелеть в немецких лагерях. Печерский был арестован и направлен в штурмовой стрелковый батальон, который фактически был штрафбатом. «Искупая свою вину перед Родиной кровью» - о чем Печерскому была выдана справка с именно такой формулировкой после тяжелейшего ранения, Печерский воевал на самых тяжелых участках фронта. Во время формирования штрафбата, командир батальона сразу обратил внимание на Печерского, и, услышав его и историю, на свой страх и риск отпустил его в Москву, где Печерский повторил свой рассказ Антокольскому и Каверину, собиравшим свидетельства о злодеяниях нацистов. Хотя очерк о Печерском и его роли в восстании в Собиборе был опубликован в журнале «Знамя», а сам он вскоре после окончания войны написал книгу воспоминаний, послевоенная судьба Печерского – свидетельство поразительного бездушия Советской системы. Всю свою жизнь, несмотря на свою последующую известность на Западе, Печерский оставался «невыездным»: его не отпустили ни на Нюренбергский процесс, в котором он должен был принимать участие в качестве свидетеля, ни в Америку, по приглашению Томаса Блатта, вместе с которым он бежал из Собибора. Во время антисемитской кампании конца 1940-х годов, т.н. борьбы с космополитизмом, Печерский был уволен с поста администратора ростовского театра и долго не мог снова устроиться на работу, а затем и вовсе был арестован вместе со своим братом. После освобождения и до самой смерти в 1990 году Печерский проработал в Ростове, был постоянным инициатором встреч бывших узников Собибора, которые проходили каждые пять лет в годовщину восстания в лагере у какого-нибудь из немногих уцелевших участников тех событий. В 2005 году усилиями бывших узников Собибора в израильском городе Цфат именем Александра Печерского была названа улица. В России он (пока?) не удостоен подобных, хотя бы посмертных, почестей. Довольно долгое время после окончания войны власти Польши не только не предпринимали ничего для увековечивания памяти уничтоженных в Собиборе, но и всячески старались избегать упоминания об уничтожении евреев в лагерях смерти, расположенных на территории Польши.

Еще до окончания войны, в 1944 году, среди местных крестьян прошел слух, что не все тела были сожжены, и что некоторые трупы были похоронены в одежде, в складках которой якобы было зашито золото и другие ценности. Говорили также, что евреи-узники закапывали свои драгоценности на территории лагеря. Слух привлек в район Собибора, а также других лагерей смерти, уничтоженных нацистами, сотни местных фермеров, перекопавших все окрестные поля в поисках «жидовских сокровищ». В 50-ые годы на месте бывшего лагеря Собибор был выстроен детский сад, с игровой площадкой для детей, устроенной на земле, которая скрывала кости и пепел тысяч и тысяч замученных здесь людей. Во многом, замалчивание Холокоста в Польше было вызвано нежеланием властей обнародовать широко распространенные случаи коллаборационизма среди польского населения, и ту роль, которую многие антисемитскинастроенные поляки сыграли в судьбе убежавших из Собибора евреев, выданных гестапо или убитых местными бандитами прямо в лесу. Кроме того, после войны Польшу охватила новая волна антисемитизма, направленная против уцелевших евреев, возвращавшихся в свои родные места, и пытавшихся вернуть свое имущество, присвоенное за годы войны местными жителями. Десятки евреев погибли в погромах уже после войны, тысячи решили покинуть страну. Позднее, после шестидневной войны 1967 года, польское правительство при поддержке СССР начало т.н. антисионистскую компанию против тех немногих евреев, кто еще оставался в стране, вынуждая многих эмигрировать. Самая важная причина молчания, окружавшего в польском обществе память о катастрофе польского и европейского еврейства, заключалась, однако, в том, что Польша как советский сателлит, должна была следовать политическому курсу, диктовавшемуся из Москвы, а в Советском Союзе история Холокоста была вписана в общую историю «нацистских злодеяний против мирных советских граждан». Уникальность Холокоста как последовательного геноцида целого народа таким образом никогда не была частью официальной советской «памяти» о войне, и это беспамятство по наследству перешло и к современной России, которая продолжает сопротивляться попыткам интегрировать историю Холокоста в коллективную память общества о событиях тех лет, видя в них угрозу многим официальным мифологемам о войне, зачастую весьма цинично используемых в политических и идеологических целях, имеющих мало общего с действительным стремлением узнать и разобраться в истории страны. Речь, однако, не идет о том, чтобы поставить под сомнение беспрецедентные страдания, которые советский народ в целом перенес во время войны и чудовищные в своей жестокости злодеяния нацистов над мирным населением, но о том, чтобы помнить и знать свое прошлое во всей его сложности, не только героической, но и трагической, а иногда и постыдной.

КОНТРАТАКА. ВОССТАНИЕ В ВАРШАВСКОМ ГЕТТО

(предисловие и перевод Кирилла Медведева)

поэт Шленгель и активист Эдельман Восстание в Варшавском гетто вспыхнуло в апреле 1943 года. Несколько сотен бойцов, вооруженных пистолетами, ручными гранатами, самодельными коктейлями Молотова и одним-двумя пулемётами, почти месяц отбивали и контролировали гетто до его окончательного уничтожения силами SS и Вермахта. Основных руководителей и бойцов этого восстания дали еврейские социалистические организации – Бунд (Еврейская рабочая партия, выступавшая за борьбу за социализм вместе с европейским рабочим движением, но с сохранением еврейской автономии внутри него) и По‘алей Цион, левые сионисты. После войны большинство выживших героев восстания эмигрировали в Израиль, но были и исключения: бундовец Марек Эдельман, один из руководителей восстания, критически, как и его товарищи по партии, относившийся к сионистскому проекту, решил остаться на родине, рядом с могилами товарищей, в надежде на построение социализма в Польше после войны. Эксцессы советского социализма в Польше (в первую очередь, государственный антисемитизм) разумеется, сильно разочаровали его и казалось бы, подтвердили правоту сионистов. Однако в решении Эдельмана, ставшего в итоге крупным польским хирургом, активистом профсоюза «Солидарность» и «Комитета защиты рабочих», безусловно, была и остаётся особая, очень важная человеческая и политическая правота. Написав сразу после войны документальный текст «Гетто в огне», он замолкает на 30 лет, решив не участвовать в мифологизации восстания и в политической борьбе за его наследие. Прервав молчание в середине 70-х, Эдельман сразу оказывается в центре этической дискуссии о восстании, связанной с его классовым аспектом – в частности, с проведением повстанцами экспроприаций богатых жителей гетто на нужды восстания и казнями в случае неповиновения.

Когда-то лидер восстания, бравший на себя ответственность за смерть товарищей, затем хирург, спасший множество жизней, Эдельман оказывается вынужден отвечать на этические претензии людей, мыслящих «по законам мирного времени». В 2002 году он пишет письмо палестинским боевым активистам, в котором призывает к мирному решению, обращаясь к ним не как к «террористам», а как бывший повстанец к повстанцам действующим. Письмо вызвало скандал в Израиле, Эдельман же лишний раз показал свою моральную и политическую, интернационалистскую правоту последнего представителя еврейского рабочего движения Европы. Гибель этого движения в огне варшавского и других гетто кажется сегодня одним из самых трагических итогов Второй мировой войны, который привел в том числе к тяжелейшим проблемам, порождаемым реализацией сионистского проекта на Ближнем Востоке. Польскоязычный еврейский поэт Владислав Шленгель не принадлежал к каким-либо политическим течениям, однако, как и Эдельман, считал себя частью польской культуры, обожал родной город – Варшаву, жил в гетто с самого его основания. Он начинал как модный и остроумный сатирический поэт, читавший стихи в варшавских кафе не только для еврейской и польской богемы, но и для эсэсовцев, отдыхающих после службы. Более того, одно время Шленгель служил в коллаборационистской еврейской полиции, ненавидимой жителями гетто. Постепенно его поэзия наполняется основными настроениями жителей гетто того времени – ощущением равнодушия со стороны поляков, а также других народов Европы и мира (в том числе евреев в благополучных странах), чувством богооставленности. О степени участия/неучастия поляков в спасении польских евреев (и даже о том, насколько нацисты опирались в своей политике на предполагаемый польский антисемитизм) существуют самые разные мнения и статистические данные. Марек Эдельман, например, считал, что нет никаких оснований прививать полякам чувство вины за катастрофу еврейской диаспоры. Точно можно сказать одно: сопоставляя себя с поляками, храбро воевавшими с нацизмом, евреи хотели «быть не хуже» – и это стало одним из главных моральных импульсов восстания и одной из главных тем поэзии Шленгеля в тот период. Окончательный перелом и политическое прозрение наступают после депортаций июля-сентября 1942 года, когда из гетто было вывезено и умерщвлено около 265000 евреев. Шленгель начинает ощущать себя, с одной стороны, глашатаем вооружённого сопротивления, с другой стороны, его хроникёром. В январе 1943 он пишет своё самое известное стихотворение, «Контратака», которое распространяется по гетто на сотнях листовок, вдохновляя восставших, призывая на борьбу. Надо ли говорить, насколько важной такая поэзия (заодно с подпольными газетами и листовками ЖОБ – Еврейской боевой организации) была для жителей гетто, многие из которых уже погрузились к тому времени в полуживотную апатию, другие до конца верили фашистской пропаганде о «прекрасных условиях для еврейских работников в трудлагерях», третьи уповали на божественное вмешательство. Божественного вмешательства не произошло, практически все жители и восставшие погибли в муках, непокоренное гетто фашисты сожгли дотла.

Бойцы еврейского сопротивления не только спасли, как и надеялись, честь еврейской диаспоры, но и доказали, что способность к сопротивлению, к бунту против несправедливости, каким бы обреченным он ни был, является родовым, универсальным свойством человека, позволяющим ему не впасть в животное убожество (когда обстоятельства неодолимо склоняют к этому), не уповать на мистическое спасение, а рассчитывать только на свои, человеческие силы – на личную волю, коллективную организацию, опыт предшественников и память потомков.

«…Лучше подчиниться какой бы то ни было государственной власти, чем «подрывать политический порядок». Крайние последствия такой доктрины доказали абсурдность классического тезиса консерваторов (включая Аристотеля и Гёте) – о том, что «беспорядок», вызванный бунтом против несправедливости, всегда ведет к еще большей несправедливости. Вряд ли возможна большая несправедливость, чем Освенцим. Перед лицом колоссальной несправедливости сопротивление и бунт – в том числе, индивидуальные, но прежде всего коллективные – есть не только право, но и долг, который перевешивает какие-либо доводы разума. В этом – главный урок Холокоста». Владислав Шленгель погиб в апреле 1943, скрываясь вместе с другими жителями и бойцами гетто в бункере варшавского криминального авторитета Шимона Каца. Ещё один очевидец восстания, Леон Найберг, записал в своём дневнике: «Вчера вечером поэт ещё писал свои стихи, воспевая героизм бойцов и оплакивая судьбу евреев. Но больше я его не видел, потому что бункер был захвачен».

Николай Олейников К А Р ТА В А Р Ш А В С К О Г О Г Е Т Т О говорит о ДЕТЯХ НАЦИСТОВ из серии «Острая необходимость борьбы», 2010

Владислав Шленгель

Контратака Спокойно брели к вагонам, Как будто им все противно, По-песьи смотрела охране в глаза Скотина. Красивые офицеры Шипят, мол, нервы в порядке, Но копошится стадо. И лишь для разрядки Хлыстом по мордасам Надо! Толпа на землю осела Прежде, чем втечь в вагоны – Падали слезы с кровью в песчаный грунт. А «господа» на трупы от нечего делать бросали картонные пачки «Warun sind Juno rund». Потом, в усыпленном Штиммунгом городе Они, как гиены, в рассветный туман слегли, А загнанный скот проснулся И обнажил клыки… На улице Милой раздался хлопок. Жандарм, стоявший на карауле, Сперва понять ничего не мог: Пощупал руку с дырой от пули. Не верил: Здесь что-то не так. Все ведь шло так гладко и просто – Из добрых чувств, по протекции Вернули сюда с Восточного фронта (Вот были деньки прекрасные!) Побыл в Варшаве… Скотину гонял на транспорте… Был призван к мытью хлевов… И вдруг… На улице Милой – КРОВЬ… Жандарм от ворот отпрянул, Крича: «Меня подстрелили!» Но тут залаяли браунинги На Низкой, Дикой, Павлиньей.

На стертых ступенях Где старую мать Возили за патлы, Эсесовец Хандке Странно пузатый, Как будто смерть застряла в кишках, Как будто костью стал в горле бунт Кровавой слюной нахаркал В картонную пачку – «Juno sind rund». В пыли золотые погоны, Все вывернуто, измято, Солдат в голубой униформе Лежит на грязных ступенях Еврейской Павлиньей улицы, Не видя, как У Шульца и Тоббенса Пули в веселой пляске резвятся: БУНТ МЯСА! БУНТ МЯСА! БУНТ МЯСА! Мясо швыряет гранаты из окон! Мясо брызжет багровым пламенем! Сопротивляется, хочет жить! Эй! Славно пулю в глаз засадить! ЭТО ФРОНТ МОИ ГОСПОДИНЧИКИ! ЭТО ФРОНТ – ДЕЗЕРТИРЧИКИ! ХЬЕР ТРИНК МАН МЕР КЕЙН БЬЕР, ХЬЕР ХЬЕР ХАТ МАН МЕР КЕЙН МУТ БЛУТ, БЛУТ, БЛУТ. Скидывайте кожаные гладкие перчатки. Прочь хлысты – надевайте каски. Утром будет коммюнике: «Захватили кварталы Тоббенса» БУНТ МЯСА! БУНТ МЯСА! ХОР МЯСА!

Слышишь, немецкий Боже: евреи молятся в «диких» своих домах, в руках сжимая камни и жерди. Дай нам, Господь, кровавую битву, одари нас жестокой смертью. Пусть наши глаза при жизни не видят Уходящие вдаль составы. Но дай нашим дланям, Господь, забрызгать Их мундиры пеной кровавой. И покуда стон не сдавил нам глотки, Дай разглядеть – в их гордых руках, В их лапах, крепко хлысты сжимавших, Наш простой, человечий страх. Распускаясь кровавым цветом С Низкой, с Милой и Мурановской Наши ружья сыплют огнем. Это наша весна! Наша контратака! Запах битвы глубже вдохнем! Партизанские наши леса – Подворотни Дикой, Островской. На груди номерки висят Как медали войны еврейской. И четыре багровых буквы пышат, давят тараном: БУНТ …………….……………….. …………………………….. А на брусчатке, в грязи и в крови, Валяется пачка – «Juno sind rund».

Красным и чёрным гаси нацистскую гниду

14/88

Кети Чухров

МЕЖДУ С ТРОГИМ С ТИЛЕМ И ЛИБЕРТИНАЖЕМ: К ВОПРОСУ ОБ ЭТИКЕ В ЭСТЕТИКЕ Одна из первых попыток показать, что фашизм не является просто спонтанной иррациональностью, но имеет логику, дана в «Нацистском мифе» Ж-Л. Нанси и Ф. Лаку-Лабарта. Основные характеристики нацистского мифа, согласно Нанси и Лаку-Лабарту: идеология субъекта, идентификация с мифом, типизация, фигурация, - иначе говоря, проблема формы, понимаемой не в качестве универсалии, - чего-то концептуального, - а в качестве само-оcуществления, проживания, Erlebnis. Проживание или воспризнание некоего верования выступает в этом случае в качестве антипода к познанию. А воля к формированию главенствует над идеей. Авторы обнаруживают один важнейших парадоксов, свойственных не только для нацизма, но и для логики эстетических приоритетов, симпатизирующих фашизму. Это сочетание казалось бы не сочетаемого—например, безграничности души и жестких (расовых) границ гештальта. Т.е. совмещение безграничного и ограниченного, совмещение формы и ее трансрессии. На противоречиях подобного рода строится в каком-то смысле вся логика фашизма, как и эстетика, непосредственно оказывающаяся квази-фашистской. Например: симбиоз поражения и победы, или, симбиоз техники и мифологии почвы и крови, симбиоз машинности и биологизма, риторика аристократизма и мелкобуржуазный социальный статус тех, кто его производил. Или, наконец—то, что мы видим в поэзии экспрессионизма—да и в речах фашистских лидеров: восхищение утонченностью культуры, прекрасным, попытка защитить ее от варварских, «пролетарских» наций, с одной стороны, а с другой—эстетизация разрушения этой самой утонченной культуры или варварское истребление ее врагов. Интересно, что даже в случае апологии уничтожения и гибели в фашизме существует две несовместимые парадигмы: в одной смерть воображаемого господина (например, гибель Гитлера и его приближенных в фильме «Бункер») изображается с неким благоговением перед трагическим жертвоприношением героев. Вторая парадигма—тотальный механический конвейер смерти в лагере, где уже не просматривается jouissance господина, садистически упивающегося мукой жертвы или мазохистически жертвующего собой.

В лагере все функционально, отлажено и прагматично – от труда до уничтожения и медицинских опытов, которые специалисты в этой области совершали как любую другую полезную работу. В случае узника со смертью сталкивается не человек, но его голая жизнь, которая не имеет смерти, но может подвергаться экстерминации. По отношению к подобному состоянию Дж. Агамбен пользуется терминами «кома» и «коматозник». Ницшеанская радость скорби, вагнеровская эстетизация героической гибели, Батаевская радость к смерти и хайдеггеровское бытие к смерти в таких условиях мыслиться не могут, так как речь здесь может идти лишь об оптимальном устранении био-остатков жизни. В протофашистской программе все ее главные темы: боли, формы, расы, благородства, крови, гештальта, смерти и даже трансгрессии привязаны к риторике возведения «собственного» в еще более близкое, чем оно само. Просто собственность, - как частная собственность – есть недостаточная собственность. Собственность должна стать сокровищем; только так можно иметь полную власть над ней. Отсюда и истеризация возвышенно-прекрасного и его – этой возвышенности – эскалация до той степени, когда наивысшее экстатическое восхищение и наслаждение испытывается от потери или гибели этого прекрасного. *** Как мы знаем, не только Маркс, не только левая идея, но и радикально правая идея выступала против капиталистического отчуждения, против рутинности труда, колонизующего время и жизнь. Но в коммунизме «не отчуждение» имеет универсальное значение, оно - для всех. В фашизме и в правой эстетике неотчужденное есть сакральное, привилегированное, отличное - собственность тех, кто отличен. В «Нацистском мифе» Лаку-Лабарт и Нанси тоже пишут об этом: « Ге рма н и и не доставало право собственн о с т и н а средство идентификации. Герма н и и н е доставало с у бъекта, что бы она была субъектом собственного становления.

Отсюда эстетический волюн т а р и з м , страх того, что не достичь ве л и ко г о и ск усства». В этой претензии фашизма к неотчужденной собственности капитализм, буржуазия, социализм и коммунизм выступают на одной плоскости в качестве некоего демократического опрощения. Итак, в фашизме соединяются две парадигмы, как уже говорилось выше: механическое распоряжение смертью неценных других и эстетизированное утрирование порога жизни и смерти господина. Артистическое сознание в целом (например, тот же Батай и Коллеж Социологии) разделяет эти две парадигмы. Бытовой, механический фашизм якобы поддерживается послушными и рессентиментными мелкими буржуа. А вторая, аристократическая парадигма характеризует художника, который ставит себя даже выше аристократа, на место самопровозглашенного суверена. Критика фашизма в таком случае (т.е. в случае Батая и членов Коллежа) осуществлялась не с политических позиций, а с романтически-эстетических; т.е. исходя из того, что в фашизме и в фигуре фюрера нет абсолютной суверенной свободы индивида, на которую способен претендовать лишь художник. Однако, не ошибочно ли думать, что буржуа – мелкий или крупный – производит лишь мысль о полезности и рентабельности экономики и культуры, или ограничивается исключительно своей приватной безопасностью. Такие позиции при критике буржуазии выдвигались со стороны право-консервативной критики. Они являются принципиальными в критике буржуазии, начиная от Вагнера до художников 21 века. Хотя парадоксом является то, что часто апология аристократизма, исходила от представителей мелкой буржуазии.

Возможно, приватные ценности и фиксация на утилитарных интересах, системное структурирование, в которое включается класс буржуазии в эпоху активной индустриализации, не только не противоречат, но часто и способствуют гипертрофированному выплеску как гипер-патриотических, так и трансгрессивных фантазмов суверенности. Фантазм суверенности является неотъемлемой частью буржуазного сознания, компенсирующей приватную добропорядочность и законопослушность при капитализме. Сателлитом прото-фашистских эстетик и теорий, а также запросов на суверенную «манеру» и власть, на эстетизацию героической смерти и эротизированной боли, на древнюю культуру и чистоту благородной крови – как в случае талантливых художников (Паунда, Юнгера, Селина, Георге, Готфрида Бенн), так и теоретиков фашистской идеологии (Шарля Мораса и Альфреда Розенберга) - оказывается jouissance обывателя. Иногда бюргер не в состоянии и не желает сублимировать боль, а хочет, чтобы то, чем обладают все (боль, любовь, радость, трагедия) было закреплено за ним одним как нечто уникальное. Об этой либидинальной нарциссической подоплеке фашизма писал и Адорно в статье «Теория Фрейда и модель фашистской пропаганды». Эрнст Нольте в книге «Фашизм в его эпохе» называет это качество мелкобуржуазного сознания, - не способного ни на трансцендентальное, ни на эмпирическое - трансполитическим сознанием, выходящим за рамки как запросов на метафизику (теоретическую трансценденцию), так и за рамки политики и ее претензии на универсализм (практическую трансценденцию). Сегодня мы назвали бы такое сознание фундаменталистским. Следует признать, что часто «бунтарски» настроенный артистический модернизм демонстрировал эти настроения. Во всяком случае, как в литературном, так и в живописном модернизме можно столкнуться с требованием буквальности, вещественности, которая должна достичь некоей давно утерянной аутентичности. Таковым был проект Паунда, панически отторгающего все суггестивное в пользу тотальной точности. Как проекты суверенного эпатажа, так и тотально формалистические проекты демонстрируют коллапс трансцендентальности в вещь, в «буквальное». Таким образом, и здесь мы видим анархический компонент, накладываемый на формализованный фетиш – т.е. протест как против философии, так и против политического измерения. Но это также и протест против эмпирической реальности в пользу сакрализации фетиша, репрезентирующего нечто автохтонное, чистое и нетронутое. В современном искусстве можно видеть множество примеров такой анархической псевдореволюционности, когда происходит несублимированная демонстрация собственного сакрализованного фетиша – будь это экскременты, кровь и внутренности животных или членовредительство (как у венских акционистов), или биоанархические перформансы (как у Ионатана Меезе). При том пространства, где экспонируется этот «бунт», представляют собой места предельно безопасные и полностью стерильные. Здесь совмещаются право буржуа на кулинарное восхищение совершенной формой и волюнтаристское право на разрушение формы и эстетизацию этого процесса.

*** Вообще современное искусство в западноевропейском контексте считается территорией, на которую можно «сбрасывать» все те виды поведения, которые в самом обществе считаются не допустимыми: революционными, разрушительными или даже реакционными. Искусство в этом смысле расположено где-то между общественной терапией и социальной гигиеной. Многие искусствоведы и кураторы считают, что даже в случае появления в арте откровенно консервативных, экстремистских или ультраправых настроений, их нельзя исключать. И здесь дело не только в презумпции свободы художественного выражения; а в том, что либеральная этика направлена на то, чтобы не подавлять напрямую экстремистские настроения (в какую бы сторону, в левую или в правую, они ни были направлены), а локализовывать их, закавычивать, и таким путем нейтрализовывать неподконтрольные социальные аффекты. Такая стратегия якобы позволяет сдерживать проникновение экстремизма и неповиновения в инфраструктуру общества. Более того, она позволяет исследовать и собирать данные о тех зонах, которые маргинализованы. Однако совершено иначе либеральная «свобода» современного искусства срабатывает в автократических обществах, (таких как сегодняшняя Россия, например). Здесь современное искусство, не успев приобрести общественную легитимность, сразу стало работать на image making власти и элит. Поэтому любые не политкорректные виды свободы выражения, свойственные contemporary art подвергаются манипуляциям в зависимости от их ориентации. Если они мешают правящим кругам, то подвергаются дэмпингу; как в случае с «Осторожно религия» или процессом Ерофеева.

Если же трансгрессивные, перверсивные или фундаменталистские артпрактики обслуживают власти и ее элиты, то они сразу огосударствляются; как в случае выставки «Верю» или награждения ультра-правого евразийца Беляева-Гинтовта премией Кандинского. Реакционные практики, таким образом, попадают не на территорию современного искусства, как одна из исследуемых им частей, а напрямую в дизайн-пакет правящих элит. Похожим образом функционировал проект модернизма и при фашистских правительствах. Его методологические, технологические и формальные достижения приветствовались, а нигилистический, бунтарский пафос полностью присваивался правительством в пользу государства и использовался с целью подавления общества.

Дарья Атлас

О ПРИЗНАКАХ ДИДАКТИЧЕСКОГО ИСКУССТВА БЕ ЗУС Л О В Н О , П Е Р ВО Е И М Я , С КОТО Р Ы М Д Л Я НАС АССОЦИИРУЕ ТС Я ПОНЯТИЕ ДИД АК ТИЧЕСКОГО ИСК УСС ТВА—

[1] , ЧТОБЫ « ПОК А ЗАТЬ, ЧТО С УД Ь Б Ы Л Ю Д Е Й О П Р Е Д Е Л Я ЮТС Я С А М И МИ ЛЮДЬМИ» [2] И «НАПОМНИТЬ НАРОДУ О ЕГО СИ ЛЕ» [3]. ЭТО БР Е Х Т. Д Л Я БР Е Х ТА « С А М О Е ГЛА В Н О Е — НАУ ЧИТЬ ЛЮДЕЙ ПРАВИ ЛЬНО МЫС ЛИТЬ»

ТЕ П Р И Н Ц И П Ы , КОТО Р Ы Е О Н П ОЛ ОЖ И Л В О С НОВУ СВОЕЙ Х УДОЖЕС ТВЕННОЙ ПРАК ТИКИ—С ТАВК А НА ОБЩ Е С Т В Е Н Н О - П ОЛ И Т ИЧ Е С К И Й К РУ Г ВО П РО СОВ, З ЛОБОДНЕВНОС ТЬ, ВХОЖ ДЕНИЕ В ПРЯМОЕ ОБЩЕНИЕ СО ЗРИТ Е Л Е М , С Т И МУЛ И РО В А Н И Е Е ГО М Ы С Л Е Й , ВОВ ЛЕЧЕНИЕ В ОСОЗНАНИЕ И РЕШЕНИЕ КОНКРЕ ТНОЙ ПРОБ ЛЕМЫ ,— К А К Ф О РМУЛ И РО В А Л ЭТО БР Е Х Т « РА З В ЛЕК АТЬ, ПОУ ЧАТЬ И ВООДУШЕВ Л ЯТЬ»

[4]—И С ТАНУ Т ОСНОВНЫМИ

ПРИ З Н А К А М И Д И Д А К Т И З МА В И С К УСС Т В Е , КОТОРЫЙ ВПОС ЛЕ ДС ТВИИ ПРО ЯВИТС Я К АК В ТВОРЧЕС ТВЕ С АМОГО БРЕХ ТА , ТА К И И С К УСС Т В Е П О С Л Е БР Е Х ТО ВС КОГО ПЕРИОД А.

[1] Брехт Б. Художник и общественная борьба (Пять трудностей пишущего правду)// Брехт Б. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах. Т. 5/1. М., Искусство, 1965.

[2] Там же.

[3] Брехт Б. Общие вопросы эстетики (Письмо Томброку)

[4] Брехт Б. Общие вопросы эстетики (Письмо Томброку)//там же.

[5] Следует отметить, что это один из наиболее ранних примеров политических аллегорий (1337-1339)

[Одним из ранних примеров «поучающего искусства» на общественно-политические темы, были росписи сиенского Палаццо Пубблико «Аллегории Доброго и Злого правления», выполнены Амброджо Лоренцетти [5]. Они являются своего рода попыткой художника визуально обрисовать модель идеального, справедливого устройства общества и противопоставить ей картину тирании и жестокости «злого правления» с целью объяснить, напомнить и направить зрителя (в данном случае – представителя высшего правительственного органа Сиены).] Современное дидактическое искусство зачастую предполагает позицию художника как исследователя, обращающегося к истории или фиксирующего свое внимание на современности. Останавливаясь на круге проблем особой остроты, размышляя, изучая его, художник демонстрирует результат своего исследования в выставочном проекте. В нем находят себе выражение процессы образования и самообразования. Следующий шаг уже за зрителем – включиться в эти процессы и, входя в рефлексивное взаимодействие с проектом, определить свою позицию. Это можно наблюдать, например, в работе Альфредо Джаара «Rwanda Project». Для него выставка важна не только лишь эстетически, но и как способ привлечения внимания к проблемам геноцида в Руанде. Важно не только показать, но и дать информацию – отсюда присутствие в экспозиции текстов. Но при этом Джаар воздействует на зрителя и эмоционально. В одном из интервью он рассуждает: «Я постоянно стараюсь создать равновесие между информацией и зрелищем, между содержанием и его визуальным воплощением. […] Я всегда пытаюсь соединить интеллектуальный и эмоциональный элементы, так как предпочитаю предлагать зрителю различные «ключи» к произведению.

[6] Интервью для ART:21. См.: http://www. pbs.org/art21/artists/jaar/clip1.html

[7] «Р.Э.П. – Искусство множеств. Беседа Виктора Мизиано с группой Р.Э.П». Текст был опубликован в газете, изданной к выставке группы Р.Э.П. «Патриотизм. Искусство как подарок» в PinchukArtCentre (27.09 - 02.11.2008). См. http://prostory. net.ua/ua/art/123-2008-10-03-07-10-31

[8] Там же.

Я создаю пространство коммуникации, это моя цель. Я не хочу, чтобы произведение работало лишь на визуальном уровне, так что мне необходима информация [как элемент произведения]» [6] . Под другим углом видит задачи искусства киевская группа Р.Э.П. В их многосерийном проекте «Патриотизм» [материал Оксаны Тимофеевой (стр 6—10) в этом зине проиллюстрирован группой Р.Э.П.] нет попытки эмоционального захвата зрителя, джааровской зрелищности, в их минималистичных пиктографических таблицах отсутствует момент развлекательности. Они предполагают усилие со стороны зрителя в расшифровке комбинаций пиктограмм с помощью специального словаря. Авторы уточняют: «Задачей зрите ля становится самостоятельно вычленить «есть» и «должно быть», различить истину, зло и добро в однородном потоке текста»[7]. Можно сказать, этот проект – попытка воплощения в сочетании монументального, уличного и прикладного искусства задач и принципов, заложенных в театре Брехта. Кроме того, участники группы подчеркивают, что их работы «взывают к социальной ответственности» [8]. Зачастую на смену брехтовскому поучающему искусству приходит дидактизм в иной форме – искусство, понимаемое непосредственно как обучение, где главным признаком становится его образовательный импульс. Марта Рослер в проекте «The Martha Rosler Library» превращает выставочное пространство в читальный зал публичной библиотеки – личное собрание книг художника выставляется в художественном пространстве. С книгами из личного собрания художницы-феминистки может ознакомиться любой желающий. Здесь мы видим еще и момент обобществления знания, ведь личная коллекция книг, это всегда специальный подбор текстов, где импульсом для отбора могут стать как необъяснимые и невоспроизводимые личные обстоятельства, так и профессиональный и политический интерес, и, снова, импульс к самообразованию у самого художника. Это уже не брехтовское поучающее искусство (воздействие на зрителя и взаимодействие с ним), направленное на привитие зрителю верной политической позиции, а чисто образовательное искусство, искусство как образование. В том же ряду примеров можно упомянуть и случай с Манифестой 6, (Никосия, Кипр, 2006) под общим названием «Выставка как школа в разделенном городе», где институциональный аппарат одной из крупнейших в Европе регулярных выставок должен был быть реструктурирован в школу искусства в очень непростых политических и социальных условиях на спорной территории г. Никосии, половина которого находится под юрисдикцией Греции, другая половина принадлежит Турции. [Этому амбициозному миссионерскому проекту, к слову, так и не удалось состояться, и, во многом, именно потому, что не были учтены все гео- и социо-политические нюансы локальной ситуации]

[9] Полонский В.П. Русский революционный плакат//Русская советская художественная критика, 1917-1941: Хрестоматия. М.: Изобраз. искусство, 1982, с. 85.

[10] Мы ищем (Леф) //Новый Леф. 1927. № 11-12. С. 1.

[11] Этот процесс на примере конкисты в Боливии описан подробно в новой крупной международной выставке “Принцип Потоси. Как нам воспеть господа в чужих землях”, Мадрид, Берлин, 2010, кураторы Андреас Сикманн и Алисе Крайшер

Риенактмент, англ.: re-enactment, или «переигрывание заново»

Стоит отметить, что со временем признаки дидактического искусства менялись. Взять, например, СССР. Дидактизм прорастает сквозь все тело советского искусства. С другой стороны сама советская культура произрастает из его корней, дидактизм есть текущий в стеблях формального воплощения смысловой сок советской культуры. Главной целью искусства в первое десятилетие становления нового государства была политическая агитация, поэтому искусство, прежде всего, ориентировано на массы и прямое взаимодействие с ними. Наиболее полным воплощением агитации в искусстве (или искусства в агитации – провести разделительную линию здесь практически невозможно) стал плакат: «Когда надо бросить в массы лозунг, обратить их вни мание на какое-нибудь событие, внедрить одну мысль – здесь плакат полновластный господин» [9]. Ставка на агитационное искусство, прямо воздействующее на зрителя, была неотъемлемой частью идеологической позиции Лефа, при этом «станковой картине, считающей, что она источает из себя постоянную агитацию, - Леф противо поставляет плакат, злободневный, рассчитанный, при норовленный к улице, газете, демонстрации – обрушиваю щийся на эмоцию зрителя с верностью артиллерийского снаряда» [10]. Однако мексиканские муралисты использовали дидактический и пропагандистский потенциал монументальной живописи в новых условиях и применили их к новым нуждам рабочего класса Мексики средины 20 века. [Следует заметить, что этот потенциал монументального искусства был отмечен и использован еще в средние века в форме церковной живописи. С одной стороны это искусство, выполненное на средства заказчика (церкви и правящего класса) было обязано впечатлять, воздействовать на воображение, с другой стороны оно выполняло и просветительские функции, было «библией для неграмотных». В этом случае искусство являлось лишь инструментом идеологического порабощения[11]. В случае мексиканской школы произошел перезахват средств производства знания и монументальное искусство оказалось в руках народа и на службе у народа]. Дидактизм агитационного искусства в соединении с мощью лозунга – гораздо более интенсивный и боевой по своему характеру, чем дидактизм в искусстве современности. Сегодняшние формы образовательного и агитационного искусства, отойдя от задачи эмоционального захвата зрителя, тяготеют к рефлексивному дидактизму и, предоставляя зрителю общую картину ситуации или проблемы, подразумевая дискуссию, оставляют окончательный выбор за зрителем. Подобный подход мы видим и в последней работе Джереми Деллера «Это то, что есть: разговоры об Ираке» («It is what it is: Conversations about Iraq)»: зритель по замыслу автора, должен включится в дебаты о ситуации в Ираке. Традиционный праздный посетитель выставки, фланер, «культур-турист», пассивный наблюдатель должен стать активным участником дискуссии, оказывается вовлеченным в обсуждение темы, теряет нейтральность своей молчаливой позиции. В целом, Деллера можно считать одним из ключевых авторов нового дидактизма. Начиная с его раннего, одного из самых известных произведений «Битва при Оргриве» (2001), в которой он, спустя 17 лет после реальных событий реконструировал в форме массовой ролевой игры восстание шахтеров и их сражение с полицейскими. Все участники дословно—«повторное действие» спектакля-риенактмента и, впоследствии, зрители оказались вовлечены в обсуждение круга вопросов, которые поставил художник, обратившись к конкретному историческому сюжету гражданского неповиновения.

ОБОБЩАЯ СКАЗАННОЕ, СРЕДИ ПРИЗНАКОВ ДИДАКТИЧЕСКОГО ИСКУССТВА НУЖНО ПЕРЕЧИСЛИТЬ:

(1)

С ТА В К А Н А О Б Щ Е С Т В Е Н Н О - П О Л И Т И Ч Е С К И Й К Р У Г В О П Р О С О В (2)

С ТРЕМЛЕНИЕ ПРИВЛЕЧЬ ВНИМАНИЕ К КОНКРЕТНОЙ ПРОБЛЕМЕ, ПРИЗВАТЬ К ЕЕ РЕШЕНИЮ; ЗЛОБОДНЕВНОС ТЬ; НАЦЕЛЕННОСТЬ НА ИЗМЕНЕНИЯ (3)

О Б РА Щ Е Н И Е К Ф О Р М Е И С С Л Е Д О В А Н И Я , И Н О Г Д А К И С Т О Р И И (4)

О Б РА З О В А Т Е Л Ь Н Ы Й И М П У Л Ь С , И Н Ф О Р М А Ц И О Н Н О С Т Ь (5)

Т РУД З Р И Т Е Л Я , ВО В Л ЕЧ Е Н И Е Е ГО К А К У Ч АС Т Н И К А , ПРИЗЫВ К РЕФЛЕКСИВНОС ТИ И ОПРЕДЕ ЛЕНИЮ ПОЗИЦИИ

Все эти признаки видны и в работах группы «Что делать?», посвятившей выяснению отношений с наследием Брехта отдельный номер своей газеты («Почему Брехт», газета «Что делать?» №11, январь 2006). В искусстве группы мы можем заметить отдельные приемы, выработанные Брехтом, обращение к форме зонга, дидактичность повествования, характерность тем – все это наблюдается, в частности, в работе «Perestroika Songspiel». Влияние Брехта сказывается и в их выставочной деятельности. Дидактичность выставок – одна из их основных отличительных черт. Начиная с ранних коллективных работ «Что делать?» («Дрейф. Нарвская застава», 2004-05 гг., выставка «Самообразования», ГЦСИ, Москва, 2006г.) они формируют насыщенную дидактиескую практику. В первую очередь коллективным изданием одноименной газеты в течение шести лет и, в продолжение этого создавая специфические композиионные решения выставочных пространств, где сочетались фоторепортажи и видеодокументация, исторические сводки, новые и найденные утилитарные объекты, таблицы активистских социологических исследований. Еще один пример тому – проект, сделанный для Стамбульской биеннале 2009 года, где стены экспозиционного пространства обвивала иллюстрированная летопись событий перестройки – здесь и обращение к форме исследования, к истории, и ставка на общественно-политический круг вопросов, и любой другой из обозначенных признаков дидактического искусства.

[12] Мы ищем (Леф) //Новый Леф. 1927. № 11-12. С. 1.

Концепцию дидактической выставки в своих работах последовательно разрабатывает художник Николай Олейников, член группы «Что делать?», выступающий и как самостоятельный автор. Частью дидактических практик Олейников видит издательские проекты, семинары-общежития и, например, «48-часовой Первомайский Конгресс-Общежитие Творческих Работников» (Москва, 2010г). Его новая выставка посвящена истории интернационального противостояния фашизму. Так на выставке будет показана серия полутораметровых черно-белых плакатов, выполненных гуашью. «Это портреты людей, которых мне захотелось выделить как отдельные главы истории анти фашистского движения. Здесь будет Эрнст Тельман—по литический противник Гитлера, проигравший нацистам выборы в 1933м и будет Ульрика Майнхоф из террори стической группировки РАФ, которая своими методами пыталась бороться с последствиями нацизма в Германии в 70-е годы. На одном из плакатов будет карта Варшав ского гетто, на другом высказывание о Мареке Эдельмане, одном из организаторов восстания в Варшавском гетто и т.д. Там будет знаменитый американский анархист и ан тифашист, чемпион мира по микс-файту в тяжелом весе Джефф «Снеговик» Монсон—растатуированная лысая груд а мяса, с наколкой «СОЛИДАРНОСТЬ» кириллицей на правом плече и огромной анархо-коммунистической звез дой под левой ключицей - наш современник. Все эти исто рические фигуры должны рассказывать зрителю истории друг о друге, таким образом составляя неразъединимое целое. Противоречивое, разнообразное, но единое » —говорит Олейников. По своему формальному языку работы восходят и к плакатному искусству—главному инструменту борьбы и революции,—и к монументальным фрескам мексиканских муралистов, заполняющих все архитектурное пространство, в котором они находятся. И к новым выразительным средствам уличного протеста—к граффити, и к доступной повествовательности комикса. Соединив все это, искусство становится орудием, действующим «с верностью артиллерийского снаряда» [12]. В то же время оно, монументализируясь теряет развлекательный элемент и обретает дидактическипропагандистский, подобный тому, к которому стремился Диего Ривера в монументальной композиции «История Мексики – Мир сегодня и завтра». Продолжая традицию Риверы, детально изображающего картину угнетения, призывающего к продолжению дела, начатого Идальго, Морелосом, Хуаресом, Сапатой, Каррильо Пуэрто и Родригесом, Олейников визуализирует историю непрерывной борьбы с фашизмом, но при этом ставит акцент на достижениях борьбы, как стимуле двигаться вперед. Выставочное пространство галереи становится своего рода пособием по борьбе с фашизмом: попадая в него, зритель не просто наблюдает искусство, но, будучи окружен текстами, которые сопровождают изображения, втягивается в эпицентр антифашистских идей, оплетающих его со всех сторон, обретает необходимые для противостояния знания и, обращаясь к прошлому (представленному в хронике борьбы на одной из стен), определяет свою позицию в настоящем и будущем.

Николай Олейников ЭРНСТ ТЕЛЬМАН говорит об ИВАНЕ Х У ТОРСКОМ из серии «Острая необходимость борьбы», 2010

Николай Олейников и Кирилл Медеведев

ПРОПАГАНДА И ИСКУССТВО ...фигура пропагандиста, якобы исторически скомпрометированная, необходима на этом поле—чтоб оно было напряжено и могло порождать новые смыслы, за пределами ханжеских либерал-консервативных установок.

Н.О.: Когда я думаю о месте творческого человека в современной реальности перед глазами возникают неожиданные картинки: поэт, который поджигает уродливое офисное здание в центре города или художник, замотанный шарфом по самые глаза, которого винтят на демонстрации семеро милиционеров. И мне нравятся эти картинки. Скучен художник, который убедил себя, что его место в мастерской с одиннадцати утра до семи вечера. И хорош поэт, который не просто жжет глаголом в сети или на клубном слэме, а вовлечен в партийную работу, отдает свое время активизму. Можно привести в пример несколько художников - ярких художников, которые видели свою полную творческую реализацию возможной только внутри движения, политического или рабочего. Это не только весь спектр левого предреволюционного искусства в России и раннее советское искусство. Но и, разумеется Гюстав Курбе, Оноре Домье из революционных художников Франции. И берлинские политизированные Дада. Это Диего Ривера и мексиканские муралисты. Это Эмори Дуглас, министр культуры «Чёрных пантер», блистательный графический художник. Каждый из этих авторов не боялся лишиться творческой идентичности, слившись с политическим движением затеряться в активистской работе, быть лишенным высшей праведной непредвзятости, священной дистанции, которая одна может сделать оптику художника непогрешимой перед историей искусства. Так ли это? Ведь если вспомнить, каждый из этих художников взвалил на себя груз административной работы, проявлял себя в роли организатора, осознавая важность своего предназначения, беспощадно растрачивая свой талант в повседневной борьбе. Крупнейший французский художник 19 века, основатель реалистической школы Гюстав Курбе принимал активное участие в революционном движении парижской коммуны. Сомневался он не долго, получив предложение революционного комитета занять ответственный пост в новом государстве. Вот он пишет своей семье: Вот я, благодаря народу Парижа, по горло

в политике: председатель Федерации Художников, член Коммуны, делегат Кабинета Мэра, делегат Министерства Народного Образования, - четыре самых важных кабинета в Париже! Я встаю, я завтракаю, я сажусь и председательствую 12 часов в день. Моя голова становится как печеное яблоко. Но, несмотря на все эти ажитации и погружение в общественные вопросы, с которыми я не был знаком – я на седьмом небе от счастья. Париж – настоящий рай! …Парижская Коммуна – самая успешная форма правления, когда либо бывшая.

Можно привести в пример художников из Берлина 1920х годов, вдохновленных русской революцией. Георг Гросс – рисует политические карикатуры для пролетарской газеты «Роте Фане», Джон Хартфильд, изобретатель техники фотомонтажа создает эмблему Рот-фронта – сжатый кулак, выполняет бесконечное число коллажей в левофланговые издания. Никто не посмеет сказать, что авторы «продали» или «бездарно распылили» свой талант, пожертвовали искусством во имя неочевидных политических целей, что они ввязались в бессмысленную борьбу, когда надо было заниматься чистым искусством. Все художники, о которых я говорю, сделали много для истории искусства, их произведения – настоящие шедевры, достояние человечества,

достижения мировой культуры безо всяких оговорок. И я до сих пор, хоть убей, не принимаю никаких отговорок или оправданий, когда человек творчества твердит, что искусство должно быть непредвзятым, объективным, субъективным, суггестивным, отстраненным, автономным, каким угодно, лишь бы не быть политическим, лишь бы не показаться тенденциозным, слишком красным, слишком левым. Эти термины под подозрением у художников. Художники настаивают на неоднозначности. Считают, что только так может существовать искусство.

К.М.: Коля, я разделяю твой общий настрой, но надо всё-таки выделить разные, скажем так, модусы ангажированности. Одно дело – административная, активистская или творческая работа художника в революционных организациях или учреждениях, другое дело – агитация на стороне борющегося или победившего движения, третье – воспевание тех или иных революционных или пост-революционных режимов. Конечно, когда революция на подъеме, то все три перечисленных могут сочетаться. И это самый счастливый момент, но он всегда длился недолго. Что делать, когда революция идёт на спад, или, что гораздо актуальней для нас, в эпоху реакции? То есть, в ситуациях, когда одной революционной страсти маловато. Например, случай Маяковского. Традиционную, навязшую в зубах интерпретацию мы знаем: был замечательный поэт, а потом разменял свой талант на партийную агитацию, из-за чего погиб как художник и покончил с собой. И такой же навязший в зубах вывод – не связывайся, художник, с политикой, будь независим. Понятно, откуда берётся такое представление – как из весьма особого понимания «независимости», так и из разочарования в политике вообще. Зачем быть в политике, если идеалисты всё равно проиграют, а циники победят с помощью неприглядных методов? Зачем художнику инвестироваться в коллективное, если индивидуальность – это единственное ценное и осязаемое, что у него есть? Что мы, как марксисты, можем на это ответить? Мы против детерминированности, мы знаем, что история не предрешена, она могла развиваться по-другому. И если мы хотя бы немного допускаем, что судьба революции могла быть иной, значит, мы понимаем, что и судьба Маяковского была определена не его выбором (единственно достойным такого человека и поэта, как он), а тем, что партия из авангарда в итоге превратилась в тормоз для социальной революции в стране. Другой вопрос, в какой степени собственная позиция Маяковского могла влиять на общую политическую динамику. Имея перед глазами пример Виктора Сержа, который, полностью ассоциируя себя с революцией и работая на неё, тем не менее (вернее, именно поэтому) с самого начала критиковал те или иные стороны большевистской политики и партийной жизни, мы можем сказать – да, можно было бороться за революцию, и тем самым бороться за свою поэзию и за свою жизнь. Конечно, нам сегодня сложно адекватно судить. Но вот что должно быть очевидно – ангажированность не исключает внутреннего критического вектора, она требует его.

Н.О.: Что касается ангажированности в целом, тут ясно - мы с тобой для себя этот вопрос положительно решили. Есть мнение, что, возможно напрасно, что это в ущерб репутации, и даже против логики творческого развития (на что я мог бы возразить доводом о непрекращающемся развитии в постоянном процессе активистского самообразования). Но вот что меня еще волнует. От ангажированности, т.е. от найденной политической константы мы не можем не сделать следующего шага вперед, где художник на службе движения становится агитатором, пропагандистом. И тут мы видим плотный узел противоречий. Этот узел нужно развязать, иначе мы с тобой окажемся в преисподней истории искусства, а хотелось бы в рай, конечно. Итак, художник-пропагандист не сомневается в своем политическом выборе, он не просто разделяет ценности движения, он полностью отождествляет свои собственные ценности с задачами движения, а значит универсализует их. А что если художник сделал исторически неверный выбор? Ведь есть агитация и агитация. Агитация вела студентов Сорбонны на баррикады в 68м и агитация зовет молодёжь в ряды вооруженных сил. Пропагандой пользовалась советская тоталитарная машина, об исключительной важности агитации в третьем рейхе и на оккупированных территориях бепрестанно твердил Гитлер (см. Ксения Кример-Полуэктова «Восстание в Собиборе»). Холодная война между СССР и США – это в том числе война пропагандистская. В этой ситуации художник, поэт, творческий работник инструментализируется политической силой. Но выбор стороны, выбор этой силы – это работа самого художника. Брехт в итоге выбрал одну сторону, Риффеншталь – противоположную. Однако кто, в конечном счете, отмоет Риффеншталь? Такую талантливую. Или, кто похоронит Проханова (Лимонова, Гинтовта)? Такого ангажированного. Кто отправил Маяковского, Хартфильда и Виктора Сержа, продавших душу Движению, в рай Истории Искусства беспересадочным экспрессом? И что нам в результате делать с Родченко? Ты прав в том, что ангажированного искусства нет вне массового движения, но в то же время пропаганду и агитацию используют все политические силы: и освободительные, и тоталитарные, и фашистские вне зависимости от удельного веса. При этом для художника и выбор движения, и воля к трезвой критике изнутри, и форма взаимодействия с партией и с аудиторией, и вопрос артистической реализации и саморазвития остаются на повестке.

К.М.: Насчет Рифеншталь – она вообще не была ни ангажированным, ни политическим художником, не делала никакого политического выбора – между фашизмом и антифашизмом например. Она была аполитична, молода, талантлива и жаждала самовыражения. Нацистский режим дал ей возможность самовыразиться. Так же как в своём рафинированном, интеллектуальном плане фашизм довёл до логического завершения лозунг «искусство ради искусства», так же Рифенталь довела до крайности парадигму аполитичного художника. Именно поэтому Рифеншталь сегодня так популярна среди разных аполитичных декадентов всех мастей. Она для них – недосягамый образец радикальной аполитичности.

И Гинтовта с ней я не стал бы сравнивать. Гинтовта я готов уважать как достойного врага в той степени, в которой он серьёзно готов работать на то же евразийское движение. Проблема в том, что он колеблется между атомным православием и московско-питерским арт-базаром. А вдруг весь этот чёрно-золотой морок распадётся, кто кроме столичных артспекулянтов и их критической обслуги примет его тогда? Вот это страх, который разъедает сегодняшнего художника-пропагандиста изнутри, заставляет его ориентироваться на буржуазную историю – историю одиночек, возвысившихся над немой коллективностью. Понятно, что отношение к пропаганде неотделимо от общего неолиберального фона. Например, работа художника в рекламе, взаимопроникновение искусства и банковской системы – всё это воспринимается как должное, хотя ведь это и ангажированность в самом негативном смысле. Ведь художник, рекламирующий продукт, к которому он не имеет никакого отношения, стопроцентно отчужден от результатов своего труда – кстати, в отличие от того, кто искренне пропагандирует те или иные идеи. В такой агитации нет ничего унизительного и манипулятивного, в отличие, кстати, от политтехнологий, на которых построена уже практически вся политическая жизнь. Если ты видишь весь этот ужас слияния рынка и парламентской политики, то вопрос пропаганды на стороне непарламентских групп, самоорганизованных коллективов, социальных движений принимает совершенно другой смысл. Левый художник или его коллективный заказчик перестаёт быть только субъектом манипуляции, а аудитория, к которой он обращается – только объектом. Вот лично мне тоже нужно, чтоб меня агитировали. Чтоб кто-то четким сильным высказыванием или образом побуждал меня к чему–либо. Я недавно видел на одной советской фотографии лозунг «За словом – дело, за критикой – действие!». Он висел над трамвайным депо. Много бы я дал, чтобы такой лозунг встречал меня утром, когда я выхожу из дома, вместо рекламы какой-нибудь. А потом, когда я к нему привыкну и перестану замечать, чтобы появился новый. Я сейчас составляю небольшую антологию поэзии Великой отечественной войны, включая в неё как образцы официальной поэзии, в том числе, естественно, и такого патетично–агитационного плана, так и теневые, неподцензурные тексты, где больше говорится про частные переживания, про непроговариваемый страх, рефлексию, разные неприглядные стороны войны, которые никогда не примет никакая официальная история. И я вижу, как допопняют друг друга эти разные пласты, и как это совмещение формирует, конечно, трагический, но в глубине своей всё-таки позитивно заряженный посыл, уничтожающий и блестящую мифологическую оболочку, и все эти либеральные дегероизированные сопли – мол, «закидали трупами» и т.п. То же самое насчет Маяковского – он будет освящен теми, кто сможет создавать мощное агитационное искусство и одновременно работать в глубоко универсалистском ключе, обращаясь, как это и свойственно, в принципе, художнику, ко всем, а не только к потенциальным сторонникам. Но главное – это способность связывать эти сферы – в том числе эти – связывать их своей жизнью, своей кровью, своим политическим решением.

Делать эту связь убедительной. Когда ты говоришь себе – я только пропагандист, или я только философ, или я только свободный критический художник, или, например, я просто отец, который кормит семью и вынужден целиком отдавать себя системе – ты снимаешь с себя ответственность, передоверяешь свой политический выбор неким внешним основаниям, инстанциям – политике, науке, искусству, морали и так далее. И по их критериям – удачно или неудачно – существуешь дальше. Это выбор личный, профессиональный, экзистенциальный, какой угодно, но это не выбор Человека. И это не политический выбор. Даже «быть пропагандистом или не быть» это не политическая дилемма. Политический выбор – это именно то, как ты связываешь эти разные модусы в своей жизни.. Каким образом свою аналитическую, рефлексивную функцию, своё понимание всей сложности этого мира и общества – словом, всю ту оптику, которая порождает в интеллектуале всем известную практическую апатию – каким образом ты связываешь это всё с агитационным, активистским действием, с необходимостью вдруг свести всё богатство возможностей к агитационной листовке и потом ещё, например, пойти раздавать её.

Н.О.: Сложность еще и в том, что пропаганда это не только вопрос личного политического выбора и верности движению. Это не просто высказывание, подчиненное партийной логике, но и тип речи, точный выбор знаковой системы, соотнесенной с теми, к кому обращается движение через художника. То есть агитационная работа для художника это всегда решение формального вопроса. Послание, ретранслируемое агитатором в произведении пропаганды, то самое послание всем должно быть услышано как можно вернее. Американский левый активист Эбби Хоффманн, например, говорил: «Всегда используй символы, реквизит, одежду и язык людей, в среде

которых работаешь. Работая на улицах никогда не пизди про империализм, партисипаторную демократию и либертарные коммюнити. Оставь эти трюки для семинар групп. Говори с парнями о том, как заебал босс и как вообще, короче, будь в теме. Ты же не хочешь, чтобы они решили, что тебя только что выперли из либертарного коммюнити». Это не означает, что нужно снизить интеллектуальный порог в общении с аудиоторией, наоборот, необходимо, чтобы простая речь была насыщенной смыслом и делала содержание любой сложности доступным. Это переход от отстраненной, отчужденной «автономной» художнической практики поиска «нового» к практическому поиску общедоступных, максимально демократичных и предельно убедительных формальных средств. Поиск, расширяющий в итоге и границы искусства. Звучит, возможно, как парадокс, но именно такая языковая и формальная аскеза, как бы навязанная партийной необходимостью приводит художника к более прочной связи с реальностью и при этом задает направления формального поиска, зачастую выводя этот поиск в плоскость реального действия. И когда поэт перестает быть просто поэтом, выходит на улицу, берет в руки запал или транспарант и в этот момент становится действительным поэтом, когда творческий человек занимается политическим действием - у политики появляется шанс снова стать творчеством.

К.М.: Важно, насколько ты способен выстроить эту органику перехода к действию, которое всегда есть ограничение, даже насилие над мыслью и над орнаментом, желающими виться по собственным имманентным законам. Если удаётся осознать, осуществить, выразить это именно как переход, а не как отказ или разрыв, это безусловно поднимает статус активиста, пропагандиста, ангажированного художника – человека, который вкладывает свою сингулярность в иной, коллективный проект реальности. А это невероятно важно. Ведь статус активиста сейчас в обществе невероятно низок, его не существует вообще. А статус художника, поэта, философа по-прежнему высочайший. Даже человек, далёкий от искусства, понимает, за что борется художник – за счастье самовыражения, за свободную творческую жизнь, за успех, или, наоборот, за романтическую отверженность, а, в конечном счёте, за место в истории – в истории господ, рядом с политиками, учёными, полководцами или даже выше их. За что борется активист, мало кому понятно. Это признак тяжелейшего кризиса. Кризиса социального творчества, если так можно сказать. Если ты говоришь, например, «Мир уродлив и люди грустны», то это воспринимается как выношенное и безыллюзорное высказывание художника, а если ты говоришь «мир разнообразен, и люди по-прежнему способны к самоорганизации», то автоматически оказываешься пропагандистом. Между тем, первое высказывание это давно уже ни к чему не обязывающая банальность, а второе может стать серьёзной – и политической и художественной – платформой, основой нового рефлексивно-героического существования. Если же человек безнадежён, то, конечно, максимум к чему он стремится – это объективировать часть себя в художественном произведении или тексте, для того, чтобы, отчужденные от него, они из объектов превратились в субъекты истории, истории искусства. Но ведь субъект истории это человек как таковой, во всей своей позитивной сложности, а не в какой-то отчужденной части. Так же как история искусства это часть человеческой истории, а не наоборот. И человек это звучит гордо. Человек-художник, человек-агитатор, человек-активист, человекрабочий, человек-интеллигент – всё это вместе звучит гордо. А дробление - искусственно, это кризис системы, стремящейся свести художника, как и всех остальных, к экономической функции. Но это, конечно, не просто неолиберальная идеология, это сама реальность. Реальность, в которой связывать разные вещи – теорию и практику, рефлексию и агитацию – друг с другом действительно очень сложно, сшивать приходится на живую нитку, и нитки эти часто торчат, выглядит не очень убедительно. Но реальность меняется только так. И только так, я считаю, можно возвращать и удерживать тот универсалистский, гуманистический горизонт, который создавали наши предшественники, художники-агитаторы в том числе, – социалисты, анархисты, радикальные демократы, – в 20-м веке и раньше. Создавали не только ценой усилий и смерти, но и ценой собственной репутации.

Н.О.:

Сопротивляясь нацизму слева в условиях неолиберализма уместно провести исторические параллели с 1930ми годами и попытаться понять как творческим людям в новых условиях вести агитационную работу.

Какими инструментами мы обладаем в нынешних условиях вне зоны влияния больших партий/корпораций, можем ли мы выстроить диалог с людьми, обратиться к человечеству? Существуют ли новые методы пропагандистской борьбы, есть ли потенциал к переизобретению новой освободительной пропаганды? Ведь, если присмотреться, в нашем повседневном арсенале не так уж мало демократических инструментов борьбы: теоретические и практические конференции, организованные снизу, демонстрации, пикеты и другие формы публичного протеста и уличной самоорганизации, выставки и киноклубы, автономные издательские проекты. Всё это у нас и так есть. А что еще?

К.М.: Коля, разговоры о разного рода «переизобретениях» и новизне чаще всего остаются лишь разговорами. Можно просто вспомнить, чем занимались конкретно мы с тобой, например, за прошедший год и, наверное, будем заниматься дальше – производство арт-объектов и текстов, оформление газет, перевод и изготовление книжек, выставки, чтения, хождение на собрания и оргкомитеты, организация семинаров, митингов и пикетов – иногда удачных, иногда проходных, иногда провальных. Совмещали одно с другим, иногда жертвовали одним ради другого, что вызывает недоумение у некототых. Во всех этих видах деятельности как таковых нет ничего нового. Когда ты должен сделать листовку, и хочешь, чтобы её прочитало и поняло как можно больше людей, у тебя не так много пространства для «переизобретения», правда же? Для меня возможность новизны, возможность утопии состоит именно в совмещении этого всего. Именно из этого совмещения родятся (а могут и не родиться) новые мотивации, новые отношения, новые образы жизни, новые ставки, – отличные от ставок художника или интеллектуала, стремящихся утвердиться в уже существующем профессиональном поле, или ставок политика, мечтающего прийти к власти и переустроить общество сверху. Это поле моей в том числе личной революционной утопической борьбы. И фигура пропагандиста, якобы исторически скомпрометированная, необходима на этом поле – чтоб оно было напряжено и могло порождать новые смыслы, за пределами ханжеских либерал-консервативных установок.

Н.О.: Тогда очевидно, что фигура художника-борца должна присутствовать в этом поле постоянно. Не мерцать и маячить где-то на горизонте, а быть постоянно проявленной, интенсивной, ежеминутной, очевидной через регулярную практику совместной борьбы. Я хочу сказать, что это большая радость, тратить себя в борьбе. Возможно, это и есть жизнь в искусстве. Потому что вдохновение это потрясающее состояние, когда тобой руководят злость и радость. Злость от осознания неспаведливости и хуйни. И радость, как радость, которая расправляет плечи и наполняет руки силой.

н е п р ом а х н и с ь

выбей фашизм

ВМЕС ТО КОНЦОВКИ Реванш ультраправых на наших улицах, в о в л а с т и , н а с т р а н и ц а х г а з е т, в у н и верситетских аудиториях и на художественных выставках не даёт нам сдать антифашизм в архив прошлого века. Мы солидарны с восставшими узниками Собибора и Варшавского гетто, с б о р ь б о й с о в е т с к и х с о л д а т, и с п а н с к и х анархистов и марксистов-поумовцев, с героями французского и итальянского Сопротивления, с югославскими партизанами, с жертвами пиночетовского террора… Мы не считаем, что их подвиг может быть сведен в гетто этнической, государственной, партийной и ли с у бк ульт урной памяти. Мы не считаем, что исторические противоречия между антифашистами в прошлом должны разъединять нас сегодня. Историческая память принадл е ж и т л ю б о му, к то гото в п р и м е н и ть е ё в своей жизни и разделить с другими.

Мы не воспринимаем фашизм ни как абстрактное потустороннее зло, ни как проявление вечных человеческих пороков. Исторически фашизм во всех своих формах порождается системой, имеющей определённые качества и название. Эта система—капитализм. Фашизм зарож дается в той точке, где разговор о конкретных социальных язвах и противоречиях подменяется разговором о привилегии сильного, успешного, (бого) избранного, о незыблемости социальных, этнических и любых других границ и иерархий, якобы данных свыше или заложенных природой. Мы считаем—нет никакого «данного свыше» неравенства! Мы знаем одну границу—между правым, то есть, иерархией (в каком бы то ни было—консервативном, националсоциалистическом или рыночнофундаменталистском—варианте) и левым, то есть, равенством как горизонтом и конкретными шагами к нему. Мы видим острую необходимость борьб ы , в то м ч и с л е в п о л е к у л ьт у р ы , и с к ус ства и знания. В создании преемственности антифашистской теории и практики.

Николай Олейников «ПЛЕЧО» из серии «Острая необходимость борьбы», 2010