Get Real! Collective zine. Critical Mass. Season 5 by TOK Curators

GET REAL! Спустись на землю!

www.tok-spb.org

Партнеры

Содержание

contents

Анна Биткина, Мария Вейц Спустись на землю! Размышления о жилищном вопросе и новых практиках сосуществования 4

Anna Bitkina, Maria Veits Get Real! Thinking about the housing question and new forms of coexistence 4

Ахмед Аль-Навас с Еленой Атнагуловой, Мариной Карповой, Анастасией Вепревой, Романом Осминкиным и Еленой Сыловой По волнам Юго-Запада. Путешествие по району и прошлому и будущему на трамвае 6 Анна Александронец Горожанин, отдохни от умного урбанизма. Письма из Кричева 10

Ahmed Al-Navas With Elena Atnagulova, Marina Karpova, Anastasia Vepreva, Roman Osminkin And Elena Sylova Along The Waves Of The Southwest Traveling Through The District And The Past And The Future By Tram

Валерия Барбас [My Apartment. Моя квартира]

Hanna Aleksandronets Citizens, Take A Break From Smart Urbanism. Letters From Krichev

Юрий Веерман Ты опоздал

Valeria Barbas [My Apartment]

Елена Колесникова Санаторий для художников

Yuri Veerman You Are Too Late

Elena Kolesnikova Artist Resort

Любовь Матюнина Жилищный синдром

Nina Stottrup Larsen Our Body Is Our First Home

МETASITU Случайная адаптация

Lyubov Matyunina Housing Syndrome

Алексей Минько Аренда

Мetasitu Accidental Adaptation

Юлия Немова Живая Люда

Oleksiy Minko The Rent

Пинар Огренчи Кому принадлежат балконы?

Yuliya Nemova Living Luda

Алиса Олева и Наташа Чичасова Ходим вместе

Pinar Öğrenci Who Owns The Balconies?

Роман Осминкин Первая выставка Саши и Серёжи Котовых с Юго-Запада

Alisa Oleva and Natasha Chichasova We Walk Together

Александр Седельников Это шоу — все, что у меня есть

Roman Osminkin The First Exhibition Of Sasha And Seryozha Kotov From The Southwest

Анастасия Славина, Владимир Шиловских Альтернативные союзы

Aleksandr Sedelnikov This Show Is All I Have

Любовь Чернышева, Иван Гуторов Музей-квартира “Коммуна/лка”

Anastasia Slavina, Vladimir Shilovskikh Alternative Union

Lyubov Chernysheva, Ivan Gutorov The “Kommuna/Lka” Museum-Apartment

Нина Стёттруп Ларсен Наше тело — это наш первый дом

СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!

Get Real!

Размышления о жилищном вопросе и новых практиках сосуществования

Thinking about the housing question and new forms of coexistence

Зин “СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!” - результат художественных и кураторских исследований, высказываний, ощущений и фантазий о жилищной политике, градостроительстве и новых форматах (со)существования в условиях меняющейся концепции жилья, растущей прекарности городских жителей и трансформирующегося дискурса о телесности в урбанистических пространствах. Зин стал коллективной площадкой для продолжения идей и проектов, впервые представленных его авторами на выставке “СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!”1, прошедшей в галерее “Люда” летом 2021 года. Выставка подвела итог почти трехлетней работы пятого сезона проекта ТОКа “Критическая масса”, который за 10 лет существования стал междисциплинарной художественной лабораторией по изучению постсоветского публичного пространства и осмыслению процессов и условий современных крупных городов. Организованная художниками, кочующая галерея “Люда” затерялась в самом центре Санкт-Петербурга, на периферии Невского проспекта среди всевозможных индустриальных сервисов. Сюда уже подступают девелоперы и, скорее всего, скоро застроят эту территорию новыми жилыми кварталами. Процессы вокруг галереи отражают направления современной городской политики и тенденции перераспределения ресурсов, поэтому ее пространство срезонировало с работами, созданными в рамках художественного исследования участников проекта. Меняющиеся принципы роста и структуры городов, финансиализация недвижимости и продолжающееся социальное расслоение делают тему доступного жилья одной из самых болезненных для резидентов современных городов по всему миру. Понятие «дома» все больше связывается не столько с ощущениями безопасности и комфорта, сколько с вопросами экономических (не)возможностей, ограничения социальной мобильности, поддержания эмоционального здоровья и, в условиях пандемии, часто вынужденного одиночества. При этом жилищный вопрос редко обсуждается в поле современного искусства, преимущественно оставаясь на территории урбанистики и архитектуры. В рамках пятого сезона «Критической массы» мы стремились вывести этот вопрос из дисциплинарной изоляции, поместив его в художественный контекст и предложив участникам проекта погрузиться в специфику жилищного вопроса. Вместе с международной командой, состоящей из художников, социологов, городских экспертов, архитекторов, жителей города, мы исследовали принципы строительства новых районов Петербурга на примере Юго-Западной части города, изучали программы жилищного строительства и вопросы владения жильем и его распределения в разных обществах и условиях — капиталистических, социалистических, неолиберальных. Для всех участников проекта это стало возможностью расширить набор дискуссионных и исследовательских методов, художественных приемов и семантических конструкций для междисциплинарного и деколониального анализа темы жилищной политики и выработки новых пространственных сценариев, форм сосуществования и экологической осознанности. Неотъемлемой теоретической составляющей сезона стала серия онлайн-дискуссий “Get Real!” c российскими и международными экспертами из разных областей знания, которые представили свои исследования и художественные проекты. Дискуссии помогли сформировать теоретическую рамку нашего исследования и дали нам возможность связать между собой жилищные проблемы и процессы в разных точках мира – от Гонконга до Палестины/Израиля и Балтийского региона. Видео-архив из 10 дискуссий доступен на YouTube канале ТОКа. Другой важный компонент сезона — «Школа новых практик сосуществования» для молодых художников, кураторов и исследователей. Вместе с приглашенными тьюторами — архитекторкой и гейм-дизайнеркой Дашей Насоновой, куратором и исследователем памяти Тиграном Амирном и художником и режиссером Миколой Ридным участники обсуждали и перепридумывали привычные форматы и новые условия нашего сосуществования в приватных, публичных и новых гибридных пространствах. Основная задача школы состояла в том, чтобы рассмотреть существующие и разработать свои методологии, позволяющие проникнуть в модели пространственного, архитектурного и социального устройства современных городов через обращение к истории и политической памяти, проработку архитектурного наследия и изучение возможностей городского дизайна и киберурбанистики.

Выставка «СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!» объединила 16 новых проектов художников пятого сезона “Критической массы”, участвующих в полевом исследовании Юго-Запада Петербурга как одного из самых быстрорастущих районов города, и участников Школы, которые погружались в проблематику проекта через онлайн-занятия, тьюториалы и разработку индивидуальных или групповых проектов. В пространстве выставки эти две группы были объединены в единый нарратив, который включил в себя как осмысление универсальных жилищных процессов, так и точечные истории Юго-Запада Петербурга. Нам также было важно представить выставку жителям этой части города, ставшей нашей исследовательской платформой. Осенью 2021 часть выставочных проектов была показана в формате мета-выставки в библиотечном центре “Маяк”, объединяющего в себе публичную библиотеку, выставочное пространство, образовательную площадку и место встречи жителей района. Художники выставки «СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!» в Петербурге проанализировали индивидуальные и коллективные опыты и переживания, чтобы более точно описать последствия глобального капитализма на человека и нечеловеческое, а также отразить региональные особенности капиталистических процессов в сфере жилищной политики. Превращение жилья из социального блага в инструмент наращивания капитала за счет быстрого строительства изнашивающихся зданий из дешевых и вредных материалов было сопоставлены с негативным влиянием неолиберальной политики на человеческое тело. В контексте пандемии и через анализ статистики депрессивных расстройств были рассмотрены изменения жилых пространств, когда на фоне глобального одиночества и разобщенности, собственная квартира становится свидетелем и одновременно “виновником” радикальных состояний тела. Выставка имела несколько пространственных и временных измерений и траекторий движения. Аудио-путешествие по маршруту трамвая в №60 – это, с одной стороны, погружение в градостроительные планы районной застройки, с другой — романтическое мечтание на берегу Финского залива. Прогулки по пространству города или закоулкам собственных страхов, VR-путешествия по «Люде», скольжение по комнатам воображаемого санатория отдыха для творческого прекариата или интервенции в заброшенные места — важный элемент практик освобождения и заботы. Стремительная смена политических парадигм в 1990-е породила новые экономические возможности и последствия, в том числе в архитектуре и дизайне: евроремонт стал символом свободного рынка и приземления воображаемых “западных стандартов” на постсоветский контекст. Попытка воссоздать его эстетику в пространстве выставки, как и микро-музей «растерянного» поколения постсоветской молодежи из спальников приближают нас к эпохе, когда жизнь не оставляла времени на возможность освоить в полной мере меняющиеся финансовые режимы и вкусы, а также адекватно справиться с «новой красотой», обещанной свободой и горизонтом возможностей. Вопрос теперешнего поколения «а не опоздал ли ты?», когда речь идет о покупке жилья, также возникла на выставке через анализ динамики рынка недвижимости. Жилищный синдром проявился в попытке торга с системой на фоне страха лишиться привычного дома. Размышляя о совместном проживании и сосуществовании, выставка «СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!» затронула тему личного и публичного, начиная с вопроса, кому принадлежат разрушающиеся балконы «немецких коттеджей» в Сосновой поляне — это частное или общественное пространство?, — спроектированные архитектором Андреем Олем в 1946, и затем обращаясь к социологическому исследованию о том, как жители квартир-коммун, отделяя себя от обитателей коммунальных квартир, определяют личные границы и выстраивают ментальные пунктиры зон ответственности по отношению к соседям и своему временному дому. Художники также охватили вопросы о размывающихся границах приватности в связи с онлайн и оффлайн-технологиями слежения и практикой информационной гигиены, проанализировали инструменты контроля в городском пространстве и даже провели расследование сложносоставных схем арендной политики. В результате биологического эксперимента на выставке появились и зачатки постантропоценного мира, где человечеству придется наконец начать активно преобразовывать свое токсичное наследие и искать новые формы межвидового сосуществования. Эксперимент предполагал создание альтернативных материалов для переработки технологического мусора и строительства городов, где будут учитываться права и интересы самых разных живых организмов, а не только людей.

The “GET REAL!” zine is a collection of artistic and curatorial research, statements, feelings and fantasies about housing policy, urban planning and new formats of (co) existence at the backdrop of the changing concept of a living space, the growing precariousness of city dwellers and a transforming discourse of the body in urban contexts. Being a result of collective work, the zine is a platform for the continuation of ideas and projects first presented at the exhibition “GET REAL!”, held at the Luda Gallery in the summer of 2021. The exhibition summed up the almost three-year work of the fifth season of the TOK project “Critical Mass” that this time was focusing on housing issues and real estate conditions. Having started more than a decade ago and addressing a different theme each season, over the years the “Critical Mass” has become an interdisciplinary art laboratory for studying the post-Soviet public space and comprehending the processes and conditions of megacities today. Artist-run nomadic Luda Gallery is located near the very center of St. Petersburg, just a few hundred meters away from the main street of the city – the Nevsky Prospekt, – where it is situated among car garages and industrial workshops. City developers have already spotted this potentially expensive territory and are likely to start building new residential houses here soon. The processes around the gallery reflect the directions and trends of the current housing policies and redistribution of land resources, so the choice of this location is the curatorial response to the art works created by the exhibition participants. The financialization of real estate and ongoing social stratification make affordable housing one of the most painful topics for city residents around the world. The notion of “home” is no longer associated as much with feelings of safety and comfort, as it is largely related to the issues of one’s economic opportunities (or the lack thereof), limited social mobility, maintaining one’s emotional health and, in a pandemic, often involuntary loneliness. However, despite its urgency, the housing question is rarely discussed in the field of contemporary art and for the most part has remained within the spheres of urbanism and architecture. During the fifth season of the Critical Mass project, we tried to bring this subject out of disciplinary isolation by placing it in an artistic context and inviting the project’s participants to explore the nuances of the broad topic of housing . Together with the season’s team consisting of artists, sociologists, city experts, architects and urban residents, we studied the principles of territory development in the new districts in Saint Petersburg. The field research took place in the city’s southwestern district, where we analyzed housing construction programs by learning about architectural history of the area and addressing issues of housing ownership and distribution in different societies and conditions: capitalist, socialist, and neoliberal. This study expanded the existing range of research methodologies, artistic techniques and semantic constructions that can be applied for the interdisciplinary and decolonial analysis of housing policy. Thus the project and the presented artworks can help both its participants and audiences to develop their political imagination and new spatial scenarios as well as reinvent forms of coexistence and stimulate environmental awareness. A series of online discussions with experts from different fields of knowledge, who presented their research and artistic projects, was an integral part of the fifth season. It expanded the theoretical framework for discussing our research and gave us the opportunity to link housing processes and problems in different geographical contexts: from Hong Kong to Palestine/Israel and the Baltic region. A video archive of 10 discussions is available on the TOK YouTube channel. Another important component of this season was the School of New Practices of Coexistence for young artists, curators and researchers. Together with guest tutors – architect and game designer Dasha Nasonova, memory studies expert and curator Tigran Amiryan and artist and filmmaker Mykola Ridnyi – the participants contemplated non-conventional formats of living together and discussed new conditions for interaction in private, public and new hybrid spaces. The school’s main task was to study the existing methodologies and develop new strategies for understanding and analyzing the spatial, architectural and social structures of urban fabric through historical contexts, political memory, architectural heritage and the possibilities of cyber-urbanism. The exhibition “GET REAL!” brought together 16 new projects by the artists, who participated in the field study of Saint Petersburg’s southwest, and the participants of the School, who participated in online classes, tutorials and developed individual or group projects for the show. In the exhibition space, these two groups were intertwined into a single narrative, which both focused on universal housing cases and scenarios as well as presented the specific stories of Saint Petersburg’s southwest.

It was also important for us to show the exhibition in this part of the city, which had informed artistic and curatorial research and turned into a case-study. In September 2021, some of the projects were presented in the library Mayak, which also serves for the local community of the southwest as an educational platform, exhibition space and a meeting point. To describe the impact of global capitalism on lives of different species through various aspects of housing processes, the exhibition’s artists analyzed individual and collective experiences, concerns and dreams using regional perspectives and personal lens. In doing so, they juxtaposed the consequences of transforming housing from a social good into a tool for accumulating capital – use of cheap construction materials, rapid exhaustion of buildings – with the destructive impact of neoliberal society on the human body and mental state. The context of the pandemiс stimulated some of the artists to focus on the correlations between depressive conditions and enforced isolation in a closed space. According to statistics, more people started suffering from mental disorders during the pandemic and through her research of personal and global loneliness and disunity, one of the exhibition artists demonstrated how one’s own apartment could become both a witness to and a “culprit” of radical bodily and mental conditions. The exhibition had several spatial and temporal dimensions and trajectories. An audio journey along the tram route #60 can be perceived both as an immersion in the history of utopian socialist city-planning and as a romantic dream on the shores of the Gulf of Finland. There were also a few other examples of sensual exploration of different spaces that could be viewed as practices of emancipation and (self)care. They included walking through city spaces in an attempt to overcome one’s fears, a VR tour of the “breathing” LUDA exhibition space, sliding among the rooms of an imaginary sanatorium for the creative precariat or intervening in abandoned industrial places. When talking about housing in Russia it is crucial to address the rapid change of political paradigms in the 1990s that gave rise to new economic opportunities and largely impacted architecture and design. The European-style renovation (“Euroremont”) became a symbol of the free market and the arrival of imaginary “Western standards” in the post-Soviet context. Recreation of its aesthetics in the space of the exhibition, as well as a micro-museum of the “confused generation” of post-Soviet suburban youth is a vivid reminder of that era. The high inflow of new information and the transforming political environment would hardly allow for an opportunity to fully master one’s changing financial regimes and tastes, or adequately cope with the standards of “the new beauty”. The time of change promised freedoms and a wide horizon of possibilities. The horizons of the young generations today seem to be much more narrow – the question whether “you are too late” to ever have a space of your own surfaced in the exhibition through an analysis of real estate market dynamics. “Housing syndrome”, which was studied by one of the artists, also manifested itself in an attempt to bargain with the system against the background of one’s fear of losing a home. Reflecting on co-living and coexistence, the exhibition raised the topic of the private and the public, starting with the question of who owns the crumbling balconies of the “German cottages” in the area of Sosnovaya Polyana (are these spaces private or public?) designed by the Soviet architect Andrei Ol in 1946. The process of transforming notions of public and private also appeared in the results of a sociological study presented in a format of an audioguide and a total installation. The research traced the differences in self-identification of inhabitants of traditional communal flats and commune-apartments residents who, by opposing themselves to the dwellers of traditional “kommunalkas”, come up with their own vision of physical and mental boundaries or intentional lack of thereof in shared living spaces.

1 Название 5 сезона “Критической массы”, посвященного жилищному вопросу, родилось от английского выражения “Get Real!” — “Спустись на землю!”, “Проснись!”. Оно одновременно отсылает к теме недвижимости — «real estate» (англ), — а также призывает к необходимости настроить более четкую оптику на современную реальность.

Творческое объединение кураторов ТОК / Анна Биткина и Мария Вейц

2 The title of the fifth season of “Critical Mass”, dedicated to the housing question, refers to the topic of real estate and also calls for the necessity to recalibrate one’s vision of the current state of affairs.

The Creative Association of Curators (TOK) Anna Bitkina and Maria Veits

Архив онлайндискуссий Archive of online discussions

Виртуальный тур по выставке “СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!” Virtual tour of the exhibition “GET REAL!”

The artists also presented their research of the blurring boundaries of online and offline privacy that is diminishing under the control of surveilling technologies, especially in societies with shrinking democracies. In their projects they also recommended practices of “information hygiene” and strategies of escaping the panopticon eyes of surveillance cameras. One of the projects was a detailed investigation of the non-obvious links between urban policies and rent schemes in relation to access to knowledge and information. Also, artists were peeking into the future by imagining a post-anthropocene world, where humanity will finally have to start actively transforming its toxic heritage and encourage new forms of interspecies coexistence. To begin with we could think towards creating alternative materials for the processing of technological waste and the construction of such environments, where the rights and interests of a wide variety of living organisms, and not only humans, will be taken into account.

Школа новых практик сосуществования School of New Practices of Co-existence

По волнам Юго-Запада. Путешествие по району и прошлому и будущему на трамвае

Ахмед Аль-Навас с Еленой Атнагуловой, Мариной Карповой, Анастасией Вепревой, Романом Осминкиным и Еленой Сыловой Аудиоинсталляция, текст радиопьесы, 55’

Один из самых больших районов города обретает голос в радиоспектакле “По волнам Юго-Запада”. Слова местных жителей, озвученные голосами жителей других районов, пишут единый портрет Красносельского района Санкт-Петербурга. Герой радиопьесы, трамвай “№60”, едет через кварталы, вторгаясь в прошлое и будущее. Трамвай предстаёт и машиной времени, и звеном, связующим эпохи. Он мчится от идеи советских архитекторов о “городе Солнца”, спотыкаясь о шахту непостроенного метро, к просторам Финского залива, волны которого сливаются в унисон со стуком трамвайных колёс, создавая особый медитативный контент радиоспектакля. В русской культуре принято смотреть на трамвай снаружи – обычно это транспортное средство или символ бедствий. Все знают, что масло и рельсы – это две несовместимые вещи. Впервые мы заходим внутрь трамвая и слушаем его воспоминания как героя, наблюдаем за окружающими нас людьми. Неизвестно, чем закончится маршрут – желанием выйти на ближайшей остановке или желанием купить недвижимость на конечной. Выбор остаётся за зрителем и за самим трамваем, который открывает двери только по требованию.

Along the Waves of the Southwest Traveling through the District and the Past and the Future by Tram

Audio installation, 55’, Radio play text

Ahmed Al-Navas with Elena Atnagulova, Marina Karpova, Anastasia Vepreva, Roman Osminkin and Elena Sylova

One of the St Petersburg largest districts gains its voice in the radio play “Along the Waves of the Southwest”. The words of local residents, voiced by dwellers of other city areas, combine into a single portrait of Krasnoselsky District.

The protagonist of the radio play, tram #60, runs along the city blocks, intruding on the past and on the future. The tram is both a time machine and a thread connecting different eras. Departing from the Soviet architects’ idea of the “city of the Sun” and stumbling over the shaft of an unbuilt metro station, it rushes to the vastness of the Gulf of Finland, which waves merge in unison with the tram wheels clatter and this sound provides a special contemplative rhythm of the text. In Russian culture, it is customary to see a tram either as a vehicle or a symbol of disaster: everyone who read Bulgakov’s “Master and Margarita” knows that the vegetable oil and the tram rails are not a good match. In the play, the tram is not an object but a subject - we experience what is happening inside it and listen to its memories as a protagonist, while observing the people around us. We don’t know what the end of the route will be like – shall we feel the urge to get off at the nearest stop or a desire to buy real estate at the final station? The choice remains with the viewer and with the tram itself, which opens its doors only on request.

Как записывался звук

Recording the Sounds

Марина Карпова, саунд-дизайнерка и создательница драматургии пьесы

Marina Karpova, sound design and dramaturgy of the play

Для того чтобы собрать звуки Красносельского района, мне потребовался целый день. Сначала я составила маршрут. Он начинался в Автово, где я садилась в трамвай и ехала до рынка “Юнона” для записи его звуков. Оттуда я должна была добраться до залива и там записать примерно 10 разных точек (дворы, различные места набережной, стройку) и, возможно, еще что-то, что встретится на пути. Далее маршрут следовал к “Жемчужной плазе”, где я собиралась записать торговый центр и звуки города. В конце дня я вернулась обратно на трамвае в Автово. Это был насыщенный день, за который мне удалось собрать библиотеку различных звуков Юго-Запада Петербурга, некоторые из этих полевых записей вошли в пьесу. Была хорошая погода, и день прошел без приключений. Отдельный день я выделила для записи трамвая, так как нужно было записать весь маршрут от Автово до ЛЭМЗ. Но это оказалось сложнее, чем я думала, и в итоге я записывала трамвай целую неделю. Я почти каждый день ездила в Автово, садилась в трамвай №60 и пыталась сделать запись, но каждый раз происходило что-то непредсказуемое. Сначала я поняла, что нужно сесть на остановку раньше, чтобы успеть купить билет и включить микрофоны, заняв удобное место. Потом оказывалось, что остановки не объявляют или объявляют, но не все. Каждый трамвай имеет свое звучание, и некоторые из них были слишком громкими и низкочастотными, их звуки заглушали голос диктора. Новые трамваи, наоборот, издавали мало нужных звуков (так как в сценарии пьесы ломается дверь, то нам был нужен специфический звук двери, а в новых трамваях дверь открывается, только если пассажир нажмет на кнопку). Иногда я выбирала неудачное место, а менять его уже было поздно. В результате у меня получилось несколько записей трамвая, из которых я “собрала” один - он и вошел в пьесу как главный действующий герой.

It took me a whole day to collect the sounds of the Krasnoselsky district. First, I created a route. It started in Avtovo, where I got on the tram and went to the Yunona market to record its sounds. From there I had to get to the shore of the Gulf of Finland and record the sounds in about 10 different locations: courtyards, different spots at the embankment, construction sites and anything else that might be relevant. Then the route continued to the “Pearl Plaza”, where I was going to record the shopping center and the sounds of the city. At the end of the day, I took the tram back to Avtovo. It was a busy day and I managed to collect a library of various sounds of the South-West of Petersburg, some of these field recordings were included in the play. The weather was fine and everything went according to the plan. Later I allocated a separate day for recording the sounds of the tram 60, since it was necessary to record the entire route from Avtovo to the Leningrad Electro-Mechanical Plant (LEMZ). But it turned out to be more difficult than I thought, and I ended up recording the tram sounds for a whole week. I would go to Avtovo almost every day, get on the tram and start recording, but every time something unpredictable happened. Then I realized that I needed to get on the tram one stop earlier in order to have time to buy a ticket and turn on the microphones as well as take a comfortable seat. Then it turned out that the automatic stop announcements were irregular, which would not allow me to record them all. Each tram on the route had its own sound, and some of them were too loud and low-frequency, so the announcements would dampen them. New trams, on the other hand, did not make the sounds that I was hoping for - according to the script, one of the doors in the tram gets stuck so we needed a specific sound, but in new trams the doors open only if a passenger presses the button. Sometimes I would take the wrong seat for recording, and it was too late to change it. As a result, I got several recordings of several trams on the route 60, and compiled them in the solid sound of one tram that became the main character of the play.

Горожанин, отдохни от умного урбанизма. Письма из Кричева Анна Александронец Видеоинсталляция и анимация KIPOD – это Google для видеонаблюдения, который находит любую информацию в больших массивах видео – людей, транспортные средства, тип поведения, заданные звуки – мгновенно доставляя результаты поиска на любые устройства. “Задача стояла – всё отбросить и заниматься протестами. Даже управление «К» было занято идентификацией участников акций, смотрели профили в соцсетях, вычисляли людей при помощи KIPOD и писали рапорты о совершении правонарушения. Но я знаю, как исполняли эту работу некоторые сотрудники. Смотрят по фото: врач, нормальный человек – рапорт не пишут, типа не установлен – и такое было”. Из интервью с бывшим сотрудником Главного управления по борьбе с организованной преступностью и коррупцией.

Уши

Я из Беларуси. С 2020 года все мои проблемы начали вертеться вокруг политики. Как беларуске мне хотелось выразить солидарность с моим народом, как художнице мне хотелось кричать о проблемах в стране через краски, как человеку – остановить весь этот кошмар и вздохнуть. Я не чувствую себя в безопасности со времён начала предвыборной кампании. Я теперь если не шарахаюсь от камер наблюдения, то скалюсь в их глазок, сдерживаясь, чтобы не показать туда ещё и средний палец. Проект, связанный с тотальным внедрением системы видеонаблюдения в публичные пространства, напрашивался сам собой как акт протеста, критики и простого выплеска эмоций. Но каким должен быть конечный результат, я не понимала, и к нему я шла вместе с кураторами и участниками Школы новых практик сосуществования. Я понимаю, что опасность камер не только в поддержке автократии, но и в использовании их для вуайеризма или в корыстных целях теми, у кого есть доступ к данным. Поэтому мне было интересно исследовать отношение сограждан к системе наблюдения, изучить их уверенность в безопасности благодаря такому инструменту, отыскать в Минске места, где можно скрыться от объективов. Мне кажется, люди смиренно принимают присутствие камер наблюдения в общественных местах, хотя всегда ли оправдана установка камеры в том или ином месте? В ходе исследований я узнала, что законов, регулирующих видеонаблюдение, в Беларуси нет. Есть только проект. А пока МВД требует от владельцев ресторанов и других объектов, соответствующих перечню «мест массового пребывания граждан в Минске, подлежащих обязательному оборудованию средствами системы видеонаблюдения за состоянием общественной безопасности», обязательно подключиться к системе тотального видеонаблюдения KIPOD, разработанной компанией Synesis. KIPOD – это наш современный Большой брат. Оказалось, что активисты собирают координаты камер слежения по всей стране и наносят их на карту по адресу minsk.sous-surveillance.net. Это, к слову, международный проект «Уши и глаза», цель которого – изучение и документирование оборудования для скрытого физического слежения за анархистами и другим антиавторитарными активистами (earsandeyes. noblogs.org). Наши активисты в Минске насчитали более 2800 «глаз». Моими инструментами в подготовке к проекту также стали интервью и онлайн-опросник. В этом исследовании поучаствовало около 50 человек. Некоторыми ответами я бы хотела поделиться.

Кто-то оставил такой комментарий: «Системы видеонаблюдения – это инструмент обеспечения безопасности граждан в правовом государстве, что требует серьёзной регулировки с юридической стороны и в государстве с развитыми и работающими демократическими институтами такая система может отлично работать. В будущем, когда Беларусь таким государством станет, такие системы могут помогать обеспечивать безопасность граждан. В ситуации Беларуси и других стран с диктатурой, понятно, что это только ещё один инструмент угнетения граждан. Поэтому я не думаю, что борьба с системами видеонаблюдения актуальна в данный момент, не думаю, что это было бы как-то результативно. А вот борьба за построение демократического и правового государства – это то, что позволит в будущем использовать такие системы по назначению. Потому что такие системы нельзя включать/ выключать в зависимости от того у руля диктатор или нет, к сожалению. Такие системы – это просто современные технологии, которые могут быть использованы во вред или во благо, т.е. не система видеонаблюдения проблема». Я не верю в благие намерения никаких государственных структур, вне зависимости от режима, поэтому не хочу передавать им какую бы то ни было информацию о себе! Документальный фильм “Pre-Crime” (2017) – наглядная демонстрация того, как в демократических странах госслужащие вмешиваются в личную жизнь мирных граждан. Ещё один камень в огород демократических стран, сражающихся за нашу безопасность, – скандал с израильским программным обеспечением Pegasus. Его разработчики настаивают на том, что программа создана для слежки за террористами и другими преступниками. Но в июле 2021 г. появились сведения о том, что Израиль продаёт ПО другим странам, где устраивают слежку за журналистами и чиновниками. Эдвард Сноуден в своём твиттере написал: «Если мы ничего не предпримем для борьбы с продажей шпионских технологий, то в будущем речь пойдёт не о 50 тысячах мишеней для слежки, а о 50 миллионах, и это случится быстрее, чем кто-нибудь из нас ожидает». В статье “Городское видеонаблюдение как инструмент повышения безопасности в общественных местах” (Urban Video Surveillance as a Tool to Improve Security in Public Spaces) (Sustainability 2020, 12(15)) приводятся результаты исследования о влиянии камер видеонаблюдения на количество преступлений. Результат меня поразил! Наличие камер не влияет на совершение преступления, а также сомнительна роль системы слежения как превентивной функции. Тихие, одиночные пикеты – то немногое, что осталось для высказывания своего мнения, поэтому герои моего видеопроекта «Горожанин, отдохни от умного урбанизма» уходят в места, где камер пока не может быть: леса, поля, помойки, заброшенные дома… Они стоят там с табличками, имитирующими предупреждающие знаки «Внимание, ведется видеонаблюдение», только на моих табличках можно найти фразы, наводящие на рефлексию о сегодняшнем дне и будущем. Монтаж доводит проект до абсурда: зацикленные фрагменты, молчаливо сменяющие друг друга, словно г-н милиционер ищет на видеозаписи подозреваемого. Круг замкнулся, когда я узнала, что история создания паноптикума связана с городом Кричевом (Беларусь). В конце XVIII века британский философ Иеремия Бентам вдохновился идеями своего брата Самюэля, создавшего систему наблюдения за рабочими, находясь в тот момент в Кричеве по приглашению графа Потёмкина. Именно здесь, в будущей стране знаменитого теперь на весь мир диктатора, Иеремия Бентам писал труд о паноптикуме. Второй мой проект «Письма из Кричева» был уничтожен, потому что был слишком жесток к зрителям и довольно опасен. Как верно заметил один из тьюторов школы Тигран Амирян, «куратор должен быть другом художнику, а художник должен быть другом зрителю». Поэтому мой проект схлопнулся до лаконичной анимации. Но изначально это должен был быть онлайн-проект с виртуальными письмами из будущего, где я предоставила зрителям возможность прочитать их и отправить ответ. Но, как и масс-медиа, как и камеры наблюдения, цифровые следы – это такие же инструменты для слежки за людьми. Имею ли я право вовлекать в интерактив зрителя и подвергать его опасности? Поэтому то, что сейчас зритель может увидеть, – повод лишний раз подумать о цифровой гигиене и почистить кэш.

и г лаза

Мир слишком стремительно развивается, скорость подачи велика, а источников так много, что трудно разобраться в их надёжности. Но во всём этом хаосе нужно оставаться критичным и открытым к разным мнениям, быть активным гражданином, не забывая, что только мы сами заботимся о своих правах и свободах. А пока вы можете открыть вкладку инкогнито и поиграться с искусственным интеллектом, которого научили считывать эмоции: emojify.info. Конечно же, его создали для нашей безопасности. Но так ли это?

Citizens, take a break from smart urbanism. Letters from Krichev hAnna Aleksandronets Video-installation and animation KIPOD is Google search engine for video surveillance that finds any information in large arrays of videos — footage of people, vehicles, type of behavior, given sounds — and instantly delivers search results to any device. “Our task was to drop all other projects and throw all our forces on the situation with the protests. Even the “K” department was busy identifying protesters: they would look up their profiles in the social networks, find people with the help of KIPOD and write reports about people breaking the law by participating in illegal protests. But I know how some employees did this work. If they found out that a protester was a respected person, let’s say a doctor, they would not write a report about a violation, they would just write that they were not able to identify the person”. From an interview with a former employee of the Main Directorate for Combating Organized Crime and Corruption of Belarus. I’m from Belarus. Since 2020 all my troubles have become related to politics. As a Belarusian, I wanted to express solidarity with my people. As an artist, I wanted to scream about the problems in the country through paints. As a person I wanted to stop this whole nightmare and take a deep breath. I haven’t felt safe since the start of the election campaign. Now, if I don’t shy away from surveillance cameras, then I’m grinning into their peepholes, restraining myself so as not to show my middle finger there as well. So, an art project related to the total implementation of a video surveillance system in public space suggested itself as an act of protest, criticism and a simple outburst of emotions. When starting the project I didn’t know what format it would take in the end and the project implementation was a process that I shared with the curators and the participants of the School of New Practices of Coexistence. Omnipresent cameras are dangerous not only because they contribute to strengthening of autocracy, but also because they can be used as tools of voyeurism and damage in the hands of those who have access to the data that these cameras collect. Therefore, it was interesting for me to study the attitude of my fellow citizens to the surveillance system and see if they think that cameras in public spaces help them feel safer. I also wanted to find places in Minsk where one can hide from the panoptic eyes of cameras. It seems to me that people passively accept their presence in public places. But is it so justified – to install cameras all over the place? Through my research, I learned that there’s no law regulating video surveillance in Belarus. There is only a draft so far. In the meantime, the Ministry of Internal Affairs requires owners of businesses that could qualify as “public spaces in Minsk, which must be mandatorily equipped with video surveillance systems” to connect to the KIPOD total video surveillance system developed by Synesis Company. KIPOD is today’s Big Brother. It turned out that activists in Belarus create maps of locations of security cameras across the country that are available at minsk.sous-surveillance.net. This is a part of an international project “Ears and Eyes”, which aims to study and document equipment for covert physical surveillance of anarchists and other anti-authoritarian activists - earsandeyes.noblogs.org. Our activists in Minsk counted over 2800 “eyes”. In my project, I used interviews and online surveys as main tools of my research. About 50 people participated in this study. I would like to share some of the answers. One of the informants left the following comment: “Video surveillance system is a tool for ensuring the safety of citizens in a law-governed state. This system requires a set of detailed legal regulations. In a state with developed and properly functioning democratic institutions, such a system can work perfectly. In the future, when

Belarus becomes such a state, surveillance systems can help guarantee the safety of citizens. However, in the current political context of Belarus and other dictatorships, it is clear that omnipresent surveillance mechanisms are just another tool for oppressing citizens. Therefore, I do not think that the fight against video surveillance systems is relevant at the moment, I do not think that it would be somehow effective. But the struggle to build a democratic state ruled by the law is what will make it possible in the future to use such systems for their intended purpose. Surveillance systems cannot be turned on and off depending on whether a dictator is at the helm or not, unfortunately. They are simply technologies that can be used for harm or for good, i.e. it is not the CCTV system that is the problem but the way it is used ”. I do not believe in the good intentions of any state structures, regardless of the regime, so I do not want to give them any information about myself! The documentary “Pre-Crime” (2017) is a clear demonstration of how civil servants in democratic countries interfere in the privacy of civilians. Another stone in the garden of democracies fighting for our security is the Israeli Pegasus software scandal. Its developers insist that the program was created to spy on terrorists and other criminals. But in July 2021 information appeared that Israel was selling software to other countries where they were spying on journalists and officials. Edward Snowden tweeted: “If you don’t do anything to stop the sale of this technology [spyware], it’s not just going to be 50,000 targets. It’s going to be 50 million targets, and it’s going to happen much more quickly than any of us expect.” The article “Urban Video Surveillance as a Tool to Improve Security in Public Spaces” (Sustainability 2020, 12(15)) focuses on the results of a study about the correlation between CCTV cameras and the number of crimes. These results amazed me! It appears that the presence of cameras does not affect the commission of a crime, and the role of surveillance systems in preventing violations is also questionable. Quiet, solitary pickets have become almost the only way for civilians in Belarus to express their opinion about what’s happening in the country. The heroes of my project “Citizen, Take A Break From Smart Urbanism” find refuge in places where cameras cannot yet get them: forests, fields, garbage dumps, abandoned houses. They

1 . Как вы относитесь к использованию камер наблюдений в общественных местах? 40,5% Нет, никогда не был(а) против и моё отношение к камерам наблюдения после протестов 2020 в Беларуси не изменилось 26,2% Да, после протестов 2020 в Беларуси выступаю против камер наблюдений

5. Нужны ли общественные системы видеонаблюдения для обеспечения безопасности в Беларуси? 42,9% Нет, после протестов 2020 моё отношение изменилось: видеонаблюдение не обеспечивает мою безопасность 23,8% Нет, никогда не считал(а), что они обеспечивают мою безопасность 19,0%

14,2% Всё равно

11,9%

9,5%

Затрудняюсь ответить

Да, всегда был(а) против 2,4%

9,6%

Системы видеонаблюдения сейчас существуют для карательных целей

Не против камер, главное в чьих руках находится информация с них 2. Вызывают ли у вас камеры видеонаблюдения в общественных местах чувство тревоги, ощущение, что за вами следят? 45,2%

6. Было ли когда-нибудь такое, что вас удивляло наличие камеры в каком-либо месте? 73,8%

Нет

Нет 26,2%

31,0% Частично 23,8% Да 3. Боитесь ли вы, что в будущем из-за широкого распространения камер наблюдения исчезнет понятие «личная жизнь»? 50,0%

Да (туалет, лифт, двор дома) 7. Тоскуете ли вы по тому времени, когда можно было не беспокоиться о собственной цифровой безопасности? 69,0% Да 16,7% Всё равно

Да

40,5%

26,2%

After the protests of 2020 I’m against the surveillance cameras in public spaces

5. Are public video surveillance systems necessary for ensuring security in Belarus? 42,9% No, after the protests of 2020 my attitude has changed: surveillance does not ensure my safety 23,8% No, I never thought that surveillance systems ensure my safety 19,0%

I don’t care 11,9%

9,5% I was always against them

2,4%

9,6%

Surveillance systems are now being used as a tool of oppression and punishment

I don’t mind the cameras, what matters to me is who owns the information they collect 2. Do CCTV cameras in public places make you feel anxious, like you're being watched? 45,2%

6. Have you ever been surprised by the presence of a camera in any place? 73,8%

No 26,2%

31,0% Partially 23,8%

Yes (public WC, elevator, court yard) 7. Do you yearn for the time when you didn't have to worry about your own digital security?

Yes 3. Are you afraid that in the future, due to the widespread use of surveillance cameras, the concept of "private life" will disappear? 50,0%

69,0% Yes 16,7% I don’t care 14,3%

33,3%

16,7% Затрудняюсь ответить 4. Вас когда-нибудь интересовала\интересует регулировка законами использования камер наблюдения и хранение и доступ к видеоинформации? 73,8%

8. Вы заботитесь о цифровой безопасности (чистите кэш, ставите пароли и т.д.)? Да, всегда заботил(а)ся 31,0%

Да 26,2%

4,8% Нет

16,7% It’s hard to say

64,3%

Да, после событий 2020 стал(а) уделять внимание цифровой безопасности Нет, никогда не беспокоил(а)ся и даже после событий 2020 не беспокоюсь о цифровой безопасности

Yes, they ensure my safety. I always thought so and I think so now, after the protests of 2020 It is hard to say

Yes Нет

Нет

I was never against them and my attitude did not change after the protests of 2020 in Belarus

14,2%

14,3%

33,3%

Да, всегда считал(а) и даже после протестов 2020 считаю, что видеонаблюдение обеспечивает безопасность

1 . What do you think about surveillance cameras in public spaces?

stand there with posters imitating warning signs “Attention, this area is under video surveillance” that contain phrases urging the audiences to reflect upon current and future states of affairs. The editing takes the project to the point of absurdity: looped fragments silently replace each other, as if a policeman is looking for a suspect on the surveillance video footage. Things happening in Belarus started making more sense for me when I found out that the history of the creation of the panopticon is connected with the city of Krichev (Belarus). At the end of the 18th century, the British philosopher Jeremy Bentham was inspired by the ideas of his brother Samuel, who created a system for monitoring workers, while being in Krichev at the invitation of Count Potemkin. It was here, in the future country of the now world-famous dictator, that Jeremiah Bentham wrote his major work on the panopticon. My second project “Letters From Krichev” was destroyed because it was too cruel to the audience and quite dangerous. As Tigran Amiryan, one of the tutors of the school, rightly noted: “The curator must be a friend to the artist, and the artist must be a friend to the viewer.” Therefore, I decided to reduce the project to its animated version. Initially it was supposed to be an online project with virtual letters from the future, where the audiences would have the opportunity to read them and send a response. But just like the media or surveillance cameras, digital footprints are the same tools for spying on people. Do I have the right to engage the viewers in the interaction that might endanger them? In the end what the viewer can see now is an invitation to once again think about digital hygiene and clear the cache. The world is moving too fast, the feed rate is high, and there are so many sources of information that it is difficult to sort out their reliability. But in all this chaos, one needs to remain critical and open to different opinions, to be an active citizen, and not to not forget that our rights and freedoms are in our hands. In the meantime, you can open an incognito tab and play around with artificial intelligencу that has been taught to read emotions: emojify.info. Of course, it was created for our safety. Or not?

4. Have you ever wondered or are interested now in how the use of surveillance cameras and the storage and access to video information are regulated by law? 73,8%

8. Do you take care of your digital security (clear cache, creating and updating your passwords)? 64,3% Yes, all the time 31,0%

Yes 26,2%

4,8% No

Yes, after the protests of 2020 I started to pay more attention to digital security No, I never worried about digital security and I do not worry now, either

[My Apartment. Моя квартира]

Валерия Барбас

Тексты, фото-коллажи, видео 23’

[My Apartment. Моя квартира] – это мультимедийный проект, исследование, журнал повседневных мыслей, страхов, протеста, обсервации и памяти (2020 - 2021 г.) Фотографии, коллажи, тексты, комментарии, видеопроекции на стенах и на потолке, на советском кафеле 1960-х в ванной, разные бытовые предметы и мебель представлены как артефакты–элементы тотальной инсталляции, предполагающей блуждания по комнатам и коридорам (памяти). Объект исследования представляет собой конкретное физическое пространство. Это семейная двухкомнатная квартира №9, где в разное время жили три поколения. Она находится на Киевской улице района Рышкановка в Кишинёве в республике Молдова. В 1960-х Рышкановкой заканчивался город, дальше были только аэропорт и поля подсолнуха. Спустя 60 лет урбанизация и застройки расширили город, подвинув черту городского пространства и периферии, и теперь Рышкановка стала вторым центром столицы. Субъектом исследования является сингулярное – обитательница квартиры (авторка), находившаяся в состоянии замкнутости, – и множественное количество жителей, также замкнутых в своих личных пространствах в то же время.

Проект исследует состояние двойной инкапсуляции, физической и ментальной изоляции тела в домашнем пространстве, подчеркивая взаимосвязь между состоянием тела, личного хабитата и памяти, а также прослеживая состояние двойной изоляции людей в депрессии.

тело

память депрессия пространство

[My Apartment]

Valeria Barbas

Texts, photo collages, video 23’

[My Apartment. Моя квартира] рассматривает четыре взаимозависимые и непрерывно трансформирующихся сферы со/существования: тело-пространство-память-депрессия. Погружение в эти измерения происходит во время перемещения по жилому пространству, обнаруживая социально-бытовую реальность. Зритель входит, ”путешествует” по квартире, открывает двери шести концептуальных комнат-пространств: Зеленого коридора, Комнаты Границ, Белой комнаты, Комнаты голосов, Ванной для тела, Кабинета-Туалета с красной ковровой дорожкой. Исследование начинается с монолога авторки в своей квартире на третьем этаже типовой советской пятиэтажки 1960-x в Кишинёве и продолжается в диалогическом дискурсе с другом детства, проживающим в мансарде доходного дома Клейнаделя на Коломенской улице в Санкт-Петербурге. Нарратив развивается в полилоге голосов людей, также страдающими депрессией. Влияет ли советская архитектура, однотипные безликие здания, так называемые коробки, нa психическое состояние человека? Своеобразное прочтение состояний тела и их проецирование на архитектуру и пространство выявляет взаимопроницаемость границ. Тело и место становятся взаимозависимыми, накладываясь друг на друга. Так как пространство накладывает отпечаток на тело через память, присутствие или отсутствие тела накладывает отпечаток на само пространство. В постсоветском пространстве проблематика депрессии не получает должного внимания, хотя она и очень актуальна, нет специальных программ помощи. В основном, люди не могут позволить себе профессиональной психологической помощи. По данным Всемирной организации здравоохранения, Молдова занимает 15-е место в рейтинге стран с высоким уровнем самоубийств. По данным Национального статистического бюро Молдовы, во втором полугодии 2020 года 38% респондентов страдали депрессией и тревогой (было опрошено 1076 домохозяйств). В настоящее время эта проблема недостаточно изучена, нет отдельных записей о случаях депрессии. Медицинская статистика ссылается на данные о психических и поведенческих расстройствах, которые в 2015 году составили 31,5 новых случаев (заболеваемости) на 10 тысяч жителей.

”My Apartment” is a total installation, a self-investigation, a journal of daily thoughts, fears, wishes, protests, observation and memory. This long-term site-specific installation was developed during 2020-2021. Photographs, collages, texts, comments, video projections on the walls and ceiling, on the Soviet tiles of the 1960s in the bathroom, various household items and furniture are presented as artefacts, elements of a total installation that involves wandering through rooms and corridors (of memory). The object of my study is a specific physical space. This is a two-room family apartment No. 9, where three generations lived at different times. It is located on the Kievskaya street of the Riscani district in Chisinau in the Republic of Moldova. In the 1960s, the city border was here, and beyond it there were only the airport and sunflower fields. 60 years later, due to urbanization and territory development, the city borders have expanded, and now Riscani has become the second center of the capital. The subject of the study is the singular - the female inhabitant of the apartment, the author of the project, who was in a state of isolation - and the plural - multiple residents, who were also in isolation in their personal spaces at the same time. The project explores the state of double encapsulation, the physical and mental isolation of the body in the space of one’s home, emphasizing the relationship between the state of the body, personal habitation and memory, as well as tracing the state of double isolation of people with depression. The research starts from a monologue based on a personal experience of the author, staying in her Soviet type apartment, built in the 1960s in Chisinau, the Republic of Moldova. The monologue later turns into a dialogue between her and her childhood friend, who lives in the attic of the 19th century building in St Petersburg on Kolomenskaya street. The narrative further develops through a polilogue discourse

The project explores four interdependent and continuously changing dimensions of (co)existence: the body - the (living)space - memory - depression. The immersion into these dimensions happens as one is moving through the living space while discovering its social and habitable contexts. The viewer enters the apartment and one by one opens the doors of six conceptual spaces: the Green Corridor, the Room of Borders, the White Room, the Room of Voices, the Body Bathroom, the Cabinet-Toilet with a red carpet.

of voices constructed from elements of the interviews with people suffering from depression in the Republic of Moldova that had been collected by the artist. Does Soviet architecture, the same type of faceless buildings, the so-called boxes, affect the mental state of a person? A peculiar reading of the states of the body and their projection onto architecture and space reveals the mutual permeability of boundaries. The body and the place become interdependent, overlapping each other. Since space impresses the body through memory, the presence or absence of the body affects space itself. In the post-Soviet space, the issue of depression does not receive due attention, although it is very relevant, there are no special assistance programs. Basically, people cannot afford professional psychological help. According to the World Health Organization, Moldova ranks 15th in the ranking of countries with a high suicide rate. According to the National Statistical Bureau of Moldova, in the second half of 2020, 38% of respondents suffered from depression and anxiety (1076 households were surveyed). Currently, this problem is not well understood, there are no separate records of cases of depression. Medical statistics refers to data on mental and behavioral disorders, which in 2015 amounted to 31.5 new cases (morbidity) per 10 thousand inhabitants.

П. 36 (мужчина), санкт-петербург утром увидел то, чего не видел здесь ещё никогда в жизни глядя в окно кухни, я заметил то, как идёт снег. но в обратную сторону как в перемотке плёнки, он двигался снизу вверх без резких порывов, так же как он падает но только в этот раз все снежинки двигались к небу и исчезали в его светло-сером цвете видимо внизу шахты задуло ветром и это создало обратную тягу. но об этом думаешь только потом, в последнюю очередь. а если просто увидеть такой эффект в живую начинаешь думать о том, что / время / решило немного пошутить стрелками. я живу в мансарде я живу, фактически, в коробке мечты. иногда думаю, как это? выйти из книги Алисы, из своей страны чудес, и получиться ли так-же привыкнуть к обычной / гравитации / ? иногда страшно думать об обратном билете ты просыпаешься и не хочешь просыпаться. ты просто утыкаешься носом в подушку, в одеяло, поглубже когда ты встаёшь и идёшь на кухню, для того, что бы пройти пару метров заварить себе кофе в надежде что ты проснешься, у тебя нет никаких целей, потому что все цели – это барьеры и какими бы ни были заработки этого мира, они для тебя оказываются бессмысленными. так выходит, что почерк депрессии именно в этом, ты можешь заниматься любыми делами крутить любыми деньгами, но для тебя это большое преодоление иногда тебе звонят друзья, но ты не можешь им объяснить, что ты в странном состоянии они этого не понимают, поэтому ты пытаешься им подыгрывать в их даты в то, когда они тебе звонят пытаешься прорабатывать в себе человека, который в курсе дела, который пытается заниматься делами вместе с ними но внутри тебя это всё – бессмысленность – пустое. и больше всего я хочу увидеть тех людей, которых я знал очень давно. дни иногда другие ты можешь проснуться – когда тебе нужно чем-то заполнить холодильник, ты выходишь на улицу, куришь видишь вместо полярной ночи там – снег выпал Ппинаешь его Ннногами в такие небольшие сугробы, идёшь в магазин, что-нибудь покупаешь, закидываешь в холодильник и думаешь – ну, всё получилось! теперь можно послать всё на хуй! и посмотреть ютуб, немного. я живу в центре и никого не знаю. когда я ложусь на свою кровать, я – мне некого иногда обнять, и я создаю из подушек такую штуку, одухотворённую которую я хочу обнять и я обнимаю набор этих подушек, одеяла, пледа, чего-нибудь ещё иногда там оказываются женщины, но они мне больше противны, чем этот набор подушек. потому что подушки тебя ни о чём не спрашивают ни о чём не говорят они какие-то универсальные, уникальны и чистые, a женщины всегда o чём-тo спрашивают конец связи.

В. 36 (женщина), Кишинёв I hear noise Same ears is blocked the movement is blocked in silence in my small couch that I can barely breathe I sleep and wake up again and again and all the same and this is timeless there is nothing specific in selfisolation specifically when you realize that it has been a condition of your own (non) existence for the last 15 years nothing unusual in loneliness nothing unusual in being in lockdown without people around just appearance of presence shiny lipstick a confortable mind lockdown cant stick the holes in the walls physically selfisolated body is reflecting exactly what mind is going through free from any appearance my grey strings in hair my red hole from the fallen tooth my right ear deafness with white noise window into more alive that ever i still A i finely M present april-march, 2020

I hear noise my ear has blocked in silence peace can be in a blockade my coronary tooth fell out I lost my crown but it did not fall from Jesus Jesus’ corona – a paint/ted image of instapainters instantly I hear noise white red white red the piece is big it smells of state meat H.C.A.B. sounds instantly blind light even if hide it on the windowsill I’m afraid the piece will fall prey bone eroded by the cat my green-grey forest – crown of miracles of the world’s void of my noise, rattling, muffles shout somewhere in silence red white red white red w h i t e he listens to me instantly

Юрий Веерман

Ск

Ты опоздал

вот т

г н и

Je bent te la

Постеры, граффити

Проект “Ты опоздал” – это ответ художника на ситуацию на рынке жилья в Амстердаме. График на плакате показывает рост цен на жилье за последние двадцать пять лет: от ста тысяч в 1995 году до более полумиллиона в 2020 году. По случайному совпадению визуализация графика напоминает символ сквоттинга – движения по самовольному захвату гражданами зданий. В своей новой форме символ отсылает к двум противоположным явлениям: к сквоттингу, который развивается и осуществляется по принципу “снизу вверх”, и к неконтролируемым процессам на рынке жилья, где доминирует общественная элита. Название “Je bent te laat” (“Ты опоздал”) отражает чувство, которое испытывают многие молодые люди в Амстердаме: если у тебя еще нет своего жилья, то ты опоздал и вряд ли когда-либо станешь обладателем собственной недвижимости.

Yury Veerman

You Are Too Late Posters “Je Bent Te Laat” and “De markt kraakt”, 70 x 100 cm, graffiti “You Are Too Late” is the artist’s response to the housing market in Amsterdam. The graph on the poster shows the rise in real estate prices over the past twenty-five years, from one hundred thousand in 1995 to over half a million in 2020. By coincidence, the graph resembles the symbol of squatting: a movement that champions the unauthorized appropriation of buildings by citizens. In its new form, the symbol refers to two opposite phenomena: squatting, which develops and is carried out from the bottom up, and the uncontrolled processes of the housing market, which are dominated by the social elite. The name “Je bent te laat” (“You Are Too Late”) reflects the feeling that many young people in Amsterdam have: if you don’t have your own home yet, you’re already late and are unlikely to ever own your own property.

Санаторий для художников Елена Колесникова Идея создания санатория для художников возникла после того, как я начала наблюдать, что после выставок художники и кураторы чувствуют упадок сил, и чтобы их восстановить, требуется достаточно продолжительное время. Ученые называют это состояние PPD — post-party depression. В советское время, работая на заводах, люди могли рассчитывать на гарантированный отдых и лечение. Ответственность за здоровье работника лежала на работодателе, то есть на государстве. Поэтому каждое крупное предприятие имело в своей структуре санаторий или дом отдыха. Сегодня ответственность за здоровье ложится на плечи самого человека. Доступность и качество санаторных процедур зависит от индивидуального уровня дохода. Основной упор делается на восстановление физических сил. Однако с художниками дело обстоит не так просто. Готовясь к выставкам, организуя события, художник/куратор устает и физически и морально. Трудность заключается еще и в том, что сложно определись степень усталости художника и вообще каким-либо образом оценить его труд.

Ранее художники уже обращались к этим вопросам. Были такие проекты как “РБОБ” (Алексей Борисенок, Оля Сосновская, Дина Жук, Николай Спесивцев), “Потерянный отдых” (Мария Котлячкова, Дарья Орлова, Евгений Римкевич, Мария Сарычева, Степан Субботин, Василий Субботин, Света Черникова и другие), “Между усталостью: к новым формам жизни” (Елена Ищенко, Антонина Трубицына), “Camp as one” (Мария Котлячкова).

С учетом ответов художников был создан санаторий, представленный в реальном и виртуальном пространстве. Реальная его часть — это домашняя резиденция в Геленджике, а виртуальная часть — это интерактивное 3d пространство, где художники могут обмениваться своим опытом восстановления, посещая его из любой точки мира. Виртуальный санаторий можно посетить по ссылке или по QR-коду, предварительно можно договорится с друзьями, чтобы побродить там вместе. Домашняя резиденция в Геленджике представляет собой небольшой домик, где можно жить, отдыхать, экспериментировать или продолжать что-то начатое. Сосновый лес, солнце, море, чистый воздух - отличные условия для восстановления. Резиденция задумывалась как пространство, свободное от каких-либо установок или ожиданий от художника, предоставляя ему только место для отдыха. Однако поразмыслив, решили не ограничиваться и этим, проще говоря: хочется отдыхать — отдыхай, хочется делать выставку — делай, хочется найти что-то новое — экспериментируй! Таким образом поле взаимодействия будет расширяться, и это интереснее проживать.

Инсталляция: объект 40 х 60 х 50 см, материал ДВП Видео, 6’ Объект в виртуальной реальности

С в о б од

Проект “Санаторий” в рамках Домашней резиденции предполагает, что художнику на пути восстановления будут предоставлены определенные процедуры: курс массажа, сеансы с тьютором и психотерапевтом, курс йоги.

Elena Kolesnikova

Я продолжила исследование этого вопроса, где предложила художникам заполнить анкету и самим определить (описать) свой идеальный отдых и практики восстановления.

Все специалисты имеют сертификаты и связаны с искусством (либо сами являются художниками) — это позволит лучше понять проблемы и специфику усталости художника. Этот проект –художественное высказывание, и он может остаться на уровне идеи, а может воплотиться в жизнь общими усилиями.

ь т а х е ч т ся отды Хо

отдыхай!

Artist Resort

Installation Object 40х60х50cm, fibreboard material Video, 6’ Object in VR

I had the idea of creating a sanatorium for artists after I started noticing that many artists and curators experience burnout, exhaustion and need for an extensive recovery after projects and exhibitions. Scientists call this condition PPD - post-party depression. In the USSR, all factory workers were granted guaranteed paid vacation and treatment, if necessary. Employer, that is the state, was responsible for the health of the employee so each large enterprise would have a sanatorium or a recreation center as a part of its infrastructure. Today, the health and well-being of an individual is their own responsibility. Availability and quality of medical and recreational procedures that people can access depends on their level of income. It has been noticed that most demanded treatments are those aimed at restoring energy and repairing one’s health. However, for artists things are even more complicated. While preparing for exhibitions and organizing events, artist or curator can get tired both physically and mentally. If they are freelancers (and they usually are) it is even harder to determine the degree of their fatigue and, in general, to calculate and evaluate their labour. Some artists have already addressed these questions. There were such projects as “RBOB” (Work Hard! Play Hard) (Alexey Borisionok, Olya Sosnovskaya, Dina Zhuk, Nikolay Spesivtsev), “Lost Rest” (Maria Kotlyachkova, Daria Orlova, Evgeny Rimkevich, Maria Sarycheva, Stepan Subbotin, Vasily Subbotin, Sveta Chernikova and others), “Between Fatigue: Towards New Forms of Life” (Elena Ishchenko, Antonina Trubitsyna), “Camp as One” (Maria Kotlyachkova). I continued to research this issue and invited artists to fill out a questionnaire and define (describe) their ideal rest and recovery practices.

The virtual sanatorium can be visited using the QR code, it’s an interactive space and can be visited by a few people at once so you can invite your friends and hang out there together. Artist home-residency in Gelendzhik is a small house where one can live, relax, experiment or work on developing their projects. Pine forest, sun, sea, clean air are excellent conditions for recovery and resting. The idea is that the residency serves as a space of relaxation where artists are free of any expectations and requirements on the part of the residency hosts. However, we decided to set no boundaries, in other words: if you want to rest - rest, you want to make an exhibition - do it, you want to find something new - experiment! Thus, the field of interaction will expand and it will be more interesting to see how our experiment is evolving. The home residency assumes that visiting artists will be provided with some procedures during their stay: a course of massage, sessions with a tutor and a psychotherapist, and a course of yoga. These treatments and wellness procedures are provided by certified professionals, who have backgrounds in the arts (or are practicing artists), which allows them to relate to the condition of fatigue and burnout of artists-in-residence and help them in a more efficient way. The project is an artist statement, which can remain a utopian idea or can be realized via collective actions.

Based on the answers of the artists I created a sanatorium that is presented both in real and virtual spaces. The offline sanatorium is a home residency in Gelendzhik open for artists from all over the world. Here they can rest and exchange their retreat practices with each other.

Our Body Is The First House Nina Stottrup Larsen

The hyper-financialization of housing is the state when the residential real estate market is viewed as a commodity, that is, as a means of enrichment and investment rather than as a social good. This phenomenon, which we see around the world, affects the processes and possibilities of finding a home and ultimately determines what we can even consider to be our home. In Russia, over the past few years, real estate speculation aimed solely at profit has led to the situation when more than 150,000 shareholders found themselves with no money and no new homes they invested their funds into, which were never built in the first place. Contracts, rough estimates of investments and their return, documents and architectural plans printed on paper: these are the only physical expression of these shareholders’ disappointed expectations, most of whom are unlikely to receive their new home. Commercial housing is characterized by the use of cheap materials, such as paper-thin walls and facades covered with polystyrene, all of which makes for a short life of a building. During the performance, which relates to the building of facades, the participants sort through documents with texts and diagrams. The performance and the installation are aimed at drawing a parallel between the human body and a building, comparing the processes of skeletal damage with the process of building deterioration, as well as assessing the potential that can be found in collectivity.

Performance, 20’, installation on the wall 310х390см (prints, polystyrene sheets, plastic boxes) Performers: Marina Shamova, Ivan Maksimov, Kirill Nulevoy

Наше тело — это наш первый дом Нина Стёттруп Ларсен Перформанс, 20’, и инсталляция на стене 310X390 см (принты, листы полистирола, пластиковые коробки) Перформеры: Марина Шамова, Кирилл Нулевой, Иван Максимов

Гиперфинансиализация жилья — состояние рынка жилой недвижимости, когда она рассматривается как товар, то есть как средство обогащения и инвестирования, а не как социальное благо. Это явление, которое мы наблюдаем во всем мире, отражается на процессах и возможностях обретения жилья и в конечном итоге определяет, что мы можем считать своим домом. В России за последние несколько лет спекуляция девелоперами недвижимостью с целью получения прибыли привела к тому, что более 150 000 дольщиков остались без вложенных денег и без нового жилья, которое так и не было построено. Контракты, приблизительные подсчеты вложений и их окупаемости, документы и архитектурные планы, напечатанные на бумаге, — это единственное материальное воплощение обманутых ожиданий дольщиков, большинство из которых вряд ли дождутся своего нового дома. Строительство жилья для коммерческих целей характеризуется использованием дешевых материалов, возведением тонких, как бумага, стен и фасадов, покрытых полистиролом, что ускоряет процесс изнашивания зданий. В ходе перформанса, который отсылает к процессу строительства фасада, его участники разбирают документы с текстами и диаграммами. Перформанс и инсталляция направлены на то, чтобы провести параллель между человеческим телом и зданием, сравнить процессы повреждения скелета и разрушения строительных материалов, а также оценить, какой потенциал несет в себе коллективность.

02 C Goes to the wall with an A4 document. Places feet firmly in the ground, and goes into a wall sit position, pressing back up against the wall. Holds document and begins to read.

C I am not sure how you stress test a building, but this is how you can stress test the body.

C Подходит к стене с листом формата А4. Упирается ногами в пол и садится спиной к стене, облокачиваясь на стену. Держит лист бумаги и начинает читать.

Testing the lower body and its necessary capacity to support the spine and the skeletal structure.

C Я не знаю, как провести стресс-тест здания, но вот так можно протестировать тело на устойчивость к стрессу,

After around 15 seconds in this position the heart rate will increase significantly.

оценить стабильность нижней части тела и ее способность поддерживать позвоночник и скелет.

The concrete under my feet is already crumbling and porous. My feet are placed on the step between the living room and the balchony.

Если находиться в этом положении около пятнадцати секунд, частота пульса сильно увеличится.

When you cast concrete it will dry in a few hours, but for it to really settle and become strong you have to afford time and wait 2 weeks.

Бетон, на котором я стою, пористый, и уже крошится. Я стою на ступеньке между гостиной и балконом. Когда заливают бетон, он высыхает через несколько часов, но, чтобы он полностью застыл и стал прочным, должно пройти две недели. Бетон, на котором я стою, крошится под моим весом. Я на 17-м этаже и смотрю на вид с балкона.Я вижу из окна много других многоэтажных домов.

01 Три исполнителя входят в зал. Публика рассредоточена в пространстве, кто-то находится близко, кто-то стоит или сидит вдоль стен. Большая голая бетонная стена, а на полу пачка бумаг разного размера.

Я на 17-м этаже, и бетон, на котором я стою, крошится под моим весом. В таком положении находиться трудно и, если C не выдерживает, A или B должны занять его место.

Рядом с бумагами три пластиковых коробки и шесть маркеров. Возле стены находятся приспособления для развески.

Исполнители возвращаются к пачке бумаг:

Касаясь обеими ладонями стены на уровне глаз и опуская вниз одну руку, он говорит

Если C / A не могут больше оставаться таком положении, они могут встать и стоять на одной ноге.

B Приближается к A и во время разговора одной рукой, начиная от пола, рисует на стене восходящую кривую прибыли B “Это... прогнозируемая ожидаемая прибыль”

There is a large bare concrete wall, and on the floor is a pile of documents in various sizes.

Антропологи могут определить степень цивилизованности в какой-либо культуре, если они находят бедро - бедренную кость, которая была сломана, а затем срослась. Сломанная и сросшаяся бедренная кость свидетельствует о том, что кто-то остался с раненым, который не мог идти, что рану перевязали, что этого человека перенесли в безопасное место что о нем заботились, пока кость полностью не срослась.

The position is hard to hold, if C cannot hold it, A or B takes over from where C left off.

Next to the documents are 3 plastic boxes and 6 markers. By the wall, there are devices for hanging

A takes the first document, looks at it and goes to the wall: With 2 hands flat on the wall at eye height, and while talking moving one hand down

03 A goes to take another document from the pile and joins C in a wall sit, next to C. Places feet furmly in the ground, flat back against the wall and begins to read. If/when C/A cannot hold the position anymore they can stand up and stand on one leg A

A “This is the spine”

A Тело - наш первый дом

I am on the 17th floor and the concrete under my feet is crumbling under my weight.

The audience is scattered in the space, some close by, some along the walls, some standing, some sitting.

They return to the pile of documents:

A берет первый лист, смотрит на него и идет к стене:

A остается в той же позе, руки вытянуты, плечи расправлены, ладони прижаты к стене.

3 performers enter the space.

They make sure the audience are comfortable and placed well. If someone wants to sit on the boxes it is ok.

A идет за следующим листом из пачки и присоединяется к C, садясь у стены в том же положении рядом с ним. Он упирается ногами в пол, прислоняется спиной к стене и начинает читать.

A “Это позвоночник”

Set-up of the space: The performers each take a plastic box and place it in the space so they are closer to the audience.

Мизансцена: Каждый исполнитель берет пластиковую коробку и кладет ее ближе к зрителям. Исполнители следят за тем, чтобы зрителям было комфортно, и они были хорошо рассажены. При желании зрители могут сесть на коробки.

The concrete under my feet is crumbling under my weight. I am on the 17th floor and looking out over the balchony, out of the window, at the view of many more apartment buildings.

A maintains the position, arms stretched, chest open, hands flat on the wall

The body is our first house Anthropologists measure presence of civilization in a culture by when they find a ‘femur’ – a thighbone – that has broken and then healed.

B Moves close to A, with one hand, starting from the floor marks an upwards going profit curve on the wall, while talking

A broken femur that has healed is evidence that someone has taken the time to stay with the one who crumbled in injury, that they have bandaged the wound, that they have carried the person to safety

B “This..... is the projected expected profit”

and they cared for the person until the bone healed and recovered.

Любовь Матюнина

Жилищный синдром

Видеоинсталляция. HD видео, 13’51’’

Видеоинсталляция о потери опоры, о зыбкости понятия “дом”. Работа вдохновлена феноменом “синдрома последнего жильца” – термином, обозначающим ситуацию, когда человек в силу различных причин не хочет покидать свой дом, идущий под расселение, и остаётся там жить, порой единственный в подъезде или целом блоке. Что движет этим желанием остаться? Какие цели преследуют последний жилец? Проект представляет собой погружение во внутренний мир обитателей заброшенных домов, их страхи и потаенные желания, борьбу с бюрократической машиной, которую сопровождает неотступное головокружение. Замкнутый круг, где каждый персонаж и жертва, и палач. Маски и костюмы персонажей – это аллегория ограничений, страхов и травм, которые каждый постоянно носит с собой, и которые в конечном счете определяют его образ действий и мыслей. Что происходит с человеком, когда фундаментальное понятие “дом” уходит из-под ног? Как можно существовать в подвешенном состоянии?

Lyubov Matyunina

Си нд ром послед жильца него

Housing Syndrome HD video installation, 13’51’’

In her video installation Lyubov Matyunina focuses on the theme of loss of the solid ground and the fragility of the concept of “home”. This work is inspired by the “last tenant syndrome” phenomenon, when a person, for their own reasons, decides not to leave a housing complex or a building marked for resettlement. Sometimes it’s just one person in their stairwell or even the whole block who refuses to move out. What drives this desire to stay? What are the goals of these last tenants? The project is an immersion into the inner world of those who inhabit abandoned houses, their fears and secret desires, their fight against the bureaucratic machine that is accompanied by persistent dizziness. This is a vicious circle, where each character is both a victim and an executioner. The characters’ masks and costumes are an allegory of the limitations, fears and traumas that these residents constantly suffer from and which determine their actions and thoughts. What happens to a person when the fundamental concept of home is pulled out from under their feet? How can one exist in a limbo?

МETASITU

Случайная адаптация

Проект переносит нас в эпоху Евроремонта — стиля оформления интерьеров, появившегося на постсоветском пространстве в начале 1990-х годов, когда в страну начали активно поставляться западные строительные материалы, и представления о том, как могут выглядеть жилые пространства, стали меняться. Проект отражает не только то, каким было видение воображаемого Запада в начале постсоветской эпохи, но и передает мечты, вкусы и стремления людей по оформлению своих квартир на фоне процесса всеобщей приватизации жилья.

Капиталистический романтизм

Installation, mixed media, 150x150x200cm

МETASITU

Accidental Adaptation Инсталляция, смешанная техника 150x150x200 см

Ев

рорем

Инсталляция интерпретирует различные элементы, характерные для Евроремонта: арки, точечные светильники, ламинат, декоративные элементы и подвесные потолки, а также средства, использовавшиеся для передачи дизайнерских идей. Проект также вдохновлен термином “капиталистический романтизм” (“капром”), предложенным архитектором Даниилом Веретенниковым, историком искусства Александром Семёновым и урбанистом Гавриилом Малышевым. Собранная из доступных строительных материалов конструкция приглашает зрителя в символическое пространство Евроремонта.

онт

The project “Incidental Adaptation” reflects upon the interior design style Evroremont that emerged in the post-Soviet territories in early 1990s. Not only does it represent an image of perceived West, but also dreams and aspirations of individuals as well as access to personal capital in a complex time of changes. Installation interprets different elements that came to characterize the Evroremont - arches, spotlights, laminate, decors and hanging ceilings — as well as the media through which the interior design ideas were transmitted. Inspired by the term Capitalist Romanticism (капром) coined by architect Daniil Veretennikov, art historian Alexander Semjonov, and urbanist Gavriil Malyshev and assembled from the construction materials that are readily available, the installation invites the audience inside a symbolic Evroremont space.

Аренда

Я хотел бы рассказать о двух историях, показанных в моей работе. Дальнейшие подробности необходимы для прояснения связей между событиями и образами фильма. Также они позволят на конкретных примерах увидеть, как общие блага до сих пор могут удерживаться частными лицами и компаниями, а недоступность жизненно важной инфраструктуры и беспросветное существование в потоках обмана загоняет в тупик. В работе сравнивается история коррупционной аренды помещений в Национальном Педагогическом Университете им. Драгоманова и стягивание долга за аренду оборудования провайдером Укртелеком. Обе ситуации сопровождаются обрушением договоров и обещаний. Студентам приходится защищать помещения от незаконной аренды или покидать их из-за праворадикальных угроз и давления администрации. Жителю общежития, в свою очередь, приходится выбираться из бюрократической паутины провайдера. Фоном для сравнения выступают эпизоды, проявляющие низкое качество

Алексей Минько Видео, 14’20’’

обучения в университете, а также проблемы с коммуникацией между клиентом и поставщиком Интернет-услуг. В двух этих историях я вижу такие параллели: услуги даются, но ими невозможно воспользоваться. Помещения принадлежат студентам, но они арендуются частными лицами. Оборудование/помещения есть, но они не функционирует вследствие (инфра)структурных проблем, и их нужно вернуть/не трогать. А за услуги ещё и нужно платить, как клиентам Укртелекома, так и студент_ кам, которые учатся на контракте. Находясь в условиях конкуренции, низкоквалифицированные ВУЗы используют дешевизну обучения и низкий порог входа, чтобы оправдывать слабый уровень образования, участие в коррупционных компромиссах и эксплуатацию студентов. Похожим образом поступают провайдеры с некачественным Интернетом. Демократичная цена их услуг обычно сопровождается проблемами с коммуникацией и скоростью трафика.

Университет

Укртелеком UKRTELECOM

Когда качество обучения неудовлетворительно, студенты, выбравшие подозрительные университеты вследствие ограниченных финансовых возможностей, объединяются для самостоятельной учёбы. Но случается так, что доступ к материально-технической базе ограничивается, обнажая замалчиваемые структурные проблемы. И когда борьба подавлена, остаётся возможность разорвать договор, сдаться и уйти. Можно уйти гордо, как Ирина Сокур, глава Студенческого Парламента. Можно пытаться уйти, как я, выполняя условия договора. Но к чему это приводит? Власть внутри компаний и институтов продолжает удерживать неравенство теми же способами. И это невыносимо настолько, что приходится остаться. “Аренда” демонстрирует, что борьба с коррупционными институциями может питаться находками из повседневности. Но также и наоборот: решения для индивидуальных проблем могут отыскиваться в историях социальной борьбы. Но какие из них ведут к новым практикам сосуществования, а какие преграждают к ним путь?

Сентябрь 2020

UNIVERSITY В сентябре 2020 года я поступил в Национальный Педагогический Университет имени Драгоманова и заселился в его общежитие.

In September 2020, I entered The National Pedagogical Dragomanov University and started living in its dormitory.

Жители каждой комнаты ищут себе провайдера самостоятельно. В поисках провайдера я и мой сосед остановились на самом дешёвом варианте — Укртелекоме1, национальной государственной компании.

Residents of each room of the dorms should find an Internet provider on their own. When choosing a providing company, my roommate and I settled for the cheapest option — Ukrtelecom, the national state company.

Ко ррупционная 2016

— YouTube:Будь королевою Інтернету з Укртелеком за 49 грн/міс

Договор был подписан без внимательного ознакомления с его условиями.

We signed the contract without careful consideration of its terms.

В 2016 году студенты университета им. Драгоманова2 захватили помещение Института Искусств, которое планировалось незаконно отдать под аренду магазина мебели. 2

октябрь 2020

In 2016, The National Pedagogical Dragomanov University students Drahomanov seized the space of the University’s Institute of Arts, which the University administration had planned to illegally rent out to a furniture store.

— babel.ua: Вступ до НПУ ім Драгоманова — ось хто вас буде навчати

The Rent Olexiy Minko Video, 14’20’’

Спустя пару дней после подключения услуг Интернет от Укртелекома перестал работать.

A couple of days after it had been connected the Internet stopped working.

Укртелеком не отключает своих клиентов от Интернета за неуплату долгов, как это обычно происходит с провайдерами. К тому же, для подключения они выделяют соответствующее оборудование с особыми разъёмами для лучшей пропускной способности и требуют его вернуть. В ином случае, клиенту полагается выплатить штраф.

Unlike other Internet providers, Ukrtelecom does not discontinue a subscription in case the customer has stopped paying or has accumulated a debt. When signing a contract, Ukrtelecom also provides a customer with some equipment with special connectors for better throughput and requires it to be returned after the service ends. Otherwise, the customer is supposed to pay a fine.

2017

Студенчество требует3 внедрения озвученной на 2017 год реформы образования4, которая, по мнению активистов, привела бы к более прозрачной политике ВУЗа, обновлению дисциплин и решила бы вопросы с неотапливаемыми и незаконно арендуемыми помещениями в университете.

The students demanded the implementation of the education reform announced in 2017, which, according to activists, would lead to a more transparent action of the University, updating of the curriculum and would help solving problems with the heating of the classrooms and illegal rent of the University premises to third parties.

— YouTube: Скандали, інтриги, НПУ #2 | Акція “Твій крок до нової освіти”

— Studway.com.ua: Мітинг драгоманівців: що сталося і до чого тут Порошенко?

февраль 2021

Укртелеком, проводя работы по подключению своего Интернета, пытается нарушить работу конкурентов. Перенапряжение и вывод из строя соседней инфраструктуры на территории конкурента — это один из способов давления.

While working on setting up the connection to its services, Ukrtelecom is also trying to disrupt the work of its competitors. Overvoltage and the destruction of neighboring infrastructure at the territory of a competitor is one of the company’s methods of pressure.

2018

После временного решения ситуации администрация Университета занялась репрессиями5. 5

апрель 2021

Укртелеком специально приводит к ситуации, в которой клиент не может пользоваться Интернетом из-за серьёзной поломки, дальше он отказывается вызвать специалиста, потому что срок его прихода очень длительный, но также и не может отказаться от услуг, ведь, по условиям договора, расторжение может произойти только спустя год после заключения договора. Ведь до этого момента оборудование как бы арендуется клиентом Укртелекома и в случае расторжения договора, он обязан его вернуть или выплатить штраф.

аренда

Ukrtelecom deliberately creates a situation when a customer cannot use the Internet due to a breakdown of the provided equipment and refuses to call a technician because of the long time of the wait. At the same time, the customer cannot refuse Ukrtelecom services, because, according to the terms of the contract, termination can occur only one year after signing of the contract. Indeed, until this moment, the equipment is being rented by the customer, and in case of termination of the contract, the customer is obliged to return it or pay a fine.

After a temporary solution to the situation, the administration of the University started to place pressure upon students.

— Studway.com.ua: Усе буде і без вас: що відбувається із самоврядуванням в НПУ

В ответ на успехи публичной борьбы студентов, ректор создаёт марионетковые органы студенческого самоуправления, нарушает закон, делает всё, лишь бы вытравить активистскую группу из университета. И несмотря на победы Студенческой Рады, встречу с Министеркой Образования и обещанием Президента разобраться, администрации удаётся раздавить движение6.

In response to the success of the students’ public struggle, the rector created puppet student self-government bodies, violated the law, and did everything to expel the activist group from the University. Despite the victory of the Student Council, the meeting with the Minister of Education and the promise of the President to sort ерпу situation, the University administration managed to crush the student activist movement.

— hromadske.ua: Біля університету Драгоманова у Києві студенти зібралися на акцію проти утискання органів студентського самоврядування 6

I would like to explain the two stories shown in my work. Further details are needed to clarify the links between the events and images in the film. They will also allow you to see how common goods can still be held by individuals and companies, and that the inaccesibility of vital infrastructure and a hopeless existence in the flow of deception may drive one to a dead end. In these two stories, I see parallels: services are given, but they cannot be used. The University premises that should belong to the students are rented by private individuals. The equipment / premises are there, but they are not functioning due to (infra)structural problems and need to be returned / left alone. Besides, as a University student one also needs to pay for the services provided both by the University and the Internet provider Ukrtelecom. In a competitive field of higher education, low-ranked universities use their relatively modest tuition fees and low entry requirements to justify poor education, engagement in corrupt compromises, and exploitation of students. Providers with low quality Internet do the same. The below-the-market price of their services is usually accompanied by problems with communication and traffic speed. Understanding that the quality of their education is unsatisfactory, students who have chosen suspicious universities due to limited financial resources, unite to study together extracurricularly. In such cases their access to the material and technical educational resources is limited, which exposes hidden structural problems in the system of education and university administration. When their struggle is suppressed, there remains the opportunity to break the contract, surrender and leave. One can leave proudly, like Irina Sokur, head of the Student Parliament. One can try to leave, like me, fulfilling the terms of the contract. But what does this lead to? Power within companies and institutions continues to perpetuate inequality in the same ways. And it’s so unbearable that one has to stay. “The Rent” demonstrates that the fight against corrupt institutions can feed on everyday life findings. But the opposite is also true: solutions to individual problems can be found in stories of social struggle. But which ones lead to new practices of coexistence, and which ones only further block the path?

Юлия Немова

“Делать архитектуру без архитектора – это и есть самое интересное”. Франсуа Роше Долгое уединение в стенах дома из-за пандемии прошлого года натолкнуло меня на воспоминания из детства. Еще не зная законов и принципов, по которым строятся здания, я прислушивалась к стене в комнате, из которой доносились шумы: для меня они были признаками присутствия целого живого мира, находящегося за плоской поверхностью, изменения которого отражались в характере этих шумов. Мой проект — это отчасти визуализация детской фантазии и отчасти спекулятивное размышление над современными идеями “алгоритмической архитектуры”, в которых зачастую видится лишь скульптуризация формы, хотя сама эта концепция, активно развивающаяся с 1920-х, предполагает обратное – выявление формы из заданных параметров. Согласно ключевым представителям этого направления (С. Прайс, Ф. Роше, Н. Оксман), сущность архитектора заключается в способности запустить процесс, который бы не нуждался в дальнейшем участии автора, а продолжал бы естественно эволюционировать, следуя заложенному в нем механизму развития или морфологии формы. Живая Люда – это био-организм, который, как и мы, меняется и адаптируется под условия окружающей его среды. В виртуальной инсталляции с помощью VR-очков можно увидеть разного рода мутации этого организма.

Audio-visualization, VR-installation

Аудио – визуальная VR инсталляция, 2021

Живая Люда

Living Luda Yuliya Nemova “Making architecture without an architect is the most interesting thing.” François Roche The long seclusion within the walls of home because of last year’s pandemic brought me back to my childhood memories. Not yet aware of the laws and principles by which buildings are built, I listened against the wall in my room where noises came from: for me, they were signs of the presence of a whole living world, located behind a flat surface, the changes of which were reflected in these noises’ nature. My project is partly a visualization of a child’s fantasy and partly a speculative reflection on modern ideas of “algorithmic architecture,” which often only see the sculpting of form – although this concept itself, which has been in active development since the 1920’s, suggests the opposite: the identification of form using set parameters. According to key representatives of this line of thought (S. Price, F. Roche, N. Oxman), the essence of an architect is the ability to start a process that would not need the further participation of the designer but would instead continue to evolve naturally, following the means of development or morphology of forms inherent within it. Living Luda is a bio-organism that, like us, changes and adapts to the conditions of its environment. In this virtual installation, using VR glasses, we observe all sorts of mutations in this organism.

Нажмите на экране в YouTube значок очков в нижнем правом углу.

Наведите камерой на QR-код, ссылка откроется через приложение YouTube (должно быть установлено на телефоне).

Вставьте телефон в специальные VR очки.

Пинар Огренчи

Pinar ogrenci Photographs and texts, digital printing, 40х50cm

“Who Owns the Balconies?” is the result of the artist’s research of a residential complex in the area Sosnovaya Polyana in Saint Petersburg’s southwest, which is believed to have been built by the prisoners of WWII. Until recently the plans were on the way to demolish the so-called “German cottages” designed by the architect Andrei Ol between 1946–1947, but thanks to city activists and local residents they are now under protection. The buildings’ gradually deteriorating balconies are covered with a protective construction mesh to prevent further damage and to indicate that they will be rebuilt. The balconies that have been waiting for the renovation for so long have become a symbol of local bureaucratic ineffectiveness as well as unfulfilled promises on the part of the city. “Who Owns the Balconies?” is a reflection on the fuzzy boundaries between public and private spaces in post-Soviet Russia as well as the changes the history brought in relation to property. The photographs convey the artist’s critical view of the handling of architectural heritage associated with the rise of gentrification and underline the importance of civic initiatives when it comes to buildings of municipal importance.

Who owns the balconies?

Фотографии и тексты, цифровая печать 40X50 см

Проект “Кому принадлежат балконы?” – результат исследования художницей истории жилого комплекса в Сосновой Поляне на Юго-Западе Петербурга, который, как считается, был построен военнопленными. До недавнего времени этим “немецким коттеджам”, спроектированным архитектором Андреем Олeм в 1946-1947 годах, грозил снос, но благодаря действиям городских активистов и местных жителей сейчас они находятся под охраной. Постепенно разрушающиеся балконы зданий закрыты защитной строительной сеткой, чтобы предотвратить их дальнейшее повреждение и обозначить, что они будут восстановлены. Балконы, уже давно ждущие ремонта, стали символом неэффективности местной бюрократии и невыполненных обещаний со стороны города. “Кому принадлежат балконы?” – это рассуждение о нечетких границах между публичными и частными пространствами в постсоветской России и исторических изменениях в отношениях собственности. Фотографии передают критический взгляд художницы на процессы обращения с архитектурным наследием, связанные с ростом джентрификации, и подчеркивают важность гражданских инициатив в отношении значимых для города зданий.

Кому принадлежат балконы?

Из интервью с жителями “немецких коттеджей”, Юго-Запад Санкт-Петербурга, май, 2021

From an interview with residents of “German cottages”, South-West of St. Petersburg, May, 2021

Штукатурка осыпается. Меня однажды чуть удар не хватил, когда это произошло. Кусок упал прямо рядом со мной. Они собирались сносить нас. Эти дома отданы под снос. Уже сколько лет это продолжается... И до сих пор неизвестно, будет ли реализовано. Я чувствую грусть и беспомощность, когда прохожу мимо таких фасадов, когда вижу эти зеленые сетки. Они такие уродливые. Ни здания не защищают, ни людей. И с каждым годом состояние балконов становится все хуже: я боюсь, что никто не зашевелится, пока они не начнут падать. Такой контроль чрезмерен, когда речь идет о частной жизни, но недостаточен для сохранения культурного наследия. Они напоминают мне об упущенных возможностях. В них все пропитано запустением. Эти балконы давно не ремонтируются, и их закрывают сетками. Вообще балконы — это самая большая проблема, вроде бы они есть, но на них нельзя ступать — рухнешь вместе с ними. Кажется, что балкон есть, а по факту его нет. Это все к вопросу о бесконтрольной бюрократии. Могут ли бюрократы сделать общественные пространства лучше, если они не знают, что людям нужно? Кто-то должен проводить исследования, как сделать пространство лучше. Я не понимаю, почему местные власти и жители не сотрудничают. Проблемы тогда решались бы гораздо быстрее. Многие проекты планируются десятилетиями, но так и не претворяются в жизнь. Может быть, у нас менталитет такой: идей много, а воплощать некому.

The stuccos are falling down. I almost got a heart attack once this happened. A piece of stucco fell off just next to me. They wanted to demolish us. These houses are generally for demolition. But how many years it has been going on... And it is still not known whether it will be realised or not. I feel sad and helpless, passing by such facades, seeing these green nets. I think, they are so ugly. The green nets do not protect the buildings or the people. And every year, the condition of the balconies is getting worse, and I’m afraid that no one will do anything about it before some balconies collapse. This kind of control is excessive when it comes to private life, and even not enough to preserve the cultural heritage. They remind me about the opportunities that were never realized. They are all about abandonment. These balconies are not repaired for a long time, they are covered by nets. The balconies are generally the biggest problem, it seems like it exists, but you can’t stand on it, it would take you down. It seems like we have the balcony, but actually we don’t. This is all about the question of poorly controlled bureaucracy. Could bureaucrats be able to improve public spaces if they don’t know what people need? Someone has to do research on how to improve the space. I don’t understand why there is no cooperation between the people and the local authorities. The problems would be solved much faster. Many projects planned for decades but never get started. Maybe, we have a mentality of getting ideas and doing nothing about them.

Ходим вместе Смешанная техника

Алиса Олева и Наташа Чичасова

Используя феминистскую оптику, авторки проекта Алиса Олева и Наташа Чичасова пересобирают устоявшийся образ фланера — “индивидуалисткий, героический, эпический и трансгрессивный мужской опыт”, игнорирующий практики ходьбы “других”. Эта пересборка осуществляется через практику “ходьбы вместе”, создающую пространство для совместного проживания, принятия опыта другого и поддержки.

В рамках проекта художницы ходят по районам, в которых живут в Киеве и Лондоне, исследуя разные опыты и стратегии нахождения в пространстве дома и улицы. Для каждой из художниц пространство города — пространство дрейфа, в котором через их маленькие, незаметные, но упорные хождения они, как упоминал Мишель де Серто, задают своим городам вопросы о логике их внутреннего устройства и, к сожалению, далеко не всегда находят на них ответы.

Прогулка первая

Наташа ходит в Киеве.

Алиса, ходит в Лондоне. я автоматически пошла самым частым своим маршрутом какого цвета твой дом? сейчас очень многие уезжают из Лондона вот так выглядит community center, почему-то с кучей защиты тоже много заборов тут меньше жанра вот таких скульптур всяких типа оленей и этой тут странный двор. с самодельной детской площадкой а какой у вас рядом транспорт? тут overground – типа электрички перемешивание твоего и моего пути читала теорию что в gated communities люди начинают себя чувствовать более паранойно тут окна в пандемию стали местом выставки дааааа я тоже заворачиваю к дому

выйдем из дома и пойдём

Я тоже. Это путь, по которому я выхожу за пределы. Так как ЖК закрыт. Хочу дойти до нескольких местных достопримечательностей. Зелёный А твой? Почему-то часто такие центры под защитой. Вопрос - от кого? Это то что осталось от предприятия на месте которого ЖК Тут очень много собак, и в местных группах дико шеймят, если не убираешь На балконах люди часто делают сады Тут часто на мусорках лежат такие штуки обычно с детских дней рождений А это то, за что жители ругаются. Тут, насколько понимаю, хотели оригинальный ландшафт оставить и тут все ухабы. Но это декоративная штука и детям не разрешают по ним бегать. В итоге все ругаются. Лабиринт социальной дистанции Другая жизнь за решеткой Мне всегда нравились эти растения, а потом оказалось что они паразиты Мой закрытый город потихоньку заканчивается. Буду скоро выходить во вне Сейчас попробуй выйти за пределы У меня возникает ощущение, что живу в контейнере цветном и где типа все хорошо. Но тут везде камеры, и местами мне кажется, что сейчас кто-то подойдёт и спросит, зачем я это все фотографирую Хочу довести тебя до главной рекреационной зоны Мне сложно составить полное представление о твоём пути, как, думаю, тебе и о моем Но у меня сложилось впечатление, что это район со сложным прошлым, который пытаюсь освоить Чтобы добраться до места отдыха, ты должен преодолеть два препятствия: железную дорогу, на которой в прошлом году погибло несколько человек, и самоорганизованное кладбище домашних животных. Мне очень дико по нему ходить, хоть и любимые памятники на нем у меня есть. Но это место предпочитаю пробежать и не задерживаться Место отдыха. Сейчас здесь все мирно сосуществуют. Но по ночам жутко

находить будем делиться

Каждая из проведенных прогулок является продолжением предыдущей и подразумевает создание новой “партитуры”1 — набора задач и отправных точек, которые являются ориентирами во время прогулки. Партитура представляет собой гибкую структуру, открытой для случайностей и изменений, как и сама ходьба. Во время прогулки при помощи общего чата художницы делятся своими ощущениями и наблюдениями, отмечают общее и различное в пространстве своих городов, помогают друг другу справиться со страхами нахождения в публичном пространстве и пространстве дома. Такая игровая и коллективная форма позволяет по-новому посмотреть на пространство города и переосмыслить свои ощущения в нем. Город перестаёт быть враждебным и становится местом общего приключения, в котором чувства и ощущения пространства легитимны, могут быть услышаны и становятся полем для исследования. Всего было шесть прогулок. Последняя прогулка была открыта для участия зритель_ц выставки. Кажд_ая мог_ла написать партитуру прогулки, исходя из своего опыта, переживаний и ощущений в пространстве города/ дома и предложить ее для прохождения вместе. Важный принцип проекта — его открытость и возможности для участия кажд_ой. 1 Термин, введенный в систему художественного производства группой Флюксус. Согласно их идее, партитура предполагает расписывание “партий” исполнителей по типам, по ролям и по времени — подобно тому, как организована музыкальная партитура, инструкция же включает в себя только последовательность действий без указаний на то, кто, когда и как продолжительно должен действие производить.

We walk together

Alisa At first, I experienced some incredible childish feeling – I so much wanted I automatically chose to the most frequent route what color is your house? now a lot of people are leaving London this is what the community center looks like, for some reason with a bunch of protection too many fences there are not so many sculptures of this type like this one of a deer l it’s a weird yard. with a DIY children’s playground what kind of transportation is there near your house? here is overground, it’s like an electric train mixing your and my path I read about the theory that in gated communities people begin to feel more paranoid here the windows in the pandemic have become a place for exhibitions yeaaaaah i’m also almost home

Alisa Oleva and Natalia Chichasova Mixed media Using feminist optics, the authors of the project Alisa Oleva and Natasha Chichasova redesign the well-established image of the flâneur, an “individualistic, heroic, epic and transgressive male experience” which ignores the walking practices of “others.” This reassembly is accomplished through the practice of “walking together” that creates a space for living together, for accepting the experience of the other and for mutual support. In the course of their collective project Alisa and Natasha walk around the districts where they live in London and Kyiv and explore various experiences and strategies of being in the spaces of house and street. For each of the artists, the space of the city is the space of drift, in which, through their small, imperceptible, but stubborn walks, as Michel de Certeau mentioned, they ask their cities questions about the logic of their internal structure and, unfortunately, do not always find answers. Each of the walks carried out is a continuation of the previous one and involves the creation of a new “score”2 — a set of tasks and starting points, which are landmarks during the walk. The score is a flexible structure, open to chance and change, just like walking itself. During the walk, the artists use a Telegram chat to share their feelings and observations, note the common and the different in the space of their cities, help each other cope with the fears of being in public space and the space at home. Such a playful and collective form allows them to take a fresh look at the space of the city and rethink their feelings in it. As a result of the walks, the city ceases to be hostile and becomes a place of shared adventure, where feelings and sensations of space can be heard, get legitimate and become a field for exploration. There were six walks.The last walk was open to the participation of spectators of the exhibition. Each person could write the score of the walk, based on their experience, feelings and sensations in the space of the city/home, and offer it for walking together. An important principle of the project is its openness and opportunities for everyone to participate. A term introduced into the art production system by the Fluxus group. According to their idea, the score involves scheduling the “parts” of the performers by type, by role and by time. Similar to how a musical score is organized, the instruction includes only a sequence of actions without indicating who, when and for how long should performed the action. 2

нащупывать

Алиса

Alisa

Natasha

Сначала испытывала какой-то невероятное детское чувство — хотелось показать все самое интересное и делиться. Очень радовалась, когда получала ответ со схожим контекстом типа детских рисунков мелками или когда тебе что-то отзывалось. Также думала о том, как люди коммуницируют свои проблемы на улице, как в твоем случае было про потерю собаки, а у меня про хостел. Лондон был такой серый и холодный, и это ощущение усиливали комьюнити-центр с колючей проволокой, разбросанные велосипеды и та сцена с разбросанной обувью. Казалось, что это место, откуда хочется уехать, но при этом и здесь есть разные интересные проявления коммуникаций, это немного как уличный музей.

At first, I experienced some incredible childish feeling – I so much wanted to show you all the most interesting things and share them with you. I was very happy when I would receive your answers describing similar contexts or experiences, like children’s chalk drawings with crayons, or when something I had said would resonate wit you. I also thought about how people communicate their problems on the street, as in your case it was about the loss of a dog, and in my case it was about a hostel. London was so gray and cold, and the community center with barbed wire, the scattered bikes, and that scene with the scattered shoes reinforced this feeling. It seemed that this is a place where you want to leave, but at the same time there are various interesting manifestations of communication, it’s a bit like a street museum.

So do I. This is the way I go beyond the gated territory. Because my building is surrounded by a fence. I want to reach several local attractions. Green. And yours? For some reason, such housing complexes are often protected with a fence. The question is whom to protect us from? This is what is left of the enterprise that used to be here before our house was built. There are a lot of dogs here, and in the building chat they shame those who don’t clean up. People often make gardens on their balconies There are often such things in the trash, usually left from children’s birthdays And this is what the residents are fighting for. Here, as far as I understand, they wanted to leave the original landscape and here are all the potholes. But this is a decorative thing and children are not allowed to run on them. In the end, everyone fights. Social distance labyrinth Another life behind bars I always liked these plants, and then it turned out that they are parasites My closed city is slowly ending. I will be going outside soon Now trying to go beyond I get the feeling that I live in a colored container where, like, everything is fine. But there are cameras everywhere, and in some places it seems to me that now someone will come up and ask why I am photographing all this. I want to take you to the main recreation area It’s hard for me to get a complete picture of your path, as I think it’s hard for you to imaging my route. But I got the impression that this is an area with a complex past, which I am trying to explore To get to the recreation area, you have to overcome two obstacles: the railroad, on which several people died last year, and a self-organized pet cemetery. It seems crazy for me to walk on it, although I have a few favorite tombstones. But I prefer to run across this place and not spend much time here. A place of rest, finally. Currently neighbors can share it quite peacefully. But at night it feels creepy here.

Наташа

В какой-то момент у меня началось странное параноидальное чувство о том, что я вообще не имею право здесь снимать и, так как на территории ЖК, где я живу, везде камеры, подумала что, наверное, сейчас ко мне подойдут и скажут, что это я здесь такое делаю. Выйдя за пределы, дискомфорт был в другом. На улице я все еще чувствую себя новичком и хожу только проторенными дорогами, боюсь с них сворачивать. Пытаясь анализировать, понимаю, что прогулка вышла про обмен чувственным и поиском схожего и необычного. И она в основном формировала впечатление о твоем месте нахождения. Такой маршрут необычных впечатлений. Но цельной маршрут того, как ты ходишь каждый день, я не могу восстановить. Для следующей прогулки: мне было бы интересно подумать о чувственных ощущения во время прогулки. Вспомнила меловые рисунки о безопасности женщины на улице, которые ты присылала, и тоже начала думать о том, безопасно ли мне, и о своих “привилегиях” в пространстве как белой цисгендерной женщины. Интересно, как возникают разные опыты прогулки и как они влияют на конечное впечатление. Можно нарисовать карту районов, где мы сейчас живем, и наложить, как ты предлагаешь. И я бы еще словесно описала именно свой дом, где есть письменный стол и своя комната.

Natasha At some point, I began to have a strange paranoid feeling that I don’t have the right to shoot here at all and, since there are cameras everywhere on the territory of the residential complex where I live, I thought that, probably, they would come up to me and ask what do I do here. Beyond the territory of the complex, the feeling of discomfort t was different. On the street, I still feel like a beginner and only walk on beaten paths, I’m afraid to turn off them. Trying to analyze my walk, I understand that it was about the exchange of the feelings and the search for something similar and unusual. And it gave me an understanding of the place where you live. It was a route of unusual impressions. But I don’t have a clear picture of your everyday route yet. Regarding the next walk, I would be interested in thinking about sensory sensations while walking. I remembered the chalk drawings you sent me about the safety of women on the street, and I also began to think about whether I was safe and about my “privileges” in the space as a white cisgender woman. It is interesting how different walking experiences come about and how they affect our final perception. We can draw a map of the areas where we now live and overlay it as you suggest. And I would also describe my house, where there is a desk and my own room.

Первая выставка Саши и СерЁжи Котовых с Юго-Запада Социологи называют первое постсоветское поколение 1990-х потерянным поколением, а мы предпочитаем называть его растерянным. Немудрено растеряться в “сорванном с петель” мире. Таким миром в миниатюре стал для двух братьев – Саши и Сережи Котовых – типичный спальный микрорайон Юго-Запад в Петербурге, известный также как дикий Юго-Запад или просто Юзы. Сашок и Сержок – художник и фотограф аутсайдеры – родились и умерли на Юго-Западе в один и тот же день с разницей в несколько часов. Эта камерная выставка показывает их собственные работы, прежде не выставлявшиеся публично. Графика Саши и фотографии Сережи сделаны во время их жизни на Юго-Западе и представляют взгляд на пространство и время изнутри своего повседневного опыта и телесного знания – эстезиса мужского бесприютного прекарного тела. Играет поставленный на луп музыкальный плейлист, составленный из любимых треков братьев Котовых. На экране демонстрируется автобиографический очерк одного из школьных друзей Сашка и Сержка – поэта Романа Осминкина.

графика, фото, видео, аудио

Роман Осминкин

Roman Osminkin

The first exhibition of Sasha and Seryozha Kotov from the southwest Images, photo, video, audio Sociologists call the first post-Soviet generation of the 1990s a “lost” generation, but we prefer to call it a generation of “the confused”. It’s understandable to be confused when the whole world around you (young, naive and open) promises quick freedom and transgression, distilled pleasure and anaesthesia. For two brothers, Sasha and Seryozha Kotovs, Saint Petersburg’s southwest neighbourhood — also known as the “wild southwest” or simply “Yuzy” — became this world in miniature. Sasha and Seryozha, an artist and a photographer outsiders, were born and died in the southwest on the same day, a mere few hours apart. This intimate exhibition, the first to present their work, is dedicated to them and, through them, to the entire “confused generation”. Sasha’s images and Seryozha’s photographs were made during their life in the southwest and represent a view of space and time from within their daily experience and bodily knowledge: namely, the aesthesis of a precarious, homeless male body. A playlist composed of the Kotovy brothers’ favorite tracks, which they often listened to “in the hood” is set on a loop and plays all along. The screen displays an autobiographical sketch by one of Sasha and Seryozha’s school friends, poet Roman Osminkin, who lived more than 20 years of his life in the southwest and who has now decided to recreate its poetics in memoriam.

Александр Седельников

За последнее время я потерял очень много личных данных, включая фотографии, видео, письма и личные сообщения. В связи с этим я начал рассматривать информацию как хрупкое, чувствительное и гибкое живое существо, которое зависит и трансформируется из-за огромного количества факторов: физических и нематериальных, имманентных и трансцендентных. Во многом этот опыт стал предметом моего исследования и изучения. А процесс инвентаризации материала сформировался вокруг моей “художественной интенции” — метода, который Аби Варбург и Эрвин Панофски использовали в своих иконологических практиках. Для этого я начал объединять документы, фотографии, символы, аналоговые и цифровые техники, чтобы визуализировать собственное понимание событий, демонстрирующих границу объективности и субъективности. Описанный выше опыт организации “несуществующего или утраченного” повлиял не только на мою практику, но и дал толчок для следующего шага теоретизирования физической и гибридной реальностей. А размышление об информации как о живой форме привело меня к концепции “анархотектуры”, ее терминологии и значению.

Photo collages, prints on paper

Это шоу — всЁ, что у меня есть

“Анархотектура” инкапсулирует состояние несуществующего места и в тоже время нечто, что искажается физически и/ или органически, когда архитектура становится чем-то и/или когда что-то становится архитектурой. Внутри этого термина я хочу остановиться на понятии “ритмической анархотектуры”:

“Мы обходим проблему онтологизации непрерывного или прерывистого, аналогового или цифрового, намекая через понятие “экстенсивного континуума” Альфреда Н. Уайтхеда на своего рода ритмическую анархитектуру циклической прерывности, или, как мог бы сказать Лейбниц, экологию бессознательного подсчета, в которой поток непрерывно расщепляется, разрезается и прерывается, в то время как атомное виртуально застывает. Такая концепция оставляет место для абстрактных возможностей, таких как вычислительные сущности, для создания реальной аффективности в форме заразительных алгоритмов, воспринимаемых нечувственно”. (Лучиана Паризи и Стивен Гудман, Extensive Continuum: Towards a Rhythmic Anarchitecture, Inflexions No.2 “Nexus”, декабрь 2008 г.)

Фотография, коллаж, печать на бумаге

Я решил сосредоточиться на заброшенной архитектуре/зданиях, которые я исследовал в моем родном городе и использовал в качестве лабораторий для создания инсталляций. Эта модель изучения оказалась прекрасной возможностью для оживления контекста как самого пространства, так и для воскрешения его законсервированной и/или забытой памяти. Создавая инсталляции и комбинируя фотографии, тексты и графику, я оставляю следы в пространстве, и, тем самым, демонстрирую человеческое прикосновение и присутствие. В каком-то смысле эти помещения превратились в новые места религии, где каждый незнакомец может абсорбировать их физическую и виртуальную вибрации. При этом я намеренно не создаю подобие “галерейной выставки”, а оставляю место для неожиданной встречи с работами и новым контекстом. Как автор я хочу полностью исчезнуть внутри уже пустующего пространства и своей абстрактной технологией “захвата места” создать вибрацию внутри. Конечно, для меня важен контекст места и где я начал практиковать “свое исчезновение”. Это город, где я родился и вырос, и для меня важна политика исчезающего индустриального пространства, а также неблагоприятного места со_жительства.

Анархотектура

This show is all I have At the beginning of my work, I studied the spatial relationships between people and the places in which they live and/or cohabitate. For example, a series of portraits made in the cellar of a destroyed mill was based on this research. One of the main questions that interested me in the project was the following: “What is hidden between me and the subject of my photographs, and how can I convey this phenomenon to the viewer?” I want to talk about the very subject of photography and the system that I adhere to. Artists Wolfgang Tillmans and Torbjørn Rødland have influenced my work in many ways, especially their interest in pop culture. I tackle contemporary issues using the language of fashion and social media. Often I reconstruct scenes from music videos and create visual works that are complex objects with many elements, such as symbols, body positions, the appearance of the subject, the colors of the image itself, the lighting and the type of camera used. By “queering” the photographic image, I leave room for an expanded interpretation of the photograph and how it is read and perceived. For me, there is something about capturing the image of bodies in space, which develops the positive and negative vibrations of the surrounding space and gives me a better understanding of physical and mixed realities. Recently, I have lost a lot of personal data, including photos, videos, letters and private messages. In this regard, I began to consider information as a fragile, sensitive and flexible living being, which depends on a huge number of factors that transform it: they can be physical and non-material, immanent and transcendent. In many ways, this experience has become the subject of my research and study. And the process of inventorying the material was shaped around my “artistic intention,” a method that Aby Warburg and Erwin Panofsky used in their iconological practices. To do this, I began to combine documents, photographs, symbols, analog and digital techniques in order to visualize my own understanding of events that demonstrate the border between objectivity and subjectivity. The experience of structuring and inventorying the “non-existent or lost” described above influenced not only my practice, but also gave impetus to the next step in theorizing of physical and hybrid realities. Also, thinking about information as a living form led me to the concept of “anarchitecture”, its terminology and meaning. “Anarchitecture” encapsulates the state of a non-existent place and at the same time something that is distorted physically and/or organically when architecture becomes something and/or when something becomes architecture. Within this term, I want to dwell on the concept of “rhythmic anarchitecture”:

Термин “ритмической анархотектуры” стоит рассматривать через фактическое восприятие того, как вибрирует пространство, составляя виртуальную материю и образуя пространственно-временные аномалии. В моем случае, глядя на эти изменяющиеся состояния, я пытаюсь уловить аномальные тенденции между пространством и телом человека, а также использовать их в качестве алгоритмов для развития своей практики и инсталляций.

В начале работы я изучал пространственные отношения между людьми и местами, в которых они проживают и/или сожительствуют. Например, серия портретов, сделанных в погребе разрушенной мельницы. Один из вопросов состоял в следующем: “Что скрыто между мной и предметом моих фотографий, и как я могу передать этот феномен зрителю?”. Хочу сказать о самом предмете фотографии и системе, которой я придерживаюсь. Во многом на мою работу повлияли художники Вольфганг Тильманс и Торбьёрн Рёдланд, особенно их интерес к поп-культуре. Я занимаюсь современными проблемами, используя язык моды и социальных сетей. Часто я реконструирую сцены из музыкальных клипов и создаю визуальные работы, которые представляют собой сложные объекты со множеством элементов, такие как символы, положение тела, внешний вид объекта съемки, цвет самого изображения, освещение и тип используемой камеры. Искажая фотографическое изображение, я оставляю место для расширенной интерпретации фотографии и того, как она читается и воспринимается. Для меня есть что-то в фиксации изображения тел в пространстве, которое развивает положительные и отрицательные вибрации окружающего пространства и даёт мне лучшее понимание физической и смешанной реальностей.

Aleksandr Sedelnikov

“We sidestep the problem of ontologizing either the continuous or the discontinuous, the analog or the digital, hinting at, via Alfred N.Whitehead’s notion of the ‘extensive continuum’, a kind of rhythmic anarchitecture of cyclic discontinuity, or as Leibniz might say, an ecology of nonconscious counting, in which flow is continuously split, cut and broken, while simultaneously the atomic virtually congeals. Such a conception allows room for abstract potentialities, such as computational entities, to produce real affectivities in the form of contagious algorithms perceived nonsensuously.” (Luciana Parisi and Steven Goodman, Extensive Continuum: Towards a Rhythmic Anarchitecture, Inflexions No.2 “Nexus”, December 2008)

Прос транс тво и тело

The term “rhythmic anarchitecture” should be understood through the actual perception of how a space vibrates, composing virtual matter and forming temporal and spatial abnormalities. In my case, looking at these changing states, I try to capture the abnormal dimensions between the space and the human body, and use them as algorithms for developing my practice and installations. I decided to focus on abandoned architecture/buildings that I had researched in my hometown and used them as labs to create installations. This learning model proved to be an excellent opportunity to revive the context of the space and to resurrect its conserved and/or forgotten memory. By creating installations and combining photographs, texts and graphics, I leave footprints in space, and thus demonstrate a human touch and presence. In a sense, these spaces have become new places of religion, where every stranger can absorb their physical and virtual vibrations. At the same time, I deliberately do not create a semblance of a “gallery exhibition”, but leave room for an unexpected meeting with the works and a new context. As an author, I want to completely disappear inside an already empty space and using my abstract technology of “capturing space” - to create a vibration inside. Of course, the context of the place and where I began to practice “my disappearance” is important for me. This is the city where I was born and raised, and for me the policy of a disappearing industrial space, as well as an unfavorable place of cohabitation, is important.

Альтернативные союзы

Анастасия Славина, Владимир Шиловских

Си мб иоз

Проект заключается в попытке исследовать возможность появления новых симбиотических союзов в постантропоцентричном мире исчерпанных ресурсов. На сегодняшний момент в обычном смартфоне содержится около 40 видов минералов. Продукт многолетних геологических процессов — минерал — путешествует из одной человеческой временной эпохи в другую, оставляя в каждой событийный след: обсидиан в каменном веке, хризокола — в медном, кварц — в истории создания интегральных микросхем, бастнезит — в эпохе производства персональных гаджетов. Исследование начинается с изучения такого типологического феномена как моногород, образовавшийся вследствие открытия там минерального рудника. Типология таких моногородов (или районов), как

Опытный образец, коллаж

Талнах, Кайеркан, Заполярный, Никель схожа в том, что ориентирована не на человека, а на добычу и переработку руд. Проект спекулирует о возможных сценариях будущего, когда рудники достигнут истощения, и вся инфраструктура, поддерживающая добывающую промышленность, будет оставлена человеком. Авторы проекта предлагают воссоздать минеральный ландшафт в окрестностях рудника Заполярный путем переработки вышедших из строя электронных компонентов с помощью грибов Penicillium simplicissimum. Второй компонент ландшафта — это сорбционный барьер, состоящий из перегнивающей органики, глины и спор Trichodérma víride, который будет являться впитывающим фильтром для продуктов жизнедеятельности грибов Пеницилла. Соединение двух живых культур и минералов — это эксперимент, направленный на создание автономной системы рекультивации заброшенных минеральных месторождений, способной формировать новые сценарии обитания для различных форм жизни.

Бактериальное выщелачивание — избирательное извлечение химических элементов из многокомпонентных соединений посредством их растворения микроорганизмами в водной среде.

Гайское медноколчеданное месторождение. г. Гай. Основан в 1959 г. The Gaiski Copper Deposit. The town of Gai, founded in 1959.

Zn° + (Ag 1 An) CN →Zn CN 2 + 2(Ag1 An) CN² 3

Песчанское магнетитовое месторождение. Краснотурьинск. Преобразован в город в 1944 г. Peschanskoye magnetite deposit in Krasnoturyinsk. Became a town in 1944.

Месторождение обогащенных медно-никелевых руд. 1936–1945 гг. – посёлок Колосйоки. С 1945 г.– посёлок Никель. Deposit of enriched copper-nickel ores. During 1936–1945 it was the village of Kolosjoki. Since 1945 it is the town of Nikel.

Alternative Union Anastasia Slavina, Vladimir Shilovskikh

6 1

1 – электронный мусор 2 – Penicillium simplicissimum 3 – сорбционный фильтр 4 – Trichoderma viride 5 – гидроизолирующая подложка 6 – сток

1 – electronic trash 2 – Penicillium simplicissimum 3 – sorption filter 4–Trichoderma viride 5 – waterproofing substrate 6 – drain

Prototype, collage

The project is an attempt to investigate the possibility of the emergence of new symbiotic alliances in the post-anthropocentric world of depleted resources. Today, an ordinary smartphone contains about 40 types of minerals. Minerals, products of perennial geological processes, travel from one human era to another while leaving an event trail in each: obsidian in the Stone Age, chrysocolla in the Copper Age, quartz in the history of the creation of integrated circuits, bastnaesite in the production era of personal gadgets. This inquiry begins with the study of the typological phenomenon known as a monotown, formed as a result of the discovery of a mineral mine there. The typology of such single-industry towns (or districts) as Talnakh, Kayerkan, Zapolyarny and Nikel is similar in that it is focused not on people but on the extraction and processing of ore.

The project speculates about possible future scenarios when mines reach depletion and all the infrastructure supporting the extractive industry will be left to humanity. The authors of the project propose to recreate the mineral landscape in the vicinity of the Zapolyarny mine by recycling broken electronic components using Penicillium simplicissimum mushrooms. The second component of the landscape is a sorption barrier consisting of rotting organic matter, clay and Trichodérma víride spores, which will act as an absorbent filter for the waste products of the Penicillus fungi. The combination of these two living cultures and minerals is an experiment aimed at creating an autonomous system for the reclamation of abandoned mineral deposits, capable of forming new habitat scenarios for various forms of life. Bacterial leaching is a selective extraction of chemical elements products from multicomponent compounds through their dissolution by microorganisms in an aqueous environment.

Инсталляция, аудиогид

Любовь Чернышева

Квартира-коммуна/лка: две воображаемые формы “жизни вместе” Считается, что в России у людей сложные отношения с “общим” или “коллективным”. Это связывают с наследием советского времени, когда “общее” означало, скорее, “ничье”, чем “наше”, “коллективное” было навязано, а “общественное” — захвачено государством. Современные горожане в России чувствуют ответственность только за свое личное пространство (Hirt 2012, Kasatkina 2011, Habeck, Belolyubskaya 2016): им не удается эффективно управлять общей инфраструктурой и окружающими общественными пространствами (Ермишина, Клименко, 2010, Kasatkina 2011, Вихавайнен 2013), россияне с трудом договариваются, когда дело доходит до управления жильем (Гладарев 2017). Постсоветские города охватывает то, что Соня Хёрт называет “приватизм” (Hirt 2012), то есть культурное состояние, которое предполагает индивидуалистические стратегии решения горожанами актуальных проблем. Эта стратегия противоположна действию сообща и сосредоточена на личных вопросах, связанных с интересами и потребностями человека, семьи и близкого круга друзей. Физически приватизм реализуется в фрагментации и присвоении общественного пространства, а также “озаборивании” частного пространства (“сокрытии” его от посторонних глаз). Исследователи спорят, почему именно в постсоветских городах приватизм приобретает такое значение. Некоторые утверждают, что он сформировался еще в позднесоветское время, будучи обратной, повседневно-практической стороной “официальной” коллективистской идеологии (Shlapentokh 1989, Yurchak 2013, Kharkhordin 1997). Публичная сфера требовала открыто поддерживать коллективистские ценности, но не контролировала тотально приватную жизнь, столь охраняемую горожанами. Дом, приватное пространство, огораживали от проникновения чужих глаз и государства — что было особенно трудно делать в условиях коммунальных квартир, в которых частная, личная, интимная жизнь находилась под постоянным наблюдением соседей (Garcelon 1997, Gerasimova 2002). Со времен бума жилищного строительства в 1960-е возрастало стремление получить “отдельную” квартиру, в которой можно было жить только со своей семьей. В пространствах таких квартир было меньше контроля со стороны соседей и государства, а значит, больше возможностей для политических разговоров, создания уюта и самореализации. После развала СССР значение “отдельной квартиры” сохранилось: одной из важнейших ценностей в современной России, пережившей массовую приватизацию квартир в 1990-х, остается “жилищная автономия”, которая является синонимом достойной жизни (Zavisca 2012). “Запретный плод приватного” (Hirt 2012: 21) при социализме стал открытой стратегией в постсоветское время. Постсоциалистические люди изолировали себя как физически, так и политически, охраняя свою частную жизнь от посторонних и отказываясь участвовать в общественной деятельности и коллективных действиях. До определенной степени эта тенденция сохраняется и сейчас, спустя 30 лет после падения социализма: все еще актуальна формула “отделиться — значит добиться успеха” (Hirt 2012: 4). На это указывают и возникающие gated communities (жилищные комплексы и поселки с огороженной территорией — прим. ред.), и стремление горожан к жизни в частных домах за городом. В то же время формула приватизма работает далеко не повсеместно. Во-первых, с начала 2010-х годов растет число гражданских инициатив. В первую очередь, это протестные коллективные действия – так, в российских городах происходит борьба против уплотнительной застройки, вырубки деревьев, сноса исторических зданий (Семенов 2019, Семенов, Минаева 2021). С другой стороны, возникает “новый городской активизм”: растет число низовых инициатив, направленных не на защиту, а на трансформацию городских пространств и структур и основанных на сотрудничестве с разными агентами городского развития (Паченков, Воронкова, 2021). В сфере жилья также возникают проекты, которые отрицают приватизм и провозглашают ценностью коллективность быта. Это квартиры-коммуны, жители которых стремятся продвигать альтернативный образ жизни, основанный на положительном опыте со-жительства: уменьшении доли “частного” в быту и создания разнообразного “общего” — пространств, предметов повседневного использования, идей и проектов. Особо примечательно, что такие проекты совместного жилья появляются в помещениях бывших коммунальных квартир в центре Петербурга, то есть “ностальгических руин советской цивилизации” (Boym, 1994, p. 266), покрытых пылью “провала” проекта коллективного быта и тянущих за собой целую цепь негативных ассоциаций. Этот парадокс создания проекта “альтернативной коллективности” в материальном пространстве, ассоциирующемся со старой “негативной коллективностью”, отражается в нарративах жителей квартир-коммун. Описывая свой образ жизни, жильцы квартир-коммун подчеркивают, что их жилье не имеет ничего общего с коммуналками, хотя живут покомнатно в больших квартирах в центре Петербурга, где давно не было ремонта. “Коммуналка” — это слово, которое в данном случае обозначает особый образ жизни, быт, а также формат отношений между соседями. Коммуналка — это “Другой”, через которого жители коммуны определяют себя.

Что такое квартира-коммуна? На 2018 год в Петербурге существовало более 25 квартир-коммун. Это арендные (или кооперативные) квартиры, в которых живут схожие по интересам люди: в одних не едят мясо, в других отказываются от личных денег, в третьих работают над общими проектами. Жильцы по-разному называют формат своих квартир: используются слова коливинг, арт-пространство, коммуна, кохаузинг, сообщество, а зачастую — просто названия: Кубометр, Зверинец, Римкор и другие. Используя названия, жильцы отделяют квартиру от конкретного состава жильцов: одни въезжают, другие выезжают, а пространство с тем или иным названием остается. Многие квартиры связаны между собой общими идеями и “корнями” — например, жильцы одной из старейших коммун “Дом на Среднем”, покидая ее стены, открыли несколько других квартир, где пробовали воссоздать принципы общего жилья. Так появились “Дом на набережной”, “Дом на 21 линии”, “Дом на той стороне”, “Дом на 18 линии”. Часто жильцы создают новое пространство, как только закрывается старое. Основные причины закрытия - нерешенные личные конфликты, непродуманная экономика, ухудшающееся состояние помещения, повышение арендатором платы или отказ от дальнейшей сдачи помещения в аренду. Жильцы часто мигрируют из квартиры в квартиру. В среднем одна квартира-коммуна существует 2,5 года. Пространства квартир-коммун часто организованы аналогично коммунальным квартирам. В отдельных комнатах живут не-родственники, часто даже не знакомые до заселения люди; они используют общие инфраструктуры - места общего пользования (кухня, санузел, коридор); делят обязанности по уборке пространства. Сами помещения редко могут похвастаться хорошим состоянием: много где (но не во всех случаях) давно не было ремонта, горят не все лампы, кухни захвачены насекомыми. Коридоры заставлены личными вещами: сушилками для белья, велосипедами, коробками. Заставленный темный коридор и плохое состояние помещений составляют образ неприятной коммуналки. Различия хорошо фиксирует характеристика одной из квартир: “декадансный и безудержный уют”.

Кто живет в квартирахкоммунах Каждая квартира формирует собственные правила “входа”, которые также формулируются в этических категориях: от потенциальных кандидатов ожидается, что они будут уважать личные границы других, будут готовы помыть посуду за соседом и способны менять свои бытовые привычки. Для каких-то квартир также важно, чтобы новые жильцы поддерживали феминистскую повестку, не употребляли наркотики или верили в Бога и т.п. Часто жители говорят об инклюзивности квартир и подчеркивают, насколько важно для них разнообразие жильцов. Но эта инклюзивность ограничена: квартира легко может не принять нового жильца, который удовлетворяет формальным критериям, но оказывается старше 40, не имеет высшего образования или работает на складе. Исследование показало, что на практике одним из наиболее значимых критериев для кандидатов оказывается сфера занятости и форма труда, хотя этот критерий не проговаривается открыто. В большинстве квартир-коммун живут люди до 40 лет, которые работают в социальном предпринимательстве, медиа, IT, гражданском образовании, занимаются творчеством. Редкий житель квартиры коммуны работает полицейским или консультантом в магазине, смотрит российское телевидение или ездит отдыхать не автостопом, а в отели формата “все включено”. В абсолютном большинстве квартир-коммун с подозрением относятся к кандидатам, которые заняты работой “в офисе”: намного больше благосклонности получают фрилансеры, не имеющие постоянной работы в коммерческой сфере. Провозглашаемая инклюзивность оборачивается своего рода забором, которым жители коммун огораживают уже не приватные миры, но социальную группу, к которой принадлежат. Жильцы квартир-коммун очень мобильны: они часто уезжают путешествовать или в командировки и пересдают свои комнаты через airbnb или социальные сети. Кандидатура временного жильца также согласуется со всеми остальными жильцами. В разных квартирах разный показатель сменяемости жителей - какие-то сообщества жильцов очень стабильны, существуют несколько десятилетий; другие очень подвижны, и жители могут меняться часто, а сама квартира продолжает существовать. Хотя снимать комнату в квартире-коммуне относительно недорого, экономия далеко не главный мотив выбора такого образа жизни. Многие могут позволить себе снимать отдельное жилье или даже владеют собственными квартирами, но предпочитают совместную жизнь в кругу единомышленников. В квартиры-коммуны переезжают и те, у кого был опыт совместной жизни (например, в студенческом общежитии), и те, кто никогда раньше не делил квартиру с незнакомца-

Lyubov Chernysheva

Commune/al Apartment: Two Imagined Forms of “Living Together” Installation, audioguide

It’s widely believed that people’s relationships with the concept of the “common” or “collective” in Russia are uneasy. This kind of relationship is usually linked to the legacy of the USSR, where the “common” meant “nobody’s” rather than “everybody’s”, where the “collective” was enforced, and the “public” was seized by the state. In today’s Russia citizens feel responsible only for their private space (Hirt 2012, Kasatkina 2011, Habeck, Belolyubskaya 2016), they can hardly effectively manage broader infrastructure or immediate public spaces (Ermishina, Klimenko, 2010, Kasatkina 2011, Vihavainen 2013), and they have trouble settling disputes when it comes to house management in general (Gladarev 2017). The post-soviet city is engulfed by what Sonia Hirt calls “privatism” – a cultural state of being, which implies that citizens employ individualistic strategies when solving urgent issues. These strategies stand opposite to cooperation, and are focused on personal issues tied to the personal interests and needs, and those of their families and closest friends. “Privatism” physically manifests itself as fragmentation and appropriation of public space, as well as the “fencing off” the private space (as if “hiding” it from any prying eyes). There is an ongoing debate on why privatism has attained such significance in post-soviet cities in particular. Some researchers argue that it had already formed in the late Soviet era as the everyday pragmatic foil to “official” collectivist ideology (Shlapentokh 1989, Yurchak 2013, Kharkhordin 1997). The public sphere required an open endorsement of collectivist values, but it didn’t have total control over the citizens’ private life, which they staunchly protected. The home, a private space in itself, was guarded from any prying eyes, including the state’s – although that proved challenging in the environment of communal apartments (or “kommunalkas”), in which the private and the intimate were under the constant watchful gaze of the neighbours (Garcelon 1997, Gerasimova 2002). The aspiration to get a “separate” apartment, in which one could live with just their family, had been steadily becoming more common since the housing construction boom of the 1960’s. In private apartments, people were much more protected from control exerted by the neighbours or the state, hence there appeared a more fruitful ground for political discussions, arrangement of aparment’s interior according to one’s taste and practicing self-actualization. This concept of a “separate apartment” remained even after the dissolution of the USSR: in today’s post-privatization Russia the “housing autonomy” is still one of the most important values synonymous to “decent standard of living” (Zavisca 2012).

ми. Между тем, экономия затрат на жилье все же является значимым моментом выбора жизни в квартире-коммуне. В условиях жилищного кризиса, нарастающего по всему миру, распространяется маркетизация жилья: крыша над головой становится товаром даже в случае shared apartments (Grundström, 2021). Квартира-коммуна в такой ситуации обладает выгодным преимуществом на рынке: помимо крыши над головой, она предлагает близкое по духу сообщество жителей, событийность и локацию в центре города вместо случайных встречных в “обычной коммуналке” или периферийной жизни в новостройке на полторы тысячи квартир. Идеологический аспект “жизни вместе” не противоречит выбору на рынке максимально комфортного из доступных вариантов, хотя за воображением о “новом образе жизни” можно усмотреть кризис на рынке жилья, когда молодой прекариат часто оказывается перед выбором между стесненной жизнью в плохо отремонтированных квартирах с соседями в центре города или в крошечных частных квартирах в многоквартирных жилищных комплексах на периферии города.

Общее и частное Когда жильцы коммун говорят о себе, они подчеркивают, что открыты друг другу и ориентированы на формирование общего быта, но уважают личное пространство. Это значит, что в противовес коммуналке, в которой распространены “захват” общего пространства для своих целей (например, захват коридора личными вещами) и детальное разграничение приватного в общих зонах (например, отдельные столы, конфорки на кухнях), в квартирах-коммунах все, что находится за пределами отдельных комнат, используется и поддерживается совместно. Жители коммун покупают вещи, посуду и продукты для общего пользования, вместе готовят и едят, часто обмениваются одеждой, книгами и другими вещами. В зависимости от оговоренных жильцами правил, общее и личное может существовать в разных долях и форматах, быть временным или постоянным, храниться на разных полках в холодильнике или в разных шкафах. Интересно, что общее оказывается очень сложным и неоднозначным понятием. Например, если только что испеченный пирог лежит на общей полке, означает ли это, что его можно съесть целиком, потому что он “ничей”? Или же можно взять себе только маленький кусочек от общего, потому что оно “для всех”? Аналогичным образом, жильцам не всегда однозначно ясно, можно ли входить в чужую комнату или брать оттуда какие-то вещи. Разное понимание того, что такое общее и приватное, приводит к конфликтам. Другая противоположность воображаемой “коммуналке” выражается в поддержании коммуникативных, а не физических границ приватности. В квартирах-коммунах много общих дел, интересов и разговоров, но одновременно с этим вторжения в приватную зону человека - обсуждение его привычек, личной жизни и выборов и т.п. — считаются недопустимыми, хотя на практике время от времени возникают. Открытость комнат в квартирах-коммунах сочетается с провозглашенной общей открытостью квартиры окружающему миру. Физически это напрямую выражается в не закрывающейся на ключ входной двери, а идейно— в желании нести некую миссию. Так, жизнь в квартирах-коммунах превращается в политический жест, проект, который ставит задачей взаимное обучение “жизни вместе”, которую потенциально можно масштабировать на жизнь за пределами квартиры. На практике это выражается в попытке превратить квартиру в “публичное пространство”, в котором проходят мероприятия, открытые любому горожанину. В квартирах-коммунах проводят творческие вечера, образовательные тренинги, языковые клубы, конференции, благотворительные обеды, сессии йоги и многое другое. В некоторых случаях мероприятия объединяют более 100 человек, одновременно присутствующих в пространстве, многие из которых не знакомы жильцам квартиры. Такие мероприятия, безусловно, размывают концепцию дома как приватного места, однако они не делают квартиры публичными пространствами в классическом смысле — открытыми для любых городских публик. Само знание о проходящих мероприятиях доступно не всем и связано с принадлежностью к некоторой широкой “тусовке”, даже если анонсы публикуются в социальных сетях. Кроме того, жильцы ловко замечают среди гостей тех, кто не соответствуют “месту”, и стремятся избавиться от чужаков, непривычно одетых, странных в своем поведении, подозрительных. Квартира-коммуна требует от жильцов не только вовлекаться в организацию таких квартирников, но и проводить свободное время с соседями вне приватных комнат. Места общего пользования в квартирах-коммунах не “поле битвы между соседями” (Boym 1994), а напротив, пространство для положительного взаимодействия и общения, обмена идеями, совместного созидания. Выйти в коридор из комнаты значит перейти из состояния приватности в состояние “я готов общаться”. Общие пространства становятся местами взаимодействия и общения, совместного придумывания, взаимообогащения и обмена. Такой характер общих мест жители квартир-коммун называют “бонусом”, добавленной ценностью, которую не дает воображаемая “коммуналка”, жизнь в которой предполагает избегание соседей, а не кооперацию с ними. Бонус заключается в возможности построения дружеских отношений с незнакомыми до заселения в квартиру людьми и расчете на взаимные заботу и поддержку между соседями. Таким образом, по степени вовлеченности в жизнь соседей и общие дела, уровню обмена идеями и информацией и проведения совместного досуга можно прочертить границу между воображаемой старой коммунальной квартирой и современными квартирами-коммунами. Коммуналка — это пространство приватных “мирков” людей, которые стремятся минимизировать взаимодействия в пространствах, где они вынуждены пересекаться из-за устройства инфраструк-

тур. В коммуне, напротив, общее пространство есть пространство общения, которому каждый жилец должен быть открыт, в то время как комнаты остаются приватными зонами, и каждый жилец самостоятельно решает, где проходят личные границы открытости и откровенности с соседями. Получается, жильцы, которые редко выходят из своих комнат, не соответствуют “духу” пространства. По этой причине в некоторых коммунах запрещено проживание романтическими парами: так жильцы не будут замыкаться на создании маленького мирка, а всецело вкладываться в круговорот общего.

Управление Квартира-коммуна, как заявляют ее жители, отличаются от коммуналок тем, что основаны на равенстве всех жильцов. В коммуналках выстраиваются социальные иерархии, связанные, например, с длительностью проживания (Утехин 2001). В случае, когда все жильцы обладают одинаковым статусом арендаторов, своеобразных временщиков, их права на пространство должны быть одинаковыми. Иными словами, в таких квартирах нет жильцов, которые считают себя главными за счет статуса собственника и единолично задают и контролируют удобные им правила совместного проживания. Тот жилец, с кем собственник квартиры заключает договор (в России часто съем жилья происходит неформально, и договор может существовать только на словах), не имеет никаких привилегий или власти, конечно, если не претендует на роль лидера квартиры, что идет вразрез с представляемой окружающим горизонтальностью, но на практике происходит в некоторых случаях. Квартира-коммуна отличается и от коливинга. Последний — это бизнес-проект, организованный предпринимателем для извлечения прибыли. Именно создатель проекта определяет правила проживания и входные барьеры. Жилье в этом случае превращается в услугу. Квартира-коммуна же сообщает окружающим о горизонтальной системе управления, в которой нет иерархии, нет лидера, а решения принимаются сообща, причем не по правилу “большинства”, а с установлением консенсуса, когда все жители согласны с решением. На практике следовать этим принципам очень сложно. Достижение консенсуса требует хорошо развитых коммуникационных навыков всех жителей, наличия свободного времени, участия стороннего модератора, опыта и других ресурсов, которые далеко не всегда есть у жильцов. В результате ответственность часто размывается или появляется жесткий лидер. Как говорит основательница одной из таких квартир, “Лучшая анархия это там, где есть главные капибары. Я в принципе не ограничиваю ничьей свободы, но я понимаю, что если я не буду своей жесткой капибарьей рукой управлять людьми, то они ничего не будут делать”. Жители квартир-коммун стремятся поддерживать горизонтальные формы отношений и равенство, но на практике часто воспроизводят стереотипное разделение домашнего труда на “женский” и “мужской”, доли которых не равны.

Два воображаемых мира Стороннему наблюдателю, не знакомому с особенностью квартир-коммун, покажется, что такой формат городской жизни описывается мемом/шуткой про “миллениалов, которые изобрели…”. В этом случае объект инновации — это старая-добрая коммунальная квартира. Действительно, жители коммун населяют пространства старых коммунальных квартир в центре Петербурга, не являются родственниками (а зачастую и не знакомы друг с другом до заселения), делят места общего пользования, а их жизнь вполне описывается концепцией публичной приватности, созданной на базе исследований коммуналок (Герасимова, 2002). Жители коммун так же, как и жители коммуналок, выполняют довольно интимные повседневные дела на глазах друг у друга. Однако в своих рассуждениях жители квартир-коммун резко противопоставляют “старый” и “новый” формат коллективной жизни. “Коммуналка” для жителей квартир-коммун — слово, которое не столько обозначает конкретный тип проживания в городе, сколько определенный образ жизни, отношение к материальным объектам и пространствам жилья, отношений между соседями. Та коммуналка, о которой говорят в интервью жители квартир-коммун, — это не конкретная форма жизни, а воображаемый мир, образ, который представляет “Другого”. Слово используют для того, чтобы указать на такие черты жилища, которые связаны с (негативным) советским прошлым, устарели и не соответствуют “новому”, постсоветскому образу жизни. Множество предметов, начиная от кухонного оборудования и заканчивая велосипедами и одеждой, составляют общие ресурсы, открытые для обмена и использования жителями квартир-коммун. Они ориентированы на кооперацию и общение с соседями, а не на создание индивидуальных миров в пространстве неизбежного общего быта. Они заботятся друг о друге и готовы меняться, приспосабливаясь к нуждам соседей, при этом сохраняя индивидуализм, который выражается в постоянном артикулировании “личных границ” и стремлении к индивидуальному комфорту в рамках общей жизни. Они хотят масштабировать свой опыт и рассказать другим, что коллективное и общее может быть со знаком “плюс”. Однако перечисленные отличия не всегда имеют место на практике. Скорее, они составляют еще одно воображение, которое выстроено так же, как и воображение о “коммуналке”. На практике очевидно отличающийся жилищный формат квартиры-коммуны не лишен иерархичности, закрытости, перекладывания ответственности, недостатка заботы, конфликтов, нарушения границ и других проблем и вызовов, которые, однако, имеют большой потенциал к тому, чтобы быть отрефлексированными и превратиться в задачи, требующие решения. Задействование двух сосуществующих воображений подчеркивает, что практика “жить вместе” в понимании жителей квартир-коммун — это политический проект.

“The forbidden fruit of the private” (Hirt 2012: 21) under socialism became an open strategy in post-soviet times. Post-socialist people tended to isolate themselves both physically and politically, separating their private life from outsiders and often refusing to participate in public affairs or collective action. 30 years after the fall of the socialist block this tendency is still alive, as the formula “to secede is to succeed” remains relevant. It is made obvious by the emergence of gated communities and by the growing desire of people in cities to live in their private suburban lodgings. At the same time, the privatism formula hasn’t become universal for Russia. Since the early 2010s there’s been a steady rise in civic action, which primarily takes the form of collective protest – in cities, for example, it stands against infill development, cutting of trees and demolition of historic buildings (Semenov 2019, Semenov, Minaeva 2021). Furthermore we see the emergence of “new urban activism”, as more and more grass-roots initiatives aim not to protect, but to transform urban spaces and structures by cooperating with various agents involved in city development (Pachenkov, Voronkova, 2021). New projects that denounce privatism and proclaim the values of collective living are also appearing in the realm of housing.These are “commune-apartments”, whose residents are striving to promote an alternate lifestyle based around the positive experience of co-living. Their goal is to reduce the portion of the “private” in their day to day life by creating various “commons”: spaces, objects of everyday use, ideas and enterprises. It’s especially notable that many of these initiatives of collective living in Saint Petersburg’s inner city emerge in what used to be old communal apartments and grow on the “nostalgic ruins of Soviet civilization” (Boym, 1994, p. 266), covered by the dust of the failed Soviet communal living project and burdened by multiple negative connotations and collective memories. This paradox of trying to establish an “alternative collectivity” within the material space associated with the old “negative collectivism” was reflected in the narratives of the commune-apartments’ residents, whom we interviewed. Describing their lifestyle, residents of communal apartments emphasized that their housing has nothing to do with communal apartments, although they live individually in large apartments demanding repair and renovation in the center of St. Petersburg. In their opinion, the word ‘kommunalka’, i.e communal apartment, denotes a particular

mode of living and everyday conduct, as well as the type of relationship between housemates. The “kommunalka” is the Other, which helps the commune members to define themselves by estranging themselves from this concept and putting themselves in opposition to it.

What is a communeapartment? By 2018 more than 25 commune-apartments existed in St. Petersburg. Rented either cooperatively or on a room-by-room basis, the commune-apartments are inhabited by people with similar interests. Some are vegetarian communities, others disavow personal finance, and in some tenants work on joint projects. Residents use different terms to describe their mode of living: co-living, art-space, commune, co-housing, community. These are often dismissed in favour of names – Cubometr (lit. “cubic meter”), Zverinets (lit. “the zoo”), Rimkor (because it’s located at Rimskogo-Korsakova avenue), etc. By naming their apartments, the residents distinguish it from any specific group of people – some move in, some move out, but the name of the space remains. Many of the apartments are tied together through common ideas and shared “roots” – for example, upon leaving one of the oldest commune-apartments called “House on Sredniy”, its residents tried to recreate the principles of joint living by founding several other commune-apartments. That is how “House on the river bank”, “House on 21st Line”, “House on the other side” and “House on 18th Line” came to be. Former commune members often establish a new space as soon as the old one shuts down. Shut-downs happen mostly because of unresolved personal conflicts, ill-considered household economy, deteriorating living conditions, rises in rental prices or refusal of further lease by the landlord. The residents often migrate from apartment to apartment. On average, a commune-apartment persists for about 2,5 years. Space-wise commune-apartments are organized similarly to communal apartments. People with no blood relations, often complete strangers before moving in, inhabit separate rooms. They share infrastructure – kitchen, lavatory, corridor – as well as housekeeping responsibilities. These lodgings can rarely boast good living conditions. Many, although not all of them, haven’t been renovated in a long time, some lights are

often broken and some kitchens are infested with insects. Personal belongings like bicycles, boxes and clothes dryers, are piled up in the corridor. The dark, cluttered corridors combined with rooms that have fallen in disrepair reproduce the exact unpleasant image of a “kommunalka”. However, this description of a commune-apartment as “unabashed decadent homeliness” identifies the key difference well enough.

Who lives in communeapartments Each commune-apartment establishes its own “rules of entry”, which are codified in ethical categories: be ready to wash the neighbour’s dishes, be able to change one’s own habits and so on. In some apartments new residents are selected based on their readiness to support feminist agenda, religious beliefs believe or zero tolerance to drugs, etc. The residents often talk about the inclusivity of their apartments, stressing the importance of diversity. However, that inclusivity is quite specific – a household can easily reject a new member, who fits all the criteria formally, but turns out to be older than 40 y.o., or doesn’t have a higher education, or works in sales. Studies have shown that, despite the lack of open acknowledgement, in practice one of the most important criteria is the resident’s area of employment and type of labour. Most commune-apartments are inhabited by people below 40 who work in social entrepreneurship, media, IT, civic education or art. A commune-apartment resident who works as a police officer or a shop assistant, watches Russian television or spends their vacation in an all-inclusive hotel instead of opting to hitchhike would be a rare case. The vast majority of commune-apartments treat “white collar” candidates with suspicion, however freelancers with no permanent employment in commerce are looked at much more favourably. The proclaimed inclusivity turns out to be yet another “fence” used by members if not to enclose their own private worlds with, then to stay within the social strata they belong to. Commune-apartment residents are highly mobile – they often travel or go on business trips, subletting their rooms via airbnb or social media. The candidacy of a temporary tenant also has to be agreed upon between all residents. Different apartments have different levels of tenant rotation – some communities are very stable, persisting for several decades, others are incredibly fluid, with residents constantly moving in and out, while the apartment remains existing on its current principles. Although the rent price in commune-apartments is relatively cheap, money-saving is not the main reason for choosing that lifestyle. Most commune members can afford renting a separate flat, and some of them even have their own apartments, but simply prefer communal living among like-minded people. People that move into commune-apartments range from those with previous experience of collective living (e.g. in student dorms) to those who have never shared a flat with a stranger before. However, none of this means that affordability isn’t a significant factor influencing these choices. The world is amidst a growing housing crisis spurred by the escalating marketization of living spaces. When every roof over one’s head is meant to be bought and sold, even shared apartments are becoming commodities (Grundström, 2021). Under these conditions a commune-apartment gains a significant market advantage: aside from just being a place to rest, it promises a community of kindred spirits and an eventful life in city center, compared to the estranged dwelling among strangers of the “regular kommunalka” or a life on the periphery in one of more than a thousand apartments contained in a single large housing estate. The ideological aspects of “joint living” don’t necessarily clash with comfort driven market choices, but the housing crisis is what looms behind this imagined “new way life”, as often it forces the young precariat to pick between the awkward stringent living of dilapidated city center shared apartments or cramped tiny flats of barely equipped peripheral housing estates.

The common and the private Although when commune-apartment residents talk about themselves, they emphasize that although they’re open with one another and are all striving towards collective principles, they respect the privacy of personal space. This means that unlike the communal apartment, which is built on the minute private division (e.g. separate tables or reserved stove burners) and conquest (e.g. stockpiling personal items in the corridor) of the common areas, in commune-apartments everything outside the individual rooms gets to be used and maintained mutually. Commune members buy everyday items, dishes and food for shared use, eat and cook together, often swap clothes, books and other belongings. Depending on the agreed-upon rules, the common and the private can exist in different proportions and forms, be either permanent or temporary, get sorted by shelves in the fridge or kept in different cupboards. Interestingly, the common ends up becoming a very complex and ambiguous notion. For example, if a freshly baked pie was put on the “common” shelf, does that mean that someone can eat it whole since it’s not “anybody’s”? Or can they only take a small piece of that “common” good since it’s for “everybody”? Similarly, the residents can’t always be sure whether they can enter another person’s room or take their things. Different interpretations of what is common and what is private can lead to conflict. Another contrast to the imagined “kommunalka” is expressed in maintaining boundaries in communication instead of physical space. Neighbours work together, they share interests and conversation topics, but at the same time any invasions of privacy – such as discussing someone’s habits, details of their intimate life or personal choices, etc. – are considered unacceptable, although in practice they do occur from time to time.

The openness of individual rooms in commune-apartments is coupled with a declared openness of the apartment itself to the outside world. Physically this manifests as an unlocked main entrance, but ideologically it is expressed through a desire for a mission. Thus, life in a commune-apartment becomes a political gesture, an experiment in mutual pedagogy of collective living, which can then be expanded beyond the walls of the apartment itself. In practice this usually leads to an attempt at converting the apartment into a “public space” for various free entrance events. These range from public readings to training seminars to language clubs to conferences to charity meals to yoga sessions to many more. In some cases these events may gather more than a 100 people at the same place at once, most of whom aren’t familiar with the apartment’s denizens. Although these events undoubtedly blur the boundaries of a home as a private place, they don’t turn apartments into public spaces in the established sense of “open to every member of the public”. The very knowledge of these events barely leaves the wider circles of people “in the know”, being hardly accessible even when posted on social media. Moreover, the residents themselves have a keen eye for any guests who “don’t fit the scene’, making an effort to get rid of any intruders wearing uncharacteristic clothing, exhibiting weird behaviour or simply anybody they deem suspicious. The rules of commune-apartment require the residents to be involved in organizing these events, and also to spend time with housemates outside their own private rooms. Rather than being a “battlefield for neighbours” (Boym 1994), the common areas are likewise meant to be a positive interactive space for communication, exchange of ideas and joint creative process. To walk out of one’s room into the corridor means to shift from a state of privacy to a state of being ready for a conversation. Common areas turn into spaces of interaction and communication, exchange and collective creative processes. This feature of common areas is considered a “bonus” by the commune-apartment members, an added value one wouldn’t get from the imagined “kommunalka”, where neighbours try to avoid each other, rather than cooperate. This “bonus” implies building friendships with previously unfamiliar people, and allows residents to count on mutual support and care for one another. Hence, the level of involvement in the lives of neighbours, collective actions and spending time together as well as the exchange of information and ideas between residents is what marks the difference between an imaginary, stereotypical oldschool kommunalka from a commune-apartment. The communal apartment is a space of tiny private “worlds”, whose inhabitants try to minimize their interactions in areas where infrastructure forces them to cross paths. On the other hand, the commune-apartment offers the common areas as a space for communication where every resident should be open to it, while the rooms remain private, with each resident deciding themselves where the borders of personal transparency and intimacy between neighbours should lie. As such, tenants that rarely leave their rooms don’t correspond to the “spirit” of the space – the reason some commune-apartments don’t allow romantic couples in: otherwise new residents would withdraw into building their own tiny world, instead of fully immersing themselves into the joint whirlwind of the common.

Management According to people living in commune-apartment, another thing that differentiates them from “kommunalkas” is the fundamental equality of positions between neighbours. Usual communal apartments are home to different social hierarchies based on things like length of residence (Utekhin 2001). However, in the case when all the residents share the same rental status as almost part-time tenants, their rights for the living space should also be equal. In other words, commune-apartments don’t have tenants who would consider themselves superior based on ownership status, thus nobody would try and single-handedly enforce or control the rules of joint living for their own benefit. The tenant who signs the agreement with the landlord (if that happens at all, since in Russia house rent is often agreed upon without any formal procedure) still doesn’t have any power or privilege – of course, if they don’t claim leadership status themselves. This would go completely against broadcasting the internal horizontality of the commune to outsiders, however it does happen sometimes. A commune-apartment is also different from co-living. A co-living space is a business enterprise, established by its founder to extract value, and it is the founder who sets internal rules and barriers to entry. In this situation the living space becomes completely commodified. A commune-apartment, on the other hand, showcases its principles of horizontal management to the outside world. There is no place for leaders or hierarchies, all decisions are made collectively, reaching a consensus, when everybody agrees with a decision, leaving behind a simple majority procedure. In practice these principles are incredibly hard to follow. For unanimous agreements to be reached consistently it would require each and every resident to possess well-developed communication skills, free time, sufficient experience, the ability to call in an independent moderator and other resources most members of the commune simply do not possess. As a result either individual responsibilities blur together or a tough leader finally emerges. To quote the founder of one commune-apartment: “The best anarchy is the one where some capybaras are more equal than others. I’m not really restricting anyone’s freedoms, but I understand that if I don’t steer people with my iron capybara paw, they’ll end up doing absolutely nothing”. People who live in commune-apartments strive to maintain horizontal modes of relations, but in actuality they often reproduce the stereotypical split between “female” and “male” housework with unequal shares.

Two imagined worlds To an outside observer unfamiliar with the specifics of living in commune-apartments, they might seem like an exaggerated example of the much mocked millennial “reinvention via facelift”. Marvel at their innovation, they’ve come up with good

old “kommunalkas”! And it is true that commune dwellers inhabit what used to be old communal apartments in the center of St. Petersburg’s, that none of them are related and few even know each other before moving in, that they share common facilities. The life in both can easily be described in the paradigm of “public privacy”, codified by research on actual communal apartments (Gerasimova, 2002), as residents of both have to expose quite intimate aspects of their everyday life to each other’s eyes. However, the discourse of those who choose to live in the commune-apartment draws a sharp distinction between the “old” and the “new” modes of collective living. To residents of commune-apartments the very word “kommunalka” is less as a term denoting specific type of urban dwelling, but more a lifestyle description, defining one’s relationships with material objects, living spaces and their neighbours. The “kommunalka” that commune members speak of is not a specific way of living, but an imagined world that denotes the Other. “Kommunalka” is used to highlight those features of housing that tie back to the (negative) Soviet past, those that are outdated and no longer suitable to the new, post-soviet way of life. Many items, from kitchen wares to bicycles and clothes, constitute the shared resources open for use and exchange between commune-apartment residents. They aim to cooperate and communicate with their neighbours, instead of curating their own individual worlds in a space where joint effort is inevitable. They take care of each other and are ready to change themselves to adapt to their neighbours’ needs, while retaining their individualism as they continuously articulate their “personal boundaries” and strive for personal comfort within communal life. They want to take their experience further and tell others that the common and the collective can truly be “everybody’s”. In reality these distinctions don’t always arise. They most likely amount to yet another imagining, constructed in much the same way as the imagined “kommunalka”. Although the commune undeniably differs from the communal apartment, it still isn’t free from hierarchy, gatekeeping, shifting of responsibility, lack of care, infighting, violation of personal boundaries, and many other issues and challenges. With proper analysis and reflection, however, these have the potential to transform into urgent and poignant questions. The use and analysis of two coexisting imaginations emphasizes that practicing “living together” as understood by the residents of the commune-apartments is clearly a political gesture.

Литература

bibliography

4. 5. 6. 7.

10. 11. 12. 13.

14.

15.

16. 17.

18.

Boym, S. (1994). The archeology of banality: the Soviet home. Public Culture, 6(2), 263-292 Garcelon, M. (1997). The shadow of the Leviathan: Public and private in communist and post-communist society. Public and Private in Thought and Practice: Perspectives on a Grand Dichotomy, 303-32 Gerasimova K. (2002). Public privacy in the Soviet communal apartment. Socialist Spaces. Sites of Everyday Life in the Eastern Bloc, David Crowley and Susan E. Reid (eds.). Oxford, New York: Berg. P. 207-230 Grundström, K. (2021). Dwelling on-the-move together in Sweden: sharing exclusive housing in times of marketization. Social & Cultural Geography, 1-15. Habeck, J. O., & Belolyubskaya, G. (2016). Fences, private and public spaces, and traversability in a Siberian city. Cities, 56, 119-129. Hirt, S. (2012). Iron curtains: Gates, suburbs and privatization of space in the post-socialist city (Vol. 27). John Wiley & Sons. Kasatkina, A. (2011). Public and Private in Contemporary Russia: the case of garden cooperatives. Department of sociology and social anthropology. Central European University. Budapest. Kharkhordin, O. (1997). Reveal and dissimulate: A genealogy of private life in Soviet Russia. Public and private in thought and practice: Perspectives on a grand dichotomy, 333-63 Pachenkov O., Voronkova L. The Emancipation of Citizens: ‘New Urban Activism’ in St. Petersburg / Tsypylma Darieva and Carola Neugebauer (eds.). Urban Activism in Eastern Europe and Eurasia: Strategies and Practices. – город: Dom Publishers. 2020. Forthcoming Shlapentokh, V. (1989). Public and private life of the Soviet people: changing values in post-Stalin Russia. Oxford University Press Yurchak, A. (2013). Everything was forever, until it was no more: The last Soviet generation. Princeton University Press Zavisca, J. R. (2012). Housing the new Russia. Cornell University Press Вихавайнен Р. Объединяющие и разъединяющие вещи в товариществах собственников жилья // Под ред. Алапуро, Р., Бычкова, О., Хархордин, О. / Инфраструктура свободы: общие вещи и Res Publica. – СПб.: ЕУСПб, 2013. – С. 247–281 Ермишина А.В., Клименко Л.В. В поисках эффективных собственников в многоквартирном доме // Экономическая социология. – 2010. №11(4). – С. 105–135 Гладарев Б. (2017). “Публичная немота” в современной России // “Синдром публичной немоты”: история и современные практики публичных дебатов в России / Отв. ред. Н.Б. Вахтин, Б.М. Фирсов. – М.: Новое литературное обозрение. – С. 278–292 Семенов А.В. Корни травы: паттерны низовой городской мобилизации в России // Социологические исследования. – 2019. – №12. – С. 29–37. Семенов, А. В., & Минаева, Э. Ю. (2021). Города расходящихся улиц: развитие городских конфликтов в России 2010-х. Журнал исследований социальной политики, 19(2), 189-204. Утехин, И. В. (2001). Очерки коммунального быта. Объединенное гуманитарное издательство.

4. 5. 6. 7.

10. 11. 12. 13.

14.

15.

16. 17.

18.

Boym, S. (1994). The archeology of banality: the Soviet home. Public Culture, 6(2), 263-292 Garcelon, M. (1997). The shadow of the Leviathan: Public and private in communist and post-communist society. Public and Private in Thought and Practice: Perspectives on a Grand Dichotomy, 303-32 Gerasimova K. (2002). Public privacy in the Soviet communal apartment. Socialist Spaces. Sites of Everyday Life in the Eastern Bloc, David Crowley and Susan E. Reid (eds.). Oxford, New York: Berg. P. 207-230 Grundström, K. (2021). Dwelling on-the-move together in Sweden: sharing exclusive housing in times of marketization. Social & Cultural Geography, 1-15. Habeck, J. O., & Belolyubskaya, G. (2016). Fences, private and public spaces, and traversability in a Siberian city. Cities, 56, 119-129. Hirt, S. (2012). Iron curtains: Gates, suburbs and privatization of space in the post-socialist city (Vol. 27). John Wiley & Sons. Kasatkina, A. (2011). Public and Private in Contemporary Russia: the case of garden cooperatives. Department of sociology and social anthropology. Central European University. Budapest. Kharkhordin, O. (1997). Reveal and dissimulate: A genealogy of private life in Soviet Russia. Public and private in thought and practice: Perspectives on a grand dichotomy, 333-63 Pachenkov O., Voronkova L. The Emancipation of Citizens: ‘New Urban Activism’ in St. Petersburg / Tsypylma Darieva and Carola Neugebauer (eds.). Urban Activism in Eastern Europe and Eurasia: Strategies and Practices. – город: Dom Publishers. 2020. Forthcoming Shlapentokh, V. (1989). Public and private life of the Soviet people: changing values in post-Stalin Russia. Oxford University Press Yurchak, A. (2013). Everything was forever, until it was no more: The last Soviet generation. Princeton University Press Zavisca, J. R. (2012). Housing the new Russia. Cornell University Press Vikhavaynen R. Ob”yedinyayushchiye i raz”yedinyayushchiye veshchi v tovarishchestvakh sobstvennikov zhil’ya // Pod red. Alapuro, R., Bychkova, O., Kharkhordin, O. / Infrastruktura svobody: obshchiye veshchi i Res Publica. – SPb.: EUSP, 2013. – pp. 247–281 Yermishina A.V., Klimenko L.V. V poiskakh effektivnykh sobstvennikov v mnogokvartirnom dome // Ekonomicheskaya sotsiologiya. – 2010. №11(4). – pp. 105–135 Gladarev B. (2017). “Publichnaya nemota” v sovremennoy Rossii // “Sindrom publichnoy nemoty”: istoriya i sovremennyye praktiki publichnykh debatov v Rossii / Eds. N.B. Vakhtin, B.M. Firsov. – M.: Novoye literaturnoye obozreniye. – pp. 278–292 Semenov A.V. Korni travy: patterny nizovoy gorodskoy mobilizatsii v Rossii // Sotsiologicheskiye issledovaniya. – 2019. – №12. – pp. 29–37. Semenov, A. V., & Minayeva, E. Y. (2021). Goroda raskhodyashchikhsya ulits: razvitiye gorodskikh konfliktov v Rossii 2010-kh. Zhurnal issledovaniy sotsial’noy politiki, 19(2), 189-204. Utekhin, I. V. (2001). Ocherki kommunal’nogo byta. Ob”yedinennoye gumanitarnoye izdatel’stvo.

Участники выставки “СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!” Ахмед Аль-Навас с Еленой Атнагуловой, Мариной Карповой, Анастасией Вепревой, Романом Осминкиным и Еленой Сыловой Юрий Веерман Нина Стёттруп Ларсен Любовь Матюнина МETASITU Пинар Огренчи Роман Осминкин

Participants of the exhibition “GET REAL!” Ahmed Al-Nawas in collaboration with Elena Atnagulova, Marina Karpova, Elena Sylova, Anastasia Vepreva and Roman Osminkin Nina Støttrup Larsen Lyubov Matyunina METASITU Pinar Ogrenci Roman Osminkin Yuri Veerman

Участники выставки “СПУСТИСЬ НА ЗЕМЛЮ!” и Школы новых практик сосуществования Анна Александронец Валерия Барбас Елена Колесникова Алексей Минько Юлия Немова Алиса Олева и Наташа Чичасова Александр Седельников Анастасия Славина Любовь Чернышева

Participants of the exhibition “GET REAL!” and the School of New practicers of Coexistence Hanna Aleksandronets Valeria Barbas Liubov Chernysheva Elena Kolesnikova Oleksiy Minko Yulia Nemova Alisa Oleva and Natasha Chichasova Aleksandr Sedelnikov Anastasia Slavina

Тьюторы школы Тигран Амирян Даша Насонова Мыкола Ридный

School tutors Tigran Amiryan Dasha Nasonova Mykola Ridnyi

Кураторы выставки и школы Анна Биткина Мария Вейц

Exhibition and school curators Anna Bitkina Maria Veits

Продюсер выставки Елена Атнагулова

Exhibition producer Elena Atnagulova

Дизайн выставки Елена Атнагулова Биргер Липински

Exhibition designers Elena Atnagulova Birger Lipinski

Монтаж Михаил Григорьев Роман Муромцев

Exhibition technicians Mikhail Grigoriev Roman Muromtsev

Команда галереи “ЛЮДА” Петр Белый Денис Никуленков

Gallery LUDA Piotr Bely Denis Nikulenkov

Команда информационно-библиотечного центра “Маяк” Наталия Блохина Анастасия Князева Арина Санникова

Mayak library and community center Natalia Blokhina Anastasia Knyazeva Arina Sannikova

Редактор Мария Вейц

Zine editor Maria Veits

Авторы текстов кураторы и все участники выставки и школы

Texts all the school participants and curators

Перевод Мария Вейц Дмитрий Симановский

Translators Maria Veits Dmitriy Simanovsky

Фотографии Валентин Беликов Анна Биткина

Photographers Valentin Belikov Anna Bitkina

Дизайн Анна Александронец Елена Каримова

Zine design Hanna Aleksandronets Elena Karimova

Верстка Елена Каримова

Layout Elena Karimova

Тираж 150 экземпляров Отпечатано в типографии “Фастпринт” Санкт-Петербург, 2022

150 copies Printed by FastPrint printing house St Petersburg, 2022

ЧИТАЙТЕ ЗИН И ДРУГИЕ ПУБЛИКАЦИИ ТОКА ОНЛАЙН!

READ THE ZINE AND OTHER TOK PUBLICATIONS ONLINE!