Спецвыпуск журнала "Третьяковская Галерея" - Марк Шагал "ЗДРАВСТВУЙ, РОДИНА!" by Uspenskaya Tatyana

специальный выпуск special issue

Марк Шагал «ЗДРАВСТВУЙ, РОДИНА!» Marc Chagall “ BONJOUR, LA PATRIE!”

Marc Chagall. Reims, 1961 Марк Шагал. Реймс, 1961

Марк Шагал. «Здравствуй, Родина!» 25 февраля – 29 мая 2005 Москва, Государственная Третьяковская галерея Лаврушинский переулок, 12 (Инженерный корпус)

МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ И МАССОВЫХ КОММУНИКАЦИЙ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

MINISTRY OF CULTURE AND MASS COMMUNICATIONS OF THE RUSSIAN FEDERATION

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО КУЛЬТУРЕ И КИНЕМАТОГРАФИИ

FEDERAL CULTURE AND CINEMATOGRAPHY AGENCY

ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

STATE TRETYAKOV GALLERY

Музеи и собрания, предоставившие произведения на выставку

Саратовский государственный художественный музей имени А.Н.Радищева

Museums and Collections providing Exhibits

Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Частные собрания, Санкт-Петербург

Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

Exhibition Organising Committee Valentin Rodionov

Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала», Ницца Частное собрание, Париж Фонд Бейелер, Риен/ Базель Государственная Третьяковская галерея, Москва

Director General State Tretyakov Gallery

Jean-Michel Foray

Частное собрание, Москва

Организационный комитет выставки

Muse’e National Message Biblique Marc Chagall, Nice

Meret Meyer

Валентин Родионов

Private collection, Paris

Генеральный директор Государственной Третьяковской галереи

Fondation Beyeler, Riehen/ Basel

Жан-Мишель Форе Директор Национального музея «Библейское послание Марка Шагала»

Director of the Muse’e National Message Biblique Marc Chagall, Nice

Ekaterina Seleznyova Head curator State Tretyakov Gallery

Exhibition Curator Ekaterina Seleznyova

State Tretyakov Gallery, Moscow State Pushkin Museum of Fine Arts, Moscow

Working Group Ludmila Bobrovskaya Yakov Bruk Evgenia Ilyukhina Emilia Logvinskaya Ekaterina Seleznyova Irina Shumanova Elena Zhukova

Мерет Мейер Государственный музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, Москва

Екатерина Селезнева Главный хранитель Государственной Третьяковской галереи

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург Научно-исследовательский музей Российской академии художеств, Музей-квартира И.И.Бродского, Санкт-Петербург Краснодарский краевой художественный музей имени Ф.А.Коваленко Музейное объединение «Тульский музей изобразительных искусств» Псковский государственный объединенный историкоархитектурный и художественный музейзаповедник

Куратор выставки Екатерина Селезнева Рабочая группа Людмила Бобровская Яков Брук Евгения Илюхина Елена Жукова Эмилия Логвинская Екатерина Селезнева Ирина Шуманова Организация экспозиции Нина Дивова Геннадий Синев Студия «Продизайн»

State Russian Museum, St Petersburg Research Museum of the Russian Academy of Arts I.Brodsky Museum-Apartment, St Petersburg

Exhibition Organizers Nina Divova Gennady Sinev ProDesign Studio

Krasnodar Regional Art Museum named after F.Kovalenko Tula Museum of Fine Arts Museum Association

Preparatory Restoration Andrei Golubeiko

State Pskov Joint Historical-Architectural and Art Museum-Preserve State Saratov Art Museum named after A.Radishchev Private collections, St Petersburg Private collection, Moscow

Реставрационная подготовка Андрей Голубейко

Выставочный проект осуществлен при поддержке: Exhibition project realised with the assistance of

Леонард Джанадда, Швейцария Le’onard Gianadda, Switzerland Фонд Марка Шагала, Швейцария. The Fondation Marc Chagal, Switzerland Галерея Булакиа, Париж. The Gale’rie Boulakia, Paris

В выпуске Contents специальный выпуск special issue УЧРЕДИТЕЛИ ВМО «Государственная Третьяковская галерея» ООО Издательство «СканРус» В.Л.Мащицкий – Генеральный спонсор

FOUNDERS The State Tretyakov Gallery

ScanRus Publishing House, Ltd. Mr. Vitaly L. Machitski – General Sponsor

РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ В.А.Родионов – председатель Г.Б.Андреева М.Н.Афанасьев Н.И.Войскунская Т.Е.Волкова Г.Б.Волчек Л.И.Иовлева В.Л.Мащицкий И.Л.Меркулова А.И.Морозов В.М.Петюшенко А.И.Рожин Т.Т.Салахов К.Г.Шахназаров

EDITORIAL BOARD Valentin Rodionov – Chairman Galina Andreeva Mikhail Afanasiev Natella Voiskounski Tatiana Volkova Galina Volchek Lidya Iovleva Vitaly Machitski Irina Merkulova Аlexandre Morozov Vitold Petyushenko Аlexander Rozhin Тair Salakhov Karen Shakhnazarov

ИЗДАТЕЛЬ ООО Издательство «СканРус»

PUBLISHER ScanRus Publishing House, Ltd.

ГЛ. РЕДАКТОР А.И.Рожин

EDITOR-IN-CHIEF Аlexander Rozhin

ГЛ. ХУДОЖНИК Д.Г.Мельник

CHIEF DESIGNER Dmitry Melnik

ОТВ. СЕКРЕТАРЬ Н.И.Войскунская ОТВ. РЕДАКТОР ВЫПУСКА Е.Л.Селезнева

CO-EDITOR Natella Voiskounski SPECIAL ISSUE EDITOR Ekaterina Seleznyova

ИСП. ДИРЕКТОР Е.П.Лавриненко

GENERAL MANAGER Elena Lavrinenko

ФИН. ДИРЕКТОР И.Г.Томакян

FINANCIAL MANAGER Irina Tomakyan

ВЕРСТКА Т.Э.Лапина

LAYOUT Tatiana Lapina

ЦВЕТОДЕЛЕНИЕ П.А.Пополов

PRE-PRESS Pavel Popolov

КОРРЕКТОР О.А.Горгун

PROOF-READER Olga Gorgun

РЕДАКТОР ПЕРЕВОДА Том Бирчиноф

STYLE EDITOR Tom Birchenough

ПЕРЕВОДЧИКИ Н.И.Войскунская K. Кук РАСПРОСТРАНЕНИЕ А.А.Лавриненко

TRANSLATORS Kate Cook Natella Voiskounski DISTRIBUTION Andrey Lavrinenko

АДРЕС РЕДАКЦИИ ADDRESS Москва, 119017 Мoscow, 119017 Лаврушинский пер., 3/8, стр., 2 Lavrushinsky per, 3/8, building 2 Тел./факс: Tel./Fax (+7-095) 951-5500, (+7-095) 951-5492 E-mail: scanrus@comail.ru www.scanrus.ru Тираж 3000 экз.

04–15 Выставка Марка Шагала в Третьяковской галерее Marc Chagall Exhibition at the Tretyakov Gallery

Яков Брук Yakov Bruk 16–21 Марк Шагал Основные даты жизни и творчества Marc Chagall. Biography

Яков Брук Yakov Bruk 26–37 Два неизданных автографа Шагала Two Unpublished Autobiographical Documents of Chagall

Белла Мейер Bella Meyer 38–45 Шагал в Москве Chagall in Moscow

Жан-Луи Прат Jean-Louis Prat 48–59 По выставке – с Марком Шагалом Around the exhibition – with Marc Chagall

Александра Шатских Alexandra Shatskikh 60–77 Театр в биографии Шагала The Theatre in the Biography of Chagall Мерет Мейер Meret Meyer 78–91 О позднем Шагале The Revealing of the Later Works by Marc Chagall: 1948–1985

Зарегистрирован в Министерстве РФ по делам печати. Свидетельство о регистрации СМИ. ПИ № 77-16487 от 22 сентября 2003 г.

На обложке: «Здравствуй, Родина!». 1953 Бумага, тушь, акварель, темпера, карандаш 61,3 × 48,5

На фронтисписе: Красные крыши. 1953 Эскиз одноименной картины (1953; Национальный музей

Государственный музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина

Холст, масло. 55 × 46

Cover: “Bonjour, la Patrie!”. 1953 Pen and Indian ink, brush, watercolour, tempera and pencil on paper. 61.3 by 48.5 cm

On frontispiece: Red Roofs. 1953 Sketch for picture of the same name

State Pushkin Museum of Fine Arts

Oil on canvas. 55 by 46 cm

современного искусства, Центр Жоржа Помпиду)

Жан-Мишель Форе Jean-Michel Foray 92–99 О «cюрреализме» Марка Шагала “Surrealism”

Частное собрание, Париж

(1953: Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou) Private collection, Paris

102–104 Шагал и Библия Chagall and the Bible

3 Ангел с палитрой. 1927–1936 Холст, масло 131,5 × 89,7 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

3 Angel with Palette. 1927–1936 Oil on canvas 131.5 by 89.7 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

Выставка Марка Шагала в Третьяковской галерее

«Здравствуй, Родина!» – самая полная на сегодняшний день выставка живописных работ Марка Шагала (1887–1985) в России. Название ей дала одна из работ художника. Речь идет не только об очередной долгожданной встрече произведений знаменитого мастера с российским зрителем (последняя крупная выставка Шагала состоялась в ГТГ в 1992 году). Родина – большая и малая, утраченная и обретенная вновь – постоянно присутствовала в искусстве Шагала, что придавало неповторимое своеобразие его творчеству. а протяжении многих лет Марк Шагал остается одним из самых востребованных на Западе художников российского происхождения. Его персональные выставки регулярно проводятся в престижных музеях и галереях Европы, Америки, Азии. Третьяковская галерея многократно предоставляла работы Шагала из своего собрания для международных проектов. Но в

нашей стране значительная часть произведений из зарубежных коллекций никогда не экспонировалась. Впервые московская публика получила уникальную возможность увидеть собранные вместе произведения художника, созданные в разные годы – от ранних витебских работ до известных шедевров французского периода. Особенность выставки в том, что она включает значительное

количество первоклассных произведений Шагала из зарубежных коллекций. Московская публика увидит 27 важнейших для понимания творчества художника полотен из парижского Музея современного искусства (Центр Жоржа Помпиду). Среди них – знаковые работы: «Свадьба» (1910), «России, ослам и другим» (1911), «Ангел с палитрой» (1927–1936). Как «историческую картину такого масштаба, который в искусстве ХХ века не часто встречается» охарактеризовал триптих «Сопротивление. Возрождение. Освобождение» (1937–1952) Жан-Мишель Форе, директор Национального музея «Библейское послание Марка Шагала» в Ницце. Из этого собрания на выставку поступило, помимо 8 первоклассных гуашей, уникальное трехметровое полотно

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Marc Chagall Exhibition at the Tretyakov Gallery

“Bonjour, la Patrie” is the largest exhibition of the work of Marc Chagall (1887-1985) ever to be held in Russia. The name comes from one of Chagall's own paintings. It is of great significance not just as a long-awaited encounter of the celebrated master's work and Russian art-lovers (major Chagall exhibitions to be held here were in 1973 at the Tretyakov Gallery, in 1987 at the Pushkin Museum of Fine Arts, in 1992 at the Tretyakov Gallery), but because of the importance that the theme of the motherland played in Chagall's life and work, the motherland both large and small, lost and regained, constantly present in his art and nourishing the unique originality of his creative world. or many years now Marc Chagall has been one of the Russian-born artists most in demand in the West. Exhibitions of his work are regular events at prestigious museums and galleries in Europe, America and Asia. The Tretyakov Gallery has on many occasions lent a large number of items from its collection to take part in major international projects. Yet most of the paintings in foreign collections have never been displayed in our country. For the first time the Moscow public will have a unique opportunity to see works from different periods of the artist's life, the early Vitebsk items to the celebrated masterpieces of his French period, gathered together in one large exhibition. The special feature of this exhibition is that the Tretyakov Gallery has managed to organise an impressive number of first-class works by Chagall to be sent to Russia from abroad. Visitors will see twenty-seven famous canvases from the Paris Muse’e national d'Art moderne (Centre Georges Pompidou) that are crucial for an understanding of the artist's oeuvre. They include such landmarks as The Wedding (1910), To Russia, Donkeys and Others (1911), Angel with Palette (1927– 1936) and Resistance. Resurrection. Liberation (1937–1952). “An historic painting of a scale not often found in the art of the twentieth century,” is how Jean-Michel Foray, director of the

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Muse’e National Message Biblique Marc Chagall, has described this triptych. As well as a number of gouaches, the museum has sent the unique threemetre canvas of Abraham and the Three Angels, the first time this remarkable work has left its home in Nice. Another famous canvas that the Russian art-lover will be able to enjoy for the first time is the Yellow Room from the Beyeler Foundation in Switzerland. The exhibition at the Tretyakov Gallery consists of more than 180 items. Apart from the above-mentioned collections it includes items from the State Tretyakov Gallery, the State Russian Museum, the State Pushkin Museum of Fine Arts, and several other Russian museums, as well as Russian and foreign private collections. Never before has Chagall's oeuvre been so fully displayed in our country. The exhibition makes it possible to trace the changes in Chagall's artistic language, but above all to see the constants in his inimitable art, which is a mixture of the real and the fantastic, the high and the low, dream and grotesque, visionary ideals and personal and popular memory, national and ritual thought, elements of folklore and Chagall's incredible, extreme sincerity. He is often called the “artist-poet”, and his art, like Apollinaire's, “supra-real”. In Chagall's world we find popular characters, strange cows, donkeys, fiddlers, tradesmen and lovers flying over the

THE TRET YAKOV GALLERY

town. The town they are flying over is Vitebsk, which the artist never stopped looking for, even when he left his country, and found on the banks of the Seine. As Chagall himself admitted, Paris became a “second Vitebsk” for him. And for the last twenty years of his life the artist acquired his third home, on the Co^te d'Azur in the small town of Saint-Paul-de-Vence. But the link with Russia was always important to Chagall, for whom it remained an inexhaustible source of subjects and images. His profound love for his country is expressed in the words he wrote in 1927 on the first sheet of his etchings illustrating Dead Souls: “I present [these etchings] to the Tretyakov Gallery with all the love of a Russian artist for his country…” and in one of his last letters to friends in the USSR, which he ended with the words “… I wish you, everyone and my native land happiness…” An exhibition catalogue has been published in Russian and English. It contains articles on Chagall's work by Russian and foreign specialists, over 600 illustrations, and a detailed chronology of Chagall's life with more than 100 photographs from the archives of his heirs. The catalogue extends the framework of the exhibition greatly and is the fullest publication on Marc Chagall to appear in Russia.

«Авраам и три ангела», прежде ни разу не покидавшее его стен. Еще одна знаменитая, но неизвестная отечественной публике работа – «Желтая комната» из Фонда Бейелер в Швейцарии. На выставке в Третьяковской галерее представлено более 180 экспонатов. В экспозицию вошли также работы из Государственной Третьяковской галереи, Государственного Русского музея, Государственного музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина и других российских и зарубежных музеев и частных коллекций. Экспозиция дает возможность проследить за изменениями в художественном языке Шагала, но, главное, увидеть «константы»

его неповторимого искусства, где смешались фантазия и реальность, мечта и гротеск, визионерские представления, собственная и народная память, национальное и ритуальное мышление, элементы фольклора и невероятная, предельная искренность Шагала. Его принято называть «художникомпоэтом», а его искусство, вслед за Аполлинером, – «сверхреальным». В шагаловском мире уживаются фольклорные персонажи, странные коровы, ослы, музыканты, торговцы и парящие над городом влюбленные. Город, над которым они взлетают, – Витебск. По признанию Шагала, Париж стал для него «вторым Витебском». Свой третий дом в последние двадцать

лет жизни мастер обрел на Лазурном берегу в городке Сен-Польде-Ванс. Для Шагала всегда была важна связь с Россией, остававшейся для художника неисчерпаемым источником тем, сюжетов и образов. На первом листе офортов – иллюстраций к «Мертвым душам» – в 1927 году автор надписал: «Дарю Третьяковской Галлерее со всей моей любовью русскаго художника к своей родине эту серию 96 гравюр...»1. Одно из последних писем он закончил словами: «…желаю Вам, всем и моей родине счастья…» Специально к выставке подготовлен каталог на русском и английском языках. Он содержит статьи отечественных и зарубежных специалистов о творчестве художника, свыше 600 иллюстраций, а также хронограф, включающий в себя более 100 фотографий из архивов наследников живописца. Каталог значительно расширяет рамки экспозиции и является самым полным изданием о Марке Шагале, вышедшим в России.

Цитата приводится в авторской орфографии.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Ladies and gentlemen! We were invited to join you at the opening ceremony of the largest ever exhibition devoted to Marc Chagall held in Russia. It is great honour and great joy for me to be present. First of all, today we render homage to the artist born in Russia, who is ranked among the most outstanding artists of the 20th century, and who became very much attached to France too. I am happy to welcome the very representative delegation which has come on this special occasion, and those who rendered their assistance in the presentation of the exhibits, and among whom are members of Marc Chagall's family – Madame Bella Meyer and Madame Meret Meyer. It is also with the greatest pleasure that I would like to mark the contribution of the State Tretyakov Gallery to this outstanding project, in which two of the largest French museums – the Centre Georges Pompidou and the Nice Museum of the Chagall Biblical Message participated too, and whose directors have honoured us with their presence. Let me also to express once more my deep and sincere gratitude to you, Mr. Valentin Rodionov, and to you Madame Ekaterina Selezneva for this beautiful event. The Tretyakov Gallery has really been in the forefront of our cultural cooperation for a number of years already. And due to the efforts undertaken by the Gallery we have the opportunity to see here the works brought from France. Moreover, the staff of the Gallery is engaged simultaneously in a number of large-scale actions of cooperation with the most famous museums of our country. Paris will soon be able to respond with an unprecedented event: the first major retrospective of the works of Russian art of the 2nd half of the 19th – beginning of the 20th century will be

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Первые посетители выставки (слева направо): посол Франции Жан Кадэ с супругой в сопровождении Екатерины Селезневой, главного хранителя ГТГ, Альфред Пакман, директор Национального музея современного искусства Центра Жоржа Помпиду, и Жан-Луи Прат, президент комитета Марка Шагала The first viewers (from left to right): Mon. Jean Cadet, the Ambassador of France to the Russian Federation with his wife, accompanied by Ekaterina Selezneva, the chief curator of the State Tretyakov Gallery, Alfred Pakman, director of the Centre Georges Pompidou, and Jean-Louis Prat, president of the Marc Chagall Committee

opened at the Muse’e d'Orsay on September 20 this year; the exhibition will introduce works of art, the major part of which have never been shown before outside Russia. And following this event we plan to realize a project which is very dear to us – Moscow and St. Petersburg will simultaneously exhibit our collections of French art, mostly characteristic of the 1860– 1910s; we hope that both French and Russian private foundations will render their financial support to this project. In other words, as you can see for yourself, France is working hard in order to strengthen our privileged position in the field of art and our close connections with Russia so that each year would be a year of Russia in France, and a year of France in Russia, and that the most famous museums in both countries could in turn host the works of Matisse and Picasso (as in the Pushkin Fine Arts Museum), or of

THE TRET YAKOV GALLERY

Boltanski (in the Shchusev Museum of Architecture), and as today – of Marc Chagall in the Tretyakov Gallery. The next such meeting in France will be devoted to literature, and will take place in less than three weeks time within the framework of the “Salon de Livres” in Paris, to which Russia is invited as a guest of honour. And we also know that the Louvre Museum is preparing a large-scale project for the year of 2008. The Embassy of France is always striving to participate in the realization of these projects. On its part, I would like to thank all those who, like you today, are making their contributions to the development of such tight creative, humane and intellectual connections between our countries. Jean Cadet The Ambassador of France to the Russian Federation

Дамы и господа! Вы пригласили нас, чтобы сегодня вместе с вами открыть крупнейшую из когда-либо проводившихся в России выставок, посвященную Марку Шагалу. Для меня это большая честь и огромная радость. Мы воздаем сегодня должное самому яркому художнику XX века, родившемуся в России, великому мастеру, который был также очень привязан к Франции. Я рад приветствовать приехавшую по этому особенному случаю представительную делегацию, которая оказала содействие в предоставлении экспонатов. В нее входят члены семьи Марка Шагала – госпожа Белла Мейер и госпожа Мерет Мейер. Я с большим удовольствием хотел бы отметить вклад Государственной Третьяковской галереи в этот необыкновенный проект. В нем также приняли участие и два крупнейших французских музея – Национальный музей современного искусства Центра Жоржа Помпиду и Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала» в Ницце, директора которых оказали нам сегодня честь своим присутствием. Итак, позвольте мне еще раз высказать слова моей глубокой благодарности вам, господин Валентин Родионов и госпожа Екатерина Селезнева, за это прекрасное событие. В действительности, Третьяковская галерея на протяжении вот уже нескольких лет стоит в авангарде нашего культурного сотрудниче-

ства. Благодаря ей становится возможным увидеть здесь произведения, привезенные из Франции. При этом сотрудники Галереи одновременно проводят сразу несколько крупномасштабных мероприятий с разными известнейшими музеями нашей страны. Париж совсем скоро сможет ответить ей беспрецедентным мероприятием: первая большая ретроспектива произведений русского искусства второй половины XIX – начала XX века откроется в Музее Орсе 20 сентября этого года. Она будет состоять из произведений, большая часть которых никогда не выставлялась за пределами России. Вслед за этим событием осенью 2006 г. планируется осуществить проект, который нам очень дорог, – Москва и Санкт-Петербург одновременно будут принимать коллекции, включающие наиболее характерные произведения французского искусства периода 1860–1910 гг. Мы надеемся, что ему будет оказана финансовая поддержка французскими и российскими частными фондами. Как вы и сами видите, Франция всеми силами старается упрочить привилегированные отношения в области искусства, которые соединяют ее с Россией, сделать так, чтобы каждый год стал годом России во Франции и годом Франции в России и чтобы в самых крупных музеях сменяли друг друга, как это было в последние месяцы в Москве, произведения Матисса и Пикассо (в Музее изобразительных искусств им. А.С.Пушкина), Болтански (в Музее

архитектуры им. А.В.Щусева) и вот сегодня – Марка Шагала в Третьяковской галерее. Следующая встреча во Франции пройдет меньше чем через три недели в рамках Книжного салона в Париже и будет посвящена литературе. Россия приглашена в качестве почетного гостя. И еще мы знаем, что Музей Лувра готовит большой проект к 2008 г. Посольство Франции всегда стремится принять участие в осуществлении этих проектов. От его имени я рад поблагодарить всех тех, кто, как и вы сегодня, продолжает вносить свой вклад в развитие тесных творческих, человеческих и интеллектуальных связей между нашими двумя странами. Жан Кадэ Посол Франции в Российской Федерации

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

When the idea was first mooted of holding a large Chagall exhibition, it seemed quite utopian. Firstly, there was the problem of collecting all the masterpieces together. Owners are usually reluctant to send their best works, the pride of their collection, to exhibitions in other towns and countries. Secondly, it is a very costly undertaking. And, last but not least, the organisation of large exhibitions with participants from abroad is a highly complex business. Yet the desire to realise the project was stronger than our fears. And having embarked upon it, we discovered to our delight that many partners, both at home and abroad, were keen to cooperate. So today I should like, first and foremost, to thank all those whose enthusiasm and goodwill have helped to solve all the problems and made possible this long-awaited meeting of the artist with Russia. Our first ally was the Russian Federal Culture and Cinematography Agency of the Ministry of Culture. Without its support, organisational and financial, the project could never have been realised. These efforts were supported by Vneshtorgbank, the Chagall exhibition’s general sponsor. Leonard Gianadda from Switzerland was, as usual, the first of the museum’s constant partners and friends to provide assistance. In 1990 it was the Gianadda Foundation that helped the Tretyakov Gallery to restore Chagall’s priceless murals for the Jewish Theatre; they were exhibited for the first time at the Gianadda Foundation, which marked the beginning of a triumphal world tour. In recent years no major projects by the Gallery have been realised without the participation of British American Tobacco, which in this case too has assisted with the financing of our exhibition. Of the almost two-hundred works by Chagall on display at the exhibition, twenty-seven were presented

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

В первом ряду сидят (справа налево): Леонард Джанадда, Жан-Луи Прат, Фридер Бурда, Л.И.Иовлева, Л.И.Ромашкова First row (from right to left): Leonard Gianadda, Jean-Louis Prat, Frieder Burda, Lydia Iovleva, Lydia Romashkova

by the Musee national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou; the famous canvas “Abraham and the Three Angels” and the Bible Cycle gouaches were sent by the Musee National Message Biblique Marc Chagall in Nice; and about forty superb works came from the family’s collections. Finally, at the very last moment the question of showing the famous “Yellow Room” from the Beyeler Foundation in Switzerland was solved, thanks to the cooperation of the owners and help from the Paris Boulakia Gallery. The exhibition would not have been such a major one without some highly important works, which the State Russian Museum in St Petersburg, the State Pushkin Museum of Fine Arts in Moscow, and a number of other Russian museums and private collections readily put at our disposal. I should like to thank all the Tretyakov Gallery staff for the high degree of professionalism and enthusiasm with which they worked on this challenging project. We are happy to present you with the result of the concerted efforts of the many participants, the “Bonjour, la Patrie!” Chagall exhibition. The Russian public now has the opportunity to see and appreciate fully this collection of works by the ac-

THE TRET YAKOV GALLERY

knowledged master of the twentieth century, from his early Vitebsk items to the masterpieces of the French period, many of which are displayed in Russia for the first time. The catalogue, like the exhibition itself, is an international undertaking. It contains articles by Russian, French and American art historians, which represent an important overview of contemporary Chagall studies. We believe that this book will provide a definitive scholarly and reference work for many specialists and lovers of Chagall’s art. I am happy to report that publication of an English version of the catalogue became possible solely thanks to the financial assistance of the Marc Chagall International Foundation, to which Chagall’s granddaughter, Meret Meyer, applied for project support. This remarkable lady has assisted the Tretyakov Gallery in preparing the exhibition for the last three years. We must also express our sincere thanks to Jean-Louis Prat, president of the Chagall Committee, for his invaluable consultations. Valentin Rodionov Director General of the State Tretyakov Gallery

Когда возникла идея большой выставки Марка Шагала, она выглядела сначала абсолютной утопией. Во-первых, казалось невозможным собрать столько шедевров: владельцы обычно неохотно отдают лучшие произведения, составляющие гордость их коллекций, на выставки в другие города и страны. Во-вторых, это чрезвычайно дорогостоящий проект. Наконец, организация больших выставок с зарубежными участниками очень сложна. Однако желание реализовать проект было сильнее, чем наши опасения. Когда же мы приступили к его осуществлению, то с радостью обнаружили готовность многих партнеров — зарубежных и отечественных — пойти нам навстречу. И сегодня хочется поблагодарить тех, чей энтузиазм и добрая воля помогли разрешить все проблемы, сделав возможной долгожданную встречу художника с Россией. Нашим главным союзником стало Федеральное агентство по культуре и кинематографии Министерства культуры Российской Федерации, без чьей организационной и финансовой поддержки проект вряд ли был бы воплощен. Эти усилия были подкреплены значительной финансовой помощью, оказанной Внешторгбанком. Среди постоянных партнеров и друзей музея первым, как всегда, откликнулся Леонард Джанадда. В 1990 году именно Фонд Джанадда помог Третьяковской галерее в реставрации бесценных панно Шагала для Еврейского театра; в Фонде Джанадда в Мартини они были впервые экспонированы. Эта выставка послужила началом их триумфального турне по всему миру. В последние годы ни один крупный проект Галереи не обходится

без поддержки компании «Бритиш Американ Тобакко Россия», и на этот раз оказавшей содействие в финансировании нашей выставки. Из почти двухсот работ Шагала, экспонирующихся на выставке, 27 произведений предоставил Национальный музей современного искусства Центра Жоржа Помпиду; легендарное полотно «Авраам и три ангела» и гуаши «Библейского цикла» привез Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала» в Ницце; около четырех десятков замечательных работ пришли из собраний семьи. Наконец, в последний момент решился вопрос приезда на выставку знаменитой «Желтой комнаты» из Фонда Бейелер в Швейцарии — благодаря содействию владельцев и помощи парижской галереи Булакиа. Выставка не была бы столь масштабной без тех важнейших произведений, которые предоставили нам Государственный Русский музей в Санкт-Петербурге, Государственный музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина в Москве и ряд российских музеев и частных коллекций. Я хочу поблагодарить всех сотрудников Третьяковской галереи за высокий профессионализм и увлеченность, с которыми они работали над осуществлением этого многотрудного проекта. Мы с волнением представляем вам итог совместных усилий многих участников – выставку Марка Шагала «Здравствуй, Родина!». Российская публика сможет увидеть и по достоинству оценить собрание произведений признанного классика ХХ века — от ранних витебских работ до шедевров французского периода, многие из которых экспонируются в России впервые.

К выставке был подготовлен каталог. В нем опубликованы статьи российских, французских, американских искусствоведов, которые представляют серьезный итог современных исследований творчества Шагала. Мы полагаем, что эта книга станет фундаментальным научным и справочным изданием для многих специалистов и ценителей искусства Шагала. Приятно сообщить, что издание английской версии каталога стало возможным только благодаря финансовой помощи Международного фонда Марка Шагала, куда обратилась за поддержкой проекта внучка Шагала Мерет Мейер. Эта удивительная женщина на протяжении трех лет самоотверженно помогала Третьяковской галерее в подготовке выставки. Мы выражаем искреннюю признательность и Жану-Луи Прату, президенту Комитета Марка Шагала, за неоценимые консультации. Валентин Родионов Генеральный директор Государственной Третьяковской галереи

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Уважаемые друзья! Я очень рад, что выставкой произведений Марка Шагала открывается новый, восьмой по счету год сотрудничества «Бритиш Американ Тобакко Россия» и Государственной Третьяковской галереи. Мы гордимся тем, что продолжаем вносить свой вклад в реализацию масштабных выставочных проектов, в пополнение коллекции музея новыми произведениями искусства и в техническое перевооружение Галереи. Прожив большую часть своей жизни за границей, Марк Шагал считал себя русским художником. Сегодня при поддержке российских меценатов, и в том числе «БАТ Россия», Шагал вернулся на родину. Родной город Шагала, Витебск, я сам считаю очень близким мне городом – ведь в доме, расположен-

ном на той же улице, где жил Шагал, родился мой отец. Папа хорошо помнил и много рассказывал мне о времени, когда Марк Захарович, вернувшись после революции в Витебск, возглавлял Комиссариат по культуре. Приятно осознавать, что теперь российская публика сможет насладиться полным лиризма творчеством этого выдающегося художника, который, по словам Маяковского, «писал красками своего сердца стихи и поэмы». Я благодарю всех сотрудников Третьяковской галереи, и особенно Екатерину Леонидовну Селезневу, куратора выставки Марка Шагала «Здравствуй, Родина!», за этот замечательный праздник. Уверен, что столь грандиозная выставка станет ярким событием в культурной жизни российской столицы в 2005 году.

Леонид Синельников Председатель Совета директоров ОАО «БАТ-Ява», член Попечительского Совета Государственной Третьяковской галереи

Esteemed friends! I am glad to state that the exhibition of Marc Chagall's works opens another, now the eighth year of cooperation between British American Tobacco Russia and the State Tretyakov Gallery. We are proud to be able to make our contribution to the realization of the Gallery's large-scale exhibition projects, as well as acquisition of new works of art and its technical support. Having lived the greater part of his life abroad, Marc Chagall considered himself a Russian artist. Today, due to the support of foreign and Russian patrons of art, including BAT Russia, Chagall has returned to his Motherland. Chagall's native town, Vitebsk, is very dear to me too, because my father was born there, on the same street as Chagall. My father had vivid memories of those times and he used to tell me a great deal about Marc Zakharovich, who on his return to Vitebsk after the revolution headed the local Comissariat of Culture. It makes me very happy to realize that now the Russian public will be

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

able to enjoy the lyrical masterpieces of this outstanding artist, who - according to Vladimir Mayakovsky “wrote poetry with the paints and colours of his heart”. I express my gratitude to all the staff of the Tretyakov Gallery, and to Ekaterina Selezneva, curator of Marc Chagall's exhibition “Bonjour, la Patrie!”, in particular, for this beautiful occasion. We are sure that this exhi-

THE TRET YAKOV GALLERY

bition is a great event in the cultural life of the Russian capital in the year of 2005. Leonid Sinelnikov Chairman of the Board of Directors, BAT-Yava Member of the Board of Trustees of the State Tretyakov Gallery

Может показаться удивительным и даже невероятным, но огромная часть произведений Марка Шагала на родине, в России, никогда представлена не была. И это несмотря на то, что творчество великого художника давно признано во всем мире, в том числе и дома, а времени, чтобы заполнить этот пробел, у нас, его соотечественников, было более чем достаточно. Мне могут напомнить, что Марк Шагал родился и начал творить в Витебске, то есть в Белоруссии, — однако в сказанном нет противоречия. Сам художник считал своей родиной Россию и страдал из-за того, что она от него демонстративно отворачивалась. Какой грустной поэзией звучит письмо в Россию, написанное в 1927 году одному из адресатов Шагала: «... я почти оторван от России. Никто мне не пишет, и мне некому писать. Как будто и не в

России родился... И кажется: ни к чему я там. А я не раз вспоминаю свой Витебск, свои поля... и особенно небо». Сегодня справедливость восстанавливается, и в отечественной культуре Марк Шагал занимает место, которого по праву достоин. Еще одним шагом на этом пути станет выставка «Здравствуй, Родина!», озаглавленная так по названию одной из шагаловских работ. Благодаря Третьяковской галерее, показавшей творчество Шагала с такой впечатляющей полнотой, российские зрители смогут расширить свое представление об одном из самых выдающихся мастеров ХХ века. Андрей Костин Президент-Председатель Правления ОАО «Внешторгбанк»

It may seem surprising, even incredible, that a vast number of Marc Chagall’s works have never been shown in his homeland, Russia. In spite of the fact that the great artist’s oeuvre has long been recognised the whole world over, Russia included, and more than enough time has passed for us, his fellow countrymen, to rectify the situation. It may be argued that Marc Chagall was born and began his life as an artist in Vitebsk, Belarus, yet this makes no difference. The artist himself regarded Russia as his homeland and suffered when she so demonstratively turned her back on him. What sad poetry resounds in this letter to Russia written in 1927 to one of his few correspondents: "… I am now almost completely cut off from Russia. No one writes to me and I have no one to write to. It is as if I had never been born in Russia… As if I mean nothing there. Yet I often remember my Vitebsk, my fields … and that special sky."

Today these omissions are being put right, and Marc Chagall is gradually taking the place he deserves in his country’s culture. The “Bonjour, la Patrie!” exhibition, named after one of his paintings, is another step along this path. Thanks to the impressive efforts of the Tretyakov Gallery in displaying Chagall’s work so fully, visitors can now get a clear and informed idea of the oeuvre of one of the twentieth century’s most outstanding masters. Andrei Kostin President-Chairman of the Board OAO Vneshtorgbank

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Жан-Мишель Форе (слева) и Мерет Мейер (в центре) Jean-Michel Foray (left) and Meret Meyer (centre)

Невозможно описать словами то волнение, которое мы чувствуем сегодня, присутствуя на открытии выставки «Здравствуй, Родина!», те эмоции, которые нас захлестывают, когда мы ощущаем это напряженное разглядывание произведений Марка Шагала, видим внимательные глаза русской публики, погружаемся в эту особую атмосферу, насыщенную мгновениями многих волшебных открытий. Но мы не можем даже представить себе то волнение, которое испытал бы наш дед, если бы ему довелось пережить вместе с нами эти мгновения счастья. Если бы нашему взгляду удалось воспарить над этими крышами и устремиться ввысь, это приблизило бы нас к ощущениям Шагала, сегодня, без сомнения, окрашенным в живые, яркие, поэтические цвета. Тем более что он навсегда сохранил

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

сильные впечатления от того, как вдумчиво и углубленно русская публика рассматривает произведения искусства, пытаясь проникнуть в суть замысла художника. Когда в 1973 году наш дед возвратился из путешествия в Россию, ставшего после его окончательного отъезда первым и последним свиданием с Родиной, я помню, как он вспоминал об этом русском взгляде – он много не говорил, он просто надолго замолкал, а спустя некоторое время, произносил: «Ах, вот ведь какая штука!» Сегодня и нам выпала честь многое понять про этот «взгляд». Он аналогичен тому подлинному волшебству, которое в тишине исходит от собранных здесь вместе произведений мастера.

THE TRET YAKOV GALLERY

No words can express our enthusiasm, and the emotional state of mind that we feel today at the opening of the exhibition “Bonjour, la Patrie!”. We are over-excited indeed – we see the keen attention of the Russian public to the works displayed, as we become caught up in this special atmosphere, one full of rare moments of many miraculous discoveries. But no one could imagine the feeling of excitement and complete happiness that our grandfather would have experienced had he been present here. And if we could fly in the skies above these roofs, striving further towards the heights, we could approach Chagall's excitement, one toned – no doubt – into bright, loud, live and poetic colours. All the more so, as he seemed to be – always – deeply impressed by the Russian public, and the way that they thoughtfully and attentively viewed, and keenly examined his paintings. He was greatly moved and touched by this. When in 1973 our grandfather returned home from his trip to Russia – his first and his last meeting with his Motherland after his earlier, final departure – I remember him recollect this characteristic Russian intent look. He would not speak much, he simply kept silent for some time, then he would say: “Ah, that is exactly it!” And today we have the honour to come to understand much of what that particular “look” is. It is like that genuine miracle, which in its silence emanates from the paintings collected together here.

Мерет Мейер,

Meret Meyer

внучка художника

The artist's granddaughter

Мне довольно трудно выступать после сестры, сумевшей найти верные слова для выражения тех чувств, которые мы испытываем, находясь в Москве. Cегодня мы действительно чувствуем огромную благодарность, для нас большая честь вместе с вами открывать эту прекрасную выставку Шагала. Я не знаю, смогу ли я сполна отблагодарить вас за то, что вы пришли – после стольких лет терпеливого ожидания этого дня, – для того чтобы вновь увидеть, а для некоторых, возможно, и в первые открыть для себя живопись Шагала. Дедушка нам много рассказывал о своей России, по которой он так скучал. Он полагал, что единственное, что он может сделать для своей страны, – это писать картины. Он хотел поделиться с Родиной своей живописью, своим пониманием красоты и любви. И ничто не могло бы быть для него лучше, чем сегодняшний день. Он всегда много работал. Это было дня него самым важным. Как он говорил, без труда ничего не добьешься. Это был его способ борьбы за свои идеалы. Он часто спрашивал нас, своих внуков, нашли ли мы любовь, есть ли у нас идеалы? Когда тебе немного лет, то

довольно сложно понять суть этого вопроса. И только когда я выросла, я поняла и услышала то послание, которое он хотел нам передать. Писать картины было для него своеобразной молитвой, осознанием собственного «Я», борьбой за художественную свободу. Благодарю вас за то, что вы пришли, чтобы принять участие в открытии этой замечательной, наполненной любовью выставки, прославляющей Шагала. Белла Мейер, внучка художника

It is not easy at all for me to take the floor after my sister, who was able to find really true words to express what we feel about being here in Moscow. Today, we express our sincere gratitude to everybody, and we think it is a great honour to be present here, and take part at the opening ceremony of this highly impressive exhibition of Marc Chagall. I am most grateful to all of you for your coming here after so many years of patient expectation; you have come to enjoy again Chagall's paintings, and probably some of you have the chance to see these works for yourselves for the first time. Our grandfather told us a great deal about his homeland, Russia, which he missed so much. He believed the only thing that he could do to help his country was to work, to paint. He wanted to share his pictures with his homeland, and pass his feeling of beauty and love on to his Motherland. There could have been nothing better for him than such a day as today. He would work all the time: it was something of the greatest importance to him. As he put it himself, one can't manage anything without work. This was his way to struggle for his ideals. He used to ask us, his grandchildren, if we had found our love, if we had the ideals. When you are young, it is not easy to reach the core of this question. And only when I had grown up, could I understand what he had meant, could catch the message he wished us to receive. To paint pictures was a kind of a prayer for him, a way to comprehend his own self, to struggle for artistic freedom. Thank you for coming to participate at the opening ceremony of this brilliant exhibition – one overwhelming in its sense of love, and one glorifying Chagall. Bella Meyer The artist's granddaughter

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Марк Шагал Основные даты жизни и творчества Яков Брук

1887 Родился 24 июня (6 июля) в Витебске. 1900–1905 Учится в Витебском четырехклассном городском училище. 1906 Посещает художественную школу Ю.М.Пена. Зимой 1906/07 уезжает в Санкт-Петербург. 1907–1908 Занимается в Рисовальной школе Общества поощрения художеств, руководимой Н.К.Рерихом. 1909–1911 Учится в частной художественной школе Е.Н.Званцевой у Л.С.Бакста. Знакомство с Беллой Розенфельд. 1911–1914 В мае 1911 на стипендию, предоставленную М.М.Винавером, едет для продолжения учебы в Париж. Поселяется в «Ла Рюш», входит в круг художников и поэтов авангарда. Выставляется в Осеннем салоне и Салоне независимых. Первая крупная персональная выставка в галерее Херварта Вальдена «Дер Штурм» в Берлине (июнь 1914). Уезжает из Берлина в Витебск. 1914–1915 Работает над картинами и рисунками, составившими «Витебскую серию». Свадьба с Беллой Розенфельд (25 июля 1915). В сентябре того же года уезжает в Петроград, где служит в Военно-промышленном комитете.

Марк Шагал. Нью-Йорк, около1942 Marc Chagall. New York, circa 1942

1916–1917 Вступает в Еврейское общество поощрения художеств. 18 мая 1916 родилась дочь Ида. Персональная выставка в Художественном бюро Н.Е.Добычиной. В декабре 1917 уезжает с семьей в Витебск. 1918–1919 Назначен уполномоченным (комиссаром) по делам искусств в Витебской губернии. Организует Народное художественное училище, руководит Свободной живописной мастерской. 1920 В июне из-за конфликтной ситуации покидает Витебск и уезжает в Москву. В ноябре по рекомендации А.М.Эфроса привлечен к работе в Еврейском камерном театре. До конца года (за сорок дней) исполняет семь живописных панно для зрительного зала, а также декорации и костюмы к спектаклю «Вечер Шолом-Алейхема». 1921 Живет и преподает рисование в еврейской трудовой школе-колонии «III Интернационал» в Малаховке под Москвой. 1922–1923 Летом 1922 направляется с выставкой своих работ в Каунас, оттуда – в Берлин. В сентябре 1923 по приглашению Амбруаза Воллара переезжает с семьей в Париж. 1923–1925 Работает над офортами к поэме Н.В.Гоголя «Мертвые души», заказанными Волларом. Персональные выставки в Брюсселе, МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Marc Chagall Biography by Yakov Bruk

1887 Born on July 6 (in the old calendar, June 24) in Vitebsk. 1900–1905 Took classes at the Vitebsk municipal four-year vocational school. 1906 Attended Yury (Yehuda) Pen's art classes. In the winter of 1906–07 leaves for St Petersburg.

1918–1919 Appointed Commissar for Fine Arts of the Vitebsk province. Opened the Peoples's School of Arts in Vitebsk, heading a free painting studio.

1907–1908 Joined the School of Drawing attached to the Imperial Society for the Promotion of Fine Arts, directed by Nikolai Roerich. 1909–1911 Enrolled at the Zvantseva School of drawing and painting, as student of Leo Bakst. He made the acquaintance of Bella (Berta) Rosenfeld. 1911–1914 On a scholarship offered by Max Vinaver, in May 1911 Chagall went to Paris to study. He settled at La Ruche, and entered the circle of avant-garde painters and poets. His works were displayed at the Salon d'Automne and at the Salon des Independents. His first major solo exhibition took place in Berlin at Herwarth Walden's gallery “Der Sturm” (June 1914). He left Berlin for Vitebsk. 1914–1915 Chagall worked on pictures and drawings which would make up the “Vitebsk Series”. He married Bella Rosenfeld on July 25 1915. In September he left for St. Petersburg, where Chagall entered alternative military service at the Central Bureau for War Economy.

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

1916–1917 Chagall joined the Jewish Society for the Encouragement of Fine Arts. On May 18 1916 the Chagalls' daughter, Ida, was born. Solo exhibition at the Nadezhda Dobychina Art Bureau. In December 1917 the whole family left for Vitebsk.

1920 In June, after a conflict, Chagall left Vitebsk for Moscow. In November, on the recommendation of Abram Efros, he received an invitation to work for the Moscow State Jewish Chamber Theatre. The last 40 days of the year were devoted to work on a series of seven painted murals for the hall, and also on costumes and sets for the “Sholem Aleichem Soiree”. 1921 Lived and taught drawing at the “Third International” Jewish SchoolCamp for War Orphans at Malakhovka near Moscow. 1922–1923 In the Summer of 1922, Chagall left for Kaunas (Lithuania) to exhibit his works, later departing for Berlin. In September 1923, on the invitation of Ambroise Vollard the Chagall family left for Paris. 1923–1925 Commissioned by Ambroise Vollard, Chagall worked on etchings illustrating Nikolai Gogol's “Dead Souls”. Solo exhibitions in Brussels, Paris, Cologne, Zurich and Dresden.

THE TRET YAKOV GALLERY

Марк Шагал. Санкт-Петербург, 17 июня 1910 Marc Chagall. St Petersburg. 17 June 1910

Преподаватели 4 Народного художественного училища. Витебск, 26 июля 1919. Сидят слева направо: Л.Лисицкий, В.Ермолаева, М.Шагал, Д.Якерсон, Ю.Пен, Н.Коган, А.Ромм Teachers 4 at the People’s School of Arts. Vitebsk. 26 July 1919. Left to right (seated): El Lissitzky, Vera Yermolaeva, Marc Chagall, David Yakerson, Yuri Pen, Nina Kogan and Alexander Romm

1926–1927 Commissioned by Ambroise Vollard, Chagall illustrated La Fontaine's “Fables” (etchings), executing a series of gouaches entitled “The Vollard Circus”. He donated 96 etchings illustrating “Dead Souls” to the State Tretyakov Gallery in Moscow. 1928 Chagall's works were shown in Moscow as part of the Modern French Art Exhibition. 1930–1931 Ambroise Vollard commissioned Chagall to illustrate the Bible. He visited Palestine, Syria and Egypt. “My Life” in Bella Chagall's French translation was published in Paris. 1933 At the “Cultural Bolshevism” exhibition organized by the Nazis in Mannheim, the works of Chagall and other artists were publicly denounced. 1935 Chagall went to Vilna in Poland to address the Congress of the Institute of the Yiddish Culture and Language.

1935 Едет в Вильно на съезд Института по изучению культуры и языка идиш, где выступает с докладом. 1937 Принимает французское гражданство. 1940–1941 Переезжает в городок Горд на Луаре. Получает приглашение от Музея современного искусства в Нью-Йорке переселиться в США. В июне 1941 прибывает с семьей в Нью-Йорк. 1942 По заказу Американского театра балета исполняет декорации и костюмы к балету «Алеко» (на музыку П.И.Чайковского).

Париже, Кёльне, Цюрихе, Дрездене. 1926–1927 По заказу Воллара исполняет офорты к «Басням» Лафонтена, серию «Цирк Воллара». Передает в дар Третьяковской галерее 96 офортов к «Мертвым душам».

Белла Розенфельд. Витебск, апрель 1911 Bella Rosenfeld. Vitebsk, April 1911

1943 Встречается с прибывшими в США членами советского Еврейского антифашистского комитета – актером С.М.Михоэлсом и поэтом И.С.Фефером. 1944 Смерть Беллы Шагал.

1945 Исполняет декорации, занавес и костюмы к балету Игоря Стравинского «Жар-птица» для Американского театра балета. 1946 Живет в деревушке Хай-Фоллз на северо-востоке штата Нью-Йорк. 1947 Возвращается во Францию, поселяется в Оржевале. Персональная выставка в Национальном музее современного искусства в Париже. В издательстве Эжена Териада «Верв» выходят «Мертвые души» с офортами Шагала, за которые художник удостоен Гран-при на XXIV Биеннале в Венеции. 1950 Переезжает в Ванс (Прованс). С этого времени на протяжении двух десятилетий осваивает новые художественные техники: керамику, мозаику, гобелен, витраж. Приступает к созданию монументальных полотен на библейские сюжеты. 1951 Едет в Израиль на открытие своих выставок в Иерусалиме, Хайфе и Тель-Авиве.

1928 Участвует в выставке современного французского искусства в Москве. 1930–1931 Получает от Воллара заказ на иллюстрации к Библии. Посещает Палестину, Сирию, Египет. В Париже выходит книга «Моя жизнь» в переводе на французский Беллы Шагал. 1933 В Мангейме на выставке «Большевизм в культуре», устроенной нацистами, произведения Шагала в числе других подвергаются публичному аутодафе. МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

1946 Lived in the village of High Falls, in the northeast of New York state. 1947 Returned to France, to settle in Orgeval. Solo exhibition at the Musee National d'Art Moderne in Paris. Eugene Teriade published “Dead Souls” with Chagall's etchings; for these engravings Chagall was awarded the Grand-Prix at the 24th Biennale in Venice. 1950 Moved to Vence in Provence. From that time onward for some 20 years Chagall mastered new artistic media, including ceramics, mosaics, tapestry and stained-glass. He began to work on monumental paintings inspired by the Bible. 1951 Attended the openings of his solo exhibitions in Jerusalem, Haifa and Tel Aviv. 1937 Naturalized as a French citizen.

Марк Шагал. Петроград, 1918

1940–1941 The family moved to Gordes, a town on the bank of the Loire. Received an invitation from the Museum of the Modern Art in New York to settle in the USA. In June 1941 the Chagalls arrived in New York.

Marc Chagall. Petrograd. 1918

1942 Designed the sets and costumes for the ballet “Aleko” for the American Ballet Theatre. 1943 Chagall had a meeting with the Soviet-Jewish actor Solomon Michoels and the poet Itzik Feffer, who came to the USA as members of the Soviet Jewish Anti-Fascist Committee.

1952 Married Valentina (Vava) Brodsky. He made a journey to Greece and Italy. Eugene Teriade published La Fontaine's “Fables” with Chagall's etchings. 1956–1957 Lived in Paris. Eugene Teriade published the Bible with Chagall's etchings. 1958–1959 The Paris Opera commissioned Chagall to design the sets and costumes for the ballet “Daphnis and Chloe” by Maurice Ravel and Mikhail Fokine. He worked on a mural for the foyer of the Frankfurt-am-Main opera theatre. Elected an honorary member of the American Academy of Arts and Letters.

1944 Bella Chagall died.

1960–1961 Worked on stained-glass windows for the Jerusalem University.

1945 Designed sets, stage curtain and costumes for Igor Stravinsky's ballet “Firebird” for the American Ballet Theatre.

1963–1964 At the invitation of Andre’ Malraux, the French Minister of Culture, Chagall painted the panels for the ceiling of the Paris Opera house. Went to the

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

United Nations headquarters in New York to work on the stained-glass windows dedicated to the memory of Dag Hammarskjold. 1966–1967 Moved to Saint-Paul de Vence, a village near Vence where he would live to the end of his life. The Metropolitan Opera in New York commissioned Chagall to paint murals for the Opera house lobby, as well as sets and costumes for Mozart's “The Magic Flute”. 1968–1970 Executed stained-glass windows for cathedrals in Metz and in Zurich, as well as mosaics for the University of Nice and for public buildings in Jerusalem. Foundation of the Musee National Message Biblique Marc Chagall in Nice. The Grand Palais in Paris organized the major retrospective exhibition “Hommage a Chagall”. 1973 In June at the invitation of the Soviet Ministry of Culture Chagall went to Moscow and Leningrad. Chagall's exhibition was organized in the Tretyakov Gallery. Donated his works to the Tretyakov Gallery and to the Pushkin Museum of Fine Arts. The opening ceremony of the Muse’e National Message Biblique Marc Chagall in Nice was held in July. 1974–1977 Executed stained-glass windows for the Cathedral in Reims. “Ulysses” by Homer and Shakespear's “The Tempest” with Chagall's lithographs were published. Awarded the Grand-Croix of the Legion of Honour, France's highest award. 1981 Donates four books with his illustrations to the Hermitage Museum in Leningrad. 1985 The final exhibition in the artist's life-time was organized by the Royal Academy of Arts in London (February and March). Chagall died on March 28 at SaintPaul de Vence at the age of 97.

1966–1967 Поселяется в Сен-Поль-де-Вансе. По заказу Метрополитен-опера исполняет живописные панно для фойе театра, а также декорации и костюмы к опере Моцарта «Волшебная флейта». 1968–1970 Создает витражи для соборов в Меце и Цюрихе, мозаики для университета в Ницце и общественных зданий в Иерусалиме. Основан Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала» в Ницце. В Париже в Гранд-Пале проходит большая ретроспективная выставка художника.

1952 Бракосочетание с Валентиной (Вавой) Бродской. Путешествует по Греции и Италии. Териад издает «Басни» Лафонтена с офортами Шагала.

Марк Шагал и Белла с дочерью Идой. 1917 Marc Chagall and Bella with their daughter Ida. 1917

1973 В июне по приглашению Министерства культуры СССР совершает поездку в Москву и Ленинград. Выставка в Третьяковской галерее. Дарит свои произведения Третьяковской галерее и Музею изобразительных искусств имени А.С.Пушкина. В июле происходит торжественное открытие Национального музея «Библейское послание Марка Шагала» в Ницце.

1974–1977 Выполняет витражи для собора в Реймсе. Выходят в свет «Одиссея» Гомера и «Буря» Шекспира с литографиями Шагала. Удостоен высшей награды Франции – ордена Большой крест Почетного легиона. 1981 Передает в дар Эрмитажу четыре иллюстрированные им книги. 1985 Последняя прижизненная выставка в Королевской академии искусств в Лондоне (февраль– март). 28 марта скончался на 98-м году жизни в Сен-Поль-де-Вансе.

Марк Шагал с Беллой и Идой в мастерской на авеню Орлеан, 110. Париж, 1924 Marc Chagall with Bella and Ida in the studio at 110, avenue d’Orle’ans. Paris. 1924

1956–1957 Живет в Париже. Териад издает Библию с офортами Шагала. 1958–1959 По заказу Гранд-Опера исполняет декорации и костюмы к балету Мориса Равеля и Михаила Фокина «Дафнис и Хлоя». Создает панно для фойе Оперы во Франкфурте-на-Майне. Избран почетным членом Американской академии литературы и искусств. 1960–1961 Работает над витражами для Иерусалимского университета. 1963–1964 По инициативе министра культуры Франции Андре Мальро выполняет роспись плафона в парижской Гранд-Опера. Едет в Нью-Йорк, работает над витражами для мемориала Дага Хаммаршельда в резиденции ООН. МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Вид из окна в Витебске (Окно. Витебск). 1908 Холст на картоне, масло. 67 × 58 Частное собрание, Санкт-Петербург

View from the Window in Vitebsk (Window. Vitebsk). 1908 Oil on canvas mounted on cardboard 67 by 58 cm

Отец и бабушка 4 (Отец). 1914 Бумага на картоне, темпера 49,4 × 36,8 Государственный Русский музей

Father and 4 Grandmother (Father). 1914 Tempera on paper mounted on cardboard 49.4 by 36.8 cm State Russian Museum

Private collection, St Petersburg

Желтая комната. 4 1911 Холст, масло 84 × 112 Фонд Бейелер, Риен/Базель, Швейцария

Yellow Room. 1911 4 Oil on canvas 84 by 112 cm Fondation Beyeler, Riehen, Basel, Switzerland

Наша спальня. 1910 Бумага, тушь, перо, акварель, гуашь 12,9 × 21,6 Государственный музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина

Our Bedroom. 1910 Pen and Indian ink, watercolour and gouache on paper 12.9 by 21.6 cm State Pushkin Museum of Fine Arts

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Моя мать. 1914 Картон, гуашь, карандаш. 25,6 × 21,6 Государственный музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина

My Mother. 1914 Gouache and pencil on cardboard 25.6 by 21.6 cm State Pushkin Museum of Fine Arts

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Автопортрет перед мольбертом (Автопортрет с палитрой). 1914 Холст, масло 72 × 47 Частное собрание, Санкт-Петербург

Self-Portrait in Front of Easel (Self-Portrait with Palette). 1914 Oil on canvas 72 by 47 cm Private collection, St Petersburg

Парикмахерская .4 1914 Картон серый, гуашь, масло, графитный карандаш 49,5 × 37,2 Государственная Третьяковская галерея

The Barber’s Shop. 4 1914 Oil, gouache and graphite on grey cardboard 49.5 by 37.2 cm State Tretyakov Gallery

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Два неизданных автографа Шагала Яков Брук

В настоящей публикации тексты Шагала воспроизведены полностью. Орфография и пунктуация приближены к современным литературным нормам. В некоторых случаях текст разделен на отсутствующие в авторском оригинале абзацы. Слова, данные автором сокращенно или недописанные, раскрываются в квадратных скобках. Слова, подчеркнутые автором, выделяются курсивом.

ечь идет о двух автографах Шагала, хранящихся в Отделе рукописей ГТГ. Первый из них, озаглавленный автором «Марк Захарович Шагал. Сведения о себе», поступил в 1935–1936 годах в составе личного фонда П.И. Нерадовского. Это едва ли не единственная собственноручная автобиография Шагала, относящаяся к годам его пребывания в России. Обстоятельства ее создания неизвестны, однако можно предположить, что она была написана для Нерадовского. Выдающийся музейный деятель, Петр Иванович Нерадовский (1875–1962) в 1910–1920-х годах возглавлял Художественный отдел Русского музея и заведовал в нем Отделением нового русского искусства. С присущей ему неутомимостью он поглощен пополнением и систематизацией коллекции, собиранием материалов по новому русскому искусству, в том числе сведений о художниках. Многие из современных мастеров в ответ на его обращение прислали в Русский музей свои жизнеописания. Можно думать, что и Шагал написал автобиографические заметки по заказу Нерадовского. Они были лично знакомы со времен Наркомпроса, когда оба активно участвовали в деятельности смежных Коллегий: Шагал – в Коллегии по делам искусств, Нерадовский – в Коллегии по делам музеев и охраны памятников

Автопортрет перед домом. 1914 Бумага на холсте, масло. 49,5 × 37,5 Частное собрание, Париж

Self-Portrait in Front of the House. 1914 Oil on paper mounted on canvas 49.5 by 37.5 cm Private collection, Paris

искусства и старины. Авторская дата на шагаловской рукописи указывает, что она написана в Петрограде в Русском музее 5 марта 1921 года – по всей вероятности, Шагал побывал в этот день в Русском музее и передал рукопись Нерадовскому. Косвенным подтверждением их возможной встречи является чудом сохранившийся документ: удостоверение, выданное Нерадовскому 5 марта 1921 года, по которому он срочно командировался из Петрограда в Москву для уча-

стия в работах Всероссийской реставрационной комиссии1. Шагаловские «Сведения о себе» менее всего походят на традиционный Curriculum vitae – скорее это живой литературный текст, в котором присутствует неповторимая авторская интонация. Шагал молод, ему нет 35-ти. События детства и юности еще не отделены от него завесой времени. Сообщаемые им сведения скупы, приведены с большим отбором и порою более точны, чем то, что он указывал о себе впоследствии. Так, в отличие от собственных позднейших заявлений, Шагал сообщает, что в первый раз приехал в Париж в 1911 году (что подтверждают недавно опубликованные его письма к Александру Ромму2), а не в 1910-м, как это значится в его биографиях. При всей краткости изложения Шагал не ограничивается перечислением событий и действующих лиц – он выказывает к ним собственное, порою нескрываемо личное отношение. Таковы пронизанные сыновней любовью и преданностью портреты родителей или исполненный благодарностью отзыв о Баксте. «Сведения о себе» написаны в ту пору, когда Шагал работал над воспоминаниями «Моя жизнь», и, быть может, именно этот текст подводит нас к тому, чтобы составить представление об интонации и стилистике утраченного русскоязычного оригинала знаменитой шагаловской книги. Продолжение см. на стр. 36

1 ОР ГТГ. Ф. 31. Ед. хр. 1968. Л. 2

См.: Брук Я.В. Марк Шагал и Александр Ромм. К публикации писем М. Шагала к А. Ромму (1910 – 1915) и воспоминаний А. Ромма «Марк Шагал» (1944) // Искусствознание 2/03 (XXII). М., 2003. С. 580.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Я и деревня. 1911 4 Холст, масло. 192,1 × 151,4

Two Unpublished Autobiographical Documents of Chagall

Музей современного искусства, Нью-Йорк

I and the Village. 1911 4 Oil on canvas 192.1 by 151.4 cm

Yakov Bruk

Museum of Modern Art, New York

The present publication reproduces Chagall's texts completely as they are. Spelling and punctuation are adapted to modern literary norms. In some cases the text is subdivided into paragraphs absent in the author's original. Those words that were written by the author in a reduced form or were not finished are given in square brackets. Words underlined by the author are given in italics. wo unpublished autobiographical documents of Chagall are preserved in the Manuscript Department of the Tretyakov

Gallery. The first, “Marc Zakharovich Chagall. On Myself” was received in 1935–36 as an item from the private fund of Piotr I. Neradovski. This is probably the only hand-written example of Chagall's autobiography, relating to his Russian years. Its origin is still unknown, though it can be supposed that it was written for Neradovski – an outstanding museum official, who in 1910-20 was the head of the Art Department of the Russian Museum and chief of the department of New Russian Art. Neradovski was really enthusiastic in his endless attempts to gain and systematize the collection of contemporary Russian art, as well as to obtain some information about the artists. In response to his requests, many then-contemporary artists sent their biographical information to the Russian Museum. It is likely that Chagall wrote his autobiographical notes at Neradovski's demand. Both had known each other personally since the time of NARCOMPROS (the Council of People's Commissars for Education), when they were active participants in its cooperating departments: Chagall worked for the Board of Artistic Affairs, Neradovski for the Board of Museums and on the preservation of monuments of art and ancient art. The date on the manuscript says that

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Автопортрет перед домом. 1914 Бумага на холсте, масло. 49,5 × 37,5 Частное собрание, Париж

Self-Portrait in Front of the House. 1914 Oil on paper mounted on canvas. 49.5 by 37.5 cm Private collection, Paris

THE TRET YAKOV GALLERY

it was written in Petrograd in the Russian Museum on March 5 1921; thus it might indicate Chagall visited the Russian Museum on that day and handed the manuscript over to Neradovski. There is an indirect confirmation of their possible meeting – a miraculously “live” document: a certificate given to Neradovski on March 5 1921, which states that he was urgently to be sent on a business trip from Petrograd to Moscow to participate in the work of the All-Russian Restoration Commission1.

Chagall's note “On Myself' is not traditional or standard in any way. It resembles rather a sparkling literary text coloured with the author's special intonation. At that time Chagall was a young man of about 35, and the events from his childhood and youth remained fresh. Thus, he gives very precise, carefully-selected information. And unlike in his own later remembrances Chagall states that he came to Paris for the first time in 1911 (this fact has been confirmed by the recent publication of his letters to Alexander Romm)2, and not in 1910 as has been commonly noted in a number of biographies. Though striving for brevity, Chagall does not restrict himself to a mere sequence of events and personalities, rather he expresses his own attitude to them, and eagerly gives vivid commentaries on them. In just such a way he portrays his parents with sincere filial love, or formulates his respect for Bakst. “On Myself” was written at the time Chagall was working on his memoirs “My Life” (Ma Vie), and the text gives a chance to form an opinion on the style and verbal character of the lost Russian original of that famous book. To be continued on р. 36

Ibid. Ф. 31. Ед. хр. 1968. Л. 6.

Bruk Ya.V. Mark Chagall i Alexandre Romm. To the publication of Marc Chagall's letters to A. Romm (1910–1915) and memoirs of A.Romm “Marc Chagall” (1944)/Iskusstvoznanie 2/03 (XXII), Moscow, 2003. p. 580.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Марк Захарович Шагал Сведения о себе Родился в г. Витебске в 1887 г. в еврейской семье1. Отец мой с детских лет был приказчиком в складе сельдей, где до революции трудился, получая мизерное жалование. Это был от природы запуганный, но кроткий, смиренный человек. Религиозный, имевший, однако, меньше сходства с «типичным» евреем и напоминавш[ий] белорусского крестьянина. Мать – простая (безграмотная, так же как и отец), но энергичная женщина, умерла 45 лет, был[а] тот человек, которому я обязан всем. Нет возможности мне вкратце передать, что значила эта гениальная женщина. Она умерла, и ценность этого самородка зарыта во мне. Она любила меня, жалея. Она говорила: «Мой сын, да, я знаю, ты талантлив, но жалко мне тебя, не будешь ли ты лучше «бухгалтером»... Она корректировала мои работы, и ее суждения имели для меня решающее значение. Учился с детства в «хедере»2. Ничего не помню кроме вечернего фонаря и 2–3 «меламедов»3, никакой книжной грамоты в голове не осталось. К 13 годам читал наизусть «дроше» (проповедь) в течение 1 1/2 час[ов]. О «тфилен»4 (головные молитвенные принадлежности) забыл окончательно все. К 14 годам с трудом удалось моей матери определить меня в городское училище5. Учиться я, кажется, не очень хотел… Сидел даже почему-то в одном классе 2 года… Не мудрено, я охотней рисовал, купался, в палки играл и «ухаживал» ... В 1907 г.6 я окончил городское училище, и я поступил к местному фотографу на обучение – ретушировал негативы. Одновременно я увлекся вывеской местного художника Ю. Пена: «Школа рисования и живописи», и я, захватив у отца 27 руб[лей], умчался в Петроград учиться7. 27 руб[лей] иссякли, и не было возможности кушать «зразы» даже за 10 коп[еек]. Я «падал» иногда в обморок. Встретившись со скульптором И.Я. Гинцбургом8, я начал получать от барона Д.Г. Гинцбурга9 стипендию 10 руб[лей] в ме-

3 России, ослам и другим. 1911 Холст, масло 157 × 122 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

3 To Russia, Donkeys and Others. 1911 Oil on canvas 157 by 122 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

сяц. Экзаменовался в Худож[ественном] училище барона Штиглица10. Не выдержал экзамена – не поступил. Определился в школу О[бщест]ва поощр[ения] художеств11. Я не знаю, что было со мною там. С одной стороны, я был хвалим и поощряем, и стипендию получил12. С другой стороны, я чувствовал безнадежность моего пути... Судьбу мою решила школа Бакста и Добужинского13. Бакст повернул мою жизнь в другую сторону. Я вечно буду помнить этого человека. Он пригласил меня с собой в Париж в качестве помощника в 1911 г., но там мы расстались. Я попал в сферу современных европейских художников. Я в Лувре, стоя перед «Олимпия» Мане, Курбе и Делакруа, понял, что такое русское искусство и Запад. Меня пленили мера и вкус французской живописи. Через 3 года в Париже я постепенно начал выбиваться из нужды. Со мной заключила контракт французская галерея «Мальпель»14. И, наконец, моя выставка была устроена галереей «Der Sturm» в Берлине в 1914 г… Уехал туда же к открытию ее и на «3 месяца» уехал в Россию на «свадьбу сестры»15.

ОР ГТГ. Ф. 31. Ед. хр. 2073. Автограф. Опубл. в переводе на фр. яз.: Marc Chagall. Les anne’es russes, 1907–1922. Muse’e d'Art moderne de la Ville de Paris. Paris, 1995, P. 246. 1

Родители художника – Хацкель-Мордухай (Захар) Шагал (ок. 1863– 1921) и Фейга-Ита Чернина (ок. 1870–1915) – родом из Лиозно, небольшого местечка в 40 километрах от Витебска. Они были двоюродными братом и сестрой, поженились в 1886 и, по семейному преданию, переехали в Витебск спустя несколько месяцев после свадьбы, незадолго до рождения первенца. 2 Хедер – еврейская начальная религиозная школа для мальчиков. 3 Меламед – учитель в хедере. 4 Тфилин – две коробочки черного цвета с вложенными в них молитвенными текстами. Мужчинам полагалось в будние дни по утрам прикреплять одну из них к голове, а другую к руке. К возложению тфилин мальчиков подготавливали за два месяца до того, как им исполнится 13 лет. 5 Далее зачеркнуто: Евреев принимали с ограничением или за 50 руб. Осенью 1900 Шагал поступил в Витебское четырехклассное городское училище с ремесленным уклоном, которое закончил, по-видимому, в 1905. 6 В автографе описка: В 1917 г. 7 В 1906 Шагал некоторое время посещал занятия в Художественной школе Ю.М. Пена; зимой 1906/07 уехал из Витебска в Санкт-Петербург. 8 Гинцбург Илья Яковлевич (1859–1939), скульптор, один из учредителей Еврейского общества поощрения художеств. 9 Гинцбург Давид Горациевич (1857–1910), востоковед, писатель, общественный деятель. В 1909–1910 возглавлял еврейскую общину Петербурга и Общество для распространения просвещения между евреями в России. 10Имеется в виду Центральное училище технического рисования А.Л. Штиглица. 11Речь идет о Рисовальной школе Общества поощрения художеств. С 1906 по 1917 ее директором был Н.К. Рерих. Приехав в июне 1973 в Ленинград, Шагал пожелал посетить здание Школы, о чем рассказал в интервью, данном перед отъездом в Париж: «В Ленинграде я хотел разыскать здание Общества поощрения художеств. Было когда-то такое – до революции. Тогда в Академию художеств меня не приняли, наверное, за то, что я не мог хорошо рисовать коленки, а в это общество приняли. И вот мы едем по Ленинграду, я прошу шофера подвезти меня на Морскую улицу. Приехали. Ищу, ищу, наконец, вижу знакомое здание, на дверях вывеска: «Союз художников». Открываю дверь и спрашиваю

Грянула война, Революция. И я еще здесь. Все работы мои застряли в Берлине, Амстердаме и Париже16. В России в 1915 г. (Витебске), куда я приехал, 60 этюдов и картин17. Это было почти все, что видно было мне из окна… мои родные, нищие. Выставлял в России18. С момента Революции я одновременно основал в Витебске Художественное училище, заведующим и руководителем котор[ого] наряду с другими приглашенными руководителями: М.В. Добужинским, К.С. Малевичем – я был19. В мае 1920 г. я покинул Витебск и переехал со св[оей] семьей (жена и ребенок)20 в Москву по приглашению Евр[ейского] Госуд[арственного] Камерн[ого] (Б[ольшой] Черныш[евский], 12) театра для росписи. Мною написаны для него 7 больших картин, одна из них размером 11 арш[инов] на 5 «Введение в еврейский театр»21. Остальные: «Музыка», «Танец», «Драматич[еский] актер», «Литература», «Любовь на сцене» и фриз «Свадебный стол». худ[ожник] Марк Шагал 5/III 1921 г. Петроград, Русский Музей.

у пожилой консьержки: «Мадам, было ли здесь когда-то Общество поощрения художеств?» «Да, товарищ, конечно, было», – удивленно ответила она. Но я уже и сам вижу: вот она – моя лестница – здравствуй! Я встал на ступеньку и сфотографировался на память, ибо с этим зданием связано очень многое». (Мар Н. Марк Шагал: «Мне очень здесь понравилось…»/ Литературная газета, 1973, 20 июня). 12При поступлении в Школу Шагал был сразу же зачислен в третий класс и назначен стипендиатом; в апреле 1907 он с похвалой упомянут в школьном отчете и награжден стипендией в 6 рублей; с 1 сентября 1907 по 1 сентября 1908 получал стипендию в 15 рублей в месяц. 13Речь идет о частной художественной школе Е.Н. Званцевой, именовавшейся «Школа живописи Бакста и Добужинского», известной также под названием «школа (академия) Бакста». 14 В мае 1914 Шагал заключил контракт с парижским галеристом и торговцем картинами Шарлем Мальпелем, по которому Мальпель обязывался ежемесячно выплачивать 250 франков, за что Шагал уступал ему права на свои текущие работы малого формата. Выплата произошла лишь однажды, в середине мая. 15В мае 1914 Шагал приехал из Парижа в Берлин на открытие своей первой крупной персональной выставки в галерее Херварта Вальдена «Дер Штурм». 15 июня выехал из Берлина в Витебск на свадьбу сестры Зины. 16 Шагал имеет в виду свои произведения, оставшиеся в Берлине у Херварта Вальдена, а также три большие картины («Скрипач», «Автопортрет с семью пальцами», «Материнство» – все 1912–1913), экспонировавшиеся в 1914 в Салоне независимых в Париже, а затем перевезенные на выставку в Амстердам, где они были приобретены коллекционером Реньо. 17Подразумеваются картины и рисунки, составившие «Витебскую серию» (1914–1915). 18Картины и рисунки из «Витебской серии» впервые экспонировались в Москве – сначала на выставке «1915 год», затем на выставке «Бубновый валет» (1916). 19 Народное художественное училище в Витебске открыто по инициативе Шагала в январе 1919. В апреле того же года, после отъезда М.В.Добужинского, Шагал принял на себя заведование училищем, а также руководство Свободной живописной мастерской. 20 25 июля 1915 состоялось бракосочетание Шагала с Беллой Розенфельд. 18 мая 1916 родилась дочь Ида. 21 Второй размер указан неверно – не 5, а 4 аршина; точные размеры панно: 284 х 787 см.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

On Myself Marc Zakharovich Chagall I was born in the town of Vitebsk in 1887 into a Jewish family1. From an early age, my father was a sales-clerk at the herring vendor, where up until the revolution he toiled for a pittance. By nature, he was a timid man, gentle and meek. Although very religious, he did not look like a “typical” Jew – but rather like a Belorussian peasant. My mother was a simple woman (illiterate like my father) but full of energy; she died at the age of 45, and I owe everything to her. I cannot think of a better way to sum up my gratitude to this extraordinary woman. She is dead now, but the treasure of her talent is alive in me. She knew how to love and had understanding. She used to say: “My son, I do know you are talented, but I pity you, wouldn't you better be a 'bookkeeper'…?” She would correct my works, and for me, her opinion was of decisive importance. I attended Cheder2 in my childhood. I don't remember anything, except for a street lamp in the evening and two or three Melameds3, with no traces of the three “Rs” in my head. By the age of 13 I read “droshe” [a sermon] by heart over one-and-a-half hours; as for “tfilen”4 (prayer headdresses), I forgot absolutely everything about them. By the age of 14, thanks to the great efforts of my mother I was accepted at the official municipal fouryear school5. It was not easy for my mother to get me admitted to the municipal school. I did not seem to be very keen on my studies, and I even remember having to repeat one year. Not surprisingly, I would have preferred to be drawing or swimming, or playing games with other boys, or “courting” girls … In 19076 I graduated from the municipal school and worked for a local photographer where I studied retouching photographic negatives. At that time my imagination was captured by the sign of a local artist – Yury Pen: “School of Drawing and Painting”, so that I, with 27 rubles from my father, dashed to Petrograd to study7. Those 27 rubles evaporated, and I could not even afford to buy a ten-kopeck plate of “zrazys” [meat balls]. There were days when I nearly fainted [from ex-

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Прогулка. 4 1917–1918 Холст, масло 175,2 × 168,4 Государственный Русский музей

Promenade. 4 1917–1918 Oil on canvas 175.2 by 168.4 cm State Russian Museum

haustion and hunger]. Having contacted the sculptor Ilya Ginzburg8, I was offered a monthly allowance of ten rubles from Baron David Ginzburg9. I took an exam to enter the Baron Stieglitz School of Technical Design10, but failed it. I joined the School [of Drawing] of the [Imperial] Society for the Promotion of Fine Arts11. I don't know what was going on with me there; on the one hand I was praised and given grants, received a scholarship12, on the other hand, I felt complete hopelessness at the idea of going on in this way … With Bakst and Dobuzhinsky13 teaching at the school, I met my destiny. Bakst changed my life for ever. I will never forget that man. In 1911 he invited me to Paris to assist him, but there [in Paris] we parted. I found myself in the milieu of contemporary European artists. At the Louvre, when I was standing in front of Manet's “Olympia” or the works of Courbet and Delacroix, I came to understand what Russian art was, and what the West meant. I was captivated by the moderation and taste of French art. Over three years in Paris I began little by little to escape from poverty. I signed a contract with a French gallery “Malpel”14, and at last, my one-man exhibition was organized in the “Der

State Tretyakov Gallery Manuscript Department. Ф. 31. Ед. хр. 2073. Published in the French: Marc Chagall. Les anne’es russes, 1907–1922. Muse’e d'Art Moderne de la Ville de Paris. Paris, 1995, P. 246. 1The painter's father, Khatskel-Mordukhai (Zakhar) Shagal (c. 1863-1921), and

mother, Feiga-Ita Chernina (c. 1870-1915) both came from the small shtetl Liozno, some twenty-five miles from Vitebsk. They were cousins, they married in 1886 and, according to family legend, moved to Vitebsk several months after their marriage, shortly before the birth of their first child. 2 Cheder – Jewish primary school for boys. 3 Melamed – A teacher in the Cheder. 4 Tfilin – two small black boxes containing texts of prayers. On weekdays men are to fix one of the boxes to their head and the other one to their hand. Boys are prepared for the ceremony of “placing the tfilin” two months before they turn 13. 5 The next phrase is crossed out: Jews were subject to discrimination; they had to pay a 50-ruble fee. In autumn 1900 Chagall was admitted to the Vitebsk municipal four-year vocational school which he supposedly finished in 1905. 6 A slip of the pen in the manuscript: In 1917. 7 In 1906 Chagall attended Yury Pen's art classes; in the winter of 1906-1907 he left Vitebsk for St. Petersburg. 8 Ilya Ginzburg (1859-1939), a sculptor and one of the founders of the Jewish Society for the Promotion of Fine Arts. 9 David Ginzburg (1857-1910), a connoisseur of oriental art, writer and public activist. During 1909-10 he headed St. Petersburg's Jewish community and the Society for the Distribution of Education among the Jews in Russia. 10 The Baron Stieglitz School of Technical Design is meant. 11 The School of Drawing attached to the Imperial Society for the Promotion of Fine Arts is meant. From 1906 to 1917 it was directed by Nikolai Roerich. On his visit to Leningrad in June 1973, Chagall wished to visit the house where the School was located. In an interview given shortly before leaving, he gave some details of this visit. “When in Leningrad, I wanted to find the building of the former Society for the Promotion of Fine Arts. There was such a Society before the revolution. At that time I was not accepted to the Academy of Art, probably because I painted knees poorly, but I was accepted to this Society. Well, we are travelling in a car through Leningrad, and I ask the driver to take me to Morskaya street. We arrive. I am looking, looking – and finally here is the familiar house. The sign says: “Artists' Union”. I open the door and ask an old-aged woman, the door-keeper: “Madam, is it the place

THE TRET YAKOV GALLERY

Sturm” gallery in Berlin in 1914. I travelled to Berlin to the opening of the exhibition, and in three months I left for Russia to attend the wedding of my sister15. The war broke out, the revolution broke out, but I am still here. All my works are trapped in Berlin, Amsterdam and Paris16. In 1915 in Russia (Vitebsk) where I settled, there were 60 of my studies and pictures17. I depicted almost everything I could see from my window, I painted my people and beggars, and exhibited them in Russia18. From the first days of the revolution I founded the People's School of Arts in Vitebsk, calling on some artists to come and teach – Mstislav Dobuzhinsky and Kazimir Malevich joined me19. In May 1920 my family (my wife and my daughter20) and myself left Vitebsk for Moscow where I had been invited by the State Jewish Chamber Theatre (Bol. Chernysh., 12) to work on a series of murals. I painted seven major pictures, one of which, 312 by 140 inches, was “Introduction to the Jewish Theatre”21; the others were “Music”, “Dance”, “Drama”, “Literature”, “Love on the Stage” and a frieze, “Wedding Feast”. March 5 1921 Artist Marc Chagall, Petrograd, The Russian Museum

where the Society for the Promotion of Fine Arts was located long ago?”. “Yes, comrade, this is the place, for sure,” she replies with some kind of astonishment. Meanwhile I myself recognize the place – here is the familiar stair-case, bonjour, my stair-case! I stepped up, and I asked to make a photo of myself to keep it in my memory, since a great deal is connected with this building in my life” (Mar N. Marc Chagall: Mne ochen' zdes' ponravilos'… / Literaturnaya Gazeta, 1973, June 20). 12 On entering the School, Chagall skipped two years and enrolled straightaway in the third-year class; thus he became a student with a scholarship. In April 1907 he was marked and praised in a School report, and awarded a scholarship of six rubles; from September 1 1907 to September 1 1908 he received a monthly scholarship of 15 rubles. 13 The Zvantseva School of Drawing and Painting is meant, at that time existing under the name of the “Bakst and Dobuzhinsky School of Painting”, known also as the “Bakst School (Academy)”. 14 In May 1914 Chagall signed a contract with the Parisian gallerist and art entrepreneur Charles Malpel, according to which Malpel was to make a monthly payment equal to 250 francs, and Chagall passed him the rights to his new small-sized works. The payment was made only once, in the middle of May. 15 In March 1914 Chagall came to Berlin from Paris to attend the opening of his first big one-man exhibition at Herwarth Walden's gallery “Der Sturm”. On June 15 he left Berlin for Vitebsk to attend his sister Zina's wedding. 16 Chagall means his works which were left in Berlin with Herwarth Walden, as well as three big-size paintings (“The Fiddler”, “Self-Portrait with Seven Fingers”, and “Maternity” – all painted in 1912 and 1913), exhibited in 1914 at the Salon des Independents in Paris, and transferred later to Amsterdam, where these works were acquired by the art collector Renault. 17 The paintings and drawings which made up his “Vitebsk Series” (19141915) are meant. 18 Paintings and drawings from the “Vitebsk Series” were first displayed at the “Year of 1915” exhibition, and then at the “Knave of Diamonds” exhibition in 1916. 19Chagall initiated the opening of the People's School of Arts in Vitebsk in June 1919. In April, after Dobuzhinsky's departure, Chagall took over the duties of director. In addition, he ran a “Free Painting Studio”. 20 On July 25 1915 Chagall and Bella Rosenfeld were married. On May 18 1916 their daughter Ida was born. 21 The second dimension is given incorrectly: the height is four “arshins” (71.12 cm); the correct size is 284 x 787 cm.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Музыка. 1920 Холст, темпера, гуашь, белила 212,5 × 103,2 Государственная Третьяковская галерея

Music. 1920 Tempera, gouache and white highlights on canvas 212.5 by 103.2 cm State Tretyakov Gallery

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Танец. 1920 Холст, темпера, гуашь, белила 213 × 107,8 Государственная Третьяковская галерея

Dance. 1920 Tempera, gouache and white highlights on canvas 213 by 107.8 cm State Tretyakov Gallery

Театр. 1920 Холст, темпера, гуашь, белила 212,2 × 107,2 Государственная Третьяковская галерея

Drama. 1920 Tempera, gouache and white highlights on canvas 212.2 by 107.2 cm State Tretyakov Gallery

Литература. 1920 Холст, темпера, гуашь, белила 216 × 81,2 Государственная Третьяковская галерея

Literature. 1920 Tempera, gouache and white highlights on canvas 216 by 81.2 cm State Tretyakov Gallery

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

торой публикуемый автограф относится ко времени пребывания Шагала в Москве в июне 1973 года – это текст его выступления в Третьяковской галерее. Как известно, Шагал прибыл в Советский Союз по приглашению Министерства культуры СССР. Он вылетел из Парижа вместе с женой Валентиной (Вавой) и Надей Леже 4 июня3, а 5-го в Третьяковской галерее открылась выставка его работ. В немногочисленных, крайне скупых газетных откликах она именовалась выставкой литографий, принесенных мастером в дар Советскому Союзу4. На самом деле показ произведений Шагала в Третьяковской галерее был более широким: к приезду художника в небольшом зале нижнего этажа (по прежней нумерации № 31) были выставлены его картины из собрания ГТГ, а наверху, в тогдашнем «серовском» зале (№ 21), на несколько часов время раскатаны с валов знаменитые панно, написанные им в 1920 году для Еврейского камерного театра, которые Шагал подписал. Несмотря на полное отсутствие информации в прессе вернисаж оказался непредвиденно многолюдным. С точки зрения протокола он был организован на высоком уровне: в церемонии открытия приняли участие министр культуры СССР Е.А.Фурцева и посол Франции в Советском Союзе Жак Вимон. Шагал выступил с короткой, исполненной глубокого смысла речью, которую не будет преувеличением назвать творческим завещанием 85-летнего мастера и его прощальным словом, обращенным к Родине. Поездка в Москву и Ленинград, посещение музеев, встречи с людьми произвели на Шагала сильное впечатление. В интервью, данном накануне отъезда, он сказал: «Люди, которые умеют так плодотворно трудиться, так интересно жить и так относиться к искусству – признаться, все это было для меня открытием в Москве, в которой я не был более пятидесяти лет. <…> Мне хочется

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

еще два-три раза приехать в Москву и сделать десяток хороших картин, вдохновленных родиной»5. Уезжая из Москвы в Ленинград, Шагал передал в Третьяковскую галерею собственноручно переписанный текст своего выступления на вернисаже, а также альбом фотографий, запечатлевших его посещение музея, с благодарственной надписью6. Уже 11 июня эти материалы были переданы на хранение в Отдел рукописей ГТГ.

he second published autographical document dates to the time of Chagall's visit to Moscow in June 1973 – it is the text of a brief address he made at the vernissage at the Tretyakov Gallery. As is known, Chagall came to the Soviet Union at the invitation of the Soviet Ministry of Culture. He arrived from Paris with his wife Vava and Nadya Leger on June 43, and on June 5 the exhibition of his work opened in the Tretyakov Gallery. In a few very short newspaper clips it was referred to as an exhibition of the lithographs donated by the master to the Soviet Union4. In fact, Chagall's one-man show at the Tretyakov Gallery was considerably broader: in a rather small

См.: Вознесенский А. Гала-ретроспектива Шагала // Шагал. Возвращение мастера. М., 1988. С.15.

Мишин Ю. Дар художника // Известия. 1973. 6 июня; Дар Марка Шагала // Московский художник. 1973. 9 июня.

Марк Шагал и министр культуры СССР Е.А.Фурцева на открытии выставки художника в Третьяковской галерее. Москва,1973 Marc Chagall and Yekaterina Furtseva, Soviet Minister of Culture, at the Tretyakov Gallery, 1973

room on the lower floor (at that time it was Room 31) Chagall's works from the collection of the Tretyakov Gallery were displayed for a few days, while on the upper floor (at that time in the Serov Room 21) his famous murals made for the Jewish Kamerny (Chamber) Theatre in 1920 were unrolled from the drums and signed by the artist. In spite of such complete “secrecy” and the approach of the media, the opening ceremony was overcrowded. The presence of the Soviet Minister of Culture Yekaterina Furtseva and the Ambassador of France to the Soviet Union Jacques Vimont accentuated its diplomatic level. Chagall made a short speech which can be regarded as almost a creative “will” of the 85-year-old master, full of his deep speculations on the process of creativity. This speech was both a welcome and a farewell to his Motherland. Chagall was profoundly impressed by his visit to Moscow and Leningrad, where he had the opportunity to attend museums and meet people. In an interview taken the day before Chagall's departure he said: “People who can work hard and live such an interesting life and love art with all their hearts – all of this – I should assume – was a great surprise for me in Moscow, which I had no opportunity to visit for more than 50 years. <…> I wish I could come here two or three times more, and paint a dozen good works inspired by my Motherland.”5 Before departure Chagall donated a hand-written copy of his brief addresss at the opening ceremony at the Tretyakov Gallery, together with an album of photographs made at the Gallery during his visit, with his sincere words of gratitude6. All these materials were passed to the Manuscript Department of the Tretyakov Gallery on June 11.

See: Voznesenskii A. Chagall's Gala-Retrospective/Chagall. Vozvrashchenie mastera. Po materialam vystavki v Moskve k 100-letiju so dnya rozhdeniya khudozhnika. M., 1988, p. 15.

Mishin Yu. Dar Khudozhnika./ Izvestiya, 1973, June 6, Dar Marka Shagala/Moskovski Khudozhnik, 1973, June 9.

Mar N. Marc Chagall: Mne ochen' zdes' ponravilos'… /Literaturnaya Gazeta, 1973, June 20.

State Tretyakov Gallery Manuscript Department. Ф. 90. Ед. хр. 822.

Мар Н. Марк Шагал: «Мне очень здесь понравилось…» // Литературная газета. 1973. 20 июня.

6 ОР ГТГ. Ф. 90. Ед. хр. 822.

THE TRET YAKOV GALLERY

Выступление в Государственной Третьяковской галерее 5 июня 1973 года

ОР ГТГ. Ф. 4. Ед.хр. 1589. Автограф. Вверху авторские дата и надпись: 5/6 1973 Москва Третьяковская галерея Текст подписан: Марк Шагал

В автографе: Брюлов

В автографе: Mosaчio

В автографе: Reмбранда

Я благодарен Вам сердечно за приглашение сюда на мою родину после 50 лет и в этой Третьяковской галерее, где Вы выставляете некоторые мои картины. Вы не видите на моих глазах слез, ибо, как это ни странно, я вдали душевно жил с моей родиной и родиной моих предков. Я был душевно здесь всегда. Но я, как дерево с родины, висел как бы в воздухе. Но все же рос... В конце концов это вечная проблема краски или «химии», как я часто говорю... Кроме далекой Азии и Африки, художники Европы и Америки

влеклись то в Рим, то позже в Париж. Мальчиком в моей душе, может быть, была некая краска, которая мечтала о какой-то особой синеве. И мой инстинкт меня влек туда, где как бы шлифуется эта краска. Так же как когда-то ехали русские художники Брюллов1 и Иванов в Рим – так некоторые молодые ехали позже в Париж. Я не буду распространяться сейчас обо всех этих тонких проблемах. Можно обо мне сказать все что угодно – большой или я не большой художник, но я остался

верным моим родителям из Витебска красочно, а что такое краска, вот вопрос. Краска – это сама кровь тела, как поэзия у поэта. Вам всем известно, что такое любовь... Краска сама по себе и есть эта знаменитая любовь, которая рождает иногда Mozarta, Мазаччо2 , Тициана и Рембрандта3. Я хочу каждому из Вас сегодня пожать руку. Я люблю говорить о Любви, ибо я без ума от известной прирожденной краски, которая видна в глазах людей и на картинах. И надо только видеть особыми глазами – как будто только что родился.

A Brief Address at the Tretyakov Gallery, Moscow June 5 1973

I am grateful to you for your invitation to visit my motherland after fifty years of living abroad, and to visit the Tretyakov Gallery in which some of my pictures are exhibited; you cannot see my eyes filled with tears. Well, it may seem very strange, but having been very far from my motherland, I – in my soul – remained connected to her, and to the motherland of my predecessors. I was always here [with my motherland] in my soul. I was like a tree from my motherland growing in the air. But nevertheless I had been growing … In the end there is an eternal problem of the colour or of “a chemical process”, as

I often would say … As well as far-away Asia or Africa, artists from Europe and America were eager to come to Rome, or later to Paris. When I was a boy I think there was some kind of colour in my soul, which dreamed of some special blue tone, and my instinct was driving me to some place where this colour was created. And as some time ago the Russian artists Brullov and Ivanov went to Rome, some young contemporary artists went to Paris. I will not touch upon these delicate matters right now. Anything can be said about me – whether I am a great artist or

whether I am not great – but in my colours I remained devoted to my parents from Vitebsk – and what the colour is, that is the question. Colour is blood for the body, like poetry for the poet. Everybody knows what love is like … Colour in itself is this very love which sometimes gives birth to Mozart, Masaccio, Titian and Rembrandt – and I'd like to shake you all by the hand today. I enjoy talking about love, because I am crazy about a certain natural colour visible in the eyes of people and in pictures. Only you have to see it with special eyes – as if you had just been born.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

3 Марк Шагал в Государственной Третьяковской галерее. 1973

Шагал в Москве Белла Мейер

3 Marc Chagall at the State Tretyakov Gallery. 1973

Каждый раз, когда мы семьей приезжали на юг навестить Шагала, нам казалось, что дедушка только и делает, что пишет картины в своей просторной, наполненной светом мастерской. Наблюдение за его работой было одним из сильнейших впечатлений моего детства. Шагал держал длинные кисти с удивительной решительностью и буквально атаковал холст. Энергично, быстро и одновременно деликатно он наносил на поверхность множество красочных мазков, называя это «picoter» (тюкать). Иногда он оборачивался к нам, внукам, улыбался нежно, даже застенчиво и спрашивал, нравится ли нам картина. Вид у него при этом был слегка плутоватый, но одновременно немного неуверенный. И вдохновленный нашим ответом (разумеется, положительным), дедушка снова поворачивался к холсту, смотрел на него и приговаривал: «А теперь нужно прибавить еще чуть-чуть Шагала!»

любила, когда он брал мою руку и, перебирая пальцы, начинал рассказывать о своем детстве, о молодых годах, проведенных в России, и о своей огромной любви к нашей бабушке Белле. Ему хотелось, чтобы эти рассказы сформировали у нас те высокие представления, те идеалы, которые Белла смогла внести в их совместную жизнь. Я слушала его поразительные истории о родной земле, о родителях, сестрах и брате, которых он так любил. И мне казалось, что я со всеми знакома — ведь их портреты, написанные дедушкой, висели на стенах и составляли неотъемлемую часть мира нашего детства. Он рассказывал о том, как стал художником, о военных годах, о надежде на обретение новой художественной свободы, пришедшей с началом революции. С глу-

бокой грустью он вспоминал, как уезжал из России, понимая, что никогда больше не сможет вернуться. Его истории казались мне сказочными. Они состояли из волшебных образов, складывались в поэмы, как облака на небе; слова

Марк Шагал и Ида с внуками художника — Мерет (слева), Беллой (в центре) и Питом. Ванс, 1962

появлялись как бы из его картин, будто до этого дремали в слое краски. И не важно, что в них было правдой, а что вымыслом, — они навсегда вошли в мое детское сознание. Однажды произошло нечто исключительное: дедушка предложил мне, молоденькой студентке факультета истории искусств, изучить вместе с ним красочный слой его полотен. Он признался, что каждый раз, стоя перед чистым холстом, стремится постичь сущность серого, черного и белого. Шагал считал, что смог приблизиться к разгадке тайны цвета в своих ранних работах, и очень сожалел, что мы не можем вместе посмотреть эти произведения, оставшиеся в России. Я часто мысленно возвращаюсь к тому разговору и, когда у нас появляется возможность снова увидеть работы молодого Шагала, всегда готовлюсь к этой встрече.

Marc Chagall with Ida and his grandchildren: Meret (left), Bella (centre) and Pete. Vence. 1962

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Марк Шагал 4 в Государственной Третьяковской галерее. 1973

Chagall in Moscow Bella Meyer

Marc Chagall 4 at the State Tretyakov Gallery. 1973

Whenever my family went to visit our grandfather at his home in the South of France, he would greet us in his sunny and spacious studio. After welcoming us, he would return to his work and sit down in front of his easel, imbued by the light coming through the large bay window. He would pick up a few long brushes with great deliberation, and proceed to place paint onto the canvas in a most delicate, precise and quick fashion, similar to a dance; he would call it "picoter", to peck. It was amazing to watch him paint with such energy. Sometimes he would look at us, his grandchildren, and smile, tenderly and timidly. Grandfather would ask us, quite sheepishly, always in doubt, as to whether his work would be liked or understood, if we liked the painting… and then encouraged by our somewhat mandatory positive answer, he'd usually return to his canvas, and say, "Ah, now it just needs a little more Chagall!"

used to love it when Grandfather would take my hand, play with my fingers and start telling us about his childhood, about his youth in Russia, and about his deep love for our grandmother, Bella. He wanted us to find the same inner force, the same ideal and vision in our lives, that Bella seemed to have been guided by and knew how to share with him. He would relate fantastic stories of his native

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

land, of his parents, and of his sisters and brother whom he loved so much. I felt as if I knew each of them, since their painted portraits had always been part of my childhood, adorning the walls of our home. He would share with us his memories of his life as a young student and painter, of the war years and of the hope of a newly found artistic freedom at the beginning of the revolution. He would also relate

THE TRET YAKOV GALLERY

Вилла «Ле Коллин». Ванс, около 1955 Villa Les Collines. Vence. Circa 1955

the profound sadness he felt thinking that he would never be able to go back to his country of birth. I listened to him, and to his fairytale-like stories. I could never tell if they were true or invented tales, but it did not matter since they were an integral part of my childhood. He used very colorful and fantastical imagery; his words seemed to transform into poems, each word as if a cloud in the sky, joining others to form magical verses. And so, each word emerged from his canvases, having lied dormant beneath the painted surface. How great it was when my grandfather stopped his narration one day to invite me, then a young art history student, to examine with him the various layers of paint that structure the colored surface of his paintings; he revealed to me his quest to understand, before each work, the true essence of the colors, such as grey, white and black, and how he felt he succeeded to approach a solution to their mystery in his early work; and he was so sad that we were not able to look together at the paintings from his youth, which had remained in Russia. Today I am driven back to this encounter, as we have the opportunity to rediscover the work of the young Chagall. What incredible vibration emanates from the grey on top of grey in the monumental painting of “The Apparition”! What sublime presence does the white demonstrate floating over white on the surface of the panels for the Jewish Theatre in Moscow! Chagall had then indeed succeeded in revealing and emphasizing the bare essence of the material of the color — he would call it "chimie" (chemistry) later on — quality which dominates so many of his early compositions. It is wonderful to remember my grandfather coming back from a trip

Видение (Автопортрет с музой). 1917–1918 Холст, масло. 152,8 × 134

The Apparition. (Self-Portrait with Muse). 1917–1918 Oil on canvas. 152.8 by 134 cm

Частное собрание, Санкт-Петербург

Private collection, St Petersburg

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

to Moscow and Leningrad together with Vava, the places he had not returned to since leaving in 1922. He was so very happy to have been able to be back in his beloved Russia, to reunite with two of his sisters and their families. What a historic moment for him, then, to have been able to view the panels of the "Chagall Box", un-

Голубые любовники. 1914 Бумага на картоне, гуашь, пастель 49 × 44

Lovers in Blue. 1914 Gouache and pastel on paper mounted on cardboard 49 by 44 cm

Частное собрание, Санкт-Петербург

Private collection, St Petersburg

Как удивительна вибрация серого на сером в монументальном полотне «Видение», как торжественно звучит белое на белом в панно для Еврейского театра! Шагалу удалось пробудить и возвысить саму сущность цвета, его «химию» (как он назвал это позднее), которая заставляет светиться его шедевры.

Я помню, как в 1973 году дедушка возвратился в Париж после посещения Москвы и Ленинграда. Он ездил туда вместе с Вавой — в первый и последний раз после окончательного отъезда в 1922 году. Как счастлив был Шагал вновь повидать Россию, ее церкви и музеи, обнять двух своих сестер, по МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

которым так скучал! Каким потрясением стала для него возможность заново открыть панно «шагаловской коробочки», чудесным образом тайно сохраненные! Панно были раскатаны перед ним в Третьяковской галерее, чтобы спустя пятьдесят лет он смог их подписать — в присутствии тех, у кого хватило смелости хранить их десятилетиями! Я думаю, что и сегодня дедушка был бы очень взволнован свиданием с панно для Еврейского театра в городе, где они были созданы. На этот раз они экспонируются вместе с эскизами, эффектно дополняющими этот великолепный ансамбль. Впечатляющий состав выставки обогащен произведениями из российских и французских частных и музейных коллекций. Это культурное сотрудничество России и Франции в свое время было поддержано нашей матерью, организовавшей в конце 1960-х годов выставку Шагала в

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Гран-Пале в Париже. Открытие нынешней выставки также способствует прославлению замечательного союза двух культур — России и Франции, двух стран, которые мой дедушка так любил. Перевод с французского Е.Л.Селезневой

THE TRET YAKOV GALLERY

Над городом. 1914–1918 Холст, масло 139 × 197 Государственная Третьяковская галерея

Above the City. 1914–1918 Oil on canvas 139 by 197 cm State Tretyakov Gallery

rolled before his very eyes, to be signed by him more than 50 years later. This in the presence of some of those courageous people who managed, as though by miracle, to have been conserving these works safely and in secret for so many decades. Today, one can only imagine how moved my grandfather would have been to see the panels of the "Jewish Theatre", shown in the land of their origin, complemented by their original remarkable sketches. Here, for the first time, this body of work is presented with an important selection of paintings owned by Russian and French collections, both public and private. This new bridge between Russia and France, which had already been initiated by our mother Ida at the end of the 1960s for the major exhibition at the Grand Palais in Paris, will yet again, and with even greater intensity, celebrate the cultural merging of these two countries so very dear to my grandfather.

3 Венчание. 1918 Холст, масло 100 × 119 Государственная Третьяковская галерея

3 The Wedding. 1918 Oil on canvas 100 by 119 cm State Tretyakov Gallery

Окно на даче. 1915 Картон, гуашь, масло. 100,2 × 80,3 Государственная Третьяковская галерея

Window in the Country. 1915 Gouache and oil on cardboard 100.2 by 80.3 cm State Tretyakov Gallery

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Розовые любовники. 1916 Картон, масло, гуашь, графитный карандаш 68,3 × 48 Частное собрание, Москва

Lovers in Pink. 1916 Oil, gouache, graphite on cardboard 68.3 by 48 cm Private collection, Moscow

3 Серые любовники. 1916–1917 Бумага на холсте, масло. 69 × 49 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

3 Lovers in Grey. 1916–1917 Oil on paper mounted on canvas 69 by 49 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

3 Красный еврей. 1915 Картон, масло 100 × 80,5 Государственный Русский музей

3 Red Jew. 1915 Oil on cardboard 100 by 80.5 cm

По выставке – с Марком Шагалом

State Russian Museum

Жан-Луи Прат

Шагал очень часто по-соседски заходил в Фонд Маг, находившийся совсем недалеко от дома-мастерской «Ла Коллин», построенного художником в Сен-Поле под сенью огромных сосен. Во время прогулок, в редкие часы, отведенные для отдыха (как же много он всегда работал!), неизменно в обществе жены Вавы, он приходил к нам в Фонд, чтобы увидеть новые работы или еще раз взглянуть на уже виденные картины художников, которых любил, — Пьера Боннара, Анри Матисса, Фернана Леже, Жоржа Брака, Хуана Миро и многих других его современников, бывших, как и он, первооткрывателями нового искусства. агал знал их всех и восхищался их свершениями, но к завоеванию творческой свободы они шли разными путями. Он ясно понимал, что представляли собой его собратья, избравшие иные, чем он, эстетические принципы. Они были созидателями новой художественной реальности, выстроенной на том узком пространстве, которое каждый из них выбирал для самовыражения. Мало кто понимал, как Шагалу все это было интересно: с огромным любопытством он изучал и работы мастеров своего поколения, и произведения молодых художников. Они рассказывали о той богатой событиями эпохе, в которую довелось жить и ему, но делали это так, как он никогда не стал бы делать. Он открывал для себя их версии «прочтения», и при каждой счастливой находке на его губах возникала почти юношеская улыбка, которая мгновенно заставляла вспомнить об автопортрете 1924 года. Он сразу молодел, обретая этот характерный взгляд оскалившегося фавна. Потом вдруг лицо искажала гри-

маса, делая его похожим на другой автопортрет того же года, где он себе совсем не льстит. Острые реплики выдавали заинтересованность и зрительскую искушенность: «видывали и не такое», «нас не проведешь», «а этакого никто еще не выделывал». И всякий раз, удовлетворенный полученными впечатлениями, он заканчивал осмотр, прибавляя: «и все-таки это большой художник».

Марк Шагал. 1977 Marc Chagall. 1977

Шел 1983 год. Марку Шагалу исполнилось 96 лет. Следуя заведенному обычаю, он появился в Фонде Маг вместе с Вавой ближе к вечеру, незадолго до закрытия, чтобы еще раз посмотреть выставку: тем летом мы показывали Макса Эрнста. Без сомнения, после первого посещения он долго размышлял — я это сразу же почувствовал. Он двигался вперед, беря под руку Ваву или твердо ухватившись за меня в поисках опоры, но также и для того, чтобы разделить с нами свои переживания. Резкие или мягкие пожатия руки сопровождали его слова и живую реакцию на происходящее: Шагал делился своими чувствами, открывая мир, который казался ему столь непохожим на его собственный. Конечно же, легенды германских лесов очень отличаются от русских сказок и от «Мертвых душ» Гоголя… Он прекрасно это

В этой статье воспроизведены работы Марка Шагала, экспонировавшиеся на его выставке в Фонде Маг в 1984 г. – Прим. ред.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Свадьба. 1911 Фрагмент

Around the exhibition – with Marc Chagall

The Wedding. 1911 Detail

Jean-Louis Prat

Chagall often used to drop in to the Maeght Foundation, which was close to the Les Collines house-studio built by the artist in Saint-Paul in the shade of tall pine trees. During his walks in the rare hours set aside for rest (how hard he always worked!), invariably accompanied by his wife Vava, he would visit us at the Foundation to see the latest works or take another look at pictures by artists he liked: Pierre Bonnard, Henri Matisse, Fernand Leger, Georges Bracque, Joan Miro and many other contemporaries who had been pioneers of the new art, like he was. hagall knew them all and admired their achievements, but the paths they followed to achieve creative freedom were different ones. He understood clearly what these fellow artists were, who had chosen aesthetic principles that were alien to him. They were creators of a new artistic reality, based on the narrow area that each of them had chosen for self-expression. Few people realised how interested

Chagall was in all this: he studied avidly the works of his own generation and those of young artists. They spoke of the eventful and turbulent age in which he himself had been destined to live, but they did so in a way he would never have chosen. He discovered for himself their manner of "interpreting" and each cleverly executed detail brought an almost youthful smile to his lips that reminded one of his self-portrait of 1924. He imme-

Марк и Валентина Шагалы (в центре) в Фонде Маг на выставке художника. Сен-Поль-де-Ванс, 6 июля 1984. Слева направо: Даниэль Миттеран, Адриан Маг, Жан-Луи Прат, Белла Мейер

diately looked younger, assuming the characteristic expression of a grinning faun. Then he would suddenly grimace, which made him resemble another, by no means flattering self-portrait of the same year. Probing questions betrayed his interest and sophistication: "We’ve seen plenty of that," "you can’t kid us", "but no one’s ever done that before." And each time, satisfied with the impressions he had received, he would end his tour by adding: "and he really is a great artist." It was 1983. Marc Chagall was ninety-six. Following his cherished custom, he appeared at the Maeght Foundation together with Vava, towards evening, not long before closing time, to take another look at the exhibition. That summer it was Max Ernst. His first visit left him deep in thought for some time. I sensed it at once. He moved along, taking Vava by the arm or holding on to me for support, but also in order to share his reactions with us. The hard or soft pressure of his hand accompanied his words and reactions to everything. Chagall shared his feelings with us, opening up a world that to him seemed so unlike his own. Tales about German forests are very different from Russian folk stories and Gogol’s “Dead Souls” of course. He was well aware of this, but nevertheless took a gourmet’s pleasure in this artistic "tasting". The rhythm of his footsteps, slow or quickening, reflected the degree of his interest in a particular work. He

Marc and Valentina Chagall (centre) at the Maeght Foundation for Chagall’s exhibition. Saint-Paul-de-Vence. 6 July 1984. Left to right: Daniel Mitterand, Adrien Maeght, Jean-Louis Prat and Bella Meyer

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

The article is illustrated with the works of Marc Chagall, displayed at the Maeght Foundation at the exhibition in 1984. (ed.)

Белла Шагал. 1917 Bella Chagall. 1917

Белла с белым воротником. 1917 Холст, масло. 149 × 72 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Bella with White Collar. 1917 Oil on canvas. 149 by 72 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

знал, но тем не менее, как гурман, находил удовольствие в этой художественной «дегустации». Ритм его шагов, то медленных, то убыстряющихся, соответствовал степени его интереса к произведению. Иногда он жестикулировал свободной рукой, быстро взмахивал ею в воздухе, как бы говоря: «забудем об этом и пойдем дальше». Визит проходил без большого энтузиазма. Слова сопровождались гримасами и покачиванием головы, обнаруживая желание смотреть еще или разочарование тем или иным произведением. Его взгляд задерживался на какой-нибудь детали, форме, надолго приковывался к цвету, потом он почти непринужденно проходил дальше, громко вздыхая, и эти вздохи порой так много говорили о пережитом мгновении! Этот день, наверное, был не очень хорошим. Улыбок было меньше обычного, они были сдержаннее, даже когда он сталкивался с посетителями, которые сначала буквально столбенели при виде живого Шагала, а потом не-

occasionally gesticulated with his free hand, waving it in the air as if to say: "let’s forget about this one and go on." There was a distinct lack of enthusiasm in the visit. Grimaces and head shaking accompanied his words, indicating either a wish to go on looking or disappointment with the work. His eyes would rest on a detail or form and stop for a long time on colour, then he would casually drift on, sighing loudly, and these sighs said reams about what he had been looking at. The day in question was probably not a very good one. There were fewer smiles than usual and they were more restrained, even when he encountered visitors who were astonished to meet him in person, and invariably wanted to talk to him, listen to him and express their admiration and gratitude to him. That day Chagall, usually delighted by the public’s interest, seemed tired, almost aloof. I realised fairly quickly that he had had enough of Max Ernst and that we should make for the exit as quickly as possible. I did not tell him all the good points I found in this artist, because that would probably have upset him even more. Neither Ernst’s discoveries nor his remarkable technique made any impression on Chagall that day. With a grimace expressing all his doubts, he said, gripping my arm, "Max Ernst is a very great artist… Do you like his painting? For me it’s all so sad, there’s no chemistry … I don’t understand his colour… or his forests, or his birds." We had now arrived. He continued with a detached smile, "It’s all so far removed from what I do!" Amazed by what he was saying, Vava exclaimed, "Oh, Marc! You usually like Max Ernst so much and find plenty of good things in him!" With the expression of a sad clown, he replied, "Yes, but not today." Then turned to me and added, "You must never hold anything like this again, dear friend! It removes all hope! There is no poetry in it. What have you got planned for next year, by the way?" I was confused and quite at a loss. What is more I did not know what our next exhibition would be and suddenly found myself blurting out, "It would be really good to have a large Chagall exhibition, your exhibition, here. Everyone’s waiting for it. But there’s the Chagall museum so close by, in Nice, so probably it should be held there!" Chagall’s face lit up and he replied at

Двойной портрет с бокалом вина. 1917–1918 Холст, масло. 235 × 137

Double Portrait with Wineglass. 1917–1918 Oil on canvas. 235 by 137 cm

Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

once, "Yes, that’s a brilliant idea, to have an exhibition of Chagall here [he sometimes referred to himself in the third person]. Everyone will love it. I entrust it to you. Let’s start work now." The amazed Vava chimed in, "But, Marc, that’s against your rules, to demand something!" Raising his voice, he said, "I’m not demanding anything! It was Jean-Louis Prat’s idea and I think it’s an excellent one!" Turning to me, he added in a special tone of voice, "I congratulate you on thinking of it! Now all we have to do is put it into practice!" Which we did the following year. So that is the background to the exhibition in the summer of 1984, the artist’s last retrospective during his lifetime, which gave him such pleasure. It was held the year before he died. The exhibition included many fine early works from the Soviet Union, which Marc and Vava visited in 1973 at the invitation of the Minister of Culture, Ekaterina Furtseva, who often came to see them at Saint-Paul. This journey was a kind of pilgrimage for Chagall, a return to his roots. He rediscovered his homeland and works he had left behind during his hasty departure in 1922. In the Tretyakov Gallery he was delighted to find the large murals painted in 1920 for the Jewish Theatre in Moscow (indisputable twentieth-century masterpieces) and put his signature on them. Deeply moved by this long journey, he decided not to go

Революция. 1937 Эскиз одноименной картины, впоследствии переработанной в триптих «Сопротивление. Возрождение. Освобождение». Холст, масло 49,7 × 100,2 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Revolution. 1937 Sketch for the picture of the same name later reworked into the triptych Resistance. Resurrection. Liberation. Oil on canvas 49.7 by 100.2 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

Революция. 3 Фрагмент Revolution. 3 Detail

пременно хотели поговорить с ним, услышать его, выразить ему свое дружеское расположение и благодарность. Шагал, которого обычно так радовали восторги публики, в тот день казался усталым, почти отстраненным. Я довольно быстро понял, что он уже насытился Максом Эрнстом и нужно побыстрее продвигаться к выходу. Я не стал высказывать ему все то хорошее, что я думал об этом художнике, так как это его, вероятно, еще больше растревожило бы. Ни находки, ни удивительная техника Макса Эрнста в этот раз не производили на Шагала никакого впечатления. С гримасой, выражающей сомнение, он произнес, крепко сжав мою руку: «Макс Эрнст — очень большой художник… Вам нравится его живопись? Для меня это все грустно, здесь нет «химии»… я не понимаю его цвета... ни его лесов, ни его птиц (ну вот, приехали!). — С отрешенной улыбкой он продолжал: — Это, в конечном счете, так далеко от того, что я делаю!» Вава, пораженная его высказываниями, воскликнула: «Да ну же, Марк! Обычно тебе очень нравится Макс Эрнст, и ты находишь у него массу достоинств!» Он ответил со взглядом грустного клоуна: «Да, но не сегодня… — Потом, повернувшись ко мне, добавил: — Мой дорогой, вы больше никогда не должны устра-

ивать ничего подобного! Это отнимает всякую надежду! Во всем этом не хватает поэзии. А кстати, что у вас заготовлено на следующий год?» Растерявшись, я не нашелся что ответить. К тому же я и не знал, какую следующую выставку мы сделаем, и неожиданно для себя выпалил: «Вот что было бы хорошо, так это большая выставка Шагала — ваша выставка — здесь! Все ее ждут. Но, конечно же, совсем рядом, в Ницце, музей Шагала, и именно там надо ее сделать!» Шагал, засияв улыбкой, без промедления ответил: «Нет-нет, это отличная идея — устроить здесь выставку Шагала (он иногда высказывался о себе в третьем лице). Все будут счастливы. Я вам доверяю — вперед, за работу». Удивленная Вава вступила в беседу: «Но, Марк, это же совсем не в твоих правилах — требовать чего бы то ни было!» Возвысив голос, он ответил: «Да я ничего и не требую! Это предложение Жана-Луи Прата, и я нахожу его превосходным! — Повернувшись ко мне, он добавил каким-то особым тоном: — Поздравляю вас с тем, что это пришло вам в голову! Осталось только все это воплотить!» Что и было сделано год спустя. Так возникла эта выставка, последняя прижизненная ретроспектива, которая доставила МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Ворота кладбища. 1917 Холст, масло. 87 × 68,5

Cemetery Gates. 1917 Oil on canvas. 87 by 68.5 cm

Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Зеркало. 1915 Бумага на картоне, масло. 100 × 81 Государственный Русский музей

The Mirror. 1915 Oil on paper mounted on cardboard 100 by 81 cm State Russian Museum

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

on to Vitebsk, where he was born and where his parents had lived. Perhaps because he did not want to prolong or intensify this emotional experience more than was advisable. He then returned with Vava to his beloved Provence, full of light and colour. He chose it for his life and work, settling in the small village of SaintPaul that reminded him of the villages in his childhood in Russia. Russia, his country, now pays tribute to him by receiving him today at the State Tretyakov Gallery in Moscow. On the land he always extolled and his love for which was so wondrously conveyed. The unique, inimitable Marc Chagall…

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Детская коляска. 1916–1917 Бумага, акварель, графитный карандаш 46,5 × 62 Частное собрание, Париж

The Pram. 1916– 1917 Watercolour and graphite on paper. 46.5 by 62 cm Private collection, Paris

THE TRET YAKOV GALLERY

Вид Витебска. 1914 Бумага, акварель, графитный карандаш 22,2 × 32,2

View of Vitebsk. 1914 Watercolour and graphite on paper 22.2 by 32.2 cm

Государственный музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина

State Pushkin Museum of Fine Arts

Шагалу столько радости летом 1984 года. Это произошло за год до его смерти. На выставку запросили много замечательных ранних произведений из Советского Союза, который Марк и Вава посетили в 1973 году по приглашению министра культуры Екатерины Фурцевой, часто навещавшей их в Сен-Поле. Поездка в Россию была для Шагала своего рода паломничеством, возвращением к истокам. Он заново открывал и свою родину, и работы, которые оставил во время своего поспешного отъезда в 1922 году. Взволнованный и восхищенный, Шагал обнаружил в Третьяковской галерее большие панно, написанные в 1920 году для Еврейского театра в Москве (безусловные шедевры ХХ века), и поставил на них свою подпись. Глубоко потрясенный этим долгим путешествием, он отказался доехать до Витебска, города, где он родился, где когда-то жили его родные. Может быть, потому, что не хотел продлевать это волнение, которое и так было для него предельно допустимым. Потом он возвратился вместе с Вавой в свой любимый Прованс, наполненный светом и красками. Он выбрал его для своей жизни и работы, обосновавшись в местечке Сен-Поль, напоминавшем ему деревеньки его детства в России. Россия, его страна, воздавая ему должное, принимает его сегодня в Государственной Третьяковской галерее в Москве. На той самой земле, которую он всегда воспевал, любовь к которой он так удивительно сумел передать. Этот единственный, ни на кого не похожий Марк Шагал…

Над Витебском. 1914 Эскиз Бумага, масло, гуашь, фиксатив, чернила, перо 20,2 × 25,5 Частное собрание, Москва

Over Vitebsk. 1914 Sketch for the painting of the same name Oil, gouache, pen and ink, fixative on paper 20.2 by 25.5 cm Private collection, Moscow

Перевод с французского Е.Л.Селезневой

Продавец газет. 1914 Картон, масло 98 × 78,5

The Newspaper Vendor. 1914 Oil on cardboard 98 by 78.5 cm

Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

3 Введение в еврейский театр. 1920 Холст, темпера, гуашь, белила 284 × 787 Фрагмент Государственная Третьяковская галерея

3 Introduction to the Jewish Theatre. 1920 Tempera, gouache and white highlights on canvas 212.5 by 103.2 cm Detail

Театр в биографии Шагала Александра Шатских

State Tretyakov Gallery

В блистательном эссе Абрама Эфроса, посвященном великому художнику, встречаешь строки, огорчительные по несправедливости: «Теперь можно признаться, что Шагал заставил нас купить еврейскую форму сценических образов дорогой ценой. В нем не оказалось театральной крови» 1. В этих словах отозвался конфликт, возникший в 1921 году в Еврейском камерном театре между Марком Шагалом, с одной стороны, и главным режиссером Алексеем Грановским и самим Эфросом, заведующим художественной частью, — с другой. Ныне и этот давний конфликт, и его оценка Эфросом могут служить примером того, насколько ошеломительным, всепобеждающим было творчество витебского уроженца в театре. На протяжении почти столетней жизни Марк Шагал не один раз доказал, что «театральной крови» ему было не занимать. ачиная со второй половины XIX века театр выдвинулся в магистральный вид искусства. Идея всеобъемлющего стиля, порожденная историзмом XIX столетия, реализовала созидательные потенции прежде всего в театральных постановках. Общеизвестно, что именно оперные спектакли, инициированные Рихардом Вагнером, стали наиболее полным воплощением «Gesamtkunstwerk». В жизни русского общества конца XIX — начала XX века театру также суждено было стать наиболее влиятельной силой, реформирующей художественные процессы. Сцена определилась как место утверждения новых течений и направлений во всех видах творчества. Неслучайно отечественные радикалы Казимир Малевич, Алексей Крученых и Михаил Матюшин свой новаторский манифест создали в форме футуристической оперы «Победа над Солнцем», сыгранной в декабре 1913 года.

Марк Шагал работает над эскизом панно «Введение в еврейский театр». Москва, 1920

Marc Chagall working on a sketch for the Introduction to the Jewish Theatre mural. Moscow, 1920

1 Эфрос А. Профили. М., 1930. С.

По сути дела, авангардисты, пусть и нехотя, продолжили традиции столь ненавистного им «Мира искусства», чьи первостепенные достижения относились именно к театру: деятельность выдающегося импрессарио Сергея Дягилева и его Русские сезоны обогатили мировое искусство. Зрителей дягилевской антрепризы завораживали феерические картины, открывавшиеся после поднятия занавеса. Главным магом мирискуснического театра был художник. Присущие сцене пафос и условности пропитали повседневную жизнь многих представителей просвещенных слоев общества в обеих российских столицах. Действа в театрах миниатюр, кабаре, артистических подвалах способствовали слиянию вымысла и жизни, созданию некой иллюзорной действительности. Художники объединяли единой декорацией зал и сцену — к примеру, в «Бродячей собаке» Сергей Судейкин расписал стены общими орнаментами, превратив все пространство заведения в подмостки. Здесь не только актерам, но и посетителям были отведены свои роли; завсегдатаи и этого подвальчика, и других подобных мест гримировались и наряжались не хуже развлекавших их профессиональных лицедеев. Жизнетворчество — популярная идея в среде русской интеллигенции начала XX века — крайнее выражение нашло в так называемой театрализации быта. Одним из теоретиков и пропагандистов «театрализации жизни» был режиссер и актер Николай Евреинов, с именем которого мы еще встретимся. Марку Шагалу довелось впрямую соприкоснуться с тенденциями отечественного театра и больших и

202.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Введение 4 в еврейский театр. Фрагмент

The Theatre in the Biography of Marc Chagall

Introduction 4 to the Jewish Theatre. Detail

Alexandra Shatskikh

Abram Efros’s brilliant essay on the great artist contains the following disappointingly unfair lines. "It can now be said that Chagall made us pay a high price for his Jewish form of stage imagery. The theatre is simply not in his blood."1 These words reflect the conflict that arose in 1921 in the Jewish Chamber Theatre between Marc Chagall, on the one hand, and director Alexei Granovsky and Efros himself, in charge of design, on the other. Today this distant conflict and Efros’s assessment of it merely serve to illustrate how stupendous, how overwhelming was the Vitebsk master’s work in the theatre. For the best part of a century Marc Chagall showed on many occasions that there was a rich vein of theatre in his blood. he theatre began to emerge as a mainstream form of art in the second half of the 19th century. The idea of a synthesis of the arts, engendered by the historicism of the 19th century, realised its creative potential, first and foremost, on the stage. As we know, Richard Wagner’s operatic performances were the fullest embodiment of the Gesamtkunst-werk. In the life of Russian society of the late 19th and early 20th century the theatre was also destined to become the most influential force in reforming artistic processes. The stage was established as the place for asserting new trends and movements in all forms of creativity. It was no accident that the radicals Kasimir Malevich, Alexei Kruch-enykh and Mikhail Matiushin created their innovative manifesto in the form of the futurist opera Victory over the Sun, produced in December 1913. In fact, the avant-garde, albeit involuntarily, continued the traditions of the World of Art, so detested by them, whose finest achievements were related to the theatre: the activity of the celebrated impresario Serge Diaghilev and his Russian Seasons enriched the whole of world art. Audiences at Diaghilev’s spectacles were

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

entranced by the magical sets revealed by the rising curtain. And, of course, the chief magician in the World of Art theatre was the artist. The pathos and conventionality inherent in the theatre nourished the everyday life of many members of the educated class of society in both Russian capitals. Plays in "miniature" theatres, cabarets, and art cellars promoted a fusion of the real and imaginary, creating a kind of illusory reality. Artists joined the auditorium and the stage in a single set, for example, at the Stray Dog, where Sergei Sudeikin painted the walls with the same ornament, turning the whole area into a stage. Not only the actors, but also the spectators were given roles; frequenters of this cellar and similar

THE TRET YAKOV GALLERY

Сцена из спектакля «Агенты» по Шолом-Алейхему. Декорация М.Шагала. ГОСЕКТ, 1921

Scene from the play Agents based on Sholom Aleichem. Set by Marc Chagall. State Jewish Chamber Theatre, 1921

venues were provided with make-up and costumes just like those of the professionals who were entertaining them. Life creating, a popular idea among the Russian intelligentsia of the early 20th century, found its extreme expression in the so-called theatricality of everyday life. One of the theoreticians and propagators of this "theatricality" was the director Nikolai Evreinov, whose name we shall meet again later. Marc Chagall was to become actively involved in the theatre movements of both large and small forms. One of his St Petersburg mentors was LОon Bakst, the bright star of Diaghilev’s Russian Seasons. Bakst’s personality and work had a great influence on Chagall, albeit a latent one. In the processes of self-determination so painful for a young man with a stutter from the Pale of Settlement, the Jew from Grodno Leib Shmulev Rozenberg, now known to the world as LОon Bakst, served as a kind of signpost. Later the pupil, who had by then outgrown his teacher in fame and achievement, would write with gentle irony about their association: yet it was Bakst who summoned the young man from Vitebsk to Paris and to the stage.2 Chagall either would not or could not become Bakst’s assistant in making the sets for Nikolai Cherepnin’s ballet Narcissis and the Echo, but go to Paris he did. And there, in the artistic capital of the world, he devoted all his powers to his own "theatre": the amazing pictures of

Efros A. Chagall. In: Efros A. Профили. [Profiles]. Moscow, 1930, p. 202.

Chagall M. My Teachers: Bakst. Published in Russian in Razsvet, Paris. Vol. XXVI, no. 18, May 4, 1930. In a somewhat changed form this article is included in the Russian publication of My Life (see: Chagall M. Моя жизнь. Moscow, 1994, pp. 88–93).

малых форм. Среди его петербургских наставников был Лев Бакст — ярчайшая звезда дягилевских Русских сезонов. Личность и творчество Бакста оказывали немалое влияние на Шагала, пусть и подспудное. В процессах самоопределения, столь болезненных для юноши-заики из черты оседлости, еврей из Гродно Лейба Шмулев Розенберг — европейская знаменитость Леон Бакст — служил своеобразным ориентиром. Это потом ученик, превзошедший учителя в славе и достижениях, будет с мягкой иронией писать об их общении; однако именно Бакст позвал Шагала и в Париж, и на сцену2. Стать помощником Бакста в создании декораций к балету Н.Н.Черепнина «Нарцисс и Эхо» Шагал или не сумел, или не захотел, но в Париж прибыл. Все силы в художественной столице мира он отдавал собственному «театру»: удивительные шагаловские картины первого парижского периода имели отношение к некой магической действительности, «сюрнатуральности», по определению Гийома Аполлинера. Творчество русского парижанина всегда было фигуративным и антропоморфным, картины обладали интригующим сюжетом, а персонажи — фиксированными типажными чертами. Разветвленная ассоциативность живописных мизансцен возводила работы художника на уровень мифологической реальности, более подлинной, чем зримая обыденность. Речь в шагаловских работах шла об основах существования — любви, рождении, смерти, народном бытии. Как и в сценических шедеврах, разыгрываемых на подмостках великими исполнителями, преображение и катарсис были для автора главными инструментами. Вместе с тем необходимо отметить, что Шагал по-своему понимал феномены «театр» и «театральность», приписывая им некую выморочную искусственность. Впоследствии он резко отзывался

Соломон Михоэлс в роли Реб Алтера в спектакле «Мазлтов» по Шолом-Алейхему. ГОСЕКТ, 1921 Solomon Michoels as Reb Alter in Mazel Tov based on Sholom Aleichem. State Jewish Chamber Theatre, 1921

Сцена из спектакля «Мазлтов» по Шолом-Алейхему. Декорация М.Шагала. ГОСЕКТ, 1921 Scene from the play Mazel Tov based on Sholom Aleichem. Set by Marc Chagall. State Jewish Chamber Theatre, 1921

2 Шагал М. Мои учителя. Бакст // Рассвет (Париж). Т. XXVI,

1930, № 18. В измененном виде статья вошла в книгу «Моя жизнь» (Шагал М. Моя жизнь. М., 1994. С. 88–93). 3

See: Marc Chagall. Le Cirque: Paintings 1969–1980. New York, Pierre Matisse Gallery, 1981.

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Chagall’s first Paris period belong to a kind of magical reality, a "surnaturalism", as Guillaume Apollinaire put it. The work of the Russian Parisian was always figurative and anthropomorphic; his pictures have an intriguing subject and his figures fixed, typical features. The ramified associative nature of his painterly mise-en-scenes elevated his work to the level of a mythological reality that was more authentic than the visible and everyday. Chagall’s works were

‘ about fundamentals — love, birth, death, the people. As in masterpieces performed on the stage by great actors and actresses, his main instruments were transfiguration and catharsis At the same time it must be stressed that Chagall understood the phenomena of the theatre and "theatricality" in his own idiosyncratic way, attributing to them a kind of artificiality. Later he was quite critical of theatricality as such, and used to compare the theatre unfavourably with the circus. Everything in the circus was real and authentic, according to Chagall.3 The clever animals and clowns, the gymnasts and acrobats with their creative bodies performing at the very extreme of their natural potential, did not represent — they actually were. The colourful costumes of the circus artistes merely underscored the festive impact of their life creating. To digress for a moment, it must be said that this love of organic circus art would show itself in more than one stage masterpiece by Chagall. New theatre encounters awaited Chagall on his return from Europe. In 1916 Nikolai Evreinov invited him to design the sets for A Totally Happy Song at the Players’ Rest art cellar. An enlarged composition based on his Paris picture The Drunkard (1911) served as the backdrop to the action. Eyewitnesses said that Chagall painted the actors’ hands and faces green and blue to break with realism. The recent Parisian was by now well known in Petrograd artistic

о театрализации как таковой, противопоставляя театру цирк: в цирке, по Шагалу, все было настоящим, всамделишным3. Умные звери и клоуны, гимнасты и акробаты, с их телесным творчеством на грани природных возможностей, не представляли — они были. Пестрые наряды циркачей лишь подчеркивали праздничную приподнятость их жизнетворчества. Несколько опережая изложение, следует сказать, что любовь к органике циркового искусства впоследствии материализуется во многих театральных шедеврах мастера. Новые театральные встречи произошли у Шагала по возвращении из Европы. В 1916 году Николай Евреинов пригласил его оформить миниатюру «Совершенно веселая песня» в артистическом подвале «Привал комедиантов». Увеличенная композиция по парижской картине «Пьяница» (1911– 1912) послужила задником для сценического действия. Очевидцы свидетельствовали, что руки и лица актеров Шагал превратил в нечто условное, раскрасив в зеленый и синий цвета. Недавний парижанин пользовался известностью в художественных кругах Петрограда. В 1919 го-ду образы Н.В.Гоголя, судьбоносные для Шагала, впервые появляются в его биографии. Петроградский театр «Эрмитаж» заказал художнику эскизы декораций для гоголевских одноактных драм. И если для постановки в «Привале комедиантов» Шагал использовал сюжет ранее написанного холста, то для гоголевских «Игроков» и «Женитьбы» он создал новые произведения. Спектакль в шагаловской сценографии осуществлен не был, однако по эскизам видно, что у художника уже тогда сложилось то понимание своей роли в театре, которому он будет верен до конца дней. В сценографии Шагал стремился выявить и зафиксировать скрытую суть происходящего на подмостках, то есть воплотить в пластическом виде сверхзадачу, как говорил нелюбимый им рефор3

Marc Chagall. Le Cirque: Paintings 1969–1980. New York, Pierre Matisse Gallery, 1981.

матор сцены К.С.Станиславский. К примеру, на эскизе задника «Игроков» мы видим гротескную картинку, словно бы удваивавшую театральную мизансцену, но с такой деформацией облика действующих лиц, которая разоблачает их потайные намерения. Витебск, малая родина Шагала-человека и вечная отчизна Шагала-художника, подарил ему неоценимый театральный опыт. Автору настоящих строк уже приходилось писать о том, что первым театром, обязанным своим становлением Марку Шагалу, был не московский Еврейский камерный театр, а Театр революционной сатиры, в сокращении Теревсат, возникший в

Гоголю от Шагала. 1919 Бумага, акварель. 39,4 × 50,2 Музей современного искусства, Нью-Йорк

To Gogol from Chagall. 1919 Watercolour on paper 39.4 by 50.2 cm Museum of Modern Art, New York

Пьяница. 1911– 1912 Холст, масло 83,5 × 114 Частное собрание

The Drunkard. 1911–1912 Oil on canvas 83.5 by 114 cm Private collection

circles. In 1919 Nikolai Gogol’s characters, which were to play such a decisive role in Chagall’s life, appear for the first time in his biography. The Petrograd Hermitage theatre commissioned the artist to design the sets for one-act plays by Gogol. And whereas Chagall used a subject from an earlier canvas for the production at the Stray Dog, he created new works for Gogol’s The Gamblers and Marriage. The production did not take place with Chagall’s designs, however his sketches show that the artist had by now acquired an understanding of his role in the theatre, to which he remained true until the end of his days. In his theatre work Chagall sought to reveal and record the hidden essence of what was taking place on the stage, that is, to embody in plastic form a super-task, as the theatre reformer Konstantin Stanislavsky, for whom the artist had little love, used to say. For example, his sketch for the backdrop to The Gamblers shows the grotesque picture of a theatrical mise-en-scene that seems to have split in two, distorting the appearance of the characters in order to reveal their hidden intentions. Vitebsk, Chagall the man’s small ‘ home town and Chagall the artist’s МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

eternal motherland, provided him with invaluable theatrical experience. The author of these lines has already drawn attention to the fact that the first theatre to which Marc Chagall owes his development was not the Moscow Jewish Chamber Theatre, but the Theatre of Revolutionary Satire, Terevsat for short, which appeared in Vitebsk at the beginning of 1920. It had a great influence on early Soviet theatrical developments all over Russia: the Vitebsk abbreviation of Terevsat was immediately adopted as a terminological definition for agitprop theatres in general. Terevsat’s productions were rooted in folkloric street performances, puppet and Petrushka shows at fairs, and amateur productions. The actor and director Mark Razumny, who had already achieved great success in the capital’s cabarets and "miniature" theatres, an eminent representative of the St Petersburg bohemian world, became director-producer of ventures in Vitebsk. As head designer for Terevsat, Chagall embarked for the first time on reworking and making use of archaic theatrical forms in his own stage work. The rapid development of all forms of creativity based on folk traditions was promoted, as we know, by the agitprop aims and tasks of Soviet power. Pre-revolutionary forms of variety theatre responded easily to the requirements of the new commissioners and new audiences. At the same time the vitalising power of primitive art had been discovered by professional art as early as Paul Gauguin. In the archaically innovative productions of Terevsat it was hard to distinguish real primitivism from neo-primitivism. A highly sophisticated exponent of naivety, Chagall must have been in his element.

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Свадебный стол. 1920 Холст, темпера, гуашь, белила 64 × 799 Государственная Третьяковская галерея

Витебске в начале 1920 года. Он оказал огромное влияние на ранние советские театральные процессы в масштабах всей России: витебская аббревиатура мгновенно превратилась в терминологическое определение для агитационных театров. Представления Теревсата корнями уходили в площадные фольклорные игрища, кукольные и петрушечные ярмарочные действа, импровизационные любительские спектакли. Режиссером-постановщиком теревсатовских затей в Витебске был видный представитель петроградской богемы, актер и режиссер Марк Разумный, ранее имевший большой успех в столичных кабаре и театрах миниатюр. Будучи главным художником Теревсата, Шагал впервые обратился к переработке и использованию архаических театральных форм в собственных сценических работах. Бурное развитие всех видов творчества, опиравшихся на народные традиции, было обусловлено, как известно, пропагандистски-агитационными целями и задачами советской власти. Эстрадные формы дореволюционного искусства с легкостью откликнулись на запросы новых заказчиков и новой аудитории. Вместе с тем профессиональное искусство открыло для себя обновляющую мощь примитива еще со времен Поля Гогена. В «архаически-новаторских» лубочных спектаклях Теревсата трудно было отделить настоящий примитив от неопримитивизма. Сверхискушенный в наивности Шагал был там, надо полагать, в своей стихии. Его декорации к более чем 20 спектаклям известны лишь по одному-двум словесным описаниям4,

4 Театр революционной сатиры // Советский театр: Документы и материалы. 1917–1921

/ Введ., сост. и примеч. А.Н.Мантейфеля. Л.: Искусство, 1968. С. 181–190; Шатских А.С. Витебский Теревсат (Театр революционной сатиры) // Шатских А.С. Витебск. Жизнь искусства: 1917–1922. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 184–186.

THE TRET YAKOV GALLERY

но представление о них дают другие витебские оформительские работы, генетически связанные с будущими театральными шедеврами. Взыскуемое с начала прошлого века слияние искусства и жизни достигло невиданных масштабов в первые советские годы. Обширные массы людей вовлекались в революционные празднества — эта карнавализация жизни, по более позднему определению тогдашнего витеблянина Михаила Бахтина, не могла обходиться без колоссальных декораций. В 1918–1920 годах Марк Шагал был главным художником всенародных постановок в Витебске. Под его руководством создавались монументальные панно, написанные на холстах, — они служили транспарантами, украшали фасады зданий, стояли на крышах домов во время митингов и демонстраций. О его собственных произведениях можно судить по нескольким уцелевшим эскизам, рассчитанным на увеличение, а также по кадрам кинохроники и воспоминаниям современников. Не только декорации, но и все мо ну мен таль но-офор ми тель ские работы для театра Марк Шагал на протяжении жизни будет писать на холстах, как в героические годы в Витебске. В Москву художник перебрался почти одновременно с витебским Теревсатом: театр – в конце апреля 1920 года, Шагал – в начале июня. Однако в Москве в Теревсате произошли перемены и замены, и до нового сотрудничества былых витеблян дело дошло лишь через год, да и то только на уровне проекта, о чем ниже. Конец 1920 года был ознаменован в биографии Шагала работой для Еврейского камерного театра (ЕКТ; с 1921 — Государствен-

ный еврейский камерный театр, ГОСЕКТ; с 1924 — Государственный еврейский театр, ГОСЕТ). Центральная работа мастера вобрала в себя все петроградские и витебские театральные и монументально-оформительские опыты. Встреча ЕКТ с Шагалом привела к взрывному расцвету нового национального театра. В конце 1920 года Эфрос пригласил художника для создания декораций к первому московскому спектаклю Еврейского камерного театра по миниатюрам ШоломАлейхема. При осмотре помещения Шагал внезапно объявил, что распишет также и стены. В ноябре–декабре 1920 года он создал восемь композиций для маленького зала на 90 мест, переоборудованного из парадных гостиных дома купца 1-й гильдии И.Гуревича по Б.Чернышевскому переулку в центре Москвы, существующего и поныне. Насыщенность зала изображениями была столь велика, что он тут же получил прозвище: «шагаловская коробочка». Семь стенных панно были написаны на холстах, техника исполнения утерянного плафона неизвестна. Панно располагались на своих местах до 1925 года, затем их перенесли в фойе здания ГОСЕТа по Малой Бронной улице, где театр играл спектакли с 1922 года. Там полотна пребывали до лета рокового 1937 года, затем были свернуты и спрятаны. После убийства Соломона Михоэлса и сталинского разгрома театра панно, по легенде, спас Александр Тышлер, доставивший их в августе 1952 года в Третьяковскую галерею (все остальные художественные ценности, 4

Wedding Feast. 1920 Tempera, gouache and white highlights on canvas 64 by 799 cm State Trtyakov Gallery

See: 1) Театр революционной сатиры. In: Советский театр. Документы и материалы. 1917–1921 [The Theatre of Revolutionary Satire. In: The Soviet Theatre. Documents and materials. 1917–1921]. Introduction, compiled and notes by A.N.Manteifel. Leningrad, Iskusstvo, 1968, pp. 181–190; 2) Shatskikh A.S. Витебский Теревсат (Театр революционной сатиры). In: Витебск. Жизнь искусства: 1917–1922. [The Vitebsk Terevsat (Theatre of Revolutionary Satire). In: Vitebsk. Artistic Life: 1917–1922]. Moscow, 2001, pp. 184–186.

His sets for more than twenty productions are known from one or two verbal descriptions only,4 but we can get an idea of them from other designs that he produced in Vitebsk, which are genetically related to future theatrical masterpieces. The fusion of art and life sought for since the beginning of the century reached unprecedented proportions in the early Soviet years. The broad masses were drawn into revolutionary celebrations. This "carnivalisation" of life, to quote a later definition by Mikhail Bakhtin, then living in Vitebsk, required colossal sets. In 1918–1920 Marc Chagall was head designer of mass productions in Vitebsk. Under his supervision some monumental murals were painted on canvas. They served as banners, decorated the facades of buildings and were placed on rooftops for meetings and demonstrations. We can get an idea of these works from the few surviving sketches intended for enlargement and also from newsreel footage and the recollections of contemporaries. Throughout his life Marc Chagall painted all his monumental works for the theatre, not only his sets, on canvas, as in his heroic years in Vitebsk. In 1920 the artist moved to Moscow at almost the same time as the Vitebsk Terevsat, the theatre arriving at the end of April and Chagall at the beginning of June. In Moscow, however, various changes and replacements were made in Terevsat, and the former Vitebskians did not resume collaboration until a year later, and then only at the level of a project, as we shall see. The end of 1920 is marked in Chagall’s biography by his work for the Jewish Chamber Theatre (EKT), renamed the State Jewish Chamber Theatre (GOSEKT) in 1921 and the State Jewish Theatre (GOSET) in

1924. This major work by Chagall drew on all his Petrograd and Vitebsk theatrical and monumental design experience. Chagall’s encounter with the Jewish Chamber Theatre produced an explosive flowering of the new national theatre. At the end of 1920 Efros invited the artist to design the sets for the Jewish Chamber Theatre’s first Moscow production based on one-act plays by Sholom Aleichem. After examining the premises Chagall suddenly announced his intention of producing paintings for the walls as well as the sets. In November– December 1920 he created eight compositions for the small auditorium with ninety seats, which had been refurbished from drawing rooms in the mansion (still standing) of first-guild merchant I. Gurevich in Bolshoi Chernyshevsky lane, central Moscow. The auditorium was so dominated by the paintings that it immediately became known as the "Chagall Box". The seven murals were painted on canvas. The medium of the ceiling (now lost) is not known. The murals stayed where they were until 1925, when they were removed to the foyer of the State Jewish Theatre in Malaya Bronnaya, where the theatre put on its productions from 1922. There the canvases remained until the summer of the fateful year 1937, when they were rolled up and hidden. After Stalin’s onslaught on the theatre, which followed the murder of Solomon Michoels, the murals were reportedly rescued by Alexander Tyshler, who handed them over to the Tretyakov Gallery in August 1952 (all other artistic valuables belonging to the State Jewish Theatre and its museum went to the Bakhrushin State Theatre Museum). Over a period of more than fifty years the wall murals were shown МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

принадлежавшие ГОСЕТу и его музею, перешли в Государственный театральный музей имени А.А.Бахрушина). За более чем полувековой период композиции были показаны лишь однажды — в июне 1973 года их развернули перед Шагалом, в первый и последний раз посетившим СССР. Художник подписал панно по-русски. Со времени триумфального вхождения панно в мировую выставочную жизнь весной 1991 года5 о них написано и сказано немало. Разобраны и проанализированы мизансцены всех семи панно, установлены их связи с еврейским фольклором, использование словесных метафор, расшифрованы надписи, прояснена обусловленность отдельных сюжетов преданиями и верованиями хасидов и многое другое6. Как и творчество мастера в целом, панно Еврейского театра были, есть и будут источником необозримого количества интерпретаций. Их духовный потенциал неисчерпаем, а изобразительное воплощение магической «сюрнатуральности» близко к совершенству. Сила еврейских панно Шагала — в сопряжении глубоко личного, персонального отношения к окружающему и поистине космической значимости того, что развертывается перед глазами очарованного зрителя. Шагал всегда был свободным художником, своеволь-

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Актер Соломон Михоэлс. 1920 Эскиз костюма Бумага, карандаш, чернила, акварель. 27 × 27 Частное собрание, Париж

The Actor Solomon Michoels. 1920 Costume sketch Pencil, ink and watercolour on paper. 27 by 27 cm Private collection, Paris

once only — in June 1973 they were unrolled in front of Chagall during his first and last visit to the USSR. The artist signed the murals in Russian. Since the murals’ triumphal entry into the exhibition world in the spring of 1991,5 a great deal has been written and said about them. The compositions of all seven have been dissected and analysed, the connections with Jewish folklore and the use of verbal metaphors clarified, the inscriptions deciphered, the relationship between individual subjects and Hasidic legends and beliefs explained, and a great deal more.6 Like Chagall’s oeuvre as a whole, the Jewish Theatre murals are and always will be the source of an infinite number of different interpretations. Their spiritual potential is inexhaustible and their artistic embodiment of the magical "surnatural" close to perfection. The power of Chagall’s Jewish murals lies in the combination of his profoundly individual view of the world around him and the cosmic significance of what is taking place before the eyes of the enthralled spectator. Chagall was always an independent artist who felt free to treat epoch-making cultural trends as he thought fit. But even those who knew his work well were astonished by the freedom he showed in the Jewish murals. With the greatest of ease the artist offered the world and the town his intimate autobiography, which he turned into the quintessence of Jewish life. The universal appeal of this art nourished

5 Панно Шагала были впервые показаны на выставке в Мартиньи, Швейцария, в марте–

июне 1991 года; см. кат.: Marc Chagall. Fondation Pierre Gianadda, Martigny, Suisse. 1-er mars au 9 juin, 1991. 6

Основные публ.: Shatskikh А. Marc Chagall and the Theatre // Marc Chagall: The Russian Years 1906–1922. Exh. cat., Schirn Kunsthalle, Frankfurt, 1991. P. 76–88; Kampf A. Chagall in the Yiddish Theatre // Ibid. P. 94–106; Amishai-Maisels Z. Chagall’s Murals for the State Jewish Chamber Theatre // Ibid. P.107–127; Harshav В. Chagall: Postmodernism and Fictional Worlds in Painting // Marc Chagall and Jewish Theater. Exh. cat., Solomon Guggenheim Museum, New York, 1992. Р.15–63; Harshav В. L’Introduction au ThОЙtre Juif // Marc Chagall. Les annОes russes. Exh. cat., MusОe d’art modОrne de la Ville de Paris, 1995. Р. 200– 222; Schulmann D. Painting as Theatre, or Theatre as Painting? // Chagall: Love and the Stage: 1914–1922. Exh. cat., London, Royal Academy of Arts, 1998. P.10–12; Compton S. Marc Chagall: Love and the Stage // Ibid. P.13–25.

5 Chagall’s murals were first displayed at an exhibition in Martigny in March–June 1991. See

the catalogue: Marc Chagall. Fondation Pierre Gianadda, Martigny, Suisse, 1-er mars au 9 juin, 1991. 6

See the main publications: 1)Shatskikh A. Marc Chagall and the Theatre. In: Marc Chagall: The Russian Years 1906–1922. Exh. Cat. Schirn Kunsthalle, Frankfurt, 1991, pp. 76–88; 2) Kampf A. Chagall in the Yiddish Theatre. In: Ibid., pp. 94–106; 3) Ziva Amishai-Maisels Chagall’s Murals for the State Jewish Chamber Theatre. In: Ibid., pp. 107–127; 4) Benjamin Harshav. Chagall: Postmodernism and Fictional Worlds in Painting. In: Marc Chagall and the Jewish Theatre. Exh. Cat., Solomon Guggenheim Museum, New York, 1992, pp. 15–63; 5) Benjamin Harshav. L’Introduction au The’atre Juif. In: Marc Chagall. Les anne’es russes. Exh. Cat., Muse’e d’art moderne de Paris, 1995, pp. 200–222; 6)Schulmann D. Painting as Theatre, or Theatre as Painting? In: Chagall: Love and the Stage: 1914–1922. Exh. Cat., London, Royal Academy of Arts, 1998, pp. 10–12; 7)Compton S. Marc Chagall: Love and the Stage. In: Ibid., pp. 13–25.

THE TRET YAKOV GALLERY

on national soil was enhanced a hundred-fold due to the accent he placed on it. At the time it was painted the real personages in the largest mural, Introduction to the Jewish Theatre, were young people, full of strength and hope. Their names and destinies are now well known. Abram Efros, aged thirty-two, spectacles glinting, is striding into the temple of art with Chagall like a child in his arms. They are met by the gloomy director Granovsky and the stocky little actor Chaim Krashinsky with a glass of tea. Then comes a scene with Solomon Michoels and the long-necked conductor Lev Pulver surrounded by unknown musicians. Among the visitors we recognise Sarra Roitbaum and Ida Abragam, the dramatist Yikhezkel Dobrushin and other contemporaries. Michoels makes several appearances in this long canvas. He is traditionally associa-ted with three figures. From left to right we find him in the character wearing a cap and playing a violin with broken strings, then in the figure dancing and kicking up his heels in the middle. And finally, in a tight-fitting jacket and hat, behind the strangely contorted white cow, which is hovering in space. Granovsky is also depicted more than once here. Thus, after receiving the visitors, the director has shifted to the far right of the composition, where he is sitting on a stool, with an arrogant expression on his face and his feet in a tub of water, as if to concentrate on the scenic liturgy. This scene refers to a practice observed by religious Jews. To stop themselves from falling sleep during a night vigil and to concentrate more fully on prayer, they kept their feet in cold water. This would probably have needed to be explained to the slick European Granovsky, who did not speak Yiddish and knew little about life in the Pale. As the subsequent course of events was to show, Granovsky became increasingly irritated by what he regarded as the artist "taking liberties", quite unaware that Chagall’s unusual images were bestowing immortality on their prototypes. The murals invested the auditorium with features that made it resemble the interior of a temple. The

но обращавшимся со всеми эпохальными веяниями в культуре. Но даже хорошо знакомых с шагаловским творчеством людей его свобода в «еврейских фресках» ошеломляет. С величайшей непринужденностью художник предъявил «городу и миру» интимную автобиографию, сумев сделать ее квинтэссенцией народного бытия. Искусство, произросшее на национальной почве, благодаря акценту стократ усилило свое общемировое звучание. Во время создания реальные персонажи самого большого панно «Введение в еврейский театр» были молодыми, полными сил и надежд людьми. Мы теперь хорошо знаем их имена и судьбы. Блестит очками тридцатидвухлетний Абрам Эфрос, ураганом врываясь в храм искусства с Шагалом-«дитятей» на руках. Их встречают хмурый режиссер Грановский и малорослый актер Хаим Крашинский со стаканом чая. Далее следует мизансцена с Соломоном Михоэлсом и длинношеим дирижером Львом Пульвером в окружении безвестных музыкантов. Среди изображенных посетители узнавали актрис Сарру Ройтбаум и Иду Абрагам, драматурга Икецкеля Добрушина и других современников.

Михоэлс появляется на длинном полотнище не один раз — с его именем традиционно связывают три фигуры. Сценические образы актера представлены в облике персонажа в картузе, играющего на скрипке с порванными струнами, и в самозабвенно пляшущей фигуре в центре. В третий раз Михоэлс в партикулярном платье — кургузом пиджачке и шляпе — помещен позади белой коровы, парящей в пространстве в невероятном изгибе. Грановский также написан на панно не единожды. Встретив гостей, режиссер переместился на правый край композиции — он с надменным видом сидит на табуретке, опустив ноги в таз с водой, дабы сконцентрироваться на «сце-

Эскиз декорации к спектаклю «Мазлтов» по Шолом-Алейхему. 1920 Бумага на холсте, масло. 47,5 × 63,5

Sketch for a set in the play Mazel Tov based on Sholom Aleichem. 1920 Oil on paper mounted on canvas. 47.5 by 63.5 cm

Частное собрание, Париж

Private collection, Paris

Эскиз декорации к спектаклю «Агенты» по ШоломАлейхему. 1920 Бумага, гуашь, чернила, карандаш 25,4 × 34,6 Частное собрание, Париж

Sketch for a set in the play Agents based on Sholom Aleichem. 1920 Gouache, ink and pencil on paper 25.4 by 34.6 cm Private collection, Paris

sacral space of this theatre-cum-temple had lots of Hebrew characters and Jewish letters in most unexpected places. Written on scraps of paper and misspelt, these names and phrases set the tone for the "babel" so essential to the life of the people of the Book and so important for the structure of the murals. Thus, the belt of the acrobat standing on his head by the cow has the words "я балуюсь я" ["I(‘m) naughty I"]; on the inside of his leg is a scrap of paper with a list of famous writers, such as Mendele Mocher Sforim, Sholom Aleichem and others; the surnames of Efros, Chagall and Granovsky are written over the red segment above their heads (note also that they are written from left to right, and not right to left as they should be in Hebrew). These are but a few examples. The whole Chagall family is to be found here. The artist himself with his wife-muse Bella and their little daughter Ida are depicted as portraits, while their numerous Vitebsk and Liozno relations are present in the form of inscriptions in Yiddish. The names of his father and mother, grandfathers and grandmothers, uncles, sisters and brother are written in tiny letters round the geometrical patterns on the clown’s trousers of the flute player in the middle of the Introduction. As well as real people the nameless creators of folk art are also taking part in these festive celebrations — street musicians, circus performers and shtetl dwellers, to say nothing of wise goats, roosters, a cow and even a "Russian" pig.7 For the master from Vitebsk the universe revolved round weddings, the culmination of the lives of individuals and the whole people. The characters in this mystery play — the figures of the klezmer (popular musician), badchan (wedding jester) and svacha (woman dancing) — are allegories for different forms of crea-tivity, namely, Music, Drama and Dance. 7 The small scene in the lower right-hand corner of the Introduction to the Jewish Theatre murals in which a Vitebsk character in clown’s trousers is urinating next to a pig, is interpreted by Professor Ziva Amishai-Maisels as an artistic expression of Chagall’s contempt for and rejection of the Russian world.The pig, an unclean animal, personifies, in her opinion, the Russian peasant’s way of life. It must be said, that the numerous scenes of urinating in Chagall more likely testify to the growing power of the "materialbodily masses", to use another expression of Bakhtin’s, and not to simple negativism or mockery.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

нической литургии». Эта сценка отсылает к обычаям набожных евреев — чтобы случайно не заснуть во время ночных бдений и полнее сосредоточиться на молитве, они держали ноги в холодной воде. Скорее всего, ее смысл пришлось растолковывать лощеному европейцу Грановскому, не владевшему идишем и плохо знакомому с бытом живших за чертой оседлости. Как показало дальнейшее развитие событий, у Грановского копилось раздражение против «произвола» художника — ему было невдомек, что причудливые образы Шагала дарят бессмертие своим прототипам. Панно придали зрительному залу необыкновенные черты, роднившие его с интерьерами священных храмов. Сакральное пространство театра-храма насыщено еврейскими письменами, испещряющими самые неожиданные места и плоскости. Написанные без соблюдения правил, отрывочно, имена и фразы служат камертоном для словесного «гула», столь существенного в бытии народа Книги и столь важного в строе фресок. Так, на поясе акробата, стоящего на голове, можно прочесть: «я балуюсь я»; на листке, укрепленном на внутренней стороне ноги, перечислены имена знаменитых писателей: Менделе Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема и других; над головами Эфроса, Шагала, Грановского помещены их фамилии (следует упомянуть, что они написаны слева направо, а не справа налево, как полагается в еврейской письменности). И это только малая часть примеров. На панно присутствует вся семья Шагала: он сам и его муза — жена Белла с крохотной дочерью Идой представлены портретно, изобразительно, а вот многочисленная витебская и лиозненская родня поселилась в форме надписей на идише: имена отца с матерью, бабушки, дедушки, дядюшек, сестер, брата выписаны мельчайшими буковками вокруг геометрических узоров на клоунских штанах флейтиста в центре «Введения». Вместе с реальными персонажами в праздничном действе участвуют безымянные творцы фоль-

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

клорного искусства — музыканты, циркачи, местечковые обыватели, не говоря уж о мудрых козах, петухах, корове и даже «русской» свинье7. Стержнем вселенского бытия мастер из Витебска видел свадебные торжества — кульминацию жизни как отдельного человека, так и всего народа. Участники этой мистерии — типажные клезмер, бадхен, сваха — аллегорически олицетворяют виды творчества: Музыку, Драму, Танец. Воплощением же Поэзии стал сойфер — переписчик Торы, книжник, уединившийся в келье от шумного веселья. Каждому из них было отведено отдельное вертикальное панно, помещавшееся в простенках между окнами. Над головами аллегорических муз еврейского театра тянулся узкий фриз — скатерть свадебного стола с невероятными яствами: пасхальные халы соседствуют здесь с новогодними угощениями. Необходимо сказать, что встреча этих блюд на одном столе была абсо-

THE TRET YAKOV GALLERY

Марк Шагал на премьере балета «Алеко». Мехико, 1942 Marc Chagall at the opening night of the ballet Aleko. Mexico. 1942

The allegory for Poetry is the soifer, a copyist of the Torah, who has retired to his cell from the noisy merrymaking of the world. Each of these figures was the subject of a separate vertical mural, which was then placed in the space between the windows. Above the heads of these allegorical muses of the Jewish theatre ran a long narrow frieze showing a wedding table set with an extraordinary assortment of food including the paschal hala next to Jewish New Year dishes. These items would never be placed together on the table of a religious Jewish family, for each festival has its own special dishes. By showing them together Chagall was compressing the whole Jewish year, as it were, thus giving the event an all-temporal or extra-temporal dimension. The celebrations of this ordinary shtetl wedding unexpectedly include a ballet pas-de-deux performed by ethereal dancers on a square wall panel at the end of the hall; it is interesting that in My Life Chagall refers to them as a couple of acrobats on the stage.8 A written interpretation of the various subjects and images would take up many pages, so concentrated are the meanings, so multi-dimensional and convincing the associations, and so intriguing the puzzles presented by a number of scenes designed for flights of fantasy and free interpretation. Yet it must be said that Chagall’s Jewish murals are a source of enormous enjoyment, which derives not only from a profound understanding of the finer points of Jewish and world culture, but from a visual appreciation of their magical space and colour. The artist invites us to take a ride on the roller coaster of perception during which our mental optics must be capable of switching instantly from the minuscule letters of

В мизансцене в левом углу панно «Введение в еврейский театр», где витебский обыватель в клоунских штанах мочится вблизи свиньи, профессор Зива Амишай-Майзелс усматривает художественную артикуляцию пренебрежения и неприятия Шагалом русского мира: свинья, нечистое животное, воплощает, по мысли исследователя, уклад жизни русского крестьянства. Следует, однако, заметить, что многочисленные сцены телесных отправлений у Шагала имеют отношение к демонстрации, скорее, возрождающей мощи «материально-телесного низа», если прибегнуть к формулировкам Михаила Бахтина, а не к однозначному негативизму или издевательской насмешке.

The text of My Life, which existed in Russian, was translated into Yiddish and then into French. The French translation using both versions, Russian and Yiddish, was made by Bella Chagall (for more about the order in which the chapters in the autobiography appeared and their translation see: Harshav B. Marc Chagall and His Times: A Documentary Narrative. Stanford: Stanford University Press, 2004, pp. 70–166). In spite of the lack of the Russian original, the definition of "acrobats" for the figures in the murals Love on the Stage seems acceptable in the light of Chagall’s above-mentioned attitude to the circus.

лютно исключена в быту правоверных общин: ритуальное кушанье соответствовало одному-единственному празднику. Совместив их, Шагал словно спрессовал сезоны года, придав событию все- или вневременное измерение. В простонародных торжествах местечковой свадьбы неожиданно нашлось место балетному па-де-де, исполняемому бесплотными танцовщиками на квадратном панно торцевой стены зала; примечательно, что в «Моей жизни» Шагал пишет о них как о «паре акробатов на сцене»8. Словесное истолкование сюжетов и образов может занять не один десяток страниц — столь сконцентрированы здесь смыслы, столь многомерны и убедительны ассоциативные связи, столь интригующи загадки ряда мизансцен,

Пшеничное поле в летний полдень. 1942 Эскиз декорации для 3-го акта балета «Алеко». Бумага, гуашь, акварель, карандаш 38,5 × 57 Музей современного искусства, Нью-Йорк

Cornfield in Summer at Noon. 1942 Sketch for a set in Act 3 of the ballet Aleko. Gouache, watercolour and pencil on paper 38.5 by 57 cm Museum of Modern Art, New York

8 Как известно, текст «Моей жизни», существовавший на русском языке, был переведен

на идиш, а затем на французский. Перевод на французский с опорой на оба варианта, русский и идиш, был осуществлен Беллой Шагал (более подробно о последовательности возникновения глав автобиографии и об их переводах см.: Harshav B. Marc Chagall and His Times: A Documentary Narrative. Stanford: Stanford University Press, 2004. P. 70– 166). Несмотря на отсутствие русского оригинала, определение «акробаты» для персонажей панно «Любовь на сцене» вызывает доверие в свете упомянутого отношения Шагала к цирку. 9 Tairov’s name is mentioned in My Life; see Chagall M. My Life (translated from the French by

Elisabeth Abbot), New York, 1960, p.161. 10 Известия Витебского совета рабочих, крестьянских, солдатских депутатов, 1919, № 6,

10 января, с. 4 [Izvestia of the Vitebsk Soviet of Workers’, Peasants’, and Soldiers’ Deputies, 1919, no. 6, 10 January, p. 4]. 11 A letter from Hilla Rebay in Paris to Rudolph Bauer in Berlin dated 25 June 1930: "Yesterday,

in the […] Meyerhold Theater I noticed a man sitting off to one side. His glowing, changeable, devout and ecstatic face so fascinated me that I no longer looked at anything else, and I suddenly realised that he had to be Chagall": Harshav B. Marc Chagall and his Times: A Documentary Narrative, op.cit., see note 8, p. 355.

enigmatic inscriptions to the rhythm of the large geometrical planes that divide the compositions with bursts of Orphist, or is it Suprematist, light. Mention has already been made of Chagall’s important experience of working in small theatrical forms before he came to the Jewish theatre. In connection with his plastic experiments in the theatre during the second half of the 1910s there is one fascinating parallel, which has so far attracted insufficient attention. As well as Sudeikin’s painting in the Stray Dog Chagall must have been familiar with Alexandra Ekster’s work for the Moscow Chamber Theatre, which caused such a stir in the 1916/1917 season.9 Commissioned by director Alexander Tairov, she designed highly innovative sets for his production of Thamyras Cytharoede based on the drama by Innokenty Annensky, and also painted the theatre’s foyer, staircase and stage portal in her inimitable mixture of baroque and cubism. It was Ekster’s sets and murals that placed the Chamber Theatre’s among the leaders of the new experimental drama. In his struggle against the "false beards" and "psychological naturalism" of the realist theatre Chagall made use of the life-building potential accumulated by small variety forms. The experimental variety of the prerevolutionary theatre played an important role in the revolutionary

reforms of Vsevolod Meyerhold, who revolted against the theatre of Stanislavsky. Chagall sensed that he and Meyerhold had much in common and followed the reformer’s bold experiments carefully. As Commissar of Art he took steps to invite Meyerhold to accept the post of director at the Municipal theatre in Vitebsk; a report of their talks appeared in the local press.10 The artist and the director were personally acquainted and got on well: in the late 1920s Meyerhold asked for Chagall’s assistance in renting premises for a Paris tour by his theatre. Hilla Rebay, subsequently director of the Solomon Guggenheim Museum in New York, first saw Chagall at the Meyerhold Theatre in Paris in the spring of 1930. She was struck by the highly sensitive response to the production from a member of the audience with an unusually expressive face, who turned out to be Chagall.11 There was no direct collaboration between the two great men in Moscow in the early 1920s, unfortunately, although "happiness was so close at hand". Meyerhold was appointed director of Terevsat in the spring of 1922, by which time People’s Commissar Anatoly Lunacharsky had managed to get Chagall a visa for Berlin. A little earlier, before Meyerhold took up the post, Chagall was invited to Terevsat to design the stage sets and costumes for Dmitri Smolin’s play Comrade Khlestakov, based on motifs from Gogol’s Inspector General (the master later referred to these sketches mistakenly as designs for the Inspector General itself). It is worth noting that Chagall’s last piece of work for Terevsat provided the impulse for his famous cycle of illustrations to Gogol’s Dead Souls (1923–1925) in the "splendid remoteness" of Paris emigration. An underestimated impulse, yet the substitution of Leninist Russia for the Russia of Nicholas I and the translation of Gogol’s immortal collisions into the language of the modern day, so effective in Chagall’s series of etchings, go back to his theatre work, the designs for Smolin’s play, in which Khlestakov’s adventures were transposed to the land of the Soviet deputies. МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

рассчитанных на полет фантазии и свободу интерпретаций. Однако следует сказать, что еврейские панно Шагала даруют высокое наслаждение не только при глубочайших познаниях во всех тонкостях национальной и мировой культуры, но и при чисто визуальном погружении в их волшебное пространство и цвет. Сам художник беззаботно предлагает головокружительный перепад уровней восприятия: ментальная «оптика» зрителя должна мгновенно меняться при переходе от крохотных буковок таинственных надписей к ритму огромных геометризованных плоскостей, членящих орфеистическими? супрематическими? сполохами всю композицию. Выше уже говорилось о существенном опыте работы Шагала в малых театральных формах до его прихода в ЕКТ. В связи с отечественными театрально-пластическими экспериментами второй половины 1910-х годов хотелось бы выделить еще одну примечательную параллель, до сих пор не акцентированную исследователями. Помимо судейкинских росписей «Бродячей собаки», Шагал не мог не знать работу Александры Экстер для московского Камерного театра, вызвавшую восторженный резонанс в сезон 1916/17 года9. По заказу главного режиссера Александра Таирова художница создала новаторскую сценографию спектакля «Фамира Кифаред»

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Зачарованный лес. 1945 Эскиз декорации для 1-го акта балета «Жар-птица». Бумага, гуашь 38 × 63 Частное собрание, Париж

The Enchanted Forest. 1945 Sketch for a set in Act 1 of the ballet Firebird. Gouache on paper 38 by 63 cm Private collection, Paris

THE TRET YAKOV GALLERY

To be fair it must be said that the unknown playwright Smolin was not original. He was simply exploiting new trends in the theatre: ever since the beginning of the century producers had been updating stage masterpieces, transposing the action to the present day. Meyerhold is generally recognised as the finest exponent of this transposition: his production of Fernand Crommelynck’s The Magnificent Cuckold, the Belgian dramatist’s stylised mediaeval farce, caused a great stir and remains forever in the history of Lyubov Popova’s constructivist "machine". To return to the years 1920– 1921, it must be reiterated that Chagall followed Meyerhold’s experiments carefully, intuitively absorbing all the talented ideas of the day necessary for his own work. Meyerhold’s innovations known as "biomechanics" needed no explaining to him. We have already mentioned Chagall’s attitude to the circus and circus performers with their body art. It is not surprising that he should attribute the most active role in the emergence of the new Jewish theatre to the expressive grotesque and plastic metamorphosis that were ousting naturalism. The topsy-turvy pictures, the costumes and household objects spangled with "tiny birds and goats", and the appearance and acting of the cast were to be domina-ted by a kind of festive spirit that had nothing in common with dreary everyday routine. The boring harbinger of this rou-

tine, a tea towel, which Granovsky hung up to give a touch of authenticity to Reb Alter’s tea drinking scene in the one-act play Mazel Tov, infuriated Chagall. This marked the end of the romance between the artist and the director, as the master was to say later with sad irony in My Life. Chagall was never invited to the Jewish Chamber theatre again. Talks with the Moscow Habima Theatre also came to nothing. Yet the great painter’s art had such a powerful style-forming effect, that the development of the new national theatre was unthinkable without his work. His stage designs were being imitated, as the artist was to find out in Europe. At this point the theatre disappears from Chagall’s biography for many years to come. His only works for the stage were his paintings of costume designs for the ballet Beethoven Variations commissioned by Bronislava Nijinska in Paris (1932). This project, which did not materialise, provided the direction, as it were, for Chagall’s future work in the theatre. The designs were made for the celebrated choreographer and dancer of the Russian ballet school, who appeared in the Russian Seasons together with her brother Vaslav Nijinsky. The master’s real productions did not begin until the 1940s, in the New World, where he moved from France with his family to escape the Nazi genocide. In 1942, at the invitation of the American Ballet Theatre, Chagall designed the sets and costumes for the ballet Aleko. The libretto was based on Pushkin’s poem The Gypsies and the music made use of Tchaikovsky’s piano trio in A minor. The invitation was initiated by the choreographer and dancer LОonide Massine, a pupil of Diaghilev’s, who produced ballets for Diaghilev and inherited the fame of the Russian Seasons. Chagall had long since become a world celebrity, and his dominant role in the production did not give rise to either protest or surprise. The great World of Art traditions seemed to rise again on the stage: it was a musical ballet production, but its organic creation was in the Diaghilev style, involving the close everyday cooperation of designer and producer. In a

по драме Иннокентия Аненнского и расписала в свойственном ей барочно-кубистическом стиле фойе, лестницу театра и портал сцены. Экстеровские декорации и фрески обеспечили триумфальное выдвижение Камерного в лидеры нового театрального процесса. Жизнестроительный потенциал, накопленный малыми эстрадными формами, Шагал использовал в борьбе с «фальшивыми бородами» и «психологическим натурализмом» реалистического театра. В сторону декларативной условности двигался и профессиональный театр больших форм. В революционных реформах Всеволода Мейерхольда, восставшего против театра Станиславского, эстрадные эксперименты дореволюционного театра сыграли весомую роль. Шагал чутко уловил соприродность своей и мейерхольдовской дерзости и сочувственно следил за деятельностью реформатора. В бытность «комиссаром искусств» он предпринял ряд шагов по приглашению Мейерхольда на пост режиссера Городского театра в Витебске; в местной прессе появилось сообщение об их переговорах10. Художник и режиссер, знакомые лично, дружелюбно относились друг к другу: в конце 1920-х годов Мейерхольд просил Шагала посодействовать в аренде помещения для гастролей его театра в Париже. Хелла Рибей, впоследствии многолетний директор Музея Соломона Гуггенхайма в Нью-Йорке, впервые увидела Шагала на мейерхольдовских постановках в Париже весной 1930 года — ее поразило живейшее реагирование на спектакль одного из зрителей с необыкновенно выразительным лицом: им оказался Шагал11. В Москве начала 1920-х годов до прямого сотрудничества двух ве-

ликих людей, к сожалению, дело не дошло, хотя «счастье было так близко» — Мейерхольда назначили главным режиссером Теревсата весной 1922 года, но нарком Анатолий Луначарский уже сумел устроить Шагалу визу в Берлин. Немного ранее, до прихода Мейерхольда, Шагал был приглашен в Теревсат для оформления пьесы Дмитрия Смолина «Товарищ Хлестаков», написанной по мотивам «Ревизора» Гоголя (впоследствии по памяти мастер ошибочно называл эти эскизы сценографией классического «Ревизора»). Примечательно, что последняя теревсатовская работа послужила несомненным импульсом к созданию знаменитого цикла иллюстраций к поэме Гоголя «Мертвые души» (1923–1925) в «прекрасном далеке» парижской эмиграции. Импульсом недооцененным — ведь смешение времен николаевской и ленинской России, переложение бессмертных коллизий гоголевской поэмы на язык злободневности, столь эффектные в

Эскиз костюма к балету «Жар-птица». 1945 Бумага, карандаш, акварель 45,5 × 28 Частное собрание, Париж

Costume sketch for the ballet Firebird. 1945 Pencil and watercolour on paper 45.5 by 28 cm Private collection, Paris

letter to New York from Mexico City, where the ballet was prepared and the premiere took place, Chagall wrote: "I hope that my dear friends and all other friends in America will see this ballet, which I made thinking not only about the Great Russia, but also about us Jews…"12 The artist worked on the huge backdrops from dawn to dusk, as he had in Moscow many years ago, while Bella Chagall supervised the execution of the costumes, also painted by hand. After the premiere of Aleko she wrote to the same people: "Chagall’s decorations are burning like the sun in heaven. And the whole ballet Chagall’s spurts with light and joy."13 Researchers note that in his grandiose panel for act 3 of the ballet Chagall the figurativist went beyond the tense colour compositions of such masters of American abstract expressionism as Mark Rothko, Adolph Gottlieb and Barnett Newman.14 Igor Stravinsky’s Firebird ballet continued Chagall’s collaboration with the American Ballet Theatre. The artist’s common-law wife, Virginia Haggard, recalled her husband’s work in the summer of 1945 at their house on Long Island: "he listened to the music all day long in the big bedroom upstairs where he worked and at once he began to float in the Stravinsky element, completely tuned in to its mysterious archaic strength. He started sketching feverishly, jotting down vague ideas, sometimes in colour, sometimes in pencil. These were barely more than abstract shapes, movements, masses. They contained the living seed that would grow into birds, trees and monsters."15 The New York premiere in the autumn of 1945 was a resounding success. Chagall was associated with two more productions. In 1958 he was invited by the Grand Opera in Paris to design the sets and costumes for Ravel’s ballet Daphnis and

9 Имя Таирова упомянуто в «Моей жизни» (Шагал М. Моя жизнь. С. 155). 10 Известия Витебского Совета рабочих, крестьянских, солдатских депутатов. 1919. № 6. 10 января. С. 4. 11 Письмо Хиллы Рибей Рудольфу Бауэру из Парижа в Берлин, 25 июня 1930 года: «Вчера, в мейерхольдовском театре, я заметила сидящего сбоку человека. Его оживленное, изменчивое, благоговейное и экстатическое лицо заворожило меня так, что я больше не могла смотреть ни на что другое, и вдруг я поняла, что это должен быть Шагал» (цит. по: Harshav B. Marc Chagall and His Times: A Documentary Narrative. Р. 355; пер. А.Шатских).

A letter from Chagall in New Mexico to the writer Yosef Opatoshu in New York dated 10 September 1942. See Harshav B. Marc Chagall and His Times: A Documentary Narrative, op. cit., see note 8, p. 519.

13 A letter from Bella Chagall in Mexico to the Opatoshus in

New York [September 1942]. See Harshav B. Marc Chagall and His Times: A Documentary Narrative, op.cit., see note 8, p. 520. 14

See: Bohm-Duchen M. Chagall. London, Phaidon, 1998, p. 258.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Chloё. The premiere of Mozart’s opera The Magic Flute with sets and costumes by Chagall took place on the stage of the Metropolitan Opera in New York (1967). All Marc Chagall’s productions abroad were musical spectacles, all were engendered by his painting and enchanted audiences by their unexcelled use of colour. The traditions of the Russian Seasons were also continued thanks to the resounding success of the sets and costumes, which were and still are referred to as Chagallian, after their main creator. His Russian years provided Chagall with a vector for more than just stage design. The transformation of

Плафон ГрандОпера. Париж. 1964 Ceiling of the Paris Opera. Paris, 1964

15 Haggard V. My Life with Chagall: Seven Years of Plenty with the Master as Told by the Woman

Who Shared Them. New York, Donald I.Fine, 1986. Quoted from Bohm-Duchen M. Chagall. London: Phaidon, 1998, p. 272.

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

цикле шагаловских офортов, восходили к его театральной работе, оформлению пьесы Смолина, где похождения Хлестакова были перенесены в Совдепию. Справедливости ради следует сказать, что безвестный литератор Смолин оригинальным не был, он просто использовал новые тенденции в театральном деле: с начала ХХ века постановщики актуализировали сценические шедевры, развертывая их действие в сугубо современном антураже. Пик актуализации, как известно, был достигнут Мейерхольдом: спектакль по пьесе «Великодушный рогоносец» Ф.Кроммелинка, стилизованной бельгийским драматургом под средневековые фарсы, прогремел и навеки остался в истории благодаря конструктивистской «машине» Любови Поповой.

Возвращаясь к 1920–1921 годам, повторим, что Шагал сочувственно следил за новаторством Мейерхольда — и, как обычно, интуитивно впитывал все талантливые веяния эпохи, необходимые ему для собственного творчества. Новация Мейерхольда, получившая название «биомеханика», для него была родной — выше говорилось об отношении Шагала к цирку и циркачам с их телесным творчеством. Немудрено, что наиболее действенную роль в возникновении нового Еврейского театра Шагал отдавал экспрессивному гротеску, пластическим метаморфозам, упразднявшим натурализм. В перевернутых вверх тормашками изображениях, в усеянных «птичками и козликами» костюмах и бытовых предметах, в облике и игре актеров должна была царствовать праздничная условность, не смевшая иметь ничего общего с серыми буднями. Вспышку ярости вызвал у Шагала скучный посланец этих будней — настоящее полотенце, которое Грановский велел повесить для правдоподобия в сцене чаепития Реб Алтера в миниатюре «Мазлтов». Роман художника с режиссером на этом закончился, как впоследствии об этом с печальной иронией сказано в «Моей жизни». Шагала больше не звали в Еврейский камерный театр. Переговоры с московской «Габимой» также ни к чему не привели. Однако искусство великого живописца обладало столь мощным стилеобразующим воздействием, что развитие нового национального театра было немыслимо без учета шагаловского творчества. Его сценическим работам подражали — художнику пришлось узнать об этом уже в Европе. Театр на многие годы ушел из биографии Шагала. Единственной работой за десятки лет стали эскизы декораций и костюмов для балета «Бетховенские вариации» по заказу Брониславы Нижинской в Париже (1932). Этот не увидевший сцены проект словно задал направление будущей театральной работе Шагала. Эскизы были созданы для выдающегося хореогра-

фа, воспитанницы русской балетной школы, некогда танцовщицы в спектаклях Русских сезонов, где она выступала вместе с братом, Вацлавом Нижинским. Реальные постановки мастера начались лишь с 1940-х годов в Новом Свете, куда он приехал с семьей из Франции, спасаясь от нацистского геноцида. В 1942 году по приглашению Американского театра балета (American Ballet Theater) Шагал оформил балет «Алеко». Либретто было основано на поэме Пушкина «Цыганы», а в музыке использовалось «Трио» Чайковского. Инициатором приглашения Шагала был хореограф и танцовщик Леонид Мясин, воспитанник Дягилева, постановщик балетных спектаклей дягилевской антрепризы и прямой наследник славы Русских сезонов. Шагал уже давно стал мировой знаменитостью, и ни у кого не вызывала ни протеста, ни недоумения его доминирующая роль в спектакле. В постановке словно воскресли великие мир-искуснические традиции: это был музыкальный балетный спектакль, а органический процесс его создания протекал по-дягилевски, в тесном ежедневном сотворчестве художника и постановщика. В письме в Нью-Йорк из МехикоСити, где готовился балет и была сыграна премьера, Шагал писал: «Я надеюсь, что мои дорогие друзья и все остальные друзья в Америке увидят этот балет, который я делал, думая не только о великой России, но и о нас, евреях…»12 Художник с утра до вечера — как некогда в Москве — работал над огромными задниками, а Белла Шагал руководила созданием костюмов, также расписанных вручную. После премьеры «Алеко» она сообщала тем же адресатам: «Шагаловские декорации пылали как солнце в небесах. И весь балет был пронизан потоками света и радости»13. Исследователи отмечают, что в грандиозном панно к 3-му акту балета с двумя расплавленными световыми дисками Шагал-

Триумф музыки. 1966 Панно Холст, масло 1100 × 900 Метрополитен-опера, Нью-Йорк

The Triumph of Music. 1966 Panel Oil on canvas 1100 by 900 cm Metropolitan Opera, New York

the theatre into sacral space, first achieved by him with the paintings in the Moscow Jewish Chamber Theatre, became a characteristic feature of his new works. Successors to the Jewish murals are his canvases for the London Watergate Theatre (1950), his ceiling at the Paris Grand Opera (1964), and his paintings in the foyers in the Frankfurt Opera House (1959) and the Metropolitan Opera in New York (1966). In his first project for a theatre building since 1920 Chagall refers back directly to his circus artistes: one of his two canvases for the small experimental Watergate Theatre in London is actually called The Blue Circus (1950, now in the Tate Gallery, London).

His huge panel for the Frankfurt Opera House is entitled Commedia dell’ Arte. Yet this purely theatrical phenomenon is also based on circus imagery. We see a gala performance in a circular arena by Chagall’s beloved acrobats, clowns, animal trainers, gymnasts and riders. And it is they who are the real creators of the spectacle — the lifebuilding art of the circus is proclaimed here by a master of the quintessential theatre. In 1963–1964 the French Minister of Culture, Andre’ Malraux, aroused a storm of protest by inviting a non-French artist, Chagall, to paint the ceiling of the country’s greatest theatre, the Grand Opera. This was a repetition of an earlier

Письмо Шагала писателю Иосифу Опатошу в НьюЙорк из Мехико, 10 сентября 1942 года (цит. по: Harshav B. Marc Chagall and His Times: A Documentary Narrative. Р. 519; пер. А.Шатских).

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

situation that took place in Paris in the second half of the 1920s, when many people were unhappy that the dealer Ambroise Vollard had commissioned Chagall to illustrate La Fontaine’s Fables. Fancy entrusting that to a foreigner! However, as in the case of Chagall’s etchings for the Fables, which were soon recognised as masterpieces, after its opening the ceiling at the Paris Opera aroused a new storm, but this time of admiration, and even those who had opposed inviting Chagall were forced to acknowledge his great triumph. Among the allegories of Dance and Music on the "firmament" of the French temple of art was a wedding feast clearly taking place in Vitebsk … Fate produced a remarkable ending to Chagall’s work for the theatre. His first major work was the murals

Письмо Беллы Шагал супружеской чете Опатошу из Мехико в Нью-Йорк [сентябрь 1942] (цит. по: Harshav B. Marc Chagall and His Times: A Documentary Narrative. Р. 520; пер. А.Шатских).

Марк Шагал пишет панно для плафона Гранд-опера. Париж, 1963 Marc Chagall painting a panel for the Paris Opera ceiling. 1963

Марк Шагал работает над макетом плафона Гранд-Опера. 1963

См.: Bohm-Duchen M. Chagall. London: Phaidon, 1998. P. 258.

15 Haggard V. My life with Chagall: Seven Years of Plenty with

the Master as Told by the Woman Who Shared Them. New York: Donald I.Fine, 1986 (цит. по: Bohm-Duchen M. Chagall. London: Phaidon, 1998. P. 272; пер. А.Шатских).

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Marc Chagall working on a model of the Paris Opera ceiling. 1963

THE TRET YAKOV GALLERY

фигуративист предвосхитил напряженные цветовые композиции мастеров американского экспрессивного абстракционизма Марка Ротко, Адольфа Готтлиба и Барнетта Ньюмана14. Ба лет «Жар-пти ца» Иго ря Стравинского продолжил сотрудни че ст во Ша га ла с Аме ри кан ским те а т ром балета. Тог даш няя граж дан ская же на ху дож ни ка, Виргиния Хаггард, вспоминала о ра бо те му жа ле том 1945 го да в до ме на Лонг-Ай лен де: «Он слу шал му зы ку це лы ми дня ми на про лет, ра бо тая в боль шой спальне на втором этаже дома, и сра зу же про ник ся со зву чи я ми Стра вин ско го, це ли ком под пав под обаяние их загадочной архаической силы. Он набрасывал эски зы го ря чеч но, ино гда кра сками, иногда карандашом, стараясь ух ва тить не яс ные еще идеи. Это были наброски едва ли более де таль ные, чем про сто аб ст ракт ные фор мы, ди на мич ные мас сы. Однако это были семена, развившиеся затем в птиц, деревья и чудищ» 15. Нью-йор кская пре мье ра осенью 1945 года вызвала шквал восторженных отзывов. До конца жизни Шагалу довелось создать еще два спектакля. В 1958 году по приглашению Грандопера в Париже он стал художником балета «Дафнис и Хлоя» на музыку Равеля. Премьера оперы «Волшебная флейта» Моцарта в шагаловской сценографии состоялась в Метрополитен-опера в 1967 году. Все зарубежные постановки Марка Шагала были музыкальны-

ми спектаклями, рожденными творческим воображением художника и представляли собой непревзойдеживописью нные по колориту красочные феерии. Традиции Русских сезонов нашли продолжение в том, что благодаря декорациям и костюмам спектакли имели оглушительный успех и носили устойчивое название «шагаловских» — по имени их главного творца. Русские годы задали вектор не только собственно сценографии Шагала. Преображение театрального помещения в сакральное пространство, которое впервые было достигнуто им с помощью росписей в московском ЕКТ, стало характерным и для новых работ. Наследниками еврейских панно явились полотна для лондонского театра Уотергейт (1950), плафон парижской Гранд-Опера (1964), росписи в фойе Оперы во Франкфурте-на-Майне (1959) и в фойе Метрополитен-опера в Нью-Йорке (1966). В первой после 1920 года работе для театрального здания Шагал непосредственно отсылал к образам цирка: один из двух холстов для небольшого экспериментального театра Уотергейт в Лондоне так и назывался «Голубой цирк» (1950; ныне в Тейт галерее, Лондон). Огромное панно для Оперы во Франкфурте-на-Майне носит титул «Commedia dell’ Arte». Однако этот сугубо театральный феномен был воплощен художником также в образах цирка. На полотне зритель видит гала-выступление на круглой арене излюбленных шагаловских акробатов, клоунов, дрессированных зверей, гимнастов, наездниц. Они и являются подлинными творцами зрелища — жизнестроительное искусство цирка провозглашается мастером квинтэссенцией театра. В 1963–1964 годах бурю негодования вызвала инициатива министра культуры Франции Андре Мальро, предложившего «нефранцузу» Шагалу создать новый плафон главного национального театра — парижской Гранд-опера. Повторилась давняя ситуация, имевшая место во второй полови-

не 1920-х годов: тогда в парижской среде было много недовольных тем, что маршан Амбруаз Воллар заказал Шагалу иллюстрации к «Басням» Лафонтена — работа над классикой французской литературы была поручена иностранцу! Однако, как и в случае шагаловских гравюр к лафонтеновским басням, быстро признанных шедеврами, плафон ГрандОпера после открытия вызвал новую бурю — теперь уже восторга, и даже противники приглашения Шагала признали его великую победу. На «небесах» французской театральной святыни среди аллегорий Танца и Музыки нашлось место свадебным торжествам, явно происходящим в Витебске… Удивительным кольцом зарифмовала судьба театральную деятельность Шагала. Его первой всеобъемлющей работой были панно и сценография для московского Еврейского театра, последней — росписи и сценография для космополитической Метрополитен-опера. За несколько месяцев до премьеры «Волшебной флейты» Моцарта, в театре были торжественно открыты колоссальные панно Шагала. Впечатляющие красочные симфонии, словно воплотившие эмоциональную мощь и гармонию Музыки, преображают не только пространство фойе. Хорошо видные сквозь стеклянные стены здания, панно иррадиируют во внешний мир, служа своеобразным задником для всей площади Линкольн-центра — она и становится подмостками, магическими шагаловскими подмостками, где упразднены различия между искусством и жизнью и где все мы являемся действующими лицами в праздничном театре бытия.

Марк Шагал за работой над панно «Истоки музыки». Париж, 1965– 1966 Marc Chagall working on The Origins of Music panel. Paris, 1965–1966

and sets for the Moscow Jewish Theatre, his last murals and sets for the cosmopolitan Metropolitan Opera in New York. Chagall’s colossal murals for the Opera House were opened a few months before the premiere of Mozart’s Magic Flute. These impressive symphonies in colour, the living embodiment of the emotional power and harmony of Music, not only transform the space of the foyer. Clearly visible through the glass walls of the building, the murals radiate into the outside world, serving as a kind of backcloth for the whole of Lincoln Center square. The square also becomes a kind of stage, one of Chagall’s magical stages, where the difference between art and life disappears and we are all actors in the festive theatre of life.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

3 Пасха. Фрагмент

3 The Passover. Detail

О позднем Шагале Мерет Мейер

Я думаю, сейчас пойди я даже вспять – я все равно уйду вперед… М. Шагал. «К вратам высот» 1

Хотя французская критика уже несколько лет называет поздние работы Марка Шагала «повторами», считает их «декоративными» и «коммерческими» и больше ценит новаторство его ранних произведений, созданных в России, публика относится к его творчеству иначе. Каждая новая выставка чем-то обогащает зрителя, и поздние произведения мастера по силе воздействия не уступают ранним. Этот зрительский интерес подтверждается, с одной стороны, растущим числом посетителей, а с другой – все увеличивающимся количеством заявок на организацию выставок Шагала во всем мире. Естественно, в разных странах, имеющих свои исторические и национальные особенности, поздний Шагал воспринимается по-разному. Кому-то особенно импонирует сияющий колорит или изобразительные мотивы – роскошные букеты и влюбленные пары, кого-то восхищает «Библейское послание»; однако все стороны позднего творчества художника объединяет устремленность к мировой гармонии. кончательное возвращение в 1948 году во Францию после вынужденного бегства в США, где он прожил несколько лет, решительным образом повлияло на живопись Шагала. Он не просто завершил начатые в Америке работы, но внес в них умиротворенность и радость, которые отныне навсегда утвердятся в его манере. Интересно отметить, что места, где он жил с 1941 по 1945 год, не отразились запоминающимися образами в созданных в США произведениях. В то же время театральные работы, сделанные для Американского театра балета в НьюЙорке – декорации и костюмы к спектаклям «Алеко» (1942) и «Жарптица» (1945), – увлекли художника и повлияли на его дальнейшее творчество. Уже в молодые годы Шагал продемонстрировал живое и нетривиальное понимание пространства.

Марк Шагал. Ангел над крышами: Стихи. Проза. Статьи. Выступления. Письма/ Пер. с идиша Л. Беринского. М., 1989. С. 31.

Первые декорации, исполненные в 1920 году для Еврейского камерного театра в Москве, – панно знаменитой «шагаловской коробочки» – являются свидетельством его фантастической тяги к художественной новизне. Это, по сути, стало его «Gesamtkunstwerk», смело и свободно объединив четыре искусства: Музыку, Танец, Театр и Ли-

Пасха. 1968 Холст, масло 160,3 × 159,5 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду

The Passover. 1968 Oil on canvas 160.3 by 159.5 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou

тературу. Выполненные двадцать с лишним лет спустя декорации для американской сцены позволили Шагалу углубить связь живописного пространства с «пространством» положенной на музыку поэзии и хореографии. Художнику представились новые возможности для широкомасштабного театрального синтеза: соединения декора и движения на разных планах одной и той же сцены. Этот опыт сыграл свою роль в возникновении идеи, которая завладела Шагалом по возвращении во Францию, – идеи создания универсального искусства. После войны Шагал чувствует потребность «объять» целиком всю Европу, которую он вынужден был спешно покинуть. Возвратившись в Старый Свет, духовным и живописным языком которого он овладел в совершенстве, художник ощущает себя ближе к своей родине – России. Многочисленные персональные выставки в различных странах Европы свидетельствуют о его потребности выразить свою любовь к ней и радость воссоединения. Но одну из стран Шагал все же избегал: он решил, что никогда больше не ступит на землю послевоенной Германии, хотя не отказывался от выставочных и издательских проектов в немецкоязычных странах, которые в итоге немало способствовали всемирной известности мастера. Прожив около года близ Парижа, в Оржевале, художник затем избирает местом жизни и работы Лазурный берег, свет и природа которого сразу же нашли отражение в его творчестве. Живопись Шагала становится более чувственной; формы, иногда упрощенные, делаются раскованней и уверенней, приобретают одновременно плотМАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

The Revealing of the Later Works by Marc Chagall: 1948–1985 Meret Meyer

Авраам 4 и три ангела. Фрагмент Abraham and 4 the Three Angels. Detail

At present it seems to me Even if I draw back I go ahead…1

Some years ago the French critics reviewed the later work by Chagall as being repetitive, decorative and commercial. They placed greater homage and importance on the artistic innovation of his earlier work produced in Russia, and his first visit to Paris (1911–1914). Conversely the public, though, do not share the same opinion. At each successive exhibitions, the majority of viewers appear to universally agree that the later works from the artist's vaste œuvre are part of a harmogenized continuum which predicate and conclude his entire works. Evidence is partly due to the number of major inclusions of post 1945 works in exhibitions throughout the world. Countries have increasingly demanded a holistic overview of his episodic creative output. Each country receiving a Chagall exhibition relates to it with their own historic and national perogatives. What Chagall does, by radiating his exquisite colour combinations and iconographical elements provides and emphathizes the different needs for the ever changing generations of viewers. Iconographical elements like exuberant flower bouquets, lovers and biblical interpretations are imbued with a universal language of peace, and consequently many diverse cultures find significant reference points in his work. e returned to France in 1948, after living for several years in exile in the United States due to the Nazi occupation of Europe. This adopted country France had always had a decisive influence on his work. His reabsorption of French culture afforded him the latitude to reinvent the serenity which his works had

possessed prior to his forced departure. The works produced in the United States did not reflect this new environment. There are though one or two exceptions, like Cranberry Lake, but austensibly the paintings are images of Russian pastoral landscapes. This is not the case when absorbing the French interior before and after exile. It is as if Chagall re-

Авраам и три ангела. 1960–1966 Холст, масло 190 × 292 Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала», Ницца

Abraham and the Three Angels. 1960–1966 Oil on canvas 190 by 292 cm Muse’e National Message Biblique Marc Chagall, Nice

1 Verses from Marc Cha-

gall’s poem, Seul est mien, 1945–50.

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

mained in a state of limbo, unable to communicate verbally with the vernacular and hence suffered from the lack of communication with the cultural world of Europe. America did though provide the ambiance for the commissioning of ballet costumes and scenery for "Aleko" by the New York Ballet Theatre in 1942 and in 1945 "The Firebird" (Fore^t enchante’e, 1945). In Chagall's earlier works for the Jewish Theatre in Moscow in 1920 the interpretation of space and the synthesis of Music, Theatre, Dance and Literature was one of the most innovative concept to influence 20th century art. These ideas would later resonate throughout the world. The magical and monumental scenery of the Jewish Theatre created on canvas for the "Chagall box" is witness to his fantastic artistic innovations, a "Gesamtkunstwerk" or total theatre. Chagall's works for the American stage are a means to elaborate pictoral space with the "space" provided conceptually and physically by musical and choreographical libretto coupled with the interaction of dancers. The simultaneous relationships of scene and movement on diverse planes incapsulated within the same scene were reminiscent of his Russian experiments and certainly contributed to enriching choreographic language in America. This also provided Chagall a platform towards a new monumentality later seen in many of the works produced in France. After the war, Chagall felt not only the need to reembrace France but the totality of Europe. In returning to the "old continent" he reinterpreted the mastering of light and shadow within a vocabulary of both the spiritual and pictorial. His return

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

coincided with considerable international recognition of Marc Chagall as a major classical modernist. These undertakings were nurtered by great European museums but also carefully monitored by the artist and his daughter Ida. This manifested itself in very substantial international exhibitions, commissions and publications throughout Europe. The exception was Germany where Chagall consented to exhibitions and agreed to new editorial publications which undoubtedly expanded his profile but for the rest of his life he refused to return to that country. After a period of almost a year at Orgeval, Chagall chose to live in Cote d'Azur. The crystalline light and sumptuous vegetation were instantly absorbed and reflected in his work. His paintings became more sensual, forms adopted a gracious ease being wider and sometimes becoming more reductive (Le divan, 1950). Also the density and luminosity by the introduction of saturated colour without light became manifest (Le Monstre de Notre-Dame, 1953). From this period onward, the concern with the alliance between light and colour is critical in most of his work. His palette finally liberates itself in a symbolic and transcendent expression which the artist had strived to establish in France in the 1920's. As early as the 1950's, the artist concentrated on a lucidity and rhythmic relationship between form and increased depth, constructed by infinite and numerous little brushmarks. This technique, used by other modernists, can be seen as both impersonal and abstract (La famille, 1977). He nevertheless repeatedly concerned himself with a personal interpretation of the concept of "chemistry". By this Chagall referred to as the reason to be, and an essential essence for an artist: In the course of recent years, I have often spoken of the so-called chemistry of authentic color, and of matter, as providing the measure of authentic3 Падение Икара. 1974– 3 The Fall of Icarus. 1977 1974–1977 Холст, масло Oil on canvas 213 × 198 213 by 198 cm Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду

Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou

Возвращение блудного сына. 1975–1976 Холст, масло 162 × 122 Частное собрание, Париж

The Return of the Prodigal Son. 1975–1976 Oil on canvas 162 by 122 cm Private collection, Paris

ность и блеск («Диван», 1950). Все это благодаря сочетанию насыщенных красок и щедрого света («Химера Нотр-Дам», 1953). С этого времени художник концентрируется на связи между формой, цветом и светом, в каждой новой работе совершенствуя их гармонию. Он, наконец, освобождает свою палитру от тех ностальгических и символических мотивов, которые были необходимы ему для утверждения своей культурной самобытности в 1920-е годы, после переезда во Францию.

Начиная с 1950-х годов внимание художника направлено на уяснение ритмики форм и углубление пространства, сотканного из казалось бы абстрактных и безличных мазков («Семья», 1977). Тем не менее в этом проявился личный стиль мастера, та «химия», о которой он говорил, имея в виду саму сущность художника, смысл его существования: «В течение этих последних лет я часто говорил о «химии» подлинного цвета и о материале как мере подлинности. Обостренный взгляд способен постичь подлинный цвет, МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Мастерская в Сен-Поле. 1967 Холст, масло. 162 × 105

The Studio at Saint-Paul. 1967 Oil on canvas. 162 by 105 cm

Частное собрание, Париж

Private collection, Paris

ity. An especially sharp eye can recognize that an authentic color, like authentic matter, inevitably contains all possible techniques. It has also a moral and a philosophical content.2 The painting lives as an awakening, thanks to a point of departure and explodes in all the senses. This new liberty reveals the earthly character of his art. The material begins to awaken and even burst forth from within. The layers of colours are superimposed so as to confront the eye with the density and transparency of outlined shadows, carefully modelled or arbitrarily indefinite, matt brilliant tender and nervous, dense and smooth. The nuances between gentleness and violence express themselves as tenants of the same whispering. When one adheres one of the numerous flower paintings (see e.g. L'Atelier de Saint Paul, 1967; Le couple au-dessus de Saint Paul, 1968) which often dominate the canvases of the later works, a strong suggestion of abstraction is evident, as if an independence with regard to nature has taken place and a freedom of representation becomes superfluous. The painter penetrates the interior of the physical and visual substance into the very heart of the image. The freedom that colour affords him often approaches the boundaries of representativity. Chagall masters a pictorial universe which adheres to its own laws. This inversion of reality provides for a lexicon of imagery far more convincing than rigid logic. He shows how strange and credible new world can appear and be rejuvenated through the «Gestalt» of magical realism which has little to do with representation or naturalism. The work is a consistent rejection of the observable world, conversely naturalism is, by definition anathema. Chagall was also profoundly hostile towards non representational art. Though he was acutely aware of the underligning aesthetic objectives of abstract Expressionsim, and was able to absorb and marry the forms and techniques advocated by the movement, like Cubism or any other ideological struc2

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Marc Chagall, "Why have we become so anxious?", in: Bridges for Human Understanding, ed. by John Nef. New York: University Publishers, 1964, p. 118.

ture, he consistently refuted any adherence to a fixed manifesto. Like Picasso and Matisse the great modernists dabbled close to the edges of abstraction but their works always remained rooted within the ambit of the figurative. Chagall's interest in tactile malleable substances was by no means new. Since the painter was introduced to the world of ceramics (Flowers, 1951) as well as sculpture, stained glass, engraving and mosaic, dialogue with the plasticity of material was incorporated into his extensive repertoire of creative expression. He carefully selected the potential of various materials within the richness and uniqueness of French soil and its geology. He internalized the unique riches of clay and stone from the South of France as well as the renowned glass making tradition of the region. The artist experiences a freedom to identify and harmonize with each medium and to succeed in internalizing each material. As with the other great modernists of his time who now lived in the South of France, he was capable of absorbing a spectrum of diverse practices, conquering the different techniques and reflecting a serenity within a rapport of a new landscape. Modernism in 1950's France concerns itself with the disintegration of fixed disciplines. This ultimately nurtured, for Chagall further and future dimension to enrich his later painting. Matter is expressed in the same breath as form. Beyond the essential message Chagall continually wished to reveal, the artist nourished the transposition of painting into a series of works which generated an entire generation of new literary pieces. During the course of several years a series of paintings entitled the «Biblical Message» were produced and presently exist in several collections. Chagall was equally drawn to reflect and adapt mural techniques which allowed him to explore the possibility of space. It manifests itself in the commission for the great ceiling of the Paris Opera in 1963 as well as in the mural paintings of Lincoln Center, New York in 1966. This constitutes an overall circular vision, and an approach to

В небе над Оперой. 1980 Цветная литография. 116 × 75,5

In the Sky above the Opera. 1980 Colour lithography. 116 by 75.5 cm

Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала»

Muse’e National Message Biblique Marc Chagall

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

который , подобно подлинному материалу, непременно содержит в себе все возможные техники. В нем заключено также и философское и моральное содержание»2. Благодаря новой «исходной точке» живопись обновляется, оживает, в полном смысле слова взрывается. Эта новая свобода подчеркивает земной характер искусства Шагала. Оживает, взрывается, выплескивается и сам материал; слои краски накладываются один

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

на другой, изумляя глаз густотой и прозрачностью теней, вольной игрой мазков – матовых, блестящих, нежных, нервных, гладких, шероховатых, – передающих всю гамму от кротости до ярости и рождающихся из еле различимых, легких, как шепот, прикосновений. В многочисленных букетах цветов, которые часто играют глав2

Marc Chagall, "Why have we become so anxious?", in: Bridges for Human Understanding, ed. by John Nef. New York: University Publishers, 1964, p. 118.

THE TRET YAKOV GALLERY

Плафон Гранд-Опера. Окончательный эскиз. 1963 Бумага, акварель, гуашь, тушь, графитный карандаш, коллаж. 140 × 140 Частное собрание, Париж

Paris Opera Ceiling. Final design. 1963 Watercolour, gouache, Indian ink, graphite and collage on paper 140 by 140 cm Private collection, Paris

deepening for example the connection and the contrast between his Opera ceiling reflecting the vast universes of music and poetry and the architonic environmental structures and excessive ornamentation of a Roccoco building in Paris. His new experiences in the physicality of three dimension is witness to a preoocupation with space that the artist reintroduced in the Opera and also into his paintings. From 1949, works with clay and ce-

Проспект Победы в Ницце. 1967 Цветная литография 73 × 52

Victory Avenue in Nice. 1967 Colour lithography 73 b y 52 cm

Частное собрание, Париж

Private collection, Paris

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

ную роль в холстах позднего периода – «Мастерская в Сен-Поле» (1967), «Влюбленные над СенПолем» (1968), – поражает мощная стихия абстракции, художник как будто отстаивает свою независимость от натуры, теряет тягу к фигуративности. Он проникает в суть материала, постигает пределы возможностей, которые заложены в краске. Глубоко враждебный абстрактному искусству, Шагал тем не менее очень хорошо умеет подчинить его технические, формальные приемы собственному пониманию живописи, своим поискам абсолюта. Конечно, интерес художника к материалу не нов. С того момента, как живописец начинает заниматься керамикой («Цветы», пластина, 1951), скульптурой, витражом, гравюрой и мозаикой, он ведет «диалог» с материалом во всех плоскостях, которые допускают эти разные техники. Любовно выбирая материалы – глину, камень, стекло, – которые вызывают ассоциации с «богатствами» французской земли, художник показывает свое стремление к единению с ней. Освоив эти материалы, овладев разнообразными техниками, он тем самым доказывает, что без усилий вписался в новое окружение. Хотя во Франции начиная с 1950-х годов художественные течения и проповедуют смешение техник и включение чужеродных элементов в живопись (см. работы предтеч попарта), Шагал, чтобы обогатить свою живопись, использует эти «другие» средства иначе. Слово «материал» для Шагала так же свято, как слово «форма». К постоянному стремлению вкладывать в каждое произведение особый смысл добавляется желание транспонировать в живопись литературу: художник все более тяготеет к циклам, будь то в живописи или в книжной графике. Так складывается в течение многих лет знаменитое «Библейское послание», в свою очередь, состоящее из разных серий. Шагал также непрестанно размышлял о неких новых формах, связанных с «настенными» техниками, позволяющих обыграть пространство иначе, чем это

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Клоун с зеленой козой. 1967 Бумага, гуашь, пастель, тушь, коллаж из бумаги и ткани 37,7 × 27,7 Частное собрание, Париж

Clown with Green Goat. 1967 Gouache, pastel, Indian ink and collage of paper and cloth on paper. 37.7 by 27.7 cm Private collection, Paris

THE TRET YAKOV GALLERY

6 Арлекин. 1968–1971. Эскиз Бумага, гуашь, цветные карандаши, тушь, коллаж из ткани и бумаги 28,7 × 22,8 Частное собрание, Париж

6 Harlequin. 1968–1971. Sketch Gouache, coloured pencils, Indian ink and collage of paper and cloth on paper 28.7 by 22.8 cm Private collection, Paris

ramics inspired Chagall to enhance density and superimpose layers of colours in his paintings (Le nu mauve, 1967). By synthesizing the subject within matter, often extending sculpted barriers beyond their functional form (Le paysan au puits, 1952–53), the artist accomodates space in a remarkable dialogue between material and what subject or iconography has to be shaped. Works in stone and marble manifested in three dimensional sculptural form allowed the artist to enhance and explore space, either through the addition of matter in bronzes and ceramics, or through deeply incised surfaces (La Be^te fantastique, 1952). The marriage and design engraved in stone or bronze reveals a particular illumination between the umbras and penumbras of the incised relief tactil surfaces. The works on glass also allowed him to understand the perceptual and complex interplay of light contained by coloured and architectural form juxtaposed between the interior and the exterior of buildings. The experience through stained glass windows accentuated the «play» of forms and the relationship between the object signified and the sign itself. The accents are defined by the lead tracery and the complicated method of grisaille. By numerous maquettes in two dimensional material using supplimentary fabric on paper within the collage, Chagall enriched the substance of translation by giving birth to a core of creative works which combined strong colour and images further enhanced by powerful calligraphic strokes. The revisiting of his past innovative ideas are reinvented and become integral elements inmeshed in a balance congealed within a single work. During the 1920s in Berlin, Chagall was curious about the art of engraving, lithograph and wood-cut where features sharpened and heightened the forms and contours. These techniques mastered by practice over decades created a balance between the technique and the pictorial message, and even an attenuation of the technical aspect, can be observed in later works. The first creative explorations dealing with material, form and space

directed Chagall in latter years towards the great tradition of mosaics. His emergence as a major mosaic innovator was fascilitated by a professional mosaic practicianer and the first work was conceived and executed in 1964-65 for the Foundation Maeght in Saint Paul. A painting of Chagall was transposed into mosaics where the artist adopted the forms of flat colour dissociated from the dark contours of engraved shapes and synonimous with the method of coloured glass (Le grand soleil, 1967). This new innovative mosaic work was as innovative as his works on canvas and concerned itself with decentralization and fragmentation, reflective of his thinking during the 1960s'. Mosaic was the ideal vehicle to express what Chagall had orchestrated in painting: Perhaps, it seems to me that other dimensions exist, – a fourth, a fifth dimension which are not only those of the eye, and that, I emphasize it, do not in the least appear to me of "literature, of symbolism", neither that one calls poetry in art. Is it perhaps something more abstract, liberated – abstract not in the sense of not recalling the real, but more ornamental, decorative, always partial. Is it perhaps something which gave birth intuitively to a range of malleable contrasts at the same time as psychic, penetrating the canvas and the eye of the spectator with unusual, new conceptions and elements.3 Since the painter had internalized the vast potential of sculpture and ceramics within his painting, he found it unnecessary to further continue with three dimensional pieces. The creative dialogue between painting and glass windows would be kept on though for a considerable period of time as the transmission of the mysteries of light onto canvas appeared to remain no less enigmatic. Chagall succeeded to regain a marvellous incandescence of transparency in his paintings using a composit of a multitude of little abstract touches (Le fils prodigue, 1975–76). There is no doubt, that when one considers the major art movements of the 20th century, Cubism, Surrealism 3 Chagall М. Quelques impressions de la peinture franНaise,

in: Renaissance, II–III, 1945. P. 48.

Профиль с петухом. 1970 Бумага (газета), акварель, тушь, коллаж из ткани и бумаги. 35,4 × 29,2 Частное собрание, Париж

Profile with Rooster. 1970 Watercolour, Indian ink and collage of cloth and paper on paper (newspaper) 35.4 by 29.2 cm Private collection, Paris

6 Женщина с красной и зеленой руками. 1970 Бумага, гуашь, тушь, коллаж из ткани и бумаги. 37,8 × 26,8 Частное собрание, Париж

6 Woman with Red and Green Hands. 1970 Gouache, Indian ink and collage of paper and cloth on paper. 37.8 by 26.8 cm Private collection, Paris

достижимо обычно в станковой картине. То была мечта о тесном союзе живописи и архитектуры. Первые опыты Шагала в пластике свидетельствуют о том, как существенно для художника новое понимание материала и пространства, которое он постепенно вводит и в живопись. Начиная с 1949 года работа с глиной в керамике вдохновляет Шагала на перенесение некоторых приемов на холст: он прибегает к плотному мазку, рельефному наложению слоев краски («Лиловая обнаженная», 1967). Чисто функциональную форму предмета Шагал часто дополняет неким сюжетом («Крестьянин у колодца», ваза, 1952–1953). Таким образом возникает удивительный диалог между формой, фактурой и образом. Работая с камнем, мрамором, бронзой, предназначенными для создания скульптуры, он подчеркивает объем, делая то утолщения, то глубокие прорези. Сочетание рельефного изображения на камне или бронзе с фактурой самого материала создает особую игру светотени («Фантастическое животное», бронза, 1952). Наконец, работая над витражами, художник обогащает восприятие света, обретающего форму, и цвета, покидающего плоскость и наполняющего собой пространство. Опыт, приобретенный во время работы над витражами, делает игру с формами более значительной; прежде чем определить содержательную и выразительную стороны произведения, мастер пытается постичь отношения между обозначаемым предметом и самим знаком. Создавая многочисленные подготовительные макеты с использованием ярких коллажей из двумерных материалов (бумаги или ткани), Шагал разворачивает внутри одного произведения целый ансамбль. Может быть, и в этом случае можно говорить о его вкладе в «Gesamtkunstwerk», поскольку пластика, цвет, форма, музыка и драма выступают сбалансированными составляющими единого целого. Впервые обратившись к гравюре в 1920-е годы в Берлине, Шагал с тех пор регулярно возвращается к этому виду графики; в его МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Диван. 1950 Бумага, гуашь 49 × 45 Частное собрание, Париж

The Divan. 1950 Gouache on paper 49 by 45 cm Private collection, Paris

Цветы. 1951 Керамическая пластина Частное собрание,

поздних работах появляются более тонкие линии, четче выделяются контуры и объем. Можно заключить, что, по мере того как художник все более и более овладевает техникой, «вживается» в нее, она перестает быть для него определяющей, и между техническими приемами и изобразительной идеей устанавливается полное равновесие. Творческие достижения, связан ные с мате ри а лом, фор мой и пространством, подвигли Шагала к овла де нию искус ством моза и ки. Первая мозаика предназначалась для зда ния Фонда Маг в Сен-Поле и была исполнена в 1964–1965 годах. Свое недавнее живописное произведение Шагал переводит в иную технику, замещая краски игрой цветных стеклышек с четко ограниченным контуром. В композиции доминируют абстрактные мотивы («Большое солнце», мозаика, 1967). Работы Шагала вносят в искусство мозаики новизну, созвучную его новой живописи. Это можно истолковать как реакцию подлинного художника, отстаивающего особую миссию

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

искусства перед лицом все усиливающейся в 1960-е годы тенденции к «распылению», «дроблению» человека. Мозаика – превосходное свидетельство того, что легко прочитывается и в живописи Шагала: «Может быть, думал я, существуют другие измерения – четвертое, пятое, – не обязательно видимые глазу; причем, подчеркиваю, это вовсе не представлялось мне ни «литературой», ни «символизмом», ни тем, что называют поэзией в искусстве. Возможно, это нечто более абстрактное, более свободное; абстрактное означает не оторванное от реальности, а скорее орнаментальное, декоративное, всегда являющееся только частью целого. Возможно, это что-то, заставляющее интуитивно создавать гамму пластических и эмоциональных контрастов, насыщающих картину и глаз зрителя новыми, непривычными вещами и идеями»3. Различные техники способствуют постижению сущности жизни, сущности живописи. Когда худож-

Marc Chagall, "Quelques impressions sur la peinture franНaise", Renaissance, II-III, 1945, p. 48.

THE TRET YAKOV GALLERY

Париж

Flowers. 1951 Ceramic plate Private collection, Paris

and Fauvism which Chagall was strongly influenced he remained independent of being labelled within such categories. This has always been his strength. Subsequent art movements since the Second World War appear to have little influence on Chagall's future directions. Like Picasso and Matisse the new generation of younger artists found little to influence the direction for their contemporary practice. Though Chagall appears not to have been influenced by art movements of the 1960s, there are indications that he renewed the use of collage of various found papers and fabric, lurid colours and the superimposition of alternative materials which indicates a clear awareness of contemporary practice. Likewise in the past he once again reinvented his repertoire by recognizing, borrowing and absorbing aspects of these new inventions but as always retains the stamp of his original identity. The final decade of Chagall's working life extolled a determined positivism, an insistence for a love of life and for life itself. Coupled with this is the essential ingredient of humour which assures a cohesion and equilibrium consistence throughout his iconography. Painting and its interrogation has always been the core of his daily preoccupation. His dedication to

embrace newly discovered areas into his pictorial vision contributed to the ongoing evolution of his work. But the discipline and work ethic were concommitant with the inevitable reapparance of doubt and also remained a primary force of this artist. This, like many other contemporaries provided the energy to reinvent his iconology which withstood enormous geographic, political and philosophical changes in that century. He became a true oracle of his time. An intense overview of his latter works illustrates, in some respect, a recognition of Post Modernism, a nourishment from the past as well as a reinvention of a future and a definite but subtle refusal of conformity. Chagall's verses may well reflect his understanding of life and have resounding credibility: Even if I draw back / I go ahead. Translated from the French by Gail Schaefer English editing: Alan Crump

ник использует в своей живописи опыт работы с керамикой и скульптурой, он практически больше не обращается к этим областям искусства, за исключением случаев, когда материал пробуждает в нем новый творческий импульс. Однако диалог между живописью и витражом продолжался в течение долгого времени. Перенести на холст тайны света, которые художник пытался разгадать в искусстве витража, – нелегкая задача. Но не для Шагала: фоны холстов последнего периода, состоящие из мириад точечных мазков, поражают переливами прозрачных тонов («Блудный сын», 1975–1976). Нет никакого сомнения в том, что, не примыкая к художественным направлениям начала ХХ ве-

Фантастическое животное. 1952 Бронза 52 × 80 × 20 Частное собрание, Париж

Fantastic beast. 1952 Bronze 52 by 80 by 20 cm Private collection, Paris

Большое солнце. 1967 Мозаика 340 × 420 Частное собрание, Париж

Big Sun. 1967 Mosaic 340 by 420 cm Private collection, Paris

Крестьянин у колодца. 1952– 1953 Керамическая ваза. В. 32 Частное собрание, Париж

ка, Шагал заимствовал у них некоторые элементы, которые считал необходимыми для себя. А каковы его отношения с позднейшими, послевоенными течениями? Такими, как лирический абстракционизм, новый реализм, поп-арт, концептуальное искусство, неофовизм… Неужели та социокультурная и социополитическая заинтересованность, которая столь явно была видна в некоторых его крупных произведениях, созданных с начала 1930-х годов до конца войны, исчезает и его уже не волнует новый взлет современного искусства? Неужели произведения последних десятилетий обязаны своим существованием только сильнейшей внутренней потребности работать, поискам абсолюта и мастер ни разу не обращает любопытный или критический взгляд на современное ему художественное окружение? Нет, поздние произведения Шагала показывают, что художник так или иначе использует многое из того, что страстно превозносилось одними школами и клеймилось другими. А связующим и организующим все эти разные элементы началом было его жизнелюбие и чувство юмора. Он не признавал областей, недоступных живописи. Наоборот, живопись его развивалась и обогащалась, оттого что он постоянно осваивал новые для себя поля деятельности. Первым же и главным девизом художника всегда оставалась верность себе: она сказывается и в постоянном стремлении к творческой свободе, и в тяготении к крупным циклам, и в богатстве материалов и форм. Если вглядеться поглубже в позднее творчество Шагала, станет ясно, что оно, во-первых, оставалось в русле современности и так или иначе соприкасалось с окружающим миром, а во-вторых, развивалось в сторону обогащения и новизны. Так что художник имел полное право сказать: « ... пойди я даже вспять – я все равно уйду вперед».

Peasant by a Well. 1952–1953 Ceramic vase h 32 cm

На русском языке статья печатается с незначительными сокращениями в переводе Е.Л.Селезневой

Private collection, Paris

3 Chagall М. Quelques impressions de la peinture franНaise,

in: Renaissance, II–III, 1945. P. 48.

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

3 Часы с синим крылом. Фрагмент

О «сюрреализме» Марка Шагала

3 The Clock with Blue Wing. Detail

Жан-Мишель Форе

Картины, которые Шагал создает в период с 1923 по 1941 год, до отъезда в Америку, отмечены двойственностью. Иные из этих произведений кажутся настоящими сюрреалистическими полотнами, но на самом деле ими все же не являются. Например, впечатляющая «Обнаженная над Витебском» (1933) имеет большее отношение к опоэтизированным фактам автобиографии, чем к сюрреалистическим грезам. Обнаженная написана в манере, близкой французской художественной стилистике начала 1920-х годов. По гладкости фактуры, красоте и выписанности модели картину можно было бы счесть безупречным академическим упражнением в русле долгой живописной традиции изображения обнаженной натуры со спины, если бы только не произвольность, с какой фигура помещена над городским пейзажем. Но произвольность эта кажущаяся, равно как и «сюрреализм» (так и напрашивается аналогия с работой Ман Рея «Влюбленные» 1934 года). действительности Шагал говорит о себе. Витебск и, вероятнее всего, Белла объединены и равноправно делят картину поровну. Витебск внизу — он возник из детства и принадлежит прошлому. Белла вверху — она царит в памяти и принадлежит настоящему. А в букете цветов, обособленном, как бы разрывающем своими красками серый фон, можно увидеть образ самого Шагала, его эмблему, подпись. В первые годы жизни во Франции цветы нередко заменяют автопортреты. Букет можно истолковать как символическое изображение самого художника (подобно клоунам, акробатам или музыкантам), а можно — как аллегорическое воплощение счастья или удовольствия. Такая трактовка подходит для картины «Невеста с двойным лицом» (1927). Особенно ярко двойственность (в данном случае по отношению к сюрреализму) проявляется в «Сне в летнюю ночь» (1939). Осел и невеста, составляющие влюбленную пару, на первый взгляд и в самом деле предстают как нечто абсолютно сюрреалистическое и уж

точно фантастическое. Но название произведения отсылает к одной из самых совершенных комедий Шекспира, где в центре действия — любовь царицы фей Титании к ткачу Основе, который волшебством превращен в осла. У Шекспира это превращение, возможно, навеяно

Часы с синим крылом. 1949 Холст, масло. 92 × 79 Частное собрание, Париж

The Clock with Blue Wing. 1949 Oil on canvas 92 by 79 cm Private collection, Paris

античными реминисценциями (Мидас, получивший ослиные уши за то, что оскорбил Аполлона; волшебница Цирцея, превращающая людей в скотов; метаморфоза Луция в «Золотом осле» Апулея) или народными карнавалами. Литературные аллюзии (имя Титания Овидий в «Метаморфозах» дает иногда Диане) соседствуют с нордическими мифами (Пэк в пьесе — эльф и он же домовой или Добрый малый Робин). Подобное смешение позволяет Шекспиру переплести в пьесе несколько историй, в которых при свете луны, в волшебной ночной атмосфере встречаются красавица и чудовище, возникают гримасы и улыбки, желания и сновидения. Совершенно очевидно, что Шагалу доставляет удовольствие постоянное веселое вторжение чего-то сказочного, ирреального, знаменующего победу воображения над рассудком. Картина иллюстрирует одну из тем пьесы: пародирование романтической любви. Даже нежность, с которой он изображает своих персонажей, и отсутствие животной грубости созвучны пьесе Шекспира, мастерски умеющего раскрыть всю полноту любви, поднимая ее над буффонадой. У Шекспира нет желчи в подшучивании над «нежными чувствами», нет ее и у Шагала. Ну, а столь необычный для художника красный ангел в небесах — это, скорее всего, шекспировский добрый эльф Пэк. Итак, Шагал и тут рассказывает о себе самом, точнее, делится с нами своим восхищением шекспировской пьесой. По возвращении во Францию после войны Шагал и в других произведениях использует «сюрреалистическую» образность для иллюстрации чего-то, не имеющего никакого отношения к сюрреализму. МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Часы. 4 Фрагмент

“Surrealism”

The Clock. 4 Detail

Jean-Michel Foray

The canvases that he produced during the second French period, from 1923 to 1941, which include his exile in the United States, were marked by the same ambivalence. Certain works had all the appearance of surrealist influences, but this is not the case. The spectacular Nu au-dessus de Vitebsk (Nude above Vitebsk) of 1933, which holds, in effect, more of an autobiographical, narrative revelation than of a surrealist dream. In this painting, the nude is treated in a manner which became more of a return to an earlier order of the early twenties in France. The polished style and the quality of the design shows a consummate academic exercise understanding the long tradition of nude painting viewed from the back, apart from his grappling, arbitrarily beneath the urban landscape. But this arbitrariness is not an overt "surrealist" aspect of the work (it is reminiscent of the painting of Man Ray, A l’Heure de l’observatoire, les amoureux (Time of Observatory, The Lovers) of 1932–1934). hagall, in reality, speaks of himself. Vitebsk, and probably Bella, were reunited to equal status, each sharing a part of the painting. Vitebsk in the lower half of the work, belongs to the past. Bella above as she appears in the present and emerging from the world of memories. One can see in the bouquet of flowers, isolated and sharpened by the colours on the grey depths, an image of Chagall himself, a signature and an emblem. The flowers are sometimes self substitutes during the years which followed his settling in France, and become self portraits. Such bouquets are used as symbols for the artist, but elsewhere there are clowns, acrobats or musicians. Perhaps, he calls into mind in the paintings an allegorical image of past happiness or present pleasure. The latter is the case in La ’ ’e with Marie’e a double face (Fiance Double Profile) completed in 1927. But the painting which clearly manifests this ambivalence with surrealism, undoubtably is Songe d’une nuit d’e’te’ (Midsummer Night’s Dream) of 1939. The couple of ass and bride appears in effect rather "surreal" and enlives the fantasy. The title refers us to

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Часы. 1914 Бумага серая, гуашь, масло, графитный карандаш. 49,3 × 37

The Clock. 1914 Gouache, oil and graphite on grey paper. 49.3 by 37 cm

Государственная Третьяковская галерея

State Tretyakov Gallery

THE TRET YAKOV GALLERY

one of the most perfect comedies of Shakespeare, which evokes the lovers Titania and Bottom, the latter having metamorphosed into an ass. In Shakespeare, this metamorphosis is possibly a transposition of classical souvenirs (Midas, whom having offended Apollo was given asses ears. Circe the enchantress, who transformed men into beasts and metamorphosed Lucius Apuleus into an ass in L’Ane d’or). Perhaps this animal human dicotomy was drawn from popular masquerades of his time. The world of fairies also coincided with literary souvenirs (Titania is the name that Ovid, in the Metamorphoses, gave once to Diane) and the Nordic mythological souvenirs (the personality of Puck was derived from the domestic imp, like Robin Goodfellow). This allegorical mix allows the play to stage a confusion of stories where we come to believe in the light of the moon, beauty and the beast, the grimace and the smile, dreams and the desires, contained with an atmosphere of a nocturnal fairyland. No doubt Chagall had taken pleasure in this permanent invention of a friendly supernatural, in this unreality of situations which marked the victory of the irrational and imagination, over prosaic rationality. His painting exuberantly illustrates the themes of the play and the banter of fairytale romance. The tender aspect that he gives to his personalities and the absence of complete bestiality rejoins the Shakespearean text which evokes the buffoonery and richness of loving. There is no bitterness in Shakespeare in this derision of fairytale romance which is also in the case of Chagall. The red angel in the sky, very unusual for Chagall, is most certainly a transposition of the personality of Puck represented as a benevolent goblin. Once again, Chagall recalled or, more precisely, reveals his pleasure in reading this great reverie.

Невеста с двойным лицом. 1927 Бумага на холсте, масло. 99 × 72 Частное собрание, Париж

Fiance’e with Double Profile. 1927 Oil on canvas 99 by 72 cm Private collection, Paris

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

In the years which followed his return to France, after the war, other works maintained this ambivalence which encouraged Chagall to use "surrealist" imagery. La Pendule a l’aile bleue (The Clock with Blue Wing) is an example of this. The clock in the centre of the ’ domimage, with a bird’s wing, seems to inate the snow bound village. The rooster beneath, in a estranged atmosphere, the abandoned bouquet at the bottom of the scene, the couple intertwined superimposed on the clock and the silhouette of the wandering Jew, as well as the enigmatic title, is reminiscent of certain arrangements from Magritte. It is true that this work emits a strange atmosphere, but moreover it is a work which one must decode, as one deciphers an encoded message. Each one of these figures, in one manner or another, relates to Chagall, but each one relates to a different history. The one evokes a memory

Обнаженная над Витебском. 1933 Холст, масло 87 × 113 Частное собрание, Париж

Nude above Vitebsk. 1933 Oil on canvas 87 by 113 cm Private collection, Paris

Пример тому — «Часы с синим крылом» (1949). Маятник с птичьим крылом в центре картины, кажется, доминирует над заснеженной деревней; еще выше в воздухе — петух; внизу на переднем плане — брошенный букет; поверх часов — обнявшиеся влюбленные; силуэт бредущего еврея — все это в сочетании с загадочным названием напоминает композиции Магрита. Действительно, в этом произведении много странного. Однако его можно расшифровать как закодированное послание. Каждая из фигур так или иначе рассказывает нам о Шагале. Но это разные рассказы. Один — о детстве, другой — об изгнании, третий — о тоске. Так на театральной сцене могут одновременно находиться несколько персонажей, не вступающих в общение друг с дру-

гом. Они объединены пространством, и каждый произносит свой монолог, не слыша того, что говорят другие. Если бы действительно все описанное происходило в театре, это была бы некая специально поставленная режиссером какофония. В картине этому соответствует нарочито «неправильное» ее построение: законы перспективы попираются, законы тяготения отменены, естественный ход вещей нарушен вторжением крылатых часов. Но по существу все исполнители в этой картине нам знакомы. Часы появлялись и прежде (в первый раз в работе 1914 года, а затем — на всем протяжении творчества Шагала, например в «Черной перчатке» (1923–1948) или в «Автопортрете с часами» 1947 года). Встречался нам и петух — один из любимейших образов шагаловского бестиария, и, МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

Акробатка. 1930 Холст, масло. 117 × 73,5 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

Acrobat. 1930 Oil on canvas. 117 by 73.5 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

of childhood, the other speaks of exile, the third one speaks of personal melancholy. They are akin to theatrical personalities who are aware of each other on the stage, but cannot communicate amongst themselves. Assembled in the same space, each one speaks, but is oblivious of his neighbours discourse. The organised cacophony which follows as if we are at the theatre, translates itself in the space in the painting by an intense disorder of representation. That so the laws of conventional perspective are inverted, the laws of gravity abolished and the natural order of things disturbed by the invasion of the winged clock. But we are familiar with these actors in the painting. There is the clock which appears for the first time alone in a 1914 painting that one recalls when seeing this painting (in Le gant noir (The Black Glove) or in L’Autoportrait a la pendule (Self-Portrait with Clock) of 1947). There is the rooster, a familiar bestial Chagall-animal and evitably the omnipresent landscape of Vitebsk. From which the rooster and the clock originates. They’ are akin to the wandering Jew, memories of infancy and of youth, materialising in such figures. There is, an arbitrarily pasting the figures upon the landscape — often which forms an alliance with the play, devoid of malice nor humour. Usually Chagall synthezised interpretations of his work which suggest a surrealistic evocation that was both realistic and resonant of numerous personal memories. The distortions that Chagall invented with regard to the cannons of classical representation (i.e. the differences of scale and incongruous comparisons) does not mean that he wished to deconstruct the painting, nor wish to let the imagination or the unconscious speak alone, as with the surrealists, but within the application and construction of the work, it is a sentimental logic which plays with perspective. In other ways it is a reassemblance of reason. With Chagall, the affectivity devises its own codes of representation and his own multivalent aesthetic. Translated from the French by Gail Schaefer English editing: Alan Crump

Сон в летнюю ночь. 1939 Холст, масло 116,5 × 89 Художественный музей, Гренобль

A Midsummer Night’s Dream. 1939 Oil on canvas 116.5 by 89 cm Muse’e de Grenoble

разумеется, витебский пейзаж, откуда родом и часы, и петух, и еврейскиталец. В этих образах воплощены воспоминания детства или юности. А в манере произвольно разбрасывать фигуры по пейзажу есть что-то от игры, и уж, верно, не без лукавства и юмора Шагал таким образом смешивает «строчки» своих произведений и возможный порядок их прочтения, облекая обычные, вполне реалистичные личные воспоминания в стилистику сюрреализма.

Деформация, которой Шагал подвергает классическую композицию (разномасштабность, несообразные сближения и др.), не несет в себе разрушительного для картины заряда и не отсылает к подсознанию, как это происходит у сюрреалистов. Просто он применяет в построении картины особую логику чувства, которая по своему усмотрению играет перспективой, сходством и разумом, устанавливает собственные эстетические правила. Перевод с французского Е.Л.Селезневой

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

100

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY

Черная перчатка. 1923–1948 Холст, масло 111 × 81,5 Частное собрание, Париж

The Black Glove. 1923–1948 Oil on canvas 111 by 81.5 cm Private collection, Paris

3 Автопортрет с часами. 1947 Холст, масло 86 × 70,5 Частное собрание, Париж

3 Self-Portrait with Clock. 1947 Oil on canvas 86 by 70,5 cm Private collection, Paris

МАРК ШАГАЛ

MARC CHAGALL

101

Пророк Исайя. 1968 Холст, масло 114 × 146 Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала», Ницца

The Prophet Isaiah. 1968 Oil on canvas 114 by 146 cm Muse’e National Message Biblique Marc Chagall, Nice

Царь Давид. 1951 4 Холст, масло 198 × 133 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду

King David. 1951 4 Oil on canvas 198 by 133 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou

Шагал и Библия ранних лет я был пленен Библией. Мне всегда казалось, как и сейчас кажется, что эта книга – на все времена. Она один из самых мощных источников поэзии. С тех самых пор я стал искать ее след в жизни и в Искусстве. Библия – это отражение бытия, именно эту тайну я и пытался передать. Я писал картины в унисон с моей давней мечтой – в меру собственных сил в течение всей жизни, хотя иногда мне кажется, что я – совсем другой; про меня можно было бы сказать, что я родился между небом и землей, и мир для меня – бескрайняя пустыня, по которой душа моя блуждает как огонек. Мне захотелось оставить мои работы в этом Доме1, чтобы люди, приходя сюда, попытались обрести в них мир и покой, духовность, веру, смысл жизни. Думаю, в этих работах отражены мечты не какого-то одного народа, но всего человечества. Они появились после моей встречи с французским издателем Амбруазом Волларом и путешествия на Восток. Я решил, что они должны навсегда остаться во Франции – стране, где я словно заново родился.

Шагал имеет в виду Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала». – Прим. ред.

Предисловие к первому каталогу Национального музея «Библейское послание Марка Шагала». – Прим. ред.

102

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

Не мое дело их разъяснять. Произведения искусства должны говорить сами за себя. Часто рассуждают о [творческой] манере, о том, в какие формы, в какое [художественное] Течение поместить цвет? Но этот цвет – врожденная вещь. Он не зависит ни от манеры, ни от формы, в которую вы его уложите. Он не зависит и от мастерства кисти. Он – вне всяких Течений. Из всех Течений в истории искусства остались только те редкие художники, которые владели этим врожденным чувством цвета… Течения забыты. Не в Любви ли черпают вдохновение живопись и цвет? Не является ли живопись лишь отражением внутреннего «Я» и уже только этим отодвигает на второй план мастерство кисти? Оно здесь мало что значит. Цвет и его линии вбирают в себя и ваш характер, и ваше послание. Если каждая жизнь неуклонно движется к своему концу, то, проживая свою, мы обязаны расцвечивать ее собственными краскими любви и надежды. Именно в этой любви и заключена социальная логика жизни и суть любой религии. Помоему, стремлением к совершенству и в Искусстве и в жизни мы обязаны этому библейскому источнику. Если ты в этом не убежден, если бездуховно берешь за основу только механику логики и конструктивность, то

THE TRET YAKOV GALLERY

Братья узнают Иосифа. 1931 Бумага, масло, гуашь. 62 × 49 Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала»

Joseph Recognised by his Brothers. 1931 Oil and gouache on paper. 62 by 49 cm Muse’e National Message Biblique Marc Chagall

и Искусство, и жизнь не приносят плодов. Молодые и не очень молодые люди, быть может, придут в этот Дом в поисках того идеала братства и любви, каким он привиделся моим краскам и линиям. И может быть, стоя перед ними, они произнесут слова любви, которую я чувствую ко всем. Может быть, не будет больше вражды, и, как всякая мать. в муках и любви производящая на свет свое дитя, эти молодые и не очень молодые люди создадут собственный мир любви, используя новые цвета. И все, какой бы не была их религия, смогут прийти сюда и рассказать об этой мечте, вдали от злобы и возмущения. Мне бы также очень хотелось. чтобы в этом месте выставлялись произведения искусства и документы. свидетельствующие о высокой духовности всех народов, чтобы звучали музыка и поэзия, рассказанные сердцем. Возможно ли воплощение этой мечты? В искусстве, как и в жизни. все возможно, если в основе лежит Любовь. Марк Шагал Ницца, 19732

Перевод с французского Е.Л.Селезневой

Пророк Иеремия. 1968 Холст, масло 115 × 146,3 Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж

The Prophet Jeremiah. 1968 Oil on canvas 115 by 146.3 cm Muse’e national d’Art moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

Авраам склоняется перед тремя ангелами.1931 Бумага, масло, гуашь. 66 × 52

Chagall and the Bible ver since my early childhood, I have been captivated by the Bible. It has always seemed to me, and still seems to me today, to be the greatest source of poetry of all time. Ever since then, I have searched for its reflection in life and art: the Bible is like an echo of nature, and this is the secret I have tried to convey. Throughout my life – and to the extent that I could – I painted in unison with my long-time dream; hence sometimes I have almost an impression of myself being somebody else, different from myself as I am. One can say that I was born between the Earth and the Skies, and the world as I see it – is a great desert in which my soul is wandering like a little flame. I wish to keep these works in this home1 so that people could come here, and try to gain peace and quiet, spirit, faith, and a sense of the meaning of life through my works. For me, these paintings represent dreams and hopes for humanity, and not for any one people alone. They are the result of my encounter with the French publisher Ambroise Vollard and my trips to the Orient. I came to the decision that they should be left in France, in the country where I received

Chagall means the National Museum of the Biblical Message in Nice. (ed.)

Foreword to the first catalogue of the National Museum of the Biblical Message in Nice. (ed.)

a second birth. It is not my aim to comment on them. Works of art should speak for themselves. So often people speak of artistic manner, of form and of the art movement to refer to colour. Though colour is something inborn; colour does not depend on the manner [of painting], nor does it depend on the form into which you insert it. It does not depend on one's skills. It is beyond all art move-

Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала», Ницца

Abraham Kneeling before the Three Angels. 1931 Oil and gouache on paper 66 by 52 cm Muse’e National Message Biblique Marc Chagall, Nice

ments. Of all the art movements only a few artists remain, those artists who possessed this rare inborn sense of colour … and the movements are forgotten. Isn't it love that inspires painting and colour? And isn't painting a reflection of our inner self, thus making skills less important. Colour and lines reveal your character and pass on your message. If every life is inevitably moving to an end, then during our life-time we should colour our life with our own colours of love and hope. It is in love that any social logic of life, and the essence of any religion, are to be found. For myself, I consider the Bible a source of inspiration for perfection in art and life. Without this spiritual Biblical source one relies only upon mechanical logics and constructiveness, and thus art and life become fruitless. People, both young and not very young, could come to this place in search of that ideal of brotherhood and love that my colours and lines would evoke in them. And, probably, in front of my paintings they will speak the words of love – the love which I feel towards everybody. And, probably, hatred will disappear, and, like every mother who is giving birth to her child in pains and with love, these young and not very young people will – taking new colours – create their own world of love. And everybody – belonging to any religion – could come here to speak about their dream which is so far from malice and indignation. I would also like this place to be a place where works of art and proof of the high spirituality of all peoples were exhibited, and where music and poetry, told from the heart, were given a home. Can this dream be realized? In art, as well as in life, everything is possible, if there is love in it. Marc Chagall Nice, 19732

Аарон с семисвечником. 1931 4 Бумага, масло, гуашь. 62 × 49 Национальный музей «Библейское послание Марка Шагала», Ницца

Aaron with the Menorah. 19314 Oil and gouache on paper. 62 by 49 cm Muse’e National Message Biblique Marc Chagall, Nice

104

ТРЕТЬЯКОВСКАЯ ГАЛЕРЕЯ

THE TRET YAKOV GALLERY