Наталия Францкевич. Письма XX века, книга 2. Лиля by Aleksej Vaenra

ПИСЬМА ДВАДЦАТОГО ВЕКА СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА В ПИСЬМАХ

Том 2

Л И Л Я

Санкт-Петербург 2012

Сохранилось не много документов, касающихся семьи моей мамы. Но если из семьи Францкевич я никогда не видела ни дедушку, ни бабушку: родилась, когда их уже не было в живых, то другую бабушку, маму своей мамы, я знала – после войны она жила с нами. Бабушка, Синеокова Александра Дмитриевна, родилась в 1883 году, 3 августа в Ростове-на- Дону. Ее отцом был Дмитрий Михайлович Синяоков (так в документе), дворянин Полтавской губернии, а мать Мадоя Михайловна. Судя по существующей фотографии, бабушка училась в гимназии: она снята в форменном платье и белом переднике, вместе со сводным младшим братом и матерью. В 16 лет бабушка вышла замуж за человека старше ее на 14 лет, Миркалова Юрия Антоновича (1869-1934), у которого была четырехлетняя дочь Валя от предыдущего брака. По специальности Юрий Антонович был оптик и механик-конструктор, состоял действительным членом Русского астрономического общества. Известно также, что в 1906 году он заведовал типографией газеты «Русь». Первым в России Ю.А. стал изготовлять телескопы и оборудование к ним. Для популяризации астрономических знаний он основал кружок «Русская Урания» (1904-1917). 2

Кружок располагал двумя обсерваториями: на Марсовом поле и в саду Народного дома, библиотекой и собственной мастерской. Технический отдел кружка выпустил более 100 телескопов и более 50 вращающихся куполов. Александра Дмитриевна и Юрий Антонович жили в гражданском браке. По этому поводу рассказывали, что Миркалов имел отношение к революционному движению. В совместной жизни у них родилось трое детей: в 1902 г. – Юрий, в 1904 г. Елизавета (Лиля) – моя мама, а в 1908 г. – Антон (дома его звали Тос, Тосик). В 1909 году Юрий Антонович ушел из семьи. Причина неизвестна, но о нем никогда не говорили в семье плохо. О бабушке позаботился ее сводный старший брат, Дмитрий Бухтояров, оперный певец Мариинского театра. Благодаря ему, Александра Дмитриевна, оставшаяся после ухода мужа с четырьмя детьми, смогла получить специальность акушерки. В дипломе значилось, что она «повивальная бабка второго разряда с отличием». Квартиру в Петербурге снимать было дорого, и Александра Дмитриевна с детьми уехала в Ростов-наДону, где ей в наследство мать оставила домик. Бабушка работала, дети росли, учились. Дочка Лиля в 13 лет заболела тифом, и Александра Дмитриевна привезла девочку в больницу, где отказались ее взять: мол, «трупов не берем», но бабушка настояла (чтобы не заразились остальные дети) и выходила Лилю. В школьные годы у Лили была дружная компания («нашком»). Друзья писали стихи и рассказы, размещая их в своем рукописном журнале «Васильки», журнал оформляли рисунками. Они устраивали маскарады, читали книги, ходили в театр, делились в письмах своими впечатлениями. Во всех этих занятиях учились строить человеческие отношения и понимать друг друга. 3

Собирались чаще всего у Лили, и кто-то из друзей написал шуточное четверостишье: Наступило воскресенье, Собрался нашком к Лили, А Лили кричит в волненье: «Вытирайте ноги вы!» В 1922 году в семью пришло горе. Старший брат Лили Юрий, уже студент, поехал на практику с однокурсниками, там заболел и без врачебной помощи умер. В 1923 году Валя, старшая сестра Лили, вышла замуж за Платона Науменко, советского работника, бывшего моряка и уехала с ним в Среднюю Азию, в Коканд, куда он был направлен на работу. В этом же году Лиля окончила Советскую трудовую школу 2-ой ступени имени Покровского и поступила на Естественное отделение Педагогического факультета Северокавказского университета. (Бывший Варшавский университет. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, он из Варшавы со всем оборудованием и преподавательским составом был переведён в Ростов-наДону.) Связь с «нашкомовцами» – Людой Дорожкиной, Яшей Левицким, Женей Безбородов, Валей Кучеренко – у Лили не прерывалась. В университете появились и новые друзья, отношения с которыми сохранились на долгие годы: Нина Лужная, Таня Кузьменко, Даша Рябова, Лора Раутцеп, Лиза Саголович и Толя Кельзон. Университетская компания жила активной жизнью, многим интересовались, ходили на диспуты, на встречи с поэтами, в том числе и с Маяковским. В 1927 году в Ростове начал выходить ежемесячный литературно-художественный журнал «На подъеме». В нем наряду с другими печатались А. Безыменский, А. 4

Жаров, В. Киршон, В. Маяковский, И. Сельвинский, И. Уткин, А. Фадеев, К. Федин, М. Светлов, А. Серафимович, Мих. Шолохов. Иллюстрировал журнал Валентин Кучеренко. В хранящемся у нас номере 1928 года – его дарственная надпись: «Хорошему человеку Лиле Синеоковой в память о радостных «нашкомовских» днях. 12 декабря 1929 г.». В январском номере за 1929 год помещено стихотворение Е. Безбородова. В 1928 году семью постигло новое горе – гибель младшего брата Лили, Тоса. Он был членом ее детской компании, хорошо рисовал, мечтал поступить в Академию художеств. После школы недолго работал гравером, но потом получил направление на учебу в Военнотеоретическую школу Военно-воздушных сил в Ленинграде. Через несколько месяцев Антон разбился во время прыжков на лыжах с трамплина (живя в Ростове, он вообще не катался на лыжах), хотя, согласно официальному свидетельству, умер 23 марта 1928 года от острого гнойного менингита. Похоронен Антон Георгиевич Синеоков был 28 марта, на Серафимовском кладбище. После войны его могила затерялась (самым приметным на ней был установленный на штоке деревянный пропеллер, который вероятно, сожгли во время блокады). Летом 1928 года Лиля заболела малярией и несколько месяцев в 1929-м году провела в Коканде, у Вали. Вернувшись, она продолжала учебу и в феврале 1930 года окончила университет, отстав от своей группы из-за болезни примерно на полтора года. Весной она уехала преподавателем в зерносовхоз «Гигант» (ст. Трубецкая, Сальского уезда Северокавказского края). От Люды Дорожкиной пришла открытка: «Теперь ты самостоятельный человек, строитель новой жизни …». 5

Поздравление с окончанием учебы прислал и другой член их детской компании, В. Кучеренко: «Добрый день, дорогая учительша! Гигантскими усилиями, преодолев гигантские препятствия, ты попала в «Гигант». Искренне радуюсь за тебя – «Гигант» своей гигантской работой окончательно и бесповоротно приблизит тебя к гигантскому размаху социалистического строительства нашей гигантской эпохи. Обо всем этом ты в восторженных тонах меня познакомишь, конечно…. 21/V – 30 г.». Большинство Лилиных друзей, окончив университет, уехали из Ростова. В. Кучеренко – в Калугу, Н. Лужная – в Шахты. Несколько человек отправились продолжать учебу и работать в Ленинград: Толя Кельзон в 1928, Лора и Люда в 1929, в 1931 году к ним присоединилась Нина Лужная. Лиле приходят от них обстоятельные, полные впечатлений письма. В числе постоянных корреспондентов Лили в этот период была, конечно, и Александра Дмитриевна, а также Решад Сюняков, молодой врач, который в их доме снимал комнату и подружился с семьей Синеоковых. Подруги уговаривали Л. выбираться из провинции, в мае 1932 года письмо Нины Лужной заканчивается призывом: «Итак – решайся …». В июле Лиля переезжает в Ленинград, где осенью поступает в аспирантуру Ленинградского государственного университета (ЛГУ) по специальности физиология животных. В аспирантском общежитии она познакомилась и подружилась на всю жизнь с Аполлинарией Филаретовной Захаровой, Апочкой, которая осталась ее близким другом на всю жизнь. Но занятия продолжались недолго. Несмотря на то, что руководитель темы проф. Быков дал высокую оценку ее исследовательским способностям, Лиля была 6

отчислена, т. к. надо было устроить жену одного преподавателя. Предлогом послужило то, что «Синеокова училась до этого не в Ленинграде». В 1933 году Лиля – преподаватель 4-го медицинского техникума; в 1934 – заведующая библиотекой физмеха; 1934-1935 годы – завуч курсов по подготовке в ЛИИ… С 1934 по 1937 год произошло много событий в жизни близких ей людей. Друзья обзавелись семьями, родились дети. Нина Лужная уехала работать в Москву. В 1937 году от неизлечимой болезни умер Валя Кучеренко. У сестры, Вали, умер муж, и она с сыном вернулась в Ростов. Александра Дмитриевна переехала в Новочеркасск. В 1937 году важное событие случилось и в жизни Лили. Недолгое время она работала в Публичной библиотеке (ГПБ) и во время первомайской демонстрации познакомилась с сотрудником библиотеки Андреем Александровичем Францкевичем, который вскоре стал ее мужем. Вошедшие в эту часть книги материалы охватывают школьные и юношеские годы моей мамы в ростовский период, а также ее переписку с родными и друзьями 19281937 годов, вплоть до ее замужества. Н. Францкевич

ДЕТСКАЯ ПОЧТА. 1918-1921 В «Детскую почту» вошли, главным образом, письма к Лиле Люды Дорожкиной, с которой она дружила с пяти лет. Даты на них не указаны, но можно предположительно отнести их к 1918-1921 гг. Лиля! Я также очень бы желала чтобы мы, все 3 <трое>, хорошо дружили; но хорошей дружбы между тремя не может быть, а лишь - между двумя. Ты ошибаешься, что мне Рая <Григорьева> нравится больше тебя. Да, иногда, я не отказываюсь, она нравится мне больше тебя, но даже и в это время мне недостает тебя. Но тебя я люблю, хотя, конечно, иногда я злюсь на тебя; а Рая мне нравится и то даже, не всегда. По моему мнению, она никого из нас не любит искренно, а только – на словах. Мне также иногда бывает обидно и горько на душе, почему, я даже по несколько дней не хожу к тебе. Тут нет никакого глупого самолюбия. В третьем листе твоего письма какие-то отрывки без всякого смысла, и я ничего там не поняла. Ответь. Людка. Целую. Товарищ Лилька! Поздравляю с Новым годом и всего желаю. Написала тебе письмо в тридцать восемь страниц. Ты ко мне больше не приставай. Товарищ Люда. <На листке размером 5х5 см.>

… Лилька, я серьезно рассердилась. Ты мне ни на одно письмо не пишешь ответа. Тебе я послала пропасть писем, а ты – ни одного. Ответь, или я больше не пишу. Целую крепко. Людка Лиля! Я постараюсь не ходить с Раей, но это как-то выходит само собой. Если у тебя нет «Интернационала», то я могу его тебе списать. За «пыльный маленький город» благодарю. Постараемся, чтобы наш кружок, как журнал, не застрял бы, а то будет очень стыдно. Насчет Бориса Попова ты ошиблась. Как это вчера Миша Гольдсберг выложил все накипевшее у него на душе. Лилька, я не знаю, сколько раз тебе напоминать, чтобы ты писала ответы, а ты никогда не отвечаешь. Когда ты мне сообщишь, интересно, новость. Я никак не могу дождаться. Пожалуйста, поскорей. Напиши Янкелю. Целую, Лилек. Твой Людок. Ответ. 24 июля 1920 Лиля! Ты говорила, что глупо с нашей стороны дожидаться от тебя приглашения к себе, но ведь ты иногда вечером учишь урок по музыке, или у вас моют полы. Я, этого не зная, могу придти, и мне самой же будет неприятно. Поэтому я к тебе буду приходить тогда, когда ты мне скажешь. Потом, вот что. Сегодня, когда я шла из гимназии, то видела Саблину-Дольскую. Она разговаривала с какой-то дамой и у нее на глазах были слезы. Вчера видела Нину Гринфекд. Она в ботах, в модном пальто; высокого роста. Настоящая барышня, даже не верится, что она когда-то 9

ходила – до колен юбка и по-скаутски с завернутыми чулками и т.д. Пиши мне теперь ты. Людмила. Лилька! Мне сегодня снился сон, что ты, будто бы, и я видели Чердагину Гульку и Таньку, а Валерку, кажется, нет. Я тебе его потом расскажу полностью. Я на тебя сердита за то, что ты не исполняешь своего слова, только не честного. С ума сходить не надо. Мне тоже очень хочется записаться в скауты, но я же не схожу с ума. Дневник, не знаю, буду писать или нет. Ответы на все твои письма я написала. Приходи ко мне, когда хочешь. Не целую! Людка.

Лили! Посылаю тебе мою визитку по сцене: «Нелли Гронская», «Нелли Снежинка» порви. Остаюсь твоя Соломинка. Целую мою «матушку». Пиши мне. P.S. Посылаю также тебе твою монету. Поищи хорошенько письма, которые Надя прислала мне и Яше <Левицкий>. Лиля, если ты мне не ответишь на это письмо и на то, где я написала про Ганю, то, даю слово, больше писать тебе не буду. Я записываюсь в скауты и слово исполню. Остаюсь, Людмила.

Лиля! Как ты поживаешь? Не умерла еще со страху? Напиши, какие ваши красногвардейцы. Напиши, как ты провела все это время. Целую. Люда. Лиля! Я сегодня тоже не ходила в гимназию, потому что дождь. Но завтра думаю пойти. Чьи у вас завтра именины? Юрки <старший брат Лили>, да? Лиля, ты мне все письма пиши в конвертах и пожалуйста, не рисуй таких уродливых марок. Лучше, совсем без марок, чем с такими. Извиняюсь, что задела вашу художественную струну. Твоя Людка. P.S. Рая действительно ревнует, а Яша меня очень интересует, и я хочу его разгадать. Наверно, не удастся. Что ты ему пишешь? Нахалка! Я каждый раз вижу адресованное ему письмо, и меня снедает любопытство узнать, что ты ему пишешь. А ты не говоришь. Я сердита. Остаюсь твоя племянница Агата. Людка. Нелли. №7. Ответь немедленно. <1920> Лиленцо! Ты решительно не хочешь Мишку Гольдберга принимать в почту, а мне безразлично, будет он или нет. Не думаю, чтобы он писал мне, и поэтому мне ни холодно, ни жарко от его присутствия в почте. Давай спросим у всех членов нашкома, и тогда объявишь ему. Потом, что о Ривкиных стихах ты скажешь? «Рыцарь» поместить решено, значит. <Речь идет о рукописном журнале>. А про природу как? 11

Дай совет, я не знаю, что делать. Посоветуй, пожалуйста. С Юркой я буду избегать всячески встречаться и разговаривать, и, если будет трудно увернуться от разговора, буду отвечать односложно: «не знаю», «да», «нет» и т.п. Потом, если он будет говорить со мной или с Раей, ты нас выручай. Если он вдруг спросит: «Люда, чего ты на меня дуешься?» или вообще что-нибудь, ты закричи: «Людка, иди, я тебе что покажу, скажу!» и другое. Хорошо? Я совсем не желаю, чтобы Ривка была записана вместе с нами в скауты и - в театр тоже не хочу. В театр я не иду, т. к. у меня не имеется презренного металла. Целую тебя крепко, крепко. Пиши ответ. Остаюсь твоя Соломинка. История с красными чернилами очень интересна. Не правда ли? Пиши. Пиши на все письма длинный ответ. Лиля, здравствуй! Как ты поживаешь? Интересная ли пьеса была в театре? Видела ли ты кого-нибудь в театре из знакомых и симпатий? Все напиши подробно. Какая оказия вчера случилась со мной! Я прорезала дыру в бумаге ножиком и порезала нечаянно палец, очень сильно. Я опустила палец в воду. Вдруг меня затошнило, потемнело в глазах, и дальше, что было, не помню. Помню, что мама поднимала меня с пола всю мокрую. Я упала прямо в воду. Потом положила меня на кровать. На голове у меня была большая шишка, а тут еще палец. Господи, я не знала, что делать! Припухлость у меня уже прошла, а палец не знаю, когда пройдет. Порез глубокий. Мне даже стыдно, что я такая слабая. Никому не говори об этом. К нам приехал из Таганрога знакомый с дочерью. Эту девочку укусила бешеная собака, и ей будут делать уколы, иначе она на двенадцатый день сойдет с ума. Она будет 12

жить у нас, и мне придется быть с ней все время. Бросить ее мне не позволят мама и папа. Так что меня ожидает скука. Я с ней еще не знакома, но она мне кажется скучной. Пишите нам с Олей <Зыковой>, иначе мы умрем от скуки. Передай всем нашим членам привет. Мне очень жаль…<письмо без окончания>. <1921> Лиля! Сейчас не очень-то похоже на весну. Приду обязательно прочесть твой скаутский дневник. Ривка вчера гуляла с нами и рассердилась на нас, и ушла домой. Яша к ней пристал за кольцо. Вообще, вчера было весело, и ты напрасно куксилась и не выходила. Я не знаю, где это я тебе писала, чтобы ты не «надоедала лишь такими письмами», честное слово, не знаю. Пришли мне то письмо. Ты, наверное, не так поняла. Извини, что повторяю твои слова. Яшка Левицкий вчера Олю <Зыкова>все время называл Олей. Она говорит: «Почему Оля, а не Надя?». Он говорит: «У меня в списке, что дала Лиля, вы названы Олей». Люда. Ответ. Лиля! Я сегодня написала Юрке <брат Лили> письмо, в котором говорила, что мне очень интересно знать мнение Стася о нас всех, особенно о Рае; и прибавила, что это не ревность, а простое женское любопытство. Потом я ему написала, что если он не спросит у Стася про Раю, я с ним не дружу. Я с ним заключила «братский союз». Лиля, ко мне ты эти дни не приходи, потому что мама на меня сердится. Вот за что. Я сегодня ходила в сарай за 13

углем. Когда я набрала угля, то заперла сарай и пошла домой. Ключи я положила на полку в коридоре. Несколько секунд спустя мама посылает в погреб за мясом. Я вдруг сразу забыла, где положила ключи и сказала об этом маме. Мы стали искать в комнате, около сарая и, конечно, ничего не нашли. А на полку заглянуть забыли. Мама рассердилась… Я случайно заглянула на полку, и … о, радость и ужас вместе: ключи там! Я сказала маме. Мама говорит: «Ты все время думаешь о своем театре и забываешь даже про такие пустяки!» и говорит: «Чтобы ты не ходила сегодня к Лиле!». Я очутилась в безвыходном положении и говорю: «Мы теперь даже театр не будем устраивать!». Мама тогда перестала меня бранить. Эта шерсть – на бакенбарды. «Твои пальцы пахнут ладаном» и от всей твоей фигуры веет могильным холодом. Пиши длинный ответ. Твой друг Людка. … Лиля, получил ли Яша Лев. <Левицкий> те визитки и письмо про скаутов, что мы ему послали. Свою роль Агафьи Тихоновны я возьму обязательно. Моего папу взяли копать окопы. Оля к вам не ходила, потому что у нее нет ботинок. Я достала «Ледяной дом», прелесть, а не книга. Чтец-декламатор мне обещали принести. Тогда я тебе дам его, если, конечно, тебе хочется списать стихи. Напиши мне, написала ли ты что-нибудь в дневник. Лилька, не сердись, что мало написала – когда было, что писать, писала много. Целую. Люда. … Многоуважаемая товарищ Синеокова! Жду от Вас стиха, рассказа, повести, загадки, шарад и ребусов в журнал «Васильки», №2. 14

С почтением, редактор Л. Дорожкина. Лиля! Поздравляю с Р.Х. и желаю веселиться. Целую. Людка. <В конверте 3х5 см.> …<без начала> Я готова хоть сейчас принести “Антон Горемыка”, но мне кажется, что Рая не очень сочувственно относится к нашему плану. Я приду к тебе на этих днях без Ольги, посмотрю открытки, картинки и прочтем скаутский дневник. Я вечером в воскресенье пела скаутские песни и вспоминала про скаутов, наши прогулки; даже ненавистные занятия в казенной гимназии кажутся мне теперь милыми. Лилька, я на тебя очень сердита. Я тебе много послала писем, и ты их оставила без ответа. Я почти каждый день посылаю тебе по письму, а ты на них не отвечаешь. Почему я ни одного твоего письма, даже самого маленького не оставила без ответа! Пиши. Ответь обязательно. Люда. …<без начала> Я не буду сегодня у тебя. Мы взяли сегодня газету «Жизнь». Там есть заметка про скаутов. Там написано, что нужно, чтобы скаутизм в России занял почетное место, как в Англии и других странах. Я очень рада за скаутов. Лилька, постарайся записаться. Приходи завтра с Раей или одна ко мне. Передай Рае, Юре, Тосе <Антон, брат Лили>, Сереже и Гане, чтобы они мне писали, и Оле тоже, иначе мы умрем. Я тебе написала длинное письмо, напиши мне тоже длинное. Пиши мне и Оле. Напиши, кто был у вас и как провели вы время. Целую всех, Людка.

Я, между прочим, думала, что и ты тоже любишь, только, ясно, не наших мальчишек. А у нас, в нашкоме, все влюблены б е з о т в е т н о . Все, кроме Евгения <Безбородов> и Валентина <Кучеренко?> . Лилька! Поздравляю тебя с блинами и желаю ими объесться. Желаю веселиться. Лилька, пиши мне что-нибудь. Ты совсем перестала мне писать. Целую крепко-крепко. Людка. 19 марта <1921> Ведь, правда, сегодня отвратительнейшая погода? Просто невыносимо: сиди все время дома! Я сейчас долбила историю и естественную, старье, что я не учила; а еще нужно на завтра новое. Ох! Господи! Вот-то беда! Мне по естественной <истории> на неделю уроков – догнать их; а по истории три урока осталось. Я потому их догоняю, что у меня первоначально не было книг, и я не знаю уроков тех; а они, учительницы, - шут их забери! – спрашивают. Вчера у меня историчка спросила из прошлого, а я ей чепуху молоть стала… Приходила ли Рая? Что об этом говорит твоя мама? Не удивляйся, почему она не ходит. Ну, прощевай. Начнем учить историю на завтра. Целую. Нелли Гронская. Лиля! Право, не знаю, что тебе писать. Ты показывай Юркины и Сережины письма мне, а я буду тебе. Хорошо? Послала ли ты Рай<е> или нет и про что? Отвечай мне, Лиля. Напиши мне, какими словами ты написала Стаське письмо. 16

Людочка, хорошая и умная. Прошу пожаловать на маскарад, имеющий быть 31-го сего месяца по адресу: Казанский, №48, кв. 1. Начало в 9 ч. вечера. Член инициативной группы Зыкова. Лиля! Кусок мыла возврати, я его положу в шкатулку. Как это ты додумалась, что нас так мало в почте? Мне даже не хочется туда ничего писать. Я согласна с тобой, что Ганя все преувеличивает. Моего papa зовут Филипп Емельянович. В кружок любителей я не запишусь потому, что у меня нет времени и меня не сильно туда тянет. Лилька! Ты с ума рехнулась, что предлагаешь завиваться. Ведь у меня волос нет. Да и тебе не советую. Рива больна желудочным расстройством, но мне кажется, что у нее что-то другое. Ведь нельзя быть больной больше двух недель желудочным расстройством! У нее я была два раза. Она сердится, что ты к ней не ходишь. Лиля, прости, что я на конверте надписала: «Лиле Синеоковой». Тот конверт был надписан прошлую зиму. Лиля, Оля дала честное слово, что Янкеля не любит, но я не верю ее честному слову. Я ей это говорила лично, но она утверждает свое – он ей только нравится, а что любить она его не любила, да и н е м о г л а л ю б и т ь т а к о г о ш к е т а . Мне кажется, ей просто стыдно сознаться, потому что мы все над ним смеемся. Когда мы пойдем в театр? Мальчишки, наверно, серьезно помешались, и Яша вместе с ними. Конечно, нет. Напиши мне в альбом. Лилька! Как тебе не стыдно! У тебя около ста конвертов, а ты письма пишешь без

конвертов и на клочках бумаги. Мне, пожалуйста, посылай в конвертах, слышишь? Людок. Как, по-твоему, списать это стихотворение или не надо. Ответь. <К письму приложены календарные листки со стихами: «Что может быть острей и тяжелей С календаря срывать ненужные листки… Уж дни прошли, но все еще близки, И новых ждешь, о старых сожалея. Тоска растет, и помнишь только ход Дней траурных любви, дней красных сожаленья, А дни бегут, и каждый новый год Уносит пачками листки забвенья. Дурдин.». Сбоку на листке приписка: «Прочти хорошенько!»> «ВАСИЛЬКИ». 1920 В эти годы, когда молодежь играла в почту, организовали они еще и рукописный журнал. Он назывался «Васильки», редактором была Люда Дорожкина. Долго ли существовал журнал, мне неизвестно; сохранилось два номера за 1920 год. На обложке – букет васильков. Рисунки в первом номере выполнены маминым братом, Антоном Синеоковым. Рисунков всего три: «Христос воскрес», виньетка к стихотворению с тем же названием и рисунок замка, вероятно, - иллюстрация к стихотворению «Узник».

СОДЕРЖАНИЕ журнала «Васильки» №1, 1920 В страстную субботу. Рассказ……..…… Надя Мастерова Христос воскрес. Стихотворение……….. Рая Григорьева Светлый праздник. Стихотворение………. Л. Дорожкина Стихотворение в прозе (Посвящается нашей компании) Г. Гудкова Ангел смерти. Рассказ……………………... Рая Григорьева Светлый праздник. Рассказ………………… Л. Дорожкина Христос воскрес. Стихотворение в прозе…… Г. Гудкова Любовь к матери. Рассказ………………….. Л. Синеокова Узник. Поэма..................................................... (Цезаря) Христос воскрес. Стихотворение.………….. Г. Синеоков

СТИХОТВОРЕНИЕ В ПРОЗЕ (Посвящается нашей компании) Когда я слышу музыку, Когда я вижу хороших людей, Тогда душа моя уносится к небу ввысь И грущу я, что не могу находиться Среди лучших людей, чем я нахожусь теперь… Но я благодарна вам, друзья мои, За те немногие часы, которые я провела среди вас. О! Как хотела бы я вырваться из этого ада, В который втолкнула меня бедность… Г. Гудкова

ЛЮБОВЬ К МАТЕРИ На окраине села «Высокого» стояла маленькая полуразвалившаяся хатенка. В ней жила вдова Аксинья со своими детьми: Катей четырех лет и Гришухой восьми лет. Была страстная суббота, но у них совсем не чувствовалось приближение праздника. Не то что пасхи или чего прочего, но даже куска хлеба нет, нечем детей покормить. Вечером Аксинья уложила спать детей, постирала их старую одежонку, прибрала в избе, затеплила лампу, села и пригорюнилась. Вспомнилась ей ее жизнь, когда жив был ее муж. Все было у них хорошо, всего вдоволь: и скотина была, и хата хорошая и дети сыты и одеты. А муж умер, и все пошло прахом. Она заболела, долго не могла ходить. Теперь, вот, поднялась, но, все же еще слабая, больная. Ходила она сегодня к матушке, жене священника их села попросить хотя какой-нибудь работы, но матушка отказала, говоря: «Куда тебе, Аксюша, слабая ты еще. Вот поправишься, тогда приходи, работа найдется». Как Аксинья ни просила, матушка решительно не согласилась. – Ну, что ж, знать судьба моя такая. Спасибо, хоть детишек-то на праздник звала, все же веселей им будет, поиграются там, – думала Аксинья, идя от матушки. Вот и смерклось. Зазвонили ко Всенощной. Аксинья пошла в церковь и долго горячо молилась о том, чтобы Бог дал ей здоровье и ее детишкам счастье. Утром Катя и Гриша проснулись рано. Колокола радостно гудели, солнце сияло и манило за собой. Они стали скорее одеваться, чтобы пойти на улицу погулять. Мать горячо обняла детей и поцеловала. Катя и Гриша схватились за 20

руки и выбежали. На улице они встретили группу ребятишек, которые направлялись к батюшкиным детям. Катя с Гришей присоединились к ним, и пошли все вместе… На террасе батюшка с матушкой пили чай. Все дети им поклонились и хором поздравили с праздником. Нина и Боря, дети батюшки, веселые, выбежали им навстречу, и Нина предложила им идти во двор катать яички. Боря принес дощечку, поставил, и они стали играть. Всем было весело, все хохотали от души. Потом матушка позвала всех пить чай. Катя и Гриша сидели рядом. Все кушали и оживленно болтали, лишь Катя с Гришей, пошептавшись между собой, молча, пили чай. Нина это заметила и спросила: «Отчего вы не кушаете пасху?». Гриша ответил, что у них нет дома пасхи, и они это снесут домой и разговеются вместе с мамой. В это время вошла растроганная матушка, которая все слышала, поцеловала Катю и Гришу и сказала: «Кушайте все, а я дам вам после отдельно, и вы это снесете своей маме». Катя и Гриша поблагодарили, но изъявили желание сейчас же идти домой, чтобы скорей порадовать свою мать. Матушка принесла корзиночку с пасхой, яичками и всякой всячиной и сказала Грише, чтобы его мать приходила после праздников служить кухаркой и жить вместе с детьми. Катя и Гриша побежали домой, поставили корзиночку и стали рассказывать Аксинье про то, как им дали всего в корзинке, как позвали жить их с мамой к себе. Аксинья была очень рада, поцеловала своих милых детей и благодарила Бога за то, что он услышал ее молитву. Радостные и счастливые сели они разговляться. Л. Синеокова.

СОДЕРЖАНИЕ журнала «Васильки» №2, 1920 Рождественская звезда. Рассказ.………….. Л. Дорожкина Рука. Рассказ.………………………………... Я. Левицкий Бедность. Стихотворение…………………………. Р. Тауб Странный рассказ……………………………….. Г. Гудкова Из далекого прошлого. Поэма………………… Г. Синеоков На старой мельнице. Рассказ……………………. О. Зыкова Тяжкие мысли. Стихотворение………………... А. Гудкова Встреча. Рассказ……………………………… Е. Синеокова В ожидании весны. Стихотворение…………. Я Левицкий Героизм мальчика. Рассказ ………………………… Р. Тауб Звезды. Стихотворение ………………………… О. Зыкова Шарады, загадки, ребусы. <Оформление обложки журнала и рисунки: «Зима», «Мадонна», «Мельница», «Новый год» Антона Синеокова, рисунок «Головка» – М. Григорьева.> ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО Среди гранитовых палат, боярской думой окружен, Великий князь Иван послов Ахмата принимал. И вот вошли с надменным видом И князю грамоту с басмой вручают в руки. В этой грамоте указ Ахмата не противиться ему, Считать себя его слугой и дань платить бы аккуратно. Князь слушал и бледнел. В нем кровь словена закипала. Когда ему мурза велел басму поцеловать, Князь в гневе порвал ее и растоптал ее ногами, Послов же приказал повесить на вратах Москвы, А мурзу отпустил с наказом такого содержания: 22

«Скажи Ахмату жу, чтоб он С суконным рылом не лез в калашный ряд!». Г. Синеоков. <Басма – особая печать в эпоху татарского ига на Руси, с изображением ханского лица или всей фигуры хана.> ВСТРЕЧА Она шла по улице. Вот угол, она поворачивает и идет дальше, стараясь как можно дальше уйти от своей одинокой квартиры. Она старается развлечься, но грустные думы одолевают ее. Завтра Новый год; многие с радостью встречают этот праздник, но что он ей принесет?.. Она одна, нет родной души, нет человека, сочувствующего ей, разделяющего ее мысли. Все чужие, родители ее давно умерли. Вспоминается ей белокурая голова брата, серьезное, вдохновенное лицо. Он сидит за мольбертом и что-то рисует. Его нет с ней. Он далеко, в чужих краях, за границей. Окончивши академию шесть лет тому назад, он уехал. Писал часто, восхищался всем увиденным, потом замолк. Она уже давно не знает, где и как он живет. Она очнулась от воспоминаний и увидела себя на дороге. Навстречу ехали сани, в которых сидели дама, господин и маленький мальчик. Что-то знакомое показалось в лице мужчины. «Неужели он, брат?», – мелькнуло у нее. «Да, это он». «Валя!», – крикнула она. Сани остановились. Они здоровались. Он усадил ее в сани, стал расспрашивать, как она живет. – А вот моя жена, Лена, и маленький Валя, мой сынишка, – говорил он. – Знаешь, сестра, мы приехали в Россию немного пожить, а потом опять уедем за границу путешествовать. Тебя возьмем, если захочешь. 23

–Хочу ли я? Конечно. Ведь это была всегдашняя моя мечта, мечта увидеть мир, - отвечала она. – Ну, а сейчас поедем к нам. Мы вот за тобой ехали. Едем к нам встречать Новый год! Они без умолку болтали дорогой. Ей очень нравились жена и сынишка брата. Она была счастлива и в восторге сказала: «О, как я счастлива! Я не одна, не одна! Со мной мой брат, его жена и сынишка. Я в семье!» Л. Синеокова.

1921-1927 События этого периода: в 1922 году умер старший брат Лили Юрий. В 1923 году Лиля окончила школу и поступила в Ростовский университет.

1921 Валя 27 декабря 1921 Поздравляю мамочку, Ляльку и Антошку с Рождеством Христовым и Новым годом, крепко целую и желаю всем самого лучшего. Отчего не пишите? Здоровы ли? Лизочка, напиши мне. Целую всех. Лермонтовский, 20, кв.7 Валя. <Открытка. Где в это время находилась Валя, неясно>

1923 В конце года Лиля заболела, и член их компании Толя Кельзон пишет стихи, помечая на листке и температуру больной и температуру на улице. Толя Кельзон +41,5 -20 Ветер, ветер, ветер… На промерзшей стенке – Ленин. Трехногий стол, портфель на нем. От коптилки ходят тени, А голова горит огнем. И Лиля мечется в кровати, Сухие губы бредят вслух, Мысли – из горячей ваты, А казанок давно потух. Шла домой, когда с педфака, Ветер поцелуем в грудь проник И, отбежав, завыл собакой. В глазах зелено-красные огни, И бредят вслух сухие губы, И Ленин сумрачно молчит. Боль в висках заныла тупо, И сердце в голову стучит. Т. К. 29 декабря 1923 1924 Летом Лиля с Людой Дорожкиной, по рассказу мамы, ездили в Рязанскую губернию. Сохранился документ: 25

РСФСР. Киструсская вол. Ячейка Р.И.К.С.М. 4 августа 1924 г. № 56 УДОСТОВЕРЕНИЕ Дано сие предъявившей сию т. Синеоковой в том, что за время пребывания в пределах Киструсской вол. Спасского Рязанской губ. принимала активное участие в политработе, выразившейся в докладе на общем собрании «Комсомол и детское движение», что подписью и приложением печати удостоверяется. <печать > Ответственный секретарь ячейки <подпись> 1925 Лиля – Вале Ростов-на-Дону, 22 июля 1925 Тебе, наверное, очень знакома эта площадь, Валюшка. Я нашла на почте эту открытку, и мне захотелось ее послать тебе: о Средней Азии в Среднюю Азию. Шлю вам большущий привет. Крепко целую Володю <сын Вали>. Жду от тебя письма. Тебе давно послала. Лиля. <Адресовано в Коканд, куда переехала Валя вместе с мужем и сыном Володей.>. Евгений Безбородов – Александре Дмитриевне Ростов-на-Дону , 7 октября 1925 т. Александра Дмитриевна! Стихи, посвященные Вам еще (увы!!!) не написаны. Не стоит терять надежды: авось… Примите пока мою

«благородную» физиономию, а за сим имею честь кланяться с собственно нам уважением / так в тексте/. Евгений Безбородов <Письмо на длинном узком листе бумаги,12х34, с портретом автора письма в будёновке.> 1927 В июле Лиля на практике работает с детьми. (Адрес на конверте ее письма к подруге Лоре: Сальский округ, Пролетарский район, хутор Сталинград Суховского сельсовета.) В ответ Лора сообщает, что от практики «отлынила»: на хим. заводе мест нет и некоторые хим. заводы закрываются за отсутствием сырья на 2-3 месяца. Однако ей удалось подзаработать немного денег рисованием: нарисовала иллюстрации к одной стенгазете и получила 10 рублей, а «на энтомологической института станции» рисует всяких «зверей»: личинок и т.д. вредителей. Обещали давать за рисунок 2,5 рубля. Жарко. Они с Людой купаются на Дону. Однажды их застал дождь, и когда убегали от него, Лора напоролась на стекло и порезала ноги в трех местах: «злилась, как 10000 чертей!». Пишет, что «Ростов разрастается и приобретает культурный вид, благодаря мильтонам, которые не позволяют переходить дорогу посреди квартала». Пишет о политических событиях в других странах и о том, что Таня <Кузьменко?> уехала домой на две недели. О моде: «Если бы были шаровары в моде вместо юбки, было б замечательно. А за границей какая дурацкая мода: теперь летом женщины носят фетровые шляпы – вот дурость!». Через два дня о своей жизни Лиле написала и Люда.

Люда Дорожкина 25 июля 1927 Дорогая моя! Довольно долго пришлось дожидаться Вашего письмеца. Это довольно хорошо говорит за то, как часто ты будешь писать, когда мы разъедемся далеко. Экскурсия не состоится. Все разъехались, никто не внес деньги и т.п. О дипломке тебе, наверно, напишет Даша. Подали заявление, чтобы разрешили защищать 3м<втроем>: Даша, я, Таня; но говорят, что будут разрешать защищать только индивидуально. Живу я лично ужасно однообразно. Опустилась ужасно. На физкультуру не хожу: далеко, нет туфель, одной не хочется и т.д. Газет почти не читаю, дома их нет, а в читальню Пищевиков выбираюсь поздно, когда она уже закрывается. Не занимаюсь зачетами. После твоего отъезда сдала ½ ботаники (остальную) и почила на лаврах. Осталось – четыре и дипломка. Изредка хожу на Дон, с Лорой, и в театр. Видела «Ревизор», была на докладе Мейерхольда (интересно), слышала «Фауст», «Риголетто», «Русалку». Из беллетристики прочла «Колокола» (понравилось) и еще два романа из фермерской жизни. Вот и все. Кое-что починили из гардероба, и вот уже месяц прошел. Это, очевидно, отчасти оттого, что я живу одна (мама и папа уехали в Рязань) – на ходьбу в столовку, за завтраком и пр., уходит много время. Изредка вижу Лизу. Они скоро уезжают на Кавказ, в общем, вижусь часто только с одной Лорой. Утешаюсь мечтами о поездке зимой в Ленинград – Москву. Это уже наверняка, если не задержит дипломка (уже имею 25 рублей, остальные надеюсь приобрести). Ну, вот и все обо мне. Самочувствие, в общем, неважно.

Напиши, когда приедешь? Вообще, пиши. Я очень была рада получить твое письмо. Людмила. P.S.Относительно игр – могу только посоветовать «Сборник игр» купить в Пролетарской. Я бы купила тебе его здесь, но не имею денег. Вот все, что я имею из песен. Пой с ними б. <бывшие> скаутские. Они теперь пионерские: «Дальше», «Взвейся выше», «Картошка», «Добрый старый слон», «Раз, два» и т.д. Люда. < Адресовано: Сальский округ, Пролетарский район, г. Сталинград Суховского с/совета.> Анатолий Кельзон – для компании Ленинград, 28 октября 1927 22.50 Граждане! Чувствую, как ехидно подбирали злые фразы две девицы, напившиеся чаю со слойками и улегшиеся отдохнуть. (От чего? Не от чаю ли?). Со злорадством вставляет «Люда» во вторую строчку письма свое художественное произведение «безрогую». Далее следует литературное опровержение (жалкая попытка) своей неорганизованности. За три-четыре месяца не быть ни разу в Аксае! Стоит ли жить (на белом свете!) в Ростове! Друзья мои, (диф-лы <дифференциалы>, химия, черчение и другие) за недостатком времени не могу ответить на ваше приветствие. Просят кланяться. Калинина видел, слышал и кричал «Ура!». Пишите, что думаете на Рождество быть в Ленинграде. Будем ждать, так как вопрос о моем местопребывании пока открыт. И хочется в Ростов, и академика не велит. А взяли нас в работу здорово. Один из преподавателей заявил: «Если у вас способности выше средних, то вам достаточно заниматься полчаса в день, если же средние – 14-16 часов». Я 29

вспомнил педфак (0 часов в течение года, 5 часов в день в течение зачетной сессии – месяц, и дело в шляпе), улыбнулся и сказал: «Спасибо!». А про себя подумал, а что если у меня способности чуть-чуть ниже средних, тогда число часов в сутках минус часы, необходимые на занятия, дают в итоге отрицательную величину. Но ничего, нас уже назвали «без пяти минут инженеры». Я упорно черчу (черчение - мое слабое место) всякие эллипсы, параболы, эпициклоиды и другую беспартийную дрянь. Сдал, наконец, первое задание, начинаю чертить коленчатый вал. Но если бы вы знали постановку физкультуры в институте! Когда мне летом рассказывали, я не верил, но теперь убедился. Цифры таковы: занимаются в секции 600 человек, и на это количество есть 40 инструкторов. Занятия идут по отделениям в 3-5 групп одновременно под руководством одного старшего инструктора и трех-пяти младших. Я работаю в инструкторском отделении во второй группе. И тяжело. Я ведь совсем не умею работать на брусьях, на турнике и т. д. Кроме гимнастической секции работают: теоретическая по легкой атлетике (руководитель – известный легкоатлет). Технический начальник кружка – единственный штатный инструктор не студент, Т. Палле. По баскетболу, по конькам (скоростной бег, фигурное катание, хоккей), по лыжам и по тяжелой атлетике. Летом окончена постройка большого стадиона, сейчас на нем каток. Громадный спортзал, вполне хватает для баскетбола. Видел Лору. Рассказала мне, как Люда хотела губить голос в ростовских школах. От чистого сердца – дура. На рождество я поведу ее к здешним светилам. Может, действительно, талант гибнет. Пишите подробно: 1) думаете ли кончать и, если думаете, то <почему?> когда и как;

2) как, кто и где занимается кружок ф. к. <физкультуры>, мое первое дитя; 3) как прошли его выступления, и кто стоял наверху в пирамиде; 4) все о себе, других и прочих. Мои расчеты просты: 28-го письмо ушло, получено – 6-го ноября. Я жду ответ. Толя. <Письмо адресовано: Ростов-на-Дону, Пушкинская, 71б, этаж IY. Н. Лужной. Адрес отправителя: Ленинград «21», проспект Шадрина, 28, кв.1 А.С. Кельзону> ТОС. 1927-1928 Тогда и Антоша хотел приехать учиться в Академию художеств… В. Кучеренко. (Из письма Лиле, 1932 г.) Антон – Александре Дмитриевне Москва , 27 ноября 1927 Сейчас прибыли в Москву, через 1 час едем в Ленинград. 20 часов. А. Синеоков. Антон – Александре Дмитриевне Ленинград , 28 ноября 1927 Приехал в Ленинград. Прохожу комиссию. Адреса пока нет. Все благополучно. Привет всем. А. Синеоков. Лиля – Антону Ростов-на-Дону,10 декабря 1927 Здравствуй, Антошка! Завидую тебе, что в хмурый Ленинград уехал. Поздравляю, конечно, с поступлением и пр., пр. 31

пожелания. Каковы были экзамены? Правда ли, что существует какой-то легендарный стул, о котором мне всякие ужасы рассказывали? Когда начнутся занятия? Напиши, какие дисциплины будете проходить. Что из себя представляет ваш карантин? И почему в названии вашего института нет слова «авиа», которое мы так любим с Таней? Она просила о ней позаботиться и присмотреть ей пару на ее жизненный путь, ведь ты знаешь о ее любви к летчикам. Какие у вас разделы есть, кроме летательного? Мы уже организовали компанию по летанию, так что дело за тобой. Вчера отсюда уехал Анатолий Кельзон. Он там на механическом факультете, уклон – авиастроение. Приезжал сюда на девять дней в отпуск, с таким расчетом, чтобы каникулы быть в Ленинграде, и чтоб мы на каникулы приехали, и мы, конечно, собираемся, хотя все это под большим вопросом. Дело за презренным металлом, а то было б замечательно. Привет от девчат. Лиля. P.S. Вовка сейчас сделал предположение, что в аэроплане такая маленькая каютка и что ты не влезешь. Как же тогда? Лиля – Антону 14 декабря 1927 Антоша, все шлем привет. От Жени <Безбородова>известий нет, и я не знаю, можно ли ему слать на старый адрес. Приходил Зеленкович, просил его адрес. Лиля. <Записка на отрывном купоне к денежному переводу на три рубля, от 14.12.27>

Александра Дмитриевна – Антону <1927> Здравствуй, моя сыночка. Как я была рада, когда получила от тебя письмо; всем читаю, раскланиваюсь направо и налево от тебя. Все наши знакомые шлют тебе привет. Милый мой Тосик, сынка моя дорогая, как мне скучно без тебя. Молчит пианино. Был Березняк, привез велосипед, обещался придти его разобрать и смазать. Все у нас по-старому. Володя все удивляется, что ты долго не едешь обратно, скучает о тебе. Был Валентин. У нас сейчас мороз. Были один раз в театре, смотрели «Вредный элемент» – веселая пьеса. Я очень рада, что ты был у Киреевых. Они тебе кланялись. До свидания. Целую тебя крепко. Твоя мама. Приписка от Лили. Тос, книгу я твою сдала в Совпроф. Тебе из Ленинграда, ул. Герцена, д.15 «Прибой», пришло извещение о продолжении подписки «Рабфака на дому», так что, если желаешь, можешь вносить, благо, близко. Как поживает фотография? Один из ваших парней на вокзале сказал, что мы вам будем высылать все, что будем снимать. Ты присоединись к его фразе, т. к. дело в тебе, а не в нем, я понимаю, и присылай. Лиля. P. S. Парняга тот не приходил. Антон – Александре Дмитриевне Ленинград , 16 декабря 1927 Жив, здоров, все благополучно. < Письмо (возможно, телеграмма) Антона не было дописано и отправлено.>

Лиля - Антону 23 декабря 1927 Антоша, посылаю тебе два рубля, которые думала тебе собственноручно вручить. Уже довезла до Новочеркасска (и еще – кроме – вкусное) и пришлось вернуться. Не судьба, значит. Людка поехала. Привет от всех. Лиля. <Записка на отрезном купоне квитанции о денежном переводе двух рублей от 23.12.27> Антон – Лиле Ленинград, 25 декабря 1927 С Новым годом! Вышли, если сможешь, книжку живой газеты Крайсовпрофа «Голос рабочего». Она продается в магазинах «Севкавиздата» и «Буревестника». Розовый переплет, внизу – фотография участников газеты. Жив, здоров. Занятия начались. Ждите письма. Антон. P. S. Книжку выслать можно простой бандеролью. В. Захарченко – Антону Ростов-на- Дону , 29 декабря 1927 Привет от Оли и Дины. Здравствуй, дорогой друг Антон! Читал твое письмо и очень тебе завидую. Ах, как бы мне хотелось уехать из этого проклятого Ростова! Как хочется учиться, не зная никаких забот! Я бы с удовольствием уехал вместе с тобой. Но меня, наверное, и не приняли бы: здоровье у меня не весьма устойчивое. Теперь мне приходится с сожалением оглядываться назад. Как вспомнишь, сколько здоровья отняла комсомольская и другие общественные работы, как больно приходится сознавать, что тебя т е п е р ь будут принимать в высшее учебное заведение с оглядкой. Эх, как мне жалко даром 34

пропавшего и времени и здоровья, так жалко, что и не говори. Я представляю, как тебе там хорошо. Среда, в которой ты находишься, будет, несомненно, влиять на тебя в сторону воспитания в духе коммунизма. Условия, обстановка, режим и дисциплина, а главное, у ч е б а сделают свое дело, и ты станешь полезным и дельным человеком, которым будет дорожить правительство. Здесь, Антон, такая неважная атмосфера, а особенно у нас на фабрике, что, право, есть опасность, что мелкобуржуазная и мещанская идеология станут для нас современными. У нас очень душно, и мы ждем грозы, которая разрядит атмосферу. Подробней, в чем это выражается, я тебе напишу в следующем письме. Антоша! Как бы мне пробраться к тебе? Узнай, не будут ли еще набирать в школу или куда-нибудь, только туда, где пульс бьется сильней. Узнай и напиши. Мне так скверно здесь, что я бы все бросил и уехал. Ну, дальше! Пиши подробней, как там в Питере. Наверно, будете ходить на экскурсии в исторические места, не забудь описать. Да! Фото, ведь, с тобой, наверно. Ты карточки присылай. Антон! Почему мне специального письма нет, а? Мне немного заело. В следующем письме напишу, как у меня дело с газетой. Дела, знаешь, плохи. Ваську каратели из конторы выжили, послали в карамель<ный> склад! Несмотря на все наши усилия, его обратно не вернули, и есть опасность, что его сократят. Это знаешь, как на меня подействовало! Я их же и крыл на бюро. Ну, пока. Отвечай. Буду писать подробней. Захарченко Владимир. <Владимир Захарченко – товарищ Антона по литографии, где он работал. Начинает письмо с привета от друзей. Письмо адресовано: Ленинград, III, ул. Красного курсанта. Военно-теоретическая школа Военно-воздушных сил 35

РККА. 5-я рота. А. Г. Синеокову. Обратный адрес: Ростов-на-Дону. Энгельса, 24. Литография № 511.> Александра Дмитриевна - Антону <1928> Здравствуй, мой дорогой Тос. Что ты молчишь? Здоров ли ты, моя сыночка? Ты забыл свое обещание писать. Мы послали тебе посылку и еще три рубля, и при посылке – 2 рубля. Не знаю, получил ли ты их, или пиши, Антоша. Я очень скучаю о тебе. Каждый день я с работы думаю: «Наверно есть письмо», и все нет. Валя прислала письмо, что она встречалась с Платоном в Самарканде. Очень я скучаю о Володе, так мне его не хватает, даже домой не хочется идти. Звенит в моих ушах его голос. У нас было очень холодно, теперь опять оттепель. Бывает иногда Женя Безбородов, а больше никто, и молчит пианино. Скучно без тебя. Я жду лета, ведь летом ты, наверно, приедешь. Был ли ты у отца и у Бухтояровой. <Отец Юры – Миркалов Юрий Антонович; Бухтоярова Варвара Михайловна – жена сводного брата Александры Дмитриевны, оперного певца Дмитрия Бухтоярова>. Где твои вещи, не пропадут ли они? Я пришлю денег, а ты их вышли, если тебе брюки не нужны и ботинки. Может быть, их Жене отдать, и твой френч, потому что, если они будут лежать – в особенности, ботинки – то все равно пропадут. Пиши сына хоть несколько слов, чтобы я знала, что ты здоров. Все знакомые тебе шлют привет, и большой поклон от Марии Савельевны. У нас все тихо. Я служу и все мечтаю перейти в другую больницу. Очень мне тяжело там работать: такая неинтересная работа. Руки не проходят. До свиданья, мой хороший сына, моя родная. Твоя мама.

Антон – Терсинусю <без даты> Тов. Терсинусь, если сможешь, займи деньжат на фунт сахару и кило белого хлеба. Передай Волкову. <К записке приложена доверенность ДОВЕРЕННОСТЬ Доверяю курсанту 5-й роты Д . В о л к о в у получить причитающиеся по почтовому переводу мне, курсанту 5-й роты, А. Г . С и н е о к о в у , деньги.> Валя – Антону Самарканд,2 марта 1928 Здравствуй Тос! Шлю тебе привет из Самарканда. Посылала тебе письмо. Получил? Не особенно по душе здешнее пребывание. Подробно я тебе напишу письмом, как получу от тебя. Как ты, как дела? Шлю тебе сие как здешнюю достопримечательность. Пиши: Самарканд, до востребования, мне. Будь здоров. Целую. Валя. <Письмо на открытке с черно-белым изображением Самарканда.> Александра Дмитриевна – Антону Ростов-на-Дону , 19 марта 1928 Дорогой Тосик! Сегодня был Березняк и сказал, что ты разбился на лыжах. Милый мой сыночка, как получишь, хоть открытку черкни, как твое здоровье. Больше месяца от тебя нет письма. В чем дело, родной мой? Пиши чаще, хоть несколько строк. Я страшно беспокоюсь. Я тоже очень разбила ногу. У нас все по-старому. Напиши, когда ты думаешь приехать. Холодно, у нас очень поздняя весна, давно такой не было. 37

Как твои занятия? Целую крепко. Я так расстроена, что ты разбился. Ты только меня не утешай, а напиши правду и не сердись на меня за беспокойство. Скучаю я без тебя, никак не могу привыкнуть. Часто вскакиваю утром, боюсь, что ты проспал. Ты напиши, когда ты думаешь приехать, т.к. <нужно> знать, когда мне брать отпуск. Я думаю куда-нибудь уехать в санаторию. Напиши, играешь ли ты на пианино и как твои успехи? Что-нибудь новое? Сегодня Шура <Рубцов?> играл. Никто не приходит. Савка женился. До свидания. Крепко целую. Мама. <Согласно штемпелю на конверте, письмо А.Д. пришло 22 марта, а 23-го Антон умер.> ЛИЛЯ. 1928-1937 1928 Евсей Миндлин Москва, Марьина роща , 19 января 1928 Пурпурная Лиля!!! I.Виновата ли почта??? Написала письмо 6 января, опущено письмо в ближайший почтовый ящик числа 10-го, а на руки получил я только сегодня, 19-го января сего года. Чем объяснить такой хаос? Где Р.К.И. и прочие организации? Нарком почты, подтянись! Но если мы проанализируем этот неслыханный, возмутительный факт, то должны отказаться от обвинения почты и найти действительную и объективную причину. Нужно сообщить радостную весть, что при усилии партийных, комсомольских, советских организаций удалось найти новую «фатеру». Письмо твое адресовано на Леонтьвский пр. Хозяйка бывшая задержала его. И только 38

через неделю соизволила отослать на новый адрес. Подаю в суд на хозяйку по 137 ½ статье по обвинению в экономической контрреволюции, саботаже, бюрократизме и т.д. Итак, почта не виновата, виновата мадам Уманская, которая в недалеком будущем ответит перед пролетарским судом. II. С М о с к в о й ж и в е м д р у ж н о . Ты спрашиваешь, как влияет она (Москва) на меня и наоборот. Она не пытается здорово влиять, и я ее тоже не тревожу. Живем дружно. III. К а к ж и в е м , ч т о п о д е л ы в а е м … Живу недурно; комната со всеми удобствами и даже с окном, хлеба вдоволь, в комсомоле состою. Пожалуй, и моя жизнь пошла по другому руслу. Днями занимаюсь грызней. Всеми уважаемую математику учу. Надоело, но что поделаешь, когда В.И. Ленин на Третьем съезде комсомола сказал: «Учиться, учиться и еще раз учиться!». Готовлюсь в ВУЗ к осени. В какой ВУЗ – это вопрос еще не решен в ЦК ВКП(б). Посещаю изредка театр, чаще – баню. На всякие диспуты, доклады мне вход свободен. Немножко угнетает безработица, но и тут есть перспективчики. Хотят подыскать для меня интересную организаторскую работу (комсомольскую). Я больше тянусь к производству. В недалеком будущем что-нибудь клюнет. IV. Г д е д у ш у п р о л е т а р с к у ю о т в о ж у … Общественная моя работа – юнкор «Комправды». Ты себе не представляешь, какие хорошие ребята в редакции. Совсем не похожи на наших ростовских бюрократов. Состою в юнкоровском кружке при «Комсомолке», где собирается цвет московской организации. Спелся с ребятами и я уже как свой. Выбрали меня в редакцию московского журнала (юнкоров). Первый номер выйдет через недельки полторы. Вообчем <так в тексте>, 39

вращаюсь, как говорит твой брат Антоша, в «невредном» обществе и, в то же время, идеологически выдержанном. Новый год проводили в необычайной обстановке. Запаслись мандатом от редакции, трамвайными билетами и произвели облаву на пятнадцать клубов Москвы. Отчет напечатан в «Комсомолке». V. С о с т р и л и у е х а л . Проездом в Ленинграде был Коля <Комароцкий?> у нас. Парочку раз сострил не совсем удачно и вечером уехал. Обещался на обратном пути остановиться. Жду его. Меня интересуют сведения об Антоше. VI. С в я з ь с а в и а ф л о т о м <имеется в виду Антон, брат Л., который в 1927 г. поступил в Военнотеоретическую школу Военно-воздушных сил> хромает. Из Ленинграда получил письмо давно, отослал Антоше три письма, и нет ответа. А сам в письме агитировал смычку. VII. В о б щ е м В общем, живу сносно. Главное, не прозябаю и не служу в привратниках Первой городской больницы. Знакомства завел, и довольно хорошие ребята, «ушлые». Оформляюсь духовно и идеологически. Скоро надеюсь быть и материально независимым. В курсе культурной жизни, жениться пока не собираюсь. Пока с меня хватит. В одном письме всего не скажешь. Искренний, сердечный привет дорогой мамаше, Александре Дмитриевне!!! Поклон нашему любимому фотографищику и пианисту-самоучке Шурке Березняку. Привет пролетарскому туристу Женьке Безбородову!!! Сагитируй, чтоб они мне написали. Привет девчатампролетстуд<ент>кам.

За сим, остаюсь преданный ваш друг дома, борец и товарищ, Евсей Миндлин. Пиши! Пиши! Пиши! P. S. Лиля! Посылаю тебе пятнадцать знаков препинания (разных классовых группировок). Расставь их, пожалуйста, по месту жительства, а то, хотя и подучился грамоте немного за четыре месяца, но все-таки часто грешу. Держите связь с центром!!! \ <И снова – адрес>. Анатолий Кельзон Ленинград, 16 февраля 1928 «…и жду». Чего Вы ждете? «Ждем сигнала, даешь свисток – даешь начало». Итак, во-первых. Прими как дружескую услугу: пиши всегда «коллекцию» через два л. Во-вторых. Ждите – и дождетесь, и гораздо раньше, чем через три года, т.к. я еще ничего не обещал. В-третьих. Что ждать? Женское любопытство пресекаю в корне. В-четвертых. Надо благодарить адресный стол, распутавший твой узел. Прочти адрес, тобой написанный «истым ленинградкам», Тане и Люде: Ленинград, Петроградская сторона, проспект Шадрина, 28 - ?? В-пятых. Сообщаю мой адрес: Ленинград-21, пр. Шадрина, д. 28, кв. 1. Пользуюсь температурой (0) и шлю теплый привет. Толя. Валя Самарканд , 1 марта 1928 Здравствуйте, мои дорогие. Крепко, крепко целую и шлю тебе Лиля, мечеть, в которой есть гробница «Шахи Зинда», 41

брата Магомета. Очень красивая, но старая, почти разрушенная, на открытке – в точности, мы были. Одновременно шлю общий ее вид. Крепко целую. Телеграмму получила. Валя. Валя – Александре Дмитриевне Самарканд,1 марта 1928 Крепко, крепко целую дорогую мамочку, далеко, далеко мы. Не по душе мне Восток, ничего хорошего. Пишу письмо подробно о житье. С 29-го мы в комнате, о ней я напишу. Пока все благополучно. Здоровы. Внук вспоминает всех и собирается все бабушке послать сладкого. Целую мою дорогую маму и Лилю. Будьте здоровы. Валя. Нина Лужная – компании Казань,15 июня 1928 Дорогой коллектив! Сегодня открывается съезд. Я уже третий день в Казани и, благодаря прекрасному праву членов съезда ездить бесплатно в трамвае, проездила почти всю Казань по разным направлениям. Народу съезжается уйма со всех концов СССР и из-за границы. Доклады на заседаниях секций очень интересные, и я прямо не знаю, какую секцию посещать; впрочем, можно перебегать из одной в другую. Завтра напишу вам, если успею, письмо, а сегодня хватит с вас и открытки. Не будьте строги к человеку, попавшему первый раз в жизни на съезд. Нина.

Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону, не раньше июля 1928 Здравствуй, моя дорогая девочка. Я очень рада, что тебе хорошо. Получила твои три письма. После первого хотела тебе ответить, но работала семьдесят два часа без передыха, и в письме было три раза «устала». Я его разорвала и решила написать, когда отдохну. Работаю много, в лечебнице было несколько родов. Завтра хочу в курбюро снести 25 руб., и, может быть, удастся. Мне теперь прибавка жалованья 40 руб. Не знаю, как он будет платить. Получу и постараюсь внести тоже в курбюро. Заменяет А.М. – не рыба, не мясо – четвертого курса медичка, не умеет работать, но я терплю, Бог с ней. Женя и девочки с ног сбились: у меня бывают, но меня трудно застать дома. Ольга Петровна набрала мне на два платья, очень красивые (я одно теперь сошью) и была очень огорчена, когда <я> заплатила ей деньги – она хотела меня облагодетельствовать. Какое длинное слово это «благод…». Цветы цветут. Квартиранты кланяются, желают тебе всех благ. Какая там публика? Если молодежь, не скучаешь ты? Как ты думаешь оттуда выехать? Здесь тоже вечера холодные. Валя прислала письмо. Она хорошо себя чувствует, Володя был болен. Я дни считаю, когда я уеду. Ноги у меня опять болят страшно. Прибавилась ли ты в весе? Это хорошо, что ты пьешь лимон, а через десять дней прими кусочек лимонной кислоты … <нарисован кружочек> такой величины, с хиной, т.к. лимона нет. Пожалуйста. <Летом 1928 года Лили заболела малярией, что помешало ей своевременно закончить университет.> Любочка больше ничего не писала. Была Дина два раза, не застала. Сегодня была, очень досадно. Пойду к 43

Сизинцевым. Когда ты получишь это письмо, до отпуска останется 10 дней. Дней отдыха у нас нет, хотя, обязан давать. Хотела сегодня с девочками в Дом отдыха пойти. Ноги очень обострились. Больше мясо – ни-ни. Муруся убирает у меня чисто; а когда буду ехать, закажу убрать перед отъездом. Лето уже почти прошло. Теперь постараюсь ходить в Летний сад, вообще хоть немного использовать лето. До свидания, моя птичка. Поправляйся хорошенько. Скучаю без тебя страшно. Ну, скоро увидимся. Напиши, как ты думаешь там быть, как Е.М.? Ты еще ей не надоела? Целую, целую без конца, милая Ясычка, голубенка. Твоя мама. <На письме адрес: Отрадное почтовое отделение, Армавирский округ. Урюпинская зоотехническая станция (УЗОС). Евгению Александровичу Роловре для Елизаветы Георгиевны Синеоковой. Люда Дорожкина Ростов-на-Дону, 21 июля 1928 Ну, счастливая ты, что уехала – в Ростове такая жара, что тело превращается в какой-то липкий студень, некуда скрыться. Напоминает то время, когда мы на первом курсе готовили «Строение вещества». Отвечать тебе на твое письмо коллективно невозможно, т. к. из коллектива в городе только я и Таня <Кузьменко>. В прошлую субботу приезжала Даша <Рябова>, хорошо выглядит, поправилась; говорила, что Николай <Комароцкий>получил уже путевку в Ленинградский путейский институт, водное отделение; а Жорка – в Ленинградский политехнический, кажется, экономический факультет. Я, конечно, умираю от зависти. Получила на днях письмо от Пети. Пишет: «Снимайтесь с якоря на новую борьбу. Не все ли равно, где работать: в Ростове или 44

в Ленинграде; а в Ленинграде, кроме того, можно и учиться». И в тот же день получила письмо из Ленинградского отдела народного образования с извещением, что вакантных мест на должность преподавателя в Ленинграде нет. Ну, я, правда, и не надеялась, так что не была особенно убита, но грустно очень, что на пении придется поставить крест. Таня говорит, что я, поработав два года «на периферии» и накопив денег, могу потом ехать в Питер учиться; но я не хочу себя обманывать такими надеждами, т. к. заранее знаю, что из этого ничего не выйдет. «Накопишь», когда по Северному Кавказу задолжность зарплаты учительству растет; в «Молоте» <газета> и «Правде» уже писалось об этом, – а результат? Для того чтобы по Толиному <Кельзон> выражению, не превратиться в провинциальную любительницу, поющую на деревенских вечерах, совсем решила бросить петь. Не хочу лучше ничего, чем такие выступления. Ну, и вот результат всех этих рассуждений – ты, наверно, уже убедилась, что настроение у меня весьма неважное. Веду я растительный образ жизни и, по-моему, очень отупела от отсутствия общества, вероятно, и новых впечатлений. Как только течение моих мыслей приводит меня к осени и предстоящему отъезду в округ на работу, эта тупость сменяется прямо болью. Серьезно, я сейчас готова ругать всех моих знакомых, начиная с Ирины и кончая тобой, за то, что мне периодически внушали мысли о пении, а теперь, когда я к этим мыслям немного привыкла, приходится навсегда откинуть их. Прямо материал для психологического романа. По моему письму можно подумать, что мировой талант гибнет, а всего на всего – «миленькое сопрано». Даша говорит, что из-за принципа не будет тебе писать первая, т. к. все время ждала ответа от тебя, а ты «ни гу45

гу». Тут была сплетня (а может быть, и правда), что она вышла замуж. Я решила, что, наверно, за Кольку <Комaроцкого>, но она говорит, что не знает, где он; и я решила, что не может же жена так потерять из вида «собственного мужа». Татьянка <Кузьменко> и я, обе очень похудели и постройнели. Недавно идем и встречаем двух молодых людей. Обернулся один: «Смотри, две селедки пошли», весе-ло! Собираемся – с каких пор! – поехать покататься на лодке, но из-за отсутствия «мужского материала» вопрос тормозится. В горсаду я давно уже не была и вообще нигде не бываю, а веду приблизительно такой образ жизни, как Ольга <Зыкова> перед замужеством. Днем еле-еле шью себе белье, к осени чуточку читаю, а вечером меняю книги в Рабпросе, хожу относительно диплома в типографию и бываю у Александры Дмитриевны. То же почти – и Таня; Лора, кроме всего этого, еще занимается, готовит «электричество». Восхищаюсь ее мужеством: в такую-то жару заниматься! Не знаю почему, но у меня такое впечатление, что ей не особенно хочется, чтобы я поехала в Ленинград. Сама не знаю, почему, но у меня это впечатление растет после каждого разговора о пении и Ленинграде. Как-то я сидела в горсаду с нею, и мимо нас проходила Люба; она с радостными криками бросилась к Лоре… <далее - о том, что Люба совершенно игнорировала Люду>. Да, между прочим, в еврейской больнице существует доска ответов и вопросов. В одном вопросе спрашивалось, правда ли, что рыба способна вызвать малярию. Ответ врача гласил, что это – заблуждение невежественных людей. Обычно весною, в связи с колебаниями температуры, возвращается малярия, а т. к. в это время

многие едят рыбу, то склонны объяснять приступы этим обстоятельством. Видишь, недаром я скептически отнеслась к этому факту и оказалась права. Ты, конечно, сморщишься и скажешь, что и врачи могут ошибаться. Не знаю только, откуда у вас такой опыт. Ну, будь здорова. Поправляйся. Люда. P. S. Александра Дмитриевна с нетерпением ждет августа, чтобы отправиться в Ейск. Завидую я тебе, но, конечно, не “черной завистью”. В Ростове сейчас отвратительно, тем более что и на пляж я из-за отсутствия монеты не хожу. Пиши, буду рада. Письма – единственный источник, с помощью которого я еще держу связь с внешним миром. Люда. P. P. S. Поражаюсь своей продуктивности. Л. Д. Люда Дорожкина Ростов-на-Дону, 28 июля 1928 Здравствуй, Лиля! Письмо твое получила, но решила не отвечать на УЗОС <Урюпинская зоологическая станция>, потому что ты все равно скоро будешь в Ейске. Мы тебе послали одно письмо, и это я пишу уже второе. Живем мы по-прежнему. Вчера с Татьяной получили из типографии дипломы, и теперь кончено с ВУЗом. Недавно катались на лодке с Николаем Маслюковым, и он звал еще как-нибудь организовать прогулку. Николай рассказывает про Донснабторг и Е.Н. совсем по-другому, чем Лиза <Саголович> и Василий <Петрунин>. Ты понимаешь, конечно, как легко рассудить, кто из них прав, кто виноват, благо, красноречием обладает и та и другая 47

сторона. Но все-таки, мне кажется, что Лиза и Василий преувеличивают, т. к. я хорошо знаю их свойство раздувать во много раз совершенства и недостатки людей. Недавно мы с Татьяной в горсаде познакомились с двумя физкультурниками. Сейчас краевая спартакиада, и поэтому в городе много приезжих физкультурников. Эти ребята также приехали на состязания. Когда они к нам подсели, мы, изнемогши от жары, не проявили обычного раздражения при этом, а продолжали сидеть. Ребята оказались, на первый взгляд, очень симпатичными, приняли нас за медичек. Мы не отрицали, а наоборот, вели так разговор, что у них это убеждение, конечно, окрепло. Интересно, что с места в карьер мы начали спорить. Какой бы темы мы ни касались, обязательно оказывались спорные пункты. В общем, мы были приятно разочарованы, что они оказались не глупыми, а главное, совсем не пошлыми ребятами. К сожалению, это знакомство ограничилось только одним вечером. Мы так стремительно, посреди разговора собрались уходить (было 10 ½ , а Тане нужно было в четыре утра быть на службе), что они только ответили “до свиданья” и остались, очевидно, в недоумении. Больше мы их не видели. Очень досадно. Про «Кепку» я совсем забыла и мне даже смешно сейчас вспомнить, что когда-то оттого, что его не было в саду, настроение падало на градус. Не видела его давно, но ничего не имела бы против, увидеть. Встретили вчера Яшу Левицкого. Звал усиленно навестить его: «Серьезно, приходите, когда придете, приходите. Где вас можно увидеть?» – Мы бываем ежедневно в горсаде. – Но вы, наверно, будете не одни. Мы с Татьяной немного помялись, а он: «Ну, я тогда скажу, чтобы они ушли».

– Нет, если физкультурники, то не надо, а если кто другой, то можно. И смех, и грех! Когда мы были в театре, смотрели «Рельсы гудят», то он был с нами, но, очевидно, соскучившись в обществе трех девиц, решил призвать четвертую. В антракте привел какую-то типицу <так в тексте>, посадил ее рядом с собой, нас не познакомил и ушел ее провожать после спектакля. Подумай, как разрывалось мое сердце. Ну, мне и везет – на всех, и ближних, и дальних фронтах терплю поражение за поражением. Недавно встретила Диму. – Ну, как Колька <Комароцкий> поживает? Как он? – Откуда я могу это знать? – Ну, да! А кто же знает? – Довольно притворяться. Можно спросить и у когонибудь другого. Кстати, мы сейчас в городе встретили Дашу. Он расхохотался: «Ой, глаза, ой, глаза! Так ты, оказывается, знаешь?». Вот это мило! Я знаю еще… А он добавил: «В момент зарождения. Ну, и как ты реагируешь? А я думал, что ты узнала последней». – Как видишь, похудела, побледнела (кстати, это теперь правда – выгляжу я отвратительно), потеряла сон, аппетит. Он смеялся: «Ну, и Люда!…» Ну, вот. В общем, я скучаю. Жарко. Нет настроения изза этого, куда-нибудь ходить, и нет совершенно людей. Чаще бываю с Таней, с Лорой реже. Лора меня начала раздражать своими замечаниями. Что бы ни увидели, сразу же: «Здесь чего-то не хватает, а чего?…». Вообще она говорит, что в Ленинграде с ее мнением в одежде считаются; поэтому она и делает 49

замечания таким тоном, что она общепризнанный авторитет. Но для меня она в этом вопросе никогда не была авторитетом. Ну, пока! Поправляйся. Пиши. Жду с нетерпением. Мы с тобой, возможно, не увидимся, потому что ты приедешь в сентябре, а я в конце августа уже, наверно, уеду на «периферию». Ой, как мне не хочется! Ну, и судьба! Люда. Привет Ал. Дмитриевне. P. S. Ну, очаровала ты уже кого-нибудь? Катюшка тоже склонна думать, что ты приедешь оттуда с романами… P. P. S. Несмотря на твои просьбы, ничего об Ал. Дмитриевне не пишу, потому что все благополучно, и ты сама уже все узнаешь от первоисточника. Л. <Письмо адресовано в г. Ейск. До востребования> Люда Дорожкина Ростов-на-Дону, 11 августа 1928 Здравствуй, Лиля! На днях я была у Лизы <Саголович> и бросила оттуда тебе открытку, адреса не знала, написала просто «Санаторий», А.Д. Синеоковой. Оказалось их целых три. Пишу поэтому тебе новое письмо. Твое письмо получила ровно неделю назад, а в четверг получила от тебя Таня. Я ездила в Новочеркасск, хлопотать относительно работы. Пока ничего неизвестно, после 15-го августа узнаю. Пришлось соврать, что я замужем за Володей Ярошенко (он согласился на это) и плакаться, что больше жить нам врозь невозможно. Имей это в виду и, если кто при случае спросит, говори, что я замужем за студентом ДПИ (а за кем именно – молчок!).

Не знаю, намного ли это поможет. В Новочеркасске я провела два чудесных дня. Лежала в гамаке под деревьями и читала К. Федина «Братья». Вечером много каталась на велосипеде (на всем теле имеются реальные следы этого) и играла в аэробол. Аэробол состоит в следующем: две партии, становясь друг против друга, перекидывают через веревку мяч; существует целый ряд правил, игра очень азартная, и после же у меня дня три ломило и ныло во всем теле, особенно руки. 14 августа поеду снова в Новочеркасск узнавать как дела. Чего-то мне кажется, что я не попаду, сама не знаю, почему. И вдруг еще откроется эта лавочка с Володей, вотто будет ужас! (Лиза и Василий ничего не имеют против совсем нас поженить, но, к сожалению, Володя влюблен в Галину Вологдину. Ах!.. Ах!..) Я тебе писала уже, что Яша Левицкий нас к себе звал. И вот, мы с Татьяной рискнули от скуки к нему заявиться. Входим в столовую. За столом пять девиц и Яша, с головой, плотно обтянутой красной косынкой. Я опешила: вот так штука генерала Кука! Он встал и провел нас к себе в комнату. Оказалось, что это его ученицы. Я успокоилась. Сидим и ждем, ждем и сидим. Вдруг дверь открывается и входит Бетя. Весело… Вот так визит. Бетя чуть-чуть удивилась: «А, и вы здесь», – и потом принялась рассказывать нам о Ленинграде. Пришел Яша, и мы перешли в столовую, где и переливали из пустого в порожнее. Яшка меня во всеуслышание называет «дорогая» и «детка». Подумай, если я возмущалась, когда Жорка и Дон так говорили, то на Яшку у меня даже возмущения не остается. Туда же, как солидный мужчина. Я не могу, ей-богу, мне очень смешно, вот так номер, чтоб ты помер… Мы ушли в двенадцатом часу, а Бетя еще осталась, очевидно, наше присутствие не дало им поговорить о самом главном. 51

Благодаря тому, что ездила в Новочеркасск, получила надолго заряд, и настроение у меня пока отличное. Не знаю, как вторая поездка. Ой, боюсь! Лилька, посочувствуй. Неужели не попаду! Ну, сегодня суббота, я кончаю. Нужно убирать, мыть голову, гладить. Завтра иду на концерт Нижальской. Жду с нетерпением. Ну. Пока. Целую тебя крепко и Ал. Дм. Поправляйся и пиши. Люда. <Письмо адресовано в Ейск> Люда Дорожкина Ленинград, 3 октября 1928 Милые мои девочки! Хоть и говорила я, что не признаю коллективных писем, но пока у меня все так неустроенно и неопределенно, что я при всем желании не могу писать каждой из вас отдельно. Начну сначала. Ехала я с Лорой в одном купе с весьма симпатичной дамой, очевидно, иностранкой (училась в Вене и Париже). Она к нам отнеслась, как к детям (так и говорила: «Дети, вы только недолго задерживайтесь»). И с каким-то мусульманином, плохо говорящим по-русски, с черными корешками вместо зубов и с поседевшими волосами. Он казался весьма безобидным, пытался завязать с нами разговор, мы поддерживали, но мне было весьма трудно с ним говорить, т. к. я не понимала почти ничего, а напрягать свой слух и внимание я уставала. В результате, я только вежливо улыбалась и кивала головой. Между прочим, в вагоне я сняла туфли и надела физкультурки с носками. И вот, после одного такого разговора с мусульманином – он сидел на скамеечке, а я стояла и рассеянно слушала, думала о своем и смотрела в 52

окно – ко мне подошла эта дама и говорит: «Деточка, вы лучше не говорите с этим татарином, потому что он говорит мне, что, видя ваши ноги, ему хочется задушить вас. Он два месяца не видел женщин, и вот вы сидите около него в носках, и он, рыча, заявляет: “Я хочу задушить ее!”». Представляете мой ужас! Я обалдела от ужаса (дело было к ночи), быстро переоделась, проклиная весь Восток, и совсем потеряла бодрость духа. Даша меня успокоила, ну и, в конце концов, я больше с ним не говорила и к концу поездки забыла «мамелюка», как прозвала я его, а с моей легкой руки и остальные. Кроме этих, в вагоне были студенты. С одним из них, из литературного отделения МГУ (знает Жору Еланкина), мы много болтали. Симпатичный парень. А вечером устроили игры: «чемберлен», «два значения» и пр. с другими еще студентами. Кроме, был один мальчик девятнадцати лет, комсомолец, токарь из г. Коломна, такой смешной и симпатичный мальчик, что я не могу… – вот бы Татьяна посмеялась. Я прямо расслаблялась, когда он начинал разглагольствовать на весь вагон, какое у него настроение. Он подарил нам с Лоркой букет цветов и домашний адрес, просил очень написать ему. Вот, как будто, и все дорожные впечатления. Лора держалась очень вежливо, но не забыла несколько раз упомянуть, что я буду у Бети. Или: «Обычно бывает так, что уезжающему лучше, но иногда бывает и наоборот». Я говорю: «Да». В Москве нас встретил дождичек и дождичек. Пошли к Варе Шаровой, ее дома не оказалось. Рязанская Карцева была дома. Очень милая симпатичная девушка, но, в общем, по-моему, несчастная.

С Лорой я распрощалась на Октябрьском вокзале; и она, как я и думала, не сказала «заходи», а: «Ну, всего. Я приду вечером». Сейчас вечер второго дня, как я в Ленинграде, а Лоры нет. «Нету и не надо». Живу у Бети. Бетя встретила меня очень любезно. Ну как они с Тамарой ссорятся, я прямо не могу. Мне и ту, и другую хочется иногда поддержать. Ну вот, как будто, и все. Ищу комнату и пока больше ничего не предпринимаю. Вот. Кончаю быстрым темпом. Иду узнавать насчет комнаты. Пока. Целую вас всех крепко, крепко, крепко. Пишите мне пока на адрес Анатолия. Люда.

Люда Дорожкина Ленинград, 8 октября 1928 Дорогая Лилька! Серое утро Ленинградского дня. Дожидаясь завтрака, решила писать тебе письмо. Вчера только получила твое. Большое спасибо за бумаги. Письмо твое мне было чрезвычайно приятно читать, я смеялась, когда читала о «Кепке». Боже мой, как далеко это от меня, целых 2000 километров. Завтра будет неделя, как я в Ленинграде, но я пока еще сижу без дела. Комнаты нет. Дали объявление в «Вечерку» и ждем предложений. Потому, что нет комнаты, тормозится все остальное, т. е. я не могу взяться <так в тексте> на учет в Биржу, не имея постоянного местопребывания, я не ходила еще в техникум, т. к. обстановка не для занятий и т.д. Что за эту неделю произошло существенного. С Бетей и Тамарой я внешне в хороших отношениях, не знаю, что там они обо мне думают в душе. Тамара, определенно, интересная типица <так в тексте>, я с большим интересом наблюдаю за ней. Пользуется большим успехом 54

у мужской половины. Кажется, Дон тоже к ней неравнодушен, они оба так кокетничают друг с другом, что мне даже неловко. Дона видела два раза у Бети. Мы почти не разговариваем, так как он подчеркнуто внимателен к Тамаре, а я не выношу невнимательности по отношению к себе и, поэтому, предпочитаю с ним почти не говорить. Он устанавливает Тамаре радио и, поэтому, приезжает сюда два раза в неделю. Я сижу, слушаю его голос и чуточку в душе смеюсь – как далеко все это, как хорошо, что я свободна. Ну, довольно лирических отступлений. Толя первые дни бывал ежедневно, усиленно помогал мне искать комнату. Девчонки, наверно, догадываются о характере наших отношений, да и Дон тоже. «Ну что же, право слово, Ну что же здесь дурного…» На днях я была у его знакомых – все тоже относительно комнаты – и пережила минуты искреннего удовольствия. Одна дама (весьма интересная и очень тонная) звонит по телефону знакомому инженеру и просит по телефону помочь ей меблировать комнату; между прочим, в разговоре он спрашивает, нет ли у нее знакомого преподавателя для профшколы при заводе им. Матвеева. Она бросает взгляд кругом и говорит: «Да, да, конечно, есть, интересный молодой студент, нет, инженер», – смех с нашей стороны – «Механик», – опять смех. «Последнего курса», – гомерический хохот. «Кончает два факультета», – мы снова хохочем. «Впрочем, с вами сейчас переговорит сам». Толя принимает важный вид и говорит солидно: «Да, да, имею двухлетний педагогический стаж в профшколе», – это-то в школе кройки и шитья, – «и в школе ... <нерзб.>, математика». Условие заключено, и в результате Толя имеет десять часов математики, черчения и обществоведения за 80 рублей. Представляешь?.. 55

Вообще я поистине изумляюсь ему и очень благодарна, без него я, возможно, чувствовала себя бы очень неважно. Лорка «глаз не кажет» и вообще моей особой не интересуется, ну и не надо, я не особенно жалею. Больше всего мне хочется сейчас найти комнату и заняться «всерьез» своими делами (пением, музыкой и пед. работой). Сегодня еду в Лесное. Толя мне нашел урок по математике и физике, я еду знакомиться – «производить впечатление», от этого будет зависеть, получу ли я урок или нет. Представляешь?.. Между прочим, комнату получить трудно еще потому, что квартирные хозяйки очень неохотно принимают к себе женщин. (Голову будет мыть, платочки стирать и пр.) Комнаты довольно дорогие, но я решила, не смущаясь трудностей и некоторых лишений, все же, остаться в Ленинграде, хотя бы на год. В Ростов как таковой меня совершенно не тянет, хотя я и скучаю за домашними (но жить бы снова с ними не хотела бы никак) и за вами, милые девчата. Ну, пиши. Целую тебя и Ал. Дм. Люда. P.S. Письмо это девчатам не показывай, потому что я пишу здесь о Доне. Люда Дорожкина Ленинград, 25 октября 1928 Очень долго ждала от тебя письма, уж не знала, что и думать, почему ты не пишешь. Ну вот, наконец-то я, ровно через три недели, живу уже «дома». Живу на Петроградской стороне, посредине между Лорой и Бетей, у Жени Каневской. Я очень долго искала комнату (хотела – одна), потом решила – вдвоем с Люсей Перчихиной (знакомая Бети), но все ни черта не получалось. В это 56

время мать Жени Каневской предложила мне пожить у них, жить в одной комнате с Женей, на полном пансионе, за 40 руб. Я так устала в поисках, что взялась охотно за это предложение. Для Ленинграда это очень дешево. Я решила пожить, пока у меня еще есть деньги, у них, но, как только что-нибудь подвернется с комнатой, уйти, потому что для меня именно 40 руб. дорого. Вообще же это очень дешево. Ведь не сравнить же домашние обеды со столовкой. Потом, это в совершенно новом доме. Окна на улицу. В доме телефон, а это для Ленинграда очень много значит, так как при таких расстояниях каждый раз не находишься, тем более, у многих моих знакомых телефон есть (Жорка, Бетя, Галя, Мила и др.). К сожалению, в доме еще нет ванной, но ее думают скоро установить, сегодня уже приходили от правления. Кроме того, у нас в комнате стоит чудесный рояль, которым я могу пользоваться (это один из главных поводов, по которому я взяла это предложение). Теперь возьмусь за музыку и пение. Уроки музыки, кажется, и Женька хочет брать сначала, так что можно вместе – это гораздо веселей. Последние дни с Лоркой у нас наладились отношения, а то я прямо страдала, живя у нее. Она недавно у себя устраивала сборище ростовчан. Когда мы пришли, у нее сидел Дон. Поздоровался и, всем телом изогнувшись, поцеловал руку Тамары, а мне, конечно, нет, но очень почтительно пожал. У них, по-моему, не просто роман, а что-то вроде Даши и Коленьки. Каждую субботу, вечером она едет в Лесное, а возвращается в воскресенье, днем с ним вместе. Каждый четверг Дон приезжает к ней, но, конечно, на ночь не остается. Смешно, как они скрывают свои отношения. При посторонних они на «вы», но нет-нет Дон скажет: «А помнишь, Тамара» или: «Дай мне гвозди». При всем этом Тамара терзает Бетю за то, что она будто бы 57

намеками дает понять мне об их отношениях. Наивная девочка! Тамара говорит, что она, в принципе, против совместного житья с кем бы то ни было – ни с родными, ни с подругами, ни с мужем. Пока она исполняет на практике все, за исключением того, что живет с подругой, но подруга эта – сестра любимого человека (исключение из общего правила). Я очень рада была уйти от Бети из-за этого. Видала одного Лоркиного «мужчину». К сожалению, он еще женат. У меня разболелся зуб, и я сидела, а потом лежала с перевязанной щекой, а этот мужчина рассуждал по всякому поводу, причем обращался больше ко мне, а не к Лорке. Лорка потом говорит: «Мишенька решил перед тобой блеснуть своими подвигами, знал, что ты окончила ВУЗ». Я нашла было урок, но вследствие своей зубной боли утеряла его. И ты знаешь, может быть, удачно. Девочка в 7-й группе, но повторять нужно с самого начала. Я приготовила первые четыре действия и степени, и корни и собралась на урок, как вдруг у меня разболелся зуб. Потом я узнала, что в этот день нужно было ее готовить к предстоящей письменной работе – представляешь, как замечательно села бы я в галошу. Я ведь ни черта не помню. Тут меня окружают все-таки дети. Подумай, Жене 19 лет, Владимиру Каневскому – 21, Бете – 20, Тамаре – 18, Толе – 20. Я иногда ощущаю потребность в себе подобных. (Анатолий смеялся, когда я ему это сказала). Вообще, я скучаю за вами и за домом, но в Ростов никак не хочу. Когда вспоминаю наши жилищные условия – нет, достаточно. Лилька, ты мне пишешь очень мало. Только по одной странице, боишься, что ли, что бумаги не хватит на все 58

конверты. Пиши, пожалуйста, побольше, все мелочи, все, твое настроении и т. д. Мне хочется все знать подробно. В комнате у нас радио, так что можно слушать Мариинку и др. театры. У Владимира в комнате «пингпонг». Они прямо помешаны на нем, но я пока совсем им не увлекаюсь. В воскресенье иду на «Хованщину» (опера) в Мариинку – спектакль для студентов, достал билет Анатолий. Были с Бетей у Гали Леонтович, которую любил Мишка. В общем, могу сказать, что мне она не понравилась, – пикантная брюнетка. Черные волосы, черные глаза, раздвоенный подбородок, пухленькая шейка, мелкие зубки, маленький ротик. Она, конечно, приглашала, но как-то сразу получилось так, что вряд ли мы к ней пойдем. Анатолий меня познакомил со своей знакомой из Батума. Она учится в консерватории, произвела на меня симпатичное впечатление. На днях пойду к ней петь. Она будет аккомпанировать, т. к. хочет научиться этому искусству. Зовут ее Мила. Она хорошо знает Анатолия, но наши мнения о нем совершенно различны, это очень смешно получается. Сейчас стоят отвратительные дни – сырые, сырые и в то же время теплые. Я уже схватила где-то насморк, ужасно неприятное самочувствие. Кроме того, у меня на пальце из царапины образовался нарыв. Тысяча и одно мелких неприятностей. Я просила одного Жоркиного товарища узнать, что с Николаем <Комароцким>. Дала ему адрес, но пока ничего не слышно. Сама же съездить и не могу, и не хочу. Почему ты решила, что Даше будет приятно, если я ей напишу, мне кажется, она даже может мне не ответить. Ты ей уже писала, что я в Ленинграде? Ну, пока – всего. Привет девчонкам и Ал. Дм. 59

Почему Таня мне не пишет? Люда. Адрес: Ленинград, 22. Ул. текстилей,9, кв. 33. Л.Ф. Дорожкиной. Передай мой адрес Нине и Кате. Лиля, у тебя мой Вишневский, когда сдашь, то не отдавай его никому, а верни маме. Я хочу эту книгу потом забрать в Ленинград. Люда. Валя – Александре Дмитриевне Коканд, без даты Здравствуй, дорогая мамочка. Володя шлет большое спасибо за игрушки. Здесь на этот счет очень слабо. Мише <?> напишем завтра. Я твое письмо получила, очень рада всегда бываю их получить. Советам твоим радуюсь и ничуть не обижаюсь и очень жалею, что так далеко живу. Я не писала со дня получения посылки, т. к. немного не повезло – поболела, но теперь здорова. Сняли Володю, вышел очень хорошо. Крупно голову и плечи на кабинетках. Тебе вышлем в начале декабря в посылке. Не знаю, что послать Мише. Здесь, кроме цветных карандашей, нет ничего. Пусть Лиля пишет. Пока у нас все благополучно. Дни стоят ясные, но холодновато. Скучища адская, даже кино нет, и так хочется в Россию. Вовка надоел мне: к бабушке, да к бабушке. Это наша улица <на открытке>, но мы в другом конце. Целуем крепко вас обеих дорогих. Спасибо бабушке. Очень доволен.

Люда Дорожкина Ленинград, 24 ноября 1928 Дорогая моя девочка, если бы я знала, что больна Ал. Дм., я, конечно бы, тебе написала, не дожидаясь от тебя ответа, но я думала, что ты просто ленишься, и поэтому у меня не было охоты писать «впустую». Письму твоему чрезвычайно обрадовалась и вообще прочла его с колоссальным удовольствием. Правда, после него мне немножко взгрустнулось. Я очень скучаю за вами. Теперь я остро ощутила, насколько провинциальный город позволяет сближаться, а такой крупный центр, наоборот, людей отдаляет. Я здесь мало с кем вижусь, и, конечно, мои отношения в Ростове с Лорой, Жоркой, Димой, тем же Доном были теплее, чем здесь. Там так часто встречаешься на той же Садовой, в столовке, в театре, в кино. Здесь же надо специально урывать время, чтобы отправиться в «гости», причем в такой, искусственной, обстановке иногда не знаешь, о чем говорить и как держаться. В результате всего, живу я чрезвычайно однообразно и скучно. По понедельникам и четвергам у меня уроки пения, причем, они у меня буквально отнимают все дни. Моя профессорша живет от меня за две станции (30 коп.). Урок в 12 часов, я выхожу из дома в 11, чтобы поспеть вовремя. В эти же часы у нее занимаются еще некоторые ученицы, и постоянно – одна, некая Фаня (девице 19 лет, ничего себе). Эта Фаня держит мне ребра и живот и вообще контролирует мое дыхание. Я жду, пока Бриан кончит заниматься с Фаней (это, конечно, приносит мне известную пользу), потом она занимается со мной, и иногда еще мы остаемся слушать и другую ученицу.<Бриан (Шмаргонер) Мария Исааковна (1886-1965), певица и педагог. Засл. арт. РСФСР (1938). > Бриан такая разговорчивая, что ее болтовня тоже отнимает немало времени. Удивительно смешная она женщина, хотя и профессор консерватории. Если бы ты слышала, как она 61

отзывалась о песне «Все выше и выше», так кривилась при этом: «Подумайте, мне пришлось в стенах консерватории разучивать такую вещь, мне было стыдно. Это прямо осквернять консерваторию» и т.д. Но, вообще, через нее я узнаю круг Ленинградских знаменитостей. Она личный друг Глазунова, Шаляпина и многих других. Говорят, прекрасно поет (лирическое сопрано), но я, к сожалению, ее еще не слышала. Она всех своих учениц зовет по именам. Меня тоже – «Людмилочка». Пока она мной очень довольна (пением). Дыхание у меня идет скверно. Но когда я начинаю издавать звуки (3, 4, 5, 6 – помнишь, как у вас учила зимой), она не перестает говорить: «Умница, молодец, будет большой хороший голос». Она поражается, как легко я сразу начала брать верхние ноты. Я прямо дрожу вся от ужаса, что она скоро во мне разочаруется и будет на меня орать, как на Фаню. Она ее так ругает, что я прямо готова сквозь землю провалиться, присутствуя при этом. В общем, должна сказать, что пение – дело весьма трудное, и работать придется здорово. У меня лирическое сопрано. Была я у профессора медицины (меня Бриан к нему послала). Он меня осматривал и выслушивал мое пение и сказал, что может быть колоратурное. Ну, бог с ним, лучше – хорошее лирическое. По вторникам и пятницам у меня уроки музыки. Преподаватель – старикан (мы с Женькой его непочтительно за глаза называем «хрен»), кажется, симпатичный, но, к сожалению, в музыке у меня успехи никудышные. Играю 1й …<нерзб.> и злюсь, когда надо играть по нотам. Я их никак не запомню, какая на какой строчке, хоть убей. Играю гаммы до-мажор и соль-мажор и начала 2-й этюд …<нерзб.> Как видишь, все в высшей степени элементарно, но мне дается трудно. Потом, знаешь, он требует, чтобы я играла два часа в день, а я, конечно, играю меньше. Во-первых, 62

Женька тоже играет, во-вторых, я ведь не сижу целый день дома, а и ухожу, а потом, не могу же я играть, когда хозяйка спит. Короче говоря, мечтаю о собственной комнате и собственном пианино. Кроме этого, не делаю ничего. Начала было посещать школу, но потом бросила. Приходилось вставать в 7 ½ утра, чтобы к 9-ти быть там – это было чрезвычайно мучительно, я не высыпалась, начались головные боли (мы очень поздно ложимся, в 1, 1 ½, 2 часа ночи, а ты знаешь, как я плохо себя чувствую, если неважно сплю). Кроме всего, я решила, что школа, в смысле знаний, не давала почти ничего. Преподавательницы молодые меня неохотно пускали и, когда даже примирились, все говорили: вам скучно, неинтересно, почему бы вам не посещать другую школу, например, опытнопоказательную. Я разозлилась, тем более что успокоилась: так, как они преподают, и я сумею. Дисциплина в школе отвратительная, у меня после двух уроков невероятно разбаливалась голова от шума в классе (представляешь такую картину у Домошеева!). Вообще, после Вас. Вас. это было чрезвычайно бледно. Питать надежды, что таким образом я смогу устроиться со временем на работу в этой школе, было бесполезно. Школы все громадные, по 3, 4 параллельных группы, преподавателей много. Хочу собраться как-нибудь в опытно-показательную (там работают по Дальтон-плану <правильнее :Долтон-план (Dalton-Plan), система организации учебновоспитательной работы в школе, основанная на принципе индивидуального обучения> но все не могу, потому что поздно встаю. Каждый день хожу к Фане упражняться в дыхании. Это отнимает – с ходьбой – около одного часа времени. Вот и вся моя нагрузка. Больше ничего не делаю. Записалась в ЦДРПРОСа <Центральный дом работников просвещения>, 63

но он на Мойке (две станции, 28 копеек), и поэтому туда не езжу. В результате, все вечера провожу дома и даже не играю в пинг-понг (как-то не увлеклась, ни разу не попробовав). Два раза в неделю вижу Анатолия, иногда сама к нему езжу в Лесное (дорогое путешествие – 34 коп.). С Бетей переговариваюсь по телефону, на днях у меня она была с Владимиром. У Володьки болел зуб, и я не знала, как его развлекать, тем более что даже чаем я не могу их угостить. У Лорки бываю редко. Была на днях – чего-то неприятный осадок остался. Она какая-то неискренняя со мной стала. Дона не видала месяц или больше. У них по заведенному руслу продолжается роман с Тамарой: в четверг он – к ней, в субботу она – к нему. Собралась наконец-то к Жорке и Диме. У них довольно симпатично, но в комнате специфический мужской запах, не люблю… Жорка, конечно, начал изливаться в своих теплых чувствах ко мне. Дима приглашал меня на «Ливень», я отказалась. Жорка говорит: «Ну как, встречаешься с Николаем? <Комароцкий>» – Нет – Ты скажи, у вас с ним роман был? – Был. – Смотри-ка, этот Джон Грей у них пользовался большим успехом: Лиля, ты, Даша. Я промолчала, хотя и была удивлена такой прозорливостью. – Почему же ты не встречаешься? – Ну, т.к. у меня роман кончен, тем более что он ведь занят. Жорка машет рукой и заявляет: «К тебе, можно сказать, большие чувства были, а Даша тут так, между прочим, скорее, может, физиология тут причина. А к тебе, можно

сказать, эмоциональные чувства, если можно так выразиться». В этот же день я поехала в Политехнический на вечер Пушкина. В перерыве, только выхожу в коридор, и первое, кого вижу, милого Коленьку у окна с «миниатюрной девицей» (девица по плечо мне). Мы подошли с Толей и Петей. Он поднял вверх брови, а я рассмеялась: «Что не ожидал?» – Не ожидал. Ну, я для приличия спросила, был ли он болен. – Был и даже похудел. – Вижу, но тебе это лучше. Мы начали гулять, а Коленька многозначительно на меня поглядывает. Я, конечно, оценивающим взглядом – на его девицу, думаю: «Снова шашни заводит, знаю: “миниатюрная”, “мадонна”». Девица незавидная. Дашка, во всяком случае, лучше. Когда мы уселись на свои места, через ряд от нас поднялась громада в ненавистной мне серой в клетку кепке и начала оглядывать зал. Я мысленно сжалась, вслух не решалась, ведь рядом был Анатолий. Вот, как будто, и все события из моей жизни. Ты, наверно, обратила внимание, что в скобках я писала цену трамвая. Это лишь для того, чтобы у тебя составилось представление, сколько денег пожирает трамвай. У меня это – основной расход, и я, благодаря ему, вынуждена во многом себе отказывать. Читала я это время мало. Регулярно просматриваю комсомольскую газету «Смена», изредка «Вечерку». Из беллетристики читала: Шульгин, «1920 год» (стоит прочесть) Генри, «Рассказы» Слисаренко, «Душа мастера» (стоит просмотреть) Беккари, «Девственная жизнь» (ерунда). 65

В этом, да и во многом ты поставлена в более благоприятные условия. Я не записана ни в одной библиотеке и читаю, что есть дома. Я буду благодарна тебе за список естественнонаучной литературы. Может, выберусь в Публичную библиотеку (тоже стоит 14 коп.). Почему это пущен такой неверный слух, что я вышла замуж за инженера? Не за настоящего инженера, а за будущего только. Лиля, вспомнила, читая о том, что ты хочешь сдавать зоологию. У Лизы мой учебник, будь добра, возьми у ней. Напиши Васе, пусть он завезет Анне Мироновне. Ты возьми и снеси к нам или, если тебя это устраивает, Наташе (сестра Людмилы Дорожкиной) вместо… Пусть папа ее отдаст переплести. Мне она пригодится здесь, если я вообще когданибудь устроюсь здесь на работу. Об этой теории я ничего не слышала... «мозг», и с большим интересом прочла. Я говорю тебе, что в этом отношении ты сейчас поставлена в лучшие условия, нежели я, т. к. я совершенно не имею под рукой литературы, а в читальню, как видишь, из экономических соображений не решаюсь ехать. Кто устраивает симфонические концерты: музыкальный техникум в прошлогоднем составе? Я тоже хожу на симфонические концерты, но, к сожалению, ближайший концерт будет, аж 30 декабря. Анатолий, конечно, похвалил тебя, когда я ему сказала, что ты играешь в шахматы: «Вот хорошая жена была бы мне». Мне очень понравилось, что Ал. Дм. подарила тебе шахматы к Октябрю: «Да здравствует новый быт!!!». На докладе Чухновского и …<нерзб.> и на фильме я не была, все из-за денег. Я чувствую, что со мной скоро припадок от злости на экономику начнется. Ты знаешь, в Ростове, если что-нибудь есть выдающееся, так об этом все знают, как-то можно урвать и время, и монету на это. Здесь 66

же всего так много, все так далеко, что приходится в результате никуда не ходить. Допустим: кино – 30 коп., трамвай – 14. Уже – 34. Театр. билет – 1 руб. 25 коп., трамвай – 14, иногда – 28, раздевалка – 20. И, к сожалению, отказываешься. Ей богу, Лилька, ты не поверишь, но это факт, что в этом отношении мне в Ростове жилось куда лучше. Я там как-то ухитрялась выискивать деньги на театры и на лекции. Здесь никак: нужно обязательно устроиться на службу и найти себе комнату ближе к центру. Тогда, я думаю, у меня будет кое-что оставаться на культ. нужды. Таня меня игнорирует. Я от нее ничего не имела. Анатолий страшно удивлен, говорит: «Ведь вы, кажется, подруги были». Я тоже иногда об этом с удивлением вспоминаю, но на Таню это похоже: поговорить и ничего конкретного не сделать. Ты пишешь, что ты видишь и слышишь жалкое подражание в сравнении с тем, что вижу я. Ну, теперь, я думаю, ты представляешь, как много я вижу. Могу перечислить. Опера: «Кармен», «Хованщина». Театр: «Плавятся дни», «Мятеж». Кино: «Белый орел», «Ася», «Право на жизнь». Балет: «Раймонда». Концерт Шуберта и два симфонических концерта. Правда, я каждое воскресенье хожу в музеи. Была в Этнографическом, Зоологическом, Шереметьевском особняке, в Ботаническом и в оранжерее. Боюсь, как бы с Дашей не повторилась та же история, что с Таней и с Катей. Я совсем не намерена заниматься благотворительностью: писать и не ждать ответов. Из тех же соображений не писала Ольге. (Впрочем, утеряла ее адрес. Узнаю – напишу, возможно, если только она мне ответит). У Каневских мне живется ничего, но только скучновато. Женька для меня молод и вообще не вызывает у меня интереса к себе. Владимир оригинальничает. А, в общем, они живут неинтересно, только личной жизнью. У Женьки 67

курсы стенографии и французский, вечером дома – пингпонг. Изредка – театр, регулярно – кино, читает все подряд. К русской литературе относится отрицательно. Подруг почти нет. У Владимира институт и вечером – пинг-понг. У него четыре товарища, которые и бывают. Ничего коллективного, в нашем духе у них не заметно. Вообще, не умеют они жить интересно, как мы когда-то. Тамара, конечно, не дите, а женщина, но все-таки в некоторых вещах девчонка. Ты пиши мне, что нового в литературе, т. к. я совершенно не имею периодических изданий, и не слежу за литературой. Толя, по-моему, чувствует себя ничего. От него ничего не добьешься. Служит, учится в ЛПИ, сдает уже экстерном в Герценовский. Тебе от него привет. Волосы, по-прежнему, два раза в неделю завиваю. Сегодня холодно, я мерзну в Наташкиной ….<нерзб.>. Еще не купила теплой. Для тебя искала шапку, пока не нашла подходящей. Привет от Жени и Володи. Как поживает Валя? Целую тебя и Ал. Дм.. Люда. Люда Дорожкина Ленинград, 3 декабря 1928 Ну, ma petite Lilli, получила я твое холодное письмецо. Мне кажется, что от него веет холодом, который был тогда в Ростове. Спасибо, дорогая, за справку и за фотографии и за билет. Справка хороша по содержанию. Я иной и не думала получить. Ходила я в районную кассу. Там мне сказали, что я имею право на пособие по первой категории, но потом, увы…, взглянув на штамп, отправили в железнодорожную кассу, что близ Октябрьского вокзала. Короткий путь. Села на 12-й номер и поехала. Принял меня дядя весьма нелюбезно (железнодорожники всем 68

известные буквоеды и бюрократы). Конечно, я прав на пособие не имею. Работала больше года назад, кто мой муж, какова его стипендия, что я делала целый год (1927)? – все это сквозь зубы, злым голосом. Я все-таки всучила ему свои бумаги. Он их неохотно принял. В графе о муже написал: «Студент ЛПИ, пособие от профкома». Вчера теребила бедного Анатолия (ведь он муж – по секрету, между нами). Говорит, что получал до ноября по 10 руб. (?). А ноябрь ведь он служил и получал 80. Воображаю, какова будет рожа этого типчика, если все откроется. Ответ будет 5 декабря. Я уверена в неудаче, но решила не сдаваться и пойти снова в областную. Если же там не выйдет, тогда конец. Решения Президиума Областной кассы нигде обжалованы быть не могут. Вчера была в Большом драматическом театре вместе с Толькой. Я потеряла всякий стыд и совесть и самым спокойным образом хожу в театр по его билетам. Главное, меня это совсем не терзает, а терзает гораздо глубже другое. Ну, об этом как-нибудь потом. Прихожу из театра. На столе письмо от Наташи и маленькая записочка: Людмиле Филипповне Дорожкиной. Я гляжу и не понимаю, почему знаком почерк и почему, если это Нина, то без конверта… Неужели Николай?... Увы,…он самый. Читаю: «Люда, был у тебя. Хотел тебя видеть, но ничего не вышло. Напиши, когда ты бываешь свободна и адрес». Я в смущении. Не написать ничего как будто неудобно. А написать – чего доброго явится, и, ты сама знаешь, от него легко ждать повторения несколько раз пройденных этапов. Я сегодня представила себе это, так меня как будто кто ущипнул за сердце. Такая тоска. Не хочу. Хотя это, может быть, слишком самоуверенно с моей стороны, но почему-то мне так кажется. Конечно, я была бы очень рада ошибиться. 69

Да, так я тебе не писала, увлекшись лирическими отступлениями, что я видела «Человек с портфелем». Наверно, будет идти в Луначарском. Спектакль интересен в постановочном отношение (мультипликации, радио). Прекрасная игра. Но спектакль, безусловно, контрреволюционен и, по существу, не нужен. Записалась сегодня в библиотеку, недалеко от угла Большого и Каменноостровского (ул. Красных Зорь). Посидела в маленькой читалке. Просмотрела «Красную Новь» за октябрь. Прочла рассказ «Павлин» СергееваЦенского. Тяжеловат.., не понравилось мне. Бетя по-настоящему вышла замуж за Владимира (фактически). Не знаю, как это юридически. Она его очень любит. И такая нежная – прямо сердце радуется. Я с ней изредка вижусь. Наконец-то они расселились с Тамарой. Я очень рада, а то, придешь к Бете, а Тамара сидит спиной и ни разу не обернется. Мило!.. Действительно, воображаю Анну Мироновну, если бы она узнала, что ее сын, в сущности, женат. Между прочим, в свой приезд зимой Дон Лизе признался в своих чувствах к Тамаре. (Это мне здесь Бетя рассказала). Лиза, конечно, пожалела Тамару, а потом, узнав Тамару, начала жалеть Дона (на нее это очень похоже). Теперь мне понятны словечки Дона: «Тамара мне тебя напоминает»…, «Влюбился в одну девчонку, поцеловался с ней раза два, – на этом месте у меня появляется сардоническая усмешка, - она чем-то мне тебя напоминала». Ну и мужчины. Как, интересно, Дон себя чувствует сейчас, когда я в воскресенье утром вижу их вместе, приезжающими из Лесного. Поистине, это классически. Любить уже другую и заявлять «бывшей любви»: «Я мечтал поцеловать твои губки. Я думал о тебе всю дорогу. Я так ждал, когда тебя увижу». Кроме всего, он, конечно,

подтвердил свои слова делом. Воображаю личико Тамары, если бы она знала, что Дон говорил в ее отсутствие. Ей богу, физиология мужчин меня приводит к очень печальным размышлениям. Я, серьезно, уже никогда в жизни не смогу целиком и полностью верить мужчине. Для чего нагромождать столько лжи в отношениях! Уж честнее было бы действовать, но молчать и не разливаться в чувствах…. Да здравствуют молчаливые поклонники! (Вспоминаю фразу Дона: «Если человек не умеет связать двух слов, это не значит, он больше любит»). Кстати, я такого сейчас имею в лице Толи. Хотя, этот же Толя уверяя, что любил меня все время, начиная с моего приезда в Ленинград зимой, мог себе позволить флирт и поцелуи с Ниной (подруга Бетти). Итак, все мы одинаково грешны. Я, собственно, не знаю, зачем это все пишу. Очень уж досадно, что не встретишь человека, имеющего цельное чувство к единственному человеку. Кстати, я сама, конечно, к несчастью (а может, и наоборот), не принадлежу к таковым. Ну, довольно лирики. Пора спать. (Уже 12 часов). 5 декабря 1928. Продолжение. Читала здесь Фридлянда «То, чего не должно быть». Книга интересна по богатству жизненного материала, но автор подносит это в очень наивной и, порой, смешной форме. Если попадется, прочти. Отдельные истории (как, например, история коммунистки) запоминаются надолго. Сегодня вместе с твоей открыткой получила письмо с классическим адресом: Ленинград, 16 Отделение милиции. Улица Текстилей (бывш. Милосердия), дом № 9 кварт. 33. Людмиле Филипповне Дорожкиной. Л. П. И. Комароцкий. Ну и адресок, ну и многоречивость. Особенно мне понравилось 16-е отделение милиции. В письме: «У нас 9 декабря будет выступать симфонический к о н ц е р т . Ваше прибытие очень желательно. Пока 71

привет тебе и Лоре». В письмо вложены два билета – мне и еще, не знаю, кому. Я поразмыслила немного и сегодня отправила письмо по адресу: Ленинград, 21, 1-е общежитие ЛПИ, к. 52. Николаю Комароцкому. В письме благодарила за приглашение: «К сожалению, не могу воспользоваться твоей любезностью, т. к. буду занята в воскресенье, а кроме того я редко езжу в Лесное, т. к. оно от меня очень далеко». Не утерпела – просила передать привет Даше (Опомнись, блудный сын!..), когда будет ей писать, и написала свой правильный адрес. Вложила обратно разовые билеты. Лилька, я убита известием о том, что Нину центр не утвердил. Возмутительно – хотя Ваня и комсомолец, но какое сравнение с Нинкой. Что она теперь предпримет? Я почему-то была уверена, что ее утвердят, и вдруг такое разочарование. Таня поистине изумительна. Она, кажется, решила подражать Нюське Маркиной, когда та скрылась и решила в течение пяти лет не подавать о себе известий. Мне почему-то кажется, что она там влюбилась уже в когонибудь (наконец-то!!!) и скоро собирается замуж за инженера или кого-нибудь другого, «под 40 лет». Купила себе я шапочку из серого бархата, как была у Даши. Шапка на бумазеевой <бумазейной> подкладке. Думаю, не замерзну в ней зимой. При взгляде на шапку вспоминаю Дашку и ее блин. 7 декабря 1928. Продолжение. Была вчера на концерте Бриан и заслуженной артистки Тиме (чтение). Вечер, посвященный памяти Пушкина. Я в восторге от моей профессорши. Некоторые вещи она пела действительно изумительно. Тиме так прочла последний монолог Татьяны, что у меня клубок к сердцу подкатился. Представляешь?.. Когда прекрасно знаешь это произведение, и все-таки, какое сильное впечатление. Я 72

была с Анатолием. (Наконец-то я купила сама билеты, в третий раз за все время моего пребывания в Ленинграде). Мы сидели вместе с Фаней (ученица Бриан, которая занимается со мной). Анатолий так разошелся, так занимал ее, что я, прямо, диву далась. Такой вежливый, галантный и остроумный молодой человек. Мы беспрерывно смеялись, а я думала что, очевидно, у меня нет стимулов, побуждающих Анатолия быть со мною таким же. Честное слово, мне интересно было бы увидеть его влюбленным – представляю, какой он будет нежный (это в то время, когда он уверяет, что любит меня теперь). Ты знаешь, я к нему так привязалась, что считаю его своей собственностью (как когда-то … <нерзб.>) и мне трудно представить, что он может еще кому-нибудь принадлежать. Вообще, на этом месте начинаются сложные психологические рассуждения, которые приводят меня к весьма печальным выводам… Люда Дорожкина Ленинград, 23 декабря 1928 Ну, наконец-то я получила от тебя письмо, а то мое готовилось распухнуть в дневник. До сих пор не получила пособие из страхкассы. Все тянут, сказали, что думают отказать. Была на Бирже, говорят, что своих Герценовских с дипломами еще не всех распределили. В общем, на этом фронте «тишь да гладь», но только не благодать. Минутами на меня нападает невыразимое отчаяние, я просыпаюсь ночью и думаю о том, что все-таки придется уехать в провинцию, а теперь, когда начали учиться, это будет чрезвычайно тяжело. Моя преподавательница – профессор Ленинградской консерватории (лирическое сопрано). Рекомендовали мне ее пианисты из консерватории, говорят, что это лучшее, что есть в Ленинграде. Уроки частные и, конечно, платные 73

(3 руб. урок). Только прошу очень – никому об этом ни слова, даже Ал. Дм., Лизе и пр. Откуда беру деньги – это пока мой секрет. Потом когда-нибудь расскажу. Поет она сама изумительно (много чувства, и дает настроение произведения). Пока она мной довольна, говорит, что через три месяца будет больше требовать, пока еще нельзя. Разрешила понемногу заниматься дома, но я еще не начинала. Трудно урвать время, чтобы никого не было дома. Преподаватель музыки реже пока доволен, говорит, за месяц есть успехи. Играю 7й и 8й этюд ... <нерзб.>. В нотах уже кое-как разбираюсь. Пытаюсь сама наигрывать мелодию (одной рукой, конечно) имеющихся у меня романсов. Самой смешно, как это просто, в сущности, а я глядела раньше в ноты, как слепая. Диапазон моего голоса должен быть две октавы <приложен рисунок нот>. Как будто бы немного, а сколько надо работы. Бриан меня учит совсем не по той методе, что Романов, даже и сравнить нельзя. Говорит, что у меня будут хорошие верхи, приятный тембр. Посмотрим… Она меня уже и ругает, но все же, больше хвалит. С Фаней она обращается зверски. На прошлом уроке заявила, что отказывается с ней заниматься, т.к. не видит от этого никакой пользы. Фаня – в слезы. Мне ее очень жалко. Но, в конце концов, все уладилось. Если она мне так заявит, то я, наверно, сразу брошу и не буду пытаться возвращаться к пению. О том, что я учусь петь, можешь говорить теперь, потому что в таком случае некоторым совсем непонятен мой отъезд: уехать только для того, чтобы быть безработной. Вот таким образом освобождаю тебя от невольной лжи. Начала более-менее регулярно читать. Прочла «Лекции по введению в психоанализ» Фрейда. Ну и ну…. Все это знакомо, конечно, из лекции Корганова, но все-таки интересно услышать из уст самого автора. Читала Лондона 74

«Сердца трех», А. Франса – «Восстание ангелов» и «Сказки» и еще кое-что, не особенно стоящее внимания. Вчера видела оперу «Джонни» Кшенека. Из новой музыки. Постановочка эффектна до чертика, а так - ничего особенного: фокстрирующая Европа. Был у меня Николай <Комароцкий>, хотя я в письме своем дипломатично умолчала о том, когда я бываю дома. Жаловался, что скучает в одиночестве. В это время пришел Толя. Я начала повторять гаммы, а они разболтались вовсю. Николай говорит: «Когда наступает вечер, занятия кончаются, скучно становится. Я уже думаю: жениться, что ли». Я не утерпела: «Да ведь ты, кажется, уже женат». – Ну, это неофициально, – ледяным голосом Коля. – На тебя это очень похоже, – вставила я снова. – Мы никаких обещаний друг другу не давали и … Я прервала: «Я не интересуюсь деталями, Коля». Он еще посидел секунды две и вдруг сорвался с места. – До свиданья! – До свиданья. Ты заходи, – попыталась я замять неловкую сцену. – Зайду… Я пошла его провожать в прихожую, а Анатолий потом смеялся: «Ну, удалось установить добрососедские отношения или нет?..». Я Ольге послала письмо 3-го декабря, но адрес перепутала <…>. В Ленинграде, конечно, такое письмо дошло бы, а там – не знаю. От Катюшки получила интересное письмо. Вчера получила от Володи Ярошенко. Почему ты не съездишь к Лизе в Новочеркасск? Развлеклась бы там и просто отдохнула бы в культурной среде. Встретилась бы с другими студентами. Сегодня я жду к себе Жорку, Диму и Толю. Несколько минут назад Жорка звонил по телефону, сказал, что выедут 75

скоро (они от меня далеко). Сегодня же идем в театр (Александрийский): Лора, Толя, Петя и я – на «Делец». Потом напишу подробнее. Ну вот, ответила на все вопросы твоего письма. Напиши мне адрес Шурки Марченко. Как она поживает? Я ей хочу написать, только ей не говори, для чего. Познакомилась с товарищем Владимира, Аркадием (бойскаут). У него оказалась группа скаутов, снятая на съезде. Там есть я и Лорка. И другая: я с Мишкой С. вдвоем. Я, конечно, «очаровательно» попросила их отдать мне, он согласился. Поэтому я посылаю этот неважный экземпляр тебе. Тут интересна не я, а Мишка Собеев. 24 декабря 1928. Продолжение. Сегодня Женьке исполняется двадцать лет. Будет небольшая вечеринка. Ну, пока бросаю, а то боюсь, письмо распухнет невозможно. Пока. Целую тебя. Пиши поскорее и поцелуй также Ал. Дм. Люда. Нина Лужная г. Шахты, 27 декабря 1928 О, очаровательная моя Лиля! Как же ты живешь там, в богоспасительном нашем Ростове? Думаешь ли написать мне хотя бы к отъезду моему из Шахт? Впрочем, я еще и сама не знаю, когда уеду отсюда, т. к. Стасевич ничего до сих пор не написал. Интересно, приехала ли наша маленькая Кэт и Татьяна; я написала Катюше с просьбой заехать ко мне, но ответа еще не получила. В воскресенье мечтала послушать по радио Девятую симфонию, из Ростова, но приемный аппарат в редакции поломался, и мне пришлось лишь мысленно представлять себе очаровательную фигурку 76

неподражаемого Хейфеца и монгольские глаза второй скрипки (а ты была на «Девятой?»). Кстати, я купила перед отъездом из Ростова сюиту из «Лебединого озера», ту самую, что мы слушали в Симфоническом, но, к сожалению, – две руки. Музыка довольно нетрудная, так что и ты сможешь разобрать. А я целые дни увлекаюсь ею и особенно тем местом, знаешь: «улыбка скрипкам». В день моего приезда сюда случилось «потрясательное» событие – в Шахты приехал с докладом для научного общества марксистов сам … Богословский! Представляешь? Ну, я сошла с ума от радости; боясь не пролезть на лекцию, достала у своего друга, редактора газеты, удостоверение, что я – «представитель редакции» и помчалась. Воображаешь, как удивился Фебочка! Он, наверное, решил, что я такая ярая его поклонница, что таскаюсь за ним по всем городам (в Москве, доме отдыха, Шахтах)! Ну, я разъяснила, что являюсь Шахтинской аборигенкой, и он успокоился. Я удостоилась счастья помогать ему и узнала причину его «неестественного состояния» за последний месяц… Лилька! Ты не подумай чего-нибудь, ведьма! Он просто страшно переутомился и мечтает о том, чтобы поехать куда-нибудь отдохнуть, вот и все! Позавчера ходила я смотреть «Броненосец 14-69». Хотя игра и постановка далеко не первоклассные, но Ростов не так уж обогнал наших артистов; некоторые роли выполнены совсем прилично. Главное же, вещь сама по себе очень сильная! Напиши, Лиль, где ты была, что видела и слышала за эти дни. Как здоровье Александры Дмитриевны? Передай ей самый горячий привет от меня, только тогда, когда у вас в квартире не будет топиться печка. Одна из моих здешних подруг, которая служит в ГИЗе, привела меня в ужас, наговорив десятки книжных новинок, и я, оказывается, 77

ничего из них не читала. Ну, да наверстаем еще когданибудь! Лилька! Скажи Татьяне, этой свинуле, чтобы она мне обязательно написала, да и адрес свой сообщила – такая игноризация никуда не годится! Ну, так значит, жду твоего письмища. Жму тебе лапки, правую и левую. Нина.

1929 Люда Дорожкина Ленинград, 2 апреля 1929 Моя маленькая! Я хочу на этом листке ухитриться написать столько же, сколько ты пишешь на восьми листах. Я потеряла надежду получить от тебя хотя бы строчку, но, наконец, после долгого ожидания пришло письмо. Я не писала сразу, но «лучше поздно, чем никогда» (от тебя). Я совсем не была уверена, что Николай <Комароцкий> зарегистрирован, и даже сейчас не верится, что это правда. Ко мне он после этой истории заходил один раз с Лорой, другой раз сам. Кроме того, мы с Лорой ездили к нему в Лесное за лыжами, а потом все вместе (плюс Люба и Толя) ходили глядеть «Веселую канарейку». С тех пор он не показывался – да я, правда, не приглашала его. Меня он берет под руку, когда мы идем по улице и близко нет Анатолия. У меня есть коньки и ботинки к ним, но коньки не привинчены. Николай говорит: «Давай, я тебе привинчу. Почему тебе Анатолий этого не сделал, ведь он же у тебя часто бывает»(!). На эту же тему, о мужчинах. Узнала, что у меня довольно верное интуитивное чутье. Оказывается, я 78

довольно правильно думала, что у Лорки и Доном был роман. Лора прочла «…» <нерзб.>, которую я ей дала, и говорит: «Копия Лоры и Дон<а>». В общем, это та же картина, как и у Коленьки <Комароцкого>(ты, я, Даша), у Дона (Лора, я, Тамара)… Что ж, приходится только констатировать факты и утешаться тем, что жизнь открывает глаза нам. Вальс «Лебединое озеро» я слушала в течение трех недель почти ежедневно, т. к. Женька его готовила с преподавателем музыки. Да, он действительно очень красивый. Если увидишь Яшу Левицкого, скажи, что я жду его фотографию. Он обещал мне под честное слово в Московско-Нарвском доме культуры ее прислать. Мне очень понравился Арнольд Келлерман, и, думаю, что я ему тоже (без романа, конечно). В общем, у меня были довольно милые встречи с ними. «Саламандру» я видела. Хорошая картина. Василий <Петрунин> мне пишет, что ты похудела (это уже никуда не годится). Гуляй побольше на свежем воздухе и поменьше бывай одна. Для тебя сейчас больше, чем когда-либо нужно общество, пусть даже малоинтересное. Поэтому я не одобряю твой разгон «кавалеров». Кроме того, Василий пишет: «Знаешь, она красивая девушка». Итак, моя красивая девушка, от одного только сознания, что такой интересный человек, как notre Basile считает тебя красивой, ты должна расцвести еще больше, но отнюдь не худеть. Ольге <Зыковой> я, кроме письма, послала еще открыточку, а теперь умываю руки. Довольно я с ней нянчилась. В общем, конечно, мне ее очень жалко. Обидно, что личная жизнь ее сложилась так скверно, без поэзии и без намека на красоту. Даше я написала и получила ответ. Больше я ей не писала, потому что никому не писала. У меня было очень 79

подавленное состояние духа. Я несколько раз без видимой, «материальной», причины плакала и приняла твердое решение выяснить вопрос, стоит ли мне оставаться в Ленинграде. Меня угнетало отсутствие службы, тяжелые условия у Каневских (вследствие некоторых причин), взаимоотношения с Анатолием и, наконец, полное отсутствие движения вперед по пению. За это время я осунулась, побледнела и похудела. Чтобы выйти из этого тупика, я подала заявление в профсоюз с просьбой меня обследовать для установления степени моей нуждаемости. Я решила, что если не попаду в категорию остро нуждающихся безработных, то уеду из Ленинграда в Ростов просить место в отъезд. Но мое заявление увенчалось успехом. Меня обследовали и признали остро нуждающейся. Теперь я на привилегированном положении и могу рассчитывать, что когда-нибудь получу работу. У Каневских я снялась с пансиона. Плачу им 10 руб. в месяц за полкомнаты и рояль. Отношения сгладились. Так, в общем, сейчас ничего. С пением немного стало лучше, но сейчас опять скверно из-за моего неважного здоровья. У меня скверное дыхание, а отсюда целая серия недостатков в пении. Пою вокализы и <нерзб.>, но вещей еще не пела и, наверное, не начну, так как моя профессорша устраивает большие перерывы и занимается только до мая. Анатолий что-то «мудрствует лукаво», а, в общем, у него неважное состояние духа. Меня это угнетает и в то же время раздражает, т. к. я не знаю причин, злюсь от бессилия помочь ему, а мне бы это хотелось. В результате, у нас охладились отношения, что мне очень больно. Ну, пока, дорогая. Пиши поскорее. Привет Ал. Дм.

Валя Коканд, 15 апреля 1929 Здравствуй, дорогая Лилька! Крепко тебя целую. Только что получила твое огромное письмо. Фотографии мне очень понравились именно своей мыслью. Мне так хочется тебя увидеть, что ты не представляешь. Если мама пускает, я очень довольна. <…> Ты меня насмешила, спрашивая, есть ли у нас сахар русский. Конечно, есть, все есть, пока жизнь полна всего, хлеба сколько угодно. Это узбекский сахар красивый как минерал. Они пьют чай зеленый и считают, что сахар этот полезнее нашего, но и наш вовсю берут. Здесь женщина совсем закрыта. Может, видела картину «Под сводами мечети» – это заснято здесь. <…> Вовка теперь целый день на дворе, книжки перестали читать. Так быстро запоминает и любой мотив моментально схватывает. Если даже нам не удастся уехать в 30-м году, то учить Вовку будем здесь. Школы паршивые, а я хочу, чтоб и музыку и школу получше. Вовка тебе написал <приложено письмо Володи с рисунком>. Пыхтит, а пишет… Согласился на том, что в это лето приедет Лиля к нам, а в другое – мы к бабушке. Ну, Лизок, всего доброго. Поцелуй мамочку за нас. Вчера,14 апреля, были в цирке, программа так себе. <…> Посылаем тебе листочки, сорванные 12 апреля – есть и много крупнее, - чтобы ты видела, какая уже у нас зелень в начале апреля. Привет от Платона. Крепко целую. Валя. Толя Кельзон Ленинград, 19 апреля 1929 Поводом к написанию этого послания послужил твой Ейский пляжный, мадонный портрет. На нем ты так красива, так недоступна, так сурова и вместе с тем грешна. 81

Поза твоя женственно-стыдлива, проникнута спокойствием, по-девичьи застенчива и полна настороженности. Ты еще не дикая пантера по отношению к человеку-мужчине, но ты у ж е и не доверчивый ягненок. Ты у ж е пробуешь бороться тысячелетиями испытанными методами: 1) влюбить, но не любить; 2) любить про себя. Но е щ е живы кусочки старой (в плане 3-4 лет) Лили: искренняя доверчивость без объективного анализа ценности доверителя. К изложенному добавлю: совершенство характерно отсутствием крайностей. Мой привет. Толя P. S. Если нет более заслуженных кандидатов на этот портрет, то я буду ждать его с нетерпением. Валя Коканд, 23 апреля 1929 Мамочку и Лилю поздравляем с праздником 1 Мая и дорогую мамочку с днем ангела <6 мая>. Будь здорова, духом не падай. Крепко тебя целуем. У нас все благополучно. Уже лето в полном смысле. Все по-старому, без перемен. Пишите. Целую. Валя. Решад Сюняков Ростов-на-Дону , 26 июля 1929 Добрый день, Лиля! Аз многогрешный, желая искупить свою вину (не писал до сего времени), дерзаю, уподобляясь Вам, исписать сей лист от начала до конца. Правда, лично Вы не ограничиваетесь одним листом, но примите во внимание, что размер Ваших букв (величиной с Ваш буфет, по 82

выражению Александры Дмитриевны) во много раз превышают таковые настоящих строк. Неделю назад возвратился я из командировки и нашел в своей комнате большие изменения. Звукопроводимость перегородок доведена до минимума, так что осведомляться о времени нужно будет, заходя в комнату или перестукиваясь через стену; думаю, что предпочтение окажите первому способу. Даже придумана остроумная по замыслу печка, удобная тем, что нисколько не уменьшает площади комнаты. Тепловая эффективность ее выявится зимой. Затем, навешана более массивная дверь, ну, и еще кое-какие поделки. Может быть, выражаясь мягко, Вы найдете странным содержание выше строк, но, памятуйте, что Ваша снисходительность будет всего лишь данью профессиональной слабости врача-жилищника; и еще оправдывающим моментом может служить желание поделиться с Вами чувством благодарности за такое внимание со стороны Александры Дмитриевны. Опасаюсь, что чаша благодарности (почему нет, если есть чаша терпения?!) скоро переполнится. Не знаю только, в какую чашу переливается дальше, по переполнение первой чаши; надо полагать, должна иметься в запасе другая посуда, тоже, может быть, – чаши, только более глубокие и другого наименования. Лиля, я хохочу, пиша <так в тексте> эти строки, над слишком вольным обращением с посуд…, то бишь, художественными образами, но вместе с тем, не исключаю серьезность аллегорического смысла сказанного. Через пару дней после моего возвращения в Ростов, приехала ко мне сестра с чадом (подумал, что обидитесь, если поясню, что «с чадом» – не «с дымом»). Но был все-таки и чад – то мой племянник, коему два года и четыре месяца, и коего зовут Мишей, ребенок столь 83

живой, что поднять дым коромыслом ему не стоит большого труда. За четыре дня пребывания здесь он успел самостоятельно посетить все квартиры <по ул. Пушкинской, д.220 было два одноэтажных домика: в одном жила семья Лили и квартирант Решад, другой сдавали>, предпринимал даже более отдаленные экскурсии, уходя за целый квартал и заставляя нас искать его с большим беспокойством. Словом, большая предприимчивость, масса инициативы и приключений. Опишите с этой стороны Вашего племянника <т. е. Володю, сына Вали>. Ходили с Ал. Дм. в кино и в ТРАМ <Театр рабочей молодежи>, гастролирующий сейчас в Ростове. Причем в ТРАМ пошли большой компанией: Нина <сестра Решада>, Таня <Кузьменко>, Люда <Дорожкина>. Я же с дитем оставался дома. Вчера Нина и Таня уехали, первая – в Пятигорск, с дальнейшим маршрутом РОТа, а Таня – в Армавир. Экскурсия их в предполагаемом составе расстроилась. Об этом Вы уже, наверное, информированы. Куда поеду я, не знаю. Не хочется, а может, и надоело преждевременно интересоваться этим вопросом. Смеетесь?! Может, даже никуда не поеду, а хотелось бы поехать «в никуда», как выражались в свое время имажинисты. Потребность в этом ощущается – очевидно, утомился. Должен пояснить, что в моем понятии «в никуда» значит – вне времени, пространства, будней и праздников и, особенно, очередей в ЕПО. Нечто, вроде анабиоза, или, вернее, скотобиоз. Не морщитесь, пожалуйста, точек над «i» не ставлю ведь. Вспоминаю, очевидно, по ассоциации с «трактуемым» понятием – кадры из фильма «Нанук», рисующего быт эскимосов. Прельщает близость к природе, хоть и суровой. Хороший фильм. В Коканд не скоро докатится, посмотрите здесь.

Недоумеваете, может быть, почему ни слова о совхозе, куда ездил. Решил, что писать об этом нужно или очень много, или очень мало. Очень мало, вкратце, примерно, так: громадные поля посева, трактора, много тракторов самых различных систем (совхоз опытно-показательный, учебный), комбайны (о них много или ничего), лагеря, палатки, интенсивнейший труд в связи с уборочной кампанией и много моментов для сравнения с боевой обстановкой и для философических размышлений. Трактористы, -стки, комбайнеры, -ски <так в тексте>, инженеры, агрономы, русские и американцы. Много авто, лошадей нет. Урожай средний. Вот все. Пишите о Кокандах. Обязательно. Возьмите два листа бумаги, и пусть Ваши буквы напоминают не буфет, ну, хоть стулья из Вашего приданного. За что боролись, наша кровь лила потоками и наши головы катились! По Вам скучаю. Крепко жму Вашу не менее музыкальную <руку>. Привет - кому найдете удобным. Решад. P. S. В пятницу варили варенье. 2 часа ночи 25 июля 1929. Решад Сюняков Ростов-на-Дону, 2 августа 1929 Позавчера получил Ваше письмо, Лиля, и с особым удовольствием сажусь отвечать на него. Сожалею только о неполноценности ответных строк, ибо я лишен моментов, навевающих поэтические настроения, которые отразились в Вашем письме. Но спешу передать заявление моего друга, врача У., который, описывая наш экскурсионный маршрут, выразил уверенность в том, что я напишу целую поэму в отдыхательной базе «Сов. Туриста», в Сухуми. Да, Лиля, мы остановили выбор на Военно-Сухумской дороге и завтра выезжаем из Ростова в Кисловодск вместе 85

с Александрой Дмитриевной. Завтра же едут Люда <Дорожкинa>, Геннадий и третий, если не ошибаюсь, Анатолий <Кельзон>. Предотъездные настроения – нечто вроде психической инфекции, и приходится отдавать ей дань в виде выправки всяких документов, закупок, сборов. Поэтому, в голове сейчас всякие заботы предстоящего завтра, мешающие даже толком вспомнить, что заслуживает быть отмеченным за истекшую неделю. Ба! Вспомнил. Варим варенье. О! (Палец кверху.) Это не мелочь, нет. Особливо, ежели оно из черной смородины. Александра Дмитриевна варила и из других фруктов, но те все бледнеют перед несравненным черносмородинным. Правда, Александра Дмитриевна не вполне разделяет мое мнение и вовсе, может быть, не потому, что она находит обязательным обесхвостить все ягоды. Но, ей богу, Лиля, я в этом не виноват, я предполагал, что хвостики не потребуют усекновения. И вот, я теперь мучаюсь угрызениями совести, доставив такую рациональную китайскую работу Александре Дмитриевне и Степановне. А еще ходили мы в кино, смотрели «Розиту», хотя эту картину Александра Дмитриевна видела три года назад. Уже без нее, с товарищем, был я в театре, слушал «Теаджаз». Помимо различных очень оригинальных музыкальных номеров, довелось там вторично слышать мастерское исполнение одной вещи – нечто вроде подражания Гейневскому – «Два гренадера». Вам эта вещь знакома, Вы (чуть не сказал «мы») ее слышали в постановке Ленинградского театра сатиры: «Республика на колесах». Начинается так: «С Одесского кичмана бежали два уркачана» <так в тексте, нужно – урканa>. Помните? Вас не коробит сравнение с Гейне? Если нет, я Вам ее исполню по приезде, ибо я запомнил и слова, и

мотив, который оказался таким навязчивым, что я его напевал всегда и везде. Познакомился и с ТРАМом. Лиля, сейчас у Вас достаточно материала прибавилось, особенно, если куда-нибудь съездили еще, как предполагалось, для второго описательного письма. Первое я прочел с большим удовольствием. Только не поясняйте в скобках, что арык – это канава, ведь это слово родственного мне языка. Благословляю кумган, напомнивший Вам Иванова. А может быть, это не совсем так? А промежду прочим, уже поздно, пора спать. Александра Дмитриевна согласилась разбудить меня рано; а посему, желаю здравствовать. Решад. 2/YIII-29. Ростов-на-Дону. Александра Дмитриевна Пятигорск, 4 августа 1929 Дорогая Лиля! Только что приехали в Пятигорск. Сижу на вокзале. Ехали, благодаря всей компании, замечательно: столько внимания, страшно тронута. Целую. Мама.

Решад Сюняков Москва, 17 октября 1929 Уважаемые Александра Дмитриевна и Лиля! Привет из Москвы! Нехороша она ныне, глубокой осенью. До отъезда из Ростова писали мне из Москвы, приглашая сюда и уверяя, что московская осень имеет свои прелести. Пожалуй, склонен согласиться, что ранней осенью, в запоздалый солнечный день вид осыпающихся московских бульваров способен навеять некоторые 87

лирические настроения, хоть и не стенического порядка. Но сейчас, спеша холодным утром, под «перманентно» моросящим дождичком на трамвай, столь непременный, что без него нельзя ни шагу, вследствие больших расстояний и бестолковой планировки города, и наслаждаясь уже внутри трамвайной толкучкой, в которой деловые москвичи успевают прочитывать газету, – ей богу, никакой лирики не ощущаю. Было и веселое настроение, такое, знаете ли, бодрое; но длилось оно не так уж долго: с момента выхода с вокзала и до прихода в общежитие Цекубу, где мне – правда, чрезвычайно вежливо – заявили, что нет ни одного свободного места. Говорят: «Москва слезам не верит» – неправда, Александра Дмитриевна, не верьте. Очень быстро вошли в мое «интересное» положение и любезно предоставили в мое распоряжение … телефон и гроссбух с №№ телефонов, где указали даже адреса и №№ телефонов различных общежитий и приемников. Минут через двадцать уже, поговорив с десятком учреждений, я убедился, что телефон здесь работает великолепно и что москвичи умеют давать ясные и толковые ответы. Правда, из одного места симпатичный женский голос робко сообщил, что «если ничего до вечера не найдете, приходите по такому-то адресу, товарищ»; а здесь записали на очередь и посоветовали позвонить «на днях». Пришлось разыскивать предусмотрительно записанные в Ростове адреса, и сравнительно быстро нашел приют в одной татарской квартире (ну как не стать после этого националистом!). Ну-с, работать приходится изрядно, интересного много. Научные работники принимают хорошо. Находятся знакомые. Налажена уже связь с Ленинградом, куда намечаю ехать в ноябре. Посещение

достопримечательностей пока приходится откладывать. Был дважды в театре. Александра Дмитриевна, если случится, что касательно меня найдутся посетители, не откажите сообщить мне, если, конечно, важное что-нибудь. Будут письма – сохраните. Привет Нине, Гене. Если Лиля постигла премудрости аналитической химии, поздравляю ее с окончанием факультета. Желаю здравствовать. Решад. Адрес: Москва 17, Б. Татарская ул., N 24, кв. 2. Акчурину, для меня. P. S. Удалось ли достать угля? P. P. S. Приучаю Москву к моей серой рубашке, небритому лику и кошелке – удобно для книг! Неправда ли, Лиля, строчки a la … <нерзб.> <Письмо на имя Александры Дмитриевны в Ростов-наДону. На конверте штамп: «В дни смотра укажите недочеты почты, телеграфа, телефона и радио». На обороте сверху напечатано: «Необходимую Вам СПРАВКУ из любого пункта СССР можете получить через почту специальной почтовой карточкой для справок»; внизу: «ТРЕБУЙТЕ почтовые карточки для справок везде на почте и у письмоносцев»>. Люда Дорожкина Ленинград, 13 ноября 1929 Дорогая моя девочка! Ты просишь сообщить тебе мои впечатления о Кавказе. Думаю, что ты все уже слышала от Тани. Тебе же я могу сказать одно. На Военно-Сухумской дороге я терзалась и мучилась бесконечно. Виной Толя. Я сочиняла на берегу Теберды план моей дальнейшей жизни, в котором ему не 89

окажется места. Я негодовала на себя, на весь мир. И только в Сухуми, когда мы остались вдвоем у чудесного моря, я поняла, как дорог мне этот несносный мальчишка. С тех пор я не хочу думать о прошлом. Теперь я его жена … Лилька, дорогая, я на пути совратительницы малолетних. Я жена мальчика, на три года моложе меня, но я счастлива, счастлива…. Я переполнена сегодня моим счастьем до краев, несмотря на серую, грязную осень, на холод в нашей комнате, на шум в ушах, на насморк. Мы живем только три дня вместе, в большой светлой комнате с камином. У нас мало вещей, и все в будущем. Ну, довольно о себе. Это эгоистично…На подъеме Эпчик Тебердинский, где со мной случилась истерика, мы встретились с одним туристом из Ленинграда. <Речь идет об Аронсоне Марке Исидоровиче (1901–1937), литературоведе. Исследовал творчество поэтов-любомудров. Подготовил к печати издание собрания сочинений С. П. Шевырева (1939). Опубликовал два труда в области пушкиноведения.> Теперь я поддерживаю знакомство с ним. Он литератор (критик, историк), имеет свои печатные труды и готовится быть сотрудником Академии наук. Я перед ним раскрываю все обаяние, которое заключается во мне, и иногда боюсь зайти далеко. Ведь я его не люблю, а просто мне приятно видеть, что я нравлюсь, что он охотно бывает со мной. Очень умный и интересный собеседник. Всего два года в СССР, а раньше жил за границей. Все мои встречи были до моей совместной жизни с Толей. Теперь я подумываю, какой мне избрать дипломатический прием, чтобы сохранить в числе моих знакомых интересного собеседника и не отпугнуть его видом моего счастья. Я отдыхаю. У меня каникулы с 7 по 17 ноября. Это очень кстати. Школа мне дается тяжело. Главное, устает 90

горло, потом нервы…. И тысяча сомнений в своем педагогическом уменье…. Работа как будто постоянная. Достала я ее собственными силами. В мрачном настроении, сознавая всю безвыходность моего положения, я почти ежедневно в течение десяти дней ходила на Биржу. Добилась у завед. разрешения на временную работу. А там... – и временная работа, оказавшаяся постоянной. Вот тебе путь! Ходи и добивайся (хотя в Ростове это нелегко). Мотивируй тем, что уехать не можешь из-за дипломной. Я не бываю в театрах. За все время, как я здесь (с 3-го сентября) я была всего четыре раза в четырех театрах и несколько раз в кино. Кстати, этот литератор обладает возможностью ходить в академические театры бесплатно, по особым контрамаркам. Я была с ним на «Травиате», в ложе 1-го яруса и кушала шоколад… Я хожу в черной фетровой шляпе с полями, в пальто с воротником и манжетами под обезьяну и в неизменных черных туфлях и чулках. Сколько я слышу комплиментов моим ногам и сколько недоуменных вопросов: «Почему всегда в черном?». У Бриан я взяла только три урока в сентябре и бросила. Думаю теперь начать снова, так как в доме есть рояль. Трудно будет после школы, с усталым горлом… Ну, целую тебя крепко, крепко. Пиши скорее, дорогая. Люда. Адрес: Международный, 29, кв. 4. Л.Ф. Дорожкиной. Люда Дорожкина Ленинград,15 ноября 1929 Ma petite! Получила твою головку. Очень тронута твоим вниманием. Не писала, потому что хотелось написать, когда все уже будет устроено. Я послала на днях тебе письмо и надеюсь, 91

к тому времени, как придет эта открытка, я уже буду иметь твой ответ. У меня к тебе просьба. Если тебе не нужны те ноты, что я играла в Ростове, снеси их к нам. Мне их перешлют в посылке к Анатолию. Можешь даже занести туда, на Малый. Мне ужасно любопытно, как в Ростове восприняли мое замужество – кто отнесся благожелательно и <кто> язвительно. Прошу, напиши. Можешь быть уверена, что принципиальная оценка меня не огорчит, а мне просто любопытно и – для смеха – я хочу собрать коллекцию мнений. В Ленинград перевелась на биофакультет Нина Европейцева. Она оказалась милой девочкой, но именно девочкой (пресновата). Целую. Люда. Приписка Толи Моя жена мне почти не оставила места. Шлю привет. Присоединяюсь к «ужасно любопытному» вопросу. Толя. Люда Дорожкина Ленинград, 24 ноября 1929 Тра-та-та-та, трам-трам... За стеной играет Юра, 11 лет, сын Марии Николаевны и проф. Красовского. Сегодня ведь уже не воскресенье, а мой третий рабочий день. Музыка, она мешает мне писать, она врывается в мою душу (а ее ведь теперь нет?..) и тянет, тянет…. Вот тише игра – и я остановилась (там не та.., там не та…). Итак, у нас в 52-й школе пятидневка. Пока толком ничего не разобрать, но во вторник мой день отдыха, а потов – в воскресенье. У Толи была одна знакомая (и есть) Боба. Она приехала из Батума учиться петь. Поет она, между прочим, арию Любаши из «Садко». И сейчас Юра наигрывает: 92

«Знаю я, Садко меня не любит, – Меня не любит милый мой!». Что это за чудо человеческого гения – м у з ы к а . Дорогая моя девочка, тебе хочется поглядеть на нас, а нам на тебя – еще больше. Поэтому попытайся достать у кого-нибудь 100% <стоимости билета> и приезжай недели на две сюда. Как это было бы чудесно!!! Подумай об этом! Относительно моей работы писала много Нине и тебе, кажется: школа подростков, имеет шесть семестров, причем, каждый год заключает в себе два семестра. Семестр равняется классу, только программа проходится более сокращенно и с большей приближенностью с жизнью. И я работаю в третьем семестре. С 22-го января мои ребята должны перейти в четвертый семестр. А весной они перейдут в пятый. У нас четыре третьих семестра. Делятся они по успеваемости, поведению и пр. У меня третий семестр – последний, самый слабый. Ребята невозможные. У меня их двадцать два человека, пятеро успевают по всем предметам (математика, русский, обществоведение, естествознание), другие – по некоторым, и учеников восемь – сплошной ужас, непроходимая тупость, глупость, черт знает что!.. Я приходила первое время в отчаяние, в ужас, сейчас реагирую немного спокойнее. Мне педагоги (старые) говорят, что я слишком увлекаюсь и предъявляю слишком большие требования к ученикам. Я не могу с этим не согласиться. Работаю я в этой школе 2 ½ месяца. Вчера на школьном совете предложили меня представителем от школы подростков в Совет содействия. Это моя первая школьная нагрузка. Пока не представляю, в чем будет заключаться там моя работа, но общественную работу нести хочу (общественная закалка с педфака сохранилась).

Итак, я веду комплекс. Сейчас прохожу тему: «Труд в городе» и, в частности, «Топливо». К урокам почти не готовлюсь, а сочиняю уже в классе. (Где советы Василия Васльев.?) Из-за этого, конечно, страдает работа. Дисциплина во всей школе плохая и у меня в классе тоже неважная. Но эксцессов пока никаких не было. Но в классе у меня есть экземплярчики (некая Блинова и Быстров, полные дегенераты и поведения ужасного). Думаю от них избавиться, но пока никак этого не сделаю, в чем отчасти виновата сама. Я начала уже заниматься у Бриан. Взяла два урока. Пока слышу комплименты своему голосу, синему платью (которое нравится абсолютно всем), черной шляпе. Она находит, что «женщина всегда должна быть хорошенькой, чтобы нравиться». По музыке совсем не занимаюсь, но придется, конечно. Все забыла. Снова начнутся мучения с чтением нот. Значит, Катюшка тоже остриглась. Так что, теперь очередь за одной тобой. Интересно, как она живет, как ее роман?.. Я очень привыкла к стрижке и поражаюсь, почему не подстриглась раньше. Все находят, что так лучше, чем было раньше. Я снялась на открытку, но вышла, как водится, такой «унылой мегерой», что карточки не взяла. Погибли мои 2 руб. 50 коп. Очень досадно!.. Интересно, как встретили Таня и Катя известие о моем замужестве. Геня, наверно, недоволен. Ему, кажется, Анатолий (как всем мужчинам) – не очень-то. Кроме того, он наблюдал нас в такое время, когда мы злились друг на друга и были невыносимы друг для друга. Как живет Лиза и Вася? Я обижена на Василия. Как нет с ним Лизы – он мне очень часто пишет, как Лиза с ним – он перестает совсем писать. Безобразие,… это-то женщине, к которой он 94

неравнодушен, и которая неравнодушна к нему.... Но говорить им об этом не стоит. Если будут спрашивать, как я живу, расскажи, но не говори, почему я им не пишу. Здесь у меня есть небольшая группа знакомых. Боба и Дина из Батума, знакомые Толи. Я их узнала только теперь. Кроме того, Фаня. С остальными я не поддерживаю знакомства. Совершенно не встречаюсь с Ниной, Люсей, Ольгой, Женей К. Не бываю теперь у Лоры, и она у меня. Она очень занята. Из мужчин – Аронсон и в проекте Петя Козырев и двоюродный брат Анатолия (Юра). Больше никого. Веду я очень уединенный образ жизни, отчасти из-за отсутствия знакомых (как видишь), отчасти из материальных соображений (сейчас довольно туго с ресурсами). Завтра собираюсь смотреть «Клоп» у Мейерхольда. Он сейчас в Ленинграде, дает спектакли в Выборгском доме культуры. Ну, пока ma petite. Целую крепко тебя и Ал. Дм. Люда. Люда Дорожкина Ленинград, 19 декабря 1929 Сегодня я с Толей после обеда шла по пр.<Невскому проспекту> 25-го Октября и думала: «Если сегодня мне не будут писать, я не буду певицей…». Явилась домой – писем нет. «Ну, бросаю заниматься у Бриан, все равно певицей не буду». Мы учили 24-й номер Panovca, когда Мария Николаевна (моя хозяйка) принесла твое письмо. Мы очень смеялись. Итак, значит, я буду певицей… Ура!.. Ура… Твой месячный дневник восхитителен. Между прочим, по поводу стиля твоих писем. Я заметила, что ты пишешь 95

их так, как новые писатели – книги. «Красочно», – говорит Толя. А я добавляю: «Свежо, но лаконично». Деловой легкий кавалерист…. Не подумай, что Анатолий их читает. Я ему читаю некоторые выдержки. Я совсем не в упоении от серых, мокрых, грязных дней. Я живу здесь второй месяц. За это время не было ни одного солнечного дня. Автомобили и трамваи обдают меня грязью, галоши наполняются ею. В воздухе сырость. Я злюсь. Позавчера все в первый раз замерзло. Вышло солнце. Наконец-то… Сегодня все растаяло, шел дождь. Мне кажется, здесь никогда не наступит зима. У тебя очень интересная работа, и ты, как я вижу, не оторвалась от педфака и его общественной жизнь. Это очень хорошо. Ну, ты, конечно, кончила теперь анализ и распрощалась с химичкой. Напиши мне, какую ты думаешь взять дипломную работу и с кем. Я у нас в школе тоже начала работать. Меня на школьном совете (я, кажется, тебе уже писала) направили в Совсод <Совет содействия>. Я была на двух заседаниях, сидела и подавала свой голос по выдаче завтраков, одежды и учебников ребятам нашей школы. Пока ничего не могу сказать об этой работе. Школа у нас возмутительная, дисциплина плохая. Зав. школой, по-моему, меня определенно не любит. Уж больно ему надоедаю со всякими делами. Я думала, что мне как новому педагогу все протянут навстречу руки, но не тут-то было. Я работаю сама (кустарь-одиночка) и даже преподавательница, работающая пять лет, у меня берет мой материал для уроков. Я ни от кого не жду советов и даже пришла к выводу, что не особенно в них нуждаюсь. Вообще о моей педагогической работе я могу говорить так, что у тебя «уши заболят». Очень много фактов, наблюдений. Работа тяжелая и очень отражается на моем 96

голосе. Я прихожу усталой, читаю беллетристику и ложусь спать. К урокам дома, в большинстве случаев, не готовлюсь. Настолько устаю, что физически не могу. В театры не хожу – нет денег. В музеи не хожу из-за пятидневки. Она меня как-то сбила с толку, и я никак не могу в мои дни отдыха отдыхать – все равно работаю дома или хожу по делам…. Но недавно получила коллосальное удовольствие от игры Ильинского в «Клопе». Мейерхольд приезжал сюда. Сама пьеса мне – не очень, но Ильинский – великолепный образ тупого обывателя. В манере держаться – что-то, напоминающее Николая <Кoмaроцкого>. Кроме того, слыхала «Фауст» с участием Г. Пирогова. Очень оригинально трактует Мефистофеля. Каникул у меня не будет, а в январе будет перевод моего третьего семестра в четвертый. Работы много предстоит, и я уже в ужасе. Лилька, неужели, никто к нам не приедет?.. Очень хотелось бы, чтобы кто-нибудь приехал к нам. Достань литер и приезжай. Целую крепко тебя и Ал. Дм. Люда. Дорогая, спасибо за ноты. Ты их прислала так много, что я, наверно, за всю свою жизнь их не проиграю. Люда. <К письму Люды приложена записка от Толи, вся исчерканная: Люда уговорила его не переписывать. Т. пишет, что купается в бассейне, что Нина Лужная прислала письмо полное «картин классовой борьбы в ст. Ильинской» за коллективизацию. Зовет Лилю приезжать. На обратной стороне конверта штамп: «Спешите через почту подписаться на газеты и журналы. Принимают подписку газетоносцы и письмоносцы, и почтовые отделения».>

Решад Сюняков Москва, 30 декабря 1929 Отвечая на Ваше письмо, Лиля, чувствую уместность эпиграфа: «Лучше поздно …» (раз пошло на эпиграфы). А «быть неразумным в движении» не рекомендуется всетаки: можно быть задавленным трамваем. Тем самым трамваем, о котором я не могу говорить без зубовного скрежета, который отнимает у меня ежедневно два часа времени (2 ч. х 90 = 180 ч. – 30 дней шестичасового рабочего дня без дней отдыха) и который обслуживается целым штатом бездельников, взимающих рублевые штрафы в силу дурацкого постановления Моссовета. Он же, этот «симпатичнейший» трамвай, стоил мне, как и большинству москвичей, многих оторванных пуговиц, изуродованной портфели <так в тексте>, ушибов и истероневрастении. Ложками меда в бочке дегтя можно считать интересные доклады на научных конференциях и совещаниях, на которых вам приносят чай с бутербродами (да, да!), внимание новых знакомых и незнакомых, мюзикхоллы (ах, с его 30 girls!), Мейерхольды (“Выстрел”), Безыменского и др. Ну вот, теперь, когда я вспомнил посещенные последними названные театры, я соглашаюсь с Вашими возражениями и изменяю пропорцию дегтя и меда, хоть и не на обратную. Все-таки, ведь «бытие определяет сознание» и настроение, добавлю я. Подводя итоги пребыванию в Москве (хотя это еще рановато делать – многое скажется впоследствии), могу отметить неудовлетворенность по всем пунктам. "Вот пессимист!", – воскликните Вы. Но памятуйте, что неудовлетворенность – есть стимул усовершенствования и прогресса. Хотя, за уместность приложения сей идеи к данному случаю роптать не намерен. 98

К сведению Александры Дмитриевны, коей привет и признательность за память, на всякий случай, сообщаю о том, что в Москве задержусь примерно на неделю. С почтением, Решад. 30/XII-29 (еще) P.S. Поздравления с Новым годом (эра-то ведь старая еще) для причисленных себя к лику «безбожников» излишни ведь?! Если я не прав, – оные примите. R. <На конверте штамп: «К концу пятилетки – ни одной фабрики, ни одного колхоза и совхоза без дошкольного учреждения».> 1930 Люда Дорожкина Ленинград, 14 февраля 1930 Письмо твое меня очень обрадовало, тем более, что я вернулась домой с заплаканным лицом и убитым настроением. До слез меня довела одна очаровательная преподавательница родного языка и обществоведения у нас в школе. Это милое создание бесконечно мне делает замечания по поводу моего класса. Ты знаешь, наверно, что я уже перешла на естествознание. У меня четыре четвертых семестров и четыре пятых. В них я веду естествознание. Это уже маленькое достижение, т. к. до сих пор я вела комплекс. Так как у меня только 18 часов предметных, но для полной нагрузки мне дали 6 воспитательских. (В Ленинграде нагрузка не 18 часов в неделю, а 24 (???)). И вот в этом все дело. Класс неважный и по способностям, и по поведению. А с кого взыскивать?.. С воспитательницы. Эта работа меня приводит в отчаяние – ее так много, всего не упомнишь и не сделаешь. Я страшно нервничаю, а тут 99

беспрерывные замечания со стороны более опытных педагогов. Одним из них я очень благодарна, но эта ведьма таким тоном со мной разговаривает, что все мое существо протестует. И все замечания: «Класс не проветривался, окно разбито, перепутано расписание, нет чернил, грязно, плохо ведут» и т. д., и т.д. Воспитательская работа ужасна – все эти мелочи, думы о них при трехчасовой недельной нагрузке в этом классе отвлекают меня от главной прямой цели, преподавания естествознания. После болезни и каникул я преступила к работе по-настоящему 1 февраля, но я уже чувствую себя усталой. Ты бы видела, как меня встретили новые классы (5-й и 4-й). В классе шум, ходят, переговариваются, передразнивают. Я была в полном отчаянии, не могла ночью спать от мыслей и от поисков: что делать, как наладить работу?.. Теперь немного успокоились ученики, но все-таки работать очень трудно. В 5-м классе прохожу анатомию человека, в 4-м – полезные ископаемые (торф, уголь, нефть), а весной – ботанику. (По поводу этого к тебе просьба: пришли мне мою желтую тетрадь в виде блокнота с уроками у Долгошеева. Может быть, я оттуда возьму материал. Тетрадь поищи у нас дома, среди моих вещей, и передай Эсфирь Самойловне). Говорят, среди учеников я имею репутацию «строгой учительницы» и они даже собираются обо мне написать в газету (я не пускаю опаздывающих классы). Хожу в школу я в синей юбке и зеленой фланелевой блузе (помнишь ее?). Иногда еще – в старом коричневом платье. Сверху надеваю мою черную спецовку. Очень пачкается все там. Меня очень беспокоит то, что я мало занята своей квалификацией, но я так устаю за 3-4 часа в школе, что, придя домой и, проверив тетради, я не в состоянии пойти в соседнюю библиотеку и заниматься. Но я надеюсь, что постепенно я втянусь, и мне будет легче. 100

В школе меня решили втянуть в общественную работу. Я писала, кажется, что я должна работать в Совсоде. Пока я там никакой конкретной работы не несла, а только часто пропускала заседания (они иногда падают на мой день отдыха). Кроме того, меня на собрании профсоюзном избрали в коопбюро, работа, от которой я отказывалась всеми силами, так она меня абсолютно не интересует. Выдвинули все-таки… Это было в конце декабря. Очень тяжелый для меня период. Я начала терять голос, кроме хрипа, я испытывала больные ощущения в горле, говорить на уроках было трудно, а не говорить было невозможно. Это было очень тяжело. Домой я возвращалась убитой, ревела на своем chan-long”e и снова утром шла в школу, и снова разговаривала. Ходила к врачу: «профессиональное заболевание, переутомление связок, старайтесь не разговаривать», а утром снова школа, снова разговоры. Я чувствую, что гублю себя. В это время я бросила петь, почти не разговаривала дома, но лучше не становилось. И вот – о, радость! – у меня температура 38.9. Я в кровати, можно не идти в школу, не напрягать горло. Грипп пришел ко мне удачно, иначе я, возможно, совсем бы сорвала себе голос. Болела я одиннадцать дней и, когда явилась на службу, в стенковке прочла статью: «Так ли должны поступать молодые педагоги?». Статья запугивала меня «Учительской газетой», если я не примусь за работу в коопбюро. Я сейчас жалею, что не списала ее. Нужно было почитать ее!! Что за тон и что за метод выдвижения на работу (запугивание)? По этому поводу мной был выпущен фонтан слов в предместкома, в предкульткомиссиии т.д. Но написать опровержение я так и не собралась, – приехала Э. С., надо было писать отчеты, ну и я не написала. Но в месткоме решили, что я не из пугливых. Вообще школа мне очень не нравится и я бы с удовольствием ушла на другую работу. 101

Главное, жалко теперь голос. С пением у меня в этом году очень неудачно. В сентябре я взяла три урока, потом бросила и начала заниматься в ноябре. Взяла девять уроков и с 23 декабря, вчера, взяла снова первый урок. При таких систематических занятиях многого не сделаешь. Мы, было, наладили с Толей. Он мне аккомпанировал и помогал по музыке, но сейчас хуже. Отсутствие своего рояля очень тормозит работу. Иногда я возвращаюсь такой усталой, что сразу заниматься я не могу. После же рояль бывает занят, и я как-то неудобно себя чувствую. Но это уже моя вина. Моя хозяйка такая очаровательная женщина, что сама приглашает меня петь, но я как-то боюсь стеснить и к ним не хожу. Жажду свой рояль!.. Тогда я возьмусь, как следует! Ты думаешь, что я много прошла. Нет. Бриан дала 24-й не потому, что я спела все 23. Она берет их не по порядку. Итак, я заниматься начала снова, ты не беспокойся, но только отсутствие своего инструмента мне очень мешает. Кроме того, у нас с Толей трагедия в связи с непрерывкой: я ухожу в девять, возвращаюсь в час, полвторого, два. Толя уходит в два, приходит в полодиннадцатого, одиннадцать часов. Иногда я уже сплю. Кроме того, он отдыхает в первый день пятидневки, а я – во второй. Мы с ним так мало видимся, что я боюсь от него «отвыкнуть». И еще о приемах. Разве я писала тебе, что мне нечем угощать гостей. Я регулярно пою их чаем. Это у меня были временные затруднения с сахаром.… У меня мало знакомых, а потому и мало народа, но не из-за чая. Это, конечно, была бы смешная и неуважительная причина. По поводу Лизиного замечания: как же Лиза меня мало знает, если думает, что я могу выйти замуж без глубокого чувства, а только по физиологическому влечению. Она

102

ведь совершенно не знает Анатолия, не знает, сколько в нем ценного, за что я так люблю его. Чем же был удивлен и огорчен Вася?.. Меня удивляет их огорчение на мое молчание. Мне так хотелось иметь от Василия письмо, несмотря на то, что они упорно молчали (я не знала, что письмо у Бети). Я решила, что Васька без Лизиной санкции никогда мне не напишет, а Лиза вряд ли обо мне вспомнит. Тогда я написала сама Васе. Письмо было короткое: «Неужели ты мне ничего не напишешь? – Людмила». И я ждала с нетерпением ответа. Я ведь очень люблю Василия. У меня даже сейчас что-то дрогнуло внутри, когда я о нем подумала. Ну и что же? Ответ я жду до сих пор… Относительно того, что Лиза написала Бете и в чем ты с ней согласна, могу написать вот что. Когда я вышла замуж (я переехала сюда 10 ноября 1930), мы нарочно никому не рассказывали, и никто не знал, что я выбралась сюда со старой квартиры. Но все знали адрес Толи, и все собирались его посещать, в том числе и Бетя. Делали мы это шутки ради. Нам хотелось видеть эффект: придут к Толе и видят в роли хозяйки Люду. Этот эффект мы и наблюдали, когда пришла к Толе Боба, потом Юра с Ольгой. Было очень много смеха, разговоров. Некоторые говорили, что уже о чем-то догадывались, другие были поражены неожиданностью. Так же точно мы ждали и Бетю. Она звонила, но не заставала нас дома. Конечно, я могла бы не выжидать ее так долго и пойти к ней, но тут было маленькое «но». Когда осенью я жила у Бети и искала комнату, ко мне как-то зашел Толя. У Володи были товарищи. Он им очень не понравился, они уверяют, что он с ними не поздоровался, вел себя гордо и пренебрежительно и т.д. Возмущение их было так велико (???), что они сказали Володе: «если бы он сам не ушел, мы бы спустили его с лестницы». На это Володя мне 103

заявил: «Люда, я к тебе отношусь очень хорошо, но Толю я очень не люблю. Он мне всегда не нравился, и я не хочу, чтобы он являлся в мой дом, когда я здесь. Я не желаю, чтобы мои товарищи мне указывали на него» и т.д., говорилось очень много. Правда, Володя был немного под градусом, но, что он не любит Анатолия, я знала давно. Я, конечно, обещала, что Толя никогда здесь не появится. Бетя плакала, но Володя был упорен: «В мое отсутствие – пожалуйста, а при мне – нет». Ну и вот, выйдя замуж за Толю, я должна была пойти к Бете, застать, возможно, Володю. Не сказать о том, что я вышла замуж я не могла, а сказать, зная, как Володе он не нравится, и после этого сидеть и вести непринужденные разговоры мне не хотелось. Я была наполнена моим счастьем, а этот визит нагнал бы на него темную тень. Ведь все-таки очень неприятно, когда не любят дорогого для тебя человека. Не знаю, может быть, это не оправдание, но я чувствую, что по отношению к Толе я поступила хорошо. Я была неправа, что не написала Бете сама и не пригласила ее, но в этом опять-таки виновата наша затея. Она как раз звонила, что придет. Пришла и не застала нас дома. И после этого я уже получила от нее Лизино письмо и адресный листок. Я хотела сама написать это свое «опровержение» Лизе на ее ядовитое замечание, но потом как-то расхотелось. Расскажи это Васе. Я думаю, он меня поймет, если поставит на мое место себя, а на место Толи – Лизу. Как ты думаешь? После этого я написала Бете открытку. Я хотела ей все объяснить, т. к. чувствовала, что она обижена. Мне это очень неприятно, т. к. к Бете я отношусь очень хорошо и к Владимиру тоже. Бетя пришла, но я была на собрании, и мы с ней встретились, когда она выходила из дома. Она обещала 104

зайти через десять дней, тут заболела я, и Бетя до сих пор не являлась. Правда, она звонила, что приехала на один день Анна Мироновна и звала придти. Я обещала, но не пошла. Было очень холодно, и кроме того, я думала, что будет Дон, а мне не хотелось этой встречи. Он тоже, наверно, знает о моем браке… Все это, конечно, очень сложно и психологично, но это уж, кажется, моя способность… Не могу понять причины: «… отчего я стала Ларисе попрек дороги? Удивительное дело…». Я думаю, что для твоего духовного роста тебе нужно уехать, тем более что ты переживаешь такой подъем в связи с последними кампаниями. Ал. Дм. будет тяжело. Она будет тосковать, но с другой стороны, тем ценнее и радостнее будут ваши встречи, когда ты будешь приезжать. Вы очень любите друг друга, но иногда очень и тяготите. Если с ней будет жить Нина, это будет прекрасно во всех отношениях, а для тебя это будет очень полезно. Я второй год живу одна и чувствую, как я во многих отношениях выросла. Приучаешься постоять за себя, ценить то внимание и любовь, которую тебе давали, гораздо острее. Кроме того, тебе, наверно, порядком надоел Ростов. Мне бы только не хотелось, чтобы ты уезжала далеко от Ростова. Ты могла <бы> приезжать тогда чаще. С деревней у Ал. Дм. – это тоже неплохая идея, если только потом гарантируют службу. Это будет интересно как перемена места, как разнообразие, тем более что можно будет снова вернуться в Ростов, если она почувствует себя там плохо. Читаю я очень мало. Читала «Вор» Леонова, сейчас мучаю «Бруски» и никак не возьмусь за них как следует. Замечательнейшая книга – «Смерть Вазир-Мухтара». Я ее читала в прошлом году, но вспомнила сейчас, так как на днях мы о ней говорили. А так – больше ничего. Вот о театрах интересней. Видела у Мейерхольда «Клоп» и 105

«Выстрел», кроме того, видела «Выстрел» в ТРАМе. Интересно было сравнить. Кроме того, в современной трактовке видела «Тартюф» Мольера. Когда приеду, расскажу подробно. Уж очень интересный получился спектакль. Была в цирке – видела Гуго Труцци (помнишь?) – и в Мюзик Холле. Вот только с оперой у меня в этом году плохо. Насколько в прошлом году я часто бывала в опере, в этом году была только два раза. Какие вопросы. Артистка спела: «Я б тебя поцеловала, но боюсь, увидит месяц…». «Чья музыка?». Я единственная ответила: «Черепнина». «В какой опере нет женских лиц?». «В ”Моцарте и Сальери”», – закричала я вместе с несколькими. «А еще?». Молчание. И тут я: «”В Скупом рыцаре”». За эти два ответа я получила две открытки, карандаш, брошюру Рыкова «На подъеме» и брошюру доктора Коровина «Здоровые напитки взамен спиртных» (самое интересное). О Дашиной дочке я не знала, но догадывалась. Николая <Комароцкий> я совсем не вижу. Встретила его как-то по выходе из театра (12 – 12 ½) с какой-то типицей, на Невском. Даша прислала мне очень тоскливое письмо относительно своей «серой жизни». На меня оно как-то очень грустно подействовало. Тяжело ей одной с ребенком, а Николай, очевидно, – ни слова, раз она спрашивает у меня, в Ленинграде ли он. Толя говорит: «Дай материал в комиссию по чистке. Его выставят из партии». Но я думаю, Даша этого не захочет. Она, наверно, хорошо все-таки к нему относится. Мне бы очень хотелось, чтобы Дашка приехала сюда, поглядела бы Ленинград. Тебя мне очень хочется видеть. Куда ты собираешься летом? Идем с нами на Кавказ. Пойдет, наверно, Аронсон. 106

Таня его знает по <Энчику?> Тебердинскому. Интересно, как Татьяна: рискнет ли пойти в этом году. Я поняла, что ты начнешь работать только с осени в ШКМ, и надеюсь с тобой увидеться до твоего отъезда. Зачем Нина поехала в Москву, и почему этот длинный слоник мне ничего не пишет? Люблю ее изящнейшие письма. Что Катюшка, как ее роман? Ты ничего о ней не пишешь. У Татьяны, очевидно, роман в полном разгаре, но все-таки Геня ограничен. Татьяна, правда, не будет этого замечать в случае их брака. Напиши, что за история произошла с Воскресенским. Мы прочли об этом заметку petit-ом в «Известиях». Если ты хочешь узнать, как я живу, зайди к Эсфирь Самойловне. Она расскажет, как долго я собираюсь вытирать окна, как мы топим печку и дуем в нее, как я пишу отчеты и вычисляю проценты, как я ною и т.д. Я очень смеялась, когда читала мнения о моем браке. Представляю Яшу Левицкого. Кстати, что он делает и почему не приехал в Ленинград? Кланяйся ему от меня, если его увидишь. Я к нему очень привязалась за это лето. С ним интересно и приятно. Лора выглядит прекрасно, кончает, работает в лаборатории и терзается нашими противоречиями и хозтрудностями. У нее такое антисоветское окружение, что немудрено. Я вижусь с ней редко. Далеко очень живем друг от друга. Ну, Лилька, наконец-то у меня коньки привинчены к ботинкам, есть свитер (в котором Толя снят) – и я… не катаюсь. Представляю твое возмущение. Увы, мне не с кем. Два инженера и литератор обещали вывозить меня, и оба молчат. Жду. Ну, пиши скорей. Целую тебя крепко. И Ал. Дм. тоже. Привет всем.

107

Люда Дорожкина Ленинград, 24 февраля 1930 Дорогая моя девочка! Только что из почтового отделения отправила тебе открытку. Пришла домой и увидела твою. Поздравляем тебя оба от всей души со вступлением в жизнь. <… >. Теперь ты уже самостоятельный человек, строитель новой жизни. Желаю тебе, дорогая, больших успехов во всех твоих начинаниях. Крепко целую и с нетерпением жду письма. Люда. Нина Лужная Ростов-на-Дону, 9 мая 1930 Друг Лилюсь! Прости, что задержалась с лозунгами – никак было не достать, а тут еще товарищ Монтикова из нашего института обещала достать и до сих пор тянет. Я решила не ждать ее, а послать, что есть. Если достанет – пошлю дополнительно. В бибколлекторе дали лозунги и две книжки, из которых можно сделать выборки из текста. Пишу тебе на почте и очень спешу. На днях напишу побольше. Мой глаз все лучше, скоро буду работать – урра! Была 6-го у Александры Дмитриевны на именинах, читала твою телеграмму. Все пили твое здоровье!! Расти большая-пребольшая. Ну, целую крепко, милая Лилюся. Пиши. Получила письмо от Люды. Она собирается бросить педагогику, чтобы не испортить голоса. Жду письма! Привет Наде. Нина. 108

<Начиная с мая 1930 г., письма к Лиле адресованы в «Гигант», где она начала работать после окончания университета.> Решад Сюняков Ростов-на-Дону , 9 мая 1930 Уважаемая Елизавета Георгиевна! Собственно говоря, настоящее письмо есть показатель моей непоследовательности, т. к. оно должно было быть написано после получения ответа на предыдущее. Но Ваша «вагончиковая» жизнь и самостоятельная и много полезная деятельность внушают мне столь много уважения к Вам и желания сделать приятное, что я, совершенно не считаясь с этикетом письмообмена, шлю Вам свой очередной привет и портрет «собственной работы». Спешу предупредить Ваше обвинение в самомнении моем (и ассоциативное по сходству положения воспоминание о моем «благородстве» и «высокопоставленности») объяснением, что я считаю приятным всякое письмо, могущее вызывать улыбку, независимо от личных особенностей автора. К тому же этот великолепный портрет.., кто знает, может быть, оригинал его «высок и строен».., может он тоже американец», как и тот, о котором Вы рассказывали нам и которого мы вспоминали, вспоминая Вас во время «пьянства» 6-V <6-го мая>. Кроме “виновницы” были: “Любочка”, Нина и я и столько много вина, что мы его вдвоем с Александрой Дмитриевной пили еще вчера вечером и еще много осталось. Во время вчерашнего винопития была отмечена Ваша страсть к такому занятию, причем Ал. Дм. говорила: “Ума не приложу, чем объяснить такое пристрастие..; никто не пил, вот Валя не пьет, а Лиля любит вино”. Я сокрушенно покачал головой: о, temporo, o, mores! Rешад. 109

<На письме две переводные картинки: голова негра в шлеме и в конце письма – непонятный зверек (собачка?)> Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону,18 мая 1930 Здравствуй моя дорогая, золото мое. Крепко тебя целую. Получила твое письмо и немного успокоилась. Береги себя, моя лапынька, мне так тебя хочется видеть, что, если бы легко к тебе добраться, я бы рискнула три дня взять. Завтра будет решаться в суде дело о выселении лечебницы. Может быть, и закроют. Вчера и сегодня такой лил дождь – что-то ужасное. Женя <Безбородов> уехал, и без него скучно, хороший он парень. И как-то мне не понять то, что говорит о нем Ал. Пав. <?>. Он так много выказал за это время внимания и нежности, что Катя просто поражается Зиной <Застер>… Катя ее просто возненавидела, но маленькая Зина оказалась с большим характером. Решад тебе кланяется. Он таки женился, – Жене говорила Собиха. Переехали новые квартиранты. Милая моя Лизонька, не расстраивайся моим письмом, голубка моя, мне так хочется, чтобы ты была здоровая. Ты же у меня – весь свет моей жизни, детынька моя родная. Хорошо бы нам вместе поехать куда-нибудь. Нина была один раз, когда Катя болела, обещалась зайти, и нет. Катя ходила два раза, я один раз, – ее нет дома. А три дня назад видела ее, она наверно, шла с отцом. Почему не ходит, не знаю. Не знаю, поднимусь <ли> на четвертый этаж – мне тяжело. Плохая погода и болят ноги очень. От Вали получила два письма: в первом она о моей поездке ничего не пишет, а только жалуется на дороговизну, а во втором жалуется и с натяжкой зовет. 110

Надоело мне, что она вечно жалуется. Муж – коммунист, и она – такая обывательница. Все-таки я о Володьке очень скучаю. Страшно хотела бы видеть его. Очень далеко, и потом Валентина увлекается, кажется, очередями, и если бы поехать, то не больше, как на 12 дней, <больше> не стоит. Наверное, опять на Кавказ поеду. Уж больно плохое лето. Елена Михайловна шлет тебе привет. Видела Спиридонову, усиленно занимается, хорошо себя чувствует. Напиши в Калугу, пожалуйста. Посылаю письмо Захара. Пиши чаще, хоть открытку: здорова, и я буду спокойна. До свиданья, моя дорогая Лизонька. Крепко, крепко тебя целую. Твоя мама. Все квартиранты шлют привет. Валентин Кучеренко Калуга, 21 мая 1930 Добрый день, дорогая учительша! Гигантскими усилиями, преодолев гигантские препятствия, ты попала в «Гигант». Искренне радуюсь за тебя – «Гигант» своей гигантской работой окончательно и бесповоротно приблизит тебя к гигантскому размаху социал<-истическогo> строительства нашей гигантской эпохи. Обо всем этом ты в восторженных тонах меня познакомишь, конечно. Мне остается только сказать пару скромных, небольших слов о себе. Занят, понимаешь, сейчас, как гостиницы в Москве. Алгебра, тригонометрия и прочее, давно позабытое. Реабилитирую, реставрирую (не без диалектики) школьные традиции – сижу на парте, коленками подпирая подбородок и обдумываю отказ от ответа. Это рабочие 111

курсы по подготовке в ВУЗ. Мечта – литфак. Одно из средств – командировка от ВОКП <Всероссийское общество крестьянских писателей>. Помимо прочего – студент-заочник курсов по литературоведению К… <?> академии. Стоит дорого. Через недельку посылают на областную Московскую конференцию Общества крестьянских писателей. Оттого, что занят, пишу сжато. Подосвобожусь, напишу письмо (после твоего ответа, конечно). С А.Д. <Александрой Дмитр.> связь держу. Женька недавно удивил – прислал трагическое письмо. Привет. В. Кучеренко. <Почтовая открытка с лозунгом: «Крестьяне! Ни зерна – частнику. Везите хлеб только государству!». Обратный адрес: Калуга, вокзал ж/д., дом 3/7.> Люда Дорожкина Ленинград, 27 мая 1930 Можно подумать, что ты живешь на Камчатке или на Ледовитом океане, Письма идут так долго, а даты на них такие давние. Жизнь мчится, все меняется, и, читая письмо, я думаю: «Но, может быть, все не так, иначе?..». «Жизнь мчится» – удивительно грустно становится мне от этих слов. Я не могу похвастаться хорошим настроением. Меня не интересует моя работа педагога. Общественной работой я тоже не увлекаюсь. Недавно мне дали новую нагрузку: выпустить стенгазету. Эту работу я провела с удовольствием. Думаю удирать из школы с педагогической работы. Попытку сделала. Увенчается ли она успехом, узнаю в июне. Толя сейчас в Москве, на практике до августа. Я страшно скучаю в одиночестве. Мой характер не позволяет мне создавать знакомства. И я вынуждена на печальное одиночество. Рвусь скорее отсюда в Москву. Авиафакультет из Политехнического переводят в Москву, 112

а где я буду жить, еще неизвестно. Постараемся жить вместе. Я очень рада за тебя, что ты принялась за работу. Я ведь тоже начала не со специальности, а ½ года работала комплексницей. Я об этом не жалею. У тебя будет больше опыта, и все. Значит, Таня с Геней переживают счастье и наслаждаются Черным морем. Ну, я рада за Татьянку. Мне кажется, они хорошо проживут. Как видишь, пока пары наших подруг удачные (Рива, Лиза, Таня). И я, конечно. Я себя не назвала и подумала, что ты подумаешь, что я считаю свой брак неудачным. Пока эта любовь согревает меня в моей хандре и дает мне силы. И, кроме того, дорогая Лилька (много <бы> дала, чтобы сидеть сейчас, поджав ноги, на кровати и болтать), я жду ребенка. Не правда ли рано? Не могу похвастаться, что я его активно хотела. Мук нравственных я пережила немало, тем более что физически я чувствую себя отвратительно и живу о д н а . Но, когда мы стояли пред фактом, то решили его принять как должное. Моя дорогая девочка, мне бы только не хотелось, чтобы об этом кто-нибудь знал. Летом все узнают по моей фигуре, а пока – два месяца и ничего не заметно. В связи с этим лопнуло наше путешествие по Кавказу (мне очень жаль Анатолия, он так о нем мечтал!). Когда у тебя отпуск? Может быть, нам удастся пожить где-нибудь на Кавказе вместе летом? Я бы ничего против этого не имела, а ты?.. У нас 5 июня кончаются занятия и отпускаются ребята. После этого, до 25-го, мы будем переквалифицироваться на курсах. Я делаю попытку удрать с этой переквалификации. (Отвратительно чувствую себя и физически и нравственно. Это как будто естественно при беременности). Хочу видеть близких мне людей, мне 113

надоело оставаться одной. Поэтому, возможно, вырвусь раньше. Тогда поживу в Москве с Анатолием, а потом поеду в Ростов. Или прямо, или из Ростова поеду куданибудь на Кавказ отдыхать. В конце августа, перед Ленинградом буду опять в Ростове. Вот пока мои планы. Возможно, они круто переменятся, если я буду принята в Институт. Боюсь, что они меня засадят сейчас за работу. Я обалдею тогда. Как живет Александра Дмитриевна? Я ни с кем почти не встречалась. Бетю видела давно, Лора бывает редко, хотя мы живем сейчас гораздо ближе, чем в Ростове. Я живу на углу Скороходовой <улицы> и б.<бывшего> Каменноостровского, в большом сером доме. Если я буду принята в Институт, мне пришла идея предложить Даше мою службу в школе, если, конечно, она захочет. Я думаю, она ничего не потеряет, бросив свою станицу. Ребенок <Дашин> уже большой. Правда, жизнь здесь гораздо тяжелей, чем в провинции, в смысле квартиры, питания, сутолоки, колоссальных расстояний и т. д. Но она с такой горечью писала тогда, что ей, видимо, никогда не придется быть ни в Москве, ни в Ленинграде, что я на ее месте поступила бы так. Я бы, конечно, ничего не имела против – видеть и тебя здесь, но ты, конечно, не поедешь. Катя устроилась бы здесь в два счета, если бы захотела. Здесь нужны химики-металлурги. Меня удивляют такие люди – стонут от провинции и никогда не рискнут сняться с места и пытать счастье в столице. Я, конечно, получила и твое письмо, и открытку, хотя ты адрес один раз написала старый, а другой раз – неверный. Что делает Решад? Я тебя к нему немного ревновала. Мне казалось, вы неравнодушны друг к другу и я вам 114

мешала, когда приходила по вечерам к тебе. Это было очень неприятно (для меня, конечно). От Василия получаю такие грустные письма. Он бешено устал и живет без Лизы. Это сказывается. Как теперь странно. Никогда нельзя рассчитывать жить с любимым человеком вместе. Эта судьба постигла Лизу и скоро постигнет, наверно, Бетю. Ну, пиши мне скорее и подробнее. Если я неожиданно уеду, мне письмо перешлют. Целую крепко. Желаю успехов и счастья. Люда. Ленинград, ул. Красных Зорь 26/28, кв. 1. Нина Лужная Ростов-на-Дону , 1 июня 1930 Родненькая моя Люсинька! Я – ужасная свинья, никак не выцарапаю часа написать тебе! Чего-то я то кисла последнее время, то в Шахты уезжала. А написать надо много о чем. Ну, глаза мои – ничего! Левый хорошо подзаживает, а правый, подлец, все в одном положении – ни лучше, ни хуже!! Хотела выйти с 1-го июня на работу – не пускают. Хочу тебя порадовать: зашел как-то Ревякин, разговорились о ВУЗе, об учебе и дошли до тебя. Ну, задирай нос! Предмет твоих «тайных воздыханий» так заинтересовался твоей особой, что не меньше часа выспрашивал все подробности о тебе; я ему показала твою фотографию, так он уж смотрел, смотрел (до неприличия!!) и, в конце концов, заявил, что хочет обязательно работать в «Гиганте» в Рабочем университете. Я, конечно, подсоветовала: езжай, говорю, там очень хорошо!! Позавчера Рославцев сказал мне, что Миша Айданцев преподает в Рабочем университете в Шахтах, женился (вот 115

не представляю!!) и, в общем, отшился от ребят. Жаль, я не знала в эту поездку в Шахты, я бы пошла посмотреть на него. Хороший парень. А у меня новое горе: профессора Стасевича «вычистили» из Университета, очень жаль, но он на чистке говорил очень резко. Обидно то, что у нас очень много гораздо более реакционных, чем он, но скрывающих свои взгляды, а он говорил только правду. Я выступила в его защиту, так меня Бабеншеев так «разделал» в своем выступлении, что «небу жарко». Долго описывать всю чистку, но главное – признание им науки аполитичной и сожаление о том, что в вуз не попасть детям служащих (а вышло – против пролетариата ВУЗа). Ну, кончаю. Много писать, знаешь, нельзя. Целую. Нина. Мамочка твоя здорова, но очень волнуется, что нет от тебя писем, я уж ей читала твое – мне. Пиши ей как можно чаще. Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону , 6 июня 1930 Милая моя Лизынька, голубка моя, я прошу тебя, береги себя, моя лапынька! Ну пожалей свою маму: ведь здоровье у тебя слабое, ведь ты за один месяц превратилась в заядлую, измученную учителку. Для чего это, Лизочка, милая, ведь вся жизнь впереди. Как плохо, когда нет здоровья. Я вот умотала здоровье, но ведь за двадцать лет его умотала, а ты с собой что делаешь! Распредели, чтобы и Шолохова работала, ее втяни, а то девочки говорят, что она хитрая, умеет устраиваться. Как получишь, сразу мне напиши, как доехала. Катюша лежит больна. Была Нина <Лужная> сегодня. Евгений ей не передал. Он не ходит. Я страшно рассердилась на такое свинство. Лиля, подумай над моим письмом серьезно и не сердись, родная. Мать всегда матерью останется. Ведь ты 116

понимаешь, что не хочу, чтобы плохо относилась к делу или не вела общественную работу. Ты сама знаешь, что за двадцать лет я не перестала рьяно и с любовью работать, но так, как ты поступаешь – то через год будешь совсем старая. Так нельзя. А я хочу, чтобы моя дочь была не хуже своей матери. Ешь ли фитин, милая, отвечай скорей. Не сердись на маму. Купи себе хинной воды для головы. Крепко целую. Мама. Может скорей … <нерзб.> еще сколько угодно работать. Ты же у меня осталась одна. Ты обещала беречь себя – помнишь наш первый разговор, когда ты сказала, что едешь на периферию. Вашим желаниям я не могу противиться, хотя, кроме горя, мне ваши желания не принесли. Когда я потеряла Юрочку, я собрала силы и работала для вас. После Тоса я думала, что нужна тебе, а сейчас я вижу – я никому не нужна. Эти две недели, что писем от тебя не получала, я так перестрадала; а теперь, – когда я вижу, что ты не сдержала своего слова, все делаешь, чтобы подломить свое здоровье. Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону , 24 июня 1930 Здравствуй, моя дорогая Лизынька! Как твое здоровье, моя голубка? Целую тебя крепко, крепко и страшно скучаю за тобой. Открытку твою получила. Женя уехал. Скучно без него. Живем с Катей мирно. Нина <Лужная> уехала в Мадесту с глазами. <…> Тебе шлют все квартиранты привет. Угля я привезла 150, 15 п. дров. Милая Лиля, когда у тебя будут деньги, пошли Людмиле 7 рублей, чтобы она дала за поправку могилы Тосику. <Cм. раздел «Тос».> Пожалуйста, т. к. у меня 117

сейчас нет денег. Только не вздумай мне присылать. Мне лично не надо, я обхожусь, хотя тараканы дохнут. Сегодня понесу Е. Мих. 15 руб., за усл. <услугу?>, осталось 25 руб. и в кассу 60 рублей. Ну, ничего. Я живу неплохо. Закрытие лечебницы будет разбираться в августе. Может, еще продержат. Прошла прибавку в больницах. Наш группком тоже настаивает, а С. М. упирается, не хочет по 5 рублей каждой прибавить, да я уж не хотела бы прибавки, а только что не так работать много: слабая я стала. Либексон сказал, что осенью областной набор будет, но вряд ли возьмут с места. Г…кель <нерзб.> тоже хоть сейчас – им требуется фельдшерица, так что без места, думаю, не буду. Да я бы ничего не имела, если бы немного посидела без дела, за двадцать два года можно отдохнуть. Лиля, милая, ты себя береги, не утомляйся очень, и, если у вас в кооперативе что есть, бери – у нас ничего нет. Чулок нет никаких, мыло дают по талонам, а я его потеряла; а ты знаешь, что лицо без мыла не могу мыть. Может, сменить на простое, у меня одно всего простое. Если можно будет купить себе туфли, то купи – здесь нет, тоже по талонам и калоши. Скверно, все-таки, что у меня нет страсти да и денег делать запасы. Нет шпилек. Если так будет, придется омолодиться, постричься. С питанием ничего, так я в очереди не стою, а так, что-нибудь покупаю немного, но меня разорует <так в тексте> масло, ну, отказывать в этом я себе не могу. И еще скверно, что нет посуды, а я сейчас заболела сервизом чайным, потом хотела купить двенадцать чашек и подарить три штуки Марьям на именины все-таки за мой смотр квартирантов, и когда надо хлеба или чего купить на базаре, – купит. Себе покупают и мне. И Олюшке чашку. Видишь, какая я стала разорительная женщина. А Олюшка – замечательная девица. Катя с ней стала говорить, она не очень любезно отвечала, а мать говорит: «Что же ты так плохо, нелюбезно 118

говоришь?». А она ей в ответ: «Это чужая, не Лиля, Сася.» Видал! Женька подарил билет в сад, ходили два раза, слушали симфонический концерт. Была Сизинцева <…>, а Катюша заболела, и пропал билет. Женя тоже был с какой-то девицей. Зина была, не застала дома, послала Вале нашей письмо. Сегодня видела во сне, что они приехали. Скучаю я за Володей. Сад наш цветет, такая роза у меня – прямо руки чешутся сорвать. Наша грядка тоже растет. Хотела бы пойти как-нибудь на Дон, да нет компании. Ефросинья Акимовна <Сизинцева> приехала и И. Г. тоже <…>. Она славная женщина и нас с тобой любит. Кланяется тебе А.В., а А. <…> уезжает в Миллерово на один месяц. Пусть поедет, ей это полезно будет. Целую тебя крепко, крепко. Твоя мама. Пиши скорее, кушай больше. Ходила в кино Ролофе «Шесть девушек ищут пристанища» – очень веселая вещь. Решад Сюняков Ростов-на-Дону, 1 июля 1930 Мой пламенный привет Вам, божественная «Лиличка»! Накануне отъезда в Совхоз №2 зашел попрощаться к Александре Дмитриевне. Пили пиво. Я ломал долго голову: с какой целью она хочет спаивать меня, но так и не «сломал себе головы». Можете добавить: «К сожалению», – ибо собираюсь сейчас прокатиться (о, нет, не на Ваш счет!) на счет Вашего приятеля (только!) Александра Павловича, который после двухмесячного отсутствия зашел, выпил чаю и ушел, не попрощавшись (забыл, верно). Теперь по нем Катя ужасно тоскует, т. к. его нет уже третий день. Я советую Александре Дмитриевне некоторые приемы обращения с ним (например, при его 119

стуке заявить: «Наши все дома!», – или впустить и сказать, что его вещи пропали и т. п.), но она из уважения к Вашим отношениям не соглашается. Женя, оказывается, познакомил Александру Дмитриевну с еще одной Зиночкой (вернее, она сама познакомилась с А. Д.), но эта Зиночка уже не маленькая, а очень большая - «высокая и стройная» и рыжая. Я надеюсь, что мы сможем встретиться, если Вы приедете в Совхоз-2 или я приеду в Совхоз-1. Расстояние невелико и, если позволит расписание движения поездов, то свой день отдыха я использую для поездки в «Гигант». А пока желаю здравствовать, памятовать мои советы касательно работы и получить от Вас цидулку на мое имя в совхоз опытно-учебный на ст. Верблюд, «до востребования», где пробуду до 1 августа. Уважающий Вас Решад. 1-7-30 Ростов Н/Д. Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону, 3 июля 1930 Здравствуй, моя дорогая Лизынька! Я здорова и в большом отчаянье. Робинович позвонил мне по телефону, что есть письма, обещал принести. Прошло пять дней, его нет. Милая Лиля, напиши мне, скорей напиши мне, когда ты думаешь приехать. Приехала Люда <Дорожкина>, страшно рада. Три дня уже живет и скоро едет в Старый Афон. Зовет и тебя. Напишет по приезде, как живется. Может быть, и ты поедешь, напиши, и когда приедешь. У нас все хорошо. Сегодня мой день отдыха, ходили с Людой на Дон. Я страшно загорела. Приехал Вася <Петрунин>, тебе поклон. Это письмо снесет на вокзал Шура Рябенцев. Он тебе шлет привет. Он живет в Баку.

120

Приехал на курсы. Славный парень, женился. Очень хороший. Лиля, если можно достать чулки, тебе туфли и материю для купального костюма, то достань. Крепко тебя целую. Посылала тебе письмо Решада. Ты не вздумай на него обижаться. А. Пав. уехал, бывает редко, и он не такой плохой, и не вздумай ему писать, чтобы не бывал у меня. Ему скоро дадут квартиру. Целую крепко. Твоя мама. Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону, 11 июля 1930 Милая моя лапынька, доченька моя родненькая, голубонька моя. Соскучилась я о тебе очень и страшно боюсь, что ты к 1 августа не приедешь, и я уеду, не повидав тебя. Милая моя, ты не написала, приедешь или нет. Я тебе уже одно послала. Завтра приезжает Нина <Лужная>. Пойду ее встречать. Поеду я, наверное, в Пятигорск. Если бы нам куда-нибудь вместе поехать. Я все-таки тебя 20-го жду. Лиля, если есть мыло, привези мне, у нас по талонам, а я, конечно, свой потеряла. Я здорова. Все хорошо, только тоскую за тобой. Катя шлет привет. И чулок привези. Здесь тоже нет, а мне ехать, надо чулки достать. Дорогая моя дочка, крепко тебя целую. Пишу мало, т. к. не знаю, дойдет ли письмо, или ты приедешь. Ты посылала деньги Люде. Я дала Рябенцеву. Он поедет в Ленинград. Целую. Мама.

121

Валя – Александре Дмитриевне Коканд, 2 августа 1930 Здравствуй, дорогая мамочка, ты нас что-то позабыла. От тебя было письмо 28-го июня и больше нет. Все ли благополучно? Как Лиля? У нас по-старому. Пиши. Я беспокоюсь <за> вас крепко. Валя. Только что на почте получил внук от деда <Миркалов Юрий Антонович> открытки. Он болел, а теперь пишет из Одессы. Он там на отдыхе. Мне ничего не пишет, кроме привета. Валя – Александре Дмитриевне Коканд, 13 августа 1930 Мама, я беспокоюсь, почему так долго от тебя нет ничего, а Лиля так и вовсе забыла. Здоровы ли? Не случилось ли чего? У нас по-старому, немного прихворнули все трое, теперь здоровы. Пиши поскорей. Крепко целуем и шлем всем привет. Валя. <Открытка с изображением узбекских бань в Коканде.> Решад Сюняков Ростов-на-Дону, 9 августа 1930 Здравия желаю, Александра Дмитриевна и Лиля! Как Вам отдыхается в Пятигорске? Вопрос этот был бы праздным, если б не затруднения с питанием, которых не миновали и курортные места. Так, например, мой приятель Утимишев, находясь на излечении в Ялтинском туб<еркулезном> институте, просит прислать ему яиц и масла. Правда, он всегда отличался «зверским» аппетитом, но у вас там масса факторов, начиная с воздуха и кончая восхождениями на возвышенности (гор-то, собственно, в вашем распоряжении не имеется), которые всякий 122

скромный аппетит делают зверским. А всякими там источниками не напитаешься. А героиню совхоза «Гигант» треба подкормить. Ну, как она ведет себя там? Наверное, тысячу раз на дню повторяет: «Мне нравится!». Как переносит отсутствие высоких и стройных «янки»? Высоких-то, наверное, и там, как собак нерезаных (прошу прощения у А.Д.), но это ж не американцы!!.. Писать ли вам о Ростове? Не испортит ли это вам настроение? Жара здесь сорокоградусная, исходишь бочками поту, проглатываешь облака пыли и иногда наслаждаешься толкучкой в очередях и трамваях. На Дону еще не был, но собираюсь. Чаще всего весь разморенный и с помраченным от жары сознанием лежу, лениво ворочая мысли. Бываю в институте, но ходить туда часто опасаюсь: всегда найдешь там работу. В общем, если подойти «хитро» к оценке нынешнего отпуска, можно быть довольным тем, что по примеру прошлого года, не скачу по горам, прибавляя к своим порокам сердечный порок, и быть недовольным тем, что отпуск можно было бы провести гораздо лучше, если бы.., если бы я не был самим собой… Хитрый подход, не правда ли, Александра Дмитриевна? А вам желаю, как и всегда, самого лучшего, больше радости и веселья. Привет вам. Решад. Люда Дорожкина Ленинград,26 октября 1930 Моя девочка! Пишу тебе на первом семинаре по диамату «Предмет диалектического материализма и значение его». Из этого ясно, что я зачислена в Ленинградский Институт аспирантуры ВАСХНИЛ <Всесоюзная академия 123

сельскохозяйственных наук им. Ленина>. Но в Москве, в самой академии, в бюро кадров, мне отказано. Институт аспирантуры принимает аспирантов, не утверждая их в Москве, как было раньше, поэтому-то я и занимаюсь, хотя иногда чувствую себя глупо. Итак, из нас за два года должны выпустить красных специалистов, будущих научных работников в различных областях сельского хозяйства. Я иду по Институту растениеводства, по волокнистым культурам (хлопок, лен и т. д.). Изучаю два языка: немецкий и английский, очень широко – диалектический материализм, политэкономию историю и философию естествознания. О дальнейшем пока не знаю. Учебные планы по специальности пока еще неизвестны. 28 октября 1930. Продолжение. Я, конечно, снова удивлена. Почему ты пишешь, «перипетии с рабфаком – между нами». Разве это тайна? А впрочем, это и невозможно разгласить. Я никого не вижу, живу очень отшельнически. Лора бывает у меня очень редко, я нахожу, что она очень подурнела; а «по душам» мы с ней так и не поговорили. Не знаю, как обстоит теперь дело с ее романом. Она работает на заводе, а окончание как будто близится. Из общих знакомых больше никого не видела, не знаю даже, в Ленинграде ли Бетя. Виделась с Бобой и Диной. Был раз Аронсон. Вот и все. Я не предпринимаю никаких шагов для встреч, просто состояние такое. Уже семь месяцев, и самочувствие иное. В Институте я занята с утра часов до 5-6. Занятия языками, семинары и подготовка к ним в библиотеке. Приходится много читать литературы по марксистской методологии. Это очень интересно, но мне теперь утомительно сидеть долго неподвижно (мой младенец отчаянно дерется). В общем же, физически чувствую себя неплохо. Толя даже 124

находит, что я посвежела. Во всяком случае, по моей физиономии нельзя сказать, что я терплю физические мучения, как обычно, а фигура – это уж другое дело. Ну да уж теперь скоро. По своей молодости я еще бегаю, догоняю трамваи, выстаиваю в них по 20-30 мин., потому что в ленинградских трамваях невозможная давка и теснота, меня толкают, и я толкаюсь. В театр я уже отказалась ходить, но, как приехала, была три раза на «Кармен» (это один из моих любимейших) и в Драматическом на «Чудаке» и «Утопии». Обе вещи современные и трактуют об энтузиазме соц. строительства, правда, по-разному. Не читаю ничего из беллетристики, просто некогда, т. к. приходится читать по диамату и п р о с м а т р и в а т ь <выделено в тексте> газету «Правда» (только просматривать). Кроме того, ведь я и занимаюсь кулинарией (вот тебе и раскрепощение женщины!). В столовых обедать невозможно – громадные очереди, давка и невкусно до безобразия. И в результате, я варю борщи и каши и поедаю их с большим аппетитом. История Нины у меня не выходит из головы. Очень уж несправедливо она получает отказы. Я думаю, партийцы из института повлияют на райком. А что делает Захар <Медведев> в Казахстане? Ну, я думаю, мне пора кончать, уже поздно, а я очень плохо стала спать, потому что рано встаю (по-моему, конечно, – в 7 ½ часов). Пиши мне скорее. После 20-го ноября я поеду уже в Ростов. Целую тебя крепко. <Зачеркнуто: «Передай эту записку Мэри».> Нет, я ей послала второе неутешительное письмо в Ростов, ничего нельзя сделать.

125

Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону, 14 ноября 1930 Здравствуй, дорогая моя Лизынька. Крепко, крепко тебя целую, моя милая, солнышко мое родное. Осветила меня и скрылась. Сижу сейчас одна. Катюша ушла. Я сегодня выходная. Ходила днем в кино – Красные дьяволята», интересно, мне понравилось. Дождь у нас лил 40 дней и 40 ночей. Попков хотел, чтобы я в воскресенье отрабатывала, а я сказала: «Никаких гвоздей», - и не стала. Ты забыла гребенку, я думаю послать тебе все это. Напиши, если надо, я вышлю. Написала письмо Вале нашей. Часы после поправки Решада идут. Как-то странно без тебя пусто стало. До свидания. Милая Лизынька. Крепко целую. Была у В…<нерзб.>, ничего, она не сердится, хорошая женщина. Напиши открытку, я тебя очень прошу об этом. Поклон от Гущиных. Женька опять водворился на Диване. Кажется, Марфуша будет убирать и топить печь. До свидания. Целую. Мама. Буду сейчас пить чай из шиповника. Говорят, от подагры хорошо. Решила из ситца сшить ночную рубашку себе и всякие комфорты. Теплые штаны, новое одеяло, ночная рубашка – это или недорезанная буржуйка, или честная труженица на <…> со всей категоричностью. Целую. Мама. Привет от всех и <от> Кати. Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону, 22 ноября 1930 Милая моя девочка! Крепко тебя целую, опять долго нет от тебя писем. Твоя открытка пришла через четыре дня после твоего отъезда. Я здорова. Все тебе кланяются. Я

126

очень беспокоюсь, что у тебя нет калош. Не простудись. Пиши. Крепко целую. Мама. Люда Дорожкина Ростов-на-Дону, 27 ноября 1930 Ну вот, я и в Ростове. Всегда, когда приезжаю сюда, то впечатление такое, как будто бы и не уезжала. Приехала позавчера вечером и вчера видела Татьянку <Кузьменко>. Она похудела и побледнела, мне кажется, но, в общем, так же хороша, как и раньше. Очевидно, они очень хорошо живут с Геней. Мы с ней гуляли вчера. Вечером была у А. Д. и видела Катюшу. Катюша – настоящая тростинка, с изумительно тонкой талией. Моя комплекция – четыре Кати, даже если откинуть беременность. Была и Нина <Лужная>. Она выглядит прекрасно, и глаза даже как будто лучше. Я ее вчера так агитировала не работать вечером, чтобы поберечь зрение для дальнейшей работы, что они меня с Катюшей назвали верхом эгоизма. Это не важно – цель оправдывает средства. А я думаю, что Нинка в Ленинграде в научно-исследовательском институте, со зрением сделает не меньше, чем здесь по выполнению <промфин?> плана. Ну, а в общем, Нина сказала, что я ее убедила. Меня восхитила твоя точность. Ты так быстро ответила на мое письмо, что я изумилась. Я привыкла от тебя получать письма minimum через 1 ½ - 2 месяца. За это время я уже прошла Центральную отборочную комиссию, которая приехала в Ленинград из Москвы и исключила 28 человек. Но со мной все обошлось благополучно, и теперь я спокойна. И вот сижу в крохотных комнатках на Баташевской, 6. После моей комнаты мне кажется здесь страшно тесно, и я долго не могу привыкнуть к такому ограниченному количеству места. 127

Как Мэри Арсени? Где она, в Ростове или еще в Гиганте? Мои два письма лежат одно у нее дома, а другое на Главном почтамте, до востребования. А она, наверно, возмущена, что я ей не ответила. Получила от Даши удивительно унылое письмо. Она пишет о том, что я, наверно, знаю, что ее родителей раскулачили. Я никогда не подозревала, что ее родители – кулаки. Категория «крестьян» всегда у меня вызывала большое подозрение, и, в сущности, это подозрение в большинстве оправдывалось. Она пишет о том, что зав. к ней придирается («морда моя ему не понравилась или наоборот»). Я все-таки не могу понять, что же ее удерживает там и почему она не уедет оттуда, тем более что она ведь теперь свободна. Мне Ал. Дм. сказала, что ее дочь умерла. Почему она, например, не меняет педагогической работы на химическую, все же она очень инертна и только вздыхает и сама портит свою жизнь. В мое письмо она вложила письмо к Николаю <Комароцкому> с просьбой переслать ему, т. к. она не знает его адреса. Я переслала, хотя тоже не знала его адреса, но он бывает у Дины (батумская знакомая Толи, учится вместе с Николаем) и через нее я узнала адрес. После этого я его неожиданно встретила выходящим из моего дома. Он определенно сделал вид, что меня не узнал (стал почесывать себе переносицу). Ну, да черт с ним. Мне это, конечно, все равно, но интересно, получил ли он Дашино письмо. Ну как ты? Пиши мне поскорее. Я бы к тебе поехала, но все-таки в моем состоянии трудно это, тем более что надо ехать ночью. Я думаю, за это время ты сможешь сама сюда приехать. Целую тебя крепко. Люда. Баташевский, 6, кв. 7

128

Напиши мне адрес Даши, а то я ей до сих пор не <ответила>. <Адрес Люды в Ростове: Баташевский, д.6, кв. 7.> Решад Сюняков <Ростов>,12 декабря 1930 Как жаль, что я не видел Лилю (Не заменит встречи моя кантата). Пожать крепко руку в мыслях было Работнику из «Гиганта», Приветствуя, хлопнуть, шутя, по плечу, Деловито спросить: «Ну, как, дите – бац! – Все так же ль полны энергией Вы? Ваши питомцы все так же ль любят Вас?» Но – увы! – сидел одиноко, прочел литгазету, Послушал тиканье брехливых часов, Скушать решился одну конфету, Вас не дождавшись, поплелся домой. Rешад. Привет Александре Дмитриевне и Кате. R. 1931 Люда Дорожкина Ростов-на-Дону, 1 января 1931 Моя дорогая девочка! Большое спасибо тебе за внимание. Я, к сожалению, еще в роддоме (оказалось не совсем в порядке здоровье)… Сегодня Новый год, и хотя он отменен, я все же тебя

129

поздравляю. Желаю тебе успеха в работе и побольше веры в свои силы. Ведь это самое главное… Дня через два после твоего отъезда был у меня Вася <Петрунин>, а я удивлялась, когда получила от него телеграмму с приветом. Откуда он узнал, что я в Ростове! Он в первую минуту не разглядел даже, но, конечно, нашел, что я хорошо выгляжу! Лиза <Сагалович> осталась в Москве, и, как выразился Вася, у нее «не ко времени» появилось желание хорошо одеться. Я очень смеялась. Действительно, не ко времени: ничего не достать. «Но она уже купила в Москве себе шелковую блузу. Вообще в Москве одеться можно. Я послал ей 200 рублей». Я посмотрела на себя вчера в больничном коридоре в зеркало и испугалась: худое вытянутое желтое лицо, глаза с темными кругами и длинный нос. Кошмар, а не лицо. Сегодня ровно две недели, как я в больнице. Как мне все здесь надоело. Хотя бы скорее на волю. Крепко тебя целую, дорогая. Пиши о себе подробно. Люда. <У Лили в «Гиганте» появился новый адрес: СКЖД. Ст. Трубецкая. Совхоз «Гигант» № 1, д. 31а, комн. 5> Люда Дорожкина Ростов-на-Дону , 3 февраля 1931 Дорогая моя девочка! Отвечаю сразу и на письмо, и на открытку. Я, конечно, жива и здорова, а не ответила сразу только потому, что ужасно занята. Ты ведь знаешь мою аккуратность как корреспондента, и если я не отвечала сразу, значит, действительно была занята. Ну, перейдем от оправданий к ответам на твои вопросы. Чувствую я себя физически здоровой, но выгляжу еще очень скверно: похудела, пожелтела. 130

Надеюсь на Ленинград, на любящее внимание Тольки. Здесь мне здорово надоело, ссорюсь с мамой и не знаю, как я буду с ней жить в Ленинграде. Действительно, я с мамой не могу спокойно прожить неделю, начинаю страшно нервничать, грубить и приходить в отчаяние (слишком еще много в ней от старой «рассейской деревни»). Малышку таки назвали Рэд. (По-английски – красный. Современно!) Ему скоро 1 ½ месяца. Он уже похож на человечка, все его любят, даже Наташа, которая вообще равнодушна к детям, кроме своего Бориса. Ну, а обо мне говорить нечего. Я бы съела его со всеми его маленькими потрошками. Он здоров, толстеет, капризничает, но, в общем, жить с ним можно, и если бы у меня была надежная нянька, я была бы спокойна. Получила от Нины открытку. Она приглашает к себе на дачу летом, и я серьезно думаю о том, что из Ленинграда на юг не поеду, а ты приезжай к нам. Нужно только побольше скопить денег н а д о р о г у, зато питание на коллективных началах будет тебе стоить дешевле. Подумай об этом серьезно. Мне кажется, для того чтобы влюбиться не нужно времени. А ты пишешь «<…> некогда». Время само находится для любви. Это плохо, конечно, что ты без общества, но, если ты так занята и устаешь, то, наверно, особенно не чувствуешь его отсутствия. Как только немного освободишься, напиши мне подробнее о своей жизни, а то из твоих «телеграмм» трудно представить хорошо, как там ты. Как твое здоровье и как комната, исчезла ли сырость? Как настроение? Я думаю, судя по твоей занятости, что ты удовлетворена работой, и с этой стороны все благополучно. Дело за хорошим физическим самочувствием.

131

Я думаю выехать 6-го или 7-го февраля. Пиши мне на Ленинград, ул. Красных Зорь, 26/28, кв. 1 Целую тебя крепко. Будь здорова. Пиши скорее. Люда. Платон Науменко Коканд, <1931> Салют, свояченице!!! Лиля, как там дело обстоит у Вас в «Гиганте» с посевной, много ли посеяли и чего посеяли? У нас хлопок сеют вовсю, взялись всерьез освобождаться от хлопковой зависимости. С коллективизацией тоже дело идет на полный ход, как говорят, «на большой с крышечкой». Наш, например, Кокандский район объявлен сплошным районом по коллективизации, и мы, действительно, коллективизировались на 97-98%, так что если в наших краях такие достижения, то об вас и толковать нечего. Живем мы, конечно, по-прежнему скучновато, но ничего, скоро и у нас будут такие же культурные центры, как и у вас, – стройка идет вовсю: в Ташкенте строят «Сельмаш», обзаводятся лабораториями, открывают много научных институтов, а также и по части театральной перспективы большие – в Ташкента построят театр такой, которого не сыскать во всем Северо-Кавказском крае, одним словом, Средняя Азия себя еще покажет, а экономических предпосылок у нас много, побольше ваших, мы еще только зацветаем, а ваши цветы, пожалуй, уже начинают осыпаться.. Ну, построили вы там у себя элеватор, который мне довелось видеть в одном журнале, а больше-то у вас и нет ничего; ну, домов вам жилых наделали; ну, электрификацией будете обзаводиться, т. е., так сказать, трудящемуся спину разогнут, а у нас начнут горы копать, ибо у них никто еще почти не рылся, а уж, если копнут, то найдут: наши горы – богатейшие. 132

…<нерзб.> бы Вам, Лиля, еще кой-что, ну жена, т. е. Валя, Валентина и Валечка, не дала развернуться как следует, говорит: «Хватит, очень долго пишешь, по два дня один листок». Пишите Вы почаще, да побольше. П. Науменко. <На дырявом листочке детской рукой написано: «Лиля посылаю тебе лошадок». Надписано Лилей: 23 марта 1931. Вова. 7 лет> Люда Дорожкина 2 апреля 1931 С тех пор, как я получила твою открытку, прошло много времени, и я все не могла собраться тебе написать. Причин целая куча. Я привезла маму в Ленинград. Сначала все было как будто хорошо, но потом произошло большое несчастье. Мама угорела в ванной, упала на примус и получила сильный ожог на ноге в области бедра. Пока мама была здорова, я старалась заниматься, а как мама слегла, я совсем погрузилась в хозяйство, готовила, стирала, убирала, ходила в очередь за керосином, гуляла с Рэдиком и ходила в институт. Э. С. <Эсфирь Самойловна, свекровь, мать Толи Кельзона> нашла мне, наконец, замечательную работницу и няню в одно и то же время. Она приехала из Ростова (у меня уже, к сожалению, как у всех «дам», заботы с няньками и детьми) очень капризничает и как будто не старается долго жить. Мне страшно будет плохо без нее, но в то же время я не буду ее задерживать, т. к. она, кажется, хочет взять меня в свои руки. В институте у нас ужасные «строгости», бесконечные исключения аспирантов за сокрытие соц. происхождения, за пассивность, за недостаточную общественную работу, за не выявленное политическое лицо, за академическую 133

неуспеваемость, за формальное отношение к марксистским дисциплинам, etc. Представляешь, я уже попала в списки условников. В Институте я условно. Предложение: принять активное участие в общественной работе и подтянуться по марксистским дисциплинам. 8 апреля 1931. Продолжение. О боже <в слове «боже» заглавная буква исправлена на строчную>, никак не окончу письмо к тебе. Несколько раз думала окончить и никак не могла собраться. Рэд мой растет. Ему уже 3 ½ месяца, он уже болтает на своем языке, улыбается вовсю и вообще каждый день показывает какое-нибудь свое новое качество. Наши ребята в институте мобилизованы на посевную кампанию. Я оставлена как кормящая. Уже преступили к составлению индивидуальных планов по научноисследовательской работе. У меня тема «Квиноа и возможности использования ее в крупном хозяйстве». Квиноа – новая зерновая культура, не получившая еще распространения. Необходимо доказать ее рентабельность и пр. <Квиноа /Chenopodium quinoa/ – возделывается как мучнистое растение в Чили и Перу. Из-за горечи не привилось как хлебное растение в европейских странах.> Пока я переживаю «творческие муки», никак не могу составить индивидуальный план, да и руководство специалистом у меня не блестящее. В общем, как всегда, нервничаю, злюсь, приобрела свою прежнюю комплекцию, и мои опасения, что я растолстею … <донельзя?>, к счастью, не сбылись. В Институте я пока начала подтягиваться по марксистским дисциплинам (делала доклад по диамату: «Французские материалисты XVIII века»). По политэкономии не собралась. В прениях участие принимала. В общем, мнение о моих знаниях будет весною 134

известно. Общественной работой так и не занялась, к стыду своему. Да по правде, мне это очень трудно. Я должна все-таки кормить через три часа. Напилась холодной воды – заболел живот, с трудом пишу. Лилька, дорогая, пиши мне, пожалуйста, как ты там живешь. Я, наверно, на все лето останусь в Детском. Отпуск у меня будет только один месяц. Милости просим! Была у меня два раза Нина Лужная. Но уже давно не показывалась. Ну, целую тебя крепко. Спешу покормить Рэда и уехать заниматься в Публичную <библиотеку>. Нина Лужная Ленинград, 3 апреля 1931 <Пишет, что по-видимому, Лиля не получила ее большого предыдущего письма – «затерялось где-то в почтовых дебрях» – и поэтому она повторит его содержание. Она живет на Васильевском острове, у М. П. Бельштерли, в ее комнате. Записалась на комнату в строящемся «Доме химика». Комсомольско-молодежная ячейка организует производственно-бытовую коммуну, «… куда возьмут в первую очередь комсомольцев, а затем - и из актива немного. Страшно хочу попасть - подумай, жить в коммуне!!». Летом будет комсомольская дача, Нина надеется туда попасть. Очень сильная комсомольская организация, сильнее ВКП (б)- ячейки. Нина в ударной бригаде аспирантов: четверо ребят, она – пятая. Несмотря на ее беспартийность, ее выбрали бригадиром и усиленно вовлекают в комсомольскую работу.> <…> Сейчас КСМ – штурм по изучению решений IX съезда и я прорабатываю его вместе с бригадой. Ребята довольны … и я тоже! На днях приняла участие в КСМ, политбое между нашей ячейкой и ГИВДа (Ипатьевский 135

институт высоких давлений). Не была «убита» и даже не «ранена» – на доставшийся вопрос ответила правильно. В общем, я очень довольна общественной стороной своей настоящей жизни, кроме работы по бригаде еще налаживаю работу по соревнованию между нашей лабораторией и Геолкомом, а еще занимаюсь в порядке общественной нагрузки с группой ребят, рабочих нашего опытного завода (<…> Техмасс) по химии (один месяц занималась по математике). Ребята очень хорошие! Был комсомольский субботник; я, конечно, не удержалась – пошла. Пришла – ребята говорят: «Здесь девчатам делать нечего, катись!». А верно, надо было выкатить из сарая две здоровых чугунных чертовины. Ну, девчата ушли, а я «принципиально» осталась и вместе с ребятами измышляла и применяла «рычаги всех родов». Штуковины выкатили, и ребята потом в шутку еще и подхваливали: «Вот, – говорят, – работала ты прямо в сорок лошадиных сил!». Все это очень оживляет и как-то поднимает настроение! Был недавно вечер смычки научных работников и техперсонала с рабочими нашего завода и мастерских, концерт, «чашка чая» и танцы. Один из моей бригады аспирант-комсомолец говорит: «Ну, матьбригадирша, давай по-ударному и здесь в танцах себя покажем!». Ну, и показали,… Представляешь? Но все это пустяки по сравнению с тем громадным удовлетворением, какое мне дает научная работа. Милая Лилька! Ведь ты хорошо знаешь, как я всегда мечтала поработать серьезно и как следует в области химии, особенно – физической («Феб здесь не при чем, конечно!»). И вот, я работаю в области физикохимического анализа в лаборатории, руководимой академиком К у р н а к о в ы м , имею под рукой всю нужную литературу и аппаратуру, реактивы и приборы, 136

руководство и свободу инициативы, … В общем, большего желать нельзя <Курнаков Николай Семенович (1860-1941) – физикохимик, с 1913 г. академик Петербургской академии, позже – АН СССР. В 1902-1930 гг. – профессор Петербургского (Ленинградского) политехнического института. 1918-1934 – основатель и директор Института физико-химического анализа АН СССР. Организатор отечественных металлургических производств>. Я сейчас чувствую себя очень счастливой, Лилька. Если бы я верила в судьбу, я бы сказала, что мое настоящее состояние – компенсация за мое ужасное состояние в эти же месяцы прошлого года, когда я заболела глазами… Говорят, человек никогда не бывает доволен, но, видно, есть исключения… Что касается моих личных переживаний, то они более или менее сгладились… Сейчас я, правда, особенно никем не увлекаюсь, но отношения вообще со всеми превосходные, товарищеские! Есть один парень-аспирант, который мне очень нравится, но он такой серьезный… нет спаса! Партиец, активист, лет тридцати. Страшно перегружен, видно, переутомлен…, и вот, представь, его, по-видимому, отправят в провинцию в счет 25%, которые должен дать научно-исследовательский институт… Ах, ах!.. Но все это ерунда... только шуточки!.. Пару слов о «достижениях» – посылаю тебе вырезку из «Ленингр. правды» о советском магнии. Это одно из достижений. Наша лаборатория – минеральных солей, а кроме нее здесь в Институте, еще добрый десяток (алюминиевая, апатитовая, электрохимии, хлора, органич. и др.); так мы изучаем соли, встречающиеся в советских соляных озерах и залежах, изучаем сложные явления обмена и равновесия в системах этих солей. Одна из 137

важных тем – переработка к а р н а л л и т о в ( о которых пишут в газетной заметке) и ряда других. < Карналлит (по имени Carnall) – минерал, одно из важнейших калиевых соединений из отбросных солей; служит для добычи калиевых солей> Теперь еще о тебе – я очень, очень рада, что ты уже получаешь удовлетворение от своей общественной работы; но милая Люська, по-моему, и твоя производственная работа в рабфаке, и уж, несомненно, организационная, по его созданию – все это колоссальной важности, самая боевая и нужная общественная работа сегодняшней стройки. У меня, как и у многих, у большинства, может быть, производственная работа отдельно, а общественная отдельно; а у тебя вся твоя работа и есть выполнение самого последнего боевого лозунга партии – «технику массам!». Ведь я знаю, что ты никак не по «шкрабски» относишься к своему делу, что ты горишь на нем! Дружина! Ведь мы в чертовски великое время живем!!.. Я иногда это особенно остро чувствую. Вот и твое письмо читала – и прямо сердце щемит: вот растет и крепнет чтото совершенно новое, невиданное еще в истории советское детище; пускай с болезнями, трудно растет – здоровье будет. И все мы граждане Страны Советов! Интересно, что думали о себе коммунары Парижа в «71-м году»? Лилька, друг! Мы счастливое поколение, не правда ли? Ой, если бы ты знала, как мне хочется тебя увидать, хочется, чтобы ты приехала сюда на лето, чтобы мы поболтали, и ты сказала с такой знакомой-знакомой интонацией: «А в чем дело, граждане, – жест рукой. – Тише!!». Ну, хватит!! Скажи, почему А.Д. <Александра Дмитриевна> и Катюша не отвечают на все мои письма?

138

Пиши по адресу: Ленинград. Проспект Пролетарской победы, д. 8, кв. 23. Мне. Целую крепко, крепко. P. S. Послезавтра попытаю счастье насчет книг тебе. Твоя Чангушка. Решад Сюняков Ростов, 24 апреля 1931 Здравствуйте, Лизочка! Сижу у вас в ожидании Александры Дмитриевны. Сижу уже час. Исправил ходики, выверил их по точнейшему секундомеру. Печь топится, в комнате тепло. А. Д. сегодня выходная и куда-то ушла, очевидно. Был вчера, тоже не застал дома. Дома была Катя, которая не сообщила о том, что у А. Д. сегодня будет выходной. А. Д. мне говорила, что Лиля написала мне письмо, не получил ли я его?! Прошло уже дней десять, а письма от Лили я не получал. Будучи сейчас в отпуску по Институту, все же пошел в Институт, чтобы узнать, нет ли писем там на мое имя. Оказалось, что нет. Я решил, что письмо было написано, но не отослано. Почему? Мой отпуск кончается 5 мая, и проходит он в работе по проф.диспансеру, где я совместительствую, и в пылеглотательных условиях Ростовской погоды вообще. В плане работ «моего» отделения стоит длительная командировка в «Гигант». Вероятно, в конце лета и осенью. Обучал Женю башкирскому письму. Занимаюсь починкой стенных часов, стоявших пятнадцать лет. Хлеба получаем 250-300 г в день. А как на «Гиганте»? По зрелищам ходить не удается. А как Вы? Купил шахматы, но играть не с кем и некогда, зря потратился. С одним приятелем думаем о переезде на работу на Сахалин или Камчатку. При этом консерватизм не учитывается. Радости жизни упразднены окончательно. Остается грипп, который 139

не поддается медикаментозному лечению, может быть, потому что не подвергается оному. Лиля, не лучше ли предпочитать газету такому письму? Темпы сева в Учебно-опытном затмили американские рекорды. Крепко жму руку. Rешад. Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону , 6 мая 1931 Здравствуй, дорогая моя Лизочка! Страшно была огорчена, что ты не приехала <6 мая – именины А.Д.>. Получила твое первое письмо 1 мая, которое ты послала 29 апреля. Меньше было бы горя, если бы ты послала 29 телеграмму. Я так много затратила денег, напекла пирогов, жаркое, сладкий пирог. Валя мне прислала немного кураги <…>. И даже Решада не было. Но не беспокойся, мы с Катей все съели. Я ждала, что ты привезешь кожу. И очень жаль, что ты не заказала себе туфель, здесь дешево – 90 руб. Неважных на заказ нет. Я осталась без туфель, ноги у меня отекают, и туфли бывают малы, и я боюсь их надеть. Все хочу переменить, и уже стыдно по улице ходить. Пришли мне кожу, я здесь закажу. Я очень жалею, что не заказала зимой. Если нельзя, то по получении сразу напиши. Милая Лизочка, я хотела тебе сделать сюрприз к твоему приезду: купила тебе портфель хороший. Исполнила свое обещание, что когда закончишь ВУЗ получишь портфель. Мне было очень грустно, что ты не приехала, я так ждала. Я встала с таким радостным чувством, что ты приедешь, и принес почтальон письмо, что, наверное, не приедешь. А 30 апреля я встала в 3 ½ часов утра, чтобы все 140

приготовить, затопила печку и до часу дня все уже напекла и пошла работать. Видишь, а если бы ты прислала телеграмму 29 апреля, я бы не так хлопотала. Ну, ты не огорчайся, милая Лизочка. Хочу взять в Кисловодск место на 1 сентября, если даже и Валя приедет, а то я не смогу работать: с сердцем у меня нелады. 10-го – последний срок, сегодня поеду переговорить – если не поздно, то завтра внесу 40 рублей. До свидания. Целую крепко. Мама. Люда Дорожкина Ленинград, 14 мая 1931 Отвечаю, как всегда, очень аккуратно, хотя уверена, что ты-то с ответом замедлишь. Твоего письма насилу дождалась, а следующее, наверно, придет осенью. Итак, у тебя отпуск два месяца: июнь, июль. А что же ты будешь делать в августе? Июль ты пробудешь в Ростове, а июль – в окрестностях Геленджика. Приветствую. Жалко только, что не придется летом увидеться. Действительно, НКПС <Народный комиссариат путей сообщения> с ума сошел, я по этому поводу много яда излила. Один мой знакомый сказал, что железная дорога стала по коммерческим ценам. Ну, ехать в Ленинград на неделю, конечно, очень дорогое удовольствие. Скорый прямой поезд стоит 52 рубля. Хорошо хоть, что ты собираешься побывать здесь в будущем году, хотя, может быть, я уже и не буду здесь жить. Я бы на твоем месте все равно ходила бы на Дон, хотя бы и врачи не разрешили. Я все с большим и большим скептицизмом отношусь к медицине. Все это, о влиянии солнца и воды, еще мало доказано. Мне тоже не рекомендовалось морское купание как очень малокровной, а я себе в прошлом году просиживала целые дни в море и 141

родила хорошего мальчугана. Кстати, не думай, что это только материнская оценка. Он действительно хороший мальчик, и жалко, что ему, бедняжке, это лето приходится корпеть в Ленинграде. Сейчас еще неизвестно, когда я поеду на производственную практику. Наш Институт аспирантуры расформировали и всех передали в отраслевые институты. Я, например, теперь уже аспирант ВИРа (Всесоюзный институт растениеводства) ВАСХНИЛ. Новое руководство, а фактически, пока - никакого. Я должна работать в Отделе новых культур и зав. отделом предлагает мне сейчас же приступить к анализу моей квиноа, чтобы выявить наиболее рациональные способы удаления из нее сапонина (ядовитого вещества). Для этого надо прилично знать качественный и количественный анализ, но где уж там мне. Я количественный, по собственной глупости, так и не проработала в ВУЗе, а теперь и не знаю, как это все будет. Производственный план по теме родила с не меньшими муками, чем Рэдика, но удовлетворяет он меня гораздо меньше. В общем, пока я ровным счетом ничего не делаю, вожусь с Рэдиком, хожу по магазинам и получаю 200 рублей. Даже стыдно, но никак не могу заниматься без твердого расписания. Толя работает в Москве в Объединении гражданского воздушного флота, заместителем заведующего по научнометодической части. Он вообще специализировался на методике, и поэтому его вместо производства (авиазавод) направили организовывать подготовку кадров. Я здесь безумно скучаю, не могу тебе даже передать, какая тоска меня съедает, главное, от безделья, а потом как-то обидно немного – сейчас так чудно здесь, белые ночи – молодая женщина, потерявшая всякую привлекательность (у меня, конечно, с весны снова 142

коричневые пятна). Правда, мне минутами тоже хочется нарядно одеваться, но это желание, не имея достаточного основания, просто исчезает. Потом, в связи с тем, что я кормлю Рэда, часто приходится переодеваться, просто неудобно. Наденешь платье и скоро его снимешь. Я, как приехала из Ростова, один раз только была в театре. Видела «Последний решительный» у Мейерхольда. Я, кажется, тебе об этом писала, с участие З. Райх и Ильинского, которые играют там бесподобно. Визитов ни к кому не делаю, и к нам никто не ходит, правда, я и сама никого не приглашала, потому, что с ребенком, нянькой и больной мамой трудно было создать настроение для гостей. Бывала у меня Чанг <Нина Лужная>, но опять пропала. Она очень занята, а к тому же к ней приехала сестра и она, кажется, перебралась в Парголово. Бывает у меня Лора с Кадей (муж). Счастливая пара. Лора переживает беременность и без страха смотрит в будущее, но я уже ей сейчас не завидую. Очень уж тяжело с няньками. Это самое трудное, когда имеешь ребенка. Моя нянька, наверно, меня покинет, мы с ней не уживаемся. И я думаю о том, что, как это мне ни тяжело, а я, наверно, осенью, как отниму Рэдика <от груди>, свезу его в Ростов, к бабкам, иначе я не могу окончить института. Я сейчас ни черта не делаю, но пройдет год и с меня спросят: «А где же результаты Вашей работы?». Не особенно весело оказаться исключенной. А мальчишка подрос, загорел и стал очаровательным в своем лепете, смехе. Удивительная жалость к этому крошке. Относительно баловства. Я думаю, что не буду балующей матерью. Я даже сама боюсь, что буду ему казаться довольно черствой из-за своего рассудка. Ведь это у меня обычно и в отношениях с любимыми людьми. Меня нельзя назвать нежной женщиной, и порывы нежности у меня редки, так

143

что даже люди, хорошо меня знающие (как Василий, Толя) немного удивлены, когда я вдруг эту нежность обнаружу. Ты пишешь: «Напиши побольше». И я усердно строчу, но, кажется пора остановиться. Впрочем, нет, продолжаю. Толя приезжал сюда на 4 дня к 1 мая. Мы позвали знакомых, в частности, Дину и Бобу. Их я видела впервые после приезда. Очень они мне нравятся. Дина вышла замуж и уже тоже беременна. Лишний раз радуюсь, что я не в одиночестве. Ну, а как Лиза? Кто у них родился. У меня был соблазн написать Васе, да я думаю, он под сильным впечатлением всех событий все равно мне не ответит, а ты знаешь, что я не люблю писать впустую. Со скуки позвонила Аронсону (я тебе о нем рассказывала). Он пришел в Клуб научных работников (я член секции научных работников), наговорил мне кучу слов о том, что бессовестно было не сообщать о свое приезде, о том, что он рад меня видеть и пр. пр. Мы пошли с ним пить шоколад в буфет ТАМ (Театр актерского мастерства), а я думала про себя: хороша мать семейства, гуляет себе и не думает, что малышка может проснуться и захотеть кушать. Но, в общем, я напрасно беспокоилась. Он по вечерам спит хорошо и гораздо хуже ночью. Пришел Аронсон ко мне вчера, а я даже не могу с ним поговорить по-человечески. Он принес книгу стихов, которую ему только что подарил Тынянов, и хотел эти стихи мне почитать. Но, с одной стороны, нельзя было громко разговаривать, т. к. спал Рэдик, а с другой стороны, моя «вредительница» хотела спать, и я думала все время о том, что надо ей лечь спать, а не слушала стихи. В результате, мы пошли гулять, хотя было холодно, и у меня не было никакого к этому желания. Не пойму я этого человека и не знаю, как он ко мне относится. Иногда мне кажется, что он меня считает чем-то вроде Оли Зыковой, 144

какой она была когда-то: милой, непосредственной, но недалекой особой. Правда, по сравнению с ним я невежественна, но ведь он профессиональный литератор, а я постольку поскольку. Я думаю, что после нашей прогулки он вряд ли снова зайдет, так как перспектива быть снова выгнанным на улицу вряд ли желательна. Посылаю тебе снимок с нашей академической группы. Я там, как всегда, ужасно получилась. Это не вся группа полностью. Теперь уже мы разбросаны по разным институтам. Взамен этой карточки, я думаю, ты мне чтонибудь пришлешь из своих. Ну, как Даша? Интересно, ответил ли Николай <Комароцкий> ей на то письмо, которое я пересылала? Как Катюшка? По-прежнему хандрит, и по-прежнему тянется ее роман с тем типом? Я тоже хандрю, и порой у меня бывают весьма пессимистические мысли о жизни на земле. В общем, разочарованный Печорин. Пиши скорее. Целую тебя крепко и желаю побольше бодрости и здоровья. Люда. Нина Лужная Ленинград, 9 июля 1931 Дорогой дружище, Лилюська! Только что получила солнечное письмо из солнечного края от тебя, солнечного друга моего! Помнишь: Светить всегда, светить везде, Светить до самой жизни донца, Светить – и никаких гвоздей! Светить – вот лозунг мой и солнца! А я уж думала, что ты забыла свою Чангушку, а она здесь не раскисла даже от «болотистой сущности» 145

Северной столицы.… Впрочем, последние дни и у нас солнышко зажаривает вовсю, и я вчера купалась в озере на стадионе Ленина, где недавно начала заниматься в легкоатлетическом кружке. Красота! Бег, прыжки, диск, ядро, гранаты, купанье, тут же волейбол, теннис, баскетбол; а в центральной части острова, на котором помещается стадион, – чудесное озеро, где занимается плавательная секция. Чуть подальше – гребная станция. В общем, замечательно. Я, очевидно, никуда не поеду в отпуск, а буду пропадать на стадионе. Больно уж хорошо! Да и окрестности здесь – лучше желать не надо. В ГИПХе образовалась хорошая группа – коллектив из аспирантов, комсомольцев, студентов-практикантов; и мы ездим почти каждый выходной день за город. У одного парня – аппарат и мы «фотозапечатлеваемся». Ребята смеются, говорят: «Надо же для благодарных поколений сохранить незабвенные образы будущих светил, академиков и докторов химии!». Прилагаю одну фото: «проголодавшаяся экскурсия у банки консервов». Я очень хочу, чтобы мама приехала ко мне в свой отпуск, но не знаю, выберется ли она?! Туся <Наталья Петровна Лужная, сестра Нины> работает на заводе «Пневматик» фрезеровщицей по металлу у самого подлинного пролетстанка, готовится к экзамену на географическое отделение ЛГУ. Я закончила в ГИПХе две работы: одну – большую, теоретическую, и одну – небольшую, практическую. Сейчас увлечена с головой Урало-Кузбасской проблемой. Для нас из нее очень важный вопрос – соляные озера Кулундинской степи. (Я ведь теперь минеральная солевичка!). Работа ударно-боевая, а 1 августа выезжает в Кулундинские степи экспедиция из четырех человек. У меня есть 10% из 100% попасть в число четырех счастливцев, и я молю диалектическую цепочку 146

причинности навести меня на «путь Кулунды». Ну а не выгорит – в уныние не впаду. Впрочем, состав экспедиции уж очень заманчивый: едет проф. Бергман (мой руководитель, о его необычайно экспансивном характере я тебе писала), затем, некто Валя Симонов, аспирант Химико-технологического института, очень способный, симпатичный парень, мой большой приятель, а остальные двое – под вопросом. Сотни верст верхом, представляешь? Палатка и все прелести экспедиционной жизни. Вчера Валя меня поддразнивал: «Представляешь, чайник такой закопченный?» Он уверен, что я попаду в экспедицию, а я вот – совсем нет! Хочется чертовски! Писала ли я тебе, как попала на доклады Бухарина и Луначарского, посвященные памяти Гейне, в Академии? Вот интересно было! А «провел» все тот же Бергман. Молодец он, честное слово! А все же, Люська, иногда, несмотря на то, что я сейчас очень довольна жизнью и судьбой, иногда так потянет повидать всех вас, моих друзей, что прямо что-то внутри переворачивается! Ах, если бы ты не в шутку, а взаправду перебралась в Ленинград! А почему бы и нет?! Работать здесь – колоссальный простор, а институтов всех специальностей – больше, чем церквей в Москве! Честное слово! Приезжай, Люська! Вот заживем!! Впрочем, я еще не знаю, не пошлет ли меня мой «хозяин», комитет по химизации, по истечении года куданибудь в Хибины или Березняки, или еще куда-нибудь, к разным «-строям». Я ничего не имею, хотя жаль Ленинграда: белые ночи меня привели в дикий восторг! У меня к тебе просьба – если Мирон Понизовский еще не уехал, передай ему записку, которую я вложу в твое письмо. Мне очень бы хотелось его повидать. Он замечательный человек и здорово подбадривал меня в дни 147

моей болезни! Впрочем, только всем вам, моим друзьям, я обязана тем, что не повесилась, сдуру, в первый месяц болезни. Сейчас чувствую себя отлично, вижу все лучше, читаю и работаю почти совсем свободно. Конечно, беречься надо и «исполнять советы врача» тоже, но теперь все это не так уж страшно! Ну, а теперь крепко, моя родная, хорошая «Гигантка», целую. Пиши слонику! Адрес: Ленинград, пр. Пролетарской Победы, д. 8, кв. 23. Твоя Нинча. P. S. Завтра пойду к Людмилке. Ред – совсем взрослый юноша! Алеша <?> сейчас около Сухума в горном поселке Акрамара электриком. Он, кажется, думает, что ты в Ленинграде, т. к. в письмах пишет: «Если есть в Ленинграде кто-либо, кто меня знает, передай привет от Лешки»; а я ему как-то писала, что здесь есть мои ростовские подруги; из всех них он признает только тебя. <Письмо адресовано: Геленджик. Кургородок «Солнце». Отдыхающей Елизавете Георгиевне Синеоковой.> Александра Дмитриевна Кисловодск , 15 августа 1931 Привет с Красных Камней. Жалею, что тебя нет со мной. Ты это место, наверное, помнишь. Вчера только приехала. На лечение не устроилась. Погода хорошая. Стараюсь отдохнуть и полечиться хорошо. Целую тебя, моя родная. Мама. Люда Дорожкина Ленинград,16 августа 1931 по штемпелю Моя дорогая девочка, наконец-то получила от тебя письмо. Пишешь же ты мне не особенно часто, перерывы в три месяца. Я рада за тебя, что ты отдохнула. Я это ощущаю 148

тем более остро, что я вынуждена была все лето проторчать в химических лабораториях, сначала ЛГУ, а затем Технологического института. Я так и не видела лета. Серьезно, я начинаю жалеть, что черт дернул меня пойти именно на биохимию, лучше бы пошла по физиологии или по селекции. По крайней мере, работала бы в Детском, всегда на свежем воздухе, и для здоровья, и для нервов, и для души лучше. А главное – и легче. Ох, эта химия с моей подготовкой от ВУЗа меня здорово доконала. Чувствую себя физически неважно, подурнела (если была когда-либо хорошенькой, кроме как перед родами), все время без воздуха, а главное, все свободное время надо тратить на теоретическую подготовку. Убийственно чувствовать себя такой неподготовленной. Не знаю, писала ли я тебе, какая у нас подобралась группа биохимиков: 4 мужчины и 2 женщины. 3 мужчины и одна женщина (я) лысые. А остальные имеют хорошие волосы. Итак, 1) Букин – женат, имеет ребенка, любознательный юноша (лет 29), но чересчур углублен в науку, а потому иногда скучен, кроме того – неискренен, и мне кажется, такой человек способен быть предателем; 2) Мосин – бывший моряк. Недавно развелся с женой, с которой жил 11 лет (наша аспирантка), и поэтому весьма скептически смотрит на брак, верность и пр. По моему адресу шутки, что муж в Москве меня забыл. Любит хорошеньких женщин <…>, но недостаточно развит, не чувствуется интеллект; 3) Штейнбок – 27 лет, холост и заявляет, что уже поздно найти себе подругу жизни, ругается похабными словами (нечаянно как-то прорвалось при мне), но хороший товарищ, охотно помогает в работе. Я к нему по сему поводу часто обращаюсь и стала на короткую ногу. В результате – остроты со стороны остальных: Штейнбок и Дорожкина, Штейнбок и Дорожкина. Мы были с ним в 149

кино по моей инициативе, на «Путевке в жизнь» и как-то собрались кататься на лодке – он, я и Лора. Но стечение обстоятельств заставило нас ограничиться прогулкой в Лесном парке. Тоже любит хорошеньких веселых женщин. Сам же не интересен <Со Штейнбоком Люда поддерживала знакомство всю жизнь. Позже он работал в Ботаническом институте (БИН). В БИН я устроилась первый раз садовой рабочей с его помощью – Н.Фр.>; 4) Борохович – 25 лет, холостой, член ВКП(б), имеет еще много детского и неразвит в некоторых вопросах (мало читал художественную литературу, театр и <…>). Высокий, довольно интересный. Те же разговоры о хорошеньких женщинах. Я с ним в одной бригаде и вместе занимаюсь в лаборатории и дома <…>, он перешел на фамильярную ногу: «Людочка, ты меня не любишь», – те же разговоры о том, что муж меня забыл, что я уже постарела, что если бы мне было 18 лет и я выглядела так, как на группе с физкультурниками, он бы ухаживал за мной (подумаешь, счастье!). Меня все эти разговоры смешат и только. Я смеюсь, даже не обижаюсь на них. Иногда мне надоедают их шутки, шутливое ухаживание Бороховича и я им об том заявляю, они начинают опять шутить, и в результате я снова смеюсь. Итак, перед ними «легкомысленная дамочка, скучающая без мужа». Я ничего не делаю, чтобы опровергнуть это мнение. Не все ли равно мне. Я люблю жизнь и хочу повеселиться. Поэтому, по моей же инициативе мы устроили катание на лодках (я и четверо), смеялись, пели; и я же одна ездила сегодня с ними в Детское, ела мороженое, осматривали лабораторию физиологии растений и без конца смеялась, когда Борохович, шутя, начинал ревновать меня к Штейнбоку. И это не потому, что они мне все нравятся. Но мне кажется, я

150

стала менее требовательна к людям, ведь того, что было в 1923-24 году, не вернешь и таких людей не найдешь. Я не хочу забывать, что я молода еще, и надо сейчас взять от жизни побольше впечатлений и веселья. Я с пытливым любопытством рассматриваю теперь женщин, особенно пожилых, и думаю: их жизнь по существу окончена. Она старается хорошо одеться, но кому это интересно и кому это надо – она постарела, а как она жила… Может быть, всю жизнь просидела на службе и дома. И мне становится душно. Я хочу быть интересной, нравиться, хорошо одеваться и жить сейчас. 13 августа 1931. Продолжение Этому письму суждено, кажется, писаться бесконечно, но всему конец, и поэтому я решительно сегодня с ним поканчиваю. Толя уговорил меня – письменно– ехать отдыхать на Украину, и я еду, правда, самой страшно, что рискую ехать с малышом, нянькой и пр. Но перемена места – одно из удовольствий в жизни. Итак, я еду. Пиши мне, пожалуйста, скорее. Пока на адрес Толи: Москва, п/о 12. До востребования. А.С. Кельзону для меня. Целую тебя крепко. Письмо мое весьма безалаберное, но это объясняется предотъездными хлопотами. Целую тебя крепко. Пиши. Люда. Не написала одной новости. Н. Комароцкий женился на кипятильщице из их общежития, которая говорит о нем в его отсутствие: «Мой ушедши в институт». На вопрос Дины, как он может жить с такой женщиной, он ответил: «Надоела интеллигенция». Жду с нетерпением от тебя письма.

151

Александра Дмитриевна Кисловодск,19 августа 1931 Здравствуй, моя милая Лизочка. Крепко тебя целую, мою радость. Сегодня получила твое письмо. Я там, где хотела, хотя называется: «Дом отдыха», но это – тип санатория. Беру нарзанные ванны и все, что полагается. Наша санатория находится сзади «храма воздуха», 15 минут до Красных Камней. Мы прошлый год сидели на земле того, как возвращались с «храма воздуха». Здесь очень хорошо, только очень много врачей, ну я на них не обращаю внимания, они мне и дома надоели. Устроил это мне Клейнер. Он тоже здесь, и Либензон. Питают неплохо, воздух чудесный. Живу с очень симпатичной зубной врачихой. Хожу гулять, бываю в парке, не поднимаясь к Красным Камням, иду через весь парк – это, когда иду на циркулярный душ. А нарзан – это утомительно. Я берегу сердце. Какие виды замечательные, и мне очень жаль, что не могу везде ходить. Поздно я начала ездить. Мне бы хоть раз в молодости надо было поехать, и тебе, милая моя девочка, советую за зиму собираться с деньгами,<чтобы> летом посмотреть свет. И все же, Кисловодск – не Пятигорск. Здесь воздух уж очень легкий, ты не делаешь усилий дышать, а Пятигорск лучше, но я еще не ездила. Катюша приехала, выглядит хорошо. Сейчас у нее есть желание одеваться, ходить, опять пропадет все. Провожал Женя и Любочка. Катя дала понять, что не пойдет. Скверный она человек. Я условилась, что Женя у нас будет жить, и с женой. Но боюсь, чтобы Катя его не выперла. Ушла я сразу, боюсь, что потом будут трения. Я пока ни о чем не думаю. Чай у нас в 8 часов, в 1 час – обед. Здесь большая санатория «Красный Шахтер». Мы к ним ходим на концерт и кино. Очень далеко от парка и ванн, это плохо, постараюсь с ванн устроиться ездить. (В самом конце 152

Рябовской балки). У нас здесь есть и не медики. Наше место лучшее. Здесь замечательно. Сейчас, после чаю, тихонько поднимусь почти до Красных Камней, но потом буду все спускаться. Пойду раньше, возьму пальто, полежу на траве. В этом году речка Ольховка многоводная. Буду идти над сосной, потом Ольховкой, обратно – городом, т. к. ты же помнишь, как трудно было подниматься до Хр. В. Вывеску «Пищекомбинат» сняли. Ну, моя родненькая. Пиши. Целую крепко. Мама. Нина Лужная Славгород, 21 августа 1931 Милая, родная моя Лилюська! Все же из всех моих бывших, настоящих и будущих подруг меня всегда больше всего тянет к тебе! Ты – моя самая верная, самая любимая и такой останешься на всю жизнь! <Так оно и было – Н.А.Ф.> Получила ли ты мое большое письмо, отправленное еще из Ленинграда в «Солнце»? Если да, то ты знаешь, что я стала «жертвой» своей приключенческой натуры и попала в экспедицию в Сибирь, в Урало-Кузбасс, в пустынные Кулундинские степи… Но все это было бы прекрасно, если бы я не заболела в пути. И писала бы откуда-нибудь с берега «соляного» озера, а не с лазаретной койки Славгородской больницы, одержимая самой настоящей желтухой. Мы уже на границе степи, надо выезжать, а я валяюсь постыдно и жалко… Ах, Лилька, Лилька! По дороге сюда мы из Перми поднялись пароходом вверх по Каме в Березняки, на стройку величайшего химкомбината, и в Соликамск, где спускались в калиевый рудник. Начало было блестящим, нам чертовски везло; начальник экспедиции, профессор Бергман, баловал меня, как маленькую. На пароходе в салоне я «состязалась» в игре на рояле с немецким инженером, ехавшим в 153

Березняки, причем он, на мое счастье, очень дубово играл «Лунную сонату», а я «умиляла» простые русские сердца просто, без нот всякой дребеденью. При высадке в Березняках, где по случаю дождя я надела полное боевое экспедиционное снаряжение, от болотных сапог до двустволки и белой кепочки, немец поразился и, чтобы проверить, женщина ли я, дал мне шоколадку (если съест – женщина!). Ах, какая стройка идет в Березняках, Лилька! Ты даже представить себе не можешь. Мы пробыли там два дня, и я боялась, что голова моя лопнет от напора впечатлений. Представь себе, например, Лилюсь, так называемый ТЭЦ (теплоэлектроцентраль) – энергетическое сердце всего комбината. В его голубых воздушных корпусах сейчас устанавливают котлы на 60 атмосфер, каких нет ни в Европе, ни в Америке. Первые в мире! Это – лес труб от пола до потолка, стенок нет, трубы прикроют внутри и извне стальной чешуей щитков, а затем внутри будет бесноваться адское пламя горящего фонтана угольной пыли! Здорово! Весь комбинат – чудо нашей техники: железо, бетон, стекло, алюминий. Сейчас здания готовы, идет монтаж машин и оборудования, везде мелодичный звон серебряных молоточков, вздохи великановподъемных кранов, звон алюминия, треск и шум работы. Плакаты с обязательствами ударников, острые глаза молодых «кадренят» и пылкая, страстная речь нашего проводника-инженера… В увлечении он тянет нас то вверх, на самые крыши, то вниз, в жерла печей и котлов, его глаза горят, он кричит, волнуется, а подчас в изнеможении машет рукой, не находя слов для выражения величия стройки. Мы с утра ничего не ели, но совсем забыли об этом, нет сил вместить в себя все это. Спутник мой, Валька Симонов, молодой инженерхимик, аспирант и член нашей экспедиции тяжело дышит. 154

Он по прежней своей профессии – рабочий-монтер, изобретатель, очень цельный и талантливый парень. «Знаешь, Нина, – говорит он, – теперь я не смогу болтать пробирки в Академии! Уйду в Березняки и буду работать монтером». О, вот еще интересная личность! Знаешь, уже в Соликамске мы с ним развили большой план бегства из Ленинграда: подбив еще двух-трех, организовать производственно-бытовую коммуну, вести разумный, увлекающий конкретный труд, самый трудный и самый нужный; физкультурный здоровый отдых, наладить подготовку кадров своими силами из рабочей молодежи и т. д. В общем, планы блестящие. А сам Валька неподражаем, Лилька! Видала бы ты его загорелую морду, ловкую фигуру, остроумную и насмешливою речь, ты бы влюбилась в него обязательно, ибо это парень вполне в духе нашего коллектива. Лилька, я уже не думала, что такие ребята бывают вообще на свете! Вот ты читаешь себе сейчас и смеешься, вероятно, скажешь: «Ну, и втюрился же мой слюняра!» Да? Что ж, пускай и так! В Ленинграде у Вальки есть товарищ Михаил – вот тоже золото! Как-то в начале лета мы поехали на лодке по Неве на взморье – вот, где подурили! Пристали к острову, мыли лодку песком и травой и потом купались и плавали по потери сознания. Лежали, загорали и все трое вслух декламировали Маяковского «Хорошо». Лилька! Ведь у нас почти нет (кроме Васьки Петрунина, пожалуй) таких ребят, которые бы одновременно и новую поэзию, и спорт, и солнце, и цветы любили и еще были хорошими советскими ребятами, очень неглупыми. У нас в ГИПХе аспиранты есть, очень славные ребята, но им далеко до этих. Одни больно серьезны, «учены», другие – партийцы со «сверх нагрузками», третьи – веселы, но

155

простоваты, никак не понимают красоты и поэзии жизни; им белая ночь или необычайный закат ничего не говорит. Ну, я расписалась что-то уж очень в лирических тонах. Между нами говоря, быть одной женщине в составе экспедиции – хотя и приятно, но затруднительно. Слишком много внимания, а оно не всегда уж так от всех приятно. Верно? Во время моей болезни профессор Бергман извел меня своими советами и предупреждениями, а Валька проявил прямо материнскую заботливость и такт. Ну, Лилек, через три дня я уже поправлюсь и выезжаю с экспедицией. «В путь, в путь, кончен день забав!». Пока, милый друг мой. Крепко целую тебя. Твой всем сердцем. Чанг. Поцелуй за меня Александру Дмитриевну и Катюшу. На всякий случай: мои родичи ничего не знают о моей болезни. Решад Сюняков Ростов-на-Дону, 26 августа 1931 Я был рад, Лиля, Вашей открытке. Отвечаю на нее, вследствие занятости непрерывной, с запозданием и, пользуясь к тому же случаем: после работы, перед тем, как отправиться на «обязательное» для меня совещание, прилег отдохнуть и, заснув, проспал так долго, что предпочел сесть за письма, нежели конфузно явиться к концу работы. Написал Александре Дмитриевне и теперь пишу Вам. Пишу особо охотно, выполняя Ваше желание. Доволен тем, что много недоговоренностей не мешают нам сохранять особые, приятельские отношения. Размышляя по этому поводу, вспомнил Ваше первое посещение моей комнаты (у Вас), когда явилось дружеское. Простите, 156

Лиля, за лирическое, хотя, я думаю, нет нужды извиняться. Не так ли? В последнее время я сильно «опустился», «не слежу» за своей внешностью, заедает быт. Предпринимаю шаги к исправлению, в случае успеха сообщу. Дело касается нового рода деятельности. На днях получил приказ военкомата ехать на три месяца в Ленинград на курсы усовершенствования. Но вмешался Крайздрав, сделал «гевалт»; и приказ был отменен. Мне было очень «лестно»: черт побери, эдакое «внимание» Крайздрава к «незаменимому» работнику. Дорожите, Лиля, своими квартирными удобствами. Я, например, их лишен, как и большинство в СССР (все же утешение): воду ношу ведрами за 3 ½ квартала, электричества не имею. Надеюсь на временность такого положения. Мое новое место жительства: продолжение пятой ул., 236, между Боготяновским и Покровским переулками, против ипподрома. Близко к вам и институту. Ростов сейчас неприятен: пыль и ветер. На службе тоже немало неприятностей. Заведование отделением, как будто, скоро с меня свалится. Буду рад. Привет. Пишите. Rешад. <Обратный адрес: «Ростов-на-Дону, Ермоловская, 115. Инт-т сан.»> Люда Дорожкина Ленинград, 7 октября 1931 Моя дорогая девочка! Вот я уже восьмой день в Ленинграде. Открытку твою получила в Ростове, но ответить не собралась, т. к. Дуня от меня ушла еще 16-го и я вынуждена была одна возиться с Рэдиком. Поэтому же не ездила в Новочеркасск. Оказывается, Дон женился на Тамаре. Это я узнала от Яши <Левицкий>, когда видела его в Ростове. 157

Ленинград воспринимаю как-то совершенно поновому, как когда-то впервые. Настроение слегка приподнятое. Хожу и смотрю на все новыми глазами. Большое желание быть интересной. Дома образцовая чистота. Когда прихожу, бренчу на пианино (собираюсь начать уроки). В общем, приятное безделье. Растеряли всех знакомых. Видела только Лору и Бобу. Вчера с Толей решили, что надо завести новых, но, увы… Толя сказал: «Но что-то я не вижу подходящих», – а я то же самое подтвердила. В группе 17 человек, 4 женщины, но мужчины настолько безотрадны, что о них и речи быть не может. Уже начались академические занятия. Необходимо как следует взяться за работу. Теперь уже будет стыдно отставать. А, кроме того, общественная работа – мое больное место. В прошлом году из-за Рэдика я совершенно не работала. Теперь надо этот грех ликвидировать, как следует. Попала в бригаду биохимиков. Пишу это письмо на собрание группы. Ребята отчитываются в летней практике. А мне и отчитываться и не в чем. Отчет нужен для выявления лица каждого аспиранта. На собрание у меня разрастается нетерпение. Собрание грозит затянуться. Не умеют наши ребята говорить кратко, а расписывают то, о чем можно молчать. А председательствующая староста, член ВКП(б), довольна всяким вопросам и высказываниям. Чудачка: чем длиннее протокол, тем лучше. Атмосфера обостряется. Я становлюсь все неуживчивее со старостой. Везде и со всеми ухитряюсь сталкиваться и спорить. Воображаю, что за мегера получится из меня, когда я постарею. Такие покаянные минуты бывают ежедневно, но ничего от этого не меняется. Я остаюсь такой же. У нас гастролирует Мейерхольд. Была у него на «Лесе». Я, оказывается, совсем «Лес» забыла и получила 158

от него совсем свежее, новое, удовольствие. Знаменитости не играли, но спектакль был очень хорош и без Ильинского, и без Райх. Мейерхольда, конечно, вызывали и аплодировали ему по окончании. Все-таки (у меня появляется реакционная мысль) <…>. Сейчас один уперся «в стенку», хотя не прав. А я, конечно, возмущена: с 10 утра до 7 часов. Перспектива невеселая. И без обеда… Не нужно это совсем. Ну, на этом кончаю свои сетования. Крепко тебя целую. Пиши мне подробно о себе. Как ты живешь, работа и пр. Я купила себе красную фетровую шляпу. Люда. Решад Сюняков Ростов, 19 октября 1931 Доброй Лиле мой дружеский привет! Не начинаю письма с извинений за несвоевременный ответ, имея в виду Ваше высоко сознательное отношение к занятости людской. Но одновременно считаю необходимым отметить «перегиб», выразившийся в не оповещении меня о Вашем приезде в Ростов. Если бы позволяло расстояние, я не удержался бы от доказательства действием моего неодобрения по поводу перегиба, т. е. попросту отодрал бы Вас за уши. Но, по всей вероятности, придется мне отложить это до весны, когда проездом в Ленинград будете в Ростове. Хотел бы видеть Вас раньше… Я, Лиля, действительно очень занят работой в двух институтах. В первом я теперь заведую вновь созданным жилищно-планировочным отделением (сейчас много оргработы и текущей); а вторая работа делает меня, вернее, делала б Вашим «корешком», если б о преподавательской 159

массе Вы не держались бы мнения отрицательного, как о рыбе жуткой <«как о рыбе жуткой» - вычеркнуто Решадом>. Поправляюсь, справившись из вашего письма, что «рыба жуткая» относится к ..., но не ко всей учительской массе. Словом, преподаю я гигиену студентам мединститута, состоя штатным ассистентом кафедры экспериментальной гигиены. Причем, как и все ассистенты, несу двойную нагрузку, благодаря «остроумно» составленному деканатом расписанию. Жути много, готовиться надо самому к каждому занятию, готовить все для практических лабораторных занятий и лавировать между лекцией и экзаменом, с одной стороны, и лодырничаньем и недобросовестностью, с другой, познав «активные» методы учебы и проверки знаний и все их модификации при недостаточности условий. При такой занятости письмописание аккуратное становится затруднительным. Тем не менее, пишите мне, Лиля; писать Вам буду. Пишите лучше на Институт. Просветите, что значит: «КРО» и «АПИ». Проверьте, ошибся ли я: живу по Продольной пятой ул. N 236. Если да, ошибся, готов, ввиду некоторых условий личной жизни, толковать по Фрейду людские ошибки в таких мелочах, как проявление подсознательно психогенных настроений. Приписка Ваша в конце письма о моем «заматывание», признаюсь, растрогала меня больше, чем нужно для относительного равновесия. Не стыдясь своей сентиментальности, с благодарностью жму Вашу руку. Reшад. А цель Вашей поездки в Ленинград?

160

Люда Дорожкина Ленинград, 6 декабря 1931 Немножко странно читать в твоей открытке, почему тебе я не пишу. Этот вопрос с полным правом могу задать только я. Я послала тебе письмо с описанием жилищной ситуации в Ленинграде, отправила тебе чашку. Интересно знать, как она, понравилась тебе или нет. Почему-то я решила, что она в твоем вкусе. Возможно, я ошиблась. После этого послала открытку. А ты «сидела и молчала, будто дело не твое». Теперь я посылаю тебе очередной неудачный портрет «изящной женщины», как вы меня звали когда-то в коллективе, и каковой, увы, я не была и до сих пор не стала, хотя и приобрела себе модные замшевые (конечно, черные!) туфли за 160 руб. (у частника). Здесь есть шикарный отель Astoria, а в нем ресторан. Ходили туда с Толей ужинать, а вчера – обедать. Хотелось бы мне тебе его показать. Там весьма вкусно и очень уютно. И туда, конечно, надо одеваться. А я до сих пор не удосужилась сшить себе платье, хвостатое, несмотря на то, что имею для этого шелковую материю. Необходимо, чтобы ты приехала и расшевелила меня. Вообще ты мне давно не писала подробно, как ты живешь. Если бы была надежда на комнату, тебе надо немедленно переезжать сюда. Лилька, дорогая, я так хочу, чтобы ты жила здесь. Ведь Ленинград скоро будет городом образцовым <…> по решению ЦК ВКП(б). Нину до сих пор не видела. Она, оказывается, была у меня три раза, но не могла меня застать. Я совершенно не бываю дома: с девяти до четырех отрабатываю практикум по органике, с 4.30 язык английский. Немецкий я бросила. Ну а после языка надо заниматься, готовиться к очередным занятиям по диамату и политэкономии. Кое-как перекусив в столовой, отправляюсь в Юсуповский дворец, клуб 161

Рабпрос. Там хорошая читалка, и я сижу до закрытия, до 10 часов. Ну и в 11 часов я дома. В общем, я очень устаю. И такая нагрузка плохо отражается на моей голове. Головные боли во время чтения серьезной литературы меня мучают. Но вообще я толстею, раздалась невероятно в бедрах! В общем, уже девичьего во мне не осталось ничего. Толя уже советует мне немедленно заняться спортом, но при моей нагрузке это совершенно невозможно. Купила снова коньки и ботинки. Собираемся кататься все вместе. В театрах бываю редко. Но вчера видела «Страх». Замечательно. Наверно, ты видела в Ростове. Чудесный спектакль. Кроме того, была на новой опере «Черный яр» из времен гражданской войны. Должна сознаться, новая музыка плохо доходит до меня. Мы перешли на шестидневку. Сегодня мой выходной день, и я урвала время для письма. Жду твою фотокарточку. Целую крепко. Люда. 1932 Люда Дорожкина Ленинград, 15 марта 1932 Дорогая моя Лиля! Ты все-таки возмутительно долго мне не отвечаешь. Я получила твои деньги, 40 руб. Но дело в том, что сейчас совсем не продают отдельно джемперов, а только с юбкой, за 105 руб. Есть черные с вишневым воротником и с бледно-розовым. Есть розовые джемперы, коричневые, но все с юбками. Продаются отдельно жилетами, <нрзб. > очень коротки, обшиты кантами. Например, черные обшиты серой полосой или коричневой и пуговицы. Как маленькая жакеточка. Мне лично они не нравятся. 162

Поэтому я не покупаю. Но боюсь, что деньги могут упасть в цене. Знаешь ведь, как теперь. Ведь мой черный джемпер стоил 25 р., а теперь такой – 50. Напиши мне, что делать. Может быть, ты что-нибудь другое хочешь. Например, шелковый белый или кремовый платок с длинными кистями. Очень красивый, за 45 руб. Но, к сожалению, не очень большой. Я долго думала, купить ли мне, но не купила лишь потому, что он небольшой. Я учусь по-прежнему. Занятия ежедневно с 11 до 8, иногда до 6, иногда до 5. Состояние весьма неудовлетворительное. Прямо занимаюсь самобичеванием. Анализирую всю свою деятельность и прихожу к выводу, что ничего путного из меня не выходило и не выйдет и как из производственницы и научного работника, и как из общественницы. Общественной работой я занимаюсь весьма прохладно и именно потому, что я не умею за нее взяться. Неумение это у меня органическое. Не умею я развернуть инициативу, рационализировать работу так, чтобы я чувствовала, что эта общественная работа дает результаты. Боюсь, что за все это влетит мне в конце года. Но дело не столько в том, что мне может влететь, а в моем собственном сознании и неудовлетворенности собой. Работаем в отделе. Надо уже приступать к теме. Научные сотрудники относятся к нам весьма критически, и чрезвычайно неприятно, если не больше, обнаруживать перед ними свою химическую и методическую (незнакомство с методиками анализов) неграмотность. Мой непосредственный руководитель по теме как раз принадлежит к таким. Он мне что-нибудь объясняет и добавляет «для нас химиков» и т. д. Я чувствую себя беспомощной девочкой. Для того чтобы постигнуть эти премудрости надо время, а нас так дурацки готовили, а в

163

октябре уже выпускают. В общем, недовольная я своей аспирантурой. Ты как-то мне писала, что я изящная женщина. До этого мне далеко с моей комплекцией. Свое розовое платье надевала только два раза. Хочу еще его надеть на концерт в филармонии. Жалко, ты меня не видела. Представляешь, я и в розовом. Я ведь всегда была против таких цветов. Я почти нигде не бываю, поэтому и не одеваюсь. Единственное, что я видел после приезда – «На Западном фронте без перемен» Ремарка. Это мне очень понравилось. А в ТРАМе – «Сплошной поток», сплошной ужас. Я разочаровалась в нашем ТРАМе. Целую тебя крепко. Пиши. Подробно. Была у меня на днях Нина. 8 марта она получила грамоту ударника. Люда. Люда Дорожкина Ленинград, 26 марта 1932 Милая Лиля! Сижу в фундаментальной библиотеке ВАСХНИЛ и готовлюсь к политбою. Он состоится сегодня через два часа. Политбой между тремя аспирантскими группами на лучшую проработку XVII Партконференции. 29 марта 1932. Продолжение. Ну и так, продолжаю. Завтра отдыхаю. Кажется, единственный вечер, когда нет ничего неотложного на завтра. Хотелось куда-нибудь пойти, но Толя до сих пор не пришел, и в результате, я сидела над книгой «Объемный анализ». Как это плохо, что я на педфаке его не проработала. Теперь плохо приходится. Не знаешь элементарных вещей. Между прочим, политбой выиграла наша группа. По первой премии прошли Борохович и Штейнбок. По 2-й – я и др. ребята. 164

Когда ты мне пишешь о том, что программы надо насыщать маркс. ленинской методологией мне очень понятно твое недоумение: как это сделать?! Конечно, сделать это можно лишь, овладев диалектикой. Я официально закончила диамат, но сказать, что я овладела ей, к глубокому сожалению, не могу, т. к. недостаточно глубоко ее прорабатывала из-за отсутствия времени. А, кроме того, можно прекрасно изучить ее в книгах и не понять диалектики в жизни. Практика здесь играет огромную роль, а ты знаешь, что практики мне как раз и не хватает. Это сказывается на всем моем поведении теперь. Ну, об этом после. Пока могу из литературы тебе порекомендовать: Энгельс Анти-Дюринг, -“Диалектика природы -“Людвиг Фейербах Плеханов Предисловие к книге Деборина -“О развитии монистического взгляда Ленин О диалектике - “ - Три источника, три составные части марксизма - “ Марксизм и эмпириокритицизм Начать прямо можно с книги Плеханова «Основы марксизма». Хотя Плеханова теперь очень критикуют за ряд ошибок, но все-таки это лучшее после вождей. И, кроме того, не трудно читается. Он изумительно умно и едко расправляется с противниками. Это классическая литература. Кроме того, могу указать тебе два учебника. Диалектический материализм. – Книга бригады Лока /Ленин. Отд. Комакадемии. 1931. Основы исторического материализма. 1931, тоже Лока. Этого достаточно; если усвоишь это, то будет очень хорошо, но работа с этими книгами рассчитана на год примерно. Прочти Ленина «Три источника..», а

165

«Материализм и эмпириокритицизм» сначала трудно. Для этой книги уже требуется известный фундамент. Теперь коротко о диалектике в программах. Что это значит? Программы должны быть построены с учетом законов диалектики. Основные законы диалектики: рассматривать явления не обособленно, оторвано от практической жизни, в застывшем виде (это механистическая точка зрения), а в его связях, взаимодействиях, в борьбе, в развитии, в переходе от низшего к высшему и т. д. Представь, ты ведешь курс ботаники. Надо показать связь растений с окружающим миром, показать, что растения зависят от среды. Что растение, его, хотя бы, хим. состав зависит от внешних условий, не являясь чем-то постоянным. Что на растение проявляются все законы: переход количества в качество, закон единства противоположностей и т. д. <Нерзб.> совершали диалектические скачки. Это, конечно, лишь грубое приближение. На самом же деле, если вникнуть, вся жизнь и любая наука, поскольку она отражает ту или иную область жизни, не может обойтись без диалектики. Я тебе приведу еще такой пример: бывают искусственные растения, выросшие при определенных условиях. Можно ли переносить закономерности их развития на весь растительный мир или даже на их родичей, выросших на воле? Нет, это было бы грубейшей ошибкой. Когда вдумаешься, то действительно поражаешься человеческому гению: люди уловили, поняли, какие законы лежат в развитии природы, общества и мышления. Эти законы формировали, и вот перед нами наука – диалектический материализм. Все-таки на педфаке я этого не понимала. Мне казалось, что это очень интересно, но не так уже необходимо.

166

Толя имеет отношение к рабфакам и говорит, что у них в институте работают по старым программам и что новых не было. А так просто получить программы из учебной части невозможно. Относительно собраний завучей и пр. я попросила узнать Толю у себя в институте. Но мне самой это трудно сделать. Блузу я до сих пор не купила. Попалась мне одна, черная, но с бежевым воротником, широкая и <нерзб.> кантик на рукаве. Мне не понравилась и я не взяла. Я тебе уже писала, что можно купить, главным образом, целые костюмы, но ты мне ничего не пишешь. К сожалению, блуз совсем нет. Чулки есть только шелковые, рублей за 16. Это, конечно, коммерческая цена. Относительно квартиры положение такое же. Александре Дмитриевне я написала, что найти квартиру и даже просто комнату очень, очень трудно. Но, говорят, что за несколько тысяч, через маклера можно устроиться, но для этого надо быть очень энергичным человеком. А. Д., мне кажется, всегда была энергичным человеком, но теперь меня обеспокоило твое письмо – ты пишешь, она апатична и ничего не хочет, я боюсь, что эти трудности ее разочаруют, и не сможет она добиваться до конца. Относительно дачи для тебя Лора взялась узнать. Я здесь буду, наверно, до 15 июля или до 1 августа. Точно еще не знаю. Если бы тебе можно было бы, хоть поселиться с кемнибудь вдвоем, тогда имело бы смысл приехать сюда на дачу, с тем, чтобы вообще остаться здесь уже жить. А так просто, отдыхать одной, если я уеду, тебе будет скучно. Я советую тебе присоединиться к нам ходить пешком на июль месяц. Как ты на это смотришь? В общем, я думаю так. Комнату здесь найти безумно трудно, но с деньгами, конечно, не невозможно. Надо чтобы ты сама приехала 167

<Письмо обрывается, дальше – карандашом, с указанием даты продолжения: 2 апреля 1932> 2 апреля 1932. Продолжение <…> сюда жить, хотя бы. Черт знает, как это трудно сделать. Может быть, тебе удастся поселиться у своей родственницы и уже, будучи прописанной, искать. В общем, с кем я ни говорила, все говорят, что с комнатой можно рассчитывать лишь на случайность. Дача во Всеволожской. Как будто 120 руб. за лето. Если ты хочешь, то напиши теперь. Я не знаю, что это за место. Но Лора говорит, что хорошее. А.Д., наверно, знает. Для Ленинграда надо накопить побольше денег, потому что эта пробная поездка может ничем не окончиться, в том смысле, что можно не найти комнату, а жить надо. Джемпер я тебе купила за 46 руб., но, к сожалению, черный с вишневой отделкой. Я его пересылаю в Ростов, потому что туда едет сейчас один родственник, и мне это просто удобнее сейчас сделать. Ты меня извини за это. Может быть, А.Д. тебе еще что-нибудь будет пересылать, тогда уж все сразу. Это письмо я уж кончаю в Публичной библиотеке. Сегодня не состоялись занятия по философии естествознания, и я вместо того, чтобы идти в отдел, как это полагается, пошла искать тебе джемпер и после этого зашла сюда за справками. Я тебе, кажется, уже писала, что общие занятия у нас уже окончились, кроме английского и биохимии, теоретических семинаров. В остальные дни ходим в лабораторию, в отдел и там должны выполнить свою тему. В общем, мне очень трудно. Толя советует бросать аспирантуру. Я, конечно, этого не сделаю, но мне очень обидно, что пианино безмолвствует, и я не вспоминаю о 168

пении. Я забыла, что когда-то училась. Оказывается, не так просто найти хорошего преподавателя музыки. Я к двум обращалась, и обе отказались. Открытку твою вчера получила, так что отвечаю сразу на два письма. Очередь за тобой. Крепко тебя целую. Люда. Пиши скорее. И как джемпер. Напиши Нине. Может быть, у нее можно остановиться. Нина Лужная Ленинград, 3 апреля 1932 Милая, родная моя Лилюська! Знаешь, чуть ли не в каждой книжке и тетрадке у меня (открою, – наткнусь) лежат «начала» писем тебе. Начну – и не окончу. Потом время меняется, новые факты, и начинаю снова. По-настоящему надо было бы отправить тебе все эти «начала», но пока их соберешь… Лучше уж отправлю это! Итак, по словам Людмилки, ты, Лилюська, завуч?!.. Поздравляю, поздравляю, молодец, дивчина! Как везет Люде, она тебя всегда встречает в Ростове, а я вот никогда. Неужели же ты приедешь в Ленинград?! О. Как это было бы замечательно! Люда говорит со злой иронией, что я и к тебе ходила бы не чаще, чем к ней, но я думаю, что ты, Люсь, такой компанейский человек, что всегда сумела бы вытащить нас обеих на всякие штуки. А здесь такие прекрасные окрестности! Как ты думаешь провести лето? Где, когда и куда? Я мечтаю с 23 июня по 1 августа поехать в Харьков на Менделеевский съезд, где, кстати, стоит мой доклад, затем на месяц куданибудь на практику, и на месяц – в дом отдыха СочиМацеста, куда я купила места себе и маме на август. Вот, может быть, в связи со всякими событиями придется срок 169

передвинуть (говорят, - весь Институт пойдет в отпуск в ионе-июле). Я с 1 января уже аспирант ГИПХа, получила 1/2 комнаты в общежитии института (вместе с одной аспиранткой) и теперь закреплена за ГИПХом, так что мои мечты о «новостройке» пока замерли. Наша компания, собиравшаяся ехать то на дальний север, то на крайний юг, распалась - никого не отпустили… Ну, ничего, овладеем теорией, а там уж увидим! Из нас готовят старших химиков, пичкают языками, семинарами… Изучаем диамат, вернее, методологию химии. Начала недавно ходить в спорткружок, очень увлекаюсь, но обыкновенно, легкой атлетикой… У нас всего с неделю началась весна, но очень сыро, последние дни – ветер, пасмурно, и так хочется южного горячего солнца! Нева скоро тронется, - тогда и потеплеет… Сестренка моя – студент ЛГУ, получила стипендию и общежитие («путевку в жизнь», как говорит отец). Я очень рада за нее. Ну, Лилюсь! Целую крепко. Пиши своей Чангушке. Нина Лужная Ленинград, 29 мая 1932 Милый, родной мой Лилюсь! Прости, что задержала ответ тебе, но, во-первых, твое письмо шло очень долго, а, во-вторых, я хотела выяснить что-нибудь определенное с комнатой. Дело в том, что мне совершенно определенно и официально обещана отдельная комната, но… Хотя я ее должна была получить в начале мая, а уже июнь на носу, но ничего еще не сделано – институт к ремонту и не приступал. Я надеялась сразу же 170

перетащить тебя к себе, ты бы тогда смогла не спеша искать себе жилплощадь для себя и мамы, т. к. в Ленинграде это вообще дело трудное. Сейчас дело обстоит так: я живу в комнате одной нашей аспирантки, комната маленькая, 9 кв. м., но все бы это было ничего, если бы она не была такая скандальная (не комната, конечно, а Клара). Меня к ней вселяли с целым боем, и она ждет не дождется, когда меня выселят… Теперь, я думаю, что если бы ты могла у кого-либо (Люды или Лоры) пробыть до июля, то в средине июля или, может быть, вначале она поедет в отпуск и на практику на два месяца, а может быть, и на все три. Тогда ты могла бы здесь пожить до осени, а там нашла бы комнату, или уж я получила бы. Надеюсь, что все «волокиты» придут к концу! Я сама, если будет Менделеевский съезд, то, вероятно, поеду на него в Харьков с 21 июня по 1 июля, а затем вернусь в Ленинград и уеду уже в конце июля на практику и в отпуск. Лилька, родная, мне страшно хочется, чтобы ты приехала! В конце концов, все эти «кварт-ужасы» совсем не так страшны, все устроится и «образуется». А Ленинград – изумительный город; климат не ужасный, а просто мокроват, зато зима в большей части чудесная, а белые ночи,.. да и лето очень хорошее. Маловато нашего с тобою излюбленного солнышка, фебика, но летом всегда в отпуске можно наверстать. Что касается питания, то по всем данным, которыми я располагаю, здесь оно лучше, чем в других городах СССР, за исключением, может быть, только Москвы. Вполне жить можно! Так вот, Лилюсь! Я считаю, что тебе надо приезжать, – мы здесь созовем наш «семейный совет»: Люду, Толю, Лору и меня и решим, как тебя пристроить на первых порах, а, как только я получу комнату или моя «Кларочкадушка» укатит в отпуск, – переселяешься ко мне. Идет? 171

Милая Лилюська! Я все больше убеждаюсь в том, что жизнь в таком городе, как Ленинград, страшно много дает для развития и общего миропонимания и ощущения. И знаешь, еще? У меня до сих пор нет, да и не будет, вероятно, такого друга, как ты! С Людмилкой мы встречаемся, но редко и вообще у нас меньше общего. Ты и Татьянка были самыми моими близкими друзьями, и я надеюсь, что мы с тобой в Ленинграде вспомним еще и воскресим славные традиции Аксайчика и проч. Верно? Итак, решайся и кати! Целую крепко! Твоя Нин-Чанг. Нина Лужная 18 июля 1932. Записка. Лилюсь! Я сегодня работаю в вечернюю смену, вернусь домой часов в 10 или 10 ½. Постучи и попроси у соседей показать, где лежит ключ от комнаты. Назови свою фамилию. Я их предупредила, что ко мне приезжает моя кузина. Итак, жду. Твоя Нина. Валентин Кучеренко Железноводск, 2 августа 1932 Здравствуй Лиля! Как давно мы простились в последний раз! Прошел колоссальный год, наверное, хороший для тебя, но очень трудный для Вали, который, Валя, сейчас одиноко скучает в вышеупомянутом курортном городишке, полном уныния и больных. Пишу в парке, перед раковиной оркестра. Через полчаса буду пить из источника воду, потом ужинать и спать. Как с-к-у-ч-н-о. Видел, проездом через Ростов, А.Д. и Люду <Дорожкину>. Она, наверное, кое-что рассказала обо мне. Много смеялась, успокаивала.

172

Что будет дальше – не знаю. Знаю только, что буду в Железноводске до 15 августа. Надеюсь, что твой ответ, который очень бы хотелось получить, придет до моего отъезда по этому адресу: Железноводск, Первомайская, 8. Ж./д. санаторий. Привет Люде. А Женька молодец! Валентин. <Письмо было отправлено в Ленинград на адрес Люды Дорожкиной.> Валентин Кучеренко Калуга, <1932> Милая Лиля! Мы уже прошли в такой возраст, когда непосредственные впечатления проверяются практической целесообразностью. Мы почерствели, посерьезнели и солидно выражаемся. Из всех, кажется, ты одна сохранила восторженность и задор. Это хорошо. Это замечательно. Однако в Ленинграде я жил и тоже был упоен геометрией и величественностью. Это были 1926-1927 годы. Тогда и Антоша <брат Лили> хотел приехать учиться в Академию художеств. И сейчас я вспоминаю Ленинград с благодарностью, но никогда бы не стал там жить из-за климата. Не обижайся, что не ответил из санатория на твое письмо. Там я был до 1 сентября. Я был серьезно занят (!), исполняя обязанности и культурника и больного. Здоровье свое я поправил очень незначительно, и мне, по-видимому, навсегда отрезана дорога в жизнь. С этим труднее всего примириться. Имею просьбу: сообщи адрес Ал.Дм. Хочу написать ей. Адрес мой вечно старый: Калуга – вокзал, ж-д, д.3/17. Горячий привет и Лужной и Дорожкиной. Валентин Кучеренко. 173

<Письмо было отправлено на адрес Н. Лужной: Ленинград, В.О., Средний пр., д. 75, кв.10.> Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону, 25 декабря 1932 Дорогая моя Лизочка! Я думаю, что мое письмо тебя еще застанет в Ленинграде. Если ты поедешь ко мне, так мне Решад написал, что у тебя еще дом отдыха, и ты не решила, куда ехать. Деточка, если решила ко мне, только смотри, чтобы тебе не утомиться. Я уже постараюсь, чтобы ты отдохнула дома, но все выбирай, как лучше, т. к. вот, если будешь ехать, если есть какие … <нерзб.>, захвати, и, если будут по дороге недорогие жареные куры, то купи штуки две. Я, когда ехала, были 6-7 рублей, хорошо. Так что, если будет, привези … <нерзб.>, моя родная. Мне даже не верится. Целую. Мама. 1933 Александра Дмитриевна Ростов-на-Дону, 10 февраля 1933 Милая моя Лизочка, детка моя, дочечка родная! Получила твое письмо и по нем вижу, голубчик, что ты волнуешься, как быть. Не надо. Ну, не оставят, и пусть, ты и так столько времени потратила на ВУЗ, да и жила в «Гиганте». А жизнь не ждет, устраивайся, как лучше. Конечно, если нужно до лысины заниматься, то лучше и не надо, а насчет Ростова тоже, если устроишься в Ленинграде – хорошо, живи там. Конечно, если там будет плохо, приезжай в Ростов или в другой город. Думай о себе больше, как удобнее, так и поступай. Если тебе надо для паспорта метрическую выпись, я тебе ее вышлю. Я думаю, что ты как уроженка Ленинграда имеешь право там 174

жить; только ведь, если будешь в институте, то нет комнаты. Ну, самое главное, не волнуйся, ведь ехала ты, не думала об аспирантуре. Ничего ты не потеряла за это время, приобрела больше знания, а нельзя – что же делать. И пиши мне чаще. Я тебе послала одно письмо 20-го, а другое 29-го, не знаю, получила ты его. В нем описала о большом Женином письме. Я его послала 11-го числа. Я здорова, у меня без перемен. Не забудь, что Вали 28го – рождение, и Ефросиньи Акимовны. Пришли ей письмо. У нас зима. Все время бывает Оля. Муж ее уехал. Как получишь, сейчас мне пришли письмо и не волнуйся, пожалуйста, – не век учиться. Милая моя, целую крепко, крепко. Твоя мама. Решад Сюняков По пути из Ленинграда, 19 февраля 1933 Привет с дороги, Лиля. Сейчас подъехали к Москве. Надо полагать, что Вы опоздали на вокзал или не нашли нас. Мы были в главном помещении и сразу же расположились у выхода. А в 9 ч. уже садились в вагон. В Москву приехали вовремя, к 9 час. утра. Я успел съездить в центр, на Красную площадь и побывать в музее «Храм Василия Блаженного». Погода та же, что и в Ленинграде. Надеемся в Ростов прибыть с опозданием, т. к. своевременный приход сулит ночное бдение, вроде памятной ночи под Новый год. Письмо Ваше, как собирались передать через меня, будет получено после посещения Александры Дмитриевны. Надеюсь, что вы припишите в нем о результате заявления в комиссию. Не забывайте клеить марку по новому тарифу во избежание лишних хлопот. Желаю удачи и всяческих успехов. Ваш Решад. Москва. 19-II-33. 175

<Письмо на адрес: Ленинград, 34, Филологический пер., №3.Общежитие Ленгосуниверситета «Научка», комн. №4> Люда Дорожкина Теберда , 14 июля 1933 Дорогая Лиля! Уже совершила три прогулки: на водопад Шумку, на гору Малая Хатипара (до вершины не дошла)… и на Бадукские озера. Здесь прекрасно; природа изумительна; качество обедов великолепно, но, увы, количество очень мало для таких, как я и Толя. Здесь такие санатории КСУ, барышни в таких туалетах, что … ох!!! Да и у нас на базе публика прилична, а мы – волки среди овец. Целую тебя. Люда. <Письмо адресовано: Ленинград, Ватный о-в, 2, кв. 5. Н.П. Лужной, для Синеоковой> Апа Хибиногорск , 30 июля 1933 Милая Лиля, что же ты мне не пишешь? Уже прошло 8 дней, как я послала тебе открытку. И Мара тоже не ответила. Извини, что пуляю в тебя открытками, но знаешь, время, и вообще попала на один день в Хибиногорск, надо воспользоваться и вам написать. Живу хорошо, только погода все мокропогодится. Впечатлений масса. Приеду – расскажу. Места интересные. Жаль, что работа не совсем для меня интересна. Здесь Кеша разводит очень большую тему, а меня приглашает только на организацию ее. Приглашает работать вообще, но, знаешь, ведь аспирантуру сюда перенести не разрешат. А, в общем, я довольна, что поехала. Тема-то ведь у меня и другая есть. Ну, пока. Напиши, как дела с карточкой. Удалось ли Маре 176

получить и где она, когда Мара будет в Ленинграде? Пиши по адресу: п/о Апатитовая гора. Горная станция Академии наук. Мне. Целую. Апа. Нина Лужная Москва, 3 августа 1933 Увы, дружище! Вот тебе и третье, а Москва не отпускает нас никак: не достали билета на сегодня, а следующий прямой Сталинобадский <Сталинобад ныне Душанбе, Таджикистан> идет только пятого! Ну, дел много: вопервых, никак не разыскать багаж, Бергман и сейчас рыщет где-то по вокзалам в его поисках, а я сегодня была на горстанции, получила бронь на завтра и отдыхаю у Кремлевской стены в садике. Бергман потерял очки, и еще у него украли кошелек; в общем, он вроде меня по рассеянности и даже хуже, и я уже его жалею. А, в общем, он ничего, и хотя я его отчитала в вагоне, но он, верно, не виноват был! Сагалович <Лизу> не искала – тут ливни каждый день, и я ложусь спать в 9-10 вечера, вообще отдыхаю. Целую крепко. Нина. Привет тете Паше. С дороги напишу. Нина Лужная Рязань, 5 августа 1933 Милая Лилюсь! Не могу удержаться, чтобы не написать тебе именно из Рязани. Едем чудно в мягком вагоне со всеми удобствами. Рядом ресторан-вагон. Место А. Г. пока сохраняется, надеемся, убережем до Самарканда, т. к. плацкарт и билет на него у проводника. 177

Целую крепко, еще буду писать с дороги. Привет тете Паше. Нина. Нина Лужная Ташкент , 9 августа 1933 Милый Лилюсь! Через три часа будем в Ташкенте. Боюсь, ни Валя, ни Эся не получили моих открыток, но все же буду смотреть их. Солнце печет во всю; жара, пыль, за окном пустыня; зато у нас в купе не выводятся дыни, арбузы, виноград, помидоры и проч. Я чувствую себя отлично: ем, сплю, играю вечерами в лото и домино и ночью любуюсь пустыней в лунном свете. В общем, все идет пока отлично. Ну, целую тебя, дружище. Пиши. Привет тете Паше. Нинча. Апа Хибиногорск, 11 августа 1933 Лиля, да что с тобой случилось? Я пишу тебе 4-ю открытку, от тебя ни звука. Ты что, очень занята или больна? Или, может быть, куда-нибудь уехала? Я не допускаю мысли, чтобы ты без какой-нибудь такой причины, просто так молчала. А, если это так, то значит, ты не представляешь, что значит для географа в экспедиции письмо. Ну, пока всего. 20-го я отсюда выезжаю. Хотела просить тебя встретить. Но теперь не знаю, что и делать. Мой адрес: Апатитовая гора. Горная станция Акад. наук. Апа. Валентин Кучеренко Калуга, 15 августа 1933 178

Здравствуй, Милая Лиля! Если ты давно не писала только мне, то я давно вообще никому не писал, утеряв всякие связи со своими друзьями и товарищами. Мой год прошел без особенных событий, в относительной тиши калужских будней, но, так же, как и ты, я жду, надеясь на чудо, энергичной работы, веселого дружеского коллектива и никаких пристаней, ибо последние я ненавижу. Я, правда, не умер, но и не живу, потому что жизнью не могу назвать штилевое существование, – ты же ведь знаешь, что я люблю открывать новые земли и новых людей, быть в движении и на ветру. Распаляя свое воображение, я иногда путешествую, не трогаясь с места, однако, тем горше бывает пробуждение от хорошего сна. Иногда я собираю своих старых товарищей и подруг вместе и жалуюсь им на свое настоящее и перебираю прошедшие годы, проведенные с ними. На этих собраниях бываешь и ты, Лиля. Один раз я был счастлив, пожав наяву руку старого моржа Женьки и пробеседовав с ним цельный день. Он был все тот же Женька, может быть, только чувствующий большую ответственность за свою персону, ибо ребенок это – такое обязательство, которое должно погашаться полноценной монетой. Женька обещал приехать еще летом, на срок, больший, чем один день. Но лето на исходе, а я не только не надеюсь его увидеть, но и даже не получаю от него писем. С ним это бывает. Довольно скверное лето в этом году. Было несколько жарких дней, остальное время – грозы, дожди, холод. А сейчас прямо-таки осенняя погода. В этом году мне не удалось поехать на курорт. Да, я и сам, откровенно говоря, не стремился туда. Не все ли равно, где ликвидироваться. Иногда я пишу в газеты (редко), почти не рисую, много читаю, а больше всего молчу, хотя иногда бывает большое 179

желание «открыть фонтан». Нет подходящих слушателей. Вообще очень верно подходят ко мне следующие стишки: Я одинок, как последний глаз У идущего к слепым человека. Очень многого мне не хватает. В особенности – хороших людей, коллектива, воспитывающего в духе сопротивления злу и наколачивающего любовь к жизни. Недостает еще и девушки какой-нибудь, умеющей хорошо боксировать и наколачивающей любовь к себе Пожалуй, единственное культурное развлечение, какое я могу себе доставить в калужских условиях, это радио. В начале этого года я купил за 415 рублей аппарат, весящий 20 кг и громкоговоритель (динамик) на 12 кило. Соответственно весу они и действуют (стекла дребезжат, и двери сами открываются). Слушаю все: оперу, доклады, фокстроты, проповеди и объявления. Очень хорошая штука. А, кроме того, у меня есть еще и трансляционная проводка – целый день хрипит громкоговоритель. Я в курсе всех мировых событий. Живу около вокзала, рядом ходят поезда, напевают рожки, вдаль уходят телеграфные столбы, звенящие очень таинственно, а там, где рельсы иллюзорно сливаются в одной точке, стоит молочный фонарик стрелки и издевательски подмигивает. Очень трудно мне топтаться на одном месте. Одна домашняя провидица даже нагадала мне по линии руки, что я обязательно окончу жизнь самоубийством. Ну, что ж эта дура, по-видимому, не так уж далека от истины. Однако ты, Лиля, не волнуйся, если я надумаю, то заранее предупрежу. Александре Дмитриевне я давно не писал. И она мне – тоже. Я прошу передать при первой же оказии мой горячий привет. Помнит ли она меня? Дружеский привет ей. 180

Где теперь постоянно проживает Люда? Она писала, что переезжает в Москву. Что же касается аспирантуры – пренебреги! Тем более, если тебе жизнь не надоела. Где ты работаешь? Сколько часов в день свободна? Извини меня за скомканное мое письмо. Ответишь – напишу умное (если смогу), по возможности, содержательное письмо. Я так давно не писал, что даже карандаш непривычно держать в руке. Ну, все хорошего, детка. С отеческим поцелуем. Валентин. Апа Кемь. Без даты. Телеграмма. Встречай двадцать второго вечером почтовым. Апа Нина Лужная Куляб, 29 августа 1933 Милый друг Лилюсь! Получила твое большое замечательное письмо в несколько исключительных условиях. Было это после ряда приключений, приведших меня на несколько дней в горизонтальное положение с растяжением сухожилия на одной ноге и с ободранной кожей на другой и на ладошке. А всего только маленький камешек, сорвавшийся не к месту у входа в глубокую пещеру. Итак, я лежала в палатке в нашем лагере в горах, на берегу арыка и от скуки то писала дневник, то практиковалась с нашим проводником Норыфом в таджикском разговоре. Есть чудесные слова, например «хоп» (ладно), «зонг» (женщина), «хунук» (холодный), «чампуль» (почем) и др. Бергман презабавно изъясняется с таджиками, коверкая русскую речь и вставляя таджикские слова («Темир, моя идет гора, твой носит хунук вода и работает чиой 181

(чай)»…). Он уверяет, что его понимают лучше, чем Андрея Георгиевича, когда он говорит: «Нарыф, возьми этот рюкзак и обращайся с ним, пожалуйста, осторожно, в нем нежные и хрупкие приборы». Нарыф напряженно ловит знакомые слова в чуждой речи, мрачно говорит: «Хоп», кладет рюкзак в куржум и идет в лагерь. Здесь у палатки он с размаху бросает рюкзак на землю и присаживается затем на него. Вот вам и «хоп». Вечером у костра при выяснении этого инцидента все хохочут, Нарыф смущен. А таджики удивительно красивый народ, Лилюсь, и под стать здешней гордой и суровой природе, также холодны и горды их лица. У многих костюмы изумительной расцветки, сочетания прямо художественные; особенно они любят белое, красное и зеленое. Лилюсь! А какое здесь ночью небо! Широта Италии; громадные, яркие звезды, совсем как живые, шевелятся в бархатном небе; кругом загадочные, причудливо изрезанные горы и шум арыка, и свист пастуха в долине, и треск цикад. Экзотика! Ну, а я три дня лежу в палатке, и на четвертый меня сажают в грузовик и экспортируют в Куляб. До него четыре дня верховой езды, да еще день на соляном месторождении в горах по пути; а машина идет 8-10 часов. Здесь их много ходит от Заготхлопка между Сталинобадом и Кулябом. Я еду рядом с шофером, он старый буденовец, брал Перекоп, до того был на Турецком фронте, сам осетин из Владикавказа. Рассказывает много интересного. А едем ночью и дорога зверская – пропасти, обвалы, где-то внизу беснуется дикий Вахш. В двух местах, особо зловещих, – «автомобильные могилы». Здесь их срывается много штук в год. Я успокаиваю себя тем, что у моего шофера двадцатилетний стаж езды. Вот и Куляб. Здесь 182

работает отряд Комакадемии, чудесные ребята! Они мигом устраивают меня в больницу; и вот я лежу, лежу, нога проходит. Послезавтра приедут наши. Между прочим, Вася лежал в больнице в Сталинобаде, А. Г. – в ЯнгиБазаре, я – в Кулябе; только Бергман еще держится. Ну, пиши на Сталинобад. Смотри, не напиши в Шахты о моих похождениях, я не хочу их волновать. Целую крепко. Нинча. Привет тете Паше, Циле Моис., Лоре, Кельзонам. Нина Лужная Даштиджу, 29 сентября 1933 Дорогой Люсь! Пишу из кишлака в горах Дарваза, сидя верхом на лошади. Остановились на 5 минут у «почты» (кривенький ящичек). Спешу! Природа здесь дивная, - едим фисташки, персики, гранаты прямо с деревьев. Целую крепко. Нинча. Нина Лужная Куляб, 5 октября 1933 Милый друг Люсь! За эти два месяца получила от тебя всего одно письмо. Я же писала много и писем, и открыток. Ну, да уж ладно! Итак, скоро увидимся – через месяц максимум. Приключений было уйма, даже с басмачами, чуть не ухлопавшими Васю. Но, в общем, все прошло благополучно. Я веду подробный дневник, так что все события будут восстановлены. Сейчас мы вернулись в Куляб из предпоследнего маршрута. Последний сделаем опять из Сталинобада, куда выедим завтра, послезавтра. Все переболели, поправились, опять болели и вновь 183

выздоравливали – пропасть здесь всяких непонятных болезней. Жара стоит до сих пор изрядная, хотя ночи очень холодные. Ну, кончаю! Целую крепко «До зобаченья!». Твоя Нинча. 1934 Александра Дмитриевна Новочеркасск, 24 <апреля>1934 Моя дорогая детка, здравствуй. Крепко, крепко тебя целую. Как твое здоровье? Ну, дорогая моя девочка, можешь меня поздравить: я жительница Новочеркасска. Ты, наверно, ужаснешься, но напрасно. Городок чистый, много зелени, воздух чистый, так как нет заводов и везде мостовые. Правда, я купила на окраине маленький домик, обложенный кирпичом, и садик. Двора нет. Здесь так – вместо двора насажен сад или огород, а у меня тоже и огород, и сад. Правда, у меня три старых дерева фруктовых, остальное – молодняк. Домик маленький, но крепкий, скоро не потребует ремонта. Полы только надо покрасить и небольшую пристройку к дому. Домик маленький - ты, наверно, даже удивишься – три небольших комнаты, четвертая – кухня; два коридора, и с коридора – еще одна комната, пристройка, деревянная светлая. Это очень удобно. Не захочу жить вместе с квартирантами, можно взять пристройку, или же, если моя доченька захочет, взять на зиму погостить, можно тоже квартиру сдать, а в пристройку – вещи сложить. Пристройка так, как в старом доме чулан, и все в исправности: электричество, недалеко вода, печка разгорается замечательно, потолки высокие, но деревянные, белой краской окрашены, мелко разрезанные доски, сделано красиво. Здесь принято, мало 184

штукатуренных. Есть погреб, сарай. Уборная переносится, т. е. при наполнении одна яма зарывается, а другую вырывают. Погреб есть под домом, правда, небольшой. Минус: придется немного в гору подниматься. Через четыре улицы – небольшая речка с песчаным берегом, Тузловка, но комаров нет, так нет камыша. Я довольна. Он мне изо всех домов понравился, может быть, еще и потому, что очень измучилась без крова в Ростове. Ничего нельзя было достать, даже и на окраине и в грязи. Попав один раз после дождя в Новый Ростов, не могла дойти до дома, который хотела купить. Изорвала калоши и два раза упала в грязь и сразу потеряла охоту там искать. Мне сказали, что в Новочеркасске дешево, и я поехала. Искала почти 2 ½ месяца, пока нашла. Много. Но все надо большой ремонт, и тоже везде дорого. Вздорожили дома в Новочеркасске, т. к. отстраивается паровозостроительный завод и авиационный парк. Хотят проводить трамвай. Город военный <военных> и студентов. А мне все равно, где жить, раз не с вами. А Ростов я ненавижу, и все почти знакомые мне противны. Кажется, я какая была, такая и осталась. Сколько у меня жило, ели, пили, для всех в лепешку разбивалась, а пришлось самой, так стыдно сказать. Гущина из себя выходила, что денег не даю. Киреева решила, что я, продав дом, буду ходить к ним с бутыльцами и закуской, а когда я этого не делала, то стала коситься, и вообще рвали, кто только мог. Сизинцева – она меня сама все время звала жить, – и когда осталась, я решила ей помогать по хозяйству, так как она была занята, две должности занимала. Прежде она была любезна, а потом стала третировать, т. к. у Лиды заболел ребенок коклюшем, и я не могла ни к кому из знакомых уйти, боясь занести инфекцию.

185

Милая Лизочка, если бы ты знала, что пережила за это время, и только … <конца письма нет>. <Адресовано: Ленинград, Новосильцевская, д. 2, кв. 61. Обратный адрес: Новочеркасск, ул. Жлобинская, 57> Валя Ташкент, 4 июня 1934 Здравствуй Лилинька! Я второй день дома. Ходить почти не могу, еле-еле спасли, Лиля, чудом. У меня внематочная была, лопнула труба, весь живот залило кровью, оперировали без пульса, а потом и дышать перестала. Как спасли, просто удивительно. Лежала 20 суток и сейчас лежу дома, очень слаба как букашка с оторванными крыльями. Ну, пока, всего. Целую. Валя. Платон Ташкент, 9 июня 1934. Телеграмма Пятнадцатого мая оперировали внематочную третьего привез больницы опасность миновала поправляется привет платон Нина Лужная Лыкошино , 6 июня 1934 Милая моя Лилюська! Вот уже четвертый день, как я здесь, – время летит… Доехала прекрасно, но с вокзала перла пешком. К счастью, нашелся попутчик, оказавшийся потом аспирантом Академии наук, он же тащил мой чемодан. Заведующий очень был огорчен, что мы не телеграфировали и они не могли выслать лошадь. Нас приняли очень радушно, и вообще здесь по-семейному. Я живу, в числе прочей 186

молодежи, на зеленой даче, стоящей в лесу, на возвышенности; здесь же площадка для волейбола и крокета, рояль, библиотека и все прочее. Читаю «Гидроцентраль» Шагинян. Народ очень симпатичный, живой; кормят очень вкусно и сытно четыре раза в день. Никаких приступов нет; сейчас перерыв, а с восьмого опять буду глотать хинку. Лилька, здесь отдыхает один физик из оптического института, и от него я узнала, что Шура Рубцов арестован, но я не расспрашивала за что, неудобно. Не понимаю, в чем он мог согрешить, хотя ведь мы его жизни совсем не знаем. Здесь много аспирантов и из Академии наук и из университета, но вообще народа немного, нагрузка дома отдыха далеко не полная. Сегодня первый раз шел дождь днем, но вечером после него уже играли в волейбол. В общем, здесь все прекрасно, только комары очень кусаются, но места не малярийные. Ну, бегу ужинать. Крепко целую. Пиши: Лыкошино. Окт. жел. дор. Дом отдыха «Широкое». Зеленая дача. Мне. Твоя Нинча. Нина Лужная Лыкошино,8 июня 1934 Дорогая Люсь! Отправила тебе письмо, а теперь вдогонку шлю открытку. Тебе большая просьба – вышли мне, если тебя не затруднит, заказной бандеролью ноты в 4 руки: 1) Рапсодию Листа; 2) Пиччикато Силова; 3) Аиду; 4) Сонату «Судьба стучится в дверь». Их всего две, так не XX, другую, № не помню; 5) Dance Macabre («Танец смерти») Сен-Санса. Есть компаньоны для игры в 4 руки, а ноты только для 2-х рук. Ну, пиши. Целую. Привет всем. Нинча. 187

Валя Ташкент, 21 июня 1934 Здравствуй, Лилинька, целую и шлю привет. Я поправляюсь, хожу сама, правда, медленно, но хожу. Так все случилось неожиданно. <Подробно описывает, как ее транспортировали соседи в больницу и про операцию. Еле спасли, ситуация была критическая>.Все доктора, ассистенты, студенты – все такие веселые и радостные ко мне приходили с пожеланиями, просто чудо сделали, или не судьба была мне в этот раз умирать, а уже была почти мертвой. Первые две ночи и дня дежурили мои друзья, а потом наняли няню, семь суток она дежурила, пока стали действовать руки <…> 2-го июня позволили встать, а 3-го Платон увез домой <…> Я 20-го искупалась и завилась, так что совсем фасон! Правая рука не в порядке, шов стянул, видно, жилу, они что-то перерезали второпях. Чайник с водой не поднимет, не вытягивается и кверху не поднимается. На ноге тоже травма, и нога не сгибается и поэтому неудобно ходить. <…> Платон, правда, внимателен и старается кормить, как может. С 8 по 19 июля достал путевку в дом отдыха, за город. <…> Тут жара страшенная, душно, тяжело. Вовик загорел, в трусах. Перешел в 3-й класс, отметки – «хор». Платон в отпуску, так что он со мной. Его чистили <партийная «чистка»>, все хорошо, а сейчас самого хотят выделить в комиссию по чистке. Он сейчас, роясь в бумагах, 21-го нашел это твое письмо и дал его мне. Совсем забыл, что ты его написала. «Лучше поздно, чем никогда»!!! Пиши, как ты живешь, а я кончаю – долго сидеть тоже устаю, да мякоти мало, кости чувствую. Будь здорова. Целую. Валя.

188

23 июня 1934. Продолжение Получила твое письмо. Маме написала. Чувствую себя гораздо крепче, не хозяйствую. Я в переезд Серго плохо все говорю, что после дома отдыха уеду к маме, а он в Ленинград, но мне кажется, что он не энергичен, а здесь так не хочется быть!! Вовик был у знакомой, жил и питался, комитет дал ей денег, пока не приехал отец. Сейчас я совсем выгляжу неплохо, слабость есть, но поправляюсь. Вся улица жалела меня, а некоторые плакали. Маме я послала 9-го, 12-го, 19-го и завтра, 24-го – четыре письма. От 19-го описала ей все, вот-то не ожидает, как и все мы. Ну, пока, целую крепко, крепко! Пиши и пожелай эту зиму быть вне Ташкента. Валя. Привет Нине. Как с комнатой? Апа Хибиногорск. Получено 29 июня 1934 Привет, привет! Подъезжаю к Хибиногорску, в оном опущу открыточку. Ехала на 5: соседи справа – 5, слева – 4, а мой практикант – 6. В горах снежно, а внизу теплее, чем в Ленинграде. Состояние моральное – 5, физическое – 3 (долгожданные тут как тут). Вот предварительный отчет. Привет Нине <Лужной>, Наташе <сестра Нины Лужной>. Пиши, как с комнатой. Апа. Люда Дорожкина Орджоникидзе, 20 июля 1934 Mon chere! Пишу тебе из Владикавказа <прежнее название города, возвращенное ему сейчас>. Сейчас собираемся ехать 189

автобусом в село Магометанское, ближе к лагерю. Никто из ленинградцев здесь нас не ждал. Оказалась одна только весьма энергичная москвичка. Отъезд всех остальных задерживается до 21 июля. Узнали мой новый адрес. Если ты мне немедленно напишешь, то я получу, хотя мне не верится, чтобы письма туда доходили. Адрес: Кавказ: ст. Дарг-Кох. Христиановский почт. отд. в Дегорское ущелье. Экспедиция Лесковского дома ученых. Караугом. Ну, вот пока и все. Пиши. Привет Нине, Лоре. Люда. Апа Апатитовая Гора . Получено 9 августа 1934 Лиля, что же это такое, ведь я же тебе послала отсюда письмишко, очевидно, тоже не дошло. Прямо горе здесь с почтой, письма, посланные почтой, как правило, не доходят; мы тут стараемся – с попутчиками. Лилюша, меня серьезно волнует вопрос с твоей квартирой. На беду еще денег у меня нет. 15-го у меня будет моя зарплата (до сих пор еще ни копейки не получала). Я тебе могу выслать телеграфом, даже постараюсь, числа 13-го, 14-го устроить, только ведь я не знаю, где ты сейчас. Пишу письмо и адресую наугад, ты мне сообщи, по какому адресу перевести деньги, только адрес нужен телеграфный, т. к. почтой переводить, я думаю, не стоит, определенно затеряются. Ну, как Нина <Лужная>? Как у нее дела с переездом? А тебе переезжать не советую, оставайся в Ленинграде, все эти затруднения временные, все это пройдет, уляжется, и квартира, в конце концов, найдется. Напиши мне скорей, где ты обитаешься. Я собираюсь выехать отсюда 23-го, значит, 25-го буду в Ленинграде. Будем опять с тобой дни коротать. Я опять ведь буду недели две бездельничать, а домой ехать что-то не хочется. 190

От Николы на днях получила довольно сухое письмо, пишет, что после армии едет работать в ИвановоВознесенск, я, конечно, опешила, но ничего не возражала и написала: «Между нами все порвать», – и сгоряча выругала, а сегодня пишу второе письмо, прошу перед Ивановым заехать в Ленинград. Ну, дорогая, письмо кончаю, но посреди письма тут ребятишки вздумали возиться, поливаются водой, меня всю облили, и на письмо попало; и мой подчиненный – тоже, а я – не будь дурра – вымазала его пудрой, высыпала на него 3 коробки. Сейчас сидит, обтирается и ворчит: «Между нами все порвать», – так и надо, вперед пусть не мешает начальству письма писать. Пиши, Лилюша, я жду от тебя весточки, соскучилась по музыке и по театру; много бы дала, чтобы посидеть с тобой за инструментом и сыграть «Трамвай». Ну, всего хорошего. Целую. Апа. В общем, живу хорошо, даже сказала бы – выше среднего. Питаюсь хорошо, погоды прекрасные, только малость жарковато днем, так что купаемся, иногда даже не один раз в день. С 3-го июля не было дождя, все время жаркая погода, несколько дней было даже с нестерпимой жарой и грозой. Поспели ягоды и грибы, часто едим зелень, разные салаты, огурцы. В общем, жизнь течет прекрасно, но усталость все-таки чувствуется. Два месяца непрерывного напряжения, заботы и чувства ответственности за работу все-таки делают свое дело, да это еще после целой зимы напряженной работы. Одним словом, хочется отдохнуть. Ну, всего, ребятишки зовут купаться, да и юбку надо почистить, вся в пудре. Неудобно – все же начальство (!). Пиши. Апа.

191

Нина Лужная Ленинград, 12 августа 1934 Дорогой мой Лилюсь! Даже писать не хочется – так все пока неопределенно. В общем, до августа решится вопрос о том, поеду ли я домой или в составе бригады – в Москву по приемке имущества. Завидую тебе – какие чудесные дни стоят! Отдыхай, загорай, поправляйся. Сегодня еду с Лизой Лукьяновой в Сиверскую, где в детском доме отдыха ее дочка. Вчера «окончательно закончили» упаковку лабораторий, а то 10-го я пришла в институт в белом платье, думая, что все закончено, к 12 ч. дня, а оказалось, что забыли кладовую, работали весь день и всю ночь! Ну, пока писать особо интересного ничего нет. Заходит ко мне “Сеничка”, но сегодня я ему изменила ради Лизы и Кларуськи. Спасибо, Люсь, за конфетки, они были очень вкусненькие. Возможно, на днях приеду в Детское с Надей Селивановой, она здесь в командировке. Прилагаю письмо «Апихи» <Апы>. Целую крепко. Пиши. Нинча 15 августа 1934. Продолжение Дорогой мой Люсь! Только что пришло два письма: одно мне от тебя, другое – тебе от мамы. Пользуюсь случаем переслать его тебе. Итак, дружище, завтра в 11 вечера я уезжаю в Шахты; билет в кармане – плацкарта до Москвы, т. к. только вчера мне разрешили отпуск. Нашелся «благодетель», химик, который взялся за меня ехать с бригадой в Москву. В случае надобности меня вызовут телеграммой, а, если нет, то пробуду дома числа до 15 сентября. Сегодня хочу снести шубу свою в переделку, и еще 17 дел разных сделать! Чувствую себя ничего, хотя еще слабовата. 192

О, Лилюсь! Как ужасно, что в вашем Д. О. <доме отдыха> нет интересных мужчин! Это же 1/2 удовольствия погибает! От всей души сочувствую! Мои «сердечные» дела «разворачиваются»: душка Сеничка не давал мне скучать без тебя, ибо приходил чуть ли не каждый вечер! «Двенадцать стульев» он давно принес, а вот я «согрешила» – дала ему несколько нот и в том числе одни твои, «За милых женщин» (ты меня не побьешь?) – он принесет! В общем, этот парень сплошное противоречие, что весьма занятно: порою он очень резок, чуть ли не груб, а порою делается чертовски мягким и нежным. В общем, я уезжаю и даже немножко жаль, хотя влюбиться мне в него не удалось, просто нравится. Ли! Если я не успею получить отпускные, то оставлю тебе доверенность, и ты их получишь у нас на Волховском, 1. Ладно? А кл. /?/ карточки мне получит Вася. Целую крепко. Нинча. <Адресовано: Детское Село, бывш. Александровский дворец. Дом отдыха N2, комн. 12. Обратный адрес: г. Шахты Азово-Черноморского края, поселок «Горняк», N 11, кв. 7 > Академию наук перевели в Москву и институт тоже. Нина Лужная Москва, 21 сентября 1934 Вот уже четвертый день, как я в Москве, и время летит безудержно. Я уже оборудовала свою рабочую комнату, завтра начинаю работать. Помещение прекрасное. Кормят нас здесь же, в столовой ИТР-овский обед очень сытный и вкусный (мясной), из трех блюд, стоит всего 1 р. 50 к. (стандартная цена). Есть буфет. Я покупаю на рынке масло и молоко (видишь, какая умница!). В общежитии, здесь же 193

в Институте, нас четыре женщины, но комната о ч е н ь большая, светлая, чистая. В общем, пока я довольна. Видела вчера и сегодня Борю, но отнеслась к этому потрясающему событию, к своему изумлению, весьма прохладно. Ну, жду. Как работа, не беспокоит ли тебя в известном смысле? Крепко целую. Твоя Нинча. Адрес на обороте. Привет тете Паше и Клавочке. Одновременно пишу Наташе <сестра Нины> и Лизе <Лукьяновой>. <Адрес Нины в Москве: Б. Калужская, 73. ХАС VI ИОРХА, к. 36 (ХАС - Химическая ассоциация)> Нина Лужная Москва, 24 сентября 1934 Дорогая Лилюсь! Получила ли мою открытку? И Наташе я тоже отправила 21-го сентября. Теперь обращаюсь к тебе с покорнейшей просьбой – вышли мне срочно мои черные туфли, а то эти совсем развалились; до 1-го зарплаты не предвидится, так что не купишь, и ходить буквально не в чем. Адрес на обороте. На днях напишу подробное письмо о всяких своих приключениях и событиях. Пока. Целую крепко тебя и Наташу. Привет тете Паше и Клавочке. Твоя Нина. И еще вложи белые носочки. Нина Лужная Москва, 27 сентября 1934 Милая, родная моя Лилюсь! Вчера получила твое большое заказное письмо «со вложением» двух писем. Ты права, одно из них неизбежно вызвало «смятение чувств». <Далее - подробности 194

переживаний по поводу П. И. и попыток отвлечься от мыслей о нем.> Здесь пока себе «объекта» не нашла. Левочки нет, Кости тоже еще нет, Кедрова вижу, но охладела совсем. Из местных никто почти не занимает!.. Ну, я жажду узнать результаты твоего визита к «болящему Исааку» –неужели решилась?! Насчет пятого или шестого головного убора, читая, смеялась до слез, так что соседи с изумлением косились. А я, вот, никак не соберусь, хотя и у нас дождики, но тепло и проглядывает солнце. Москва меня сперва сбивала с толку, но теперь уже привыкла, знаю рынки и трамваи, и баню, и крематорий, и больницу, и ЦПКО, и проч. Мое оборудование дошло исключительно благополучно – ничего не разбилось и не сломалось, у других намного хуже! Мой термостат собран уже и ждет, как голодный конь овса, электрического тока, чтобы закружиться и помчаться, закусив удила, вперед «к новым победам». Моих соседок уже не три, а четыре, но все очень милые; по утрам я их пугаю и умиляю: «Десять упражнений из комплекса ГТО», в общем, все в порядке. Да! Меня завтра, кажется, выберут профоргом всей химассоциации (кем был в Ленинграде Лева Курц), и уже пять дней я несу эти обязанности по назначению парткома в качестве «врио». Грустно, но ничего не поделаешь, зато «чести много». Получила ли ты мою открыточку, где я прошу прислать мне мои страшненькие туфлишки черные? Я подмокаю снизу зверски, а денег пока не платят. Вскоре должны заплатить, и я тебе тогда вышлю в погашение долга, в который ты, вероятно, влезла с оплатой квартиры. Очень меня беспокоит твое квартирное положение! А нас отсюда пошлют за вещами не раньше середины октября, а то и позже! 195

Наташе <сестра Нины> можешь дать это письмо почитать, я ей писала, но не знаю точно № дома общежития, боюсь, письмо пропало; пусть пришлет хоть открыточку с точным адресом! Как ее работа, не пора ли оставить? Она, видно, очень устает, и это меня сильно беспокоит. Как твое здоровье? И дела вообще? Привет Апе, Лоре, Люде, Толе и тете Паше. Целую тебя. Твоя Нинча. Поцелуй за меня Наталочку. Нина Лужная Москва, 14 октября 1934 Милый дружище Лилюсь! Долго не отвечала тебе, вернее, не сообщала о получении посылочки, т. к. ждала твоего ответа на мое большое письмо и, по правде, волновалась, не зная, где ты обитаешь. Вчера получила твое письмище и очень обрадовалась, что тебя не беспокоят. Но тут же должна тебя и огорчить – я совсем еще не знаю, когда смогу приехать, вероятно, это будет не раньше ноября. Наш аспирантский дом замерз в ремонте, вернее, движется черепашьим шагом, а сотрудники уже получают, а многие получили квартиры. Конечно, было бы замечательно мне приехать в еще не разоренную комнатушку, но видно, этого не удастся сделать! В общем, планируй, если удастся, старайся продержаться еще немного, но, повторяю, «по всем видимостям», я раньше ноября и может быть, середины или даже конца – не выберусь. Ну, большое, большое тебе спасибо за туфли и носочки – все получила в порядке. В этих туфлях топаю в лаборатории, а для «выхода» купила (правда, простенькие) черные кожаные туфли на кож<анной> подметке и галоши. Будут деньги – куплю хорошие, а пока 196

у нас очень туго выплачивают, командировочных до сих пор не дали, дотацию тоже все обещают. Но, в общем, живем хорошо, дружно. Все стараются помогать друг другу, и морально, и материально. Бываем в театрах, смотрела во МХАТ II “Часовщик и курица” – очень удачная комедия, особенно первый акт. 18-го иду на «Интервенцию», а 31-го в консерваторию на концерт Сильвинского. В общем, культура!… Немного донимают профдела, но привыкла уже, шут с ними. Послезавтра – политкружок, руководит душечка Кедров, усиленно готовлюсь, тема: «СССР и Лига наций». Работа в лаборатории налаживается понемногу, у меня стол рабочий организован «на ять», везде стекло, чистота и «стиль» – из других комнат приходят смотреть, во!.. Ну, а теперь насчет «личностей» – неужели же ты так и не видела Исаака? Что случилось с ним? Я не верю, что он так быстро «остыл». Уверена, что ты его уже видела и теперь видишь часто. Если – да, то привет ему от меня. Я получила письмо от Сенички; могу сказать лишь одно – чудак он, хотя и хороший чудак. Написала ему, а П. И. – нет, и писать не буду, решила, несмотря ни на что, на этот раз выдержать характер. Да и зачем снова воскрешать то, что уже время начало заглаживать. Лилюсь, дорогая, я сейчас никем не увлечена и немножечко скучаю. Встретила здесь Женю Матузко (помнишь ее?) – она на курсах по усовершенствованию врачей – и была у нее за городом, а она вчера ночевала у меня. Ну, у нас дождь, грязь, слякоть – бррр…Милый Ленинград! Хотя и там, видимо, не лучше! Лилюсь! Если тебе придется перебираться, позвони Лизе <Лукьяновой>, она поможет и посоветует, куда лучше сунуть мои книги и вещи. Я очень, очень хотела бы приехать до 20-го октября

197

и уже говорила об этом с секретарем партячейки, но ничего не получается, к сожалению! Как там Наташа? Жду от нее письма (ответ на свое) и надеюсь, что она бросит работу, как только начнется учеба! Как она выглядит? А как ты себя чувствуешь, не похудела ли, не дай боже?!! Смотри мне! Ну, уже первый час ночи, пишу из лаборатории. Мы здесь с 9-ти утра и до 12 ночи, тут и работаем, тут и занимаемся, и читаем, и пишем – все! Крепко целую тебя! Пиши! Привет тете Паше, Люде, Лоре, Толе. Нинча. P. S.Узнай у Люды адрес Васи и Лизы <Сагалович>, а то в рабочие дни мне некогда, а в выходные закрыт ЦАГИ. <К письму приложена записка от 17 октября с просьбой получить по доверенности облигации 2-го года II пятилетки и на отдельном листке – доверенность.> Нина Лужная Москва, 6 ноября 1934 Лилюсь, дорогая! Ждала, ждала ответа от тебя на свое последнее письмо и вижу, что не дождаться … Теперь очень срочное дело. Выяснилось, что я не смогу получить в Москве комнату до тех пор, пока не сдам площадь в Ленинграде. Я не знаю, живешь ли ты еще в нашей комнате, если нет, то это не так уж важно. Я посылаю тебе доверенность на сдачу моей площади Правительственной комиссии, а именно тов. Альтеру, он помещается в главном здании Академии наук; ты спросишь, где. Я очень попрошу тебя сейчас же после праздников пойти к нему, рассказать, как обстоит дело, и попросить дать мне справку о сдаче комнаты. Дело другое – отдает ли ГИПХ <Государственный институт прикладной химии> эту площадь Правительственной Комиссии, но уж это они там сами будут тягаться, а меня 198

надо, по-видимому, выписать из дома и справку о выписке из домкома и справку Комиссии прислать мне заказным письмом. Если ты еще не выехала из нашей комнаты, то это лучше; тогда, может быть, Правит. Комиссия даст тебе бумажку, чтобы тебя не трогали до моего приезда, или ты переедешь, а комнату опечатают. Если же ты уже освободила площадь и ее заняли, то тогда все равно пойди в Правит. Комиссию и спроси Альтера, как быть. Скажи ему, что я аспирант, и вообще обрисуй положение. А у меня положение такое, что до получения комнаты ехать за вещами нет смысла, а комнату получить не могу, не имея справки о сдаче. Квартиры наши должны быть скоро готовы. Прости, что так затрудняю тебя, но положение безвыходное. Не знаю, отчего ты не пишешь, как твои дела, здоровье и прочее? На днях получила от Наташи письмо, она чувствует себя хорошо. Ну, очень спешу, поздравляю тебя с XVII годовщиной! На праздниках напишу еще. Целую крепко тебя и Наташу. Твоя Нинча. <К письму приложена доверенность на имя Синеоковой Елизаветы Георгиевны для сдачи Правительственной Комиссии занимаемой Н. Лужной комнаты> Апа Ленинград, 6 декабря 1934 Лиля, когда ты была у меня, то я забыла тебе сказать, что 8-го мы с тобой идем на «Бахчисарайский фонтан». Места, правда, паршивые. 2-й ряд галерки и боковые, но это не беда, посмотрим. Позвони мне, как нам встретиться, чтобы ты могла взять билет. Если не успеешь позвонить, то приходи 8-го в 7.45 в вестибюль театра, только не 199

опаздывай; если в 7.50 тебя еще не будет, то я буду думать, что ты открытку не получила, и билет продам. К тебе я не пошла и очень хорошо сделала: было собрание, где мы с Тамарой были гвоздем повестки, вышла буза с комнатой – потом расскажу. Апа. От 12-ти до 6-ти дня не звони, - у телефона нет дежурного. <Адресовано: Ленинград. Новосильцевская, д. 2, кв. 61> Нина Лужная Москва, 27 декабря 1934 Милая, родная моя Люсь! Прости, что долго не писала тебе, но 23 декабря была защита, и я сперва готовилась к ней, забросив все решительно дела, а затем эти дни наверстывала запущенное! Итак, поздравь меня “с новой победой”: 23 декабря при многолюдном собрании твоя Чангушка держала речь (тезисы прилагаю) перед высокой Комиссией. Всего нас защищалось трое, и это была первая защита в Академии в Москве. Мы разослали приглашения, и явился «народ со всей Москвы» – химики и были даже не химики – профессора МГУ, Карповского института, отраслевых институтов, и все свои также пришли, разумеется. Мой доклад поставлен был третьим (по алфавиту), и я «дрожала» с 6 до 9 вечера, пока не пришла моя очередь. И, как всегда со мной бывает, к моменту выступления я сразу успокоилась. Эмма (к которой ты ревнуешь) говорит, что у меня врожденные педагогические способности, судя по моему докладу, – убедительность и выразительность его. Впрочем, другие тоже хвалили. После моего доклада говорил рецензент-оппонент, профессор Степанов, и только положительно. Затем – профессор Бергман как 200

руководитель, конечно, расписал во всю; а потом сам Курначек «неожиданно» для меня, по-моему, чрезмерно, расхвалил работу. Выступали из публики с вопросами, на все я ответила легко, т. к. спрашивали о вещах, отлично мне известных. Затем сам "Курнак" вдруг забеспокоился относительно одного места в моей работе, где я говорю о четырехмерном пространстве и, по его мнению, – неверно. Я ему напомнила, что этой же позиции держалась на Менделеевском съезде («Помню, помню…», – перебил он) и что здесь снова подтверждаю свои взгляды на этот вопрос. Я кратко изложила основные положения, старик возражал, и между нами разгорелся живой спор, в котором приняла участие вся аудитория. Он обвинял меня в консерватизме и даже в «импотентности» <так в тексте> (как же, не признает реального существования «четырехмерного пространства»!). А я возражала, что импотентность и агностицизм кроются как раз в принятии этого положения, так как, признав, что пространство многомерно, мы, трехмерные люди («А кто сказал, что мы трехмерны», – перебил Курнак, что вызвало смех всей аудитории. И верно, докажи поди…) должны сказать, что мы его познаем неверно и никогда познать не сможем. Страсти разгорелись, и ученый секретарь Вася Кузнецов полез на сцену доказывать мне свою, еще иную точку зрения, но я его легко опровергла. В заключение я внесла предложение об организации специального философского семинара по вопросам многомерности, что было принято Комиссией и собранием. И, представь, академик не только не рассердился за мой «дерзкий» спор с ним, но, обернувшись к собранию, предложил поблагодарить докладчицу за чрезвычайно интересный «доклад, безусловно обеспечивший ей звание кандидата» (по предыдущим двум 201

благодарности не было), и я удалилась со сцены при аплодисментах публики. Начались бесконечные поздравления знакомых и незнакомых. Директор нашего института торжественно поднес мне пару пирожных «в честь славной защиты», а Андрюша заставил покраснеть, публично поцеловав «в щечку». Ну, вот тебе и все. Теперь Президиум академии должен утвердить нас троих в звании кандидатов. Ну, кончаю – уже поздно. Живу я в своей новой комнате чудесно, это та самая, которая была намечена. Тепло, светло, уютно. Лилюсь, разумеется, не спеши с деньгами, когда сможешь, тогда вышлешь. Мне совсем не к спеху! Сеничку можешь пригласить на Новый год (тел.: 1-58-21, рентгенометрическая лаборатория, Порфирьев), только не смей его «очаровывать». Целую тебя крепко, крепко. Чангушка. Пиши пока по старому адресу! Привет Люде, Толе, Лоре, Каде и Исааку! Желаю тебе успеха! <К письму приложены тезисы доклада на защите диссертации Н.П. Лужной «Исследование соляных систем в расплавах методами физико-химического анализа». На оттиске тезисов надпись: «Дорогому другу Лиле, верной в прошлом, настоящем и будущем! Москва, декабрь 1934 г. Нинча.»>

1935 Нина Лужная Москва, 8 февраля 1935 Лилюсь, милая! Больше месяца ждала я ответа от тебя, надеясь, все же, что и ты поздравишь меня с «ученой степенью», как то 202

сделали все мои друзья. Послала тебе тезисы, подробное описание всей защиты – и ни звука! А Лора и Кадя, прочтя в «Известиях» о присуждении мне степени, моментально прислали поздравление, чем я была очень тронута. Наташа, гостившая у меня, рассказала, что ты была очень расстроена, долго не получая писем от мамы, но потом письмо получила, успокоилась, а мне так и не написала. Чем это объяснить, когда сама же ты в последнем своем письме жаловалась на редкую нашу переписку?! В общем, я глубоко обижена, хотя, может быть, виновата совсем не ты, а Рыков, затерявший твое письмо ко мне? Но я, во всяком случае, ничего не получила. Нам с тобой вообще «везет» в отношении переписки: все письма наших друзей доходят, а мои тебе и твои мне почему-то теряются. И мы обе из-за этого страдаем! Ну, как твои дела с Исааком? У меня по этой линии сейчас «состояние неустойчивого равновесия» – нравятся многие, но «вообще», а в частности как-то не особенно. Продолжаю переписываться с Сеничкой, и по обыкновению ругаемся в письмах вовсю. Лилька! 11-го февраля культпоход всего профактива в Большой театр на «Сказание о граде Китиже», и «он» тоже идет. «Он» – это профессор, член-корр. Акад. наук, в которого я немного влюблена. Когда я его увидела первый раз (он председатель месткома всей академии), он вдруг мне заявил, что первый раз видел меня этой осенью в поезде, идущем с Кавказа, затем – на Менделеевском съезде… «И вот вижу вновь дорогие черты», – добавил он, чем весьма смутил меня. Я нарочно засмеялась, а он говорит: «Зачем Вы все обращаете в шутку!». Ну, и мое слабое женское сердце было окончательно покорено… А сегодня он говорит: «Значит, вместе идем в театр?!». Ну и я что-то развеселилась! Впрочем, это так, от нечего делать. 203

Лилька! Ну, напиши же мне все-таки! Я жду, терпение мое истощилось… Целую крепко! Жди в мае. Приеду на праздники. Привет Апе, Лоре, Люде, Каде, Толе, Коле, Исааку. Твоя Нинча. Нина Лужная Москва, 29 марта 1935 Ma chere cousine! Ваш обожаемый слоник, как часто с ним бывает весной, основательно раскис. У него и носик распух, и горлышко болит, и головка тоже, словом, выражаясь научно, - ein Gripp! Случилось это с ним еще дней 10 назад. Но он по резвости своего характера, и благодаря отсутствию вашей незаменимой опеки, chere cousine, потопал «на работку» слишком рано. В результате – рецидив-с! В общем, ничего серьезного, но теперь надо основательно отсидеться! Лилюсь, письмо твое получила, перевод тоже. Не отвечала долго (впрочем, не дольше тебя) из-за этого же гриппа и кучи дел по перевыборам профорганизаций. Собственно говоря, это и заставило меня полезть в Институт до срока, т. к. я заболела 17-го, а 22-го был мой отчет и перевыборы профорга. Поэтому, 21-го я побрела с небольшой температурой, 22-го отчиталась, и, к своему большому огорчению, была вновь избрана профоргом, хотя очень отказывалась! Уже 25-го у меня опять стала «головка болеть», но я дотянула до 27-го и вечером после политкружка покатила в МХАТ, куда мне дали билет как «профактиву», на «Мертвые души». Там мне стало очень худо, но замечательная игра «художников» заставляла забывать все боли, страдала я только в антрактах. А дома измерила температуру и испугалась – 38.5! Ну и вот, сижу

204

теперь дома, поласкаю горлышко и скучаю. Все же хочу выдержать характер! Знаешь, ты Наташе не говори, чтобы она не волновалась (она ведь еще маленькая и нервная до глупости!), но я очень переутомилась, и у меня одно время ежедневно шла кровь из носу. Я решила поехать на май месяц в подмосковный санаторий общего типа, уже прошла комиссию, и мне обещают путевку на май. Если хорошо отдохну, то поработаю июнь, а на июль и август поеду в экспедицию. Мне очень важно подышать свежим воздухом и дать отдых «мозге». Ну, а вообще дела идут хорошо. По работе получаются очень интересные данные, и Курнаков очень внимательно следит за моей работой, он заинтересовался результатами и каждый приезд вызывает меня для «доклада» ему. Ну, теперь – о наших «личных делах». Я очень хотела бы увидеть Исаака, чтобы как-нибудь посодействовать восстановлению вашей дружбы, но, – увы! – он не является, и я даже не помню его фамилии. Впрочем, надеюсь, новые друзья уже вытесняют «милый образ» из твоей памяти?! Что же до меня, то я что-то все никак не могу всерьез увлечься никем! Профессор мой мне очень скоро «разонравился»; есть у нас один новый химик-военный (ах, душка, militer!), высоченный и милый мальчик, весьма ко мне расположенный, но я, как говорила выше, развинтилась, и лень даже затевать что-нибудь. С Сеничкой переписываюсь понемногу, он что-то хандрит, хочет бросить свой ВИМС, сердится, что я ему мало пишу, и присылает, и присылает длинные и какие-то своеобразно причудливые письма. Между прочим, не заходил ли он к тебе хоть раз? В одном из январских писем он просил извиниться перед тобой, что не пришел на Новый год. Получила я письмо и от Павла Ивановича, у 205

него уже есть дочь, и он, как и следовало ожидать, нежный папаша… (это, кажется, единственный человек, которого я в своей жизни по-настоящему любила). Ну, хватит лирики. Крепко целую. Пиши. Чангушка. Если путевка будет не с 1-го мая, а с 5-7-го, то на праздники приеду в Ленинград обязательно. <Адрес отправителя: Москва-47, Малая Бронная, 18, кв. 310.> Нина Лужная Москва, 11 апреля 1935 Родной мой Люсь! Я не умею писать таких больших и теплых писем, как ты, но не сердись на своего «маленького» слоника, он делает так, как может… Итак, все в порядке! Идет весна. И вы переживаете, пускай и печальные, но возвышенные минуты душевных исканий и пр. Нет, я не шучу, Лилюсь, – это лучше, чем холодное пренебрежение ко всем человеческим слабостям. Мне очень и очень хотелось бы увидеть тебя, посидеть рядышком и поболтать о разных разностях. Лиль! Мне, с одной стороны, хочется посочувствовать тебе в том, что ты переживаешь, а с другой стороны, я немножко завидую тебе, что у тебя сейчас такое большое и глубокое чувство. Честное слово, я очень хотела бы серьезно увлечься, пускай даже и без взаимности! Я не знаю, или я вообще слишком холодный человек, или эта моя печальная любовь к П. И. выжгла у меня все человеческие чувства?! Прежде этого не было, но теперь меня как-то мало все это трогает. Представь, даже ежедневные встречи с душкой К-вым меня почти не волнуют. А на днях был у меня..., знаешь кто? Чудный Сеничка! Он был в командировке в Иванове и заехал 206

проведать меня. Я, пожалуй, была рада, и мы время провели совсем не плохо, но... все это не то! Лилюсь, я хочу влюбиться в кого-нибудь так, как ты в Исаака. Можно?! Может быть, в санатории от безделья, весны и соловьев меня и «проберет», если будет подходящий объект?! Ну, посмотрим… Чувствую я себя сейчас ничего, хотя сердце немного пошаливает – миокардитец и аритмия. Но все это пустяки, нужен только хороший отдых! А здесь меня, по моей мягкости и «интеллигентной» мягкотелости, всячески третируют, вернее, не меня, а мою комнатенку. Гораздо все же лучше было жить в Ленинграде. <Женя Матузко, из Ростова, живет за городом, но приезжает в театры и ночует у Нины; у нее остановилась и приехавшая в командировку Надя Селиванова>. Вот и получается «трое в одной лодке», я очень устаю, и вместо отдыха получается одно горе… Ну, ладно – расхныкалась. Уеду в дом отдыха и запру комнату. Пусть живут тогда, как и где хотят. Пиши, Лилюсь! Целую крепко. Нина. Нина Лужная Москва, 20 апреля 1935 Дружище Люсь! Ур-а-а!!! 27 апреля я выезжаю в «турне»: сперва в Ленинград, затем, 2-го мая, прямо в Одессу, в санаторий (путевка есть), на май месяц. Июнь работаю, а июль-август – в экспедиции. Лето и весна заполнены! Люсь! Черкни мне до 27-го, могу ли я остановиться на майские дни у тебя, и сможешь ли ты встретить меня? Я сегодня уже купила билет на Ленинград: поезд № 26, вагон 10, отходит в 9 ч. 30 мин. вечера отсюда, у вас будет 28 апреля в 9 ч. 40 мин. утра. Жажду видеть всех вас, мои 207

дорогие сестренки! Одновременно пишу Наташе. Итак, жду открыточки. Целую крепко. Нин-чанг. Привет Апочке. Ей же и тебе привет от нашей (а бывшей вашей) аспирантки Ворсиной. Пиши мне на Бронную. Нина Лужная Одесса , 7 мая 1935 Прости, что пишу открыточку. Погода чудная, и лень писать много. В общем, все идет отлично, я довольна и санаторием, и публикой, и врачами, и погодой. Через недельку напишу подробно. Идет? Доехала я чудно: Сеничка, представь, пробрался на вокзал проводить меня. Я, конечно, была весьма тронута. Ли! Такое солнце, такое море! Ну, пиши обязательно и поскорее, хотя бы открыточку. Целую крепко. Нинча. <Адрес Нины в Одессе: ст. Среднего Фонтана, Педагогическая ул., № 25-27. Санаторий им. Затонского.> Александра Дмитриевна Новочеркасск, 9 мая 1935 Здравствуй, дорогая Лизочка! Получила ли ты мое письмо длинное, посланное без марки 28 апреля? Я твое получила и телеграмму получила, спасибо. <У Ал. Дм. 6-го мая были именины>. Утром рано встала, слышу, кто-то бьет в калитку. Открыла окно и взяла телеграмму. Она, конечно, тоже поздравила. Я дала рублевку, и обе бы довольны. Спасибо, Лизок. Я очень благодарна за внимание. Валя тоже поздравила. Мне говорят в больнице, что Ваши дочери, наверно, соревнуются и поэтому злятся. Дожди немного уморились и перестали. 5-го уже не было, а 4-го лил – что-то невероятное – целый день, как из 208

ведра. 4-го нам дали жалование. К 1 мая никому в Новочеркасске не давали, а я понадеялась. Получила 22 апреля и потратила: флаг, фонарь в квартиру. Побелила. И 3-го числа – один чай с хлебом, т. к. круп много, а масла не было. Ждала на 6 мая Ефросинью Акимовну, так она обещала. Спекла с твоего вермишеля и Валиного изюму прекрасную бабку, а пирог какой был сладкий, замечательный. Взяла 500 г грушевого варенья – замечательные груши, желто-прозрачные и сладкие, и такого я не видела – и клюквенного повидла, груши мелко нарезала и сверх – Валя много прислала косточек от урюка – посыпала и потом остальную начинку прибавила: резанного изюму и толченых косточек и сделала рулет, знаешь, как делала с маком. Сделала кренделем, сверху посыпала, вышло замечательно. Была Нюся и еще с ней трое, всего шесть человек. Обедали. Делала зеленый борщ и бабки, и чай, так что, зря не приехала Еф. Ак. Я поставила тесто и купила каймаку, думала, приедет утром, на завтрак, но она не приехала. 7-го я дежурила, 8го спала, а сегодня – 9 мая. Так хорошо солнышко светит. Была на базаре купила рассады помидор, вечером буду сажать, и цветы тоже. Огурцы что-то не выходят, посажу еще.1-го мая я тоже хорошо провела. Под 1-е у нас в больнице был чай с пирогами. Потом с акушеркой Валентиной Назаровной ходили по Московской. Студенты с факелами ходили, пели. На 1-е мая понемногу был дождь, но я решила пойти. Вышли, стояли долго около педтехникума. Были выступления артистов, музыка играла, так что не скучно было стоять. Потом пошли к собору на площадь, где Ермак. Там меня увидела одна акушерка, которая летом работала. Она уже не работает. Потащила после демонстрации к себе на обед. Я не упиралась и еле-еле от нее ушла к пяти часам вечера – так обещалась Валентине Назарьевне. Эта, у которой ребенок. 209

Она пришла, и мы с ней пили чай с твои печеньем, конфетами и изюмом, а потом пошли к ней. Посмотрела она ребенка и пошли гулять: муж, она и я. Были замечательные ракеты, римские свечи, очень красивые и много. Кажется, все, моя девочка. Ты, конечно-то, наверное, замечательно провела этот день в Ленинграде. Все обставлено замечательно. Жаль мне не привелось посмотреть «Крестьяне» – не было денег, ну, думаю, после 15-го поехать, в Ростове посмотрю. А как у меня сейчас хорошо, только чего-то четыре деревца пропали, уже картофель всходит и бураки. Хотелось бы, чтобы с пристройки квартиранты ушли, и совестно сказать. А яблок так много не будет: не так цветет. Малина поднялась, а цветы стараюсь сажать многолетние. Милая Лизочка, как ты думаешь, и сколько ты получишь отпуску, и как ты думаешь сделать, приедешь ли ты ко мне? Я прошу мне, как получишь это письмо, сразу мне написать, так как ко мне пристают, и я задерживаю всех – я не знаю, когда мне брать отпуск. Мне дадут две недели, что полагается, и врач обещала нам двум, так как мы тянули всю больницу, еще дней 10-12 и один день за 7е ноября – здесь деньгами не дают – так что, один месяц. И Валя уже, как будто, не собирается приезжать, а наоборот, пишет, что к ней одна с ребенком собирается ехать на все лето с Бухары. Я ей решительно рекомендовала послать к черту ее, т. к. Валя от этого приезда в отчаяние. Вот уж лапша стала, а не человек. Теперь Лизочка, если приедешь, у твоей мамы больше будет денег, и смогу свою дочку побаловать, не так, как прошлый год. Только напиши, как ты думаешь, только скорей. Поставлю перед окном стол, сделаю скамейку, куплю репродуктор, будет хорошо усилено. Зову Марию 210

Степановну в отпуск. Они там все жутко болеют малярией, весь двор. В квартирах сырость страшная, не чинится ничего, только берет за квартиру. Сейчас одену твое синее платье и пойду. Целую крепко, крепко. Твоя мама. Александра Дмитриевна Новочеркасск , 26 мая 1935 Здравствуй, дорогая девочка! Крепко, крепко тебя целую. Сегодня я проснулась, а утро такое хорошее. Все время погода была жуткая и дожди, все, чего хочешь, вплоть до бури, которая была четыре дня, и у меня страшно болели ноги. Я взяла к доктору направление, походить к доктору Нечаеву в водолечебницу, а сегодня с хорошей погодой и ноги хорошие, и решила пойти в рощу. Пошла к Нюсе с утра, она сшила белое платьице, что ты прислала, но его я пожалела надеть. Принесла к ней мясо, овощи, консервы – сварили суп и пошли в рощу, четыре человека с гитарой. И только пришла, уже стало темно. Там просто замечательно. Часов шесть вечера начали петь соловьи, мы сели на бревно и развесили уши. Много очень велосипедистов, вообще хорошо провели время. У меня все время было подавленное состояние духа после этой ужасной катастрофы. Какой несчастный 35-й год. Хотя бы этим кончилось. Сколько потерь: Киров, Куйбышев, теперь опять столько замечательных людей погибло. <Вероятно, речь о катастрофе 18-го мая c самолётом «Максим Горький» в Москве. Погибло 46 человек.>. Я очень горько плакала, когда услышала по радио передачу этого жуткого случая. <Далее пишет о своем отпуске и планах съездить в Ростов, «в Союз» - очевидно, в профсоюз>. <…>Послала письмо, и нет ответа две недели. Я отдыхаю, но потом я должна шесть недель работать через 211

два дня, вместо трех дней. Так мы работаем сутки и трое отдыхаем. Вот я хочу поехать и узнать. Вообще у нас много безобразий творится. Мне кажется, весь Новочеркасск такой, так что твой знакомый педагог пусть в восторг не приходит, тем более обещают трамвай повести. Квартиру так трудно достать, но не так трудно, как в Ростове или Ленинграде, а тем более научному работнику. Здесь идут навстречу, и много домов, где живут профессора и педагоги. Он должен с институтом условиться насчет квартиры, а институтов, кроме, индустриального, много: водный, авиационный. Да индустриальный, ты знаешь, какой большой. А Валя не приедет, да я очень не настаиваю. Мне только обидно, если к ней с Бухары приедет одна тетка с ребенком и ее замотает, а ехать – дорога очень дальняя. Удивляюсь я Платону – мне иногда хочется взять его, качнуть об стенку головой – чего сидит в Ташкенте, да еще на такой неинтересной работе. Если сидел бы в пустыне – ну, идея, а здесь что? – только лень. Читала недавно «Человек меняет кожу» – очень интересно, тем более, когда хоть немного знаешь место и народы его, и нравы. Прав прокурор, когда говорит, что солнце разлагает – и разленился Платон. Возвращаюсь опять к отпуску. Милая девочка, устраивайся, как тебе удобнее. Я всегда тебе рада, отдыхай больше в доме отдыха, а метро, конечно, надо посмотреть. Вообще сейчас жизнь очень интересная, похоже на роман Ж. Верна. А насчет родов <нерзб.> – пусть подождет до 37-го года, т. к. это все еще не разработано. Сегодня очень хороший день, но была занята всякими делами, например, немного постирала, потом потяпала на огороде, посадила огурцы, которые уже три раза сажаю, потом купалась, спала. Нюся принесла платье и сделала пояс черный из сутажа. Завтра надену и завтра буду 212

мерить в клинике платье твое тоже. Жду с нетерпением туфель, только трясусь, как бы не малы были, и тогда разряжусь и поеду в Ростов, милая Лизочка … <Письмо без конца>. Нина Лужная Москва, 12 июня 1935 Лилюсь, родная! Прости, что так долго не писала, но ты, должно быть, знаешь от Наташи о том огромном горе, которое постигло нас месяц назад. Когда я получила в санатории телеграмму о смерти мамы, я хотела немедленно бросить все и ехать в Шахты, но телеграмма сильно запоздала, и я читала ее как раз в те минуты, когда нашу бедную мамочку уже хоронили. Меня убедили, что ехать сейчас бесполезно, да и папа просил в письмах не срывать лечения, и я кое-как дотянула до 28 мая. Поправиться, в смысле веса, конечно, ничуть не поправилась, первое время не спала совсем по ночам, не могла совсем есть, но потом немного отошла. По дороге в Москву заехала в Шахты, поплакала на могилке, а потом забрала папу, и мы приехали в Москву. Здесь мы с 5-го июня. Наташа, как ты знаешь, сейчас в Хибинах на практике, и я решила свой второй месяц отпуска провести у нее (это будет август). По дороге заеду в Ленинград, и если ты будешь там, то увидимся. Знаешь, Люсь, мне очень помогло море – оно такое спокойное и ласковое, что на его берегу, в скалах, вдали от людей, мне было как-то легче. С другой стороны, и отдыхающие и персонал санатория оказались на редкость чуткими и хорошими товарищами. Теперь у меня в Ленинграде появилось еще три очень хороших друга, которым я многим обязана за те трудные для меня дни! Ну, Лилюсь, родная, целую крепко. Привет Апе. Пиши. 213

Твоя Нина. В экспедицию не поеду, т. к. отдохнула сомнительно, правда, сердце значительно лучше. Июнь-июль буду в Москве.

Александра Дмитриевна Новочеркасск, 19 июня 1935 Здравствуй дорогая моя девочка! Сегодня на дежурстве немного уснула, и приснилась ты и так ясно, и мне досадно, что санитарка пришла звать на уборку детей. Вчера конверт не заклеился, не могла послать письмо. Акушерка, у которой ребенок, идет в отпуск. не знаю, как врач отнесется к тому, что я ей скажу, что краевая охрана труда сказала о переработке. Все ждут дождя, так, кругом идет и никак не зайдет к нам. Как здоровье Люды? Когда она думает ехать? Ты, Лизочка, смотри, может, куда соберешься ехать и поездка ко мне может помешать, так, устраивайся, как тебе лучше. Целую крепко. Мама. Пиши сразу, я очень беспокоюсь. Нина Лужная Москва, 6 июля 1935 Лилюсь, родная моя! Прости, что долго не отвечала на твое письмо. Страшно хочу тебя видеть; я надеюсь, что ты будешь здесь не только проездом, но и остановишься на несколько деньков? Ты, вероятно, поедешь к маме в отпуск, да? А поэтому возьмешь билет <не> прямой, а плацкарт до Москвы. Отсюда по транзитному билету легко будет уехать. А билет Ленинград-Новочеркасск годен дней семь. 214

Значит, дня три ты сможешь пробыть в Москве. Мы бы с тобою везде побывали и на метро покатались, и прочее. Конечно, я тебя встречу обязательно. Ты мне только заранее напиши или телеграфируй день приезда и № поезда. Вещи оставим на хранение, а то, что тебе понадобится на эти дни в Москве, упакуй отдельно и возьмем с собою. А если хочешь, можем и все вещи забрать. Папа сейчас уехал до осени ликвидировать свои дела, и у меня стоит вторая кровать, на которой он спал в свой приезд, так что устроиться можно будет со всеми удобствами. Я сейчас себя чувствую хорошо, много занимаюсь физкультурой (лодка, байдарка, волейбол, зарядка дома). Папа прожил у меня около месяца, и это очень хорошо подействовало на нас обоих. Мы успокоились, вместе погоревавши, и теперь обоим легче. В октябре папа переедет ко мне совсем. Я уже получила разрешение на его прописку от Академии наук. Лилюсь! Я отсюда уеду в Хибины, скорее всего, 23-го июля. Очень хорошо, если ты приедешь раньше, – обидно очень, если мы разминемся, верно? Пиши. Жду тебя с нетерпением! Крепко целую свою родную Люсь! Твоя Нинча. Люда Дорожкина Грузия, 14 июля 1935 Здравствуй Лиля! Ничего себе – не зашла перед моим отъездом и не явилась на вокзал. Хороша! Мы уехали 5-го в 9 часов вечера. Провожали меня Боба и Штейнбок. В Ростове встречали мои и Кельзон. Уже прошло девять дней, как из Ленинграда; мне кажется, что прошла вечность. 215

Мы еще не у цели. Ехали поездом до Туапсе. Если бы ты видела наш груз, то, конечно, представила бы себе, как это было весело его таскать и грузить. Мы, женщины, не таскали ящиков, но все-таки пришлось принять участие в погрузках. В Ростове нас встречал Толя, и дальше поехали все вместе. Состав группы: 1.Кельзон – начальник лагеря. 2.Режон – инструктор, раб. Печатного двора 3.Кадлец – --, -4.Дорожкина – турист, безработная 5.Иванова – альпинист, физик, преподав. ЛИН 6.Леви – турист, экономист ЛИН 7.Карев – -  -, аспирант -  8.Галлай – -  -, металлург -  9.Шмушкевич – зав. библиотекой ЛИН 10.Гуськов – физико-химик, преп. ЛИН 11.Великанов – преп. экономики ЛИАП Мужчины самого различного роста: от 156 (Великанов) до 176 (Гуськов) и самых различных характеров. Тро<их> участников ты знаешь. В е л и к а н о в – узел противоречий переходного периода, кое-что от крестьянина, только что пришедшего из деревни, кое-что от интеллигента. Это наш завхоз, мучает нас своим педантизмом. Г у с ь к о в – тип молодца для черноморских курортов, где можно <нрзб.> и поухаживать за хорошенькими девочками. Без конца острит и, наверное, сам от этого устает, но никак не может установиться. А, между прочим, ест чеснок. Г а л л а й – сухопарый субъект в очках, кроме того, с больной рукой, которая, по выражению Гуськова, будет

216

болеть до окончания переброски всего тяжелого груза в лагерь. К а р е в – курит, пристает к Наде, что не любит голые ноги в штанах. А сам по-грузински на брюки надевает носки и суконные туфли и так гуляет. Громко хохочет и не острит. Сразу переходит на «ты». Леви – бесконечно сосет трубку и во все критические минуты поет: «Какой обед нам подавали, каким вином нас угощали» (Перикола). Худые 165 см в тюбетейке. Шмушкевич – флегма, < нрзб. >, но исполнительный и молчаливый. И в а н о в а – lenfant, но не вполне; на пароходе одна гражданка спросила: «Что это за девчонка с вами едет?». Не любит грубых шуток и в таких случаях демонстративно молчит. Много движется и без конца пишет письма и дневник. Пристально и долго смотрит голубыми глазами на человека. И г и с К а д л е ц – < нрзб. > бундовец, плохо говорит по-русски. Тихий и <нрзб.> трубку. На обращенный к нему вопрос отвечает: «Што?». Начинается уморительное объяснение с ним на немецком языке. В Туапсе мы остановились на турбазе, которая весьма живописно расположена: вид на море с крыши, сад. Купались в море с нефтью. У берегов плавает какой-то темно-желтый жир, который оседает на коже, и никак не смыть. На другой день ночью сели на пароход и ехали до Поти. На пароходе занимались самодеятельным искусством. Наибольший успех выпал на долю Марии из «Веселых ребят». Ночью сошли в Поти – проливной дождь, и под таким дождем тащили ящики с пристани на вокзал. А главное, знать, что такая перегрузка впереди на другой день два раза. В 4 часа утра сели в поезд. В поезде ехали два часа до 217

Ахалценаки. Пересадка на другой поезд. Через 4 часа высадились в Зугдиди и отправились на турбазу. Ночевка. На другой день – отъезд на грузовике в горы. В селении Хашли – две ночевки и никаких перспектив на отъезд. Нам нужны лошади, а туземцы все время меняют цены. Вот в эти минуты ожидания я и пишу письмо. Пиши мне: Грузия. Зугдиди. До востребования. Целую тебя. Люда. Нина Лужная Ленинград, проездом в Новочеркасск, 25 июля 1935 Пишу у Апы за столом. Вчера приехала в 10 утра, успела повидать и Апу, и Лизу, которая в Сестрорецке, и Сеничку. Ездила автобусом в Сестрорецк, а назад приехала с Лизой вместе поездом. Погода здесь стоит замечательная, тепло, но не жарко. Наслаждаюсь лицезрением Ленинграда и друзей. Выеду завтра Полярной стрелой, а может быть, и сегодня. Чувствую себя отлично. Правда, сегодня ночью почти не спала (ну, встреча с друзьями, понимаешь!). Зато только что проспала днем часа четыре у Апочки. Сейчас снова полна энергии. Лилюсь, мой и Наташин адрес: ст. Апатиты, Кировской жел. дор., совхоз «Индустрия», дом №13. Пиши, как доехала и проч. Крепко целую тебя и Александру Дмитриевну. Твоя Нинча. Нина Лужная Апатиты, 30 июля 1935 Лилюсь, дорогая! Пишу пока открыточку, накопляю еще впечатления для большого письма. Вообще же здесь чудно! Горы, озера,

218

леса и чистый великолепный воздух! Светит солнце и идет дождь по очереди. Лилюсь, к тебе большая просьба: напиши моему папе в Шахты, за сколько ты продала пианино в Ростове и за сколько купила в Ленинграде. Я совсем забыла, а мы решили все же продать. Находится покупатель, но папа не знает цены, просит срочно написать, а я сама тоже не знаю. Папу зовут Петр Кондратьевич; адрес: Шахты, пос. Горняк, дом 11, кв. 7. Ну, жду письма – как доехала, как живешь. Мы с Наташей целуем тебя крепко. Привет Александре Дмитриевне. Твоя Нинча. Нина Лужная Апатиты,7 августа 1935 Лилюсь, родная моя! Вот уже дней 10, как я живу у моей Наташеньки.… Получила ряд писем из различных точек Советского союза (даже от неисправимого Сенички!), а от тебя, как водится, – ни звука. Правда, и я до сего времени отослала тебе две открыточки, но от тебя и открыточек-то нет! Ай-ай! Ах-ах, дружище Лилек! Плохо. Я блаженствую в Заполярье, полдня провожу на воздухе, по десять часов отсыпаюсь, читаю, гуляю. Везде брожу с Наташей по ее маршрутам, а вчера увязалась на ночные наблюдения. Представляешь, Лилюсь, как «большевики покоряют тундру»: здесь посевы овса, картофель, капуста, морковь – все это разводит совхоз «Индустрия». Но в начале августа (примерно с 6-12-го) бывают сильные заморозки, прежние годы многое из-за этого погибало. Теперь начинают, чуть ли не впервые в Союзе, борьбу с этими заморозками, происходящими 219

обычно в тихие, ясные ночи. Вчера была первая такая ночь, и на поля совхоза был брошен чуть ли не весь актив во главе с директором и старшим агрономом <нрзб.>, и густой белый дым заволакивал поля, предохраняя их от мороза. В самой гуще дыма мы с Наташей определяли с психрометром температуры у поверхности земли и на высоте, наблюдали росу, иней. Я вернулась домой в 5 утра, а Наташа – в 7. Было, прямо, как при газовой атаке. В результате поля отстояли, и только в низинках часть листьев потемнела, замерзла. Нынче полдня проспали. Вообще здесь чудесно. Больше всего мне нравится воздух – чистый, прозрачный и душистый. Вокруг горы, масса озер и лесов. В горах – олений мох, лежит кое-где еще снег, но вообще очень хорошо! Солнце ходит по небу почти круглые сутки и греет хорошо. Я уже успела немного подзагореть и даже (ах, ах!) немного «освежила» свои надбровные дуги. Думаю, что сумею обязательно побыть на Имандре; еще не ездила в гости к Апочке на Высокогорную станцию (ее здесь называют «Горная академия»), а также на обогатительный завод апатитов. Лилюсь! Боюсь, что тебе теперь придется писать уж на Москву, т. к. я уезжаю отсюда 14-15-го августа. Целую крепко тебя и маму. Наташа также шлет свой поцелуй. Привет «ташкентцам» <сестра Лили, Валя, и ее семья>, если они приехали. Твоя Нинча. P.S. Ли! В открытке я просила тебя написать моему папе, за сколько ты продала пианино в Ростове, – он собирается продавать. Адрес …<повторяет тот, что был указан в предшествовавшей открытке>.

220

Нина Лужная Москва <в Ленинград>, 9 октября 1935 Лилюсь, родная! Прости, что долго не отвечала тебе, – так замоталась, что просто ничего не успеваю делать! А тут все «гости» наезжают. Только проводила Наташу (она уехала 3-го за папой), как приехал Коля («Одесский друг») и уехал только вчера. А тут масса общественной работы и по лаборатории, и языки. В общем, как всегда! Наташа кое-что мне рассказала о твоих делах, но очень смутно – или положение у тебя очень неопределенное, или она напутала! В одной из открыток ты что-то пишешь о Свердловске, в чем дело? Очень меня беспокоит, как ты устроилась там с квартирой, неужели за 100 рублей пришлось взять? Ужас, ужас!! Нашла ли что-нибудь по работе, ведь ты, судя по последней открытке, осталась почти «безработной». Надеюсь, что эта «неуверенность в завтрашнем дне» у тебя уже ликвидирована, как и печальная мысль о замене Ленинграда на Свердловск! Лилюсь, родная! Главное, не падай духом, ты ведь у нас молодец и умница, и боевая. Ну, не клеится до поры до времени, а потом еще как и склеится! Да? Уверена, что уже склеилось! Я жду теперь со дня на день приезда Наташи с папой. У меня в комнате новость – стоит большой шифоньер. Куда я его поставила? Это действительно прямо загадочная картинка, но, все же с помощью и советами друзей водрузила и неплохо. Лилюсь! Прости, что мало и плохо пишу – чертовски много дел! Целую крепко, крепко свою милую сестреночку. Пиши о себе, о делах. Твоя Нинча. Привет Люде, Толе, Лоре, Апочке. 221

Нина Лужная Москва, 8 ноября 1935 Лилюсь, родненькая! Давно не писала тебе, я совсем замоталась, а особенно эти праздничные и предпраздничные дни! Тысячи раз зарекалась не соглашаться на такую перегрузку и все не выдерживаю характера! Теперь еще раз дала себе слово не отрываться в рабочее время, что из этого выйдет – аллах его знает! Впрягли меня организатором детского утренника ноября; выделил партком, и я не сумела отказаться («приучайся к партдисциплине, сочувствующая!»). А тут по профлинии тысяча дел: с премированием, собраниями, демонстрацией, вечерами, билетами. Да ты сама знаешь! В общем, сегодня только вернулась с утренника – прошел хорошо, а сколько было волнений, хо-хо!! Но все это ерунда, вот как у тебя дела? Сегодня к тебе должна зайти Наташа, и в эту самую минуту вы, вероятно, сидите и беседуете вдвоем или играете в четыре руки на пианино. Лилюсь, родная! Как устроились твои дела? Я с громадным негодованием читала грустную повесть о возмутительном бюрократизме чинуш из ЛИИ по отношению к тебе. Какие подлецы! (Прости за грубость, но для них это еще мягкое слово). Надеюсь, что тебе удастся устроиться помимо их «светлостей», а их бы надо показать общественности ЛИИ; очень меня беспокоит, как у тебя с жильем и с работой. Лилька, ты только старайся не уехать из Ленинграда, все как-нибудь еще устроится! Я приеду обязательно в Ленинград на майские дни и еще пару дней прихвачу за свой счет, так что, увидимся тогда. Мои «сердечные дела» идут так себе. Переписываюсь с Сеничкой, причем наша переписка вступила в какую-то новую, странную фазу. Он все жалуется на жизнь. А я не могу понять, серьезно это или так все, шуточки. И вообще, 222

не то мне его жалко, не то привыкла я к нему, все пробовала бросить писать, но он такие отчаянные письма шлет, что я снова пишу.… Хотела его «разыграть» – послала в его адрес (как будто по ошибке) интимное письмо, обращенное <к> «x»-лицу, Евгению (например, Фебу). Но не помогло, – он вернул мне это письмо с кратким советом не ошибаться. С Одесским другом Колькой встретилась еще раз при его возвращении в Л-д. Но что-то я к нему вдруг охладела. Он очень и сразу это понял из моего последнего письма, хотя там ничего и не было; и вот сегодня лежит передо мной его последнее письмо с требованием объяснить, в чем дело, и, откровенно, я никак не могу ему писать, – оборвалась ниточка, связывавшая меня с этим чудесным малым. Ну ладно! Хватит, расписалась! Пиши о себе, о личных и прочих делах, как твои математики?! Крепко целую! Твоя Нинча. Привет тебе от папы. От меня привет Люде, Лоре. Толе. Нина Лужная Москва , 30 декабря 1935 Родная моя Лилюсь! Поздравляю с грядущим Новым годом! Годом новых побед и достижений! Желаю, чтобы в этом году твои успехи и завоевания были эквивалентны той бодрости, энергии и жизнерадостности, которая не покидает тебя, даже в самые трудные минуты! Милый мой Друг-женщина! Отчего не пишешь своей Чангушке? Я знаю о тебе лишь из писем Наташи. Целую крепко, крепко! Пиши. Твоя Нинча. 223

Володя <Ташкент>,30 декабря 1935 Здравствуй, Лиля! С Новым годом! Я получил четверть, отметки хорошие. С 1-го по 10-е у нас каникулы. Снегу мало, но холодно. На коньках я не катаюсь, так как ботинки мои не готовы. Посылаю тебе картинку Крымского берега с мечетью. Картинку нарисовал я. Целую крепко <Володя - племянник Лили, 11 лет.>. 1936 Нина Лужная Москва, 20 января 1936 Лилюсь. Родная! Представь себе – мы увидимся очень скоро! 25-го я выезжаю почтовым в Ленинград на 5-6 дней. Надо проработать кое-какую литературу, коей нет в Москве. Итак, до скорой встречи. Наташе я не пишу о приезде, т. к. боюсь, что она может из-за моего приезда отказаться от Дома отдыха. Поэтому ты ей тоже не говори. Я к ней лучше съезжу в Д. о. Целую! До скорой встречи! Нина. Александра Дмитриевна Новочеркасск, 2 февраля 1936 Здравствуй, дорогая Лилюсик, детка моя, голубчик мой нежный, вот я и дома. Доехала хорошо, правда, твоя посадка < нрзб.>, никогда не надо брать ускорен<-ногo>

224

поезда от Ленинграда до Москвы. До Ленинграда ехала плохо, так ехала Олимпиада с Армении < нрзб.> В Москву приехала в 10 часов утра, сдала вещи, узнала, что после 23-х часов можно взять плацкарт, поехала к Нине <Лужной>. Она мне хорошо рассказала – я ее сразу нашла. Ее отец меня любезно встретил, напоил кофе. Легла спать, а в 4 часа пошла обедать, потом пошли в Мосторг и сразу купили боты за 120 рублей, походили по Мосторгу, но много не могла, очень были отекши ноги. Папаша показал, где Большой театр, и я осталась в Мосторге, а он пошел домой. Я села там, смотрела, сняла калоши, не было сил терпеть. До семи часов побыла там и пошла в театр. Началось в 7.30. От театра и всей постановки я в полном восторге, и сейчас у меня звучит оркестр в ушах. Видать мне было хорошо, только, когда <за исключением того, когда…> Лоэнгрин появляется на лебеде, и в конце оперы, но это не важно, т. к. он не поет, а в Москве оперных артистов все рассматривают как певцов. Ах, какие певцы! Когда Козловский поет, что «я, Лоэнгрин, святой посол», прямо дух захватывает от красоты голоса. А костюмы, исполнение оркестра! И все артисты с большими голосами, и хор очень хороший. Не удивительно, что Печковский года не пробыл в Москве, нет голоса – иди в драму. Ты уж в секрете держи от В. Максимова. Я очень благодарна Нине за доставленное удовольствие. Кончилась опера, я не устала стоять, немного сидела, слушала, да и в Мосторге отдохнула и просто от восторга после конца не стала ждать, когда он поедет опять на лебеде, – музыку было слышно с коридора. Бросилась к вешалке, первая была, хотя этого не люблю, но торопилась за билетом. Быстро перебежала площадь, села на метро и через 10 минут была <на> Казанском вокзале, взяла плацкарт и на метро – к Нине. А иначе, я хотела ехать в шесть часов утра на вокзал. Такая 225

хорошая мысль, взять после театра, пришла в театре. Утром спала до 10 часов утра. Спали с сестрой валетом, на Нининой кровати. Она меня утром спрашивает: «А кто хотел идти за билетом в 6 часов утра?» – и очень удивилась и похвалила меня. Напились кофе и пошли c П.К. <Петр Кондратьевич, отец Нины> к Третьякову. Это зря, много проплутали, не там сели. Надо было пойти мне в Исторический музей, но особенно не жалею, т. к. посмотрела картины И. Грабаря. Есть очень хорошие вещи, но есть у него и уклон к футуризму. Потом были жуткие картины каких-то кубистов и так далее, и последние залы внизу Третьяковской – молодых художников прекрасные картины. Я не жалею, что пошла. А после осмотра поехали, пообедали и пошли в кино, хронику смотреть, и купила себе туфли-шлепки за 12 рублей. Пришли, пили кофе. В 9.20 пошли на вокзал. Почему-то П. К. решил – на трамвае, я не протестовала, но страшно гремело – это не метро. Боялась опоздать, трамвай шел, чуть не час. Чуть под авто не попал <Петр Кондратьевич>, но села, он мне вещи, одну корзину, донес. Он очень воспитанный человек, и легко с ним держаться. Когда будешь Нине писать, поблагодари от себя, я ему очень признательна. Я ей сегодня буду писать. Ехала я очень хорошо. Мне хотели дать дамский вагон. Нашли дуру! Я говорю: «Не хочу». – Есть только курящий. – Хоть в три раза курящий. И очень хорошо – вагон не курящий, было спокойно, нижняя полка, все время чай носили, патефон играл и фокстрот. Были трое, вышли меня провожать, вынесли вещи до буфета. Валя пробежала дальше, а мой вагон был №6. Хотели нести до извозчиков, но я сказала, что подожду – не может быть, меня встретят. И правда, они ушли в буфет, и Валя, Володя и Нюся прибежали. Я 226

решила подождать, мои спутники вышли, я их окликнула и познакомила с Валей, а то скажут – и не встретил никто. Ехали со мной муж и жена с Владивостока. Он счетовод, а она лесовод, очень хорошая пара. Ей 38, ему, наверно, немного больше. Он так к ней внимателен, сам такой аккуратный, в дороге бреется. Очень приятная пара. И студентка из Екатеринодара, очень веселая, и приблудился из соседнего купе инженер. Все ехали в Краснодар. Познакомились, на станциях гуляли, а я уж стерегла вещи, и когда меня провожали, не могли решить, кому оставаться в вагоне. Взяли носока <носильщика> за три рубля. Нюся пошла домой. Володе угодили сверх меры книжками. Валя очень довольна: калоши очень красиво на ногах, и перчатки, три розы – две розы и одна – пунцовые. Сегодня она пошла очень нарядная с Володей в библиотеку. Платон прислал телеграмму, что 10-го февраля будет в Москву. Не пиши ничего, черт с ним, угля немного есть, денег 19 рублей, должен прислать числа 7-го. Завтра иду на работу. Ну, как твои дела, моя хорошая Лизочка? Я очень довольна, что побыла, одно нехорошо, что пополнела. Поезд опоздал на пять часов, и бедняжка Валя пять часов ждала с Володей. Александра Дмитриевна Новочеркасск , 10 февраля 1936 Здравствуй, дорогая моя дочечка, милая Лизочка. Крепко, крепко тебя целую. Я уже начала работать и вот сейчас чувствую, что я хорошо отдохнула. Ночью совсем не хочется спать, и cтолько впечатлений, всем надоедаю рассказами. У нас все так же. Платон вчера прислал деньги. Зимы совсем нет, снегу тоже нет, совсем весна.

227

Что же ты, моя голубка, мне ничего не напишешь? Наверное, неудача. Ну, что же делать, не горюй, отложи до весны. До свидания, моя дорогая. Пиши скорей. Всем привет. Я одно письмо прислала. Ты его должна 9-го получить. Пожалуйста, пиши скорее. Целую крепко. Мама. В Ростов еще не ездила, после получки денег. Володя <В том же конверте> Здравствуй, Лиля. Я очень доволен книгами. «Занимательной астрономии» у меня нет. Сейчас я читаю «Тома Сойера», и он мне очень нравится. Снегу у нас нету и на коньках кататься не приходится. Дуют у нас сильные ветры, и ничего не надует. Будь здорова. Целую крепко. Вова. Нина Лужная Москва, 2 мая 1936 Лилюсь, дорогая! Сейчас зашел Женя < Безбородов>, и я, конечно, была совсем сбита с толку его рассказами! Он наговорил кучу разных интересных вещей о Ривьере и в заключении строго спросил, написала ли я уже тебе. Я как раз сегодня собиралась писать, ибо совесть уже давно свирепо гложет меня. Женя потребовал. Чтобы письмо было передано через него, и я даже начала при нем писать, когда вдруг, вспомнила, что он едет в Ташкент, и возмутилась к его большому удовольствию. Лилюсь, родная, Наташа мне многое рассказала о тебе, хотя, конечно, из ее рассказов я знаю только о чисто внешней стороне твоего «житья-бытья», а ваше последнее 228

шуточное коллективное послание также мало дало мне сведений о твоей жизни как моего любимого друга, славной близкой сестрицы. Ли! Конечно, ты еще меньше знаешь обо мне, не считая того, что говорила та же Наташа, я очень хочу также «нормализовать» нашу переписку, хотя бы в виде небольших по объему, но откровенных по содержанию и частых во времени писем. Если говорить обо мне, то я переживаю весьма «полнокровные» дни: моя дружба с Димитрием перешла, как говорится, на более высокий этап, и не исключена возможность в дальнейшем длительного ее закрепления. Но об этом пока не будем говорить. Он меня очень любит, я его тоже – не правда ли вполне достаточно для маленького счастья?! Хуже то, что я себя чувствую достаточно погано, в смысле здоровья. После проклятого гриппа никак не могу придти в норму, где-то что-то осложнилось, чего не могут найти врачи. Температура упорно держится в узких пределах 37º-37.4º, не желая ни падать, ни повышаться. Сомнительно-удрученное состояние, злость на весь мир, несмотря на большое чувство, спасающее меня от полной апатии и хандры. Видно, надо скорее отдыхать, завтра пойду на комиссию. У меня на первомайские дни масса гостей – целый Ноев ковчег: Наташа, Лиза Лукьянова с Кларочкой и еще «приходящие» гости, – в общем, я с 26-го ни разу не выбрала времени побыть наедине с Димкой, и мы оба изнервничались. Знаешь, Ли! У меня целая проблема: я, вероятно, получу после отборочной комиссии путевку в санаторий, но это страшно угнетает Дмитрия. Он, конечно, хочет всемерно, чтобы я поправилась, а кроме того, он не весьма высокого мнения о нравах в санаториях, тем более что я ему рассказала вкратце обо всех моих «похождениях», связанных преимущественно с пребыванием в Домах 229

отдыха или санаториях, и он боится, должно быть, «измены», хотя прямо этого не говорит. Третье, это то, что мы хотели провести отпуск вместе. У меня прямо голова идет кругом! Люсь что ты обо всем этом думаешь? Надеюсь получить от тебя письмо, где ты напишешь побольше о себе, о своей жизни и планах. Ладно? Целую тебя крепко! Твоя Нинча. P.S. Большой привет Люде, Лоре, ее мужу, Апе и Толе, последнего мне, к большому сожалению, не удалось повидать! Нина Лужная Москва, 10 мая 1936 Родненькая моя Лю! Сегодня уезжает Наташа. И я хочу написать тебе с ней несколько слов, хотя опять лежу в постели. Ли! Я совсем расклеилась, врачи находят маленький «порочек» сердца; ужасная слабость, апатия и небольшая, но чертовски упрямая температурка. Я сама себе опротивела. С 4-го мая взяла отпуск, в счет лета, до 13/V; думала, отдохну – и пройдет, но что-то еще хуже стало. Идти же сейчас в отпуск на месяц жаль. В санаторий – я тебе уже писала, почему – не хочу. Люсь прости за хитрое письмо, но я еще воспряну, все пройдет и вернется бодрость и хорошее настроение, и тогда к чертям этот мерзкий сплин! Жду с нетерпением от тебя большого (обычного «синеоковского») письма на 10 страницах. Прости, что мало и глупо написала, очень голова болит сильно. Целую крепко свою милую сестреночку. Нинча. 230

Привет Лоре, ее мужу (имя его, увы, забыла), Люде, Толе, Апе, Володе. P.S. Женя уехал 7мая в Ташкент. Нина Лужная Москва, 16 июня 1936 Лилюсь, родная моя! Неужели ты мстишь мне за мое долгое молчание весной?! Два мои письма остались без ответа. Вижу тщетность дальнейших ожиданий без напоминания и хочу сообщить тебе «последние новости», хотя им уже многонедельный срок и их тебе, вероятно, сообщила Наташа.… Впрочем, в последнем случае ты должна была бы как-то письменно «реагнуть», ибо не страдаешь замедленными рефлексами, верно? Итак, Ли, я официальная ж е н а известного вам по рассказам Димочки (правда, в ЗАГС мы не ходили, но в нашем Институте открыли свою маленькую «тайну» и приняли соответствующие случаю поздравления и цветы). Но этого мало, Лилюсь, я надеюсь сделаться, по примеру многих женщин, так же и матерью (не улыбайся, решение принято еще до декрета и будущему «потомку» уже больше 3х месяцев!). «Ах, ах!», – воскликнет Лиля сокрушенно. – «А высокая наука, а докторская диссертация, а …». Но представь себе, я догадалась вдруг, что я не только химик, молодой ученый, но и женщина, просто, как все другие; и хочу своего ребенка, хотя бы одного, хочу, наконец, и в «тихую пристань семьи». Все это не так уж плохо, если принять во внимание, что мы очень любим друг друга, и он, честное слово, замечательный парень!

231

Ну, вот! Летом мы думаем поехать пароходом по Москва-реке, Оке, Волге, Каме и Белой и осесть на месяц в кумысном санатории под Уфой. Это – чудесное местечко, южные отроги Урала: лес, река (Белая), а к тому же очень дешево, и можно уничтожать молоко, яйца, зелень в неограниченном количестве (это тебе не Москва, где огурчик стоит 75 коп.!) В общем, Лилюсь, я пока жизнью довольна, хотя чертовски устала за зиму и не дождусь никак отпуска. Напиши мне, хотя немного о себе и о наших общих друзьях и знакомых – где они, что делают, как живут. Ну, много писать не буду, – жду весточки от тебя. Целую крепко, крепко. Твоя Нинча-Чанг. Привет Лоре с мужем, Толе, Людмиле и Апочке. Люда Дорожкина Мисхор, 18 июля 1936 Ma petitе! Ты, конечно, и не подумала ответить на мое письмо, которое я тебе написала еще в Ленинграде. Ты имей в виду, что я пробуду здесь только до 13/VIII, и если ты мне не ответишь немедленно по получении письма от меня, я рискую его не получить вовсе, и это будет кровная обида. Прежде всего, 13/VIII кончается моя путевка, и я выезжаю в Ленинград. А у меня отпуск до 25/VIII, поэтому я хотела сделать остановку в Москве, зайти к Нине <Лужной> и, может быть, – к Лизе <Сагалович>. Напиши мне, в Москве ли Нина. Удобно ли будет к ней заехать. Остановиться – в смысле площади – я, наверно, сумею у тетки Толи. В Москве мне бы хотелось увидеть Нину и Васю <муж Лизы Сaгалович>; но, может быть, их нет в Москве.

232

Кроме того, надо было бы что-нибудь купить, чулки и платье. Но у меня очень туго с деньгами. Путешествие в поезде с вагоном-рестораном – дорогое удовольствие. Получила ли ты деньги, как я тебя просила? Если да, то вышли мне непременно, иначе мне незачем заезжать в Москву. Хотя, если там нет Нины и Лизы, я все равно не заеду. Теперь о санатории. Мисхор – местечко чудесное. Санаторий наверху, в саду магнолии, кипарисы, туя и пр., скамейки, лежаки, фонтан. От моря – минут 10 ходьбы. Пляж неважный – галька и сразу от берега большие, скользкие камни, на которых не устоять, но я плаваю. Дом наш неважный, это не дворец бывших богачей, а простой выбеленный казенный дом без особенного уюта. Это не санаторий КСН в Теберде. Кормят ничего, я, в общем, особых претензий не имею, т. к. толстеть не собираюсь. Врач мне сказала, что мне не надо сбрасывать, но и не надо приобретать, а остаться такой, какая я есть. Мой рост 155см, а вес - 58 кг 200 гр. Публика сборная, – мужчины еще все кажутся мне на одно лицо, и я очень далека от флирта. Держусь особняком. И благодаря тому, что мне никто не нравится, я потеряла желание одеваться. Днем хожу в сарафане, а вечером надеваю одно из 3-х белых платьев. Маркизетовые и юбку еще не надевала, потому что под них требуются высокие каблуки, а мне жаль о песок и гальку обдирать новые туфли. Починю здесь старые прюнелевые и буду в них вечером. Никаких танцев, концертов и вечеров внутри санатория не устраивается, а на концерты ходим в курзал или в соседние санатории. Ночи темные, не видно ни зги. Один молодой человек пригласил меня вечером в курзал, но я пошла с дамами. На обратном пути он в санатории догнал меня и сказал, что на меня обижен. Так окончился 233

не начатый роман. Здесь все так флиртуют, что мне противно, и из чувства протеста у меня нет никакого желания распыляться на мелочи. Побережем себя для лучшего. Целую. Пиши. Люда. Нина Лужная Ак-Идель, 9 августа 1936 Лилюсь, родная! Не знаю, дойдет ли до тебя эта весть из сих дальних, глухих, но чудесных мест. Здесь почта идет неделями, единственное сообщение – очаровательная река Белая, с ее гористыми, заросшими лесом берегами. Эти места называют «Русской Швейцарией», и Дима, побывавший в Европейской Швейцарии, это подтверждает. Мы живем в колхозном доме отдыха «Ак-Идель»; здесь главным образом отдыхают уфимцы, но есть и ташкентцы, и ленинградцы, и москвичи. Простота нравов изумительная, напишу подробнее из Москвы, т. к. здесь невозможно достать ни конвертов, ни марок. В двадцатых числах будем в Москве, жду от тебя весточки туда. Поблагодари от меня Лору и Кадю за поздравление и пришли мне их адрес. Ну, целую крепко мою Ли! Твоя Нинча. Нина Лужная Москва, 12 октября 1936 Родненькая Лилюсь! Из письма Наташи узнала, что ты была больна, но теперь уже поправляешься, Что же это ты – неутомимая «железная наша дева» – и вдруг вздумала расклеиться. А я была в восторге оттого, что ты последняя из «стальной когорты» ростовских физкультурников держишь высоко

234

наше знамя и участвуешь в параде славного города Ленина! А я пока – увы! – не то, что прыгать, а и ходить уже могу с трудом, вернее, весьма медленно и степенно. Но представь, моя полнота (благодаря росту, вероятно) мало бросается в глаза, тем более что вся фигура у меня располнела. Вообще же я себя чувствую отлично, исключая ощущения изжоги, все усиливающегося к концу беременности. Послезавтра начинается уже мой декретный отпуск, а между 3 и 10 декабря, если все будет нормально, – жди и «племянницу» или «племянника». Знаешь, такое странное чувство, что внутри тебя кто-то живет своею особою маленькою жизнью. Радостно и страшно… Я частенько думаю с грустью, что Александра Дмитриевна работает не в Москве. Вот у нее я бы нисколько не побоялась рожать! Ну, да ничего, – сколько человек проходят это испытание благополучно, почему же обязательно у меня должно быть иначе, верно?! Лилюсь, знаешь, кого я встретила третьего дня?! Шуру Рубцова. Он уже свободен и работает на канале ВолгаМосква ответственным работником. Растолстел до неприличия, стал проще, чем держался в последнее время в Ленинграде. Страшно много работает, но мне думается, что вся эта история в окончательном итоге принесла ему пользу в смысле «перековки». Так как хорошо столкнула с жизнью, которой он сторонился раньше. Единственно печально, что заработал себе ревматизм – не может играть. Но я думаю, что в его возрасте это дело вполне излечимое. Дала ему твой адрес. Он будет в Ленинграде и хочет зайти. На всякий случай сообщу тебе и его адрес, он был так рад встретить в Москве старых знакомых… Дмитров. Гидротехническая лаборатория. Научному сотруднику А.Д. Рубцову. 235

Сейчас он на несколько дней в Москве. На прорыве по здешнему звену канала, работает уполномоченным по кладке бетона. Сегодня был у меня Шварцман Оскар (помнишь его?), он вставил наконец-то зубы и сразу помолодел на 10 лет. Тоже будет в Ленинграде после Москвы (все командировки!). А несколько дней, или вернее, недель назад я получила письмо от Сенички. Надо сказать, что я еще в самом начале нашей дружбы с Димой по возвращении из Ленинграда прекратила всякую переписку со своими друзьями – Колей и Сенькой. О прошлом я вкратце рассказала Диме; Коле написала «объяснительное» письмо, т. к. с ним отношения у нас были более дружеские, и он ответил очень хорошим прощальным письмом. Сеньке же не писала просто и все. Думала, он так поймет, но он прислал, по своему обыкновению, весьма туманное и дикое письмо. У меня нет секретов от Димы, и я ему дала прочесть, хотя нам обоим было очень неприятно, но скрыть было бы хуже. Затем я письмо уничтожила и не ответила ничего, тем более что Сенька сам написал в конце: «Если по какимлибо причинам не ответишь, я обижаться не могу»…Писать ему я не могу и не хочу. Если ты его случайно встретишь, можешь ему сказать обо мне. Что я замужем и жду ребенка. Я надеюсь, впрочем, что он и сам догадывается и не станет больше писать. Но во многом он сам виноват. Ну, целую свою маленькую Ли! Привет Люде, Лоре, Апе, Толе, Каде. Твоя Чангушка.

236

Нина Лужная Москва, 7 декабря 1936 7 часов утра. Лилюсь, дорогая! Десять часов назад родила дочку«богатыря», 9 ½ фунтов. Все прошло отлично. Я, правда, помучалась, но не кричала, только стонала. Сейчас такое блаженство, ничего не болит, и дочка уже взяла грудь (быстро!) Ждали сына, и все пророчили, но я рада одинаково! Пиши мне, передадут сюда… Надеюсь, ты передашь Люде и Лоре? Мне много писать пока трудно. Целую крепко. Нинча-мамаша. 1937 Нина Лужная Москва, 7 января 1937 Лилюсь, родная моя! Правда, с недельным опозданием, но все же поздравляю тебя c Новым годом! Желаю тебе всего самого хорошего, бодрости, веселью, физкультурного настроения и добрых, симпатичных друзей. Твоя «племянница» Татьянка (раз ты моя двоюродная сестра, то она ведь тебе «двоюродная племянница») растет не по дням, а по часам. Прибавляет теперь по 30 грамм в день и все повышает свою «сознательность». Большое удовольствие доставляет нам с Димкой купать ее по вечерам. Она так любит купаться, что прямо приятно смотреть, как она барахтается в корытце. Лилька! Было много споров и волнений прежде, чем решить, чью фамилию присвоить Танюше. Наконец Дима великодушно предложил зарегистрировать ее как «Кудрявцева-Лужная», но я решительно запротестовала, ибо она ведь может в свое время сделаться «известной 237

женщиной» в какой-нибудь области, и ей тогда придется при выходе замуж иметь тройную фамилию. А я вообще терпеть не могу этих длинных двойных фамилий. Решила уступить.… Завтра думаю идти в ЗАГС регистрировать ее – видимо, придется как «Кудрявцеву Татьяну Дмитриевну». Я еще в декретном отпуске до 10 февраля. На днях думаю начать заниматься, пока много вожусь с дочуркой, да и сама еще не совсем окрепла и отдохнула. Еще 20 декабря приехала из Шахт наша старая домработница Нюра, прожившая у нас около 9 лет. Ее еще не прописали, но обещают это устроить. Она очень честная, скромная, трудолюбивая и возится целый день, как муравей – готовит, стирает, убирает, ходит по магазинам. Я же все почти время посвящаю дочке. Урывками читаю газетку. Пишу письма. Бегаю неподалеку по делам. Дочке уже четвертая неделя. Скоро будет месяц! Я уже жду, не дождусь этого! На втором месяце она начнет держать голову и вообще ведь ребенок с каждым днем становится все интереснее и «открывает» все новые «Америки». То улыбается, то начинает следить глазенками за красным шаром, то поворачивает головенку на звук голоса. И каждый раз, когда такое «событие» случается, впервые чувствуешь радостное замирание сердца – дочка растет и «умнеет». Лилюсь! Я получила письмо от Людмилки с поздравлениями и проч. Ответила ей с радостью, ведь мы что-то совсем одно время отдалились. Рэду уже 6 лет! Вот время летит… Лилюсь! Отчего ты мне не пишешь ничего о себе, о своей личной жизни? Я сейчас вполне счастлива и довольна и дочкой и Димкой. За время моей беременности, родов и сейчас он проявил столько заботы, внимательности и любви, что мне, право же, кажется, что я этого не заслужила! И вообще я даже не смела мечтать, что 238

мне посчастливится встретить в жизни такого человека, который сочетал бы почти на 100% все требования, предъявляемые мною к другу и спутнику жизни. Увлекающийся, страстно любящий свое дело, и в то же время, очень музыкальный, интересующийся искусством, литературой… Такой же любитель природы, как и мы все. Нежный и любящий муж и отец! Ли! Ты прости, что я так разоткровенничалась, но мне вдруг захотелось поделиться с тобой своим счастьем. И потом, у меня ведь дочь! Моя, собственная, моя доченька! Это тоже такое огромное счастье для меня! Ну, родная Лилюсь! Целую тебя крепко, крепко. Пиши! Привет от Димы, папы, Тани. Твоя Нинча. Привет Апочке. Как ее сын? Люда Дорожкина Ленинград, 4 августа 1937 Дорогая моя Лиля! Прежде всего, обрати внимание на марку. Правда, хорошая? Эта марка одного из многих, желавших приобрести пай, и которому я не ответила на его слезное письмо, несмотря на приложенную марку. Я приехала только сегодня, как видишь, сразу же уселась писать тебе письмо. Ты должна мне сегодня же на него ответить, не думая о том, что ты скоро уже будешь здесь. Дело в том, что я одна в моей «прямо-таки замечательной» квартире, и мне очень скучно. Поэтому твоего письма я буду ждать с большим нетерпением и, если ты мне сразу не ответишь, я буду очень несчастлива. Я тебе не писала до сих пор, потому что собралась ехать внезапно и до последнего дня не знала точно, куда поеду: к морю или в лагерь. Анатолий, конечно, со своими 239

хлопотами забыл о моей путевке, и мне пришлось 3-го июля выехать в лагерь. Поехала я одна. Мне надо было ехать до ст. Невинномысская, а там пересесть на рабочий поезд и доехать до ст. Баталпашинск и там ждать Толю, который должен был выехать в тот же день ночью. Когда я уселась в поезд, чтобы ехать в Баталпашинск, выбрав наиболее уединенное купе, чтобы немного вздремнуть, я вдруг увидела… и кого?.. Моего любимого профессора Ковалева из ЛОВИУА с одним аспирантом. Я, правда, очень обрадовалась, что меня развлекут в моем одиночестве. Они тоже как будто были довольны. Мы доехали вместе до Баталпашинска. Они ехали туда для работы по съемке почвенной карты района. Весь день мы провели вместе: пошли купаться в Кубань (я хохотала, представляя себе, что бы сказали в ЛОВИУА, если бы им прислали нашу карточку). Подняв платье, а мои молодые люди – засучив брюки, держа в руках туфли, брели мы по зарослям кустарника, отыскивая наиболее глубокое место для купанья. После купанья пошли обедать, потом – есть мороженое. Затем я пошла с ними на вокзал брать их багаж. Оттуда зашла к ним на квартиру. Вечером они опять зашли за мной, и мы отправились гулять в местный убогий сад. Пользуясь тем, что я уже не работаю там, я в шутливой форме вспомнила все прегрешения Романа Викторовича по отношению ко мне. Все это – смеясь. Ах, как время сглаживает все. То, что раньше заставляло меня страдать и чуть не плакать от обиды, теперь мы втроем обсуждали, смеясь. Я говорила, что у Р.В. есть в характере элементы бюрократизма. Он мне сказал несколько комплементов. На другой день мы дружески расстались. Я им была очень благодарна, иначе я бы сошла с ума от скуки в этом месте, таком унылом. На другой день приехал Толя с группой альпинистов, и мы уехали в Теберду. Из Теберды на другой день я ушла 240

пешком (26 км) в лагерь, в Домбай, а Толя остался еще по делам в Теберде. С группой я познакомилась, одного из студентов я знала, это был племянник Бергмана, с которым я бродила в Сванетии. Он очень остроумный парень. Через него я познакомилась с другими. Ребята симпатичные, и мы быстро пришли в лагерь. Надо сказать, что лагерь ЛИИ мне понравился. Я должна была жить в другом лагере Добр. Спорт. О-ва <Добровольного спортивного общества> «Наука», начальником которого является тот же А.С. Кельзон, но он должен был открыться только 10-го, поэтому я три дня жила в лагере ЛИИ, а потом перебралась в «Науку», куда съехались представители ее. Наш лагерь был в 20-25 мин. ходьбы от ЛИИ, но хуже организован. Но в общем, я там прожила до 31/VII, и ничего. Там же я узнала от А.Н. Шепт (помнишь «элегантную искусствоведку»?) о смерти М.И. Аронсона. Он умер 9/VII. Последние дни он уже никого не узнавал и был в больнице, 13/VII его похоронили. О моих переживаниях, я думаю, тебе не надо писать. Ты представляешь. В Ленинграде это был, по существу, единственный мужчина, с кем я чувствовала себя легко, просто, и кто хорошо относился ко мне, по-настоящему хорошо. А этого, как видно, мне не так легко добиться. В лагере я была на правах участника массовой альпинистической школы. Ходила на скальные и снежные занятия, лазила на обзорную вершину, лазила на зачетную вершину. Теперь я – при условии сдачи теории альпинизма и норм ГТО I ступени – имею право носить значок альпиниста СССР I ст. В общем, альпинизм – вещь увлекательная, но у меня для этого недостаточно физических сил. Я устаю, когда идем в гору. Задыхаюсь, начинается сердцебиение, а некоторые, никогда не бывшие в горах, лезут себе без 241

всякой передышки. В общем, это сугубо индивидуальная вещь. В виду того, что там все была молодежь, студенты ЛГУ, в основном, я, конечно, ни с кем не флиртовала и чувствовала себя старше их. От этого порою бывало очень скучно. 31/VII я ушла из лагеря, Толя же остался и на другой - третий день должен <был> выехать в Нальчик, чтобы там лезть на вершины 4-й степени сложности (труднее только 5-я – это последняя степень). Приедет он только 1-го сентября. Правда, с его приездом в моей жизни ничего не изменится, т.к. он сразу же начнет готовиться к новому лагерю. Нет, муж – альпинист, да еще администратор, занятый организаций лагерей, – это никуда не годится. Я чувствую себя холостой. (Но только все это – между нами). Пожалуй, сейчас, если бы Аронсон был жив, я вняла бы его предложениям. В Москве, на обратном пути (у меня были очень неинтересные спутники, и я всю дорогу читала роман А. Доде «Джек»; это очень грустная повесть, я уж ревела потихоньку) я решила развлечься и отправилась к Лизе <Сагалович>. Никого не застала, но оставила записку. И вдруг, о радость, Вася явился на вокзал с коробкой шоколадных конфект. Я была очень рада. Он мне сказал сразу, что я все та же. Я очень обрадовалась этому. Мы с ним гуляли и болтали обо всем понемногу. Я была очень рада, что наша старая дружба как будто бы начинает воскресать. Лиза уехала к дочке, которая у матери Васи гостит на Украине. Вася выглядит лучше, чем в прошлом году, все так же любит стихи, музыку, живопись. Как приятно общение с таким разносторонним человеком. Кстати, ты единственная, кому он передал привет. Если ты вздумаешь к нему зайти, посылаю тебе его адрес. Это тем более приятно, что Лизы не будет. Госпитальный вал, 5, корп. 2, кв. 1 242

С Ленинградского вокзала надо ехать 32-м номером трамвая. Пересесть на Семен. на одну остановку или пройти ее пешком. Вася уверяет, что он мне писал на Толин адрес прямо в институт, но я ничего не получала. Может быть, это продолжение того, что я, по сведениям адресного стола, не проживаю в Ленинграде. Ну вот, я и в Ленинграде. Идет дождь, холодно, сыро, тоскливо. Не верится, что где-то есть юг, солнце, море, жара. Вытаскиваю сегодня вечером пальто. Завтра пойду утром в Индустриальный на экзамены (получила от <нрзб. > приглашение на совещание 3/VIII. Спасибо!!!), а затем, после них поеду к Рэдику. В общем, мне грустновато. В Ленинграде сейчас никого нет (Боба и Виктор уже уехали). Получила от Нины <Лужной> письмо. Завтра ей отвечу. Ну, прощай, пока, дорогая. Видишь, какое длинное письмо накатала. Никогда бы зимой я не нашла столько времени. Что значит – жить одной. Напиши мне обязательно. Горячий привет маме. Привет твоему мужу <это первое упоминание в Лилиной переписке о её замужестве> и Володе. Люда. <Письмо адресовано в Новочеркасск. Адрес отправителя: Ленинград, 21. Дорога в Сосновку, 1/3, кв. 73> Люда Дорожкина Ленинград, 29 августа 1937 Дорогая Лиля! Сердечно поздравляю с днем рождения. Прости, что с запозданием. Вчера пошла тебе давать телеграмму, но в 243

М<ельничьм> Ручье почта была закрыта, поэтому мы с Рэдом купили на эти деньги арбуз и съели за твое здоровье. Я ждала, что ты приедешь. Сегодня думала приехать к тебе домой с поздравлением. Но, увы, вчера заболела Катя <домработница> – малярия, и я сегодня приехала в Ленинград за хиной и сразу же еду обратно, т.к. нельзя оставлять Рэдика одного. Лиля, приезжай ко мне 30-го с Андреем. Буду вас ждать. Еще раз поздравляю. Крепко целую. Желаю счастья. Люда.

244

СОДЕРЖАНИЕ Стр. Н.А. ФРАНЦКЕВИЧ. СЕМЬЯ И «НАШКОМ» ……………. ДЕТСКАЯ ПОЧТА. 1918-1921 гг. …………………………

2 8

«ВАСИЛЬКИ». 1920 г. ………………………………………… 18 1921-1929 гг. …………………………………………………….. 24 ТОС. 1927-1928 гг. ……………………………………………. 31 ЛИЛЯ. 1928-1937 1928 г. ………………………………………………………… 38 1929 г. ……………………………………………………….. 78 1930 г. ..……………………………………………………… 99 1931 г. ..……………………………………………………… 129 1932 г. ………………………………………………………… 162 1933 г. ……………………………………………………….. 174 1934 г. ………………………………………………………. 184 1935 г. ………………………………………………………. 202 1936 г. ………………………………………………………. 224 1937 г. …………………………………….………………… 237

245