Содержание Йемен: путешествие дилетанток. Предисловие Глава 1.Страна, в которую я не могла попасть. Глава 2. Египтянин и снег Глава 3. Первый день. Сана. Глава 4. Вади Дахр Глава 5. В Тулу, но без самовара Глава 6. Манаха. Глава 7. Я иду в горы Глава 8. Ходейда. В гостях у Мухаммеда. Глава 9. Ибб Глава 10. Снова Таиз Глава 11. Аден Глава 12. Мой первый арест Глава 13. Из Аль-Мукаллы в Хадрамаут Глава 14. Шибам. Глава 15. Тарим и Инат Глава 16. Оазис Гаял Умар. Глава 17. Прощание.
Йемен: путешествие дилетанток. Я посвящаю эту книгу моим друзьям - Карине и Славе Железновым, а также их дочери Кристине, и благодарю эту замечательную семью за теплоту и поддержку, благодаря которым я смогла узнать и полюбить одну из самых удивительных стран Востока.
Предисловие Когда меня спрашивают: "Кто вы по профессии?" я пугаюсь и мучительно думаю, что ответить. У меня вышло несколько рассказов, в том числе - фантастических. На одном из сайтов, посвященных русской фантастике, я названа писательницей, что является некоторым преувеличением. По образованию я искусствовед. Но так уж получилось, что мой вклад в искусство свелся к работе администратора в одном из многочисленных околокультурных учреждений. Аспирантуру я бросала трижды. Я долгое время работала журналистом, написала, должно быть, несколько тысяч статей, и мое перо называют "бойким". Но я не сделала ни одной публикации, которой действительно могла бы гордиться. У меня было три персональных фотографических выставки, за которые мне теперь мучительно стыдно. Я так и не смогла освоить в совершенстве ни один иностранный язык. Я отправляюсь наугад в страну, о которой почти ничего не знаю, с путеводителем на английском языке, который я практически не понимаю, и с незнакомой девушкой, за плечами которой более сорока стран. Она тоже ничего не знает о Йемене. Но обе мы ведем путевые дневники, и, когда после утомительного дня хочется лечь и заснуть, подгоняем друг друга: "Не засыпай. Пиши". И мы старательно фиксируем все, что видели – вдруг наши записи однажды кому-нибудь пригодятся. Быть может, дилетанты тоже для чегото нужны, - например, наш взгляд на незнакомую страну можно назвать свежим и не отягченным предрассудками. К тому же, если кто-то считает меня писательницей - надо же мне, в конце концов, напечатать хотя бы одну книгу. Анна Баскакова
Глава 1.Страна, в которую я не могла попасть. Профессиональные путешественники смело могут пропустить эту главу, ибо она написано исключительно ради удовольствия перемыть косточки ближнему Ни в одну страну я не собиралась так долго и трудно, как в Йемен. Все началось с того, что мой знакомый, - профессиональный путешественник и фотограф, который меня в Йемен и позвал, сообщил, что не успевает оформить паспорт. И что он передумал - следующий его маршрут будет пролегать не по Йемену, а по Китаю. А мне уже чудились старинные городские ворота в Сане, глиняные небоскребы в Хадрамауте и силуэты верблюдов на фоне пустыни. Уже не давало покоя загадочное слово "Мареб". Уже виделась серия черно-белых фотографий городов, которые так и остались средневековыми. И я решила ехать в Йемен, найдя какого-нибудь другого спутника. Все знакомые, разумеется, хором отговаривали от этой затеи. В моих ушах уже звучал целый разноголосый хор: - У тебя же сын! - Нельзя туда ехать, ни слова не говоря по-арабски! - Мусульмане женщину не считают за человека! - В любом йеменском городе тебя закидают камнями! - В Йемене всех берут в заложники! Одна дама изрекала таинственное "Ты даже сама не представляешь, что там может случиться". Другая поведала, что, если йеменскому мужчине нравится женщина, он просто осыпает ее лепестками жасмина. С этого момента дама считается его собственностью. Как йеменец поступает в том случае, если влюбляется, скажем, зимой, когда жасмин не цветет, осталось для меня загадкой. Если я говорила, что заложников в Йемене берут очень редко и никогда не обижают, а все встречавшиеся мне в жизни мусульмане крайне рыцарственно относились к женщинам, собеседники не верили. Во время одной из таких бесед я сказала: - Чего вы опасаетесь? На Востоке меня сочтут старухой. Им неинтересна женщина, которой уже исполнилось 25. - А вот и нет, - заявила одна из собеседниц, - к моей маме приставал йеменский студент. И когда она сказала, что ей 50 лет, студент заявил, что русские женщины и в 60 лет красавицы".
Но всех превзошла моя знакомая, которой кто-то рассказал, будто йеменцы устраивают целые охотничьи экспедиции, целенаправленно отлавливая белых женщин. - Милая, в моем возрасте мне придется йеменским мужчинам приплачивать, чтобы они меня ловили! – засмеялась я. - Ты не поняла. Они сажают белую женщину в яму, откармливают и съедают, когда она становится достаточно упитанной... Не вняв рассказам о мусульманах-каннибалах, я начала собираться в дорогу. Тут же у меня заболел зуб, щека распухла и стала напоминать теннисный мяч. В таком состоянии ехать было нельзя, и целый месяц я лечила проклятый зуб. Наконец я решила ехать за билетами. На время своего отсутствия я собиралась оставить сына-пятиклассника на попечение моей мамы. Но мама неожиданно заявила, что сначала она съездит в Таиланд, а уж потом я могу отправляться в Йемен. Три недели мама каталась на слонах, посещала водопады и брала сеансы тайского массажа. Вечерами я сидела в своей комнате, с тоской глядя на висевшую на стене карту Йемена, и собирала информацию через интернет. Увы, информации было немного. Мало кто из россиян решался ехать в страну, не рекомендованную ООН для посещения туристами, а из тех, кто решался, далеко не все делились впечатлениями. Бэкпекер Сергей Лекай благополучно проехал Йемен автостопом, он охотно поделился со мной своими впечатлениями и дал несколько ценных советов. Еще один автостопщик – Игорь Асадчий (на форумах путешественников он выступает под именем Strelok) умудрился не только проехать страну автостопом, но и попасть без разрешения в самую опасную ее часть, - Мареб. Правда, в Маребе он был арестован и едва не попал в тюрьму. Отпустили Стрелка только после того, как он пригрозил, что в тюрьме перережет себе вены. Впрочем, Стрелок оставался под конвоем до тех пор, пока он не сел в самолет. Экстравагантная дама, посетившая страну несколько лет назад, клялась, что Йемен ужасен - при одном ее виде таксисты начинали заниматься онанизмом, а какие-то ужасные люди похитили начатую бутылку минеральной воды, стоило лишь на секундочку отвернуться. Все путешественники рассказывали, что йеменцы обожают фотографироваться, и хором жаловались на отвратительную местную кухню, состоящую исключительно из курицы с рисом. Больше всего информации содержалось в Живом журнале, который ведет живущая в столице Йемена русская женщина Карина Железнова. Карина работала библиотекарем в одной из школ Саны, ее муж Слава – анестезиологом в госпитале. В отличие от многих наших соотечественников, живущих за рубежом, Карина и ее муж, русский врач Слава, очень интересовались историей и обычаями той страны, где им пришлось жить и работать. Едва ли не каждые выходные эти неутомимые люди отправлялись в поездки по Йемену. Они читали литературу по истории Йемена, изучали народные обычаи, фотографировали народные костюмы и архитектуру. Карина умудрилась сделать из своего журнала практически ежедневное издание, посвященное жизни и обычаям Йемена, с прекрасными фотографиями и очень интересными текстами.
Остальная информация по стране оказалась скудной и противоречивой, рассказы немногих путешественников изобиловали географическими ошибками и чудовищными советами: "Носите чадру – тогда вас примут за свою и не обидят", "Не вылезайте из столицы – там очень интересно, а главное, безопасно". Хотя мое намерение посетить Йемен только укреплялось по мере того, как я собирала сведения о стране, одной лететь не хотелось категорически. Я не путешествовала самостоятельно два года и утратила необходимые навыки. Отчаявшись найти попутчика среди своих знакомых, я стала искать его через форумы путешественников. Один из претендентов – прекрасно воспитанный юноша 24 лет от роду, меломан и романтик, мечтавший понырять на Сокотре, нашел меня сам. Я предложила для начала познакомиться. Приехав в гости, юноша по достоинству оценил мою коллекцию грампластинок, продемонстрировав недюжинные познания в музыке. Наконец зашла речь о путешествии. Я сразу предупредила парня, что не пользуюсь услугами турфирм. - Я тоже, - сказал он. – Никаких гидов и экскурсий. Еще я мечтаю совершить путешествие по египетским оазисам, но это – в следующий раз! Я совсем было обрадовалась, - с мужчиной-спутником мне будет спокойнее в арабской стране, да и путешественник он явно самостоятельный. И вдруг юноша спросил: - А что лучше взять в Йемен - ноутбучный рюкзак или чемодан на колесиках? Понимаешь, в ноутбучном рюкзаке ласты не помещаются. "С тем же успехом он мог бы спросить, пригодится ли в Йемене хрустальная люстра или фритюрница" – подумала я, представляя, как юноша лезет в горы, катя за собой чемодан. Но затем я подумала, что надо же когда-то человеку начинать, - может быть, со временем станет неплохим путешественником. И мы стали готовиться. Купили билеты, списались с Кариной. Визу мы получать не стали – все уверяли меня, что в Йемене визу ставят прямо в аэропорту, поэтому получать ее в России нет смысла. Но за два дня до отъезда я на всякий случай позвонила в русское посольство в Сане. "Визу? Здесь, в аэропорту?" – заверещал голос в трубке, напомнив мне советские времена и фразу: "Вас тут не стояло". Словно прочитав мои мысли, голос на том конце прокричал: "Здесь вам не Турция!". И в трубке раздались короткие гудки. Получить визу в России мы уже не успевали. Напуганный юноша заявил мне, что в такой ситуации дикарем он в Йемен не поедет. - Я навел справки по дипломатическим каналам, через своего дядю, и узнал, что визу действительно могут не дать. Я был в Египте и потому знаю, что такое восточная бюрократия. Так что я куплю тур и тебе предлагаю сделать то же самое. Я от покупки тура отказалась категорически и предложила парню подумать до утра. Утром молодой человек не перезвонил. Тем временем я вспомнила о незнакомой мне девушке по имени Наташа, которая писала на форуме путешественников, что собирается ехать в Йемен
две недели спустя. Я почитала ее сайт и обнаружила, что у нас совершенно одинаковые интересы и похожие взгляды на жизнь. Что Наташа объехала кучу стран – в том числе и в одиночку, и мечтает о кругосветке, как и я. Я позвонила Наташе и закричала: - Наташа, это я, Анна, мы общались на форуме, поехали в Йемен! Поверьте на слово – мы очень похожи внутренне! - Отлично, поедем, – спокойно сказала Наташа. У меня отлегло от сердца. - Вы знаете, Наташа, - продолжила я беседу, - тут со мной один парень собирался, 24 лет от роду, но он передумал. - Он и со мной собирался. И тоже передумал, хотя мы уже забронировали билеты, так что я собираюсь в отпуск в Иорданию. Но если Вы не передумаете, я поеду с Вами в Йемен, – так же спокойно ответила Наташа. - Погодите, это точно тот самый? С чемоданом на колесиках, в котором не помещаются ласты? – воскликнула я. - Тот самый, - сказала Наташа и, подумав, добавила: - Кстати, у меня тоже чемодан на колесиках. С юношей мне лететь расхотелось, но оставалось легкое сомнение – вдруг он все-таки перезвонит? На всякий случай я отыскала туроператора, который занимался Йеменом. В течение получаса я выслушивала описание различных опасностей, ожидающих путешественника в Йемене. Рассказывал сотрудник турфирмы настолько красноречиво, что я почувствовала невольное к нему уважение. Наконец я устала. - Вы знаете, - прервала я туроператора, - я интересуюсь турами не для себя, ибо я из тех ненормальных, которые путешествуют сами, держа путеводитель под мышкой. - Вот и не советую. Один такой въехал в Йемен с путеводителем под мышкой и пропал бесследно. По крайней мере, я о нем больше ничего не слышал. Тем же вечером я попыталась узнать через Интернет, о ком шла речь. Оказалось, что речь шла о вышеупомянутом Стрелке, который позабыл сообщить московским знакомым, что вернулся. В середине дня мой предполагаемый попутчик неожиданно проявился. - Все, я решил. Давай попробуем лететь сами, без визы, - гордо сказал он. Услышав, что теперь раздумала я, парень был в шоке. Я дала ему телефон туроператора. Мой несостоявшийся попутчик не позвонил туроператору и, судя по всему, так никуда и не
полетел. Легкие угрызения совести мучают меня до сих пор – отчасти из-за меня юноша не увидел страну, которую я теперь считаю едва ли не самой прекрасной в мире. Назавтра мы встретились с Наташей. Она оказалась красивой блондинкой, сдержанной и немногословной, и произвела на меня самое приятное впечатление. Наташа так и не отменила свою бронь, что весьма нам пригодилось, - в офисе "Египетских авиалиний" билет ее спутника без всяких проблем переписали на меня. Билеты в Йемен и обратно, с пересадкой в Каире, стоили 16,5 тысяч. Таким образом, путешествие вновь откладывалось, на этот раз совсем ненадолго, - на две недели. Я была даже рада этой отсрочке, размышляя, что теперь можно, не торопясь, докупить недостающее снаряжение, найти на оптовом складе недорогую черно-белую пленку и уладить еще кое-какие дела. Всем этим планам тоже не суждено было сбыться. Вернувшись домой с билетами, я неожиданно почувствовала себя плохо. К вечеру я лежала в постели с высокой температурой, - начался грипп. Все оставшееся время до поездки я провалялась в постели. Как раз перед вылетом грипп наконец оставил меня в покое. В родной Ассоциации искусствоведов, куда я пришла с просьбой дать мне рекомендательное письмо, на меня глядели, как на сумасшедшую. В тот день в новостях передали, что в Йемене началась война с мятежными северными провинциями. У меня беспрерывно звонил телефон: "В Йемене бомбардировки, отмени путешествие". Родственники и друзья говорили, что лететь в Йемен – само по себе безумие, отправляться туда с практически незнакомым человеком, - безумие вдвойне. А если учесть, что моя спутница – высокая и красивая блондинка, которую арабы наверняка захотят похитить, а заодно прихватят и меня - всем понятно, что я окончательно сошла с ума. Забегая вперед, замечу, что родственники и друзья оказались неправы. Бомбардировок не было, Йемен оказался одной из самых дивных стран, какие мне довелось посетить, а в лице Наташи я приобрела лучшую спутницу из всех, которых только можно себе представить. Наташа стала моим надежным и близким другом. В день отъезда казалось, что судьба вновь не позволяет мне лететь в Йемен. Была середина февраля, в Москве обещали буран, синоптики просили водителей воздержаться от поездок. Я едва успела в аэропорт к назначенному времени – из-за сильного снегопада на дороге начинали образовываться пробки. С двумя гигантскими рюкзаками – в одном лежали вещи, в другом аппаратура, я доковыляла до зала вылета "Домодедово". Вскоре появилась Наташа – высокая, стройная, действительно с крохотным чемоданчиком на колесиках, в гламурной розовой курточке. Через плечо у нее висел маленький рюкзак нежно-голубого цвета, Наташа явно не привыкла обременять себя лишним багажом. Под удивленным взглядом таможенницы я с наслаждением сорвала с себя старую теплую куртку и с наслаждением выкинула в урну. "Лечу туда, где нет снега, а когда вернусь – здесь его уже не будет" – объяснила я. Таможенница завистливо вздохнула. Я все-таки летела в Йемен.
Глава 2. Египтянин и снег Несмотря на то, что рейс "Москва-Каир" задержался на несколько часов на летном поле бушевала самая настоящая вьюга, что и мы уже поняли, что опаздываем на пересадку в Каире, Наташа сохраняла полное спокойствие. Пока я беспечно болтала по мобильнику и попивала кофеек по-ирландски в местном баре, Наташа сходила на разведку. И выяснила, что причина задержки – пилот-египтянин, у которого при виде снега началась истерика. Дело в том, что прежде он снега никогда не видел. То есть сначала пилот умилился и очень обрадовался, даже попросил принести снег в кабину, долго нюхал, прикладывал к лицу и пробовал на вкус. Но когда понял, что среди всего этого, - да, среди вот этого снежного безумия, - ему придется взлетать, египтянин наотрез отказался. И пока мы сидели в зале ожидания, пилота успокаивал весь экипаж. Попивая кофе, я глядела, как за огромными окнами "Домодедово" сгущается синяя тьма на летном поле. И удивлялась тому, что, как и Наташа, совершенно не волнуюсь. Едва начался отпуск, - чувство времени переключилось с европейского на восточное. Наконец мы сели в самолет, успев рассмотреть сидевшего в кабине красавца, страдавшего редким в наших широтах заболеванием - снегобоязнью. Салон оказался полупустым. Мы разговорились с соседом, летевшим в Африку, - парень оказался приятелем того самого туроператора, который возит народ в Йемен. Впрочем, я давно уже перестала удивляться тому, как тесен мир. И быстро заснула. А когда проснулась – мне показалось, будто самолет катится по черному полю, на котором повсюду – замерзшие ручейки, сверкающие в лунном свете, как гигантские бриллиантовые ожерелья.Только потом до меня дошло, что мы летим над Египтом. И то, что я приняла за ручейки – ярко освещенные города. В Египте оказалось, что самолет нас все-таки ждал. С воплем: "Sana?" в самолет ворвался пожилой джентльмен, вытащил нас наружу и буквально втолкнул в автобус, который вез к другому самолету. Билеты оформили прямо в автобусе. И мы снова летели в Йемен. …В Йемене была ночь. Крохотное здание аэропорта в Сане, было украшено узором, изображавшим розовых и голубых павлинов. Вокруг электрических ламп летали гигантские насекомые. Никто не обращал на нас никакого внимания. - Наташа, давай наденем платки! – сказала я, - вдруг нам без них визу не дадут? И я нацепила гигантский ярко-красный индийский платок, в котором при желании можно было поместиться целиком. - Ладно, - сказала Наташа и повязала голову какой-то полупрозрачной радужной тряпочкой размером чуть больше носового платка. Теперь, проявив уважение к местным традициям, мы принялись заполнять документы. В графе "Место пребывания" мы на всякий случай указали самую крутую местную гостиницу – "Арабиа Феликс". То ли наши платки, то ли "Арабиа Феликс" сыграли положительную роль, но, скорее всего, нам просто повезло. Йеменец в окошечке без всяких проблем шлепнул нам
вожделенную визу – очень красивую, с узорами, - и пожелал счастливо провести время. За визу с нас взяли по 30 долларов, хотя со всех предыдущих путешественников брали по 65. - Почему с нас взяли так мало? – недоумевала Наташа. - Ну, мы же в мусульманской стране. Может быть, женщины считаются тут существами второго сорта, поэтому визы для них дешевле? – размышляла я вслух. – Или мы просто таможеннику понравились? Впоследствии оказалось, все гораздо банальнее: незадолго до нашего приезда Йемен понизил стоимость въездной визы. Едва мы вышли за пределы аэропорта, как оказалось, что нас встречают, что стало для нас приятным сюрпризом. Карина и Слава попросили своего друга Дениса встретить нас и отвезти в гостиницу. Денис предложил поехать в недорогую гостиницу, где жил он сам, и мы охотно согласились. Такси оказалось по местной моде выстлано шкурами (как выяснилось позже, искусственными). По дороге я смутно видела пальмы и красивые дома. Мы вошли в крохотную дверь, через которую я с некоторым трудом протащила свои рюкзаки, и поднялись на несколько пролетов по узкой лестнице. В номере были кровать, телевизор и тумбочка, на полу лежал матрац. Душ напоминал те, которые во времена советского детства я видела в пионерлагере –металлическая "лейка" наверху и дыра в полу, в которую должна была сливаться вода. Унитаз не работал. Белье было покрыто грязными пятнами. Портье, которого мы зазвали в номер, долго не мог понять, чего мы от него хотим, пока мы не ткнули пальцем в грязную простыню. Простыню поменяли. Когда мы попросили еще и вторую, портье знаками показал, что простыня в гостинице оставалась всего одна. Но право же, какие мелочи. Бесконечные сутки наконец завершились. Засыпая, я чувствовала бесконечное счастье. Йемен. Я в Йемене.
Глава 3. Первый день. Сана. Утром нас разбудил призыв муэдзина. Глаза мои тут же наткнулись на висевшее на стене бумажное изображение Каабы. Такие картинки вешают для правоверных мусульман, чтобы они знали, куда поворачиваться для молитвы. Решив, что с улицы я видна только до пояса, я вышла покурить на балкон в трусах и в рубашке и увидела внизу громадную площадь, на которой кипела жизнь. Вскоре я обнаружила еще одну интересную вещь: балкон был общим для двух номеров. Через окно соседнего номера куча арабских мужчин разного возраста с большим интересом взирала на то, как я курю, стоя в нижнем белье. Впрочем, вели они себя очень тихо, активных действий не предпринимали и не пытались осыпать меня жасмином либо посадить в яму для последующего откармливания. На всякий случай я тихо ретировалась с балкона. Мы быстро собрались и вышли на улицу. Йемен мгновенно обрушился на наши органы чувств – криками, острыми запахами пряностей и кофейной шелухи, непривычными красками. Казалось, что весь город Сана либо шел куда-то, либо торговал чем попало. Ассортимент этого гигантского "универмага" включал в себя все, что угодно – от запасных рожков к автомату до специальных кресел для свадебной церемонии. Ошалев от увиденного, мы не знали, на что в первую очередь смотреть – на дома, походившие больше всего на гигантские пряники, или на людей. Женщины были с головы до ног одеты в черное и носили чадру. Впрочем, некоторые жительницы Саны оставляли небольшую часть лица незакрытой. Такой наряд выгодно подчеркивал красоту глаз. Другие женщины и глаза прикрывали полупрозрачной черной тканью, более того, - многие, не желая показывать миру даже свои руки, носили черные перчатки. Тонкие, стройные и гибкие, йеменки в этой странной на наш взгляд одежде выглядели таинственными и привлекательными и походили на колдуний из восточной сказки. Все без исключения мужчины носили европейскую рубашку и пиджак. Но вместо привычных нашему взору штанов на них красовались разноцветные юбки. Позже мы узнали, что йеменские юбки называются "фута" и что по узору на футе можно определить, к какому клану относится их владелец. За пояс у каждого мужчины был заткнут большой изогнутый кинжал-джамбия в ножнах, обмотанных зеленым шнуром либо украшенными сканью. Многие использовали свои кинжалы как крючки, вешая на них различные полезные вещи – мобильные телефоны, пакеты с популярным местным наркотиком – "катом", который полагается разжевать и посасывать, засунув за щеку, и многое другое. Поражало количество мужчин с огнестрельным оружием. Но уже через несколько часов мы привыкли и перестали обращать внимание и на "Калашниковы", и на различные образцы старинных ружей, болтавшиеся за спинами. Однако пора было познакомиться с местной кухней. Мы долго искали подходящую забегаловку, дабы попробовать пресловутую "курицу с рисом", на которую жаловались все путешественники. В каменных закоулках Старого города было очень много кошек. Очень много наглых и приставучих детей. Очень много мамаш. Очень много задумчивых мужчин с
кинжалами. Но ни одной забегаловки вокруг не наблюдалось. Мы принялись расспрашивать прохожих. По-английски. Вскоре к нам прибился юноша из той породы людей, которую путешественники обычно называют "хелпер". Хелперы навязчиво предлагают туристам свою помощь, а затем либо приводят их в магазины, с которого получают проценты за каждого доставленного клиента, либо просто требуют денег за оказанные услуги. Но мы были так расслаблены, так очарованы городом, что не сразу поняли, с кем имеем дело. Хелпер знал по-английски всего несколько слов, поэтому мы понимали друг друга очень плохо. Услышав слово "Restaurant", он отвел нас в какую-то гостиницу, предложив подняться наверх. Предположив, что незнакомец ведет нас в гостиничный ресторан, мы пошли следом. После долгого и утомительного подъема мы оказались на крыше гостиницы, откуда открывался очень красивый вид на Старый город с его удивительной пряничной архитектурой. Дома действительно походили на пряники, расписанные сахарной глазурью. А с чем еще сравнить здание из ярко-красного кирпича, украшенное резным алебастром? Над каждым окном красовалось узорчатое алебастровое полукружие – позже мы узнали, что эта деталь архитектуры называется "камария", то есть "окно Луны". Увы, я так и не поняла, - то ли таким образом нам поэтично дают понять, что сквозь узор из алебастра по ночам заглядывает Луна, то ли просто полукружие ассоциируется с половинкой луны. А во многих зданиях были еще и удивительные витражи, в которых вместо привычных нам свинцовых переплетов были алебастровые перемычки. Пока я, с некоторым трудом просунув верхнюю часть тела в узенькое окно, фотографировала город, - для чего-то террасу окружили странным кирпичным ограждением, смутно напоминавшим кремлевскую стену, нам принесли кофе. Кофе, увы, оказался растворимым. Более того – он имел вкус жженой бумаги. Нечто подобное можно попробовать в Москве в вокзальном буфете. Или дома – если попытаться соорудить кофе из пакетика, в который добавлены "Сухие натуральные сливки". Короче говоря, пить этот кофе нам оказалось не под силу. Категорически отказавшись платить за кофе хелпера, мы отправились искать что-нибудь более интересное. И нашли на автовокзале. Это было двухэтажное кафе, где нам сразу отвели весь антресольный этаж – женский (он же семейный) зал. В зале мы были в полном одиночестве и в ожидании официанта во все глаза глядели вокруг. Снизу, прямо в зале кафе, вовсю шла торговля копченой рыбой. Смуглые мужчины ели руками из тарелок, пользуясь вместо ложек лепешками. Вверху, над нами, был бело-голубой потолок из резного алебастра. За такой потолок любой новый русский продал бы душу – так хороша был причудливая резьба (или литье – не знаю точно). Но чья-то безжалостная рука прорубила в потолке множество отверстий –из них торчали ржавые трубы и проводка. Провода шли на улицу и там, под открытым небом, заканчивались эффектным "жучком", с которого свисали обрывки изоленты. Мы сидели за обшарпанным голубым столом, на котором стоял голубой термос с водой. Но пить воду из термоса мы так и не решились. Еще в зале был телевизор, огромное искусственное растение с красными цветами и много всего другого. В общем, было красиво – разноголосая сумятица создавала какой-то свой, неповторимый колорит.
Когда появился официант, мы попытались поговорить с ним по-английски. Усатый официант улыбался и всячески показывал, как он нам рад, но было ясно, что он ничего не понимает. Тогда я спустилась вместе с ним на кухню и стала тыкать пальцем в разные блюда. Но в лотках лежали сплошные овощные рагу. Никаких следов риса или курицы. Тут меня осенило. Я достала блокнот и стала рисовать пиктограммы – рыбку, курицу, чашку, ложку. Официант был в восторге. Нам быстро принесли на металлических тарелках – вроде тех, с которых в России едят солдаты, - кучу еды. Вкуснейшую рыбу, запеченную на углях, огромный хлеб вроде лаваша, кучу овощных рагу, соус из помидоров с чесноком, окрашенный шафраном рис, какую-то запеканку и странную зеленую массу. Принесли стаканы и минералку. Не было только тарелок, ложек и вилок. Я принялась рисовать недостающие детали сервировки. Официант с интересом следил за нами, явно восхищаясь моими художественными талантами. Мгновенно появилась одна тарелка и одна ложка. Пришлось, тыкая пальцами и мыча, показывать, что нужен второй комплект. Вилок в ресторане не оказалось, и мы приступили к еде. Сказать, что йеменская еда была потрясающей – значит, ничего не сказать. Мы умяли практически все, что нам принесли, кроме странной зеленой массы – обеим показалось, что у нее табачный привкус. Трапеза обошлась нам всего в 500 реалов. - Кто посмел написать, что в этой стране ничего нет, кроме курицы и риса? – мычала я с набитым ртом, подлизывая свежайшим хлебом последнее, что оставалось на столе томатно-чесночную смесь (йеменский соус, который мне перед поездкой советовали не пробовать во избежание проблем с желудком). - Они были в какой-то другой стране, - сказала Наташа, солнечно улыбаясь и откидываясь на спинку стула. Я начинала подозревать, что мои тайные планы - скинуть вес во время путешествия, пали прахом. После завтрака, который у нас плавно перешел в обед, мы еще немного погуляли по городу. Видимо, как раз окончились школьные занятия. Маленькие школьницы, одетые в зеленое, с книгами под мышкой, шли домой. По молодости лет они еще не носили чадры. И мне захотелось их сфотографировать. Тут выяснилось неожиданное: юные йеменки обладали удивительной реакцией. Стоило мне вскинуть камеру, как девочки мгновенно отворачивались и разбегались в стороны. С такой же скоростью отворачивались от объектива старухи, гулявшие по улицам в цветных платках размером с хорошую скатерть. "Почему нельзя фотографировать женщин – они же в чадрах?", - недоумевала я. Разгадку я узнала уже в Москве. Оказывается, среди йеменцев ходит легенда, будто с помощью компьютера с фотографии можно убрать чадру. Ну, сами понимаете – какой приличной женщине захочется, чтобы ее видели без чадры, а может быть, и вовсе без одежды? И вспомнила я, что во времена моего детства упорно ходила легенда о некой "красной пленке". Якобы, если зарядить ее в фотоаппарат, можно было увидеть на снимках совершенно голых людей.
Наконец мы добрались до гостиницы и рухнули на постели. Но тут пришел шофер, который давеча вез нас в гостиницу, и потребовал денег. Сумма, которую он называл, показалась нам явно завышенной. Наташа принялась торговаться и снизила ее до 2000 реалов. В полдень в нашу гостиницу пришли Карина и Слава. Карина немножко поахала по поводу того, в какой "чудовищной" гостинице мы живем (если честно, нам гостиница вполне нравилась). Потом они сели на табуретки и, не теряя времени, стали вместе с нами разрабатывать наш будущий маршрут. И произошло невероятное: мы мгновенно подружились. Поэты любят описывать мгновенно возникшую любовь. Но, оказывается, дружба тоже может возникать мгновенно. И часа через два мы общались так, словно дружили всю предшествующую жизнь. Карина заботливо рассказывала нам о том, чего не следует делать в Йемене. "Смотрите, не ешьте в дешевых забегаловках салат – можете заболеть тифом. Не пейте воду из канистр. Не вздумайте подмигивать. Подмигивание здесь считается приглашением к сексу. Если вам ктонибудь подмигнет, а вы подмигнете в ответ – значит, вы согласны. Будете кого-нибудь подзывать – опустите руку ладонью вниз, а не вверх, как у нас, иначе не поймут…" Посмотрев визы в наших паспортах, Карина сказала, что на них не хватает треугольной печати, поэтому через несколько дней нам придется отметиться в туристической полиции. Вскоре новые друзья уже везли нас в своей машине – помочь нам приобрести местную симкарту, чтобы мы могли недорого связываться с ними из любой точки страны. Договор решили оформлять на Наташу. Заключение договора оказалось делом серьезным и заняло довольно много времени. - Ну хорошо, - с несчастным видом сказала Наташа, пытаясь оттереть влажной салфеткой совершенно черные руки, - предположим, что они не доверяют мне настолько, что взяли отпечатки пальцев. – Но зачем им нужно знать, как звали моего дедушку? - Здесь очень многих людей зовут совершенно одинаково, и если не прибавить к имени и фамилии имена родителей и дедушек, можно вообще не понять, о ком идет речь, объяснили Карина и Слава. Когда наступил вечер, ребята отправились домой, высадив нас у Старых ворот Саны. Старые ворота я видела когда-то в черно-белом кинофильме, снятом не то в Англии, не то во Франции. Надо сказать, что с тех пор ворота не изменились. Когда мы поднялись на стену Старого города (куда, собственно, и ведут ворота) уже темнело. Я немедленно решила заняться ночной фотосъемкой и немного повозилась с камерой. Ну не то чтобы совсем немного… часа или полтора, я думаю, не больше. Наташина реакция меня поразила. Вместо того, чтобы, как всякий нормальный человек, начать на меня ругаться и требовать, чтобы мы немедленно шли дальше, Наташа преспокойно достала блокнот и стала делать записи в путевом дневнике. Я усадила Наташу так, чтобы позади был виден город и чтобы прожектор, подсвечивающий ворота, светил сквозь волосы, и сняла ее портрет со штатива, на длинной выдержке. Когда окончательно стемнело, мы пошли в гостиницу пешком. По пути мы забрели в первую попавшуюся забегаловку, твердо решив наконец попробовать курицу и рис.
Нам, как почетным гостям, постелили скатерть – на этот раз ее роль играл разорванный пакет. "Чикен энд райс"- объяснили мы официанту, немного говорившему по-английски. Тот заулыбался и вскоре притащил жареную на углях рыбу и салат. Но мы не расстроились, тем более, что рыба была очень вкусная. В темноте мы пробирались домой по тротуарам, сплошь заполненным сидящими людьми. Все они торговали – полотенцами, часами, мобильными телефонами, перочинными ножами, брючными ремнями, печеной кукурузой, зеркалами. Мое внимание привлек женский манекен, на котором красовался эротический корсажик ярко-алого цвета, отороченный искусственным мехом и снабженный хвостиком. "И это они носят под темными одеждами?" – удивились мы. Приглядевшись к дамам, мы заметили, что у многих дам из-под темных одежд видны концы джинсов. И что некоторые мужчины под традиционную юбку надевают обыкновенные штаны. Когда мы наконец доплелись до гостиницы и улеглись в постели, Наташа неожиданно порадовала меня еще раз. Оказалось, что мы с ней имеем одинаковую привычку - перед тем, как заснуть, долго и упорно писать путевые дневники. Закончив дневник, я отсмотрела свою съемку. Оказалось, что тот кадр, где Наташа позирует на стене Старого города, получился весьма забавным. Пока Наташа сидела неподвижно, подул ветер и принялся играть с прядями ее волос. Шевелящиеся и подсвеченные прожектором волосы образовали вокруг девичьего лица нимб. Вообще-то этот кадр верно отражал ситуацию. Путешествовать с безумным фотографом и не ругаться может только святая.
Глава 4. Вади Дахр Утром следующего дня мы уже привычно отправились в шоферскую забегаловку, где вновь спросили курицу и рис. Стоит ли говорить, что в забегаловке оказалась масса разнообразных вкусностей – все, что угодно, кроме курицы и риса? После завтрака мы поехали во дворец имама, располагавшийся за пределами города. Дворец этот - Вади Дахр, часто называют "визитной карточкой Йемена". Карина и Слава накануне предупредили нас, что ехать надо на маршрутке до остановки "Аль Джами", а дальше можно взять машину до Вади Дахр. Йеменская маршрутка оказалась весьма своеобразным развлечением. Во-первых, двери в ней просто никогда не закрываются. Каким образом пассажиры не выпадают на поворотах – не совсем понятно. Во-вторых, йеменские маршрутки по виду ничем не отличаются от йеменских такси. Более того – они вполне успешно подменяют друг друга, и одна и та же машина, закончив развозить пассажиров по остановкам, преспокойно повезет вас за бешеную цену, как такси. Без знания арабского языка объяснить водителю, что хоть мы и туристы, но нам не нужно такси, было очень трудно. Благодаря интенсивному использованию языка жестов и мычания это все же удалось. Водитель набрал полную маршрутку, а нам указал на переднее сиденье. Обеим. Оказывается, в йеменских маршрутках на переднем сиденье помещаются двое. Только не думайте, что они больше по размеру, чем московские. Мне решительно повезло с Наташей, ибо она весьма худенькая особа. Судя по тому, что в маршрутку одна за другой садились девушки в чадрах, в прорезях которых виднелись очки в тонких металлических оправах, с сумками книг, мы проехали какое-то учебное заведение. Студенткам явно хотелось с нами поговорить, но девушки стеснялись первыми завести разговор. Итак, мы добрались до Аль Джами, где нас тут же обступила толпа мужчин, советовавших, как лучше добраться до Вади Дар. Все они предлагали взять нам такси. "Нет, вот ты скажи, грозно вопрошала Наташа по-английски, взяв в оборот одного из мальчиков, желавшего показать нам путь, - ты в Вади Дар ездишь на такси, да? На такси?". "Йес, йес", – кивал мальчик. В какой-то момент до меня дошло, как ситуация должна выглядеть со стороны. Две девицы, вооруженные разве что фотоаппаратами, чего-то настоятельно требуют у целой толпы мужчин, увешанных кинжалами и автоматами Калашникова, а мужчины вежливо кивают. Всего полчаса отчаянного торга – и Наташа отыскала водителя, согласного доставить нас ко дворцу имама за 350 реалов. Пыльная дорога петляла среди скал, на которых красовались удивительные красно-белые дома По дороге нас остановили на блокпосту. В общем-то, в Йемене это норма, и пугаться не стоит – обычно солдаты просто спрашивают, откуда вы родом, и предлагают спокойно следовать дальше. Нас предупредили, чтобы мы ни в коем случае не показывали свои паспорта – это может вызвать у полиции подозрение, ибо зачем нормальный и честный человек будет показывать паспорт? Так поступают только шпионы. Поэтому, когда потребовали документы, я протянула свое удостоверение Ассоциации искусствоведов. С
одной стороны там была моя цветная фотография и текст на русском языке, с другой – фотографии не было, а текст был на английском. К моему удивлению, солдат принялся подробно изучать "русскую" сторону документа. "Русский язык он, что ли, знает?" – наивно удивилась я, - то, что парень не умеет читать, не пришло мне в голову. Потом нас спросили: "USA?". "Руссия" – гордо ответили мы. "О, Руссия", - заулыбался солдат, и мы поехали дальше. Когда мы остались в машине одни, водитель спросил, тыкая в мой фотоаппарат: "Сура?". "Сура" – радостно закивала я. Тогда он решительно зарулил в сторону от основной дороги, понесся по грунтовке, остановился над гигантским обрывом, едва не свесив вниз передние колеса своей машины и гордо сказал: "Сура". То, что открылось нам внизу, под обрывом, размером было, наверное, с Большой каньон в Колорадо. Почва невероятного ярко-красного цвета спускалась огромными уступами и терялась в голубой дымке. Над обрывом сидела женщина в черном, она казалась статуей, необходимым мазком в пейзаже, без которого картина была бы бессмысленной мешаниной красок. Впечатление было такое, словно мы мгновенно перенеслись на иную планету. Скорее всего на Марс. А еще вероятнее – на Дюну, созданную воображением бессмертного Фрэнка Херберта. И что вскоре на нас двинутся из каньона гигантские песчаные черви, а сидящая женщина окажется одной из Преподобных матерей. Пока я стояла, замерев от свалившейся на меня запредельной красоты, над ухом раздалось: "Сура?". Чья-то рука протягивала мне сокола, кто-то предлагал сфотографироваться с этим соколом на фоне пейзажа. Откуда ни возьмись, появился противный ребенок лет восьми, держащий за плечом автомат, - ребенок и Калашников явно использовались как антураж для фотосъемки. Казалось, еще секунда – и к общей толпе присоединится и задумчивая преподобная мать, грустившая над обрывом. К счастью, женщина не обратила на нас никакого внимания. Мы позорно бежали и сели обратно в машину. Тут до нас стало доходить, что никаких следов дворца имама поблизости не заметно. "Вади Дахр?" спрашивали мы. Водитель кивал. Мы принялись листать путеводитель и тыкать пальцами в картинки – водитель явно не понимал, что мы имеем в виду. Наконец до нас дошло, что Вади Дахр нарисован на обложке путеводителя. Увидав обложку, водитель заулыбался и повез нас уже совсем уверенно. Наконец вдали показался дворец имама. Трудно даже сказать, с чем можно сравнить это зрелище – высоченная скала, на которой, как галлюцинация, воздвиглись фантастического размера башни. Наверное, нечто подобное сооружали джинны из восточных сказок по приказанию своих капризных владельцев, которым внезапно приспичило построить дворец на вершине горы. После небольшой перепалки с водителем, занявшей не более двадцатитридцати минут (он требовал дополнительные деньги за заезд на смотровую площадку, а мы не соглашались), мы расстались крайне недовольные друг другом. У входа во дворец мы предъявили письмо из Ассоциации искусствоведов, после чего нас с большим почетом пустили внутрь бесплатно. Перед воротами мы увидели гигантский кактус-опунцию. Не знаю, кто первый из туристов догадался расписаться чем-то острым на этом кактусе. Но факт, что теперь весь кактус
испещрен глубокими царапинами и шрамами, которые наносят, расписываясь на всех известных языках. Я видела надписи на английском, на французском, само собой – на арабском. Среди них выделялись надпись на русском "Ура ВДВ!" (я не шучу), а также автографы неизвестных нам Марин и Наташ. Мы кактус пожалели и трогать его не стали. Я думаю, что из всех кактусов мира этот – самый несчастный, среди них он, словно Иов, рыдающий у ворот. Дворец имама растет уступами прямо из желтого камня, то вгрызаясь в него, то поднимаясь вверх своими башенками. Он не похож на реально существующее сооружение и кажется миражом из восточной сказки. В каком воспаленном мозгу могла родиться идея подобной архитектуры? Кто придумал продолбить целую скалу до основания, чтобы сделать в ней колодец? Кто решил украсить окна в пролетах бесконечной лестницы цветными витражами – причем так, чтобы ни один из них не повторял бы другой? Кто придумал сделать белую балюстраду, с которой открывается фантастический вид на окружающие скалы, на вершинах которых прилепились красно-белые дома - почти такие же странные сооружения, как дворец имама? Узкие, кажущиеся бесконечными лесенки ведут в мало примечательные комнаты. Увы, если там когда-нибудь и было роскошное убранство, сейчас оно почти не сохранилось, - за исключением одной комнаты, где можно увидеть диваны, ковры, столик для кофе. Из сбивчивых пояснений гида мы поняли, что когда-то здесь обитало множество людей. Здесь мололи зерно с помощью огромного каменного жернова. Относили умерших в специальную комнату, вырубленную прямо в скале. Женщины летом жили в одном помещении, зимой – в другом. Нам показали выставку фотографий Йемена, заново отпечатанных с негативов, сделанных в 19 веке. Рядом были виды тех же мест, снятые сейчас. Надо заметить, что единственная серьезная перемена, произошедшая со страной – замена автомобилями гужевого транспорта. Все остальное – по крайней мере внешне, - почти не изменилось. "Какая хорошая страна" – подумали мы. Дворец мы осмотрели довольно быстро и спустились во двор. Там, взявшись за руки, стояли три хрупкие девушки в черном, похожие на трех граций. Невесть откуда налетевший ветер развевал их чадры. И эти девушки не возражали против того, чтобы я их сфотографировала. Более того, они попросили разрешения сняться вместе с нами на память. Чуть позже на дворе появилась еще одна женщина в чадре, в сопровождении супруга. Ее тонкие руки в перчатках вполне уверенно держали видеокамеру. Йемен нравился нам все больше и больше. Мы решили передохнуть и выпить кофе в местном кафетерии, расположенном прямо у стен дворца, под навесом. Кофе там не оказалось. Под пение горлиц мы выпили по чашке чая. Тут в кафетерий пришла целая делегация мужчин в юбках и с кинжалами, и все они желали сняться с нами на память. Особенно с Наташей – когда еще увидишь такую экзотику, как блондинка в брюках, с незакрытым лицом? Они по очереди становились с ней рядом на фоне красивого пейзажа. До тех пор, пока Наташа не запротестовала и, улыбаясь, не протянула руку со словами: "Бакшиш!". Мужчины шутку не поняли и мгновенно куда-то
исчезли. Обратно мы пошли пешком, решив, что остановим по дороге попутку. Мы любовались прилепившимися к скале домами, нюхали какие-то удивительные, нежные цветы, распустившиеся на деревьях как раз ко времени нашего приезда. (Позже мы узнали, что это был жасмин. Но пока что ни один йеменец не сделал хотя бы жалкой попытки осыпать нас лепестками). Дети, игравшие на улице, приветливо кричали нам, как они полагали, по-английски: "Вэрар юфром?" и "Хауаю". Мимо нас проносились легковые машины, в некоторых из них сидело одновременно человек по 15. Как и почти повсюду на Востоке, в Йемене считается, что если ты можешь зацепиться за автомобиль хотя бы пальцами одной ноги – значит, ты вполне можешь на нем ехать. Многие легковушки облеплены снаружи людьми, словно муравьями, и это отнюдь никого не смущает. Одна из машин остановилась, и сидящие в ней ребята знаками предложили нас подвезти. "Буш?" – спросили они нас по дороге. "Ноу, Путин", - ответили мы. Ребята сразу заулыбались и стали знаками показывать нам, как они любят Россию и Москву. Денег они с нас не взяли и угостили катом. Я из вежливости пожевала невкусную веточку, но почувствовала себя козой, обгладывающей побеги, и засунула веточку в кофр. Когда мы пересели на автобус, сидевшие напротив мужчины приметили веточку, расхохотались и подарили мне целый пакет ката. Подарок завял, так и не будучи востребованным. Вечером за нами заехали Слава и Карина, и мы отправились гулять вместе по Старому городу. Прежде всего они предложили нам подняться на стену Старого города и полюбоваться видом. Вид оказался великолепным, и мы долго фотографировали дивные красно-белые здания и разнообразные минареты. Потом, спустившись, мы отправились на базар. По дороге я увидела живописную группу девушек в чадрах, которые шествовали вдоль стены Старого города, и побежала следом, чтобы сфотографировать их. Я сделала несколько снимков, и тут меня нагнал молодой француз. - Постойте, умоляю Вас, - вскричал он по-английски, - здесь нельзя фотографировать женщин! - Я сама женщина, и для меня это не столь опасно, - засмеялась я. - Уверяю Вас, это очень опасно! У вас будут проблемы с полицией, мне сказал об этом мой гид. Тут в разговор вступила Карина. - Я живу здесь много лет, - сказала она, - и знаю, что ничего опасного в фотографировании женщин нет. Просто надо быть осторожным и не вести себя нагло. - Но мой гид сказал мне… - продолжал француз свою песню.
Мы искренне пожалели бедолагу, запуганного гидами, но постарались как можно быстрее сбежать от него и отправились на базар. Там пахло совершенно невероятными специями. Там громоздились горы посуды - прекрасно обожженных глиняных горшков, мисок, искусно выточенных из светлого камня. Великолепные сундуки с тончайшей деревянной резьбой стояли прямо на мостовой. Разнообразные платки и шарфы, как йеменские, так и индийские, просились в руки. Я процитировала Наташе строки одного из автостопщиков, побывавшего в Йемене: "Везти из Йемена нечего, если у вас уже есть традиционные кальян и куфия". Кажется, мы все-таки попали в какой-то другой Йемен. Ради интереса я попробовала выторговать латунный чайничек, который приглянулся Карине. По-видимому, опыта не хватило – продавец был непреклонен. Карина ужасно развеселилась, глядя, как я мычу, тыкая в продавца растопыренными пальцами, показывая на них то "три", то "четыре". В конце концов мы купили чайничек у другого продавца и долго шли с ним по ночной Сане. Карина заявила, что напоминает самой себе персонажа фильма "Белое солнце пустыни". Не хватает только головы, торчащей из песка. А я запела старую студенческую песенку: "А мы его по морде чайником, и кипятильником-паяльником…". Так, весело распевая, мы дошли до машины и отправились в ресторан "Факхир". Ибо Карина и Слава пообещали нам показать, что представляет из себя йеменская кухня на самом деле. По пути мы заехали в школу за их дочкой Кристиной – очаровательной девочкойподростком. Чувствовалось, что девочка выросла в очень любящей семье, - настолько она была милой и спокойной. А потом был ресторан. Нет, я не спорю, вполне может быть, что в какой-нибудь другой стране мира кормят еще лучше, чем в Йемене. Может быть, при желании существует возможность отыскать куда лучший интерьер, чем интерьер ресторана "Факхир" с его простыми белеными стенами и грубыми деревянными балками. Но нам уже никогда не захочется ничего иного. Я не буду описывать все то, что мы там ели, ибо это невозможно выразить словами. Говорят, что часть спутников Одиссея не вернулась на корабль, попробовав на одном из островов блюдо из корней лотоса, которыми их угостили местные жители. После этого им расхотелось возвращаться на родину. Вообще-то они даже забыли о том, что родина существует. Мне кажется, что в Йемене корень лотоса добавляют в каждое блюдо.
Глава 5. В Тулу, но без самовара Утром следующего дня Слава и Карина любезно предложили нам посетить интересную деревню, расположенную в 55 километрах от Саны. Называлась эта деревня "Тула" (она же – Тхула, Фула, Тхила и т.д, первая буква произносится примерно так же, как английское сочетание "th"). Особенность Йемена – то, что один и тот же географический объект может носить десяток похожих названий, - видимо, в зависимости от диалекта, на котором его в данный момент произносят. Карина и Слава заехали за нами в гостиницу, и мы отправились в путь по дороге, причудливо вилявшей среди гор. Горы имели очень странную форму и смахивали на гигантские буддийские ступы. На лугах у подножий этих гор женщины в чадрах пасли козочек. Около одного стада мы остановились и попросили разрешения на съемку. Дамы отказались категорически. Я дала им на память одну из фотокарточек, лежавших в моем кофре. На фото была изображена развалившаяся избушка, снятая мною где-под Рязанью. "Твой дом?", - сочувственно спросила одна из пастушек по-английски. Пришлось согласиться. На блокпосту, на котором нас остановили, Слава пустился в долгие разговоры с полицейским. Когда нас наконец отпустили, я поинтересовалась, что он с таким чувством сказал служивому напоследок. - Это почти непереводимо, - ответил Слава. - Это примерно означает следующее: "Пусть Аллах пошлет тебе ум!". …Тула оказалась расположенной на высокой желтой скале, у подножия которой приютилась деревня. Сразу чувствовалось, что здесь бывает много туристов. Словно подтверждая мои мысли, к скале подкатил автобус, из которого высыпали гурьбой веселые турецкие девушки в сопровождении преподавателя. Преподаватель завел долгий спор с продавцом билетов – девушки хотели в Тулу бесплатно, а туляк ни за что на это не соглашался. Избалованные "добрыми иностранцами" тульские детишки немедленно принялись клянчить у нас ручки и конфетки, что, впрочем, мы пресекли в корне. Тульчанки, завидев фотоаппарат, прятали лица с такой скоростью, что казалось, будто они кинозвезды на отдыхе, преследуемые папарацци. А потом мы полезли наверх. Нет, мы, конечно, отдыхали по дороге. Нет, в общем-то, мне приходилось преодолевать и более тяжелые подъемы. Но так уж устроен мой организм, что заявляет о начале горной болезни, стоит лишь мне пройти 50 метров по лестнице. А если учесть, что обычно на мне висит килограммов десять аппаратуры, - становится понятным, что в горы я лазить не люблю. Так что я минут сорок пыхтела, как закипающий чайник, и под предлогом "Надо это заснять" останавливалась у каждого камня. На вершине двуглавой горы, куда мы так долго лезли, оказались остатки древнего поселения.
Высокие оборонительные башни, остатки некрополя, водосборники, колодцы и акведуки. Прямо в скале были вырублены непонятные знаки, похожие на православный крест, совмещенный со звездой Давида. В центре сооружения стояла маленькая арка из белого камня – такие ставятся над могилами мусульманских духовных лидеров. К арке был прислонен обломок каменной плиты, похожий на надгробие и сплошь испещренный надписями. И самое замечательное – все эти сокровища никем не охранялись. Здесь не было нудных гидов, не было цепочек, ограждающих развалины, и можно было бродить повсюду сколько угодно и трогать все, что захочется. Не в пример всяческим акрополям и римским форумам… Я полезла на одну из башен. Сквозь широкие окна свистал ветер. Вид был невероятно красивым, на одной высоте со мной парили птицы, и я почувствовала настоящее счастье. Пока я торчала на верхней площадке, туда пришла компания йеменцев – парень и две девушки. Парень немедленно спросил по-английски, не нуждаюсь ли я в помощи, после чего принялся фотографировать меня в компании со своими спутницами. Тем временем Слава, Карина и Наташа разлеглись на земле, наслаждаясь отдыхом после долгого подъема. Я с огромным удовольствием присоединилась и рухнула ничком на землю. - Тут один новый русский приезжал, ложился на это место и заряжался. Специально коврик у меня попросил. Говорит – здесь место силы, - вспоминал Слава. Я немедленно предложила открыть в Йемене промысел: заряжать коврики на тульской вершине и продавать всем приезжающим туристам как пожизненное средство для восстановления энергии, а заодно и потенции. Но такой, казалось бы, здравой идее никто не внял. Пока мы лежали, Слава рассказывал о своей работе. Оказывается, под чадрой у многих крестьянок - татуированные лица. В работе врача в Йемене много особенностей. Например, такая рутинная медицинская процедура, как укол в вену, превращается в целую проблему – если речь идет о женщине. И дело не в стыдливости – для врача делают исключение. Просто йеменские крестьянки зашивают рукава своих платьев наглухо и никогда их не снимают. Молнии сзади тоже выпарывают и зашивают наглухо – на всякий случай, вдруг расстегнется где-нибудь в публичном месте. Это не значит, что женщины не моются. Они моются, но делают это прямо в платье. "Недавно приходила молодая пара, нужно было сделать женщине укол в вену. Муж в конце концов сказал: режь платье, я ей новое куплю!". Пока Слава вел свой поучительный рассказ, на вершину бодро вскарабкались турецкие девушки – очевидно, они все же убедили служителя горы пустить их бесплатно, - и принялись с восторгом озирать достопримечательности. Мы перебрались на соседнюю вершину – гора была двуглавой, и полюбовались видом на лежащую внизу деревню, которая казалась детским конструктором, состоящим из коричневых коробочек. Наконец, насладившись Тулой, мы отправились в следующее историческое поселение – Кавкабан. По дороге мы остановились на пикник. Место ребята выбрали очень красивое –
прямо над пропастью, с видом на одну из великолепных гор, похожих на ступу. К сожалению, уже вечерело, и снизу дул пронизывающий ветер. Я была единственной, кто захватил теплые вещи, и потому чувствовала себя немного неловко – ни один из моих спутников не соглашался одеться потеплее, чтобы другим не было обидно! Над пропастью стояло еще несколько автомобилей. Из них доносилась громкая национальная музыка. "Что они делают?" – удивлялась я про себя. Оказалось, йеменцы любят приезжать в красивые места и, любуясь пейзажем, одновременно слушать музыку и жевать кат, получая таким образом сразу несколько удовольствий. …При въезде в Кавкабан Кристина решила пофорсить и поехала снаружи, усевшись прямо на капот папиной машины. Местные дети смотрели на Кристину с нескрываемой завистью. Стоило нам на минуту остановиться, как к машине подскочил мальчик с целой тачкой дешевых и грубых индийских украшений, крича, что везет национальное йеменское искусство. Вокруг были удивительно красивые дома. Слава сказал нам, что некоторым из них по 600 лет. Одни были совсем разрушены, в других продолжали жить. Деревня, как и повсюду в Йемене, была окружена каменной оградой, в которой не было связующего раствора, - но плоские камни каким-то чудом продолжали держаться. Наташа решила проверить вековое сооружение на прочность и долго била по нему различными частями тела, но та стояла несокрушимо. В конце концов мы предположили, что ограду сооружают, подбирая наиболее похожие по форме камни и укладывая их по принципу "Тетриса". Мы осмотрели остатки заброшенного древнего кладбища. Возле кладбища стояло маленькое купольное здание с надписями над входом – предположительно сабейскими. Рядом были небольшие бассейны – видимо, для омовения. Слава рассказал нам, что существует легенда, будто это здание прежде было синагогой, которую переделали в мечеть, но потом все же решили, что не стоит поклоняться Аллаху в нечестивом месте, и мечеть закрыли. Во всяком случае, дверь действительно была заперта. Позднее, в Москве, когда я показала снимки этого здания востоковеду Татьяне Стародуб, она сказала, что здание – типичная мечеть и вряд ли легенда соответствует истине. Мы добрались до смотровой площадки, с которой открывался престранный, совсем игрушечный вид на еще одну деревню. Казалось, будто смотришь на детскую модель железной дороги, таким все выглядело маленьким и аккуратным. У смотровой площадки торговали сувенирами. Странная арабская женщина – высокая, с широкими плечами, плотно закутанная в черное покрывало и в чадре, перебирала серебряные украшения. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это француженка, решившая на всякий случай соблюдать мусульманские обычаи – а то мало ли что может случиться в такой опасной стране, как Йемен! Карина и Слава пригласили нас на ужин, который оказался таким вкусным, что сейчас, сидя дома и с тоской поедая заказанную по телефону пиццу, я вспоминаю, как они нас кормили. Когда мы уже ехали домой, нас остановили на том же блокпосту, где Слава пожелал полицейскому получить подарок от Аллаха.
- Слушай, - закричал полицейский, увидев Славу, - ты на меня не обиделся случайно, а? Нет, скажи, ты не обиделся? Точно не обиделся?
Глава 6. Манаха. Наташа неоднократно говорила мне по утрам, что я слишком долго готовлюсь к выходу на улицу. Я с негодованием отвергала эти наглые инсинуации. Что значит – долго? Запихать в рюкзаки разбросанные по номеру вещи, упаковать два фотоаппарата, флешки, пленки и батарейки, принять мучительное решение, которую из двух имеющихся футболок сегодня надеть, потерять паспорт и обратный билет и вновь все это найти за какие-то полтора часа! Любой думающий человек согласится, что это рекордно короткий срок. Ну да, по утрам я немного плохо соображаю, но не до такой же степени, чтобы можно было с ласковой улыбкой обзывать меня "тормозом"! Хотя я должна признать честно, что в день нашего отьезда в деревню Манаха – место паломничества бэкпекеров, расположенную в сотне километров от Саны, я действительно собирала вещи чуть дольше, чем обычно. То есть часа три. В общем, вышли мы часов в 12, когда солнце уже припекало вовсю. В окне один прекрасный пейзаж сменялся другим, и то, что мы с Наташей вдвоем сидели на переднем сиденье, совершенно не портило нам настроения. На моем рюкзаке, в котором, помимо всего прочего, лежала фотоаппаратура, сидели и общались веселые пассажиры. Навстречу ехали машины, буквально облепленные людьми – в некоторых легковушках ехало по 10-15 человек, что уж говорить о грузовиках! Когда эти люди замечали нас с Наташей, они тут же начинали бурно веселиться и обсуждать между собой нашу одежду и внешность (слов мы не понимали, но из контекста все было ясно). Пассажиры одного из грузовиков даже хотели кинуть к нам в окно гроздь бананов – по доброте душевной. Я вспомнила книжку Перельмана "Забавная физика", мысленно сложила скорости машин и поняла – нам не жить. К счастью, пока в нас целились бананами, машины уже разминулись. Мы проезжали крохотные городки и поселки, сплошь заваленные мусором. В поднебесье над ними парили наравне птицы и разорванные пластиковые пакеты. Усталые крестьяне шли с полей, ведя в поводу верблюдов. Строгие солдаты на блокпостах спрашивали нас: "Вот дую фром?" и, услышав "Руссия", расплывались в улыбках. Документы никто не смотрел – зачем, раз мы сами все объяснили? Некоторые, правда, еще и интересовались нашими профессиями. Поскольку словосочетание "Арт критик" на блокпостах вызывало недоумение, я стала, как и Наташа, говорить, что я учитель. Солдаты понимающе кивали. Когда маршрутка наконец остановилась и водитель объявил: "Манаха!", никакой горной деревни поблизости не было. Выяснилось, что до Манахи надо подняться наверх на автомобиле. Проезд от Саны до промежуточной станции обошелся нам в 1.500 реалов, а десятиминутный подъем до Манахи – в 200. Манаха оказалась небольшой деревней, по мнению Наташи – довольно грязной (я, видимо, быстро адаптировалась в Йемене и нашла Манаху вполне пристойным местом. Впрочем, если бы кто-нибудь увидел мою московскую квартиру в тот момент, когда я пишу эти строки, Манаха показалась бы ему чистой, словно операционная перед приходом главврача). Мы остановились в гостинице, носившей оригинальное название "Манаха", - если верить путеводителю, номер на двоих в ней стоил 1.500 реалов. Хозяин, прекрасно говоривший по-
английски, потребовал с нас 5.000 реалов за номер, - очевидно, с тех пор, как сочинялся путеводитель, Манаха действительно превратилась в туристический центр. Мы долго спорили и в конце концов убедили хозяина, что номер в его гостинице стоит 2000 реалов. Нас провели в премилую комнату, украшенную резьбой по сухой штукатурке – не только на потолке, но и в нишах на стенах. Из всех предметов обихода там были только два матраца на полу и пепельница. А еще там было огромное полукруглое окно с видом на горы, над которыми парили горные вороны. По-моему, это была замечательная гостиница. Мы вышли перекусить, купили сыр и несколько кексов и уселись в уличной чайной. Кипяток, как и почти повсюду в Йемене, грели в огромном латунном чайнике на открытом огне. Чай нам заварили в мутных и грязных стаканах. Невзирая на мои отчаянные просьбы – "Ноу шугар, ноу милк!", в чай неизменно пытались щедрой рукой добавить и то и другое. Зато кексы в Манахе оказались такие вкусные, что мы не выдержали и купили еще несколько штук. Пока мы пили чай, кругом собралась целая толпа зрителей. Но мы уже привыкли к тому, что на нас постоянно смотрят, и зрители нам не мешали. Хотя к концу вечера на вопросы местных жителей "Вот из ер нейм?" и "Вот дую фром?" измученная Наташа отвечала, что зовут ее Фекла и приехала она из Китая. Любопытных Наташины ответы вполне удовлетоворяли. Когда мы вернулись в гостиницу, я решила принять душ и отправилась в места общего пользования, расположенные в коридоре. Внезапно раздался стук, дверь стала прыгать, словно в нее стучала целая куча тех самых агрессивно настроенных мусульман, которыми меня пугали перед отъездом. Крючок вот-вот был готов соскочить. Наскоро нацепив одежду, я открыла дверь и обнаружила за ней не вооруженных до зубов мусульман, охочих до моих увядших прелестей, а крайне разгневанного пожилого немца, который прокричал, что его жене срочно нужно в туалет. За заботливым мужем стояла целая очередь из немцев разных возрастов. Одна пожилая дама спросила, откуда я и где моя группа. Узнав, что я приехала из России вдвоем с подругой, дама, нахмурив брови, пообещала нам "интересный экспириенс" и поспешила ретироваться. В отеле было две группы туристов – и обе немецкие. Никаких следов обещанных в путеводителе бэкпекеров, совершающих трекинги по окрестным горам, мы не нашли. В гостинице готовили пир горой – туда-сюда сновали поварята с громадными блюдами на головах, в обеденном зале звучала музыка. Радушный хозяин и нас пригласил отобедать, но, заглянув в зал, где туристы сидели буквально друг у друга на головах, мы предпочли отказаться и отправились в свой первый трек – в старинную деревню Ходжара, где наряду с современными домами стоят дома 12 века. Если честно, назвать это восхождение треком было никак нельзя, - скорее беспечной прогулкой. По пути нас обогнали несколько джипов с туристами, и мы предположили, что таким образом совершают восхождения в горы наши знакомые немцы. Мы неторопливо шли по прекрасной асфальтовой дороге, с одной стороны над нами были горы, с другой – обрыв, над которым цвели мимозы. Под обрывом расстилались террасные поля, возделанные с
невероятным трудолюбием. Многие из этих полей так же стары, как и дома, и передаются из поколения в поколение. На скале через каждые сто метров повторялся один и тот же рисунок, сделанный через трафарет - две белые лошадки, встав на дыбы, попирают копытами солнце. Высота рисунка была метра три. Мы уже знали, что лошадка – символ правящей партии, а солнышко – символ оппозиции. Но здесь, в красивом горном пейзаже, среди запаха мимоз, лошадки выглядели так, словно их нарисовали не во время недавней предвыборной компании, а в ходе служения древним языческим божествам. Я представляла себе археологов будущего. Как они сантиметр за сантиметром терпеливо очищают древние рисунки лошадок от наслоений пыли, удаляют лишайники. Как мудрые ученые пишут диссертации, уверяя всех, что в Древнем Йемене существовал культ божественных братьев-близнецов, влачащих солнечную колесницу. И что лошадки – это древние солярные символы, нарисованные на священном пути к Храму Солнца, который, увы, не сохранился. Пораженная одной внезапной мыслью, я вдруг застыла на дороге, как вкопанная. - Аня, что с тобой? - испугалась Наташа. - Наташа, я только что сделала научное открытие, - гордо сказала я, - разгадала тайну гигантских рисунков на плато Наска. У них там в древности были выборы, и все животные на плато – символы разных партий! Так, за интересными разговорами, мы как-то незаметно подошли к воротам Ходжары. Тут же подбежали навязчивые дети, предлагавшие услуги экскурсоводов, и стали объяснять, чтобы мы не снимали женщин: "Ноу фото мадам". Детей мы разогнали с некоторым трудом и пошли в деревню без них. По Ходжаре в изобилии шныряли туристические группы в сопровождении гидов. Древние каменные дома с узкими окнами нависали над самым обрывом, было непонятно, каким образом их вообще смогли построить. Дома были очень красивыми, но определить, какие из них относятся к 12 веку, а какие построены только что, было невозможно – с 12 века ни материал, ни способы кладки не изменились. Мне нужно было обменять доллары на реалы, что я и сделала в одной из лавок, где продавали индийские украшения, выдавая их за йеменские. Правда, йеменское серебро там тоже присутствовало, но было в явном меньшинстве. Видимо, сказывалось присутствие малоразборчивых туристов, приезжавших в Хаджару на короткое время, но большими группами. У входа в одну их лавок, в которой продавались бурдюки и деревянные ларцы, в качестве рекламы висела шкура барса – неумело выделанная, задубевшая от солнца и дождя. Я с горечью погладила ее – было жаль прекрасное животное, погибшее неизвестно зачем. Местные мальчики и девочки наперебой пытались позировать нам, требуя в качестве платы ручки и монетки. Ни того, ни другого они от нас не получали, - лично я считаю, что "помогая детям из развивающихся стран", туристы на самом деле развращают их. В любом туристическом гетто вы увидите малышей, которые, полностью утратив свое достоинство, будут выпрашивать ручки и конфетки на ломаном английском, французском, испанском... Дети надеются получить несколько монет, но будут рады и авторучкам, и брелкам, и прочим мелочам – их можно выгодно обменять или продать. "Щедрые подарки" отучают людей работать, возникают целые семьи, живущие хелперством. Проходит несколько лет – и
местные жители начинают рассматривать иностранца не как гостя, пришедшего с добром в их страну, а как кошелек с деньгами. И свою задачу понимают весьма однобоко – кошелек туриста нужно выпотрошить любым законным (или незаконным) способом. Великая путешественница, режиссер и фотограф Лени Рифеншталь, много месяцев прожившая в африканском племени нуба, описывала в своей автобиографии следующий эпизод. Ввернувшись после длительного отсутствия в любимую Африку, Лени была потрясена тем, что африканцы, которых она знала как добрых и полных достоинства людей, стали клянчить у европейцев сувениры, а позировать исключительно за деньги, - прежде о таком и речи не шло. Однажды после съемки Лени обнаружила, что в ее сумочке нет мелочи. Копья разгневанных воинов тут же нацелились на Лени. Не растерявшись, фотограф бросила в траву свой портсигар, ярко сверкнувший на солнце. Африканцы бросились его подбирать, приняв за золотой, Лени Рифеншталь успела вскочить в машину и уехать. За подобные эпизоды, с которыми рано или поздно сталкивается любой путешественник, можно "поблагодарить" именно тех, кто щедро раздает в поездках мелочь и не торгуется на базаре, думая, что помогает беднякам из развивающихся стран. Итак, мы не оправдали детских надежд и до самого заката бродили по деревне, фотографируя старинные дома и окрестности. Мы даже постучались в один из домов, прошли внутрь по узкой и крутой лестнице, и хозяйка показала нам гостевую комнату, взамен попросив мелочь (но мы, как последние гады, подарили ей открытку с видом на Красную площадь). Вечерело. На открытой площадке мальчишки играли в футбол, - любимое и единственное местное развлечение. Несмотря на то, что солнце грозило вот-вот зайти, на окраине загорелые каменотесы упорно продолжали долбить булыжники – деревня вовсю продолжала строиться. Немцы, усевшись в свои гигантские джипы, поехали назад, в гостиницу. Мы спускались, из ущелий поднимались и наползали на дорогу клубы тумана. Оглянувшись на Ходжару, мы увидели, что подножье горы полностью скрылось за гигантским облаком, а деревня на ее вершине озарена вечерним светом. Казалось, будто деревня каким-то чудом висит в воздухе, как замок Фата-Морганы. Вскоре к нам присоединились молодые люди, которые несли в селение воду из источника. Они вежливо спросили, откуда мы, после чего пошли в некотором отдалении от нас, болтая о своем. В этот момент заботливая Карина прислала нам sms, поинтересовавшись, как у нас дела. Мы пересчитали своих спутников и честно ответили: "Идем с гор в сопровождении 18 мужчин. Жасмином никто не осыпает". Ответ пришел незамедлительно: "Будьте осторожны. Они ведь могут жасмином в спину запульнуть". Боюсь, что мы с Наташей напугали деликатных арабских юношей своим хохотом. Во всяком случае, смотрели они на нас как-то странно. Когда мы добрались до деревни, уже стемнело. Я достала налобный фонарь, но его свет не спасал – деревня была погружена в ночь. Однако на центральной улочке были открыты все магазины. Мы вновь уселись пить чай с кексами и снова собрали толпу любопытных. Вернувшись, мы мечтали об одном – поскорее лечь спать. Но тут снова появился хозяин
гостиницы и сообщил, что у него по вечерам играет живая музыка, которую мы просто обязаны послушать. Нашим возражениям он не внял, пришлось тащиться за ним в зал, украшенный коврами и китайскими новогодними гирляндами. Вдоль стен уже разместились на скамейках обе немецкие группы. Туристы со скучающими лицами глядели на музыкантов. В углу молодой парень, чье национальное одеяние странным образом контрастировало с очками в железной оправе, курил кальян и обгладывал целый куст ката. Кат явно действовал – ощипывая листок за листком, владелец куста постепенно терял контакт с действительностью, обливался потом, взгляд его "плыл" все больше и больше. Впоследствии нам объяснили, что кат обычно используют не как наркотик, а как легкое тонизирующее средство. Свойства наркотика он приобретает лишь в том случае, если его жуют в закрытом помещении, чередуя с сигаретой и запивая время от времени водой. В данном случае все так и было. Хозяин позвал мальчика-подростка, и оба с неожиданным проворством закружились под музыку. Танец выглядел довольно монотонным и состоял из нескольких чередовавшихся шагов. Время от времени хозяин и мальчик вынимали из ножен свои кинжалы и грозно размахивали ими в воздухе. Затем хозяин взял в зубы какой-то шерстяной клубок, по виду похожий на чехол для мобильного телефона, и начал с улыбкой уворачиваться от мальчика, пытавшегося в танце у него эту непонятную штуковину отобрать – опять же зубами. Выглядело все это забавно и при взгляде со стороны слегка отдавало гомоэротикой. Показав несколько танцев, хозяин предложил немецким туристам присоединиться к компании. Те почему-то категорически отказались. Парню, поглощавшему кат, явно что-то почудилось – он внезапно вскочил, как ужаленный, выпрыгнул на середину зала, обежал его кругом – казалось, будто сейчас он начнет длинный и сложный одиночный танец, - но тут же, обливаясь потом, уселся на прежнее место,. "Попробуй, - крикнул он по-английски, протягивая мне кальян, - попробуй! Не гашиш, табак!". Я послушно сделала несколько затяжек. Тут хозяин предложил потанцевать и нам. …Сделаю небольшое отступление. Моя мама когда-то профессионально занималась балетом. Папа, не зная музыки, одним пальцем подбирал на рояле любую мелодию. Мои родители обладали природным чувством ритма. Мой брат – диджей. На мне природа отдохнула. При всех моих многочисленных талантах, из которых главный, конечно же – скромность, должна признать, что танцевать я не умею категорически, слуха у меня нет, а чувство ритма отсутствует как таковое. Заставить меня танцевать (по крайней мере прилюдно), практически невозможно, но в Манахе все почему-то выглядело по-другому. То ли в кальяне, который протянул мне родственник хозяина, содержался все-таки не табак, а нечто иное, то ли меня утешала мысль, что в Йемене никто меня не знает… В общем, я пошла танцевать. Сложно сказать, что у меня получилось, учитывая, что в этот день мы с Наташей еще и прошагали километров 30 по горам, и ноги у меня заплетались. По-моему, то была странная помесь индийских танцев, художественной гимнастики, каратэ и еще почему-то "цыганочки". Помню, что в какой-то момент я бежала по кругу, размахивая руками, словно умирающий лебедь. До сих пор надеюсь, что йеменцы решили, будто я исполняю нечто русское национальное. Во всяком случае, реагировали они весьма бурно и даже аплодировали. А вот Наташа мгновенно освоила движения и через десять минут плясала в
паре с хозяином, да так ловко, словно всю жизнь изучала йеменские танцы. Когда я в изнеможении плюхнулась на скамью, один из музыкантов – черноусый красавец в белой хламиде, перестал играть, подсел ко мне и стал спрашивать, нравится ли мне его музыка и есть ли у меня муж. Он был очень деликатен и, когда я солгала, что замужем, немедленно прекратил даже намеки на ухаживание. "Видели бы мои знакомые страшных йеменских мусульман", - думала я. Вечер был в разгаре. Немцы глядели на Наташу и хозяина, не выказывая никаких эмоций, словно Наташа была положенной частью шоу-программы. В другом углу зала было гораздо интереснее – там сидели остановившиеся на ночь в гостинице шоферы-дальнобойщики. Загорелые почти до черноты, с задубелой кожей, они, прислонив к стенам свои ружья, жевали кат, болтали и смеялись чему-то своему, почти не обращая внимания ни на танцы, ни на туристов. Как и многие путешественники, я испытываю к дальнобойщикам, из какой бы они не были страны, особую слабость – благодаря этим людям я увидела столько замечательных мест! Дальнобойщики мгновенно почувствовали мою симпатию, окружили меня, и мы начали один из тех странных разговоров, которые ведутся без знания языка – на одних эмоциях, и в которых тем не менее всегда есть глубокий смысл, ибо собеседники прекрасно понимают друг друга. Во всяком случае, я точно помню, что в какой-то момент один из дальнобойщиков предложил мне инсценировать, будто меня берут в заложники. Я с восторгом согласилась и вручила свой фотоаппарат подоспевшему хозяину гостиницы. Меня усадили на диван, окружили, один из дальнобойщиков, схватив старинное ружье, прицелился мне в грудь, другой с хохотом тыкал в меня пальцем, изображая глумление над заложницей. Я вытаращила глаза и постаралась скорчить максимально испуганную физиономию. Снимок удался на славу и выглядел весьма натуралистично. Пожалуй, его запросто можно было бы продать в любое фотоагентство, снабдив подписью "В Йемене опять взяли заложника". Но мои новые приятели не унимались и сделали еще одно постановочное фото. На нем я гордо сидела в обнимку с дальнобойщиками, опираясь на старинное ружье, и выглядела, как атаманша из мультфильма "Бременские музыканты", окруженная свирепыми разбойниками. Музыка стихла, нам страшно хотелось спать. Мы уже собрались уходить, когда один из "свирепых разбойников" догнал нас, размахнулся мозолистой ладонью и буквально впечатал в мою руку какой-то предмет, после чего широко улыбнулся. Предмет оказался позабытой мною на скамейке крышечкой от объектива.
Глава 7. Я иду в горы Наутро мы оставили рюкзаки у портье, освободив номер, и отправились в еще один трекинг – в деревню Кахил. Был базарный день, вдоль главной улицы были расставлены многочисленные товары – овощи и фрукты, сладости, специи и, конечно же, кат. В грузовиках ждали своей участи бараны и козы. В толпе сновали мальчики, носившие на головах огромные подносы со сладостями. Местные жители были настолько заняты торгом, что не обращали никакого внимания на мою камеру, поэтому я, увлекшись, начисто позабыла о предстоящем восхождении. Наташа то и дело оттаскивала меня от очередного колоритного продавца, которого я пыталась заснять, доказывая мне, что все рынки во всех странах одинаковы. В конце концов я вняла ее разумным аргументам (не сразу, конечно, а поспорив минут сорок-пятьдесят), и мы стали искать путь в деревню Кахил, обозначенную в путеводителе как очень красивую и живописную. Мгновенно, как из под земли, возник мальчик лет тринадцати, который вызвался быть проводником. Мальчика звали Фат, и он весьма неплохо для деревенского жителя владел английским языком. Я изначально была против того, чтобы нанимать проводника, но юноша выдвинул неоспоримый аргумент, набросив на свое плечо мой рюкзак с 500-миллиметровым телеобъективом, вторым фотоаппаратом, курткой, штативом и прочими полезными вещами, которые я взяла с собой в горы. Выдохнув, расправив плечи и оставив себе небольшой (килограмма три) кофр на поясе, я пришла к выводу, что проводник просто необходим, а две тысячи реалов – не деньги. И мы полезли наверх. То ли дорога в Кахил, нарисованная в путеводителе "Лонели Планет", не имела никакого отношения к реальности, то ли юноша повел нас какими-то своими тропами, - во всяком случае, все выглядело совсем не так, как на бумаге. Мы шли по крутой тропе – вернее, Наташа бодро шагала, а я плелась, громко дыша и присаживаясь отдохнуть через каждые пятьдесят метров. Как я уже говорила, я очень люблю горы. И каждый раз, когда в них оказываюсь, даю себе слово больше никогда этого не делать. Мой организм категорически не приспособлен для существования в разреженном воздухе. Вот и на этот раз любимая горная болезнь немедленно дала о себе знать. Сердце стучало так, словно вот-вот выскочит из груди, хотелось присесть на тропе и больше не двигаться. Наташа и юноша-проводник (его звали Фат), проявили бесконечное терпение и каждый раз, когда я плюхалась на землю, чтобы отдышаться, присаживались рядом и делали вид, будто тоже хотят отдохнуть. Фат попутно пытался обучать нас арабскому языку. Благодаря ему мы знаем теперь, что "хватит" поарабски – "ялла", а "до свидания" – "масала". При каждом "ялла" я вздрагивала – вставать ужасно не хотелось. Юноша предложил нам зайти в расположенное по дороге медресе. Мы осмотрели классы и учительскую, мало отличавшиеся от российских и европейских – разве что на стенах висели цитаты из Корана. Также нам показали комнату, аналогов которой в нашей системе образования, по-моему, нет – там вдоль стен были устроены мягкие диванчики, на которые учителя могли прилечь в перерывах между уроками. На диванчики я смотрела с тоской,
думая о предстоящем восхождении. Но всему хорошему приходит конец – через полчаса мы вновь тащились в горы. Единственное, что несколько утешало - это окружавшая нас невероятная красота. Стоило присесть на камень и заглянуть вниз - казалось, будто мы парим в вышине, как птицы. Вернее, птицы парили уже под нами, у подножия горы. Ярко-зеленые плантации ката расстилались аккуратными ступенями, вокруг на вершинах гор прилепились каменные деревни – одна красивее другой, в вышине, словно специально развешанные рукой декоратора, застыли на равном расстоянии друг от друга маленькие белые облака. Пейзаж манил, увлекал за собой, и отвести от него глаза было невозможно. Но приходилось вставать и вновь тащиться вверх по крутой тропе, спугивая разноцветных ящерок, гревшихся на камнях. Вскоре, пробравшись через заросли кактусов, мы вышли к деревне, которая, как и большинство старинных йеменских поселений, больше всего походила на крепость. Деревня выглядела совершенно безлюдной – все жители в этот час работали на плантациях ката и кофе или ушли на базар. Но едва мы прошли через каменную арку, откуда-то появилась бабка и предложила купить у нее ароматные ожерелья, изготовленные из крышечек эвкалиптовых плодов. Наташа тут же сделала покупку и с тех пор носила ожерелье, не снимая. Забегая вперед, скажу, что нам пришлось побывать в таких местах, где собственный ароматизатор – предмет первой необходимости. Из небытия возник и продавец холодных напитков, у которого мы с удовольствием приобрели минеральную воду (пить местную воду – как колодезную, так и не водопроводную, мы так и не решились до конца путешествия). Дома в Кахиле были расписаны снаружи белой краской . Роспись изображала не только обычный геометрический орнамент, как повсеместно в Йемене, но и вполне европейские сердечки. Эдакий вечный Валентинов день. Фат повел нас на вершину скалы, замыкавшей деревню, откуда открывалась панорама уже не просто красивая - невероятная. Воздух был настолько чистым, что просматривался на десятки километров, одна гора казалась прекраснее другой, и все это постепенно скрывалось в голубой дымке – словно на картинах художников Высокого Возрождения. Сходство усиливалось тем, что внизу, среди террасных полей, стояли на холмах странные деревни из серого камня, больше всего похожие на средневековые замки с высокими, недоступными стенами. "Это еврейские деревни" – сказал Фат. "Еврейские? Разве в Йемене есть евреи?"- удивились мы. "Они были, но они ушли" – пояснил Фат. Насладившись еврейской панорамой и сделав снимки, мы стали спускаться. Внезапно Фат остановился и, улыбаясь, показал нам на соседнюю гору, где двигалась едва заметная темная точка среди множества белых. "Там мой друг Осама пасет овец, я его вижу". " Осамаааа!", закричал он, сложив руки рупором. "Осама!" загремело эхо над горами. "Фаат!" – донеслось с соседней горы. И на всю жизнь мне запомнилась эта картина, похожая на сон. Горы, покрытые лесом, террасные поля, серые замки на холмах, голубое небо, по которому плывут маленькие круглые облака, и диалог, летящий через долину: "Осаама! Осаама!" "Фаат!" …Спуск давался мне не в пример легче, чем подъем, и в голове появились отдельные умные
мысли. Например, попросить Фата найти нам автомат Калашникова, пойти в горы и пострелять – когда же еще представится такая возможность? - У вас что, нет своих автоматов? – изумился юный проводник, когда я высказала свою идею вслух. - Не может быть, ведь "Калашников" – это русский автомат! Почему вы их не имеете у себя дома? Объяснить, почему в наших московских квартирах нет автоматов, мы не смогли, и недоумевающий Фат повел нас к дому своего брата. Навстречу нам вышел очередной усатый красавец в белой хламиде, выслушал Фата и тут же вынес из дома автомат Калашникова со складным прикладом, рожок и патроны. Разумеется, новость о чудаковатых русских туристках, не имеющих дома даже такой необходимой и полезной вещи, как автомат Калашникова, быстро облетела округу. К месту стрельбищ мы подошли уже целой толпой. Откуда-то взялся мальчишка, который с обезьяньей ловкостью полез в горы и установил на камне – метрах в 50 от нас, пустую банку из-под кока-колы. Убедившись, что мальчишка отошел от камня достаточно далеко, я принялась стрелять. Должна заметить, что стреляю я неплохо. Из тиров я никогда не ухожу без призов (ну ладно, я признаюсь честно – обычно призы бывают утешительные, вроде брелка для ключей, с которого свисает игрушечный патрон). Да, я не всегда попадаю в "десятку". Но так, как в тот день в деревне Манаха, я не мазала никогда в жизни. Ни до, ни после. Я не могла попасть даже в камень, на котором стояла банка. Окружающие искренне сочувствовали мне, горестные крики раздавались при каждом промахе. Наташа попозировала мне с автоматом на фоне гор – надо заметить, выглядела она прекрасно и смахивала на главную героиню фильма "Никита". Она тоже пальнула пару раз и промахнулась – но меня это не утешило. Я чувствовала, что позорю свою страну. В которой, между прочим, был создан автомат Калашникова. Наконец рожок опустел, а злополучная банка продолжала стоять на месте. У меня оставался последний патрон. В патроннике. И тогда, желая сохранить престиж моей страны на Востоке, я вдруг сделала простую вещь. Представила, что в руках у меня вовсе не автомат, а обычный фотоаппарат с очень большим телеобъективом, и мне нужно сфотографировать банку на камне. Все вдруг стало на свои места, я привычно опустилась на одно колено, "навелась на резкость", нажала на спуск, то есть на курок… Банка разлетелась вдребезги. Как же обрадовались все, кто пришел понаблюдать за нашей стрельбой! Мне кажется, жители Манахи переживали из-за промахов больше, чем мы сами. Мы сфотографировались на память, нас приглашали приходить еще и стрелять, сколько душе угодно. Но надо было продолжать странствия. Распрощавшись с новыми знакомыми, мы забрали вещи из гостиницы и попытались уехать в город Ходейду. Машину до Ходейды найти не удалось, и мы поехали до промежуточного пункта, носившего название Аль-Магараб, где надеялись пересесть на автобус. Но автобус не пришел в положенный срок. Пассажир,
вместе с нами понапрасну ожидавший автобуса, застопил машину, куда предложил сесть и нам. Водитель, разумеется, жевал кат и слушал музыку. При этом он не переставал радоваться красоте своей страны и все время показывал нам в окно, чтобы мы не пропустили самые красивые виды. "Йемен гуд", - искренне говорили мы. Посмотреть действительно было на что. Музыка и пейзаж сливались воедино, превращая поездку в настоящий праздник. И такие мелочи, как поездка вдвоем на переднем сиденье (рычаг переключения скоростей находился практически у меня между ног), не портили удовольствия. Во время моего пребывания в Йемене я не переставала удивляться тому, как быстро в этой стране меняются пейзажи. Только что за окном машины расстилались бесконечные поля,– и вдруг откуда ни возьмись, появляются песчаные дюны с острыми гребнями, но между дюнами пока можно увидеть зеленые растения. Еще десять минут езды – и дюны сливаются, образуя пустыню, которая так же внезапно сменяется прекрасными горами. Машина мчится вдоль русла горной реки, по фантастически красивому ущелью. Но горы вы проезжаете за каких-нибудь полчаса, тут на повороте возникает первая пальма с пушистой кроной, на толстом стволе, и вот уже весь пейзаж до самого горизонта заполнен пальмовыми рощами. С такой же скоростью меняется и многое другое , - архитектура, одежда, обычаи и даже язык. Йемен еще не затронут унификацией, которая, как болезнь, расползается по всему миру, делая страны неотличимыми друг от друга, убивая местную культуру и национальные традиции, оставляя их лишь в виде туристических аттракционов. В Йемене жители соседних провинций могут одеваться совершенно по-разному и разговаривать на разных диалектах арабского. С каждым днем Йемен проникал в мое сердце все глубже и наконец навсегда поселился в нем. И сейчас, в России, нет ни одного дня, когда я не вспомнила бы Йемен и вновь не затосковала бы о нем. … В Ходейду мы прибыли поздно ночью. Отель "Тихама", рекомендованный путеводителем, оказался настоящей дырой, и мы поселились в соседнем, носившем труднопроизносимое название "Аль-Икхва". Номер стоил столько же, сколько в Манахе – 2 тысячи реалов, но витражей и резьбы по сухой штукатурки в нем, увы, не было. Наташа предложила погулять по ночному городу. Мы вышли, надеясь подышать морским воздухом, но никак не могли отыскать набережную. Ночная Ходейда показалась нам жутковатой. Прямо на мостовых спали люди – в основном среди них преобладали индусы, приехавшие в город на заработки. Улицы были погружены во тьму, немногочисленные прохожие смотрели на нас как-то странно. Некий инстинкт упорно советовал мне не гулять по ночной Ходейде с фотоаппаратом на поясе, а сматываться в гостиницу и спать. Так и не найдя моря, мы отправились обратно.
Глава 8. Ходейда. В гостях у Мухаммеда. В Ходейде мы вновь предприняли безуспешную попытку найти курицу с рисом и ею позавтракать. Расстроенный, что не может удовлетворить требовательных иностранок, англоговорящий официант предложил нам вместо курицы поесть овечьей печенки, поджаренной с луком – весьма достойная замена! Поев печенки, Наташа сразу подобрела и согласилась пойти со мной на рыбный рынок, - до завтрака она утверждала, что на все рынки мира, вместе взятые, ее не интересуют. Мы уже начинали понемногу осваивать арабский – так, запомнили, что рыбный рынок по-арабски будет "сомак сук". С самой большой языковой проблемой мы обычно сталкивались в ресторане – дело в том, что мы обе ненавидели чай с сахаром, а официанты упорно приносили его, невзирая на наши вопли "Чай ноу шугар". Видимо, чай без сахара по-арабски назывался как-то по иному, но пока мы не могли разгадать эту загадку и, превозмогая себя, пили чудовищно сладкий напиток. К счастью, в Йемене на каждом шагу продаются свежевыжатые соки, так что жажда нас не мучила. Утром море отыскалось без проблем – выяснилось, что накануне мы долго шли по улице, параллельной набережной. Мусора по мере приближения к рыбному рынку становилось все больше. "Пляж" использовался в качестве общественного туалета. Запах от берега шел соответствующий, - особенно если учесть, что жара была невероятная, а климат в Ходейде влажный. Тем не менее представительные мужчины в белых одеяниях, заткнув за пояса джамбии, прогуливали стайки своих жен вдоль моря. В картонных коробках, валявшихся в мусоре, спали симпатичные кошки. Пройдя еще сотню метров, мы увидели мужчину, который тоже спал в картонной коробке. Когда мы наконец достигли рынка, я захотела сделать общий снимок и в поисках наиболее выгодной точки съемки зашла по щиколотку в море. После окончания съемки я обнаружила, что у моих ног мирно плещется дохлая крыса. Тут к нам обратился полицейский и сообщил, что рынок – стратегический объект, поскольку примыкает к порту, поэтому мы, иностранки, категорически не имеем права здесь находиться. Мы предъявили ему бумагу от ассоциации искусствоведов, после чего служитель закона едва не взял под козырек и не только пропустил нас на рынок, но и принялся разгонять надоедливых мальчишек, которые мешали нам фотографировать. Только тогда мы смогли толком оглядеться вокруг. Все видимое пространство было заполнено огромными синими и красными лодками с высокими изогнутыми носами. Деловитые рыбаки разбирали и чинили сети. По мосткам, уходящим далеко в море, шагали дети и взрослые, таща рыбу разнообразных форм и видов. Телефон вновь запищал – Карина интересовалась, все ли у нас благополучно. Мы отбили sms: "Все хорошо, прошли на рыбный рынок по искусствоведческой справке". Вскоре порт кончился, и мы вступили на территорию самого рынка. Нам показалось, что торговля шла не то чтобы очень оживленно – наверное, мы слишком поздно пришли. Продавцы сидели на корточках, разложив рыбу на полу в корзинах и на картонках. Мы смогли полюбоваться акульими тушами, и барракудами, и даже загадочной округлой
рыбиной, совершенно плоской, - до сих пор не знаю, как она называется, по-моему, то был один из видов камбалы. В тот день я ради разнообразия надела юбку. Присев в поисках лучшего ракурса, я тут же вляпалась подолом в лужу и стала пахнуть тухлой рыбой, вполне гармонируя с окружающей обстановкой. Внезапно к нам подошел усатый человек в камуфляже и сказал: "Меня зовут Мухаммед, я полицейский, следуйте за мной". В доказательство своих слов он показал кобуру на поясе (за пояс, на котором висела кобура, был заткнут еще и кинжал), улыбнулся и поманил за собой. Мы долго пытались понять, куда нас ведут, но английский язык Мухаммеда ограничивался вышеприведенной фразой. Ясно было одно – неизвестный вооруженный человек в камуфляже вел нас куда-то на задворки рынка, где уже не было ни продавцов, ни покупателей. Признаться, нам было немного не по себе. Я предположила, что съемки на рынке все-таки не понравились местным властям, и сейчас с нами долго будут разбираться. Мы остановились и, тыча бумагой из ассоциации искусствоведов, стали объяснять, что имели полное право на съемку. Тут Мухаммед вспомнил еще несколько английских слов и объяснил, что он очень любит Россию, потому что русский врач Валерий Калаченков, у которого еще была жена Люба, однажды вырезал ему аппендицит. Что он просит нас передать Валерию Калаченкову большой привет, а нам сейчас покажет какой-то "шарк". И мы послушно пошли смотреть "шарк". … На самых задворках рынка, на белоснежном песке, рослый негр разделывал акульи туши и уносил их в сарай. Песок был скользким от сизых акульих внутренностей. Акулы были неправдоподобно огромными. Наташа немедленно стала тыкать пальцем в разверстую акулью пасть, то ли оценивая размер зубов, то ли пытаясь их пересчитать. Мы запоздало сообразили, что акула - это и есть тот загадочный "шарк", о котором говорил Мухаммед, а он повел нас дальше, туда, где рыбак бомжеватого вида, сидя прямо у воды, чистил каракатиц, выкидывая на ярко-белый песок чернильные мешки. Мы сфотографировались вместе на память и пошли к выходу через глубины порта, где обычно не бывали иностранцы и где кипела своя собственная жизнь. Подозрительного вида сомалийцы прятались от солнца под днищами старых кораблей, догнивавших на берегу, беззубые старухи качали младенцев. Чернокожие молодые люди, появившись, как привидения, из мрака под опрокинутой яхтой, предложили мне пакетик с каким-то белым порошком. Я фотографировала непрерывно. По пути к нам присоединился приятель Мухаммеда, немного говоривший по-английски. Мы спросили, как найти турполицию – пора было поставить в паспорта заветный треугольный штамп. Тут же вокруг возникла целая толпа, и все они, бурно жестикулируя, стали обсуждать эту проблему. Мы двинулись к выходу, толпа – следом, и я недоумевала, как все они собираются влезть в одну машину. Наконец порт был позади. Мухаммед и его друг, покинувшие ради нас свои рабочие места, немедленно поймали маршрутку и повезли нас в турполицию. …Пожилой чиновник долго рассматривал паспорта. На лице его явственно читалось: "И откуда эти туристы свалились на мою голову, и почему именно я должен принимать такое ответственное решение?". Наши паспорта и письмо из Ассоциации искусствоведов куда-то унесли. Чиновник все время писал от руки какие-то бумаги и отдавал их перепечатывать секретарю. Время тянулось, наши документы странствовали где-то в недрах учреждения,
Мухаммед и его друг томились на стульях рядом с нами. Мы с Наташей вполголоса переговаривались по-русски, обсуждая, "долго ли эта шишка будет нас тут мариновать". Внезапно один из посетителей заговорил с нами по-русски. - Откуда вы знаете русский? – изумились мы. - Я водолаз, - обьяснил йеменец, - когда-то работал в Сане с русскими и выучил ваш язык. Сейчас уже почти забыл. В который раз в жизни я убедилась, что нельзя недооценивать окружающих, полагая, что вы и ваш спутник говорите на неизвестном всем прочим языке. Наконец нам вернули паспорта и письмо Ассоциации искусствоведов, добавив к ним еще и письмо на арабском. Оказалось, что чиновник так и не смог принять судьбоносное решение по поводу штампа в паспорте и отправил нас в другое учреждение – к более высокому начальству. Мухаммед и его друг вновь поймали машину и повезли нас в офис иммиграционной службы. Друг Мухаммеда чувствовал себя весьма смущенным – он был в своей рабочей одежде, потрепанной и пахнущей рыбой. Мы утешали его, говоря, что все это не имеет никакого значения, но утешения явно не действовали. Более высокое начальство располагалось в огромном и красивом кабинете, под большим портретом президента Йемена. Чиновник спросил нас по-английски, кто мы такие и не собираемся ли мы работать в Йемене. Мы заверили его, что обеспечены работой на своей родине, а в Йемен приехали, как туристы. Наши документы вновь унесли. Тем временем начальник развлекал нас светскими разговорами, спрашивая, нравится ли нам его страна и какие у нас от нее впечатления, где мы были и куда собираемся. Через полчаса в паспортах стояла треугольная печать, и Мухаммед пригласил нас домой, - как он выразился, "чтобы познакомить со своей мадам". Мухаммед, его мадам, сестра и племянница жили в небольшой квартирке, состоящей из холла, двух комнат и кухни. Войдя в дом, Мухаммед с нежностью поцеловал свою жену, попросив нас: "Ноу фото мадам", представил нам свою сестру и племянницу и провел в гостевую комнату, в которой было два окна – на двор и… в холл. Маленькая племянница тут же привычно уселась на "подоконник" между комнатой и холлом – очевидно, это доставляло ей немалое удовольствие. Мадам усадила нас на низкий диван, тянувшийся вдоль стены, и внесла на подносе прохладительные напитки. Мухаммед с явным удовольствием переоделся в национальную одежду, приласкал своего крохотного сына Осаму, лежавшего в тряпичной люльке, прицепленной к дивану, показал нам предмет своей гордости - спальню с огромной резной кроватью и шкафом. Жена и сестра Мухаммеда немного нервничали, не станем ли мы их фотографировать, но мы даже не предпринимали таких попыток, чтобы не обижать гостеприимного хозяина. Снимали мы в основном маленького Осаму, которого специально для нас вытащили из люльки и посадили в колясочку. "Осама – Усама? Бен Ладен?" – пошутила я. Мухаммед напрягся и принялся объяснять, что йеменские мусульмане "совсем другие" и что не нужно думать о них так плохо. Мы просидели в гостях часа полтора. Настало время покидать гостеприимную Ходейду и ехать в Таиз. Мухаммед проводил нас до самого автобуса, и мы очень тепло попрощались. В
нашей памяти навсегда осталась нежность, с которой Мухаммед смотрел на свою "мадам". А "мадам" – на него. Не все женщины Востока являются несчастными и угнетенными. Во время поездки, буквально кусая локти от отчаяния, я глядела, как за окном маршрутки проносились крытые соломой хижины, - больше мы не видели таких хижин нигде, - как женщины в ярких халатах и громадных шляпах вели за собой вереницы верблюдов. Мы не успевали осмотреть все, что хотели, и после долгих размышлений решили пожертвовать интереснейшим городом Забидом, в котором снимался фильм "Тысяча и одна ночь", и проехать его, не останавливаясь. Единственное, что меня утешало, - теперь я твердо знала, что обязательно вернусь в Йемен. Такую страну невозможно постичь и достойно сфотографировать ни за три недели, ни за месяц, ни даже за год. В Таизе мы остановились в гостинице "Зухра" (6 тысяч реалов за две ночи), и вышли на улицу, твердо решив попробовать наконец курицу с рисом. Чего бы это ни стоило. Город показался нам сплошной промзоной. То, что он стоит на дороге, ведущей из Северного Йемена в Южный, сразу чувствовалось – Таиз был городом автомашин. Куда бы мы не бросили взгляд – он тут же упирался либо в шиномонтаж, либо в авторемонтную мастерскую. Не утруждая себя написанием вывесок, хозяева этих заведений просто развешивали на них старые автомобильные покрышки, аккумуляторы, ржавые внутренности двигателя и проч. Все это придавало Таизу весьма своеобразный колорит. После двух-трех часов шатания по городу мы твердо уяснили: Таиз состоит из автомастерских и аптек, а также почему-то из магазинов детских товаров. Складывалось ощущение, будто жители города только и делают, что чинят автомобили, лечатся и воспитывают детей. Немногие встретившиеся нам забегаловки выглядели так, что есть в них мы не решились. И тут появилась вожделенная вывеска. Настоящая вывеска – с цветной картинкой. На ней была курица. С рисом. За тысячу реалов. Мы ринулись внутрь и заказали курицу. Это была вполне достойная курица, отлично прожаренная, с рисом и помидорно-чесночным соусом в качестве гарнира. Мы съели ее с большим удовольствием и теперь можем засвидетельствовать: жареная курица и рис в Йемене существуют. Но искать их нужно очень долго. Гораздо чаще их можно встретить по отдельности. Потом мы решили выпить чаю. Желательно такого, к которому привыкли - без сахара и молока. Пока что все наши попытки заказать чай без сахара потерпели фиаско, - "ноу милк" – официанты понимали, а вот "ноу шугер" понимать отказывались категорически. Мы отправили sms Карине: "напиши, как будет по арабски "чай без сахара". Через минуту нам перезвонил Слава. - Чай без сахара по-арабски называется так: " "ча бедун цукер". А Карина говорить не может, потому что после вашей sms-ки лежит, согнувшись от хохота! Боясь позабыть нужную фразу, я решила использовать мнемотехнику и представила себе сидящего на верблюде еврея с пейсами, в большой шляпе, решив, что это и будет "бедуин
Цукерман". Образ мне так понравился, что в итоге я все перепутала и попросила у официанта "бедуина Цукермана". Вернее, двух бедуинов сразу. Теперь Наташа прилагала неимоверные усилия, чтобы не сползти под стол от смеха. Самое интересное, что официант понял. Выпив наконец чаю без сахара, мы почувствовали, что буквально валимся с ног, вернулись в отель и принялись вспоминать бесконечно длинный день. - Знаешь, - мечтательно сказала Наташа, - мы заговорили сейчас о рыбном рынке, и мне показалось, будто я снова ощущаю этот запах… - Тебе не показалось, - мрачно ответила я, нюхая подол своей длиной юбки и прикидывая, где бы ее простирнуть.
Глава 9. Ибб Утром следующего дня, когда мы попытались выяснить у портье дорогу в город Ибб, он несколько раз порывался бросить работу и отвезти нас туда на своей машине. За деньги. Мы категорически отказались и поехали сами, - на маршрутке. Перед тем, как осмотреть город, мы решили позавтракать , - принципиально, - курицей с рисом, и нашли в Иббе вполне приличное кафе. Настолько приличное, что в нем даже была вилка. Правда, только одна. Когда мы попросили вторую вилку, официант ушел с оскорбленным видом, в итоге мы грызли курицу просто так, чтобы никому не было обидно, а рис черпали лепешкой. Фонари, украшавшие кафе, являли собой весьма странное зрелище. Представьте себе дерево, которое в дни его древесной юности жутко покалечили, оставив всего четыре больших ветви, торчащих кверху. А потом, когда дерево выросло, срубили его, аккуратно спилили ветки и просверлили их, проложив изнутри, в стволе, проводку. И на каждое из обрубленных ветвей водрузили по плафону, в котором горит лампочка. Получилась странная пародия на четырехрожковый фонарь. И вот под этой пародией мы и сидели, окруженные аккуратно подстриженными древовидными ромашками. Вскоре оказалось, что в ромашках жили котята – рыжий и черный, примерно двух месяцев от роду и при этом совершенно дикие. Йеменские кошки, как, впрочем, и все кошки на Ближнем Востоке, абсолютно не похожи своих на российских родственниц – полных, неторопливых и вальяжных. Йеменская кошка - это настоящий дикий зверь, длинноногий и большеухий, по пропорциям и хищному выражению мордочки смахивающий на сильно уменьшенного гепарда. Кошки здесь никогда не ходят степенной походкой, - они носятся с бешеной скоростью, дабы не быть съеденными другими хищниками, отхватить кусок еды, выброшенной в мусорных ящик, раньше, чем это удастся чайкам или крысам, спастись от камней, которые швыряют в них уличные мальчишки… И вот таких диких зверей мы стали подкармливать остатками курицы. Рыжий явно считал себя главным охотником ромашкового леса и не подпускал черного к еде даже на расстояние нескольких метров. Курицу он ел не так, как едят наши избалованные и изящные киски, аккуратно обкусывающие кусочки. Рыжий котенок поедал свою "добычу" как настоящий тигр, - без остатка, вместе с костями, так, что вокруг раздавался жутковатый хруст. Вскоре живот рыжего округлился настолько, что он впервые в жизни оказался перед проблемой – что же делать, если еда осталась, а ты уже наелся? Растерянный, полусонный от непривычной еды котик с ужасом глядел, как из ромашек выполз его черный брат и начал у него перед носом поедать куриные косточки, - прятать еду на будущее рыжий еще не научился. Вскоре оба котенка перестали нас бояться и сидели практически у нас под ногами. Мы сделали вывод, что йеменские "мини-гепарды", - существа весьма легко приручаемые. Было бы чем приручать. Когда курица уже была почти съедена, появился очень довольный официант. Запыхавшийся, усталый, но со второй вилкой в руках. Судя по всему, за вилкой он бегал в соседний район.
…Город Ибб оказался совершенно испорчен туристами. Настолько, что находиться в нем и тем более фотографировать было почти невозможно. Не успели мы дойти до входа, как нас немедленно окружили дети с их вечными воплями: "Хау ду ю ду?" и "Сура!" и начали выпрашивать деньги и ручки. Сразу же появился настырный самозваный проводник лет четырнадцати, который не желал понять, что он нам не нужен, и упорно пытался водить нас по городу. Что действительно поразило меня в городе Иббе – это гигантские порции ката за щеками у местного населения. Во всем Йемене, по меткому выражению одного из путешественников – Семена Павлюка, - "после обеда на щеках появляются флюсы". В Иббе "флюсы" были настолько огромными, что казалось невероятным, что у мужчин не лопаются щеки. Тем не менее щеки не лопались, мужчины полулежали за открытыми дверями катовых и просто на улице и с ленивым интересом глядели на немецких туристов. А их было много - за полчаса мы с Наташей видели две группы. Разумеется, на многих туристках были чадры и национальные йеменские платки, а некоторые мужчины нацепили на себя юбки. Убийственное зрелище, надо заметить. Архитектура нас немного разочаровала. Возможно, она представляет большой интерес для специалистов, но для нас, - по крайней мере по внешнему виду, - она ничем не отличалась от архитектуры в других местах Йемена. Возможно, к тому времени мы уже просто избаловались от обилия впечатлений, и если бы мы каким-то чудом начали свое путешествие с Ибба, то влюбились бы в этот древний город. Вокруг было много смуглых женщин в чадрах, которые охотно позволяли себя фотографировать на фоне древних башен даже сами просили об этом, не требуя денег. Потом мы осмотрели какие-то развалины и мечеть Аль-Джалал, и даже проникли внутрь, к самому входу, но нас вежливо попросили дальше не ходить. Пришлось ограничиться фотографированием резных окон. Устав от назойливых детей и от осмотра архитектуры, я предложила Наташе спрятаться за автомобилем, припаркованным на выходе из города, чтобы и отдохнуть и заодно поснимать из засады. Место было выбрано весьма удачно – около нас был проход в стене, к которому вели ступени. Пробегая по ступеням, йеменцы не видели, что я их фотографирую. Но тут нас начали доставать дети. Они попеременно кричали "Сура!, "Вот из ер нейм?" и "Хау ду ю ду?" с постоянством магнитофонной ленты, запущенной по кругу. Они с бесконечным терпением требовали в подарок ручки. Они просили денег. Они лезли ко мне в объектив, загораживая то, что я действительно хотела снять. Минут через сорок дети выстроились в ряд и начали петь хором, глядя нам в глаза. Знаете, что ни пели? "We will, we will rock you…" Я впервые в жизни серьезно задумалась по поводу тезиса Достоевского насчет слезы одного ребенка. Я решила, что одна слезинка – это маловато. Но ничего не подозревающих малышей
спас какой-то хорошо одетый мужчина, который разогнал их несколькими словами. Я благодарна ему до сих пор, ибо, когда дети ушли, я наконец смогла сделать несколько хороших кадров. Когда мы отправились обратно, нас остановил старик, сидевший в лавке в компании двоих приятелей, поздоровался с нами по-русски и произнес несколько русских фраз. Приятели смотрели на старика с явным уважением – он свободно общался с иностранками. "Откуда Вы знаете русский?" – удивились мы. "Я выучил язык по радио" – ответил старик. Для нас так и осталось загадкой, когда и где он слушал по радио уроки русского языка. Мы снова перекусили в ромашковом кафе и поехали обратно в Таиз, который после курицы с сальтой показался нам не таким уж плохим городом.
Глава 10. Снова Таиз Мы вознамерились во что бы то ни стало осмотреть Старый город и наутро долго бегали по Таизу, разыскивая мечеть Мудафар. По идее она должна была находиться в центре Старого города. Каждый раз, когда мы атаковали очередного прохожего, повтораяя заветное слово: "Мудафар", я вспоминала восточную сказку о падишахе и визире. Они с помощью некоего волшебного порошка превратились в аистов и позабыли заклинание, которое должно было вернуть им человеческий облик. Заклинание звучало как "мутабор". Довольно похоже. Но вместо древней мечети мы нашли только современную, носившую имя Камаль-ад-дин и сиявшую свежей отделкой в белых и зеленых цветах. У входа сидел нищий старик, меланхолично копавшийся в пакетике с катом, выбирал наиболее подходящие, по его мнению, листики, и отправлял в рот, а увядшие, напротив, кидал на землю. Рядом стоял козел, столь же меланхолично подбирая каждый выброшенный листик. Эта картина словно иллюстрировала любимый тезис моей бабушки: "Не бывает отходов, бывают неиспользованные резервы". Однако настала пора и нам подкрепиться. Мы пошли в кафе, которое называлось "Заур Арабик". Нас торжественно провели в верхний зал, предназначенный для женщин и для семейных. Потолок для красоты был оклеен голографической фольгой – в России в такую обычно заворачивают букеты. Стены расписал масляными красками какой-то местный Пиросмани, изобразив на них свое представление о счастье. Рисовать он, может быть, и не умел, но зато делал это с большой искренностью. На одной стене корабль плыл в счастливое будущее, и над ним сияла звезда. На другой мужчина и женщина сидели спинами к друг другу на крохотном островке под пальмой. С третьей стены на нас глядела красавица в чадре – из-под чадры просвечивали огромные ярко-алые губы. Рядом с красавицей висел небольшой плакатик, представлявший окровавленного Саддама Хусейна." Господа российские искусствоведы! – думала я. - Вы с таким тщанием изучаете народное искусство, вылавливая его последние крохи - деревенские рушники, прабабушкины прялки и лубки, пылящиеся в музеях. А здесь, в Йемене, народное искусство встречается на каждом шагу. Оно живет на бортах грузовиков и телег, оно процветает на стенах магазинов и кафе. Здесь каждый дальнобойщик, от природы одаренный чувством прекрасного, рисует на своей машине анилиновые водопады, могучих орлов и целующихся голубей. Приезжайте сюда – и вы за неделю наберете материал для диссертации о народном искусстве. Возможно, даже для докторской…" С такими умными мыслями в голове я с удовольствием поглощала очередные произведения йеменского кулинарного искусства. Тем временем в зал вошла целая семья. Нам впервые представилась возможность увидеть, как едят йеменки в общественных местах. До этого мы с Наташей не раз спорили, снимают они чадру или нет. Оказывается, поднося ко рту еду или питье, женщины буквально на мгновение элегантным жестом откидывают чадру. После трапезы мы двинулись в Старый город и долго плелись в гору – Таиз расположен на
холмах. Через какое-то время мы наткнулись на мечеть старинного вида, окруженную строительными лесами – местные мальчишки сказали нам, что она называется Ала Шараф. Пока мы радостно бегали вокруг с фотоаппаратами, к нам подошел какой-то мужчина и начал оживленно говорить по-арабски. Мы вежливо поулыбались в ответ, а потом мужчина пригласил нас пройти внутрь. В мечеть. Сказать, что мы удивились, - значит, ничего не сказать. Во всех путеводителях, во всех отчетах говорилось, что неверных в мечети не пускают. Да что там в мечети - немусульман не пускают даже на кладбища. Тем более, что мы были одеты по местным меркам весьма легкомысленно – в джинсы и футболки, и гуляли с непокрытыми головами. Мы не поверили своим ушам, но незнакомец повторил приглашение. Достав прихваченные на всякий случай платки, - как чувствовали! – мы обмотали ими головы, прежде чем переступить порог. Незнакомцу это явно понравилось. Он провел нас внутрь, показал две красивые гробницы у входа, затем провел в большой, полутемный молельный зал, с резным потолком удивительной красоты. Во многих местах потолок потрескался, колонны тоже явно нуждались в реставрации. Пол был застелен зеленой тканью, несколько разутых мужчин молились, встав на колени. Я не решилась использовать вспышку, чтобы не мешать молящимся, Наташа же снимала вовсю. Увидев, что Наташе понравился резной потолок, наш добровольный проводник взял ее фотоаппарат и, встав прямо в центре молельного зала, - мы не решились пройти так далеко, - сделал для нее снимок. Вероятно, мы были первыми немусульманками, которые переступили порог этой мечети, и первыми женщинами, которых пригласили в мужской молельный зал (в мечетях женщины молятся отдельно – как правило, наверху, на специальной галерее). Лишь после того, как мы отсняли все, что хотели, незнакомец спросил, мусульманки мы или нет… Мы честно признались, что не мусульманки, но, по-моему, нашего собеседника это не особенно шокировало. Когда мы выходили, незнакомец указал нам на ящик для пожертвований. Это не походило на обычный "развод" туристов – с нам не требовали никакой определенной суммы. Мы опустили в прорезь ящика мелочь, а потом, выйдя, залюбовались резными деревянными дверями мечети – явно очень древними. Увидев это, местные мальчишки тут же попытались закрыть ворота, чтобы резьба была видна как можно лучше. Наконец мы отыскали мечеть Мудафар – огромную, белую, с большими куполами и высоким минаретом. Около мечети было кладбище, которое мы поснимали через ограду. Увы – о том, чтобы попасть внутрь, на сей раз не было и речи. … Наступала пора расставаться с Таизом. Мы взяли из гостиницы свой багаж, добрались до станции, - ехать пришлось с пересадкой, - и сели на маршрутку, едущую в Аден. С нас взяли по 800 реалов. Водитель, жевавший кат, - как, впрочем, и все йеменские водители, регулярно обращал наше внимание на какую-нибудь особенно красивую деталь ландшафта, пальму, изгиб реки, странный рисунок горной породы. Он явно и сам получал удовольствие от поездки, хотя наверняка сотни раз проезжал по этой дороге туда и обратно, и с искренней любовью и гордостью представлял нам, гостьям, свою прекрасную страну. А мы охотно разделяли его восхищение. А еще он все время ставил удивительную музыку, которая делала пейзажи еще красивее. Одна из кассет понравилась мне настолько, что я жестами спросила, не продаст ли он мне ее. Водитель тут же достал кассету и протянул ее жестом благородного
дарителя. Впоследствии я узнала, что понравившаяся мне музыка – старая-престарая, и что даже в самом Йемене найти ее довольно трудно. Мне было немного неудобно принимать подарок, отдарить было нечем, и я преподнесла водителю свою фотографию с дарственной надписью. Почти в самом конце пути наш сосед – молодой человек интеллигентной наружности, спросил, куда мы направляемся. Узнав, что мы ищем гостиницу, рекомендованную в путеводители, он вызвался проводить нас. Оказалось, что юношу зовут Омар, он прекрасно говорил по-английски и, видя, что мы устали с дороги, не задавал лишних вопросов. Когда маршрутка остановилась, Омар взял мой огромный рюкзак, повел нас к автобусу и даже купил нам билеты. Увы, когда мы добрались до места, выяснилось, что гостиница, которую мы ищем, закрыта. Омар мгновенно нашел нам недорогой отель, именовавшийся "Сеера" и стоивший всего 2,5 тысячи реалов в сутки, после чего пожелал нам спокойной ночи и ушел, оставив нам на память свой электронный адрес. В номере было большое зеркало и телевизор. Отсутствие горячей воды мы уже считали нормой, ржавая ванна, полная чьих-то волос, тоже нас не пугала – долгое ли дело ванну помыть! Правда, при первой же попытке спустить воду в унитазе пластиковый рычаг отвалился от бачка и остался у меня в руке. Вызванный нами портье привел сантехника, который после долгих размышлений решил проблему чисто российским способом. Привязал к бачку шнурок, а к шнурку – кусок отвалившегося рычага. И показал знаками, что теперь за него надо дергать и все будет просто окей! Кровати в номере были большие и очень удобные, вставать с них ужасно не хотелось. Но мы все же заставили себя выбраться в город и поужинали рыбой и рисом, а потом прогулялись по улице, на которой была гостиница. Почему-то вся "наша" улица состояла модных магазинов, торговавших вечерними платьями. …В детстве я была уверена, что феи носят полупрозрачные платья на корсажах, с пышными юбками, обильно расшитыми блестками и стеклярусом, с фижмами из полупрозрачной ткани и непременно – со шлейфом. Так вот, в Йемене нечто подобное можно было купить на каждом шагу. И пусть вблизи очарование платья меркло, - швы почти на каждом непременно оказывались скошенными, где-нибудь обнаруживалась затяжка или отсутствовала часть украшений, - взамен висели оборванные ниточки – все равно они оставались королевскими. Наверное, читательницы меня поймут. Пока практичная Наташа разглядывала брюки с цветами, я не выдержала и примерила одно платье – ярко-оранжевое, расшитое блестками, а еще от пояса до подола свободно висели тончайшие нити оранжевого стекляруса. Молния, правда, не застегнулась, но это было неважно - все равно я выглядела, как певица с конкурса эстрадной песни в Сопоте в восьмидесятых годах. И я решила, что когда-нибудь еще раз приеду в Йемен и куплю себе сказочное платье. Вокруг нас сияли витрины магазинов и кафе и вообще чувствовалась цивилизация, от которой мы успели отвыкнуть. Порадовавшись, что мы оказались в таком большом и прекрасном городе, мы выпили чаю в уличном кафе, вернулись в отель и мгновенно заснули.
Глава 11. Аден Проснувшись в залитом солнцем огромном гостиничном номере, мы с Наташей на всякий случай решили сделать один телефонный звонок. Наш добрый ангел Карина снабдила нас телефоном русского врача, работавшего в Йемене – нейрохирурга Саши. - Здравствуйте, Саша, мы русские туристки, нам дала Ваш телефон Карина, мы в гостинице … - начала Наташа долгую речь, потом замолчала, попрощалась и повесила трубку. - Что случилось? – спросила я. - Он сейчас заедет, - растерянно сказала Наташа. – Прямо сейчас заедет. По случаю встречи с соотечественником Наташа надела шикарные белые джинсы, а я сменила штаны и тяжелые туристические ботинки на юбку и сандалии. Не успели мы опомниться, как уже мчались вместе с Сашей к первой по счету местной достопримечательности – древним водосборникам, которые он назвал по-английски «Тенгс». Перед входом в «Тенгс» был устроен небольшой уютный садик. Среди цветов и пальм стояла старинная бронзовая пушка, сохранившаяся с тех пор, когда Йемен был английской колонией. Саша посетовал, что несколько лет назад, когда устраивали садик, непонятно зачем вырубили гигантский фикус, росший здесь с незапамятных времен – теперь от фикуса осталось одно основание. Тем временем мы подошли к окошечку кассы, Я гордо протянула туда письмо от Ассоциации искусствоведов и потребовала бесплатный билет. Толстый кассир в белом посмотрел на меня как-то странно и произнес короткую фразу поарабски. Саша пояснил, что проход в «Тенгс» стоит примерно 25 центов и, если я хочу пройти бесплатно, я, конечно же, могу это сделать, но с точки зрения кассира такое желание выглядит непонятной прихотью. Я поколебалась и решила следовать прихоти, ибо искусствоведческое прошлое не позволяло мне платить за вход в музеи. Что поделаешь – привычка… Мы прошли сквозь сад – и увидели, что между двумя отвесными скалами прямо в желтосером камне была вырублена целая система гигантских бассейнов, соединенных между собой таким образом, чтобы вода из верхнего постепенно перетекала в нижний. Чуть поодаль виднелась лестница, над которой стояла арка, увенчанная куполом, за ними был другой водоем, меньших размеров. Ни капли воды в бассейнах не было – очевидно, построены они были в другие времена, когда климат Йемена был более влажным. Размеры водоемов были невероятными, - по стилю и масштабам они явно напоминали величественные сооружения Тулы. Я мысленно пожалела о том, что не смогу передать на своих снимках всю величественность сооружений – их можно было бы сфотографировать целиком разве что с вертолета. В принципе, я могла бы сделать подобный кадр, забравшись на скалу, но в юбке и сандалиях лезть в горы было не только неприлично, но и опасно. «Не буду больше в путешествиях красиво одеваться» - решила я. Затем мы пошли смотреть зороастрийскую Башню молчания (Дохме), расположенную в
двадцати минутах от водоемов, на высокой горе. Саша рассказал нам, что в 19 веке зороастрийцы построили на скале погребальный комплекс. Через некоторое время они покинули город, забрав с собой свой священный огонь, вечно пылавший в храме, и всей общиной переправились в Индию. Святилище так и стоит в запустении. По правой стороне дороги громоздились скалы, по левой стояли крохотные домики нелегальных застройщиков, - эмигрантов из Северного Йемена, сколоченные наскоро из обломков шифера, разнокалиберных деревяшек и кусков жести. Между домиками притулились разнообразные хозяйственные постройки, в которых кудахтали куры и блеяли козы. Мы долго поднимались на скалу по лестнице из бетонных плит, пыхтя и обливаясь литрами пота. Наконец мы оказались на плоской вершине, откуда открывался великолепный вид на город, аккуратно лежавший в ложбине среди скал. Святилище состояло из нескольких полуразрушенных бетонных зданий, обнесенных стеной. Одно из них и было Башней Молчания. В плане башня представляла собой две окружности, одна из которых была вставлена в другую. В центре стоял толстый столб, сложенный из серых камней. Саша рассказал, что на вершину столба зороастрийцы, как предписывал их обычай, клали тела своих мертвецов. Мертвецов обгладывали птицы, а обглоданные кости зороастрийцы затем прятали в скалах. Почему-то после этого рассказа мы почувствовали, что проголодались, и попросили Сашу отвести нас в ресторан. Небольшой ресторанчик, расположенный в полуподвале, выглядел очень уютным, что было особенно приятно – работал кондиционер. Саша отвел нас в семейный зал, мы плюхнулись за столик, я с удовольствием сняла с шеи тяжелую камеру. Саша сделал заказ, попутно рекламируя нам местный суп со специями и подшучивая над официанткой, одетой в черную абаю. Вскоре девушка принесла поднос с едой и принялась расставлять миски. Внезапно одна из мисок выскользнула из ее рук. И темно-зеленый йеменский суп со специями выплеснулся на Наташу, одетую в белые джинсы. Официантка, казалось, превратилась в соляную статую. Она в полном трансе глядела на Наташины штаны, с которых бульон стекал на пол и на стол, на гламурный розовый рюкзак, пропитанный зеленой, пахнущей специями жидкостью… Мы мгновенно развернули бурную деятельность. Наташа вытряхнула из рюкзака телефон, дабы он не промок, вскочила и побежала к раковине - отстирывать штаны; Саша вытирал бумажными салфетками стол; я копалась в рюкзаке, надеясь найти хоть что-нибудь похожее на сменную одежду для Наташи; а официантка все стояла и стояла, глядя в пространство. Видимо, столько событий одновременно никак не помещалось в ее бедной голове. Отыскав в сумке большой платок, я отправилась на помощь подруге. Оказалось, что Наташа стоит возле раковины в конце семейного зала, поставив шестерых официанток в качестве живого барьера. Стоя в одних трусах, Наташа тщетно пыталась отстирать зеленые пятна. Казалось, что по мере отстирывания пятна становятся все ярче и ярче. Наташа опоясалась платком, но казалось, что жаркие взгляды мужчин проникают и сквозь живую стену из официанток, и сквозь тонкую шелковую ткань. Минут через двадцать опомнившаяся девушка принесла Наташе свое собственное черное платье – абаю, а ее штаны утащила в неизвестном
направлении. Нацепив абаю, Наташа вышла и, стоя посреди общего зала, спросила: "На кого я похожа?". Немного подумав, я решила, что Наташа очень похожа на юного послушника в черной рясе. О чем я не преминула ей сообщить. Наташа расстроилась. "Ну что, что это такое?" – воскликнула она, с отвращением разводя в стороны концы юбки. Пуговицы немедленно разошлись, и взорам изумленных мужчин, которые обедали со своими женами и детьми, предстали стройные наташины ножки. Думаю, эта картина будет сниться им всю жизнь. …Обед, конечно же, был испорчен, несмотря на то, что Саша старался утешить нас и развеселить. "Ты должна теперь с Наташей поменяться одеждой, - уверял он официантку, раз испортила ей одежду. Пойдешь домой в ее джинсах". "Ой, меня же муж домой не пустит" – на полном серьезе пугалась девушка. Вместе со счетом нам принесли выстиранные и выглаженные джинсы. Пятна заметно поблекли, штаны были почти сухими. Наташа переоделась. Конечно, штаны выглядели не самым лучшим образом, но по крайней мере до дома в них добраться было можно. Мы неспешно прогуливались, осматривая местные достопримечательности (дом, в котором жил поэт Артюр Рембо, - теперь в нем гостиница; аденский минарет; бывший дворец имама – теперь в нем вечно закрытый музей; вид на бывший остров Сеера, - теперь на нем обитает правительство, и остров соединили с городом специально построенной дорогой; залив с красивой белой мечетью). В ходе экскурсии Наташа спохватилась, что суп взамен пролитого ей так и не принесли. Вспомнив о пережитом, она вновь поглядела на свои штаны и ахнула. Высохнув под жарким солнцем, штаны стали снежно-белыми – будто только что из магазина. Зеленые пятна бесследно исчезли. "Странное дело, - сказала Наташа, - вот тут, на поясе, много лет было ржавое пятнышко от пряжки, и оно исчезло. Чем же они стирали?". К сожалению, мы уже довольно далеко отошли от ресторана, и название волшебного йеменского порошка навсегда останется для нас тайной. Саша простился с нами – ему пора было на дежурство в больницу. Мы еще немного погуляли по городу и, замученные жарой, нырнули в гигантский универмаг – нечто вроде московского комплекса под Манежной площадью. Универмаг встретил нас столь желанной прохладой – здесь повсюду работали кондиционеры. В окна громадного купола были вставлены витражи с восточными мотивами. Полы из белого мрамора были украшены инкрустацией. Посетители спускались и поднимались по эскалаторам, - точно таким же, как в московском метро. Особенно причудливо выглядело, когда на эскалатор входили женщины в своих национальных одеждах, с полностью закрытыми лицами. Мы поднялись на второй этаж, прошлись по галерее, полюбовавшись праздничными платьями в витринах, за бешеные по йеменским меркам деньги заказали в ресторанчике кофе "Нескафе" и чизкейк, рухнули за столик… и просидели за ним до самого вечера, отдыхая и болтая обо всяких пустяках. В конце концов, не все же время путешествовать.
Глава 12. Мой первый арест В ту ночь мне приснилась Лени Рифеншталь. Приснилась не молодой красавицей, а старухой, как в документальном фильме "Мечты об Африке". Будто я бы с ней беседую, рассказываю, что в России она очень популярна и никто не верит глупостям о том, будто Лени – любовница Гитлера и что ее работы пропагандируют нацизм. А Лени улыбается и кивает, и видно, что все это ей очень интересно и приятно. Я проснулась с таким ощущением, словно она меня благословила. И не зря – я отправлялась в первую самостоятельную фотографическую вылазку по стране. Наташа решила отдохнуть на аденском пляже при гостинице "Шератон" – за право искупаться в море в купальнике надо было платить две тысячи реалов - сумму, сопоставимую с ценой за номер в нашей гостиницы за сутки. При том, что недорого поесть вполне можно реалов за 150. Я собралась в одиночестве посетить маленький город Лахадж, который мы проезжали позавчера. О том, что мы можем на время разделиться, было между нами условлено еще в Москве. Утренний Аден потряс меня количеством мусора и неадекватных личностей на улицах. То ли бомжи, то ли сумасшедшие бродили по тротуару, время от времени что-то выкрикивая; нищие просили милостыню неизвестно у кого на пустых улицах. Дойдя до автовокзала, я внезапно обнаружила, что оставила в гостиничном номере всю свою пленку; пришлось вернуться. Наташа немедленно проснулась и принялась меня убеждать, что забытая фотопленка – это знак, и лучше бы мне одной никуда не ездить. Но я предприняла вторую попытку и в следующий раз благополучно я дошла до автовокзала. Сопровождал меня пожилой мужчина по имени Ибрагим – учитель арабского, у которого я спросила дорогу. Ибрагим не только показал дорогу и усадил меня на маршрутку до Лахаджа, но и угостил меня молочным коктейлем. Когда я вылезла на автовокзале, то сразу поняла – туристов здесь отродясь не бывало. Дети не приставали, не кричали "Сура" и не просили денег – они молча, исподлобья смотрели на меня. Торговцы рассматривали меня с вежливым интересом, но первыми не заговаривали. "Наконец-то – настоящий Йемен" – думала я. Радуясь замечательному утреннему свету, я отсняла красивую белую мечеть, затем обнаружила разрушенный дворец, в котором осталась внутренняя аркада. На облупленной краске играли лучи солнца, превращая ее в драгоценную поверхность, похожую на старинную эмаль. Закончив съемку в здании, я спросила дорогу на Аден и бодро потопала по пыльной дороге. У первого же здания, в котором располагалось какое-то официальное учреждение, меня остановили солдаты, проверили документы и попытались усадить на мотоцикл. Глянув на мотоцикл, отдельные части которого были в основном связаны сложной системой из проволоки и веревочек, ехать я категорически отказалась. Солдаты были настолько потрясены моей черной неблагодарностью, что не возражали, когда я пошла пешком дальше. В следующий раз меня задержали уже минут через десять – за фотографирование пальмы. Оказалось, что пальма находится напротив местной полиции, и это делает ее вполне секретным объектом. Солдаты категорически не разрешали мне идти дальше, пока я не
покажу им всю съемку. Из вредности я включила режим гистограммы, при котором изображение занимает всего полсантиметра, и протянула им камеру. Бедняги честно отсмотрели крохотные изображения мечети в Лахадже, разрушенного дворца и злополучной пальмы, после чего я двинулась дальше. По обе стороны дороги были пальмовые рощи, время от время сменявшиеся полями, на которых рос красный перец. На этот я раз благополучно прошла километров пять, снимая крестьянок, работавших на полях с незакрытыми лицами и в одеждах в красную, черную и белую клетку. Они повязывали платки особым образом – так, что вокруг лба оборачивалась полоса ткани, похожая на бандану. В своих платьях, похожих на шахматные доски, девушки ловко собирали перец и клали его в корзину. Как ни странно, они не протестовали против съемки – возможно, оттого, что я тоже была женщиной, а мужчин рядом не было. "Не зря, не зря мне снилась Лени Рифеншталь" – бормотала я, отщелкивая кадр за кадром. Вскоре я увидела дорогу, уходящую в поля – широкую, хорошую. Мне к тому времени надоело идти по пыльному шоссе, и я охотно свернула в сторону. Вдали показались полукруглый шалаш из веток – обычно такие строят йеменские солдаты для защиты от солнца, и громадная армейская палатка, похожая на юрту. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочили две громадные рыжие собаки и начали меня облаивать. Я отогнала их камнями и присела в поле отдохнуть. Тут-то меня и арестовали. Прямо в поле въехал огромный джип, в который меня очень вежливо пригласили двое мужчин в штатском. Они что-то сообщили по рации и повезли меня – увы, в прямо противоположную моему пути сторону, то есть обратно в Лахадж. Всю дорогу они тщательным образом изучали все мои документы – паспорт, рекомендацию от Ассоциации искусствоведов, удостоверение этой ассоциации и обратный билет. Они привезли меня в тот самый полицейский участок, возле которого я фотографировала пальму, и въехали во двор. В здании полиции был десятки дверей, каждая из которых вела в маленькую комнату, в которой спал человек на раскладушке. Я так и не поняла, что это было – камеры или дежурки. Я не испытывала страха, но на всякий случай изображала искреннее возмущение и твердила, что я турист из "Шератон", что, конечно, было наглой ложью – ночевка в "Шератоне" стоит не одну сотню баксов. Полицейские все время пытались мне что-то втолковать, часто повторяя слова "сура" (фото) и "тасрих" (документ, в котором содержится разрешение). Я решила, что у меня требуют разрешение на съемку. Самым печальным было то, что мои сопровождающие не знали ни слова по-английски, а я не понимала по-арабски. Судя по всему, в полицейском участке не работал ксерокс, и меня повезли все на ту же автостанцию в Лахадже, откуда я стартовала. Там же находилось местное фотоателье, где по совместительству делали ксерокопии. Полицейские принялись во множестве экземпляров ксерить все мои документы. Тут выяснилось, что торговец разной мелочевкой, притулившийся тут же, в фотоателье, неплохо говорит по-английски. Оказалось, что из-за обилия у меня различной фототехники меня приняли за фотокорреспондента иностранной газеты. "На какую газету вы работаете?" – спрашивали меня мои сопровождающие – то ли полицейские, то ли сотрудники спецслужб. Тыкая пальцем в пристегнутый к рюкзаку штатив, я твердила: "Хобби, ай эм арт критик".
Отксерив документы (вот что означало загадочное "сура тасрих"), полицейские попытались посадить меня на такси и отправить в Аден. Когда я категорически отказалась – отвели на автобусную остановку. Я отвоевала право идти пешком, крича, что я профессиональный турист. И тут я посмотрела на небо и поняла – все, съемка кончилась. Надо мной стояло в зените яркое солнце, выбеливая все вокруг, фотографировать было бесполезно. Я не стала обижаться на местные спецслужбы. Что бы стал делать их собрат – российский участковый, узнав о том, что по картофельным полям, расположенных вблизи секретной военной части, ползает подозрительная иностранка? И что она с помощью телескопической оптики фотографирует, как баба Нюра борется с колорадским жуком? Разумеется, насторожился бы и поехал бы выяснять, в чем дело. Я послушно села на автобус и, как подобает честному туристу, поехала в "Шератон". По дороге я подумала, что, наверное, где-нибудь неподалеку есть рыбный рынок – "сомак сук". И точно – мне тут же показали, где сойти. Однако выяснилось, что рынок уже закончил свою работу. Зато совсем рядом, на пустыре, вовсю работает нелегальный рынок наркотиков. Нелегальный не из-за самого факта продажи наркотиков – просто здешние продавцы явно не платили государству налоги. Они привозили свой кат на машинах, дешево продавали и быстренько сматывались. "Мадам, уходите отсюда, вам здесь опасно" – сказал какой-то доброжелатель по-английски. Я принялась снимать, невзирая на плохой свет. Продавцы слегка напряглись, и один из них спросил по-английски, буду ли я публиковать эти снимки. Я пообещала не публиковать, ребята мгновенно расслабились и принялись позировать с пучками ката в руках. Приятно, когда верят на слово. Я не буду обманывать торговцев и никогда не опубликую эти фотографии. Окончив съемку, я пешком потопала в "Шератон", куда меня пропустили с большим почетом – наконец-то мне никто не удивлялся. Ясное дело, где еще в Йемене находиться чокнутой туристке, обвешанной фотоаппаратурой, как не в тщательно огороженной от мира пляжной зоне для иностранцев? Здесь был совсем иной мир. У голубого моря на красивых шезлонгах лежали люди в купальных костюмах и попивали коктейли из стеклянных бокалов с длинными трубочками. Песок под ногами казался специально просеянным, а пальмы были такие же ярко-зеленые, как в каталогах турфирм. Те, кто не желали купаться в море, плескались в бассейнах с пресной водой – один глубокий, другой мелкий. Продвинутые девушки, подходя к воде, скидывали черные абаи, под которыми обнаруживались легкомысленные шортики и полосатые маечки. Менее продвинутые купались прямо в одежде. В одном из шезлонгов я увидела красавицу Наташу, вполне гармонировавшую с окружающей обстановкой. Я поведала ей историю моих злоключений и отправилась купаться. По пути к воде я поняла, что все-таки нахожусь в Йемене – в белоснежном песке обнаружилась длинная ржавая булавка, на которую я, к счастью, не успела наступить. За железной сеткой, которой был огорожен пляж и которая уходила далеко в море, прятались подростки, которые подсматривали за купанием иностранок и громко кричали: "Ай лав ю". Время от времени
охранник подходил к сетке и прогонял мальчишек, которые уплывали в море и тут же возвращались обратно. Еще бы – с их точки зрения рядом плавали совершенно неодетые женщины. С незакрытыми лицами, почти открытой грудью, с голыми ногами и руками, - в общем, мечта любого подростка. Рядом с нами отдыхала пожилая пара, говорившая между собой по-русски. Оказалось, что это врачи из местного госпиталя – русская женщина Наташа и узбек Шавкат. Наташа долго рассказывала об утомительной работе в местных больницах и сетовала, что в Йемене нет колбасы. Затем к нам подошла еще одна русская женщина – помоложе. Она рассказала, что замужем за йеменцем, что они познакомились в России и там все было нормально, а тут – нет. "Катует, сволочь, и еще русские каналы не дает по телевизору смотреть" – жаловалась она на мужа. "Ничего, - злорадно закончила она, - вот сегодня концерт Газманова по телевизору, целый вечер буду глядеть, пусть терпит". Вскоре отыскался наш давешний провожатый Саша. Оказалось, что Саша увлекается подводной охотой. Он надолго уплыл в море, после чего вернулся с огромной подстреленной рыбиной. Вечером мы съели эту рыбину в компании других русских врачей – ее приготовили для нас в китайском ресторане, здесь же, на берегу моря. Маленькая русская община выглядела очень дружной. Недавно у одной русской пары, живущей в Адене, родился ребенок, и все, кто пришел на застолье, по очереди с нежностью носили его на руках. Мы сидели в самом сердце арабского мира за длинным столом, поглощая китайские блюда, болтая по-русски и время от времени тайком пили самогон из фляги, которую передавали друг другу под столом. Все-таки жизнь бывает крайне сюрреалистична.
Глава 13. Из Аль-Мукаллы в Хадрамаут Наутро мы вылетели в Аль-Мукаллу. По дороге в аэропорт к нам прицепился студентхелпер, вручивший нам брошюру под названием "Зачем мы живем?" на английском языке, где объяснялось, какая прекрасная религия ислам. Аэропорт оказался вполне милым, с красивым залом ожидания – единственное, что несколько его портило, это отсутствие буфета, а нам ужасно хотелось пить. Чувствовалось тем не менее, что аэропорт – вещь близкая к цивилизации. Например, служащая, которая оформляла документы, была в платке, но с открытым лицом. Полет над пустыней занял всего 40 минут – и вот уже полицейский в аэропорту АльМукаллы спрашивал, в каком отеле мы будем останавливаться. Выяснилось, что никакого регулярного транспорта из аэропорта в город не существует, а местные таксисты заламывали сумасшедшую цену – две тысячи реалов. Мы таки умудрились остановить проходящую мимо машину, битком набитую молодыми людьми. Тут же на площади едва не началась драка между таксистами и водителем, но пассажиров в пойманной нами машине оказалось много, и таксисты были вынуждены ретироваться. По дороге оказалось, что в машине сидит весьма приятная и интеллигентная компания, в которой у всех – университетское образование, и, следовательно, все они превосходно говорят по-английски. Если честно – они знали английский куда лучше нас. Мы непрерывно болтали и смеялись. "А вы знаете, что моя русская подруга утверждала, что в Йемене едят белых женщин?" – поинтересовалсь я. Последовал взрыв хохота. "Едят белых женщин? Это идея, - задумчиво произнес один из пассажиров, - мы ведь как раз не завтракали". Наши милые попутчики не только довезли нас до города, но и пристроили в небольшую и чистенькую гостиницу. К сожалению, ничего особенно интересного в Аль-Мукалле мы не нашли. Все советовали "погулять по каналу" и "посмотреть центр города", но ни центр с его белоснежными домиками в индийском стиле, ни канал, проходивший через центр города, нас не вдохновили. Мы шли вдоль заваленного мусором берега. В мусоре копались большеухие кошки, белые чайки и крохотные крабы. В конце концов мы обнаружили около моря ресторан и провели остаток дня, наслаждаясь вкусными и дешевыми лобстерами. Вечером мы сидели на канале – больше идти было некуда. К нам подошел арабский старик и, к нашему удивлению, заговорил на достаточно неплохом русском языке. Он рассказал, что когда-то работал с русскими строителями и выучился русскому языку. В течение довольно долгого времени старик рассказывал нам о том, что ислам – религия мира и добра. Я искренне соглашалась и рассказывала старику о том, что в России много мечетей и что все знакомые мне по Москве – очень приятные, мирные и добрые люди. Рассказывать о том, что в России мусульмане часто ассоциируются с террором и убийствами и о том, что, когда я рассказываю о доброте и гостеприимстве мусульманского мира, как правило, никто не верит, мне не хотелось. В принципе можно было остаться в Аль-Мукалле еще на один день и съездить в
расположенную рядом знаменитую рыбацкую деревню Бирали с ее красивыми пейзажами, но мы предпочли поскорее уехать в знаменитый Хадрамаут. Уже когда мы приехали на автостанцию, оказалось, что ехать в Хадрамаут нельзя без специального разрешения турполиции – пермита. Без него нас просто не сажали в маршрутку. Ругаясь, мы поехали на такси в турполицию. Турполиция располагалась в крохотной комнатке, больше похожей на подсобку. Окон в ней не было, зато была дверь и висел портрет президента Йемена Али Абдулла Салеха. В одном углу стояла раскладушка, в другом был письменный стол. В комнате было трое людей – начальник, его сын лет пяти и служащий – вроде ординарца, которого начальник постоянно посылал с мелкими поручениями, например, принести воды, и затем на него ругался. Через полчаса переговоров и взаимных комплиментов мы заплатили тысячу реалов и получили заветный пермит, - один на двоих. Нам требовались ксерокопии, и начальник турполиции отправил нас в местное фотоателье. Пока Наташа делала ксерокопии, я заглянула в студию. Там я увидела местного фотографа, одетого в длинный белый балахон. На шее у него висела старенькая механическая камера. Клиенты снимались, сидя в кресле, на фоне расписных задников, на которых анилиновыми красками были нарисованы горы, водопады и пруды с лебедями. Я попросила коллегу самого сесть в кресло и сделала несколько кадров на память – уж больно экзотично все это выглядело. Удивленный фотограф дал мне понять, что, по его мнению, у меня ничего не получилось, потому что он не видел, чтобы сработала вспышка. Я показала ему вполне резкое изображение на дисплее камеры, и фотограф был немало удивлен. Он, в свою очередь, усадил меня в кресло и поснимал на пленку – я являлась для него таким же экзотичным персонажем, как и он для меня. Возможно, что моя потная физиономия со встрепанными волосами до сих пор украшает витрину местного фотоателье в качестве рекламы. Получив ксерокопии, мы вновь отправились на автовокзал, где нас встретили как родных. Мы положили рюкзаки в багажник одной из маршруток, заплатили по тысяче реалов и принялись ожидать, пока машина заполнится. Водители отдыхали невиданным для нас образом – лежа на крышах своих авто. Возможно, способ вполне удобный, но, например, российскому водителю такое никогда не пришло бы в голову. Водитель почему-то настоял, чтобы мы сели на переднее сиденье. Вскоре оказалось, что настаивал он не просто так, а с тайными мыслями. Переключая скорости, он каждый раз трогал Наташу за колено, притворяясь, будто это произошло случайно. Когда Наташа потеряла всякое терпение, я предложила ей на первой же остановке поменяться местами. Водитель попробовал повторить со мной тот же фокус. Я взяла себя рукой за колено и выставила локоть так, что он уперся в бок водителя. Водитель тут же сказал: "окей" и больше трогать меня не пытался. За окном были выветренные скалы из песчаника. Однажды мы увидели на дороге перевернутую фуру, коробки, которая она везла, были рассыпаны на большом пространстве вокруг. Вокруг толпились полицеймские и просто любопытные. Примерно в середине пути началась удивительная пустыня – по виду совершенно марсианская, красного цвета, со странными холмами, похожими на юрты. К сожалению, на этот раз у меня не было возможности остановиться в ней и снять пейзажи – маршрутка была
полна людей. Но я твердо знала, что еще вернусь в Йемен. Мы проехали Шибам. В ночной тьме глиняный город казался похожим на обычный московский пригород с невысокими домами и прямоугольными окнами. В Шибаме останавливаться мы не хотели – в нем всего один отель, причем весьма дорогой. Поздно вечером мы въехали в Саюн и после долгих поисков нашли гостиницу "Аль-Мукалла" в центре города – только что отстроенную и потому совершенно чистую. Номер на двоих стоил 2.500 реалов. Мы вышли в город, над которым возвышался гигантский белый дворец султана, ныне превращенный в музей, потом перекусили в харчевне по соседству, любуясь фреской на стене, изображавшей водопады и пинии. При этом здоровенный кусок штукатурки в потолке отсутствовал. Вдруг молодой официант, обратившись к Наташе и с трудом подбирая английские слова, сказал ей: "Я хочу спать". Разозленная инцидентом в маршрутке, Наташа закричала на всю харчевню: "Хочешь – так иди и спи". Парень был буквально стерт в порошок. Потом он вспомнил еще кое-какие английские слова и объяснил, что в десять харчевня закрывается, и он очень хочет идти домой. Спать. Нам стало неловко.
Глава 14. Шибам. На следующее утро мы вновь разделились. Наташа решила как следует отдохнуть, а потом посетить музей во дворце султана. Я же ни свет ни заря поехала в Шибам – знаменитый город глиняных небоскребов. Мы договорились встретиться днем у ворот Шибама. При дневном свете оказалось, что весь Хадрамаут лежит в долинах – так называемых вади, образованных руслами высохших рек. Дорогу постоянно фланкировали горы со странными плоскими, будто специально срезанными вершинами, причем снизу создавалось впечатление, будто все горы имеют одинаковую высоту В профиль почти каждая скала напоминала человеческое лицо. До Шибама я добралась довольно быстро и без приключений. Город производил удивительное впечатление – прижавшиеся друг к другу узкие многоэтажки из желтой глины, с прямоугольными окнами, окруженные плотным кольцом стен. Верхние части некоторых домов были выкрашены белым гипсом. Город словно приготовился к осаде – наверное, так оно и было в древние времена, когда его строили, и его с полным правом можно было бы назвать "городом-крепостью". Внешне Шибам напомнил мне реконструкции вавилонских зданий – стены домов были такими же плоскими, лишенными архитектурных излишеств, и так же сужались кверху, так что первый этаж был всегда больше второго и так далее. Похоже, что древняя йеменская и древняя вавилонская культура были очень близки по духу – не зря обе цивилизации строили дома из глины. Я стояла и вспоминала вавилонский эпос о Гильгамеше, в котором описывается величественный город-крепость: "Поднимись и пройди по стенам Урука, осмотри основанье, кирпичи ощупай. Его кирпичи не обожжены ли? И заложены стены не семью ли мудрецами?". Кирпичи Шибама не были обожжены, а кем заложен город – я не знала. Я прошла сквозь арку древних ворот. Из-за раннего часа город был почти пуст. Надо мной нависали громады древних домов в семь-восемь этажей – не верилось, что они построены из глины и что многим из них по восемьсот лет. Между домами бродили козы особой местной породы – с особыми выростами на шее, напоминающими петушиные "бородки". На узких улицах играли дети. Под домами, выходившими к городским стенам, были устроены выгородки для животных. Я обратила внимание на интересные ставни домов со сквозной резьбой, тонированные в коричневый цвет. Йемен вообще отличается прекрасной школой резьбы по дереву, но в Хадрамауте она особенно красива. Двери тоже были разукрашены резьбой, делящей их плоскость на квадраты. В центре квадратов были сделаны выступы, имитирующие шляпки больших гвоздей. Шибам оказался первым, - и единственным местом в Йемене, - где я обнаружила сувенирные лавки. Я для чего-то купила у одного торговца два мешочка ладана. Другой торговец антиквариатом, хитро кося глазом, пригласил меня зайти к нему в гости. Я очень хотела попасть в йеменский дом, поскольку, согласно источникам, это почти невозможно и мало кому удалось. В узкой прихожей, где, по местному обычаю, надо
разуваться, торговец попытался снять с меня пыльные туристические ботинки. Я категорически отказалась и сняла их сама. Мы долго поднимались по лестнице – мне показалось, что на каждом этаже была всего чаще всего одна комната, иногда – две. В центре каждой большой комнаты была огромная колонна. Торговец привел меня на маленькую кухню, где две женщины красили глаза сурьмой, пользуясь при этом одним набором косметики на двоих. Меня угостили холодной водой, а одна из женщин, улыбаясь, быстро и ловко накрасила меня сурьмой. Мне с гордостью показали гостиную, крытую огромным ковром, потом продемонстрировали комнату отца – его почтительно называли "баба". Его разбудили – мне показалось, что старик, чем-то похожий на Махатму Ганди, уже не слишком хорошо ориентируется в окружающем мире. Я попросила разрешения снять портрет отца – "Сура баба?". Мне охотно разрешили, и я засняла портрет отца и интерьеры нескольких комнат. При этом женщины явно боялись попасть в кадр. Когда я фотографировала гостиную, хозяева с гордостью выставили в ее центр всю посуду, среди которой стоял советский электросамовар. По окончании съемки женщины попросили денег: "Мони!". Я платить категорически отказалась, а торговец начал доказывать, что я – его друг и платить не обязана. Разговор шел на прескверном английском и явно предназначался для меня, но я сделала вид, что ничего не понимаю. Торговец пошел проводить меня и по дороге, как бы случайно, привел меня в свою сувенирную лавку, где я долго с замиранием сердца рассматривала товары. Там был антикварные украшения и явные подделки под них, огромные резные сундуки со множеством внутренних отделений, чадры, женские бедуинские платья, украшенные китайской золотой тесьмой, курильницы и благовония, крохотные резные имитации деревянных ставней, а также высокие крестьянские шляпы. В конце концов мое женское сердце дрогнуло и я купила бедуинскую чадру, украшенную фальшивым золотом. При этом я уговаривала себя, что чадра наверняка пригодится мне в фотостудии. Так что расчет хитрого торговца в итоге оправдался. - Можно тебя поцеловать? – спросил торговец на прощание. - Я замужем, - гневно солгала я. Торговца это не смутило. Выходя из лавки с чадрой в руках, я со вздохом вспомнила интеллигентных юношей из Манахи и подумала, что в популярных туристических местах люди мгновенно портятся. В полдень у ворот Шибама мы встретились с Наташей, которая была несколько разочарована интерьерами дворца султана. Кроме древней глиняной посуды, ничем не отличавшейся от тех, что повсюду продавалась на базарах, во дворце практически ничего не было. Разве что в музее посуда была разбитой, а на базаре – новехонькая. Мы вместе побродили по городу, после чего спустились с городской стены через "черный ход" позади города-крепости. Там мы увидели, как здоровенные, загорелые мужики заделывают глиной пролом в стене – наверняка по той же технологии, какая использовалась в Шибаме лет восемьсот назад. Обойдя Шибам с внешней стороны, я посмотрела на соседнюю гору, увидела на ней нечто вроде каменной площадки и подумала, что было бы
просто отлично поснимать город сверху. Наташа тащиться на гору под палящим солнцем категорически отказалась и решила подождать меня в тени. Я оставила ей рюкзак, перешла дорогу и полезла наверх. Наверху была маленькая деревня, в которой ко мне немедленно прицепился нахальный хелпер лет 14. Я попыталась прогнать его, но хелпер знаками показал мне, что хочет продемонстрировать нечто интересное. Интересное оказалось гигантским камнем, лежавшим посреди деревни. Я махнула рукой и полезла по тропе вверх. Хелпер полез впереди, изображая бурную деятельность – он то пытался подать мне руку, то вынимал камни с тропы, то пытался подсказывать, что именно следует сфотографировать. Пришлось дать ему понять, что в провожатых я не нуждаюсь. Хелпер повел руками вокруг и довольно артистично залаял, показывая, что в горах меня загрызут собаки, а затем опять обогнал меня. Дорога становилась все более крутой и в конце концов превратилась в узенькую тропку с сыпучими камнями под ногами. Шла я довольно медленно, часто отдыхая. На шее у меня висели две тяжелых камеры – цифровая и пленочная, на поясе – кофр, да и сам по себе подъем был нелегким. Дорога справа была огорожена проволочной сеткой, что время от времени помогало – я цеплялась за нее руками. Наконец после получасового подъема я оказалась возле той самой площадки, которую снизу я приняла за смотровую. Оказалось, что это крыша какого-то сооружения, находящегося все за той же проволочной сеткой. Я поснимала город с высоты – увы, свет был отнюдь не идеальным. Хотелось остаться на горе до заката, когда над городом повиснет диск солнца, но я помнила, что внизу меня ждет подруга, - пришлось спускаться. В какой-то момент откуда ни возьмись действительно появилась стая громко лающих собак, которых я разогнала камнями (впрочем, мальчик тоже принял активное участие – на мой взгляд, даже слишком активное). У подножия горы мальчик потребовал денег. Я сунула ему самую мелкую монетку из всех, что у меня были, хелпер начал скандалить, затем переменил тактику – пошел прочь с громким притворным плачем. Наверное, надеялся, что мне станет стыдно и я его остановлю. Напрасно надеялся. Отдохнув в местном кафе, где смуглый парень в юбке и в платке, похожий на средневекового разбойника, бесконечно слал куда-то SMS, мы поймали машину неизвестной нам марки и поехали обратно. Машина была очень интересной – в ней было оставлено только водительское сиденье, все остальные сиденья были выломаны и выброшены. Ерзая по пыльному полу, мы время от времени видели в окно красивые пейзажи, работавших на полях крестьянок и сожалели, что вынуждены ехать мимо. В конце концов мы не выдержали, расплатились с водителем и пошли пешком. В пути нам встретились две пастушки – одна пожилая, другая совсем юная, - высокие, стройные, с величавой осанкой. В своих высоких остроконечных шляпах – именно такие шляпы в сказках такие носят волшебники, в темных одеждах и в чадрах они выглядели таинственными колдуньями из восточной сказки. Сходство увеличивали пастушьи посохи в их тонких руках. Как ни странно, пастушки не возражали против съемки – наверное, потому, что рядом не было мужчин. Мы сделали по несколько кадров, и женщины пошли прочь, легко скользя между деревьями, сквозь которые пробивались лучи света, и подгоняя камешками ленивых коз. Я глядела им вслед и думала о том, что никогда в жизни не видела более красивой картины.
Мы заглянули в соседнюю деревню и обнаружили местную катовую, сплошь заклеенную портретами президента Абдуллы Салеха в различных видах. Под президентами возлежал на полу один-единственный посетитель лет четырнадцати и жевал кат. Рядом стояли фуры дальнобойшиков, сплошь расписанные изумительными картинами. Среди сюжетов преобладали водопады, целующиеся голуби и могучие орлы, а также гордые витязи с копьями наперевес. Мы долго ловили машину до Саюна, наконец поймали и с некоторым разочарованием поняли, что ехать оставалось ровно пять минут. Поужинав шариками фалафеля, купленными на улице, мы завалились спать.
Глава 15. Тарим и Инат Утром я проснулась от совершенно золотого света, который лился через окно. Я поняла, что проспала запланированное накануне мероприятие – доехать затемно до Шибама и сфотографировать рассвет над глиняным городом. Мы долго объясняли водителям, что нам не нужно такси. Мимо нас проехали две больших машины, на крышах которых сидели развеселые молодые люди с каким-то спортивным кубком в руках и гордо размахивали руками. Видимо, местная футбольная команда выиграла какой-то приз и совершала свой круг почета. Наконец мы нашли маршрутку и отправились в маленький город Тарим. Когда мы добрались до места, Тарим был уже совершенно раскаленным, было невыносимо жарко и все время хотелось пить. Перекусив курицей с овощами, мы стали выяснять, как бы добраться до города Инат. Оказалось, что рейсовые машрутки туда не ходят. Мы поймали на трассе машину и после долгих переговоров скинулись по сто реалов, чтобы нас довезли хотя бы до развилки, где можно было пересесть на другой транспорт. Там мы застопили другую машину – на этот раз бесплатно. …В Инате под ногами была белая пыль, которая струилась, как вода. Она покрыла мои туристические ботинки тонким слоем, и ботинки стали казаться не серыми, а белыми. Она лезла повсюду, и я с ужасом думала о том, проникнет ли пыль в объектив. Мы добрели до кладбища, на воротах которого красовалась табличка: "Только для мусульман", и поснимали старинные надгробия и белые купола мавзолеев, не заходя внутрь. В городе меня поразило количество развалин – наряду с жилыми домами они были повсюду. Дома были очень своеобразные: представьте себе глиняный куб, к которому приставлен глиняный же портик со сдвоенными колоннами, увенчанными квадратными капителями. Некоторые дома ограждали металлические заборы, к воротам которых были приварены украшения, изображавшие самые известные здания мира. Мы узнали, например, Тадж-Махал и Эйфелеву башню. Людей на улицах почти не было. Мы увидели лишь одну крестьянку, гнавшую стадо коз. Она была одета в фиолетово-красное платье с крупным узором, поверх которого лежал синий платок, на голове была такая же высокая плетеная шляпа, как у женщин, которых мы видели на пути из Шибама. Впрочем, шляпа крестьянки была донельзя рваной, что несколько разрушало сказочный облик. Увидев нас, крестьянка прибавила шагу, и догнать ее мы не сумели. Мы вышли за пределы города и отправились к большой деревне, находившейся у самого подножия гор. Дома, некоторые из которых достигали четырех-пяти этажей в высоту, были сделаны из глины, имевшей совершенно такой же цвет, как и земля, и скалы вокруг. Множество зданий было разрушено, от некоторых остались одна-две стены. Были хорошо видны крутые лестницы, покрытые пылью, перекрытия из больших сучьев, кое-где обнажились и прутья, которыми перекрывают потолки перед тем, как обмазать их глиной.
На некотором расстоянии от домов стояло под навесом загадочное сооружение, включавшее в себя каменное углубление диаметром не менее метра, огромный ворот и бочку, испачканную изнутри чем-то белым. Впоследствии мы узнали, что видели давильню для гипса. Камни размалывают в порошок и получают белую краску, которой затем обмазывают верхнюю часть домов, чтобы необожженная глина не разрушалась от дождей. Затем мы вернулись в город Инат и стали разыскивать знаменитую мечеть Махдар, которая, если верить путеводителю, была полностью построена из глины. Оказалось, что местные произносят ее название как "Мудар". Мечеть была выкрашена в белый цвет и по внешнему виду, – по крайней мере на мой непросвещенный взгляд, - ничем особенным не отличалась. На обратном пути мы увидели забавную сцену – мальчик катался кругами на мотоцикле, на багажнике которого сидела чрезвычайно довольная дама в традиционной абае и в чадре. Мы присели отдохнуть и выпить чаю в местном кафе. Видимо, где-то рядом располагалось медресе – туда-сюда сновали юноши с религиозными книгами в руках. Затем к нам подошел пожилой мужчина и стал расспрашивать на ломаном английском, знаем ли мы, что такое ислам. Мы отвечали, что знаем и что относимся к исламу с большим уважением. Меня позабавило, что совсем рядом, в витрине автомобильного магазина, были выставлены декоративные китайские подвески, которыми водители всего мира любят украшать свои кабины. На одних подвесках были изображены цитаты из Корана, на других – Христос и кающаяся Мария Магдалина. Когда мы ехали обратно, уже смеркалось. Мечети и мавзолеи у подножия гор с наступлением темноты подсвечивались прожекторами зеленого цвета и выглядели издали, словно маленькие сияющие изумруды. Хотелось остановиться у каждой мечети и долгодолго снимать ее со штатива, но я чересчур устала.
Глава 16. Оазис Гаял Умар. Наступил последний день нашего пребывания в Хадрамауте, а мы все еще не были ни в одном оазисе. Мы решили поехать в Вади Адим , в оазис Гаял Умар, находившийся близ города Аль-Гураф. По уверениям местных жителей, добраться в такую даль можно было только на такси. До Аль-Гураф мы добрались на маршрутке. Водитель не жевал кат, что само по себе было удивительно. Аль-Гураф мы осматривать не стали и сразу же принялись ловить машину до оазиса. Таксисты требовали с нас тысячу реалов, утверждая, что путь до оазиса неблизкий – 50 километров. Мы долго и безуспешно торговались, наконец, махнув рукой, отошли в сторону и начали стопить проезжавшие машины. Минут через 25 один из таксистов сообщил, что передумал и согласен ехать за 600 реалов. Именно по дороге в оазис я потеряла ощущение времени и реальности. Я точно помню, в какой момент это произошло – тогда, когда мы увидели освещенных утренним солнцем крестьянок, работавших среди изумрудных полей. В тот миг все окружающее стало мне безразлично, и я твердо знала, что сейчас мне необходимо остановиться и заснять крестьянок, а что будет потом – неважно, хоть трава не расти. Я, к неудовольствию Наташи и крестьянок, остановила машину, выбежала и начала фотографировать. Крестьянки, закутанные в черное с головы до ног, с визгами начали приседать в высокую траву так, что над ней торчали только высоченные шляпы. Вся эта сцена походила на эпизод из "Белого солнца пустыни", где герои врываются в гарем. Наташа торопила меня, - бесполезно, я не могла остановиться и снимала до тех пор, пока дамы окончательно не спрятались в траве. Во второй раз реальность и время исчезли, когда водитель остановился на заправке, а я увидела далеко впереди дивную по цвету картину – три женщины несли вязанки хвороста. Три вертикальных мазка черной краски на фоне желто-серого песка и желто-серых скал, женские фигурки. Три черных горизонтальных мазка – вязанки хвороста у них на головах. Я помчалась вперед – увы, женщины уходили в сторону от дороги слишком быстро. Вскоре меня нагнал автомобиль, в котором ехала Наташа. Моя подруга выглядела чуть-чуть недовольной – видимо, ее начали охватывать смутные (и вполне справедливые) подозрения по поводу моей вменяемости. Вскоре с левой стороны дороги показалась полоса пальм, растущих вдоль неглубокой реки. Река, текущая прямо посреди пустыни, представляла собой престранное зрелище. Мы ехали вдоль нее минут двадцать, река становилась все глубже, вдруг водитель остановился у маленького белого мавзолея. "Сура?" – спросила я с идиотской улыбкой. "Какая сура, приехали" – строго сказала Наташа. Я шла с двумя фотоаппаратами на шее, снимая почти каждый кадр сначала на цифру, а потом – на черно-белую пленку. Уж очень красивым было это место. Слева от нас – там, где текла река, - шелестели листьями изумрудные пальмы. Справа, под огромными скалами, похожими на пирамиды со срезанными вершинами, громоздились желтые холмики, между которыми зияли глубокие ямы и овраги. Наташа – геолог по первому образованию, назвала
все это "уникальными промывами породы" и, уверяя, что ничего подобного в мире не видела, стала усердно эти холмы усердно фотографировать. Наташа предложила изучить мавзолей, тем более, что ни одного человека поблизости видно не было. Я всегда с большим пиететом относилась к чужим религиозным убеждениям и – признаюсь честно, - никогда не решилась бы переступить порог мечети или мавзолея, немусульманам это строго запрещено. Но отважная Наташа отворила дверь и нахально полезла внутрь культового сооружения, и я, не удержавшись от искушения, полезла следом. Внутри оказался внутренний двор с колоннадой, В маленькой пыльной комнате, стояли два пустых деревянных саркофага, испещренные надписями на арабском. Внутри мавзолея обнаружился маленький дворик, окруженный галереей. По лестнице можно было подняться наверх, на символический минарет. Мы не стали искушать судьбу и, сфотографировав саркофаги, поскорее вышли наружу и отправились к реке. Вблизи реки цвели странные деревья – колючие и сухие, их желтые цветы имели форму шариков и смахивали на мимозу. Когда мы подошли ближе, с воды взлетели перепуганные цапли и скрылись где-то в зарослях. Над рекой носились кроваво-красные стрекозы. Нам нужно было перейти на другую сторону – туда, где был оазис, - но моста нигде не было видно. Река была мелкой, но мы боялись влезать в воду из-за опасности заболеть шистозомой - мелкими паразитами, которые поселяются в крови человека и которыми часто заражаются при купании. Моим ботинкам "Доломит" на вибрамовской подошве вода была не страшна, а вот Наташа путешествовала в легоньких сетчатых кроссовках. Увидев поблизости стадо коз, мы подбежали к пастуху и стали спрашивать, как перейти на другой берег. Пастух долго и растерянно глядел на нас, после чего спросил по-английски "Где автобус?" – примерно таким же тоном, каким, наверное, я бы спросила встреченных на улице зеленых человечков, где они оставили свою летающую тарелку. Мы ответили, что автобуса нет и не было. Пастух, расширив глаза, еще раз поглядел на нас и сказал: "Кино". "Да не снимаем мы никакое кино" – начала сердиться Наташа. Она взяла блокнот и стала рисовать схему: две человеческие фигурки в брюках (это мы), одна в юбке (это, разумеется, мужчина-пастух), две горизонтальные черты (это река), домики на другой стороне реки, несколько пальм, стрелочка через реку. - Кино? – закивал и заулыбался пастух. Наташа долго и безуспешно водила рукой по схеме. Я заскучала, отошла в сторону и принялась фотографировать пейзажи. В конце концов мы перебрались на другую сторону реки по камушкам, идя по щиколотку в воде и надеясь, что шистозома не прокусит наши пятки. На другой стороне мальчик и девочка лет тринадцати пасли коз, спасаясь от палящего солнца в тени пальм. Они развели костерок и варили в котелке свой нехитрый обед. У детей были странные черты лица – негроидные губы и совершенно индийские глаза и носы. Казалось, будто лицо четко делится на две части. У мальчика были иссиня-черные прямые волосы, расчесанные на пробор и намазанные маслом на индийский манер, девушка покрывала голову рваным красным платком. Оба были в юбках – с той разницей, что юбка мальчика была украшена рисунком в крупную клетку. Впрочем, на нем была также вполне
современная футболка с английской надписью, но общего очарования картины футболка не нарушала. Мальчик и девочка настолько испугались нас, что не могли вымолвить ни одного слова и не ответили даже на традиционное "Ассалам Алейкум". Мы к тому времени уже выучили коекакие арабские слова, но на них не последовало никакой реакции. Впоследствии, когда я показала их фотографии на лекции в Москве, девушка-востоковед предположила, что встреченные нами дети были из племени Махра. Махра – это остатки немногочисленного коренного населения Йемена. Махра так и не выучили арабский, - они говорят на уникальном древнем языке, и, выбирая новое пастбище, не обращают внимания на границы между государствами. Мы оставили детей до смерти перепуганными и двинулись к оазису. Пальмовый рай кончился почти мгновенно – за узкой полосой живых пальм начинался целый лес мертвых, их сухие черные стволы жутковатым образом торчали из песка. Видимо, оазис постепенно, год за годом, уменьшался и отступал. Было безумно жарко. Мы решили выпить воды и обнаружили, что забыли ее купить, - на двоих осталось всего полбутылки, а ведь нам предстоял довольно долгий путь к оазису под палящим солнцем. В этот момент запищал мой мобильный телефон. Один из друзей, оставшихся в Москве, весьма разумный человек, любящий планировать жизнь на несколько лет вперед, спрашивал, как дела. "Мы в пустыне, воды осталось полбутылки, помираем от жажды" – ответила я. К моему удивлению, друг не забеспокоился, не ответил и даже не начал немедленно разыскивать наши трупы через Интерпол, что на него совершенно не похоже. Впоследствии оказалось – он решил, что я шучу. В его распланированном мире такая ситуация была попросту невозможна. Мы долго тащились по раскаленному песку, среди мертвых стволов, пусть и не умирая от жажды физически, но испытывая все прелести обезвоживания. Пить из реки мы побоялись. Наташа категорически отказалась от своей доли оставшейся минералки, уверяя, что ей "просто не хочется". Всю имеющуюся у нас воду она оставила мне, зная, с каким трудом я переношу жажду. Так вот, господа скептики, уверявшие меня, что нельзя отправляться в путешествие на Восток с человеком, с которым ты толком не знаком. Наташа навсегда останется для меня человеком, который на сорокаградусной жаре, в пустыне, отдал мне всю свою воду. И я не знаю вещи, которой можно было бы скрепить дружбу более крепко. …Пальмы внезапно кончились. Мы пересекли полосу глиняных холмов, затем – полосу песка и наконец вошли в оазис с типичными для Хадрамаута "многоэтажками", кубическими, не такими высокими и узкими, как в Шибаме. На улицах почти никого не было. Немногим встреченным жителям я показывала пустую бутылку из-под воды и выразительно стучала по ней. Жители тыкали пальцами куда-то вперед и вбок. Мы шли, гадая, куда нас отправляют – в магазин или к колодцу (последнее нас решительно не устраивало). Дети смотрели на нас с изумлением – казалось, они даже не знают проклятого
слова "сура". Когда один из встреченных жителей обратился к нам с вопросом: "Вот из ер нейм?", мы почти обрадовались – наконец мы могли хоть с кем-то объясниться. Житель оазиса на вполне понятном английском пояснил, что магазин находится за мечетью, но сейчас он скорее всего закрыт. Небольшая мечеть была весьма странно и необычно украшена – снаружи она была аккуратно покрыта кафельной плиткой салатового цвета, без рисунков, совершенно такой же, какой некогда в СССР выкладывали ванные комнаты. Возле мечети был устроен питьевой фонтан. Пить мы опять-таки не решились, но я долго и с наслаждением умывалась. Магазин действительно оказался закрыт. Я в изнеможении плюхнулась, не глядя, на нечто вроде лавочки или низкого металлического столика у входа. Это было роковой ошибкой – через секунду я поняла, что сижу на прилавке, предназначенном для рыбы. Причем, судя по запаху, - именно для тухлой рыбы. Я вскочила, и обрадованные мухи тут же облепили мои штаны, очевидно, приняв меня за особенно большую рыбину с большим стажем хранения. Напротив нас, под навесом, который держали четыре пальмовых ствола, отдыхали местные жители. Увидев нас, они принялись криками звать продавца, который, очевидно, жил где-то неподалеку. Продавец не откликнулся, тогда за ним отправили мальчишку. Через минуту магазин открыли. По моему настоянию мы купили целых три полуторалитровых бутылки местной минералки, одну из которых я тут же, не сходя с места, выпила из горлышка. Настроение поднялось, и я отправила приятелю еще одну sms: "Спаслись - нашли в оазисе газированную минералку". Приятель опять не отозвался. "Тяжелая миссия – говорить правду. Никто не верит" – подумала я. Дома в оазисе, как и повсюду в Хадрамауте, были вылеплены из необожженных глиняных кирпичей. В качестве забутовки использовались самые различные вещи – от пустых яркожелтых канистр из-под тормозной жидкости до металлических бело-голубых банок от молочного порошка. Из-за этого стены становились разноцветными и приобретали весьма забавный вид – казалось, будто их строил сумасшедший художник-концептуалист. Погуляв по оазису, который сам по себе оказался не таким уж интересным, мы двинулись обратно к реке. Надо было торопиться, чтобы успеть вернуться в Саюн засветло – уж очень далеко мы забрались, а назавтра мы должны были улетать в Сану. Но когда мы добрались до полосы песка между оазисом и холмами, мы вдруг решили побаловаться немного и сделать "пустынные" фотографии на память. Я сфотографировала на фоне песка Наташу – изящную, легонькую, словно стрекоза, с маленьким голубым рюкзачком через плечо. Я наивно полагала, что выгляжу со стороны примерно так же, вручила Наташе свою камеру и встала на фоне пустыни. И когда глянула на дисплей – чуть не закричала от ужаса. На дисплее виднелось некое мрачное существо в шляпе и темных очках, нагруженное, словно осел. Спереди на мне висел поясной кофр "Ловепро" из трех отделений. На спине - рюкзак, с которого свисали многочисленные незастегнутые фастексы и болтающиеся стропы; из-за уха торчал штатив; на шее висели две камеры с огромными блендами. Пожалуй, местных жителей можно было понять – увидев такое существо на улице родного города, я бы тоже испугалась. Парадокс состоял в том, что я настолько привыкла таскать на себе свои сокровища, что совершенно перестала их замечать и воспринимала сама себя как легкое и порхающее создание.
По мере того, как мы шли к реке, меня охватывало вдохновение – то есть окончательно исчезало чувство времени и реальности. Наташа ругалась и пыталась меня подгонять – напрасно. Братья Стругацкие называли подобное настроение "Состояние, когда маги превращают окружающих в мышей и лягушек". Я отставала от Наташи метров на двести, поскольку непрерывно фотографировала все окружающее на два фотоаппарата одновременно, и темпы передвижения у меня были соответствующие. Внезапно слева я увидела ту самую картину, которая грезилась мне еще в Москве – четкие силуэты верблюдов, пасущихся на гребне холма, а рядом с ними, в овраге –нескольких пастухов. Я крикнула Наташе: "Я иду влево" и взмахнула рукой, указывая направление, после чего побежала в лощину, потеряв Наташу из виду. Как выяснилось впоследствии, Наташа меня не услышала. Через минуту произошло чудо, тот самый момент, который грезится многим фотографам в снах. Пастухи верблюдов, – до сих пор не знаю, были ли они кочевниками или жителями оазиса, - увидев меня, подозвали своих верблюдов и начали позировать – причем именно так, как мне хотелось. Среди пастухов были мальчик и девочка – те самые, которых мы встретили по дороге к деревне. Словно зная, каким образом люди и верблюды идеально выстраиваются в кадре, старший пастух отдавал короткие команды, и передо мной вставали композиции, - одна лучше другой. Оказалось, что верблюды прекрасно понимают голосовые команды – со стороны это звучало примерно как: "Иээээххх!". Пастухи и пастушки то вставали в круг, то эффектно усаживались на склонах холмов, - причем их позы и развевающиеся одежды, будто специально, повторяли очертания холмов и верблюжьих горбов. Девочка в красном платке, которая при первой встрече показалась мне перепуганной малышкой, теперь, в присутствии старшего, чувствовала себя вполне уверенно. Это были ее горы и пустыни, ее козы и верблюды, свой рваный красный платок она носила с поистине королевским достоинством и взирала на меня с вершины холма с беспредельным достоинством. Позабыв обо всем, я снимала на обе камеры, краем сознания понимая, что где-то там, у реки, меня ждет Наташа. Внезапно Наташа появилась на склоне холма, снимая своей мыльничкой подсмотренную мною сцену. Я радостно замахала рукой, успокоившись, что мне не придется прерывать гениальную съемку, и продолжила работу. Когда все было закончено, мы попрощались с пастухами и пошли прочь. - Сегодня я наконец сняла шедевр, - гордо сообщила я подруге. – Можно делать выставку. - Знаешь что? Тебе трудно было сказать, куда ты пошла? А люди, между прочим, тебя ищут и волнуются! И обиженная Наташа прекратила со мной разговаривать. Я была возмущена до глубины души. Я привела в пример горячо любимую Лени Рифеншталь, которую ее спутники насильно забрали с религиозного праздника народа нуба. На этом празднике Лени Рифеншталь, никого не предупредив, задержалась всего-навсего на три дня. "Ты хоть согласна, что эти люди помешали созданию шедевров?" Наташа почему-то не была согласна. Весь обратный путь прошел в ледяном молчании. Я искренне не могла понять – почему Наташа так на меня обиделась, я же крикнула и показала рукой, куда иду. Впоследствии мы сообразили, что глиняные холмы имеют свойство поглощать звуки. И я, и погонщики верблюдов стояли на дне неглубокого оврага и не были
видны снаружи. Наташа не услышала меня, а я, в свою очередь, не слышала, как добрых полчаса она бегала среди холмов и громко звала меня, не понимая, куда я внезапно исчезла и предполагая самое худшее. Так что ничего удивительного, что Наташа обиделась. К вечеру подруга меня простила. Она святая, честное слово.
Глава 17. Прощание. Наступило 1 марта. Воздух в Саюне в первый день весны был настолько жарким, что находиться на улице было просто невозможно, и мы предпочли оставшееся до вылета время отдохнуть в номере. Некоторые трудности возникли при ловле машины – в арабском языке, по крайней мере в его диалекте, принятом в Хадрамауте, нет слова "airoport", и на слух оно почему- то рвоспринималось местными таксистами как "Отель "Рибук". Именно в "Отель "Рибук" нас и пытались несколько раз отвезти. Пришлось смотреть в словаре, как будет поарабски "аэропорт". Аэропорт был небольшим, но вполне комфортабельным, если не считать того, что вода в зале ожидания не продавалась. Неприятным сюрпризом стало то, что в аэропорту Саюна багаж после просвечивания съезжает по пандусу прямо на пол – так поступили и с моим поясным кофром, в котором, между прочим, лежал объектив серии "L". Мы взлетели над плоскими вершинами гор – странно, но они действительно были одинаковой высоты. Теперь, когда мы были наверху, Хадрамаут казался желтой равниной, изрезанной глубокими оврагами. На вершинах гор я разглядела нечто похожее на узенькие тропинки. Наверное, это были промывы породы. Но мне хотелось думать, что кто-то ходит по этим горам и протаптывает тропы на их вершинах. Полет был совсем коротким. Мы прибыли в Сану как к себе домой. Таксисты, завидев "чудаковатых иностранок", затребовали бешеную сумму. "Слушай, - проговорила я поанглийски, - ты столько проси с американцев и с японцев, а мы – русские бэкпекеры, понял?". Таксист поглядел на нас с уважением. На Мидан Тахрир нас встретили родные пряничные дома. Не став ломать голову, где остановиться, мы поехали в тот же отель, где жили в прошлый раз. Слава Железнов должен был заехать за нами в гостиницу, и мне захотелось разыграть его. Я надела йеменское платье, чадру, накрасила глаза и, когда Слава постучался в нашу комнату и приоткрыл дверь, подняла руки к голове и изо всех сил завизжала. Слава испуганно закрыл дверь, решив, что ошибся комнатой и попал к йеменке, после чего мы позвали его обратно и долго вместе смеялись. Мы снова отужинали в ресторане "Факхир" со своими друзьями, наслаждаясь изысканной кухней. В общем-то, за всю поездку нас ни разу не кормили плохо, но в "Факхире" каждое блюдо было настоящим произведением кулинарного искусства. И только в "Факхире" гышр – йеменский традиционный напиток из кофейной шелухи, был таким душистым. За соседний столик сел очень сурового вида мужчина с женой и двумя детьми. За спиной его висел автомат. Карина смотрела на нашего соседа во все глаза. "Это человек из Мареба" – сказала она. Мы в Мареб уже не успевали, к тому же у меня начались проблемы с цифровой камерой, - в затворе у нее застрял волос, который я никак не могла
извлечь самостоятельно. Мареб я решила оставить на следующую поездку и поэтому я тоже с любопытством глядела, что будет дальше. Мальчик из Мареба – на вид ему было лет 10-12, с нежностью заботился о своем маленьком брате и часто целовал его. Их отец долго объяснялся с официантом. "Он говорит, чтобы официант не фокусничал и не добавлял к счету чаевые, потому что он этого не любит", - сказал Слава. По мере того, как семья из Мареба поглощала пищу, они ставили грязные тарелки под стол – очевидно, в Маребе так было принято. "В общем-то, логично – после ужина грязную посуду можно убрать одновременно, не бегая по отдельности с каждой тарелкой" – подумала я. Я набралась смелости, подошла к столику и попросила разрешения сфотографировать маребца. Тот охотно согласился. Кристина захотела присоединиться к съемке и уселась рядышком. Мужчина протянул ей свой автомат – на, мол, попозируй. "Заряженный" – спокойно сказала Кристина, осмотрев оружие. Она с детства привыкла к оружию, превосходно стреляла сама и совершенно не боялась держать автомат, поскольку умела с ним обращаться. Когда маребцы окончили трапезу и официант принес счет, развернулась горячая дискуссия. Судя по всему, официант настаивал на одной сумме, а житель Мареба на другой. "Я же говорил тебе, - не включай чаевые в счет, я этого не люблю!" – воскликнул маребец, как бы в приступе гнева срывая с плеча свой автомат. Заряженный "Калашников" оказался решающим аргументом, и официант немедленно согласился, что гости, разумеется, правы. Маребец залез во внутренний карман пиджака, достал деньги, сложенные в полиэтиленовый пакет, бережно развернул его и и аккуратно отсчитал нужную сумму. Отужинав в "Факхире", мы решительно не знали, чем бы еще заняться. Поездив по городу, мы отправились пить кофе в еще один ресторан – египетский. На душе у меня скребли кошки – так не хотелось покидать Йемен, так трудно было расставаться с новыми друзьями. Единственное, что утешало меня – я знала, что уезжаю ненадолго, что вернусь и закончу съемку, которая только-только начала получаться. Наташа, улыбаясь, доказывала мне, что я зря так уверена в своем будущем возвращении. Что, когда ездишь по стране, всегда кажется, что ты ее недосмотрел, не прочувствовал толком, что всегда даешь себя зарок вернуться – и никогда не возвращаешься, потому что существуют другие страны, в которых ты и вовсе не был. Но я все равно была уверена, что вернусь. Я знала, что в моем сердце навсегда останутся веселый проводник Фат, который разговаривает с другом, пасущим овец на другой стороне долины; Мухаммед, нежно любящий свою "мадам", дружные русские врачи в Адене; что я всегда буду помнить теплые взгляды, которыми одаривали друг друга Слава, Карина и Кристя. Самое ценное, что мы привозим из своих путешествий – это любовь, красота и искренность, встречи с ними и память о них. В Йемене очень много любви, красоты и искренности. Мы вернулись в Россию. И за прошедшие со времени путешествия полгода я убедилась: желание вернуться в Йемен не исчезает, а лишь растет. Через неделю я лечу туда снова.
Из второй части …Я фотографирую скотных цапель на луковом поле, возле города Аль-Гураф, и жду, когда меня наконец задержит полиция. Машина с мигалкой примерно полчаса назад припарковалась возле того места, где я сижу на коленях, выслеживая белых цапель, неспешно гуляющих по полю. Полицейские, в свою очередь, выслеживают меня. Но пока они не предпринимают никаких действий, я тоже не тороплюсь. Все равно понятно, что будет потом. Вежливый вопрос, откуда я приехала и что делаю вблизи секретного военного объекта, потом предложение проехаться недалеко – совсем рядом, буквально пять минут, потом часа полтора сидения по кабинетам разных начальников – и, наконец, меня отпустят на свободу с наказом больше никуда одной не ходить. Я, правда, не вижу вблизи ни одного секретного объекта, но наверняка они тут есть – в этой стране секретным объектом могли бы назвать телефонную будку или канализационный люк. А может быть, электростанция, которую я сняла час назад, тоже является секретной. В феврале меня задержали вблизи города Лахадж, когда я фотографировала крестьянок, собирающих перец. Ибо приличные иностранки не ползают по полям с дорогой аппаратурой, а ездят в автобусах, большими группами и в сопровождении гида. И бывают только там, где положено бывать туристам. Например, в Хадрамауте туристам положено бывать только в Шибаме, знаменитом городе глиняных небоскребов. Ну в крайнем случае в Тариме, где есть глиняная мечеть. Вообще-то я предпочла бы поехать не в участок, а к врачу. Кашель, который мучил меня в течение нескольких недель, сегодня неожиданно усилился, грудь стала болеть, и арабский врач, случайно оказавшийся рядом со мной в маршрутке, сказал, что пациенту с таким кашлем он немедленно выписал бы антибиотик (странное дело, но я его поняла, хотя врач говорил по-арабски). Цапли медленно вспархивают, я делаю снимок за снимком – ничего особенного, впрочем. 300-миллиметрового объектива не хватает даже для съемки скотных цапель, которые почти не боятся человека. Полиция терпеливо ждет. Я заканчиваю съемку и иду к машине сама. Может, они по крайней мере довезут меня до Сеюна, где я сейчас живу? Но полиция опять не предпринимает никаких действий. Окончательно обнаглев, я здороваюсь и присаживаюсь в тени полицейской машины, просматривая съемку. И даже показываю кое-что радостному полицейскому. Мда, шедевров нету. Поскольку полиция все-таки не хочет меня задерживать, я иду ловить машину в Сеюн. Маршруток нет. Через двадцать минут останавливается грузовик, битком набитый бодрыми мужиками в юбках и в клетчатых платках на голове – тут все так одеваются. Я лезу в кузов, но мне предлагают место в кабине за 300 реалов. После оживленной торговли мы договариваемся на вполне справедливую сумму - сто реалов, то бишь полдоллара, но тут вмешивается полиция. Мужикам делают внушение, а меня везут в участок в городе Тариме. По дороге мы заезжаем к паре-тройке начальников и в автосервис – подкачать колеса. В третьем по счету участке неожиданно обнаруживается начальник, прекрасно говорящий по-русски. Мда, понятно, где гражданин учился. Мне тоже делают внушение – за то, что я не пользуюсь такси и стоплю подозрительный местный транспорт, и, выслушав мою просьбу о враче, везут в сеюнский госпиталь. Правда, полицейские предлагают мне местного
травника, но ни они, ни травник не говорят по-английски, а я по-арабски. Так что воспользоваться его услугами я не решаюсь. По госпиталю порхают крохотные медсестрички в белых халатах поверх черных платьев до земли и в черных чадрах поверх халатов. Многие в очках. В сопровождении полицейских я иду в кабинет. Бородатый темнокожий врач за занавеской выслушивает мои легкие (забавно, что он не просит меня задрать рубашку, а умело просовывает руку со стетоскопом через воротник – мусульманская страна все-таки). Врач сообщает, что в легких чисто, горло красное, а температура у меня 37, и выписывает антибиотик. На вопрос об оплате обиженно отвечает, что вообще-то здесь госпиталь. Полицейские участливо ждут, потом ведут меня в аптеку и помогают купить лекарства. После чего отвозят меня в туристическую полицию, в которой сеюнские чиновники заявляют, что никакое разрешение на пребывание в Сеюне мне не нужно. Старший полицейский дает мне свой мобильный номер, просит звонить, если понадобится помощь, и приглашает при случае заходить в гости – познакомиться с семьей. Потом довозит до моего отеля и уезжает. «Хорошая страна. Мне нравится» - думаю я, обедая верблюжатиной с рисом и размышляя, что в идеале полиция так и должна себя вести. Именно помогать людям, а не мешать, как в моей стране, например. Я иду в отель, принимаю лекарства и проваливаюсь в сон. Наверное, я все-таки болею, потому что встать и идти фотографировать кажется тяжелой задачей. Лучше всего выходить часа в три, - как раз к закату можно добраться до Шибама или до какого-нибудь иного интересного места, но у меня совсем нет сил. Я едва заставляю себя встать в четыре часа дня, ловлю такси и еду в Шибам. Я прошу водителя обогнуть Шибам и остановиться за ним, там, где находится древнее кладбище – туда туристы никогда не ездят. Водитель потрясен и возмущен – его заставили проехать лишних полкилометра. Он твердо знает, что иностранцев положено высаживать либо возле ворот Шибама, либо, в крайнем случае, у поворота на Шибам, откуда открывается красивый вид. Но везти туриста ЗА Шибам – где это видано? От удивления он долго пытается дать мне сдачу на сто реалов меньше, чем положено. Пока не понимает, что иначе я просто не уйду. . Я надеялась сфотографировать шибамскую пастушку в знаменитой высокой соломенной шляпе – но уже слишком поздно. Пастушки уже увели овец и коз, на полях пусто. Внезапно с кладбища выбегает свора собак и начинает на меня лаять. Странно – это не обычные рыжие шибамские дворняги, которые носятся большими стаями и при этом очень трусливы. Это здоровенные черно-белые кобели. Я разгоняю собак камнями, но желание идти к дальней деревне через кладбище почему-то пропадает. За горой напротив Шибама я вижу здоровенный столб дыма, уходящий в небо. Интересно, что там происходит? Я перехожу дорогу, перебираюсь через овраг и оказываюсь в поле. Кобели тоже перебегают дорогу и, стоя на другой стороне оврага, продолжают меня облаивать. У меня полное ощущение, что я перебираюсь в какой-то другой мир, где туристам и вправду быть не положено, и что собаки это твердо знают.
Внизу крестьянин окапывает пальму. То ли он ее только что посадил, то ли окучивает, как картошку. Я здороваюсь и иду в том направлении, где поднимается дым. «Эй, туда нельзя!» кричит крестьянин. «Нельзя, Шибам не там!» - кричит он мне вслед. Я не обращаю на крики внимания и иду дальше, размышляя, почему туристам нельзя идти дальше Шибама и отчего я вдруг стала понимать арабский язык. Поле местами перепахано, местами на нем обнаруживаются остатки древних глиняных стен, - по ним очень удобно идти, как по дороге. Здесь перемешаны куски истории – древней, новой и новейшей. Где-то торчит старая каменная кладка, где-то развалины мавзолея, а вот явно современная стена – кто-то не поленился обмазать ее гипсом, чтобы дольше простояла. Должно быть, порезвились здесь когда-то советские археологи. Солнце уже заходит, - глиняные развалины окрашены ярким оранжевым светом. На поле стоят ульи, вдали отдыхают пчеловоды, усевшись на очередной глиняной хибаре. Я иду дальше, на дым. На горе обнаруживается одинокий полуразрушенный замок этажей в пять, - любая страна гордилась бы таким как главной достопримечательностью. Но на фоне Шибама замок, конечно же, потерялся. Он необитаем – в окнах нет деревянных ставней, изнутри доносятся вороньи крики. Мимо проходит женщина в чадре. Я снимаю ее на фоне замка. Женщина молчит, - странно, обычно йеменки возмущаются, когда их фотографируют. Потом появляется целая толпа женщин в черных чадрах, похожих на Преподобных матерей из романа «Дюна». Они возмущаются и говорят, чтобы я не смела двигаться дальше и шла в свой Шибам. Я отмахиваюсь от них и продолжаю идти вперед. Только что откричал муэдзин – народ расходится по домам и разъезжается на мотоциклах. «Не ходите дальше, идите в Шибам!» повторяет почти каждый встречный. Наконец деревни кончаются, и я нахожу источник дыма. Пять больших возвышений, из которых рвется пламя – то ли утилизируют мусор, то ли отжигают проволоку. Пламя очень высокое, дым стелется по всему небу. Это зрелище отчего-то пробуждает во мне страшную тоску. То ли возникают ассоциации с крематорием, то ли с чем-то подобным – но мне не хочется подходить ближе и узнавать, что именно жгут в этих печах. Внезапно окончательно темнеет – с такой скоростью ночь наступает только в горах. Огненные столбы рвутся в небо, усыпанное яркими звездами. Я обхожу их и пытаюсь пройти напрямик к дороге. Впереди начинает заливаться лаем еще одна собачья свора. Может быть, есть другой путь? Вообще ночью в горах все-таки страшновато. Я иду к загону, куда молодая женщина загоняет отару овец, здороваюсь и спрашиваю: «Шибам?». Женщина наклоняется и… швыряет в меня камень таким же движением, каким здесь подгоняют заблудившуюся овцу. Ничего себе восточное гостеприимство. Может быть, здесь боятся сглаза или просто ненавидят иностранцев? Я придумываю разные веселые оправдания. В этой деревне действует подпольная секта мусоросжигателей. Нет, они выплавляют золото. Или деревня населена тайными зороастрийцами. Нет, лучше пусть это будут карбонарии. Женщина позади беспрерывно кричит мне вслед по-арабски – но ругательства я пока не выучила, поэтому ничего не понимаю. Ей вторит собачий лай. Я иду прочь, пока не натыкаюсь на дорогу. Совсем темно, а фонаря у меня нет – не рассчитывала бродить так долго. Неприятно тащиться по темноте, отмахиваясь комьями земли от собачьих свор.
В полукилометре от Шибама я стоплю мотоцикл, хотя в мусульманской стране это конечно же, не принято, и торжественно въезжаю в город, сидя на багажнике. Местная молодежь в восторге – такого они еще не видели. Меня встречают улюлюканьем и визгами. Мне кажется, что сегодня я побывала в другом мире и в другом времени. В средневековье, не адаптированном для иностранцев. И теперь я знаю, что время нелинейно – где-то оно летит, где-то движется по кольцу, порой образует затоны и запруды, а где-то оно вообще остановилось. Странно, но мне вообще не хочется уезжать из этой самой парадоксальной страны на свете. Город, погубленный Пазолини - Здравствуйте, откуда вы? Из России? Вы знаете, что именно в Забиде великий Пазолини снимал «Цветок «Тысячи и одной ночи?» - спрашивает меня по-английски молодой парень в широкополой шляпе.- Я могу показать Вам город. - Спасибо, но мне не нужен гид, - отвечаю я. - Я готов показать Вам город бесплатно, я практикуюсь в английском, - не унимается мой собеседник. Понятно – он хочет отвести меня в гостиницу и получить проценты. Мой приятель рассказывал, что один из жителей Забида сдает напрокат гостиную своего старинного дома – «мафраж», скорее всего, меня поведут именно туда. Ладно, меня такой вариант вполне устраивает. Мы бредем по извилистым, узким улочкам. Над городом бушует ветер, носит туда-сюда клубы мелкой белой пыли, которая мгновенно покрывает меня с ног до головы, лезет в нос и глаза и, - что самое печальное - забивается в кофр с фотоаппаратурой. При этом я буквально плавлюсь от жары – и это в начале января! Забид, в отличие от других городов Йемена, действительно похож на декорацию к сказкам «Тысячи и одной ночи». Дома белые и невысокие, украшенные рельефными поясками и узорами, отгорожены от посторонних глаз высокими стенами. Эти стены придают городу таинственность, делают его загадочным и молчаливым. Над домами лениво кружат десятки соколов, время от времени они ныряют совсем низко – прямо над головами. Время от времени нам попадаются стайки спешащих куда-то женщин, - они с головы до ног закутаны в черное, узкая прорезь чадры открывает только огромные, старательно подведенные сурьмой глаза. Чадра превращает в загадочную красавицу любую женщину. Но лица играющих на улицах девочек-подростков, которые еще не носят чадру, изумляют своим классическим совершенством. Любая из них могла бы победить на международном конкурсе красоты, но здесь ни о каких конкурсах, наверное, никогда не слышали. В будущем этих юных красавиц ждет замужество, бесконечная работа по дому и рождение десяти, а то и пятнадцати детей. Деньги за невесту выплачиваются годами, - фактически девушек просто покупают у родителей в рассрочку. О согласии девушек и речи не идет, впрочем, те считают ситуацию вполне нормальной и впоследствии даже хвастаются друг перед другом выплаченной за них суммой. Богатый мужчина может позволить себе и нескольких жен. Деревенские женщины никогда против этого не возражают – для них каждая новая жена будет союзницей и помощницей по дому. А вот для городских, образованных женщин новый
брак мужа часто становится трагедией. В тени домов полулежат мужчины в серых узорчатых юбках, с кинжалами, заткнутыми за пояс. Одни лениво попивают чай, другие жуют листья ката – легкого местного наркотика, продажа которого в Йемене легализована и который почему-то всегда заворачивают в шуршащий целлофан красного цвета. Старухи в ярких платках, повязанных особым способом – один конец сворачивается спиралью и обвивается вокруг лба, продают сладости и фрукты. На базаре продают также цыплят – для красоты их окунают в анилиновую краску, из-за чего бедняжки напоминают разноцветные китайские игрушки. Мне говорили, что после такой процедуры выживают немногие счастливчики. - Вот мечеть Искандар-Баши, построенная в 19 веке – показывает мой собеседник на красивое строение, украшенное высоким белым минаретом. Он преспокойно ведет меня во двор. После фильма Пазолини город попал под охрану Юнеско и упомянут во всех путеводителях по Йемену. Как следствие, жители Забида привыкли к туристам и не пугаются, когда во дворе мечети появляется женщина в брюках и без головного платка, явно немусульманка. Во дворе мне показывают надпись – символ династии, при которой мечеть была построена, я расслышала ее название как «Зигдид» и еще одну – символ династии Отман. Переступить порог небольшого молельного зала я не решаюсь, да мне и не предлагают, однако я преспокойно делаю снимки. Молящиеся не против. Один из них охотно позирует мне на фоне символа династии, при этом не выпуская из рук автомат. Потом меня ведут в другую мечеть, огромную и торжественную – кажется, она называется Абу Мосль аль Ашар. Наконец мы оказываемся в том самом мафраже. Выясняется, что мой добровольный гид – племянник хозяина. Просто удивительное совпадение! Что ж, место, которое мне охарактеризовали как «не слишком удобное, зато аутентичное» таковым и является. Великолепная зала с окнами, украшенными резными ставнями и витражными полукружиями - камариями, разделена на две части – катовую и мафраж. В одной половине, по местной традиции, полагается курить кальян и наслаждаться катом, рассуждая о политике и поглядывая в телевизор, в другой – пить чай и спать. Обе комнаты густо увешаны цитатами из Корана, а также портретами президента Йемена Али Абдуллы Салеха и Саддама Хусейна. Портретов президента я насчитала тридцать, что же касается Саддама Хусейна – то я сбилась, кажется, на девятом. Хозяин произносит по-арабски длинную фразу, в которой я понимаю только одно слово – «Пазолини». Вообще-то после месяца путешествия по стране я стала иногда разбирать отдельные фразы на арабском языке, но хозяина не понимаю вообще. Он указывает мне на длинные ряды диванов без ножек и поясняет через переводчика, что я могу спать везде, где захочу. Потом приносит толстый альбом на французском языке, посвященный Забиду, долго листает его и наконец находит то, что искал – два кадра из фильма Пазолини, а еще фотографию того самого расписного потолка, под которым мне предстоит ночевать. Вообще-то я не имею никакого права жить в этом мафраже. С исламской точки зрения женщине вообще неприлично путешествовать одной. Ночевать не в гостинице, а в частном доме – значит себя полностью скомпрометировать. А ложиться на диван, когда фактически
в той же комнате трое мужиков рассуждают о политике и курят кальян – это вообще что-то из ряда вон выходящее. Но я иностранка, существо другого вида, так что мне все это, наверное, простится. Во-первых, я страшно хочу спать, во-вторых, надеюсь сделать интересные фотографии. Я уже почти сплю, но хозяин объясняет, что ему и его гостям необходимо совершить намаз. Мужчины молятся, припадая к полу, цветные лучи света, прошедшего сквозь витражи, играют на их белых одеждах. Я фотографирую намаз и снова пытаюсь заснуть. Хозяин и гости затевают громкий спор о политике, потом включают телевизор. Тут я теряю терпение, выгоняю всех прочь и засыпаю. Ветер завывает в маленьких окнах, бросает в гостиную клубы пыли и песка, и моя камера, легкомысленно оставленная на диване, немедленно приобретает такой вид, словно ее забыли на неделю в пустыне Сахара. Через час меня будят. Мужчины возвращаются с большими свертками ката в руках, рассаживаются в соседней комнате на высокие кровати – в Средней Азии такие назвали бы дастарханами, - и начинают процесс жевания. Для того, чтобы кат подействовал, необходимо ждать несколько часов. Свежие молодые листья тщательно разжевывают, засовывают получившийся огромный ком за щеку и неторопливо посасывают, время от время запивая водой и покуривая. Постепенно лица мужчин расслабляются, глаза становятся пустыми, на губах играет рассеянная улыбка. Я потихоньку, чтобы никто не заметил моего ухода, прокрадываюсь к выходу и иду снимать город. Но давешний гид догоняет меня на улице и ведет показывать дом, где жил Пазолини. На крыше дома Пазолини, над красивым резным фризом, сидит сокол. Ветер раздувает его перья, насильно заставляет раскрывать крылья, превращая гордую птицу в подобие огромного взъерошенного воробья. Мы поднимаемся по узкой лестнице на площадку, на которой в загончике содержатся козы. Проходим через двор, в котором сушатся табачные листья. Окна, сквозь которые Пазолини смотрел на тонущий в белой пыли город, - сплошные крыши и пальмы, - забраны металлическими прутьями. Пейзаж за окнами, на мой взгляд, довольно скучный. Появляется хозяин дома по имени Мухаммед. Он одет в одну лишь клетчатую юбку – по местным понятиям, это не слишком прилично, - но ничуть не смущается. Только заметив камеру в моих руках, Мухаммед надевает рубашку и повязывает головной платок. Он тоже спрашивает, знаю ли я, что в Забиде снимал Пазолини, и ведет нас в мафраж, почти неотличимый от того, в котором я остановилась. Разве что он меньше по размеру и в большие окна вставлены разноцветные стекла – оранжевое, голубое, красное… Подозреваю, что их вставили уже после того, как Пазолини закончил свой фильм. Мухаммед приносит уже знакомый мне альбом на французском языке и долго листает страницы, разыскивая кадры из фильма. Он разжигает угли в маленькой курильнице – «бахур», кладет туда благовония и вдруг пытается задрать мою футболку, чтобы окурить ее ароматами изнутри. Я отталкиваю его руку, и тогда Мухаммед окуривает благовониями мою шляпу, потом подсовывает бахурницу мне под волосы, уверяя, что эта процедура мне не повредит. - Наши женщины окуривают себя такой штукой между ногами, - объясняет мой гид. – Нынешней ночью ты будешь хорошо пахнуть!
Я в шоке – за все время путешествия я впервые встречаюсь со столь бесцеремонным поведением и с такими шутками, абсолютно не характерными для мусульманского мира. Были, конечно, и отдельные неприятные случаи, но они не в счет, - в массе своей йеменские мужчины всегда вели себя крайне вежливо. Они отодвигались от меня в маршрутке, чтобы случайно не задеть и не обидеть, спрашивали, не заблудилась ли я и не надо ли мне помочь, и никогда не делали грязных намеков. Когда я захотела сфотографироваться на память с молодым человеком, учившим меня стрелять из автомата Калашникова, и обняла его за плечо, - в России это было бы вполне невинным жестом, - юноша густо покраснел, и я чувствовала, как робко его рука скользит по моей талии. Здесь все по-другому. Туристы, приезжающие в Забид, ищут здесь фантастическую реальность, созданную Пазолини, или хотя бы намек на нее. Любовные приключения, эротика, внебрачные связи - по сути, вещи невозможные в мусульманской стране. Но Мухаммед ведет себя так, словно все вышеперечисленное является нормой, - видимо, он привык к хихикающим поклонницам Пазолини, которые не смущаются из-за неприличных шуток и позволяют окуривать детали своей одежды. Мухаммед угощает меня чаем, предлагает купить благовония, смачивает водой стол и дверь, чтобы я оценила красоту росписи по дереву (иначе росписи не видно из-за пыли). - Что находится сейчас в этом здании? – спрашиваю я. - Здесь дом для туристов, - говорит Мухаммед. – Можно сюда прийти, выпить чаю, можно даже переночевать в этом мафраже. Глаза моего гида становятся ледяными. «Эта туристка уже ночует в другом мафраже, у моего дяди» - заявляет он. Мне немедленно хочется уйти из обоих мафражей и переночевать в обычной гостинице. Я оканчиваю съемку, складываю штатив, но Мухаммед неожиданно восклицает: «А деньги? Я же тебе позировал?». О ужас. Где ты, сказка Пазолини, где ты, восточное гостеприимство? Мы спускаемся на первый этаж дома, и гид спрашивает, не хочу ли я познакомиться с женщинами. Хочу, конечно, - когда еще представится случай узнать, как живут восточные женщины, как они выглядят без своих длинных черных платьев-абай, без чадры! Меня запускают внутрь, сквозь ворота в высокой стене, и сразу же их захлопывают за моей спиной. Во дворе сидят две старухи и одна молодая девушка, все они со страхом смотрят на мою фотокамеру, – почему-то женщинам в Йемене нельзя фотографироваться, это считается постыдным занятием. На молодой девушке странное серое платье из грубой ткани, похожее то ли на ночную рубашку, то ли на мешок. Платье некрасиво топорщится. Должно быть, девушка была бы очень привлекательной, если бы не это серое рубище, не грязные босые ноги и неухоженные волосы. Старухи с интересом рассматривают мое лицо и волосы, трогают за одежду, стаскивают шляпу, чтобы получше рассмотреть. Я здесь – случайно залетевшая экзотическая птица, туристка-одиночка, путешествующая по стране без группы, что в Йемене является вещью почти неслыханной. Девушка приносит флакончик с хной и предлагает разрисовать мои руки узорами. Наверняка потом попросит денег, ну да ладно – может быть, в процессе
росписи удастся сделать хотя бы один кадр. Меня разрисовывают, тем временем одна из старух, толстая, как бочка, берет веник и подметает двор, вздымая клубы пыли. Я делаю один кадр – причем неудачный, и девушка отскакивает от меня с визгами, потом долго требует, чтобы я уничтожила ее фотографию. «Почему нельзя сниматься?» - спрашиваю я. Толстуха выразительно проводит ладонью по своему горлу, выпучивая глаза, и показывает на мужскую половину дома. Через десять минут мир восстановлен и роспись закончена. С меня требуют сумму, равнозначную хорошему обеду в йеменском ресторане, однако я плачу реальную стоимость, и женщины все равно остаются довольны. Теперь моя левая рука украшена черными цветочными разводами. Интересно, через сколько недель эта «красота» сойдет с моей кожи. Наконец я избавляюсь от гида и иду по улице одна. Тут же из переулков возникают десятки приставучих детей, которые сперва спрашивают мое имя, потом просят деньги и ручки, якобы ручки им нужны для посещения медресе. Я снова удивляюсь, до чего совершенны лица девочек. Одна из них, закутанная в синий платок, похожа на «Девочку с жемчужной сережкой» Вермеера. Вдруг навстречу ковыляет еще одна девочка-подросток. Похоже, что у нее детский церебральный паралич – она тяжело переваливается с одной ноги на другую, нижняя губа чуть перекошена. При этом ее лицо настолько прекрасно, а кожа настолько чистая, что, глядя потом на фотографии, я сама не могу поверить, что этот человек существует в реальности, что это не манекен и не компьютерная графика. Малышня хором требует от меня денег и ручек (спасибо вам, добрые предшественники, приучившие восточных детей клянчить у туристов), поют, прыгают, кидаются в меня мелкими камушками. Отделаться от них почти невозможно, фотографировать в таком окружении тоже нельзя. Приходится вернуться в гостиницу. По дороге я встречаю другого туриста-одиночку, молодого немца по имени Лутц. Он рассказывает, что с утра собирается ехать в соседний город Бейт-аль-Факих на ярмарку. На собственном автомобиле. Не возьмет ли он меня за компанию, спрашиваю я. Лутц отвечает, что возьмет, если я подойду к гостинице «Забид» к шести утра. Перед сном я долго объясняю хозяину, что меня нужно разбудить в 5.45. Тот в недоумении. «В это время все люди спят, темно, зачем так рано вставать?» Хозяин несколько раз уточняет время, потом говорит, что на ночь закроет меня снаружи – для моей же безопасности, - а утром, в 5.45, пришлет мальчишку меня разбудить. И уходит, на прощание попросив меня не подходить к окнам. Опять же для моей безопасности. Я ложусь на один из многочисленных диванов, долго пытаюсь задремать, но не так-то просто задремать в компании тридцати президентов Йемена и девяти Саддамов Хуссейнов. Может быть, в воздухе этой комнаты витают призраки из «Тысячи и одной ночи», миражи, которые являются мужчинам, день за днем жующим кат в ее стенах. Может быть, сну мешает ветер или яркие узоры на цветном потолке, а что еще вероятней – я не привыкла спать без постельного белья. Надо было ночевать в гостинице «Забид». Мне все-таки удается заснуть, но тут под окном начинается свадьба. Судя по воплям, мужская. В Йемене мужчины и женщины празднуют отдельно, свадьба длится три дня, и это вовсе не настолько интересная процедура, как можно было бы подумать. На женской я не была, на мужской все сводится к бесконечным танцам, пиротехнике и стрельбе в воздух.
Стрельба, музыка, радостные крики и салюты не смолкают до трех утра. Махнув рукой на сон, я иду на крышу и снимаю город со штатива. В четвертом часу утра я засыпаю. Сквозь сон я слышу детские крики, возмущенные вопли хозяина, звуки шлепков - и наконец наступает блаженная тишина. В 5.45 меня никто не будит. Я встаю и пытаюсь выйти – ах да, дверь заперта снаружи. В ярости я начинаю колотить ногами и руками и в эту дверь, и в соседние, и вообще во все, что мне удается обнаружить поблизости.Через 20 минут появляется заспанный хозяин в компании не менее заспанного мальчишки. Мальчишка знаками показывает, что хозяин проспал. Мы мчимся к гостинице «Забид», но выясняется, что пунктуальный немец уехал ровно в шесть. Мальчишка грустно садится на ступени – он явно рассчитывал на чаевые. Сам виноват – надо было вставать вовремя. Я плетусь на трассу в надежде поймать машину до Бейт-аль-Факиха, но меня догоняет мотоцикл с незнакомым пожилым дядькой на заднем сиденье. Дядька на неплохом английском вопрошает, какого черта я в шесть утра перебудила половину города Забида, в том числе его самого и его детей, и требует, чтобы я пошла с ним в полицию и объяснилась. Останавливается маршрутка на Бейт-аль-Факих. Я объясняю пожилому дядьке, что произошло недоразумение, что я занята и тороплюсь, сажусь внутрь и захлопываю дверь. У меня и вправду нет времени с ним разбираться – иначе я пропущу утренний свет. «Я знаю, ты ночевала не в гостинице, а в частном доме! Ты проститутка!» - кричит мужик вслед маршрутке. Видимо, он надеялся получить с меня некоторую сумму за моральный ущерб. Надеюсь, он последний, кто хотел заработать на мне в городе Забиде. Я еду на ярмарку в соседний город – Бейт-аль-Факих. Вскоре я начинаю тихо доходить до ручки от страшного шума. Крестьяне тащат за передние ноги овец, покупают плетенки, в которых переносят кур, продают веревки и мешковину, расписные глиняные кувшины и мужские юбки. На гигантских сковородах жарятся картофельные лепешки - прежде я думала, что сковороды такого размера можно встретить только на картинах с изображением христианского ада. Ярмарка, по моим ощущениям, устроена не ради наживы, а как повод пообщаться, покричать, понажимать на клаксоны автомобилей, повозить туда-сюда тачки с товаром с воплями – «Поберегись!». Я забираюсь в кузов грузовика, чтобы сфотографировать ярмарку сверху, и чья-то рука немедленно протягивает мне стакан с чаем. «Эй, турист, ты откуда?, - кричат снизу. - А машина твоя где? Нет машины? Как нет? А группа твоя где? А автобус?». Я постоянно стою в кольце из десяти-пятнадцати человек, пристально наблюдающих за каждым моим движением. В засиженных мухами кафе меня угощают бесплатно, не желая брать деньги с гостя страны. Крестьяне, приехавшие на ярмарку, бесцеремонно дергают меня за рукав и с криком «Ии-эх!» - показывают пальцем на сияющего от счастья приятеля, которого просто необходимо срочно сфотографировать. Решив, что если я на полчаса задержусь на одном и том же месте, толпа рассеется, я достаю кисточку и салфетку и начинаю чистить оптику. Какое там – чистка оптики тоже вызывает огромный интерес. Да, немного у них событий, в этом Бейт-аль-Факихе. Зато он, в отличие от Забида, остался настоящим восточным городом, - бестолковым, шумным, но искренним и гостеприимным. В полдень, устав от шума и толкотни, я еду назад, в столицу. Глядя, как за
окнами маршрутки бушует пыльная буря, как трава и пальмы покрываются слоем белого песка, похожего на снег, я думаю о том, что Пазолини навсегда погубил город Забид. Он сделал это невольно, сам того не заметив – так, как мы рассеянным жестом срываем красивый цветок. Теперь Забид – только город, где снимал Пазолини, и ничего больше. У него нет собственной души. Стоит ли фильм, - пусть даже самый гениальный фильм, - такой цены, как погубленный, совращенный город? Я тоже не знаю. Но в Забид больше никогда не вернусь.