Я в рабочие пошел Хотел написать о «самых счастливых» годах своей жизни, как у многих, они относятся к студенческой поре. С высоты сегодняшнего возраста, я бы не утверждал столь категорично, что именно эти годы были самыми счастливыми. Они насыщены событиями. Это интересное и живое время. Но счастье -«субстанция» субъективная. Понятие счастья для всех разное. И можно быть счастливым по-разному. Для меня самое большое счастье - это «ощущения от результатов творческого процесса». Ты ставишь себе цель и делаешь все, чтобы ее достичь. Правда сам процесс достижения цели и наступления «счастья», не «усыпан розами». Но, получив нужный результат, испытываешь то чувство, которое и называют счастьем. Поэтому счастливыми являются годы творчества, в каком бы возрасте человек не был. Я рос после войны. Цель, которую я поставил себе в школьные годы - быть в авиации! Занимаясь в авиамодельном кружке, я мечтал быть летчиком. Не пройдя медкомиссию, чтобы стать пилотом, я решил пойти учиться в Авиационный институт. В то время, я много читал технических журналов про авиационную и ракетную технику. Знал характеристики многих типов самолетов, авиационных и ракетных двигателей. Учиться в московских вузах казалось неосуществимой мечтой, поэтому решил пойти в Казанский авиационный институт. Но мечты-мечтами, а судьба распоряжается тобой порой очень непредсказуемо . А может это ангел-хранитель помогает идти своим путем, полностью меняя жизнь. В 1959 году перед окончанием школы правительство СССР выпустило постановление, суть которого состояла в следующем. Если молодые люди после школы отработают на заводах, на производстве два года, то они, при прочих равных условиях, могут иметь преимущество перед другими абитуриентами. Почти все выпускники нашего класса, не раздумывая, после выпускного вечера пошли устраиваться на заводы. Я пошел в отдел кадров Кировского завода им. Лепсе. Меня приняли слесарем-сборщиком в сборочный цех. После работы и в выходные дни настойчиво готовился, решал задачи из сборников по физике и математике. Если какие задачи «не решались», их обсуждали с ребятами, а иногда приходили в школу и обращались к учителям по физике или «математике. Отказа никогда не было, и заметьте, консультации были БЕСПЛАТНЫЕ! В те годы все образование, и высшее тоже, было «бесплатным». А наши родители не платили денег на «тряпки для уборки школы» и не делали дорогих подарков учителям, чтобы аттестат был хорошим. В цехе, куда меня приняли на работу, собирали аппаратуру для управления агрегатами самолетов. Это я понял уже позже, когда учился в институте.
На нашем заводе было много молодежи. Мы часто собирались вместе — либо в заводском клубе «на танцах», либо летом по выходным дням ходили кататься на лодках, а зимой на лыжах. Все клубы в СССР назывались «Родина». Правильное название! Сюда мы ходили не только на танцы, но в этом клубе по всем «святым» праздникам проводились цеховые вечера. Как я помню, вечера условно «разделялись» - на молодежные и для тех, кому за… Заводской «профком» устраивал «соревнования» - какой цех провел лучший вечер. Это было беззаботное и веселое время!!! Во время обеда все в СССР играли в шахматы или шашки. Мы вместо обеда покупали пирожки по 10 штук с мясом за 10 копеек. Или с ливером — за 5 копеек. Под вкусный аромат пирожков в «красном уголке» цеха сражались на шахматно - шашечных полях. Работал я в бригаде Коммунистического труда. Аналог современных японских бригад качества, о которых рассказывают сегодняшним студентам преподаватели, никогда не работавшие на наших предприятиях. Отечественный опыт им уже неизвестен! Наша бригада состояла из двух групп рабочих: слесари — сборщики и слесари— электромонтажники. Сборщики — это мужской коллектив, электромонтажники — бригада чисто женская. За качество работы отвечал не только конкретный человек, но и вся бригада. Хочу сказать, что лично мне легче было выдержать «денежное лишение за брак», например, премии, чем получить «выговор» от товарищей. В СССР многое строилось на межличностных отношениях внутри коллектива. И материальное стимулирование не являлось основным стимулом в работе. Важнее были различного рода грамоты, благодарности, доски почета. Руководил работой нашей бригады высококлассный специалист — «инженер регулировщик» Саша. Молодой мужчина лет тридцати. Он работал в цехе на рабочей должности с инженерным названием после окончания Кировского авиационного техникума. Планируемая работа распределялась им между членами бригады в зависимости от способностей каждого. В течение месяца он менял нам выполняемую работу, чтобы каждый, особенно такой новичок, как я, мог освоить все сборочные операции. Мы собирали кулачковые программно-временные устройства. Если читатель не знает, что такое кулачок, сожмите ладонь в кулак и посмотрите на него сбоку. В состав такого устройства входил микродвигатель, редуктор и микровыключатели «скользившие» по поверхности кулачка. Это устройство, скользя по кулачковым выступам, автоматически включало или выключало электрические цепи систем управления агрегатов самолета. На заводе я получил уроки общения. Первая рабочая зарплата. Один из товарищей - Борис, сказал мне: «ну а теперь пойдем, отметим твою первую зарплату». Вся мужская часть бригады с ожиданием смотрела на меня. Выпивать, даже пиво, у меня не было желания. Я отдаю бригадиру часть зарплаты и говорю «ребята я пить не буду, а вы, пожалуйста, отметьте мой заработок». Борис пытался мне сказать, что я их «не уважаю», и у них, де так
не принято! Но бригадир понял меня, поддержал и, взяв деньги, сказал, «он еще молодой и пить ему рано, а мы пойдем и отметим его вхождение в рабочий класс». Но история с зарплатой имела продолжение. Положив остаток денег в задний карман брюк, я отправился домой — отнести первый заработок бабушке. Домой я ехал в переполненном, как всегда, автобусе. Вдруг почувствовал, что в задний карман лезет чья-то рука. Я хлопнул себя по карману и закричал на весь автобус: «Держите вора!» А было это как раз в момент, когда двери автобуса открывались для выхода. Я из-за «плотности» пассажиров не увидел спрыгнувшего вора. К счастью, деньги он не успел вытащить. На следующий день, мои товарищи благодарили меня за доставленное им удовольствие, сказали, что они «хорошо посидели» в кафе на площади перед проходной, отметив, что «зарплата пока у меня небольшая, и им пришлось добавить». Бригадир мне потом сказал, что я поступил очень правильно, и от поступка только заслужил уважение товарищей. Я рассказал «ребятам» про случай в автобусе. На эту историю никто не удивился, а один мужчина, участник Великой отечественной войны, сказал мне, как он борется с карманниками. Он носит с собой шило. Однажды при такой же ситуации он воткнул шило в засунутую в карман руку. Крик был на весь автобус. Вора поймали ехавшие в автобусе заводские рабочие и показали ему рабочую «куськину мать». Моя устремленность к учебе «толкала меня» по разным участкам и цехам завода. Я узнал, на каких станках и как наматывают электрические обмотки для катушек реле, которые мы называли «релюшками». Наш цех был оснащен довоенными намоточными станками. Мое рабочее место - «верстак», находился у первой правой колонны большого заводского помещения. У окна, прямо за моей спиной, находились термошкафы, где мы «сушили» клеевые соединения. И где меня однажды «шарахнуло» 380 вольтами! В термошкафу какой-то диверсант вытащила кнопку «пуск». А может она и сама «выскочила». А я «на автомате» - изделия под лампы, а пальцем на кнопку… А кнопки-то и нет….Сильнейший удар, меня отбросило на большое расстояние. Очухался метрах в десяти от этого шкафа. Я научился собирать трансформаторы и дроссели. Собирая прецизионные малогабаритные редукторы, освоил многие слесарные работы. Ох, как этот опыт пригодился мне и в домашних делах. На заводе я совершил свой первый прыжок с парашютом. В нашей бригаде работал контролером мастер парашютного спорта. Он организовал из цеховых ребят и девчат группу, которую подготовил для парашютного прыжка. И однажды летом, мы совершили свой первый «выход» в открытое небо! Прошло полтора года, был январь или февраль месяц. Приближалась пора для поступления в институт. И вдруг еще одно постановление Партии и Правительства. Предприятия могут хороших работников направлять на учебу в вузы как в командировку на 5 лет. Для меня это была практически стопроцентная гарантия, так как для поступления в институт достаточно все вступительные экзамены сдать на положительные оценки. И тут я узнаю список вузов, куда могут направить на учебу от нашего завода. Среди институтов я увидел Московский
Авиационный технологический институт (МАТИ). Подал заявление. Оказалось, что на такой способ получить образование, был огромный конкурс. Я немного «затосковал», т.к. в начале моей карьеры сборщика я допустил серьезный брак, который обнаружили на заводских испытаниях прибора. Но к моей радости это не повлияло на мою судьбу. Меня пригласили в дирекцию завода и объявили, что мою кандидатуру директор утвердил для поступления в МАТИ. Победную точку в конкурсе сыграл мой аттестат зрелости! Я был счастлив, как говорили в детстве «до неба» - я поеду учиться в МОСКВУ!!! Итак, часть поставленной цели была выполнена. Я счастлив. Но, все-таки, надо еще сдать на положительные оценки экзамены в московском (!) институте. Все оказалось удачно. Я съездил в Москву, сдал экзамены без каких-то особых приключений.
СТУДЕНТ – звучит неплохо! Вернувшись домой после сдачи экзаменов, я пошел на завод прощаться с бригадой и подавать документы на увольнение. Бригада встретила меня радостью и грустью. Женщины «всплакнули», вероятно, от счастья за меня. Обнявшись поочередно с мужской и женской половиной бригады, я пошел в отдел кадров. В отделе кадров мне сказали, что пока я поездом возвращался из Москвы, на завод пришла телефонограмма, что я принят на 1-й курс Московского авиционного института на кафедру «Технология приборостроения». И вот опять я уезжаю в Москву. На этот раз вместе со мной отбывают в Москву мои одноклассники: Сашка Костылев, так же по направлению с завода поступивший в «Бауманку», Рита Коновалова, после работы в Кировской больнице покорившая Московский медицинский институт. На вокзале меня провожали отец и бабушка. Пришли дворовые и заводские друзья-подруги. Сашу и Риту тоже пришло проводить довольно много народа. Пришла нас проводить и наша классная руководительница Дагмара Дмитриевна Россохина, преподаватель немецкого языка, я с благодарностью помню ее всю жизнь! Картина проводов очень напоминала проводы солдат на фронт! Слезы родителей. Мы студенты хотя и были счастливы, но тоже вытирали руками непроизвольно капающие слезы, шмыгали носами. Мы уезжали в Новую жизнь! Навсегда. Хотя в тот момент не думали, что уже не вернемся домой, что судьба навсегда разлучает нам с родным домом. Ехали мы все в одном купе. Дорога до Москвы занимала часов 14. В дороге мы поедали напеченную родителями стряпню. Моя бабушка собрала в дорогу целый спортивный чемоданчик любимых ватрушек с картошкой. Приехав в Москву, мы, как заправские москвичи, без лишних расспросов, пошли в метро и распрощавшись друг с другом поехали каждый своей дорогой! В символичном значении этого слова. Моя судьба начиналась в мужском общежитии на ул. Мархлевского, куда мне дали направление в деканате института. Общежитие на Мархлевке располагалось в старом двухэтажном особняке с кованой красивой лестницей и мансардой. Сюда меня определила доброжелательная комендантша. Мансардное помещение представляло собой две смежные комнаты с окнами во внутренний дворик. Общежитейский особняк примыкал к современному пятиэтажному зданию. В каждой комнате стояли кровати с тумбочками. Столом посередине комнаты. В нашей комнате было 5 «незаселенных» кроватей. Я был – первым. Моя студенческая жизнь началась! «Вот моя деревня, вот мой дом родной». Сейчас на месте нашей общаги располагается заведение для свадеб и банкетов. Институт. Центральный вход в институт с угла Петровки и Страстного бульвара. Большой
вестибюль, кафельный пол, слева на стене мраморная доска с перечнем матёвцев, погибших в годы Второй мировой войны. В дальнем конце вестибюля проходная со столиком вахтера, за ним прямо "черный ход" (всегда запертый) в лабораторию кафедры сварки, слева деревянная лестница на второй этаж. Под лестницей дверь во внутренний дворик, пройдя который по диагонали, можно попасть на кафедру сварки (2-ой этаж), в сварочную лабораторию (1-ый этаж), в механическую мастерскую сварочной лаборатории (подвал). Окна всех указанных помещений выходили во внутренний дворик. Поднявшись из вестибюля на второй этаж главного учебного корпуса, попадаешь в коридор, по левой стороне которого – окна во двор, вдоль правой стороны - аудитории, но самая первая дверь ведет в тесненький студенческую столовую, всегда забитую галдящей голодной толпой. Кроме пирожков "с таком", напоминающим замазку сомнительного происхождения, и напитков, вроде бледного "кофе с молоком", в середине дня, если потолкаться, можно было получить обед из трех блюд. В жидком супчике часто попадался таракан, наиболее везучим даже два. Нормальный студент безропотно откладывал утопленника на бортик тарелки и продолжал потреблять калории. Если кто-то и возмущался качеством еды, то это были лишь преподаватели, рискнувшие пообедать в родном альма-матерном буфете. Студентам права голоса никто не давал. Перед праздниками в столовой преподавателям давали "заказы". Современное поколение не подозревает, что это такое. Это - нехитрая еда к праздничному столу. Преподавательское счастье – сосиски с горошком, обязательно наглухо завернутых в серую оберточную бумагу, чтобы не вызывать нездоровое слюноотделение у заглядевшихся студентов. С едой в стране было плохо, но так как сравнивать было не с чем, то воспринималось все это, как должное. С голоду никто не умирал и ожирением не страдал. Все были веселые, спортивные, подтянутые и верили в Коммунизм.
Первый курс на «Мархлевке» Первая моя «студенческая» ночь в Москве прошла на Курском вокзале. В СССР все нужно было выбивать с боем. Вроде бы тебе все положено, но чтобы получить то, что положено, нужно было проявить активность. Сейчас подобное остается в сфере взаимоотношение "граждан" и Государства. Попробуйте что-то получить, что вам "обязаны" дать. Нужно часами постоять в очереди. Потрепать нервы. Пообщаться с хмурыми чиновниками. Все это отголоски нашего славного прошлого. Мне, как приезжему обязаны должны были выделить койко-место. Но нужно было за него предварительно повоевать. После моего «бунта» в деканате я, как было положено, получил направление в «мужское» общежитие на ул. Мархлевского. Это общежитие располагадось в уютномм особнячке, недалеко от обеих территорий МАТИ. До МАТИ на «Петровке» – 10…15мин. рысцой по Сретенскому бульвару, «налево». До МАТИ на «Яузе» - 15..20 мин. «зайцем» на трамвае, «направо». Одной из достопримечательностей особняка была ажурная, кованая широкая чугунная, (а может стальная?), с ажурным орнаментом лестница на второй этаж. Лестница, когда по ней поднимались, особенно «гурьбой», издавала приятный, как будто колокольный, гул. При въезде в один из дворов по Сретенскому переулку, соединявшего Мархлевку с ул. Кирова (Мясницкая), и сегодня стоят изумительные, резные, кованые ворота, похожие на ворота библиотеки им. Ушинского, что напротив Третьяковки. В Большом Толмачевском переулке. Возможно, что эти «изделия» ковали одни мастера. Очень похожи. И очень красивы. Шедевры. Со второго этажа по скрипучей деревянной лестнице «дорога вела» на чердак в мансардное помещение, выделенное под наше проживание. В этой «фанерной мансарде», состоящей из двух смежных комнат, я и получил койко-место с тумбочкой. Посредине комнаты стоял стол – для занятий и других студенческих дел. У одной из стенок, возле входной двери стоял «платяной» шкаф. Мое место было в первой, проходной комнате, у окна, выходящего во внутренний дворик. Вместе со мной в комнату поселили еще 4 студентов. Коля Понурин, педантичный, малоразговорчивый парень, поступивший в институт после службы в армии. Как мы потом узнали, в течение всей учебы его «держали на примете» специалисты «с Лубянки». Валентин Беляков (Валька Белый), весельчак и большой любитель «сгущенки с сахаром», поедать которую он ездил к сестре Жеке, проживающей где-то в Москве. Герман Барановский - красавец, с ударением на «е». Фамилии 4-го не помню. Это был довольно «взрослый», по сравнению с нами, парень, отслуживший в армии. Он «доставал» нас своей игрой на гармошке. Он купил гармонь и
учился по самоучителю играть на этом инструменте гимн Советского Союза. Сидя в трусах на кровати он мог часами музицировать. Как Иван Бровкин в известном советском кинофильме. Такое звукоизвлечение игрой назвать было сложно. Его жизнь рано оборвалась. В первые зимние каникулы. Его убили в поножовщине в своей родной деревне, куда он поехал к кому-то из родственников на свадьбу . Когда ребята ходили на свидание с девушками, об этом знала вся комната. Но только не про Колю Понурина. Мы всегда, как это делают родители, дожидались прихода загулявшего ловеласа. В этот раз, Коля Понурин припозднился. Мы уже все разлеглись по кроватям, но не спали, поджидая гуляку. Свет в комнате был потушен. Тихо, на цыпочках в комнату вошел Коля. Тихонько, разделся и подошел к своему месту. Сел за стол, включил настольную лампу и поставил перед собой круглое зеркало. Он смотрел на свою физиономию в зеркале, морщил губы, как мартышка, и блаженно улыбался. Мы, подглядывали за ним и старались не мешать его блаженным воспоминаниям. Мы не могли это терпеть долго и несговариваясь начали ржать, высунувшись из под одеял. Коля, покраснел и потом неделю с нами не разговаривал. Обиделся. Потом мы опять сдружились. Вообще, у нас была хорошая и добрая команда. Все относились к друг другу подружески.
От котлет до Магадана. В отличие от остальных ребят нашей комнаты Барановский не ходил на свидания с девушками ради «духовного общения». Он был махровый «материалист». Объектом своего внимания он выбирал только официанток из близлежащих столовых. Парень он был видный. Ему всегда удавалось осуществлять поставленные цели. Как-то раз он пригласил нас в столовую на Сретенской. Не очень далеко от места, где снимали сцену продажи сигарет «Друг» в фильме «Берегись автомобиля». Там был еще какой-то кинотеатр, по моему, «Колизей». Подходит Гера к раздатчице и получает вторую котлету, спрятанную под слой гречки. Платит за одну. Нам стало понятным, почему у Барановского морда жирная и лоснящаяся, не то, что у нас. «Надо уметь жить». Контрабандные котлеты. В СССР повсеместно нужно было иметь блат. Вторую котлету, мебельный гарнитур, импортную обувь - все нужно было получать по-блату. Как говорили, в магазинах было пусто, а холодильники были полные. От такого умения жить, какая-то очередная официантка родила Герману ребенка. Герке пришлось жениться. Через пару месяцев он с ней развелся и обязан быть выплачивать алименты. Чтобы свести концы с концами, Герман бросил институт и с большими сложностями окончил курсы водителя драги – золотодобывающего комбайна. Стать водителем комбайна можно было тоже только по-блату. Место хлебное. Получив права, Герка уехал на заработки в «далекий Магадан». О дальнейшей его судьбе я ничего не знаю. Но думаю, что Гера хорошо вписался в советскую систему. Он обладал главными свойствами - умел устанавливать нужные контакты. Возможно, что сейчас он какой-нибудь олигарх и владеет прииском. А может быть и пропал в далеком Магадане, спившись, как спивались многие советские граждане.
Водные процедуры… В общаге было весело жить. Постоянно происходили какие-то истории. Расскажу об одной из них. Эту историю «сгенерировал» студент 3-го курса Семакин. Несколько слов об этом «экземпляре». Ребята из его группы называли его «Семечкин», но не из-за созвучности с фамилией, а за его способности к торгашеству и стремлению к личному обогащению. Мы, как дураки, тянулись к знаниям, а он искал «методы и средства» для личного обогащения и комфорта. Сейчас это норма жизни, но в стране, строящей Коммунизм, это воспринималось, как негатив. Вообще, отношение к жизни сейчас и тогда было диаметрально противоположным. То, что сейчас считается нормой, в то время осуждалось. То, что тогда было нормой, сейчас воспринимается, как что-то за гранью разумного. Например, если парень не хотел жениться, то могли собрать комсомольское собрание и начать его "прорабатывать". Стремление к знаниям поощрялось, а стремление к личному комфорту категорически осуждалось. Сейчас никто не может понять Перельмана, который отказался от миллионов, а тогда ходил стишок: "Нам солнца не нужно, нам Партия светит, нам денег не нужно - работу давай". Правда, за такой стишок можно было получить путевку в Сибирь. Симакин учился вполне прилично. Ему предложили остаться в аспирантуре. Но жить несколько лет на аспирантскую стипендию – это не для Семечкина. Он "выбил" (советское слово) распределение в Раменский приборостроительный завод, цеховым технологом. В те времена цеховые технологи получали весьма приличную зарплату. По крайней мере, большую, чем научные работники в отраслевых КБ и НИИ. Со своей пробивной активностью уже через несколько лет он стал сначала начальником технологического бюро, а затем и начальником цеха по производству деталей из пластмасс. Но вернусь на Мархлевку в наши студенческие годы. Семечкин добился, чтобы ему дали в общежитии отдельную комнату. К тому времени он успел жениться. Его женой стала студентка из «моей» группы – Розка. Молодоженам дали небольшую «каморку», метров 10 кв. В ней размещалась железная скрипучая кровать, тумбочка и журнальный столик. Но Семакину с его молодой женой кровать показалось узковатой. Не долго думая и не впадая в излишнюю фрустрацию Семакин взял рулетку и без тени смущения начал бегать по общежитейским комнатам и искать кровать пошире. Его не смущало, что, найдя таковую, он лишит «хозяина» пусть небольших, но удобств. Главное, чтобы ему было хорошо. Такова его сущность. Предприятие это обречено было сразу на неудачу, так как в СССР все было типовым. И кровати все выпускались на одном заводе по ГОСТу. Длина, ширина, высота кроватей, тумбочек, шкафов, столов, всего - были стандартными. Не найдя на двух этажах подходящей «ширины», он ворвался к нам в комнату и не спрашивая, внаглую начал измерять рулеткой наши кровати. Но и наши кровати оказались для него неподходящими. Его бесцеремонность и откровенная наглость вызвали у нас отрицательные чувства и мы невзлюбили Семакина. И
вот однажды мы оторвались по-полной. Вылив на Семакина свой негатив в прямом и переносном смысле. Дело было в летнюю сессию. На улице стояла теплая, солнечная погода. Птички, сирень, мухи. Мы с ребятами сидели «за учебниками и конспектами». И вдруг, услышали во внутреннем дворике знакомый Семакинский голос. Во дворе у нас стоял теннисный стол. Теннис была любимая игра советских студентов. Днем за столом собирались на чемпионаты с первого по последний курс. В тот день первокурсники играли на интерес. Семакину захотелось позагорать. Как он привык поступать, просто и бесцеремонно, Семакин разогнал первокурсников, играющих в настольный теннис. Первокурсники безропотно сдали позиции, освободив плацдарм. Нужно отдать должное Семакину, он умел безаппеляционно раздавать приказы. И люди, думая, что так надо, подчинялись ему. В обществе всегда есть место людям с командным голосом. Попробуйте, подойдите к автобусной остановке и командным голосом произнесите: "Так. Граждане, выстроились все в очередь". И народ послушно встанет в цепочку. Или подойдите к очереди и скомандуйте: "Тааак. Почему образовали очередь?. Разойдитесь. Что вы тут собрание устроили?" . И разойдутся. Не станут роптать. Подумают, что раз человек командует, значит уполномочен. Значит так надо. Убрав со стола теннисную сетку, Семакин с Розой разделись и легли на стол загорать. Ширины стола им на двоих на этот раз хватило. Мы не могли остаться в стороне от такой замечательной диспозиции. И я предложил налить в целлофановый пакет воды и «остудить» их горячие тела. Валька Белый достал пакет из-под рубашки, которую ему недавно купила сестра Жека. Мы налили в этот мешок воды и завязали его сверху. Выкидывать из комнаты не стали, это было бы заметно. Пошли на чердак, благо дверь туда была радом с нашей. Добрались через стропила к чердачному окну и, изощрившись, выбросили мешок на Семакинскую чету. На счастье мешок угодил в край стола и не задел загорающих. А ведь попади он в них, мог бы покалечить. Об этом мы не подумали. К счастью, все обошлось без жертв. Но переполоху мы наделали, то, что надо! Мешок разорвался, ударившись о край стола. Раздался сильный, как взрыв, хлопок. И полведра воды окатило нежащихся «стриптизеров». Мы с Валькой по-партизански покинули чердак и вернулись «к изучению конспектов». Вернувшись в комнату, мы услышали крики и проклятия Семакина. Унего был достаточно «сочный» баритон. Мы наслаждались этими криками, как песней. Через некоторое время в дверь врывается сам Семакин. А мы сидим, как невинные агнцы, и любопытствуем, «чего это он так взбесился?». Он ничего не ответил. Увидев, что окна в обеих комнатах плотно закрыты, а мы сидим за конспектами, выматерившись, покинул «наши чертоги». Мы с Валькой минут десять сидели, зажав ладонями рты, и только потом дали волю раздирающему нас гомерическому смеху. После этого, тенисный стол всегда использовался по прямому назначению. Встречая в последующие годы Семакина на производстве, могу сказать, что он не пропал. Все атрибуты счастья, которые были в СССР у него наличествовали. Холодильник Розенлев,
квартира, машина Волга. Умение командирствовать вело Семакина по жизни. И сейчас вокруг полно разных Семакиных. Главное - не давать им вами манипулировать. Иначе, они со скоростью мухи садятся на шею, свешивают длинные худые ножки, ничинают выстраивать очереди, сгонять с тенисных столов. Сейчас по нашим дорогам ездит полно Семакиных с синими ведерками на крышах. Но обществу постепенно надоедоедает, что его имеют. Семакины должны понимать, что при первом же удобном случае, их разгоряченные тела могут охладить. И тогда они будут стоять мокрые посреди улицы и обтекать. Как когдато обтекал наш любимый Семакин летним теплым солнечным приятным днем. Не знаю, научило ли это чему-то нашего одногрупника, но на тенисный стол он больше не претендовал.
Я вас долго еще охранять буду? Мое первое свидание состоялось 25 марта 1961 года. Практически в одно время − 21 марта у Валентина Белова и у меня – 23 марта были дни рождения. Нам исполнялось по 20 лет. «На комнатном студенческом совете» мы решили все «сброситься» и отметить эту круглую дату. Отмечать дни рождения мы решили в выходной день - 25 марта. Я пригласил своих одноклассников - Сашку Костылева, студента МВТУ им Баумана, Ритку Коновалову, будущего врача, и Куликова Вовку, студента МИИТа (Московский институт инженеров транспорта). Валентин тоже пригласил своих знакомых. В общем, компания собиралась дружная, человек 25, с учетом товарищей по общежитию. Отмечать день рождения мы решили, с разрешения комендантши, в «красном уголке» общежития. Это была довольно большая комната с радиолой и гипсовым бюстом Ленина в углу. Пластинки нам предоставил Кныш из соседней комнаты. В «уголке», как правило, занимались многие студенты. Там были для этого столы и стулья, из которых мы и соорудили общий стол. Банкет, по тем временам, с учетом наших «огромных» стипендий, по моему, был, неплохим. Хоть вино и «не лилось рекой», но все, что нам было нужно, наличествовало. Водку мы не пили. Если мне не изменяет память, то бывалые студенты сготовили на кухне жареную картошку, к которой были поданы недорогие рыбные консервы, корейка и грудинка. В общем, «закусон был мировой». Перед приходом, мне позвонил (в общежитии у комендата был телефон) Вовка Куликов и спросил: - Можно я приду со своей девушкой, она так похожа на тебя! - Какой вопрос!, - ответил я, - обязательно приходи со своей девушкой. А, кстати, чем же она на меня похожа? - Даааа! Она, как и ты, может запросто хлопнуть меня при всех по заднице. - Ничего себе общие черты, -хихикнул я и с интересом стал ожидать Вовкину подругу. В назначенный день собрались все гости. Мы все перезнакомились друг с другом и стройными рядами пошли в «красный уголок». Естественно, все мое внимание было сосредоточено на Вовкиной подруге. Это была девушка с очень изящной фигурой, умными, и как мне показалось, с лукавинкой карими глазами. Но ничего, такого, чтобы она начала стегать кого - то по заднице я не заметил. Весь вечер мы танцевали только друг с другом. Вовкина девушка, которую звали Лида, мне очень понравилась! Чем? А всем. Самое главное тем, что из наших разговоров я понял, что у нас одинаковые взгляды на жизнь. Ну, кто будет спорить, что в двадцать лет все мы были еще какими знатоками жизни! А что было у нас еще общего, так это поставленные цели: Лида, также как и я, стремилась к знаниям. Хотя она и поступила учиться в МИИТ, но хотела перейти на учебу в МАИ. Училась Лида на «повышенную стипендию». И еще поразила она меня знанием стихов Лермонтова, которые читала с упоением! Вечер пролетел незаметно. Наступала пора расставания. На душе у меня было очень грустно: «Неужели я больше не увижу эту прекрасную девушку?». Но! В самые
решающие жизненные моменты мне всегда везло! На вечере за Ритой Коноваловой приударяли наши студенты. И она, между прочим, принимала их ухаживания, чего не мог пережить Вовка Куликов. Рита Коновалова была подругой, оставшегося в Кирове закадычного Вовкина друга – Гошки Ермакова. Вот Вовка и отслеживал ее поведение. Кстати, все равно не уследил…Она вышла замуж и не за Гошку. Вовка подошел ко мне и сказал: «Эдик, проводи Лиду, а я пока тут побуду». Какое же счастье выпало мне проводить Лиду с улицы Мархлевского до ее дому. Жила она на ул. Большая Полянка д.3/9 – это почти еще целый час счастья общения с самой (я уже в этом и не сомневался!!!!) прекрасной девушкой! За разговорами я и не заметил, как мы дошли до ее дома. К моей огромной радости мы решили назавтра встретиться….под часами у метро Библиотека им. Ленина. Назавтра я не рассчитал время и опоздал почти на час! На мое счастье Лида меня дождалась. И вот мы не расстаемся уже 50 с гаком лет! До нашей свадьбы, после встречи на моем двадцатилетии, оставалось полтора года... Во время учебы большинство наших встреч проходили в небольшой библиотеке на Балчуге, где сегодня построена гостиница в Москве. В той уютной библиотеке за столами «в последнем ряду» мы готовились к лабораторкам, курсовым, зачетам и экзаменам. В библиотеке, как мне казалось, все сотрудники, от библиотекарей до «раздевальщиц» в раздевалке относились к нам с нескрываемым уважением, хотел сказать с «любовью». Когда я приходил позже Лиды, они «в один голос» с доброжелательной улыбкой мне говорили: «А твоя, то уже здесь!». После занятий мы гуляли до Большой Полянки по набережным Москвы. Из наших прогулок мне запомнился один зимний вечер. (Правда, это было не после библиотечных занятий.) Шел густой, густой с красивыми снежинками снег, а Лида читала мне стихи Лермонтова. А шли мы по набережной Москвы мимо Краснохолмского моста. Это было незабываемо!!!! Среди «незабываемых впечатлений» были ситуации, которые можно было-бы назвать «моя милиция меня бережет…». Как-то после очередных «прогулок», уставшие и очень счастливые, мы в скверике напротив ее дома сидели на скамеечке. Было уже далеко за полночь. И вдруг к нам из-за густых кустов акации продрался милиционер. Увидев, что на скамейке ничего предосудительного не происходит, он обратился к нам с вопросом: «Ребята, я долго еще вас охранять буду? Уже третий час ночи!». Впервые мы надолго расстались первый и в последний раз в летние каникулы летом шестьдесят первого, я поехал на каникулы домой в Киров, а Лида к своему дядьке в Калугу. Зато мы почти каждый день писали письма друг другу: "Киров – Москва до востребования"! Обычные бумажные письма с марками в конверте. Сейчас уже никто таких не пишет. Эпоха SMS, Интернет, Скайпа. Мир изменился. И люди стали намного ближе к друг другу. А тогда
месяц расставания тянулся, как вечность.
Второй курс – на первом этаже В сентябре 1961 года, меня как второкурсника переселили на первый этаж нашего общежития. Комната была просторная с тремя окнами, выходившими прямо «на тротуар». Мое «койко-место» было под первым окном Кроме меня в комнате было еще 5 человек. Это были ребята с разных курсов, учившихся на «двигателях». Я был – «приборист». Расскажу кратенько о моих «сокомнатниках». Почти все они были из подмосковных городов, где были авиационные заводы. Только один студент по фамилии Масик был с Украины. Рядом со мной была кровать Вовки Мамонова. Это был трудолюбивый студент. Но куркуль жуткий. Он часто навещал родителей и возвращался с «пирогами» и другими «вкусностями». Но не имел привычки угостить своих товарищей по комнате. Он даже «жрал» свою еду не за столом, стоящим посредине комнаты и для еды предназначенным, а сидя на кровати, положив на нее внушительный чемодан со съестным. Следом за Мамоновым, было койкоместо Мишки Игнатова. Это был весельчак, «вроде меня». Его родители жили в Ступино. Там был двигателестроительный завод и филиал МАТИ. После окончания института Мишка уехал в свое Ступино, закончил заочную аспирантуру, и преподавал в ступинском филиале МАТИ. Уже пенсионерами мы встречались с ним в МАТИ «на Яузе», где он читал лекции вечерникам. Мишка – это полная противоположность Мамонова. У второго окна «жил» студент последнего курса, Марк Левит. Пижон и картежник. Жил он «от стипендии до стипендии». Т.е., получив стипендию «просаживал» ее за одну ночь с такими же общежитейскими любителями преферанса. А затем ездил «куда-то» домой, где родители снабжали его «средствами к существованию». Диплом этому Левиту сделали его сокурсники за деньги. Это 12 ватманских листов сложнющих чертежей. Перед защитой по всем чертежам его «натаскивал» Мишка Игнатов, причем бесплатно, т.е. даром. Рядом с Марком «жил» экземпляр – Лешка Сафронов. На занятия он не ходил, может быть только на «Лабы». Все остальное время посвящал «культуризму», сегодня это называют «бодибилдинг», который в то время активно пропагандировался в печатных изданиях. Он обзавелся литературой, эспандером, гирями, гантелями и целыми днями в общежитейской комнате «накачивал» все отсутствующие пока мышцы. И ведь, «паразит», на практике доказал и показал нам всем, как из «хиляка» можно превратиться в «Шварценеггера». Правда, о таковом, не о Лешке, а о Шварценеггере весь мир узнал значительно позднее того времени. О Лешке тоже узнали… в институте… и отделении милиции. Но об этом я расскажу отдельно в почти детективной истории. Пятым жильцом нашей комнаты был Масик. Масик и Масик – по имени мы его не называли. По-моему – Вовка. Это был тоже, тот еще экземпляр, типа Мамонова, даже хуже. Он также в одиночку на кровати жрал украинское сало. Но было у него одно «инженерно-техническое» достоинство. Он «жутко» красиво рисовал технические конструкции, причем, как бы
сегодня сказали «в формате 3D. Его увлечением был автомобильный дизайн. В этой области он даже имел авторские свидетельства. Масик успешно сотрудничал с московской фирмой по производству игрушек, для которой он делал изумительные рисунки. По-моему в эту фирму он и пошел работать после окончания МАТИ. Вот с такими «ребятишками» я жил в 1961-62 годах прошлого века в «особняке» на мархлевке. Но, продолжу рассказ о себе и окружающих «мое койкоместо» «однокашниках». Раз уж я упомянул о «каше», то не могу не сказать о нашем «студенческом питании». Как вы поняли, значительную долю «продовольственного обеспечения» у подмосковных студентов занимала продукция из «домика в деревне», т.е. от родительской поддержки. Поделюсь, как я «не помер с голоду» без такой же родительской поддержки. На первом и втором курсе бабушка мне ежемесячно посылала по 100 рублей. Для этого моя любимая бабуся «устроилась» уборщицей на Станцию Юных техников, где «когда-то» я занимался в авиамодельном кружке. Ее денежные переводы шли вдобавок к моей «повышенной стипендии», которая в МАТИ составляла 330 рэ, вместо 290. Вот как структурировался мой бюджет. В институте я покупал за 150 р. талоны на двухразовое 30-дневное питание в столовой (в МАТИ на Яузе). – значит с голоду я помереть был не должен, и это уже хорошо! Остальные 280 рэ уходили тоже, в основном на еду, но в общежитии – по вечерам и в выходные. Ах, что это была за еда! Вкуснющие батоны подового хлеба: за 20 коп. (серые) и за 24 коп. (белые), которые были только в одном единственном месте - в булочной на углу Сретенского бульвара и Кировской. К батону я покупал банку кофе со сгущенным молоком – за 90 коп. и грамм 300-500 супервкусной корейки, стоимостью по моему 2р. 90 коп. Естественно кофе хватало на несколько раз, если мы не вкушали его вместе с Мишкой Игнатовым. Но, в этом случае, Мишка тоже покупал этот напиток. А покупали мы и кофе и корейку в магазине, который был в сером доме на первом этаже – за углом. На фотографии – не видно. Иногда, пока я не отравился «капитально», мы покупали пельмени в пачках. На оставшиеся средства я изредка, даже и не припомню, ходил в кинотеатр Колизей на Сретенке. В институт на Яузе, я, редко, но иногда ездил и зайцем. В основном же за 3 копейки по билету. Да, я забыл, полтора рубля я платил «за общежитие». Как видите, жить «на повышенную стипендию» было трудно. Сказать честно, наверное, не выжил бы я, если бы не наши с Лидой свидания, и если бы мы, женившись через 1,5 года после моего двадцатилетия не сложили свои бюджеты – Лида получала повышенную стипендию, гораздо выше моей – 660 рублей! (Судьба, получилась поэзия как у Маяковского!) «не выжил бы Я, если бы не наши с Лидой свиданиЯ,
Лида получала повышенную стипендию, гораздо выше моей Аж – 660 рублЕЙ!» Одним из «способов» моего выживания была «Работа», на которую «устроила» меня Прасковья Ивановна, моя будущая теща. Она в то время работала кассиром - бухгалтером в районном отделении Московской городской радиосети (МГРС). Мне «поручалось» ходить по новостройкам и агитировать новоселов к подключению «радиоточек». В случае согласия, с новоселом заключался соответствующий договор, выписывалась квитанция об оплате, «Жилец» оплачивал мне стоимость установки, я собранные таким образом деньги относил в «Контору» к Правсковье Ивановне. Контора находилась «в километре» от общежития, на Сретенке. На фотографии контора располагалась в доме (слева), где висит «растяжка». Прелесть такой работы заключалась еще и в том, что «охватывать» клиентов радиоточками мы ходили вместе с Лидой, совмещая таким образом «приятное с полезным». А деньги я относил «непосредственно» в руки бухгалтера, проводив, домой «ее дочку». Запомнилось мне и то, что иногда, «передав Лиду из рук в руки», Прасковья Ивановна «угощала» меня изумительными щами из квашеной капусты и котлетами с картошкой. (Позже, когда я стал уже «членом семьи», я участвовал в процессе приготовления квашеной капусты. Капуста у Прасковьи Ивановны получалась супервкусная! Смею сказать, только через 50 лет Лида достигла не менее выдающихся кулинарных способностей!) Еще раз напоминаю сцены из кинофильма про «Юрия Деточкина»: Около церкви, слева, где припаркована машина – Деточкин покупал сигареты «Друг», «но их не оказалось и он купил пачку Беломора», а в угловом доме напротив, кстати там и сейчас стоит почти «Волга» Дима – «Андрей Миронов» торговал в комиссионке импортной (из подполы) аудиотехникой. Вот так началась моя жизнь студента - второкурсника. Мы с Лидой практически не расставались, вернее, расставались только на время учебы и сна. Правда, на сон у нас оставалось мало времени, т.к. все свободное вечернее время мы либо занимались в библиотеках, либо гуляли по вечерне-ночной Москве. Проводив Лиду домой, а это было далеко за полночь, когда ни автобусы, ни троллейбусы уже не «ходили» я пешком возвращался в общежитие. Какая прелесть – гулять по ночной Москве! Единственным транспортом ночью были «поливальные машины». Они орошали улицы свежим водяным ароматом, а при солнечном восходе еще и светились бриллиантами искр! Это было незабываемо! Естественно, вернувшись, домой, в общежитие, мне приходилось стучать в дверь, т.к. «дежурные» после 12 ночи закрывали дверь на ключ. Открывали мне наши добрые кастелянши. Они конечно «ворчали», но не очень. Во-первых, они меня, как мне кажется, «любили». Во-вторых, им всем нравилась Лида. Из уважения к нашим отношениям они дали мне ключ от общежитейской входной двери, чтобы я, приходя поздно «со свидания», не лазал в комнату через окно. (Однажды поздно ночью в общежитейскую дверь позвонили милиционеры. Открывшим дверь женщинам они сказали, что на первом этаже «кто−то» залез в комнату. Ха! Этим «кто−то» был я).
Иногда мы занимались в библиотеке им. Тимирязева, на Цветном бульваре недалеко от моего общежития. Сейчас на этом месте находится метро «Тимирязевская». Перед этим Лида заходила за мной в общежитие. Я не скажу, что часто, но иногда она приходила к нам в «общагу», в комнату на первом этаже. Когда Лида приходила, то «почему-то именно в это время моим товарищам по комнате» нужно было куда-то пойти. Они практически «строем» покидали помещение. Все, кроме Масика. Это чудо из «хохлов» либо рисовал, либо жрал свое (свиное) сало на своей кровати. Мы не обращали на него никакого внимания, но «неприятный осадок» от такого соседа, как видите, остался до сих пор. Не могу не сказать, как моя девушка Лида понравилась всем моим «жильцам». Один из ребят, красивый парень, заядлый ловелас, однажды сказал, как он мне завидует, что у меня «такая женщина»! А интонация его была точь в точь, как в песне Вячеслава Добрынина − «Ах, какая женщина, ах какая женщина - мне-б такую!». Уважали Лиду и все сотрудницы нашего мужского общежития. Мишка Игнатов уже в послепенсионные годы, при каждой нашей встрече в МАТИ спрашивал: «Как там Лидуша?! Передавай ей от меня привет». Чего там говорить, такая потрясающая девушка не могла не потрясти настоящих парней!!! Я мог бы еще много приятного рассказать о наших встречах до свадьбы-женитьбы. Поведаю только одну из незабываемых «историй». Это было начало осени. Наступала «пора дождей». А у меня, естественно, нечего было одеть для такой поры. В ту пору в моде были польские плащи из, как мы его называли – полихервинила. И вот гуляя по Лужникам, мы заглянули на ярмарку. На наше «счастье» там «нашли» такой плащ. Конечно, Лида купила мне его. Опять она меня спасла. Ходил я в этом плаще в любую слякотную погоду до самых «белых» мух. Не знаю, есть ли сейчас эта ярмарка. Я «слышал», что ее убрали. А в наше время – была! Так же, как и «рыба в Каме». А в продолжение скажу, что мы частенько гуляли по Лужникам. Любили мы ходить по набережной от большой спортивной арены до метромоста и плавательного бассейна. Сегодня это – «велодорожка», а тогда здесь ходили толпы народу. По всей длине этой набережной, довольно часто стояли скамейки, на которых «уставший народ» мог посидеть и полюбоваться плывущими трамвайчиками и видами Ленинских (Воробъевых) гор. Вспоминая эти незабываемы дни, я как-то написал: Приятно вечером бродить по Лужникам, Вздыхая запах скошенного сена! И парочек встречать то тут, то там, Порой еще обнявшихся несмело. Приятно подойти к сиреневым кустам,
Пройтись по травке, тронутой росою, И вспомнить, как в далеком детстве по лугам Давным-давно ты бегала босою! Приятно вечером ходить по Лужникам! И любоваться солнечным закатом! И среди зелени ветвей вести обратный счет годам И вспоминать, как здесь гуляли мы когда-то! Приятно вечером бродить с тобой по Лужникам! С этим магазином меня связывает запомнившаяся на всю жизнь история. Здесь перед 8 марта 1962 года я стоял полдня, чтобы купить Лиде «несколько веток» мимозы. Естественно, это было в счет пропущенных в институте занятий. Моего «отсутствия присутствия» никто не заметил, кроме преподавателя немецкого - Евы Самуиловны Кац. Это была обожаемая всеми студентами преподавательница. Так вот, на следующем занятии, Ева Самуиловна, со строгими интонациями, обращаясь ко мне, говорит «Эдуард, почему вы пропустили занятие?». Я отвечаю: «Ева Самуиловна, я полдня простоял за цветами для своей девушки.». «Ну, и купил?». «Конечно!». «Молодец!» - уже с улыбкой ответила Ева, но сказала, чтобы я явился к ней завтра вечером на завод им. Хруничева, где делали космические ракеты, и где было вечернее отделение МАТИ.
День выборов… Эта история имела начало месяца за полтора до дня выборов в марте 1962 года. Сидел Леша Сафронов за столом в кафе-столовой при центральном почтамте, который был тогда на улице Кирова, сегодня – Мясницкая. Сидел Леша ни о чем не думал, как вдруг незаметно к нему за столик подсел гражданин грузинской национальности. Он обратился к нашему культуристу с необычной просьбой – написать письмо, т.к., дескать, правая рука у него – грузина, «век воли не видать», была травмирована. Леша согласился. Грузин достал из портфеля бумагу, ручку положил перед Лешей, и начал диктовать. Письмо было адресовано ни куда-нибудь, а на «Лубянку – в КГБ» и содержало разоблачительные факты на другого «грузина», связанные с какими-то махинациями при торговле «персидским коврами». Подписи в конце письма не было. Был только адрес, фамилия имя и отчество грузина – жулика. «Анонимка» - подумал Леша. Автор анонимки взял написанное письмо, вложил его в конверт и попросил Лешу поставить реквизиты «адресата» - ул. Лубянка и т.д. Мужик заплатил писарю какую-то сумму, и они вместе, как друзья – заговорщики вышли из столовой и опустили анонимку в почтовый ящик. Леша не вошел, а влетел в общежитейскую комнату, тут же побежал к своему приятелю. Генке Лисенкову, тому самому ловеласу. Не было Леши до самого вечера. С Генкой, казалось, они что-то замыслили. Лешка хитро спрашивал у всех нас, «умеем ли мы водить машину?» -, а на вопрос « зачем ему это надо?» - он хитро ухмылялся. Лешко – Генкины таинства продолжались где то около недели, до тех самых выборов. В день выборов Лешка обвязал свой, ставшим мощным, торс бинтом, подложив под него толстые тетрадки с кожаным переплетом. Мы с ребятами смотрели на Лешкину суету «поразевав рты». Приготовив себя таким образом, Лешка зашел за Генкой и друзья куда то удалились. Вернулись они ближе к полуночи, «без машины» сильно расстроенные. И вот какую историю с грустью поведал нам наш незадачливый «культурист». Первую часть его детективной истории про письмо я написал. А дальше началась следующая эпопея. Друзья студенты задумали пошантажировать грузина-жулика, и «раздеть его» на кругленькую сумму. Но сначала они решили «опередить» чекистов. Для этого Генка - ловелас, смог уговорить какую то его обожательницу с почтамта найти и изъять написанное Лешкой «подметное письмо». Вероятно, чары нашего мархлевского Дона Хуана, были столь неотразимы, что девица нашла и изъяла это письмо. «Шантажисты» в это время устроили «слежку» по указанному на конверте адресу. Они, каким то образом, увидели в квартире того грузина стены, увешанные коврами. Получив от соучастницы письмо, ребята сделали с него копию и вот, «попутал их бес», прямо в день выборов, придти к грузину. Тот впустил приятелей и естественно спросил «По какому поводу они хотят с ним поговорить?».
Парни обратили внимание, что ковров в квартире уже не было. Ребята «изложили суть вопроса». Грузин молча их выслушал и попросил «минутку обождать». Затем вышел в соседнюю комнату и быстро вернулся. В руках он держал огромный разводной газовый ключ. Матерно бранясь по-русски , но с грузинским акцентом, он накинулся на шантажистов. Сначала на Лешку, тот был намного мощнее Генки. Потом принялся за Генку. Парни кубарем слетели по крутой лестнице. Вслед им неслось «держите жуликов». Прямо перед лестничной дверью, во дворе дома стоял «воронок» с дежурившими на избирательном участке милиционерами. И наших ребяток, как в фильме «Самогонщики», погрузили в эту карету и отвезли, как говорили раньше, в «околоток». В последней – трагической части этой поэмы было следующее. Из милиции в институт на ребят пришло «представление», послужившее поводом к исключению Лешки и Генки из ВУЗа. Грузины помирились и, вероятно, снова стали торговать персидскими коврами.
Котовасия… или «дуэль на крыше» Была весна и месяц – март. На улице светило солнце. Мы с ребятами сидели вогруг стола и готовились к занятиям. Вдруг до нашего слуха донесся жуткий кошачий вой и какой-то «железный» грохот. Естественно мы «бросились» к окну и перед нами предстала эпическая картина из кошачьей жизни. На коньке крыши одноэтажного дома, завершающего уют нашего дворика, у трубы, как и водится, стояли, выгнув спины, друг напротив друга два кота. Они строили друг другу «жуткие» рожи и истошно орали. Судя по всему, их «разговор» ни к чему не приводил и они одновременно с «победным воем» вцепились друг в друга. Они образовали истошно орущий всклокоченный комок. Комок покатился по крутой железной крыше издавая уже новый, «железный» грохот. Докатившись до карниза, дуэлянты расцепились и стремглав побежали вверх к трубе. У трубы их дуэль развивалась по такому же сценарию. Но на третий раз коты не успели расцепиться и полетели на землю. В полете они оторвались друг от друга. Приземлившись на земле, снова с истошным криком начали доказывать друг другу «кто на крыше хозяин». Кто победил мы не узнали, это длилось часами, а у нас утром назначена своя битва поединок с преподавателями.
Преподаватели Бокштейн Мейер Феликсович, профессор, доктор наук, читающий нам курсы высшей математики. Это был интеллигентнейший человек! Худощавый, невысокого роста. На лекции ходил всегда в изумительно сидящем на нем костюме. Правда, после лекций его костюм был почти всегда «плотно» испачкан мелом. Мейер Феликсович, довольно часто, исписав формулами две доски, говорил нам: «Ребята сотрите все, что я тут написал, я где-то ошибся». Мы перечеркивали несколько исписанных страниц, а наш профессор все стирал с досок тряпкой, засыпая себя мелом. Затем быстро восстанавливал уже правильные выкладки, а мы их усердно переписывали в тетради. Но что это был за Человек! Как - то мы узнали, что он в совершенстве владеет многими языками. На одной из лекций мы спросили его: «Мейер Феликсович, а какие языки вы знаете?». Немного смутившись, и, как бы извиняясь, он нам ответил: «Ребята, и не знаю китайского, японского, хинди, арабского и других южноазиатских языков. Всеми европейскими языками я владею, одними в совершенстве, другими – перевожу и читаю даже без словарей. Вы знаете мне, как-то, понадобилось для конференции выступить со своей статьей на финском языке. Я выучил его за неделю.» Наш уважаемый Бокштейн. От старшекурсников мы узнали, что он изумительно играл на фортепиано. Однажды он нам читал лекции в аудитории, где стоял большой концертный рояль. После первой пары (первой половины 4-х часовой лекции) мы попросили его сыграть нам что-нибудь. Он сказал, что очень любит Шопена. Сел за рояль и начал играть знакомый и нам вальс. Аудитория затихла. Закончив играть вальс, Мейер Феликсович немного задумался и продолжил одухотворенно играть изумительную музыку. Вся аудитория сидела «не дыша». Перерыв конечно уже закончился, а лекция по высшей математике звучала музыкой Шопена! Остановился Мейер Феликсович мину за десять до окончания второй пары. Очнувшись от музыки, профессор понял, что «лекция» почти закончилась. С небольшим укором он сказал нам: «Что же это вы, ребятки, меня не остановили!». А мы в ответ - стоя устроили ему овации! Вот такой это был человек! А как он принимал экзамены! Сдать экзамен на двойку ему было сложно. Он вытягивал из студента все знания, хранившиеся в голове и «шпаргалках». Правда, последними можно было воспользоваться, попросив разрешения «выйти». А всего часов за десять экзаменационного времени он успевал принять экзамен у трех четырех студентов. Как нам рассказывали преподаватели с кафедры Математики, если Бокштейн ставил кому-то неуд., то переживал до тех пор, пока двойку студент не пересдал. Доцент Плешивцев. Прошу меня извинить, но из-за такой звучной фамилии я не помню имени этой неординарной личности! Доц. Плешивцев преподавал нам курс «Детали машин». Он читал лекции и руководил курсовым проектированием. Что это был за лектор! На его лекциях студенты сидели «по несколько человек на месте». К нам приходили ребята из других групп, как правило, они сидели (висели) на окнах. Нас очаровывала его артистическая манера чтения, казалось бы, не интересного материала - «какие то там болты и гайки». Но с каким артистизмом и юмором он рассказывал нам о «самой важной инженерной дисциплине». Похож наш лектор был на Евгения Евстигнеева в фильме
«Берегись автомобиля»! А с каким «артистизмом» он проверял результаты наших курсовых проектов. Мы должны были рассчитать на прочность и начертить на ватманском листе формата А1 конструкцию узла с деталями. Проверял работы он всегда с добрым смехом над нашими ошибками. Все свои комментарии он делал красным карандашом с толстым грифелем. Такие карандаши назывались «деловыми». После его заметок на ватмане оставались толстые вмятины, которые не удалялись никакими ластиками. По- перву, мы даже обижались за такое «небрежное», как нам казалось, отношение к нашему труду. А надо вам сказать, что большинство из нас «изо всех сил» старались выполнить курсовой проект для такой артистической личности. Но следы оставленные Плешивцевым, после выполненных исправлений не оказывали никакого влияния на оценку, которую он ставил. Пусть весь чертеж сиял глубокими следами, но если исправления после первого раза были правильными, он ставил пятерки. «Юмор» в его манере контроля состоял в том, что чертежом мог воспользоваться только автор курсового проекта. Были случаи, когда выполненный чертеж первым показывал Плешивцеву «друг» автора. В этом случае у «автора» возникали серьезные проблемы. Доцент Плешивцев – личность незабываемая! Профессор Тростянская, доктор технических наук. Известный специалист в области создания слоистых пластиков и композитных материалов. Она одна из создателей таких материалов для изготовления лопастей винтов отечественных вертолетов. Однажды, на международной выставке, американские конструкторы были изумлены, узнав, что материалы винтов наших винтокрылых машин сделаны из пластика, а не из металла, как у них! Вот такая эта женщина! А помню я ее всю свою жизнь из–за того, что она не дала погибнуть моей «студенческой жизни». Первая сессия. Все дисциплины, а их до последнего экзамена по химии я сдал на «пятерки». Честно говоря, еще со школьных лет то ли я, то ли химия недолюбливали друг друга. Тростянская принимала экзамен жестко, но честно. Двойки «сыпались на головы студентов». Но благородство этой женщины состояло в том, что она не ставила неуды в ведомость, а давала студенту возможность не лишиться стипендии и еще в сессию исправить «пару». Я получил билет. Два вопроса и задачка на составление уравнения химической реакции. Для меня – это была «китайская грамота». Мои соседи, тоже находившиеся в сложных ситуациях, не могли мне помочь. Сделав попытки, что-то «намазать» по каждому вопросу, и впав в глубокую тоску, я ждал «вызова на эшафот». Наконец моя очередь. Сажусь рядом с профессором, которая с удивлением смотрит на мои «письменные ответы». Она просмотрела какие то свои записи, и с глубоким удивлением воскликнула: «Молодой человек! Да вы же не сдали последний коллоквиум!». Что мне оставалось делать? Я склонился перед ней, словно «Лжедмитрий перед палачом» и тихо сказал: «Я семь раз сдавал этот коллоквиум». «Да-а, дела!» произнесла она и стала рассматривать мою зачетку с первыми студенческими экзаменационными пятерками. Она тихо меня спросила: « Ты фотографией занимаешься?» -«Конечно», с непонятной радостью ответил я. «Можешь написать формулу реакции разложения серебра?» « Нет»- уже безрадостно ответил я. Тростянская взяла зачетную ведомость, что-то там написала, затем стала делать запись в моей зачетке. Я почувствовал себя «утопленником» - в голове пронеслась только одна мысль
– «Двойка и в зачетке и в ведомости - это конец!» Тростянская отдала мне зачетку, и хитро, как мне показалась, сказала «До свидания!» Я взял зачетку и как в тумане вышел из аудитории. В коридоре, чуть успокоившись, открыл зачетку. В графе экзамена по химии красовалась витиеватая подпись профессора Тростянской и отметка «удовлетворительно»! Моя жизнь спасена! Эта тройка для меня дороже всех полученных ранее пятерок! На протяжении учебы мы неоднократно встречались с моей спасительницей, и всегда она меня спрашивала: «Ну, как химик, дела?». А дела мои были очень даже «ничего»! Напоследок расскажу еще об одной женщине, которую мы все обожали. Ева Самуиловна Кац, преподаватель немецкого языка. Наше знакомство началось на первом занятии. В группе «немцев», выделенной из студентов 1-го курса «прибористов» было человек 10 – 12. Мы сидим в небольшой аудитории. Входит молодая симпатичная женщина. Со строгим, не по ее возрасту голосом и видом, начинает вызывать студентов, спрашивая фамилии, и записывая себе в журнал. Все шло нормально, пока она не попросила назвать фамилию долговязого, краснощекого парня. Он вскочил, как ошпаренный, и громко и радостно крикнул «Мартышкин». Вытянувшись в струнку, перед нашей преподавательницей стоял долговязый, под два метра ростом, худой, но розовощекий, с большими оттопыренными ушами и с улыбкой «до ушей» студент – ну точно «мартышка». От неожиданности увидеть перед собой такой экземпляр, полностью соответствующий названной фамилии, Ева Самуиловна воскликнула: «Молодой человек! Я серьезно спрашиваю!» Улыбка слетела с лица Мартышкина, он побледнел, и уже тихим голосом, сказал: «Я и есть Мартышкин». Мы, студенты, дружно захохотали. Скинула строгость со своего лица и преподавательница, и, улыбаясь, извинилась. С тех пор мы никогда не видели Еву Самуиловну с напускной строгостью на лице. Все занятия проходили в «дружеской атмосфере». Несмотря на молодость, Ева Самуиловна относилась к нам с материнской добротой и мы ей платили тоже добрым отношением. Но это ни коим образом не касалось наших занятий. Она была строга, но справедлива. Если кто-то не сдал «тысячи», без каких либо оговорок приходил к ней для пересдачи в вечернее время на завод им. Хруничева, где она проводила занятия с «вечерниками». «Тысячами» у нас назывался текст, который мы должны были перевести, а объем текста измерялся тысячами знаков. Ева Самуиловна измеряла объем текста рублевой купюрой. Оказывается, тот советский рубль закрывал ровно тысячу знаков текста. Я расскажу об ее отношении ко мне. Она очень интересовалась моей жизнью. А интерес этот раскрывался на занятиях разговорной речи по теме Meine Familie -Моя семья (не путать с названием сока, рекламируемого по телевизору.) Сначала ее интересовало: откуда я родом, кто мои родители. С течением времени ее стало интересовать, есть ли у меня любимая девушка, кто она, где учится. Я всегда отвечал ей правдиво. Однажды, я пропустил занятие. Было это перед праздником 8 – марта. На следующем занятии она строго меня спрашивает: «Почему Вы пропустили прошлое занятие?!», на что я искренне ответил – «Я стоял несколько часов за мимозой для своей девушки в цветочном магазине на Сретенке». «Ну и купил?» - «конечно» - ответил я. В ответ я услышал –«Молодец!». Однажды Ева Самуиловна обратила внимание на стертые до крови фаланги моих пальцев.
«Господи, где это тебя так угораздило!» с жалостью она спросила. «Это я отстирывал воротнички и манжеты на рубашке» признался я. И она мне и всем ребятам продемонстрировала, как надо оттирать загрязненные места не фалангами пальцев, а внутренней стороной ладоней. Любимой угрозой тем, кто плохо осваивал разговорную речь, была угроза привести на наши занятия сына, которому было тогда всего 5 лет, и он уже мог нас научить правильной речи. Мы все обожали нашу Еву, и, встречаясь неоднократно через десятилетия после окончания института, всегда с добрыми чувствами ее вспоминали. Через мою студенческую жизнь прошло много изумительных преподавателей с высокими профессиональными и человеческими качествами, но те о которых я рассказал, оставили в душе нестираемый след, такой же, как оставлял на наших чертежах след красного карандаша доцента Плешивцева. Хочу отметить, что все другие преподаватели были высококлассными специалистами, имеющими большую популярность на предприятиях приборостроения. Почему я о них говорю «во вторую очередь»? Да потому, что они всегда «держали дистанцию» с нашим братом студентом. Сдать зачет по их дисциплинам с первого раза не удавалось практически никому. Но это были профессионалы высшей пробы! Копаневич Е.Г. Его книги по методам проектирования технологической оснастки для механической обработки деталей были «настольными книгами» для конструкторских служб приборостроительных заводов. В этом я убедился позднее, когда, работая в отраслевом технологическом институте, имел честь совместно работать со многими приборостроительными заводами авиационной промышленности. Кораблев А.П. – авторитет в области оптимизации режимов обработки деталей на прецизионном металлорежущем оборудовании. Запомнился он своим пренебрежительным отношением к коллегам из других институтов, занимающихся теми же проблемами. Причем он на лекциях частенько отпускал в их адрес нелицеприятные высказывания. Если б только на лекциях студентам! Эти его отношения с «товарищами по цеху» привели к трагическому исходу. Кораблев А.П., на мой взгляд, очень даже заслуженно, подготовил докторскую диссертацию. Его методиками, также как и книгами Копаневича, пользовались на всех авиаприборостроительных заводах. Итак, диссертация представлена на Ученый Совет. Диссертант докладывает результаты работы, отвечает на все вопросы членов Ученого Совета. Зачитаны положительные отзывы многих предприятий. Голосование. И ужас, охвативший сидящих в зале – большинство голосов против присуждения Кораблеву А.П. степени доктора технических наук. По моему мнению, это была не объективная оценка научной значимости работ диссертанта, а неприкрытая месть его, также необъективной оценке работ многих своих коллег. Результат – инфаркт с летальным исходом. Вот такая она человеческая жизнь. Расскажу еще об одном профессоре Соколове Борисе, отчество прошу прощения не помню. Он читал нам курс по электротехнике. Это был интеллигентный человек, с искрометным юмором. Расскажу про него историю, которую нам рассказывали студенты из других групп.
Однажды принимая экзамен, в самом его начале, профессор обратился к студентам. «Ребята, я к сожалению сегодня ограничен по времени, поэтому, кто хочет получить тройки, давайте ваши зачетки. Остальных я буду спрашивать». Конечно же, полгруппы ринулись с зачетками к столу профессора. Когда за троечниками закрылась дверь аудитории, история повторилась! Профессор предложил остаться тем студентам, которые хотели сдать экзамен на пятерки. Осталось несколько человек. В результате профессор не спрашивая поставил оставшимся пятерки. Как потом узнали, профессор спешил на концерт свой жены в Зал Чайковского, где она – известная скрипачка давала сольный концерт. Как потом объяснял проф. Соколов такой способ приема экзамена, -«поскольку это был первый такой случай, то студенты «объективно» оценивали свои знания». Был такой случай или нет, я не знаю, т.к. не был его свидетелем. Но студенты передавали его, как говорят «из уст в уста». Судя по характеру профессора, это вполне вероятный способ приема им экзамена в такой ситуации. Но афишу с концертом его жены в зале им. Чайковского я видел на кафедре электротехники. Сравнивая «старую школу» наших преподавателей с сегодняшней когортой профессоров и доцентов, хочу еще раз отметить различия между ними афоризмом моей жены: «Одни стремились к знаниям, а другие к званиям!» На нашей кафедре «сегодня» практически ни один профессор и ни один доцент «не оставили» промышленности «настольных» методических материалов по оптимизации технологии производства изделий. Сегодняшний профессор может изумительно нарисовать пейзаж итальянских гор, где живет его дочь, но не может написать никакого учебника или учебного пособия по дисциплине, которую преподает десятки лет. Да, мы по нескольку раз сдавали зачеты «зубрам» технологии приборостроения! Но никогда, им – «зубрам» не приходило и в голову для сдачи зачета или курсового проекта требовать со студента от 100 евро и больше. Наверно потому, что в те времена в СССР никаких «евров» и не было! А как вам нравится, что преподаватель, имеющий в оплачиваемой нагрузке руководство дипломным проектированием «продает» нерадивому студенту за несколько сотен долларов старые дипломные работы?! И покупают же! Вот на таком сравнении старого и нового я и хотел бы закончить свой рассказ о счастливых годах студенческой жизни, но я же не рассказал, каким образом меня, направленного на учебу в МАТИ Кировским заводом, оставили на работе в Москве.
Так я стал москвичем Мне всегда везло на постановления «Партии и Правительства». После окончания четвертого курса вышло «новое постановление» - последний курс обучения – пятый должен проходить в режиме «вечерки». Днем мы будем работать на предприятиях, а по вечерам заниматься в институте. Меня и группу ребят с нашей кафедры направили в "Отраслевой Научноисследовательский институт технологии и организации производства авиационной промышленности", сокращенно - НИАТ, проходить преддипломную практику . Направили нас как «прибористов» в сектор "Приборостроения". Сектор состоял из четырех отделов, в каждом из которых работало человек по 100 – 150. Меня направили в отдел технологических разработок. Задача отдела заключалась в разработке совместно с конструкторскими бюро и серийными приборостроительными заводами отрасли перспективных технологий изготовления перспективных навигационных приборов. Мы создавали технологию изготовления изделий для специального института, проектирующего новые заводы. Работа делилась на две части – «интересную» и «жутко неинтересную». «Интересная работа» состояла в ознакомлении с конструкциями и технологиями изготовления новых изделий отраслевых конструкторских бюро. За год работы я познакомился с новыми авиационными приборами, которые разрабатывались на трех московских ОКБ. «Жутко неинтересная» работа заключалась в разработке «проспектов» на оборудование для создания новых изделий. Это была рутинная, «бумажная работа». Необходимо было найти в библиотеках каталоги нового оборудования и на их основе разработать «проспект» на каждый выбранный станок или инструмент. Проспект – это оформленное по специальному формату описание технических характеристик оборудования. По началу поисками оборудования занимались квалифицированные технологи отдела, а нам – студентам, оформленным на должности «старших техников» поручалась работа по составлению проспектов. Как показала жизнь, «жутко неинтересная» работа оказалась «жутко необходимой» для профессионального инженера-технолога. К этой мысли меня привела командировка в г. Улан – Уде, где строился приборостроительный завод. Завод строился по решению «Партии и Правительства» для «создания рабочих мест» для местной молодежи, с одной стороны, и для обеспечения комплектующими изделиями близлежащие самолетостроительные заводы, с другой стороны. Вы не представляете себе, какую гордость я испытывал, когда мои знания перспективного оборудования «сражали наповал» местных технологов. Дипломный проект я сделал без какого либо руководства со стороны наших преподавателей, но с квалифицированной помощью технологов «моего» отдела. И вот, защита проекта. Все проходит отлично. Идет обсуждение последнего «листа» - планировка цеха. Я уверенно отвечал на все вопросы.
Профессор Поляков – заведующий кафедрой, задает мне вопрос: - Молодой человек, на плане у вас показан туалет только с одной стороны цеха. А какое расстояние до туалета с другого конца цеха? Я ответил: - Сто пятьдесят метров. Профессор откомменировал мой ответ: - Что же, я в моем возрасте должен буду бегать по нужде за сто пятьдесят метров? И только спустя многие годы я понял, как профессор был прав. При проектировании нужно думать о людях. И туалеты не те объекты, на которых нужно экономить. Диплом защищен. Я - инженер-технолог по приборостроению. Женат и у меня растет сын. Я, Лида и наш двухлетний сын жили в тринадцати метровой комнате в коммуналке на чердаке старинного дома в Старомонетном переулке. Это коммуналка заслуживает отдельного и детального описания. О ее жизни можно было бы писать романы. Воронья слободка, в которой жил Висусуалий Лоханкин, отдыхает. В каждой комнате по персонажу. Большая кухня. Зазеваешься и могли в кастрюлю с супом подсыпать стрехнин. Серпентариум. Это сейчас центр Москвы воспринимается, как нечто запредельно заветное и престижное. В 60-х годах все воспринималось иначе. Центр - это плохо. Плохая экология, загазованность. Никто не хотел там жить. А уж в коммуналке - это был ад. Пишу письмо директору Кировского завода, «что мол, готов вернуться на родной завод. Не один, а женой и с сыном. Жена - молодой специалист, закончила МАИ им. Серго Орджоникидзе по специальности инженер-конструктор. Прошу нам как молодым специалистам предоставить положенное по законодательству отдельное жилье». Не поверите, в то время был такой закон и молодым специалистам давали жилье. Ответ был скорым: «Приезжайте с семьей, но жилья мы не предоставим. Возвращайтесь в «родной дом»». А «родной дом» - это комната в 25 кв. м. в помещении коридорного типа. В комнате к тому времени жили отец, мать и сестра. Естественно, ехать с семьей в такие условия при наличии отдельной, пусть и тринадцатиметровой, комнаты не было никакого смысла. Я позвонил в министрество авиционной промышленности в отдел по работе с молодыми специалистами. Мне ответил доброжелательный мужской голос, как мне показалось, знакомым вятским говором. Я изложил ему суть проблемы. Министреский работник предложил мне с письмом от завода придти к нему завтра утром. На следующий день с
раннего утра я был в приемной Министерства, где мне уже был заказан пропуск. К сожалению, я не помню ни имени, ни фамилии начальника отдела, который решил мою дальнейшую судьбу и которому я бесконечно благодарен. Итак, я уже в кабинете начальника отдела. Помню, это был коренастый мужчина, встретивший меня с улыбкой. А еще, меня поразили слова, с которыми он встал из-за стола мне на встречу: «Ну что, молодой человек, не нужен ты ИМЯМ со своей женой?». Он заметил на моем лице неподдельное удивление от своей фразы и сказал, что он тоже вятский уроженец. Дело в том, что местоимение "им" в сельской местности Кировской области произносилось как «имям». Такой пароль. Он прочитал заводское письмо, спросил, работаю ли я где. Я ответил, что работаю в приборном секторе НИАТ. Он снова спросил, могу ли я принести ему письмо из НИАТ, что они готовы взять на работу молодого специалиста, со всеми вытекающими по законодательству обязанностями. Я ответил, что, наверное, смогу принести ему такое письмо. Тогда мы с ним распрощались, и он сказал, что ждет меня с письмом из НИАТ. На работе, естественно, мне подготовили письмо, в котором просили направить меня как молодого специалиста на работу в НИАТ. Письмо подписал сам начальник НИАТ. Я заказал пропуск в Министерство. Придя к доброжелательному начальнику Отдела кадров молодых специалистов, я передал ему это письмо. Он прямо на письме написал заключение: "Не возражаю. Принять на работу молодого специалиста без предоставления жилья". Указал свои реквизиты и поставил на них печать Министерства. Я отвез письмо с заключением в Отдел кадров НИАТ и был принят на работу. Вот так я стал жителем столицы нашей Родины. Через несколько, месяцев, в отделе, где я работал, меня подозвали к звонившему телефону. В трубке я услышал знакомый вятский говор. Как мне показалось, с усмешкой, сотрудник министерства мне сообщил, что директор кировского завода прислал ему письмо, в котором обещал предоставить нам с женой и сыном отдельную комнату. - Ну и как, не хотите ли поехать в Киров? - Дорого яичко ко Христову дню. Он со мной согласился и пожелал мне успехов. Вот так, на одного жителя Нерезиновска стало больше. За 50 лет Москва стал для меня родным городом, с которым очень многое связало. Однако, Вятка - город моего детства, навсегда остался в моих воспоминаниях. Он законсервировался в памяти. Сейчас он изменился, как изменилась и Москва с 60-х годов. Там все другое. Возвращаться в города детства очень больно. Там, несмотря на огромные изменения, остаются приметы детства. Совсем недавно в Интернет я увидел фотографии улицы, на которой я рос. Удивительно, но мой дом сохранился. Он обветшал. Во дворе припаркованы чужие иномарки. Там живут другие люди. Это уже не мой город. Там не осталось никого из знакомых. Там живут люди своей, иной жизнью. Это другой мир. Не тот, что остался в воспоминаниях. Жизнь разделилась на два непересекающихся мира - мир детства в Вятке и остальной мир в Москве.