Радио Юность (эфир # 2)

Радио Юность #2 СЕГОДНЯ В Э Ф И Р Е: Деревенская радость и тоска Спасение коммунизма Собаки всегда мудры Украденное платье Дух из прошлого

Привет, ребята! Тёма, Лёва, Ваня, Веня, Д Матвей, Саша, Женя и Сережа, Игорь, Таня Катя, Ксюша и Наташа, Спартак, Максим, В Вася и Валера, Лена, Лиза, Люба, Рома, Вла

Как там поживают ваши дела?

Молодежный журнал Радио Юность. Выпуск второй. Сентябрь 2014

Даня, Таня, Дима и Никита, Борис, Андрей, я, Коля, Оля, Леля, Геля, Света, Маша, Юля, Вера, Жора, Миша и Кондратий, Петя, Вова, ад, Егор, Илюха, кто там еще?

ЛЕТОПИСЬ ПОКОЛЕНИЯ Познание себя и мира посредством дневниковой прозы и фотографий.

сегодня мы вспоминаем лето в деревне Радио Юность

ВОТ ПРОГРАММА РАДИОПЕРЕДАЧ:

8:00 12:00 13:00 13:30 14:10 16:25

Ода лету Шалаш Привидение Вечера Рекшино Цыган

17:00 Каникулы в Городце 19:40 Рельсы 21:00 Новости В подготовке эфира так или иначе принимали участие: Дина Скворцова, Ren Rieux, Перекати-тело, Полина Кравченко, Маша Ивашкевич, Аня Еремина, Настя Фомина, Дарья Орозбекова, Са Ша, Станислава Черкасова, Нина Спектор, Саша Гнидина, Алеша Кравченко

консервируем молодость

ода Лету Главный редактор проекта Даниил Лепорский о том, что лето ушло, но можно попытаться его вернуть.

С улицы доносится скрип качелей — верного предвестника осторожно подползающей к городу осени. Раньше качели не скрипели, потому что на них некому было кататься, пытаться достать разодранными от падений на асфальт ногами до распушившихся словно послеобеденные воробьи облаков. Все, кто в течение года периодически мечтал стать космонавтом, променяли, совершенно не думая, кружащую голову небесную синеву на синеву морскую, усыпляющую все страсти. В июне дворовые ребята разъехались по бодрым лагерям и расслабленным деревням. И вот они прикатили назад, выгоревшие, немного повзрослевшие, шумные от переполняющих их эмоций, накопившихся за время поездки. Стены гороподобных домов вновь заняты делом — слушают вопли снующей туда-сюда детворы, отвечают им тихим эхом. Асфальт опять пестрит мириадами разноцветных точек — это валяются пульки от игрушечных автоматов. А что касается трамваев, так они нынче шуршат железом и электричеством немножко по-другому, не так, как две недели тому назад. И солнечный свет уже не такой свежий. Ну что ж, пора признать, что Лето 2014 неминуемо состарилось. Стремительно сгорбилось, скрючилось, провоняло чем-то затхлым. А ведь, казалось бы, совсем недавно, да вот буквально вчера оно было таким молодым, таким хмельным. В этом необычном послании ко всем нам я буду обращаться с Летом как со средним родом, будучи скованным правилами русского языка, но вообще-то у каждого оно свое. Для девчушек Лето — это светлокудрый крепкомускульный веснушчатолицый высокоствольный парень, для мальчишек — это понятно кто — гибкотелая нежногрудая холмопопая совоокая рыжая дева.

Мы говорим: “Я так хочу, чтобы Лето не уходило”, “Спасибо Лету за случившиеся вечера с атмосферой счастья.” Мы любим Лето так, как любим мужчину или женщину. Выходит, что Лето — нечто живое, но неуловимое, эфемерная сущность, полубог или полубогиня. Признаемся: язычество в нас, отравленных информационным ядом, не угасло. И по всей видимости, оно не угаснет никогда. Корни наши крепки, ни за что не усохнут. Вот Лето стоит в прихожей с перегоревшей голой лампочкой, которая удрученно свисает с посеревшего потолка с желтыми подтеками. От евроремонта не осталось и следа. В черной бездне шкафа Лето нащупывает свое коричневое пальто, всё в красно-желтых заплатках. Еще пару мнгновений, и оно невпопад, не на те ноги будет напяливать стоптанные кеды, все в песке, с прилипшей к подошве жевательной резинкой с персиковым ароматом, с соломой, застрявшей между зеленоватыми от частого контакта с травой шнурками.

Лето погрустнело. Его пульс уже еле-еле прощупывается. Оно уже готово отправиться в последний путь. Только сейчас присядет на дорожку по старой доброй русской традиции и пойдет. Близится время сколачивать дубовый гроб и вить траурные венки. Давайте похороним это Лето с честью. Мы отвезем его на кладбище времени на призрачном желтом автобусе-гармошке со скорбными глазами. На этом автобусе мы когда-то ездили в универмаг на другой конец города. Там мы смотрели на диковинный мир ложек, кукол, платьев и кастрюль. Где располагается это пресловутое кладбище? Захоронение возможно в нескольких местах. Например, там, где обрывается вереница домов новоиспеченных спальных районов, застеленных хрустящей цветастой бетонной простыней, с таким же пододеяльником, с пластиковой наволочкой.

я слишком скр просить вернуть но я, пожалуй, дер мне вернул

Мы поставим памятник Лету там, где угасает гул машин и где не слышно шелеста фирменных пакетов из супермаркетов. Там, где начинается территория лесов и полей. Я предлагаю похоронить лето на границе города и природы, ведь мы гуляли с ним в обнимку и там, и там. Другой вариант: мы прокрадемся в заброшенный, не единожды горевший из-за намеренных поджогов строительной мафией Дом Культуры. Он печально стоит рядом с Парком Отдыха, из которого доносятся звонкий смех супружеских пар и приглушенный матерчатым полукуполом коляски плач их детей. По обломкам и мусору мы пройдем в актовый зал, в котором валяется огромный бюст Ленина с оторванным носом. Мы положим гроб с Летом на сцену и задернем занавес. Лето умерло. Но совсем скоро оно воскреснет. Оно обретет новое рождение в наших воспоминаниях.

ромный, чтобы мне мой 2007-ой, рзну на то, чтобы ли это лето

Даниил Лепорский

шалаш

Тусклым ленинским светом мерцает лампочка, на душе тоже какая-то пустошь из-за стрессов, свисающая с белого морщинистого дубового верных моих спутников и днем, и ночью. Каждую потолка. Коммунизм умер, потому что красные секунду своего существования я страдаю от экономили на электричестве. Паразитное

беспричинного волненья. Страх порождает грусть.

морковное освещение, из-за которого на стенах Ладно, ничего, не привыкать, я же клинический появляются всяческие расплывчатые тени-

меланхолик. Другого положения вещей, кроме

силуэты, не вселяет надежды. Только тоску и как безрадостного, у меня и быть не может. Я уныние нагоняет. Ничего хорошего в таком

постоянно сижу, хожу и лежу с таким горестным

состоянии не сделаешь. Мне даже лень идти выражением лица, что просто тресни. Грусти во строить теплицу, не хочу о ней думать, какое там

мне, что называется, с горочкой.

сотворение царства божьего на земле. Рехнулись что ли!?

Как-то раз мой мудрый дядя, уже лет 10 упорно занимающийся восточными духовными

В России глупо надеяться на светлое будущее, практиками, вот-вот уйдет в нирвану, большой ведь для этого нужна соответствующая погода. авторитет для меня, прямым текстом объявил мне: Вот, к примеру, сейчас лето, а утро серое, «Ты же знаешь, ты странный, потому что ты всегда неприветливое. Как так? В комнате зябко. Бытие грустный. Монах – вот твоя природа. У тебя же на зыбко. Такие сейчас и всегда я испытываю чувства. лбу это написано». А я и не отрицаю этого. Да и Я сижу угрюм и недвижим в деревне, на кухне, потом, я просто обязан быть задумчивым, ведь имя в углу, под иконами, возле окна, на скрипучем

мое – Даниил, что в переводе с иврита означает

деревянном стуле, который вот-вот рухнет. Мы с

«Бог мой судья». Так написано в Википедии.

ним похожи. Внутренности его ножек и спинки

Жаль, что не все располагают данным фактом.

изъели древесные жучки и червячки, там пустота, По правде говоря, я мечтаю о том, чтобы меня а снаружи возможно мыши покусали, ведь называли Даниэлем на французский манер, ибо обычно именно под этот стул хмурой осенью, это имя в любом случае звучит божественно, даже когда закрывают крестьянский сезон, мои когда не знаешь его значения. Нижегородский родители кладут розовый яд горошком (азбучная князь Даниэль Лепорский. А чего, очень славно. истина: мыши падки на гламур). Вот и у меня

А еще в виртуальной энциклопедии сказано, что

Я пишу для того, чтобы научиться мыслить. Это

«знатному иудею», пророку Даниилу причисляется

высший смысл моей жизни, если хотите. В детстве

авторство пророческой книги, одной из частей

многие мои сверстники вели дневники, сочиняли

Ветхого завета. Выходит, что, как всякому безумные стишки и сказки, мои же тетради были уважающему себя Даниилу, мне нужно написать пустыми. Поэтому сейчас я стараюсь наверстать что-нибудь такое. Не пророческое конечно, но упущенное. исповедь по крайней мере. От судьбы никуда не денешься. Я пробовал.

В школе я не радовал учительницу по литературе броскими сочинениями. Отчасти от того, что

Но я не питаю иллюзий насчет моего литературного учился в физмате. Но она меня уважала как таланта. Его у меня нет. Сущая правда. Одно нытье, личность. Я ее тоже. За мягкосердечность и обличенное в постыдную словесную мишуру, склонность к периодическому гражданскому скудные штампы. А между этими выстраданными

протесту. Правда, тихому. В смысле, словесному.

конструкциями – пустота, да и только (это я в

В лирических отступлениях она рассказывала

плане фабулы). В общем, я – позорное пятно на нам в основном о двух вещах: 1) о своей кошке имперском полотне постмодернизма. Даже для сибирской породы со взбалмошным характером журнала Флирт не гожусь. Зато для человека, и острыми когтями, 2) о том, что еще чуть-чуть, и учащегося на психиатра, мои сочинения окажутся

она выпьет некий препарат с кодовым названием

вполне себе ценным материалом. Он напишет «озверин» и выйдет на митинг, ибо терять уже по ним диссертацию о творчестве как явлении

нечего. Но это «чуть-чуть» так и не наступило

девиации у невротиков. Он пробьется в люди, даже в тот самый героический период 2012 года. станет знаменитым. Он будет нюхать кокаин и консультировать истеричных дам. Что ж, мне не жалко. Я человек добрый. Я считаю себя буддистом.

Каждый раз, когда я прохожу мимо лицея, я надеюсь встретить ее, потому что теперь-то я способен поддержать литературную беседу. Например, я бы хотел обсудить один щекотливый

Впрочем, больным графоманией назвать меня момент в повестях Паустовского, который не дает можно только с натяжкой. На самом деле, каждое

мне покоя до такой степени, что я помышляю о

новое предложение дается мне с подвижническим написании курсовой на эту тему. трудом. Я выцеживаю из себя слова и предложения по капелькам, наскребываю символы по сусекам. Куда там мне до метода набора на клавиатуре вслепую! Нечего набирать-то. Пуста головушка.

С у т ь в о п р о с а т а к о в а : в п р о и з в ед е н и я х я начинаю учащенно дышать, стою как вкопанный, Константина Георгиевича герои восхищаются

испытываю шок. В общем, ужасно я боюсь этих

лесами, в поисках вдохновенья забредают в

ползучих тварей, хоть и знаю, что ничего плохого

самую глушь. И тут мы сталкиваемся с весьма они мне не смогут сделать. А гадюку я видел только интересным фактом: там нет ни слова о комарах, в мертвом состоянии. И то с отрубленной головой. слепнях, мошкаре, всей этой летучей братии. Т.е. Она целую неделю валялась на дороге в центре в каждом абзаце маячат мысленные монологи и деревни. Мне тогда было 7 лет. Когда мы катались диалоги в духе «О, как много наслажденья в этих на велосипедах, мои друзья всегда проезжались печальных русских закатах!», но мы не найдем, по ней, молодцевато прихохатывая. например, такого: «Он созерцал русскую пустоту, но комары всё испортили». Да, один из признаков не пальцем деланной литературы – умолчание, но не такое же. Сразу начинаешь завидовать главным героям. Ведь, по сути, среди девственной растительности кровососущих гадов должно быть меряно-немеряно. Разве в те времена уже были эффективные средства от этих тварей? Или натирались полынью что ли? Даже сейчас, при торжестве химии, напшыкаешься – и хоть бы хны. А может быть, просто любовь к природе была воистину чудодейственной, сильнее укусов, служила обезболивающим? Лично я, когда слышу намеки на это жуткое комариное жужжание, обычно сразу посылаю к чертям собачьим все эти стройные березы и меднокожие сосны, всех этих белочек, дятлов и кукушек и несусь вперед, стремглав, поскорее в поле. И ничто меня не остановит. Разве что только какой-нибудь уж. В последнее время в моей деревне их развелась целая туча. При их виде у меня сердце замирает,

Я же боялся, что она вдруг оживет и укусит меня за пятку. Зарубил эту гадюку дедушка-тракторист Кошаев лопатой в тот момент, когда она откладывала яйца на помойной куче. Убийство змеи было переломным моментом для нас. С тех пор деревенские мальчишки стали уважать старика и его супругу. Раньше мы думали, что Кошаевы – колдовская семья. Они выглядели как-то мрачно, постоянно со всеми ругались, проклинали. У старухи почти не было видно лица из-за огромного красного платка. Но самое главное – зловещее засохшее дерево возле их дома, издававшее жуткий скрип и упирающееся ветвями-лапами в разбитое окно чердака. Кстати, продырявили его мы. На обвисающих проводах всегда сидела тьма громко каркающих ворон, предвещая апокалипсис. Впотьмах даже людям с уравновешенной психикой померещилось бы, что этот дом не что иное, как пристанище чертей. Такая там аура.

Итак, я не хочу жить по Афише. Я мечтаю жить бегущей строки. Аналогично, мне чертовски по Керуаку. Только без автостопа, чрезмерного

нравится выводить или набирать буковки.

употребления алкоголя и прочей дряни. Ведь Это очень весело. Так как теперь я учусь на чтобы путешествовать на попутках, нужно филологическом факультете, то мне известно, отличаться болтливостью и задором. Нужно что литература – это игра. С физическими развлекать водителя. А чтобы дружить с бутылкой, играми у меня, увы, исторически не сложилось (с ты должен изначально обладать хорошим футболом, например, не дружу из-за кривых ног), здоровьем. Надо иметь, что губить. А у меня а для компьютерных игр аппаратура слишком на нервной почве проблемы с пищеварением слабовата. Поэтому ничего не остается, кроме и зрением еще с пеленок. Таким образом, в

как играть в начинающего горе-литератора.

осадке остаются только медитации в лесу, Моя цель – попытаться упорядочить весь тот восхищение флорой, фауной и девушками, плюс, хаос, что творится внутри меня. Странная штука: наконец, претензии на бездарное писательство. я проглотил не одну дюжину книжек на своем А путешествовать придется так, как это делают веку и, по сути, уже давно должен стать мастером обычные люди: летать самолетами Аэрофлота и

слова. Сыпать перчеными фразочками налево и

пользоваться услугами РЖД. Кушать курочку и направо. Слыть душой любой компании, даже не заваривать чай в пакетиках.

особо интеллигентной. Провозглашать пышные тосты. Блестяще дискутировать о Ерофееве на

Если уж выкладывать все на чистоту, то ситуация с маранием бумаги и насилованием клавиатуры схожа с перелистыванием страничек. Писатель я такой же, как и читатель. Зачастую я не понимаю, что написано в книге. Особенно, когда это стихи или что-нибудь философское, например, Бодрийяр. Мне всего-навсего нравится пожирать глазами текст, заполнять мозг информацией, наслаждаться возникающем в голове ритмом, образами. Вот и все. И когда меня спрашивают, что было в такой-то книге, я отвечаю так: «ээээ, ну там это, ээээ…». Как будто и не читал, как будто тупой, как будто быдло. Мне становится тошно, когда в голове нет

литературных конференциях. Вещать в эфире какого-нибудь радио. Проповедовать хипстерам об уходе в степи и горы, в конце-то концов! Но нет, всё с точностью наоборот. От прочитанного ума не прибавляется. Большую часть времени я молчу, реже — мычу и мямлю. И уж совсем диво дивное — моменты, когда я что-то говорю. Я боюсь открывать рот. Каждый раз, когда мне приходится это совершать в силу определенных обстоятельств — я начинаю нести такую околесицу! Горожу такие идиотические заборы! Нарушаю все мыслимые и немыслимые нормы грамматики, злоупотребляю инверсиями, назывными предложениями. Изо рта вылетает совсем не то, что хотелось бы. Краснею.

У большинства интеллектуалов речь напоминает улице, разглядываешь лица прохожих, обычно сочный стейк с кровью и душистой зеленью, а

они смотрят либо в землю, либо куда-то вдаль, но

моя – объедки со снующими меж них мухами. иногда проскальзывают такие моменты, когда они Беседующий со мной человек должен обладать чувствуют твой взгляд, и тогда на мгновение ваши нехилой интуицией, чтобы догадаться, о чем

глаза встречаются. Предсказуемо, но всё равно

же я толкую. Может быть, именно поэтому я так

каждый раз так неожиданно. Лицо прохожего

мечтаю встретить друга-буддиста, потому что у отпечатывается в памяти. Ты уже прошел 50 буддистов хорошая интуиция и развитое чувство метров, а в голове всё еще сохраняется эта сострадания. Но лучше конечно подругу. С ней

картинка. И будет сохраняться до тех пор, пока

можно было бы вообще расслабиться. По всем

кто-нибудь опять резко не посмотрит тебе в

параметрам.

глаза. К чему это я? Вот так же у меня в голове застревают фразы типа: «Да уж, монолог – не ваш

Окружающие меня люди делятся на две категории. Начнем со взрослых, они, в основном, сочувствуют. Иногда мне даже становится невероятно стыдно от того, что они на меня смотрят, как на шебутного дурачка, без пяти минут юродивого, лопочущего, не пойми что. Я ощущаю себя виноватым за то, что невольно заставляю собеседника идти мне навстречу, делать поблажки, просто потому, что я такой чересчур нервный и печальный. Обычно подобное случается при контакте с преподавателями. Я ерзаю на стуле, смотрю в пол или окно, но ни в коем случае в сторону экзаменатора, сжимаю виски, тереблю жухлую растительность на лице – подобие бороды, вздыхаю, профессор тоже вздыхает, глядя на меня, и в итоге, после всех моих мучений ставит 9. А я потом весь день хожу, прокручиваю раз за разом этот драматический момент унижения. Знаете, так бывает: идешь по

жанр». В самом деле, бывает очень неудобно за свое речевое бессилие. Хотя если взглянуть на ситуацию с другой стороны, то окажется, что от моего расстройства речи пахнет романтизмом – противопоставлением человека обществу. Меня, не умеющего связать двух слов и всех остальных, для которых общение – сплошное удовольствие. Вообще, теоретически я пассионарий, у меня сполна бунтарских настроений, всё внутри бурлит: не желаю заводить семью ни в 30, ни в 40 лет, не буду получать автомобильные права, не стремлюсь к престижной работе, не хочу, чтобы уровень моего счастья находился в прямо пропорциональной зависимости от купленных в Икеа подушек, полок, стульев и т.д. Но пока что мой революционный дух проявляется только в языке, увы.

Что касается сверстников, то они, наверное, размазываю варенье из красной смородины. Я презирают. При первой встрече со мной воображаю, что это кровь застреленного Пушкина внутренний арбитр в их голове сразу выбрасывает на снегу. Просто мама в тот момент восхищенно флажок: лох. Или другой вариант: пугаются. рассказывала, как она на прошлой неделе читала Тогда внутренний судья выносит приговор: Капитанскую дочку и Повести Белкина. Уж посторонюсь-ка я этого чудака. Может быть, больно ей нравится язык Александра Сергеевича. конечно, всё обстоит совсем не так. Не знаю. Я

Тогда все выходные лил дождь. Мама лежала с

не спрашивал, ведь это, согласитесь, было бы

книжкой, папа играл на баяне, а я, конечно же,

ненормальным.

грустил возле окна. Слушал шум разбивающихся о шифер капель. Смотрел на ручьи и грязюку. Вот

Вот видите, в какую сторону, как стремительно полился поток моего сознания? Вернемся к исходной точке повествования. Я сижу на стуле и я в привычной печали, кажется. Да, так оно и есть. Я завтракаю. Сосредоточенно разминаю ложкой творог в глиняной тарелке, ожесточенно

чем я люблю затяжной дождь, так это тем, что есть оправдание ничегонеделанию. Ну и еще запах влаги люблю, скрывать не буду.

В деревне вся шляпа в том, что здесь становится Каждый раз, когда меня сюда привозят родители вдвойне грустней от затхлой атмосферы (сам я бы ни за что не поехал в эту клоаку!), всё скудного советского быта, который мгновенно

предстает как в кошмарном сне. По возвращению

обволакивает тебя со всех сторон, как только

обратно в город, выдыхаю: «Фууух, наконец-то

ты отворяешь входную дверь в сенях, а там, к цивилизация, реальность». слову, завывает ветер. Это не шутки. Как будто тебя специально поджидают, накидывают на голову одеяло, и вот ты уже задыхаешься от этого плесневелого запаха и погружаешься в какой-то дурман.

Машину времени никогда не изобретут, да она и не нужна, ведь у меня есть изба времени. Здесь сотовая связь не ловит, и телевизора тоже нет. Всё, приехали, порваны веревочки, связующие с внешним миром. Придется остаться наедине

Напротив меня стоит красный баллон пропана с самим собой, криками петухов и гусеницами с облезлой краской на боках, весь в пыли, бабочки-капустницы. а рядышком — ведра с водой, с отчетливым вкусом песка, но для моей бабушки и остальных обитателей этой хижины, включая мышей, там, конечно же, воистину кристальная вода. С родителями мы расходимся во всём. У нас даже разные представления о чистоте. А вот посмотрите, пожалуйста, на сундук с наваленной на него кучей свитеров, трико, платков, стройотрядовских курток. Кажется, там до сих пор хранится чье-то приданое. Серьезно. Этому дому больше ста лет. Основательный такой сундук, кулацкий. В детстве я любил рыться в нем, рассматривать узоры на тканях, примерять шубу и шапки. Раньше на чердаке у нас хранились медные и серебряные самовары, но их воры стащили. Они забираются к нам в дом почти каждую зиму. Срезают проводку и тащат ножи. Хорошо, что у них не хватает ума заглянуть в погреб: там лежит бензиновый триммер. Ой, кажется, я проболтался.

Боже, неужели такое действительно возможно в XXI веке? Просто если смотреть на весь этот сельский антураж с позиции хипстера, попивающего латте в кафе и лайкающего в инстаграме закаты, еду, селфи, то ведь это же просто катастрофа! Взять вот, к примеру, этот чертов сортир на улице. У нормальных людей там хотя бы возвышение с сидушкой есть, трон, если хотите, а у нас ничего такого нет, только лишь зияющая черная дыра в сером полу, да еще щели в стенах и в крыше. Очень зловеще и чрезвычайно неудобно. Правда, в солнечное утро последние особенности дачной архитектуры добавляют некоторую эстетику в процесс справления нужды. Сквозняк подымает пыль, сквозь щели струится свет, лучи приобретают резкие очертания. Воцаряется сказочная атмосфера. Капли мочи красиво подсвечиваются и исчезают в бездонном мраке.

Но в остальное время я стараюсь в сортир не но здесь никакими формулами и расчетами заходить. Не то, чтобы страдаю, терплю. Просто и не пахнет. Сколько раз я уже предлагал как-то так получается, что на бессознательном

взять тетрадочку, калькулятор и спокойненько

уровне мой организм избегает похода туда. посчитать, во сколько обходится закупка семян, М о е б р е н н о е тел о н а ч и н а е т п о -д ру го м у саженцев, удобрений, лопат, перчаток, пшикалки функционировать. К примеру, однажды я не

от комаров, плюс к этому прибавить стоимость

опустошал желудок все майские праздники, 4

проезда. Это я не еще не принимаю во внимание

дня, если не ошибаюсь. Для меня это нонсенс, затраты физической силы и, тем более, душевных ибо как человек нервный, я склонен к частому — в деревне нередко случаются ссоры. В общем, посещения туалета. Ситуация еще усугубляется ясное дело, что помогаю родителям я только в тем, что данное интимное сооружение зачем-то теории, а на практике же дрыхну целый день, построили в конце огорода, возле забора, а там

мученически вздыхаю, слюнявлю подушку, очень

соседи часто копаются в земле. Из-за острого душно потому что и всё время кто-то ходит, чувства стыда мне пару раз пришлось идти по кипятит чайник и звенит посудой. А вечером я делам в заросли на ручье.

баню топлю, что вообще-то не очень хитрое дело. Натаскал с ручья воды — 10 раз нужно сходить

Привыкший вдыхать заводские и автомобильные примеси, я становлюсь ватным от свежего воздуха. В деревне сильно хочется спать. Кстати, таким макаром я часто отлыниваю от полевой работы. Ничего не могу поделать, увы. Очередной выходной, родители берут меня с собой. Они опять надеются, что на этот раз я что-нибудь сделаю эдакое по мужской части. Ну там сооружу теплицу, например, или вдруг вскопаю целину позади огорода, чтобы на следующий год туда можно было засадить картошку, ведь там земля плодородней, больше вырастет. Больше, больше! Какая-то китайская плантация, а не огород. Всё равно в итоге еще целую кучу мешков докупаем на рынке. Мама у меня занимает должность ведущего экономиста,

с двумя ведрами в руках, чтобы и бак наполнить, и обеспечить семью холодной водой; закинул гнилых поленьев, скомкал газету «Про-город НН», подложил еловых веток, которыми мама укрывает свои любимые розочки на зиму, открыл задвижку, чтобы дым в трубу пошел, а не в баню, чиркнул спичкой, и сиди себе, электронную книжку читай. Да, я все тексты читаю на e-book, от обычных книг меня воротит. У меня наверно какое-то психическое расстройство, не знаю. Мне некомфортно держать в руках бумажную книгу, она тяжелая, громоздкая, все время сомневаюсь, как ее расположить в руках, пробую и так, и сяк. Собственно, чтение перестало быть мучением именно после покупки электронки в конце первого курса. Я купил ее на накопления со стипендии.

Воздух вокруг меня с самого начала дня был наполнен каким-то неописуемым бездонным вдохновением, хотя явных предпосылок к этому не было. Я ничего такого праздничного не планировал, никаких встреч или поездок не предвкушал. Была одинокая суббота. Ни секса, ни хорошего вина, ничего такого. Я традиционно надеялся встать в 8 утра, чтобы зарядившись утренней энергией, сегодня уж наверняка начать покорять этот мир. Только непонятно, как я собирался это делать, не выходя из дома и читая книги. Папа говорит, что чтение книжек – пустое занятие. Всё время грозится, что когда-нибудь выкинет в окно мой планшет – так он именует мою электронную книжку. Из-за нее я посадил зрение и почти что не вижусь с людьми. Однако я вновь долго не мог поднять с кровати свое хоть и девятнадцатилетнее, но уже довольно слабое тело. Столько всяких интересных вещей уже успело произойти в микро- и макрокосмосе, тысячи людей уже успели сойти с ума, помолиться, позаниматься любовью, насобирать аж три корзины белых грибов, дембельнуться, сверстать душевный молодежный журнал, совершить кучу других важных и полезных дел, а я всё пребывал в бессмысленном горизонтальном положении под не менее бессмысленным в июле одеялом. Каждый раз, когда отец проходит на лоджию за полотенцем или трусами и видит, что я сплю под одеялом в такую жарищу, да еще и в футболке до кучи, он всегда покачивает головой и восклицает: «Ну ты и термоустойчивый!». На самом же деле моя тепловая аномалия – его рук дело. В детстве, когда на дворе стояла изнурительная жара, он закутывал меня в дюжину пеленок, потому что его самого жутко знобило. Из-за стрессов у него была нарушена терморегуляция.

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

Раньше отец работал в реанимации. Не спал по несколько суток из-за постоянных дежурств. Жутко нервничал. Много курил. Истощил нервную систему от чрезмерных нагрузок. Сбил биологические часы. Чуть-чуть не сошел с ума. Мама просыпалась посреди ночи и обнаруживала рядом с собой пустое место. Папа тем временем лунатил в парке. Во сне уходил неведомо куда. Приходил в сознание и не понимал, где он находится. Его искали с милицией. Рядом с парком располагалась районная больница. Наверное, подсознание тянуло его именно туда. Ради образности скажу, что он был как зомби. Но вообще это ужасные вещи. Дурацкие 90-е. Слава богу, всё обошлось. К слову, в нашей семье немногие могут сказать на собеседовании, что их отличительные личностные качества – харизма и стрессоустойчивость. Если кто и становится у нас начальниками, то только путем трудолюбия.

Деревня носит символическое название Лом. Но

устал от однообразных пейзажей. Когда-то можно

его все грамматически коверкают следующим

было попытаться обрести гармонию на пруду в

образом: «А поехали в Ломы! В Ломах земляники

центре деревни, но он зарос камышами и тиной,

много!», «Вы из Ломов что ли? Давайте подброшу!». оккупирован жабами и пиявками. Недавно вокруг Вообще я терпеть не могу, когда говорят «ЗвонЯт» него вырубили все деревья, сельсовет собирал или что-то в этом роде, но в ситуации с названием на это деньги. Ну и зачем, спрашивается, затеяли моей деревни я абсолютно равнодушен. У меня

это? Все думали, что грядут перемены, расчищают

с данной местностью отдельные счеты. Вообще

территорию для заезда очистительной техники.

я люблю природу: леса, поля, дороги, реки, горы, Народ размечтался о купании в прозрачной равнины и овраги, степи и пустыни, пещеры, прохладной воде, об уловистой рыбалке. Фигушки. озера, болота, моря и океаны, что там еще? Но

На общественные деньги нарубили дров. Теперь

в моей деревне и вокруг нее в радиусе 10 км я

там болото посреди поля, поздравляю.

уже каждую травинку наизусть знаю. Скучно. Я

С улицы доносятся традиционные надрывные вопли «Тиги-тиги, тиги-тиги!». Это соседская бабушка зовет своих гусей во двор, потому что они слишком далеко убежали по дороге, а сегодня суббота, воздух полон автомобильных гудков. Впрочем, у меня нет ни малейшего желания называть ее бабушкой, это совершенно не вяжется с моим отношением к ней, просто не знаю, как по-другому ее обозвать. «Соседка» — это слишком фамильярно и неточно. Соседки же разного возраста бывают. Но и старухой она не является. «Старуха» у меня ассоциируется с горбатой высохшей женщиной в черном платке и с клюшкой, а наша соседка – пожилая, но мощная и румяная плюшка. Меня раздражает ее писклявая речь, изобилующая причитаниями, едкий мещанский хохот над всякой ерундой и ее скотина. Из-за этих гадких гусей и кур родителям пришлось огородить зеленой сеткой картофельное поле перед домом. Во время сбора урожая приходится ее снимать, а весной опять по-новой выставлять. Птицам не дали полакомиться зеленью, так они принялись ворошить навозную кучу, всю клеенку изодрали. От соседей одни лишние хлопоты. Но это еще ерунда. Что действительно ужасно, так это неимоверная вонь из свинарника. Единственная вещь, которая скрашивает мое пребывание в деревне – это чай со смородиной и мятой, но теперь к кустам не подойдешь, не вооружившись противогазом. Стошнит. А то и вообще в обморок упадешь. Ума не приложу, что такого едят соседские свиньи, что источают столь гнилостный запах. К слову, мой дедушка по папиной линии живет в хуторе в Краснодарском крае и тоже держит свиней, так в его хлеве вполне приемлемая атмосфера, можно спокойно стоять, умиляться грязными пятачками, вести с ними фатическую беседу, похрюкивая в ответ. По-моему, какие хозяева, такие у них и животные. Если говорить о деревнях, то вообще-то их у меня две: первая — уже упомянутый Лом, другая — Аполихино, тоже, кстати, имеющая символическое название. Аполихино приносит мне радость, Лом же в основном нагоняет тоску. Но так было не всегда.

В хорошую тетину деревню я начал ездить, только когда мне исполнилось 14 лет. Почему до этого я не гостил у нее? Тому есть две причины. Во-первых, мои тетя и дядя тогда еще не потеряли ниточку, связывающую их с юношеской порой. Я чувствовал бы себя там лишним, отчужденным, ведь я не сторонник шумных компаний. К ним вечно приезжали коллеги по работе, бывшие одноклассники или однокурсники на шашлыки, пьянки-гулянки, купание в море. Деревня Аполихино расположена в чудесном месте — густые сосновые леса с огромным папоротником и мхом эры динозавров, пышными черничными кустами, крепкими ароматными белыми грибами; глубокие заливы в 15 минутах езды на велосипеде с востока и с запада, а, может быть, с юга и с севера, не знаю, надо бы проверить по компасу; собственно Горьковское море, успокаивающее нервы плеском своих небольших волн. Воздух такой чистый и прохладный, что когда ложишься в кровать, мигом проваливаешься в сон и видишь радужные необычные картинки. Спать там можно хоть целый день – голова не будет болеть.

Во-вторых, на тот момент я любил деревню Лом, она не позиционировалась в моем сознании как унылая. А всё потому что каждое утро за мной приходили мои верные товарищи. В те годы я мог похвастаться крепкой дружбой. Я просыпался не от крика петухов и не от ослепляющего белого утреннего света, ибо имел привычку баррикадироваться массивными бабушкиными подушками от угроз внешнего мира. Спать на этих слоновых подушках было совершенно невозможно, но в качестве укреплений они были превосходны. Вот и получалось, что мои друзья прикладывали немало сил, чтобы разбудить меня. Я просыпался позже всех. Сначала они орали, стоя на дороге, отделенной от моего дома картофельным полем. Я слышал их вопли в полудреме. Я ленился встать, никак не мог расстаться с миром грез, нежился, обжимая между ног мягкое одеяло. Сон притуплял во мне чувство товарищества.

Мальчишки орали, пока вдруг кто-нибудь из них не замечал изумрудную ящерицу на сваленных в кучу серых бревнах на краю поля. Крики резко обрывались, наступала таинственная тишина, как будто их вовсе и не было. Ребята осторожно крались к жертве, обступив ее со всех сторон, отрезав пути для отступления. Природа затаивала дыхание, ожидая, что же сейчас произойдет. Даже мухи переставали лихорадочно кружиться и биться об потолок, садились на стол, прислушиваясь. Через миг на мои уши обрушивалось настоящее цунами возбужденных до предела разнокалиберных голосов. С первого раза никому еще не удавалось накрыть ящерицу рукой, она вечно уворачивалась. А изумрудные ящерицы вдвойне хитрей. Да еще ощутимо кусаются. Поймать их — не пустячное дело, а подвиг.

После неудачной попытки на бревнах начиналась меня в темном бревенчатом доме с голубыми ярмарочная суета. Молчание разведки

резными наличниками жил Степа — самый

стремительно перетекало в оглушительный вой старший и самый высокий, наш идеологический штурмовиков. Казалось, что сейчас лопнут стекла. вождь и прямой начальник, командир, прораб От такого гвалта даже покойники выскочат из 92-ого года рождения, черноволосый кудрявый гробов. «Лови ее! Лови! Ща уйдет! На дорогу ее

паренек-затейник, придумывавший для нас

гони, на дорогу! Хватай! Ну что ж ты такой мазила, всяческие авантюры и развлечения. Ему Вася…» По телу пробегала неприятная волна

удивительным образом удавалось соединять

испуганных мурашек. Ящерица скрывалась в стоге

в себе задумчивость и веселость. Его шутки и

сена, расстроенные мальчишки возвращались с

идеи никогда не были хаотичными, а заранее

исходной цели своего собрания – моей побудки.

продуманными. Он никогда просто так не дурачился, а основательно подходил к делу.

Их было трое. Самое удивительное в этой истории то, что наши дома располагались строго по соседству. Все жили на одной линии. Слева от

Разрабатывал стратегии. Разыгрывал для нас целые спектакли.

Например, однажды мы стучались к нему в дверь больше всех. От Степкиных скоморошеских после обеденного сна, он отвечал из сеней выходок можно было если не умереть, то странным приглушенным ворчливым голосом. покалечиться точно. А потом вышел к нам в причудливой шапкеушанке и трико, натянув их до самой груди, и принялся изображать деда, танцующего балет. Охал и хватался за спину. А в конце шоу во время очередного маха ногой у него затрещало в паху — лопнул шов. Степа сообщил, что концерт окончен по техническим причинам. Мы чуть не описались от смеху и не нырнули в заросли крапивы позади крыльца, схватившись за животы. Я был самым мелким в нашей с разбойническими наклонностями компании и поэтому хохотал

Именно Степа на многие лета заразил всех нас идеей строительства Шалаша. В общем-то, смысл нашего летнего существования сводился к неторопливому воздвижению собственного варианта Вавилонской башни — из веток, ткани, кусков рубероида, шифера, гнилых досок. Ежедневно в течение пары часов мы что-то мастерили, подпиливали, подколачивали. Остальные приключения были лишь дополнением, сопутствующим товаром.

Большинство наших разговоров крутилось вокруг недоброжелательность, и мы сочли его врагом. Шалаша. Без него не было бы ощущения «банды», Ткнули в него палкой и попытались запульнуть духа приключений. Там мы начинали свой день и его в малину. Получилось только с 3-ей попытки. прощались под покровом ночи, собирались для обсуждения планов и последних деревенских н о в о сте й , п о сл е д а л е к и х в ел о с и п ед н ы х странствий восстанавливали силы бутербродами и чаем, после походов в лес и в поле складывали в тайник добычу — перья, майских жуков и ящериц в старой металлической банке из-под цейлонского чая, палки, красивые камни. Однажды мы обнаружили в этой банке кровавое склизкое месиво из крыльев жуков, какашек и голов каких-то зародышей. Оказывается, мы поймали беременную ящерицу. Пока мы купались на озере, она родила и со страху перемолотила своих детишек. Трудно было сдержать слезы. По правде говоря, наша банда совершила много поступков, заслуживающих страданий. Сотни ящериц подверглись сильнейшему стрессу, задохнулись в банке, либо остались без хвоста. Один раз истребили целое мышиное семейство, перебегающее через дорогу. Мы пообрубали им бошки лопатами. Мы устраивали Кладбище Насекомых: рукавами зажимали пчел и шмелей, залетевших в цветы, а потом хоронили их в земле внутри двора, ставили на их могилы крестики из спичек. Однажды играли в ежикбол. Днем в траве мы нашли сердитого ежа, который свернулся в клубок и никак не хотел разворачиваться. Мы хотели с ним нормально поиграть, посмотреть, как он бегает. А он насупился, ни в какую не хотел с нами дружить. Нам не понравилась такая

Я даже никогда всерьез не задумывался над конечной целью строительства Шалаша, но всё же надеялся, что что-то удивительное должно будет произойти, что-то изменится в моей жизни. Я каждый день просто так таскал из папиного ящика с инструментами гвозди, пилы, молотки, освобождал сарай от никому не нужных, по моему мнению, досок ради благих целей. Эти доски на самом деле не были бесхозными, но меня редко откровенно за них ругали, лишь иногда в шутку корили. Говорили, что скоро вообще весь дом в поле унесу. В наших головах Шалаш представлялся как нечто абстрактное и священное. Мы всего лишь вместе пытались слепить из подручных материалов подобие хижины-штаба, но теперь я понимаю, что это было не что иное, как отголоски прошлого. Советская кровь наших родителей взыграла в наших венах. Дух Ленина вселился в Степу, а он и не подозревал об этом. Мы тоже. Нас объединяла общая идея, мы вместе фантазировали о светлом будущем, о том, как когда-нибудь мы залатаем все дыры и сможем ночевать в Шалаше. Мы бессознательно пытались спасти коммунизм, пока не стало слишком поздно. Вооруженные велосипедами и молотками, с оголенным торсом, мы продолжали борьбу красных предков.

Вторым по значимости для меня был левый сосед Вова — буйный, поджарый, с бледно-синеватым лицом, но сильный белобрысый хулиган 93-го года рождения. Его личность шокировала бы любого. Прежде всего тем, что он нещадно материл свою бабушку. Как только научился говорить, тут же и начал ругаться. Он научил меня матерным песням типа «Тихо в лесу, только не спят дрозды…», «В нашем батальоне любят срать…». У него была сумка, набитая кассетами Сектора Газа. Потом в школе я пытался научить своих товарищей этим частушкам, за что чуть не словил по губам от моих родителей. Помню, как однажды Вове приспичило справить большую нужду на мостике у ручья. Мы уже собирались уходить, как вдруг перед нами возникла какая-то бабулька. Она принялась орать что-то в духе «Ах вы негодяи, черти! Я вам устрою!». Вова сначала обматерил ее, сказал, что будет «серить», где ему вздумается, а потом все-таки палкой спихнул говно в воду.

Странно, что родители не запрещали мне играть с ним. Наверное, они ему сочувствовали больше, чем презирали его. Они входили в его положение, понимали, что трудно вырасти культурным человеком, когда твоя мама умерла еще в раннем детстве, а отец — водитель КАМАЗа, вечно в разъездах. Вообще стоит отметить, что многие мои друзья были из неполных семей. Кто-то умер, а кто-то просто развелся. Хоть я и не ощущаю уж какой-то особой теплой семейной атмосферы, но я благодарен моим родителям за то, что несмотря на всю сухость в общении и периодические ссоры они все же сохранили единство. Вова же был предоставлен самому себе, его воспитывал суровый двор. В городе Вова жил на окраине Ленинского района, типичной пролетарской территории, что и определило тип его характера. Он дышал дымом и пылью заводов. Сжимая кулаки, бродил в олимпийке среди однообразных серых панелек и потрескавшихся желтых хрущевок, с ненавистью смотрел на ржавые трубы бесконечных промзон, слизывал кровь с разбитой в драке губы.

Его грубость и отталкивала, и притягивала меня в то же время. Я чувствовал в нем мужскую мощь, понимал, что благодаря ему смогу научиться тому, чего никогда не смогу почерпнуть из своего тепличного окружения. Вова в свои 12 лет уже почти все знал о жизни. По крайне мере, мне тогда так казалось. Помню, как мы сидели на нашей самодельной наблюдательной вышке, расположенной в Шалаше посреди поля, представляющей собой две доски, приколоченные к веткам черемухи на разной высоте — одна служила сидением, а в другой мы видели стол. Это был самый удачный, самый долговечный из всех наших Шалашей. С помощью веревки и пакета мы поднимали наверх пересоленный салат из хрустящих огурцов и истекающих соком помидоров и жаренный на костре хлеб. Мы сидели очень высоко, возле самой верхушки дерева, ветер дул в уши и раскачивал нас тудасюда, было довольно страшно, мы парили почти под самыми облаками, словно соколы, видели всю деревню — кто куда едет или идет, кто какую грядку обрабатывает в огороде.

Вова рассказывал мне о том, откуда берутся дети. Он сказал мне, что, по сути, к своему возрасту нужно прибавлять еще 9 месяцев, мы начинаем жить гораздо раньше, еще в животе у мамы. В тот день я узнал, что такое секс. Правда, в моей голове долго никак не появлялся нужный образ. Чтобы не шибко шокировать мой детский ум, Вова пошел по пути иносказаний. Забавно, конечно: из иллюстрированных энциклопедий я знал обо всяких механизмах, видах животных и растений, но ничего не знал про секс. Чтобы облегчить задачу, Вова сравнил организм женщины с нефтеперерабатывающем заводом, а мужской – с товарным поездом. Мол, женщина садится на мужчину и через «шланг» начинает выкачивать из него питательную жидкость, похожу на нефть, только не черную, а белую. Эта жидкость называется спермой. Полученную энергию женщина преобразует, и потом спустя 9 месяцев на свет появляется очищенный продукт переработки – ребенок. Потом он добавил, что сам процесс «перегона» может быть очень приятным, и есть люди, которые не хотят рано рожать детей, и поэтому они используют блокирующий клапан – презерватив. Я так напрягся, визуализируя половой акт, что чуть не подавился хлебом, когда ветер сильно тряханул нашу ветку.

Однако не только он влиял на меня, но и я на него. Вернее не совсем я, но моя семья. А если быть точнее, то бабушка. Она ведет православный образ жизни. В молодости круглый год бродила по горам и лесам, в туристических походах, сплавлялась по рекам, а сейчас всё лето проводит в крестных ходах. Всё-таки привычки – великая вещь. Но когда я был маленьким, она еще только начинала постигать христианские премудрости, не так сильно была поглощена верой. Я имею в виду то, что она была ласковее и летом больше времени проводила на огороде, в лесу, с внуками, а не в молитвах. Что касается меня, то в детстве меня часто таскали в храм. Это было мучением. Да, меня очаровывали песнопения и убранство храмов, но я не мог долго выстоять из-за плоскостопия. В школе перед контрольными читал молитвы. И, кстати, это очень помогало собраться с мыслями. Сейчас мне по-прежнему нравится эстетика православия, есть в ней какая-то поэзия, но я не выношу агрессивного православного миссионерства, жестокость, баранью убежденность в истинности только их учения.

Я никак не мог опустошить тарелку, а Вова уж ел конфеты «Школьные», прихлебывая мятносмородиновым чаем из граненого стакана. Я обычно сидел в углу, возле синей металлической хлебницы с наклеенными на нее мики-маусами, под иконами, а Вовин стул стоял у окна. До сих пор помню, как светился и дымился желтый стакан в его руках. Пока я доедал, бабушка рассказывала Вове истории из ее молодости. В основном, о работе. Ему нравилось слушать эти рассказы, после них он становился добрее. Мне нравилось, когда он, уточняя какую-то деталь, обращался к ней «баба Лена». Он выговаривал имя как-то неожиданно мягко. На ужин он тоже иногда к нам заходил. Бывало, что ели прям из сковородки, по-крестьянски. Больше всего я любил макароны по-флотски и жареную картошку. Нельзя не вспомнить июльские дни, когда бабушка водила нас встречать икону Казанской Божьей матери. Вову не приходилось долго уговаривать. Он сам изъявлял желание пойти с нами.

Вставали мы рано, чтобы успеть дойти до леса до наступления жары, избежать атаки слепней. Шли большой компанией – я, моя сестра, мама и бабушка, Вова, его бабушка, одна женщина из деревни. Путь был длинный. Но я не особо уставал, потому что с ранних лет привык ходить пешком. 5 км – как здравия желаю. В моей семье никогда не было автомобиля и никогда не будет. Некуда нам особо ездить. Только лишний геморрой с этими машинами.

В деревню Лом можно добраться либо на электричке, либо на автобусе. На автобусе нам неудобно добираться, потому что для этого надо ехать на другой конец города – это дороже и дольше по времени. Поэтому мы едем на электричке. В детстве я в основном жил у бабушки. Сначала потому что не было другой квартиры, а когда появилось новое жилье, я стал просить родителей отвезти меня к ней, потому что я чувствовал там себя уютней, и мне было интересней.

Там можно было переворошить книжные полки со старыми советскими журналами по домостроительству и сельскому хозяйству, справочниками по высшей математике, брошюрами по гигиене, альбомами с марками, с фотографиями породистых кошек, туристическими картами, тематическими наборами открыток (Эрмитаж, автомобили ГАЗ, города), вывалить на пол пакет со старыми семейными фотографиями, календариками, значками, потыкать в кнопки давно не работающего винилового проигрывателя, делать воображаемые снимки на дедовский ФЭД без пленки, почеканить об стенку мячиком для настольного тенниса, забраться в шкаф и сидеть внутри до тех пор, пока дед не спохватится и не начнет меня искать, а выбравшись, начать чихать от пыли. Куча дел была! Не то что дома – только телевизор, да футбол под окном. Я еще застал то время, когда бабушка работала. Обычно мы ездили в деревню субботним утром, в 7 часов. Рабочий день в те времена кончался рано, поэтому можно было успеть на пятничный вечерний рейс. Но мы редко на нем ездили, только когда совсем уж дел было невпроворот – ягодный сезон, пора заготовок. Причина: переполненные электрички. Запомнилась одна из таких поездок – раньше положенного времени меня с продленки забирает дед на своей служебной Волге. Он занимал довольно высокий пост в конструкторском бюро, поэтому у него был личный шофер. Я очень гордился своим дедом, но сам он очень скромный, не злоупотреблял служебным положением. В смысле не кичился и не воровал детали, как это делали все остальные. Я ничего не понимаю, и поэтому очень рад. Мы заезжаем на завод за бабушкой и едем на вокзал. По дороге я ем восхитительные эклеры и безе, которые печет одна из бабушкиных коллег. Лица таксистов, летающие пакеты, духота, я пью газировку Aqua Mineralle, потому что другой не оказалось в привокзальном ларьке, холодная жгучая вода приятно разливается внутри тела, вся платформа усеяна народом, как будто тараканы, подъезжает электричка, открываются двери, начинается штурм, я выпускаю из своих рук руку бабушки, людской поток уносит меня в середину вагона, мест не хватает, все уставшие и злые, даже ребенка не посадят, вот негодяи, а вот и моя бабушка – нашлась.

Ветер в окнах завывает, кому-то всё равно не хватает воздуха, и он высовывается из окна, пахнет потом со всех сторон, куча-мала, 5 минут и оранжевый цвет пейзажей резко тухнет, мы въезжаем во мрак. Дождь хлещет на головы пассажиров, они лихорадочно закрывают форточки, капли барабанят по стеклу, березы и ели мерцают сине-фиолетовым. Я думал о том, как же мы с бабушкой пойдем до деревни… 3 км лесом и 2 км полем! Нас же ведь обязательно шандарахнет молнией! Лично я не боялся умереть. Как по мне, так это самый лучший вид смерти. По Божьей воле – это раз, быстро и безболезненно – это два. Но за бабушку я боялся. Я был уверен, что она не готова к смерти. Не все грехи успела замолить. Мои думы покинули меня после того, как из динамиков донесся гнусавый голос: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция 296 км.» Когда мы вышли из электрички, небо перестало сверкать, но всё еще оставалось сине-свинцовым. Слегка погромыхивало где-то вдали, сосны скрипели, ветки падали. Ноги увязали в грязи. Вода была всюду. Мы одели дождевики, в которых было неимоверно жарко, и побрели, перепрыгивая через лужи. Дождь кончился только когда мы вышли на проселочную дорогу.

Из субботних утренних поездок мне больше всего запомнились поездки на майские праздники. В пятницу вечером я приезжал с мамой к бабушке, и рано утром мы шли на электричку. Станция находится близко от дома, но я просил выходить пораньше и идти помедленнее. На улице пахло свежей зеленью, в окнах отражался рассвет. Чтобы оказаться на станции, нужно было пройти по длинному подземному переходу. Там было так темно и так холодно, что меня знобило. В конце коридора журчала вода. С правого края, возле стены лужи никогда не высыхали. Вот мы опять на поверхности, пробираемся между пестрой россыпью бабулек с тележками и картонными коробками с рассадой. Я садился у окна, щурился от резкого солнца, разглядывал вагоны с металлической сеткой, в которых перевозят автомобили. Пахло помидорами, зеленые отростки мельтешили перед глазами. Сейчас поездки в электричках не доставляют мне былого удовольствия. Нет той метафизической советской атмосферы. Мои любимые электрички «с грустным лицом» и деревянными трехместными сидениями исчезли. Вместо них – современные бездушные поезда с мягкими одиночными сидениями.

Всё-таки я против такого комфорта. Если я когда-нибудь стану миллионером, я куплю себе списанную электричку эпохи нулевых, найму машиниста и буду кататься по стране, смотреть в окошко, пока не умру. Подвозить я буду только аутентичных дедов да бабок. Никаких хипстеров и прочей дряни! Чтобы выйти на тропу, ведущей к тому месту, где встречают икону, нужно было пройти мимо малого деревенского пруда. Это прямо через дорогу от нашего дома, через овраг, потом направо. Когда-то это был большой пруд, но к тому моменту, как я родился, он стал гораздо меньше. А сейчас от него остался лишь тоненький ручеек. Раньше, когда у нас не было скважины, мы ходили туда за бытовой водой. Мама полоскала белье, а я сидел рядом с ней на мостике, скрючившись на корточках, рассматривал свое расплывчатое отражение, наблюдал за жуком-плавунцом и водомерками. Водная жизнь сильно увлекала меня. Мне хотелось побольше узнать об обитателях пруда, поближе познакомиться с ними, и я в конечном счете не выдерживал и бултыхался вниз. Возле мостика была яма, и я начинал тонуть. До сих пор отчетливо помню муть над головой, водоросли, мамину руку, быстро хватающую меня. Эта история приключалась со мной не один раз.

А однажды, уже когда я научился плавать, я пытался поймать мальков сачком, сделанным из маминых колготок, оступился и опять плюхнулся в воду. Я успешно выплыл к берегу, но вот беда – с меня слетели сандалии. Их стремительно уносило течением к трубе, водосливу. Еще немного, и моя обувь уплыла бы далеко-далеко по ручью, в пруд на другом конце деревне. Родители бы меня убили! Но благо, откуда ни возьмись, появился Вова и его дядя Миша, никогда не расстававшийся с синей кепкой. Они возвращались с Мольбища – полевого родника. Дядя Миша выловил палкой мои сандалии. Я был спасен. Вокруг пруда росло много высокого борщевика. Издалека тесные кучи белых шапок были похожи на овечье стадо. Опасные растения нависали надо мной. Я боялся дотронуться до них и умереть от ожога, ведь это мучительная смерть. Как-то раз я услышал мамин рассказ о сыне одной из ее знакомых. Он несколько месяцев пролежал в больнице после ожога. Миновав это препятствие, можно было расслабиться на час. Дальше тропинка бежала между молодых березок, сквозь зверобой, тысячелистник, ромашки, землянику. Мы с Вовкой беззаботно играли в догонялки, чехарду, раскручивали друг друга за руку, отпускали и улетали в разные стороны, приземляясь в кровать из трав, шуточно дрались друг с другом, причем он всегда начинал первым. Толкал меня в редкую крапиву, хлестал березовой веткой, швырял в мою сторону дохлого крота, слава богу, не попадал. Сестру мы не приглашали присоединиться к нашим забавам. Она могла больно упасть и нажаловаться взрослым. Меня и так из-за нее часто пороли крапивой, потому что я дергал ее за косы. Она развлекала себя сбором букетов из ромашки и иван-чая. Единственное, в чем она принимала участие – это засады – мы набирали горсти цветов люпина, прятались в кустах, а потом внезапно выпрыгивали с криками «Салют!» и осыпали бабушку и маму. Они долго отряхивались. В общем, дурачились мы всевозможными способами. Но вообще нам следовало быть осторожней – мы могли наткнуться на стадо кабанов. Поляны были изрыты их клыками, виднелись свежие следы.

Однажды мой папа пошел собирать лечебные травы, услышал слабый визг, пробрался через чащу и увидел, как в разные стороны разбегаются пестрые спинки – кабанята. Сначала он умилился и хотел догнать их. Но потом понял, что где-то поблизости должна быть их мамаша, и если он не унесет тот час же ноги, то ему несдобровать. А еще как-то раз мимо моей мамы пронесся кабан, когда она собирала чернику. А в другой раз она собирала грибы, услышала громкое хрюканье, испугалась до чертиков, а это оказался деревенский пес Шарик. Он мало лаял, зато часто похрюкивал, как настоящая свинья.

Дальше мы шли через дремучий бор с поваленными поперек дороги деревьями и глубокими оврагами. В него почти никто не ходил. Я был уверен, что в нем живет баба-яга, пугался каждого шороха. Я чуть все ноги не сломал об корни и торчащие отовсюду ветки. Еще можно было поскользнуться на шишках. Когда мы выходили к березняку, становилось светлее, и идти было легче. Единственный неприятный момент – паутина, падающая на голову. Я плохо помню сам лес – каким образом виляла тропинка, попадались ли по пути большие муравейники с меня ростом, какие травы там росли и всякое такое. Помню только небо надо мной, шум поездов и гул самолетов. Казалось, что сейчас самолет упадет на меня, а электричка внезапно ворвется в лес и собьет всех нас. Я смотрел на плывущие в вышине облака, меня окружали со всех сторон верхушки деревьев, голова кружилась.

А вот незаметно мы вышли к железной дороге. Ощущения были такие, как будто попал в другую страну, хотя я никогда не ездил заграницу. Мы аккуратно карабкались по высокой насыпи, весело сбегали с нее и снова оказывались в березовом лесу. Но уже совершенно в другом. Сердце начинало трепетать. Я предвкушал обеденный перерыв. Шумели березы, я пил сладкий чай из термоса, он был необычного вкуса, не такой, как из стакана, а с богатыми оттенками. Отчасти от того, что термосу был не один десяток лет, он насквозь пропитался ранее заваренными в нем травами. Другая причина таилась в праздничном настроении. Когда ты счастлив, всё вокруг кажется немного другим. Бутерброды с копченой колбасой были тоже потрясающими. Мама еще уговаривала меня покушать помидоров с солью и яйца вкрутую, но я не хотел. Я берег место в желудке для обратного пути. Там нас ожидало кое-что получше овощей. Ели мы не спеша, икона приходила где-то через полчаса. Помимо нас на поляне было еще человек 10-15 из других окрестных деревень. Мы с ними не общались.

Я не помню, бежали ли у меня мурашки по спине, когда до уха начинали долетать обрывки молитв. Также не помню я и запахов. Всё происходило как во сне – откуда-то вдруг появлялась толпа мужчин в черно-оранжевых одеждах, дети и женщины в белых платках с ветками в руках, все румяные. Я падал на колени, прикладывал голову к иконе, закрывал глаза. А когда их открывал, никого уже не было, только желтые столбы пыли летели на меня. Я оглядывался и видел, как разноцветная вереница людей исчезает за поворотом.

На обратном пути мы полностью теряли голову от безумия. До этого приходилось немного сдерживать себя – все-таки на серьезное дело шли. И вот, когда уже всё было кончено, мы отпускали все мысли, дышали свежим лесным воздухом полной грудью, пьянели. Начинался самый интересный, «вкусный» этап путешествия. Взрослые разбредались в разные стороны, шастали по оврагам, собирали землянику. Мы же не любили собирать ее вместе со взрослыми, это было неинтересно, мы предпочитали ходить за ней одни, правда домой ничего не приносили – съедали всё во время прогулки. Чтобы не умереть со скуки, мы превращались в самолетиков – растопыривали руки в разные стороны, гудели ртом, кружились, лавировали между деревьями. Потом у нас кончалось топливо, и мы летели в свободном полете до пунктов заправки. Нашим горючим были ягоды. Мы открывали что есть мочи рты, родители засыпали туда горсть сочной земляники. Она таяла во рту. Мы бежали дальше. Иногда мы улетали так далеко, что взрослым приходилось долго аукать нас. Во время одной из заправок мама отвела меня к маленькой ели, осторожно подняла ветку и показала громадную изумрудную ящерицу. Я подумал, что это волшебство. Я никогда в жизни не видел таких больших ящериц. Она была почти как игуана. Настоящая травяная царица! Сразу видно – мудрое животное.

Уже вечер. Оранжевые краски. Мимо ушей со свистом проносятся насекомые. Мы мчимся через березовую рощу, сносим и гнем всю растительность, попадающуюся нам навстречу. Деревья были тогда еще тонкими, невысокими, между ними еще можно было протиснуться. Но всё равно на руках и шее оставались легкие ссадины. Домой мы приходили, увешанные с ног до головы репейниками и листьями. Ужинали молоком и ягодами, мылись в соседской бане, быстро отрубались, долго спали, усваивали новые впечатления.

Меньше всего мне хотелось общаться с Васей. Я не видел в нем ничего интересного, вдохновляющего. К тому же он был влюблен в мою сестру, учился с ней в одной школе, постоянно к ней приставал, я его ненавидел за это. Впрочем, приезжал в деревню он реже других – предпочитал уплетать за обе щеки сало у своей тетки под Киевом. Сам он ничего не создавал, только всё ломал и вообще приносил с собой проблемы, жадничал, был жесток. Запускать в небо ежа, кстати, додумался именно он. Обычный дылда, шкаф, мешок с мясом. Он подходил только для роли козла отпущения. Пухлый, неуклюжий, отталкивающе рыжий, испещренный веснушками, слегка туповатый, он был объектом для приколов. Он вечно лыбился. Он жил слева от Вовы, но не рядом, а через дорогу – поворот на «зады», т.е. в поле. Его дом был окружен непролазной чащобой из терновника. В мае это райский сад, а в остальное время довольно зловещее место. Мы добавили пару штрихов – развесили гири, цепи, нарыли ям. Это были ловушки для потенциальных врагов. Какое-то время в этом терновнике располагался наш Шалаш. Даже не надо было ничего строить. Было очень темно из-за густых веток и высокой травы, нас никто не видел. Там лежала целая куча старых бревен, непонятно, откуда они вообще взялись. Кроме терновника возле Шалаша рос старый высохший тополь с обрубленной верхушкой. Во время одного из страшных ураганов он упал. Он был трухлявым внутри, мы легко распилили его на части и утащили к себе в логово. Когда к нам на целую неделю пришел циклон, и было очень холодно, даже пришлось ходить в шапке, мы жгли из него костры. Один из этих костров чуть не перерос в пожар. Мы не до конца его потушили, разошлись по домам, чтобы пообедать. В тот день дул сильный ветер. Огонь перекинулся на бревна. И вот раздается звон рынды, сделанной из бывшего баллона с пропаном, к нам в окно стучатся соседи. Началась суматоха. Блестели ведра. Я спрятался на чердаке и наблюдал за довольно большой струей темно-серого дыма. Нехило так разгорелось. Естественно, нам потом влетело, но мы всё свалили на Степку – спички были его.

НЕВАЖНО, КАК КОГДА ТЫ БЕЖ НАВСТРЕЧ

КОВ КУРС ЕВРО, ЖИШЬ ПО ПОЛЮ ЧУ ЗАКАТУ

После этого случая нам пришлось переменить марганцовку, специи, соду, лимонную кислоту, место Шалаша. Сначала мы вырыли глубокую

отмачивали листы лопуха, крапиву, чистотел.

яму в овраге, замаскировав ее сеном – эдакая

Однажды загорелись идеей сварить пива –

землянка получилась. Наше братство ютилось надрали дикого хмеля на ручье, вскипятили на там недолго, потому что каким-то странным

плите, чуть не облевались получившимся пойлом.

образом в яме начали появляться дохлые мыши В общем, развели мы внутри Шалаша такой срач, и кроты. Чудовищно воняло, в земле копошились что там невозможно было сидеть. А еще нам опарыши. Поэтому мы переехали к Степкиному часто мешал Вовкин двоюродный брат Миша. Он дому. Напротив его крыльца росла могучая ива. был совсем уж взрослый. Миша любил побыть Видимо, ее тоже повалил ураган, потому что она

«царем». Он расстилал на траве одеяло, балдел

была наклонена на бок, образовывала полудугу. под солнцем, а мы таскали ему все, что было в Но она была еще живой. Мы приколотили

нашем огороде – яблоки, жимолость, желтую,

две двери от сарайки к верхней части ствола. черную, красную малину, смородину, крыжовник. По бокам поставили столбы с перекладиной. Завесили всё это хозяйство тряпками, которые приходилось убирать на время дождя. Получилось некое подобие домика на дереве. В нем места хватало не всем. Например, Васе. Через год мы опять были вынуждены мастерить новый Шалаш, потому что ива плохо перезимовала, склонилась к земле еще больше, начала покачиваться и поскрипывать, когда мы на ней сидели.

Кстати о крыжовнике. Как-то раз мы решили основательно обчистить один из кустов. Я закидывал в рот одну ягоду за другой, ни о чем не подозревая. Вова же не любил крыжовника и поэтому он просто вырезал из него кольца – обе руки обвешал этими кольцами. На следующий день я не вышел гулять. И послезавтра тоже. Я провалялся два дня в постели в сильном жару, сильно бредил, меня тошнило. Оказывается,

На этот раз повезло Вовкиному двору. Мы кое- к р ы жо в н и к б ы л о п р ы с к а н р а ст в о р о м от как нагородили досок в малине возле его дома. вредителей. Шалаш вышел специфическим. В нем развелось много противных двуножек. Целая дюжина. Мы пытались их вытравить ядами собственного производства. У нас была самая настоящая химическая лаборатория – мы притащили кучу банок из-под майонеза, смешивали в них

Не обходилось без падений с деревьев. Я носил титул чемпиона по этой дисциплине. Я забирался на березу, растущую в поле, раскачивался вправо, влево, назад, вперед. Было весело до тех пор, пока не раздавался громкий хруст.

Я не успевал ухватиться за соседние ветки, падал вниз спиной. Сдавливало легкие. Я выбегал на дорогу, жадно глотал воздух, думал, что умру. В другой раз я полез на дикую яблоню, чтобы в очередной раз осмотреть местность. Вообще на эту яблоню просто так не заберешься – голый ствол. Но Степка сделал лестницу из маленьких дощечек. Однако, полюбоваться деревенскими красотами мне не удалось. Одна из дощечек отвалилась. Матерясь, я грохнулся на землю. Еще повезло, что не упал на доски с гвоздями. У меня до сих пор на животе остался шрам. Я поранился об торчащий сучок. Быть может, причина многих моих психологических и умственных проблем кроется в частом падении с деревьев. Я ни разу не обследовался у врача на предмет сотрясения мозга. Вообще я был очень травмоопасной личностью. У меня врожденное косолапие, поэтому в детстве я часто разбивал колени и нос. Бежал-бежал, потом внезапно ноги заплетались, и я падал. Бабушка замучалась отмывать меня в тазике, а я замучался терпеть боль, когда меня мазали зеленкой или йодом.

Немало воспоминаний у меня связано с поездками на велосипедах к так называемой Трубе, в конец деревни. Это болото, разделенное большой бетонной трубой на две части. Из него пили коровы. На Трубе можно было сидеть вечно. Мы курили бумагу и сухую крапиву, заедали конфетами, кидали в воду камни, ловили личинок стрекозы (но почему-то называли их тритонами), следили за работой трактора. Ежедневно в глине там застревали машины. Лужи высыхали очень долго, потому что вся дорога была в глубоких ямах. И ничего нельзя было с этим поделать. Дождь легко размывает глину, как ее ни укрепляй. Ни доски, ни кирпичи, ничего не помогало.

Дальше Трубы нам не разрешалось уезжать, но несколько раз мы нарушали запрет и доезжали до поселка Инютино, покупали лимонад. В ту сторону очень трудно ехать, потому что он находится на возвышенности. У нас были обычные Школьники и Каскады, поэтому иногда приходилось идти пешком. Зато обратный путь – наслаждение. Летишь с асфальтированной горы быстрее всех на свете. Однажды нас застала врасплох гроза. Мы привезли с собой по 5 кг грязи. Обитали ли в деревне другие мальчишки кроме нас? Конечно, да. Например, возле дороги, ведущей к пруду, жила многодетная семья. Но мы с ними не дружили, наоборот враждовали. Особых причин для ненависти не было, мы считали их чужаками, потому что они жили в другой части деревни, где другие дома, всё вообще другое. До серьезных разборок не доходило, но несколько неприятных моментов случалось. Например, однажды они разложили на дороге доски с гвоздями, их скрывала трава. Каждый из нас проколол переднее колесо.

Но мы тоже были совсем не простыми орешками. Тогда нам не удалось им отомстить, зато мы отыгрались в другом случае. Как-то раз мы ковырялись в песке после дождя, месили грязюку. Проходивший мимо нас мужик спросил: "Это вы типа кашу из говна варите?". Мы не на шутку обиделись на него и решили ему насолить как следует, чтоб больше не смел говорить всякие глупости. Мы вырыли большую яму, нассали туда, притащили навоза, забросали лопухами. На обратном пути мужик шел с тележкой. Он, ни о чем не подозревая, угодил в ловушку. Ой как мы ржали, ой как он матерился!

Из пацанов еще был Макс, такого же возраста, что и Степка. Мы считали его загадочной личностью, следили за ним. Он ежечасно ездил куда-то и возвращался назад, со звенящим пакетом на руле. Однажды мы поехали за ним и увидели, как он роется в деревенской свалке. Он нам сказал, что собирает старую электронику – телефоны, радио, фонарики, лампочки. Он сообщил нам, что работает над одним важным проектом и посоветовал нам быть осторожными. Мы весь вечер провели в раздумьях: «Что же он такое затеял?». На следующий день мы попытались воткнуть ему палку в колесо. Он вовремя остановился и стал кидаться в нас комками земли. Вовке попал в макушку. Песок стал красным. Вовку увезли на скорой помощи с сотрясением. Бывало, что мы уставали друг от друга. Тогда каждый занимался своими делами. Степка смотрел телевизор, Вовка уходил к своим двоюродным сестрам в другой дом. Вася непонятно что делал. Ел, наверное. Я любил дразнить ос. Они жили в стенах нашего дома. Я кидал камень в отверстие, куда они влетали, и быстро убегал. Но они меня догоняли и больно жалили в губу. Она распухала до размеров губы Анджелины Джоли.

Я любил бродить вдоль ручья, слушать соловьев, мерять палкой глубину, на поворотах было очень глубоко, я тыкал между корней в надежде, что оттуда кто-нибудь выплывет. Я любил пускать кораблики, которые старательно выстругивал рубанком, шкурил, красил. Также я проверял свою ловкость – перепрыгивал с одного берега на другой. Часто возвращался домой с хлюпающими ботинками. Я ловил в ручье личинок ручейников – это такие насекомые, похожие на раков-отшельников. Но потом они вырастают и начинают летать. Пару раз я встречался с ондатрой. Но самым захватывающим периодом была охота на карасей.

Однажды я шел против течения по мелководью в сапогах. Вдруг что-то серое булькнуло и со скоростью ракеты уплыло вперед. Я выбрался на берег и стал наблюдать оттуда. Течение было сильным, поэтому неопознанные объекты начало сносить в мою сторону. Это были рыбы, в количестве 3 штук. Я загорелся желанием поймать их. Я был дурачком и поэтому не сразу сообразил, как их надо ловить. Целую неделю я гонялся за ними по всему ручью, падал в воду, рыдал, пытаясь схватить их рукой. Я никому не рассказывал о своей находке – ни пацанам, ни семье. Я хотел устроить сюрприз. Наконец я догадался, что их нужно глушить палкой. Но и то это удалось не сразу. Рыбы уже привыкли ко мне, изобретали сложные стратегии бегства. Настал день, когда я проснулся, уверенным в том, что сегодня я возьму реванш. Я взял с собой ведро. Со всей силой ударил по воде. Карась перевернулся на бок. Остальные уплыли и больше никогда не возвращались.

Я просто ошалел от радости. Какая-то женщина собирала колорадских жуков, я не выдержал и закричал ей, что я поймал карася. Она улыбнулась, подошла к забору, оценила мой улов, плескавшийся в ведре. К счастью, карась не умер, а просто был немножко шокирован. Отец гордился мной. «Во, рыбак растет!». Я был добрым и поэтому не стал сажать его в банку, а выпустил в бочку, но потом меня мама заругала, пришлось опрокидывать бочку на бок, выливать всю воду. Я отнес карася в большой пруд. Мы ходили на него редко, только в уж совсем сильную жару. Вода в этом пруду ледяная – бьют подземные источники. Однажды я чуть не утонул, мне свело ноги. Да и вообще, после развала СССР его перестали чистить, он с каждым годом все больше и больше покрывался тиной, заселялся жабами и пиявками. Сейчас превратился в обычное болото. Когда-то там водилась рыба, но потом ее всю переловили сетями, а также поубивали во время нереста, в ручье. Я собственными глазами видел, как браконьеры нанизывают на палку с гвоздем десятки рыбешек. Суки.

А вообще мне было проще – у меня была сестра. Я дрался с ней подушками, мы брызгались водой из шланга. Она читала мне сказки. Однажды к нам в огород забежали котята, мы целый день их тискали, заворачивали в лопухи, качали их как маленьких детей. Вместе с бабушкой ходили за грибами, у меня хорошо получалось их искать, а у сестры все было плохо. Она злилась, а я радовался ее злобе. В грозу мы прятались с ней шкафу, закутавшись в старые куртки и простыни, визжали при каждом раскате грома. Каждую субботу мы уходили в поле встречать маму. Мы дарили ей букет полевых цветов, она была счастлива. Это был единственный день, когда я рано вставал. По вторникам и субботам в нашей деревне был праздник. Она оживала. В эти дни из соседнего поселка в наше захолустье приезжала телега, груженная хлебом, консервами, маслом, крупами, сладостями – торжественное событие, особенно для нас, мальчишек. Наша задача заключалось в том, чтобы подобно матросам на старом корабле следить за горизонтом – видно ли лошадь или нет. Роль мачты играла высоченная береза возле мазанки (сарай из глины и соломы) на перекрестке в центре деревни. Именно в этом месте велась торговля. Когда-то у нас был свой собственный магазин, но это было очень давно. От него остались только руины – вывеска да фундамент. Магазин разобрали на кирпичи. Эх, вот бы вернуться в прошлое с фотоаппаратом! Столько колоритных персонажей было у телеги! Бабульки и дедульки в парадной одежде, с золотыми зубами занимали очередь еще на самой заре, хотя телега прибывала в 9 утра. Многие приходили с мешками, чтобы купить побольше хлеба. Местный хлеб был очень вкусным, особенно белый. Обычно мне нужно было купить только его. Всё остальное мы привозили из города, нам хватало еды на целую неделю. А вот коренные жители брали всё, что им предложит эффективная продавщица. Под ее влиянием жители закупались основательно. Она обладала уникальным даром убеждения. Искренне нахваливала товар и поэтому всегда уезжала с пустой телегой. Мне даже было жалко стариков, вынужденных брать и кильку в томате, потому что продавщица недавно сама ее пробовала, пальчики облизала, и лишнюю пачку соли, потому что «в хозяйстве пригодится».

Если в деревню приезжал дед, то я ликовал: у меня были карманные деньги. Он посылал меня за пивом, а чтобы я не проговорился (бабушка не одобряла его питье), давал мне 15 рублей на мои личные нужды. Выбор был небольшой, но это даже хорошо – меньше сомнений: сухарики Кириешки, лимонад Ярмарка, жвачка Hubba Bubba, паленые чупа-чупсы Лизун-Сосун. Обычно я брал 2 пачки Кириешек со вкусом салями. Впрочем, портил свой желудок я довольно редко, потому что дед за всё лето бывал в деревне не больше 3-х раз. Он с детства прихрамывает на левую ногу, а пользоваться служебной машиной в выходные он не мог.

В 2008 году лошадь умерла, и вместо нее к нам стала ездить машина. По вторникам – небольшой фургончик, по субботам – большой ГАЗовский грузовик. Однако местные жители по-прежнему называют привоз продуктов «телегой». Их осталось мало. Умер Алексей Иванович, живший напротив нашего дома, каждый вечер он садился на лавочку перед калиткой, доставал коробочку с табаком, скручивал из газеты цигарку, обслюнявив пальцы. Умерла его жена, Лидия Николаевна, у которой мы брали весной картошку. Умерла тетя Нюра, у которой были красивые трехцветные кошки и вкусное молоко. Русская деревня умирает, кругом одни только дачники, загрязняют воздух машинами и шумят бензокосами и громким радио. Мне очень грустно осознавать, что мы теряем целый пласт русского духа.

Даниил Лепорский

маша

Каждое лето меня отправляют отдыхать к тете в деревню. Не сказать, что там уж шибко весело, но я чувствую себя там вполне комфортно, там есть куда съездить на велосипеде, это главное. Больше всего я запомнил лето 2010-ого, тогда было очень жарко, горели леса. Примерно два раза в неделю к нам в гости заходила тетя Надя, она смотрела тетины розы и другие цветы, приносила какие-нибудь семена и саженцы. Сообщала, что нового произошло в ее жизни. Она очень талантливый садовод. Выводит собственные сорта картофеля, выращивает виноград, который, в общем-то, в нашей полосе диковина. Все деревья, кусты, цветы у нее в саду ухожены, дышат свежестью. Каждый год она выигрывает местный конкурс на лучший сад. Как-то раз к ней на каникулы приехала внучка Маша, моя ровесница. Она живет в Городце и неплохо рисует, я видел ее работы. У меня, увы, не было возможности рассмотреть ее тело в деталях, к тому же я близорук и поэтому имел о ней только поверхностное впечатление. Я нафантазировал некий образ и не знал, сходится ли он с реальными фактами или нет. Но вроде она имела довольно симпатичную наружность. В общем, она мне немножко нравилась, но, как ни странно, мне не удалось сказать ей что-нибудь кроме «Здравствуйте!». Именно «Здравствуйте!», а не «Привет!», потому что я встречал ее обычно на пути к морю, она шла вместе с дедушкой и псом Бимом, и я одновременно здоровался со всеми ними. А однажды она была одна, ее родственники шли позади, а я все равно по гнусной привычке поздоровался официально. Я хотел пообщаться с ней наедине, даже мечтал о поцелуях среди пшеницы или на высоком лесистом берегу, но не знал, как это устроить. Деревня маленькая, все на виду и на слуху, как-то неловко было зайти к ней и позвать гулять. Все сразу сочли бы меня за романтика, начали бы шептаться, с ухмылкой коситься в мою сторону. Я человек скрытный, терпеть не могу, когда на меня пялятся и обсуждают что-то за моей спиной.

Начитавшись дурацких книжек про Стива Джобса и других харизматичных лидеров, которые стали успешными якобы благодаря постоянной работе над своим воображением, я заболел идеей самогипноза и визуализации. Я всерьез поверил, что мысль материальна. Перед сном я прокручивал в голове мантру «Маша приди, Маша приди» и воображал как мы идем через поле, держась за руки. Я думал, что чем больше я буду о ней думать, тем сильнее ее будет тянуть ко мне, она втрескается по самые уши и сама первой придет знакомиться. К сожалению, мое колдовство оказалось недостаточно могущественным, я подобрал не те слова и не те образы. Я в очередной раз как лопух остался без любви. Какое-то время я устраивал вечерние пробежки и велопокатушки в надежде столкнуться с ней лицом к лицу. Порой она бродила вокруг деревни, выгуливая Бима. Несколько раз я встречал ее, но как идиот пробегал/проезжал мимо, не глядя в ее сторону, с глупой гримасой.

Мне не хватало решительности, и я не знал, где черпать сил и вдохновения. На тот момент я еще не читал книг Лимонова и прочих героев поколения. Впоследствии я весь вечер презрительно рассматривал свою рожу в зеркале, неистово бил себя по щекам, сокрушался над тем, какая же я тряпка. Если говорить всю правду, то я всего-навсего смущался своей внешности, а это серьезный аргумент.

Но Маша не теряла надежды. Она даже начала по нескольку раз за вечер прогуливаться мимо нашего дома, наряжалась в красивые платья. Я же ничего модного не привез с собой из города. Я же не знал, что здесь будут девчонки, в которых я влюблюсь. И вот я стоял в дырявой тельняшке и заляпанных маслом штанах за углом сарая, прятался, как партизан, следил за Машей, растворяющейся в лучах заката. В конце концов Маша, видимо, расстроилась, что она никак не может привлечь мое внимание. Перестала выходить из дома. На следующее лето она не приехала. И потом я тоже ее не видел.

Светлана Хохлова

привидение

Однажды на летних каникулах я отправилась к бабушке на другой конец деревни, прихватив с собой трехлитровую банку молока. На улице уже темнело. Я планировала остаться у бабушки с ночевкой. Закрыв за собой калитку, я не спеша пошла по тропинке, пролегающей от дома до главной дороги, давно заросшей травой. Несколько метров тропинка тянулась параллельно дороге, а затем, за колонкой они соединялись. Именно на этом участке своего пути я заметила боковым зрением что-то светлое, идущее параллельно мне. Повернув голову, я увидела пса. Я пошла медленнее, чтобы пропустить его вперед и повнимательнее рассмотреть. Пес прошел немного вперед, остановился и посмотрел на меня. Я тоже почему-то остановилась. Это был очень необычный для наших краев пес: светло-рыжая шерсть его была чиста, ухожена, ростом он был выше, чем деревенские дворовые псы, имел длинную морду, тонкие длинные лапы и висячие уши. Ошейника не было. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза минуты две, а затем пес свернул на противоположную сторону дороги, на тропинку, ведущую в сады. Дорога была не очень близкая, и стремительно темнело. Я ускорила шаг. Над головой иногда пролетали летучие мыши, с речки доносилось хоровое пение лягушек, а из садов солировал соловей. Иногда то на одном, то с другом краю деревни раздавался лай собак. Эта деревенская соната вдохновляла меня, и я мычала хиты из Фабрики звезд. К тому же, это помогало мне не думать ни о чем страшном и пугающем. Так я добралась до бабушкиного дома. Затем мы с бабушкой ужинали, пили травяной чай, разговаривая о чем-то не очень важном. Про пса я совсем забыла. Бабушка постелила мне постель на диване в зале. Я быстро и приятно уснула. Под утро у меня жутко разболелся живот. Я корчилась на диване и тихо плакала. Боль на мгновенье утихала, а затем возвращалась с новой силой. Бабушку будить мне не хотелось.

Тем временем на улице уже светало, но солнце еще не появилось. Я решила подойти к окну. Отдернув занавески, я застыла на месте. По телу пронесся ток. На дороге метрах в десяти от меня стоял тот самый пес и смотрел прямо на меня, смотрел прямо в глаза! Я не могла пошевелиться и просто смотрела на пса. Постояв так пару минут, он, как и после первой нашей встречи, скрылся в саду за дорогой. Мне даже показалось, что он растворился в воздухе, лишь ступив на тропинку. Способность двигаться вернулась ко мне. Я вернулась в постель и укуталась в одеяло. Живот больше не болел. Я уснула. На следующий день, вернувшись домой, я рассказала маме обо всем случившемся со мной прошлой ночью. Она сказала, что по описанию собака похожа на ту, которая была у нас давно, когда мы жили в бабушкином доме. Я была еще маленькой, когда пса отравили. Его тело снесли в сад и закопали там. А я вспомнила, как покойный дед показывал мне сад и говорил, что там лежит Борзик. Так звали нашего пса (от названия породы — борзая).

Катя Генцова

вечера

Воспоминания о беззаботных летних вечерах, проведенных на даче в былые годы, занимают особое место в моем сердце. Деревня у меня всегда ассоциируется с теплым ветерком, обволакивающим кожу, зеленой травой, покрытой росой, воронами, так важно и деловито шагающими по бабушкиным грядкам, вкуснейшими, размером с ладонь садовыми яблоками и самыми счастливыми часами, проведенными с самым любимым человеком – дедушкой… Мысли о даче, о том, что уже прошло и уже никогда не повторится, вводят в состояние отстраненности, вызывают ощущение нахождения в вакууме, отделяющим меня от внешнего мира. Я не была ребенком, избалованным многочисленными поездками заграницу. В основном мое летнее время проходило в кругу местных ребятишек, ставших на определенный период времени вселенскими друзьями, и близких родных – бабушки и дедушки по маминой линии. Где-то с 4-5 лет я постоянно живу в Санкт-Петербурге, поэтому до дачи, находящейся в Ленинградской области, еще нужно доехать. С детства я любила дорогу. Только когда она вела туда, а не обратно. Сначала автобус, а потом пересадка на маршрутку. Маршрутки нравились мне особенно сильно – маленький, иногда тесный транспорт. Как правило, все едут молча. С трудом переношу шум даже сейчас. Нахожусь в легком раздражении, не могу полностью сосредоточиться, когда сижу в аудитории, полной людей. Все они бубнят и мешают моему существованию – нарушают внутреннее спокойствие. Иногда взгляд мог пересечься с другим человеком, напротив сидящим. Но чем больше мне было лет, тем сильнее росло смущение от этой ситуации (прямо пропорционально наливающимся яркой краской щекам).

Долгое время на дачу меня возила мама. Она не разрешала мне садиться на мое любимое место – по ходу движения последнее справа сиденье, у окна. Мама говорила и продолжает говорить (хотя я уже давно езжу одна), что это место опасно в случае аварии.Я любила смотреть в окно и наблюдать за тем, как исчезают из поля зрения дома, люди, деревья…После того, как маршрутка останавливалась на нашей остановке, мы с мамой выходили и обычно шли в квартиру, чтобы занести купленную в магазине неподалеку еду. Даже если дома никого не было (бабушки и дедушки), у двери всегда нес службу кот Барсик. Удивительно умный и не в меру упитанный аристократ. Я рассказывала ему о своих переживаниях, и он понимающе кивал мне головой, проникая своими глазами в самую глубь души, иногда смотря на меня. Он никогда не сидел на коленях и никогда не был взят на руки – не приручен. Но всегда садился рядом и ложился спать в ногах.

Из квартиры на дачу идти было не слишком долго – следовало пройти несколько небольших улиц и завернуть на тропинку, идущую через странное голубое здание, в котором находился магазин ритуальных услуг. Тропинка вела к крутой горе, которую нужно было одолеть. Если на днях не было дождя, то эта задача решалась намного проще, ведь гора оставалась сухой. Поднимаясь на гору, трудно не заметить огромное старое дерево, разделяющее дорогу на две части – поменьше и побольше. Казалось, что это дерево слышало и видело всё, что когда-либо происходило в ближайших окрестностях, оно было таким высоким, что по нему можно было добраться до неба, которое, в свою очередь, казалось очень низким. Иногда я собирала красивые камушки, поднимаясь на гору. Но потом они терялись. Это делало меня грустной. После горы следовал так называемый «прогончик» – тропинка, огражденная с обеих сторон разнородным забором. Затем я находилась на пике предвкушения… Хотелось побежать, чтобы сократить временной отрезок, отделявший меня от прикосновения к калитке. Она скрипела, мне нравился этот звук. Услышав его, дедушка или бабушка (или вместе, но это редко), спешили мне навстречу. Крепкие объятья. Счастье переполняло как никогда. Самые чистые эмоции. Летом в доме было прохладно. Скрываясь от жары, я пряталась в своей комнате под крышей. На улицу выходила только с другими ребятами – мы постоянно где-то бродили. Особенно тяжело загнать нас домой было вечером (даже в не обед – самый разгар, пик активности). В разные периоды у меня были разные «лучшие друзья»: с пелёнок мы дружили с Марком, затем он редко стал приезжать на лето, дружить с другими мерзко-пакостными мальчишками я не хотела и поэтому сблизилась с Алиной – девочкой, которая на протяжении 10 лет была влюблена в Марка. Какое-то время мы дружили втроем. Играли в игры, женили друг друга… Свахой была обычно я. Наверное, потому что я была высокая.

В общем, в детстве от роста очень многое зависело. Маленький мальчик не мог жениться на девочке, которая была выше его ростом. Это были негласные правила, но это не умоляло их значения. Потом мы подружились с Юлей. Стали гулять вчетвером. Приходили и уходили новые люди… Столько всего происходило в эти три месяца! По-настоящему насыщенная жизнь, полная историй и впечатлений. По вечерам мы с дедушкой оставались одни. Бабушка ночевала на даче всего один раз в жизни и, видимо, совсем не была намеряна нарушать эту «традицию». В квартире жил Барсик, там ему было комфортно и привычно.

На кухне у бабушки было тоже свое строго определенное место – во главе стола у окна. Его всегда освещало солнце. И если бабушки там не было, каждый спешил занять заветное «место под солнцем», но если бабушка появлялась на горизонте, то человек, сидевший не там, где нужно, был вынужден уступить, причем непременно. Не то чтобы у нас был матриархат или что-то в этом духе... Просто бабушка любит порядок, и все окружающие ее в этом поддерживали. Так вот. Обычно мы с дедушкой смотрели телевизор по вечерам. Ох, допоздна засиживались… Он готовил мне гренки, блинчики, яичницу в первом часу ночи. Мама из-за этого ругалась, но ничего не поделаешь: дедуля вопреки всем баловал меня как мог. Чипсы, хрустящие кукурузные палочки, сухарики, газировка… Лето – всегда гастритный риск. Было время. Было, но прошло. Сейчас же, выходя из того же самого прогончика, я спешу не из-за того, что поскорее хочу на дачу, увидеть дедушку и бабушку (дедушки нет, а бабушку я сама вожу, беру под руку, и мы медленно-медленно идем), а из-за того, что хочу остаться незамеченной, проходя через дома старых дачных друзей. Я всегда теряюсь от неожиданных незапланированных встреч с уже давно знакомыми людьми, с которыми связь безвозвратно утеряна (мне намного проще с незнакомцами, если быть честной). Не знаю, что говорить. Не хочу: «Как твои дела?». Не хочу так. Всё потому, что я знаю или хотя бы догадываюсь, как. Мерзопакостные социальные сети… Портят всю интригу и часто делают общение бессмысленным. Хочешь не хочешь, а попадется на глаза какое-нибудь нежно-ванильное фото с целующейся парочкой. И всё, уже всё понятно о человеке. Все вокруг взрослеют, стареют. Жизнь с каждым днем покрывается новыми наростами. Больше и больше. Иногда даже общее прошлое не может помочь сохранить отношения. Особенно если имел место быть большой период отсутствия какого-либо общения. Формируются разные взгляды, ценности. И люди становятся совсем чужими. И приходится, подбадривая себя, думать: «Каждый, кто приходит в мою жизнь, имеет свою миссию, и, выполнив ее, он уходит». Или «мое – значит вернётся, не вернётся – значит не мое».

В детстве всё было намного проще. Недавно – А я во втором классе. стояла в очереди в обычном старом магазине, минимаркете. И услышала некий разговор. Разговор это завязался между мальчиком и

– В школу значит ходишь?

– Да.

девочкой.

– А как тебя зовут?

– Привет!

– …А тебя?

– Привет.

– …Давай дружить?

– Ты в школе учишься?

– Давай.

– Ещё нет, но я уже в подготовительной группе, в следующем году в первый класс пойду.

Дети, как правило, очень открытые. Готовы принять любого, как своего давнего друга. Им не нужно «притираться», не нужно времени, чтобы «понять»: «это мой человек». Они всё чувствуют. А взрослые зачастую черствеют душой и обрастают недоверием ко всему движущемуся, что несомненно представляет потенциальную опасность. Взрослые забывают свои мечты. А если быть точнее, то заставляют себя поверить в то, что мечты – это не более, чем детская глупая выдумка. Взрослые выживают, им некогда думать о всяких пустяках. Они работают на нелюбимых работах, занимаются тем, что ненавидят. Трудятся только для того, чтобы прокормить свою семью. Боятся потерять стабильность, если она есть. Неуверенность в себе, страх перед неопределенностью, разве было ли это в детстве? Конечно, нет. Того не требовали обстоятельства. Вот и я боюсь что-то изменить… Однажды побоялась послушать свое сердце, побоялась понять себя и поддалась влиянию «взрослого», чьи мнения казались правильнее. Совершила роковую ошибку. А, может быть, и нет. Черт его знает. Да нет, в самом деле, даже он ничего не смыслит в этой тяжелой жизни.

Никита Ямушев

рекшино

У каждого человека где-то там, внутри, есть выжигания, плеер, что-то еще. Обязательно отдушина, связанная с теми местами, где он нужно было одеться во что-то «для сада», что-то проводил свое детство. Черное море, летний

не самое новое и чистое. С утра я ждал звонка.

лагерь в области, другой город. Моей отдушиной Он означал, что пора выходить из дома и идти я всегда считал дачу. Дача находится в деревне

в соседний двор, где живут старики и садиться в

Рекшино, это двадцать километров на север от машину. Звонка я ждал часов с 9, но мы выезжали города. Хоть это и звучит сильно – «деревня», но

обычно около 11. У машины я наблюдал за

на самом деле это просто много-много домиков, приготовлениями – как в машину загружаются в которых достаточно трудно прожить зимой. продукты, вода, инструменты, какие-то пилы и Например, на моей даче нет печки, она изначально

косы, иногда газовый баллон для плиты.

задумывалась для летнего времяпрепровождения. Там нет ни коров, ни гусей, ничего такого. Ряды грядок, парник, кусты смородины и малины, сарай, туалет, стол со скамьями у дома. Но прежде чем говорить о даче, нужно туда добраться. На дачу ездят в основном дедушка с бабушкой. У них есть машина, достаточно старая Lada, но в отличном состоянии. Дед водит уже лет 40, и я еще ни разу не видел, чтобы он как-то сплоховал на дороге. За все это время он ни разу не попадал в аварии.

Потом можно было сесть сзади справа (мое любимое место) и уставиться в окно. Впереди за рулем садился дед, справа от него – бабушка. Мы отправлялись. Первые минут 10-15 уходили на то, чтобы добраться до пробки. Пробка начиналась на выезде из города, перед мостом, выходящим на трассу в северную часть области. Здесь можно было простоять от двадцати минут до двух часов. Люди глушили машины, выходили, чтобы оглядеться, знакомились. Вместе материли

Опять же, прежде чем говорить о транспорте

гаишников. Дед сидел спокойно, но трогать его

и пути, нужно ведь сказать и о подготовке к

в такие моменты было опасно. Я смотрел на

поездке. Дома я собирал небольшой рюкзак. соседние машины, думал о людях, сидящих в них Туда отправлялись мазь от комаров (которой я – кто они, откуда, куда едут. Этим людям я был никогда не пользовался), какая-нибудь книга, индифферентен. запасные вещи, увеличительные стекла для

Пробка кончалась, когда мы подъезжали прямо к мосту. Особое удовольствие я получал в те моменты, когда обе полосы на мосту открывались для движения в ту сторону, куда ехали и мы. Можно было мчаться вперед, по встречной, обгонять других. За мостом начиналась другая жизнь. Слева тянулась железная дорога, справа – поля, деревни, лес. Изредка я видел на обочине перевернутые автомобили. Бабушка что-то говорила, дед молчал, я что-то односложно отвечал. Я был весь в дороге. Я считал встречные машины. Я следил за осой, примостившейся в углу лобового стекла. Я пытался задержать взгляд на промелькнувшем столбе. Где-то на середине пути нас ждал магазин «Сельпо». Там мы останавливались и покупали мороженое. Дед всегда брал фруктовый лед, мы с бабушкой – шоколадные рожки. Оставшееся время я посвящал мороженому. Строго воспрещалось крошить в машине. А ведь могло еще и капнуть. Примерно через 15 минут после остановки мы приезжали в Рекшино. Надо было свернуть с трассы налево и переехать через железнодорожные пути. На переезде мы часто стояли и ждали, пока проедет электричка. Или грузовой поезд.

С поездом было интересней. Я пытался успеть прочитать, что же там везут: нефть, руду, может быть, уголь? Еще можно было считать вагоны, но я часто сбивался. После переезда тянулся высокий деревянный забор, за ним находилось садовое товарищество. В этом заборе есть ворота и их достаточно сложно открыть. С некоторых пор это стали доверять мне, я брал ключ, выходил, открывал неудобный замок, отводил в сторону одну огромную створку, придерживал вторую. Машина проезжала, я закрывал ворота и возвращался. Огромным успехом я считал наличие едущей за нами машины, тогда ворота закроют уже те люди. Итак, мы доехали, мы внутри, мы подъезжаем к даче. Пара поворотов – и мы на месте. Нужно выйти из машины, открыть калитку, подождать, пока дедушка загонит машину уже за наш забор, откроет дом. Внутри пусто и холодно. Я проходил по всем комнатам, открывал люк на второй этаж. Здесь уже было значительно теплее, солнце нагревало крышу.

Потом я выходил на участок и обходил всё здесь. Я заглядывал за дом (там находилась выгребная яма, куда однажды упал ежик и был торжественно спасен), открывал большой вентиль на главной водопроводной трубе, проверял парник (здесь всегда пахло сыростью и землей), трогал бочку, в которой мы жгли бумагу и палки. В это время бабушка готовила обед, это всегда было очень вкусно, намного вкуснее, чем я ел дома. Влияло ли на это обострение чувств, чистый воздух или ещё что-то – неважно. Самый лучший обед – на даче. Свежая окрошка, прекрасные макароны с сосиской, чай с печеньем. Иногда мы ели на свежем воздухе, за уличным столом. Осы садились на сладкое, листья падали в чай. После обеда я был предоставлен самому себе. Можно было, конечно, помочь в работе по саду, но все мои обязанности сводились к помощи при отпиливании старых веток, уборке дорожек и сжиганию всего ненужного. Поэтому я шел к Лёне, моему главному другу по даче. Лёня жил через участок. У него была сестра лет на пять постарше, не сказать, что красавица (особенно я понимаю это сейчас), но меня всегда привлекали её голые ноги. Тогда она казалось очень взрослой, гуляла с такими же взрослыми парнями и девушками, я им завидовал.

С Лёней можно было обойти все товарищество. И даже больше. Залезть в соседнее через дыру в заборе. Там жил таинственный человек в очках с огромным увеличением. Он сидел у дороги на стуле и мог что-то рассказать. Сейчас я уже не помню, что именно, но хорошо представляю его огромные глаза за линзами. С Лёней можно было сходить к сгоревшему дому и обсудить, что здесь могло произойти. Выйти в лес, на реку, к заброшенной военной базе. В такие моменты он был для меня всем. Без Лёни тоже была сотня дел. Устроить наводнение муравьям в парнике. Проехать по главной дороге на велосипеде так быстро, чтобы обогнать машины. Убежать от огромного пса, которого ненавидела пара улиц. Выйти за территорию и пойти к магазину. В магазине я мог купить то, что запрещалось мне в городе. Чипсы, газировку, жвачку. Родители считали, что всё это очень вредно, и, наверное, были правы. Так или иначе, на даче я мог себе это позволить.

Вечером появлялись комары. Я жутко чесался, но не уходил с улицы. На скамейках у снятого с колес вагончика, служившего местным правлением, сидели девочки. Я одновременно хотел к ним и боялся их. Слышался смех. Иногда с девочками сидели мальчики. Опускались сумерки. В темноте загорались окна и огоньки сигарет. Мы с дедом жгли костёр в бочке, пламя устремлялось вверх. Я подкидывал ветки, сучья, какие-то старые стулья, газеты. Потом от меня пахло дымом по нескольку дней. Когда бочка прогорала, я открывал в ней заслонку и смотрел на угли. Они горели красным. Звезды горели белым. На втором этаже дачи лампа горела жёлтым. Я читал перед сном книгу, которую находил тут же, в старом шкафу. Там можно было найти все: короткие ужастики, биографию Ленина, фантастику от Шекли до Брэдбери, энциклопедию грибника. Я быстро засыпал под далекий шум проезжающих поездов. Сейчас я езжу на дачу несколько раз за лето, в основном с друзьями. Я не умею водить машину и не хочу этому учиться, поэтому мы едем на электричке. Там я тоже смотрю на людей, и я все так же никому не интересен. На даче мы просто дышим свежим воздухом, я не остаюсь там надолго. Нет прежних ощущений, остались только воспоминания о прошлом. С Лёней я даже не здороваюсь.

Иван Жилейкин

цыган

Однажды, когда я был совсем мал, я поехал в деревню к родной сестре моей бабушки. Моя бабушка жила в Казахстане. Там были мои троюродные брат и сестра, Вадим и Лена, которые и составляли тогда мою компанию, точнее я составлял их, ибо был, как вы сами понимаете, всего лишь придаточным элементом, потому что они были старше меня. Деревня находится недалеко от трассы. Но вышло так, что никакого подобия инфраструктуры там и близко нет. Есть только пара колодцев, да и те поддерживаются исключительно стараниями местных. Еду привозят из города сами обитатели деревни. Правда, иногда заезжает фургончик с хлебом и всякими мелочами. Но это бывает редко. А на зиму большинство покидает поселение. Потому что зимой обозначение прокатанных летом дорог стирается бесследно, очень легко увязнуть в снегу, да и жить там в холодное время года, практически в изоляции, очень тяжело. Работы там нет. Остаются только самые отчаянные. Это те, кому деваться некуда или просто старые люди, вросшие корнями в это место и не имеющие потребности его покидать. Когда кончается хлеб, а на дворе какой-нибудь четверг или пятница, деревня становится неуютной. Тот, кто хоть как-то знаком с деревенской жизнью, понимает, что значит «нагулять аппетит» и, надышавшись тамошнего воздуха, съев две тарелки супа, сказать: «Еще хочу!». Запасы еды у нас быстро иссякали. Однажды у нас кончился хлеб. И бабушка своим волевым решением, которому мы и не особо сопротивлялись, отправила нас в ближайшее село за буханками. То село находится километрах в пяти. Я смутно помню, что тогда происходило, но в итоге моя мать взяла с собой всех мелких: нас троих. И мы выдвинулись в путь. Дорога шла через поля и мелкие посадки. Помню запах берез, колосьев и диких трав. Ветер шуршал мягко. Безграничная тишина и остальные прелести, которые вы и сами знаете. Меня больше всего впечатлило тогда то, как бы глупо сие не звучало, что с нами пошел пес, его звали Цыган. Жил он сообразно своему имени. Именно пошел «с», а не увязался «за».

Жил он сообразно своему имени. Именно пошел «с», а не увязался «за». Обычно он прибегал к нам во двор, вилял хвостом, тыкался передними лапами нам с братишкой в плечи и грудь и, даже не лизнув нас, убегал то за бабочкой, то за какой-нибудь бабушкой. А в этот раз он спокойно подошел к нам на окраине деревни и последовал за нами. Зачем? Почему? Он шел так, как будто что-то чувствовал, точнее знал, что необходим нам. Не было в нем обычного восторга. Не бежал, не прыгал, он просто шел, как идут, скажем, старики или военные. Показывал нам что-то. Просто садился и наблюдал даль. Подталкивал нас: «Смотрите же на то, на что я смотрю, видьте то, что я вижу». Потом догонял нас. Он был серьезен. На нас не глядел. Возможно, я напридумывал тут с этим псом, но именно так я сейчас бы это воспринял. Когда мы пошли обратно, купив то, что надо, никого уже не было, видать, он потерялся. Но всё же потом он сам, с достоинством вышел к нам на дорогу. И опять в нем не было щенячьей суеты. Он шел мудро, правильно, говорил: «Вот он — истинный Храм Божий. Вот она — природа».

Не помню точно всех подробностей, какие-то я, наверное, просто додумал. Тогда я ничего не понимал, конечно. Мне просто нравилось, что собачка идет с нами! Но чувства отпечатались. Мне было жалких семь лет, а может и не жалких… Именно тогда я почувствовал что-то посерьезнее, чем обида или веселье. Ощутил, да прошло. Но сейчас всё это поднимается, рисуется в других красках. Проходит через призму опыта (какого-никакого), становится отчетливей, понятней. Именно тогда за какую-то из петелек моей души природа зацепила свой крючок. Иногда тянет томительной грустью, дергает: «Не торопись, Ваня,постой, посмотри, я рядом. Я твоя .Я в тебе. Я и есть ты»

НЕ ЗНАЮ НИЧЕГО Л У Ч Ш Е П О Л Е Й , РА З В Е Ч ТО ТОЛ Ь КО Л Е СА

Бабушка Лена

каникулы в Городце

Да… Всё-таки детство – самая светлая, самая лучшая часть жизни. Все мы периодически вспоминаем эту безмятежную пору – когда мы носились по улицам и ни о чем не думали, кроме того, чего бы сегодня учудить и где искать приключений. Нас кормили и поили, а мы не знали, что такое зарплата и что такое несчастная любовь и одиночество, мы просто наслаждались миром вокруг, познавали его руками, языками, носами и ногами. Задавали каждой попадавшейся нам на глаза букашке, травинке, облачку вопросы «что?», «зачем?», «как?» и ничуть не расстраивались, не получая на них ответов. До сих пор в памяти всплывают яркие картины моих первых лет жизни на этой земле. Часто бывает, что наткнусь во время уборки на старую университетскую тетрадку, фотографию моих молодых родителей или книгу, которой я зачитывалась в летние каникулы, лежа возле окошка у бабушки в деревне и как начну вспоминать, перебирать былые приятные и не очень моменты моей юности, так мытье полов тут же стопорится. Так и стою с тряпкой, глядя куда-то в пыльную даль моей квартиры. Муж приводит меня в чувство: – Чего призадумалась, старушка?

– Да так, вспомнила, как в школьные годы летом ездила отдыхать в Городец. Я туда ездила почти до самого окончания школы. Дачи как таковой у нас не было, поэтому в моем случае деревней был для меня Городец. По сути, этот маленький городок и есть деревня, просто большая. Всё там как-то по-простому было, душевно. И в Горьком люди раньше дружнее, приветливее были. Впрочем, как и везде в Советском Союзе. Никто не гнался за деньгами, шмотками, популярностью. А уж в Городце была ну просто родина добра! Сейчас там даже музей есть с символичным названием – Музей Добра называется.

Соседи у нас были хорошими, а вот фауна меня немножко раздражала. Помню, на нашей улице обитало много воронья. Возле нашего дома стояли вековые дубы, и на их богатырских ветках сидели целые тучи ворон. Они каркали очень громко и противно. Они вили на верхушках гнезда. Один из дубов рос в центре нашего огорода. Каждый раз во время грозы мы боялись, что он рухнет на нас и всё порушит. Гремел гром, и нам чудилось, что ветки уже начинают похрустывать. Вся крона дерева была в черных комках, а земля под ним светилась белыми пятнами. Птицы гадили и днём, и ночью, беспробудно. По утрам вороны лазали по крыше, прыгали, стучали клювом по шиферу, что-то скребли когтями. Я просыпалась от этого жуткого скрежета над головой в нехорошем настроении. Спросонья казалось, что это резвятся бесы. А я до сих пор боюсь всякой нечисти, хоть и никогда не снимаю крестика и читаю акафисты каждый день. Однажды стою на службе, вдруг слышу – кто-то лает, оборачиваюсь, а это маленькая горбатая бабка позади меня скулит! Да так натурально лает, как настоящая собака! Это бес выходил… Ох и шокирована была я! И потом ещё несколько раз видела эту бабку. Она начинала лаять во время одних и тех же молитв.

Но стоило мне выйти во двор, играющий светом росы, умыться водой из бочки среди склонившихся к земле от богатого урожая яблонь, как весь негатив куда-то утекал. И слава Богу. За завтраком мы ели ватрушку, приготовленную в русской печке. Мы в этой печке и кашу варили, и молоко топили. Печка-выручалочка, в общем. Сдобу пекли на больших противнях – на всю семью. Потом нарезали её на маленькие прямоугольные кусочки. Летом у бабушки отдыхало полно народу – приезжали дядья и тети со своими детьми. Обпивались чаем. Чайника у нас тогда не было, а был самовар. Дедушка в нем даже яйца варил. Открывал крышку и кидал туда яйца. Бульк! Вообще деда можно охарактеризовать как «ритуальный человек». Например, каждый день он поднимал гирю часов – перезаводил их. Раньше ведь часы другими были – механическими.

Чем я занималась днем? В основном, конечно, помогала по хозяйству. Носила воду скотине, насыпала корм, стирала, гладила. Утюги раньше нагревали на печке. Времени на игру с соседскими ребятишками и родственниками оставалось мало. Свободные часы были драгоценным временем. Мы искали клады возле старых купеческих домов, воображали себя купцами – нарвем яблок и крыжовника и давай торговаться друг с другом, нахваливать свой товар. Еще в лес ходила за малиной. А за земляникой – в овраги на выходе из города. Не надо за тридевять земель тащиться – рядом всё находилось. Бабушка рассказывала, что в ее молодость еще лучше было. Какие там были богатые растительностью места до строительства плотины для Горьковской электростанции! Озера кишели разнообразной рыбой. Улов был таким богатым, что рыбу раздавали за просто так. А потом всё пропало. Затопило и поля, и луга, и деревни, что стояли на берегу Волги. За ягодами меня брала с собой баба Нюра, соседка напротив. Как увижу, что она с корзиной выходит из дому, пулей собираюсь и увязываюсь за ней.

Собранные мной дары природы бабушка продавала на рынке. А я сидела возле неё, гладила котят и щенят, которых привезли отдавать в добрые руки жители соседних деревень. На вырученные деньги бабушка покупала мне мороженое. Раньше были такие аппараты – нажимаешь снизу на кнопку, и сверху выскакивает шарик. Клали на вафлю, поливали сиропом. Очень вкусно получалось, натурально и недорого. В СССР вообще всё стоило копейки. Например, стакан черники – 4 копейки. Рынок был двухэтажным. Между рядов сновали полураздетые бритоголовые детдомовцы в поисках остатков фруктов и овощей. Может быть, даже воровали чего. Они ютились в обшарпанном каменном доме неподалеку, за разрушенной церковью. Вовсю шла торговля молоком. Его привозили на велосипедах в бутылях-четвертях. На рынке была целая толпа бабушек и дедушек-велосипедистов. И никто не боялся, что чей-то велосипед украдут.

По вечерам я ходила купаться на Волгу. Ноги сами несли меня к речным просторам, потому что спуск немного наклонный. На улочке, ведущей к берегу, располагался завод по изготовлению пряников, наполнявший воздух божественным ароматом и печным жаром. Для удобства мы называли его пряничной, по аналогии с пельменной. Но, естественно, пряников никто там не ел. Их там пекли. А продавали в магазине на главной площади. Пахло только на этой улочке и немножко на соседних. У самой Волги уже почти не пахло – ветер всё сдувал. Запах пряников буквально сводил меня с ума. Хотелось притащить туда раскладушку, вдыхать эти сладкие благовония и смотреть на плывущие по небу облака, слушать музыку, доносящуюся с проходящих мимо города пароходов. До пристани было рукой подать. На пряничном заводе работала моя мама, когда я еще не родилась. Она работала там счетоводом – производила калькуляцию поставок. Помню, как однажды мы проходили мимо него во время семейной прогулки, и она рассказывала нам, как много всяких компонентов кладут в пряники. Коньяки там разные, масла, много всего. И что самое главное – всё без химии было, настоящее. Да. Никаких искусственных красителей и консервантов. На реку я ходила в основном одна. Все остальные ребятишки купались обычно днем, около 2 часов. А я заходила в воду около 6. Было приятно окунуться в прохладную воду – она заряжала новыми силами в конце дня. Вечером я всегда старалась настроить себя на позитивный лад, чтобы быть активной. Ведь играть с друзьями на закате всегда очень интересно. Приближающаяся ночь располагала к поиску чего-то таинственного, чудесного в нашем саду. Как-то раз, когда я купалась, мой сарафан утащили цыгане. Они жили прямо на берегу. Спали на перинах. Непонятно, как они кочевали в таких условиях. Я бы не смогла стать цыганкой. Мне тогда было всего-то 13 лет, поэтому я плавала в одних трусах. Ну какой там купальник в те годы! Да и потом, я обычно далеко уходила по берегу, купалась вдали от цивилизации. В сторону Заволжья я плыла лягушкой, а обратно – на спине. Поэтому я не могла наблюдать, что происходит на берегу. Цыгане этим и воспользовались. А они ведь ещё такие быстрые… Как кони. Схватили платье, и всё, след простыл.

В итоге пришлось пробираться задами через весь город, прикрывшись руками. Стыд и срам! Ох, невозможно представить, какой крюк мне пришлось совершить, чтобы попасть домой. Я заныривала в кусты, я прижималась к заборам, чтобы меня никто не увидел. Городец-то ведь угловатый город, в основном частные дома, улицы прямые, длинные. Не свернешь никуда, не прокрадешься тайными тропками. Хорошо хоть уже начало смеркаться, дело было в августе. Улицы были пустыми. А то вообще опозорилась бы по-полной! Но всё равно я очень боялась. Испытала один из сильнейших стрессов в моей жизни.В одном из кустарников наткнулась на несущуюся курицу. Ох и перепугалась я в ту минуту! Чуть не закричала. Вновь подумала, что это сам черт. До чего же я боюсь этих чертей, кто бы знал! После этого случая я два дня не выходила на улицу. Притворилась больной. Сказала бабушке, что у меня болит живот. Пришлось пить отвары всяких трав, чтобы «выздороветь». Бабушка очень меня любила, всячески заботилась и в трудную минуту, и вообще. Животных она любила так же, как и людей. Может быть, даже чуточку больше. Больше всего на свете она любила свою корову – ласково встречала ее после пастбища, угощала буханкой хлеба. Ее звали то ли Дочкой, то ли Ночкой. Наверно всё-таки Ночкой, потому что она была очень чёрной. Чернойпречёрной. Августовская ночь в материальном воплощении.

Я часто захаживала на поле, где паслись коровы, и разговаривала с пастухом. У коров были такие мудрые глаза, такая сила, такое величие в их телах! А уж как я любила пить молоко… Всё пила, пила и никак не могла напиться. Обедала я обычно тюрей – накрошишь в глиняную кружку свежего ржаного хлеба, ещё теплого, зальешь его парным душистым молоком, пахнущим травами, полевыми цветами, пчёлами, родниковой водой и, кажется, даже небом, и думаешь: «Как же хорошо-то, Господи!». Вот как я любила пить молоко! Да и сейчас люблю. Но настоящее, деревенское редко удается попить – то в крестный ход уйду, то пост очередной – нельзя. А хочется.

Даниил Максюков

рельсы

Эта история приключилась со мной в 10-ом классе. В одну из суббот в начале сентября я должен был поехать в деревню помогать родителям выкапывать картошку. Обычно мы успеваем собрать весь урожай в конце августа, но тот год выдался дождливым, копать было невозможно. Мама написала мне записку, чтобы я ушел после 4-ого урока и успел на электричку, отправляшуюся в 13:00. Вагоны были набиты донельзя, и на платформе стояла еще целая куча дачников. Я не люблю толкаться, суетиться, чтобы выбить себе место, поэтому сразу встал в тамбуре, прислонившись к стенке, даже не пытаясь протиснуться. Так как в учебные дни я всегда хожу невыспавшимся, то меня быстро склонило в сон. Так и ехал я в полудреме, перед глазами витали клубы сигаретного дыма, маячили чахлые осенние пейзажи с наложенными на них надписью "Не прислоняться". Периодически я взбадривался резким шипом тормозов, а потом опять проваливался в серость. На одной из станций я очнулся от обрывка объявления диктора с гнусным голосом: "296 километр". Я даже не глянул в окно, инстинктивно пулей спрыгнул на перрон. Двери захлопнулись за спиной. Я огляделся по сторонам и не узнал местность — господи, да я же не той станции вышел! Дурья моя башка! Это — 302 км, а мой 296 — следующая. Я провожал глазами поезд, и мне хотелось разрыдаться. Идти по шпалам было неудобно, медленно. Я постоянно оглядывался, боялся, что меня сшибет поезд. Спуститься с рельс я не мог — и справа, и слева от железной дороги тянулись какие-то непонятные кусты и болота. Впрочем, метров через 100 начался нормальный лес, путь облегчился. Теперь проблема была в том, что мне страшно хотелось есть и пить. А еще у меня садился телефон. Если я не сообщу маме, что я приду позже, то всё, кранты, дома такой шухер будет! Чтобы сохранить заряд, я его выключил. Связь здесь не ловила.

Я шел, проклиная себя, спотыкаясь о корни, чуть не падая, петляя между березами, злостно пиная мухоморы. Вдруг возле одного пенька листва сильно зашуршала, я увидел уползающего ужа. Сердце бешено забилось.Я побежал. Примерно на середине пути я встретил дедушку на велике. Я спросил у него, сколько километров до станции. Надо было пройти еще 3 км. Проходя мимо какой-то деревеньки, я подумал о том, чтобы постучаться к кому-нибудь, попросить ковшик с водой, но как всегда постеснялся реализовать задуманное. На одном участке железной дороги был тоннельчик под насыпью. Видимо, раньше здесь тек ручей, но потом он высох. Мне захотелось спрятаться здесь, прилечь. Я так сильно устал… Вот, кажется, знакомый поворот. Я чувствовал, что станция недалеко, припустил, что было мочи. На станции стоял ларек, я думал, что сейчас в качестве утешения куплю себе пива, ну или хотя бы мороженое, но он оказался закрыт. По ржавчине на решетках я понял, что в последний раз он работал лет 5 назад.

От станции до моей деревни 5 км — 3 лесом и 2 полем. В моем родном лесу я включил телефон и позвонил маме, объяснил ситуацию. Домой я пришел обессиленным. Не знаю, сколько я в сумме прошел километров. Наверное, 10. На столе меня ждала искрящаяся маслом сковородка с жареной картошкой. Она была божественной. Я мигом всё съел и рухнул на кровать. В печке приятно трещали сучья. Проспал я весь вечер, мама пожалела меня и не стала будить. Всю картошку выкопали без меня. Зачем тогда ехал в деревню — непонятно. Наверное, для того, чтобы пострадать, чтобы потом было о чем написать через пару лет.

новости юности Делимся текущими думами, зарисовками,обрывками воспоминаний. Сиюминутное, которое должно стать вечным.

Новость первая Пока другие мальчики пытаются найти девочек, которые будут их кормить, любить, а еще и полы за ними мыть – я думаю о том, как бы мне не сойти с ума в тот момент, когда я вдруг осознаю, что я одинок. Пока другие мальчики дрочат на дорогие машины и богатую жизнь – я думаю о том, как бы мне найти себе хоть какую-то работу и свой угол, чтобы не посвящать всю свою жизнь карьере, и не отказаться от своего единственного оставшегося у меня желания стать писателем. Пока другие мальчики пьют и курят кальян в весёлых компаниях – я думаю о том, куда бы мне сбежать от общества, и как перестать тратить свое время на ненужные разговоры с ненужными мне людьми. Пока другие мальчики учатся в техникумах и университетах или служат в армии – я думаю, как бы мне откосить от службы и обойтись в этой жизни без корочки об образовании. Пока другие мальчики строят свое будущее – я думаю, как мне создать стабильное настоящее. Пока другие мальчики делают – я думаю. Быть может, в этом и заключается моя главная проблема. Сергей Миронов

Новость вторая Сегодня самым интересным для меня было то, что я видел, как женщина с маленьким ребенком на руках бежит к трамваю через городское поле. Она пробежала, наверное, метров 100. Долго не могла отдышаться, румяная, счастливая. Даниил Максюков

Новость третья Мы сидели на траве на заднем дворе школы, на той, что напротив моего дома. Был конец августа. Мы смотрели друг на друга, курили и молчали. До последнего «пока» оставалось 10 минут. Время тянулось очень долго, а в голове всё никак не укладывалось, как человек, который стал за полгода самым близким, сейчас уйдет. Навсегда. Разъедемся и больше никогда не увидимся. А если на зимних каникулах случайно встретимся, то даже не поздороваемся. Время пришло, мы обнялись на прощание. Мы оставляем все здесь, и больше никогда этого у нас не будет. Не будем больше красть таблички в автобусах, ходить ночью в музеи, промокать насквозь под дождем. Мы не смогли обняться так крепко, чтобы образовалась черная дыра, которая засосала бы всю нашу гребаную будущую жизнь. Мы разошлись. Но метров через пять я услышала, что кто-то подбегает сзади. Я пришла домой, давилась едой, занималась еще какой-то ерундой и часа через два решила лечь спать. Стоило мне только прилечь, как кто-то начал кидать камни в окно. Я неохотно встала, что-то недовольно пробормотав по поводу того, что живу на первом этаже, подошла к окну. А там - ты. Пришел еще раз попрощаться. Настя Лебединцева

КОНЕЦ ЭФИРА