ИЛЬЯ-12 by Ирина МедвеДева

В Ы П У С К д в е н а д ц а т ы й ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ

ПРОРОК К двадцати Алквивад постарел. Только двадцать! А стало привычно, Что из рук наконечники стрел Ускользают без воли; и бычья Непроворная шея, слегка Уступив, распрямляется снова; И ладонь, не смиряя быка, Треплет губы для кашля и слова. Но не этим ты даже смущен, А сознаньем, что глаз, будто воин, В мире глубже других опущен, Ниже всех — и на дне успокоен. Конь невнятен до стука колес, И орла не приметишь до срока — Будто видеть за вычетом слез, Толща моря препятствует оку. Будто пеной и волнами дом Отстранен от деревни в засуху. И собрат, различимый с трудом, Говорит непривычное слуху, Непонятным твердит языком, Уважительно встав за порогом С сыновьями и медью кругом: «На колени пред старцем-пророком!»

Москва Вест-Консалтинг 2014

Илья Тюрин, 23.02.1997

УДК 82.1 ББК 84.5 А 96

МАРИНА КУДИМОВА

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ Учредитель альманаха «ИЛЬЯ» – Фонд памяти Ильи Тюрина Редакционный совет — Общественный Совет «Илья-премии’2014»: СВЕТЛАНА БОЙКО, старший научный сотрудник Государственного литературного музея ГАЛИНА КИРЕЕВА, директор Библиотеки №102 им.М.Ю.Лермонтова АНДРЕЙ КОРОЛЬКОВ, поэт, бард, член СП РФ, член Международной гильдии писателей МАРИНА КУДИМОВА, поэт, публицист, лауреат Лермонтовской премии ВАЛЕНТИНА ЛЕНЦОВА, зав. Домом-музеем М.Ю.Лермонтова в Москве ИРИНА МЕДВЕДЕВА, журналист, президент Фонда памяти Ильи Тюрина ДМИТРИЙ МОРОЗОВ, арт-директор УМЛАУТ/UMLAUT НАТАЛЬЯ МОРОЗОВА, зам. директора Библиотеки №102 им. М.Ю. Лермонтова АЛЕКСАНДР САХАРОВ, председатель Московского филиала «Лермонтовского общества» ВЕРОНИКА ТКАЧЁВА, журналист, поэт, ответственный секретарь проекта «Острова» НИКОЛАЙ ТЮРИН, журналист, исполнительный директор Фонда памяти Ильи Тюрина ГАЛИНА ЩЕКИНА, писатель, координатор «Илья-премии» по Вологодской области Дом Ильи: www.ilyadom.ru Электронный адрес: ilyadom@yandex.ru Альманах иллюстрирован рисунками Анны Минаковой, Сергея Ивкина, Евгении Коваленко, Виктора Пестерева, Ильи Тюрина На 1-й, 3-й и 4-й страницах обложки: рисунок Ильи Тюрина «Дом», 1992, факсимиле текста песни Ильи Тюрина «Почему так случается?» (фрагмент), 24.08.1999 На 2-й странице обложки: фотографии из архива Фонда памяти Ильи Тюрина Идея дизайна и тексты к рубрикам — Ирина Медведева Компьютерная верстка — Владимир Коркунов Обложка — Марина Кива Издание безгонорарное © © © ©

Тюрин И.Н. Стихи, проза, рисунки, Наследники, 2014 Авторы альманаха, 2014 Фонд памяти Ильи Тюрина, 2014 Вест-Консалтинг, издательство, 2014

ДОМ ИЛЬИ - ПАРАДНЫЙ ВХОД - ДОМ ИЛЬИ - ПАРАДНЫЙ ВХОД - ДОМ ИЛЬИ - ПАРАДНЫЙ ВХОД - ДОМ ИЛЬИ

Передо мной идет семья других, И каждый в ней опаснее, чем я. Их речь сильна; и лишь сквозь торсы их Ко мне спешит единственность моя. Там всякий мелкий жест неразличим, Но общее для них небытие Подаст свой голос, если перед ним Стоять в молчании, как в одном белье. Тогда не будет шума. И никак Себя не обнаружит страх земной. И пробуешь ногой осевший мрак, И слышно «прочь», но чувствуешь: «за мной». Спрячь этот сон. Ты видел все в бреду. Молчанье под беседой утаи. Ответь, что был кошмар: стоишь на льду, Глядишь – следы, и узнаешь свои.

Илья Тюрин, ПОМИНАНЬЕ, 27.07.1997

альчик, в азарте обогнавший самого себя. А, очнувшись, удивленно смотрит на следы впереди себя. И так странно, что нужно вновь идти по собственному следу. Но уже не по снежному, а по бумажному. Мальчик, все время убегающий от родительской руки. Как от поруки. Так не спешат за жизнью. Ведь она вокруг, куда ни ступи. Может быть, за временем – на ощупь, на слух. Потому и просит, чтобы не гасили свет. Похоже на безумное геройство: пройти живым среди теней. Теней, отброшенных прошлым и будущим, которые пересеклись/скрестились на одиноком храбреце. Орфей, спустившийся в Гефсиманский сад. Мальчик, решивший перехитрить время: переплыть Стикс и зайти с тыла будущему. Юный отчаянный безумец. Такое не прощается в таком возрасте. Как будто можно расплатиться стихами…

Валерий Прокошин, 6.06.2005

ДОМ ИЛЬИ - СОДЕРЖАНИЕ - ДОМ ИЛЬИ - СОДЕРЖАНИЕ - ДОМ ИЛЬИ - СОДЕРЖАНИЕ - ДОМ ИЛЬИ - СОДЕРЖАНИЕ

ПАРАДНЫЙ ВХОД

Илья Тюрин. Дар, эссе

Судьба Наталия Черных. Поэт-ангел, маленький очерк Евгений Сухарев. Ровесник Луны. Заметки об Илье Тюрине, статья Даниил Каплан. Рождение свободного поэта, статья Сергей Баталов (Ярославль). Двое (Борис Рыжий и Илья Тюрин), статья Галина Щекина (Вологда). Залп и занавес. Заметки о трагизме гениальности, статья Рисунки Виктора Пестелева, Анны Минаковой ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА

9 11 15 20 28

Четвертые Литературные чтения «Илья-премии»: «Гениальность – свойство юности?» Мастер-класс Елена Сафронова (Рязань). Гениальность – свойство гения, эссе Дмитрий Литасов (Новосибирск). Свободный радикал, статья Регина Соболева. Орфей или Бахус?, эссе Илья-премия’2014 Дарья Кожанова (Ярославль). Золотая монетка, эссе Мария Невзорова (Санкт-Петербург). Без возрастного ценза, эссе Мария Смирнова. Другие миры, эссе Елена Толстопятова (Волгоград). Письмо-размышление лучшему другу, письмо Сергей Уткин (Шарья). Конец большого человека, эссе

36 42 45

48 50 52 58 61

Авторитетное мнение Мария Малиновская (Гомель, Беларусь). Поэзия – свойство вдохновения, эссе Роман Казимирский. Гении падают с небес, эссе

МАРИНА КУДИМОВА

A propos Людмила Осокина, Взращивание творческой личности. Из цикла «Магическое литературоведение», эссе Ирина Медведева. Нужны ли нам гении? эссе Николай Тюрин. Бесконтактная Джоконда, эссе Роман Файзуллин (Стерлитамак, Башкирия). А я люблю моих гениев, эссе Рисунки Сергея Ивкина

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ

70 73 75 77

ГОСТИНАЯ

В красном углу Юрий Беликов (Пермь). Кто страха Божьего достиг, стихи Кирилл Ковальджи. Просится гений, рассказ

82 89

Званый гость Алёна Бабанская. Русалии, стихи

У камина Анна Павловская. Хочу барокко! стихи Дмитрий Литасов (Новосибирск). Разнотравье, стихи Дарья Верясова. Сфинкс, рассказ Евгения Коваленко. Лабиринт жизни, вернисаж Предисловие Ирины Медведевой Стихотворение Ильи Тюрина «Кто создал вас — леса, поэты, кони?», 1998 Рисунки Евгении Коваленко Иван Клиновой (Красноярск). Чертежи, стихи Анна Минакова (Харьков, Украина). Счастливо и тихо, стихи Сергей Ивкин (Екатеринбург). Книга дождя, стихи Анна Маркина. Мёд и кружево, стихи Дмитрий Морозов. More моря, стихи Игорь Куницын. Было нам шестнадцать…, стихи Эдвард Чесноков. Сталинград, рассказ Рисунки Анны Минаковой

97 101 105

108 109

110 114 118 124 128 132 135

КАБИНЕТ

145

МАРИНА КУДИМОВА

Наш Лермонтов К 200-летию со дня рождения Михаила Лермонтова Дарья Набокова (Санкт-Петербург). С праздником, душа поэта! эссе Юлия Сытина (Фрязино). «Сей чудный пламень, всесожигающий костер…», эссе Надежда Папоркова (Рыбинск). «И ангелов я вопрошаю твоих…» Диалог с традицией Михаила Лермонтова в стихотворении Игоря Меламеда, статья Екатерина Мельникова (Ставрополь) «Я видел сон…», статья Анастасия Фокина (Ставрополь). Истинный дом — Небесный, статья

146 148

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ

150 155 159

Портреты Константин Иванов (Новосибирск). Дар, век, парус… Поэты и бездна, два эссе 162 Марина Кудимова. Прибор ночного видения. Под лермонтовской звездой, эссе 167 Рисунки Анны Минаковой БИБЛИОТЕКА

173

Литературные чтения «Они ушли. Они остались» (2012-2013) Людмила Вязмитинова. Великие поэты прошлого: ранняя смерть и бессмертие. Возможно ли такое в наше время? статья 174 Дарья Лебедева. Общество мертвых поэтов, статья 177 Они ушли. Они остались. Стихи восемнадцати поэтов, ушедших молодыми в конце XX – начале XXI века 181 Виктор Куллэ. Поэзия и смерть, статья 191 Своя полка Илья Тюрин. Хор. Памяти Иосифа Бродского, поэма Рисунки Анны Минаковой В саду Память Галина Воропаева. У нас впереди — вечность, стихи Ирина Медведева, Последнее письмо Андрей Новиков. Триптих, стихи Лилия Газизова. Слово об Андрее Владимир Монахов. Дудочка января, маленькая поэма

198 207

208 212 215

ИНФОРМАЦИЯ

219

Есть Илья-Премия! День за днем (2000-2014) Ilya Turin and the Ilya-prize

219 220 224

ИЛЬЯ ТЮРИН ДАР

ДОМ ИЛЬИ - ПАРАДНЫЙ ВХОД - ДОМ ИЛЬИ - ПАРАДНЫЙ ВХОД - ДОМ ИЛЬИ - ПАРАДНЫЙ ВХОД - ДОМ ИЛЬИ

Родился 27 июля 1980 года в Москве, в семье журналистов. С раннего детства писал стихи, рассказы, пьесы. Окончил лицей при Российском гуманитарном университете (РГГУ), в котором организовал рок-группу «Пожарный Кран», был ее бас-гитаристом, автором большинства хитов. В 17 лет написал драматические сцены в стихах «Шекспир». После окончания лицея год работал в НИИ скорой помощи им. Склифосовского, затем поступил в Российский медицинский университет (РГМУ) и продолжал писать эссе и статьи, которые публиковались в центральной прессе. 24 августа 1999 года Илья Тюрин погиб (утонул в Москва-реке).

ажется, что необычайный ум, будучи занят совсем иными задачами, как-нибудь ненароком решит и наши собственные — без особенного усилия, то есть и без ущерба для себя. Другими словами, мир ждет помощи извне, естественно желая, чтоб эта помощь была оказана, как только можно скорее. От того же, что разрешения самых простых вопросов даются нам лишь после колебаний, а то и в муках, у мира принято считать, что необычайному уму сопутствуют прежде всего незатруднительность и очевидная быстрота решений. …Подобно всем одаренным людям, он с детства пытался снять мерку со своего таланта, глубинно зная, что какова бы ни была истина — ему всегда легче обладать собственноручным вымыслом, нежели доверять должность оценщика чужому и неуправляемому глазу. Он хотел знать сейчас же и доподлинно: какой силы дар ему достался, и в чем этот дар, — он понимал, что ответа не будет, и это придавало его поискам черты трагической судьбы, в то время, как положительный ответ дал бы ему счастливое успокоение. С начала жизни минуло двадцать лет, и большую их часть эти искания будто дремали внутри него, происходя наравне с распадом пищи или с механизмами сна, но бывали моменты, когда он буквально кидался на вещи и окружение, точно отвлекая себя от единоборства со внутренней негативной уверенностью, наросшей в рассудке за период внешнего покоя, и поминутно со страстью экзаменовал себя на гениальность. Его главная надежда была в легкости и быстроте, с которыми он мог подыскивать выходы из любых необязательных и бесплодных ситуаций, что давало ему непременную краткую радость. Ему нравилось, закрыв бумажкой решение у алгебраической задачи в книге, найти ответ нетрадиционный и скорый, записывать в дневнике наблюдения и четверостишия, или просто чертить на клочках бумаги вздор — для того, чтобы полюбоваться собственным почерком; хотя человек с духовным зрением и чувством неизъяснимого, он знал наверняка, что на глубоком фоне цена его способностей давно посчитана и страшна — и только это обеспечивает беззаботное существование всему тому, что ни есть на поверхности. Действительно, ему все было чудо как легко; это доходило до неловкости. Все, чем он жил — сочинять стихи и статьи об отвлеченных понятиях, изучать периодический закон, математически понимать Бетховена — равно ничего ему не стоило, а между тем у него и не было больше ничего. В лучшие свои моменты он восхищался собой, а в худшие (но это были и моменты ясности) — понимал, что в этом восхищении кроется чудовищная и неотвратимая пропасть, разделяющая его и то, что он делает: восхищаясь, он, будто, смотрел со стороны, значит, имея в том необходимость, — а так не должно, не должно было быть у гения, которым он в себе и восхищался. Такое признание, прикладываясь к чувству давно подведенного итога, с определенностью говорило ему, каков именно должен быть тот итог, и, не имея вдохновения идти в заключениях до конца, он все же шептал себе в черные минуты: «я бездарь», как бы оставляя это позади и отрекаясь от ранее произошедшего с ним — но через миг улыбался своей нежданной манерности.

В 2000 году Фондом памяти Ильи Тюрина учрежден литературный конкурс «Илья-премия», по итогам которого издаются книги победителей и ежегодный альманах «Илья» (с 2002 года). Изданы книги стихов и статей Ильи Тюрина «Письмо» (2000) и «Погружение» (2003). Выпущен компакт-диск «Ровесник Луны. Песни Ильи Тюрина». По драматическим сценам «Шекспир» поставлены спектакли «Принц И.» (2003) и «Шекспир» (2000, 2011).

иЛЬЯ тЮРИН дар

Способность в нужное время рассмеяться, конечно, была защитой организма, однако той части мысли, которая оставалась, благодаря смеху, неоконченной, это противоядие никак не могло помешать развиваться — и она жила вне языка, невыраженная, и ему был в точности известен эффект, который произвело бы в нем ее выражение в слове. Все, что обращалось в его мыслях — обращалось вокруг этой неизреченной, не до конца изученной истины, и, казалось, само его существование приняло вид орбиты, по которой вокруг своей неопровержимой судьбы двигалось тело. Во всем этом были собственная астрономия и периоды. В час приближения к центру он мог думать, что его легкость в отношениях с миром — только попытка природы доступнее объяснить ему его действительное место в ней; в час же отдаления он мог лишь удивиться возможности у себя подобной идеи. Полагая, что его «легкость» (предрассудок, возведенный в качество таланта теми, кто ею не обладал), его способность испытывать на себе различное несовершенство без видимых усилий сделались его двигателем и действуют безотносительно к переменам в нем, он не желал допустить и мысли об истинном двигателе. А истинный двигатель был в том, что заблуждение вырастало во времени и несло его вперед своею тяжестью. В нем была и легкость непридуманная, но это была легкость погибающего — легкость, происходящая от привычки не глядеть в сторону печали… К двадцати пяти годам он окончил университет в убийственном ранге «способного юноши», и изменился внешне хотя и в лучшую сторону, но так необъяснимо страшно, что бывшие приятели узнавали и не узнавали его при встрече. Это узнавание было похоже на последние сомнения врачей после остановки пульса. Это было похоже на одинокую фигуру в мокрых московских сумерках, когда нельзя сказать точно, приближается она или отдаляется от вас…

Рисунок Виктора Пестелева (Санкт-Петербург), автограф стихотворения Ильи Тюрина «Я уеду из дома…»

Москва, 27 марта 1997

Наталия Черных Поэт-ангел

ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА

ного лет назад мне приснился сон, который очень чётко помню и сейчас. Было лето 1994 года. Героем сна был очень молодой поэт: едва исполнилось восемнадцать. И тем не менее он был центром своей довольно большой семьи, немного чопорной и крахмальной, как все добрые французские семьи времён Наполеона Третьего. Этого мальчика очень любили и почитали в семье. Каждое утро за кофе слушали его утренние мысли как сводку новостей. Иногда он читал стихи, написанные ночью. И голубоватые тени под глазами подрагивали. Далее события стали стремительно развиваться. Помню: поезд, белоебелое полупровинциальное крохотное кафе, настороженная семейка. И потом — ледяной зимний Монмартр, ещё не тот Монмартр, который мы все получили обросшим легендами, а просто улица, на которой жили те-то и те-то. Поэт болен, кажется, у него чахотка. Он живёт у пьяницы, который очень его любит, но и ругает, на чём свет стоит. Обоим и в голову не приходит, что ситуация двусмысленная, потому что есть только забота друг о друге. Просто у поэта нет денег, а к семье он не обращается принципиально. Он слишком ценит свою странную нищую самостоятельность. И финал: пьяница, амбал, убивает поэта ножницами, как в фильме Хичкока, только наоборот. Поэт говорит убийце: прости меня. И ещё говорит: я хотел увидеть поэта-ангела, сильного и кроткого, не знающего ни нужды, ни боли, ни страха. Когда я впервые прочитала стихи Ильи Тюрина, этот образ из сна всплыл, но был потоплен рассуждениями. Всё было слишком. Судьба, стихи, имя. За этим «слишком» конечно должно было последовать то самое «но», без которого ни одно «да» не обходится. Однако это «но» оказалось не громким и опровергающим, а мирным и чрезвычайно ясным. Я поняла, что это была встреча с без пяти минут чудом, а может быть и с самим чудом. Мне не хочется усиливать тона, мне важна естественность, в которой и кроется загадка. В стихах Ильи Тюрина меня завораживает неразрешимость. Вот и сейчас: нужны цитаты, а я просто читаю стихи и не понимаю, что выбрать. Причина этой рассеянности не в том, что не могу выбрать цитаты (да и не во мне дело). А в том, что есть искусство, подошедшее к грани искусства и развивающееся уже по законам живого существа. Так писались и живут стихи Георгия Иванова, так поют канты, так рисуют примитивисты. Это всегда единичные случаи, их нельзя ни каталогизировать, ни описать толком, с точки зрения обычных критериев. Это странно — вот и всё что можно сказать. Стихи Ильи Тюрина больше всего похожи на обросшие водорослями большие раковины или валуны. Они как бы мохнатые, неуклюжие и вдруг поразительно тонкие и острые. Сразу же вспоминается о юном поэте-ангеле. Эти стихи напоминают бедноватый дом в провинции, по которому ходит одинокая старуха, потерявшая всех своих родных, и расписывает стены и потолки комнат райскими птицами и золотыми львами под берёзами. Как и в этой живописи — если так можно назвать это искусство — в стихах Ильи Тюрина есть пороговая (не скажу: последняя) мудрость. Та мудрость, когда человек постигает изначально заложенное в его жизни счастье.

Поэт, автор нескольких книг стихов и эссеистики. Произведения публикуются в журналах «Новый мир», «Волга» и др. Куратор Интернет-проекта, посвящённого современной поэзии «На Середине Мира». Первая публикация (стихи) — «Русская мысль», Париж, сентябрь 1993 г. Затем — проза, поэзия, эссеистика: «Вавилон», «Кольцо А», «Новый Мир», «Знамя», «Волга», «НЛО», газета «Первое Сентября», «Забриски райдер» (журнал, посвящённый рок-музыке), «Фома», «Гвидеон», «Европейская словесность» (2012, Кёльн) и др. Стихи переведены на английский язык. 2001 г — Первая премия Филаретовского конкурса поэзии. Авторские сборники: «Приют», 1996, «Виды на жительство», 1997, «Родительская суббота», 1999, «Третий голос», 2000, «Тихий праздник», 2001, «Из писем заложника», 2012, «Камена», 2007, «Похвала бессоннице», 2009. Книги очерков «Уроки святости» и «Остров любви», 2013, «Океан веры», 2014. Живет в Москве.

Наталия Черных поэт-ангел

И тогда мне стало страшно. Ведь общая мысль: если бы Илья Тюрин прожил ещё несколько лет, он написал бы самые прекрасные свои стихи — смысла уже не имеет. Всё получилось так, как должно было получиться, но это страшно. И потому рассыпаются цитаты, и потому снова вспоминается тот давний сон о поэте-ангеле. Был ещё один сон. Монсегюр1 накануне падения, провансальский январь. Совершенные уложили в крохотный ларчик две-три вещи, вроде бы материальной ценности не имеющие. И вручили ларчик мальчишке. А мальчишка рыдает так сильно, что начал икать. Он хочет остаться в Монсегюре, хочет умереть за веру и Христа. Но его отправляют в жизнь, в мир, чтобы он сохранил свидетельства жизни альбигойцев. И вот, в дождь и ветер, мальчишка с ларчиком, накрест привязанным к груди, спускается по верёвке с замковой стены. И французы не заметили его. Финал сна такой: мальчишка, как и наказали ему Совершенные, был принят в доминиканский орден, стал известным кардиналом. Но до конца своих дней плакал над ларчиком, за которым, наконец, пришёл молодой преемник.

1 Монсегюр (крепость) (фр. Château de Montségur) — небольшое оборонительное сооружение, находящееся на вершине отдельно стоящей скалы в отрогах Пиренеев, неподалеку от пика св. Варфоломея. Римляне называли Монсегюр — свою самую прочную пиренейскую крепость, гордо возвышающейся над провансальской равниной, — Замок неприступной горы. Монсегюр был захвачен 16 марта 1244 года — в результате пятого крестового похода. 200 катаров (чистые) добровольно взошли на костёр, поле у подножия горы до сих пор называется «Поле сожжённых». В 1862 году остатки крепости объявлены министерством культуры Франции историческим памятником. (Из Википедии)

Рисунок Анны Минаковой (Харьков)

10 10

Евгений Сухарев Ровесник луны. Заметки об Илье Тюрине ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА 1 Наверное, возраст — первое, с чем мы сталкиваемся, когда ищем в других черты родства с собою — не обязательно кровного. Едва человек объявляет себя чьим-либо ровесником, он тотчас вступает в игру, он совершает сознательную подмену; смотри, говорит человек своему визави, я — это ты, мы — одно. Убедительнее всех чувствуют себя в этой подмене дети, осознающие множественность мира подростки и… поэты, потому что именно они более всех способны к игре — с собой ли, со своею ли душой, со своею ли речью. Илья Тюрин, вместивший в свою жизнь мужающую пытливость подростка, изменчивую чувственность ребенка и отзывчивый дар поэта, был идеальным игроком. Суть его игры-подмены и человеческая судьба удачнее всего выражены в живой метафоре и названии одной из песен — «Ровесник Луны». Причем сам поэт, говоря:

Родился в 1959 году Харькове. Окончил режиссерское отделение Харьковского государственного института культуры (1980). Стихи пишет лет с 14 лет, автор пяти изданных на родине книг: «Дом ко дню» (1996), «Сага» (1998), «Седьмой трамвай» (2002), «Комментарий» (2005), «Много чего» (2008). Член Международного фонда имени Б. А. Чичибабина (Харьков). Многолетний участник Чичибабинских поэтических фестивалей. Публиковался в Украине, России, Германии. С 2007 года живёт в Эрфурте (Германия).

Летнюю ночь отразила река, И в ней растворились Неба сыны: С виду обычные два старика — Ровесник Христа и ровесник Луны, — ничуть не имел в виду однозначное прочтение, выпрямление смысла своей метафоры. В тюринской строфе старость дана как явление гуманитарной истории, то есть лирический взгляд автора перемещается по вполне фантастической траектории — из наших дней в далекое прошлое. И тогда Иисус, земное существование которого перервалось тридцати трех лет, видится нам фантастически древним, как его ровесник, стариком. И возраст обоих, по сравнению с нашим, так же немыслим, как возраст Луны. Илья Тюрин о возрасте вообще размышлял и писал много. «Мне вправду шестнадцать, как чудится Богу и вам…», «Я теряю мелодию. Губы дрожат, и детство \ Возвращается, как Одиссей, со слезами в дом…», «Семнадцать лет, как черная пластинка, \ Я пред толпой кружился и звучал»… И так далее; почти всегда поэт по отношению к себе хронологически точен, и только лишь пару-тройку раз проговаривается о том, каким себя видит на самом деле — ровесником Луны, путешественником во времени. «Представьте: старый друг к вам возвратился — \ Настолько старый, что уже не друг»… В начале девяностых годов, в пору тюринского детства, на русский язык был переведен фантастический роман американца Уолтера М. Миллерамладшего «A canticle for Leibowitz» («Страсти по Лейбовицу», 1960). Там возрождение человечества после ядерной катастрофы шло христианским путем. А бессмертный иудейский старец Беньямин, непременный спутник священников и мирян, стал для них живым воплощением обретаемой истории и вечности Бога. Но, несмотря на всю притягательность и силу, вопреки всему своему обаянию, Беньямин, божеское воплощение, не меняется — Бог остается прежним, как и мир, им созданный. И, убедившись в неизменности мира, Беньямин покидает людей.

Евгений Сухарев Ровесник луны

Тюринская метафора возраста совсем иного порядка. Называя своего персонажа ровесником Луны и, конечно же, говоря ему «я — это ты», поэт указывает на его движение: вечный земной спутник, со своими фазами, со своим возрастом, вечный сопроводитель человеческой истории меняется у нас на глазах. Меняется у нас на глазах и Илья Тюрин — от музыки к поэзии, что, в общем, есть продолжение двойничества. От поэзии — к литературной публицистике и философии. От философии — к медицине. Такой вот поиск, такой «лунный календарь», такая вот вполне метафизическая канва… Конечно же, все это можно объяснить обычным взрослением человека: ребенок — подросток — юноша; в начальную пору мы открыты всему, и все пробуем впервые. В случае Ильи Тюрина метафора возраста оказалась равной создателю. Свой художественный мир он объяснил как мыслитель, а метафизические свои перемены — как художник. Поэтому самые совершенные опыты с родной речью у него нашли выход в литературно-философской эссеистике. 2 Проще всего сказать: стихи кончились, и настала очередь прозы. Так было, например, у Артюра Рембо — но мы-то хорошо знаем, каким молчанием, каким реальным адом обернулась для него написанная в апогее девятнадцатилетия «Пора в аду» («Une Saison en Enfer», 1873). Рембо так и не объяснил своего молчания. Слава Богу, ибо тогда из «разгневанного ребенка» он превратился бы в ординарного ментора. Даже ментором ему стать не довелось, все было гораздо хуже. Илья Тюрин все-таки себя объясняет. Он — человек иной эпохи, иной ментальности, иного жизненного опыта. Русскому, в особенности, если он имеет дело со словом, объясняться просто необходимо. Наверное, потому, что именно так мы с чем-то или с кем-то расстаемся. Смотрим на себя со стороны. Стихи к этому не располагают, ибо в них нет разницы между автором и лирическим героем, нет «той стороны зеркального стекла», как писал Арсений Тарковский, которая способна замутиться от нашего дыхания. Илье Тюрину необходимо было посмотреть на себя со стороны. Его метафора возраста, как результат свободного выбора автора, сработала и в этот раз верно. Только в иных правилах игры она стала еще зрелее, еще парадоксальнее. Круг тюринских интересов в эссеистике широк. Автор обращается к памяти Иосифа Бродского — поэта и мыслителя, без которого художническая энергия пишущего была бы совсем иного качества. Он размышляет о литературной судьбе Серебряного века. Исследует философскую лирику Тютчева и Мандельштама. Подводит черту под двухсотлетней историей диссидентской поэзии. Вместе (рядом) с литературой, однако, существует и «занятье философией». Вот емкий очерк о фейербаховской «Сущности христианства». Незавершенная, монографическая по замыслу «Механика гуманитарной мысли». Публицистические статьи. Ставшая итоговой работа «Русский характер»… Плюс — ведение, с большей или меньшей регулярностью, записных книжек. И все это — перечисленное и не перечисленное — создано за два или три года. Вот такая творческая энергия, такая работоспособность. И все же, как работает в эссеистике пытливая мысль Ильи Тюрина, с чем расстается он, глядя на себя со стороны?

Рисунок Анны Минаковой (Харьков)

12 12

С детским или подростковым представлением о человеческой общности. На годовщину смерти Иосифа Бродского пишет «слово скорби и утешения» и, формулируя художническое родство с поэтом, погружается в его стилистику и язык: «Смерть объединяет всех, кто застал ее в живых, уже потому, что с этой секунды отсчитывается уже их время, и отныне они действуют именно сообществом — как бы это ни напоминало эгоизм. Может быть, самое печальное в смерти то, что эгоизм при известии о ней неизбежен: хотя разум и пытается сострадать, ногам все же остается больше места на поверхности. Боюсь, что лишь этот факт и позволяет мертвым рассчитывать на благодарность». С традиционно демократическим заблуждением российской интеллигенции о возможности иных форм культурного и государственного обустройства — не связанных с подавлением: «Эту трагедию модернисты чувствовали очень тонко и неотступно. Может быть, это и повлекло за собой такую длинную цепь самоубийств. Думаю, это произошло, в том числе, потому, что местом сложного эксперимента Россия была выбрана крайне неудачно: потому что только здесь государство всегда вне конкуренции по отношению к любым философским доктринам, искусству и так далее». Эти строки написаны в шестнадцатилетнем возрасте. А год спустя Тюрин, развернув и углубив пришедшую ему на ум идею, расстается и с легендой о русском диссидентстве, причем с неожиданной стороны — как историк стиха, следующий формуле Бродского: поэт есть человек частный и частность всему предпочитающий. Стихи русских диссидентов — прежде всего плохая поэзия. Поэтому для него Рылеев, Одоевский стоят в том же ряду, что и советский-антисоветский Евтушенко, равно как и растерявший свой крупный дар Вознесенский, — все они не существуют или мало заметны. В условиях конца двадцатого века, по Тюрину, исключение составлял ленинградский «волшебный хор» — Найман, Рейн, Бобышев и Бродский, а из москвичей один лишь Высоцкий. В этот ряд необходимо поставить Александра Галича, ибо в тюринском эссе он не упомянут. А жаль. «Мне все более кажется, что победа власти в том и заключается, чтобы вырвать у частного пера проклятие: десятое дело, что за этим последует. Большую часть диссидентской поэзии позднего ХХ века заняли как раз побежденные, заслуживающие нашего милосердия и нуждающиеся в нем существенно сильнее, чем гиганты, живущие безотносительно к ним», — резюмирует Илья Тюрин. И, как бы мы ни были сентиментальны к ушедшим временам и людям, с исследователем приходится согласиться. 3 Если в работах, о которых уже шла речь, звучит сдержанный мотив расставания и утраты, то «Русский характер», словно пересыщенный химический раствор, дает нам почувствовать это сполна. Голос Тюринапублициста (а «Русский характер» — образец отличной публицистики, но не только, разумеется) полон различными обертонами, от горечи до сарказма. Илья Тюрин говорит о времени и о России, «тихо переносящей пик своей национальной трагедии». Суть ее видится в том, что на протяжении столетий нормальная жизнь подменена поисками (бесплодными) русской идеи, особого для всех живущих в огромном государстве пути. Но — вот парадокс! — чем больше мы ищем эту «идею», тем меньше шансов остается на ее счастливое воплощение: «И в ближайшие десять лет станет ясно — жить нам, или умереть. Но если силы для генерации русского характера у нас остались, то для его появления требуются приличная власть и немного исторического покоя. Есть только один “аргумент” в пользу того, что такие условия в России создадутся: этих двух вещей одновременно на нашей почве ещё никогда не было. Следующий год станет для всего христианского мира двухтысячным от Р. Х. — в смысле от Рождения Христа. Многим очень хотелось бы знать, каким по счёту он будет до Р. Х. — в смысле до русского характе-

МаринаЕвгений Кудимова Воспитание Чувств Сухарев Ровесник луны

ра. И вообще — живём ли мы в той плоскости, где он ещё может появиться». Вообще же это эссе можно буквально растащить на цитаты, потому что главное в его языке — особая, идущая еще от поэтических опытов, афористичность. «Точно неизвестно, в какой мере в создании “образа русского человека” поучаствовал сам “русский человек”. Когда имеешь дело с творческой фантазией писателя или публициста, трудно сказать, каков механизм преображения его личных впечатлений в текст — и, следовательно, невозможно судить о том, что теряется и что приобретается по пути. Кроме того, Гоголь с Достоевским и Салтыковым-Щедриным как свободные люди могли писать абсолютно всё, что хотели, и никто не вменял им в обязанность созидать объективный портрет среднего русского персонажа, тем более — олицетворённый русский характер. Не знаю, чем объяснить фальшивые, комические, подчас злобные картинки из “народной жизни”. Может быть, у художника слова в тот день было настроение ни к чёрту или на улице его толкнул в бок мужик в лаптях — всё бывает. Но вдруг оказывается, что в этих картинках мы приобщились к совершенной и непреложной истине. Почему? Потому что забавные прибаутки вроде “Истории одного города”, “Сказки о попе и его работнике Балде”, эпизода с деревней Заманиловкой из “Мёртвых душ” столкнулись с любопытной российской традицией — находить в каждой строке любимого автора божественное откровение о судьбах Родины. А кем формируются эти судьбы — догадаться легко: какая бы идея не была подброшена элитой, частью жизни она станет лишь в той мере, в какой будет принята большинством населения. Поэтому любые литературные прокламации о будущем страны могли быть разве что плодом божественного откровения»… В этом эссе по-настоящему соединились художественное мастерство, зрелая мысль и метафора возраста. И, конечно же, тот взгляд на себя со стороны, то живое дыхание, от которого теплится зеркальное стекло тюринского посмертного существования — для нас, нынешних его читателей.

14 14

Даниил Каплан Рождение свободного поэта

ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА «I am I and my circumstance» «Я есть Я и мои обстоятельства» «I am I and what's around me» «Я есть Я и то, что вокруг меня» Jose Ortega y Gasset Хосе Ортега-и-Гассет

Москвич, родился на Таганке, в настоящее время живет и учится в Брисбене, Австралия. По образованию — маркетолог и журналист, по призванию — литератор, время от времени — переводчик. Гран-при «Ильяпремии’2012».

«Не так уж часто встретишь человека, смело решившегося переломить ход своей жизни собственными руками, и если такой человек встретится, то нелишне приглядеться к нему повнимательней». Сомерсет Моэм. «Вкусивший Лотос».

ак человек глубоко очарованный даже не столько поэтикой, сколько проглядывающими сквозь ее магический кристалл — жизненной позицией, мышлением, аналитическими способностями и системой образов поэта Ильи Тюрина, его виртуозным владением собой, своим свободным временем и словом, я имею непреодолимую потребность говорить о нем. Но позволяю себе лишь несколько слов (штрихов), на несколько страниц и не более, и то — на птичьих правах читателя и друга его дома, «Дома Ильи» и, надеюсь, они послужат на пользу дела — общения с Ильей и осмысления его творческого наследия. Когда-то один, малоизвестный поэт позапрошлого века с фамилией бойкого Автомедона современности, Павел Шумахер восклицал — «когда крестьянин не забитый, придет с работы, от сохи и обеспеченный и сытый заглянет в Пушкина стихи?»… Что говорить о «сегодняшней молодежи» или «не читающем обществе». Невежество, обожествленное двадцатым веком, и не менее могущественное сегодня, имеет глубокие корни и делает редкими жизнеспособные, сочные, осмысленные ростки свободной мысли. Тем краше в свете этом представляется фигура, философствование и чувствование Ильи. Искреннее его стремление к совершенству там, где совершенство вовсе и не требуется. Его аскеза, отречение от «премий» и прочего честолюбия там, где оно почитается за благо. В Илье находит отклик лаконичная реакция Льва Толстого на всякие там «вручения»: «А зачем?». Или же беспечная ирония Венечки Ерофеева: «роман вышел тиражом в один экземпляр и к радости автора тут же разошелся». Во взгляде этом — невообразимая прелесть существования поэта, писателя, человека свободного удобрить (от корня «добро»), ухолить ту почву, которой он всецело принадлежит. Не утоптать или выхлопотать себе местечко, где «тепло», аплодисменты и прочие «спелые» плоды, но утолить жажду «прекрасного» в помутневших взглядах, расширенных зрачках и темных, вечно кружащихся головах «окружающих». Глядишь, и риторический вопрос Павла Шумахера не найдет столь докучливого ответа: «Да почитай, что никогда».

дАНИИЛ кАПЛАН Рождение свободного поэта

Россия тянется к своим поэтам — возможно, она не столь невежественна, сколь наивна или больна? Если так, то от настоящего поэта до врачевателя — один шаг… Сокольники, Солянка, Строгино… Места знакомые до боли, и только «Склиф» никак не вписывается в привычную для меня картину мира, а между тем там скоротал свои последние деньки достопочтенный Павел Шумахер. Я и сейчас не верю в полной мере в то, что возможно добровольно предпочесть «анатомический» театр Шекспировскому. Уму непостижимо выбирать не «легкую жизнь» в гуманитарном вузе, но — тяжесть Гиппократовой чаши. Вот она, пожалуй, мера веса, талантливость, достойная творчества Ильи. Хотелось бы понять, что побудило его сделать этот выбор… Возможно, желание избегнуть «горькой судьбы поэтов» в те юные годы, когда особенно «и Кюхельбекерно, и тошно»? Отважусь предположить, что в поворотном пункте биографии поэта, как следствие выбора ремесла — столь соответствующего его судьбе — кроется и причина — стремление яснее видеть природу человека, а проще говоря — служить людям. Высокопарно? Не знаю, но с уверенностью могу сказать — непопулярно. Но в этом шаге — есть свобода от самого себя, от обстоятельств, от суеты и томления духа. Есть характер. Как говорится, посеешь характер — пожнешь судьбу. О Высоцком известный режиссер и «настоящий киношник», маэстро Милош Форман как-то сказал: «Он сильный в словах». То же можно сказать и об Илье — «он сильный в словах», в метафорах, например — «чайник, памятник молчуну». Слово же для поэта, сродни поступку — это по Лотману, сам о «высоком» не берусь. Так для Ильи, надо полагать, ежедневные штудии «Склифа» были все равно, что лучшие литературные студии. И в этих трудовых буднях слышится сухая поступь Булгакова и Чехова, Рабле и Моэма. Алхимические практики Блеза Паскаля и теософские поиски Исаака Ньютона. Вероятно, медицина призвана была дать поэту «анатомический атлас» — «настольную книгу» мыслителей эпохи возрождения и наших деятелей со времен Петра. Илья как поэт, несомненно — больше, чем «визави Бродского» в профиль, за ним целые пласты времени и знакомых ему имен. Но через Бродского, безусловно, постигать многомерный художественно-философский мир Ильи намного легче, и я, пожалуй, не стану исключением. Вспомним его строку: «Я — Пушкин, Я — Пушкин». Читатель, возможно, сочтет сей дерзновенный творческий порыв за вполне понятное и объяснимое желание молодого человека, поэта, отождествлять себя с «началом всех начал», с великим Пушкиным. К тому же, все мы, до известной степени — Пушкин. Но вспомните, что говорит нам визави Ильи — Иосиф Бродский: «Что было бы лучше для человека, чем сказать себе: Я — Пушкин или Я — Баратынский или Я — Вяземский, и так дальше жить? По крайней мере, так было бы во многих отношениях спокойнее» [1]. Таким образом, для Ильи — Пушкин не «дупло школьной программы», он больше, чем отправная или опорная точка, Илье понадобился Пушкин не для красного словца, не для игрушек в аллегории, в нем манифест, «завещание Бродского», если угодно, философский выбор, как продолжение процесса раскрытия себя поэтом. От «сороковин» Бродского, от 29 февраля 1996 года и дальше, Илья мыслит себя поэтом и ведет бесконечный процесс поиска под знаком Пушкина. К слову, сам Бродский, если мне не изменяет память, склонялся к «серьезному» Баратынскому, уклоняясь от сопоставлений с «первым поэтом» ушедшей эпохи. И еще он — петербуржец. Вступая в заповедные сады Геликона, я осмелюсь — какая дерзость — предположить, что Илья не только «Пушкин», он — более того — «москвич». «Мое существование, начавшись по адресу: Москва, 1980… Если поэзия и дает что-нибудь нам — то эти несколько лет в начале» [2]. Следуя этой подсказке, можно с полным правом говорить о Москве Ильи Тюрина: «Как кружатся кварталы на Солянке, Играя с небом в ножики церквей», «Нельзя запоминать вас наизусть, Кварталы детства…» и еще

16 16

несколько стихотворений, в которых безошибочно угадывается столица… Есть еще один шаг, уводящий нас от сопоставлений Ильи с Бродским. Иосиф Александрович имел «счастье» соприкоснуться с крестьянским миром России в ссылке, возможно, было еще прикосновение к земле в «геологической партии», откуда он — по словам Евгения Рейна [3] — привез первые стоящие стихи, в остальном он «аристократ духа», обрученный с Америкой, Ленинградом, Венецией. Для Ильи — чувствуется — притяжение земли существенно сильнее. Он не «апостол, гуляющий по воде», не пилигрим, не странник. Он, скорее, идет, подобно Менделееву, «рассекая волны» к географическому центру своей страны [4]: «У моей семьи домишко в деревне под Рязанью»… Мы знаем (см. работу «О стиле»), что значит для Ильи «стилистика». «Домишко» — это не пустой оборот речи. У Ильи в текстах нет случайностей. Можно было бы сказать мужественно «дом» или — как бы это сделал я — «домик». Но автором выбран глубокий, утробный оборот: «У моей семьи» (уже крепчайшая связь); «домишко» («наводнение туда, играя, занесло домишко ветхий» — Пушкин); «в деревне» (нет, не от Пушкина в строке это нелепое словцо «домишко»); «под Рязанью» (вот, откуда оно — из-под Рязани). Связь Ильи с землей крепка, самобытна, она — рязанского происхождения. Что может быть ближе к сердцу России, чем Рязань? Дмитрий Иванович Менделеев подскажет нам — Мичуринск, Тамбовщина! Но москвичу или петербуржцу, казалось бы, какая к черту разница? А Илье её объяснять ни к чему — это чувство географии в нем, видимо, генетическое: дед Ильи по отцовской линии и впрямь из Рязанской губернии… И белая пушистость снега дополняет портрет поэта — «печать зимы». «Зима в России всегда связана не столько с холодами, сколько с постоянной тьмой — и смешно, но прекрасно помню только эту тьму, которую наблюдал из-за крашеных окон на Солянке» [5]. Просится из Бродского «и мертвецы стоят в обнимку с особняками»… Монохромность изображения потрясающая, в стилистике Бергмана или Дрейера, она растворяет читателя в красочной легкости повествования, уводит в подтекст, просит быть свидетелем всему. И собственная память читателя кинопленкой проявляет поднебесную частных, читательских страстей и искательств, снятых в духе Тарковского едва заметным рапидом. Не только стихи и проза, такие программные работы Ильи, как о «Русском характере», «Русском модерне», «Русской диссидентской поэзии XIX–XX века», «Большинстве в обществе», «Механике гуманитарной мысли» и, конечно, неоконченное «Письмо Солженицыну», свидетельствуют об исключительной трезвости взгляда, редко присущей подросткам и юношам. А Илья, несомненно, свободен от «юношеского максимализма». Писатель, и тем более поэт, каждый по-своему «редкий», но Илья — он именно редкий как человек в не им избранных, но им осмысленных обстоятельствах. Он не остановился на их описании, но совершил рывок в ту область, где мыслимо изменять все то, что «вокруг меня». Инакомыслие лицейской поры сменилось иконописью медбрата — все равно, что монаха — «обратной перспективой» богадельного дома графа Шереметева (ныне Московский городской НИИ — институт скорой помощи им. Склифосовского). «Зло наступает на нашу родину не обязательно со стороны Кремля или в виде пушек НАТО — оно копится в любой точке пространства, и воевать нам приходится на миллионах фронтов. Но, может быть, только один из таких фронтов имеет свой почтовый адрес» [6]… Это уже обращение к Александру Исаевичу: «Не берусь судить, насколько это являлось продуктом советской эпохи, но: нас, как трясина, затягивает обыкновенность. Это не та прóклятая “революционными демократами” обыкновенность провинции (то есть, человек просто живет на земле — частью для себя, частью для других); напротив, это слепая, агрессивная серость самого гнусного, самого люмпенского типа». А я‑то наивно полагал, что апатия (по Флоберу) — болезнь жарких стран. Нет, Илья превос-

дАНИИЛ Марина кАПЛАН Рождение свободногоЧувств поэта Кудимова Воспитание

ходит пушкинское: «о русский глупый наш народ» или «наш народ ленив и не любопытен». И вместе с тем, он говорит определеннее: «нас затягивает обыкновенность», «агрессивная серость». Илье в этом письме аплодируют Владимир Алексеевич Гиляровский и Олег Васильевич Волков, Арон Яковлевич Гуревич и Юрий Николаевич Афанасьев. Многие маститые публицисты и ученые, хлебнувшие пуд соли и прошедшие чудовищно долгий путь. «В России две напасти — говорит Гиляровский — внизу власть тьмы, а наверху — тьма власти». Это никакая не стабильность — слышится голос Волкова — это «стойловый покой» (ах как это родственно определению «молодняк», данному Ильей своим сверстникам, своему — и моему — поколению). И еще раз припомним «Безмолвствующее большинство» (по Гуревичу) и «Агрессивно послушное большинство» (по Афанасьеву). «Верх» и «низ» нашей российской жизни в железобетонных стенах, не пропускающих усталость, как писала Виктория Токарева: «усталость исходит от человека, отскакивает от стен и внедряется обратно в человека». Или, как замечает прекрасный мелодист, исполнитель «Пилигримов» Бродского, под нелюбимую им «бардовскую гитару», Евгений Клячкин в последнем интервью перед рывком в эмиграцию: «Мы утратили представление о норме жизни». У нас, конечно, есть «учетная норма», но это совершенно разные понятия… «Зло копится в любой точке пространства»… Сокольники, Солянка, Строгино. Москва, Петербург, Рязань. Село Коленцы… Россия не только страна контрастов и парадоксов, она еще и страна совершенно чудовищных абстракций: «общеполезный труд», «общее развитие», «большинство»… Для Ильи — она необыкновенная частность. Вглядимся напоследок, как начинаются размышления о «Русском характере» — «Мы живём…» Так и просится: «под собою не чуя страны» — сильный ход оправдан, и автор продолжает: «… в огромной стране, тихо переносящей пик своей национальной трагедии. Но если приглушить тишину, если вырастить свой внутренний слух до размеров народа — мы поймём, как действительно огромна наша земля» [7]. Добавлю, с вашего позволения, от себя — наша страна огромна, но мы шире этой земли. Впрочем, вполне возможно, что это говорит во мне уже эмигрантская лира. В словах Ильи слышится явственно мандельштамовская «погудка» и «колокольчик» пушкинского станционного смотрителя: «Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием». Нет, не мог Илья, никак не мог написать: «Я — Вяземский, Я — Вяземский», тогда бы что же? Называть станционного смотрителя, вторя Вяземскому, — «диктатором»? Нет, не мог Илья сказать «Я — Вяземский», не мог и «Я — Баратынский». Он именно «Пушкин»: «С Приморья, Сахалина, Ставрополья, из Калининграда, с берегов Баренцева моря и Финского залива нам будут кричать по-русски примерно одно и то же: “Нам плохо, помогите нам!” Это и есть наша география, потому что Россия кончается там, где кончается это горе, то есть кончаются наши люди». Эту необыкновенную, материнскую чуткость и вместе с тем мужественную твердость характера — чтобы не закричать, не сбежать, не источиться — мы находим у Ахматовой в веке прошлом и у Политковской в веке нынешнем. Его «Элегия потери» и небезызвестная «шкатулка существительных» — тот ахматовский «сор», из которого растут стихи, только близкие сердцу стихи. Из того же «сора» мультфильмы Юрия Норнштейна или игрушки Виктора Кайе. Из того же исходит знаменитая «смекалка» или «ловкость» Левши. Илья, как мне представляется, обладал удивительным сочетанием тех качеств, что позволяют с одной стороны быть, как бы, в стороне от «лица толпы», которое «точка, точка, запятая», но с другой оставаться в рамках, в скобках непростых обстоятельств времени и пространства. Конечно, возможно, что Илья просто не успел уйти во «внутреннюю» или «внешнюю» эмиграцию, но скорее — и я осмелюсь придерживаться такой точки зрения — он был достаточно музыкален, внутренне гармо-

18 18

ничен, чтобы не страдать характерным нашему брату эскапизмом. Как пишет самый авторитетный на сегодняшний день специалист в метафизике музыки Паскаль Киньяр, «нужно уметь убегать от внешних событий, чтобы жить своим внутренним миром»… И здесь, как не вспомнить о «Пожарном Кране» и его бас-гитаре, как продолжении резонатора голосовых связок Ильи. И эта неразрывная связь с гитарой, с органной мощью баса еще сильнее удаляет Илью от Бродского. Я сознательно стремился развести их, во‑первых, чтобы отчетливо выговорить мысль о самобытности, идейной и стилистической независимости поэтики Ильи, а во‑вторых, чтобы объединить их в конце этого эссе двумя абсолютно взаимодополняющими их мыслями, и насладиться звучанием их голосов. Они стоят сегодня рядом — Иосиф и Илья, как два пророка, которых нет в Отечестве моем: …черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства к его телу. [8]. Вечность граничит по берегу строк со Вселенною. Карта им — сгусток извилин, зажатых в руке… Как не признать, что и мир, полный тьмой и Селеною Движется к точке. К финалу строки. К точке. К . [9]

Примечания 1. И. Бродский. Возвращение — https://www.youtube. com/watch?v=Es7unG7CmoY 2. Илья Тюрин. О себе — http://www.stihi.ru/avtor/iljushok 3. Иосиф Бродский: изгнание и возвращение. Интервью Е. Рейна Л. Велихову. Программа «Политическая кухня» — https://www. youtube.com/watch?v=mkPqOMwBRhU 4. Имеется ввиду — «Познание России». Д. И. Менделеева. 5. Илья Тюрин. Воспоминания о Царском Селе. Часть II — http://www. proza.ru/2005/03/15–15 6. Илья Тюрин. Письмо А. И. Солженицыну — http://www.proza. ru/2005/01/30–34 7. Илья Тюрин. Русский характер — http://www.proza.ru/2005/01/30–33 8. Иосиф. Бродский. Нобелевская речь — http://lib.ru/BRODSKIJ/lect.txt 9. Илья Тюрин. «Набросок» — http://magazines.russ.ru/din/2013/2/t23.html

дАНИИЛ Марина кАПЛАН Кудимова РождениеВоспитание свободногоЧувств поэта

Сергей Баталов Ярославль

Двое (Борис Рыжий и Илья Тюрин) ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА Они сошлись… Александр Пушкин

Родился в Ярославле в 1982 году. Окончил Ярославский государственный университет им. П. Г. Демидова, юрист, работает в правоохранительных органах. Стихи публиковались в различных коллективных сборниках Ярославля. В 2009 году вышел поэтический сборник «Кочевья». Гран-при Ильяпремии’2011. Женат, три дочки. Живет в Ярославле.

ва молодых человека. Два поэта. Талантливых. Оба принадлежали к одному поколению. Оба стали в какой-то степени символами этого поэтического поколения. Одно это уже вынуждает нас на то, чтобы взглянуть на творчество каждого из них в свете творчества другого, на некое, очень приблизительное, сопоставление. И тот факт, что такого сопоставления до сих пор проведено не было, объясняется только разящим отличием двух поэтов, такой сильнейшей разницей в их творчестве, мировоззрении, что подобное, боюсь, просто никому не приходило в голову. Разные Вселенные. Признаюсь, когда мысль сделать это впервые промелькнула у меня в голове, мне она показалась абсурдной. Но при этом именно в силу своего абсурда она была очень заманчивой. И когда я постепенно, очень осторожно, стал раскручивать её, то пришёл к выводу: между этими двумя поэтами есть точки пересечения, и их больше, чем можно было бы предположить. Возможно, это объясняется как раз принадлежностью к одному поколению. Живя в одно время, они были вынуждены поэтически осмыслять одну и ту же действительность, иметь дело с одними и теми же проблемами, давать ответы на одни и те же вопросы. Но, разумеется, в полной мере одно только время ничего не объясняет. Жгучее желание сравнить несравнимое и увидеть за этим какие-то, может быть, общепоэтические закономерности заставили меня взяться за эту статью. Итак, перед нами две судьбы, две Трагедии двух Поэтов. Проведём, пусть пунктиром, две параллельные линии их судеб и, может быть, нам удастся что-то понять. И ещё одно необходимое замечание: срок жизни им был отпущен разный. Борис прожил дольше. Оба шли своим путем с космической скоростью, но Борис, просто за счет большего времени, мог пройти своим путем дальше. Хотя в поэзии физические величины не всегда являются определяющими. Итак, продолжим. Два молодых человека. Один москвич, другой — провинциал, из Екатеринбурга. Один — жил в старинных Сокольниках, второй — на промышленной окраине, Вторчермете. Оба — из интеллигентных семей: Илья — «чистых» гуманитариев, Борис — ученых«естественников». Любовь к поэзии с детства прививали обоим. Условия их жизни были, как мы увидим, достаточно разными. Собственно, если быть уж совсем точным, то и говорить о принадлежности к одному поколению будет не совсем правильно: Борис родился в 1974 году, Илья — в 1980. В молодом возрасте шесть лет разницы очень значимы, но, помимо этого, они еще угодили в разные эпохи. Время взросления Бориса пришлось на эпоху 80‑х, и мир его отрочества — мир заката Советского Союза… Это вполне отчетливо отразилось в его творчестве. Восьмидесятые, усатые, хвостатые и полосатые. Трамваи дребезжат бесплатные. Летят снежинки аккуратные. (ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ, УСАТЫЕ…)

Илья о том времени мог сохранить только смутные воспоминания детства. Время его взросления — это эпоха слома, бурные 90‑е годы. …Носы в землю; от Кремля подальше, Собственного звука боятся сани, — Дурак будешь, не угадавши Жестокое время Иванье. (РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ) Но, тем не менее, со всеми этими «но», они творили в одно время, и его приметы затронули творчество обоих. Оба начали писать очень рано. В сборниках «избранного» первые стихотворения Бориса датированы 1992 годом, Ильи — 1995. И сразу же выявляется предельная разность подхода поэтов к описанию окружающего мира. О сверхподробном описании района Вторчермет, превращенном Борисом Рыжим в целый поэтический мир, сказано уже многими и много. Из его стихов мы узнаем имена его приятелей, названия улиц и фильмов, идущих в кинотеатрах, истории преступлений и любви. Это — реальный мир, и, в то же время — миф, поэтическая Вселенная, по картам которой можно прокладывать маршруты в реальном Екатеринбурге. Я родился — доселе не верится — в лабиринте фабричных дворов в той стране голубиной, что делится тыщу лет на ментов и воров… (ТАК ГРАНИТ ПОКРЫВАЕТСЯ НАЛЕДЬЮ…) Илья смотрит на мир более отстраненно. Внешний мир редко появляется в его стихах, а если появляется, то он — условен и мрачен: Усмехаются, злы и нечищены, Под мостами пустынные лодочки, И фонарные тени ручищами Собирают полушки «на водочку»… (СТИХИ ПОД ТРЕМЯ ЗВЕЗДАМИ) Зато Илья очень тщательно и подробно он описывает своё личное пространство. Не случайны даже названия стихотворений: «Зеркало», «Трубка», «Чернильница». Мир вещей, своей комнаты… В начале пути оба поэта попадают под сильнейшее влияние поэзии Иосифа Бродского. В этом они были не одиноки — под такое влияние попала вся современная им поэзия (и только-только выбралась). О влиянии поэтики Иосифа Бродского на стихи Ильи Тюрина мы ещё поговорим — оно было очень сильным, и значительная часть творческого наследия Ильи так или иначе этим влиянием отмечена (учтем, что мы говорим всё же об очень молодом поэте). Борис рано нашел свою оригинальную поэтику, но в начале пути и он этого влияния не избежал: Скучая, я вставал из-за стола и шёл читать какого-нибудь Кафку, жалеть себя и сочинять стихи под Бродского, о том, что человек, конечно, одиночество в квадрате… (А ИНОГДА ОТЕЦ МНЕ ГОВОРИЛ…) В 1996 году они оба — один в Москве, другой — в Екатеринбурге — переживают смерть своего Учителя. Оба — естественно! — откликаются на неё стихами. Стихотворения «на смерть» отчетливо фиксируют накопившиеся отличия. Стихотворения Бориса Рыжего, неся в себе глубокую любовь и скорбь о поэте, свободны от его влияния. Рыжий уже абсолютно самостоятелен. Вот одно из его стихотворений, приведём его полностью:

Сергей Баталов Марина Двое Кудимова (Борис Рыжий Воспитание и илья Тюрин) Чувств

* * *

Воротишься на Родину… И. Б.

Прощай, олимпиец, прощай навсегда — сегодня твоя загорелась звезда. И шепчутся звезды во тьме ледяной: «Наш брат навсегда возвратился домой…» «Послушайте, звезды, я тоже скажу…» — но, взор опуская, слов не нахожу. Слов не нахожу и гляжу на Неву, как мальчик губу прикусил — и реву. С Ильей другая история. Так о смерти поэта мог написать сам Иосиф Бродский: Покойный был мизантроп — От возраста и сигарет, Сын злейшей из всех утроб Европы, еврей-поэт. В церковь его внесли, Руку к руке сложив, Посланцы чужой земли, Где ждали, пока был жив… (ХОР) Попутно, отступая от темы, замечу, что в случаях подражания стилю в стихах памяти Иосифа Бродского, принадлежат ли они перу Ильи Тюрина или кого-то другого, мне представляется несправедливым говорить о влиянии. Это — дань памяти. И — продолжение игры, начатой самим Иосифом Александровичем, который в стихах памяти Уинстона Хью Одена воспроизводит стиль стихотворений Одена памяти Йейтса, в которых, в свою очередь, Оден воспроизводит стиль поэтики Йейтса… Мне представляется, что идея приношения памяти поэта стихов, написанных в его же стиле, глубоко поэтична и уже этим самым отделена от эпигонства. Впрочем, с Ильей, конечно, сложнее. Влияние Бродского шире стихов памяти. Также было и у Рыжего. И рост обоих поэтов сопровождается интенсивным и осознанным преодолением влияния Бродского. Лучший способ преодолеть чьё-либо влияние — найти новые ориентиры для развития. У Бориса Рыжего не возникает проблем с поиском. Николай Огарев, Александр Полежаев, Яков Полонский, Аполлон Григорьев, Александр Блок, Иннокентий Анненский, Георгий Иванов — далеко не полный перечень имён, упомянутых Борисом Рыжим в своих стихах. Руководствуясь ими, можно составить неплохую антологию русской поэзии за два века. И это не просто упоминание, но — осмысление творчества каждого. Борис пропускает через себя всю историю русской поэзии за два века, начиная от поэтов «второго ряда» золотого века, и заканчивая поэзией советского времени. И только одного имени в ней, и в стихах Бориса, не найдешь — это имя Пушкина. Точнее, пару раз оно всё же встречается. Но что это за упоминания? Вот, например, шуточное стихотворение «Другу-стихотворцу» из «гусарского» цикла: Здорово, Александр! Ну, как ты там, живой? Что доченьки твои? Как милая Наташа? Вовсю ли говоришь строкою стиховой, дабы цвела, как днесь цветет, поэзья наша? (ДРУГУ-СТИХОТВОРЦУ) То есть, Пушкин здесь как бы в стороне, а все внимание автора сосредоточено на лирическом герое, некоем человеке из окружения Пушкина, этаким гусарском поэте, приятеле по лицейской юности. Да и у самого Александра Сергеевича Борис больше всего ценит эту сторону жизни:

22 22

Вот в этом доме Пушкин пил с гусарами. Я полюбил за то его как человека… (ВОТ В ЭТОМ ДОМЕ ПУШКИН ЖИЛ…) И — всё. К Пушкину Борис более не приближается, явно предпочитая так называемый «второй ряд», творчество поэтов не столь известных. Игра в гусарскую поэзию — оттуда же. И, словно споря с ним, именно Пушкина выбирает Илья в качестве главного ориентира своего творчества. Буквально вживается в него: Вчера я понял: я — Пушкин, И с этой мыслью по свету Скитаюсь, как сумасшедший, И каждому говорю: Вчера я понял: я — Пушкин, я — Пушкин… (Я — ПУШКИН) Но даже если бы не было этого стихотворения-выкрика (текста песни, если быть точным), мы видим, как влияние Пушкина в творчестве Ильи возрастает: оно чувствуется и в «Финале», и в «Если кто по дружбе спросит…», во многих последних стихотворениях. В драматических сценах «Монах» и «Шекспир» слышен отзвук «Маленьких трагедий» и «Сцен из рыцарских времен…» Имя Пушкина постоянно мелькает в его стихах. Это отношение — столь разное! — к самому жизнелюбивому и светлому поэту отечественной литературы становится весьма символичным в свете собственного творчества двух поэтов. Оба поэта всерьез занимаются литературой. Стилистика стихотворений Ильи постепенно меняется, он ищет нарочито простые, рискну сказать, даже бедные слова, явно стремясь к высшей, пушкинской простоте (неслыханная простота, как однажды сформулировал Пастернак). При этом в плане содержания он не делает уступок читателю, заставляет его подниматься на свой уровень, наполняя стихи сверхсложными мыслями и метафорами. Борис двигается в другом направлении. Музыкальность его стихов достигает высшего предела, а поэтическая техника — высшей, по сию пору непревзойдённой виртуозности. При этом по смыслу стихи попрежнему кажутся нарочито — и обманчиво! — общедоступными. Он продолжает создавать миф — уже о себе самом, и рисует образ этакого простого паренька с окраины Вторчермета, предельно своего для его обитателей. При этом Борисом прекрасно осознается как искусственность всей этой конструкции, так и тот факт, что он становится заложником придуманного образа. Мой герой ускользает во тьму. Вслед за ним устремляются трое. Я придумал его, потому что поэту не в кайф без героя. … Он бездельничал, «Русскую» пил, он шмонался по паркам туманным. Я за чтением зренье садил да коверкал язык иностранным… (МОЙ ГЕРОЙ УСКОЛЬЗАЕТ ВО ТЬМУ) Забавно, что, словно бы устав от своего общенародного образа, Борис вместо со своим другом поэтом Олегом Дозморовым даже затевает куртуазную игру в гусарских поэтов‑аристократов. Самим собой, он, кажется, становится только лишь в стихах о русской поэзии и русских поэтах, где его голос непривычно серьезен и сдержан. Илья предельно честен и серьезен в своей поэзии, и не нуждается в каких-либо масках. При этом игровое начало, стремление к мистификации присуще ему не в меньшей степени, чем Борису, просто оно уходит в непоэтические сферы, в музыку. Он то записывает новый альбом в стиле «Битлз», то придумывает исполнителя поп-музыки Сашу Черепанова… Помимо стремительного развития молодых людей как поэтов перед ними встают и простые житейские вопросы: как жить дальше? Оба выби-

Сергей Баталов Двое Кудимова (Борис Рыжий и илья Тюрин) Марина Воспитание Чувств

рают сферы, весьма далёкие от гуманитарных наук. Один — медицину, другой — геологию. Поразительно, как у них расходятся представления о роли своей обыденной профессии. В геологию Борис пришёл по стопам отца — известного учёного-геолога. В творчестве об этом своем занятии Борис не говорит вовсе, словно стесняясь его, разве что рассказывает «в изумительной прозе» о житейских перипетиях, случившихся во время геологической экспедиции. Я встретил единственное упоминание о геологии в его стихах, причем именно как о средстве заработка: …У барона мало денег — нищета его удел. Ждет тебя, прекрасный Дельвиг, Департамент горных дел. Оговорюсь. Близкие Борису люди в воспоминаниях отмечали, что он был талантливым геологом. Скорее всего, в жизни так оно и было. Но как для поэта геологии для него не существовало. Только поэзия. У Ильи совсем другая история. Медицину он выбрал сам. Выбрал вопреки многому — мнению близких, жизненным обстоятельствам. Отдавался ей со страстью. Судя по известному рисунку, своё будущее он представлял скорее как будущее профессора медицины, чем известного поэта (параллельно он уже начал декларировать отказ от стихов):

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), Илья Тюрин — врач

В дурном углу, под лампой золотой Я чту слепое дело санитара, И легкий бег арбы моей пустой Везде встречает плачем стеклотара. Живая даль, грядущее мое — Приблизились: дворы, подвал, палата… (В ДУРНОМ УГЛУ, ПОД ЛАМПОЙ ЗОЛОТОЙ…) К медицине Илья относится не просто как к одному из видов человеческой деятельности, а как к явлению метафизическому, некоей границе между мирами. И знаменитый его санитар (в стихотворении, песне и рисунке) — не просто медработник, а существо метафизическое, не вполне уже человек, поскольку берет на себя нечеловеческую ношу: Фартуки набок, поденщики вьючные, Вверх не глядящий народ. Двери проклятые, скважины ключные! Кто вас еще отопрет. Ухо, что воем страдальцы наполнили! Худо тебе у плеча, Если плывет — чтобы мертвые вспомнили — Зов гражданина врача. (ПЕСНЯ САНИТАРА) В первом стихотворении явная — ни больше, ни меньше — аллюзия сразу к двум «Пророкам» — Пушкина и Лермонтова. где также речь идет о человеке, подвергшемся божественной «перековке». Перечитайте эти стихотворения, и вы поймете, какое место в жизни выбрал для себя Илья. Особенно если учесть, что «дело санитара» он не просто чтил, а успел год отработать санитаром в знаменитом Склифе. Почему он сделал этот выбор? Мне кажется, в характере этого человека была очень сильная тяга к конкретному, практическому делу. Иосиф Бродский как-то сказал: «Человечество спасти не удастся, а отдельного человека можно и нужно спасти». Выбор Ильей медицины и был

24 24

доведённой до максимума попыткой спасти отдельного человека. «Спасти» предельно конкретно, в полном значении этого слова. Поразительно, насколько отлично отношение к медицине у Бориса Рыжего. Больница у него тоже явление метафизическое, и смысл её тот же, что и у Ильи: граница между мирами. Но если Илья всей душой «чтит» спасительное дело санитара, то Борис «болеет» за беглецаконтрабандиста, стремящегося этого санитара обмануть (для Бориса он уже и не страж — а тюремщик, «ангел-жлоб» с больничными штемпелями на крыльях) и сбежать за границу нашего мира: Как пел пропойца под моим окном! Беззубый, перекрикивая птиц, пропойца под окошком пел о том, как много в мире тюрем и больниц. … Одна стремится вопреки убить, другая воскрешает вопреки. Мешает свет уснуть и, может быть, во сне узнать, как звезды к нам близки. (КАК ПЕЛ ПРОПОЙЦА ПОД МОИМ ОКНОМ…) Так невзначай, окольными путями, мы добрались до очень непростой темы. Темы, которая, как видится мне, была ключевой в творчестве обоих поэтов и которая решена была ими диаметрально противоположным образом. Очень грубо её можно сформулировать следующим образом: что предпочесть, осознавая несовместимость своего дара с обычной человеческой жизнью? То, что они оба осознавали несовместимость занятия поэзией с реальной, земной жизнью, на мой взгляд, становится вполне очевидным при чтении стихов обоих. БОРИС РЫЖИЙ Ангел, лицо озарив, зажег маленький огонек, лампу мощностью в десять ватт — и полетел назад. Спят инженеры, банкиры спят. Даже менты, и те — разве уместно ловить ребят в эдакой темноте? Разве позволит чертить чертеж эдакий тусклый свет? Только убийца готовит нож. Только не спит поэт: рцы слово твердо укъ ферт. Ночь, как любовь, чиста. Три составляющих жизни: смерть, поэзия и звезда. ИЛЬЯ ТЮРИН Не вставай: я пришел со стихами, Это только для слуха и рук. Не мелодия гибнет, стихая — Гибнем мы. Да пластиночный круг. Потому что — поймешь ли? — у смерти Нет вопроса «Куда попаду?» Нет Земли: только Бог или черти, Только рай или ад. Мы в аду. То есть гибель — не администратор, И не распределяет ключи: Все мертвы. Она лишь регулятор Этой громкости. Хочешь — включи. Поразительно, как мы охотно Поворачиваем рычаги! Между ними — и этот. Погода Ухудшается. Снег. Помоги.

Марина Воспитание Чувств Сергей Баталов Двое Кудимова (Борис Рыжий и илья Тюрин)

Поэзия, слово — уже приводит их на грань инобытия… Противоречие нарастает… У обоих в какой-то момент появляется образ поединка — поединка со Словом. С самим собой — поэтом. Вот стихотворение Ильи: Семнадцать лет, как черная пластинка, Я пред толпой кружился и звучал, Но, вышедши живым из поединка, Давно стихами рук не отягчал. Мне дороги они как поле боя. Теперь другие дни: в моем бору Я за простой топор отдам любое Из слов, что не подвластны топору. Подняв десницу, я готов сейчас же Отречься от гусиного пера. И больше не марать бумагу в саже, Которая была ко мне добра. Я здесь один: никто не может слышать, Как я скажу проклятому нутру, Что выберу ему среди излишеств Покрасочней застольную игру. (ФИНАЛ) Стихотворение-декларация, в котором он заявил отказ от занятий поэзией (и сдержал слово, тексты песен — не в счёт). С одной стороны, он максимально принижает значение стихов (есть в этом есенинское: «бумаги даже замарать/И то, как надо, не умеют…»). С другой — полнейшее осознание опасности поэтического творчества («вышедши живым из поединка»). А вот — очень похожее по мысли стихотворение Бориса Рыжего. Стихотворение, удивительное тем, что тут он чуть ли не единственный раз за всё свое творчество отдаёт приоритет жизни. И тут же осознание того, что всё зашло слишком далеко, и что из поединка живым не выйти: Нет, главное, пожалуй, не воспеть, но главное — ни словом не обидеть, и ласточку над городом увидеть, и бабочку в руках своих согреть. О, сколько лет я жил, не замечал ни веточек, ни листьев, ни травинок, я сам с собой, вступивший в поединок, сам пред собою был и слаб, и мал. И на исходе сумрачного дня я говорю вам, реки, травы, птицы, я в мир пришёл, чтоб навсегда проститься, и мнится, вы прощаете меня. (НЕТ, ГЛАВНОЕ, ПОЖАЛУЙ, НЕ ВОСПЕТЬ…) Рисунок Анны Минаковой (Харьков), Борис Рыжий

В стихотворениях Бориса «Мой герой исчезает во тьму…» и в стихотворении Ильи «В темноте штукатурка одна…» лирические alter ego оживают уже практически буквально и опасны для своих создателей. Как быть? Ответы на поставленный вопрос оба вновь дают разные. Рыжий отдает предпочтение поэзии. Поэзия для него — святыня. Даже если грозит гибелью. В результате смерть как лирическая тема, так или иначе присуща большинству стихотворений Бориса, и цитировать тут можно все подряд: …нас смерти обучали в пустом дворе под вопли радиолы. И этой сложной теме верны, мы до сих пор, сбежав из школы, в тени стоим, как тени. (ВОТ КРАСНЫЙ ФЛАГ С СЕРПОМ ВИСИТ НАД ЖЭК-ом)

26 26

Для Бориса эта тема безальтернативна. Через стихи же Ильи проходит мотив сопротивления неизбежному посредством «смены судьбы». Хотя это же стихотворение можно истолковать и как предчувствие им возвращения в поэзию. …Тут всюду свет; и я уже вперед Гляжу зрачком литровой горловины; И лишний звук смывает в толщу вод, Пока строка дойдет до половины. Я счастлив, что нащупал дно ногой, Где твердо им, где все они сохранны. Я возвращусь, гоним судьбой другой — Как пузырек под моечные краны. (В ДУРНОМ УГЛУ, ПОД ЛАМПОЙ ЗОЛОТОЙ…) О том же — стихотворение Ильи с характерным названием «Назад», где каждая строчка буквально вопиет об опасности творчества: Я знал свой дар — и в осторожном тоне Молился укороченной строке, И жил, как шум в опустошенном доме, Волной на позабытом молоке. Росла в небытии и глохла в мире Бемоль, неразличимая вдвоем, И ловкость пальцев, странную на лире, Я слышать стал в сознании моем. И ощутил, как временность и вечность В бегах от глаз — образовали звук. И злым дуэтом скорость и беспечность Листы марали без участья рук. Я не читал написанного ночью: И разве что, оплошно находя Среди бумаг былые многоточья, — Их суеверно прятал, уходя, Чтоб память не оставила улики Для тех времен, когда я, сквозь слезу Увидев увеличенные блики, К бессилью на карачках доползу. (Назад) Свою лирическую позицию каждый из них привычно подтвердил максимально полным способом: 17‑летний Илья Тюрин отказался от сочинения стихов; через два года несчастный случай забрал его в Вечность. 27‑летний Борис Рыжий двумя годами позже покончил с собой. Насколько на самом деле Дар обоих повлияла на их судьбы — вопрос личной веры. В конце концов, тут вряд ли возможно и уместно приводить какие-либо рациональные доводы. Но однозначно то, что оба они относились к своему творчеству и своему Дару максимально серьёзно. И это заставляет нас максимально серьёзно относиться к их стихам.

Марина Воспитание Чувств Сергей Баталов Двое Кудимова (Борис Рыжий и илья Тюрин)

ГалинА Щекина Вологда

Залп и занавес. Заметки о трагизме гениальности ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА - ПАРАДНЫЙ ВХОД - СУДЬБА

алп и занавес — в данном случае не физические явления, а всего лишь метафорические термины. Залп — это прорыв в творчестве, отрезок времени, когда гений создает свои главные произведения. Занавес — это молчание или затишье после решительного залпа. Иногда залп и занавес следуют один за другим. Иногда они разведены во времени на десятилетия. Совпадение сопутствующих обстоятельств в таланте и судьбе многих гениев не случайны. В этом можно усмотреть закономерность, может быть, не строгую. Множество причин и обстоятельств жизни автора должны совпасть во времени и пространстве, чтобы возникло энергетическое поле для творчества, чтобы миру явился гений. Иногда он действительно является миру после жизни, как, например, Илья Тюрин. То есть — занавес, потом залп. Это парадокс, но ничего не поделаешь. Иногда залп происходит при жизни. У многих гениев, как например, у Михаила Лермонтова — совпали достаток, образование, социокультурный ландшафт… Человек, одаренный талантом и помещенный в обстоятельства, когда он не мог молчать. Было в жизни Лермонтова еще и важное наставление отца, которое стало своеобразным катализатором: «…Ты одарен способностями ума, не пренебрегай ими… это талант, в котором ты должен будешь некогда дать отчет Богу!.. Ты имеешь, мой сын, доброе сердце, — не ожесточай его даже и самою несправедливостью и неблагодарностью людей, ибо с ожесточением ты сам впадешь в презираемые тобою пороки. Верь, что истинная, нелицемерная любовь к Богу, к ближнему есть единственное средство жить и умереть спокойно». Лермонтов не мог не последовать этому завету. Но нелицемерная любовь к Богу и к ближнему все же не спасла его от ранней гибели. То есть залп и вскоре занавес. У других, как у Ильи Тюрина — совпали аналогичные вещи: достаток, образование, влияние родителей (оба журналисты!). И снова непоправимый поворот судьбы и занавес… Избранность человека как носителя большого таланта, напрямую связана с его трагической судьбой. Потому что именно лучшие умы, пытаясь улучшить мир, настаивали на его преобразовании. Об этом — концепция трагической вины у Гегеля. Но почему в юности? Да потому, что юность безрассудна. Она не вымеряет, не высчитывает, бросается вперед, очертя голову. Юность — это время самоутверждения человека. Вот почему соизмерять мечту и свои силы просто некогда. Лирика восемнадцатилетнего Лермонтова чрезмерна, в ней и сердце, разрываемое любовными страстями, и мятежная романтика идеалиста. Целый ворох любовных посвящений говорит о такой жажде, такой любви, силу которой сам автор себе представлял смутно. Восемнадцатилетний дворянин Лермонтов был влюблен в шестнадцатилетнюю юную дворянку Екатерину Сушкову. Однако она не отвечала взаимностью на его любовь.

Родилась в 1952 в Воронеже, в Воронеже окончила университет. В Вологде с 1979 года. Начала писать в 1985, публиковалась в местной периодике, в журналах «Дружба народов», «Вологодский Лад», «Север», в альманахах «Илья», «Стороны Света» (Нью-Йорк). Вышли книги «Ор» и «Графоманка» (2008), поэма «Горящая рукопись» (2010), книга стихов «Астрофиллит» (2011), роман «Тебе все можно» (2013). Член Союза российских писателей с 1996, основатель Вологодского отделения СРП. Член Литературного клуба первого собрания сетевого ресурса Стихи.ру. Награждена премией фонда «Демократия» (1996), именной медалью Ильи Тюрина (2007) как координатор проекта «Илья-премия» по Вологде. Финалист премии Русский Буккер‑2008. Третья премия «Народный писатель» (2012).

Вблизи тебя до этих пор Я не слыхал в душе огня. Встречал ли твой прелестный взор — Не билось сердце у меня Лермонтов очень страдал и написал по этому поводу это стихотворение. Однажды проходил мимо церкви и увидел иссохшего нищего старика с протянутой рукой. Он был очень голоден и просил лишь кусок хлеба. Какой-то бессердечный и жестокий человек вложил ему в руку камень. И тут он сравнивает просьбу нищего о хлебе и свою просьбу о взаимности. В ранних стихах сильное лирическое «я». Много любовного томления, но «любовь не украшает жизнь мою». Отсюда: Я жить хочу! хочу печали Любви и счастию назло; Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело. Пора, пора насмешкам света Прогнать спокойствия туман; Что без страданий жизнь поэта? И что без бури океан? Он хочет жить ценою муки, Ценой томительных забот. Он покупает неба звуки, Он даром славы не берёт. Он нуждался в мире, каким бы ни был этот мир. И одновременно предвидел свою избранность. В одном из ранних своих стихотворений Лермонтов выступает пророком: «Нет, я не Байрон, я другой, еще неведомый избранник». Сам Лермонтов уже тогда знал, что ему уготована роль избранника, Великого Поэта. Уже тогда он знал о своем гении и написал об этом так: «Нет, нет, — мой дух бессмертен силой, мой гений веки пролетит». Любовные терзания, отверженность — ранние стихотворения Лермонтова передают печаль одиночества, хотя во многом на этой поэзии отсвет Байрона и его мрачного романтизма… Поздняя лирика Лермонтова совсем другая. Собственно творческий период оказался коротким, но только факт смерти оборвал духовные поиски поэта. Да и граница между ранней и поздней вольно условная — от стихов 30‑х годов до стихов 40‑х. За это десятилетие целая жизнь прошла внутри поэта. Стихи вырастали в поэмы, возросла и глубина высказывания. Да и внутренняя энергетика уже вошла в какое-то более спокойное русло. Да, Лермонтов не мог не отозваться на смерть известного поэта, но это не назовешь внезапным взрывом, это совершенно ясное осмысление происходящего. Что сразу обозначило его избранность, и сгустились грозовые тучи над его головой Поздняя лирика Лермонтова лишена подражательности и «байронического» романтизма, свойственных ранним произведениям поэта. В лирических стихотворениях, написанных в 1840–1841 году, отсутствует позиция избранности и превосходства. Взамен этому появляется мотив сопричастности с судьбой России. Поздняя лирика поэта включает стихотворения глубокого философского содержания, смысл которого — в горьком примирении с окружающей действительностью. Одной из важных тем поздней лирики Лермонтова становится осознание гражданской позиции поэта как высшего творческого предназначения. Почему звучат фатальные ноты? Да потому что в результате юного выплеска все дальше стало яснее некуда: За дело общее, быть может, я паду Иль жизнь в изгнании бесплодно проведу;

Щекина Залп и занавес МаринаГалина Кудимова Воспитание Чувств

Быть может, клеветой лукавой пораженный, Пред миром и тобой врагами униженный, Я не снесу стыдом сплетаемый венец И сам себе сыщу безвременный конец… Вот он его и сыскал, этот безвременный конец. Михаил Лермонтов знал себя. * * * Михаил Лермонтов — девятнадцатый век. Михаил Анчаров — середина двадцатого века. Москва, довольно обеспеченное детство, благополучная интеллигентная семья. Отец инженер, мать музыкантша и преподаватель. Разнообразие образования, хотя и скачками — то музыка, то языки, то живопись. А все оттого, что талант прорастал сразу во всех направлениях. Анчаровский талант леонардовского типа: «на всякий случай надо уметь все». Да и сам Леонардо за Винчи был высшим авторитетом и примером для Михаила Леонидовича… Многолепестковое творчество Анчарова началось со стихов‑песен: «Да, начинал-то я в литературе не с прозы, а с песни». Песни пошли одновременно со школьной скамьи, и к 20–23 годам это был уже основной поток сочинений. И бурном этом потоке любовная лирика шла вровень с гражданской. Это был залп основоположника жанра. В то время он стал первым и единственным в этом направлении, за ним пошла целая плеяда бардов‑шестидесятников, в том числе и Высоцкий, и Галич, и Окуджава… Анчаров был одним из немногих поэтов‑бардов, кому посчастливилось уже в 1965 году увидеть некоторые свои стихи опубликованными. Это были поэтические фрагменты, которые он включал в свои повести. Но дебют его как прозаика случился в 1964 при публикации первых рассказов (по свидетельству И. Соколовой). Вообще сочинения Анчарова трудно разделить по жанрам, но этот залп стихов и песен военных и послевоенных лет стал определяющим. Так же, как Лермонтов, влюбленный в Сушкову, Анчаров сходил с ума по Наталье Суриковой, позже по другим, Джое Афиногеновой (адресат и героиня его стихов, песен, живописных работ)… А проза Анчарова — это, несомненно, проза поэта. Основные черты авторской песни «уже существовали в песнях Анчарова» 50–60‑х годов, и поэтому «именно он был первооткрывателем», «истинным родоначальником» этого жанра, А. Дулов, Вл. Володин и Вл. Новиков, также писавшие о барде как об одном из его основателей, попытались сделать акцент на его «фактическом» первенстве и определить, что именно он запел первым. Однако, песни М. Анчарова стали известны широкой аудитории уже после того, как она услышала песни Б. Окуджавы. Сам Михаил Леонидович объясняет это так: «Всё, что я писал, было не на магнитофоне, а из уст в уста». Много позже выйдет «Звук шагов» с песнями и нотам песен Анчарова… Чисто любовной лирики у Анчарова нет, даже в знаменитой «Она была во всем права, и даже в том, что сделала». Идеалы «простой красоты» застряли в нем навсегда, да и сам он стал идеальным знаменем шестидесятников. Каждый стих или песня — перехлест чувств, невероятная энергетика, исповедь и дискуссия. Как никто выразил Анчаров манифест своего поколения в «Большой апрельской балладе» Мы цвели на растоптанных площадях, Пили ржавую воду из кранов, Что имели — дарили, себя не щадя, Мы не поздно пришли и не рано Мешок за плечами, папиросный дымок И гитары особой настройки. Мы почти не встречали целых домов — Мы руины встречали и стройки.

30 30

Нас ласкала в пути ледяная земля, Но мы, забывая про годы, Проползали на брюхе по минным полям, Для весны прорубая проходы… Мы ломали бетон и кричали стихи, Мы скрывали боль от ушибов. Мы прощали со стоном чужие грехи, А себе не прощали ошибок… «В связи с ролевыми песнями было выявлено ещё одно новаторство Анчарова — он был первым и в создании песен с нетрадиционным ролевым героем, — пишет Инна Соколова. — Сегодня, после песен Высоцкого, где повествование ведётся то от лица волка, то от лица самолёта-истребителя, нас трудно удивить нестандартным лирическим героем. Анчаров же писал до Высоцкого, и его “Песня про танк Т‑34” была на этом пути первой…» Совершенно новое осмысление войны пришло с этим анчаровским танком, превратившимся реальный памятник. Но к 70 годам песенный пыл угас, Анчаров занялся прозой, сценариям, сериалами. Слава богу, творческий фонтан в нем не иссяк, ушел в другие сферы. Закономерность: творческий залп сменился иными подходами. Занавес закрылся позже. Но то, что было написано им в юности, определило всю его жизнь. Да и не только его жизнь, кстати. Не одно поколение выросло на книжках и песнях Анчарова. Читателю еще предстоит освоить философские глубины Анчарова, незаслуженно забытого и не издаваемого сегодня. Но его «Искусство — способ жизни, причем лучший ее способ» вошло в умы почти на бессознательном уровне. * * * На изломе двадцатого и двадцать первого веков веков появился Илья Тюрин — юный поэт, о котором мир узнал уже после его ухода, то есть после того, как занавес упал. И пошла история разматываться вспять. Высокообразованная семья, пишущие родители — журналисты с активной жизненной позицией, интеллектуальная среда и отмеченность талантом. И у него были свои почитаемые гении, Пушкин и Бродский, которые дали нужный камертон для его звучания. Возможно, немного странным казался язык современного подростка — строгий, возвышенный, насыщенный психологичеки и чуть архаичный. А каким еще языком мог он обратиться к Бродскому, чтобы говорить с ним напрямую? Именно стихи Тюрина и стали средством общением с великими людьми, но не только в стихах это было, а еще и в жизни, когда 15‑летний Тюрин писал письмо Солженицыну. Вряд ли это было бы возможно, если бы не юность Ильи, не молодое бесстрашие. А толчком к необычайному «выбросу», залпу стихов стало известие о смерти его кумира — поэта, лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского. Он умер в Нью-Йорке, 28 января 1996 года. На следующий день Илья Тюрин запишет в дневнике: «… Хочу написать для Бродского… Перекопал всю Библию и наконец нашел — “Сны Иосифа”. Так и назову…» В другом стихотворении читаем: «Это ты подобрал мне мой путь…» Ну кто бы еще осмелился, если бы не Тюрин? Быть связующей нитью времен не так-то легко. Но он стал ею. Конкурс который родители Тюрина учредили после ухода поэта, оказывается, не дал упасть занавесу окончательно. За почти 15 лет конкурс открыл неимоверное число талантов, да и дело не только в количестве. Читая Илью Тюрина, в «Илья-премию» приходили молодые сочинители новой формации. В стихах Тюрина залежи философской мысли, четкая форма и классический суховатый стиль. Думала: личность поэта несомненно наложит отпечаток на отбор работ. Не может не отложить. Но не отложила, в смысле давления на стиль. Разные — и по-разному творящие свое

МаринаГалина Кудимова Щекина Воспитание Залп и занавес Чувств

слово. Потому что он — Тюрин — распахнул ворота и классике, и авангарду, потому что его личный авангард, его новизна оказалась самой настоящей классикой. Об этом и не только написано в эссе Марины Кудимовой «Столько большой воды», где проступают связи с Пушкиным и Бродским. Да, конечно Тюрин писал о судьбе, о Боге, о мироздании. У него также есть большой цикл посвящений загадочной Е. С. «И ты, мой друг, не избежал…» Это тончайшие переливы настроений, демонстрация доверия, но все эти стихи заставляют думать о любви без любви, о любви непритворной и горькой: В молчании, в словах и в жесте Погибнул дорогой предмет; И ум уже отведал мести Несбывшихся благих примет. Течение двух жизней равных Спокойствием вдовы полно, Но редкий миг печалей давних Делить нам поровну дано. Таков мой домысел. Тирады Без адреса лицом рябы. Мы оба знали: от досады Расчувствовавшейся судьбы Могло спасти одно покорство — Но вслух клевещут на нее Мое разумное упорство И простодушие твое… Несостоявшаяся любовь, вдруг пропавшие (ушедшие) стихи, тут и личностная драма, и творческая — всё сразу. Поэтому залп сменился молчанием, а это — дополнительное испытание. По версии Антона Черного, именно поэт намеренно прервавший свое творчество, оказался в небытии. Не стоило судьбу искушать, не в человеческой воле решать такое… Однако решилось так, как решилось. Не случайно в стихах Тюрина столько библейских мотивов. Он размышлял о вещах, непосильных для человека, но нормальных для поэта — о сути и предназначении дара: «Возможность оценить такой подарок представляется позже, уже после столкновения. Ибо наконец понимаешь, насколько важно иметь позади себя время, о котором необязательно помнить. Это облегчает судьбу поэта потому, что его судьба постоянно находится на пределе памяти, у ее края — там, где она переходит в предвидение. Чувство души, для которой предел, край, агония — нормальные и естественные состояния, составляет сущность поэта. Обычно его называют шестым». (Илья Тюрин, «О себе») Спаситель не знает ни имени, ни села, А значит — не может судить, и твоя взяла. Лицо, и одежда, и ступни при всех пяти — Достойны руки принуждающего идти, Судящегося и бьющего: он не тать, Поскольку берет только то, что ты рад отдать, — Не больше. Но если от Бога бежать — беги От поприщ, одежды, и левой своей щеки. Кто знает, сколько сердец рванется вслед этой драме? Так же, как рванулось сердце самого Ильи вслед за Бродским.

32 32

* * * Гибель, уход — едва ли аргумент в спорах о таланте — случилось бы, не случилось бы. Здесь важно понять закономерность, но существует ли она? Видимо, да. Хотя история каждого гениального человека уникальна. Пример невероятного стихотворного залпа в юности — творчество одной из первых дипломанток Илья-премии Наты Сучковой. Этот залп пришелся на самое начало творческого пути. Поэтесса родилась и выросла в семье врачей на Вологдчине, сначала в Соколе, потом в Вологде. Писать начала в школьные годы. Окончила Московскую юридическую академию и Литературный институт им. Горького. Испытала влияние Цветаевой, Ахмадулиной, которые были в числе любимых авторов молодости. Посещала литературное объединение «Ступени». Известна ее ироническая фраза: «Прошу принять меня в ряды Союза российских писателей, пока стихи не кончились». Стихов было действительно много. Так переполненное водою русло способно смести все плотины в разлив. Начало ее творческой деятельность — 1998 год. Но именно к этому времени было написано лучшее из того, что она написала. Возможно она стыдится сегодня своих самиздатских книг — «Ланолиновый блюз», «Нежнейшая пытка», «Камень-Рыба-Облако», «Пять поэм», но именно на их страницах обрела она голос, изобрела эффект косвенной речи, построила уникальный предметный ряд; и как раз тогда прозвучала фраза критика Сергея Фаустова о поэме «Камень-Рыба-Облако»: «Это гениально. Эта поэма о страдании. Достаточно прочитать финал ее, чтоб понять все ужасающее состояние горечи, печали, плача»: И когда вы поймете, что это такое, Что из плача в плач через жизнь пройдете, Все придет из воды и станет водою В бесконечном этом круговороте. Именно Фаустов, анализируя творчество Наты Сучковой, обнаружил в нем изобилие библейских мотивов (статья «Жернова любви»). Поступая в 2000 году в Литературный институт, она уже была властителем молодых умов. Участвовала в акциях, выпускала журнала-индикатор «Стрекоза», стала лауреатом фонда Тёпфлера, дипломантом «Илья-премии». А что было потом? Потом вышли официальные книги «Лирический герой» и «Деревенская проза» и череда публикаций в толстых литературных журналах, ряд больших и малых литературных премий. Это были не просто книги сами по себе, а книги «той самой Сучковой», книги с отточенным литературным стилем, но без энергетического наполнения… Даже заголовки трудно сравнивать — вопль авангарда в прежних книгах и осторожная обдуманность в поздних.

Рисунок Анны Минаковой (Харьков)

МаринаГалина Кудимова Щекина Воспитание Залп и занавес Чувств

Шок не в том, что о чем пишется, например, в «Деревенской прозе». В этой книге полное соответствие оболочки и содержимого. Это гармоничная книга, уютная, осторожная, почти классическая. И шок не в том, что в ожидании счастья человек это счастье получает. Неважно, настоящее оно или придуманное. Для образа неважно. Шок в том, после чего наступила эта гармония. С Сергеем Баталовым не хочется спорить, так как он поэт и пишет о другом поэте выспренно и восхищенно. Для меня лично шок уже в названии книги. Термин этот, сам по себе безобидный в Вологде оброс негативом: стал синонимом ограниченности, консерватизма и жестких рамок по темам и по стилю. Сучковой всегда было в рамках тесно, а тут она в них оказалась добровольно. Сучкову раньше считали самой дерзкой, самой авангардной, ее деревенщики побаивались, а теперь она надела валенки и рассматривает деревенских пьяниц и стирающих бабушек. Ее взгляд рассеянно скользит вокруг. Но не касается ничего, что напоминало бы о самой лирической героине (лирическом герое). О каких-то драмах. О чем-то внутреннем. Произошло отстранение от лирического «я». Когда-то поэт, прозаик и критик из Челябинска Татьяна Тайганова в послесловии к «Нежнейшей пытке» советовала автору бороться со страстями, но как бы она удивилась, увидав, что страсти побеждены. Поэтому книга написана профессионально и холодно. Так, как положено теперь писать. И без любовной лирики, которая в большом количестве писалась раньше. С одной стороны Сучкова продолжает ставить в предметный ряд игрушки, а с другой, сидит на лавке в валенках. В буквальном и переносном смысле. Не рано ли? Кто же спорит, плохо это написано или хорошо? Хорошо, конечно. Никто и не спорит. Но если вопрос поэзии Сучковой рассматривать в динамике, то мы поймем, что юношеская лирика была, как и у Лермонтова, как и у Тюрина — чрезмерна. Остальные поезда покатились инерционно. Размышляя о судьбах гениальных поэтов и о мере отпущенного им таланта, мы не стремимся выстраивать иерархических таблиц. Хотелось еще раз убедиться, что между талантом и молодостью есть связь. Неопровержимая.

34 34

ДОМ ИЛЬИ - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ДОМ ИЛЬИ - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ДОМ ИЛЬИ - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ДОМ ИЛЬИ

Я знал свой дар – и в осторожном тоне Молился укороченной строке, И жил, как шум в опустошенном доме, Волной на позабытом молоке. Росла в небытии и глохла в мире Бемоль, неразличимая вдвоем, И ловкость пальцев, странную на лире, Я слышать стал в сознании моем. И ощутил, как временность и вечность В бегах от глаз – образовали звук. И злым дуэтом скорость и беспечность Листы марали без участья рук. Я не читал написанного ночью: И разве что, оплошно находя Среди бумаг былые многоточья, – Их суеверно прятал, уходя, Чтоб память не оставила улики Для тех времен, когда я, сквозь слезу Увидев увеличенные блики, К бессилью на карачках доползу.

Илья Тюрин, НАЗАД, 23.01.1997

…М

ы все присутствуем при продолжении чуда – за одним исключением. С нами нет и, к сожалению, не может быть – физически, во плоти – человека, это чудо спровоцировавшего и организовавшего. Я думаю, что Илья Тюрин был прав во всем, даже в своей трагической гибели. Он захотел остаться по ту сторону уходящего тысячелетия вместе со своим любимым Иосифом Бродским, чуть ближе к Золотому и Серебряному векам русской литературы, чем будем все мы. Я признаю его правоту. Он имел право на такой выбор, и он его сделал. Илья прав и в своих опасениях: литература давно стала способом жизни, а не способом мысли. Мы забыли о том, что гениальность – это удел юности. Мы сделали вид, что не помним истории мальчика Пушкина и старика Державина. Мы забыли, что гениальному юноше Михаилу Лермонтову было неполных двадцать семь лет, когда его убили. Мы не хотим вспоминать, что при царском дворе принимали юного Есенина... Мы думаем, что литература – это прерогатива взрослых, респектабельных, очень авторитетных людей, которые выступают по телевидению, раздают интервью... А на самом деле гениальность – это свойство юности или даже отрочества. Другое дело, что в девяноста девяти случаях из ста она вместе с юностью проходит, а дальше остается только этот самый образ жизни, более или менее достойный… Марина Кудимова (Из выступления на презентации «Илья-премии» в Центральном Доме журналиста 26 сентября 2000 года)

Елена Сафронова Рязань

Гениальность — свойство гения ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - мастер-класс - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - МАСТЕР-КЛАСС - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - МАСТЕР-КЛАСС

а с какой, тут же хочется задать встречный вопрос, стати?! Разве гениальность — нечто вроде ползунков, которые приличествуют только «человеческим детёнышам» (Редьярд Киплинг)? А гений, доживший до восьмидесяти с гаком лет, условно говоря, Леонардо да Винчи, не гений вовсе, а старый хрыч? И гениальность его за долгие прожитые годы износилась? Попробуем разобраться по пунктам? Пункты названы цитатами из стихов Ильи Тюрина, человека, которого никому на этих страницах представлять не надо. Илья Тюрин, казалось бы, воплощённая иллюстрация тезиса, что гениальность свойство юности; его замечательные стихи, написанные в отрочестве и юности, взрослее, чем у иных пятидесятилетних «лбов».

Критик, публицист, прозаик, поэт. Родилась в Ростове-наДону. Живет в Рязани. Окончила Историкоархивный институт Российского государственного гуманитарного университета в Москве. Публиковалась в журналах «Знамя», «Дети Ра», «Зинзивер», «Вестник Европы», «Урал», «Литературная учеба» и др. Автор сборников стихов «Хочу любить» (1998) и «Баллада судьбы» (1999). Член Союза российских писателей и Союза журналистов России. Лауреат национальной литературной премии «Золотое перо Руси» в номинации «Проза» (2005), Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» (2006), премии Союза писателей Москвы «Венец» (2013). и др. В 2013 г. вышел сборник критических статей «Все жанры, кроме скучного» (М., ВестКонсалтинг), в 2014 г. — сборник критико-публицистических статей «Диагноз — поэт» в серии «Критический минимум» журнала «Современная поэзия» и книга прозы «Жители ноосферы» (М., Время).

НЕ ДОВЕРЯЮЩИЙ УМУ — ТЕРЯЕТ ЧУВСТВО

сли задаться целью найти доказательства, что гениальность — действительно свойство, присущее юности, к чему в первую очередь обратится апологет этой идеи? Разумеется, к эмпирическому опыту — ибо здесь других доказательств невозможно найти: к истории человечества, к статистике и к выдающимся примерам. О да, в истории, не особо даже напрягаясь, можно выискать примеры юных гениев. Примечательно, что такая мысль бесконечно посещает самых разных людей, и статьи на общую тему «Юные гении» регулярно появляются в периодических изданиях. Вот и сейчас — я не углублялась, а лишь «копнула», сформулировав поисковый запрос — и высыпал веер ссылок. Курская интернет-газета «Друг для друга», анализируя соотношение гениальности и юности, «вспомнила» Моцарта, который в три года выступил с первым собственным концертом и до ноты запоминал произведения, услышанные им один раз, и Бетховена, что к восьми годам свободно играл на четырёх музыкальных инструментах, включая орган. А также Блеза Паскаля, который в возрасте 11 лет начал экспериментировать со звучанием различных предметов при стуке и написал «Трактат о звуках», где открыл, что звук порождается колебаниями. И Карла Фридриха Гаусса, который двух лет от роду исправил математическую ошибку своего отца, а восьми лет был освобождён от уроков математики, так как учитель признал своё перед ним бессилие (завистливо: нам бы сейчас таких понимающих учителей!..). Не обошла газета вниманием и литераторов, указав, что Гете к 13 годам знал шесть языков, а Грибоедов поступил в Московский Университет в 11 лет. На портале «Потому что это Я!» от косметической компании «Иль-деботэ» в рубрике «Культура» некая Галина Замыслова продолжает перечень прославленных в прошлом вундеркиндов. По её мнению, лучшими областями для проявления экстраординарных способностей с пелёнок служат музыка и математика. Ибо премьера оперы Ференца Листа «Дон Санчо, или Замок любви» состоялась, когда композитору не исполнилось 14 лет, Фредерик Шопен дебютировал перед публикой в восьмилет-

нем возрасте, Рихард Штраус и Йозеф Гайдн сочиняли музыку с 6 лет, Вебер стал дирижером оркестра оперы в Бреслау в семнадцать лет. А «скрипач дьявола» Никколо Паганини научился держать скрипку в пять лет, чуть позже — сочинять к ней произведения… которые не сохранились. Первый публичный концерт Паганини прошёл, когда маэстро не исполнилось 13 лет. Насчёт математики сложнее — она не так «демонстративна» и «декоративна», как музыка, в этой науке не всегда заявишь о себе со сцены. Однако автор популярной статьи Галина Замыслова приводит имена Зеры Колберна, выступавшего перед публикой с молниеносным решением математических задач (но так и не обратившего это своё умение в практическую пользу — как говорится, ни себе, ни людям, и умер в 35 лет), Джорджа Биддера, мгновенно производившего сложные отвлечённые вычисления (этому повезло больше, он развил свой талант и стал инженером) и Джорджа Ватсона, не умевшего ни читать, ни писать, зато всегда знавшего календарь (не только «текущий», но и вперёд, и назад) и помнившего все дни своей жизни. Хотя приведённые примеры, на мой взгляд, говорят не только о математических ультраспособностях, но и о невероятной памяти. Что касается других изящных искусств, автор статьи здесь оговаривается, что способности к языкам, живописи и литературе приходят к человеку со временем, с хоть малым, но жизненным опытом. И всё же есть примеры блестящего раннего проявления литературных способностей: англичанка Бэзи Эшфорд написала роман «Юный гость», когда ей было всего 9 лет. И, конечно же, «наше всё» Сашенька Пушкин 8‑летним мальчиком писал стихи и эпиграммы по-французски, а в 15 лет был «замечен и благословлён» «в гроб сходящим» Гаврилой Державиным. Насчёт живописи сложнее: все детишки малюют, кто красками, кто карандашами, кто фломастерами, но порой среди них встречается Илюша Репин: в три года он вырезал из бумаги лошадок, причём похожих на лошадок, а не на крокодилов (за неимением последних в Харьковской губернии?), а к шести уже писал красками. Да так, что люди понимали, кого он пишет. Картина будет, конечно же, неполна, если ограничиться только списком ушедших из жизни вундеркиндов минувших эпох. Вышеупомянутая газета «Друг для друга» перечисляет имена современников, которые родились гениальными и сразу себя проявили: Ким Унг-Йонг, рекордсмен Книги рекордов Гиннесса как обладатель самого высокого IQ — 210, решивший в пять лет одно из сложнейших вероятностных дифференциальных уравнений, а сегодня доктор наук в области строительства; Грегори Смит, в полтора года решавший математические задачи, в пять лет объяснявший детсадовцам процесс фотосинтеза, а в 10 лет поступивший в университет и с тех пор четырежды номинировавшийся на Нобелевскую премию; Акрит Ясвал, «семилетний хирург», самый умный человек в Индии с IQ 146; Клеопатра Стратан, записавшая свой первый альбом в три годика и получавшая тогда уже по тысяче евро за выступление; художница Аэлита Андрэ, написавшая к четырём годам десятки картин, 32 из которых проданы ловким галеристом за кругленькую сумму (правда, тут не совсем понятно, картины ли создаёт ребёнок, либо «живописные кляксы»; на вопрос, что такое современная абстрактная живопись, не могут ответить и более продвинутые люди, нежели неприятель «авангардизьма» Никита Хрущёв). А сетевой журнал «Softmixer» называет поимённо «маленьких вундеркиндов», которые, цитирую, «уже встречались с Биллом Гейтсом в его штаб-квартире», то бишь юных компьютерных гениев, кстати, обращавших свой талант в неплохие материальные дивиденды: индусы Сухас Гопинат и Пранав Кальян (живёт в США), американец Аарон Шварц, пакистанка Арфа Карим Рандхава, пакистанцы Бабар Икбал, Шафай Тобани, македонец Марко Каласан. Подозреваю, что списки эти можно продолжать. Вот портал «Теории и практики» называет юную писательницу, блоггера и общественного активиста Адору Свитак, опубликовав-

еЛЕНА сАФРОНОВА Гениальность — свойствоЧувств гения Марина Кудимова Воспитание

шую первую книгу — советы начинающим авторам — в 7 (!) лет, 13‑летнего фермера и пропагандиста здорового питания Берка Баера, его ровесника Томаса Суареса, разработчика приложений для iPhone и iPad, физика-астронома Якоба Барнетта, 14 лет, собирающегося сформулировать альтернативную теорию формирования Вселенной и опровергнуть теорию относительности Эйнштейна… Признаться, с радостью читаешь о гениях, которые не требуют от мира содержать себя, а сами, силой своих мозгов, способны содержать небольшую корпорацию. Чем такие гении моложе, тем больше непроизвольное восхищение пополам с белой завистью!.. Безусловно, начни всерьёз составлять энциклопедию «Вундеркинды», утонешь в именах и достижениях. Газета «Друг для друга» апеллировала даже к статистическим данным: якобы американские учёные провели исследование и выяснили, что из 282 американских вундеркиндов 105 добились успехов в той самой области, в которой с раннего детства проявлялся их дар. Впрочем, не противоречит ли жизненно-статистическое наблюдение, что большинство вундеркиндов взрослеют со своим даром и становятся в его сфере знаменитыми, скорее, нашему «корневому» утверждению?.. Все примеры, собранные выше, свидетельствуют, что юные гении, достигшие успеха и известности, не полагались только на свой талант, а «пахали», развивая его. Особенно это касается «технарей», компьютерщиков, инженеров, etc., но и гуманитариям, и деятелям искусства приходилось совершенствовать Божий дар пищей профессиональных азов. Иначе предостережение Ильи Тюрина может прозвучать грозной истиной: вправду не доверяющий уму теряет чувство! Пренебрегая азами профессии, утратишь дар… Исключения из правила «развития врождённой гениальности» в основное и стабильное занятие взрослой жизни связаны часто с трагедиями, что ходят об руку с гениальностью. Я НЕ ДУМАЛ ДОЖИТЬ ДО ТЕБЯ — ТАК И СТАЛО, НЕ ДОЖИЛ…

форизм «Гениальность — свойство юности» можно логически продолжить: «Трагическая судьба — свойство гениальности». За примерами далеко ходить не надо: альманах «Илья» выпускается в память трагедии Ильи Тюрина, писавшего за три года до смерти: Вот мой Реквием — браво! — В перелетном окне, — и, к слову, много ещё строк, словно бы готовящих автора к внезапной кончине на самой заре взрослой жизни. Метафизика «накликания себе смерти» известна, но не изучена, и постигается не разумом, а шестым чувством. И не постигается вообще. Однозначно Илья Тюрин не одинок на Олимпе, где собрались молодые таланты, не дожившие до взрослости, а порой и до славы. Уместно начать с литературы — и тут выстраивается целая плеяда блестящих дарований и «недописанных страниц»: Томас Чаттертон, отравившийся из-за «непризнания» в 17 лет; Михаил Лермонтов, убитый на дуэли в 26 лет; Ника Турбина, выпавшая из окна в 27 лет; Сергей Есенин, найденный повешенным в «Англетере» в 30 лет. Впрочем, по загадочным, возможно криминальным и драматически-ранним уходам поэтам не уступают и люди математического склада ума. Светлая голова Арфа Карим Рандхава умерла в 16 лет, предположительно от эпилептического припадка или на его фоне — здоровье, может быть, не выдержало тягот гениальности. Как и у прекрасной 17‑летней художницы Нади Рушевой. Выдающийся математик Эварист Галуа, например, о котором до сих пор жива легенда, будто он создал прославившую его теорию групп за одну ночь — накануне дуэли, на которой он был смертельно ранен.

38 38

Конечно, более тщательные исследования показывают, что разработка этих замечательных идей заняла у Галуа несколько больше времени. Но так как погиб он 21 года от роду, то всё равно потратил на математику не так много лет. Ведь Эварист Галуа был ещё и политическим деятелем, убеждённым республиканцем во Франции, где как раз установился после всех потрясений королевский режим — за политические взгляды, не исключено, его и убили на дуэли. Но антимонархические выступления и тюрьмы отнимали у Галуа время, которое он мог бы посвятить математическим выкладкам. Если бы не это вызывающее общественное поведение, Эварист Галуа дожил бы до старости. Зачем он не берёг себя, свой светлый разум? — ответа нет. Да и был ли тот разум столь уж светлым, коль скоро «нарывался на неприятности», сказали бы мы сегодня? Упомянутый выше компьютерный гений Аарон Шварц плохо кончил — найден повешенным в собственной квартире в возрасте 26 лет, то ли это было самоубийство, то ли устранение хакера, взломавшего онлайн-библиотеку Массачусетского технологического института и разместившего несколько миллионов научных работ в свободном доступе. Что это было? Преступление против закона об охране интеллектуальной собственности или подвиг сродни Прометееву? Зачем было лезть на рожон? Лермонтов, судя по многочисленным воспоминаниям о дуэли, сам её спровоцировал, некрасиво оскорбляя офицера, имевшего солидный боевой опыт, но не располагавшего столь острым язычком и беспощадным умом. С гибелью Сергея Есенина до сих пор не всё ясно — а если без обиняков, всё неясно, особенно потому, что версия о самоубийстве поэта на фоне алкоголизма в одних кругах звучит подобно оскорблению, а версия о его убийстве спецслужбами отдаёт слишком уж «романной» конспирологией. Ника Турбина вообще получила в нежном возрасте от судьбы такие подарки, каких иные седобородые поэты не могут выслужить десятилетиями: собственные книги, встреча с Иосифом Бродским, «Золотой лев» международного поэтического фестиваля… Что заставило её после такого блестящего начала почувствовать себя никому не нужной, спиться и то ли вышагнуть из окна по доброй воле, то ли сорваться из него (или такова была воля провидения?) Пытаясь проанализировать связь гениальности и драматизма судьбы, мы невольно становимся на скользкую тропу — размышляя, не сами ли гении своим поведением вызвали свою раннюю кончину, мы, если не солжём, то обидим, если не рассмотрим факты, то запутаемся в домыслах или уйдём в махровую метафизику (выбор — воздаяние — предостережение — непонятое — смерть). А главное, что за вывод последует отсюда? Дорогие родители! Гении обычно рано и плохо кончают! Если замечаете в своём дошкольнике невероятные способности, быстрее делайте всё, чтобы он превратился в Маугли, целее и здоровее будет?.. Вот же парадокс — развивать художественные, спортивные и прочие способности в своих чадах хотят все родители. Но чтобы ребёнок стал «непризнанным гением» или имел от своих дарований один геморрой, не хочет никто! А где золотая середина? А она — чисто семантически — в слове «середнячок». Звёзд с неба не хватающий, но и не полный дебил. Но и у «середнячков» биография строится вне каких бы то ни было законов. Не имею в виду, ясное дело, конституционное право! Просто нельзя сказать на основании наблюдений за двумя внешне одинаково «недоразвитыми» детьми, кто из них станет гением, кто злодеем (кстати, почему злодей не может в своей чёрной ипостаси быть гениален?), а кто вообще никем не станет, потому что на него через полчаса упадёт кирпич… Общеизвестно, между прочим, что гении в детстве часто выделялись из толпы сверстников в худшую сторону, и строгие педагоги считали их безнадёжными болванами. Я знала давно, что великий Пушкин

Марина Кудимова Воспитание еЛЕНА сАФРОНОВА Гениальность — свойствоЧувств гения

плакал от уроков математики (прямо как невеликая я!), а великий Эйнштейн заслужил у преподавателей репутацию тупицы. Портал «Познай себя — современное образование» расширил этот реестр показательными примерами. Оказывается, небезызвестный Уинстон Черчилль в детстве и юности тоже не блистал способностями в аристократических учебных заведениях, где подвизался по праву рождения, и числился ленивым и безынициативным учеником — из которого потом, как бы это помягче, вышел некоторый толк в политике, и который получил Нобелевскую премию 1955 года по литературе за выдающееся ораторское искусство. Черчилль отомстил своим учителям фразой: «Школа не имеет ничего общего с образованием. Это институт контроля, где детям прививают основные навыки общежития». Схожая история с Наполеоном, который плохо успевал по всем дисциплинам, кроме математики. Для литераторов, выяснилось, грех неуспеваемости повален: Владимир Маяковский, Александр Дюма-отец, Антон Чехов учились на тройки и писали с ошибками, как и Людвиг Ван Бетховен, хоть и не писатель. Но вот открытия, что Исаак Ньютон учился хуже всех в классе, и что Сергей Павлович Королев, под руководством которого были созданы баллистические и геофизические ракеты, первые спутники и космические корабли «Восток» и «Восход», был круглым троечником, меня прямо-таки удивили. Эти факты прямо свидетельствуют, что не бывает гениальность неотъемлемым свойством юности великого человека!.. В той же статье два любопытных факта про гениев, не пожелавших пустить в дело свою гениальность. Первый — это Кристофер Ланган, человек с самым высоким IQ в США, в шесть месяцев начавший говорить, в четыре года самостоятельно научившийся читать. Университет он бросил, научной карьеры не сделал, живёт в провинции и работает лесничим. Второй — Уильям Джеймс Сидис, уроженец Нью-Йорка, сын евреев‑эмигрантов из Украины. Некоторые считали его самым одарённым человеком на планете, так как к концу первого года жизни Уильям научился писать, в 4 года в оригинале прочел Гомера, в 6 лет — изучил аристотелевскую логику, в 7 — сдал экзамен по анатомии Гарвардской медицинской школы, до 8 лет написал 4 книги и знал 8 языков, а в 16 лет Гарвард был им окончен с отличием. Но всю жизнь он работал бухгалтером, и как только обнаруживалась его гениальность, увольнялся с работы. В связи с этим неплохо вспомнить другую гениальную русскую поэтессу-вундеркинда — Вику Ветрову (это её стихи в конце 80‑х печатала «Комсомольская правда» на разворот). Долгое время никто не знал, что с ней произошло после такого яркого поэтического дебюта. Казалось, грешным делом, по аналогии с Никой Турбиной, что Вику Ветрову тоже подстерёг какой-то несчастливый поворот судьбы… К счастью, это не так. В Интернете доступно её интервью, из которого, слава тебе, Господи, следует, что она жива, здорова, получила образование в Швеции, стала кинорежиссёром и на жизнь и на карьеру не жалуется. Стихи если и пишет, то в разумных количествах, это для неё явно не Предназначение. А над тем, что от неё подсознательно ждали подобного Нике Турбиной исхода, посмеивается. Что-то там говорилось в Книге книг про таланты, зарытые в землю?.. Зарыли — и прекрасно себя чувствуют! Никакая гениальность ни в какой науке либо искусстве не позволяет одного — видеть будущее.

МЫ ЖЕ ВИДИМ ИЗ ОКОН ДОРОГУ: ДАЙ НАМ БОГ ЧТО-ТО ЗНАТЬ ПРО НЕЕ — справедливо писал об этой тьме незнания Илья Тюрин. Никто не ведает будущего своего, ни гениальный поэт, ни великий математик, ни выдающийся художник, ни божественный компьютерщик — ни рядовой обыватель. Есть в этом мире непостижное уму (Александр Пушкин).

40 40

Однако человек устроен так, что хочет знать то, чего он не знает. Иногда мы пытаемся постичь насущные, «толковые» вещи. Иногда же выдумываем себе умозрительные объекты познания и занимаемся «гимнастикой для ума», разгадывая загадки, не имеющие решения, и пытаясь уложить в определения и схемы то, что не поддаётся таковым. «Гимнастикой для ума» назвала бы я нашу сегодняшнюю полемику на тему «Гениальность — свойство юности». Это утверждение из тех, что нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Огромная моя преамбула с фактографией на деле свидетельствует лишь, что может быть это так, а может, и нет. Вообще же иные афоризмы, если в них вдуматься, звучат даже вызывающе. Антигуманно. Например: «Смерть забирает самых лучших!» — это что же, получается, выжившие априори «худшие»? или: «Гениальность — свойство юности!». А тот, кто в себе открыл талант ближе к пенсии, он что, «недогений»? Или «перегений»? А тот, кто лишь поседев, нашёл смелость выставить на публичное обозрение свои художественные работы?.. Так что свойство юности — гениальность? Или смелость, дерзость, жажда взаимодействия с миром (что объективно ближе к понятию тщеславия, а не гениальности)? Гениальность — прежде всего свойство человека, который не хочет идти по проторенной дорожке и оперировать шаблонами. Гениальность отличается от таланта, на мой взгляд, тем, что она вовсе безбашенна, простите мою латынь. Гениальность возникает там, где пренебрегают правилами, нормами, общепринятыми установками. Потому она так и бросается в глаза, как неправдоподобно оранжевые апельсины Гогена — тоже, разумеется, гения, но обнаружившего в себе это, как вспышку молнии, перевалив середину жизни. Талант же, ничего личного, более «аккуратен» и в меньшей степени, пардон муа, сопровождается социопатией. Поэтому давайте не будем в решении этого гипотетического вопроса маяться ерундой и идти против природы гениальности, выстраивая какие бы то ни было закономерности её проявления и развития. Не будем утверждать, что она — свойство юности. Единственное, что можно утверждать: гениальность — свойство гения.

Марина Кудимова Воспитание еЛЕНА сАФРОНОВА Гениальность — свойствоЧувств гения

Дмитрий Литасов Новосибирск

Свободный радикал

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - мастер-класс - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - МАСТЕР-КЛАСС - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - МАСТЕР-КЛАСС

овременные научные исследования доказывают, что гениальность есть психофизиологическая характеристика личности, выраженная в особых структурах головного мозга и особых же сочетаниях хромосом ДНК. Шаманы, юродивые, пророки, эпилептики и шизофреники всех времен и народов переключались сознанием на некие потусторонние планы и скачивали с них информацию, получая возможность восприятия, этого мира из иной плоскости (или из иного объема) бытия. Что касается особых структур мозга и особых сочетаний хромосом, то это лишь характеристики приемника-передатчика информации — физиологического компьютера, настроенного определенным образом для обработки информационных потоков. Мозг гения — это суперкомпьютер, тогда как мозги обычных смертных — компьютеры попроще. Что касается информации, то она представлена единым полем, присущим мирозданию независимо от способностей скачивания разных компьютеров. Согласно тем же научным изысканиям, обычные смертные запрограммированы на выбор между «хочу» и «надо», что и создает всю гамму их рефлексов, инстинктов и возможностей. У гения в мозгу возникает новое измерение — «могу», возводя его свободу выбора в новую степень. Гений не просто хочет или должен, он может творить и творит, иногда, чуть ли не с пеленок, поражая и радуя окружающих, родителей, становясь позднее объектом восхищения, зависти и или подражания или отторжения — для тех, кто соприкасается с ним или с его творчеством. Родиться гением — как выиграть в лотерею: играют миллионы — выигрывают единицы. Только что делать в этом мире с таким выигрышем? Сам гений нередко ничего на него приобрести не способен. Он только скачивает информацию о том, как мир устроен: впервые изобретает велосипед или впервые открывает Америку, куда затем устремляются миллионы предприимчивых деятелей всех мастей. Сочетание хромосом, ввиду его неустойчивости, может привести к появлению личности с рядом отклонений; в одном случае может появиться даун, в другом — гений. И то, и другое в глазах среднего формата — нестандарт. На гениях природа апробирует новые варианты эволюционного процесса, только вот объяснить это родителям, знакомым и всем прочим (а нередко и самому себе) редкому гению удается. Без гениев не менялся бы уклад обществ, не появились бы технические изобретения, произведения искусства, не были бы открыты фундаментальные законы науки — и не было бы многомиллионных человеческих жертв, войн. Да-да, уважаемые! Потому что меньше знаешь — крепче спишь, меньше возбуждаешь мозг и создаешь поводов для агрессивного воздействия на окружающую среду. А всякие витийствования, вызывания духов, взывания к Богам или Богу, откровения и пророчества о Конце Света или новой эпохе, не говоря уже о всяких изобретениях и открытиях, влекут за собой захват территорий, покорения масс и т. п. Идеологи-геббельсы и вожди-гитлеры также числили себя посвященными в потусторонние таинства и легко брались за любые манипуляции с массовым сознани-

Родился в 1967 году в Новосибирске. С ранних лет пристрастился к самовыражению в различных формах — лепке из пластилина, рисованию. Позднее стали появляться песни, еще позднее стихи, за музой пришла проза. Писалось и пелось долго и плодотворно; правда, на хлеб насущный сие занятие надежд не давало. На хлеб насущный зарабатывать можно было иными творческими занятиями — наружной рекламой, ремонтом или дизайном (чем периодически и зарабатывал). Случались и концерты, однако редкие из них носили платный характер. Все же, люди тянулись, порой послушать «глас вопиющего и в корень зрящего в пустыне», хотя непосредственно к ним он обращен не был. Ведь мое кредо: творил, творю и далее собираюсь, просто потому, что так жить мне самому интересно. Да и не в пустыне живу — в лесу; природа меня слышит, я ее — чего еще нужно?

ем. Наивно думать, что сегодня дело обстоит иначе — все так же обстоит и много хуже, поскольку потенциальных геббельсов и гитлеров сегодня гораздо больше, человекомасса стала гораздо объемистей, а прогресс технологий вот-вот превзойдет сам себя. Все мы сидим под чьимто колпаком, натянутым на нас по самые уши, господа! Но, согласитесь — думать об этом не любим, а тех, кто думает об этом, не любим вдвойне. «Ты что — самый умный?» — говорим им. Да, есть и самые умные. Одни самые умные массам навязывают колпаки, а другие самые умные эти колпаки распознают и сидеть под ними не хотят, тогда как прочие воспринимают колпаки как сами собой разумеющиеся и живут под их контролем, мирясь с мéньшим злом — до тех пор пока оно не становится большим. Человеческое общество подобно организму; в нем есть масса человекоклеток, взаимосвязанных тканей и органов. На разных уровнях организма обитают вирусы и бактерии, существуют поддерживающие порядок антитела и контролирующие все процессы инстанции. А есть еще непривязанные электроны, свободно циркулирующие в клетках и разрушающие их — так называемые, «свободные радикалы». С одной стороны, такие радикальные элементы разрушают устойчивое равновесие в системе организма; с другой же стороны, разрушение необходимо для появления новых клеточных структур. Чем быстрее и масштабнее идет разрушение, тем интенсивнее вынужден восстанавливаться организм после него. Вы заметили, как интенсивно стало развиваться человечество после Второй мировой войны? И какими жертвами оно расплачивалось и до сих пор расплачивается за глобальный научно-технический прогресс? Вот и я о том же. Если в организме новые клетки заменяют старые, то в обществе старые человекоклетки и социальные структуры заменяются новыми. Социальная клетка, господа — тоже клетка. И для ее разрушения требуются свободные радикалы — левые, правые. Не все свободные радикалы являются гениями, зато все гении — свободные радикалы. Обуздать поток свободных радикалов, оседланный гениями, практически невозможно: они взрывают массы клеток и начинается цепная реакция, известная как «эффект домино», что ведет к разрушению клеточных структур общества и замене их новыми клетками. Для организма жизнь клетки несущественна — для общества несущественна жизнь индивида. Проблема с гениями в том, что их усложненный мозг не желает принимать такую ситуацию; и они стремятся доказать, что индивидуальный импульс значит очень много для организма общества. И доказывают это всеми путями, в том числе разрушительными. По сути, гении фокусируют сознание на смысле жизни вообще и человеческой в частности. Они словно спрашивают: вот вы тут всем этим занимаетесь, во все это верите, а зачем? Вот вы сидите под различными колпаками всю жизнь, выдумываете этому разные оправдания, а какой в этом смысл? И поскольку вразумительных ответов дать им никто не может, гении выдумывают смыслы сами и предлагают их человечеству. При этом они открывают новые способы использования потенциала природы, личности и обществ. Без гения человечество не знало бы и как электрическую лампочку вкрутить, даже не знало бы, зачем та вообще нужна. Но и атомной бомбы не знало бы. Не было бы Леонардо да Винчи и Иоганна Вольфганга фон Гете, но не было бы и Ленина с Гитлером. Сложность в том, что все всегда смешано вместе — иногда слоями, а иногда в одну кучу. И понять в этой куче — где, кто и зачем, и что, так сказать, создано естественным образом природой или Богом, а что — людьми на их уровне понимания и возможностей, понять все это, господа, под силу только немногим гениям, чей мозг развит чуть сложнее, чем мозг обывателя, даже умствующего и даже умного. Итак, господа, гений — это свободный радикал во всех смыслах слова. Нечасто природа одаривает кого-либо гениальностью, а гениями — человечество. Проблема не только в том, что гениев мало, а человечество бывает не готово их распознать вовремя. Проблемы

Марина Кудимова Воспитание Чувств Дмитрий Литасов Свободный радикал

возникают и тогда, когда гениев распознают и стремятся от них избавиться, ибо те не укладываются в прокрустово ложе общественных устоев и норм, баламутят массовое сознание, побуждая его к радикальным изменениям. Что хорошо гению, простому смертному — смерть. И наоборот, что хорошо простому смертному, смертельным бывает для гения, неспособного выживать среди плоских стереотипов «хочу» и «должен». Большинство нормативных людей «ходит в люди» других посмотреть и себя показать. Гений идет с целью других показать и себя посмотреть — на их фоне. Гений имеет предназначение — изменить сознание других собственным опытом жизни, творчества, мировоззрения; но ему трудно бывает понять, что другие — не гении. А те, другие, не имеют подобного предназначения, поэтому они также не понимают гения. В этой матрице вообще все устроено так, чтобы препятствовать любой возможности быстрого понимания ситуации и выхода из игры. Пока простой смертный просто и последовательно проживает «еще один день», наполненный будничными делами и переживаниями, в сознании гения проносятся миры и эпохи, неведомым нам образом объединяя сеть нейронов головного мозга и космическую сеть метагалактики. Простые смертные имеют такой же мозг, но им чуть-чуть не хватает до генетического скачка, дающего состояние продвинутого пользователя компьютером мозга и сетью космоса. Поэтому не они пользуются сетью, а сеть — ими (что справедливо и на уровне обычных виртуальных сетей). Гений несет в себе смысл и надежду для человечества — в смысле прозрения предназначения мира в целом и всех его деталей. Но ему трудно донести это предназначение до ближних и дальних — и он нередко уходит из жизни непонятым, людям же остается неизвестным предназначение мира и его деталей. Что, разумеется, открывает простор для манипуляции сознанием масс индивидов, не доросших до открытия собственного предназначения, со стороны тех, кто это сознание берется вести, направлять и контролировать, ссылаясь на вечный порядок вещей в этом мире. И действительно, свободные радикалы приходят и уходят, а кушать хочется всегда. Потому что общественный организм надо поддерживать в рабочем состоянии и свободные радикалы для него вредны — тем более, когда их становится слишком много. В таком вот организме мы, господа, и живем, обслуживая его органы и веруя в необходимость этого обслуживания — пока не является какой-нибудь гений, пророк и не показывает примером своим, что жить можно иначе и что на доступных нам смыслах и формах существования жизнь не заканчивается. Ведь жизнь есть совокупность альтернативных реальностей, накладывающихся друг на друга, пересекающихся и разбегающихся вновь. В конце концов, почему люди встречаются? Потому что движутся в противоположных направлениях.

44 44

Регина Соболева Орфей или Бахус?

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - мастер-класс - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - МАСТЕР-КЛАСС - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - МАСТЕР-КЛАСС

двадцать восемь лет Чезаре Ломброзо, гениальный криминальный психиатр, издал один из своих самых фундаментальных и известных трудов «Гениальность и помешательство», спорный с точки зрения современной врачебной этики и даже с точки зрения современной психиатрии. Книга эта наивна и претенциозна, но, возможно, благодаря и вопреки этому, гениальна. Сейчас эта мысль не нова: иногда между гениальностью и помешательством есть прямая связь. Тогда книга вызвала череду скандалов. Этот массивный труд сейчас не зачитывают до дыр. Оно и понятно — всякое серьезное и масштабное исследование даже в рамках учебных лекториев и библиотек чаще всего нагоняет на молодых людей скуку. Поднимая тему «Гениальность и юность», мы так же должны учитывать, что это не тема для эссе. Мы имеем дело с понятиями, нуждающимися в глубоком изучении. Проблема любой работы на эту тему в любом случае будет заключаться в обилии общих мест и в безграничной спорности. Литератор, пишущий о гениальности и юности, все равно, что школьник, пытающийся разглядеть звезды в бинокль. Поймите меня правильно. Сейчас я будто бы пишу письмо на краю Вселенной, свесив ноги и рискуя свалиться вниз к черепахам и слонам. Я балансирую на грани в этом странном донельзя эссе о самом маргинальном явлении антропологии — о гениальности. Пытаюсь привязать ее к юности и понимаю, что не все так просто, как мне бы хотелось. Если бы это была запись в блоге, я в ультимативной форме заявила: «Дорогу молодым!» и закрыла бы тему навсегда. Но пусть и в качестве эксперимента, попытаемся представить, что я — не молодая девушка, которой очень нравятся категоричные формулировки, вроде «Гениальность — свойство юности!». Музыка, самое абстрактное из искусств, оказывает на человека самое сильное влияние. Противиться силе звука, пленяющего время, невозможно. В древности, неотделимая от поэзии, музыка заставляла людей любить и убивать, приходить в неистовство и пребывать в покое. Орфей был разорван на части из-за отказа сыграть на лире и поклониться Бахусу. Поклониться древнему демону хаоса, первобытной ярости, значит согласиться с глубокой изначальной природной сутью своего творчества. Признать, что музыка была в тебе всегда, и если не проявлялась до какого-то момента, то лишь потому, что ты подавлял ее, сознательно или бессознательно. Несомненный грех для древнего грека. Грешно ли это с точки зрения современного человека? Венская классическая школа дала нам трех великих композиторов, о двух из которых необходимо рассказать в рамках заявленной темы. Иоганн Моцарт и Йозеф Гайдн — это иллюстрации противоположных концов дихотомии гениальной юности и гениальной зрелости. Моцарт в сознании людей навсегда останется гениальным мальчиком-вундеркиндом, Гайдн — стариком-капельмейстером, впрочем, не менее гениальным. Слава пришла к юному Амадею, когда тому не было и десяти лет. Гайдн прослыл лучшим композитором своей страны лишь после

Журналист, окончила факультет журналистики Вологодского педагогического университета. Финалист Илья-премии’2008 в номинации «эссе». Специальный приз Илья-премии’2012.

Регина Соболева Орфей или Бахус?

шестидесяти. В своем первом артистическом путешествии шестилетний гений Моцарт с отцом и сестрой объехал половину Европы, привел немцев, голландцев, французов и англичан в неистовый восторг. В семь лет он издал свои первые произведения, сонаты для клавесина и скрипки, в двенадцать — написал свою первую оперу. Для меня его творчество — это гимн яркой и прекрасной молодости, эмоциональной, чувственной, громкой, заглушающей голос сознания. Моцарт — блистательный Бахус своего времени. Он не мог дожить до семидесяти лет. Просто не мог. Путь Гайдна в музыку был не так прост. Отец его был ремесленником. И хоть смог достаточно рано распознать в сыне специфический талант, юному Йозефу это не сильно помогло. Когда Гайдну было восемь лет, его пригласили в капеллу одного из венских соборов. А через девять лет выгнали, потому что голос начал ломаться. Талант к музыке никуда не исчез, но Йозефу пришлось позабыть о нем и озаботиться своим выживанием. Он был и слугой, и поденщиком, но продолжал учиться, чтобы через несколько лет написать своего «Хромого беса». Гайдн стал Орфеем своего времени, хоть и не по своей воле. Яркое, безусловное, живое начало. И гений, выросший в труде и нищете, не такой броский, но прекрасный в своей идеальной сухой гармонии. Моцарт и Гайдн. Можно ли кого-то из них лишить звания музыкального гения, только по той причине, что творческие пути их были такими разными? Не нужно далеко ходить за примерами и в других областях искусства и науки. К примеру, в литературе — Александр Пушкин, лицейский период творчества которого, хоть и вполовину не так же ярок, как болдинский, но все же весьма интересен, и Иван Гончаров, который начал писать только после тридцати лет (катализатором послужило знакомство с Белинским). В шахматах — Гарри Каспаров, ставший чемпионом мира и возглавивший рейтинг ФИДЕ в 22 года, и Вильгельм Стейниц, которого в шахматном кругу прозвали «каменной задницей» за упорство и трудолюбие (мировое признание получил после победы над Андерсеном в 1866 году в дебютном противостоянии в возрасте тридцати лет). В точных науках это — Блез Паскаль, гениальный математик, один из основателей математического анализа, теории вероятностей и проективной геометрии, создатель первой счетной машины (так называемой «паскалины», идея о которой пришла ему в голову еще до двадцати лет), автор основного закона гидростатики и теоремы, названной его именем (описана в «Опыте о конических сечениях», изданной им в семнадцать лет), и Андре-Мари Ампер, все самые яркие открытия и изобретения которого были сделаны после сорока лет (в том числе, наиболее известные нам теория магнетизма и закон Ампера). Продолжать можно бесконечно, но одно очевидно: существуют примеры, доказывающие, что гениальность юна и прекрасна, и примеры, говорящие нам о том, как гениальность просыпается в людях, перешагнувших черту зрелости. Пьяный молодой и прекрасный Вакх возглавляет процессию из козлоподобных мужчин и неистовых женщин, приводит в полный беспорядок все, встреченное на пути. Он — воплощение темной стороны искусства, бессознательной, детской, яростной и больной. Требует кровавых жертв и впадения в беспамятство у своих последователей.

Сергей Ивкин, иллюстрация к повести Михаила Богуславского «Пожизненная ссылка»

46 46

Бог-демон. Один из прообразов Дьявола. Орфей, почитатель светлого солнечного Аполлона, по одной из версий — его сын, сидящий в тени деревьев и нежно поющий о счастье. Лира его радует и веселит, но в тишине и покое. Он — воплощенная жизнь, он отрицает смерть, готовый спуститься в Аид и воскресить любимого человека. Он — свет, погибающий от рук последователей темного Диониса… Мне кажется, это более чем символично. Так сумасшедшая юность побеждает, всегда побеждает, спокойную зрелость. Хотя должно быть наоборот. И время диктует нам, что Орфей должен сменять Диониса, что Вакх добровольно должен уступать свои позиции. Почему же так происходит не всегда? И уж точно такого никогда не случается в мифах! Думаю, образы эти в иносказательной манере говорят нам о том, что гениальность всегда юна. И в зрелости, и в старости. И когда дух устает от этой вечной юности, граничащей с безумием, плоть умирает. Древняя игра эта, эта гениальность, это помешательство, возможны только, когда дрожат колени, в горячке и экзальтическом припадке ясности, характерном для детского, юного взгляда на вещи. Молода ли гениальность? Очевидное ли это ее свойство? Такое же, как, скажем, безусловность, безграничность и беспокойность. У меня нет ответа на этот вопрос. И я не всегда доверяю мифам, этим детским сказкам, объясняющим детскому сознанию, что есть хорошо и плохо, и почему эти категории хорошего и плохого сами по себе ничего не значат и не сильно отличаются друг от друга. Гений в моем представлении одновременно юн и стар, неистов и спокоен, правилен и точен, безумен и иррационален. Гениальны чистые линии евклидовой математики. Гениальны прозрения Лобачевского. И это есть воплощение единства и борьбы противоположностей. И потому прекрасен, точен и безумен этот парадокс.

Регина Соболева Орфей или Бахус? Марина Кудимова Воспитание Чувств

Дарья Кожанова Ярославль

Золотая монетка

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ

слове «гениальность», в той наивной непосредственности, с которым оно стремится броситься на руки ко всем и каждому, есть даже не что-то юношеское, а детское. В детстве больше шансов быть гениальным — с возрастом они уменьшаются. Именно поэтому труднее всего заниматься в литературных студиях с детьми. Кого назвать гениальным? Каждого, кто в десять лет может построить четкий пятистопный ямб и сносное сравнение, а потом бойко зачитать это на отчетном мероприятии? А если все ребята способны на это — что ж, неужели все они гении? И вроде, обижать никого не хочется. Тогда вернее всего назначить кого-нибудь одного поэтическим Моцартом, а других — усердно хвалить и поощрять в занятиях изящными искусствами. В детстве возможность гениальности ещё не осознается — это своего рода золотая монетка, которую интересно вертеть в ладошках, не зная, что она обладает ценностью. Время пробуждения чувства гениальности — юность, когда ты смотришь на себя в зеркало, и у тебя исподтишка возникает этот щекотливый вопрос: а вдруг я гений? У тебя даже есть доказательства: ты пишешь по три-четыре стихотворения в неделю, их выделяют местные авторитеты, ты побеждаешь в конкурсах и печатаешься на молодежных страничках в газетах. Юность — прекрасное время для гениальности: оно так же любит бескомпромиссность, неудержимость — ты согласен быть или гением, или не писать стихов вовсе («Я — или бог — или никто!»). Юный поэт имеет неоспоримое преимущество перед старшими поэтами: у них, конечно, есть высокая поэтическая техника, но у тебя в запасе — неповторимый «первый раз» — первая любовь, первые страдания, первый взгляд, закинутый к звездному небу. Стихи пишутся с неимоверной легкостью, в них попадает каждый твой шаг («и свод элегий драгоценный представит некогда тебе всю повесть о твоей судьбе»). Ты увлекаешься самим собой — и увлекаешь других. Никакая спокойная мудрость не выдержит соревнования с гордо вскинутой головой, быстрыми взмахами рук и звонким голосом, бросающим в пространство страстные призывы или «стих, облитый горечью и злостью». Оппозиция выстраивается сама собой: ещё неизвестный мир априори враждебен, хотя бы простым фактом своего существования — он умаляет значение твоего уникального «я». Но это ещё не «я» в полном смысле этого слова: это общее, усредненное «я» всей юности, и «за тебя все молодые люди, находящие в тебе почти свои чувства, почти свои мысли, облаченные в блистательные краски». Но через какое-то время тебя, как проклятие, поражает открытие — ты не один! Тебя все так же зовут на мероприятия, и ты побеждаешь в конкурсах, но теперь ты видишь, что есть и другие — и они не хуже, а даже лучше тебя. Ты начинаешь читать — и видишь и то, что многие сказанные тобой слова — не твои слова, и твоя гениальная мысль уже была выражена Пушкиным, а гениальный стихотворный размер оказался дольником Серебряного века. Ты продолжаешь читать дальше, и в твоей голове происходят как бы бессознательные процессы: ты поти-

20 лет. Родилась в Ярославле, студентка факультета журналистики МГУ. Специальный приз Илья-премии’2013. Гран-при Илья-премии’2014.

хоньку откладываешь в сторону Есенина и берешься за Мандельштама; ты читаешь все больше и больше — из жажды слова и боязни его повторенья. Поэт «развивается, пишет с большою обдуманностью, с большим глубокомыслием», и ты готовишься выйти к благодарной публике с новым сокровищем, но публики уже нет: тематическая страничка «ВКонтакте» не набирает достаточного числа подписчиков, а твои стихи не берут на проект «Бабушка Пушкина». И ты остаешься один на один с этим неохватным культурным хаосом, о котором ты сам ещё год назад говорил: «Как это легко и приятно — писать стихи!». В один момент все стало в тысячу раз сложнее — перед тобой встают неразрешимые вопросы, и ты не можешь просто сесть и написать стихотворение. В голове мысли и впечатления, сталкиваются, как атомы, но от решающего шага на бумагу тебя удерживает странная боязнь — сделать не то. Как раньше — уже нельзя, а как надо по-новому — ты не знаешь, но чувствуешь, что из-под твоей руки выходят все какие-то повторения и вариации. И тогда в воздухе повисает, как несколько лет назад, вопрос, но уже повернутый лезвием, как дамоклов меч: «А вдруг я не гений?» — и вопрос этот медленно перетекает в утверждение. Сначала эта вспышка ужасает, как в те моменты, когда вдруг осознаешь, что смертен. Потом взрывается бунт, горячка — ты кидаешься судорожно сочинять, с рваньем бумаги и нервов. Ещё дальше — тишина, равнодушное принятие, апатия — стихи не пишутся — месяц, два, год. Необходимо мужество, чтобы без крайностей и истерик заглянуть внутрь себя, как в зеркало, и спокойно произнести: «Да, я не гений». Что из этого следует? Ничего. Гениальность как факт либо есть, либо нет — и в юности, и в старости; гениальность соединяет все возраста: когда мы говорим: «Лермонтов гений», мы имеем в виду Лермонтова и в 16 лет, и в 27 лет. Но гениальность как ощущение, действительно, свойственно юности. Ощущение это проходит с наступлением зрелости — вместе с простым и ясным осознанием того, что, в сущности, «гений», так же как и «талант», это всего лишь наименования, которые на самом деле мало о чем говорят. Перед тобой как перед человеком и поэтом не должен стоять такой вопрос: «А гений ли я? А талантлив ли я?». Он вызовет только бесплодные размышления и раздражение: ты все равно не сможешь проверить это, и как бы ты не бился, рискуешь остаться с муками Сальери в финале: «Но ужель он прав, и я не гений?». Если бы при рождении выдавали свидетельство с указанием, насколько кто гениален, то, конечно, было бы намного легче. Поэтому каждый всегда ходит по краю пропасти, то и дело осторожно заглядывая в неё — или бросается вниз. Не указание на «гениальность» должно стать залогом для творчества, а постоянная работа — «труд упорный». Оставить в стороне весь прошлый опыт — и снова учиться говорить, сначала неловко, по-младенчески («сызнова учат ходьбе туземца планеты на новой планиде»), осторожно проверяя каждое новое слово. Мало-помалу голос начинает крепчать и чувствовать, как и куда надо повернуть, в нем открываются невиданные силы, о существовании которых ты и не подозревал. Шаг за шагом ты осваиваешь это новое пространство — уже без запрокидываний головы и разудалых криков, а со спокойной, уверенной сосредоточенностью. Вращение вокруг «гениальности» отвлекает или оправдывает самовлюбленное бездействие. То, что ты не гений — ничего не меняет. С мечтами о «гениальности» так и тянет строить наполеоновские планы, но твоя общая задача просто человека, а «не-гения», возможно, ещё более сложна и ответственна — не отвлекаясь на внешние заботы, совершенствовать себя и честно жить в согласии со своей совестью.

Марина Кудимова Воспитание Чувств Дарья Кожанова Золотая монетка

Мария Невзорова Санкт-Петербург

Без возрастного ценза

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ

что это — гениальность? — этот вопрос хочется поставить первостепенно. Неужто есть единственно возможный ответ? Вероятнее всего, для каждого — это свой рубеж сумасшествия, в некотором смысле безрассудства, «выход с привычных тропинок» сознания. Для меня, пожалуй, одним из признаков гениальности является целая гамма чувств, возникающая у ее созерцателя: непонимание (граничащее с неприятием), восхищение, ощущение пробуждения собственных мыслей и идей. Однако у каждого свои герои… Что до меня, то я исхожу из идеи о том, что гениальность — это неисчерпаемый ресурс, заложенный в каждого homo sapiens — разум как основа всех основ! Вопрос в том, насколько занимаются последним, холят и лелеют его, питают и признают плоды. Будучи единожды «замеченным» в гениальности, персонаж (т. е. теоретически любой homo sapiens) тут же проходит так называемую точку невозврата — в момент, когда он (талант, одаренность, гениальность… как угодно!) признан самим человеком, вернее всего ожидать геометрическую прогрессию его успехов. Как неисчерпаемы такие человеческие добродетели и чувства как великодушие, милосердие, любовь, так и гениальность не имеет предела и рамок. Признаться, я отнюдь не разделяю суждение о том, что гениальность — это некое свойство в стандартном его понимании, и уж точно ни о какой ее корреляции с возрастом «реципиента» речи быть не может. Скорее, это распознанный, принятый и воспитанный дар. Безусловно, в юном возрасте, когда человеческие силы еще только набирают обороты, крепчают, мышление максимально динамично, ее (т. е. гениальность) «поймать» и заставить «плодоносить» гораздо проще, чем в возрасте зрелом или уже почтенном. Да и забот с возрастом, как правило, становится больше, так что просто понять свои интересы и разглядеть способности уже некогда, как-то и неловко даже — свое, мол, уже «отгулял», «за молодыми не угонишься»… А молодость — да, она на многое способна, ее потенциал, заложенный Создателем велик и могуч, к тому же, волен развиваться ему угодной траектории. Музыка, живопись, математика, биология… а подчас и во всех направлениях! «Карта» интересов ограничивается лишь временными рамками продолжительностью суток. 24 часа — для всех одни, но для каждого свои. И юность, с присущей ей амбициозностью, чаще использует их с бóльшим КПД. Опасно, правда, и «перегореть» — ведь, неспроста печально знаменит «Клуб 27», вступить в который хочется, пожалуй, лишь единицам, и то, скорее всего, лишь на словах, в устной браваде, а отнюдь не является искренним желанием. Ведь инстинкт самосохранения никто не отменял! Что сильнее другого интересует меня в теме гениальность — свойство юности? — так это вопрос определения категории гениальности. Кто «присуждает» тому или иному труду подобное свойство? Невольно

24 года, высшее экономическое образование (СПбГУ), переводчик.

в уме возникают два изречения: «А судьи кто?» и «А король-то голый!». Важно ли признание факта наличия гениальности общественностью, критиками, окружением, семьей… кем бы то ни было другим? Или достаточно самого себя для подобного причисления? И не гордыней ли зовется последнее? Стараться прослыть гениальным — путь не из достойных, да и вряд ли благодарный и плодовитый. Гениальность, чаще всего, — результат продолжительного и кропотливого (больше другого, ментального) труда. Своего рода следствие, приятный бонус — Джек-пот — и для того, чтобы его выиграть, нужно, по крайней мере, купить лотерейный билет… С другой стороны, лишь единицам удается его «сорвать», и часто — тем, кто решается на азартную игру впервые, не правда ли? И где справедливость? Вот и я так считаю — нет ее. Но ведь никто и не обещал… Ввиду хотя бы этого, трудолюбие само по себе должно быть вознаграждено — по меньшей мере, «без салютов и наедине с самим собой» — признанием собственных достоинств и личностного движения вперед. В этом, в том числе, выражается частная победа и справедливость! Что же до того, будут ли оценены кропотливые труды и молниеносные озарения современниками или будущими поколениями, то столь ли это важно? С одной стороны, если речь идет об уникальном прикладном открытии — из области медицины, астронавтики, геология, информатики — словом, о том, что бесспорно приносит прикладную пользу, качественно улучшает жизнь человека, то такое признание, закрепление «графы» гениальности, может выступать в качестве «благодарственного письма», «реверанса» автору. Правда, так ли много имен выдающихся ученых, исследователей, испытателей мы знаем? Зачастую такая гениальность признается и широко известна лишь в специализированных научных кругах. С другой же стороны, когда мы рассматривает работу писателей, живописцев, журналистов — не является ли оценка их деятельности априори субъективной, лишенной рационального мерила? Ведь мало кто спорит, что «на вкус и цвет товарищей нет», если речь, конечно, не идет о подобных критических случаях, когда есть лишь «мое мнение и неправильное». И все же, что считать гениальным? То, что признано многими? То, что превосходит по каким-то количественным характеристикам (число страниц, картин, статей…)? То, что высоко оценено «своими», людьми сведущими и разбирающимися в тематике? Последний подход мне представляется наименее объективным и правильным. В качестве аргумента — тысячи, если не миллионы, примеров посмертного признания талантов при полном равнодушии современников. Порой даже сопровождаемом порицанием, изгнанием, гильотиной… Так что и с этой точки зрения, признание (уважение!) собственных трудов, если и не гениальными, то, по меньшей мере, достойными и заслуживающими внимания — источник прилива жизненных сил, импульс двигаться вперед. Право же, неизвестно, попадется ли на глаза ваша работа тому, кто возведет ее в ранг гениальности: при жизни, после вас, да и вообще когда-нибудь… А свои успехи признавать нужно, ведь без этого сложно добиваться успеха! Как утверждают словари, гениальность — это «необычайно высокие интеллектуальные способности». Я не вполне разделяю это определение, однако, то, что в нем нет «возрастного ценза» — мне вполне близко: не все, что создано юными — гениально и не все, что гениально — создано юными!

Марина Кудимова Мария Невзорова Без Воспитание возрастногоЧувств ценза

Мария СМИРНОВА Другие миры

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ 1 ЗА КАЖДЫМ ВОЗРАСТОМ — ЮНОСТЬ. ЗА КАЖДОЙ ЮНОСТЬЮ — ПОРЫВ. ЗА КАЖДЫМ ПОРЫВОМ — МЕЧТА.

33 года. Образование: Институт Журналистики и Литературного Творчества (ИЖЛТ). Живет в Москве.

Истекаю беззаконием, потому что ставлю всех чувствующих под одно плодоносное, уже бесполое дерево и смешиваю под ним заученные понятия о душах, телах и страницах, от которых хаос оставляет одни названия. Смешиваю понятия и созвучия, потому что перешагнула туда, где нет привычных картин мира — одни рамы, словно веки, заполненные человеческими взглядами на жизнь.

одном из моих представлений, гениальность — это болезнь. Которую нельзя выплакать, отмолить… Это род души, это увечье души Стремящейся. Из тела. Из границ тела. Из границ мира. Избыток внеземного в душе — это уже искусство. Когда дыхание невозможно — плоть умирает. Когда невозможно — творение для человека, нуждающегося в этом, как в воздухе, когда избыток, которым ты дышишь в душе реальнее воздуха, когда ты единственно что можешь — это осязать еще одну реальность как насущную, как постоянную — это ли не то, что привыкли называть гениальностью. Ведь все, что создают подобные души — терзающиеся гении — есть только избыток этих страданий, этих попыток установить связь с собой, с реальностью, с тем, что называют все вокруг жизнью. И тогда жизнь — это нечто совсем другое. Это исповедь. Это блуждания наощупь в той жизни вокруг, которую не видишь. А видишь совсем другое. Увидеть жизнь — которую видят другие — жизнь ради удовольствий, ради накопления материальных благ. Жизнь бесцельную. Жизнь как движение в колесе — по учебникам, проторенным дорогам, подсказкам и однотипным разговорам — возможно ли это? Они не вписываются. Они ломаются, умирают, убивают себя, ищут смерти, идут к саморазрушению. Иногда с рождения. В юности они просто начинают это ощущать. Закрывается любовь как благоговение — которая была даром детства. Та самая любовь о значении которой в жизни любого взрослого говорил Христос: «Будьте как дети». В юности уходит чистота. Страсти, муки как одержимость захватывают еще неокрепшее тело. Не на что опереться. Во что облечься, чтобы опереться? Из чего вырваться, чтобы найти опору. Начинается вечный поиск. Метания. Поиск знаний. Где правда, где ложь? Что я могу? Душа рвется, кристаллизуется, выпестывает себя в том, что ей дано духом. Она пытается вытащить это из того мира в этот мир. В юности еще есть запал. Еще видны и ощутимы отблески той безграничной любви и веры, которая была в детстве, какое бы оно ни было. Тело как инструмент еще не было пробуждено, целомудрие не сломано, душа и чувства не закрывались разумом, вопросами, проблемами. Еще помнилась та ангельская чистота, в которой ты еще не искушен человеческими страстями, и они не пожирают тебя, как дикие звери. Юность. Порог. Высвобождение. Попытка ощутить землю под ногами. Что же такое земля? Что такое мои руки? Что я могу? Но вновь и вновь через них что-то рвется, проходит как токи, проходит сквозь те дела, которыми, кажется, заняты все вокруг. Надо ли пробовать? Надо ли пытаться обуздать, поймать, выставить или выкровить это наружу?.. Профессия — проводник. Вот для меня второе название гениальности. Они думают, что их не понимают. Их не нужно, невозможно понять. Их можно только почувствовать. Дышать ими на какой-то созвучной ноте. Болеть ими на какой-то слепящей боли, умирать и возноситься. А потом снова умирать, если нет ответа вокруг. А ведь вокруг его нет. Нет продолжения. Есть ступени. Они ведут либо прочь, либо вниз, либо… Что с этим делать? Прочувствованное искусство выносит на какую-то высоту, но что дальше. Дальше опять труд. Самостоятельный — и тогда, возможно, ты пойдешь — не выше его — но выше себя. Ступени вниз — это чувство умирающего. Он задох-

нулся, у него отняли воздух и — что делать дальше? Куда с этими чувствами идти? К тете Даше? В общественный транспорт? В ресторан? Куда прятать эти идеалы, ведь вокруг все не так. Сопричастность гению, вчувствование в него — это растравленность души еще большая. Это попытка почувствовать себя в том — в тех самых отражениях. Это груз, это нагрузка, иногда это боль. Подлинное искусство описывает душу, раскрывает душу и говорит на языке души. Если у человека живая душа, он не может не почувствовать этого. Он может не понять, может закрыться от наплыва собственных чувств, с которыми тоже надо что-то делать. Может не поверить, что так бывает, и просто уйти в привычные для него рамки. Но те, кто идут дальше — идут именно на этот язык души. В попытке прикоснуться, в попытке отразиться, в попытке почувствовать свое вечное начало. В моих представлениях, гениальность… Это — не свойство юности. Это трагедия. Это свойство — очень больных и очень сильных, кому что дал Бог. Сильны потому что, несмотря на многое — в разных вариациях — отсутствие материальных, духовных и чувственных благ жизни — они упорно снимают эти пласты души. Один за другим. Для них не существует ничего более важного. Часто они не понимают даже, чего они лишены — и это их счастье. Пребывать в мире души, лишенном условной, полном токов, чувств, движения — пусть и болевого, страшного порой по силе, но около мирного, над мирного, (и прочие отсутствия в мире). Жить и чувствовать каждую секунду жизни, и опять таки — это неумолимое, это раздирающее, это размывающее границы чувство… Вверх? Так или иначе — да. Если им не дано примирить себя с этим миром, поставить себе задачи, найти выходы в себя человеческого, познать себя в чем-то другом — как бы это не было мучительно, то они проходят истинно свой путь. Сколько красивого, сколько лживого, сколько неуместного и пафосного приплетают в эти пути. Но цели очерчены. Это или борьба с самим собой, а значит со своей судьбой, с высшими силами, воплотившими их на земле, с миром. Или попытка примириться с собой, почувствовать себя каким ты есть или можешь быть, принять без иллюзий свою судьбу и бороться — но уже за себя. И то и другое — больно. И то и другое — страшно. И то и другое дает возможность познать и очищение, и блаженство, и возвышенность, и отстраненность от мира. И эти ключевые понятия могут быть наделены такими тонкими и изощренными оттенками, что любой дар — творческий и духовный — есть только средство, чтобы пытаться выразить их. Иногда на протяжении всей жизни. Наискосок еще немного света — Как бремя живописно в этот час. Соната лунных предисловий или цвета, Что выпал, словно снег в душе у нас. Читаю звуки, символы и тени, Вдыхаю кровный дух страницы бытия. Чем глубже взгляд, тем злей его смятенья И тоньше и мучительней литья Страдания его оттенки.. Еще немного потайных чернил… В высотах тоже ставят лицом к стенке Только гораздо дальше от светил… 2 ПРОПИТАВШИСЬ СОЛНЦЕМ, БУДЕМ РАВНЫ Пропитавшись солнцем, будем равны. После этого, кто поднимет слово на равного? Кто сделает из слов сеть, запутав истинное узнавание крови в самой себе. Запутав истинное вплывание волн в кристальную глубину. Гений для других — это одно из причастий вечностью… Вот одна из встреч с гением Лермонтова, свидетелем которой мне довелось быть еще в юности. В середине девяностых годов, я была в Пушкинском театре на спектакле «Герой нашего времени» и услышала такой диалог. Возле кассы стояли отец с сыном лет десяти. Мужчина брал билеты на какой-то другой спектакль. Мальчик, читая название вечернего спектакля, спросил: — Папа, а что это? Кто это? — Папа замялся. — Ну… Я тебе потом расскажу… Он странный был такой… — неприязненно скомкал он конец фразы. Это прозвучало для меня как откровение… Это была для меня веха. Не уверена, что точно могу сформулировать это, но приблизительно так: если бы какойнибудь сельский мальчишка, выгоняя коровку на пастбище, увидел, что из ворот знакомого хутора выходит со своей Пеструшкой не соседский добродушный пропойца дядя Вася, а человек-слон во всей его красе, не по понятиям этого мира. «Оказывается, может быть и такое…» — придя в себя, подумал бы он. Но понять, признать как очевидное, поверить как в человеческое и уместить как понятое — вряд ли… Вот как после этого не пытаться понять, не пытаться искать знания о том, что же такое — этот мир? Или эти миры? А может быть всего лишь эти многогранные, многостворчатые, много-дышащие, много-закрытые, много-преступные понятия о мире (и сколько еще сверх-понятий), в которых и живет каждый из нас…

Марина Кудимова Воспитание Чувств Мария Смирнова Другие миры

Пароль в протянутые руки: Как долго я тебя ждала. В земле беременной от скуки Моими мышцами тепла. Мы сжались в точку — я и корни И прорастали сквозь асфальт, Пока из горла как из горна Не полился высокий альт. И было тихо. Люди в соты Неторопливо шли устать. Мы стали рядом: я и сотый, Как будто негде было встать. Хлеба, протянутые птицам, Неутолимый птичий труд… Мы повернули губы в лица, Как будто нет других минут. Потом я много раз сталкивалась с тем, что можно быть какой угодно, но когда ты начинаешь быть — душой… Открытой, такой как ты ее чувствуешь. Всеобъемлющей, для которой реальнее собственных рук, не существует никаких границ и понятий. Ты растекаешься по всей Вселенной, по всему времени, по всем сердцам и дыханиям, за которыми ты чувствуешь эту вечность. И все вокруг начинает быть иллюзией. Ты живешь в постоянной раздвоенности, собирая себя и свою плазму, чтобы стать реальнее, чтобы элементарно войти в тело и куда-то выйти. Или ты не можешь сделать ничего. Или ты просто игнорируешь ее, чтобы что-то сделать. «Много лет он убивал в себе поэта, а однажды поэт встал и убил в нем человека», кажется, так об этом сказала Цветаева. Я думаю, в той или иной степени служения (опять-таки схема одна), мы все проходим это. Как эмбрион, проживает весь эволюционный цикл — из клетки формируется человек. Даже если он об этом не знает. Мы можем не знать о высших законах, о законах Вселенной, но это не значит, что они не существуют или перестали действовать. Мы все чувствуем свою душу. Только с отличной друг от друга степенью чувствования, степенью духа и стремлений. И это не свойство юности. Это скорее — попытка познать Бога. Его высший смысл — в тебе. Используя данные тебе для этого дары или отказавшись от них. 3 ВЗГЛЯД В СЕБЯ Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас. (От Иоанна,14:20) Познавая себя, познаешь Бога. Христианский постулат Достану льды у ярких фонарей. И ткань души, колеблемую ветром. И так появится среди морей Стеклянный парусник, мерцая светом. Ты встанешь ночью, в северных ветрах, Ладони сжав, упертые в безлюдье, На улице, носящей как младенца, страх С туманным молоком в небесной груди. Взовьется в пенный хоровод прибой, И выткут волны пляской капель лица. И может быть, мы встретимся с тобой Глазами, проходящими путь птицы. О себе: Мне 23 года (иногда 123, иногда 3). Об учебе: что-то влили с молоком матери, что-то прочитала, в составе крови своевременно изменяясь. Меня воспитывали загонять занозы себе под ногти. Расслаивать ими сердца, расписываться кровью, расплачиваться телом. Учили быть не словом — серой туманностью, импульсом обещания, омутом, иероглифом. Учили — тишина, лица страха и тщательно скрываемый экстаз края жизни. Подсказывали все, кто смотрели в глаза и мимо. Подсказали Лермонтов, Цветаева, Андрей Тарковский, Голсуорси… Первопереводчиком была острая нужда подлинности, сути всего, властная глубина сердца, на которой ничего не оставалось безразличным. Поддавалась всему — с ощущением неразрывного времени и взаимосвязи сущего. Сквозь кожу и мозг проливались острые пики боли; накалы чумы, нравственного зверства; запахи испуга. Часто, пытаясь углубить день, вставала рядом с ним на самой вершине и дышала вулканами неисторгнутых криков и звуков. Длинные застывшие календари формировали зимы, солнца — сердце которых был поиск. Искала редкие, древние совпадения, чтобы соединяться и говорить на языке чувств.

54 54

О стихах: тяга выложить на бумагу сжатие сердца появилась лет в 13-14, всюду чиркала ручкой, как спичкой. «Прожигала пространство — утолялась. Ловила руки на пути к космосу, втискивала в морозы, дороги, двери — вытачивала, хранила…» Почти так, за исключением нескольких пунктов, было написано в предисловии к моей стихотворной публикации. Конечно, эти образы — аллегория, как и многое другое, переведенное словами в попытке отразить психологические состояния, пережитые в действительности. Так сильно было наполнение и возрастание разрывающего пространства. Постигала действительность, имени которой не знала. Мелькали разгадки мира, характеров, людей. Приходили образы, где и ушедшие из земного мира, которых читала, чувствовала, приникала к ним — всегда были живыми. С которыми боролась и спорила. Которыми восхищалась и которым безгранично верила. Окружавшие люди были так наполнены и духовны — от этого их невозможно было пить. Но все познания, так или иначе, после Бога, всегда ради них. Между «тогда» и «сейчас» — только опыт души, выходящей из берегов при столкновении с действительностью и непрерывным познанием обеих. У художника нет и не может быть дистанции от жизни. Он стоит на самом ее краю и одновременно он сам этот край. Эта формула, соотнесенная с жизнью — самое животворное, что знаю о творчестве, о себе; та бессонная (души не спят) сторона — которой поворачивала к себе мир и влипала в него, голыми руками прижимаясь к растущим на глазах обрывам, оттокам в небо. Внутренний окислитель воздуха — сердце. Свое и каждое, которое любила сквозь время, развоплощения — книги, картины, движения. Это творцы, писатели, художники — Духовники искусства (назову так тех, с которыми одна земля как порог, как алтарь — самое близкое). Это то, чем выношена внутренняя суть, пластика восприятия. В ней тысячекратно прожит момент веры в первооснову существования — творческого, неисчерпаемого начала человека, «созданного по образу и подобию». Но есть еще и действительность, в которой не хватает людей одноязычных, однодыханных. В ней всегда найдется, как и тот, кто услышит основополагающее, так и тот, кто сошлется на неуместность понятий вне пределов «принятой нормы». Это та сторона действительности, которая запирает в себе, лишает голоса, причастия свободой — от которой ноют внутренности и на смену этой боли приходит агония. Некоторым, носящим имена и звания, пыталась объяснить суть направления творчества, где «мысль ищет возможности стать жизнью» — но сталкивалась с их смертной занятостью и пресыщением, фарисейством в храме искусства и прогнившим «творческим» комфортом. Страшно было, когда уставала, и ломило глаза от подступавшей темноты. Подсознательно я долго стремилась к овеществлению внутренних крайностей через стихи, прозу, стихи в прозе — то, что — чувство, то, что пишу, не умещаясь в названия. Намеренно употребляю — крайностей, потому что у огня, как и у огненных понятий, нет компромиссов во взаимодействии с окружающим миром — греет, светит, испепеляет. Мои стихи сами по себе углубляют и исповедуют сознание вопросами-ответами, поставленными мне и мною. И стихи, и понятие творчества стали азбукой, другим языком, который я знаю в нематериальном его значении. Оно есть призма, и сквозь него я вижу многое другое. Я не могу сказать, что ошиблась в выборе, потому что до этого не сделала его. Я не выбирала пульс сердца и дыхания — воронку, выматывающую взгляд на вещи и отношение к происходящему, счастье видеть. В какой-то степени — это преломление души в слова. Одно из тех, где пять — преломляется на тысячи. Та сторона жизни в жизни, от которой родилась, о которой столько знаю, в которой хочу быть и творить. В которой есть опыт «смертных игр», бессмертных действий и жизни в нескольких измерениях одновременно. Опыт взгляда, действий, общения, движения вне себя. И разные, разные названия жизненных ситуаций и обстоятельств, мало говорящие о себе одними названиями, только в соединении с тем, кто и как их пережил. Я хочу истинного, а это дерево, корни которого далеко простираются. Это основа. 4 ВЗГЛЯД В БЛИЗКИХ Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе учитель. Индийская поговорка Вчера был вечер как стон человечий И все прятался в высоту. Пробило горло и дало течь. И хлынуло небо к кресту. Вниз, за пазуху, в основание горла, Как стон в основание неба. Вчера был вечер, как контур прорванный. Разломанный как кусок хлеба. И многопутная, как поле родами, Твоя душа зашла ко мне на чай. И мы косили и раскладывали стогами Пшеницу всех времен в единый пай.

Марина Кудимова Воспитание Мария Смирнова ДругиеЧувств миры

Огромное значение в жизни играли мои близкие. О трех близостных для возрастающего дыхания, расскажу сейчас… Они появились одновременно, ничем не связанные между собой, абсолютно разные, впоследствии знающие друг о друге только через меня, через их значимость мне. Одна — колкая, ранящая, яростная, ломанная лживыми и подлинными эмоциями. Вместе мы разматывали стихийный клубок юности, вчувствываясь в проявления своего существования. Понимали друг друга с полуслова и владели этим даром, сливаясь в единое, образуя Вселенную. Плазменность, перетекающая из интуиции в ее воплощение — позволяла нам приближаться к людям изнутри. Мы накапливали знания о них, как другие накапливают деньги или пресловутые пресыщения. Обнажать мысли людей и пробуждать их, провоцируя откровением на откровения, жизнью на жизнь. Сходиться и расходиться во мнениях, встречаясь на эрзаце пространства. Время пронзало нас бесконечной изменой нам обстоятельств, заставляющих доводить свои усилия и мысли до предела кожи (плотности, материальности). Каждой посвоему, потому что степень нашей непохожести связала нас в узел в то время, пока гибкая душа еще способна на беспрестанные изменения на пути к познанию себя, через близкое сумасшедшее противостояние. Это было похоже на волнение дыма, взявшего след ветра. Где за каждым воздушным течением стоит ночь и день, которые снимала как одежду. Следы, уводившие меня от защиты дерева предельных понятий, заставляющий еженощно и ежедневно ткать новые. Другая — мирящая выскакивающие из меня пружины с повседневностью. Теплая, как труба с горячей водой, по которой можно было течь внутренним течением и согреться. Не опускающая руки в чан сновидений Леты на дне пройденных следов, которые приносила ей в ладонях. Она снимала с них накипь, выкармливала меня своей убежденностью только в одном пути, через установленные рамки религии, и пыталась разровнять пространство тысячелетних заповедей, не взрыхляя их. Не задавая им вопросов, послушно и фатально принимая искривленное изображение действительности. Она считала, что и меня можно уберечь от погружения в исследование настоящего, не прочувствовав обозначенного нерва в неконтролируемой структуре времени. И я тогда воспринимала, но не осознавала, что незакрытая творческая душа вбирает и впитывает в себя мир от начала его сотворения до каждого, прочувствованного ею конца (человеческой души, книги), что может видеть его с изнанки, чувствовать запах и тяжесть каждой пролитой капли материнского (Богоматеринского) молока. Что не все со мной будут видеть и чувствовать это. Третья — нежная язычница, выросшая на хуторе среди степей. Подарившая мне природу, переливавшуюся чрез край осязания. Хлебную семью, где за каждым глотком их привычного чистого обихода, стоял густой воздух холмов, листвы — тысячи подробных источников, преломленных моей благодарностью к ним и любовью. С ними, теми ними — дорогие миры, неповторимые, ушедшие. С мужчиной всегда путь. С любимой и любящей подругой — состояние, ведущее в никуда, в само чувство, в безвременье. Человеческие отношения жгучие. Необходимо пройти сквозь самих себя, оставленные и преподносимые ответы, чтобы не навредить друг другу. Главное видеть, что за этим стоит, потому что в любом человеке невозможно уместиться, как бы иногда не хотелось. Вакуумная близость с космосом невозможна в пределах одной комнаты, дороги, мысли, человека. 5 ГЕНИИ КАК ЗАГЛАВИЯ, или СПАСЕННОЕ СЕГОДНЯ (ВЗГЛЯД В ПРОСТРАНСТВО) О, эти зимы в несколько недель. О, эти холодины внутри сердца. Где вместо крови мечется метель, Не зная куда ранить, куда деться. И это забытье о том — кто ты. И как звучит твой голос в этих толпах. И кочевое солнце пустоты — На вскриках, словно на иголках. Фонарь автомобильный, свежий плёс Дороги — цвета ночи человека. О, эти швы одежды на износ, В стремительно идущей воле века. Бесконечность нужно заслужить, пройдя бесчисленное количество рождений, цепляющихся за мозг философий, клонированных мыслей. Они как берега, к которым пытаешься пристать, ища единственный путь. Но сознание бьется об их формулы, питаясь ими, впитываясь в дно, или — чьего-то уже сгоревшего на этом месте огня. Иногда при этом болит душа. Но душа не зуб, не знаешь, где конкретное место боли и что надо выдернуть из себя, чтобы перестало болеть. Иногда инстинкт самосохранения помогает выбраться из застоя чужой философии. Из терпкой, пьянящей высокопарности и не соответствующих тебе нравственных ориентиров. Помогают выплыть — простые символы вечности. Проступающие в мертвеющем сознании кровью. И только когда теряешь ее, следишь куда она утекает, в какую могилу пытается улечься, на последнем дыхании, понимаешь, что это не могила, а порог нового рождения. Твоего рождения в жизни. Можно родиться

56 56

от матери, от материи, но не родиться духовно. И только потом, когда, плывя по течению жизни, вдруг понимаешь, что ты уже давно на берегу — осознаешь соединение с землей как — наконец! — ее обретение. * * * Такое понимание и отношение к жизни не всеми приемлемо. Манящий комфорт устроенного общества, жизненные трагедии, социальные неурядицы. Среди всего этого сквозного потока, человек часто не принимает кажущейся ему лишней деформации в самом себе. Это трудно. Мало кто способен жаждать потрясений, осознавая их вселенское дыхание и открывающиеся за ними глубины. И далеко не все жаждущие способны такое вынести. У человечества есть главы его жизни, и есть заглавия, ведущие его. Это — отдельные вершины, которые осязаемы в пространстве и доступны внутреннему зрению. Его неутомимому высматриванию их. К ним необходимо приходить во время жажды. У них нужно просить прощения за «забитость» истины, за реальную бесплотную попытку ее найти, за невозможность добыть ее потом, кровью, сквозь «жидкий кислород, промывающим внутренности»… Раздробление быта стихийностью, ее судорогами — это то, чему не учат с рождения. Для многих — тишина, одиночество — это испытание. И это действительно так. Тишина как море, в ней нужно уметь плавать, иначе можно захлебнуться. Боль — это и непримиримость ощущений. Мир почти не оставляет место для крайностей. Он усредняет, упрощает. Течет как сон, только бы люди забыли о себе и еще «ему послужили»… Коллапс мыслей, при взгляде на эту действительность. Безумные диалоги города с небом на фоне растлевающей на каждом шагу улице, ведущие в европеизированную постель XXI века, в отравленный разнообразием яств насущных, в выпотрошенное экскаватором поле ради участка нового обогатившегося русского… Дети, ушедшие в виртуальную извращенную реальность, люди потерявшие нравственные и духовные ценности, юные, озабоченные и отягощенные инстинктами — и нет …России? Если ты еще можешь себе позволить чувствовать, если ты рвешь собой эти бетонные, пространственные, петельные нити, если ты сопротивляешься им задохнуться тобой — то тебя охватывает… роскошь — ощущение протеста, крайность, непримиримость. Потому что чувства — это роскошь на сегодняшний момент. Позволить себе относиться к происходящему — можно только тем, кто не принимает ее пороков, себя среди них. В ворохе изматывающих чувств — проступает, наконец, то, которое связано с твоей культурой и истоками. Наконец — среди миллионов случайностей, выцарапывающих колючим изнаночным блудом теней, сердце, среди корявых миражей, черных сухожилий, играющих зелеными бумажками — ностальгия. Тоска. По родному, по утробно-природному. Город вокруг становится невыносимым, чужим. Все куда-то хочется бежать — на другую планету, на Черную речку, в Астапово; продать квартиру посреднику, душу — дьяволу, сердце — мединституту… Ты покрываешь этим желанием все, что тебя окружает. А потом, где-то посреди ночи, между туалетом и коридором ты сломаешься пополам и схлынешь беззвучным криком с собственных белых губ… Потому что поймешь: ностальгия по России — в России. Что тебе никуда не деться. Что завтра — туда, в пекло, в закрытую дверь, в последние сто рублей, в глотку манекену на высоком посту… А потом придешь, и будешь молиться за душу — «упокой ее Господи», потому что душа у России еще есть… Но что-то с телом ее. Телом каждого ее дня. Кажется, сходящим с ума с каждым новым днем все больше, все невозвратнее. В котором — многие не выживают. Многие сами сходят с ума. Тихо, рутинно, насущно. Теряют опору в действительности. Упираются в нее искривленными иллюзиями. Их мечты мутируют, и желания потребить, взять, растлиться — навязанные обществом — становятся ближе и дороже любой истины. Есть те, которые уходят от жизни, потому что слишком устали или не хотят жить своим умом. Не по силам. Уходят в религию. В монастырь. Пытаются уйти из этого мира, не приткнувшись, не найдя себя в нем, отторгая его в себе. Уходят светлые и лучистые. Уходят измученные и изверившиеся. Уходит много молодых. Уходят от своих судеб, сбегают от пороков, в которых нужно выживать, потому что примириться с ними невозможно. Их действие — это побег. И ведет их туда чаще не устремление духа. Но безвыходность и невостребованность души, которая никому не нужна. Министр культуры как-то обмолвился: «Нам не нужны творческие люди — нам нужны исполнители». Как в страшной фантастике… Обществу, создаваемому современной политикой, павшей низко массовой культурой, пропагандой секса и насилия, не нужны души. Нет такой графы в анкетах и предмета в школе. Может быть, они нужны проводникам — между двух миров, стремящимся посильно, своими творениями заполнить эти души. Для них необходимо отводить новые ниши, заботиться, создавать условия, помогающие им творить. Как минимум — расширять индивидуальное пространство и кого-то из них понимать… Зачем? Когда так легко отвернуться и заняться своим важным делом. Или поставить все под сомнение, растянуть, проверить на прочность, просмотреть на свет. Потом, правда… посмертно… может быть… Стихи автора.

Марина Кудимова Воспитание Мария Смирнова ДругиеЧувств миры

Елена Толстопятова Волгоград

Письмо-размышление лучшему другу ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ Дорогая моя подруга Дарья!

21 год. Студентка Волгоградского государственного института искусств и культуры. Направление подготовки «Режиссура театрализованных представлений и праздников»

не сложно выразить всю сердечную тяжесть моей разлуки с тобой, но ещё большее беспокойство доставило мне твоё последнее письмо, в котором ты выражаешь крайнее отчаяние своей неудачей на кинематографическом поприще в столице. Этим письмом спешу тебя поддержать и рассеять любые сомнения, которые могли у тебя появиться. Я видела твои работы и бесспорно, они были потрясающими, интересными, захватывающими. Сколько эмоций — слёзы радости и умиления, восхищение и преклонение перед силой маленького человека — вызывает твоя серия фотоснимков об иппотерапии детей-инвалидов. Как я поняла, по едкому замечанию приёмной комиссии, ты слишком юна для того, чтобы иметь своё мнение, необычный взгляд, новое слово, которым ты сможешь удивить и заинтриговать массы. Я не просто не соглашаюсь, я гневно протестую против столь поверхностного отношения к твоему расцветающему таланту! Ведь именно в молодом возрасте мы видим не мир, а сплошную возможность, и в то же время практически убеждены в недостижимости наших идеалов. Полны надежды, но от малейшей неудачи впадаем в отчаяние. Уверены в своих способностях, но чуть что, клянёмся никогда не притрагиваться к перу, кинокамере, телескопу. Мы ещё не знаем, что что-то невозможно, не сомневаемся в своих силах, но в то же время опускаем руки, как только наша гениальная идея потерпела полный провал. Такое бросание из крайности в крайность возможно только в юном возрасте, когда все чувства обострены, а эмоции на пределе. Но именно такими они и должны быть, чтобы в полной мере передать все краски, все особенности, все грани этого мира. Чтобы в отблеске бокового зеркала машины, в луже — увидеть солнце, чтобы в старом подвале найти тайну, а в слезах ребёнка — великую печаль Господа, творившего чудеса свои ещё в самом нежном возрасте. Таковым был и мой любимый поэт Владимир Маяковский. Он рано начал рисовать, писать стихи. В 17 лет, при выходе из Бутырской тюрьмы, у него была отобрана тетрадь с его первыми стихами. А в двадцать он уже пишет невероятно метафоричное, пронзительно прекрасное «А вы могли бы?»: Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ.

А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? Только восторженный глаз юноши мог увидеть в жестяной вывеске призыв к новой форме искусства, а в шуме дождя, стучащего по трубам — светлую мечту о любви. В 21 год было написано тонкое, нежное, полное радости, предвкушения огромного, всеобъемлющего, самого лучшего чувства — настоящий гимн-признание всех влюблённых: Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной? И, надрываясь в метелях полуденной пыли, врывается к Богу, боится, что опоздал, плачет, целует Ему жилистую руку, просит — чтоб обязательно была звезда! — клянется — не перенесет эту беззвездную муку! А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!» Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?! Но была в его творчестве и другая сторона. Точно, едко, беспощадно высмеивая пороки предающихся разврату, пустословию, обжорству современников Маяковский жестоко и бескомпромиссно осуждает их в стихотворении «Вам!». И это всего только в 22 года! Как ты понимаешь, говорить о столь великом человеке я могу бесконечно, но довольно слов: ты сама можешь убедиться в моей правоте, взяв любые его ранние произведения, среди которых, кстати, несколько поэм, которые ворвутся к тебе в душу, хочешь ты того или нет, возьмут её в огромный кулак и будут трясти, пока не выкинут из неё весь сор, успевший там накопиться, и будет она обнажена, но бесконечно счастлива и прекрасна, как может быть, были души первых людей на Земле! А твой любимый Михаил Александрович Шолохов! Ты ведь сама говорила, что самые поэтические, самые тонкие, самые острые, самые бурные, полные противоположностей человеческого характера, кон-

Кудимова Воспитание Чувств Елена ТолстопятоваМарина письмо-размышление лучшему другу

фликта внутренних желаний героев и общества в романе «Тихий Дон», написаны Шолоховым именно в молодом, жаждущем всего и сразу возрасте — в 23 года. Памятуя об одном из твоих любимых исторических мест в Москве — Доме-музее Лермонтова — не могу удержаться от просьбы: посети его ещё и ещё раз! Ты только представь, как по этим комнатам ходил совсем юный мальчик, как он уже по-взрослому не допускал в свой кабинет Елизавету Алексеевну. Уверена, что побывав там же, где 14‑летний юноша создал несколько поэм, которыми мы сегодня восхищаемся: «Корсар», «Преступник», «Олег», «Два брата», а в 15 задумал поэму, которая стала вершиной русской романтической поэзии — «Демон», ты не просто обретёшь веру в себя, но начнёшь много и упорно работать. Как говорил Рэй Брэдбери: «Пишите много! Качество рождается из количества. Если вы пишете по чутьчуть — вы обречены.» Эти слова можно смело применить к любому делу: хочешь чего-нибудь добиться, занимайся этим, несмотря ни на что. Понимаешь ли ты, дорогая моя, что гений — это, прежде всего, широта ума, умеющего видеть не часть, а картину целиком; это сила, с которой только твоя мысль способна преобразить жизнь, нас окружающую; и это постоянная активность души, не спящей, всегда остро реагирующей на любую несправедливость и на даже самую малую радость. Зная твой скромный нрав, уверена, ты задаёшься вопросом: а есть ли все эти качества у меня? И я отвечу тебе — конечно, есть! Я знаю тебя больше десяти лет, я видела, как ты сходу из какой-то мелочи сочиняешь интересные этюды и зарисовки, как Уолт Дисней, увидевший в какой-то кляксе своего самого известного персонажа — Микки Мауса. Кстати, он уже в 22 года открыл собственную небольшую мультипликационную компанию… И если я тебя ещё не убедила в том, что юный возраст лучше всего позволяет проявить творческий потенциал, я уверена, заложенный в каждом гений, то вот тебе убедительнейший пример из возможных. Помнишь ли ты все свои любимые фильмы? Конечно. А кто их создал? Уверена, тоже. Есть в твоём списке и крайне неординарный, впечатляющий фильм Александра Сокурова «Фауст». Петь дифирамбы этому творцу можно бесконечно, не сомневаюсь, что с этой задачей ты и без меня прекрасно справишься. Я только хочу тебе напомнить, что свои первые телевизионные программы он выпустил в 19 лет! Заканчивая своё письмо, хочу ещё раз сказать, что ты обладаешь не только всеми качествами хорошего режиссёра, способного встряхнуть уставших людей и заставить их оглядеться вокруг — увидеть дела рук своих. Но, что самое главное — ты именно в том возрасте, когда это делать не просто возможно, а крайне необходимо. И я утверждаю, что гениальность — свойство юности!

Сергей Ивкин (Екатеринбург), иллюстрация к повести Михаила Богуславского «Пожизненная ссылка»

С любовью и бесконечной жаждой встречи, Елена.

60 60

Сергей Уткин Шарья

конец большого человека

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ ПРЕМИЯ’2014 - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - ИЛЬЯ

о легенде надпись на перстне царя Соломона гласила: «И это пройдет». Возможно, это и о гениальности. Всматриваясь в судьбы гениальных людей, в их оборвавшиеся или всё ещё плутающие к будущим обрывам пути, понимаешь, что давний мудрец был прав. Ктото из великих не смог продлить ни себя, ни своей гениальности до старости, обделив нас новыми откровениями, которые были бы возможны. А кто-то смог продлить себя, но растерял всю свою искреннюю былую гениальность на жизненном пути. Растерялся, должно быть, где-то, да и выронил. А жаль. Те, кто поступил вторым способом, те, с кем такая жизнь и судьба случились, дальше обычно эксплуатируют эту былую гениальность и память людей о ней, зарабатывая этой памятью на прошлом, и у них неплохо выходит. Выходит человек и просит публику своим появлением оплатить то, что он когда-то был. И кем он когда-то был. А чтоб напомнить, он и песен старых попоёт, и баек былых порасскажет, и стих, востребованный несколько десятилетий, прочтёт с задоринкой, со слезой, с ямочками молодецкими на щеках. Милашка! Это, сказанное мной выше, быть может, схематично и чуть гротескно, но трудно спорить с тем, что на Пола Маккартни ходят, в основном, чтоб слушать старую битловскую нетленную классику, а не новые его творения, заслуживающие и внимания, и уважения хотя бы к стараниям пожилого человека, но не столь цепкие, близкие и родные поклонникам. Но и среди российских достойных рокеров старого каленья, закалки да отжига эксплуатация прошлого (героического времени) стала нормой. Макаревич играет с «Машиной времени» не меньше старых песен, чем новых, Бутусов исполняет классику «Наутилуса» и «Кино» вместе с новым репертуаром, светлейший БГ не забывает репертуар старого «Аквариума» подпольных времён. А уж про Андрея Дементьева, читающего при каждом удобном случае «Никогда ни о чём не жалейте вдогонку», и говорить не стоит: этот любимый народом общеупотребительный поэт никогда не отличался гениальностью. Конечно, многим покажется кощунственной издёвкой мысль о том, что умершим и прекратившимся в молодости гениям повезло больше их собратьев‑долгожителей, но лучше ли прекратиться и не умереть, оставшись в той оболочке неким существом, позорящим свою былую гениальность, своё былое, своё. Те, кто успел уйти, пока был в силах нести себя, в силах одолеть судьбу свою, в силах отстоять себя, свою самость у мира, был цельней, честней. Впрочем, по порядку. Примеры Михаила Лермонтова, Сергея Есенина, Курта Кобейна, Александра Башлачёва и других достойных приводят нас к выводу о гениальности как свойстве юности. Почему это свойство теряется с возрастом? Думаю, дело в юной задорной непримиримости и непримирённости с миром, с обществом, с жизнью, с судьбой, непримиримости, которая высвобождает ум, высвобождает мысль, отвергает авторитеты и авторитетные мненья, пуская

Родился в 1987 в г. Шарья Костромской области. Там же окончил школу с серебряной медалью. Учился в СанктПетербурге в Балтийском государственном техническом университете «Военмех» имени Д. Ф. Устинова по специальности «ракетные транспортные системы». Образование неполное высшее. Записываю себя стихами с 2007 года. Когда не помещаюсь в стихи, записываю себя прозой.

Сергей Уткин конец большого человека

мысли в этакую вольницу слов и дум. Как пел Высоцкий: «Ходу, думушки резвые, ходу!» С возрастом рядом следуют опыт и пытка человека и этим опытом, и памятью. Каждый окрик человеком жизни сопровождается научением, суть которого: «Не ты решаешь, терпеть тебе этот мир или нет, а мы решаем, терпеть тебя или нет». Сначала человек становится осторожней, потом осторожность начинает граничить с трусостью, с ментальной трусостью и скованностью, и все прежние парения мысли подле высот духа становятся приземлённее, человек приходит к некой ограниченности и тривиальности, общепринятости мышления. А в тот момент, когда мозг человека позволил поставить кого-то выше себя, стал верить кому-то больше себя, начинается конец большого человека, конец гениальности, начинается маленький человек. Как говорил Ницше: «Тот, кто слушается других, не слушает себя». Думаю, это явление угасания гениальности сродни затухающим колебаниям в физике. Бьётся, пульсирует человек сердцем, словом, речью, рвётся из привычности, серости, лжи, но тащат его обратно обстоятельства, суровая реальность, и он падает, но не мирится, рвётся снова, снова падает, снова рвётся, но с каждым разом сил, энтузиазма, веры всё меньше, и — гаснет человек, затухает. В «Сталкере» Андрея Тарковского Писатель произносит важные слова о том, что он их (людей) изменить хотел, а получилось, что это они его изменили, сделали таким же, как они сами. Когда человек начинает уставать не только от мира, но и от своей судьбы, устаёт нести себя в неравном бою, устаёт верить, наступает неискренность, маловерие и малодушие. Загнанный обстоятельствами человек, уважающий своё прошлое, не желая позорить себя нелепым трусливым продлением себя, ищет смерти, как, возможно, искал её Есенин, «отскандалив», «отговорив», оставшись без тех, кому «в молодости нравился», и которые «теперь оставили». Тогда завершается «песня забубенная» о его «головушке»… Кажется, Курт Кобейн в предсмертной записке написал, что давно не испытывает удовольствия от музыки, которую играет, а потому считает нечестным продолжать обманывать зрителей и зарабатывать на них. Другой рок-герой Джимми Пэйдж сказал: «Я могу не верить в себя, но я верю в то, что я делаю». Видимо, Курт верить перестал… Человек или должен перестать быть собой и продолжать своё (или уже не своё) существование, или должен продолжать своё сражение, продолжать тянуть «ту самую главную песенку», и только почувствовав, что о ней ему придётся добавить: «которую спеть я не смог» — он может предпочесть уйти. Это тоже некоторый символ и показатель веры — в себя, в свою исключительность, гениальность. «Струсишь ли сразу? Прыгнешь ли смело? А? Эээ… Так-то, дружок. В этом-то всё и дело» (Владимир Высоцкий). Можно много спорить, в чём же эта смелость и куда именно нужно прыгнуть: в небытие или в суету и толчею жизни. В чём больше смелости? Каждый сам решает для себя. Маяковский в 1925 году написал стихотворение на смерть Есенина, осудив его самоубийство, а через пять лет практически повторил его путь… Нет, я не осуждаю. Разве мы поступили так, прошли по судьбе так же широко, решительно, веско, разве мы сделали последний шаг? Но видимо, настоящая гениальность не бывает без веры в себя, в свою правду, в своё мироощущение. Пел же Андрей Макаревич: Мой приятель, художник, Прожил на земле мало лет. Он работал легко, Он творил чудеса на удачу. И солгать он не мог, В этом был его главный секрет. Он умел только то, во что верил, А как же иначе?

62 62

Только как-то нежданно, Случился в стране поворот. Всем указано было, Смотреть на иные задачи. А приятель не смог, Повернуть под команду — Вперед! Он умел только то, во что верил, А как же иначе? Тут же свора газетчиков, Хуже дворовых собак. Он читал их брехню, Вечерами со мной чуть не плача. А потом возвращался, К холстам, на чердак, в полумрак. Он умел только то, во что верил, А как же иначе? Что такое в Истории век, Или там — полувек? По масштабам таким, И о гениях даже не плачут. А приятель мой гением не был, Он был Человек. По-людски заболел он и умер, А как же иначе? И осталось всего ничего, Разве только холсты? А на них неземные закаты, И лошади скачут. Только в них, как ни странно, Живет ожиданье весны. И весна, безусловно, наступит, А как же иначе? Когда человек понимает, что жить тем, во что верил, ему не дадут, или у него нет на это сил, а жить по-другому он не умеет и не хочет, он уходит. Вместе с гениальностью.

Марина Кудимова Воспитание Чувств Сергей Уткин конец большого человека

Мария Малиновская Гомель, Беларусь

Поэзия — свойство вдохновения ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - авторитетное мнение - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - авторитетное мнение - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА

икипедия определяет гениальность (от лат. genius — дух) как необычайно высокие интеллектуальные способности. Но можно ли определить поэтическую гениальность как высокие интеллектуальные (умственные) способности в поэзии? И что это будут за способности? В любом случае необходимо дать определение этому явлению, прежде чем соотносить с неким периодом человеческой жизни. И тут перед нами встаёт излюбленный вопрос различных исследователей XX века — оппозиция гения и интеллекта, заложенная в аналогии «гениальность — помешательство». «Демокрит даже прямо говорил, что не считает истинным поэтом человека, находящегося в здравом уме. И далее: вследствие подобных взглядов на безумие древние народы относились к помешанным с большим почтением, считая их вдохновленными свыше, что подтверждается, кроме исторических фактов, еще и тем, что слова mania — по-гречески, navi и mesugan — по-еврейски, а nigrata — по-санскритски означают и сумасшествие, и пророчество». (Чезаре Ломброзо, «Гениальность и помешательство», 1863). Что имел в виду Демокрит и почему не пророчество и интеллект, а пророчество и сумасшествие — патологическое изменение интеллекта — называются одинаково? Это скорее проблематика объёмного научного исследования, и притом не литературоведческого. Моя же задача — в рамках эссе решить один вопрос, заявленный в заголовке. Увы, способности гениального поэта зависят от так называемого вдохновения намного больше, чем, к примеру, гениального математика: способности последнего всегда более-менее стабильны и вне «озарений» не деградируют до среднестатистического уровня. К великому математику, физику, химику и т. п. как раз применимо определение гениальности из Википедии. Конечно, развив технику, поэт может, как делают многие, «работать на ней одной». Тогда речь уже идёт об интеллекте, направленном, по Бергсону, на производство в противоположность интуиции. Но идёт ли — о поэтическом гении? Оставим пока этот вопрос в стороне, как и другие. Разберёмся с тем, что называется поэтическим вдохновением. Оно в действительности отстоит от «интеллекта» похожим образом, как и маниакальное состояние. Не побоюсь обозначить и ту же «триаду симптомов»: приподнятое настроение, сопровождающееся повышенной профессиональной и личной активностью, повышенной социализацией, ускорение мышления и речи, двигательное возбуждение. Различие одно — продуктивность. В случае «вдохновения» вся активность направляется на творчество. И только если по каким-то сторонним причинам нет возможности писать здесь и сейчас, колоссальный подъём внутренних сил направляется на окружающее: на неотложные дела, которые тогда выполняются в разы быстрее и эффективнее, на общение, которое даже у стеснительного человека вдруг начинает

20 лет. Студентка Литинститута. Лауреат множества поэтических премий. Гран-при Илья-премии’2013 (эссе).

идти легко и бурно, и на двигательное возбуждение, наконец. Как видим, здесь мало что от интеллекта. Но уж если всё сойдётся, и в подобном состоянии человек займётся творчеством, то почти набело, минуя всякое умственное напряжение, на одной-двух страницах появятся готовые строфы. И если автор владеет техникой, то эта способность проявит себя ничуть не в меньшей степени, чем при скрупулёзном рассудочном оттачивании. Различие между двумя высокоуровневыми текстами, один из которых написан в состоянии вдохновения, а другой — при максимальном интеллектуальном усилии, может быть одно: поэзия. Говоря иначе — пророчество, которое в одном слове объединено именно с манией, а не с интеллектом. Тема этого эссе, к раскрытию которой я только намечаю подступы, звучит так: «Гениальность — свойство юности?» — в форме вопроса. В форме утверждения можно было бы сказать: поэзия — свойство вдохновения. Теперь возникает ещё один вопрос, задаваемый в поэтической среде гораздо чаще, чем все вышеприведённые: что такое поэзия? Можно сказать, что это — когда текст «живёт». Но для кого-то «живёт» текст, созвучный на данный момент его душевному состоянию, пусть это будет даже набор первых попавшихся сентиментальных банальностей. И попробуй докажи обратное. Часто говорят, что поэзия — это нечто неуловимое, что может исходить от самых простых на первый взгляд строк. И это уже, по-моему, ближе. Как верно подметил поэт и философ Андрей Тавров, в истинно поэтическом тексте слово нередко изменяет своё прямое значение, принимая на себя оттенок значения рядом стоящего слова. И мы понимаем и принимаем это изменение, оно не вызывает у нас вопросов. А изъяснись так кто-то в повседневной жизни, окружающие решили бы, что он или неграмотен, или несёт чушь. Изъясняйся он так постоянно — будет уже диагноз. Это не вызывающее вопросов транслексическое сочленение смыслов, метафора текста, всегда несущая известный элемент «удивления», — и есть поэзия. Увы (или к счастью), настроенный на кропотливую, ювелирную работу ум никогда не породит подобного высказывания. Он будет строить как раз грамотные и осмысленные формулировки, даже если они примут форму самых невероятных метаметафор. Как мне думается, истинно «подаренное», по известному выражению, стихотворение, никогда не будет без сучка и задоринки, гладким, как отполированная поверхность. В нём непроизвольно будет слышаться, как задыхается автор на какой-то строке. Можно, конечно, подделаться. Сейчас целые литературные течения хором выдают однотипные стилизации под поток сознания — якобы «первозданное вдохновение», или «выжимки» истинной поэзии из словесного вороха, или ложная искренность — истеричная и кликушествующая. Для всего этого уже определена своя поэтика. Ясно, какое отсутствие здравого ума имел в виду Демокрит в отношении поэзии. Итак, вернёмся к вопросу, на который пока не дали ответа: идёт ли речь о поэтическом гении в случае с высококачественной работой «от ума»? Пусть не на одной-двух страницах черновика, а на пяти-десяти, с предварительным подбором рифм, а под них — строк, или с финалом, к которому пишется всё остальное стихотворение. Пусть — заготовленный заранее замысел, а не постоянное незнание, что будет дальше. Но зато — способность в поэтической форме высказаться на любую тему, возможность при желании или необходимости каждый день «выдавать» достойное произведение. Гений ли такой сочинитель? Мой ответ однозначен: нет. И главный аргумент — честность автора перед самим собой, которую не пересилит любое самомнение, если автор, конечно, хоть раз испытал то, что называется вдохновением. И то, что происходит после этого успешно реализованного вдохновения. Ведь удачно оно воплоща-

Мария Малиновская Марина Поэзия Кудимова — свойство Воспитание вдохновения Чувств

ется не всегда. А показатель удачи — вне всякого рационального осмысления — иногда такой сильный, что не знаешь, как с ним справиться. И задумываешься порой, зачем ещё и это, когда сам результат — уже награда. Сразу поняла, что к заданной теме подберусь нескоро — пока не обозначу все основные понятия, раз уж представилась такая возможность. Но это обозначение и необходимо для ответа на заявленный вопрос — провокационный, предполагающий не прямой ответ, а рассуждение. Если поэзия — свойство вдохновения, а вдохновение — свойство гения, то гений — свойство юности, или свойство человеческой личности вне возраста? Вернёмся к отправной точке, которая неспроста объединила в разных языках под одним наименованием почти несовместимые понятия — пророчество и сумасшествие — вернёмся к вдохновению. В любом случае оно далеко не всегда заканчивалось (как не всегда и начиналось) вместе с юностью-молодостью. Если гений «перегорал», то, становясь в своей беспомощности по-пушкински «меж детей ничтожных мира… всех ничтожней», он и заканчивал своё земное существование: искал этого конца, или конец сам приходил. В любом случае это естественно для гения, как бы жестоко ни звучало: ничто не может жить, лишившись своей природы, даже если эта природа — в области духа, а genius постоянно отсылает нас к «духу». По моему мнению, смерть для гения не бывает преждевременной. Возможно, это фатализм. Но на «исписавшегося» смотреть так же страшно, как на угасающий годами «человеческий овощ», только опять же в области духа. Можно, по примеру некоторых поэтов первой величины, порвать с прежней жизнью, родиной и даже письма домой писать нарочито далёким от литературы стилем. Можно искать смерти. Можно «работать на одной технике», к чему и приходит с годами большое количество авторов, производя безликий, однотипный суррогат. Но ведь это не участь всех. Можно вспомнить заученный пример: возраст Гёте, когда он закончил «Фауста». И, хоть вторую часть называли «стариковской», на самом деле это… и т. д., и т. п. Можно повторить за Андреем Василевским: «Поздний Гандлевский нравится мне больше, чем ранний». Мне тоже. Не знаю, как кому даётся это высшее состояние духа. Чаще всего проявляет оно себя в юности или молодости, опять же по сходству (случайному ли, закономерному?) с душевной болезнью. Далее — у каждого индивидуально. Я не медик, чтобы определить, какую роль в этом играет физиологическая природа и играет ли вообще — или это просто схожесть признаков, замеченная ещё тысячи лет назад. Хочется думать, что определяющее значение здесь играет область духа, хотя от сопутствующих телесных проявлений не уйти, да и особо не хочется — в силу их уникальности и недостижимости иными путями. Однако во все времена поэты пытались найти эти иные пути, вводя себя в состояние изменённого сознания: знаменитые «алкогольные опыты», голодовки и пр. Конечно, тем, кому осталось лишь это, можно только сочувствовать. Тот, кто хоть раз пережил и то, и другое, не может не осознавать разницы. Тот же главный аргумент — правда перед самим собой. И самоощущение: для того, что у других естественно, ты нуждаешься в «допинге». Одна знакомая поэтесса, к которой вдохновение не приходит самостоятельно, выбирает время, уединяется и вводит себя в него самовнушением. Об этом методе и о том, насколько он перспективен, мне судить трудно. Ясно одно: человек, которому эта область а priori недоступна, самовнушением ничего не достиг бы. Разве что иллюзии. Но не оставляет ощущение, что некий элемент искусственности здесь присутствует. Ещё один знакомый сочинитель как-то дал мне совет такого рода: «Пиши каждый день; смотришь на дерево за окном — пиши про это

66 66

дерево, смотришь на чашку — пиши про чашку, идёшь в институт, пиши по пути о том, как идёшь в институт». Касайся его советы живописи, это было бы правомерно. Для поэзии же подобные методы, как я считаю, гибельны. Механическое «набивание руки», «конвейер» в этом случае — методичное самоубийство, выжигание в себе всего живого. Как и любая «пойманная волна» конъюнктуры. Особенно грустно смотреть на юных авторов, имеющих многое, чтобы развиться в хороших поэтов, но в погоне за «лайками» и «комментами» пишущих «на потребу», впадающих в самоповтор и отсюда нередко — в невольную самопародию. Или на тех, кто сразу подпадает под влияние иного толка, о котором максимально точно и эмоционально высказался Сергей Арутюнов: «…Берется курс не просто на языковую неправильность, но на искажение языка… Всем им нравится искажать, играть на расстроенном языке, и это не просто тенденция, а дурные наклонности. Вроде бы они (кажется мне) кривляются, гримасничают, но для того, чтобы показать, как ослабли языковые смыслы, стыдно и якобы невозможно прямое высказывание, потому что говорить особо не о чем. Да, постмодернисту говорить — не о чем. Изначально. Поэту всегда есть, о чем сказать, но он не всегда может. У этих все наоборот… Даже те из них, что могут писать недурно, специально ухудшают стиль, изображая из себя этаких подгнивших простачков». Можно было бы долго цитировать, но ограничусь последней выдержкой: «Канон убожества создан и мультиплицирован на огромные слои молодых баранов, которые в восторге от того, что можно не уметь писать совсем! Просто пороть не прекрасную, а тяжелую, мутную филологическую чушь и чувствовать себя нео». У юности — много свойств. Некоторые, присущие ей одной, создают её очарование, но другой возраст уже не красят. В поэзии — также. Юная бесшабашность и восхищение собой лет через пять будут вызывать грустную улыбку, даже если прежде принимались за смелый разбег. Следование «канону убожества», каким бы почётным ни было в среде «каноников», убого выглядит в любые годы. Темы, органичные для 15 лет, в 20 смотрятся как зависание в подростковом возрасте: внешние критерии гениальности уже иные. Иные в 25, в 30, в 60 …А один из немногих неизменных критериев — как раз постоянное изменение, развитие личностное и творческое. Если снова обратиться к происхождению слов, можно было бы сказать, что гениальность — это свойство юности духа, когда он ещё открыт удивлению, переживает удивление и даёт такую возможность другим. Готов пережить и переживает откровение, никак не зависящее от «наработанного багажа предыдущих поколений», будто бы стоящего за любым стихотворением, от тенденциозных воззрений времени — окольных путей тех, кто слоняется от тупика до тупика с цитатником под мышкой. Потому они и защищаются цитатником, что не могут сказать своего. И корежат форму, извращают содержание, жонглируют словами — потому что не знают той ступени молитвы, которая минует саму молитву как речевой акт, но и единственно делает этот акт подлинным.

Марина Кудимова Воспитание Чувств Мария Малиновская Поэзия — свойство вдохновения

Роман Казимирский Гении падают с небес

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - авторитетное мнение - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - авторитетное мнение - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА

исать о гениях? Ох, как непросто. Не потому, что их мало. А потому, что подсознательно любой автор желает причислить себя к таковым. Особенно тяжко писать о тех, кто живет среди нас. Сегодня. Сейчас. Вы умрите — и мы ваш гроб на руках понесем всем селом. И потом табличку прикрутим памятную куда-нибудь.

33 года. Родился и вырос в Алма-Ате (Казахстан). В настоящее время живет в Черногории. Печатался в газетах «Литературная газета» (Россия), «Слово писателя» (Беларусь) и «Русский вестник» (Черногория), журналах «Москва» (Россия), «Новая реальность» (Россия), альманахе «Илья», сетевых проектах «Артбухта», «Время ЛД», «St. Babylon». Дипломант и лауреат международных литературных конкурсов. Член Белорусского литературного союза «Полоцкая ветвь» и Южнорусского союза писателей.

Без имен, конечно же, без имен. Живет себе девочка. Милая такая. Пишет стихи недетские. Взрослые, которые заслуженные и профессионально состоявшиеся, закатывают глаза и складывают руки на груди — ну, надо же, какое чудо в перьях! Публикации, награды. Девочка выросла. О девочке забыли. Девочка умерла. Рано. Было, конечно, что-то еще, но это неважно — это просто звуковое и визуальное сопровождение. Трагедия. Хочется ударить по сложенным на груди рукам и схватить всех умиляющихся за задранные подбородки — и вниз, вниз, об асфальт. Чтоб неповадно было. И чтоб помнили, не забывали: раз уж приладили крылья, будьте добры периодически проверять крепежи. Нельзя бросать тех, кого мы полюбили и кому дали вкусить нашей любви. Умный дядька Дидро говорил, что гении падают с неба. Вот именно. Падают. И разбиваются. А теперь выдыхаем и говорим себе спокойное «стоп». Если бы этой девочке, на фотографии которой я не могу без слез смотреть, было, допустим, лет тридцать. И прочитал бы я ее стихотворения — ее, тридцатилетней, — посчитал бы я их гениальными? Думаю, думаю, думаю. Предельно честно — чтоб без идиотского самобичевания. Талантливо, многообещающе — но не более того. Образность? Да, хорошая такая образность, авторская. Поэтика? Да, эти стихотворения я готов читать.

Но готов ли я назвать то, что я читаю, словом, которое я уже в этом тексте употребил четыре раза? Нет, не готов. Так в чем же проблема? Почему то, что принято считать гениальным относительно ребенка, никак не применительно к взрослому человеку? Пусть даже не о ребенке речь идет — о юном человеке, допустим. Не потому ли, что, называя гениальным произведением то, что создал юный автор, мы подразумеваем примерно следующее: Ух, ты, ничего себе! Если это он сейчас на такое способен, чего же от него ждать дальше? А дальше может ничего не быть, кроме адской боли и полного разочарования во всем и, прежде всего, в себе. Можете забросать меня апельсиновыми корками или чем потяжелее, но гениальность юности без ее дальнейшего развития — это страшная болезнь, которую нужно было бы лечить, сумей мы заглянуть в будущее. Гений, этот маленький человечек, свет которого способен ослепить любого, требует настолько трепетного к себе отношения, что большинство из вас — из нас — скорее сломает его, нежели донесет невредимым до того безопасного места, которого, быть может, и не существует. Так кто нам внушил мысль о том, что истинная гениальность юна и лучшие из нас уходят молодыми? Не мы ли сами? Просто потому, что нам сложно рассмотреть гениев среди нас — слишком близких и оттого таких раздражающих. Просто оттого, что мы — не они. А они — не мы. Без имен, конечно же, без имен.

Роман Марина Казимирский Кудимова Гении Воспитание падают сЧувств небес

Людмила Осокина Взращивание творческой личности Мистическое литературоведение ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА

оэту, чтобы достойно творить, нужно для начала взрастить свою творческую сущность. А это дело непростое и достаточно долгое. Ведь почему у довольно-таки одаренных молодых поэтов, подающих надежды, так, по-большей, части в итоге ничего и не получается, и они практически в начале своего творческого пути сходят с дистанции? Потому что они не смогли взрастить свою творческую сущность, а только на одних способностях и надеждах далеко не уедешь. Но что такое творческая сущность, и как ее взращивать и для чего она, все-таки, нужна? Ну, это опять же, разговор особый, мистический и нужно для этого опять же переходить в иную плоскость, в иную область, в область мистического или даже точнее, магического литературоведения. Я уже писала в своей статье «Написать или создать?» о некоторых подобных проблемах и рассматривала их с магической точки зрения. В частности, писала о том, что основная работа поэта (да и прозаика тоже) заключается не столько в работе над словом, сколько в работе над тонкими творческими энергиями, в создании из этих энергий какого-либо стихотворения, точнее, какой-либо поэтической сущности. Дело заключается не в том, чтобы написать, а в том, чтобы создать, сотворить из астральных энергий какой-либо поэтический объект. А для того, чтобы работать в астрале, делать там что-то, создавать, надо сначала создать то, чем там можно будет работать, своего рода инструменты для работы, а также взрастить материал, из которого это что-то будет создаваться. Материалом, из которого создаются стихи, а также проза и другие настоящие произведения, в основном и служит творческая сущность, аура творца: поэта, прозаика, художника, музыканта. Конечно, не только из своей ауры создает поэт свои творения, он может воспользоваться, если сумеет, окружающими его астральными энергиями и сущностями, правда, это тоже непросто. Но даже если работать и с посторонними энергиями, все равно приходится вкладывать свои, поскольку работа ведется через ауру творца, и она в любом случае будет вкладываться, вплетаться в эту работу. Поэтому встает задача: эту ауру, эту сущность подготовить должным образом к работе, чтобы ей можно было воспользоваться. В принципе, ауру трогать нельзя. Она дана для жизни и ее ровно столько, сколько нужно, а если начать без должной подготовки ее использовать для творческой работы, то можно нанести ей непоправимый урон. Ведь создание из собственной ауры поэтических произведений равносильно расчленению себя на части. Это все равно что для написания одного стихотворения оторвать себе правую руку, для другого — левую, потом также поступить с ногами… в итоге что останется? В лучшем случае человек станет калекой, в худшем просто умрет. Но именно это порой делают молодые поэты со своими астральными

Училась в Московском государственном историко-архивном институте. Работала корреспондентом и обозревателем в таких изданиях как «Клуб», «Юность», «Профсоюзы», а также книжным редактором в ИИД «Профиздат». Стихи печатались в «Московском комсомольце», «Вечерней Москве», НГ «Ex libris», «Поэтоград», «Юность», «Истоки», «Дети Ра», «Футурум-Арт», «Зинзивер», «День поэзии‑2010», «Кольцо А» и других. Первая книга «Природы затаенное дыханье» вышла в 1996 году в Москве. В издательстве «Время» вышли книга стихов «Кофейная девушка» (2010) и роман «Новая божественная комедия» (2014). Член Московского Союза литераторов, Союза писателей Москвы, Союза писателей XXI века. Вдова известного поэта-диссидента Юрия Влодова (1932–2009). Живет в Москве.

телами, используя их на стихи и подписывая себе тем самым смертный приговор. Вот почему многие из них так рано умирают. Есть конечно, поэты, которые умерли в более зрелом возрасте, а есть и те, которые прожили достаточно долго. В чем же секрет тех, кто прожил дольше? Наверное, в том, что они научились работать в астрале и сберегли свою ауру от гибели. Как же это сделать? В первую очередь молодым поэтам нужно сохранить себя. Речь идет даже не о сохранении творческой сущности, а о сохранении самой жизни. И самый опасный возраст это до 20 лет. Именно в этом возрасте существует большая опасность просто погибнуть, не выжить из-за растраты своей, еще неокрепшей сущности на писание стихов. Писать в этом возрасте, также, как и жить, нужно крайне осторожно, чтобы не нанести себе непоправимый урон. И лучше это делать вдали от шумных мест, и тем более, столичных тусовок. Молодая поэтическая сущность — это как неокрепший росток какоголибо растения, только что проклюнувшегося из-под земли. Росток этот может погубить буквально все: холод, жара, сильный ветер, ливень, какое-либо животное. Все представляет угрозу для молодых всходов. Поэтому эти всходы лучше держать подальше от посторонних глаз, пока они не вырастут до необходимых размеров, не наберутся сил, не окрепнут. Молодые поэты, писатели как раз похожи на эту зеленую поросль, которую так легко погубить. До 20, а то и до 25, а в наше время и до 30 лет им нужно тихо-мирно расти, набираться сил, укрепляя свою ауру, свою творческую сущность. Это не значит, что с ними не нужно работать, наставлять на путь истинный. Но до этих поэтических всходов нужно допускать лишь внимательных, мудрых наставников, которые осторожно, аккуратно, будут ухаживать за ними. Защищать их от напастей, помогать расти и правильно развиваться. И вот тем поэтам, которым удастся этот самый опасный период переждать, спокойно взрасти, взрасти в тишине, в покое, и, помимо всего прочего, еще и найти хороших наставников, у них есть шанс достичь каких-то успехов, кем-то стать. У нас же порой делается всё, чтобы загубить молодые таланты на корню. Я имею ввиду даже не столько литературный процесс, в который попадают молодые поэты, и который многих из них в итоге засасывает и губит, я имею ввиду то, что в таком возрасте поэт должен очень осторожно вести себя при работе по созданию своих творений. Я бы даже сказала так: писать в этот период нужно как можно меньше, а по большей части заниматься именно взращиванием своей творческой сущности, своей ауры. Заниматься сохранением себя, наполнением себя, а никак не расходованием себя. Что это значит? Это значит просто жить! Жить нормальной человеческой жизнью: учиться, работать, любить, путешествовать, набираться впечатлений, читать, узнавать чтото новое. Не избегать страданий и боли, они тоже понадобятся впоследствии для созидания. Но и стремиться к ним специально тоже не следует. То есть жить обычной, естественной жизнью, как и положено по судьбе. Но из этого не следует, что нужно пускаться во все тяжкие: например, безоглядно пьянствовать, наркоманить или вступать в беспорядочные половые связи. Естественная свободная жизнь вовсе не тождественна жизни губительной. Но почему-то зачастую многие молодые поэты понимают свободу творчества именно так. Самое лучшее, если молодое дарование поступает в этот период не в Литинститут, например, а на обучение к какому-либо большому поэту, мастеру своего дела. Хорошо, если ученик будет подолгу общаться со своим учителем или даже жить у него. Ведь настоящее обучение происходит не в каком-то там учебном заведении, а при общении с большим мастером, при тесном, постоянном и длительном контакте с ним. Учитель может реально обучить ученика только общаясь с ним один на один. Один Учитель — один Ученик. Только так. А не на каких-то там

Марина Кудимова Воспитание Чувств Людмила Осокина Взращивание творческой личности

групповых занятиях. Так настоящего мастера не воспитаешь. Только при близком и довольно длительном контакте. Ведь обучение при непосредственном контакте порой производится и вовсе без слов, через ауру. Аура учителя соприкасается с аурой ученика и таким образом передаются нужные знания, умения, а также и силы. А Литинститут он может взрастить только литераторов, людей, работающих в сфере литературы и книжного бизнеса, но не более того. Они, конечно пишут тоже, но понастоящему творческих личностей из них так и не вырастает, потому что вместо того, чтобы дать творческой сущности молодых дарований хоть как-то вырасти, их начинают прессовать и обрабатывать, делать поэтов, прозаиков и прочее, но они все получаются в итоге на одно лицо, к тому же вялыми и инфантильными. Это все равно что из зеленых всходов пытаться сварить варенье, не дождавшись плодов. Конечно, бывают исключения, но они только подтверждают правило. Но нужно еще сказать вот о чем. Гениальность тоже приходит с возрастом, до нее еще нужно дорасти. Я имею ввиду не гениальничанье, которым так любят грешить молодые поэты, а истинная гениальность. Конечно, гением для начала нужно родиться. Но даже рожденный гением должен до наступления того возраста, в котором его гениальность по-настоящему проявится, еще дожить. Гениальность тоже проходит какие-то стадии в своем развитии. Ну, например, до 20 лет она раскрывается на уровне способностей, от 20 до 30 наступает период одаренности, от 30 до 40–45 таланта, а настоящая гениальность возможна только после этого возраста, в период от 40 до 60. Творческая энергия в этот период на пике, творческая аура уже выросла, укрепилась, и поэт может творить в свое удовольствие, ничего не боясь.

Сергей Ивкин (Екатеринбург), иллюстрация к повести Михаила Богуславского «Пожизненная ссылка»

72 72

Ирина Медведева Нужны ли нам гении?

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА

ксиома — все люди рождаются разными. Как ни трудись в доказательствах социологи, а среда, воспитание и образование не в силах уравнять носителей среднестатистических способностей с теми, кого Господь погладил по макушке. И соотношение тех и других, как в каше — изюм. Впрочем, подчас кажется, что сладких изюмин и вовсе нет: словно, каша вышла из-под рук вороватого повара… Но это, скорее, дефект зрения. Демографические таблицы твердят об одном: в среднем на миллион жителей планеты приходится тысяча-две ярко одаренных. А вот гении и вовсе рождаются раз в сто лет. Последнее, на мой взгляд, не что иное как поэтическая метафора, но за неимением другой, доверимся ей… Гении легче всего распознаются в идеальной, абстрактной области, поскольку он всегда — одиночка, и поле его деятельности — возьмем XXI век — лист бумаги (уже ушло!) либо светящийся глаз монитора или смартфона. В бизнесе, промышленности, общественной деятельности, искусстве взяты возможные высоты, идет шлифовка деталей. Если прорыв и случается, то его родитель (автор) — не единичное существо. Это плод коллективного разума — десятка, а то и сотни невидимых рабов интеллекта. И только одна область исправно поставляет человечеству гениев, которых оно способно распознать практически тотчас: это — поэзия. Слово, единообразно податливое любому, вдруг вычленяет из массы поэтов или банальных рифмующих того, кто родит из многократно повторенных буквенных рядов новые смыслы. И удивленное человечество, подняв глаза к прекрасным небесам или, напротив, направив их в глубину души, воскликнет: «Вот гений!» Правда, направить очи в нужную сторону настырно помогают вездесущие кураторы, критики и прочий обслуживающий персонал, но и формула «время нас рассудит» еще работает, а значит, в означенные выше сто лет обязательно уложимся. Но так ли уж нужны человечеству гении? Очевидно — не нужны! Как так — спросите? Разве гении не ориентир, не возбуждение гордости: вот, мол, в потенциале, что можем?! Чепуха! Присутствие гения рождает у рядовых собратьев лишь комплекс неполноценности: зачем ему планка, потянувшись за которой, можно сломать шею? Но всегда есть выход! Устойчивая способность общества освобождаться от этих хоть и редких, но назойливых пришельцев поражает. И это — не жажда крови, не какая-то особая жестокость по отношению к определенному типу людей, а неосознанное стремление к равновесию: вдруг расплодившиеся самородки — это хоть и доброкачественная, но все-таки опухоль, требующая косметических процедур… Справедливости ради надо заметить, что самоочищение идет в обе стороны: идиотов публика тоже не жалует. Но последние, по крайней мере, у какой-то части населения вызывают жалость: наблюдение за чужой бедой дает ощущение собственной, пусть и временной, удачи. Гениям же пощады нет: их искореняют при первых признаках неадекватности общим устоям. Неважно, как уходит в мир иной отверженный — по болезни ли, несчастному или преднамеренному случаю, он всегда — жертва общества. Утешающий (кого?) момент: практически тотчас его и объявляют гением. Словно задабривают вдогонку.

Родилась и живет в Москве. Окончила исторический факультет МГГУ им. Шолохова. С 1969 года работала в центральных газетах «Социалистическая индустрия», «Рабочая трибуна», «Деловой мир», «Парламентская газета». Член Союза журналистов России. В настоящее время — редактор Центральной библиотеки № 102 им. М. Ю. Лермонтова и продолжает сотрудничать с рядом печатных изданий. С 2000 года — президент Фонда памяти Ильи Тюрина и учредитель Международного литературного конкурса «Ильяпремия».

Ирина Медведева Нужны ли нам гении?

Гений: лакмусовая бумажка состояния общества. Парадокс в том, что в больном, истерзанном проблемами обществе скорее и чаще появляются гении, чем в обществе, достигшем относительной устойчивости. Нестабильные же годы бесперебойно являют миру определенную мутацию: высокоталантливых человеческих особей рождается в такие периоды обильно. Будто сама природа заботится о генофонде попавшей в разлом страны. Тишина и покой — плохая среда для взращивания талантов. Но если принять за основу, что Россия — вечный полигон для её же уничтожающих экспериментов, то впереди планеты она и в истреблении своих талантливейших членов. Всем памятны примеры столетней давности, но наступил новый рубеж веков, и стало понятно, что и они — не предел. Поистине катастрофическими стали 1990–2000‑е годы, давшие беспримерную статистику: за два десятка лет в мир иной ушло около двухсот поэтов, не доживших до сорока лет. И это не окончательные данные. Здесь уместна ремарка о возрасте гения. Когда об этом заходит речь, я тотчас вспоминаю Марину Кудимову, которая в одной из статей об Илье Тюрине написала: «Мы забыли о том, что гениальность — это свойство юности. Мы сделали вид, что не помним истории мальчика Пушкина и старика Державина. Мы забыли, что гениальному юноше Михаилу Лермонтову было неполных двадцать семь лет, когда его убили. Мы не хотим вспоминать, что при царском дворе принимали юного Есенина…» От себя добавлю, что этот список юных гениев можно было бы длить и длить. Обращаясь к великим именам, мы практически всегда увидим, что талант проявляется очень рано: до двадцати лет уже создано то, что можно назвать шедевром… Классический пример — Артюр Рембо, написавший в 17 лет свое главное сочинение «Пьяный корабль» («Le Bateau ivre»), через два года добровольно оставил творчество. Мари Шелли, создавшей «Франкенштейна» («Frankenstein: or, The Modern Prometheus»), было 18 лет! Но для скольких людей за два последующих века этот юный опыт стал источником их собственного творчества! И хотя прожила Мари 54 года, ничего равного роману о злокозненном монстре ею создано не было. То есть, как гениальный творец она и «почила» в восемнадцать! На мой взгляд, преждевременная творческая или физическая смерть только подводит черту, а значит, акцентирует внимание на том, что в ином случае начинает заслоняться годами. Воистину: долгая жизнь творческого человека дает возможность гению наиболее полно высказаться, короткая — заявить, продемонстрировать этот гений. Итак, гений-поэт — всегда изгой, бунтарь, пророк. Он кричит о всечеловеческой боли и своими криками побуждает других не забывать о несовершенствах мира. Кому же это понравится? Что делает обыватель, когда ему мешают спать и отправлять иные естественные потребности? Он затыкает уши или избавляется от источника шума. Поэту так легко заткнуть рот! Его стихи просто не надо печатать! Он ничего другого не умеет, а потому начинает тосковать, пить, колоться, а то выбросится из окна или повесится на балконе. Знаете другие случаи? Да, есть и такие, которых печатают, ласкают, возят по фестивалям, закармливают премиями, только в один прекрасный день поэт понимает, что стал игрушкой ловких кураторов, что его дар — разменная монета в руках представителей разных литературных направлений, что его боль для них — блажь, чудачество, неопасное и доходное безумие… Исход тот же. «Какой дурак!» — узнав об этом, стукнет по столу обыватель, а про себя усмехнется: «Вот и еще одного возмутителя спокойствия не стало. Тоже мне — гений»… Никакая болезнь не может длиться вечно. Больной выздоравливает или умирает. И если сейчас все более предметно ведутся разговоры о грянувшей бездуховности, невиданной деградации российского общества, то это и есть искомый вариант: излечение идет нормально, население пошло на поправку. Если пик высокой «поэтической» температуры пройден, это означает, что в ближайшие годы появления новых рецидивов и новых гениев не предвидится. Чего же лучше! Общество на пути к стабильности и равновесию: последние слова идут на убыль, скоро их не останется совсем. Нет слов — нет и поэтов. В тине безмолвья тихо и безмятежно заживут его бессловесные обитатели. Надо только чутьчуть потерпеть, желаемое благоденствие не заставит себя ждать…

74 74

Николай Тюрин Бесконтактная Джоконда

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА

Родился и живёт в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. Работал в газетах «Кировец» (московский завод «Динамо»), «За коммунизм» (Мытищи), «Социалистическая индустрия», «Советская Россия», «Рабочая трибуна», «Деловой мир», «ТрибунаРТ», журналах «Молодой коммунист», «Коммунист», «Паспорт в новый мир». В настоящее время преподает журналистику в университете Российской академии образования. Лауреат премии Союза журналистов СССР (1989 г.). Отец Ильи Тюрина. Учредитель и исполнительный директор Фонда памяти Ильи Тюрина.

лава, слава, слава гениям человечества — днесь, и присно, и во веки веков! Земной поклон им за великие деяния и творческие подвиги, за указующие дальнейший путь художественные и научные свершения! Аминь. Ну, а если серьезно, то есть в неисчерпаемой проблеме гениальности столь же вечная тайна души и ума: тип, метод, качество, скорость нашей реакции на продукт труда с виду обычного человека, если сей продукт абсолютно точно обычным не является, явно превосходит все, что нам известно и привычно в этой области. Увы, прямой или опосредованный контакт гениального (или скажем мягче: видного, выдающегося) чеголибо с чем-нибудь обыденным практически всегда рождает ущерб, глупость, дрязги и сор. Почему же? Ведь общая польза и удовольствие от взаимоуважительного и продуктивного диалога людей с неравными способностями очевидны? В первую очередь для тех, у кого этих самых способностей поменьше? Так нет же, тысячекратное нет! Этой печальной и, видимо, принципиально нерешаемой загадке посвящена великая литература, на протяжении всей человеческой истории лучшие из нас рассказывают, показывают и вопрошают, как и почему Агамемнон смертельно оскорбил Ахиллеса, Сальери отравил Моцарта, а писателя Максудова и вовсе уничтожали целой сворой. Однако же не изменяется этот глобальный минус на плюс, как не меняется природа человека. И по звездолету, летящему к другой галактике, крадется в ночи (разумеется, искусственной!) некий поганец с ножом в кармане, чтобы убить командира экипажа — просто за то, что он талантливее и его любят девушки… Впрочем, не будем впадать в ханжество и требовать от всех и каждого чуткого понимания феномена гениальности — тем более что это до конца непонятно никому. Низовая жизнь густа и огромна: непроворотную, существующую по своим мутным физиологическим законам толщу ни убедить, ни победить нельзя. Есть и спать, покупать и продавать, работать и отдыхать неотменимо. Да это и нормально, да и наплевать на всякие премудрости, поскольку все мы, так или иначе, ее часть. Поэтому всегда будут в нас и с нами те, кого, по анекдоту от Раневской, Мона Лиза не впечатляет, кому фильмы Тарковского не вставляют, для кого Роден или, скажем, стихи Мандельштама по барабану. Это не страшно. Другое дело, что в вечном противостоянии яркой одаренности и явной посредственности вроде бы появляются новые признаки. К сожалению и стыду, они усугубляют и без того не слишком радостную картину сегодняшней русской действительности. О чем речь? Похоже, вровень с ростом общей озлобленности и всегдашней завистливости растет неприятие любого таланта как такового, без объяснения причин. Словно сейчас, вижу лицо главного редактора газеты, где я тогда работал, который читает блистательное эссе Ильи Тюрина «Заводной кукловод». Выражение стандартного внимания меняется на удивление — по возрастающей — до степени радостного изумления. Спрашивает, перевернув последнюю страничку: «А он у тебя кто?» Отвечаю: «Студент, медиком будет». И тут коллега, неплохой в общем–то человек, мгновенно гаснет, съеживается, молвит сдавленно: «А… ну, пусть учится»… И протягивает поразивший его текст жестом, явно завершающим разговор.

Николай Тюрин Бесконтактная Джоконда

Или такое: вскоре после выхода посмертной Илюшиной книги «Письмо» простодушно дарю ее приятелю, соседу по редакционному коридору и вроде бы книгочею, эрудиту. А примерно через пару месяцев, без всякой задней мысли, спрашиваю для разговора: «Читаешь?». Отвечает отстраненно, с видимой неохотой, карикатурно скосив глаза вниз и вбок: «Читаю. Но зачем же столько про смерть? Ведь молодой здоровый парень…» О, люди, люди! Неисповедимы пути, на которых ухватят нас когти злобы и мести тому, другому за его, а не твой, Божий дар, за его, так не похожую на твою, судьбу… Нынче, спустя полтора десятка лет, по неординарным личностям идет массированная пальба из всех видов словесного оружия, чему, конечно, способствует великий катализатор наших страстей Интернет. Какой только ругани не увидишь в блогосфере по адресу людей, так или иначе обнаруживших свой талант. Ну, казалось бы, кого могут задеть за живое отшельническая жизнь и вéдомая лишь немногим специалистам работа питерского математика Григория Перельмана? Однако присудили ему миллионную премию, от которой он отказался, и стал человек мишенью для тучи злопыхателей. Или недавняя кончина Валерии Новодворской, к которой можно относиться по-разному, но нельзя отрицать ее несомненную одаренность и личностный масштаб. Господи, хоть бы девять дней по обычаю помолчали о новопреставленной! Куда там! Видно, пресловутые духовные скрепы так давили душу, что в десятках (может и больше, не считал) блогов прямо назавтра повисла грязная брань и враки про деятельность и судьбу Валерии Ильиничны. И как вообще водится в таких случаях, нет никаких аргументов, никаких сколько-нибудь внятных мыслей. Просто безудержное, на грани (или за гранью?) безумства словоизвержение — по определению старинного бытописателя, «паскудства своего ради». Еще одна примета времени на нашу тему — тотальная, очевидная девальвация понятий (эпитетов) «гений», «гениальность», «гениальный» и других однокоренных. Чуть где что-либо споют или спляшут, книжица новая выйдет, фильм какой или спектакль по классической пьесе, но в жанре клоунады с элементами стриптиза — читаешь и слышишь оценки с обильным применением этих самых слов. Зачем, почему? Ну, во‑первых, здесь работает общая тенденция обесценивания лексики верхнего смыслового ряда, его сближения с бытовым словесным слоем (воистину и повсеместно не остается ничего святого). Во‑вторых, прозрачно видна ангажированность рецензентов, их заведомая впряженность в интересы заказчика или «члена команды», а при таком раскладе хоть плюй в глаза, будут клясться, что божья роса. Наконец, определение «гениальный» как бы не требует доказательств и, заполняя собой объем публикации, избавляет ее автора от профессиональной обязанности анализировать произведение, обосновывать свою точку зрения. Прыг на кочку с помощью нехитрого словесного приема и безнаказанного нахальства — и обозревай себе всласть окружающую эстетическую действительность… Что же касается устной речи, здесь то и дело говорим и слышим про «гениальные» поездки, смартфон, пиво… Удержу этому весьма типичному для нашего безвременья процессу нет, и не предвидится. Вспоминаю в этой связи ехидное замечание одного приметливого литератора, побывавшего на групповом, среди своих, обсуждении нового фэнтезийного романа: «Случись чудо и появись среди нас Пушкин или Толстой, ведь подходящих слов не найдем. Все на давешнего сочинителя Пупкина истрачены»… Если же, вопреки пессимизму, искать противоядие от настроений «антигениальности», может быть, пригодится кому простой совет: ежели где-нибудь в музее Мона Лиза или, к примеру, Левитан «не впечатляют» и «не вставляют», молча посторонись, дай подойти к полотну другому человеку…

76 76

Роман Файзуллин Стерлитамак, Башкирия

А Я люблю моих гениев

ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА - A Propos - ХОЛЛ И ЛЕСТНИЦА

ениальность не является свойством какого либо возраста. Здесь связи никакой нет, да и быть не может. Поскольку зависит она, как я полагаю, от чего-то более сложного, совершенно непостижимого… чего именно — пока никто не знает и не узнает, вероятно — никогда, на то оно непостижимое. Другое дело, что порой она проявляется в довольно юном и даже детском возрасте. Как, например, одно совершенно удивительное и уникальное явление в современной литературе — Мария Малиновская, чье внутренне развитие значительно опережает ее календарный возраст. И я бы, конечно, не стал ее упоминать и столь восторженно говорить о ней, если бы не считал эту невероятно красивую девочку Гением. Проявился ее дар в десять лет. И далее начал развиваться совершенно сумасшедшими, немыслимыми для меня и для многих — темпами. Легкое, чистое и светлое существо, которое я в момент написания данного текста и, возможно, вашего прочтения его, видел только единожды. Произошло это Москве, в центре сбора, перед отъездом на XII Форум молодых писателей. Когда я открыл дверь, вошел и поздоровался, Она взглянула на меня, улыбнулась и поздоровалась в ответ. Меня пробило насквозь. Ни разу в жизни я не испытывал ничего более сильного. Подобное со мной не происходило, да и не могло произойти. Ведь она только Одна. Я просто… поразился, когда увидел эту непередаваемо светлую и сказочно прекрасную девочку. Таких ясных и истинно красивых лиц я не видел никогда. Это было что-то совершенно невероятное. Настолько теплый и пронизывающий тебя взгляд. Пораженный ее сиянием, я засмущался и вышел. Закурил сигарету. Посмотрел на время и отправился в магазин. Взял бутылку «Парламента», сок, три пачки «Винстона» и стаканчики. Вернулся, устроился прямо на скамеечке дома напротив и стал пить. Вообще я знал, что встречу Машечку в Липках. И знал, что она произведет на меня сильное впечатление. Знал, что она не такая как все, так как сам Дмитрий Чернышков, чья оценка для меня является знаком качества, говорил, что это — надежда современной литературы. А он просто так говорить не будет. Видел ее на фотографии. Ее одухотворенное, чистое и доброе личико. Даже представлял, как мы будет прогуливаться вместе в парке пансионата. Но все вышло не так. Все всегда случается не в том виде, нежели мы видим на предполагаемой картинке, что рисует нам обманчивый разум и подлая фантазия. Не так получилось, но все-таки хорошо и даже гораздо сильнее, чем я ожидал…

Родился 26 февраля в 1986 году в городе Стерлитамаке. Публиковался в изданиях: «Нева», «Крещатик», «Новая Швейцария», «Бельские просторы», «Другие люди», «Вокзал», «Арт-шум», «Литературная газета», «Альманах 21 век», «Флорида» (США), «КП–Калининград», «Новая реальность», сборник финалистов фестиваля «Молодой литератор» (Нижний Новгород) и др. Финалист Илья-премии’2008. Участник Форумов молодых писателей в Липках. Лауреат фестиваля «Молодой литератор 2009» (Нижний Новгород) Лонг-лист премии Дебют‑2009 (большая проза) и Дебют‑2010 (малая проза). Лонг-лист конкурса Флорида Кон (США) 2011 г. Лонг-лист Всероссийской премии «Послушайте!». Лонг-лист Григорьевской премии‑2013.

Если в Судный день лирические герои тоже восстанут, оправдают ли моих? Но, возможно, спасутся души тех людей, о которых написано хоть одно стихотворение. Представляю, кто тогда придет меня благодарить. Искусство и сексуальность сделались для меня одним и тем же: и там, и там притягивает одна

Роман Файзуллин А Я люблю моих гениев

чистая, внесубъективная девиация. Дамер от стихотворчества, Пикассо от серийного убийства — нет разницы. (Отрывок из верлибра Марии Малиновской «Гомицидо») Так-то, господа. И тут не поспоришь. Обычный человек, не обремененный какими-либо выдающимися (творческими) способностями страдает, испытывает боль, не производя при этом великие духовные ценности, не взращивая на этой добротной почве фантастические и сказочные цветы искусства. Просто потому, что для его боли нет преобразующего портала для выхода. И таким образом, страдание просто перекисает в нем, оседая бессмысленной жижей. Увы, его переживания в отличие от личности, пожалованной сверху, протекают вяло и бесплодно, они ничего вечного не приносят — только забирают время и силы, делая в итоге его жизнь все более серой и пустой. Итак, едем дальше. Следующий, не менее весомый и крайне знаковый для меня, да и всей, на данный момент преимущественно не российской литературной среды автор — Анжелина Полонская. Писать Анжелина начала в семь лет и в деда Мороза никогда не верила. Знаете, я думаю, с Дедом Морозом, как с Богом — не все сразу понимают, что он персонаж совершенно выдуманный, нереальный, что его попросту нет, и многие подолгу продолжают слепо верить в его существование, даже после того, как увидели, как мама или папа подкладывает подарки. А верят потому, что человеку необходима сказка, или хотя бы маленькая, призрачная надежда на существование таковой, которая будет скрашивать беспросветную и тошную земную жизнь. Осознать Его отсутствие — дело порой, ох какое нелегкое. Как сказал известный политический боксер-комик Кличко: «Мало, кто может это сделать». Каждый год шевелю про себя губами: «Пережить бы зиму». И беру ледоруб, и иду колоть лёд под ветвями, вздрагивающими от рыданий, словно подруги, чьи косы больше не жгучи. Пусты глаза мои, будто луны, и ни о ком не плачут. Одно желание — спать. И пусть крутится пьеса, спятив от декораций, нет меня ни на сцене, ни в зале. Это блеф, это червь, это грязь говорит, что утраты отмирают, как музыка, а они, как скрипящие форточки на ветру — привыкает человечье ухо. Я беру ледоруб и стучу по садовой дорожке, расставляя безымянные крестики. Дописать бы стихотворение, но кому? (Анжелина Полонская, «Ледоруб») Поэзия Полонской оказала на меня большое влияние. В девятнадцать лет, когда я впервые прочел ее строки, в которых каждое слово бьет, как тяжелый безысходный камень, я был поражен не только силе, но и тому, насколько это было совершенно иное, не похожее на то, что мне приводилось видеть ранее. Ее сложная, необыкновенная метафорическая система и смелая, порой совершенно ломаная манера изложения оказалась близка мне и даже — родственна. Стихи — рожденные предельным отрицанием, отстранённостью, безысходностью

78 78

и абсолютным неприятием мерзости, то есть совершенно трезвым и адекватным восприятием реальности, — на родине поэта оказались не конъюнктурными, не воспринимаемыми, практически не нужными и отторгаемыми из-за природной резкости, прямоты, непосредственности и остроты дара. Это конечно не русскоязычная поэзия, а скорее западная, хотя сама Анжелина, когда я задал вопрос, можно ли ее назвать поэтом данного направления, ответила: — Я не западник. Я считаю, что поэзия не имеет национальности, как и всё искусство. Кстати, в этот самый момент, пока я писал данный текст, мне, господа, пришла замечательная весть из-за полей, что, благодаря ей мое имя и мои стихи увидели тамошний свет. В журнале «Русская Швейцария» вышла колонка обо мне. И я, в рамках этого текста (надеюсь редакторы будут не против), да впрочем, и не только этого, хотел бы сказать огромное спасибо великой и дорогой Анжелине Полонской, которая видит и слышит меня, и много лет этим самым поддерживает и согревает. Она была самой первой, кто сказала, что проза — это мое. Хотя тогда разглядеть что-либо в самом первом прозаическом тексте — как мне кажется, было практически невозможно. Настолько убоги и беспомощны были первые попытки, как я теперь прекрасно это понимаю. За многие годы нашего знакомства в сети (почти десять лет) мы с Жужиком не раз довольно серьезно ругались. И прекращали общение. Но всегда, в итоге, разумеется, мирились. И сейчас бывает, спорим по некоторым важным для меня вопросам, но это не мешает нам оставаться родными и очень близкими. Полонская одна из самых знаковых людей для меня. Благодаря ей я совершил шаг — даже, я бы сказал — скачок вперед в понимании и видении поэзии. И, в результате, сам стал меняться. Поскольку невозможно остаться прежним, увидев что-то, что на несколько порядков выше и абсолютно превосходит тебя, и при этом является совершенно родственным по духу. Кстати Жужелицей Полонскую называю только я. Когда-то давно — давно замечательный Поэт Листик, то есть Андрей Гришаев придумал называть Анжелиночку Жу-жу. А дальше я подхватил и развил в Жужелицу, Жужочку и Жужика. И вот это уже придумать, мог только я. Я уверен! Сегодня утром, проснувшись, я, так обрадовался подарку, который принесла мне Жужочка, что даже чуть не заплакал, и на радостях захотелось не выходить первый день на работу. За окном снег. Холодно. Практически зима снова. И это в конце апреля. Я перечитал колонку. Так написать обо мне могла только она. Это круче, чем «Новый мир» или «Знамя». Быть просто увиденным такой цельной, сильной и настоящей личностью, как Анжелина — это уже само по себе куда круче и важнее, и несоизмеримо больше, чем все эти толстые журналы и прочие вместе взятые. Снег не переставал идти. Я поел. Оделся. Вызвал такси. И поехал к черту на кулички на нежеланную мной новую работу. Я не надел резиновые перчатки, и поэтому к концу рабочего дня цемент разъел мне руки до крови. Очень неприятная, омерзительная боль. А завтра снова идти делать бетонные плиты. Но мне все равно хорошо и круто, потому что я — поэт. Но к сожалению, не всем имеющим в себе уникальное зерно величайшего дара, удается прожить столь долго, чтобы вырастить его в сказочно прекрасное, огромное дерево. Бывает, что жизнь обрывается на самом восходе, необъяснимо и трагично. Словно кто-то большой, всемогущий и невидимый следит за тем, чтобы света на Земле было как можно меньше. Ему по душе мрак и обреченность. Это явно в Его интересах. Однако и в их короткий срок им все же удается запечатлеть себя на пленки относительной вечности. Оставить неизгладимый след в людских сознаниях. Создать за предельно короткое время то, к чему большинству людей и за всю свою долгую жизнь, со всеми потерями, перерождениями, взрослением и старостью не прибли-

Марина Кудимова Воспитание Чувств Роман Файзуллин А Я люблю моих гениев

зиться. Например, такое яркое и поразительно разнообразное в своих проявлениях и стремлениях дарование, как поэт Илья Тюрин. Начало жизни которого настраивало на большие свершения, множество добрых и праведных дел, и совершенно не предполагало трагической гибели в 19 лет. Еще одно доказательство того, что никакого Бога, и никакого равновесия нет. Есть случай, основанный непонятно на каких, но явно алогичных, бессмысленных и порой очень подлых законах Вселенной. …Дом для пешехода Уже постольку означает грусть, Поскольку в нем тот знает оба входа: Парадный первый, видный исподволь, Как будто жизнь его внутриутробна, Но вещь сама перерастает в боль, Когда второй предвидеть мы способны. (Илья Тюрин, «Черная лестница») Или никому не известный Вад-Дарк (Вадим Никитин). Который родился и жил в Питере. Работал водителем. Страдал лунатизмом. Писал стихи и прозу. Безнадежно любил женщину, предательство и потерю которой он тяжело пережил. Настолько, что даже умер. Шагнул с балкона, предварительно описав все это в рассказе. Было ему на тот момент 24 года. В его юных, но настоящих стихах ощущалось неподдельное дыхание вечности: Все, что скажет мне мир, обнаженный до самых глубин, Я приму как подарок — с тобой поделюсь безвозмездно Той, единственной, главной из главных живущих картин, Где мы видим любовь, как вне времени ждущую бездну (Отрывок из стихотворения Вадима Никитина «Fallin`in love») В 2008 году, на форуме молодых писателей в липках, я повстречал еще одного уникального человека. Который очень повлиял на меня. Человек абсолютной духовности, нравственности и воли — поэт, прозаик и журналист Дмитрий Чернышков. Человек живущий «с печатью смерти» (слова А. Полонской). Через несколько дней после заезда, когда мы говорили в баре о самом главном, я спросил его: — Почему люди, так легко делают, тот маленький шаг, который отделяет их от навсегда чистого до навсегда загаженного? Почему так легко? — Потому что они этого хотят, — ответил он. Потом мы сфотографировались на память. Дима, кажется, пошел на какую-то лекцию, а я в совершенно подавленном состоянии отправился к себе в номер. Мне как всегда, было наплевать на все эти литмероприятия. Я был увлечен собой. Тяжелое чувство разрывало и ело меня. Я достал мобильник и позвонил человеку, который, как мне тогда казалось, очень многое для меня значил. Рассказал о том, что я теперь знаю ответ. Женщина заплакала. Я отключил телефон. Мне хотелось… не знаю чего — не быть, наверное. Помнится, последнее, что я сказал Чернышкову, пожав ему руку: «Мы слишком похожи, чтобы о чём-то говорить. Понимаешь?» Он улыбнулся. А я пошел пить водку. Больше мы не виделись. С тех пор прошло много лет. Я многое потерял и многое изменилось. Хотя, кажется, все осталось по-прежнему. Да, главное осталось прежним.

80 80

ДОМ ИЛЬИ - ГОСТИНАЯ - ДОМ ИЛЬИ - ГОСТИНАЯ - ДОМ ИЛЬИ - ГОСТИНАЯ - ДОМ ИЛЬИ - ГОСТИНАЯ - ДОМ ИЛЬИ

Оставьте все. Оставьте все, что есть: За нами, в нас, над нами, перед нами. Оставьте все: как музыку, как месть Жестокого стекла оконной раме. Оставьте все. Оставьте прежде свет — Во всех его телах: в свечах, и возле Свечей, и возле тех, которых нет, Но — надо полагать, что будут после. Оставьте все. Оставьте день — для глаз, Его конец — для губ, сказавших «Amen». Оставьте ночь: она запомнит вас, Забыв себя, заполненную вами. И все останется. И лишь часы, Спеша вперед, зашепчут: Альфа, Бета… …Омега. Все. Оставьте росчерк — и Оставьте Свет. Но не гасите света. Илья Тюрин, «ПИСЬМО», 10.05.1996 ризыв «не гасить света» звучит со страниц альманаха уже двенадцатый год: по мере сил учредители альманаха стараются выполнить этот поэтиП ческий завет Ильи Тюрина. Зодиакальный цикл пройден, круг завершился — и,

выходя «на круги своя», мы не можем не оглянуться, не попытаться связать в единое целое то, что казалось разрозненным и сиюминутным. Но конечно, без авторов издания, без их привязанности и благорасположения не удалось бы выстраивать из года в год целостную картину взросления и продвижения вперед литературного явления под названием «Илья-премия». Само желание делать очередной выпуск было подготовлено заново прочтенным давним письмом-обращением одного из первых лауреатов конкурса Дмитрия Литасова из Новосибирска к финалистам нынешним и будущим: «Как только я снова погрузился в страничный водоворот альманаха, захотелось встретиться со всеми вами — или со всеми нами. Хотелось бы просто встретиться, снова ощутить незримое и зримое единство тех, кто тянется выразить свой внутренний мир навстречу миру внешнему, какое бы сопротивление или неприятие последний ни оказывал. Само такое взаимодействие между нами всеми дает качественный скачок каждому в его развитии, открывает некоторые горизонты восприятия жизни друг через друга; чтобы иметь возможность продолжать свои одинокие странствия более осмысленно — зная, что существует реальная общность: незримое братство одиночек, зачемто нужное этой Земле». Увы, встретиться сразу всем в реале, да и на страницах альманаха не получится ни сейчас, ни в будущем. Но стремиться к этому стоит. И нынешняя подборка причастных «Дому Ильи» — очередной шаг к реализации мечты о «братстве одиночек». А росчерк, о котором пишет Илья в стихотворении-завещании «Письмо» и который должен бы оставить — как след на Земле — каждый из нас, у многих еще впереди. Вот почему, вверяя себя быстротекущему времени, мы говорим всем «до свиданья» — расставанье не для нас!

Юрий Беликов Пермь

Кто страха Божьего достиг

Гостиная - В КРАСНОМ УГЛУ - Гостиная - В КРАСНОМ УГЛУ - Гостиная - В КРАСНОМ УГЛУ - Гостиная - В КРАСНОМ ПРИГОВОРЁННЫЕ К МАРСУ

Поэт, эссеист, публицист, собиратель талантов. «Беликов разбудил Кудимову, Кудимова развернула тюринскую агитацию!», — так, перефразируя известные строки, говорят об историческом моменте передачи Юрием Беликовым Марине Кудимовой книги Ильи Тюрина «Письмо». Ту переделкинскую скамью, где это произошло, с той поры окрестили «Скамьёй Ильи».

Спит земля в сиянье голубом… Михаил Лермонтов

Мы ещё не отлетели. но ведь скоро отлетать?.. И в земном, промозглом теле марсианский срок мотать.

Юрий Беликов родился в городе Чусовом Пермской области 15 июня 1958 года. В 1980‑м закончил филологический факультет Пермского госуниверситета. Автор четырёх поэтических книг — «Пульс птицы», «Прости, Леонардо!», «Не такой» и «Я скоро из облака выйду». Обладатель Гран-при и звания «Махатма российских поэтов» (всесоюзный фестиваль поэтических искусств «Цветущий посох», Алтай, 1989), лауреат международного фестиваля театрально-поэтического авангарда «Другие» (2006) и ряда литературных премий — имени Павла Бажова (2008), имени Алексея Решетова (2013) и общенациональной премии имени Антона Дельвига «За верность Слову и Отечеству» (2014). В начале 90‑х входил в редколлегию журнала «Юность», где учредил и вёл две рубрики — «Письма государственного человека» и «Русская провинция». Основатель трёх поэтических групп — «Времири» (конец 70‑х), «Политбюро» (конец 80‑х) и «Монарх» (конец 90‑х). Лидер движения «дикороссов» и составитель книги «Приют неизвестных поэтов» (Москва, 2002). Многолетний член жюри Ильяпремии и составитель книг, выходивших в этой серии: «Пробивается первая зелень» (Ярослав Еремеев, Илья Трубленко, Екатерина Цыпаева, Арсений Бессонов, Иван Клиновой), «Павел и Анна» (Павел Чечёткин и Анна Павловская), «Пора инспектировать бездну» (Дмитрий Банников) и «Водомер» (Андрей Нитченко). Работал собкором «Комсомольской правды», «Трибуны», спецкором газеты «Труд». Стихи публиковались в журналах «Юность», «Знамя», «День и Ночь», «Арион», «Дети Ра», «Зарубежные записки» (Германия), «Киевская Русь» (Украина), «Иерусалимский журнал» (Израиль), в альманахе «День поэзия. ХХI век», в антологиях «Самиздат века», «Современная литература народов России», «Антологии русского лиризма. ХХ век», «Молитвы русских поэтов», включены Евгением Евтушенко в антологию «Десять веков русской поэзии». Награждён орденом-знаком Велимира «Крест поэта», орденом Достоевского 1‑й степени. В настоящее время — собкор «Литературной газеты». Живёт в Перми.

Мы увидим за собою, удалённые зело, как сиянье голубое в красный сумрак перешло. Не пристало бывшим людям о добре трындеть и зле. Мы отцов святых забудем, как забыли на Земле. Постепенно, колонисты, поотвыкнем всё равно из космической канистры пить абхазское вино. Мы по Марсу, как по маслу, без скафандров, ясным днём, репетируя гримасу отрешённости, пройдём. Но сама спадёт гримаса, и мы вымолвим, тихи, первобытные для Марса, рудиментные стихи. Не нашедшие признанья на кругу своём земном, вдруг обрящем воздаянье мы в эфире мировом. Можем быть, иная раса и расскажет, как легли эмигранты в землю Марса, наблюдая Марс Земли. МАРШ ДОЛГОВОГО ОБЛАКА 21 августа 1915 года во время Галлиполийского сражения Четвёртый Норфолкский полк англичан полностью вошёл в облако, лежащее у него на пути, облако поднялось в небо, и больше этого полка никто не видел…

Я скоро из облака выйду совместно с Норфолкским полком

и вынесу миру обиду за то, что никто не знаком — ни я не знаком, ни полк не знаком, ни я полку не знаком. То облако прошлого века. И, если свидетелей счесть, уж нет на Земле человека такого, а в облаке — есть: и полк в этом облаке есть, и я в этом облаке есть. А облако есть ли? Бог весть! И всё же оно возлежало по руслу сухого ручья, как будто бы жизни начало, а может, финал бытия. И полк гремел в облаке: «Я‑а‑а‑а!», и я кричал в облаке: «Я‑а‑а‑а!», лишь облако «Я‑а‑а‑а!» не кричало. И то, что прибился к полку я, ни я не заметил, ни полк, но облако, битву почуя, досрочно нас приняло в долг и взмыло! А мы, маршируя, — какой, мол, из облака толк? — про то не возьмём себе в толк. Пока нас Земля забывает, в полку прибывает полку, но в облаке места хватает — стоит над Землёй, набухает. Эй, кто облака разгоняет! Что с этим-то? «А не могу! Ни так не могу, ни сяк не могу, ни — хоть об косяк — не могу». И облако стало Землёю, и облаком стала Земля. И я сомневаюсь порою: а если не в облаке я? И полк повторяет за мною, что, может быть, в облаке — я?! Мы здесь не состарились вовсе — такие, какими вошли. Из облака выйдем авось мы, Но в облике этом и свойстве найдём ли признанье Земли? Узнаем ли сами Земли?.. Узнаем ли мы, не узнаем ли мы, что мы не узнаем Земли? МОНОЛОГ НЕПРОИЗНОСИМОГО Название исландского вулкана Эйяфьятлайокудль, по мнению некоторых лингвистов, могут правильно произнести лишь 0,005 населения Земли, но в одночасье он заставил о себе заговорить весь мир.

Эйяфьятлайокудль! Ни Раша, ни USA, ни прочая попса имён таких не знают, но стоит мне взметнуть свой пепел в небеса — и ваши самолёты не летают. Эйяфьятлайокудль? Не выговоришь. Но, когда уже до ангелов доходит, когда явил Господь своё глазное дно, — меня любой везувий переводит.

Юрий Марина Беликов Кудимова Кто страха Воспитание божьего достиг Чувств

Эйяфьятлайокудль… По-русски говоря — эй, явь, яд, лай откуль? Внемли, Тредиаковский: а ежели с цепи стозевная твоя цитата сорвалась — и застит свет в окошке?.. Но человек, он сам в мозгу своём плодит фантомы чудищ — жаров ли, остуд ли. Что троглодит! Да спал бы троглодит, не люди коль, — эйяфьятлайокудли. Я жду… когда осядет пепел… Не во мне — во человецех поздно или рано. Я не хочу быть вывернут вовне, мне ни к чему бессонница вулкана. Ты не бессонницу — ты сон мой растолкуй. Зачем я сплю? Кого б ошеломило, что булькает эй-яфь-ят-лай-окудль сладчайшей колыбельною для мира. СМЕНА ПРАХА Памяти Василя Стуса, украинского поэта-великомученика, убиенного в пермской политзоне ВС‑389/36, ставшей впоследствии вместилищем фестивалей.

1 Прости, Господь: я разрывал могилы. Я отгибал изнанку бытия и отогнул. О Боже, помоги мне врата запретные, что ломом выбил я, захлопнуть! Как скрипят они в мозгу! И не сюда — т у д а всё время дует. И стоит о божественном подумать — отсасывает мысли, как лузгу угарную, как будто для прочтенья их вьюшкой запредельною берут. Я знаю: т а м хранятся, а не тут все лучшие мои произведенья. Господь, прости: я образ твой измерил. Снял ток подобья слабый или тальк. Я уличил рогулькою из меди Тебя в существовании. Итак, я подошёл к заснеженной могиле и проволоку гибкую вложил в ложбинку пальцев. День безветрен был. Но проволоку — штопором в бутыли — вокруг оси по солнцу закрутили вдруг мельницы каких-то спёртых сил. …И с той поры над каждой из могил я вижу пробки из лучистой пыли… 2 Прости, Василь, что я твою тщету увидел, поднимая крышку гроба, что опер Ковалевич смотрит в оба (ну, отвернись!), но опер на посту — глядит, как сын (сын!) отвернулся твой, а опер никогда не отвернётся, кладбищенские жидкие воротца руками развели, и шелухой подсолнуховой сыплет мент унылый на чистый снег двоящихся крестов, и сыну надругательство готов пришить он над отцовскою могилой.

84 84

Василь, прости, что был я за версту энцефалитной опухоли леса от чудища, чадилища, ВээСа (Василь, — я расшифровываю, — Стус, теперь, ну а тогда-то — ни бельмеса), а нынче, на могильщика похож, как после — с украинского на русский, перевожу твой прах назло наружке с уральского на киевский погост. Прости, что в масках все, а я — без маски. И — с фотоаппаратом. Щёлк да щёлк. И воздух домовины Гефсиманский меня переполняет до кишок. Прости, что необут. И что поверх два башмака в гробу стоят, как слёзы тебя разувших — их в посмертной слёжи обутыми зароют, червь их гложет, что ты не умещался, ты — поэт. 3 А через десять дён один из оных – сам Журавков, начальник здешней зоны, в начищенных до солнца сапогах шагнёт под землю. Следом — новый прах: в его переходящей плащ-палатке майор Долматов в строгом распорядке умрёт от рака. Опер молодой, сын Журавкова сгинет в Чусовой. Прости, Василь. Ты Байковым кладбищем1 теперь укрыт. Над зоной Шмыров2 свищет, сзывая фестивёртышей сюда. Слетаются, гоня былые тени, два храбреца — Емелин да Иртеньев — читать стихи до Страшного суда.

1 Кладбище в Киеве, где

перезахоронен прах Василя Стуса. 2 Директор Музея политических репрессий «Пермь‑36» — авт.

Прости, Господь. Здесь, в рок-н‑ролльном гуле, хоть Ты обул их, но Тебя обули, и даже пальцы не сложить в щепоть. Поёт Шевчук, не празднующий труса, и только не читает зона Стуса… Прости, Василь, коль выдержит Господь. ЧЕЛОВЕК, ПРЕДАВШИЙ ЗВЕРЯ Я умираю в собаке, которую предал. Жду, что умру. Дабы мой след опознав, не считала она его следом в Божьем миру. Спас от собачников, вынянчил, слух разузорил кличкой — и вдруг сбагрил. О, сколько в её ошарашенном взоре веры и мук! Зверь приручённый не может предать человека — крепок сей наст. Но человек — жадный выкормыш плети и стека — зверя предаст. Сопоставимы ли та и другая потеря? Жаль мне людей: ибо предательство не человека, а зверя — крест полютей. Кто на Голгофу незримо взошёл с Иисусом? Тенью прирос. Пётр отрекался и блохами не был искусан. Всё же — не пёс…

Юрий Марина Беликов Кудимова Кто страха Воспитание божьего достиг Чувств

Может быть, это Его самый верный апостол, взвывший средь вый, хоть и не стал он ни стражей, ни паствой опознан: «У! Не убий!»? И всколыхнулась, взыграла людская клоака: — Пробил твой час! — Люди! — Он молвил, — во мне умирает собака… Впрочем, и — в вас! И заскрипела не мачта — распятье ответно. Вырвался стон. И, клокоча, запредельным наполнился ветром парус-хитон. И с той поры до скончания света и мрака очи — горе: — Господи Боже! Во мне умирает собака. Та, что я пре… Столько нарыла земли у ворот и забора! Морда в грязи. Скоро она шар земной повернёт до упора против оси. Лишь бы — к хозяину прежнему. Ближе и ближе. Кликну её. Сходит с ошейника, вертится, прыгает, лижет ухо моё. Лапы трясутся во сне. Ну а сон — одинаков: мясо даю, долго кормлю и веду сквозь туман до бараков. И предаю. КНИГИ МЁРТВЫХ Не пыль дорог взвивают мётлы — мне присылают книги мёртвых со всех сторон земли, как будто я — библиотека, где воплощенья человека всю силу обрели. А у меня — колпак дурацкий, да вот беда — хребет уральский, семь бед — один хребет, и, как на полку, на него я те книги воздвигаю, воя: — Родные! Спасу нет. Но книги мёртвых разве книги? Они — опорные вериги, когда потоп грядёт, они — предвестники ковчега, их бред о том, какого брега за их достигнуть счёт. Пока пребудут в спячке воды, не образумятся народы, да вот он, Арарат! – един во всём бесчинстве водном: он страхом Божьим, не животным по маковку объят. Кто страха Божьего достигли — встречаются в небесном тигле, но не корите их за вдов, от горя распростёртых, за книги мёртвых. Книги мёртвых!.. Чтоб ободрить живых.

86 86

СКОРЫЙ ПОЕЗД БЫВШЕЙ ИМПЕРИИ Поезд шёл, готовый развалиться, с дребезгом и лязгом, на одном болтике держащийся чудном, и, два раза выкрикнув: «Граница!», убредала наша проводница две таможни потчевать вином. Поезд шёл, ночной и скорый, впрочем, так ребёнок в толщу одеял с головою прячется от ночи, — поезд медлил, полз, не шёл, короче, выжидал, казался обесточен, но дома в округе освещал. Надвое разрезав человека, даже не заметил — поезд шёл мимо городов и мимо сёл, века наплывающего — эка невидаль! — разрезал человека — скольких он уже разрезал, мол. Главное, что живы пассажиры, а бригаду можно не менять. И зачем всему составу знать, что летят с колёс кишки и жилы, что несчастной стала чья-то мать, что убийца — поезд, если живы пассажиры, надо ль горевать? Бывшую Империю сшивая, он хранил с ней кровное родство, и она за ним, ещё живая, всё гналась до самого до края, дыни, как планеты, простирая к тамбурам захлопнутым его. ГАРМОНЬ, РАЗОРВАННАЯ НАДВОЕ Я представил, что Россия, как гармонь со мной взята, я услышал сквозь мехов свистящий вздох, как бегут по-на две стороны Уральского хребта запыхавшиеся пальцы поездов. Давит-давит-давит-давит на басы свои Сибирь, и, по кнопочкам до струйки нисходя, там, за Псковом дарит-дарит откровения сивилл, голося в тумане, родина дождя. Ты, одна шестая суши, расскажи, о чём звучишь? То ли милостыню просишь, то ль сама тем, что лезешь Богу в уши, ты частям остатним, ишь, чудо-музыку вливаешь задарма? «Дыр, бул, щил» — совсем не заумь, а гармонь блажная та в дырах, бульках, щелях — раны таковы. Можно сжать её без звука до Уральского хребта и разжать её без звука — до Москвы. Кто гармонь к себе притиснул? «Дырбулщылит» у лощин? Что сложить не могут рваные меха? «ПростоДЫР…», потом — «БУЛатом…», а в концовке — «улеЩИЛ». Ах, не кровушкой ли пахнет от стиха? Половина той гармони уползает на восход, половина уползает на закат. Разорвали её, дьяволы! Сижу, зажавши рот. То ли зубы, то ли клавиши летят.

Марина Кудимова Воспитание Чувств Юрий Беликов Кто страха божьего достиг

ПАЛЬЦЫ Старуха нищая клюкою Мой труп спокойный шевельнёт? Александр Блок

Старуха нищая с клюкой среди таких же постояльцев стоит с протянутой рукой, где есть ладонь, да нету пальцев. Россия, где твои персты? За тем холмом или за этим? Не подадим. И не ответим. И пальцы в крест не сложишь ты. В какой, Россия, стороне следы семян твоих сохранны? Твой указательный — в Чечне? А в «Белом доме» — безымянный? А средний твой — на дне морском? В подлодке «Курск», лишённой слова? Молчу, Россия, о большом, поскольку нет его, большого. Ладонь, которую в кулак не сжать, сама себе гостинец. Ещё забыть не может, как болит Владикавказ-мизинец. И сам Господь, не пряча слёз, сквозь пальцы те глядит и стонет: — Творец, не ты ли произнёс, что мир лежит, как на ладони?.. * * * — Что-то стало Беликова много! — чей-то возглас потревожил Бога. Бог проверил оптику высот: — Люди! От Москвы и до Урала оного ни много и ни мало — столько, сколько вам не достаёт! * * * Придут друзья, готовые предать. И не заметят, что предать готовы. А я чинить их помыслам вреда не стану и скажу: «Отдать швартовы!» И отплыву… В печали… Ведь моим друзьям такие предстоят печали!.. Я предан ими, но я предан им, не распознавшим даже, что предали. * * * Чтобы в шлёпанцах шёл за окошком одышливый дождь, долго шарил в карманах, потом коробком шебуршал, отсыревшими спичками чиркал, шипящими сплошь, и вынянчивал вспышку, а после в затяжку дышал. Извлекал из-за уха сугубо простой карандаш, и всё то, что сегодня привиделось мне за окном, плотно заштриховал бы — до синего ворона аж! — тем сугубо простым, чуть крошащимся карандашом.

88 88

Кирилл Ковальджи просится гений

Гостиная - В КРАСНОМ УГЛУ - Гостиная - В КРАСНОМ УГЛУ - Гостиная - В КРАСНОМ УГЛУ - Гостиная - В КРАСНОМ

…О

н парил словно в невесомости, вокруг ни земли, ни неба, лишь тонкое струящееся пространство, готовое зазвучать; электрическое поле, чреватое музыкой. Что-то созревало, должно было состояться, приближалась необыкновенно важная встреча. И действительно в легком голубоватом свете он вдруг увидел лицо мальчика лет двенадцати — глаза мучительно умные, слишком печальные, — мальчика, которого он раньше никогда не видел в жизни, но сразу узнал, как совершенно своего, родного и потому сердце от радости замерло, сжалось и вдруг так забилось, что он проснулся. Проснулся и не сразу вспомнил, кто он такой. Некоторое время лежал, приходя в себя и удивляясь отдельности своего слишком конкретного существования — оно казалось неуместным, преходящим. Почему он должен беспрекословно соглашаться, что его зовут Владимир Антонович, что сегодня второе августа, что до обеда принесут, как обычно, пенсию, — надо успеть сбегать на базар и вернуться. И для Инночки, первой его квартирантки, починить душ во дворе… Раннее утро было простое, обычное, ветерок за окном слегка раскачивал ветки акаций, но он чувствовал непонятное беспокойство, беспричинное напряжение, — что-то грозило нарушиться, выйти из равновесия. Владимир Антонович скользнул глазами по книжным полкам — тысячетомной оболочке его жизни, и впервые подумал, что они, книги, ничего путного ему теперь сказать не могут, их сокровища стремительно обесцениваются перед новой жизнью, как эти несчастные украинские карбованцы.. Бедный Белгород-Днестровский, бывший Аккерман, перевидавший за свои века рекордное число всевозможных завоевателей и хозяев, недавно оказался в новоиспеченном государстве, ревниво торопящемся самоутвердиться. Хорошо еще, что лиман и море на месте и курортники не переводятся. Хорошо, что можно сдавать комнату, иначе пенсии и на неделю не хватило бы. И тут его как током ударило: Инночка так и не пришла, уже рассвело, а ее нет. Он не спал до трех, все ждал ее, прислушивался к звукам, шорохам и не находил себе места. Пришлось принять снотворное. И вот — пробуждение… Шлюшка… Или — не дай Бог… Старый провинциал, дурак, что с тобой стряслось? Как ты так напоролся на эту москвичку (иностранку, скажешь, да? — новую русскую?) — ты, один из самых уважаемых людей в городе, можно сказать, лидер местного общества, последний мамонт, хранитель очага этого древнего городка, как же ты так обанкротился, вверх дном перевернулся, и чашу твоей жизни перевесило легкое розовое платьице этой Инночки, платьице, небрежно брошенное на спинку стула. Почему такая боль от ее одеяла, подушки, от этих флакончиков, кремов, ленточек, расчески, колечек, сувениров? От ее мирка отделяет его, вроде берлинской стены, тонкая переборка его комнаты, где на полках уселись рядком лучшие умы человечества — Владимир Антонович не только дружил с мудрецами и гениями, но в какой-то степени считал себя их представителем — потому что сорок лет был учителем, — десятки его бывших учеников стали известными людьми, помнят его, поздравляют с праздниками, пишут из разных

Поэт, прозаик, критик, переводчик. Родился 14 марта 1930 года в бессарабском селе Ташлык (теперь Одесская область, Украина). В Белгороде-Днестровском окончил среднюю школу и Учительский институт. Печатается с 1947 года. В 1949 году поступил в Литературный институт им. А. М. Горького, (окончил в 1954 году), работал журналистом в Кишиневе. Там же выпустил первый сборник стихотворений «Испытание» (1955), был принят в члены Союза писателей (1956), С 1959 года в Москве. Работник аппарата Правлении СП СССР, затем ответственный редактор журнала «Произведения и мнения», зав.отделом в журналах «Литературное обозрение», «Юность», главный редактор издательства «Московский рабочий» (1992–2001). Член комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ (1995– 2001). Работал в Фонде СЭИП главным редактором Интернет-журнала «Пролог». Главный редактор журнала «Кольцо А». Автор многих сборников стихов, повести «Пять точек на карте» (1965), романа «Лиманские истории» (1970), книг эссе и воспоминаний «Обратный отсчёт» (2003) «Литературное досье» (2010), «Моя мозаика» (2013). Лауреат премии Союза писателей Москвы «Венец» (2000). Награжден медалями СССР, Румынии и Молдавии. Заслуженный работник культуры РФ. Стихи и проза переводились на ряд языков, отдельные издания — в Болгарии, Молдавии, Румынии, Польше. Руководил поэтической студией, вел творческие семинары в Литературном институте. Секретарь Союза писателей Москвы, член русского Пенцентра.

Кирилл Ковальджи просится гений

концов бывшего Советского Союза. Владимир Антонович стоит посреди комнаты в полном обалдении, словно провалился на экзамене окончательно и бесповоротно. Через несколько лет кончается двадцатый век, неважно — захватит он начало следующего или нет — все равно останется порождением этого столетия, он один из последних печальных рыцарей неповторимой эпохи. Его сейчас грубым рывком повернули спиной к будущему — оно не твое! — вот черта, рубеж, ты останешься здесь и твои любимые ценности превратятся в макулатуру, как неконвертируемая валюта при пересечении государственной границы. Ты — выпуск двадцатого века, твой срок годности истекает… А сколько барахла набралось! Все это не провести через небесную таможню, а жалко, так жалко, как, наверное, Наполеону — бросить милую Францию и отплыть в океан без возврата.. Ах, надо проще: мой поезд ушел без меня (не раз видел такой отвратительный сон — опаздывал на поезд и почему-то всегда ночью)… …Я хочу понять правду, посмотреть ей в глаза. Но оказывается, это труднее всего. Я во власти литературы, великой литературы, гениальной, но это прекрасные шоры, как от них избавиться? Да, человек мало изменился за последние две тысячи лет — скажем, от Сократа до моего соседа-пьянчужки — это прогресс? Но все-таки мировидение разительно изменилось. Сравни «Золотого осла» Апулея и «В поисках утраченного времени» Пруста и убедишься, что глаза стали видеть совершенно разные вещи… Я безнадежно, окончательно испорчен, я в плену своего века, его мифов, которые я принимал за самую что ни на есть научную истину. Мифы осыпались, я увяз в этой опавшей листве. Сгрести в кучу и сжечь ее, что ли? Мне ничего не стоит изобразить ту или иную сцену из моей жизни по законам искусства, это будет вполне прилично и поэтично, но кому это нужно? Этой самой литературы и без меня горы наворочены. Искусство налицо, а как насчет правды? Вот, например, Сонечка Мармеладова. Федор Михайлович уверяет, что она проститутка, но это чистое умозрение. В ней нет ни малейшего намека на «профессию». Невозможно себе представить ее в деле. Да и кто станет платить такой? Лев Николаевич лучше справился с Масловой, но и он привирает — как он, например, описывает первую близость Анны Карениной с Вронским? Тихий ужас грехопадения. Никакой любви, нежности или эротики. То ли она бревно, то ли Вронский не сумел ее возбудить. Классики старались не видеть то, чего не хотели видеть. Извините, как вела себя Настасья Филипповна в постели с Тоцким? Если «инфернально», то стал бы он ее содержать так долго? Литературный отбор, перегородки, усекновение жизни. Вот и я — какую я могу сказать правду о себе? И стоит ли доискиваться правды? «Не вникай — с ума сойдешь», как сказал румынский классик Кошбук, если несколько упростить его поэтическую формулу. Правда или искусство? Как принцип неопределенности Гейзенберга: у электрона несовместимые параметры. Если одно, то нет другого. И наоборот. Врач, исследующий анализ мочи пациента, не догадается, что последний, придя домой, сядет за рояль и сочинит прекрасную мелодию. Конечно, в здоровом теле здоровый дух — да, но творчество развивается по своим законам, и никому не придет в голову к партитуре прикладывать анализ мочи. Так что такое полная правда о человеке? Будешь слишком вникать, анализировать, — утратишь целое. Слишком отдашься чувству — останешься в дураках. Маешься маятником, но остановка — смерть. Коммунисты-материалисты гордились своей независимостью от религиозных иллюзий и всяческого идеализма, но при этом сами старательно избегали рассуждений о смерти, особенно, когда это касалось вождей-генсеков. Я, слава Богу, не вождь, могу поразмыслить о конце. Так ли безотрадна эта правда? Во‑первых, это неправда. Я утверждаю, что ты бессмертен, если тебе повезло исполнить весь жизненный путь. Ты,

90 90

какой ты есть сегодня, не умрешь. Если ты юноша, ты не умрешь, а тот кто умрет — не тот, каким ты являешься теперь. Значит, ты, сегодняшний, не узнаешь смерти. Так вбирай в себя свое сегодня, живи полноценным настоящим. Жизненный цикл сам исчерпает себя — посмотри, как тополь отмирает незаметно и неторопливо. Во‑вторых, твое духовное развитие может вывести тебя на другую орбиту. Тут я осторожно умолкаю, чтобы преждевременной болтовней не опошлить великую тайну. Мне семь лет, я влюбился в двенадцатилетнюю девочку, мне шестьдесят и я влюблюсь в двадцатилетнюю. Какой тут смысл? Полная бессмыслица. Однако больно. И с болью, как в первый раз, задаю вопрос: а что такое любовь? Весь животный мир, совокупляясь, воспроизводит себя — это просто кружение на месте. Или по медленной спирали, но всё равно любовь тут ни при чём. Любовь — совсем другой уровень, другая цель. Или вы верите, что среди слонов родится гений? Человеческая любовь имеет отношение к спонтанным вспышкам гения. Пушкин ли, Моцарт — единицы из миллионов влияют на миллионы и на века. Вы думаете — это случайные мутации? Встречу я свою половину, только мне предназначенную и… и у нас родятся обыкновенные дети? Скорей всего — именно так, скажет скептик. Одно с другим не связано. От гениев обычно не рождаются гении. Факт. А если не факт? Гений (ген!) моей любви любит прыгать — он перескакивает несколько поколений и тогда срабатывает в полную силу. Иначе почему мне смертельно необходимо исполнить чью-то волю при первой встрече, когда догадка поражает меня с первого взгляда! Тайну не разгадать, но она реальней самой действительности. Её чувствуешь! Обстоятельства случайны, а не любовь. Обстоятельства случайны, нелепы, трагичны. А любовь ведь (для вас заурядная) для меня особенная. И не только для меня. Не стану приводить примеры, сами знаете, когда, где и с кем возвышалась любовь до судьбоносной, до символа, до бессмертия. Жизнь моя, как у всех, увязает в подробностях, но внезапно я встречаю незнакомку и — не то, что влюбляюсь с первого взгляда (влюблялся я уже сто раз!), а чувствую как бы приказ свыше, императив: всем своим существом понимаю, что нельзя уступить эту девушку другому, она будет несчастна, я буду несчастен. Кощунственно даже на миг представить себе, что она достанется другому. Нет, невыносимо. Не погаснет моя путеводная звезда, что бы ни случилось. Пусть я трижды провалюсь, собьюсь с пути, пусть она мне скажет «нет», я буду ждать, — то, что предначертано — сбудется. Я буду счастлив, но не удивлюсь. Так и должно было быть. А история? История двадцатого века, которая чуть не отутюжила меня? Хорошо. Давайте вернемся к случайностям. Я родился в бессарабском городке, в королевской Румынии, а она много позже в советской Москве. Наши судьбы не разглядеть с высоты исторических событий. Вот летит Риббентроп в Москву подписывать с Молотовым известный договор-сделку. Нельзя считать отсюда? Но старик Эйнштейн утверждает, что любые системы отсчета равноправны, то есть можно систему координат прикрепить к Солнцу, а можно к Земле. Можно Землю считать неподвижной (как, впрочем, недаром считали тысячи лет!) и тогда всё остальное, и Солнце и звездное небо послушно вертятся вокруг неё. Так вот, я устанавливаю систему координат — Я и Она — и толкую всю историю, как работающую на нас, на нашу встречу. Гитлер и Сталин понимают, что для чего-то необходимо подписать секретный протокол, пусть между прочим Бессарабия отойдет к Советскому Союзу — тем самым уже не будет государственной границы между Мной и Ею. А дальше вождь и фюрер наделают глупостей, развяжут войну и так всё запутают, что станет хуже, чем было: наши судьбы по разные стороны фронта, Её семью эвакуируют на Урал, а Его — на Дунай, поближе к югославской границе. Ее дед погибнет, пропадёт без вести, а Его отец после ранения окажется в Закавказье.

Марина Кудимова Воспитание Кирилл Ковальджи проситсяЧувств гений

Но вся эта кровавая заваруха окажется бессильной переломить ход событий. Придется фюреру застрелиться, чтобы Европа восстановилась и снова исчезла граница между Ним и Ею. Осталась самая малость. Ряд мирных лет. Эта комната с книгами на берегу Лимана, ее поезд, спешащий на Юг. Она сойдёт на эту землю и ей посоветуют снять комнатку у одного вполне порядочного и интеллигентного старожила… Тут должен бы грянуть оркестр, аплодисменты, свершилось! То есть началось. Может, тот мальчик, который мне приснился, это непременный будущий житель Земли, долгожданный, необходимый, потому что — гений! Он просится к нам. …Двери тихо открылись, в дверях стояла Инночка, волосы еще мокрые: — Вот и я! С добрым утречком. А я впервые в жизни купалась ночью. С новыми знакомыми — девчонки и мальчишки из Мурманска. Вода тихая, тёплая, звезды крупные, густые… Отпад! Вы не сердитесь?

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Классный Поль»

92 92

Алёна Бабанская Русалии

ГОСТИНАЯ - ЗВАНЫЙ ГОСТЬ - ГОСТИНАЯ - ЗВАНЫЙ ГОСТЬ - ГОСТИНАЯ - ЗВАНЫЙ ГОСТЬ - ГОСТИНАЯ - ЗВАНЫЙ ГОСТЬ 1

Родилась в подмосковном городе Кашира. Закончила МГПИ им Ленина, филологический факультет. Печаталась в «Арионе», «Крещатике», «Детях Ра», «Волге», «День и Ночь», «Интерпоэзии», «Литературной учебе», «Кукумбере», и др. Выпустила две книги «Письма из Лукоморья» (2013), «Почитайка. Мой веселый Алфавит» (2013). Работает в банковском журнале.

ЗАЧИН По накатанной дорожке Едет в лодочке Ерошка: Алюминиевой ложкой Пыль дорожную скребет. Ставит в поле перемет, Реют ласточки, как мошки. А за ними осторожно Щука медная плывет. Щука медная перната, У нее ключи от ада, И вельможна, и богата, Перья дивные вразлет. Только что Ерошке надо? Для него ничто не свято. Может, серебра и злата? Он не скажет. Он соврет.

ТЕМА (в ритме латино) Не соврет Басаврюк про веревку и крюк, Хомяки собираются стаей на юг. Рыжий черт у печи мастерит куличи. — А я рыба, я рыба, — пою без причин, — А я круглая рыба, меня не лечи. Черный кот — хвост трубой, за трубой — домовой. Девки едут гурьбой сеять лен голубой. В огороде беда-лебеда нарасхват. Сыплет дождик грибной, аж опята вопят! — А я рыба, я рыба, с макушки до пят. Бабы мучат внучат, батогами стучат. Под дубовой колодой четыре ключа. Встали ведьмы в круги, водку пьют босяки, В конопле наркоманов пыхтят косяки. — А я рыба, я рыба, четыре ноги. Комары и стрекозы звенят у ручья. Там у камня тоска притаилась ничья. Собирают русалки в кувшинки росу, Водяной ковыряет лягушкой в носу. А я ересь несу, да не вынесу…

Алёна Бабанская Русалии

ПРИПЕВКА Не моя печаль-тоска Трется кискою Возле левого соска. Я ли выстою? Я налью ей молока С хлебной крошечкой. Возле левого соска Чиркну ножичком. Вариации Как у наших коров Нрав свиреп и суров. Как у битых кролов Ни ушей, ни голов. У меня — ни стыда, ни совести. Ни конца, ни начала у повести. Как у южных постов Славный город Ростов. Не блюла я постов, Не белила холстов. Ожидала, что с горки счастьице Непременно мне в руки скатится. Как у нас мужики Задней мыслью крепки. Ай, всему вопреки Заплыву за буйки. Загуляю по Дону-батюшке, Принимайте невесту, сватьюшки. * Никому не жена. Не обуза. Плоть роскошна, как мякоть арбуза. Откажись от такого десерта! А еще, молода. И бессмертна. МОТЫЛЬКИ (финал) Мне бы жить — не тужить никому вопреки. Над зеленой водою парят мотыльки. Мне бы жить — не тужить вопреки… никому, Мне б не знать про чужую тоску-Колыму. Мне бы жить — не тужить у реки. А в короне моей — молочай, резеда. Отчего невеселая нынче среда? Отчего не по нраву мне править Мотыльками в лимонной оправе? Молода — навсегда, навсегда. В ожерелье моем — перламутровый блеск. Из воды подмигнет зачарованный бес. За собою утянет — не жалко. Я всего лишь речная русалка. А на дне только тина и взвесь. По воде верхоплавки рисуют круги. Мне бы жить — не тужить никому вопреки, Где, коренья сплетя, терпеливо Жертвы ждет бородатая ива. И кружат мотыльки, мотыльки.

94 94

2 * Поговори со мною, князь, Пока заря не занялась, Пока туман ползет на брюхе, Спросонья охают старухи, Поговори со мною, князь, Пока речная стынет бязь. Я попрошу тебя остаться, Я хороша, и ты красавец. Поговори со мною, князь. Людской молвы не убоясь, Давай с тобой сыграем в салки — Тебе пугаться ли русалки? Поговори со мною, князь.

* Всем на свете — поделом, Мельник хлопает крылом — Собирает зерна: Черные на черном. Очарован злой судьбой, Едет княжич на убой, Сам в кафтане красном, Думает о разном. Там, где омут неглубок, Лунный плавает клубок С лупоглазым чертом. Желтое на желтом. Над волной русалий хор, Бледнолик, но кистепер. Все мы скоро сгинем: Растворимся в синем. Скоро лягут жемчуга Да сомкнутся берега. В мире онемелом — Белое на белом.

* Без тебя охотников пруд пруди. Корабелов и рыбарей, Уходи, не стой на моем пути, Пожалей меня, пожалей. По-щенячьи стонет, скулит листва, Бесполезно идя ко дну. Я еще не ведаю, как мертва И которую жизнь тону. У реки широкие рукава. И кувшинки на подоле. Я еще не знаю, как я жива, Или ты меня пожалел?

Марина Кудимова Чувств Алёна Воспитание Бабанская Русалии

3 * Загляни мне под ресницы — Там болотная вода. Ты другой не будешь сниться, Не полюбишь никогда. Поманит тебя осока И болотные огни. Истекаю млечным соком, Только руку протяни. В ледяных моих объятьях Сотню лет вздремни пока. Ни жена твоя, ни братья Не отыщут рыбака.

* Ты князь, но твои жемчуга — Снега за окошком, снега. Вот речки зеленый рукав. Ты правишь — а значит, лукав. Ты правишь, а значит, неправ, И нет для тебя переправ. И тонок ледок на реке, Как плетка в твоем кулаке.

* До чего собой хорош — Девки бесятся. По реке со мной пойдешь Ясным месяцем. Как тебя я ублажу, Злого ворога, И ребеночка рожу Кистеперого.

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Поэтесса»

96 96

Анна Павловская Хочу барокко!

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина СИБИРЬ

Поэт, прозаик, сценарист. Лауреат «Илья-премии», «Садов лицея», премии Есенина, дипломант Волошинского конкурса и пр. Публикации в журналах — «Новый мир», «День и ночь», «Зарубежные записки», «Интерпоэзия», «Сибирские огни», «Дети Ра» и др.; антологиях — «Приют неизвестных поэтов. Дикороссы» Ю. Беликова, «Русская поэзия ХХI век» Г. Красникова и др. Автор книг «Павел и Анна» (2002, Москва), «Торна Соррьенто» (2008, Минск). Окончила ИЖЛТ (Москва). Живет в Подмосковье.

Глубинка холмы снеговые, умопомрачительный свет, таежное мясо России, где жизни и времени нет. Там все еще делятся клетки и ящеры, встав на дыбы, срывают пудовые ветки, ломают друг другу хребты. Пусть в их первобытных пещерах пустой телевизор трещит — все это пока биосфера, икра, перепонки, хрящи, хвощи, хищноклювые птицы с косящим подвижным зрачком, там все еще кровью дымится как бойня слепой чернозем. Расстанемся два безымянных, два выпитых, полупустых, затерянных в днях окаянных, в тягучих дождях проливных. А знаешь, и раньше мы были не очень-то вместе, всегда пути между нас проходили, деревья, дома, поезда. Ты чувствуешь как расстоянье заочно сжигает нутро? как время заостренной гранью царапает мне под ребро? Колесики и молоточки ворочаются второпях, как мысли мои кровоточат и плачут слова на губах? Ты просишь набраться терпенья. Но где же терпенью черта? Я первые сутки творенья безвидна сейчас и пуста, и ветер мне бьет в перепонки, и свет выдирает из тьмы, как крик из гортани ребенка, как плод из утробной тюрьмы. Ты думаешь, так это просто терпеть нищету и тщету, когда словно родинки звезды

Анна Павловская Хочу барокко!

и глина живая во рту. И я проклинаю терпенье, я жизни хочу наконец, чтоб слово ветвилось растеньем, вылупливалось как птенец. Езжай в свою глушь снеговую пропитую вусмерть, до дна, я вылеплю землю другую — там будет сплошная весна. Не эта — в облезлой капели, в суровых гриппозных дождях, — там будет весна Боттичелли вся в лилиях и завитках. Сады, как лавина, накроют весь город и пригород весь, а если бы нас было двое — мы вместе бродили бы здесь. Но так как одна я скитаюсь в аттических этих садах — я выдумать ад собираюсь и мир погрузится во прах. Нахлынут тяжелые зыби, цветов поплывут лоскутки и будем мы, молча, как рыбы, во тьме расправлять плавники. ОДА ИЗЛИШЕСТВАМ Я для начала изваяю торс из белых листьев с пурпурным подбоем, из мрамора недельного запоя, из глины зарева над городом ночным, отчаянья, безумства, паранойи. Я для начала изваяю жест, вмещающий желанье и протест. Мне нужен сок античной мандрагоры, пять лет скитаний, ревности и слез, чтоб вышло то дрожание желёз, пупка и чресел — впадины и горы. Я для начала изваяю след, что оставляет в воздухе атлет, тот оттиск, благодарным взглядам нужный, сияньем бычьей силы окружен, прямоугольник, вписанный в окружность, набросанный небрежно на картон. Так я начну октябрьский пейзаж под действием бессонницы и сплина — трапециями ограничу спину, и проведу пунктиром позвонки, и боль в предплечье и изгиб руки, положенной безвольно на колено. Так я начну давнишний разговор, — как выстрел, направляемый в упор шампанского, табачный дым, летящий тончайшей складкой ткани, бахромой, то вдруг восточной кистью и каймой узорной небывалой, настоящей.

98 98

Хочу барокко — рыбу, виноград, грибы, колбасы, ягоды, букеты, шампанское, меха, шелка, браслеты, цепочки, ленты, пряжки, завитки танцовщиц, облаченных лунным светом. Хочу барокко пьяного такси с динамиком, разбухшим от шансона, чтоб ты — одетый фраером и я, прикрытая курящимся шифоном, и бьющая как звук через края. О, юность пуританская моя, одетая в кольчужный пуловер, о, порванные джинсы и запястья в браслетиках дешевых разномастных, и никаких, как в песне, полумер. Безжизненный грошовый декаданс — всегда финал, еще в начале драмы, раздувшихся трагедий топляки, чудовищные хари Нотр Дама, иезуитский узкий взгляд тоски, где нет любви — там пыточная яма. Мне нравится сегодняшняя мода — нашивки, бутоньерки, канитель, щепотки меха, кожи, бусы, стразы, что было прежде украшеньем базы, что раньше заполняло капитель. Мы стали как ходячие колонны, мы обнажили плечи и живот, мы полюбили складки и туники, и юноша, полуоткрывши рот, следит за новым снисхожденьем Ники и каждое движенье взглядом пьет. Моя одежда больше чем набросок, на мне дымят изящные масла, и каждый пальчик смазан нежным соком Иланг-иланг, жасмина, несть числа всем запахам порочного Востока. Хочу барокко — сделай мне барокко!

СТАЛКЕР Я чувствую, как время здесь стареет и превращает здания в холсты, будь сталкером картинной галереи, веди через тоннели и мосты. Здесь многие пропали постепенно, рассеялись как пыль из-под копыт, и превратились в злых кариатид, грудастых львов и постных манекенов. Но все же я свою надежду грею дыханием, как руки в декабре, и как студент один при топоре за пазухой несу свою идею. Веди меня, меня уже трясет в ознобе мирового нетерпенья —

МаринаАнна Кудимова Павловская Воспитание Хочу барокко! Чувств

я все в себя впитаю как растенье, зачну судьбу и дам хороший плод. Перед глазами кружится земля и небо рассыпается на искры, но я останусь доброй, бескорыстной, я не забуду заповеди, я… Веди меня, где комната моя, где на обоях птицы и арфисты? Откуда я смогу перешагнуть из этих мутных и пустых кварталов туда, где свет, бряцанье кимвалов и с арфы звуки капают, как ртуть? Мне очи жгут видения картин и я едва передвигаю ноги. Где комната? там должен быть камин, коньяк и плед для вымокших в дороге. Я вижу сад земного наслажденья, рельефных Антиноев детский пах, прозрачных балерин столпотворенье, менад и граций с чашами в руках, и, если мне не изменяет зренье, все это в птицах, гроздьях и цветах. Как потрясает эта нагота, прикрытая витиеватой веткой, и долгий взгляд и влажный абрис рта, и пухленькие ангелы-трехлетки. Сад набухает соком каждой клеткой, сейчас плоды посыплются с холста. Моя идея больше, чем набросок и с каждым шагом — жарче и ясней. Мы так давно идем, что Моисей устал бы и заплакал, как подросток. Иван-дурак в железных башмаках, в дорогу отправлявшийся нахрапом, уже бы в баньке парился, и Баба Яга несла ему икру в блинах. А мы идем в беспамятстве почти, мы заблудились в ливне и простуде, и этот нищий, умерший в Бейруте, не первый раз мелькает впереди. И нет уже салатовых портьер, в начале оттенявших нам дорогу, и ангелы уходят за барьер, как танцовщицы вскидывая ноги. И нас уже несет на карусели зубастых птиц с колючей чешуей, и никому не жаль меня с тобой, и лишь одна Мадонна Рафаэля, как в детском сне мерцает над землей.

100 100

Дмитрий Литасов Новосибирск

Разнотравье

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина * * * Как жужелица, пьющая пыльцу, Я погружаю нос в бутоны книг; Познанья сок струится по лицу, Что не умней, чем жужелицы лик. Мы с ней малы, как семена Творца, И вместе с человечеством, увы, Мы для Земли — как пыль ее лица, Не более, чем перхоть головы. * * * Грани ранят, кристалл исцеляет — Что за чудо сокрыто в природе? По отдельности всякий страдает, Вместе как-то беспечнее, вроде… Но подвинься поближе к любому И почувствуешь — вот они, грани; Бытие — в нем нельзя по-другому — Исцеляет, оно же и ранит. * * * Средь космических просек, За стогами покоя Ливень времени косит Разнотравье людское… Дует солнечный ветер, Раскрывая бутоны, Разбивая соцветья На протоны, нейтроны, На пыльцу и песчаник, Капилляры и вены, Насыщая молчаньем Мельтешенье Вселенных, Что застыли в орбитах Между полем и лесом Сутью жизни, что скрыта За каркасом словесным. Исчезая из мира, Возвращаясь обратно Через черные дыры Либо белые пятна, Проносясь, как нейтрино, Средь нейронов цветущих

101

Дмитрий Литасов Разнотравье

По извилинам, мимо Галактических кущей, Планетарные оси Осязая тоскою, Ветер времени косит Разнотравье людское. * * * На Сириусе ночь фиалкового цвета И множество миров видны оттуда враз; Расходятся как льды остатки континента В прожилках прежних рек, в печатях древних рас. На островах живут двуногие дельфины, Им ведом океан на всякой глубине И даже космос весь в скопленьях звездной тины С жемчужиной Земли на самом дальнем дне. Великие пловцы в теченьях измерений, Когда-то на Земле бывали и они, Бросали тень свою в пыли земных селений И не один народ их образы хранит. Потомки их живут в наземных океанах, Сквозь толщу вод и лет сигналы проводя, Их слушает родня и шлет им постоянно Ответные лучи, за космосом следя. А люди видят лишь в себе и прочих мясо И мечутся, дрожа, в плену своих систем, Но знает Высший Бог — и это не напрасно, И этот мир людей изменится совсем. Когда-нибудь и здесь, оковы все низринув, Созреет человек — мир восхитится им; И смотрят на людей, как ангелы, дельфины, И лечат души их присутствием своим. * * * Ракушка, дерево и море — Спираль, ветвление, волна; Законам изначальным вторя, Жизнь отразилась в них сполна. И не в Каббале, и не в Торе, И не в научных письменах — В ракушке, дереве и море Законов жизнь отражена. Не ошибаясь и не споря, И не лукавя, и не злясь, В ракушке, дереве и море Рождается созвездий вязь. И колыхание Вселенных, И колебание частиц — Все это видно в водах пенных, В коре и опереньях птиц. Открыта книга жизни вечной И как страницы дни летят, В них отражается путь Млечный, Рождая встречный звукоряд.

102 102

Кипит Галактика, искрится, Орбиты звезд разносит вширь, Вращая у своей границы Системы Солнечной пузырь… А в нем, на стыке всех историй, Где завершен энергий бег — Ракушка, дерево и море, И между ними — человек.

* * * В гардеробе у Бога души вместо одежд; Их бесчисленно много — душ и тел для невежд. Так, в земном гардеробе приспособившись жить, Души жизнь свою гробят среди мрака и лжи. Как пустые костюмы в темноте, тесноте, Наши души угрюмо принимают вид тел, И, пустые беседы меж собою ведя, Души ищут ответы и не видят себя. Из чего они сшиты, что в карманах у них, Долго ль, Богом забытым, им висеть здесь одним, То их вынут из шкафа, то вернут в него вновь, Среди пыльного страха в щели светит любовь. Братья, сестры по крови, мы пошиты в свой час, Но секреты покроя неизвестны для нас, Только помним до гроба изо всех своих сил — Нас Господь гардероба надевал и носил.

* * * Сломлена веточка белой сирени — Благоухает куст. Запах, переходящий в тление, Густ. Трещина веточки не зарастает, Рана в сердце свербит: Только живое благоухает, Мертвое лишь смердит. Люди живое повсюду желают присвоить — И млад, и стар; Мгновенье у вечности обрывают, Как веточку у куста. Дерево жизни на части ломают — За то на них Бог и сердит: Ведь только живое благоухает, Мертвое лишь смердит. Оставьте живое живому повсюду В себе и во всем цвести, Сквозь мегаполисов мертвые груды Хрупким цветком расти. Бабочка жизни над нами порхает, Живы ли мы, следит. Только живое в нас благоухает. Мертвое — лишь смердит.

103

МаринаДмитрий Кудимова Литасов Воспитание Разнотравье Чувств

* * * Города облаков посещают лишь птицы И оттуда назад прилетают всегда. В городах разнотравья не смотрят на лица, Но любой сознает — для кого кто еда. В городах облаков обитателей мало, Там у каждого есть бесконечный простор, В городах разнотравья сплошные завалы Закрывают любому ближайший обзор. Но во всех городах красота и порядок (Кроме тех городов, где живет человек), Неизменно всегда уживаются рядом — В лабиринтах растений и облачных рек. Виадуки травы и окраины кроны, Небоскребы цветов и полей полотно, И дворцы-миражи облаков отдаленных — Все исполнено пользы, дыханьем полно. И стоит человек, над просторами правя, Между разных миров сам не зная — каков; Попирая стопой города разнотравья, Он стремится достичь городов‑облаков. * * * Мне сорок лет. Все эти сорок лет Я словно срок наземный коротаю: Я ем и сплю, гуляю и читаю, Но все, что чувствую — один запрет. Запрет на право быть самим собой Среди, по существу, себе подобных; Жизнь коротаю средь запретов злобных, Как, в общем-то, по-существу, любой. Старея за решеткой догм и схем, Повсюду заключенные стенают, И для чего живут, они не знают — Рабы цивилизованных систем. Рабы греха… Как этот грех живуч! Слепых поводырей берут в кумиры И, будто в склепы, прячутся в квартиры, Где сами запираются на ключ. И я, рожденный в рабстве среди них, Век коротаю в одиночной келье, Труды легко меняя на безделье, Своих легко меняя на чужих. Привыкла к кандалам давно рука, Средь миражей пустых брожу доныне… Мне сорок лет. Как велика пустыня! И раб последний жив во мне пока.

104 104

Дарья Верясова Сфинкс

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина

не снилась дача. Деревянная, очень старая: мемориальные таблички на одной из стен покрылись зеленью и паутиной. Мы жили в доме целой толпой: я и мои друзья. Внутри дача была больше, чем казалась снаружи — у каждого из нас была отдельная комната, вместе мы собирались лишь на кухне. Была осень, темнело рано, и по вечерам мы зажигали свечи. Сразу за забором начиналось бескрайнее жёлтое поле, посередине которого стоял гигантский памятник солдату. Мы знали, что он живой — иногда постамент перепрыгивал с места на место. Когда он приземлялся, до нас доносился гул. В этих местах не было боёв, и мы в шутку подсчитывали, за какое время он доскакал до нас от места изначальной установки. С каждым разом гул звучал громче, земля вибрировала сильнее — памятник приближался к нашей даче. Становилось не по себе. Первыми исчезли парень и девушка. Вечером они не пришли на кухню, их не было ни в одной комнате, ни на чердаке, ни в подвале. В поле тоже никто не откликался, только эхо, отражаясь от памятника, возвращалось к нам. Мы ехидничали и хохмили, и всерьёз забеспокоились лишь тогда, когда они не вернулись через несколько дней. Вскоре люди стали пропадать ежедневно. Потом я осталась одна. В попытке выбраться из посёлка, я вышла на дорогу. Кто-то шёл навстречу в чёрном плаще с капюшоном. Не открывая лица, он сказал мне:

Поэт, прозаик, драматург. Победитель «Ильяпремии» 2009 года и премии «Пушкин в Британии» 2013 года.

— Я один из твоих друзей. А я ответила: — Не ври, вот они все! За его спиной вспыхнул свет, мои друзья, вывалив языки, висели на дереве. Чёрная фигура стала расти и оказалась памятником солдату. Он воткнул меч в землю рядом со мной, земля качнулась, и я, не удержав равновесия, упала на спину. Солдат наклонялся, приближая ко мне своё огромное неживое лицо. Я проснулась мокрой, как на солнцепёке. Памятников я боялась всю сознательную жизнь, но никогда они мне не снились. — Может, тебе святой воды попить? — предложила подруга. — Я ею полумёртвый цветок выходила, тебе тоже должно помочь. — А может, демонов поизгонять? — оживилась другая. — Меня учили когда-то. Я вспомнила, какими некрасивыми они висели на дереве, и посмотрела на них со злорадством. Чтобы уставать посильнее и спать без сновидений, я решила заняться спортом. Поэтому вечером отправилась кататься на велосипеде.

105

Дарья Верясова Сфинкс

Душный день обещал закончиться грозой: менее чем за час в небе собрались тучи, порывами налетал ветер. Был день рождения Пушкина, и по всему городу проводились праздничные мероприятия. В парке на невысоком помосте стоял красавец во фраке и читал стихи. Лицо его взмокло, и время от времени он артистично прижимал ко лбу рукав, незаметно утирая пот. Молодые мамы толпились вокруг, и, будучи не в силах отвести от красавца взгляд, наощупь поднимали козырьки над колясками. Прибившийся к ним велосипедист в «непромокайке» положил голову на руль. Внезапно ветер исчез, и в воздухе запахло баней. Чтец озабоченно взглянул на небо, быстро попрощался, и на весь парк из динамиков зазвучал вальс. Разочарованные мамы, как по команде, сорвались с мест. Я петляла велосипедом, пританцовывая в такт музыке. Над головой висело набухшее небо. Прежде чем его прорвало, я успела доехать до Тимирязевки. Первые редкие капли показались горячими. Они шлёпались на землю, расплываясь в мокрые кляксы. От этого движения тополиные пушинки подпрыгивали вверх, их поддувал ветер, но скоро они вновь падали, прибитые дождём. Безлюдный тротуар позволял разогнаться, как следует. «Йяаааааааа! — диким голосом закричала я про себя. — Я пушинка! Меня тоже прибьёт дождём!» Я бросилась удирать. Дождь не отставал — он гнал меня, как дичь. Я прибавляла скорости, он усиливал мощь, колотя меня по спине и плечам. Всё шумней шевелились деревья, всё звонче и чаще падали капли. Наконец, за гулом дождя не стало слышно машин — почти безмолвно они пролетали мимо. Тротуар был настолько мокрым, что казалось, ещё чуть-чуть, он отсыреет насквозь, и я завязну в нём и задохнусь. Ладони деревенели на руле, с пальцев струями слетала вода. Быстрее! Быстрее! — свистел ветер. Время исчезло, вода затопила его. Я бешено неслась, я стала пушинкой. Думать об этом было страшно и весело. Промелькнувшая машина окатила с головой. Я восторженно завопила. Впереди показался небольшой сквер с памятником. Я подлетела к постаменту, едва не ткнув его колесом. Прочла: «Вучетич». Скульптормонументалист. Автор столь нелюбимой мною «Родины-матери». Разрывами прокатился гром. Дождь резко усилился. — Ну чего, бедолага? Налепил страхолюдин, а теперь сам страхолюдиной стоишь? Намокший Вучетич взглянул неприязненно и плотоядно. «Поеду-ка от греха» — подумала я. Объехала бюст и заметила вдали мужскую фигуру в дождевике, идущую к тёмной аллее меж двух кирпичных заборов. За одним из них виднелся особняк с колоннами, на фоне многоэтажек он смотрелся диковато. В другую погоду этот проулочек с высокими и пышными деревьями можно было бы назвать тенистым. Сейчас он позволял укрыться от дождя, отдышаться и покурить. Я покатила туда. Издали эта аллея казалась деревенской улицей. При въезде в неё ливень утихал, и грома почти не было слышно. Только доносилось сверху, как капли колотят по листьям. От странного этого звука, полумрака и стоячей прохлады пробирала дрожь. Мужская фигура, хромая, уходила в густую темноту. Я старалась к ней не приближаться. Дорожные колдобины были щедро покрыты слоем грязи, кое-где вода стеклась в озёра. Я тихонько крутила педали, стараясь не покалечить велик об дорогу. Справа кирпичный забор переходил в железный, и за ним дремучей чащей извивались деревья. Слева опирались на землю строительные леса. «Стоп, — подумала я, уже проехав мимо них, — откуда тут леса? Зачем? Дом-то метров за сто от забора, тут только деревья…»

106 106

Я затормозила и оглянулась. Гигантская женская голова высотой в пять-шесть метров нависала надо мной. Строительные леса окружали её затылок, а лицо было жутким. Громадные глаза угрожающе таращились в небо. Распахнутый рот застыл в гневном крике. В местах, где отвалилась штукатурка, щёки пошли тёмными пятнами. Бетонная грива развевалась на ветру. Голова стояла в профиль, не замечая меня. Я боялась дышать. Казалось, сейчас она по-собачьи отряхнёт глиняный налёт и, схватив меня за шею, поднесёт к лицу. Дорога подо мной развернулась мгновенно. «Нет, — откликнулся рассудок. — Сейчас ударит молния, и она оживёт. Не спеша повернёт к тебе лицо и улыбнётся. У тебя разорвётся сердце». «Где же её тело?» — прошептала я. «Тело её колотит хвостом по деревьям, чтобы они тряслись и роняли на землю белок и птиц. Оно у тебя за спиной, моя милая». Сил оглянуться не было. И так понятно: из темноты с верёвкой крадётся фигура, заманившая меня сюда. «Это он, человек в плаще из твоего сна, — продолжал рассудок. — Тебя ждёт участь твоих друзей». Я не могла шевельнуться, я покорно ждала расправы, я так вслушивалась в темноту за спиной, что уже не слышала ливня. Впереди ярким пятном светили свобода и жизнь. Там о землю била вода, там можно мчать во весь дух. От страха и безысходности сами собой накатили слёзы. Воздух стал непроглядным и плотным. Чудище раскачивалось перед прыжком. Казалось, ещё немного, и я услышу вопль, раздирающий её рот. Полыхнуло совсем близко — так, что заблестела грязь на дороге. Сверху заворочались, заскрипели доски, ударились друг о друга железные опоры, прокатилось рычание, и вдруг грянул такой нечеловеческий хохот, такой оглушительный крик, что оцепенение исчезло. Тело моё ожило. Я вскочила на велик и что было сил рванулась вперёд. Я ощущала, как голова наклоняется ко мне, сжимая растопыренные губы в звериную улыбку… «Посмотри на меня! Посмотри!» — шипело в уши. Через несколько секунд я вырвалась на волю. Позади остался особняк, мимо промелькнули парк и автостоянка, потом высокое здание, светофор мигал зелёным, перескочив дорогу, я затормозила и оглянулась. Головы не было. На её месте росло дерево. Издалека, невидимый, усмехался Вучетич.

107

Марина Кудимова Воспитание Чувств Дарья Верясова Сфинкс

Евгения Коваленко Лабиринт жизни

ГОСТИНАЯ - ВЕРНИСАЖ - ГОСТИНАЯ - ВЕРНИСАЖ - ГОСТИНАЯ - ВЕРНИСАЖ - ГОСТИНАЯ - ВЕРНИСАЖ - ГОСТИНАЯ

давно знаю Женечку. С тех самых пор, как 13 августа 2001 года в 13 часов 31 минуту я отвечала на письмо Ольги Коваленко, мамы Жени, пришедшее на адрес сайта «Дом Ильи»… Она писала мне о гибели своей 20‑летней дочери, о трагедии, которая настигла и накрыла ее так же, как и годом раньше меня. «Все так, — говорили мы друг другу уже при встрече, — жизнь наша стала другой, но она продолжается — у нас и у наших детей». И рассматривали альбом с рисунками Жени, читали стихи Ильи… Но что такое тринадцать прошедших лет? Я знаю Женечку бесконечно дольше, и это не измеряется годами — только чувствами и воспоминаниями. А они есть, они всегда со мной, они рождают новые чувства и новые воспоминания. Вот я бросаю взгляд на экран телевизора: там идет репортаж с очередного места трагедии, но я помню, как Женя, тележурналист ТВ‑Центра, рассказывала нам о взрыве в подземном переходе на Пушкинской площади — а это было только началом того, что мы переживаем сейчас… Я иду по Театральной площади, любуясь монументальным фасадом Большого театра, но светлым его отзвуком, прекрасным символом возникает в сознании театр, каким его изобразила Женя, и я вновь мысленно произношу ее фразу: «А Большой театр — он будет, даже если ты не придешь»… Я вхожу в арку своего дома, и тотчас перед глазами — акварельный рисунок Жени «Лабиринт жизни», в котором с ясной рельефностью отражены беспокойство и суетность человеческого существования… Стоит при мне кому-то произнести слово «Испания», и я обнаруживаю в себе эмоции, возникающие при взгляде на испанские работы Жени: «Мельница жизни», «Фламенко», «Танец»… А ее «Клоун»?! Мне кажется, этот образ родился не в тиши московской квартиры, а в балаганном вихре нижегородской ярмарки, где голос этого балагура и потешника вдруг срывается на крик отчаяния… Да, мы не были знакомы при жизни. Но удивительная одаренность Евгении Коваленко откликнулась теплотой не только во мне, но и во многих и многих. Думаю, что и в вас, наши дорогие читатели: ведь с первого выпуска альманаха «Илья» в 2002 году и по сей день Женя — обязательный его автор. Рубрика «Вернисаж» представила нам не только часть ее живописного наследия, но и рецензии на кинофильмы, театральные зарисовки, мысли об искусстве… Юная художница оказалась необходимой не только своему времени, но и времени вообще: Женечка и на этом вернисаже незримо присутствует в зале.

Родилась в Москве 7 апреля 1980 года. Тележурналист, художница. Училась на факультете журналистики МГУ, работала на ТВ‑Центр. Рисовала, писала пьесы. Погибла 13 октября 2000 года в автокатастрофе (Таррагона, Испания). С 2000 года — многочисленные выставки картин в России и за рубежом. Пьеса «История болезни любви» представлена на театральной сцене (Центр В. Высоцкого, 2002, режиссер — Рената Сотириади). Изданы книгиальбомы, посвященные творчеству юной художницы. В московской школе № 1269 создан мемориальный музей «Вечные 20 лет Евгении Коваленко».

Ирина МЕДВЕДЕВА 108

Кто создал вас — леса, поэты, кони? Я здесь один — взываю к вам и жду: Черкните имя этого Джорджоне, Кто так решил минутную нужду. Сухая кость, высокое паренье И легкий гнев: труд меньше, чем на час. Ему было плевать на озаренье, И бег его преобразился в вас. Илья Тюрин, 1998

Рисунки Евгении Коваленко: «Лабиринт жизни», «Японский ветер», «Клоун»

109

Марина Кудимова Воспитание Евгения Коваленко Лабиринт Чувств жизни

Иван Клиновой Красноярск

Чертежи

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина СЧАСТЬЕ

Родился в 1980 году в Красноярске. Дипломант «Илья-премии», лауреат премии Фонда им. В. П. Астафьева, лауреат премии имени И. Д. Рождественского. Публиковался в журналах «День и ночь», «Огни Кузбасса», «Сибирские огни», «Континент», «Новая юность», «Интерпоэзия», «Октябрь» и др. Автор книг стихов «Шапито», «Античность», «Осязание», «Латте-арт». Член Союза российских писателей, член Русского ПЕН-центра. Живёт в Красноярске.

…проводить необутая выйдешь. Андрей Вознесенский

1 Мы стоим на балконе, обнявшись. Тепло и поздно. Видишь, слёзы скопились в моей надключичной ямке. Я серьёзно, вербочка, я говорю серьёзно. Мы с тобой не в какой-нибудь там чепушной рекламке. Отдавившее плечи атлантам иных столетий, Наше небо не втиснуть в границы рекламных клипов. Мы с тобой не из книг, не Монтекки и Капулетти; Нам с тобой ни мальдивы не светят, ни казантипы. Надо быть благодарными даже за йоты счастья И всегда быть готовыми к землетрясенью, смерчу… От тебя мне останутся брови, соски, запястья И наспинная клинопись. Всё, что я обессмерчу. 2 …чёрные, отчётливые вербы — Памяти отчаянные корчи. Все воспоминания ущербны, Если почерк мойры неразборчив, Если начинаются с запястья, Если вечность вскладчину прожита… В чертежах черствеющее счастье С точностью до чёрточки — Кончита. * * * Он о ней не думает, не пишет Электронных писем в пустоту. Дождь стучит по крыше и не слышно, Как слова собачатся во рту. Он оставил у неё на полке Полкило своих горячих рук, И, в стогу дождя найдя иголку, На себя растрачивает звук. Он оброс ракушками и скукой, Шепчет мантру «скоро жизнь пройдёт», Спать ложится c верною эльбукой, Предсказав сюжетный поворот.

110

Всё ещё раздельный и стерильный, Как пять пальцев, выучив тюрьму И найдя единственный рубильник, Рубит свет и падает во тьму. МОРФИЙ You talk in morphine… MJ

Сегодня с самого утра Во мне лишь хрипы да курлыки. Вколи мне морфия, сестра, Пока я корчусь безъязыкий, Чтоб я оттаял и прожёг Упавшей напрочь сигаретой Дыру меж этих самых строк До самого живого лета. Сестра моя, не жмись, вколи! Ну, обеднеешь ты на кубик, Так всё равно пора валить, Куда не одиссеил Кубрик, И там, вдали от комелька, Расклёшить мысли, чтоб не страшно И только с краешку мелькал День обезжизневший вчерашне. Достав из моего нутра Все эти хрипы да курлыки, Вколи мне музыки, сестра, Пока я корчусь безмузы́кий. * * * Сергею Ивкину

У него, говорят, фасеточные глаза, между пальцами перепонки, а ещё — что подмышками жабры, но это, конечно, враки. Точно знаю одно, что он прочно застрял в ребёнке, как сиамский близнец, у которого часть — во фраке, часть — в штанишках с пропеллером. Кто бы сказал, откуда он привёз эти странные шторы из шкуры степного волка? А посуду из вулканического стекла? Посуду, а не просто прикольный осколочек, чтобы лежал на полке! Ходят слухи, что есть у него за городом странный сад, где кусты и деревья на оголённые провода похожи. Раз в полгода садовник (резиновые перчатки, галоши) подстригает их так, что они искрят. Почему бы и нам не сажать по клеткам бонсай и не тыкать в планшеты отросшим ногтём-моноклем? Мы боимся, мы трусим, мы бздим, будто нас кто-то сглазил и проклял, а вот он не боится и может сказать «банзай!». Он садится к компьютеру: руки в экран погрузив, что-то крутит и вертит. Не с Матрицей ли химичит? И круги по Сети: то ли медленный брайль, то ли морзе-курсив, то ли вовсе язык трясогузочий да синичий.

111

Марина Кудимова Воспитание Чувств Иван Клиновой Чертежи

* * * Вросши в страну, от которой и жить не хочется, Вечно спешу, как синхронная переводчица, А всё равно без отечества и без отчества — Можете звать меня попросту Плэй Репит. Я одинаков — в бешенстве или нежности. Всё, за что я держусь, — у меня в промежности. Бросьте уже пенять! Это мне ж нести Крест, на котором будет биллборд прибит. Все, кого я касаюсь, ржавеют заживо. Только и успеваю сказать «куда же вы?», Как под руками каша, труха и крошево. Сдачей с людей вокабуляр набит. В калейдоскопе невест, женихов и рожениц Единственный здесь, похоже, кто рожей ниц, И остаётся, как фуре, лететь порожним вниз. «Play» — это в прошлом, время нажать «Repeat».

* * * Пытаясь передвинуть океан, Он рвёт кресты, ахиллы и мениски. Пусть не Киану Ривз, не истукан, Но и уйти не выйдет по-английски. Приняв на грудь секреты ваших душ, Сходить на перекур уже не светит, Ведь если взялся, то и дюж-не дюж, А будь любезен быть за всех в ответе. Держи небесный свод, кусай губу, Вперяйся в звёзд исполненную бездну, Злись и терпи, сомнения — табу! Чем всё это закончится — известно. И он уже не рад, и дело швах, И трещина проходит через сердце, И лишь у гроба встанут в головах Посмертно зашнурованные берцы.

* * * Я выдернул стекло и шнур сдавил В оскаленных, от крови липких пальцах С одним желаньем — задушить водил С улыбочкой, как у Кристофа Вальца. А подо мной хрустело и текло. Чафан сигналов, топота и гвалта. Здоровою рукою, как веслом, Я загребал по влажному асфальту. Схватили. Повернули. Крик «Врача!» В виньетках инстаграма мирозданье. И, что-то нецензурное мыча, Я шнур сжимал, чтоб не терять сознанье.

112 112

* * * Человек с разорванным лёгким садится жить. И не жить, а так, посидеть чуть-чуть на скамейке, Поглядеть на новую стройку и старые гаражи… Впрочем, весь город выглядит, как в дурном ремейке. Оттого человек и сидит, и хрипит гармонью, Что ему претят все эти «гет ап», «камон», «йоу». Но, увы, пересадка лёгких — нелёгкий трип. Остаётся сидеть со сжатой в кулак ладонью И смотреть бесконечный рекламный клип. Поутру его обнаружат всё в той же позе С устремлённым в прошлое взглядом и пеною на губах. Капитан Очевидность найдётся среди зевак И чего-нибудь обязательно да сморозит. * * * От тебя останутся чертежи Безвоздушных замков и душных сплетен, Словно жизнь сбежала за гаражи Покурить — поплакаться сигарете. Ты готов. Сегодня, сейчас, всегда. Ты уже расставил все запятые По местам невстреч да по городам, Где тебя запомнят лишь понятые. Разобрал на пазлы все витражи, Рассовал по сейфам всех трясогузок… От тебя останутся чертежи. Ну, и голос, в трещинах от нагрузок. * * * Сохрани мою память во всех, что ни есть, облаках! Мы почти небожители, нам ли бояться паденья? В кэше гугла хранится единственный маленький страх, И когда-нибудь вскроются наши полночные бденья. Но ещё не чирикнут последний, венчающий твит, Но ещё наша речь в интернетах журчит, как живая… И покуда вай-фай над Землёй невозбранно разлит, Сохрани мою память! Вдруг завтра не будет вай-фая.

113

Марина Кудимова Воспитание Чувств Иван Клиновой Чертежи

Анна Минакова Харьков, Украина

Счастливо и тихо

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина * * *

Автор четырёх книг стихотворений и рисунков («Золотая зола», «Дорогое моё», «Ода радости» и «Сны стеклодува»). Участник международных литературных фестивалей (Харьков, Киев, Москва, Коктебель, Иркутск). В 2009 окончила харьковскую консерваторию по специальности фортепиано. Работает концертмейстером камерного хора Харьковского политехнического университета, руководит камерным рок-хором «Хор одиноких сердец сержанта Пеппера». Создает авторские анимационные фильмы. Финалист Ильяпремии’2005.

родное небо потемнеет платформа твёрдая растает когда прощальная улыбка стремглавой ласточкою станет и полетит туда где поезд в больных слезах в чаду колёсном вагонных окон свет янтарный несёт по рельсам кровеносным и память плотная клубится почти что явь ещё — не память ещё живёт вокруг как роща и ни прибавить ни убавить и звери раны зализали на обессиленном вокзале где мы что надо не сказали и что не надо не сказали ночные корабли-строенья перед тобой летят не резки но ты услышишь пенье крыльев и ты отводишь занавески лети лети моя улыбка туда где небо цвет меняет и крылья тонкие смелеют и догоняет… догоняет. * * * облака словно сны стеклодува не устанут живыми казаться я увижу тебя молодого и земли перестану касаться рано-рано придётся проснуться и лететь как летит голубица но как будто бы не дотянуться не упиться и не полюбиться и как будто бы неотделимы неужель отделить мы не вправе целый мир растворимого дыма от любви от сияющей яви и зачем только сердце листаешь всё равно не найдёшь не ответишь ты останешься или растаешь отвернёшься и сам не заметишь

114

но вокруг небеса обелиски без оглядки плывут без опаски но сейчас ты весёлый и близкий и на клумбах анютины глазки то ли места себе не находят, то ли вовсе во сне и пареньи и сирень из-за дома выходит и купаются люди в сирени * * * Мне в детстве твоём, словно в детстве своём, знаком каждый дом, уголок, водоём, и смех голубиный, и шум тополиный, и белых небес голубой окоём. Как будто бы помню картинки твои, ботинки твои и пластинки твои, твой дом у железной — как сердце — дороги, следы, тайники, паутинки твои. В далёкую память как тополь вращён, с лихвой одарён и заране прощён, ты смотришь пронзительно и близоруко оттуда, где мы не знакомы ещё, туда, где уже улыбаешься мне, и где наяву веселей, чем во сне, где ты подаешь мне пальто так несмело, как падает на спину бережный снег. А после — разлук удушающий зной, угар торфяной и оскал ледяной. Ты видишь, беда наплывает, как туча! Пускай не случится с тобой и со мной. И я возвращаюсь и снова стою, где красят скамью и поют соловью, где ты еще маленький и одинокий, и гладишь трехцветную кошку свою. И если среди неспокойных теней какая-нибудь подкрадется ко мне недобрая неотвратимая правда — пусть я ничего не узнаю о ней. ИЗ ПИСЬМА …Значит, мысли сливаются с лицами, посмотри, их уже не разнять. Что ты видишь за этими линзами — мне, наверное, лучше не знать. Минус девять — и мир расплывается и пасётся в дыму и огне. Только всё, что тобой забывается, никогда не забудется мне. Я же выпишу каждую буковку на листе, что горит изнутри. Посмотри на морошку и клюковку. Я умру без тебя, посмотри.

115

Марина Кудимова Воспитание Анна Минакова Счастливо Чувств и тихо

РОДИНА Из Уина Батлера

Если снег погребёт мой дом, мою землю, мой мир, мой сад, если город зальётся льдом, и не будет пути назад — проползу через дымоход, головой белизну толкну, сквозь сугробы, и хлад, и лёд проберусь к твоему окну. На стекле — еле тёплый след от дыхания твоего. Есть ли кто-нибудь на земле? Был ли кто-нибудь? Никого. Только крошится ломкий наст. По безлюдным снегам скользим, Забывая, как звали нас, Сколько лет нам и сколько зим. Мы забудем и этот миг, Ускользающих душ полёт. Мы забудем себя самих, чтобы вспомнить, как мир поёт. В гимн восторженный превратим Слабый звон непроглядных дней. Пусть становится золотым Блеклый пепел души моей. ПО ЭЙВИС ВЭЛЕНТАЙН1 Мой человек — над океаном, Над пламенеющей землёй, Со взглядом тихим и туманным, В обнимку с мёртвою петлёй. Пускай легко ему летится, Пускай не видит с высоты Русалочьи пустые лица, Дельфиньи серые хвосты. О небо, небо золотое, Не урони его, веди, Я забываю, где я, кто я, Покуда он в твоей груди. Над вешней пашней, дикой рощей, Над кряжем, где не тает лёд, Неси, как можно осторожней, Его непрочный самолёт. И И Я Я

1 Эйвис Вэлентайн (1886– 1929) — библиотекарь Эдинбургского университета, посвятившая стихотворение своему мужу, военному лётчику в годы Первой мировой войны.

луч из облака сочится, в поднебесье сердце мчит. слышу, как оно стучится, слышу, как оно стучит.

116 116

* * * Этот дым наплывает, его я видала, видала у костёла на Красноармейской ещё или где-то, в ботаническом, может, саду… Было бело и ало, приходили ко мне сновиденья из чистого света. Столько дыма я выпила там, и любви ровно столько, так гудело метро, что глаза наполнялись слезами, и круглела луна, а теперь — как лимонная долька тонкий месяц плывёт над вокзалами и образами. Только память махнёт рукавом, и опять заиграют всеми гранями дни из кармашка её запасного. Там слова, и шаги, и печали ещё догорают. Догорают дотла, а потом разгораются снова. * * * Я буду в этот день твоя или никто, любимая или заплаканная насмерть. Я кутаюсь, ряжусь в дырявое пальто, и спутники мои — маразм, озноб и насморк. Дыра в моей груди ещё не зажила. Одним тобой была и буду уводима. Я без тебя пуста, темна и тяжела, с тобою — весела, светла, непобедима. Побудь со мной ещё, ещё-ещё-ещё — до самого темна, заката золотого, до самого светла. Когда предъявят счёт, я буду ко всему практически готова. И от меня себя отвадить не берись — не хватит ни ума, ни холода, ни силы. Смотри, мои слова по свету разбрелись рассказывать о том, как я тебя любила. * * * надень дырявый свитерок в своём краю благоуханном когда подует ветерок запахнет морем и туманом о небо это ль ты ко мне полощешь белыми крылами и смерть стоит как ночь в окне но не она придёт за нами и засвистит в груди дыра таким протяжным зорким свистом и ты припомнишь, что с утра лежишь на поле шелковистом и снишься камню янтарю и снегирю и будишь эхо и плачешь в синюю зарю не больно счастливо и тихо

117

Марина Кудимова Воспитание Анна Минакова Счастливо Чувств и тихо

Сергей Ивкин Екатеринбург

Книга дождя

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина ВАВИЛОН-СУТРА

Родился в 1979 в Екатеринбурге. Образование высшее, диплом преподавателя декоративно-прикладного искусства. Работаю в сувенирном бизнесе. Фрилансом оформляю книги. Женат. Автор книг «Пересечение собачьего парка» (2007), «Конец оценок» (2008), «Йод» (2011). Также «Избранные стихотворения» вышли в серии «Галерея уральской литературы» (№ 12, 2014). Финалист Илья-премии’2007

я просыпаюсь слышу: «сова, сова» Таня смотрит канадскую кинокартину наматывая на палец произносимые там слова по пути на работу я проваливаюсь в витрину . сон две тысячи десять еду домой в метро в вагоне соседи меняют окраску кожи особенно дети дама напротив хитро смотрит в меня и я начинаю тоже . у нас во дворе с гитарой сидит таджик аватара Роберта Неста Марли растаманский берет футболка «Хайле Селассие жив» из созвездия Гончих Псов изумрудный карлик . сон две тыщи одиннадцать занимаюсь в постели с женой две кровеносных системы слились и бьются кошка пытается вклиниться кружится надо мной превращается в инопланетное блюдце . падают шторки наощупь открытый кран вместо воды выпускает цветные нити … некорректное выведение информации на экран … счастье случается . если выдернуть . предохранитель АНГЕЛ (ЛЕТНИЙ) Я дал обет молчать двадцать четыре часа, не спать, шататься посреди толпы людей, играющих людей другой эпохи. Это развлеченье

118

придумал Гилберт Честертон в романе «Наполеон из Ноттингхилла». Потому, когда вокруг тебя одни актёры и все плохие, честно говоря, сам не играешь, медленно сползая в кисель отчаянья, в молитву кустаря. Я знаками показывал охране, что у меня живой язык отрезан, но я готов служить, чтоб есть и пить. И слушал песни пьяных менестрелей, прислуживал на воинских советах, был дважды соблазнён, не устоял, но не издал ни реплики, ни звука. За мной ходил, присматривая, ангел, он должен был фиксировать озвучку, где я сломаюсь и заговорю. Поэтому когда меня порезал наперсник венценосного барона и я лежал, откинувшись в кустах, крылом коснулся и спросил: «Ну как ты?» Я взял блокнот и написал: «К врачу». Так ангел сходит до чужого горя. Забыв, что он невидим, из деревни взял мужиков, и на еловых ветках меня перенесли через ручей. Он лично постучал в ворота замка, потребовав постель, огонь и чай. Мне оставалось двадцать две минуты до срока исполнения обета, я взялся помогать на кухне и смешал в котлах оставшиеся крупы, и кашу заварил. Хозяин замка нахваливал. Спросил: «Кто приготовил?» В глухой гордыне кротко молвил: «Я». Мой ангел мне отвесил по затылку и вышел за порог. Так повторился библейский гэг про чечевичную похлёбку. О, как смеялись в небе надо мной. Тогда я помолился Честертону: «Прости меня». И Честертон ответил: «У ангела прощения проси. Её зовут Семёнова Марина. Ей двадцать лет. Из Усть-Каменогорска». И где-то на востоке Казахстана мой ангел видит всё, что я пишу. * * * потому что пока не утратишь души всё в порядке даже никаких сквозняков через руки твои и ноги биографию можно печатать и в Ридерз Дайджест всё настолько пристойно что даже не веришь в Бога потому что пока не засунешь себя по ядра в сладкий стыд обжигающий в терпкую похоть земную то душа не приходит и не ложится рядом и не веришь в Спасение даже в возможность иную в эту кошку с тугими ладошками цвета черешни или в эту собаку с глазами почившего друга

119

Марина Кудимова СергейВоспитание Ивкин Книга Чувств дождя

в попугая кричащего что он великий грешник и душа его обратилась в уголь а моя обжимается с полтергейстом из закрытой бутылки лакает астральное пиво бисер кончается даже у Германа Гессе переходишь на прочие реактивы выйти на улицу голым теперь уже мало нынче при полном параде в сосновый ящик что там в кудрявой мошонке твоей сжималось? совесть сопливая или же страх скулящий? сердцу без разницы jazz или heavy metal рвёт на крестражи его отдирая накипь каждая вера тобой проверяемый метод душу почувствовать расцеловать облапить * * * всматриваясь в Бардо Тхёдол Вадим Балабан

выскребаю отчаянье из волос словно грязь или мелкие камни побежала по стенам изморозь ногти стали зеркальны над кастрюлей бельё выгибали в жгут эти белые слёзы помню словно тысячи язвочек кожу жгут никого не позвать на помощь через мутные стёкла аэропорта плавниками бью рыбкой гуппи словно в ужасах нет никакого рта то есть нагладко смыло губы это если бы сам по себе квадрат искривиться пытался в шар бы если только жабры себе продрать чем угодно хотя бы жабры * * * Помните, у Каспара Давида Фридриха есть два пейзажных вида: вскинутые щупальца корней дерева, свисающего в пропасть, горизонт изломанный и опись тщательно разложенных камней? Но в первоначальном два подростка на закате созерцают роскошь солнца, уходящего за край. А в позднейшем некий бюргер с фрау то же солнце наблюдают справа и вдвоём считают «Ein, zwei, drei…» В остальном различий больше нет. Горная тропа не изменилась:

120 120

нам природа проливает милость возвращенья в тот же самый свет. Эта чайка — точно та же птица. Так и нам вся наша жизнь простится.

HOMEDREAMS Павлу Ложкину

камера недвижима. общий вид. насыпь. насаждения. ров. кустарник. непонятный столб, словно гриф гитарный, проводами собственными обвит. крупный план. огромный моргнувший глаз. горизонт поехал. щебёнка. зелень. вновь и вновь во сне я снимаю Землю, на которую больше никто из нас… наяву я помню, в который файл сохранил Россию, Европу, Штаты… я во сне снимаю наш первый «Шаттл» и какую-то комнату: шкаф, софа, за окном красивый в полнеба гриб… и стоит подросток, раскинув руки: «Здравствуй, взрыв!» ору, но исчезли звуки… просыпаюсь, выключив этот клип. на Венере жарко. должно быть Марс принял нас радушней бы, если-кабы… здесь хотя бы в пищу пригодны жабы и в зиготах бродит отличный квас. звёзд не видно. облачно. иногда появляются радуга или эллипс. винтовые черви идут на нерест, и тогда по крышам стучит вода.

* * * Елене Баянгуловой

Для горящего леса всегда не хватает дыханья. Дополнительных лёгких моих раскрываются крылья стрекозьи. На окне у Варвары растёт птеродактиль алоэ. Я черчу в темноте пальцем версию звёздного неба. Убеждён: у Судьбы есть такие колёсики-перевертени. Пусковой механизм за неделю затеял светиться. На игральную кость нанесли пару символов: лето и осень. Остальные четыре пусты: одинаково мокро. По моим позвонкам пятиногий паук пробегает. Нагишом на балконе в четыре утра просыпались. Смеялись. То есть всё по любви: безоплатно и безответно. А долги возвращаешь, целуя кого-то другого.

121

Марина Кудимова СергейВоспитание Ивкин Книга Чувств дождя

* * * Ивану Клиновому

Вечерний снегопад — итог перезагрузки: осуществлённый мир закрыли на ремонт, поскольку вслух читать свои стихи на русском — фактически вносить поправки в связь времён. Как на морозе сталь, приспичило потрогать механику небес горячим языком: хотя бы через речь — я не решаюсь Бога — но притянуть того, кто лично с Ним знаком. Я только притворюсь, что тих и неподвижен, пока не заскрипит знакомая кирза… Я веки подниму, и то, что я увижу, не даст их опустить и сохранить глаза.

АНГЕЛ (ЗИМНИЙ) живая одежда женское пиво распродажа любовного зелья ободранные билборды перетасованная реклама рождественские скидки на удачу позвольте себе настроение Мой ангел знает многое, но я живу пока что без его подсказок, как будто бы он в тёплые края свалил за стаей крачек над Кавказом; как будто бы со школы обалдуй, разбогатевший на сырье ямальском, ко мне он наезжает раз в году в родной Е‑бург с какой-нибудь Ямайки; как будто он — блудящий брат-близнец, которого в семье не поминают, прописанный в диагнозе скорбец, которого врачи не понимают. Пожалуйста, бродячий парадокс, не появляйся, не мани похмельем, я не из тех, кто слаб на передок и с радостью себя готов похерить за-ради пары опалённых крыл, за-ради смерти в траурном флаконе, за-ради двух счастливых в зюзю рыл, курящих на незнамо чьём балконе. Я — человек тоскующий, по мне предчувствия и ностальгия басче каштанов, пропекаемых в огне тобой на пальцах сочинённой басни. Я объяснял тебе, что не хочу срываться и летать над пепелищем накопленных за эти годы чувств, когда я жил и одевался нищим. Привычный «ноль» в начале января; печальный запах мандаринной корки; всё, что ни сделал в жизни, сделал зря:

122 122

скатал снежок и прокатился с горки, купил горячих роллов, расщепил две палочки над парком полосатым, и с телефона вывесил в сети ещё один стишок без адресата. КНИГА ДОЖДЯ Евгению Туренко

В предисловие ливня шагнёшь в натирающих бутсах и пойдёшь сквозь страницы шуршащих под ветром кварталов. Даже в мускулы воздуха мокрым лицом не уткнуться, если майское детство пропахло нагретым металлом. С тополиных рубашек летят, словно лацканы, ветви и ветви, и от пыльной отары машины прижались к бордюрам. Задираются майки, шевелятся деньги в конверте и незримые черти проносятся по шевелюрам. Несусветно толпиться под пластиком на остановке, ожидая прихода трамвая, как Будды Майтрея. Небо рухнуло оземь. Сегодня ты — божья коровка. Никуда не лети. Всё само получилось хитрее: новый мир вертикальной воды и пузырчатой тверди и тебя исказит, начиная с предчувствия чуда. Вместо бледной нимфеи раскроется в левом предсердии золотая кувшинка — и нихт её вынешь оттуда. Вот и в книге дождя пять страниц примечаний озона; зазевавшись на радугу, не прочитаешь подвоха: существующих лёгких не хватит для диапазона атмосферы, звенящей хрустальней, чем ангельский хохот. Опоздавшие капли собрали прощальную нежность, на бегу (без объятий) ладошкой к щеке примагнитясь. На последней странице, напитанной солнцем, конечно, сам себе улыбнёшься, развилки не встретивший витязь.

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Евса и Поляков»

123

Марина Кудимова СергейВоспитание Ивкин Книга Чувств дождя

Анна Маркина Мёд и кружево

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина * * *

Родилась в 1989 году, живет в Москве. Окончила Литературный институт им. Горького, семинар детской литературы А. П. Торопцева. Публикации стихов — в «Зинзивере», «Новой Юности», «Авроре», «Российском писателе», разных альманахах и сборниках. Финалист Илья-премии (2008), лауреат премии «Серебряный стрелец» (2011), призер Чемпионата Балтии по русской поэзии (2014).

Из трубы на кухне текла вода, но труба не чинилась как-то. Расцветали яблони и беда, и засох на окошке кактус. Кот мечтал за меня колбасу доесть. На душе был осадок черный, будто входишь маленькой ты в подъезд, а оттуда твой велик сперли. Самолетный след — как небесный бинт. Джинсы куплены не по росту. И любить человека, всегда любить, становилось совсем непросто. * * * Что-то было вчера, что-то важное, важное было… То ли усом водил, удирая, троллейбусик чалый, то ли мост на Кропоткинской розовым ветром качало и глядели с него, словно дети из колыбелей. Может, снег, как дурная сметана, был кислый и жидкий, может, падала ложка, нога успевала промокнуть. Не отдали долги и опять не заклеили окна, но зато вырезали весь вечер кривые снежинки. На помойке дежурил то бомж, то побитая шавка, а напротив дежурил у ярмарки бобик ментовский. И покачивал день президента на митинге в Омске, как задорный помпон у сползающей с лыжника шапки. То ли трубы гудели, то ли скулили собаки, человек и собаке, казалось, становится волком… И торчали, нахохлившись, в небо, как бодрые елки, у метро торговавшие медом и кружевом бабки. * * * Увези меня с работы на обед и случайно забери себе, как сервиз, что тетка завещала. На диване обоснуюсь я, где твой кот, оседланный клещами, спит на волнах смятого тряпья.

124

Привези. Заставь не уезжать, приюти, как сбитого стрижа. И пока сквозь щели ветер хлещет, будет греть замерзшее окно грузный кот, заметно постаревший. Что-нибудь да будет решено! Отпусти обратно жить, когда в темень врежется уснувшая звезда, и под ней закроют магазины, и под ней зазеленеет клен, и, проспав медлительную зиму, выйдет из запоя почтальон. * * * Мы с Гришей купили вина и на сотню минут на снежной скамейке устроились. Стало темно. Мы с Гришей в Абхазию летом хотели рвануть, чтоб было дешевле нам пить на скамейках вино. Кружил пешеход, как задумчивый альбатрос над пенным двором, где был снег бесконечен и дешев, снежинки садились ему на пальто и на нос; он зыркал на нас предприимчиво, как на рыбешек. К подъезду приехала скорая. Время текло. Весь вечер вершилась на улицах снежная стройка. Мы думали с Гришей, что в скорой, наверно, тепло и что безлошадна совсем эта белая тройка. И вот мы прикончили в спешке сухое вино. И тройка умчала больного, больного всерьез. Смотрел альбатрос через кухонное окно, как Гриша закутался в шарф, потому что замерз. * * * Да, мы прятали лампочки под потрепанные абажуры. И конструкции эти горели, как тела влюбленных, поверь мне, знатно. Кто же тут мертвее из двух неживых сторон? Вот пока я кручу педали на тренажере, ты, стоящий на пегом грохочущем ламинате тянешься за плечами, как оставляемый мной перрон. Трепетали листья и футбольные люди на стадионах. И круглился и двоился день, как лошадиный круп. Не беда, не горе, но восхожденье по глыбе льда. Ты проводил субботние утра за чисткой труб, в которых стояла вода и мои волосы, оброненные в межсезонье, как лепестки пионов. Горячо и слезно, как твоя щека, как предложенный в ритуальных услугах и только что распечатанный в твои руки счет, нас качало, словно лютики в колыбели луга. Стоя на обочине автобана, я, как землянику, продолжала тебя искать. Неужели искать еще? Или просто, гремя брелками, приходить домой, достраивать дом: от мала и до велика. Присобачивать отрывающиеся подошвы на суперклей. Быть с тобой. Обвиться, как повилика и замерзнуть, не прекословя, надвигающейся зимой у твоих стеблей.

125

Марина Кудимова Воспитание Чувств Анна Маркина Мёд и кружево

* * * Мы унылы, мы унылы; нас и мыло не умыло, если что оно и смыло только то, что было мило: мили пролетели, мили — с юга соль морскую смыли, а потом собрали пыли и опять все смыли, смыли. От усталости завыли и бредем себе уныло, в мыле, в иле, или-или… Мыли-выли. Мы ли? Вы ли? * * * Короче, будет так. Мы встретимся на Чистых. Сентябрь к тому моменту зажжет в ветвях пожар и листья выдавит на лужи, как горчицу, и рядышком устроит на лавочку бомжа. Мы захотим забиться в бессонный бар, где здешний официант, как тень, проносится легко, и воздух кажется от дыма поседевшим, и в ночь дежурят ноги на башнях каблуков. Два кофе с коньяком. Последними заплатишь за крышу, этот дым, за вечер, эту жизнь… И под твоей рукой с коротенького платья сорвутся в ровный дождь печальные стрижи. Мы выйдем во дворы. Деревья спят в развалку. И дождь пронзит нас, словно разбитое стекло… как будто окатило из дряхлой поливалки, заставшей нас обоих врасплох. * * * Жуют в вагоне повсеместно. Храпят бабули в беспорядке, и очень хочется в отместку их всех пощекотать за пятки. Заправимся с соседом вместе (он эластичен, как резина, и врос массивный желтый перстень в его толстеющий мизинец). Все будет так. А не иначе. Приезд-отъезд. Пока-привет. Завесить окна, жахнуть чачи… и ждать, пока погасят свет. * * * Электрички из города к лучшему миру бежали, станционные лужи побег их во сне отражали. В томном пении рельсов пенилась хрипотца. И ржавели деревья над мокрыми гаражами. И везли электрички ржавеющие сердца.

126 126

мимо скверов и скверных дорог, дорогих дискотек, скоротечных салютов. И люто брели в темноте из вагона в вагон безбилетники, может быть, или те, кто горы украл… и просили о мелочи те, чью холодную жизнь, как монету на дне позабыли. Ветер жил в головах и карманах, как летом в траве жил. Забирался в газеты, под шарфы, но (в общем) был вежлив. Пассажиры шептали. Однако, хотелось реветь, что селедки, как новости, в городе были не свежи, и что осень на цвет горьковата, как сердце и медь. И везли пассажиры бутылки, еду, папиросы, и везли непрямые догадки и злые вопросы. И задумчиво морщился сонный, седой небосвод, пробегая в окне. И вопросы вдруг кончились просто у старушки, к утру разгадавшей помятый кроссворд. * * * Что ты хочешь услышать? Что тихо, смешно, муравейно тянем лямку, волынку, живем, я со всеми живу, но во мне не осталось ни нежности, ни вдохновенья, только горечь, которая держит еще на плаву. Что тебе до собранья моих неуемных печалей? У тебя вызревает своя золотистая грусть. Шторм случится для всех, кто имел неприятность отчалить, груз случится тяжелым у всех, кто не до смерти пуст. Шевеление тканей в грозу на телах бледно-зыбких, козырьковый наклон и вода на пруду холодней, за решеткой дождя, как фрагмент обреченной улыбки, стынет радуга и тяжелеют деревья под ней. Все дворовые псы носят летом короткие клички и подлиповый запах сгустившихся желтых духов. А о личном — не спрашивай лучше пока что о личном, это пойло оставь для моих подурневших стихов. Вот сижу под Москвой. Комаров развелось, что знакомых, налетают толпой даже в час, когда день непочат. На углу продают пирожки, виноград и лимоны, но лимоны, как взгляды, здесь присно и ныне горчат. Экономим копейки, но больше на нас экономят, ты во всей своей сложности — кубик — такой вот бульон, или палочка в провинциальной газете, где номер на две трети рекламой такси и котят заселен. Можно влево пойти, но здесь жизни не купишь в аптеке, если прямо по городу — в пробке застрянешь с конем, а направо — откинешься в местной дрянной дискотеке, чтоб воскреснуть в оправе трактира, прикрытого днем. Но бывает, что выхватит в полночи лунный прожектор то маяк сигареты, то трав неприметную зыбь, и ты думаешь — есть ли хоть что-то свежей и сюжетней, чем поход черных туч над землею во время грозы. Эта мука, цветение, сон, и тоска, и усталость. Все как будто от вечности отнятый маленький блеф. Я, однако, тащу все, что мне не по росту досталось, да и чем тут еще заниматься, скажи, на земле?

127

Марина Кудимова Анна Маркина Воспитание Мёд и кружево Чувств

Дмитрий Морозов More моря

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина MORE МОРЯ

Один из первых финалистов Илья-премии за эти годы весьма ощутимо поменял свою жизнь. Посиделки с гитарой в переходах сменили офисные стулья и бизнес-встречи. Дешёвый портвейн уступил место на столе хорошему вину. И уже второй заграничный паспорт подходит к концу. Но есть и хорошие новости: содержание Дмитрия не меняется: нерв кричит так же. И хоть его тексты стали чуть более спокойными, ему до сих пор есть что рассказать окружающим. В этом — пока ещё малоизвестном жанре — интрореализм. В рамках которого даже небрежно брошенный в пепельницу бычок — иллюстрация того, как автор горел живьём.

Чтоб не щемило печень, чтоб не скреблись кошки, чтоб не дрожали руки, мы укрывались в клетке. Тихо в углу сидя, мы глаза закрывали, тешились чувством тревоги. Тешились чувством обиды. Не было дна у клетки, не было даже прутьев, только худая крыша и посторонние звуки. Сложив на груди руки, мы привыкали друг другу, тихо срастались кожей и засыпали в судорогах. Что тебя успокоит? Воздух. Что меня успокоит? Берег. А вместе? Вместе-то — что? Мне приснилось сегодня, что я плыву по большой воде, раскинув руки, и думаю о причине прибоя. О сути приливов и отливов. О тебе тоже думал, но совсем малость. И в какой-то момент мне показалось, что я всё-всё-всё понял. И словно разошлась вода, и я увидел там шестерни — огромные зубчатые колёса с приводом аж к самому солнцу. Мне приснилось, что я падаю на них, что обернулся кошкой, потом собакой, потом змеёй. Всё падал — и не мог вспомнить, как превратиться в птицу. Нет, нет, не было — и никогда не будет дна у этой клетки. Тихая слишком бухта, Рядом сидят люди, Возле разбитой лодки Они добывают камни. Слышат — во мне — воду: это плещется в сердце море, мчит по сосудам кровью, Болью пульсирует в глотке. Старое-доброе море: Коньяк пополам с колой. Море легло на камни. Море нас успокоит. ВЫСОТА ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЯ Я стою в одних плавках на берегу, не могу поднять ногу. И вторую тоже.

128

«Заходи! — кричат люди, — Заходи, брод же!» Другие шипят: «Идиот, утонешь!» Я стою — и кидаю камни то в тех, то в других, а по берегу ползают всякие мерзкие твари. Я остался б на месте, чтобы смотреть на них, только ноги болят, от стояния затекают. А в штанах (валяются за спиной) звонит телефон, Вздрагиваю, оборачиваюсь, начинаю зубами клацать. Это друзья? Работа? Или какой-то гондон хочет со мною встретиться и непременно нажраться? Стою в плавках: весь такой из себя лайнер-мечта. Кидаю камни! Собираю камни! И слышу вдруг: — Сэр! По вашей глиссаде ВПР взята. Садимся? Или пойдём на второй круг? Высота принятия решения (ВПР) является рубежом, на котором капитан полностью уверен, что он — сядет. Капитан должен быть уверен, что его экипаж в любых условиях поможет ему на основных этапах приземления. Глиссада (скольжение) — траектория полёта летательного аппарата, по которой он снижается непосредственно перед посадкой. В результате полёта по глиссаде летательный аппарат попадает в зону приземления на взлётно-посадочной полосе. * * * Проблемы, которые не имеют решения, люди, которые решают проблемы, то тут, то там: вон мелькнула знакомая куртка, вон мелькнула знакомая шапка… Люди теряют друг друга, но упорно идут на запах. Всё равно, что обоняние сбито, все кварталы разделены на сегменты знаками, несводимыми спиртом. К чёрту твой gps — и гугл-карты, это делает поиски неинтереснее раза в два-три. Видишь, вот этот угол дома: тут мы… Видишь это дерево: как-то раз тут я… Скованы воспоминаниями, Ими же разделены на уходящих и догоняющих. И все научены читать по знакам, когда мы — снова будем меняться квотами доверия и ролями. Я не нашёл стеклянного шара, просто смотрел в окно. Думал: подруги-кукушки, матери-кошки, друзья-сволочи. И моделировал эту ночь, избегая снов: с часа быка и до следующей полночи. «Где ты? Где, чёрт возьми?» — кричать пришлось. И непонятно, кто чьей подчинился воле. Ты — приходишь, словно бросаешь мне кость. И кость — в горле. * * * Сидел, в голове разводил зверей, называл их разными именами, разговаривал разными голосами, звери кличек своих не знали. Выходил из дома, возвращался в дом, ноги ошпаривал кипятком, звал людей и прочих, а те потом наблюдали, как я горю живьём.

129

Марина Кудимова Чувств Дмитрий Воспитание Морозов More моря

Зарабатывал деньги и тут же тратил. зверей в голове кормил костями тех, кто ходил с дурными вестями, в мятых костюмах и рваных платьях. Сидел, а звери рвались на волю. Когти точили о лобную долю. С рёвом кусали друг друга спины, Имя им — …Нет никакого имени.. Слепли, старели внутри меня, злились, а я покрывался испариной. Всё ближе и ближе языки огня были к горлу зверей хозяина. В районе желудка принимали роды собаки, в печени рылись черви, а ниже — давно знакомые морды мышей окончательно мышцы доели. Лежу, закрываю глаза. Мой дурдом ищет свободы и новых проблем, чтоб вырваться и рассказать всем, как я горел живьём. * * * Если есть у тебя на столе порошок, зачем тебе что-то ещё? Если под курткой живёт божок, если опять не хватает строк, чтобы шептать что-то в свете свечи из Икеи — лучше молчи. Опять запивал чёрный кофе чаем, ломал руки, кричал ночами. Звал врачей — приходили менты. Потом — ты. Вы сели курить у моих ног, Под курткой начал хрипеть божок. Хрипел и царапал мне грудь когтями — идолище поганое. Молча потом уходили менты; с ними — ты. Божок выбирался и лез на плечо, говорил на ухо, что почём, позже скрывался в тени кровати. (У меня — всё нормально. Я — адекватен!) Путая пепел с московским снегом, Я строил город из разных тегов: спасение тонущих, яблочки, змеи, свечки, купленные в Икее, процесс запивания кофе чаем, чтобы всё громче кричать ночами, чтобы опять приходили менты, а потом — ты. Если — на столе порошок, если за пазухой дремлет божок, если висит на стене ружьё — ну и что? ИГРА В ЯЩИК Однажды — я попал в пробку, стоя посреди комнаты. Движение в радиусе трёх метров остановилось. За час до этого я лежал в кипятке и охлаждал горькую где-то за гранью вселенной — на лоджии, пока мылся. Воздух стал падать всё ниже, а пол вдруг прилип к подошвам,

130 130

Руки мои опустились (показывают, куда идти), В ушах звон клаксонов, снегом паркет припорошен, и некогда подмести. Сверху стучат соседи — требуют прекратить. Я не знаю, что отвечать, я ещё ничего не начал. В параллельной вселенной без меня начинают пить. Я озадачен. Я опускаюсь на пол — там проще дышать. Сосуды в глазах лопаются, всё заливает красным. Светофор сломался. Придётся опять пешком уходить с трассы. Я стою в пробке намертво. Ни вперёд, ни назад. При переходе дороги смотрите налево, затем направо. Пока не увидите тех, кто вам заглянет в глаза битыми острыми фарами стеклотары. * * * Они зарабатывали на мне, пока я спал. Они инвестировали в мои грехи. Когда боялись, что я себя исчерпал, пускали по рынку полезные слухи. Они держали меня в зоне риска — На таких повышенная доходность. Двойным налогом облагали мысли — Вдруг напишет роман или повесть? — Знали, это нельзя продать Ни при моей жизни, ни гораздо позже. Они ждали, что я начну бухать. Это выгодно. И лечить меня — тоже. Свободное время — как над водой дым, Стелется где-то там, и ты понимаешь, что — умереть молодым — Это значит — лишить их дополнительной выгоды. И с пелёнок, и с могильного ветра — Со всего капают дивиденды. Живёшь — и не знаешь последних известий: Как родился, так и пропал без вести. * * * Не делай резких движений, не смотри в окно, не убирай лестницу, не трогай лишние вещи. Когда завоет сирена, хватай то, что поможет выжить (запас воды из бачка, например), а вот паспорт вообще выброси. У тебя есть минута на сборы — а дальше минута пути. На доске поправь фигуру ладьи, а ферзя — с поля. Пешки не трогай — смогут сами уйти. Если ладья позволит. Когда завоет сирена, провались на другой слой, береги себя, ноги, не разбей рыло. Совсем скоро там зайдут за тобой: белокожая девочка — такая милая. Что же милая хочет сквозь сирены вой? Чтобы ты был собой. Чтобы звери детей не кусали, чтобы люди не пропадали, чтобы трещины заживали, чтобы враг не зашёл с тыла, чтобы тебя вырвало: в этих клоках травы всё из твоей головы. Не делай резких движений, мальчик. Ты же видишь: она плачет. Она хочет тебе помочь, но ты же смотришь в окно, сволочь. А оно всё равно заколочено.

131

Марина Кудимова Чувств Дмитрий Воспитание Морозов More моря

Игорь Куницын Было нам шестнадцать…

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина * * *

Родился в Печоре. Поэт. Окончил Медицинский институт в Архангельске, учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Публиковался в журналах «День и ночь», «Новая Юность», «Интерпоэзия», «Крещатик» и др. Лауреат конкурса имени С. Есенина, финалист «Илья-премии» и др. Автор книги стихотворений «Некалендарная зима». Живет в Подмосковье.

На сугробе дети в царя горы целый день играли вчера, смеясь. Если кто не знает, то цель игры выше всех забраться и не упасть. А тебя хватают за всё подряд, и плечом толкают и бьют ногой, каждый хочет всеми другими над воцариться, чтобы владеть горой. Постепенно съехал с ноги башмак, на макушке чья-то лежит ступня, ты наверх стремишься то так, то сяк. Это всё, пожалуй что, про меня. Это всё, пожалуй что, про тебя, ты стоишь на самом верху горы и не знаешь, кто и когда, любя, тебе скажет просто — конец игры. * * * Хорошо быть бизнесменом, Зарабатывать мильон. Ну а я работник сцены Бонапарт Наполеон. Вечерами надевая Свой застиранный мундир, Миром я повелеваю — Человечества кумир. В декорациях Россия: Комья ваты, вьюги вой. Гениальный и красивый Я стою перед тобой. Ожидающие пира, Кружат вороны. Как жаль! Позади меня полмира, Впереди моя печаль. * * * Проехала машина «мУка». Хотя, логичнее, «мукА». И я подумал, а пойду-ка, куплю пол-литра коньяка. Переходя от слова к делу, Я выпил, глядючи в окно. Опять машина пролетела, то ли «вина», то ли «вино». * * * Мне говорят, — ты весь в отца, как выпьешь, лезешь в драку,

132

близнец без брата близнеца по знаку зодиака. А я не верю в гороскоп, в космическую эру я пью и лезу в драку, чтоб не пели под фанеру. Всё остальное пичуха — так дед мой говорил. В ответ я правил: «чепуха», А он в ответ любил. На даче лето, жаркий день, отец пускает дым, а рядом с ним другая тень, дед курит рядом с ним. * * * На стенке грязной и сырой кассетных полмагнитофона, и скотчем склеенный большой плакат помятый со Сталлоне. Покрылся пылью пулемёт, глядит Сильвестр сквозь дым табачный. Как ты попал в вагончик дачный, и что с тобой произойдёт? Быть может, через двести лет здесь вырастет прекрасный город, и полувыцветший портрет найдёт счастливый археолог. Дань отдавая красоте и силе, вывесит в музее. Так в споре проиграют те, кто говорил, что Шварц сильнее. * * * Пропах лекарствами халат, От стирок пересох. Я верен клятве, Гиппократ, Твоей с восьми до трёх. А после трёх и до восьми, Прости, иным богам Иду служить, но, чёрт возьми, Каким не знаю сам. Вергилий презентует ад, А Беатриче рай. Не будь занудой, Гиппократ, И веток не ломай. * * * А. П.

Дни проходят одинаково, время встало и стоит, снится лестница Иакова, а под ней Иаков спит. Крепко спит, не просыпается. Слышу шум кошачьих лап, тихо ангелы спускаются, заливая светом трап. Сосчитаю до двенадцати — раз, два, три, четыре, пять… «Истинно, Господь является. Мог ли я об этом знать?» Или сделаю движение, испуская рыбий вздох. Эта резь в глазах и жжение — на меня глядящий Бог.

133

Марина Кудимова Чувств Игорь Куницын Было Воспитание нам шестнадцать…

Или вскрикну словно женщина, пробудившись ото сна. Зарастает в небе трещина, птичья капает слюна. * * * Дымный столб идёт на север Ураган сметает юг. Анна Павловская

Караван идёт на запад серых облаков, постарел на десять за год я из-за долгов. Я завидую букашке, что живёт в траве. У неё пусты кармашки, пусто в голове. Замираю со стаканом около окна, всё окутано туманом осени и сна. Караван плывёт с востока облаков седых, вслед гляжу им одиноко, плыть бы среди них. * * * Виктору Савину и Максу Лукину

Было нам шестнадцать, хорошо мы жили, пиво разливное на веранде пили. Пиво разливали возле гастронома через шланг дырявый в банки из бидона. В очереди длинной были все знакомы, и сосед по парте и сосед из дома, мелочью гремели и травили байки в тапочках домашних, в вытянутых майках. За день выпивали не одну канистру, все курили Яву, Беломор и Искру. Чисто ради понта, штучно покупали Морэ или Данхел и с минтолом Салем. Пили и курили и играли в секу, вечером толпою шли на дискотеку, под конец имели вид довольно жалкий — кто-то спал в курилке, кто-то в раздевалке. На рассвете еле уносили ноги, по мозгам от предков доставалось многим. И в глазах сверкало, и в ушах звенело, словно дискотека юность пролетела. * * * на Двине сейчас привычный ледоход а в Москве у нас всё пахнет и цветёт загорать на травку ляжет человек а в Архангельске ещё чернеет снег в интернет полезешь глупый дурачок над Двиною установлен веб-зрачок он не видит как растроган ты и пьян как заляпанный ты трогаешь экран как очерчиваешь пальцем грани льдин из гранёного стакана дуешь джин наблюдаешь за ломающимся льдом со скривившимся зарёванным лицом

134 134

Эдвард Чесноков Сталинград

Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина - Гостиная - У камина

оброе утро, добрый вечер. Между вами семь часовых поясов. И здесь, в микрорайоне Мытищ, отворачиваться от панельного дома в серых облаках за окном — и, смотря вблизь и вдаль, в монитор, за белым полем нового сообщения различать поднявшееся над океаном нестерпимо яркое солнце, холодную дымку в отрогах молодых гор, кильватерные следы кораблей поверх тёмно-синей бухты. Когда у тебя ночь, тогда же у неё — утро. Ты примешься вспоминать. Ребёнок соединяет пунктирные линии в альбоме-раскраске; получатся телефон, уссурийский тигр, пехотинцы в касках. В десятый и миллионный раз подыскать последовательность: а начало? Когда? Приглашение выступить на форуме для некоммерческих организаций? Нет, не то, ещё раньше. Случайное знакомство на пикнике в Измайловском парке (задеть локтём, уронить бокал, заместитель министра)? Случайно оказаться на цоколе Государственной Думы, загоняя в Сеть напрямую трансляцию митинга под освобождение какого-то Алексеева? Ты назвал её: «Митинг за Алексеева — наживо»; удачное определение взял в украинском, не любя обычно используемый англицизм «LIVE». Натянутые улыбки, после как тебя хвалил сам Габриэль Арамов: «Твои онлайн-трансляции. Это надо. Я будто снял очки! Работаешь на меня?» И при награждении в центре Сахарова ты честно хотел пояснить: оказался на цоколе Думы случайно, и начал как бы трансляцию — шутки ради, просто опробуя модный мамин подарок: «Ну, золотуля, тебе уже двадцать пять, куда без айфончика?» И твоё признание сорвёт аплодисменты: «Вот подлинная гражданская журналистика! В наши дни генератором новостей становится прохожий, вооружённый социальной активностью и мобильным устройством!» Либо всё-таки 22‑го августа, когда телефонный звонок и неловко ответить «А кто говорит?» на приветствие с правительственного номера: — Ты, по-моему, даже премию? У нас форум. Нам бы как бы хэдлайнеры в рамках площадки «Медиа». Транспарентность, борьба с коррупцией, ну и это. Мы — билет, вылет завтра. Посадочный талон сохраняем! — Куда? — В Сталинград. Ну, там и естественно, довезём, подовстретим. Ты знаешь номер паспорта наизусть. Над выжженными степями вспомнишь августовские дни, как будто всё произошло не с тобой, и как будто не было танковых колонн, поднимающих пыль за полнеба; французских, породы першерон, лошадей, влёкших белые бочки с водой; самолётов, летевших настолько низко, что были различимы злые лица пилотов. Ты видишь, на гребень балки медленно, смешной неуклюжий утёнок, вползает нелёгкий танк; и воспоминание, словно в отдалении — кто говорит? отец? прадед? — «Как на тигру вместе с нами пойдёшь — возьми запасные портки. Такое всегда и со всеми. Смеяться никто не будет. Возьми!» — и ты снова испытаешь нестерпимое ощущение внутреннего ожога, раскалённой иглы, пронзающей твои внутренности, когда бронированная башня переводит орудие, выбирая тебя, а другой частью сознания спокойно отмечаешь: поднявшийся на задние лапы тигр походит на человека. Столетия укладываются в секунды, благодаря которым цепочка поколений продолжена и тобой.

Родился в Череповце. Окончил в 2009 году Литературный институт им. Горького. Финалист «Илья-премии» … года. Работал корреспондентом «Литературной газеты». Возраст — 26 лет. Вредных привычек не имеет. Публикуемый в «Илье» рассказ «Сталинград» был отвернуть десятью толстыми журналами.

135

Эдвард Чесноков Сталинград

Пятнадцать минут, полчаса. В зале прилёта вас никто не встретил. Наберёшь номер заместителя министра, желая сказать: это именно тот аэродром, на котором Паулюс пытался обеспечить воздушный мост — последнюю надежду окружённой 6‑й армии вермахта. Замминистра ответит: — Ы‑ы… Ну дык… У нас губер тут. Вы такси, но чтоб чек! — По какому адресу? — На Сарпинский! Главное, тебя встретят! — Сарпинский? — оживился таксист. — Как же, остров на Волге, теперь там гражданский форум. Живут в палатках, готовят на кострах. Тысячи две ребят. Можно грант получить, племяшка второй год ездит. Я вас отвезу к переправе. Посередине реки тебе кажется, будто баржа уменьшилась, наяву стала малой и неизрешечённой, как-то слёг дым горящих нефтехранилищ, утолён голод пуль. Только солнечный блеск, чистый песчаный берег приближающегося острова, ослепительная улыбка парня, сидящего за штурвалом катера из неизвестного, прочного, как листовая сталь, и вдруг лёгкого, как папье-маше, материала: «Вот они, уже встретят!» — и словно отвечая, тоненькая фигурка на пристани машет вам. Зимний вечер, бульвар, мягкий снег, золотое свечение за стеклянной дверью библиотеки. Ты случайно попал на лекцию известной писательницы. — Нашей письменности почти пять тысяч лет. Полных пять тысяч лет истории литературы. И за всё это время были написаны все возможные истории, был изложен абсолютно любой сюжет. Поэтому сейчас нам остаётся только один сюжет, — говорит она, — только самый простой. Повесть о проститутке, которая не может получать наслаждение от физической любви. Повесть о сыне, который не в силах найти блудного отца. Повесть о мужчине, который не в состоянии забыть об один раз увиденной женщине. И всё то же самое ощущение невидимого удара, когда ты понимаешь: да, это твоя жизнь, да, это твоя смерть, и твоя судьба, и твоя бесконечность. — Я должна забрать ваш посадочный талон. И квитанцию на такси, пожалуйста. Могу предложить вам чаю? А если бы в «Измайловском» не уронил бокал? Если бы закончились авиабилеты? Если бы нацеленная в сердце тигра винтовка подала осечку? Ты смотришь на монитор, в белый прямоугольник нового сообщения. Ты напишешь о том, что давно употребляешь наркотики. Твоё наркотическое вещество названо первыми буквами алфавита: А, Б. — Я отведу вас на площадку «Медиа». Хотя ой, извините, я с вами даже не поздоровалась! Ты напишешь о том, что смотришь на неё, перебираешь её фотографии в социальной сети. И хотел бы зарыться бледным лицом в её сокровенные волосы, и хотел бы нежно и трепетно ласкать её царственное и совершенное тело, и хотел бы изринуть сладостную частицу жизни в неё. И смотря на неё, ты хотел бы создать многомиллиардный бизнес, написать Нобелевскую речь, пройти по канату, натянутому между небоскрёбов, или в Государственную Думу. Ты хотел этого не для того, чтобы основать рабочие места, отстоять суверенитет, ободрить обездоленных, — ты хотел бы этого для того, чтобы можно было уставить её спальню цветами, привезёнными спецрейсом из Венесуэлы; украсить её точёную шею бриллиантом с лучшей биржи Антверпена; уместить на первой странице романа, который выложат пирамидой в главном зале книгомагазина «Москва», посвящение ей. — Я знаю, о чём ты думаешь, — говорит Габриэль Арамов. — Но девушка — она ведь не того ждёт. А надо — обнять, чтобы перехватило дыхание. А надо — поцеловать, чтобы ах! А надо — сказать: «Я хочу тебя!» Ты напишешь о том, что никогда не расскажешь ей о своих чувствах. И не потому, будто у тебя нет шансов не то, чтобы на любовь, но даже на благосклонную улыбку, — а потому, что воплотить мечту въявь — означает убить горечь необладания, которая побуждала пересекать радиационные пояса и читать на передовицах центральных газет заметки о своих онлайн-трансляциях… Да и разве же возможен союз мужчины и женщины без того, чтобы одна личность не пыталась тиранически

136 136

возобладать и всеподавить иную, и без того, чтобы каждый день, каждую секунду ваши отношения не умирали из-за тягостных мелочей, которые только пожирали время, только отвлекали от величайшей цели: поменяй мусор, вынеси лампочку, завари голубцов? Ты вспоминаешь детали, ты не помнишь о главном. Открытые туфли под маленькую лёгкую ногу, тонкий пояс на платье леопардовой расцветки, тёмные волосы, кожа с медным отливом, чуть раскосые большие глаза — еле ощутимая дисгармония, без которой не предстал бы шедевр. И да, как её зовут, ведь она представилась, едва ты вышел на остров? Сидеть под навесом на берегу, за грубо сбитым столом, на широкой лавке, обедая с другими экспертами, прилетевшими ради лекций площадкам: «Волонтёрство», «Медиа», «Гражданское общество» — и искать в телефоне, скрывая от посторонних экран, личный профиль заместителя министра: искать в социальной сети (помнил, как его-то зовут — вот же карточка), и снова ощутить нестерпимый ожог, найдя в списке его друзей фотографию. Ошибки быть не могло, тебе даже не надо сравнивать изображение, которое хранится на сверхнадёжном сервере за многие вёрсты, в толще гренландского ледника, — с лицом девушки, разливающей майский чай в четырёх шагах. Ты — она. Анна Бырова. Ошибки не может быть, потому что в твоём подсознании, как и у каждого, враз и навечно определён генетически обусловленный оптимальный набор внешних и внутренних признаков, таких как оттенок глаз, или конституция тела, или длина стопы, и десятки менее заметных — так называемый, фенотип. Облик женщины, чей генетический код наилучшим образом войдёт в сочетание с твоим — для рождения здоровых и жизнеспособных детей, ради хромосомного разнообразия, ради выживания вида. Ошибки не будет, потому что это сильнее тебя, сильнее чего бы то ни было. Электрохимические импульсы в коре головного мозга, пороховые газы, толкающие пулю в стволе. Заканчивая письмо, ты напишешь о том, что тебе остаётся только попросить Бога, чтобы Он даровал ей достойного мужа; попросить не за этого человека, ибо её муж и так будет счастливейшим из мужей и рядом с нею сам станет равен богам, — нет, попросить за неё, чтобы Он даровал ей благополучие хотя бы за то, что она вдохновила Творца на великое творение, сама не подозревая о том. Напечатав точку, ты поразишься, как могло твоё послание занять ровно весь прямоугольник нового сообщения: весь, ни на пробел меньше, ни на строку больше. Такое случается, когда рукой водит Бог. И опять звонок правительственного номера; система услужливо определит — последнее общение три месяца назад: — В общем, значит. Нам — площадка «Медиа», и преподаватель. Как бы вылет завтра. — Куда? — Во Владивосток. Посадочную квитанцию! Вы обедаете на волжском берегу, на Сарпинском острове. И в беседе с почётным гостем, заместителем министра (о, как непринуждённо теперь он беседует, как случайно и властно обнимет, когда смеются вместе), она упоминает, что её мама — русская, а что её папа — узбек. Впрочем, она добавит, не люблю отца, были некоторые моменты в семье, иногда хочу, чтобы об этом человеке ничто не напоминало. Она — Анна Бырова. Миллионный раз пересматриваешь её фотографии в соцсети: вот, пару недель назад, — вот она с красным дипломом на фоне Сталинградского университета, и в таком же платье — конечно, не ядовито-багровом, а нежно-розовом, бокал молодого вина. Как смел ты полагать, будто она глупа — разве возможно существование красоты без ума и мудрости, за которыми следуют и изящный вкус, и железная дисциплина: трижды в неделю — спортзал, четырежды — косметолог, и бесконечно — улыбка, доброжелательная, без малейших намёков на переход за грань, а только выражающая готовность помочь, как и подобает хорошему воспитанию… И отныне тебя не прельстят ни власть, ни богоискательство, ни богатство, ни довести до исступления и бросить на бой толпу, точно оппозиционер Алекссев, у которого ты брал интервью в автозаке, — нет, исключительно красота женщины: это единственное, что представляло смысл, это единственное, что имело значение. — Я знаю, о чём ты думаешь, — говорит Габриэль Арамов. Он полноват, сед, улыбчив. Он выстроил медиа-империю. Он один из богатей-

137

Марина Кудимова Эдвард Чесноков Воспитание Сталинград Чувств

ших людей страны. — А ты думаешь, девушка — она разве того ждёт? А она ждёт — чтобы увидел её, подошёл, встал перед ней, сказал: «Ты станешь мой женой». А она ждёт — увидел её первый раз, подошёл к ней, взял за руку, уверенно, свысока, спокойно сказал: «Ты станешь моей женой». 17 октября, в такси к аэропорту, запустишь на телефоне свежее приложение для просмотра видеороликов — чем бы себя занять по-за восемь часов до Владивостока? Не надеясь, не думая, выводишь по строке поиска её имя — первое, что всегда приходило на ум. Ты уже забыл, каково испытывать незаметный удар каждой клеточкой тела, и жаркую истому, и дрожь, и головокружение, и лёгкость — будто падаешь, оступившись на льду. Стоп-кадр одного из найденных видео. Смоляные волосы, прямой нос, большие и чуть раскосые глаза, высокий лоб, тонкие губы, слегка вытянутый овал лица, крыловидные брови. Тебе кажется, сердце остановится. Поначалу до двухсот в минуту, потом до неосциллирующего прочерка. Негнущимся пальцем крутануть комментарии: «слова, исполнение» — какой-то сталинградский певец; «актриса» — а… а… задыхаешься. Анна Бырова. Чёрно-белый видеоклип неизвестной музыкальной группы. Ты снова понимаешь: где бы она ни была, где бы ни оказалась — любое окружение станет совершенным, потому что совершенство — она. Объектив камеры висел над широкой кроватью. На одной половине метался, дремал, сидел молодой человек, тот самый сталинградец. На другой лежала она. Она была в нижнем белье. Две полоски тончайшего шёлка едва прикрывали её грудь и бёдра — и что может быть восхитительнее, чем тонкая талия и высокая грудь, чем такая тонкая талия и такая высокая грудь; но и до предела раздетая, она оставалась по-прежнему стыдливой и скромной, по-прежнему ясноокой и чистой. Тебе захочется только одного: дверь машины, мешком на шоссе, чтобы никогда, никогда, никогда, никогда больше не наблюдать этого законченного, несравненного, божественного, на веки и тысячелетия застывшего в динамике фильма. Ты будешь потрясён выразительностью скупой картины: чёрный фон комнаты, белая простыня, белое великолепное, без единого грамма жира, но и без бугристых мускулов, именное такое, каким и должно быть совершенное женское тело в чёрных кружевах трусиков и бюстгальтера, белое лицо с печальными чёрными глазами. Видимо, таксист кое-что почувствовал, потому что спросил, наверное: «Вызвать скорую?», или может быть: «Какой терминал?». Её чёрные глаза казались бездонными, тело и лицо — особенно тонко очерченными на деколоризованной киноплёнке. Они были рядом (следовательно, он одет; но его, пересмотрев ролик двести семьдесят раз, почему-то не запомнил), однако она оставалась бесконечно далека. И хотя всё было явно до слов, ты подсоединил наушники и выслушал очевидные, много раз повторённые, бесхитростные слова — именно столь искренние и пошлые, чтобы через неделю их начал повторять мир. И он пел о том, что смотрел на неё — он смотрел на то, как совершенна её красота, как легки и мимолётны её движения, выверена её поступь, утончён её вкус. И он знал, что любой мужчина отдал бы всё, чем располагает, ради того, чтобы очутиться с ней: глупый — отдал бы всё, чтобы провести с ней ночь; умный — отдал бы всё, чтобы провести с ней жизнь. Да, это было бы счастье: просто смотреть на то, как совершенна её красота — о, лишь только смотреть, и ничего больше, не пачкая великолепное тело грязными прикосновениями. И он пел ещё, и он пел о том, что он вспоминает её улыбку, и смех, ровные белые зубы, и вспоминает и её запах, и жест, и автограф, и царственную стать женщины, которой принадлежит весь мир, потому что она обладает редчайшим и исключительным дарованием — красотой, но несмотря на это, остаётся проста и внимательна, открыта и прямодушна. И он пел о том, что вспоминал сочетание несовместимого: эти обращённые к нему добрые слова, приветствия, случайные прикосновения — всё, бывшее с её стороны только проявлением вежливости, только проявлением вежливости. И единственные чувства, которые она испытывала бы к нему, —

138 138

это снисходительная симпатия к милой комнатной собачке, оригинальному узору стен. Хорошо, что всё ограничится ими, пел он: ведь он никогда не смог бросить к её ногам земной шар, выбрасывать миллионы, чтобы она могла одеваться в Милане и Дюссельдорфе, дать ей блестящее общественное положение, услышать «Евгения Онегина» в Сиднейской опере — то есть дать наименьшее, чего она заслуживала. Ты пересматриваешь ролик до тех пор, пока не разряжается телефон, удивляясь тому, как можно столь большой текст уложить в три-два песенных куплета. — Сынуля, ну что? — спрашивает мама. — Не убивайся, не нужно. Ведь никто и никогда не будет любить тебя сильнее, чем я. — Да, никто и никогда не будет любить меня сильнее, чем ты. И ты будешь поражён, когда восемьдесят парней и девчонок и даже постарше тебя начнут выполнять распоряжения лектора, подначивающих с малозначительного (так здорово, как нас много, усядемся полукругом) и до подавляющих личности: а теперь сыграем в «Луноход» (выбрал девушку небольшого роста, в мешковатой футболке, с бесцветными волосами, с неровными брекетированными зубами; не потому, что она неуверенна и боязлива, нет, а именно потому, что она отважна и баллотировалась в депутаты муниципального собрания, она хочет быть первой, и быть в центре внимания) — начинайте. Встаёте не четвереньки, ползаете, как ребёнок — вы помните, вы же были ребёнком? — со словами: «пи-у, пи-у, я — Луноход!», а потом касаетесь кого-нибудь носом под коленку, и он тоже опускается, и так ползаете, пока не вовлечены все. Потом ты упомянул, насколько символично оказаться именно здесь, на берегу Волги, сегодня, 23 августа, но ничего не увидел в ответном ожидании лиц. Неужели? То есть кому, как не вам — сталинградцам?.. Устало и нехотя: школа, ветеранский час… Неожиданно ты принялся объяснять, как день в день, ранним утром, когда катер вёз тебя на остров Сарпинский, семьдесят лет назад, 23 августа 1942‑го, танковый корпус генерала фон Виттерсхайма прорывается к Волге на участке Латошинка–Рынок, в десяти минутах быстрой ходьбы от ещё работающего Тракторного завода. Вечером, в 16 часов 18 минут, массированный авианалёт. Взметённые очаги пожаров сливаются воедино. Перегретые воздушные массы подняты в тропосферу. Нагреваемый следом холодный воздух также восходит вверх. Гигантский огненный вихрь — доменная печь. В эпицентре — одна тысяча градусов. Телеграфные столбы вспыхивают, как спички. На улицах и площадях горит асфальт. — Какое отношение то, что вы нам рассказываете, имеет к некоммерческим организациям и нью-медиа? Странно, что не спросили во время игры в «Луноходы». Весьма опасный момент. Помолчав, ты медленно пересёк шатёр, где шла лекция, сел на траву подле возмутителя, не смотря на него. Помолчал. Господи, спаси! Начинаем. — Во‑первых. Нужно говорить не «то, что вы рассказываете», а «то, о чём вы рассказываете». Во‑вторых. У меня в кошельке сто золотых рублей. (Доставая.) Кстати, что я только что сделал? Правильно: визуализировал образ. Теперь эти конкретные деньги заставят вас поверить, что они почти в ваших руках. Ну, так вот. (По-прежнему не глядя на обидчика, ой ли всем понятно: обратился к нему.) Я предлагаю вам сто золотых рублей, коль скоро вы согласитесь немедленно встать на моё место и хотя бы десять минут рассказывать о Сталинградской битве, так, чтобы нам было интересно слушать. (Победно оглядев аудиторию.) Меня ведь вам было интересно? Так что же, всего десять минут — предлагаю вам, то есть по целому червонцу в минуту, предлагаю вам — сталинградцу. — Я родился в Ростове! — Разумеется, написано у вас на футболке. Ну, а я в Мытищах — разве что меняет? И в‑третьих. Возражая оппоненту, вы можете привязаться не к очевидному факту, который нельзя оспорить, а, например, к ошибкам речи, как я. Кстати, сколько у меня аргументов? Припоминаете? Во‑первых, во‑вторых… Три. Всегда используйте троичную композицию, ибо она убедительна. Разумеется, вопрос очень важный. Действительно: почему? Потому что современный медиа-менеджер — это всегда лидер, а главное каче-

139

Марина Кудимова Воспитание Чувств Эдвард Чесноков Сталинград

ство лидера — мастерство общения, а главное в мастерстве общения — сила убеждать. Потому что современная медиа-среда — это угодить в автозак вместе с Алексеевым, чтобы взять у него интервью на волшебную пуговицу. Потому что современные медиа-технологии — это два часа девятнадцать минут под ледяным дождём у дверей гостиницы «Фонтенбло», куда не пустили на пресс-конференцию; дождаться уже на выходе, и ровно тогда, не раньше, не позже, когда не вильнёт увернуться — под камеру и под диктофон: — Так что с тем переводным векселем? По крайней мере, так тебе говорил Габриаэль Арамов. Но ты, рассказывая, не верил в то, что говорил, в отличие от него, потому что единственное, для чего ты выводил ребят на широкий берег острова Сарпинский в упражнение с «Луноходом» — для того только, чтобы Анна Бырова заметила, как оригинальна твоя лекция и как легко ты управляешь толпой самых горделивых и самовлюблённых — тех, кого никто и никогда не покорял не по воле, поскольку их призвание — создавать смыслы. И она действительно прошла мимо (она ведь в оргкомитете форума), и она улыбнулась, и когда она подавала чай, ты подумал: из этих тонких рук выпил бы даже яд, если окончательное, что окажется различимым в жизни, будет её лицо. Поздним вечером отвезут на микроавтобусе «уаз-буханка», и ты радовался, что сидеть случилось рядом и за ней — поэтому, не скрываясь, можно беспечно и не скрываясь, смотреть на неё. За окном на поля опускался розовый серп заката, в низине скользил туман. Машина тряслась на рытвинах, показывая тебе небо, высокое, ещё голубоватое, с расходящейся полосой дыма спокойного костра и с одиноким дубом на холме. В подступающем тумане, казалось, корни дерева росли из-под облаков. Ты открыл окно. Лёгкий прохладный ветер с невидимой отсюда реки, живой освежающий воздух. По другую сторону, уже почти в темноте, золотые огоньки в квадратных оконцах изб, наклонное бревно колодца-журавля, верхним концом взлетевшее выше крыш. Ты вспомнил давнюю киноленту, где ангел, увидев цирковую гимнастку, отринул своё божественное, чтобы остаться с ней. Ты жалел об одном: что у тебя нет бессмертия, от которого отказываются ради женщины. Остановились в бревенчатом доме, с высоким, теряющимся в темноте потолком, с еле ощутимым запахом остывающего после знойного дня дерева. Потемнело, во дворе поставили стол, и вместе со всеми ты осушил первый стакан (в отличие от них — последний и — яблочного сока), и рядом с тобой была Анна, и ты опять мог, не скрываясь, смотреть на неё, и опять напомнил: сегодня 23 августа. Все искренне удивились, а даже она — сталинградка: — И что? Ты лёг спать, заснул, не слыша пьяной беседы, ни посвиста незнакомой птицы. Много ночей ты плакал, вспоминая ночь, когда она была близко, за дощатой стеной. И ты вспоминал ту ночь, посмотрев тот видеоролик, посмотрев на её великолепное тело, и ясно вспоминал сон и явь, каплю вина, стекавшую по тонкой губе, свободное платье, белевшее в темноте (когда успела переодеться?), и как машина везла вас через поле, когда тебе казалось, будто счастье — вот. Наутро замминистра посмеивался: — Куда свалил? А девки всё о тебе искали — куда ушёл? И ты вспомнил первый день, как и первую ночь, утро дня второго, и говорил так и не подысканные слова. Твои сутки на острове истекли, следовало уезжать. У реки, на пристани, она спросила всех сразу: — Мне надо в Сталинград… Не знаете, где купить контактные линзы? Ты подошёл к ней, дотронулся до локтя — посмотрим на телефоне? Она улыбнулась и подалась — конечно! И она доверчиво и внимательно смотрела на тебя. Позже ты понимал, что она смотрела так потому, что ей нужны были контактные линзы, и тогда единственным адресом оптики был ты. Сеть на телефоне, однако, не заработала — закончились деньги или много чего. Она продолжала ждать, испытывая неловкость, а ты неуклюже повторял — вот те надо же ну сейчас подождите минуточку чуть почти —

140 140

и кто-нибудь рядом успел подсказать, она села на последнее свободное место в отходящем катере, и ты смотрел на летевший по волнам белый корпус, который, удаляясь, похож на альбатроса, потом на чайку, потом на бабочку, и тебе казалось, будто впереди — жизнь. В аэропорту Владивостока вас, как ни удивительно, встретили. Ты стоял на палубе военного транспорта, с тремя парусными мачтами и пока небольшой, но уже хищной паровой трубой. Чувствуя жжение в глазах, вместе с остальными зачарованно созерцал просторный укрытый залив, густой широколиственный лес над белой песчаной каймой. Ни одной постройки на берегу, ни одного столба дыма меж высокими сопками. И вы слушали удивительную, торжественную тишину, и вы знали, что перенесёте на эту землю имена античных богов и героев, подобно первым людям, давая всему названия: бухта Патрокл, бухта Улисс, бухта Золотой Рог, бухта Аякс. И вслед за античным логосом сюда придёт слава тысячелетий, и здесь раскинется город, новый Второй Рим, величавый Царьград. И ты подобрал те слова, с которыми наконец обратишься к ней в социальной сети; привычными до автоматизма жестами нашёл её профиль, как делал семь тысяч раз, пересматривая её фотографии. Страница удалена. Не сразу прийти в себя, тупо разглядывая заглушку, соответствующую деактивированному профилю. С холодом осознать: бегущие следом охотники слишком медленно вскидывают карабины. Противотанковые орудия слишком медленно разворачиваются в ту сторону. Остались лишь ты и тигр. Мгновение растягивается на столетия, которые ты проживаешь в бесконечных жизнях. Страница Анны Быровой удалена. Ты хотел бы завербоваться на китобойное судно, поднять мятеж, убить капитана, взять курс к фиордам Гренландии, послать радиограмму правительствам и некоммерческим организациям: тебе не нужна она, пусть она живёт своей жизнью, пусть она найдёт себе мужа, высокого, сильного, накачанного, богатого, не такого, как ты, не рохлю, с дорогой машиной и широким ремнём; и что ты хотел просто голыми руками раскопать пещеру под ледниковым шельфом — там сервер социальной сети, там должны быть резервные копии графических файлов, должны быть, обязаны — чтобы ещё раз увидеть её лицо. Ты в библиотеке, на лекции современной писательницы. — Сейчас, когда все истории уже давно рассказаны, единственный выход из тупика принципиальной исчерпанности возможных сюжетов заключается в нелинейном повествовании. Читателя должна занимать не интрига, а неожиданность монтажных переходов; не ожидание следующего поступка героев, — поскольку вполне очевидно: современный герой никогда ничего не свершит, — а внезапность ухода в другой хронологический пласт или в далеко отстоящую географическую зону. Звонок от правительственного номера. Заместитель министра. — Тамо тут вот это. Едь сюда. В Белый домик. — Зачем? — Нужна сигнатура. — Когда? — Через двадцать минут. Я — такси. Только чек сохрани! Терпеливо объясняешь, мол, из-под моих Мытищ на автомобиле и за три часа, если пробка. Трясясь в электричке до Ярославского вокзала, размышляешь о том, что этот вокзал очень похож на другой, в противоположном конце магистрали, за 9 298 километров; и стоит ли ежедневно затрачивать полтора часа на дорогу, то есть по три часа итого, почти сутки в неделю, свыше месяца в году, чтобы утром и вечером непременно видеть панельные типовые дома и забитые машинами дворовые газоны. Примерно каждые четыре минуты он звонит, выкрикивая: — Ты где? Где сейчас? Ты щас где? Где там ты? В кабинете с видом на памятник Столыпину швырнул через тиковый стол документы. — Поставь сигнатуру… Куда?! Здесь не надо смотреть!! Сигнатура здесь! Ты спокойно: — Сказано, что я получил за две лекции тысячу девятьсот сорок два рубля золотом. Он даже не дал договорить про ещё тридцать серебряных копеек. Откинулся в кресле, ногу на ногу, руки на груди.

141

Марина Кудимова Эдвард Чесноков Воспитание Сталинград Чувств

— Понимаешь, да, а ну как ещё? Где ТЗ, а где факт? А затраты чем? Хочешь, ну-ка вот мы тебя в пул молодых журналистов. Ксиву слабаем, у Медвежонка интервью подмазнёшь. Мама всегда говорила: чересчур мягкотелый. Рассеянно крутя пуговицу, ты поставил подпись. — Не боитесь, вдруг завтра это покажут на телеканале Габриэля Арамова? Замминистра хохочет. Пьян. — Завтра я буду там, где его телеканал не фыряет. Кружится голова. Зайди в туалет. Аккуратно вымой руки. Сними свитер, майку. Мокрыми одноразовыми полотенцами торс. Уже двадцать пять. Сполосни под мышками. Не имеет смысла. Но теперь уже лучше. Ты не запер дверь. Кто войдёт? Нельзя расстраивать маму. Здесь одна туалетная кабинка. Мост на остров Русский. Без разделения на мужчин или женщин. Дверь открылась, некто заглянул — «Извините!» — смущённым рывком захлопнул. Может быть, в полсекунды. Хватило и того. Ты узнал бы её и за краткое мгновение, и, стоя спиной, в отражении в зеркале, и в душной полутьме. Эти долгие тёмные волосы, эти большие миндалевидные глаза, это изящество одежды, какого не видывал у тысяч других. Да, следовало бежать. Но ты несколько минут не мог и пошевелиться. Убрал затылок из-под холодной воды. В нелепой позе скорчился под сушилкой для рук. Протёр волосы майкой. Натянул чёрный свитер. Её не было в коридоре. Её не было в подъезде. Её не было у памятника Столыпину. Пересилив себя, вернулся в кабинет замминистра: — Не знаете… одну девушку? Она была… в Сталинграде. И у вас в друзьях. Анна Бырова? Оскал мокрого тигра: — Знал — был бы прокурор! Иди в юг! Пульс Москвы — бешеное мельтешение, аритмия, рябь на потоке времени, всепрощающий омут. Пульс Волги — мерная волна, незаметно крепнущая от ручейка под валдайской часовней до бескрайних нефтяных полей Каспия. Волна Волги — череда ударов о меридиональную, с севера на юг, линию берегов, от которых, в широтном протяжении, от океана до океана, расходится пульс артерии, утверждающей власть над Евразией, стало быть, над всей сушей. Сердце Волги — Сталинград. Пульсы Владивостока — еле ощутимые вибрации тайных струн, помеченных в старых картах пунктирными сообщениями от одного значительного порта к другому: Бомбей — Порт-Элизабет, Ванкувер — Сингапур. Здесь, глубоко в толще залива Золотой Рог, покоится невидимое переплетение этих силовых нитей, один из ключей власти над океаном. Вас везли через бухту, через низководный мост, и вы словно летели над зеркалом вод, между тёмно-зелёными сопками, в отрогах которых безмолвно лежал туман. Ты начитываешь лекцию. Жжение в глазах делается непереносимым. Конечно, больше восьми часов, иссушённый воздух аэробуса. Наоборот, здесь — высокая влажность и эндемичная микрофлора. Тебе нужно к врачу. Зачем, купи капли в аптеке, обычный конъюнктивит. А вдруг нет? Вечером откроешь на телефоне адреса ближайших офтальмологий. Совсем недалеко, на острове Русский, новая глазная клиника в медицинском центре Дальневосточного федерального университета. Заходишь на сайт, изучаешь отзывы (бесцельная трата времени — чего ради?..) Габриэль А., 52 года. Вижу мир наизнанку. Заботливый эксимерный лазер. Танаки-сан, возраст не указан. Now my eyes are excellent. Russians were really cooler than House, M. D.! Анна Иванова, 22. Благодаря вам я… Протёр слезящиеся зрачки. Неважно, пусть прикасаться нельзя. Интересная книга отзывов, да ещё с фотографиями. Хотя как иначе, реальные пациенты.

142 142

Анна Иванова, 22. Благодаря вам я… Тот же медный оттенок, те же раскосые большие, те же иссинячёрные. Унять сердце. Припомнить раздражённую складку в уголках губ, когда спрашивала о контактных линзах, и неприязненное упоминание отцовской фамилии. Ты даже не отрабатываешь альтернативные варианты: украденная при рождении сестра-близнец, ленивый копирайтер, натыривший по-на соцсетям. Ты просто и всегда знаешь: она. Медленно сходишь с ума, силясь различить в очень долгой, миллионноходовой игре какую-либо взаимосвязь, хоть какой-либо смысл: осечка танкового снаряда, конъюнктивит во Владивостоке, Анна Бырова, Анна Иванова. Сутки на краю земли кончатся. Ты вернёшься в Москву. — Я знаю, о чём ты думаешь, — говорит Габриэль Арамов. — Ты мог бы взять в жёны любую, и может, именно так и поступишь, и может, у вас будет семья и вам будет хорошо. Однако однажды случайно ты снова повстречаешь её, не спрашивай, как, не спрашивай, почему так получится, просто знай: получится так — и всё: твоя жизнь будет кончена, и ты ничто в жизни не возненавидишь так, как, просыпаясь каждое утро, заспанное лицо жены, и ты будешь думать о ней, лёжа рядом с той. А если родятся дети? И разве у тебя не будет закипать кровь после одного взгляда на неё, разве внутри тебя всё не будет петь и трепетать после одного взгляда, и разве ты не хотел бы испытывать это упоение всю жизнь, вновь и снова? — Но то, о чём вы говорите, называется похоть. — Нет, нет! Разве оно было у тебя с кем-либо другим, разве ты вожделеешь именно плотского соития? Ты просто хотел бы, чтобы она улыбалась, потому что, когда она улыбается, то восходит солнце; то просто хотел бы отдать ей всё, самое себя, всё своё естество — ты просто хотел бы отдать большее, чем забрать. Ибо это сильнее тебя. Это зов крови. Это предрешение Бога. — Но что, если вы не правы? — Молчи. На Зелёном углу, на участке 69, спросишь китайца Е; мигнёшь ему: от Габриэля. Он продаст пистолет с одной пулей. — Но ведь она не любит меня. Разве можно приказать сердцу? — Нет, разумеется, тебя никогда не полюбят, но это имеет значение? Всегда один любит, а другой нет, всегда один влюбляется, а другой позволяет. Пойдёшь, вытащишь пистолет, скажешь ей, что убьёшь себя, прямо здесь, на месте, может быть, отойдя за угол, чтобы не шокировать её, — если она откажется стать твоей женой. Женщины — они жалостливы. — Но если она откажется? — Тогда жизнь будет кончена. Тогда будет не жизнь, а существование. Тогда никогда и никто не вдохновит на великое творчество, тогда никогда и никто не будет побуждать ставить на карту всё, стяжать колоссальное состояние, стать первым человеком страны, войти в круги сильных и знаменитых — и всё только для того, чтобы каждый день, каждый час доказывать своё право находиться подле неё, доказывать, что она была права, выбрав из четырёх миллиардов тебя. За великими мужчинами всегда стояли великие женщины. В ином случае ты никогда не исполнишь того, что в тебя вложил Бог. Преступление против твоего таланта, утрата для всего человечества. Ты спрашиваешь тихо: — Выходит, и у вас… так же? Арамов перестаёт улыбаться. Ночной дождь, самолёт на Владивосток. Ты спокоен. Вот её новый профиль в соцсети — Анна Иванова. Вот её место обучения: школа гуманитарных наук Дальневосточного федерального университета (аспирантура). Адрес — бухта Аякс, остров Русский. Ты отправишься туда, найдёшь её там. Впереди ещё вечность, и можно подождать у входа. Увидев, подойдёшь к ней и скажешь: «Ты станешь моей женой». И пусть в своей жизни ты ничего не свершишь, но на острове Русский ты родишь ребёнка. Ребёнок родится от женщины, родившейся в Сталинграде. Поэтому он сможет постичь незримые ритмы Волги,

143

Марина Кудимова Эдвард Чесноков Воспитание Сталинград Чувств

устанавливающие власть над сушей. Ребёнок родится во Владивостоке. Поэтому он сможет ощущать вибрацию тайных струн, сходящихся во Втором Царьграде, под Золотым Рогом, и определяющих власть над океаном. И ты постареешь, но успеешь дальнозорко увидеть, как твой сын — наиболее совершенный результат видового отбора, какой бывает лишь при исключительном, идеальном сочетании отцовской и материнской хромосом — станет величайшим человеком на земле, изменив облик мира. Лекция известной писательницы подошла к концу. — Что такое сюжет? По Аристотелю — движение героя через перипетии от несчастья к счастью (для комедийных жанров) и от незнания к знанию (для трагических). Да, знание — это рок, знание — это приговор. В одном фильме (бродячий сюжет «пастух и принцесса») юноша искал девушку, и после треволнений нашёл, попутно разбогатев силой интеллекта. Сложнейшая интрига расплетена, блаженная развязка: в финале они садятся на пароход, следующий в Новый свет. Однако режиссёру недоставало некоего заключительного штриха, эффектного и глубокомысленного обобщения, так сказать, увода в глубину. И он сделал последним кадром, отдаляясь после поцелуя героев на общий план, уходящее в закат судно с буквами «Titanic» на кормовой доске. Таким образом, сегодня читатель, слушатель, зритель современного искусства является таким же творцом, со-творцом, что и автор. Именно поэтому единственно возможный финал в наши дни — это открытый финал. Как в детективе, способном существовать исключительно в электронном виде: после того, как все улики стягиваются к неопровержимой личности убийцы, на планшете или компьютере включается фронтальная камера, и читатель видит собственное лицо. В автозаке ты записываешь интервью с Алексеевым. — Правящая партия — это партия воров, жуликов и убийц. Правящая партия — это партия гнусных жаб, ворующих наши нефтяные богатства только потому, что они обманом уселись на нашем нефтепроводе. Правящая партия — это мерзкие зудящие комары, которые сосут кровь нашей русской трудолюбивой коровы, и они будут сосать нашу кровь до тех пор, пока мы их не прихлопнем. — Что вы предлагаете? У вас есть экономическая программа? — Да, у нас есть программа. Всё просто. Не врать и не воровать! Наша программа — это борьба с коррупцией. Наша программа — это борьба с упырями и змеями, которые… — Каким образом вы рассчитываете пресечь коррупцию? — Выход известен во всех странах мира. Выход — работающие гражданские институты. Выход известен — работающие институты гражданского общества, которые не допустят африканского разгула коррупции, какую мы наблюдаем сейчас. — Например? — Пожалуйста, например. Вот вам вопиющие факты. В Министерстве по делам гражданского общества потратили сорок тысяч рублей на форумы для некоммерческих организаций. И вместо квалифицированных экспертов они вывозили в регионы разных бездарей, чуть ли не бродяжек из подворотни, хотя на бумагах, естественно, выплачены огромные гонорары тем якобы высоким гостям. Далее. Орггруппа и специалисты, восемьдесят с лишним людей, должны были жить в гостинице «Фонтенбло», а их поселили в щитовых домиках без воды и света, положив разницу в карман. Именно поэтому каждый из нас должен выйти на улицу и вместе выразить наше возмущение партии прохвостов и расхитителей. И мы выйдем на улицу, потому что нас десятки миллионов — нас, честных и порядочных жителей городов, протестующих против оголтелой коррупции, нас, представителей креативного класса, производящих семьдесят семь процентов экономического продукта в этой стране… И слушая призывы к мятежу, восстанию, погрому, ты думаешь о том, что единственное, что нам остаётся в дни подавляющего молчания, — это работа памяти. И что единственная по-настоящему грустная история — это история твоего деда, который, выиграв Сталинградскую битву, тщетно в течение жизни мечтал завести русско-европейскую лайку, поскольку не позволяла жена. 2014

144 144

ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА - ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА - ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА - ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА

Нам памятные числа в ряд Выстраивают время: десять, Пятнадцать, сорок, пятьдесят В надежде нас точнее взвесить. Мы начинаемся тогда, Когда по чьей-то смерти минут Определенные года, И Землю к нам на шаг подвинут, Чтоб твердость подгадать стопе, И мозгу в маленькие мысли Плеснуть словарь, и на пупе Связать нас в узел, чтоб не висли. Когда же разум обретет Для цифр достаточную крепость, Нам снова подвернется год, Как неразборчивая редкость, – И нету смысла полновесней, Чем том, каким она полна. И нету сил смешаться с песней, Которую поет она.

Илья Тюрин, 13.04.1997

ередой приходят и уходят даты и юбилеи великих людей, «подвигая» к нам планету, давая шанс на ней утвердиться. В нынешнем году и 200-летие второго по величине русского поэта – Михаила Юрьевича Лермонтова – надвинулось памятным числом… О нем, не перешагнувшем рубеж двадцати семи лет, все, кому не лень, хором и врозь твердят: самый загадочный русский поэт. А загадка только одна: это был гений, высвеченный для дальнейших толкований ореолом раннего ухода. Такое соединение не могло не привлечь и участников конкурса «Ильяпремия’2014». Практически в каждом эссе на тему «Гениальность – свойство юности?» первым в ряду известных поэтических имен стоит имя Лермонтова. Кто-то как бы примеряет этот возраст на себя: а я? Есть ли у меня силы для подобного раннего и высокого взлета? И если нет, то повод ли это для отчаяния? А другие наслаждаются исключительной красоты стихами, приветствуют в себе восторг, который только и может рождать поэзия такой силы. Именно эти работы мы поместили в разделе «Наш Лермонтов», где в каждом эссе или статье молодого автора слово «наш» многолико переплавляется в «мой». И только усиливают это впечатление статьи литературных ассов – поэтов и критиков Марины Кудимовой и Константина Иванова, прочтение которых дает новую краску в неразгаданную тайну лермонтовского гения.

145

Дарья Набокова Санкт-Петербург

С праздником, душа поэта!

КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов 27 лет, Санкт-Петербург, Екатеринбургский Государственный Театральный Институт, актриса театра кукол. Живет в Санкт-Петербурге

Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Екклесиаст

ичность — она с рождения. И гениальная тоже. Судьба — это реакция личности на обстоятельства, в которые поместил ее Создатель в этой жизни. «Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути…» Возможно… Но личности живущей здесь и сейчас от этого не легче, а гениальной тем более. Мне кажется, гениальность — это залог вечной юности духа. Душа такого человека всегда открыта, безостановочна в поиске тревожащего, а сильный дух с течением времени не устает помогать трепещущей душе искать ответы на мучительные вопросы и всегда не находит их, но ищет, и ищет, и ищет снова, и так без конца. Потому что если найдет, то успокоится, и душа успокоится и постареет. Дух и душа — это крест каждого. Дух — есть вертикаль, сила, воля, движение, поиск. Душа — есть горизонталь, крылья, смысл, причина и первоисточник всех действий духа нашего. Гениальность (от лат. genius) — дух. Гениальный дух всегда ищущий, дарующий душе своей возможность раскрыться, выплеснуться, проявиться, тем самым обеспечивая ей вечную молодость. И неизвестно нам насколько юн был Михаил Лермонтов душою. Биографы свидетельствуют о раннем познании разочарования, а это чувство — первый признак выхода из юности. Юность как невинность, чиста, светла, наивна и в вере в прекрасное непоколебима, не нуждается в доказательствах. Михаил Юрьевич рано, очень рано, будучи еще ребенком познал горечь непонимания того, почему два любимых им человека (бабушка и отец; мать он потерял в самом раннем возрасте) не могут также любить друг друга, как и он их обоих. И скажут мне, что это не единственный случай и что есть обстоятельства куда страшнее, в которых случается рождаться и расти человеку, и будут они правы. Но повторюсь, личность — она с рождения.

146

Поэтому вопрос о его юности, не физической, а духовной для меня открытый… Читая его жизнь, думаешь, что его время было намного более насыщенно переживаниями, его душа не фильтровала, не отбрасывала, не защищалась, принимая и проживая все, что давалось. Эта внутренняя концентрация чувств, эмоций, мучений, страстей раскрывали и растили его личность. Поэтому мне — двадцатисемилетней — кажется, что в 27 лет душа его была намного старше. И что такое юность? Меньше опыта, больше энергии. Но судьба Михаила Юрьевича сложилась так, что в раннем детстве он получил такой душевно-эмоциональный опыт, какой не каждый проживает за всю жизнь, при этом сохранил энергичность, свойственную его возрасту. И смешались в нем безудержная, мятежная энергия — дух, и опыт переживаний — душа. И соединение это помогло воплотиться всему тому, что так скромно сейчас умещается в двухтомник синего цвета, с детства знакомый каждому. Дух покидает нас, мы смертны. А росчерк крыльев души нашей остается потомкам. Гениальность — свойство юности. Юности, над которой не властны даже двести лет. С праздником тебя, душа поэта!

147

ДарьяМарина Набокова Кудимова С праздником, Воспитание душа Чувств поэта!

Юлия Сытина Фрязино

«Сей чудный пламень, всесожигающий костёр…» КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ

25 лет. Образование: кандидат филологических наук (2013 г.) Должность: младший научный сотрудник научно-исследовательского отдела Московского государственного областного университета

МОЛИТВА Не обвиняй меня, Всесильный, И не карай меня, молю, За то, что мрак земли могильный С ее страстями я люблю; За то, что редко в душу входит Живых речей Твоих струя, За то, что в заблужденье бродит Мой ум далеко от Тебя; За то, что лава вдохновенья Клокочет на груди моей; За то, что дикие волненья Мрачат стекло моих очей; За то, что мир земной мне тесен, К Тебе ж проникнуть я боюсь, И часто звуком грешных песен Я, Боже, не тебе молюсь. Но угаси сей чудный пламень, Всесожигающий костер, Преобрати мне сердце в камень, Останови голодный взор; От страшной жажды песнопенья Пускай, Творец, освобожусь, Тогда на тесный путь спасенья К Тебе я снова обращусь. 1829

ермонтов. Гонимый миром странник с русскою душой. Душой, которая — океан беспредельный… Лермонтов. Поэт мятежный. Поэт не величественного созидания зрелости, но стихийного творения юности. Юность всемогуща и бескомпромиссна. Все или ничего. Мир, загадочный и прекрасный, простирается у неё под ногами… С возрастом мир утолщается. Обрастает жизнью, знакомствами, школой. Талант обретает огранку. Становится мудрее, сдержаннее, осторожнее. Гениальность — великий дар. Но как пронести его через года, моря и реки, бездны и горные вершины? В юности, если горы — то величавые громады, завораживающие чудной вышиной, если бездны — то бездны ада. И гораздо больше вечного, чем преходящего. Мир земной — тесен…

148

Душа бесконечна, объемлет всю Вселенную. Мир Горний, мир дольний. Чудная песнь Ангела и коварные речи Демона. Узкий путь спасенья и мрак земли могильный с её страстями. Райский свет немерцающий и бесконечная тьма ада. Рядом. Одновременно. Манящие горные цепи Кавказа, смех грузинки молодой и перезвон сааза. А на другой странице — скалы легендарной полуночной страны скандинавов, воинственная красота жены Севера… Знойный запад и вдохновенный Восток… Необъятность Вселенной, бесконечность души… и пустота, обманчивость, суетность повседневности. Одиночество. И гораздо больше муки, чем счастья. Но — увы! Он счастия не ищет, и не от счастия бежит! Бежит он дальше, дальше от людей!.. И ближе к стихии: с бурею братом назвался бы я!.. Чуткая душа художника рано обнаруживает зло в мире, рано познаёт нестерпимое горе утраты, хрупкость жизни и неизбежность смерти. Смерть матери. Смерть отца. Смерть Веневитинова. Смерть Пушкина. Смерть… И книги о смерти. Байрон, Юнг, Жуковский, Батюшков, Козлов… В них порою больше о смерти, чем о жизни. И гораздо больше потустороннего, чем земного. Желанием чудным полна, томится душа гения в мире дольнем. В ней так ясно звучит музыка высших сфер. И звуков небес заменить не могли ей скучные песни земли… И не найти приюта на белом свете очарованной душе. Душе, полной дивных, неуловимых воспоминаний. И это томленье, и все то невыразимое, что переполняет, разрывает молодую грудь, воплощается в слове. В Слове. Вобрать в себя этот мир и излиться в дивных песнях, облечь невыразимое в земную, осязаемую, уловимую смертному оболочку. Преодолеть ничтожность, бренность и неизъяснимость, прикоснуться к бесконечному, вечному… Но стоит вспыхнуть искре, и дар прорывается подобно огню, стихии, обжигающей юную душу клокочущей лавой вдохновенья. И нет покоя, нет отдохновенья от страшной жажды песнопенья. А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой!.. И схлестываются воля человека и воля гения. Можешь не писать — не пиши. Но не писать — не можешь…

149

Марина Кудимова Чувств Юлия Сытина «Сей Воспитание чудный пламень…»

Надежда Папоркова Рыбинск

«И ангелов я вопрошаю твоих…» Диалог с традицией Михаила Лермонтова в стихотворении Игоря Меламеда КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ

Поэт, автор статей о русской поэзии ХIХ, ХХ и ХХI вв. Окончила ЯГПУ им. К. Д. Ушинского (магистратуру и аспирантуру факультета русской филологии и культуры). Работала преподавателем литературы, культурологии и риторики в колледже на базе ЯрГУ имени П. Г. Демидова, преподавателем русского языка и литературы в Рыбинском филиале МГАВТ, учителем и воспитателем в Рыбинской кадетской школе-интернате № 2. С 2013 года — учитель русского языка и литературы в НОУ «Рыбинская православная гимназия». Стихи пишет с детства. Печатается с 1998 года. Публиковалась в журналах «День и ночь», «Истоки», «Предлог», «Коростель», «Русский путь на рубеже веков», «Мера» и др., в международной поэтической антологии «Земляки» (Москва, 2009), в коллективных сборниках «Вдохновение», «Окно», «Логорифмы», «Чем жива душа…» и др. Автор книги стихотворений «Терновый сад» (Рыбинск, 2001). Лауреат Первого всероссийского поэтического конкурса, посвященного памяти поэта К. В. Васильева «Чем жива душа». Член Союза российских писателей с 2004 года.

АНГЕЛ По небу полуночи ангел летел, И тихую песню он пел, И месяц, и звезды, и тучи толпой Внимали той песне святой. Он пел о блаженстве безгрешных духов Под кущами райских садов, О Боге великом он пел, и хвала Его непритворна была. Он душу младую в объятиях нес Для мира печали и слез; И звук его песни в душе молодой Остался — без слов, но живой. И долго на свете томилась она, Желанием чудным полна, И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли. 1831

тихотворение семнадцатилетнего Лермонтова «Ангел» исполнено той чистой, пронзительной и нежной музыки, которая своим звучанием может сказать намного больше, чем рассуждения о ней. Это стихотворение довольно сложно отнести к определённому канону и направлению. Можно назвать его примером духовной или медитативной лирики в романтической традиции, но всё уникальное и единственное, что есть в нём, на наш взгляд, заложено не традицией, а неким неповторимым внутренним светом, особым метафизическим разворотом пространства. Можно ли прикоснуться к этой тайне, пытаясь её понять, вступить с ней в диалог, сделать её открытым пространством для восприятия и интерпретации? Настоящее стихотворение, наверное, всегда открыто в бесконечность со всех сторон времени: и в прошедшем, и в настоящем, и в будущем… Так, в диалог с лермонтовским «Ангелом» вступал и Д. С. Мережковский в философском, лирическом и отчасти мистическом размышлении «Лермонтов. Поэт сверхчеловечества», и другие русские мыслители, религиозные писатели и поэты разных эпох. В результате проведённого исследования нам представилось особенно интересным обратиться к продолжению этого диалога в современной поэзии. И один из самых ярких примеров такого явления, едва ли даже не единственный

150

в своём роде, мы нашли в поэзии Игоря Меламеда. Это стихотворение «И ангелов я вопрошаю Твоих», — написанное в конце 2007 года. И. С. Меламед — известный современный поэт, переводчик, эссеист, автор трех поэтических сборников — «Бессонница» (1994) и «В чёрном раю» (1998) и «Воздаяние» (2010) [1] – к сожалению, недавно ушел из жизни. Его творчество исследователи современной литературы характеризуют как продолжение традиционной линии русской поэзии, среди его учителей чаще всего называют Владислава Ходасевича, Георгия Иванова и Арсения Тарковского. На наш взгляд, в поэзии Игоря Меламеда, являющей собой на фоне современной литературной ситуации несомненный духовный и художественный феномен, в значительной степени присутствует и традиция русской классической поэзии XIX века, восходящая к лирическим стихотворениям А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Е. А. Баратынского. В его творчестве удивительным образом сочетаются те два начала, которые принято противопоставлять в русской литературе: пушкинская ясность и лермонтовская романтическая стихийность. Вот цитата из рецензии Евгения Шкловского на сборник Игоря Меламеда «В чёрном раю»: «Есть в поэзии темы, которые можно считать классическими. Обойти их вряд ли кому дано. Новичок или не новичок, автор может иронизировать, осознавая всю громаду того, что уже сотворено до него, и высказывая так либо иначе свою начитанность. Но может и закрыть глаза, как бы забыв про это, словно до него никого и ничего не было, повинуясь лишь влекущей его силе лирического чувства. Даже осознавая некоторую наивность такого письма, смиряясь с нею. Дескать, пусть, главное-то всё-таки — выразить себя, свой жизненный опыт, свои переживания, связывающие с миром и другими людьми: печаль и радость, гармонию и разлад, любовь и разочарование, страх смерти и надежду на счастье…» [2]. Стихотворение, к которому сейчас обратимся, мы нашли на авторской странице Игоря Меламеда в Живом Журнале [3]. На тот момент оно еще не вошло ни в один поэтический сборник, но позднее было опубликовано в книге «Воздаяние» с небольшими авторскими поправками. Приведём его здесь полностью: …И ангелов я вопрошаю Твоих: зачем я остался в живых? Осеннею ночью с промозглой травы зачем меня подняли вы? Уж лучше б меня унесли далеко, где так бы мне стало легко, в ту местность, куда провиденьем благим ко мне бы — один за другим — в свой срок прибывали любимые мной из горестной жизни земной. Прочитав это стихотворение, естественно предположить, что диалог с лермонтовским «Ангелом» является его первоначальным замыслом и основой, но позже выяснилось, благодаря чтению комментариев других читателей и ответов самого автора, что созвучие возникло неосознанно, непроизвольно. Подтверждает это диалог И. Меламеда с пользователем Живого Журнала travellersjoy. В ответ на комментарий друга: «Семнадцатилетнему Лермонтову ответить — какая идея! Очень хорошо», — Меламед размышляет: «Спасибо. К стыду своему не совсем улавливаю, что ты имеешь в виду. Неужели “По небу полуночи…”? (…) Ну да. Есть небольшая «рокировка». У Л. нес в этот мир, а в моем «ответе» — из. Как ты все это схватываешь, удивительно… (…) Ну хорошо, я потом, как видишь ниже, сам догадался, что АНГЕЛ. Но это не «ответ», это совпадение интонации, не более того. У Тарковского, помнишь: «О нет, я не город с кремлем над рекой. я только что герб городской…» До меня не сразу доходит, но иногда доходит…» На что travellersjoy отвечает: «Тем замечательней» [3]. И мы, соглашаясь с его словами, обратим

151

Надежда Папоркова Марина «И ангелов Кудимова я вопрошаю Воспитание твоих…» Чувств

особое внимание на иррациональную, интуитивную природу этого диалога. Именно такой природой, на наш взгляд, обладают и те формы диалога, которые мы находим, например, в стихотворениях И. Ф. Анненского «Листы» и Г. В. Иванова «Тихим вечером в тихом саду». В этих стихотворениях отзвуки лермонтовского «Ангела» явлены менее узнаваемо, чем у Меламеда, на уровне строфики и ритмики, но столь же значимы на уровне духовно-метафизической и философской основы лирического сюжета. У Анненского мотив кружения и полёта осенних листьев перекликается с мотивом надмирного кружения ангела в запредельном пространстве, и так же символизирует предопределённое свыше движение человеческих судеб в вечности. У Георгия Иванова образ ангела также присутствует, только вместо человеческой души ангел несёт в бесконечность звезду — символ человеческой надежды, которую роняет над прудом, не успев достигнуть бесконечности. Упоминаемую Игорем Меламедом ритмическую реминисценцию в стихотворении Тарковского мы пока не имеем возможности включить в ассоциативный ряд, поскольку она представляет собой несколько иную форму творческого диалога с лермонтовской традицией. Но нельзя оставить без внимания ни сам факт её существования, ни рефлексию Игоря Меламеда, вспоминающего о ней. Таким образом, нить диалога продолжает тянуться сквозь несколько эпох и достигает настоящего времени. В стихотворении Лермонтова [4] вместо вполне ожидаемых двустиший — четверостишия, в которых строки связаны не перекрёстной, а парной рифмовкой, а в стихотворении Меламеда при совпадении ритма и способа рифмовки возникают именно двустишия. Ритмическая реминисценция (вольный амфибрахий — чередование четырёхстопного с трёхстопным) появляется так же внезапно, по озарению и неосознанному совпадению интонации, как зеркальное отражение и преломление лермонтовского лирического сюжета в индивидуальной интерпретации Меламеда. «У Л. нес в этот мир, а в моем “ответе” — из», — размышляет поэт [3]. В данном случае, нам наш взгляд, форму и содержание — означаемое и означающее — необходимо рассматривать в синтезе, а не в дифференцированном виде, поскольку иррациональное происхождение диалога предполагает именно целостное восприятие общего и частного, мгновенное совпадение интонации и лирического сюжета, образных, мотивных, символических и ритмических отзвуков. Стихотворение Меламеда даже начинается союзом «и» после многоточия, как будто продолжение уже кем-то (самим автором или его предшественником) начатой речи. Само по себе построение лирического сюжета представляет собой диалог изначально, причём диалог, явленный одновременно в нескольких аспектах. Притяжательное местоимение в первой же строке: «И ангелов я вопрошаю Твоих», — означает обращение к Богу, назначение же этой строки предвосхищает следующее обращение к ангелам, на котором и основано всё дальнейшее развитие образа. Так две внутренних ветви диалога, составляющих его содержание, оказываются неразрывно связаны с формой выражения, а форма сама за себя, даже независимо от первоначальной авторской рефлексии, говорит о явлении диалога с «лермонтовским текстом». Аспекты пересечения и совпадения лирической интонации очевидны: бытие человеческой души в вечности и в земной жизни, ангел как Божий посланник и посредник между двумя мирами, переносящий душу из вечной жизни во временную — у Лермонтова, и, наоборот, из временной земной в вечную — у Меламеда. И там, и здесь — временная земная жизнь представляется долгим томительным испытанием, отделяющим душу от желанного вечного и прекрасного бытия. Но насколько по-разному раскрываются эти категории у Лермонтова и у Меламеда, насколько индивидуально внутреннее понимание внешне совпадающих категорий — вопрос, требующий особенного внимания. Семнадцатилетний Лермонтов, охваченный романтической тоской по лучшему бытию в лучшем мире, был ещё так близок к детским воспоминаниям и тому видению окружающей действительности, которое осо-

152 152

бенно свойственно детству. Это видение мира характеризуется способностью остро чувствовать возможность существования вне времени и пространства. Д. С. Мережковский в статье «Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» называет это свойство «острейшей памятью о вечности» [5] и приводит в пример именно стихотворение «Ангел». Жизнь человеческой души в земном мире предстаёт в этом стихотворении как череда однообразных, медленно текущих лет, которые ничем не могут оправдать разлуки с вечностью. Разве только «желанием чудным», которое рождает музыку и заставляет стремиться к постижению истины, но этот смысл остаётся вынесенным за пределы лирического сюжета, он может лишь неосознанно, гипотетически открыться читателю. Но так или иначе, земная жизнь как будто обозначена пунктиром, и то лишь для того, чтобы подтвердить силу тоски о покинутой и ещё не достигнутой вечности… В стихотворении Игоря Меламеда земная жизнь названа именно жизнью, а не томлением — в первом и последнем двустишии. Сожалея о том, что остался в живых, спасённый ангелами для продолжения своего земного пути, лирический герой не говорит о том, что эта жизнь страшит его болью и томлением. Этот смысл предполагается уже самим возникновением вопроса: «Зачем я остался в живых? Осеннею ночью с промозглой травы Зачем меня подняли вы?» Но ещё намного отчётливее, чем метафизическая тоска о вечной небесной музыке, недостижимой на земле, в этом стихотворении звучит боль разлуки с любимыми и родными людьми, которых лирический герой потерял на этой земле, в этой жизни, уже после того, как был спасён и остался в живых. Данный смысл не был реализован в стихотворении Лермонтова. Но основой лирического сюжета, как свидетельствуют воспоминания современников и дневники самого поэта, стало именно воспоминание о песне, которую ему пела мать в его младенчестве и которую он помнил всю свою жизнь. Мотив разлуки с близкими и любимыми не звучит в этом стихотворении, и собственно

153

Марина Кудимова Воспитание Чувств Надежда Папоркова «И ангелов я вопрошаю твоих…»

лирическое «я» не выявлено, растворено в стихотворном пространстве и присутствует лишь имплицитно. Таким образом, категория жизни на земле, у Лермонтова возникшая в противопоставление вечности, в стихотворении Меламеда наполняется другим значением, приобретает большую взаимосвязь с действительностью, распространяется и расширяет границы существования. Категория вечности вместо значения первоначального бытия, о котором душа хранит память, возникает в значении последнего тихого и желанного приюта — полностью соответствующего христианскому представлению. Вечность изображена без трагического, или наоборот, восторженного пафоса и надрыва, без избытка выразительных средств и красок, без построения сложных философских интерпретаций и гипотез — но именно теми простыми и верными словами, которые наиболее точно выражают душевное состояние лирического героя. Он жил на земле вдвое дольше, чем юный Лермонтов, и успел перенести и осознать то, что семнадцатилетний юноша мог лишь предчувствовать и предвидеть… В результате проведённого сопоставления мы видим, что разность и зеркальность этих смыслов при явном совпадении интонации придаёт данному творческому диалогу особую ценность и значимость во времени. На фоне современного литературного процесса может возникнуть впечатление, что всё меньше места для жизни прошлого остаётся в настоящем. Поэтому для исследователя особенно важно убедиться, насколько в частности, в индивидуальном творческом мире всё сложнее, чем в представлениях, свойственных тому или иному направлению, определяющему характер текущей эпохи. Творчество Меламеда не является направляющим, определяющим или ведущим вектором в настоящей литературной ситуации. Но, возрождая к жизни традиции прошлого, наполняя их новой жизнью в настоящем, оно так же открыто в бесконечность, как поэзия Лермонтова, которая таит в себе ещё множество бесценных непознанных возможностей.

ЛИТЕРАТУРА: 1. Меламед И. С. В чёрном раю: Стихи, переводы, статьи. — М., 1998. Воздаяние: Стихи. — М., 2010. 2. Шкловский Е. Игорь Меламед. В чёрном раю. — М.: Знамя, 1993. — No 3. 3. Живой журнал Игоря Меламеда: http://imelamed.livejournal.com/7550. html. 4. Лермонтов М. Ю. Лирика. — М., 2006. 5. Мережковский Д. С. Поэт сверхчеловечества // Мережковский Д. С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. — М., 1991. — С. 378–416.

154 154

Екатерина Мельникова Ставрополь

«Я видел сон…» Мотив сна как эстетическая форма философского пророчества в лирике М. Ю. Лермонтова КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов

ихаил Лермонтов в свои двадцать семь лет, имея большое творческое наследие, прошел серьезную эволюцию. На протяжении всей жизни происходило формирование художественного мира, которое был создано внутренними переживаниями, желаниями, мечтами, рефлексиями и сомнениями Лермонтова. В этом поэтическом мире и реализовалось иное художественное пространство произведений творца: наряду с такими мотивами, как мотивы странничества, одиночества, изгнанничества, покоя, забвения, обмана, мщения, прослеживается мотив сна. Отодвигая рамки настоящего, поэт создает ирреальное пространство, в котором действуют иные законы и характеристики. Известно, что в своей лирике Лермонтов неоднократно обращался к теме пророчества. На наш взгляд, поэт обладал «возможностью» такого пророчества по следующим причинам. Во‑первых, это биографический фактор. «Интерес Лермонтова к своей генеалогии по отцовской линии питался романтическими догадками о фамилии, казавшейся ему по языковым признакам производной от исторических имен — испанского Lerma или шотландского Learmonth, последнее в духе романов В. Скотта и его баллады о полулегендарном поэте-прорицателе Томасе Рифмаче (“Thomas the Rhymer”), прозванном Лермонтом, который считается зачинателем шотландской литературы» [1]. Лермонтов с детства был наделен природой многими талантами: искусно рисовал, играл на скрипке, знал несколько иностранных языков, был хорошим шахматистом и математиком. Способности стали вторым фактором: несомненно, своим особым талантом поэт видел в рифмованных словах. Когда человек обладает дарованием, а в случае Лермонтова несколькими, он ощущает себя другим, способным на что-то большее и неизвестное. И наконец, в возможном пророчестве мы видим ту сторону, которую объяснить невозможно. Мотив пророка, характерный для античности и романтизма, органичнее и глубже, чем у ученых, по причине вышеизложенных свойств личности поэта. Это объясняет и то обстоятельство, что мотив сна и мотив пророчества так тесно переплетены в творчестве Лермонтова. Характерный для романтической поэзии мотив сна присущ как для раннего, так и для позднего периода творчества поэта. Мотив сна очевиден в стихотворениях «Ночь I», «Ночь II», «Ночь III», «Отрывок», «Сон» («Я видел сон: прохладный гаснул день»), «Видение», «Русалка», «Это случилось в последние годы могучего Рима…», «Воздушный корабль», «Казачья колыбельная песня», «На севере диком стоит одиноко…», «Выхожу один я на дорогу», «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана») [2]. Стихотворения с мотивом сна делятся на два типа. Для первого типа мотив является фрагментарным, уходит на второй план: «Ночь II», «Ночь III», «Видение», «Русалка», «Валерик», «Одиночество», «Это случилось в последние годы могучего Рима…», «Воздушный корабль», «На севере диком стоит одиноко…», «Выхожу один я на дорогу». Так, например, в стихотворении «Русалка»:

Родилась 6 декабря 1992 года в городе Ставрополе в семье медицинских работников. Окончив в 2011 году МОУ СОШ № 64, поступила в Ставропольский государственный университет на специальность «филология». Сейчас — студентка 4 курса специальности «филология» бывшего СГУ — нынешнего СевероКавказского федерального университета.

Спит витязь, добыча ревнивой волны, Спит витязь чужой стороны.

155

Екатерина Мельникова «Я видел сон…»

Витязь «хладен и нем» к вниманию русалки и «не дышит, не шепчет во сне», он во власти подводного мира. В данном стихотворении мотив сна тесно переплетается и с мотивом смерти. Или в «Воздушном корабле» «…спят усачи-гренадёры…», а в «Видении» возлюбленная лирического героя исчезает, что приводит его в отчаяние: Не может сон оставить след в душе, И, как ни силится воображенье, Его орудья пытки ничего Против того, что есть и что имеет Влияние на сердце и судьбу. Основной любовный мотив стихотворения тесно переплетается с мотивом сна, и оба характерны для лирики Лермонтова. В стихотворении «Одиночество» — «года уходят, будто сны» — поэт приходит к выводу, что жизнь и есть сон, а сон — ирреальное отражение жизни, анализирующее все происходящее в жизни. Для второго типа стихотворений поэта мотив сна является ведущим и сюжетообразующим: «Сон» («Я видел сон: прохладный гаснул день»), «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана»), «Когда волнуется желтеющая нива». В основе первого стихотворения лежит сон, который видит лирический герой. А сюжетообразующим мотив сна является потому, что именно во сне развивается основная любовная тема произведения. Герой видит возлюбленную. Внутреннее состояние героини сравнивается с последним сном души перед смертью: Я видел деву; как последний сон Души, на небо призванной, она Сидела тут пленительна, грустна. Стихотворение наполнено мистическими мотивами: сон, луна, ночь, душа. Романтическими образами также наполнен сумеречный пейзаж: Я видел сон: прохладный гаснул день, От дома длинная ложилась тень, Луна, взойдя на небе голубом, Играла в стеклах радужным огнем. Все окружающее лирического героя сравнивается с тишиной неба и луны. Художественное пространство стихотворения разворачивается не только во сне и реальности лирического героя, но и во внутреннем мире героини, в котором были запечатлены страдания и скорбь: Мучение, заботы многих лет, Болезнь души, потоки горьких слез… У ног ее (ребенок, может быть) сидел… В образе ребенка герой видит себя. Это своеобразная метафора: герой видит себя преданным как ребенок героине, чьи очи были причиной его погибели. Пророческий сон о смерти поэта также можно найти в стихотворениях «Ночь I», «Смерть» («Ласкаемый цветущими мечтами»). Характерное для ранней лирики поэта стихотворение «Ночь I» сочетает в себе мотивы сна и смерти. Смерть выступает как образ сна-смерти. Душа умершего стремится оживить безжизненный скелет, но не может. Тема стихотворения развивается также в «Ночи II» и «Ночи III». Как переработка и переосмысление темы, поднятой в философском цикле Лермонтова «Ночь I», «Ночь II», «Ночь III», предстает стихотворение «Смерть» («Ласкаемый цветущими мечтами»): Ласкаемый цветущими мечтами, Я тихо спал, и вдруг я пробудился, Но пробужденье тоже было сон.

156 156

Мы наблюдаем так называемый сон в квадрате: описывается сновидение, которое зрит «дважды обманутый воображением» лирический герой, однако пробуждение оказывается также сном. В ирреальном «пространстве бесконечном» поэт предвидит свою смерть, свое будущее бестелесное существование, которому выпадает жребий (символ характерный для мотива пророчества) возвратиться на землю. В стихотворении жизнь реальная противопоставлена другой жизни. Как перед смертью, между двумя мирами душа героя бросается от одной реальности к другой: Между двух жизней в страшном промежутке Надежд и сожалений, ни об той, Ни об другой не мыслил я, одно Сомненье волновало грудь мою, Последнее сомненье! Настоящее героя, теперь уже прошлое, было наполнено жизненными невзгодами, переживаниями, душевными терзаниями, горькими страданиями. Та жизнь, где он впервые понял, что живет и любит, антитетична «новому миру», в который попала его душа: Ни боли, ни тяжелых беспокойств О будущей судьбе моей и смерти: Всё было мне так ясно и понятно… Вторая часть стихотворения продолжает «Ночь I». В пространстве стихотворений герои видят иной мир, перемещаются в ирреальное пространство. В обоих произведениях присутствует мотив смерти. Так, в продолжающем «Ночь I» стихотворении образ смерти присутствует с холодящим душу описанием: Казалось мне, что смерть дыханьем хладным Уж начинала кровь мою студить. Не часто сердце билося, но крепко, С болезненным каким-то содроганьем… Герою, который видит во сне пророчество, выпадает «ужасный жребий»: «Бесплотный дух, иди и возвратись на землю». Но в обоих произведениях наступает пробуждение — возвращение в настоящую, реальную жизнь. В одноименном с вышеупомянутым произведением в стихотворении «Сон» иное содержание, связанное с мотивом сна. «С юности занимавшая Лермонтова тема предвиденья поэтом своей насильственной смерти, “ужасного удела” снова возникает в стихотворении «Сон», с его сложным и странным построением» [3]. Стихотворение наполнено таинственностью и мистицизмом: лирический герой видит себя во сне умирающим («…но спал я мертвым сном»), которому снится свой сон («и снился мне…») и сон его возлюбленной, которая предвидит его гибель: И снилась ей долина Дагестана; Знакомый труп лежал в долине той; В его груди, дымясь, чернела рана, И кровь лилась хладеющей струёй. Пространство стихотворения погранично между жизнью и смертью, между реальным миром «родимой стороны» и ирреальностью сна. Стихотворение можно рассматривать с двух позиций: с точки зрения героя и с позиции героини. Сон выступает предместником смерти: хотя «спящий мертвым сном» герой и видит себя во сне, он еще находится в реальности. Герои связаны не только любовными узами, но и душевными переживаниями. Таким образом, нить, соединяющая героев, переходит границы настоящего и сна. Пророчество также воплощается в снах лирических героев. Композиция стихотворения кольцевая: в первом катрене лирический герой видит себя в долине Дагестана, в последнем — героиня

157

Екатерина Марина Кудимова Мельникова Воспитание «Я видел Чувств сон…»

видит «знакомый труп». Каждый стих одного четверостишия отражает стих в другом. По Эйхенбауму композиция «Сна» является «зеркальной», так как сны героев, как два зеркала, отражают «действительные судьбы каждого из них и возвращающие друг другу свои отражения», Владимир Соловьев называл ее — «сон в кубе». Лирический герой, находящийся одновременно в противопоставленных и отражающих друг друга реальном пространстве долины Дагестана и ирреальном пространстве снов, взаимоотражает себя: мертвый сон — снится «знакомый труп». Помимо таинственности снов, в стихотворении, написанном в 1841 году, присутствует мотив пророчества. За несколько месяцев до трагической дуэли, поэт «предсказывает» собственную смерть, отождествляя себя с главным героем, который «с свинцом в груди лежал недвижим». В русской поэтической традиции лермонтовское стихотворение фиксирует тему пророчества не только в прямой семантике этого понятия (предвидение), но и в системе психологического диалогического взаимопроникновения, мотивирующего саму возможность пророчества. В контексте художественного мира Лермонтова символисты (Дмитрий Мережковский, Владимир Розанов) рассматривали так называемые «вещие» сны как ирреальное мировоззрение. Наполненное образами и символами творчество поэта, несомненно, оказало влияние на лирику символистов. Среди представителей символизма наиболее сходные Лермонтову творческие мотивы имел Александр Блок. Мотив сна-смерти присутствует в его стихотворении «Мне снилась смерть любимого созданья…». Подобно лермонтовскому герою, лирический герой Блока видит во сне смерть, однако не свою, а возлюбленной. Стихотворение также наполнено характерными для мотива сна-смерти лексемами: снилась, смерть, гроб, ночь, дух. Иннокентий Анненский в стихотворении «Зимний сон», как и в лермонтовских произведениях, видит свою смерть: …От газеты свежий нумер, Объявленье в черной раме: Несомненно, что я умер, И, увы! не в мелодраме. Итак, мотивы сна и пророчества у Михаила Лермонтова — сложное, многоплановое явление. Их употребление в одном контексте создает особое пространство произведения, которое открывает новое идейно-смысловое содержание творчества поэта. Сон имеет собственное ирреальное пространство, в рамках которого реализуется все невозможное и необъяснимое. От стихотворения к стихотворению мотив сна расширял свои границы и делался не только фрагментарным, но и сюжетообразующим. К тому же, он тесно переплетается в художественном мире поэта с мотивами смерти, любви, пророчества. Наиболее ярко соединение ведущих мотивов творчества поэта представлено в стихотворении «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана»). Романтический мотив в лермонтовской традиции находит свое отражение в литературном направлении XX века — символизме. ЛИТЕРАТУРА: 1. Мурьянов М. Ф., Шехурина Л. Д., Панфилова С. А. Род Ле́рмонтовых // Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Науч.-ред. совет изд-ва «Советская. Энцикл.». М.: Сов. Энцикл.,1981. 2. Лермонтов М. Ю. Сочинения в двух томах / Сост. и комм. И. С. Чистовой. М..: Правда, 1998. 3. Гинзбург Л. Творческий путь Лермонтова. Л.: Худож. лит., 1940.

158 158

Анастасия Фокина Ставрополь

Истинный дом — Небесный Архетип дома в поэзии М. Ю. Лермонтова КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов - КАБИНЕТ - Наш Лермонтов

рхетип дома является древнейшим в культуре и литературе. Символизируя безопасность, замкнутость, очаг и уют, он берет свое начало еще в древних мифах, сопровождая человечество на протяжении всей истории его развития. Архетип дома выполняет ряд общекультурных функций: защитную, исцеляющую, обновляющую, функцию сохранения родовой памяти, оказывает влияние на формирование индивидуальной картины мира. Творческая индивидуальность Михаила Лермонтова отлична от любого другого автора, а значит, и представление поэта о мире уникально, оно основано на непрерывном поиске высшего смысла и бесконечном движении к гармонии и внутреннему умиротворению. Естественно, что и статичный архетип дома в его поэзии преломляется, приобретая индивидуальную авторскую форму. Дом как древний архетип перестает выполнять в поэзии свою основную охранную функцию: лирический герой не ищет убежища от внешнего мира в буквальном смысле, ему не нужен кров или тепло, охраняющие от непогоды или диких зверей, но он ищет внутреннюю, духовную защиту от несовершенного бытия. Дом у Лермонтова ассоциируется с поиском, с рефлексией, с перемещением по душевному пространству. Это не жилище в привычном прагматичном понимании, со стенами, крышей и окнами, а внутреннее состояние поэта. То есть, прежде всего, пристанище духа, и к нему ведет длинная дорога — вечный путь души, это сама душа, потому что надежный и вечный приют можно найти только внутри себя. Лирический герой чувствует себя дома там, где ему хорошо, спокойно и уютно и где он отделен от пошлой обыденности окружающего мира. Драма же лирического героя в том, что не всегда возможно найти такой дом, поэтому вся его жизнь становится бесконечным поиском пристанища внутри своей души, и поиск этот не ограничен ни временем, ни пространством. Другими словами, поиск дома — это движение от рождения до смерти и за их пределами, это странничество, приобретающее оттенок даже паломничества к заветной святыне, обретение которой в конце пути сулит духовное успокоение и обещает долгожданную свободу от бренных цепей бытия. Почти нигде в поэзии Лермонтова не встречается физическая реализация дома, поскольку его обретение на земле в настоящем все равно оказывается невозможным (за исключением стихотворений «Как часто пёстрою толпою окружен» и «Желание», в которых лирический герой вспоминает старое поместье в Тарханах и древний шотландский родовой замок — так реализуется образ дома-здания, дома-очага). Лирический герой находит свой приют только в состоянии вечного поиска, только в бесконечном приближении к нему. Зачем герой Лермонтова ищет свой дом? Среди бездушного и суетного высшего общества, окруженный «презренными рабами власти», поэт всегда чувствовал себя очень одиноко, мечтая обрести чудный мир инобытия, где он насладится покоем, гармонией и умиротворением. Лирический герой безоговорочно отвергает реальность человеческого общежития, наполненную ложью, предательствами и корыстью:

Родилась 26 декабря 1993 года в городе Невинномысске Ставропольского края. В 2011 году поступила на факультет филологии и журналистики Ставропольского государственного университета (с 2012 года — преобразован в Северо-Кавказский федеральный университет), специальность «филология».

Чтоб бытия земного звуки Не замешались в песнь мою, Чтоб лучшей жизни на краю Не вспомнил я людей и муки. (1831‑ГО ЯНВАРЯ)

159

Анастасия Фокина Истинный дом — Небесный

Или: …Землю раздроби, гнездо разврата, Безумства и печали. (НОЧЬ. II) Свой путь в поисках истинного дома странник начинает из прошлого, из детства. В стихотворении «Как часто пестрою толпою окружен…» он видит себя ребенком, а мир детства в родовом имении для него оказывается прекрасным и желанным приютом, где «зеленой сетью трав подернут спящий пруд» и «желтые листы Шумят под робкими шагами». Здесь частично прослеживается прямая реализация архетипа: дом показан таким, каким его помнит лирический герой, это «высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей». Однако его обретение оказывается временным. Драматический пафос стихотворения в том, что возврат к прошлому невозможен, и лирический герой снова оказывается среди ненавистной толпы. Архетип дома приобретает новое, психологическое осмысление: перед читателем предстает рефлексия лирического героя, его обращение к самому себе и своему прошлому в поисках пристанища. Кроме того, детские воспоминания омрачены трагедией разлуки с отцом: Ужасная судьба отца и сына Жить розно и в разлуке умереть И жребий чуждого изгнанника иметь На родине с названьем гражданина! (УЖАСНАЯ СУДЬБА ОТЦА И СЫНА…) С другой стороны, обращение к родному дому происходит сквозь глубь веков, в фамильном корне. Род Лермонтовых очень древний, его происхождение окутано мистическими легендами о поэте-предсказателе Томасе Рифмаче, который однажды ушел с феями в волшебную страну. Родовая память не может не отразиться на сознании самого поэтанаследника прославленной фамилии: вся его жизнь становится легендой, вот почему его мысль устремляется в Шотландию, в фамильный древний замок, где возможно обретение дома и желанной свободы: Зачем я не птица, не ворон степной, Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить? На запад, на запад помчался бы я, Где цветут моих предков поля, Где в замке пустом, на туманных горах, Их забвенный покоится прах. (ЖЕЛАНИЕ) Лирический герой отчетливо осознает, насколько чужда ему окружающая действительность и насколько необходимо для него возвращение к своим корням, но «тщетны мечты, бесполезны мольбы Против строгих законов судьбы». Как и в стихотворении «Как часто пестрою толпою окружен», архетип имеет мифологическое и психологическое осмысление: дом — это и известный фамильный замок, и внутренний мир лирического героя. Снова возникает мотив бездомности: лирический герой, хоть и представляет свой дом, но обрести его не может. Это ощущение не покидает его, поэтому поиск оказывается бесконечным, а смерть становится лишь продолжением земного пути. Смерть — это не умирание в буквальном смысле, не «холодный сон могилы», а некая условная граница бытия, за которой ждет покой, забвение и — свобода. Это особенный мир, в котором жизнь продолжается, но уже в другой, более высокой и совершенной форме: Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб, вечно зеленея, Тёмный дуб склонялся и шумел. (ВЫХОЖУ ОДИН Я НА ДОРОГУ…) Обретение покоя под сенью старого дуба и есть желанный идеал лирического героя, именно так в полном смысле воплощается образ

160 160

дома в лермонтовском понимании. Это как прикосновение к идеальному пространству, содержащему в себе высшую гармонию, недоступную для обыкновенного человека. В данном случае можно говорить о библейском преломлении архетипа, опирающемся на устойчивую символику дуба. Таким образом, во временном измерении понятие дома у Лермонтова оказывается необъятным: оно простирается из бесконечности в бесконечность, выходя из родовой памяти и времени еще до рождения и уходя за границы смерти. Пространственное расположение дома так же не имеет ограничений, от героя-странника неотделим образ дороги: иногда это «кремнистый путь» посреди Вселенной, иногда узкая тропа через перевал. На перекрестке дорог можно увидеть одинокий монастырь на скале, «чету белеющих берез» или «избу, покрытую соломой». Вечно перемещаясь во времени и пространстве, лирический герой все равно остается на перекрестке двух дорог: реальной — из России на Кавказ (герой Лермонтова на своей родине тоскует о Кавказе, а с Кавказа в снах и в мечтаниях уносится в Россию), и космической — от земли к небу («Небо и звезды», «Мой дом»). Дом для него оказывается «везде, где есть небесный свод», он уходит ввысь, в небо, в космические дали, из которых видно, как «спит земля в сияньи голубом». Пространство дома оказывается огромным, всеобъемлющим, простирающимся к звездам, а герой, прикованный к земле, влюбляется в небо, и именно там, в вышине, лирический герой находит приют, видит Бога в небесах. Небесная зона реализуется в целом ряде объектов: это и горные вершины («Горные вершины спят во тьме ночной»), и космос («Выхожу один я на дорогу»), и звезды. Попытка обретения дома в бесконечном пространстве наглядно показана в стихотворении «Парус». Мятежный и неуспокоенный парус оказывается заключен в очень обширный пространственный локус, протяженный из морской глубины в бесконечность неба. Море — это устремленность пространства вниз, ко дну; туман — всеохватность, вездесущность и всепроникаемость пространства; солнце — направленность его вектора вверх; палуба корабля символизирует максимальную зональную концентрацию в одной точке. Лирический геройобраз паруса, находится в состоянии бесконечного поиска — он уже покинул родной край и направляется в чужую страну, одинокий и ищущий. Очевидна абсолютная внешняя бездомность образа паруса. Парус оказывается, с одной стороны, отделен от родной страны географически и морально, а с другой, он находится в состоянии бесконечного движения, непрекращающегося поиска дома. Ни море, ни голубое небо не принимают гордый дух — он навечно остается на перекрестье мирового топоса между морской и воздушной стихией. Полное обретение дома вновь оказывается невозможным, но бунтующий дух паруса не может с этим смириться, находя приют в самом движении, в непрекращающемся искании. Он не приемлет счастье как приют («не от счастия бежит», т. е. не бежит от счастья), счастье как полное удовлетворение (такого «счастия не ищет»), счастье как покой (его найти невозможно)». Обретение дома в состоянии покоя для паруса невозможно уже потому, что для его обретения необходимо соединить противоположности: небесную высь и морское дно, покинутый родной дом и ненайденную далекую страну, длительный поиск и умиротворяющий отдых, бурю и покой. Таким образом, архетип дома преломляется в поэзии Лермонтова, получая воплощение огромного бесконечно протяженного пути, не ограниченного ни временем, ни пространством. Лирический герой проходит этот путь внутри себя, приходя в итоге к пониманию только одного истинного Дома — Небесного. ЛИТЕРАТУРА: 1. Аверинцев С. С. Аналитическая психология» К.-Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // Вопросы литературы. — 1970. — № 3. — С. 113– 143. 2. Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. М., Политиздат, 1991. 3. Архетип и символ: Сб. работ Юнга. Пред. Руткевич А. М. М., 1991. — 304 с. 4. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. 5. Черная Т. К. Русская литература XIX века (ч. 1). Поэтика художественно-индивидуальных систем в литературном процессе. Ставрополь, 2004.

161

Марина Кудимова Воспитание Чувств Анастасия Фокина Истинный дом — Небесный

Константин Иванов Новосибирск

Дар, век, парус… Поэты и бездна Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет ДАР, ВЕК, ПАРУС…

Родился в 1949 в Кузбассе, в Прокопьевске. 1972 — выпускник филфака Новосибирского университета. В семидесятые — редактор издательства «Наука», армейский журналист, корреспондент еженедельника Сибирского Отделения Академии Наук. В восьмидесятые — сторож-дворник. Со времен перестройки в местной периодике появляются его стихи и эссе. В 1993 отдельной книжкой вышла полемика с А. Солженицыным «Интелефобия». В 1996– 97 выпускает принтерный литературный журнал «Верхняя Зона» (№№ 1–10). В 1998 в Новосибирске выходят в свет «Избранные стихотворения», в 2000 там же — проза «Примечания к вечности». Один из авторов сборника «Приют неизвестных поэтов (Дикороссы)», М., 2002. В 2008 в Москве вышла поэтическая книга Константина Иванова «Третье дыхание». Постоянный автор альманаха «Илья».

«Д

ар напрасный, дар случайный…», 1828, «Наш век», 1851. Пушкин, Тютчев. Два мощных стихотворения. По сути — об одном… Они пророчески предваряют нашу современную опустошенность, наше отчаяние и тоску. Они касаются настолько важных вещей в глубине духа, что едва ли могли быть в полноте услышаны и оценены при жизни их творцов, в шуме обступающего их прогрессивного XIX века, рвущегося к осуществлению социальных целей… Нам же ныне, уже живущим в мире этих отчасти реально, отчасти потенциально осуществленных целей, как говорят, в «постистории», эти строки, казалось бы, должны быть слышнее и внятней, ведь мы теперь вроде бы не столько толпы, сколько человеки, но где там!.. Напротив, «однозвучный жизни шум», томивший Пушкина, усилился невероятно! Можно сказать, что в результате всех революций он-то и победил. Шум глобальных политических катастроф сменился геометрически нарастающим шумом всепланетной пляски, как бы по романтическому слову Окуджавы: «наша судьба то гульба, то пальба». Но если во времена пальбы обществу иной раз еще удавалось задурить нам головы громкими лозунгами, якобы исполненными смысла и зовущими ради него к напряжению и самоотверженности, то во времена гульбы (которые мы сейчас переживаем) дураков нет — все хотят расслабиться и оттянуться. Каждый сам себе умен, все равны и имеют право самовыразиться. А при обилии современных средств и возможностей самопроявления индивида у ума-разума (а тем более у таланта или гения, которые на фоне пляшущего большинства выглядят всегда невыгодно-бледно) остается совсем мало шансов перекричать шум и, приостановив на мгновение пляску, привлечь к себе внимание, не оскорбив при этом общей воли к свободе и равенству… Косвенно это мое наблюдение подтвердил даже вполне благополучно погруженный в этот шум постдраматург Том Стоппард, верно заметивший, что «свобода мнений глушит главные голоса эпохи». В толпе слыхать толпу, не человека… Так что время прочтения этих великих стихов позапрошлого века для человечества еще не наступило. Когда же эта встреча произойдет, оно, человечество, ответит своим поэтам неузнаваемо изменившимся обликом… II При чтении же этих вещей, выросших из одной боли, бросается в глаза разница между ними — это прежде всего разница между первым лицом и третьим. Но какая разница! Если я говорю о чем-то в третьем лице, то я и сам третье лицо. Для объекта и я объект, потому что мы с ним взаимно отражаемся. То же, что становится для меня субъектом,

162

есть продолжение меня самого, как и я его продолжение. На этом основана связь между человеком и Богом. На этом же зиждется и потенциальное слияние всех со всеми, торжество любви. Бог говорит от первого лица и учит этому человека, чтобы мы сознательно умели отделять себя от материи и растили в себе бесстрашие субъективности перед лицом хаоса, не обманывая себя поиском достоверности во внешнем мире, когда речь идет о мире внутреннем. Третье же лицо защищено своей посторонностью к тому, о чем оно ведет речь, своей позицией наблюдателя, а не переживателя ситуации; «объективностью», иллюзией устойчивости, уверенности, опоры: говорится, опираясь на нечто, как бы несущее в себе знание и смысл. Третье лицо не несет полной ответственности за сказанное: это — об одном, автор же, возможно, и не таков вовсе. К третьему лицу не применишь моральную санкцию в виде назидания, вроде того, что митрополит Филарет в своих стишках осуществил в отношении Пушкина. О третьем лице еще догадаться надо, кому же оно принадлежит. Третье лицо может быть просто вылазкой из крепости, которой чужд весь мир за ее стенами. А первое лицо открыто и беззащитно, ему не на что опереться, оно не может быть посторонним ни чему, оно принимает на себя всю ответственность. «Жизнь, зачем ты мне дана?» — следует вопрос во втором лице как мост между двумя субъектами. И так же прямо и обнаженно обращается к миру поэт следующего столетия, Мандельштам: «Век мой, зверь мой…» («Век», 1923). В таком разговоре трудно, да, пожалуй, и невозможно отделить вину от доблести (к чему всегда стремятся социальные назидатели-радетели), это первичное стояние человека перед миром и первичный разговор. Это стремление к первореальности, отличающее настоящего поэта от пустозвона… Первичность? Первореальность? Бог ты мой, да не заношусь ли я? Пытаться говорить о таких вещах? И это в наше-то время посткультурных ремэйков, когда привлечь внимание даже к классикам возможно, только если напомнишь гражданам о «дон-жуанском списке» Пушкина или о рулетке Достоевского?.. Какая первичность, когда человечество, почуяв сытую заводь «постмодерна», где можно всласть похрюкать, дозволяет художникам лишь детски-глумливо поплясывать на гробах достойных предков и готово обвинить высоколобых всех веков в том, что это они совратили невинно хрюкающее большинство на ломанье исторических дров?.. Не заношусь ли? Не идеалист ли? Не беспочвенный ли мечтатель?.. III Именно так. Заношусь. Идеалист. Мечтатель. Беспочвенный. Была бы «почва» — не к чему было бы и писать. Я вообще думаю, что беспочвенность и есть причина творчества, то есть специфически человеческого отношения к миру. А на почве всего лишь растут, как трава, или дерутся, как звери. Если бы мир был надежен и устойчив, не было бы повода творить, достаточно было бы простого существованья, примерно, как в раю до грехопадения. Адам с Евой запели наверняка, лишь когда врата рая исчезли на горизонте и чета потеряла почву… Оттуда идет и фольклор, в котором мы вряд ли найдем изначальную «почвенную» идиллию, и даже самые светлые, праздничные, звуки его есть всего лишь передышки на фоне мрачно-героического тона или простого плача. Не случайно глубочайший отечественный мыслитель Николай Федоров и «Илиаду» назвал плачем о братоубийственном расколе человечества. К его словам можно добавить, что «Одиссея» есть поэма о возвращении человека из раскола, блефа войны и славы, к восстановлению гармонии, идентичности и почвы. Можно сказать, что все творчество человечества родилось из потерянности его в пространстве и его жажды найти почву, которой не было уже в самом начале его сознательной жизни…

163

Марина Воспитание Чувств Константин Иванов Дар,Кудимова век, парус… Поэты и бездна

IV Продолжаю заноситься. Да и как иначе, беседуя о поэтах и с поэтами, особенно с такими, например, как Михаил Лермонтов, который, всем известно, ух как заносился?.. Его «Парус» (1832), если посмотреть на него рядом с «Даром напрасным…» и «Нашим веком», снимает их противоречие между первым и третьим лицом. Это удивительное стихотворение ни о чем и обо всем, словно взгляд откуда-то из глубины космоса, тождественной глубине духа — будто взгляд Бога на человека. В «Парусе» есть паскалевское проникновение в нашу природу, пронзительность парадокса о человеке. От «Паруса» до «Демона» — поэма об Одиночестве разума во вселенной, о затерянности человека и Бога в бездне. Бездна дышит и, подтверждая свою исконность, периодически засасывает то одного, то другого из нас, независимо от того, боремся мы с ней или покорствуем. Формы, в которых она, прежде чем уничтожить, стремится умалить и унизить нас, разнообразны. То есть, убивая, она как будто хочет до нашего физического конца лишить нас и последней надежды духа — последней возможности и опоры самоуважения, отнять у нас веру в то, что жизнь наша имела смысл. К Пушкину она подкралась через балы и рауты, под покровом великолепных одежд и блестящих нравов, через предрассудки среды, задыхающейся в тесноте не имеющего выхода тщеславия. Пушкин погиб, защищая смысл жизни. Напрасно Чаадаев думал, что мог бы его уберечь. Волне не прикажешь не биться о скалы. Жить и творить с растоптанной душой невозможно, даже если душу топтали пигмеи. О те же скалы, о ту же материю бился Лермонтов. Пушкин ненавидел, Лермонтов презирал. Печорин лучше объясняет своего автора, чем Онегин своего. Пушкина лучше объясняет Сильвио. Самоубийственный жест Лермонтова: выстрел вверх. Презрение настолько велико, что забывает о своем носителе. «Здесь не во что стрелять». Когда в другого стреляют, еще — сквозь ненависть — признают. Презрение отказывает и в этом. Какой смысл стрелять в камень, в водопад, в болото? Но играть с ними, испытывая силу своего презрения и наслаждаясь им, — можно. Ненависть — это отрицательная связь еще, еще нить человеческого единения. Пока мы кого-то ненавидим, мы еще заняты им, он еще живет в нас. Презрение — страшнее, это окончательный разрыв, отторжение. Потому из уст болотного царя в ответ на черную весть с Кавказа — неумолимое: «Собаке — собачья смерть».

164 164

V Прошло сто лет, болото взбаламутилось, потонули и сгнили болотные цари. И многим страшной стала в непонятности своей жизнь, тем, чьи глаза, по слову поэта, «печальнее коровьих»… Кто бросит камень в этот пруд? Не троньте! Будет запах смрада… — сказал он же, Есенин, об этих болотных жильцах, нахлебниках жизни (о них же Мандельштам: «захребетник лишь трепещет на пороге новых дней»), перед тем, как приговорить себя к уходу из взбаламученного болота… И еще сто лет прошло, как в сказке. Давно нет царей, цветет болото, а есть ли поэт?.. И я вижу, как пройдет еще сто лет, и новый Поэт, появившийся вопреки чавкающим законам природы и сгнившей истории, обозрит зацветающую топь и, увидя квакающих и пузырящихся на солнышке жильцов, прошепчет: Они в самих себе умрут, Истлеют падью листопада. И весело пойдет в сторону от болота, наверх, туда, где на горизонте золотым огнем по небосводу затанцуют перед ним манящие бесконечной радостью письмена: СВЕРХ-ИСТОРИЯ… 9 ноября 2006-22 октября 2007

ПОЭТЫ И БЕЗДНА

то объединяет Пушкина, Лермонтова и Есенина? Раннее отвращение к жизни. К наружной, внешней, видимой, поверхностной жизни. Религиозно-философски говоря, — к посюсторонности. Отвращение к ней в том возрасте, когда человек еще с головой накрыт растительными силами, внушающими ему мощные иллюзии бытия, не различающие внешнего и внутреннего, напротив, манящие нас смутным призраком бесконечного богатства и смысла, даром падающих на нас. Отвращение прежде всего потому, что она кратка, приговорена к уничтожению. Ощущение холода, бессмыслицы, ничтожества и пустоты существования — прежде всего потому, что всё происходит так, будто смерти нет, она постыдно вплетена в будничную скуку. Есенинское «Слушай, поганое сердце… только одна пустота», вращение лицеиста вокруг мысли о небытии, лермонтовское «я или бог, или никто» — всё говорит о решительном несогласии на эту эфемерную форму жизни. Уйти в поэзию как по-детски ткнуться в подушку от окружающего ужаса и безобразия. Поэзия и есть — Мир Иной, где всё обретает смысл и красоту, где в центре бытия — Человек. Поэтому меня пугают люди, не любящие и не понимающие поэзию — как представители другого вида, как обезьяны. Верно заметил Терц, что поэзия наследует религии. Она вбирает в себя все лучшее, что в религии есть, сам Бог располагается в ней, как у себя дома, навсегда удовлетворенный этим ответом человека на его призыв… Эффект, производимый этими поэтами, коренится в том, что сила юношеского животного эгоцентризма столкнулась с холодной пустотой открывшейся бездны — между полюсами возникла колоссальная вольтова дуга. Пушкин идет с бездной на обмен, приносит ей в жертву свой эгоцентризм, превращаясь в эхо. Пустота мира, проходя через божественную лабораторию воображения, таинственным алхимическим образом превращается в чистое золото поэзии. В этом — относительное смирение Пушкина, согласного играть с миром на равных. Оно глядится

165

Марина Воспитание Чувств Константин Иванов Дар,Кудимова век, парус… Поэты и бездна

гармонией, но это гармония карточного игрока, с доверчивым ужасом внемлющего той же бездне, из карт выглядывающей. Тем не менее, при встрече с Поэтом бездна раскалывается — на природу и общество (толпу, чернь). Запечатленные Пушкиным его земные двойники, Германн или Сильвио, возвращаются в психушку или на баррикаду, то есть в толпу же, из которой они были выхвачены и которой отдаются, как ее законные, ее инстинктами живущие, члены, потенциальные наполеоны, и которой Поэт уже сказал свое последнее слово: В разврате каменейте смело: Не оживит вас лиры глас! Душе противны вы, как гробы… И т. д. («Поэт и толпа», 1828). С Поэтом же (и поэтом) навсегда остается та парадоксально надежная часть бездны, одна сторона которой дышит вечно бодрящим memento mori, а другая предоставляет столь же вечный мольберт для богочеловеческого общения, позволяющего жить «дивясь божественным природы красотам». Это Пушкин. Лермонтов идет дальше. Он с порога отвергает возможность какоголибо соглашения с бездной, даже такого относительно невинного, как гордость шестисотлетним дворянством предков. Он заведомо не равен с бездной, он ее выше. Если Пушкин еще готов челноком курсировать между двумя планами бытия, переходя с человеческого уровня на поэтический и обратно, то Лермонтов — это надрывное желание держаться только в горнем мире, не давая себе поблажек. Он изнурял себя, уставал, и тогда, кажется, не прочь был подражать Пушкину в умении быть просто человеком, но и это было для него мучительно, и там, где Пушкин добродушно расслаблялся, Лермонтов раздражался и злился. Его эгоцентризм бескомпромиссно — именно как Демон — летает над бездной. Его поэзия — вопль одинокого человеческого достоинства во вселенной, трагически переживающего само парадоксальное явление нашего биологического вида в природе. В этом он сродни Блезу Паскалю, так же катастрофически застрявшему между всем и ничем. Пушкин играет с жизнью серьезно, с уважением к противнику в ее лице, имея при этом и уважаемого арбитра, судьбу. Лермонтов играет, презирая и жизнь как противника, и, кажется, и себя самого как прикасающегося в этот момент к глупостям жизни, и не признает никакой судьбы, кроме своеволия: «натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка»; а сверху на все это неподобие и мелкость земного существования смотрит его суровый бессмертный дух, холодно и мрачно наблюдая, как там, внизу, прожигается его посюсторонняя инкарнация. А что же Есенин? Он пришел, когда небо и земля растрескались, и бездна пришла в движение. Он пришел пожалеть живое, ежесекундно проваливающееся в никуда, а восставшая пустота и воинствующее тленье, безумствуя вокруг, препятствовали даже этой малости, посягая на дыхание. Оставалось лишь сбегать на минуту за город, в поле, чтобы отдать остаток любви листьям и травам да лесному бесприютному зверю. Если у Пушкина его одиночество компенсировалось его аристократическим самостоянием, неразрывным с сознанием миссии Поэта, подымающим его достоинство как Человека над этнической слитностью общества-черни; если у Лермонтова его принципиально одинокий полет над бездной, подобный «Духу Божию» «над водою» из Главы I Бытия, вообще не требует никаких компенсаций, но своим трагическим упорством зовет нас начать новый виток эволюции, где в начале творения стоит уже Человек; то одиночество Есенина пыталось цепляться за обломки разлетающейся бездны, от которых он справедливо не отделял вскормивший его этнос, но и не в силах был сбросить с себя этническую оболочку, не отдавая себе отчета в том, что он уже вырос из родового гнезда и Человек в нем уже превышает любую общность. 6-7 января 2014

166 166

Марина Кудимова Прибор ночного видения Под лермонтовской звездой Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет - ПОРТРЕТЫ - Кабинет

Поэт, публицист. Родилась в Тамбове, окончила Тамбовский педагогический институт. Печатается с 1969 года. Первая книга стихов «Перечень причин» вышла в 1982 году, за ней последовали «Чуть что» (1987), «Область» (1989), «Арысьполе» (1990). После долгого перерыва вышли книги «Черед» и «Целый Божий день. Малые поэмы» (2011), «Голубятня» (2013) и «Душалевша» (2014). Произведения Марины Кудимовой переведены на английский, грузинский, датский языки. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе – премии им. В.Маяковского (1982), журнала «Новый мир» (2000), Антона Дельвига, Ивана Бунина, Михаила Лермонтова (2012-2013). Председатель жюри «Ильяпремии» с 2000 по 2011 год.

Не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле. Пс. 101:2–8 То мышь летучая промчалась, То птица ночи испугалась! И встретился мне светозарный ангел… Михаил Лермонтов

Единственное извещение о смерти А. С. Пушкина было напечатано 30 января 1837 г. в № 5 «Литературных прибавлений» — приложении к газете «Русский инвалид» — и подписано кн. Владимиром Одоевским. Именно там было дано ставшее хрестоматийным определение: «Солнце нашей поэзии закатилось!..» Некролог, как известно, разгневал министра народного просвещения С. С. Уварова. Досталось от председателя Цензурного комитета редактору «Литературных прибавлений» А. А. Краевскому: за эту солярную аллегорию ему было объявлено о неудовольствии министра: «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь?..» Выражение было навеяно кн. В. Ф. Одоевскому  Н. М. Карамзиным. В «Истории государства Российского» есть легенда о том, как митрополит Киевский Кирилл, узнав о кончине великого князя Александра Невского, в собрании духовенства воскликнул: «Солнце отечества закатилось». «Никто не понял сей речи», — комментирует Карамзин. Однако Одоевского просвещённая Россия поняла преотлично. И ассоциацию с памятником русской литературы второй половины XVI века «Степенная книга», который служил нашему первому историографу источником, уловила: «Уже заиде солнце земьля Русьмя». К тому же сам Пушкин юношескую элегию начал полустишием: «Погасло дневное светило…» Закат сопровождается сумерками, когда солнечный свет рассеян в верхних слоях земной атмосферы. Сумерки существуют на любом небесном теле, имеющем атмосферу, и делятся на гражданские, навигационные и астрономические в зависимости от угла погружения Солнца под горизонт. Термин «гражданские сумерки» идеологически ожидаемо обыграл когда-то Е. Евтушенко в поэме «Казанский университет»: Какая сегодня погода в империи? Гражданские сумерки. Лермонтов любил эту короткую пору и страшился ее, чувствуя себя наиболее бесприютно: В неверный час, меж днем и темнотой, Когда туман синеет над водой, В час грешных дум, видений, тайн и дел, Которых луч узреть бы не хотел, А тьма укрыть… Полоса сумерек заканчивается, когда солнце опускается на 6°. Спуск светила на 18° подводит черту под астрономическими сумерками, и ночь вступает в права. В словаре В. И. Даля ночь определяется как «время, когда солнце бывает под закроем (горизонтом)… При обращении земли одна сторона ее глядит к солнцу, другая к затине; посему, для каждой

167

Марина Кудимова Прибор ночного видения

точки на земле, своя ночь, как по сроку наступленья, так и по длительности…» «Солнечность» гения первого поэта России — общее место пушкиноведения. «Ты, солнце святое, гори», «да здравствует солнце, да скроется тьма» процитированы в подтверждение исходного тезиса миллионы раз. «Пушкин — наше солнце, он гармоническое все, кудесник русской речи и русских настроений, полнозвучный оркестр, в котором есть все инструменты» (К. Бальмонт). Это и подобное этому настроение безмятежно хранится в сокровищнице общих мест еще и потому, что методом простой антитезы немедленно находит место на русском небосклоне: если Пушкин — солнце, то Лермонтов — луна, «солнце бессонных», как называл кумир юности обоих — лорд Байрон — ночное светило. Если Пушкин — «день поэзии», то Лермонтов — ее ночь. Как будто Лермонтов написал только: «Он любит пасмурные ночи …» — и никогда не писал: «Люблю я солнце…» Тонкость в том, что в этом стихотворении играют как раз закатные краски: Есть что-то схожее в прощальном взгляде Великого светила с тайной грустью Обманутой любви… Да, «в том крае, где солнца восход» Лермонтов действительно только гостил. Закату, времени перед наступлением «гражданских сумерек», «Когда уже едва свет дневный отражен / Кристальною играющей волною / И гаснет день…» его душевный настрой соответствовал куда полнее. Но и там, озаренный «страшным полусветом, Меж радостью и горестью срединой» он видел «светящиеся точки», и там искал светоносный источник, хотя бы и внеположный: Так путник в темноте ночной, Когда узрит огонь блудящий, Бежит за ним… Время ночи прежде всего ассоциируется с темнотой — отсутствием света. «Тёмное время суток», «антоним к слову «день», «утро» — такие определения можно прочесть в большинстве словарей. Меж тем не так все просто. Дневная и ночная стороны небесных тел разделяются терминатором. Это не голливудский киборг-убийца, но астрономическая граница, линия светораздела между освещенной (дневной) и темной (ночной) сторонами планеты или спутника. Существует еще и рефракция, преломление света — уклонение от первоначального направления луча, как сказано у Брокгауза, «идущего от светила при проникании его в земную атмосферу, вследствие чего светило кажется выше действительного положения своего над горизонтом». Атмосфера — оптически неоднородная среда, и лучи света распространяются в ней не прямолинейно, а по кривой, изгибаясь так, что вогнутость обращена к Земле. В итоге свет приходит к цели быстрее, чем по строго прямолинейному пути. Этот же оптический эффект приводит к тому, что глубина водоёма всегда кажется меньше, чем на самом деле. У Лермонтова можно найти изображение этого фокуса: «Брега его цветут, тогда как дно / Всегда глубоко, хладно и темно»; или: «Я видал иногда, как ночная звезда / В зеркальном заливе блестит». Тайна русской поэзии заключается в том, что после рокового выстрела Дантеса «вакансия поэта» не пустовала в России ни одного дня. Между Шекспиром и Байроном пролегла бездна в 200 лет. У нас буквально след в след за Пушкиным явился поэт, не только не уступающий дарованием, но, опуская неизбежные юношеские опыты, поэт совершенно иной, оригинальный, не похожий на Пушкина, а по каким-то базовым признакам противоположный ему. Если к этому присовокупить еще феномен Гоголя, создававшего прозу по законам поэзии, получится чудо неслыханное, тройное. «Искривления» пространства оценки гения связаны не только с оптикой человеческой мысли, но и с пристрастием к внешней красоте высказывания — почти всегда в ущерб ясности, а значит — истине. Стереотип «безотрадности» и «безнадежности» стихов Лермонтова, утвержденный Белинским, царил на школьных уроках и университетских лекциях столь долго, что, казалось уже, он никогда не поколеблется. Мотив «подражательности» по отношению к Пушкину звучал так монотонно, что забивал любую иную музыку. Но уже Чернышевский,

168 168

повторяя заклинание о подражании, прозорливо увидел чистый, самобытный, выходящий «из круга пушкинских идей» эйдос абсолютно нового поэта. Еще одна расхожая цитата — из Пастернака: «Пушкин возвел дом нашей духовной жизни, здание русского исторического самосознания. Лермонтов был первым его обитателем…» При всей первовзглядной броскости фразы нобелевского лауреата пора признать, что в доме этом Лермонтов гостил недолго — пропорционально его гостеванию в сей скорбной юдоли. Да, Лермонтов пользовался языком, созданным Пушкиным. Но описывал им совершенно непохожий мир, «дом», освещенный совершенно другим источником света. У Пушкина, особенно в лицейских стихах, ничуть не меньше романтических лун, чем у Лермонтова, а у последнего — солнца: Как солнце зимнее прекрасно, Когда, бродя меж серых туч, На белые снега напрасно Оно кидает слабый луч!.. Но эпитет «напрасно» словно рассекает двуединство пушкинской зимней империи: «Мороз и солнце». Два «главных» поэта России, установивших ее культурные доминанты, не зря соотносятся с двумя главными точками астрономического отсчета. Пути этих поэтов пошли по разным траекториям. Но окончательно задекларировал их лишь Д. Мережковский в 1909 г.: «Пушкин — дневное, Лермонтов — ночное светило русской поэзии. Вся она между ними колеблется, как между двумя полюсами…» Так с тех пор и пошло. Но Мережковский уловил главное — не темноту Лермонтова, а другую по сравнению с Пушкиным освещенность, пронизывающую его поэзию. Эпитет «темный» — один из самых частотных в своде лермонтовских стихотворений. Однако применяется он в основном к метафизическим, а не астрономическим явлениям: «он верил темным предсказаньям»; «грядущего темная даль», «сердца темные мечтанья» и т. п. «Темный дуб» или «темная скала», а также приведенная цитата с «темным дном» «быстрого потока» появляются у Лермонтова сплошь и рядом потому, что он, впервые увидевший Кавказ в 10 лет и участвовавший в двух кавказских походах русской армии, как правило, видит природу с горы, с высокой точки: Кто посещал вершины диких гор В тот свежий час, когда садится день, На западе светило видит взор И на востоке близкой ночи тень… В этой одновременности света и тени и заключается волшебная оптика Лермонтова. Но взор его может быть, напротив, направлен снизу вверх — горé: «Часто во время зари я глядел на снега и далекие льдины утесов; они так сияли в лучах восходящего солнца, и, в розовый блеск одеваясь, они, между тем как внизу все темно, возвещали прохожему утро». Эта особая близость неба породила некий отличный от всех ракурс, точку зрения на мир Божий, и никакой другой поэт не мог бы с такой полнотой основания заявить: Мой дом везде, где есть небесный свод… Вот в каком доме на самом деле обитал новый поэт! Но видная даже скользящим по поверхности взглядом принципиально иная освещенность — а вовсе не темь — «ночной» поэзии Лермонтова оформилась не слепоглухим современником, а поэтом иного века, эпохи и стиля: «Лермонтов — звездная душа, родственная с тучами и бурями, тоскующий поэт, которому грезились воздушные океаны и с которым говорили демоны и ангелы» (вторая часть приведенной выше сентенции Бальмонта). «Звездный мальчик» русской поэзии рвался еще выше, куда выше и «воздушных океанов». И в минуты озарений ему — с излюбленного ракурса — это удавалось: Но сердца тихого моленье Да отнесут твои скалы В надзвездный край, в твое владенье К престолу вечному аллы.

169

Марина Кудимова Воспитание Чувств Марина Кудимова Прибор ночного видения

Мусульманские аллюзии Лермонтова тоже принято отсылать к Пушкину — к «Подражаниям Корану». Но при более внимательном чтении становится явно, что и здесь действует горская — а не только горняя — точка зрения («Быть может, небеса Востока / Меня с ученьем их пророка / Невольно сблизили…»): Судьбе как турок иль татарин За все я ровно благодарен; У Бога счастья не прошу И молча зло переношу. Однако космизм Лермонтова имеет, безусловно, земное, «равнинное» происхождение: Как землю нам больше небес не любить? Нам небесное счастье темно… И снова темнота применима не к природе, а к человеку, экзистенциальна, а не онтологична. Вопрос: «Какие слова чаще других встречаются в поэзии Лермонтова?» — ведет за собой, как правило, чисто статистический ответ: «один», «одиноко». Спускаясь на землю со своих вершин, Лермонтов приспосабливался, как умел, к земным параметрам, но было бы странно, если бы он обретал здесь «покой и волю». Одиночество и пустыня — его экзистенциальная спутница — соседствуют в стихах Лермонтова естественно, как душа и Бог — в «надзвездном краю». Спасительный свет проницает сумрак ночи, поскольку без него поэт лишается своего истинного Дома — «небесного свода», и его сиротство становится опасным игралищем сил тьмы. Поэтому Лермонтов оснащает свои «ночные» стихи специально для этого созданными нерукотворными светильниками. Поэтому «сквозь туман кремнистый путь блестит». Оказывается, в открытом ночном пространстве, в этой самой условной «пустыне», невооруженным глазом можно увидеть около 3000 звезд. Особый «прибор ночного видения» открывал Лермонтову, возможно, и больший звездный объем. Но Лермонтов их еще и слышал, и понимал! При этом, как известно, луч света проходит за секунду 300 тысяч километров. Но если от Солнца он идет к нам 8,5 минут, то от ближайшей к Земле после Солнца звезды Проксима Центавра — примерно 4,22 световых года. А ведь во Вселенной существуют звезды, свет от которых идет к Земле миллионы и даже миллиарды лет! И лишь «в мерцании звезд незакатных» Лермонтов чувствует в себе силы для постижения земного счастья и небесного Богоприсутствия: Люди друг к другу Зависть питают; Я же, напротив, Только завидую звездам прекрасным, Только их место занять бы желал. Это написано в 1836 году 22‑летним (учитывая срок, отпущенный Лермонтову) зрелым поэтом. А пятью годами ранее, в наброске к задуманной исторической поэме о Мстиславе Черном, он еще борется с небом и завидует не звездам, а Богу: На звезды устремлял я часто взор И на луну, небес ночных убор, Но чувствовал, что не для них родился; Я небо не любил, хотя дивился Пространству без начала и конца, Завидуя судьбе его творца… Не станем предаваться рассуждениям о лирическом и романтическом героях и байронизме юного Лермонтова — об этом написаны тома. О духовной же эволюции «не Байрона — другого» сказано куда меньше. В. О. Ключевский писал: «Христианин растворяет горечь страдания отрадною мыслью о подвиге терпения и сдерживает радость чувством благодарности за незаслуженную милость. Эта радость сквозь слезы и есть христианская грусть, заменяющая личное счастье… Неподражаемо просто и ясно выразил эту практическую христианскую грусть истовый древнерусский христианин царь Алексей

170 170

Михайлович, когда писал, утешая одного своего боярина в его семейном горе: «И тебе, боярину нашему и слуге, и детям твоим через меру не скорбеть, а нельзя, чтоб не поскорбеть и не прослезиться, и прослезиться надобно, да в меру, чтоб Бога наипаче не прогневать». Поэтическая грусть Лермонтова была художественным отголоском этой практической русско-христианской грусти, хотя и не близким к своему источнику. Она и достигалась более извилистым и трудным путем». Неизбежное для христианина, а вовсе не исключительно для романтического поэта чувство одиночества — в разных долях сродни Гефсиманскому одиночеству Спасителя — Лермонтов тоже измеряет мерою ночного света: Как в ночь звезды падучей пламень, Не нужен в мире я. Чувства одиночества не знали Адам и Ева — но лишь до тех пор, пока грех не разлучил их с Богом. А затем наши праотец и праматерь познали это лишение сполна и передали нам во всей полноте, которая только «обогащается» по мере прегрешений. Так что романтизм здесь совершенно ни при чем — еще никто не дерзнул назвать Творца романтиком. Писание полно примеров одиночества и покинутости. Это и Царь Давид в пещере: «Смотрю на правую сторону и вижу, что никто не признает меня: не стало для меня убежища, никто не заботится о душе моей» (Пс. 141:4). Это и апостол Павел перед судом: «При первом моем ответе никого не было со мной, но все меня оставили. Да не вменится им!» (2 Тим. 4:16). Что уж говорить о гениальном мальчике, некрасивом и малорослом, к тому же неулыбе — говорят, у Лермонтова было что-то вроде невропатии лицевого нерва. К абсолютной оригинальности, непререкаемому солированию стремятся в искусстве лишь недалекие или малообразованные соискатели. Природа поэзии — хоровая. Пушкин совершил переход через «пустыни молчаливы» не однажды. «Свободы сеятель пустынный», то есть одинокий, он знал эту пустоту, эту полновесную метафору одиночества не хуже Лермонтова. Но Пушкин верил в спасительность красоты и культуры («Недаром темною стезей Я проходил пустыню мира»), в их чудесную преображающую силу: И чудо в пустыне тогда совершилось: Минувшее в новой красе оживилось… В пустыне же не аллегорической, а «чахлой и скупой» у Пушкина растет лишь анчар — древо яда. Лермонтов оспорил ветхозаветного пушкинского пророка, усомнившись в его актуальности применительно к новому времени и новому, упоенному мечтой о недостижимом счастье человеку: «Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк…» Он словно телепортировал на миг в эпоху потребления, окунулся в безблагодатный морок постмодернизма, ужаснулся, отпрянул — и бросился искать в пустыне не гибели от зноя и безводья, но евангельской, пустыннической жизни: И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром Божьей пищи… Но Пушкин на закате своей недолгой жизни тоже взывал к «отцампустынникам». Ходасевич писал: «Поэзия Лермонтова — поэзия страдающей совести… В послелермонтовской литературе вопросы совести сделались мотивом… преобладающим… Лермонтов первый открыто подошел к вопросу о добре и зле, не только как художник, но и как человек…» Пушкин гениальным своим чутьем перенес «змеи сердечной угрызенья» с солнечной стороны, предоставив их «бездействию ночному». Лермонтов убрал вообще каких бы то ни было свидетелей и посредников: Как я любил, за что страдал, Тому судья лишь Бог да совесть!.. Это отдает гордыней только для тех, кто не умеет читать «закадровый текст». Феофан Затворник говорил: «Делайте свое, а как другие на вас смотрят, не считайте того важным. Ибо верен суд только Божий.

171

Марина Кудимова Воспитание Чувств Марина Кудимова Прибор ночного видения

Люди же и себя плохо знают, тем паче других». Пушкин человека с нечистой совестью назвал «жалким». Лермонтов добавил к душевному целомудрию пушкинский «веселый мир души, беспечные досуги»: И совесть чистая с беспечностью драгою, Хранители души, останьтесь ввек со мною! Генералиссимус Суворов полагал совесть «внутренним светилом». В этой точке и сходятся два светоча русской культуры, которые видели по-разному все, даже море. Пушкин — во всем великолепии «свободной стихии», Лермонтов — только заливы, будь то «плоский берег» Финского или обрывистый — Тамани: И наконец, я видел море, Но кто поэта обманул?.. Я в роковом его просторе Великих дум не почерпнул… Лермонтов увидел в Тамани «самый скверный городишко из всех приморских городов России». На культуроцентриста Пушкина, как и на Геродота, она произвела совсем другое впечатление: «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я — на ближней горе посереди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных — заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни — не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею, — вот всё, что осталось от города Пантикапеи. Нет сомнения, что много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками». Море Лермонтова — небо, лунное и звездное: Вот свет все небо озарил: То не пожар ли Царяграда? Иль Бог ко сводам пригвоздил Тебя, полночная лампада, Маяк спасительный, отрада Плывущих по морю светил? Но даже пятиминутная встреча Солнца и Луны приводит к так называемому кольцеобразному затмению. Луна в определённые моменты проходит между Землей и Солнцем и скрывает его от нас таким образом, что по краям видна яркая «кайма», окружающая темный диск. В год на Земле может происходить от двух до пяти солнечных затмений, а за 100 лет — 237. Неудивительно, что русская поэзия пошла за Лермонтовым, «солнцем бессонных». Приближение вплотную к Пушкину опасно — можно сгореть или стать посмешищем, что для художника практически одно и то же. Иная природа лунного света плюс иной угол зрения спасли Лермонтова и воспитали его оригинальность. По русскому народному календарю, Солнце встречается с Луной на Родиона Ледолома. И если их встреча будет доброй (ясный и светлый день), то лето выдастся теплым и хорошим. Туманный и пасмурный день предвещает ненастное лето. Лермонтов, еще совсем мальчиком взваливший на себя страшную триаду творчества: «Я — или Бог — или никто!» — совпал с солнцемПушкиным в «замене счастию» — чаянии «покоя и воли»: «Я ищу свободы и покоя». А вот Ван Гог писал: «Мы все нуждаемся в веселье и счастье, надежде и любви. Чем более страшным, старым, злым, больным, бедным я становлюсь, тем больше я хочу отыграться, создав великолепный цвет, безупречно выстроенный, блистательный». Великий цветоискатель прожил ровно столько лет, сколько Пушкин. Ни тот, ни другой наши гениальные поэты не достигли искомого даже в альтернативном варианте. Но, может быть, «слабый луч» и «тихий свет» лермонтовской вечерней звезды в чем-то оказался надежнее, долговечнее, а главное — достижимее пушкинского всесожигающего солнца: Рисунки Анны Минаковой (Харьков) из цикла «Лермонтов»

Светись, светись, далекая звезда, Чтоб я в ночи встречал тебя всегда…

172 172

ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА - ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА - ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА - ДОМ ИЛЬИ - БИБЛИОТЕКА

Теперь я вижу и другие дни Из глубины бессилья и порядка, И чувствую, что никогда до них Так не желал духовного упадка. Упадок в том, что обладаешь им, Как дорогою вещью или славой, Листая левой строфы прошлых зим, Пока перо не выскользнет из правой. Упадок в том, что я принадлежу Календарю, как штемпель на конверте. Я не скажу «так проще», но скажу, Что это не обязывает к смерти. Поскольку превращаешься в снаряд, Не чуя цель по мере приближенья, И видишь гибель как пространный ряд Ее примеров — в виде расширенья, Не видя в ней потери. Этот ход Дарует смерти качество кометы: Мы можем жить, а если что придет Оно придет само. Мы знаем это. Илья Тюрин, 21, 31.03.1997 олько животворящая память объединяет людей в человечество. И только она, высвечивая своим лучом сквозь века того или другого, возТ вращает к жизни достойных ее. Именно поэтому в разделе альманаха «Они

ушли. Они остались» мы рассказываем о состоявшихся в 2012-1013 гг. в Москве литературных чтениях, посвященных талантливым поэтам, ушедшим молодыми в конце XX – начале XXI века. «Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана? Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?» — вопрошал двести лет назад гениальный Пушкин, и в этом вопросе — удивление и восторг, страх и надежда, разочарование и мольба многих и многих людей, не имеющих поэтического голоса, но столь же явственно ощущающих соседство дара и смерти… Но если «однозвучный жизни шум» иногда приглушает эти эмоции у обыкновенных людей, то никогда — у поэта. Смерть — «качество кометы» — только обостряет у поэта желание творить, чтобы неизбежное столкновение с Землей, судьбой, роком — оставило и на них неизгладимый след. О неистребимости такого потенциала пишут в публикуемых статьях Людмила Вязмитинова и Виктор Куллэ, а Дарья Лебедева резюмирует в репортажных записках «Общество мертвых поэтов». Но «это не обязывает к смерти» — откликается Илья Тюрин. И продолжает: «Трагедия человека, при условии, что он поэт, в его судьбе уже состоялась: вторжение поэзии в любую жизнь и есть трагедия человека». В разделе, где «поэзия» и «смерть» — ключевые слова, много горя! Но много и прекрасных стихов! Так горе, переплавленное в стих, — добавим мы от себя, — становится необходимым приобретением, как становится им представленная на Своей полке поэма Ильи Тюрина «Хор», в которой любовь к поэту Иосифу Бродскому также вместилась в благодарную память.

173

Людмила Вязмитинова Великие поэты прошлого: ранняя смерть и бессмертие Возможно ли такое в наше время? БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения «Они ушли. Они остались» (2012-2013) - БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения

оскольку мне выпала честь открывать чтения, я вынуждена взять на себя труд проговорить вещи, во многом, наверное, банальные, но требующие, тем не менее, серьезного осмысления для того, чтобы понять, какая проблема является ключевой для темы этих чтений. Всем известно, что поэт — человек особенный, особым образом одаренный, особо восприимчивый и ранимый и, согласно сложившейся культурной традиции, принадлежит или, по крайней мере, приобщен не только к этому, дольнему, видимому и обыденному миру, но и горнему, невидимому, скрытому за видимым. Казалось бы, все замечательно, и мы имеем ситуацию транслятора, воспринимающего и доносящего до людей недоступную для большинства из них информацию о невидимом мире (здесь мы оставляем в стороне вопрос о том, как он устроен). При этом высшей формой проявления функции поэта считается его миссия в качестве пророка или — именующего то, что окружает человека, согласно их истинным, бытийным сущностям. Однако судьбы самих поэтов так часто складываются крайне трагично — вплоть до ранней и наступившей при тяжелых обстоятельствах смерти, что приходится признать: кажущаяся такой замечательной ситуация кажется таковой только на первый взгляд и требует тщательного анализа. Понятно, что наиболее эффективный путь для прояснения ситуации — тщательный анализ судеб великих, тем более что это уже делали многие, и при желании можно ознакомиться с определенным количеством трудов на эту тему. Лично мне представляется необходимым прежде всего обратиться к статье Дмитрия Мережковского «Поэт сверхчеловечества», посвященной одному из самых великих, равно как и одному из наиболее рано и при весьма трагичных обстоятельствах погибшему русскому поэту — Лермонтову. В ней говорится о «небесной тоске» поэта «по родине земной», о «движении» его «любви» — «оттуда сюда», то есть «от неба к земле», в то время как лежащее в основе нашей культуры христианство учит о «движении от земли к небу». О движении души от неба к земле как об опускании ее в «мир печали и слез», пишет и сам Лермонтов — в стихотворении «Ангел». У него она помнит мир «блаженства безгрешных духов», точнее, в ней «остался» «звук» «песни» об этом мире — «без слов, но живой», и она «томится», «желанием чудным полна», и «скучные песни земли» не могут «заменить» ей «звуков небес». Можно привести еще одно свидетельство правоты Мережковского: «облако в штанах» — так назвал себя другой великий и рано и трагически ушедший из жизни поэт — Маяковский. Характерно, что сначала поэму о себе он назвал «Тринадцатый апостол», но затем заменил на слова, гораздо более точно выражающие суть ситуации, которую, на мой взгляд, лучше всех описал еще один великий поэт — Баратынский в своем широко известном стихотворении с само за себя говорящим названием — «Недоносок». Горькие строки Баратынского рисуют поэта «изнывающим тоской», «недоноском» — непригодным ни для неба, ни для земли и обреченным, «как облачко», «носиться» «меж землей и небесами», то «возле-

Родилась в Москве в семье служащих. Окончила Московский институт стали и сплавов (1972) и Литинститут (2000). Печатается как поэт с 1985 года. Выпустила (в соавторстве с А. Цукановым) книгу эссе, прочитанных в рубрике «Своя колокольня» на «Радио России»: Tempus deliberandi. Время для размышлений. М., изд-во Р. Элинина, изд-во Е. Пахомовой (1998). Стихи Л. Вязмитиновой переводились на французский язык. Член СП Москвы (1993).

174

тая», то «падая», «чувствуя бытие», но не имея возможности «постигать тайны мира». Эту мысль развивает в своем стихотворении «Ласточки» великий и трагичный Ходасевич, однако после слов о невозможности «подневольным» «сердцем» «выпорхнуть туда, за синеву» он уточняет, что это — пока «не выплачешь земные очи» и «не станешь духом». То есть, речь идет об уходе из земного мира, который, как известно, возможен не только в случае физической смерти, но и в случае аскетического подвижничества, подразумевающего прежде всего уход от земных страстей и привязанностей. В свете этого представляется важной мысль Мережковского, что для последовательного христианина «нездешнее» означает «бесстрастное» и «бесплотное», но для Лермонтова — от себя добавлю, что и для Маяковского, и многих других — именно «там», за пределами здешнего мира находится «огненный предел земной страсти». Главный же, как мне кажется, вывод Мережковского таков: для поэта нет «правды небесной без правды земной», точнее, он ищет свою правду — «соединения правды небесной и правды земной». И здесь, еще раз оговорившись, что в связи с темой я вынуждена обращаться к известным всем, но, тем не менее, требующим серьезного осмысления вещам, самое время вспомнить, что Иисус Христос учил тому, что «царство Мое не от мира сего», в котором следует смиренно «отдать кесарю кесарево, а Богу Божье». Иными словами, правда Его не от мира сего, и она не смешивается с правдой земной, а корректирует ее и очищает. Еще раз обратившись к Мережковскому, приведу его спорную мысль о том, что за «кощунством», которое позволяет себе поэт, кроется, «может быть, начало какой-то новой святыни». Думается, однако, что речь все-таки идет о той борьбе добра и зла, которая происходит в душе каждого человека, но — в условиях смешения «звуков небес» и «песен земли». И какими бы «скучными» ни казались поэту эти «песни», как бы ни «томилась» его душа в тоске по «звукам небес», он не в состоянии отрешиться от этих, настоянных на земных страстях «песен», прежде всего потому, что захвачен страстью творить «из пламя и света рожденное слово». Но в его «слове», как и в истории его жизни, заключен уникальный и бесценный опыт его души, и в этом смысле поэт — каждый по-своему и в разной степени — выполняет свою миссию, определенную нахождением между мирами без принадлежности какому-либо из них. Оказавшись в зазоре между правдой небесной и правдой земной, смешивая их и опробуя действие этой смеси прежде всего на себе самом, поэт бунтует и против неба, и против земли, и этот бунт осуществляется разными поэтами во многих вариантах их судеб. При этом, как хорошо сказал Андрей Урицкий, анализируя творчество Михаила Лаптева, какую бы форму ни принимало у поэта неприятие действительности, оно всегда экзистенциально. Способность к восприятию действительности за пределами видимого мира позволяет поэту ощущать метафизическую природу действующего в нашем мире зла. Одновременно эта способность приводит к формированию у него того, что Мережковский в своей статье назвал «какой-то религиозной святыней, от которой не отречется бунтующий даже под угрозой вечной погибели». Все это создает питательную почву для попадания поэта в зону повышенного риска и нередко заканчивается для него болезнями и бедами — вплоть до социальной неустроенности, убийства и самоубийства. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что при разговоре о судьбах поэтов неизбежно всплывает тема трагической смерти. И если вспомнить, что любой человек в период молодости склонен пробовать на прочность и истинность законы жизни, не стоит удивляться и тому, что в большинстве случаев смерть поэта приходится на далекие от зрелости годы. Те же, кто, согласно известному выражению Высоцкого, «как-то проскочили», зачастую обретают мудрость и умение находить равновесие между земной и небесной правдой. В заключение хотелось бы напомнить, что явно не без основания слова «как-то проскочили» сказаны Высоцким о «нынешних» поэтах. Чем дальше, тем более явно определение «великий» по отношению к поэту погружается в глубины истории. Конечно, великое, как и боль-

175

Марина Кудимова Чувств Людмила Вязмитинова ВеликиеВоспитание поэты прошлого…

шое, видится на расстоянии, однако, не претендуя на истину в последней инстанции, выскажу мысль, что, возможно, это связано с тем положением, в котором находятся ныне великие мировые религии. Что бы ни заявлял и ни думал о себе сам поэт, он всегда глубоко религиозен, и его бунт, в котором сложным образом переплетены разрушение и созидание, — всегда внутри, а не вне религиозной системы. И эрозия, разрушающая величие этой системы, разрушает и возможность появления эпитета «великий» рядом со словом поэт. Однако кто знает, что ждет нас в будущем.

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Расставание»

176 176

Дарья Лебедева Общество мёртвых поэтов

БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения «Они ушли. Они остались» (2012-2013) - БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения А человек — иль не затем он, Чтобы забыть его могли?

Поэт, прозаик, журналист. Родилась и живет в Москве, по образованию — историк. Стихи и рассказы публиковались в журналах «Москва», «Литературная учеба», «Дети Ра», «Урал», «Новая юность», а также в сборниках и альманахах. Критика и рецензии печатались в газете «Книжное обозрение» и журнале «Кольцо А». В 2013 году в издательстве «ОГИ» вышла книга стихов «НетЛенки и ЕрунДашки» в соавторстве с Еленой Борок. Член Союза писателей Москвы.

— вопрошал Владислав Ходасевич в стихотворении «Гостю» в 1921 году. Нет, не затем, — уверенно ответили спустя почти столетие, в 2012 году — Ирина Медведева, журналист, президент Фонда памяти Ильи Тюрина, и поэт, критик Борис Кутенков, авторы идеи литературных чтений памяти поэтов, ушедших молодыми в 90‑е и 2000‑е. Как объяснили организаторы, популяризацию стихов коллег, рано умерших и не имеющих возможности заявить о себе, они считают наиболее достойным из всего, что можно сделать для них, и — более того — своим долгом перед покойными собратьями. Идея имела большой резонанс еще до официального объявления. Стоило написать пост в «Живом Журнале», и общественность всколыхнулась, начав «забрасывать» организаторов именами отвечающих «формату» молодых поэтов. «Даже страшно, сколько молодых талантливых людей ушло в это время из жизни», — была грустно удивлена Ирина Медведева. Вспоминается фильм «Общество мертвых поэтов» — впрочем, вовсе не о поэтах. Но судьба одного из героев — юного талантливого Нила-самоубийцы — точно укладывается в проблематику чтений «Они ушли. Они остались» (название было придумано Евгением Степановым — так называется выпущенная им антология стихов ушедших поэтов), прошедших на трех московских площадках. Смерть Нила в фильме ужасно пугает и заставляет о многом задуматься. Тем смелее кажется поступок организаторов и «идеологов» чтений: они просто взяли и собрали разом тридцать три мертвых поэта, чтобы те смогли на время ожить и заговорить с нами и друг с другом. Заговорить голосами своих стихов, напомнить нам об искаженных линиях жизни, о том, как это несправедливо — умереть молодым. Много самоубийств, много несчастных случаев, много непонимания и страха, много несправедливого — и вот все это разом обрушивается на нас. Смерть пугает. Смерть молодых ужасает. Смерть молодых и талантливых ранит. Но помимо тягостного и тяжелого ощущения, естественного для такой темы, слушатели и выступающие, испытывали и катарсис, чувства обострялись, хотелось жить, жить и жить. Удивительное впечатление — организаторы, кажется, сами не ожидали, насколько эта ситуация, когда живые поэты рассказывают о тех, кто ушел, и ушел рано, затронет чувства всех присутствующих. Интересно и то, что три вечера в трех разных местах были объединены только темой — настолько разными они получились по атмосфере и обстановке. Открылись и прошли чтения «Они ушли. Они остались» в Литературном музее, большой зал которого был переполнен. Вечер получил мистическую окраску — как того и боялись организаторы и участники, слишком уж страшно приближаться вплотную к миру мертвых. Хлопали окна, терялись листочки с текстами, люди застревали в

177

Дарья Лебедева Общество мёртвых поэтов

лифте. Начали издалека, чтобы подготовить, приблизить к тяжелой теме, с давно ушедших: Рембо, Маяковского, Лермонтова. Поэт и критик Людмила Вязмитинова напомнила гостям о тайне, закрытой обычно на замочек в подсознании: поэт — человек повышенного риска, творчество вообще дело рискованное. Кирилл Ковальджи пытался рассказывать о Борисе Рыжем, но сбивался на общую проблему, которую не обойти не объехать: все-таки так получается, что поэтов убивает время. Второй день прошел в Литературном институте прямо на поэтическом семинаре Галины Ивановны Седых. Сначала казалось, что гости не туда попали, — спрашивали, где журнал, выкликали студентов, искали старосту. Но потом Седых стала рассказывать о череде литинститутских смертей, свидетельницей которых она была. За ней рассказали о «своих» поэтах другие выступающие. Спорили, вспоминали детали, подробности. Невероятного накала речь была произнесена Натальей Поповой о своем однокурснике Константине Радзиевском — удивительная сила дружбы, великой воли человек, изгибы линии жизни которого не менее поэтичны и ярки, чем собственно творчество. В целом этот второй день запомнился атмосферой домашней, почти поминальной — вот где точно не уместен был термин «доклад», вполне органичный в день первый. И тонкую ноту нежности добавила одна из ведущих вечера поэтесса Марья Куприянова — легкими, простыми интонациями она читала стихи, напоминая ту самую девочку в белом луче, что пела о всех ушедших. Третий день собрал поменьше людей — примерно поровну зрителей и докладчиков доехало до библиотеки им. Лермонтова в Сокольниках. Тихий район с кирпичными домиками, тихий зал, дрожащие руки и снова стихи и рассказы. Михаил Свищев вспоминал об Алексее Александрове так, будто он не просто жив, но и вот-вот войдет в эту дверь. Андрей Чемоданов тихо и сердито сказал о времени, о нашем времени, в котором мы все выжили — а они нет. Несколько слов реквиема о тех, кого непросто было бы представить сегодня с планшетом или айфоном в руке, в этой всепоглощающей гонке за земными материями. Было много воспоминаний, размышлений о жизни и смерти человека творческого, с оголенной нервной системой, были и споры с творчеством, попытки анализа — все-таки главное-то, главное осталось от них, их строки, их слова, их стихи. Личность докладчика здесь выступала проводником, и от него зависело, как он представит поэта, с чем познакомит — больше с творчеством или с человеком, с судьбой или временным срезом. Широкий тематический, эмоциональный, личностный диапазон стал «изюминкой» чтений. Поскольку подобное мероприятие проводилось впервые, по окончании за чаем с печеньем прозвучало много вопросов, сомнений, предложений. Слышался и упрек: «Что это — чтения или поминки?» Кажется, получилась некая мистическая смесь — да, это были и чтения, и, безусловно, поминки. Но люди записывали имена понравившихся поэтов в блокноты, а значит, первая и главная цель все-таки была достигнута: донести до читателя поэзию тех, кто рано ушел и больше не может сам о себе заявить. В следующем году, учтя полученный опыт и лучше осознавая, в какие зыбучие пески они вступают, организаторы немного изменили правила, и чтения прошли иначе, произвели более сильное впечатление. В этот раз преобладали рассказы друзей и родственников, а значит, стрелка сдвинулась ближе к личному — к воспоминаниям о том,

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Блок»

178 178

каким был прежде всего человек, а не поэт. Лола Звонарева сделала вступительный доклад о теме смерти в стихах ныне живущих поэтов. Наталия Черных рассказала об Анастасии Харитоновой, Руслан Комадей о «странном» екатеринбургском поэте Сандро Мокше, Алиса Орлова об Алексее Машенцеве, Света Литвак об Игоре Юганове, и это не полный список. Ушедший в 2001 году Руслан Элинин, о котором вспоминала Людмила Вязмитинова, был инициатором создания клуба «Классики XXI века». Разбирая пожелтевшие хрупкие бумажки с отпечатанным на машинке текстом, Людмила читала стихи Руслана, полные тонкого юмора и похожие на его улыбку, черно-бело глядевшую с экрана: Белого не хочется вина Красного не хочется вина Но надеюсь, к вечеру пройдет… Необычный тон выбрала Дана Курская, рассказывая об ушедшем друге Сергее Арешине, — по рядам даже прокатывался смех. Она говорила о нем, общалась с ним, ругалась на него, как на живого: «Арешин, зла на тебя не хватает, это такая глупость — то, что ты сделал». Поэт повесился. Выступления сливались в одно, растущее, как снежный ком, чувство утраты, как будто каждый из сидящих в зале переживал личную потерю. Сотрудница библиотеки Литературного института, когда все закончилось, спросила, не обращаясь ни к кому конкретно: «Зачем вы умираете, такие молодые?» В Литературном музее в Трубниковском переулке собрались те, кто не смог выступить в предыдущий день, что усилило шок: потрясенным слушателям довелось узнать разом о смерти почти двадцати поэтов. Критик и публицист Лев Аннинский в своем вступительном докладе пытался разобраться, почему судьба поэта склонна к трагизму, обратившись при этом к другим поколениям: говорил о Марине Цветаевой, Александре Яшине и Веронике Тушновой, то ли стирая временные границы между поэтами разных эпох, то ли протягивая нить от начала прошлого века к началу нынешнего. Рассказы Руслана Комадея о малоизвестном уральском поэте Григории Алексееве, Елены Пестеревой о львовской школе и Игоре Буренине, Сергея Криницына о коллеге по студии Алексее Ильичеве, жившем в Петербурге и погибшем в возрасте двадцати пяти лет, Валерия Бакирова о рижском поэте Олеге Золотове и другие доклады этого дня показали, насколько широка география русскоязычных поэтов. Заключительный день чтений, как и в прошлом году, прошел в Лермонтовской библиотеке в Сокольниках, что символично — ведь и Михаил Лермонтов погиб молодым, и по странному совпадению многие из тех, о ком шла речь, тоже ушли в возрасте двадцати семи лет. Философский настрой был задан эмоциональным докладом поэта Виктора Куллэ, посвященным проблеме очень личных взаимоотношений поэта со смертью. «Сочинительство стихов — и есть упражнение в умирании», — напомнил он присутствующим слова Иосифа Бродского. Искусство — всегда дискомфорт, в отличие от цивилизованного состояния обывателя, ищущего комфортного существования. Такое отношение к жизни — с привкусом надвигающейся смерти — «упирается в посмертное торжество текста над автором», размышлял Куллэ. Поднявшийся следом на сцену поэт Кирилл Ковальджи, чей рассказ был посвящен Леониду Шевченко, подметил, что поэтов нынче не убивают на дуэлях и не расстреливают в застенках, но многие все равно уходят из жизни рано и трагически. «Справляются сами», — горько сыронизировала Ирина Медведева. Среди причин смерти поэтов сегодня — автокатастрофы, пожары, утопления и другие несчастные случаи, проблемы с алкоголем, болезни, наконец, самоубийства. Ковальджи заметил, что у таких людей «дьявольская интуиция» — незадолго до смерти они работают особенно продуктивно, на износ, как будто чувствуют стремительно уходящее от них время. В этот день среди прочих вспоминали Андрея

179

Кудимова Воспитание Чувств ДарьяМарина Лебедева Общество мёртвых поэтов

Тимченова (Елена Шерстобоева воспользовалась «украденным правом рассказать о поэте» — многие выступавшие, кто знал шапочно или не знал своего героя вовсе, чувствовали то же самое). Андрей Чемоданов теребил совсем свежую рану, рассказывая о своем друге Павле Белицком, ушедшем в начале этой осени. Стас Нестерюк вспоминал друга Сергея Казнова, Виктор Куллэ — Дениса Новикова, Мария Малиновская рассказывала об Илье Тюрине, ушедшем девятнадцатилетним, но оставившем впечатляющее наследие. Многие обращали внимание на пророческие строки в стихах ушедших поэтов — что это, предчувствие, или, как предположила Дана Курская, «если ты пристально вглядываешься во что-то, то оно начинает вглядываться в тебя»? Смерть ищет поэтов или поэты невольно призывают смерть? Правда ли, что «поэзия находится там, где человека нет» (мысль, высказанная Ильей Тюриным), и потому поэт ближе к миру мертвых, чем к миру живых — по сути своей? А после чтений в Лермонтовке сдвигали пластмассовые стаканчики, пили за ушедших, как за живых. В наших силах сделать так, чтобы они оставались с нами, и мы будем выкликать их из темноты, читать их неумирающие строки. Помните о том, что смертны. Не забывайте мёртвых.

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Гумилёв»

180 180

Они ушли. Они остались Стихи восемнадцати поэтов, ушедших молодыми и в конце XX — начале XXI века

БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения «Они ушли. Они остались» (2012-2013) - БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения * * * Уснувший вечным сном Уверен, что проснётся, Когда его коснётся Наш разговор о нём. Из года в год всё краше Воспоминанья наши. Роман Тягунов

БОРИС РЫЖИЙ (1974–2001) Родился в Челябинске в семье учёного. Окончил факультет геофизики и геоэкологии Уральской горной академии (1998) и аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН (2000). Дебютировал как поэт в 1994‑м году в журнале «Урал». Публиковался в журналах «Знамя», «Звезда», «Арион» (в т. ч. посмертно). Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки. Отмечен премией «Антибукер» (номинация «Незнакомка» (1999), премией «Северная Пальмира» (посмертно). Жил в Екатеринбурге. Покончил жизнь самоубийством (повесился).

* * * Ещё вполне сопливым мальчиком я понял с тихим сожаленьем, что мне не справиться с задачником, делением и умноженьем, что, пусть их хвалят, мне не нравится родимый город многожильный, что мама вовсе не красавица и что отец — не самый сильный, что я, увы, не стану лётчиком, разведчиком и космонавтом, каким-нибудь шахтопроходчиком, а буду вечно виноватым, что никогда не справлюсь с ужином, что гири тяжелей котлета, что вряд ли стоит братьям плюшевым тайком рассказывать всё это, что это всё однажды выльется в простые формулы, тем паче, что утешать никто не кинется, что и не может быть иначе.

181

Они ушли. Они остались

ЛЕОНИД ШЕВЧЕНКО (1972–2002) Родился в Волгограде. После школы год отучился в Волгоградском государственном университете на филологическом факультете, потом ещё два — в Литинституте (семинар поэзии Т. А. Бек и С. И. Чупринина). В 1993 году вышла его первая книга — «История болезни» (Волгоград). С 2000 по 2002 год работал журналистом в газетах «Вечерний Волгоград» и «Первое чтение». С 1998 по 2002 год регулярно публиковал рецензии в журнале «Знамя». В 2000 году составил, отредактировал и выпустил в свет первый номер литературного альманаха «Шар» (Волгоград). Вторая и последняя прижизненная поэтическая книга Шевченко «Рок» (Волгоград) появилась в 2001 году. Убит ночью 25 апреля 2002 года при невыясненных обстоятельствах в нескольких метрах от своего дома. Посмертные издания: «Мистерии», Волгоград, 2003; «Русская книга мёртвых», М., 2009; «Саламандра», Волгоград, 2014.

* * * Не строчками серьёзными и честными Я победил, а радостью хмельной. Мои стихи, не ставшие известными, Отмечены свободою двойной. Кто их прочтёт? Трава, деревья, ангелы; Дома безглазые, трамвайное кольцо!.. Я задышал бессонною отвагою, Я посмотрел забвению в лицо. О губы красные, ресницы опалённые, Остаток жизни и осадок дней! Быть может, вещи неодушевлённые Восхищены работою моей.

АЛЕКСЕЙ ИЛЬИЧЁВ (1970–1995) Жил в Санкт-Петербурге. После восьми классов школы закончил техникум. Служил в армии, работал на стройке. Рисовал, писал прозу. Увлекался восточной философией. В феврале 1995 года вышел сборник его стихов «Наброски равновесия». Летом 1995 года утонул под Москвой в возрасте 25 лет.

* * * Что думает глина в руках гончара? Что думает камень в руках камнетёса? И мне наступает не думать пора… Такие ответы сильнее вопроса, Такая свобода потуже цепей, Такое молчанье слышнее, чем звуки. Довольно, довольно, чего уж теперь. Сложа на коленях ненужные руки, Пред этой волною, как древо, качнись, Со всем соглашаясь, во всем потакая, Так что ж ты узнал? Какова эта жизнь? А смерть какова? Да едва ли такая…

182 182

ИЛЬЯ ТЮРИН (1980–1999) Родился в Москве, в семье журналистов. Учился в лицее при гуманитарном университете (РГГУ), затем год работал в НИИ им. Склифосовского и поступил на педиатрический факультет медицинского университета (РГМУ). Стихи писал с раннего детства, но основной цикл создан в 1996–1997 гг. В 17 лет написаны сцены в стихах «Шекспир». С 1996 г. писал эссе и статьи, многие из которых публиковались в центральной печати. 24 августа 1999 года трагически погиб (утонул в Москва-реке). В 2000 г. создан Фонд памяти Ильи Тюрина и учреждена ежегодная литературная «Илья-премия». Посмертно изданы книги стихов, эссе, статей: «Письмо» (М., ХЛ, 2000); «Погружение» (М., ОГИ, 2003).

* * * Ломая лед в полубреду Двора ночного, Я скоро, может быть, сойду С пути земного. Когда один (нельзя двоим) Спущусь глубоко — Кто станет ангелом моим, Кто будет Богом? И почему — на высоте, Внизу и между, Мы вынуждены в простоте Питать надежду На некий разума предел — На область духа? Набат как будто не гудел, Да слышит ухо. Как нацию ни выбирай — Она режимна. Известно, хаос (как и рай) Недостижим, но Не в этом дело. Потому И в мыслях пусто: Не доверяющий уму — Теряет чувство.

СЕРГЕЙ КОРОЛЁВ (1980–2006) Родился в Бабаево Вологодской области. Служил в армии, работал на лесозаготовках. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького (семинар поэзии Г. И. Седых). Публиковался в местных изданиях, журналах «Литературная учёба», «Дети Ра», альманахе «Братина», антологии «Возвращение» (Москва). Добровольно ушёл из жизни.

* * * Хорошо, если вместе умрём. Не хочу без тебя доживать. Поседевшие стол и кровать — Даже пыль нас запомнит вдвоём. Берег неба зажег маяки, А по берегу — он и она, — Как улитки, бредут старики, И вот-вот их подхватит волна. Что на память тебе подарю? Что имею — давно не моё. Не о смерти с тобой говорю, Но о чём-то важнее её. Если всех растворяет поток, Я с тобой непременно сольюсь. Я боялся, что будет «потом», — А теперь ничего не боюсь.

183

Марина Кудимова Воспитание Чувств Они ушли. Они остались

АННА ГОРЕНКО (1972–1999) Родилась в Молдавии, выросла в Ленинграде, с 1990 г. жила в Израиле — главным образом, в молодёжных коммунах. Стихи и проза публиковались в израильских журналах «Солнечное сплетение», «Двоеточие», «Обитаемый остров» и др. Умерла от передозировки наркотиков. Посмертно изданы четыре версии собрания стихотворений.

Из цикла «POST FACTUM» Где ночь отвесная в падении свободном ни перьев золотых ни каблуков там гладь небесная еще надежней водной смыкается и не дает кругов второе солнце смерти поднималось железное над городом Но мы не слушая его опять пытались прикрыться пыльною одной полой зимы одним ее невнятным одеялом от собственных холодных светлых глаз вторая стража смерти всё кричала по имени не забывая нас Всё отделенное страницею, двумя ли, всё неопасное невидимо. Усни, чума идет по улице. Едва ли после войны ты вспомнишь эти дни

АРСЕНИЙ БЕССОНОВ (1981–2005) Родился в городе Березники. С 1986 года жил в Перми. В 2002 году закончил Исторический факультет Пермского государственного университета. Поступил в аспирантуру кафедры философии Пермского государственного педагогического университета. Лауреат литературного конкурса «Илья-премия» 2001 года. Стихи публиковались в сборниках «Пробивается первая зелень» (серия «Илья-премия»), «Приют неизвестных поэтов. Дикороссы», нескольких альманахах (в том числе — в альманахе «Илья»).

* * * Ты не слышал мычащее млеко? А жужжащий, как улей, мёд? И что в крике младенца от века Материнско-отцовская нега Над печалями жизни поёт. И когда старушонка седая (Сто морщин как древесных колец), Для правнучки колготки латая, Засмеется, как та молодая Покорительница сердец, И внезапно уронит иголку, То услышит вдали голоса — Как когда-то дружок ее, Колька, Ей шепнул: «Ведь до гроба?» — «Не только!» Нет, не только… И гаснут глаза.

184 184

МИХАИЛ ЛАПТЕВ (МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ДЗАЛАЕВ) (1960–1994) Учился на историческом факультете Московского областного педагогического института, был отчислен с последнего курса с формулировкой «За аполитичность». Стихи печатались с 1989 года в журналах «Юность», «Новый Мир», «Дружба народов», газете «Гуманитарный фонд». Автор книг «Корни огня» (М.: ЛИА Р. Элинина, 1994), «Тяжёлая слепая птица» (М.: Крымский клуб, 2012; посмертно). В 1992 г. вместе с Андреем Поляковым и Игорем Сидом создал московско-крымскую литературную группу «Полуостров». Посмертно стихи печатались в «Арионе», «Воздухе», в антологиях «Строфы века», «Самиздат века», «Русские стихи 1950–2000».

* * * На площадях юродивыми выла, платила дань, искала ярлыка, со староверской скупостью копила и бунтовала полматерика, самосжигалась во скитах и срубах, сажала самозванцев на престол. И в гноище веков сырых и грубых двуглавый клекотал орел. Кавказ заглатывала, обжигаясь, делила Польшу, жрала из горла, несла внутри изжогу, слизь и гадость и мордой в октябре в блевотину легла. И посейчас в ее татарской ночи — ни огонька, ни вздоха, только свист. И лишь во мгле прощально забормочет писатель, композитор, шахматист.

ИРИНА ХРОЛОВА (1956–2003) Родилась в Мариуполе (тогдашнее название — Жданов). Детские и юные годы прошли в поселке Редкино Конаковского района Тверской области. Окончила Редкинскую среднюю школу № 1. После окончания школы поступила в культпросветучилище в Твери (тогда ещё — Калинин), затем работала машинисткой в редакции «Калининской правды». В 23 года Ирина — студентка Литературного института им. М. Горького. Училась в семинаре Льва Ошанина. Её творчество ценили Б. Ахмадулина, Р. Казакова, А. Дементьев. Стихи Хроловой печатались в журналах «Юность» и «Постскриптум», альманахах «Тверской бульвар» и «Тёплый стан», в антологии «Русская поэзия ХХ века» (ОЛМА-ПРЕСС, 1999). При жизни Ирины вышла тоненькая книжечка её стихов «Если можешь — воскресни» (1996). В конце 80‑х — начале 90‑х работала в отделе рукописей журнала «Юность». Умерла 8 апреля 2003 года в Москве. Вскоре после смерти вышла книга избранных стихотворений «Я жива» с предисловием Игоря Меламеда.

* * * Уже устало сердце маяться. И прежней страсти нет возврата. Зачем она приходит каяться? Она ни в чём не виновата. Мне жаль её. Она — сестра моя. И будет мне сестрой земною. О, с ней случится то же самое! Но пострашнее, чем со мною. Но для чего мне так печалиться, Ее тоскою изнывая: Ведь там, где души повстречаются, Она пройдёт, не узнавая…

185

Марина Кудимова Воспитание Чувств Они ушли. Они остались

ОЛЕГ ЗОЛОТОВ (1963–2006) Родился в Риге. Учился в Рижском педагогическом училище, Куйбышевском музыкальном училище, окончил техническое училище по специальности каменщик-печник. Печатался в рижских журналах и альманахах «Родник», «Даугава», «Орбита» и др., «Антологии русского верлибра», альманахе «Улов». Первая книга вышла за месяц до смерти автора.

* * * Я сегодня играл, я на серой бессоннице сумерек, растопыривши пальцы, играл эту сказку зелёных сигар. Я больничный ребёнок, и снег остывающей улицы шоколадной фольгою ладоней моих достигал. Я сегодня играл — одинокими тонкими тропами сквозь волнуемый вьюгою город, и — о небеса — сквозь ресницы твои, что больней этой музыки трогает, сквозь ресницы твои, сквозь волнуемый город — писать. Ах, уже началось! И камеи летят бирюзовые в горностаевый лес и в грачиные чащи волос. Твой трельяж инкрустирован осени бешеным золотом, твой полёт неподвижен, и всё же — уже началось. И споткнётся о сердце, как нож, темнотою размеренный, за зелёным сукном темнотою размеренный вист. Я сегодня играл. Я из серой бессонницы мебели составлял паланкин для моей чернокожей любви.

АНАСТАСИЯ ХАРИТОНОВА (1966–2003) Родилась в Москве. Закончила с отличием в 1990 году Литературный институт им. А. М. Горького. Автор двенадцати сборников стихотворений, шести пьес и нескольких эссе. Иллюстратор собственных книг. Последняя её книга «Miseria» вышла накануне гибели, осенью 2003 года. Переводила с немецкого, английского, латыни, итальянского, польского, французского и чешского языков.

* * * Придёшь и спросишь: «Как твои дела?» А я тебе отвечу: «Ночь светла. Вино в кувшине, книга в изголовье, И яблоня у дома расцвела». Душа, тобой болевшая три года, Не мучится, не плачет. Умерла. Свои стихи, внушённые разлукой, Сегодня в очаге сожгу дотла. В них столько страсти вложено и жара Пускай мне возвратят хоть часть тепла. Пускай в руках рассыплются золою, Пока толпа, глумясь, их не прочла. Среди глупцов не должно быть поэтом: Бесславье — стыд, и слава — кабала. А мудрый — по одной строке узнает, Чем для меня земная жизнь была.

186 186

ОЛЬГА ПОДЪЁМЩИКОВА (1961–2000) Родилась в Туле. Дед со стороны матери был учеником Льва Толстого, дед со стороны отца — главным архитектором города Тулы. Окончила филологический факультет Тульского государственного педагогического института им. Л. Н. Толстого, работала экскурсоводом в Ясной Поляне, журналистом в районных (г. Зима Иркутской области, куда она поехала вслед за сосланным туда мужем, поэтом и журналистом Сергеем Белозеровым), областных, центральных газетах и журналах, на радио и телевидении. Была главным редактором православного журнала «Тульские епархиальные ведомости». Награждена журналистской премией им. Глеба Успенского. Публиковалась в тульских областных изданиях, журнале «Ясная Поляна». Трагически погибла в ночь с 5 на 6 октября 2000 года под Тулой при невыясненных обстоятельствах. Усилиями друзей издана книга её стихотворений «… Вернись мне отблеском мгновенным» (Тула, 2001). Посмертно стихи и проза опубликованы в журналах: «Новый мир», «Сибирские огни», «Дети Ра», «Зинзивер», альманахе «Тула», антологии «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!..» и др.

* * * И И И И

был у меня муж. был у меня друг. было родство душ. было тепло рук.

И был у меня дом, а в доме всегда тишь. И были цветы в нём, котенок, щенок, чиж. И в доме жила дочь, и дом был к ней так добр. И даже когда ночь, нестрашным был мой дом. В том доме всегда свет и детская воркотня. В том доме меня нет — пойди, поищи меня. И там, где был муж — мрак, и там, где был друг — враг, и там, где был дом — дым, и я улечу с ним.

ИЛЬЯ АСАЕВ (1964–1993) Родился в Москве в 1964 г. Жил в Днепропетровске, в 1989–1991 гг. — в Риге. Работал сборщиком на конвейере, инструктором по плаванию, экспедитором. В 1982–1984 — служил во внутренних войсках МВД. Окончил дирижерско-хоровое отделение Днепропетровского музыкального училища. Писал стихи и песни с середины 1980‑х гг. Скончался в 1993 г. в Днепропетровске. При жизни не публиковался. Посмерно издан сборник «Илья Асаев. У столетья на краю» (Рига. ЛОРК. 2014), стихи публиковались публиковались в «Рижском альманахе» (2011), журнале «Звезда» (2011).

МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ Не потому, что всё «не так», Не потому, что «так» не будет. И в многоточье наших судеб Лишь смерть надёжнейший маяк;

187

Марина Кудимова Воспитание Чувств Они ушли. Они остались

Я не в пруду и не в петле Не потому, что где-то нужен. И не затем, что с кем-то дружен, Трясу костями по земле. Не потому, что за черту Смотрю, как розовый романтик. А потому, что, как лунатик, В окно за звёздами иду. И Я И И

наяву, а не в бреду в полночь бегаю по крышам голоса родные слышу, руки на небо кладу.

КОНСТАНТИН РАДЗИЕВСКИЙ (СУВОРОВ) (1972–2006) Учился в Литературном институте им. А. М. Горького (семинар С. С. Арутюнова). Кандидат технических наук. Ушёл из жизни 3 июля 2006 года, похоронен в Москве на Перепечинском кладбище.

МНЕ НРАВИТСЯ… Мне нравится, что я не идиот, И не скинхед, и голову не брею — И новомодных рыночных господ Не задвигаю носом в батарею. Мне нравится, что я не голубой, И что не задом выбирался в люди — И не краснел удушливой волной Под мутными огнями порностудий. Мне нравится, что я не зоофил, И что не рвал креста на божьем храме — И порчу никому не наводил, Едва соприкоснувшись рукавами. Чем дольше я живу на белом свете — Тем лучше замечаю плюсы эти.

АНДРЕЙ ТУРКИН (1962–1997) Родился в Москве. Учился в Московском Авиационном Институте, на филологическом факультете МГУ (был отчислен из МГУ за несходство взглядов на современную литературу с одним из преподавателей), в Литературном институте им. А. М. Горького. Работал санитаром, продавцом газет, консультантом по современному советскому искусству, принимал участие в реставрации церкви в Новосибирске. Участвовал с Ю. Гуголевым в вокальном дуэте «Квас заказан», исполнявшем песни на их стихи. Выступал также в жанре перформанса. При жизни вышла книга «Общее дело» (М.: ИМА-пресс, 1992; с рисунками Александра Джикия); посмертно — книга «Точка сингулярности (О природе физических тел)» (М.: ОГИ, 2002. Стихи и проза. Предисл. М. Айзенберга), «Случайное собрание сочинений» (М.: ГЦСИ, 2012; факсимиле рукописей и машинописи). Публиковался в журналах «Эпсилонсалон», «Студенческий меридиан», «Черновик», посмертно в антологии «Русские стихи 1950–2000 годов» и др. Трагически погиб.

* * * Моя тоска была остра, Как языки костра. Китайской казнью прорастал Меня животный страх.

188 188

И, познавая сердцем боль, Я головой поник. И падала сухая моль Ко мне за воротник. А птицы чирк по небу, чирк, Как будто спички. И, как горит метеорит, Сгорали спички. А птицы вжик по небу, вжик! Как будто пули. Когда нам дали эту жизнь, Нас обманули.

СЕРГЕЙ КАЗНОВ (1978–2005) Родился в Саранске. Выпускник Литературного института им. Горького (2002), семинар поэзии И. Л. Волгина. Работал журналистом в местных газетах. Умер от инфаркта. Через несколько дней после смерти вышла его книга «Остров, полный звуков».

* * * Когда я лягу на скамью и стану подыхать, то эту песенку мою тебе не услыхать. Услышит парк, услышит пруд, уловит чистотел и цикламены разберут, что я сказать хотел. Услышит темная вода и два ночных огня, — всё, что ты бросила, когда ты бросила меня. Когда по берегу мы шли, здесь пели шесть цикад, и восемь ландышей цвели, и отдыхал закат. Наверное, я был осёл, доверив их одной, — ведь ты их бросила, как всё, что видела со мной. И только я их уловил и записал в душе. …Кто Мишке лапу отдавил – вы поняли уже. Но я тебя, мой инвалид, не брошу ни за что. В конце концов, мне так велит Агония Барто. И клен у парковой скамьи, и пятна на луне, и все вы, милые мои, останетесь при мне. Я нанижу вас, как на нить жемчужины в руке, и научу вас говорить на русском языке.

189

Марина Кудимова Воспитание Чувств Они ушли. Они остались

ВЛАД СОКОЛОВСКИЙ (1971–2011) Родился в Ташкенте. Поэт, прозаик, переводчик, эссеист. В 1992 году окончил факультет прикладной математики и механики Ташкентского государственного университета. Стихи и эссе публиковались в журналах «Звезда Востока» (Узбекистан), «Книголюб» (Казахстан), альманахах «Малый шелковый путь» и «Ark», книге «Неизвестный известный “Ильхом”» (Ташкент, 2003). Посмертная публикация стихов в «Иерусалимском журнале» (№ 40’2011). Переводы поэтов Израиля в «Антологии ивритской поэзии» (Ташкент, 2003). Участник 1‑го, 2‑го и 6‑го Ташкентского открытого фестиваля поэзии (2001, 2002, 2008). Член объединения «Ташкентская поэтическая школа». Лауреат 6‑го Фестиваля молодых литераторов Израиля (2005) в номинации «Проза». В 2002 году переехал в Иерусалим. Умер в Иерусалиме.

* * * Сто пятьдесят страниц стихов мне вдруг прислали. А не моих. На почитать. Как на вокзале, Где версты, литры и года в одном флаконе, И стрелки мчат, и поезда, и стали море Волнуется на раз и два в цеху литейном, А на проспекте суета, и новоселье, И пряный пир полубогов и «новой» швали, И нету дела мне совсем до этой стали. Достали мысли о еде и о жилище, Работы суетной в судьбе серы глазищи, Достали точки, и счета, и поголовья Рогато-крупного скота тоска воловья. И вот еще: почти пять лет, а все ни строчки, Верлибр, вертеп, Верлен, верь мне, святой источник, И полустанки, и станки, и в вихре пьяном Кружатся мертво старики: Союз с Бураном. Два капитана, а звезда в системе третья, И год шестой уже идет тысячелетья. Но все никак, а в новостях — лишь горя море. Сто пятьдесят чужих стихов на мониторе.

РОМАН ТЯГУНОВ (1962–2000) Родился в Свердловске. Закончил мехмат Уральского государственного университета. Печатался в журналах «Несовременные записки», «Урал», «Золотой век». Участник «Антологии современной уральской поэзии» (Челябинск, 1996). Жил в Екатеринбурге. Погиб при невыясненных обстоятельствах. Посмертно вышли книги «Стихи» (Изд-во Уральского университета, Екатеринбург, 2001); «Библиотека имени меня» (ИД «Автограф», Екатеринбург, 2011), «Роман Тягунов» (издательство Марины Волковой, серия «ГУЛ», 2014).

* * * Господи, Господи, Господи, Где же Твоя Доброта? Гости мы или не гости мы? Кто нам откроет Врата? Господи, Господи, Господи, Кто мы, куда мы идём? Кутаясь в белые простыни, Стол и постель не найдём. Горе мне, звездная оспа мне — Скатерть моя нечиста… Господи, Господи, Господи, Где же Твоя Пустота? Составитель подборки — Борис Кутенков

190 190

Виктор Куллэ Поэзия и смерть

БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения «Они ушли. Они остались» (2012-2013) - БИБЛИОТЕКА - Литературные чтения

«Ж

ить вредно. От этого умирают», — пошутил мудрый поляк Станислав Ежи Лец. Тайна смерти волновала людей с древнейших времён. Будучи составной частью природы, человек — просто чтобы обеспечить собственное существование — вынужден умерщвлять иные существа, вместе с ним обитающие на планете, ежедневно. И дело не в том, что по природе мы — хищники. С биохимической точки зрения разница между человеком, убивающим себе подобного ради пропитания, львом, пожирающим агнца, агнцем, щиплющим травку, и вирусами, размножающимися в теле живой клетки невелика: все они отнимают чужую жизнь ради продления собственной. Следует признать, что человек стал царём природы не потому, что достиг каких-то неимоверных духовных прозрений, сотворил шедевры искусства или изобрёл хитрые механизмы — природе это попросту безразлично. Всё, что мы именуем культурой, цивилизацией, прогрессом стало возможным лишь как результат (порой, побочный эффект) борьбы за право занять верхнюю строку в пищевой цепочке. Тут-то и началось самое интересное — ибо, взобравшись на вершину, люди смогли позволить себе роскошь абстрактного умствования. Изначально мышление было предельно конкретным. Простой пример: палкой или камнем поразить жертву легче, чем голой рукой — следовательно, для охоты надобно запастись подходящими камнями и заострить палку. Но, ощутив себя царями природы, властными распоряжаться жизнью прочих соседей по планете, люди упёрлись в потолок. Одно дело погибнуть в бою, стать жертвой более сильного хищника — и совершенно иное: знать о неизбежности собственного ухода либо от неведомой напасти (по болезни), либо по причине старости. Моя мысль (вероятно, спорная) сводится к тому, что именно осознание собственной конечности и попытка проникнуть в то, что будет (и будет ли?) за гранью ухода стали мощнейшим стимулом к развитию в человеке мыслительной деятельности. Первопричиной возникновения науки и искусства. В мысли о неизбежности ухода есть нечто чудовищно несправедливое. С ней можно либо смириться (так поступают животные, забиваясь перед смертью в укромную нору), либо — противостоять. Именно стремлением противостоять собственной конечности обусловлено зарождение в человеке того, что впоследствии будет поименовано духом творчества. Тогда же к проблеме возникли два, кардинально отличных, подхода. Первый заключался в стремлении максимально отдалить (в идеале — вообще упразднить) неизбежный уход — таков путь науки. Второй — постичь смысл собственной конечности, понять, что ожидает нас после смерти и (по возможности) выстроить с некие отношения с миром ушедших. Путь магии, религии, философии и — в конечном счёте — искусства. Мне могут возразить, что некогда — на заре человечества — наука и искусство сосуществовали в синкретическом единстве. Это так. Идеальный пример — учение Пифагора, включавшее в себя филосо-

Родился в Кирово‑Чепецке Кировской области в семье врачей. Учился в Ленинградском институте точной механики и оптики, окончил Литинститут (1991) и аспирантуру при нем (1995). Кандидат филологических. наук (1997). Дебютировал как поэт в 1981. Автор книги стихов: Палимпсест (2001). Стихи печатались в журналах «Родник», «Новый журнал», «Грани», «Звезда», в альманахах «Латинский квартал», «Голодная русская зима», «Роза ветров». Переводит англоязычную и болгарскую поэзию. Автор статей о творчестве И. Бродского и современной русской поэзии. Стихи Куллэ переводились на английский и болгарский языки. Член СП Москвы (1999).

191

Виктор Куллэ Поэзия и смерть

фию, математику, музыку, медицину, магию и поэзию. Началом их расхождения, вероятно, можно считать период перехода от античной парадигмы к христианству, когда на смену циклической модели времени пришла линейная. Парадоксально, но ярые поборники прогресса — как правило, относящиеся к религии скептически — не задумываются, что сама идея линейного поступательного развития восходит к некоей единой точке отсчёта. За которую — в современной европейской культуре — принято считать дату рождения одного конкретного человека. Рождество. В дальнейшем расхождение стало неизбежным. Наука интересовалась будущим — она, естественно, была устремлена вперёд. Для искусства, направляющего взгляд вглубь, прошлое по преимуществу лакомее будущего. Ведь оно стремится обобщить опыт прожитого, сфокусироваться на каких-то вещах, некогда казавшихся незначительными, но со временем приобретающих решающее значение. Сказанное означает, что в сфере искусства (как, к слову, и веры) прогресс не то, чтобы невозможен — лишён всякого смысла. Отправной точкой нашего рассуждения стала мысль, что своим возникновением искусство не в последнюю очередь обязано конечности человеческого существования. Самый соблазнительный вывод: произведение искусства является для автора формой прижизненного сооружения памятника себе, любимому. Достаточно вспомнить Горация с его «Éxegí monuméntum» — и всё, что из этих строк произросло. Но настолько ли всё просто в действительности? Человек не в состоянии смириться с тем, что он смертен — и стремится к продлению себя в детях, в творениях, в благодарной памяти потомков. Помимо запечатлённой картины своего времени, он, естественно, пытается оставить нам собственный автопортрет. И тут ситуация окончательно запутывается. Портрет эпохи проступает сквозь черты автора — порой искажая их до неузнаваемости. Не говоря о том, что творец по природе склонен к мифологизации собственной судьбы. Проще говоря, параллельно с созданием автопортрета, запутывает следы, оставляет тайные знаки, загадки и шифры — которые, единственно, гарантируют произведению долгую жизнь. Ибо текст, понятый и прочитанный до донца, утрачивает обаяние тайны и умирает. Главным творением автора в итоге становится не совокупность созданных им произведений, но — при наличии таланта, воли и благоприятного стечения обстоятельств — некая информационная капсула, отправленная потомкам. Опыт частного человека становится частью антропологического опыта человечества. Если мысль верна, то и дар жизни, и талант являются для нас не более чем исходными заготовками. Потенцией, за реализацию которой далее предстоит отвечать самому. Ведь высший смысл творчества не в создании стихов, музыки, полотен или статуй — но в работе автора над созиданием себя самого. Будет она успешна — есть надежда, что и искусству уготована долгая жизнь. Получается, людьми мы становимся не по факту рождения, взросления, достижения каких-либо успехов — а лишь в случае реализации заложенных в нас возможностей. Кто-то не становится вовсе. Процесс это тяжкий, трудоёмкий, зависящий от множества внешних факторов: начиная от окружающей среды, и завершая случаем. Или судьбой. Параллельно с попыткой созидания человека творящего, искусство — как было сказано выше — бьётся над загадкой конечности собственной жизни. Самостоятельно — независимо от религии — пытается понять, что ждёт нас за чертой ухода. А по возможности — заглянуть туда хоть одним глазком. В эссе о Мандельштаме Бродский намекнул любопытствующим на жутковатую изнанку стихотворчества: «Перефразируя философа, можно сказать, что сочинительство стихов тоже есть упражнение в умирании». Приведу изначальную мысль Сократа из платоновского диалога «Федон»: «Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и

192 192

смертью». Мысль, продолженная в данном направлении, упирается в конечное — посмертное — торжество текста над автором. Получается, что, читая стихи ушедших поэтов, мы также соучаствуем в умирании. На деле ровно наоборот: обращение к опыту ушедших даёт навыки стоицизма. Для человека пишущего любой разговор о литературе неизбежно упирается в неявную попытку объяснить самому себе: я‑то зачем этим делом занимаюсь? Или: чем для меня является это занятие? Чтение стихов — в идеале — попытка влезть в шкуру иного человека, дающая драгоценную возможность глянуть на себя чужими глазами. Бродский всю жизнь занимался в стихах вопросом соотношения живой и мёртвой материи. Достаточно вспомнить знаменитый «Натюрморт». Если вдуматься, мёртвая материя — зеркало, в которое обречено глядеться всё живое. Но в точности таким зеркалом является и искусство. Сравнение искусства с зеркалом — одна из древнейших и наиболее устойчивых метафор. Ныне зеркало — вещь утилитарная. Его прямое назначение заключается в необходимости нанести боевой make-up и убедиться, что с причёской и гардеробом всё в порядке. Другая функция зеркала относится к области прикладной психологии: должны же дамы обретать ежеутреннее подтверждение тому, что именно они на свете всех милее, всех румяней и белее. Либо, наоборот, сокрушаться очередному поражению в позиционной войне с морщинками. И, наконец, философское (магическое?) измерение, связанное с неиссякаемой темой двойничества и жгучим любопытством: что скрывается там, за амальгамой? На деле — проекция неизлечимого одиночества и тщательно маскируемого страха перед конечностью жизни. Едва ли не вся новейшая история искусствознания склонна редуцировать творения искусства именно до этих утилитарных функций. Подлинное искусство подобному подходу противится. В нём, в отличие от науки, не действует принцип «бритвы Оккама» — «неумножения лишних сущностей». Напротив, искусство приветствует появление всё новых вариантов прочтения, толкования, понимания. Практика показывает, что лишь произведению, провоцирующему многомерность восприятия, суждена долгая жизнь. В идеале — бессмертие. Мысль, к которой я подбираюсь столь извилистым путём, проста: мы живём в эпоху, когда мирному сосуществованию культуры и цивилизации пришёл конец. Прежнее параллельное бытование — а порой и плодотворный симбиоз — более невозможны. Причина — в разнонаправленности векторов развития. Каждое подлинное произведение искусства (явление культуры) в силу своей природы направлено на усложнение существующей картины мира. Цивилизация (и, соответственно, наука) стремятся к её упрощению. Я не оговорился: сколь бы ни были сложны и совершенны достижения современной науки, их конечная цель — обретение более внятного, непротиворечивого, полезного знания. В этом и заключается идея прогресса. Его задача — обеспечение людям более комфортного существования. Цель, бесспорно, благородная — и находится в заведомо выигрышной позиции по отношению к искусству. Ведь оно, как сказано выше, вечно всё усложняет — а усложнение неизбежно чревато дискомфортом. Человек и без того смертен — не говоря о том, что подвержен болезням, страху, неуверенности в завтрашнем дне. Может быть, и впрямь не стоит ничего усложнять? Может, задача искусства не в метафизической изощрённости — а попросту в создании красоты, дарующей человеку радость и утешение? Ведь если финал жизни известен заранее — ни для сопереживания, ни для воображения места уже не остаётся. Так не проще ли обойтись без драматических эффектов, и поставить во главу угла эстетическое наслаждение совершенством пропорций? О том, что красота спасёт мир, человечество узнало вовсе не из романа Достоевского. Истина эта столь же стара, сколь, собственно, искусство. Как всегда, следует договориться о терминах. Изначальный

193

МаринаВиктор Кудимова Воспитание Чувств Куллэ Поэзия и смерть

импульс, побуждавший древнего человека украшать стены пещеры изображениями животных, имел магическую природу. А магия — штука утилитарная. Художник полагал, что стоит изобразить поражённого копьём бизона — и удача будет сопутствовать ему на охоте. Так или нет, не нам судить — но последующая эволюция искусства заключалась в постепенном высвобождении из-под ига утилитарности. Украшая дворцы владык, слагая гимны или возводя храмы, творцы стремились уже не только к тому, чтобы наилучшим образом выполнить пожелания заказчика — ими двигало собственное видение некоего недостижимого идеала, к которому надо приблизиться. Попросту — красоты. Причём красота эта воспринималась не только как радующая глаз совокупность пропорций, но и как отблеск высшей гармонии, лежащей в основе миропорядка. Естественно, художник зависел от воли заказчика — но со временем искусство научилось навязывать потребителям собственную волю. Воспитывать их, поднимая до своего уровня. Собственно, в этом и заключается его антропологическая функция. Оскар Уайльд однажды, как нечто, само собой разумеющееся, заметил, что всякое искусство бесполезно. Высказывание блистательного циника следует понимать не как намёк на бессмысленность творческой деятельности — но именно как декларацию освобождения искусства из-под власти утилитарного. Превращения его в самодостаточную реальность. Достоевский, утверждавший, что красота спасёт мир, упустил из виду, что с неменьшим успехом она может его и погубить. Ars longa, vita brevis — признавали древние. Но афоризм Гиппократа, дошедший до нас в латинском изложении Сенеки, изначально подразумевал иное прочтение. Речь шла не о том, что «жизнь коротка, а искусство вечно» — грек лишь констатировал, что искусство слишком велико, чтобы человек был в состоянии постичь его на протяжении своего недолгого пребывания на земле. Новый смысл в крылатую фразу вдохнула эпоха Ренессанса. Именно она, заново открыв творения античности, горделиво провозгласила: «Искусство вечно!» То была уникальная эпоха, когда художник мог на равных общаться не только с земными владыками, но и с самим наместником Бога на земле — Папой. Власть предержащие стали относиться к искусству, как к некоему запасному — альтернативному по отношению к загробной жизни — варианту бессмертия. Стоит ли удивляться, что шедевры, созданные на протяжении краткого промежутка времени, по сей день являются недосягаемыми образцами? Каких бы высот не достигал впоследствии человеческий гений, при сопоставлении с творениями Леонардо, Рафаэля и Микеланджело они прибавляют в скромности и обретают истинный масштаб. Казалось бы, вот она — та самая красота, которая может (и должна) спасти мир! Уже создана! Недаром помянутый Достоевский в своих мытарствах не расставался с репродукцией «Сикстинской Мадонны». На практике обернулось сложнее и непредсказуемее. Творения титанов Ренессанса превратились из универсального инструмента по воспитанию душ и формированию вкуса в бренды. Неважно — торговые, идеологические, либо относящиеся к сфере «актуального искусства». Выяснилось, что Моне Лизе можно запросто пририсовать усики, а Венера Боттичелли идеально подходит к рекламной кампании по продвижению пены для ванн. Мы толькотолько начинаем понимать, что красота, созданная ради спасения мира, сама нуждается в спасении. «Вечное искусство» странным образом оказалось беззащитно перед натиском берущего реванш утилитаризма. Он проявляет себя не только в низведении искусства до уровня подтекстовок к попсовым шлягерам или дизайна интерьеров, но и в превращении его в рынок — к слову, сопоставимый по доходности с торговлей оружием или наркотиками. Некогда Цветаева люто тосковала по сотворчеству читателя — которое, единственно, гарантирует поэзии долгую жизнь. Не говоря о надежде на понимание. Дело было в середине 30‑х, в предвоенной Франции, когда казалось, что серьёзная, «высокая» культура уже никому не нужна.

194 194

«Восстание масс», только что описанное в гениальной книге Ортегии‑Гассета, произошло — и люди, некогда бывшие для всякого пишущего адресатами создаваемых произведений, превратились в «читателей газет». С появлением TV, философии постмодернизма, а потом и интернета ситуация только ухудшилась. Философия постмодернизма обернулась капитуляцией искусства, утверждавшего приоритет человеческой личности, самоценность индивидуума перед властью толпы. Беда в том, что толпа хотела уже не банального «хлеба и зрелищ» — она хотела творить сама. Обрела голос та «армия поэтов», которую в ужасе провидел Мандельштам. И этим не преминул воспользоваться в собственных корыстных целях институт кураторов — толкователей и деятелей рекламы в одном флаконе. Не так давно один простодушно проговорился: «Поэтом будут считать того, кого я на эту должность назначу». Вроде, можно лишь посмеяться: мало ли в мире чудаков с манией величия. На деле всё сложнее и печальнее. Волны «актуального самовыражения», заполонившие информационное пространство, лишают подлинных стихотворцев (а число их всегда невелико) шанса быть услышанными. Одной из глубочайших утопий ХХ века стала идея превосходства критика (толкователя) над художником (творцом). Мы живём в мире посредников — и в этом смысле современный либеральный менталитет практически ничем не отличается от тоталитарного религиозного сознания. Кураторы и артритики объясняют, как следует воспринимать произведение искусства; эксперты-политтехнологи — чего ожидать от очередного судорожного телодвижения режима; профессиональные торговцы духовностью — как стать угодным Господу и снискать любовь Его. Мне это напоминает историю, бытовавшую в эмигрантском Париже 30‑х годов. Вкратце она звучит следующим образом. Эмигрантские посиделки у Бердяева. Прославленный хозяин сыплет максимами вроде: «Господу это неугодно…» — либо начинает какую-то мысль пассажем: «С точки зрения Господа…» Сидящий в углу язвительный Адамович, не выдержав, вопрошает: «Николай Александрович, вам-то это откуда известно?» Анекдотичность истории не отменяет её жутковатого подтекста — восходящего к «Легенде о Великом Инквизиторе». Увы, поэты и художники порой виноваты сами. Безмерное усложнение средств выражения с неизбежностью приводит к возникновению касты толкователей. Уже упоминалось, что искусство — по мысли Цветаевой — требует сотворчества, т. е. душевной работы читателя навстречу автору. Но подобное требование накладывает определённые обязательства и на автора. Как минимум, он не в праве декларировать творение, как энигматичную «вещь в себе»: я породил, а вы разбирайтесь, коли сумеете. Диалог — искусство двоих. Когда речь одного становится скушна и назидательна, либо темна и невнятна — собеседник вправе прервать разговор. К сожалению, разговор зачастую бывает прерван и когда речь заходит о вещах, для обсуждения неприятных или болезненных. Мы живём в мире, где искусство (похоже, окончательно) стало объектом потребления. А покупатель всегда прав. Во времена советского детства и отрочества любая форма неангажированного творчества брезгливо именовалась «искусством для искусства». Полагалась занятием если не постыдным, то не очень достойным: формой эскапизма. Если не онанизма. Искусство (с большой буквы «И») считалось некой миссией, «высоким служением», а сам художник (поэт) — фигурой исключительной, едва не героической. Что представлялось довольно лестным и находило весомое подтверждение в исторической реальности: вспомним Сталина, вопрошающего Пастернака о Мандельштаме. Проще говоря: поэт в России был больше, чем поэт. Годы спустя мозги прочистила строка Бродского: «Искусство есть искусство есть искусство». Мысль, что стремление стать «больше чем» для него не только излишне, но и попросту губительно, вероятно, приходит с опытом. Смолоду всяк заворожен «штур-

195

МаринаВиктор Кудимова Воспитание Чувств Куллэ Поэзия и смерть

мом и натиском». Но за романтической «штурмовщиной» грядёт похмелье, из которого считанное на пальцах число выходов. Либо смирить амбиции и «сыграть на понижение» — т. е. переквалифицироваться в потешающую, украшающую и ублажающую публику ремесленную «обслугу». Либо попробовать себя в роли «учителя жизни», что на практике удаётся единицам, а чаще чревато чудовищной карикатурой. Либо — вовсе уйти на дно. Знаменитому философу, одному из отцов Франкфуртской школы Теодору Адорно принадлежит высказывание, что «Сочинять музыку после Освенцима — варварство». В другой редакции его слов вместо музыки фигурирует писание стихов. И то, и другое продолжает сочиняться по сей день. И дело отнюдь не в нашей толстокожести. Нормальная человеческая реакция — неудовлётворённость практическими результатами приводит к ревизии предшествующего опыта. Подлинный поэт подобен врачу: он выносит диагноз состоянию общества и (если хватит сил и разума) предлагает пути к излечению. Получается не у всех — порой лечение может пойти и во вред. Современная поэзия по преимуществу сосредоточена на иных задачах: вместо лечения (или хотя бы психотерапевтической поддержки) она занимается пластической хирургией, косметикой — а порой и вовсе массажными салонами или чесанием пяток. Я не к тому, чтобы призывать к обличению язв современного общества — этот путь также губителен. Искусство и политика — вещи, не просто несовместные, по сути они — антиподы. Изначальная функция политики — разделение людей с целью дальнейшей манипуляции ими. Сказано: «Разделяй и властвуй». Задача искусства — как подмечено ещё Аристотелем — их коммуникация, объединение. Художник при этом может (и даже обязан) иметь гражданскую позицию. В ней он может быть прав, или ошибаться — его частное дело, к искусству практического отношения не имеющее. В качестве идеального примера можно вспомнить Данте. Ведь «Божественная комедия», в сущности — гигантский политический памфлет, по степени актуальности для современников сопоставимый с Солженицыным. Но кого из современных читателей волнует ныне правота гвельфов или гибеллинов?

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Хармс, Введенский, Олейников»

196 196

Вопрошание Адорно по крайней мере имело под собой нешуточные основания: Освенцим, ГУЛаг, Хиросиму. Происходящее в искусстве у нас на глазах — вся эта «актуальная поэзия» или «новая искренность» — по сути, является идеей «обнуления», «перезагрузки» культуры. Подобная мысль могла возникнуть в головах, избалованных компьютерными играми — когда, в случае неудачи, можно попытаться пройти уровень заново. При этом она удручающе родственна и сбрасыванию классиков с парохода современности, и разрушению мира «до основанья, а затем…». Подобная «перезагрузка» не несёт в себе позитивного потенциала — она, похоже, направлена лишь на «перемену стола», а не на поиск путей выживания культуры в усложнившейся ситуации. Рубеж тысячелетий стал для отечественной поэзии роковой вехой. Помимо миллениарного обострения, стихотворцам суждено было пережить гибель страны и привыкать к бытованию в новой реальности. Дело не в поимённом перечне замечательных стихотворцев, ушедших из жизни в эти годы — рано или поздно умирают все. Дело в том, что само писание стихов в какой-то момент стало представляться занятием бессмысленным. Уровень «белого шума», создаваемый бессчётной армией интернета, заглушил немногие голоса, пытающиеся транслировать внятную и выстраданную информацию. Тут нет ничего необычайного — мало кто из больших поэтов был услышан при жизни, обратных же примеров бесчисленное множество. Но раньше у пишущего оставалась хотя бы надежда на «провиденциального собеседника». В нынешней ситуации, когда само существование поэзии поставлено под вопрос, многие стихотворцы уже не в состоянии справиться с перспективой абсолютной глухоты. Ведь время, потраченное на писание стихов — украдено у жизни. Всякий пишущий идёт на этот выбор сознательно. Но если стихи заведомо лишены шанса когда-либо стать услышанными — потраченная на них жизнь лишается смысла. Жить становится незачем. Попытка проломить головой каменную стену подразумевает — пусть ничтожный — но всё-таки шанс на успех. Ватную стену проломить невозможно. И тогда смерть предстаёт едва ли не наилучшим выходом, последней отчаянной возможностью привлечь внимание к сказанному. «Умру — полюбите, а то я вас не знаю…» — горько пошутил Гандлевский. Но не хочется завершать на надрывной ноте. Культура, как бы её ни оплакивали, исхитрялась выживать и в более неблагоприятные времена. Достаточно вспомнить о крушении Римской Империи и тёмных веках, пришедших на смену античности. Кто в ту пору мог помыслить, что — несколько столетий спустя — станет возможной эпоха Ренессанса?

197

Куллэ Поэзия и смерть МаринаВиктор Кудимова Воспитание Чувств

ИЛЬЯ ТЮРИН Хор Памяти Иосифа Бродского БИБЛИОТЕКА - СВОЯ ПОЛКА - БИБЛИОТЕКА - СВОЯ ПОЛКА - БИБЛИОТЕКА - СВОЯ ПОЛКА - БИБЛИОТЕКА - СВОЯ ПОЛКА 1 С тех пор, как он вдел в ушко Суровую нитку, мы, Поняв, что не лет ушло Полсотни, а две зимы Возвысились вдалеке, Как новый для нас маневр, — Мы можем быть налегке. Мы можем сказать о нем. 2 Покойный был мизантроп От возраста и сигарет, Сын злейшей из всех утроб Европы, еврей-поэт. В церковь его внесли, Руку к руке сложив, Посланцы чужой земли, Где ждали, пока был жив. 3 Его стихи, говорят, Были гордость равнин. Кончил он всем подряд, Виршами для именин. В орудие языка На смех себя произвел, Ибо нашла тоска. Вот и конец пришел. 4 Жук и кухонный бог, Машинописный Феб — Он расплетал клубок, Бегал и сеял хлеб В ссылке, куда попал Божески: вместо «пли». Пил, по затылкам шпал Шел, и куплеты шли. 5 Боже, теперь зима. Голубя не спасти, И забегает тьма В русский курсив к шести. Гений, он знал про смерть Малое, но сумел Выдать свой страх — и спеть, Душу отдав зиме.

198

6 Когда он читал их, все ж Было обычным: рот Дергался, веко тож. Голос лишь был не тот. Вместе не родились Горло и желтый жид. То ли не видим в близь, То ли сам Бог дрожит. 7 В страхе от мертвеца — Кони исчезли вдруг. И не отнять лица, Как наглазников, рук. Остров похоронил Лучшую из обезьян. Чувства прилива сил — Горе, а не изъян. 8 Жмуриком унесешь Больше, чем знаешь, в ад, — Больше, чем должен. Ложь В свете твоих лампад Мигом отбросит тень Нужных размеров, форм. Не выбирать путей — Словно команде в шторм. 9 Это не я шепчу — Это я слышу. Звук Шепота жжет свечу, И на стене я двух Сгорбленных вижу. Тень Тем и приятна. Что В ней не узнать людей. Это и есть Ничто. 10 Сколько листу ни жить Будет ему предел: Замер же тот мужик, Взвился и улетел. Все, кто имеет гроб В качестве запятой, — В Этой скупятся: чтоб Не экономить в Той. 11 Кто бы ни продавал, Дни не растут в цене. Время плохой товар Для хранения вне Жизни. Где (по всему) — Рай, и нельзя страдать: Время для тех, кому Нечего больше дать. * * * 12 Давайте помянем их, Выброшенных на дно Слов — в недомолвку, в стих,

199

Марина Кудимова Воспитание Чувств Илья Тюрин Хор

Слитых для нас в одно. Встанем. Наш полуштоф Их не готов вернуть, Но станет сигналом — чтоб Мы не теряли путь. 13 Встанем. Отсель туда Не долетает свет, И у травы пята Не оставляет след. До срока нельзя во тьму, И не нанять гонца Кроме Врага: тому Платят за два конца. 14 Встанем, и в полный рост Вытянемся в окне — С рюмкой, с букетом роз, Статуей на коне: В этот просторный миг Влага у наших глаз Тенью падет на них, Светом падет на нас. 15 Блик, поглотив толпу, Скопище книг, рояль, Встанет бельмом во лбу — И перед нами даль От протянутых рук Не отвернет лица — Хоть и смутится вдруг, В жестах узнав слепца 16 Боже! метель, метель. С полночи снегопад. Выглядит как постель Опустошенный град. Это — для зренья знак, Символ пятна, бельма. Кровли заносит так, Что наступает тьма. 17 Мир исчерпал свою Стойкость во тьме теперь. Улицы, как в Раю, Неразличимы. Дверь Заперта и честна. Бродит, ломая наст. Ночь — и она одна, Может быть, видит нас. 18 Не поймать на бегу За полу Зла, Добра. Сидя на берегу Комнатного ковра, Ты от света глаза Пальцами скрыл, и тот Берег тебя назад — Через моря — влечет.

200 200

19 Знай, что любая часть Света иль хоть стола, Та, куда божья власть Нас еще не послала — В принципе, «смерть» и есть. Все-то различье в том, Что смерть — не теперь, не здесь: Черт-те когда. Потом. 20 Кабы нам знать момент! Это бы нас спасло От похоронных лент, Ангелов, баб с веслом. Ведь избежавший мук Почести воздает Не гибели — своему Ужасу от нее. 21 Ужас или восторг — Плод удивленья. Бог, Ежели и жесток, — То в том, что в секрете срок Смерти хранит от нас. Иль у Отца и чад Разные взгляды на Время и важность дат? 22 Или, по простоте Яркость ценя во всем, Выбрали мы не те Дни для своих систем Мира и нам искать Надо не между двух Цифр нашу жизнь, а брать Новый аккорд на слух? * * * 23 Думаю, мы живем В странном миру, и жить Высшие силы в нем Нам не могли разрешить. Кто принимал сей хлев? Кто был наш ОТК? Общество — первый блеф. Главный итог греха. 24 Общество состоит (По изобретателю) в том, Что знающий боль и стыд — Не допускается в дом. Дом разросся, и он Перевалил за пять В девятой. Посланных вон — Также не сосчитать. 25 Дом слишком полон. Теперь, Чтоб на порог ступить — Нужно долго терпеть,

201

Марина Кудимова Воспитание Илья Тюрин Чувств Хор

И выдержать тест: убить. Лучше всего, себя — Получишь свободу, Green Card. Но дом не судья, Коль обойдешься другим. 26 Во‑первых, тем больше прав На освободившийся стул, На освободившийся шкаф Для пиджака. Вздохнул Свободнее и балкон. И парк со скамьей внизу. Общество знает, в ком Подозревать слезу, 27 В ком — не подозревать. Ради Бога, пойми, О чем говорит кровать В ночь, кто скрипит дверьми Днем, что за дым в трубе, Какая течет вода — Там, где свобода для Б Есть освобожденье от А. 28 Вот механизм смертей, Верней, — оправданье их: Смотрит из всех частей Их конституций, книг С их лирикой, чей метр Неровный основан был На том, что на километр Суши — есть два могил. 29 Все это я затем Ночью в поту кричу, Чтоб не бранили «систем» После меня. Ильичу Не поставишь на вид; Славен князь Меттерних. Шалашик не ими свит: Наоборот, для них. 30 Это гнездо — их щит, Здесь их ясли. Звезда Лишь о творце молчит, Указывая, куда Идти, чтоб увидеть плод — У чьих возложить колен Дары и себя. И тот, Кто чертит в углу «NN», 31 Не обязательно свят: Уже по боязни злой Вдруг осчастливить взгляд Избранного — собой. Две тысячи лет держать На обещанье прийти Мозг, что привык читать Веру как детектив.

202 202

32 Все наши беды — от Этой привычки сов Развернуть переплет Ночью, под бой часов — Мечтая под этот клич Искреннее всего В книге конца достичь Раньше, чем своего, 33 Раньше, чем остальных Благ, что оставил дом. Зимний день на стальных Крыльях с большим трудом Поднимается вверх, Видимый в золотой Капле, что кран изверг С воплями на ладонь. * * * 34 Некто спросил Творца: «Боже, зачем печаль Селится нам в сердца?» Бог не отвечал: Этим и знаменит. Загодя обречены Все, кто Его затмит В области тишины. 35 Чтобы сильней смолчать — Надобна Божья власть: Дабы к устам печать Не запросто прижилась, Но испустила бы вдруг То, что над тишиной — Отрицательный звук, Лучший ответ земной. 36 Все печали и стон Опечаленных — здесь. Бог заключается в том, Чтобы оставить весь Мир без ответа: там, Где тот и начался. Бог — это слух. Рукам Вмешиваться нельзя. 37 Руки всегда грубей, Чем их замысел. Всяк Стреляный воробей Знает, что это так. Руки растут из тьмы, Дома у них — ни зги. И через век умы Не победят руки. 38 Руки всегда быстрей Глаз, и всегда в тени. Если умрешь скорей,

203

Марина Кудимова Воспитание Чувств Илья Тюрин Хор

Чем обещали дни — Знай: за судьбу решил Палец. Никто другой. Ягве рукой лепил — Чтоб убивать рукой. 39 Видишь перед собой Руку? Взгляни: рука — Будто знакомый, свой — Хрусталику дорога. Взгляд не имеет дна. Значит, прельстит глаза То в руке, что она Не имеет конца. 40 Лишь для того, заметь, Все ее пять чудес, Чтобы заочно иметь Численный перевес: Только перед одним Парки затормозят — Перед дуэлью, где им Тоже концы грозят. 41 Видишь, какой размах? Как это просто, как Точно! Вся жизнь в умах — Гибели в двух руках Не одолеет, не Стоит — и не прочтет, Ибо в простой войне Нужен простой расчет. 42 Смерть берет простотой. Арифметикой, за Которую лишь ценой Правильного лица Можно нам заглянуть. Помните класс? пока Доску не перевернуть — Ждешь, что там — не доска. 43 Гибель, по существу, Очень вульгарна. Нас Выучили веществу Смерти. Как свет и газ — В дом поступает то, Что не имеет труб Спуска: в конце поток Просто выносит труп. 44 И что бы ему тогда Ни встретилось на пути — Толпы, февраль, вода — Он не спешит идти, Он повернет назад, Выскочит на рожон, Зная, что лишь в глазах Может быть отражен.

204 204

* * * 45 Мы сидим на полу, Перед нами свеча. Книгам, теням, столу Не объяснить, для ча. Их душа далека И от Бога. И от Глаза — и так легка, Что нас не возьмет на борт. 46 Мы сидим на полу, Нам не видать окна. Ночь шевелит золу — Будто бы борона По паркету прошла, Сунули черенок В землю — и вот зола Ночью легла у ног, 47 Чтобы удобрить рост. Хлопья вечерней тьмы! Как ритуал ваш прост — Прост, как и сами мы: От свечи по кольцу — К стулу, к дверям, окну, Чтобы сказать концу: «Мы не идем ко дну. 48 Мы начертили круг. Так и вертимся, как Учит Он: круг — наш друг, Прямоугольник — враг. Прямоугольник — гроб, Яма — ему квадрат, Прямая — одна из троп Прямо до райских врат». 49 Тени идут, идут. Свечи горят. Лишь мы Неподвижны — к стыду Нас породившей тьмы. Перед нами черта, И ступить за нее — Значит весь мрак у рта, Капающий на белье 50 Воск — далеко внизу Бросить и позабыть. Ночью вода в глазу Значит, что либо плыть Нужно, либо сойти На берегу любом, И отыскать в пяти Пальцах тропу и дом. 51 Осень справляет марш, Стоя, как Бонапарт, Вне наблюденья. Ваш

205

Марина Кудимова Воспитание Чувств Илья Тюрин Хор

Город встречает март Со слезами — как сын, Ждущий у трех дорог Гроб отца — и один Дол перед ним широк. 52 Он затопит камин, Проводив суету, И сквозь глухой кармин Будет смотреть на ту Точку, что для души Глаз подобрал предел, Где ощутишь в тиши В гибели — новодел, 53 То, чего никогда Не было, блеф и страх. И зашумит вода На городских дворах, И балкон удивит Кованным чугуном Слезливый конъюнктивит Глаза. И за руном 54 Ресторан отплывет В мартовских фонарях. И несравненный год Будет стоять в дверях. За дверьми, на полу — Мы смотрим на воск в упор. Видим лишь мел. В мелу Появляется хор.

Рисунок Анны Минаковой (Харьков), «Бродский»

55 Он говорит: «Ты здесь! Правда, я знал, ты здесь. Где же еще? Ты весь — Жизни и жизни смесь. Жизни и жизни: дней, Запахов, сквозняков. Ты написал о ней Столько! таких стихов! Столько большой воды Бросил! Такой предел! Если бы только ты Знал, как ты славно пел; Как ты умел идти, Прятать, маскировать — И не выдать пути. И о конце смолчать». Январь, февраль 1997

206 206

ДОМ ИЛЬИ - В САДУ - ДОМ ИЛЬИ - В САДУ - ДОМ ИЛЬИ - В САДУ - ДОМ ИЛЬИ - В САДУ - ДОМ ИЛЬИ - В САДУ

…Давайте помянем их, Выброшенных на дно Слов — в недомолвку, в стих, Слитых для нас в одно. Встанем. Наш полуштоф Их не готов вернуть, Но станет сигналом — чтоб Мы не теряли путь. Встанем. Отсель туда Не долетает свет, И у травы пята Не оставляет след. До срока нельзя во тьму, И не нанять гонца Кроме врага: тому Платят за два конца. Встанем, и в полный рост Вытянемся в окне — С рюмкой, с букетом роз, Статуей на коне: В этот просторный миг Влага у наших глаз Тенью падет на них, Светом падет на нас…

Илья Тюрин, ХОР. Январь, февраль 1997

изнь случайна, а смерть несправедлива — этими мáксимами Ж пробавляется человечество на протяжении многих веков. А смиряет разум перед неизбежностью ухода только память. Хотя и она

не индульгенция для бессмертия. Память вообще избирательна, и только беспамятство уравнивает всех, кого забыли. Особой рубрикой в альманахе мы стараемся расширить границы памяти. Три имени, три судьбы, три посвящения: матери, мужу, жене… В каждой строчке — состоявшаяся жизнь ушедших и боль от ее утраты оставшихся. Выразить в слове себя и быть выраженным в посмертном слове другими — великое счастье и осуществление. «Давайте помянем их» — скажет Илья Тюрин. Давайте вспомним и запомним — продолжим и мы, повинуясь прекрасному чувству, однажды высказанному так проникновенно Василием Жуковским: «О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет; Но с благодарностию: были».

207

ГаЛина Воропаева У нас впереди — вечность

В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память

огда человек уходит в вечность, все важные мгновения его жизни как бы составляют его преображённое тело. То, что нам остаётся после человека, позволяет воссоздать это тело. Для настоящего поэта, каким была Галина Воропаева — это стихи. Ещё при жизни мамы люди замечали, что у каждого есть своя подборка любимых стихотворений. Она сама была большой мастер стихотворных подборок — почти все стихи её проекта «Поэзия Московского университета от Ломоносова и до…» при маминой жизни отбирались ею лично. В маме жили как бы сразу несколько разных поэтов, представлявших разные грани её поэзии. Каждому по душе была своя грань. Надеюсь, со временем появятся исследователи маминого творчества и как-то смогут всё разложить по полочкам. Я же этой небольшой подборкой представляю вам ещё одну Галину Воропаеву — поэта, уходящего в вечность.

Воропаева Галина Антоновна родилась в 1947 году в Чойболсане (Монгольская Народная Республика) в семье врачей. В 1970 окончила физфак МГУ. Стихи начала писать в 1967, но первый сборник — книгу Стихотворения выпустила лишь в 1996. Далее вышли ещё 4 сборника: Контур смысла (1997), Second (1998), Реактивный тепловоз (1999), Всё равно разговор будет длиться и длиться (2000), Цветные сны, (2005), Пятна света. Четверостишия (2008), … (2013). Была инициатором и бессменным руководителем, начиная с 2000 года, проекта «Поэзия Московского университета от Ломоносова и до…» Была верным другом «Дома Ильи», членом Общественного Совета «Илья-премии». Скоропостижно скончалась 24 июня 2008 года.

ДМИТРИЙ ДУБНОВ * * * Я в дверь войду — ты не услышишь, я подойду к тебе поближе, а ты об этом не узнаешь, ничем тебя не потревожу — я просто рядом постою. Пусть мало этого для жизни, зато достаточно для счастья: поверь, мне многого не надо, я не мечтаю жить в раю. А ты почувствуешь, что обруч, тот самый обруч глухо треснул, что он внезапно разомкнулся и больше не сжимает грудь, и на душе твоей вдруг стало так удивительно спокойно, и будто форточку открыли и дали воздуха вдохнуть. * * * Последнее прибежище, впусти, Раскрой свои проржавленные двери. Я здесь стою, я в силах наскрести Две горсти веры из глубин неверья. Я здесь стою — последний среди равных, Не нищий, не о милостыне речь. Взгляни: чиста, я не в одеждах рваных Пытаюсь твой порог смиренно пересечь. Я не из тех, кто может лишь грустить — C неверием расстанусь, с небом серым.

208

Последнее прибежище, впусти, Я заплачу двумя горстями веры. * * * Когда колеблются устои, А мир небрежен и жесток, Дай глазу что-нибудь простое: Снежинку, дерево, цветок, Стог сена, облако, ворону, Дай слуху тихий плеск ручья. В сраженье поезда с перроном Уже объявлена ничья. А битва синих и зелёных Хотя и вяло, но идёт: То реют синие знамёна, А то совсем наоборот. Но смысл жизни — нет, не в этом, Он здесь и близко не стоял. Наш общий мир, по всем приметам, Всё крепко-накрепко спаял. Нас всех достало рикошетом, И я не верю, что от ран Способен электронным светом Лечить мерцающий экран. Но в день нечаянно весенний Твой восстановит кровоток Как круг грядущего спасенья Снежинка, дерево, цветок * * * Я покидаю лес. Немым укором Торчат повсюду пни живых осин. Идёт война… В ней побеждает город: Асфальт, компьютер, мусор и бензин. Теряет зелень скудная палитра. Страх не успеть становится острей. Цивилизации скучающая гидра В упор глядит глазами фонарей. * * * Лес полон голосов и дымов от костров, Как будто бы совсем и не кончалось лето, И осень не прошла, и врут календари, Что на дворе декабрь, а стало быть, зима. Опал черничный лист, и на деревьях голых Ни листика давно — ведь всё-таки декабрь. Но странное тепло не покидает землю, И летние грибы встречаются в лесу. Смотреть бы и смотреть, как зеленеют ели, Как небо голубо, как белы облака. Но сумерки близки, декабрьский день короток, И уходить пора, всему есть свой конец. А завтра будет смят напор сопротивленья, Ну, пусть не завтра — скоро — последнего тепла. И холода придут надолго, так надолго, Что слишком уж похоже, как будто навсегда. * * * Я ничего принимать не умею на веру, И потому замечаю, что что-то не так.

209

Кудимова Воспитание Чувств Галина Марина Воропаева У нас впереди — вечность

«Чёрный квадрат бесконечно большого размера» — Вы говорите. А я говорю: «Окончательный мрак». Это абстракция. Солнце светить не устало, Только не хочет пока выходить из-за туч. Вы говорите, что несколько граммов металла, Я говорю, что потерянный некогда ключ. Мы размышляем, а мимо проходит минута, Мысль вызывает сцепление замкнутых фраз. Вы говорите, что так затянулась секунда, Я утверждаю, что это спрессованный час. * * * Сниму, надрезав, оболочку… И непонятливый поймёт: Судьба, однажды выбрав точку, Всё бьёт в неё, и бьёт, и бьёт. Она, не тратя слов, сказала, Что боль имеет остриё. Луна доходит до вокзала, Но поезд едет без неё. Не так уж и огромна сила, Но ничему нельзя помочь. Пролейте чёрные чернила — И вы нарисовали ночь. * * * Много ли, мало ль на свете живёшь — Разве узнать это было заранее, Что вот однажды кончается дождь, И происходит такое сиянье? Будто бы вдруг разноцветные пятна, Слившись, покрыли поверхность ручья. Я — это всё, что вокруг, и обратно: Всё, что вокруг, — это, кажется, я. Разве не я — этот розовый свет, Шелест травы и дымки над кострами? Ветер, разбивший в воде силуэт, Поросль берёзы в разрушенном храме, Жёсткость стерни, наклонённые ивы, Вдруг уходящая вверх колея, Дети — в руках недозрелые сливы… Разве не я это, разве не я? * * * Пусть всё остаётся прежним, Ничто не меняет суть. У нас впереди — вечность, Потерпим ещё чуть-чуть. Судьбы своей нить попробуй, В игольное ушко вдень. У нас впереди будет Однажды счастливый день. Я этого дня вижу Издали светлый блик. Он впереди — вечность, Он позади — миг.

210 210

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО От кого: Галина Воропаева Кому: Ilya Dom Тема: Воропаева Скончалась Г. А. Воропаева. Похороны 30 июня на Красногорском кладбище… Администрация НИВЦ МГУ. Я открыла Галино письмо в 18:05 — во время работы над фестивальным августовским буклетом. Заходила и раньше в Яндекс, но почту не смотрела — потом, думала. И вот! Как-то сразу все в душе встопорщилось: ужас! что же это?! Бросилась звонить Гале домой, побежала на кухню за телефонной трубкой, но почему-то вернулась с ней назад — и только в кабинете набрала номер. Свободно… Хороший знак — иначе бы было занято. Наконец голос Володи — брата Гали. — Володя, что случилось? И — надежда: сейчас скажет: «А что такое?» И все пойдет по-старому… — Ну, что… утонула Галя! — и сердце в пропасть… Потом лихорадочный подбор слов соболезнований, но колотится мысль: как же так… как же так? И вот же виделись недавно — 9 июня… на презентации седьмого альманаха «Илья»… Да вот же и чуть раньше… Когда же? Достаю с полки книжку «Пятна света. Четверостишия»: «Ирочке, с самыми добрыми пожеланиями. 26.05.2008 Г. Воропаева»… Ну да! Ровно месяц назад… Как светло и просторно было тогда в зале Музея им. Вернадского! Как вдохновенно было твое лицо, когда ты рассказывала историю этой уникальной, единственной в своем роде книги: где нумерацию страниц заменили сделанные тобой фотографии номеров домов. А как прекрасно одно за другим звучали твои четверостишия, когда мы — один за другим — читали их! Я прочитала вот это — на 46‑й странице: А давай-ка, мы не будем Петь, плясать, играть с огнем. Тише, тише, тише, тише, Наше чувство не спугнем… А твое, оказывается, было на 24‑й: Взмывает Армия Спасенья, Проламывая потолки, И люди смотрят с удивленьем На безоружные полки. Увы, Армия Спасения опять опоздала, ее безоружные полки опять не спасли Поэта… «Галя, ты с ума сошла! Галя, ты с ума сошла!..» Вдруг слышу, что говорю это вслух и, видимо, уже давно… Смотрю в окно: летний пасмурный день… пятна света на облаках — и облака какие-то рисованные… мальчишки внизу кричат… Когда это случилось? Позавчера… Значит, во вторник.. А какое число было во вторник… И еще не вспомнив, уже знаю: 24‑е… проклятое 24‑е… И — вторник… Как Илюша — 24‑е, вторник… Ах, Галя, Галя… Мы с тобой знакомы девять лет… Ты позвонила и сказала: «Мне дали ваш телефон… у нас с вами одни обстоятельства…» И тогда я узнала про Ниночку, и твоя боль стала моей, а моя — твоей… И ты написала о них — о наших детях… И были стихи-посвящения Илюше. …Сейчас поставлю слова прощания на сайт «Дом Ильи». Позавчера и вчера «почистила» главную страницу — и образовалось какое-то незаконченное пространство, пустота какая-то… Ничего, думаю, фестивальные мероприятия все заполнят… Но получается, что это место я готовила для тебя, Галочка… Прости меня! Я тебя люблю! Но все не могу закрыть то сообщение в Яндексе — последнее письмо от Гали. Будто надеюсь, что еще можно что-то повернуть назад…

ИРИНА МЕДВЕДЕВА Москва, 26 июня 2008, 20:32 211

Галина Марина Воропаева Кудимова У нас впереди Воспитание — вечность Чувств

Андрей Новиков Триптих

В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память СЛОВО ОБ АНДРЕЕ

Поэт, издатель, главный редактор журнала «Современная поэзия», руководитель проекта «Литафиша». Погиб в результате несчастного случая 15 марта 2014 года в Москве.

На второе свидание к памятнику Маяковскому Андрей пришёл с букетом из двух морковок. Мы были тогда ещё мало знакомы. Конечно, я расценила это как признание. Это было в феврале. Мы бродили по холодным московским улицам, заходили в кофейни, где Андрей делал замечание официантам по поводу ударения в слове латте. Те удивлённо и вежливо соглашались. На рассвете Андрей предложил мне выйти за него замуж. Мы поженились в Казани и стали жить на два города. Конечно, это личные воспоминания. Но всё, что касается Андрея, всё — личное и дорогое. Потому что больше всего мы говорили о любви и литературе. Андрей любил не только поэзию, но и поэтов. А это встречается не так часто. У него был абсолютный поэтический слух. Плохие стихи доставляли ему почти физическую боль. На вечере памяти Андрея говорили о том, сколько он успел сделать за свою недолгую жизнь. Я перечислю проекты Андрея, каждый из которых сыграл немалую роль в становлении современной российской литературной картины мира. Журнал «Современная поэзия» был создан в 2003‑м году и назывался тогда «Сетевая поэзия». Обращаясь к читателям первого номера, Андрей писал: «Мы сами находим авторов в сети и приглашаем их в наш журнал». И находил, и публиковал. Он с радостью первооткрывателя предоставлял место в своём журнале стихам неизвестных поэтов. Позже, в 2006‑м году, когда лучшие сетевые авторы стали публиковаться в «толстяках», журнал приобрёл сегодняшнее название. При издании выходили книги серии «Библиотека журнала “Современная поэзия”», в которой вышли сборники стихов Дмитрия Тонконогова, Ильи Леленкова, Юрия Конькова, Олега Шатыбелко, Натальи Поляковой, Анны Логвиновой, Сергея Чаплина, Валерия Прокошина и др. Ещё были фестивали, которые он проводил в Белоруссии в 2006, 2007, 2008, 2010‑х годах практически на свои деньги, которые позже назвали «Минским Вудстоком». В последние годы Андрея работал в издательстве «Арт хаус медиа», в котором выходили книги известных поэтов и писателей России Олега Хлебникова, Александра Кабанова, Елены Исаевой, Андрея Коровина, Ольги Сульчинской и др. Долгие годы Андрей был куратором (вместе с Андреем Коровиным) известного портала «Литафиша.ру», в котором можно было бы узнать о литературных мероприятиях России, о новых вышедших книгах и интересных публикациях. Незадолго до ухода Андрея мы много говорили о наших планах. В одном из последних писем он написал: «Я очень жду тебя и твоего вечера в субботу. Мне думается, он станет хорошей большой вехой в твоём и нашем движении вперёд. И мне радостно, что у нас уже так много замечательных планов на первую половину года. Я очень дорожу тобой, душа моя, очень люблю тебя. У нас всё должно (будет!) становиться всё лучше и лучше. И настоящее и будущее…»…

Лилия ГАЗИЗОВА 212

Не домой, не на суп, а к любимой в гости, две морковинки несу за зеленый хвостик. Владимир Маяковский

ФЕВРАЛЬ. ЛИЛЕ В раю нет места яблоку упасть, Известная история глупа, Случилось так, как не могло случиться. В раю цветет моркови дивный сад, Морковь способна делать чудеса, Свидетелем тому — Владим Владимыч. А я тебя — возьми и укради, И ну по темным улицам водить — Тем, что расстроил пышноусый Йося. Мороз крепчал, но было не до сна, Неделя пролетела, как весна. В тоске по ней такое остается: …Бледнеть от отмороженной зимы, И вспоминать, как мерзли вместе мы, И рифмовать Остудина с простудой. Прибежище — случайное кафе, И в воздухе — внезапных чувств аффект, Все, как вчера, но не дойти дотуда… Сидеть в Москве, писать тебе стихи, По радио — Бюль-Бюль Оглы и Хиль, Что за диджей волну такую гонит?! Закрыть глаза и слушать, и молчать, Унывна одноглазая печаль, Голодный сон один её поглотит. Двумя я городами окремлён В разлуке не становишься кремнём, Когда прижмет, суровый камень плачет. Я ощущаю истину во мне, И ты не холодна, но что ценней — Не просишь от меня особых качеств. Кончать себя за прошлое корить, И по ночам с луною говорить, И отдаваться бешеной мороке… Всего сто тысяч шпал ведут туда, Мне их пройти — не требует труда, Дай мне ума не изменить дороге.

ПО ДОРОГЕ В КАЗАНЬ. ЛИЛЕ Скажи мне, Лиля, ведь недаром, Казань, спалённая пожаром, Ивану отдана. Меня к ней тянет, как к невесте, но, размышляю, в этом есть ли её вина. Мне много лет покой не снился, но жить в борьбе со здравым смыслом — не сильный кайф. Ночами я чего-то ждал всё,

213

Андрей Новиков Триптих Марина Кудимова Воспитание Чувств

и неизменно продолжался мой личный кампф. Но все прошло зимой холодной Как будто стерлись эти годы, И я уже не помню, что со мною было — измена слуха, зренья или кривой сюжет. Ведь жизнь кончается не часто, и не поедет мой несчастный больной пежо в края, куда мне путь заказан. Но я Казанью не наказан, а поражен. Считает шпалы скорый поезд, а я в бреду — теперь нас двое. …Лишившись сна, мне до утра писать украдкой и верить в то, что всё в порядке с тобой у нас. И утра больше ждать нет мочи, где город тот, в котором очи твои горят… Потом прервусь на полустрочке. В глазах — рассвета рваный почерк, Вставать пора. Сидеть, в окно тупить о срока От нетерпения дорога Еще длинней. Не время праздновать победу, не брать Казань я ныне еду, а сдаться ей.

И ЭТО ВСЁ О НЕЙ Твоё имя, как колокольчик. Твой приписной адрес — начало лета. Ты носишь браслеты и под перчатками кольца. У тебя инициалы «Литературной газеты». Ты, как Сфинкс, непонятно красива, его улыбка неуловимо прекрасна. Я — «Little boy», ты моя Хиросима. Ты — княжна, что в плену у Разина. Любить тебя лучше всего в апреле, Целовать, гладить волосы твои терракотовые. Пересекаются наши параллельные. Неизменно. Кто ты?

214 214

Владимир Монахов Дудочка января Маленькая поэма В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память - В саду - Память Поэт, журналист. Автор более десяти сборников стихов и прозы. Его тексты вошли в антологии «Русский верлибр», «Сквозь тишину. Антология русских хайку, сенрю и трехстиший», «Приют неизвестных поэтов. Дикоросы», «Нестоличная литература», «45 параллель», альманах «Илья» и др. В 1999 году награжден Пушкинской медалью Международного Пушкинского общества (НьюЙорк). За серию лирикофилософских эссе, опубликованных в журнале «Юность» в 2005 году, назван лауреатом литературной премии имени Владимира Максимова. В 2009 году за «Русскую сказку» вручена национальная премия «Серебряное перо».

Памяти Ирины Монаховой

1 Гладь вязкой пустоты, где камушком по водам Бегут секунды, вечность раскрошив, И памяти птенец под звёздным небосводом Глотает жадно зернышко души. Собою белый свет наелся до отрыжки. На флейте крысолов ведёт весь день игру. Армяк небытия жмёт бытию подмышкой, И смерть бросает в жизнь спасенья легкий круг. 2 Если я тебе должен, то приди и возьми, А не можешь, так заткнись про старинный долг. Я давно положил усталый прибор на мир, Который с восходом солнца задирает подол. Срок годности жизни моей еще не истек. Я строгаю, пью, создаю за куплетом куплет… И когда за окном вызревает кровавый отек, Слышу голос жены с того света, которого нет. 3 Спасает каждый жизнь внутри себя Другого — до беспамятства любя. И если ты любил или любим, То даже в смерти быть тебе живым! Спасает каждый жизнь вокруг себя, Иного в бескорыстии любя, А если не любил, иль не любим, То даже в жизни не был ты живым. 4 Я в мир иной не тороплюсь, Концом пути не скован. Я личной смерти не боюсь — Страшит лишь смерть другого: Того, кто рядом жизнь ведет, Родня родные лица, Кто смерть свою бесстрашно ждёт, И лишь моей — боится! 5 Между соленым и сладким Жизнь прошмыгнула тайком.

215

Владимир Монахов Дудочка января

Вымерло всё без остатка, Землю, собрав бугорком. Замерло слово под кожей, Сердце молчит ему в такт. До бесконечности множим Бога на мертвых устах! 6 Детали Бога все переписать на чистый лист, что вырван из контекста, где черному глаголу вволю места, что мелким бесом точит небеса. И падает средь точек, запятых — червивый небосвод теряет звезды, а разум мировой вбивает гвозди в мой тихий дом, где дочки держат тыл… 7 Никто не знает — как, зачем идти? Но каждый верит, что он будет первым В дороге, что покрылась едким пеплом Сгоревших душ — их Бог списал в утиль! 8. Чем дольше без тебя, тем ближе Бог, Что видит всё глазами тьмы и света. Я без тебя стоптал уж семь дорог, Но до тебя не выдали билета… 9 Свет попутный по краю Вдоль горизонта ребра Адамова в сторону рая Движется по утрам Гущей воды и хлеба Замесом текущих дел Корочкой черствого неба Но к путеводной звезде 10 Между нами разлад, Как смертельная трещина, Вяло сердце стучит, Душу жмет холодок. Господи, как одиноко Теперь без женщины, Что была в моей жизни, как твой поводок! 11 Под моим окном страна в непроходимых заносах. Жизнь с трудом выбирается из снежного холста. Господи, я посылал ежедневно на небо доносы, Ты их иногда перелистывал, если не читал? Понимаю, небеса задыхаются от земного спама Людей, желающих выиграть в халявную лотерею. Пусть мои послания почитают жена, папа и мама: И в холодную зиму эта мысль мне душу согреет! 12 Жизнь набирается силы и роста, Звезды печально с неба глядят.

216 216

Траурной тенью в снегах января Память врастает в деревья погоста! 13 Тело становится необитаемым — С последним выдохом сходит на нет, И только души скупая проталина В памяти держит прощальный свет! 14 Где-то жизнь течет в запое Я смотрю цветные сны Между мною и тобою Бродит ангел тишины Каждый день напоминая Наш счастливый миг удачи Как любовь твоя слепая Душу сделала мне зрячей ............................................ Но навылет жизнь несёт — Ся в переулочках крутых Отражая анти-сё В анти-то зеркал кривых 15 Черный квадрат памяти На белом холсте Января, бродит мимо моих Зашторенных окон. Но нет от тебя с того света Ни худых, ни благих вестей, Видимо, ты загробный мир Увела за собой далеко-далёко! Думаю о тебе почти каждый Безбожный свой день, Создавая из суеты сует Неприкосновенный запас. И ты со мной всюду, А я без тебя нигде, Потому что весь свет С високосного года Пропал и угас. Думалось — стану свободным, И научусь обходиться с любой, Но вышло, что жизнь Без тебя протекает зря. И тут хоть дрова коли, Хоть куплетами вой, А смерть заводит Прощальную песнь В дудочку января. 16 Мне жена изменила со смертью: Шар земной без неё опустел. Где могила — там в дудочку ветер Что-то нежно-щемящее пел… 17 ну вот и всё — смерть подвела итог и щелкнула затвором — ненавижу!

217

Марина Кудимова Воспитание Чувств Владимир Монахов Дудочка января

а я стоять остался как влитой у стенки мёртвых, что мне стала ближе… 18 Мой милый Бог уж заметает свет… Кому светить, когда в кромешной тьме, положим, удобнее всего хранить на склоне лет молчание, как на ночном, так и на смертном ложе… 19 Запомнил всё — и то, что не сбылось, О чем в дороге только помечталось, Особо то, что мимо пронеслось И к прошлому травинкою прижалось. Теперь я знаю — кладезем надежд Был мир заполнен, но они не сбылись. И в Лету канул наш прощальный день Всё гуще зарастая небылью и былью. 20 Я — Бога частица. Меня расщепить Можно только на слово, Хоть черти пытались меня подловить, Но нет в преисподней улова. Вечность играет со мной в поддавки, Стирая земную картину, Швыряет под ноги лужи-плевки, И смертью толкает в спину. Но я продвигаюсь сквозь заросли мглы, Неся чуть живую душу, И к берегу неба стараюсь доплыть, Границу рая нарушив, Где встретятся мертвые, чьи имена Засеяли путь звездномлечный. Но равнодушно смотрит страна Памяти искалеченной! 21 Ничего я больше не должен белому свету. Всех дел, что представить Богу озябшую душу. Но жизнь продолжается новой песней поэта, И кто-то за горизонтом песенку эту слушал.

218 218

ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ - ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ - ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ - ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ …Оставьте росчерк — и Оставьте Свет. Но не гасите света. Илья Тюрин «Письмо», 10.05.1996

ти строки написал московский студент и поэт ИЛЬЯ ТЮРИН, трагически погибший 24 августа 1999 года. Менее чем через год в столичном издательстве «Художественная литература» увидела свет его книга стихов, статей и эссе «ПИСЬМО». Она имела большой общественный резонанс; поэт Марина Кудимова назвала ее «главным событием миллениума». В журнале «Новый мир» (№ 12, 2001) опубликованы «ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ» Ильи Тюрина. Выпущен компакт-диск «РОВЕСНИК ЛУНЫ. ПЕСНИ ИЛЬИ ТЮРИНА». Весной 2003 года издана книга «ПОГРУЖЕНИЕ» (М., О. Г. И): эссе Марины Кудимовой «Столько большой воды. Аквапоэтика: Иосиф Бродский, Александр Пушкин, Илья Тюрин», а также произведения самого 19‑летнего поэта. Осенью 2000 года друзья и близкие поэта учредили ФОНД ПАМЯТИ ИЛЬИ ТЮРИНА и Премию памяти Ильи Тюрина в области литературы (стихи, эссе, пьеса), которая получила название ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ. Первая торжественная церемония награждения состоялась 10 мая 2001 года в Центральном Доме журналиста в Москве. По итогам конкурса Фонд памяти Ильи Тюрина выпускает книжную серию ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ, которую составляют книги лауреатов конкурса (издано 9 книг стихов и прозы). С 2002 года по итогам ИЛЬЯ-ПРЕМИИ издается ежегодный альманах «ИЛЬЯ». Начиная с 2004 года в Москве и Пушкинских Горах (Псковская область) при поддержке Управы района Сокольники (Москва) и администрации Государственного музея-заповедника А. С. Пушкина «Михайловское» проходит фестиваль поэзии памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ». С 2011 года в Москве по итогам тематических конкурсов в рамках ИЛЬЯПРЕМИИ проходят ежегодные литературные чтения.

МЕДАЛЬ ПАМЯТИ ИЛЬИ ТЮРИНА Вышел разумным животным, а возвращаюсь бюстом Снова я мертв, снова меня изваяли. Я идеален, чтобы геройски бросаться на бруствер Иль озарять профилем скользкое тело медали.

Илья Тюрин «Стансы на пострижение», 1996

ЛАУРЕАТЫ: Юрий Беликов, Георгий Василевич, Александр Дорин, Константин Иванов, Анатолий Кобенков, Ольга Коваленко, Юрий Кублановский, Марина Кудимова, Валентин Курбатов, Наталья Морозова, Владимир Розанов, Игорь Сиренко, Евгений Степанов, Ольга Татаринова, Михаил Фейгин, Галина Щекина.

219

ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ИЛЬИ - АЛЬМАНАХ - ДОМ ильи

2000 16 января — концерт «РОВЕСНИК ЛУНЫ» в клубе «Форпост»: бывшие члены группы «Пожарный кран» исполняют песни Гавриила Семёноффа (Ильи Тюрина). 24 мая — презентация книги стихов, песен, эссе Ильи Тюрина «ПИСЬМО» и компакт-диска «РОВЕСНИК ЛУНЫ» в Московском драматическом театре «Сопричастность». Сцены «ШЕКСПИР» в концертном исполнении. 26 сентября — пресс-конференция в Центральном Доме журналиста: информация об учреждении Фонда памяти Ильи Тюрина и литературной премии (стихи, эссе) — ИЛЬЯ-ПРЕМИИ. 17 декабря — вечер «БУДУЩЕЕ НЕ ПРИДЕТ БЕЗ МЕНЯ»: в Центральной библиотеке им. М. Ю. Лермонтова московские поэты читают стихи Ильи Тюрина. 2001 7 февраля — вечер в Российском Фонде культуры «ВОТ МОЙ РЕКВИЕМ — БРАВО!»: стихи Ильи и произведения его любимых композиторов. 10 марта — начало работы над сайтом «ДОМ ИЛЬИ» на портале «Русский журнал». 10 мая — Центральный Дом журналиста: Первое подведение итогов ИЛЬЯПРЕМИИ. Гран-при (издание книги): Вячеслав Тюрин (Лесогорск, Иркутская область); Ярослав Еремеев (Москва), Арсений Бессонов (Пермь), Иван Клиновой (Красноярск), Илья Трубленко (Красноярск), Екатерина Цыпаева (Алатырь). Октябрь — учреждение Медали памяти Ильи Тюрина (бронза; художник Анна Аренштейн). 24 октября — Центральный Дом журналиста: презентация первых книг серии ИЛЬЯ-ПРЕМИИ: «Всегда поблизости» В. Тюрина и «Пробивается первая зелень» — пяти юных лауреатов первого тура ИЛЬЯ-ПРЕМИИ. 2002 9–13 января — представление ИЛЬЯ-ПРЕМИИ и книг ее лауреатов в Перми. 24 апреля — в московской библиотеке им. Добролюбова состоялась презентация первого выпуска альманаха «ИЛЬЯ». 10 мая — Центральный Дом журналиста: Второе подведение итогов конкурса ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ. Гран-при: Анна Павловская (Минск) и Павел Чечёткин (Пермь). Ноябрь — представление в Кирове ИЛЬЯ-ПРЕМИИ и книг лауреатов двух туров конкурса в рамках федеральной программы «Культурная столица Поволжья‑2002». 14 декабря — в Центральной библиотеке им. М. Ю. Лермонтова (Москва) открылся ДОМ ПОЭТОВ (Клуб любителей поэзии). Учредитель — Фонд памяти Ильи Тюрина. Создан поэтический абонемент, проходят встречи поэтов, писателей, критиков, художников, музыкантов. 2003 23–25 января — представление ИЛЬЯ-ПРЕМИИ и ее изданий в Национальной библиотеке Беларуси (Минск). Апрель — представление ИЛЬЯ-ПРЕМИИ и ее изданий в Донской областной библиотеке в Ростове-на-Дону. 14–17 апреля — в рамках Третьего фестиваля поэзии на Байкале ИЛЬЯПРЕМИЯ представлена литературной общественности Иркутска. 23 апреля — представление книги «ПОГРУЖЕНИЕ»: Марина Кудимова, «Столько большой воды. Аквапоэтика: Иосиф Бродский, Александр Пушкин, Илья Тюрин» (эссе); Илья Тюрин, «На взгляд со дна» (стихи, сцены «Шекспир», записные книжки); послесловие Ирины Медведевой «Надо плыть!». 10 мая — подведены итоги третьего тура конкурса ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ. Гранпри (книга в альманахе) завоевали поэт Константин Белоусов (Бийск) и эссеисты — Евгений Песков (Москва), Дмитрий Морозов (Москва), Григорий

220

Тисецкий (Минск). Специальный приз ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2003 — Дмитрий Банников из Перми (посмертно). Июнь — члены жюри ИЛЬЯ-ПРЕМИИ и ее лауреаты участвуют в XXXVII Пушкинском празднике поэзии в Михайловском. 24–25 октября — премьера спектакля «ПРИНЦ И.» студенческого театра Университета Российской академии образования (Москва) по стихам и пьесе «Шекспир» Ильи Тюрина и сценам из трагедии «Гамлет» Уильяма Шекспира. Режиссер — Михаил Фейгин, композитор — Андрей Микита, сценография — Владимир Ковальчук. В главной роли (Поэт, Гамлет) — Владимир Бабич. 2004 20–31 августа — фестиваль памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ‑2004» в Москве и Пушкинских Горах (Псковская область, Государственный музей-заповедник А. С. Пушкина «Михайловское»). В Государственном музее А. С. Пушкина на Пречистенке — Торжественная церемония подведения итогов ИЛЬЯПРЕМИИ’2004. Гран-при конкурса достался Андрею Нитченко из Сыктывкара. 19 октября — акция Фонда памяти Ильи Тюрина, газеты «Трибуна» и Некоммерческого фонда «Пушкинская библиотека» (Москва) «НАШИ ИЗДАНИЯ ЕДУТ К ВАМ»: В библиотеки краевых и областных центров России отправлены альманахи «ИЛЬЯ». 2005 14–16 мая — Илья-премии пять лет. Торжественная церемония подведения итого ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2005 в Центральном Доме журналиста. Презентация книги Андрея Нитченко «Водомер» и альманаха «ИЛЬЯ» (вып. 4). 27 июля — день рождения Ильи Тюрина, ему исполнилось бы 25 лет. В «Литературной газете» опубликована статья Валентина Курбатова «Взгляд “оттуда”», в Центральной библиотеке им. Лермонтова прошел литературный вечер памяти Ильи Тюрина. 27 августа — на Центральной эстраде парка «Сокольники» состоялся концерт поэтической песни памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ‑2005». 13 декабря — Дом Поэтов: круглый стол в Центральной библиотеке им. М. Ю. Лермонтова «1996–2005: Десять лет, которые потрясли/не потрясли российскую литературу» 19–30 декабря — в московском Музее экслибриса состоялась выставка «25 и 25». Книги, альбомы, акварели, рисунки Ильи Тюрина и Евгении Коваленко. 2006 1–31 марта — в исполкоме Российской партии ЖИЗНИ прошла выставка «В ДОМЕ ИЛЬИ МНОГО ГОСТЕЙ». Книги, альбомы, акварели, рисунки Ильи Тюрина и Евгении Коваленко. 20 марта — Интернет-сайту «ДОМ ИЛЬИ» исполнилось 5 лет. В Малом зале Центрального дома литераторов (ЦДЛ) состоялся вечер друзей ДОМА ИЛЬИ. 23–31 августа — фестиваль памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ‑2006» в Москве и Пушкинских Горах (Псковская область, Государственный музей-заповедник А. С. Пушкина «Михайловское»). Подведение итогов ИЛЬЯПРЕМИИ’2006: Гран-при — Андрей Болдырев (Курск), выставки, презентация альманаха «ИЛЬЯ» (вып. 5). 2007 1–3 марта — представление ИЛЬЯ-ПРЕМИИ в Санкт-Петербурге; встречи в редакции журнала «Нева» и Петербургском отделении Союза писателей России. 24 мая — Дом Поэтов: круглый стол «Молодая литература. Читаем рукописи, пришедшие на Илья-премию’2007». 15 и 28 мая, 2 июня — премьерные показы второй версии спектакля «ПРИНЦ И.» студенческого театра Университета Российской академии образования (Москва). Режиссер Михаил Фейгин. Роль Поэта, Гамлета и Актера в роли Гамлета исполнила Кристина Работенко. 24–31 августа — фестиваль памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ‑2007» в Москве и Пушкинских Горах (Псковская область, Государственный музей-заповедник А. С. Пушкина «Михайловское»). Подведение итогов Илья-премии’2007, презентация альманаха «ИЛЬЯ» (вып. 6). 8 сентября — новая встреча в Санкт-Петербурге: презентация альманаха «ИЛЬЯ». Организаторы — молодежная секция Петербургского отделения Союза писателей России и Фонд памяти Ильи Тюрина. 27 октября — участие в фестивале «ПЛЮСОВАЯ ПОЭЗИЯ». Его провел Союз Российских Писателей (Вологодское отделение) и Музей «Литература. Искусство. Век ХХ». Куратор фестиваля — поэт Антон Черный, финалист Илья-премии’2002. 19 ноября — вечер поэзии «ДОМ ИЛЬИ В БУЛГАКОВСКОМ ДОМЕ». Участники вечера — члены жюри Илья-премии’2007 и Общественного совета, финалисты Илья-премии разных лет, авторы альманаха «Илья», любители поэзии. Ноябрь — декабрь — «БЕСЕДЫ О ПОЭЗИИ»: цикл встреч поэта Марины Кудимовой со школьниками. Встречи прошли в рамках программы «Писатель

221

Марина Кудимова Воспитание Чувств

в школе». Первая беседа о поэзии состоялась в школе № 1282 (англ.), в которой до 8‑го класса учился Илья Тюрин. 6 декабря — в Центральном Доме журналиста состоялась пресс-конференция о начале восьмого тура литературного конкурса ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ. 2008 29 января — в Центральной библиотеке им. М. Ю. Лермонтова прошла презентация книги стихов «ПЛАНКА» (М., Вест-Консалтинг, 2007), собравшей лучшее из того, что составляет творческий потенциал Илья-премии разных лет. 9 февраля — премьерный показ третьей версии спектакля «ПРИНЦ И.» студенческого театра Университета Российской академии образования (Москва). Режиссер — Михаил Фейгин. Роль Поэта, Гамлета и Актера в роли Гамлета исполнил Арман Хачатрян. 9 июня — в Библиотеке-фонде «Русское зарубежье» состоялась презентация альманаха «ИЛЬЯ» (вып. 7). 24–31 августа — фестиваль памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ‑2007» в Москве и Пушкинских Горах (Псковская область, Государственный музей-заповедник А. С. Пушкина «Михайловское»). Подведение итогов Илья-премии’2008. 27 ноября — в Центральном Доме журналиста состоялась презентация сборника стихов Гран-при ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2007 Сергея Смолякова «зв0bNLVWN и одно попугайское крылышко», вышедшего в книжной серии «Илья-премия». 10 декабря — вечер поэзии «ДОМ ИЛЬИ В БУЛГАКОВСКОМ ДОМЕ». Участники вечера — члены жюри ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2007 и Общественного совета, финалисты Илья-премии разных лет, авторы альманаха «Илья», любители поэзии. В 2008 году состоялись публикации стихов и статей Ильи Тюрина на иностранных языках: в журнале «Всесвiт», № 1–1, 2008 — шести статей Ильи Тюрина на украинском языке в переводе Георгия Рябого (Украина). 2009 Январь — В книжной серии «ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ» вышла поэтическая антология «АВГУСТ» (М., Вест-Консалтинг», 2009) — книга стихов о месяце, который стал трагическим для русской поэзии. В сборнике представлены стихи известнейших поэтов ХХ века, а также стихи лауреатов и финалистов Ильяпремии разных лет. 26 февраля — презентация восьмого выпуска альманаха «ИЛЬЯ» в Малом зале Библиотеки-фонда «Русское зарубежье». 19–21 марта — ДОМ ИЛЬИ в Санкт-Петербурге. Встреча с редакцией журнала «Вокзалъ» (Санкт-Петербург). Композиция «William, Илья и все-всевсе…» в Театре Поэтов «Послушайте». «Илья Тюрин и Санкт-Петербург»: литературный вечер в арт-кафе «Книги и кофе». Июль — в Ереване (Армения) вышла книга Х. Манаселяна «Лучи волнений и надежды». Переводы из русской поэзии. Издательство «Наапет», 2009. В нее вошли 13 стихотворений Ильи Тюрина. 27 июля, в день рождения Ильи Тюрина, в Российском центре науки и культуры в Ереване (Армения) прошел вечер памяти поэта. Организатор — поэт и культуролог Елена Шуваева-Петросян. Август — «Не память — пророчество: страсть перелистывать главы…» — подборка стихов Ильи Тюрина в газете «Германия-плюс» (Мюнхен). 22–30 августа — VI фестиваль поэзии памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ‑2009» (Москва и Пушкинские Горы). Подведение итогов ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2009 — Гран-при — Дарья Верясова (Красноярск). Декабрь — альманах «ИЛЬЯ» появился на Интернет-портале «Читальный зал». 2010 25 января — в школе № 179 ЦАО г. Москвы состоялась первая из цикла литературных встреч, посвященных 10‑летию Илья-премии. В течение года прошло несколько таких встреч. 22–24 апреля — ДОМ ИЛЬИ в Санкт-Петербурге. Участие в IV Международном Книжном Салоне «ВРЕМЯ ЧИТАТЬ!» 13 июля — в студии молодых писателей «Цолкер» («Колоски», Ереван) при СП Армении прошли «ИЛЮШИНЫ ЧТЕНИЯ». Их организовала журналист и писатель Елена Шуваева-Петросян. 27 июля — К 30‑летию со дня рождения Ильи Тюрина в Детской библиотеке № 53 им. И. А. Крылова (Москва, Сокольники) открылась выставка его детских рисунков. 20–31 августа — VII фестиваль поэзии памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ‑2009» (Москва и Пушкинские Горы). Круглый стол «Дом Ильи — пространство литературы». 11–12 октября — ИЛЬЯ-ПРЕМИЯ в Санкт-Петербурге. Встреча с редакцией молодежного журнала «ВОКЗАЛЪ» в Доме писателя. Поэтический вечер в арт-кафе «Книги и кофе» и презентация альманаха «ИЛЬЯ» (Москва) и журнала «ЗИНЗИВЕР» (СПб) с подборкой стихов Ильи Тюрина. 14–15 октября — участие в V Лермонтовских чтениях в Центральной библиотеке им. М. Ю. Лермонтова (Санкт-Петербург) с сообщением о работе

222 222

«ДОМА ПОЭТОВ» при Центральной библиотеке № 102 им. М. Ю. Лермонтова (Москва). 10 декабря — поэтический вечер в Перми, посвященный 10‑летию ИЛЬЯПРЕМИИ: презентация альманаха «ИЛЬЯ» (вып. 9) и документального фильма «СЛОВО?» (о фестивале «АВГУСТ‑2009»). Вечер организовал и вел поэт Юрий Беликов. 2011 Январь — публикация в журнале «ДЕТИ РА» (№ 1–2011) и Интернетальманахе «45‑я ПАРАЛЛЕЛЬ» стихов и эссе Ильи Тюрина. Март — публикация детских рисунков Ильи Тюрина и статьи Е. Жилиной о его творчестве в журнале «ЮНЫЙ ХУДОЖНИК» (№ 3–2011). Презентация журнала в Детской библиотеке № 53 им. И. А. Крылова (Москва). 14–15 мая — ПЕРВЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ «ИЛЬЯ-ПРЕМИИ»: подведение итогов и награждение победителей конкурса-акции «Русский характер: новый взгляд». Гран-при — Сергей Баталов (Ярославль) Презентация юбилейного, 10‑го выпуска альманаха «ИЛЬЯ». 28 августа — в ПКиО «Сокольники» концерт поэзии и авторской песни памяти Ильи Тюрина. 2012 Март — публикация в журнале «ДЕНЬ И НОЧЬ» (№ 3–2012) сцен «Шекспир» Ильи Тюрина. 26 августа — в ПКиО «Сокольники» концерт авторской песни памяти Ильи Тюрина «АВГУСТ В СОКОЛЬНИКАХ». 27 октября — ВТОРЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ «ИЛЬЯ-ПРЕМИИ». Подведение итогов конкурса эссе ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2012 «Кто ж написал? Знать или не знать?», который проводится Фондом памяти Ильи Тюрина при партнерстве Интернет-порталов «Русский Шекспир» и Citycelebrity.ru. Гранпри — Ксения Аксенова (Вологда) и Даниил Каплан (Москва). Декабрь — премьерные показы спектакля «ШЕКСПИР» по одноименным сценам Ильи Тюрина. Режиссер Светлана Андрийчук, исполнители — актеры Светлана Андрийчук и Максимилиан Потемкин. 2013 9 февраля — объявление конкурса эссе ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2013: «Пушкин — Божий псевдоним. Возвращение к классике: миф или реальность». Февраль — публикация в журнале «ДЕНЬ И НОЧЬ» (№ 2–2013) подборки стихов Ильи Тюрина «Мое рождество». Май — публикация в журнале «ДЕТИ РА» (№ 5–2013) стихов Ильи Тюрина «Е. С. Любовная лирика». 24 августа — ТРЕТЬИ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ «ИЛЬЯ-ПРЕМИИ». Подведение итогов ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2013. Гран-при — Мария Малиновская (Гомель, Беларусь). Презентация альманаха «ИЛЬЯ» (вып. 11). 25 августа — юбилейный, 10‑й концерт авторской песни памяти Ильи Тюрина в Сокольниках в рамках фестиваля «АВГУСТ‑2013». 27–31 августа — завершение фестиваля в Михайловском (Пушкинские Горы, Псковская область). Показ спектакля «Шекспир» (режиссер С. Андрийчук). 17 октября — «ТРИДЦАТЬ ТРИ» — выставка и вечер памяти Ильи Тюрина и Евгении Коваленко в музее «Садовое кольцо» (Москва). 2014 15 февраля — объявление конкурса эссе ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2014: «Гениальность — свойство юности?». Вместе с арт-фирмой UMLAUT/УМЛЯУТ в рамках конкурса впервые учреждена номинация «авторская песня». 10 апреля — публикация статьи Ильи Тюрина «Русский характер» в газете «Reclama Connect» (Чикаго, США). Апрель — публикация подборки стихов Ильи Тюрина в Интернет-газете «НА СЕРЕДИНЕ МИРА» (куратор — поэт Наталья Черных). Май — публикация в газете «ПОЭТОГРАД» (№ 19–2014) в рубрике «Выдающийся поэт России» стихотворения Ильи Тюрина из цикла «Е. С. Любовная лирика». Май — публикация в журнале «ДЕНЬ И НОЧЬ» (№ 3–2014) подборки стихов Ильи Тюрина «Пушкин — Божий псевдоним». 20 мая — «ИЛЬЯ ТЮРИН В БИБЛИО-ГЛОБУСЕ». Вечер памяти в клубе «Связующая нить» (куратор — поэт Андрей Корольков). 9 июня — публикация подборки стихов Ильи Тюрина в Интернет-журнале «Лиterraтура». 24 августа — 15 лет со дня гибели Ильи. Публикация о творчестве Ильи Тюрина и подборка его стихов в журнале «БИТЛ» (№ 9 — лето 2014). 10–12 октября — ЧЕТВЕРТЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЧТЕНИЯ «ИЛЬЯ-ПРЕМИИ». Подведение итогов ИЛЬЯ-ПРЕМИИ’2014 (номинация — эссе). Гран-при: Дарья Кожанова (Ярославль). Презентация альманаха «ИЛЬЯ» (вып. 12). Итоги номинации «авторская песня» на концерте памяти Ильи Тюрина «Будущее не придет без меня». Спектакль «ШЕКСПИР» (режиссер Светлана Андрийчук).

223

Марина Кудимова Воспитание Чувств

ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ - ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ - ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ - ДОМ ИЛЬИ - ИНФОРМАЦИЯ

ILYA TURIN AND THE ILYA-PRIZE ILYA TURIN (27.07.1980–24.08.1999) Ilya Turin was born to the family of journalists in Moscow. He attended the lyceum at the Russian State Humanitarian University (RSHU). Ilya had written poems since early childhood though the main cycle, included into the selection of his works, was composed in 1995–1997. Having finished the lyceum, for a year Ilya worked at the Sklifosovsky Ambulance Research Institute because he wanted to become a doctor. In 1998, he entered the Russian State Medical University (RSMU) and continued to write essays and articles. At the peak of his creative carrier the tragedy took place: Ilya sank when swimming in the Moskva-river on 24 August, 1999. His last article Russian Character was published in the Literary Gazette on 6 October 1999, after the author’s death. In spring, 2000, the Literature Publishing House (Moscow) issued Letters by Ilya Turin; the book was favourably reviewed in the press. The poet Marina Kudimova wrote in the Literary Gazette that she considered it the main event of the Millenium. In 2003, there was the presentation of the Immersion comprising Marina Kudimova’s essay on Ilya’s poetry and the 19‑year-old poet’s poems, Shakespeare play and diaries. Ilya’s friends recorded the Of the Same Age with the Moon CD of his songs. THE ILYA-PRIZE In 2000 the Ilya Turin’s Memory Fund and the Ilya Turin’s Memory Literary Prize were established. The Ilya-Prize covers poems, essays and plays. The Ilya-Prize is an annual charity event aimed — alongside with the propaganda of Ilya Turin’s creative works — to help a person of outstanding literary talent to start his or her creative carrier. The competition jury consists of poets Marina Kudimova, Yuri Kublanovsky, Anatoly Kobenkov, critics Valentin Kurbatov (Pskov), Aleksey Filimonov (Sankt-Petersburg), and Konstantin Ivanov (Novosibirsk), journalists Irina Medvedeva and Nikolai Turin etc. As the result of the competition, the winner’s book is published within the Ilya-Prize series (the Vest-Consulting Publishing House, Moscow). THE ILYA ALMANAC Since 2002, the Ilya Turin’s Memory Fund has published the annual literary Ilya almanac. All issues of the almanac comprised the works by Ilya Turin, the poems and essays by the Ilya-Prize winners and by the famous Russian poets and critics Marina Kudimova, Yuri Belikov, Yuri Kublanovsky, Valentin Kurbatov, Konstantin Ivanov, Olga Tatarinova, Anatoly Kobenkov, Aleksey Filimonov, Aleksandr Moskalenko, Vladimir Modzegov etc. THE ILYA TURIN’S MEMORY AUGUST FESTIVAL The Ilya Turin’s Memory August Festival was held in Moscow on August 2004–2009. The participants included some famous writers, poets, journalists, musicians and artists as well as the Ilya-Prize winners and short-listed authors from all the tiers of the competition. The program comprised the performance of Ilya Turin’s Shakespeare play, concerts of classic music and bard songs, an exhibition and a poetry party. For further information on Ilya Turin, the Ilya-Prize and the Ilya Turin’s Memory Fund see the Ilya’s House site at www.ilyadom.ru Издательство «Вест-Консалтинг» 109378, г. Москва, Есенинский бульвар, д. 1/26, корп. 1, офис 34. тел./факс (495) 978-62-75. Типография ИПК «Квадрат», Белгородская обл., г. Старый Оскол, проспект Комсомольский, 73 Тираж 900 экз. Заказ № 204

224 224