Молодой человек. Выпуск 16. (Пермь,1977)

# 1

молодой ЧЕЛОВЕК

ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ СБОРНИК Выпуск 16-й

Пермское книжное издат ельст во

1977

Сб

М75

М

70500—61 М152 (03)—77

ВЛАДИМИР РАДКЕВИЧ

ОКТЯБРЬ В победоносной памяти народа, Взрывая лет тяжелые пласты, Живет Октябрь семнадцатого года — Исток всемирной нашей правоты. Нет, не ушел в .преданья .и легенды Краснознаменный подвиг Октября, И Ленин поднимает континенты, С народами о счастье говоря.

11о, устремленный к этой главной цели, Рожденный бурей в самый нужный час, Он жив, Октябрь, в любом хорошем деле, В труде и жизни каждого из нас. Обычен мир. Вот — сосны полукругом, Луга да речка, поле за леоком. Вот — борозда, проложенная плугом. Вот — наклонился токарь над станком. Но ты вглядись — и сразу заструится Над этим миром алая зари, И ты увидишь на знакомых лицах Неистребимый отблеск Октября!

ПЕРМСКАЯ ЗЕМЛЯ Рабочего и хлебопашца Равно дарами наделя, з

1*

Ты наше главное богатство, Родная пермская земля. Большой 'Урал! Шуми лесами И русским полем колосись, И заводскими корпусами К земле и к 'небу прикоснись. Глазам дай зоркость соколиную, Прозренье— сердцу, Мощь — рукам С той щедростью, как соль калийную Д ает народу Соликамск. Здесь жизнь — такая ненарочность, Что породнила навсегда С любой народностью — народность Птенцов орлиного гнезда... Где Ленину, как сердцу, веря, Рабочий встретил Пятый год И шел на Вышку, «ак в преддверье Коммунистических высот, Где с новой верой в долю светлую Уралец духом не ослаб, Когда его за власть Советскую На .правый бой послал Октябрь, — Там, сыновьям даруя доблесть, И, этой доблестью горда, В сердцах и в песнях — наша область, Как область дружбы и труда.

АЛЕКСАНДР ШУКЛИН, СЕКРЕТАРЬ ПЕРМСКОГО ОБКОМА ВЛКСМ

ПЕРЕКЛИЧКА ПОКОЛЕНИЙ С тех лор прошли десятилетия, но и лоныне ломнят ве­ тераны комсомола, в каких трудных условиях приходи­ лось им 'работать. Огромный энтузиазм, желание укре­ пить завоевания Октября, великая преданность делу Ленина придавали оилы первым комсомольским акти­ вистам, первым боевым помощникам партии. Это видно и на примере рождения и становления комсомола Прикамья. Вот что, в частности, рассказынал один из его ветеранов на областном пленуме, по(•иищеином воспитанию у молодежи революционных, боевых и трудовых традиций. ...1919 год. Лесная дорога— две тележные колеи, залитые дож ­ девой водой, — вывела инструктора Пермского губкома комсомола 'Виктора Власова и Зою Гильдину к боль­ шаку. Босые ноги, натруженные долгой ходьбой, исхле­ станные крапивой и шиповником, побаливали, и у рос­ стани усталость свалила губкомовцев на влажную тра­ ву. Вечерело. И вдруг комсомольцы услышали скрип тележных ко­ лес. Через минуту телега остановилась рядом с путни­ ками.

— Скажите, далеко ли до Юрлы?— спросила Зоя возницу — кряжистого бородатого мужика.

— Верст десять с гаком. Да нам по пути. Садитесь, чего ноги маять? Сытая лошадка бойко взяла с места. Бородач, засмолив цигарку, начал разговор: — Хочу спросить вас: в Юрлу к родичам, или как?

— Из Перми мы. По делам, — ответил Виктор и, по­ 5

молчав, пояснил: — Будем у вас организовывать комсо­ мольскую ячейку.

— 'Комса, значит? — нахмурился (возница. — Парней да девок наших мутить налаживаетесь? А ну, слезай! Слазь, говорю! Губкомовцы спрыгнули на обочину. Крутанув кну­ том, возница тронул лошадь. Обернувшись, крикнул: — А в ячейку вашу никто не вступит!

— Чертов :кулак!— зло оказал Виктор. Комсомольцы упрямо зашагали по большаку. Быст­ ро темнело, и над 'Прикамьем одна за другой зажига­ лись тревожные звезды... Свято хранят пермские комсомольцы в своих сердцах почти легендарные образы старших своих товарищей, кто отшагал сотни верст по глухим дорогам и тропкам Прикамья, организовывая в деревушках я селах комсо­ мольские ячейки. Не все городские активисты, отправ­ ленные в уезды, возвращались невредимыми: толькотолько Прикамье освободили от Колчака и разные про­ вокаторы, кулаки стреляли из-за угла в комсомольских вожаков, травили членов ячеек, угрозами пытались сры­ вать комсомольские собрания. Но эпизод, которым на­ чат рассказ о делах пермской комсомолии, закончился благополучно. Не сбылось кулацкое предсказание, и на собрании в селе Юрла в комсомол вступили сразу три­ дцать пять человек! А в октябре 1919 года газета «Правда» .писала, что ■Союзы молодежи в Пермской губернии «(растут с ги­ гантской силой». Действительно, уже к декабрю Перм­ ская организация стала одной из крупнейших в стране, объединив свыше десяти тысяч комсомольцев. Но становление комсомолии Прикамья началось раньше. Еще в марте 1917 года оформился Социалисти­ ческий союз рабочей молодежи III Интернационала в Кунгурском депо, а через месяц был организован пер­ вый союз молодежи в Перми на городской электростан­ ции. Конечно, количество членов союзов тех лет не мо­ жет идти в сравнение с днем нынешним: сейчас Перм­ ская областная комсомольская организация насчитыва­ ет триста шестьдесят тысяч человек. Но энтузиазм, вер­ ность идеалам Великого Октября, молодой задор и лю­ 6

бовь к своему социалистическому Отечеству вполне сравнимы. С годами становится все явственней .и зримей, как выросла и окрепла наша страна, какой огромный вклад вместе со всем народом внес в ее развитие комсомол. Каждый прожитый нами год стал заметной вехой в истории нашего государства. Добрыми делами в памя­ ти комсомольцев Прикамья будет жить и юбилейный 1977 год. В частности, запомнится он трудовой вахтой под девизом: «60-летию Великого Октября — 60 удар­ ных недель!» Прошли трудовые недели, посвященные годам революции, гражданской войны, первых пятиле­ ток, Великой Отечественной войны... (Каждая неделя явилась настоящим праздником труда, утверждением неразрывной связи поколений. Проведение подобных ударных недель — давняя тра­ диция. И з истории комсомола Прикамья известно, что первой массовой политической кампанией у нас была «неделя сухаря». Лётом 1919 года голодало население Центра страны, Москвы, Петрограда. На призыв по­ мочь голодающим откликнулись (буквально все комсо­ мольцы Прикамья. Они отдавали свои пайки, органи­ зовывали «красные повозки», с плакатами обходили жи­ телей городов и деревень, покупали хлеб за деньги, вы­ рученные от спектаклей и концертов. Только комсомоль­ цы Осы собрали 450 пудов сухарей, 221 пуд муки, 120 пу­ дов ржи. А в общем молодежь Прикамья собрала тыся­ чи пудов сухарей, муки, много холста, одежды. Преемственность поколений можно проследить и по другим примерам. Одними из первых в стахановское движение в 1935 году включились комсомольцы Пермского моторо­ строительного завода имени Я- М. Свердлова. Шлифов­ щица Ксения Брюхова давала выработку до пяти смен­ ных норм. Токарь Николай Ломаев на изготовлении графитных форм выполнил норму на две тысячи про­ центов. Вот и ныне в ударную неделю, посвященную 1935 году — восемнадцатому году Советской власти, комсомольцы Прикамья показали поистине стахановские образцы труда. Комсомольско-молодежная бригада Григория Березняцкого из объединения Уралкалий вы­ шла на невиданный рубеж, добыв за смену около пяти 7

тысяч тоня руды! А за месяц добыто 1100 тысяч тонн сильвинита. Это — новый всесоюзный рекорд! Если оценивать труд молодежи Прикамья в сорев­ новании за звание «Коллектив отличного качества ра­ боты и высокой эффективности производства», то вид­ ны весьма впечатляющие цифры. В этом соревновании свыше 4.00 тысяч молодых тружеников области, 1500 комсомольоко-молодежных коллективов досрочно справились с социалистическими обязательствами пер­ вого года пятилетки эффективности и качества. В области 'более 14 тысяч молодых тружеников име­ ют личное клеймо. Только в Перми 350 изделиям при­ своен государственный Знак качества; объем производ­ ства такой продукции уже составляет 14 процентов. На 23 предприятиях 'города комсомол шефствует над 78 из­ делиями, выпускаемыми со Знаком качества. Школой жизненной зрелости, мужества, творческого поиска для молодежи стали ударные комсомольские стройки. Полторы тысячи юношей и девушек по комсо­ мольским путевкам отправились в 1976 году на Чет­ вертый Березниковский и Ново-Соликамский калийные заводы, Всесоюзные ударные комсомольские стройки. Значительных достижений по производству сельско­ хозяйственных продуктов добились и молодые сельские труженики Прикамья. По-ударному работают на полях области более двухсот комсомольско-молодежных отря­ дов, звеньев и экипажей, около двух тысяч молодых комбайнеров. Рассказывая о делах молодых механизаторов, поле­ водов, животноводов, нельзя не вспомнить еще об од­ ной ударной неделе. В 1936 году в стране приобре­ ло широкую известность имя комсомолки, украинской трактористки Паши Ангелиной. Ее первая в стране жен­ ская тракторная бригада добивалась рекордных резуль­ татов на всех полевых работах. Пример Ангелиной по­ мог организации таких бригад по всей стране. В (Прикамье первую женскую тракторную бригаду возглавила комсомолка Васса Чугаинова, впоследствии первая женщина Чернушинского района, освоившая про­ фессию шофера. Эстафета преемственности добрых дел продолжает­ ся и в наши дни. В том же Чернушинском районе на ко­ незаводе № 105 имени В. М. Азина успешно трудится 8

трактористка Анна Казанцева. Любые работы она вы­ полняет в срок. В комсомольских организациях области хорошо бы­ ло организовано социалистическое соревнование за по­ четное право подписать Рапорт Ленинского комсомола Центральному Комитету КПСС к 60-летию ВеликогоОктября. Чем шире развертывалось соревнование, тем больше рождалось трудовых подвигов. Лидерами его стали 170 молодых тружеников, заслуживших право быть сфотографированными в Кремле. Среди них: про­ ходчик шахты «Западная» из города Гремячинска Юрий Лобанов и каменщик Краснокамского строительно-мон­ тажного управления Пермоблсельстрой Александр Маш­ ков, ставшие недавно лауреатами премии Ленинского комсомола. Прекрасно завершила 1976 год комсомольско-моло­ дежная бригада делегата XVII съезда 'ВЛКСМ кавале­ ра ордена «Знак Почета» Людмилы Мокрушиной из сов­ хоза «Мотовилихинский» Пермского района. Обратив­ шись к молодежи области с .призывом «Урожаю — Знак качества!», этот коллектив сдержал слово, собрав с гек­ тара по 160 центнеров картофеля при плане 120 цент­ неров. В юбилейном году девушки взяли обязательствополучить 200 центнеров картофеля с гектара и заключи­ ли договор о соревновании с картофелеводом конезаво­ да № 9 лауреатом премии Пермского комсомола Вале­ рием Кожевниковым, которому принадлежит инициати­ ва движения «Комсомольскому полю — Знак качества». И на селе, и на предприятиях машиностроения, лег­ кой промышленности, бытового обслуживания — везде чувствуется боевой ритм социалистического соревнова­ ния, стремление комсомольцев и молодежи полнее учи­ тывать внутренние резервы производства, повышать ка­ чество продукции. В области выпущено сверх плана толь­ ко .в 1976 году около 30 тысяч тонн проката, 1560 тысяч тонн угля, 127 тысяч тонн нефти, выработан 121 милли­ он киловатт-часов электроэнергии. В этом немалая за­ слуга и молодых тружеников. Многие из них обязались завершить план 1977 года к юбилею Великого Октября. «Перед страной, перед нашей партией и народом в деся­ той пятилетке открывается огромная, захватывающе ин­ 9

тересная работа, — говорил на октябрьском (/э7 6 г.) Пленуме ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. ■/— Работа крайне ответственная. И от того, как мы буДем рабо­ тать, как будем выполнять намеченные планы, зависят мощь, авторитет и процветание нашей Родины, благопо­ лучие каждой семьи, благосостояние и счастье каждого советского человека. Нет сомнений, что народ наш, руководимый партией Ленина, и на этот раз окажется на высоте ответственно­ сти, возложенной на него историей». Эти слова адресованы и нам, комсомольцам При­ камья, это доверие партии мы оправдаем. Еще раз обратимся к истории. В ноябре 1917 года в Екатеринбурге (ныне Свердловск) состоялся первый не только на Урале, но и в стране областной съезд союзов молодежи. Полностью одобряя политику партии Ленина, •он принял обращение к молодежи, в котором говорилось: «Помните, что вы молодое поколение рабочего клас­ са, вы его будущее. Оправдайте же его надежды, будьте ж е его достойными преемниками». Десятилетия прошли с той поры, но не разделяет нас время, потому что преемственность славных революци­ онных, боевых и трудовых традиций будет жить всегда в мыслях, поступках и делах советской молодежи, в ее стремлении быть верной заветам великого Ленина.

ВИКТОР БОЛОТОВ

РУССКИЙ НАРОДНЫЙ ХОР Какому б ни быть разговору вокруг громогласных имен, но только народному хору душа отдается в полон. Раздвинут дворцовые стены, и в бархатный их полумрак ворвутся вдруг степи да степи и думой объятый Ермак... Какие бы песни ни пели — бывают и ноты не те! — но древняя спевка артели звучит в них во всей полноте. В заснеженном Доме культуры под музыку ветров степных я видел, как трудно колдуют над песней прабабок своих. Доярочки и педагоги — в лубочном румянце щека — старательно ищут дороги к старинной душе ямщика. И песен слова повторяют — забытых, далеких, родных... Старушки слезу утирают, когда консультируют их.

МЕМУАРЫ Есть прелесть в любых мемуарах, загадки причудливой сплав с судьбой, что уже миновала и вновь ожила, миновав... Какое же мужество сердца — 11

дожить до глубоких седин и снова — по собственным срезам — сквозь годы один на один... И снова окажетесь в детской, где темная тайна тепла. Да, детская, если вглядеться, пожалуй, и вправду была. Хотя и поверить непросто, но руку продень в полумглу — и милые братья и сестры еще притаились в углу... Потом уже несколько голо: гимназия, первый арест... Поспешный словарь протокола имен, и событий, и мест. Потом уже, если удастся, мы смутно, во мгле разглядим: душа — уголок государства — сквозь огненный грохот и дым...

И во саду ли, в огороде, на лоне пастбищ ли, полей читаю — в некотором роде — жизнь замечательных людей. Отмечен всякий высшим знаком здоровой жизни до краев — и этот воспитатель злаков, и та — наставница коров. Всеобщий пафос созиданья на пашне ль, в образе ль Жизель — еще прижизненным изданьем посмертных серий Ж ЗЛ...

12

Как сегодня высоко, как высоко продирается, рдея, восход, разрывая уже полвостока. Местность будто оглушена все грузнее, все подробней ее тишина и грознее. Будто миг еще или два — и начнется! Мир под небом, как трава, покачнется. И нездешние глаза глянут — как пречистая гроза грянут! Затрубят трубачи великаньи, вздув в мартеновской печи дух вулканий. И дымятся дерева у обочин... Через миг или два — день рабочий!

ЛЮБОВЬ БУТКЕВИЧ

ПО ДОРОГАМ ВОЙНЫ ЗАПИСКИ ФРОНТОВОЙ МЕДСЕСТРЫ В канун 30-летия Победы советского народа в Великой Отечествен­ ной войне в Перми состоялась встреча ветеранов хирургического полевого подвижного госпиталя 38-й армии. Была среди них и Лю­ бовь Алексеевна Буткевич (Никулина), передовая работница Перм­ ского телефонного завода, активный рабкор. Вместе со своими подругами в 1943 году ушла она добровольно на фронт, муже­ ственно вынесла все тяготы военного времени, не раз была на краю смерти, выполняя высокий долг медицинской сестры. Многое вспомнили ветераны во время той памятной встречи. Именно тогда пришла к Любови Алексеевне мысль рассказать се­ годняшним молодым людям о том, как добывали победу их сверст­ ники военных лет. Получились бесхитростные, но правдивые запис­ ки, которые, мы надеемся, придутся по душе читателям «Молодого человека». ^

В военкомате было людно, шумно. Сегодня здесь боль­ ше, чем когда-либо, девушек, будущих моих спутниц. Одну за другой приглашал на беседу к военкому де­ журный лейтенант.

— Гладких!

— Казанцева!

— Никулина!— (необычно громко произнес лейтенант в приоткрытую дверь кабинета. Я вздрогнула. Что-то сейчас будет! Вместе со мною: вошли и мои родители.

— Уважаемые отец и мать, ваша дочь на фронт идет добровольно. Подавала несколько заявлений. Я думаю, она вам в этом не признавалась,— сказал военком, хит­ ро поглядывая на меня, и встал. — Что вы, родители, на это скажете? Я стояла рядом с высоким, стройным, с профессио­ нальной выправкой военкомом и чувствовала себя такой маленькой, беззащитной. «Вдруг с мамой плохо станет... или заплачет и ска­ 14

жет: «Не пущу!» Что тогда?!» Мысли мелькали одна ужаснее другой, секунды казались часами. Мать с отцом удивленно посмотрели на меня. Их взгляд спрашивал: так ли это на самом деле, как сказал военком? Помолчали.

— Сама решила — наверное, правильно решила. Пусть идет с богом, — тихо и покорно проговорила мать. Отец ничего не сказал. Трудно было угадать, что тво­ рилось на душе у старого солдата и как оценивал он мой поступок.

— Спасибо, мамочка и папа. Простите меня. Я понимала, что стоило матери произнести «Пусть идет с богом», и безмерно была благодарна ей и горда за материнскую поддержку. Часа два спустя все тот же лейтенант, выйдя из ка­ бинета, зачитал список, где значилась и моя фамилия, и скомандовал: — На выход! Стройся! По порядку номеров рассчитайсь!

— Первый...

— Шестой...

— Пятнадцатый...

— Старшей назначается Гладких.

— Есть! — отозвалась Гладких.

— Отвечаете за группу до места назначения. А сей­ час шаго-ом м-марш! Следуя от военкомата по направлению к железнодо­ рожной станции, мы воображали себя солдатами на марше.

— Подтяни-ись! — улыбаясь, прокричала Гладких. Командирша понравилась всем с первых минут по­ хода. Она была среднего роста, коренастая, с карими смеющимися глазами в лохматых ресницах. На ней были ватник, серая пуховая шапка с длинными ушками; по­ доходному— вещевой мешок за спиной. Одень она брю­ ки, сошла бы за веселого озорного парня-подростка.

— Под-тя-ни-ись! — повторяла она. — И давайте зна­ комиться. Меня Шуркой можете звать. О чем-то оживленно беседуя, шли рядом со мной две высокие, стройные девушки.

— Я — Аня Казанцева, — сказала одна из них, голу15

•боглазая, с белокурыми пышными, коротко остриженными волосами.

— Николаева Таня, — представилась ее подруга.

— Оксана Боброва, — назвалась идущая по обочине дороги девушка с большими круглыми карими глазами, с выбивающимися из-под шапочки каштановыми куд­ ряшками.

— Оксана, а ты как попала на Урал с таким име­ нем? — полюбопытствовала Шура.

— Нас с ремесленным училищем эвакуировали сюда из Николаевской области.

— А что, в этом училище медицине тоже учат?

— Д а нет, — смеется Оксана, — это мы с Наташей за­ хотели на фронт попасть и окончили курсы медсестер.

— Добровольцы, значит? Рядом с Оксаной шла ее подруга, Наташа. Неболь­ шого роста, скромная, застенчивая, но, должно быть, ве­ селая: за спиной у нее висела гитара. Скучный человек не станет возиться в дороге с таким хрупким инструмен­ том. Настроение у меня было прекрасным. Досадовала только на то, что ростом оказалась меньше всех своих спутниц. Подошла ко мне Шура Гладких и сказала: — А это Люба Никулина. Ну, солдатик, устала не­ бось?— И, не дожидаясь ответа: — Я твоих родителей знаю давно. Сегодня с мамой разговаривала. Она про­ сила взять над тобой шефство. Принимаешь?

— Принимаю, конечно, — обрадовалась я.

— Вот и хорошо.

— Давайте споем, — не унималась командирша. Начали с «Синенького платочка».

— Грустновато получается. Повеселей бы что-ни­ будь, — просит Шура. И тут раздался звонкий голосок Ани Казанцевой: Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой...

Девушки с восхищением посмотрели на обладатель­ ницу такого голоса и невольно подтянулись, дружно под­ хватили песню и зашагали в ногу как настоящие сол­ даты... С песнями ехали в поезде. Доказала, на что способна, 16

и Наташа. Развернув свою гитару, она задорно напева­ ла веселые частушки. Не заметили, как добрались до об­ ластного центра, где предстояло пройти необходимые во­ енные науки, сформироваться в часть и отправиться по назначению. Враг, проигравший Сталинградское сражение, готовил контрудар, сосредоточив главные силы в районе Курской дуги. В этот напряженный период, в марте 1943 года, по за ­ данию командования Уральского военного округа 1были сформированы несколько полевых подвижных госпита­ лей, в том числе и наш, хирургический полевой подвиж­ ной. Мы были направлены в район Курской дуги, в со­ став 38-й армии. В июле началась жестокая битва. Раненые поступали сотнями за сутки. Прибывали на танках, на машинах, на подводах, шли пешком... Чтобы принять такое количество раненых, нужно бы­ ло освободить места — эвакуировать в тыловые госпита­ ли тех, кому несколько дней назад уже оказана помощь, кто по состоянию здоровья относился к транспортабель­ ным больным. Железнодорожная станция находилась в километре от села, в котором мы стояли. Там было оживленно. Р азда­ вались стоны раненых, слышно фырканье машин, покри­ кивание шоферов. Машины, на которых мы прибыли с группой девчат, подошли задними бортами впритир к вагонам, и мы, по двое, взявшись за носилки, стали переносить и перекла­ дывать раненых. Машины шли и шли. Мы переходили из вагона в ва­ гон, чтобы снова и снова браться за носилки. Вскоре на ладонях вздулись мозоли. У маня руки ослабей так, что порой казалось: не удержу раненого. Иной скажет: — Дочка, я очень тяжелый. Тебе не поднять... По­ проси кого-нибудь помочь.

— Ну что вы, я сильная, справлюсь... Тут начали подвозить раненых на подводах. Еще труд­ ней стало снимать носилки с телеги и поднимать их до уровня вагона, выше своего плеча. Моппппй

17

^

~

— Сестра, что вы делаете?! Неужели для такой ра­ боты нет в госпитале мужчин? — возмущается раненый.

— Все мужчины на передовой, — говорит подошед­ ший шофер, помогая мне поднять носилки, — здесь есть только врачи, которые сутками стоят у операционных столов, отвоевывая вашу жизнь. Погрузка шла к концу.

— Скорей! — торопил человек в железнодорожной форме. — Скоро прилетят фрицы с бомбами. Надо успеть отправить эшелон. Вокруг гудело, свистело, рвалось... Дрожали земля и воздух, а в операционной, развер­ нутой в полуразрушенном здании, группа медицинских работников не замечала того, что происходило за стена­ ми: на восьми столах шли операции. Под орудийную ка­ нонаду на одном из них, готовясь к пятиминутному сну, «Раз-два-три...» считает раненый. На соседнем, просы­ паясь, другой раненый почему-то бранится, третий под действием наркоза поет песни... То тут, то там стучат о маленькие медицинские эма­ лированные лоточки только что удаленные из ран оскол­ ки и пули. В предоперационной одновременно перевязывают де­ сятки раненых — тех, кто может самостоятельно передви­ гаться и сидеть. Медицинские сестры снимают бинты и повязки, а вра­ чи осматривают характер ранения, определяют, не заст­ ряли ли где осколок или пуля, дают нам распоряжения: тому смазать края раны йодом и наложить дезинфици­ рующую «повязку, того — на операционный стол... Почти у всех поступающих раненых бинты пропитаны кровью, и первое время мне жутковато было (снимать по­ вязку со свежей зияющей раны. Понимая это, сами пострадавшие подбадривали: — Ничего, сестричка, смелее. Остались живы, а это перетерпим. Зеленая улица к операционному столу предоставляет­ ся раненым со жгутом: их более двух часов держать нель­ з я — наступает омертвение тканей; да и человеку мучи­ тельно терпеть и ждать, когда он избавится от сжимаю­ щей до боли повязки.

18

Прошли сутки и вторые, а мы продолжаем работать, забыв об еде, об отдыхе, обо всем на свете. Порой кажется, что линия фронта сужается вокруг нас. Близкая пулеметная и автоматная стрельба слива­ ется с непрерывным грохотом орудий. В суматохе дел как-то быстро все это стало привыч­ ным. По к привычному грохоту вдруг присоединился еще какой-то гул. Над нами завыли и с душераздирающим свистом начали носиться самолеты.

— Воздушный бой идет, — сказал раненый, которого я перевязывала. Самолеты то и дело пикировали один за другим над нашим домом, и казалось: вот-вот врежутся в операци­ онную. Временами от этого невыносимого свиста хоте­ лось запрятаться куда-нибудь, хотя бы под стол, на ко­ тором лежал больной, — самое близкое «укрытие».

— Ура! — радостно закричали за окном ребятишки, наблюдавшие за воздушным боем.

— Так тебе и надо, фашист проклятый! — еле выгова­ ривая слова, ругался босоногий мальчуган лет пяти. Подбежав к открытому окну перевязочной, детвора, чтобы обрадовать и нас, на несколько голосов сообщала: — Загорелся, загорелся немецкий!

— А летчики на парашютах спускаются...

— Ребята, пошли ловить их!.. И ребята следом за1взрослыми гурьбой побежали «ло­ вить» фашистов. Мы не успевали перевязывать или оперировать всех ра­ неных. И тут на подмогу прибыла так называемая группа усиления — небольшой самостоятельный отряд врачей, медсестер и санитаров. Их операционная на три стола была развернута в большой двухмачтовой палатке на краю села. Направили туда и меня...

— Займите место наркотизатора, — говорит мне ве­ дущий хирург группы, смазывая йодом операционное по­ ле на бедре больного. Целый день даю наркоз. Это я делаю впервые и по­ тому беспокоюсь, как бы не дать человеку больше эфира или хлорэтила, чем положено, или меньше. Захотелось испытать наркоз на себе, чтобы узнать, как и что чувст­ вуют в это' время раненые.

19

2*

Хирург, веселый человек, шутит и подбадривает всех. Оперирует быстро, хорошо. Меня похваливает.

— Молодец, — говорит, — хорошо даешь наркоз. На­ верное, опыт большой имеешь?

— Первый день провожу опыты, доктор. Слежу за операцией и рассчитываю, когда надо дать побольше эфи­ ра, а когда поменьше.

— Тогда совсем молодчина! Действительно, словно по каплям рассчитываешь. Люди во время операции спят спокойно и в нужное время просыпаются, не задержи­ ваясь на столе. Может, перейдешь в нашу группу?

— Нет, доктор. Мы все уральцы. Не хочу со своими расставаться. > — А жаль. Подумай. На операционный стол подали экстренного больного с проникающим ранением в грудную клетку. Ему трудно дышать, так как воздух со свистом проходит через рану, через отверстие в легком, а не через дыхательное горло. Операция таким раненым проводится под местным наркозом — ткани вокруг, раны обкалывают и обезболи­ вают новокаином. Человек задыхается. Нужно спешно ушить рану на легком. Но это не так-то просто сделать. Чтобы добраться до легкого, нужно скусить одно, а может, два ребра. То­ гда легче и быстрее можно работать. Время идет. Больной задыхается. Хирург плотно за­ крывает стерильной марлевой салфеткой открытую рану и просит подышать раненого: — Отдохни, голубчик... И снова работает. Уже на легком. Вместе с раненым задыхаются все: оперирующие врачи, медсестры и ня­ ни. Всем трудно дышать. А тут еще кровотечения меша­ ют. Врач-ассистент осторожными, но быстрыми движе­ ниями промокает кровь на месте операции. Временами у оперируемого начинают синеть ногти рук и ног от недостатка поступающего через легкие кислоро­ да. За этим нужно следить постоянно. Тогда хирург сно­ ва скажет: — Подыши, дорогой мой, и потерпи немного, теперь уже совсем недолго осталось... Все облегченно вздохнули, когда закончилась опера­ ция. А в палатку занесли еще одного раненного в грудную 20

клетку, но еще в более критическом состоянии... Потом еще и еще... И снова все задыхаются несколько часов под­ ряд... Наконец передышка. Почему-то не подвезли раненых. Узнать об этом направили санитара.

— Пошли подышим свежим воздухом, коллеги, пока есть возможность, — предложил ведущий хирург. В операционной палатке светло. Над каждым столом висит и светит яркая электрическая лампочка (ток она получает от движка, установленного на машине в не­ скольких метрах от палатки). А за палаткой — ночь. От свежего воздуха закружилась голова. Садимся на аптечные ящики с медикаментами, на пеньки. Метрах в двухстах от нас течет то ли большой ручей, то ли маленькая речушка, поблескивая при свете луны. Днем здесь, должно быть, очень красиво. Внизу луга с душистой травой и цветами, а дальше — (необъятные леса. Сейчас, наверное, полночь. От речушки по лугам на­ чинает расползаться белый туман... Говорили о том о сем. Не заметили, как вокруг сов­ сем потемнело. Надолго ли скрылась луна? Может, дождь собирается? Посмотрела я вверх и удивилась: туч на не­ бе не было, а луна запряталась в какую-то тень.

— Затмение, что ли? — говорю.

— Верно, — подтвердил ведущий. Вернулся санитар. Рассказал о результатах дневного воздушного боя. Как двух немецких «мессеров» пресле­ довал наш «ястребок». Как он, дотянув до своей терри­ тории, принял бой. Как подбил одного из тех, что заго­ релся и упал на луга, вон там, около леса, километрах в трех-четырех от села, а другого обратил в бегство. Вра­ жеские летчики пытались спастись на парашютах, но один из них сгорел в воздухе, второго подобрали наши, крепко обожженного, без сознания. Наступало утро нового дня. Стало зябко от предут­ реннего свежего воздуха. Луга полностью покрылись мо­ лочной пеленой,,которая начинала пробираться кверху, к палатке. Так вот он какой, Днипро, широкий! Прежде чем добраться до него, мы — за десятки ки­ лометров — ждали своего череда на переправу. Несколь­ 21

ко часов передвигались с черепашьей скоростью. За это время пришлось пережить немало воздушных враже­ ских налетов, бомбежек и обстрелов... Бесконечным потоком шли машины, бронетранспорте­ ры, орудия, танки, матушка-пехота... Каких родов войск здесь только не было! Все спеши­ ли туда, за Днепр. Спешили и нервничали. Хмур и зол был Днепр. Холодные свинцовые волны пе­ рекатывались по его поверхности, заплескиваясь под ко­ леса машин, проходящих по удивительному сооружению, как по щучьему велению развернувшемуся, — понтонно­ му мосту. Правда, метрах а пятистах находился настоя­ щий мост, который многие годы служил Людям. Но он искалечен. На противоположном крутом берегу, где виднелись купола соборов, начинался Киев — израненное сердце Украины. Оно билось, оживало, как после долгой изну­ рительной болезни. Фашисты при отступлении подрывали и жгли город, беспощадно грабили и убивали жителей. Шестые сутки жил освобожденный Киев. С радостным чувством встречало население своих освободителей, но не улеглось еще тяжелое душевное состояние горожан, не успевших опомниться от оккупации, от всего пережитого за два с лишним года. Город был без воды, без света и тепла. Все это вос­ станавливалось теперь частями нашей Армии. Наша колонна машин затормозила и остановилась на улице Львовской у дома номер сорок четыре. Во дворе, окруженное старыми соснами, находилось большое четырехэтажное здание, которое за считанные часы надо было подготовить к приему раненых. Нестерпимо хотелось пить. Покрутила водопроводные краны — ни капли. Зашедший к нам в комнату старшина пообещал, что скоро должны привезти воду, но не для питья, а мыть по­ лы, окна. Сказал, что поблизости восстанавливают колон­ ку и берется анализ на пригодность воды, поскольку нем­ цы при отступлении порой воду оставляли зараженной.

— Пойдемте, девчонки, попросим напиться у сосе­ дей, — предлагаю Шуре с Аней.

22

Перешли улицу и постучали в дверь дома напротив нашего. Открыла маленькая сухонькая старушка лет семиде­ сяти.

— Заходите, доченьки, заходите.

— Бабуся, нет ли у вас воды напиться? Или подска­ жите, где ее найти?

— Вода-то у меня есть, да несвежая. Недели две на­ зад, еще при немцах, приносила. Перед уходом фашисты взорвали водопровод, водокачки. А теперь вот ждем, го­ ворят, скоро исправят и дадут воду. Краны держим от­ крытые. Только, наверное, все трубы поржавели... Без умолку говорила и говорила старушка. Видно, что она рада была высказаться. Тем временем она открыла массивную дверцу ста­ ринного буфета с резными украшениями и осторожно с нижней полки достала наглухо закрытую крышкой лит­ ровую стеклянную банку, до половины наполненную во­ дой.

— Вот, доченьки, пейте, — подала она банку.

— Бабуся, так у вас мало воды, оставьте ее себе. А мы найдем и принесем вам свежей. Бабуся обиделась: — Не беспокойтесь. Теперь без воды не умрем. Пей­ те, для вас ничего не жалко. Шура взяла банку, поднесла ко рту, но пить не ста­ ла. Передала мне. Из банки шел застойный, болотный запах. Пить воду было невозможно, но мы все приложились к банке, за­ держав дыхание, сделав вид, что смочили во рту.

— Спасибо, бабушка, мы обязательно придем к вам сегодня же, как только привезут, нам воду. Бабуся просила посидеть еще, но мы объяснили, что сейчас нам некогда, а чуть освободимся, будем прихо­ дить. Мыли полы, окна и все думали и говорили о бабусе и с нетерпением ждали, когда привезут хорошую воду. И как только появилась машина с флягами, напол­ ненными водой, мы с Шурой, набрав два котелка, побе­ жали к бабусе.

— Не думала, что еще увижу своих, не надеялась, что доживу до светлых дней освобождения, — говорила она, встретив нас. — Не ожидала, что в жизни своей еще 23

придется испытать великую радость! Ведь стара я, а пе­ режить что пришлось, какие страхи и муки! Не дай бог, чтобы когда-нибудь повторилось такое! И вот что она рассказала. Вот какая картина пред­ стала перед нами... По обледеневшим улицам Киева с большой осторож­ ностью друг за другом передвигаются люди. В одном на­ правлении с порожними кувшинами, чайниками и про­ чими сосудами, а навстречу — с .наполненными водой. И так день за днем, с утра до вечера. Это жители всех районов города шли за водой в од­ но, только одно отведенное оккупантами место. (Брать разрешалось не более двух-трех литров. Дороги были залиты водой, скользко. Кое-как пере­ ставляет ноги старушка, бережно придерживая кувшин, чтобы не расплескать воду. Забавное зрелище для немецкого офицера! С наглой усмешкой он смотрит вслед старушке. Должно быть, ему очень захотелось позабавиться. Вернулся и ударил по дну кувшина. Вода расплескалась, но кувшин остался в цепких руках женщины. (Фашист, неудовлетворенный, сбил старушку с ног. Падая, она старалась удержать кувшин с драгоцен­ ным содержимым, чтобы хоть сколько-нибудь донести до дому, где ждала больная сестра. Ведь пройдено было уже более половины пути. Но взбешенный офицер вы­ рывает кувшин и выплескивает из него воду в лицо ле­ жащей. Потом яростно начинает пинать, топтать ее са­ погами. Натешившись, пошел было прочь, да, словно вспом­ нив что-то, вернулся и выпустил из пистолета -целую обойму в изуродованное и без того безжизненное тело старушки. Мимо шли люди с водой и без воды. Одни смотрели, чтобы запомнить, другие отворачивались, чтобы не ви­ деть зверства. Той старушкой была уважаемая учительница-пенси­ онерка, сестра нашей знакомой бабуси.

— Мы обе учительницы. 'Сестра была помоложе, по­ этому я ее берегла, — продолжала бабуся, — чтобы нем­ цы на работу не отправили. Все сама ходила за водой. А тут заболела. Лежала с температурой в забытьи. Оч­ нулась как-то, позвала сестру, она не ответила. Меня 24

мучила жажда, я .просила пить, /когда приходила в со­ знание, но ко мне никто не подходил... Не знаю, сколь­ ко пролежала в бреду. Только когда опомнилась, мне* •показалось, что сестры нет уже давно. Постучала в стен­ ку, пришли соседи. Выходили меня, а сестра все не воз­ вращалась. Когда я сама смогла пойти за водой, встре­ тила знакомую, которая мне и рассказала, как погибла сестра. Д аж е не похоронила я ее бедную, — утирала сле­ зы бабуся. Она говорила и говорила, словно так хотела облег­ чить свою нестрадавшую душу. От нее мы впервые ус­ лышали о страшной истории — массовом -расстреле жи­ телей города в Бабьем Яру, где тысячи людей, в основ­ ном женщины, старики и дети, были погребены заживо. Где колыхалась и стонала земля от задыхающихся жи­ вых и полумертвых людей... Лечили и долечивали, встречали и провожали раненых. Фронт ушел далеко. Настолько далеко, что не слышно* орудийного гула.

— Сколько еще будем загорать? — с нетерпением спрашивали мы начальника госпиталя майора Томина.

— А здесь вам что, не война? — кричал он. Вражеские самолеты ни единой ночи не давали покоя жителям города. Порой зенитки не смолкали с вечера .и до утра. Город охранялся от нападения с воздуха тысячами зенитных орудий, установленных на чердаках и крышах домов. Мощные прожекторы рассекали ночное небо, нащу­ пывая незваного гостя. Попадался самолет в фокус и начинал метаться, ослепленный. Зенитки опешили сде­ лать свое дело. Работали одновременно с окраин и из 'центра так, что воздух раскалывался от их дружного треска. Несмотря на страшный -грохот, на тревожную обста­ новку, перед людьми представлялось красивейшее зре­ лище. Небо, словно огромный -цирковой купол, расцве­ чивалось яркими радужными цветами трассирующих пуль, летящих в одну точку к центру. Особенно новогодняя ночь была тревожной, а чер­ ное небо — красочным.

25

Вражеские самолеты со всех сторон пытались про­ рваться к городу в течение всей ночи. Но несмотря на непрерывный грохот и тревожные фейерверки, жители Киева спокойно встретили 1944 год. ...Мы готовы к отъезду, назначенному на шесть часов утра 1 января нового года. А пока у нас вечер 31 декабря. В полночь весь личный состав сидел за праздничным столом, небогато накрытом, по-солдатски.

■Старшина из ведра, стоящего на столе, разливает по кружкам по сто граммов спирта. Произносятся речи, тосты...

— За победу в этом году!

— За Родину! (Участники художественной самодеятельности высту­ пили с концертной программой. Потом танцевали. Торжество проходило в просторном помещении спортзала школы. За стенами здания гремели зенитки до звона оконных стекол, а у нас была своя, более при­ ятная музыка: гитара, баян, пианино... Несколько дней назад к начальнику госпиталя обра­ тился молодой человек, житель Киева, Юрий Иванович Павленко, назвавший себя учителем пения.

— Умоляю, возьмите с собой, — просил он. — Что угодно буду делать, лишь бы не оставаться дома. В часть, на фронт, не берут по болезни... Его приняли в коллектив госпиталя руководителем художественной самодеятельности. Он оказался весе­ лым, жизнерадостным парнем. Умел играть на всех имеющихся у нас инструментах и, естественно, обладал прекрасным голосом. Он был очень рад, оказавшись в нашем коллективе. И вот теперь, в новогоднюю ночь, пел, веселил нас забавными шутками, а больше играл, чтобы мы танцевали... ...Новогодний бал окончен. В спортивном зале разо­ стлана солома: люди спешили отдохнуть, ведь остава­ лось всего часа три до подъема...

— Любка, что ты с меня одеяло тянешь, своего мало, что ли? Вон твое под ногами,— толкнула меня Шура.

— Подожди, сон досмотрю, — говорю ей. — Какая страшная гроза! Небо накрыла черная-черная туча. На 26

улице стало темно. Начался сильный гром и ветер, а я стою в поле, где-то на горе. У нас на родине вдоль д е ­ ревни— большая крутая гора, а поднимешься — хлеб­ ные поля. Стою я в поле одна. Вижу, как ветер начал разносить снопы. Мечусь, ловлю их, пытаюсь присло­ нить один к другому. Ветер свистит, дождь холодный по­ шел. Пытаюсь укрыться за снопы, а они снова падают. Я ужасно замерзла!

— Потому и решила одеяло содрать с меня, — сме­ ется Шура.

— Может быть. Ой, знала бы ты, какая это была гроза! Я в детстве грозы и грома очень боялась.

— Можно поверить, что грозы боишься, от нее про­ снулась, а зениток, которые не смолкали всю ночь, гре­ мели так, что из окон стекла .повылетали, этого ты не слышала. Действительно, «гроза» шла всю ночь. В разбитые окна дул холодный ветер и заносил снежинки. Мы ле­ жали свернувшись, скорчившись, в надежде согреться.

— 'Кончай ночевать, не на курорт приехали! — за­ кричала Шура, увидев входящего в зал начальника.

— Ха-ха-ха! С Новым годом, товарищи! Прощай, Киев! Утром 1 января 1944 года часть личного состава госпиталя, в основном врачи и работники перевязоч­ ной операционного блока, с самым необходимым для начала работы, погрузившись на машины, отправились на новое место дислокации. Остальные, и я в том числе, должны были следовать поездом. 'И вот закончена, наконец, погрузка имущества. Эше­ лон уходит в сумерки. Успели отъехать лишь несколько километров за го­ род, как за поездом увязались фашистские самолеты. Состав то и дело останавливался. Это машинист обма­ нывал врага: где гнал, а где резко тормозил, избегая попадания бомбы. И все-таки рискованно было ехать: не знали, цела ли дорога впереди. То в лесу, то в поле остановка — где застанет бом­ бежка или обстрел.

27

— Выходи из вагонов! — раздается тогда команда. Места незнакомые. Всюду стояли дощечки со словом «Заминировано». Куда бежать? Надоело — из вагона да снова в вагон. Мы с Катюшей Фоменко, новенькой медсестрой, при­ бывшей к нам в Киев, решили не выходить из вагона. Кое-как перекоротали долгую ночь. Днем стало повеселее. На станциях бегали с котелками за водой. Хо­ дили за завтраками, обедами и ужинами в ватон-кухню. Проходя мимо штабного вагона, слышали, как иг­ рал на гитаре и пел наш новый худрук, веселый человек Юрий Иванович Павленко. На узловую станцию Фастов прибыли вечером. Здесь всегда было большое скопление эшелонов, и поэтому вражеские самолеты непрерывно бомбили стан­ цию. Железнодорожники не успевали чинить пути. Мы с Катюшей отогревались под двумя одеялами, когда послышался душераздирающий свист бомбы, ко­ торая летела, казалось, прямо на нас. Съежились, прижались покрепче друг к другу. Р аз­ дался оглушительный взрыв, другой, третий... Застучали осколки о крышу, по стенам вагона. На некоторое время наступила тишина.

— Девчата, — позвала я, но никто не отозвался. Услышала, как снова самолет пошел в пике, и опять начали рваться бомбы... Кто-то бежал вдоль эшелона и кричал, приостанав­ ливаясь у вагонов: — Эй, есть тут кто-нибудь?

— Есть! — вскочили мы с Катюшей, когда голос при­ близился.

— Врачи есть?

— Нет, мы медсестры.

— Какого черта вы здесь делаете? Марш в бомбо­ убежище!

— Может, мы лучше вам поможем?

— Нет. Нужны врачи! Н ад нашей головой снова засвистел самолет, сни­ жаясь, а другой вражеский самолет в противоположном конце станции обстреливал соседние эшелоны... Бомбы снова свистели над ухом, и мы не знали, где укрыться понадежнее — то ли в вагоне, то ли под ва­ гоном.

28

Одна 'бомба упала и разорвалась у рядом стоящих эшелонов.

— Идем врачей разыщем,— (говорю Катюше, — они, наверное, в бомбоубежище. Железнодорожник показал нам, «где находится это спасительное место.

— Здесь есть зала оной ход, — сказал он. Открыл -нам люк, и мы спустились по вертикальной лестнице в глубокий колодец. При тускло горевшей лам­ пе в бомбоубежище мы увидели много народа. Было очень тесно и душно. С трудом протиснулись вперед.

— Врачи здесь есть?— спрашивает Катюша. Вместо ответа стали раздаваться команды: — Врачи, на выход!

— Врачи, скорее на выход!

— Есть!— послышались голоса. 'Собралось пять женщин и двое мужчин. Мы с Катюшей вслед за врачами шли уж е другим путем, с центрального хода, по просторному подземному коридору, через широкую дверь. Тем временем вражеские самолеты, израсходовав боеприпасы, покинули станцию. М ежду эшелонов бегали и кричали люди. Кого-то несли на носилках, а кого вели под руки. На перрон, слегка припорошенный снегом, приноси­ ли и укладывали в ряд тех, кому не нужна была уже помощь. По другую сторону вокзала, которото давно не суще­ ствовало, находилось еще одно бомбоубежище. Оно было ближе всех укрытий, и, естественно, когда объяви­ ли тревогу, пассажиры близстоящих эшелонов поспе­ шили туда. И надо же было случиться такой беде — упасть бомбе в гущу столпившихся у входа людей. Говорили, что на станции это самое страшное собы­ тие за все время войны. Туда-то и должны были спешить врачи. Там нужна была помощь десяткам, сотням людей. Побежали к месту трагедии и мы...

— Томинцы, по вагонам! — услышали мы вдруг го лос старшины.

29

— Кто из госпиталя Томина, по местам! Через д е­ сять минут -поезд уходит! И мы с Катюшей вынуждены были отправиться к своему вагону, который находился в голове поезда, дале­ ко за пределами станции... В вагоне все были возбуждены. Наперебой расска­ зывали о том, что видели и что делали сами. Как страшный удар, мы восприняли известие о том, что осколком бомбы наповал убило Юрия Ивановича Павленко, худрука. Все произошло очень быстро и неожиданно. Когда разорвалась бомба, он еще сидел на стуле с гитарой и пел. Не успел отложить гитару, как вторая упала на­ против— в вагон соседнего поезда. Большой осколок, влетевший в открытую дверь, угодил в шею Юрия Ива­ новича, перерезав сонную артерию. Считанные секунды. Никто не успел и опомниться, как человека не стало. Осколками этой же бомбы ранило находившихся в соседнем вагоне заведующего хозяйственным складом Фокина и санитарку Нину. Фокину распахало бедро сантиметров на двадцать, а Нина, кроме ранения в голень, получила еще и конту­ зию... Была -уже глубокая ночь, когда эшелон покинул Фастов. Долго не могли успокоиться от только что пережи­ тых волнений. На восходе солнца состав наш задержали снова.

— Долго ли простоим? — спрашивал кто-то из сосед­ него вагона.

— Дальше следовать нельзя. Разбиты пути. Считай­ те, что вам -повезло. Около часа назад ушли самолеты. Здорово потрепали два эшелона; на большом участке разрушены пути, — охотно рассказывал сухонький ста­ ричок в железнодорожной форме. Дорога разбита. Дальше, как сказал железнодорож­ ник, идет только немецкая узкоколейка.

— Гады, рассчитывали ца долгую жизнь, свои доро­ ги понастроили, — сердился старшина. — Выгружайся! — объявил он. Вдоль всего эшелона закипела работа. Кроме наше­ го госпиталя, несколько вагонов занимали вещевые склады каких-то воинских подразделений.

30

Соседи-спутники свое имущество перекладывали из вагонов прямо на перрон вдоль железнодорожной линии, чтобы не задерживать поезд. Наш же Томин не последо­ вал их примеру.

— Вон видите лесок? — удивил он всех. — Всё будем переносить туда. Лесок, молодой березняк, находился метрах в трех­ стах от железной дороги. Мы с досадой посмотрели на своего «начальника.

— И тут помучить надо, — незло ворчали девчонки. Через несколько часов госпитальное имущество было перенесено.

— Старшина, несколько человек оставьте здесь для охраны, остальные пусть идут вон в то село, — распоря­ дился Томин, показывая на видневшиеся вдали хаты. — Пусть поживут на квартирах, пока за «ними «придут ма­ шины. Со всеми вопросами обращайтесь к начпроду Л е­ бедеву. Старший лейтенант Лебедев прибыл к нам месяца три назад на место «выбывшего начпрода Будакова, у которого постоянно было что-то не в порядке с желуд­ ком. Село, куда мы направились, находилось на расстоя­ нии двух-трех километров от -станции. Только успели отойти от своего хозяйства в сторону села, как услышали звук приближающихся немецких самолетов. Их оказалось два. Они появились неожиданно, из-за леса, со стороны станции, пролетев низко над верхуш­ ками деревьев. Вынырнули стервятники и пошли над самой землей -вдоль «перрона, поливая из пулеметов. Потом один из них поднялся и пошел в пике, чтобы сбросить бомбу... Мы увидели, как загорелось на перроне то, что было выгружено из вагонов. Люди пытались погасить огонь, отбросить горящие вещи, но пулеметные очереди не д а ­ вали им приблизиться. Все произошло быстро, за несколько минут. Вещи го­ рели, а люди в этой обстановке не в силах были чтолибо предпринять. Как нам стало известно позже, мало что удалось спа­ сти от огня, притом несколько человек из наших спутни­ ков получили ранения.

31

Ну а мы поняли, что на сей раз напрасно ругали сво­ его начальника. Дороги, дороги... Фронтовые дороги! Он.и редко оказы­ ваются гладкими, без приключений да неожиданностей. Причем всегда приходится спешить. Особенно нам и осо­ бенно тогда, когда готовится или начинается наступление. И как бывает досадно, если в такой момент задержи­ вают продвижение непредвиденные обстоятельства! Вот как сейчас — не можем сдвинуться с места уже около недели. «Загораем», а т а м мы так -нужны! Наконец пришла машина. Мы с Катюшей очень обрадовались. Захватив веще­ вые мешки, хотели уже перебросить их через борт, как шоферы Каковин и 'Сапрыкин в один голос заявили: — Людей брать не велено! Прибыли только за мылом.

— Как не велено? Когда же нас заберут отсюда? — спрашиваю.

— Та м , наверное, задыхаются от работы, а мы тут дурака валяем!— возмутилась Катюша.

— Ну и валяйте да отдыхайте хорошенько.

— Спасибо, мы уже отдохнули.

— Возьмите нас, хотя бы двоих, — просим с Ка­ тюшей.

— Сказано — не-велено! Около десятка медсестер, почти все санитарки, -ку­ хонные работники наблюдали эту сцену. «Загорающий» вместе с нами начпрод Лебедев тоже уперся и -не пуска­ ет нас, раз «не велено».

— Товарищ старший лейтенант, нам надоело здесь сидеть... Что будет, если мы уедем без разрешения? — спрашиваю.

— Ну и черт с вами! — махнул он досадливо рукой. Мы поспешили залезть в кузов, наполовину загру­ женный ящиками с хозяйственным мылом. Из ящиков соорудили удобное сиденье, чтобы не за­ мерзнуть, поверх шинелей набросили белые полушубки с большими, тоже белыми, воротниками, в которых тону­ ла вся голова.

32

(Привалившись спиной к кабине машины, усевшись (поплотней друг к другу, мы были готовы отлравиться в иуть. От предложения шоферов попеременно ехать в ка­ бине мы отказались. Машина из села вышла в сумерки. Места и дороги незнакомы, поэтому приходилось опрашивать на каждом повороте, где и как проехать. И вот — росстань: три дороги. Куда? !По которой?

— 'Прямо, через лес. Д о ближайшего села километ­ ра три 'будет, — ответил встречный мужчина. С километр дорога идет по полю. Ближе к лесу ма­ шина входит в «коридор» из проволочных заграждений, где справа и слева стоят знаки: «Заминировано». Нераскатанная проселочная дорога, присыпанная свежим снежком, вела по лесной просеке. Погода стояла ясная, с легким морозцем. Как по за­ казу, полная луна ярко освещала все вокруг, неотступ­ но следуя за нами. Тихо в лесу. Лишь наша одинокая машина своим ур­ чанием да фырканьем нарушала тишину. Нам немножко не по себе было в этой обстановке. А тут еще мы знали, что власовцы орудуют в лесах... Хочется, чтобы машина шла без шума, а она еще громче то фыркнет, то чихнет. И вдруг раздается авто­ матная очередь. (Мы е тревогой повернули головы на выстрел. ;Видим торчащий из кабины ствол автомата и улыбающуюся рожицу Сапрыкина.

— Ты что, с ума сошел?! — кричит Катюша.

— Это чтоб вам повеселей было...

— Чудак, ты соображаешь, что делаешь?!

— Ладно, не сердитесь, больше не буду. И снова тишина. Нам показалось, что не три, а все шесть километров проехали, а села все нет. Потом еще километра два — и дорога с просеки повела влево, а вскоре показался просвет.

— Теперь, девчата, держись! Будем нагонять вре­ мя! — крикнул из кабины Каковин. Он переключил скорость, разогнал было машину и... стоп! Резкий рывок, крутой поворот в сторону под прямым углом, и мы чуть-чуть не перемахнули через борт. Встали и давай бить по кабине.

3

М олодой че л о в ек

33

— Что еще за фокус придумали?! Каковин вышел из кабины. Осмотрелся.

— 1Вот, девчата, полюбуйтесь, какой «фокус» лежит на дороге. Молитесь, что живы остались. Почти под колесами машины обозначился бугорок, припорошенный снегом. А дальше еще и еще... Все поле было усеяно противотанковыми минами. (Ребята, не стесняясь, выругались.

— Что будем делать?

— Давай посмотрим, может, выберемся. Не возвра­ щаться же обратно, — сказал Каковин. — Девчата, вы идите вперед, да от нас подальше держитесь. Только ос­ торожнее, смотрите внимательней иод ноги. Обследовав несколько .метров дороги, Каковин са­ дился в кабину и вел машину, объезжая каждый буго­ рок. 'Снова осматривал дорогу и опять садился за руль... Мы с Катюшей потихоньку отходим на почтительное расстояние и останавливаемся, с замиранием сердца на­ блюдая за ребятами. Сколько времени продолжалось такое передвижение, мы не имели представления. Казалось, прошла вечность. А тут обнаружилось еще одно препятствие — широкая и длинная канава, похожая на противотанковый ров. Как пройдет машина? Неужели придется возвращаться? А как развернуть машину? Мучили вопросы. Позвали ребят.

— Когда-то здесь ездили, правда только на лошади. Проезжая часть дороги завалена сучьями, там, может, мин нет, — делает вывод Каковин. — Но, черт его знает, когда ездили. Снег-то хоть и неглубокий, а давненько лежит, и не видно, чтоб кто-то за это время прошел или проехал. Осторожно стали разгребать сучья. К счастью, мин не оказалось. Во всяком случае, в верхних слоях. .Ребята, подтянув машину до препятствия, стали вы­ гружать из кузова длинные доски, без чего ни один шо­ фер не отправлялся в путь-дорогу, и ящики с мылом. Они положили на сучья две доски на ширину колес, наставили на них ящики, а сверху снова положили доски.

— Девчата, вы смело можете проходить по этому мостику, — сказал Каковин, — даж е если внизу окажут­ ся мины...

34

— И уходите подальше от нас. Если что — не поми­ найте лихом! — предупреждает 'Сапрыкин.

— Еще чего скажете?! Нельзя ли без предисловий?— возмутилась Катюша. Как и через все поле, машину повел Каковин. Сапры­ кин шел впереди, заглядывая под колеса, чтобы не свер­ нули с «мостика». Наконец видим, как ребята, благополучно перебрав­ шись через ров, начали укладывать в кузов доски и ящи­ ки с мылом. Снова Сапрыкин идет впереди, а Каковин медленно ползет за ним на машине. Останавливаются, осматриваются и кричат нам вдо­ гонку: — Девчата, здесь, кажется, мин уже нет, ждите нас! Неожиданно, впереди за косогором, услышали шум проходящей машины.

— Ура! — закричали мы с Катюшей, не сговари­ ваясь.

— Ребята, здесь большая дорога! Когда подошла машина, Каковин, открыв дверцу ка­ бины, признался: — Девчата, если б не вы, нам с Сапрыкиным бы не­ сдобровать. Это мы с вами ехали осторожно, а без вас рванули бы так, что первая же мина подняла бы нас на воздух.

— Значит, вы своим счастьем поделились с нами,— продолжил Сапрыкин.

— А я все время думаю, почему мужчина направил нас по этой дороге, — высказываю вслух свои мысли.

— Да, действительно, если он местный, то не мог не знать о заминированном поле, где давно никто не прохо­ дил, да и деревни-то близко не оказалось,— поддержал Каковин.

— Черт его знает! Может, власовец какой тут око­ пался, а может, совсем посторонний, наугад брякнул...

— Ладно, раз живы остались, поехали дальше. А са­ мой главной спасительницей нашей оказалась о н а ,— кивнул на луну Каковин.— 'Представляете, если бы это произошло в темную ночь?..

— Да и снежок, хотя и скупенький, а с ним посвет­ лее...

35

3*

— Ребята, давайте перекусим,— предлагает Катю­ ша, — под ложечкой засосало. Разломили каравашек черного хлеба и принялись жевать вприкуску с салом.

— Запить бы еще чем-то, и тогда можно было бы дотянуть до места, — произносит Сапрыкин.

— Снегом придется,— говорю.

— Нельзя снегом,— возражает Каковин, — потер­ пите. Найдем же где-то деревню, думаю, напьемся и до­ рогу узнаем, чтобы не плутать больше по минным полям. Спустившись по косогору и проехав по большой до­ роге еще километра полтора, мы услышали впереди лай собак. Потом разглядели притаившуюся в ночи дере­ вушку. Нам с Катюшей было очень жарко, когда мы шли по минному полю, естественно, и от волнения и вообще тепло, когда идешь пешком. А забравшись в кузов, где ветерок, сразу же замерзли. При виде хаток, затемнен­ ных, тихих, мне захотелось оказаться в одной из них. Въехали, наконец, в деревню. Ни огонька, ни искор­ ки. Но почудилось мне, будто где-то звучит музыка и песни. Галлюцинация? Только сейчас мы ощутили то, что называется стра­ хам. По спине пробежали мурашки... Снова сидим с .Катюшей, прижавшись друг к другу, и опять вокруг тишина, и нам хочется ехать бесшумно. Молча оглядываем бескрайние поля, где несколько дней назад прошли бои. Повсюду изуродованная техни­ ка, обгоревшие танки, машины... А что это? Чем все .поле усыпано, что блестит при све­ те луны? Оказалось, лошади. Значит, здесь сражалась и кон­ ница... Хочется закрыть глаза, чтобы не видеть это ужасное кладбище 'всяческой техники и конских трупов, но глаза непроизвольно вглядываются до боли, стараясь запечат­ леть все, мимо чего проезжаем. З х , дорожка фронтовая! Изрытая, изрезанная, уха­ бистая, щедро политая кровью!.. Трясет нас, подбрасывает и шатает от одного борта к другому. Н е можем удержаться на месте...

36

Такое 'неопределенное состояние: и смешно, и гру­ стно... Потом дорога пошла на .подъем, к лесу.

— Кончится лес, Брусилов увидите, — обрадовал нас Сапрыкин, высунув голову в окно кабины. П о лесной дороге ехать скучнее, темнее, и... жуткова­ то. Н а малейший донесшийся шорох оборачиваешься и чего-то ждешь. Катюша посмотрела на меня с удивлением, а потом поднялась и повернулась туда, откуда доносился звук гармошки. На противоположном конце деревни шло какое-то гу­ лянье.

— Вот и хорошо. Зайдем туда и обогреемся. Машина остановилась, и мы поспешили в хату.

— Пожалуйста, милости просим. Дорогими гостеньками будете,— приглашал хозяин, миленький седенький старичок.— У нас вот свадьба. Сын женится. Отвоевал­ ся. Фашисты у него руку отняли. Теперь ему помощь нужна, чтоб легче жить было. Вы уж простите нас. Идет война, а без свадьбы как-то все равно нехорошо. Решили всем миром... Долго оправдывался хозяин, приглашая посидеть за столом.

— Ничего, ничего, продолжайте, папаша,— сказал Каковин. За столом сидели жених и невеста, окруженные в ос­ новном женским обществам. Жених в гимнастерке с ле­ вым пустым рукавом, заткнутым за ремень. Невеста круглолицая, разрумянившаяся от многолюдия в тесной и жаркой хате, была одета в белое платье без вуали. Смущенно смотрела на нас. (Кто-то предлагал нам выпить за молодых, а кто — за­ кусить.

— |Спаси!бо. Нам бы только водички напиться, — по­ просил Каковин.

— Может, кваску?— предложила пожилая женщи­ на, мать невесты.

— Можно и кваску. Люди добрые, подскажите, по­ жалуйста, как проехать на Брусилов?.. Услышав историю, рассказанную Каковиным о мин­ ном поле, «люди добрые» ахнули.

37

—■ Как же вы?! Хороший хозяин собаку туда не пус­ тит, а вы на машине, да еще ночью!.. Лес и подъем в гору кончились почти одновременно. Ма­ шина оказалась на порядочной высоте, над городом. ’С высоты перед нами открылось страшное зрелище: город Брусилов был охвачен огнем. Сверху хорошо было видно, как в нескольких местах что-то догорало и воспламенялось вновь. Нас охватила тревога: не госпиталь ли горит?

— Скорей, скорей! — стучим по крыше кабины. Машина помчалась по крутому апуску вниз. Вот уже несется мимо пожарищ. Еще один поворот... Скорей, скорей! (Угловой дом скрывает улицу, которая идет почти в обратном направлении. Делаем крутой разворот вокруг дома. Из-за шума машины не слышно другие шумы: треск горящих строений, крик людей, ржание лошадей, лай со­ бак... И уж настолько неожиданной в такой час оказалась встреча с танком, который на полном ходу вынырнул из-за поворота! Безусловно, и водитель танка не предполагал встре­ тить здесь в предутренние часы одинокую машину... (Водители растерялись и... свернули в одну сторону, затем в другую... При резком повороте мотор нашей машины заглох, и она встала поперек дороги. А танк своим бронированным лбом уперся в ее правый борт. ,Все произошло в течение нескольких секунд.

— Ох! — хором выдохнули сидящие на танке бойцы.

— Счастливые же вы, девчата, должно быть!

— Д а, сегодня нам особенно везет! Ребята с танка говорили нам что-то еще, кричали на водителей, возмущались... А мы с 'Катюшей стояли в кузове и разглядывали ут­ кнувшуюся в борт махину, которая только что в одно мгновение могла проутюжить нас своими могучими стальными гусеницами. (Водители, обменявшись крепким словцом, газанули осяк в свою сторону.

38

Мы, проехав еще немного, остановились в относи­ тельно тихом и темном, после яркого огня, переулке.

— Все в порядке! — произнес Сапрыкин, выпрыгнув из кабины. Мы с Катюшей поспешили в хату, где должны были находиться девчата из госпиталя. Эх и растормошу сейчас всех спящих! И будем с Ка­ тюшей рассказывать о дорожных приключениях... В хате было темно и жарко. На полу у двери спали двое. Присмотрелись: санитар Новиков и конюх Зыкин.

— Новиков, папаша, проснись, — потрясла я его.

— А? 'Что?

— Где все?

— Уехали. А мы-то и не знали, что в Брусилове находилась толь­ ко небольшая труппа людей, что остальные давно и д а ­ леко впереди и с нетерпением ждут нашего прибытия. Вот досада! Так опешили!

— Н у что ты теперь убиваешься? Действительно, нам сегодня очень повезло. Радоваться надо. Столько пре­ пятствий, а мы сидим вот здесь живые, — успокаивает Катюша.

— Да обидно, что встреча не состоялась. Опять надо догонять. И снова — трясемся на машине. Зима на Украине — не то что на Урале. Постоянная от­ тепель, дорожная распутица затрудняли передвижение войск, а нам — доставку и эвакуацию раненых. Поэтому коллективу госпиталя командованием было приказано расположиться как можно ближе к передовой. Только под вечер наша машина прибыла в деревню Зозулннцы, где находилось большинство персонала. Здесь было очень «шумно»: стоял сплошной грохот, свист и вой. Совсем близко раздавались пулеметные и автоматные очереди. Дрожали неимоверно и воздух, и земля... Заехав в небольшой дворик, где находился штаб, ма­ шина остановилась. Нас встретил старшина.

—■Девушки, дорогуши, никуда пока не уходите,— 39

сказал он. — Слышите, какая обстановка? Может, ране­ ных поближе к станции придется переправлять. Забежали в штаб, чтобы доложить о прибытии. По­ стояли на улице, надеясь встретить кого-нибудь из девчат. Несколько минут спустя раздался голос майора То­ мина: — Никулина, Фоменко!

— Здесь!

— Срочно приготовьте все необходимое — шприцы, бинты... для оказания помощи в дороге. Идет погрузка раненых на подводы. Обоз почти готов. Проследите, чтоб рее было в порядке. Отправляется Двадцать шесть под­ род, по два-три .раненых на каждой. С вами отправятся санитары Никитин и Новиков и врач-терапевт Прокопен­ ко (в хирургическом госпитале необходим был и тера­ певт) . В се ясно?

— Так точно! И вот январскими сумерками сорок четвертого года по ухабистой прифронтовой дороге двинулся наш сани­ тарный обоз. Снегу мало. И каково же трястись раненым, лежа на телеге, по замерзшим колеям? То и дело слышатся сто­ ны. Моих тринадцать подвод идут впереди. Катюшины — сзади. Сопровождающий местный житель — старичок идет в ряд с передней подводой. Перебегаю от повозки к повозке.

— Скоро ли доберемся, сестра? — спрашивают меня раненые.

— Скоро, скоро, потерпите немножко, — уговариваю их, хотя сама не знаю, когда будет это «скоро». Время идет медленно. Обоз растянулся далеко, кон­ ца не видно. Уставшие, обессилевшие лошади плетутся еле-еле. Все так же сопровождают нас непрерывный гул ору­ дий, свист снарядов, взрывы, пулеметная и автоматная стрельба. Морозило. Навстречу дул холодный колючий ветер. Лохматые тучи быстро неслись по небу. Луна то выгля­ дывала изредка, то исчезала за большой тучей, словно |бы не хотела видеть того, что происходило на земле. И тогда в потемневшем небе ярче становились орудий­ ные вспышки.

40

Через несколько часов езды мы остановились в селе Юзефовка.

— Вот вам «гостиница», а вот «перина», — сказал со­ провождающий, показав на церковь с разбитым куполом и на стог соломы во дворе. Мы с санитаром Новиковым вошли в церковь, чтобы при свете зарева осмотреть .помещение. Затем стали но­ сить солому, расстилая ее по всему полу. Новиков был из команды выздоравливающих. Ране­ ная нога у него еще сильно болела, и он не мог быстро ходить.

— Родненький, пошли скорее за «перинами», люди замерзли на повозках, — просила я его. Потом взялись за носилки. Не успели освободить повозки, как стали поступать раненые с передовой.

— Куда нас привезли? — спрашивали они.

— Успокойтесь, товарищи. Пока что это наш тыл. Завтра будем эвакуировать. Раненые с азартом рассказывали о последнем их бое, о положении на фронте, откуда только что прибыли.

— Ну, сестрица, смотри, сейчас ты — наше оружие, защита и вся надежда на жизнь, — высказался один из них. Подумала я над словами больного, и стало страшно­ вато. Действительно, случись непредвиденное — что я сде­ лаю? А откровенно говоря, у меня никогда мысли не за­ рождалось, чтобы наши не удержали оборону. Все свободные места на иолу были заняты. Остались более «почетные» — какие-то сиденья вдоль стен. И здесь Новиков разложил солому, для новых раненых. Всюду раздавались стоны. Всюду просили подойти.

— Сестра, сделай укол. Больше нет терпения...

— У меня кровь сочится через повязку.

— Сестра, воздуху не хватает, — зовет только что прибывший, раненный в грудь. Нужно спешить на каждый зов. Сделать все возмож­ ное в этих условиях, в потемках... Раненный в грудную клетку оказался самым тяже­ лым. Он задыхался. Воздух со свистом проходил через 41

рану. Требовалась срочная операция. А сейчас здесь даже перевязку нельзя сделать. Наложила поверх бинтов давящую повязку, забинто/Вала покрепче, но облегчения было мало. Хотя бы врач «пришел. Он где-то с Катюшиными боль­ ными задержался. Те еще тяжелее... Ух, какая длинная ночь! Скорей бы утро!.. За стенами «святого дама» стоял невообразимый гро­ хот, и от вспышек было так светло, словно горел весь <мир... Снова пробираюсь от одного к другому, ощупывая пульсы, проверяя повязки — нет ли кровотечения, делаю уколы сердечные и обезболивающие, повыше укладываю раненных в грудь, чтобы легче дышалось... И многое, многое другое делаю, чем можно облегчить страдания дюдей в такой обстановке. Утром сюда приедут врачи и сестры, появится надеж­ д а на лучший день. Под утро меньше стало поступать раненых.

— Ну, как там? — с нетерпением спрашивала нович­ ков. И прибывшие сообщали, что обстановка на передовой в нашу пользу. Пришел врач-терапевт Прокопенко. Посмотрел боль­ ных. Раненный в грудь задыхался. Я стояла перед ним на коленях и тихо плакала.

— Ну, потерпи, пожалуйста, — уговаривала я его,— скоро придут хирурги, сделают операцию, и станет легче... Но он на рассвете умер... Хорошие вести с передовой, лекарства успокоили людей. Не стало ветра. Рассеялись тучи. Уходила побледнев­ шая при дневном свете луна. А самое главное — наступила относительная тишина на переднем крае. Радостно стало на душе, даж е весело, словно не было этой кошмарной ночи. Развернувшийся госпиталь в течение первых суток принял из двух медсанбатов около тысячи раненых, ко­ торые были перевезены на машинах и на подводах, а самые тяжелые перенесены на носилках.

42

Большую помощь в развертывании госпитальных от­ делений и по уходу за больными оказало местное насе­ ление. Днем и ночью кипела работа. Одни принимали ране­ ных, другие — проводили их санобработку, третьи — пе­ ревязывали и оперировали, четвертые — готовили ране­ ных, наиболее транспортабельных, к эвакуации в тыл. :В отделениях оставались только тяжелейшие после­ операционные, которых нельзя было трясти. Некоторые пытались подняться, крича: «В атаку!», «Ура!», «За Ро­ дину!». Один раненый поступил без документов, без фамилии в медицинской карточке, заполненной в медсанбате. Не отвечал на вопросы и вообще ни на что не реагировал.

— Как ваша фамилия? — то и дело подходили и спрашивали врачи, дежурные сестры и няни. Нужно было узнать имя человека — кто он и откуда родом. Нужно было уловить момент, когда он мог прий­ ти в сознание. Это был особый пост, который ни на минуту не поки­ дали медработники. Только дня через три без движения пролежавший все это время больной слегка передвинул кисть руки.

— 'Как ваша фамилия? — поспешила я его опро­ сить. — Как фамилия? И вдруг он с усилием выкрикнул: — Лукашенко!.. Лукашенко!.. Лукашенко!.. Теперь не может остановиться. Днем и ночью — «Лу­ кашенко», «Лукашенко»... Третьи сутки не выхожу из палат. Д аж е присесть не­ когда. Старшая сестра просила меня потерпеть до вечера, /обещала сменить, хотя сама вторые сутки без отдыха. Мои подопечные вели себя неспокойно и постоянно требовали к себе неослабного внимания. Так и крутились мы с санитаром Новиковым дни и «очи, оберегая от всяких неожиданностей доверенных -нам людей. В одно из ночных дежурств через щель приоткрыв­ шейся двери в палату стал просачиваться едкий дым. Когда я вышла в коридор, то увидела, что он идет из /комнаты, где обычно находились медикаменты, кипяти­ лись шприцы.

43

В этой же комнате стояли три кровати. Они не были заправлены. Лишь по охапке сена .брошено на них, так как заходившие сюда дежурные по части, врачи, осво­ бодившиеся ненадолго, старшие медсестры, вдоволь на­ бегавшиеся по отделениям, ложились на несколько ми­ нут прямо в шинелях. Открыла я дверь дежурки и растерялась: стол был объят огнем. Горели простыня, заменявшая скатерть, и дсрай одеяла, которым замаскировано окно. Самодель­ ный светильник — небольшая бутылочка, наполненная бензином и накрытая сверху срезанным кружочком кар­ тофелины с фитилем из бинта, лежала на полу. От нее /к одной из кроватей бежала огненная струйка бензина. Почему она оказалась на полу? Взрывной волной сби­ ло, что ли? Сорвав горящие простыню и одеяло, я стала тушить огонь. 'Из-за дыма ничего не видно, а тут еще слезы градом бегут. Опешу, чтобы не задохнуться. И слышу: на одной из кроватей кто-то закашлялся. П одхожу, приподнимаю шинель, которой накрыт человек.

— Вставайте, — кричу, — задохнетесь! А лежащий товарищ поворачивается на другой бок, закрывая рот от удушливого дыма.

— Пожар! — кричу над ухом. Это был начмо, старший лейтенант Ларин.

■Он вскочил с кровати, посмотрел на дымящееся на полу одеяло, схватил с кровати сено и бросил на утиха­ ющий огонь. Сухое сено тут же вспыхнуло .большим костром. Вбежавшего санитара прошу принести несколько запасных одеял... Когда, казалось, все уже было потушено и я, оставив начмо и санитара, выходила из комнаты, неожиданно ©новь всю дежурку охватило огнем. Пламя быстро по­ гасло, лишь валили удушливый дым да черная сажа. Обернувшись, я увидела, как вновь загорелось одея­ ло; начмо накрыл его своей шинелью и стал топтать са/погами...

1Вся эта история длилась считанные секунды, но сколь­ ко было пережито! Ведь за стеной находились десятки тяжелейших .послеоперационных больных и в случае по­ жара ни один из них не смог бы спастись.

44

— Откуда появилось пламя? — спросила я санитара, когда ушел Ларин.

— Начальник выплеснул из ведра воду, — ответил тот.

— Какую воду?

— А что под кроватью стояла. Я долго не могла успокоиться от злости на Ларина. Когда вернулась к больным, в палате было относи­ тельно тихо. Только изредка кто-то стонал да раздава­ лось бесконечное «Лукашенко», «Лукашенко»... Рано утром забежала старшая сестра Валя. Загляну­ ла в дежурку: — 'Где бензин?

— Какой бензин?

— В ведре под кровать вчера ставила.

— А-а. Начмо им... пожар тушил... Враг поспешно отступал. На дорогах встречается огром­ ное количество военной техники противника, свалка вин(говок и автоматов, брошенных при отступлении. Попадаются кладбища вражеских солдат с белыми деревянными крестами, сколоченными наскоро. Бесконечными колоннами на восток, понурив головы, плетутся «завоеватели», а на запад с радостными улыб­ ками возвращаются к своим родным очагам жители ос|вобожденных сел и деревень. Встречаем людей в штатской одежде, с красными на­ шивками на головных уборах, с автоматами за спиной и гранатами за поясом. Это партизаны. Вот вы какие, люди легендарной судьбы! Среди них есть пожилые и молодые. Есть женщины и совсем юные девушки, есть и дети лет десяти-двенад(цати, у которых на пилотках или шапках такие же на­ шивки, как у взрослых. Окружающие относятся к ним с большим почтением. Потом мы догоняли передовые части поездом. Как (всегда, гонялись за нами самолеты 'врага, бомбили и об­ стреливали. Хотя и укрывались от пуль и бомб, но, ка­ залось, никто уже не чувствовал страха — все нехотя по­ кидали вагоны. А ночью вражеский самолет, опередивший наш по­ езд, сбросил несколько бомб, и машинист вынужден был 45

установиться. Надо было убедиться, целы ли рельсы. И тут неожиданно из-за леса появился второй самолет и на бреющем полете пошел вдоль эшелона.

— Разойдись! — кричал старшина.

— |Куда бежать-то?! Может, там мины. От пули спа­ сешься — на мине подорвешься, — ворчал кто-то. И в с е -та к и б е ж а л и по полю , к л е с у .

Кто-то из девчат упал и расхохотался.

— Я провалилась в какую-то яму! — задыхаясь от смеха, кричала Таня Николаева.

— Девчонки, я юбку разорвала, — раздается полос Ани Казанцевой. Полежали в темноте и с новой силой разразились смехом.

— Смотрите, мы, оказывается, на кладбище забра­ лись. Я сижу в старой могиле, — сообщает Таня.

— А я за крест зацепилась... 'Старшина уже покрикивал: — П о ва-го-нам! 1По ва-го-нам! А мы от смеха с места подняться не можем. Только приблизились к вагонам, как вновь появился самолет и пошел над крышами. Бежать было поздно. ,Уиали, где стояли. Пуля ложились неровной цепочкой почти рядом. Они поднимали фонтанчики из песка. Ка­ тюше обожгло щеку, Оксане царапнуло кисть правой руки.

— Вот гады, пристали! — ругался старшина. — Сколько у вас еще этого груза?! А девчонки грозили кулаком в воздух. Шло время. 'Каждый из нас, работников госпиталя, постоянно был занят своим делом. Вкусные обеды готовили повара под руководством Маши Богомоловой (нужно сказать, что армейское уп­ равление бесперебойно снабжало госпитали продоволь­ ствием, и в достаточном количестве: меню, к удовлетво­ рению, было разнообразное, с общими и диетическими столами). Своевременно обеспечивали нас и медикаментами. /По бездорожью, бывало, в распутицу, если нельзя было проехать на машине, сама начальник аптеки лейтенант Рудина садилась верхам на лошадь, а порой отправля­ лась пешком, чтобы получить я доставить все необходимое для лечения больных. И госпиталь никогда не оставался 46

|без самых дефицитных медикаментов и перевязочных средств. |В напряженные дни работы начальник аптеки и ее помощница Надя Жукова сутками не уходили с рабочих (мест. Аккуратно выполняла свою работу парикмахерша Люся Багинштейн, которая в напряженное время также |не покидала санпропускник. Люся, высокая, худенькая, стройненькая девушка, была важной фигурой в части. Она отличалась безмерно жизнерадостным характером, так забавно умела рассказывать были и всякие небылицы, что слушатели хватались за животы от неудержимого смеха. Своих клиентов Люся встречала обворожительной улыбкой, быстро и аккуратно подстригала и брила их, при этом весело щебетала. С виду нежная, хрупкая, Люся оказалась на редкость выносливой, неунывающей. «Творческим» трудом занимались в свободные часы пожилые санитары. Они уставали во время внутривен­ ных переливаний часами сидеть и держать банки с ж ид­ костями да ампулы с донорской кровью. Кому-то из них в голову пришла мысль: сделать деревянные стойкидержатели. Получалось замечательно! Теперь сестры не страдали от недостатка рук. А са­ нитары изготовляли подставки еще и еще. Добросовестно выполнял свое привычное дело — ре­ монтировал и шил сапоги — старичок-сапожник Борщев­ ский. Удивил начмо Ларин, выдав всем девчатам кирзовые сапоги, а мне, по его распоряжению, Борщевский из ста­ рых хромовых голенищ сшил маленькие, да на каблучке, чтобы я ростом повыше стала. Еще больше мы были поражены, когда Ларин пообе­ щал заказать нам на летнее время легкие сапожки из |плащ-палатки. Заказ был выполнен. На венском каблучке, украшен­ ные косочками и запятниками из черной кожи, они вы­ глядели очень аккуратными и нарядными. Вдобавок ко всему мы получили костюмы из тонкого сукна защитного цвета: прямая юбка с застежкой-мол­ нией и жакет с поясом.

47

К костюму срочно требовалась белая кофточка с гал­ стуком. Девчата где-то достали белую ткань, чуть поплотнее •марли, и наши портнихи приступили ,к делу. Теперь мы были настолько нарядны, что на нас загля­ дывались все прохожие, когда мы бывали в увольнении. И дивились: — Откуда такие? А нашей гордости предела не было. Передовые части нашей армии с тяжелыми боями про­ двигались к западным границам, освобождая города и села страны.

•Госпиталь передислоцировался в один из городов З а ­ падной Украины, заняв большое четырехэтажное здание школы. А до освобождения города она была занята фа­ шистами под солдатские казармы: двор обнесен колючей проволокой. Нежная апрельская травка помята. 'Повсю­ ду валялись ржавые консервные банки, гильзы от сна­ рядов. Классные комнаты завалены соломой и разным мусором... И вот, наконец, благодаря нашим стараниям наведен порядок. На столах и окнах появились цветы. (Готовились мы к большому приему, на несколько сот человек. Работу проделали огромную. Сколько, напри­ мер, потребовалось труда, чтобы набить соломой и се­ ном несколько сот матрацев! 'Всякая мелочь была не мелочь, а существенное, не­ обходимое, без чего нельзя обойтись с первых часов ра­ боты. Нужно сказать, что к этому времени значительно уве­ личился автопарк части. Это ускорило переброску иму­ щества и личного состава госпиталя на новое место ди­ слокации, и, естественно, эвакуацию раненых. Большую помощь здесь оказали местные жители — украинцы, поляки. Мужчины работали во дворе по хо­ зяйству, женщины и девушки ухаживали за больными в палатах. Мы были самым близким госпиталем первой линии, к нам поступали с передовой все, независимо от профиля ранения. И трудно было подчас понять, у кого из посту­ пивших тяжелее состояние.

48

Я смотрю на своих пациентов. Вот раненный в голову. Ранение связано с нарушени­ ем центральной нервной системы... При виде раненного в грудь сам как бы начинаешь задыхаться... У следующего перештопаны хирургом все внутренно­ сти. Его мучает жажда, но пить ему .нельзя. Даю глоток: во рту пополоскать, увлажнить язык... У этого раздроблена челюсть. Он мучается от боли... Но, пожалуй, больше других мучаются, и не только от боли, лишившиеся зрения... Иногда казалось, что врачу легче работать, чем мед­ сестре. Осмотрел-де на обходе больного, сделал назначе­ ния и ушел. У него другие заботы: операции, перевязки. Это, правда, тоже нелегко, но он сделал свое дело — и всё, и в палату. А медсестре постоянно надо жить вме­ сте с ранеными, дышать одним воздухом, вместе за ­ дыхаться, страдать от боли, вместе проводить бессонные •ночи... А это так порой мучительно! Может, даж е хуже, чем самому страдающему. Ведь медсестре приходится •болеть за всех сразу. Как помочь вот этому парню? У него сквозное пуле­ вое ранение в плечо. Перебита ключица. Задета верхуш­ ка легкого. Сделана операция. Ушита рана на легком. Рука уло­ жена в лонгетт из гипса. Парню всего семнадцать лет. Доброволец. Его мучает одышка. Он то и дело просит посидеть с ним. Разве можно отказать в такой просьбе? Словно маленький беспомощный ребенок уткнется в •грудь и дышит, тяжело дышит... Только сидеть-то он дол­ го не может, быстро устает и снова ложится. Сам себе не рад.

— Сестра, напиши письмо матери, — убедительно просит он. Бросаю все и спешу выполнить и эту просьбу, быть •может, последнюю.

—■Дорогая мамочка, я лежу в госпитале, — диктует о н ,— только ты не беспокойся, рана у меня пустяковая. Ранен в правую руку, поэтому сам писать не могу. Пи­ шет сестра. Мама, я скоро вылечусь и снова пойду бить фашистов... Думаю, что скоро с тобой увидимся... Ц е­ лую. Твой сын Коля. М олодой человек

49

Я не вижу ни строк, ни букв, которые пишу. Глаза за­ стилают слезы. Раненые в палате приумолкли, прислушиваясь к дик­ тующему. (Кто-то тяжело вздохнул. У Колиного соседа по кой­ ке, «пожилого человека, по щекам на подушку покатились слезы...

— Спасибо, сестренка. Теперь подними... еще хочу посидеть... — с трудом произносит Коля. Снова уткнулся в ‘грудь. Может, ему чудится, что он прячется в объятиях матери? Ведь когда рядом мать, «все страдания легче. Может, руки сестры заменяют ему «материнские? (Пусть будет так! Это все, чем еще можно помочь человеку в его последние минуты жизни.

— Больше ничего не пишите маме... пусть... не знает...

— -Коля, ты сам ей обо всем напишешь. Может, ус­ тал, положить?

— Нет, так легче... Несколько глубоких хрипловатых вздохов и судорож­ ные подергивания, как у спящего...

-Он и верно, казалось, уснул, прислонившись к моей пруди. Уснул тихо, спокойно, навсегда. (В этот несчастный день дежурства в моей палате умер еще один человек. И рана-то была пустяковая. Ос­ колком мины царапнуло в голень. Ходил с палочкой, шу­ тил, смеялся, помогал соседям по койке крутить «козьи ножки»... Утрам, как бы между прочим, высказался: — Сестричка, у меня почему-то плохо стал откры­ ваться рот, как будто сводит... Тревога! Это были признаки поражения столбняком. Немедленно доложила об этом дежурному врачу. Тут же стали принимать срочные меры... Несмотря ни на что, человека спасти не удалось. Боже мой! Можно ли привыкнуть ко всем смертям? Или хотя бы равнодушней относиться к ним...

— Доченька, не переживай, ведь у тебя слез не хва­ тит на всех нас, — говорят раненые. А у меня хватало, чтобы оплакать каждого. Впереди видим столбы черного дыма, которые то и дело поднимались высоко к небу.

50

Въезжаем в город, охваченный сплошными пожари­ щами. Горел немецкий город Ратибор. Это горела поверженная фашистская Германия. Горы кирпичей забаррикадировали улицы, и по ним ни пройти, ни проехать. К олонны м аш и н идут по о д н о й , р а с ч и щ е н н о й , г л а в ­ ной м а г и с т р а л и , к о т о р а я в е д е т к л о го в у в р а г а .

Наша колонна остановилась у четырехэтажного зда­ ния, незначительно пострадавшего от бомбежек и обстре­ лов. Правда, нужно было стеклить все окна, чинить кры­ шу, навешивать сорванные двери. Но это не беда. Глав­ ное, почти целы были стены. Оказалось, что в здании до последнего момента на­ ходился немецкий госпиталь. Уходя, фашисты не успели вывезти оборудование, медикаменты. В городе было очень тревожно. Командование .госпиталя принимало меры к усиле­ нию охраны, выделяло ночной .патруль. 'Вводится строгий режим и распорядок для личного состава. Днем и ночью в окружающих кварталах, в соседних с нами домах появлялись все новые и новые пожарища. Солдаты врата, покидавшие город, поджигали в кварти­ рах домов мебель, вещи, все, что могло гореть. 'Ночью было светло, как днем. На крыше нашего дома круглосуточно дежурили сол­ даты, обливая ее водой из шлангов, чтобы не дать на­ греться.

1К концу вторых суток у нас все было готово к при­ езду больных, и даже необычно ярко загорелся во всех отделениях электрический свет. В моем ведении — несколько просторных комнат с десятками кроватей, заправленных новым бельем. На столах — цветы, откуда-то привезенные шофе­ рами. |В открытые окна врывается свежий весенний ветер. Еще раз прохожу, осматриваю комнаты — все ли на месте? На душе так радостно. Может, оттого, что день такой хороший или по-домашнему уютно в палатах... И сама я одета почти по-домашнему. Из военной фор­ мы на мне только юбка. Вместо 'блузки — мужская ру­ II

4*

башка с закатанными рукавами, а вместо фартука — большой носовой .платок. Убедившись, что все готово, я принялась за послед­ н ее— расстилать трофейные дорожки, оставленные сбе­ жавшими хозяевами. |Ползаю на полу на коленках, разглаживаю... Неожиданно открылась дверь, и в палату вошел .пол­ ковник Марченко, начальник санотдела армии, за ним майор Томин, там еще кто-то... целая свита. Встала по стойке «смирно», чтобы отдать рапорт, а мысль .сверлит: ведь я не по форме одета... ох и нагорит мне сейчас!

—■Товарищ полковник, первое отделение госпиталя к приему раненых готово! Докладывает старшина меди­ цинской службы Никулина. И тут заметила стоявшего за спиной Томина генералмайора. «Ну теперь-то,— дум аю ,— определенно достанется...» Снова надо докладывать, как положено, старшему по званию.

—■Хотя и не вижу, что докладывает старшина, но вижу, что полный порядок! Д аж е с цветочками и дорож­ ками. Хорошо встречаешь раненых, молодец! — сказал весело Марченко. Томин удивленно смотрел то на меня, то на полков­ ника.

— Ты, майор, докладываешь, что это твоя самая ма­ ленькая и самая лучшая сестра, а не знаешь о том, что она хотела сбежать на передовую. Я подумал, что ты ее обижаешь...

— .Нет, .мы работаем с ней дружно. И разговору о передовой не было, — сказал Томин.

— Она к тебе с такой .просьбой и не пошла, зная, что не отпустишь. Она махнула сразу в санотдел. Мы с ней хорошо побеседовали... Майор Томин, выходя последним, обернулся и шут­ ливо погрозил мне пальцем: — Ну, погоди, я тебе покажу передовую! Во время моего дежурства по операционной посту­ пил молодой боец, раненный в ногу. Его мучала сильней­ шая боль. При осмотре врачи определили, что началась ган­ грена.

52

Предстояло немедленно отнять у парня ногу в верх­ ней трети бедра. Что и было сделано. Но заражение пошло дальше. Лиловые языки ковар­ ной гангрены поднимались к животу. Ночь прошла у кровати больного в муках вместе с ним. Утро предвещало погожий день. Чувствовалось без­ облачным небо. Все ли оно было чистым, мы видеть не могли, поскольку кругом стоял густой дым. Госпиталь словно находился в яме, которую прикрывал крохотный кусочек голубого неба. Хотя по всем приметам день обе­ щал быть хорошим. Но настроение у дежурных врачей и медсестер пла­ чевное: на операционном столе лежал умирающий де­ вятнадцатилетний Саша Петренко. Саша часто впадал в беспамятство, бредил. Он уже несколько часов держался только на лекарствах. Серд­ це то и дело останавливалось. Массаж, снова массаж... укол в мышцу сердца... Внезапно раздались выстрелы. Вначале одиночные, потом автоматные, а немного времени спустя они загре­ мели повсюду. Утро было раннее. Солнце поднималось от гори­ зонта. В палатах тишина... Вдруг все зашевелилось. Не на шутку встревожились больные и здоровые. Что случилось? Почему идет стрель­ ба по всему городу? Начальством госпиталя срочно были направлены связные в ближайшие воинские части, чтобы выяснить обстановку. Через несколько минут наши посыльные ворвались, стреляя вверх, с радостным известием: — Капитуляция!

— 'Победа!

— Ура!

— Слышите? Война кончилась!

— Ура!

—- Ура! — стало разноситься по палатам. А на столе операционной умирал юный защитник Ро­ дины, победитель. Врачи делали все возможное, но — общее заражение крови...

— Сашенька, война кончилась... Слышишь, салют

$з

гремит,— .пытались мы довести до сознания умирающе­ го эту радостную весть. И он понял. Обвел мутным взглядом окружающих его людей и, слабо улыбнувшись, произнес: — Победа... хорошо... не напрасно... Это были его последние слова. Все мы плакали. От радостного известия о победе, от горькой досады, что наступила преждевременная смерть юноши в столь великий день и час. Что было потом? А потом еще были слезы — слезы радости, поздрав­ ления, объятия и поцелуи... Большинство раненых, молчаливо лежавших ранее, в этот день были неузнаваемы. Пели — кто не умел. Плясали — кто не мог. Смеялись, хохотали по причине и без причин — кто как мог проявлял свою .радость, свое торжество. Еще бы: ведь все они победители!

АЛЕКСЕИ РЕШЕТОВ

Вот из примет стародавних одна: Пропасть грибов — значит, -будет война. Что нам худые приметы? И все ж Вспомнишь — и вздрогнешь, и -горько вздохнешь. |Вот сыроежки, любимые мной, Вот боровик под высокой сосной. Час не бродили, а ведра полны. Только бы не было больше войны...

Золотые врата, -мелодично звеня, Пропустите в далекое детство меня, Там я был одуванчику каждому рад, Там со мной разговаривал старший мой брат. Он еще не погиб на скале-крутизне И охотно читал сказки русские мне. А чужие отцы, возвращаясь с войны, Были с ним и со мной, как с родными, нежны. Золотые врата, Золотые врата, Пропустите меня — моя совесть чиста. Я чуть-чуть отдохну на траве голубой Среди желтых цветов — и обратно в забой. И друзей у меня настоящих не счесть, И работа хорошая вроде бы есть, И живу ничего, но все крепче мечта — Золотые врата, Золотые врата...

55

АЛЕКСАНДР ГРЕБЕНКИН

Ш Нет, эти «троки не случайны: В них память сверстников моих — Ребят, родившихся в начале Сороковых... Отцов на двадцать лет моложе, Для мирной жизни рождены, Мы все в какой-то мере тоже Прошли дорогами войны. Идут года... Мы поседели. Уже за тридцать нам сейчас. Недаром в огненной купели И жизнь, и смерть крестили нас. Они судьбой вертели круто. ...И каждой праздничной весной Огни победного салюта Горят над нашей сединой.

Я смотрю на старенькое фото: Шпорами коня разгорячив, .Старший брат с лихого поворота На скаку ворвался в объектив. Д о сих пор никак я не поверю, 56

Что в бою под Ельнею сражен. Если кто-то постучится в двери, Кажется, что постучался он. Только знаю: этого не будет — Не вернутся павшие домой. Но случись война — меня разбудит Он своей простреленной трубой. Что ни год, я — старше, он — все тот ж е. Знаю: время брата не берет... Я смотрю на фото, и тревожит На губах застывшее «Вперед!»

НИКОЛАЙ КИНЁВ

НОЧНОЙ д о ж д ь Рассказ 1

Григорий смотрел не на экран, а на Веру: она сидела впереди справа. Старательно приглаженные темно-русые волосы ее с одного боку перепутались — она этого не замечала, а то бы обязательно поправила. Глаз ее Гри­ горий сейчас не видел, но представлял: черно-смороди­ новые и влажные, как будто она собралась плакать; и губы ее, высокие, узорные, представлял. Ему хотелось схватить ее за полукруглые плечи, повернуть к себе и расцеловать. Но мало ли что хотелось... Рядом с нею сидел тот, инспектор районо, и — Григорий видел — обеими руками сжимал Верину руку. Инопектор дотра­ гивался до ее колен, она била пальчиками по его ру­ кам, он снова дотрагивался. Григорию было горько на­ блюдать за ними, хотелось закричать, заступиться за Веру, чтоб не трогал ее этот парень! Еще не прошли последние .кадры, а уж е заиовскакивали с мест, зачиркали спичками. /Григорию уходить не хотелось. Если бы это кино прокрутили еще и еще раз, Григорий бы сидел и смотрел, пока здесь была В е­ ра. Но нет, сейчас это кино кончится, и она уйдет. /Вспыхнул свет, и Вера встала. 'Когда проходила ми­ мо Григория, задела плащом его шершавую руку. За Верой и инспектор прошел — на упругих, вытянутых но­ гах. 'Григорий вышел последним.

— ,'Ну, как те кино? — спросил его Ванька Шуба, колхозный пастух, прозванный Шубой за то, что давно, в детстве, будучи в ночном, спалил на костре шубу.

— Да так... — неопределенно ответил Григорий, про­ 58

вожая нетерпеливым завистливым взглядом Веру, ин­ спектора и всех остальных, веселых, знавших, куда они пошли.

— Индийских картин не стало,— продолжал Вань­ ка, стоя в притворе двери, вроде решил не выпускать Григория.— 'Когда индийское идет, я беру отгул и оба раза успеваю посмотреть: и на детско, и на взросло. Ча­ сто по две серии идет — хорошо! В субботу танцы обе­ щают, — переменил разговор Шуба. — Ежели баянист из Дьяковки придет. Девки-то опять ногами подрыгают сколь! Ванька снизу посмотрел на Григория охровыми гла­ зами, поморгал: — Ко Клавде сичас пойдешь? А то, ежели домой, айда вместе. Григорию не хотелось разговаривать с Ванькой. Вся деревня считала Шубу полудурком, а Григорий его не обижал, вот Ванька и считал, что нашел себе ровню, тем более, что Григорий приятелей не имел.

— Ко Клавде! — рассердился Григорий. — Нет, не ко Клавде. Так, в одно место.

—• А-а... — загадочно протянул Ванька и шагнул с крыльца. На улице был дождь. Тоненький, частый, он лился непрерывными струйками, и казалось, что каждая рас­ тянутая в длинную нитку капля идет сначала сверху вниз, а лотом обратно, снизу вверх, потом опять вниз — идет так без конца туда-сюда и не обрывается, не уми­ рает. П о тракту кое-где взлетали яркие электрические круги от фонариков да изредка краснел тягучий свет горящих папиросок.

— А Клавдя-то не спит ишо, — сказал Шуба. П од взгорьем, на котором стоял клуб, вправду крас­ нели два Клавдиных окна — тепло, мягко.

— Сказывали, переходить к ней в дом хошь, — по­ чему-то очень громко проговорил Шуба, стараясь идти с Григорием в ногу. — У тебя дом-от лучше. Да и мать одну оставлять как станешь? Клавдя-то вишь какая...

— На! Наговорят тут! Слушать всех! — вскипел Гри­ горий.— Ну, ладно, Иван... П ока...— И, не подав Шубе руки, спешно пошел вперед: «Похоже, что Вера инспек­ тора опять домой уведет».

59

Ванька остался в темноте. И только отмерил Григорий саженными своими ша­ гами десятка три метров и понял, что стыдно ему так гнаться за Верой, унижаться; глухая тоска обняла его и сдавила. «Зачем от Шубы ушел?.. — пожалел он. — Крикнуть, что ли, его, догнать? 'Но ни кричать, ни догонять не хотелось. «А, хандра!» — подумал Григорий и снова закурил. Дым был едкий, оставляя затхлый осадок во рту, и Григорий в который раз 'предположил, что какой-то че­ ловек не в себе выдумал папиросы, от которых нет ни удовольствия, ни радости. Просто так, порастравлять себя, дым на душу пустить... «Клавдя, Клавдя... Что он мне про |Клавдю гово­ рит?! Ему-то какое дело? — Григорий бросил папиро­ с у .— Пойду все-таки догоню Веру». Григорий обогнал нескольких девушек Вериного ро­ ста, и каждый раз вздрагивало его сердце, как будто внезапно она все поняла, оставила своего инспектора и вот теперь ждет его, Григория. Будто три года его тоски и отозвались радостью. Три года...

2

Он тогда вернулся из армии и хотел ехать в город, на производство. И специальность он в армии хорошую для гражданки получил — электромонтер. В городе нужны электрики, его бы взяли. Н о только он приехал, взгля­ нул на мать, больную, одинокую — остался. Сестра его Ирка, пока он был в армии, вышла замуж за рабочего, .присланного в колхоз на уборку, уехала с ним— теперь от нее ни слуху ни духу. Иногда Григорий говорил матери: — Вот, из-за тебя здесь. А то бы уж где был! Как другие...

— Ну дак, Гриша, я ведь тебя не держу. Поезжай, охота шибко дак. Только я вот своим умом думаю: и здесь тебе работа есть. Дом свой. Огород. В городе-то ведь все с купли — каждая луковочка. Я здесь век про­ жила — и не каюся. Говорила она про огород, яро луковочку, а сама 60

смотрела на Григория так, будто ее, мать, при нем, при сыне, обижают, а он не приходит ей на помощь. Но он не уехал бы никуда, он такой: решает наско­ ро, сомневаясь, но уж коли решит — бесповоротно... А говорил он это матери от обиды. Н е на нее, нет. А вот как летом наедут сверстники в отпуска — так разгова­ ривают с ним вроде по-свойски, но снисходительно. 'Гри­ горий в армию на два года позже своего призыва по­ шел: оставляли из-за старой матери, пока Ирка подра­ стала до паспорта, так что демобилизовался он к тому времени, когда и помоложе ребята самостоятельными стали, — так вот даж е они с ним не вровень разговари­ вают. В гости всегда пообещаются, но никогда не зай­ дут. Не заходят, и ладно, не больно у него в доме крас­ но, чтобы посоперничать с теми, кто говорит: «А я на заводе. Мастером перевели. 1Кварт,иру дали двухком­ натную. В институте заочно учусь». «Мать-то не пере­ возишь к себе?» — спрашивал обычно у такого Григо­ рий. «Не поедет ведь. От хозяйства своего. Д а и сноха со свекровкой уживутся разве?» — «Не знаю. Я один пока. Невесту буду выбирать, чтоб с матерью уж и­ лась».— «Не зарекайся». И обидно было Григорию.

— Ты б женился, Гриша, — говорила мать. — Вон сколь незанятых девок, хоть в нашей же улице.

— Я, мать, так не могу, чтоб любую. К сердцу не прилипнет — жизни не выйдет.

— Ну и жди. Может, век никто не прилипнет.

— И не надо.

— Я недолго проживу: останешься один — тоскливо будет. Без подруги, говорят, и на перине жестко.

— Еще перина не готова: перышки на курочке,— смеялся Григорий. — Перышки на курочке, а перина, может, уж е продана.

— Вот, вот!— Мать изумленно смотрела невыцвет­ шими, нежной голубизны глазами и отвечала послови­ цей же: — В двадцать лет ума нет — и не жди, в три­ дцать лет жены нет — и не жди, в сорок лету дому нет — и не жди!

— Ума есть маленько, — хохотал Григорий. — Дом есть. А тридцати пока нет. 'К сердцу прилипла Вера... Рослая, высоконогая, с темно-русой челкой на лбу. Ходила она — на загляденье, будто это одно и тренировала в себе с самого детсадика.

61

Хотелось стать невидимкой, пойти за ней вслед и .по­ учиться у нее ходить так же: легко, порхающе, но и уве­ ренно, с достоинством. Одеваться она любила так, что­ бы что-нибудь да в ее наряде сверкало белизной: или кофточка на ней была белоснежная, или заколка в при­ ческе отсвечивала перламутром, или град светлых бу­ син торжествовал на отлете труди, или белый ремешок вдавался в талию... Были у нее и белые лакированные туфельки. Когда она шла по тракту — они хрустально стучали: тэк-тзк-тэк... Пока Григорий служил в армии, школьники привыкли одеваться так, как раньше и на свадьбу не наряжались. На уроках физкультуры в нейлонах бегают. А Вера ореди подружек-десятиклассниц и вовсе царевной выглядела. Посмотрел на нее Григорий один раз, другой... Как нахлынуло на него: догнал бы, схватил бы и на руках к себе — домой! Электричество бы в каждый угол про­ вел. Телевизор бы в полстены купил. На туфельки бы ей работал. Целовал бы смородиновые глаза... У Гри­ гория, осветившего чуть не всей деревне дома, чуланы, бани и дворы,— у самого у него в доме горела однаединственная лампочка над столом да скрипел старый репродуктор. А тут сразу перемены захотелось. Как-то он, глядя в окно, опросил у матери: — Что это за краля такая идет?

—■ Эта? Закомлистовой Аксиньи Верка. В десятом классе учится. Хороша девка. Отличница. Молода толь­ к о — семнадцать годов.— Мать внимательно посмотре­ ла на Григория. Потом, читая районку, Григорий на «Литературной странице» под стихотворением «Весна» увидел подпись: «Вера Закомлистова». Прочитал: Листочки клейкие из почек Взлетают в неба синеву. Я все тебя зову, зову, А ты прийти ко мне не хочешь. Напрасно я тебя ждала Все лето, осень всю и зиму: Ты все проходишь мимо, мимо, Хотя весна уже пришла.

«Тоскует о ком-то!» — ожгло Григория. 'Потом у нее другие стихи печатали: о Родине, о вой­ не, о цветах. Зти стихи ему не понравились, но все рав­ 62

но ёкало у него сердце, когда он держал в руках рай­ онку с ее стихотворением.

•Она отлично сдала выпускные экзамены, однако в пединститут по конкурсу не прошла и осталась рабо­ тать в своей школе пионервожатой. Опять стала прохо­ дить мимо 'Григорьева дома: в белой кофточке, с алым галстуком на груди, в коротенькой черной юбке. Что ни день — выдумывала новые прически. В тот год Григорий делал электропроводку в новом школьном пристрое, и Вера тоже была там. Он радо­ вался, что она рядом, и что одет он был вполне по-выходному, и что, если захочет, он может с ней заговорить о чем-нибудь— будто о деле. Однако она даж е не по­ здоровалась с ним и ни разу не взглянула на него, а уж он следил за этим, ждал этого. Нет, сколько раз прошла мимо стола, на котором он стоял, не заметив. С учите­ лем физкультуры Генкой В плесовым поздоровалась по имени-отчеству, да еще пасовала ему в волейбол, и бе­ гала за мячом, и подбирала его... Вот когда позавидо­ вал Григорий Генке: у того и образования-то было на два класса больше, чем у Григория, то есть «все» один­ надцать классов были у него, Григорий же закончил только девять, а -потом пошел в бригаду и ходил в ве­ чернюю школу, но десятиклассников было мало, боль­ шинство рассеялось, и вечерний класс расформирова­ ли; да вот поди ж ты: в школе не было опециалистафизкультурника, и Генку взяли в учителя — теперь он с именем-отчеством... Генка играл с Верой в волейбол,, и пионеры крутились около, радостно взвизгивали, то­ ропились схватить мяч или хотя бы задеть его, но Ген­ ка бросал его одной только Вере... Григорий старался не шуметь, не греметь, белый двойной провод вел над штукатуркой бережно, ровно: когда не хватало руки тя­ нуть провод дальше, тихо слезал со стола и передвигал его. Нет, не заметила Вера Григория, будто это само собой разумелось, что какой-то работяга должен был делать проводку, а она царевной проходила мимо. «Она не знает меня, не помнит. Годами я не ровня ей».

— Вот тут не знаю: повыше или пониже патроны расположить? — вдруг спросил он у 1Веры, когда она, устав от игры, раскрасневшаяся, неторопливо собралась уходить и прошла еще раз мимо Григория.— Тут ведь спортзал будет?

63

— Спортзал, конечно!— ответила Вера таким то­ ном, 'будто азбучную пустяковину у нее спросил, в то время как она привыкла отвечать на серьезные, замыс­ ловатые вопросы. И не посмотрела ни на патроны, ни на те места, куда примерял их Григорий. Он отвернулся от Веры и спрашивать больше ни о чем не стал. В деревнях, которые обслуживала подстанция, часто ,гас свет, на линии случались замыкания, и, когда дру­ гие монтеры отнекивались, Григорий шел исправлять повреждение. Монтеры к покладистости Григория при­ выкли и в случае чего говорили начальнику: «Гриня сходит. У него не семеро по лавкам». 'И он соглашался, от столба к столбу искал повреждение, искал, находил, ремонтировал... И вспоминал Веру, словно отчитывал­ ся перед ней в выполнении задания, и делал всегда все на совесть, а Вера будто за ним наблюдала. И в его мечтах она хвалила его за работу, за то, что умеет вы­ ручать товарищей, шла рядом с ним и ласкалась к нему. Но заговорить с ней он больше не мог. Так я шло оно все... А полгода назад из армии приехал Иван, брат Ве­ ры, и в доме Закомлистовых начался радостный ера­ лаш. И утром, и вечером оттуда раздавались пение и топот. Старуха Закомлистова долго ждала сына: он был один и последний мужчина в семье, мать боялась, не остался бы он во Владивостоке, где служил. В деревне говорили перед тем как ему приехать, что Иван везет .с собой тамошнюю жену, будто бы он сам в письме так пообещал, но он приехал один — рослый, сухой, упру­ гий, в матросской форме, которая здорово шла ему. ,У Ивана было обветренное лицо, широкие губы и точьв-точь как у Веры глаза. Девки стали сходить с ума, как он приехал, повыкупали в сельмаге самолучшую материю, молниеносно выстрочили себе платья из нее и давай проходить взад-вперед мимо Иванова дома. Н а третий день празднества Григорию постучали в окно: — Гриня! Мы от Ивана! От Закомлистова! Просил тебя прийти! Поиграл бы хоть на гармошке. Девкам |ПЛясать охота! Не впервой к нему так приходили по праздникам: де за ним — за гармошкой, за игровщиком. «Что ж, за ■что меня чужим без гармошки любить?» Он всегда шел 64

играть — не мог людям отказать, а еще себе не мог от­ казать: Вера, Вера там... У Закомлистовых гвалт стоял несусветный.

— Гармонь! Гармонь .пришла! Айда, проходи! — только зашел Григорий, закричали цветастые, раскрас­ невшиеся девки.

— Гриша, чё поздно пришел?— С кровати навстречу Григорию поднялся Иван, измятый, заспанный, вместо глаз — узкие щелки, хоть спички -промеж век вставляй. Н а кровати же сидела коренастая девка в коротком бе­ лом платье, с большими синими яблоками по нему, бы­ стро крутила головой, вцепившись в Иванову матроску: — Не-не-не! Куда ты опять от меня?

— Погоди! Где сестра-то у меня? Верка! Ну-ко, .по­ сади Григория! И вот из кухни вышла она. Опять у нее была новая прическа. А главное — платье диковинное такое: орехо,вого какого-то цвета, с красной искоркой, на груди — вырез, окаймленный матовыми бусинами. Григорий вне­ запно почувствовал себя неловко, подумал о том, что галстук, что ли, надо было надеть, когда он пошел сю­ да, да не умеет он его завязывать, никак этому не на­ учится.

— Здравствуйте. Проходите к столу. Пожалуйста. Она с достоинством поклонилась, повела полной ру­ кой в сторону стола — медленно, величаво. Как барыня ,все равно. И еще он удивился тому, что лицо ее ничего ,не выражало, и глаза, прекрасные глаза — были, а взгляда — не было, губы причудливо меняли узор, ко­ гда она говорила, а хоть маленечко улыбнуться гостю не сумела она. «Да это, может, меня только она так встречает!» Григорию захотелось — гармонь под мышку ,и вон отсюда. Однако на лавке подле стола освободили уж место ему, и Вера предложила ему: — Пожалуйста. За Ивана. И встала перед ним — женщина женщиной, не дев­ чонка никакая. Парным молоком, духами, кожаными ,туфлями пахло от нее. Ему захотелось обнять Веру. Она словно почувствовала это — отошла. Тут послышался молодой мужской голос из кухни: — Вера!1 — Да! — Она плавно, красиво так скрылась за за­ 5

М олодой чело век

6$

навеской. Что-то там говорили, и голос Веры слышался тоже, но что говорили — было непонятно. Григорий начал «улошную». Девки, как одна, оживи­ лись, глаза у них заиграли, и вот раздалась она, непе­ редаваемая «улошная», слова которой не всегда весе­ лы, зато уж мотив с такими переходами да загибулина.ми, -что, -пока не услышишь сам, конечно, не защемит сердце. Я иду, иду, иду, Иду, иду и думаю: Он, поди, меня не любит, А я, дура, думаю!

Пели наперебой, одна частушка перехлестывала дру­ гую, изба ходила ходуном, девки вытаскивали из-за сто­ ла перекурившихся парней, толкали их в круг, и те не­ ровными шажками ходили между девок — тоже будто плясали. , Особенно старательно плясала Клавдя — маленькая, с большой -грудью, с короткими литыми ногами. Когда она пела, то останавливалась среди пляшущих, крепко закрывала глаза, а допев, распахивала их, взмахивала руками и шла кругом, выставляя ноги одну перед дру­ гой, и крест-накрест, и соединив подошвы, и еще черт ее знает как, и носилось над половицами ее желтое пла­ тье в пляшущих красных цветах. Когда она пела, губы ее становились мягкими, ласковыми, и открывались сол­ нечно-белые зубы, и голос у нее был звонкий и довер­ чивый. Закроет глаза, остановится, как будто упадет в сказку, отпоет, очнется— и опять начнет метаться по избе... Григорий знал ее: давно уж работает кладовщицей в сельпо. Всегда он видел ее тихой, незаметной — в се­ рой простроченной фуфайке принимает товар, серая шалюшка скрывает, как у монашки, лоб и щеки. Не больно разговорчивая. А тут вот пляшет отчаянно, пе­ ребивает чужие частушки, все старается выкрикнуть свои: — Ты куда меня ведешь, Такую молодую?

— А на ту сторону реки, Иди, не разговаривай!

И разом вскрикнули девки после частушки, всех вместе обожгло: такую молодую... на ту сторону реки...

66

Раскрыто, отчаянно вскрикнули: и те, которые на той стороне реки еще не бывали, и те, которым все тропин­ ки знакомы... Одинаково вскрикнули — так частушка ве­ лела! Иван сидел на кровати с коренастой девкой, крепкой моряцкой рукой обнимал ее и долго, на виду у всех, це­ ловал. То ли общая пляска настроила, то ли вино разгоря­ чило— Григорий играл яро, запойно, будто душа жила выше этой избы... Опять вышла из кухни Вера. За ней следом — моло­ дой .парень, тонкий, высокий, в талии будто чуть под­ ломленный, с короткой, приглаженной на косой пробор прической, с такими правильными, сахарными чертами лица, что неловко было смотреть на него. Каждый хря­ щик его носа был словно отработан из кристалла, а ро­ зовые ноздри были такие тонкие, что, казалось, про­ свечивали. У парня были длинные, с розоватыми ногтя­ ми пальцы, из-под костюма сияли обшлага накрахмален­ ной рубахи. Вера остановилась, обернулась к парню, что-то сказала, взяла его за руку, й они стали проби­ раться к дверям. Клавдя увидела, закричала: — Ну-ко, педагогия, айда с нами «улошную» пля­ сать! Инспектор районо остановился в нерешительности, пляшущие отступили от него к столу, а Клавдя крича­ ла, всхохатывала: — Попляши давай! Чё все сиднем с Веркой сидишь? Не на уроке — на гулянке! Айда! Она схватила его за обшлаг рубахи, но Вера что-то шепнула Клавде, и та махнула рукой на инспектора, плясать больше не стала, подошла к столу и села на­ против Григория. Вера с парнем вышли на улицу. У 'Григория упало сердце, он оборвал игру, налил вина себе и Клаве. Она дышала тяжело, ямочки на ее шее суматошно колотились, она выпила одним махом, закрыла глаза и долго крутила головой, будто попробовала отраву. Григорий стал тихо тянуть из своего стакана, да не дотянул — остановила его Клавдя своим вопросом: — Чего не женишься? А, Гришенька? Разве девок мало? Или брошенок молодых, как я? — Губы ее оста­ новились на этом «я», причудливые, обвораживающие.

67

5*

Но вдруг логрустнела Клавдя, уронила голову: — 'Сыграй, Гриня, еще чего... Подушевней. Григорий заиграл, но никто не слушал его, кроме Клавди, — наплясались, да и она куда-то в сторону смотрела, будто «показывала, что не то он заиграл и не так. Стали расходиться по домам. Иван уже спал. Аксинья для порядка задерживала одевающихся го­ стей, но ненастойчиво: какой «резон? Иван спит, а все ради него было. Веры с «парнем все не было... Григорий незаметно закончил игру, под ворохом чу­ жих одежд нашел свою, прошел к столу за гармонью. На него во все глаза смотрела Клавдя. Смотрела так, как будто он был виноват перед ней. Григорий постоял, взял гармонь и, не ответив на предложение Аксиньи выпить на дорожку, вышел. На улице постоял, поприслушивался, хотелось услы­ шать голос Веры, вздрогнуть от него, но его не было.

— Гриня! Гринь!.. Проводи меня! — услышал он со­ всем другой голос.— Мужики набиваются. Еле отвяза­ лась от них! Это была Клавдя.

— Ну... пойдем... И будто для того, чтобы немедленно сшибить Григо­ рия с горьких мыслей, Клавдя подхватила его под руку и давай говорить без умолку: — А Верка-то, видел, какого себе нашла? — Григо­ рий опять почувствовал нехорошее у сердца. — Инспек­ тором в районе работает. Грамотный! Он ей, Верке, и в институт нынче помог устроиться. Замуж зовет. Уж с того года к ним приезжает. Спать когда остается у них. Кроме Верки, ни с кем не говорит, а и говорит, дак все всурьез. Помнишь его? Выходил с Веркой?..

— П о-мню!— хотел было крикнуть Григорий, да сдержался. Поэтому полслова прокричал, полслова про­ шептал. Захотелось ему вырвать локоть из озябших Клавдиных рук. Д а в чем она, Клавдя, виновата? Слева показался четырехоконный высокий клуб со срезанной крышей — теперь надо было спускаться под крутую горку, к роднику, за которым по-за тополями тянулась улочка с Клавдиным домом в ней.

68

— Ой, сейчас держите меня четверо! Иди вперед, я на тебя обопруся! — Клавдя схватилась за плечо Гри­ гория и, ойкая, пошла за ним мелкими, нетвердыми шажками. Был слышен прохладный разговор родника внизу, и тополя о чем-то советовались тихо, шепотом. Не доходя до родника, Клавдя споткнулась, упала на колено и застонала: — Ну вот! Держаться надо было! Она сидела, скорчившись, у ног Григория, и ему бы­ ло стыдно своего роста перед ней, досадно, что не сумел ее уберечь, дал упасть. Сказал: — Не ойкай! А то на руках унесу. Клавдя умолкла. Встала. Зашагала похрамывая. «Доведу сейчас, пусть спит. Там за ней присмотрят. Как она выплясывала сегодня! Веселая была...»

— Ты с кем живешь? — спросил Григорий.

— Одна, — остановилась Клавдя. — Да сын Колька. Он седни у бабушки. Думала, может, совсем не приду. «Одна!.. Все равно Верка не моя!» Он почувствовал, как покраснел от этой мысли, и, стыдясь себя, прижал Клавдю к себе. И только пришли они в темную Клавдину избушку, открыв в темноте скрежещущий, свиристящий замок, только скинула Клавдя пальто и шаль на голбец да включила тихонький свет, только села на скрипучую кровать — растерялся Григорий так, что у него ходу­ ном пошла голова. Поставил гармонь к ногам, на пол, и она пропела шепотом вопросительное что-то. Клавдя подняла к нему руки, словно хотела его поддержать, чтоб он не упал. Обняла его и, как тогда, при пляске, крепко закрыв глаза, поцеловала цепко, влажно, вся притиснувшись к нему. Долго не отрывала губ, будто это был единственный в ее жизни поцелуй. У Григория заходило, закачалось сердце. ...«С Веркой даже говорить не знал как, а тут! Гром среди ясного неба. А может, так и надо? Гармониста привела. Правильно! Каждый сверчок знай свой ше­ сток. Чего Верке со мной делать? Электричество ей мое не надо, на гармошке играть она не будет, нос у меня как лягушка, белых нейлоновых рубах не ношу, стихи не пишу. Грамотная, институт скоро кончит. Инспекто­ ра в гости водит. На что я ей? Я не ровня ей! А мне 69

учиться -больше ни к чему. Был монтером, «им и буду. Уходить куда, уезжать, чтобы лучше, 'поинтереснее ра­ боту найти, — мать на кого оставлю? Нет уж, здесь мое место, по столбам лазить. А -Верка— замуж выйдет, -ин­ ститут окончит — и мать не пожалеет, уедет. Иван, если в нефтеразведку поступит, — тоже уедет. Разведка по­ долгу на месте не сидит. Останется Аксинья одна. И все равно ничего бы у нас с Веркой не вышло. Не припом­ ню я что-то согласной пары из разных людей. Твое, Гри­ ша, положение — монтер. На работе ты, если захочешь, будешь царь, однако не облизывайся на учительницу Веру. Пусть она любит своего инспектора. Хоть и неж­ ный он с виду чересчур, а может, и хороший человек. У меня, может, тоже талант. К электричеству, да его не видно: электрическая лампочка светит да не говорит, что это я ее сделал...» Клавдя, сонная, обняла Григория горячей рукой, простонала: — Гришенька! ...Утром она сидела на кровати неприкрытая, винова­ тая. Григорий ушел, не сказав ей ни слова, прямо на ра­ боту, не понимая, как он у Клавди остался.

•С помятой душой жил много дней, куковал дома по вечерам, на женщин не мог смотреть. И не заглядывал в окно, чтоб увидеть Веру: было стыдно перед ней. Его видели, когда он провожал |Клавдю и как вышел от нее утром. Заговорили: «Гришка-то, знаешь, электриком-то робит, ко Клавде похаживает». — «И я уже сколь раз видела!» — «Дак, сказывают, он ишо до ар­ мии с ей ходил». — «И ребенок-то у ее вроде бы от не­ го». — «Вот оно как!» Вот и Ванька Шуба сегодня тоже: «'Сказывали, пере­ ходить ко Клавде в дом хошь!» «Мужик, а язык бабий, — подумал Григорий. — Ну, да пусть посплетничают, а то скучно так-то жить». И он вспомнил частушку, спетую Клавдей на вечере: Гуляшь — говорят, И не гуляшь — говорят. Буду пушше гулять — Пушшай говорят!

Григорий усмехнулся: бойка на песню Клавдя, ниче­ го не скажешь...

70

После той ночи он редко ее видел, встретится она — слова не вымолвит, только поздоровается да посмотрит так, будто просит чего. Жалко ее было Григорию, но тянуло его все-таки не к ней... з И сейчас он догонял тоже не Клавдю. Дождь все лил и лил, и уже не тоненький — толстые тягучие капли шлепались о тракт и расползались. По лбу Григория и по вискам тоже стекали капли. Григо­ рий вытирался, они снова стекали. «Вот если где замыкание сейчас на улице — пому­ чаются ребята», — неожиданно подумал он. Но в деревне свет горел, и Григорий «вглядывался в его полосы по тракту, перекрещиваемые дождем: не видно ли Веры с инспектором? Где же они? Он прошел мостик: через три дома направо — дом Веры. Там еще береза под окном должна чернеть. И вот выплывает она, береза, — все ближе, ближе. В заветных окнах — свет. В каж дом— оранжевые за­ навесочки. Подкрался Григорий к березе. Презирая себя за мальчишество, боясь, не стоят ли они где-нибудь тут, рядом, у ворот, не опросят ли: «Чего надо? Чего смот­ ришь?»— он глядел в щелку над занавеской. И увидел прямо за окном знакомую белую кофточку Веры, ее ру­ ку с длинными розовыми пальцами, на одном — золоти­ стое колечко с красным камешком. Перламутровые ее, удлиненные ногти... Пересохло в горле, захотелось, за­ хлебываясь, пить дождь. Постучать бы, вызвать бы, сказать бы все! Ведь человек, поймет! Да что же это — пробирает такая трусливая дрожь и хочется бежать отсюда. Откуда этот страх перед ней, девчонкой, которая и жизни-то не видела, росла, как комнатный цветок? Каждый день его бережно поливали и на свет выставляли, а сейчас, того и гляди, пересадят в новомодный, свежий горшок. Может быть, не ее, не Веру, любит Григорий, а мечту свою по любви, и боится ее спугнуть? А вот и оно, белое, выточенное лицо инспектора. «Может, потеряй он Веру — и вся его интеллигентность улетит,— внезапно подумал Григорий, и ему стало жаль 71

«соперника».— (Может, у него за душой — пшик один...» Инспектор вглядывался в темноту, будто услышал при­ таившееся дыхание Григория и хотел убедиться, что за «Ясном именно он, Григорий. Вера отдернула занавеску, прижалась глазами к запотевшему стеклу. Нос ее рас­ плющился, и Григорий с неприязнью подумал, что она тоже может быть некрасивой. Он попятился к березе. Пойти, что ли, ко Клавде? Пойти ко Клавде... Куда же больше деться? Все равно его не ждет любимая жен­ щина, никто не порадуется тому, что он пришел, холод­ ный и мокрый, приговаривая: «Совсем холодный, как лед. Милый, вот я тебе теплые носки...» Нет у Григория теплого взгляда впереди, нет белых рук. Одна темень. Идут, идут минуты — потом будет стыдно, что свою жизнь никому не отдал, что нес на себе не чужую ко­ томку горя, а свою, никому не нужную. Ну, работа ра­ ботой, там Григорий делал больше других. Мать ма­ терью... Но и она видела: чем больше он мастерит по дому, тем сумрачней становится, будто делает все че­ рез силу, противу сердца. По ночам курит, курит, пока в избе зелено не станет, ворочается, стонет, ие может уснуть. И ни слова из него, как говорит мать, крючком не вытянешь. ...Уставший, злой, как после суточной работы, подо­ шел Григорий к Клавдиному дому. Скрипнула дверь, в сенях послышался Клавдии го­ лос: — Кто это там ишо? Хрипло, чужим голосом ответил: — Я, Клавдя, — Григорий.

— Ой! — Клавдя опустилась к дверям ограды. Раздался тупой стук деревянного засова, звякнула кобылка, и Клавдя вышла. Запахло речным каким-то, словно разбавленным водой, одеколоном и еще — стира­ ным бельем, что ли, которое, наверное, сохло, в ограде, и от руки Клавди, придерживавшей шаль у подбород­ к а,— земляничным мылом.

— Думала, уже больше не придешь. Заходи! Григорий шагнул в темную ограду.

— Свету-то во дворе нет, что ли?

— Дак вот тебя хотела попросить... По дружбе, мо­ жет, проведешь? Раз темно у меня не глянется — свет проведи. — Клавдя сказала это вроде бы весело...

72

— Проведу, — серьезно ответил Григорий, обшари­ вая сапогом ступеньки крыльца. Как только он зашел, Клавдя сразу же закрыла из­ бяную дверь на крючок изнутри, будто боялась, что Григорий сбежит. «Под крючком живет,— подумал Григорий. — Ко­ нечно, а то без стука будут приходить, ночевалыцики...»

— Мам! Ты с кем говоришь?— С полатей свесилась желтоволосая головенка, два прищуренных глаза ра­ достно посмотрели /на мать.— Это кто?

— Это? Это дядя Гриша, сынок.

— Какой дядя?

— Дядя Гриша, спи.

— Дядя Гриша, ага?

— Дядя Гриша! Спи! Колька хихикнул на полатях и замолк. «Чей-то ты, парень? Отца у тебя нет. Дяди есть — отца нету...» — подумал Григорий и спросил, запомнив, что тогда, в первый раз, Кольки не было: — Сколь годов-то ему?

— Шестой пошел. «А тебе?» — хотел опросить Григорий, да раздумал: молода, но пытана жизнью — видно. Около большущих темных глаз — сетки, сетки из тонюсеньких морщинок, а само лицо — полнокровное, свежее, и губы большие, раскованные. Волосы темно-желтые какие-то, с дым­ кой— цвета осеннего листа, по которому идет сизый туман.

— Ой, ждала я тебя! Пришел все-таки, — шагнула Клавдя к нему, запрокинула голову, и глаза ее радост­ но плавали по его лицу, а губы ее трогательно остано­ вились на 'Слове «все-таки», и такая она стала без­ оружная, доверчивая... Она шарила пальцами по его пуговицам.

— Раздевайся! Посиди хоть... Григорий разделся, снял сапоги, прошел вперед, под божницу, пустую, облепленную картинками из журна­ лов и киноафиш, — сел, бросив перед собой ребристые, жилистые руки. Он был рад, что сбежал от тоски ко Клавде, но и понимал со стыдом, что сбежал к ней именно от тоски. Он бы чувствовал себя более на месте, если бы Клавдя прогнала его, но она была добра и об­ ходительна с ним — это угнетало его.

73

Была тишина. Тягостная и напряженная. Клавдя сидела молча, глядя -себе в колени. Григорий смотрел за окно: было видно, как дождинки «скоса подлетали к стеклу и 'разбивались о него, как стучались, стучались и умирали, не достучавшись, водой стекали во тьму... Не зная, в чем выход из напряжения, и что делать, и что говорить, Григорий поискал глазами выключа­ тель, вывернул над головой лампочку, нашарил Клавдины плечи, сжал Клавдю всей силой.

— Гриша! Гриш! Да что ты! — шептала ему |Клавдя уже испуганно. Ты думаешь, что если я одинока, что про меня, как про беспутную, говорят, так приди, ото­ рви от меня кусок да уйди! Ведь ты в первый-то раз ласковый был! Зачем ты пришел ко мне?! Григорий хотел ответить словами Ваньки Шубы, что скучно ему стало, скучно, и обидно, и больно!.. Да не мог уж он больше обижать Клавдю— и промолчал. Она, видимо, и не ждала от него ответа, сама все объ­ ясняла: — У какого мужика что случится, так ко мне идет: зло срывать. Баба выгонит или на работе наругают. Будто я виновата. Кого и пожалею... А меня никто не жалеет. Молодая да без пятнышка была — охали, по ночам не спали. Ту, молодую, уважать — что, ума не на­ до! А вот такую, какая я теперь, — кто меня уважит? Григорий молчал. А она все говорила, будто была одна, будто сама себе письмо писала: — Когда от меня Аркашка, Колькин отец, гулять стал, к другой ушел, — я погоревала, погоревала да дру­ гого себе нашла. Колька ишо маленький был, все ре­ вел, ну, этому не понравилось, стал обижать ребенка. Выдворила. Думала тогда: до конца своих дней так про­ живу, никого мне больше не надо. Да ведь тоскливо одной! Молодая, думаю, так и до старух скоро доживу, ни ласки, ни опоры себе не найду. У меня бы хватило сердца хоть какого полюбить, лишь бы ко мне с хоро­ шей душой! Какой бы верной бабой стала... Я сейчас перед тобой была как девка нетронутая, а ты понять не захотел, набросился! Я все думала: вот теперь Гри­ ша у меня есть, больше никого не надо. И не было. Ста­ рого ничего не было... (Григорий не поверил ей насчет себя, но верить хо­ телось.

74

И так захотелось Григорию утешить Клавдю, выду­ мать что-нибудь радостное для нее, так близка она ста­ ла ему и понятна, что он подумал: «Если бы я знал Клавдю три года назад — ведь она бы три года уж не чувствовала позора и я бы три года был не один!»

— Не реви, Клавдя, — тихонько сказал Григорий и взглянул на окно: там все просились капли, разлива­ лись.— Я к тебе — безо всякого зла. Мне тоже... туго в жизни...

— Ой, не знаю, не знаю-у... — все еще плакала она. Но, передохнув, жалким, быстрым шепотом сказала: — Пусть и так! Пусть, (раз я перед тобой ,в чем ви­ новата или уж ты мужик такой ненормальный. Только не уходи ты от меня! Дорог ты мне стал. Не чужие мы с тобой! Устала я ждать, устала, чтоб такой был, как ты, а теперь вот дождалася, да если уйдешь — мне в прорубь головой! Григорий прижал к себе Клавдю и почувствовал, как ее слезы проходят через его рубашку. Он вспомнил, как сегодня вечером смотрел кино, а вернее — не кино, а все на Веру глядел и 'все выдумывал в себе жалость к ней и участие, в которых она не нуждалась, и не знал, в какую сторону идти по кромешному, бессветному дож ­ дю. У Веры все впереди, а Клавдя — Клавдя, которая в самом деле ждала его, — живет наполовину воспоми­ наниями, и надо помочь ей продержаться ее женской радости. Не для своего счастья, в конце концов, надо жить... Григорию захотелось сделать что-то доброе для Клавди немедленно, хотя бы сказать ей что-нибудь об­ надеживающее, но не умел он словами обозначить че­ ловеческую душу.

— Завтра дома будешь? — только спросил он.

— Придешь? — остановилась Клавдя плакать. 'Григорий помолчал, ответил стеснительно: — Возьму проводку, свет проведу в сени, в ограду. После работы. И «в баню. Баня есть?

— Н ету,— радостно ответила Клавдя, натягивая на плечи раздернутые лямочки рубашки. — У соседей мо­ емся. Они новый дом строят, баню хотят другую ста­ вить. Может, старую мне продадут.

— Денег-то хватит у тебя?

— Дак... подкоплю. .« 75

— Я бы добавил, да беречь не умею. Сколь остает­ ся — матери отдаю. Григорий обнял К лавдю — а как будто не ее, а всю ее добрую красоту, саму ее душу. Клавдя еще всхли­ пывала, как ребенок, но сладко уже успокаиваясь. Ему захотелось закурить. Он осторожно высвободил руку, на которой лежала |Клавдя, и привстал.

— Ты куда?!

— Да... выйду на минутку.

— А... — усмехнулась Клавдя ласково, понимающе. «Выйду покурю, в избе не буду, а то Кольке и так не­ чем дышать, — повторял про себя Григорий, будто тем, что он не будет курить, искуплял вину перед Клавдей, и перед Колькой, и перед собой. — Вон какое у него лицо голубенькое! Хворый, наверное, хоть и с кошкой воюет». Он ощупью нашел сенечные двери, вышел на крыль­ цо, но курить не стал, дышалось глубоко и чисто, ку­ рить было стыдно перед таким воздухом. «А что же там делают сейчас эти?.. Вера с инспек­ тором? А... Делай что хошь!» Григорий прислонился лбом к дверному косяку. По селу после дождя ходила чистая, ясная темнота. Чер­ ные резные тополя рассвобожденно, широко шуршали во влажном воздухе; дальний родник переговаривался с донной галькой звучнее, чем вечером, — влаги в нем прибавилось. Из-за ограды, от соседей, прохладно и смолисто тянуло свежими срубами: там строили новый дом.

ВАЛЕНТИНА ТЕЛЕГИНА

ДОРОЖНОЕ На земле мы живем И земные ведем разговоры. (По привычным маршрутам С утра отмеряем шаги. Но минута настанет — В дорогу короткие сборы, И — прощайте, родные! Прощайте, друзья и враги. На вокзальном перроне, Как будто бы на космодроме, В ожидании старта Мы чуточку отрешены. Прячем в сердце поглубже И слезы, и мысли о доме, Виноватым сочувствием К тем, кто остался, полны. И — дорога под ноги! И рвущийся клочьями ветер! И мелькание платьев, Платков и рубах на ветру... Удивляясь, смеясь, любопытствуя, Мчим на планете, Будто жили доселе В совсем непохожем миру. Будто каждый из нас — Заплутавший во времени витязь, Чужедальний пришелец, Забывший тепло и уют. И кричат нам селенья: «Куда же вы, остановитесь!»

77

И детишки нам машут, Как будто бы в гости зовут. И 'подумаешь вдруг, Что давно эти дали знакомы, Знаешь эту деревню, Детей, стариков у ворот. На любом (полустанке России — Мы все-таки дома, И, даря узнаванье, Домой нас дорога ведет.

Когда от ветра и дождей Застонут сосны 'глухо-глухо, И ель под тяжестью ветвей К земле приникнет, как старуха; Когда на небе ни одна Звезда во мгле не загорится, За тучи скроется луна, Схоронится и зверь, и птица, — В такую ночь я брошу все, Пойду без компаса по свету, Не веря ничьему навету И сердце слушая свое. И буду звать, искать твои Следы, размытые дождями. Я знаю: силою любви Я сокрушу и лед, и камень. И буду звать, кричать во тьму Твое магическое имя, — Оно созвучьями тугими По сердцу хлещет моему. И буду слушать вой ветров, Стволов упавших гул и звоны, И различу твой дальний зов В лесах, еще не обойденных.

»

7

В лесах, где бури вой слышней, Где броды гиблые размыты, Где все тропинки перевиты Туманом колдовских огней. И вот наутро буря стихнет, И вот заря в полнеба вспыхнет, И ты предстанешь предо мной Непокоренный и живой. В преддверье нового пути Мы обретем свою свободу, Какой вовеки не найти В сухую, ясную погоду.

«Я ВСТРЕТИЛ ВАС...» Я помню вечер на вокзале, Сиреневый, прощальный час. Меня подруги провожали И потихоньку напевали: «Я встретил вас... я встретил 'вас...» Казалось мне, не хватит силы Прогнать непрошеную грусть. Она звала, она томила — Еще чуть-чуть — и разревусь. В окно вагона -бились листья, Дождя и ветра перепляс. И чудилось под темной высью: «Я встретил вас... я встретил вас...» Спасибо, милые подруги! Дай бог и вам — на много лет — В порывах ветра, в плаче вьюги Услышать дружеский привет. Пусть будет вам печаль утешна, Легки над вами облака. Пусть вам звучит светло и нежно Родной напев издалека.

79

НИНА ЧЕРНЕЦ ш Вырастай, вырастай, дочурка... Как подступит к тебе беда, Стану я твоей сивкой-буркой, Только голос ты мне подай. Каменистой пойдешь дорогой, Как заслышу я голос твой, — Обласкаю босые ноги, Обернусь травой-муравой. Потемнеет в глазах от зноя — Позови меня, не жалей, — Обернусь я водой живою, Наклонись, припади и пей. Набирайся ума да силы — Выйдешь целою из огня. Я на то.тебя народила, Чтоб была счастливей меня.

Давай с тобой поговорим О нашей боли и тревогах. Д о света утренней зари Осталось времени немного. Попробуем понять с тобой, Где да и нет, где или — или. Как душу вынесли живой, Как жили мы и чем мы жили. Посмотрим, что там впереди, За тем, за дальним поворотом. Попробуем себя судить. Себя судить, а не кого-то. С травинки скатится роса, А там и солнце® окна брызнет. Минует ровно два часа, Останутся две разных жизни.

80

АЛЕКСАНДР ЕФИМОВСКИЙ, искусствовед

ЗНАКОМЬТЕСЬ: МОЛОДЫЕ ХУДОЖНИКИ В Прикамье живет и трудится большая группа членов Союза художников СССР — живописцев, скульпторов, графиков. Твор­ чество многих из них получило широкое признание, их произведения охотно приоб­ ретают картинные галереи страны. Отрадно, что художники старшего поко­ ления не только творят сами, но охотно передают опыт, богатые навыки своей сме­ не. И это не случайно. В принятом ЦК КПСС постановлении «О работе с творческой молодежью» при­ стальное внимание уделяется становлению личности молодых дарований, повышению их профессиональной и общественной дея­ тельности. Им надлежит завершить исто­ рию советского искусства этого столетия, им предстоит работать и в двадцать первом веке. Любителям и знатокам изобразительного искусства Перми уже знакомы имена Вади­ ма Усова, Равиля Исмагилова, Ирины Лав­ ровой, Людмилы Ракитских, Галины Хо­ менко, Евгения Шелонника, Анатолия Фи­ лимонова, Михаила Курушина, Анатолия

Городилова, Николая Хромова, Любови Солоденкиной. Одних знают больше, других меньше, но тот факт, что многие из них си­ стематически выставляют свои работы на различных выставках (вплоть до всесоюз­ ных), свидетельствует о больших творче­ ских задатках молодых мастеров искус­ ства. Взять хотя бы Вадима Усова, выпуск­ ника Нижнетагильского пединститута (он окончил художественно-графический фа­ культет). Его любимый жанр — плакат. Именно в плакате В. Усов проявил себя вдумчивым художником, остро чувствую­ щим пульс современности. В его плакатах символы и знаки получают каждый раз но­ вое прочтение и играют точно отведенную им смысловую и композиционную роль. Не случайно его работы экспонируются на вы­ ставках самого высокого ранга, печатаются в центральных издательствах. В февраль­ ском номере журнала «Художник» за 1977 год его плакат «Родине — ударный труд!» был напечатан на первой странице обложки. В списке работ Равиля Исмагилова есть изделия из хрусталя, мозаика, витражи и гравюры на стекле. Если добавить к этому работы по оформлению книг, серьезное увлечение масляной живописью, то станет заметным стремление этого художника к постижению и выявлению своего «голоса» в искусстве. Хорошее стремление! Его Р. Исмагилов сохранил с того времени, когда он был студентом Ленинградского высшего художественно-промышленного учи­ лища имени В. И. Мухиной (факультет мо­ нументально-декоративного искусства, от­ деление стекла и керамики). Уже тогда его серьезное увлечение графикой, рисунком об­ ращало на себя внимание. Не без основа­ ний линогравюра «Михайловский сад» по­ явилась на обложке каталога выставки кур­ совых и дипломных работ студентов учили­ ща, которая, дебютировав в Ленинграде, была показана затем в Москве на ВДНХ. Кстати, за участие в этой выставке Р. Ис­ магилов был удостоен диплома первой сте­ пени. Жители Перми, посещая некоторые об­ щественные учреждения, часто встречают­ ся с работами Р. Исмагилова и его това­ рищей. Например, в ателье мод «Светла­ на». Здесь можно увидеть интересные, ори­

гинальные рисунки по стеклу на тему «Эво­ люция моды женской одежды», выполнен­ ные художником совместно с Н. Хромовым. Привлекателен его интерьер помещения Пермской областной писательской органи­ зации, где особенно запоминается декора­ тивная стенка из стекла, сделанная в тех­ нике пескоструйной обработки. Обращает на себя внимание одна при­ мечательная черта, которая прослеживает­ ся во многих интерьерах Р. Исмагилова: ого везде использует сюжеты уральской приро­ ды, родного Прикамья. Особенно ярко это' проявилось в интерьере бара «Уральские зори». Здесь все: и мозаичные стены, выло­ женные красивым «малахитовым» узором,, и объемные фарфоровые рельефы (изобра­ жения зверей — обитателей лесов При­ камья), и декоративные стенки из дерева и зеркал (с мотивами жизни уральского ле­ са) — подчинено единой тематике. Р. Исмагилов занимается не только при­ кладными работами. В 1975 году он выста­ вил несколько живописных работ, среди ко­ торых наиболее интересной был портрет кинопутешественника М. Заплатина. Эта кар­ тина дает основание ожидать в будущем и другие зрелые полотна художника. Подобное стремление — попробовать свои* силы в различных жанрах, формах искус­ ства — типично и для Ирины Лавровой. Ее дипломная работа (она окончила Ленин­ градское высшее художественно-промыш­ ленное училище имени В. И. Мухиной — факультет промышленного искусства, отде­ ление промграфики и упаковки) — настоль­ ный календарь на тему «История балета» (12 листов) в технике цветного офорта — сразу же получила признание. Эта серия офортов молодой художницы экспонирова­ лась на ряде представительных выставок,, в том числе на всесоюзных. Казалось бы, выбор определен до конца, но И. Лаврова пробует себя и в жанре про­ мышленной графики. В частности, она раз­ работала доску с эмблемой для фирменно­ го поезда «Кама» и нарукавные повязки для обслуживающего персонала поезда, ею же было сделано несколько дипломов, пригласительных билетов и эмблем (в том числе эмблемы для бара «Уральские зори», ресторана «Вечерняя Гайва»). Из более поздних работ отметим оформ­ ление задника к спектаклю «Вишневый

сад» по пьесе А. Чехова для народного мо­ лодежного театра при Дворце культуры имени В. И. Ленина в Перми, который И. Лаврова делала в содружестве с Л. Ра китских и М. Багаутдиновой. Людмила Ракитских в 1975 году с от­ личием окончила Московский технологиче­ ский институт (факультет художественно­ технологический, отделение художественных тканей и изделий из них). За короткий срок самостоятельной работы она зарекомендо­ вала себя интересной и перспективной ху­ дожницей. Все ее работы представляют панно, занавесы, ширмы, росписи на тка­ нях. Первой крупной и заметной работой Л. Ракитских (совместно с М. Багаутдино­ вой и А. Филимоновым) стал батик для кафе «Русские блины» в Перми. Если начальные произведения Л. Ра­ китских были по формату небольшими, то в последнее время она участвует в созда­ нии огромных композиций, которыми дра­ пированы целые стены, залы помещений. Так, площадь батика для интерьера кафе «Золотой рог» составляет двести сорок квадратных метров; роспись «Волна», кото­ рая делалась для ресторана «Отдых» при речном вокзале, равна двумстам квадрат­ ных метров. Отличительной чертой творчества Л. Ра­ китских является безудержная фантазия при линейном и цветовом решениях, изы­ сканная гармония всего целого в росписях. Все эти качества художницы присутствуют, в частности, в «Восточном натюрморте», который исполнен в технике холодного ба­ тика. В Пермской государственной художе­ ственной галерее реставратором работает Галина Хоменко, выпускница Московского высшего художественно-промышленного училища, участница выставок, посвящен­ ных 250-летию Перми (1973), 30-летию Победы (1975), Международному году жен­ щин (1975), а также «Урал социалистиче­ ский» (1974), «Советская Россия» (1975). Она много и кропотливо занимается сохра­ нением и сбережением коллекции живописи галереи, а также активно участвует в экс­ педициях по сбору предметов народного искусства Прикамья. Не меньший интерес представляет ее собственное творчество, во многом близкое творчеству Л. Ракитских. Но манера

Г. Хоменко отличается от манеры Л. Ракитских, у которой доминирующим являет­ ся цветной фон изображения. Стиль Г. Хо­ менко — это лаконичный, четкий, строгий рисунок. Даже сам цвет у нее более ло­ кальный, без размыва фона. Главным в ее сериях декоративных платков является то, что они несут повествовательную информа­ цию. Кроме того, у Г. Хоменко платки и панно как бы рассчитаны на длительное восприятие, а у Л. Ракитских делается упор на единовременное поглощение этой буйной фантазии цвета. Глядя на работы Г. Хо­ менко, убеждаешься, что ее серии сувенир­ ных платков «Русские богатыри», панно «Русь моя» раскрывают своеобразный и ин­ тересный талант. Анатолий Филимонов окончил Москов­ ский технологический институт (факультет декоративно-прикладного искусства) в 1973 году. Он участник выставок «Москов­ ские художники — 50-летию образования СССР» (1972), всесозной выставки «Спорт в искусстве молодых» (1973), республикан­ ской «Молодость России» и всесоюзной «Молодость страны» (1976). Начало его творчества связано с увлечением миниатю­ рой. Работы А. Филимонова представляют собой небольшие живописные плакетки, ис­ полненные на прессованном картоне мас­ лом и лаком. Сюжеты этих миниатюр были разнообразные: «Телесвязь с космосом», диптих «Война», триптих «Эволюция звуко­ записи». Эти и другие работы, как правило, делались для конкретного интерьера («Эво­ люция звукозаписи», например, для сало­ на звукозаписи, триптих «Гостеприим­ ство» — для кафе «Русские блины» в Пер­ ми). Но главным для Филимонова остаются станковые произведения. На одной из по­ следних выставок были показаны две инте­ ресные работы в новом для него материа­ л е — батике — панно «Праздник урожая» и декоративная ширма. Перспективными нам кажутся и творче­ ские поиски молодого живописца Михаила Курушина — выпускника Ленинградского института живописи, скульптуры и архитек­ туры имени И. Е. Репина. Он участник Ярославской областной молодежной вы­ ставки «50 лет ВЛКСМ», выставок плака­ та в Ленинграде и «Художники При­ камья — XXV съезду КПСС» — в Перми.

Проявил он свои способности не только в живописи, но и в книжной графике (оформ­ ление книг А. Решетова «Лирика», «Моло­ дой человек», выпуск 14-й, В. Михайлюка «Долгое эхо»). А вот молодому художнику Анатолию Городилову более близок пейзаж родного Прикамья. Графическим и живописным ра­ ботам Городилова свойственны лиризм, тонкий психологизм. Если посмотреть его городские пейзажи, можно сразу же отме­ тить особую привязанность А. Городилова к теме села и города (картины «Уголок ста­ рой Перми», «Воспоминание о детстве» и другие). За последнее время заметных творческих успехов добился и Евгений Шелонник — преподаватель Пермской художественной школы. Он довольно искусно овладел тех­ никой гравюры. Более всего ему удаются ра­ боты, в которых видно стремление правди­ во и ярко отразить жизнь, дела, мысли и чувства советского человека. Следует поддержать усилия и молодого художника Николая Хромова, который мно­ го и не без успеха занимается чеканкой, медальерным искусством, мелкой пласти­ кой. Стоит отметить и графические работы Любови Солоденкиной, пермской сту­ дентки. В короткой статье трудно рассказать о всех работах молодых художников. Хо­ чется лишь отметить, что все они находят­ ся на правильном творческом пути. Как бу­ дет складываться их дальнейшая судьба — во многом зависит от них самих. Но, судя по первым успехам, судьба эта будет сча­ стливой.

Н. Х р о м о в .

Памятная медаль «Алексей Шла

гин».

В. Ус о в .

Плакат «Вперед, комсомольское племя!»

Е. Ш е л о н н и к . «Монтаж узла № 2».

Пласт ик.

М. К у р у ши и. Иллюстрация к книге О. Селянкина «На румбе — морская пехота». К с и л о г р а ф и я .

Р. И с м а г и л о в. Портрет кинопутешественника М. Заплатила. М а с л о .

Г. Х о м е н к о .

Иван Сусанин.

Х о л о д н ы й батик.

И. Л а в р о в а .

Из цикла «История балета». Цветной офорт.

А. Ф и л и м о н о в .

Фрагмент занавеса.

Р оспись по ш елку.

Л. С о л о д с л к и н а. Подруга. Фломастер.

А. Г о р о д и л о в. Лето в деревне (Воспомина­ ния о детстве). П а с т е л ь .

МАРИНА КРАШЕНИННИКОВА

НОЧЬ ПЕРЕД ЭКЗАМЕНОМ Зноем дышит ночь над Камой, Злым бессоньем сердце муча. Голубой кардиограммой Вспышки молний в дальних тучах. Что-то завтра с нами будет? Мчатся годы за годами... Вот в такие ночи люди О судьбе своей гадают. Загадать: орел ли, решка? Все равно выходит снова На пути моем ночлежка Пароходчика Мешкова. Там алтарь святой науки. Вот туда на боль, на зависть, Заломив от счастья руки, Души юные бросались. Сон — как в ночь перед дуэлью, В руку — жаркими глазами Над заправленной постелью... Завтра первый мой экзамен. Будут тучи проноситься, Словно тройки, вдоль по Каме. Мне — всю ночь ловить жар-птицу Обожженными руками...

На небе мгла сгущается дневная, Час нашей встречи снова настает... А вы меня не любите, я знаю, Для вас я — просто отдых от забот.

6

Молодой человек

81

Вам нравится, что я вам до плеча лишь, Что мне еще совсем немного лет И что пока тревоги и печали У глаз моих не наложили след, И взмах руки моей прозрачно-белой, И глаз осколок серо-голубой, 'Как сигареты порчу неумело И как могу поверить лжи любой... Как много невезенья в вашем взгляде, Вы закружились в жизненной пурге, И вам меня так хочется погладить И покачать на согнутой ноге... .Придете вы, повалитесь на кресло И улыбнетесь 'грустно и легко. Вам наблюдать за мною интересно, Как за ребенком или за зверьком. Но в вас ничто и мысли не заронит, Что я, сквозь смех и полудетский вздор, Н а вашей теплой, бережной ладони Читаю путь, и крест, и ваш костер.

ИВАН ЛЕПИН

ВЕЧЕРНЯЯ ШКОЛА Повесть

ВСТУПЛЕНИЕ

Если бы я в тот злополучный августовский день пять­ десят шестого года, когда принес документы в школу, знал, что меня ожидает впереди, я бы сжег свои доку­ менты, на худой конец, спрятал бы их в глухом уголке чемодана, а школу обходил бы десятой дорогой. Если бы врачи умели менять человеческий характер, я первый бы согласился на самую трудную и опа-сную операцию, дабы избавиться от своего — настырного. Это он, он виноват во всем! Он -подверг меня испытанию ве­ черней школой на разрыв и растяжение. У-у, поганец!

1

Как было дело? Окончил я ремесленное училище — с семилеткой и профессией токаря-универсала за плечами. Все шло в жизни нормально, как у людей. Теперь предстояло изо всех сил трудиться на благо общества, сторицей возда­ вать за те заботы, которые оно четыре года проявляло о нашем брате ремесленнике. Так нет, заегозил: пойду в школу, негоже-де отста­ вать от своих сверстников из курской деревни Красав­ к а —*от Вовки Конорева, от (Витьки Вялых, от Ивана Тубольцева, от того же двоечника Кольки Заугольникова! Они в десятый класс уже этой осенью пойдут, а мне, что ли, с семилеткой своей загорать? Да ведь меня все деревенские засмеют, когда приеду «в отпуск! Э-э, скажут, а Вовка уже в институт готовится, а у тебя только семь классов. Обскакал, скажут, он тебя, об­ скакал.

83

6*

И ничего/им не возразишь. А чем я хуже этого ж е Вовки? В начальной школе мы с ним грамоты 'по очереди получали, вместе стишки пописывали. Да и об институте я, может, не меньше его мечтаю. Может, даже и определил уже, в какой по­ ступлю. Все, решено: как только на завод приезжаю, сразу подаю документы. Трудно, говорят? Ничего, выдюжу, я настырный. Ну, приехал на завод.

2

Главного инженера звали Наумом Борисовичем Сигаловым. Был этот Наум Борисович высокого роста, плот­ ный, малость сутуловатый и, судя по мягкому голосу, незлой. Он два-три раза прошелся вдоль своего просторного, почти квадратного кабинета, заложив руки за спину, (вни­ мательно изучая косым взглядом каждого из двенадца­ ти ремесленников, тихо сидевших сейчас перед ним. В свою очередь каждый из нас легонько ухмылялся большущему мясистому носу Наума Борисовича и ог­ ромным— 'может, сорок шестого или сорок седьмого размера — его коричневым туфлям (на заводе, после мы узнали, ходила такая шутка про главного: «Сперва в дверях появляются нос и галоши, потом — сам Наум Борисович»). Так вот, сидели мы, значит, в кабинете главного — шестеро выпускников Белгородского ремесленного учи­ лища, шестеро — Шебекинского. Тут же находился и на­ чальник отдела кадров Семикопенко — сухой, невзрач­ ный мужичок, беспрестанно куривший, а посему дышав­ ший шумно, как худая гармошка. Семикопенко лично отбирал нас на местах, лично следил за нами в поезде, чтобы случайно не разбежались. («Вы такие хлопцы! — говорил он по-полуукраински, без конца пересчитывая нас. — Отчаянные, як муравьи расповзтись можете»). Лично занимался Семикопенко и нашим устройством на завод. Вот наконец Наум Борисович уселся на свое место, переплел пальцы рук, локтями уперся в стекло, покры­ вавшее его широкий начальственный стол. Бросил взгляд 84

на Семикопенко, тот кивнул, что означало: пора начи­ нать. При этом начальник отдела кадров выдохнул в лицо главного инженера густую синюю тучу папиросно­ го дыма, и Наум Борисович поморщился.

— Значит, так, — начал Сигалов; голос у него был глуховатый, не для такого здоровилы. — Значит, так: вы прибыли на Ново-Горловский машзавод. Мы вас давно ждали, вот товарищ Семикопенко не даст соврать, и на­ деемся, что вам у нас понравится. Работать вы пойдете все в механический цех. Работа у нас для токарей ин­ тересная, разная, то, что и нужно для вас, универса­ лов. — Семикопенко при этом подтверждающе кивал го­ ловой. — Завод наш небольшой — тыща с лишним чело­ век. Но продукция у нас важная: мы выпускаем универ­ сальные буровые установки. Таких заводов всего два в Союзе: у нас, в Донбассе, и в Сибири... Минут двадцать Наум Борисович рассказывал обо всем, обо всем, обо всем: о продукции, о станках, о по­ рядках на заводе, всю его историю поведал, ну и о бу­ дущем не преминул помечтать. Мы при этом все так же тихо сидели вдоль двух стен кабинета и с откровен­ ным интересом слушали. Закончил он с твердой верой в то, что на заводе мы останемся навсегда, а не только отработаем положен­ ные два года. Попутно поинтересовался, всем ли нам исполнилось по восемнадцать лет. Семеро из двенадцати подняли руки. Наум Борисович метнул взгляд на Семикопенко: за­ чем, мол, почти половину несовершеннолетйих привез? Семикопенко понял главного, успокоил его: — Остальным, Наум Борисович, через месяц-два ис­ полнится...

— Верно? — спросил Сигалов. Еще четверо подняли руки.

— Ну вот, — обрадовался Семикопенко, — я же ка­ зав! Я их с расчетом выбирав... А ты чего не поднима­ еш ь?— вдруг уставил он указательный палец на меня. Я вспыхнул, смущенный таким вниманием. Промям­ лил еле слышно: — Мне только через месяц... семнадцать...

— Не може буть! — вскочил со стула Семикопенко и принялся листать стопку наших личных дел, лежав­ ших на столе у главного инженера. — Як твоя фамилия?

85

Я сказал. Семикопенко быстро нашел искомое. Стоя читал мое личное дело, не веря глазам своим.

— Не може буть... И плюхнулся на стул, уронив на колени папиросный пепел. Семикопенко был обескуражен, а я струхнул: а вдруг отправят назад? Нашу ведь тринадцатую группу всю распределили, и меня сейчас училищное начальство су­ нет в какую-нибудь дыру одного. А это не очень весе­ л о — оказаться неизвестно где без друзей и знакомых. Сердце мое робко постукивало.

— Обманул, выходит? — накинулся на меня Семикопенко.

— Н-нет, — заикаясь, начал оправдываться я. — Вы тогда, в училище, спросили: «В каком месяце родился?» Я сказал: «В августе». Вы сказали: «Подходит», — и за писали мою фамилию... Я не обманывал. Почти правду я говорил. Да, в училище мы все зна­ ли, что представитель из Горловки отбирает только во­ семнадцатилетних, и я даж е немного недоумевал, когда он меня записал в свой блокнот. Я даже не поверил и переспросил: «Точно берете?» — «Точно». Наверное, рас­ судил я, ему оценки мои понравились. А оказалось, он не уточнил мой год рождения.

— Гэх, — раздосадованно стукнул рукой по столу Семикопенко, поняв свою оплошку. Теперь вот, навер­ ное, размышлял он, возись с малолеткой: рабочий день для таких укороченный, в третью, ночную, смену запре­ щено их пускать. Маета одна! Опять начальник меха­ нического ворчать будет. Чесал затылок Семикопенко, но отправлять меня об­ ратно, видимо, не собирался. 'Видимо, такого закона не было, и он виновато опустил на грудь голову: — Нэдоглядел... Не совсем удобным для завода оказался я, что и го­ ворить. И весь пафос встречи с главным инженером както погас — должно, не один я переживал недоразумение. Наум Борисович заметил это и махнул на Семикопенко рукой: — Ладно. Стерпим... Вопросы ко мне, ребята, есть какие?

— Все ясно, — выдохнул Федя Кустерский, староста нашей бывшей тринадцатой группы.

86

'Но староста белгородцев, Сахаров, спросил насчет заработков токарей. Наум Борисович подробно отвечал, а я не вникал в содержание его слов. Я ловил момент, когда главный инженер закончит 'про заработки, чтобы тоже задать во­ прос, мучивший меня все время, пока 'мы сидели у глав­ ного инженера. И я выскочил со своим вопросом, как только Наум Борисович сомкнул губы: — А вечерняя школа далеко от общежития? Наум Борисович кивнул Семикопенко: ответьте, мол, это по вашей части. Так я понял, потому что именно на­ чальник отдела кадров и ответил: — Блызько... — И, насупившись, опросил:— Ты ще и вчиться думаешь?.. Гэх, як цэ я проморгав?

3

В нашем цехе три смены — смена Шведченко, смена Ни­ кулина и смена Окары. В самый первый раз, в первый свой рабочий день, я к Шведченко попал. Статный, красивый дядька, он встретил нас, новичков, с улыбкой: — (Пополнение? Это хорошо. Пятеро вас? — Швед­ ченко потер в раздумье нос толстым указательным паль­ цем, укороченным на полногтя.— (Как вас лучше расста­ вить?.. Ладно, счас что-нибудь придумаем. — Он пома­ нил тем же усеченным пальцем проходившего мимо комнатки мастеров нормировщика. — Яша, вот этого,— направил на меня Шведченко палец, — на шестнадца­ тый отведи. Дай ему работу... Я пошел за нормировщиком. Вскоре он остановился возле маленького станка неизвестной мне марки. На нем, видимо, давно никто не работал— на передней бабке лежала, может, еще прошлогодняя пыль.

— Вот сюда становись, — указал мне без лишней во­ локиты нормировщик.— Включай, проверяй, я тебе сей­ час чертеж принесу. У меня опустились руки при виде этой колымаги. Я-то думал, что са«мые старые станки собраны в наших училищных мастерских, а таковые, оказывается, и на заводах еще есть. Этому зверю нерусской марки, к ко­ торому меня поставили, наверное, вдвое больше лет, чем мне. Чего же тогда 'Семикопенко уверял, что весь ста­ 87

ночный парк на заводе хороший? Боялся, чтобы мы не поразбегались, если бы узнали, на каком старье нам •придется работать? (Пожалуй, что так. Впрочем, брюзжанием делу не поможешь. Наивно было бы полагать, что нас сразу на ДИПы поставят. Нам еще Любушкин, мастер училища, это предсказы­ вал. Говорил он, что место на хорошем станке завоевать надо. А посему, решил я, надо брать ветошь, солярку и приводить станок, какой он ни будь, в порядок. И до­ казать нужно тому же Шведченко, что мне пятый раз­ ряд дали не за красивые глазки, что я достоин рабо­ тать на лучшем станке. Чертеж нормировщик принес минут через десять. З а­ дание плевое — болт М10 с круглой головкой. Любуш­ кин такое задание давал самым нерадивым, самым сла­ беньким.

— Тебе даж е повезло, — сказал мне Иван Жуков, тоже токарь, год назад наше училище окончил. — Я на этих болтах, бывало, по пятьдесят-шестьдесят рублей в смену колымил. Только полные обороты включай, и чтоб за один проход... С горем пополам настроился на болты. Станок давал оборотов пятьсот — не больше. За один проход стружку не удавалось снимать — не тянул мой зверь. Д а и верх­ ний суппорт подрывало — салазки порядком изношены были. Но семьдесят два болта к концу смены я все-таки сделал и заработал одиннадцать рублей пятьдесят две копейки — на обед и ужин хватит. Для начала неплохо, учитывая, что точить болты я начал лишь перед пере­ рывом. Д а и старался я по неопытности чересчур: дли­ ну болта, диаметр головки делал с точностью до десят­ ки, напильником чистоту наводил — как на выставку те болты готовил. Пока не подошел Жуков и не сказал: — Чудак, с твоими темпами ты далеко не уедешь. По лимбу подавай, а длину штангенциркулем на ходу отмеряй. Вот так. — И показал, как это делается.

— Это же не по технике безопасности,— противился я.

— Фу, простофиля, *— улыбнулся Жуков, — тут тебе не училище... Послушался я Жукова — и дело пошло быстрее. Две недели работал я у Шведченко. А когда его сме­ не предстояло идти в ночь, он меня не пустил к себе.

88

«Ты малолетка, — сказал он, — тебе законом не положе­ но ночью работать. Завком наш за этим делом строго следит». И ‘пошел я со следующей недели в смену Никулина. Никулин был помоложе Шведченко — лет так соро­ ка. Коренастый, с крупным красным лицом, он внешне казался суровым и строгим. А на деле он был не очень принципиальным, многие рабочие с ним пререкались — особенно некоторые старички. Чуть задание не по душе, они давай горлом доказывать, что мастер их обижает. Иногда с матючком доказывали, стращая уходом в дру­ гую смену. Никулин горлодерам шел навстречу, а всю менее вы­ годную работу взваливал на молодежь. «У вас, ребя­ та,— говорил он, — семей нет, вам деньги пока не нуж­ ны...» Сделал я попытку упросить и Никулина работать с ним в третью смену. Привык-де к народу, дюже хорошо у вас. Но и. Никулин оказался несговорчивым: «Поста­ новление о малолетках вышло недавно, и мы его еще не научились нарушать...» Потом я попал к Окаре. Почти все ребята из общежития, да и не только из общежития, работали в сменах Шведченко и Никулина. У Окары взрослый народ в основном был и почти все — его земляки, из пригородного села. В его смене в уче­ никах ходили тридцати-сорокалетние мужики, вчераш­ ние трактористы или прицепщики, но это Окару не сму­ щало: когда они выучивались, работали исправно, доб­ росовестно, послушными были — не то что вчерашние ремесленники. Никто в смене Окары не баловался, не бегал между станками, не торчал у чужого станка, лясы, наконец, не точил. Производству это было выгодно, а молодежь правдами и неправдами уходила от хмурого и сурового мастера. Да он пацанов и не удерживал здо­ рово. Мне Окара подсунул точить шпильки, от которых да­ же все его послушные земляки отказывались: точность ‘высокая, возни с ними много, а стоят — шиш. У меня эти самые шпильки сборщики еще горяченькими брали — во каким дефицитом они были. Приловчился я к шпилькам, сделал их много, а за­ работал мало.

89

(Скучно было в смене Окары, и, пробыв у «его всего неделю, я опять к Шведченко попал. Не очень мне нравилось мотаться из смены в смену: везде чужим меня считали (впрочем, не только меня — нас в механическом цехе человек пять таких было). Но что делать? И успокаивал я себя: поживем — увидим. 'К тому же свистопляска со сменами «е столь зани­ мала мою жизнь, как предстоящая учеба в нечерней школе. 'Первое сентября я ждал с благоговением, как великий праздник. И дождался.

4

Я нес в правой руке самое сокровенное свое богатство — новый, светло-коричневого цвета портфель. Я никогда еще за свои семнадцать лет не имел портфеля — этот первый. До поступления в ремесленное училище — ког­ да жил в деревне — я носил учебники в холстинной сум­ ке через плечо. В училище портфелей выдавать не по­ лагалось. Теперь — другое дело. Теперь я уже человек самостоятельный, два раза уже зарплату получал, на портфель разориться мне было ничуточку не жалко. На­ оборот, я испытывал необыкновенную радость в магази­ не, а принеся портфель в общежитие, заперся в комнате на ключ и с любопытством рассматривал покупку, об­ нюхивал ее, без конца открывал и закрывал, подолгу стоял перед зеркалом, игриво размахивая портфелем и счастливо улыбаясь самому себе. И вот я теперь гордо нес портфель по нашей неболь­ шой Литейной улочке, буквой «С» опоясывающей стрех сторон густой сквер. В портфеле лежали только две тет­ радки— моя и Коли Гадецкого. Мы с ним прибыли на завод вместе. Он был из Белгородского училища, но по­ дружились мы быстро. С той минуты, видимо, когда вы­ шли из кабинета главного инженера. Коля тогда поймал меня за рукав гимнастерки и негромко сказал: — Слушай, и я хочу в вечернюю... Давай вместе?

— Давай. Через день мы разыскали школу № 21 и отнесли свои заявления с просьбой зачислить в восьмой класс. А по­ сле первой получки — опять же вместе — ходили в ма­ газин за учебниками. Вот только портфель Коля Гадец90

кий, коренастый крепыш, метр пятьдесят один росточ­ ком, круглолицый, с прямым острым носом, мечтающий стать ихтиологом, не захотел иметь. «Не люблю», — ска­ зал. А .почему не любит — то ли раньше ему «портфель надоел, то ли не привык, — я допытываться не стал. Сегодня, в день первого занятия, можно было бы идти без портфеля — две тетрадки там всего! — но я не мог лишить себя огромного удовольствия — пройтись с портфелем по Литейной. «Смотрите, люди, — кричали мои глаза, — какой у меня замечательный портфель! У вас нет такого? Да, у вас нет такого! У вас есть ста­ рые, уже потершиеся и даже с отскочившими металли­ ческими уголками; у вас есть новые, но не такого цвета, с меньшим числом отделений и карманчиков, не с та­ ким удобным замком, не той, наконец, фабрики-изгото­ вителя. Завидуйте, люди, мне, знакомые и незнакомые!»

— Ты чего головой вертишь? — ткнул меня пальцем в бок Коля. Я действительно шел, заглядывая в -глаза каждому встречному, стараясь обратить на себя внимание.

— Воротничок давит... надо «пуговицу перешить. Закончилась Литейная. Теперь пройти наискосок пу­ стырь— мимо овощного «склада, через заводские ж елез­ нодорожные пути, — и в ста шагах школа. Дневная и ве­ черняя — в одном здании. Коля попросил у меня портфель поднести, дескать, надоел он тебе уже. Куда там — надоел!

— Ничего,— сказал я, — он легкий. А сам подумал: «Это все рав«но что у ребенка игруш­ ку выпросить — так и портфель у меня. Чудак ты, Коля!»

— Ну неси... А воо'бще-то — да, он пустой. (Показалась школа. Двухэтажная, побеленная к пер­ вому сентября. У входа — народ толпился. Вечерники. Группками стояли — это те, должно, что уже знакомы по прошлому учебному году. Курили, гром«ко здорова­ лись. Нас с Колей никто, понятно, ни громко, ни тихо не приветствовал. «Мы даже не остановились возле входа, а, не сбавляя шага, прошествовали в свой класс. В осьм ы х к л а с с о в б о л ьш е всего — три (п р а в д а , з а б е г а я вп ер ед , с к а ж у , что п о сле п е р в о го п о л у го д и я их о с т а н е т ­ 91

ся два — многие бросят учебу). Но это когда-то еще слу­ чится. А теперь — тесно. Пришлось две дополнительные парты вносить — не хватало мест. Сорок один ученик — шутка ли! Мы с Колей Гадецким заняли парту возле окна. Хоть в то окно ничего, кроме огромного шатра тополя, и не видно, но все-таки лучше тут, чем, скажем, в среднем ряду, — есть куда поглазеть, если, случаем, скучно вдруг на уроке станет. Уселись кое-как, стали ждать учителя. Расписания на сегодня не было, должно быть, только познакомиться с нами решила дирекция школы. Да убедиться: впрямь ли все записавшиеся жаждут продолжать грызть гранит науки? Но вот дверь класса отворилась, и в ее проеме по­ казалась старушечья голова.

— Это восьмой «б»? — спросила она.

— «А», — ответили мы хором.

— Значит, я не ошиблась. — И старушка, глядя по­ верх очков на сидящих перед ней учеников, прошла к своему столику. У нее, казалось, 'были неподвижные зрачки, потому что для того, чтобы перевести взгляд, она поворачивала голову. Положила журнал на стол, подошла к доске, взяла мел и сказала: — Мне шестьде­ сят два года, мне пора давно сидеть .на пенсии, но если я это сделаю, я назавтра умру... Я буду вести математи­ ку... у нас все в семье математики, брат мой в Москве профессор... Зовут меня Надежда Николаевна Николь­ ская. Запомните. — И она написала на доске: «Надеж­ да Николаевна». Затем положила мел на подставку доски и выбеленные пальцы вытерла... о свою новую черную юбку. (По классу прокатился хохоток: любопытная старуш­ ка, с чудинкой.

— Теперь я с вами познакомлюсь, — сказала На­ дежда Николаевна и взяла классный журнал. Держа его на весу, она назвала первую фамилию: — Агарков. Еле высвободив ноги из-под парты, встал высокий тощий парень, явно застеснявшись своей нескладности. Надежда Николаевна сделала движение головой свер­ ху вниз, измерив взглядом Агаркова.

— Садитесь... Бородаев... Садитесь... Грачев... ста­ рый знакомый... Где вы, Грачев?

92

— Тут, — поднял руку из самого дальнего угла чер­ новолосый парень.

— Вставать нужно, Грачев. Вы и в восьмом классе будете через день ходить? — агрессивно уставилась на Грачева Надежда Николаевна.

— Не буду.

— Смотрите у меня... Гадецкий.

— Я, — вскочил Коля.

— Вы почему, Гадецкий, не по алфавиту записаны? Вы должны впереди Грачева стоять... Коля смутился, прохрипев что-то похожее на «не знаю».

— Ладно, выясним потом... Вы к нам, Гадецкий, из дневной школы?

— Нет...

— А сколько ж вам лет?

— 'Восемнадцать.

— А почему же такой маленький? Класс загоготал, кто-то всплеснул ладонями, оконча­ тельно смущенный Коля сел, закрыл лицо руками и от­ вернулся к окну. Надежда Николаевна, однако, не по­ няла, из-за чего шум возник, вопросительно вздернула плечи и как ни в чем не бывало продолжала пере­ кличку: — Колбасов.

— Я, — вежливо встал мужчина с .первой парты в среднем ряду. Бму было лет тридцать, он, я заметил, постоянно улыбался. Надежда Николаевна так же веж­ ливо кивнула ему: — Садитесь... Колбасова... Медленно поднялась девушка в красной кофте, с ми­ ловидным лицом — соседка Колбасова. На него, а не на нее уставила поверх очков Надежда Николаевна свой взгляд: — Это ваша жена?

— Д а, это моя жена, — встал и поклонился Кол­ басов.

— Она что, учиться пришла?

— Учиться, — улыбнулся Колбасов.

— Так она ж у вас беременная, — бесцеремонно ска­ зала Н адежда Николаевна и кивнула на выделявшийся живот Колбасовой. Взрыв хохота, снова кто-то захлопал в ладоши, Коля 93

Гадецкий, мгновенно забыв про свое смущение, смеялся громче всех. Колбасов 'положил руку на плечо жены, усадив ее, а сам повернулся к классу и развел руками: — Ну штё тут смешного, не понимаю?.. Штё смеш­ ного? В общем, веселая получилась перекличка. Не заметили, как сорок пять минут пролетело. После звонка Надежда Николаевна сообщила нам расписание на завтра — алгебра, русский язык, русская литература, география — и с тем отпустила по домаА м.

5

Сентябрь в Донбассе — это еще лето. Тем более — в на­ чале месяца. Вечером на город наплывает духота: ас­ фальт, каменные дома, крыши шиферные и железные,, накалившись за день, долго — до полуночи — не дают остыть воздуху, подогревают его, будто огромные печи. А тут еще с шахтных терриконов пахнёт горячей угар­ ной волной тлеющего угля. Благо, у нас перед самым общежитием — скверик, где малость свежее, прохладнее. А потому вся Литейная улица — особенно молодежь — вечером тут, в скверике. Доминошники, лотошники, книгочеи, влюбленные, есте­ ственно, — все тут. Посередине сквера — пятачок. Танцплощадка то есть. Почти каждый вечер на пятачке бывали танцы. Бесплатные, под радиолу, а потому танцевали здесь все, кому не лень, танцевали, как хотели и сколько хотели. Заводской связист Жора, который заведовал радиолой, никогда домой не торопился, поэтому, если, бывало, он уходил в беседку к доминошникам и там у него получа­ лась игра, крутилась радиола и до двенадцати и до ча­ су ночи. Когда мы с (Колей Гадецким возвращались из шко­ лы, танцы были в самом разгаре.

— Пойдем? — кивнул я Коле на аллейку, ведущую к пятачку.

— Не, я письмо тетке должен написать. Да, и... ка­ кие мы с тобой танцоры?

— Поглядим хоть.

— Нет...

94

— Тогда держи «портфель, я один... Хрумкал под ногами крупный песок, покрывавший аллейку, я скакал, как мальчишка, от ощущения пре­ красного теплого вечера, оттого, что все у меня в ж из­ ни получалось, что наконец-то мне посчастливится за­ ниматься в настоящей школе, которая, конечно же, не чета деревенской школе-хатенке, а в училище хотя и бы­ ли все условия, но обучение получалось каким-то до­ машним, обособленным. А еще... А еще я уже точно не отстану от своих дере­ венских сверстников — Вовки (Конорева, Витьки Вялыхг Ивана Тубольцева и Кольки Заугольникова. Пусть они в десятом сейчас, зато у меня уже есть профессия, зато я уже сам зарабатываю себе на хлеб. 'Портфель вон, книги не за родительские деньги купил— за свои. И де­ сятилетку закончу — это уж как пить дать. Хорошо жить на свете, черт возьми, все-то у меня впереди! Д а и радиола вон, будто мои мысли читая,, поет: Я пока что живу в общежитии, Увлекаюсь своею мечтой. Никакого не сделал открытия, Но оно, несомненно, за мной.

Подошел к пятачку, встал в сторонке, наблюдая за танцующими. Сам я танцевать не умел, нас этому делу в ремесленном не учили. Да и не сильно охочие «мы были до танцев. Вот кота на парашюте из газеты с крыши трех­ этажного здания училища спустить — это куда забавнее. А танцы... Нашу тринадцатую группу танцы не интере­ совали. Теперь я завидовал ребятам, умевшим танцевать. Ведь любую девушку пригласить можно — а их тут, в нашем заводском поселке, вон сколько! Но как подой­ дешь хоть к одной из них? Не скажешь ведь: здравст­ вуйте, вы мне нравитесь, я хочу вас проводить. Это на­ хально! Сначала надо, как я заметил, один, два, три... пять раз пригласить девушку на танец, чем дать ей по­ нять, что это не случайно, потихоньку можно разгово­ риться, познакомиться, а под конец танцев — провожай на здоровье. Так вон Витька Мальцев, белгородский со­ ученик Гадецкого, делает. Уж у него за те полтора меся­ ца, что мы живем в Горловке, две или три девушки было.

95

/В общем — усек: надо учиться танцевать. Смотрел, смотрел и слышу: сзади кто-то стоит. По­ том — толк меня в бок пальцем. Я обернулся — девица, круглолицая, плотная. Смеется: — Я проверить: нервный ли ты? Не вздрогнул... Что сказать ей — не знал. Растерялся. Я не умел еще держаться с незнакомыми девчатами. Тем более — раз­ говаривать: боялся сморозить какую-нибудь глупость.

— Чего не танцуешь? — наступала она.

— (Не уме... Н е хочу...

— Пойдем научу.

— Нога болит.

— Не трепись. Из школы, как козел, скакал. Я ведь следом за тобой шла. «Что делать?» — метался я в мыслях. 'Пойти учиться с ней танцевать — позорно. Я мнительный, мне кажется, пальцем каждый будет указывать: смотрите-де увалень какой, его девка водит. Но как отказаться? И тут я неожиданно увел разговор в сторону. Я спро­ сил: — А ты тоже в школу ходишь?

— Хожу.

— В какой класс?

— В девятый (вруша, скоро я узнаю, что она учится в шестом классе). А ты в восьмой.

— Кто тебе сказал?

— Ха, мне все известно! Д аж е имя твое. И фамилия.

— Откуда?

— Кто любит, тот все разузнает, — подмигнула она мне. Я поразился ее смелости, я чувствовал себя :перед ней слабочком, но вместе с тем с ней было любопытно стоять, и я боялся, что может оборваться ниточка раз­ говора с нею и она уйдет. Я перешел на болтовню: — И я знаю, как тебя зовут.

— Как?

— Галя.

— Нет.

— Валя.

— Точно, угадал. А фамилия?

— Иванова.

— Ха!

96

— Зайцева.

— Ни за что не отгадаешь. Пойдем на скамейку, я тебе скажу — тут народа много. Скамейки, те, что поблизости от пятачка, были все заняты. Валя меня повела на дальнюю аллейку — там всегда свободные места есть.

— Ты возьми меня под руку, — сказала о н а ,—« то мы как незнакомые. 'Взять под руку... А как надо 'правильно брать под руку? Кошмар! Я и этого не умел! Сердце колотилось, вот-вот, опасался я, оно выпрыгнет из груди. Я схватил Валину ладонь.

— И так можно. Только не очень жми, это же не силомер. Кавалер мне нашелся... Я ослабил пальцы. От волнения мелко дрожал. Д аж е в голосе дрожь проступала.

— Т-так как т-твоя фамилия? Сели на удобную скамейку со спинкой.

— Отгадай.

— Петухова.

— Ха! Го-су-дар-ска-я. Понял?

— Шутишь? Таких фамилий не бывает.

— Фу, дурачок!.. А ниточка вот-вот оборвется.

— Ты где работаешь?

— В конструкторском. ( — Кем?

— Копировальщицей (вруша, скоро я узнаю, что она нигде не работает).

— Ого!

— Да... А у тебя девчата раньше были?

■У меня? Девчата? Раньше? Чудачка! Если бы она спросила: ты раньше стекла бил? ложки в столовой ло­ мал? кавуны с машины крал? наконец, шнурки из но­ вых ботинок старосты своей труппы Феди Кустерского ты вытащил? Я бы, не моргнув глазом, ответил: да, да, да. А о девчатах я только тут вот, на заводе, стал заду­ мываться. Хотя — стоп. У меня была девушка. Два года назад, будучи на каникулах в деревне, я встречался с Катей Хохловой: мне — пятнадцать, ей — четырнадцать. Она жила в Матвеевке. Это километра три от нашей КраМолодой человек

97

савки. Свел меня с ней один парень красавский — Леш­ ка по прозвищу Репейник. Скучно, должно, ему было одному ходить в Матвеевку к своей Ниночке, вот он и свел меня. Повстречался я неделю-другую с Катей и оставил это дело — любовь. Причина веская была: в Матвеевку я шел еще в сумерках, вместе с Репейником, а обратно — в полночь, один; а дорога — мимо густого ольшаника, где, по слухам, волки водились; бежишь, бывало, под собой ног не чуешь, вот-вот, думаешь, тебе навстречу выйдут зеленые волчьи глазищи. Страшно!.. И надумал я прекратить свои хождения. Однако — факт, что девушка у меня была. Я так и ответил Вале, только во множественном числе: были. В свою очередь спросил: — А ты раньше с ребятами встречалась?

— >Ха! Ты — четырнадцатый. Я закурил: ничего себе! Но успокоил себя: я ей, мо­ жет, больше других нравлюсь. И вообще она ничего, только больно смелая и смеется громко. Зато симпа­ тичная — щечки круглые, с ямочками. З х , Коля!.. Сидит сочиняет письмо тетке. А у меня тут — свидание! С Валей Государской! Боже мой, свидание! Слово-то какое нежное... Ниточка того и гляди оборвется. О чем же еще разговаривать с Валей? А ну-ка я про родителей расспрошу...

6

Первая смена кончается на заводе в пять часов. Я не­ совершеннолетний, мне можно уходить раньше на целых два часа. Можно смело уходить, особенно тем, у кого мамка с папкой под боком. А у меня их вообще нет, по­ тому я уходить не тороплюсь — сам себя должен и кор­ мить, и одевать. Я сегодня даж е минут на двадцать подзадержался в цехе — работа была хорошая, и я не выключал станок до самого гудка. В общежитие бегом бежал. Влетел в бытовку, снял робу, схватил мыло, полотенце — и в умывальник. Раз намылил руки до локтей, другой — масло отмывается плохо. Деру его ногтями, опять смы­ ваю — красные полосы на руках от ногтей. А времени — в обрез. М

Ну вот, наконец вроде бы отмыл. Скорее одеваться. В комнате нашей четверо: я, Сашка Макашин, Иван Мамай — наши, щебекинские, и Генка Сахаров — из группы Коли Гадецкого. Сейчас Сахаров лежал в одеж ­ де на кровати, закинув ноги на спинку, и смотрел в по­ толок. Мамай подбивал подметки рабочих ботинок. Сашка Макашин разучивал на гармошке какую-то блат­ ную песню про колокольчики-бубенчики. Мне предстояло первым делом все-все выучить про Фонвизина и его комедию «Недоросль». Ну, если не все, то хотя бы частично. Не исключено, что Нелли Григорь­ евна сегодня меня спросит. За те полмесяца, что мы про­ учились, она почти всех уже спрашивала. Я да еще че­ ловека два остались. По-быстрому влез я в штаны, напялил рубаху, схва­ тил с тумбочки учебник русской литературы и уселся за стол. Открыл нужную страницу. «Так, — пробегаю глазами, — значит, Денис Ивано­ вич Фонвизин родился в 1744 или в 1745 году, в Москве, значит. В богатой дворянской семье... Учился в гимна­ зии...»

— У, зараза, опять согнулся! — Это Мамай гвоздь ругает.

— Д а перестань ты стучать! — кричу я на Мамая. А он губы свои заячьи трубкой сделал: — Я тебе мешаю, что ли?

— 'Конечно.

— Ну, сейчас, два гвоздя вот забью... Мешаю я ему... «Так, значит: «В обстановке реакции, наступившей после подавления Пугачевского восстания, Фонвизин со­ здал самое значительное свое произведение...» Колоко-о-льчики-бубе-нчики звеня-ят, О-они что-то про изме-ену говорят. Люди же-енятся, и, как-ак они живу-ут, Ко-олокольчики сейча-ас вам пропоют.

— Чтоб ты пропал со своими колокольчиками! Сашка Макашин, однако, не расслышал моих слов, — Что? — отнял он ухо от гармошки.

— То, — злюсь я. — Вот уйду в школу, хоть раззвенись с этими колокольчиками. Совести у тебя нету.

— Ды я чего? — удивился Сашка. — Я могу и пере­ стать. Я как раз в столовку собирался. Айда, Мамай?

99

7*

— Сейчас, — снимая ботинок с ножки перевернуто­ го стула, говорит Мамай. — Пойдем, а то у нас тут один барин завелся: и пикнуть не смей. Ворчит Мамай не зло, просто ворчливым родился. Ребята уходят, уводят с собой и Сахарова. Я остаюсь один, в запасе еще час, еще, может, и задание по гео­ метрии успею сделать. Только я сосредоточился над Фонвизиным, слышу — в коридоре шумок. По голосу узнаю лучшего шлифовщи­ ка завода Степу Старикова. Опять, поди, его, подвыпив­ шего, ребята тянут домой, а он упирается и убеждает, что ни капли не пьяный, что он только граммочку позво­ лил себе, а потому спать ни за что не желает. Заж ал уши ладонями, чтобы не слышать Степу, чи­ таю дальше. 'Но тут постучали в дверь.

— Войдите! — не отрываясь от книги, крикнул я. Сошла дежурная.

— Сахаров тут живет?

— Тут.

— К телефону его. Из цеха. Спрашивают, почему на работу не вышел.

— Скажите: он в столовой.

— А можа, ты пойдешь скажешь?

— Мне некогда.

— А чего он все-таки не вышел?— уже лично для себя допытывается дежурная.

— Не знаю. Возможно, заболел.

— Как же он заболел, если в столовку пошел?

— Не знаю — сказал же!

— Ты чего кричишь — нервный, что ли?

— Отстаньте, мне уроки надо учить!

— Ну и учи, кто тебе мешает? И, хмыкнув недовольно, дежурная удалилась... С горем пополам одолел Фонвизина.

— Теперь — геометрия. Так, что там у нас? Повто­ рение: теорема Пифагора. Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Это легче. Вспомним, как до­ казывать это дело, — и, можно считать, с геометрией по­ кончено. Снова дверь открылась. Оборачиваюсь — Коля Гадецкий.

—- Собирайся — уже пора.

100

И показал на часы — да, без десяти семь. Сорок минут в запасе, а надо еще по пути в школу заскочить в столовую. В столовой, пока официантка обслужит, необходимо заглянуть в учебник истории. Во жизнь пошла — и вздохнуть свободно некогда.

— Тебя спрашивали сегодня?

— Спрашивали.

— |По чем?

— 'По литературе.

— И что схватил?

— Четверку.

— (Про что тебя спрашивали?

— Про Фонвизина. А вы кого изучаете? Валя Государская, с которой мы сидим после уроков на «нашей» скамеечке в сквере, не моргнув глазом, от­ ветила: — Пушкина.

— Пушкина мы проходим.

— Ну, Лермонтова.

— И Лермонтов у нас. Постой: ты в каком классе? — заподозрил я неладное.

— А, я не учила сегодня, — нашлась она. — Ты вот что послушай, — взяла меня за ухо Валя.

— Ну? — шутливо наклонился я.

— Меня одна девочка спрашивает...

— О чем?

— Спрашивает: он тебя...

— Что — «он тебя»?

— Опрашивает: он тебя... целует? Рука 'моя, обнимавшая Валину талию, упала, как окоченевшая. Мне стало стыдно, я вспыхнул жаром, растерянно раскрыл рот, не зная, что ответить: целовать­ ся я не умел. Но что-то говорить надо? Надо.

— А к-кто спрашивает?

— Девчонка.

— 'Какая?

— 'Соседка моя.

— (Как ее зовут?

— Люда.

— А фамилия?

— Карпоносова.

101

-1- Это не та, с которой ты в воскресенье из магазина шла?

— Та.

— Она же... — Я хотел сказать «хорошая», но осекся.

— Что — «она же»?

— А ничего. Нет, чего. Я эту девчонку однажды видел на танцах. Однажды. Потом она исчезла. Я подумал, что она или приезжая была, или случайно с подругами из города за­ брела на наш пятачок. Я в нее тогда втрескался по уши с первого взгляда. У нее были завитые волосы, милое личико с курносым носиком. И уж больно скромно она держалась с подругами! А улыбалась — так светилась вся. Не то что моя Валя Государская— эта гогочет чуть ли не на весь сквер. И вот в последнее воскресенье я ее увидел у выхода из поселкового универмага. Вместе с Валей она шла, держа под мышкой какой-то сверток — покупку, долж ­ но быть. Я вздрогнул от неожиданности, кивнул Вале короткое «здрасте» и быстро пошел, почти побежал, по тротуару, ни на кого больше не глядя и мысленно по­ вторяя: «Она, она, она...» Три дня я мучился: где и как ее еще встретить? И вот Валя навела меня на след. Ах, молодец! Дай я тебя за это... поцелую. Я обнял Валину шею, ринулся к ее губам. Она не сопротивлялась, ожидая моего поцелуя, которого не по­ лучилось. Я просто клацнул с разгона зубами о ее зу­ бы...

— Фу, какой-то,— для формы оттолкнула мою голо­ ву Валя и «любя» царапнула мою руку.

— А почему Люда на танцах не бывала?

— Болела. А ты что, влюбился в нее? — отстрани­ лась Валя на сантиметр.

— Возможно.

— А зачем же меня целуешь?

— Я не цел у...

— А-а, обманщик! На тебе! — И она всеми пятью ногтями впилась в кожу правой руки — с тыльной сто­ роны ладони, Я ойкнул и обозвал ее дурочкой.

— (Пошли дом ой,— скомандовал я и встал. — Про­ водить?

102

— Я одна.

— И ладно. Ей — направо, мне — налево, ей — сто метров до до­ ма, мне — еще меньше. Я шел медленно-медленно. «Значит, она здеш няя,— размышлял. — И зовут ее Люда, и фамилия Карпоносова... Все, с Государской больше не дружу... Я люблю Люду...» Ночь стояла тихая-тихая. Только попыхивал на з а ­ водских путях маневровый паровоз да на лавочке у об­ щежития пиликал на гармошке Сашка Макашин. Отходил еще один прожитый день...

7

Ленька Соломка оказался для нас с (Колей Гадецким фигурой любопытной. Сошлись мы с ним неожиданно и быстро. Как-то во время перемены он не пошел курить, а подсел к нашей парте.

— Ребя, вы на машзаводе работаете?

— Да.

— И живете там?1 — В общежитии.

— Так мне из школы по пути с вами — я в четвертом доме. А работаю я слесарем в ОГМ. Слово по слову, познакомились. Ленька месяц назад женился, его жену Веру после окончания Крама­ торского машиностроительного техникума направили на наш завод, ну, и он вслед за ней перебрался. У них есть комната в коммунальной квартире— восемнадцать квад­ ратных метров. П о дороге домой мы узнали о нем еще больше: что он на десять лет старше меня и на девять — Коли, что пять лет служил в авиации на Дальнем Востоке, что учиться пошел лишь потому, что не хочет быть негра­ мотнее Веры.

— Муж должен во всем находиться выше жены,— категорично утверждал он, — иначе нашим братом командовать станут жены. Такова тенденция на всем земном шаре, в этом аспекте и я на жизнь смотрю. Я заметил, что Ленька любит говорить цветисто, сдабривая свою речь иностранными словечками. А еще он выдал нам одно заключение: 103

— Любви нет — есть расчет. Не верите? А ну, ска­ жите, какой король женился на батрачке? Не найдете такого. То-то! Д а меня возьмите. Я женился на Вере по расчету. Познакомился с ней на вечере в клубе, узнал, что техникум заканчивает, ну и предложил... Потом, поумнев через год-полтора, мы в пух и прах разобьем Ленькино заключение, а пока мы слушали его, (разинув рты: мы были поражены необычностью его мыш­ ления. На другой день он опросил: — Вы не против, ребя, если я к вам в общежитие заниматься буду приходить? Я давно учился — подза­ был все порядочно.

■Мы, естественно, не возражали: втроем оно веселей. Теперь Ленька, наскоро перекусив после смены, то­ ропился в общежитие. Мы занимались или в Колиной, или в нашей комнате — где народу было меньше. Выяс­ нилось, что Ленька, действительно, хоть здоров говорить вообще, но по школьной программе кумекает слабова­ то. Коля его натаскивал по математике и химии, я — по литературе и русскому языку. Леньке оставалось только жизни нас учить: — Главное — не жениться рано. Детишками по уши обрастете, впадете в прострацию, ни черта в жизни не увидите — это объективный закон нашей действительно* сти. Я и то поторопился — в двадцать семь хомут на шею надел, можно было до тридцати гулять. Он, хлебнувший уже всякого, имел право так по­ учать нас, зеленых. И хотя он подчас говорил вульгар­ ные вещи, мы не возмущались и не спорили с ним. На­ оборот, нам было страшно интересно слышать такие суждения о жизни. В книжках, может, и написано где об этом, но нам, значит, книжки эти не попадались. Нет, хорошо, что Ленька сошелся с нами. Он ужасно удивился, узнав, что мы с Колей не умеем танцевать.

— А ну-ка, к чертовой матери эти книжки, — сказал он однажды и бросил на мою кровать учебник химии, — берите стулья, я покажу вам, как это делается.

— Д а постой, — пыхтя над теоремой, упирался Гадецкий.

— Бросай! Неужели ты не поймешь, что умение тан­ цевать— такая же объективная необходимость, как еда 104

и литье?.. Так, стулья перед собой держим. Разучиваем танго. С правой ноги... Два шага влеред, пошли... Мяг­ че, Коля, ступай, мягче, ты не силос трамбуешь, ты — танцуешь с дамой... Вот так... А еще Ленька помнил наизусть уйму стихов. Осо­ бенно есенинских.

—- Ты знаешь такого поэта? — обратился он как-то ко мне.

— Слыхал.

— Ну расскажи что-нибудь. Я только головой покачал.

— А еще, говоришь, литературу любишь. Слушай: Вечер черные брови насолил. Чьи-то кони стоят у двора. Не вчера ли я молодость пропил? Разлюбил ли тебя не вчера? Не храпи, запоздалая тройка! Наша жизнь пронеслась без следа. Может, завтра больничная койка Успокоит меня навсегда...

— Перепиши, — пораженный стихами, попросил я. Такое состояние у меня было, будто неслышно залезли мне в душу рукой и там шевелили ею.

— )У меня книжка есть.

— Дашь?

— Дам. Только чтоб не свистнули ее... У Есенина еще похлеще стихи есть: «Письмо к женщине», напри­ мер, «Шаганэ». Хочешь послушать?

— Хочу...

— Братцы, — взмолился © это время Холя, — алгеб­ ра ведь сегодня.

— Только «Шаганэ», коротенькое, — и кончаю,— сказал Ленька. И полились откровенные есенинские стихи в обыч­ ной общежитской комнате с четырьмя кроватями, с че­ тырьмя неброскими ковриками над ними, с четырьмя тумбочками, шифоньером и квадратным столом, накры­ тым клеенкой в пестрых цветочках. И мне чудилась, что не в этой серой комнате я «сижу, а где-то парю под облаками, освещенный солнцем, и рядом со мной... Лю­ да Карпоносова. Мы держимся с ней за руки и слушаем вдохновенное чтение Леньки Соломки: Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, 105

Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле.

— А ты говоришь, что любви нет, — подначил я Леньку, когда он закончил читать.

— Так то ж стихи, — ни капельки не смутился о н ,— а у жизни совсем иная субстанция. П еред «субстанцией» я сдался — не знал, что сие означает. Ленька пересел к нам поближе — освободилось место на соседней парте: за месяц уже человек десять отсея­ лось, в том числе и жена 1Колбасова— ей, как выясни­ лось, на Новый год рожать. А ходила в школу она про­ сто так, чтобы любимому муженьку скучно не 'было. ...Сейчас идет четвертый урок — история. Директор школы Николай Иванович Плотников рассказывает но­ вый материал, класс, притихнув, слушает. 'Кроме Лень­ ки. Он, подперев щеки ладонями, посапывает. Д а и со­ сед мой, Коля Гадецкий, тоже дремлет. Я не осуждаю их: Ленька, знаю, допоздна учит, а Коля на этой неделе работает в третью смену, днем, конечно, не выспался. Я и сам бы с удовольствием сейчас бы прикорнул пря­ мо здесь вот, на парте, — никакой кровати не нужно. Но Николай Иванович, кажется, не сводит с меня глаз, и стоит, наверное, мне лишь смежить веки, как он оклик­ нет и прикажет не спать. Вот я и креплюсь. Четвертый, последний, урок — мука мученическая, Тело наливается стокилограммовой тяжестью, расслаб­ ляется, а голова становится чугунной — хоть краном ее поддерживай. Давит усталость своей незримой лапой, неимоверно давит. Правда, по дороге домой успеваешь проветриться, улица снимает сонное состояние, и, придя в общежитие, еще долго не ложишься. А завтра — опять в школу. Опять четыре урока. Скорей бы выходной — хоть выспишься. Выходного я жду и по другой причине. В заводском клубе, говорил комсорг, состоится вечер молодежи. На пятачке уже танцев не бывает — октябрь все-таки на­ ступил, теперь ребята в клубе развлекаются. Реже, ко­ нечно, два-три раза в неделю всего, но и это неплохо.

106

Надо сходить на вечер, будет, пообещал комсорг, игра в почту, может, и она придет, и я ей тогда напишу... Что же я ей напишу?..

— А теперь — домашнее задание, — прерывает мои мысли Николай Иванович. Я толкаю в бок Колю, Лень­ ка сам спохватился. — Читать весь седьмой параграф. ...А действительно, что же я ей напишу?

8

Итак, за сентябрь я заработал пятьсот четыре рубля. Не густо по тем временам. Попробуем разбросать, сколько и куда пойдет. Немножко вычтут, немножко уплачу за общежитие. Опять же на курево надо: в месяце тридцать дней, каж­ дый день по рублю сорок — я «Север» курю,— получа­ ется около полусотни. На завтрак и обед остается по трешке. Невеселая арифметика. А ведь нужно носки еще купить, майку-трусы, мы­ ло, ботинки к зиме, ремесленские вон на ладан дышат. Я уже не говорю о костюме. Надоело ходить — опять же в ремесленном — кителе. Четыре года ходил, хочется хоть один костюм в жизни поиметь...

— Снова эти чертовы шпильки! — кричу я со слеза­ ми на глазах Окаре. — Посмотрите, сколько я на них за ­ рабатываю!

— А ты делай их больше, — невозмутимо говорит Окара.

— Разве на этой колымаге много сделаешь? По­ ставьте на хороший станок, так я...

— Нет у меня станков.

— ©от семнадцатый свободный.

— Это Панфилова.

— Панфилов болеет.

— Он не велел на нем работать... И чего ты вообще торгуешься? Не нравится наша смена — иди в другую. Повернулся и пошел восвояси от моего станка Ока­ ра, не привыкший нянчиться с нашим братом-новичком. Огонь обиды опалил мою душу. Я вытер слезы ру­ кавом спецовки, не зная, что предпринять: опять точить шпильки или?.. Пойду к начальнику цеха жаловаться!

107

Медленно поднимался я по деревянным ступенькам на второй этаж цеха, где находилась конторка, обдумы­ вая, с чего начать. Впрочем, чего тут обдумывать? З ай ­ ду и скажу: товарищ Донцов, у меня нет заработка. Вот и кабинет начальника. Слышно, как он говорит с кем-то по телефону. Слышно, как он кладет трубку. И я вхожу.

— Здравствуйте.

— Доброе утро.

— Я к вам с жалобой.

— Садитесь. Слушаю. Я сел поближе к столу. Донцав что-то записывал в настольном календаре, на меня не смотрел, но чувствовалось, что выслушать меня готов. Он вообще к рабочим относился со внима­ нием, хотя был строг и крут. Пальцами причесал рассыпавшиеся волосы, оторвал взгляд от календаря, откинулся на спинку стула.

— Слушаю, слушаю.

— Заработок у меня...— Слезы опять готовы были вот-вот скатиться по щекам, я не мог говорить, сдержи­ вая их.

— -Низкий, что ль? — пришел на помощь Донцов. Я кивнул головой.

— Вы в чьей смене?

— Ни в чьей.

— Как так? . —• Мне только с утра можно... Во вторую нельзя, в третью не пускают — несовершеннолетний. Вот я и пры­ гаю от мастера к мастеру... Дают мне самую плохую ра­ боту, ставят на самые плохие станки. 'Потому что я ни­ чей...

— Постойте, постойте, — заинтересовался Донцов.— А почему вам во вторую нельзя?

— Учусь.

— Вон что!.. Учиться, конечно, надо. — Голос у Д он­ цова с хрипотцой, но и уверенный. — Мастеров тут мож­ но понять... Но и вас тоже... Он встал из-за стола — красивый, стройный, моло­ жавый, хотя и с сединками в волосах, — подошел к тум­ бочке, на которой стоял графин с газировкой, налил пол­ стакана и аппетитно, одним глотком, выпил воду.

108

— Вам сколько лет?

— Семнадцать.

— В какой класс ходите?

— В восьмой.

— В восьмой, — раздумчиво повторил Донцов.— В восьмой... В двадцать окончите десятилетку,— .про­ должал он, — а я окончил в двадцать два. И в институт успел... Послушайте! — резко сел на стол Донцов. Чув­ ствовалось, что его осенила какая-то прекрасная идея. — А куда вы торопитесь? Обождите год-два со школой, по­ работайте, влейтесь в коллектив, окрепните, наконец. Вас к тому же и в училище готовили для работы на производстве, а не для 'вечерней школы. А вы сейчас раз­ дваиваете свои силы, нет от вас надлежащей отдачи. — Донцов становился все горячее, и в последних словах он уже отчитывал меня.— Мой совет, — заговорил он тише и теплее, — обождите год-два. К тому времени, по­ говаривают, школа двухсменная будет. Подумайте... А с Окарой поговорю... Кстати, вы у Шведченко числи­ тесь— вот передо мной списки. Я встал и молча вышел из кабинета, дрожа от бес­ силия. В коридоре я на кого-то наткнулся, этот кто-то — то ли женщина, то ли мужчина, я ничего не различал, — зло ругнулся на меня: — Слепой, что ли! Бросить школу... Донцов советует бросить школу. А что скажут Коля Гадецкий с Ленькой? Слабак, ска­ жут. А что я отвечу мужикам, когда поеду в отпуск в деревню? Что отучился? Язык не повернется сказать та­ кое. Д а и перед тем же Вовкой Коноревым я буду вы­ глядеть недоучкой, хоть и с профессией. И, наконец, отодвинуть еще дальше мечту об институте? Ни за что! Буду сидеть на хлебе с водой, буду ходить в латаныхперелатаных ботинках, а не оставлю школу ради зара­ ботка. Но — с другой стороны, наплывает встречный поток мыслей, прав Донцов: на завод меня привезли не для того, чтобы я познавал образ Недоросля. Меня как то­ каря сюда взяли, ошибочно пусть — не рассмотрел Семикопенко мой год рождения, — но как токаря. И я дол­ жен действительно оправдывать свое назначение, рабо­ тать пусть не в три, но в две смены, точить не какие-то там шпильки-гайки, что может любой ученик сделать, 109

а детали посложнее— меня ведь этому четыре года на­ ставляли. Дальше. Из двенадцати вновь прибывших учились только мы с Колей. Остальные что — глупее? Нисколько. Мечты ни у кого другой нет, кроме как всю жизнь вкалывать на станке? Не верю. Тот же Мамай в техники метит, Сашка Макашин тоже как-то заявил, что мастером хочет быть. Но не сразу кинулись они в учебу. Л я, не раздумывая, — прыг в кипящее море! И вот за­ хлебываюсь теперь, зову на помощь Донцова... Монотонно гудели токарные станки, скрежетали фре­ зерные, чиркали шлифовальные. Но я ничего не слышал, я стоял, опершись локтями о суппорт своей колымаги, и думал, думал, думал. И тут, сльгшу, кто-то меня за рукав тормошит. Обо­ рачиваюсь— Окара. Желваки на скулах нервно подер­ гивает, единственным глазом (второй стружкой выбило, когда токарем работал) мечет молнии. Видно, только что от Донцова, потому что сказал: — Становись на револьверный... конуса сверлить... И сунул чертеж. Токаря Борю с револьверного недавно призвали в армию, и теперь сверловку конусов — под точную рас­ точку— делать было некому. Вернее, ее делали те ста­ ночники, что и чистовой обработкой занимались. Не­ удобно это 'было и малопроизводительно. И вот Донцов, видимо, посоветовал 'Окаре меня ис­ пользовать на первичной операции. Что ж, попробуем... Правда, навыка у меня нет на револьверном, но в обоцем-то я могу на любом станке работать. Тут даж е ин­ тереснее — многое иначе: и рукоятки, и различные вклю­ чения, да и сам процесс сверловки, пожалуй, менее уто­ мителен, чем проклятые шпильки. Не успел я в инструментальной кладовой взять свер­ ло на сорок два миллиметра («Смотри не поломай, — предупредила кладовщица, — новое даю, у нас таких нет больше»), как к револьверному разнорабочая уже привезла на трехколесной тележке первую партию за­ готовок: шестьдесят на четыреста. Шестьдесят милли­ метров диаметр круглой болванки, четыреста — длина. Таковы в изначальном виде конусы, на которых потом предстоит нарезать коническую резьбу, которые надо расточить под пробку. Боря, я видел, сверлил конусы перовым сверлом — 110

оно длинное, лишь одна установка детали требуется. В кладовой такие сверла есть, но не могли отыскать специального приспособления для их крепления — толи /Боря не сдал его, то ли затерялось. Пришлось обычное ■брать сверло. Сначала, выходит, с одной стороны нуж­ но болванку просверлить, насколько сверла хватит, по­ д о м — с другой. Хлопотнее, а ничего не попишешь. Но и так 'больше заработок, чем на шпильках. Закрепил в патрон заготовку, зацентровал ее, на­ ставил сверло и включил подачу. 'Полилась серебряны­ ми спиральками стружка, фыркая под струей эмульсии. Теперь только следи, чтобы стружка, когда сверло уй­ дет глубоко, не забивалась. Хорошо идет сверло — но­ венькое. Можно, поди, обороты увеличить. Ого! Совсем весело! (Ну, Окара, я тебе покажу, как я умею работать! А то заладил: шпильки да шпильки/Пусть хоть раз их дто-нибудь из твоих сельских земляков поточит. Пусть. А я тем временем конусы посверлю.

9

...И написал я ей самое простенькое: «№ 18, как вас зо­ вут?» И передал записку «почтальону». Я видел, как Люда ухмыльнулась, прочитав это. Минуты через три я получил ответ: «№ 27, вы ж е знаете, как меня зовут... Да, почему вы много курите? Волнуетесь?» Я не успел ответить — заиграла радиола. Танго. Сте­ на у входа в фойе клуба, где толпились ребята, двину­ лась на противоположную — девичью — приглашать на танец. Там и Люда стояла. Я видел ее: она, Государская и еще одна девчонка сообща сочиняли кому-то смешное письмо. Сейчас и ее пригласят. Кто? Гришка Титов? Он (Сней уже несколько раз танцевал. А что, если мне рискнуть? (Ведь со стулом я уж е мадо-мальски умею. Д аж е кружусь уже. Пора! А то пока я буду репетировать, прохлопаю Люду. Надо не терять времени. Вперед! Смелее! Я шел через фойе, как танк. Тяжело и мощно. Гроз­ ным и неотразимым, должно быть, я казался, потому что, когда я взял Люду за локоток и вместо «разреши­ те?» чуть ли не скомандовал «айда!», она покорно про­ тянула руки навстречу мне. Я боялся, что она откажет* 111

цо еще больше боялся, если она согласится танцевать. И случилось второе. «Два шага вперед, два шага 'в сторону», — вспоми­ нал я поучения Леньки Соломки. А ноги, как деревян­ ные. Шарк, шарк. «Мягче — ты же не силос трамбу­ ешь», — приказываю себе. Люда еще как-то подлажи­ вается под мои шатания туда-сюда. Но вот она ойкну­ ла — и я готов был провалиться сквозь землю: носок ее туфли попал под мой ботинок.

— Извините.

— Ничего... не больно... Вы первый раз?

— Нет, — сбрехал я. — У меня нога малость вывих­ нута, вот и...

— А почему вы Валю не пригласили? Как почему? Покончено с ней. Ничего у нас общего. А еще она вульгарная какая-то. Это я так думал. Но не скажешь ведь это Валиной подруге. Ну если не .подруге, то соседке.

— Объективная причина есть, — неопределенно, вспомнив Соломку, ответил я. — Но лучше я вам в пись­ м е напишу, хорошо?

— Хорошо.

— Прямо после танца.

— Хорошо. Когда связист Жора включил традиционную последнюю песню «До свиданья, мои москвичи!» и народ кинулся к выходу, я чудом, помогая себе локтями, догнал Люду '(дом ее рядом с клубом, она могла через минуту-две ускользнуть) и схватил ее за руку.

— Я хочу вам что-то сказать... Стоял сырой туман, намокший асфальт был скольз­ ким, как будто его намазали машинным маслом. Мы хо­ дили по Литейной медленно не потому, что боялись упасть, а просто нам так нравилось — идти тихим ша­ гом, взявшись за руки. Я узнал, что Люда работает де­ лопроизводителем в отделе кадров («У Семикопенко?» — удивился я. «Да». — «Тебе известно, что он по ошибке меня привез?» — «'Известно. Он с неделю больной ходил, все ругал себя»). Отец ее был газосварщиком, мать — кем-то в отделе труда и зарплаты. Старшая сестра в техникуме училась.

112

Люда завидовала, что я могу заниматься в вечерней школе. «А у меня, — сказала она, — силы оволи не хва­ тает. Дважды начинала и бросала. Д а и болею часто». Я ей про училище рассказывал, про нашу отчаянную тринадцатую группу, с которой никто не сумел сладить, кроме мастера Любушкина. И про свою деревню, где родных у 'меня никого не осталось — две сестры подни­ мали целину, третья работала в Ленинграде, а единст­ венный брат — в Мосбаюсе. Но жили в деревне трою­ родные и четвероюродные тетки и дядьки, и я к ним каж­ дое лето наезжал, и никто из них мне и слова упрека не сказал за житье по месяцу-полтора на их харчах. Про Вовку Конорева и других деревенских ребят рассказал. О том, что я дал слово не отстать от них, а — кровь из носа,— «как и они, окончить десятилетку. И тут вспомнил совет Донцова. И закачалась земля подо мной, я стал спотыкаться от ужасной мысли: не­ ужели придется школу оставить? Нет, ни за что не брошу! «Не бросишь? — билось в голове. — Зачем же тогда на завтра назначаешь Люде свидание? На восемь часов. В это время ты в школе должен быть. Она не придала значения? Но ведь ты знаешь! Надо было назначить на полдвенадцатого, когда из школы вернешься. Поздно? Она спать уже ляжет в это время? Тогда на субботу — в субботу вечер бывает свободным. Далеко? А ты хо­ тел двух зайцев поймать — и свиданничать каждый день, и учиться? Нет, брат, выбирай что-то одно...» Но Люда мне страшно нравится. Она скромная и лас­ ковая, обаятельная и... красивее всех. Невозможно быть целую неделю без нее... Но я уже проучился больше месяца. Я даже Вовке Конореву похвастался своими хорошими отметками. Нельзя прослыть хвастунишкой. А как тогда быть? Ладно, свидание переносить не буду, тем более, что надо покрепче завязать узелок нашей дружбы. Пропу­ щу один день — никто за это не повесит...

— Сколько время? — спрашивает Люда.

— У меня нет часов, — смущенно отвечаю я.

— А почему ты не купишь?

— Нет подходящих, — соврал я.

8

Молодой человек

113

А туман все гуще и гуще, все сильнее засасывает он и без того не очень яркий свет уличных фонарей.

ю — 'Вставай, заяц (Ленька нас с Колькой зайцами зо­ вет), ничего у тебя не болит.— Он стоит надо мной, ле­ жащим © кровати с перевязанной полотенцем головой. — Лоб у тебя холодный, не притворяйся. Ты здоров — это факт. А я действительно притворяюсь. У меня сегодня сви­ дание, и не могу же в этом признаться Леньке. Он тогда так меня понесет, что держись. Заяц, скажет, из-за юбки занятия пропускает, да у тебя этих девок будет еще хоть пруд пруди! Слабак, сопли распустил: сви-да-ние. Потому я и хитрю, чтобы не слышать этого. Притво­ рился больным, голова, говорю, раскалывается. И нетнет да охну. Так, дескать, мне тяжело, что терпежу нету. Но Леньку на мякине не проведешь, он заприметил неладное и не отстает от меня.

— Вставай, на улице вся хворь выветрится. Скоро конец четверти, а вы заартачились (Колю поставили на ДИ Л, и он, чтобы не потерять станок, решил две неде­ ли учиться, третью — пропускать. А что делать?).

— Придется одному тебе идти, — беспомощно шепчу я. — Не могу, поверь. Разламывается голова, ума не приложу, отчего. Иди... Скажешь, что задали. Но Ленька садится на скрипучий, покрытый корич­ невым дерматином стул и категорически заявляет: — Тогда и я не пойду. А уже — вижу по Ленькиным часам— десять минут восьмого. Через двадцать минут — звонок. А он не собирается уходить. А у меня в восемь часов свидание возле беседки в скверике.

— Я на прошлой неделе хотел бросить — вы меня уговорили: поможем исправить двойки! А теперь сами — в кусты. Разве это по-товарищески? От этих слов мне становится стыдно, и меня бросает в настоящий жар. И впрямь, то мы Леньку упрашивали учиться, а тут оставили одного. У Коли, ладно, причи­ на хоть важная — станок Д И П . А у меня?.. Подумать — так и у меня важная, черт возьми.

114

Д а чего я прячусь, чего боюсь признаться? Ну по­ смеется Ленька надо мной, ну поизгаляется. Не поли­ няю же я от этого. Не из обидчивых я все ж...

— Ладно, встаю — говорю я таким голосом, будто делаю одолжение. — Только я, Лень, все равно не пойду. Соломка вопросительно поднял на меня глаза.

— Свидание у меня... Я ожидал, что он на смех меня сейчас подымет, но Ленька тихо спросил: — С Государской? Д а отвяжись ты от нее!

— С другой.

— С кем?

— С Людой.

— Во сколько?

— В восемь. Ленька посмотрел на часы и сдержанно сказал: — Ладно, оставайся, раз такое дело. Но чтоб послед­ ний раз. Иначе и я бросаю. Пойду вон в школу мастеров лучше. И, сунув под мышку завернутые в газету книги и тет­ ради, он резко встал и направился к двери.

— На обратном пути зайду.

И снова мы ходим по Литейной и по скверу. И снова го­ ворим о самом разном, что приходило в голову мне или Люде. В беседке, где летом обычно пропадают доминошни­ ки, мы присели на несколько минут на отполированную лавку. Я попытался обнять Люду. Тогда она встала и сказала, что ей нравится больше ходить, чем сидеть. Туман не рассеивался уже которые сутки, на асфаль­ те было слякотно. Ботинки мои промокли, ноги замерз­ ли. Но коль любишь — все стерпишь. Терпел эти неудоб­ ства и я. Я все ожидал, когда Люда спросит: неужели из-за нее я не пошел в школу? Но, видимо, не занимал ее этот вопрос. Она, должно, привыкла коротать время с кемлибо или за каким-нибудь занятием — вязанием, чте­ нием, например. Это у меня одно на уме: школа, школа, школа.

— Люда, тебе мама не велела пораньше прийти? — Это мне надоела сырость в ботинках.

115

8*

— Нет, она у меня не строгая. Примерно через полчаса я намекнул, чувствуя, что скоро должен зайти в общежитие Ленька (не гоже, если он зайдет, а меня не будет): — Ты, мне кажется, продрогла. Как бы не того... не простыла...

— Что ты, я, как купчиха, на себя одежек напялила.

— А когда мы еще встретимся? — От намеков пере­ шел я к действию: пора, мол, закруглять свидание.

— Давай еще погуляем, мне с тобой так хорош о,— вместо ответа сказала Люда и прижалась к моей ру­ к е.— Ты расскажи мне еще что-нибудь о своей группе... Если хочешь, пойдем в беседку... И мне хорошо. Но Ленька Соломка будет ждать меня... Ах, если б можно было разорваться на части! И металась душа моя между любовью и вечерней школой: куда пристать?

11

Будни вечерней школы... У Ивана Кошеля, здоровенного сварщика с рудоре­ монтного завода, — трое детей-отличников. А сам нахва­ тал двоек — по физике, химии, русскому языку и еще по чему-то. Д а и неудивительно — лет двадцать учебников не держал. Скоро конец четверти, и Кошель со страхом ждет его приближения.

— Что я детям скажу, какой я пример для них? — чуть ли не со слезами жаловался он ребятам на пере­ мене. Кошель старается, но слишком уж большой перерыв него в учебе. Со временем, все надеются, он войдет в общую колею. В этом мы убедили уже преподавателя русского языка и литературы Нелли Григорьевну, и она поставила ему за ответ тройку. Теперь Лидию Никитичну, молодую химичку, всем классом убеждали: — Он во второй четверти подтянется.

— Ну тогда и аттестую как положено. А пока — не могу...

— У него дети... Кошель немного глуховат, он подставил ладонь к 116

уху, чутко слушает, как закончится диалог. Он вспотел от напряжения— только что невпопад, хоть и старатель­ но, отвечал у доски.

— А что — дети? — не сдавалась Лидия Никитич­ на. — Объяснить им, в чем дело, — они поймут.

— Он член завкома...

— Не курит...

— Не пьет...

— Вы же добрая девушка... Перед этим доводом Лидия Никитична бессильна.

— Ладно, уговорили... Но смотрите, Кошель, со вто­ рой четверти этого не будет. Будни вечерней школы... С Федей Чумаковым возились в дневной школе не день и не два. Хулиганистый парень, дерзкий, в комнате милиции на учете состоял. Учителя перекрестились, ко­ гда его удалось сплавить в вечернюю школу. Федя в нашем классе появился в середине сентября и сразу заявил о себе. Он встал во время урока и бесце­ ремонно направился к выходу — худенький, остроносый, давно не стриженный.

— Вы куда? — изумилась Лидия Никитична — как раз химия шла.

— Покурить, — спокойно ответил Федя, на секунду остановись. И этого хватило, чтобы он не вышел. Лень­ ка Соломка в два прыжка нагнал Федю и своей крепкой здоровенной ручищей схватил его, как щенка, за ши­ ворот.

— Сядь! — побагровел Ленька. — Я тебе покурю. Это тебе не дневная, мы цацкаться не будем. Федя было попытался огрызнуться, но когда Ленька почти приподнял Федю за пиджачишко, он струхнул.

— Ну и сяду, подумаешь, — буркнул Федя. — Только это тебе так не пройдет, — пригрозил Леньке Федя. Леньку это взорвало. Он снова яростно кинулся к Феде, готовый разорвать его на куски.

— Ты стращать еще будешь!.. Благо Кошель перегородил Леньке дорогу, иначе не миновать бы парнишке тумаков. Два дня Феди не было в школе, на третий его приве­ ла мать — прямо в учительскую.

117

— Вот, — толкнула она его к длинному столу, за ко­ торым сидели учителя, — говорить: боюсь в классе появ­ ляться. Обижають, говорить. Д а тебя, черта, каждый день лупцевать надыть. Правильно делають, што бьють, можа, с дружками своими отучуть вожжаться... — И ткнула Феде кулаком в спину. Федя еще несколько раз пытался бузить, но его одер­ гивали, и он затихал, не желая иметь дело с тем ж е Со­ ломкой. А когда Федя из резинки попытался стрелять по девчатам, Ленька надрал ему уши. Эти меры, должно, пошли Феде на пользу, пропускал он уроков все меньше, кроме троек, стали появляться в журнале рядом с его фамилией и четверки. Общаясь со взрослым народом, Федя как-то сам повзрослел, даж е собственные папиросы теперь частенько имел и не без чувства достоинства уго­ щал ими товарищей по классу. Федина мать, рабочая угольного склада шахты, еще раз приходила в школу, но теперь не в учительскую, а к нашему старосте — Колбасову. Шепталась о чем-то с ним, а под конец попросила: — Вы его бейте побольше, он ишо лучше станить... Вроде бы исправляться начал Федя Чумаков. Будни вечерней школы... Влетает в класс Колбасов и, подняв над головой порт­ фель, кричит: — Ребя, а у нас, оказывается, есть поэт! И вытащил из портфеля городскую газету «Коче­ гарка». А у меня похолодело сердце: неужели напечатали? А Колбасов стал читать: — «Горячим чувством пронизано стихотворение «Ве­ черняя школа» молодого токаря Ново-Горловского машзавода...» — Колбасов подмигнул мне. — Ты что же утаи­ вал?.. На, смотри... Про тебя... Это был обзор стихотворений. Там было процитиро­ вано несколько моих строчек (кто в семнадцать лет не пишет стихов!): Нет отдыха мне после смены тяжелой — Вечерняя школа! Вечерняя школа! Стою у доски я, не зная урока, Стою и молчу в ожиданье упрека.

118

Приду в общежитие я невеселый. Вечерняя школа! Вечерняя школа! Мне больно, обидно, мне долго не спится, Мне хочется в школе вечерней учиться...

Я был смущен, польщен, и назавтра меня включили в состав редколлегии общешкольной стенгазеты. Будни вечерней школы... Я уже не мыслил свою жизнь вне их.

12

Первая четверть: русский язык — 5, русская литерату­ р а — 5, история — 5, алгебра — 4, физика — 4, химия — 3 и так далее. Я — один из лучших учеников в классе.

13

Раздали расчетные книжки. Посмотрел я, сколько у ме­ ня за октябрь вышло, и уронил голову. Что ли, опять к Донцову идти?

14

— Иди к главному инженеру, — посоветовал Ленька.— Так и так, скажи: Наум Борисович, Донцов ничем не по­ мог, помогите вы. И — расчетную книжку ему на стол: мне, мол, эта канитель надоела. Посмелее действуй. ...И вот я второй раз сижу в кабинете главного инже­ нера. Прямо из цеха пришел сюда, в .робе, в замасленном ремесленском бушлате. В правом кармане бушлата ле­ жит моя расчетная книжка, но я ее почему-то положить на стол Сигалову не решился.

— Что у вас? — хмуро качнул головой Наум Борисо­ вич в мою сторону.

— Вот я учусь, — сбивчиво начал я, — по сменам бе­ гаю... Заработка нет... Нельзя ли куда перевести?

— Хм, — помял подбородок Наум Борисович. — Про­ гулов много?

— Ни одного.

— Отчего же заработка нет?

— Я же сказал: что ни неделя — новый мастер. Но­ вый станок. Новая работа. Я — как пысынок...

119

— Хм, — шевельнул губами главный инженер, — па­ сынок... Это вы бросьте. Нам все рабочие дороги.

— Не все.

— Вы спорить пришли?

— За помощью, — вспомнил я Ленькин совет дер­ жаться побойчее.

— То-то... А куда вас перевести?

— В инструментальный... Наум Борисович скосил лицо: — Что вы сказали? В инструментальный? А там есть свободные станки?

— Есть, я ходил... Д аж е ДИ П один свободный.

— Сейчас узнаем. — И Наум Борисович поднял теле­ фонную трубку. — Мне Алтанца... Михаил Андреевич? Добрый день, Сигалов. Слушай, тебе токари нужны? Один тут паренек есть... Не нужны...

— Обманывает! — не стерпел я. — Он и мне говорил: не нужны, а сам Шпака и Самохвалова после этого при­ нял...

— Д а помолчите вы!

— ...потому что за них отцы беспокоились...

— Помолчите!

— Им, значит, создают условия, а я — не нужен... Ах, какой я слезокап! Опять полны глаза слез, я го­ тов разреветься от обиды, как девчонка.

— Подожди, Михаил Андреевич, — продолжал раз­ говор с начальником инструментального цеха Сигалов, — ты мне вчера жаловался, что у тебя кто-то рассчитывает­ ся. Вот и возьми паренька... Кому пообещал? Да... Ну, ладно, диктовать не буду. Но имей в виду на всякий слу­ чай... И Наум 'Борисович холодно положил трубку.

— Вот так-то... Но ты не печалься. Придумаем чтонибудь... Не сегодня, так завтра... Придумаем...

— Д а врет Алтанец!— сквозь слезы выкрикнул я .— Просто некому за меня беспокоиться... Ничего, я найду управу! — встал я. — Найду!.. И направился к выходу, сжав в кулаке книжку, кото­ рую так и не вытащил из кармана. Райком комсомола находился метрах в пятистах от за­ водоуправления. Выйдя из кабинета главного инженера, 120

я прямым ходом направился туда. По дороге жадно гло­ тал папиросный дым, успокаивая себя, и повторял без конца одно и то же: «Ничего, я найду управу! Ничего, я найду...» И впрямь, чего я раньше недодумался сходить в рай­ ком? Только теперь вспомнил слова секретаря, сказан­ ные нам еще летом, когда мы, новоприбывшие, станови­ лись на комсомольский учет. Он тогда сказал: «Если обижать вас, ребята, будут, если помощь какая понадо­ бится— приходите. Моя фамилия Федотов». Я не замечал встречного промозглого ноябрьского ветра. Я шел, разгоряченный предстоящей победой. Мне создадут условия! Федотов заставит устроить меня! Тре­ пещи, заводское начальство!.. В приемной сидела девушка-машинистка и лениво тыкала раскоряченными пальцами в клавиши. Я переступил с ноги на ногу.

— Федотов дома?.. То есть у себя? Растопыренная лапка девушки застыла над машин­ кой.

— У себя, но занят.

— Он приглашал, если что...

— Когда приглашал?

— Летом. _ ?

— Да-да, в любое время, говорил, заходите...

— Я сейчас спрошу... Вы комсорг — нет?

— Комсомолец... Федотов был в черном костюме, белой сорочке и не очень ярком — в полосочку — галстуке. Он подал лебяжье-белую руку и крепко пожал мою, замасленную.

— Прошу садиться, — указал он на стул возле его стола. — Слушаю... Я ему рассказал про все свои беды. Показал расчет­ ную книжку. Нажаловался, что на заводе вообще никто вечерниками не интересуется, что обузой их считают. Про Гадецкого рассказал, которому приходится две не­ дели учиться, а неделю пропускать, иначе будет иметь, как я вот, грошики. Федотов все записывал на бумажку, поддакивал мне, непорядок, говорил, что на заводе учебой молодежи не занимаются, мы, сказал, заслушаем комитет комсомола по этому вопросу.

121

Когда я все выложил, то ожидал, что Федотов сей­ час будет звонить или нашему директору, или главному инженеру обо мне. А может, думал, записку какую на­ пишет с требованием немедленно удовлетворить все мои просьбы. Но Федотов сказал мне: — Разберусь, лично разберусь с тобой. Только не сразу... Вот только пленум проведем... Донцова же не слушай. Со следующего года школа будет двухсменной, все накладки отпадут... А что касается лично тебя — я разберусь. Всего доброго! И Федотов протянул свою ручечку. А я опупел. Ёшкина контора, когда же он разберется? Как и Сигалов, завтраками кормит. Или боится дирек­ тору звякнуть? Я так хлопнул дверью, что посыпалась штукатурка — один камешек даже в голову мне угодил. И почти выбе­ жал из райкома. В цех я не вернулся, станок остался неубранным, ин­ струмент— неспрятанным. А, пропади все пропадом! Как с детства в жизни не повезет, так до самой смерти будешь маяться. Нет родителей — никакой Федотов, ни­ какой Сигалов не поможет. Донцов — тем более. Про Алтанца и говорить нечего. И Люда против меня. Вчера, прохаживаясь после занятий, я увидел ее с Гришкой Титовым. Возле ее подъезда. Они сидели на скамейке, его рука лежала на ее плечах. Обманщица! Я даже подходить близко не стал. Я только сунул кулак в рот, чтобы не закричать: «Как ты смеешь изменять?» И ушел в общежитие. И поч­ ти до утра не мог уснуть, спрашивая самого себя: как она могла?.. Люда против меня, все против меня! Мне не хочется видеть это серое небо, не хочется дышать этим возду­ хом, не хочется ходить по этому мерзко-холодному ас­ фальту. Догорит золотистым пламенем Из телесного воска свеча, И луны часы деревянные Прохрипят мой двенадцатый час.

Я никому не нужен! Мы теперь уходим понемногу В ту страну, где тишь и благодать. Может быть, и скоро мне в дорогу Бренные пожитки собирать.

122

Я — по другую...

одну

сторону

стены, остальной мир — по

Д о свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди, Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди.

Это кто там стоит на ступеньках столовки и манит меня пальцем? Лучший шлифовальщик Степа Стари­ ков? Он. Зачем я ему понадобился?

— Иди, иди... — зовет Степа. Я приблизился, продолжая шептать какие-то есенин­ ские стихи.

— На двоих хочешь? Я не понял.

— Давай на двоих бутылочку? Здраво не мысля в эту минуту, я согласно кивнул.

— Сбегать?

— Она уже, красавица, тут. — И он, отстегнув пуго­ вицу пальто, показал из бокового кармана сургучевую головку «Московской». Я взял по салату из селедки и по шницелю. В столо­ вой было пусто, мы уселись в дальнем углу. Степа заку­ рил, но официантка вроде бы и не заметила этого.

— Только на пол не сори, — сказала. Степа налил мне по завязочку. Я обхватил стакан пятью пальцами и лихо поднес к губам. Глоток, два, три... Мерзко, вонюче... Но не отступать же... И я еще больше запрокинул голову, чтобы водка лилась самоте­ ком. Селедку я ел нормально, а когда пододвинул второе, то попасть вилкой в шницель уже не мог. Наверное, Степа посоветовал мне идти домой, пото­ му что вскоре я оказался в общежитии. Кое-как снял робу, босиком прошлепав в умывальник, кое-как умыл­ ся и повалился на кровать. В комнате никого, кроме меня, не было: Мамай и Сашка Макашин еще не пришли с работы, а Сахаров уехал в отпуск, по секрету сообщив нам, что обратно он вряд ли вернется. М ожет быть, и скоро мне в дорогу Бренные пожитки собирать...

Окаре я не нужен, Никулину — тоже, Шведченко хоть и сочувствует, но поделать ничего не может: «Вот ис­ 123

полнится восемнадцать — на лучший станок поставлю... Работать ты умеешь...» Я виноват в том, что мне нет восемнадцати... А Люда... С Гришкой Титовым... Федотов когда-то обещает разобраться. Когда? З а ­ втра? Через неделю? А я потратил последние деньги на закуску... Увядающая сила! Умирать так умирать!

Умирать? А зачем? Нет, я умирать, пожалуй, не бу­ ду! Я просто докажу, что у меня есть сила воли, что ме­ ня голыми руками, товарищ Окара, товарищ Донцов, ты, Люда, не возьмете... Я еще поборюсь!.. Отвернувшись к стенке, я укрылся с головой одеялом и заплакал. Обида отступала, слезы подмывали ее, как вода подмывает песчаный берег, и она обрушивалась по капельке в небытие. Наступало облегчение. И тут пискнула дверь. Это Мамай и Сашка Макашин. Я затих.

— Спит, — шепнул Мамай.

— Заболел, наверное, — предположил Макашин.

— Он плачет, — тем же шепотом сказал М амай.— Снится, может, что...

15

Вовка Конорев прислал письмо. Пишет, что тянет на зо­ лотую медаль. Видел Люду. Приглашала в гости к себе домой. На суб­ боту. Говорит, что Гришка Титов на улице прохода не дает, но она его ненавидит. Продал мне Ленька Соломка по дешевке пальто осеннее. Один сезон всего ношенное. Деньги — не сразу. Теперь в гости можно идти. А то в шинели — стыдно. Точно помню, что Коле Гадецкому задолжал за три или четыре обеда и ужина. А он говорит, что мы с ним кви­ 124

ты: сколько раз я ему заказывал, столько — и он мне. А я точно помню... Но Коля денег не берет. Во, сколько всякого было в ноябре! А еще Шведченко договорился с Окарой и Никулиным, чтобы, когда я бу­ ду работать в их сменах, задание мне давал он. А то дей­ ствительно, сказал, парню сваливают все, от чего другие ногами и руками открещиваются. Но это, может, ни к чему. Наверное, скоро я перейду в котельный цех. Дело в том, что был у меня один разго­ вор с комсоргом завода Николаем Дударевым. Подошел он как-то в конце смены ко мне и говорит: «Слушай, ты чего по райкомам через голову ходишь?» Я не понял его, станок выключил, смотрю ему в рот. «Чего ко мне не явился, а сразу к Федотову?» — «Вон что!— дошло до меня.—Так Федотов велел приходить, если того... если туго будет...» — «Хитер ты», — смеется. А потом спросил: «Хочешь в котельный?» Я ошара­ шенно заморгал: какой-де из меня котельщик? А он по­ яснил: «Там, — говорит, — есть станок токарный, а ра­ ботать на нем некому. Работа несложная — фланцы то­ чить. А то в котельном вечно ждут, пока их в механиче­ ском сделают. Пойдешь, а? Всегда — первая смена, тебе как раз... Правда, — почесал переносицу Дударев, — хо­ лодновато там, сквозняки гуляют. Начальник цеха боит­ ся, что простудиться как дважды два можно. Я ж его убеждаю, что ты закаленный. Или я не прав?» — «Прав»,—сказал я. «Тогда я буду уламывать начальни­ ка котельного до конца... Пока!.. Д а, — остановился он ,— Федотов просил, чтобы я тебе за отбитую штукатурку уши надрал. Сейчас или потом суд совершим?» — «По­ том». — «Договорились». Он зашагал своей дорогой. ...И стал я ждать вестей от комсорга. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На выпускной вечер явилось почти что все заводское на­ чальство. И директор тут был, и Сигалов, и Семикопенко, кадровик наш (кстати, за успехи в учебе он трижды или четырежды выбивал у директора премии мне и Гаденкому). И Люда была — рядом с Николаем Д ударе­ 125

вым сидела. Донцов не смог прийти — кто-то у него забо­ лел из домашних. Нашу троицу он встретил, когда мы, принаряженные, торжественные, направлялись в школу. Поздравил с окончанием школы, руки всем пожал. А мне еще и сказал: «Молодец, что по-своему поступил, не по­ слушался тогда меня, не бросил... Извините...» — «Ладно, чего там извиняться...» — ответил я. Актовый зал школы был полон. Вместе с аттестатами нам вручали по букетику ярко-красных тюльпанов. Нам, выпускникам, много аплодировали. На душе было и лег­ ко, и опустошенно: как многое никогда не повторится! Потом был банкет. И Сигалов, подсев ко мне, угова­ ривал пойти в политехнический. По направлению завода. С заводской стипендией. А я обещал подумать.

НИНА СУББОТИНА

Земля моя. Земное обиталище, Жилое помещенье для живых, Наверно, тем, кто к нам не долетал еще, В картинах представляется иных... Земля моя! Мой знойный и прохладный, Сосновый и березовый мой быт, Как пятистенка рубленая ладно, На солнечном пригорочке стоит. Дом настежь весь для воздуха и солнца, Для мотыльков и крохотных жуков, Вползающих, влетающих в оконца На рамы белые березовых стволов. С младенчества привычна мне вся утварь Просторных комнат, кладовых лесных, Где зеркалом сверкает речка Усьва, Где сладко спать в брусничниках густых, Где над застольем, трудится природа, Чтоб каждый был и весел, и здоров, Она распределяет бочку меда По капле в каждый из лесных цветов.

Я ж ду тебя и не могу дышать. Как раньше без тебя дышать умела? Я жду — и возвращается душа В мое истосковавшееся тело.

127

Идет нежданный, самый первый снег, Идут по снегу люди, нас минуя. И на минуту мы — счастливей всех, И жизнь не пожалеешь за минуту. О, если б раньше знать, что в этом суть, Что ты, и я, и этот снег — едины, Что снег сегодня выбелит нам путь, А завтра — наши общие седины.

В один из улыбчивых солнечных дней, Когда зацветают угодья, Я видела: дети купали коней В прогретом котле болыневодья. Я видела: кони месили песок, Взбивали копытами воду, Благословляя реку и лесок И жаркую эту погоду. И в волны бросали мальчишек, щадя, Легонько губами ласкали... А дети смотрели в глаза лошадям, Как в млечные звездные дали...

БОРИС БУРЫАОВ

Ту весеннюю картину Помнить буду и седым: В огородах жгут мякину; Вьется, льется горький дым.

128

Подле старенького тына Нам не боязно ничуть В этих сизых реках дыма И купаться и тонуть. И выныривать на волю. И не знать — за долгий век, Сколько выпадет на долю Нам еще подобных рек...

Не буйствуют листвой деревьев кроны. Ручьи хмельной водою не стучат. Над белым полем черные вороны Кружатся и неистово кричат. Вот сгрудили медлительные крылья, И покатился в небе темный шар. Вот солнышко собой на миг закрыли. Их «кар!» гремит похоже на «пожар!» Неведомая сила их носила, И поднимался шум до облаков. Неужто стало им невыносимо Полдневное сверкание снегов? Ах, как они отчаянно летели, Со всех сторон неся картавый стон! Неужто граем заменить хотели Журчащий жаворонков перезвон?

Молодой человек

ПАВЕЛ ПЕТУХОВ

БЕЛЫЙ ГОРОД Ну и чудная нынче зима! Что она с моим городом сделала! Превратила дома в терема, Разукрасила белым 1Ш белому. Весь мой город, как сказочный храм: Сколько в нем серебра, сколько золота! Я вхожу в' этот храм по утрам Независимо, весело, молодо. Я иду, а навстречу бегут Серебристые, чистые улочки. Я иду, а навстречу идут В белых шапочках чудо-снегурочки. В этом городе есть колдовство, Тут, наверно, немало виновников. В этом городе есть волшебство Белых красок и белых садовников.

130

МИХАИЛ ГОЛУБКОВ

РЕДКОСТНЫЙ с н и м о к Рассказ

— По профессии я, можно сказать, строитель... заведую в одном СМУ отделом кадров. Штаны, одним словом, протираю в конторе. И для меня, конторского служаще­ го, вырваться на природу, стряхнуть, как говорится, пыль с ушей, многое значит. Всю, считай, неделю трублю ради этого. Он подсел ко мне в вагоне электрички, этакий неуем­ ный, напористый балагур, упитанного, крупного телосло­ жения, этакий шумный, подвижный вулкан-человек, взбудораженный скорым свиданием с природой. Был он в поношенном, потертом, но все еще крепком офицерском кителе, с аккуратно споротыми нашивками на рукавах и петличками для погон. Военная одежда крепкая, сносу ей нет. Китель он натянул на толстый спортивный костюм голубого цвета, хоть и тепло было, сентябрь стоял полетнему солнечный, жаркий. Широкую, выпуклую грудь его пересекал наискось ремешок фотоаппарата. Ноги обу­ ты в кеды, на коленях, под толстыми, короткопалыми ручищами, впору которыми бревна ворочать, вместитель­ ная плетеная корзина под грибки. За спиной — большой, туго набитый рюкзак, который он не снимал почему-то, наслаждался, должно быть, редким для него удоволь­ ствием — ощущением на плечах тяжести.

— Раньше я как-то не придавал этому значения. Ну, есть где-то природа, нет ли ее — мне все равно было, — рассказывал он в порыве душевного откровения, — я, ви­ дите ли, от рождения сугубо городской житель... А тут, в последнее время, паломничество началось. Как с ума по­ сходили люди. Все сейчас на субботу и воскресенье за город едут: купаться, загорать... дач понастроили. Вот и у меня в управлении давай шевелиться, земельный уча­ 131

9*

сток под застройки выбивать. Заявления в постройкой посыпались. Я, разумеется, тоже написал, раз все пишут. Ну и мне, конечно, достался надел. Своя, так сказать, рука владыка. Я ведь и в лостройкоме человек не послед­ ний. Надел, правда, не ахти какой выпал — лотерею устраивали, бумажки тянули. Но здесь уж я не мог обойти, не попрешь против людей... В общем, бугор мне достался, суглинок... осинник убирать надо. Город опять же далековато. Д а и от железной дороги не близ­ ко, километра четыре пешочком топать. Я даж е хотел отказываться поначалу, но потом, слава богу, раздумал. Съездил я туда раз, съездил другой, повозился, промял­ ся на свежем-то воздухе — вон во мне силы-то, крови сколько! Приглянулось, манит. Свеженький, как огур­ чик, возвращаешься. Втянулся, короче, и не раскаиваюсь. Очистил, раскорчевал помаленьку надел, заборчиком об­ нес. Домишко дощатый поднял. Ну, управление наше, са­ мо собой, подмогло... транспортом, материалом, ссудой. Строитель я или кто? — самодовольно хохотнул он. — Я ведь из простых хозяйственников в отдел-то кадров выбился. А до этого несколько лет сверхсрочной службы за мной. «Взво-од, смир-на!» — страстно вдруг скомандо­ вал он, чуть, правда, приглушив свой бухающий, гулкий голос. Пассажиры в вагоне вскинули головы, запоглядывали на нас с улыбками, с удивлением. — И стоят навы­ тяжку сорок гавриков, что хошь с ними делай, куда хошь направь! Вот времечко было! Я две нашивки имел, два сверхсрочных срока выходил, старшиной! Хотел на тре­ тий остаться, но командование части что-то не заикнулось больше, не предложило. Кровно меня оскорбили. Тут он попереживал малость с глубоко затаенной оби­ дой, но вскоре мысли его вновь вернулись к даче.

— Теперь, как подходит выходной, места себе не нахо­ жу, не терпится, рвусь... Погода не погода, все равно еду. Хозяйство там у нас целое. С весны огородом, грядками занимаемся, смородины, крыжовника насадили... три яб­ лоньки скоро заплодоносят! Летом — грибочки, малинку и прочую лесную ягодку собираем. Насолили, намарино­ вали с Марьей Михайловной, вареньица наварили!:. В августе — сентябре будем огород оснвмывать, кое-что в яму на хранение спустим, кое-что сразу домой свезем. И порядочек полный, и всю зимушку без забот: лук, чесночок, картошечка — все свое, не бегать ни в какой 132

магазин. Много ли нам, двоим-то, надо? Ребят у нас с Марьей Михайловной — тю-тю. Мы ведь сошлись-то поздно, обоим уж за тридцать было. Ну, и у кого-то, видно, неисправность есть. Впрочем, оно, может, и к лучшему, — задумался он. — Куда их, пацанов? По ру­ кам ведь и ногам свяжут... А так мы свободны с Марьей Михайловной. Она на даче и поселяется летом, редко когда в город наедет. Я ее и от работы освободил. Она тоже в СМУ, в бухгалтерии работала. Домохозяйка сейчас. Зарплаты нам и одной хватает. Д а и велик ли был у нее заработок? Дачу иметь выгоднее: и в смысле здоровья, — постукал он себе по груди, — и в денежном смысле, и в смысле душевной полноты. Утречком вый­ дешь на крыльцо — лес, тишина кругом, покой... птич­ ки чивиркают. Внизу, по-над речкой, туманец курится, водичка пожуркивает. Из нее тянется пожарный шланг к изгороди. Это я электронасос поставил. Строитель я или кто? — опять напомнил он. — Даром я, что ли, в завхозах ходил? Знаю, где что добыть... Марья Михай­ ловна теперь не нарадуется, отвыкла за водой под угор спускаться. Нажмет она кнопочку — и поливай сколь­ ко душе угодно. Он широко и бахвальски улыбнулся, глянул в окно, где мимо проносился, мелькал испятнанный осенью лес, и продолжал: — Приеду сейчас, отдохну с дороги. Выпьем мы чай­ ку с Марьей Михайловной. Выждем, пока лес от росы обсохнет, — и за маслятами! Страсть как люблю!.. А ве­ черком, может, одни хорошие знакомые на машине своей нагрянут — вот шуму-то будет! Пикничок разобьем на лужайке! Песенок попоем! Заметив, что я помалкиваю, не разделяю его бурного настроения, он, как бы дав себе передышку, спросил: — А вы... на охоту, значит?

— На охоту.

— Ясненько! — вновь оживился он. — И попадается что? Случается убивать?

— Изредка.

— Мне вот нынешним летом тоже повезло, — полез он в нагрудный карман своего кителя. — Я,, видите ли, еще и фотографией балуюсь. Слабинка, так сказать, моя... Одни на винцо нажимают, другие на баб падкие... третьи книгами, марками увлекаются. А я вот с ФЭДом не рас­ 10

Молодой человек

133

стаюсь. В армии еще пристрастился. Все свое свободное время готов за фотоувеличителем просидеть. Пальцы вот пожелтели от проявителя. Всю, так сказать, свою зрелую жизнь, начиная с двадцатилетнего возраста, в альбом переношу. Толстая получается книга. Будет что вспоминать под старость. Ну, опять же сценку какуюнибудь, видачек поймаешь. Птаху, зверька какого-ни­ будь щелкнешь... Редко, конечно, выпадает настоящая удачи* Трудное это дело. А тут посчастливилось... — Он достал большое кожаное портмоне, долго копался в нем, вынул наконец фотографию, погладил ее любовно и про­ тянул мне: — Смотрите, какой красавец! Наг фотографии, в темном глухом ельнике, дрему­ чем и перестойном, замер в напряженной, насторожен­ ной: позе; лось-великан. Огромные, тяжелые рожища со множеством кривых острых отростков глыбисто и коря­ ва торчали над его головой, как корни вывороченных де­ ревьев^ Лось стоял возле толстой, замшелой ели, во­ круг— истоптан и иссечен копытами мелкий подрост. Снимок был сделан метров с семи-восьми и чуть сни­ зу. Фотограф, наверно, крепко рисковал, подобравшись так близка к зверю.

—-Д а , повезло. Смело сработано, — рассматривал я фотографию. Он нетерпеливо поерзал на скамейке, спросил с за­ таенным восторгом: — И ничего не заметно?

— А что я должен заметить?

— Ну, что-нибудь подозрительное? Я еще раз вгляделся в снимок. Нет, не видно ничего подозрительного. Разве что голову лось как-то неесте­ ственна, с вывертом держит. Будто несвободная она, будто кто загибал, оттягивал ее. Казалось, сохатый бро­ сается, неистово бодает какого-то невидимого врага, но не фотографа, хоть глазом разъяренный зверь и косит в его сторону.

— Одна не совсем понятно: как это лось не испугал­ ся? Как подпустил?

— Вот! — ликующе воскликнул он. — И никто не ви­ дит, никто не догадывается, кому не показываю!.. Ведь лось-то на привязи!

— На какой привязи?

— В петлю он рогом попал... Здесь вот она, у лба 134

захлестнута, — водил он по фотографии желтым паль­ цем. — А рогульки у него вон какие... не сорвется. Все походило на правду. Петля-то, видать, и оттяги­ вала голову зверя, скрыта была за ближним рогом. Остальной ж е трос и место, где он крепился к ели, лось загораживал могучим туловищем. С нахлынувшим на меня чувством брезгливости я вер­ нул снимок владельцу. Хвастать такой фотографией!.. Однако собеседник ничего не замечал, одолеваемый приятными воспоминаниями.

— Да, долго я вокруг него бегал! — спрятал он сни­ мок обратно, в портмоне. — Все нужный ракурс искал, чтоб петлю совсем спрятать... Чтоб вполне естественно, натурально получилось! Чтоб редкостный снимок вы­ шел!.. Полпленки на собаку истратил. В журналы и га­ зеты это фото разослал, авось где и клюнет.

— С лосем-то все обошлось? — перебил я его. — Кто петлю поставил?

— Как кто? — искренне изумился он. — Откуда мне знать — кто... Браконьер, конечно... Я грибки собирал,— заговорил он с прежним азартом, — вдруг слышу треск, топот какой-то... Сначала подумал — медведь. Ноги уж было в руки схватил. Но после дошло до меня, что миш­ ка так не должен топать. Пересилил страх, крадусь на шум. Глядь, а это лось топчется, рушит все ногами и ро­ гами вблизи. Начисто срезает, мосластый, что достанет копытом, что потоньше. Рвется, бедолага, хрипит, меня, видно, чует. Сам ж е никуда от ели... Присмотрелся я — батюшки, на петле он! Трос, вижу, толстый, прочно за­ хлестнут. Дерево, вижу, тоже надежное, не вырвешь, не сломаешь. Здесь я совсем насмелился, еще подхожу. Смотрю, а там тропа ихняя, лосиная. На водопой, вид­ но, тропа-то. Ловко кто-то петлю настроил, ни пройти ни объехать... И какой громодан попался! Д ух захваты­ вает, поджилки дрожат!.. Ладно, что чувствительность у пленки оказалась хорошая, а то бы ничего не вышло... в ельник уж сумерки забирались. Я снова прервал его: — А что все-таки с лосем стало?

— С лосем? — Он впервые взглянул на меня пытли­ во и изучающе, словно я перед ним в отделе кадров си­ дел и он принимал меня на работу. — С лосем ничего. Лось на месте остался.

1Й

10*

— Вы это серьезно?

— Вполне.

— Но ведь... — не находил я слов. Попутчик утвердительно кивнул: — Пропал, конечно, зверь... ясное дело. Тот же бра­ коньер явился... или же сам с голоду... Но что я мог по­ делать? К нему же не подступиться было... Вон он как все задом ко мне поворачивался, ногой норовил достать. Чисто конь лягучий.

— Неужто так ничего и не придумали?.. В конце кон­ цов, в милицию бы сообщили... в лесничество.

— Хо-хо! — весело удивился он моей наивности.— Где они, в лесу-то, и милиция, и лесничество?.. За лесни­ ками верст десять бежать надо, не считая расстояния к даче... А ведь выходные 'были: кого на месте застанешь, кого стронешь?.. Да и не нашел бы я этого ельника. Я в лесу плохо ориентируюсь. Далековато я тогда забрался за грибочками. Он опять посмотрел в окно, стараясь, видно, уйти от нежелательного разговора, опять занялся весь, засиял счастьем: — Скоро моя станция!

— Значит, больше не ходили туда?

— Куда? — уж раздраженно, в упор уставился он на меня, копя в серых глазах стылый гнев.

— На тропу?

— Зачем?

— А может, там вновь петля насторожена? Может, еще лучше снимок удастся? — Меня уж давно подмыва­ ло сказать ему что-нибудь издевательское, убийственно точное, чтобы хоть немного сбить с него спеси и чван­ ства.

— Позвольте, позвольте! — вскинулся он, как цеп­ ной пес. — Браконьеры — не моя, браконьеры — ваша за­ бота... охотников, инспекции. У вас всех права, у вас ружья... А кто я против него, с одной-то корзинкой? Я и в тот раз... фотографирую, кружу возле зверя, а сам все оглядываюсь, опасаюсь— не нагрянул бы кто, не паль­ нул бы из кустов. Собеседник на минуту умолк, собираясь, видно, с си­ лами, с более вескими доводами своей правоты, своей по­ рядочности.

— Вот вы упрекаете меня, почему, дескать, я не сооб­ 136

щил никуда... Ну, сообщил бы. Ну, накрыли бы бра­ коньера. Он скорее всего 'местный, из деревенских. Ну, оштрафовали бы мужика... Татг^ведь я бы и в дураках остался. Кто он потом для меня, мужик-от этот? Он же мне все припомнит. Я не за себя лично боюсь, я, если по­ надобится, кому хошь, шею сверну... А долго ли красно­ го петуха подпустить, долго ли полыхнуть дачке? Такие на все пойдут, поверьте мне. Знаю я таких... Знаю, на что они порой способны. Электричка круто затормозила, остановилась на ма­ леньком, в несколько домиков, полустанке. Кругом вы­ сился чистый и стройный сосняк, густо-зеленый и маня­ щий, росный и свежий по утренней рани. Спохватившись, человек-вулкан вскочил, похлопал меня примирительно по плечу, пожелал бодрым голосом: — Ладно... ни пуха, как говорится, ни пера вам! Бу­ дем здоровы! Пожелал и, уверенный, непоколебимый, на голову вы­ ше всех пассажиров, направился к выходу. Маленькая станционная площадка полнилась людом, сходившим с поезда. Все это были дачники, грибники, ягодники, вырвавшиеся на выходные из города. Все они пестрой, говорливой толпой устремлялись на дорогу, пря­ мо и глубоко разделявшую лес, стекались, уплывали по ней, точно павший осенний лист по ручью. Дачник-строитель тоже устремленно вышагивал вме­ сте со всеми, опять нашел слушателей, опять что-то вос­ торженно рассказывал, светился, должно быть, щека­ стым лицом. А .когда электричка пронзительно гуднула, быстро наращивая ход, тронулась, он, как и многие, оглянулся и помахал прощально рукой.

МИХАИЛ СМОРОДИНОВ

ХОББИ Тот — копит марки. Тот — готов отдать за древний самовар любую плату... А я — беспечней хобби «е сыскать! — стал коллекционировать закаты. Храню закаты в памяти своей, их явной бесполезностью богатый — закаты над седой тоской степей, над Ангарой и Волгою закаты. Вон тот предштормовой, балтийский... Он мне кажется немного бутафорским: густой-густой, как будто красным воском над хмурым морем залит окоём. А вот уральский, наш... Живым огнем он обжигал сосновые вершины, и в зареве терялся окоём — хоть вызывай пожарные машины. Еще закат — лимонно-голубой, весенний... Тороплюсь к нему добраться. А впрочем, умолчим об иллюстрации любви, что не была у нас с тобой. Закат в крови. Закат в штрихах свинца... Как много их, различных, наберется — от позднего заката мудреца до горького заката стихотворца. Закаты тягомотного вранья.

138

Закат кумиров быстролетной моды... Ну, как тебе коллекция моя? Давай с тобой меняться на восходы!

ПЕРВЫЙ СНЕГ Первый снег... Снежинки — словно искры. Озарилась ими темнота, будто в небе, сумрачном и мглистом, кто-то гладит черного кота. Вот кота представил почему-то, нашу кухню, блюдечко в углу... Дань тоске минутной по уюту да по материнскому теплу? Ах, как тлели угли синевато! Помню печки теплые бока и железные усы ухвата на вспотевшем лике чугунка. А потом... Жизнь слишком не ласкала. Только зла не помню, что скрывать! От людей тепла впитав немало, сам его обязан раздавать. Быть бы мне всегда двадцатилетним, черт-те знает что изобрести, чтоб ни первый снег и ни последний не сумели душу замести.

Мельник, мельник, чему ты рад? Пыль мучная до потолка. Ну-ка, жернов крутни назад! Разве станет зерном мука? Пекарь, пекарь, чему ты рад? Может быть, мой вопрос нелеп.

139

Хлеб из печки достань назад. Разве станет мукою хлеб? Нет, не станет тот хлеб мукой, И не станет зерном мука... Миг прозрения стал строкой. Чем же станет спотом строка?

НИКОЛАЙ БУРАШНИКОВ

ЛИСТВА Желта, еще на солнце нежится. Но к ней получше присмотрись: Она едва за ветки держится — Предсмертно жилки напряглись. Подует ветер и осыплется... Потом всю зиму, как сквозь сон, Из дальней рощи будет слышаться Ее прощальный тихий звон.

ТИШИНА Сосна над Савинским прудом Луну баюкает на лапах. Баркас рыбацкий— старый лапоть — Лежит на слегах кверху дном. И тишина. Лишь иногда Раздастся звонкий плеск щуренка, В деревне тявкнет собачонка И звякнет глухо щеколда.

140

И я сижу в тени сосны, Далекий город вспоминая, Где мчатся, лязгая, трамваи И жаждут люди тишины.

Ты постарел, мой отчий дом. Мох из пазов торчит щетиной. На бревнах трещины кругом, Как стариковские морщины. Я провожу по ним рукой, Как будто бы касаюсь детства. И ветер, словно домовой, На чердаке колотит дверцей.

Когда я читаю мамины письма, В них Я слышу биение ее сердца. Вижу ее печальные глаза. Чувствую прикосновение ее рук. А когда мама читает мои письма, Что она слышит, Что видит, Что чувствует?

АЛЛА ДОБРОСОЦКИХ

т Я шла, где свет сливался с тенью, В лесной дремотной глубине, И пальцы тонкие растений Тянулись весело ко мне. Свою нетронутую силу И животворное тепло Они в меня переносили, И было в сумраке светло.

В тот век, что я тебя ждала, Ко мне любовь твоя пришла С глазами, влажными от звезд. Тот миг печален был и прост. Я протянула сердце ей: Скорей, скорей его согрей! Но мне любовь сказала: «Жди! Тысячелетье впереди».

142

Б. ГРИН

МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ... Очерки

ДОМ НА ОКРАИНЕ ВЕНЫ

Друг нашего дома Генрих Андреевич не походил ни на кого из виденных мною людей. Мой восьмилетний ж из­ ненный опыт не позволял постигнуть этого человека. Обыкновенно он приходил к нам под вечер, когда уже спадал зной и остывающее море нагнетало прохладу в долгий коридор нашей улицы. На окнах дрожали длин­ ные занавеси, открывая доступ солоноватой свежести, квартиру простреливали тугие сквозняки, и почему-то казалось мне, что вечер уж е был и прошел, а сейчас опять утро. Быстро темнело. Изменчивой синевой наливались проемы окон, она густела, становилась матовой и на гла­ зах превращалась в темень, обычную для южного го­ рода. Над широким столом вспыхивала люстра, и Генрих Андреевич всегда одинаково провозглашал: — Д а будет свет! Он садился к столу, выкладывал перед собою порт­ сигар и той же рукою быстро поправлял зачесанные на­ зад волосы. Были они не седые и не черные, непонятного цвета были его волосы. Щурясь от света, он улыбался, и тогда виделись два ряда неживых зубов — белых в зо­ лотых рамках. Они походили на окошки двухэтажного дома. З а столом Генрих Андреевич сидел чуть боком, что­ бы не показывать шрам на правой щеке. Этот ужасный шрам ровной линией тянулся от подбородка к виску, снизу вверх убывая в ширине. Перед Генрихом Андреевичем я робел невероятно. Никогда я не задал ему ни одного вопроса. Всегда было 143

так: он спрашивал, я отвечал. Но как необыкновенно он спрашивал!

— Допустим, что сейчас не тридцать шестой, а двад­ цатый год, в городе свирепствует Деникин и ты попал в его контрразведку. Она, замечу попутно, ничуть нелас­ ковее белопольекой дефензивы. Тебя пытают: прикла­ дом выбили зубы, тесаком раскроили лицо и вот повели тебя на расстрел. Что делаешь ты? Ты поешь песню! На русском, украинском, немецком, польском — ты поешь песню! Верно?

— Д а, — неслышно отвечал я.

— Отлично! — всерьез одобрял Генрих Андреевич.— А теперь допустим, что судьба забросила тебя в Австрию, где восходит фашизм. Рабочие Вены подняли вооружен­ ное восстание. Громадный дом в Девятнадцатом районе, занятый ими, обстреливает артиллерия. Ты, конечно, на их стороне?

— Д а, — отвечал я, — да.

— Вот видишь, — строго подытоживал Генрих Ан­ дреевич, — большевики — всегда большевики. Замечательный человек замечательного времени! Пар­ тиец с 1912 года, подпольщик, комиссар гражданской войны, одержимый чекист, биолог-исследователь, дирек­ тор большого завода и снова боец... В первый день войны он пришел к нам в военной фор­ ме с двумя ромбами в петлицах. Повелительным жестом усадил всех за стол и сказал негромко: — Вот и настало время проститься. Перед самым уходом, словно вспомнив о чем-то, он махнул рукой и поднял крышку пианино.

— Моцарт, — сказал он смущенно и повторил: — Род­ ной и любимый Моцарт. — И, волнуясь, начал играть. Много лет спустя я свел воедино все, что знал и слы­ шал о Генрихе Андреевиче. Одно осталось 'неизвестным: что его связывало с восстанием венских рабочих? Но те­ перь это уже не узнать. Мы мчались по автобану немыслимой прямизны, кото­ рый, отпетляв после Зальцбурга, нес тысячи больших-* малых колес в Вену. В просторном автобусе было тепло и покойно. Ошалев от скорости, мотор взял высокую ноту и уже не менял своего голоса почти до самого конца пу144

ти. Под этот напев людям хорошо дремалось и хорошо думалось. Какой необыкновенный выдался день! Утром мы были в Вене, затем отправились в Зальцбург, по дороге посе­ тили бывший концлагерь Маутхаузен и вот опять воз­ вращаемся в Вену. Голова идет кругом от впечатлений, они громоздятся одно на другое, гасят друг друга, и, только прикрыв глаза, начинаешь управлять этим хао­ сом. Высоченные утесы с прикорнувшими на вершинах древними каменными строениями... Где это было? В Зальцбурге. Весь он дитя живописной природы и фан­ тазии архитекторов. Иные улочки так узки, что кажет­ с я — заденешь плечами стены, а чуть поодаль — широ­ кий проспект, летящий в неоглядную перспективу, ед­ ва ли не к Альпам. Чудо из чудес — епископский дворец и парк, а в нем единственный в мире водяной театр. Раскрываются вы­ сокие резные створки здания, невидимо подается вода, и вот приходит в движение деревянный люд старинного австрийского городка, тоже выполненного из дерева. Кузнецы, сапожники, мясники, виноградари и прочие простолюдины— каждый из них занят своим делом. Р а­ ботает кузня, маются мельничные жернова, неслышно гремят ткацкие станки — где труженики, там работа. А начальство игрушечного городка высыпало на балкон­ чик высокой башни и, выставив животы, надменно гля­ дит на грешную землю. Деревянный фельетон, не устаревающий уже более двух веков! Кончается действо и для того, должно быть, чтобы зрители почувствовали себя наяву, ударяют в них то­ ненькие струйки воды, и, смеясь, вскрикивая, убегая от воды, люди окончательно осознают себя в двадцатом веке. И еще была католическая церковь со сверкающим ал­ тарем .и тревожно мерцавшими по углам свечами. Мы уселись на скамьях и приготовились слушать органную музыку, но органист все не начинал. Звякнуло железо, все оглянулись на звук и увидели: служительница моет пол. «Пардон!» — говорила она тихо, когда ее тряпка оказывалась у наших ног. Мы, конечно, ей не мешали. Органист наконец взял «первый аккорд, и показа­ 145

лось, что вот сейчас упадут колонны, обрушится свод. Музыка доверху затопила зал. Орган пел победно и мощно, раздавив тишину. То был не голос человеческий, который может выразить скрипка, не голос моря, повто­ рить который доступно роялю. Орган давал почувство­ вать широту мира, и казалось, что это поет сама Вселен­ ная. Милым контрастом представилась нам городская площадь, куда мы вышли, потрясенные музыкой. У края ее, как на стоянке такси, стояли экипажи на два седока, запряженные низкорослыми горными лошадками. Было сыро и ветренно, и кучера, облаченные в живописные тирольские одежды, набросили на лошадок разноцвет­ ные пушистые пончо. Чем-то сказочным, детским веяло от этой картины. Неужели все это видел Моцарт — великий сын Зальц­ бурга? Как хорошо, что прекрасное не исчезает с земли, а остается для новых поколений, помогая им понять прошлое. И эти тихие узкие улочки, и водяной театр, и церковь с поющим органом, и такие же экипажи — все это было во времена Моцарта и, может быть, под рукой великого художника обратилось в неразгаданные еще музыкальные образы. Как знать! Знал ли безвестный зальцбургский священник, когда январским днем опускал в купель живую кроху, что этот миг останется в столетиях? По сей день стоит моцартовская купель в просвеченном витражами соборе, одним своим видом вызывая благоговение. Я осторожно тро­ нул ее рукой — будто прикоснулся к вечности. Непостижимо: почему у мест, дорогих всему миру, фашизм взрастил опытные поля жестокости? Этот воп­ рос я задавал себе не однажды — и в тот раз, когда, по­ бывав в городе Гете и Шиллера — Веймаре, коротким путем попал в Бухенвальд, и теперь, когда по дороге на родину Моцарта очутился в Маутхаузене. И там, на ис­ конно немецкой земле, и тут, на исконно австрийской, фашизм провозгласил смертный приговор всему челове­ честву. Адом наяву был концлагерь Маутхаузен. Вот акку­ ратные ряды бараков, где заключенные умирали мед­ ленной смертью; помещения для опытов над живыми людьми; газовая камера, где в клочья разрывало легкие; крематорий, откуда вывозили горы человеческого пепла.

146

Этот дьявольский комбинат уравнял его создателей с бешеным хищником. На подходе к газовой камере, устланном мелким кам­ нем, я поднял серую гальку. Держ а ее в руке, постоял у скульптуры мученика и героя генерала Карбышева и, еще раз окинув взглядом Маутхаузен-мемориал, вышел за ворота. Автобус мчался в Вену. По обе стороны автобана уплывали кукольного вида деревушки, обширные цвет­ ники, плантации уже убранного хмеля. Навстречу своим заботам шли люди, резвилась детвора. Мимо нас проно­ силась чужая жизнь с ее повсюду одинаковыми подроб­ ностями. И отступало все увиденное в Маутхаузене. Не хотелось вопоминать прошлое. Главное — о нем не забы­ вать. Близилась Вена. По мере приближения к столице густела застройка, чаще мелькали за окном нарядные автостанции. Где-то здесь брал начало тонкий родничок дневной рекламы; чем дальше, он все более креп,стано­ вился обильнее и, вместе с автобусом ворвавшись на окраину города, широким потоком устремился дальше, в пролеты улиц. Накануне мы вдоволь побродили по Вене. Очаровала знаменитая Рингштрассе с ее старинными архитектурны­ ми шедеврами и жемчужиной из жемчужин — Венской оперой. Побывать на спектакле нам было не по карма­ ну, но наш расторопный гид Рихард превзошел самого себя: он сумел договориться с дирекцией театра, .и нас среди бела дня, совершенно бесплатно, в порядке исклю­ чения, пропустили в храм музыки. Музейной красоты фойе... Изукрашенная торжествен­ ным мрамором парадная лестница... И вот мы рассажи­ ваемся в удобных широких креслах центральной ложи, как раз по оси сцены. Занавес поднят, но зал безмолв­ ствует. Репетиционный час еще впереди, а пока сценой овладели электрики, они проводят ревизию аппаратуры, готовятся к вечернему спектаклю. Послушать бы оперу! Но сопровождающий нас служитель напоминает: пора уходить. Успеваю взглянуть на люстру под сводом за­ л а — огромная хрустальная вогнутая чаша, она свер­ кает тысячами маленьких солнц. Вена будет напоминать о себе и еще одним, совсем другим, но тоже очень .памятным, молчанием. Автобус 147

примчал нас в Венский лес, уже тронутый золотом позд­ ней осени и потому как-то по-особому задумчивый и грустный. Кругом была разлита тишина, и все, что откры­ лось перед глазами, походило и не походило на живую природу. Венский лес! Сразу вспомнился виденный еще до вой­ ны фильм «Большой вальс». Сколько он принес радости, яркой музыки, красоты! Вот этими аллеями ехали в эки­ паже молодой Штраус и прекрасная Карла Доннер. Бы­ ло утро, занимался солнечный летний день, и они, моло­ дые, счастливые, где-то меж этими деревьями слушали пение птиц. Я знаю, что все было не так: не в Венском лесу, а где-то на побережье Миссисипи снимался этот незабы­ ваемый фильм. Знаю, а очарование не отступает. В эту минуту тишина говорит больше, чем музыка. Все это было вчера, а сейчас наш автобус, сбавив скорость, петляет по долгим окраинам Вены. И вдруг слышу спокойный голос Рихарда: — Девятнадцатый район. Не 'может быть! Уж не привиделось ли пине это на­ яву? Тридцать шестой год... Генрих Андреевич... Девят­ надцатый район Вены... Большевики — всегда больше­ вики... Припав к стеклу, смотрю во все глаза, будто вот сейчас увижу самого Генриха Андреевича. Хочу все за­ помнить и не запоминаю ничего. Старой застройки небо­ гатые дома и люди, люди и дома. А где же тот дом, ко­ торый штурмовала артиллерия, в котором держали обо­ рону венские пролетарии, вышедшие на бой против фа­ шизма? Я должен увидеть этот дом, я обязан его уви­ деть! Случилось невероятное, самому себе не веришь, что такое могло быть. Но я услышал, как Рихард сказал: — Слева вы видите дом, носящий имя Карла Марк­ са. В тридцать четвертом году здесь заняли оборону шюцбундовцы — участники вооруженного восстания. Артил­ лерия расстреляла восставших. Сейчас здесь живут семь тысяч венцев. Так вот он какой, этот знаменитый дом! Огромный массив, свыше тысячи метров по фасаду. В каком из его окон стоял боец-интернационалист со шрамом на правой щеке? И з какого подъезда выбежал он на улицу с пцсто148

летом в руке? Какое чудо уберегло его от первых пуль фашизма? Теперь это уже не узнать. ПРИВЕТ БЕЛГРАДУ

Была у нас в классе дерзкая девчонка Валентина, ее об­ ходили и немного побаивались не только мы, школяры, но и наши учителя. Д аж е великолепная Софья-Пифагор, чьи математические монологи были для нас праздником, а крутой нрав — надежной уздой, даже она никогда не делала Валентине замечаний. Кто не знал о стычке Валентины с военруком това­ рищем Решето? Под Сталинградом он попал в переплет, едва не сгорел в танке, но все же спасся, потеряв пра­ вый глаз и пальцы правой руки. Товарищ Решето рас­ сказал нам все это в первый же свой приход в класс. Мы слушали его, не проронив ни слова. Вдруг резко встала Валентина и почти прокричала: — Ну и что? Другой глаз у вас цел, другая рука то­ же цела! Вот и били бы фашистов! Класс онемел. Товарищ Решето молча стиснул зубы. Валентина, прикрыв рукою глаза, села на место. Тогда мы не знали, что накануне в дом Валентины пришла похоронка — погиб ее отец. Однажды, когда мы, позабыв обо всем на свете, слу­ шали новый математический монолог Софьи-Пифагор, а Валентина, как всегда, безучастно глядела в окно, ши­ роко распахнулась дверь и в класс по-военному строго вошел товарищ Решето. Он приказал всем встать и, гля­ дя на нас единственным своим глазом, торжественно про­ говорил: — За исключительное мужество в боях против не­ мецко-фашистских захватчиков воспитаннику нашей школы летчику товарищу Климову присвоено звание Ге­ роя Советского Союза. Поздравим его сестру Валентину! Ура! Что тут было! Не передать словами, что было. Стала наша Валентина Климова первым человеком в классе, оказалась она доброй и общительной девчонкой, и никто не заметил, как к ней перешли те невидимые нити, которые управляют не единицами, а множеством. Помню, мы уже учились в следующем классе, когда 149

однажды посреди урока Софьи-Пифагор дошла Вален­ тина, пропуская впереди себя старого человека. В нашем городке его знали многие — он был почтальоном. Сму­ щаясь, старик остановился у двери, а Валентина, достав из портфеля сложенную вчетверо местную газету, рас­ правила ее, и мы увидели портрет красивого парня в форме летчика со Звездой Героя и с неведомым нам зна­ ком на широкой ленте, свисавшей ему на грудь.

— Смотрите, наш земляк Борис Калинкин, — захле­ бывалась Валентина, — он спас из окружения товарища Тито и его штаб... там, в Югославии... Фашисты сброси­ ли парашютный десант, а он приземлил самолет и спас... это было (она заглянула в газету) в районе города Дрвара... самолет доставил спасенных (она заглянула в газету) в освобожденный Бари... Борису присвоено зва­ ние Героя Советского Союза и звание Народного Героя Югославии... А это его отец! Старик Калинкин выпрямился, освобождаясь от вол­ нения, сделал к нам шаг и сказал коротко и просто: — Я уж до конца буду почтальоном, а вы... Скоро кончится война, хорошая наступит жизнь, вы выучитесь и разлетитесь по свету. Если кто из вас когда-нибудь бу­ дет в Белграде — не забудьте: передайте от меня привет. Эти слова были услышаны мною в небольшом город­ ке неподалеку от Саратова. Теплоход «Дунай» шел по Дунаю, и спутник мой Вале­ рий Черешнев, молодой ученый-медик, симпатичный па­ рень, дурачась, шаржировал популярного югославского певца Марьяновича: Ночним Београдом Шльи ми мольча рьядом...

Впереди был Белград, он сверкал вечерними огнями, звал к себе, манил, будоражил воображение. Мы знали, что «Дунай» сначала войдет в Саву, дунайский приток, а уж потом бросит якорь. Но удастся ли выйти на берег? Время позднее, а впереди еще добрых полчаса пути. Н е­ определенность переполняла нас нетерпением. Предусмотрительный Валерий слетал в каюту и вер­ нулся облаченный в куртку. Мы последовали его приме­ ру. И тут судовое радио оповестило: по прибытии — вы­ ход в город.

1$0

Показалось, что судно наше качнулось на один борт. Все пассажиры высыпали на палубу и смиренно ждали той минуты, когда с дебаркадера будет брошен трап. Пришла наконец эта минута, и Валерий скомандовал: — Малыши, за мной! Мы ступили на землю югославской столицы. Еще в первые дни нашего путешествия, когда тепло­ ход шел вверх по Дунаю и, отстояв в белградском гру­ зовом порту положенные полчаса, двинулся дальше, пе­ ред нами открылась великолепная картина. Уже темне­ ло, густым сделался Дунай, появилась мелкая волна. И вдруг стал разворачиваться фасад огромного города. Сначала показалось высотное здание с вразброс осве­ щенными окнами. Оно было видно выше пояса, низ за­ крывал от нас лес, тоже прошитый электрическим блес­ ком. Правее и дальше возникли многоэтажные жилые дома, словно простроченные ярким светом. Выплыл ме­ сяц, по реке пролегла лунная дорожка. Теплоход быстро набирал скорость, и все это стало уплывать назад. Я приметил одинокий огонек и долго не отпускал его глазами. Он смотрел открыто и доверчиво, потом стал мерцать, расплываться и исчез вовсе. Тот вечер на Дунае все время напоминал, что будет еще Белград, на обратном пути мы побываем в этом го­ роде, пройдем его улицами и площадями. И вот от набережной Савы мы взбираемся по старой улочке, уходящей вверх, туда, где дрожит розовое маре­ во от невидимых нам огней. Верно ли мы идем? Валерий Черешнев утверждает, что курс у нас правильный: если позади река, то впереди город. Так оно и есть. Широким проспектом вдруг открылась нам улица Князя Михайлова, сразу поколебавшая пред­ ставление о времени суток. С балконов домов ниспадают магнитофонные мелодии, прохожие с транзисторами че­ рез плечо усиливают этот музыкальный фон, на барьере у подземного перехода молодой человек развлекает свою спутницу игрой на гитаре, у фонтана близ отеля «Мос­ ква» пристроился чуть ли не целый музыкальный ан­ самбль. Где музыка, там молодежь. Она толпится у ки­ нотеатра, устремляется в кафе, торопится на свидания. Парни идут в обнимку с девушками, на ходу целуются. С песнями пробегают девчоночьи стайки. Вот она, юность тысячелетнего города!

1$1

Неужели эта улица слышала грохот кованых фашист­ ских сапог, отчаянные крики людей, попавших в облаву, видела кровь и смерть? Ни за что не поверить, если бы не знать, что все это было. Весь следующий день мы без передышки носились по Белграду, чтобы всюду поспеть, ничего не упустить. Осмотрели новый город с его современными домами и отелями, побывали в одном из музеев, съездили на гору Авала к памятнику советским военным деятелям и ме­ мориалу Неизвестному солдату первой мировой войны. В молчании стояли на кладбище, где похоронены осво­ бодители Белграда— советские и югославские воины. Автобус вез нас в центр, когда мы неожиданно попа­ ли в пробку. Тысячи автомобилей и тысячи людей рас­ теклись по улицам, прилегающим к стадиону. Только что закончился футбольный матч, где скрестили оружие команды «Партизан» и «Красная звезда», и все вокруг колыхалось черно-белыми и бело-красными волнами. Флаги, шарфы, куртки, береты — фантазия белградских болельщиков неистощима — все это были цвета люби­ мых клубных команд. Победили бело-красные, их почи­ татели сияют, высоко поднимают флаги, поют. Белградская молодежь! Хозяином проходит она по улицам родного города, который многое видел и многое пережил, но не помрачнел, не сгорбился, а помолодел, раздался в плечах и живет кипучей, радостной жизнью. Прощаясь с Белградом, мы с Валерием Черешневым снова пришли на улицу Князя Михайлова. Был вечер, и мы опять увидели знакомую картину. У фонтана возле отеля «Москва» сидели парни и девушки с гитарами и аккордеонами. Они разучивали песню. Калинка, калинка, калинка моя...

Красивый тенор старательно выпевал русские слова. Ему вторила совсем юная девчонка: Калинка, калинка, калинка...

Что-то обожгло меня, приоткрыло далекий уголок па­ мяти: калинка, калинка... Борис Калинкин... война... ста­ рик Калинкин и его просьба... Невероятно! Через три­ дцать лет! И я молча передал привет Белграду.

СЕРГЕИ ТУПИЦЫН

ИКАР Как удила, я ветер сжал в зубах, Теперь уже нельзя остановиться. Лечу на риск, лечу вперед на страх, Мелькайте, годы, города и лица! Вопроса нет: лететь иль не лететь? Случится то, что и должно случиться. Коль умереть — в полете умереть! Мелькайте, годы, города и лица. Не тормози меня, земная твердь,— Как лысина восхода серебрится! — Лечу вперед, звени, победы медь, Мелькайте, годы, города и лица!

СТАРЫЙ ДОМ Пахнет холодом и теплой коркой хлеба. Под морозной скрытой сединой, Словно телескопом, ловит небо Старый дом кирпичною трубой. Я стучу в окно, хотя уж поздно, — С этим домом в детстве дружен был. В черном небе зажигают звезды Искры, вылетая из трубы.

ПРОБУЖДЕНИЕ Ударили часы рассветным боем! И каплями предутренней росы 1 И

Молодой человек

153

Умылось солнце, в небо голубое Придя, когда ударили часы. И там, где между небом и землею Не видно за туманом полосы, Ты вышла, чтобы встретиться со мною, Ты вышла — и ударили часы!

НИКОЛАИ

домовитое

ПАМЯТЬ Сорок первый... А мы в разведке Принимаем последний бой. Лист кленовый сорвался с ветки, Сбитый пулею разрывной. И теперь, лишь глаза закрою, Снова слышу снарядный свист. И кружит, и кружит надо мною Этот желтый кленовый лист. Все, как есть, я давно приемлю. Прокатился военный шквал. Почему ж до сих пор на землю Лист простреленный не упал?

Тер солдатик мне в бане спину.

— Как зовут-то тебя?

— Николай.

— До Берлина, браток?

154

— До Берлина!

— Там и встретимся...

— Ну, бывай. Что там битвы, Огни-пожарища? Ни сомнений, Ни страха пет. Вы поймите меня, товарищи! Было нам по семнадцать лет.

КТО ОТКЛИКНЕТСЯ МНЕ... Вновь метель над землянкою мечется, Чай брусничный давно остыл, Мы вчера через фронт разведчицу Проводили во вражий тыл. Для нее, быстроглазой и маленькой, Перешедшей передний край, Раздобыл я в деревне валенки И на лисьем меху малахай. А седой командир разведки, Довоенных времен старлей, Сам руками раздвинул ветки, Чтобы легче шагалось ей. Нелегка у нее дорога — Ждет на каждом шагу провал. И разведчик, не верящий в бога, — С богом, доченька! — ей сказал. Я смотрел на нее, робея, И не видел ни губ, ни глаз. «Возвращайся ко мне, скорее»,— Попросил бы ее сейчас. И ушла она в тьму глухую, Растворилась навеки в ней. ...До сих пор понапрасну жду я Из минувшей войны вестей. Во весь голос кричать мне хочется. Кто откликнется мне в ответ? Ведь ни имени и ни отчества У любви моей первой нет.

155

11*

НИКОЛАИ КУЗИН

ЖИТЬ НА ЗЕМЛЕ ЗАМЕТКИ О МОЛОДОЙ ПОЭЗИИ ПРИКАМЬЯ

Полтора десятка сборников «Молодой человек», выпу­ щенных Пермским .книжным издательством, познакоми­ ли читателей с творчеством многих молодых прозаиков и поэтов Урала (по преимуществу прикамской земли). Вот почему отношу данное явление к тем самым, про ко­ торые сказано в постановлении Центрального Комитета КПСС «О работе с творческой молодежью»: «Рекомендовано распространять опыт редколлегий литературно-художественных журналов и издательств, •выпускающих книжные серии и номера журналов с пуб­ ликациями молодых авторов». Многие из тех молодых, которые дебютировали на страницах традиционного сборника, вышли нынче на про­ фессиональную дорогу литераторов, другие находятся в преддверии такого ответственного шага. В этих заметках речь пойдет о творческих исканиях молодых поэтов Прикамья. Почти все они (и те, кто имеет отдельные книги, и те, кто пока выходил на чита­ тельский суд лишь на страницах периодики) уже не пер­ вый год являются постоянными авторами «Молодого че­ ловека»— говорю об Анатолии Гребневе, Наталье Чебыкиной, Михаиле Смородинове, Валентине Телегиной, недавно принятой в плены Союза писателей, Борисе Бурылове, Викторе Болотове и других. Известный советский критик Александр Макаров как-то заметил: «Понятие м о л о д о й в литературе нерасторжимо с понятием п о к о л е н и е . В литературу приходят новые силы. Они не просто пополняют численно ряды действую­ щих писателей, а приносят с собой новые темы, мысли 156

и чувства, новый духовный облик героя. Поэзия начи­ нающих, пусть даже талантливо копирующих то, что сказано предшествующими поколениями, не имеет пра­ ва называться молодой» *. Семидесятые годы не бедны на молодые дарования. Не выстраивая поименного реестра юсех молодых, назо­ ву все же, например, Юрия Кузнецова, книги которого «Во мне и рядом — даль», «Край света — за углом» мож­ но с полным основанием поставить в ряд лучших поэти­ ческих работ последних лет. Становление и развитие поэтических индивидуально­ стей молодых немыслимо вне усвоения ими опыта стар­ ших, вне усвоения того, что зовется традицией. Мы мно­ го говорим об индивидуальности, подразумевая прежде всего уровень профессионализма, но нередко упускаем самое личность поэта. А последнее включает в себя пре­ жде всего его жизненную концепцию: мировоэзрение, чувство гражданской страсти. И первооснова всего то­ г о — обостренное восприятие окружающего мира, з е м ­ н а я «закваска» этого восприятия, когда тревоги, ра­ дости нашей планеты составляют основу творческого вдохновения, о чем пронзительно и необычайно емко ска­ зал замечательный русский поэт Николай Рубцов: С каждой избою и тучею, С громом, готовым упасть, Чувствую самую жгучую, Самую смертную связь.

Молодые- поэты Прикамья, судя по их новым книгам и публикациям, тоже предпочитают земные «дрожжи» пространственным абстракциям межзвездных коорди­ нат; многих их, несмотря на существенные различия еще не совсем окрепших голосов, сближает сила земного при­ тяжения, стремление как можно скорее освободиться от эклектизма мировосприятия, обрести профессиональную уверенность и твердость гражданской позиции. Иногда в их порывах больше обещаний, декларационных заяв­ лений, нежели выстраданных убеждений, но чаще вид­ на и ощутима та бережная связь с земными истоками, которая гарантирует прочность стояния на поэтической дороге. * А л е к с а н д р М а к а р о в . Идущим вслед. Сборник статей. М., «Советский писатель», 1969, с. 259.

157

В стихах Анатолия Гребнева, пожалуй, более, чем у дру­ гих молодых, ощущается аромат земли в его, так ска­ зать, первозданной свежести. И не только потому, что, например, многие стихи, -составившие первую книгу поэ­ та; «Приволье», опубликованные в периодике, так или иначе навеяны картинами родной природы, сельской жизни; среди которых прошли детство и юность поэта. Тут, видимо, уже можно говорить и о принципиальной, цельной поэтической позиции, когда приходит ясное по­ нимание «больших перемен приближенье в погоде, в при­ роде, в душе», А понимание такое предчувствовалось еще на. раннем этапе творческих проб, когда светлые воспо­ минания деревенского детства навевали просьбу-закли­ нание («окати меня, ливень, ощущеньем начала!»), укреплялось в период серьезных раздумий о смысле жизни: Как же, время, тебя обогнать?! И ревут, и грохочут турбины, чтоб меня от земли оторвать и умчать в голубые глубины. Я поверить в свободу готов! Но ищу, проплывая над бездной, средь галактик ночных городов деревушки забытой созвездья...

Для молодого поэта память о детстве (оно, кстати, совпало с нелегкими военными и первыми послевоенны­ ми годами) не просто нестираемые картины, запавшие в душу впечатлительного человека. Она еще, эта память, служит надежным подспорьем в спайке творческих иска­ ний и земных дел («память — наша работа. Память — наши дела») и определяет в известной степени граждан­ ский потенциал лирического голоса А. Гребнева, голоса, в кЬтором при всех частных сбоях отчетливо уже слыш­ ны родниковые мелодии поэтического чувства. Тревожиться рано покамест, но ветром сдувает восторг: каков-то он будет, мой август, всему подводящий итог?

Аналогичные раздумья тревожат не одного А. Греб­ нева. В стихах В, Болотова, Н. Субботиной, Н. Чернец, В. Телегиной слышны те же беспокойно-взволнованные интонации, в которых при кажущейся безыскусности и 158

даже некоторой пастораль-ности (говорю о стихах, на­ веянных памятью детской поры) таятся внутренняя взрывчатость мыслей и чувств, душевная ж аж да под­ линности. Об этом, чуть, правда, в несколько абстрагированной, обобщенной форме, говорит Виктор Болотов в стихотво­ рении «А годы те, те годы все идут», подчеркивая, как «и в тишине те годы долгий счет свой обозначат». Наталья Чебыкина, вспоминая свое детство, прохо­ дившее «под сводки Совинформбюро», пишет о прежде­ временном взрослении, о раннем понимании добра и зла на земле... Вообще надо заметить, что в стихах о войне прямая или косвенная зависимость от биографического фактора ощутима в творчестве всех молодых поэтов страны. Д у ­ мается, вряд ли бы смог написать такие сильные стихи о войне, как «Возвращение», «Четыреста» и другие, тот же Юрий Кузнецов, не имея в своем памятном «ран­ це» уроков детства, опаленного «минным полем», что превратил его отца в «столб крутящейся пыли»... Ряд литераторов, чье детство пересеклось с военной порой, считают последнюю своей литературной «крест­ ной»; слышны шаги войны и у пермских поэтов, обра­ щающихся к тем дням. Но я опять хочу обратить вни­ мание вот на какой признак в стихах молодых пермяков, посвященных теме детства: воспевание отчего края в них всегда сопряжено с попыткой осмыслить мир сегодняш­ ний, свою позицию в этом мире, позицию, у истоков кото­ рой — крепкая связь с землею. Вот В. Болотов в стихотворении «Вечернее поле» д е­ лится такими раздумьями: ...Мне виделось: годы и годы подробной чредою летят, и зреют, и падают всходы, и вновь шелестят, шелестят... И что ж е я, путник над полем, не ведаю долю свою, над грозным, над вечным покоем в немом ожиданье стою...

Нина Субботина, испытывая тоже, видимо, как и Виктор Болотов, еще определенные сомнения в своих 159

силах, ищет поддержки у родной природы (стихи «Ва­ ракушка», «Малахитница»), у своих подружек — сверст­ ниц, что «лесорубам щи любовно варят, наведут уют дымком костров», то есть у тех, кто нашел свое призва­ ние в труде простом, жизненно необходимом. От искренней, но несколько книжной неустроенности, неудовлетворенности сугубо личной, интимной («я по со­ весть твою пришла, потому что моя болит») к расширен­ ному пониманию бытия идет Нина Чернец: Пусть в засуху лист станет черным, но от кормилицы-земли идет живая влага в корни от тех дождей, что раньше шли.

О нерасторжимой связи с землею-кормилицей, о ве­ ликой силе земного истока много пишут Борис Бурылов, Валентина Телегина, пишут горячо и взволнованно. Ты прости, прости, крыльцо родное! Может статься, скоро не вернусь, Но — хотя б с седою головою! — На твои ступени поднимусь. И пускай летит за вехой веха, И пускай не повернешь их вспять. Может, надо было мне уехать, Чтобы эту истину понять...

Это — Валентина Телегина, оставившая, как она утверждает, свои .следы «на приуральских и на астра­ ханских тропах». В ласковых и тающих туманах Отчая, родимая земля... Если я когда-нибудь устану, Побреду в вечерние поля. И к живой, прохладной, первозданной Телом обессилевшим припав, Каждою кровиночкою стану Выпивать настой цветов и трав, —

несколько риторически, но безусловно искренне говорит Борис Бурылов. Следует сказать, кстати, что в стихах молодых перм­ ских поэтов вообще встречается экологический, что ли, взгляд на мир. Например, Михаил Смородинов, стихи которого целенаправленно публицистичны, нет-нет да и тоже сбегает в «тихую гавань» созерцания того, как«ле­ 160

док под солнцем отливает синью», как «бессонницею м у­ чается сад». Нет в этом ничего предосудительного. Ско­ рее даж е надо приветствовать такие «отступления», ибо жить на земле и не замечать ее красоты — просто б е з­ нравственно. Нежелательно другое: чересчур обобщен­ ный взгляд на природу родного края, отчего подчас при чтении стихов поэтов, живущих в одном из красивейших уголков России, каким является Прикамье, не испыты­ ваешь непосредственного очарования этим краем, не ви­ дишь своеобразия его и неповторимо строгой красоты. Немного даже странный, если не парадоксальный, случай: молодые поэты искренне говорят о своей люб­ ви к земле, к делам человеческим на ней, к ее красоте, а показать эту красоту им не всегда удается. Ну а если уже есть кое-какой навык профессиона­ лизма, то стереотипность умело камуфлируется, и в ре­ зультате создаются гладкие, крепко сбитые, но вторич­ ные «картинки». Хочется особо сказать о тяге к профессиональной шлифовке стиха, к совершенствованию технологии стихописания в творчестве молодых. Сам по себе такой фактор очень нужный и важный в поэтической работе. Однако за последние годы стремление к изощренным техническим приемам «деланья стихов» стал иногда при­ обретать самодовлеющий характер, отчего в стихе исче­ зает, как подметил однажды А. Твардовский, «одержи­ мость каким-то чувством» и стих уже не в состоянии бы­ вает воздействовать так, чтобы у читателя «дух захва­ тывало», говоря опять же словами великого поэта на­ ших дней. Действительно, если обратиться к поэтическим сбор­ никам, увидевшим свет в последние годы в различных из­ дательствах страны, к многочисленным публикациям в периодике, то: за редким исключением, все — профессио­ нально крепко сработаны, но... Спору нет: высокий профессионализм, стиховая куль­ тура— первостепенные свойства настоящей поэзии. Но разве мало мы знаем примеров, когда и безупречные по исполнению стихи не достигают читательского сердца. Я уже говорил о недостатках, встречающихся в стихах молодых пермских поэтов о природе. А ведь им тоже в большинстве случаев не откажешь в профессиональной добросовестности. И в творческих исканиях тех, кто на­ 161

стойчиво устремлен к гражданской публицистичности, можно встретить те же срывы, что и у «тихих лириков». Вот, скажем, Михаил Смородинов. Стихи его экс­ прессивны, в них активно декларируется жизненная и гражданская поэзия человека, бунтующего против успо­ коенности («неужели все в мире встанет для меня на свои места?!»), созерцательного отношения к миру -(«живописать, не вмешиваясь в жизнь, — достойно ль гражданина и поэта?»). География его стихов широка: тут и «седой Антарктиды прохлада», и судьбы «девочки слепой из Нагасаки» и американского сверстника Сти­ ва, и, конечно, родное поэту Прикамье, где «лишь кисти рябины, как люстры, зеркально горят на ветру». Не ме­ нее широка его социально-нравственная программа. В своей второй книге «Зарубки», вышедшей в издатель­ стве «Молодая гвардия», молодой поэт пытается гово­ рить от имени своего поколения (стихи «Перевал», «Пост тишины», «Зарубки» и другие). Надо отдать должное М. Смородинову: в лучших стихах ему удалось передать энергичный ритм сегодняшнего дня, скоростное движе­ ние века, ассоциативную сложность мыслей и чувств современника (назову, к примеру, «Мост», «Разлив»). И в других стихах немало крепких строф и строк, свиде­ тельствующих о довольно высоком профессиональном умении их автора. И все-таки при всей энергичности, динамике отдель­ ным стихам М. Смородинова недостает внутреннего тем­ перамента, напряженности чувств. Куда убедительнее и органичнее звучат строки поэ­ та, когда он не «возбуждает» себя, не вещает нам, а раз­ думывает о судьбе народа, Родины без претензии, новыстраданно. То же самое касается и его чистой лирики. В росинке — солнце, жизнь — в минуте. В ней ты, и я, и белый свет... Прости, что говорю о чуде, которому названья нет.'

Тут автору веришь, радуешься его раскованному дыканию. Молодые поэты Прикамья находятся еще в стадии поиска, чем можно и объяснить их профессиональные издержки. Но в самом главном они на верном пути: хра­ ня бережную связь с землею, они видят свое предназна­ 162

чение в том, чтобы быть достойными продолжателями старшего поколения, и преемственность такая получает нравственно-философское толкование своих обязанно­ стей в жизни: Мы в мир пришли, чтоб сохранить умело в сердцах — добро, достаток — на столе и продолжать отцов святое дело, что защитило правду на земле.

Именно при таком понимании своего предназначения приходит зрелое, убежденное вхождение в ряды работ­ ников литературного фронта. Это же понимание и опре­ деляет в известной степени многозначность поисков на поэтической тропе молодых, их связи со старшими това­ рищами по перу. К слову сказать, молодым поэтам Прикамья есть у кого поучиться в своем родном краю. Творчество Васи­ лия Каменского, Владислава Занадворова, недавно ушедших Бориса Михайлова, Бориса Ширшова, активно работающих ныне Владимира Радкевича, Алексея Решетова широко известно не только на Урале. Учитывая их опыт, молодые имеют все основания творить более плодотворно и качественно, координировать свои поис­ ки в свете решения сложных художественных задач, вы­ двинутых в постановлении ЦК КПСС «О работе с твор­ ческой молодежью». Необычайно важным для поэта является своевременное определение характера своего дарования, самостоятель­ ной жизненной позиции, опирающихся на п е р в о р о д ­ с т в о мировосприятия. Отрадно, что в творческих иска­ ниях молодых пермяков заметна тяга к синтезу поэтиче­ ского миропонимания и мироощущения, серьезных зна­ ний жизни и кропотливой работы над словом, а это соз­ дает органичную напряженность поэтического поля, по­ могает избавиться от соблазнов литературщины. У Натальи Чебыкиной есть стихотворение, в котором она не без робости говорит о своем стремлении поде­ литься с людьми красотой мира: 163

Вот и время пришло. Наступило великое лето. Стали наши леса И луга зелены и ясны. Я пою, как могу, Про огромные заводи света, Про заливы ночей, Где гуляют тихонечко сны...

Поэтесса, видимо, еще не чувствует в себе такой про­ фессиональной уверенности, говоря «я пою, как могу», хотя написала немало добротных стихов. Но ей страстно хочется, чтобы в песнях ее была такая же сила, как в той, которую она однажды подслушала у простой кре­ стьянки: И в песне жизнь была моя, И даж е больше в песне было. Как будто бы Россия в ней Несла любовь свою и силу. И грусть, и мощь — Все было в ней, И даж е больше в песне было.

А ведь это прекрасное желание! И веришь, что оно исполнится: у поэтессы есть все потенциальные возмож­ ности к тому — несомненная одаренность, серьезное чувство ответственности за время, за землю, на которой Н. Чебыкина осознает себя «хозяйкой судьбы и работ­ ницей». Есть такие возможности и у других пермяков, о ко­ торых шел разговор в статье, и, наверное, у некоторых еще более молодых их* земляков, которые вступают или в скором времени вступят на большую дорогу поэзии. Надо только всегда помнить, что плоды поэтического труда станут прочными и долговечными лишь при непре­ ложном условии: жить на земле — значит постоянно ощущать себя ответственным и за день сегодняшний, и за будущее планеты, непрестанно опираясь на уроки исторического прошлого. В лучших стихах молодых пер­ мяков, как уже отмечалось, отчетливо проявляется имен­ но такое постижение жизни. И пусть еще не всегда оно достигает гармоничного ху­ дожественного воплощения в слове, думается, что это дело времени. Молодости свойственна на первых по­ рах неуемная порывистость, жажда движения («Мы — 164

дети скитаний, мы — дети тревоги, и мир наш, и век наш суров. А мы покидаем родные пороги под шум тополей и ветров», — заявляет Валентина Телегина). Но неиз­ бежно приходит озарение зрелостью, и тогда рождаются глубоко поэтичные строки высокого патриотического на­ кала, как, например, у той же В. Телегиной в стихотво­ рении «Дорожное»: ...И подумаешь вдруг, Что давно эти дали знакомы, Знаешь эту деревню, Детей, стариков у ворот. На любом полустанке России — Мы все-таки дома, И, даря узнаванье, Домой нас дорога ведет.

Такое чувство приходит не сразу, но когда оно при­ ходит, то гарантирует надежную веру в будущее.

Содержание

В. Радкевич. Октябрь. Пермская земля. Стихи A. Шуклин. Перекличка поколений.

B. Болотов. Русский народный хор. Мемуары. «И во саду ли, в огороде...», «Как сегодня высоко...» Стихи Л. Буткевич. По дорогам войны. Записки фронтовой мед­ сестры А. Решетов. «Вот из примет стародавних одна..;», «Золо­ тые врата, мелодично звеня...» Стихи A. Гребенкин. «Нет, эти строки не случайны...», «Я смотрю на старенькое фото...» Стихи Н. Кинев. Ночной дождь. Рассказ B. Телегина. Дорожное. «Когда от ветра и дождей...», «Я встретил вас...» Стихи Н. Чернец. «Вырастай, вырастай, дочурка...», «Давай с то­ бой поговорим...» Стихи А. Ефимовский. Знакомьтесь: молодые художники М. Крашенинникова. Ночь перед экзаменом. «На небе мгла сгущается дневная...» Стихи И. Лепин. Вечерняя школа. Повесть Н. Субботина. «Земля моя. Земное обиталище...», «Я ж ду тебя и не могу дышать...», «В один из улыбчивых солнечных дней...» Стихи Б. Бурылов. «Ту весеннюю картину...», «Не буйствуют листвой деревьев кроны...» Стихи П. Петухов. Белый город. Стихи М. Голубков. Редкостный снимок. Рассказ М. Смородинов. Хобби. Первый снег. «Мельник, мельник, чему ты рад?..» Стихи Н. Бурашников. Листва. Тишина. «Ты постарел, мой отчий дом...», «Когда я читаю мамины письма...». Стихи А. Добросоцких. «Я шла, где свет сливался с тенью...», «В тот век, что я тебя ждала...». Стихи Б. Грин. МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ... Дом на окраине Вены. Привет Белграду. Очерки C. Тупицын. Икар. Старый дом. Пробуждение. Стихи Н. Домовитое. ПАМЯТЬ «Сорок первый... А мы в разведке...», «Тер солдатик мне в бане спину...», Кто откликнется мне... Стихи Н. Кузин. Жить на земле. Заметки о молодой поэзии При­ камья

3 5 11 14 55 56 58 77 80 81 84 127 128 130 131 138 140 142 143 153 154

156-

МОЛОДОЙ Ч ЕЛ О ВЕК Литературно­ художественный сборник ВЫПУСК 16-й

Общественная редколлегия:

Н. Домовито®, А. Крашенинни­ ков, Л. Правдин, О. Селянкин„ А. Шуклин Редактор-составитель И. Лепин Художник С. Ковалев Художественный .редактор Я. Горбунов Технический редактор В. Чувашов Корректор И. Пархомовская ИБ № 301

Сдано в набор 9.VI. 1977 г. Подпи­ сано ® (печать 9.1Х. 1977 г. Формат 84Х 108‘/ з2. Бум. тип. № 2. Бум. л.

2,875; иеч. л-. 5,25+0,5 (вклейка). Уел. (печ. л. 9,66; уч. изд. л. 8,968. ЛБ02106. Тираж 10 000 экз. Цена 60 коп. Темплан 1977 г. Изд. № 19. Зак. 848. Пермское книжное изда­ тельство. 614000, Пермь, ул. К. Марк­ са, 30. (Книжная типография № 2 управления издательств, полигра­ фии я книжной торговли. 614001, Пермь, ул. 'Коммунистическая, 57.

М 75

Молодой человек. Выпуск Пермь, Кн. изд-во, 1977.

165 с.

16-й.

Сборник.

Традиционный сборник стихов, рассказов, очерков.

70500—61 м М152 (03)—77

Сб.