Молодой человек. Выпуск 20. (Пермь,1981)

молодой

ЧЕЛОВЕК Л итературно-художественный сборник

ВЫПУСК 20-й

Пермское книжное издательство 1981

Сб М75

Общественная

редколлегия:

Крашенинников, Л. Кузьмин, В. Леновский, И. Лепин (составитель), О. Селянкин

м 70302—57 М 152(03)-

ш - 21- 81

(С) Пермское книжное издательство, 1981.

Владимир ЛЕНОВСКИИ, секретарь Пермского обкома ВЛКСМ

ДЕРЗАЙ ВО ИМЯ ПЯТИЛЕТКИ!

В этом году состоялся XXVI съезд партии. Программ­ ными документами нашей жизни и работы стали док­ лад Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева и «Основные направления экономического и социаль­ ного развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года». Что бы ни делали мы сегодня, у истоков всех этих дел стоит творческий рабочий настрой съезда, мудрое, мобилизующее слово партии. Наша страна, а с ней и многомиллионная армия ком­ сомольцев, шагнула в одиннадцатую пятилетку. В начале пути всегда хочется подумать о будущем, поразмыслить о прошлом, о том, что несут нам восьми­ десятые годы. Хочется слова благодарности сказать тем, кто трудом своим кует славу комсомолии Прикамья. Тем, чью жизненную позицию, как отмечалось на пар­ тийном съезде, определяет горячее стремление внести достойный вклад в выполнение грандиозных планов со­ циального и экономического развития Советского госу­ дарства. Среди них — бригадир комсомольско-молодежной бригады операторов станков с программным управлени­ ем Владимир Зиновеев из объединения «Моторострои­ тель» имени Я. М. Свердлова. Он задумал и осуществил со своими товарищами большое государственное дело. Завершив задание десятой пятилетки к 110-й годовщине со дня рождения В. И. Ленина, его коллектив выступил с ценной инициативой: к открытию XXVI съезда КПСС выполнить шесть годовых норм. Секретариат ЦК ВЛКСМ одобрил это начинание ,и рекомендовал его для ши­ рокого распространения. На чем строил свои расчеты Зиновеев? В первую очередь, на прогрессивной — бригадной — форме органи­ зации труда. Решено было каждому повысить свой про­ 3

1*

фессиональный уровень — без этого работа по единому наряду обречена на провал. Только искусное овладение производственными операциями, взаимозаменяемость, а также высокая требовательность к себе и товарищам, строгая дисциплина могут принести в конечном счете желаемый успех. Вот тут-то и проявился характер Зиновеева — истинного вожака. Владимир был впереди и в учебе, и в работе. Весьма критически относился к соб­ ственным поступкам. Не позволял себе поблажек, ибо понимал: на него равняются, он в первую очередь отве­ чает за взятое бригадой обязательство. В самый разгар работы случилось так, что Зиновеев заболел. Бригада осталась без бригадира, но это не сбило ребят с темпа. За двадцать дней до открытия съезда коллектив торжественно рапортовал о выполнении взя­ тых обязательств. Сегодня уже каждый третий комсо­ мольско-молодежный коллектив объединения «Моторо­ строитель» работает по единому наряду, с оценкой тру­ да по готовой продукции. Здесь создано бюро бригадной организации труда, чтобы способствовать широкому рас­ пространению передового опыта, помогать молодежным коллективам расти и крепнуть. На Камском целлюлозно-бумажном комбинате тру­ дится бригада Расиха Хабибулина, награжденная пере­ ходящим Красным знаменем ЦК ВЛКСМ и ВЦСПС. Здесь родилась инициатива «К открытию съезда КПСС отлить 25 тонн сверхплановой бумаги». Сотни и тысячи журналов, книг — вот что такое каждая сверхплановая тонна бумаги. В нашей области есть небольшой тихий городок с ласковым именем Добрянка. Впрочем, тихим его уже не назовешь. Сюда, на берега Камы, недавно пришли ты­ сячи строителей — в основном, комсомольцы и моло­ дежь. В маленькой Добрянке они ведут строительство крупнейшей в стране Пермской ГРЭС мощностью около пяти миллионов киловатт. В сооружении жилых кварталов для будущих энер­ гетиков принимает участие комсомольско-молодежная бригада отделочников Петра Богданова. Опытный спе­ циалист, он организовал у себя нечто вроде рабочего университета. Судите сами: бывшие члены коллектива создали ядро шести новых отделочных бригад. Бригада сильна своей дружбой, сплоченностью. Пи один кон­ 4

фликт, ни одно недоразумение не разрешаются Богда­ новым единолично. Надежной его помощницей и совет­ чицей стала комсорг Мария Камерцель. Таких славных коллективов, как бригады Зиновеева, Хабибулина, Богданова, у нас немало. Сегодня под де­ визом «XI пятилетке — ударный труд, знания, инициати­ ву и творчество молодых!» работают тысячи юношей и девушек. Намечая программу своих действий в одинна­ дцатой пятилетке, они утверждают передовые формы ор­ ганизации труда. Творчество, поиск резервов эффектив­ ности и качества, повышение производительности труда, строжайший режим экономии и бескомпромиссная борь­ ба с браком — вот что определяет их рабочий почерк. Научить каждого молодого человека трудиться толь­ ко так, находить в таком труде волнующую романтику наших дней — ответственнейшая задача комсомола. Про­ блемы экономические здесь тесно смыкаются с нравст­ венными: нужно воспитывать у молодых подлинно ком­ мунистическое отношение к труду и учить их трудиться высокопрофессионально. Леонид Ильич Брежнев в От­ четном докладе XXVI съезду сказал: «....стержнем эко­ номической политики становится дело, казалось бы,про­ стое и очень будничное— хозяйское отношение к обще­ ственному добру, умение полностью, целесообразно ис­ пользовать все, что у нас есть». Прививать подрастаю­ щему поколению такое чувство рачительного и доброго хозяина своей земли — забота наша общая. Она стано­ вится подлинно первостепенной при том, что прирост трудовых ресурсов в стране в ближайшие годы резко сокращается. Если прежде часть производственных про­ блем можно было решать, увеличивая численность ра­ бочих на предприятии, то теперь такой возможности нет. Упор в достижении эффективности и качества делается на интенсификацию труда, повышение производительно­ сти за счет мастерства, экономии, точности расчета, внедрения передовых методов. Мы располагаем убедительным опытом подобной ра­ боты. Участвуя в движении «Пятилетке эффективности и качества — мастерство и поиск молодых!», очень много сделал комсомол Березниковского титано-магниевого комбината. За последние десять лет объем производст­ ва продукции здесь увеличен в три раза, при этом чис­ ленность работающих осталась без изменения. Свыше 5

шестидесяти процентов титана и магния комбинат вы­ пускает со Знаком качества. Где истоки роста этих по­ казателей? В техническом перевооружении предприя­ тия? Да, но немалый эффект дает умело поставленная деятельность рационализаторов и изобретателей, в том числе молодых. В 1980 году каждый четвертый из мо­ лодых тружеников комбината подал рацпредложение; в конкурсах «Лучший молодой рационализатор», «Луч­ ший молодой рабочий», «Лучший по профессии», прово­ димых комитетом комсомола предприятия, активно уча­ ствуют сотни юношей и девушек. Мы думаем сегодня о тех, чья рабочая биография начинается в одиннадцатой пятилетке. Они должны быть готовы трудиться в обстановке напряженного кол­ лективного созидания, в обстановке, если можно так выразиться, по методу единого государственного подря­ д а ,— умея думать о судьбе дела, отвечая за все, наде­ ясь на товарищей и помогая им, разделяя с ними успех, вместе одолевая неудачи. Вот почему особое наше вни­ мание— школе, ее сегодняшним и завтрашним выпуск­ никам. Привычными стали олимпиады по физике, ма­ тематике, химии, биологии. Выявляются, определяются способности к наукам. «Рабочие» же данные ребят, по существу, никак не изучаются, да и, способные к фи­ зике или математике, к чему способны они конкретно: к лабораторному поиску, смелому экспериментаторству или управлению сложным современным станком, уча­ стию в прямом материальном производстве? Профори­ ентацией в такой степени мы, к сожалению, не занима­ емся. Да и с «тройкой» в школе — а ведь ею оценивает­ ся часто не столько уровень знаний, сколько отношение ученика к его основному труду — боремся пока плохо. Бюро Пермского обкома ВЛКСМ одобрило опыт ра­ боты комитета комсомола школы № 102 города Перми. Здесь подхвачено зародившееся на производстве дви­ жение «Ни одного отстающего рядом». Ежемесячно проводятся дни науки, техники и производства, все стар­ шеклассники вовлечены в работу факультетов и объеди­ нений, занимаются техническим творчеством, осваива­ ют рабочие профессии. Заметно повысилась успевае­ мость. Многим можно было бы перенять опыт сто второй. Печь более половины школьников пашей области учат­ 0

ся с тройками, только каждый десятый участвует в тех­ ническом творчестве. Сказывается и то, что по-прежне­ му высока текучесть учительских кадров в сельских шко­ лах Прикамья. Все это — проблемы, которые в полной мере стоят не только перед органами народного обра­ зования, но и перед комсомольскими организациями школ, вузов, шефствующих предприятий. Партия призывает молодежь к ударной работе и на селе. Особенность аграрной политики сегодня, отмечадось на XXVI съезде, заключается в том, что центр тя­ жести переносится на отдачу от капиталовложений, на совершенствование связей между всеми отраслями аг­ ропромышленного комплекса. Каждый народный рубль, вложенный в сельское хозяйство, необходимо исполь­ зовать с максимальной эффективностью. Ответственное, взыскательное отношение к своей работе и к труду тех, кто рядом, неуспокоенность должны воспитывать в се­ бе комсомольцы. По примеру коммунистов. По примеру лучших своих товарищей энтузиастов-новаторов, пре­ данных родной земле, делу отцов и дедов. Таких, как Владимир Елтышев из учхоза № 1. Скромный дере­ венский парень. После школы — служба в армии, где впервые возник вопрос: куда пойти после демобилиза­ ции? Предлагали остаться на сверхсрочную, звали в’ большие города, па далекие и близкие стройки. Чем ближе подходило прощание с частью, тем чаще думал Владимир: если он не вернется домой, как это случи­ лось с некоторыми из ребят, что скажут люди? Он ро­ дился в деревне, там вырос, там все мило ему и дорого. Наконец, он там нужен! Народа в хозяйстве остается все меньше. Должен же кто-то пахать землю, сеять и убирать хлеб... И Владимир вернулся в родное село. В 1978 году комбайнер комсомолец В. Елтышев был награжден орденом Трудовой Славы III степени. Еще через два года Владимир намолотил зерна больше лю­ бого молодого механизатора области. Его фамилия за­ несена в областную Галерею трудовой славы. Звания лауреата премии пермского комсомола был удостоен в 1980 году комбайнер Станислав Мичков. Его комсомольско-молодежное звено намолотило 14 тысяч центнеров зерна. Рядом с именами Мичкова, Елтышева и других пе­ редовиков сельского хозяйства, мы уверены, совсем ско­ 7

ро можно будет назвать сотни имен молодых ребят, которые горячо участвуют в подъеме животноводства нашей Нечерноземной зоны. «Животноводство — удар­ ный фронт!» Этот призыв, прозвучавший в Отчетном докладе ЦК КПСС, комсомольцы, труженики села рас­ сматривают как боевое задание партии. «Более 40 миллионов юношей и девушек объединяет Ленинский комсомол, — отмечал Л. И. Брежнев на XXVI съезде КПСС. — Мы часто говорим: комсомол — это наша смена, это помощник партии. Правильные, очень правильные слова! Молодые люди, которым се­ годня 18—25 лет, завтра образуют костяк нашего об­ щества». Молодой человек восьмидесятых. Что отличает его от парня, строившего Магнитку, осваивавшего цели­ ну? Что связывает нашего молодого современника с комсомольцами тех, ставших уже легендарными, лет? Мы отмечаем в нем более высокую образованность, уме­ ние ориентироваться в сложном мире, самостоятель­ ность, критичность мышления и с удовлетворением ут­ верждаем: молодежь наших дней — прямой наследник высокой идейности и трудового энтузиазма предшест­ вующих комсомольских поколений. Вот почему, думая о делах и планах молодежи Прикамья в первый год одиннадцатой пятилетки, сознавая всю сложность за­ дач, стоящих перед комсомолом области, мы с уверен­ ностью говорим: «Дерзай во имя пятилетки!»

Иван ГУРИН

ВОСХОЖДЕНИЕ К ГЛУБИНАМ Очерк

Эта история началась 7 января 1979 года. В тот день Виталий Лебедев пришел на собрание буровиков в клуб «Энтузиаст» взволнованным. Покусывая губы, хмурил­ ся. Стараясь казаться непринужденным, вскидывал брови под самую вихрастую челку. Время от времени Виталий поглядывал на секретаря партбюро Андреева, сидящего в президиуме. Только тот знал о дерзком за­ мысле молодого коммуниста. Всматриваясь в обветренные, смуглые лица масте­ ров, Лебедев думал: «Не рановато ли хочу их обска­ кать?» Справа от пего — Василий Михайлович Меркушев. Он испытал все, что может выпасть па долю буровика: вручную вскрывал мерзлый грунт, брал глину, готовил раствор. В трескучий мороз он сбрасывал спецовку и выжимал от пота. Более двадцати лет Василий Мерку­ шев работает в управлении, половину из них — масте­ ром. Неизменный передовик, за редким исключением довольствуется «серебряным» буром. Рядом с Меркушевым — Владимир Андреевич Пав­ лов. Старейший мастер. Академик в своем деле. А вон Геннадий Астанин, имеет звание «Лучший ма­ стер области». Рядом с Геннадием — Валентин Юрков. Он соревнуется с Героем Социалистического Труда Ге­ ральдом Азановым из Осинского управления буровых работ. Давно ли они осваивали пятнадцатитысячный рубеж, а теперь за год набуривают по 19 тысяч метров проходки. И тут Лебедева в жар кинуло: выходит, он собирается бросить вызов мастерам всего Прикамья! «Может, пока не поздно, отказаться от слова? — мельк­ нула у него мысль. — Кто я, по сравнению с ними? Но­ вичок». Сам он бурил всего три года. Идея перейти иа 9

техотдела, где работал инженером, на буровую возник­ ла на Кавказе... Они туда ездили с женой по туристской путевке. Любовались белоглянцевыми вершинами гор, совершали несложные восхождения на перевалы. Там, на Кавказе, почувствовал Лебедев что-то близкое по духу в занятии альпинистов. И кажется, понял, что не удовлетворяло его в техотделе. У альпинистов к поко­ рению вершины готовится целая экспедиция, а высоту берут единицы. Так и у буровиков, решил он, все цехи, отделы управления работают на штурмовую группу бу­ ровиков. В глубины земли, к нефти добираются немно­ гие. И ему захотелось быть среди тех, кто завершает дело сотен людей. Вернувшись однажды поздно вечером домой, Вита­ лий сказал: — Роза, я ухожу на буровую. Жена растерялась. В отделе его только что назна­ чили старшим инженером. Но главное не в карьере: за хлопотливое дело берется Виталий, не справится. И вообще, по буровым замотается, дома не увидишь... Судьба их свела в Федоровске. В село Виталий за­ глянул после окончания техникума в отпуск к родите­ лям. Праздношатающегося парня попросили съездить за товаром для местного магазина. Согласился, сел в кабину автомашины. Вдруг отворилась дверца, и на подножку грузовика вскочила симпатичная девчонка.

— Занято, — наигранно возмутился он, — не видишь разве?

— Не барин, подвинешься, — пожала плечиками де­ вушка и, потеснив его, села рядом. Полюбили они друг друга, поженились. В Чернушке, где молодые прижились, все складывалось хорошо. Ж е­ на тоже по специальности устроилась — товароведом. Родилась Танюша, потом Оля. Ни разлук, ни ссор. И вот теперь через сложившийся уклад жизни пролегла трещина. Все три года из-за этой буровой не прекра­ щаются размолвки. Нет-нет да и вспыхнут с новой силой. Перед собранием он рассказал Розе о своем намерении потягаться с признанными мастерами. «Ку­ да тебе, — сказала жена, — сидел бы уж за печкой». «Может, права она?» — колеблется Виталий, рас­ правляя крученую-перекрученую тетрадку, чтобы черкнуть записку в президиум, Андрееву. Взглянул на 10

Аркадия Сергеевича. Тот подмигнул ему озорно, помальчишески: не трусь, мол. «Зря паникую», — одернул себя Виталий. Доклад оказался коротким, конкретным. Нефтяники, отмечалось в нем, заваливая план, ждали от буровиков, тоже находящихся в прорыве, новых эксплуатационных скважин. Общую проходку следовало заметно увели­ чить— каждая бригада обязана набурить по 20 тысяч метров горных пород. Такой рубеж год назад был уде­ лом бригад-одиночек.

— Не бурение — гонки какие-то, — шепнули за спи­ ной Виталия. Лебедев первым попросил слова и легко, по-спортив­ ному прошел на трибуну. Виталий сызмальства носился на лыжах по федо­ ровским холмам. Летом до упаду гонял футбольный мяч. Он и сейчас играет за команду «Буровик». Зимой ставит на лыжи всю семью. Приходят из лесу шумные, разрумянившиеся. Еще в техникуме стал перворазряд­ ником по лыжам. Мечтал даже об Олимпийских играх. Спортивное счастье ему не улыбнется. Повезет в дру­ гом —он все-таки побывает на Олимпиаде, на летней, н Москве. Примет старт на олимпийскую милю в город­ ском марке п завоюет свою медаль. Однако это потом, позднее, а сейчас, подходя к трибуне, никак не мог унять полпенни. Потому и о делах бригады рассказывал сбивчиво. И вдруг успокоился, отчеканил: — В прошлом году мы дали двадцать тысяч метров проходки при производительном времени семьдесят пять процентов. В наших условиях, считаю, можно ра­ ботать лучше. Резервы-то огромные. — Он перевел ды­ хание и закончил: — Нынче моя бригада пройдет два­ дцать четыре тысячи метров горных пород.

— Бурилка слаба, — съязвил кто-то в зале.

— Това-а-рищи, — укоризненно заговорил Андреев, поднимаясь. — Виталий Георгиевич выступил с ценной инициативой. Кто поддержит его? Уже с места увидел Виталий, как на трибуну ре­ шительно поднялся Павлов и, раскинув руки, выпалил: — Поддержим Лебедева, когда он будет падать. Зал от неожиданности на мгновение замер и взорвал­ ся оглушительным смехом. Виталий повел крутыми пле­ чами, удобней уселся в кресле.

11

— Удивляюсь оптимизму Лебедева, — продолжал Владимир Андреевич. — Материалы и реагенты на буро­ вые доставляются плохо. Оборудование часто ломает­ ся, техники не хватает. Нередко станки остаются без воды — неделями бригады стоят. Не раскочегаришь и смежников — вышкомонтажников. А капризы природы? Пусть Лебедев с мое «подырявит» землю — узнает. Другие мастера, выступая, тоже не поддержали ини­ циативу Лебедева, называли цифры поскромней. Уходя из зала, Виталий ловил и сочувствующие взгляды, и колкости. На крылечке его догнал Андреев.

— Не отчаивайся, — посоветовал он. — Теперь от­ ступать нельзя: сумел сказать — сумей доказать. На бригаду, как назло, обрушились жестокие неуда­ чи. В бурении они не редкость. Природа просто так не открывает свои подземные кладовые: то цементировоч­ ный раствор всасывает в потайные пустоты, будто в не­ насытное чрево, то подсунет крепкий горный орешек — ни один бур, кажется, не возьмет, то, наконец, накажет выбросом нефти — попробуй уйми. Опытные мастера и те порою отчаиваются. Виталий «загорал» на буровой вторую неделю. Из города, из диспетчерской, не выдержав, позвонила же­ на. Он пытался подбодрить ее, подтрунивал над собой. Она молчала.

— Ты меня слышишь, Роза?

— Слышу. — Голос жены дрожал. — Тебя что, к бу­ ровой привязали?

— Понимаешь, насос полетел. В трубке раздался тяжелый вздох и больше — ни звука. Видно, ушла. Виталий делал все, чтобы Роза поняла, что значит для него буровая. Как-то ему предстояло встретить Но­ вый год у станка — не ладилась у ребят работа. Дома он долго не решался огорошить жену скверной ново­ стью. Она, наряжая с Танюшей елку, заговаривала о гостях, о лыжной прогулке за город. «А почему бы не взять Розу с собой? — осенила идея. — Пусть посмотрит на буровую». Жена огорчилась: пропал новогодний праздник.

— Не сердись, Роза. Оттуда в Федоровск уедем, к родителям в гости.

12

Как ни странно, но согласилась. Может, из-за обе­ щанной романтики, о которой он, волнуясь, говорил сум­ бурно, а может, решила облегчить его «производствен­ ные страдания». Возможно, и Федоровск привлек — от буровой до села рукой подать. Приехали в самую темень. «Икарус», останавлива­ ясь, при развороте высветил фарами запорошенные ва­ гончики, кусочек седого леса. Роза ловко, по-девчоночьи, выпрыгнула на скрипу­ чий снег и загляделась на буровую. Та стояла чуть поо­ даль, высокая, ажурная, светилась яркими огоньками.

— Папа, — закричала Татьянка, — ты нас к елочке привез?

— Это буровая, — беря дочь на руки, сказал он,— моя работа. Пойдем смотреть. Буровая и в самом деле чем-то напоминала новогод­ нюю елку. Помбур с заиндевелыми усами и бородой походил на Деда Мороза. Взобравшись по крутой лестнице на верхнюю пло­ щадку, Роза прислушивалась к натужному рокоту и вздрагиванию буровой. Пыталась представить, как ста­ нок настырно вгрызается долотом в глубину земли и медленно подбирается к нефти. Размечталась и не сразу увидела, что внизу, на свет­ лом пятачке, Виталий и дочурка маячат: спускайся вниз. Он отвел их в уютный вагончик, включил телеви­ зор и, пообещав скоро вернуться, ушел к вахте. Вернулся поздно. Татьянка уже спала и чему-то улы­ балась во сне. Роза смотрела новогодний «Голубой огонек».

— Понравилась буровая? — тихо спросил Виталий жену, сбрасывая спецовку.

— Понравилась, — еще тише ответила Роза. И до­ бавила:— Но все-таки Новый год лучше встречать дома... С той новогодней ночи Роза не так категорично от­ зывалась о буровой. Однако вот опять вышла зака­ выка. Виталий обрадовался ожившей рации: значит, не ушла Роза, снова звонит. Нет, звонила диспетчер. Она сообщила, что ему приказано завтра утром явиться на оперативку.

13

Пока Лебедев сидел у рации, буровики вели неве­ селые разговоры. Черноволосый, подвижный бурильщик Назиф Шарифханов взглядом сверлил слесаря Федьку Садченко — виновника многих поломок оборудования. Кругленький, полнощекий, Федька таил мыслишку подкалымить у буровиков на «жигуленка». Думал, моне­ та здесь сама в карман сыплется. А тут никакого за­ работка с этими авариями, и премией, похоже, не пах­ нет. До денег Федька был жаден. Тракторист по специальности, он собирал всякие зап­ части к машинам. Тянул детали из цехов, мастерских, прихватывал кое-что на буровой. Тянул и продавал втридорога. В бригаде с новичком говорили по-разному. Не дей­ ствовало. Он пыжился, но в сильную перепалку не встревал. И сейчас Федька слегка огрызнулся на Шарифханова: ■ — Чего уставился? Не видишь, старье, вот и летит к черту.

— За буровой догляд нужен, — взорвался Назиф,— а ты нос воротишь, олух.

— Кончай базар. — Лебедев, выйдя к вахте, сел на дюралевую табуретку. — Завтра другого слесаря по­ прошу... На оперативке главный механик Килин, человек желчный, прямолинейный, взяв слово, рубанул сплеча: — В бригаде Лебедева полнейший развал. На буро­ вой заменили компрессор, пневматический ключевой за­ хват. Вчера полетел гидравлический насос. Ломает Ле­ бедев самое дорогостоящее оборудование. Бурового мастера надо с работы гнать! Виталий не помнил, как оперативка закончилась, как день угас.

— Что случилось? — встревожилась Роза, встретив его дома, и осеклась, знала: ответа не получит, в дни неудач завязывает нервы в узел и о работе — ни слова. Вот характер!

— Пустяки, — только и бросил он. Встретились холодно, не так, как Виталию мечта­ лось на буровой. Не о том они говорили, истосковав­ шись друг о дружке. ' — Может, в отдел вернешься? — досадовала Ро­ за. — Поспокойней будет.

14

Круто взяла Лебедева в оборот судьба, которую за­ думал перекроить на свой лад. «Уберут с мастеров,— упрямо размышлял он, — буду бурильщиком, помбуром,, кем угодно, но со станка не уйду. Я должен бурить». На сторону Виталия встал секретарь партбюро. Мо­ лодого мастера оставили в бригаде.

— Не срывается тот, кто не лезет вверх, — сказал ему начальник управления. Килин возмутился: — Зря пожалели, он нам наломает дров. Федьку, по просьбе Лебедева, со станка убрали. Он так озлобился, что не стал работать ни в каком цехе, попросился на трактор в соседнее управление, которое обслуживает буровиков транспортом. Бывший слесарь зорко следил за «своей» бригадой, злорадствовал по поводу и без повода.

— Где он, ваш Лебедев? — спросил как-то Садченко Андреева. — Нашумели — и в кусты. Тоже мне ини­ циаторы...

— Ты, Федор, не с той стороны смотришь, — дели­ катно одернул его Аркадий Сергеевич. — Лебедев, счи­ тай, всех мастеров подзадел. Возьми Павлова. Ему от­ ставать нельзя, престиж дорог. И Меркушеву тоже до­ рог. Обойдут они Лебедева — хорошо, общее дело вы­ играет. А соревнование идет горячее.

— Но брехать-то к чему про рекорды? — не унимал­ ся Федька. Андреев с удивлением присматривался к Садченко. «Надо же так обидеться на бригаду», — подумал он и спросил: — У Лебедева цель есть — рекорд, и график он по­ ка выдерживает, а вот ты, Федор, к чему стремишься?

— Мы люди маленькие, вперед не лезем и сзаду не отстаем, — пряча глаза, заюлил Садченко.

— С маленькими, — в тон ему сказал Аркадий Сер­ геевич, — нам ничего не сделать. Федька поспешил отойти от Андреева, чтобы окон­ чательно не выдать себя. Переполненный ненавистью, Садченко давно задумал выбить бригаду из графика. Хотел поквитаться и с самим мастером. Ждал удобногомомента.

15

Лебедев бурил на пределе. Чувствовал: может со­ рваться, 'если расслабится, даст себе передышку. Он отставал от Астанина и Павлова. Творила чудеса брига­ да Юрия Бородина — она бурила скважины за двена­ дцать дней, почти в два раза быстрее нормативного времени. В эти напряженные дни Виталий собрал бригаду возле культбудки. На порожке восседал весельчак Назиф Шарифханов. Сейчас он хмурился, как и Ахмет .Муллануров — тоже бурильщик, сдержанный, надежный товарищ. Задумчивый сидел на бревнышке Иван Коло­ колов— высокий, жилистый бурильщик, прямой и от­ кровенный в суждениях.

— Скисли, соколики, — сказал Лебедев, подойдя к буровикам. — Давайте подумаем, как ускорить проход­ ку. Кое-что я предпринял. Перво-наперво утряс дела с вышкомонтажниками. С нашей помощью они должны перетаскивать станок за один день, вместо обычных двух-трех дней.

— Я так смекаю, — поднялся Шарифханов, — надо нам раньше забуриваться, не ждать, когда вышкари за­ тянут последнюю гайку.

— Верно, Назиф, — одобрил мастер, — так и будем делать.

— С твоими способностями, Виталий Георгиевич,— загорелся Назиф, — выигрыш весомый. Бурильщик намекнул на то, что Лебедев зарезку на­ клонных скважин делает за сутки, тогда как другие тра­ тят неделю, а то и две. Из-за этого, может быть, и взя­ ли Виталия мастером, выбрав из многих претендентов, в числе которых были специалисты с высшим политех­ ническим образованием. К вагончику, рявкая, приближался трактор с гро­ мадным металлическим ящиком.

— Наконец-то везут, — обрадовался Виталий. Из кабины трактора выбрался Феды:'' Садченко.

— Приказали привезти, — не глядя на Лебедева, ■сказал он. Шарифханов удивился: — Зачем нам такая бандура?

— Для повторного использования глинистого раст­ вора, — ответил мастер, не обращая внимания на Сад­ ченко, который, Виталий это сразу понял, намеренно 16

задержал доставку ящика, и спокойно добавил: — Улуч­ шим его качество — сбережем время, сэкономим деньги.

— Теперь точно всех обожмем, — сказал кто-то в толпе.

— А в некоторых бригадах такую емкость заменят котлованы, — сообщил Лебедев, как бы не услышав реплику. Шарифханов, согнав улыбку с лица, осторожно спро­ сил: — Значит, не мы одни?..

— Не одни, — прервал его Виталий. — Этой идеей я поделился на дне мастера. Одобрили. Буровики зашумели: — Ради чего тогда резервы изыскивать?

— Ради нефти, — просто сказал Лебедев, — она для нас все, сами знаете. На равных будем бурить.

— Кто бы спорил, — широко улыбнулся Шарифха­ нов, — а мы нет. Федька Садченко так и порывался что-то сказать, но, видимо, не решался. Только когда Лебедев, уладив все дела, со сменившейся вахтой забрался в автобус, процедил: — Тоже мне коммунист...

— Ну и что? — Назиф повернулся к Садченко.— Коммунист что надо. Побольше бы таких.

— А то! Заткнул вам рот и уехал. — Федька попы­ тался настроить буровиков против мастера и говорил громко, чтобы все слышали. — Он не о вашем, о своем кармане печется. За эту рационализацию с железякой ему хороший куш подкинут. А примени ее Лебедев в своей бригаде без шумихи — ни шиша бы не получил. Соображать надо.

— Пожалуй, Садченко прав, — заикнулся кто-то.

— Зря ты, Федор, так, — не согласился Назиф,— не черни нашего мастера. — И уже не к Федьке, а ко всем обратился: — Помните, как Лебедев за обустрой­ ство скважин йился? А какой ему куш достался? Нер­ вотрепка лишняя. Все помнили. Был тогда у буровиков перекур. Вита­ лий, указав на ряд давно пробуренных скважин, с го­ речью проговорил: — Обидно, стараемся скорей бурить скважины, а к ним освоенцы месяцами не подходят. В Башкирии я ви2

Молодой человек, вып. 20-й

17

дел, как после бурения скважину сразу обустраивают, ставят стаиок-качалку и — пошла нефть. Ведь так и бурить веселей. Хмыкнули буровики: не в ту степь мастер заглянул, им обустройство до лампочки. Лебедев высказал эти мысли на оперативке. «Да­ лись тебе освоенцы, чудак человек, — прервали его то­ гда буровые мастера, — своих забот полон рот». Виталий, не успокоившись, выступил на районном слете передовиков производства, на пленуме райкома ВЛКСМ, как член штаба «Комсомольского прожекто­ ра». И ведь взялись за ее решение — создали при неф­ тегазодобывающем управлении «Чернушканефть» спе­ циализированную мехколонну. Она пришла на помощь освоенцам строительно-монтажного управления. Сроки ввода скважин в эксплуатацию из бурения сокраща­ ются. Садченко исподлобья взглянул на Шарифханова: — Бараны, бредете, куда гонят.

— Полегче, Федор, — предупредил Назиф, — заши­ бешься ненароком. Федька зло сплюнул и — к трактору. Отцветало уральское лето. Роза, шагая по тропинке к буровой, вдыхала еще го­ рячий воздух, настоянный на медоносных цветах и тра­ вах. Она подошла к станку. Вахту Ивана Колоколова вот-вот должен был сменить Назиф Шарифханов, что­ бы начать забуривание. Станок, как всегда, перетащили за день.

— Во мчитесь, как к теще на блины, — пошутили вышкари. — Восемь дней — и скважина. Переплюнули Бородина.

— Мастер такой, — услышала Роза бас Колоколо­ в а,— торопливый больно.

— Не нравится?

— Он не барышня, чтобы нравиться. Дело знает, за­ работать дает.

— Правильно: вы метры гоните, е э м — монеты. Не зря Садченко на вас обижается.

— Федьку за дело выгнали. Ему каждая гайка мо­ нетой мерещится.

18

Роза вышла на открытое место и увидела мужа. Он был наверху, в каске, рабочей курточке.

— Виталий! Лебедев обернулся. Она хотела махнуть рукой, но налетевший порыв ветра заставил резко опустить ее, чтобы удержать плеснувшее подолом платьице. Виталий сбежал с эстакады, на ходу чмокнул Розу в щеку. Слыша родной голос, радовался: «Она сама, по своей воле приехала на буровую».

— Виталий, — Роза, словно почувствовав, о чем он думает, обняла его, — сгоряча я много глупостей наго­ ворила. Ты работай спокойно. Он ничего не успел ответить, к вагончикам подка­ тила легковая машина. К буровикам заглянул Андреев, спросил Шарифханова.

— Из культбудки выходит, — поспешила ответить Роза, первой увидев бурильщика. Шарифханов подошел с неизменной открытой улыб­ кой, смущенный таким вниманием к его персоне.

— Пляши, Назиф, — подавая руку Шарифханову, сказал Аркадий Сергеевич, — тебе ковер дают и «Жи­ гули» для продажи выделяют, как лучшему буриль­ щику.

— Ура, ребята! — крикнул Лебедев. — Качать Назифа!

— Тише, мужики, — умолял Шарифханов, взлетая вверх, — я пригожусь вам, тише! Роза смеялась от души. Впервые, пожалуй, дела, за­ боты, радости бригады ей показались близкими и доро­ гими. Здесь она не чувствовала себя лишней. Глухими местами, как только ударили заморозки, в сторону буровой Лебедева направился с ружьем чело­ век. Было на удивление светло — в небе лоснилась пол­ ная луна. Отыскав электролинию, ведущую к вышке, он вскинул ружье и выстрелил. Волна грома укатилась к горизонту. Человек пошел дальше и остановился вбли­ зи следующей опоры. Опять грохнул выстрел, потом еще и еще. Расстреляв изоляторы и выведя электролинию из строя, он теми же глухими местами возвращался в деревню, где оставил у приятеля мотоцикл. На взлобье горы остановился, посмотрел вдаль, где не так давно 19

2*

сияла огнями буровая. Теперь там не было ни огонька.

— Отдохните, родимые, — сказал он вслух и быстро зашагал вниз. Это был Федька Садченко. И ненависть, и зависть снедали его. Узнав, что Шарифханов купил «Жигули», он озлобился вконец и уволился с работы, чтобы совсем уехать из Чернушки. Накануне происшествия Лебедев находился в Пер­ ми, на телевидении. Выступление Виталия для мастеров оказалось неожиданным. Не ожидал в тот вечер и Ва­ силий Меркушев, что ему в собеседники предложат Ви­ талия Лебедева. Отдыхал дома в кресле и смотрел те­ левизор. Привстал, прибавил звук: «Ну, что скажешь, Виталий?..» У них, буровиков, есть своя высота. 25 тысяч мет­ ров проходки — рубеж, который в Прикамье не покори­ ла еще ни одна бригада. Василий Михайлович замах­ нулся на него в прошлом году. Над ним не посмея­ лись — внушали уважение его опыт, мастерство, непре­ рекаемый авторитет. И он твердо шел к цели. Позади 23 тысячи метров проходки... 24 тысячи... 24 300. Еще неделя доброй работы — и рубеж будет взят. Однако буровая лишилась воды. Василий Михайлович забил тревогу. Бесполезно. Смежники-нефтяники не приложи­ ли усилий для ликвидации аварии на водопроводе. Меркушев осунулся, почернел от мытарств и пережи­ ваний, но ничего не смог сделать: станок простоял пол­ месяца, рубеж не покорился. Вслушиваясь в рассказ Лебедева, Василий Михай­ лович насторожился: не ослышался ли? Нет. Виталий, пересмотрев обязательство, дал слово пройти к концу года 25 тысяч метров горных пород.

— Смелый парень, — вырвалось у Меркушева, — ку­ да загнул, а? Новое решение молодого мастера покоробило Васи­ лия Михайловича. Дождавшись приезда Виталия из Перми, он раздраженно бросил: — Ничего у тебя не выйдет. Зря на всю область растрезвонил. Новый год на носу, надо бурить без сучка и задоринки, а это почти невозможно. Виталий не успел отойти от Меркушева, как ему со­ общили, что буровая стоит: разбиты изоляторы электро­ опор.

20

Лебедев не выдал себя ни словом, ни жестом: пусть не увидит Меркушев его растерянности. Виталий по­ спешил на буровую. В дороге думал об одном: «Когда исправят линию, какие потери? Смогу ли наверстать упущенное?» Линию восстановили. Преступник отобрал у брига­ ды триста метров проходки. «Ах, как их может не хва­ тить»,— жалел Виталий, зная, что зима не дает буро­ викам поблажки. А она не заставила себя долго ждать, завьюжила, запуржила, замела дороги. К дальним бу­ ровым стали пробиваться вездеходы. Враз, словно по злому умыслу, исчезла вода. Не в диковинку, четвертый случай за год, а трухнул. Лебе­ деву вдруг отчетливо припомнились слова Меркушева: «Ничего у тебя не выйдет. Зря на всю область растре­ звонил». Вспомнил и то, что именно из-за воды не одо­ лел Василий Михайлович высокий рубеж. Если уж за­ каленный всеми невзгодами, ветрами и морозами Мер­ кушев не смог покорить трудности, то ему, Лебедеву, удастся ли? «Может, обойдется все, — размышлял он, направляясь к рации, — помогут растормошить смежни­ ков?» Эти метры нужны не только ему, но и всему уп­ равлению, которое выкарабкивалось из прорыва, за­ крепляло успех, благодаря кустовому методу разбури­ вания, новой технике и технологии. У рации Лебедева окружили Назиф Шарифханов, Владимир Ефремов, Кашиф Минсадиров, обычно живые, балагуристые, теперь притихшие. Виталий доложил о случившемся диспетчеру.

— Примем меры, — ответили издалека и одновре­ менно передали телефонограмму: — «Бурильщик Коло­ колов направляется на курсы, срочно обеспечьте явку. Замены не будет». Кто-то будто нарочно ставил его в затруднительные положения.

— Чем там, в конторе, думают! — возмутился Ша­ рифханов. — Ведь на рекорд идем! Отправив Ивана Колоколова в город, Лебедев по­ звонил главному инженеру Алексееву, верному, добро­ му помощнику.

— Николай Михайлович, воду надо, поторопите ко­ го следует. Что еще? Только воду. В остальном выкру­ чусь.

21

П.-миф дотронулся до плеча мастера: Я поработаю за Колоколова, спланируй через смену.

Инталии посмотрел на бурильщика, на помбуров IЕфремова, Истомина, Язова. «Добрые у меня ребята,— отмстил он про себя, — беречь их надо». Буровая, окутанная снежной пеленой, ожила к ве­ черу. Пришлось Лебедеву и в управление сгонять, и потрезвонить, и побегать по разным инстанциям. До хрипоты в горле требовал, чтобы исправили водовод в кратчайший срок. Бригада потеряла еще сотню метров. Шарифханов поспешил на место бурильщика. Виталий, отстранив его от станка, взялся за ручку тормоза ле­ бедки.

— Сам буду бурить! — крикнул он Назифу. Шарифханов пожал плечами, переглянулся с Язовым, Истоминым: мастер работал мастерски. Третью неделю бурил Виталий за Колоколова. Заступив на очередную вахту, он взглянул на квад­ р ат— 24 300, предельный рубеж Меркушева. Глаза не­ ожиданно застлал туман, закружилась голова. Чертов­ щина какая-то. Оробел, что ли? Самочувствие все ухуд­ шалось— на каверзной отметке Виталий заболел. С трудом выстоял вахту. В вагончике распластался на кровати: мучил жар, бил озноб. Но на следующую сме­ ну поднялся: «Надо выдержать, скоро вернется Коло­ колов». Иван приехал через день. Лебедеву дали больничный лист, строго-настрого на­ казали лежать. Новости домой приносила Роза. Она звонила диспетчеру, узнавала проходку. За неделю до нового, 1980 года Лебедев не выдержал, сам сходил в управление, связался с вахтой. Роза, придя с работы, сказала: — Радуйся, завтра кончаете.

— Знаю, — нечаянно выдал себя Виталий и поти­ хоньку-потихоньку сполз под одеяло.

— Ага, гулять изволите. — Роза присела на кровать и, потрогав его горячий лоб, серьезно предупредила:— Еще пойдешь — выговор схлопочешь. Лежа в постели, Виталий бредил буровой, ругал бо­ лезнь. Сейчас, когда до рубежа оставались последние сотни метров, им все больше овладевало беспокойство.

22

Ночь спал плохо. Утром, чуть свет, стараясь не разбу­ дить жену, поднялся, уехал к вахте. Ребята удивились и обрадовались появлению ма­ стера.

— Лежать надо, — упрекнул его Шарифханов и ши­ роко улыбнулся: разве он не понимал Лебедева! Виталий, чем мог, помогал Шарифханову, Ефремо­ ву, Минсадирову. Иногда уходил в вагончик. Отлежит­ ся немного — и опять к станку. К полудню приехал Алексеев.

— Бурим последние метры, — доложил главному ин­ женеру Лебедев. Посматривая на квадрат, Виталий считал: — Пять метров... три... один, ноль. Наступила звенящая тишина. Наивысший рубеж взят — за год набурено 25 тысяч метров горных пород. У Лебедева кружилась голова. Ощущение было такое, будто стоял он на вершине, испытывая кислородное го­ лодание, неимоверную усталость, давившую на плечи.

— Молодцы, ребята, — сказал Алексеев, поздравляя буровиков. — За вами теперь пойдут другие. Спасибо. Первого апреля 1980 года Виталий, возбужденный, влетел домой.

— Роза, мне телеграмма от министра!

— Первоапрельская шутка? Не мог что-нибудь по­ проще придумать, — сказала жена, выходя из кухни. Виталий протянул ей бланк правительственной теле­ граммы.

— «Сердечно поздравляю Вас, уважаемый Виталий Георгиевич, — вслух прочитала Роза, — с присуждени­ ем премии Ленинского комсомола в области производ­ ства за 1979 год. Желаю новых трудовых успехов, до­ стойно встретить 110-ю годовщину со дня рождения Владимира Ильича Ленина, доброго здоровья, личного счастья. Мальцев. Министр».

— У меня еще новость, — спохватился Виталий,— путевку мне дают на Олимпиаду.

— Разыгрываешь?

— Серьезно, — убеждал он жену, — из райкома ком­ сомола звонили, с премией поздравили и о путевке ска­ зали.

23

С улицы прибежали дочурки. Виталий схватил их под мышки и, загудев, стал вращаться на месте. Дево­ чки закрутили руками и тоже загудели, вытянув губ­ ки,— так они играли в «буровую». В 1980 году Лебедев наметил новый рубеж — 26 ты­ сяч метров проходки. На этот раз инициативу молодого мастера поддержали Василий Меркушев, Виктор Моги­ лев. Владимир Андреевич Павлов, найдя в себе муже­ ство, сказал Лебедеву: — Силен. Прости, я был неправ. Нелегкое восхождение к глубинам земли продолжа­ ется. Буровики Виталия Лебедева взяли успешный старт в одиннадцатой пятилетке. После XXVI съезда партии бригада наметила новый рубеж — 30 тысяч метров про­ ходки.

Геннадий КРАСНОСЛОБОДЦЕВ

БЕЛЫЕ НОЧИ Открытьям не было числа. С утра кукушка куковала. И рыба в Вишере играла, И лодку Вишера несла. А в километре от реки Уже который день бурили — Работали буровики И ночи белые хвалили... Ложился матовый туман. Кричали птицы на болоте. Сам Ледовитый океан На красновишерских широтах Крыло незримое простер И чум поставил, весь в зарницах. Ночь белая. И мне не спится. И дышит свежестью простор. Валерий В03Ж ЕННИК0В

РОССИЯ Чем заклинала годы долгие, околдовала чем опять? Целую милую и горькую твою березовую прядь. Не выстилала тропы скатертью... А не хочу земли иной: то вдруг услышу песню матери, то смех бедово-озорной.

25

Сбежишь босая к речке-ледени, то в хороводье звезд войдешь. Скажи, в каком тысячелетии на самом деле ты живешь? Непостижимую и ясную, в цвету ли, в замети ль снегов, люблю тебя одну и разную, всю — до курильских ноготков.

* ♦ * Кроха жаворонок в сини трепыхается, чудной, будто тянет что есть силы всю планету за собой. К солнцу, к свету, в мир погожий, ближе к страдному теплу. Тянет, вытянуть не может. Ток струится по перу. А внизу не жнут, не косят. Самосвал один гудит. И звенит незримый тросик, пуще прежнего звенит. В тесном горле сердце бьется. Пух слетает на поля. И представьте, подается за пичугою земля.

* * * Вот земли моей краешек — одуванчик да камушек. Да в зеленой фуражке я. Ну и разная там броня. И, как водится, часто-часто наезжает сюда начальство. Прежде смотрит, как я стою, а потом — остальную броню.

26

ВОСТОЧНАЯ ГРАНИЦА Полузнакомая, полуиная, Земля, казалось, потеряла ось, когда на зыбком берегу Китая мне встретиться с березой довелось. О, эти ветви — руки из тумана. Давно то было, а душа горит. Как будто обнимает меня мама, и все-то не по-русски говорит.

* * * Как легко поется многим птицам! Так легко, как нам под дождик спится. Словно не поют на самом деле — просто-напросто роняют трели. Этих трелей — россыпи под древом, эти трели, как ручьи, журчат... Но я слышал, как перед запевом, надрываясь, соловьи молчат.

27

Марина КРАШЕНИННИКОВА

ФОЛЬКЛОРНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ Ресницы жжет ветров гуденье, И сапоги в густой пыли. Сюда, в далекое селенье, За древней песней мы пришли. Дома с узорчатым фасадом Встречали отдыхом в тени И удивленно-круглым взглядом Молочно-русой ребятни. Нам бабки отпирали души, Как будто сундуки с добром. И прилетали ветры слушать, Как плачет песня над двором. По очереди квасом сладким Поили нас деревней всей. И ковшики ныряли в кадки И походили на гусей. Нам вслед глядела сиротливо Домов забитых пустота, Где у крылец забор крапивы, На бревнах вязь морщин густа. И долго виден у колодца Журавль — подъемный кран веков. Магнитофонной лентой вьется Дорога в музыке шагов. Дома ушли в дневной порядок, Растаяли в седой пыли. А мы с тобой в плену тетрадок Немые песни унесли. СКАЗКА Окна, как глаза, глядят куда-то, Шевелюрой над вагоном — дым. Словно мысли в голове педанта, Мы, по полочкам раскиданы, сидим. Пассажиры, я не знаю, кто вы. Да и вам неведом облик мой. Только связаны мы все единым словом: 28

Всем вагоном едем мы домой! Кама на две части режет город, Как булатный меч в ночи горя. А над ней посвечивает гордо Планетарий — шлем богатыря. Камень цирка, три крутых дорожки, Фонарей туманные огни, Как избушка на куриных ножках, Над обрывом здание НИИ. Площадей своих раскрыв ладони, Нежности отцовской не тая, Город приютил тот серый домик, Где окно и комната моя. В глубине зеркал — родные лица, Те, что в памяти моей живут всегда. Как я рада, что из странствий возвратиться Мне на этом свете есть куда. Здесь живет мой образ невесомый. Пусть сюда дорога далека, Я по рельсам доберусь до дома, Как по нитке из волшебного клубка.

Николай КИНЕВ

СТАРАЯ БАНЯ Повесть Глава

первая

Степан Семенович зашел сегодня в дом быстрее обычного. От его квадратного лица, усеянного красны­ ми прожилками, так и пышет радостью. Увесисто про­ шагал он по двору, устланному широченными досками, наспех обмел валенки — а ведь обычно обметал тща­ тельно, до снежинки, — и с порога объявил: — Алеша приехал!

— Ой! — застыла Анна Ивановна. Ее соболиные бро­ ви дрогнули, а смуглые щеки зацвели так неистово, будто это не сын приехал, а жених суженый.

— Приехал! Домой идет. Остановился с фельдшером поговорить, а потом Любку Егорову встретил. — Степан Семенович помолчал и добавил: — Нравится мне эта девка. Алеше — невеста впору.

— Все бы ты его женил. Сам найдет, по себе. Анна Ивановна бегает из одной комнаты в другую, на кухню, в погреб, шарит на полках и полатях, вно­ сит кринки и банки, накрепко схваченные за головы по­ лиэтиленовыми крышками, хочет еще до Алеши стол накрыть. Анна Ивановна — статная женщина, темные волосы пышны, откидывают голову назад, и выглядит она величаво, хоть торопится, спотыкается сейчас на ровном месте. Степан Семенович смотрит, какая у него жена мо­ лодая еще и красивая, здоровая, вспоминает, как она ласково встречала его вчера, а сейчас и не взглянет, потому что любит только одного человека на всем бе­ лом свете — Алешу. Степан Семенович его тоже любит, и чем ближе к старости, тем больше, но ревность к сы­ ну непонятная нет-нет да и кольнет сердце. Вчера Анна

зо

Ивановна, конечно, и должна была мужа по-особому встречать: его отделению по результатам уборки пере­ ходящее Красное знамя вручили, премию дали. Жена рассуждала: опять положить деньги на книжку (они приберегали на «Жигули») или купить железного ли­ ста, перекрыть над крыльцом, а то там кровля старо­ вата, проржавела. Решила все-таки положить на книж­ ку и затосковала: премии какие-то маленькие дают, ни­ как враз не разживешься. Дом Степана Семеновича — из лучших в селе; если уезжать куда — за него блудные сыновья колхоза, воз­ вращающиеся навсегда обратно, домой, много дадут. За двором управляющего — земли тридцать соток, а во дво­ р е— корова, телка, овцы, птица. Мотоцикл «Урал» по­ следнего выпуска. Недавно усадьбу обшили тесом, ров­ ным, гладким, как кафель, покрасили в зеленое — боль­ шая такая получилась игрушка. На заглядение. На за­ висть. Когда о работе Степана Семеновича пишут в местной газете, — а это случается частенько, — то отме­ чают, что дом и хозяйство у него такие добротные, о каких когда-то мечтали колхозники, и что человек так живет по заслугам. В районе Степана Семеновича це­ нят, дело свое он ведет уверенно, неизменно его отде­ ление числится в передовых. Вот и сегодня Степану Семеновичу хотелось поде­ литься с женой тем, что опять его на нынешний учебный год в политсети назначили пропагандистом, а рекомен­ даций из райкома все нет; что лучший комбайнер Дмит­ рий Гордеев, намолотивший 5500 центнеров зерна и за­ нявший первое место в совхозе, сегодня утром пьяным был и теперь его хоть премии и почестей задним числом лишай: что затеяли вот в верхах строить на территории совхоза утиную фабрику, требуют рабочую силу и тех­ нику— жаркое время жатвы, мол, кончилось, дел ста­ ло меньше; а их не меньше стало, только остановиться, передохнуть да оглядеться, что сделали-то...

— Степан, грибков из чулана принеси. Да дверь за­ крывай после себя! Холодный, как шовяк. Дом высту­ дишь. Дверь-то плохо обили — говорила тебе. За окнами послышался медленный снежный скрип. И можно было хорошо представить, как встают Алеши­ ны туфли на каблук и как твердые снежины скатыва­ ются под него, разрываются на части. Анна Ивановна 31

вслушивается, радуется: редкая родительница не знает походки своего сына! Степан Семенович пошел в чулан, но у зеркала оста­ новился, причесал редкие русые волосы, которые, от­ потев, лежали колечками на широкой голове, внезапно сел за стол и открыл свежую районку, потом передумал и закрылся «Правдой». Нашарил выключатель телеви­ зора, щелкнул. Охнула дверь, и вошел Алеша. Маленький, в отца, но черноволосый, с длинными, взлетающими ресницами, как у матери. На подбородке — точечки от бритья. «Во­ лосистый, в Анну», — с неожиданной неприязнью поду­ мал Степан Семенович и пощупал свой редковолосый подбородок. На Алеше — дубленка с размашистым воротником крест-накрест. К этому воротнику прижалась плечом Анна Ивановна, потом отпрянула, оглядывая сына,— и свежие октябрьские снежинки с его шапки упали на материны валенки. За незакрытой дверью — смущенная Любка Его­ рова. «С Митькой Гордеевым ходила, а теперь, не успел Алеша приехать, сразу к нему в гости заявляется»,— с ненавистью подумала Анна Ивановна. Ей захотелось убрать со стола варенье из белой смо­ родины. Но сказала Любке ласково, словно очень об­ радовалась: — Любушка-голубушка к нам! Ягодка... Проходи. Ты у нас вроде со школы не бывала. Проходи. Любка вошла, опустила длинные руки вдоль бедер и, дважды моргнув, облизала морозные губы: :— Здравствуйте. Со школы не бывала, ага. Наклонилась снимать красные сапожки — покачну­ лась, ткнулась в Алешу взбаламученной прической: — Юбка-то узкая. Давно из моды вышла — я все ношу. «Догадалась хоть разобуться, — думала Анна Ива­ новна.— Вымахала какая. Как учительница! По морозу с голыми голяшками ходит. Поди, замуж охота. Шарыто выпучила!» Подталкиваемая Алешей, который на ходу поздоро­ вался с отцом, Любка прошла в комнату.

— Здрасьте, Степан Семенович.

32

— Добро жаловать, — высунулся хозяин из-под га­ зеты. Телевизор шипел, потрескивал, как масляники на сковороде, по экрану стремительно, снизу вверх, носи­ лись пестрые искры. Алеша прошел в свою комнату — через дверь, покра­ шенную белой нитроэмалью. Любка в растерянности по­ стояла на махровом, красно-зеленом, с парчовыми ки­ стями, ковре, Алеша позвал ее пальцем — она прошла за ним. Первозданный сосновый запах из этой комнаты, ви­ димо, давно исчез. Остались — штукатурка, трехколер­ ная краска по ней; ковры на полу и на стенах; отсвечи­ вающая деревянная кровать; трюмо; одеколоны на сто­ лике; сундуки; комод; большие каменные собаки на по­ доконнике; рядом с собаками — примулы и герани в обернутых фольгой подцветочниках; фикус в углу; баян в черном пупырчатом футляре... На отдельном столике, под белой вышивкой, — швейная машина в отполиро­ ванном, под орех, корпусе.

— Ой, как тесно у вас, много всего. А тут кто спит? — Она показала пальцем на кровать, заправлен­ ную вышивками.

— Я. Когда бываю дома.

— Больно мягкая. Станешь толстый. А швейная ма­ шина чья?

— Вот пойдежь замуж за меня — твоя будет. У ма­ мы еще одна есть, старая, «Зингер». Новые она не при­ знает, а на своей все умеет.

— И баян твой?

— Мой. Год уже стоит. Учеба мешает... Потом на­ учусь играть — по самоучителю. Или продам кому — магнитофон недавно купил...

— Записей не привез? В Доме бы культуры покру­ тить.

— Нет. Да магнитофон-то в городе, у одного това­ рища стоит.

— А баяна дашь поиграть? У нас тут один с неф­ теразведки играет, да баян в Доме культуры испорчен­ ный, лапались все, кому не лень...

— А что мне за это будет? — спросил Алеша и об­ нял Любку крепко. Она вспыхнула, выгнулась, вот-вот переломится. Пальцы у Алеши твердые, как пятаки, поддаваться им страшно, но поддаться охота...

3

Молодой человек, вып. 20-й

33

— Бессовестный ты! Отец слышит... Я к тебе не за этим пришла!

— А з а чем? — вроде в шутку спросил Алеша и мягонько, но терпко поцеловал Любку.

— За чем... Дал бы баяна-то поиграть... — дрожа, ответила Любка. — А то он у тебя, как в гробу, лежит. Алеша хотел что-то ответить, но в комнату заглянул Степан Семенович: — Молодежь, хватит шептаться. Айда к столу.

— Ой нет, мне некогда! Мне надо в больницу за шприцем — да уколы на дому ставить. Степан Семенович прошел на кухню.

— Анна, гости-то — целуются у нас. Хороша девка. Тихая. — Тоскливо поглядел на жену:— А то попадется какая с горлом луженым. Или городскую подберет — та его в деревню жить не пустит.

— Смиреная! С перворазу в дом к парню приходит. На сеновале у Митьки Гордеева спала! Таких Алеша сколь хошь найдет. А ты к столу ее зовешь... Степан Семенович поморщился, прикрыв кухонную дверь. Анна Ивановна распахнула ее — резко, до стука о стену: — Алешеу! Алешеу! А может, сначала в баньку схо­ дишь? Устал ведь с дороги-то! Я быстро протоплю. А потом и поужинаем. А Люба подождала бы тебя... Отец, принеси-ка альбомы, Любе показать!

— А мы с ней вместе в баню пойдем! — хохотнул Алеша.

— Да мне некогда! — вспыхнула Люба, стараясь как бы улыбнуться. — Уколы надо ставить! Степан Семенович закурил и пошел во двор. В не­ проглядном хлеву помыкивала корова, и Степан Се­ менович пожаловался ей тихо: — Про баню-то и не думала — девке врать. Добро бы сама молодой не была. Передо мной сколь вы­ гибалась в свою пору. Корова сочно шлепала губами и — поглядел бы на нее хозяин — смотрела куда-то вбок скучными, по чай­ ной ложке, глазами. Степан Семенович всегда хотел, чтобы с женой у них были мир и добро, и больно переносил, когда она им командовала. Иногда он от растерянности начинал пить, но по натуре своей не мог переходить меру, за­ 34

поев не знал — обида и на время не перечеркивалась, н переживал он потом пуще прежнего — внутри, молча. Натягивалась старая семейная струна, по которой уж и так много раз наотмашь били, она все ныла, готовая вот-вот разорваться, но не разрывалась никак. Стыдно склонив голову, на крыльцо вышла Любка. За ней следом, независимо вроде бы, — Алеша. Он при­ держал Любку за пальто: — Осталась бы. Посидели бы. Поели бы.

■ — Не едала я! — Любка пошла, потом остановилась, взглянув на Степана Семеновича: — До свидания.

— Заходи вдругорядь, — кивнул он вслед.

— Вечером встретимся! — докрикнул Алеша. Как только закрылась дверь, Любка сразу же хва­ танула чистого, морозного воздуха. «Не зря к ним в го­ сти никто, кроме приезжего начальства, не ходит. Чем я матери Алешиной не угодила? В баню ему стало по­ ра... В четверг-то в деревне отродясь никто бани не тапливал! Богачи какие...» Алеша нравился Любке давно. К его приездам она прихорашивалась, как к празднику. На модные платья из куцей медсестринской зарплаты выгадывала. Рев­ новала его к своим подружкам. Зеркало говорило, что надеяться есть на что. Особенно губы ей свои нрави­ лись. Фигурные, раскаленные. Целовать ими хотелось Алешу. Приедет он, бывало, — на нее и не посмотрит. Она увидит, как он провожает другую, — поплачет в подуш­ ку, но забывать Алешу не хочет, надеется: еще молода, успеет ему поглянуться, замуж пока тоже не последний срок настал... Глава

вторая

Алеша пожал плечами, махнул рукой: в городе он такую когда хочешь подцепит. Любка, конечно, хоро­ шенькая вымахала, в те разы вон как поглядывала. Прижмешь ее — дрожит вся. И мать могла бы с ней быть пообходительнее. Но за одним столом с чужим человеком — конечно, свободы мало. Алеше еды не жал­ ко, это пока все не его — материно да отцово. Но раз материно — ее дело: к столу Любку приглашать или от стола отваживать.

35

3*

Отец стоял, вминая окурок куда-то в лунку между досками пола, укрывшего двор от калитки до нужника. Взял сына под руку, пошел вровень.

— Пойдем. Еды там — на полдеревни.

— Баньку бы и верно, — покраснел Алеша.

— Она спроворит.

— Отстынет ведь все! — открыла дверь Анна Ива­ новна. — Похудал-то как. Сколько мы высылаем:— все равно ведь не хватает, Алеша. В городе-то.

— Я ведь стипендию получаю. Хватает. Зря не тра­ чу. — Алеша чисто, земляничным мылом, вымыл руки до локтей и лицо. Насухо вытерся. — Баньку бы и верно.

— Ладно. Закуси сначала. Рубашку-то тебе чистую сейчас или потом?

— Потом. — Алеша посмотрел на тарелки. Редька в сметане. Помидоры. Домашний окорок. Жареный гусь. Яичница с желтым свиным салом, влек­ шимся в желтки и белки. На самом конце стола, на не­ приметной тарелке и уложенная не так любовно, как все остальное, — магазинная колбаса. И настойка. И «Экстра». И варенье в узорных стек­ лянных вазах.

— Ну, с приездом, сын.

— Спасибо, папа. Алеша закусил красным кисло-сладким помидором с лопнувшим на боку мясом.

— Редко ты пишешь, Алексей. Один ведь ты у нас. — Угольное лицо отца будто еще больше обугли­ лось, и выражение глаз стало надсадно-тоскливым.

— А у меня все по-старому. О чем писать?

— Не пьешь там, в городе-то?

— Какое-то там питье, в институте! — вмешалась мать. — У тебя-то вот — щеки пивные! А у него— погля­ ди! У него учеба. Не до питья. Учишься, Алеша, голову ломаешь, а заработки-то потом, поди, будут не больно велики. Мне голову твою жалко. Надсадишь здоровье. Бросил бы учебу-то да приезжал обратно... Которые и без института хорошо зарабатывают. Отец-то твой не больно грамотный, а должность есть — вот и получка не хуже людей. — Мать подцепила себе на вилку помидо­ рину, спросила:— А тебя, Алеша, сразу главным инже­ нером поставят? Мне бабы не верят, что ты отцом бу­ дешь командовать, когда учиться кончишь.

36

Алеша досадливо взглянул на мать и с опаской—■ на отца. Анна Ивановна с улыбкой переводила влюб­ ленный черносливовый взгляд с одного на другого, и отец с виду не обиделся на ее слова, спросил только: — Какие бабы?

— В магазине сегодня. За арбузами стояли. Ой, Але­ ша, арбузы ведь есть!

— Д-да нет... После бани.

— Ну, дай бог. Я свое отработал, — не заметил про арбузы отец. — Сам место уступлю. Династия получится.

— Сюда пошлют, не отвертишься. Совхозный стипен­ диат— как же, — замямлил Алеша.

— А ты сюда сразу, сейчас просись! — горячо вос­ кликнула мать. — Заочно бы нето кончил. Алеша с удалью звякнул своей стопкой об отцову.

— А дед-то где? — вспомнил он.

— Да в соседях где-то. В соседях, — ответила мать. — Повечеровать ушел.

■ — Может, сходить за ним? Он и не знает, что Але­ ша приехал, — предложил отец.

— Пока его приведешь, дак тут все отстанет, а у пего ноги не шагают. И ума вовсе не стало, — возрази­ ла маг,,. И Алеша тоже подумал, что дед болен, руки-ноги трясутся у пего, что водку он уже не пьет и увидеться опн успеют: — Я еще до послезавтра здесь проживу. Потом на Октябрьскую приеду.

— Вот скоро очередь на «Жигули» подойдет — не станешь на автобусах маяться, — вставил отец.

— Да закусывайте вы! А то опьянеете еще. Тебе бы так, отец, и вовсе хватило, — забеспокоилась Анна Ива­ новна и стала подвигать от отца к Алеше чашку с ж а­ реным гусем. Алеше стало стыдно, и он подвинул та­ релку— не туда, где стояла раньше, а на середину сто­ ла. Но от гуся — коричневого, с маслянистой корочкой — так заманчиво и густо пахло, и картошки высовывали такие желтые пропаренные бока из горячего соуса, что Алеша стал быстро есть, выворачивая обеими руками гусиные кости и хватая зубами слоено-бурое, душистое мясо, прихлебывая маслянистый соус, с дрожащей ра­ достью ощущая, как идет он вслед за водкой, разбав­ ляет ее и жжет мягче, сытнее.

37

— Вы пейте тут, ешьте досыта, а я пойду баньку-то протоплю. Ведь только до тебя достроили! Ровно знали, что приедешь до праздника. Мы в ней только одинова и мылись. У нас она скорая, быстрей всех поспевает. И жаркая-то, и светлая.

— Новую поставили? А когда? Мне и не написа­ ли, ■ — немного удивился Алеша, уже привыкший к тому, что с каждым приездом его ожидало дома что-нибудь новое. Ему надоело каждый раз восхищаться и каждый раз говорить спасибо. Вот «Жигули» бы поскорей...

— Как же, писали: начали, мол, строить,— с уко­ ризной проговорил Степан Семенович. Вилка его с куском гуся дрогнула, упала в тарелку с помидора­ ми.— Выстроили вот. Старая-то обвалилась совсем. Ни жару, ни холоду. Да и по-черному была ставлена. Нонечь это редкость. Ни к чему. Отец хмыкнул и пить больше не стал, сложил крас­ ные литые руки на стол. Сказал «доедай» и пошел к себе в спальню. Алеша слышал, как он плюхнулся на постель, заскрежетали пружины. «Быстро косеть стал», — подумал Алеша про отца. Но и самого его сморило, захотелось вздремнуть. С отцом и раньше бывало такое: разговорится с сы­ ном, выпьют они, поедят, поглядят друг на друга — и обмякнет Степан Семенович, закручинится. Каждый раз отец встречал Алешу счастливо, а провожал, как на похоронах: «Доучивайся скорей, приезжай, продолжай мое дело». Алеше и не стоило ничего уверять отца, что чистая правда это — доучится он и приедет сюда, нику­ да больше. «Приедешь?» — переспрашивал Степан Се­ менович как-то испуганно. Но сегодня, после того, что сказала мать — «отцом командовать», — Алеша не по­ смел уверять в этом родителей. «Вообще-то, конечно, — буду командовать: не сво­ им отцом, так другими, — подумал Алеша, загребая ложкой белосмородиновое варенье. — Инженер скоро на пенсию уходит. Подоспеть бы как раз к тому вре­ мени с дипломом, занять место. А то директор потом заткнет куда бригадиром. Поговорить, что ли, загодя». То, что Алеша после института будет работать в род­ ном селе, было для него ясно, как день, и не только из-за совхозной стипендии. Он сам хотел сюда. Ему нравилось, что дом у них — полная чаша, что он без 38

пяти минут хозяин этого дома, что, более того, он скоро будет хозяином всей совхозной техники. Девять комбай­ нов, уйма тракторов и прицепного инвентаря, новых ма­ шин—пресс-подборщики, тюкоукладчики, картофелеубо­ рочные комбайны, зерноочистительный комплекс, два АВМ... Совхоз слыл передовым, был хозяйством-репро­ дуктором по семенам зерновых культур и многолетних трав, параллельно разводил черно-пеструю породу ко­ ров, надои от них перевалили за четыре тысячи... Как тут было бы главному инженеру не выдвинуться! Некоторые однокурсники Алеши стремились после диплома остаться в городе, налаживали связи, предопре­ деляли себе вакансии в каменном тепле, но Алеше не по душе была городская безызвестность, в селе же стали бы его ценить и чтить, и не надо приноравливаться к незнакомым людям, вникать в них, обходить и обгонять, надсажаться, тут все само собой получится: назначат — и руководи! С кем вместе в школе учился — те трактори­ сты, остальные разъехались, а Алеша вернется инжене­ ром, и это под его началом будет совершенствоваться и торжествовать техника родного села. От земли родной ждал он выгоды... Глава

третья

Дмитрий Гордеев в этот вечер возвратился из мастер­ ских домой и почувствовал себя совсем осиротевшим: в братовой половине света не было. «Ну да, они же в го­ род, к теще Васильевой, собирались, — вспомнил он.— Значит, уехали с вечерним автобусом. Буду один куко­ вать. Предлагали мужики посидеть в сторожке, водки выпить — из-за Любки отказался. Так ее когда еще уви­ дишь, после кино, если разрешит проводить, а сейчас что делать?» Еще неделю назад, когда заканчивалась уборка (а тогда уже налетел снег белой крупчаткой, налетел да и не сошел), чувствовал себя Дмитрий счастливым человеком: свободного тоскливого времени у него не было... В совхоз нынче прибыли девять эспэтэушников с правами комбайнеров. Парни в основном свои, стипен­ диаты совхозные. Куда их всех враз определить? Всегда раньше было, что комбайнеров не хватало, дороже 39

золота была эта специальность, а нынче такое пере­ население вышло. На предуборочном собрании комбай­ неров выступил председатель сельсовета Золин и ска­ зал: — Вот что, товарищи. Для раздельной уборки нуж­ но лафетное звено создать. Отдельное. Думаю, что с лафетными жатками на старых агрегатах могут вы­ ехать «старички». А молодежь потом валки подберет за ними. Кроме того, вы знаете, бригада с Кавказа не закончила площадку активного вентилирования. А эта площадка для нас спасение. Предлагаю: опытным ком­ байнерам после лафета пойти на площадку, установить сетки и теплогенераторы, вырыть подземный подъезд под люки, чтобы, как зерно пойдет, все было готово... А молодых надо объединить в большое комсомольскомолодежное звено, и пусть им будет руководить наш рекордсмен, Дмитрий Гордеев. Ой, сколько обид, споров было! Но так и порешили. Вовремя подоспели эспэтэушники. Уборка потом пока­ зала, что в точку глядел председатель сельсовета. Митьке-то какая роль досталась! В двадцать шесть лет — руководитель звена! Одного — на весь совхоз! Парни всего-то на несколько лет были моложе его, а опыта никакого. Ну, штурвальными работали осеня­ ми, ну, практику проходили. Мало этого всего. Хорошо, пока непогодь была, время на переэкзаменовку высвобо­ дилось: Митька самолично проверил у каждого маши­ ну, все узлы просмотрел, ремни подтянул, поля пока­ за л — где как убирать, напланировал. Поскольку жил Дмитрий один — в пристрое к братову дому, — то дво­ их молодцев, Ивана Стругова да Витьку Дорофеева, пустил к себе на постой: им полезно и самому неоди­ ноко. К Витьке душа у Дмитрия особенно лежала: у парня здесь никого, как и у Дмитрия в свое время, и вполне законно было над ним свое шефство установить... Пока Гордеев комбайновые экзамены устраивал, дождь перестал — и засияли оправдательно-солнечные дни. Вот тут-то и развернулся Гордеев, тут и показал свой характер. Как заедет на поле своим звеном в де­ сять комбайнов — так поля и нету. Это свое партизан­ ское правило: не дожал — не поспишь — перенес он на отроков, ранее дела не знавших, и те жили как пья­ ные— так вкалывать раньше не доводилось. Не выдер­ 40

живали фары ночные, лопались электрические лампо­ чки, когда роса на стекла выступала; трескались и рас­ ползались от перегрева приводные ремни; прогибались под густой кошениной и постанывали лопасти хедеров; заикались беспамятно транспортеры; фантастический,, напряженно-однотонный гул стоял в кабинах; шоферы, отвозившие зерно от бункеров, бастовали — матерились,, отказывались работать после полуночи, обзывали Мить­ ку карьеристом и нехристью; небесные силы как испы­ тание непроглядно темные ночи ниспосылали на зем­ лю ,— все это как должное принимал Дмитрий Гордеев, сидя в кабинке, и, со сладкой страстью сжимая веснуш­ чатые губы, смешливо думал о себе: «Лицо все в хлеб­ ной пыли — хорошо, брат; весь я теперь одного цвета, конопушек не видно. Любка посмотрела бы, может, и поглянулся бы такой?!» По утрам приезжал Степан Се­ менович на полевой стан, сообщал намолот, осматривал вагончик, справлялся о питании, привозил районную газету. Насчет питания Митька был привередлив: есть хотелось чаще, чем по два раза в день. Как-то сила бы­ стро из рук выходила, и зрение затмевалось. Хорошо, что повара оставляли па поле флягу с молоком и на дне белого мешка — буханки свежего хлеба. Когда со­ всем одолевал сон, когда шуршащее желтящееся меси­ во дурманилось перед глазами, Митька останавливал комбайн, и шли добры молодцы в вагончик, молоко с хлебом есть. Ох, этот вкус молока с черным хлебом! Есть в нем отдаленно-полынная горчинка, клеверная медовость, росистая зябкость, густая молочная тя­ жесть — и печной ржаной дух, щемящая хрусткость при­ жаренной корочки, сытная податливость мякиша... По первой кружке молока выпивали жаждуще, залпом, от­ мякало в груди, взбадривало нутро, а по второй — впри­ куску, медленно, со смаком и тихим постаныванием... Сразу после этого многие за столом, не докурив, тут же и засыпали, иногда не выдерживал и Дмитрий, — и то­ гда спали, не слыша ничего, хоть гроза вагончик разо­ рви,— до холодного рассвета, до приезда учетчика, бри­ гадира или управляющего. То, что не проспал Мить­ к а,— то и зачлось ему в обгон других по намолоту. За две недели намолотил он около пяти тысяч цент­ неров зерна: скажи летом такое, за насмешку бы при­ нял. А потом опять пошли дожди — не проливные, а

41

так, наскоком: жатву не прерывали надолго, но и рабо­ тать от души не давали. В дождливые ночи похудевшие, одичавшие эспэтэушники выспались понемногу, один из комбайнов крепко сломался в непогоду, жали уже без него, но довели дело до конца, и как раз к первому снегу дожали последнее поле. В сводке графа «Красно­ борский» высоко подпрыгнула, Митькино звено красо­ валось в районной газете... Счастливый человек был в те дни Дмитрий Гордеев! Под началом — бригада-ух, на совести — убранный хлеб целого совхоза, в мастерских — удивленное уважение старых комбайнеров, в сердце — надежда на осенние вечера с Любой. Из-за нее нынче даже «разрядку» не стал устраивать: после прошлых жатв, бывало, гуже­ вал по неделе. Такое чувство у него тогда было, что, как уборка кончалась, — сердце вынули, жить больше незачем... Словно бежал, бежал сломя голову, с пере­ полненной грудью, сердце ахало в висках, — вдруг оста­ новили, торопиться больше не надо, а сердце не пони­ мает, мчится впереди тебя, перевертывается, уменьша­ ется— где оно? А выпьешь — вроде опять в груди токает, самые жаркие минуты на жатве вспоминаются, ум не верит, что столько наработал, такие поля выжал, деньги в берестяную шкатулку не входят, высовывают­ ся... Пьяный Дмитрий — весь прибауточный, глаза нараздраку, веснушки по всему лицу чернеют... Конечно, что ж хорошего — сверху посмотреть? Люба прошлой осенью сказала: «С пьяным я с тобой вообще разгова­ ривать не буду». Это он на целый год запомнил и нын­ че решил не «разряжаться» — будь что будет, может, сердце и не убежит никуда. Еще и то сказать, что не хотел Дмитрий перед парнями марку звеньевого терять: как-никак, бешеной работе их научил, умению забывать о себе. С этим и проводил Дмитрий эспэтэушников: кого — по домам, Ивана — в колхоз, а Витьку — к себе в район. С Витькой он подружился особенно, на одной кро­ вати с ним спал, на берег реки его отводил: избушкуземлянку показал, в которой в детстве жил, о сердеч­ ном отношении к Любе намекнул. У Дмитрия было два брата, оба старше его, и вот он теперь вроде как млад­ шего нашел, — и почти ровня, и в то же время есть кому силу своего старшинства показать. Витька был 42

парень серьезный, вдумчивый, доверчивый. Однажды Дмитрий показал ему Любу, ткнул под бок, когда она проходила: в клеенчатом плащике-трапеции, в коричне­ вом беретике под цвет плаща, руки прижаты к бокам, в синих глазах — занятость, на точеных губах — улыбка непонятная, затаенная. Кажется, Сибирский тракт за­ молкает, учуяв ее шаги, снег расступается, солнышко тучами почистилось и как на парад выкатывается... Витька сперва ничего не сказал, а когда остался вдвоем с Дмитрием, признался: «Она похожа на мою сестру, старшую. У нас семья большая, я тебе рассказывал, я старшую больше всех люблю. Она со мной нянчилась. Тебе надо жениться на Любе, я к вам на свадьбу при­ еду». — «Не идет, — мрачно ответил Дмитрий. — Пока не идет». Вот такие откровенные разговоры были у молодых комбайнеров. Были, да кончились. Сегодня Дмитрий проводил ребят, пришел домой, а брата-то и нету. Рань­ ше ведь, до уборки-то, как было? Каждый вечер на­ доедал за стенкой: в карты играли, телевизор смотре­ л и — все короче ночь получалась. Один-то во тьме оста­ нешься — одиноко, не обсказать. До утра всю жизнь сызмальства по полочкам разложишь, все будущее так и так перетасуешь... «Зпатье бы — тоже в город поехал сегодня, отпро­ сился бы. На пристань сходил», — думал сейчас Дмит­ рий. Он любил смотреть на порты и большие реки: слу­ жил на речном флоте, запало в сердце с тех пор. Летом самая большая радость у него — сесть на братов мото­ цикл да уехать на речку за шесть километров. В поле озерцо какое увидит — сердце веселеет. Он сидел в своем пристрое, включив радио и мед­ ленно соображая, о чем там говорилось: тоска сдавила сердце и не давала слушать чужое. Наспех заправлен­ ная кровать, самодельная этажерка с «фантастически­ ми» книгами, сломанный и до сих пор не починенный телевизор «Рекорд»; на столе — бутылка эта самая нераспочатая, банка консервов, буханка хлеба; у большо­ го очага-подтопка — охапка морозных дров. Не хоте­ лось ни очаг топить, ни вино пить, ни книги читать, хо­ телось постучать в стенку, за которой обычно стоял шум, детские голоса раздавались, накинуть фуфайку — да вечеровать к брату. Но сегодня за опечком тишина.

43

«Пошел на танцы, мечтатель-утопист! А то Любу быстро перехватят. Вон Алеха, бывает, приезжает ре­ денько. Так она его увидит — цветет. Я увижу — вяну, а она цветет...» Глава четвертая

Банные полкй скользко сверкали под светом элек­ трической лампочки; в отдельной полутемной парилке сизый пар ходил ходуном, а в предбаннике, под скамь­ ею, в тазике со студеной водой, стояла банка квасу. Окатившись, Алеша оделся в бане — до шапки, ва­ ленок и тужурки: в детстве как-то заболел после мытья, с тех пор боялся такой простуды. И сейчас он думал о том, как побыстрее пробежать до ограды, торопился выпить стопку водки и лечь в чистую постель. Распаренный, с гулкими запинающимися толчками в груди, Алеша вышел из предбанника в огород — и на него налетел холодный сосновый воздух. Алеша снача­ ла обрадовался этому и постоял, подышал носом, но по коже ударил мороз, и он потеплее закрыл воротник тужурки. В широко освещенных, не занавешенных еще окнах дома видно было бегавшую из угла в угол мать — и Алеша, и так уже наевшийся до лени, почувствовал не­ приязнь к ней и самодовольство: оттого, что над ним так трясутся, стараются угодить ему, словно молодому барчуку. Алеша отвернулся от окон и увидел: налево, в са­ мом конце огорода, на старом своем месте — у изгоро­ ди, отрезавшей усадьбу от дороги, ведущей на кладби­ ще, — стоит, скособочась, их старая баня, в которой он мылся еще несколько месяцев назад, и сейчас почему-то был в маленьком квадратном окошке той бани красный, как в фонаре фотолаборатории, свет. «Кто там? Моется кто, что ли?» Алеша подкрался к шаящему окошку, оперся обеи­ ми руками о бревна бани, склонился над ним: там, внутри, ходил сизый чад, и сначала ничего не было вид­ но. Алеша почувствовал, как чисто вымытые его ладони с первым же прикосновением к старой бане покрылись сажей и грязью, смешанными с тающим снегом. Дед! Согнувшись, прошел внутри старой бани дед!

44

Нет, он не мылся, он был одет в теплое — в шапку, ста­ рую шубу, валенки — и нес в руке бересту.

— Дед! Деда! — закричал Алеша, конфузливо вспом­ нив: как же так он, Алеша, не догадался деду из го­ рода гостинцы какие-нибудь привезти. Ведь дед ему привозил когда-то... И ни отца, ни мать Алеша никогда ни одним подарком не обрадовал. Он подбежал к низкой покосившейся банной двери. Над бывшим предбанником торчали голые стропила. Рванул за ручку. Дед сидел на корточках боком к Алеше и толкал бересту в отверстие под каменкой. Над каменкой тор­ чала угольная труба от железной печурки — такой, ка­ кие стоят зимой в деревенских домах, — сверху к трубе была приставлена еще одна и выходила через потолок на улицу. На полке лежал дедов полушубок, там же — сплющенная подушка, покрытая наволочкой в крупных кроваво-красных цветах. На лавке в углу стоял чурбан, к которому сверху были прибиты две короткие широ­ кие доски, а на них — полкаравая и, в миске, огрызки того гуся, которого до бани ел Алеша. В другом углу, у двери, — бадья воды, как и во всякой черной бане, и прибит был над бадьей проржавевший умывальник. Надо всем этим ярко горела электрическая лам­ почка. Дед втолкнул наконец бересту под каменку и тогда увидел Алсшу. Смотрел долго, молча, со страхом.

— Ленька! — Борода задрожала, и руки заходили... А глаза деда из-под шапки с козырьком, будто нарочно, для моды, отвалившимся, глядели уже так радостно, с таким восторгом, будто дед только что от погони спасся или клад нашел.

— Здравствуй, деда! Чего делаешь? — преодолевая колющую растерянность, спросил Алеша. Дед видел по Алешиным губам, что его о чем-то спро­ сили, но все глядел на внука молча, глядел, и безудерж­ ные беззащитные слезы катились по его черным, из­ борожденным щекам. Потом он поднял к глазам трясу­ щиеся руки — коричневые, с темно-фиолетовыми выпук­ лыми жилами, — стер слезы и неожиданно заинтересо­ ванно спросил: — А? Чего сказал, Ленька? Алеша наклонился к дедову уху: 45

— Чего, говорю, здесь делаешь?

— Печь топлю, — лукаво, с сумасшедшинкой, отве­ тил дед и задержал на Леньке чистый, выковыриваю­ щий душу взгляд. — Спички вот потерял. Куда поло­ жил — никак не вспомнить. Алеша стал рыться в карманах, нашел коробок, о стенки которого изнутри одиноко постукивала спичка. «Обгоревшая, наверное», — трусливо подумал Алеша. Но спичка была не использованная еще, серный конец ее — черен и густ.

— Одна спичка осталась? — весело как-то, вздраги­ вая, спросил дед.

— Одна. Давай я разожгу. С Алеши капал еще банный пот, чистая майка при­ липла к телу, а он уже чувствовал холод, ежился и, пе­ ребирая полешки под каменкой, вкладывал бересту в просвет между ними, спрашивал себя: «Свихнулся, ви­ дать, дед совсем?» Растопка быстро взялась, и Алеша, боясь, как бы она не потухла, прикрыл дверку. Зашипело, запотрескивало; жирно запахло сжигаемой берестой.

— Проходи, Леня. Садись. Только грязно у меня. Сказывала мне Анна, что ты приехал; вот хорошо. Дед взглянул на каменку: «Кажись, растопится», — и, охая, стал взлезать на полок. Залез, застегнулся на все пуговицы, шапку под бородой завязал — сидит, смот­ рит на внука. А тот сел рядом со столиком-чурбаном, взглянул на огрызки гуся. Сдавило в низу груди...

— Из бани, кажись? — поинтересовался дед. — С лег­ ким паром тебя. Хватило жару-то?

— Хватило. Попарился.

— Молодец. Там жару хватает.

— Ты в баню-то пойдешь? Или больше не паришься?

— Я — нет, не пойду. Нюрка — мать-то твоя — меня в ту баню не пустит. — Дед заговорил шепотом: — Ждет не дождется, когда я помру. Вымыться не дают. Ты им не говори, а то она Степу загрызет. Он под ней живет, боится ее.

— Ну?!— замер Алеша.

— А живу здесь... с троицы. Они ремонт задумали, везде штукатурить, я мешать стал. Хожу туда-сюда, сто­ ну. Они мне и говорят: летом-то, мол, тепло, поживи в 46

старой бане. Я перечить не стал. Конечно, сам виноват: ноги не идут, кашляю поминутно, а там у них чисто, плю­ нуть некуда.

— Так не лето ведь сейчас! Снег уж выпал! — крик­ нул Алеша.

— Вот — заморозить меня хотят! — объявил дед.— Здоровый был — нужен был, а теперь — хоть куда. Электричество мне Степа провел, столик сколотил, дро­ ва по утрам приносит. Не глядит на меня, уходит. Я и спросить боюсь, то ли мне здесь зимовать, то ли в избе на печке место отведут. Хотел уж в дом инвалидов написать, чтобы за мной приехали. Степу жалко: что будут говорить — управляющий, мол, а отца в бане держал, в дом старости сослал.

— Да ну, деда, какой дом инвалидов?! Не это ты заслужил, — заговорил Алеша, не веря еще тому, чтосказал дед, и стал убежденно врать старику: — Они мне писали, что ты на время ремонта в баню перебрался. Так то было летом! А сейчас какое же тут житье? В мо­ роз и простудиться недолго. Мы уж решили, что жить ты будешь... в моей комнате. — Алеша чувствовал, как разгорается в нем это желание врать и быть как бы защитником деда. Дед смотрел на Алешу радостными, ласковыми гла­ зами, развязал шапку под бородой.

— Спасибо тебе, Леня. Пока что мороза нет. Ну, а в холода-то, поди, переселят. Не чужой. Я летом-то ишо весело ходил, цыплят на солнышке сторожил. А к пого­ де меня в три погибели гнет. И смерти нет, и здоровья нет. Мои друзья-товарищи вовремя померли, а я вот мешаюсь. Дед говорил уже спокойно, будто сказку расска­ зывал. В Алеше боролось: увести деда в дом, никого не спросясь, прикрикнуть на мать, притопнуть, чтоб и не помышляли больше выдворять деда в баню, вообще обижать, — или оставить все, как было? На вокзалах, в поездах, на городском кладбище, где Алеша для разнообразия иногда назначал девушкам свидания, он изредка видал похожих на теперешнего деда людей. Будто специально, они одевались во вся­ кую дрянь, были небриты, как специально, выставляли напоказ уродства и увечья, и некоторые не гнушались 47

милостыни. Алеша, бывало, останавливался перед ни­ ми, прямой, стройный, и подмывало его сказать: «Как не стыдно? Сейчас не такое время, чтоб попрошайни­ чать. Город позорите. Вам пенсии небось больше нашей стипендии дают. Дома инвалидов для вас есть. Порти­ те настроение нормальным людям». И вот сейчас Алеша подумал: а имеют ли они, эти попрошайки, свой дом и свою пенсию и почему они не в доме инвалидов? А если у них есть свой дом, и даже родня, как Алешина, то, став немощными, не сиротски ли живут они, не остались ли без роду-племени? Но то для Алеши чужие люди, они в его помощь и не верят, а ведь дед-то свой, родной, на руках его, Алешу, носил, сказки ему рассказывал, лошадь запря­ гать учил, две единственные трудовые медали на игруш­ ки навовсе отдал! Ведь родной дед, корень семьи, без которого бы и его, Леньки, не было! «Как бы это меня не было?!» — ужаснулся Алеша. Он замечал, что мать не любила деда еще тогда, ко­ гда он был здоров и как никто работал по дому. Она покрикивала на него, плохо кормила и обстирывала. Алеше это не казалось несправедливым: привык к тому, что в доме все делается главным образом для него, для Алеши. За четыре года института, когда Алеша приез­ жал на каникулы да на праздники, деда видел мало. Придет — дед чаще всего в уголке, на голбце сидит, а курить выходит на крыльцо, причем мать ему вдогон­ ку кричит: «Огонь там не оброни! Руки-то у тебя, гля­ ди, не держат нисколь!» Но все это не беспокоило Але­ шу, потому что к нему-то — главному человеку на зем­ ле — относились так же предупредительно, как и раньше.

— Давай, дед, пошли, — очнулся Алеша. — В моей комнате будешь жить.

— Пошел бы, конечно. Я на первой мировой так не мерз, как тут мерзну. Правда, я тогда молоденький был, как ты, — холода не чувствовал.

— Давай пошли! — устало уже, раздраженно сказал Алеша и подошел к полку, хотел деда под руки взять, к дверям повести. Вдруг послышался материн голос: — Алешеу! Ты где, Алешеу? Дед замахал рукой: уходи, мол, а то сейчас нас тут застанут, заговорщиков.

48

Но Алеша приоткрыл дверь бани: ■ — Я здесь! У деда! Послышался скрежет шагов, и появилась мать за по­ рогом. В баньку входить не стала. Сказала тихо: — Простынешь ведь, Алеша. Обсох бы, согрелся, оделся потеплей да тогда и проведал деда-то, ежели охота.

— Я ему говорю: пойдем домой. Не лето в бане жить, — вызывающе сказал Алеша.

— Да ведь мы знаем с отцом-то. У нас все обгово­ рено. Айда, не мерзни, да и старика не студи. Мать сказала это ласково, вроде бы соглашаясь с Алешей, но крепко чувствовалось, что не выйдет по его, что тут ему потворствовать и подчиняться не станут. Обезоруженный, Алеша, не глядя на дверь, вышел из бани. Ему было стыдно; казалось, в спину сейчас выстрелят, как дезертиру. Он побрел домой, не разбирая тропки и не застеги­ вая тужурки. Шел, как пленный, а позади него шагала мать, уютно ступая в протоптанное заранее. недоуменным, злым лицом он вошел в комнату, слыша, как крепко, вплотную мать закрыла за ним дверь. Спросил отца резко: Ч е т это дед в старой бане сидит? Отец только рот раскрыл, вроде бы хотел что-то от­ ветить, как мать затараторила ласково, пряча руки за спину, словно вытирая их о поясницу: — Жду, жду его, поглядела в баню: свет горит, а Алеши пет нигде. Думаю, уж не угорел ли. Кричу, а он у деда сидит. Собрался его домой вести! Я Алеше говорю: мол, с отцом все решено, когда и как... Алеша вроде бы даже пообиделся на меня. Дед старый, по­ мрет скоро, чего тебе, Алешенька, об нем думать, об нем есть кому позаботиться. Мы ведь дома. Есть-пить ему даем.

— Есть! Пить! — вскочил с кровати Степан Семено­ вич, задергалась голова его, и колечки волос стали на­ скакивать одно на другое. — Из-за тебя его как нищего держу! Домой приходить неохота: стыдно, что с отцом родным не по-человечески... Иди давай за ним. Поси­ дим при Алехе всей семьей.

— Ишо кланяться я буду ему! Он из ума выжил, в могилу глядит, а я его обмолаживай! По ночам под 4

Молодой человек, вып. 20-й

49

себя льет, вонь на весь дом, а я ходи за ним! — взмет­ нув соболиные брови, застреляла черными глазами Ан­ на Ивановна. И вся напряглась, выгнулась — Алеша не видал ее такой.

— Старик ведь, чего с него возьмешь! — жалко ска­ зал отец и сник.

— А мне ничего от него не надо! — почувствовав си­ лу, взвыла мать. — Все только от нас берет! У людей-то вон старики отдельно от молодых живут! «От молодых», — резануло Алешу. Он и не думал ни­ когда, что мать считает себя молодой. Удивленно по­ смотрел на нее. Высокая, крепкая, раскрасневшаяся, бе­ лые большие колени над валенками. Алеше неловко стало.

— Отдельно, да не в бане! — вновь закричал отец. — Он нас пятерых в одной избе воспитал, и мы, вспомника, у него жили!

— Ага! Только этим и попрекаете меня! Что же это братья твои старика вашего в дом к себе не берут? Одному тебе его надо стало! Разделили бы нето его, дряхлятину, на пять частей да на божницах держали! Отец схватился за голову: — Братья-то в десять раз хуже нас с тобой живут. Они думали, что отец за мной как за каменной стеной... А ты с жиру бесишься. Со мной люди здороваться пе­ рестают!

— Да возьми ты его, возьми, положи вон к себе в постелю — и цалуйтеся с ним! И держи, пока не подох­ нет. Стараешься для вас, ночи не спишь, и на работе, и дома все успевай, готовь-стирай... — сморщилась мать, будто захотела заплакать, и Алеше было стыдно видеть эту фальшь на ее цветущем лице, слышать сло­ ва эти гадкие от нее. — А про меня он что говорил тебе, как я за тебя пошла? Не брать меня! Худая я для него была! И родня моя негодная! Вот теперь он мне не годен! Отец сидел с закрытой руками головой, вздрагивал. Алеша чувствовал какую-то сладкую злобу к ма­ тери, подбежал бы и избил ее! Анна Ивановна вздрогнула, будто почувствовала эту ненависть, Алеша с омерзением видел, как она силь­ на и высока, какие фигурные валенки у нес, какие кру­ жевные нашивочки на груди. И, ступая как можно ти­ 50

ше, ушел в свою комнату, скинул там с себя валенки и тужурку, лег, в чем был, на кружева и вышивки, закрыл глаза. Глава

пятая

«Вроде бы неловко в моем возрасте на танцах ва­ ландаться, да ладно», — думал Дмитрий Гордеев, гля­ дя на Любу: она из кинозала не к общему выходу по­ шла, а в девичий уголок танцевального зала. «Люба! Человечина ты моя неприступная, дорогая! Я тебя целый месяц не видел, не пришлось мне забо­ леть, понимаешь, чтоб в больницу попасть, на тебя по­ смотреть... А не было дня, чтобы ты перед глазами не жила. Голос твой сквозь всякий шум и грохот слышал — он мне такие слова говорил! Целое кино про тебя перед глазами прокручивалось: мы с тобой комбайн Витьке Дорофееву налаживали, ты васильки собирала, к лес­ ному озеру ходили, купались, обнимались там так, что сосны постанывали... Не помнишь? Почему ты не рядом со мной сидишь, почему не спросила, как я столько на­ работал, опять в передовиках числюсь? Премию дали. Премия без названия была, а я бы назвал — имени Лю­ бы Егоровой. Истосковался я по тебе — ничего делать неохота. Но я буду. Завтра с мужиками озеро будем делать, плотину нагребать, чтоб весной талая вода с гор у нас осталась. Ведь радоваться же будешь через год, что озеро свое есть, купаться пойдешь, сапожки мыть, а кто делал — забудешь? Где правда? Все у ме­ ня — и тело, и душа — болит по тебе. Я тебя люблю. Вылечи, сестра милосердия ты моя непонятливая!» Во время танцев Люба как-то странно вела себя: рассеянная была, все на вход-выход посматривала, от пластинок морщилась. Двум парням отказала танце­ вать, только на общий шейк вышла, сумочку на подо­ конник положив. Шейк у нее смешной был: руками-то она не раз­ махивала, кулачки в круг не выбрасывала, а ноги хо­ дили весело, и грудь суматошно вздрагивала. Митька понимал, что это смешно, и ему больно было, думал: «На фиг тебе этот шейк, если рядом такой верный человек есть?» — это о себе. Шейк он называл физ­ зарядкой и утешал себя оправдательно: «Я на уборке 51

4*

так зарядился, что на год хватит, что ж мне, тоже сей­ час руками-ногами-головой размахивать?» Сам Митька танцевал плохо, и то старинные вальсы да фокстроты. В детстве стеснялся кривых ног, потом работа-матушка пошла серьезная, не до плясок, а по­ сле, считал он, поздно уж было. Без того он чувствовал себя на танцах пятым колесом от телеги. Иногда Люба понимала, как ему тягостно, и уходила из зала, взгля­ нув на Митьку сердито, он выходил тоже и провожал ее. Чаще же всего, особенно когда студенты в совхоз наезжали и было с кем попрыгать, поплавать по залу, забывала о верном своем соглядатае и даже разрешала себя другим провожать, но Митька не отставал, выхо­ дил следом, шел рядом, нес придурь и околесицу, сло­ вами смалывал студента начисто и оставался с Любой. Она иногда еще останавливалась с ним у ворот — по­ стоит, покорит за настырность, поурезонивает, руки об­ нимающие нехотя отведет, иногда — обижалась и убе­ гала от него, нарочито громко проталкивая в кольцо железный засов за оградой. Люба натанцевалась скоро, деловито что-то объяс­ нила подружкам и пошла к выходу. Лицо у нее было сердитое, но на Митьку в этот раз она и не взглянула. Тем не менее он пошел за ней. Она топала каблучками по асфальтовой дорожке от Дома культуры, на каждый его шаг у нее приходилось по два стука. Наконец поняла, что ее догоняют, и при­ остановилась, воротничок плаща подняла, самовольные локоны поправила.

— Не понравились танцы, Люба?

— Так пластинки все старые. Тоже уж — худрук не может магнитофонных записей достать, расстараться!

— Люба, давай сделаем так. Ты выходишь за меня замуж, я сразу же магнитофон покупаю, ты научишь меня танцевать, магнитофон сдадим в клуб и будем хо­ дить на танцы, пока не надоест. — Его понесло на бод­ ряческий тон, сказать о сердечной боли не давало что-то.

— Да как же ты не понимаешь, Митя? Чтоб замуж пойти, надо... без памяти полюбить. А ты мне — когда нравишься, когда не нравишься. Вот. Правду тебе го­ ворю.

— А ты полюби меня. С памятью. Ты лучше меня никого не найдешь. Я тебе пруд вырою, карпов разведу.

52

■ — Какой пруд?! С тобой о серьезном нельзя пого­ ворить! Тихо, как-то испуганно поблескивал тонкий снег под желтым светом электрических плафонов, на бровке до­ роги лежали стружки серебристой грязи, выдавленные шинами колес и гусеницами тракторов. На небе, меж об­ рывистых сиротливых облаков, лодочкой плавала брон­ зовая луна, с боков высветленная до сияния.

— Я вроде бы понимаю, что ты ко мне неравноду­ шен...— говорила Люба.

— Еще бы не понимать! — сказал Дмитрий удру­ ченно.

— И знаешь, — продолжала Люба, — я тебя уважаю как человека, даже восхищаюсь порой. Вот пьяный ты мне неприятен, а в остальное время — ну, золотой чело­ век...

— Спасибо! — закричал Митька. — Да это самое главное, если хочешь знать! Это самое главное — хоро­ шо относиться! На том и любовь может вырасти! По­ нимаешь ты, психолог медицинский, — не на любви хо­ рошие отношения растут, а наоборот!

— Что ж, всех любить, к кому хорошо относишься?

— Не всех, а любого можно, в данном случае — меня надо.

— Хп-птрый, — протянула Люба и горько вздохнула: они проходили мимо Алешиного дома.

— Чего ты?! Чего вздыхаешь-то?! — опять крикнул Дмитрий. — По Алехе, что ли?! Ну, приедет он...

— Он приехал.

— Да ну?! Дак вот что. Тогда понятно. Мало я его в детстве колотил.

— Ты?!

— А ты тогда еще пешком под стол ходила, не зна­ ешь. У нас были с ним свои разговоры. Я потом думал, что не прав, а посмотрел, какой он вырос, — нет, прав я был. — Он говорил сейчас зло, не придуривая. И Люба смотрела на него заинтересованно. — Так ты то и чужая вся, что он приехал?

— Я... и не твоя еще. Знаешь... знаешь, мне надо к Катерине Чур-Мой зайти.

— Зачем?

— Посмотреть, здорова ли. Может, снотворного дать. Я сколько дней у нее не была.

53

— На хорошее дело чего ж любимую не отпустить,— попытался было отшутиться Митька. — Поздно, наверно.

— Да нет. Вон у нее свет горит.

— Давай и я зайду. Я тоже ее с месяц не видел.

— А ты зачем?

— А она всем своя. Спрошу, есть ли дрова у нее. Не­ т у — привезу. Люба постучала. С крыльца послышалось вскоре: — А заходи, кто пришел! Я не запираюся! Глава шестая

В каком классе учился тогда Алеша? В четвертом, кажется. Он был круглый отличник. Редко-редко четверка про­ скользнет. Степан Семенович был членом родительского комитета; по школьным праздникам, на которые при­ глашали родителей, обычно сидел в президиуме. И Анну Ивановну уважали в деревне за Алешу: вон какой сынок растет, ума палата. Мать тогда нигде не работала, домохозяйничала; лишь в последние годы, когда открыли в селе дом быта, устроилась там регистраторшей — числи­ лась на работе и кичилась этим, главным же образом шила модную справу для местной интеллигенции: швеей она была хорошей... Особенно не любил Алешу Митька Гордеев — парень оборванный, отчаянный; устойчивый двоешник. Пятерка у Митьки была только по одному предмету — по физ­ культуре. У него была страсть к дракам. Не проходило такой перемены, чтобы он кого-нибудь не отлупил. Бил крепко, покуда жертва не заревет и не попросит пощады. Был он маленький, кривоногий, бритоголовый, с лицом, так усеянным веснушками, что легче было сосчитать светлинки, чем эти веснушки. У Митьки не было матери: умерла, рожая его. Жил Митька в землянке у реки: идешь по улице — все дома, крыши, и соломенные и деревянные, а тут раз тебе под глаза бугор, тесно обложенный дерном и досками. Как могила. Только вместо креста труба торчит, и из нее не­ сется к реке хилый дымок: Гордеевы железную печку то­ пят. В этой землянке жили, кроме Митюхи, еще два его старших брата. Один работал в колхозе пастухом, дру­

54

гой учился в районе на тракториста. Отец их бросил. Впоследствии старшие братья вывели Митьку на верную хлеборобскую дорогу, и дома выстроили, и уважение за­ служили, а тогда вот такая доля была у Гордеева-младшего. Митькой брезговали и ребята, и учителя. Вечно от него пахло чем-то сырым, земляным, слежавшимся; от этого брезгованья он тоже немало поколотил сверст­ ников. Было это зимой. Перед концом второй четверти учи­ тельница устроила контрольную по арифметике и для верности рассадила учеников по разным партам, чтоб по привычке не списывали. Алеша оказался рядом с Мить­ кой. Всю контрольную он больно тыкал Алешу в реб­ ро— так, что оно прогибалось и взнывало, — и шептал веснушчатыми губами: «Покажи!» Алеша не показывал и прикрывал тетрадку рукой. Тогда Митька просунул костистый веснушчатый кулак к Алешиному носу и про­ шипел: «Учти — прижму!» Алеша не выдержал: «Зоя Александровна! Митька списывает, решать не дает!» Митька сверкнул на Алешу зеленоватыми глазами, и так мстительно вогнулся у него подбородок, что Алеша по­ нял: несдобровать. Так оно и вышло. Когда возвращался Алеша из шко­ лы, в проулке, перед самым домом, Митька налетел сза­ ди на жалобщика, сбил его с ног, лицом в твердую снеж­ ную дорогу, бил дырявым валенком в бока, в спину, в живот, не давал встать: — Вот тебе, пятерошник! Сиксот! Мамке пожалуйся толстозадой своей! Мамки дома не было, и Алеша с ревом прибежал к деду. Дед, в те годы еще крепкий, прямой, со смоляной бородой и цепким черным взглядом, выстругивал по­ лочку для его, Алешиных, книжек. Любил дед стругать, резать, выпиливать — говорил, что хотел в свое время хорошим столяром стать, да не успел, а потом руку по­ калечили, стать столяром не удалось, так теперь хоть побаловаться. Говорил он тихо, но едко в то время: — Че ревешь? С печи пал?

— И... и... избил меня Митька с землянки.

— А ты бы сдачи дал. Не поддавался бы. Алеша этими словами был так поражен, что перестал реветь. Ему и в голову ни разу не приходило, что Мить­ 55

ке, самому Митьке Гордееву, можно сдачи дать! Да ведь это что ж тогда будет?

— Он меня... пинал в снегу. Списать контрольную просил, а я ему не дал, сказал Зое Александровне... Дед общупывал его бока, приговаривая: — Ничего, синяков нету. До свадьбы заживет. В шу­ бе был — шкуре не попало. Жалко тебя, Олеха, конеч­ но. Но и учиться тебе надо. Жаловаться начальству — последнее дело. Ты больно-то своими пятерками не гордися. Они тебе легко достаются. А у Митьки отца-матери нету, так что для него и тройки слаще твоей пятерки. Вот посади ты меня сейчас в школу — я бы, глядишь, тоже пятерки хватал. Сыт-обут, заботы нету, а в твои-то годы я, как Митька же твой, был. Конечно, отец с ма­ терью были у меня, да вот дальше двух классов церков­ ноприходской учиться не дали. И рассказал дед, как стал он пастухом в девять лет, как жили они одной большой семьей в маленьком доме. Как по праздникам кусочек сахару щипчиками на во­ семь частей делили. Что еще рассказывал? Что? Никак не вспомнить... Глава седьмая

В конце империалистической войны взяли деда в солдаты. Сколько лет ему было? Восемнадцать? Алеше сейчас куда больше, а он и представить себе не может — как это, на войну? Он, пожалуй, заревел бы от расте­ рянности, если б его куда-нибудь в окопы... На войне деда ранило: он потом, бывало, показывал любопытным шрам на плече. «Шашкой звезданули»,— говорил. И на войне больше не бывал — ни на граждан­ ской, ни на отечественной: куда с такой рукой? Были за ним дела невоенные — тоже не ахти какие мирные, но без кровопролития. Некоторые — в заслугу ему, некоторые — в укор. ...Развеселый друг у Семена Вилесова — Иван Дьяков: разбоистый, горластый, русые кудри вьются, как в песне, щеки смуглые, от волнения и гнева то и де­ ло коричневеют. До революции Иван батрачил у кулаков Ставниковых, а сейчас вот раздает, отмеривает бедня­ кам вроде себя ту землю, на которой батрачил, да так отмеривает, что видно, кто сколько на этой земле отра­ 56

ботал. Тем, кто с детства спину гнул, — побольше; тем,, кто в бега уходил и возвратился только к раздаче наде­ лов, — поменьше. У кого в гражданскую свои погибли от* белых — побольше да помягче, чтоб легче на ней было работать женским и мальчишеским рукам. Иван разда­ ет, как банкир, а с ним и Семен ходит, заглядывает за­ одно на девок: не больно-то они сами к нему льнут, коли рука у него — навечно с места сдвинутая. На обо­ их— как у двойняшек — одинаковые малиновые косово­ ротки, на горле на одну пуговицу недостегнутые: кри­ чать приходится, шею напрягать. Иван, часто дыша, смахивая пот со смуглого лица, отмеривает землю, а Се­ мен, сузив большие серые глаза и сосредоточенно сжав крупные губы, запоминает, кому сколько досталось: по­ том запишет, на коленку бумажку положив, в сельсовет справку отдаст. Вослед за раздачей земли, начитавшись газет, соз­ дали Иван с Семеном в селе молодежную ячейку, стали искушать и людей постарше сколотить коммуну. Записа­ лось в псе сначала несколько человек, все оборванцы, потом пришли и другие бедолажные, — пришли не пото­ му, что поверили в коммуну, а чтоб надоевшую бедность повернуть другим боком. Уехали коммунары на поле, за пять километров от села, построили там несколько до­ мов, назвали хутор «Красным Уралом», пожили-пожили да и вернулись в село: кто полевой свой дом перевез, как мог, кто так там и оставил. Однако и в селе рабо­ тали поровну, ели поровну. Пришли и другие к ним, потому что коммуновцы занимались не одним только хо­ зяйством. Семен хоть и закончил два класса, но до дро­ жи в душе любил читать книги и газеты, писать письма, жалобы и прошения, и он вместе с Иваном и сыном ста­ рого учителя возглавил на селе ликбез. После работы, после совместного ужина оставались члены коммуны в одиноком доме Семена (родители у него рано умерли) — и смотрели в азбуку нетерпеливыми и удивленными гла­ зами... Однажды Иван Дьяков, покуривая в сенцах после ученья, сказал Семену: — В Зареке-то — слыхал? Комсомольцы ставят кон­ церты. И нам надо. Семен был постарше Ивана, к актерству был не осо­ бо охоч, поэтому друга поддержал вяло. А тот расста­ 57

рался где-то, приобрел гармони, балалайки, устраивал репетиции по вечерам, сам балагурил больше других. Никогда в селе не видели артистов, а Иван все какие-то книжки веселые выкапывал, раздавал их коммуновцаккомсомольцам и велел заучивать роли. Каждый вечер гудела от люду, от плясок, спектаклей и агитационных речей Ивана Дьякова изба Семена. Но недолго гудела: отбил Семен у кулацкого сына Артема Ставникова бедовую, быстроглазую, круглую девку Ак­ синью, и она ему в первый же год жизни принесла в пустой коммунаровский дом голосистого, красного и крупного сынка. После рождения младенца собирались уже не у Семена, а в избе-читальне — отвоеванной у сельсовета продолговатой каморке, похожей на коридор. Вдоль обеих стен этой каморки стояли широченные лавки, по углам — шкафы с книгами и газетами. Иван Дьяков приходил сюда первый (назначили его избачом), зажигал лампу, ставил ее на стол в конце коридора, от­ крывал широко двери: — Заходите! Когда началась коллективизация, Иван и Семен про­ слыли первыми раскулачниками. Ходили со щупом по дворам, забирали добро у богатеев, и худо было тем, у кого под полом и по сусекам находили мешки да ящич­ ки. Однако же и своего брата-бедняка не трогали, сле­ дили за порядком. Незадолго до коллективизации Иван Дьяков тоже женился: на работящей, простецкой, веселоглазой де­ вушке из Зареки — Катерине. Женился, не предполагал, на какую он ее обрекает судьбу. Подомовитей и поспокойней, порасчетливей в своих действиях стал Иван, однако страсть к наведению право­ порядка на селе в нем не поутихла. Он закончил школу милиционеров, да недолго успел на этой работе и на этом свете пробыть. Темной ночью убили его на Сибир­ ском тракте. Осень была, октябрьская тьма стояла на улице. Се­ мен сидел дома у керосиновой лампы, просматривал тетрадку учета урожая: только-только закончилась уборка, а он прирабатывал учетчиком в бригаде. Шур­ шал монотонно дождь за окном — и вдруг сквозь это шуршание послышался внезапный выстрел, так что сердце Семеново испугалось и дернулось.

58

Через три дня Катерина, оставшаяся одна с тремя маленькими сыновьями и больной свекровью, билась го­ ловой о гроб, враз постаревшая, говорила старушечьи, не подходившие к ее молодым глазам слова: — Вот и ушел ты, Ваня, домой, а мне сколь тут гос­ тить без тебя?! Катерине еще долго в Красноборье гостить пришлось. Впоследствии потеряет она на войне всех своих сыновей, и только обелиск у сельсовета — на том месте, где убили Ивана, — будет напоминать ей о молодости, любви, на­ дежде и раннем нескончаемом горе. Да останется у Катерины Чур-Мой дружба с Семеном Вилесовым, на­ долго пережившим своего товарища. У Семена росли четыре сына и дочь. Не заметил, как и в совершеннолетие они вошли. Двое сыновей, старших, сходили на войну, возвратились, истерзанные, но жи­ вые, — на зависть другим старикам и соседке Катерине. Пожили-пожили они с отцом да и отделились — уехали поближе к городу, к твердой зарплате, прочь от неощу­ тимых трудодней. Дочь тоже отошла: увел жених в дру­ гое село. Младший сын ушел жить в дом, попал под галошу жене и теще и безудержно запил. Один Степан, третий по счету, захватив немного войны, целым и здо­ ровым вернулся п прочно осел в Красноборье. «Надежда ты моя и оборона», — думал о нем поначалу Семен. И точно: Степан женился на дальней родственнице Ставниковых — крепкой, черноволосой Нюрке Залесо­ вой, недолго в отцовом коммунаровском доме пожил — продал его да поставил себе другой, который год от году расширялся, достраивался. Недюжинную хватку выка­ зал в обустройстве третий сын Семена. Назначили его бригадиром тракторной бригады — и за эту работу, как за свою, судьбой ему предназначенную, взялся: жестко, окриком стал действовать, принародно отца за развал хозяйства поругивая. А Семен уже без радости вспоминал о том, что ког­ да-то организовывал этот колхоз, что немало товарищей за него полегло: которые тут же, в деревне, от хлебороб­ ской и тыловой надсады померли, которых в трудные го­ ды ни за что ни про что в далекие края сослали, кото­ рым выпала почетная смерть — на войне. Колхоз хирел, и выглядело не заслугою, а виною то, что Семен был од­ ним из первых его устроителей.

59

Степан между тем не терялся. Рано у него обозна­ чилась черта: домой что-нибудь да нести из эмтээса, из .колхоза, это уж с ним прямо беда была. То шланг по пути притащит, то доски, то мешок, то просто гвоздь кривой. Вроде бы и на что ему? — не съешь, не оде­ нешь, — а все-таки приносил. Верстак во дворе устроил, с ящиком под ним, — в этот ящик складывал все мелкое и закрывал на ключ, а что покрупнее, уносил в пустой амбар и пристраивал там. Смотрел Семен, думал, со зла это сын да с голоду. Ан нет, оказывается. А потом появился в колхозе новый бухгалтер, — мо­ лодой, со специальным образованием. Семен отчасти от­ странился от работы — сказал, что хвори одолевают, рука болит. Обманул себя — да ненадолго. Только ушел в отставку, как в самом деле одолели его хвори. Наверное, от безделья и от новых, уже более ожесточенных попреков снохи. Старик старался оправ­ дывать свое проживание у них: огороды чинил, крышу, ограду, когда и обед немудрящий сварит, когда и корову одной рукой подоит: не велик стыд, в хлеву никто не видит. Когда Степан стал заведующим отделением, задумал расширить дом до трех комнат. Думал Семен: «К чему бы такой? Надсажаться!» — но и радовался возмож­ ности показать, что и он не задаром живет на свете. По­ могал поднимать срубы, надрывался, катался ночами по стариковской своей лежанке, схватившись за грудь, — но видел, как сын доволен, как Анна вроде бы поласковела, как внук роется в горьковато пахнущих деревянных об­ резках. Помогал Семен, рубил пазы в бревнах... После этого строительства и догпуло его. Стал он стонать и не спать по ночам, мокро пошло из груди, только знай откашливай. В больном плече огненно запродергивалось, стали сниться былые года, смерть сколько раз наяву приблизнивала. Летом выходил на солнышко, на завалинку, в огород, радовался, что никто его тут не трогает, не корит. Зимами ждал смерти, а она не шла, словно сговорилась со снохой помучить его на­ последок. И думал Семен о том, что в юности был бедняком, ненавидел богачей, воевал с ними, дрался и в старости снова стал нищ и гол, а сын его Степа стал очень, очень уж похож на тех, кого раскулачивал Семей. Но то были

60

откровенные кулаки, противники Советской власти, а тут — сын его, Степа... Как так?! И все ведь еще Степан считает, что живет мало-мальски, надо бы зажиточней: все завидует тем, у кого есть то, чего нет у него. Да не все ведь еще живут так, как он! Значит, пока что больше о них бы надо думать — не о себе. «Плохой отец я, не­ внятный,— думал Семен, коченея в бане и вспоминая всю свою жизнь. — Кого я вырастил-то?» Глава

восьмая

— Что-то больно скоро ты, милушка, спать Митрия проводила, — сказала Катерина Чур-Мой погрустневшей Любе, когда Гордеев, попрощавшись, кивнул головой Любе: «Пойдем», — а она, покраснев и моргнув дважды, ответила: «Ты иди, Митя, мне поговорить надо». Сейчас Люба сидела на кровати, ухо на улицу навострив: слу­ шала, не хрустит ли там снег под шагами, не дожидается ли ее Митька.

— А мы и так часто видимся, — сказала Люба в от­ вет Катерине. Старуха пошевелила черными вобранными губами, изогнула конопляные брови: — Эко ты, девка, счастливая какая. Мне бы дак вот сказали: Ивана живого на том конце света увидишь, на одну минутку, пс боле, и только поглядеть дадим, потрогать-обнять — отказ тебе, дак я бы сейчас в чем есть пошла без роздыху, чтобы не опоздать. Без еды и без питья пошла бы, снегу бы по дороге нахваталася. Катерина сидела на окованном крест-накрест сунду­ к е — в протерто-коричневом платье, в сером переднике с печальными фиолетовыми цветами по нему, сложив руки меж колен, как в гостях. Голова ее была седа, и даже в глазах, истощенно-голубых, — этот белый отцвет. Но под висками, к уголкам глаз, лучилось по пучку не старческих, а веселых, как от постоянного смеха, мор­ щинок. Может, от радостной молодости они остались: с войны веселья эти глаза не знали.

— А тебе за ворота выйти неохота, не то что в дали дальние отправиться, — заключила старуха.

— Мне, тетя Катя, охота дождаться, когда сердце позовет. Как позовет — так и пойду, тоже хоть куда.

— Я тебе вот что скажу, милушка, — покачала голо­ 61

вой Катерина. ■—Митька мне вместо сына все равно. А лонись, маленько выпивши, тоже после уборки ко мне заходит, так по-хорошему со мной поговорил и знаешь, че сказал: пойдем, говорит, Катерина Ульяновна, жить ко мне вместо матери. А то, говорит, к тебе перейду, жену найду такую, чтоб тебя за мать почитала. А у ме­ ня, и правда, две комнатки, хватило бы... Господи! А се­ годня! Пришел — про дрова спрашивает, кто мне он — родня? А обо мне уж Анатолий Дмитриевич позаботил­ ся, обещал привезти, колотых. Тебя, вижу, Митька тоже не обижает. А работник какой! И у тебя к нему сердце не лежит? Слепое твое сердце, прости меня господи, не обиженное. Я в твои годы уж сыновей рожала... Какое бы счастье мне здесь и Ивану на том свете было, кабы они головы не положили...

— Война была, тетя Катя, что ж... Сейчас тоже вре­ мя опасное рожать-то. — Люба сидела, навалившись на спинку кровати, опустив ноги в светлых чулочках на сапожки, которые плашмя лежали на полу: пятки сде­ лала врозь, а пальцы лежали друг на дружке, грели один другого. Люба чувствовала себя душевно раскрыто и уютно: она любила поговорить с Катериной.

— Вот! — распахнула горькие глаза Катерина.— Рожать не будешь — кто мир строить будет?! Прости меня, господи, что осуждаю, — Нюрку Вилесову сейчас вспомнила, управляющего жену. Та тоже не хотела ро­ жать в первые годы, как со Степаном сошлась. Она опять голода боялась: семейка-то у нее была ничего, все имели, она посчитала, что в нищету к Семену попала, — вот, не рожала, к бабушкам ездила... Ой, разболталась я. Семен ее шибко за это не любил. Добро бы больная была, нельзя или как, а то — кровь с молоком. Не знаю, как ее уговорил Степан Алеху родить. Один. Мало... Кто моих сыновей заменит? Когда на меня горе-то одно за другим, одно за дру­ гим надвинулось, — продолжала Катерина, — я ведь много чего видела. С богом разговаривала. У меня до сих пор мурашки по коже и волосы дыбом встают, как голос его вспомню. Через все небо голос, красы немысли­ мой,— и страх великий, и так бы все слушала и слуша­ ла. У меня и сейчас все внутри трясется... И ведь я по­ смела справлять с него сыновей своих... «Отдай!» — кри­ чу, а голос такой маленький против евонного выходит.

62

А я кричу во всю силушку: «Отдай!!! У тебя и так вон сколько народу!» — «Они здесь нужны. Они здесь нуж­ ны. Они здесь нужны. Они здесь нужны», — вот так ровно отвечает. «А здесь не нужны?!» — кричу я. «Ду­ майте о будущем. Думайте о будущем. Думайте о буду­ щем...»— отвечает, да так по многу раз одно и то же. «Я о будущем думай, а они убивать будут?!» — кричу я. «Я дал вам совесть. Я дал вам совесть. Я дал вам со­ весть», — опять через все небо, спокойно так, аж сердце мерзнет, и громко так.

— Ой, как страшно. Что вы пережили! — как вкопан­ ная сидела Люба. — Это болезнь такая у вас была. Ре­ активные галлюцинации. Вам снотворного надо было дать.

— А вот так все и разговаривала до самой больницы. Да что разговаривала?! Требовала: хоть поглядеть. По­ том другие голоса, игрушечные какие-то после богова-то, появились, давай учить меня: вон, мол, видишь, мужчи­ на идет, там, за машиной, — это сын твой; крикнешь: «Чур, мой!» — поговоришь с ним, он оглянется. Я, помню, крикнула. Оглянулся! Нет, не сын. «Не так кричишь,— говорят. — Как в детстве, кричи. Помнишь, играла? Ве­ селей кричи, радостней!» Я опять кричать... Господи! То вроде похож на сына человек, то нет. Пока уколами не закололи, все «чур, мой!» кричала... Дак вот я насчет совести. Одолеет же, поди, она военных-то! Наше-то го­ ре материнское неужели в них не болит?! Неужели там душа по-другому устроена, за границей?! А нам — все равно, сулят войну, не сулят, — надо дружнее жить, ми­ лушка, душа в душу, крепче держаться за руки-то, и стариков ценить, и детей рожать, любовь на холод одну не отпускать.

— Да я не знаю, люблю его — нет! — вспыхнула Лю­ ба, вспомнив Митьку и Алешу сразу и засовестившись.

— Ну узнавай, да не опаздывай. В это время послышался треск какой-то, причем не у входных дверей, а на задах. Люба испуганно вздро­ гнула.

— Кошки, наверно. У меня их две. Все не так скуч­ но,— сказала Катерина. Но потом послышались и шаги, и голос, дребезжащий, молящий: — Катер-р-рина-а!..

— Охтимнеченьки. Кто это? — Катерина включила в 63

избе оградный свет и, простоволосая, в чем была, вы­ шла. Любе страшно сделалось: представилось даже, что это бог в человеческом облике пришел — не простил, что Катерина Чур-Мой о нем так запросто рассказала. «Да нету никакого бога! И голос у этого жалобный, не та­ кой...» В сенках послышались шаркающие шаги, стук палоч­ ки, приглушенный разговор, открылась дверь настежь, и в избу вошли Катерина и дед Алеши. «А где это он сегодня был, когда я заходила?.. Поди, все видел! Ой, дура я, зачем заходила!..» — подумала Люба. Дед Семен был в завязанной шапке, борода запута­ лась в лямочках-бантике, слова он заговорил жалко-ве­ селые, а самого его всего трясло.

— Вот, Катерина, повечеровать к тебе. У тебя ва­ ренье малиново было. Попоила бы меня. Знобит. И ды­ шать больно.

— Какой разговор, парень. Разболакайся, напою. Тепло у меня!

— Как в раю! Сейчас отутобею, а то совсем заколел. Люба подхватила старика, положили его вдвоем на кровать, она стянула валенки с деда. Потрогала ему лоб.

— Ой, тетя Катя, у вас градусника нету?

— Поищу, да вроде сломанный он.

— Эко диво, — рассуждал старик, прерывисто и ред­ ко дыша. — Вдыхать хорошо, сладко, а выдыхать — как ножом по груди.

— У-у, тогда это серьезно, — озабоченно моргнула Люба, положила голову на грудь старику, стала слу­ шать дыхание.

— Диво и есть, — сама с собой вполголоса говорила Катерина, обшаривая полки на кухне. — Пошто это меня же бог наказал, не знаю, за что, да мне же и привидел­ ся? Про совесть говорил. Степану бы лучше объявился, Анне. Им бы как раз в пору голос-то такой услышать. Самого страшного греха не боятся — старика на тот свет выпроваживают. Градусника она не нашла.

— Да я и так вижу! — сказала Люба. — Не меньше тридцати девяти. Ой, я в больницу пойду. Павлу Ивано­ вичу позвоню, пусть придет, посмотрит.

64

— Да не надо! — запротестовал старик. — Я чаю с малиной попью, попотею часок-другой, оно и полегчает.

— Малиной-то напою, какой разговор. А фельдшера надо. Сходи, милушка, уколов захвати, каких надо. И к Степану зайди, сообщи, — велела Катерина. Глава девят ая

Когда Алеша очнулся, отца нигде не видно было, а мать легко ходила по избе. На ногах ее — нежные тол­ стые тапочки, носки которых были словно пристрочены к материным пальцам, а подошвы отставали от пяток и раскрывались, как задыхающиеся рты.

— Лег и не разделся, Алешенька, — предупредила мать настроение сына. — Вставай поешь. Отец тоже есть не стал. Своебышный — решил в баню вместе с де­ дом идти. После бани-то — уж на печку, что ли, старика примостить. Поругалися — и у меня сердце заболело.— У матери был вид такой, словно она непосильную работу проработала. Алеша, удивившись такой спешной сговорчивости матери, лениво умылся, жалея, что все так быстро и лег­ ко обошлось без его участия. Он отогнул занавеску, по­ смотрел в окно. Высоко в небе стояла радостная ок­ тябрьская лупа. В легком звездящемся снегу был Си­ бирский тракт, и, как лезвия, сверкали на нем следы полозьев, пропечатывались узорные рубчики от шин. Отпивши квасу, Алеша решил пойти в баню — про­ ведать отца с дедом, посидеть со стариком в предбанни­ ке, покуда он отдыхает, пожаловаться шутливо на не­ сговорчивость матери, выгородить себя, выказать уча­ стие и обиженную справедливость. Прямо-таки растрав­ лял в душе Алеша это намерение. Даже какую-то ще­ котливую жалость к себе почувствовал, но когда приш­ ла пора идти — угадал одну лишь досаду, а ни жалости, ни добрых намерений уже не осталось. «Погостить как следует не дадут, — раздраженно шагал Алеша по ков­ рам, и вдруг ясная мысль резанула его: — Доживут до ста лет такие вот... и мучайся из-за них, переживай. Нет чтоб сдохнуть в свое время, когда станешь другим в обу­ зу». Но тут же вспомнил о том, что дед в своей старости и беспомощности не виноват, да и вообще — не вина это, а заслуга. «А мне-то что? — уже мягче подумал 5.

Молодой человек, вып. 20-й

65

Алеша. — Послезавтра уеду, при мне дед не замерзнет, не пропадет, сейчас в баню сходит, отогреется... Пускай без меня договариваются!» Досада не отпускала его. «Сейчас в клубе танцы кон­ чаются,— вспомнил он. — Любка, наверное, меня выис­ кивает. Как-то бы так — и на танцы не ходить, и Любку пообнимать. Надо было договориться около дому где-ни­ будь встретиться». У Алеши тоненько замозжило в серд­ це: он представил себе, как бы он стал обнимать Любку, и что бы в ответ она говорила, и как бы он снова обни­ мал ее. В это время в сенях послышался топот, и в комнату вошел отец в необметенных валенках, с веником под мышкой, с тазом в руке, наполненным бельем и прикры­ тым газетой. Глаза у него были встревоженные, губы тряслись: — Отец-от...

— А? — вывернулась из-за кухонного угла мать, чему-то криво улыбаясь и покраснев, как маков цвет. В глазах ее стояло нетерпеливое ожидание.

— Нету на месте-то его! Баня полешенька, от нее ша­ ги— к Катерине Чур-Мой.

— Тьфу! Мы его в баню да на печь готовим, а он на гулянки ишо у нас...

— Катерину-то хоть не трогай! — прошипел отец, не­ вероятно побелев.

— А такая же... Добро, люди не знают, что они друг с дружкой водятся. Сидят, чай пьют. Карточки переби­ рают, как дети малые. И спать у нее останется, так я не сдивусь нисколь. Отец швырнул таз с бельем и веник на середь, выско­ чил из избы. Мать неловко стала подбирать белье, утирая слезы, и Алеше что-то жалко стало ее. Нелегко с дедом, дейст­ вительно. Попробуй походи за ним день-деньской, урыль­ ники после него почисти, подштанники постирай... Он, может, еще десять лет проскрипит — вот и ходи все за ним. Но тут вдруг осенило Алешу: а что люди-то скажут? Не прав ли отец, хватающийся за голову? Управляю­ щий— а старость не уважает, отца родного на тепло променял, распорядиться дома не может. А на Алеше как это отразится? На будущем главном-то инженере...

66

Случись что с дедом — это ведь на Алеше как еще от­ кликнется: народ слушаться не будет, искорит всю семью, приказов тогда не приказывать, работать не сра­ ботаться.

— Пойду и я деда поищу! — гневно сказал Алеша.— Устроили проблемку. Старика в холод отправили.

— Что мы, душегубы какие? — охнула мать. — Я его утресь, до твоего приезда, звала, сам не идет: боюся, го­ ворит. А чего бояться-то? Не людоеды какие... Так что ему и приходить не на кого. Да приползет он — никуда не денется. Полюбезничает с Катериной Чур-Мой — и приползет. Баня только выстынет.

— Я сейчас его от любой Катерины уведу! — сорвал­ ся Алеша.— Совести у вас нет! Вы хоть обо мне-то по­ думали?! Кто меня главным инженером поставит, если у меня в семье неладно? Кто мне подчиняться будет?! Как я работать-то буду? Меня же заедят тут, если вот, к примеру, умри дед до моего диплома!

— Леший ему сделается, — буркнула мать, но, ви­ дать, спохватилась: не думала она раньше о том, что говорил Алеша. Что-то побледнела и медленно просела па диване.

— И отцу достанется. Хоть по партийной линии, хоть но административной. Ты не работаешь, — тут мать в гузку сжала губы, — тебе все равно, а нам с людьми ра­ ботать, а их не обманешь. Неужели уж ты, мама,— Алеша склонился над ней, над ее смоляной пышной при­ ческой, — неужели уж ты не можешь доходить за дедом честь по чести? Смотри-ка ты — у него награды, медали, он колхоз организовывал, его в газету фотографиро­ вали...

— Я своего отца родного не доходила. От тифу по­ мер.

— Так он же не с вами жил.

— А пошто не с нами? Потому что я замуж вышла.

— Так что — папка был против, чтобы вы все вместе жили?

— Ишо бы он против! Так уж — кто где прижился. Голод был, тиф.

— Но сейчас-то нету голоду! И живете вместе... Что вы это — обоих дедов у меня легче легкого отнимаете? Все есть, живем мы хорошо, деду пенсия идет. Чем он не угодил тебе?

67

5*

— А я молодая была — он отца все против меня на­ страивал: не глянулася я ему. Чем не вышла — не знаю уж, не знаю... А сейчас все про свои заслуги шепчет — кому-то интересно? Надоел он мне шибко. Надоел и на­ доел.

— Так потерпи, мама!

— Я и так терплю. Где еще найдешь меня терпеливей-то? «Почему у меня братьев, сестер нет? — внезапно, стыдно подумал Алеша. — Хорошо бы брат постарше был — опора хоть в споре, хоть в чем... Или сестренка: я бы опорой был. Почему, интересно, нет? Неужели ма­ ма... ну, не хотела больше детей? Или отец...» И почемуто Алеше вспомнилось, как ловко и весело мать топила новорожденных котят в бадье: возьмет за шкирку, слепого-то, сунет в воду, ко дну (руки у матери голые до подмышек, розовые), оттуда только буль-буль-буль... Все равно как шаньги маслом смазывает. Словно по конвейеру. А кошка адским голосом в сенках стонет, скребется о дверь, открыть не может. Ладно, если какой котенок не в пример другим красавчик уродится, неви­ даль. А иначе — в бадью его! Красавчику потом откро­ ется жизнь-малина — он за всех погубленных отлакается, налижется, обмяукается. Куриц и гусей мать тоже легко колола, отца не про­ сила; тот гуся зарезать стеснялся. С бойни колхозное мясо, бывало, привозил, а сам дома резать не хотел. И вот, видать, ко всему, что было неуживчиво, болез­ ненно и невыгодно, и относилась мать как к такому, что лучше нарушить, доконать, убрать с дороги, стереть с лица земли. Не жила — распоряжалась жизнью. «Са­ ма-то не состарится, что ли? А если я ее жаловать не буду? Наверное, думает, что не состарится». Алеша ска­ зал снова: — Пошел я за дедом.

— Ну дак иди, раз охота. Алеша вышел на зады: посмотреть, правда ли, что деда нет в старой бане. Да, уже издали было видно, что дверь в баню настежь открыта. Алеша раздраженно по­ думал, что дед, наверное, специально оставил дверь от­ крытой, все обиженного наигрывает, на жалость люд­ скую нажимает, люди по проулку ходят, им все видно; тоже уж обалдел старик совсем: взял да и пришел до­

68

мой — кто бы его выгнал? не чужой, старший в семье; ну, поворчала бы мать, побурчала, пошвыркала носом — так какая женщина без этого греха? А то сам концерты устраивает. Так думал Алеша, возвращаясь по огороду и глядя на дедовы следы в снегу — наперекосяк дорожке, — и тут услышал Любин голос: — Степан Семенович! Когда Алеша зашел в ограду, она уже разговаривала с отцом: — ...Похоже на воспаление легких. Я за Павлом Ивановичем побежала. Если градусник есть, то измерь­ те температуру пока.

— Я провожу тебя, Люба, — сказал Алеша. Очень красива она сейчас была: глаза тревожные, гневные, гу­ бы прихотливые, узорные, вздрагивающие... Экий ты, дед, заболел не вовремя!

— Нет уж, — резко ответила она. — У тебя сейчас без меня дела есть. «Воспаление легких, — подумал Алеша. — Нда-а...» Г Л Л I! Л д с с и т л я

— Чур, мой! Этот радостный, торжествующий выкрик, похожий на плач от счастья, было так жутко слышать, что Алеша, вспомнив сейчас, как она кричит, почувствовал холод по спине. Почему она кричит не просто «мой»? И не называет пойманного именем кого-нибудь из сыновей? Как будто сыновья у нее разыгрываются в странной игре, и она, давно отчаявшаяся просто так называть их своими, тоже вынуждена участвовать в этой игре, в которой побеж­ дает тот, кто быстрей догонит и схватит выигрываемую жертву. Схватит и скажет: «Чур, мой!» Слово же «чур» в игре непреложно, неприступно, оно — святыня, и нару­ шать его нельзя. Кто сказал «чур, мой!», тому и принад­ лежит догнанный. Раз уж не отдают сыновей только за то, что она их родная мать, так она выиграет их. Не раз и не два видели односельчане, как бежит она по улице — нараспашку, на босу ногу, теряя по пути платки и варежки, — бежит, не останавливаясь, уже почти без дыхания, с открытым ртом и седыми глазами,

69

не замечая никого, кроме намеченного, догоняет, хватает мужика и кричит: — Чур, мой! И пляшет вокруг него, хлопает в ладоши, смеется сквозь слезы: долго его не отпускает. Местные мужики ее уже знали и пугались не особенно, освобождаясь от радостных цепей кто как мог: кто матюк пустит, кто уступчиво объяснит, что он — не «чур, мой!», что у него есть свои мать, жена и дети, а что ее сыновья, все трое — Иван, Петро и Александр, — погибли на войне. Рано ли, поздно ли, до нее доходили эти слова, тогда она уже больше не плясала, а только, сдвинув брови, смотрела в одну точку на говорящего, с каждой минутой цепенея взглядом; трудно было выдержать этот взгляд— чувствовать себя извергом, непоправимо, смер­ тельно виноватым перед Катериной, но что же делать, что же делать, надо терпеть тех, чьи нервы не выдер­ жали сверхчеловеческого горя. Помочь им никто не в состоянии — они живут во власти другого, не доступ­ ного нам мира, — нам остается только терпеливо выдер­ жать их беду... Потом, вся побелевшая, — а глаза стоя­ чие, ненавидящие, — она брезгливо, как к падали, вы­ брасывала обе руки и хрипела: •— Уйди-и! И если даже мужик, матюкнувшись на ее первый пу­ гающе-радостный окрик «чур, мой!», сразу проходил ми­ мо, она все равно долго, как вкопанная, стояла на од­ ном месте и простреливала глазами его удалявшуюся спину и все равно потом хрипела ему вслед: — Уйди-и! Что же чувствует она, мать троих невозвратимых сы­ новей, когда в приступе своем догоняет наконец, после стольких лет погони и разлуки, сына своего, а он оказы­ вается чужим человеком и сам говорит ей об этом?! Как пережить ей это, как возвратиться к нормальному своему одиночеству?! И как сердце ее терпит, что ему прихо­ дится жить? Зачем?! Алеша, идя с градусником в дом к Катерине, вспом­ нил все это, вспомнил как-то мигом, залпом, и ему ста­ ло стыдно за свое здоровье и благополучие, за молодые свои, нетронутые нервы, за ясный мозг. Алеша прошел по блещущему от лунного света крыльцу в просторные сени, где морозно пахло солеными 70

грибами и подойником, постучал в избяную дверь, но ответа не последовало, шагнул в тепло. На Катерининой кровати лежал дед, укрытый ват­ ным одеялом, обшитым разноцветными матерчатыми кусками-ромбиками; в изголовье у деда были две высо­ ко взбитые подушки. Сидя в старом деревянном кресле, окрашенном половой краской, Катерина размешивала малину в дымящемся стакане, потом поила деда из ло­ жечки. В ложечке было горячо, даже на взгляд чувство­ валось: от нее шел пар, Катерина дула в ложечку, по­ том пристраивала ее под дедовы усы и закидывала. Ря­ дом с кроватью, на табуретке, стояла литровая банка, в ней кроваво темнело малиновое варенье, звонко пере­ бивавшее кисло-чащобным своим запахом что-то стари­ ковское, затхлое, пропитавшее дом. По стенам висели фотографии мужчин с такими простецкими и доверчи­ выми взглядами, что не по себе становилось, словно в их смерти виновен. Вслед за Алешей пришел бледный отец. Встали ря­ дом под порогом, как за милостыней пришли, шапки сняли, долго стояли молча, будто покойника увидели.

— Дак че стоять-то? — сумрачно спросила Катери­ на.— Садитесь да ждите, что нам врачи скажут. Дождалися, господи меня прости. Эх, вы!.. Моих-то нету — ска­ зать бы вам... Глава

одиннадцатая

Митька с тоски один выпил бутылку красного, для брата припасенную, и почувствовал в себе необходи­ мость что-нибудь исправить в этом мире к лучшему, к справедливому. Сначала он посидел над репродуктором, который сипло и невнятно пришептывал, как устаревшая муха. Снял заднюю крышку, ногтем большого пальца попробо­ вал усики от усилителя — они враз, как сговорившись, порвались. Когда он соединял оборванные концы, радио зычно вскрикивало, а только они отходили друг от дру­ га — совсем замолкало.

— Поговорить не с кем и послушать некого! — само­ му себе сказал Митька и бабахнул кулаком по стене. Там, во второй половине дома, струнно, равнодушно сту­ чал маятник часов — «кукушки».

71

На Любу он не обижался, что она у Катерины оста­ лась, предпочла ему разговор со старухой. На Любу не обижался и на старуху тоже, а досада не проходила: вроде бы он не нужен никому стал, так, второстепенное лицо, с которым можно время провести, а можно и на завтра оставить — никуда, мол, Гордеев не денется, за­ всегда у нас про запас будет. И ведь в точку смотрят. Никуда не денется, не уйдет и не изменит, сердце у него верное, только вот завтра-то, черт возьми, не будет Митька расположен к вашим личным услугам, завтра он себе работу облюбовал такую, что хоть и не такая она обязательная и жаркая, как жатва, а тоже трудоемкая и неотложная — надо успеть ее сделать, пока снег совсем все не завалил. А то какая же плотина у пруда получит­ ся: земля вперемешку со снегом? «К старшему, что ли, сходить? Что-то давно у него не был. Не знаю вот только — на дежурстве он сейчас, на ферме, дома ли. А пойду проулком к ферме-то, если там нет — спущусь к дому. А если и дома свету нет — пойду спать. Не надо вот было одному вино пить, вместе бы... Эх, хорошая мысля всегда приходит опосля!» К Афанасию сходить имело еще и такой смысл, что тот в свое время пытался устроить озерцо в деревне, но делали насыпь не тракторами да бульдозерами — на ло­ шадках землю и камень возили. Весной плотину проры­ вало горными талыми водами, захлестывало огороды, подмывало бани, картошины по подпольям плавали... Не дали тогда большое свое «добро» на эту затею одно­ сельчане. А ныне председатель сельсовета Анатолий Дмитриевич вновь спросил на сессии: не вспомнить ли былую задумку, не подправить ли природу? Да пост­ роить плотину высоченную, с бетонной стеной, с отливом под откос на случай чересчур топкого паводка... А по­ том— карпов развести, лодочки сколотить, мостки. Экая драсота была бы — за три километра к реке не ходи, озер лесных не ищи, колодцы не выдаивай. Митька — как молодой депутат — человек горячий, хваткий, бой­ ко выкрикнул: «А че? Вот уборку закончим — мы живодва сделаем». На том и порешили. И завтра предстояло первую гряду насыпать. Как же с Афанасием не посове­ товаться? Вот сейчас как раз самое время и есть. Ну и что, что полночь? Как раз время для серьезных дум и разговоров.

72

Ночь-то ночью, а многие дома не спали. Дорожка Дмитрия лежала мимо избы Катерины Чур-Мой, по­ том — Степана Семеновича, потом по проулку, наискосок от Дома культуры на взгорье, и — к логу, к ферме. Около километра, не больше, а пройти столько-то Мить­ ке сегодня дано не было. Он воровски постоял под светящимся окном Катери­ ны Чур-Мой. Поприслушивался, нет ли Любиного го­ лоса. «Да ну! Ночь уже, ей утром на смену, не будет она засиживаться». В отдалении послышался недружный скрип шагов. «Увидит кто — скажут, опять Митька пьяный был»,— подумал Гордеев и пошел по тракту. Независимо так, неспешно, вразвалочку пошел. Даже насвистывать при­ думал. Там, впереди, у Алешиного дома, кто-то свернул за угол, к проулку, по которому и Митьке предстояло идти. В лунном свете он хорошо различил цвет женско­ го пальто — как у Любы! Сердце Митьки конфузливо замерло, когда краду­ чись подошел к дому Степана Семеновича. Оградная дверь здесь была широко открыта, наискосок к дороге спешили тяжелые следы валенок, а за поворотом, там, на проулке, слышались голоса... Один из них — Любин. Точно!

— Ну как ты можешь в этот вечер еще о чем-то та­ ком говорить? Куда ты меня ведешь? Павел Иванович приедет — я при нем должна быть. Уколы или что по­ ставить. Пока еще до дому дойду, скажусь там... Двое шли по узкой тропинке, возле островерхой из­ городи, к старой вилесовской бане.

— Давай тут постоим, — каким-то нерешительным, трусливым голосом сказал тот, с ней, и Митька не сразу понял, кто. Шагнул за поленницу, чтоб его не было вид­ но ни с улицы, ни из проулка, и наблюдал — вернее, слушал, потому что слышно было их лучше, чем видно.

— Я дальше не пойду, — сказала Люба. — Да и тебе некогда. Иди, следи за ним. А мне домой надо сходить, сказать, что такое дело, чтоб не ждали сегодня. «Как это не ждали? С ним, что ли, останется се­ годня? Это Алеха, что ли? Да когда он ее окрутить успел?!» Словно брызги стеклянные на голову Митькину по­ сыпались, мелко-мелко завонзалось в нее что-то. Непро­ 73

извольно, но осторожно, рассудительно Митька снял с поленницы полено покруче — все мелкими движениями, бесшумно, подержал его на весу...

— Пойдем сюда, — сказал тот, Алеха, уже смелее, но все с какой-то противной жалобностью, виновато­ стью. Да уж, это Алехи был голос — голос удачника и отличника, давно его не слышал Дмитрий, не признал сразу.

— Тут мне один человек сегодня сказал, — нервно, в голос заговорила Люба, — что надо сперва хорошо от­ носиться, а уж потом любить. Я теперь поняла. Я к те­ бе плохо отношусь, так плохо, что ты и не знаешь. В кого ты уродился?! Дед такой у тебя, отец-— началь­ ник. Ты почему только о своей радости думаешь, о себе заботишься? Пошла я! Карауль машину лучше! «А чего мне тут за поленницей стоять?! — закричало все в Митьке так, что он подумал, будто эти слова раз­ неслись по тракту. — Сейчас устрою им любовь! Ему за то, что пристает, ей за то, что пошла с ним!» Он вышел из-за поленницы, держа полено на весу, и пошел по проулку, нервно насвистывая, левый кулак — в кармане. И тут же к тракту тигрой вылетела Люба, не узнала его сначала, ничего не поняла, потом увидела полено, остановилась как вкопанная.

— Ой!

— Вот тебе и ой.

— Ты куда?!

— Туда, где ты была. — Он левой рукой схватил ее за пальто. — Ты мне чего... мозги-то компостирова­ ла?! А?!

— Митя. Положи полешко. Дрова ишо ихние на та­ кое дело заимствовать, — справилась с собой и съязви­ ла Люба. — Не ходи туда. Там нехорошее место. Пой­ дем. Я тебе расскажу. — Она снова заволновалась.— Знаешь, что у них с дедом случилось? Я, честное слово, вся не могу. Нет, ты какой умный был — мне такие сло­ ва сегодня говорил. Какой умный!

— Ты мне зубы не заговаривай. — Он отпустился от ее пальто и с неохотой бросил полешко в снег. Увидел ее, бледную, ни кровинки в лице, перепуганную, не то что бить, а слов подобрать подходящих не мог.

— Нет, ты понимаешь, я еще не встречала такого... Другому бы не рассказала, а тебе расскажу.

74

На задах Алешиного дома — от бани ко двору — по­ слышались спешные затухающие шаги. Люба усмехну­ лась криво и повела Митьку по направлению к своему дому.

— Я только скажусь да опять туда. Скоро Павел Иванович должен приехать, я ему записку в больнице оставила. Он по вызову в другую деревню уехал. Ой, а Алеха-то! — суматошно говорила Люба, взяв Митьку под руку, словно подружку... — Отец там сидит, весь не свой, когда я сказала, что фельдшера пока нет, а Алеха про­ вожать меня пошел в другую сторону. Ну и гусь. Гусь! А я-то думала... Митька умом верил ей, а душа стонала, потом все вроде как безразлично стало, и он с недоумением ощу­ щал в гортани вкус приторно-сладкого портвейна, поче­ му-то перед глазами стояли коровы из Афанасьева ста­ да: будто они лежат там, на ферме, на куцей соломенной подстилке, на одной черненький бубенчик висит, на си­ реневой ленточке, и колокольчик тот жалобно позвани­ вает: «Днем-на-бой-ню... дпем-на-бой-ню...» К чему бы это? Все смешалось в душе. Г л а и а д о 1‘ н а д ц а т а я

Фельдшер участковой больницы Павел Иванович, грузный, с большим животом и крепкими скульптурными руками, с черными глазами, усиливаемыми густой, склад­ чатой сетью морщин вокруг, спокойно и медлительно осмотрел старика, прослушал: — Сегодня в больнице нет мест, в коридоре холод­ но. Завтра утром выписывается один — как раз у печки место, вот туда и положим деда. Утром за ним при­ едем. А сейчас, Люба, два укола — и тоже домой. Боль­ ного попрошу не тревожить. Вы, Екатерина Ульяновна, уж присмотрите за ним. Сами-то как себя чувствуете? Страха, тревоги нет?

— Да не то чтобы, а... на душе неловко, — не сразу ответила Катерина.

— Понятно. Еще бы, — сказал фельдшер. Старик лежал, отогревшийся, смотрел с восхищени­ ем на белый фельдшерский халат, и на лице у него была благостность. С этим же выражением он спросил у Пав­ ла Ивановича: 75

— Дак скажи: у меня смертно это, нет?

— Хорош бы я был, если бы к смерти тебя готовил. Будем лечить! Павел Иванович медленно надел пальто и, когда делал это, закрыл почему-то глаза, словно поспал не­ сколько секунд стоя. Оттого, что на время исчез черный свет его глаз, всем сделалось не по себе. Первым, попрощавшись, вышел фельдшер, за ним — жалко, мелко — Степан Семенович, потом — с непрони­ цаемо-независимым видом — Алеша.

— Ну что я тебе скажу, Степан Семенович, — слы­ шала Катерина удаляющийся голос Павла Иванови­ ча.— Двустороннее воспаление. Опасно. Что теперь? Увидим, как кризис пройдет. А чего ты теперь-то тря­ сешься? Раньше надо было думать. Теперь тебе один совет — в кулак себя взять да на свет старика вызво­ лять. На свет! Я тоже хорош, замаялся совсем с этой погодой, с простудами... Недосмотрел старика. Катерина пожалела сейчас, что не пожаловалась фельдшеру: чувствовала она себя плохо, напряженно, как над пропастью. Бывало такое и раньше и редко добром кончалось. Но стыдно ей было о себе думать, когда Семен в такой беде. Смолчала она и Любе ниче­ го не сказала, спросила только, когда та уходила: — Во сколь утром-то придешь?

— А рано приду. Часов в семь.

— Ну, постучишь. Я закроюся седни. Но я спать-то не стану. О ту пору уж печку топлю. Ты уж приходи. Мало ли что с Семеном.

— А ему должно лучше быть. Температура спадет скоро.

— Как знать? Стариковское дело. Ну, дай бог... И ушла Люба, тоже умучившаяся за вечер, к Мить­ ке на тракт, душу отводить разговорами — попреками, удивлением и признаниями. Счастливая пора девичья! Катерина потеплее укутала старика, поговорили не­ много.

— Катя, я помру — дак ты меня помяни. По-старо­ му, с нашим братом. Степан-то — тот, конечно, пьянку устроит, по этому случаю начальства наведет, может, и родню созовет, да я не про то говорю.

— Ты себя не хорони! Ты давай меня переживи, а то вот меня-то и похоронить некому. Ты обо мне-то по­

76

думал? Засобирался в дорогу — какой безответствен­ ный. И подумала Катерина, что умри они тут сегодня оба, не сказав своим близким последних, главных напутст­ вий, без исповеди и прощальных глаз, умри они тут, и до утра никто не будет знать об этом, а утром-то и по­ том, на похоронах-то, некому будет поплакать над ее, Катерининой, могилой, и где похоронят, неизвестно: ей, Катерине, хотелось, чтоб рядом с Иваном положили, но ее ведь около сельсовета не оставят — кто такая, чтоб на почетное место?.. Подумала так, и что-то боль­ но ухнуло в груди, и она заплакала по-своему, сухими глазами, дергаясь беззвучно животом, и по всей по ней взад-вперед заходил холодный, настороженный ужас. Если бы она была сейчас одна, чаю из душицы на­ пилась, таблетку больничную (остались еще) выпила, поспала часок-другой, и к утру бы отлегло. Но она лю­ била Семена больше себя — и за то, что молодость об одну пору была, и за поддержку в тяжкие годы, когда повечсровать друг с другом было радостью и счастьем. Сии, сип, Семен. Лга, приморился. Вздремну я. Она и сама забралась на печку. Здесь было тепло и просторно, лежанка па целую семью лажена, железны­ ми л и ст а ми покрыта. Пригрела бы сыночка, а то вну­ чонка маленького, прибаюкала бы... Она прижала к сердцу кошку сонную, погладила ее, с неожиданным отвращением ощутив гладкую теплую шерсть. Ей сразу стало противно жить — и в то же время страшно захо­ телось жить: Семена выходить, Любку за Дмитрия за­ муж выдать, к себе обоих жить переманить. Она с на­ сильным желанием глубоко вздохнула — и застойно-кис­ лым показался обычно уютный запах луковых связок, шерстяных варежек и валенок. «Свет не буду выключать, так легче переносить, ес­ ли что опять привидится, — подумала она и тут же спо­ хватилась, давай искать другую, более трезвую и на­ добную причину, чтоб не выключать свет. — Как нето, без света-то, за Семеном присмотрю?» Старик, видимо, уснул: дышал всхлипывая-посапывая, как уморившееся дитя. Катерина тоже попыталась дышать тихо и мерно, чтобы уснуть, но гнетущая тишина, одновременно раз77

драбливаемая ходиками, держала в оцепенении, в на­ стороженности, в пугливом ожидании чего-то. Она зна­ ла: это опасно; лучше всего было бы, если сейчас был полдень; тогда бы она давай через силу, но бойко де­ лать что-нибудь, греметь-разговаривать сама с собой, чтоб не прислушиваться, не затаивать дыхания. «К утру пройдет. К утру пройдет. К утру пройдет. К утру пройдет», — то ли ходики говорили, то ли уж так в голове складывалось. «Да хоть бы машина какая-нибудь прошла под ок­ ном, по-живому бибикнула! Хоть бы петух закукаре­ кал!»— превозмогая назойливое уговаривание маятни­ ка, думала Катерина. То ли ветер в такой отдаленный, нездешний, строй­ ный шум складывался, то ли снег так щемяще шебуршал по крыше, только нежный, сладкий, частушечный шепот шелестел где-то — в самой Катерине и там, в не­ мыслимой дали: «Слушай, слушай, слушай, матушка моя. Слушай, слушай, слушай, матушка моя». Потом вдруг сбой получился, не частушка уже была, а тор­ жественное, неотвратимое: «Мы ваши души. Мы ваши души. Мы ваши души. Души... Слушай нас. Слушай нас. Нас. Нас...»

— Господи! Да за что ты меня?! — взмолилась Ка­ терина и похолодела от своей смелости, от ропота своего. Она пыталась сейчас думать и говорить свое, не зависимое от этого тысячеголосого вкрадчиво-повелевающего хора. Она знала, врачи говорили, что нельзя прислушиваться к этим голосам и отвечать им: потом не отпустят. И она внушала себе: «Я не слушаю их. Нисколь не слушаю. Этого не хватало...» Она подошла к божнице, нашла гайтан с крестиком, надела, села на лавку у подоконника. Вроде бы немно­ го просветлело опять на душе, но тут же за окном, пря­ мо под ухом, высоко, издевательски проверещал жен­ ский голос: «Да она крест надела-а-а!» Обмерев и не веря себе, Катерина подумала: «Это петух, наверно. Не может же быть...» «Она говорит — не может бы-ы-ыть!» — того пронзи­ тельнее прокричал голос. «Может быть. Может быть. Может быть. Быть. Быть...»— издалека, из-за лесу откуда-то, наступая на старуху стремительно, зашагал хор. Катерина сидела,

78

скорчившись, схватившись правой рукой за крест и сжи­ мая его в ладони, и больше совладать с собой не могла. Она была заворожена и запугана, она уже ненасытно хотела слушать это все: сердце трепетало от страха, а слушать хотелось. «Сделай доброе дело. Сделай доброе дело. Сделай доброе дело. Доброе дело. Дело. Дело... Похоронишь Семена. Похоронишь Семена. Похоро­ нишь Семена. Семена. Семена... Подожжешь дом Степана. Подожжешь дом Степа­ на. Подожжешь дом Степана. Дом Степана. Степана. Степана... Из-за них все и горе. Из-за них все и горе. Из-за них все и горе. Все горе. И горе. Горе... Подожжешь дом Степана! Подожжешь дом Степа­ на! Подожжешь дом Степана! Дом Степана! Степана! Степана!..»

— Да ишо че?! — опомнилась Катерина. — Вас толь­ ко слушай! Никогда в мыслях не держала — за что вы меня пытаете?! Да воскреснет бог, да расточатся врази его... Господи, прости, молитву-то забыла! Где-то ведь переписана была молитва-то... Пока она искала молитву, был слышен только гре­ мящий шум в ушах — слов не разобрать. Искала бу­ мажку, боясь каждого своего движения, властного окрика из-под окна ли, с неба ли, потом шептала мо­ литву, читала ее, не видя стершихся слов полностью,— скороговоркой, делая ударения не на словах, а на су­ матошных стуках сердца: ей казалось, если иначе чи­ тать, так сердце не выдержит — не так ударит, и все. «Подожжешь дом Степана! Подожжешь дом Степа­ на! Подожжешь дом Степана! Дом Степана! Степана! Степана!..» — со знобкой удивленностью, с немыслимой убедительностью отчеканивал хор.

— Не буду! — отчаянно крикнула Катерина. «И увидишь Ивана! И увидишь Ивана! И увидишь Ивана! Увидишь Ивана! Ивана! Ивана!..» — заговари­ вал хор, не обращая внимания на ее отказ.

— Не буду... — прошептала Катерина. «Она отказывается, дура старая! — взвизгнула за окошком женщина. — Ну, расправлюсь я с ней сейчас!»

— Семен! — взмолилась Катерина и, трясясь вся, подошла к кровати. Ей хотелось лечь рядом, сомкнуть­ 79

ся всем существом своим со стариком, уйти в него, раст­ вориться в нем, спрятаться там, затаиться у него в ду­ ше: может быть, туда-то бы они не проникли? Она взя­ ла Семена за руку, вкладывая в это прикосновение весь страх свой, мольбу и надежду, но он не проснулся. А если бы проснулся да увидел глаза Катерины — испу­ гался бы. И чем бы помог? «Не вздумай будить старика. И что услышала сего­ дня и что услышишь — никому ни слова. Ни Семену, ни врачу, никому. А поперек сделаешь — у меня для те­ бя страшная смертынька припасена», — сказал кто-то из-за угла.

— Да скорей бы уж! — бросаясь всей душой на при­ видение, отчаянно воскликнула Катерина. «Скорей бы уж. Скорей бы уж. Скорей бы уж. Бы уж. Уж. Уж...» — повторил насмешливо хор. За окном кричали петухи, шуршал снег по крыше, шумел дальний лес, жужжали ночные машины по трак­ ту; на мосту плакала в худое Митькино пальто обману­ тая в своих чувствах к Алеше Люба Егорова и спраши­ вала Митьку: «Ты меня правда любишь? Правда?»; в соседях — Алеша спал нервным сном, а Степан Семе­ нович и Анна Ивановна лежали поврозь в молчаливой душевной драке; к Павлу Ивановичу стучали в окно новые ходоки от больных; спокойный и ласковый ветер сдувал снежинки с обелиска у сельсовета; зеленые иго­ лочки озими высовывались из-под звездчатого твердого снега, — а Катерина Чур-Мой всю эту ночь героически боролась с наваждением, ежеминутно сдаваясь и по­ беждая, и напрягались ее волосы седые, не в силах даже по приказу свыше окраситься в более белый цвет, чем у них есть. Глава тринадцатая

Степан Семенович на разнарядке раздавал работу машинально, без обычной злой заинтересованности: ко­ го трактора ремонтировать отправил, кого — зябь по снегу допахивать, кого — солому к фермам возить, ко­ го — картошку в район доставлять, а Дмитрия Гордеева, худо улыбающегося и явно тоже не выспавшегося, — на­ сыпь в логу над фермой делать, как и уговаривались накануне.

80

Выставку «Сельское Прикамье» художники Перми посвя­ тили XXVI съезду КПСС. Главными героями произведений, представленных на ней, стали люди, претворяющие в жизнь решения партии по развитию Нечерноземной зоны России. Среди них немало молодежи. На нашей вклейке — репродукции нескольких работ с ху­ дожественной выставки «Сельское Прикамье». (Фото А. Ердяк.ова.)

Р, Багаутдинов. Союз серпа и молота нерушим.

Е. Широков. Баллада о земле.

А. Зырянов. На полях Прикамья.

В. Мальцев. Последний перелет.

М. Тарасова. Офорт из серии «Русские календарные праздники».

А. Турбин. Голубая Кама.

С. Можаева. Механизатор совхоза «Сепычевский» Яша Глухих.

Р. Пономарев. Доярки комсомольско-молодежной бригады.

Т. Коваленко. Групповой портрет ремонтников сельхозмашин.

— А то без тебя не знаю! — грубо оборвал управ­ ляющего Митька. И сквозило в этих его словах такое: мол, ты делай, делай вид, что без тебя мы не докуме­ кали бы, что предпринять, а вот теперь ты сказал, отец родной, так мы, конечно, шапки оземь да приказ твой выполнять... И, странное дело, раньше бы Степан Се­ менович за такую язвительность Митьку как еще при­ струнил, тем более, что от него вчерашней выпивкой попахивает, а сегодня только побагровел да под пазу­ хой пот почувствовал. Ему вдруг захотелось самому стать подчиненным, хоть тому же Митьке, хоть тому же Алеше, сказать «есть!» да выполнять все, что бы ни взбрело в молодую головушку начальнику. Он чув­ ствовал что-то такое, как если бы его заслуженно с работы снимали. А тут еще подошел по дороге из конторки председа­ тель сельсовета Анатолий Дмитриевич, сказал: — Зайдем ко мне на полчасика. Степан Семенович собрался к Павлу Ивановичу, от­ говорился было: — Мне в больницу надо. Отец у меня...

— Знаю. Вот и зайдем, — брезгливо как-то сказал председатель, п Степан Семенович оглянулся воров­ ски: не слышит ли кто их разговора. Попытался урав­ нять себя с председателем в самом начале беседы, спро­ сил по-свойски: — Ты чего рапо-то на работу, Дмитриевич?

— Поздно я, поздно, а не рано! — раздраженно от­ ветил председатель. Они зашли в сельсовет, двухэтажный, зеленый, об­ шитый дощечкой дом. Внизу техничка печь топила, а вверху, в кабинете председателя, было уже тепло. Ко­ гда-то здесь был бригадный дом, и заправлял всем Сте­ пан Семенович, а теперь он как посетитель заходил сю­ да, по зову начальства. Неприятно было — и подчинять­ ся чужому велению хотелось. Что говорить — власть-то на селе принадлежала Ана­ толию Дмитриевичу, а на деле всей жизнью заправлял хозяйственник Степан Семенович: у него и техника, и люди, и работа. Так что Вилесов подчинялся Золину только формально. Вот и сейчас был уверен, что про­ сто формальный разговор состоится — почему бы и не подчиниться на время председателю.

6

Молодой человек, вып. 20-й

81

Анатолий Дмитриевич сел за стол, крытый большим стеклом с овальными углами, махнул рукой Степану Семеновичу: садись, мол, куда пожелаешь. И сразу начал: — Как же так получается? Мы тебе, Степан Семено­ вич, вымпелы да премии, оказывается, за одну работу вручали. А дома-то у тебя... Мне и говорить-то с тобой об этом неудобно. Управляющий давно не слыхивал нотаций, кроме как от жены, краснеть ему раньше приходилось по-дру­ гому •— от неловкости, что его начальство то и дело хва­ лит, а рабочие слушают и смотрят на Степана Семе­ новича с почтительным раздражением. А сейчас он на­ ливался кровью, как брюква, как клоп, и здорово ему хотелось разорваться и по кусочкам, почастично рас­ таять. . — Вот слушай, — сказал председатель. — С сегод­ няшнего дня мне захотелось тебя на «вы» называть, вежливо с тобой разговаривать, по-чужому. Да я и дол­ жен тебя на «вы» называть — я же моложе тебя. Ты с какого году-то, Степан Семенович? ' — С двадцать восьмого.

— Вот видишь. А я с тридцать второго. Ты еще фронт застал, мою жизнь отвоевывал, а я тогда с одно­ годками деревянные ружья выстругивал, «в войны» иг­ рал. Девок в те годы больше немцев боялся. А получа­ ется, что это я тебя в кабинет вызываю и воспитывать должен.

— Ты председатель. Всех воспитывать должен, кого надо. Хоть малолетних, хоть стариков.

— Лучше бы малолетних. Стариков я не ругаю: они по годам имеют право на всякую самостоятельность, даже на блажь. Стариков я уговариваю. А также с ни­ ми советуюсь.

— Дак... знаю, — кивнул головой Степан Семенович и взглянул наконец на председателя. Тот смотрел на собеседника выжидающе.

— Так чего же, Семеныч? Расскажи мне по совести как житель, проживающий на территории нашего сель­ совета, как ты содержишь своего отца, престарелого Семена Алексеевича.

— Да нормально — как? Нормально содержим! Раз­ говоры одне! — гневно закричал Степан Семенович. — 82

Нельзя стало дом отремонтировать — сразу разговоры пошли! Хорошо живем. Завидуют люди — то и говорят. А что старик заболел — с каждым может случиться.

— Обеспеченно живете — да. Но не хорошо. Дому вашему люди завидуют, старику — нет.

— Ну нюжто это я пойду в сельсовет спрашивать: на период... на период ремонта старику в бане жить ли, на середе ли? А кошку мне на полати пускать али толь­ ко в голбец один? А с бабой мне только по праздникам спать али и в будни дозволено? Степан Семенович взъярился, ему надо было сей­ час кричать, отстаивать самолюбивую свою неправоту, но Анатолий Дмитриевич, обычно парирующий всем, кто с ним так разговаривает, замолчал. Он открыл стол, достал печать и чистый лист бумаги. Подышал на пе­ чать, вдавил ее в лист. Опять подышал. Опять вдавил. Отпечатки выходили хорошие, тугие. «Чего это он на пустую бумажку печать кладет?» — оторопел Степан Семенович. Он увидел, что председатель морщится и лицо его по­ серело. Губы какие-то узкие стали... Оказалось также, что вокруг председагелевых глаз множество мелких мор­ щинок, и оттого оп кажется старым. «Ревет, что ли, ча­ ем»?» почему-то подумал Степан Семенович и вспом­ нил: он ведь не апал, что председатель моложе его, ду­ мал сверстники.

— С бабой спи и в будни, — наконец сказал Зо­ лив.— Спать не будешь — жаловаться ко мне придет, скажет — гуляешь. Кошку из голбца тоже выпускай. Старика в бане не держи. Дом-то ведь его, раз уж сын стал чужим.

— Как это — его? — пригнулся Степан.

— По бумажке он, конечно, твой. А ты сосчитай ко­ гда-нибудь, во сколько он тебе обошелся. Дорого обо-, шелся, знаю. Но без колхоза тебе бы такого дома не видать. Бригадирство помогло. Потом посчитай, во сколько ты старику обошелся. В голодное время, без жены он тебя растил. Вспомни, как надсажался старик на твоем дому. Совесть-то должна быть. Вот могу тебе удостоверение дать, что совести не стало у тебя. Председатель взялся за тот самый лист с печатью, — Совесть... — тихо сказал Степан Семенович, а са­ мому крикнуть захотелось: «Да есть она, совесть-то!

83

6*

Есть она, скотина эта, совесть! По ночам не сплю. Ну, надто, напьюсь я сегодня вусмерть».

— Ты не гневись, Степан, — догадался сказать Ана­ толий Дмитриевич. — Я вот ночи не сплю: думаю.— («Ага! Не спишь! Тоже не спишь!» — злорадно подумал Степан Семенович.) — Думаю: зажиточно мы стали жить. Оно и хорошо — к тому стремились. Но, понима­ ешь ты? — совесть как-то заедать, проглатывать стали. В горле она у нас не стоит.

— С бабой надо поговорить, с Анной, — признался Степан Семенович. — Она у меня одворянилась совсем.

— Поговори-ить! — протянул председатель. — Вот ко­ гда додумался. Это, брат, от тебя зависит: говорить с пей надо или только усом шевельнул, а она все поймет. Это ведь ты ее такой сделал, хозяйкой положения. Она сама не рада этому, уверяю тебя. Я не хочу, но случись такое — умри Семен Алексеевич, ты подчиняться ей бу­ дешь? Нет ведь! Так ты сейчас себя так поставь, чтоб она мужскую голову чувствовала, чтоб старик на спокое жил. Причем — кем бы ты ни был. Может, не век тебе в управляющих ходить. Сыновья-то грамотнее нас по­ шли, так? Так что же — бояться тебе того дня, когда на куске у Анны масла поменьше станет? Это ты ее изба­ ловал, вот ты и воспитывай ежедневно.

— Катерина-то тоже, я слышал, заблажила опять,— попытался сменить разговор Степан.

— Эх, ей бы дольку крохотную Анниной-то жизни — сколько бы добра людям сделала. А вот Анне, прости меня, малехонько горя Катерининого на плечи перело­ жить— сразу бы оценила добро-то. Ну так что будешь делать?

■— А не знаю. Перемешалось все. Разводиться бу­ ду,— брякнул Степан Семенович, — у нас не семеро по лавкам...

— Да, маловато у вас детей... Маловато. Она с тобой разводиться не будет. Она без тебя — кто?

— Равноправный человек.

— Ну-ну.,Не ценил ты себя, оказывается. А кто ее из состоятельной семьи увел, зажиточной жизни пообещал? Кто от колхозной-совхозной работы берег? От детей? Кто ее общественным добром одаривал, как своим? Недооце­ ниваешь ты себя. Ты сам ей такую жизнь предоставил, командную. Думай, думай. Старик после больницы чтоб

84

в добрых руках был, а то я ваш рай запечный потревожу, помяни меня. «Да нету у тебя таких прав, правдоискатель!» — ду­ мал Степан Семенович, старательно вспоминая, чем бы уколоть побольнее председателя, и не находил. Раньше тот работал в школе, Алешу одно время учил, потом по­ просили председателем стать, не пьет, не дебоширит, пе­ ред начальством не маслится, никому ничего не дол­ жен, жена — заслуженная учительница. Нет, нечем уко­ лоть.

— Ты, Анатолий Дмитриевич, не выноси сор-от из сельсовету. Я налажу, налажу все как-нибудь. Слово даю. Глава

четырнадцатая

В подполе было, как в бомбоубежище: сыровато, про­ сторно, но подневольно. В других домах это называется просто голбцем, потому что там и места-то только под картошку, в полный рост и не разогнуться, а у Степана Семеновича подполье, иначе и не назовешь: ходи, не сгиблись, с цементных стен па тебя земельки не насып­ лется, красная картошка н одних сусеках, белая — в дру­ гих, морковь па своем месте, свекла и калега — на своем. В одну из стенок наша вмонтирована, а там, на полках, — бутылки и банки, как гранаты и бомбочки. Степан Семенович посмотрел на батарею настоек и варений, вытащил из заначки стародавнюю пол-литру «Столичной», потом взял трехлитровую банку малиново­ го варенья, подумал, да еще и клюквы литровую посу­ дину прихватил. Поставил все на завалинку, обшитую крепкими досками, вспомнил, как рыл это подполье, ведра с землей отцу подавал, а тот, по цепочке, — му­ жикам из бригады. Цепочка далеко шла — снизу вверх: из погреба на крышу дома внизу отрывали, на голубнице настил засыпали. Вспомнил — и сердце екнуло: по­ жалел старика, что тому с больной-то рукой пришлось ведра с сырой тяжелой землей не вниз подавать, а на­ верх, в сенки на лестницу. А чтобы отца вообще от этой работы оборонить, до такого Степан даже сейчас, зад­ ним числом, не додумался.

— Ну-ка, прими! — бойко, как тогда, когда со стари­ ком работал, крикнул Анне Степан, подавая ей банки.

85

— Гусь-то остался вчерашний? — заглянул Степан Семенович в холодильник, вытащил оттуда жареху, по­ ставил ее на плитку и, не дожидаясь, пока там разо­ греется, налил себе полный стакан водки и поднес ко рту.

— Алеша-то не проснулся еще — водку хлестать! — изумилась Анна Ивановна. — С какой радости-то бу­ тылку распочал? Народ вон че говорит: сами пируем, а старика осиротили. А ты пьешь.

— Я, ест твою лядь, тебя ни про отца, ни про сына не спрашиваю! Пусть спит он, дубина стоеросовая! А вот остался ли дом ваш родовой в сохранности — не знаю. Я за тебя тоже переживаю. С непривычки тяжело будет. Хочешь — выпей. Анна Ивановна стояла у печки, только еще собра­ лась протопить, хоть давно день был на дворе, стояла неприбранная, на руках — сажа, пальцы — в пойле, и стало Степану Семеновичу жаль ее, погрязшую в не­ усыпном богачестве и тяжких хлопотах. Но спектакль решил доиграть до конца: — Да, староват у вас дом-то был.

— Об чем ты задолдонил, не пойму.

— Подожди. Тут цифры такие идут в голову, что не выпивши — не сосчитать. — Он налил еще стакан. Анна Ивановна подошла было, пятерню к стакану протянула, но Степан Семенович фыркнул насмешливо: — Я вот сейчас как хрястну тебе, долго хворать будешь. У меня силы ишо — коленвал, как игрушку, подбрасываю. Я себе ишо все построю, а вот ты куда пойдешь? Мы с тобой сколь годов-то живем?

— Да об чем ты, Степа? Давно ли серебряную-то отмечали? Упойца ты упойца, Алешу не дожидаешься, пьешь. Околесицу городишь.

— Ты выбирай слова-то, кикимора. Привыкай к вежливости. Юристы-то, они таких слов бабьих не при­ знают.

— На что они мне сдались, уристы твои?

— А сегодня меня спымали они. Все мне растолко­ вали. Во сколько дом обошелся, за сколь можно про­ дать его. Тысяч сорок, как думаешь, дали бы? Ну лад­ но, мне как бывшему хозяину уголок дадут, а тебя во­ все отсель к едрене матере выселят.

— Да... чего-о? Налил шары-то с утра! И куда это

86

выселят, хотела бы я знать? — Анна Ивановна подбо­ ченилась, но побледнела смертельно.

— В Москву, дура, на ВДНХ тебя выставят. Чтоб все видели, до чего дожила, до чего доелась баба наша деревенская.

— Без тебя выставят, одну?

— Без меня. Меня работать оставляют в совхозе. Прицепщиком. А к тебе табличку привесят: «Анна Вилесова. Вес восемьдесят шесть кило». Или сколь ты? Восемьдесят восемь? Так что давай подсобирывайся. Деньги с книжки снимай. Все равно отберут. Все, что мы в колхозе-совхозе взяли, у нас обратно заберут, а дом оставляют отцу моему, как хозяину. Меня в новую баню жить определяют, в старой мыться будем со ста­ риком или квартирантов держать. А с тобой я разво­ жусь, в бане места нам с тобой мало. Анна Ивановна уже сидела — с усмешливо скособо­ ченным ртом, мочки ушей у нее побелели, как познобленные.

— К... куда это ему дом целый, хотела бы я знать? — серьезно спросила она. — Че ему здесь — коров пасти, по компатам-то? Ему бы и одной комнатки хватило. Вон Алешина пока пустует...

■ — Ра ныне бы хватило, а теперь опоздали мы.

— Да, конечно. Неизвестно еще, выживет ли отец-то. Может, четырех досок хватит?

— А сейчас он выздоровеет. Вот варенья ему фельд­ шер велел принести, надо успеть. А то меня на допрос увезут, тебя — на выставку, Алеша уедет, Катерина сама в больнице, и некому будет старику передачку прине­ сти.

— Да что это родова у тебя такая ненормальная! Да растолкуй ты мне, кто тебе что наговорил, кто чем при­ грозил и что с нами будет-то?! Что я, чужая тебе — за­ гадки мне загадывать?! — заплакала Анна Ивановнами всамделишные слезы стали искоса, одна за другой, ска­ тываться на кофту с ее круглых щек.

— Говорят тебе: судить будут за незаконное строи­ тельство, за увечье старика. А я с тобой развожусь.

— Не надо, Степа, такие слова говорить. Не надо, Степушка. — Она припала к его груди, и ему неловко стало дышать на нее винным перегаром. На душе было отчаянно-весело. — Я с тобой и в бане соглашусь жить.

87

Там у нас хорошо, просторно, как в избе. А откажешься от меня — я че-нибудь над собой сделаю. «Кажись, перегнул», — испугался Степан Семенович.

— Я, конечно, ишо переговорю кое с кем, но ты ко всякому готовься.

— Ой, господи! Да за что на меня горе такое! — при­ читала Анна Ивановна. Спохватилась: — Корову-то до­ ить теперь?

— Корову доить обязательно. Она не виновата. В это время из комнаты вышел на кухню Алеша, за­ спанный, раздраженный.

— Что это вы... Что? С дедом что? Жив ли?

— Да жив, жив! — закричала мать.

— А чего вы тогда тут концерт устраиваете?

— Окромя деда, забот у нас нет? — ответила мать и одумалась. — Так мы, горе у нас.

— Не у вас одних, — сказал Алеша и вдруг поблед­ нел:— Поеду я сейчас, на дневном автобусе. Дед где — у Катерины?

— Увезли его, родненького, в больницу. Вылечить обещают. Не доходили мы его. — Мать пыталась остано­ вить слезы, дышала глубоко, а они лились, непослушные.

— Ну вот проведаю его и поеду.

— Ты ведь завтра хотел!

— Нет, сегодня поеду. Надо к семинару готовиться, а учебники у подружки у одной. — Он на минуту вышел во двор.

— Про наш разговор-то кто знает, Степа? — зашеп­ тала Анна Ивановна. «Дура баба! Как я под твоим башмаком столько лет жил? Видать, я еще придурковатей».

— Пока никто. Я да прокурор. Отложим пока это дело. Проводим Алеху. Ты ему не раззвони! Его пока это дело не касается.

— Ой, да что ты! Хорошо бы и вовсе никто до поры до времени не узнал. «Никто... Да все знают, кроме этих самых юристов...» Глава пятнадцатая

По двум увалам, обрывающимся в лог, разбросаны дома Красноборья: хорошо телевизионные программы с горы ловить, да воду плохо добывать — водопровода

88

здесь еще нет, а колодцы надо строить и насосы уста­ навливать на небывалую глубину. С увалов улочки ска­ тываются к Сибирскому тракту и, изгибаясь, тянутся еще вдоль него на полтора-два километра туда и сюда. Тракт есть, и улочки длинные, а реки своей нет — только за поскотиной три озера: два рыбных, глубоких, одно — заболоченное, клюквенное. Ну, летом — куда ни шло, можно туда скататься, искупаться, карасей половить, осенью — ягоды кислой насобирать, а зимой вся откры­ тая вода в деревне — небольшой родник возле Дома культуры: сделали мужики запруду из досточек, так что оттуда теперь и питье носят, и белье там полощут. Родник некрутой, и потому решили, что плотину для будущего озера надо делать в логу, чтоб весенняя вода с гор до ущелий остановилась и осталась тут, а потом, если понадобится, можно будет и ручей направить. Митьку Гордеева так вчерашними новостями поколо­ тило, что, если и был в нем какой хмель, без остатка его вышибло. Во-первых, Любу к нему вечор наконец-то от­ крытым сердцем повернуло, плакала ночью ему в пле­ чо, никогда не забыть это. Но се разговора с Алехой в прсдбапном полутьме Митька простить нс мог: рассуд­ ком понял и извинил, а сердце что-то сопротивлялось еще. Во-вторых, возненавидел он Алеху двойной нена­ вистью: за Любу и за деда Семена. Митька чужой этим людям, а переживает как за своих: а тот-то баловень почему так? Нет, таких Алех, помня свою судьбу, Дмит­ рий Гордеев любить не мог: на работе быстро от себя отваживал, да и в нерабочее время посылал подальше. Жалел он сейчас, что поленом не прошелся по Алехе ночью, а по управляющему сейчас— матом. Да и это бы — разве выход? Ждала работа. Отправились четыре больших маши­ ны да погрузчик на дальний карьер за гравием, а Мить­ ка, уговорившись работать на бульдозере, не трогался с места, все нервно курил. Табак не брал, крепость не чувствовалась. Потом схватил штыковую лопату и давай с бульдозерных катков ссохшуюся грязь счищать. Нико­ гда этим не занимался — тут взбрело в голову. Некото­ рые комья не поддавались — Митька нашел лом и с на­ слаждением, с тяжестью ухал по сгусткам, разбивал их вдребезги, так, что колокольный звон стоял над мастер­ ской, а на месте ударов лома оставались блескучие звез­ 89

дочки. Счистил спереди все, отскреб до глянцевитости, снизу тоже поковырял ломом — отошел в сторонку, пот­ ный, плюнул в сторону от ненужности сделанного. По­ смотрел, хватит ли на день бензину, масла, до блеска стекла протер ветошью — на ней осталась измятая кол­ кая изморозь. Вперед ушли бетономешалки, целая машина мужиков с совковыми лопатами, за ними следом и Митька поехал. Хорошо он себя почувствовал за рычагами бульдозе­ ра, на месте. Приподняв тяжеленную лопату, которая аж позванивала на ухабах, шел его трактор, сотрясая Сибирский тракт, окна в домах вздрагивали, веточки придорожные трепетали, с ломким хрустом ложились под гусеницы тончайшие, чистейшие пластиночки льда на мутных лужах. В кабине понемногу становилось тепло, и было стран­ но видеть, как скрещивают от холода воротники пальто идущие по обочинам тракта сельчане. Возле больницы Митька посигналил шоферу «ско­ рой», который лежал под кузовом на ватнике — копался ключом в низу мотора. Думал Митька — может, Люба в окошко выглянет, догадается, но неожиданно увидел ее перед самым бульдозером и обомлел: чуть ведь не подмял, на больничные окна глядючи. Он почувствовал, как волосы заходили под шапкой, закусил губу, мгно­ венно затормозил. Сидел с полминуты, прежде чем опомнился. Потом с лязгом открыл дверку, выскочил, схватил Любу в кольцо, задрожал: — Ты что, красота моя?! Ведь чуть под гусеницу не угодила!

— Так ты не видел, что ли?

— А откуда ты появилась-то? Я на больницу смот­ рел. Ну и ну. — Он вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Такого страха, такой виноватости он не знавал еще.

— Да я что бы делать-то стал, если бы тебя пока­ лечил?!

— А ну тебя! — легкомысленно сказала Люба, заня­ тая другим сейчас, более важным для нее. Она отводи­ ла дрожащие руки Дмитрия и говорила: — Не смей... на людях-то! Я тебе что сказать хотела!..

— Говори, говори, — стал себя успокаивать Мить­ ка, а сердце его еще подпрыгивало. Он с ненавистью 90

посмотрел на равнодушно тарахтящий бульдозер. Хлоп­ нул кулаком по нафарнику.

— Катерина Ульяновна тоже в больнице. Так я у нее печь протоплю, ты приходи вечером. Подомовнича­ ем вместе, а то мне одной страшно. У нее дом-то знаешь какой, — с духами. Хоть и не верю в это, а страшно.

— Приду! — засиял Митька и тут же осекся. — Как в больнице? А что с ней?

— Ну, известно, что, привиделось ей опять. Изнерв­ ничалась вчера, вот и не выдержала. Еле усыпили ее. Кому-то домовничать все равно надо...

— Ясно... Да что же это?! Такие люди в беде, а я ничем помочь не могу. И раньше, как остолоп, мимо их домов проходил. Чувствовал ведь, чувствовал, что так кончится. И вот сцепились нити, связались сами по себе в узелки, потянулись одна за другой, в клубок заскручивалнсь... Голову Дмитрия обнесло от зла и обиды. Опять он вспомнил вчерашний одинокий вечер, потом Любу па танцах и после, у старого вилесовского пред­ банника, — с Алехой. Затем — деда Семена, которого они, заевшиеся Вилесоиы, в этой студеной бане держа­ ли. Потом — то, как он чуть на Любу сейчас не на­ ехал, чуть ума не лишился. Вслед за этим — Катерину Чур-Мой, которая ему как мать была... Вспомнил все это Дмитрий Гордеев, забыв о радости, о том, что Лю­ ба признала его; захлестнуло эту радость, и почувст­ вовал он, как будто бы зачесалось, задергалось его сердце. Перед глазами появилась пелена дождевая. Он сказал Любе: — Ну, до вечера. Я поехал. Озеро тебе делать. Пелена не проходила. Тогда он наклонился к кана­ ве, взял жмень хлюпкого, октябрьского снега, прило­ жил к глазам. Вроде отошло. Перед взглядом появи­ лась блекло-зеленая веточка юного тополя, растущего на обочине, — такая сиротливая, такая беззащитная, та­ кая законченно маленькая, что Митька оторопел от со­ знания своей силы и молодости.

— Скажи мне что-нибудь хорошее, — с тревогой и надеждой попросила Люба.

— Я по заказу не умею. Я тебя люблю, Люба, — что еще? — ответил мрачно, погладил ее руку и повто­ рил: — До вечера!

91

Он поехал на скорости, напряженно и зорко глядя вперед, а сердце все щекотливо дергалось. Он объезжал лужи и нырки, как на легковой машине, зачем-то еще приподнял лопату, так, что за стеклами, за низом каби­ ны, появилась строгая горизонтальная черта, как верх громадной линейки, и казалось, что эта черта резко от­ деляет его от того, что надвигается впереди. Дмитрий поехал к логу не в обход, по тракту, как хотел, а вилесовским проулком. Резко крутанул на по­ вороте, нырнув в кювет, и, чуть не стукнувшись головой о лобовое стекло, скрежетнул зубами: слева стояла та, ночная, поленница, за которой он прятался. С которой мстительное полено снимал... Ему захотелось сейчас смести ее с этого места, проехать по ней, разбрасывая, разламывая, круша поленья. Но тут же стукнуло в го­ лову: «Как машинам ездить потом? Да и дрова-то му­ жики Степану пилили-рубили, не он сам». Но что-то сломать тут, убрать надо было. Этого же­ лания Гордеев в себе остановить не мог. Он увидел дверцу в огород, за нею — старую баню с полыми дверь­ ми, представил, как бы там Алеха Любу обнимал, как там старик жил, мерз и помирал неспокойно, вспомнил, как сам в землянке жил, которая была еще хуже этой бани, и взмыла в нем обида и ненависть к этой разва­ люхе как к самому главному злу на земле, взмыла и залила все его нутро тошнотворно. Митька, не разду­ мывая больше, рванул рычаг поворота — как по падаю­ щим костям, проехал по жердям изгороди и по двер­ кам — от них с провизгом оторвалась шарнирина, уда­ рила по стеклу. Митька непроизвольно наклонил голо­ ву, забыв про стекло: ему показалось, что шарнирина ударила в висок... Мигом спустил лопату до отказа, приостановился на мгновение, лихорадочно соображая, прямо на стену ехать или сызбоку, с креста венцов, и двинул на угол, наискось... Трактор зашел под дряхлые стропила предбанника, задрожал на месте, подрывая сруб, застонал, заводило его из стороны в сторону, угол не выдержал и ушел под лопату; тут же, ахнув, друг за другом хрястанулись оземь прогнившие стропила, одна из жердей мочальной середкой прошлась по стек­ лу, но даже не поцарапала его, и тут же с трех сторон продырявленной бани пошли одна на другую стены и дальше бульдозер не пустили; комли забарабанили по 92

лопате, после стука раздавался оглушительный звон, перешибающий рев мотора. Из пазов вздыбился мох, с каменки полетели крупные черные гальки, поблески­ вая на сколах; выкатился и побежал, прихрамывая, по огороду ржавый обод. Митька мгновенно дал задний ход, приподнял лопату и наперевес с ней рванул вперед, чуть вырулив на правую, не до конца обрушившуюся стену. Она сразу поддалась и завалилась. Митька еще раз сдал, опустил лопату — на этот раз продымленные, все в саже и в копоти, бревна подались вперед, и Мить­ ка поволок их по огороду; некоторые откатывались по бокам, но все же большая охапка шла впереди, при­ держиваемая лопатой. Бульдозер разжевывал попадающие под гусеницы лесины, подпрыгивал, как на осыпающихся валунах... «Это вам, гады, за детство мое веселенькое, за мать сыру земляночку! — может, и не по адресу, но облег­ ченно как-то думалось Митьке. — Это вам за отца да за мать моих! Это за Любку! Это за деда Семена! Это за Катерину Чур-Мой! — И затем разум подсказал поче­ му-то: — Подвезу бревна к самым задам Катерининого дома, вот и будут ей дрова». В горле было сухо, по сердце понемногу успокаива­ лось. «Что натворил-го? робко спрашивал кто-то внут­ ри. Посадят сейчас. Любка позору побоится, ждать не станет». - - «А пп хрена не посадят,'— отвечал кто-то вто­ рой. — Я прав». Тогда Митька, как и задумал вначале, все, что было в захвате лопаты, подтолкнул к изгороди напротив Катерининого дома, затем сдал назад, освобо­ дился от груза, быстро развернулся и поехал на новую баню. Подумалось: «Ломать так ломать». Правда, на это решение душа пошла лениво: он ее сегодня потешил уже, успокоил. И тут в огород выбежал Степан Семенович. В руке у него была сетка, в ней — банки с вареньем и постря­ пушками в газете. Он долго, словно ничего не понимая, смотрел на ворочающийся по бане бульдозер, на брев­ на, отскакивающие от него, как карандаши, на доски крыши, переламывающиеся на лету, на серый водопад потолочной земли, — сел на скамейку у нужника, заку­ рил и сказал: — Вот он, народный мститель.

93

На сердце было хорошо: словно это он, он сам мол­ ниеносно разрешил сомнения, восстановил правду, свел счеты с совестью. Бульдозер внезапно остановился (Митька увидел управляющего в зеркальце), потом крутанулся на ме­ сте. Весь белый, Митька соскользнул по гусенице и усталой, вдатливой походкой умучившегося человека подошел к Степану Семеновичу, взял у него из пальцев зажженную сигарету, затянулся до кома в горле и спро­ сил, себе самому не веря: — В бане-то... никого не было?!

— А кому там быть? Жилец, какой был, в больнице. Что еще сносить будешь, правосуд? Митька молчал, пытаясь сообразить, что это он на­ творил. Скажи ему полчаса назад, что он такое сдела­ ет, — обиделся бы. «Что же это я?! А, Митька?»

— Поезжай на плотину, — сказал управляющий, косо улыбаясь. — Вечером приедешь — поможешь эту рухлядь в одно место уложить. Глава шестнадц атая

Прошло две с лишним недели. Степан Семенович, осунувшийся, с плохо пробритым лицом, шел в больницу. Был полдень, неурочное для свиданий время, но своим людям сюда в любое время можно приходить. По обыкновению, он нес в сетке передачу — смета­ ну на этот раз, вареную курицу. Анна Ивановна жари­ ла и варила старику самолучшее, словно всем отомстить решила за долгие годы невнимания к нему. Семен Алек­ сеевич на глазах поправлялся, словно всю жизнь ждал, когда его в больницу поместят и здесь обиходят. А Сте­ пан Семенович тускнел на глазах. Он подворачивал уже к больничному палисаднику, когда услышал окрик почтальонши Светы, черноволо­ сой крупногрудой женщины лет сорока.

— Степа! — Она всех окликала без отчеств, как ка­ валеров.— Письмо тебе. От Алексея. — Вздохнула, по­ смотрев на конверт.

94

Он взял письмо. Хотелось по старой привычке шуга­ нуть почтальоншу, чтоб не вздыхала каждый раз, не­ разумная, но опять почувствовал себя не вправе окри­ ком разговаривать с окружающими.

— Спасибо, — только и сказал. Над больничным крыльцом были широкие перила. Степан Семенович взобрался по лестнице, сел на пе­ рила и разорвал конверт. Письмо было от Алеши: его почерк отец из ста дру­ гих узнал бы. Округло-капризный, буквочки «в», «д» и «р» с выемом, словно никак у пишущего длинные пря­ мые линии не получались. Эти буквочки раньше раздра­ жали Степана Семеновича, а теперь умилили. «Наверно, пишет, что на Октябрьские праздники приедет»,— пона­ деялся. «Здравствуйте, дорогие деда, мама и папа! — про­ читал он первую строку, и словно перед глазами встали самые близкие на свете люди: отец, сам он, жена, сын. Как надо держаться друг за друга, как держаться, чтоб родословная уцелела, чтоб родова не развалилась.— Пишу вам письмо из библиотеки, готовлюсь к семинару. Никак нс могу успокоиться после того, что у нас дома произошло. Пожалуй, теперь мне стоит отказаться от совхозной стипендии и жить па обычную студенческую, так как работать домой я ехать нс хочу. Надеюсь, папа, ты поймешь меня правильно и под­ держишь материально, в смысле заплатить совхозу за ту стипендию, которая мне начислялась, если это потре­ буется. Отработаю летом — верну все в домашнюю кас­ су. Я много передумал за это время и понял, что не следует мне ехать в совхоз, где семья показала себя с такой стороны. Авторитет тут придется завоевывать за­ ново. Если ты, папа, чувствуешь неловкость, я могу дого­ вориться в учхозе о переезде туда всей нашей семьи. Хорошо бы начать все заново на новом месте! Впрочем, я пишу предварительно, посоветоваться. Неизвестно еще, как посмотрит на мое заявление совхоз и что ска­ жет распределительная комиссия — учиться еще больше полгода. Я думаю, может быть, мою просьбу учтут. Напишите мне о деде. Как себя чувствует сейчас? Не отправить ли его на курорт? От нас курорт недале­ 95

ко, попробуйте' достать путевку. Не обижайте его, а то и меня обидите. Я тут многое передумал и понял, как мы все неправы были по отношению к нему. Надо успеть, пока он жив, наверстать упущенное, сделать все, чтоб ему дома было как дома. Выпишется — пусть живет в моей комнате. На Октябрьские не приеду — отправляюсь в учхоз, в гости к Тамаре, моей однокурснице. Учеба идет нормально. Пора готовиться к сессии. Как буду сдавать — напишу...» Дальше Алеша просил выслать ему посылку с теп­ лыми вещами и заканчивал письмо так: «Передавайте привет Екатерине Ульяновне, учитель­ нице Зое Александровне, Любе Егоровой. Вы мне писали, что Дмитрий Гордеев поломал у нас старую баню. Он всегда был неуправляемый, и правиль­ но сделают, если его посадят, хотя баня, конечно, нам была ни к чему, раз построили новую, но это не его щенячье дело. Поздравляю всех с Октябрьским праздником и же­ лаю всего наилучшего. Со студенческим приветом. Алексей». Конец письма Степан Семенович проглотил залпом, л к началу еще вернулся, и не раз. На письмо слетали кружевные, тихие, домашние какие-то снежинки, цеп­ лялись за буковки — Степан Семенович смахивал их заскорузлыми пальцами, бумага гнулась пополам, он расправлял ее, вчитывался в смысл: в село родное не приеду... На глазах расползалась крепкая совхозная семья. Слова сына выглядели предательством. «Не имеешь ты права бросать меня в такой беде! — говорил сыну, глядя вдаль, Степан Семенович. — Вме­ сте надо возвращать авторитет — там, где напакостили. Ради тебя же напакостили... Счищать надо с себя ви­ ну— работой, добрым домом. Не имеешь ты права уез­ жать в другое место. Как же я наверстаю все, один-то? У меня уж и лет до пенсии мало осталось. А ты бы, молодой-то, приехал, с новыми крепкими порядками, пусть и меня бы в чем обидел, — все на пользу дела бы пошло и на пользу родословной. Как же тебя возвратить-то мне?!»

96

С такими вот мыслями прошел Степан Семенович в коридорчик, к отцу. Тот сидел на деревянной, с вы­ гнутой спинкой скамье, говорил о чем-то больничном, о лекарствах с соседом по палате, язвенником Александ­ ром Стрельцовым.

— Здравствуй, батя.

— Здорово, Степа. Часто ходишь — спасибо.

— Душа не на месте... — Он постоял. — Отец... Про­ сти меня, отец. Он давно хотел эти слова сказать, язык не повора­ чивался, не мог произнести этих нескольких слов, а тут, получив такое письмо от Алеши, просто и сердечно это выговорил и заплакал. Плакал он с шумом, сморкаясь и растирая по щекам слезно-сопливую мокрядь, отвер­ нувшись от коридора, от палат и от дежурки к спинке скамьи. Семен Алексеевич гладил его, как маленького, по светлым завиточкам волос, смотрел по сторонам скон­ фуженно-вопросительно: — Да будет тебе, Степа, чего ты. Я разве тебя не прощу! Я давно простил, с после-войны ишо. — Он го­ ворил старательно, убеждая, но шепотом, все огляды­ вался. А надо бы, чтоб это видели, — тогда бы и все про­ стили! Там, где отец простит, там всегда и народ про­ стит.

— У тебя что в руке-то? Бумага какая-то, — спросил дед, чтобы хоть немного отвлечь Степана, прервать его плач. Тот справился с собой, ответил: — От Алексея письмо. На Октябрьскую не едет. Хочет в другой район распределяться. Вот...

— Дак это пошто он так? Изменщик коварный. Дашь почитать-то?

— На.

— Сейчас за очками схожу. «Хорошо бабам, — подумал облегченно Степан Семе­ нович. — Проревутся, прокричатся, и горе вроде бы от­ катило. Все. Старик я уже. От сыновьих капризов за­ висеть стал. Как захочет теперь, так и жизнь мою по­ вернет. А я только вот когда сыном-то себя почувст­ вовал. Нет, жизнь перейти — не поле вспахать».

— Как Катерина там? Вчерась выписывалась — вро7

Молодой человек, вып. 20-й

97

де веселая была, — сказал, придя с очками, отец. — Так радовалась, что без психобольницы обошлось.

— Не бывал я у нее. Там Люба Егорова домовни­ чает, печку топила, кошку кормила, козу доила. Со мной еле здоровается. Какая простая девка была, а сейчас вся иззадавалась. А я еще все Алешку на нее натакивал.

— На што? — спросил старик. — У ней с Митькой дружба. Не пожаловался на него в милицию-то?

— Да нет. Анна хотела заявление подать — я отго­ ворил.

— Это я виноват, не помер. Ничего бы и не было, — горько покачал головой старик.

— Нет, ты себя не виновать. Тебе еще жить да жить. Ты бы помер — я бы недолго протянул.

— Вот уж! Это тебе жить да жить.

— Давай с тобой оба поживем еще, — серьезно ска­ зал сын.

— А поживем! — воскликнул радостно отец. — Дай­ ка письмо-то. Долго читал, шевеля губами, как малограмотный, хмыкал, улыбался чему-то. Дочитав, сказал: — Я ему сам напишу, разреши. Может, послушает меня, старика. Пусть едет и работает дома, нечего го­ лову терять. Вместе с Тамарой со своей. Глава

семнадцатая

Стоит солнечный день. Если посмотреть на Красноборье с высоты большо­ го пикообразного Городища, на вершине которого стоя­ ла когда-то часовня и предостерегала живущих внизу людей от греховности, а теперь от нее остался только ровный каменный срез, — то улочки и домики сложи­ лись бы в целом в большую двойную печатную букву «Т»: две улочки над логом — это корешок буквы, две улочки вдоль тракта — перекладина. Те вереницы до­ мов, что над логом, соединяются не только у тракта, но и раньше, посередине, новой плотиной. Пока Митька безвыходно переживал содеянное, его товарищи, меха­ низаторы, сделали-таки насыпь. Над нею, расширяясь кверху, уходит к дальнему лесу большое поле: все оно 98

под белым снегом, но видны мириады маленьких острых зеленых точечек — это озимые. Тракт лежит посередь деревни серой кривоватой ли­ нейкой, а по бокам его, у подворий, — прерывистые на­ крапы звездчатого под солнцем снега. На задах улиц, по взгорьям, — там снег лежит уже сплошной, прочной, белохалатной, но тоже отблескиваю­ щей пеленой. В очарованной задумчивости пребывают ближние, хоженые-перехоженые сельчанами, и дальние, таинст­ венные, леса. За старой церковью еле угадывается сель­ ское кладбище по лесным выщербинам, по игрушечным с горы крестикам. Над кладбищем дрожит уходящее ввысь марево. Недалеко от проулка стоит дом Катерины Чур-Мой. Из его трубы над крышей прямехонько в небо, как от жертвенника Авелева, устремляется приглушенно-голу­ бой столб дыма. Вблизи сельсовета мерцает звездочка над обелиском мужу Катерины, Ивану. Мимо обелиска, посверкивая стеклами, проходят машины — с горы, наверное, неслыш­ но, совсем бесшумно. Из мастерских раздается постук н позвякивание — словно дети балуются, в довоенные чечки играют. Но там идет громкая и тяжелая работа — ремонт посевной уборочной техники. На скамейке под окнами Вилесовых сидит дед, Се­ мен Алексеевич. Он в теплой шубе, взор его устремлен на Городище: ему хорошо в эту внезапно обвесенившуюся погоду, он вспоминает свое детство, как бегал тогда па гору, смотрел оттуда, — вспоминает детство, а де­ ревню видит теперешнюю. Не просто представляет, а видит — сверху, с высоты Городища и с высоты лет своих... Оттепель! Воробьи обрадовались нежданному потеплению, гвоздят клювиками редкие конские катыши на дороге. Собаки, тоже все сроки перепутав, гоняются целой сво­ рой друг за другом, всецело занятые собой и не облаи­ вающие прохожих. Погодная тишина стоит над деревней: изредка мол­ ниеносный ветер раз-другой шабаркнет по крыше, слов­ 99

7*

но спросит: «Что дальше? Что дальше? Что дальше?» И тут же все снова успокоится, оцепенеет. Только говорливый родничок из-под горы, никогда не замерзающий, черно-студеный, но не знающий своего будущего, безмятежно и однообразно булькает себе, вы­ таивает в снегу дорожку и леденит ее кромки... Обнаженно и обрадованно светится все, восторгается неожиданным солнечным сиянием, и хоть на короткий день, но показывает себя во всей красоте, терпеливости и загадочности молодая, вековечная уральская природа.

Николай ДОМОВИТОВ

ОСЕНЬ Вот и снова листопад. Осень золотая.

— Что задумался, солдат?

— Я и сам не знаю... Не свожу с него я глаз, Молча жду ответа.

— Может быть, в последний раз Вижу чудо это. Листья красные опять Сыплются с осины. А мне надо дошагать, Парень, до Берлина...

— Не волнуйся, будешь цел, Дошагаешь к маю. На листву он поглядел И вздохнул: — Не знаю... СНАЙПЕР Облака плывут над Бугом, Плещут волны в берега. И следим мы друг за другом — Два смертельные врага. Я с речного краснотала Не спускаю долго глаз. Хоть бы птица подсказала, Где ты прячешься сейчас! Я гашу в себе волненье. Где ж ты, проклятый, засел? Хоть блеснул бы на мгновенье Твой оптический прицел!

101

И спокойно сердце бьется. Ничего я не боюсь: Если враг мой промахнется, Значит, я не промахнусь. *

*

*

Погасли звезды в полумгле багровой, Тянуло дымом горестным с реки. Мы шли на фронт по площади Дворцовой, Примкнув к винтовкам новеньким штыки. А репродуктор, словно на параде, Гремел железным голосом своим: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, Но и своей вершка не отдадим». И, песне этой веря беспредельно, Молчал сурово наш стрелковый взвод. Вершки, вершки... Вчера мы сдали Стрельну. Идут бои у Пулковских высот. ТИШИНА Тишина к нам пришла, как награда, А лишь несколько суток назад Здесь гудела взахлеб канонада И гремели разрывы гранат. Далеко мы врага отшвырнули... Задремал после боя лесок: Из березки, пробитою пулей, Тихо каплет живительный сок. В речке выткались коврики ряски, Соловьи не буянят в кустах. Лишь пробитые дзинькают каски На березовых белых крестах.

102

Владимир ВИНИЧЕНКО

ПЕРЕПРАВА Схоронивши бабушку в деревне, мы спешили в город налегке по дороге Соликамской древней, но застряли напрочь на реке. Третий день как встала переправа. Пароходы увели в затон. Прет по Каме ледяная лава — тысячи неодолимых тонн. Осенясь неловкими крестами, горсточка невольных храбрецов, расчищая лодке путь шестами, поплыла дорогой праотцов. Не забыть мне эту переправу в октябре сквозь первую шугу. Я сижу, клещом вцепившись в маму, в лодке и от страха — ни гугу! Наш ковчег плывет, народа полный. С нами две собаки и коза. И кусают борт беззубо волны, черные, как блеск во всех глазах. И, толкая льдины что есть силы, мать молила небо от души: — Господи, помилуй ради сына! Он еще ничем не согрешил! Первозритель этой круговерти, я не знал, что гонит нас туда леденящий больше страха смерти страх земного скорого суда. Как души подводное теченье, больше всех печалей и забот мать на риск толкало опасенье опоздать на смену, на завод. Мы пробились без поддержки бога, совершив над смертью перелет. Но опять ушедшую в дорогу лодку одолел густевший лед. Семерых бесстрастно и бесшумно 103

поглотила Кама, словно ночь. Кто им, бесшабашным и безумным, более безумный мог помочь? Их конец, как возглас, был недолгим. И уплыли тихо в даль времен ледяные крупные осколки — белые надгробья без имен. С этой не для детских глаз картины прочно моя память началась. Верил я: спасла меня от льдины заклинанья маминого власть. И, как тайный крест знаменный в спину, сколько раз мне слышалось в тиши: «Господи, храни и милуй сына, даже если он и согрешит!» И опять в годину ледостава я упрямо продолжаю путь, веря, что осилю переправу, раз не суждено мне утонуть. СЕВЕРНАЯ СУДЬБА Какое недоброе лето! Дожди целый месяц подряд. И кажется, в небе просвета дождемся мы нынче навряд. С надеждой читаем прогнозы. Но строчки не радуют взгляд. По-прежнему ливни и грозы синоптики мрачно сулят. Невольно порой сквозь усталость прорвется глухая мольба: за что нам, скажите, досталась такая земля и судьба? Но лишь размягчится ненастье и мир обретет светотень — нам кажется сказочным счастьем обычный безоблачный день. И, солнцем насытившись вволю, испив его щедрость до дна, мы будем, кляня свою долю, 104

ждать нового светлого дня, чтоб жадно впитать его малость, судьбу благодарно хваля за то, что нам в жизни досталась нелегкая эта земля. Алексей РЕШЕТО В

ШАНЕЖКИ С крылечка скалываешь лед. Печешь с картошкой шанежки И все надеешься: придет С войны сынок Иванушка. Какая хмурая зима! Ни солнышка, ни просини... Соседи в новые дома Переселились с осенью. Пора тебе переезжать, Да сердце разрывается: Вдруг он придет, а где искать Тебя — не догадается. *

»

*

Голод. Очередь-резина. За четыре дня вперед Продавщица тетя Зина Наши карточки берет. Вот на хлебную буханку, Как на кекс или бисквит, Сняв почтительно ушанку, Фэзэушница глядит... Дети атомного века, Все ли вы защищены От осколков и довесков Нашей памятью войны?

105

ИЗБУШКА НА СТАРОМ ЧУРТАНЕ Избушка на Старом Чуртане. Давно ее в городе нет. Но свет ее алой герани Струится, не ведая лет. Избушка на Старом Чуртане. Я помню, хоть был еще мал, Ах, как хорошо на баяне Хозяин избушки играл! Ах, как хорошо на баяне Хозяин избушки играл! Народ собирался заране, Получше места выбирал. Задаром, не ради наживы, Играл он с утра до темна.

— А ну-ка «Землянку», служивый...

— Давай-ка про реки вина... Устроится он у порога, Отложит свои костыли.., «Раскинулось море широко, И волны бушуют вдали...» Нина ЧЕРНЕЦ

Листву ночную ветер вспенит и, притомясь, заснет в овсе. Встают туманы по колено, и травы сонные в росе. Ночная птица вскрикнет где-то. Лежит дорога далека: бойцы проходят сквозь бессмертье и дальше, дальше — сквозь века. Не зря гремел от взрывов воздух, не зря, наперекор всему, на шлемах и папахах звезды слепую разрезали тьму.

106

Хватало мужества и духа под той нелгущею звездой разруху называть разрухой и называть беду бедой. А кто отступит хоть на йоту, тот и на большее горазд. Тот, кто солжет хоть раз народу,— тот Революцию предаст. Все те же звезды сердцу светят. От нас совсем не далеки, сквозь судьбы наши, сквозь столетья шагают красные полки.

* * * «На уме лишь песни да припевки. А зачем они тебе нужны? Пропоешь ты, видно, счастье, девка. Певуны-то — сроду горюны. Петь легко, а как-то жить придется?» мать вздыхала, глядючи на дочь. Ну, а как не петь — само поется. Как не петь, когда молчать невмочь? Песня ль знает, где теплей да лучше? Позовет — идешь за нею вслед. Может, не везучей, а певучей родилась душа на белый свет.

* * * В этих снах одна панорама, тот же, как из окошка, вид: прорубь — будто сквозная рана, тропка к ней — потемневший бинт. Все до тонкости мне известно в этих снах, как в своем дому. Возвращается взрослость к детству, да и старость придет к нему.

107

Эти избы и поле белое на изломах взрослой судьбы даже если бы и захотела бы — все равно не смогу забыть. Жизнь, которой живу теперь я — в снах тревожных который год, — все на фоне одной деревни, все на фоне детства идет. Александр ГРЕБЕНКИН

Встала в памяти моей, Словно из другого мира, Коммунальная квартира — Пережиток трудных дней. Профиль женщины грешно Через ситцевые шторки Появился, как в кино, На экране переборки. Вот зафыркал керогаз, В ряд построились кастрюли. Общий кот, прищурив глаз, Задремал на венском стуле. И теперь живет во мне Неразгаданною тайной, Как в далеком детском сне, Быт квартиры коммунальной. Николай БУРАШНИКОВ

* * * Первый гром, ах первый гром! Сотрясается весь дом! Вышибаю дверь пинком! И на улицу — бегом!

108

И И И И

рубаху с плеч — долой! под ливень громовой! кричу грозе: «Я твой!» расту большой-большой!

А сосед орет: «Убьет!» Ну и пусть себе орет. Я-то знаю: не убьет, Если за душу берет!

Свет одинокого окна На куст сиреневый прольется. И снова в комнате она Кого-то ждет и не дождется. И снова мне всю ночь не спать

И, притаившись у колодца, Курить в рукав и поджидать Таинственного незнакомца.

Но почему он не идет? А вдруг она в часы бессонниц Меня, а не другого ждет, И я — тот самый незнакомец...

Марк КОЛЕГОВ

ПОМНИТСЯ... Падают тихо снежинки. В крапинку серенький день. Сдвинула старую крышу Наша изба набекрень. В проруби мама полощет Наше ребячье белье. Не замерзают рабочие Теплые руки ее.

109

Варится в печке похлебка. Папка идет на обед. Вижу его из окошка, Вижу, во что он одет. Вижу: в мазуте фуфайка, Шапка-ушанка в снегу. В мамину шаль я закутан, К папке навстречу бегу. Федор ПЛОТНИКОВ

Прилечь у костра и забыться и в небо ночное смотреть. Высокая звездная птица тебя позовет улететь. Ты крылья расправишь, и где-то без крика замрешь на века, когда вдруг шальная комета свинцово коснется виска... Федор ВОСТРИКОВ

Вырастают девчата и парни — И, деревня, прощай навсегда. Но в дорогах под говор гитарный Вспомнят дом да ивняк у пруда. Вспомнят с грустью равнины родные И тропинку в заброшенный сад. Возразят домоседы иные: Что страдать, мол? Пусть едут назад! Да, конечно, вернуться не поздно. Полю крепкие руки нужны.

110

Но летают к таинственным звездам Парни сельской моей стороны! Кто не может без неба — добьется. Кто не может без поля — вернется.

Свисают ветви верб плакучих, Касаясь листьями воды. И в камышах под синей кручей Блестят вечерние пруды. Крылом расплещет воду лебедь И канет с легкою волной. Вот-вот звезда в высоком небе Заговорит в тиши со мной. Зашепчут вербы, как гадалки. И вдруг из глуби темных вод Возникнут белые русалки, Раздвинув лилий хоровод. Падет за лес луна-беглянка. И страх в себе не превозмочь... Идет-бредет из-под Диканьки Сама украинская ночь.

РЕКА Быстрое течение реки. Не растут в ней желтые кувшинки. Лишь дрожат, согнувшись, камышинки, Словно на кукане окуньки. За сварливость, норов, непокой Эту речку утки невзлюбили. Ни в какое время не садились,

111

Пролетая низко над рекой. А река бежит в роптанье вод. Может, потому не заилилась. Может, потому и сохранилась, Что в движеньи исстари живет. Валентина ТЕЛЕГИНА

♦ * * В глушь лесную уводит дорога, Дальше, дальше от прочих дорог. Так и тянет погладить, потрогать Каждый ствол, каждый куст и пенек. И глаза мои чуть посветлели: Ни обид, ни обидчиков тут. Обступили вихрастые ели, И на цыпочки травы встают. Прохожу между светом и тенью, Проплываю сквозь луч золотой. Здесь не стыдно упасть на колени Перед первою встречной сосной. Не зазорно, дойдя до истока, С родничком по душам говорить И взлетевшую с веток сороку За болтливость слегка пожурить... В этих сумрачных, солнечных залах Ничего я себе не искала, Но какое богатство нашла! То, чего мне всегда не хватало, — День покоя, любви и тепла. СРЕДНЕРУССКИЙ ПЕЙЗАЖ Синева. Тишина. Тропы с перекрестками. Эта осень полна Прозы Паустовского.

112

Лес Вот Что Что

пуст, шум стих — тебе и тема. ни день — то стих, ни ночь — поэма.

Выйду, встану на ветру, Присмотрюсь получше: Уж не в этом ли бору Топчет травы Тютчев? Вот над озером рыбак Выступил из мрака: То ль перовский чудак, То ли сам Аксаков... Замедляю тихий шаг, Сколько много света! Облетевший березняк Шепчет имя Фета. Чу! Доносит рожок Эхо песен Леля... Где ты, где, пастушок С дивною свирелью? Тут бессилен карандаш И не хватит красок. Среднерусский пейзаж, Край чудес и сказок! Край, где сердце щемит, Где у звонких просек Легкой тенью парит Болдинская осень...

Ирина ХРИСТОЛЮБОВА

ЛУНА ПО ЧЕТВЕРГАМ Рассказ

По четвергам настроение у Дуськи было веселое. И все знали, почему веселое: в семь часов вечера при­ езжал Мишка. Вот уже десять лет Мишка ездил к ней по четвер­ гам. Он работал в райцентре шофером и каждый чет­ верг утром проезжал на железнодорожную станцию, а на обратном пути, в семь часов вечера, останавливал машину у Дуськиных окон. Дуська жила на окраине лесного поселка. Да, соб­ ственно, поселка-то почти не было — лесопункт отрабо­ тал свое, лес вырубил, и его перевели на новое место. Почти целиком переехал и поселок. А столовую, где работала Дуська, оставили, потому что стояла она на большом тракту, приносила доход, да и так к ней при­ выкли, что трудно даже представить, что она могла вдруг исчезнуть. Но когда Мишка начал ездить к Дуське, поселок еще жил — и судил и рядил Дуську. Мишка был женат, а в поселке жила родственница его жены — Варвара. Эта самая Варвара сочинила про Дуську заметку в стенгазету, где назвала ее морально разложившейся и требовала над Дуськой товарищеско­ го суда. Но товарищеский суд так и не собрали, пото­ му что, если не считать этого «морального падения», ни­ кто за Дуськой никаких проступков припомнить не мог и никто зла на нее не имел. А так как выяснилось, что Мишка имел на стороне не одну бабу, то года через два все стали осуждать Мишку и жалеть Дуську, ее загуб­ ленную молодость. А еще года через два все примири­ лись, привыкли к их отношениям, даже тетка Варвара стала зазывать Дуську на ватрушки и относиться к ней вроде по-родственному.

114

А когда поселок съехал с нажитого места — и вовсе забыли о Дуське. Конечно, могла бы и Дуська уехать, и были у нее такие намерения, да не хватило сил Миш­ ку бросить. Работала Дуська и уборщицей, и посудомойкой и все остальные работы выполняла. По четвергам она мыла пол быстро и весело, а по пятницам быстро и зло, и успевала обругать все на­ чальство, начиная с Насти-повара и кончая областным бухгалтером, который приезжал в прошлом году с ре­ визией в леспромхоз. Но на Дуськину ругань внимания никто не обра­ щал — наоборот, все слушали даже с удовольствием, а Настя-повар, которой доставалось от Дуськи больше всех, прямо-таки за живот хваталась, хохотала. Дуська укоризненно качала головой — дескать, что возьмешь с нее, и легко, как игрушечные, переставляла столы, и так, будто играючи, наводила порядок в столовой. На­ верное, поэтому Дуську на другую работу не перево­ дили, хоть не раз она подавала заявление. Когда заез­ жал в столовую директор леспромхоза, Дуська непре­ менно шла к нему на прием, робко садилась на стул и ждала, когда директор кончит важные разговоры. Дуськину робость директор принимал за шутку и, когда разговаривал с посетителями, весело посматривал на Дуську, а в особом расположении духа даже подмиги­ вал ей.

— Ну-с, — говорил он, — зачем пожаловала? — хотя прекрасно знал, зачем.

— Росту у меня нет, — говорила Дуська. — Мне хоть бы до повара дорасти.

— Рост у тебя дай бог! — острил директор. — А что касается работы — продвинем. Но Дуську так никуда и не продвинули, и никто всерьез не принимал ее заявлений. И шла Дуськина жизнь без особых изменений. Жила она от четверга до четверга. Вот и сегодня четверг. Дуська с утра напевала: «То­ поля, тополя!..», разносила пиво и смешила своими шут­ ками заезжих шоферов. А мимоходом, на кухне, она все посматривала в зеркало. Но зеркало ей ничего не могло сказать — было оно тусклое и облезлое, и Дуська только различала, как светятся ее глаза. Это даже было инте­ 115

8*

ресно — ничего в зеркале нет, только глаза светятся от­ куда-то. С работы Дуська отпросилась пораньше, да и никто ее не задерживал. Настя-повар дала ей свой новый пла­ ток— черный, с красными цветами.

— Не может околеть твой Мишка! — сердито сказала она при этом. Дуська улыбнулась. Что спорить с Нас­ тей? С Настей спорить бесполезно: замужняя женщина никогда не поймет одинокую. Дуська долго примеряла платок у зеркальца — то за­ вязывала узелком под подбородок, то вокруг шеи, то небрежно накидывала на плечи. Наконец завязала во­ круг шеи — и, сосредоточенная и торжественная, вышла на улицу. После жаркой кухни, пылающей плиты, запаха жа­ реного мяса и чада на улице ей показалось так свежо и привольно, что она остановилась и вдохнула полной грудью морозный воздух. Она чувствовала себя почти счастливой оттого, что и Мишка приезжает и что так хорошо кругом. Темнело уже. Дуська торопилась домой. Она пред­ ставляла, как сядут они с Мишкой за стол, будут гово­ рить о том о сем. Дуська скажет, как ждала его всю не­ делю, и целовать его будет без памяти, чтоб вспоминать его потом и все думать о нем, думать. Дуська почти бежала и чуть не налетела на машину, которая выскочила из-за поворота.

— У...лешак! — радостно сказала она. Машина остановилась. Из кабины высунулся Юрка — приятель Мишки.

— Привет!

— Привет! — разочарованно сказала Дуська. — Чего несешься, как черт? («А где же Мишка? — подумала она. — Поди, несчастье какое?»)

— Ну чего уставилась? — сказал Юрка. — Мишка твой! — Юрка присвистнул. — Велено передать, что не будет сегодня. Ремонтируются!— Юрка захохотал.— У Зинки ремонтируются. А ты водочки припасла? Айда выпьем!

— Змей ты! Змей ядовитый!

— А чего? Может, сговоримся? Я мужик будь здо­ ров, не хуже Мишки. Дуська промолчала. Она и не слушала Юрку.

116

Машина рванулась, обдав ее газом и веером снега. И кончились ожидания. Она стояла и не знала, куда идти. Словно одна она, совсем одна. И Мишка о ней не помнит, и никто не помнит, и никто не знает. И закричи она сейчас — никто не услышит. Дуська медленно пошла по дороге — просто так, лишь бы идти куда-то. И над ней, и над этой дорогой, и над этим миром висели ранние неподвижные звезды. И све­ тились они в тусклом небе, как Дуськины глаза в зер­ кале. «Пойти, что ли, к Захаровне за присухой?» — с тоской подумала Дуська. На той неделе видела ее Захаровна, намекала: мол, приходи, не покаешься. И все она про Дуську знает, и все понимает, хотя никогда с ней Дуська не говорила о душевных страданиях. Дуське даже как-то не по себе от ее взгляда, в котором сочувствие, и ухмыл­ ка, и готовность оказать услугу. Дуська чувствовала, не­ понятно почему, уже зависимость от нее. И поэтому она не любила Захаровну. Жила Захаровна на хуторе, километрах в восьми от поселка. Говорили, что присушивает она мужика к бабе на всю жизнь, только нечеловеческие мучения му­ жику от этого. Бывали случаи, когда эта непонятная сила, которая поселялась в человеке вопреки его нату­ ре, ломала его и, если он сопротивлялся, доводила до смерти. И многие бабы в отчаянии шли к Захаровне, пове­ ряли ей свои самые тайные тайны и ждали спасения. Дуська всем этим басням мало верила и смеялась над Настей, которая все россказни всерьез принимала. А сейчас вот подумала она о Захаровне. А вдруг да присушит Мишку, может, и не зря болтают люди. И тогда-то, где бы он ни был, тоска по Дуське сгложет его. И будет умирать он в муках, корчась и задыхаясь, умирать у нее в ногах и молить о пощаде. А она ему скажет: «А мои муки разве меньше твоих были? Да пожалел ты меня? Да хоть единожды?» И смерть Миш­ ки неожиданно представилась ей так реально, что она испугалась. Надо сказать, что о Мишкиной смерти, в муках ли, без мук ли, думала она часто, хотя Мишка был здоров 117

и ничто ему не угрожало. Но мало ли что может слу­ читься. Вон в прошлом году Семена Митрича корова боднула, и он умер. Возможность Мишкиной смерти на­ водила на Дуську тоску. И сейчас она хотела отогнать эти мысли и думать о другом. Но о другом не дума­ лось. Она представила, как будут хоронить Мишку. Жена его, конечно, пойдет рядом с гробом, и все ей будут сочувствовать, и утешать, и несчастной называть. А Дуська пойдет где-нибудь в конце процессии — кто она такая, чтоб за гробом идти? — ни родственница, ни сослуживица. Ее будут спрашивать прохожие: «Кого это хоронят?», а она ответит: «Да так: умер тут один...» Если сможет ответить. Она вытерла варежкой слезы и тяжело, как-то неловко вздохнула, так, что закололо где-то внутри. Так вздохнула, будто умер Мишка или вот-вот скончается. Л низко над лесом прорезалась тоненькая луна. Дусь­ ка увидела ее сквозь слезы, и показалось, что от луны отходят тоненькие лучики. Луна висела справа, и Дусь­ ка обрадовалась, что увидела ее вовремя с правой сто­ роны— это к добру, весь месяц жизнь у нее будет сча­ стливая. Дуська оглянулась и заметила, что отошла от посел­ ка уже далеко. Остановилась. «Ну, присушу я Мишку, приворожу, а любовь-то у него ненастоящая будет, не от себя, — подумала она. — Какая тут радость? Только себя обманывать». Постояла Дуська, поежилась и по­ вернула обратно. Дорога была уже различима и уходила в темноту, в лес. Дуське нравилось ходить ночами в лесу. Ночью все было таинственно, и обычные деревья казались огром­ ными и дикими. Мишка смеялся над ней и считал, что Дуська умничает, на городскую хочет походить. Дуська не стала говорить с Мишкой о природе, а стала писать стихи в альбом с толстыми бархатными корками и ни­ кому их не показывала. Но однажды не выдержала и прочитала одно стихотворение Насте. Настя долго не верила, что это Дуська так складно сочинила, а потом все удивлялась, откуда что в Дуське и берется. Дорога спустилась в овраг, поднялась снова, и по­ селок оказался совсем близко. И вспомнила она, как три года назад такой же ночью ехала на железнодорож­ 118

ную станцию и как лошадь разбежалась и выбросила ее в этом овраге. Провожала она на станцию студента Сергея Ивановича. Мишка тогда разозлился. А чего злиться? Проводила, и только. Не вспоминает о ней, наверно, Сергей Иванович. А зачем ему вспоминать: по­ гостил десять дней да уехал. Если и забыл — что оби­ жаться, она не обижается. Дуське даже как-то странно показалось это воспоми­ нание о Сергее Ивановиче, о том, как на кошевке они по этой дороге ехали, и какой он был веселый, и полозья скрипели, и пахло от разгоряченной лошади потом. А она, Дуська, все намахивала вожжами, присвистыва­ ла, и ей тоже было весело. Все это она сейчас вспомни­ ла, как будто не с ней это было, так казалось далеко и так неожиданно для ее однообразной жизни. Приезжал он прошлогодней зимой поохотиться. При­ вез его сам директор леспромхоза, сказал, что это сын его друга. По согласию Дуськи поместили Сергея Ивано­ вича в пустующую половину Дуськиного дома, и попро­ сил директор приглядывать за жильцом, печку топить. И пальцем ей шутливо погрозил: смотри, мол, у меня! А Настя еще до этого Дуське говорила: — Любит тебя директор, без шуточки не пройдет. А Дуське что от его любви, если даже в повара не переведет. Обидно просто, и шуточки его обидные. И на этот намек — ты, мол, смотри! — Дуська тоже обиделась и ничего не ответила. Директор похлопал ее по плечу, сказал: — Ну, ну! — И уехал. А Сергей Иванович остался. Было слышно, как ходит он за стеной, насвистывает. Никакой он, конечно, еще не Сергей Иванович, просто Сережа, это директор его так представил. Невысокий такой, шея худая, длинная, да и вообще в чем душа держится. Какой из него охот­ ник. И на лицо не особенно привлекательный, с Мишкой не сравнишь. На Мишку за версту девки смотрят. Утром они встретились на крыльце. Был он в боль­ шом красном свитере и выглядывал из этого свитера, как гусенок. Дуське прямо смешно стало: «Ну что за кавалер! Да еще в валенках больших, директор, навер­ но, свои дал. Чистая умора!»

119

— Как вас зовут? — спросил Сергей Иванович.

— Знакомились, поди. Дуськой меня зовут. Евдокия, значит.

— А по отчеству?

— Зачем это? — спросила она, ожидая какого-то под­ воха.

— Как зачем? — пожал он плечами.

— Ну, Ефимовна.

— Евдокия Ефимовна, значит, — сказал он. — Евдо­ кия Ефимовна, не могли бы вы сказать, где у вас дрова.

— Отчего не могу, — рассердилась Дуська, а отчего рассердилась, и самой непонятно было. — За дровами и иду, директор приказал печку для вас топить.

— Вы, Евдокия Ефимовна, не беспокойтесь и не сер­ дитесь на меня, — улыбнулся он.

— С чего это вдруг я на вас сердиться буду, — ска­ зала она, и неудобно ей было оттого, что сердилась. Дуська пошла в сарай за дровами — и Сергей Ива­ нович за ней. Дуська стала набирать из поленницы дро­ ва — и Сергей Иванович тоже.

— Вы, Евдокия Ефимовна, вот так одна и живете? Дуська покосилась на него — ишь в глазах-то ухмы­ лочка, и какое ему дело, одна она живет или не одна. Или тоже чего-то смекает?

— Чего тебе далась Евдокия Ефимовна да Евдокия Ефимовна! Или с детства приученный ко всяким обраще­ ниям?

— Вы зря сердитесь, — добродушно сказал он. — Ну, посмотрите на меня — разве я могу вас обидеть? Напи­ сано это у меня на лице или не написано? Дуська посмотрела на него и отвернулась, потому что смешно ей стало, а почему смешно — опять же не­ понятно.

— Ишь ты какой — обидеть! Да я сама кого угодно обижу. Дуська стала вытаскивать толстое полено из сере­ дины поленницы. Полено не вытаскивалось, она дернула его и чуть не упала и схватилась рукой за Сергея Ива­ новича. А Сергей Иванович не удержался, схватился за поленницу, и поленница с грохотом рухнула. Сергей Иванович начал хохотать, как маленький. Дуська сначала в кулак фыркнула, а потом тоже рас­ смеялась.

120

Прошло пять дней, как приехал Сергей Иванович. Каждый вечер Дуська торопилась домой. Настя покачи­ вала головой, говорила: — На глазах девка-то расцвела. — И вздыхала, пред­ чувствуя будущую Дуськину печаль.

— Да ничего ты не понимаешь! — махала на нее ру­ кой Дуська. Дуська торопилась домой, а в доме у нее уже горел свет. Это было непривычно. Всю жизнь ждала она, а сей­ час вдруг ее ждали. Ничего между ними не было, кроме разговоров. Си­ дят они около печки, дрова подкидывают и говорят. Сер­ гей Иванович про книги да про кино рассказывает, а Дуська слушает, все ей интересно. На шестой день пребывания Сережи — никакой он не Сергей Иванович! — как всегда, она прибежала с рабо­ ты уже затемно, скинула на ходу стеганку и начала рас­ тапливать печь. И Сережа, конечно, принялся ей помо­ гать. И так хорошо Дуське, что он ей помогает. Дрова в печке потрескивают, плита докрасна раска­ лилась.

— К большому морозу, — сказала Дуська. — Раз пли­ та красная — уж всегда жди мороз.

— Скажешь тоже, — удивился Сережа. — При чем тут плита и погода?

— Не знаю при чем. Только жди мороз. Дуська села на низенькую скамеечку напротив печки. Сережа рядом примостился, на полу. Свет из печки падал прямо ему на лицо, и от этого лицо его было четко, будто нарисовано, а глаза казались черными. В лице человека, который смотрит на огонь, есть все­ гда что-то отрешенное. Это Дуська заметила давно и все­ гда удивлялась, что это с человеком происходит, отчего он не может смотреть на огонь с улыбкой. Обязательно задумается, в себя уйдет. Вот и Сергей — смотрит на огонь, не мигает. Кто знает, что у человека на душе? Мо­ жет, с горя к ним приехал. Может, девушка изменила... Печали много в его лице. Молоденький еще, что печа­ литься и о чем можно думать так глубоко про себя? Если девушка бросила, то, видать, глупая она, несамостоя­ тельная, потом всю жизнь каяться будет. Только уж упу­ стила свое счастье — так и все. Найдется такая, которая

121

и пожалеет его, вот тогда он и поймет, что значит лю­ бовь, и разберется, что к чему. Так думала Дуська и всем сердцем переживала за Сережу и ругала беспут­ ную его девушку. А он все сидел и глядел на огонь.

— Там башенные рдели города И стены искрами переливались...

— О чем ты? — спросила Дуська.

— Свистя носились голубые птицы, — продолжал Сергей, — и желтые рубашки жарких духов. Он обхватил руками колени и словно забыл про Дуську и читал сам себе. Вначале Дуська не поняла. О каких-то девушках он говорил, которые танцевали на сучьях. Но неожиданно — не то чтоб поняла, а вдруг догадалась, что танцующие девушки — это пламя в пе­ чке. Ведь и правда, очень похоже пламя на танец. Сергей читал, а Дуська слушала, и все ей было по­ нятно и очень жалко всех. Там, в печке, было целое печ­ ное государство. Эта мысль Дуське сразу понравилась. И был в этом государстве король, который знал, что погибнет все и он вместе со всеми, как только кончатся дрова в печке. И от этого королю было очень плохо. Да и в личной жизни у него не клеилось. Сын на фронт ушел, дочь хро­ мая и не слушается. Король думал, что другим живется гораздо лучше, например в снежном королевстве. У них, он думал, все ясно, все постоянно. Не то что у него: дрова кончились — и все. А у тех, в снежном государст­ ве, оказывается, свои заботы н свои погибели. Только друг о друге они не знали ничего.

— А что о нас с тобою знают звезды? Скажи, что думают они о нас?

Сергей замолчал. И Дуська молчала. Она смотрела на огонь. Там, на черном сучке, танцевала девушка. Дуське казалось, что она умоляла кого-то, о чем-то просила, в бессилии опускалась на колени и снова вста­ вала, вздымала руки. Дуська и не заметила, что Сергей смотрит на нее. Он осторожно прикоснулся пальцами к ее руке и тихо сказал: — Вы прекрасная женщина!

122

Дуська словно очнулась и удивленно, даже испу­ ганно посмотрела на Сергея. Он тихо повторил: — Вы прекрасная женщина. — И прикоснулся губа­ ми к ее руке. Дуська не знала, что делать. Она вдруг увидела, какие у нее большие шершавые руки, и не знала, куда их спрятать. И таких слов, как «вы прекрасная жен­ щина», ей никто никогда не говорил, не слышала она таких слов. Мишка ей, бывало, говорил: «Хорошая ты баба!» — а чтоб «прекрасная женщина» — такого она не слышала. Дуська боялась пошевелиться, словно то, что сейчас происходило, было так хрупко, что могло разрушиться от любого неловкого движения. Она робко погладила его по мягким теплым воло­ сам. «Сыночка бы мне такого», — вдруг подумала она. Сергей положил голову ей на колени. Она гладила его лицо, которое ей казалось сейчас совсем-совсем детским. И почему-то она вспомнила себя девчонкой. И пер­ вую встречу с Мишкой вспомнила. Лет четырнадцать ей было. Качалась она па качели, которая была при­ вязана к старой березе, и распевала песенки. Мимо проходил какой-то парень незнакомый. Дуська даже качаться перестала — настолько он поразил ее, пока­ зался таким красивым, каких она никогда в жизни не видела. Высокий, волосы черные, густые, как шапка на голове. Лицо смуглое, цыганское, тонкое. Только глаза не черные, а серые, а может, голубые. Не разобрала тогда Дуська. Только как он взглянул на нее — так она и петь перестала, смотрит на него не мигая. Парень подошел к ней, не выпуская с качели, при­ жал ее к себе и стал целовать. Дуська испугалась да такой рев подняла! Парень опешил, отпустил ее.

— Да ты же совсем пацанка! — удивился он. — Я-то за девку принял. — Махнул рукой и пошел. А Дуська с тех пор только о нем и думала. Мечтала. И даже сочиняла письма. А встретились они только че­ рез три года, когда Дуська стала работать в столовой. Почему-то сейчас вспомнила об этом Дуська и по­ думала, что как первый раз принял ее Мишка за дру­ гую, так она неузнанной и живет. Разве Мишка знает ее? Совсем не знает.

123

А Сережа прекрасной женщиной ее назвал. Она улыбнулась чему-то своему, далекому. Сережа поднял голову.

— Знаешь, — сказал он, — я бы хотел на тебе же­ ниться.

— Да ты что придумал! — всплеснула руками Дуська.

— Я серьезно.

— Это еще детство в тебе ходит, мечты разные, — вздохнула Дуська. — Было бы мне сейчас четырнадцать лет, ты бы для меня взрослым парнем был. Да не слу­ шай ты меня! Тебе девушку хорошую надо. В городе-то есть, поди, девушка? — спросила она как бы между прочим, хотя вопрос этот ее интересовал. Кто-то громко постучал в окно. Дуська даже вздрог­ нула от неожиданности.

— Дуська! Это я, Настя. Дуська подбежала к окну, стараясь увидеть сквозь замерзшее стекло Настю.

— Что тебе? — крикнула Дуська.

— Мишка приехал, у столовой пьяный сидит, ждет тебя.

— Среда ведь сегодня! — крикнула Дуська, будто не верила, что ей Настя говорит.

— Уж не знаю, среда ли, четверг ли, — ответила На­ стя. — Только он у столовой пьяный сидит! Дуська торопливо надела стеганку, накинула платок.

— Извините, пойду я, — сказала она.

— Да, конечно, — сказал он.

— Да не сердитесь вы! — почему-то она его снова на «вы» стала называть. И поняла, что зря она сказала «не сердитесь». Он не сердился. Он смотрел на нее удивленно. Куда она уходила, зачем? К кому? А что ему могла объяснить Дуська? Вот, мол, — раз, два и все ясно. Наверно, и его зря она про девушку спрашивала.

— Извините, — снова сказала она. — Всего вам хо­ рошего. Она вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Мишка сидел на крыльце, свесив голову, волосы вы­ бились из-под шапки, падали на глаза.

— Мишка!

124

Он поднял голову, и Дуська увидела — обрадовался ей! — но тут же насупился и зло спросил: — Где ходишь?

— Пойдем, замерз ведь. — Она попыталась поднять его. Мишка оттолкнул ее и с трудом поднялся сам.

— Знаю я, где ты была. — Он выругался. — Хотел морду ему набить, да Настя разговорила. Дуська подхватила его за руку и повела.

— А я к тебе специально приехал, никакого рейса у меня не было. Специально! Митяй меня довез. А вообще машина моя на ремонте. А ты развлекаешься! Дуська молчала. Лишь бы довести до дому да спать уложить. Он шел, обняв ее за плечи, тяжело ступая. Никто им не попался навстречу. Да и кто попадет? Наконец они пришли. Мишка разделся, сел к столу. Дуська вытащила из печки щи, налила в блюдо, по­ ставила перед Мишкой. Нарезала хлеба.

— Я тебя прощаю, — сказал Мншка. — Прощаю, по­ тому что он щепок. Нс мужик еще.

— Да тише ты! — испугалась Дуська. — Слышно же все.

— А мне плевать. Они замолчали. Мишка ел щи, наклонившись низко к блюду. Дуське стало как-то нехорошо, что он так ест — мол­ ча, не разбирая что. Она разглядывала его, словно впервые видела. «И пошто из-за него бабы сохнут? — думала она. — Силы в нем много. Злой в любви. И гла­ за чисто бесовские. Серые, холодные, а как глянет — так с бабой неладное начинает твориться...» За стеной что-то упало, зазвенело. Ведро, наверное.

— Расшумелся хахаль твой, — сказал Мишка. Дуська ничего не ответила, не сочла нужным. Она представила Сережу, как он ходит там, за стенкой, в ва­ ленках, большом свитере, ходит, что-то думает, на ведро натыкается. «Вы прекрасная женщина!— Дуська улыб­ нулась.— Вы прекрасная женщина!» Она чувствовала, что вот-вот заплачет. Мишка все ел щи, и если бы сейчас исчезла Дуська, то, наверно, он бы и не хватился.

125

Мишка утер рукавом губы, потянулся.

— Вот тебе постель, ложись, — сказала Дуська. Ска­ зала она это так, как говорила всегда, а слез на ее гла­ зах Мишка не заметил. Он встал, обнял Дуську. И она опять почувствовала себя четырнадцатилетней девчонкой. И как тогда, на качелях, ей было хорошо и страшно. И никуда уже от этого не деться, и пойдет она за Мишкой хоть на край света.

— Соскучился я по тебе, вот ей-богу! — сказал Миш­ к а.— Говорю Митяю: довези. Митяй говорит: чего, своя баба надоела? Я на свою бабу не жалуюсь, она у меня ничего, справная. А Митяю говорю: все равно вези к Дуське — и точка. К Мишке пришло хорошее настроение. Он был дово­ лен всем — и тем, что у него баба справная, и что Дусь­ ка его ждет, и он — надо ж е!— взял и приехал к ней, а мог бы и не приехать. И потом он об этом будет вспоминать долго — как сломя голову ехал к Дуське. И все будет спрашивать Дуську: — А ты помнишь, нет?

— Помню, помню! — будет говорить Дуська. И с течением времени ей самой будет казаться весь этот вечер немного иным, и она сама будет вспоминать, как он приехал к ней за пятьдесят верст, на попутной машине. Мишка снял сапоги, кинул портянки на печку.

— Я без тебя не лягу, — сказал он, — Бросай свою посуду, завтра вымоешь. Он встал и выключил свет. Мишка уснул. Она провела рукой по его щеке, погладила волосы. Но Мишка спал и не слышал ее ласки. И все равно ему было, что думает Дуська и как жить она дальше соби­ рается. Она лежала и смотрела в темноту. Какая черная бы­ ла темнота. Ох какая черная! Она прислушалась: не слышно ли там, за стеной, Сер­ гея Ивановича. Поди, не спит, все думает о своем. Это же надо — жениться хочу! Дуська закрыла глаза и стала думать о Сереже, потому что думать о нем было приятно, на

126

душе от этих дум спокойно и тихо, как будто кто-то прикасается к тебе легкими пальцами. Кому-то он до­ станется, да не ей. Вот ее судьбинушка — она поверну­ лась к Мишке, приподнялась, будто надеялась что-то увидеть в нем. Но Мишка спал. Дуська шла по дороге и вспоминала обо всем, и оби­ да за ту ночь, и за многие другие ночи, и за сегодняш­ ний обман — обида вдруг заполнила ее, и так стало горько и тошно, что хотелось сесть прямо на дорогу и завыть, как воют бабы по покойнику да по мужику. Да что выть-то? Она взяла комок снега и стала жевать. Губы пока­ лывало, леденило, а она все жевала, пока не заныли зубы. «Забыла я себя, — подумала она. — Забыла. Сереженька-то напомнил мне самой про себя, а я опять забыла. Все из-за него, из-за Мишки... Себя не жалко, ничего не жалко... А может, не надо было себя забы­ вать? А может, без любви такой вот безрассудной не я бы и была. Да разберешься разве...» Дуське вдруг по­ казалось, что п жизни се будет еще нечто такое, что и придумать трудно. Многое еще будет. И Сергей Ивано­ вич то же ей говорил. В столовой еще горел свет, и Дуська решила зайти туда, чтоб погреться да поговорить с Настей, отвести Душу. Настя пол подметала. Дуська молча сняла платок, стряхнула с него снег.

— Не остановился, что ли? Мимо проехал?

— Не... Юрка сказал, что у Зинаиды он. Я уж хоте­ ла к Захаровне идти. Дуська села на табуретку, опустила устало руки.

— Да будет тебе, голова безумная! Ты на себя по­ смотри— хуже ты Мишки, что ли?! Кровь с молоком девка, а Мишка цыган цыганом, и чего в нем хорошего? Голова безумная! К Захаровне собралась! А я тебе не хуже Захаровны выгадаю! Она бросила в угол веник, достала из печурки заму­ соленные карты. Дуська оживилась. Они сели в уголок, к печке, и Настя, повздыхав над Дуськиной судьбой, стала разбрасывать карты.

127

— На сердце у тебя крестовый король, — подумав, сказала Настя. — Пустые хлопоты. Ты к нему и с вер­ ностью, и с любовью, а он только с разговорами. И до­ рожки у вас врозь, и свидания. Он нечаянный интерес получает от дамы, и выпивка над головой. А тебе от него только досада, обман и тревога душевная. И нету тебе покоя, не падает. А дело кончится разговором, сердце успокоится слезами. Плюнь ты на него, Дуська, плюнь!

— Да кабы не любила! — горестно вздохнула Дуська.

— Да кабы он путный был, — сказала Настя.— И жене-то несладко от него, и ты всю жизнь маешься. А сейчас к этой Зинке ездит. Да я бы ей!

— А мне так всех баб жалко. Только вот терпенья нет. — Дуська уткнулась Насте в плечо. — Терпенье-то мое кончилось!

— И мое кончилось: я вчера мужика-то своего вы­ гнала. И они обе заплакали. Сидели вот так в обнимку и плакали.

— Ты, Настя, все-таки счастливая, — вытирая сле­ зы, говорила Дуська. — У тебя дети есть. И Митька уже на заводе работает, и Шурка учительницей стала.

— Дети-то только маленькие близки. Шурка приез­ жает на лето да все книжки читает. Говорю: «Расскажи хоть, про чего там написано». Я ведь больно люблю книжки слушать или по радио постановки. Когда Шур­ ка в школе училась, все мне вслух читала. А сейчас говорит: «Не поймешь ничего». Я говорю: «Да из умато еще не выжилась, почему же это не пойму?» — «Не поймешь, говорит, и все». Митька-то поласковей. Да баба ему непутевая досталась, так он и в гости не ездит. А мужика я вчера выгнала. Раньше пил да не дрался, так я терпела. А сейчас все кулаками машет. Я и не боюсь, да надоело. Тебе, Дуська, одной-то и лучше. Мишка обещал, поди, на тебе жениться, обманывал?

— Не обещал, — сказала Дуська.

— Ты его, дура, жалеешь. Да я б его! — Настя плю­ нула. Они замолчали. И каждая думала о своем. Настя — о том, что пра­ вильно сделала, мужика своего выгнала. Только вот на

128

дворе-то мороз, напьется да, не дай бог, замерзнет, занесет снегом и не найдут до самой весны. И заныло у Насти сердце, и тревожно стало.

— Погадаю на своего, — сказала она. А Дуська думала о том, что в следующий четверг, как только приедет Мишка, — все ему скажет и поста­ вит на их отношения точку, потому что терпенья у нее больше нет. А в пятницу поедет она к директору и по­ просит, чтоб перевели ее отсюда. Разве хуже она дру­ гих? За что она пропадать должна? А Мишка тогда спохватится и как будет мимо дома ее проезжать — опечалится. Дом-то пустой будет стоять, заколоченный. Дуська утерла слезы, представив все это расставание с Мишкой.

— Ты поглядь, Дуська! — сказала Настя, выбрасы­ вая из колоды карты. — Ни одной бабы ему не ва­ лится, кроме меня.

— А уж сердце-то у него черным-черно, тужит он, Дуська, ох как тужит! — И все лицо Насти осветилось радостью. — Любил он меня в молодости, — мечтатель­ но сказала она. — Любил. И я его любила. Жил он на одном конце деревни, я — па другом. Замерзнет, поди, окаянный, мороз-то какой!

— Придет!-— сказала Дуська.

— Не пущу, право, не пущу. Замерзай — и дела мне нет. Кто-то постучал в окно. Сначала чуть-чуть постучал, потом громче. Женщины переглянулись.

— Мишка, может? — шепотом сказала Настя. Дуська покачала головой, а лицо побледнело, она почти испуганно смотрела на дверь, и враз в ней вспых­ нула надежда, и чувство это было так остро, как будто сейчас вот, именно сейчас, решалось все. Стук повторился.

— Это, наверно, твой Федор, — глядя на дверь, ска­ зала Дуська. Настя подошла к двери, приоткрыла ее: — Кто там?

— Это я, Федор. Трезвый я. Иди давай домой, пого­ ворим. Настя закрыла дверь.

9 Молодой человек, вып. 20-й 129

— Принесло! — сказала она, сдерживая улыбку. А Дуська будто ослабла вся — и руки, и ноги. Настя быстро оделась.

— Ну, я уж пойду. Закрой здесь. Настя ушла. Дуська тоже оделась. Потушила свет. Закрыла дверь на большой замок, ключ под крыльцо положила. Поднималась луна из-за леса, тоненькая, молодая. И всем она светила — и Насте, и, Дуське, и Мишке, и даже директор леспромхоза, может быть, поглядывал на нее из окна.

Нина СУББОТИНА

КОРОМЫСЛО Расписное коромысло У соседки Сани, Ведра, вымытые чисто, Носят воду сами. Нарисованы ранетки, Золотая сладость — Саша делал для соседки Этакую радость. Весь поселок Уралмаша Ведал их секреты, А теперь воюет Саша Да не шлет приветы. И глядит невеста Саня В спину почтальону Заскорбевшими глазами Бабкиной иконы. Или яблоки, алея, Надломили ветки, Или стали тяжелее Ведра у соседки? Как-то радуга повисла, В семь цветов играла, Уж не ты ли коромысло, Саня, потеряла? У меня такие мысли Про соседку Саню: Я ей вместо коромысла Радугу достану, Чтоб поселок Уралмаша, Дождичком пропахший, Знал: вернется к Сане Саша, Без вестей пропавший!

131

9*

Переулок, будка, школа, Мостик над рекою — И до радужного поля Мне подать рукою. Встану с радугой поднятой, Радостно цветущей, — И конец войне проклятой, Самой проклятущей! ПОВАР ФЕНЯ Но Джек, припав к нему головой И сам дрожа весь, Успел скачать: «Господин мой, Я останусь здесь...»

Вера Инбер

Детство билось жуками в ладошке, Детство бабочками носилось По сиреневым звездам картошки... Ох, побольше б ее уродилось! Посреди тылового Урала Огороды цвели при заводах, Тяжело нас страна поднимала Во садах ли да в тех огородах. На работу спешат наши мамки, Взгляд задержат на ребятишках — В одинаковых белых панамках, В одинаковых серых штанишках. Неказистую эту одежку В детсадах за бесплатно дают, И спокойны они за кормежку, За общественный скромный уют. Одинаково нас приодели — Не сироты, а все-таки вроде, Одинаково мы пили-ели Во саду ли да в том огороде. Одинаково ели да пели: Хлеб по норме, а песен излишек. Пели — если без света сидели, И при свете — ведь не было книжек!

132

Я, признаться, без книжек скучала — В книжках феи, добры и красивы! Повар Феня на кухне стучала — Сотворяла супы из крапивы... Мы однажды щенка-пустобреха Принесли, замотав в одеяло,— И тогда нам про сеттера Джека Тетя Феня стихи рассказала. А припомнить, была эта Феня Низколоба, совсем некрасива... Нам за мамок была и за фею! Ей спасибо. Спасибо. Спасибо. Детство нам без нее не спасли бы. Анатолий ГРЕБНЕВ

ОГОНЕК Я гибнул в глуши бездорожной, и, взятый пургой в оборот, услышал во мраке тревожном: как будто бы колокол бьет. Над стонущим лесом, над полем, волна за волной, вперекат, откуда, с каких колоколен — то громче, то тише — набат? И, правя на звук, понемногу, не слепо уже колеся, до торной дошел я дороги и вытер, счастливый, глаза. И сразу, как будто условясь, блеснул сквозь метель, недалек,— как чья-то бессонная совесть — зажженный в ночи огонек! >й человек, вып. 20-й

133

В ГОРАХ И сна, и покоя лишаясь, но все же довольный собой, ты бродишь еще по Тянь-Шаню, где воздух, как спирт, голубой. В заоблачном великолепье сияние снежных вершин. И весь облепихой облеплен кустарник в разломах долин. Речному подобные шуму, в краю вековечных камней внезапно накатятся думы о жизни и смерти твоей. И, глядя на горные пики, земную оплачешь юдоль. И острым шипом облепихи войдет в тебя тихая боль. Но в далях родимой равнины, где светит родная звезда, ты вспомнишь уже неревниво небесные эти места. Забытую боль воскрешая, отринув свой суетный труд, надмирные горы Тянь-Шаня, как сон, пред тобою пройдут. Да могут ли мертвые выси сравняться во мгле вековой с величьем божественной мысли души человечьей живой?!

134

МУМИЁ Средь заоблачных гор,

неуверен, в первобытном урочище скал я с тоской заболевшего зверя для себя исцеленья искал. С непривычки ль я выдохся скоро, или боль доканала меня, но молчали насмешливо горы, недоступную тайну храня. И, затею сочтя бесполезной, я упал, проклиная себя, где арча изгибалась над бездной, мощным корнем каменья дробя. Было слышно, как мчится, неистов, по теснине бездонной поток. И блеснул мне из щели зернистый, черным соком застывший натек. Я кусочек смолы той волшебной проглотил, о спасенье моля. Может быть, это было внушеньем, только боль отпустила меня. С той поры убедился я лично: человеческий чуя недуг, к состраданью природа привычна, словно мать, избавляя от мук. Мне открылись, прекрасны без прозы, древней тайны разгадка и смысл: мумиё — это горные слезы, что из сердца земли пролились!

135

10*

Михаил СМОРОДИНОВ

ПРЫЖОК С ТРАМПЛИНА Хоть длился в общем-то полет лишь миг единый — во мне навек остался тот прыжок с трамплина. Несясь по эстакаде вниз, сжат, как пружина, я слышал ветра встречный свист... Прыжок с трамплина! Полет... Забыты — тренер, твердь, прогиб, разножка. Одно желанье — пролететь еще немножко. Еще, еще! ...Вся жизнь — полет. И вот парим мы, забыв: на приземленье — лед, а не перины. «Далековато залетел!» — хирург долдонит. Холодный гипс колюч и бел, как снег на склоне. Но в сердце-то живет, живет тот миг единый — миг вдохновения, полет, прыжок с трамплина... МУЗЫКА ОЗЕРА Чу!— дикий селезень. Взглянув внимательно, он, как привязанный к невидимому грузику, клюв опустил иглой звукоснимателя. С пластинки озера он считывает музыку.

136

Как безыскусна ты, мелодия озерная1 И плеск волны, и шорох ветра над осокою. И вновь на сердце, как на чадо беспризорное, нисходит робко чувство Родины высокое. Пусть дольше музыка со мною не прощается! Живые ноты. Оперенье изумрудное... Круги расходятся. Диск озера вращается. Наискосок скользит игла коррундовая. КРАСНАЯ КНИГА Внимаю ученому спору, и в сердце вселяется страх. Вся фауна мира и флора бытуют на птичьих правах. Но всех ли, чья жизнь — под вопросом, чья гибель — укор нам и суд, в тревожную книгу заносим, которую Красной зовут? Да, странно ее окрестили: планета от горя седа, и «красный» по-русски — красивый... Какая уж тут красота! Такая печальная повесть! Найду ли — ищу вновь и вновь — там зверя по имени Совесть и птицу с названьем Любовь? Ни строчки о них. Не ищите! А может, бизонам сродни, взывают они о защите? Беда, если вымрут они. Внести бы их в Красную книгу... Когда бы их все сберегли, тогда лебединые клики и нынче мы слышать могли.

137

Феликс Ш ПАКО ВСКИЙ

КЛЕНОВЫЙ КОСТЕР

В час, когда из Бымовской Ямы пепельным дымом поднялись осенние ранние сумерки и незаметно осели на ближние перелески и поля, рябчики перестали от­ зываться манку-пикушке. Молодые озороватые петуш­ ки весь день, как хотели, дурачили меня. Радостно и охотно откликались свистульке, шустро перебегали по свежеопалому листу. Порой взлетали, опускаясь где-то вблизи, и... ни за что не показывались на глаза. Похо­ дило, что рябчики проказничают сознательно: с удо­ вольствием прячутся в кустах, хитро следят оттуда за мной и втихомолку посмеиваются над неумелым свистуном-охотником. И вот теперь, вволю надразнившись, они до завтрашней утренней рани прикорнули под све­ сами еловых лапок или на земле, в корнях старых пней, под выворотнями. Тихая заря истлевала на закатном небе, одна за другой выступали на нем спелые сентябрьские звезды. Пора было возвращаться мне домой, в низкую избу с запотелыми от вечернего холода окнами. Идти пред­ стояло лесом-глушняком, по заросшей до непримет­ ности дороге. Не сбейся я с нее в темноте — и не уви­ дать бы мне по дороге маленького чуда. В густеющих сумерках потерялась из-под ног доро­ га; я сделал порядочную петлю и выбрался на чистину Кривого Поля. Выбрел из черного нутра леса на опуш­ ку и остановился, обомлев. На фоне остывающего зоревого неба языками живого огня трепетал, играл и вился костер. Пламя струилось, текло вверх, полыхая, и словно обдавало сухим, устойчивым жаром. Вокруг огня хороводились елочки-подростки. Они зябко тяну­ лись к костру мохнатыми ветками, грели синие паль­ чики. А всего-то и было, что стоял на опушке высокий, 138

статный клен. Он вспыхнул не от случайной спички — от щемящей осенней прохлады, и сейчас горел так, ровно молодой парень в кумачово-алой рубахе бежал на­ встречу холодному ветру. Вот сорвал ветер с ветки один лист, за ним второй, искрами отлетели они от дерева, с медленным шелестом осели на траву. На глазах сго­ рал клен в кипучем пламени осенних красок, и довер­ чиво грелись возле него зябнувшие елушки. ДОЖДЕВЫЕ ПЕСНИ

Дождь не мог собраться долго. Земля иссохла, ис­ томленная, зачерствела от безжалостного солнца, и ти­ хими августовскими ночами слышно было: лопались и паутиной расползались по ней трещины. Пересохли родники, ужались болота, опала вода в речках, все ждало и просило: дождя, дождя... Туча накатила вечером, в ранних сумерках. Нака­ тила, широкая, литая, с волнистой, белесой очесью прядей по гребню, и вмиг крупным, сыпким дождем об­ радовала землю. Земля сначала не поверила туче, не смогла прогло­ тить первые капли, они собирались струйками и расте­ кались грязными ручьями. Но дождь расходился все смелее и гуще, и земля спохватилась: задышала терп­ кими запахами и стала пить, жадно втягивать в себя влагу, и пила беспрерывно, ненасытно. Сразу запахло по окрестному лесу крепкой грибной прелью, разомлев­ шим и горьковатым осиновым листом, сырой берестой от березовых стволов и кисловато-смолистым духом от елового хвойника. Все примолкло на дожде. Спрятался и затаился ве­ тер. Беззвучно обвисли листья по веткам. Нигде ни че­ ловеческого голоса, ни железного машинного шума. Только звон, переплеск дождевых струек на многие расстояния вокруг, да неразборчивые вздохи и шепоты. Это, наверно, земля старалась вышептать слова благо­ дарности долгожданному ненастью. Как наступило утро, никто не заметил. Дождь сы­ пался, и по-старому взахлеб пили его поля, облужья и пашни, охотно мокли, тяжелой сыростью набрякали березовые дубровы, сосновые боры, еловое да пихтовое чернолесье. И когда сквозь сплошную дождевую завесь

139

проглянуло все-таки утро, по лесам, будто весенней порой, запели наперебой птицы. Вначале откуда-то с края поля подал голос перепел. Ему откликнулся жаворонок. Не усидел он, спрятав­ шись под листом, вскрылил и прямо на дожде от ра­ дости запел. Жаворонка поддержал с опушки лесной конек — голосистая птаха, вслед за коньком взялись про­ бовать голоса молодые зяблики — и пошло, пошло зве­ неть по лесу... Птицы пели наперебой, от радости они забыли о позднем августе, и, слушая их голоса, нельзя было утро кончавшегося лета отличить от начала весны. МУДРОСТЬ

Мы с Никитой Петровичем вылезли из озера Зарослого, где ждали на перелете поздних северных уток, и сразу увидели: косач сидит в ветках дальней березы. Сидит-посиживает, нехотя сощипывает сережки и, по­ глядывая в нашу сторону, поругивается изредка почти на человечьем языке: «Вар-нау... Вар-нау-ки!» Никита Петрович покрутил головой: — Ай-ай, ну чего разоряться-то! Не вовремя на глаза тебе попали, аппетит перебили. С виду такой сте­ пенный, а на деле ты, тетеревок, похоже, настоящий не­ вежа! Говорил лесник все это в шутку, но тетерев примолк, напряженно вытянул шею, будто и вправду прислуши­ вался к словам лесника. Потом склюнул еще одну се­ режку и снова, дразнясь, выбормотал: — Вар-нау-ки-вы!

— Ах ты, бормотун. — В глазах Никиты Петровича засветился охотничий огонек.-—Ты и слушать не хо­ чешь, когда тебе добром говорят. Побереги тогда свой толстый зоб! Лесник повернулся ко мне: — Потопчись тут маленько. Отвлеки его, пусть он за тобой дозорит! А я той порой попробую этим-то реднячком подобраться к нему! Никита Петрович снял ружье с плеча и нырнул в низкий кустарник. Минут через пять косач испуганно, совсем как петух на сельской улице, вскудахтнул, за­ хлопал крыльями и понесся с дерева без оглядки.

140

Вернулся старик запыхавшись. Тяжело переводи дыхание, говорил: — Дошлый косачишко! Метров двести полз я. Пря­ мо по-пластунски! А он все же узрил меня — и деру. Да пускай живет на здоровье! Давай-ко где-нибудь отдох­ нуть присядем! Упарился я, пока ползал. Мы зашли в густой борок, присели под молодой сос­ ной на сухие, скользко-упругие иголки. Хорошо с доб­ рым давним другом посидеть вот так молча, подставив лицо осторожной ласке осеннего солнца. Много лет знаком я с Никитой Петровичем. Кажется, все потаен­ ные углы вместе исхожены, все тропки разведаны. И под дождями мокли, и плутали не однажды, верную дорогу к дому потеряв. Как-то на большом озере даже тонули, когда хлипкая лодчонка стала разваливаться прямо под нами. Подружились мы так, что молча поси­ деть вместе — и то нам любо-дорого. Раздумался я, забылся, и вдруг сверху кто-то выва­ лил прямо мне на голову целую охапку старых листьев, трухи, сухих веток и глины. Как ужаленный, отскочил я в сторону и на сосну уставился. Никого нету, лишь гнездо, сороками весной свитое, в зелени виднеется.

— Что за фокусы! — говорю сердито. — То тетерев обругал, теперь хламу разного за шиворот насыпали. Сейчас вот как ахну из ружья! Никита Петрович мусор ладонью с куртки обивает, смеется и шепчет: — Погоди стрелять, присядь! Скараулим шутника! Ждали мы долго. Все же «шутник» не выдержал. Послышалось легкое шебуршанье, и... серенькая белка вылезла из гнезда на ветку. Присела на задние лапки, передними быстро-быстро потерла пухлые щеки — умы­ лась. Потом хвостом махнула и перескочила на сосед­ нее дерево. Ловко перебежала по суку, прыгнула на следующее. Добралась до старой засохшей осины. Ко­ ра на стволе размочалилась и свисала местами длин­ ными бородами. Белка выхватила целый пучок из такой бороды, за­ жала его в зубах и вернулась к гнезду. Белка — хорошая хозяйка. Чувствуя близкую зиму,, она заблаговременно отыскала старое сорочье гнездо и утеплила его к холодам. И нас осыпала не из озорства,, просто выгребала ненужный сор.

141

Лесник долго думал о чем-то своем. Изредка взгля­ дывал на меня, шевелил бровями, но помалкивал.

— Что, Никита Петрович? — не вытерпел я.

— Думаю вот, как это все в лесу в один порядок складывается, а? Частенько дивлюсь!.. Замечал, поди, дятел весной дупло долбит? Квартиру себе выстругает такую, что хоть век в ней живи! А дятлу она на один сезон. Птенцы вырастут, улетят, а дупло другие птицы занимают. Или возьми ты полевых мышей. В их норках и шмели, и осы селятся. Кроты ходов под землей наде­ лаю т— пойдет дождь, и вода по этим ходам все длин­ ные корни достанет и напоит. Да то же сорочье гнездо возьми! Вроде уж оно-то никому не потребно — старое, бросовое. Ан нет, белке на зимовье сгодилось! И что ты ни хвати — во всем так! Думаешь, тетерев этот дразнил нас, подзадоривал? Нужны мы ему больно! Он других тетеревов окликал, время пришло тетеревам табунить­ ся! В табунке-то зимой смелее и веселее... Тому и див­ люсь я, что для всякой птицы, всякого зверя, мотылька какого-нибудь, комарика самого малого есть у леса какая-то одна мудрость. Как думаешь, правильно я го­ ворю или нет? Мы помолчали. Да и что было мне сказать? Мудрость — она и есть мудрость. ЖАВОРОНОК

Морозило целую неделю, и снова выстыла отмякшая на солнце земля. Не звенят в девичьи-светлых берез­ няках голоса первоприлетных зябликов, не тренькают по сухарам дятлы, не бормочет на поляне удалой кра­ савец тетерев. Попрятались ранние бабочки, холод «подрезал» им мягкие крылышки, толстые весенние шмели исчезли с глаз. Закрылись чистенькие подснежники-ветренки и ненагляда-медуница. Даже редко уны­ вающая синица-кузенька примолкла и с озабоченным попискиванием возится на ветках старой сохлой осины. Умеет северный ветер приструнить всех разом и отбить охоту верить вешней поре. Застоялись в вышине облака, необхватно толстые, ленивые, с седыми, косматыми загривками. Тесно от них в небе. Лишь изредка в узкую щель пробьется сол­

142

нечный свет, и тогда какими-то самоварно-латунными бегучими отблесками засветятся их бока. И в тишине из этих толпой стоящих холодных об­ лаков льется и льется одинокая струйка Жаворонковой песни. Где он там, песнопевец? Проходит минута, про­ ходит десять минут, двадцать — по-прежнему поет жа­ воронок, все на одном месте выструивается, журливо играет и не иссякает песенный ручеек. Смотришь в небо, до боли напрягаешь глаза. Нет, не видать певца, прячет его суконно-серая, тяжелая наволочь. Но тут он, раз продолжается, звучит песня — значит, тут! Звени, жаворонок! Пускай выстаивается долгое отзимье, пускай сыплет снег и сбивает ветер сугробы — ты поешь, и можно верить, что все хорошее у весны впереди. И думается под жавороночье неустанное пение: не хитро веселиться и петь, когда ласкает хмельная сол­ нечная теплынь. Легко и просто исполнять здравицы в такое время. Труднее запеть, как жаворонок, под пасмурным небом, в холода, когда все насквозь про­ дуло знобящими ветрами и сама земля чувствует себя сиротой. СУГРОБ

Всю зиму погуливал на просторном поле за дерев­ ней морозный ветер. Взнимал снег, крутил его в длин­ ные жгуты, после ставил зыбкие белые столбы на попа и гнал их перед собой к дальнему лесу. Столбы эти, по­ хожие издали на хлысты высоких берез, ходко бежали под ветром через поле, пружинисто гнулись, мотали раскуделенными верхушками и, дойдя до опушки, где ветер терял силу, рассыпались, ложились новыми слоя­ ми на землю, густым мучным бусом пудрили деревья вокруг. Скоро возле кустов вырос толстобрюхий сугроб. Похозяйски вольготно раздался на стороны сугробище. Тугим круглым пузом так налег на мелкий черемушник, что верхние ветки посогнул, а нижние так и вовсе в лоск положил. Нес и нес ветер снег, и сугроб с каждым днем разбухал, плотной тяжестью все сильнее налегал на черемушник.

143

Не вдруг, да оказало солнце силу. Щедрыми горя­ чими ладонями землю обласкало, сугроб на опушке на­ шарило и по брюху погладило. Жарко сделалось суг­ робу. Невтерпеж. Поскучнел он, съежился, на глазах тощать начал. А покруче солнце встало — и выпростал­ ся из-под него струйкий, бойкий ручей. Кубарем покатилась вода по отлогому всполью к речке. Под солнечными лучами чах сугроб, худел и вско­ рости совсем истух. Осталась от него одна белесая плесенца, да и ее смыло ночью веселым сыпким дождиком. Молодой черемушник, дождем умытый, коричневой корой заблестел, засветился, раскрыл почки и листья выпустил. С прилету запел в черемухах первый соловей, и под его песни все и думать забыли о зимнем сугробесбитне. ПРАЗДНИК

Охотничьим ножом ссек на березе сучок и подставил под брызнувшую сладкую капель пустой котелок. Звон­ кие капли наперебой затукали в донце. Пока сок копился, достал из рюкзака хлебную гор­ бушку, пожевал немного и потянулся рукой к котелку. Потянулся и замер, не донеся руки. Шустрой вереничкой бежали к котелку красно-коричневые муравьи, останавливались, шевелили усиками, отыскивая дорогу попрямее, опять бежали. Вокруг моей посудины разгорался настоящий пир. Сладкая, приманчивая капель попадала не только в ко­ телок, иные капли отскакивали на листья, и на них вез­ де копошились муравьи. Некоторые из муравьишек пока подходили, часто потирали передними ножками, будто от удовольствия; другие, досыта напившись, уходили. Они хмельно покачивались, останавливались и озабочен­ но щупали раздувшиеся животы. Две бабочки-лимонницы прилетели, уселись по обод­ ку котелка, притихли, то распахивая нежно-зеленые крылышки, то смыкая их. Чтобы никому не мешать, отполз я под старую бере­ зу, прилег у ее корней и закрыл глаза. Тотчас из ветвей донесся ехидненький писк. Дескать, сами пить пьете, а нам не даете! Глянул: серенькая гаичка скачет и по­ глядывает вниз. Посмотрела, попищала, потом порхнула

144

к срезанной ветке и прямо на лету начала клювиком ловко подхватывать-ловить вкусные капельки. Незаметно стал я задремывать, словно понесло меня куда-то на плавно-зыбучей волне. Проснулся через час — пир под березой шел горой! Котелок был полон, сок лил­ ся через край. Муравьи теперь кишели вокруг всем му­ равейником, яркие бабочки поминутно взлетали и при­ саживались на дужку, синицы стайкой беспечно порхали и перезванивались. Даже серая ворона прилетела, опу­ стилась на макушку березы и с печальной завистью по­ сматривала на веселье. А по склону угорины, под деревьями, кралась лисица в обтрепанной, мочально-желтой шубе. Весна испортила лисе ее зимнюю красу. Брела лиса тихонько, таилась, припадая к земле: ей, видать, неудобно было за свой да­ леко не праздничный вид. Долго-долго глядела в нашу сторону, принюхивалась, и я понял, как хотелось куме вместе со всеми отведать соку! Но чуть потянулся за ко­ телком, лисица испуганно крутнула хвостом-батоном и шмыгнула за куст. Котелок был тяжел, сок давно переплескивал через край. Я поднял посудину в руке. Настало и мне время выпить на лесном празднике! За вас, муравьи, пусть в лес никогда не придет злой человек с пустым сердцем и не разведет на вашем тере­ ме костер! За вас, синицы, пусть в дуплах у вас спокойно выво­ дятся детишки, а в лесу для них всегда отыщется корм! За тебя, одинокая молчаливая ворона! И за тебя, кума-лиса! Пусть новая зима оденет тебя в мягкую оранжевую шубу! Только не вздумай хвалиться-красоваться и выходить в ней навстречу охотникам... Я пил, и прозрачная березовая кровь бодрила свеже­ стью душу, пахла добрым запахом родимой земли.

145

Иван ЛЕПИН

В ЗИМНЕМ ЛЕСУ Иссиня-белая лыжня все глубже в лес ведет меня. Чем дальше — ветер тише. Я слышу, как под сосняком медведь, свернувшись колобком, в своей берлоге дышит. Синицы писк, сороки треск, снежинок шаловливый блеск, косой пропрыгал мимо... И понимаешь снова здесь, что ты рожден не пить и есть, а лес любить и зиму. ПЕРЕЧИТЫВАЯ ЦВЕТАЕВУ То возрадуюсь, то взгрущу... Я строкою ее короткой самовольно душу хлещу, как тугой узловатой плеткой. И пронзает меня не боль — 'тут иное чувству названье: становленье самим собой иль расплата за пониманье.

146

Юрий МАРКОВ

Я долго шел к своим полям. Инопланетный цвет кипрея В вечернем зареве к ногам Катил, как лава, каменея От рано выпавшей росы, От непредвиденного ветра, И у дорожной полосы Теплел сквозь мрак, едва заметный. Потом я бросил взгляд в зарю И душу выпустил наружу... И знал уже: в другом краю Себя таким не обнаружу. *

*

*

Зимы пейзажное паденье Меж вечным небом и землей. Мне говорят — круговращенье Воды в природе мировой. А я гляжу и вижу танцы Тех знаменитых лебедей, И слышу пушкинские стансы, И чую скрип его саней. Волшебный снег. Программа «Время» — В Москве осадки, гололед. А здесь, у нас, кружась и рея, Чистейший снег идет, идет. АКВАРЕЛЬ Бумагу взять и акварель Начать легко и так пространно, Как будто поутру свирель Вдруг заиграла тихо, плавно. И удивляться без конца Тому привычному пейзажу, И не дышать при этом даже, Чтоб детства не спугнуть с лица.

147

Нина ГОРЛАНОВА

ДЕВОЧКА РОСЛА Рассказ

Девочка росла послушной и здоровой, но душа ее пустовала. Почти все ровесницы к восьмому классу на­ чали целоваться с мальчиками, а поссорившись с ними, плакали, подкрашивались и накуривались до одури в школьном туалете. Она недоумевала, глядя на них, и в то же время завидовала им сладкой, иссасывающей сердце завистью, предчувствуя свое будущее. Сначала появились гордые и самой ей не очень по­ нятные стихи: Сердце мое глухонемое: Не слышит оно твоих поцелуев, Не скажет оно нежных ответов... Сердце мое глухонемое.

Никто не домогался, конечно, ее поцелуев, но что де­ лать, если так написалось. Показала стихотворение сво­ им подружкам, и те сразу безоговорочно поверили в су­ ществование какого-то тайного романа. Конечно, вся ее жизнь проходила у них на виду с утра до ночи, но стихи есть стихи! Если бы она рассказывала им в прозе, то есть примерно так: «Что вчера было!.. Но вы никому? Если мама узнает!.. Я пришла домой в два часа. А он сказал... А я ему... Ну, целуется — бесподобно», — то здравый смысл подруг нашел бы возражения. Впрочем, младость доверчива. Скоро в школе начали значительно шептаться за ее спиной, а старшеклассницы однажды предложили закурить, угостили хорошими, привезенны­ ми из города сигаретами. Курить ей совсем не хотелось, но она думала, что разнообразие ощущений поможет скорее приблизиться к взрослым, и затягивалась глубо148

ко-глубоко, чувствуя, как замирают икры ног. Вообще начала чувствовать свое тело, которое раньше совсем не замечала, считая его как бы заготовкой, из которой пос­ ле получится нечто нормальное, достойное внимания. Те­ перь она удивлялась, что оно живет как бы само по себе. Ночью она иногда просыпалась и пугалась тяжести сво-» его тела или, наоборот, отсутствия его — страшное ощу­ щение, ведущее за собой мысль о смерти. Девочка спе­ шила себя ущипнуть и болью вернуть себе свое тело, что удавалось не сразу, лишь после преодоления путани­ цы, — размеры поначалу смещались, и руки казались то очень длинными, то совсем короткими. Период гад­ кого утенка заканчивался для нее трудно: она за лето перед восьмым классом вдруг резко выскочила вверх, обогнав подруг в росте чуть не на голову, но вследствие этого сделалась совершенно тощей, «местами прозрач­ ной», как говорила их школьная острячка Вера Поро­ шина. Девочка стала мучительно мерзнуть днем и ночью, ее синие губы и холодные руки пугали бабушку, и та перешла спать в детскую, на одну кровать с внучкой. Девочка росла. Ни учеба, ни дружба, ни сенокос, ни огород — ничто не стало давать ей чувства удовлетворе­ ния, как прежде. Ома, правда, любила страстно две ве­ щи: читать и собирать грибы. Читала быстро, жадно, в одиночестве перемалывая все в жесткой мясорубке отро­ ческого миропонимания, судила героев строго, любила заучивать наизусть стихотворные произведения — чем длиннее, тем лучше. Бесконечность человеческой памяти поражала ее. Когда она выучила «Евгения Онегина» и «Гамлета», а в голове все еще оставалось место для дру­ гих поэм, девочка задумалась о могуществе человека как такового. По грибы неизменно ходила одна и испытывала мно­ го острых переживаний как при удаче, так и при полной неудаче. Но бывало, что удача резко сменялась своей противоположностью, тогда девочка бродила между ел­ ками и осинами в растерянности, не в силах поверить в то, что грибов больше не встретится, и поверить дейст­ вительно было трудно, потому что корзинка с грибами напоминала о том, как много их только что росло во­ круг. Нельзя сказать, что она любила писать стихи. Они сами то любили ее, то нет. Возникали в ней внезапно, 149

чаще к вечеру, но она ждала, когда в доме все угомо­ нятся, включала в детской свет и садилась писать, кута­ ясь в бабушкину шаль. Бабушка ворчала, младшие братья морщились во сне, закрывались от лампочки ру­ ками, девочка чувствовала себя виноватой, поэтому ра­ дости почти не испытывала. Но когда случалось, что неделю-другую ничего не писалось, она становилась рас­ сеянной и с горечью думала, что больше вообще не смо­ жет ничего сочинить. Тетрадка со стихами, как корзинка с грибами, напоминала о прежних удачах, но совсем не гарантировала будущие. Стихи в школе имели успех, их переписывали и учили наизусть почти все девчонки, начиная с седьмого класса. И когда поздней осенью в восьмом классе, уже на исхо­ де первой четверти, она придумала отпраздновать свой День рождения, многие захотели попасть на него. Это встревожило: забоялась, что такой успех может спугнуть то, нужное, настоящее, чего она ждала. И пригласила только самых близких подруг да тех, кто жил по сосед­ ству. Мальчиков позвать так и не решилась. Мать старалась сделать хорошее угощение, а отец был недоволен всеми этими приготовлениями, говоря, что в пятнадцать лет рано праздновать дни рождения. Когда гости пришли, он хлопнул дверьми и ушел куда-то из дому, мать вскоре отправилась его искать и успока­ ивать, а у девочек разгорелся спор о взрослости, о бес­ страшии, о том, что пора себя закалять, испытывать, и, Конечно, предложили пойти на кладбище — немного по­ годя, ближе к полуночи. Девочка азартно согласилась, ее гостьи переглянулись, словно этого и ждали. Скоро все оделись и вышли на улицу. Луна безразлично осве­ щала кладбищенский забор, находившийся неподалеку, сразу за огородами. Никому не было страшно, и решили отказаться от своей затеи, потому что, мол, все ходят, неоригинально компанией, вот если бы одному... Тогда девочка пошла напрямик по мерзлой земле огорода—■ к воротам кладбища, и фигура ее вызывающе светилась в лунном свете. Никогда в жизни она так не мерзла, как во время этого похода к могилам предков — в том числе ее дедуш­ ки! Когда она вернулась, ее знобило, язык одеревенел и не выговаривал «р», зубы по-звериному постукивали друг о друга. Кто-то начал иронизировать над ее смело­ го

стью, что оказалось кстати, потому как иначе она бы разревелась, а так все обошлось, слава богу. Еще немно­ го поговорили о завтрашних уроках и разошлись. Де­ вочка чувствовала себя уже совершенно спокойной, но бабушка почему-то долго крестила ее перед сном, на­ шептывая что-то свое, невнятное. И в сознании внучки впервые явно проступило, как бабушка сдала, как дро­ жит ее рука, казалось, что и сердце ее уже не бьется, а так же потихоньку дрожит и вот-вот остановится. Де­ вочка поплакала беззвучно, свернулась калачиком — для тепла — и крепко заснула. Ей приснился соседский мальчик, классом моложе ее, но уже пользующийся успехом у старшеклассниц и но­ сящий символическую в этом смысле фамилию — Люби­ мов. Мать его была, на взгляд девочки, некрасивой жен­ щиной, частенько выпивающей. Однако к ней недавно ушел жить серьезный мужчина — парикмахер, — бросив­ ший ради этого свою интеллигентную жену. Когда отчим Любимова шел со своей второй женой по тротуарам поселка, девочка с недоумением смотрела им вслед: па-, рикмахер бережно держал мать Любимова под руку, на­ столько деликатно, что сам то и дело соскальзывал с тро­ туара, ступая одной ногой по земле. Что он в ней на­ шел?! Уже во сне девочка удивилась, почему ей приснился этот разбитной мальчик, который каждый день мелькает у нее перед глазами — ходит мимо, — но никогда не при­ влекал ее внимания. Ни ему, ни ей в голову не приходило поговорить друг с другом, хотя ее отношения с другими соседями-ровесниками были простыми. Утром она все думала об этом Любимове и поняла* что между ними существует какое-то отталкивание: учи-* лись в разные смены, не имели общих знакомых, родите­ ли девочки презирали его семью за бесхозяйственность и даже не здоровались, значит, никогда не могли по-со­ седски послать ее к Любимовым за лопатой, косой или чем-либо другим. Девочка ходила в школе на кружок литературы, Любимов же играл на трубе в поселковом клубе и участвовал во взрослых концертах — когда вы-, боры или праздники. Конечно, он уже ходил на танцы и, потом всегда провожал кого-нибудь до дому. Вечерами девочка стала дежурить у окна, высматри-! вая, когда он пройдет обратно. Все в. доме спали, а 151

она — в валенках и в шали — стояла, замерев за што­ рой, ждала. Но он никогда не торопился: бывало, все уже разойдутся, под окном остановится с поклонником соседка-медсестра, приехавшая из города, — у нее осо­ бенный, культурный какой-то смех, но вот и он стихает, а Любимов еще час где-то гуляет, не зная, что этим му­ чит девочку. .Холодно, холодно! Она на цыпочках и бе­ гом (не пропустить его!) спешит за пальто, надевает его и снова стоит за шторой. На столбе возле их дома есть лампочка, которая ярко освещает красивый — по посел­ ковым понятиям — палисадник. Забор ярко-синий, как и наличники окон, а головки по верху забора выкраше­ ны желтой краской, как растущие в саду цветы «золотые шары» — они высокие, выше забора. Общее впечатле­ ние огромной вазы с цветами. Синий цвет сталкивается с желтым так резко, словно звон стоит, все прохожие за­ глядываются. Это мама так покрасила, мама и цветы посадила... Да где же он наконец?! Но рано или поздно он проходит мимо своей веселой походкой, почему-то ог­ лядываясь не на цветы, а на ее окна. Девочка перебегает на кухню и оттуда еще секунду видит его. Потом садит­ ся за кухонный стол, жует что-нибудь для успокоения и пишет, пишет. Дневник, стихи, воображаемые письма Любимову, письма подругам, с которыми познакомилась еще в Артеке. Отец просыпался ночами редко, но если заставал ее здесь, выключал свет и гнал спать: он не хотел, чтобы электричество расходовали на пустяки. Но на следующий вечер она снова стояла за шторой и си­ дела на кухне до трех-четырех часов ночи... Так продолжалось до лета, когда случилось непред­ виденное: жених соседки-медсестры выбил лампочку в их фонаре, чтобы создать себе все условия. Обнаружив это несчастье, девочка долго плакала, потому что на­ долго лишилась возможности наблюдать за Любимо­ вым — лампочки в поселке выбивали часто, а вставляли крайне редко. Конечно, все равно вскоре пришла пора сенокоса, и его железный ритм с ранними подъемами изматывал девочку, которая после восьмого класса ста­ ла косить наравне со взрослыми. Тут не до ночных бде­ ний!.. После сенокоса она стала уговаривать отца вста­ вить в фонарь лампочку, жаловалась на «страшную тем­ ноту», но все смотрели на это как на очередную блажь: то мерзнет, то стихи пишет, то темноты боится. Выхода

152

не было, и пришлось ей прятаться по ночам в кустах смородины, а когда поздно-запоздно она потихоньку пробиралась в постель, бабушка просыпалась (или она не спала?), помогала расплести косы и ворчала, оттирая ледяные внучкины ладошки: — Пахнешь, как богородица, а ночами бродишь, как распутница!.. Девочка на секунду включала свет и отражалась в зеркале — нет, не походила она на желтую строгую бо­ гоматерь, которая смотрела на нее с иконки из бабуш­ киного угла. Бледная, с синими губами, дрожащая от холода — она напоминала утопленницу, и жаль было себя, и хотелось показать зеркалу язык: мол, все-таки жива! Однажды ночью она так и не дождалась Любимова и, не зная, куда девать свою тревогу, нарвала в пали­ саднике левкои да и отнесла их на его крыльцо. Левкои росли у многих, что обеспечивало анонимность букета, но все равно она испытала при этом столько страха (вдруг увидит кто!), сколько испытывает, может быть, только вор-новичок. И так же, как вор-новичок, несмот­ ря на страх, продолжает красть, девочка потом до позд­ ней осени — аж до конца октября — носила цветы на любимое крыльцо — благо левкои легко переносят пер­ вые заморозки. Она старательно выбирала время, когда родители Любимова спят, а его самого нет дома, и на следующий день, встречаясь с ним в переменку, пережи­ вала жуткие мгновения от возможного разоблачения. Об этом пока не знал никто, но она попеременно считала себя то преступницей, то героиней. Чувство ее к Люби­ мову росло пропорционально количеству отнесенных бу­ кетов, и она боялась, что зимой, когда цветов не будет, оно толкнет ее на новые сумасбродства. Все это не помешало ей однажды целоваться с Се­ режей Капричуком из параллельного класса — девято­ го «а». Был он из окружения Веры Порошиной, а там полагалось любить ее одну, но Сережке как-то разре­ шали донжуанничать. Целоваться с ним ей совсем не хотелось, но, когда его выбор пал на нее, покорилась безвольно, сама не понимая, что причина ее слабости. Кроме того, она знала, что в этом возрасте все целуются, и хотелось быть как все, хотя она не могла решить: хо­ рошо это или плохо. Н

Молодой человек, вып. 20-й

153

Они целовались прямо в школьном дворе, в самом отдаленном его участке, среди свежих березовых полен­ ниц, заготовленных на зиму. Ей было очень холодно, а он смеялся над этим, говорил глупости насчет того, что «руки холодные — сердце горячее»... Тут и там белели еще нетронутые стволы берез, и девочка не знала, что ей не нравится: бревна, поцелуи, сам Сережка или все вместе. Но когда она превзошла науку целования и уже не боялась ни мужского лица в темноте, ни чужого горь­ кого запаха, а Сережка назначил следующее свидание, стало как-то непонятно. Попробовала скрасить второй вечер чтением стихов, но он глушил их своим ртом, и больше ему ничего не было нужно. Находясь в таком затруднительном положении, она пригласила его на свой день рождения — шестнадцатилетие. Когда Вера Поро­ шина узнала об этом, она возмутилась: — Ах так! Ничего, они у меня рассыплются! Девочке это передали, и она сразу заметила, что Сережка весь какой-то жиденький: высокий, но худой, с белыми негустыми волосами и бледными глазами, стало жаль его и не хотелось унизиться до борьбы за поклонника. Тогда она отменила свой день рождения под предлогом болезни. Температура очень кстати подскочи­ ла, мать купила ей яблок, и она не пошла в школу, а весь день лежала в постели, слагая длинное стихотвор­ ное послание Сережке — на прощание. Получилась та­ кая ерунда, что пришлось порвать. Вспомнила старое — первое — стихотворение и в одну минуту продолжила его: Где мне найти сердце другое, Где мне достать сердце такое: И не глухое, и нс немое — Очень простое, очень земное?! Сердце мое глухонемое?!

Когда закончила, температура спала, и девочка часа два наводила порядок в шкафах, чтобы искупить перед матерью вину за нелепую свою болезнь. Она перегла­ дила свежепостиранное белье, разобрала его по отделе­ ниям шифоньера и сложила красивыми стопками. Тут 154

и там из разных свернутых и еще неиспользуемых в бы­ ту отрезов (в основном полотенечной ткани) падали бу­ мажные пакетики с деньгами — это отец и мать прятали друг от друга свои сбережения. Мать копила на очеред­ ную нужную вещь детям, а отец — неизвестно на что. Девочка не считала эти деньги, потому что не знала, чьи есть чьи, и потому что не придавала деньгам большого значения. Она аккуратно складывала их туда, откуда они выпали, чтобы не смущать покой в семье. Вечером она вышла подышать свежим воздухом и направилась в сторону леса, то есть мимо дома Люби­ мова. Он как раз стоял на крыльце вместе с отчимом, чинил одну из ступенек. На миг выскочила к ним мать и подала ножовку. Девочку никто из них не заметил, и в ней надолго застряло желание быть там, с ними, то­ же чем-нибудь помогать. Ей показалось, что починить крыльцо вместе с Любимовым, его отчимом и матерью — вот конкретный образ счастья, но ей оно недоступно. И вдруг на новогоднем вечере в школе Любимов стал с нею танцевать. Все сделали карнавальные костюмы, на девочке тоже был костюм — ночи. Черное бабушкино платье, обклеенное звездами из фольги, луна как корона и, конечно, сзади вуаль (любили вуали). До начала кон­ курса костюмов все краснели масками, и девочка — за неимением маски или хотя бы полумаски — накинула вуаль прямо на лицо, чтобы ее нельзя было узнать. Сра­ зу и появилась мысль: Любимов ее с кем-то путает. Но так хотелось с ним танцевать, что только во время третьего танца она откинула вуаль, чтобы он обнаружил ошибку. Но он пригласил ее на четвертый танец. Девоч­ ка окончательно растерялась, стала путаться в фигурах и в итоге убежала потихоньку домой. Она в смятении легла в постель и не знала, что думать. Приучала-при­ учала себя к мысли, что всю жизнь будет страдать без взаимности, а тут вдруг все перевернулось! Как потерян­ ная, она на следующий день прислушивалась к себе: что делать, что делать?! В то же время спина ее все еще хранила ясный отпечаток любимовской руки, что сразу вычеркнуло из памяти оба вечера с Сережкой. После Нового года агитбригада во главе с завклубом выехала с концертами в села, и с ними Любимов. Он отсутствовал почти все каникулы, и девочка не могла дождаться, когда же снова в школу. Время тянулось,

155

11*

стихи рекой лились из нее, но не облегчали существова­ ние, она мерзла, замерзала. Просыпалась каждый день рано и уже по всему видела, что он еще не приехал: предметы не тянули ее к себе, казались ненужными, а все предстоящие дела — неинтересными. Наконец как-то утром она захотела сама расчистить тропу от дома до дороги, и, когда закончила эту работу, на горизонте ее внимания показался тот, кто должен был показаться. Она поняла, что отталкивание совсем закончилось, и обрадовалась этому: за две недели каникул и тоски уже твердо решила добиваться взаимности. Внимание Любимова к ней стало явным — наступил тот период притяжения, когда кажется, что есть некто, устраивающий все эти встречи специально. С третьей четверти они учились в одну смену и виделись на пере­ менах, кроме того, ежедневно встречались то в магазине, то в аптеке, то в клубе и даже как-то — в лесу, куда она по традиции ходила с подругами за вербой и просто — проверить, скоро ли весна настоящая (в лесу это всегда виднее). Любимов шел навстречу на лыжах, сказал, что послан физруком наметить дорожку для кросса, и девоч­ ке все это показалось специально придуманным, хотя ведь в самом деле могло быть поручением физрука. После этого она уже ничему не удивлялась и как долж­ ное восприняла поручение кружка сделать доклад о поэ­ зии именно в классе Любимова — в восьмом «б». Вы­ брать современного поэта она могла сама и взяла мест­ ного, у которого очень много написано про все, что ее волновало: про девочек и мальчиков, про цветы и счастье, такое же простое, как ремонт крыльца. Про самого поэта рассказала она кое-как, путалась, но стихи пошли хорошо. Читала их наизусть, и никто да­ же не хихикал и не гримасничал, так что она ушла из класса наполненная сладким волнением успеха, рассеян­ но забыв все вырезки из областной газеты и сборник стихов, принадлежащий руководителю кружка. Верну­ лась— Любимов уже ушел ее искать с этим набором ма­ териалов о поэте, и два дня она ждала его, а он медлил, и за это время так натянулась между ними невидимая пружина, что должна была либо лопнуть, либо столк­ нуть их друг с другом вплотную. Вот тут-то девочка узнала, что в доме ее большие новости: отец нашел себе другую и уходит от них к этой

156

«найденке», как ехидно выражалась мать. В последнее время он часто приходил домой пьяным, но девочка не вникала как-то в подробности, занятая собой и своим новым миром. Даже сейчас, после сообщения об уходе отца, она не хотела думать ни о чем, кроме Любимова, ее раздражало, что мешают, что все опошляют сварами, семейными раздорами. Потом она увидела, как плачет и одиноко крестится в своем углу бабушка, и подумала трезво, что ей-то хуже всего и придется: куда она от лю­ бимых внуков в свои семьдесят четыре года! Маленькие братья ничего не понимали, по-прежнему играли и ссо­ рились из-за пистолетов, и только когда мать без значи­ тельной причины начинала кричать на них, они пугались и жались опять же к бабушке, которая никогда ни на кого не кричала. С девочкой мать не говорила о своих планах, словно чувствуя ее отстраненность от семьи, но из всего было видно, что скоро они переедут из поселка куда-нибудь. Девочка слышала причитания бабушки о том, что вырвать семью с корнями легко, а посадить ее в новую землю будет не так-то просто. Это прозву­ чало так пророчески, так убежденно, что девочка рас­ плакалась, а вечером в бессилии рвала свои тетради со стихами и прочим дневниковым бредом о Любимове, о том, что благодаря ему она стала глубже понимать «взаимосвязи явлений и людей». Теперь-то она ясно видела, что ничего такого нет, что связи между людьми возникают временно и по необхо­ димости. История ее семьи открылась ей в новом свете. Девочка всегда знала, что бабушка у нее не родная, что отец ее из детдома. Но что бабушка с дедушкой взяли его из чисто практических целей — как будущего кор­ мильца, — об этом у отца раньше разговора не было. Мать знала, что «найденка» не хочет в дом старуху, и вот отец открещивается от нее. Бабушка уже не пони­ мала, что ее где-то не хотят, что ее упрекают в прошлой корысти, она лишь видела, что в чем-то виновата перед безгранично любимым приемным сыном, и полагала, что виновата в немощности своей, все оправдывалась, шеп­ тала: — Зажилась я, понимаю, да мне бы только на свадь­ бу на внучкину поглядеть, а больше ничего, ничего... И старалась делать то единственное, что еще мог­ л а,— мыть посуду. Девочка же сама искала работы на

157

огороде и дома, чтобы не учить уроков, которые совсем перестали интересовать ее, но бабушка все-таки посуду ей не отдавала, повторяя каждый раз одно и то же: — Умру я, ты ее еще намоешься, этой посуды! Ой, намоешься на своем веку!.. Три годовых контрольных она написала на тройки, табель за девятый класс оказался плохонький, но де­ вочка мало думала об этом, да и дома об оценках не спросили, хотя раньше всегда спрашивали. Когда она зашла с табелем на кухню, мать белила потолок и сама, как школьница, стала отчитываться перед дочерью: мол, раз уж огороды посадили, надо еще прожить это лето, а потом уезжать. Девочка кинулась ей помогать, решила прибраться в кухонном шкафу и одним махом сгребла, а потом бросила в горящую печь все газеты, слоями на­ копившиеся в некоторых отделениях. Они медленно тле­ ли, потом враз вспыхнули и превратились в слоистые черно-красные пластины, которые, в свою очередь, мгно­ венно рухнули грудкой пепла. Мать оглянулась на нее и вдруг громко вскрикнула из-под потолка: — Деньги!.. Дура! — и, схватив дочь за шиворот, с маху стукнула по голове кистью. Девочку никогда не били. Опешила. Сквозь слезы зло спросила: — Ты чего? За что?

— Деньги. Прятала от отца...

— А-а! — захлебнулась девочка. — Сколько?! Но мать махнула рукой. Как дочь ни выспрашивала, как ни ластилась к матери, так и не узнала, на сколько она обездолила семью. Ей стало жаль мать так же сильно, как ненавистно видеть отца. Она отчетливо понимала, что, несмотря на свои тридцать шесть лет, мать уже полностью изношена детьми, работой и хозяйством, что отцвела ее красота навсегда, безвозвратно, а впереди ждет еще более тяже­ лая жизнь. Сыновья слишком малы, чтобы надеяться быстро нх вытянуть, прийти в себя и еще раз выйти за­ муж... Отец, как назло, пришел в этот день ночевать домой, был трезв, искал какие-то деньги, кричал на мать и вы­ бросил в окошко букет черемухи, который девочка толь­ ко-только поставила в комнате после уборки. Она счита­ ла отца ушедшим напрочь и заняла цветами кофейник.158

Он вымыл его, поставил с водой на плитку, а дочь крик­ нула ему прямо в лицо: — Швыряйся, швыряйся! А когда умрешь, я ни цвет­ ка к тебе на могилу не принесу! Он в упор поглядел на нее, потом спокойно взял в руки кухонное полотенце и отхлестал ее по лицу, при­ говаривая: — Змееныш! Змея! Я тебе покажу могилу!.. Выбежала, ошалевшая, на улицу, чуть не сбив с ног двух своих подруг, которые шли к ней, чтобы позвать в кино. Кроме них, девочка разглядела — несмотря на сгустившиеся сумерки, — что у ворот ее ждет не кто иной, как сам Любимов. Но она не остановилась, а по­ бежала дальше, успев на вопрос сведущих подруг: «Опять отец?» — бросить назло кому-то слово, о котором не ду­ мала, что захочет когда-нибудь его употребить. Выкрик­ нула четко и с ненавистью, зная, что этим ставит точку на своих отношениях с Любимовым и на своем отрочест­ ве, зная также, что всегда будет об этом жалеть.

Алла ДОБРОСОЦКИХ

* * * Как в ржавой пижме Осени намек — Застыл в глазах Усталый огонек. Еще полна тепла июля чаша, Еще не расплескалась радость наша. Но в дне, звенящем, как цветочный бубен, Я слышу привкус зрелых буден.

Собирают ягодную дань С каждой ветки, с каждого цветка, И звенит невысказанно даль, Как пора цветенья, коротка. Превратиться в терпкий плотный мед, Стать землею, деревом, плодом. Хлебный дух. Окончен перелет. Зерна зрелости. Очаг и дом. Посреди осенних этих дел Как я снова полюбить смогла? Улетая, соловей запел, Облетая, верба расцвела.

160

Юрий Б Е Л И К О В

ТАНЕЦ С ВОЗДУХОМ Мне танцевать с тобою выпало, но танцевал я не с тобой, а будто с воздухом, что выпилен тончайшей пилкой над землей! Но даже в раскаленном свитере я духоты не замечал, хоть этот воздух был мне выпилен всего лишь только до плеча. И так кружились мы без отдыха, и я, кружась, осознавал, что танцевал всегда лишь с воздухом, когда с другими танцевал...

161

Сергей ТУПИЦЫН

ЮМОРЕСКИ Наша компания

Мы презираем те компании, которые подбираются по служебно-житейским интересам: Марья Ивановна ра­ ботает на базе, Ефим Петрович — директор столовой, а Лелечкин муж может толкнуть наше чадо в вуз. Такие компании скучны и неинтересны, пошлы, наконец. Мы собираемся, чтобы вместе съездить за город, по­ жарить на костре шашлыки, попеть хорошие песни, по­ смеяться удачной шутке. Пусть скептики брюзжат, что романтика давно уже вышла из моды, мы — романтики. Завтра у моей жены Наташки день рождения, по тра­ диции решено справить его на природе в своей компа­ нии. Мы с Наташкой садимся у телефона, чтобы опо­ вестить друзей.

— Обязательно позови Гошу, — напоминает Наташ­ ка, — лучше его никто не умеет приготовить шашлыки. Да, и пусть Вася не забудет гитару.

— Позвоним Жариковым, — вставляю я. — Как они запевают!

— Сему, Сему не забудь! — перебивает Наташка.— Он обязательно посвятит мне сонет. А кто лучше Коли расскажет веселые истории?

— Позвоним еще Паше,—листаю я записную книжку.

— Ну, — Наташка в сомнении надувает губы. — Он такой молчун. Будет весь вечер сидеть в стороне, слова из него не вытянешь. Может, не надо? Я минутку колеблюсь под ее взглядом, наконец, про­ являю принципиальность: — Нет, все-таки Пашу мы возьмем с собой, он мой друг детства и всегда тащит самый тяжелый рюкзак! Вот такая у нас компания. Не то что эти — ты мне, я тебе.

162

Не хуже других

Поставили меня воду в ступе толочь. Работа не хуже других: премия — ежеквартально, коэффициент — на жизнь хватает. Тут еще рацуху подал: усовершенствовал ступу. Тол­ кушку намертво закрепил, ступу, наоборот, — двигаться заставил. Премия, в газете снимок. Стал уважаемым че­ ловеком. Живу разнообразно: театр, кино, футбол, хоккей по телевизору, кинопутешествую регулярно — интересно живу. А с восьми до четырех каждый день (минус два вы­ ходных) работа — вода в ступе. Сынишку на завод привел на экскурсию. «Для че­ го?» — спрашивает. Объясняю систему: толкушка, ступа, вода. «Это ясно, — говорит. — Для чего толочь воду в ступе?» Хотел ответить — не получается. Собрался было спро­ сить кого, да передумал. Раз есть — значит, надо, на­ чальству виднее. И чего мне соваться? Премия — ежеквартально, коэффициент — на жизнь хватает. А работа — не хуже других. Тащат

Все растащили: землю по участкам, луну по стихам, звезды по диссертациям. Остается все меньше, хочется все больше. Для меня, чтобы верить в светлое завтра, надо что-то стянуть сегодня. Если кто-то стащит раньше — заболею, зазевается — вырву, выронит — наступлю. Я добрый, я гуманный, я трудолюбивый, но когда кому-то хоть немного лучше, мне намного хуже. Если бы у всех поровну! Я бы успокоился, я бы на­ чал читать книжки, я бы дарил цветы женщинам, я бы воспитывал детей... Ну чего он высовывается? Теперь и я сорвался с места. У меня стенокардия, у меня нервный тик, у меня от­ кушен палец. Я устал. Я хочу прилечь, но нельзя же — потащат!

163

Новая жизнь

Жена встала и выключила телевизор. С ней это бы­ вает. Хотел возразить— не успел.

— Обмещанились! — начала жена на высокой но­ те.— Посмотри на себя — типичный Обломов, посмотри на меня, — впрочем, когда тебе смотреть на меня: за уши от телевизора не оттащишь! Обывательщина! Телеви­ зор— та же замочная скважина, только масштабнее! «А что, — почувствовал я себя на волне бесшабашной легкости, — она права».

— Давай поступим по-итальянски, — перебил я же­ ну,— выбросим чертов ящик с балкона! Жена замолчала и посмотрела на меня, как двенад­ цать лет назад, когда я в день ее рождения слетал в Со­ чи за гвоздиками. Глянул с балкона — не зашибить бы кого — и грохнул телевизор об асфальт. Какой мы провели вечер! Бродили по городу, болта­ ли, узнавая друг о друге много нового и интересного, потом жена готовила ужин, а я читал вслух книгу. За­ сыпалось светло и радостно. Утром вместо обычного рубля жена протянула мне семьдесят копеек: — Курить на время тебе придется бросить — нужно копить на телевизор.

С О Д Е Р Ж А Н И Е

В. Л е н о в с к и й . Дерзай во имя пятилетки! И. Г у р и н . Восхождение к глубинам. Очерк Г. К р а с н о с л о б о д ц е в . Белые ночи. Стихи В. В о з ж е н н и к о в . Россия. «Кроха жаворонок в си­ ни...» «Вот земли моей краешек...» Восточная граница. «Как легко поется многим птицам!..» С т и х и ................................... М. К р а ш е н и н н и к о в а . Фольклорная экспедиция. Сказка. С т и х и ..................................... . . Н. К и н е в . Старая баня. П о в е с т ь .................................... Н. Д о м о в и т о е . Осень. Снайпер. «Погасли звезды в полумгле багровой...» Тишина. С т и х и .................................... В. В и н и ч е н к о . Переправа. Северная судьба. Стихи. А. Р е ш е т о в . Шанежки. «Голод. Очередь-резина...» Избушка на Старом, Чуртане. С т и х и .......................................... Н. Ч е р н е ц . «Листву ночную ветер вспенит...» «На уме лишь песни да припевки...» «В этих снах одна панорама...» Стихи ............................................................................................

A. Г р е б е н к и н . «Встала в памяти моей...» Стихи Н. Б у р а ш н и к о в . «Первый гром, ах, первый гром!..» «Свет одинокого окна...» Стихи М. К о л е г о в. Помнится... С т и х и ................................... Ф. П л о т н и к о в . «Прилечь у костра и забыться...» Стихи ............................................................................................ Ф. В о с т р и к о в . «Вырастают девчата и парни...» «Сви­ сают ветви верб плакучих...» Река. Стихи ............................

B. Т е л е г и н а . «В глушь лесную уводит дорога...» Среднерусский пейзаж. Стихи .................................................. И. Х р и с т о л ю б о в а . Луна по четвергам. Рассказ Н. С у б б о т и н а . Коромысло. Повар Феня. Стихи А. Г р е б н е в . Огонек. В горах. Мумиё. Стихи М. С м о р о д и н о в . Прыжок с трамплина. Музыка озе­ ра. Красная книга. Стихи ........................................................ Ф. Ш п а к о в с к и й . Кленовый костер. Дождевые песни. Мудрость. Жаворонок. Сугроб. Праздник. Короткие рассказы. И. Л е п и н. В зимнем лесу. Перечитывая Цветаеву. Стихи

165

3 9

25

25 28 30

101 103 105

106 108 108 109

110 ПО

112 114 131 133 136 138

146

М75

Молодой человек: Литературно-художественный сборник. — Вып. 20-й. — Пермь: Кн. изд-во, 1981.— 164 с. Традиционный сборник рассказов, очерков, молодежной теме.

м 70302—57

М152(03)—81

стихов, посвященных Сб