Соловьев Сдвоенная цель by Илья Чирков

ИГОРЬ СОЛОВЬЕВ

СДВОЕННАЯ

ЦЕЛЬ

219

ИГОРЬ СОЛОВЬЁВ

СДВОЕННАЯ ЦЕЛЬ повести и рассказы

Издательство «Плутон» Казань 2014 Казань 2014

УДК 8.82-311.3.4 ББК84(2Рос=Рус)-4-44

16+

С60

ISBN 978-5-902089-42-1

С60 Игорь Соловьев. Сдвоенная цель. Повести и рассказы. – Казань: Издательство «Плутон», 2014. – 212 с.

Вторая книга «Сдвоенная цель» казанского прозаика Игоря Соловьёва представляет собой сборник, куда вошли три повести, четыре рассказа и три байки, объединённые одной армейской темой. Автор выражает благодарность всем, кто словом и делом способствовал выпуску книги: Рустему Акишеву, Ильдусу Заляеву, Валерию Колистратову, Владимиру Мохову, Марселю Назмиеву, Наталии Приклонской, Сергею Пыркову, Игорю Пысину, Анатолию Сивкову, Радифу Хабибуллину, Фариду Хусаинову, Анатолию Чернякову, Илье Чиркову. На обложке коллаж из интернета.

ISBN 978-5-902089-42-1

УДК 8.82-311.3.4 ББК84(2Рос=Рус)-4-44

От автора

Открывающая сборник и давшая ему название повесть – единственная в книге, которую можно назвать военной, поскольку в ней идёт речь о войне в Афганистане: не только показаны боевые и героические будни советских лётчиков и техников, но и описан конфликт между подчинённым и начальствующим составом. Повесть впервые напечатана тремя частями в августе 2010 года в газете «Красная звезда». Вторая вещь «Разорванные листки», имеющая подназвание «Маленькая повесть в письмах», представляет собой во многом подлинные письма моего однополчанина и друга из армии, датированные 1989 годом. Самым большим произведением книги можно по праву назвать третью повесть «Полёт большой серой птицы». Она отправляет читателя в Африку уже далёких 80-х годов прошлого века, где в Анголе работали, служили и воевали наши советники при правительственной армии. Повествование насыщено событиями, в которых принимают участие не только советские авиаторы, моряки и разведчики, но кубинские и ангольские военнослужащие, а также упоминаются американские и бельгийские спецслужбы. Следующая часть книги представлена четырьмя рассказами. Один из них – «Китайское лицо» – можно назвать пробой пера (написан он в 1993 году) не только по времени, – он являет собой попытку проникновения в жанр фантастики. Два других рассказа написаны по воспоминаниям советских лётчиков-истребителей. Последний и, наверно, самый трагический рассказ – «Дежурное звено» основан на впечатлениях, вынесенных мной из собственной службы в конце 80-х годов в литовском городе Шяуляй. Заканчивают книгу три байки, непосредственно связанные с моими личными переживаниями из армейской службы. Одна из них удостоена специального приза литературного конкурса «За лучшую байку» портала «Сеть однополчан» за 2012 год.

Моему отцу Соловьёву Геннадию Николаевичу – офицеру 50-60-х годов посвящается

ПОВЕСТИ

СДВОЕННАЯ ЦЕЛЬ Всем лётчикам, инженерам и техникам, прошедшим через Афганистан, посвящается. Ослепительная сине-белая вспышка зажглась в непроницаемой темноте и ракетой стремительно полетела по прямой, постепенно снижаясь. За ней последовала вторая, но, видимо, она так сильно хотела догнать свою подругу, что заторопилась и упала гораздо ближе того места, где приземлилась её сестра. Сдвоенный грохот сотряс равнину, домики, самолёты и холмы. Стало так светло, как не бывает в самый длинный июньский день. Потом свет погас, и лишь остался огромный костёр, то и дело прошиваемый встречными огненными стрелами. В первый момент Алексей подумал, что на крышу модуля обрушилась тысяча кувалд сразу, а потом они стали падать мелкими группами. Несмотря на ужасный шум, ему не хотелось открывать глаза. Перед ним стояла медсестра Людмила, она держала в руках огромный букет жёлтых тюльпанов и улыбалась ему. Как ему не хватало всю жизнь такой улыбки: спокойной, всё понимающей, сердечной и любящей! Почему ему всё время попадаются крикливые, рефлектирующие и нетерпеливые девчонки? И где они, спокойные… – Лёха, вставай, душманы обстреляли звено! – закричал в ухо и затормошил плечо сосед Серёга Мясоедов. – Слушай, зарево, как днём, вот это д-а-а-а…

– Значит, ребятки лихо отработали, – Алексей произносил слова медленно и чётко, словно поднимал гири, одновременно растирая лицо своими огромными, скорее шахтёра, чем лётчика, ладонями. – У нас что-нибудь осталось? – спросил он и стал шарить рукой по столу. – Конечно, оставите Вы, Ваше благородие, ценной жидкости, жди. Всё изволили вылакать! – Ну ладно, ладно, не кипятись. – Гордынский нашёл канистру с водой, плеснул в кружку и в лицо. Вода была хоть и тёплая, но освежила и на какое-то время избавила от отвратительного металлического привкуса во рту. Он посмотрел в окно, где мелькали сполохи, и прислушался. – Ракеты ещё не сошли? – медленно подбирая слова, спросил он Серёгу, который норовил что-нибудь увидеть в щелку между дверью и стеной вагончика. Но ему ответил замполит эскадрильи майор Петухов, который заглянул в их жилище: – Все целы? Никуда не вылезать, там ещё патроны рвутся. Ну и запахан у вас! Проветрите, что ли, – и замполит исчез в темноте. – Ага, щас, откроем все окна, и пусть полетают снарядики! – подвёл итог Гордынский. – Слушай, я всё-таки проветрю, а то у нас дышать нечем, – открыл дверь Серёга. – Хорошо, только не отползай далеко. А то потом тяжело тебя собирать будет, как в прошлом месяце Сретенича, – его передёрнуло от этих воспоминаний, и он повалился на постель. «Господи, ну зачем мы так нажрались! Ладно, я хоть завтра не дежурю». Алексей перевернулся и устроился на левом боку: сердце хоть и стучало, но тихо, зато не было выматывающей изжоги.

Утром о ночном происшествии напоминала груда обгоревшего металла – всё, что осталось от четырёх «мигарей»1. Никто из личного состава не пострадал, только малость оглушило часового. Он хоть и вовремя спрятался за обваловку, но взрывной волной его всё равно отбросило на несколько метров. Зато в округе всё было изрешечено пушечными снарядами, а у ближайшего ангара была снесена половина крыши. Скорее всего, ракета сошла с подкрыльной турели и прямёхонько, как швейная машинка, пропорола металл. Гордынский шёл на завтрак, потом на построение и всё время вспоминал, где он уже слышал о раздолбанной крыше. «А, вспомнил, ребята из Шяуляйского полка рассказывали, как взлетел после ремонта в ТЭЧи2 23-й3 и сразу после защёлкивания шасси начала фигарить пушка, которая разнесла коровник. И технари потом на чём свет стоит кляли спецов, но латали крышу сердитым литовцам». Он чуть-чуть повеселел и стал понемножку отходить от мрачных мыслей о похмелье и от ночного обстрела. Даже улыбнулся в строю. Правда, к действительности его вернула безжизненная каменная пустыня вокруг и скрипучий сердитый голос командира полка: «В результате ночного нападения мы потеряли…». Алексей осмотрел своих соседей по строю, своё звено. Слева стоял и мерно посапывал, как будто спал, старший лейтенант Гриша Мозгун, слегка полноватый, но не рыхлый, спокойный, но не флегматичный. Он сам давно бы мог командовать эскадрильей, если бы на полигоне не влепил 1 Мигари – в данном случае истребитель МиГ-21. (Здесь и далее примечания автора) 2

ТЭЧ – Технико-эксплуатационная часть авиационного полка, где ремонтируются самолёты.

23-й – истребитель-бомбардировщик МиГ-23.

ракету в «задницу» своему ведущему. Мозгун тогда слишком близко подошёл к командиру, и «тепловушка»4 не захотела поймать след от мишени, а схватила тепло от сопла самолёта комэска. Хорошо, хоть майор не погиб, катапультировался. Ну, раба божьего отправили служить в ЗабВО5, сняли с командира звена, а заодно и капитанскую звездочку. Сейчас след от неё на погоне уже выгорел, а когда он приехал в Афганистан после многочисленных рапортов свеженький, то ещё была видна отметинка. Глядя на хитреца Гришку, можно было подумать, что он слега дремлет, оставив бодрствующими две узкие щёлки глаз и подставив лицо под жаркое афганское солнце. Но это была маскировка, стоило только Алексею подмигнуть ему, как тут же дёрнулось левое веко Мозгуна, мол, «командир, об чём базар, контроля кидаем». Если Гришке было до лампады, о чём там распинался комполка, тем более что раздача дынь всё равно состоится на разборе в классе, то вот его правый ведомый Мясоедов просто пожирал глазами начальство, по-юношески задрав подбородок и нос. «Пацан, ему ещё интересно, что поведает начальство. Правда, надо признать, что душманы вряд ли так подумали о Серёге, когда он третьего дня точно вложил в их пещёру две ракеты. Как будто они там и были». – В распоряжение командиров подразделений! – вывел его из созерцания подчинённых громкий приказ полковника Банникова. Перед тем как зайти в эскадрильский класс, Гордынский и Мозгун закурили. 4

«Тепловушка» – ракета, наводящаяся на тепловой след от двигателя цели.

ЗабВО – Забайкальский военный округ.

– Неужели сучонок снова отвертится? – вздохнул Мозгун и тихо выругался. – Брось, Гриш, не питай иллюзий, – ответил ему Гордынский. – Что в принципе изменилось? Вот когда у Кротюка папа уйдёт на пенсию, вот тогда и сынку прищучат хвост. Точнее, просто он быстро и, главное, незаметно для таких, как ты, поборников справедливости дембельнётся. – А ты разве не поборник этой, мать её, справедливости? – чуть более резко, чем обычно, заметил Григорий. – Ладно, не цепляйся к словам. Скажи мне лучше, как завтра в партию будут тебя принимать? – Вроде, говорят, полетим на вертушках в Кабул. – Брось, там же опасное ущелье. Собирались же на машинах. – Да ну, их чёрт разберёт. Пошли, – он бросил окурок в урну, как всегда, не попал, поднял, снова бросил и посмотрел с укором на товарища. Алексей понимал, почему он не хочет продолжать разговор. Тот случай с ракетой замедлил на два года его пребывание в кандидатах в партию. Когда они подошли к штабу, их догнал заместитель командира полка по ИАС6 подполковник Беглижский. – Богам-инженерам! – взял под козырёк Гордынский и галантно поклонился главному инженеру полка. – Здравствуйте, товарищи лётчики! – устало ответил Беглижский и так же устало поднёс руку к фуражке. Высокий и сутулый, с обгоревшим и задумчивым лицом, которому очень не доставало пенсне на носу, он больше походил на аптекаряхимика из еврейского местечка на западе Белоруссии, чем на 6

ИАС – Инженерно-авиационная служба..

кадрового военного, чей срок службы уже подбирался в тридцати годам. Он, видимо, шёл с разбора от командира и ещё отчасти переживал гибель четырёх «бортов». – Бронислав Евгеньевич, на два слова, пожалуйста, – Гордынский не по-уставному взял подполковника за локоть и немного подвинул в стенке. – Товарищ подполковник, ну сколько это может продолжаться? Сколько можно терпеть художества сынка? Ну вы же член парткома? И прекрасно знаете, что он как заместитель командира полка ничего не сделал, чтобы рассредоточить лайнеры! – Парни, вы вообще о чём? – Да всё о том же, – просипел из-за спины Алексея Мозгун. – Да у вас тут целая делегация. Ну, если вы о подполковнике Кротюке, то ему объявлен строгий выговор. – Беглижский разминал в руках сигарету и с лёгкой хитрецой смотрел на искателей справедливости. – Ага, повесьте свой выговор на ПВД7, – тихо, но сердито, стоя вполоборота к заму, выдавил из себя Алексей. – Не понял? – поднял брови инженер. – Извините, товарищ подполковник, – спохватившись, проговорил Гордынский. – Вот что, ещё утро, а вы уже, я смотрю, перегрелись. Ладно, я пойду, мне ещё тут лайнеры вам, соколы, искать. Кстати, – он посмотрел на Мозгуна, – Григорий, Вам сегодня, кажется, на бюро в дивизию ехать? – Разве сегодня? – удивился Мозгун. – Возглавит делегацию, конечно, не Кротюк, не смотрите 7

ПВД – приёмник воздушного давления, который торчит острым штыком на носу самолёта, в данном случае истребителя-бомбардировщика МиГ-21.

на меня так. Летит подполковник Белин, – сказал Броныч, как его звали в полку, и закрыл за собой дверь в инженерный отдел. Пилотам попало от командира эскадрильи за опоздание. Алексей спросил тихо у Мясоедова про разбор: никто об этом не говорил, значит, вопрос был решён наверху и главный инженер был прав. Комэск ставил задачу на сегодняшние полёты. Нельзя сказать, чтобы это сильно нравилось лётчику второго класса, командиру звена, капитану Советской Армии Алексею Гордынскому. Но в силу усвоенных за десять лет службы и пяти училища правил он привык внимательно слушать и делать пометки в блокноте, сверять высоты и названия мест на карте. Комэск майор Зорич в полку был недавно, пришёл из Чехословакии за месяц до отправки в Афган. Иногда он вворачивал остроты типа: «Не делайте умное лицо – Вы же офицер», – тем самым снимая напряжение перед вылетом. А порой ударялся в обобщения и даже выдавал весьма интересные вещи, как недавно: «Лётчик думает только четыре секунды!» После этого очень точного наблюдения Алексей стал внимательнее присматриваться к новому комэску и каждый раз находил в нём что-то новое. Говорят, что Зорич один раз катапультировался – случай достаточно редкий в лётной практике. Не совсем удачно, но остался жив. Зато его командир (а летели они на спарке8) так и остался, бедолага, на борту. И всё, что от него собрали, уместилось в целлофановом пакете среднего размера. На сегодня задача была проста. Просто дежурить. Тем более что активных операций против душманов не намечалось. 8

Спарка – двухместный учебно-боевой самолёт. Название пошло от словосочетания «спаренный вариант»

Единственное мероприятие в полку – отправка двух «Ми-8» в Кабул на парткомиссию. Туда должен был лететь и Мозгун. Его уже вызвали, и парень, наверно, омывает свою нехилую рожу французским одеколоном. «А что – запах «массандры» должен перешибить». Одеколон они с Гришей купили недавно в местном духане. Лавочник Саид стал так нахваливать свой товар, когда увидел пачку «афошек»! Ещё подарил маленький флакон женских духов. Алексей долго оказывался. А Саид заманчиво улыбался: «Для Наташи, Наташи…». Афганцы все русских женщин звали Наташами. – О чём задумались, капитан? – строгие глаза Зорича буравили короткий бобрик Гордынского. – Вам сегодня дежурить вместо Мозгуна. Он, скорее всего, вернётся только завтра. – Слушаюсь, товарищ майор. «Ну, не отвертится Гришка от пузыря. Пусть достаёт, где хочет». Гордынский поднялся и вышел из сауны, как лётчики называли помещёние для занятий. Собственно говоря, на улице было так же жарко, только иногда пролетал порыв ветра. После обеда они провожали будущих коммунистов: замполита полка подполковника Белина, парторга, пару лётчиков, инженера полка и ещё нескольких офицеров из ОБАТО9, которые решили не трястись в пыли и по жаре полдня в «УАЗике», а прилететь в Кабул с ветерком. Гриша неожиданно обнял Алексея и сказал ему, глядя своими черносмородиновыми глазами: «Лёш, если что, ты знаешь, кому…». Гордынский вырвался из объятий этого медведя и нарочито строго ответил: «Ты чё, родной, ты это кончай. Тоже мне! Возвращайся, и обмоем твой би9

ОБАТО – Отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания.

летик. Ты мне ещё за дежурство должен». Гриша грустно улыбнулся и поднялся в «вертушку». Два «Ми-8», подняв такое облако пыли, что Гордынский подумал, как бы не они столкнулись, медленно набрали высоту и скрылись за горами. «А почему без прикрытия, без «крокодилов»10?» – раздался голос рядом. «Торопятся!» – последовали ответ и длинная матерщина. Алексей, как всегда в таких случаях, когда нельзя было избежать армейского фольклора, поморщился и зашагал к своему бунгало. Надо было хотя бы попытаться выспаться – через два часа заступать на дежурство. Но заснуть Алексею практически не удалось. Сначала провалялся в духоте, потом кое-как закемарил, но этого времени не хватило нормально отдохнуть. За свой взлохмаченный вид на постановке он сразу получил нагоняй от командира. Гордынский, в общем, не обиделся. Он прекрасно знал, какими глазами с недосыпу смотрит на всех, вопреки собственному желанию. Но они сделались и вовсе колючими после того, как Банников объявил, что старшим лётчиком в паре назначается подполковник Кротюк. Это могло означать только одно: его, капитана Гордынского, сегодня будут инспектировать. «Ну что же, проверяйте, только бы не заплакать кровавыми слезами от такой проверочки». Первого заместителя командира полка, или, как говорят, зама по боевой, подполковника Владимира Петровича Кротюка в полку не любили. Появился он в части год назад, заменившись из Германии, а перед этим был в Монголии. Это несколько удивило местную общественность. Обычно после сладких заграничных мест ребят окунали в пыль и грязь далёких российских провинций, как минимум за Урал, а ежели по полной 10

«Крокодил» – народное название вертолёта огневой поддержки Ми-24.

справедливости, то в Забайкалье. А тут – с комэсков в замы, да ещё в Белоруссию! Не самый хилый регион Союза со всех точек зрения. Удивляться пришлось недолго, скоро дотошные старожилы узнали, что фамилия нового зама чудесным образом совпадает с фамилией заместителя главного инспектора ВВС. Но полк стерпел бы и это! Мало ли за службу попадалось таких фраерков, сыночков всяческих начальничков и даже космонавтов. Справедливости ради, редко кто из них сильно выпендривался, большинство тихо и скромно тянули армейскую лямку, получая должности и звания. Но иногда попадались и такие, кто излишки спесивости превращал в придирки к подчинённым, которые, как правило, совершенно не стыковались с военным профессионализмом. Первый раз Кротюк осрамился, когда в Марах вернулся с полигона со всеми ракетами. В ответ на недоумённые взгляды техников он сорвал шлем и, даже не вытерев трудовой пот, сразу обложил матюками всех спецов, а заодно их матерей и других родственников. По его словам, они подсунули ему «борт» со сломанным прицелом, поэтому, даже сделав лишний заход, он так и не выпустил ракеты. Вооружейники быстро вскарабкались по стремянке, и уже через тридцать секунд из кабины истребителя выглянуло хитровато-простоватое лицо начальника группы: – Товарищ подполковник, а вы прицел-то включали? Заму по боевой ничего не оставалось, как подхватить шлем и быстро смотаться с ЦЗТ11. Другой раз Гордынский сцепил11

ЦЗТ – централизованная заправка топливом. Обычно так авиаторы называют аэродром, поскольку именно там происходит заправка керосином из труб, проложенных под бетоном, в то время как заправка самолётов в зонах постоянного рассредоточения происходит из машин-бензовозов.

ся с ретивым подполковником уже самолично, когда оба они были ответственными дежурными соответственно от полка и эскадрильи на Октябрьские праздники. Любитель полетать «блинчиком», как называли Кротюка его же коллеги, изволил выразить неудовольствие в солдатской столовой. Кротюку не понравилось качество пищи, грязные клеёнки и даже потрескавшиеся и давно не крашенные табуретки. Алексей и помощник дежурного по полку, молоденький очкарик, техник«двухгодичник»12, долго слушали пространные размышления Владимира Петровича о прямом влиянии прозрачности супа на уровень обороноспособности страны. Первым не выдержал Гордынский. Собрав всё мужество и смелость, предварительно спросив разрешение обратиться, он как можно спокойнее и вежливее произнёс: – Товарищ подполковник, если Вы так озабочены качеством пищи, так не лучше ли Вам сначала обратить внимание на то, как её готовят? Кротюк что-то хотел сказать, открыл рот, сделал несколько вдохов, но, не найдя слов, ограничился игрой желваков. – Выполняйте свои обязанности, товарищи офицеры! – рыкнул он и, чеканя каждый шаг на затоптанном линолеуме столовой, вышел. – И зачем это Вам? – спросил Алексея помдеж. Он служил только второй месяц и ещё обращался ко всем офицерам старше его по званию только на «Вы». Гордынский махнул в ответ рукой и оглядел застывших с ложками в руках солдат: 12

«Двухгодичник» – офицер, кончивший гражданский вуз и получивший военное образование на военной кафедре и призванный в армию на два года.

– Ну, чего замерли, цирк, что ли?! И вот теперь им предстояло вместе дежурить, а возможно, и выполнять боевую задачу, поскольку редкий день дежурное звено не поднимали в воздух. Так получилось и на этот раз. Пока они принимали дежурство и расписывались в амбарной книге приёма, приказали «занять готовность». Только они успели добежать до самолётов, залезть в кабину и с помощью техников пристегнуться ремнями, как скомандовали «запуск». Взлетели парой, Гордынский чуть сзади и справа от ведущего. Через полминуты (Алексей заметил по часам) «Пальма» дала задание: «Квадрат 45, удаление 40, курс 220. Падение двух «вертушек». Возможны ДШК и «стингеры»»13 Алексей чуть не ударил кулаком по приборам: «Доторопились! Эх, Гриша, Гриша, как чувствовал!» – 453-й, повнимательнее за правым краем ущелья! – голос Кротюка как будто пробил оболочку отчаянья Гордынского. Странно, он даже был благодарен за это ведущему. Через десять минут полёта над однообразной и каменистой пустыней они увидели лёгкий дымок над силуэтом «Ми-8», непривычно лежащего винтами в сторону. Алексей успел заметить несколько человек, бегавших вокруг вертолёта. Пока делали левый вираж, Кротюк доложил «Пальме» об увиденном. Они прошли ещё раз над местом падения. Высокий человек в чёрной куртке стоял и показывал рукой прямо по курсу. Гордынский доложил подполковнику, но тот отрезал: – Наше время вышло. Возвращаемся. Однако Гордынский заметил, что из оврага, примыкающего к ущелью, шёл дым, и ему показалось, что даже видно пламя.

«Видимо, там второй «борт»». Пока он размышлял, доложить или нет подполковнику, сверкнуло несколько серебряных точек. – Командир, справа на три часа ДШК13! – он среагировал мгновенно и немного набрал высоту. Но ведущий не ответил. Алексей снова вызвал его. Тишина. Он заметил, что нос «мигаря» Крютюка чуть дрогнул и немного взял влево. Гордынский приказал себе успокоиться и ледяным голосом вышел на связь: – 428-й, 428-й, ответьте ведомому! – А? Что? 453-й, я на связи! – Что случилось? Справа был пулемёт! – 453-й, всё нормально! Возвращаемся! «Странно, – подумал Гордынский, – мне показалось, или он действительно отключился?» Обычно у лётчиков не принято «стучать» на своих товарищей врачам. Все и так отчётливо понимали, что любое подозрение на недомогание может представлять не только угрозу самому себе, но и товарищу, не говоря уже о безумно дорогой технике. К тому же при жесточайшем врачебном контроле рано или поздно всё выходило наружу: и болезни, и привычки, и прочее. Но Алексей решил всё-таки не сообщать о своём наблюдении, тем более, что он не был до конца уверен. Опять же это могло сделать отношения с генеральским сынком ещё более тяжелыми. Докладывали они лично командиру, который ради этого приехал в дежурку. Кротюк не сказал ни слова о втором столбе дыма и обстреле самолётов. Об этом добавил Гордынский. Банников стоял и смотрел на обоих лётчиков, на дежурного, 13

ДШК – крупнокалиберный пулемёт разработки Дегтярёва и Шпагина.

на камуфляжную сетку, которая колыхалась под редкими порывами ветра. Он прошёлся по комнате, резко повернулся и сказал: – Из армии доложили, что второй «Ми-8» разбился в том рукаве ущелья, который заметил капитан. Со второго «борта» уже всех забрали, там только двое раненых. А на первом, скорее всего, были наши…, – при этих словах он опустил голову, снова поднял её и хотел, было отпустить пилотов отдыхать, но передумал: – Подполковник Кротюк, Вам плохо? – Да нет, товарищ полковник. Просто что-то голова гудит слегка, – Кротюк попытался улыбнуться, но вместо этого инстинктивно потёр затылок. – Вызовите врача, – бросил полковник дежурному и пожал руку обоим пилотам. Те козырнули и пошли в комнату лётчиков. Через десять минут появилась врач, капитан Охлопкова. Она замерила давление, посмотрела зрачки и заставила Кротюка раздеться. Алексей в это время на крылечке затягивался сигаретой и думал о Мозгуне: «Неужели всё-таки конец, сколько там было ещё наших? Гриша, кажется, Серёга из второй эскадры, инженер полка и пара батальонцев. Да, как корова языком! Ведь говорили же, что нельзя без «крокодилов». Да и высота была у ребят! Эх!» Последнюю подробность он узнал от дежурного техника. Для того чтобы успеть вовремя на партконференцию, решили не набирать положенный эшелон, а быстрее двинуть ущёльем по прямой. А надо было идти над горами! Кто-то тронул его за локоть, он повернулся. Из-под выгоревшей пилотки на него смотрели умные и слегка усталые

голубые глаза, обрамлённые чёрными ресницами. «Да, не берёт время нашего эскулапа», – с улыбкой подумал он об Охлопковой. – Алексей Казимирович, – голос ее был, как всегда, мягким и требовательным. – Я забираю у вас Кротюка. Давление высокое. Так что дежурьте один. Справитесь? – она улыбнулась одними уголками губ и заправила непослушную прядь светлых волос за уши. – Конечно, Антонина Владимировна. О чём речь? – он отдал ей честь и повернулся вслед уходящей паре. Врач держала Кротюка под локоть и открыла перед ним дверцу «белой шапочки». Батальоновский «УАЗик-буханка» с белой крышей и красным крестом по бокам рванул с места и помчался в наступающие сумерки. «Господи, ну что она делает среди нас? – подумал Гордынский о враче. – Ведь ещё нестарая и наверняка нравится своему полковнику. А впрочем…». Полковник Охлопков, муж Антонины, заведовал окружным госпиталем в Самаре и недавно приезжал в их батальон с армейской комиссией. Говорили, что у них прекрасные отношения. Но не все понимали, почему муж отпустил её в Афган. Недавно, чтобы не умереть от тоски, Алесей взял в библиотеке и перечитал «Записки Лопатина» Симонова и наткнулся на то, что всегда, как оказалось, пропускал за описанием войны. Необычным ему показался рассказ о сестре Лопатина и её муже, потомственных учителях, живущих в Новосибирске. Они «окончили учительский институт ещё до революции и приехали оба в провинцию, сеять доброе, разумное, вечное». Проработали лет тридцать без детей и жалели и любили друг друга до

кончины мужа. «Впрочем, что значит до кончины, неужели она перестала его любить после смерти? Воистину передвижникиинтеллигенты!» – сделал вывод капитан. Наверно, под впечатлением этих мыслей Гордынский и задремал в кровати. Куртку он бросил, хотя раздеваться было запрещёно, но пока пойдёт команда на готовность, потом на «жопо-час», куртка уже будет на месте, как и многое другое. На соседнюю кровать кто-то с шумом плюхнулся. Он, к своему удивлению, увидел майора Муслимцева, зама комэска из второй эскадры. – Так, я что-то не понял? Какого хрена здесь делает вражеская эскадрилья? – он встал и вперился глазами в замполита. – Вас же надо было усилить. Вы что-то разболелись?! – картинно прикинулся больным Сергей Муслимцев. – А наши что, все уже вмерли, что ли? – продолжал наседать на лежачего Гордынский. – Эй, охолонь, парень! – майор поднялся. – Мы тоже все переживаем за Мозгуна. В дверь негромко постучали: – Мальчики, пора на обед. – Алексей узнал голос официантки Лены и стал надевать куртку. – Давай умоём рожицу. А то она у нас…, – Муслимцев извинительно положил руку на плечо теперь своего подчинённого, и они пошли в столовую. На следующий день после построения к Гордынскому подошёл Зорич и непривычно тихим голосом сказал капитану: – Алексей Казимирович (он назвал его имени и отчеству в первый раз за совместную службу), в общем, мы решили, что

лучше тебя в Кабуле никто не проводит Мозгуна, замполита и инженера. Собери вещи Григория и подходи в штаб батальона через час. – А разве его сюда не привезут? – спросил удивлённый Алексей. – Мы бы все хотели проститься, но война есть война. Его прямо из Кабула с другими отправят в Союз. Тут все с полка собрали, передашь сопровождающим. Ну, в общем…, – майор вынул из кармана пакет и передал его Гордынскому. – Передам, конечно, Василь Егорыч. – Этими неуставными словами Алексей как бы положил границу между всем военным и официальным и тем, что сейчас шло из слов комэска, из его глаз и стояло во взглядах товарищей, которые как-то тихо и незаметно окружили их. Даже в этой тишине, которую он скорее почувствовал, чем заметил, существовало что-то, что уже начинало давить и превращаться в ком в горле. Алексей понял, что надо уходить, иначе он не выдержит. Он взял пакет в левую руку, а правой четко, даже слишком чётко, отдал честь, сделал налево кругом и пошагал в бунгало собирать вещи Мозгуна. К обеду Гордынский и замполит батальона добрались на грузовике до Кабула. На аэродроме уже всё было готово к краткому прощанию с десятью телами товарищей. Отправляли всех разбившихся в Ташкент, а оттуда в разные уголки Союза. Гордынский передал угрюмому с красными петлицами капитану пакет и вещи погибших. Тот кивнул и запрыгнул на поднимающийся трап Ан-26. Потом провожавшие собрались в столовой, и комдив, генерал Ломидзе, поднял сто грамм за погибших. У Алексея не

было аппетита, он, наскоро перекусив, незаметно вышел на воздух, сел в курилку, накрытую списанными тормозными парашютами, и закурил. Через пару минут к нему подсели двое в «техничках» и стали негромко разговаривать. – Первый «борт» сразу накрыло. Говорят, «стингер» пополам разорвал «вертушку». – Да, второму повезло. Только зацепило из пулемёта. – Повезло потому, что Ефимкин вёл, они тоже по движку саданули, и он сразу заглох. Если бы не Ефимкин, тоже бы костей не собрали, – закончил первый хриплый голос. – Подождите, – Гордынский выпустил дым и обернулся к соседям, – это какой Ефимкин? Это не тот, что пару месяцев назад нашего орла спас? – А ты с 21-х, что ли? Ну да, он самый. Там ещё бой шёл, и сначала обработали всё НУРСами из «крокодилов», а потом «восьмёрки» подоспели. Как его? Разворотов или Поворотов лётчик был? – Заворотнюк, – поправил Гордынский. – Точно, он. – Ну, тогда Ефимкин герой! – закончил Алексей. – Эх, все они герои…, – встал третий участник разговора в песочного цвета комбезе, белоснежном берете и чёрных противобликовых очках. Он смотрел на взлётную полосу. Ан-26, отстреливаясь яркими вспышками ложных целей, медленно понимался на фоне гор. Струи раскаленного воздуха от двигателей смешивались с аэродромным маревом и обволакивали весь корпус, словно хотели растворить самолёт в бездонном ослепительно-синем небе.

– Да, пошёл «тюльпан»14, – со вздохом проговорил он. – Может быть, и нас… – Бросьте, не каркайте! – оборвал его Гордынский и пошёл искать майора, чтобы возвращаться в полк.

Утро выдалось на удивление сереньким. За восемь месяцев службы в Афгане такое пасмурное небо Алексей видел первый раз. Понятно, что был конец ноября и как бы осень. «Нет, это у нас осень, в Союзе, – дождь и ветер. Да лес шумит сосновый! Ну всё, хорош. Ты сейчас, брат, слезу пустишь». Он оборвал поток мыслей на пороге штаба полка, где предстояло получить боевую задачу. По причине позавчерашних больших потерь сегодня планировалась бомбёжка базы душманов. Голова у Гордынского была ясная, без каких-либо последствий от вчерашнего выпитого на помин души, а также без предчувствий и сомнений. Только работа, и всё. Командира полка не было, сказали, что вызвали в Кабул для объяснений, поэтому инструктаж проводил Кротюк. Готовилось сразу три пары МиГ-21, две основные и запасная. Кроме экипажей, присутствовали все комэски и их замы, а также заместители командира полка. Всё шло своим чередом, если не считать некой сумрачности, которая едва заметным облаком висела в канцелярии и присутствовала в лицах пилотов. Вдруг Кротюк своим громким железным голосом приказал парам заходить на цель вместе, по одному курсу. Первым встрепенулся начальник штаба подполковник Сизенко: 14

«Чёрный тюльпан» – так назывался в Афганистане самолёт, увозивший в Союз тела погибших.

– Виноват, товарищ подполковник! Ты чё, Владимир Петрович, это же самая желанная цель для духов!? Нельзя же сдваивать, вчера же ещё командир предупредил! – Задачу ставлю я. А Вы пока, товарищ подполковник, слушаете и мотаете на ус! – грубо отрубил Кротюк. – Ещё вопросы? Гордынскому показалось, что от этого ледяного тона даже лампочка мигнула. Да нет, ему не показалось, действительно какой-то сбой в сети. «От такого мороза как бы стекла не треснули!» – он незаметно посмотрел на Кротюка и остальных. Алексей, прослуживший в армии не один понедельник, прекрасно знал, что когда спорят мальчики с большими звёздами, ему лучше не встревать. Но сказанное Кротюком по поводу сдвоенного захода на цель не только зацепило его своим хамством, но и откровенно противоречило всем писаным и неписаным законам авиации. Он твёрдо решил возразить, если это не осмелится сделать никто из старших офицеров. Руку поднял командир третьей эскадрильи, спокойный «медведь» майор Семёнов: – Извините, товарищ подполковник, но это противоречит всем приказам и разъяснениям. Здесь недавно комдив подтвердил, что расхождение по углу атаки при парном заходе должно быть не менее 30 градусов, – слова уверенного в себе комэска падали в оглушительной тишине штаба, как камни по стеклу, – с треском круша горловой авторитет генеральского сына. Но Кротюк и не думал тушеваться под тяжёлым взглядом Семёнова. Он медленно подошёл к нему и ещё медленнее, нет, не произнёс, а вбил слова в стоящего майора:

– Я командую полком, и я ставлю задачу. И учить меня будете, когда сами будете командовать, в чём я сильно сомневаюсь. А если думаете, что вернётся Банников и рассудит нас, то забудьте. Сейчас ему не до нас! – он торжественно обвёл всех собравшихся надменным взглядом. – И вообще, трусы могут оставаться. Это уже перешло все границы. Гордынский краем глаза заметил движение Мясоедова и остановил его рукой: «Наломает парень дров». Он откашлялся и поднялся: – Разрешите, товарищ подполковник? – Да, пожалуйста, – Кротюк ответил неожиданно спокойно и даже как-то по-доброму. «Думает, что сломал двух динозавров, а меня уж тем более скушает. Ну-ну!» – Мы выполним задание, товарищ заместитель командира полка. Но когда мы его выполним, то доложим обо всём полковнику Банникову. Разрешите идти? – Алексей намеренно расставил всех по иерархической военной лестнице. Он видел, как его слова попали точно в цель самолюбия Кротюка, что называется, вошли по самый стабилизатор и разворотили взрывом его вызывающую наглость. Но он всё же недооценил подполковника. Вместо ожидаемой истерики, матерщины и угроз последний презрительно смерил взглядом ретивого капитана, посмотрел на офицеров и произнёс: – Все свободны. Переодетые, они с Мясоедовым шли к самолётам. Гордынский посмотрел на Сергея и сказал: – Ты это брось, вскакивать на инструктаже. Ты же видел, как они сцепились. Наше дело телячье – помалкивать. – Но ты же встал? – спросил Мясоедов.

– Я – другое дело. Мне по большому счёту терять нечего. – А майорская звезда? – не унимался Серёга. – А куда она от меня денется, если живы будем, – засмеялся Гордынский, но осёкся под серьёзным и даже суровым взглядом ведомого. – Знаешь, а по-моему, подполковник прав… – Не понял…, – Алексей даже не успел толком ответить, насколько он был ошарашен. – Товарищ капитан, самолёт к полёту готов! – как всегда, звонко доложил Гордынскому Санька Перевалов, молодой техник с весёлым веснушчатым лицом. Глядя на него, Алексею всегда хотелось улыбнуться. Санька был самым молодым техником в полку, первый год служил после среднего училища. Было такое ощущение, что он просто летал по ЦЗТ, одаривая всех, кого надо и не надо, своей улыбкой. Всё спорилось в его руках, на ладонях которых уже появились первые мозоли, окрашенные в серые цвета шлангов заправщиков и кабелей от машин-генераторов. – Ну как, Санёк, полетит лайнер? – привычным вопросом Гордынский начинал осмотр МиГа с носа, поглаживая плоскости, заглядывая в сопло и воздухозаборник. – Будет летать, как ласточка, Казимирыч! – хитроватые глаза технаря смеялись вместе с его веснушками. Гордынский привычным взглядом обежал приборную доску, прицел и часы. Руки сами прошлись по ручкам газовки, ручке управления и красным рукояткам катапульты. Он так сосредоточился, что неожиданно стукнулся шлемом о голову Перевалова.

– Давай, Санёк, ещё раз, а то поссоримся! – шутливо сказал он и удивился решительному выражению лица техника. – Командир! За Мозгуна и вообще! – они стукнулись кулаками в их привычном и уже ритуальном жесте. – Сделаем в лучшем виде, Саш. – К запуску! Солнце все же пробивало кое-где непривычную для этих мест облачность, которая была очень высоко. Разведка донесла, что нижняя граница находилась на 3000 метрах. Доложив «Пальме» о готовности, Гордынский вырулил. Странно, но он настолько привык к поднимающемуся над взлёткой мареву, что даже вздрогнул, не увидев привычной картины. «Почти как у нас в Лиде. Только леса не хватает». Через пять минут пара Гордынский-Мясоедов уже была на курсе. А ещё через двадцать, когда они вышли в район применения, Алексей доложил об этом на КП. «Пальма» дала добро на работу и сообщила, что вернулась первая пара. Один «борт» пришёл как решето, был ранен майор Костеленко из третьей эскадрильи. – Понял вас. 405-й, начинаем работу! Самолёт Мясоедова отошёл, но недостаточно далеко. «Что он делает? – подумал Гордынский. – Неужели будет слушаться этого сучка Кротюка?» Но уже через секунду забыл об этом. Первый заход отработали хорошо, бомбы легли близко от входов в пещёры. «Кто там выживет после такого?» – подумал Алексей и дал команду на второй заход. На это раз Мясоедов встал ещё ближе. – Серёга, а ну осади! – крикнул Алексей и почувствовал удар. В зеркалах заднего вида полыхнуло. «Попали, суки!»

– Командир, сзади га…, – его подбросило, крутануло пару раз, и оглушила тишина. Небо над ущельем стало привычно лазорево-синим. Полоски снега на склонах гор сверкали в лучах солнца, а он уже торопился на матушку-землю. Одновременно с толчком о поверхность Гордынский услышал недалёкий грохот и звук уходящего МиГа. «Значит, Серёга уже развернулся. Сейчас доложит, и будет Вам помощь, товарищ капитан». Он отшвырнул купол парашюта и стал отстёгивать ремни. Через минуту «Пальма» получила доклад от 405-го: «Задание выполнили, сделали два захода. Бомбы и ракеты ушли в норы. Сбит 453-й. Взрыв слышал, но парашюта не видел». Кротюк с досады саданул кулаком по столу. – Соедините с «Орлом», – приказал он дежурному. Через десять секунд дежурный оператор самолёта радиолокационного дозора и наведения А-50, или, как его ещё называли в армии, «Аракс» в противовес американскому «Аваксу», был в эфире. – Подтверждаем вспышку. Координаты нанесли. Но «вертушек» пока свободных нет. – Это 35-й 46-му, – Кротюк взял микрофон. – Что за дела, дежурная пара должна быть в воздухе не больше, чем в 20 минутах подлёта! – голос его заметно усилился. – 46-й 35-му. Всё понимаю, но обе дежурные пары помогают в квадрате 14. Там был бой, много раненых. – А у меня там лётчик подыхает! Вы это понимаете? – Не надо на нас орать, 35-й. Мы всё понимаем. Секунду. – Что-то перещёлкнуло, и снова вернулся привычный шум эфира. – 35-й? Это 40-й. – Там на высоте 10000 метров, в хрусталь-

ном поднебесье, тоже было жарко. На связь вышел старший оператор А-50. – Только что доложили вертолётчики. На точку ушёл Ми-24. Время подлёта – 25 минут. Через 40 подойдут Ми8-е. Как поняли? Как поняли, 35-й? – Понял Вас. Конец связи! – Кротюк выдохнул, достал свежий ослепительно белый платок, вытер лоб, шею, медленно свернул его и спрятал в карман комбеза. – 405-й сел? – спросил он дежурного. – Только что, товарищ подполковник! Кротюк вышел на лестницу, достал сигарету и, прикрываясь от ветра, закурил. Через две затяжки он увидел остановившуюся машину Мясоедова и стал спускаться вниз. Подполковнику многое надо было спросить у старшего лейтенанта. Но ещё больше сказать.

«Юрк, ещё юрк. Молодец, так, два юрка», – Гордынский упал в небольшую выбоинку и прижался спиной к холму, который вертикальной стеной уходил ввысь. Эту горку Алексей заметил сразу после приземления. Рядом была площадка, по размерам вполне подходящая для «вертушки». «Ведь когда-то же за мной прилетят», – он поймал себя на мысли, что за последнюю минуту уже дважды подумал об этом. Правда, у площадки был один недостаток – посреди полянки была груда камней, сверху напоминающая колодец. «Ладно, зато места хватит». Он первым заметил моджахеда, спрятался за камень и стал наблюдать за ним. Тот, не особенно маскируюсь и крича гортанным голосом, явно приглашал своих собратьев и указывал на место, где прятался Алексей.

В принципе, позицией Гордынский был доволен. Он даже улыбнулся своим воспоминаниям: «Юрка Юрков поставил бы мне четвёрку. А что такое отлично, он вообще не знал». Так они, курсанты Качинского лётного училища, прозвали прапорщика Георгия Ивановича Юрковского, инструктора по тактической подготовке. Он нещадно гонял курсачей по пыльной степи под Котельниково и до седьмого пота учил их окапываться, но в первую очередь оглядеться, а уж потом принимать решение. – Сначала юркните в любую щелку там, где застигнет бой. Потом обязательно осмотритесь. Потом снова юркните, но уже в самое лучшее место, и там делайте себе квартиру, как будто с женкой, двумя детишками и тёщей в придачу, – в этом месте он всегда смеялся, поскольку страшно боялся своей тёщи-хохлушки и очень радовался, что живёт от неё далеко. Алексей снова оглянулся. Он был под горой, на некотором возвышении, а с другой стороны его защищала небольшая гряда камней. Вдоль неё можно было даже перемещаться, хотя и ползком. Он достал пистолет Макарова, передернул затвор, выложил вторую обойму и положил рядом две гранаты. «Ну что же, будем воевать. Подпущу «духов» на площадку, и «крокодил» их накроет». Он понимал, что так должно быть в теории, а вот на практике только видел, как выгружали из вертолётов тела товарищей. А пока он то и дело глядел на «Командирские» с невесть откуда взявшейся белой полосой через весь циферблат. «Чё затихли, парашют, что ли, режут на платки жёнам», – подумал он про душманов и тут же резко согнулся под градом мелких камней, выщербленных несколькими автоматными очередями. Он прополз метра два, подождал

и выстрелил в первую же попавшую в прицел черно-седую бороду. Та дёрнулась и упала. «С почином тебя, Казимирыч!» Он уполз обратно и опять выстрелил. На этот раз в тень из-за большого валуна. Он уже начал вторую обойму и бросил гранату в ответ на истерический крик «Аллауу…», когда одновременно ощутил толчок в плечо и услышал звук вертолёта. Из комбеза резко вылетел фонтан крови и тут же превратился в тоненький ручеёк. А «крокодил», как ни ждал его Алексей, всё-таки выскочил изза горы неожиданно и промчался мимо, успев дать небольшую очередь. «Ага, сейчас вернётся и поддаст НУРСами», – подумал Алексей. Он захотел закричать во всё горло и подпрыгнуть до неба, как иногда делал в молодости, когда диктор объявлял на демонстрации: «Да здравствует советский рабочий класс!» Но вместо этого только переложил пистолет в левую, ставшую тяжёлой руку, а правой прижал рану. «Щас, щас, подожди немного. Щас, потерпи», – он словно уговаривал руку не болеть и не становиться холодной, а слёзы уже выступили из глаз, и он слизывал их языком с засохших губ. Тем временем Ми-24 делал новый заход, чтобы сокрушить реактивными снарядами отстреливающихся душманов. Но в этот момент очередь из ДШК прошила кабину вертолёта. У командира повисла плетью левая рука, и он приказал отработать цель штурману. Три секунды ушло на принятие решения, и сверкающие трассы полностью накрыли огнём открытую площадку перед горой. А «крокодил», уже дымя двигателем, скрылся за холмом. Последнее, что услышал его штурман из общего эфира, было сообщение с «Аракса» о подходе пары Ми-8.

Командир эскадрильи, майор Михаил Павлович Ефимкин, был недоволен, что пришлось быстро выгрузить, почти покидать, раненых и взять курс на место падения истребителя. Он вообще не должен был сегодня лететь, поскольку срок годичной командировки закончился. Прослуживший в строевых частях около пятнадцати лет, лётчик Ефимкин прекрасно понимал, чем может стать для него и экипажа этот незапланированный «крайний» вылет, когда слушал командира полка: «Палыч, выручай! Заменщик твой ещё не прилетел, народу не хватает. Да и техника, сам видишь!» Ефимкин вообще не любил незавершённых дел, с годами всё больше осознавая, что только армия даёт мужчине чувство удовлетворения от реально сделанного дела. Неважно чего: полёта, заправки постели, рубки дров, выговора от начальства или вытащенного из озера большого карася, который сопротивляется так, будто он огромная щука. Ну, а спасение собраталётчика, как, впрочем, и пехотинца или десантника или недавно вывезенной из освобождённого царандоем15 высокогорного кишлака роженицы-пуштунки он вообще считал верхом логической завершённости. За его пристрастие к таким рассуждениям коллеги прозвали Палыча философом. Он не отказывался от такого приговора вояк, полагая, что если воспринимать его, как учёного-философа, то это смешно. А если понимать философию, как реакцию человека на жизнь вокруг, то что ж? Тогда это про него. Молодая женщина родила на борту вертолёта, и руки нашего фельдшера, принимавшего малышку, дрожали больше от вибрации двигателя, чем от волнения. А может, и от волнения, по15

Царандой – афганская милиция.

скольку он в первый раз принимал роды в таких экстремальных условиях. Через несколько дней Ефимкин узнал от одного из контрразведчиков, которых вёз в Кабул, что женщину душманы расстреляли прямо в палате городской больницы за то, что она доверилась неверному. На немой вопрос, стоявший в слегка затуманившихся глазах ко многому привыкшего вертолётчика, особист только покачал головой. Палыч ничего тогда не сказал экипажу, штурману Василию Бочкарю и борттехнику Леониду Сольникову. А потом всё снова закрутилось и завертелось в казавшейся уже вечной чехарде полётов, обстрелов, посадок под огнём и перегруженных подъёмов. Самым устойчивым в этой карусели был запах смерти, который они потом долго выгоняли на полной скорости через настежь открытую дверь. – 23-й, слева на девять стрельба! – доложил командир ведомой «вертушки» капитан Ринат Каримуллин. – Понял тебя, 18-й. Нет времени. Если что, сделаем на обратном пути. Видишь подбитого «крокодила»? Забирай славян, а я пойду за пилотом! – Командир, а как же прикрытие? – Обойдусь, 18-й. – Понял Вас. Ефимкин увидел, как вторая вертушка ушла к земле. «Так, Ринат сейчас отработает двух наших и уйдёт, а как там ситуация в нашем случае?» – Какие мысли, парни? – обратился он к экипажу. – Вроде тихо, – резюмировал «бортач» Лёня. – Командир, а площадка тут одна ровная, – Бочкарь показал майору относительно свободный от больших камней пятак перед горкой.

– Да, была ровная, пока по ней ребята не прошлись, – сказал Ефимкин, наблюдая обожённые камни и раскиданные части тел душманов. Слева и чуть выше сверкнули две вспышки. – Ага! Всё-таки уцелели, гады. Лёня, я доверну, а ты пройдись по ним. – Понял, командир, – техник прилип к пулемёту и выпустил пару очередей. – Так, парни. Будем садиться к ним правым бортом. Вася, ты за пулемёт и не давай им высунуться. Лёня, ты ныряй и ищи пилота. Он должен быть под горкой немного сзади. – Понял, командир. Имей в виду – горючки тик в тик. Только до дома. – Давай. Не жди, пока колёсами стукну. «Духи» стреляли, но вяло. То ли их осталось мало, то ли боялись стальных птиц. Но ситуация резко поменялась, когда из вертолёта выскользнула сгорбленная фигура в грязно-жёлтом комбезе и, почти сливаясь с выгоревшей травой и спекшимся песком, стала быстро пробираться к каменной гряде. Моджахеды усилили огонь, но из вертолёта стал отгрызаться бортовой пулёмёт. Огненные трасы несмело, а потом всё ближе стали подбираться к ним. То ли солнце ослепило наседающих, то ли у них одновременно кончились патроны, но, так или иначе, Сольников наконец смог подтащить Гордынского и, прислонив его к шасси, опёрся одной рукой о борт. – Вася, помоги, – он жадно ловил ртом воздух и не успевал утирать с лица катившийся пот. – Еле нашёл. – Он выдохнул, когда они вместе втащили лётчика на вибрирующий пол, и Бочкарь крикнул командиру, что можно подниматься. Прошло

минут пять, они перешли в горизонтальный полёт, и из кабины выглянул Ефимкин: – Лёня, ты как, в порядке? А что ястребок у тебя лежит на животе, переверни, может, у него там кровь. Сольников отдышался и медленно сдвинул Гордынского сначала на бок, а потом на спину. «Да, видок у него ещё тот», – отметил борттехник, глядя на разорванное в лохмотья плечо комбинезона и кровоточащую рану под ним. Вдобавок ко всему правая нога пилота была неестественно подвёрнута, и Леонид попытался вернуть её в нормальное положение. Лётчик ответил на это стоном, но глаза не открыл. Но то, что «бортач» увидел в следующее мгновение, заставило его с криком броситься в кабину. – Командир, у него граната! И чеки нет! – Так, спокойно, ребята, главное, спокойно. – Ефимкин обвёл взглядом свой экипаж: нервно облизывающего губы штурмана Бочкаря и глядящего выпученными глазами Сольникова. – Вася, управление, – жёсткая команда заставила Бочкаря вцепиться в ручку управления и внимательно осмотреть переднюю полусферу. Он даже убрал ладонь от лица, которой прикрывался от струй воздуха, с шумом залетающих через пулевые отверстия в кабине. – Понял, командир. – Так, Лёня, постарайся медленно, очень медленно разжать пальцы и выкинь её на хрен. – Ефимкин смотрел прямо в лицо своему борттехнику и старался внушить ему веру в невозможное. – Ты понял, понял? Главное, не торопись. Торопиться уже некуда, мы и так вытащили его с того света. А до заката всё

равно будем дома. А там сто грамм и борщ от тети Вали. Ну, ты же сможешь? Как, кинем контроля на борщ? Никакого борща и тем более тёти Вали на базе и в помине не было. Это знал и командир, и его ребята. Он продолжал говорить какие-то совершенно посторонние вещи и видел, как Лёня приходит в себя: оглядел машину, вытер пот и так высморкался в кулак, что оглянулся сосредоточенный Бочкарь. Сольников повернулся спиной к командиру, он уже не слышал его слова и осторожно пополз к лежащему с торжественным лицом лётчику. В тот момент, когда уставшее солнце в последний раз за этот долгий и полный трагедий день мигнуло своим последним лучом, чтобы завтра снова вернуться и снова жечь вековые камни и жёлтые проплешины многострадальной земли, над ущельем раздался несильный взрыв. Дым от него потерялся в первых, ещё слабых попытках сумрака заполнить всё вокруг. Несколько мелких осколков, клацнув по днищу, отлетели вниз. Ефимкин, уже взявший управление в свои руки, оглянулся в салон. Там лежали два тела. Первое было пока бесчувственно, а второе просто отдыхало от невыносимого напряжения. – Товарищ полковник, капитан Гор…, – начал Алексей, войдя в штаб пока. – Брось, брось. Здорово! Ну наконец-то! – Банников облапил Гордынского своими мощными руками и, кажется, обнял слишком сильно. Алексей готовился к такой встрече и справился с болью. Но не справился с лицом. Командир сразу затараторил:

– Да ты садись, садись. – Он подвинул ему стул, и Гордынский услышал шипение знаменитого командирского сифона. – На, давай глотни, освежись. Слушай, ты извини, я, наверно, сильно тебя, ну, того? – Ничего, командир, до свадьбы заживёт, – Алексей улыбнулся, выпил ледяной с пузырьками воды и снова улыбнулся. Второй раз у него получилось лучше. Лицо Банникова смягчилось и расслабилось. – Ну вот, это другое дело. А то понимаешь, совсем, понимаешь… В дверь постучали, раздались шаги: – Товарищ полковник! – Потом, Гринько. Потом. Ну что, времени не было у тебя раньше? Алесей поднял голову и увидел улыбающееся от уха до уха розовощёкое лицо адъютанта и поднятый вверх большой палец. – Ну что? Как ты? – Банников повернулся и сел напротив Гордынского. – Жить будешь? А танцевать? – и хитро улыбнулся. – Ну что? Плечо зажило, нога срослась, так, чуть хромаю. Врачи сказали, расхожусь, она разойдётся. А вот позвоночник посерьезнее. В общем, пока летать не дают. Надо будет его разрабатывать и лечить. – А как ты его? При падении, что ли? – Банников потянулся к нему всем корпусом. – Нет. Как раз брякнулся я нормально, товарищ полковник. Вероятно, меня взрывной волной стукнуло о камни. Скорее всего, когда наши прошлись по духам.

– Ну ладно, будем живы, не умрём. Я думаю, через пару дней отправим тебя в Кабул, а там и в Союз. Кстати, Кротюк уже месяц как в Душанбе, болеет гепатитом. А Мясоедов здесь у нас валяется с этой гадостью. От него, что ли, заразился? – Видимо, – задумчиво произнёс Алексей. Первую ночь в полку, в своём родном модуле, он спал спокойно. В непривычном одиночестве он долго лежал в темноте, на свежих и не пахнущих лекарствами простынях, и глядел в темноту. Он не сходил к Мясоедову, не стал ходить по эскадрильям и принимать поздравления. Он поужинал, умылся под тонкой струёй тёплой и пахнущей полынью воды, крепко вытерся полотенцем и снова почувствовал боль в позвоночнике. Затем лёг на кровать и повернулся на левый бок. Сердце тихо и часто билось, слегка отдавая в простреленное плечо. 2011

РАЗОРВАННЫЕ ЛИСТКИ (маленькая повесть в письмах)

23 марта 1989 года Здорово, Игорёня! Большой привет тебе из города Шяуляя. Мы тут постепенно обживаемся на твоём месте. Виктор нам поставил ещё один шкаф, подкинул кресло-кровать. За деньгито можно. Между прочим, берёт он не семьдесят «рябчиков», как с тебя, а уже восемьдесят. Вот так! Я-то сначала королём спал на диване, ну, а товарища Безлесного заставлял валяться на полу. Шучу, конечно! Ты же знаешь Валика с его чувством собственного достоинства! Разве он позволит измываться над собой. В общем, лежбища, как говорил твой Толясик, мы распределили. Но перебрались не сразу после твоего отъезда. То полёты, то наряды, сам понимаешь, времени мало. А когда уж переехали, то первым делом спрыснули это дело, чтоб, сам понимаешь, жилось хорошо нам на этом месте весь годочек нашей службы. Ну, понятно, сели за стол со всеми «слонами»: мы с Валиком, Марсель – «Розовый слон» и Виталик. Они теперь по соседству с нами, вместо Серёги, твоего земели. Само собой, налили старику – дяде Саше. Он, бедолага, расчувствовался, стал рассказывать о фронте, о своей старухе, дочери в России. А о Викторе так, вскользь.

Серёга, кстати, совсем недавно умотал с семейством в Паневежис. Мы ему ещё помогли хозяйство его грузить. Это, конечно, не ты – нагрузил контейнер и мотанул быстрёхонько. Целый КамАЗ накидали. Ох, и завидую я тебе, Игорёня. Ничего, год пролетит незаметно. Да и, кстати, тут мне стали слегка намекивать насчет отпуска. Руслан Сергеевич как-то после полетов ночных высказался: «А не пора ли тебе, Олежек, в отпуск. Летом-то надо старичков отправлять, косточки им старые погреть…». А Геца, хитрая рожа марийская, так меленько засеменил, засмеялся. Ему уж, конечно, летом надо, ветерану хренову. Так что, Игорёня, вспомнил я твои советы насчет отпуска и, видимо, скоро напишу рапорт. И поеду в родную сторонушку, на Жигулевские горы. На сём заканчиваю. Приветы тут передает неугомонный «Маленький слон», то бишь Валик. Так что будь здоров и не кашляй. Олег.

15 мая 1989 года Привет тебе, Игорёня, из славного города Шяуляя. Получил твое письмо, где ты рассказал о своем отпуске в подмосковном пансионате. Ох, Игорёня, наверно, набаловался там с девчонками! Ладно, что уж там уж, чуть-чуть-то можно после трудов праведных во благо отчизны. Но и я тоже не моргал. Съездил на родину. Попроведывал маманю с папаней, тёток и бабок в деревне, братьев двоюродных и сестёр. Сам знаешь, я тебе рассказывал о них. Посидели,

попили по-всякому: и сильно, и слабо. Самогоночка в деревне хороша-а-а-а! Походил по гостям по нашему поселку. Посетил Куйбышев. Зашёл в институт, повстречался с однокашниками. Попили, посидели. Как без этого!? Повспоминали наше голодное время – 80-е, когда, кроме хлеба и кабачковой икры, жрать было нечего. А закусывать бормотуху надо же было чем-то? Да, было весёлое и голодное время! Гуляли, выпивали, в походы ходили. Чего стоит одно наше плавание на байдарках вокруг Луки самарской! Работаешь веслами, а перед-то не видно, в воду всё уходит! Жутко становится, а вдруг и вся байдара уйдет так вниз, да ещё хорошей волной накроет. Ну и главное воспоминание, конечно, Грушинка. Ох, и погуляли, и погудели. Сейчас думаешь, и что там надо было? Ну ладно, ходили бы песни слушали или сами пели. Так нет, главное, нажраться и побузотёрить. Да с фуриками16 помахаться. Правда, они к нам в последнее время не приставали. Знали, что отпор дадим. А вообще, я уже тебе рассказывал, поплохел Грушинский фестиваль. Раньше и народу было меньше и, соответственно, шпаны. Или я, может быть, уже брюзжу по-стариковски. Предки здоровы. Отец по-прежнему стаканами хлещёт. Все хвастался двумя гаражами и дачей. Как будто их я не сам вместе с ним строил. Сейчас вот маненько отхожу от отпуска. Понятное дело, тут сразу меня зарядили в наряды. В самый наш с тобою нелюбимый: помдежом по полку. И в ДСЧ17 – святое дело. Да, согласен с тобой, что после отпуска немного тоскливо бывает. 16

Фурики – неформально организованная молодёжь, а проще говоря – хулиганы, в окрестностях Самары в 80-х годах прошлого века. Такое название они получили от больших фуражек, которые выделяли их среди других парней.

ДСЧ – дежурный по стоянке части

Я сейчас один. Валик умотал к себе в Крым. Марселюга тоже поехал в свою Татарию. Виталик после него отправится. Да, чуть не забыл. Смех, да и только. Ты прикинь! Грайворонского, Голеусмана и Хилько только сейчас дембельнули. Вас же с Серёгой на месяц раньше пиннули, а их ещё и два месяца по закону проволынили. Они злые ходили, матерились! Мы как увидим их, все прикалывали, что, мол, армия без вас никак, ребята, придется вам здесь на всю жизнь остаться. Ну, эти-то два нелюбимых тобой козла тихо себя вели. А Галес тут гудел. Полгорода перевернул, уже после тебя два раза сидел на «губе», попался опять на «массандре». А один раз его патруль нашёл, на земле лежал, ваще никакой. Ну, будь здоров и пишите письма. Олег.

21 июня 1989 года Здорово, Игорёня. Снова получай большой привет из славного литовского города Шяуляй. Тут у нас такие перемены, такие новости, что порой за голову хватаешься – что, куда, зачем и сколько? Такая паника, как во время подвески ракет, помнишь, как с прапорюгой Селяниным-горожанином? Его ещё хорошо изображал техник Жека. То яйца прикроет, то задницу, то опять задницу, то снова мужское достоинство. И с таким видом бегает по стоянке и кричит: «Ой, давайте быстрее вешайте ракеты, ой, не успеем!» Вот так сейчас и мы. Литовцы тут митинги устраивают

возле КПП. По городу с флагами ходят. Правда, пока ещё нас не бьют. И то слава богу. Ну, а на митинги мы не ходим. Это мы с тобой посещали мероприятия. Помнишь, ты ещё выступал, и хорошо у тебя получалось балакать с лабусами18. Валентин несколько раз пытался соблазнить нас, но бесполезно. А что делать? Правильно, лучше опрокинуть пару или больше рюмашек, и все сразу становится нормально. Тем более, тут появился ещё один повод выпить с горя. Слухи о полке так просто ужасные. Говорят, что нас то совсем разгонят, то перебросят в Сибирь, то технику уничтожать будут. Черт те что! А какой самый лучший выход? Опять же – набуздыряться, и песня! Мы тут недавно так накидались в общаге, что я не помню, как домой дошёл. Как пили, помню, как выходили с Валиком, помню. Потом очухался в каком-то палисаднике, возле незнакомого коттеджа. Ты же сам знаешь, они тут все похожи. Вышел какой-то мужик, стал меня выпроваживать. Я даже что-то с ним попрепирался. А потом еле-еле нашёл наш дом. Прихожу, а Валик уже кемарит, в ус не дует. Вот змей! Давно со мной такого не было. С тех пор как однажды напились мы у себя в поселке в студенческие каникулы, надели на себя, сколько можно, пальто и телогреек, да так, чтобы рука не доставала до другого плеча, и пошли гулять по лесу. Это такие молодёжные народные игрища. Одеваться по максимуму, ещё сильнее напиваться и потом где-то отключаться. В лесу ли, в поле, на даче. Однажды напились и разбрелись. Представляешь, очнулся от шума. Поднимаю голову, а в трех шагах рельсы и 18

Лабусы – пренебрежительное название литовцев.

поезд по ним грохочет. Ещё бы немного и… даже не хочется думать, что было бы. Да, пора завязывать с пьянками. Действительно, случится какая-нибудь фигня, и до дембеля не дотянешь. Будь здоров и пиши, как ты-то устроился, и вообще. Передаю привет от Руслана и Геци. И от наших тоже. Олег.

3 августа 1989 года Здорово, Игорёня. Привет тебе от всех хороших двухгодичников. У нас тут все здоровы. Извини, что долго не писал. Была на то причина государственная. У полка нашего отобрали «мигари» 29-е и дали взамен 27-е, то бишь МиГ-27, уже не «ястребки», а истребители-бомбардировщики. Прикинь, все ходют и ржут! Все нормальные люди переучиваются на более совершенную технику, а для нас шаг назад. Вот такое событие мировой важности. А я в это время перегонял наши самолётики родненькие, как, впрочем, и твои, через всю нашу бескрайнюю страну на другой край – на Дальний Восток. Прикидываешь? Я, как ты понимаешь, участвовал в подготовке к перелётам. Вместе с Гецой. А то бы я один запыркался. Никогда ещё в своей жизни я не испытывал такого напряжения сил, никогда столько не бодрствовал и никогда столько не пил спирта, «массандры», «шила» и прочей дряни. По-моему, я даже опух. Сейчас постепенно отмокаю и отхожу после бурного марш-броска до Тихого океана и обратно. Кстати, в Тихом мы искупались – святое дело. А в общем, дело нехитрое. Летали мы на собственном Ан-

12. С рассветом готовили самолеты, они улетали, мы завтракали – и за ними. И так раз семь или восемь. Романтика! Кстати, побывали мы в твоих знаменитых Котлах, то бишь Котельниково. Приятного мало, доложу я тебе. Нашу группу, понятное дело, расформировали, поскольку у 27-х проверки такой нет. Меня кинули к радистам, как я и ожидал. Гецу, конечно, к вооружейникам, тем более что мы стали не просто истребители, а истребители-бомберы. Так что работы «двухголовым»19 хватает. Да и потом, Иванову сколько ни дай людей – всегда было мало. А вот про Руслана ни за что не угадаешь! Сергеич стал замполитом батальона. Вот так! Я сам, честно говоря, тоже удивился, когда узнал. А с другой стороны, они с Корепанычем вряд ли бы ужились в одной эскадре. Да и потом, у Руслана возраст все-таки. И где он ещё получит майора без «поплавка»? И представь, как он развивает теперь свои педагогические способности среди солдат срочной службы! Раньше-то он на нас отыгрывался. Есть всетаки в нём что-то этакое от воспитателя. И флаг ему в руки. Изменения есть также среди техноты. Ты помнишь Володьку, такого скептика, у которого папа ещё главный инженер транспортной дивизии? Уволили его и ещё парочку, которые уже толком и не работали, а все писали рапорта. Сейчас с этим делом просто. Не хочешь служить – проваливай. Пополнение пришло молодое из среднего училища. Дети – одно слово. Делают то же самое, что когда-то мы с тобой наблю19

«Двухголовые» – общее название для как для особо умных, так и для совершенно недалёких людей в армии, оцениваемых по профессиональной принадлежности к той или иной специальности. В данном случае речь идёт в отрицательном смысле о представителях группы вооружения, которые, по мнению других специалистов, выполняют простую и не требующую особых знаний работу.

дали на полетах: борются на полетах с солдатами! Я тут ещё немного студентов застал из МАИ. Сразу вспомнил, как мы проходили сборы. Вот такие наши армейские дела. А как ваши гражданские? Давай будь здоров и пиши. Олег.

10 сентября 1989 года Привет тебе, привет, Игорёня, от меня с Валиком и от всех остальных. Первым делом спешу поздравить тебя с, так сказать, законным бракосочетанием и в связи с этим пожелать счастья, здоровья, а также здорового и многочисленного потомства и ваще всего самого наилучшего теперь уже ВАМ в семейной жизни. Конечно, об чём базар, с удовольствием бы погулял на твоей свадьбе. Но рази позволит нам служба государева? Тут тебе все наши братья-двухгодичники передают поздравления, и кадровые тоже. Руслан сказал, чтобы я отдельно поздравил тебя и от него. Правда, как ты догадываешься, некоторые поздравления лучше передавать только после перевода с настоящего русского языка. Не обижайся на них, Игорёня. Это те же неразумные дети. Чего один Филлипас стоит, одинокий волк–холостяк хренов. Я в прошлый раз запамятовал, не рассказал тебе о ещё нескольких кадровых движениях в нашей эскадре. Начальником моей группы стал Дима-угрюмый. Что, в принципе, по заслугам. А Гену-матерщинника сделали теперь большим человеком

– начальником группы РЭБ20. Сидят теперь они, аж пять бездельников, в небольшом, но отдельном домике на территории ТЭЧи. Ни хрена не делают, весь день режутся в нарды и «козла» забивают. Да и с важным видом ходят по ЦЗТ во время полётов. Стас наш злится, что его Гена не взял к себе баклуши бить. Ну, а Бурылин есть Бурылин. Одно слово – Бурылин обурел. В том смысле, что совсем не хочет работать, обленился – жуть! Но Дима ему спуска не даёт. Ушли на пенсию Папа и Петрович. Теперь Гене некому кричать: «Я люблю тебя, Петрович!» Он все хлопал по заднему карману брюк и приговаривал: «Вот она, моя пенсия, вот они, мои двадцать пять!» Уже ходят слухи, что Шимона скоро от нас переведут. Поэтому Канец ходит надутый, ещё более сердитый и носится как заведенный со своим портфелем. Если он будет инженером, то каюк всем, задолбает своим занудством. Ну, а нам всё равно, всё скоро по фигу, потому что мы дембеля. Как вспомню, сразу настроение улучшается. Так что, Игорёня, готовь угощение. Счастливо, и пиши, не забывай. Олег.

15 ноября 1989 года Большой привет, Игорёня! Что-то я долго тебе не писал. Служба запарила, полёты. Работа сейчас моя совсем не та, что мы с тобой делали. Сплошное тыкание в кнопки, настройка координат местности и замена блоков. Наши проверки – это 20

РЭБ – радиоэлектронная борьба.

интеллигентные беседы с умными людьми. А сейчас – крики, шум, дерготня и пререкания с грубыми мужланами. Ну да ладно, немного осталось. А время свободное мы потратили на поездки в Ригу, Вильнюс и Каунас. Ну, какое время? Конечно, субботы и воскресенья. Покатались, посмотрели. Покуражились – не без этого. А когда ещё придется побывать в этих местах? Тут литовцы здорово шубутят, да и латыши с эстонцами от них не отстают. Так что, того и гляди, отделятся от нас, и поминай лихом. Лётчики от нас улетели. Решили, видимо, что мы слишком грубы с ними. Шучу, конечно. А если серьёзно, весь лётный состав перелетел дослуживать в Германию. И получать настоящие дойче-марки. И тут этим сметаноедам21 повезло! Ты знаешь, я, в отличие от многих, к летунам отношусь нормально, без зависти. Они пашут – дай бог другим. Но, глядя на некоторых их представителей, так и хочется сказать: «Ну сколько можно жрать в три горла!» А нам на 27-е прислали новых «голубков». Говорят, Ярмачина отмочил такой номер, которого от него никто не ожидал. Я то ли был в наряде, то ли в ДЗ. Короче говоря, построились техники на ЦЗТ перед самым отлётом летунов. Он садился последний в Ан-26 и говорит на прощание: «Кому я должен – всем прощаю! За исключением тех, кто люто ненавидит Советскую власть!» Во дал! Хоть стой, хоть падай. А помнишь его: «Закрыть группы и опечатать лабалатолии…» Двух слов связать не мог, а все туда же. Тут у нас ещё трагическая новость. Помнишь нашего тех21 «Сметаноеды» – пренебрежительное название лётчиков, поскольку им на обед выдавалась сметана.

ника Новикова? Такой тихий, незаметный, серый, маленький человек. Из Германии заменился, вместо Палыча. Ты ещё помогал ему искать квартиру. Так вот, умер неожиданно. Говорят, пил много. А кто из техноты не пьет? Похоронили, посидели, собрали денег, сколько могли. Что-то мне жалко его стало и семью его, у него сын, дочка и жена какие-то маленькие, недоразвитые, что ли. И жена с лицом пьющей женщины. В общем – тоска. Ну ладно. Впереди Новый год и, главное, дембель. Давай не болей и обязательно пиши. Привет от всех. Олег.

7 января 1990 года. Здорово, Игорёня! Принимай поздравления с Новым годом и заодно с днём рождения. Будь всегда здоров, счастлив и весел. Напиши, как встретил праздник души и день варенья. Мы тут покуролесили маленько. К нескольким товарищам приезжали девчонки с Большой земли. Не будем уточнять, сколько и к кому. Но было весело. Дома посидели, потом пошли гулять по городу. Ты ведь знаешь, как лабусы любят погулять, а новогодний фейерверк у них просто супер. Небось, все части обворовали! И Шяуляй, конечно, они украшают здорово. Наконец совсем ничего остается до дембеля. А то вдруг и нас, как тебя, на месяц раньше выгонят? Шучу, конечно. Твоюто должность сократили аж в сентябре. А мы тут все при деле. Правда, полётов стало меньше. И, что ваще никогда не было, пару раз задержали зарплату на неделю. Охренели тыловики малость!

У нас сменился инженер. Шимона отправили в Чехословакию. Я что-то не пойму. Войска собираются выводить, а замену делают? И Канец ходит героем! Что ты! Ну ведь полное чмо, Игорёня, прикинь! Серьёзный, важный-преважный, и придирается, придирается… Правильно ещё Сергеич сказал при тебе, когда Шимона назначили, – большой человек в принципе добродушный и незлой, а маленький – вредный и злопамятный. Тут его все ненавидят. Даже его теперь бывшие сапсы22 и то стонут всех больше. Ты спрашиваешь, как мы тут живём. Да нормально. Римас в подвале по-прежнему шьет куртки. Дядя Саша пустил вместо Грая одного лётчика из транспортного полка. Нормальный парень. Ну, а «слоны» как обычно. Виталик весь в винтиках, проводах. Ему больше ничего и не надо. Марселюга иногда выпьет и снова прячется в шкаф. Шучу! Выпить – бывает, конечно, а в мебель не лезет. Простой он парень. Тут я не согласен с твоей характеристикой, что его простота хуже воровства. Ты уж больно принципиальный, как Валентин. Вы прямо два сапога пара. Мы с ним иногда ругаемся даже. Ты не представляешь, Игорёня, что у нас произошло с Ивановым. Жена-то у него литовка. И на фоне этого нацугара она вместе с детьми ему говорит, что давай, мол, с нами балакай только по-литовски. Прожили столько лет, две девчонки, и такая фигня! Прикинь! Если, говорит, не будешь общаться на литовском, то вали отседова. И он ушёл. Мужику 40 лет, целый старлей, а ночует в общаге. Во сюжет. И в страшном сне не приснится! Дура, больше ничего не скажешь. И Серё22

Сапсы – представители группы САПС (Система автоматического покидания самолёта).

гу жалко. Мужик он, конечно, придирчивый и занудливый, но все равно жалко. Ну ладно, Игорёня, что-то мы все время заканчиваем о грустном. Будем глядеть веселее. Дембель неизбежен. Ура, господа офицеры! Будь здоров. И до встречи. Олег.

1 марта 1990 года Большой привет, Игорёня! Доживаем мы тут последние денёчки, в славном литовском городе Шяуляй. Высылаю тебе свою фотку. И насколько ты видишь и понимаешь, мы теперь порутчики. Догнали и тебя. Ну и первого числа должон приказ прийтить. Всё. Родине мы отслужили, пускай таперича другие помыкаются, потаскают ракеты, походят в наряды и честь поотдают. Спасибо тебе за приглашение. Постараюсь к тебе наведаться. Но сначала, сам понимаешь, посетю с торжественным визитом родину малую. И только в форме, и только со старлейскими погонами. И посёлок, и деревню, и город. Пусть все видят. И погуляем, Игорёня. Ох, погуляем! Учту твои пожелания не напиваться до поросячьего визга. Вижу, вижу, старик, как ты улыбаешься этим словам! Насчёт планов. Есть, конечно, планы. Хотелось бы гденибудь зацепиться в Самаре-городке. Мне тут один корешок институтский написал письмишко. Пишет, что устроился нормально и зарабатывает неплохо. Да и не хочу я в нашей дыре

потихоньку спиваться. Я же тебе рассказывал, как у нас глохчут стаканами водяру и спирт. Один мой папаня чего стоит! Но в первую очередь осмотреться надо и отдохнуть. Ну давай, Игорёня, до встречи. Увидимся – наговоримся. Будь здоров. Олег.

20 марта 1990 года Здравствуй, Игорь. Пишет тебе Валентин, твой сослуживец. Надеюсь, ты меня ещё не забыл. У нас тут горе. Умер наш Олег. 8 марта мы отмечали отвальную у нас в коттедже. И, как ты помнишь, Олежке день рождения тоже в Международный женский день. Народу было много, пришла почти вся эскадрилья. Короче говоря, напились, конечно, все сильно. И отключились кто где. Я очнулся утром, пошёл смотреть всех. Кто лежит на полу, кто на кровати, кто в кресле. А Олега нашёл на первом этаже, возле самых дверей. Попытался его разбудить, он не просыпается. Там же пол бетонный, принес ему пальто старое, перевернул его, чтобы не простудился. Он спит. Через пару часов стали просыпаться остальные. Решили опохмеляться. Пришли за Олегом. Он снова спит. Стали будить, а у него на лбу большое красное пятно. И не подает никаких признаков. Вызвали скорую. Приехала, увезли. А на следующий день, то есть 10 марта, он, не приходя в сознание, скончался. Сказали, что не совместимая с жизнью травма головы, сильный ушиб. Вызвали отца с матерью. Командующий воздушной армией

дал Ан-26, и мы всем кагалом полетели в Куромочи. Похоронили, помянули. Отец его стал на всех бросаться: «Я ещё разберусь, кто моего сына погубил!» А что тут разбираться, мы ведь с первого марта уже были уволены. И потом, скорее всего, я думаю, он упал с лестницы на бетонный пол. Ты ведь знаешь, перил там нет. А пьяному навернуться ничего не стоит. Да и выпил Олег сильно. Все мы выпили сильно. А отец говорит, что мы его избили и бросили. Ну что за чушь! В эскадрилье никто представить не может, чтобы кто-то был зол на Олега. Его все любили и уважали. Вот так, Игорёня. Нет ни слов, ни чувств, ничего нет. Не могу поверить, что нашего Олежки с нами нет. Ровно 25 лет! Хотели тебе отбить телеграмму. Но потом подумали, что ты, наверно, не сможешь приехать. Извини. Будь здоров. Пиши мне в Крым. Твой Валентин.

2010

ПОЛЁТ БОЛЬШОЙ СЕРОЙ ПТИЦЫ

Всё было как-то неожиданно, непривычно и совершенно отстранённо от всей его прежней жизни. Так бывает, когда человека неожиданно и быстро помещают в новые обстоятельства и он какое-то время подвисает между прошлым, пусть устоявшимся и занудным, зато милым и родным, и новым настоящим, плохо поддающимся осязанию и сталкивающимся со старыми и привычными представлениями… Мерно гудела система кондиционирования и вентиляции, маскируя звуки работы двигателей Ту-154. Он то смотрел в иллюминатор, где простиралась однородная серая масса облаков, то крутил головой, осматривая салон, в большей части заполненный каким-то большим ансамблем песни и пляски. Ребята, видимо, впервые выезжали не только в Париж, но и вообще за рубеж. Они очень живо, порой даже чересчур, обменивались настоящими и будущими впечатлениями. Как ни странно, чужое беспокойство успокаивало его больше, чем собственные мысли и усилия думать о хорошем и приятном. Он снова посмотрел за борт, где внизу уже началась благополучная и сытая Европа, которую его отец прошёл пешком до Берлина. «Да, батю, как ни удивительно, ни разу даже не ранило, а вот умер быстро. Видимо, вся боль от пережитого ушла внутрь и сожгла его, не давая отдыха ни днём, ни ночью».

В нос ударила газировка с привкусом мятного леденца. Он выдохнул и закрыл глаза. В голове замелькали обеспокоенное лицо жены, радостное старшей дочери, уверенной, что папа привезёт ей джинсы и кроссовки. Зато младшенькая сразу поняла своим детским умишком, что её папка куда-то уезжает и не будет катать её на себе верхом, и из её чёрненьких глазёнок, так похожих на мамины, поползли непрошеные слёзы… Потом проплыли образы удивлённых сослуживцев, никак не ожидавших от него, майора и инженера полка, такой прыти. «Ра-а-а-аз, и ты уже в управлении кадров ВВС, ещё разок – и у тебя в кармане направление в Анголу! Да-а-а! Неужели всё это строит дядя Семён, пардон, генерал-лейтенант Проскуров Семён Капитонович, он же главный инспектор авиации, правда, в прошлом, ушёл на пенсию два года назад. Да и потом, ну о чём я его просил десять лет назад с дядей Мишей, своим крёстным? Смешно сказать – просто остаться в армии, поскольку в полку дали понять, что «двухгодил» не склонны тормозить на дембель, типа, своих хватает спецов. Да, помог зацепиться на службе, правда, после Прибалтики пришлось махнуть на Чукотку. Ну да ладно. А может, всё-таки двигается оно самотёком? Ты ведь у нас грамотный, – продолжил он приятный во всех отношениях разговор с самим собой. – Сначала МЭИ23, а до этого французская спецшкола, а потом курсы повышения квалификации. Ну так ты и отпахал десять лет на бетоне! И вот оно, поздравляю, дружище, старший советник по АО24 в ихонную авиабригаду, пущай и единственную на всю страну!» Он поджал и снова вытянул, насколько позволяло кресло 23

МЭИ – Московский энергетический институт.

АО – авиационное оборудование.

впереди, затёкшие ноги, закинул руки за подголовник и хрустнул косточками. Уши уже прочистило после болезненного покалывания на взлёте. Он хоть и дышал открытым ртом, но помогало мало. «Ладно, хоть не кололо, и на том спасибо. Надо немного подремать. Принимать новые впечатления следует равномерно, с передыхами, иначе волной накатятся, и тогда, чтобы переварить, придётся махнуть стакан». Он улыбнулся этой невинной угрозе самому себе, поскольку не пил уже 10 лет, с того момента, как во время предполётной подготовки вывернуло наизнанку его начальника группы, прямо на стремянке вдохнувшего кислорода из катапультного баллончика. Капитан таким образом решил выгнать из себя остатки похмелья, а получилось как-то некрасиво. Разбудила его стюардесса: – Через пятнадцать минут Париж, аэропорт имени Шарля де Голля. Пожалуйста, пристегнитесь! – и она упорхнула дальше вслед за своей очаровательной улыбкой. «Вроде и не спал, а чувствую себя, как будто даванул минут шестьсот», – подумал он и растёр лицо руками. А в иллюминаторе проплывали прилизанные квадраты полей, и вдали угадывалась бело-серая громада столицы Франции. Дмитрий Алексеевич Бортников, инженер по авиационному оборудованию, майор Военно-воздушных сил Советской Армии, стоял в гражданском костюмчике и с новым чемоданом, прислонившись к стеклянной стенке, которая отделяла лётное поле аэропорта от пассажирского терминала. Конечно, его можно было назвать просто аэровокзалом, но язык не поворачивался произнести это слово применительно к сказочно-фантасти-

ческому сооружению из стекла, бетона, железа, алюминия и чего-то другого, чего он сроду не видывал. Необъяснимое переплетение эскалаторов, лестниц, панелей, стен, магазинов, кафе, киосков, информационных стендов и кресел создавало шумную, суматошную, но уютную обстановку. И всё это было залито морем света, который, казалось, струился не только сверху, но и снизу и со всех сторон. «Ну ладно, отдышался, пора начать жить и слегка потренироваться в языке: заказать, понимаешь, одно кофе и один булка. Да-а-а, жаль, не поел я в самолёте. Теперь до самой Луанды будешь сосать палец. А накормят ли в лайнере – ещё вопрос…» Но в первую очередь надо было найти в этой толчее нескольких парней, похожих на него выправкой, невзрачными румынскими костюмами и, главное, короткой стрижкой. Бортников приметил их, пока сходили по трапу и ехали в автобусе от самолёта. Потом, когда разбирали багаж, от массы впечатлений он потерял их из виду. Но не успел он в ближайшей кафешке заказать кофе и круассаны, как за соседним столиком зашуршала газета и из-за неё выглянула удивительно круглая лысая голова. Единственное, что выделялось на таком же круглом лице с маленьким носом и аналогичным ртом, были тёмно-синие глаза, которые выдавали явно рязанско-новгородские небесные дали, отражающиеся в Волге и Оке. – Здорово, – тихо и грубовато, немного наклонив голову, приветствовал лысого Дмитрий Алексеевич. Он отодвинул чемодан ногой, отхлебнул горячего и ароматного кофе и кивнул отошедшему гарсону. – Ну как, отошёл от шока? – и продолжил нарочито равнодушно обозревать обстановку на этажах выше.

– Немного, – голос синеглазого оказался мягким и с чуть заметным ударением на «о». – А мы разве знакомы? – он продолжал делать вид, что читает вчерашний выпуск «Либерасьон». – Так давай познакомимся. Джон Смит, агент ЦРУ. Очень приятно! – Бортников протянул руку. – Ага, а я Рабинович из второго отдела МОССАД25! – они пожали руки и рассмеялись. – Ну слава Богу, посмеялся, как родниковой воды напился! – с облегчением проговорил Алексей, вытянул ноги, откинулся в кресле и стал с аппетитом поедать круассаны. Он назвал себя, звание, последнюю должность и сказал, что идёт советником в авиабригаду. – Серёга, Сергей Аркадьевич Гулыга. Советник по вооружению. Капитан, сам из Сибири. А последнее место службы – Вещёво под Выборгом, полк 21-х. – Эк тебя мотануло! С холода да в полымя. А я из Прибалтики, можно сказать, соседи. Есть там такой придворный полк под Ригой на них же, родных, как и у тебя. Лиерварды, не слыхал? А вообще я из Казани. Слушай, круассана хочешь? – он протянул Сергею булочку, но тот отмахнулся, отложил газету и посмотрел куда-то вдаль. Тем временем из толпы вынырнул ещё один легкоузнаваемый человек. – А вот и третий! – радостно потёр ладони Бортников. – Самый раз отметить это дело. – А ты думаешь, зачем я бегал? – над ним стоял высокий сероглазый брюнет с начинающейся сединой. – Шамсутдинов 25

МОССАД – израильская разведка

Илья Артурович, подполковник из Домны, Забайкалье, радист. – Он оглянулся и поставил на столик низенькую пузатую бутылку. – Коньяк? А за что купил? – первым пошёл в атаку Бортников. – Да-а-а, – сделал круговое движение правой кистью Артурыч, как назвал его майор. – Поменял немного долларов. – Ха! Ну вы даёте, хлопцы! – удивлённо хлопнул в ладоши Дмитрий Алексеевич. – Один доллары меняет, которых днём с огнём в Союзе, другой из МОССАДа, вместо положенной «Юманите» читает «Либерасьон». С кем я связался? Ты хоть понимаешь, что тебя могли замести ещё у нас с этими зелёными бумажками? – уже с серьёзным видом он показал рукой на бутылку. – Да всё нормально. – Шамсутдинов одарил их белозубой улыбкой, хотя и не без доли растерянности, как отметил про себя наблюдательный Бортников. Илья Артурович плюхнулся в кресло и позвал официанта. – Силь ву пле, келькё таррртин э о минеррраль26. – Э анкор кафэ! – добавил Бортников. – Ты где так наблатыкался грассировать? – Да-а-а, – к знакомому движение кистью добавился как бы обозначающий равнодушие изгиб губы. – У меня матушка учительницей была французского, потом школа, в училище проходили, ну и сам… – Интересно, в каком это училище так дают французский? – включился наконец в разговор Серёга. Он перестал шуршать газетой и плотоядно уставился на бутылку. 26

Силь ву пле, келькё тартин э о минераль (фран.) – Пожалуйста, несколько бутербродов и минеральной воды.

– В Рижском, а потом я заочно закончил ещё Харьковский пед, когда служил в местном училище. – Держу пари, что ты был один сыночек у мамы, нет? – это даже был и не вопрос, но тем не менее Дмитрий Алексеевич почувствовал лёгкий укол неловкости. «Зачем полез в чужую жизнь, да и ещё при знакомстве, со своими психоприёмами?» – отругал он себя. От печоринского равнодушия Шамсутдинова не осталось и следа. Он подвинулся вместе с креслом: – Откуда знаешь? – Ладно, извини. Я ведь из «двухгодичников», начитался в институте всякой литературы по психологии, чисто любительски. – Бортников разлил коньяк по рюмкам, воткнул пробку в бутылку и взглянул собеседнику прямо в глаза. – Хочешь, научу, как составлять мнение о человеке, которого видишь в первый раз? Тем временем официант опустил перед ними полный поднос. Гулыга пытался достать что-то из большой спортивной сумки. – Ты чем там шурши…? – начал было выговаривать Бортников младшему по званию, но обомлел, когда тот выложил на стол завёрнутый в белую тряпицу розовый, с тоненькими прожилками мяса, шматок сала. Над ними моментально образовалось ароматное облачко из запахов свинины, чеснока и других специй. – Шо це таке? – удивлённо спросил Дмитрий Алексеевич. – А селёдки с луком у тебя там не завалялось? – он был рад, и удивлён и не собирался скрывать своих чувств.

– Да тише ты, на нас и так бармен с гарсоном косятся! – попытался, озираясь, умерить страсти Илья. Он поднял свою рюмку и сказал: – Ну, за эту чудесную страну в виде нашей промежуточной остановки, и чтоб долететь! – Да уж хотелось бы! – Бортников закусил тут же растаявшим салом пахнувший духами коньяк. – Бон аппети27! – торжественно проговорил проскользнувший мимо официант. – Ага, и тебе не хворать! – по-свойски ответил Сергей и вытер рот мягкими салфетками. Коньяк хоть и бил в нос незнакомым амбре, медленно и приятно растекался по организму. Гулыга закусил ещё одним толстым куском сала, бутербродом с сыром, откинулся на стуле и произнёс, оглядывая необозримый простор аэропорта: – А шо, парни, здесь можно трошки и пожити! Они успели только войти в зал для прилетающих международного аэропорта Луанды, как сзади грохнуло так, словно большой орёх раскололи у них прямо над головой, а его осколки со всего размаху разлетелись по полу! Трое мужчин присели почти синхронно и быстро оглянулись. Только что сияющее солнце на ядовито-синем небо было закрыто сплошной стеной дождя такой плотности, что не было видно их «Боинга». Бортников завороженно смотрел на воду, быстро стекавшую по стеклянным стенам и стремительными потоками исчезавшую в отверстиях ливневой канализации, прикрытой чугунными решётками затейливой вязи из латинских букв и 27

Бон аппети (фран.) – приятного аппетита.

разных листьев. «Наверно, ещё португальцы мастерили…», – он уже снял пиджак и расстегнул две верхних пуговицы рубашки, подставив грудь прохладному воздуху, пропитанному водяной пылью. – Добрый день, товарищи! – голос прозвучал знакомо и властно, по-штабному громко и чётко. Они обернулись и увидели невысокого, начинающего лысеть крепыша в камуфляжной рубашке с короткими рукавами и такой же расцветки шортах. На груди вчерашнего блондина болтались чёрные очки, а в руках он держал тоже пятнистую кепку. К этому облегчённому наряду явно не подходили черные полуботинки и чёрные высокие носки. – Вы, наверно, товарищи…, – и он назвал их фамилии. Дмитрий потянулся к нагрудному карману рубашки, где он всегда хранил документы, которые, по старой, глубоко укоренившейся привычке, несколько раз проверял за поездку. – Не здесь, – встречающий заметил движение Бортникова. – Я майор Манилов, из аппарата главного советника. Там ждёт машина, – и он неопределённо махнул рукой, то ли показывая, где стоит автомобиль, то ли таким образом приглашая новых коллег, однако при этом давая понять, кто здесь принимающая сторона. Они подхватили чемоданы и пошли по мраморному, в крупную клетку полу мимо больших бронзовых светильников, которые с успехом украсили бы африканский зал любого из мировых музеев. Когда мужчины вышли на улицу, ливень почти закончился, шёл лишь слабенький, грибной, как звали такой мелкий дождик на родине Дмитрия Алексеевича. К вечеру, а точнее говоря, к тому времени, которое местные

называли вечером, они были приняты заместителем главного советского военного советника, который обрисовал их задачи и рассказал в целом об обстановке в стране. Потом их отвезли на стареньком джипе «Тойота» в общежитие и расселили по комнатам. Бортникову в соседи достался Гулыга, а Шамсутдинову эсдэшник28 капитан Симон Горидэку. Последний был молдаванином, а сильно смуглая кожа, без единой сединки густые чёрные волосы и идеально прямой нос делали его похожим на испанца или португальца. К тому же он довольно бегло говорил на испанском. Но удивил Сеня, как он попросил себя называть, абсолютно флегматичным характером, который явно не шёл к его южной наружности. – Парни! – Он обвёл своим как будто равнодушным взглядом вновь прибывших. – Спите только под москитными сетками. Хоть на окнах и имеется фильтр, но гадость всякая лезет отовсюду. После чего флегматично и не поморщившись он махнул налитую за встречу стопку «Московской», закусил салом с чёрным хлебом, раздавил ботинком чёрного жука среднего размера и пошёл спать, напоследок резюмировав, что сегодня был тяжёлый день. Когда вновь прибывшие вышли покурить на крыльцо небольшой двухэтажки, как будто построенной где-нибудь в средней полосе России, то на их обрушилось такое количество звуков, что, казалось, ради их приезда вся ангольская фауна решила сыграть концерт.

Эсдэшник – специалист по СД (самолёту и двигателю).

На следующий день новых советников познакомили с ангольским инженерно-техническим составом. Это сделал старший советник по ИАС бригады полковник Бутурлин Леонид Дормидонтович, грузноватый мужчина с таким сильным запахом пота, что Бортников старался держаться с наветренной стороны. Полковник перед вояжем в Африку был главным инженером Львовского ремзавода и поэтому не производил впечатления строгого вояки. Дмитрий добросовестно и приветливо пожал руку инженерам, начальникам групп и работникам штаба, хотя совершенно никого не запомнил, даже своего инженера по АО. Словно угадав его мысли, Бутурлин улыбнулся и спросил: – Ну как, небось, они тебе показались все на одно лицо? Не расстраивайся, у меня тоже так поначалу было, правда, этих ребятишек было поменьше. – Ну как тут вообще служится, Леонид Дормидонтович? – спросил своего нового начальника Дмитрий Алексеевич, когда они очутились под спасительным пологом из нескольких слоёв камуфляжной и москитной сеток в месте, которое невозможно было спутать с курилкой. «Ну, надо же! Даже бачок вкопали, куда сбрасывать окурки!» – удивился майор. – Да в принципе нормально! – Бутурлин затянулся «Явой» и удобно расположился обоими локтями на спинке деревянной скамейки. – Я здесь уже второй год пью эту хрень – матусалень! Будь она неладна… – А это что за зверь? – снова удивился собеседник главного инженера. – Местное пойло, что-то типа рома. Ага, постой, – Леонид

Дормидонтович неожиданно легко для своей комплекции вскочил с места, озираясь по сторонам и вслушиваясь в совершенно незнакомые для Бортникова шумы вокруг. Затем он сел и заговорщецки придвинулся к своему собеседнику так близко, что никакой сигаретный дым от десяти курящих не смог бы перешибить его потный запах. – Ну, тебе, Алексеич, повезло, первый день – и сразу местное шоу увидишь! Кстати, ты не против, если на «ты»? – он бросил бычок в чан и полез в карман за своими «Мальборо». – Да без проблем. А что за шоу? – Дмитрий покрутил головой, но сквозь сетку разглядел лишь часть бетонки, домик для лётчиков и ещё какие-то сараи. – Сейчас увидишь, занавес поднимается! – Дормидонтыч, как уже успел прозвать его майор, показывал жёлтозубой и широкой улыбкой на загорелом лице, что представление происходит здесь нередко и всегда производит впечатление. Сначала послышался шум возле домика лётного состава, потом кто-то выбежал из двери, громко хлопнув ею, затем несколько темнокожих здоровенных парней, озираясь и стараясь не привлекать внимания, вылезли из окошек домика и скрылись в небольшой рощице поблизости. Затем дверь с грохотом распахнулась, и из домика выскочила вторая партия парней в камуфляже. Они бросились бежать в разные стороны, явно не заботясь о том, как это будет выглядеть. – Я не понял, это у них развод такой? – спросил, улыбаясь, Бортников. – Ага, развод по-аногольски! Это лётчики бегают от командиров, чтобы не летать. Боятся, суки! А вдруг унитовцы задницу прострелят. А, Луиш, салют! Садись! – полковник помахал

рукой негру среднего роста, шедшему мимо курилки. Он был в высотном костюме и с белым шлемом на руке. Негр положил шлем на скамейку и пожал руку Бутурлину. – Познакомься, Луиш, это Дмитрий, приборист, си? – О, салют, Луиш Дакошту! – такую ослепительно белоснежную улыбку майор видел только на тюбиках финского «Пепсодента», дефицитной зубной пасты. Он встал и с любопытством пожал большую и сильную руку ангольца. Его большие чёрные глаза с добрым любопытством оглядывали нового знакомого. – Куда полёт? – спросил главный инженер и показал рукой вперёд и вверх. – А, буш, бомбы! – ответил Луиш, улыбаясь. – Понятно, а вечером …? – и Бутурлин щёлкнул пальцем по горлу. – О, ноу! – негр показал на голову и покачал ею. Все трое засмеялись. Анголец порывисто встал, пожал им руки и показал, что ему надо идти. – Давай! Прилетай! – полковник помахал ему рукой и повернулся к Дмитрию. – Это замкомбрига, нормальный парень, кстати, учился в Армавирском училище. – Так чего же они боятся? – решил уточнить Бортников. На стоянке начинали запускать движки, и последние слова он прокричал Бутурлину уже в ухо. – Ты завтракал? – вместо ответа спросил тот. – Так, чайку попил! – Пойдём, заправимся нормально и там побеседуем. Пища на новом месте оказалась соответствовала среднему уровню той еды, которую потреблял Бортников во всех сво-

их авиагарнизонах. С энтузиазмом он воспринял лишь набор местных фруктов, из которых сразу отхватил банан и быстро съел, что не ускользнуло от ухмыльнувшегося главного инженера, который погасил улыбку в затяжке сигареты. Потом они стояли на крыльце столовой, куда не падали лучи светила, и снова курили привезённую из Союза Дмитрием «Яву». – Что, понравились бананы? Мне тоже было интересно. А сейчас привык, хотя понимаю, конечно, что в Союзе этого не будет. Ну, или почти не будет! – они уже шли на стоянку, периодически козыряя чёрным ангольцам и здороваясь за руку с белыми советниками. – Хорошо хоть, у нас цвет лица разный, попробуй запомнить всех в этой форме, – откровенно признался Бутурлин, глядя на самолёт, который только что приземлился и, сипя двигателями, заезжал на стоянку. – «Мобутовкой» называется, мать её! – А откуда такое название? – поинтересовался Дмитрий. – Да говорят, что в честь этого, как его, президента Заира. Подожди, дай собраться с мыслями – Мобуту Секо Сесу Куку Нгбенда Ваза Банга. Во, знай наших! – главный инженер был явно доволен своей памятью и не скрывал этого. – Ну ты даешь, Леонид Дормидонтович…, – Бортников был явно худшего мнения о полковнике после первой встречи и сейчас понял, что ошибся. – Ты прямо как на партийном собрании, когда у меня парторг, не к ночи будет помянут, спрашивал: «Почему завод план не выполнил?» Мы же договорились, или по имени, или Дормидонтыч. Это ладно, что здесь только наши и МПЛА – как бы правительственная армия, – продолжал вводить новичка в

ситуацию главный инженер, снова закуривая американский табак. – А есть ещё УНИТА, прямые враги. Добавь сюда ФНЛА… – А это что за северный олень? – Олень, да только не северный, а, скорее, экваториальный, – последнее слово Бутурлин произнёс по слогам, ухмыляясь. – Типа батьки Махно у нас в Гражданскую. То за этих, то за тех, то наденут рога, то снимут. Кто денег даст или оружия, ну, значит, за того и воюем. Правда, говорят, что эти пацаны все чаще переходят на службу правительства. Но не забывай, Алексеич, тут ещё и кубинцы. И все ходят в «мобутовке», и хрен кого поймёшь без знаков различия. Так что в Луанду и вообще одному лучше не вылезать. – Неужели могут грохнуть? – с лица Бортникова исчезло весёлое и пренебрежительное выражение. – Ну, может быть, и не убьют, но ограбить могут элементарно. Тем более, ведь знают, суки, что советники робяты не бедные. – Спасибо за науку, Дормидонтыч. Ну, а кубинцы здесь тоже советники? – Это я тебе потом расскажу, когда мы местного пойла попробуем. Помнишь, как его зовут? Эй, славяне, куда лайнерок потащили? – закричал Бутурлин человеку, стоявшему на подножке тягача, медленно тащившего «мигарь» с изрядно помятым крылом. – Товарищ полковник, говорят, истребители юаровские подстрелили парня! – Это был Симон Горидэку в лихо заломленной панаме. Дмитрий Алексеевич вспомнил, что он был советником в ТЭЧи. – Лётчик кто? – голос инженера стал жёстким.

– Вроде этот, Дакошта, зам по боевой, ему в руку попало, уже увезли в госпиталь. – Тягач остановился, Симон спрыгнул на землю и кивнул подошедшему вместе с Бутурлиным Дмитрию. – А движок задели? – хмурым взглядом полковник стал осматривать двигатели. – Да гондолу немного по касательной прошло, а внутрь ещё не заглядывали… Они оба запрыгнули на подножку, и их голоса стали удаляться вместе с медленно ползущим, как будто никуда не торопящимся «Уралом». «Да, маслопупы29 нашли себе работу!» – Дмитрий Алексеевич вспомнил технический жаргон, и от этих знакомых слов, от сытости неплохого завтрака и от привычных мыслей, что надо ещё сходить в ТЭЧ, а потом в свои группы, ему стало хорошо. Привычно и спокойно, как это бывало десятки раз, когда он возвращался в родную часть после отпуска или командировки. Ну да, сейчас было немного жарче и влажнее и как-то немного неуютно от такого обилия чернокожих ребят. «Но ведь не съедят же тебя, любимого. Так что жить можно». И он пошёл искать переводчика, лейтенанта Бондаренко. Надо было познакомиться и понять, что, когда и кому тот сможет переводить. После вечернего построения Илья, Сергей и Дмитрий поджидали Бутурлина, который обещал познакомить их с неплохим баром, где можно было в относительной безопасности отметить начало их командировки. Но в последний момент полковника вызвали в штаб, и им пришлось идти одним, полагаясь 29

Маслопупы – шутливо-пренебрежительное прозвище эсдэшников.

на впопыхах указанные главным инженером ориентиры. Но скоро Бортников заметил Луиша, который, как всегда, улыбаясь и жестикулируя забинтованной рукой, шёл по улице с ещё одним темнокожим товарищем. Оказалось, что раненый герой встретил старого сослуживца, и они собирались отметить чудесное спасение и встречу друзей. – Ну как рука? – спросил Дакошту Дмитрий, когда они расселись за столиком и приняли по первому глотку спиртного. Анголец с видимым усилием положил руку на столешницу и немного поморщился. – А-а-а, осколок це…, как вас говорят, цепила немного! – он снова улыбнулся и, уже не морщась, пошевелил пальцами. Главный инженер был прав. Во-первых, в баре было полно ребят в камуфляже, во-вторых, местный напиток отдалённо напоминал ром «Негро», который привозили в Союз из Египта. Но ближе всего матусалень был к грузинской чаче. В принципе, она когда-то нравилась Бортникову, но от неё он быстро засыпал, случалось, что сразу после третьей рюмки. Но, видимо, новая обстановка потребовала для расслабления большей дозы. Только после пятого полустакана да ещё вприкуску с фруктами Дмитрий подавил первый зевок. – Алексеич, а ты говорил, что уже десять лет как не пьёшь. Неужели решил развязать, а? – Илья смотрел на товарища хитрющими глаза, где читалась старая, как мир, мысль: «Знаем мы вас, трезвенников, на халяву и уксус сладкий!» – Может, тебе лучше баиньки? Ты как? Давай, я тебя провожу? – Шамсутдинов с притворно-заботливым выражением лица поднялся. – Да, не пил. А на время командировки умные люди посоветовали прерваться, чтобы вовремя дезинфекцию произво-

дить. Понял? – Бортников посмотрел на собутыльника слишком серьёзно для выпившего человека. Настолько серьёзно, что Гулыга даже привстал, чтобы предотвратить возможную ссору. – Да всё нормально, пацаны. Как-нибудь добреду, я запомнил дорогу! – Дмитрий улыбнулся, снимая напряжение за столом. Он приподнялся и тряхнул головой. – Салют, амигос! – он сжал кулак и помахал им ангольцам. – Коммунисты не сдаются! Свежий воздух, если так можно назвать тропическое вечернее пекло, немного взбодрил Дмитрия Алексеевича. Он осторожно и слегка пошатываясь спустился с крыльца и хотел уже опереться на ствол пальмы, но его рука наткнулась на чьёто плечо. Спокойный, немного хрипловатый голос сказал: – Это ты верно сказал: «Русские не сдаются!» Давай вместе дотопаем до общаги. Да ты не бойся, я тоже советник, Лёха, из танковой бригады. Дмитрий посмотрел направо и увидел только панаму, сильно надвинутую на глаза. «У, как хорошо! Танкисты тоже наши здесь, значит, всё будет путём!» – мелькнула мысль в его немного замутнённом сознании. Но вслух он сказал: – Отлично! Броня крепка, и танки наши быстры. Пойдём, Лёха. Вдвоём веселее, правильно! Они вошли в знакомый подъезд общежития, Бортников отпер дверь и, натыкаясь на кровати и стулья, пошёл закрывать окно. Это был второй урок, преподанный им туземцами. В противном случае потом всю ночь придётся воевать с насекомыми, никакие сетки не помогут. Он включил свет и вспомнил, что пришёл не один. Не поворачиваясь, махнул рукой:

– Лёха, проходи, садись. Хочешь колы? – он открыл холодильник, достал две жестяные банки и открыл одну. – А-а-а, хорошо! – ром, даже самый никудышный, требовал «лакировки». Холодная пузырчатая струя освежила, взбодрила и уменьшила градус в голове. Бортников громко рыгнул и как будто в первый раз увидел сидящую на стуле фигуру в потёртом камуфляже с сильно надвинутой на лицо панамой. – Лёха, скажи, а ты откуда сюда приехал? – Бортников икнул, в нос неожиданно и сильно ударил столб газовых пузырьков, от чего голова Дмитрия дёрнулась вперёд, а взгляд упёрся в голову по-прежнему непонятного провожатого. – К тебе я, мил человек. Странствую по свету и вот случайно сыскал тебя на просторах необъятной Африки! – в приглушённом голосе Бортников уловил едва знакомые нотки. – Не понял, какой странник… Не успел он договорить, как фигура с шумом сбросила с себя панаму, блинчиком улетевшую на кровать, и широко раскинутые руки приготовились обнять его: – Здорово, Димон! – Подожди, подожди, Андрюха, ё-мое! Ты, Кувалда, здесь! – они крепко обнялись и ещё долго стучали кулаками по спинам друг друга. Перед Дмитрием стоял Андрей Солуянов, Андрюха, он же Соло, Кувалда или Джо Дассен, удивительно похожий и сейчас на знаменитого певца кудрявой головой, овалом лица и таким же немного печальным взглядом серых глаз. Так его прозвали в их французской спецшколе, где они учились с разницей в один год. Несмотря на то, что Андрей был на год младше, выглядел

он крепче и шире своего друга, поскольку занимался метанием молота, за что и получил такое странное прозвище. Теперь Солуянов выглядел загорелым, похудевшим, вот только печали в глазах прибавилось, но, когда он улыбался, она моментально превращалась в большую радость от встречи, которая бывает у русских людей вдали от Родины независимо от того, насколько близки они были раньше. – Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, Андрюха! Давай сейчас отметим нашу встречу. Тут у нас осталось немного «Столичной». Ты как? – Дура, конечно, хочу, помнишь, как в анекдоте? Да, и порассказывал ты в своё время анекдотов, я даже тебе завидовал, что ты их знал несметное количество! Кто же откажется от «Столичной»? Скину только эту шубурину. – Он снял «мобутовку» и остался в такой же расцветки майке, а на груди с лёгким перезвоном болтались два металлических жетона. – Откуда у тебя эти бляшки? – спросил Дмитрий, выставляя на стол полупустую бутылку и тарелку с остатками солёных огурцов и копчёной колбасы. – Ой, чёрный хлеб! Сколько же я не ел нашего, помнишь, круглого с твёрдой хрустящей корочкой…, – Андрей даже мечтательно закатил глаза от воспоминаний. Они чокнулись и опрокинули стаканы. – Ах, хорошо пошла! – Андрей захрустел огурцом и подцепил вилкой кружок сервелата. – Год не ел её, заразу. Так иногда, только у морячков перехватываешь. Ну что, рассказывай, как там, в Союзе дела, ты ведь приехал пару дней назад? – А ты откуда знаешь? – Бортников разлил последние капли водки и достал ещё чёрного хлеба, глядя, как собеседник

уплетает за обе щёки, и уже предчувствуя, что он опять уйдёт от прямого ответа. – Слушай, а может, тебе хватит, ты и так этой матусалени хватил уже в баре. Ладно, молчу! – спохватился Солуянов, когда Дмитрий с невозмутимым видом поднял стакан. – Офицер должен быть до синевы выбрит и слегка пьян! Помнишь, как говорил наш военрук в школе? Он выпил, чуть поморщившись, и достал сигарету «Кент» из брючного кармана. – Хочешь «Яву», пока не кончилась? Андрей взял протянутую сигарету и положил себе за ухо, выдохнул дым, подпёр правой рукой голову и посмотрел с прищуром на Бортникова. – Эх, Димон… Я много чего знаю, да только рассказывать нельзя, да и не поверит никто. – Он опять стал грустным. – Например? – Ну, например, что у тебя две девочки, старшая играет на скрипке, а младшая учится во втором классе в английской школе, а жена Людмила бухгалтер в сберкассе… – Постой, постой, я, кажется, начинаю что-то понимать, ты ведь у нас собирался поступать в Киевское училище, где готовят разведчиков, или я ошибаюсь? – теперь хитро прищуриться настала очередь уже Дмитрия. – Ну-у-у, товарищ майор, Ваша точка зрения выглядит немного, как бы так сказать поточнее, несколько приземленной. А вообще, – Андрей потянулся, а потом упёрся локтями в стол, показывая отличный рельеф накачанных бицепсов, – меня здесь нет. Я остался на Кубе, а перед тобой майор Андреас Луко, офицер связи штаба кубинского контингента ФАР!

– А зачем это нашим надо ещё тут и кубинцев просвечивать? – Бортников смотрел на однокашника и с трудом верил, что здесь, посреди Африки он встретил именно Андрея. – Так ведь надо всегда быть в курсе, как нашим оружием работают мучачос, да и кораблики наши опять же их сюды возят с ихынного острова Свободы. И потом, – он чокнулся о стоявший стакан Бортникова, – и за вами здесь ведь тоже глаз да глаз нужен. Ты ещё не познакомился с товарищем Бябиным? – Сам ещё не имел счастья общаться, а вот сосед (инженер мотнул головой на кровать Гулыги) уже проветрил свои извилины. Целую лекцию выслушал про бдительность, будто здесь врагов тьма тьмущая… Андрей усмехнулся последним словам друга. Дмитрию даже показалось сквозь сигаретный дым, что глаза Соло стали уже не печальными, а злыми. – Гляжу я на тебя и вспоминаю нашу школу. Как ты был романтиком, так им и остался, Димон. Готов всем верить и со всеми дружить. Ты думаешь, зря этот заштатный чекист за вами наблюдать приставлен? Нет, браток, не всё так просто. Кстати, и живёт он за ваш счёт. Ты сколько получаешь? – Андрей отправил в рот последний кружок колбасы и с видимым удовольствием смахнул туда же крошки чёрного хлеба. – Восемьсот долларов в пересчёте на чеки. – Странно, но от выпитого и услышанного Бортников только протрезвел, гадая, когда и сколько его друг говорит правды. – Правильно. А вот двести от вашей тысячи вы, десять авиасоветников, и отсчитываете ему. – Ничего себе! Так он больше нас гребёт! – присвистнул Бортников. – И почему это так несправедливо? – он не обратил

внимания на осведомлённость Солуянова о численности авиационных советников. – А зачем ангольцам гэбешники? Они по договору платят только спецам! На хрена им содержать наших шпионов?! – А ты? – улыбнулся Дмитрий Алексеевич. – Я же тебе сказал – меня здесь нет! – уже с доброй улыбкой ответил Андрей. – Слушай, если я тебя увижу на улице или ещё где, подойти-то можно будет? – Да без проблем, но только как к кубинцу, который неплохо знает русский язык. Можешь и своим пацанам сказать. Только так, как будто невзначай. Но о том, кто я на самом деле, ни слова. – Солуянов встал, опять потянулся и зевнул. – Пора «давить на массу». Сегодня с утра выезжали на разведку в буш, наверно, сто кэмэ отмахали. – Ты, может, скажешь ещё, что и юаровцев видел? – Бортников тоже поднялся, чтобы проводить дорогого гостя. – Да пару раз было, но это тоже секрет. Один раз наблюдал сбитого лётчика и ещё двух инструкторов, но уже убитых. – Ну и как они, сверхчеловеки? – Кожа у них белей, чем у нас, это факт. А так… Ну ладно, давай пять, рад, что всё-таки встретил родную душу. Меня не ищи, у кубинцев бываю редко. Сам тебя найду, куда-нибудь сходим, развлечёмся. Ещё не пробовал чёрную женщину? – улыбнулся Солуянов. – Да ты чё, ещё не хватало проблем! – сильно удивился Дмитрий. – Ладно, я пошутил, проверял тебя. Давай! – они обнялись, и Андрей растворился в темноте, где вовсю надрывались цикады.

На следующий день после предполётной подготовки Бутурлин подошёл к курилке с неизвестным человеком среднего роста и палевыми волосами, выбивающимися из-под форменной кепки. Маленькие черные глазки под ней быстро обежали Дмитрия Алексеевича и остановились точно на его переносице. – Подполковник Махотин, помощник полковника Бябина! – его рукопожатие было вялым, но цепким, словно он не здоровался, а старался задержать собеседника. – Майор Бортников, советник по авиационному оборудованию! – Он намеренно точно назвал свою специальность, как бы провоцируя другого обозначить свою, хотя и знал прекрасно, что люди такой профессии никогда этого не делают. Пока под рёв взлетающих «бортов» они миновали лётный домик, а потом завернули за угол ТЭЧи и стали поднимались по винтовой чугунной лестнице на второй этаж ангара, Дмитрий Алексеевич вспоминал своего последнего полкового особиста. Его кабинет в то время находился в новом корпусе, рядом, а точнее, над тренажёром, куда Бортников как аошник30 периодически захаживал, консультировался со спецами и заодно общался с молодыми лётчиками. Рядом с дверью чекиста был прибит интересный указатель, сразу привлекавший к себе внимание. На куске белого пластика были написаны аббревиатуры воинских частей, а напротив по куску натянутой толстой лески «бегал» красный флажок, который указывал, в каком месте находится в данный момент оперуполномоченный. Дмитрий ещё тогда, по-хулигански оглянувшись, подошёл к 30

Аошник – специалист по авиационному оборудованию самолёта.

флюгеру и попробовал переместить бегунок. Тот с трудом, но поддался. «А вот интересно, что будет, если народ будет дезориентирован относительно положения своего контролёра и отца родного? Всё, жизнь остановится, самолёты перестанут летать, а хлеборезы кромсать хлеб? Кому ты нужен без особой надобности?» Бортников ухмыльнулся, вернул флажок на прежнее место и снова оглянулся. Коридор тренажёра был пуст, лишь отдалённо гудели гироскопы симулятора. Спускаясь со второго этажа, Дмитрий Алексеевич вспомнил, что видел подполковника-особиста всего-то пару раз за три года службы, мельком, и в обоих случаях тот быстро исчезал за поворотом здания в парадной шинели и шитой фуражке с высокой тульёй. «Сгорела, что ли, его повседневная шинелька в огне ожесточённой борьбы при слежке за товарищами?!» – опять усмехнулся инженер. Хотя бывали случаи, когда у некоторых офицеров при разных обстоятельствах шинель пропадала, и никто не выдавал новую, пока не выходил срок её службы. В общем, чекист остался в памяти инженера этаким летучим голландцем – без лица и впечатлений. Здесь таблички не было никакой, а кабинет, куда они зашли, был маленький с огромным старым и обшарпанным вентилятором. Он тут же был включён и с шумом стал гонять воздух по комнатушке. Пока подполковник вынимал из минихолодильника две банки «Пепси», Бортников оглядел комнату. «Ну как тут живёт местный неуловимый Джо? Неуловимый, потому что никому ненужный!» Инженер спрятал улыбку, глотнув терпкой холодной жидкости. И вовремя. Хозяин кабинет уже уселся напротив него за громоздкий письменный стол и принялся буравить взглядом новичка, с беззаботным видом осматрива-

ющего два шкафа, забитых папками с документами, и старый, местами пошкрябанный стол. «Он что, из Союза приволок такую тяжесть?» – удивился майор и заметил под правой тумбой поношенные, со скреплённой тонкой проволочкой подошвой, технические тапочки. «Откуда они здесь? Ему ведь не положено по статусу. Может, он в них по городу гуляет?» – внутренне усмехнулся он и отхлебнул большой глоток лимонада. – Как устроились, Дмитрий Алексеевич? – особист поставил банку на столешницу, взял две тоненькие папки, лежащие на ней, и спрятал их миниатюрном сейфе, стоявшем, за неимением места, тоже на столе. – Ничего, спасибо. Поселили вместе с Гулыгой. «Давайдавай, показывай, какой ты деловой, шурши бумагами, звени ключами…», – подумал Бортников. – Это специалист по вооружению? – Так точно, товарищ подполковник! – почему-то майору нравилось дразнить особиста. Тот только скользнул взглядом по лицу собеседника, невозмутимо открыл выдвижной ящик и достал пепельницу в виде черепахи с открытым панцирем. – Курите, если хотите. Можете звать меня Степаном Ивановичем. Вы служили перед командировкой в Лиервардах, не правда ли? Как там поживает мой коллега Юсупов? – он не произносил слова, они сами лились из его рта, будто горный родник под тенистой чинарой в жаркий полдень. – Да вроде живой. Я его за три года видел-то всего ничего. Нет, пока Дмитрию Алексеевичу не хотелось припадать к этому манящему ручью. Достаточно было халявной «Пепси».

– Понятно. Что я Вам хотел сказать, Дмитрий Алексеевич? Обстановка тут у нас сложная именно в агентурном плане. Боевая-то как раз спокойная, поскольку за те два месяца, как я здесь, был только один обстрел аэродрома из тяжёлых миномётов, да и тот не нанёс значительного ущерба. Правда, один раз прилетали юаровцы, но тоже больше попугали, сделали всего один заход, пустили пару ракет. Да, далековато им сюда из Намибии… – Махотин задумчиво посмотрел на Бортникова, словно тот знал, сколько лететь южноафриканскому истребителю из соседней страны. «Что-то ты хочешь сказать этим? И зачем мне твоя агентурная ситуёвина, да ещё сложная… Чего-то ты темнишь, опер», – подумал Дмитрий Алексеевич, но скрыл вопросительное выражение лица под завесой табачного дыма. – А вот тот факт, что здесь шатается полно народу всякого, заставляет нас быть предельно осторожными. Все в «мобутовке», и хрен знает, кто есть кто. Я даже посоветовал неосторожно начальству ввести хоть какие-нибудь знаки отличия… – И что Вам ответили на это, Степан Иванович? – пить из ручья майору всё ещё не хотелось, жажда только-только зарождалась в глубине его организма. Тем более что воздух сильной струёй обдувал голову сзади. – А ничего. «Вкатили дыню» и сказали, что на следующий день все будут в одних нашивках. Бортникову показалось, что Степан Иванович слегка иронизировал над собой. – Тоже верно. – В общем, надо быть постоянно настороже и не сильно мо-

таться по злачным местам. Вы как с этим делом? – Иваныч, как назвал Бортников про себя чекиста, щёлкнул по горлу. – В охотку не больше, чем все. – Понятно. А Юсупов написал, что вы вообще не пьёте. – Взгляд особиста на этот раз был таким долгим, что Дмитрий не выдержал и наклонился, чтобы сдуть пепел с брюк. – Ну, если Вы и об этом знаете, то тогда туше! – майор улыбнулся и широко развёл руками. – Ещё один момент, – подполковник продолжал говорить спокойно. – Тут иногда ангольские лётчики саботируют, боятся летать. Периодически их юаровцы щипают, – при этом Махотин ухмыльнулся. – А тут ещё унитовцы за голову каждого сбитого пилота назначили солидную сумму. Короче говоря, не удивляйтесь, если они при Вас побегут. «Как он говорит, заслушаешься! И правильно, и складно, ударение верно. Из партработников, видимо, или из лекторов УМЛ31», – подумал Дмитрий Алексеевич. – Да, я в курсе. Если у Вас всё, то разрешите идти? – инженер поднялся и, отодвигая стул, не рассчитал и немного задел вентилятор. – Да всё нормально, не беспокойтесь, Дмитрий Алексеевич. Этот трактор ещё нас с Вами переживёт. – Подполковник быстро вскочил, вышел из-за стола и чуть переместил стойку вентилятор, хотя, казалось бы, двигать было некуда. – Надеюсь, что всё у нас будет без происшествий. Он придержал майора под локоть и посмотрел ему прямо в глаза вдумчиво и внимательно: 31

УМЛ – Университет марксизма-ленинизма. Учебное заведение в советское время.

– Вы вчера познакомились с одним кубинцем…, – это было именно утверждение, а не вопрос. – А откуда Вы… А, ну да… – Вот теперь во рту у Бортникова моментально стало сухо. Он хотел было сделать шаг назад, но вспомнил, что места уже не было, в спину ревел вентилятор. Он только переступил с ноги на ногу. – Да Вы не волнуйтесь. В конце концов, мы вместе с ними делаем одно дело. И кто он? Вот теперь можно было и припасть сухими губами к источнику в изнуряющий жаркий полдень. – Андреас Луко, он штабной офицер ФАРа. Мы с ним в баре, ну, того, в общем… «Что ты затрясся, как баба! Возьми себя в руки, положи их на спинку стула, вот так. Молодец, спокойнее, спокойнее», – успокаивал себя инженер. – Скажите, Дмитрий Алексеевич, а нельзя ли мне с ним познакомиться? Ну, так сказать, наладить связь в порядке братских отношений. Ну, Вы меня понимаете… – Махотин опять взял Бортникова под локоть и одарил запахом дезодоранта. «Приятный, я такой ещё не нюхал!» – автоматически отметил про себя майор. – Не знаю. Он сказал, что много ездит, и если что, то меня сам найдёт, – уверенность постепенно возвращалась к нему. – Ну и хорошо. Я совершенно не тороплюсь. Как получится, так и ладно. Подполковник открыл дверь, крепко пожал ладонь инженера и сказал напоследок: – Приятно было с Вами пообщаться, Дмитрий Алексеевич. Надеюсь, наш разговор останется между нами?

– Да, конечно, – уже совершенно спокойно ответил Бортников и усмехнулся под стук собственных башмаков по кованым ступенькам лестницы. Он постоял немного у ангара в тени, закурил, сделав две глубокие затяжки. И только потом, удивившись разговору и своему поведению, пошёл в инженерный отдел. Служба шла своим чередом. Дмитрию Алексеевичу местный климат уже не казался слишком жарким и влажным. Дольше всего он привыкал просыпаться под москитной сеткой, куда, как ни старались они с Серёгой, иногда всё-таки просачивались то крупные жуки, то комары, то экзотические стрекозы. Пища была пресной, но её вкус в какой-то степени уравновешивался напитками, иногда алкогольными. Бортников заметил, что эффект сонливости, возникавший у него раньше только после определённой дозы крепких напитков, здесь наступал почти моментально и сразу валил его с ног. Выход был очевиден – оставалось снижать крепость колой или другой газировкой. Тогда он мог какое-то время поддерживать разговор, который с каждым разом становился более содержательным. Он обнаруживал всё больше похожих слов во французском и португальском языках. Ему в этом помогали и некоторые коллеги-ангольцы, сначала жестами, а потом и на ломаном русском объясняя местные названия. А он тем же способом втолковывал аборигенам тонкости эксплуатации и ремонта авиационного оборудования. После знакомства с двумя эскадрильями, которые по численности исправных самолётов и личного состава спокойно можно было свести в одну, а также хозяйством ТЭЧи Бортников остался вполне удовлетворённым состоянием инструментов,

ЗИПов32 и проверочного оборудования. Конечно, о тщательной диагностике речи не шло, да это и не требовалось в условиях, когда полёты были, в основном, боевые и случались они не так часто. Правда, со стороны ангольского командования делались попытки усилить боевую учёбу местных пилотов, но оно наталкивалось на постоянные ухищрения лётчиков под разными предлогами не подниматься в воздух. Те пытались найти причину и в неисправности техники, но после нескольких демонстраций её боеспособности некоторыми ангольскими асами и советскими специалистами саботажники перестали кивать на технику. Жизнь в их колонии была однообразной и прогнозируемой. Но однажды майор заметил, что его сосед по комнате стал немного мрачноватым. В первую очередь Бортников справился про здоровье, а если ещё точнее, то спросил про живот, поскольку накануне двух коллег поместили в госпиталь. Они, видимо, позарились на местные деликатесы, купленные на небольшом базарчике, который ангольские крестьяне предприимчиво развернули недалеко от авиагородка. Но Гулыга после вопроса ещё больше насупился. Лишь после длительных уговоров Дмитрий узнал истинную причину его переживаний. Оказалось, что полковник Бябин, пользуясь возможностью проводить профилактические беседы, начал потихоньку цыганить с народа деньги. Он говорил, что собирает средства для помощи раненым и семьям погибших, как местных, так и кубинцев. Увы, война есть война, и это иногда случалось, особенно после глубоких рейдов унитовцев вместе с южноафриканским спецназом на территорию Анголы. Поговаривали, что бледнолицые братья отличались особой жестокостью. 32

ЗИП – запасные части, инструменты и принадлежности.

– Ну и что? Ты согласился пожертвовать пару сотен долларов? – майор хотел было пошутить про заработанные непосильным трудом деньги, но не решился, когда увидел расстроенное лицо Сергея. – А что мне оставалось делать? Дал, конечно, ну, не двести, а пятьдесят. Он, сука, сначала давил на солидарность с братьямикубинцами, а потом стал, падла, намекать, что знает про спирт и вообще может в два счёта прекратить мою командировку, если напишет рапорт наверх. Да это ему сделать, как два пальца об асфальт! Ещё, небось, благодарность получит от начальства за выявление воров, сучара! – он встал и подошёл к окну. – А с кого он ещё тянул? – Дмитрий Алексеевич тоже подошёл к окну, закурил и предложил Гулыге. – Да со всех наших! – капитан отрицательно покачал головой. – Ты только прикинь, все ему сколько-то дали. И хрен к чему придерёшься! Если кто узнает, что он шакалит, так он сразу скажет, что мы действительно отдавали добровольно, а он отдавал кубинцам. – А Махотин? – скорее для порядка спросил майор. – Да не будь ты наивным, Алексеич! Два сапога – пара. И ласково так разговаривают о сознательности и вообще. Сладко поют особисты, и, главное, ничего не сделаешь. Наверняка у них всё схвачено, и в аппарате главного, и в Москве, возможно, – Гулыга матюкнулся и всё-таки закурил, достав трясущимися пальцами сигарету из пачки майора. – Ну, это мы ещё посмотрим, Серёж! – Бортников вдавил бычок в пепельницу и повернулся к собеседнику. – Ты больше никому ни гугу, понял? А я этот вопрос провентилирую в одном месте.

– Что за место? – удивлённо спросил Гулыга. – Это военная тайна! – жёстко усмехнулся майор. То, что посланцы острова Свободы несли самые большие потери, Бортников знал и от Бутурлина, и от Андрюхи, с которым он хоть и редко, но встречался. Дмитрий Алексеевич хоть и расспрашивал своего друга о его работе, но понимал, что двойной агент не столько говорит сам, сколько служит источником информации как для кубинцев, так и для наших. К тому же он наверняка ещё выполняет специальные и щекотливые задания в этой странной войне, где переплелись интересы не просто нескольких групп одного народа, но ещё Запада и Советского Союза. С другой стороны, если эти деньги всё-таки попадали к мучачос, то Андрей обязательно должен об этом знать. Так думал Бортников, перебирая в уме другие варианты выхода из странного положения рэкета среди своих же. Он отмёл мысли о разговоре и с Бутурлиными, и с Махотиным, посчитав, что он может быть бесполезным и даже вредным. Оставалось только дождаться очередного свидания со школьным товарищем и заодно узнать о его возможной встрече с Иваном Степанычем. И случай сделать это вполне легально представился очень скоро. Бутурлин пригласил его, как старшего офицера, на приём в советское посольство в честь очередной годовщины Октябрьской Революции. Поначалу Бортников не выразил никакого желания, тем более что «парадку» он с собой не захватил, но после того, как главный инженер намекнул, что посещёние может сказаться на дальнейшей карьере, он принялся искать по всему общежитию тёмно-синие брюки, такого же цвета

фуражку и белую гимнастёрку с короткими рукавами. Всё это майор погладил и приделал золотые погоны. Вот только головной убор он нигде не нашёл. Пришлось надеть ту же камуфлированную кепку. «А когда придём в посольство, то сразу сниму и буду без башки! – подумал Бортников. – Ох, и напьюсь же я на празднике в честь Родины!» Во всём парадном благолепии (главный инженер даже нацепил медали, чему сильно удивился его подчинённый по авиационному оборудованию) они уселись в «УАЗик» и поехали в посольство. Но оказалось, что приём устраивался за городом, почти на берегу океана, на роскошной португальской вилле, чья мраморная лестница цвета слоновой кости спускалась к самому прибою, и казалось, что ступеньки и есть порождение морской пены. Дмитрий Алексеевич просто ослеп от блеска нарядов, позолоты эполетов и сверкания бриллиантов на декольтированных дамах, таким образом оттенявших безукоризненную строгость фраков своих мужей – посланников западных стран. Но больше всех выделялись на этой африканской ярмарке тщеславия четыре наших морских офицера, которые, как магниты, притягивали взгляды и мужчин, и, конечно, женщин своей безукоризненно сидящей белоснежной формой, золотистыми переливами на погонах и ярким разноцветьем орденских колодок на груди. Было слышно даже приглушённое позвякивание многочисленных медалей в такт рукопожатий. Ими военные моряки, сняв белую перчатку с правой руки и держа её в левой, приветствовали всех, кто желал засвидетельствовать своё почтение Военно-Морскому Флоту великой державы.

В небольшом зале, смежном с главным, где стояли стулья и виднелась украшенная сцена, небольшой духовой оркестр томительно и неторопливо наигрывал вальс «Амурские волны». Посреди комнаты в такт чувственной мелодии грациозно двигались наш капитан второго ранга и дама в светло-розовом платье, украшенном яркими перьями фламинго. Бортников готов был поклясться, что все взоры собравшихся, даже советского посла, которому уже пора было подняться на небольшую трибуну, были устремлены не на женщину, а на офицера в белом с головы до пят, чей кортик, хищно выделяясь чёрно-золотистой окраской, плавно поднимался и опускался под музыку, которая не могла оставить равнодушным ни одного русского человека… Дмитрий в этот момент пожалел, что он не моряк, что это не он скользит по паркету и что вообще, чего уж там говорить, где его служба и где их, храбрых покорителей морских просторов! Он хоть в авиации, но всё равно шлёпает по бренной земле, а они действительно ходят по… А-а-ах, дьявол его побери, у него нет даже парадной фуражки! Приём начался с исполнения гимна СССР, затем торжественную речь закатил посол, от имени благодарного ангольского народа свои поздравления советским братьям передал вице-премьер правительства и министр обороны Анголы. Последним отметился дуайен дипломатического корпуса, посол Её величества королевы Великобритании. В конце своей короткой речи он смешно открыл свой маленький рот и почти прокричал на ломанном русском языке: – С праздником Октября! Раздались громкие аплодисменты, под которые трибуну бы-

стро убрали, и на сцене в косоворотках и сарафанах стал устраиваться ансамбль балалаечников, который совершал турне по Африке и в эти дни давал концерты в Луанде. – Ну что, Алексеич, махнём за здоровье Родины? – заговорщецки тихо проговорил Леонид Дормидонтович майору, когда музыканты закончили зажигательную «Калинку» и зал взорвался овацией. Они тихо прошли в соседний, ещё больший по размеру зал, в центре которого, как дредноут, плыл под лучами трёх больших хрустальных люстр огромный стол. Он ломился от яств и поражал замысловатыми украшениями из фруктов и цветов. – Давай, не стесняйся! – Бутурлин по-свойски, как будто только и делал в своей жизни, что посещал званые приёмы в иностранных посольствах, хлопнул по плечу Бортникова и потянулся к графину с янтарно-коричневым напитком. Он разлил его в стограммовые хрустальные рюмки и чокнулся с майором. Инженеры выпили и закусили бутербродами с непривычно солоноватой чёрной икрой. Уже поставив рюмку, Дмитрий Алексеевич заметил у противоположного конца стола советского посла, оживлённо беседовавшего с дуайеном. Офицер сробел, но вежливо кивнул нашему дипломату. Тот улыбнулся и кивнул в ответ. «Зубровка» – её Бортников узнал сразу, хоть и не пробовал уже лет десять, ожгла горло и, ощутимо пощипывая пищевод, устремилась вниз. – Последний раз я ел икру пять, нет, шесть лет назад. Родственник привозил из Астрахани. Эта тоже ничего! – сказал Бутурлин Дмитрию. – Давай, между первой и второй перерывчик небольшой.

Главный инженер снова наполнил стопки. – А я сегодня в первый раз её попробовал! – громкий, но с приятной хрипотцой басок прозвучал слева от них. Они одновременно повернулись и увидели того блестящего высокого моряка, который совсем недавно артистично вальсировал в соседнем зале. От него пахло одеколоном и ещё чем-то незнакомым. «Наверно, морем!» – подумал Бортников и невольно залюбовался белизной мундира и многочисленными наградами морского волка. – Разрешите представиться, товарищи офицеры? Капитан второго ранга Казанский Владимир Иванович, большой противолодочный корабль «Зоркий»! – Очень приятно, капитан! – Бутурлин назвал себя и представил своего подчинённого. – С конвоя? – Так точно! Сопровождаем наши сухогрузы с бокситами! – ответил Казанский, скользя взглядом тёмно-синих глаз по погонам и наградам собеседников. Его рукопожатие было крепким и сухим. – К нашему шалашу. Как насчёт «Зубровочки»? – полковник поднял графин. – С удовольствием. Тысячу лет не пил её, уже вкус забыл! С праздником! – он торжественно поднял хрустальный бокал и одним глотком опорожнил его. «Да-а-а, моряки пить умеют!» – подумал Дмитрий Алексеевич и обратил внимание на сильный загар моряка, который отлично подчёркивался белым кителем. – Наш человек! – довольно крякнул Бутурлин, проводя глазами первую порцию Казанского. – А скажите, Владимир Иванович, – Бортников проглотил кусок диковинного, но от этого не менее вкусного копчёного

угря и запил холодным манговым соком. – Неужели на борту БПК можно так отлично загореть? – и он кивнул на руки Казанского. Тот в ответ рассмеялся, положил вилку на свою тарелку и тоже налил себе сока в бокал. – Да нет! Вы, товарищи сухопутчики, наверно, думаете, что мы только и делаем, как загораем в шезлонгах на палубе? Нет, это мы хорошо поиграли с американцами в футбол на островах Зелёного мыса. Вот там и прокалились немного. – Ну и кто кого? – спросил немного удивлённый Бутурлин, не забыв разлить по рюмкам остатки из графина. – Мы, конечно, они же слабаки в футболе! – ответил с явным удовольствием капитан второго ранга и оглядел зал. Он постепенно заполнялся наряженной публикой, разговоры становились всё оживлённее, а смех громче. – Ну что, за содружество армии и флота! – Поддерживаем, Иваныч! Но лучше, если за взаимодействие двух флотов! – раскрасневшееся лицо Леонида Дормидонтовича сияло, как начищенный самовар. Он был явно в своей тарелке и незаметно перешёл на следующую ступень общения с новым знакомым. – Кто бы спорил, вздрогнули! Бортников отпил половину, закусил какой-то незнакомой рыбой, моментально растаявшей во рту. «За ними не угонишься, – подумал майор. – Лучше надо закусывать, а то вырубиться можно быстро и последствия будут жуткие». Поэтому он предпочёл поговорить, чем потреблять спиртные напитки, тем более что Бутурлин уже принёс очередной запотевший графинчик с водкой.

– Скажите, Владимир Иванович… – Бросьте, парни, можно просто Володя. – Лады. Слушай, неужели нашим торговым кораблям здесь что-то может угрожать? – Я тоже задавал этот вопрос в Североморске, когда готовился к походу, – при этих словах он ловко зацепил специальной вилкой («Как он в них разбирается?» – с удивлением подумал Бортников) внушительного краба. – Хорош, чертяка! Сейчас, братцы, мы попробуем его с соусом… – Мохо! А вы знаете толк в приправах, капитан? – Андрей вырос как из-под земли. На его белой форменной рубашке великолепно смотрелись жёлтые с золотой ниткой аксельбанты с вкраплением нескольких красных камешков. – Девушки, познакомьтесь с моими советскими товарищами. «Вот змей! Вырядился, как король, да ещё двух мамзелек прихватил! Где он только их нашёл?» – удивился Бортников, с восхищением лапая глазами женщин, одетых в открытые вечерние платья, и слушая, как его друг легко переходит с русского на французский и обратно, по пути вставляя испанские словечки. – Это мой товарищ Дмитрий! А своих амиго он представит сам! Офицеры, как по команде, синхронно поставили на стол бокалы, сначала приложили руки по швам, а потом поцеловали протянутые ладошки девушек и пожали крупную бронзовую лапищу Луко. – А это две мои подруги-красавицы – французские журналистки, Мари из «Либерасьон» и Клер из «Фигаро». А может, наоборот! – и он искренне засмеялся, обнимая спутниц

за талию. Мужчины улыбнулись, согласились с ним вообще и особенно в частностях, которые были просто очаровательны. Клер чуть постарше, брюнетка с роскошными длинными волосами и оголёнными плечами, одарила широкой улыбкой Казанского, который поднёс ей бокал с шампанским. Она была в длинном облегающем платье в крупный чёрный горох. Кавторанг33 успел угостить и светловолосую Мари, которая едва шагнула за тридцать. Её длинное черноё бархатное платье с высоким вырезом сбоку и единственной бретелькой с противоположной стороны эффектно подчёркивало фигуру и отлично смотрелось рядом с белым кителем моряка. – Ну а я – Андреас Луко, куба си, янки ноу! – поднял вверх свою рюмку с «Зубровкой» кубинец. – А Франс? – кокетливо улыбаясь, спросила Мари, чокаясь с Андреем. – О, Франс, мон амур, вив ле Франс! – все дружно подняли бокалы. Выпив игристого, Мари что-то шепнула на ухо Андрею. – Да-а-а, крепкое «Советское шампанское»? – он улыбался девушке, но его слова явно были адресованы стоявшему рядом майору. – Наверное, мой друг Дмитрий подмешал туда немного русской водки! Бортников, конечно, мог ответить на языке Бальзака, тем более что он всё понял. Но не стал. «Ага, всю жизнь мечтал!» – подумал он и вместо светской беседы пригласил Мари на блюз, который неожиданно заиграл народный ансамбль. Его эстафету тут же подхватил главный инженер, уведший Клер из-под носа у Андрея. 33

Кавторанг – капитан второго ранга.

– Так где же Вы, друг мой, так научились разбираться в приправах к морепродуктам? – до этого момента Солуянов говорил с лёгким, но уловимым акцентом. Теперь же его слова в адрес Казанского звучали правильно и даже несколько небрежно. – На Вашей Родине, амиго. Приходилось несколько раз заходить, – ответил Владимир Иванович, нажимая в ответ на первые слова. Он заметил лёгкий переход собеседника, но продолжил, как ни в чём не бывало, разламывать уже второго краба и вытаскивать мясо, не забывая макать его в соус. – Уж не на остров ли М…, базу отдыха советских подлодок? – Андрей, в отличие от капитана, больше налегал на жареного поросёнка с хреном. «Интересно, из Союза привезли или здесь откормили?» – подумал он, краем глаза заметив, что Казанский остался невозмутимым, лишь на секунду замедлил движение руки с куском крабового мяса. Бортников, поблагодарив француженку за прекрасный танец, проводил её к столу, где царил раскрасневшийся моряк, громко рассказывая смешные истории. Дмитрий извинился перед Мари, а сам побежал искать туалет, чтобы умыться. «Зубровка» предсказуемо потянула его в сон, и надо было освежиться. Хотя, по правде говоря, он надеялся, что не придётся прибегать к водной процедуре. Мари так прижалась в ответ на его движения, что он воспрял было духом, но… алкоголь пересилил. Когда майор вернулся к столу, веселье вошло в ту фазу, когда уже не все всё понимают, но смеха от этого становится ещё больше. Андрей не успевал переводить, а Казанский, делая сви-

репое лицо, рассказывал о нападении южноафриканских истребителей на его корабль. – Стоим мы себе, никому не мешаем, загораем практически в чём мать родила…, – при этом он по-свойски подмигнул Мари, стоящей рядом и не сводящей с героя глаз, – …наблюдаем, как глинозём исчезает в утробе нашего сухогруза. Бортников приблизиться вплотную к Мари. Клер уже практически висела одной рукой на потном и разгорячённом Бутурлине, а в другой держала наполовину полную рюмку с настойкой. «Так, на этом фланге всё ясно! Интересно, как будет завтра отбрехиваться Дормидонтыч перед женой?» – …И вдруг вахтенный кричит по громкоговорящей: «Две воздушные цели слева по борту…» Мама родная! Боевая тревога. Матросики забегали, наши «сотки» зашевелились, ракетки стали выползать из шахты… А на горизонте две точки, увеличиваются, подлюки… «Понятно, что команде нашей в то время было не смешно, мягко говоря. Провокация, да ещё авиации ЮАР, налицо! А если бы действительно атаковали?» – размышлял Дмитрий Алексеевич. Тогда бы запахло международным скандалом, но капитан второго ранга изображал ситуацию в лицах очень смешно, и дамы смеялись вовсю. «Как, интересно, Андрей перевёл «подлюки»?» – подумал он, приблизившись ещё немного к девушке. – И вот эти гадюки растут на глазах и прямо на нас идут. Представляете, друзья, я даже одного в лицо запомнил, белобрысый такой, с большим носом! – всё больше распалялся моряк. – Володя, какой нос, ты чего? Он же наверняка в кислород-

ной маске был. Как ты его разглядел? – Бортников улыбнулся и отхлебнул сока. – Отстань! Он на малой высоте её снял. И представляете, когда оставалось метров 100, они сделали «горку» и ушли к океану. Ещё немного, и мы бы их долбанули! «Отойдём!» – шепнул ему Андрей и увлёк Бортникова от шумной толпы в угол зала, под тень большой пальмы, над которой в золотых рамах с укором смотрели друг на друга Суворов и Кутузов. Дмитрий хотел сказать несколько слов Мари, но не успел. Та уже повернулась к морскому офицеру, глядя ему в лицо и держа за руку. Вечер для майора авиации перестал быть перспективным. – Ну ты чё, от женщины меня отнял? Не мог в другой момент поговорить! – он с укором сказал Солуянову, пока тот уютно устраивался на диване под пальмой. – Ладно, уступи барышню морячку! Ты хоть женщин здесь видишь, а они в своей консервной банке по полгода болтаются в море и вообще… Ну, сам понимаешь. – Голос его был ровным и спокойным, как будто излагающим оперативную обстановку с агентами в прифронтовой полосе, но лицо заслоняла ветка, лишь сигаретный дым медленно поднимался вверх. – Ты хотел, чтобы я поговорил насчёт твоего товарища…, – продолжил Андрей, – Гулыги, кажется. Там не всё так просто. Оказалось, что вооружейник твой зацепил какую-то плату с драгметаллами и его заметил Бябин. – Да не может того быть! – удивлённо протянул Дмитрий. – Слушай, кончай прятаться, я что, с пальмой разговариваю, ч то ли? – Не кипятись, дружище, – Андрей отодвинул ветку. – Тут

товарищ Бябин шастает, а я не хочу, чтобы он нас заметил. Я и так тут с вами засветился. – Ага, нехрен тогда с бабами-то обниматься, – начал Дмитрий Алексеевич, на всякий случай озираясь по сторонам. Но вокруг никто не обращал внимания на двух уединившихся офицеров. – Дурачок, с этими чувихами как раз легче оставаться незамеченным, за их внешним блеском никого не видно. Я же видел, как ты их пожирал глазами. А, скажи? – Солуянов засмеялся и вдавил «бычок» в землю под пальмой. – Ладно. Что будем делать с рэкетом? – настаивал Дмитрий. – А может, оно… – А-а-а-а, товарищ Бортников! – раздался громкий голос. Майор повернулся и увидел над собой пьяную и раскрасневшуюся рожу полковника Бябина. Он был уже под хорошим газом и держал в руке начатую бутылку коньяка. Она находилась на уровне груди Дмитрия и колыхалась в след неуверенным движениям особиста. Майор даже успел разглядеть пять звёздочек и печать Московского коньячного завода. – А чёй это Вы там делаете, пальму, что ли, нюхаете? – особист громко заржал. – Кого это Вы там прячете? – он мотнул рукой с бутылкой в сторону пальмы. – Уж не своего ли дружка Гулыгу, мать его? Чё, вам места в гостинице не хватает… – Я не понял, товарищ полковник! Что за дурацкие шутки и намёки? – возмутился Бортников. В этот момент он забыл, кто он и где находится, начиная угрожающе приближаться к полковнику. – Что-о-о? – большие глаза на жабьем лице Бябина стали величиной с пятак, язык спьяну стал заплетаться, а слова ча-

стично застревали у него в горле. – Ты, …ак стоишь, и воо…, … говариваешь со старшим по …нию? Да я тебя, в …ога, в душу, в мать у…ю… От волнения он стал захлёбываться и вдруг обмяк, медленно валясь на оскорблённого собеседника. Бутылка коньяка сначала стукнулась о бедро Дмитрия, потом упала на пол, орошая блестящий паркет коричневой жидкостью. В нос майору ударил резкий запах спиртного. Он держал тяжёлого полковника и тут увидел встревоженное лицо друга. – Так, давай спокойно вынесем его на воздух. Бери под правую руку, а я под левую. Потащили. Они быстро, насколько это было возможно сделать, пробежали с тяжёлой тушей Бябина через несколько комнат, спустились на первый этаж, выскочили на крыльцо и свалили тело на стоявшую недалеко скамейку. – Фу-у-у! – Андрей тяжело дышал, вытирая пот со лба. – Кажется, нас никто не заметил? – По-моему, нет, – ответил Бортников. Он тоже тяжело дышал, подправляя полковника, чтобы тот не упал со скамейки. – Кто-то крикнул что-то по-испански, там, на лестнице. Ты не заметил? – А-а-а, это свои кубинцы, я разберусь…, – он хотел сказать что-то ещё, но в этот момент у них за спиной в темноте зашуршали шины и скрипнули тормоза. Повернувшись, они увидели, как из чёрного «Мерседеса» вышла высокая блондинка в светлом деловом костюме. – Салют, Андреас! – её спокойный и приятный голос немного контрастировал с серьёзным взглядом чёрных глаз. – Я что-то пропустила интересное? Вот так всегда. Стоит мне уе-

100

хать по поручению посла, и в итоге я ничего не могу потом сказать журналистам. – Добрый вечер, Екатерина Васильевна! – голос Солуянова опять стал бодрым и уверенным. Он широко улыбнулся женщине и пожал её протянутую руку. – Кстати, познакомьтесь, мой друг, Дмитрий Алексеевич Бортников, майор авиации, советник в бригаде. – Очень приятно, Екатерина Шувалова, атташе по культуре, - она слегка пожала своей тёплой ладошкой пятерню инженера. – Ой, а что это у вас, кровь? Она быстро достала из ридикюля светлой кожи белый платок и приложила к его лицу. От неожиданности Дмитрий даже слегка отшатнулся. – Спасибо, да пустяки, – он попытался даже отвести руку блондинки. – Нет уж, не сопротивляйтесь. Ваше дело проливать кровь, а наше, слабых женщин, врачевать солдат. Придерживайте, вот так, рана неглубокая, пройдёт. Где это вас? – она отняла руку и внимательно оглядела всех, включая и неподвижно сидящего Бябина. – Где-то я его видела… – Да это же полковник Бябин, советник штаба бригады, Екатерина! По тому, как его товарищ не назвал атташе по отчеству, Бортникову стало понятно, что в отношениях Андрея и дипломата есть что-то ещё. «Вот пострел, везде успел!» – с некоторой досадой подумал он, по-прежнему прижимая платок ко лбу. Действительно, кровь, а он и не заметил, видимо, полковник задел его чем-то. А женщина ему понравилась.

101

– Вот что, ребятки! – сказала она строгим голосом. – Давайте забирайте своего дружка, у меня тут машина, и отвезите его домой. А то посол увидит, всем на орехи будет. И она улыбнулась. Дмитрий надеялся, что улыбка предназначалась всё-таки им, а не касалась орехов. Через пару минут они мчались по ночной прохладе Луанды. Водитель гнал вовсю. Или торопился назад, или боялся, что пьяный человек, полулежавший на заднем сиденье и чего-то мычавший, испортит ему салон. Они подъехали к двухэтажному коттеджу, чьё крыльцо слабо освещалось раскачивающейся лампочкой. Машина уехала быстрее, чем они подняли Бябина на высокие ступеньки. Дверь сразу же открыла женщина в халате. Молча она осмотрела их и мужа, молча приняла его из их рук и молча закрыла дверь. Они закурили и побрели по слабоосвещённой улице. Далеко прогремел выстрел, второй, и часть неба, с той стороны, откуда они приехали, окрасилась салютом. – Слушай, а где мы? – спросил Бортников. – Я что-то не ориентируюсь. – Да здесь недалеко ваша общага. Я провожу, – устало ответил Андрей. Он выдохнул сигаретный дым и посмотрел в небо. – Красиво! Солуянов повернул к товарищу своё лицо, освещённое вспышкой от сигареты: – Слушай, сам понимаешь, если спросят, скажешь, что мы нашли пьяного полкана под пальмой в посольстве. – Об чём речь, амиго! – майор улыбнулся и обнял друга за плечи. – Весело тут жить!

102

– Скоро ещё веселее будет. Ты не слышал ещё, говорят, генерал по вашей части скоро приезжает на инспекцию? – Да чё нам генералы? Приедут, уедут. А нам дальше тут кувыркаться! – улыбаясь, ответил Дмитрий. – Слушай, а чего ты там говорил, что дело с Гулыгой само собой рассосётся? Что ты имел в виду? – он стал серьёзнее. – Скажи, он часто не ночевал в гостинице в последнее время? – неожиданно изменил тему Андрей. – Да было дело, а при чём тут это? – ответил Дмитрий Алексеевич, распознав в темноте силуэт их общежития. – Подумай, здесь ничего не происходит просто так. Он кто? Вооружейник… – И что? Не пойму я тебя. Ладно, давай пять! В любом случае спасибо, что помог с этим особистом. – Он уже сделал пару шагов, но потом резко остановился. – Слушай, я что-то хотел сказать тебе, забыл. А, да, Махотин хотел с тобой встретиться. – Да-а-а, интересно, зачем я ему? Ладно, я понял, замётано. Бывай, спокойной ночи. Повнимательнее там… Бортников поднялся на второй этаж, открыл дверь ключом и включил свет. Постель Гулыги была не тронута.

Сначала с радаров пропал самолёт Ан-12, вёзший группу штабных офицеров ВВС Анголы, а также наших инспекторов и советников во главе с генерал-лейтенантом Кравчуком, накануне прилетевшим из Москвы с той самой злосчастной инспекцией, о которой упомянул всё знающий Андрей. Дмитрию Алексеевичу ещё тогда показались странными уж слиш-

103

ком весёлая встреча генерала, вечерняя попойка, а потом не менее разухабистые сборы с загрузкой в лайнер корзин снеди и ящиков вина. Можно подумать, что речь шла не о полёте над воюющей страной, а о поездке на пикник… На стоянке прошёл даже слух, что шумная разношёрстная команда на обратном пути собирается подлететь к океану и искупаться. «И это в непосредственной близости от линии фронта, хотя и весьма условной? Ну не идиотизм?» – подумал Бортников. Но ещё большим идиотизмом стала скорая и неподготовленная посылка двух Ми-8 с аварийно-спасательной командой без разведки и огневой подготовки! Ведь командир корабля успел доложить, что их обстреляли и загорелся один из четырех двигателей. Было ясно, как божий день, что без столкновения с противником не обойтись. Но главный военный советник генерал-лейтенант Цуканов приказал немедленно поднять «вертушки», чтобы спасти Кравчука. Шамсутдинов очнулся от методичного грохота. Он не понял, что это такое, но шум подействовал успокаивающе на его ушибленную голову, однако резко напомнила о себе боль в левой стороне тела. Видимо, он сначала ударился головой о борт при падении самолёта, а затем его протащило по обшивке корпуса. В ссадинах и ранах торчали мелкая проволока, ткань «технички», какой-то мусор. Тут же валялась чья-то окровавленная полевая сумка. Вокруг шёл бой, стреляли, как ему казалось, со всех сторон, но на общем фоне выделялся гвоздезабивальный звук, от которого он и пришёл в себя. «Надо бы узнать, кто же это там старается», – подумал он. Но прежде всего надо было остано-

104

вить кровь. Он пополз по полу и стал обшаривать карманы тел. Один из пассажиров застонал и открыл глаза. Илья подтащил его к борту и прислонил, надеясь вернуться. Найдя наконец какую-то не очень грязную тряпку, он несколько раз приступал к перевязке, которую прерывали провалы в сознании и моменты, когда надо было прятаться от пуль. Рядом что-то взорвалось, грохнуло так, что его отбросило к противоположному борту транспортника. Очухался он, лёжа рядом с тем офицером, которого некоторое время назад прислонил к стенке. Тот уже не стонал, а из разбитых головы и плеча хлестала кровь. Подобрав на полу автомат и проверив наличие в магазине патронов, Илья выполз из разбитого самолёта. Сильно чадя чёрным дымом, горел двигатель, а немного поодаль стреляла хвостовая пушка. «Вот что тут гвозди забивает!» – понял Шамсутдинов, ощущая под собой обрывки кабелей, которые, путаясь и переплетаясь с ветками, тянулись к оторванной задней части лайнера. Он приподнялся на локоть, пытаясь разглядеть того, кто же рубит кинжальным огнём джунгли, но не успел. Взрыв, столб пламени, и его опять отбросило. «Скорее всего, гранатомётом, суки, грохнули пушку!» – в который раз придя в себя, подумал подполковник. Как ни странно, но его правая рука сжимала автомат, и этот факт придал ему силы и заставил прислушаться к шуму боя, который переместился от остатков Ан-12 в глубину леса, разрывая воздух одиночными сухими выстрелами американских автоматических винтовок, задорными очередями из АКМ и тяжёлым буханьем ДШК. Шамсутдинов отполз немного от самолёта, огибая озерки горящего керосина и тела погибших, и увидел пулемёт. Сердце

105

его радостно забилось – стреляли с Ми-8. Он даже приподнял одной рукой автомат и пустил две очереди в то место, откуда из-за деревьев трассирующие струи поливали «вертушку». Но долго радоваться в этот день ему было не суждено. Из буша с шипением и яркой вспышкой вылетела ракета и вонзилась в борт вертолёта, который тут же превратился в огромный костёр. Фигура человека, объятая пламенем, выскочила из него, пробежала метров десять и упала. Сколько ещё смертей надо было увидеть Шамсутдинову, чтобы испить эту горькую чашу? Он ткнулся лицом в землю и зарыдал. Но враги не дали ему предаться последней в этот момент человеческой слабости – возле него опять что-то взорвалось, он куда-то покатился, и свет превратился во мрак. Вокруг была темнота. Илья закрыл глаза – тот же эффект. «Я сплю или уже умер?» – подумал он и попробовал пошевелить рукой, но получилось не очень хорошо. В локоть стрельнуло, потом боль по спирали ушла в кисть. «Значит, живой! Уже лучше». Что-то притронулось к его плечу, потом протащилось по спине. Кто-то определённо полз по его спине: медленно, но уверенно. Он напрягся, рывком поднялся и тут же упал на землю. Сзади раздался удар, всплеск, вода зажурчала, и потом всё затихло. В нос ударил запах ила, гнили и прелых листьев. Илья присел, опершись правой рукой на мокрую землю, и стал приглядываться к чёрным силуэтам в серой темноте ночи. Рядом текла река, он зачерпнул воды, умыл лицо. Понял, что оно было очень грязным, по тому, как рука стала чёрной. Он долго мыл руки и тёр лицо, может, и не отмылся, зато процесс его освежил и помог окончательно присмотреться к окружающим предметам. Рядом лежали несколько

106

брёвен, и Илья собрался уже сесть на одно, как вдруг бревно зашевелилось и ускользнуло в воду. «Так, здорово, робяты, крокодилы!» – подумал он, встал и, шатаясь, начал взбираться по берегу. Вероятно, в другой обстановке он улыбнулся бы этому приветствию, может, даже и сейчас лёгкая ухмылка пробежала по его лицу, но он этого не почувствовал. Он долго карабкался, ломал ветки, спотыкался, падал, полз и когда, обессиленный, провалился в небольшую яму, то не стал пытаться выбраться из неё, а удобно пристроился к настоящему на этот раз дереву и закрыл глаза. Рядом ничего не шевелилось, недалеко какая-то птица заунывно и негромко кричала. Далеко в небе он увидел белую ракету. Это его не обрадовало и не огорчило по той простой причине, что он просто устал бороться, стрелять и терять товарищей. Подполковник Шамсутдинов не дополз до начала откоса всего метров десять. Это и спасло его от утренних дружественных бомб и снарядов. В этой же яме его и нашли кубинцы из взвода Солуянова. Правая рука Ильи по-прежнему сжимала автомат, который непонятно как опять очутился у него. Картина, которую Бортников увидел с высоты, и потом вблизи, когда несмело спрыгнул на обгоревшую землю с «вертушки», ужасала. Всё, с чем он столкнулся за свою службу: поломки, отказы, пожары и происшествия – не шло ни в какое сравнение с бойней, произошедшей 17 часов назад здесь, в нескольких сотнях километров юго-восточнее Луанды. Разорванная на части тёмно-серая громада транспортного самолёта выглядела обгоревшим неправильным крестом на фоне зелени джунглей. Недалеко от кабины пилотов ещё до-

107

горал один Ми-8, второй был обнаружен почти целым метрах в ста к западу. Лес вокруг, и без того не самый густой в этой части Африки, был основательно прорежен бомбовым ударом, который наконец-то по всем правилам ведения войны, хоть и поздно, нанесли два ангольских МиГ-21. А затем всё было перепахано артобстрелом, чтобы окончательно добить или отпугнуть унитовцев. …От земли поднимались лёгкие, как пушинки, чёрные снежинки сажи. На большой высоте они вдруг превратились в полчища ворон, которые с громким и гортанным карканьем устремились к земле, чтобы насытиться горелой человеческой плотью. Но на их пути появился вертолёт и стал лопастями размазывать ворон по воздуху, затем он взорвался и вместе с горящими тушками птиц стал падать на Бортникова… Дмитрий с криком очнулся и огляделся. По сути, ничего не изменилось, из одного ужаса он вернулся в другой, настоящий. И было непонятно, какой из них хуже. Он сидел, прислонившись к пальме, ослабевший от рвотных судорог, которые начали сотрясать его, когда он увидел убитых и покалеченных лётчиков, тело генерала без ноги и внутренности пилотов вертолётов и ангольских десантников. Вокруг пахло тошнотворной смесью запахов от горелой плоти, ещё тлевшей резины и каких-то деревьев, горящих с ещё большим чадом от попавшего на них керосина. К нему, уже поднявшемуся и теперь подпиравшему чёрный обгорелый ствол, подошёл Андрей. – Ну ты как, оклемался? На, глотни! – он протянул другу флягу. От двух больших глотков матусалени майора снова заму-

108

тило, но он просто закашлялся, затем отдал флягу, вытер рот руками, а руки об «техничку». «Лучше бы спирта!» – подумал Дмитрий. Но ром всё-таки взбодрил его и перебил привкус остатков завтрака. Он сделал шаг от дерева, его мотнуло, но он удержался благодаря упёртому в землю автомату. – Ну, чего ты накопал? – просил Бортников Андрея и даже попытался улыбнуться, чтобы таким образом оттенить собственную слабость. – Весёлого мало, – ответил Солуянов, тоже глотнув из фляги. Он поморщился и аккуратно засунул ёмкость под ремень. – Генерал убит, пара полковников из Москвы, часть летунов… Лётчиков вообще надо ещё считать и сверять, поскольку тут добавились и с «вертушек». Я уж не говорю про местных парней. Сам чёрт ногу сломит! – Он прислонился к другому дереву, приняв позицию «вольно». – Ты, кстати, старайся на земле не сидеть, а то подхватишь какую-нибудь заразу, типа песчаной блохи. Говорят, она залезает под кожу, а потом её детишки через пару месяцев вылезут из тебя, дырявого… – А Гулыга, Шамсутдинов…, – начал Дмитрий и опять закашлялся. – А ты, мой друг, растёшь на глазах – в корень смотришь! – зло усмехнувшись, процедил сквозь зубы Андрей. – Подожди…, – он повернулся навстречу подошедшим к ним атлетического сложения кубинцу и худенькому ангольцу, который был приписан к экспедиции как проводник, знающий местность. Майор не стал слушать, как они зашептались на португальском, и поплёлся к уцелевшему вертолёту, вокруг которого кипела работа и бегали люди. Он кое-как доковылял, опираясь на оружие, до места, где техники уже развернули свои инструмен-

109

тальные ящики и, судя по всему, собирались поднять раненую машину в воздух. Бутурлин, весь в копоти и земле, стоял чуть в стороне и курил не так нервно, как он обычно делал это, когда не знал, с чего начинать ремонт техники. – Пришёл… Ну, чего там следопыты намыкали? Да нет же, камрад, мать твою, я же сказал, вот эти снимайте, да, а новые ставьте… Ну да! Всё, молодцы! – и он повернул голову в сторону инженера по АО. К вечному запаху пота прибавились табак и гарь. – Хотим поднять птичку в воздух, движки вроде целы, генераторы тоже. Хорошо, что аккумуляторы догадались взять новые, «родные» как решето. Сейчас перекинем и попробуем. – Приборы целы? – Дмитрий Алексеевич понял, что пора и ему стряхнуть с себя тягостное состояние и начать приносить пользу. Он поправил ремень и подтянул брюки. – Посмотри, по-моему, в основном да, хотя там со стороны пилота дыра… Через час, когда солнце опустилось ещё ниже и не так жгло спины и головы людей, совершенно одуревших от смрада, исходящего от пожарища и человеческих останков, стало ясно, кто полетит на базу, а кому предстоит провести в буше ночь и, возможно, не одну. Покойников погрузили на две прилетевшие «вертушки», собрали оружие, аошники отсоединили «чёрные ящики», выделявшиеся среди пожарища своей нетронутой ядовито-оранжевой раскраской. На них пялились и о чём-то говорили между собой кубинцы и ангольцы… Но самым главным было чудесное спасение Шамсутдинова. Его нашли случайно, заглянув под берег небольшой

110

речушки. Тот самый местный проводник, который долго общался с Солуяновым, решил проверить подозрительный шум. Именно ему был обязан своим спасением чёрный от копоти, в ободранной одежде, раненный в левую руку и ногу, но с горящими глазами радист Илья. Следопыт обнаружил того сидевшим под комлем повалившегося дерева. Офицер отгонял слабыми движениями «Калашникова» без магазина медленно, но верно наседавших крокодилов. То ли они были сытыми, то ли обалдели от грохота всех предшествующих событий, но атаковали человека они вяло, видимо, больше волнуясь от запаха крови, которая всё-таки сочилась из-под наспех наложенных бинтов. Подполковника принесли в вертолёт с зажатым в руке автоматом, так и обрабатывали ему раны, в таком же состоянии он был, когда с ним пытался поговорить Махотин, выполнявший в этой операции роль дознавателя. Илья слушал их всех, совершенно не реагировал на манипуляции врача и санитара, не слышал уговоров Бутурлина отдать АКМ. Его глаза, горевшие яркими белками на чёрно-красной маске лица, смотрели в одну точку, из них обильно текли слёзы, оставляя светлые бороздки. Лишь когда к нему приблизился и заговорил Бортников, глаза радиста мигнули, губы попытались растянуться в улыбке, но вместо слов Дмитрий услышал глухие рыдания товарища. Когда Ми-8 оглушили окрестности рёвом запущенных движков, кто-то положил Бортникову руку на плечо. Солуянов отвёл его в сторону и стал говорить товарищу на ухо, став к машинам спиной, чтобы в глаза не попадали поднятые потоками воздуха сажа и листья.

111

– Для всех мы уходим только до границы с Заиром проследить, куда увели оставшихся в живых. Не перебивай меня, тебе уже пора садиться. Но на самом деле я попытаюсь вместе с мучачос навестить кое-кого на той стороне. – Зачем? – Дмитрий закричал в ухо Солуянову. – Тоту видел два окурка, которые употребляют наши бледнолицые братья. Но сигареты не юаровские, а скорее всего – пацанов из бельгийского спецназа. Должок у меня есть, понимаешь, Алексеич! – Андрей схватил свою вылинявшую панаму, которую воздушный поток всё норовил сдуть. – Прошу тебя, не рискуй! – Дмитрий закричал изо всей мочи. Он обернулся к «вертушкам». Оттуда кричали и махали ему руками. Две машины тяжело поднялись и уносили людей – живых и мёртвых – от ужасного места, которого они уже никогда не забудут. Инженер сделал пару шагов и обернулся. На него по-прежнему смотрел, придерживая головной убор, Андрей, Андрюха, он же Соло, он же Кувалда, он же Джо Дассен. Но уже без своего фирменного грустного взгляда. Он махнул другу рукой и побежал к своим кубинцам. Их цепочку, растянувшуюся в направлении на северо-восток, Бортников увидел сверху, в последний раз посмотрев на место аварии. Солуянов, не оглядываясь, шёл немного отстав, положив обе руки на автомат, висевший на груди. Колонна демонстрантов, выкрикивая лозунги и размахивая флагами, неторопливо двигалась по узкой улице. Некоторые активисты с мегафонами заводили толпу речовками. Исторгнув из себя протесты, люди снова шли, тормозили, и всё начиналось сначала.

112

Бортников закрыл высокое окно на третьем этаже, задёрнул штору, ещё раз бросил взгляд на манифестацию и стал собирать документы со стола. Он проверил, как закрыт сейф, смахнул пыль с письменного прибора, подошёл к встроенному шкафу с одеждой. Открыл его, увидел себя в зеркале и вздохнул. Дмитрий Алексеевич провёл рукой по волосам, по усам и расстегнул верхнюю пуговицу на форменной рубашке. А вздыхал и размышлял он не от того, что видел на своей голове всё больше седых волос, а на лице всё увеличивающуюся паутинку морщин. Нет, причины его переживаний и ежедневных стояний возле шкафа были иные. Каждый вечер, заканчивая рабочий день в инженерном отделе штаба округа, он совершал гражданский, как он сам называл, выбор – переодеваться в цивильный костюм или идти домой в военной форме. Дело в том, что в последнее время на улицах Риги всё чаще с военных сбивали фуражки и кричали в спину обидные слова про оккупантов и другие оскорбления. Бортникову везло, никто ещё не покушался на его форму, но он знал офицеров, с которыми уже случалась такая неприятность, и не верить им у него не было никаких причин. Ему же просто пару раз пьяные мужички что-то прокричали на ломаном русском, вперемежку с матом и латышскими словами. В общем, ничего страшного, но хорошего настроения от этого не прибавлялось. А сегодня ещё эта антивоенная демонстрация под его окнами с соответствующими плакатами от Народного фронта… Но сегодня был день рождения его младшей дочери. Она заканчивала третий класс, живо интересовалась всем, что происходит на улицах города, порой задавая отцу наивные вопросы,

113

возникавшие у неё, когда она возвращалась из школы. В общем, именно сейчас подполковнику Бортникову, старшему инженеру по авиационному оборудованию инженерного управления 15-й воздушной армии Прибалтийского военного округа, надо было быть в хорошей форме и не дать никому ни единого шанса хоть в какой-то степени испортить его праздничный настрой. Поэтому он решительно снял рубашку, галстук, брюки и взял с плечиков светло-серый в полоску костюм. В дверь постучали. – Войдите! Да заходите, открыто! – он даже сделал два шага к двери, одной рукой придерживая ещё не застёгнутые брюки. Вошедший высокий и стройный мужчина в голубых штанах-«бананах» и лёгкой синей куртке, казалось, нарочно замешкался, стоя спиной к хозяину кабинета, затем резко повернулся. Кудрявые седые волосы, знакомые грустные глаза, улыбка через всё лицо и едва заметный шрам над левой бровью, уходящий к виску. – Андрюха, мать честная, это ты! – Дмитрий Алексеевич обеими руками облапил друга и сжал его в объятиях, брюки же предательски сползли вниз. – Ну ладно, отпусти, медведь! Отъелся на штабных харчах! Застегни брюки, а то если кто зайдёт, то сразу упрекнёт нас в проявлении здоровой армейской голубизны! – глаза Андрея Солуянова светились радостью. Он обстукал торс товарища, словно искал какой-то след. – Цел, здоров! Ну и молодец! А я к тебе в гости, принимаешь гостей, что ли? – он оглядел небольшую комнату с высокими потолками, объёмные двухтумбовые столы и подошёл к окну. – Хорошо живёте, товарищи инженеры!

114

– Ты откуда? – Бортников надел рубашку, костюм и тёмнокоричневые ботинки. – Застал меня за переодеванием, даже неудобно! Ты, наверно, в курсе наших дел? – он кивнул на окно и потолок. – Откуда, откуда – оттуда! Вот заехал к дорогому другу, а он устроил стриптиз! И где, в штабе округа! Ну, здравствуй, дорогой, рад тебя видеть после всего пережитого! – он подошёл к Дмитрию вплотную, в упор глядя на него серыми глазами. – Я тоже рад, а посему приглашаю тебя на день рождения моей младшенькой – Танечки! – С удовольствием! Только заскочим в гостиницу – и к тебе. Ветер ворвался в спальню, развевая тюль и выдувая табачный дым на балкон. Бортников встал и закрыл балконную дверь, оставив открытым окно. – Ну и куда же ты пропал тогда, дружище Соло? – он прикурил от сигареты Андрея и лёг на застеленную раскладушку. Они уже поняли, что не набегаются курить на балкон, поэтому дымили одну за другой, лишь плотно закрыв дверь в комнату. – А ты знаешь, я ведь как в воду тогда смотрел, неудобно, конечно, хвастать. К той операции действительно приложили руку бельгийцы, а навели их на самолёт американцы. – Да неужто? А на кой это было америкосам? – Дмитрий сел. Он поднял руку, прислушиваясь к тому, что делалось в другой комнате, где жена устроилась с девчонками. Но всё было тихо. – Слушай, Димон, а ты чё летом спишь в трико? – Солуянов насмешливо уставился на сидящего на раскладушке хозяина.

115

– А-а-а, не обращай внимания, мёрзну после Анголы. Да, ну и зачем туда встряли мериканцы? – Видишь ли, мы, как бы тебе помягче сказать, своими поставками зенитно-ракетных комплексов, хоть и полевых, всётаки не только нарушали баланс внутри Анголы, но и, по всей вероятности, угрожали этим Заиру и ЮАР. И они решили, что надо чуть прижать нас. – Это в связи с этими ЗРК на том лайнере летели Гулыга и Шамсутдинов? – У-у-у, а ты стал быстрее просекать, чем в Анголе. Молодец! Вот что значит работа в штабе, научился анализировать! – Андрей улыбнулся, положил окурок в пепельницу, стоявшую на полу, и закурил снова. – Но что же с нашими ребятами? Ты что-нибудь узнал? – Извини, Димон, но Гулыгу мы не нашли. Пьер Дебринфу, местный резидент в Заире, сказал, что, скорее всего, его и ещё четверых живых заставили вступить во французский иностранный легион. Не сразу, конечно. Сначала, понятное дело, пытались завербовать, а потом просто продали французикам. – Да не может того быть! Да куда же начальство наше смотрит…, – почти закричал Бортников, выронив сигарету. Потом он долго её тушил об пол и выбросил, открыв балкон. – Ты успокойся. – Андрей лежал на диване, накрывшись простынёй и подперев голову рукой. – Ты ещё не всё знаешь. Главное, что мы вытащили своих двух раненых и двух живых. Но добирались долго, почти месяц через весь Заир и Конго. – Как же бельгийцы вам позволили? – недоверчиво спросил Дмитрий. – А они же всё и начали. А знаешь, почему? – Андрей сел на

116

диване, всем видом давая понять, что вот сейчас-то он и скажет что-то совершенно необычное. – Ты думаешь, зачем генерал Кравчук летел туда? Чтобы получить денежки за продажу бельгийцам одного комплекса. Понял? – Ты с ума сошёл?! Это же предательство! – Дмитрий Алексеевич произнёс страшный вопрос шёпотом. – Неужели… – Я тогда об этом не знал, только догадывался. Пьер всё на свои места поставил. Вот так. А ты думаешь, зачем Москва прямо с завода гнала ЗРК в Анголу? Не только чтобы директора и генералы в министерстве премии получали, но чтобы и самим немножко «навариться». Я ещё тогда удивился, когда мне один ангольский контрразведчик сказал, что на хрена мы тащим сюда это бесполезное железо? Лучше, говорит, привезли бы пароход с железными мисками и раздали бы всем желающим, мигом бы война закончилась. Представляешь? – Подожди, подожди, дружище! Какого рожна тогда унитовцы сбили наш лайнер, если мы, то есть генерал этот ЗРК, ну…? – Дмитрий решил докопаться до самой сути именно сейчас, когда Андрей отвечал на все вопросы, а не ускользал, как уж от цапли. – Вот ты и совсем созрел для оперативной работы! Сначала повстанцы были посредниками между нашими и бельгийцами, а потом наши «двухголовые» с большими звёздами решили не делиться с черно…, ну, сам понимаешь. Вот они свинью и подложили! – А Махотин? – спросил Бортников. – Что Махотин? – от неожиданности Солуянов остановился. – Ну, он хотел с тобой переговорить о чём-то… – А-а-а, понял. Ну да, был разговор. Он просто догадывал-

117

ся обо всём: и что Бябин деньги тянул с наших, и что с этими поставками было нечисто. Ну и решил со мной проконсультироваться. Бортников был в шоке. Он не мог переварить и половины сказанного другом. Хотя... почему, собственно, не мог? А разве дисбаланс, накапливавшийся десятилетиями во всех областях жизни страны и людей, неразбериха в разных советских республиках, нехватка продуктов и самого элементарного рядом с роскошью начальников и прочее и прочее не есть результат всеобщей недоговорённости, недоверия и обмана всех и вся? «Но я-то кого обманывал, кого?» – как будто оправдывая не себя, а тех, кого обманывали, и тех, кто обманывал, спросил всё же себя Дмитрий Алексеевич. – Ну, а сейчас, Дима, я скажу тебе то, ради чего приехал! – Солуянов улыбался, но уже не сидел, а беспокойно ходил по комнате в одних семейных трусах, сложив руки на волосатой груди. Он засунул бы их привычно в карманы брюк, но те аккуратно висели на высокой спинке стула. – Слушай, у нас чего-нибудь осталось? – Там, на подоконнике, – махнул рукой, не поворачиваясь, инженер. Андрей сделал большой глоток коньяка прямо из бутылки. Подождал, когда терпкая жидкость достигнет желудка, и восстановил дыхание. – Скоро в стране будет большой кавардак. В принципе, он уже начинается. Армию отсюда, вероятно, выведут, народ военный сократят и вообще… Бордельеро ещё тот будет. Сколько у тебя выслуги?

118

– Пятнадцать календарей с мелочью, – глухо и монотонно ответил Дмитрий, по-прежнему немигающе смотревший прямо перед собой. – Давай-ка бросай свой штаб, и поехали со мной в Москву. Будем делать из тебя особиста, а там, глядишь, всё устаканится. Ву компрене34, амиго? 2014

Ву компрене (фран.) – вы понимаете?

119

РАССКАЗЫ

КИТАЙСКОЕ ЛИЦО Великолепные белые зубы горели полоской снега между коричнево-красных обветренных губ водителя-механика Урузубаева. От напряжения его кирпичное лицо налилось кровью и стало похоже на какую-то страшную маску. Он орудовал рукоятками управления, как заведённый, но все попытки запустить двигатель были тщетны. – Ну что, Урузубаев? – крикнул командир взвода старший лейтенант Саржин. Он уже давно сбросил удавку ларингофона, снял шлем и открыл верхний люк. – Не знэ-э-эя, товарища страший лэтэнан, – провозгласил механик. За то время, в течение которого он с чудовищным акцентом выстраивал эту фразу, можно было ответить, завести танк, проехать метров сто и доложить. И посему к концу первой четверти тирады водителя старлей покосился на младшего сержанта наводчика Рытова, который, прислонившись к броне, дремал. – Спите, Рытов? – Никак нет, тарищ старший лейтенант! – тут же «выстрелил» солдат. – Вызовите 21-го, – приказал Саржин и спрыгнул на землю. В тени, отбрасываемой танком, температура была ничуть не меньше, чем внутри, но здесь иногда обдувало ветерком. Офицер присел на камни, упёрся спиной в траки, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

122

…Их батальон подняли по тревоге ещё затемно. Комбат быстро поводил фонариком по карте: квадрат – время выхода – противник – высота. Его взвод вышел нормально. Никто не опоздал, что уже было достижением. Ещё через 15 минут ротный послал его в разведку на левый фланг. «Что там разведывать? Тысячу раз утюжили здесь!» – чертыхнулся Саржин, дублируя команду двум остальным экипажам. Его машина шла впереди в 60 метрах, когда и произошёл этот провал. Было такое чувство, что из-под него убрали командирское кресло, и на мгновение наступила невесомость. – Товарищ старший лейтенант, вода, вода!!! – завопил под ухом Рытов. – Чё ты орешь, кака… Оказалось, что Саржин сидит в луже. Но уже через секунду, испугавшись собственных мыслей, он вскочил и ударился головой о броню. Не переставая ощупывать комбез, он открыл люк и огляделся. Куда ни кинь глаз, была вода. Она не рябила и не журчала. Как ртуть, она медленно и неслышно поднималась и входила во все поры стального чудовища. Вдруг резко стемнело. Наступившую с темнотой тишину нарушало лишь кряхтение механика, которому хоть конец света, но техника прежде всего. – Ну-ка все в танк! – закричал совсем некомандирским голосов Саржин, забыв, что никто и не вылезал. Когда закрыли все люки, командир снова спросил о связи. Никто не отвечал: ни ротный, ни комбат, ни два других танка. А ведь эфир должен был сейчас сотрясаться от криков и мата – пропала машина, да ещё с экипажем. Саржин посмотрел на светящийся циферблат. Часы показывали 17.00 ровно и стояли. Вскоре по броне заба-

123

рабанил дождь. «Что за ерунда? В это время здесь дождей не бывает», – мысли офицера вконец запутались и упёрлись в нечто противоположное – острое желание чего-нибудь съесть. Он велел приготовить сухой паёк, а сам вылез ещё раз проверить уровень воды. Включив фонарик, он увидел, что вода поднялась до основания башни. «Да-а, ещё маленько, и мы пойдём на корм рыбам, если, конечно, Господь успел заселить ими этот потоп. Потоп?! А почему бы и нет? А может, и конец света!» С полуидиотской улыбкой (как отметил про себя Рытов, увидев при тусклом освещёнии лицо командира) Саржин рассказал экипажу об увиденном и приказал покинуть танк, но предварительно поужинав. Вопросов ни у кого не возникло, и они принялись сосредоточенно и с аппетитом поедать хлеб и консервы. – Проверить оружие. Подтянуть обмундирование. Поплывём по правую сторону от танка. Там при свете я заметил возвышенность. Всё понятно? Тогда вперёд. – Товарищ старший лейтенант, Урузубаев плавать-то не умеет. – Ничего, ты возьмёшь его за правую руку, а я за левую. Главное, не кричать и не паниковать. Если потеряетесь, то…, – не закончил фразу Саржин. «А что говорить – плыть надо», – почти философски закруглил он про себя. Дождь лил вовсю. Сильный ветер поднял волну, которая сразу захлестнула открытый люк после того, как они вылезли. Звёзд на небе было мало. А отблеск на воде тех немногих, что виднелись, был зловещим. Саржину неожиданно стало жалко, нет, не себя, и не солдат, и даже не своих родителей. Ему стало жалко танк! Это был дом, где они ели, пили, спали, думали о будущем и прошлом, пополам с руганью и рассказами о школь-

124

ных годах. Где он кричал на всегда медлительного Урузубаева, а тот материл по-узбекски двигатель, а Рытов дремал исподтишка. А теперь… Саржин понял, что надо уходить, иначе он сейчас начнёт просить прощения у безмолвной большой машины. Плыли они долго. Много раз отдыхали. Урузубаев сначала нахлебался воды, кстати, совсем не холодной. Затем притих, свободно держась за товарищей (первое время его руки были как стальные обручи), и даже немного подгребал ногами. После одной из остановок и большой волны Саржин потерял экипаж. Испугаться, а тем более броситься на поиски не было никаких сил. Он уже давно плыл без одежды, хотя сам и запретил раздеваться. В голове у него был только чёрный экран, на котором светился силуэт поднимающейся и опускающейся руки. Амплитуда её полукруга над водой становилась всё меньше и меньше. Он сделал последний взмах, и экран погас. …Сон был глубокий и спокойный. Такой мог быть только в детстве. Он и в самом деле увидел себя в детстве, спящим в деревянном доме в чистой и мягкой постели. Его тело застыло в сладкой неге, и нет никакого желания подниматься и идти в сени пить воду. А в горле всё пересохло. Он зовёт маму, и она приносит ему полный ковш приятно-холодной воды. Он пьёт, пьёт, пьёт, с удовольствием ощущая вкус… Очнулся он, лёжа на твёрдой поверхности. Учитывая всё, что произошло с ним в последние часы, этим местом могла оказаться и броня танка, и земная твердь, и стол операционной в госпитале и даже жёсткий, но такой уютный топчан в родительской деревне. Это была сухая каменистая земля. Воды вокруг не было. Как не было вокруг ничего такого, что могло бы напоминать Саржину о нём самом и обо всём другом мире.

125

Впрочем, нет. Предметами цивилизации, безусловно, являлись чёрные, не первой стирки трусы, когда-то белая майка, разорванная в нескольких местах и, наконец, портупея, кобура с пистолетом, а также запасная обойма к нему. Увы, но эти предметы не подсказали, как он сюда попал. Из весьма небольшого количества мыслей он выбрал не самую радостную: «Эх, надо всё-таки куда-то идти. Должны же быть где-то наши?» Старший лейтенант шёл весь день. К вечеру (часы попрежнему стояли несмотря на все его старания запустить их, поэтому он ориентировался по солнцу, которое начало заходить за далёкую гору) он кое-как доковылял до обрыва. Внизу разверзся большой котлован. Настолько большой, что в нём уместилось двадцать два танка. Он пересчитал их зачем-то после того, как долго тёр себе глаза, никак не веря, что видит такие родные «черепахи». Скатился вниз и стал пробираться буквально по танкам туда, где копошились две чёрно-белые фигуры. Саржин не удивился, узнав Урузубаева и Рытова. Последний сделал было попытку доложить, но командир махнул рукой и брякнулся рядом с гусеницами. Надо бы обрадоваться, что он теперь не один, а со своим – любимым, родным, самым лучшим и ещё каким-то экипажем. Надо. Ну, а дальше что? После расспросов и попытки связаться по рации силы совсем покинули Саржина. Последнее, что он успел сделать – забраться на танк и упасть в родное командирское кресло. Урузубаев копался в моторе, Рытов дремал в тени танка, а старший лейтенант Саржин засыпал. Ноги его были в воде. 1993

126

ДЕЖУРНОЕ ЗВЕНО По неофициальным данным, каждый год Военно-воздушные силы Советской Армии теряли такое количество различной авиационной техники, из которой можно было бы сформировать авиационную дивизию

Кровать медленно и тихо наклонилась, и матрац, словно по смазанным полозьям, неслышно поехал вниз, но почему-то не упёрся в пол, а понёсся дальше с пугающей скоростью… И Сергей проснулся. Он открыл глаза и упёрся взглядом в серьёзно-торжественное лицо младшей дочки Дашки. Ей доверили самостоятельно разбудить папу, и она осторожно теребила его за плечо маленькой ручонкой. – Папа, мама сказала, чтобы ты вставал. Папа…, – она вздрогнула, когда отец зашевелился, и даже отступила на шаг. Потом увидела, как папа смешно открыл один глаз, потом другой, и засмеялась родничковым смехом. Малинин выпростал из-под одеяла руку, заграбастал дочку и затащил её под одеяло. – Ох, кого это я поймал, сейчас съем таких хороших девчонок! – голос его был нарочито страшным, а руки щекотали Дашутку. Она беспрестанно смеялась, пытаясь вырваться, и в то же время прижималась к отцу маленьким тельцем. На шум прибежала жена и стала усмирять разбаловавшихся мужа и дочь: – Серёжа, вставай, уже без пяти пять!

127

О-о-о-а-а-а-хх! – зевнул Сергей. – Так, что-то я не пойму: сейчас утро или вечер? Вы, женщины, можете кого угодно запутать и сбить с привычного графика жизни. – А что такое «привычный график жизни»? – медленно и членораздельно, а поэтому забавно проговорила пятилетняя Даша незнакомые слова. Она уже выбралась из-под одеяла и сидела с победным видом на отце, теребя густые волосы на его груди. – Это значит, ласточки мои ненаглядные…, – Малинин встал и поднял Дашутку на руки. – Это значит, что с вами я запутался во времени. Он стал щекотать девочку, шумно выдыхая носом воздух под её халатик. – Конечно, пока мы были у мамы, ты, наверно, о нас и не скучал, – попыталась развить свою любимую тему Лена, но сделала она это как-то нехотя. Они вернулись от бабули только вчера, и она ещё не успела наглядеться на мужа. – Всё, дорогие мои, – сказал Сергей, надевая по пути в ванную форменные зелёные брюки. – Все вопросы послезавтра утром в письменном виде в трёх экземплярах. А где Машка? – спросил он про старшую дочь. – Да вон, носится по двору как оглашенная с подружками, – ответила Лена. – Пап, а пап, а как можно запутаться во времени, разве время – это лес? – Дашутка стояла возле отца в ванной и теребила его за брюки. Сергей вместо ответа брызнул на неё водой, взял большое белое махровое полотенце (подарок любимому зятю от тёщи, директора универмага в Киеве) и стал, нарочито кряхтя, вытираться.

128

– Есть будешь? – Лена сидела за кухонным столом напротив мужа. – Нет, в ДЗ35 поем. А вот чайку с удовольствием. – Он уже надел гимнастёрку, застегнул галстук и причесался. – А чтой-то тебя инженер отпустил, раздобрился? Подозрительно всё это! – Лена поставила перед мужем его любимый большой бокал и подвинула поднос с клубничным и яблочным вареньем. Сергей пил чай всегда внакладку и обязательно с разными вареньями, благо, что любимая тёща обеспечивала их разнообразие. – Да я слегка пустил слезу, мол, вы вчера приехали, месяц не виделись, а вечером на сутки опять дежурить, он и дрогнул. – От горячего чая у Малинина выступили слёзы. Он быстро их смахнул, улыбнулся и поцеловал жену. – Ну, спасибо, девочки, я полетел, уже двадцать минут! – Успеешь. Ты с Лёшей? – Да. – У него же машина… – Всё равно надо пораньше. Сегодня и так все как заведённые… – Да знаю, вы новый самолёт ставите на дежурство… Слушай, ну откуда офицерские жёны узнают совершенно секретную информацию? – Малинин от удивления взмахнул руками, надел ботинки и китель. В его руке был чёрный блестящий дипломат, в котором, он был уверен, лежало несколько аккуратно завёрнутых в кальку сладких пирожков Лениной выпечки. Об этом знал весь полк, а его товарищи по эскадрилье всегда смеялись, за обе щёки уплетая знаменитые малининские пирожки. 35

ДЗ – дежурное звено самолётов в системе противовоздушной обороны.

129

– Тоже мне – секретная информация! – Лена придирчиво оглядела мужа и смахнула невидимые пылинки с его плеча. – Ну, ни пуха, ни пера! – сказала она и чмокнула мужа в щёку. – Ко всем чертям собачьим! – Сергей помахал домочадцам рукой и закрыл дверь. На КПП они подъехали на новой «копейке»36 старшего лейтенанта Говорунка, постоянного напарника Сергея по дежурному звену. Они четыре года назад в один день пришли после окончания Ачинского училища в этот полк и получили самолёты в одном звене. – Ну как, довели до ума новый «борт»? – спросил Лёха. – Да уж, замучились. Вчера домой в двенадцать ночи пришёл. – Не пойму, что начальство торопится с эмкой37? Ну, днём позже, днём раньше! – протянул Алексей, переключая скорость. – Не скажи. Скоро День авиации. Надо ведь доложить о внедрении новой техники, а там, глядишь, и медалька, и внеочередное звание, – ответил Сергей. – Притормози. Кажется, это Климыч собственной персоной. На обочине стоял небольшого роста капитан, на круглом лице которого выделялись круглые металлические очки и густые чёрные усы. Наше с кисточкой инженерному отделу! Давай садись назад, – пригласил его Малинин. Они поздоровались за руку, и Сергей спросил у попутчика: 36

«Копейка» или «единичка» – автомобиль «Жигули» ВАЗ-2101

Эмка – в данном случае производное от буквы «М», которая обозначает модернизированный самолёт.

130

– Ну что, Никита Сергеевич, заставили поработать вечерком? А? Чай, небось, отвык уже? Нервишки шалят у всех? – обратился он с улыбающимся лицом к инженеру полка по авиационному оборудованию капитану Климову. – Да задолбали с этим вводом все! Я сегодня как бы дежурный! – от досады Климов плюнул бы, но делать это в новой машине, принадлежащей его вчерашнему одноэскадрильцу, счел неразумным. – Неразумно всё это! Это было его любимое слово. Сидящие впереди офицеры рассмеялись. Чё вы ржёте!? – Климов, как большинство оставшихся в кадрах «двухгодичников», считался человеком умным и рассудительным. Впрочем, это не помешало ему за пять лет после двух лет срочной службы техником самолёта без всяких связей стать инженером полка, сменив старого майора, отсидевшего на этом месте почти двадцать лет. – Да всё будет нормально, не расстраивайся. Машину отгазовали, проверили, облетали. Ну что может случиться? С этими словами Сергея они въехали в зону расположения эскадрильи, где уже царила напряжённая атмосфера судорожной подготовки к смене самолётов в дежурном звене сил ПВО. Первым, кого встретил старший лейтенант Малинин, был инженер эскадрильи, переведённый две недели назад из Венгрии майор Толокотный. Здоровенный дядя, с широкими плечами и сорок пятым размером ноги, он производил странное впечатление благодаря своей маленькой голове, маленьким чёрным глазам-бусинкам и маленькому рту, из которого то и дело вылетало грозное рявканье медведя. Несмотря на большущие ноги, он постоянно семенил и так широко размахивал ручищами, что у

131

некоторых новых подчинённых возникло подозрение, не служил ли он по молодости у вертолётчиков. Но самое главное, Малинину не нравилось в новом инженере, что на его лице мгновенно появлялся страх при малейших трудностях или когда на горизонте брезжил силуэт даже небольшого начальства. Очень быстро выяснилось, что уверенные в себе люди получали от него больше замечаний, в то время как всякие «тормозы» и «соловьиболтуны» выдавались за образец. «И как такой человек мог долго прослужить в армии? – думал Малинин. – Да ещё академию закончил и за границей побывал… Не иначе кто-то наверху его прикрывает». В ответ на приветствие Сергея инженер лишь быстро кивнул и, проглатывая слова, выпалил: – Пойдёшь в звено вместе с Немановым. – Так он же молодой, в звене ещё ни разу не был, товарищ майор, – вежливо, но твёрдо, скорее для формы, чем по содержанию, возразил Малинин. Он ещё не привык называть нового начальника только по отчеству, как это было принято в эскадрилье. – А кто у меня на полётах будет, а? Трое в отпуске, один заболел, четверо вот в звено… А вчера замкомандира полка намекнул, что, мол, не очень-то хочется летать с неопытными техниками. Всем подавай тебя да ещё Говорунка! Ну ёкорный карась, ну куда вы это тащите, вон «Урал», давайте туда! – закричал он на солдат, несущих какие-то ящики. – А кто НТЗ? – спросил Малинин про начальника ТЭЧ звена, ответственного за подготовку трёх самолётов для ДЗ. – Ну кто? Вася, конечно, в смысле капитан Облоев! – ответил инженер и достал платок, чтобы вытереть вспотевший лоб. – Так он же не из нашего звена, – опять возразил Сергей.

132

– Слушай, Малинин, мне твои вопросы вот где сидят! Понял? – сурово спросил майор, и с него моментально слетел страх, а лицо сделалось смелым и наглым. – Давай, начинай движение. Осторожно только на пересечении с полосой, транспортники летают. Приезжайте и сразу газуйте. Сергей пошёл в свою потерну38 переодеваться и нашёл там тихо сидящего в уголке лейтенанта Неманова, техника«двухгодичника», три месяца назад прибывшего в эскадрилью сразу после института. – Привет. Ты что, как воробей, на которого кошка наступила? – Так в звено ж идём, Борисыч! – Валерка, как его звали в эскадрилье, вздрогнул, но назвал ненамного более старшего товарища по отчеству. – И чего? – Сергей аккуратно повесил «зелёнку» на плечики и надел немного пахнущие керосином и маслом тёмно-синие брюки и куртку техника. «Да, как Ленка ни старается, всё равно пахнет». – На расстрел, что ли? Ну, ответственность есть, зато не будем порхать на полётах две недели, как проклятые! Поспим и поедим вволю. – А лётчики? – в том, как он отчётливо и медленно произнёс это слово, чувствовалось, что Валера ещё был новым в армии человеком. – Да что они тебя, съедят, что ли? Нормальные мужики! Так, «ларенги»39 взял, кабель, шлемофон работает…, – Ма38

Потерна – небольшое боковое помещёние в самолётном ангаре, в которой, как правило, хранятся различные механизмы и переодеваются техники самолётов.

«Ларенги» – сокращение слова «ларингофон», устройство необходимое для связи, которое крепится на горле.

133

линин проверил своего подопечного, и они вышли на свежий воздух. – Давай, цепляй ястребок к тягачу и не дрейфь. Урузбаев, не стой столбом, помоги лейтенанту! – крикнул он механикуузбеку, а сам пошёл к своей «пятёрке». Уже проверив чеки на катапульте и усевшись поудобней в кресле, он улыбнулся, поймав себя на вечной, но от этого не теряющей своей актуальности армейской мысли, которую, впрочем, редко произносил сам, а всё больше слышал от других: «Наберут детей в армию, а потом мучайся с ними». Полковник Толкачёв, старший инженер воздушной армии по самолёту и двигателю, с неохотой летел в очередную, как он сам называл, «техническую» командировку. Нет, он, конечно, не боялся летать. Он даже крякнул от этой неожиданной и неприятной мысли о собственной трусости, посетившей его здесь и сейчас, на борту вертолёта Ми-8, где он с группой армейских инженеров направлялся на постановку в дежурное звено модернизированного истребителя-бомбардировщика. Просто за 27 с небольшим хвостиком лет службы и мотаний по огромной стране он как бы подустал и уже с некоторой неохотой перемещался куда-либо из своего просторного и уютного кабинета на втором этаже большого помпезного здания штаба округа в Риге. Сидор Михайлович слегка дремал под гул двигателя и разговоры коллег. Периодически он открывал глаза, чтобы увидеть в иллюминаторе аккуратные клетки начинающих желтеть полей и сочно-зелёные пятна сосновых лесов. «Да-а-а, – подумал Толкачёв, – всё-таки сверху везде вроде бы поря-

134

док, что у нас, в средней полосе, что тут. А на земле там, в Рассее, бардака-то больше». Он не услышал, как к нему подошёл борттехник. – Товарищ полковник, через десять минут будем садиться, – обратился он к старшему группы. – Добро. Посадите? – Толкачёв снизу вверх улыбнулся офицеру. – Конечно! – без улыбки козырнул техник. Шутить с начальством, даже видя его чаще других при службе в «придворной» эскадрилье, всё равно не полагалось. Вертолёт встречал на специальной площадке заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе подполковник Чертков. Он, придерживая шитую фуражку с высокой тульёй, чтобы не сдуло воздухом от ещё крутящихся винтов, подошёл к полковнику и отрапортовал. Тот пожал ему сухую жёсткую пятерню. «Силён ещё, чёрт!» – подумал Толкачёв, глядя с улыбкой, которую спрятал в усы, на высокую и поджарую фигуру главного инженера полка. Он вспомнил, что подполковник окончил училище всего на два года позже его и выделялся среди курсантов тем, что отлично играл в волейбол за сборную училища. – Ну, как тут у тебя дела? – спросил он Черткова. – Всё нормально. Самолёты новой смены буксируются. Всё по плану. – Ну ладно, не буду возле тебя отсвечивать, Марат Бариевич, иди, командуй. Толкачёв тем временем поманил к себе офицера в новенькой «техничке», в фуражке и с красной повязкой с большими белыми буквами «ДСЧ» на левом локте.

135

– Здравия желаю, товарищ полковник. Дежурный по стоянке части, гвардии лейтенант Камков! – звонко и по-молодецки отчеканил офицер. – Здравствуй. Если не ошибаюсь, я три месяца назад принимал тебя в Риге? – Так точно, товарищ полковник. И распределяли нас. – Как служба? Вроде бы техников самолётов в наряд не ставят? У них и так дел хватает, нет? – когда надо, Толкачёв умел быть заботливым дедом и строгим отцом. – Нормально, товарищ полковник! А в наряд я попал, потому что проштрафился. Опоздал на полёты на полчаса. – Ну-у-у, это плохо. Зачем же так начинать службу? – он немного расстегнул китель. Начало августа было жарким и, как всегда в Прибалтике, влажным. – Виноват, товарищ полковник. Жену встречал и с поезда опоздал! – улыбнулся лейтенант, справедливо полагая, что такой ответ, как минимум, не рассердит начальство. – Ну, это ладно. Иди, служи! – улыбнулся в ответ Толкачёв. Глядя на щеголеватого дежурного, он вспомнил, как сразу после учёбы попал на Северную землю, два года прослужил, что называется, не на паркете, а мотался с группой по регламенту двигателей по северам: от Шпицбергена до Владивостока. И лишь через пять лет впервые принял участие в большом параде на 7 ноября в Свердловске. «Эх, Вера-Верочка моя…», – представил он жену в то время, но не дал воспоминаниям овладеть собой. Толкачёв провёл рукой по лицу, словно стирая с него грустное выражение, чтобы поприветствовать приближающегося командира полка. – Здравия желаю, товарищ полковник!

136

– Здравствуйте, Пётр Кириллович! Рад видеть Вас, можно сказать, на празднике! – с лётчиками своего звания и даже младше Толкачёв всегда был на «Вы», полагая, что всё-таки он по земле ходит, а они-то по небу. – Да уж, праздник! Только что разговаривал с командующим, приказано удвоить дежурное звено. – На кой? – поднял брови старший инженер. – Генеральный секретарь в эти минуты летит в Лондон на переговоры. Приказано подстраховаться на случай провокаций. – Эх, б…! – выругался Толкачёв, не пытаясь скрыть досады. – Они летят, а нам жопу рвать! И в такой момент… – Я уже дал Черткову указания. Сидор Михайлович кивнул и чуть отвернулся от командира полка, давая понять собеседнику, что тот может быть свободен. Затем, немного прикрыв глаза ладонью, Толкачёв посмотрел на площадку перед домиком и на то, как шла подготовка. Солнце заметно снизилось и светило строго против курса на самолёты, которые ещё стояли на дежурстве. Они отбрасывали на пятнистые капониры длинные тени, от которых защитные сооружения становились ещё более размытыми и незаметными. Сами истребители сверкали плоскостями и зеркалами, приподнятой плексигласовой поверхностью над кабиной лётчика, называемой в авиации «фонарём». Даже кончики штыков на автоматах двух часовых рождали свои блики, которые равномерно качались вместе с их носителями в такт неторопливым шагам. Малинину не нравилась эта взвинченная чехарда со сменой техники и с наплывом «больших звёзд»! А тут ещё это усиление, будь оно неладно! Он представил, как сейчас вы-

137

дёргивают из зоны, а скорее всего, уже из столовой двух техников, спецов и везут в ДЗ в повседневной форме. «Да уж, тут не до переодеваний!» – усмехнулся Малинин. Он служил в армии уже четыре года, плюс три в среднем училище, и не ждал ничего хорошего от гремучего сплава сумятицы и присутствия высокого начальства. Сергей только что вылез из самолёта, отцепил водило и махнул водителю, чтобы тот отъезжал. Пока он расставлял под пневматики колодки и откатывал водило в сторону, подошёл майор Орехов, старший лётчик смены. Они поздоровались, и пилот забрался в кабину, чтобы отгазовать. Через десять минут, опробовав двигатель на разных режимах, Орехов спустился по ярко-оранжевой стремянке, показал Сергею большой палец и расписался в ЖПС40. Затем он подошёл к группе офицеров, где были командир полка и старший инженер армии. Те с интересом выслушали доклад майора и пожали ему руку. Малинин, ещё раз проверив подписи всех специалистов, засунул журнал под резинки, натянутые на трап. Через несколько секунд, после доклада на КП и росписи в журнале, его «борт» станет на боевое дежурство и превратится в маленькую точку на больших стендах-планшетах сначала на пункте управления полка, располагавшемся в нескольких километрах в лесу, глубоко под землёй, а потом превратится в светящуюся звёздочку во всеобъемлющей ПВО огромной страны. Через пять минут тягач стал медленно заводить на освободившееся место самолёт с цифрой «7» на борту. МиГ-23 словно немного запнулся, дёрнулся и наконец твёрдо встал в большой белый круг, жирно начерченный на сером бетоне с чёрными 40

ЖПС – журнал подготовки самолёта

138

полосами – следами от резины, которые остаются всегда, когда истребитель резко стартует с места. «Странно, что за ерунда? Ведь «семёрка» – лайнер Говорунка. Ничего не понимаю!» Сергей пошёл разбираться к инженеру, который что-то втолковывал НТЗ Облоеву. Но пока он пропускал разворачивающуюся спиртовозку41, майор куда-то убежал. – Слушай, Василий, что за хреновина, почему ставят в ДЗ «борт» Лёхи? А где Неманов? – А ты что, разве не в курсе? Его перевели в резерв вместе с Катаровым. – Облоев далеко выкинул докуренный по самое никуда бычок «Астры» и так глубоко закашлялся, что Малинину показалось, будто Вася исторг из себя не очередную порцию мокроты, а, как минимум, половину лёгкого. – Завязывал бы ты с курением, – сказал, немного морщась, Сергей. – Без тебя знаю, – ответил Вася, вытирая рот манжетом «технички» и доставая новую сигарету. – Здесь же нельзя. Ты чё, забыл? – удивился Малинин. – Ах, чтобы им всем повылазило! – Василий сгоряча бросил сигарету на бетон, затем, спохватившись, раздавил её, а потом ещё долго пинал остатки за пределы «рулёжки». – Ладно, пойду газовать! – Давай-давай! – ответил Малинин. Ему надо было посмотреть, как устроились солдаты дежурного отделения. Проходя мимо своего самолёта, он залюбовался ракетообразным силуэтом раскрашенного в сине-голубой камуфляж МиГ-23М. Лишь красные флажки, развевающиеся на ветру и 41

Спиртовозка – автомобиль, подвозящий спирт и спирто-водяную смесь для заправки в самолёт.

139

обозначающие чехлы «бычьего глаза» РЛП42К и ПВД, а также красные щитки на воздухозаборниках, как орденские колодки на зелёном мундире, скупо украшали лайнер. За спиной нарастал шум двигателя, постепенно переходящий в рёв форсажного режима. «Что-то долго они гоняют на пределе», – подумал Сергей и оглянулся. «Фонарь» кабины «семёрки» был поднят, и было видно склонившуюся над приборной доской голову техника и ещё одну голову, вероятно, Облоева, которая то поднималась, то опускалась. «Да что они там, с ума посходили!? Решил поучить молодого на газовке, да ещё в ДЗ? Совсем дербанулся наш Вася, что ли?» – пронеслось в голове Малинина. Всеми наставлениями по ИАС находиться на стремянке возле кабины при работающем двигателе было запрещёно категорически. Сергей хотел было пойти туда, но тут заметил, что истребитель начала медленно двигаться, а точнее, поворачиваться вокруг своей оси направо, в сторону домика ДЗ и двух стоящих самолётов. Происходило это потому, что красная колодкатормоз стояла лишь под правой стойкой шасси, а другая, под левой, находилась с обратного хода. Форсаж не прекращался, не просто заполняя всё вокруг своим ужасающим грохотом, а как бы вбуравливался в человека, заставляя вибрировать его внутренности. Навстречу угрожающе поворачивающемуся самолёту уже бежали несколько фигур со скрещёнными руками. Малинин видел, как неслышно упала стремянка и повисли ноги Облоева, которые тут же подтянулись к воздухозаборнику. «Его же сейчас засосёт, мать вашу!» – заорал Сергей, не сознавая, что его никто не слышит. 42

РЛПК – радиолокационный прицельный комплекс.

140

Самолет продолжало медленно, но верно разворачивать, видимо, заела ручка газа, иначе бы её давно поставили на место. И тут случилось то, что должно было случиться неминуемо, но ситуация развивалась слишком быстро, чтобы кто-то смог поверить в реальность катастрофы. Раскалённая струя форсажа, в упор подкравшаяся к стоящему рядом автомобилю–генератору тока, начала резать машину, как нож масло. Посыпались искры, и тут же взорвался бензобак ЗиЛа-133. Автомобиль бросило на другой самолёт, с девяткой на борту, в котором сидел аошник, проверявший в приборах давление воздуха от пришпиленного к острому концу приёмника воздушного давления нагнетателя, прозванного спецами «соской». Пламя моментально охватило истребитель и техника. Тот успел выбраться и бросился на траву, гасить загоревшуюся одежду. Но это не спасло его. Через несколько минут с горящего самолёта стали сходить ракеты, и одна из них попала в стоящую напротив масловозку43 Волна горящего масла накрыла человека, и смерть его была мгновенной. Вторая большая радийная ракета44, сойдя с правой консоли, зацепила десятитонный топливозаправщик. Солдат-водитель, почувствовавший, что надо выбираться из опасного для его машины места, попытался увеличить скорость, но было уже поздно. Взрыв цистерны был страшным и фатальным для всего дежурного звена в тот знойный августовский вечер. Взрывной волной всё ещё газующий самолёт бросило на «семёрку» Алексея Говорунка и сдвинуло как бы всю переднюю часть самолёта вправо, разбив «фонарь» и разворотив передний обтекатель и всё, что находилось внутри него. ПВД, торчащий острым 43

Масловозка - автомобиль, подвозящий масло для заправки в самолёт.

Радийная ракета – ракета, наводящаяся на отражённый радиосигнал цели.

141

штыком впереди, согнуло бы в штопор, если бы на него той же воздушной волной не бросило часового, который, пропоротый насквозь, в бессознательном состоянии был снят медиками санчасти ОБАТО, пробравшимися в ещё горящее местами ДЗ спустя полтора часа. Последнее, что увидел Сергей Малинин в этом огненном аду, был как раз летящий на ПВД солдатик. Дальше его самого отбросило на стенку домика, где он пролежал до того момента, как пришёл в себя от стекающей по правой щеке крови. Она сочилась из рассечённого уха и разбитой головы. Вокруг всё пылало и трещало, тошнотворно пахло жуткой смесью керосина, масла, взрывчатки и горелого человеческого мяса. Стены домика, обращённой к аэродрому, практически не было. Слышались стоны, какие-то фигуры копошились внутри развалин, выносили людей и клали их прямо на траву рядом с Малининым. Трава приятно холодила лицо Сергея, нагретое маревом пожара. Он упёрся руками и прислонился к тяжёлому бачку для пищи, непонятно откуда взявшемуся и как-то некстати напомнившему Сергею, что они так и не поужинали. Если бы он знал, что именно большой и неповоротливый фургон с торжественным ужином для начальства и всего личного состава звена, застрявший в узком однорядном проезде в обваловке, и стал основной причиной того, что вовремя не подоспели дополнительные силы пожарных… Сергея сильно мутило, болела голова, но он всё-таки осмотрелся. Как ни странно, но его самолёт остался невредим. Соседняя «семёрка» со свороченным носом наклонилась вправо, но так и не достала до его лайнера. А над всем остальным пространством, куда хватило его замутнённого взгляда, тянулась

142

сплошная стена дыма и огня, изредка прорезаемая трассами от снарядов авиационных пушек с догорающих «бортов». Он в очередной раз вытер ладонью правую часть лица. Кровь продолжала идти. Он попытался достать носовой платок из нагрудного кармана. Клёпка, как всегда, заела, он рванул что есть силы и оторвал её с тканью. Вытер платком голову, и тот сразу стал красным. Рядом кто-то надрывно проговорил: – Да у вас там из уха здорово хлещёт, товарищ старший лейтенант! Малинин повернул голову и увидел бледное лицо с прокушенными губами бойца-вооружейника из Ужгорода со смешной фамилией Закатив. Сергей посмотрел на его расцарапанное лицо, горящие лихорадочным огнём глаза, потом взгляд его упал на левую ногу солдата, которой, по сути, не было до колена. «Ладно, хоть выше колена перехватили ремнём. А почему ремень-то красный?» Рядом только что положили сильно обгорелую фигуру в чёрно-зелёном мундире. Малинина наконец-то вырвало, и он отключился. Самолёт командующего округом садился далеко за полночь. Полоса была освещёна, как днём. Белый, с красным флажком на хвосте, похожий на красивого лебедя Ту-134 проскользнул рулёжку, с характерным вскипающим звуком чиркнул колёсами шасси о бетон и уехал в противоположную сторону аэродрома. Минут через десять он вернулся и торжественно встал на стоянку для прилетающих «бортов». Уже другой ДСЧ скрестил две палочки с красными кружками на конце и отошёл в сторону. Лейтенант на всякий случай поправил галстук, фуражку и ещё влажную от крови грязно-красную повязку на руке, кото-

143

рую он снял три часа назад с начинающего остывать тела своего предшественника. Генерал-полковника встречал командующий воздушной армией генерал-лейтенант Погребельский. Маленький и сухонький старичок подошёл к большому трапу, дождался, пока хозяин округа сойдет по нему, и поднял руку к козырьку: – Здравия желаю, товарищ командующий! – Здравствуй, Денис Абрамович! Где мы можем расположиться, чтобы не уезжать сейчас в штаб, и вообще? – командующий не хотел попасть куда-нибудь в кабинет, куда набьётся куча офицеров его свиты, штаба округа и воздушной армии, полковых и других частей. Всё это казалось в данный момент слишком суетным и мелким и было противно его душе. – Батальон обслуживания поставил большую палатку и свет провёл. Может, туда? – Добро. Давай расскажи, пока идём, – генерал-полковник был затянут портупеей, но, постояв немного на свежем ночном ветерке, доносившем ароматы трав вперемежку с прогорклым запахом керосина, немного поёжился и с удовольствием зашагал, слегка скрипя сапогами, по лётному полю. – Погибли около двадцати человек, в основном инженернотехнический состав: инженер полка, эскадрильи, техники, солдаты полковые и батальона, в общем…, – он хотел продолжить, но, судорожно сглотнув, махнул рукой и замолчал. Они прошли минут пять в тишине, лишь нарушаемой стуком ботинок и сапог всех, кто шёл сзади. – А командир полка? – Увезли в госпиталь, контузило и зацепило руку. Там многих контузило и ударило о стену.

144

– А Толкачёв? – Ему снаряд пушки ногу просто в щепы… Генерал-полковник хотел спросить ещё про раненых, но от неожиданности остановился: большая часть рулёжки была в чём-то белом, при ярком свете луны походившем на снег. И лишь приглядевшись, он понял, что это пожарная пена залила растёкшийся керосин. Но часть рулёжной полосы, ведущая от двух стоящих самолётов к взлётке, уже была расчищена. Они свернули на поле, и трава стала хлестать по сапогам и брюкам, которые быстро почернели от ночной росы. Внезапно они увидели свежую воронку. – Это от тепловой ракеты, столько пролетела оттуда! – ответил Погребельский, словно удивляясь летучести ракеты. Впереди, под кругами яркого света, который шёл от нескольких ламп, закреплённых на шестах, стояло несколько больших армейских палаток. Тут же был автомобиль с кунгом, от которого уходило ввысь и терялось в ночи множество антенн. Рядом слышался натужный звук дизель-генератора. Командующий первым подошёл к палатке, сам откинул полог и прошёл к столу, к которому подступало несколько рядов разнокалиберных стульев, кресел, брезентовых седушек и длинных скамеек. – Прошу садиться, товарищи офицеры! Ну что же, то, что вы не пробили брешь в системе ПВО, и на том спасибо! – он сделал паузу и обвёл всех взглядом. Только тут, при свете, он заметил несколько бело-красных повязок на руках и головах. – Комиссия из Минобороны будет, скорее всего, после обеда. А теперь давайте разбираться.

145

Последние его слова были заглушены сильным порывом ветра, который прошёлся волной по крыше палатки, закачал лампочки и сдёрнул полог, плотно прикрыв вход. Тот же порыв ветра дошёл до жилого городка, заставил высокие тополя пригнуть свои кроны и заполоскал бельё, висящее на балконах. Даже тяжёлые гардины детской комнаты, где спали Маша и Дашутка, тихо поднялись и снова опустились, как бы не допуская ветер-разлучник до кроваток сестрёнок. Елена Малинина уже давно не спала. Она то стояла на балконе спальни, откуда были ещё видны уже слабые сполохи догорающего пожара и слышны звуки, похожие на артиллерийскую канонаду, то переходила на кухню, выходившую во двор. Туда несколько раз приезжали тентованные «Уралы» и увозили офицеров и прапорщиков, на ходу застёгивающих пуговицы на рубашках и надевающих кители. Она видела, как стали одно за другим загораться жёлтым светом окна соседних пятиэтажек, и слышала с учащённо бьющимся сердцем, как хлопали двери подъездов. Полчаса назад к ней пришла Галина, жена Алексея Говорунка. Их квартиры были смежными, но в разных подъездах, а балконы соприкасались железными поручнями. Галина долго стояла на балконе, вглядываясь в уже начинающую сереть даль и прислушиваясь к тишине в своей квартире, где спал десятилетний сын. Потом до самого утра они молча сидели на кухне Малининых, в ночных рубашках и накинутых поверх платках, понимая, что с их мужьями случилась беда. В этот самый трудный момент в их жизни, как потом они будут вспоминать, женщины хотели только одного – быстрее узнать про судьбу своих самых близких людей. Затем будет многое: радостные встречи

146

и горькие переживания, ясное ощущение потери и пустая отрешённость, полные слёз глаза близких и печальные лица сослуживцев. Только не будет самого худшего, что может быть в жизни любого человека, – изнуряющей и выжигающей всю душу безвестности. Из выводов комиссии Главкомата Военно-воздушных сил Советской Армии от 23 августа 197… года: «… Считать причиной катастрофы, произошедшей 2 августа в … Гвардейском истребительно-бомбардировочном полку при смене самолётов и личного состава в дежурном звене… и повлекшей за собой гибель 23 человек и ранение 15 человек, а также уничтожение и повреждение авиатехники в количестве…, отсутствие тормозной колодки под левым колесом шасси самолёта, а также нахождение военнослужащего на трапе возле самолёта и открытой кабины при работающих двигателях…». 2011

147

ДЫМКА НАД ПОЛИГОНОМ

…Так, выхожу на цель. Полное молчание в эфире. Интересно, как там замкомандира? В прошлый раз он дрогнул, и из-за него всему полку снизили оценку. Ничего, в этот раз всё будет путём. Ага, комэск в зоне видимости. Сейчас делаем «горку». Раз! Ух, мамы наши родные, как вжало! Ничего, и не такое терпели. Всё пошло. Захватываю цель, лишь бы уследить за высотой, не пропустить критическую. Ещё немного, так, две пары уже отработали. Даже здесь видно, а ведь скоростёнка почти девятьсот. Ещё немного, так, держись! Что же земля так близко, неужели я пропустил момент! Чёрт побери, какая зелёная трава! Видно, как ромашка колышется. А-а-а, лайнер, давай, дорогой, выводи, держись, ну, родной, выползай! Почему столько травы и почему она вылетает снизу? Не может быть, чтобы не вынесло, я же всё сделал правильно… Неужели всё, вот су... Артёма будто выбросило из глубины, потом вынесло на большую высоту и наконец скинуло оттуда вниз и больно ударило о воду спиной. Так, чтобы он пришёл в себя и не наглотался. Странно, но он уже где-то всё это видел, будто в кино, как делал «горку» над целью, потом резко пикировал и сбрасывал бомбу. Только на это раз было такое ощущение, что он был и бомбой и целью одновременно. Он сидел на кровати мокрый от пота, на влажных простынях и только что отброшенном ватном одеяле, красный цвет которого проступал сквозь пододеяльник.

148

Неужели он опять сначала замёрз, словно был на большой высоте, а потом завернулся в стёганое? Ведь летом ночная температура не опускалась ниже двадцати градусов тепла. «Когда же это кончится?» – подумал Байрашевский, вставая и проходя в темноте по комнате, а потом по огороду, угадывая в свете луны высокий прямоугольник душа, обитого рубероидом. Приблизительно раз в две недели, а в последнее время и чаще, он, как по расписанию, просматривал во сне один и тот же ролик: как, увлёкшись прицеливанием, он не успевает вовремя выйти из пике и всем телом чувствует, что самолёт не может набрать высоту, становится почти вертикально и пашет землю струями из двигателя, как ещё немного – и сопло воткнётся, и тогда… «Ох-ох, хорошо!» – Артёму показалось, что он закричал слишком громко, когда в нагретой солнцем душевой на него обрушились струи холодной воды. Его могла услышать соседка, и без того периодически косившаяся на простыни, которые он каждую ночь вывешивал на просушку. «Она, наверно, думает, что я мочусь под себя! Вот смеху-то. Лётчик, истребитель-бомбардировщик, да ещё инструктор, снайпер, мать его, герой Афгана, кавалер ордена Боевого Красного Знамени ссытся по ночам! Да, ребята бы проходу не дали в эскадре!» Наслаждаясь ставшей приятно прохладной водой, уже успевшей отдать дневной жар от чёрных резиновых шлангов, из которых Артём каждый вечер заливал бак самодельного душа, он вспомнил, как начинал лейтенантское житье-бытьё в офицерском общежитии. Через неделю пребывания в общаге он с удивлением и смехом наблюдал уморительную картину. В комнате дежурная препиралась с его соседом капитаном-связистом Леонидом

149

Раскидаевым. Она громко возмущалась тем, что товарищ капитан, напиваясь до чёртиков, превращал белые простыни в жёлтые. А Лёня, в свою очередь, с возмущением отметал все грязные инсинуации в свой адрес, при этом размахивая большой простынёй с действительно ядовито-жёлтым раскрасом. Он не говорил, а вещал, что как она могла его, боевого офицера, прошедшего Анголу, Афганистан и другие «горячие точки» и выполнявшего там особо ответственные задания командования, заподозрить в таком безобразии! Но ссылки на подвиги героя-энурезника не поколебали боевой настрой дежурной, и она-таки доложила коменданту. А та, недолго думая, не только растрезвонила об этом по всей гостинице, но ещё и наложила финансовые санкции на провинившегося за дополнительную и особо тщательную стирку испорченного казённого белья. Месть офицерского сообщества за поруганную честь была изощрённой и, надо теперь отметить, в какой-то степени пророческой. Упившись в очередной раз «массандрой», «шилом»45 и разбавленным «чистяком», благо МиГ-25-е46, или, как их прозвали в народе, «летающие гастрономы», на которых начинал служить Артём, без труда предоставляли такую возможность, холостая молодёжь нарядила плохо соображавшего Лёню под белого офицера. Сделать это было нетрудно. Бралась полевая форма – куртка и брюки-галифе, на которых даже голубой кант подходил по цвету к кавалерийским лампасам начала двадцатого века, затем путём несложных манипуляций односторонняя советская портупея превращалась в двухстороннюю царскую, 45

«Массандра», «шило» - спиртоводяные смеси различной градусности, применяемые для технических нужд при эксплуатации авиационной техники.

МиГ-25-й – дальний истребитель-перехватчик, который вбирал в себя за полётную смену 200 л. спиртоводяной смеси и 50 л. спирта.

150

и наконец вместо тусклых полевых погон пришивались серебряно-золотые с современной «парадки». Блестящие хромовые сапоги и полевая фуражка с такой же круглой белогвардейской кокардой довершали дело. Настоящие художники своего дела, парни нацепили на Лёню невесть откуда взявшееся пенсне и надели белые парадные перчатки. Они спрятались и, затаив дыхание, смотрели, как он, блестящий штабс-капитан, лёгкой походкой, поскрипывая сапогами и небрежно держа перчатку одной рукой, а другой доставая изо рта только что закуренную «беломорину», сбежал, словно с небес, по лестнице и подошёл к дежурке: – Миль пардон, мадам…, – и дыхнул перегаром. Бедную женщину бальзаковского возраста, видимо, покинули силы, и она не смогла даже встать со стула. Сделав огромные глаза, она сначала попыталась что-то ответить, а потом протянула руку к телефонному аппарату, но не успела взять трубку, грохнулась в обморок. Смех смехом, но ребята не на шутку перепугались, пока её откачивали, приводя в чувство той же «массандрой» и давая в качестве закуски кусочки самодельного копчёного сала. …С водой ушло напряжение, но не усталость. Он знал, что сейчас примет тройчатку (этому его научила вторая жена): капли корвалола, боярышника и пустырника – и скоро заснёт. На это раз без сновидений. А утром, как ни в чём не бывало, выпьет чашку кофе, сядет за руль своей «ГАЗели», заменившей ему штурвал родного МиГ-27-го с бортовым номером «17», и будет развозить грузы. Морщась от принятых лекарств, он присел на крыльцо, закурил и посмотрел на полоски тумана, которые медленно вы-

151

ползали из низинок, где за ночь скопилось много росы. Сейчас было три часа ночи, а в семь утра, когда он встанет, от тумана и следа не останется. Здесь, в средней полосе России, он быстро тает под лучами солнца. Не то что в Германии, Польше и, тем более, Прибалтике. Там эта молочная взвесь может стоять несколько дней, и когда ты по ней идёшь или едешь, то не покидает ощущение, что плывёшь по океану, из которого никогда не вырвешься. Артём вспомнил один белорусский туман, точнее, его вариант в Пинских болотах, где на полигоне, куда полк летал на применение47 из Германии, эта дымка сыграла с ними злую шутку. Наверно, тот период жизни был лучшим у Артёма Борисовича Байрашевского. Теперь, оставшись один после двух браков, со всеми своими болезнями и страхами, с детьми, а точнее, без них, потому что они были далеко и не торопились навестить родного отца, он понимал это отчётливо. …Он уже три года служил в Германии, вместе с женой и двумя детьми, которые ещё не ходили в школу и находились в том счастливом возрасте, когда, получая много от родителей, с радостью и очаровательной естественностью своими улыбками и смехом дарили им всё-таки гораздо больше. И Галя, его Галинка, была премилой, доброй, заботливой жинкой, торопящейся обустроить их уютное гнёздышко – трёхкомнатную квартиру в новом пятиэтажном доме в невероятно зелёном городке с певучим названием Финстервелле. Она торопилась быстрее и больше насладиться этой поистине райской жизнью, обострённо предчувствуя конец этого наслаждения, как может понимать 47

Применение – так в авиационной среде называется применение вооружения, в данном случае бомбометание.

152

только офицерская жена, намаявшаяся в военных городках Забайкалья и Средней Азии. Там, в сущности, была одна и та же забота – мытьё полов от всепроникающего песка. Только в первом случае было холодно, а во втором жарко. Он только что был назначен заместителем командира эскадрильи, не начальником штаба, не замполитом, а именно замом, который в первую очередь отвечал за лётную подготовку, и что больше всего ценилось среди пилотов, и чего именно он сам и хотел больше всего. Большая майорская звезда лишь недавно стала приятно тяжелить погоны и отвечала не столько его потребностям покомандовать, сколько желанию делиться опытом с молодёжью. Воодушевлённый новым назначением, он написал рапорт о переводе в Афганистан, понимая, конечно, что это небезопасно и Галя вряд ли одобрит. Но он был офицером, лётчиком и хотел быть им по возможности ещё долго, учась и уча других, что у него, кстати, неплохо получалось. А ведь стать настоящим командиром, смело и прямо глядеть в глаза всем окружающим невозможно, не понюхав пороха и не испытав себя в настоящем деле. Деле, которым была война. Без этого он не смог бы быть до конца справедливым и требовательным к подчинённым, но самое главное, к самому себе. Был солнечный воскресный день, они вчетвером сидели на веранде гаштета48, на берегу чудного озера, поглощая вкусное картофельное пюре и восхитительные немецкие сосиски, которые запивали томатным соком и пивом. Дети, справедливо полагая, что есть куда более вкусные вещи, чем картошка и мясо, вертя головами и болтая ногами, с большим удовольствием пили лимонад и ели рогалики. Лёгкий ветерок с озе48

Гаштет – небольшое немецкое кафе.

153

ра лениво трепал раскрытые тенты, слегка поднимал концы скатертей и чуть-чуть шевелил длинные волосы женщин и непослушные детские кудри, оставляя нетронутыми короткие мужские стрижки. Такие посиделки по выходным дням уже давно стали хорошей традицией для офицерских семей, быстро привыкших к высокому (по советским меркам, конечно) уровню сервиса и качеству недомашней пищи. Здесь семьи отдыхали, устраивали некий праздник детям, а жёны могли немного отойти от каждодневной готовки. Артём, откинувшись на спинку плетёного кресла и в приятной истоме ожидая возврата в нос воздушных пузырьков от выпитого холодного баварского, наслаждался жизнью. Он со счастливой улыбкой смотрел на свою семью: красивую жену и смеющихся, с набитыми ротиками, дочку и сынишку. Было ощущение не зря прожитой жизни и важности сделанного на благо Родины, здесь, на передовых рубежах борьбы с империализмом. Не хотелось думать о том, что там, в Союзе, жизнь не такая замечательная и сытная, что ещё дальше, на юге, идёт война и гибнут люди и что иногда скупые новости касаются и сбитых лётчиков, и обстрелянных аэродромов. Не хотелось думать и о том, что через два года эта жизнь закончится и им придётся перебираться в Союз, и хорошо, если повезёт с местом – будет это Прибалтика или Белоруссия, но ведь может быть, и Урал, и Сибирь, а то и севера… Никуда не денешься, таковы были правила службы за границей: три года холостые и пять женатые. И никакие другие привходящие условия не могли продлить это время. Разве что очень большие связи! Но у Артёма их не было, он сам, собственным трудом и упорством добился всего того, что сейчас было вокруг него. И только Га-

154

лина знала об этом, стирая его пропитанные потом подшлемник и комбинезоны. По веранде кафе с шумом и смехом бегали дети, иногда останавливались с открытыми ртами и заворожено глядели на работающую термоустановку, неумолимо поглощавшую использованную пластиковую посуду и тут же выдувавшую новенькую. Да что там дети! Артём и сам лишь недавно привык к такому безотходному и наглядному хозяйственному подходу к жизни немцев. «Умеет всё-таки жить немчура!» Для благодушного настроения был ещё один повод. Позавчера они лихо отработали полковой восьмёркой под Лунинцом, положив все шестнадцать бомб точно по целям. Этот белорусский полигон считался особенно трудным по двум причинам. Во-первых, никто и никогда не мог спрогнозировать там погоду, которая под воздействием сильной влажности могла измениться в любой момент. А во-вторых, здесь, в отличие от «сухих» площадок, нужно было попадать точно в цель. Поскольку бомбы, уйдя хотя бы самую малость в сторону, разрывались уже в глубине болота и наносили мишени очень мало вреда взрывной волной. Но им, командиру полка с заместителем по боевой и, соответственно, трём комэскам со своими замами, повезло с погодой. Солнце уже высушило утренний туман, и воздух ещё не насытился дневными испарениями. А то, как они сначала прошли над Германией, югом Польши и потом Белоруссией, можно было просто заносить в учебники по лётному мастерству. И как они снизились и подкрались на высоте почти пятьдесят метров и, резко сделав «горку», сбросили смертоносный груз, раздолбав всё, что можно и нельзя. Хотя Артём и видел, что иногда самолёт подныривал и до

155

тридцати метров, но победителей не судят, а только награждают. Хотя бы грамотами, ценными подарками и званием «лучший полк» в дивизии, в армии и даже в ГСВГ49, а там уже недалеко и до вымпела самого главкома ВВС. В общем, блеск и красота! Командир даже станцевал после посадки, лично пожал всем руку и объявил благодарность. Отличный результат всем давал возможность надеяться на продвижение по службе и учёбу в академиях. Теперь и Байрашевский был уверен, что его рапорт пройдёт по инстанциям, как по маслу. Он улыбнулся приятным мыслям, и его широкую улыбку заметила жена. Галина вытерла ротик младшей дочурки и липкие руки сына, который в этот момент одновременно был в двух местах: за столиком с мороженым и возле термопресса. Женщина, улыбаясь, сделала вид, что хочет вытереть губы и смахнуть крошки с груди мужа, комично стала размахивать салфеткой. – О чём это улыбается мой майор? – Просто я люблю тебя и свою работу! А что ещё надо бедному крестьянину! – от избытка чувств их поцелуй длился чуть дольше, чем следовало это делать на людях. Пивная пена с губ Артёма осталась на губах Галинки. Она облизнулась и попробовала взять пивную кружку из рук мужа. – Ну дай попробовать, ну дай! – она какое-то время ловила его руку, а он нарочно водил ей над столом. Наконец она поймала кисть мужа, отпила пива, которое нравилось ей лишь тем, что было всегда прохладным, и сказала, сморщив нос: – Бр-р-р! Как вы его только пьёте, мужики? Они засмеялись, и в подражанье им меленько захихикала 49

ГСВГ – Группа советских войск в Германии.

156

Настюша, поднимая высоко маленькую ложечку с капающим мороженым. – Ну всё, пора заканчивать, а то наши наследники расшалятся и поднимут флаг над этим гаштетом! «И в принципе, правильно сделают, если учесть, сколько наших солдат погибло в своё время здесь, чтобы они сейчас так жили!» – подумал Артём. Он допил пиво, вытер руки салфеткой и поднял на руки дочурку. Понедельник начался бы обыкновенно – с нудного построения, в которое, впрочем, иногда сводкой потерь в Советской Армии за выходные вносилось определённое своеобразие. Сейчас Байрашевский к этому относился спокойно и даже с юмором, а по первым дням службы никак не мог привыкнуть. Как это так, в мирное время и не по причине нахождения ограниченного контингента войск известно где армия теряла порой до десятка военнослужащих за субботу и воскресенье? Кто угодил в бетономешалку, кто угорел в гараже в компании любовницы, а кто просто так пострелял пару-тройку сослуживцев, а потом и сам попрощался с жизнью. Но на этот раз он стал свидетелем «экранизации» одной знаменитой армейской байки. Он много раз её слышал и смеялся, но, честно говоря, в глубине души всё-таки сомневался в правдоподобности. Когда начальник штаба громким дежурным голосом известил: – Сегодня понедельник, 25 июня 1985 года…, – а острослов через одного офицера от Артёма тихо, но внятно добавил: «В/ч №…», то кто-то, стоявший сзади и до этого часто и тяжело дышавший, что было причиной распространения

157

специфического запаха, чертыхнулся и быстро побежал прочь от строя. На это обратил внимание командир полка. Он вытянул голову, глядя на то, как в его присутствии грубо нарушается строевая дисциплина. – Что за хмырь там побежал? – негромко процедил он, но начальнику штаба громко и отчётливо бросил: – Прошу продолжать! Подполковник Примак сказал это вроде бы без раздражения и даже вежливо, но от такой вежливости заломило скулы у многих, а уж у командного состава точно. На несколько секунд звенящая струна оглушительной тишины натянулась так, что было слышно, как возятся вороны в гнёздах на обступивших полковой плац огромных вязах. Казалось, ещё немного, и эта струна порвётся и даст волю командирскому изысканному мату, от которого у многих по спине шли мурашки. Но вместо этого каркнула сначала одна птица, потом другая, и народ выдохнул, а начштаба продолжил докладывать о планах на день и неделю. Стоявший слева от Байрашевского его ведомый Жора Капустин хмыкнул: – Похоже, корешок действительно перепутал свою часть. Народ стал расходиться по стоянкам и канцеляриям, как вдруг, ещё не докурив по первой сигарете и не рассказав о приключениях за выходные, лётчики почувствовали, что по их рядам прокатилась некая волна тревоги и сумятицы. Пробежал, что с ним редко бывает, начальник штаба полка, в комнатах всех трёх эскадрилий зазвенели телефоны, и через пять минут прошла команда срочно прибыть к комполка комэсков и их замов. «Главное – не прийти последним!» – этот лозунг ещё с курсантских времён всегда выручал майора Байрашевского и ох-

158

ранял от гнева начальства. Уже завернув на аллею, ведущую к командирскому двухэтажному домику, Артём заметил бегущего за ним командира третьей. «Ну вот, будет тебе на орехи, Корепаныч», – замедляя дыхание перед докладом, подумал он о подполковнике Корепанове, невысоком крепыше, медлительном на земле, но неуловимом в воздухе. – Товарищ гвардии подполковник, майор…, – открыв дверь, начал Артём, не глядя ни на кого, но его остановил резкий голос Примака. – Доложите старшему по званию! – Вольно, проходите, – спокойно и властно прозвучал голос из-за спины Байрашевского. Он обернулся и упёрся в хмурое, с мешками под глазами лицо генерала Бартенко. – Есть! – ответ майора получился по-строевому нерезким. «Вот те на, комдив! Когда же он успел? На «вертушке», что ли?» Он повернулся и сделал несколько шагов к остальным, стоящим вокруг большого прямоугольного стола, обменявшись многозначительными взглядами со своим командиром, подполковником Кондратенко. Когда в кабинет вошёл запыхавшийся Корепанов, Бартенко просто махнул рукой. – Товарищ генерал, комэски и их заместители собраны! – отчеканил Примак. – Прошу садиться, товарищи офицеры! Все быстро расселись и приготовились слушать. Ничего в напряжённой фигуре генерала и в его немного отстранённом выражении лица не предвещало ни хорошего, ни плохого. Он подошёл к двери и плотно прикрыл её. Затем вернулся к столу, опёрся на него обеими длинными руками и произнес:

159

– Вы отлично отработали полигон, молодцы. Стали лучшими в дивизии и, судя по реакции командующего, в группе. Считайте, что благодарность главкома у вас в кармане. Но…, – Артёму показалось, что стройная и спортивная фигура комдива, на котором всегда безукоризненно сидела форма и идеально были подогнаны орденские планки и знаки отличия, сгорбилась, а мундир просто обвис. – Но вам ещё нужно сделать одно, сверх того, что вы уже сделали и благодаря чему уже заслужили похвалу! – сказано было вроде естественно, без особого лоска и командирского нажима. «Что-то загнул комдив!» – подумал Артём и посмотрел на всех собравшихся. На лицах некоторых он заметил не просто вопрос, а даже лёгкое недоумение, которое, скорее всего, читалось и в его глазах: «Что ещё сделать, товарищ командир дивизии? Разбомбить Берлин, Бонн, Лондон и Брюссель или разнести в пух и прах американскую базу в Рамштайне…? Или, может, врезаться с полным боекомплектом в штатовский авианосец «Энтерпрайз», который стоит, по последним данным разведки, на рейде Киля? Чего мы не сделали того, что должны были? А, товарищ комдив!?» Но генерал с видимым усилием сказал совсем не то, чего от него ждали. По крайней мере, так показалось не только майору Байрашевскому, но, как потом он узнал, и всем пилотам. – Я прошу вас сделать то, чего ещё никогда не просил. 35-й полк, ваши соседи, так обосрались, что их дерьмо теперь со всей дивизии надо соскребать. На следующий день после вас на полигоне они отработал на двойку. Если они не исправят в среду свою ошибку, то снимут комполка и меня заодно. Вчера

160

поздно вечером меня вызвал командующий и такое наговорил, что… короче, вы меня понимаете. – При этих словах генерал даже переступил. – В общем, послезавтра с их позывными нужно будет ещё раз слетать к братьям-бульбашам и отработать без сучки и задора! – этот искажённый афоризм, давно ставший визитной карточкой комдива и причиной улыбок подчинённых, на этот раз не вызвал у лётчиков никакой реакции. Всем было не до смеха. – Разрешите, товарищ генерал? – поднялся над столом Примак. – Да, – ответил Бартенко и сел. – Ваше задание будет выполнено, – и через крохотную паузу, – лишь бы об этом никто не узнал. – Я понял тебя, Виталий Палыч! – сказал комдив. – Это моя забота. Выручайте, парни. – Он уже явно просил и не скрывал этого. – Иначе будет тако-о-ой капец! Страна у нас большая, где-нибудь да встретимся. Если ещё оставят служить, конечно. Так, теперь вот что! – твёрдость в его голосе вернулась, а сомнения ушли. – Кто хотел у вас поступать в академию? Медленно приподнялись два зама, первой и третьей. – Считайте, что вы уже учитесь! – ответил Бартенко. – Так, а ты, Байрашевский, хотел в Афганистан? – Артём сделал лишь попытку подняться. – Сиди, считай, уже воюешь! Кто ещё хочет малость чеков заработать на старость? – Сергей Васильевич, я тоже писал два рапорта! – Примак даже и не пытался встать. – Вот и отлично, командир, отправишься вместе с майором. И, кстати, полетишь уже полковником. А двое комэсков… – Корепанов и Кондратенко вскочили, как на пружинах. – …пой-

161

дут в Академию Советской Армии. Будут на дипломатических приёмах чёрную икру трескать. Вы знаете, я своё слово держу. Очередь за вами! Хотя, честно скажу, жалко будет расставаться с вами. Таких спецов по бомбометанию учить и учить… – Товарищи офицеры! Они летели уже двадцать минут. «Колёса в воздухе!» – наверняка так доложил руководитель полётов комдиву, чей вертолёт уже сел к тому времени на аэродроме подскока, куда приземлится после применения и восьмёрка МиГ-27-х. Самолёты были немного тяжелее, поскольку книзу тянул дополнительный бак с керосином, подвешенный из-за крюка в двести километров. Надо было полностью сымитировать взлёт из зоны соседнего полка. «Да хрен с ним, с этим баком! И так отбомбимся, плавали, знаем!» – подумал Артём. Погода была отличная, видимость на миллион, но метео предупредила, что над полигоном возможна небольшая облачность. «Лишь бы не было дымки!» – вспомнил слова своего комэска Байрашевский. «Это точно! Облака может раздуть или их можно пробить, а вот дымка, она, как змея, не знаешь, откуда выползет и куда скроется! Иначе придётся второй заход!» – ответил Примаку Кондратенко. «А для того, чтобы всё сработало с первого раза, приказываю сразу включить всё на взрыв!» – добавил комполка. Это было странно. Обычно это ответственное действие лётчики выполняли непосредственно перед выходом на площадь бомбометания. Иначе при случайном сходе боеприпас мог наделать много бед в любой точке маршрута. А там города и деревни… И представить себе страшно! «Что ж, тогда молитесь,

162

товарищ Примак, чтобы ничего не упало с воза!» – подумал Артём. Шли эшелоном на восьми тысячах метров узким коридором через центр Польши и сразу выскакивали на Белоруссию, а там до площадки рукой подать. Майор Байрашевский вспомнил рассказ своего старого школьного военрука, который делился опытом службы со старшеклассниками. «Из Польши в Германию везли на продажу сало, а обратно женские капроновые чулки! Вот такой бизнес был!» «Да, двадцать лет прошло, а что изменилось?!», – усмехнулся в кислородную маску Артём. …Так, прошла команда на разворот. Верно, на самой границе. Карта не врёт, а к полигону подойдём на десять минут позже из-за петли. Наверно, пацаны рады-радёшеньки, что скоро, считай – через три годочка после Академии Красной Армии, будут красоваться с аксельбантами в атташате. Не знаю, уж какие там секретные дела им предстоят, а говорят, дрючат их в академии по полной программе. Ничего, пускай учатся болтать по-английски и по-французски, а мы поиграем в войнушку в Афгане. Ага, прошёл сигнал на снижение, значит, уже скоро. Да, сильно давит. Ничего, зато маску можно будет скинуть. Так, вдохнём напоследок. Всё, теперь на курсе подлёта. Какая высота? Почти пятьдесят, ну, или сорок пять. Отлично, хрен теперь кто нас засечёт, если только на «горке» над целью, но там уже поздно. «Загорелся зелёный огонь правой подвески, зелёный ого…», – раздался крик в наушниках. Ни хрена себе! Неужели… Вспышка и грохот впереди. И через секунду самолёт Байрашевского пронесся сквозь дым. Истребитель немного качнуло, как автомобиль на ухабистой дороге, об обшивку что-то стукнуло. На огромной скорости он не успел ни среагировать,

163

ни испугаться. «Фу-у-у! Неужели у кого-то слетела «сигара»? – подумал Артём. – Но у кого? Судя по времени, у второй пары. Если бы у первой, то времени прошло бы больше. Если никто не заорал, значит, никто не брякнулся!» Отработали они отлично и с первого захода. «Повезло вам, черти гвардейские, дымка рассеялась прямо перед вами!» – отметил начальник метео. Но он, как и другие офицеры управления полигона, не заметил, что взрывов было не шестнадцать, а на один меньше. Или сделали вид. Какая разница, в конце концов! Зато другого мнения был комдив. Он был мрачнее тучи. – Вот тебе «вертушка», Примак, экипаж и пара солдатиков в придачу. Плюс два мешка картошки, ящик тушёнки и канистра спирта. – Сорокалитровая железная ёмкость с алюминиевой пломбой при этих словах предательски булькнула и упала на землю. – Забирай своих орлов, и дуйте в деревню. Делай, что хочешь и как хочешь, но чтобы завтра и следа от того, что там упала наша бомба, не осталось. Вопрос с местным населением должен быть решён. Иначе лучше не возвращайтесь. – Последние слова заглушил звук двигателя Ми-8. К тому же Артём всё равно их не услышал. Он первый запрыгнул на борт вертолёта. То, что они увидели сначала с воздуха (комполка приказал вертолётчикам пройтись над воронкой), а потом и на земле, оказалось не таким уж и страшным разрушением, как это представлялось Артёму после грохочущих железом слов командира дивизии. Конечно, деревне повезло, «пятисотка»50упала на её окраине, приблизительно в двухстах метрах от крайней избы, в которой доживал свой век одинокий дед. 50

«Пятисотка» – авиационная бомба весом 500 кг.

164

Позже, когда военные и гражданские сидели за большим столом, посеревшим от времени и испещрённым множеством зарубок, мужики и бабы признались, что уже давно привыкли к падению в окрестностях разных взрывоопасных предметов. И боялись они больше не того, что взрывалось, тем более что худо-бедно, но военные потом восстанавливали разрушенное, а тех вещёй, которые оставались целыми. «Вот тогда мы, мил человек, все быстрёхонько уходим куда подальше, пока сапёры не приедут», – просветил Байрашевского мужик с длинным лошадиным лицом и большим носом. Он только что хватил полстакана разбавленного спирта и обдал лётчика запахом местного самосада. – «А так что ж? Куды ж деваться? Армии надо тоже тренировку делать. А нам давно предлагали переехать в другое место, но прижилися мы тут». Деду Михею, хозяину крайней избы, было уже под восемьдесят. С реденькими седыми и почему-то длинными волосами он больше смахивал на попа или даже хиппи, чем на заслуженного партизана и колхозника. Он приветливой улыбкой встретил воинство на своём огороде и молча, под сочувственные взгляды лётчиков, выслушал извинения командира полка. Военные переминались с ног на ногу, не зная, чего можно было ожидать от старика. Не глядя на мешки с бульбой, тушёнку и спирт, дед вдруг по-бабьи всплеснул рукам и обнял удивлённого Примака. – С-с-сынки, милые, почему же вы п-п-пришли так п-п-п-поздно? Я вас так давно ждал! – сказал он и расплакался. Слёзы густо текли по его раскрасневшемуся лицу с малиновыми прожилками и оставляли следы не только на тёмном, давно не стираном пиджаке, но и на потёртой лётной куртке подполковника.

165

Несколько женщин стали креститься и утирать кончиками платков глаза, а хмурые мужики стояли, опершись на заранее принесённые лопаты, и молча смотрели на землю. Между ними мелькали пацаны и девчонки – они только что осмотрели вертолёт и прибежали посмотреть на невиданных гостей в красивых нежно-небесного цвета комбинезонах и высоких зелёных фуражках с голубым околышком. К Примаку, чуть прихрамывая, подошёл ещё крепкий мужчина среднего роста с большой выцветшей орденской колодкой. – Я так разумею, Вы будете за старшего. Ну вот, – он откашлялся и протянул подполковнику большую коричневую ладонь. – Баглюк, Иван Спиридонович, председатель сельсовета. Вы, в общем, помогите нашему Михею… Стёкла у него выбило, наш Никола-мастер уже вставляет. Надо таперича, знаете что, зараз крышу у сарая и забор починить, ну и, конечно, закопать эту чёртову яму. – Мы сейчас всё сделаем, товарищ Баглюк. Мы для этого и прилетели, всё конечно, исправим. Вы извините ещё раз за беспокойство и…, – вероятно, Примак хотел сказать, что они наделали много шуму, но могло быть и хуже, если бы попали в строения. Но не сказал и лишь повёл рукой в сторону деревни. – А мы к этому делу привычные, товарищ начальник! – устало и торжественно проговорила одна женщина. – Коровы иногда пугаются, молока меньше дают, а мы уж пообвыкли. Вы только деда не обидьте. Он у нас и так…, – и она вытерла слезу. Корепанов, стоявший всех ближе к ней, ответил: – Всё сделаем, всё понимаем и сожалеем. – Он взял женщину за локоть и уже тише спросил. – Только дедушка ваш как-то

166

немного странно нас встретил. Я, конечно, понимаю, мы виноваты, ведь ещё упади она ещё немного в сторону и… – Да нет! Дело не в вас. Он у нас немного глухой. Может, он подумал, что вы прилетели к нему насчёт его сыновей, – ответил за всех председатель. – А что с ними? – Спросил Примак. – Одного-то сразу убили в, как его, Афгаста, тьфу ты, не выговоришь. Ну, где война на юге идёт. – Афганистане? – подсказал Байрашевский. – Ну да, будь он трижды неладен. Вот. А младшего, сколько, бабы, полгода или нет, а? – Да больше, почитай, все восемь месяцев будет, соколики, – ответила старушка, стоявшая рядом с Артёмом. Она повернула голову, улыбнулась ему редкозубым ртом и потрогала рукав диковинной одежды. – …как пришла бумага, как его, на этой машине, что вы прилетели, он пропал без вести. Написали, что канул весь экипаж и никого не нашли. Дед, наверно, и подумал, что вы оттудова! – С этими словами голос её сорвался, и она махнула рукой. У Артёма откуда ни возьмись к горлу подкатил ком. Захотелось зажечь сигарету, выпить воды, присесть на траву и прислониться к стенке сарая. Он заметил, что кто-то из товарищей отвернулся, а кто-то стал шарить по карманам, пытаясь закурить. Примак обнял деда за плечи и повёл его к дому. Ночью пошёл дождь. Те полдня, которые лётчики провели в деревне, небо постепенно заволакивали тучи, но они сдерживались, не мешая людям работать. И только когда наступила

167

темнота, изредка подсвечиваемая огоньками курящих, упали первые капли. Тихо, незаметно, не усиливаясь и не замедляясь, ровно и умиротворяюще дождь сеял свои прозрачные семена покоя, как бы лаская новые доски на крыше сарае, пропитывая свежеоструганные колья в заборе и, конечно, покрывая и делая незаметной засыпанную воронку. Он как бы смешивал новую и искалеченную землю со старой и родной почвой, стараясь захоронить вину и тех, кто нанёс ей рану, и тех, кто допустил это. Артём не спал. Видимо, с непривычки от физического труда ныли руки и слегка гудела голова. Скорее всего, от впечатлений и переживаний. Он сполз с верхотуры сарая, прокатился по свежему, а поэтому особо ароматному сену, где ещё с тремя товарищами устроился на ночлег. Остальные почивали кто у деда, а кого разобрали по домам деревенские. Дождь мягко шуршал по крыше, листве и траве. Артём закурил и вдохнул вместе с табаком запахи дождя, зелени и свежекопаной земли. Было тихо, даже не лаяли собаки, хотя днём они давали понять, что заметили чужаков. Отблеск далёкого фонаря, горевшего, видимо, у сельсовета, просачивался сквозь деревья и иногда касался домика деда Михея, околицы и леса за ним. Машина наконец остановилась. Молодой военный пенсионер Артём Байрашевский сидел, вцепившись в руль, и никак не мог оторвать от него руки. Перед глазами то прыгали чёрные круги, то вставала белая пелена, то снова появлялось лицо разъярённого водителя встречного грузовика. Оно выражало всю гамму чувств, которые потом стараются не вспоминать люди, только что избежавшие аварии. Байрашевский с трудом выполз из кабины «ГАЗели», открыв дверь не стороны водителя, а с

168

противоположной. Опустившись на пыльную придорожную траву, он трясущимися руками закурил, выдохнул и в изнеможении откинулся на колесо. Когда всё это началось? Когда он был вынужден демобилизоваться по инвалидности и появились провалы в памяти? Или раньше, когда он в Афгане катапультировался, а потом три дня брёл до своих? А может быть, потом, когда ушла жена, забрав детей, хотя и забирать-то не надо было. Старший сын ушёл сам, но потом вернулся и попытался объясниться с отцом. Как это сделала и жена, через несколько дней объяснив ему, что не могла больше теперь его запои и что уже находила утешение у тех, кто понимал и сочувствовал. И было непонятно, что первично, а что произошло потом… Когда же, когда? Где та развилка, где он свернул не туда, не в ту сторону, сделал что-то за другого или что-то не то? Артём глотнул водички, брызнул в лицо. Вода освежила, смыла какую-то тяжесть и оцепенение, вернула бодрость. Из соседнего леска с шумным чириканием выпорхнула стая воробьёв, быстро пролетела над дорогой и скрылась в берёзовой роще. Надо было ехать, везти груз, делать дело, как умеет и может мужчина, привыкший всё выполнять до конца и через «не могу». Иначе не было смысла ни в том, что уже пройдено, и ни в том, что ещё предстояло. Ни в чём. 2012

169

ПОСЛЕДНЯЯ РАКЕТА

Техники возились долго. Артём видел это из окна комнаты отдыха технического состава, в то время как комната психологической разгрузки пилотов располагалась в противоположном крыле двухэтажного здания. Спецы51 ещё шутили, что, мол, лётчикам вредно перед полётами смотреть на самолёты, поскольку они могут расстроиться, глядя на то, как делается колбаса, или, другими словами, как выполняется предполётная подготовка. Поэтому лётчики у себя на стенах созерцали красивые фотообои с успокаивающими пейзажами, утопая в глубоких креслах, а «технота»52 взирала на унылые серые стены, обтирая блестящей сине-черной одеждой плиты из голой ДСП53, из которых были сделаны скамейки на манер парковых. Артём ещё раз вгляделся в то место, где стоял его родной семнадцатый «борт», под левым крылом которого подозрительно долго возились вооружейники. Но от волнительного ожидания его отвлекли звуки сильных ударов костяшками домино по столу и «солёные» выражения игроков на тему, кто и когда кончит. Он в который раз оглядел неказистое помещёние, плохо освещаемое двумя голыми лампочками. Три техника играли в домино, а четвёртый, в очках, с умным и 51

Спецы – инженерно-технический состав ВВС, кроме техников самолётов. .

«Технота» – техники сомолётов.

ДСП – древесно-стружечная плита.

170

отрешённым видом читал томик из полного собрания сочинений Ленина, чьи книги в количестве, гораздо меньшем пятидесяти штук, были единственным украшением интерьера. «Сюр какой-то!» – подумал Артём, надел большой белый лётный шлем и вышел на улицу. На него сразу обрушился порыв ветра, выдув из одежды всё тепло. В этот момент ему показались милыми и уютными не только техническая комната, но даже узкий коридор, не позволявший разойтись двум людям, в тупике которого размещался жаркий кабинет службы объективного контроля. Он решил пораньше начать обход самолёта и тем самым ускорить работу с вооружением. «Чё они там возятся? Пора уж заканчивать! И так паршивое настроение с этой погодой». Он посмотрел на небо, по которому ветер гнал серые тучи. Они вроде бы шли негусто, но быстро закрывали просветы, не давая лучам солнца дойти до земли. Стоило бы только немного ветру укоротить свой норов, как наверняка заморосил бы дождик, и тогда полёты наверняка «отбили» бы, но ветер не давал дождю ни одного шанса. Таким образом, усложнялись условия стрельбы по полигону, что в какой-то мере радовало начальство, поскольку тогда можно было доложить наверх о преодолении препятствий при выполнении боевой задачи и получить ещё пару баллов, но не очень впечатляло лётный состав. Им-то придётся при этих условиях не просто слетать «блинчиком», а пробить облачность и только потом отработать по наземным целям. Артём прошёл мимо безлюдной курилки, где ветер просто разрывал на части, потом легко сбежал по ступенькам вниз на ЦЗТ и пробежал по дороге сквозь отбойники, пропустив

171

медленно ползущую «массандровозку»54. «Да, едет наша радость!» – подумал Артём, поднимая воротник кожаной куртки. Здесь, в низине, ветер был потише, зато гремели авиационные двигатели, заставляя всех благоразумно обходить самолёты спереди. Создавалось такое впечатление, что именно ревущие турбины и были первопричиной сильного ветра. – Здравствуйте, товарищи военные! – капитан Байрашевский пожал руки технику самолёта Михайлову и начальнику группы вооружения Ковбе. Остальные лишь слегка приподняли головы и снова уткнулись в ракету. – Как машина, Сергеич? – надевая перчатки и уводя техника чуть в сторону, спросил Артём. – Да всё нормально, лайнер готов, Борисыч! – Михайлов отвернулся от ветра. – Сейчас «двухголовые» закончат, и улетишь в даль синюю. – Он улыбнулся лётчику, показав в широкой и простой улыбке не по возрасту крепкие и белые зубы. «Технический загар» равномерно покрывал не только его лицо, но и почти всю голову, которая лишь на самой макушке была увенчана пучком светлых волос. Техник был старше Артёма и уже служил, когда он ещё только начал летать после училища. Александр Сергеевич Михайлов, или, как его уважительно звали в полку – Папа – был только старшим лейтенантом. Ему, выпускнику среднего военного технического училища, было суждено протащить почти всю службу на своих плечах эти три звёздочки и лишь под дембель получить капитана. И то при условии, что не будет замечаний. Конечно, некоторые его коллеги по образованию и возрасту получали должность 54

«Массандровозка» – народное название автомобиля-цистерны, подвозящей к летательным аппаратам спирт и спиртоводяную смесь крепостью в 30 градусов, в данном случае называемую «массандрой».

172

НТЗ 55 и четыре звезды на погон при двукратном переслуживании на посту старшего техника звена, то есть за восемь лет. Но на данный момент поезд Сергеича уже ушёл. Был он заметен в полку не только тем, что носил странное прозвище, придуманное им самим, но и тем, что для своих сорока лет обладал великолепным здоровьем. Он легко делал полный переворот на перекладине на одной руке, чем может похвастаться далеко не каждый профессиональный гимнаст. Правда, ходил и другой слушок, что Папа втихаря наладил из «массандры» производство собственного самогона. «Неужели он подпольно шинкарит? Что-то не верится!» – думал Артём, глядя на улыбающееся лицо Михайлова и совсем забыв, что однажды услугами Папы воспользовался и сам. Словно какая-то блокировка мешала представить самого себя в роли покупателя самопального напитка, уступив право «грешить» остальным. – Ты чего такой довольный? – в свою очередь улыбнулся Артём. – А чё печалиться? Летаем, работаем! Сейчас тебя выпущу, пойду на ужин, жизнь сразу наладится. Скоро отпуск, поеду к себе в деревню… – Когда хозяйку-то заведёшь, а то…? – А зачем она ему? У нас Папе рады в любом доме! – совершенно неожиданно в разговор вклинился капитан Ковба, чьи подчинённые наконец-то прицепили ракету к пилону. – Товарищ капитан, самолёт к вылету и к применению готов! – долговязый вооружейник в не первого срока, затёртой до 55

НТЗ – начальник ТЭЧ (технико-эксплуатационная части) звена (пяти самолётов) эскадрильи или старший техник звена.

173

блеска куртке угодливо наклонился к лётчику и приставил руку к виску. Артём недолюбливал этого офицера за подчёркнутое подобострастие к лётному составу. Он чувствовал в этом якобы уважительном отношении скрытую неприязнь, скорее всего, рождённую из зависти к привилегиям и положению лётчиков в обществе. «Мол, вы ребята, конечно, крутые, но куда вам без нас! Вот какие мы, грязные и в плохой одежде, но всё равно выполняем свою работу, а вы, такие чистые и холёные, в тепле сидите!» Байрашевский называл это психологическую особенность «комплексом медсестры», когда медработники среднего звена, каждодневно работающие с врачом, набравшись минимума опыта, решают, что они знают больше, чем хирурги и педиатры, и что последним без сестёр никуда не деться. Ему больше нравились техники, как Папа, ровные в отношениях и немногословные в разговорах. Этакие мужички-сибирячки, какими, кстати, многие из них являлись по происхождению и по месту учёбы в Ачинском училище. – Добро, парни! Пойду смотреть лайнер! – ответил Артём и стал обходить МиГ-27. Ему всегда нравился этот неторопливый предполётный осмотр, поглаживание гладких боков истребителя-бомбардировщика, заглядывание в сопла, под стойки шасси… Ему казалось, что таким образом он здоровается со своим другом и даже братом, учитывая, из каких ситуаций они выходили целыми и невредимыми. Ему нравился запах металла и керосина, въевшегося в бетон полосы и исходящий от двигателя. Сейчас самолёт холодный и спокойный, но пройдёт несколько мгновений, он вздрогнет, оживёт, загрохочут турбины, зажуж-

174

жат приборы, кабина постепенно наполнится теплом и приятный голос РИты56 наполнит наушники шлема. Поднимаясь по стремянке, Артём услышал за спиной, как заревел движок соседнего самолёта. «Ага, Серёга начал газовать», – подумал он про лейтенанта Завгороднего, своего ведомого. Сегодня они не просто отрабатывали стрельбу ракетами по наземным целям, а впервые в практике молодого лётчика должны были сделать это упражнение парой. Артём уселся в кресло, Сергеич помог застегнуть ремни и убрал чеки с ручек катапульты. «Ну, давай!» – он улыбнулся Артёму и коснулся рукой его белого шлема. Это была часть ритуала. Техник опустил крышку «фонаря»57 и убрал стремянку. Потом он отошёл подальше от воздухозаборника. От его шлемофона по бетонке змеился и уходил под брюхо лайнера тонкий провод переговорного устройства. Байрашевский услышал голос старшего лейтенанта и включил двигатель. Через полчаса после их взлёта приказом командира полка полёты были прекращены. Эта команда разлетелась с пункта управления ИАС по рациям инженеров эскадрилий, старших техников звена и всех остальных ответственных лиц. От них она тут же стала известна всему техническому и лётному составу. Дело в том, что за пять минут до этого на полигоне упал самолёт под номером 18. Лётчик Сергей Завгородний успел катапультироваться и даже пронаблюдал, как его «борт» врезался в землю, оставив большую и чёрную яму, которую полигонщикам придётся ликвидировать не один день. 56

РИта – речевой информатор на самолёте, говорящий женским голосом.

«Фонарь» – верхняя часть кабины лётчика, сделанная из прозрачного противоударного стекла.

175

Всем, кто был в тот злополучный день на аэродроме, стало известно о катастрофе и по тому, как аварийная команда спешно погрузилась на «Урал» и поехала к только что приземлившемуся Ми-8. Вертолётчики не стали останавливать винты, а дождались, когда «технота» запрыгнет на борт со своими ящиками, и тут же подняли машину в воздух. «Да нам лучше было бы не ключи брать, а лопаты!» – подумал Ковба. Он вместе с другими «аварийщиками» сидел на подрагивающей деревянной скамейке «вертушки» и с грустью смотрел на удаляющуюся землю. «Хорошо, если ракеты не сдетонировали, а если грохнули?! Чё там соберешь?!» – подумал он, представив себе, сколько раз ему теперь придётся объясняться устно и письменно с разными проверяющими. Он отвернулся от иллюминатора, положил голову на руки и упёрся ими в колени. Теперь лёгкая вибрация дошла от ног до самой головы, и, как ни странно, это хоть немного успокаивало. Артём только что вышел от командира полка, где подробно доложил о том, что было до крика Завгороднего: «Движок заглох!» – В чём видите причину падения Вашего ведомого, капитан Байрашевский? – спросил подполковник Гнатюк. Он встал и подошёл к большому окну «высотки»58. За ним поднялись его замы и все комэски, но он только махнул рукой: «Да сидите вы!» 58

«Высотка» – здание на аэродроме, где находится высотное снаряжение для пилотов, в том числе и специальные костюмы, в которые они здесь переодеваются. В этом же здании находятся и другие службы, в частности, кабинет медосмотра.

176

Артём и так не садился, он только перенёс тяжесть тела с одной ноги на другую. Ему показалось, что комполка специально нажал на слова «ваш ведомый», и от этого стало ещё муторнее на душе. – Точно не могу сказать. Может быть…, – он посмотрел на всех офицеров, сидящих напротив, словно ища у них поддержки. – Может быть, товарищ командир, дело в ракете? – неуверенно начал он. – А при чём тут ракета? – громко и нервно спросил вздрогнувший зам по ИАС полка подполковник Степанов. – Понимаете, мне в зеркала показалось, что от моей правой ракеты был слишком дымный след. – Артём поднял глаза на Гнатюка. – Показалось или видели? – он повернулся от окна к лётчику. – Видел, товарищ подполковник. – Артём знал, что Гнатюк больше любит, когда к нему обращаются, как к командиру, а не по званию, но в этот момент Байрашевскому было всё равно. Мыслями он был там, на КП, где наверняка уже знали, в каком состоянии находится его напарник после приземления. – Но если был дым, то тогда… Неужели «дымовушка»? Но это же старая ракета С-24, кажется. Как она могла попасть сюда с ПППР5960? Их же должны были списать? А, Иван Ильич? – спросил комполка Степанова, так резко повернувшись к столу, что половицы не просто жалобно заскрипели, а как будто взвизгнули. – Так точно, списали, товарищ командир! – резко ответил главный инженер полка. Его слишком бодрый голос прозвучал 59

ПППР – пункт подготовки и проверки ракет..

177

диссонансом напряжённому ожиданию, наполнившему кабинет. Было понятно, что в данной ситуации каждый начальник мысленно уже видел документы, где стояли числа и подписи, которые могли стать непробиваемым щитом для карьеры каждого. Но неприкрыто демонстрировать свою уверенность сейчас было уж слишком. – Кто отвечал за списание боеприпасов? – по-командирски грозно спросил Гнатюк. Этой интонацией он хотел пригасить градус самоуверенности своего заместителя по инженерноавиационной службе. – Инженер полка по вооружению майор Ивашкевич! – А где он? – Не-е-е знаю, товарищ подполковник. Был на КП, сам видел! – уже с меньшей уверенностью ответил Степанов. Тем временем Папа сноровисто и спокойно, как он уже делал почти двадцать лет, чехлил свой самолёт. Он уже надел брезент на одно крыло и перешёл на второе, как заметил одинокую хрупкую фигурку своего соседа, техника самолёта лейтенанта Иванькова. Тот стоял ровно на белой линии, где должна находиться передняя стойка шасси самолёта…, которого не было. Папа только сейчас сообразил, что его товарищ по звену, его подопечный, которого он учил последние полгода уму-разуму, тонкостям обслуживания авиатехники и хитростям обхождения с начальством, в один момент оказался безлошадником, а другими словами, остался без летательного аппарата! Папа бросил тесёмки чехла, молодцевато съехал с крыла на бетон и подошёл к Иванькову. – Ты чё застыл, Лёнь? Ну подумаешь, упал кораблик, да

178

хрен с ним! Ты знаешь, сколько «голубков» за мою бытность попадало, как осенние листики? Да звездочек всей «техноты» нашей эскадры не хватит, чтобы сосчитать! Да если бы я за всех переживал, то давно бы уже сдох без всякой «асфальтовой» «массандры»! Брось, айда, поможешь мне чехлиться! – он стукнул Лёньку по плечу, чтобы хоть как-то вывести того из ступора. «Двухгодичник» повернулся к Папе, и тот увидел в его глазах слёзы. – А если решат, что я виноватый, ведь самолёт-то мой, тогда трибунал и расстрел! А если лётчик не выживет? – лейтенант уже кричал от отчаяния. – Э-э-э, ты это брось, ты чего? «Голубок» живой, ты же знаешь. А ну-ка прекрати истерику, мать твою! Ты офицер или дерьмо собачье?! – Сергеич громко и витиевато выматерился и оглянулся по сторонам. Хорошо, что никто не слышал и не видел этой сцены. Спецы, как и положено «голубой технической кости», уже умотали в зону, а техникам было не до того. Надо было укрощать на сильном ветру чехлы и прилаживать водило. – Подбери сопли и не скули! Разнюнился, понимаешь, как прапорщик, которого поймали с мешком овса, или солдат, которого от мамки оторвали и сортир мыть заставили. Иваньков уже вытер глаза и привычно стал натягивать брезент на крыло. – Тебе хорошо говорить! А ведь комиссия с меня начнёт! – сказал он уже спокойнее. – Да пошли ты эту комиссию, знаешь куда!? И проверь ЖПС, чтобы все подписи твои были, и никому не давай. А то сейчас все полезут строчить, что вот, мол, предупреждали.

179

Писаки, мать их! – Папа закончил с килем и пошёл закрывать «фонарь». – И не боись! Судить тебя не за что. Говорят, что дело будто в ракете. Ты слышал? – Откуда? – лицо Леньки вопросительно вытянулось. – Ладно, сейчас я уволоку свою тачку, а потом тебе пришлю «Урал». Цепанешь быстрее, и в зону. И потом…, – он спрыгнул вниз и стал прилаживать стремянку вдоль водила. Ему хотелось сказать молодому коллеге, что, вероятно, их командиру полка опять зажилят «полкана» и перевод в Москву, а тот спал и видел, и это в полку все знали, свою дочку студенткой МИМО60. Но вместо этого Сергеич лишь успокоительно обобщил для «двухгодилы»: – Тут и так звёзды большие посыпятся, а наше дело, сам знаешь, маленькое: масло – горючка – получка. Ну и «массандрючка», конечно! – и он подмигнул Лёньке. Су-15 уже три минуты стоял с выключенными движками, устремив острый ПВД на заходящее светило, окрасившее красным светом уходящую до горизонта тундру. «Странно, – подумал Артём. – Я здесь уже полгода и никак не могу привыкнуть к этому вечному ожиданию холода, негреющему солнцу и низкому небу. Одно слово – край земли». Он надавил вниз ручку «фонаря», и его крышка, тихо шипя сжатым воздухом, поднялась, впустив в нагретое нутро кабины истребителя-перехватчика вечно свежее дыхание морского бриза, приходящего на побережье Чукотки с Берингова пролива. Сегодня, когда в паре с комэском они работали по наземным мишеням, он вспомнил Серёгу Завгороднего и злополучную 60

МИМО – так в советское время назывался Московский государственный институт международных отношений.

180

«дымовушку». «Как он там?» – подумал о своём бывшем ведомом и сбежал по стремянке. Байрашевский повесил на левую руку кислородную маску, расписался в ЖПС, поданном техником дядей Лёшей, улыбнулся ему и показал поднятый вверх большой палец. Тот лишь кивнул и, кряхтя, полез проверить кабину. Артём снял шлем и подставил разгорячённую голову под несильный ветерок. Сейчас он пообедает, закурит, и мир покажется ему играющим во всех красках, во всяком случае, там будут оттенки не только серого цвета. Особенно его радовало письмо жены из Воронежа. Там она жила с двумя детьми у тёщи. Сейчас он снова вспомнил об этом и даже похлопал по левой груди, где в кармане уже неделю лежал вскрытый конверт. Они оба понимали, что здесь Артём не задержится надолго, и поэтому не принимали решения на переезд. Но зато его храбрая Галинка осмелилась приехать в гости к мужу на край земли, и он ждал её, как, наверно, ещё ничего не ждал так сильно в своей жизни. – Капитан Байрашевский? – нерешительный и глуховатый голос раздался из-за спины и вернул его в суровую действительность. Артём повернулся. На него смотрел невысокий незнакомый мужчина в зимней шапке и тёмно-серой технической куртке с поднятым меховым воротником. Было видно, что человек на Севере недавно, поскольку все старожилы такую погоду считали уже тёплой и носили демисезонную одежду. Он курил, то и дело стряхивая пепел то ли по привычке, то ли от волнения. Маленькие чёрные глаза буравили Артёма, не выдавая истинного интереса к нему, а в узеньких усах застыла полуулыбка.

181

– Виноват, не узнаю…, – начал было Артём. Вокруг стояли несколько техников и тоже курили. Один их них бросил «бычок» в вырытую яму и стукнул по плечу визави Артёма: – Ладно, Михалыч, докуривай. Адрес общаги ты знаешь. Пошли, парни! – он обратился к остальным, и те оставили их наедине. – Если не ошибаюсь, то… а, ну да, конечно, майор Ивашкевич? – Артёму пришлось оживить в памяти не самые приятные воспоминания. – Так точно, он самый, Ивашкевич Марат Михайлович, товарищ Байрашевский Артём Борисович! – и он протянул Артёму ладонь. Было видно, что ему непросто давались и эти слова, и это рукопожатие. – По Вашей милости заброшенный в эти чудесные края и теперь уже не майор, а капитан! – голос его немного дрогнул, а глаза стали злыми. Теперь Артём вспомнил всё. Это был тот самый инженер полка по вооружению, которого признали виновным в катастрофе самолёта его ведомого. Байрашевский присел на скамейку, положил шлём, достал мятую пачку «Опала», закурил и протянул её Ивашкевичу. Тот нашёл последнюю целую сигарету, выбросил упаковку и закурил от огня Артёма. Руки инженера немного дрожали. «Неужели стал пить? – подумал Артём. – Или, может, волнуется, а может быть, просто замёрз». Ивашкевич поёжился, засунул руки в карманы и, держа сигарету одними губами, дал ей разгореться на ветру. Артём несколько раз глубоко затянулся и сказал: – Не знал я, что на мне висит такое обвинение… Извини, давай на ты. Ивашкевич слабо кивнул, и было непонятно, с чем он со-

182

глашался: со словами про обвинение или с переходом на «ты». Глаза его немного сузились, но продолжали цепко и внимательно смотреть на собеседника. – Комиссия наверняка и без моего рапорта сделала бы то, что сделала. А я написал его, знаешь, больше под влиянием эмоций, обидно было за своего ведомого. Такой молодой и так…, – Артём не смог договорить о том, что же произошло с его коллегой, и только бросил докуренный до самого фильтра «бычок». Инженер вынул сигарету изо рта, стряхнул пепел и отвернулся, глядя на заруливающий самолёт. – Эмоции, говоришь… Слушай, я сегодня здесь первый день, надо устроиться. Да и тебе пора идти. Давай найди меня вечером в гостинице. Вечером они сидели в беседке возле офицерского общежития. Она со временем превратилась в место для курения, и теперь в её крышу начинал накрапывать мелкий дождик. – Тут всегда такая погода? – спросил Ивашкевич. – Да почти, – вяло ответил Артём. – Да-а-а. Загнали нас туда, куда Макар телят не гонял! Вот ты днём сказал об эмоциях. Эмоции, конечно, вещь хорошая. А знаешь, они меня и сгубили в тот день, – начал инженер. – Ну уж…, – попытался возразить Артём. – Сгубили, сгубили. Понимаешь, мне накануне жена телеграмму прислала, что нашего Игорька в армии завалило песком. Хрен его знает, как там случилось! Я потом пытал его, но он ничего не помнит, а может, и не хочет говорить. То ли он раззявил «варежку», то ли водила виноват. Ты же знаешь во-

183

енных водителей! В общем, очнулся он, когда его уже откопали парализованного. Он на Байконуре в стройбате служил. Ну, я сразу после телеграммы на переговоры жену вызвал. А там не лучше – истерика, рыдания… Естественно, меня во всём обвинила. Мне бы, конечно, ехать, но как? Я один, напарник в отпуске, а тут инспекторская проверка с применением… Артём кивал головой, слушал Марата и курил, а тот продолжал говорить быстро и чётко, словно торопился рассказать то, что уже раз сто прокручивал в голове и что уже никогда не изменить: – …Виноват я, конечно, слов нет. А тут ещё лейтенантик один из ПППРа пристал ко мне, мол, давай, Михалыч, доработаем «дымовушку», жаль списывать, кинем «рацуху» в её движок. Вообще-то он подал вполне здравую идею, а я забыл проверить с этими переживаниями, сделал он это или нет. А тут, как назло, накануне стрельб его в наряд помдежем по полку засунули. Я примчался с переговорного, звоню дежурному, прошу его отпустить хотя бы на два часа на предполётную. А тот, сука, капитан с управления упёрся и ни в какую, не положено, и всё. – Ивашкевич длинно выругался, тем самым выразив общую нелюбовь строевых офицеров к штабникам. – Ну, у меня из башки вылетело, откровенно говоря, посмотреть на то, пошла она на стрельбу или нет… – Так именно с ней потом ещё долго возились твои вооружейники во главе с Ковбой…, – добавил Артём. – Я не знаю, он ничего такого не говорил. Ну нет, если там что-то было не так, он бы самолёт не выпустил. Я его знаю, он хоть и человечек был с душком, но дело своё знал. – Ну, а как ты попал сюда? – спросил Артём.

184

– Сначала отстранили, пока комиссия работала. Ну, выводы ты знаешь: «Попадание пороховых газов от работающего двигателя ракеты в двигатель самолёта привело к пампажу…». Потом вывели за штат, дали отпуск. Сына перевёз к тёще в Самару. Там тоже пришлось повоевать. Представляешь, в госпитале ни в какую не хотели лечить, мол, его уже комиссовали и он не наш. Пришлось походить, обивать пороги. Хорошо, что нашёлся корешок по академии, заместитель главного инженера округа, он помог. – И как он сейчас? – спросил Артём, боясь услышать ответ. – Ты знаешь, лучше, уже ходит с одним костылём. Сам всё делает. Руку разрабатывает. Но нога левая ещё волочится. Хотя врачи обещают, что организм молодой, должен справиться. – А Серёга Завгородний в коляске ездит…, – медленно произнес в тёмную пустоту ночи Артём. – Подожди, ведь говорили, что там операцию сделали, вроде бы он на поправку пошёл? – Ивашкевич говорил так, как будто не допускал саму мысль, что лётчику могло быть хуже. – Да, пошёл. А потом опять. Врачи не сильно объясняли нашему брату, что да как. Вроде нервы своё дело сделали. Сначала жена ушла, детей у них не было. А потом у матери инсульт, уже не встаёт. Они теперь вдвоём с отцом за ней ухаживают. А как он летать хотел, какие надежды подавал… Они помолчали. Стало прохладнее, появились звёзды, совсем другие, чем на Большой земле. – Слушай, Артём, у тебя не будет выпить? А то я свою фляжку опростал с братанами в дороге. – Найдётся. Пойдём ко мне, сосед всё равно в дежурном звене.

185

Они выпили бутылку неразбавленного спирта, закусив кильками в томате и «техническим яблоком» – солёными зелёными помидорами. Артём уговорил Марата лечь на кровати соседа. Тот не сразу, но согласился, сходил к себе в комнату, предупредил, чтобы его не теряли, принёс простыню, постелил её поверх одеяла и быстро уснул, накрывшись парадной шинелью Байрашевского. Артём стоял и курил возле открытой форточки, что редко позволял себе и в присутствии соседа-майора. Он выбросил окурок, прикрыл форточку, оставив маленькую щёлку, затем быстро разделся, завернулся в байковое солдатское одеяло и запрокинул руки назад. В голове всё перемешалось от спирта, воспоминаний и ещё больше от услышанного. Он вспомнил последний тост. Когда разлили остатки спирта и минеральной для запития, Ивашкевич сказал: – Послужу два года, чтобы двадцать было календарей, и домой, сына ставить на ноги. А знаешь, я ведь теперь уже не инженер, а начальник группы. Хотя, – он затянулся сигаретой, – здесь отдельная вертолётная эскадрилья, так что права практически те же. Про зарплату я уж не говорю. Но дело не в этом, Артём, а в том, что получилось так на так. У меня сын, у тебя друг. Давай выпьем, чтобы было всё цело и все целы. В конце концов, для чего мы служим… Марат закашлялся, видно, от сильных эмоций спирт пошёл не в то горло. А потом спросил Артёма: – А ты-то как здесь? Тебя же вроде хотели по замене в Венгрию? Но Байрашевский, доедая остатки консервов, только махнул рукой. «Сам знаешь, как бывает…».

186

«Да, верно сказал Марат – так на так. А может ли быть иначе, чтобы вообще никак?» – подумал Артём. С улицы немного тянуло дымом от котельной. К запаху сожжённого угля примешивался ещё один, какой-то незнакомый запах, как будто морской. К нему надо было ещё привыкнуть. 2012

187

БАЙКИ

ПОРУБЛЕННЫЕ БЕРЁЗКИ

История эта произошла летом 1988 года в Литве, в Шяуляе, где в это время я служил авиационным специалистом в истребительном полку. Закончилась первая смена полетов, и я вместе с другими спецами приехал с аэродрома на стоянку нашей эскадрильи. Нас было немного, и мы быстренько разбежались по своим комнатам, чтобы умыться и переодеться. Из своей группы я приехал первым. Приведя себя в порядок, вышел из домика и присел в беседку, которая была ещё и курилкой. Я был один, ждал боевых товарищей, чтобы посидеть и поболтать о том, как мы сегодня отлетали. Надо сказать, что рядом со стоянкой нашей эскадрильи находилась площадка для приема прилетающих самолетов. То есть туда ставят все летательные аппараты, которые не приписаны к данному аэродрому и которые изредка прилетают, привозя грузы и людей. Я сидел и наслаждался одиночеством, что в армии вообще бывает крайне редко, и свежим воздухом, напоенным березовым ароматом. Вдруг я услышал приближающийся шум. Он не был похож на звук работающих двигателей истребителя МиГ-29, тем более что полеты уже закончились. Не походил он и на рёв моторов бомбардировщиков Су-24, которых периодически облетывали после ремонта на находящейся по соседству рембазе. Если бы

189

он не приближался, то можно было бы предположить, что это газуют движки на специальной площадке рядом с нашей зоной (что и говорить – повезло нам с этими шумами). Однако звук совсем не походил на громкое шипенье малого газа или раздирающий барабанные перепонки форсаж отремонтированных двигателей. Ещё через несколько секунд я понял, что на площадку прилетающих «бортов» заруливает с характерным ревом грузовой Ан-12 или, как его ещё называют в армии, «летающий сарай». Сейчас «Антонов» должен был газануть напоследок и остановиться. Но, к моему удивлению, шум не только не прекращался, но всё более приближался. Я вскочил и побежал по дорожке на стоянку. То, что я увидел, заставило меня остановиться и широко открыть рот. Мимо стоявших рядком истребителей, метрах в тридцати от меня, натужно вращая лопастями двух из четырёх силовых установок и покачивая крыльями, медленно ехал Ан12. Ещё через секунду я услышал треск и увидел, как падают срубленные крылом молодые березки. Я не очень громко закричал, потом громче и наконец просто заорал на всю округу и замахал руками. Вокруг никого не было: ни в домике, ни в зоне, ни на дорожке. «Ведь не поверят, гады, не поверят!» – подумал я о сослуживцах, которым буду рассказывать о том, каким образом в посудную лавку попал слон. Но при этом мне не пришло в голову забежать вперёд транспортника, как-то обозначить себя и дать понять экипажу, что они не туда заехали. Может быть, потому, что это было опасно, или по той причине, что в меня уже прочно вошёл один из постулатов армейской жизни: «Не лезь в герои, пока Родина сама тебя не позовёт»…

190

Тем временем «сарай» остановился, не доехав метров десять до большого капонира. Двигатели заглохли, винты замерли, и в тишине, нарушаемой только щебетанием птиц, заскрипела открываемая дверца самолета. Выдвинулся трап, и по нему совсем неверной походкой спустился лётчик в голубом комбинезоне. Очень сильно пошатываясь, он подошёл к плоскости и остановившимся взглядом стал смотреть на вмятины в крыле. Меня он не заметил. «Ни … себе, ну мы, это, дали…», – это всё, что мог сказать сильно нетрезвый ас. Но я удивился ещё больше, когда увидел большую группу курсантов, которые горохом высыпались по заднему трапу лайнера на лужайку и с большим энтузиазмом стали обсуждать удачную посадку. Я даже приблизительно не могу представить, что было бы, если Ан-12 врезался в капонир, что было бы с лётчиками и курсантами, с рядом стоящими МиГ-29, заправленными топливом! Слава богу, ещё не начали транспортировать истребители с аэродрома… Тут была бы такая куча мала! Наконец, чтобы стало бы со мной? Если бы я не убежал, наверно, взрывной волной меня размазало бы о стены эскадрильского домика. Вот такая история. А коллеги мне поверили. Куда им было деться! Вещёственное доказательство стояло рядом, и порубленные берёзки беззащитно лежали здесь же. Когда через час после построения и разбора полётов мы загружались в наш «Урал», чтобы ехать по домам, по крылу «Антонова» лазили, чертыхаясь, ТЭЧевские технари и стучали молотками. Что ж, как говорят в армии: «Кто на что учился!» 2010

191

НА ТАКСИ В ДЕЖУРНОЕ ЗВЕНО

Конец зимы 1988 года. Заканчивался первый год моей службы, куда я попал после окончания института. Работал я в группе БСАК, что переводилось с авиационного языка, который обожает сокращения, как Бортовые Системы Автоматического Контроля. Другими словами, я был оператором, выполнявшим, в первую очередь, предполётную подготовку фронтового истребителя МиГ-29. В то время как остальные спецы: аошники, радисты и вооружейники – просто стояли рядом с самолётом и смотрели на меня или моих коллег, надеясь, что программа не выявит отказа техники и им не придётся открывать лючки и копаться, чтобы заменить тот или иной блок. Или же не стояли, а сидели в домике на колёсах и нещадно стучали костяшками домино по столу, приправляя свои действия крепкими словечками. Климат в Прибалтике морской. Метели, дожди и хмурое небо гораздо чаще мешали полётам, чем давали возможность лётчикам ясным солнечным днём «искупаться» в синеве неба и в который раз посмотреть сверху на необъятное Балтийское море. Благо, до него от Шяуляя на истребителе лететь было всего ничего. Но погода никак не влияла на состояние дежурного звена, которое поднималось по тревоге в любое время и при любой погоде. А техники каждое утро готовили самолёты для дежурства. Об одной истории, произошедшей со мной в столь раннюю пору, я и хочу рассказать.

192

Мне, рождённому на Урале и всю жизнь прожившему на Волге, было непросто приспособиться к высокой приморской влажности. Поэтому я часто болел. Когда это произошло в очередной раз, было воскресенье. Ещё утром я почувствовал слабое недомогание, но подумал, что надо проветриться, потом как следует подкрепиться, выспаться, и хворь уйдёт сама. И я быстренько сбегал в ДЗ, подготовил самолёты. Но морально меня угнетало другое, а именно то, что в понедельник мне надо снова идти туда же. Нас было четверо офицеров в группе, и мы исполняли эту повинность по очереди. Правда, был тут и один плюс – тот, кто делал это в будни, оставался на службе только до обеда. Честно говоря, я никогда не испытывал особой охоты гулять после обеда, а предпочитал лучше поспать с утра. Зато это было удобно, когда к тебе приезжал кто-то из родственников или друзей, но выпадало редко. Вместе с тем, самые неудобные дежурства доверяли чаще всего всё-таки мне как студенту. Мои возражения, что я тоже человек, хоть и несемейный, и тоже хочу отдохнуть, кадровые офицеры, как правило, встречали улыбкой и нарочитым кряхтением. – Брось, старичок, тебе ещё годик остался родине послужить, а нам, как медным котелкам, кому «червонец», а кому и всю «пятнашку» зарабатывать надо! – Они хлопали меня по плечу и добавляли одну из самых популярных в таких случаях фраз: «Будь проще, и народ к тебе потянется!» «Ага, – думал я. – С вами, такими простыми, вообще не будешь вылезать из нарядов и дежурств». Так или иначе, но мне в очередной раз пришлось согласиться испортить единственный выходной и добавить сюда ещё и понедельник с условием, что через неделю я буду свободен. Хотя и эта договоренность могла сорвать-

193

ся по объективным причинам, например, из-за тревоги или бог весть ещё чего. К ночи я уже был в разобранном состоянии придавлен к своему дивану высокой температурой. Употребив горячее молоко и все подходящие для такого случая таблетки, слегка затуманенным сознанием я понял, что поздно уже звонить дежурному по полку, чтобы предупредить его о моём завтрашнем невыходе в ДЗ. К тому же это означало, что придётся завтра кого-то из моих коллег выдёргивать с ранья из тёплой постели. Именно эта мысль и угнетала меня. «Если их вообще найдут в городе сейчас, воскресным вечером. Значит, утро вечера будет мудренее», – решил я и отключился. Проснулся я спозаранку совершенно мокрым. Видимо, ночью был кризис, температура достигла максимума…, и теперь я находился в жуткой расслабухе. Надо было повернуть голову и посмотреть на будильник, но я не смог. Кое-как передвинув прилипающие к пододеяльнику ноги, я сел, отдохнул, потом встал и включил свет. Было начало шестого. Даже если бы я захотел, то уже не успевал вовремя добраться до аэродрома. «Ты же офицер, старик! Умирай, а выполняй долг перед Родиной. И никого не волнует, что делать это трудно, а порой и практически невозможно. И, конечно, не за счёт товарищей!» Я улыбнулся даже не этой мысли, а тому, что Родина всё равно не оценит должным образом подвиг своего сына, а в лучшем случае, как говорили у нас в эскадрилье, «отметит эту благодарность с занесением ударом в твою хилую грудь, а потом повесит на это место орден Сутулого». Я добрёл до туалета, ополоснул лицо. Из зеркала на меня смотрел чужой человек с потухшими глазами и бледными впа-

194

лыми щеками. Я вытерся и повесил полотенце. Так, со вздохами и пошатыванием, я добрался до комнаты. Пока я сменил мокрое, хоть выжимай, бельё, надел форму и ставшую тяжёлой шинель, успел как следует вспотеть. Надев шапку и ботинки, я с шумом опустился на стул и прислонился головой к стене. «Господи, на кой ляд тебе, старичок, эти наряды, дежурства и вообще эта армия? Сидел бы сейчас на каком-нибудь заводе и девчонок щупал на последнем ряду в кино…». На улице было нехолодно, но заметало. На автобусной остановке, куда вышел из переулка, мело уже сильнее. «А что же творится на бетонке, открытой со всех сторон?» – подумал я. Решение пришло неожиданно. Видимо, мозг, взбудораженный болезнью, лихорадочно искал варианты. Я решил поймать такси и ехать не просто к КПП и даже не на аэродром, а прямо в расположение дежурного звена. «Будь что будет! Ну, отругают, посадят на «губу»! И что? В конце концов, я же не пьяный, а больной!» Ветер уже начал сильно поднимать полы шинели, а мимо пронеслась только одна машина. Наконец из темноты в метельной серо-белой каше появился зелёный огонёк. Я поднял руку. Такси остановилось, я открыл дверь и плюхнулся на сиденье. – Была бурная ночь, а, лейтенант? – спросил водитель, повернув ко мне улыбающееся лицо. Он был в синей джинсовой на белом меху короткой куртке – только-только входили тогда в моду в Литве. – Бурная, но не в том смысле. – Я снял перчатки, вытер пот с лица и постарался хоть немного улыбнуться в тон таксисту. Лучше бы я этого не делал, поскольку лицо шофёра стало не просто серьёзным, а ещё и жалостливым.

195

– Что случилось, командир? – он включил дальний свет и тронул машину. – У тебя, по-моему, жар? – и он снова посмотрел на меня. – Поехали в Зокняй! – я назвал пригород Шяуляя, где располагался большой авиагарнизон, стараясь, чтобы голос не был сиплым. К слову, именно там в настоящее время располагаются натовские истребители. – Только у меня просьба к Вам, поедем прямо на аэродром. Под мою ответственность. – А нас там не того, не стрельнут? А? А то я знаю, сам в конвойных войсках служил! – голос таксиста опять стал весёлым. – Нет, я договорюсь! Я заплачу, сколько надо! – последние мои слова утонули в приступе кашля. – Где же Вас так прихватило? – опять спросил он, с видимым усилием выровняв машину, которая пошла юзом на мокрой дороге. – Да хрен его знает! – я снял шапку и снова вытер пот со лба. Перчатки упали на днище машины, а потом и шапка. Мне показалось, что я поднимал их с пола целую вечность. Мы уже проехали городскую черту и выехали на трассу. Ветер продолжал бросать охапки снега на переднее стекло, и «дворники» не успевали его убирать. Через пару минуту мы подъехали к КПП. – Вам помочь? – таксист попытался подставить мне руку. – Спасибо. Теперь уж сам. Пожалуйста, просигнальте. Я с трудом вылез из машины, запутавшись в полах шинели. На звук выскочил помятый солдат с широко раскрытыми глазами. – Боец, – я вдохнул воздуха и прокашлялся. – Боец, позовите дежурного. Вы что, не слышите? Давайте быстрее, позовите дежурного.

196

«Наверняка прапор какой-нибудь спит», – подумал я. Дверь распахнулась так широко, что удерживающая её пружина показалось мне безразмерной. С крыльца дежурки спрыгнул немолодой прапорщик невысокого роста с лицом озабоченного крестьянина, которого оторвали от уборки навоза из коровника. Я стоял, опираясь на капот машины, поскольку боялся упасть от слабости. Уж тогда меня точно никуда не пустили бы. – Товарищ прапорщик, – максимально твёрдым голосом, насколько это было возможно в данную минуту, я назвал себя, часть и должность. – Мне надо проверить самолёты в дежурном звене. Я не пьяный, я болен. Пропустите машину под мою ответственность. – Так не положено, товарищ лейтенант, пропускать гражданские машины…, – он, видимо, уже пришёл в себя после сна, поправил шинель, подпоясанную портупеей, и снова стал большим начальником, который твёрдо стоит на букве устава. «Господи, как меня достали эти прапорюги своими нравоучениями…» – Мне надо в ДЗ, готовить дежурные силы. Вы что, не понимаете, что ли? Или мне поставить Вас по стойке «смирно»? Открывайте…, – я махнул рукой и чуть не потерял равновесие, оторвавшись от спасительной и тёплой поверхности «Волги». Прапорщик немного помедлил, поморгал глазами, посмотрел подозрительно на таксиста, но через несколько секунд махнул рукой часовому. – Крепко ты его! Куда ехать? – литовец снова перешёл на «ты», скорее всего, в последний раз, так как наше странное путешествие подходило к концу. – Давай налево. А потом всё прямо. – Слишком долгий раз-

197

говор утомил меня, голова кружилась, и очень сильно хотелось выплюнуть всё разом, что горело в горле и мешало сглотнуть в полную силу. Мы проехали штаб моего полка, потом расположение транспортного полка, повернули направо в щель между бетонными отбойниками и выехали на ЦЗТ. Сквозь метельную темноту февральского утра впереди обозначились размытые огни на домике дежурного звена и справа лучи мощных прожекторов на капонирах. С другой стороны рулёжка перед домиком и самолёты на ней освещались будто просверленными сквозь снег полосами света от фар автомобилей, стоявших плотной группой напротив. Похоже, что я поспел вовремя, машина-генератор толькотолько осторожно подъезжала к лайнерам. – Вот здесь остановитесь, – я показал место в некотором отдалении от истребителей, чтобы часовой, чей силуэт то появлялся, то пропадал в безудержной свистопляске снега, ветра и огней, не начал палить в воздух, увидев такси. – О-о-о, вот это здорово! Никогда я их вблизи ещё не видел! – воскликнул шофёр и круто повернул такси. – Три рубля достаточно, а? – я хотел сказать эту фразу более твёрдым и благодарным голосом, но, видимо, заряд моей бодрости уже подходил к концу, и интонация получилась тихой и даже просящей. – Более чем достаточно, командир! На, держи рубль сдачи. И давай не болей, держись! – водитель протянул мне бумажку левой, а правой пожал мою руку. – Не надо, это Вам, в общем, спасибо Вам. Дорогу обратно найдёте?

198

– Постараюсь. А меня выпустят? – и он снова улыбнулся. – Должны, – я открыл дверь, и сразу ветер стал задувать в машину снег. Теперь надо было просто выбраться из авто и идти делать дело, ради которого я сюда приехал и ради которого я участвую в этом спектакле, который ещё далеко не закончен. Надо, но как тяжело! «Волга» немного сдала назад, потом лихо развернулась и, мягко урча дизелем, растворилась в снежной круговерти. Мне хватило сил ухмыльнуться: «Да-а-а, завтра, да что там завтра, уже сегодня весь полк будет говорить о том, что борзой летёхастудент примчался в ДЗ на моторе, и накрутят ещё такого… Только держись!» – Что случилось, товарищ лейтенант? – как-то заботливо, совсем не по-строевому отвернул меня от моих раздумий часовой. Солдатик был в зимней куртке с капюшоном, застёгнутым под горлом. Большого размера, блестящая от таявшего снега одежда ещё больше скрывала его средний рост и щуплое телосложение. Он был призван уже после моего прихода и запомнился мне вкрадчивой улыбкой и тихим характером. Я попытался вспомнить его фамилию, но ничего не получилось. – Техники прибыли? – именно после такого неуставного приветствия я вдруг понял, что пора намотать сопли на кулак и заняться работой, ради которой уже и так насмешил таксиста, часового, а завтра надо мной будет покатываться весь полк. – Да, прибыли, но ещё не начинали, – ответил он и отвернулся, закрываясь от очередной порции снега. Я стал вместе с часовым разматывать кабеля от генератора. Воткнул их с двойным усилием в приёмные устройства

199

самолёта и стал медленно забираться по стремянке. Новый сильный порыв ветра рванул полы моей шинели и сдул брезентовый чехол с «фонаря» кабины МиГ-29. А мне пришлось крепче ухватиться за холодный и мокрый металл лесенки. С трудом я достал ручку, утопленную в корпус, крутанул её, и прозрачный колпак кабины с шипением поднялся. Я плюхнулся в кресло, неловко смяв шинелью резиновые поводки, соединяющие между собой чеки катапульты, и опустил «фонарь». Последнее, что я услышал перед захлопнувшейся тишиной, был рев двигателя ЗиЛ-130-го, который начал подавать на борт живительную энергию. Надо было немного отдышаться, протереть очки и посидеть спокойно несколько секунд, чтобы прийти в себя. Меня по-прежнему хорошенько, как говорила моя бабушка, «обносило», в голове были туман и пустота, а сухость во рту требовала такого количества горячего чая, которого бы хватило для того, чтобы упасть и забыться. В это время кто-то забарабанил в «фонарь». Я открыл его и вместе с ветром в кабину ворвался голос НТЗ капитана Серёги Верёвки: – Игорь, у тебя все нормально? Я ответил: – Да, все нормально, – и отвёл взгляд. – Ладно, давай, – он хлопнул меня по плечу и закрыл колпак. Я повернул справа два выключателя: «САУ61» и «Аккумуляторы». Всё внутри самолёта загудело, стрелки приборов задвигались. Проверил свою плёнку в «Экране», там было столько 61

САУ – система автоматического управления

200

же, сколько я оставил вчера. «Значит, враг не летал!» – вспомнил слова капитана – весельчака и балагура лётчика Сашки Жукова, когда он, улыбаясь во всё круглое лицо, докладывал дежурному на КП: – Ну чё ты спрашиваешь про расход ракет? Да как обычно, две маленькие и одна большая. Завалил одного немца и одного шведа! – Он говорил нарочито громко, наслаждаясь реакцией солдат и офицеров, смеявшихся над его розыгрышами. Дальше я проверил наличие фотокассеты слева вверху, которая фиксировала работу РЛПК. Всё было на месте, и я запустил программу проверки. Пока она шла в «автомате», выставил давление, завёл часы и перемигнулся всеми фарами с солдатом, который напяливал на ПВД «соску» воздухонагнетателя. Потом пошли команды на проверку отдельных систем. Напоследок я поймал ложные метки на прицел (тепловые ракеты хорошо «цепляли» фары стоящих впереди машин) и «захватил» их, услышав пощёлкивания фотоаппарата. Проверка закончилась, отказов не было. Вытащил фотокассету из гнезда и «экрановскую» плёнку, которую надо было отрезать ножницами. И тут я вспомнил, что забыл их дома. В соседнем самолёте, поворачивая освещённое разноцветными огнями лицо в разные стороны, сидел радист Дима, «двухгодичник», как и я, но оставшийся в кадрах. «Ладно, Димон обрежет», – подумал я, мысленно благодаря коллегу, который делал работу за меня. Стало жарко, надо было быстрее выбираться отсюда и глотнуть свежего воздуха, иначе моя голова просто лопнет. Я кое-как вылез из кабины, плохо попадая ногами на ступеньки, спустился на бетон и, пошатываясь, подошёл к другому истребителю. Дмитрий

201

уже спустился и, укрывая ЖПС от ветра, сосредоточенно расписывался в нём. – Привет! – выдохнул я. Меня шатнуло, и я ухватился рукой за лайнер. – Привет! – он засунул журнал за резинки стремянки, спрятал авторучку в карман и повернул ко мне своё традиционно серьёзное лицо. – Заболел? – Ну! Дим, извини, я забыл проверить связь. И вырежи плёнку, пожалуйста…. – Солдат вырежет. Иди, грейся! – и он всё-таки улыбнулся. Я кое-как доковылял до крыльца домика, открыл дверь и прошёл мимо тумбочки и дневального, который, к моему удивлению, отдал честь. Моих сил хватило лишь слабо кивнуть. Комната отдыха, отделённая от коридора стеклянной стеной, как всегда в это время, была заполнена. По телевизору шёл «солдатский секс», так армейские острословы называли аэробику. Я открыл дверь и вошёл. Как ни интересно было публике наблюдать брыкание красивых девчонок в купальниках, двое ближайших солдат, повернув головы в мою сторону, медленно поднялись. Тут меня увидел Верёвка. – Ну-ка пропустите офицера. Родине надо служить, а не жопы греть. Я плюхнулся на затёртый диван рядом с Серёгой и принялся медленно расстёгивать неподдающиеся пуговицы на шинели. – Ну, что у тебя случилось, Игорёк? Ты не представляешь, часовой забегает и кричит: «К ДЗ такси подъехало!» Ну и что мне прикажешь думать? Я понимаю, если бы это были…, –

202

тут он назвал фамилии некоторых эскадрильских офицеров«гусаров», которые могли выкинуть и не такое. – А тут наш светоч знаний, образец офицерской дисциплины! А если бы солдатик стрелять начал? У-у-у-у, брат, да у тебя температура, – он приложил свою руку к моему потному и горячему лбу. При этом улыбка осталась на его лице, но глаза перестали смеяться. Я замотал головой: – Нет, температуры нет, только слабость. – Я достал носовой платок, вытер лоб, лицо и почувствовал, что опять я весь мокрый. – Давай раздевайся, сейчас чайку попьём и позавтракаем. В это время аэробика закончилась, и диктор стал говорить о погоде. – Ну-ка, брысь отсюда, защитники Родины, мать вашу! Вот служба, понимаешь… Солдаты повскакивали со стульев и кресел, застучали сапогами по коридору, озираясь на нас. Я наконец-то стащил шинель, расстегнул китель, ослабил галстук и с облегченьем откинулся на спинку дивана. – Ну что ты мне прикажешь докладывать командованию, мой юный друг? – хитро улыбнулся Серёга. – Что ты в пьяном виде, с двумя, нет, тремя полураздетыми бабами приехал прямо в ДЗ, можно сказать, на самый охраняемый и передовой участок государственной границы, в пьяном виде ходил с бутылкой в руках и женским бельём в карманах, угощал всех и каждого водкой? А? Я сообразил, что спектакль под названием «Оборзевший «двухгодичник»» уже начался, и надо было как-то отреагировать на восторженные возгласы благодарной публики. Но для

203

этого нужны были силы, а они-то как раз меня покидали. И я проговорил то, что было в голове: – Извини, Сереж, ты же знаешь, я не пью, и докладывай, что хочешь. Прошу тебя, помоги дойти до столовой, я хоть чаю выпью. И потом, я тебя умоляю, найди какую-нибудь машину, а то сам не доберусь до лазарета.

Через какое-то время я сидел перед старым майором, начальником лазарета ОБАТО и монотонно рассказывал про вчерашний день, ночь и сегодняшнее утро. – Да-а-а, голубчик. Температура у вас 35 и 8. Слабость, так сказать. Так, откроем рот, ну что, язык белый, ага, и гнойники в горле лопнули. Вот поэтому ночью и была температура высокая. Ну что, три дня полежите. Вы где живёте? А, квартируете, понятно. Отдохните, наберитесь сил и пейте много горячего, но только не кипяток, а то слизистую всю сожжёте, и приходите ко мне потом, – бормотал врач, записывая что-то в тетради и поглядывая на меня. Мне повезло, по дороге мне попался мой бывший сосед по офицерскому общежитию майор из секретной части на «Жигулёнке». Он довёз меня до самого коттеджа, отдав должное догу и сенбернару, стерегущим соседние дома, но взамен попросил меня рассказать про мой случай. Который, судя по его наводящим вопросам и смешным замечаниям, уже не только оброс фантастическими и пикантными деталями, но и наверняка вошёл в золотой запас армейского фольклора. Вечером, отоспавшись, как следует, я лежал на своём диване и читал какой-то грустный литовский роман. Неожиданно

204

дверь с шумом распахнулась, и в комнату влетел вместе с запахом сырого снега мой сосед и земляк Сергей Тырков. – А вот и наш герой, посмотрите на него, преспокойно лежит и читает, отдыхает от трудов праведных, а там весь полк е…, – тут он обернулся и лукаво посмотрел назад, где в дверном проеме увидел свою улыбающуюся жену Инну, которая, скрестив руки на груди и укутавшись в платок, подпирала косяк. – Ну-у-у-у, дерут весь полк. Ты, случайно, не знаешь одного офицера, который взломал всю противовоздушную оборону страны? Он, как бы помягче выразиться, с несколькими чувихами и ящиком коньяка на двух «моторах» ворвался в ДЗ и, напоив личный состав, устроил там бордель. – Он засмеялся, сел на диван и притворно нежно положил руку на мой лоб. – Нет, нет, лежите, не вставайте, товарищ Герой Советского Союза. Сейчас мы вам сюда принесём покушать… – Ладно, хорош травить! – я отложил книгу, сел и обнял Серёгу за плечи. – Ты же знаешь, я вообще не пью. Ну, заболел, и кто вместо меня пойдёт, кого надо было в пять утра в понедельник из тёплой постели поднимать? Что, не знаешь, как бы потом кадровые расшумелись? Инна, проходи, не стой в дверях! – Я подвинул ей стул. Она прошла и села, запахнула платок и сказала мужу: – Ты чего разошёлся, видишь, человек болеет! – А чё ты мне не сказал? Я бы позвонил дежурному, всех бы на ноги поднял! – Сергей не переставал улыбаться. – Брось, да тебя же вчера и не было, – ответил я. Сергей поднял руки: – Ладно, сдаюсь, победителей не судят. Инна Михайловна,

205

давай, героя надо подлечить! Не оставлять же его одного в беде, – и он элегантно щёлкнул пальцем по горлу. – Ага, тебе только этого и надо. Ладно, идите, я там всё приготовила…, – она вышла из комнаты. За стеной послышался писк их двухмесячной дочки. – Слушай, Геннадич, а теперь серьёзно. Ты в натуре наделал шороху. Комполка вызвал особиста, тот поехал по всем эскадрам и ДЗ стал проверять. А вообще ты молодец! Утёр нос этим звёздным мальчикам. Теперь они не будут называть нас бездельниками. Ну давай, – он хлопнул меня по коленке. – Пойдём, поедим. Мы и так редко сидим с этой службой, мать её. – И он, на ходу снимая шинель, картинно тихо прикрыл дверь. Я встал и подошёл к окну. Голова почти не кружилась, но глотать было ещё больно. Я прикрыл форточку, потому что с улицы тянуло холодом. После нескольких ненастных дней начало подмораживать, и на небе появились звёзды. 2012

206

ДОБРЫЙ КОМБАТ

Сегодня в головах большинства населения России, особенно у тех, кто далёк от армии, существует филиппика о том, что во время Советской власти в Советской же армии была тишь да гладь да божья благодать! Солдаты не строили дворцы генералам, не было дедовщины, офицеры не пьянствовали и не воровали, в общем, – прекрасный сон некоторых политработников того времени. Все ходят в начищенных до блеска сапогах, в белоснежных подворотничках, беспрестанно отдают друг другу честь и обращаются только по уставу: «Товарищ рядовой», «Товарищ солдат», «Товарищ младший сержант» или «Товарищ лейтенант»… Даже не пытаюсь спорить с таким людьми по той причине, что они не внемлют голосу рассудка, а повторяют, как попугаи, раз и навсегда выученную фразу: «Раньше всё равно было лучше!» Вот я и хочу продемонстрировать убожество и несостоятельность такой точки зрения, рассказав, а точнее, пересказав одну байку, услышанную мною от одного прапорщика в конце 80-х годов, во время моей службы в ВВС в Прибалтике. Я уже не помню, как звали того прапорщика, поэтому смело можно назвать его Сергеем. Тем более что тогда я был просто поражён обилием носителей этого имени. Было такое ощущение, что все родители в 50-60-х годах с ума посходили и в едином порыве называли своих сыновей этим в общем-то красивым русским

207

именем. В чём кроется причина такой эпидемии наречения, я не могу разобраться до сих пор. Может быть, кто-нибудь, прочитав байку, найдёт ответ на этот вопрос… Мне запомнилось какое-то многоугольное лицо этого уже немолодого прапорщика. Было такое ощущение, что природа сначала задумала сделать его круглым, но передумала и решила исправить на продолговатое, и так она меняла свое решение раз десять, не меньше. Добавьте сюда множество мелких точек, словно от многочисленных попаданий мелким горохом или чечевицей, и вы получите портрет нашего героя. Кроме запоминающейся внешности, он ещё выделялся из общего сословия прапорщиков остроумными шутками, что является большой редкостью среди этого класса военнослужащих, поскольку их юмор в массе своей простоват, грубоват и с откровенными признаками недалёкости и солёности. Такой юмор можно назвать «внутри себя и для себя». Рассказ Сергея состоялся, как водится в таких случаях, в курилке, где чаще всего после полётов, то есть после выполненного долга перед Родиной, технический состав эскадрильи отдыхал, переодевшись в общевойсковую форму, и покуривал крепкие и забористые сигареты. – А чё, – вдруг раздался немного хрипловатый голос Сергея, и его широкоугольная голова приподнялась на цыплячьей шее. – Это, как его, я всегда служил в частях, которые потом расформировывали… К чему это было сказано? Зачем? Вероятно, что называется, для поддержки высокоинтеллектуального разговора… После секундного недоумения собравшиеся зашикали на него, а потом и откровенно обложили матюгами. «Тоже мне предсказа-

208

тель! Нечего тут каркать, и вообще, иди ты…!» Но поздно было заталкивать слова обратно в горло оракулу. Слово не воробей – вылетело, не поймаешь. Энергия вышла из своей ячейки и вскоре зловещё материализовалась. Через два месяца ОБУКАЗ – Отдельное буксировочное авиационное звено, где служил он, было сокращено, и весь личный состав влился в нашу эскадрилью. А через полгода в нашем полку была заменена техника, и весь лётный состав отправили служить в Германию и зарабатывать настоящие дойчмарки, что также можно считать в какой-то степени расформированием. И наконец, через пять лет полк прекратил своё существование. Но это уже совсем другая, грустная история… Тем временем наш герой, придя в себя после такой уничижительной критики, вновь приподнял голову и с явным желанием реабилитироваться в глазах сослуживцев заявил: – А хотите, расскажу историю про доброго комбата? – и, не дожидаясь вялого согласия отупевших от двенадцатичасовой вахты на полётах техников, пробасил с пафосом большого рассказчика. – Служил я в ту пору в Польше, в ОБАТО… Тут я как человек, не только ведущий повествование, но и адаптирующий рассказ для широких масс слушателей, вынужден сделать одно существенное отступление, чтобы разъяснить читателям, не служившим в авиации, что скрывается за этой аббревиатурой. Надо сказать в первую очередь о том, что в Военно-воздушных силах СССР, а сейчас, вероятно, и России имеет место особая, я бы даже отметил, уникальная ситуация. Основная авиационная боевая единица – полк, неважно какой, истребительный, бомбардировочный или транспортный, занимается в мирное время исключительно боевой учёбой и, соот-

209

ветственно, во время войны – боевой работой, то есть воюет. Сами авиаторы не утруждают себя снабжением, тылом, обеспечением всем необходимым не только для повседневной жизни, но и для ведения боевых действий. В том же танковом, артиллерийском или мотострелковом полку есть заместитель командира по тылу, в подчинении которого находятся хозвзвод, санрота и многие другие мелкие и малюсенькие хозяйственные службы вплоть до собственного свинарника. В авиации этим всем занимается ОБАТО – Отдельный батальон аэродромно-технического обслуживания. Он поит, кормит, одевает, обувает, выдаёт жалованье, снабжает ГСМ62, вооружает автоматами, пистолетами и снарядами для авиапушки, бомбами и ракетами, лечит и, увы, хоронит, возит, охраняет, следит за состоянием рулёжной и взлётной полос и делает ещё огромную тучу работ. Иначе говоря: «Вы, родные соколы, только летайте и бейте врага, а мы уж тут, на земле, всё подготовим». Я это говорю к тому, что в руках командира ОБАТО, о котором дальше и пойдёт речь, при его подполковничьей должности сосредоточены такие объёмы материальных ресурсов и ценностей, что может позавидовать любой генерал! А в условиях заграницы, где батальоны брали на себя и снабжение военнослужащих дефицитными товарами, власть комбата приобретала такие масштабы, что к нему ездили на поклон не то что командиры полков и дивизий, но и командующие армиями. Продемонстрирую двумя примерами, как нельзя лучше характеризующими не просто циклопичность Советской армии, но и астрономические затраты на её содержание во времена оные, потоками протекавшие через ОБАТО. Первое. Отслу62

ГСМ – горюче-смазочные материалы.

210

жив за границей положенный срок – пять лет – прапорщики батальона, как правило, занимавшие должности завскладом, возвращались в Союз на дефицитнейшей в то время ГАЗ-24, или, проще говоря, «Волге». При том, что элита армии, лётчики-истребители, довольствовались лишь «Жигулями» третьей или пятой модели, да и то не все желающие. И второе. Двадцать с лишним лет, вплоть до сегодняшнего момента, жители микрорайона Зокняй Шяуляя, где тогда были наши авиаполки, а сейчас находится военно-воздушная база НАТО, черпали из-под земли, из проржавевших цистерн советского периода, дармовой керосин! Черпали и добрым словом поминали Советскую власть. Возвращаемся к рассказу Сергея… – Служил я на складе вооружения: бомбы, ракеты, патроны, в общем, всякая такая лабуда. И вдруг приходит начвооружения темнее тучи и говорит, что, мол, в субботу комбат всех прапорюг забирает грузить его вещи, типа, он того, заменяется в Союз. А я ещё, дурак, спрашиваю, а чё там за вещи-то, чай, водила его справится сам. Тут на меня как заорёт начальник: «Заткнись и выполняй! Прибудешь завтра к нашему пакгаузу в 8 утра! Всё ясно?» Ну что я ещё скажу? «Так точно, товарищ капитан!» Это я потом понял, почему мой-то ходил сердитый. Раз старый «подпол» уходит, то приходит новый, и с ним надо это, тово, по-новому выстраивать деловые отношения. При этих словах рука рассказчика как-то сама собой изобразила популярный в народе жест, буквально обозначающий выпивку, ну, а в широком понимании – всю систему сложных и переплетённых отношений между начальниками и подчинёнными, на простом языке выражаемую словами: «Ты

211

мне, я – тебе». Тут мои однополчане немного оживились, как бы сбросили с себя некоторое пренебрежение к рассказчику, возникшее после неуместного начала про расформированные части, и даже стали перебрасываться небольшими фразами типа: «Знаем мы этих сук-тыловиков! А-а-а, крысы обожравшиеся, насосались крови народной…» – и в том же духе ещё некоторое время. Надо отдать должное прапорщику, он сделал паузу и дал выговориться слушателям, чтобы тем самым войти во вкус, а самому искусно овладеть окончательным доверием после неуклюжего начала. – Ну, пришёл я с утреца с дружками, – продолжил он с ещё большей мимикой и жестикуляцией. – А там, мама моя родная, вот, ребяты, верите или нет, никогда такого больше не видел! Загрузили в общей сложности семь или восемь пятитонных контейнеров. Один с хрусталём и фарфором, жинка комбатовская всё бегала, всё уговаривала осторожнее нести. Затем контейнер с бельём солдатским: простыни, наволочки, кальсоны, рубахи, и всё, прикиньте, со штампом в/ч. Затем закидали ещё один с дивандеками63 и коврами. Потом один с тушёнкой, другой со сгущёнкой. И вот мучаемся (тут он озвучил другое слово, конечно, более подходящее к процессу многочасовой погрузки) мы с последним – пихаем гречку, пшёнку и сахарный песок мешками по 50 кг… Здесь Сергей опять сделал паузу, закурил сигарету без фильтра, глубоко затянулся несколько раз и оглядел публику, которая была у его ног. Конечно, нельзя сказать, что всё услышанное было для многих в новинку. Большинство из присутствующих уже служили не первый десяток лет, бывали за границей, слы63

Дивандек – покрывало на диван.

212

шали и видели и не такое. Но сейчас их при всей предсказуемости сюжета интересовало не столько описание несметных богатств комбата, сколько неизвестный финал рассказа. – И представляете, братаны, – никто не обратил внимания на фамильярность товарища прапорщика, сейчас это воспринималась, как должное. – Все устали, как цуцики, не жрамши, не пимши… А комбат приехал, орёт: «Давай, оглоеды, шевелись, у меня скоро поезд отходит!» – и матом нас. И как назло, не лезет последний мешок с гречкой. Мы его и так и эдак, ну не умещается, сука, вываливается. Комбат не выдержал, как подбежал, как начал нам помогать, и ногами и руками запихивает мешок в контейнер. Ну не получается, хоть тресни… Сергей остановился, снова жадно затянулся, действительно разволновавшись от воспоминаний, даже облизнул пересохшие губы. – И тут комбат снял фуражку, вытер носовым платком лицо и дно головного убора, и говорит: «Ладно, б…, забирайте мешок себе! Помните, какой я добрый был!» – и пошёл по перрону. Прикиньте, пацаны, мы не поверили, что целый мешок гречи нам перепал. Мы от такого счастья охренели! – Он засмеялся с облегчением. – Потом нашли какую-то банку железную и размерили всем. От отступившего нервного напряжения Сергей облегчённо вздохнул, бросил потухшую сигарету в бак посреди беседки и опёрся локтями о барьер. Будто именно сейчас он и закончил грузить восемь контейнеров комбата. Народ зашевелился, кто-то засмеялся, стали обсуждать с присущими такому моменту словами: «А помнишь…!» Но общий лейтмотив комментариев был один: «Да, добрый комбат

213

попался, не то что…», ну, а дальше уже шёл настоящий непереводимый русский фольклор. Невдалеке скрипнули тормоза «Урала», из кабины на бетон спрыгнул наш инженер. Все стали подниматься, гасить «бычки» и готовиться к построению. Стоявший рядом со мной старый капитан, техник самолёта Иваныч, который каждый день талдычил о своём предстоящем дембеле, положил мне руку на плечо и сказал с грустной улыбкой: – Вот так, студент, бывает в армии! Слушай и запоминай, потом напишешь. 2013

214

СОДЕРЖАНИЕ От автора........................................................3 Повести. СДВОЕННАЯ ЦЕЛЬ.....................................7 РАЗОРВАННЫЕ ЛИСТКИ.........................41 ПОЛЁТ БОЛЬШОЙ СЕРОЙ ПТИЦЫ.......56 Рассказы. ПОЛЁТ БОЛЬШОЙ СЕРОЙ ПТИЦЫ.......56 КИТАЙСКОЕ ЛИЦО................................121 ДЕЖУРНОЕ ЗВЕНО.................................127 ДЫМКА НАД ПОЛИГОНОМ.................148 ПОСЛЕДНЯЯ РАКЕТА............................170 Байки. ПОРУБЛЕННЫЕ БЕРЁЗКИ.....................189 НА ТАКСИ В ДЕЖУРНОЕ ЗВЕНО........192 ДОБРЫЙ КОМБАТ...................................207

Литературно-художественное издание

Игорь Геннадьевич Соловьёв (сборник повестей и рассказов)

редактура и корректура Наталья Приклонская дизайн и вёрстка Илья Чирков

Автор благодарит читателей за критику, пожелания, а также предложения и просит направлять их на электронный адрес cig@mi.ru.

Издательство «Плутон» 420015, РТ, г. Казань, ул. М. Горького, 6а Подписано в печать 28.05.2014 г. Гарнитура «Tims». Бумага офсетная Формат 148х210/16. Усл.печ.л. 6,25 Заказ 4 Отпечатано с готового оригинал-макета в ООО «Издательство Плутон» типография «Фолиант»

Полёт большой серой птицы

218

СДВОЕННАЯ ЦЕЛЬ ИГОРЬ СОЛОВЬЕВ

…Картина, которую Бортников увидел с высоты, и потом вблизи, когда несмело спрыгнул на обгоревшую землю с «вертушки», ужасала. Всё, с чем он столкнулся за свою службу: поломки, отказы, пожары и происшествия – не шло ни в какое сравнение с бойней, произошедшей здесь 17 часов назад здесь, в нескольких сотнях километров юго-восточнее Луанды. Разорванная на части тёмно-серая громада транспортного самолёта выглядела обгоревшим неправильным крестом на фоне зелени джунглей. Недалеко от кабины пилотов ещё догорал один Ми-8, второй был обнаружен почти целым метрах в ста к западу. Лес вокруг, и без того не самый густой в этой части Африки, был основательно прорежен бомбовым ударом, который наконец-то по всем правилам ведения войны, хоть и поздно, нанесли два ангольских МиГ-21. А затем всё было перепахано артобстрелом, чтобы окончательно добить или отпугнуть унитовцев…