Astafiev

astafjew_t_2014.qxd

23.01.2014

17:21

Page 3

МОСКВА МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ 2014

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 5

ОТ РЕДАКЦИИ

Кажется, нет такой стороны жизни и творчества Виктора Астафьева, которую еще не переворошили литературоведы и журналисты. Широкое и пристальное внимание к писателю привлекают не только художественное своеобразие и соци альная острота его произведений. Он не прячется за ширмой художественности, за которой бывает трудно рассмотреть грань между реальностью и вымыслом. А органическое един ство человеческой и творческой сущности писателя, свойст венное далеко не всем его собратьям по перу, порождает к не му особое доверие. Для размышлений и поиска огромную пищу дают исследователям рассказы и повести, имеющие ав тобиографический характер, богатое эпистолярное наследие. Однако, несмотря на кажущееся обилие материалов, отсут ствие «белых пятен» в биографии Астафьева, широкий круг почитателей его таланта, за исключением, конечно, профес сиональных литераторов, часто не имеет цельного представ ления о его судьбе, взглядах, художественных принципах. Не так то просто объединить их под одной обложкой. Поначалу такой задачи не ставилось и перед этой книгой. Более того, представляя рукопись в издательство, автор подчеркивал, что это лишь страницы биографии, штрихи к портрету, эпизоды творческой судьбы писателя. Тем не менее разрозненные, ка залось бы, материалы ему удалось связать в единое целое, по казать основные вехи биографии и творчества Астафьева в их логической и хронологической последовательности. Представляя эту книгу читателям, мы полагаем, что харак тер включенных в нее воспоминаний, бесед и писем правдиво и довольно полно воссоздает образ писателя, дает возмож ность составить необходимое представление о его творчестве. Но ценность книги — не только в оригинальном характере публикуемых в ней документов, которые были предоставлены автору Астафьевым и его друзьями, выявлены в архивах и му зейных фондах и затрагивают, наряду с узловыми, малоизвест 5

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 6

ные эпизоды его биографии. Важно и другое — личное вос приятие автором затронутых проблем, на чем, безусловно, сказалось его живое общение с Виктором Петровичем и супру гой писателя Марией Семеновной на протяжении четверти века. При этом он не навязывает своих точек зрения, ничего не додумывает за своего героя и почитателей его творчества, лишь поясняет, там, где это необходимо, суть отдельных про изведений, не углубляясь в их критический разбор, что явля ется привилегией литературоведов. Впрочем, иногда, что, на наш взгляд, вполне обоснованно, он обращается за поддерж кой к маститым литературным критикам, таким как Анатолий Ланщиков, Лев Аннинский, Валентин Курбатов. Отдельные страницы биографии Астафьева, вызывавшие еще при жизни писателя жаркие дискуссии и сохранившие до наших дней свою полемичность, оказались за рамками книги. Многое опущено сознательно: есть споры, которые рассудит только время. Это в первую очередь касается идейных прист растий Виктора Петровича, претерпевших заметные изменения со второй половины 1980 х годов. Различные политические силы, как известно, превратили его взгляды в объект полити ческих спекуляций, и, что, пожалуй, еще хуже, разбились на разные лагеря ценители его таланта. И все же его творчество больше связывает людей, нежели разделяет. Прекрасно это понимает другой выдающийся русский писатель — Валентин Распутин, который также какое то время находился в разладе с Виктором Астафьевым. «Я не был у Виктора Петровича все 90 е годы и не попрощался с ним, — говорил он на встрече с красноярскими читателями в 2004 году. — Это произошло в силу разных причин, о которых, может быть, и не стоит гово рить. А сейчас я почувствовал просто потребность, невозмож ность дальше жить с этим, не побывав на могиле. Собрался и поехал. И почувствовал облегчение. Такое же облегчение бы вает после исповеди и причастия, когда все тяжелое, горькое уходит и чувствуешь себя легко легко… Могучий он был человек — и духа могучего, и таланта!» И еще одна цитата — из Евгения Носова — будет здесь умест на: «Если вы хотите увидеть Астафьева в самой сокровенной его сущности, откройте его книги и углубитесь в них. Там он весь, без щитов и забрал, полный трепета, любви и сострада ния ко всему живому, полный дум и забот о вашем сегодняш нем и завтрашнем бытии».

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 7

ПЕРВЫЕ ЧАСЫ (вместо предисловия)

Как предварить жизнь Виктора Петровича Астафьева, ко торая через несколько страниц ждет читателя и к которой зна ющий Виктора Петровича читатель торопится, минуя предис ловие, чтобы скорее увидеть ее целиком в успокоительном порядке от колыбели до кончины? И понять, наконец, какова была эта родная нам и мучающая нас жизнь, которую мы так любяще делили в первые годы творчества Виктора Петровича и которая так смутила нас в жестких книгах последних лет, когда он, рискуя потерять и близких друзей, договаривал до конца правду, встававшую поперек общему «договору». Как войти в эту огромную трудную жизнь, уже чуть трону тую торопливым забвением нашего эгоистического времени? Может быть, лучше всего через прямое переживание, отсыла ющее к первым часам утраты, когда весть о его кончине еще была горяча и когда я спешил заговорить боль воспоминанием. …Двадцать восьмого ноября 2001 года вечером я позвонил Виктору Петровичу из Москвы по дороге в Чусовой на двад цатилетие «Музея реки Чусовой», в котором ему была посвя щена лучшая экспозиция. Трубку сняла Мария Семеновна: «Был второй инсульт. Теперь хуже. Дежурит врач. Если смо жешь, приезжай после Чусового». Я обещал. Надеялся, что приеду с кассетой, где постараюсь снять с местным телевидением Чусовой «Веселого солдата» — горькой, пересмешливой, страшной повести, заканчивающей главную, тяжелее всех давшуюся ему книгу о войне. Самому ему в этот много сложивший в его судьбе город было уже не собраться. Как и Марии Семеновне. А она тут родилась, да и вместе они прожили здесь 18 лет. Целую жизнь! Родили троих детей, похоронили первую дочь. И я, начиная с Кирова, глядел в вагонное окно их глазами и тем легче мог делить их волнение, что и сам жил в Чусовом в те же их молодые годы, и город и для меня был родным, по тому что в нем остались мое детство и начальная юность.

7

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 8

Зима, как и по всей России начавшаяся тогда до календар ного срока, была прекрасна — морозна, свежа, заснежена, и от окна было не оторваться. Радио помалкивало всю доро гу — то ли сломанное, то ли ленивое, и зима за окном была от этого особенно покойна и чиста. В Чусовой поезд опоздал без малого на два часа. Дело тог да обыкновенное на железной дороге, за которое никто ни пе ред кем не извинялся и не нес ответственности. Шел третий час ночи. Слава богу, меня, как и обещали, ждали. Но радость встречи была сметена мгновенно.

— Уже знаете? И я, не спрашивая, отодвигая мысль, защищаясь, успел на спех самообманно подумать, что мало ли чего можно ждать в стране ежеминутной непредсказуемости — могут расстрелять парламент, начать войну, сами подвергнуться террористичес кой атаке. Но уже катился к горлу ком предчувствия.

— Прошлой ночью, пока вы ехали, умер Виктор Петрович. И все мы сразу засуетились, заговорили что то необяза тельное, заторопились в музейный «газик», не давая себе со средоточиться, потому что тогда неизвестно что было делать. Самолета из Перми в Красноярск не было. И возвращение в Москву, и поезд до Красноярска были одинаково напрасны. Поздно. Успеешь только к могиле. И как всё сразу переменилось! Как стремительно стало ухо дить в минувшее, необратимое, будто из жизни — в литературу. И этот (из «Веселого солдата») «желтопокрашенный деревян ный вокзал, подвеселенный голубыми окнами», на котором мы встретились и который принял их с Марией Семеновной в 1943 году как раз об эту позднеосеннюю или раннезимнюю ноябрь скую пору. И этот Ленин в голом сквере, «приваленный шапкой свежего, еще не закоптившегося снега», которому он сказал, «притронувшись к новой пилотке: «Здравствуй, Владимир Иль ич, единственный мне здесь знакомый человек». Вот, думал, приеду, сниму шапку и спрошу: «Помнишь, Владимир Ильич, растерянно веселого солдата, с которым ты ходил в знакомцах в 1945 году?» И Ленин был тот же, и та же шапка свежего снега на нем, разве что потолстел Владимир Ильич от ежегодной бронзовой покраски, поопух и на белый свет глядел нехотя — не мил был ему этот белый свет. Так же был притиснут горой к путям город, так же (разве с перебоями) дышал неподалеку огромный завод и еще озарял ночное небо выливаемым за рекой шлаком, словно торопясь процитировать всего «Веселого солдата» сразу. И можно было, как они тогда, подхватить ледышку и, попинывая, гнать ее пе ред собой по той же улице, которой они, смущенно оттягивая 8

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 9

час возвращения, шли с Марией Семеновной в ноябре 45 го к ее родному дому. И на улице этой ничего не переменилось. Но почему то теперь подумать о том, чтобы поздороваться с Лениным и пуститься по этой улице, было нельзя, как пере шагнуть из жизни в окончательно чужое, книжное, мифоло гическое пространство, как сговориться со смертью. Еще по завчера ты мог идти вместе с Виктором Петровичем и Марией Семеновной, а сегодня уже только с героями книги. И это от чего то было невыносимо. Никакие разговоры не клеились. Надо было оставаться одному. И останься я в пустой комнате или гостиничном номере, всё бы и изошло в усталости и долгой ночи. Но меня опреде лили в дом директора музея. Он сам был занят в другом месте, и оставалось только зажечь камин, как зажигали его здесь для Виктора Петровича, когда он гостил в этом доме, и отдаться на волю печали и воспоминаниям. С полок глядели его книги, его фотографии. Никто их специально не выставлял. Всегда и в прежние приезды я заставал их тут, разве прибавлялось чис ло книг и старели портреты. Скорое на утешение сердце торопилось оправдать себя тем, что вот, слава богу, горькая весть застала все таки не в каком нибудь чужом месте, а в Чусовом, который был ведь не просто городом, где он прожил 18 послевоенных лет, а родиной и ко лыбелью его писательского дара. Как Виктор Петрович любя ще, а то и не очень, ни трунил над этим городом, задевая патри отические чувства его начальства, а писателем он стал здесь. Конечно, и в другом месте дар бы никуда не делся — зря, что ли, он еще до войны столько книжек прочитал и столько на фронте писем за всю роту девушкам и женам своих товарищей написал («тронешь сажным котелком, чуть подпалишь для бо евого духу, и пошел!»). Улыбка улыбкой, но чтобы письма до стигали сердца адресата, он сам хоть на мгновение должен был отдать им свое сердце, а ведь это уже условие писателя. Не про пал бы и в другом месте, а родился все таки здесь! Когда бы не мороз и не ночь, можно было бы пойти и на вестить и вагонное депо, где он работал, и место, где стоял колбасный цех, в вахтенном журнале которого он в ночь на писал первый свой рассказ, и поглядеть на дома (одного уж, правда, нет), где в разное время теснилась редакция «Чусов ского рабочего», таящая в своих архивах его заметки о Стали не рядом с заметками о Ференце Листе, по диапазону которых уже можно было предугадать беспокойную судьбу и глубину еще не сознавшего своих границ дара. …Товарняк за окном ритмически выстучал свою ударную партию по рассекающей город железной дороге и, очевидно, как и отсюда, был слышен и в его малом, им самим срублен 9

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 10

ном домишке на Партизанской улице, который давно гото вился стать музеем, да всё никак по бедности города не мог. Наверное, ночью под луженым, тусклым морозным небом он кажется еще меньше. Я уже знаю, что не пойду к нему. Не мо гу. Как не пойду и на Больничную Гору, чтобы увидеть отсюда три собирающие город реки, которые так восхищали его и в тяжелейшие годы кормили рыбой, а при ружьишке — и малой птицей, летавшей по берегам. Пусть они еще побудут с ним живыми, пусть подольше не узнают об утрате. Если перевалить гору от дома, где я коротал ночь, можно упереться в железный терновник кладбищенских оград, где ле жит его первая дочь и где лежат отец, мать и братья Марии Се меновны, которых он хоронил. Сегодня мне почему то кажет ся, что и железная дорога, и кладбище каким то образом связаны с рождением его дара. Он не раз рассказывал, да и в одном из писем мне подробно писал, как омертвела его душа после войны и как легко он хоронил несчетное множество род ного и просто знакомого народа. Мы и все то тогда относились к смерти попроще, чем сейчас. Нынче покойника прячут, как стыдное место, словно собираются жить вечно, а тогда по на шей Больничной Горе иногда не по разу в день тянулись то подвода, то полуторка с покойником, молчком или с оркест ром на Красный поселок, где скоро росло расчатое после вой ны кладбище. Это было частью уличной жизни. На минуту притихнешь, а потом опять вперед, иногда и с песней. Но это все таки провожать глазами, а он хоронил, рыл моги лы, закапывал, поминал, а всё как будничную работу делал. По ка однажды не увидел на путях разрезанную поездом крошеч ную девочку, накрытую материнским полушалком. И душа как будто с криком проснулась. В мир вернулась смерть во всей не выносимости. И я теперь не предполагаю даже, а совершенно уверен, что одновременно явилась и жизнь во всей благословен ности и вечном противостоянии небытию. Он услышал в себе сердце и в этот то час стал писателем, потому что писательство это ведь не текст на бумаге, а сначала страдающее сердце. Всегда, видно, подлинная, единственно стоOящая этого имени русская литература будет рождаться из памяти о смер ти и из сопротивления ей. И на высоте дара, когда душа под нимается до последней ответственности, когда накопится до статочно сил, художник обязательно выйдет на прямой и тяжелый разговор с ней и с миром, рискуя пасть под тяжестью этого разговора, но не смея уклониться от него. И я опять утешаю себя тем, что не зря встретил известие о смерти Виктора Петровича именно в этом городе, который был родиной его первого военного рассказа и местом дейст вия последнего, который должен был закрыть его военную те 10

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 11

му навсегда, потому что измученное сердце больше не могло носить в себе смерти.. Этот последний рассказ назывался «Пролетный гусь», и на него одинаково оглядываются, как на свой, Чусовой и соседняя Лысьва. Дальше в письмах, в разговорах, интервью он уже торопил затеси, рассказы о природе, детскую повесть — только вон, вон из под обвала нескольких последних лет, в которые он писал свой немыслимый, неподъемный для сердца роман «Прокляты и убиты», из под крови, безумия, немыслимого подвига и не очищающего страдания войны. Душа криком кричала о покое. И тут его сковал паралич. Он рванулся, напрягая последние силы, и, казалось, был близок к победе. Зная его чудесный дар рассказчика, зажигающегося волнением аудитории, я уговари вал Марию Семеновну на малые хитрости: пусть, де, пока рас сказывает эту детскую желанную повесть тем, кто поближе. А самим потихоньку записывать на диктофон, а там — перевести на бумагу. Править же он всегда очень любил и слаще этой ра боты не знал. И казалось, что дело трудно, через силу, но пош ло, пошло. Детская повесть по страничке начала собираться. Но война не отпустила его. Вон они стоят на полке, его «Чёртова яма» и «Плацдарм», его отдельные, но справедливо определенные им в окончание военной эпопеи повести «Так хочется жить», «Обертон» и «Ве селый солдат». Можно открыть их на любой странице и опять провалиться в эту тьму и в это высокое величие. И, наверное, случится небывалое — они встанут все, его герои: братья Сне гирёвы, Васконян, майор Зарубин, Шестаков, Финифатьев, Бурдаков, Щусь, сестрицы Нелька и Фая, чтобы обнять свое го боевого товарища и разделить с ним так тяжело добытый ими покой, чтобы поблагодарить его за святое мужество рас сказать о них так честно, так страшно, так благородно, как рассказал он, подарив им человеческое бессмертие, о котором они не думали и которого не искали. Он отомстил все их обиды, сказав за них всем подлецам праведные слова ненависти, даже рискуя при этом оказаться плохим художником (потому что зло жизни и дурных людей писать не умел, предпочитая прямо кидаться в драку, где со словом особенно не церемонятся). Он отстоял их честь перед историей и памятью, не изменяя солдатской прямоте. Он всех их оплакал и вернул дар слёз и нашим давно высохшим на су хом ветру лживого времени глазам. И он никогда не валил на героев, не знал хитрости рабьего эзопова языка, самое тяже лое выговаривал от своего лица, осложняя себе и своим сочи нениям жизнь, но и пробуждая великое чувство доверия. Как писал нараспашку, так и жил (или как жил, так и писал, тут как хочешь поворачивай). Отчего и в «писателяO» (всегда он 11

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 12

подшучивал над этим словом в применении к себе) проходил в Чусовом труднее, чем где либо. Пока не уехал сначала в Пермь, а там в Вологду и Красноярск — на расстояние «текста». А так возьми его всерьез, когда ходит по лесу — песни поет, сам с со бой и со зверьем и птицей разговаривает. Домишко строит — песни поет, а застрянет дело — и поматерится на всю округу. Всё у него вслух, всё как на духу перед всеми, и на каждый слу чай своя потешная история. И всё будто ему жизнь не в тягость, всё будто легче, чем другим. Так, поди, только Василь Макары ча в родных Сростках воспринимали — улыбнутся вслед и только рукой махнут, — одно слово: Пашка Колокольников. Однажды мы ехали с ним со съемок документального фильма о нем. Ехали в родную Овсянку с речки Маны. Гово рилось там перед камерой о горьком, но говорилось хорошо. Как то сошелся в сердце вечер, и мы ехали и пели. И когда проезжали в темноте мимо кладбища, где лежит его вторая взрослая дочь, он чуть заметно кивнул в ту сторону и шепнул: «Пусть слышит Ирина, как отец песни поет, — значит, живет, держится и детей ее держит». Вот и там, в молодом Чусовом, при немыслимом быте — песни и смех: живет, значит, не под дается жестокости дня, не темнит душу, держится. Только, ка жется, на одной фотографии серьезен, когда с Марией Се меновной на базаре первый раз «на карточку сымались» и которую мне, как чусовлянину, переснял. В костюме, в галсту ке, с орденскими ленточками почему то на лацкане, там, где на костюме дырочка «для розы». И то, если на оборот фото графии заглянуть, там будет написано: «Дорогому чусовляни ну от чусовлян, снявшихся впервые (на базаре) по случаю по купки первого костюма (тоже на базаре), к которому Марья, или тогда еще — Маша, изобразила из какого то лоскутка гал стук, завязывать который мы оба не умели, а я и до сих пор не научился». Я уже по прошлым приездам знал, что нет теперь там, во тьме у подножия Больничной Горы, ни той «Фотографии», ни базара. Жадные пустыри захватывают наше прошедшее с ка кой то метафорической наглядностью, как будто норовя выве сти прошлое не только из времени, но и из пространства нашей жизни. «Расчистить почву» для какой то новой, небывалой до того на Руси беспечной однодневной жизни. Но этот базар уже никуда не денется из «Веселого солдата» со всеми своими зав сегдатаями: «картежниками, щипачами, наперсточниками и просто блатарями и ворами». Как никуда не денется, слава бо гу, пока живой, но уж больно мрачный и, похоже, дотягиваю щий последние годы кинотеатр «Луч», в холодном фойе кото рого «продрогшая и рано увядшая голосом и лицом местная солистка по фамилии Виноградова» пела тогда «Пусть солдаты 12

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 13

немного поспят», и ему сладкой горечью сдавливало горло не от песен военной поры, а оттого, что эту Виноградову было жалко. Беспамятное время и талантливые идеологи (такие «нечес толюбивые», будто их и нет совсем, и это сама по себе и на соб ственные «трудовые деньги» растет пустая, нарядная, бесстыд ная литература, и сам по себе выделывается из русского человека жадный потребитель) успели необычайно много, а по глядеть в окошко телевизора или столичной улицы, так и поч ти всё, чтобы оставить нас на пепелище без истории, без нацио нальной гордости, без святой жертвенности с одним жадным желанием «пожить как они». Даже и самого Виктора Петрови ча в последнее время они торопились «приручить» растлеваю щими премиями, норовя уравнять его с ловкими литературны ми бесстыдниками, умеющими подольститься ко времени, заманивая в «свои», в ряды «независимых художников», кото рые судят жизнь с высот таинственного «гражданского общест ва», не ведающего иного отечества, кроме «гуманизма». Да только они были плохими читателями его книг и скоро докажут это, отворотившись от их жестокой, единственно русской, без жалостной и милосердной правды. Этих книг наполовину и в своих целях не используешь, и одной желанной, унижающей минувшее правды не отцедишь, как не разорвешь одно сердце. Там из горечи и беды встанет свет и явится неоскорбляемая высота непопираемой чести. Да и он сам, срываясь и часто в гне ве теряя себя, всегда слишком живой и сиюминутный в реакциях, и часто для того и провоцируемый расчетливыми собеседника ми, больше не даст заслонить свои великие взвешенные текс ты, и откроется их полная самостоятельная русская вселенная, которая удивит даже тех, кто и так как будто знал и любил его. Во всяком случае, сейчас, оглядывая сквозь ночь Чусовой за окном, я видел, как город смущенно и благодарно устанав ливает свои границы в литературе, уже неотменимо прописы вается в ней, делается «героем» как безымянные «Н» или «С» и как именитые, приведенные на карту России не одной исто рической судьбой, но и писательской волей Саратов и Ялта, Козьмодемьянск и Борисоглебск. А с городом — и вся его ушедшая и непреходящая жизнь. Какая то нежданная мысль или странное побуждение под талкивает меня. Я снимаю с полок и раскладываю его книги на столе, на полу, на диване. Есть на полке и собрание сочине ний, но его унифицированное строгое платье скорее скрывает долгую полноту жизни, и я откладываю его, выбирая отдель ные издания разных лет. От беднейшей молотовской книжеч ки «До будущей весны» со скверной, тусклой, словно из отру бей, ломкой бумагой, которая оставляет на пальцах сухой пыльный след, до прекрасных изданий «Терры» — «Послед 13

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 14

ний поклон», «Звездопад», «Пастух и пастушка», «Ода русско му огороду», «Царь рыба», «Печальный детектив», «Чертова яма», «Плацдарм», «Так хочется жить»… Это только основные сочинения, сами диктующие названия книгам. А еще несчетные малые издания, названные именами отдельных рассказов, — и в них своя великая неисчерпаемая жизнь. Его биография, выпущенная к 75 летию писателя Российской государствен ной библиотекой, составила целый том. Я гляжу в дорогие, знакомые лица книг и начинаю пони мать, почему мне захотелось увидеть их вот так все сразу. Ведь это вся моя, наша, высокая и пропащая, счастливая и невыно симая, вечно длящаяся и невозвратно мгновенная жизнь! Это история наших рода и Родины. И даже его беспризорность и какая то вечная слышимая, даже в свете «Последнего покло на» и «Оды», бездомность таинственно отразила саму бездом ность русского ХХ века, который всё как то искал себе места и не находил его. Оказывается, эта жизнь вобрала всё — зем ное полнокровное деревенское детство, такое любимое и уз наваемое нами в «Последнем поклоне», как будто мы делили его с ним в одной русской деревне от моря до моря, несчаст ное отрочество ссылок и переселенческих бараков (в «Краже» и «Без приюта»), страшную военную юность, съевшую воз раст, так что мальчик из «Звездопада» и юноша из «Пастушки» заканчивают дни с тоскою довременной старости и смерти, горькую зрелость послевоенных лет со страстью борьбы за чу до жизни в «Царь рыбе» и злой распад этой жизни при духов ном застое в «Печальном детективе» и «Людочке». Наконец, этот тяжкий путь завершился мудрой старостью, обнявшей весь далекий, скрывающийся во тьме ушедшего века горизонт. Век, отразившийся в его зеркале, научил нас, что страдания было больше, чем света, но оно не сожгло этого света даже в пропасти войны и вынесло человека к мужественной необхо димости принимать нерешенность и непредсказуемость жиз ни, не предавая этого опыта, но преодолевая и изживая его в христианском осознании и преображении. Да, в живом беге он часто терял самообладание и говорил вещи нестерпимые, детски срывные (ибо навсегда оставался ребенком памятью детского дома), сиюминутно несправедли вые, приводившие его к разрыву с осмотрительными друзьями. Но в творчестве Бог и дар в нем держали меру высоко. Там, в далеком красноярском кабинете в час кончины уже лежала на столе поверх бумаг его «эпитафия» (может быть, последнее на писанное его рукой): «Я пришел в мир добрый, родной и лю бил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощание. Виктор Астафьев». Это был тоже горький срыв дня. Страшно, когда русский художник 14

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 15

кричит с креста такие слова. Доброе «гражданское общество» должно содрогнуться от своих достижений, заставивших свет лейшего из своих художников сказать это на последнем поро ге. И в каждой из его книг последних лет есть след этой эпита фии, ее ранящее мучительное эхо, но и каждая книга целиком, и весь их прекрасный ряд все таки поперек минуте всегда го ворили более сильные и навсегда спасающие слова, продикто ванные Богом и русской традицией. И тогда в долгую чусовскую ночь я глядел на главное, вели кое его завещание, на его слово о Человеке, и ясно видел, что Господь опять явил Руси свою милость и дал ей художника, который выполнил свое послушание с терпением и любовью, всегда отличавшими русскую классику. Все остальные его товарищи по святому делу литературы умели иногда если не лучше, то не хуже его сказать о страда нии и красоте русской деревни (Белов, Распутин, Абрамов), о ссылке и лагере (Шаламов, Солженицын), о горе и славе по беды (Бондарев, Быков, Носов), о нищете идеологии (Трифо нов, Нагибин), но пропустить через сердце всю полноту жиз ни и всякую человеческую судьбу — от последнего бомжа до великой оперной певицы, от испуганного мальчика солдата до мужественного старого писателя, знающего о человеке всё, от печали травы до улыбки волчицы — смог и был призван только он. Он знал, каково работать в русской литературе. После Гоголя и Толстого, Бунина и Чехова и посмеиваясь над собою, никогда не забывал об ответственности звания пи сателя и самого русского слова, выполняя свой повседневный урок с последним напряжением. Бог глядел за тем, чтобы до рога русской классической традиции была непрерывна, высо кое служение ей — неукоснительно и твердо и воспитательная ясность ее — наследованно чиста. …Скоро рассветет, утром надо будет учиться жить без него. Сердце болит ровно и усмиренно, и последняя страница чу совского «Веселого солдата» торопится с утешением и под держкой: «Как печально и торжественно всё вокруг. Как раз рывает грудь чувство любви ко всем и ко всему. Как хочется благодарить Бога и силы небесные за эти минуты слияния с вечным и прекрасным даром любить и плакать». *** За годы после его кончины живая боль прошла и стали как то особенно видны свет и даль его дара, не заслоняемые вмеша тельством дня, единственность и вместе укорененность его по нимания мира, народность его, наконец, хоть мы уже вот вот станем стыдиться этого слова, отнеся его к невозвратному арха 15

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 16

ическому прошедшему. А она, народность то, в оставляющем нас чувстве «любви ко всем и ко всему», в его любящем умении побыть всеми в этом мире… Сохрани Бог, случится что с нами, по одной его великой художественной «археологии» можно воскресить всю нашу милую Родину. Не только в человечестве ее крестьян и космонавтов, терпеливых матерей и балованных бездельниц, тружеников и воров, святых и негодяев, но и все ее леса, и в них каждую травинку, в водах всякую поименно на званную рыбешку, а в небесах — птицу. Словно перед проща нием надо было оглядеть всю землю или, не доверяя Творцу всяческих в обещании красоты небесных селений и отмщении злу, нарадоваться земной красоте и по возможности хоть беспо щадным словом наказать несправедливость еще здесь. Я очень люблю его исповедный рассказ «Тельняшка с Ти хого океана», где он, оглядывая свой долгий путь, благодарит Бога за трудное счастье писательского пути: «Я не изведал то го пламени, который сжигал Лермонтова и Пушкина, Толсто го не узнал, каким восторгом захлебывались они, какой даль ний свет разверзался перед ними и какие истины открывались им. Но… я тоже знавал, пусть и краткое вдохновение, болел и мучился словом… и моя радость… останется со мной. Пускай не пламень, только огонь, даже отсвет его согрел и осветил мою жизнь, спасибо судьбе и за это». Да, это не пламень, но это огонь из родных родной. Не фа ворский свет, не поражающее ум сияние Толстого и Гоголя, но как огонь очага — свое, сердечно близкое. И нет у нас пока да ра, который стал бы нам роднее и ближе и нужнее для нашего бытования, сострадания опамятования, для достойного со держания души. Есть что то горько справедливое в том, что он ушел на поро ге нового века. Одна из его последних записей, сделанная уже со взглядом на начинающую торжествовать молодую эгоисти ческую литературу, горько предупредительна: «Возможно, что литература двадцать первого века будет отпеванием человека, отображением и его полного банкротства и краха». Но его голо са в этом отпевании не будет. Всем творчеством он сопротив лялся духовной смерти наступающей постистории, великим словом до последнего храня в человеке народное подлинное неунижаемое зерно, не давая ему забыть в себе образ божий. Свет его и в последней тьме незакатен. С памятью об этом свете и войдем в книгу, чтобы увидеть, из чего рождались его правда, мужество и свобода — все, что теперь в русской традиции зовется просто — Виктор Петро вич Астафьев. Валентин Курбатов

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 18

Глава первая НА БЕРЕГУ ЕНИСЕЯ

Деревенька эта — одна из множества подобных, что раз бросаны еще по берегам рек и озер, у лесных опушек и близ дорог нашей необъятной России. И в то же время Овсянка — место особенное. Вроде Верколы Федора Абрамова и Тимо нихи Василия Белова, прославленных и увековеченных большими русскими писателями. Каждая из деревень имеет вполне конкретную судьбу и реальных жителей, но еще — и некий мир, уклад свойства обобщенного, традиционного, который не всегда улавливается в бытовании какой то от дельной семьи. Эти собирательные черты Виктор Петрович Астафьев во плотил в своем повествовании «Последний поклон». На стра ницах этой щемящей душу доброй и одновременно трагичной книги автором запечатлены, как бы при вполне определенных обстоятельствах, собирательные образы великой, могучей и все еще остающейся крестьянской по сути Родины. Овсянке, расположенной на берегу могучего Енисея, по везло больше своих деревенских сестер. Благодаря таланту Виктора Астафьева она стала известна всему миру. В орбиту большой литературы оказались вовлеченными многие люди, порой даже никак с Астафьевым не связанные, с ним лично не знакомые. Трудно пересчитать, сколько они, вслед за писате лем, посвятили этому красноярскому селу своих статей, ра диопередач, телевизионных фильмов и репортажей. Таким об разом, они не только вдохнули в этот уголок сибирской земли свою любовь, чувства, мироощущения, но и возвеличили его, сделали легендарным. Можно даже утверждать, что Овсянка тянется за словом Астафьева, хочет ему соответствовать. Что то здесь неуловимо следует тому, что подметил писатель, стало добрым продолже нием его надежд и упований. Шутка ли! Овсянская деревенская библиотека — лучшая в России. А несколько лет назад, к 80 летию со дня рождения 18

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 19

В. П. Астафьева, здесь открылся великолепный музей народ ного быта. Музейная экспозиция воссоздала зримые образы того де ревенского уклада, которому посвятил Виктор Астафьев свое проникновенное и узористое слово. Замечу, что черты сель ской жизни, отображенные прозаиком, воссозданы во всей своей широте, свойственной русскому характеру, а житейский опыт автора помножен на чистый, необыкновенной глубины талант. Сами впечатления, которые составили основу творчества Астафьева, — не только из родной Овсянки. Они нажиты и в Игарке, куда летом 1935 года был вывезен одиннадцатилетний Витя, и в многочисленных скитаниях его по тайге с более старшими и умудренными жизнью охотниками промыслови ками. Тяжелыми отметинами обернулись война, последовав шие за ней трудные годы выживания на Урале, в небольшом городке Чусовом и в крохотной деревеньке Быковка, где он не только рыбачил, но, главное, много и плодотворно писал. Столь же добычливым в творческом плане оказалось десяти летие, прожитое на Вологодчине и прежде всего в Сибле, де ревне на берегу реки. Возвращение на родину, в воспетую им Овсянку, заверши ло круг исканий. Астафьев как то обмолвился, что, дескать, не потерял бы он в отрочестве связь с малой родиной, не тос ковал бы о ней — не написал бы свои пронзительные страни цы о деревенском детстве. Нынешняя Овсянка, оставаясь обычной деревней в окре стностях Красноярска, стала притягательным духовным цент ром для многих думающих и читающих людей. В музей и дере венский дом писателя, тоже ставший частью музея, приезжают старые и молодые, чтобы приобщиться к сибирским традици ям, пережить очищение памятью о предках. Амбар, сеялка, соха, завалинка… Все то, что образует незатейливый деревен ский быт, который кто то еще помнит, а большинство знает лишь по рассказам собственных бабушек и дедушек. Присут ствие своего, родного, вызванное в душе словом Астафьева, особенно остро переживаешь, когда постигаешь строгую про стоту незамысловатого быта самого писателя, красоту и покой его маленькой усадьбы и воистину убеждаешься в том, что са ми то мы живем поживаем уж никак не хуже прославленного писателя. Да и в годы его жизни не только заезжие люди, но очень многие земляки были намного состоятельнее и имели хозяйство более слаженное. Здесь ощущаешь присутствие и небесного, и земного, того, что заставляет задуматься, вызывает размышления и о про 19

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 20

стом, и о великом. Астафьевский мир открыт для любого чи тателя, и нужно лишь иметь в душе доброе стремление войти в это знаковое пространство, которое образует великое и жи вое наследие русского народа. Известная ныне всей России Овсянка была когда то обыч ным сибирским поселением, возникшим во второй половине XVII века на берегу реки Енисей. Расположилось оно в 20 ки лометрах вверх по течению от Красноярского острога, осно ванного в 1628 году. По распоряжению воеводы Андрея Дубенского атаман Михаил Кольцов от реки Качи привел к устью реки Маны на стругах отряд казаков для заготовки в этих местах леса, нуж ного «для острожного ставленья», и установил у Майского бы ка для «бережения» караул. Такие сведения приводит местный журналист и краевед Владимир Виговский в своем очерке «Свет Овсянки». Это было последнее к югу Красноярского уезда русское по селение пашенных крестьян на правом, более безопасном бе регу Енисея, при котором находился небольшой остров, при званный охранять население в случае набега кочевников, отрядов киргизских князцов, из за реки Маны и защищать, наряду с другими селениями, Красноярск с флангов. Потому, наверное, и ближайшая речка называется Караульной. «С уверенностью можно утверждать, что Овсянка появи лась не позже 1671 года. В тот год была проведена первая по дворная перепись жителей Красноярского уезда. Запись пере писной книги гласит, что “лета 7180 году сентября в 30 день по указу великого государя царя и великого князя Алексея Ми хайловича” в деревне Овсянка числилось шесть дворов, да ещe один двор на Усть Мане. Это первое упоминание деревни Овсянка Красноярского уезда в дошедших до нас документах, поэтому именно 30 сентября 1671 года является пока офици альной датой возникновения ее как населенного пункта». Так уже в наши дни архивные изыскания краеведа любителя су щественно дополнил профессиональный историк, ныне ди ректор Дивногорского городского музея Игорь Федоров. Все дальнейшие сведения об историческом прошлом села Овсянка и его окрестностей буду приводить по работам этих двух авторов, ссылаясь лишь на имена исследователей. Итак, в 70 е годы XVII века в поселении на реке Овсянке (так называлась поначалу Фокина речка) насчитывалось семь служилых людей, а в 1702 м — пятнадцать, в том числе «один новокрещен из ясачных». Вооружены они были мушкетами.

20

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 21

В обязанность этих государевых людей входил сбор ясака (дань в знак подданства) с местного ясачного населения (там, где основан был Красноярский острог, обосновались аринцы, по реке Мане селились камасинцы). Кроме того, они транс портировали грузы, обороняли уезд от «немирных» соседей, в более поздние времена — конвоировали ссыльных. В «Переписных книгах Красноярского уезда» того време ни, в списке «Конная сотня» значатся: «Ивашко Фокин, сын Малово живет в д. Овсянке, а у него сын Онтонко 10 л.». В «Пе ших служилых людях» читаем: «Федька Юрьев, сын Софии, живет в д. Овсянке, а у него детей Ивашко 17 л., не в службе, да Ивашко ж 10 л.»; в «черкасах» (видимо, казаки из запорож цев): «Тимошка Ларионов сын Тюменец, живет в д. Овсянке, а у него 2 пасынка Спирка 10 л., Тишка 7 л.». Включены в списки овсянских служилых людей и «Алешка Фокин, сын Малово», «Федька Яковлев, сын Коркунов», «Лучка Савин, сын Кривогорницы» и «Якунько Федоров, сын Софьин, у отца своего». Запашка Овсянки в то время составляла более 36 десятин. Сеяли рожь ярицу, овес, пшеницу, ячмень. Принадлежащие ей покосы тянулись в степи по реке Мане и ее притоку Сарату. Работая в архивах, В. Виговский установил, что по соседст ву с Овсянкой вверх по Енисею на реке Слизневой стоял хутор атаманского сына Ивана Злобина. Довольно крупное хозяйст во включало избу на подклете, амбар, баню и, повыше реки Слизневой, мельницу, два коня, кобылу, четыре коровы, две телки, две свиньи. Рабочую силу составляли новокрещеные холопы — «Калмык Андрюшка и девки 10, 15 лет». Проводивший свое исследование в 1977 году краевед и не предполагал, как для нас важно это место. Позднее Игорь Фе доров уточнил: «Впоследствии хутор вместе с мельницей Зло биными был заброшен. И лишь спустя двести лет в устье р. Слизневой чудаковатым пришлым мужиком Павлом, про званным овсянцами Мазовым, вновь была построена мельни ца. Мельник этот — Павел Мазов, а по паспорту Павел Яков левич Астафьев — был родным дедом будущего русского писателя Виктора Петровича Астафьева». Сам писатель о своих предках подробно рассказал в авто биографии, которую написал в конце 2000 года. Текст очень хлесткий, даже жесткий. Перепечатав его, всегдашняя первая читательница Астафьева, его жена Мария Семеновна, была удивлена и даже раздосадована.

— Витенька, зачем ты написал все это?

21

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 22

— Пусть знают, — последовал резкий и короткий ответ. В автобиографии писал он, в частности, следующее: «…Мой прадед Яков Максимович Астафьев (Мазов) при шел в Сибирь из Каргопольского уезда Архангельской губер нии со слепою бабушкой поводырем. Происходил он из ста рообрядческой семьи, не пил горькую, не курил, молился наособицу, был от рождения башковит и в преклонном возра сте тучен телом. Еще будучи подростком, похоронив или с кем то оставив бабушку (говаривали, что он с нею еще и в Овсянку переселил ся, но точных данных на этот счет нету, а очевидцы давно все померли), так вот, будучи еще подростком, прадед мой подал ся в верховские енисейские села, где нанимался работником на водяные мельницы. Там он освоил мельничное дело и зарабо тал денег, которые зашил в драную меховую шапку и бросал ее где попало, чтобы капитал не украли и капиталиста не ограби ли. Об этом со смехом рассказывал мой дедушка Павел Яков левич Астафьев, единственный сын Мазовых Анны и Якова. На капиталы, нажитые трудом праведным, Яков Максимо вич построил мельницу на речке Бадалык за городом Красно ярском. Город бурно строился и развивался, леса вокруг него вырубались на строительство и выжигались под пашню. Речка Бадалык измельчилась, летами начала пересыхать. Мельнич ных мощностей хватало смолоть мешок зерна, а потом ждать накопления воды в пруду. В конце концов Яков Максимович бросил мельницу на Бадалыке и пошел искать новое место. Побывал он в селах Торгашино, Есаулово и еще где то, везде на речках стояли мельницы и работали с полной нагрузкой. Прадед пошел в село Базаиху, а там, на речке Базаихе, стоит уже две мельницы, и одна из них на механическом ходу. Были у прадеда в Базаихе родственники или знакомые, и они подсказали ему, что за перевалом бурно развивается село Овсянка, а мельницы в нем вроде и нету. Яков Максимович построил на краю села Овсянка маленькую избушку, и, то ли оттого, что маленькая избушка была в пазах мазана глиной, иль потому, что примазался к селу, его здесь назвали Мазовым, а все его потомство, и меня в том числе, звали Мазовскими. Я не только поносил в детстве прозвище Витька Мазовский, но и пережил избушку прадеда. Еще в 1980 году, когда я переехал из Вологды на родину, избушка подлаженная, с фундаментом и верандочкою, и все еще мазанная по пазам, стояла на месте, но затем ее продали хозяева, наездом бывавшие в ней, и на ме сте ее сейчас стоит кирпичный особняк в два этажа, пустую щий и летом, и зимою. Кто то вложил в это сооружение воро ванные деньги и затаился.

22

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 23

Прадед же, Яков Максимович, переселившись в Овсянку, начал осваивать речку Большую Слизневку, которая в то вре мя называлась Селезневкой. Был прадед могуч и трудолюбив, он на себе таскал бревна из лесу, а в прежние времена лес про израстал прямо от овсянской околицы и до обеих речек, Ма лой и Большой Слизневки. Помню я, что Большая Слизневка была по обоим берегам заросшая красивым сосняком. Не сколько сосен с обрубленными сучьями, напоминающими нищенку… еще стоят по огородам нынешнего поселка, где лес промхозовских рабочих и сплавщиков, с их устарелыми хиба рами, окружили и под гору спустили со всех сторон напира ющие, нахрапистые дачники, и где еще сохранился бугорок от насыпи, а в правом берегу часть сруба мельничной плотины». Любопытные сведения о жизни и обычаях овсянцев обна ружены И. Федоровым в документах русских и иностранных путешественников. В путевых дневниках Мессершмидта ов сянские жители характеризуются как искусные мастеровые. Весной 1723 года, готовясь продолжить спуск вниз по Енисею, заезжий гость обратился к красноярскому воеводе Дмитрию Козьмичу Шетневу с просьбой о постройке карбаса — специ альной большой устойчивой лодки с каютой. Воевода поручил заказ именно овсянцам. Причем лодка оказалась так ловко сделанной, что воевода оставил ее для своих нужд, отдав Мес сершмидту взамен три своих старых суденышка. Приверженность овсянских крестьян к охотничьему про мыслу подчеркнул немецкий исследователь профессор Петр Симон Даллас. Будучи в Овсянке в октябре 1771 года, он сооб щает о том, что овсянцы имеют «прилежание и промысел зве риною ловлею, рыбою и другими пропитание доставляющими ремеслами» и навыки эти переходят от «праотца к потомкам». Излюбленными местами охоты были горы, лежащие вверх по реке Мана, где добывались соболи, рыси, росомахи и мед веди. В конце осени — начале зимы овсянцы силками ловили кабаргу, из шкур которых приготовляли замшу. Рассказывая о рыбной ловле, путешественник отмечает, что «водится в реке Мане также великое множество рыбы, а особливо различных родов форелов» — особенно любимая овсянцами рыба, «кото рую именуют леноком». Основное все же занятие здесь, ука зывает рассказчик, — хлебопашество и скотоводство, «к чему они (местные жители. — Ю. Р.) на реке Мане удобные места и особые также скотские дворы имеют». В XIX веке население Овсянки сильно выросло. По деся той ревизии 1858 года в ней насчитывался 71 двор, проживало 23

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 24

337 душ мужского пола и 192 души женского пола. Исследова тель Игорь Федоров считает, что эта диспропорция свидетель ствует о постоянном притоке «пришлых», ищущих себе при менения мужчин. Как свидетельство приводим рассказ об Овсянке председателя казенной палаты Енисейской губернии статского советника И. С. Пестова. В «Записках об Енисей ской губернии» (1833) он отмечает, что из всех деревень Крас ноярского округа заслуживает внимания именно Овсянка: «...Деревня сия заселена зажиточными крестьянами, как ред кий пример размножения человеческого рода в обширных си бирских странах...» О широте души, хлебосольстве овсянцев писал в своих «Воспоминаниях» красноярский художник Дмитрий Инно кентьевич Каратанов: «Было, должно быть, часов восемь вече ра, когда сквозь перезвон колокольцев из Овсянки, все более приближаясь, стал доноситься собачий лай. А вот возок от клонился назад. Это начался подъем на деревенский ввоз. Тут нас встретило лаем несколько передовых псов... Путаясь меж ду ног лошадей, они подпрыгивали, пронзительно взвизгива ли, беспрерывно лаяли и успокаиваться начали лишь тогда, когда мы остановились у ворот... По случаю ли праздника, именин или чего другого, но в просторной комнате, в которую мы вошли, вокруг стола с расставленною на нем разнообраз ной снедью сидело около десятка гостей, крестьян... Мне, когда я вошел в комнату, прежде всего бросились в глаза сто явшие на столе деревянные ярко расписанные цветами жба ны, содержимое коих, как оказалось потом, состояло из бра ги... Светло, тепло, разговоры. Появились пельмени. А через короткое время красный жбан с брагой появился и на нашем столе. Пили и похваливали. Налили мне. Я выпил. Сильно. Вкусно... Была эта брага густая, как сливки, с медовым запа хом и притом крепкая. После выпитого у меня сначала щеко чуще засвербило в носу, потом зашумело в голове, и перед осо вевшими глазами, тронувшись со своих мест, медленно вокруг меня поплыли и столы, и жбаны, и люди». Начало XX века характеризуется неуклонным улучшением благосостояния овсянцев, о чем свидетельствует историк Фе доров. Осваиваются новые пахотные земли и покосы. «В мар те 1916 года в Овсянке закончилось строительство церкви, и она стала именоваться не деревней, а селом. Первым священ ником овсянской церкви Енисейским епископом Никоном был назначен иеромонах Знаменского Скита Палладий. Зда ние церкви впоследствии было приспособлено под пекарню, а в 40 е годы, после войны, и вовсе разобрано». В 1916 году на чала работу и церковно приходская школа «при одном уча 24

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 25

щем и 32 учащихся», к тому же она имела свое собственное помещение. События революционных лет круто изменили жизнь и это го далекого сибирского села. Прежде всего, произошло резкое размежевание на тех, кто с радостью принял новую власть, и тех, кто пытался ее не замечать. К числу таких семей, надо полагать, относились Мазовы, Потылицыны, Астафьевы... Как пишет В. П. Астафьев, дед его, Павел Яковлевич, с детства человек бедовый, в детстве же потерявший глаз (ле вый), от пыльного, дисциплины требующего мельничного труда увильнул, обучился играть на гармошке, плясать боси ком (это считалось особым шиком в Овсянке), рано начал же ниться и творить детей, и то ли роковым он был человеком, то ли диким темпераментом обладал и загонял жен до гробовой доски, но только одна за другой его жены мерли, и дело дошло до того, что ни в одном овсянском доме ни одну девку в роко вой дом не отдавали… Когда умерла третья жена Павла Яковлевича и остался полный дом детей с обширным хозяйством, тогда дед, по вер сии Виктора Петровича, решил женить старшего сына Петра на Лидии Ильиничне Потылицыной (будущей матери Астафь ева). «Так вот в содомном, часто пьяном доме моего деда по явилась работница из большой, трудовой и крепкой семьи. И хотя домила она работу день и ночь, справиться с таким раз гильдяйским домом и хозяйством одна была не в силах...» Видя это, дед, приодевшись, подался в поисках жены в верховья Енисея, на его притоки. «На волшебно красивой ре ке Сисим, в одноименном селе, ныне не существующем — за топлено, — высватал он сироту, вошедшую в лета и уже нема лые, Марию Егоровну Осипову… Она была очень красива, бела лицом, нраву несколько скрытного и невероятная чистю ля. Ох, сколько горя и мук она приняла за свою жизнь в семей ке Астафьевых и за семейку Астафьевых. Мария Егоровна обихаживала дом, стряпала, варила, стира ла, мама моя, почти ровесница свекрови, ломила во дворе, па па мой и дед Павел, свалив дом и хозяйство на двух молодых женщин, гуляли и плясали, хвастались ружьями, собаками и конями. Яков Максимович с мельницы почти не вылезал, ви деть он не мог, как живут и правят жизнь в доме его сын и внук». Еще до появления на свет сына Виктора у Петра Павлови ча и Лидии Ильиничны поочередно родились две девочки. Но они «не выдержали бурной жизни в мазовском доме и умерли маленькими, и я по сию пору не знаю, скорбеть ли по ним иль радоваться, что Бог их прибрал во младенческом возрасте, од 25

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 26

нако я всю жизнь ощущал и ощущаю тоску по сестре и на всех женщин, которых любил и люблю, смотрю глазами брата. И они каким то образом всегда это чувствовали, старались заме нить мне сестер, и, видимо, не напрасно первой любовью на градил меня Господь к сестре милосердия, в госпитале». Так пишет В. П. Астафьев в автобиографии.

1 мая 1924 года пришло время появиться на свет нашему герою. А в доме «гульба, дым коромыслом». Лидия Ильинич на ушла рожать в баню. Это была одна из первых «белых» бань в деревне, подчеркивает Виктор Петрович. Но читаем дальше его семейную исповедь: «Утром мама пришла в дом с узелком и показала деду его первого внука. Восторг, рев, звон бокалов, “аблокаты” вызва лись меня крестить и дали мне модное городское имя. Я был первым на всю деревню Виктором. Федек, Петек, Сережек, особенно Колек и Иванов дополна, а Виктор один. Вероятно, роды были тяжелые, попробуй легко родить такого типа, как я. Через несколько дней мама вышла из горницы больная, бледная и, естественно, спросила: окрестили ль парнишку и, если окрестили, кто крестные, где они и как их звать. Дед замельтешил, стушевался — имен крестных он не по мнил, и тогда мама заплакала и сказала, ну ладно, с ней, как с собачонкой, обращаются, а с парнишкой то зачем так? Маму дед уважал и всю жизнь вспоминал с почтением и виновностью перед нею. Он пошел в церковь и как то уломал попа окрестить меня снова под тем же многозвучным, модно городским име нем… Вторыми крестными у меня были сестра мамы Апракси нья Ильинична и юный брат отца Василий Павлович». Кстати, у деда и у «бабушки из Сисима» вскоре тоже родил ся сынок, его нарекли Николаем. По рассказам Виктора Петровича, родители его жили пло хо, слишком разные у них были темпераменты и жизненные установки. Петр Павлович все никак не мог остепенить ся — он оставался разгульным гармонистом и плясуном, пил да чудил, и при этом беспочвенно ревновал жену, скандалил. Лидия была твердого и решительного характера. Согласно де ревенской молве, однажды она своего непутевого и скандаль ного супруга, видимо, пьяненького, потащила даже топить в Енисее — так он ее «доставал», как теперь говорится. Кстати, бабушка Екатерина Петровна тоже на дух не пере носила гулевого зятька. «Несколько раз мама уходила из дома Мазовых, но, имея доброе сердце, начинала жалеть мазовских ребятишек, необихоженную скотину, тосковала по дому свек ра, да и папу, видать, любила на горе свое и беду, вот и возвра щалась батрачить в надсадном хозяйстве Мазовых».

26

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 27

В конце 1927 года из крестьян Овсянки была организована сельскохозяйственная артель «Путь к социализму». А в 1931 году на ее основе образовался колхоз имени красного парти занского командира Щетинкина. В. Виговский еще застал некоторых старожилов села и со хранил их свидетельства о том времени. Разумеется, надо учи тывать, что текст очерка печатался в дивногорской городской газете «Огни Енисея», которая подчинялась райкому партии и, конечно, имела цензора. Один из старожилов деревни Василий Иванович Демченко рассказал о том, как его семья попала в Сибирь: «В Овсянке то мы как оказались — сослали отца в Сибирь в 1894 году. За что? Угнал у помещика экипаж, запряженный тройкой лоша дей, и продал его... По рассказам матери, я родился в дороге к месту поселения отца. Жили беднее бедного. Нужду ломать помогали Мана и Енисей, тайга, богатые в те времена рыбой (таймень, ленок, хариус), зверем, дичью. Добывали маралов, белковали. При ходилось мне работать и на монахов в Знаменском скиту: хлеб убирал, сено косил. Копеек по 50—60 в день платили. А в Пер вую мировую войну призвали в царскую армию. Служил в 197 м лесном пехотном полку. Был ранен. Пришлось и газо вую атаку испытать на себе. Помню, прошли через белый, сте лющийся над землей туман, и защитные маски и пуговицы сразу почернели... В 1931 м в селе стали организовывать колхоз…» Как это происходило, поведал еще один старожил, Темарь ян Галимович Галимандинов: «…И раскулачивали, и угрозы не раз слышали ущемленных, и злобные взгляды сельские акти висты ловили на себе... Правда, сейчас кое кто разглагольст вует, что вроде бы зря богатеев прижимали, само, дескать, все бы образовалось. А я то знаю: ерунда все эти рассуждения. В то время я работал в кустарной артели по обжигу извести, она находилась как раз против села, на той стороне Енисея. Со стоял кандидатом в члены ВКП(б). Неподалеку от нас, в Боровой, решили создать коммуну. Обобщили скот, сдвинули крестьянские плечи. Но что то не получалось... Горстка коммунаров перебралась со скотом в Овсянку с целью влиться в создаваемый здесь колхоз... Назва ли его овсянцы именем Петра Ефимовича Щетинкина — ге ройского партизанского командира, воевавшего с колчаков цами в уездах Енисейской губернии. Председателем правления стал середняк Александр Вычу жанин».

27

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 28

Ветеран колхозного движения назвал тех, с кем он начи нал. Это батрак Дмитрий Болтухин, бедняк Михаил Бобров, Марина Юшкова, сапожник Алексей Селиванов со своей же ной Татьяной, Лукерья Рытель, Иван Ярославцев и Констан тин Шахматов. Всего их было 25 семей. Что имел колхоз на первых порах? Две три барабанные мо лотилки с конными приводами, плуги и деревянные бороны. Затем прибавилось несколько жаток, изъятых у кулаков и «ли шенцев», около пятидесяти лошадей и столько же коров. Сразу взялись за расширение пашни — раскорчевку земли начали. К объединенным единоличным десятинам прибави лись целинные колхозные гектары. А вот, что вспоминала Анастасия Григорьевна Шахматова: «Началась в сибирских селах сплошная коллективизация. От ограничения кулака переходили к ликвидации его как класса. Вот тут то и обнажились противоречия, столкнулись лоб в лоб бедняк и батрак, с одной стороны, и зажиточный мужик — с другой. Раскулачили и выслали из Овсянки братьев Ивана и Александра (Егоровичей) Фокиных, Семена Шахматова». Первые колхозники овсянской сельхозартели Михаил Пе трович Бобров, Александр Егорович Васильев, Валентина Иннокентьевна Ярославцева вспоминают, как подгоняемый енисейской волной, словно осколок старой жизни, уплывал угрюмый большой плот к Красноярску с раскулаченными... В коллективизации активное участие принимали Галиман динов, Марина Юшкова, Александр Болтухин, Селиваниха и Пакиха (так звали на селе активисток Татьяну Селиванову и Лукерью Рытель). Иван Левинский, Николай Артамонов и некоторые другие как «твердозаданцы» (до крестьян доводилось твердое задание по сдаче государству хлеба, а они его не выполнили) были вы дворены за пределы села с лишением свободы на два года и политических прав, с конфискацией движимого и недвижи мого имущества. У Левинского, к примеру, отобрали дом кре стовый, жатку, лошадей. Интересно, что по истечении срока наказания (и даже до срочно) кое кто из выживших «лишенцев» возвращался в род ное село, многие из них становились ударниками пятилеток, верными защитниками завоеваний Республики Советов. Николай Артамонов геройски погиб в боях с немецкими оккупантами. Иван Левинский, работая в сплавконторе, и в 69 лет пока зывал пример стахановского труда. «Евдокия Егоровна Левинская (ей уже 91 год), — пишет Виговский, — бережно вынесла мне красную коробочку и из 28

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 29

влекла из нее семейную реликвию — орден мужа с вычека ненным на нем из золота профилем Ильича — и сказала: — За старательную работу Ивана через год освободили. Уговаривал уехать куда нибудь (обида была у него), я не согла силась. Старая женщина примолкла, а затем, оттянув платок от уха, чтобы лучше меня слышать, спросила, указав подрагива ющей ладонью в окно: — Видите дом пятистенок, стена в стену с моей избой?

— Да.

— Тот самый, наш... Так вот всю жизнь и хожу мимо. Пер вые годы с щемящим сердцем глядела на его окна, а потом от пускать стало...» Любопытно, что в числе самых значимых, уважаемых се мей называет корреспондент и Потылицыных, но, увы, ни с кем из астафьевской родни он не разговаривал. Кстати, и са мого Виктора Петровича как писателя упоминает лишь вскользь. Но вот сам Астафьев совсем иначе вспоминает то далекое и жестокое время: «…На село наше и на безалаберное семейство Мазовых на двинулись эпохальные события и перемены, началось раску лачивание и коллективизация. Везде и всюду по Руси великой мельник был первым кандидатом в кулаки, и Яков Максимо вич Мазов не избежал этой участи. Ему перевалило за сто, на мельнице он давно не работал, сдавал ее в аренду сельской об щине, и в любом, разум не потерявшем государстве трясти его, кулачить и затем из дома гнать было бы предосудительно, но у нас все моральные устои, уважение к старости, понятия чести и совести как то сразу и охотно были похерены. Оказа лись мы, русский народ, исторически к этому подготовлены… Темная, неграмотная страна продрала спросонья очи, кру то взялась за преобразованья, поднялась на борьбу не только за свое счастье, но и всего мирового пролетариата. Дед Мазов, дни и ночи игравший с бабкой Анной в карты и люто ее рев новавший, раньше то некогда было, на мельнице обретался круглые сутки, время на причуды не оставалось, вот он и на верстывал упущенное, изводил тоже столетнюю жену свою… Когда Мазовых всем табором и его с женой вытряхнули из до му, не сразу догадался, что произошло». На первых порах прадеду и прабабушке разрешили жить в собственной бане. Но вскоре гайки стали закручивать еще сильнее. Всю семью столетнего мельника присудили к вы сылке. По оценке В. П. Астафьева, разорение коснулось каж дого второго двора и даже более. Из двухсот пятидесяти семей 29

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 30

в Овсянке уцелело лишь восемьдесят пять. И сами дома «ли шенцев» были сведены с земли, растасканы на дрова, сожже ны для потехи. А имущество раскулаченных «уплавлено» в Красноярск. Удивительное дело: самой астафьевской семьи на первых порах раскулачивание не коснулось. Формально они уже жи ли своим домом. «Семья наша обратилась в зимовье, где мама до высылки спасала ребятишек и стариков мазовских. Затем бдительная власть, пуще огня боящаяся своего народа, пере садила глав раскулаченных семейств в тюрьму. И Вася, мой крестный, вслед за отцом был посажен в тюрьму, как только ему исполнилось шестнадцать лет. Бабушка из Сисима со всей оравой попала на пересылку…» Я опускаю здесь страшные детали и подробности. Читатель их может отыскать сам в автобиографии В. П. Астафьева. «И вот избавление от нечаянного концлагеря — везут на север, строить новый порт Игарку. Во главе мазовской оравы, где нет ни одного трудоспособного человека, и таких семей здесь большинство, Марья Егоровна. Расположились удобно, в трюме, и ехали ладно до Енисейска и Подтесово. Там на па роход ввалилась орда пролетариев под названием “ирбован ные” и подняла хай — как так, вражеский элемент располо жен с комфортом, а сознательные советские трудящиеся загибаются на палубе. Вытряхнули Марью Егоровну… из трюма вместе с поме шавшимся стариком и ребятишками. Попали они табором за пароходную трубу. Пароход отапливали дровами, и, хотя на трубе была решетка, мелкие уголья вылетали наружу, падали на половики, одеялья, одежонку... Бабушка обирала пальцами уголья, и, когда пароход пристал к берегу возле Черной речки на карантин, брюшки ее пальцев были сожжены до костей… Скажу только, что Мария Егоровна полной мерой изведа ла муки за чужую семью, за верность и преданность семье, из которой в Игарке смог работать только один член се мьи — Иван Павлович, четырнадцати лет от роду. Был он че ловеком неунывным, башковитым, скоро выучился на руб щика и стал зарабатывать деньги, кормить семью. Погиб он в Отечественную войну под Сталинградом и похоронен в брат ской могиле в деревне Селиваново, в семнадцати верстах от Сталинграда. Осенью, уже в начале октября, с шугой вместе прибыли из тюрьмы Павел Яковлевич и Василий Павлович. Марья Его ровна перевела дух, но рановато. Зима, лютая, заполярная, убавила семейство… А в это время в деревне преобразования и борьба за счастье 30

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 31

человека набирали мощь и силу. По пустым избам гулял ветер, по селу ходили и гуляли местные коммунисты: Ганька Болту хин, Шимка Вершков, хитро к ним прильнувший Федор Фо кин, он же Федоран, наша невестка, жена дяди Дмитрия, Тать яна, женщина здоровая, четверых уже детей нарожавшая, но никакого внимания ни на них, ни на мужа, ни на дом… Вся она была охвачена революционным энтузиазмом, одной из первых вступила в партию и, поскольку была маленько гра мотная, занимала какую то должностишку в комбеде, актив но боролась с кулачеством. Лиза, одна из сестер моего отца, красивая и работящая де ваха, гулявшая с хорошим парнем Федором Сидоровым, при строилась к сидоровской семье, сами папа и мама моя жили случайными заработками. Но вот наступили совсем тяжкие времена, пашни и огороды запущены, колхоз имени Щетин кина, наспех сколоченный, на ладан дышит, в деревне нечего жрать — мельница то деда Мазова умолкнула, замерзла. На шли, призвали моего папу мельничать, пообещав зачислить его и маму мою в колхоз, чему мама была безмерно рада, но потрудиться ей на счастливой коллективной сельхозниве не довелось. Папа мой, восстановив мельницу, снова загулял, закуроле сил, не понимая текущего момента, и однажды сотворил ава рию, но мельница то не его уже и не дедова — это уже социа листическая собственность, и папу посадили в тюрьму… Мама нанималась на поденные работы, пилила дрова на продажу, собирала ягоды на продажу и плавила их в город, где собирала посылку заключенному мужу. В 1931 году семью нашу постигла еще одна, всю нашу жизнь потрясшая трагедия: плывя с передачей в Красноярск, мама моя, Лидия Ильинична, утонула прямо напротив дерев ни. Вскоре отца осудили на пять лет как врага народа и посла ли на строительство Беломоро Балтийского канала имени то варища Сталина». В эту трагическую пору маленький Витя оставался под над зором своей бабушки по материнской линии. Именно этот от резок времени и стал отправной точкой для тех рассказов о детстве, которые мы знаем теперь под названием «Последний поклон». «Бабушкин дом» — теперь музей. Но многие из здравству ющих ныне еще застали то время, когда у дома с красной фа нерной звездой (таких домов в Овсянке с полсотни, в них жи вут семьи погибших фронтовиков) по улице Щетинкина можно было встретить старую женщину с ведром воды, она возвращалась от деревенской колонки. Ефросинья Ильинич 31

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 32

на Фокина, тетя Апроня из «Последнего поклона». Это родная тетка Астафьева. «Мальчик в белой рубахе» — неведомо как погибший в 1933 году ее сын Петенька, ему и четырех лет тог да не было… Звякнуло железное кольцо ворот. Виктор Петрович привел меня сюда, в этот дом, когда я гостил у него в 1982 году. Здесь жил он в детстве с бабушкой (по материнской линии) Катери ной Петровной после того, как Лидия Ильинична утонула в Енисее. А через год я уже оказался с Виктором Петровичем и Ма рией Семеновной на поминках по Апроне. Остались от той встречи несколько снимков печальной деревенской тризны. Так сложилось, что я побывал в Овсянке за несколько лет до 1980 года, когда Виктор Петрович возвратился в родную де ревню. В 1968 году я приехал в эти места, чтобы своими глазами посмотреть на строительство Красноярской ГЭС. Но то, что тогда сумел я увидеть, вполне укладывалось в бравурный ре портаж районной газеты. До строительства ГЭС самым крупным промышленным предприятием старого поселка Скит, переименованного в 1957 году в Дивногорск, была артель «Лесозаготовитель». По зднее в черту города вошло и село Овсянка. Огромная стройка резко изменила жизнь родного села В. П. Астафьева.

«3 ноября 1967 года в 7 часов 40 минут утра первый агрегат Красноярской ГЭС дал промышленный ток. 4 ноября в 23 ча са 30 минут введен в действие второй гидроагрегат. Так нача лась трудовая биография станции. Строительство Красноярской ГЭС было подготовлено и обеспечено всем ходом развития социалистического общест ва, умами и делами людей нашей страны, их стремлением жить и строить. История вершится на глазах. Люди наполняют время новым содержанием, меняются вместе со временем и даже, когда уходят из него навсег да, — остаются в нем, продолжая своими делами нынешнюю нашу жизнь...» — так писал тогда я в своем репортаже. Далее в статье шло перечисление выдающихся рабочих (на самом деле выдающихся!), знатоков своего дела. Это бетон щик Яков Лесников, экскаваторщик Александр Маршалов, бригадиры Александр Лардыгин, Федор Вологдип, Федор Горбанев, Василий Сахатырь и Иван Палатин («Он из труда 32

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 33

сделал поэму!» — пожалуй, справедливо говорили тогда о за служенном строителе РСФСР Иване Ивановиче Палатине журналисты), ветераны гидростроители Сергей Леонидович Малиновский и Евгений Ефимович Лискун. С этими людьми шли и идут рядом дивногорцы. Имена всех не перечислить. Эти люди рядом с нами, ходят по нашим улицам. По своим улицам. «Когда приходишь в очередной раз на Красноярскую ГЭС, проходишь по машинному залу, спускаешься к турбинам, раз говариваешь с эксплуатационниками, пытаешься как то оп ределить словами все то, чем живет сейчас станция, — не вольно теряешься: нет слов! Удивляешься: неужели это мы, люди, обыкновенные земные люди, смогли сотворить такое?! Уму непостижимо! Всего одиннадцать человек дежурной вахты сейчас обслу живают все работающее оборудование станции, которая еже суточно выдает от 50 до 110 миллионов киловатт электроэнер гии. Уместно вспомнить и то, что энергетический потенциал царской России в 1913 году был лишь немногим больше, чем мощность только двух агрегатов Красноярской гидроэлектро станции. ...Красноярская ГЭС — символ времени. И в самом деле можно говорить, что Красноярскую ГЭС строила вся страна. Когда в марте 1963 года на перекрытие Енисея приезжал Кон стантин Симонов, он написал стихи в Дивногорске: Какой же памятник народу Поднять над этою рекой, Где он смирил такую воду Своею собственной рукой? Нет, пусть не монумент картинный, Пусть века новые черты Глядят на мир самой плотиной Со стометровой высоты!»

Виктор Астафьев побывал в родной деревне на десять лет раньше до описанных выше событий, когда здесь только на чиналась великая стройка коммунизма. Почему об этом важ но вспомнить? А потому, что именно из той поездки по командировке журнала «Смена» он вывез творческое негодование, которое обратилось в яркое, самобытное и лирическое слово о его де ревенском детстве. Вот он честно пытается осознать происходящее вокруг, си лится справиться с редакционным заданием, описать проис ходящее в родных ему местах... «Будучи в командировке, я, уже привыкший к неудержи 2 Ю. Ростовцев

33

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 34

мой болтовне, демагогии и краснобайству, был все же поражен тем, какой размах это приобрело на просторах родной Сиби ри — оно и сейчас здесь соответствует просторам — такое же широкое, вольное и безответственное. Но тогда я еще не был таким усталым от нашей дорогой действительности, все вос принимал обостренно, взаболь… Я жил в родной деревне, смотрел на своих односельчан, за нятых земельным и рабочим повседневным делом, и думал: “Ну, хорошо. Все герои, и все героическими делами обуяны, а кто же тогда их то, моих родных гробовозов (такое неблаго звучное прозвище у моего родного села Овсянка), отразит и расскажет о их вечной жизни и о труде, которым земля и все на земле держится? А тут еще и строители “масла в огонь под лили”, явились в Сибирь с ружьями, фотоаппаратами, куп ленными на “подъемные” деньги. Значит, как они сойдут с поезда, ступят на дикую сибирскую землю, сразу же завалят медведя и сфотографируются, поставив победительно ногу на поверженного зверя. Квартировали молодые строители в па латочных городках, по окрестным селениям, и все избы моей родной деревни тоже были забиты новопоселенцами. Не обнаружив бородатых мужиков, обутых в чуни, в звери ные шкуры, в медвежьи шубы, жрущих сырое мясо и живую рыбу (хотя есть любители и того, и другого на Севере, да и в Москве они есть), шумные строители сразу утратили к сиби рякам интерес, игнорировали их как в жизни, так и в своих ху дожественных творениях. Более того, не приложив труда за глянуть поглубже в душу сибиряка, по внешней грубой его оболочке составили мнение о нем и враждебное к нему отно шение выявили. Впрочем, часто оно бывало обоюдным, и не облагородилась от наплыва строителей сибирская сторона, наоборот, погрубела еще больше, осатанилась, хотя внешне вроде бы “обстроилась”, выглядит куда как культурней, чем в “старое время”. Словом, думал я думал, и вышло, что мне надо рассказы вать о своих земляках, в первую голову о своих односельчанах, о бабушке и дедушке и прочей родне, стараясь не особо то унижать и не до небес возвышать их словом. Они были инте ресны мне и любимы мной такими, какие есть на самом деле, и жизнь их обыкновенная была привлекательней всех выду манных, из папье маше слепленных, бутафорской краской выкрашенных героев, у которых всегда грудь вперед и “пере довая мысль” наготове. Вот и начал я помаленьку да полегоньку писать рассказы о своем детстве, о селе родном и его обитателях, о дедушке и ба бушке, ни с какой стороны не годных в литературные герои 34

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 35

той поры. Первоначально цикл рассказов и назывался “Стра ницы детства”. И чудесный эпиграф Кайсына Кулиева со сладкой грустью предварял его: “Мир детства, с ним навечно расставанье, назад ни тропок нету, ни следа, тот мир далек, и лишь воспоминанья все чаще возвращают нас туда”. Рассказы писались легко, быстро, радуя сердце… “Конь с розовой гривой” и “Монах в новых штанах”… В 1968 году в Перми вышла книга под названием “Последний поклон”. Я долго искал это название, а оно уже было в книге — так назы валась одна из глав. И однажды мой товарищ ткнул пальцем в это название. Книгу ту оформлял покойный уже пермский художник Алексей Мотовилов. Больше года он работал, на каких то цинковых пластинках гравюры резал, когда книгу печатали, художник ночевал в типографии, чтоб все было напечатано как надо. И все Пермское издательство старалось, и книга по лучилась как надо, в суперобложке, с цветным шрифтом. Я это к тому, что везде, хоть на стройке, хоть в издательст ве, нужны в работе самоотверженность и любовь, увы, куда то во многих местах и на предприятиях наших подевавшиеся... Книга “Последний поклон” была замечена в столице, бла госклонно встречена критикой. Пошла хвалебная почта, кото рую я, конечно же, читал с большим удовольствием и млел еще ненадорванным, горячим сердцем. Но жизнь шла вперед, и я вместе с нею куда то двигался, съездил, и не раз, в Сибирь, на родину, побывал на Енисее, на Оби. Урал, к той поре почти наголову разбитый, досконально изучил, из газеты и с радио ушел — шибко они растревожили и поранили мою совесть. Не вдруг, не сразу, но понял я, что че го то в “Поклоне” не договорил, “перекосил” книгу в сторо ну благодушия, и получилась она несколько умильной, хотя я к этому сознательно и не стремился, а все же жизнь пообтесал, острые углы пообпиливал, чтоб дорогие читатели… за них штанами не цеплялись и коленки не ушибли. А ведь жизнь то тридцатых годов не из одних веселых детских игрушек и за тейливых игр состояла, в том числе и моя жизнь, и жизнь близких мне людей. Продолжались раздумья, воспоминанья, продолжалась во мне книга. Уже живя в Вологде, я написал новые главы “Последнего поклона” и однажды издал книгу в Москве, состоящую из двух частей. Встретивший меня как то мудрый горец и славный поэт Кайсын Кулиев спросил: “Что же эпиграф то снял?” — И сам себе ответил, грустно покачивая головой: “Понимаю. Книга переросла воспоминания детства”.

35

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 36

Нет, книга ушла из детства дальше, в жизнь, и двигалась вместе с нею, с жизнью. В 1980 году я переехал жить на роди ну и уже через год другой почувствовал, что моя заветная кни га снова “зашевелилась” во мне, — я заметил в ней неточнос ти, неизбежные оттого, что писалась она вдали от “натуры”, ощутил пропуски в книге и какие то упущения памяти, а глав ное — позывы “рожать”. И снова, с радостью, с тем удовольствием, какого мне не до ставляла работа ни над одной моей книгой, принялся я за “По клон”. Конечно же, не так уж легко и прытко писалось, как в литературной “верхоглядной” молодости, однако одолел я и третью часть книги… Я думал написать одну большую, заклю чительную главу, но жизнь подбрасывала и подбрасывала мате риалу, как хворосту в костер. Я в одну главу не уложился, напи сал две: “Забубенную головушку” и “Вечерние раздумья”…» И все же, как совместить боль переживания писателя и то новое, что все равно приходит в нашу жизнь, разрушая при вычный уклад? Благодаря стройке Овсянка встряхнулась, получила воз можность развиваться. До начала строительства в населенных пунктах сельсовета проживало около 2,5 тысячи человек. А че рез десять лет население почти удвоилось, в поселке появились школа десятилетка (в ней тогда обучалось 470 школьников, с которыми работали 30 учителей), детский комбинат, детсад. Представитель местной власти в 1977 году с упоением рас сказывал мне о перспективах, которые он видит в будущем. Упомянул среди прочего, что в институте «Красноярскграж данпроект» разрабатывается генеральный план развития по селка и других окрестных населенных пунктов.

— Какой же станет Овсянка через пять — десять лет? Рас скажите, пожалуйста, и, если можно, реально пофантазируй те, — прошу я Ирека Хусаиновича Тукаева, председателя Ов сянского поссовета. В кабинете уютная тишина. Уют придают ему стоящий в углу позади рабочего стола остролистый комнатный клен с оранжевыми колокольчиками, нежно цветущий на окне, за которым мягко падает искрящийся снег, кактус...

— Прежде всего планируется строительство современного Дома быта. С пошивочным ателье, мастерскими рембыттехни ки и сапожной, — говорит он. — Расширятся площадь и сквер в административном центре поселка и выйдут к Енисею. Оде нется в бетон и дорожное полотно нижней застройки. Пока здесь бетонных покрытий немного — всего полкилометра.

36

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 37

Виктор Астафьев совсем не против хороших дорог, но он примерно в ту же пору, когда давал мне интервью председа тель поселкового совета, совсем другое хотел рассказать о сво ей Овсянке читателю, и особенно молодому: «Дом мой стоит на горе Гремячей. Гора по имени речки на звана, что начинается в горах и течет по этому хребту. Это вы сокая гора, внизу Енисей. За Енисеем знаменитый сибирский заповедник Столбы. Вот какое красивое у нас место. Выше по Енисею, километров пятнадцать, моя родная деревня. Она на зывается Овсянка. Там я родился, там рос, там осиротел очень рано и потом воспитывался у бабушки Екатерины Петровны. Детство — это лучшая пора жизни человека, а наше дере венское детство было очень богато впечатлениями. И радостя ми, и играми, очень мы много играли во всякие игры, с утра до вечера играли. И с ранней весны, когда появлялись протали ны, мы уже что то добывали себе на пропитание. Начинали мы обычно выкапывать луковки саранок — это дикая лесная лилия, у нее в земле есть луковка, очень масляни стая, ну и мы, истощенные за зиму дети, выкапывали луковки деревянной лопаткой и ели. Витаминчик. Вслед за саранками появлялся уже дикий лук, потом появлялась черемша. Черем ша своим видом похожа на ландыш, только она побольше, а цветок поменьше. Вкус черемши — вроде бы одновременно лук, чеснок и еще что то; в ней очень большое содержание вся ких витаминов, и во время войны черемша спасала сибиряков от цинги. Едим мы черемшу с хлебом, с солью, прекрасная еда. Очень много у нас цветов в Сибири. Цветы яркие. Напри мер, купава под Москвой желтая растет. А у нас она уже оран жевого цвета и называется поэтому жарок, огонек, уголек. Са ми названия уже такие, что даже хочется сразу стихи сочинять. Кроме того, есть у нас ветреницы лесные, ветреница весен няя, есть венерин башмачок, она же орхидея, есть кукушкины слезки, в общем, очень много цветов, необозримое поле. Вот у меня сейчас в деревне моей родной есть изба, где я летом жи ву и работаю. И у меня весь огород засажен дикими цветами. Почти нет садовых, все принесено из леса. И из леса же при несены деревца, и они уже растут... Деревня Овсянка стоит среди скал, на выносе. Напротив деревни Караульный бык — очень красивая скала. А непода леку, вверху, одна из прекраснейших в мире рек — это Мана река. Выше нашей деревни сейчас стоит гидростанция Крас ноярская. Леса у нас кругом: сосняки, лиственница, осина, береза. У нас такие светлые боры, и всегда лес растет избранно, как на саженный. Вот если сосняк, то сосняк, рядом осинник, это та 37

Astaf’ev.qxd

06.02.2014

14:41

Page 38

кая избирательная борьба леса, выросшего в горных условиях. На горах лесу очень трудно расти... У нас в деревне очень хорошее лесничество, а сейчас в де ревне работает еще и детское лесничество. Там ребята учатся в школе и попутно обучаются лесному делу, прямо в лесу. И так хорошо у ребят шли дела, что для них решили построить спе циально двухэтажную школу лесничих, и строительство ее уже закончено. В этой школе ребята будут учиться с шести лет. Все предметы будут у них там; но уклон особый — знание леса. Они и сейчас много делают. Помечают лес, ведут учет леса. Лес ведь нуждается тоже в учете: который можно срубить, ко торый нельзя, который заболел, и потому его надо выпилить, чтобы другие деревья не болели. Лес — это живой организм, в нем находятся и вредители, он страдает от лесных пожаров и от подземных вод, от осыпей, от оползней. Очень тяжелой жизнью живет лес. И если он нам кажется действительно кра сивым, то знайте: он тоже употребил много сил, чтобы вы жить, существовать. Есть удивительное растение, которое первым поселяется на пожарищах, вырубках, на голых местах. Это Иван чай. По научному — кипрей. Так вот этот Иван чай интересен тем, что температура в его зарослях, по сравнению с окружающей средой, на полтора градуса выше, он сохраняет специально в своих зарослях теп ло. И тепло это не простое, а парное, там, в его зарослях, ут ренняя роса согревается и становится паром, и от этого пара лучше всходят семена деревьев. Иван чай готовит почву для будущих растений, чтобы себя погубить, собою пожертвовать. А сколько таких секретов у природы, у леса?! Множество! И ребята, которые будут учиться в школе лесничих, все это узнают...» Астафьев адресует свое описание родного края детям, по этому и встает перед глазами картина безмятежная и радостная. Но это — лишь внешний покров, под которым скрывается, как мы уже знаем, куда более сложная гамма чувств писателя. Глава вторая ОВСЯНКА — ИГАРКА: ШКОЛА ЖИЗНИ

После трагической гибели матери Виктора, Лидии Ильи ничны, ее родители — Екатерина Петровна и Илья Евграфо вич Потылицыны окружили мальчика заботой, старались, чтобы он не чувствовал себя сиротой. Однако мы помним по рассказу «Конь с розовой гривой», что по простоте душевной 38