МОСКВА МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ 2013
Глава первая МЕЩАНСКАЯ СЛОБОДА
В 1918 году в статье «Интеллигенция и революция» Алек! сандр Блок писал о русском народе, о «миллионах людей пока “непросвещенных”, пока “темных”: «...среди них... есть такие, в которых еще спят творческие силы; они могут в будущем сказать такие слова, каких давно не говорила наша усталая, не! свежая и книжная литература». В отличие от другого поэта! символиста Валерия Брюсова, знакомого со стихами Андрея Платонова и написавшего на них в 1923 году доброжелательный отзыв, Блок Платонова не знал. Однако ощущение такое, что судьба старшего сына слесаря воронежских железнодорожных мастерских, родившегося в последний год последнего века русского царства и сказавшего то действительно новое, чего не то что давно, а никогда не говорила русская литература, была Блоком таинственным образом предугадана и направлена. Платонов был не только писателем, драматургом, литера! турным критиком, философом, публицистом, поэтом, сцена! ристом, а также электротехником, мелиоратором, инженером, изобретателем, прорабом. Он — явление сродни циклону, ат! мосферному фронту, возникающему на стыке холода и тепла, света и тьмы, сухости и влаги, ответ на вызовы революции и пути русского большевистского пешеходства. Та чудовищная энергия, которая скопилась в России на рубеже веков и искала, в ком воплотиться, нашла в Платонове выход. Однако тут есть важный нюанс. «Выйти прямо из глубин народных в ХХ веке литературное явление не может: оно должно прежде опреде! литься в самой литературе», — говорил Михаил Бахтин. Мысль русского философа тем важнее, что Платонов, этот, по опреде! лению Валентина Распутина, «изначальный смотритель русской души», вышедший «из таких глубин и времен, когда литерату! ры еще не было, когда она, быть может, только!только начина! лась и избирала русло, по которому направить свое течение», — не был ни темным, ни непросвещенным человеком, хотя имен! но таким его порой воспринимали самые близкие ему люди. 5
Неплохо знавший Платонова, часто встречавшийся с ним прозаик Лев Гумилевский писал в мемуарах «Судьба и жизнь»: «Счастье Платонова было в том, что он читал очень мало в пе! риод своего писательского возрастания, а потом в зрелом воз! расте уже мог противостоять воздействию классического лите! ратурного языка». Однако по меньшей мере первая часть этого высказывания не соответствует действительности, да и со второй не все так однозначно. То же самое относится и к воспомина! ниям жены писателя Марии Александровны: «Андрей до шест! надцати лет и книг!то не читал». На самом деле, конечно, читал и читал очень много в детстве, в отрочестве, в юности — глубокие, серьезные книги. Вот почему за Платоновым стоят не только почва, не только та степная черноземная полоса, где «лето было длинно и прекрасно, но не злило землю до бесплодия, а откры! вало всю ее благотворность и помогало до зимы вполне разро! диться», не только первооснова воды, огня, воздуха и земли, ма! терии и духа, но есть за ним и книжность, и ученость, и культура. Платонов — фигура рубежа, он находится на самой линии разрыва между жизнью и смертью, между Богом и человеком, человеком и машиной, человеком и природой. Он этот разрыв пропустил через сердце, пытаясь соединить несоединимое, и, быть может, в этом пограничье и таится ключ к его творчеству и судьбе. Долгое время считалось, что Андрей Платонович Климен! тов — такова настоящая фамилия писателя — родился 20 авгу! ста 1899 года (1 сентября по новому стилю). Этот день упоми! нается во многих книгах, энциклопедиях и справочных материалах, Платонову посвященных, но не так давно воро! нежский краевед Олег Григорьевич Ласунский установил бо! лее точную дату рождения своего земляка — 16 августа (28!го по новому стилю) 1899 года. Число было указано самим Анд! реем Климентовым в заполненном им «Извещении о приня! тии на службу» в 1915 году, оно же значится в выписке из мет! рической книги за 1899 год, выданной родителям при поступлении сына в церковно!приходскую школу. В ХХ веке, так же как и в нынешнем, на этот день приходится праздник Успения Божией Матери. В веке XIX, на исходе которого Пла! тонов родился, 16!го отмечали попразднство Успения1. Связь 1 П о п р а з д н с т в о — дни после праздника, в которые на богослуже! нии совершаются молитвословия и песнопения, посвященные данному празднику; так, попразднство Пасхи длится тридцать восемь дней — до Вознесения, других праздников — от одного до восьми дней; попразднство Успения Божией Матери длится восемь дней. — Прим. ред.
6
Платонова и с материнством, и со смертью слишком очевид! на, чтобы считать это совпадение случайным. «Я родился в Ямской слободе, при самом Воронеже. Уже десять лет тому назад Ямская чуть отличалась от деревни. Де! ревню же я до слез любил, не видя ее до 12 лет. В Ямской были плетни, огороды, лопуховые пустыри, не дома, а хаты, куры, сапожники и много мужиков на Задонской большой дороге. Колокол “Чугунной” церкви был всею музыкой слободы, его умилительно слушали в тихие летние вечера старухи, нищие и я <...> кроме поля, деревни, матери и колокольного звона я любил еще (и чем больше живу, тем больше люблю) паровозы, машины, ноющий гудок и потную работу. Я уже тогда понял, что все делается, а не само родится, и долго думал, что и детей где!то делают под большим гудком, а не мать из живота выни! мает», — писал он в одной из автобиографий. О родителях Платонова известно не так много. Мы не знаем, когда и при каких обстоятельствах они познакомились, какие связывали их отношения, что за атмосфера была в доме, како! вы были первые впечатления ребенка, детские раны, радости, мечты и обиды. Пожалуй, лишь одно не очень ясное воспо! минание проливает свет на тайну Андреева детства: «О войне — о чувстве моих состояний на выездах, в глуши, без матери, в поле (на торфу, за глухими посадками, вдалеке, молча много суток, хождение между тремя домами много лет, лишнее время в детстве, в экономии, Латное, китайцы с войны из окопов, на станции, белые известняки, жара, сердце, пустые вокзалы, го! ре), задумчивость — задумчивость, т. е. терпение мое». Но эти скупые, отрывистые записи Платонов делал для се! бя, и за неимением писем, мемуаров или дневников его род! ных и ввиду нежелания самого писателя о своем детстве рас! сказывать — «Он вообще не любил говорить о себе, никогда не вспоминал события детства и юности», — писал Гумилев! ский, хотя в 1927 году намерение написать о себе у Платонова было, о чем свидетельствует его письмо жене: «Думаю теперь засесть за небольшую автобиографическую повесть (детство, 5—12 лет) примерно», а в «Записных книжках» 1931—1932 го! дов не случайно появится: «Лето, детство, плетень, солнце — и это останется на все будущее» — о многом приходится гадать, предполагать, либо идти вслед за платоновской прозой, кото! рую принято считать автобиографической, но вряд ли она в точности отражала реальную картину тех лет, и переносить ме! ханически образы «Ямской слободы», «Чевенгура», рассказа из старинного времени «Семен» на жизненную канву их со! здателя значило бы вольно или невольно картину его жизни искажать. 7
К примеру, фрагмент из «Ямской слободы»: «Детей же били исключительно за порчу имущества, и притом били зверски, трепеща от умопомрачительной злобы, что с порчей вещей погибает собственная жизнь. Так, на потомственном накопле! нии, только и держалась слобода» — вовсе не означает, что та! ковыми были нравы в семье автора, хотя очевидно, что в дет! стве Платонов видел окрест себя много горя и впоследствии это страдание запечатлел, сгустив краски, возможно, даже больше, чем дореволюционная жизнь заслуживала. Но едва ли дело тут в революционной конъюнктуре и пролетарском дик! тате времени — то был голос человеческого сердца, восприим! чивого прежде всего к трагической стороне бытия, что не от! меняло, а усиливало его любовь к Божьему миру. «Он был когда!то нежным печальным ребенком, любящим мать, родные плетни и поле и небо над всеми ими. По вечерам в слободе звонили колокола родными жалостными голосами, и ревел гудок, и приходил отец с работы, брал его на руки и целовал в большие синие глаза. И вечер, кроткий и ласковый, близко приникал к домам, и уморенные за день люди ласкались в эти короткие часы, остав! шиеся до сна, любили своих жен и детей и надеялись на счас! тье, которое придет завтра. Завтра гудел гудок и опять плакали церковные колокола, и мальчику казалось, что и гудок, и ко! локола поют о далеких и умерших, о том, что невозможно и чего не может быть на земле, но чего хочется. Ночь была пес! нею звезд, и жаль было спать, и весь мир, будто странник, шел по небесным, по звездным дорогам в тихие полуночные часы». Так писал Платонов в раннем рассказе «Сатана мысли». И есть великая тайна в том, почему из миллионов русских мальчиков, родившихся на пороге самого страшного русского века в самой русской гуще (Воронежская губерния была одной из наиболее плотно заселенных в России), именно ему, меща! нину воронежской Ямской слободы, взявшему даже не псевдо! ним, а по крестьянской традиции имя отца вместо фамилии — Андрей Платонов сын, Господь судил ближе всего подойти к сердцу русского человека в эпоху смуты. А между тем ничего особенного, что порою сопровождает появление на свет заме! чательных людей, в происхождении Платонова не было или пока что нам не открылось. Отца его звали Платоном Фирсовичем Климентовым. Был он сыном землекопа, погибшего на шахте при аварии. Платон Фирсович родился 18 ноября 1870 года в Задонске, где окон! чил приходское училище, и с двенадцати лет стал работать, ос! воив множество профессий — от малярного ремесла до маши! ниста паровоза. Образ отца не раз встретится в платоновской 8
прозе, начиная с одного из ранних рассказов («Демьян Фо! мич — мастер кожаного ходового устройства»): «Я с детства знал, по отцу, что такое пьяный мастеровой человек — это не! выносимо, говорят. Но я люблю пьяных людей, это искреннее племя...» — и заканчивая биографическим замечанием из «За! писных книжек»: «“В Задонск!” — лозунг отца, крестьянский остаток души: на родину, в поле, из мастерских, где 40 лет у масла и машин прошла жизнь». В 1993 году воронежский исследователь В. А. Свительский опубликовал письмо Платона Фирсовича, адресованное сыну Петру, в котором в ответ на просьбу рассказать о матери и о себе отец сообщал: «Я родился в городе Задонске, мещанин, в 1870 году. Мать твоя родилась в 1875 году... <...> в городе За! донске. Крещение наше было — ее и мое — тоже в Задонске, в Успенском соборе. Где я и отбывал Воинскую повинность в 1891 году, ездил из Воронежа в Задонск, откуда я поехал в Ле! нинград, где прослужил 5 лет старшим унтер!офицером. Ког! да возвратился со службы, поступил на ж. д., где проработал почти 40 лет и был на хорошем учете. Петя, может что Вам непонятно, то напишите, я исправлю что не так <...> Петя, может тебе нужна моя биография, то я напишу вкратце <...> Когда вышел со службы военной, поступил на ж. д. рядовым слесарем, потом стал бригадиром, далее групповод — потом монтер, потом инспектором по приемке деталей. У меня мно! го изобретений. Мой прибор для проверки и постановки веду! щих кривошипов, за что я получил патент. В газетах писали, что перегнал Крупа. Вальцевание дымогарных труб. Кольца для укрепления бандажей быстрого гидравлического пресса. За все это я получил благодарность с линии и был представлен к высшей награде — Ордену Ленина, но не получил, хотя игра! ли туш в клубе Карла Маркса и поздравляли. Если это нужно, то я опишу подробно». К этим простодушным, безыскусным словам стоило бы до! бавить строки из письма Андрея Платоновича летом 1942 года, когда он получил ошибочное известие о смерти Платона Фир! совича: «Я сильно любил и люблю своего отца, и меня мучает теперь раскаяние, что я ничем не помогал ему, а теперь уже не нужна ему моя любовь и помощь и его нет на свете». Мать Платонова Мария Васильевна Климентова, урожден! ная Лобочихина, родилась в семье бывших крепостных поме! щика Ивана Васильевича Бородина, после отмены крепостного права приписанных, как и Климентовы, к мещанскому сосло! вию. Ее отец Василий Прохорович Лобочихин был часовщиком и золотых дел мастером, и, судя по всему, именно к нему отно! сится краткая характеристика из «Записных книжек»: «Дед за! 9
кусывал водку, выбирая тесто из своей бороды». Семья была не! бедная, энергичная, один из братьев Марии Васильевны, Миха! ил Васильевич Лобочихин, начав свой путь с должности около! точного надзирателя, дослужился до помощника секретаря конторы службы пути в управлении Юго!Восточной железной дороги, стал автором справочной книги о железнодорожных пу! тях и проживал в Воронеже в собственном двухэтажном доме. Его сестре повезло меньше, и с материальной точки зрения ее замужество — дата которого нам неизвестна, но можно предпо! ложить, что оно было не слишком ранним, на это косвенно ука! зывает тот факт, что своего первенца Мария Васильевна родила в 24 года, а дальше дети посыпались как горох — оказалось бес! конечно трудным: постоянное вынашивание и выхаживание детей, болезни, нужда. Не случайно много лет спустя, задумав написать рассказ о матери, Платонов отметил в «Записных книжках»: «...ни разу не была в театре, не ездила на поезде». Не было у Марии Васильевны и того, что составляет одну из главных радостей женской жизни — своего дома, очага. Кли! ментовы в течение многих лет жили на съемных квартирах, семья была большой, а достаток не слишком велик. Впрочем, полной ясности и тут нет. Если исходить из того, что платонов! ский рассказ «Семен» с его картиной «взрослого детства» отра! зил, как традиционно принято считать, собственные впечатле! ния писателя, то получается, что многочисленные дети Платона Фирсовича и Марии Васильевны Климентовых рос! ли чуть ли не в нищете. Это подтверждают братья Андрея Пла! тонова, на чьи свидетельства ссылается Олег Ласунский: «Де! ти спали на полу вповалку, накрывшись общим ватным одеялом. Питались скверно, кусок черного хлеба, посыпанный солью, считался лакомством. Утешали себя мыслью, что бед! ным арестантам живется еще хуже: тюрьму от астаховских вла! дений отделяло всего лишь несколько дворов». Еще дальше пошел в книге о Платонове «Андрей Платонов. Очерк жизни и творчества» литературовед В. В. Васильев: «В малолетстве он испытал и тяжесть нищенской сумки... подростком познал не! посильный, под стать заматеревшему мужику, наемный труд...» На первый взгляд в платоновской прозе подтверждение этим мотивам найти можно: именно так, с сумой, ходит в дет! стве по окрестным деревням Саша Дванов. Однако если герой «Чевенгура» рос приемным сыном в многодетной семье кресть! янина, чье благополучие целиком зависело от урожая, а урожай от погоды, то отец Андрея Платонова крестьянским трудом не занимался. Он был мастером, изобретателем и, используя тер! мин более позднего времени, рационализатором, которого на! чальство ценило и который как квалифицированный рабочий 10
должен был получать по 40—50 рублей в месяц. (Для сравне! ния: пшеничная мука в ту пору стоила 1,4 рубля за пуд, ржа! ная — 1,3 рубля за пуд, мясо — 6 рублей за пуд, ведро молока — 50 копеек, сахар — 6,6 рубля за пуд1.) Таким образом, даже с учетом того, что детей в семье было много (Платонов писал в автобиографии, что «семья была одно время в 10 человек»), а Платон Фирсович долгое время был единственным кормиль! цем, слова о бедных арестантах, чья участь утешала голодных детей, воспринимаются как преувеличение, черный же хлеб, посыпанной солью, может быть любимым детским лакомст! вом в семье аристократов, да и сам Андрей Платонов не слу! чайно написал в одной из статей: «Что такое голод? Я не знаю». Или же были в семье свои тайны, или житейские обстоятель! ства, так и не раскрытые: например, Климентовы могли откла! дывать деньги на покупку дома и поэтому экономили на по! вседневных нуждах, а у растущих детей то и дело возникало ощущение, что им постоянно не хватает еды. «Голод: как Петя хотел есть в детстве: ел огрызки яблок, тос! куя так (от роста и т. д.), что не мог ни читать, ни думать — и даже плакал от душевной печали, тогда как это была лишь жизнь, растущая и тоскующая от своего недостатка», — писал Платонов позднее об одном из братьев. Худо ли, бедно ли жила семья железнодорожного слесаря, образование дети Климентовых, те, кому суждено было выжить, а таковых оказалось пятеро — Андрей, Петр, Сергей, Семен и Вера, получили хорошее и по меркам своего времени все вы! шли в люди. Петр Платонович Климентов — тот самый, кто в детстве не мог ни читать, ни думать от психологического недо! едания, — стал доктором наук и известным гидрогеологом, Сергей Платонович избрал военную карьеру и дослужился до полковника, Семен Платонович пошел по линии отца и сде! лался машинистом, только не тепловоза, а плавал на кораблях, Вера Платоновна выучилась на врача!стоматолога. У всех рож! денных в Ямской слободе климентовских детей сложилась удачная карьера, они прожили долгие и в общем!то благопо! лучные жизни, хотя были и не очень дружны меж собой и, бо! лее того, если верить воспоминаниям Марии Александровны Платоновой, холодны по отношению к семье старшего брата. «У Андрея — один брат известный ученый, другой тоже не бед! ствует, сестра — врач, состоятельные люди, а ни разу за все эти 1 Размер зарплаты и цены на основные продукты питания в начале ХХ века взяты из статьи «Становление Кинельского железнодорожного узла (1877—1917 гг.)», опубликованной Российским государственным ар! хивом научно!технической документации.
11
годы копейки не прислали, Машеньку к себе не пригласили, уж как мы бедствовали!.. Это они сейчас все разлетаются и Андреем интересуются — им сказали, что он мировой писа! тель. Сестра Андрея — совсем чуждый человек, Андрей уми! рал — говорил мне: “Верку к гробу не подпускай”». Но это дела семейные, стороннему человеку неподсудные и до конца непонятные, да и Мария Александровна могла быть в своих словах пристрастна, ибо в архиве Петра Платоновича Климентова сохранилась платоновская книга сказок «Вол! шебное кольцо» с дарственной надписью автора, сделанной в октябре 1950 года: «Брату Пете — не оставившему меня своей братской любовью в страшное время моей жизни». И все же, рассуждая житейски, только у старшего сына Климентовых судьба сложилась, в отличие от братьев и сест! ры, неудачно, и по!человечески родителям надо было бы горе! вать именно о нем. Мать до этой поры не дожила, она умерла накануне первого погрома платоновского творчества в 1929 го! ду, когда ей было всего 54 года, а проживший 82 года и пере! живший сына на год отец о смерти Андрея печаловался: «Луч! ше бы я лег на его место, а он должен жить». А поначалу казалось, что у климентовского первенца все складывалось удачно. После окончания бесплатной церковно! приходской школы, на чем образование многих пролетарских детей заканчивалось, и они шли в люди, Андрей Климентов по! ступил в мужское четырехклассное училище, где обучение сто! ило 10 рублей в год. Деньги на учебу в семье нашлись, и если уж и говорить о сумке, которую носил мальчик из Ямской слободы, то ближе к истине Олег Ласунский: «Мать сшила холщовую сум! ку, и Андрюша стал с гордостью ходить с ней через весь город». С гордостью или нет проделывал путь от Ямской слободы до училища отрок Андрей, но его будущий герой Саша Дванов, которого считают платоновским альтер эго, никакого образо! вания в отрочестве не получает и после бродяжьего голодного детства сразу поступает учеником в депо, чтобы выучиться на слесаря. Здесь между Платоновым и его героем проходит еще одна граница. Правда, у самого автора отношение к получен! ному им «классическому» образованию менялось: в прошении о приеме на работу в ноябре 1914 года Андрей Климентов ука! зывал, что окончил полный курс городского училища, а шесть лет спустя, в 1920!м, заполняя анкету и опросный лист лица, вступающего в РКП(б), в графе «Какое получили образова! ние» написал: «нисшее». Тогда же в автобиографии, написан! ной в связи со вступлением в партию, он отзывался о своей учебе так: «Лет 7!ми меня отдали учиться в церковно!приход! скую школу. Но в школу я хоть и ходил, а учился больше дома 12
тому, чему хотел, чему учили книги, где не могла укрыться правда». Однако два года спустя вспоминал с благодарностью: «Потом наступило для меня время ученья — отдали меня в церковно!приходскую школу. Была там учительница — Апол! линария Николаевна, я ее никогда не забуду, потому что через нее я узнал, что есть пропетая сердцем сказка про Человека, родимого “всякому дыханию”, траве и зверю, а не властвую! щего бога, чуждого буйной зеленой земле, отделенной от неба бесконечностью... Потом я учился в городском училище». В июне 1914 года Андрей Климентов училище окончил и осенью устроился на работу конторским служащим в губерн! ское отделение страхового общества «Россия». Работал он там недолго — два месяца и в январе 1915!го поступил в «Общест! во Юго!Восточных дорог», где уже много лет трудился его род! ной дядюшка Михаил Васильевич Лобочихин. От той поры сохранился следующий документ, написанный красивым, ровным почерком молодого человека, похоже, дей! ствительно пригодного к исполнению тех служебных обязан! ностей, которые он стремился на себя взять. «Господину Начальнику Службы Пути и Зданий Ю.!В.!ж.!д. Мещанина Андрея Платоновича Климентова Прошение Честь имею покорнейше просить не отказать предоставить мне должность конторщика в вверенной Вам Канцелярии или Бухгалтерии Службы Пути. Я окончил полный курс городско! го училища, знаком с конторской службой, могу хорошо рабо! тать на пишущей машинке и считать на счетах. Возраст мой — 16 лет. Покорнейше прошу не отказать в моей просьбе, т. к. я и мои родители нуждаемся в службе. Безусловно оправдаю по! рученное мне дело и заслужу доверие к себе. Хотя возраст мой и мал, но условия жизни заставили меня серьезно относится1 к делу и потому покорнейше прошу препятствие к принятию со стороны возраста не чинить, а испытать меня на деле. 1914 г. Ноября 12 дня. Андрей Климентов. Адрес: сл. Ямская пригородная города Воронежа д. № 192». Этот дом 192 с деревянными ветхими воротами по Милли! онной улице будет описан в повести «Ямская слобода», а еще раньше в рассказе «Волчок»: 1
Так, с ошибкой, в оригинале. 13
«Был двор на краю города. И на дворе два домика — флиге! лями. На улицу выходили ворота и забор с подпорками. Тут я жил. Ходил домой я через забор. Ворота и калитка все! гда были на запоре, и я к тому привык». Конторским служащим с окладом в 20 рублей Климентов проработал полтора года, после чего с характеристикой «Кон! торщик Климентов к своим обязанностям относится добросо! вестно» в июле 1916!го поступил литейщиком на трубочный завод. О причинах перехода мелкого служащего в рабочий класс в биографиях писателя ничего не говорится, но можно предположить, что работа на литейном заводе, изготовлявшем оружие, причем работа очень тяжелая (впоследствии она отра! зилась в одном из первых известных платоновских рассказов «Очередной», а также в рассказе «Серега и я»: «Мастерская давила и ела наши души. Люди там делались злыми. Цельный день мы таскали носилки со стружками и мусором...»), давала освобождение от воинской повинности, под которую Плато! нов должен был рано или поздно попасть. Не случайно в за! полненном им собственноручно извещении о принятии на службу в контору ЮВЖД в 1915 году в графе «Отбывал ли во! инскую повинность, когда, в какой части и где именно» зна! чится ответ: «Жду призыв». В солдаты императорской армии слобожанин не стремил! ся, и впоследствии Первая мировая война будет изображена в платоновской прозе как страшное бесчеловечное бедствие («...по семь дней на фронте черепа, не спавши, крушил!» — го! ворит один из героев «Ямской слободы»), и никакой героиза! ции ее, оправдания — в отличие от куда более сложного автор! ского отношения к войне Гражданской, не говоря уже о войне Великой Отечественной, — у писателя не найти, а мотив укло! нения от воинской службы встретится в «Ямской слободе» в разговоре между ее героями: Филатом и Игнатом Княгиным, по!уличному Сватом: «...— А там, черти!дураки, кровь проливают... — Где? — спросил Филат, и глаза его засочились от чужого участия. — Где — не на бабьей бороде: на войне! Слыхал ты что!ни! будь про войну, иль тут анчутки живут? — Слыхал, Игнат Порфирыч! У меня в теле недомерок есть — бумагу на руки дали, так и хожу с ней — боюсь заховать куда!нибудь. А по нашей слободе мужиков мало забрали: кто на железную дорогу учетником стал, а кто белобилетник». Еще более резко война осуждается загадочным гостем Ми! шей, большевиком, который приходит в дом к двум шапочни! кам — Филату и Свату — и остается у них: «Я на фронте был — 14
там народ поголовно погибает, а ты говоришь, что сын мой еще больше увечиться будет! Да разве я дам его какой сволочи! Раз! ве я пущу его на такое мученье...» И хотя Платон Фирсович Климентов как машинист учас! тия в боевых действиях не принимал, его отношение к перспек! тиве отдать в действующую армию сына вряд ли сильно раз! нилось. Окончательно Андрея Климентова освободила от импе! риалистической войны революция. После установления со! ветской власти молодой рабочий вторично пополнил число конторских служащих на ЮВЖД, где занимался продажей пассажирских билетов, и одновременно в сентябре 1918 года поступил сначала на физико!математическое, а затем перевел! ся на историко!филологическое отделение Воронежского го! сударственного университета. Перед юношей открывалась гу! манитарная карьера, однако что!то с ней не сложилось либо увлекло иное, и уже в мае следующего года Платонов оставил университет, проучившись в нем всего один курс, а в июне по! ступил на электротехническое отделение открывшегося в Во! ронеже рабочего железнодорожного политехникума. Это была одна из самых важных развилок в его судьбе, и сделанный выбор многое в ней предопределил. Платонов шел в литературу не через гуманитарное образование, а через тех! ническое, через производство, и позднее настаивал на том, что таким и должен быть путь пролетарского писателя. Учеба часто прерывалась, шла Гражданская война, наступал Дени! кин, Воронеж превращался в прифронтовой, а то и во фрон! товой город и переходил из рук в руки. «Не доучившись в технической школе, я спешно был посажен на паровоз по! могать машинисту, — писал Платонов в автобиографии. — Фраза о том, что революция — паровоз истории, преврати! лась во мне в странное и хорошее чувство: вспоминая ее, я очень усердно работал на паровозе... Позже слова о револю! ции!паровозе превратили для меня паровоз в ощущение рево! люции». Революция и Гражданская война в России совпали с тем возрастом в его жизни, когда человеческая душа наиболее от! зывчива и восприимчива к происходящему в мире («Бывает счастливое время, когда историческое развитие мира совпада! ет в людях с движением их сердец», — размышлял он позднее в рассказе «Афродита»), она уже не совсем юна и наивна, но еще не успела огрубеть и покрыться коркой скепсиса и иро! нии, что отчасти с Платоновым с течением времени произой! дет и что с самого начала революции было в той или иной сте! пени присуще его более старшим современникам — Бунину, 15
Куприну, Пришвину, Булгакову, Алексею Толстому, Зинаиде Гиппиус, Мережковскому, не увидевшим в случившемся в Рос! сии в 1917 году никакой музыки, а только кровь, жестокость, бесправие и оттого однозначно воспринявшим русскую смуту как национальную трагедию и катастрофу, а если свое мнение о революции и переменившим, то позднее. В судьбе Платонова революция сыграла иную, очень лич! ную, животворящую и благотворную роль. «Я жил и томился, потому что жизнь сразу превратила меня из ребенка во взрос! лого человека, лишая юности. До революции я был мальчи! ком, а после нее уже некогда быть юношей, некогда расти, на! до сразу нахмуриться и биться...» И в черновых вариантах «Чевенгура» осталось не менее лирическое: «А революция? — вспомнил я в тамбуре вагона. — Удар по ветрам, ливням, ду! шевной тоске, по семейной беде, по голодному горю, убийст! ву, одиночеству, землетрясению, — по всем злобам и печалям, чтобы прямо, прочно и уверенно стояло тонкое тело человека на земле, чтобы грустное сердце и синяя мысль стали самой драгоценной и страшной силой в природе...» И чуть дальше: «Я тогда стоял на распутьи — истории и личной жизни: мне сравнялось 19 лет и столько же было двадцатому веку, я родил! ся ровесником своему столетию, растущему в такт возрасту че! ловека — во мне молодость, острота личной судьбы, а в мире одновременно революция». Нет сомнения, что Платонов сразу же, без колебаний и про! медлений, с огромной доверчивостью и радостью, гораздо ближе и глубже, чем многие из его современников, в том чис! ле и те, кто громогласно заявлял «моя революция!», принял красное дело и очень рано стал ему служить, о чем позднее сказал безо всякого пафоса: «Участие мое в октябрьской рево! люции выражалось в том, что я работал как поэт и писатель в большевистской печати». Глава вторая ГОРЕ ОТ УМА
Стихи Андрей Климентов начал писать, когда ему было де! сять!двенадцать лет и он стал «думать надо всем»1. Какими бы! ли эти думы, нам неведомо, но к облику их юного создателя, к психологическому портрету относятся строки одного из ран! них рассказов: «Ночью душа вырастала в мальчике, и томились 1 Ср. также в письме будущей жене, написанном в 1921 году: «Мария, вы та самая, о которой я одиннадцати лет написал поэму».
16