Журнал Лабиринт

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2015

ISSN 2225-5060

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

Редакция Тимофеев М. Ю. (д-р филос. наук) - главный редактор Докучаев Д. С. (канд. филос. наук) Докучаева Н. А. (канд. ист. наук)

Редакционный совет

Редакционная коллегия

де Лазари А. (д-р филол. наук) Лодзь, Польша Крылов М. П. (д-р геогр. наук) Москва, Россия Лейбович О. Л. (д-р ист. наук) Пермь, Россия Литовская М. А. (д-р филол. наук) Екатеринбург, Россия Радич Н. (д-р филос. наук) Белград, Сербия Рябов О. В. (д-р филос. наук) Иваново, Россия Рябова Т. Б. (д-р соц. наук) Иваново, Россия Савкина И. Л. (д-р философии) Тампере, Финляндия Щукин В. Г. (д-р филол. наук) Краков, Польша

Балдин К. Е. (д-р ист. наук) Иваново, Россия Замятин Д.Н. (канд. геогр. наук, д-р культурологии) Москва, Россия Зобнин А.В. (канд. ист. наук) Иваново, Россия Игнатьева О.В. (канд. ист. наук) Пермь, Россия Карпенко О. В. Санкт-Петербург, Россия Круглова Т. А. (д-р филос. наук) Екатеринбург, Россия Лысенко О. В. (канд. соц. наук) Пермь, Россия Лысикова О.В. (д-р соц. наук) Саратов, Россия Маслов Д.В. (канд. экон. наук) Иваново, Россия Манаков А. Г. (д-р геогр. наук) Псков, Россия Оляшек Б. (д-р филол. наук) Лодзь, Польша Подвинцев О.Б. (д-р полит. наук) Пермь, Россия Тюленев В. М. (д-р ист. наук) Иваново, Россия Хархун В. П. (д-р филол. наук) Киев / Нежин, Украина Шабурова О.В. (канд. филос. наук) Москва, Россия Янковская Г. А. (д-р ист. наук) Пермь, Россия Яцык А. В. (канд. соц. наук) Казань, Россия

ISSN 2225-5060 Издатель: Докучаева Наталья Александровна Адрес издательства: 153005, Россия, г. Иваново, улица Шошина 13-56 Адрес электронной почты редакции: editor@journal-labirint.com

Электронная копия сетевого научного издания «Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований» размещена на сайтах: www.elibrary.ru, www.ceeol.com, www.indexcopernicus.com, www.journal-labirint.com

2

2

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт Labyrinth

Журнал социально-гуманитарных Journal of Philosophy and исследований Social Sciences

Editorial Team Mikhail Timofeev (Ivanovo, Russia), Doctor of Philosophical Sciences, editor-in-chief Denis Dokuchaev (Ivanovo, Russia), PhD in Philosophical Sciences Natalya Dokuchaeva (Ivanovo, Russia), PhD in Historical Sciences

Editorial Board Editorial Council De Lazari Andrzej (Łódź, Poland), Doctor of Philological Sciences Mikhail Krylov (Moscow, Russia), Doctor of Geographical Sciences Oleg Leybovitch (Perm, Russia), Doctor of Historical Sciences Maria Litovskaya (Yekaterinburg, Russia), Doctor of Philological Sciences Nenad Radić (Belgrade, Serbia), Doctor of Philosophy Oleg Ryabov (Ivanovo, Russia), Doctor of Philosophical Sciences Tatyana Ryabova (Ivanovo, Russia), Doctor of Sociological Sciences Irina Savkina (Tampere, Finland), Doctor of Philosophy Vasiliy Shchukin (Krakow, Poland), Doctor of Philological Sciences

ISSN 2225-5060 Publisher: Natalya Dokuchaeva Postal address: 153005, Russia, Ivanovo, ul. Shoshina, 13-56 Electronic address for editorial correspondence: editor@journal-labirint.com

Kirill Baldin (Ivanovo, Russia), Doctor of Historical Sciences Dmitrii Zamyatin (Moscow, Russia), Doctor of Culturology Aleksey Zobnin (Ivanovo, Russia), PhD in Historical Sciences Oksana Ignatyeva (Perm, Russia), PhD in Historical Sciences Oksana Karpenko (St. Petersburg, Russia), Master of Sociology Tatyana Kruglova (Yekaterinburg, Russia), Doctor of Philosophical Sciences Oleg Lysenko (Perm, Russia), PhD in Sociological Sciences Olga Lysikova (Saratov, Russia), Doctor of Sociological Sciences Andrey Manakov (Pskov, Russia), Doctor of Geographical Sciences Dmitriy Maslov (Kazan, Russia), PhD in Economical Sciences Barbara Olaszek (Łódź, Poland), Doctor of Philological Sciences Oleg Podvintsev (Perm, Russia), Doctor of Political Sciences Vladimir Tulenev (Ivanovo, Russia), Doctor of Historical Sciences Valentina Kharkhun (Kyiv, Ukraine), Doctor of Philological Sciences Olga Shaburova (Yekaterinburg, Russia), PhD in Philosophical Sciences Galina Yankovskaya (Perm, Russia), Doctor of Historical Sciences Aleksandra Yatsyk (Kazan, Russia), PhD in Sociological Sciences

The electronic version of Labyrinth. Journal of Philosophy and Social Sciences is stored on the websites: www.elibrary.ru, www.ceeol.com ,www.indexcopernicus.com, www.journal-labirint.com

Название раздела Автор Название статьи

3

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

ЛОКАЛЬНЫЙ ДИСКУРС И КОНСТРУИРОВАНИЕ ОБРАЗА ТЕРРИТОРИИ СОДЕРЖАНИЕ LOCUS IMAGINEM

О. В. Игнатьева, О. В. Лысенко КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА И СТРАТЕГИЯ КОНСТРУИРОВАНИЯ ИМИДЖА ТЕРРИТОРИИ................................................................................................................................................ 6 Ю. В. Столбовая ФОРМИРОВАНИЕ ТУРИСТИЧЕСКОГО ОБРАЗА ТЕРРИТОРИЙ: БРЕНДИНГОВЫЙ И ДРАМАТУРГИЧЕСКИЙ ПОДХОДЫ................................................................................................... 17 Д. Н. Замятин, Н. Ю. Замятина ИМИДЖЕВЫЕ РЕСУРСЫ ТЕРРИТОРИИ: СТРАТЕГИИ АНАЛИЗА И КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ (НА ПРИМЕРЕ ПРОЕКТА ПО ФОРМИРОВАНИЮ БРЕНДОВ ГОРОДОВ СВЕРДЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ)...................................................................... 26 К. В. Григоричев ВООБРАЖЕННОЕ СООБЩЕСТВО: КОНСТРУИРОВАНИЕ ЛОКАЛЬНОСТИ В НЕИНСТИТУЛИЗИРОВАННОМ ПРОСТРАНСТВЕ ПРИГОРОДА........................................... 46 Е. Г. Власова МАРШРУТЫ ПУТЕШЕСТВИЙ И ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ ОБРАЗА ПРОСТРАНСТВА В УРАЛЬСКОМ ТРАВЕЛОГЕ КОНЦА XVIII - НАЧАЛА XX в.................. 57 LOCUS MONUMENTUM В. В. Абашев ПЕРМСКАЯ МОНУМЕНТАЛЬНАЯ РИТОРИКА МЕСТНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ: ПАМЯТНИКИ, ЭМБЛЕМЫ И АРТ-ОБЪЕКТЫ В ПРОСТРАНСТВЕ ГОРОДА....................... 66 Е. К. Созина ФЕНОМЕН АРКАИМА В МИФОЛОГИЧЕСКОМ ПОЛЕ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ................................................................................................................................................... 80 QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? О. В. Лысенко «ПАТРИОТЫ» И «ПРОГРЕССОРЫ»: КОНФЛИКТ КАК СПОСОБ КОНСТРУИРОВАНИЯ ЛОКАЛЬНЫХ ДИСКУРСОВ.................................................................... 91 Е. В. Головнева СОЦИАЛЬНЫЙ КОНСТРУКТИВИЗМ И ЗНАЧЕНИЕ МАТЕРИАЛЬНОГО В ЭКСПЛИКАЦИИ ПОНЯТИЯ «РЕГИОН»......................................................................................... 120 LOCUS MEDIUS М. Н. Крылова ЛОКАЛЬНЫЙ ДИСКУРС МАЛОГО ГОРОДА В НОВОСТНОЙ ЛЕНТЕ ......................... 129 (ПО МАТЕРИАЛАМ САЙТА «ЁРШ КРАСНЫЙ СУЛИН»)................................................... 129 Е. И. Кокконен ОБРАЗ РЕГИОНА В КОНТЕКСТЕ КОНФЛИКТНОГО ДИСКУРСА . ............................... 135 (НА ПРИМЕРЕ НОВГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ)......................................................................... 135 IN MEMORIAM М. П. Крылов О ЕВРАЗИЙСТВЕ И НЕОЕВРАЗИЙСТВЕ.................................................................................... 141 РЕЦЕНЗИЯ К. Е. Балдин ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСК КУПЕЧЕСКИЙ................................................................................ 144 4

4

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

LOCAL DISCOURSE AND TERRITORIAL IMAGE CONSTRUCTION CONTENTS LOCUS IMAGINEM

O.V. Ignatieva, O.V. Lysenko ON CULTURAL POLICIES AND STRATEGIES OF CONSTRUCTION OF TERRITORIAL IMAGE �������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������� 6 Y. Stolbovaya THE FORMATION OF TERRITORY’S TOURIST IMAGE: BRANDING AND DRAMATURGIC APPROACHES ������������������������������������������������������������������������������������������������������������� 17 D. Zamjatin, N. Zamjatina IMAGE RESOURCES OF A TERRITORY: ANALYSIS STRATEGIES AND CONCEPTUAL PERCEPTION (STUDY OF SVERDLOVSK REGION CITIES BRANDING) ���������������������������������� 26 K. Grigorichev IMAGINED COMMUNITY: LOCALITY CONSTRUCTION IN A NONINSTITUTIONALIZED SPACE OF SUBURB ����������������������������������������������������������������������������������������� 46 E.G. Vlasova TRAVEL ITINERARIES AND THE PECULIARITIES OF SPACE IMAGE FORMATION IN THE URALS TRAVELOGUE OF THE LATE XVIIIth – THE EARLY XXth CENTURY ����������������� 57 LOCUS MONUMENTUM V.V. Abashev PERM MONUMENTAL RHETORIC OF LOCAL IDENTITY: MONUMENTS, EMBLEMS, AND ART-OBJECTS IN THE CITY SPACE �������������������������������������������������������������������������������������������� 66 E. Sozina ARKAIM PHENOMENON IN A MYTHOLOGICAL FIELD OF CONTEMPORARY CULTURE �������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������� 80 QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? O.V. Lysenko “PATRIOTS” AND “PROGRESSORS”: ON THE USE OF CONFLICTS IN CONSTRUCTION OF A LOCAL DISCOURSE ������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������� 91 E.V. Golovneva SOCIAL CONSTRUCTIVISM AND THE MEANING OF MATERIALITY IN EXPLICATION OF THE TERM “REGION” ������������������������������������������������������������������������������������������������������������������������ 120 LOCUS MEDIUS M.N. Krylova LOCAL DISCOURSE OF A SMALL TOWN IN A NEWS LINE (BASED ON THE WEBSITE "YORSH KRASNY SULIN") ���������������������������������������������������������������������������������������������������������������������� 129 E. I. Kokkonen THE IMAGE OF THE REGION IN THE CONTEXT OF CONFLICT DISCOURSE ��������������� 135 (NOVGOROD REGION CASE) ���������������������������������������������������������������������������������������������������������� 135

Название раздела Автор Название статьи

5

5

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

О. В. Игнатьева, О. В. Лысенко Игнатьева Оксана Валерьевна (Пермь, Россия) — кандидат исторических наук, доцент, заведующая кафедрой культурологии Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета; Email:ignatieva2007@rambler.ru Лысенко Олег Владиславович (Пермь, Россия) — кандидат социологических наук, доцент кафедры культурологии Пермского государственного гуманитарнопедагогического университета; Email: oleg-lysenko@yandex.ru

КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА И СТРАТЕГИЯ КОНСТРУИРОВАНИЯ ИМИДЖА ТЕРРИТОРИИ В данной статье рассматриваются первые концептуальные итоги практик брендинга городов в России в контексте культурной политики. Предпринимается попытка соотнести российскую культурную политику в регионах с моделями европейской культурной политики. Выделяются проблемы и противоречия российской культурной политики. Обозначаются перспективные линии исследования российского варианта брендинга городов. Ключевые слова: культурная политика в России, брендинг городов, локальная идентичность, Пермский культурный проект.

O.V. Ignatieva, O.V. Lysenko Oksana V. Ignatieva (Perm, Russia) — PhD in Historical Sciences, Head of Culturology Department at Perm State Humanitarian-Pedagogical University; E-mail: ignatieva2007@ rambler.ru Oleg V. Lysenko (Perm, Russia) — PhD in Sociological Sciences, Associate Professor at Perm State Humanitarian-Pedagogical University; Email: oleg-lysenko@yandex.ru

ON CULTURAL POLICIES AND STRATEGIES OF CONSTRUCTION OF TERRITORIAL IMAGE The article examines the foremost conceptual results of branding practices in several Russian cities using theoretical model of cultural politics as the basis. The article compares Russian local cultural 6

6

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

policies to various European models of cultural policy. The article identifies contradictions and problems of Russian models of cultural policy. Finally, the study gives proposes new perspective projects of research of Russian territorial branding.

Keywords: cultural policy in Russia, cultural project in Perm, local identity, urban branding Еще сравнительно недавно политический дискурс, связанный с региональной идентичностью, брендингом городов и маркетингом территорий был популярен и востребован как в академическом сообществе, так и среди представителей власти регионального, а иногда и муниципального уровня. Это было хорошо заметно по тематике конференций, форумов и круглых столов, причем не только научных, в распространении практик проведения мастер-классов с привлечением ведущих зарубежных и отечественных профессионалов в этой области, в найме специалистов по брендингу для разработки программ развития отдельных городов. Сегодня, кажется, мода на это постепенно проходит, сменяясь очередным витком строительства национального государства. Поиски региональных идентичностей и брендов, в которых фиксировалась локальная исключительность, плохо вписываются в новый, укрепляющийся в средствах массовой информации дискурс самоизоляции, византизма, евразийства и национального единения на основе православия. И, хотя локальные бренды по-прежнему продолжают интересовать отдельных политиков, экспертов и исследователей, они уже не столь заметны на фоне новой риторики. Известно, что каждую ситуацию можно рассматривать с противоположных позиций, либо как помеху, либо как новую возможность. Разумеется, сегодня уже не так просто получить грант на изучение локальной идентичности или региональных брендов. Существенно снижается запрос на такие исследования и со стороны местных властей. Но посмотрим на это с другой позиции: сегодня, на постепенно пустующем поле изучения территориальных брендов и региональной/локальной идентичности появляется новая возможность актуализировать данную тему в русле научного дискурса отстраненно от сиюминутных политических запросов. Не претендуя на полный охват всех аспектов взаимосвязи брендинга, локальной идентичности и культурной политики, мы хотели бы в рамках этой статьи подвести некие концептуальные итоги прошедшего периода увлечения брендингом и наметить новые перспективы развития данной темы, в том числе — обозначить тех социальных агентов, которые могут быть заинтересованы в продвижении своих городов на новом этапе. И сделаем мы это, опираясь на вполне конкретный кейс, а именно — на опыт Пермского культурного проекта1. Переосмысление культурной политики Одним из главных итогов предшествующего этапа увлеченности брендингом территорий можно считать новое прочтение культурной политики в России. России досталось уникальное и одновременно печальное наследие в виде специфической «отрасли культуры» — то есть сети изначально разнородных учреждений и организаций, объединенных под общим, как сказали бы маркетологи, «зонтичным брендом» — культурой. Часть этих учреждений и орга1 Пермский культурный проект — культурная политика, проводимая в Пермском крае с 2008 по 2012 гг. Представлена в Концепции культурной политики Пермского края «Пермский проект» в 2010 г.

Название раздела Автор Название статьи

7

7

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

низаций достаточно быстро сориентировались в новой ситуации, перейдя на коммерческие и полукоммерческие основы существования (например — кинотеатры и часть театров), другие оказались в сложной ситуации поиска своего нового предназначения. Такое предназначение задается, разумеется, основным учредителем, в данном случае государством и муниципалитетами, а реализуется в основных документах, регламентирующих культурную политику и, не в последнюю очередь, существующими практиками. Советские учреждения культуры создавались в поле культурной политики, которую современные исследователи склонны называть культурным диффузионизмом [9, с. 8]. Под последним понимается политика, главная цель которой «состоит в том, чтобы создать условия для культурного созидания, его распространения и развития сотрудничества, тем самым способствуя укреплению национальной культурной идентичности» [9, с. 8]. Не стоит при этом преувеличивать специфичность именно советской модели культуры. При всех ее особенностях она вполне вписывалась в европейский тренд демократизации культуры, «нацеленной на повышение доступности культурного производства для широкой целевой аудитории, исходившей, однако, от элитных учреждений культуры» [9, с. 10]. Напомним, пик прироста дворцов и домов культуры в СССР приходится на 1950-1960-е гг., когда руководство страны, во-первых, спешным порядком стремилось «нормализовать» население, одичавшее после социальных катастроф индустриализации и войны, а во-вторых, строило «новую историческую общность» под названием «советские люди» с руководящей и объединяющей ролью русских. Именно тогда в деятельности этих учреждений начинает преобладать ориентир на «народную культуру», с ансамблями «народной песни и пляски», «народными» хорами и «народными» же оркестрами, но с сохранением более высокого статуса академических учреждений и коллективов, ориентированных в основном на высокую культуру в самом «интеллигентском» варианте. В этот же период демократизация культуры утверждается как артикулированный принцип и в Европе, одновременно с институционализацией культурной политики. Но далее, в 1970-х гг. расхождение между культурной политикой России и Европы стало нарастать. На Западе после молодежных революций и формирования мощной индустрии культуры, способной генерировать новые стили жизни, наблюдается переход к модели «культурного функционализма», сущностью которой является «создание условий для еще более демократичной культурной жизни через вовлечение в процессы культурного производства и общественную деятельность всех социальных групп, составляющих культурную мозаику данного общества» [9, с. 8], причем она подразумевает «существенное участие государства в развитии сферы культуры… через систему стимулов и межсекторную деятельность» [9, с. 8]. Такая модель ориентирована на принцип «культурной демократии», более или менее признающей равенство прав всех агентов культурного производства, вне зависимости от их сопричастности или противопоставления высоким образцам. В советской России же, по понятным причинам, такая модель культурной политики сформироваться не могла. Но и после советского периода она встретила серьезное сопротивление как со стороны властей, не готовых серьезно отнестись к идее культурной демократии, так и со стороны культурных учреждений и некоторых профессиональных сообществ, усмотревших в такой модели покушение на собственные позиции (включая сюда и государственные субсидии). Благодаря рынку, новые формы культуры и искусства, разумеется, все же пробились к широким массам людей (например, тот же российский рок). Однако к деятельности отделов/министерств культуры локального и регионального уровня они, как правило, отношения не имели, а сама отрасль культуры на долгие годы оказалась эдакой «резервацией» 8

8

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

советских форм и советского же содержания. В качестве основного доказательства этого тезиса укажем на экспозиции многих малых муниципальных музеев, остающиеся на 50-80%2 советскими. Понятно, что участвовать на равных с коммерциализированным искусством и коммерческими институтами учреждения культуры просто не могли. Картину усугубляет тот факт, что в конце ХХ века в западных странах возникает и распространяется третья модель культурной политики, названная «культурным меркантилизмом», при котором «художественный продукт является таким же продуктом, как и любой другой, а его ценность измеряется его успехом на рынке» [9, с. 8]. Здесь необходимо пояснение. Культурный меркантилизм является одним из воплощений глобального неолиберального направления развития. Но в западных странах он лег на почву, подготовленную культурной демократией, относительным экономическим благополучием граждан и достаточно развитыми институтами гражданского общества. Первое позволило локальным культурным продуктам и институциям, его производящим, развиться, окрепнуть и накопить достаточный опыт для того, чтобы конкурировать на глобальных рынках культуры. Примерами таких «локальных» культурных продуктов, ставших востребованными во многих концах мира, могут послужить, например, фильмы Э. Кустурицы или различные фолк-группы. Но даже если локальный культурный продукт в рамках культурной демократии и не становится мировым событием, он все равно приобретает более или менее высокое качество, чтобы оставаться востребованным на местном уровне. Второй фактор (относительное экономическое благополучие) дает возможность местному населению оплачивать свой локальный культурный продукт и тем самым спасать от исчезновения людей, его производящих (да и то не всегда — что и стало одним из источников пополнения рядов антиглобалистов). Наконец, наличие развитых институтов гражданского общества позволило местным сообществам организовать более или менее эффективное сопротивление наиболее вопиющим актам «культурного меркантилизма», в результате чего никакая «менеджеризация» культурной сферы не смогла уничтожить проекты, поддерживаемые местными сообществами, до конца. В провинциальной России не оказалось ни того, ни другого, ни третьего. Культура, понимаемая как отрасль, попадает в России в собственную «институциональную ловушку». Выстроенная для решения иных задач, она не может обходиться без государства и его денег [14], что, в свою очередь, ведет к низкой эффективности и некачественному культурному продукту. (Даже в тех случаях, когда в бюджете учреждений культуры оказываются спонсорские деньги, чаще всего это означает, что региональные или федеральные руководители «советуют» коммерческим компаниям помогать культуре в обмен на те или иные преференции). При этом заказ на культуру со стороны властей весьма однобок, что тоже не способствует повышению качества и разнообразию культурной деятельности. Придание легитимации власти в рамках «культурно-массовых мероприятий» (дни города, календарные и государственные праздники), производство презентации региона или муниципалитета перед вышестоящим начальством (наиболее престижные культурные институции) и обеспечение населения однообразным и дешевым/бесплатным досугом (массовые гуляния) плохо согласуются с творческим поиском и новациями. Другой специфической особенностью провинциальной России является низкая покупательная способность значительной части горожан, что ведет к невозможности полноценного развития так называемых культурных индустрий, необходимого элемента культурной демократии. Как показывают эмпирические исследования, в провинциальном городе предприни2 Оценка, построенная на личных наблюдениях авторов.

Название раздела Автор Название статьи

9

9

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

мательские проекты, которые можно отнести к таким индустриям, за редким исключением остаются уделом группы энтузиастов, для которых верность идее превышает стремление к прибыли3. Большая часть культурных индустрий находится на грани выживания, что не позволяет говорить об их значительном вкладе в региональную экономику или в рынок труда, как это подчеркивается для западных кейсов [15]. Наконец, гражданское общество в России если и существует, то лишь как едва зарождающаяся сеть общественных организаций и инициативных групп неполитического характера и с очень узким спектром целей [20]. Об этом в научной литературе и публицистике сказано достаточно много, чтобы развивать эту мысль. Укажем только, что полноценным гражданским обществом их нельзя назвать хотя бы в силу подчеркнутого дистанцирования от любых форм участия в городской и региональной политики. Как следствие всего вышесказанного, культурная политика в российских регионах чаще всего является коллажем заимствований и традиций. На институциональном (организационном) уровне и на уровне повседневной деятельности региональных и муниципальных органов управления культурой сохраняется приверженность культурному диффузионизму и принципу демократизации культуры, что выражается в преобладающей поддержке высокого искусства и традиционных институций, в сдерживании цен на услуги культурных учреждений, в сохранении господствующей роли государства. Согласно М. Драгичевич-Шешич, отличительной чертой культурной политики переходного общества (каковым мы остаемся до сих пор) является то, что она даже демократические ориентиры реализует через структуры государства, не способные в одночасье отказаться от командно-бюрократических методов [8]. На уровне повседневной деятельности, напротив, все чаще можно встретить элементы неолиберального культурного меркантилизма в российском его варианте, выражающегося в стремлении сделать культуру полезной и инструментальной. Это и введение в систему оценки учреждений количественных показателей (посещаемость), требование самоокупаемости, оптимизации и т.п. Такое сочетание, в отсутствии достижений культурной демократии, ведет совсем не к повышению культурного разнообразия и гибкости всей системы, а к дальнейшей деградации учреждений культуры либо сторону контор по проведению праздников, либо в оплоты сопротивления «тлетворному влиянию глобализации». Но картина эволюции российской провинциальной культурной политики не была бы полной без учета некоторых новых ростков и элементов. Освоение зарубежного опыта региональными и муниципальными властями сделало востребованным целый ряд специалистов, которые оказались носителями и пропагандистами нового знания и нового дискурса. Усилиями Д. Визгалова, Н. Кочеляевой, К. Разлогова, Е. Зеленцовой, М. Тимофеева и многих других специалистов, а также благодаря многочисленным издательствам и журналам, печатающим переводные работы по культурной политике и городскому развитию, российские чиновники, руководители и работники учреждений культуры, ученые, гражданские активисты и иные заинтересованные лица постепенно осваивали западный дискурс культурной политики во всем его многообразии. Этому способствовала и практика проведения мастер-классов зарубежными специалистами. Не случайно в официальных документах, посвященных культуре, все чаще звучат термины «креативный класс», «креативные индустрии», «человеческий потенциал», а относительно системы управления и финансирования культуры все чаще раздаются призывы к диверсификации. Согласно социальной теории, изменение дискурса ведет к изменению практик [2]. Осо3 Рицкова А. Интервью с представителями творческих индустрий в Перми (2013 - 2014 гг.)

10 10

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

бенно это заметно на примере эволюции дискурса регионального и городского брендинга, который мы рассмотрим на наиболее изученном нами примере, а именно, на примере Пермского культурного проекта, осуществлявшегося на территории края с 2008 по 2012 год. Бренд городов. От бренда для ­начальства к бренду для населения Брендинг городов и территорий, на наш взгляд, изначально является типичным примером деятельности в рамках модели культурного меркантилизма. Е. Трубина отмечает, что увлечение брендингом городов распространилось с 1990-х гг., в связи со «складыванием и популярностью маркетинга как экономической дисциплины» [23, с. 309]. Ссылаясь на Ф. Котлера [12], Дж. Эшворда и Г. Воогда [27], она приходит к выводу, что «у города тогда есть шанс стать брендом, когда, во-первых, хорошо понятны и известны его «продаваемые» отличия и, во-вторых, разработана совокупность маркетинговых мер, которые эти отличия используют» [23, с. 310]. Брендинг городов находится в одном поле с такими неолиберальными явлениями, как «машины роста» (Харви) [25] и «креативные города» (Р. Флорида) [24]. Ориентация на создание бренда города предполагает восприятие культуры только как инструмента сохранения наследия, но и как ресурса общественного и экономического развития региона, города, страны [13, 14, 18]. И хотя еще Ф. Котлер, родоначальник понятия маркетинга территории, отмечал, что имидж города возможен только при условии соответствия действительности и правдоподобия [12], первые практические шаги по брендингу городов были весьма упрощенными. У нас нет необходимости останавливаться на подробном рассмотрении понятия и практик брендинга российских городов — это уже сделано в работах Д. Визгалова [4] и М. Тимофеева [22]. Мы рассмотрим этот вопрос под иным углом зрения, а именно на уровне результатов брендинга города на конкретном примере Перми. В документах и проектах Пермского культурного проекта была обозначена новая роль культурной политики края - изменение имиджа территории. Не случайно первые презентации имиджевых проектов «Пермь — культурная столица России» (2009) и «Пермь – культурная столица Европы» (2011) были сделаны министрами культуры Пермского края Б. Мильграмом [7] и А. Протасевичем [19]. Сама Концепция пермской культурной политики (2010) содержала в качестве критериев оценки успеха многочисленные социально-экономические показатели, такие как снижение оттока населения и повышение индекса развития человеческого капитала, изменение структуры экономики в крае, в том числе создание новых рабочих мест в секторе культуры и творчества, развитии малого бизнеса, развитии сферы услуг и туризма; изменения в других экономических и социальных системах – создание точек постиндустриального развития [18]. Однако при всем этом Пермский культурный проект, и, соответственно, новый имидж территории был ориентирован на вполне очевидные аудитории, а именно на достаточно узкий слой молодой креативной молодежи, туристов, известных международных и отечественных экспертов, средства массовой информации. С точки зрения узнаваемости города Пермский культурный проект выполнил свою задачу: город появился на карте не в физическом, конечно, в символическом смысле. Многие жители и гости города отмечали, что с момента начала реализации проекта Пермь стала более интересной, современной, что в Пермь захотелось приехать [21]. О Перми заговорили в научной литературе, посвященной брендингу городов. Например, в предисловии к российскому Название раздела Автор Название статьи

11 11

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

изданию книги Кейта Динни «Брендинг территорий. Лучшие мировые практики» среди лучших российских проектов отмечен и пермский опыт [6]. Надо отметить, что инициаторы обновленной модели культурной политики, несмотря на довольно краткий срок ее реализации, смогли добиться определенных результатов, к которым можно отнести: • рост культурной активности Перми и других муниципальных образований: к участию в культурных событиях были привлечены многие территории Пермского края и проживающие там представители самых разных культурных сообществ, групп населения и т.д.; • увеличение культурной привлекательности Перми и других муниципальных образований, что привело к увеличению потока приезжающих сюда туристов, деятелей культуры, представителей экспертного сообщества; • сокращение количества уезжающих из края и рост населения Перми. По данным Пермьстата, на 1 января 2012 года число жителей столицы края достигло 1 000 679 человек, что вернуло ей статус города-миллионника, утраченный в 2003 году [16]. Таким образом, использованная в Перми модель культурной политики, основной целью которой является обновление и модернизация региона средствами культуры (культурный меркантилизм), могла быть признана на том этапе успешной и вполне отвечающей поставленным задачам по повышению привлекательности города и региона. Но при этом стоит отметить, что этот проект, как и многие другие конкретные примеры проектов неолиберальной культурной политики оказался невостребованным большинством горожан. Помимо того, что он сопровождался многочисленными конфликтами и столкновениями интересов властей и местных сообществ, стоит указать и на такой факт: согласно социологическим опросам, большинство пермяков отнюдь не поменяли своего отношения к городу. Они по-прежнему воспринимают его как индустриальный советский центр, говорят о нем как о «провинциальной дыре» (особенно образованные), отставшей от цивилизации [10]. Исследователь А. Инш утверждает: «Удовлетворенность жителей – основной результат брендинга города» [11, с. 23]. Но, похоже, что с удовлетворенностью как раз и возникли главные проблемы у идеологов и организаторов пермского культурного проекта. Культурная политика о ­ ткрытого гражданского участия Пример Пермского культурного проекта вскрывает как сильные, так и слабые стороны современной культурной политики в России. С одной стороны, можно говорить о появлении в политическом поле людей, готовых говорить о культуре на новом языке, учиться на мировом опыте, усваивать и стремиться воплотить в жизнь новые подходы. С другой стороны, воспроизводство даже самого прогрессивного дискурса не гарантирует отказ от рецидивов культурного функционализма, усиленного культурным меркантилизмом. Стремление осчастливить людей помимо их воли в лучшем случае углубляет пропасть между властью и населением, в худшем — провоцирует местные сообщества на борьбу с проектами, способными дать городу толчок к развитию. Главная слабость современной культурной политики в провинциальной России состоит в том, что даже самые громкие и перспективные проекты, направленные на очередной виток «модернизации» и европеизации, наталкиваются на сопротивление основной массы работников культуры и большинства горожан, остающихся приверженцами «высокой культуры» и традиционных клиентелистских отношений с государством. Призывы зарубежных экспертов учитывать при брендинге городов культурное своеобразие 12 12

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

места и интересы локальных сообществ остаются ритуальными фразами, воспроизводимыми в документах, потому что увидеть эти самые местные сообщества подчас достаточно трудно даже самим гражданам, не говоря уже о политиках от культуры. Если в результате таких новаций и формируется локальная идентичность, то скорее негативная [5], то есть построенная на сплочении против очередных реформаторов, столичных бренд-агентств, властей в целом. Но мы далеки от мысли, что в условиях отсутствия полноценных институтов гражданских общества всякие попытки новой культурной политики и брендинга городов обязательно обречены на провал. Единственным способом преодоления слабости и противоречий сложившейся культурной политики, с нашей точки зрения, является конструирование имиджа территории на основе позитивной идентичности. Под последней мы понимаем чувство принадлежности к воображаемому (в терминах Б. Андерсона [1]) городскому сообществу на основе осознания общих интересов, превышающих разногласия. Такая идентичность может быть сконструирована только с привлечением всех заинтересованных сторон, прежде всего, стейкхолдеров из числа местных жителей и организаций. Если гражданского общества у нас практически нет, то лица, заинтересованные в культурной политике, все же присутствуют. Проблеме привлечения стейкхолдеров к брендингу городов посвящено немало литературы, в первую очередь, переводной. А. Инш, рассуждая о процессе конструирования бренда города отмечает, что «наиболее сложный аспект создания бренда города – налаживание надежной, последовательной и понятной схемы коммуникации с многочисленными стейкхолдерами и целевыми аудиториями» [11, с. 25]. Сикко ван Гельдер повторяет эту мысль: «Ключевой элемент брендинга города — необходимость вовлечь в процесс всех стейкхолдеров, которые могут помочь в определении будущего этого города. Их инвестиции в развитие этой территории, действия, которые они предпринимают, и сообщения, которые транслируют, — важнейшие элементы того, как будет рассказываться история о городе» [3, с. 55 – 56]. Дэвид Перкс, возглавляющий городскую службу туризма Веллингтона (Новая Зеландия), рассказывает, что благодаря «объединению видения города и энтузиазма его жителей» «Веллингтон прошел путь от города, откуда люди мечтают уехать, до города, в который мечтают приехать, и это результат усилий команды Веллингтона» [11, с. 25]. В западной традиции под термином «стейкхолдеры» подразумевается «комбинация людей, групп и организаций, небезразличных к будущему своего города… и простые горожане, и местный бизнес, и группы, объединенные своими особенностями, интересами и местом проживания, и национальные и интернациональные организации с сильным присутствием или интересами в данном регионе» [26, с. 66], которые объединяются по приглашению властей. Формирование бренда городов с привлечением стейкхолдеров, по мысли западных аналитиков, включает в себя ряд ключевых вопросов: (1) Кто мы? (определение идентичности); (2) чего мы хотим достичь (определение целей); (3) как нам взаимодействовать с целевыми аудиториями? (коммуникация) и (4) как согласовать все программы? (согласованность) [11, с.

28]. Российская специфика требует переосмысления этой процедуры. В ситуации противостояния властей, мелкого/среднего бизнеса и местных жителей (а это едва ли не всеобщая российская тенденция), видимо, условием успеха диалога между властями и стейкхолдерами станет взятие на себя функций посредника некоторой третьей стороной. Так, судя по публикациям, успешность культурных преобразований в Норильске в начале 2000-х годов была обеспечена ведущей ролью в этом процессе частного фонда Михаила Прохорова4, что обеспечило хотя бы на короткий срок (в 2010 году фонд прекратил свою деятельность в Норильске) достаточно 4 http://www.alex-f.com/0_compress/prokhorovfund.ru/prokhorovfund.ru/index.html

Название раздела Автор Название статьи

13 13

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

мощный всплеск культурной активности и формированию имиджа Норильска как «северной столицы культуры» без видимых конфликтных ситуаций. В рамках Пермского культурного проекта наиболее удачной можно считать программу «Пермский край территория культуры», в ходе которой муниципалитетам на грантовой основе выделялись средства на развитие культуры и формирование локальных брендов. Необходимость мобилизации местных активистов, деятелей культуры и чиновников для написания и реализации заявок также позволило в большинстве случаев провести проекты относительно мирно, без эскалации внутренних конфликтов [17]. Здесь в качестве третей стороны выступило краевое министерство культуры и экспертный совет программы. Приведенные примеры более других приближаются к параметрам настоящего, а не административного брендинга города, а именно изменения представлений жителей о своем городе, связи бренда с идентичностью, формирования «неких рамок для представления и восприятия города» местными жителями и приезжими. Впрочем, отдельные точки согласия между жителями города и властями, инициирующими изменения, можно найти и в самой конфликтной истории. Так, в рамках пермской программы паблик-арта, помимо скандальных «красных человечков», были и «Длинные истории Перми» (граффити на заборах), и «птицефоны» (раскрашенные телефонные будки, вышедшие из употребления), и «Кудым-Ош» (образ коми-пермяцкого фольклорного героя на стене многоквартирного дома в Кудымкаре), ставшие достопримечательностью не только для туристов, но и для местного населения. Изучение подобных позитивных случаев в процедурах брендинга российских городов, равно как и изучение конфликтов, со временем поможет найти те технологии и приемы, которые помогут преодолеть изъяны нашей культурной политики и привести к искомым результатам. Библиография 1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. — 288 с.

2. Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. — СПб: Алетейя, 2005. — 576 с.

3. Ван Гельдер С. Городское бренд-партнерство // Брендинг территорий. Лучшие мировые практики.

— М.: Издательство «Манн, Иванов и Фербер», 2013. — С. 55 – 64.

4. Визгалов Д. Брендинг города. — М.: Фонд «Институт экономики города», 2011. — 160 с.

5. Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. — М.: Новое литературное обозрение, «ВЦИОМ-А», 2004. — 816 с.

6. Динни К. Брендинг территорий. Лучшие мировые практики / Под ред. Кейта Динни. — М.: Издательство «Манн, Иванов и Фербер», 2013. — 336 с.

7. Доклад Б.Л. Мильграма "Пермь как культурная столица" http://mk.permkrai.ru/upload/dokladmilgram.pdf 8. Драгишевич-Шешич М. Культурная политика в переходном обществе: фрагменты политологического и культурологического анализа // Панорама культурной жизни стран СНГ и Балтии. — М., 1999. — С. 26 – 31.

9. Драгоевич С., Драгишевич-Шешич Менеджмент в сфере культуры и искусства в условиях кризиса: адаптивное управление качеством. — Калининград, 2006. — 155 с.

10. Дюкин С.Г. Мрачный и неудобный город (оценка пермских реалий в блогосфере) // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности. Пермь, 2013. С. 162 – 174.

11. Инш А. Брендинг города как места, привлекательного для проживания // Брендинг территорий. Лучшие мировые практики. — М.: Издательство «Манн, Иванов и Фербер», 2013. — С. 21 – 28.

12. Котлер Ф. Асплунд К., Рейн И., Хайдер Д. Маркетинг мест. — СПб.: Стокгольмская школа экономики 14 14

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

в Санкт-Петербурге, 2005. — 390 с.

13. Культурная политика в Калининградской области. Материалы к концепции. — Калининград, 2006.

— 32 с.

14. Обзор культурной политики в Российской Федерации: Аналитический доклад. Отв. ред. К. Разлогов, Т. Санделл. — Ульяновск, 2013. — 135 с.

15. Пахтер М., Лэндри Ч. Культура на перепутье. — М., 2003. — 96 с.

16. Пермский край Российской Федерации: аналитический обзор по культурной политике. Разлогов К.Э., Кочеляева Н.А., Федорова Т.С. — Пермь, 2013. — 60 с.

17. Пермский край — территория культуры. http://mk.permkrai.ru/deyatelnost/proekty-i-programmy/ permskiy-kray-territoriya-kultury/ 18. Пермский культурный проект: Концепция культурной политики Пермского края. — Пермь, 2010.

— 122 с.

19. «Пермь — культурная столица Европы» — на грани фантастики // RG.RU, 23.03.2012. http://www. rg.ru/2012/03/23/reg-pfo/perm-stolica.html 20. Российский неполитический активизм: Отчет о результатах исследования Центра ГРАНИ. — Пермь, 2014. — 158 с.

21. Тавризян Ю. Б. Едем или качаемся? Пермский опыт развития глазами его участника // 60 параллель.

2011. № 3 (42). — С. 92 – 102.

22. Тимофеев М. Ю. Города и регионы России как (пост)индустриальные бренды // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2013. № 5. — С. 29 – 40.

23. Трубина Е. Г. Город в теории: опыты осмысления пространства. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 520 с.

24. Флорида Р. Креативный класс. Люди, которые меняют будущее. М.: Классика-XXI, 2007. — 432 с.

25. Харви Д. Право на город // Логос. 2008. № 3 (66). — С. 80 – 94.

26. Хоутон Д., Стивенс Э. Брендинг городов и вовлечение стейкхолдеров // Брендинг территорий. Лучшие мировые практики. — М.: Издательство «Манн, Иванов и Фербер», 2013. — С. 66 – 76.

27. Ashworth G. J., & Voogd H. Selling the City: Marketing Approaches in Public Sector Urban Planning. — L.: Belhaven Press, 1990. — 177 p.

References 1. Anderson B. Voobrazhaemye soobshchestva. — M.: "KANON-press-Ts', "Kuchkovo pole', 2001. — 288 s.

2. Bourdieu P. Sotsial'noe prostranstvo: polia i praktiki. — SPb: Aleteiia, 2005. — 576 s.

3. Van Gelder S. Gorodskoe brend-partnerstvo // Brending territorii. Luchshie mirovye praktiki. — M.: Izdatel'stvo "Mann, Ivanov i Ferber', 2013. — S. 55 – 64.

4. Vizgalov D. Brending goroda. — M.: Fond "Institut ekonomiki goroda', 2011. — 160 s.

5. Gudkov L. Negativnaia identichnost'. Stat'i 1997-2002 godov. — M.: Novoe literaturnoe obozrenie, "VTsIOM-A', 2004. — 816 s.

6. Dinnie K. Brending territorii. Luchshie mirovye praktiki / Pod red. Keita Dinni. — M.: Izdatel'stvo "Mann, Ivanov i Ferber', 2013. — 336 s.

7. Doklad B.L. Mil'grama "Perm' kak kul'turnaia stolitsa" http://mk.permkrai.ru/upload/doklad-milgram.pdf 8. Dragishevich-Sheshich M. Kul'turnaia politika v perekhodnom obshchestve: fragmenty politologicheskogo i kul'turologicheskogo analiza // Panorama kul'turnoi zhizni stran SNG i Baltii. — M., 1999. — S. 26 – 31.

9. Dragoevich S., Dragishevich-Sheshich Menedzhment v sfere kul'tury i iskusstva v usloviiakh krizisa: adaptivnoe upravlenie kachestvom. — Kaliningrad, 2006. — 155 s.

10. Diukin S.G. Mrachnyi i neudobnyi gorod (otsenka permskikh realii v blogosfere) // Perm' kak stil'.

Prezentatsii permskoi gorodskoi identichnosti. Perm', 2013. S. 162 – 174.

11. Insh A. Brending goroda kak mesta, privlekatel'nogo dlia prozhivaniia // Brending territorii. Luchshie mirovye praktiki. — M.: Izdatel'stvo "Mann, Ivanov i Ferber', 2013. — S. 21 – 28.

Название раздела Автор Название статьи

15 15

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

12. Kotler Ph. Asplund C., Rein I., Haider D. Marketing mest. — SPb.: Stokgol'mskaia shkola ekonomiki v Sankt-Peterburge, 2005. — 390 s.

13. Kul'turnaia politika v Kaliningradskoi oblasti. Materialy k kontseptsii. — Kaliningrad, 2006. — 32 s.

14. Obzor kul'turnoi politiki v Rossiiskoi Federatsii: Analiticheskii doklad. Otv. red. K. Razlogov, T. Sandell.

— Ul'ianovsk, 2013. — 135 s.

15. Pachter M., Landry Ch. Kul'tura na pereput'e. — M., 2003. — 96 s.

16. Permskii krai Rossiiskoi Federatsii: analiticheskii obzor po kul'turnoi politike. Razlogov K.E., Kocheliaeva N.A., Fedorova T.S. — Perm', 2013. — 60 s.

17. Permskii krai — territoriia kul'tury. http://mk.permkrai.ru/deyatelnost/proekty-i-programmy/permskiykray-territoriya-kultury/ 18. Permskii kul'turnyi proekt: Kontseptsiia kul'turnoi politiki Permskogo kraia. — Perm', 2010. — 122 s.

19. "Perm' — kul'turnaia stolitsa Evropy' — na grani fantastiki // RG.RU, 23.03.2012. http://www. rg.ru/2012/03/23/reg-pfo/perm-stolica.html 20. Rossiiskii nepoliticheskii aktivizm: Otchet o rezul'tatakh issledovaniia Tsentra GRANI. — Perm', 2014. — 158 s.

21. Tavrizian Iu. B. Edem ili kachaemsia? Permskii opyt razvitiia glazami ego uchastnika // 60 parallel'. 2011. № 3 (42). — S. 92 – 102.

22. Timofeev M. Iu. Goroda i regiony Rossii kak (post)industrial'nye brendy // Labyrinth. Journal of Philosophy and Social Sciences. 2013. № 5. — S. 29 – 40.

23. Trubina E. G. Gorod v teorii: opyty osmysleniia prostranstva. — M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2011.

— 520 s.

24. Florida R. Kreativnyi klass. Liudi, kotorye meniaiut budushchee. M.: Klassika-XXI, 2007. — 432 s.

25. Harvey D. Pravo na gorod // Logos. 2008. № 3 (66). — S. 80 – 94.

26. Houton D., Stevens E. Brending gorodov i vovlechenie steikkholderov // Brending territorii. Luchshie mirovye praktiki. — M.: Izdatel'stvo "Mann, Ivanov i Ferber', 2013. — S. 66 – 76.

27. Ashworth G. J., & Voogd H. Selling the City: Marketing Approaches in Public Sector Urban Planning. — L.: Belhaven Press, 1990. — 177 p.

16 16

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Ю. В. Столбовая Столбовая Юлия Владимировна (Киев, Украина) — старший лаборант, Киевский национальный университет имени Тараса Шевченко, факультет социологии; Email: stolbovaya@ukr.net

ФОРМИРОВАНИЕ ТУРИСТИЧЕСКОГО ОБРАЗА ТЕРРИТОРИЙ: БРЕНДИНГОВЫЙ И ДРАМАТУРГИЧЕСКИЙ ПОДХОДЫ В статье раскрывается суть брендингового и драматургического подходов к формированию туристически привлекательного образа территории. Согласно авторской точке зрения, драматургический подход является следствием реализации брендингового подхода. Взаимное пересечение этих двух подходов порождает неоднозначные и противоречивые последствия для туристических территорий, особенно относительно аутентичности туристических дестинаций и практик местного населения. В рамках дихотомии брендинговый — драматургический подходы очерчивается дифференциация туристических ролей на институционализированные или неинституционализированные. Институционализированные роли предполагают минимальные или ограниченные контакты туристов с местным населением, их пассивность, а также активную включенность посредников в практики туристов. Неинституционализированные роли предполагают вовлеченность путешествующих в процесс познания реалий сообщества дестинации, желание максимально с ним контактировать и коммуницировать. Ключевые слова: туристическая привлекательность; туристическая постановка; туристический бренд, институционализированные - неинституционализированные туристические роли; туристические практики; драматургический подход; брендинговый подход.

Y. Stolbovaya Stolbovaya Yulia (Kyiv, Ukraine) — Senior Laboratorian at The Taras Shevchenko National University of Kyiv, Faculty of sociology; Email: stolbovaya@ukr.net

THE FORMATION OF TERRITORY’S TOURIST IMAGE: BRANDING AND DRAMATURGIC APPROACHES The article reveals the essence of branding and dramaturgic approaches to the forming of attractive tourist image of the territory. According to the author's point of view, the dramaturgic approach is the consequence of the implementation of branding approach. The overlapping of these two approaches creates ambiguous and contradictory effects for tourist areas, especially in an authenticity of the tourist destinations and practices of local people. The differentiation of institutionalized or non-institutionalized roles in the tourism is defined within the dichotomy of branding - dramaturgical approaches. Institutionalized roles Название раздела Автор Название статьи

17 17

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

include minimal or limited contacts between tourists and local population, passivity of tourists and the active involvement of intermediaries in the travel practices of tourists. The non-institutionalized roles assumed the involvement of travelers in the process of knowing the realities of community destination, the desire to maximize contacts and communications with local people.

Keywords: tourist attraction; tourist performance; tourist brand, institutionalized noninstitutionalized tourist roles; tourist practices; dramaturgic approach; branding approach В современном мобильном мире брендами становятся не только товары, услуги, идеи, но и территории, страны. Дж. Урри по этому поводу говорит о «глобальной публичной сцене, на которой нации должны появляться в форме представления, зрелища ради того, чтобы привлечь как можно больше посетителей» [11]. Таким образом, в системе международных отношений формируется туристический статус каждой страны, но в этой иерархии возможны изменения благодаря активизации социокультурного потенциала туризма на макроуровне, а значит благодаря созданию привлекательного туристического бренда территории. Однако увлеченность брендингом территории и желание представить ее в положительном свете порождает копии, драматургические постановки и китчи в повседневной жизни населения дестинации, которые не отражают суть их социокультурных отношений. Поэтому цель статьи — теоретический обзор брендингового и драматургического подходов к формированию образа территорий. Приступая к обзору первого подхода, следует отметить, что бренд территории — это сложная психо-социальная конструкция, включающая: — логотип (физическое и символическое выражение бренда), а также его нематериальные атрибуты; — имидж территории, ее ценности, ассоциации потребителей, их эмоции, общее видение направлений использования территориального потенциала, культуры и исторического наследия территории, глобальную ответственность территориальных властей, имидж власти и т.п. [3]. Некоторые территории уже создали такие бренды и сейчас проводят маркетинговые кампании по их продвижению как посредством локального дискурса среди своих граждан, так и за рубежом. Например, Шотландия, Польша, Австралия. Одной из первых создавать собственный бренд начала Шотландия, где проблема сохранения национальной идентичности в составе Британии имеет долгую и обширную историю. В 1994 году Агентство экономического развития провинции Scottish Enterprise запустило проект «Scotland the Brand», цель которого изначально состояла в содействии туристическому бизнесу в Шотландии, развитии шотландской национальной культуры и ее продвижении за рубежом, а также расширении экспорта продукции шотландских компаний [6]. Из подобных проектов и исследований начинается осознание важности социокультурного потенциала туризма для каждой страны, а потом осуществляется брендинг. Как автор индекса национального бренда, индекса бренда города и индекса страны, независимый политический советник и исследователь национального брендинга С. Анхольт считает, что «страны конкурируют друг с другом за внимание, уважение (отношение) и доверие инвесторов, туристов, потребителей, доноров, иммигрантов, средств информации и правительств других наций» [3]. По его мнению, национальный бренд — это сумма восприятия людей о стране, складывающаяся из шести национальных компетенций. В шестиугольнике национального бренда созданного Саймоном Анхольтом, туризм является одним из показате18 18

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

лей наряду с такими как: люди (человеческий капитал); экспорт; культура и наследие; государственное управление; инвестиции и эмиграция. Таким образом, создание привлекательного туристического образа предполагает реализацию социокультурного потенциала туризма, который в случае его активного использования приносит экономический эффект. Коммерциализация и брендирование как современные тенденции подняли вопрос подлинности/искусственности в туризме и положили начало дебатов по этому вопросу в научном дискурсе. Представители драматургического подхода к туризму сосредоточены на исследовании туристических постановок, организуемых для туристов и деятельности «суррогатных родителей» туристов (туристические агенты, менеджеры отелей, гиды). «Традиция, лишенная содержания и подвергшаяся коммерциализации, превращается либо в часть исторического наследия, либо в китч — безделушку из сувенирного магазина в аэропорту. В исполнении туристской индустрии наследие — это традиция, превращенная в спектакль. Возможно, восстановленные и заново отделанные здания, посещаемые туристами, и выглядят великолепно, и, возможно, они до мельчайших деталей соответствуют первоначальному облику. Но сохраненные таким образом исторические памятники лишаются плоти и крови — традиций, связи с опытом повседневной жизни» [1, с. 60 – 61], — такой вывод делает Э. Гидденс, определяя тем самым основную проблему, которая поднимается в пределах драматургического подхода к рассмотрению туризма — проблему соотношения социальной действительности и имитации в туристических объектах и процессах. С точки зрения Д. МакКаннела, туризм — это поиск той реальности, которая украдена, это поиск настоящих переживаний и желание ухода от подделок. В связи с этим Д. МакКанелл различает сцену и закулисные события, а также социокультурные роли: те, кто играет спектакль; те, для кого играют этот спектакль; аутсайдеры, которые и не играют, и не наблюдают. Приведенные выше роли можно описать в соответствии с разделением на сцену и кулисы: исполнители могут появляться на передней и на задней площадке (сцена и закулисье); аудитория появляется только на передней площадке (сцена); а аутсайдеры исключены из обеих областей. На самом деле, закулисные события — это реальность и повседневность, а на сцене происходят события, имитирующие реальность. Только за кулисами мы можем увидеть местное население такими, какие они есть на самом деле, а не такими, какими они выступают на сцене перед публикой — туристами. То есть, если мы ищем настоящих переживаний и опыта социальной коммуникации с местными жителями в их повседневности, то мы должны стремиться получить допуск за кулисы. Современные туристы стремятся достичь задней площадки — закулисья. Д. МакКанелл писал, что «зрители достопримечательностей» (под данным определением понимаются туристы) мотивированы желанием увидеть жизнь такой, какая она есть на самом деле и стремятся взаимодействовать с местными жителями. Их цель — пожить повседневной жизнью местных жителей, но туристы ограничены только предоставленными передними площадками (сценами) [12]. Поскольку турист желает попасть за кулисы, то создается и эта задняя сцена (закулисье). Создается иллюзия, видимость того, что турист получил допуск за кулисы, но задняя сцена выступает как другая сцена и презентуется как «закулисье» (также подделка). То есть в данном случае презентуется не настоящая задняя площадка, а ее имитация. Д. МакКанелл предлагает следующую модель, описывающую положение туристов [12]: Сцена 1 — настоящая передняя площадка (сцена), т.е. та самая область, где туристы воспринимают все на расстоянии и скорее всего понимают, что это представление. Наглядным Название раздела Автор Название статьи

19 19

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

примеров может служить фрагмент телепередачи "Мир наизнанку" (раздел Индонезия, серия 1) [8], в котором ведущий оплатив постановку индонезийских племен, участвует сам в ней, желая испытать, как это попасть в плен к бывшим людоедам. Таким образом, туристы стали источником дохода для местного населения, как зрители их постановочной повседневности или воспроизводимого прошлого. Сцена 2 — это передняя площадка для туристов, которая украшена определенными декорациями, характерными для настоящей площадки: например, ресторан морской пищи может быть украшен рыболовными сетями на стенах, то есть в данном случае это можно назвать «атмосферой». Таким образом, это все еще сцена, но с некоторыми намеками на «закулисное». Сцена 3 — это сцена, полностью организована так, чтобы выглядеть как закулисье, но постоянно присутствует риск, что имитация может быть разоблачена. Здесь мы имеем дело с примером создания фальшивой, искусственной задней площадки, что туристы могут заметить эту подделку. Сцена 4 — это «задняя площадка, открытая для аутсайдеров». Здесь демонстрируется только некоторая часть настоящей задней площадки: только та часть, которая может оказаться достаточным основанием для того, чтобы у туристов сложилось ощущение, что они получили настоящие переживания от повседневности дестинации. Сцена 5 — это закулисье, которое несколько изменено и очищено, для того, чтобы туристы могли мельком проникнуть сюда. Когда туристы оставляют это место, то без сомнения здесь все идет своим чередом, как и было до того. Сцена 6 — настоящая задняя площадка («закулисье», по Гофману), такое социальное пространство, которое жаждут увидеть путешественники. В данной части социального пространства они чувствуют себя действительно удовлетворенными. Примером может служить фрагмент из программы "Мир наизнанку" (раздел Индонезия, серии 2,3) [8], посвященный интеракциям с племенами караваев, которые проживают в глубине джунглей, устраивая свои жилища на деревьях. Съемочная группа, разыскав в глубинных джунглей относительно дикое племя, погружается в их повседневный быт и даже пробуют строить дом на дереве, заручившись поддержкой местных жителей. Д. МакКанелл в своей книге «Турист. Новая Теория расслабляющегося класса» говорит, что горы, реки, исторические памятники, народные обычаи, праздники превратились в туристические аттракционы. Организаторы поездок специально или невольно создают новую реальность, поэтому туристы должны быть уверены, что видят настоящее, а не искусственное. Хотя, по мнению Д. МакКанелла, в туристических центрах серьезных различий между «настоящим» и «изготовленным для туристов» уже не существует: так что все больше мест на планете превращается в курорты и туристические центры, туризм постепенно уничтожит неповторимые особенности местных культур [7]. Другой представитель драматургического подхода Т. Эденсор утверждает, что туризм — процесс, который включает в себя текущую (ре) конструкцию практик в определенных местах в определенных условиях. Он сосредоточивается на изучении производства туризма, как совокупности сценических событий и реквизитов, а также перформативних техник и диспозиций. Используя идеи теории Э. Гофмана о драматургии в повседневной жизни относительно многих аспектов жизни — от личных до общественных, которые описываются в театральных терминах: пьеса, сцена, актер, кулисы, менеджер и т.д., Т. Эденсор адаптирует ее и к сфере социально-туристических взаимодействий. Ведь для Э. Гофмана общественная жизнь — представление, в котором мы играем роли согласно социальному контексту, стремясь к управле20 20

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

нию впечатлениями, и только в неофициальной обстановке (за кулисами) снимаем маски [10]. Т. Эденсор исследует то, как отдельные социально-туристические постановки создаются, как они регулируются, представляются и поддерживаются. Руководство самопрезентацией осуществляется постоянно, будто личность одновременно является продюсером, актером и режиссером, следит за исполнением роли в пьесе. Мы используем предметное окружение, как реквизит и тщательно охраняем места наших «частных кулис», где мы можем отдохнуть после презентации. Различные туристические постановки происходят на особых сценах — на пляжах, в горах, в городах, у исторических памятников, в музеях и тематических парках. Туризм в рамках драматургического подхода — это постановка будничных и зрелищных ритуалов, производство тематических и дизайнерски оформленных мест, требующих специальных рабочих. Туризм сравнивается с созданием фильма, и поэтому выделяют следующие элементы: ритуалы и драмы, воспроизводимые специально для туристов; написание сценария и оформление сцены; ключевые работники (гиды, экскурсоводы, работники отелей и т.д.). Также он различает следующие виды туристических постановок: — Постановка, непосредственно и очевидно управляемая. Реквизит, рабочие сцены, менеджеры сцены, руководители составляют ту сеть, которая помогает гидам и организаторам туристической постановки отвечать нормативным договоренностям и отраслевым требованиям. Туристическими спектаклями руководят профессиональные интерпретанты, поэтому у туристов редко остается возможность делать собственные выводы.

— Постановка, ориентированная на формирование определенной идентичности. Туризм становится инструментом передачи идентичности путем проведения конкретного вида путешествия в определенном особом стиле. Такие туристы часто управляемы стремлением отличаться от основной массы туристов, поэтому обычно выбирают индивидуальные туры.

— Нонконформистское туристическое выступление. Если два первых вида ориентированы на выполнение норм, сценария и указаний, то этот тип туристической постановки характеризуется бегством от нормативных установок и протестом против договоренностей [10]. Этот тип Т. Эденсор разделяет на следующие подтипы: иронично-циничная постановка; постановка, которая характеризуется сопротивлением туристов; импровизационная постановка; невольная постановка. Еще один представитель драматургического подхода — Д. Бурстин использует понятие «псевдособытия» [4], подразумевая под ним — созданные или организованные специально для туристов развлечения или места, имитирующие реальную жизнь или дублирующие ее бесчисленное количество раз, превращая в оплачиваемое удовольствие. Противоречивые тенденции: с одной стороны, желание населения дестинации иметь туристический привлекательный образ, с другой — желание туристов видеть аутентичное, дифференцируют туристов по их потребностям. В зависимости от того насколько важно туристу получить доступ к закулисному различают следующие типы туристов [9]: • Организованные массовые туристы. Этот тип туристов предпочитает туры, сопровождаемые гидами по ранее зафиксированному маршруту в комфортабельных автобусах с кондиционерами, за окнами которых мелькают ландшафты дестинации. В таких турах туристы практически не покидают свою комфортную "домашнюю" зону. Практически все решения за них принимают гиды, в том числе выбирая остановки на основе договоренности с владельцами определенных магазинов.

• Индивидуальный массовый турист. Такой тип туристов не привязан к группе, в связи, Название раздела Автор Название статьи

21 21

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

с чем они более самостоятельно контролируют свои время и маршрут. Они активно пользуются услугами туристических агентств, оставаясь в комфортной зоне, но все же по сравнению с массовыми туристами их стремление к новизне выше.

• Исследователь, открыватель. Предпочитает путешествовать в одиночестве. Избегает избитых банальных маршрутов, но предпочитает комфортабельное жилье и надежный транспорт. Этот тип туриста пытается говорить с местными жителями на их языке. И хотя стремление к новизне сохраняется на высоком уровне, все же такой турист не погружается в принимающее сообщество всецело.

• Бродяга. У этого типа туристов высокий уровень стремления к приключениям. Стремится жить в местных сообществах, максимально вникая в их быт и изучая их язык, культуру, традиции, особенности еды. Стремится избегать ординарных туристических маршрутов, фальшивых туристических объектов, постановочных мероприятий, которые рассчитаны на туристов первых двух типов. Первые два типа туристов относят к институционализированным туристическим ролям, таким которые выбирают стандартизированные туристические маршруты и прибегают к помощи туристических агентств, гидов, отелей. Они осматривают достопримечательности, они ожидают, что все будет сделано для них и за них. В таких случаях туризм рассматривается как визуальное потребление. Такие туристы пассивны, ждут, что интересные вещи должны случиться с ними сами собой. Два последних вида туристов – неинституционализированные роли, которые максимально открыты к новизне в туристическом путешествии и увлечены поисками аутентичного. Их обычно называют путешественниками или бэкпекерами. Они активны, движутся в интенсивном поиске людей, опыта, приключений. В таких случаях путешествие рассматривается как аналог интеллектуального труда. Рассмотрим более детальную характеристику отличий в основных туристических практиках институционализированных и неинституционализированных туристов [5, 2, 4]: Практики планирования путешествия • Институционализированный тип туриста предполагает минимальное вмешательство в планирование путешествия. Ориентация на посредника и комплексное туристическое предложение, в котором заранее прописаны все компоненты путешествия.

• Неинституционализированный тип туриста предполагает максимальное вмешательство в планирование путешествия. Ориентация на самостоятельный поиск вариантов маршрута, перемещения, проживания, питания и формирования индивидуального гибкого туристического плана. Практики перемещения в место назначения • Институционализированный тип туриста предполагает транспортировку средствами, которые включены в пакетный тур и не всегда являются экономными. Приоритет отдается чартерным рейсам или автобусам туристических компаний.

• Неинституционализированный тип туриста предполагает наиболее экономные средства перемещения, активное использование различных скидок, акционных билетов, автостоп. Бытовые практики в месте назначения • Институционализированный тип туриста. Ориентация на «все включено»: полное или частичное совмещение проживания и питания в одном месте (как правило, отели) в соответствии с уровнем его «звездности». Приоритет комфорта. Пассивный. Ожидает, что интересные вещи произойдут сами собой. Любитель развлечений.

22 22

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

• Неинституционализированный тип туриста. Минимизация бытовых нужд и комфорта. Ориентация на использование палатки, проживания в хостеле или каучсерфинг. Экономные варианты питания: самостоятельное приготовления пищи или поиск местных бюджетных учреждений. Движется в интенсивном поиске людей, опыта и приключений. Человек действия, активный субъект туристического взаимодействия. Практики наблюдения • Институционализированный тип туриста. Наблюдение через групповые или индивидуальные экскурсионные туры, которые предлагаются в месте назначения. Минимальные контакты с местным населением, ориентация на общеизвестные достопримечательности. Наблюдение как визуальное потребление.

• Неинституционализированный тип туриста. Приоритет осмотра неизвестных общественности выдающихся памятников. Ориентация на самостоятельное формирование списка желанных к осмотру туристических объектов. Открытость к контактам с местным населением. Наблюдение как интеллектуальный труд (процесс), осмысление увиденного. Практики интерпретации впечатлений • Институционализированный тип туриста. Первенство точки зрения туристических гидов и туристических путеводителей.

• Неинституционализированный тип туриста. Первенство собственной уникальной интерпретации. Практики верификации впечатлений • Институционализированный тип туриста. Ориентация на фотографирование себя на фоне известных достопримечательностей и приобретение готовых сувениров в местных заведениях.

• Неинституционализированный тип туриста.

• Персонализированное фотографирование, широкий круг объектов для съемки и избегание традиционных туристических фото. Предпочтительно завязывание контактов с местным населением. Активное самостоятельное конструирование сувениров — камень с верхушки известной горы, песок из пустыни и т.п. Посттуристическая рефлексия • Институционализированный тип туриста. Презентация опыта в первичной социальной среде через распространение фотографий и сувениров.

• Неинституционализированный тип туриста. Презентации опыта в первичной среде, активное распространение деталей путешествия и маршрута в сообществах через специальные интернет-форумы, клубы др. Таким образом, формирование образа территорий осуществляется с помощью брендингового и драматургического подходов, а также их взаимного пересечения, которое порождает противоречивые последствия. В процессе конструирования привлекательного туристического образа территории осуществляется ряд мер, которые, порождают имитации, т.е. туристические постановки, воспроизводящие национальные традиции и формирующие китчи. В связи, с этим происходит дифференциация на две категории: институционализированные роли (туристы) и неинституционализированные роли (путешественники). Таким образом, в процессе реализации туристических практик удовлетворяются различные виды потребностей туристических субъектов, что влечет за собой и различные мировоззренческие и идентификационные посттуристические эффекты, разную степень и направленность сдвигов в жизненных приоритетах и ценностных картинах мира. Название раздела Автор Название статьи

23 23

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Библиография 1. Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. — М.: Издательство «Весь Мир», 2004. — 120 с.

2. Лысикова О. В. Туризм в контексте социальных теорий // Известия Саратовского университета.

2009. Т. 9. Сер. Социология. Политология, вып. 4. Режим доступа: http://www.sgu.ru/sites/default/files/ journals/izvestiya/pdf/2013/12/13/2009._tom_9.4.8.pdf (дата обращения: 29.12.2014) 3. Мещеряков Т. В., Окольнишникова И. Ю., Никифорова Г. Ю. Бренд как коммуникативный капитал // Проблемы современной экономики. 2011. № 1 (37). Режим доступа: http://www.m-economy.ru/art. php?nArtId=3476 (дата обращения: 29.12.2014).

4. Покровский Н. Е., Черняева Т. И. Туризм: от социальной теории к практике управления. Учебное пособие. — М.: Логос, 2008.

5. Середа Ю. В. Практичний зміст туризму як соціокультурного феномену // Вісник Харківського національного університету імені В.Н. Каразіна. 2010. № 889. Режим доступа: http://dspace.univer. kharkov.ua/bitstream/123456789/4990/2/Sereda.pdf (дата обращения: 29.12.2014) 6. Тарнавский В. Страны и территории начинают создавать собственные бренды для продвижения своего образа в мире. [Электронный ресурс] "Новый маркетинг" (№ 11 (17), 2002) Режим доступа: http://www.management.com.ua/cases/case026.html (дата обращения: 29.12.2014).

7. Философия мирового туризма // Заграница. № 28 (390). Режим доступа: http://www.zagran.kiev.ua/ article.php?new=390&idart=3908 (дата обращения: 29.12.2014) 8. Цикл программ "Мир наизнанку". Режим доступа: http://www.ex.ua/search?s=%D0%BC%D0%B8 %D1%80+%D0%BD%D0%B0%D0%B8%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%BD%D0%BA%D1%83 (дата обращения: 29.12.2014) 9. Cohen E. Toward a sociology of international tourism. 1972 Режим доступа: http://www.csus.edu/indiv/s/ shawg/courses/182/articles/cohen/cohen.pdf (дата обращения: 29.12.2014) 10. Edensor T. Performing tourism, staging tourism (Re) producing tourist space and practice // Tourist Studies. 2001. Vol. 1. No. 1. Р. 59 – 81. Режим доступа: http://www.nyu.edu/classes/bkg/tourist/a019896.pdf (дата обращения: 29.12.2014 11. Urry J. Globalising the Tourist Gaze. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://www.lancaster. ac.uk/sociology/research/publications/papers/urry-globalising-the-tourist-gaze.pdf (дата обращения: 29.12.2014).

12. MacCannell D. Staged Authenticity: Arrangements of Social Space in Tourist Settings // The American Journal of Sociology. 1973. Vol. 79. № 3. Р. 589 – 603 Режим доступа: http://www.jstor.org/discover/27762 59?sid=21104952393391&uid=384211731&uid=3&uid=384211561&uid=67&uid=62&uid=3739232&uid=2 (дата обращения: 29.12.2014)

References 1. Giddens A. Uskol'zaiushchii mir: kak globalizatsiia meniaet nashu zhizn'. — M.: Izdatel'stvo "Ves' Mir', 2004. — 120 s.

2. Lysikova O. V. Turizm v kontekste sotsial'nykh teorii // Izvestiia Saratovskogo universiteta. 2009. T. 9.

Ser. Sotsiologiia. Politologiia, vyp. 4. Rezhim dostupa: http://www.sgu.ru/sites/default/files/journals/izvestiya/ pdf/2013/12/13/2009._tom_9.4.8.pdf (data obrashcheniia: 29.12.2014) 3. Meshcheriakov T. V., Okol'nishnikova I. Iu., Nikiforova G. Iu. Brend kak kommunikativnyi kapital // Problemy sovremennoi ekonomiki. 2011. № 1 (37). Rezhim dostupa: http://www.m-economy.ru/art. php?nArtId=3476 (data obrashcheniia: 29.12.2014).

4. Pokrovskii N. E., Cherniaeva T. I. Turizm: ot sotsial'noi teorii k praktike upravleniia. Uchebnoe posobie.

24 24

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

— M.: Logos, 2008.

5. Sereda Iu. V. Praktichnii zmіst turizmu iak sotsіokul'turnogo fenomenu // Vіsnik Kharkіvs'kogo natsіonal'nogo unіversitetu іmenі V.N. Karazіna. 2010. № 889. Rezhim dostupa: http://dspace.univer.kharkov. ua/bitstream/123456789/4990/2/Sereda.pdf (data obrashcheniia: 29.12.2014) 6. Tarnavskii V. Strany i territorii nachinaiut sozdavat' sobstvennye brendy dlia prodvizheniia svoego obraza v mire. [Elektronnyi resurs] "Novyi marketing" (№ 11 (17), 2002) Rezhim dostupa: http://www.management. com.ua/cases/case026.html (data obrashcheniia: 29.12.2014).

7. Filosofiia mirovogo turizma // Zagranitsa. № 28 (390). Rezhim dostupa: http://www.zagran.kiev.ua/article. php?new=39 8. TSikl programm "Mir naiznanku". Rezhim dostupa: http://www.ex.ua/search?s=%D0%BC%D0%B8 %D1%80+%D0%BD%D0%B0%D0%B8%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D0%BD%D0%BA%D1%83 (data obrashcheniia: 29.12.2014) 9. Cohen E. Toward a sociology of international tourism. 1972 at: http://www.csus.edu/indiv/s/shawg/ courses/182/articles/cohen/cohen.pdf, 29.12.2014 10. Edensor T. Performing tourism, staging tourism (Re) producing tourist space and practice // Tourist Studies. 2001. Vol. 1. No. 1. Р. 59 – 81. at http://www.nyu.edu/classes/bkg/tourist/a019896.pdf, 29.12.2014.

11. Urry J. Globalising the Tourist Gaze. At http://www.lancaster.ac.uk/sociology/research/publications/ papers/urry-globalising-the-tourist-gaze.pdf, 29.12.2014 12. MacCannell D. Staged Authenticity: Arrangements of Social Space in Tourist Settings // The American Journal of Sociology. 1973. Vol. 79. № 3. Р. 589 – 603 at http://www.jstor.org/discover/2776259?sid=211049523 93391&uid=384211731&uid=3&uid=384211561&uid=67&uid=62&uid=3739232&uid=2, 29.12.2014

Название раздела Автор Название статьи

25 25

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Д. Н. Замятин, Н. Ю. Замятина Замятин Дмитрий Николаевич (Москва, Россия) — доктор культурологии; Email: metageogr@mail.ru Замятина Надежда Юрьевна (Москва, Россия) — кандидат географических наук, ведущий научный сотрудник географического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова; Email: nadezam@mail.ru

ИМИДЖЕВЫЕ РЕСУРСЫ ТЕРРИТОРИИ: СТРАТЕГИИ АНАЛИЗА И КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ (НА ПРИМЕРЕ ПРОЕКТА ПО ФОРМИРОВАНИЮ БРЕНДОВ ГОРОДОВ СВЕРДЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ1) В статье рассматривается специфика анализа имиджевых ресурсов территории. Предлагается конкретная методика оценки на примере городов Свердловской области. Изучены локальные мифы территории и их репрезентации. Выделены образные кластеры отдельных городов. Ключевые слова: территория, имиджевые ресурсы, бренд, бренд города, локальный миф, образный кластер, стратегия, образ города, информация

D. Zamjatin, N. Zamjatina Dmitrii Zamjatin (Moscow, Russia) — Doctor of Culturology; Email: metageogr@mail.ru Nadezhda Zamjatina (Moscow, Russia) — PhD in Geographical Sciences, Leading Researcher at Moscow State University, Department of Geography; Email: nadezam@mail.ru

IMAGE RESOURCES OF A TERRITORY: ANALYSIS STRATEGIES AND CONCEPTUAL PERCEPTION (STUDY OF SVERDLOVSK REGION CITIES BRANDING) The article considers the specificity of territorial image resources analysis. The authors describe the methodology of assessment on the base of Sverdlovsk region cities. They consider the local myths of the territory and their representations, outlining the image clusters of some cities.

Keywords: territory, image resources, brand, city brand, local myth, image cluster, strategy, city image, information 1 Проект осуществлен в 2011 г. в рамках заказа Министерства культуры Свердловской области.

26 26

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Имиджевые ресурсы территории — это взаимосвязанная совокупность образов, символов, знаков, стереотипов и информационных объектов, потенциально репрезентирующих данную территорию и её отдельные локусы (населённые пункты, города, местности, урочища) в тех или иных средствах массовой информации генетически и/или содержательно, и имеющих то или иное знаково-символическое значение в рамках какой-либо практической деятельности [Более подробно см.: 1, 3 – 5]. Целью проекта являлось исследование имиджевых ресурсов заданной территории как потенциальной основы для формирования ее бренда. Территория проекта включала следующие города и населенные пункты: • Невьянск (с селами Верхние Таволги и Быньги); • Нижний Тагил • Качканар • Верхотурье • Меркушино • Махнево • Нижняя Синячиха • Алапаевск • Реж Для достижения данной цели решались следующие задачи: 1. Анализ информационного поля территории проекта2.

2. Выявление тематических групп (образных кластеров) имиджевых ресурсов 3. Анализ мифологического потенциала подкрепления выявленных тематических групп (образных кластеров) имиджевых ресурсов. Для решения поставленных задач проведены следующие виды работ: 1. Анализ имиджевых ресурсов региона, представленных в литературных источниках и сети Интернет, а также на основе данных, полученных в музейных, туристических и образовательных организациях на территории проекта. Выявление первичных тематических групп (образных кластеров) имиджевых ресурсов.

2. Анкетирование экспертов в городах Качканар, Верхотурье, Нижний Тагил, Невьянск (а также заочно Реж и Алапаевск) по теме имиджевых ресурсов соответствующих городов; 3. Анализ результатов анкетирования с выявлением следующих видов имиджевых ресурсов по каждому городу анкетирования: — ключевые ландшафтные символы; — ключевые внеландшафтые символы; — ключевые исторические личности; — потенциальные знаковые места территории; 4. Анализ степени соответствия предварительно выявленных групп имиджевых ресурсов образов конкретному городу и анализ функциональной связности городов проекта по результатам анкетирования.

2 В настоящей статье эта стадия исследования не публикуется.

Название раздела Автор Название статьи

27 27

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

5. Анализ информационной связности городов проекта по данным сети Интернет.

6. Составление картосхемы знаковых мест территории проекта.

7. Финальное определение и характеристика важнейших (стратегических) тематических групп имиджевых ресурсов территории проекта. Составление образной схемы (карты) территории проекта [2].

8. Характеристика обеспеченности имиджевыми ресурсами, включаемыми в различные стратегические тематические группы, конкретных населенных пунктов (с прилагающими территориями): Качканар, Верхотурье, Меркушино, Махнёво, Алапаевск, Реж, Нижняя Синячиха, Нижний Тагил, Невьянск. Методические принципы анализа Первый этап анализа имиджевых ресурсов заключается в максимально широком сборе информации о различных сферах жизни территории, ее историко-культурном наследии и современных социально-политических и экономичеких особенностях. Источником информации служат, в первую очередь, публикации местной прессы и интернет-источники: краеведческие публикации, репортажи с местных праздников, юбилеев, конкурсов и соревнований; особое внимание уделяется выявлению местных "героев" — вымышленных или реальных: выдающихся местных управленцев (градоначальники, основатели города, заводчики и промышленники, советские управленцы и т.п.), великих художников, писателей, режиссеров и других творческих деятелей, родившихся или живших в исследуемом месте. Огромную роль играет выявление произведений литературы, живописи и кино, в которых упомянут исследуемый город. Собранная информация группируется в содержательно близкие группы, называемые тематическими группами (или образными кластерами) имиджевых ресурсов. На следующем этапе проводится анализ взаимосвязей выбранных тем друг с другом. Важные, но "одинокие" темы рассматриваются как дополнительные, тогда как дальнейшая работа ведется с взаимосвязанными друг с другом тематическими группами. На базе нескольких тематических групп (или образных кластеров) формируется гуманитарно-географическая образная стратегия репрезентации имиджевых ресурсов (обычно не более трех). Выбор гуманитарно-географических образных стратегий репрезентации имиджевых ресурсов, которые, в свою очередь, могут быть положены в основу брендинга территории, может быть осуществлен тремя различными путям. Первый вариант — когда среди выбранных информационных кластеров присутствует один сильный и взаимосвязанный с другими кластер, который можно считать основой формирования гуманитарно-географической образной стратегии репрезентации имиджевых ресурсов данной территории. В качестве примера в литературе3 приводится город Хвалынск в Саратовской области — родину художника мирового масштаба К. Петрова-Водкина. Отдельные "изюминки" города вроде знаменитых в прошлом яблок многократно изображены художником на полотнах; история и особенности города описаны им в автобиографической повести "Хлыновск". Наследие Петрова-Водкина может быть использовано не только в продвижении города как центра специализированного туризма, но и практически во всех отраслях местной экономики. Так, например, петрово-водкинские яблоки или стилизация под них "подошли бы" 3 Замятина Н.Ю. Использование имиджевых ресурсов города для создания концепции бренда. Пример города Большой камень // Бренд-менеджмент. 2011. Июнь. № 3 (58). С. 178 – 185.

28 28

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

для рекламы продукции местного плодоконсервного предприятия4. В "Хлыновске" образно и подробно описано, чем местные Хвалынские горы, на которых организован горнолыжный курорт, отличаются от всех прочих — это опять же замечательный ресурс для рекламы предприятия. Таким образом, практически все ключевые виды деятельности в современном Хвалынске могли бы быть "выстроены" вокруг "петрово-водкинский" гуманитарно-географической образной стратегии. Второй вариант выбора гуманитарно-географической образной стратегии репрезентации имиджевых ресурсов на основе анализа имеющихся информационных кластеров более распространен. Он используется в случаях, когда ни один из выделенных кластеров не охватывает всех сторон развития города и не является однозначно лидирующим. В таком случае стоит задача формирования "зонтичной" гуманитарно-географической образной стратегии имиджевых ресурсов, соответствующей если не всем, то двум-трем важнейшим образным кластерам города. Третий случай формирования гуманитарно-географической образной стратегии репрезентации имиджевых ресурсов может быть проиллюстрирован на примере Великого Устюга. Древний город, местная идентичность жителей которого традиционно зиждилась на образе города как родины первопроходцев (Семен Дежнёв и др.), довольно неожиданно был позиционирован как родина Деда Мороза — образ, практически никак не связанный с накопленными имиджевыми ресурсами города. В основу нового бренда города была положена универсальная, на связанная с местной спецификой и внешняя для города гуманитарно-географическая образная стратегия репрезентации имиджевых ресурсов, сложившаяся в связи с образом Деда Мороза в русской культуре в целом. Как уже указывалось, данный вариант брендирования города чреват непониманием со стороны местного сообщества, и успех Великого Устюга как родины Деда Мороза был связан с колоссальным вливанием финансовых средств и московской информационной поддержкой. Таким образом, успешное использование «внешней» гуманитарно-географической образной стратегии репрезентации имиджевых ресурсов возможно, но финансово наиболее затратно для территории. В итоге, оптимальной является методика выбора гуманитарно-географической образной стратегии репрезентации имиджевых ресурсов, основанная на одном или нескольких имеющихся образных кластеров в существующем информационном поле территории. Основные тематические группы (образные к ­ ластеры) ­имиджевых ресурсов территории проекта Тематические группы (образные кластеры) имиджевых ресурсов принято отражать на образно-тематической схеме. Образно-географическая схема (карта) территории показывает наиболее перспективные элементы потенциальных имиджей территории, относительную значимость и содержательные взаимосвязи отдельных элементов. Главное назначение карты — наглядно показать, во-первых, весь спектр тематических групп имиджевых ресурсов, присущих каждому пункту территории, а во-вторых, показать символические или фактурные взаимосвязи между отдельными тематическими группами имиджевых ресурсов. При этом «связующим звеном» между отдельными тематическими 4 Подобное «снижение» символического значения картин великого художника справедливо может вызвать протесты со стороны почитателей его таланта; тем не менее, заметим, что шишкинское полотно «Утро в сосновом бору» давно и успешно воспроизводится на фантиках конфет.

Название раздела Автор Название статьи

29 29

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

группами имиджевых ресурсов служат образы-архетипы, отражающие наиболее важные концепты русской и особенно региональной Уральской культуры: огонь, вода, камень, металл,

путь, лес и т.д. Образно-географическая схема территории проекта представлена на рисунке 1: Рис. 1. Образно-географическая схема территории проекта

На территории проекта присутствуют практически все фундаментальные образы-архетипы, присущие человеческому мышлению (вода, огонь, камень, дерево, воздух, лес, горы, высота). Доминирующие образы-архетипы: камень, металлы, огонь; они являются наиболее репрезентативными для Нижнего Тагила, Невьянска, Качканара, Режа. Стихии леса и воды, выраженные соответствующими образами-архетипами, более репрезентативны для Верхотурья, Меркушино, Махнёво. Мотивы сакральности — духовной и светской —– сосредоточены в юго-восточном секторе исследованной территории (события, связанные с царской семьей и ее судьбой, святость Симеона Верхотурского). Образ-архетип дерева соответствует традиционным ремеслам и довольно хорошо проявляется практически на всей территории проекта. Первоначальное олицетворение основных образов-архетипов для данной территории связано с Демидовыми, царской семьей и Симеоном Верхотурским, а также героем бажовских сказов Данилой-мастером (и его реальным прототипом Данилой Зверевым). Схема знаковых мест территории 30 30

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Схема знаковых мест территории отражает взаимное расположение знаковых мест.

Название раздела Автор Название статьи

31 31

Лабиринт

#1/2014 #1/2015

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Рис. 2. Схема имиджевых ресурсов территории проекта

Анализ географического размещения имиджевых ресурсов показывает, что отдельные группы имиджевых ресурсов размещены на территории проекта хаотично. Уже ставшие стереотипами географические «столицы» отдельных тематических групп ресурсов (Нижний Тагил — «столица» горнозаводской цивилизации, Верхотурье — духовная столица и т.п.) не является абсолютными. Это делает неэффективным закрепление той или иной функциональной или символической роли за отдельными участками территории проекта. Напротив, территория проекта содержит потенциал для организации сетевых туристических маршрутов и проектов, причем каждое место содержит ресурсы почти во всем ключевым тематическим группам. Для формирования туристических маршрутов и других кросс-территориальных проектов необходим, однако, учет не только собственно размещения имиджевых ресурсов, но и символические связи между городами проекта (позволяющие, например, объединить их в один маршрут), а также тематическая вариативность туристических предложений в рамках одного города. Символическая связность между городами проекта (по материалам экспертного опроса) Анализ уровня архетипов и ценностей, признаваемых местным сообществом, показал, что, не смотря на радикальное различие наборов имиджевых ресурсов, большинство городов проекта могут быть объединены на уровне трех основных архетипов: камень, металл, мастерство5 (см. таблицу). Таблица

Основные архетипы и ценности, соответствующие духу местных сообществ городов проектов

5 5 4

Реж

41 40 23

Нижний Тагил

39 53 47

Невьянск

Реж

110 97 94

Качканар

Нижний Тагил

89 11 63

Верхотурье

Невьянск

4 0 0

Алапаевск

Качканар

Место образа по значимости для данного города

Верхотурье

Камень Металл Любовь жителей к своему городу

Общая сумма баллов Алапаевск

Архетипы и ценности

1

2 12 4

1 2 5

6 1 2

1 2 7

1 1 2

5 Занявшие высокие позиции «любовь к своему городу» и «уникальные люди» являются универсальными ценностями и не могут рассматриваться как потенциальные символы бренда. Данные показатели важны для оценки сплоченности городского сообщества в целом: здесь выделяется низкая оценка любви к своему городу в Нижнем Тагиле и представление о недостатке интересных людей в сообществе Верхотурья.

32 32

Название раздела Автор Название статьи

Лабиринт

#1/2014 #1/2015

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Уникальные и интересные люди, сообщество Мастерство, качество Вера и духовные ценности «Корни Урала» «И на камнях растут деревья» Сила, мужественность Река Тура Кольчуга Урала Мягкость, женственность

0

52

95

42

35

4

7

4

5

3

2

0

41

88

53

31

5

9

7

1

4

1

0

80

79

44

21

5

3

9

4

10

1

0 0

61 43

26 96

45 32

26 23

3 5

5 8

13 3

3 9

5 9

3 1

0

23

82

34

23

5

10

8

7

8

1

1 0 0

116 6 23

90 36 58

5 33 20

4 24 14

3 5 4

2

1 14 11

6 12 10

12 8 10

14 6 12

3 1 2

Город-сад Серебро Урала

4 0

58 9

57 20

16 32

13 18

2 5

1

6 13

11 14

11 9

13 11

4 1

0

Источник: результаты опроса экспертов в городах проекта

Три данных архетипа — камень, металл и мастерство — могли бы стать "связующими нитями" между всеми городами проекта. Любопытно, что, стереотипно «уральский» образ силы и мужественности получил низкие оценки практически во всех городах проекта. По числу набранных голосов экспертов он лишь немного опережает образы женственности и мягкости. Это свидетельствует о возможности использования дуальных образов «мужское/женское» как вспомогательных (мужские и женские образы могут использоваться, например, для наглядной репрезентации «мягкого» и Название раздела Автор Название статьи 33 33

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

«жесткого» вариантов любого проекта или маршрута на одной и той же территории). Анализ информационной связности городов проекта по данным сети Интернет важен для оценки перспективности разработки проектов, ориентированных на несколько городов сразу. Высокая информационная связность свидетельствует о «близком» положении городов в информационном пространстве. Близкое положение городов в информационном пространстве, в свою очередь, указывает на концентрацию имеющихся имиджевых ресурсов данной пары городов в рамках одной целевой аудитории. Таблица

Входящие условия: «кустовые» взаимосвязи между городами реиона Количество совместных упоминаний городов в системе Яндекс.Новости Входящие условия: «кустовые» взаимосвязи между городами реиона

34 34

Название раздела Автор Название статьи

Таблица

Лабиринт

#1/2014 #1/2015

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Количество совместных упоминаний городов в системе Google.Новости

По итогам изучения информационной связности городов проекта в новостных системах Интернет можно сделать следующие выводы: 1. Главным информационным «партнером» большинства изученных городов и населенных пунктов проекта является Екатеринбург. Следовательно, целесообразно расширить территорию проекта, включив в нее Екатеринбург как «стартовый», а также информационный пункт проекта.

2. Выделяются локальные информационные кластеры: Верхотурье —Меркушино, Алапаевск — Нижняя Синячиха. Это отражает сложившиеся туристические маршруты; для расширения целевой аудитории данных пунктов необходима разработка альтернативных по тематике и пространственным траекториям туристических продуктов.

3. Связь между близкими по имиджевым ресурсам Махнёво и Меркушино, напротив, очень мала: здесь общий имиджевый потенциал недоиспользован. Ситуация может быть решена за счет достройки прямого дорожного сообщения между двумя данными пунктами.

4. Очень низкая информационная связность наблюдается между парами Алапаевск — Невьянск и Алапаевск — Реж. Необходимо увеличение числа совместных проектов, связывающих данные пары городов. Характеристика обеспеченности имиджевыми ресурсами р ­ азличных ­тематических групп населенных пунктов территории проекта Первостепенное значение для «привязки» важнейших архетипов к территории имеют знаковые места. Анализ экспертов показал, что, во-первых, практически во всех городах местному сообществу близки архетипы «камень», «металл» и «мастерство». По результатам того же опроса выявлены ключевые знаковые места каждого города. Можно установить соответствие между главными архетипами территории проекта и знаковыми местами конкретных городов (см. таблицу). Таблица Знаковые места городов, связанные с ключевыми архетипами территории проекта

Символ Камень Металл Мастерство

Алапаевск

Верхотурье

Скала Старик Троицкий и Старуха Камень и другие Завод Необходимо создание Музей Необходимо ­народных создание инструментов

Качканар

Города Невьянск

Гора Качканар Необходимо создание ГОК Необходимо создание

Нижний Тагил Гора Лисья

Завод; церковь Завод, музей в с. Быньги Музей иконы, Музей гончарные мастерские и др.

Реж Минералогический заказник Завод Мурзинка

Сила выраженности в ландшафте городов соответствующих архетипов посредством суНазвание раздела Автор Название статьи

35 35

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

ществующих знаковых мест отражена на профиле6 (см. рис. 3). В основе построения профиля лежит балльная оценка степени выраженности в ландшафте определенного архетипа.

Рис. 3. Условный профиль базовых имиджевых ресурсов территории проекта

По ряду городов не удалось обнаружить связи между базовыми архетипами территории и существующими знаковыми местами. Однако, существует потенциал создания таких знаковых мест, а именно: Верхотурье — город, в наибольшей степени «выпадающий» из общего архетипического строя проекта. Тем не менее, возможна привязка базовых архетипов проекта к ландшафту проекта следующим образом. Архетип металла может быть увязан с Верхотурьем через фигуру Максима Походяшина (в частности, возможна организация в ландшафте символического памятного места, связанного с Максимом Походяшиным — например, близ места церкви, построенной на пожертвования купца). Архетип мастерства близок Верхотурью (традиция рукоделия в женском Покровском монастыре, продажа на ярмарках изделий народных промыслов), однако, не репрезентирован в ландшафте. Необходимо стационарное место, которое символизировало бы традиции народного мастерства (постоянная выставка-продажа, мастерская, училище). Качканар — молодой город, где не может быть длительных традиций народных промыслов, которые наиболее стереотипным образом символизируют мастерство. Главный производственный символ Качканара — окатыш — слишком «промышленный», чтобы быть увязанным с мастерством (в отличие, например, от знаменитого алапаевского кровельного железа, более близкого к образам ручного, «мастерского» труда). Выходом в данном случае должна 6 Методика профилирования имиджевых ресурсов, разработанная для одного города, в данном случае не применима.

36 36

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

стать репрезентация наиболее современных, креативных видов ручного труда (например, фотовыставка причесок из воздушных шаров, создаваемых одной из городских предпринимательниц). Мастерство Качканара (которое поставило бы его в один ряд с «традиционными» уральскими городами) должно быть «молодым», современным, креативным и выделяться на фоне многочисленных традиционных уральских поделок современностью (или даже футуристичностью, устремленностью в будущее) и необычностью. Невьянск — город, исключительно богатый разнообразными имиджевыми ресурсами. Тем не менее, образ камня для современного Невьянска не типичен. Для включения Невьянска в один образный ряд с «камнерезными» городами Урала возможно обыгрывание темы преобразования местной «породы» — глины как специфического вида уральского «камня», которо-

му мастер придает новую форму (во многом подобно легендарному Даниле-мастеру).

Название раздела Автор Название статьи

37 37

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Потенциал мифологической поддержки тематических групп имиджевых ресурсов территории проекта Список основных мифов на территории проекта Список основных мифов, соотнесенных со знаковыми местами (опорными точками) и ключевыми тематическими группами имиджевых ресурсов по каждому городу приведен в соответствующих таблицах в разделе 1. Краткая характеристика основных мифов на территории проекта; рекомендации по поддержке. Ключевые архетипы, соответствующие городам проекта, как показано выше — камень, металл и мастерство. Каждому из архетипов соответствует свой комплекс мифов, бытующих на территории проекта.

1. Мифы, соответствующие архетипу «металла» (включены в цикл имиджевых ресурсов под условным названием "Горнозаводская цивилизация") связаны с историей уральских горных заводов; это мощнейший пласт уральской региональной мифологии. На территории проектов главной точкой концентрации горнозаводских мифов служит Невьянская башня (с ключевым мифом о чеканке в подвале монеты); потенциально важным центром, увязанным с данной мифологией, должен стать Нижнетагильский завод-музей. Основные литературные произведения, репрезентирующие данный миф: очерки Д.Н. Мамина-Сибиряка «От Урала до Москвы». Для поддержки горнозаводских мифов в максимальной степени необходимы интерактивные проекты, связанные с воссозданием атмосферы, навыков, интерьеров, костюмов, языка, пищи и других артефактов и ментифактов уральских заводов. Идеальным вариантом было бы развертывание сетевого движения «горнозаводских реконструкторов», аналогичное движению ролевиков-реконструкторов, воссоздающих исторические костюмы и навыки (стрельба из лука, изготовление определенной одежды) жителей определенных эпох. Праздники и фестивали, организованные с их участием, были бы мощнейшим ресурсом создания и продвижения туристических продуктов в рамках проекта. Для достижения цели здесь необходимы усилия по концентрации потенциальных участников движения через социальные интернет-сети и исторические клубы; возможно — через образовательные учреждения. Главным «стационарным» проектом, использующим (и одновременно поддерживающим) данную группу мифов должна стать деятельность Демидов-парка в Нижнем Тагиле. Огромное значением имеет продолжение и расширение театрализованных сцен в Невьянской башне; желательна организация аналогичных интерактивных предложений в Реже и Алапаевске; в Верхотурье возможна «эксплуатация» образа Максима Походяшина. Важным элементом репрезентации мифов данной группы является деятельность машин и механизмов — соответственно, использование действующих (или хотя бы тех, которые можно «трогать руками») моделей, демонстрационных залов, образцов и т.п. должно стать приоритетом во всех проектах, связанных с горнозаводской цивилизацией. В Невьянске к такого рода знаковым проектам относится опция чеканки монеты. В Алапаевске такую роль может выполнить эксплуатация в туристических целях узкоколейной железной дороги; в Качканаре — экскурсии на карьер с хотя бы минимальными возможностями для посетителя поучаствовать в добыче (сесть в кабину экскаватора — можно списанного, неэксплуатируемого; загру38 38

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

зить собственноручно лопату руды в вагон и т.п.)

2. Мифы архетипа «Камень». Мифы, соответствующие архетипу «камня» также могут быть соотнесены с группой имиджевых ресурсов под условным названием «Горнозаводская цивилизация» — однако они составляют особую подгруппу. «Камень» связан с магией, тайной, удачей (удачной находкой) — наилучшим образом данная мифология отражена в сказах Бажова. Мифы камня связаны, в первую очередь, с Мурзинкой и Режем; свой вариант мифологии («золотари») представлен в Качканаре. Основные литературные произведения, репрезентирующие данный миф: сказы Бажова, роман-фэнтези С. Алексеева «Сокровища валькирий», эссе Майи Никулиной «Камень. Пещера. Гора», отчасти роман О. Славниковой «2017». Важным «инструментом» поддержки мифологии «камня» являются интерактивные мероприятия, в ходе которых участникам предоставляется возможность найти свой камень (интерактивные экскурсии), а также символически посмотреть на мир сквозь магический уральский камень (данная идея может быть реализована как в музеях, так и в виде памятников в городах проекта).

3. Мифы архетипа «Мастер». Мифы, связанные с образом мастера, нередко переплетены с образом «камня» — причем «камень» обычно увязывается с удачей, а «мастер» — с упорством, целенаправленностью. Образ мастера смыкается с образами первооснователей городов (см. ниже), и даже, в некоторой степени, первопроходцев. Основные литературные произведения, репрезентирующие данный миф: сказы Бажова, эссе Майи Никулиной «Камень. Пещера. Гора» В настоящее время мифология мастерства для туристов связана, в основном, с пассивной деятельностью (покупка сувениров). Необходимо внедрение активных видов деятельности — курсов, мастер-классов и т.п. В наилучшей форме данный вид деятельности представлен в гончарных мастерских в с. Нижние Таволги. Возможен вариант экспресс-курсов (от двух до нескольких дней) обучения тому или иному виду мастерства. Проживание в районе обучения должно совмещаться с отдыхом: тем самым, при позиционировании данного туристического продукта можно и, наоборот, предлагать отдых в районе с благоприятной экологической обстановкой, совмещённый с обучающими программами. По итогам курсов обучающийся должен быть уверен, что овладел основами определенного мастерства (керамика, вышивка, лозоплетение и др.) и в состоянии самостоятельно изготовить изделие. Помимо собственноручно изготовленных изделий, обучающийся должен получать официальный диплом. В наибольшей степени необходима поддержка мифологии мастерства в Верхотурье — здесь она может опираться как на житие Симеона Верхотурского (как известно, шившего горожанам шубы), на традиции рукоделия сестер Покровского монастыря и, разумеется, на деятельность современных мастеров.

4. Православные предания. Локальное значение имеет православная мифология — в первую очередь, связанная со святыми Симеоном Верхотурским, Елизаветой Федоровной, блаженным Косьмой Верхотурским, религиозными подвижниками 20 в. и др. Канонические формы религиозных мифов отражены в соответствующей религиозной литературе. Менее жесткую форму имеют современные мифы о старообрядцах. Разработка культурной темы старообрядцев проводится силами местных музейных сотрудников в Невьянске — данная тематика заслуживает дальнейшей разработки.

5. Поперечность. В ходе семинаров были выявлены еще несколько мифов, не рассматриНазвание раздела Автор Название статьи

39 39

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

ваемых на этапе подготовке, и потому не внесенных в анкеты. Важнейший цикл мифов связан с «поперечностью», необычностью характеров героев территории проекта, поступавших «не как все»; поперечность характеров героев указывалась в устных сообщениях экспертов в ходе семинаров в разных городах проектов. В контексте поперечности упоминалась поездка Артамонова на велосипеде в Петербург, открытие дороги Артемием Бабиновым, деятельность различных руководителей городов во второй половине 20 века — и до наших дней и др. Сама по себе поперечность, однако, не является сильным концептом. Она служит для выделения знаковых фигур из общей массы (личность становится легендарной благодаря «поперечному» характеру, ее запоминают) — но не наполняется содержанием (помнят, что ДЕЛАЛ, но не помнят, что СДЕЛАЛ); в этой связи характерна наблюдавшаяся в Качканаре путаница экспертов в «приписывании» важных для города дел то Канделю, то Гикалову. Выявленные благодаря «поперечности» знаковые фигуры должны быть переосмыслены как «носители» более широких, архетипических образов.

6. «Градотворение». Качканар — точка бытования специфических мифов основания города (по сути, творения). Свои параллели «творение городов» имеет в деятельности основателей практически всех уральских заводов — но наиболее выражена данная мифология, естественно, в наиболее молодом из городов проекта. Данная мифология предоставляет широкие возможности для интерактивных мероприятий, символически повторяющих деятельность первооснователей городов: символические пуски плотин, заводских машин, закладки камней и т.п. — даже земляные работы могут быть переосмыслены как повторение пути основателей города. Возможна организация более экстремальных вариантов с временным проживанием в жилищах, стилизованных (от старинных лесных балаганов до качканарских палаток) под жилье первопоселенцев соответствующей эпохи.

7. Первопроходцы. Отдельный пласт составляют мифы о первопроходцах — в первую очередь, Ермака и Артемия Бабинова. На современном этапе поддержка данных мифов наиболее адекватным образом может быть реализована через маршрутный туризм — в первую очередь, пеший и водный (на некоторых участках возможно передвижение по маршруту Ермака) — а также другими видами транспорта в районах, примерно соответствующих траектории перемещения Ермакова войска и Бабиновской дороге.

8. Локальные мифы. Практически каждый населенный пункт имеет свои «страшные» мифы, связанные с представлениями о магическом действии определенных фигур (легенды «о черном альпинисте» и т.п.), зданий («дома с привидениями») и т.п. На территории проекта ярким примером такого рода мифа является легенда «о белой Тане», привязанная к советской скульптуре девочки на территории бывшего пионерлагеря под Верхотурьем (Актай). Данные мифы — «типовые», и потому едва ли могут выполнять роль знаково-символического выделения территории из ряда прочих, и, следовательно, для проведения целенаправленного брендирования. Тем не менее, они выполняют важную роль «оживления» территории и очень важны как вспомогательные мифы («изюминки») при продвижении конкретных локусов на территории проекта.

40 40

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Название раздела Автор Название статьи

41 41

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Основные выводы На основе проведённого анализа имиджевых ресурсов территории проекта в целях разработки туристического бренда городов Свердловской области можно сделать следующие выводы: Данная территория обладает достаточными имиджевыми ресурсами для дальнейшего туристического брендирования; эти ресурсы разнообразны и дифференцированы. В качестве ключевых архетипов выделены архетипы камня, металла и мастерства. Распределение имиджевых ресурсов на территории проекта довольно неоднородно; их наибольшая концентрация связана с ареалом Нижний Тагил — Невьянск (миф горнозаводской цивилизации) и с ареалом Верхотурье — Меркушино (образ-архетип сакральности/святости). В целом отдельные группы имиджевых ресурсов размещены на территории проекта хаотично. Уже ставшие стереотипами географические «столицы» отдельных тематических групп ресурсов (Нижний Тагил — «столица» горнозаводской цивилизации, Верхотурье — духовная столица и т.п.) не являются абсолютными. Это делает неэффективным закрепление той или иной функциональной или символической роли за отдельными участками территории проекта. Напротив, территория проекта содержит потенциал для организации сетевых туристических маршрутов и проектов, причем каждое место содержит ресурсы почти во всем ключевым тематическим группам. Информационная связность городов проекта не является сплошной, в ней есть очевидные «дыры»; при этом информационным «мотором» всей территории является Екатеринбург. В совокупности с остальными факторами туристического брендирования (включая инфраструктурный фактор) очевидно, что Екатеринбург должен быть включен в дальнейшем в проект.

42 42

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Большинство имиджевых ресурсов территории проекта в основном совпадает с таковыми смежных территорий Свердловской области. Это касается, в первую очередь, района реки Чусовой (миф о Ермаке, миф горнозаводской цивилизации), а также мест, связанных с бажовским мифом (территории к югу и востоку от Екатеринбурга). Представляется целесообразным их включение в дальнейшие брендинговые проекты. Миф царской семьи, столь важный в контексте российской истории Нового времени, является органичной составляющей имиджевых ресурсов территории проекта, привлекательной как для внутреннего, так и для въездного туризма. В то же время печальная судьба семьи Романовых, связанная именно со Свердловской областью и, шире, Уралом в целом (начиная со ссылки в Ныроб одного из бояр Романовых еще до воцарения этой династии), делает данный ресурс амбивалентным, неоднозначным — что следует учесть в разработке концепции брендов. Территория проекта является ключевой для понимания Свердловской области и, возможно, всего Урала как целостного региона-образа, характеризующего индустриальный миф европейского Нового времени (в отличие, например, от Центральной России или же Русского Севера, тяготеющих к образным репрезентациям русского средневековья, вне зависимости от особенностей их дальнейшей истории) — несмотря на то, что сам индустриальный тип развития как доминирующий остался в прошлом. Это означает, что именно на территории проекта важна брендинговая развёртка индустриального мифа (горнозаводская цивилизация) в контексте России в целом — поскольку на территории России нет более такого целостного кластера региональных образов индустрии (текстильные районы ареалов ранней индустриализации все же не являлись источниками столь ярких образов и мифов, как горнозаводская промышленность). Следует учесть также брендинговый опыт аналогичных типовых районов тяжелой/горнозаводской индустрии других стран (Швеция, Германия, Франция, Великобритания, США и др). Речь может идти также об органичном развитии индустриального туризма во всех его формах с интенсивным включением в современные международные институции, ориентированные на индустриальный туризм. Территория проекта, очевидно, фиксирует в контексте её имиджевых ресурсов фундаментальные архетипы движения, колонизации, пути — характерные и для Урала в целом. Это образы-архетипы именно Нового времени, Модерна — следовательно, дальнейший брендинг данной территории должен быть направлен на выражение выделенных архетипов. Территория проекта носит следы интенсивной русской колонизации последних четырех веков; эти следы налагаются на предыдущие аналогичные слои других, предшествовавших и сопутствовавших русскому народов. Если учесть, что эпоха глобализации и Постмодерна во многом основана на культуре и образах номадизма, кочевничества, перемещения, опирающегося на новые виды транспорта и чётко отражённых в бурном развитии различных видов туризма, то обоснованность репрезентации концептов пути и движения в разработке брендов изученной территории становится очевидной вдвойне. Выделенные в результате анализа ключевые архетипы исследованной территории тесно связаны с концептами энергии, мощи, силы, брутальности, коррелирующими с древним сакральным мифом горы. Вместе с тем эти брутальность и мощь должны быть «окультурены», «отшлифованы», опосредованы в соответствующих брендах, направленных на туристское развитие территории.

Название раздела Автор Название статьи

43 43

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Библиография 1. Замятин Д. Н. Локальные истории и методика моделирования гуманитарно-географического образа города // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып.

2. — М.: Институт наследия, 2005. — С. 276 – 323.

2. Замятин Д. Н. Образно-географическая карта. Материалы к словарю гуманитарной географии // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 4. — М.: Институт наследия, 2007. — С. 322 – 325.

3. Замятин Д. Н., Замятина Н. Ю. Имиджевые ресурсы территории: идентификация, оценка, разработка и подготовка к продвижению имиджа // Гуманитарная география. Научный и культурнопросветительский альманах. Вып. 4. — М.: Институт наследия, 2007. — С. 227 – 250.

4. Замятина Н.Ю. Использование имиджевых ресурсов города для создания концепции бренда. Пример города Большой камень // Бренд-менеджмент. 2011. Июнь. № 3 (58). — С. 178 – 185.

5. Zamjatin D. Storie locale e metodologie di modellizzazione della cittá secondo i criteri della geografia umana // Dintorni. Rivista di letterature e culture dell’Università degli Studi di Bergamo. Numero 4. Aprile 2008. — P. 29 – 73.

References 1. Zamjatin D. N. Lokal'nye istorii i metodika modelirovaniia gumanitarno-geograficheskogo obraza goroda // Gumanitarnaia geografiia. Nauchnyi i kul'turno-prosvetitel'skii al'manakh. Vyp. 2. — M.: Institut naslediia, 2005. — S. 276 – 323.

2. Zamjatin D. N. Obrazno-geograficheskaia karta. Materialy k slovariu gumanitarnoi geografii // Gumanitarnaia geografiia. Nauchnyi i kul'turno-prosvetitel'skii al'manakh. Vyp. 4. — M.: Institut naslediia, 2007. — S. 322 – 325.

3. Zamjatin D. N., Zamiatina N. Iu. Imidzhevye resursy territorii: identifikatsiia, otsenka, razrabotka i 44 44

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

podgotovka k prodvizheniiu imidzha // Gumanitarnaia geografiia. Nauchnyi i kul'turno-prosvetitel'skii al'manakh. Vyp. 4. — M.: Institut naslediia, 2007. — S. 227 – 250.

4. Zamjatina N.Iu. Ispol'zovanie imidzhevykh resursov goroda dlia sozdaniia kontseptsii brenda. Primer goroda Bol'shoi kamen' // Brend-menedzhment. 2011. Iiun'. № 3 (58). — S. 178 – 185.

5. Zamjatin D. Storie locale e metodologie di modellizzazione della cittá secondo i criteri della geografia umana // Dintorni. Rivista di letterature e culture dell’Università degli Studi di Bergamo. Numero 4. Aprile 2008. — P. 29 – 73.

Название раздела Автор Название статьи

45 45

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

К. В. Григоричев Григоричев Константин Вадимович (Иркутск, Россия) — кандидат исторических наук, начальник научноисследовательской части, руководитель лаборатории исторической и политической демографии Иркутского государственного университета; Email: grigoritchev@yandex.ru

ВООБРАЖЕННОЕ СООБЩЕСТВО: КОНСТРУИРОВАНИЕ ЛОКАЛЬНОСТИ В НЕИНСТИТУЛИЗИРОВАННОМ ПРОСТРАНСТВЕ ПРИГОРОДА В статье анализируется процесс формирования локального сообщества в пригородном пространстве Иркутска, которое формируется в логике стихийного субурбанизма. В основе статьи лежит исследовательский кейс формирования пригородного поселения на основе садоводческого товарищества. Автор рассматривает пригород как гетерогенное пространство, существующее вне правового поля и властного дискурса. Массовый приток горожан в это пространство приводит к формированию множества разнотипных локальностей. Анализируя случай развития постоянного пригородного поселения на основе садоводческого товарищества, автор приходит к выводу о специфическом механизме формирования локальности. Он заключается в рефлексивном конструировании «невидимой» локальности через производство ((ре)освоение) физического пространства. По мнению автора, «невидимость» описанной локальности и пригорода как особого пространства становится одним из важнейших факторов их развития. Ключевые слова: локальность, воображаемое сообщество, садоводческие товарищества, пригороды, Иркутск

K. Grigorichev Konstantin Grigorichev (Irkutsk, Russia) — PhD in Historical Sciences, Laboratory of Historical and Political Demography, Irkutsk State University; Email: grigoritchev@yandex.ru

IMAGINED COMMUNITY: LOCALITY CONSTRUCTION IN A NON-INSTITUTIONALIZED SPACE OF SUBURB The article analyzes the process of formation of the local community in a suburban area of Irkutsk, which is formed mainly in the logic of grassroots suburbanism. The research is based on the case of suburban settlements formation on the basis of a horticultural society. The author examines the suburb as a heterogeneous space existing outside the legal field and discourse of power. The massive migration from the city in this space for permanent residence leads to the formation of a great number of different types of locality. Analyzing the case of development of a permanent suburban settlement on the basis of 46 46

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

a horticultural ("dacha") community, the author concludes that a specific mechanism of formation of the locality is appearing. It is a reflexive construction of "invisible" locality through the production ((re) development) of physical space. According to the author, "invisibility" of the examined locality and suburb as a special space is one of the most important factors of their development.

Keywords: locality, imagined community, gardening, city environs, Irkutsk Введение Отсылка к названию книги Бенедикта Андерсона [2] вынесена в заголовок этой статьи не случайно. В своем тексте я хотел бы показать пример конструирования сообщества и локальности, основанный на не только (а может и не столько) стихийных процессах, но и на более или менее отрефлексированном желаемом образе, своего рода, идеальной целевой модели. Модели, которая реализуется в неинституализированном пространстве пригорода, отсутствующем в правом поле и властном дискурсе. Мне представляется чрезвычайно интересным такой вариант формирования локальности, который создается не на основе номинированных форм (сельское или городское поселение, коттеджный поселок, etc.) и институализированных рамок («муниципальное образование»), но в значительной мере вопреки им. Я попытаюсь показать, как, оставаясь не зафиксированным ни в одной системе сбора информации, мимикрируя под типовое дачное товарищество, рефлексивно конструируется новое сообщество и локальность загородного поселения. В основу статьи положен исследовательский кейс формирования пригородного поселения на основе садоводческого товарищества (СНТ) в зоне развивающейся субурбии Иркутска. Выбор кейса обусловлен, с одной стороны, его типичностью — практика образования подобных постоянных пригородных поселений становится все более распространенной и описываемый мною случай не самый масштабный пример подобной трансформации. С другой стороны, в описываемой локальности процесс формирования сообщества проявляется чрезвычайно рельефно, что обусловливается спецификой развития СНТ, являющегося основной поселения. Непосредственной эмпирической базой является серия полу-структурированных интервью с жителями пригородов, риэлторами, представителями локальных и районной администрации, проведенных в 2009-2014 гг. в пригородных поселениях Иркутска, а также полевые наблюдения. Материалы статистики, используемые здесь в качестве необходимого контекста, взяты преимущественно из общедоступных публикаций Иркутскстата [9] и данных статистического учета муниципальных администраций пригородного района. Многообразие в тени города: необходимые концептуальные замечания Мне представляет совершенно необходимым коротко описать масштабы и характер субурбанизационого процесса и сделать несколько концептуальных замечаний относительно пригородного пространства Иркутска, без которых дальнейший анализ будет вырван из контекста. Динамичный рост пригородной зоны Иркутска начался на рубеже 1990-2000-х, и к началу 2014 года численность населения пригородного района превысила 103 тыс. чел. (около 1/5 от численности жителей областного центра). Основой бурного роста является высокий миграционный прирост населения (в 2013 г. 4584 чел., что на порядок больше естественного Название раздела Автор Название статьи

47 47

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

прироста в районе (458 чел.) и лишь на четверть ниже, чем миграционный прирост в областном центре). Коэффициент миграционного прироста в пригородном районе составляет 52,5 на 1000 чел., тогда как в Иркутске он равен 10,3 на 1000 жителей. При этом фиксируется только постоянное население, тогда как значительная часть жителей пригорода, не зарегистрированных на его территории, в учет не попадает. В основе развития иркутских пригородов лежит миграция горожан на постоянное жительство «за город». Иными словами, субурбанизация здесь происходит скорее в русле «классического» североамериканского пути формирования пригородов [26], нежели, «запаздывающей субурбанизации» [34] и «фрагментированной пери-урбанизации», свойственной, например, субурбиям крупнейших городов Китая [33]. Такая специфика может объясняться высокой урбанизированностью региона, поскольку «китайская» модель более заметно проявляется в относительно слабо урбанизированной Республике Бурятия [4]. Вместе с тем, Иркутский случай субурбанизации имеет массу серьезных особенностей, не позволяющих говорить о прямом диахронном повторении «классического пути». Одним из основных его отличий от ранних этапов субурбанизации в США (до середины XX века, когда она приняла действительно массовый характер [26]), на мой взгляд, является широкий спектр участников и не менее разнообразная палитра форм пригородных поселений. Если для «классической» американской субурбанизации была характерна существенная социальная однородность [19, с. 476 – 478], задававшая близкие стандарты организации поселенческой среды и жилого пространства [25], то в рассматриваемом случае ситуация иная. Заселение пригородов Иркутска происходит за счет притока из города самых разных социальных групп, сходных, пожалуй, только минимальным уровнем покупательской способности (возможность приобрести участок с домом или под строительство, в том числе в кредит). Заложенная в субурбанизационной волне социальная и экономическая неоднородность определяет и широкий спектр способов освоения горожанами пригородных территорий, проявляющийся в разнообразных вариантах пригородных поселений. Среди них можно обнаружить и «закрытые» коттеджные поселки, представляющие собой форму элитного потребления [18, с. 219] и в таком качестве позиционируемые на рынке загородной недвижимости; микрорайоны, застраиваемые крупными строительными компаниями в формате малоэтажного жилья категории low-cost; обширную застройку горожанами территорий существующих «сельских» населенных пунктов и прилегающих к ним земель сельскохозяйственного назначения; поселки, складывающиеся на основе садоводческих товариществ. Иными словами, пространство формирующихся пригородов Иркутска изначально весьма гетерогенно, что для «классической» субурбии рефлексируется исследователями сравнительно недавно [22, 24, 27]. Отказ от учета этого обстоятельства может привести к слишком смелым экстраполяциям, когда свойства одного из вариантов развития пригородных поселений приписываются пригороду в целом, ошибочность чего становится очевидна даже для «классической» североамериканской субурбии [27]. Так, например, архитектурные формы «рублевского периода» [14], нехарактерные даже для пространства элитных поселков, контекстуально показываются как типичная пригородная архитектура, а пригородному населению приписывается в качестве типовой черты разобщенность и неконсолидированность, когда «общинные связи уже нарушены, но связи сообщества так и не появились» [10]. Мне представляется, что подобный взгляд существенно упрощает происходящие процессы, игнорируя роль места и пространства в социальных процессах [23], в рамках которых сообщества могут развиваться по-разному под воздействием сходных факторов [27].

48 48

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Второй важнейшей особенностью развития пригородов Иркутска является неявный, образно говоря «теневой» характер развития. Эта особенность имеет две стороны, которые можно условно обозначить как проблему легитимизации и проблему фиксации. Первая из них связана с тем, что система административно-территориального деления, номинирующая и территориальные границы, и имманентные свойства образуемых единиц, не предполагает самой возможности выделения пригородных территорий. Закон об основах местного самоуправления [17] определяет только сельские и городские поселения и не оставляет места для пригородов, растворяя их в довольно неопределенной конструкции «городского округа». Таким образом, объективная сущность оказывается de-jure не существующей или, по крайней мере, выведенной из поля зрения власти. С другой стороны, визуально наблюдаемые пригороды оказывается довольно сложно зафиксировать, примером чего является недоучет населения. Однако проблема заметно шире, чем необходимость корректировки статистического учета. Такой, на первый взгляд, независимый источник как информация риэлтерских агентств в силу специфики рынка загородной недвижимости существенно искажает реальность. Значительная часть горожан, переезжающих в пригороды, приобретает не готовое жилье, а участки под строительство, многие из которых юридически относятся к землям сельскохозяйственного назначения (в том числе садоводства). В результате в риэлтерских базах данных как пригородная жилая недвижимость массово представлены именно коттеджные поселки, тогда как иные формы пригородных поселений менее заметны. Артикулированные и визуализированные через прямую и контекстную рекламу, эти данные формируют устойчивый образ «коттеджного» пригорода1 . Продажа иного жилья, не подкрепленная рекламными бюджетами, растворяется в стереотипе «нахаловок» и «стихийной застройки». «Невидимый» пригород оказывается пространством, где складывается неявная, плохо фиксируемая новая граница между городом и сельским пространством. Важно, что эта граница заметно больше, нежели административная черта между городом и селом: это, скорее, пространство социокультурного, властного и экономического фронтира. [8, 28, 29, 30]. Формируясь вне поля зрения власти, такое пространство обеспечивает широкие возможности для выработки неформальных практик в процессе столкновения заинтересованных сторон, и может быть определено как механизм образования нового для России социопространственного факта — пригорода. Разрушая привычную дихотомию города и села, пригороды становятся пространством, дающим широкие возможности для конструирования новых локальностей и сообществ вне «благих намерений государства» [13]. Иными словами, формирующиеся пригороды Иркутска становятся фронтирным пространством, внутренне гетерогенным и формирующимся вне и даже вопреки властному регулированию, что обеспечивает широкое поле возможностей для формирования новых локальностей. В рамках этих концептуальных моментов я попытаюсь проанализировать случай формирования локального сообщества и показать рефлексируемый характер этого процесса. Рефлексируемый, а потому во многом целенаправленный со стороны самого складывающегося сообщества, осознанно формирующего локальность не только как физическое, но и как социальное пространство.

1 В этом смысле показательна, например, врезка карты-схемы к статье «В Приангарье нашли альтернативу высоткам», где в качестве пригорода обозначены лишь строящиеся и перспективные коттеджные и малоэтажные поселки, а обширных жилых массивов, застроенных частным образом, попросту нет [1].

Название раздела Автор Название статьи

49 49

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

«Хочешь классного соседа — приведи его сам»: образ сообщества и его воплощение Садоводческое товарищество «Экспериментальный» расположено в 11 км от областного центра по Качугскому тракту, являющегося одним из наиболее значимых направлений стихийного развития пригородов Иркутска. Несмотря на высокий спрос на землю по данному направлению, постоянное население на территории СНТ начало складываться только в 20112012 гг. Основными причинами такого положения было полузаброшенное состояние садоводства, образованного еще в 1991 году, отсутствие электричества и воды. Вместе с тем, такое положение обеспечивало важнейший привлекательный фактор — большой размер участков (10-20 «соток») с возможностью покупки и объединения нескольких. Дополнительным моментом, сдерживающим развитие садоводства и одновременно привлекательным для переселенцев из города, было сохранение леса на большей части территории СНТ. Сложный рельеф и достаточно большие размеры СНТ (общая площадь около 96 га, поделенных на 400 участков) позволяют сохранять «зеленые полосы» и в перспективе. Специфика территории в значительной мере обусловила характер первых постоянных «поселенцев» — относительно обеспеченные представители мелкого бизнеса (группы, которую можно условно обозначить как нижний слой среднего класса), ориентированные не просто на «решение жилищного вопроса», но и добивающиеся комфортной среды для проживания. Уровень доходов не позволял им претендовать на покупку земли по «элитным» загородным направлениям, а готовое жилье в «организованных» коттеджных поселках накладывало массу ограничений (от проекта дома до размера и планировки участка). Наиболее доступная альтернатива — покупка жилья или участка под строительство в быстро растущих пригородных селах отталкивала удаленностью, скученностью, отсутствием желаемой «экологии». Относительно невысокий уровень доходов новых поселенцев обусловил способ решения наиболее существенных проблем, препятствующих развитию поселения. Проблема электричества была решена не через локальные генераторы, а путем строительства «подстанции» и подключения к высоковольтной ЛЭП в складчину. Пожалуй, именно на этом этапе были определены первые контуры «проекта» формирующейся локальности и будущего сообщества: мощность построенной «подстанции» рассчитывалась исходя не из текущих, а перспективных потребностей поселка в целом, с учетом отопления и уличного освещения. Построенный объект был оформлен в коллективную собственность, которая довольно быстро становится механизмом интеграции новых жителей: подключение каждого нового участка к электричеству в СНТ оформляется как покупка доли в коллективной собственности («подстанции»). К лету 2014 года к электричеству было подключено около 70 хозяйств. Поскольку обслуживание и ремонт собственности лежат на собственниках, такое приобретение доли в имуществе существенно ограничивает автономность и стимулирует участие жителей в коллективных решениях. Такой ход, однако, создал довольно острое противоречие. Высокие первоначальные вложения потребовали активных усилий по расширению числа жителей, что могло привести к неуправляемому росту и утрате поселком своих привлекательных качеств. Выходом стало создание механизма привлечения и фильтрации новых жителей, основанного на сетевом характере формирования нового сообщества, и ограничение продажи участков «на сторону». Большинством переселенцев «первой волны» стали личные знакомые и родственники первых поселенцев, привлеченные относительной дешевизной приобретения и гарантированной близкой социальной средой. Иными словами, процесс роста сообщества изначально приобрел 50 50

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

рефлексируемый характер, основанный на развернутой в противоположную сторону максиме «выбирай себе соседа». Продажа свободных участков также стала механизмом отбора потенциальных членов сообщества: поскольку она ведется правлением СНТ (такой статус позволяет избежать сложных процедур, неизбежных в муниципальных администрациях), то ключевым критерием становится цель приобретения участка. Нежелательным покупателям (например, покупка земли под производство или иной бизнес) может быть прямо отказано в продаже или продемонстрированы наиболее непривлекательные участки. Напротив, желательные покупатели уже при демонстрации участков и затем в процессе заселения постепенно включаются в сообщество через передачу опыта (возможности застройки участка и жилого пространства, конструктивные приемы), включение в коммуникационные сети (реклама в формате “person-to-person” (р2р), передача «нужных» контактов), прямую помощь в строительстве или, по крайней мере, организации этого процесса. Сложившийся механизм отбора желательных для сообщества мигрантов выступает фильтром, позволяющим включать в сообщество в большей степени тех, кто ориентирован на участие в производстве соседства и сообщества, значимый именно для периода «первого поколения».[32, с. 1473] Это позволяет достаточно органично соединить представителей самых разных групп («менты, продованы, силовики, коммерсы, работяги, интеллигенция всякая»), в иных условиях почти не имеющих шансов на консолидацию. Практики отбора желательных членов сообщества сами по себе не гарантируют его консолидации и формирования устойчивых внутригрупповых связей, что рефлексируется большинством моих респондентов. Инструментом формирования устойчивых групповых связей становится коллективная деятельность по консолидации локального сообщества (совместные субботники, праздники). Важно, что эта деятельность не ограничивается прагматичными мотивами, а в полной мере направлена на конструирование как физического, так и символического пространства локальности. Усилиями жителей поселка была создана собственная рекреационная зона из небольшого пруда и пляжа, являющаяся и местом коллективных праздников. Например, здесь проводится празднование Нового года, предполагающее процедуру знакомства с новыми жителями поселка. Постороннему без приглашения попасть на праздник довольно сложно: рекреация расположена в глубине поселка и проезд к ней ограничен шлагбаумом. Пруд как результат коллективной деятельности, таким образом, становится общественным пространством, которое одновременно является и символом общности, и частью ритуала включения в сообщество, и механизмом самоидентификации, отграничения локальности. Важна здесь и символическая составляющая: сама территория поселка не огорожена и проезд в нее открыт, тогда как общее пространство для «не членов» сообщества закрыто. Пространство это рефлексируется именно как публичное, одновременно и физически (отграничение), и символически (через ритуал) присвоенное — «наше озеро», «наш пляж». Публичные пространства, однако, не ограничиваются «рекреационной» зоной, но возникают и на базе иных коллективной практик, как места для выполнения иных ритуалов совместной деятельности. Общепринятой практикой в садоводстве являются весенние субботники по расчистке улиц, что рефлексируется как актуализация прав символической собственности («чтобы помнили, что это все наше»). «Субботники» по советской еще традиции предполагают после собственно трудовой деятельности совместный пикник. В результате появляется специально выделенное пространство для подобной совместной трапезы после субботника, а позднее — и в других случаях. Важно, что подобные практики позволяют преодолевать и культурные, «этнические» различия: проживающий в СНТ «товарищ с юга», оказывается такНазвание раздела Автор Название статьи

51 51

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

же вовлечен в коллективные практики и сообщество. Не принимая участия в «черном» труде, житель берет на себя заботу об организации обеда («плов варит в большом таком казане»), причем, привнося в сообщество практики использования наемного труда («не сам, конечно, варит, работники его»). Важно оговориться, что подобный подход не вызывает отчуждения в том числе и потому, что практики проживания в семье или на участке работников-«таджиков» («узбеков») в пригороде становятся достаточно распространенными.[7] Иными словами, можно говорить не только о целенаправленном создании общественных пространств, но и о символизации их как групповой собственности, маркирующей присвоение группой локальности. Они становятся узлами сопряжения социального и физического пространства в терминах П. Бурдье [5] или трех пространств Э. Соджа [31]. Попутно отмечу еще один важный момент: формирование связей сообщества происходит через включение его членов в формирование локального ландшафта — организацию физического пространства поселения. В отличие от коттеджных поселков, в которых участие жителей в планировочных решениях минимально, возникает возможность для прямого или косвенного включения жителей в планировочный процесс. Такое участие, на мой взгляд, само по себе становится эффективным механизмом символического присвоения пространства и одновременно реализацией «проекта» локальности и сообщества. Динамичное развитие внутригрупповых связей приводит к быстрому изменению привычных «городских» отношений и представлений о комфорте и безопасности. Тесный круг формирующегося сообщества, прямое или максимально «через одно рукопожатие» знакомство большинства жителей поселка приводит к минимизации шанса встретить незнакомца, являющегося непременным атрибутом урбанизма как образа жизни [21, 32], дистанцируя описываемое сообщество от привычных форм организации городских локальностей. Это в свою очередь изменяет типовое представление о безопасности, которая мыслится не в категориях «преград», а в категориях открытости — высокие «глухие» ограды, характерные для коттеджных поселков, в описываемом СНТ, заменяются контактностью открытых участков. Общность ритмов повседневности, заданная, прежде всего, городской занятостью и крайне низким уровнем развития инфраструктуры и общественного транспорта, обусловливает не дистанцирование, а сближение новых жителей пригородов, не разграничение, а открытость физического пространства, заставляют «выйти» за пределы модели «коттеджного поселка». Выстраивание внутригрупповых связей приводит к выделению сообщества «постоянных жителей» из традиционных пользователей дачных участков, которых в СНТ «Экспериментальный» остается несколько десятков. Отличия эти рефлексируются и артикулируются «пригорожанами» через разницу отношения к локальности (садоводству): «Они только пользуются, а мы здесь живем». Оспаривание и присвоение пространства происходит и через разницу масштабов: если дачники символически присваивают только собственный участок, то постоянные жители – локальность в целом. В интервью СНТ описывается как целостное пространство с присущими ему характеристиками («просторное», «зеленое», «тихое»), а не как совокупность участков. Это становится еще одним стимулом для определения локальности: для того чтобы присвоить пространство его необходимо «вообразить», сконструировать, построить его ментальную карту. Поскольку же основанием для этого оказывается образ сообщества (загородный поселок без жителей не жизнеспособен), то конструирование («воображение») сообщества становится важнейшим основанием для символического присвоения локальности. Примечательно, что выделение локальности и сообщества происходит на базе совер52 52

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

шенно неформальных статусов и практик: юридически формирующаяся локальность остается частью садоводческого товарищества, а складывающееся сообщество — частью типового дачного «кооператива». Сохранение подобного статуса – осознанный и рефлексируемый шаг с целью сохранения выгодных ставок налога на недвижимость и тарифов на электроэнергию. Иными словами, сообщество целенаправленно конструирует модель «невидимой» локальности (по аналогии с «невидимым регионом» Л. Бляхера [3, с. 69 – 72]). «Невидимую» для государства и для незаинтересованного наблюдателя, растворенную в столь же «невидимом» пригороде, который, тем не менее, все более явно дает основу для возникновения новых отношений, сообществ, локальностей. Заключение Описанный кейс, на мой взгляд, важен как новый для российской ситуации механизм формирования локальности. Воображенное, «спроектированное» пусть в самых общих чертах, сообщество, конструируется здесь не через создание конкретных объектов, а путем буквального производства пространства [11] через трансформацию исходных условий дачного товарищества в загородный поселок. При этом объективируется смена основной функции создаваемой локальности – от подсобного хозяйства с сомнительной рекреационной составляющей к среде комфортного проживания. Изменение в этой логике физического пространства создает основу для складывания нового комплекса фреймов, обусловливающих, в свою очередь, иную систему отношений, поведения, практик повседневности [6, c. 40 – 49]. Протекая вне прямого властного регулирования, этот процесс порождает, по крайней мере, на этапе первого поколения пригорожан, симбиотические формы социальных связей, которые обусловливают не утрату черт «общности» и «общества» [15], а, напротив, их причудливое сочетание. Более того, разделяя тезис об отсутствии единого понимания сообщества с четким набором характеристик [16, c. 106], обозначу описываемый процесс как складывание сообщества, выделяемого и по общности интересов и практик («образ жизни»), и по самоидентификации с местом. Новизна для российских регионов пространства пригородов и его выраженная гетерогенность, основанная на широком спектре способов (ре)освоения физического пространства, создает обширное поле для конструирования локальностей и сообществ. Это, однако, не прямое распространение городского многообразия, но конструирование на его основе симбиотических форм сообществ, в которых система отношений не номинируются административно или диктуются прочно устоявшимися фреймами, но прорастает «снизу», вопреки им [12, c. 43 – 44]. В этом смысле описанный кейс несет большую символическую нагрузку. Устоявшегося сообщества еще нет, оно только конструируется, но уже воображено и вписано в локальность, созданную как проекция этого воображенного сообщества в осваиваемое физическое пространство. В свою очередь, пространство пригорода в России, пожалуй, еще не возникло, а лишь конструируется, воплощая модель «третьего пути» [20] между урбанизмом и сельским образом жизни. Это пространство и возникающее в нем локальности пока остаются «невидимым» для власти, не вписываются в устоявшиеся рамки и модели, и в этом находят источник развития.

Название раздела Автор Название статьи

53 53

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Библиография 1. АиФ в Восточной Сибири. №24. 2012. 14 июля.

2. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. — 288 с.

3. Бляхер Л. Искусство неуправляемой жизни. Дальний Восток. — М.: Европа, 2014. — 208 с.

4. Бреславский А. Незапланированные пригороды: сельско-городская миграция и рост Улан-Удэ в постсоветский период / науч. ред. М.Н. Балдано. — Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2014. — 192 с.

5. Бурдье П. Физическое и социальное пространство // Бурдье П. Социология социального пространства. — М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. — С. 49 – 63.

6. Вахштайн В. Социология повседневности и теория фреймов. — СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2013. — 334 с.

7. Григоричев К.В. Таджики, нерусские, гастарбайтеры и другие: иностранные трудовые мигранты в пригородах Иркутска // Этнографическое обозрение, 2012, №4. — С. 14 – 31.

8. Замятин Д. Постгеография города: стратегии пространственного воображения // Русский журнал.

07 июля 2013 г. URL: http://russ.ru/pole/Postgeografiya-goroda-strategii-prostranstvennogo-voobrazheniya 9. Иркутскстат. Территориальный орган федеральной службы государственной статистики по Иркутской области. URL: http://irkutskstat.gks.ru/ 10. Корюхина И. Ю., Куклина В. В. Взаимодействие города и села в пространствах пригорода (случай Иркутска) // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2014, № 3. — С. 14 – 21 11. Лефевр А. Пространство. Социальный продукт и потребительная стоимость // Социология власти.

2014, № 2. — С. 190 – 202 12. Серто М. Изобретение повседневности. 1. Искусство делать. — СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2013. — 330 с.

13. Скотт Дж. Благими намерениями государства. — М.: Университетская книга, 2005. — 568 с.

14. Социальный портрет потребителя в сфере архитектуры и дизайна // Architecture&Design URL: http://akorovina.weebly.com/3/post/2011/10/first-post.html 15. Тённис Ф. Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. — СПб.: «Владимир Даль», 2002. — 452 с.

16. Тыканова Е., Хохлова А. Траектории самоорганизации локальных сообществ в ситуациях оспаривания городского пространства // Социология власти. 2014, № 2. — С. 104 – 122.

17. Федеральный закон от 06.10.2003 N 131-ФЗ (ред. от 29.12.2014) «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» (06 октября 2003 г.)

18. Хамфри К. Постсоветские трансформации в азиатской части России (антропологические очерки).

— М.: Наталис, 2010. — 384 с.

19. Baldassare M. Suburban communities // Annual review of sociology, 1992, Vol. 18. — Pр. 475 – 494.

20. Fava S.F. Suburbanism as a Way of Life // American Sociological Review, 1956, Vol. 21, No. 1. — Рр. 34 – 37.

21. Fischer S., The Subcultural Theory of Urbanism: A Twentieth-Year Assessment // American Journal of Sociology, 1995, Vol. 101, No. 3. — Рр. 543 – 577.

22. Forsyth A. Defining Suburbs // Journal of Planning Literature, 2012, Vol. 27(3). — Pp. 270 – 281.

23. Gieryn T.F. A Space for Place in Sociology // Annual Review of Sociology, 2000, Vol. 26. — Pp. 463 – 496.

24. Hall M., Lee B. How Diverse Are US Suburbs? // Urban Studies, 2010, Vol. 47(1). — Pp. 3 – 28.

25. Harris R. Chicago's Other Suburbs // Geographical Review, 1994, Vol. 84, No. 4. — Рp. 394 – 410.

26. Jackson, K. T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States. — Oxford University Press, 1985. — 396 p.

27. Miller B. Not All Suburbs Are the Same: The Role of Character in Shaping Growth and Development in Three Chicago Suburbs // Urban Affairs Review, 2012, Vol. 49(5). — Pp. 652 – 677.

28. Sassen S. Cities as frontier zones: Making informal politics // Московская биеналле современного искусства. URL: http://2nd.moscowbiennale.ru/en/sassen_report/ 29. Sassen S. The city: Today’s Frontier Zone // Glocalism: journal of culture, politics and innovation? 2014, №3, 54 54

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

URL: http://www.glocalismjournal.net/Issues/GLOBAL-CITIES/Articles/The-City-TodayS-Frontier-Zone.kl 30. Sassen S. When the center no longer holds: Cities as frontier zones // Cities, 2013, Vol. 34. — Pp. 67 – 70.

31. Soja E. Thirdspace: Expanding the Scope of the Geographical Imagination // Human Geography today / Massey D., Allen J. и Sarre P. — Cambridge: Polity, 1999. — Р. 260-278.

32. Walks A. Suburbanism as a Way of Life, Slight Return // Urban Studies, 2013, Vol. 50(8). — Pp. 1471 – 1488.

33. Zhu J., Guo Y. Fragmented Peri-urbanisation Led by Autonomous Village Development under Informal Institution in High-density Regions: The Case of Nanhai, China // Urban Studies, 2014, N51(6). — Pp. 1120 – 1145.

34. Zhu J., Ma L. Economic restructuring and suburbanization in China // Urban Geography, 2000, Vol. 21:3.

— Pp. 205 – 236.

References 1. AiF v Vostochnoi Sibiri. №24. 2012. 14 July.

2. Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism [Voobrazhaemye soobshchestva. Razmyshleniia ob istokakh i rasprostranenii natsionalizma]. — M.: "KANON-press-Ts', "Kuchkovo pole', 2001. — 288 s.

3. Bliakher L. Iskusstvo neupravliaemoi zhizni. Dal'nii Vostok. — M.: Evropa, 2014. — 208 s.

4. Breslavskii A. Nezaplanirovannye prigorody: sel'sko-gorodskaia migratsiia i rost Ulan-Ude v postsovetskii period / nauch. red. M.N. Baldano. — Ulan-Ude: Izd-vo BNTs SO RAN, 2014. — 192 s.

5. Bourdieu P. Fizicheskoe i sotsial'noe prostranstvo // Bourdieu P. Sotsiologiia sotsial'nogo prostranstva. — M.: Institut eksperimental'noi sotsiologii; SPb.: Aleteiia, 2007. — S. 49 – 63.

6. Vakhshtain V. Sotsiologiia povsednevnosti i teoriia freimov. — SPb.: Izd-vo EUSPb, 2013. — 334 s.

7. Grigorichev K.V. Tadzhiki, nerusskie, gastarbaitery i drugie: inostrannye trudovye migranty v prigorodakh Irkutska // Etnograficheskoe obozrenie, 2012, №4. — S. 14 – 31.

8. Zamiatin D. Postgeografiia goroda: strategii prostranstvennogo voobrazheniia // Russkii zhurnal. 07 iiulia 2013 g. URL: http://russ.ru/pole/Postgeografiya-goroda-strategii-prostranstvennogo-voobrazheniya 9. Irkutskstat. Territorial'nyi organ federal'noi sluzhby gosudarstvennoi statistiki po Irkutskoi oblasti. URL: http://irkutskstat.gks.ru/ 10. Koriukhina I. Iu., Kuklina V. V. Vzaimodeistvie goroda i sela v prostranstvakh prigoroda (sluchai Irkutska) // Labyrinth. Journal of Philosophy and Social Sciences. 2014, № 3. — S. 14 – 21 11. Lefebvre H. Prostranstvo. Sotsial'nyi produkt i potrebitel'naia stoimost' // Sotsiologiia vlasti. 2014, № 2. — S. 190 – 202 12. De Certeau M. Izobretenie povsednevnosti. 1. Iskusstvo delat'. — SPb.: Izd-vo EUSPb, 2013. — 330 s.

13. Scott J. Seeing Like a State [Blagimi namereniiami gosudarstva]. — M.: Universitetskaia kniga, 2005. — 568 s.

14. Sotsial'nyi portret potrebitelia v sfere arkhitektury i dizaina // Architecture&Design URL: http://akorovina. weebly.com/3/post/2011/10/first-post.html 15. Tönnies F. Obshchnost' i obshchestvo. Osnovnye poniatiia chistoi sotsiologii. — SPb.: "Vladimir Dal'', 2002. — 452 s.

16. Tykanova E., Khokhlova A. Traektorii samoorganizatsii lokal'nykh soobshchestv v situatsiiakh osparivaniia gorodskogo prostranstva // Sotsiologiia vlasti. 2014, № 2. — S. 104 – 122.

17. Federal'nyi zakon ot 06.10.2003 N 131-FZ (red. ot 29.12.2014) "Ob obshchikh printsipakh organizatsii mestnogo samoupravleniia v Rossiiskoi Federatsii' (06 oktiabria 2003 g.)

18. Humphrey C. Postsovetskie transformatsii v aziatskoi chasti Rossii (antropologicheskie ocherki). — M.: Natalis, 2010. — 384 s.

19. Baldassare M. Suburban communities // Annual review of sociology, 1992, Vol. 18. — Pр. 475 – 494.

20. Fava S.F. Suburbanism as a Way of Life // American Sociological Review, 1956, Vol. 21, No. 1. — Рр. 34 –

Название раздела Автор Название статьи

55 55

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

37.

21. Fischer S., The Subcultural Theory of Urbanism: A Twentieth-Year Assessment // American Journal of Sociology, 1995, Vol. 101, No. 3. — Рр. 543 – 577.

22. Forsyth A. Defining Suburbs // Journal of Planning Literature, 2012, Vol. 27(3). — Pp. 270 – 281.

23. Gieryn T.F. A Space for Place in Sociology // Annual Review of Sociology, 2000, Vol. 26. — Pp. 463 – 496.

24. Hall M., Lee B. How Diverse Are US Suburbs? // Urban Studies, 2010, Vol. 47(1). — Pp. 3 – 28.

25. Harris R. Chicago's Other Suburbs // Geographical Review, 1994, Vol. 84, No. 4. — Рp. 394 – 410.

26. Jackson, K. T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States. — Oxford University Press, 1985. — 396 p.

27. Miller B. Not All Suburbs Are the Same: The Role of Character in Shaping Growth and Development in Three Chicago Suburbs // Urban Affairs Review, 2012, Vol. 49(5). — Pp. 652 – 677.

28. Sassen S. Cities as frontier zones: Making informal politics // Московская биеналле современного искусства. URL: http://2nd.moscowbiennale.ru/en/sassen_report/ 29. Sassen S. The city: Today’s Frontier Zone // Glocalism: journal of culture, politics and innovation? 2014, №3, URL: http://www.glocalismjournal.net/Issues/GLOBAL-CITIES/Articles/The-City-TodayS-Frontier-Zone.kl 30. Sassen S. When the center no longer holds: Cities as frontier zones // Cities, 2013, Vol. 34. — Pp. 67 – 70.

31. Soja E. Thirdspace: Expanding the Scope of the Geographical Imagination // Human Geography today / Massey D., Allen J. и Sarre P. — Cambridge: Polity, 1999. — Р. 260-278.

32. Walks A. Suburbanism as a Way of Life, Slight Return // Urban Studies, 2013, Vol. 50(8). — Pp. 1471 – 1488.

33. Zhu J., Guo Y. Fragmented Peri-urbanisation Led by Autonomous Village Development under Informal Institution in High-density Regions: The Case of Nanhai, China // Urban Studies, 2014, N51(6). — Pp. 1120 – 1145.

34. Zhu J., Ma L. Economic restructuring and suburbanization in China // Urban Geography, 2000, Vol. 21:3.

— Pp. 205 – 236.

56 56

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Е. Г. Власова Власова Елена Георгиевна (Пермь, Россия) — кандидат филологических наук, доцент кафедры журналистики Пермского государственного национального исследовательского университета; Email: elena_vlasova@list.ru

МАРШРУТЫ ПУТЕШЕСТВИЙ И ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ ОБРАЗА ПРОСТРАНСТВА В УРАЛЬСКОМ ТРАВЕЛОГЕ КОНЦА XVIII - НАЧАЛА XX В. Представленный в статье анализ основных этапов становления образа Урала в уральском травелоге конца XVIII – начала XX в. позволяет заострить внимание исследователей, занимающихся проблемами конструирования образа территории, на вопросах жанровостилевой и структурной специфики текстов, участвующих в производстве локальных смыслов. В нашем случае важнейшим фактором формирования образа Урала послужила особая жанровая миссия травелога, призванного выстраивать семантико-синтаксические связи пространства. Картирование маршрутов наиболее заметных уральских травелогов наглядно показало соотношение дорожной структуры путешествия с представленным в его описании образом пространства. Ключевые слова: травелог, образ урала, маршрут путешествия, уральский травелог конца XVIII - начала XX в.

E.G. Vlasova Еlena Vlasova (Perm, Russia) — PhD in Philological Sciences, Associate Professor at Perm State National Research University, Department of Journalism; Email: elena_vlasova@list.ru

TRAVEL ITINERARIES AND THE PECULIARITIES OF SPACE IMAGE FORMATION IN THE URALS TRAVELOGUE OF THE LATE XVIIIth – THE EARLY XXth CENTURY The represented analysis of the Urals image formation in the Urals travelogue of the late XVIIIth – the early XXth allows the researches dealing with the problems of a territory image construction to focus on the questions of the genre, stylistic and structural particularity of the texts involved in the creation of local senses. In our case, the most important factor of the Urals image formation is a special genre mission of the travelogue designed to build the semantic and syntactic connections of the area. Mapping of the most famous Urals travelogues shows the relation between the road structure of a journey and the image of the area given in the description.

Keywords: travelogue, image of the Urals, travel itinerary, Urals travelogue of the late XVIIIth Название раздела Автор Название статьи

57 57

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

– the early XXth century В силу экспансивного характера формирования восточных территорий российской империи, путешествия играли важнейшую роль в их дискурсивном освоении. Историография Урала как колонизованной территории в основе своей опирается на отчеты о путешествиях — торговых, дипломатических, научных, деловых, литературных. Этот факт пермской регионалистики вполне отрефлексирован современными исследователями. Не случайно, одной из самых цитируемых книг постсоветского краеведения остается сборник путевых очерков и заметок XIX века, который получил название «В Парме» [3]. Травелоги являются важнейшей частью общего процесса формирования уральского дискурса русской культуры, отражая и направляя его развитие. При этом главной конструирующей особенностью травелога становится его способность связывать пространство. Особый связующий статус травелога в дискурсивном пространстве локального текста зафиксировали авторы монографии «Русская культура в зеркале путешествий» Е. Г. Милюгина и М. В. ­Строганов: «Текст путешествия можно представить в качестве цепочки локальных текстов, но гораздо важнее, что путешествие фиксирует системно-синтаксические связи между этими локальными текстами» [11, с. 31]. Попробуем проследить, как выстраивается основное направление семантико-синтаксических связей уральского пространства под воздействием конструирующей воли жанра. Главной осью, собирающий пространство путешествия, совершенно закономерно становится маршрут поездки. Маршрут, выстроенный в соответствии с целью путешествия, представляет собой направленное движение, основными пространственными составляющими которого являются точки остановок и пути между ними. Образ пространства, созданного в травелоге, самым непосредственным образом зависит от направления движения и фокусных точек маршрута. В связи с этим конструирующим качеством путешествия можно выделить несколько типов уральского травелога, которые сформировались в разные историко-культурные периоды и определили важные параметры складывающегося образа уральского пространства. Первое целостное описание Урала как самостоятельного региона российского государства связано с отчетами о научных экспедициях, предпринятых российской Академией наук в конце 60 – начале 70-х годов XVIII века. Главной целью этих экспедиций послужила фронтальная инвентаризация горного промысла на Урале, однако, помимо этого академики достаточно подробно описали особенности местной географии, природных условий, истории и этнографии. Тем самым экспедиционные отчеты оказались первым целостным описанием уральских гор как самобытного российского пространства. Для нашего исследования чрезвычайно важным оказывается тот факт, что большинство отчетов написано в жанре путевого дневника (И. И. Лепехин, П.-С. Паллас и Н. П. Рычков), а, следовательно, они представляют собой первые русские травелоги, посвященные путешествию на Урал. Маршруты ученых путешествий выстраивались в соответствии с исследовательскими задачами: они по нескольку раз перерезали Уральский хребет, прокладывались по бездорожью, охватывая всю территорию Урала. Сам характер передвижения задавал широкую геометрию пространства. Разнонаправленное движение снимало вертикаль центра и окраины, в которой находился Урал по отношению ко всем предыдущим своим интерпретаторам1 . По1 Принято вести отсчет уральских травелогов с поэмы «Аримаспея», написанной в 7 в до н.э. греческим путешественником Аристеем, который оказался на Урале в поисках страны гипербореев. В поэме рассказывается о таинственных племенах одноглазых аримаспов, враждующих со своими соседями: на юге они воевали с исседонами,

58 58

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

скольку главная цель экспедиций предполагала тщательное описание горного промысла на Урале, основными фокусными точками маршрута становились рудники и горные заводы. Все остальное пространство располагалось между ними и было так или иначе подчинено движению к ним. Маршрут путешествия естественным образом связывал пространство семиотическими скрепами, которые подчеркивали горный характер ландшафта и уклада жизни. Научные путешествия, связанные с изучением горного дела и построенные на нелинейном типе маршрута, оставались немаловажной частью уральского дискурса русской культуры на протяжении всего XIX века – достаточно назвать путешествия А. Гумбольта (1829), Р. Мурчисона (1841), Э. К. Гофмана (1828-1829, 1847-1850), Д. И. Менделеева (1899), каждое из которых оказало серьезное влияние на общенаучные представления об Урале. И все же этот тип путешествия оставался на периферии уральского дискурса, ядро которого определялось писательскими и журналистскими путешествиями в Сибирь. В силу своей эмоционально-образной природы и журнального распространения, эти травелоги оказали гораздо более существенное влияние на формирование общего представления об Урале, нежели специализированные научные отчеты. Преобладающим значением образа Урала, сформированного в «писательском» очерке XIX века, становится транзитный характер уральского пространства. Ф. Ф. Вигель (18062), А. И. Герцен (1835), П. И. Небольсин (1846), П. А. Кропоткин (1862), К. М. Станюкович (1885), И. С. Левитов (1882), Н. Д. Телешов (1891) и многие другие описывают Урал как один из этапов своего вынужденного или добровольного путешествия в Сибирь. В этой влиятельной группе травелогов закрепляется образ Урала как преддверия Сибири, основной характеристикой которого является его пограничность — между Европой и Азией, центром и периферией, цивилизацией и «диким полем», свободой и каторгой, а в целом – между своим и чужим пространством. Автором наиболее суггестивного образа Урала как преддверия Сибири справедливо считается А. И. Герцен. В его воспоминаниях о дороге в ссылку пермская часть пути отзывается холодом и звоном кандалов: «Пермь меня ужаснула, это преддверие Сибири так мрачно и угрюмо... Говоря о Перми, я вспомнил следующий случай на дороге: где-то проезжая в Пермск<ой> губ<ернии>, ночь я почти не спал, ибо дорога была дурна; на рассвете я уснул крепким сном, вдруг множество голосов и сильные звуки железа меня разбудили. Проснувшись, увидел я толпы скованных на телегах и пешком отправляющихся в Сибирь; эти ужасные лица, этот ужасный звук, и резкое освещение рассвета, и холодный утренний ветер — все это наполнило таким холодом и ужасом мою душу, что я с трепетом отвернулся — вот эти-то минуты остаются в памяти на всю жизнь» [6, с. 32]. на севере — с грифонами, охранявшими золото Гиперборейских гор. Поэма послужила основным источником сведений об Урале для последующих античных авторов, в том числе для «Истории Геродота». Затем сформировался значительный корпус арабских травелогов, связанных с описанием торговых, военных и дипломатических путешествий на Урал. В средние века Урал оказывается на пути торговых (Марко Поло), дипломатических и научных поездок западноевропейских путешественников, подхвативших античную и арабскую традиции описаний Урала. В основном эта традиция трактовала Урал как рубеж реальной географии и потустороннего пространства. Наиболее зримо это качество Рифейских, как их называли, гор запечатлелось в образах странных существ, их населяющих — грифонов, стерегущих несметные сокровища («Аримаспея»); яджуджей и маджуджей — четырехглазых существ покрытых шерстью (арабские источники), самоедов — самих себя едящих (С. Герберштейн). Европейско-арабские путешествия были подчинены маршруту, цель которого была не определена: она терялась за пределами известного путешественникам мира. Урал оказывался пространством не просто экзотическим, но онтологически предельным. Такое прочтение уральского пространство сохранялось вплоть до активной фазы русской колонизации края, развернувшейся в период петровских реформ.

2 В скобках указан год путешествия на Урал

Название раздела Автор Название статьи

59 59

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Евразийская пограничность уральского пространства чаще всего интерпретировалась как столкновение цивилизации и неосвоенных, диких земель. Однозначнее других высказался по этому поводу К. М. Станюкович. Поездка писателя пришлась на время тяжелой экономической депрессии горнозаводской промышленности, что не могло не сказаться на восприятии уральского пространства в целом. Симптоматично при этом, что экономический кризис встраивается Станюковичем с общую картину азиатского влияния: «Из окон вагонов мы видели далекую синеву Уральских гор, перед нами мелькали знаменитые когда-то заводы… и незаметно перевалили хребет, очутившись географически в Азии. Я говорю «географически», потому что близость Азии и азиатских нравов начала сказываться гораздо раньше географической границы» [13]. В любом случае, даже в менее критичных по отношению к общекультурному фону уральского пространства травелогах, переезд через Уральские горы воспринимается как пересечение границы своего и чужого пространства, рубежа, где приходится прощаться с домом. «Тут, на высшей точке главной цепи, в нескольких шагах от дороги, стоит окруженный чугунной решеткой сероватый мраморный столб. На одной стороне его вырезано «Европа», на другом «Азия». Я оглянулся в последний раз: сзади виднелись крупные холмы, спутники главной цепи, белые колокольни на горизонте; впереди пологие спуски восточного склона, кругом невообразимые леса…», — напишет двадцатилетний Петр Алексеевич Кропоткин во время своего путешествия к месту службы в Амурский казачий полк [7]. Маршруты сибирских путешествий акцентируют внимание на транзитных локусах пространства: станционные гостиницы, пристани, вокзалы становятся доминантами уральского ландшафта. Однако главным структурным компонентом дорожной карты уральского транзита, безусловно, служит Сибирский тракт. Именно в этот период складывается драматический образ Сибирского тракта как кандального пути. Одно из самых экспрессивных описаний, передающих напряженное звучание темы каторги, предстает в пейзажной зарисовке Немировича-Данченко, который в задумчивости остановился у пограничного столба Европа-Азия, установленного на самой высокой точке Уральского хребта в месте его пересечения Сибирским трактом: «Страшное место! Сколько слез пролито здесь! Несчастные в кандалах в последний раз оглядывались здесь назад, на свою навеки-вечные покидаемую родину! Далекий, неприютный, чужой и холодный край начинается отсюда! Новая жизнь, новые люди, новые страдания! Воображаю, какие мысли целым роем носились в голове бедного ссыльного, когда он приваливался на краткий отдых к этой пограничной колонне. Может быть, на каждый камень ее подножия падали горючие слезы… Не оттого ли и лес замолчал и нахмурился, что слишком много слышал он здесь рыданий?» [12]. Среди уральских городов в транзитных путешествиях XIX века на первый план выходит Пермь: по мнению большинства путешественников в ней концентрируются основные негативные значения Урала как неустойчивого, неопределенного, пограничного пространства, — окраины цивилизованного мира. «Я уехал осматривать город. По внешнему виду он уже отличался от городов Европейской России: улицы в нем не мощены, грязи по колена, на всем унылый вид, наводящий какуюто щемящую грусть. Вместо мостовых проложены доски, по которым гуляют кое-где пермские жители. У вокзала, близ Курбатовской пристани, расположились переселенцы со своими котомками…» (И. С. Левитов) [8]. «Вообще Пермь, после шумного Нижнего, после оживленной Казани, показалась мне очень скучным городом…Затишье!.. и это затишье нарушается подчас только звоном цепей» (П. А. Кропоткин) [7, с.105].

60 60

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

Эмоциональное и семантическое наполнение образа Урала начинает меняться в конце 1870 - начале 80-х годов, — благодаря ярким и динамичным очеркам В. И. Немировича-Данченко и творчеству Д. Н. Мамина-Сибиряка. Очерки Немировича-Данченко «Кама и Урал», написанные по результатам почти трехмесячной поездки по Уралу в 1876 году, не смотря на внеположенность автора предмету описания, смогли преодолеть инерцию центростремительной аксиологии. Во многом это было связано с особенностями маршрута, проложенного писателем для знакомства с Уралом. Ломаная линия, с возвратным движением, включающая практически все возможные на тот момент способы передвижения по уральскому пространству - от сплава на шестах до железной дороги, — проявила и предопределила особый взгляд Немировича-Данченко на уральское пространство. В. В. Абашев, характеризуя оптику этого взгляда, отмечает: «Немирович исследует и стремится понять Урал. Он опускается в рудники, следит за горнодобычей и металлургическими процессами и вникает в их технологию, поднимается пешком в верховья таежных речек, выслушивает рассказы коренных уральцев: ямщиков, старателей, металлургов, управляющих заводами, инженеров, углежогов, староверов, странников. Он претендует на то, чтобы описать подлинный, настоящий Урал, Урал в его действительности» [1, с. 193]. Путешествие Немировича-Данченко выстроило образно-семантический код уральского ландшафта [Подробнее см.: 1], что стало возможным благодаря пристальному наблюдению и сложновыстроенному маршруту, связавшему важнейшие силовые линии уральского пространства. Перекодирование сложившегося в травелогах XIX века транзитного образа Урала было завершено в творчестве Мамина-Сибиряка. Не останавливаясь на этом процессе специально, подчеркнем лишь, что первые шаги к созданию самодостаточного образа уральского пространства были сделаны писателем именно в жанре путевых очерков. Первые крупные публикации Мамина-Сибиряка — путевые очерки «От Урала до Москвы» (1881-1882), «В камнях» (1882), «Бойцы» (1883), и позднее — «Старая Пермь» (1889), диаметрально меняют оптику описания уральского пространства. Синтаксические связи уральского ландшафта выстраиваются писателем по встречной для внешних травелогов траектории, где Урал находится в конце пути и выполняет роль онтологической окраины. Опорной осью уральского пространства писатель делает реку Чусовую, символически связавшую важнейшие природные и антропогенные доминанты Урала. В уральской геопоэтике Мамина-Сибиряка сплав железных караванов по Чусовой предстает не просто способом сообщения, а способом жизни, аутентичным уральскому пространству и сложившемуся здесь миропорядку. Описание сплава на железном караване, предпринятого писателем с целью детального знакомства с ним, ознаменовало этап внутренней идентификации уральского пространства. Движение было направлено не просто с востока на запад, но и сверху вниз: путешественник спускался с вершины — географической и духовной. Дом, оставшийся вверху, на горе, служил точкой отсчета, что в ситуации традиционной для России центростремительности означало диаметральный разворот пространства. Подобное переворачивание географии было проделано Маминым-Сибиряком не только в очерках «Бойцы» и «В камнях», но и в цикле «железнодорожных» очерков «От Урала до Москвы». На подъезде к столице писатель уносится «мыслью назад»: «…и кажется, что вот уже скоро неделя, как все едешь куда-то под гору, в яму» [9]. Уральские горы и Чусовая становятся географическим и онтологическим центром созданного писателем пространства путешествия. Название раздела Автор Название статьи

61 61

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Не смотря на то, что сплав железных караванов самым непосредственным образом связан с деятельностью горных заводов, фокусными точками сплавного маршрута помимо заводских пристаней оказываются лесные берега, где обычно устраивался отдых — хватка. Описание сплава акцентировало теллурическую составляющую уральской геопоэтики, динамично объединив природные и антропогенные маркеры этой темы — горный рельеф; река, обнажающая прибрежные скалы; толщи древнего пермского моря; опасные пещеры; рудники и горные заводы. Кроме того, сплав по Чусовой у Мамина-Сибиряка — это путешествие по главным вехам уральской истории. Вот как описывает Мамин-Сибиряк скалистые берега Чусовой: «Глядя на эти толщи настланных друг на друга известняков, сланцев и песчаников, исчерченных белыми прожилками доломита, так и кажется, что пред вашими глазами развертывается лист за листом история тех тысячелетий и миллионов лет, которые бесконечной грядой пронеслись над Уралом» («Бойцы») [10]. Жизнь на Чусовой сплавила вместе вогульские и староверческие предания, искусство горного и сплавного дела, легенды о Ермаке, мечты о пугачевском кладе и веру в уральского Робин Гуда — разбойника Рассказова, — создав особый уральский характер, характер человека, живущего «в камнях». Оформление образа уральца в творчестве Мамина-Сибиряка, в том числе и в путевых очерках 80-х гг., завершило становление целостного представления об Урале как самобытном ландшафте (см. подробнее в ст. Е. Г. Власовой «Сплав по реке в структуре дорожных дискурсов уральского травелога конца XVIII –XIX в.») [5]. На рубеже XIX - XX вв. начинается новый этап развития уральского дискурса, связанный с формированием собственного литературного поля и, как следствие, утверждением собственной литературной повестки. «Эти локальные культурные силы смотрели на регион, в котором они появились, словно изнутри, предоставляя читателю в своих текстах опыт самоописания территории, т. е. такого ее освещения, которое велось с точки зрения укорененного в ней человека, а не «завоевателя» или «покровителя», — так описывают особенности литературной жизни Урала этого времени К. В. Анисимов и Е. К. Созина [2]. Важнейшим сегментом молодой уральской литературы, обратившейся к опыту самоописания, становится путевая очеркистика, стабильно занимающая страницы местной периодики. Оценивая размах путевых публикаций в региональной и российской прессе тех лет, один из ведущих пермских критиков предлагает выделить целое направление «дорожной» литературы [14]. Большая часть местной «дорожной» литературы представляла собой т.н. внутренние травелоги, т.е. отчеты о поездках по Пермскому краю. Маршруты внутренних травелогов выстраиваются по веерной траектории, охватывая все существующие транспортные магистрали Пермской губернии. При этом важно, что отправной и конечной точками маршрута становятся внутренние уральские локусы, что, безусловно, создает новую парадигму пространственных отношений. На первый план выходят задачи осознания собственной идентичности. Пространство путешествия и дом размещаются в общем образно-семантическом поле. Важнее оппозиции Урал-столица оказываются отношения уральских центров — Перми и Екатеринбурга: в их соперничестве складывается один из основных сюжетов уральского пространства. Происходит разделение уральской идентичности на пермский и екатеринбургский варианты. Пермское пространство, маршруты путешествия в котором чаще всего определяются локусами, связанными с историей коренного населения Урала (коми-пермяцкие деревни, городища и капища), а также событиями русской колонизацией (поселения раскольников, соляные промыслы), тяготеет к образности древней земли; екатеринбургское, где доминантами пространства остаются рудники, 62 62

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

золотые прииски и заводы, — совпадает с горнозаводской семантикой Урала. Своеобразным завершением целостного цикла формирования уральского травелога XVIII-начала XX вв. оказываются путевые очерки, представляющие тип туристического путешествия. Показательным в этой связи становится очерк «На Чусовой: Впечатления туриста», опубликованный в Пермских губернских ведомостях за 1909 год и посвященный рассказу о сплаве на железном караване, который был предпринят с туристической целью. «Если бы река Чусовая находилась где-либо за границей, или хотя бы около наших столичных центров, то, несомненно, нашлись бы такие предприимчивые люди, которые организовали бы по ней весенние сплавные рейсы для любознательных путников, любителей природы и сильных ощущений и вообще туристов, и несомненно также, что подобные весенние поездки по этой редкой по красоте и исключительной своими особенностями реке привлекали бы массу путешественников, как их ежегодно привлекает какая-нибудь сравнительно жалкая Иматра, или известный Рейнский водопад (Райнфаль) в северной Швейцарии, близ города Шафгаузена», — так описывает туристическую привлекательность Чусовой автор этого экстремального путешествия [4]. В соответствии с задачами туристического травелога и собственным опытом, автор дает рекомендации будущим путешественникам: «Если, однако, кто вздумает совершить весеннее путешествие по Чусовой во время половодья, тот не должен останавливаться над разрешением вопроса — на чем ехать или плыть. Вопрос этот разрешается очень просто — стоит лишь предварительно, письменно, по телефону или устно обратиться в то из заводоуправлений, что сплавляет обычно весной караван свой с железом по Чусовой, или же прямо снестись с доверенным завода, проживающим обычно в Перми или Екатеринбурге, и испросить разрешение занять место в одной из кают той баржи или коломенки, что предназначена для караванного, т.е. старшего приказчика, сопровождающего караван. Отказов в таких случаях никогда не бывает и заводоуправления весьма охотно предоставляют и, конечно, бесплатно места в каютах судна приказчика, причем могут письменно, по телеграфу или по телефону известить путника о дне и часе отхода каравана, к которому надо, конечно, прибыть заблаговременно, запасшись собственным количеством съестных припасов, спальными принадлежностями и теплой одеждой. Каюта эта не будет иметь, конечно, тех удобств, что на пароходе, хотя там найдется и большое окно, и кровать и проч.» [4]. Тем самым, внутренний маршрут уральского ландшафта, введенный в русскую литературу Маминым-Сибиряком, становится туристическим предложением, отражая формирование самодостаточного геокультурного статуса уральского пространства. Рассмотренная типология путевых маршрутов, лежащих в основе уральских травелогов конца XVIII — начала XX в., выстраивает основные этапы становления уральского ландшафта русской культуры в его развитии от негативной идентификации к образу самобытного и семиотически насыщенного пространства. Представленный анализ позволяет заострить внимание исследователей, занимающихся проблемами конструирования образа территории, на вопросах жанрово-стилевой и структурной специфики текстов, участвующих в производстве локальных смыслов. В нашем случае важнейшим фактором формирования образа Урала послужила особая жанровая миссия травелога, призванного выстраивать семантико-синтаксические связи пространства путешествия. Картирование маршрутов наиболее заметных уральских травелогов конца XVIII — начала XX в. наглядно показало соотношение дорожной структуры путешествия с представленным в его описании образом пространства.

Название раздела Автор Название статьи

63 63

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS IMAGINEM

Библиография 1. Абашев В. В. К истории геопоэтики Урала: очерки Вас. Ив. Немировича-Данченко // Литература Урала: история и современность: сб. ст. — Выпуск 5: Национальные образы мира в региональной проекции / Ин-т истории и археологии УрО РАН. — Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2010. — С. 192 – 200.

2. Анисимов К. В., Созина Е. К. История литературы Урала в контексте региональных исследований / К. В. Анисимов, Е. К. Созина // Известия Уральского государственного университета. — Сер. 2, Гуманитарные науки. — 2011. — № 1 (87). — С. 272 – 284.

3. В Парме: путевые очерки рус. писателей о Перми и Прикамье / сост. Н. Ф. Аверина. — Пермь: Кн. изд-во, 1988. — XXIX, 33-398, [5] с.

4. В. М. По реке Чусовой (Впечатления туриста) // Пермские губернские ведомости. — 1909. — 22 апр. — С. 1 – 2.

5. Власова Е. Г. Сплав по реке в структуре дорожных дискурсов уральского травелога конца XVIIIXIX веков // Труды «Русской антропологической школы». — Вып. 13. —М.: РГГУ, 2013. — С. 101 – 111.

6. Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. — М., 1961. Т. 21: Письма 1832-1838 гг.

7. Кропоткин П. А. Дневники // По Каме и Уралу: путевые записки XIX - начала XX вв. / сост. и примеч. Д. А. Краснопёрова; вступит. статья Е. Г. Власовой; ред. Т. И. Быстрых; Центр. городская б-ка им. А. С. Пушкина (Дом Смышляева). — Пермь, 2011. — 106 с.

8. Левитов И. С. От Москвы до Томска // По Каме и Уралу: путевые записки XIX - начала XX вв. / сост. и примеч. Д. А. Краснопёрова; вступит. статья Е. Г. Власовой; ред. Т. И. Быстрых; Центр. городская б-ка им. А. С. Пушкина (Дом Смышляева). — Пермь, 2011. — 124 с.

9. Мамин-Сибиряк Д. Н. От Урала до Москвы: Путевые заметки // Собрание сочинений в восьми томах. — Т. 8. — М.: Гос. изд-во Худ. лит., 1955. — 400 с.

10. Мамин-Сибиряк Д. Н. Бойцы: Очерки весеннего сплава по реке Чусовой // Мамин-Сибиряк Д. Н. Повести; Рассказы, Очерки. — М.: Моск. рабочий, 1983. —534 с.

11. Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Русская культура в зеркале путешествий: монография. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 2013. — 176 с.

12. Немирович-Данченко В. И. Кама и Урал. — М., 1890. —560 с.

13. Станюкович К. М. В далекие края // Станюкович К. М. Полн. собр. соч. — Т. 5. — СПб., 1907. — С.

446 – 447.

14. Черномор. «Дорожная» литература // Пермские губернские ведомости. — 2014. — 4 июля.

References 1. Abashev V. V. K istorii geopoetiki Urala: ocherki Vas. Iv. Nemirovicha-Danchenko // Literatura Urala: istoriia i sovremennost': sb. st. — Vypusk 5: Natsional'nye obrazy mira v regional'noi proektsii / In-t istorii i arkheologii UrO RAN. — Ekaterinburg: Izd-vo Ural. un-ta, 2010. — S. 192 – 200.

2. Anisimov K. V., Sozina E. K. Istoriia literatury Urala v kontekste regional'nykh issledovanii / K. V. Anisimov, E. K. Sozina // Izvestiia Ural'skogo gosudarstvennogo universiteta. — Ser. 2, Gumanitarnye nauki. — 2011. — № 1 (87). — S. 272 – 284.

3. V Parme: putevye ocherki rus. pisatelei o Permi i Prikam'e / sost. N. F. Averina. — Perm': Kn. izd-vo, 1988.

— XXIX, 33-398, [5] s.

4. V. M. Po reke Chusovoi (Vpechatleniia turista) // Permskie gubernskie vedomosti. — 1909. — 22 Apr. — S. 1 – 2.

5. Vlasova E. G. Splav po reke v strukture dorozhnykh diskursov ural'skogo traveloga kontsa XVIII- XIX vekov // Trudy "Russkoi antropologicheskoi shkoly'. — Vyp. 13. —M.: RGGU, 2013. — S. 101 – 111.

6. Gertsen A. I. Sobr. soch.: V 30 t. — M., 1961. T. 21: Pis'ma 1832-1838 gg.

7. Kropotkin P. A. Dnevniki // Po Kame i Uralu: putevye zapiski XIX - nachala XX vv. / sost. i primech. D. 64 64

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS IMAGINEM

A. Krasnoperova; vstupit. stat'ia E. G. Vlasovoi; red. T. I. Bystrykh; Tsentr. gorodskaia b-ka im. A. S. Pushkina (Dom Smyshliaeva). — Perm', 2011. — 106 s.

8. Levitov I. S. Ot Moskvy do Tomska // Po Kame i Uralu: putevye zapiski XIX - nachala XX vv. / sost. i primech. D. A. Krasnoperova; vstupit. stat'ia E. G. Vlasovoi; red. T. I. Bystrykh; Tsentr. gorodskaia b-ka im. A. S. Pushkina (Dom Smyshliaeva). — Perm', 2011. — 124 s.

9. Mamin-Sibiriak D. N. Ot Urala do Moskvy: Putevye zametki // Sobranie sochinenii v vos'mi tomakh. — T. 8. — M.: Gos. izd-vo Khud. lit., 1955. — 400 s.

10. Mamin-Sibiriak D. N. Boitsy: Ocherki vesennego splava po reke Chusovoi // Mamin-Sibiriak D. N. Povesti; Rasskazy, Ocherki. — M.: Mosk. rabochii, 1983. —534 s.

11. Miliugina E. G., Stroganov M. V. Russkaia kul'tura v zerkale puteshestvii: monografiia. — Tver': Tver. gos. un-t, 2013. — 176 s.

12. Nemirovich-Danchenko V. I. Kama i Ural. — M., 1890. —560 s.

13. Staniukovich K. M. V dalekie kraia // Staniukovich K. M. Poln. sobr. soch. — T. 5. — SPb., 1907. — S. 446 – 447.

14. Chernomor. "Dorozhnaia' literatura // Permskie gubernskie vedomosti. — 2014. — 4 July.

Название раздела Автор Название статьи

65 65

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

В. В. Абашев Абашев Владимир Васильевич (Пермь, Россия) — доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики Пермского государственного национального исследовательского университета; Email: vv_abashev@mail.ru

ПЕРМСКАЯ МОНУМЕНТАЛЬНАЯ РИТОРИКА МЕСТНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ: ПАМЯТНИКИ, ЭМБЛЕМЫ И АРТ-ОБЪЕКТЫ В ПРОСТРАНСТВЕ ГОРОДА Городские памятники рассматриваются в статье в риторическом аспекте — как манифестации локальной идентичности, как высказывания о природе и миссии города. Показано, что в городской среде Перми сосуществуют две конкурирующие монументальные риторики. Индустриально-милитарная риторика объединяет как обширную группу памятников советской эпохи, так и вновь сооруженные. Эти монументы вписывают Пермь в героический дискурс советской эпохи. Хотя советская политика памяти была универсальной для всего геопространства Советского Союза, в Перми она не лишена локального своеобразия. В частности, здесь в качестве монументов устанавливаются орудия производства и образцы вооружений. На роль альтернативы индустриально-милитарной риторике идентичности претендуют риторика Перми Великой. Она объединяет монументы, апеллирующие к архаическому наследию и древней истории Пермского края. Эта группа памятников утверждает Пермь в качестве наследницы древней культуры, города, внесшего особый вклад в культуру России. Риторика Перми Великой развивается особенно интенсивно в 2000-е годы. Одной из ее примет стали мотивы пермского звериного стиля. Они используются как в скульптурной пластике, так в архитектурном декоре. В статье показано, что развитие городской среды демонстрирует многослойность и многоспектность городской идентичности, ее несводимость к одному знаменателю. Равно как и то, что конструирование образов территории, хотя и принимает порой форму поисков метафизической сущности города, вроде Genius Loci, является полем борьбы и конкуренции социальных, профессиональных и политических групп. Ключевые слова: Пермь, политика памяти, идентичность, образ территории, монументы

V.V. Abashev VladimirAbashev (Perm, Russia) — Professor at Perm State National Research University, Department of Journalism; E-mail: vv_abashev@mail.ru

PERM MONUMENTAL RHETORIC OF LOCAL IDENTITY: MONUMENTS, EMBLEMS, AND ART-OBJECTS IN THE CITY SPACE The article considers public monuments in a rhetorical perspective – as manifestations of local 66 66

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

identity, or statements about the nature and mission of the city. It is demonstrated that there exist two competing monumental rhetorics in the urban environment of Perm. The industrial-military rhetoric unites an extensive group of monuments dating back to the Soviet era and those newly erected. Such monuments inscribe Perm into the heroic discourse of the Soviet epoch. Although the soviet memorial policy used to be universal for the whole state, in Perm it is not lacking for local individuality. Here, in particular, instruments of production and sample armament are displayed in the function of monuments.

An alternative to this industrial-military rhetoric could be viewed in that of ‘Perm the Great’ (Perm’ Velikaya). It aggregates monuments appealing to the archaic heritage and ancient history of Perm Krai.

This group of monuments suggests an image of Perm as a successor to the ancient culture, a city that made a special contribution to the history of Russian culture. Rhetoric of ‘Perm the Great’ was actively developed in the 2000-s. One of its distinctive features is the motive of Permian animal style. These are employed both in sculpture and in architectural decorum. The article establishes that the urban environment development highlights the multi-layered and multidimensional nature of the city identity and its irreducibilty to a common denominator. Likewise, territory images construction, though sometimes acquiring a form of the search for a metaphysical substance of a city, such as Genius Loci, is in fact a ground for struggle and competition of various social, professional and political groups.

Keywords: Perm, memorial policy, identity, territory image, monuments. Среди визуальных манифестаций идентичности в городской среде монументы занимают место особо значимое: «Памятник является одним из самых прямолинейных и «наивных» знаков идентичности, как вещь, служащая для коллективного воспоминания» [2, c. 134]. В отдельных случаях монумент может стать не только визуальной эмблемой места, но почти неистощимым в своей смысловой глубине высказыванием о природе и миссии страны или города. Медный всадник в Петербурге, Статуя Свободы в Нью-Йорке или Христа Искупителя в Риоде-Жанейро, — каждый из этих монументов воспринимается как овеществленный манифест о городе, его судьбе и назначении. Конечно, перечисленные памятники уникальны, но в своем экстремальном достижении они выражают все же общую интенцию любого монумента: быть выражением и утверждением смысла неподвластного времени. Тот факт, что именно монументы становятся особенно сильными манифестациями идентичности, объяснятся присущими им свойствами. Во-первых, памятник предъявляет не дискурсивно опосредованную, а буквально овеществленную манифестацию идентичности. Скажем сильнее: памятник это всегда в какой-то степени идол. Поэтому его восприятие, особенно для массового или «наивного» сознания питается суггестивно сильными мифологическими импликациями [4]. Иначе говоря, памятник пробуждает фетишистское сознание, чем и объясняется повышенно страстное отношение к памятникам. В моменты борьбы идентичностей толпа непременно начинает разрушать памятники и глумиться над ними, как если бы это были идолы враждебной веры. Во-вторых, среди других манифестаций идентичности именно памятники наиболее непосредственно связаны с инстанциями власти, определяющими политику памяти. Даже институционально: сооружение любого монумента невозможно без санкции власти. Остроумно выразил эту родовую связь в одном из пермских арт-объектов харьковский художник Николай Ридный. По его проекту напротив здания Законодательного собрания Пермского края сооружена цепочка скамеек, основанием которых служат мощные бетонные буквы, составляющие слово «ВЛАСТЬ» (2010). Илл. 1. Ирония объекта в том, что каждый, конечно, может при жеНазвание раздела Автор Название статьи

67 67

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

лании посидеть на «власти», но при этом она остается недоступной и неподъемной тяжестью.

Илл. 1. «Власть» (Ридный Н., 2010)

Но важен и другой смысл этого сооружения. В сущности, художник предъявил памятник памятника, обнажив внутреннюю форму любого монумента как прямой манифестации власти. Власть утверждает свой «фундаментальный лексикон» сооружением памятников. Поэтому закономерно, что среди первых шагов советской власти в сфере культуры стал ленинский план монументальной пропаганды [3]. Перечисленные выше обстоятельства, мифологическое и политическое, сполна объясняют накал страстей, то и дело вспыхивающих вокруг памятников. Как вокруг их сооружения, так и низвержения. Любая попытка смены монументальной риторики, любые новации в этой области провоцируют острую общественную полемику, а также борьбу групп бенефициаров монументальной политики, тех, кто так или иначе причастен к конструированию образов идентичности. Поскольку из всех провинциальных центров России именно Пермь дала во второй половине 2000-х гг. особенно резонансные примеры войны памятников, то для разговора о монументальных манифестациях идентичности и борьбы их риторик пермский кейс представляет благодарный пример. В период с 2008 по 2012 год под эгидой тогдашнего губернатора Пермского края О. А. Чиркунова в Перми была предпринята яркая, масштабная и наступательная попытка модернизации культурной сферы. Важным компонентом этой модернизационной политики была попытка сдвига или трансформации местной идентичности. Показательно, что одним из самых показательных стержневых компонентов в деятельности команды культуртрегеров, лицом которой был Марат Гельман, стала масштабная программа сооружения новых артобъектов в городской среде, призванных изменить лицо города. Это была своего рода новая волна «монументальной пропаганды». Новая культурная политика стала предметом ожесточенной полемики в локальном сообществе. Фокусом этой борьбы — предметом апологетики с одной стороны, ниспроверже68 68

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

ния, с другой — стали новые памятники. Прежде всего, пресловутые «красные человечки». Под таким названием в речевой оборот вошли скульпторы из серии «Red People», созданные художниками арт-группа «Pprofessors» (М. Заборовская и А. Люблинский, 2010). «Красные человечки» были размещены прямо в пространстве власти (у Законодательного собрания и Администрации губернатора), что вызвало сугубое внимание общественности. Резонанс этого артистически-политического артефакта и жеста был столь велик, что «красные человечки» в качестве орудия темных сил были запечатлены в романе-памфлете Александра Проханова «Человек звезды» (1912). В этом романе были гротескно отражены персонажи и перипетии пермской «культурной революции». Известный публицист в пермских событиях увидел покушение на национальную и культурную идентичность России. Известные основания для такой реакции были, хотя Проханов в меру своего темперамента и присущей ему риторики апокалиптически гиперболизировал смысл событий. Но «культурная революция» в Перми действительно проходила под знаком конструирования новой, опережающей, с прицелом на будущее, идентичности провинциального города. В духе и стилистике манифеста идея поиска новой идентичности была прямо выражена во вступительной статье каталога выставки «Русское бедное» (2009), давшей старт пермскому культурному проекту. Вступление подписано Сергеем Гордеевым, бывшим в то время сенатором от Пермского края и выступившим одним из главных инициаторов культурной модернизации. «Заводы, служившие двигателями пермской цивилизации, — пишет С. Гордеев, — «устали» тащить на себе город, им нужна помощь. <…> Нам нужен новый мотор!» [1. с. 22]. Итак, город заводов должен стать центром культурных инноваций, — и культура будет его «новым мотором». Такова программа трансформации идентичности Любопытен и важен в этом манифесте комплиментарный фрагмент, посвященный Перми: «этот загадочный город-страна, — продолжает автор, — поражает своей историей. Городзавод, центр «горнозаводской цивилизации» за все время своего существования, физического и мифического, породил немало прорывов, чудес и достижений. От пермского периода, звериного стиля, Сасанидского серебра, деревянной скульптуры, строгановской школы иконописи, к строительству первых пароходов на всеволожских заводах, изобретению элекросварки на Мотовилихе, к пушкам и легендарным двигателям Д-30Ф6 для МИГа 31 и непревзойденного РД 275 для ракеты-носителя «Протон», до сих пор не имеющего себе равных в мире» [1, с. 22]. В сущности, Гордеев приводит здесь почти полный (не беря во внимание простительные исторические неточности) каталог образов-идентификаторов Перми. Он перечисляет те символические ресурсы, к которым апеллируют местное сообщество в своих конструкциях идентичности. Два массива этих ресурсов здесь точно очерчены: пермская архаика и индустриально-милитарное наследие. Новый образ Перми предлагалось строить на тех же основаниях. «По количеству мифов, легенд, архаических «подвалов», - продолжает автор манифеста, — Пермь едва ли не первый город в России. «Свой», «русский», «горнозаводский» пермский музей1 призван превратить огромный пласт пермского подсознания, потаенных амбиций в проект, место на карте, пункт назначения» [1, с. 22]. Причем, свой музейный проект С. Гордеев принципиально противопоставляет глобалистскому проекту Бильбао, призывая черпать из наиболее своеобразного локального символического ресурса — «архаических подвалов» пермской памяти. Намеченная стратегия пермского культурного проекта в целом выдерживалась. Новые монументальные объекты, созданные в его движении, апеллировали к традиционным, обще1 Имеется в виду музей современного искусства как штаб инноваций.

Название раздела Автор Название статьи

69 69

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

признанным пермским ценностям. Те же «Красные человечки» представляли собой не что иное как интерпретацию иконографии пермской деревянной скульптуры в малевически-конструктивистском духе. Есть своя парадоксальность в том, что они с таким ожесточением были отвергнуты местным сообществом: свое не было узнано в новом обличии. Впрочем, как и во многих культурных конфликтах борьба велась не столько за смыслы, сколько за интересы, камуфлированные борьбой за смыслы. Программа новой «монументальной пропаганды», вызвавшая всплеск войны памятников в Перми, актуализировала и прояснила вопрос о памятниках как манифестациях идентичности. На наш взгляд, в Перми сосуществуют, порой сталкиваются и вступают в конфликт две ведущие риторики, отражающие разные аспекты идентичности города и стратегии ее конструирования. С одной стороны, это риторика города-завода, пронизанная пафосом героического, пафосом подвига и жертвы. С другой стороны, риторика Перми Великой — страны древних традиций с аурой древности и тайны. Конфликт этих риторик в монументальной сфере нагляден особенно. Рассмотрим одно из его кульминационных выражений на примере двух объектов последних лет: «Пермские ворота» (Полисский Н., 2011) и «МиГ на взлете» (Саркисов В., 2014). Они ярко выразили доминирующие монументальные риторики пермской идентичности. А их сопоставление особенно красноречиво, поскольку каждый из монументов является пластической вариацией триумфальной арки. «Пермские ворота» Николая Полисского отличает поразительная пластическая фактурность. Они строятся на сочетании жесткой структуры и хаоса пластики, образованной как бы взлетающими к небу бревнами. Это словно застывший в кристаллической форме деревянный взрыв. Громадный кубический объем с гранями по 12 метров образуют четыре квадратные арки из хаотически перекрещивающихся бревен, — эти арки одновременно повторяют очертания буквы «П», пермского логотипа. Илл.2.

Илл.2. «Пермские ворота» (Полисский Н., 2011) 70 70

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

Арка Полисского апеллирует к истории и духу места. От пушкинского: «вот пермские дремучие леса», от деревянного зодчества и деревянной скульптуры до бесконечных караванов сплавляемых по Каме плотов. Это подлинные ворота Перми Великой с ее «подвалами» исторической и мифологической памяти, уходящей в темноту и тайну архаики. Однако Пермь не узнала себя в этом выразительном произведении современного искусства. «Ворота» Полисского вызвали волну ожесточенных споров, разделили горожан и даже стали объектом покушения» — «поленницу» даже пытались поджечь. В мае 2014 года после значительного перерыва монументальной активности в Перми была установлена совсем иная по значению вариация на тему триумфальной арки — «МиГ на взлете» пермского архитектора Владимира Саркисова. Монумент был сооружен по инициативе крупного завода «Пермские моторы» в связи с 80-летним юбилеем предприятия. Боевой истребитель МиГ 31, водруженный на перекрещивающихся арках был принят местным сообществом безконфликтно. Разве только военные летчики выразили недовольство тем, что художники перекрасили боевую машину в «игрушечный» белый цвет. Они ратовали за строгую аутентичность раскраски истребителя. Новый монумент, поставленный напротив проходных завода «Пермские моторы», оказался удачным градостроительным решением. Боевой самолет, превращенный в памятник, стал сильным пространственным и смысловым акцентом, объединившим в единое целое ряд выстроившихся вдоль аллеи завода бюстов — генеральных конструкторов и руководителей производства: А. Д. Шевцов и П. С. Соловьев, А. Г. Солдатов и Серго Орджоникидзе. В одном ряду с ними Я. М. Свердлов, имя которого долгое время носил завод. Новая триумфальная арка, объединила аллею в сильное монументальное высказывание о Перми как городе передовой индустрии, городе инженеров и изобретателей, городе грозного оружия. И такое утверждение локальной идентичности объединяет большинство горожан. Илл.3.

Илл. 3. «МиГ на взлете» (Саркисов В., 2014)

Название раздела Автор Название статьи

71 71

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

«МиГ на взлете» актуализировал монументальную риторику советской эпохи, памятники которой образуют, как и в большинстве городов России, преобладающий массив городских объектов Перми. Конечно, советская политика памяти, развивавшая идеи плана монументальной пропаганды, была универсальной для всего геопространства Советского Союза. Она в принципе отрицала претензии территорий на локальное своеобразие, утверждая их символическое единство и однородность. Эти монументы, ряд которых образуют герои революции, гражданской и Великой отечественной войн, руководители производства, изобретатели, вписывают Пермь в героический индустриально-милитарный и жертвенный дискурс советской эпохи. В этот ряд стилистически бесконфликтно вписываются и деятели культуры, черты которых окрашены в тона того же героического пафоса. Стоит сравнить бюст писателя Д. Н. Мамина-Сибиряка (1974) и Феликса Дзержинского (1977). И дело не только в том, что оба бюста принадлежат одному художнику — Анатолию Уральскому — здесь над индивидуальностью доминирует общая стилистика. Пластика В. Клыкова, монументы работы которого есть и в Перми, стилистически не отличается. Илл.4.

Илл.4. «Д.Н. Мамин-Сибиряк» (1974) и «Ф.Э. Дзержинский» (1977) А.Уральского

Однако несмотря на свою универсальность индустриально-милитарная риторика советской эпохи в Перми в качестве локального идентификатора имеет се же довольно отчетливо выраженное локальное своеобразие. Во-первых, в Перми она прочно опирается на историю (причем, не только советскую!) города как одного из центров ВПК России. Собственно говоря, изменение характера города, превращение его из административного центра в промышленный начинается в 1870-е гг. с открытием Пермских пушечных заводов в Мотовилихе. Именно это предприятие для города стало знаковым. Именно с Мотовилихой связано историческое событие, положенное в основу героической истории города советского периода – вооруженное восстание в декабре 1905 года. Во-вторых, характерной чертой индустриально-милитарной риторики в Перми является использование производственных орудий и оружия в их монументальном качестве. Характер72 72

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

но, что первым советским монументом Перми, дошедшим до наших дней, стал паровой молот (его изображение, конечно) для ковки артиллерийских стволов на Мотовилихинских заводах. Бывший в свое время крупнейшим в Европе, этот индустриальный гигант уже в конце XIX – начале XX века стал местной достопримечательностью. Посещение пушечных заводов и осмотр молота вошли в программу посещения Перми значительных гостей. В 1920 году макет молота был поставлен на высоком холме — Вышке — как памятник борцам революции 1905 года. Илл.5.

Илл. 5. «Памятник борцам ­революции» (Гомзиков Н., 1920)

Сегодня же гостей города обязательно знакомят с музеем изделий Мотовилихинских заводов. На обширной площадке под открытым небом расположилась своего рода инсталляция готовых к бою орудий — это история артиллерийских систем за почти полтора столетия. От громадной гладкоствольной мортиры, пермской царь-пушки, до современных систем залпового огня. Таким образом, сооружение «МиГа на взлете» в 2014 году стало продолжением глубоко укорененной традиции. Вернемся к риторике Перми Великой, как мы ее условно обозначили. Это вторая и в количественном, и в смысловом отношении группа пермских монументов, хотя ее история сравнительно недавняя. Интерес к историческому и культурному наследию региона и использование его как преимущественной основы конструирования идентичности города набирает Название раздела Автор Название статьи

73 73

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

силу в 1990-е гг. Для риторики Перми Великой особенно характерны апелляции к пермской архаике. При этом интенсивно эксплуатируется иконография пермского звериного стиля и связанных с ним представлений. В частности, элементы звериного стиля активно используются как в архитектурном декоре, так и в монументальных объектах. В сравнительно краткое время монументы этого рода существенно изменили городскую среду, насытив ее новой эмблематикой. Характерный пример — скульптурная композиция «Кама-река» (Васев М., Постников Д., Суворов А., 2010), насыщенная эмблематикой, отсылающей к пермской архаике. Илл. 6.

Илл.6. «Кама-река» (Васев М., Постников Д. и Суворов А., 2010)

Смысл образов композиции разъясняется тут же в пространном описании на табличке: «Великолепный силуэт ладьи взмыл ввысь на каменных столбах-опорах. На ее бортах различимы иероглифы-письмена, древние орнаменты. Во всем ее облике ощутима величавость древней истории покорения Урала. Образ вымываемых культурных слоев определенно связан с Пермской историей. Использованный в композиции камень известняк — один из самых распространенных на Урале. Металлические вставки в опорах — это образы Пермского звериного стиля, в которых зооморфные и антропоморфные изображения представляют верования наших предков (курсив мой — А.В.) об устройстве мира. Иероглифические письмена как цитаты времени, напоминают о древних скальных изображениях и надписях. Поставленные друг на друга каменные обломки напоминают не только о седой уральской истории, но и ассоциативно вызывают вопрос: может быть, настало время «собирать камни»? Ключевое утверждение этого текста — парадоксальное признание древних пермяков предками русских колонизаторов, пришедших в Прикамье только в XV веке. Современная Пермь утверждает себя преемницей древней автохтонной культуры. Риторика Перми Великой в монументальной сфере интенсивно развивается, как уже сказано, с 1990-х гг. В ней акцентировалось локальное своеобразие города, преемственно опираю74 74

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

щегося на пласты древней исторической памяти, и роль Перми в истории культуры. Поэтому в эту группу монументов естественно включаются новые культурные герои, актуализированные временем — Пастернак, Дягилев, колоритные персонажи местной истории. Стилистически эта группа памятников более свободна, тяготеет к подчеркиванию индивидуального своеобразия персонажа и видения художника, как в памятниках Борису Пастернаку работы Елены Мунц (2009) и доктору Федору Граалю Алексея Залазаева (2005). Илл. 7.

Илл. 7. «Борис Пастернак» (Мунц Е., 2009) и «Доктор Граль» (Залазаев А., 2005)

Риторика Перми Великой, утверждающая город в качестве наследника древней цивилизации, подчеркивающая его культурное своеобразие и вклад в культуру России близка большинству горожан. Она не вызывает отторжения. Полемика возникала лишь по поводу правомерности претензий видеть того или иного персонажа — Пастернака, например — в качестве представителя Перми. Как уже говорилось, именно этой риторикой хотели воспользоваться деятели пермского культурного проекта в своей программе монументальной пропаганды. Но они предложили модернизированный вариант привычной и усвоенной иконографии. В «Пермских воротах» и «Красных человечках» горожане отказались узнавать вариации на темы пермского наследия. Но причины конфликта лишь отчасти имели эстетическую природу. В данном случае более значимым оказалось то обстоятельство, что новые городские монументы были восприняты, прежде всего, как прямая манифестация воли власти, идущей вразрез с настроением и предпочтениями локального сообщества, навязывающей свое видение идентичности города. Это и вызвало противодействие в виде активизации альтернативной индустриально-милитарной риторики. Не случайно, одним из первых действий новых руководителей Пермского края2 в обла2 О. А. Чиркунова освободили от должности губернатора Пермского края по собственному желанию в конце апреля 2012 года.

Название раздела Автор Название статьи

75 75

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

сти монументальной среды города было решение восстановить стеллу «Орден Ленина»3. Дело в том, что собственники территории, где был расположен знак, демонтировали его в конце 2013 года, так как знак юридически оказался бесхозным. Через год стелла была восстановлена и открыта в подчеркнуто торжественной обстановке4. Не лишено символики то обстоятельство, что стелла была установлена у Законодательного собрания края там, где ранее стояли «красные человечки». Как мы уже говорили, описанные выше монументальные риторики сосуществуют в самосознании города, соседствуют в его пространстве, манифестируя разные стороны городской идентичности. Они дополняют друг друга и возможно их объединение в общей концепции города. Тем не менее, конфликт этих риторик существует, обнаруживаясь в ситуациях оценки и выбора, в виде системы предпочтений групп локального сообщества, властных инстанций. Этот конфликт отчетливо проявился, например, в истории с установкой памятника отцу-основателю города, в качестве которого в Пермь выбрала Василия Никитича Татищева. В 1723 году В.Н. Татищев составил план и выбрал место строительства медеплавильного завода на речке Егошихе. Почти через шестьдесят лет, в 1781, на месте заводского поселка (сам завод к этому времени закроется) будет учрежден город Пермь. Уже в советское время в борьбе за юбилейные преференции будет решено датой основания города считать 1723 год, хотя столетие Перми отмечалось в 1881 году. На конкурс проектов памятника было предложено два варианта. Анатолий Уральский предложил трактовку героя в духе строителя, инженера, техника. Его Татищев стоит на постаменте с картой в руках, сурово озирая окрестности. То ли выбирает место, где строить завод, то ли надзирает над ходом строительства. Илл. 8. Пластически образ мало выразителен, статичен. Ну а физиономически Татищев Анатолия Уральского не отличается от его же работы революционного матроса Павла Хохрякова — тот же образец пафосного и сурового героизма. Илл.9.

Илл.8. «В.Н. Татищев» (Уральский А., 2003)

Илл. 9. «Павел Хохряков» (Уральский А., 1969) и «В.Н. Татищев» (Уральский А., 2003)

3 Стелла была установлена в память награждения города Орденом Ленина в 1971 году за успешное выполнение пятилетнего плана по объемам промышленного производства.

4 Замечательно в своем роде бодрое описание этого события на одном из новостных порталов: «8 октября 2014 года, в 11:00 множество пермяков пришли к Законодательному Собранию Пермского края, для участия в долгожданном торжественном открытии памятного знака «Орден Ленина». Губернский духовой оркестр встречал всех прибывающих. Яркое солнце, лёгкий морозец и военные марши создавали праздничное настроение». См.: http:// www.mngz.ru/russia-world-sensation/842504-v-permi-torzhestvenno-otkryt-vosstanovlennyy-pamyatnyy-znak-ordenlenina.html

76 76

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

Скульптор Алексей Залазаев предложил конную статую Татищева — своеобразную вариацию на тему «медного всадника». И эстетически и концептуально этот проект решительно отличается от предложения Анатолия Уральского. Решенный в барочной эстетике, Татищев Залазаева отличается динамизмом и богатством формы. Но главное, Залазаев предложил абсолютно иную концепцию образа. Его Татищев не техник, а посланник империи, властно учреждающий город. В сущности, он метонимия империи. Концепция Алексея Залазаева проявляет подспудную тягу и амбиции Перми Великой. Ведь город при учреждении именовался как наследник славы мифической страны Биармии. Иначе говоря, вырастая на теле заводского города, Пермь Великая — как идея и образ — не хочет быть только заводской. Илл. 10.

Илл. 10. Проект памятника В.Н. Татищеву (Залазаев А., 2002)

Вокруг проектов памятника Татищеву в Перми разгорелась нешуточная полемика. За проект А. Залазаева выступали многие журналисты, краеведы, деятели культуры, был даже организован нашумевший перфоманс в защиту конного памятника. Однако конкурсная комиссия предпочла эстетически и градостроительно более слабый проект, который и был реализован в 2003 году к юбилею города. Почему? Потому что он вполне отвечал привычной и доминирующей в городском пространстве индустриально-милитарной риторике города-завода. И, думаем, предпочтениям молчаливого большинства локального сообщества. Это важный вопрос — о группах поддержки той или иной монументальной риторики в пространстве города. Риторика Перми Великой питается ренессансом местного культурного самосознания в 1990-е гг. и опирается соответственно на группы общественно активной интеллигенции: краеведов, филологов и историков, занятых изучением культуры региона, искусствоведов, художников, журналистов, общественных активистов. Словом тех, кого, как правило, приглашают в разного рода экспертные и общественные советы при инстанциях власти. Они в меньшинстве, но их мнение и рекомендации (при благоприятных политических веяниях, конечно) оказывают влияние на решения власти. Эти группы в количественном меньшинстве, но они имеют большие возможности публичного выражения — их составляют медийно Название раздела Автор Название статьи

77 77

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

активные люди. Поддержка индустриально-милитарной риторики в Перми значительно более обширна. И это естественно для города, который на протяжении по крайней мере семидесяти лет был одним из флагманов ВПК и до сих пор сохраняет индустриальную основу. Но это относительно молчаливое большинство. «Что вы носитесь со своими деревянными богами, с Дягилевым. Пермь — это город технических наук, инженеров, это город авиационных и ракетных двигателей», — вот выражение мнения многих пермяков. Цитирую по памяти раздраженную реплику издателя Д. Он взорвался, когда понял, что экспертный совет по поддержке книгоиздания сомневается в необходимости поддержать его проект энциклопедии технических достижений Перми. Д. представлял группу авторов энциклопедии — инженеров, конструкторов, докторов технических наук. Надо ли говорить, что экспертный совет состоял из филологов, искусствоведов и краеведов. Характеризуя доминирующие монументальные риторики пермской городской идентичности, мы оставили в стороне обширную и активно развивающуюся в городской среде группу памятников. Это так называемая жанровая городская скульптура — колоритные персонажи городской жизни вроде слесарей-сантехников, уличных торговцев, газетчиков, герои культовых кинофильмов и т.д. Памятники этого рода не вызывают полемики, не претендуют на выражение больших идей. Они отвечают общеурбанистической тяге к воображаемому уюту городского сообщества воображаемого XIX века, с его солидарностью, пестрой и колоритной городской повседневностью. Эти монументы не поучают, они играют с городской средой, и горожане играют с ними. Недаром любимой скульптурной композицией горожан стал «Пермяк — соленые уши». Илл. 11.

Илл. 11. «Пермяк – соленые уши» (Исмагилов Р., 2006)

Кажется, такого рода памятники отвечают в наибольшей степени ожиданиям и желаниям большинства горожан. В отличие от членов «групп поддержки», включенных в производство монументальных риторик и конструирование образов города, обычные горожане мало озабочены проблемами идентичности. До тех пор, по крайней мере, пока она не подвергается испытанию столкновением с «чужим», как это случилось в ходе реализации «пермского проекта». В повседневной жизни горожан волнует дружелюбность городской среды, уровень которой повышает жанровая скульптура. Поэтому показательно, как сами горожане обустраи78 78

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

вают ближайшую жизненную среду, стремясь ее, отчужденную и обезличенную, одомашнить, интимизировать. В процессе стихийной джентрификации дворовых пространств возникают многочисленные самодеятельные ландшафтные объекты из подручных материалов. В ход идут отслужившие свой срок автомобильные шины, пластиковые бутылки, отслужившие свой срок тазы и ванны и т.п. Все это ярко раскрашивается и образует радующие глаз композиции. Порой наивное творчество приносит в своем роде шедевры. Вдалеке от публичных пространств с их властной регламентацией жители многоэтажек не вспоминают об официальных политиках памяти. Они черпают мотивы в ближайших культурных впечатлениях. Так возникает Человек-паук с Мэри Джейн в идиллическом палисаднике у «брежневской» панельной пятиэтажки или строится миниатюрная копия комплекса пирамид Гизы на газоне под окнами, как воспоминание об отдыхе в Египте. Илл. 12, 13.

Илл. 12. «Человек-паук и Мери Джейн»

Илл. 13. «Долина Гизы»

Библиография 1. Гордеев С. Наш новый мотор // Русское бедное: Каталог выставки / проект Сергея Гордеева; куратор Марат Гельман. Пермь, 2009. — С. 22.

2. Конрадова Н. Рылеева А. Герои и жертвы. Мемориалы Великой Отечественной // Неприкосновенный запас. 2005. №2-3 (40-41). — С. 134 – 148.

3. Шалаева Н. В. План советской монументальной пропаганды: проблемы реализации. 1918—1921 годы // Вестник Челябинского государственного университета. История. 2014. Вып. 59. № 8 (337). — С.

30 – 35.

4. Якобсон Р. О. Статуя в поэтической мифологии Пушкина //Якобсон Р. Работы по поэтике. — М., 1987. — С.145 – 180.

References 1. Gordeev S. Nash novyi motor // Russkoe bednoe: Katalog vystavki / proekt Sergeia Gordeeva; kurator Marat Gel'man. Perm', 2009. — S. 22.

2. Konradova N. Ryleeva A. Geroi i zhertvy. Memorialy Velikoi Otechestvennoi // Neprikosnovennyi zapas.

2005. №2-3 (40-41). — S. 134 – 148.

3. Shalaeva N. V. Plan sovetskoi monumental'noi propagandy: problemy realizatsii. 1918—1921 gody // Vestnik Cheliabinskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriia. 2014. Vyp. 59. № 8 (337). — S. 30 – 35.

4. Iakobson R. O. Statuia v poeticheskoi mifologii Pushkina //Iakobson R. Raboty po poetike. — M., 1987.

— S.145 – 180.

Название раздела Автор Название статьи

79 79

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

Е. К. Созина Созина Елена Константиновна (Екатеринбург, Россия) — доктор филологических наук, профессор, зав. Сектором истории литературы Института истории и археологии Уральского отделения РАН; Email: elenasozina1@rambler.ru

ФЕНОМЕН АРКАИМА В МИФОЛОГИЧЕСКОМ ПОЛЕ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ В статье рассматривается эволюция темы Аркаима в культурном сознании России последнего десятилетия. Выделяется три группы подходов к решению этой темы: научный анализ феномена Аркаима и его резкая критика, апологетика и мифологическая интерпретация, попытка разобраться и понять, что представляет собой Аркаим (наиболее редкая и трудно достижимая позиция). Отсюда – различие образов и идеологем, конструируемых вокруг этого историко-археологического памятника Южного Урала: Аркаим воплощает то идею особого статуса Урала, то идею арийской цивилизации, то национальную идею России. К анализу привлекаются материалы интернет-ресурсов и разножанровые сочинения современных ученых, идеологов, журналистов, критиков. Ключевые слова: древний протогород, мифотворчество, массовая культура, сакральная география, национальная идея, трансформация образа

E. Sozina Elena Sozina (Yekaterinburg, Russia) — Doctor of Philological Sciences, Professor at The Institute of History and Archaeology of Russian Academy of Sciences, Ural branch; Email: elenasozina1@rambler.ru

ARKAIM PHENOMENON IN A MYTHOLOGICAL FIELD OF CONTEMPORARY CULTURE The article discusses the evolution of the theme of Arkaim in the cultural consciousness of Russia of the last decade. There are three groups of approaches to this topic: scientific analysis of Arkaim’s phenomen and its sharp criticism, apologetics and mythological interpretation, attempt to understand what constitutes Arkaim (this is the most rare and difficult position). Hence we see the different images and ideologies created around this historical and archaeological monument of South Urals. Arkaim embodies the idea of a special status of the Urals, or the idea of Aryan civilization, or the national idea of Russia.

The analysis involves the materials of Internet resources and different genres of essays by contemporary scholars, ideologues, journalists, critics.

Keywords: ancient protocity, mythmaking, mass culture, sacred geography, national idea, 80 80

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

transformation of the image

Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать. Вольтер

Аркаим — историко-археологический комплекс, расположенный на юге Челябинской области, в «великой Урало-Казахстанской степи», как поэтично написала об этом екатеринбургский поэт, писатель и учитель М. П. Никулина [4], верифицируется сегодня как древний протогород, существовавший в XVII–XVI вв. до н.э. В настоящее время он представляет собой два концентрических кольца земляных валов — остатков оборонительных стен, внутренней и внешней. По реконструкции археологов, радиальные стены разбивали поселение на пять или семь секторов, внутри кольца располагались жилые сооружения, обращенные ходом своим к центру (35 во внешнем круге и 25 во внутреннем). В центре находилась квадратная площадь, отсюда общая структура Аркаима — это квадрат, вписанный в круг. По этому же принципу спланированы многие некрополи «Страны городов», обнаруженной в челябинско-башкирских степях (их более двадцати), почему иногда говорят о сакральном характере всей композиции, следующей принципу мандалы. Аркаим пользуется известностью, не уменьшающейся с течением времени, хотя многие его посетители испытывают чувства, близкие к разочарованию: что же это за археологический памятник, от которого не осталось практически ничего, кроме земляных валов, — да и те постепенно стаптывают туристы, валом прокатывающиеся по аркаимской степи с весны до октября-ноября каждого года. Пытаясь понять «спрос» на Аркаим, Виктор Шнирельман (Институт этнологии и антропологии РАН), наиболее критично, хотя и вполне содержательно разбирающий «проблему Аркаима», в качестве исходной и, так сказать, глобальной причины его популярности называет рост иррационализма в современном, в том числе научном и культурном сознании. «Заново открывая нам романтизированный образ отдаленных “предков”, — пишет он, — сегодня археология встречает большой общественный спрос и привлекает массы туристов. И археологи иной раз пользуются этим, рассчитывая, что, пробудив у публики особый интерес к своим открытиям, им удастся привлечь дополнительные финансовые ресурсы, необходимые для успешного проведения исследований» [15]. Интересно, что при этом в качестве примера он указывает на развитие культурного паломничества сегодняшних «прихожан» в Стоунхедж на юге Великобритании, вызванное ростом популярности древних культов (в данном случае друидов), а в самых разных, в основном «ненаучных», источниках Аркаим достаточно часто сопоставляют именно со Стоунхеджем. Упреки В. Шнирельмана не лишены оснований. Работая на развитие имиджа этого места, сотрудники историко-археологического заповедника, успешно «произрастающего» на земле Аркаима, создали там целый «парк» древних или реконструированных артефактов: стоянки кочевников, погребальный курган Темир, юрты, рассеянные по степи каменные бабы (все это сегодня относят по ведомству «экспериментальной археологии»), а также памятники более позднего времени: ветряная мельница, казачья изба, наконец, музей природы и человека, музей-мастерская гончарных промыслов и т. д. Существует и постоянно обновляется официальный сайт Аркаима [3], причем информация, предоставляемая на нем сотрудниками комплекса, весьма разноречива. Летом в Аркаим приезжают не только одержимые новым знанием туристы-паломники, но и вполне конкретно ориентированные коммерсанты: продавцы эзотерической литературы, камней, разного рода поделок (оберегов, талисманов, амулетов и др.) и т. д. Хотя, надо сказать, все они тоже несут свой аркаимский отпечаток, и к коммерции Название раздела Автор Название статьи

81 81

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

здесь примешивается изрядная доля личного интереса и своеобразного романтизма. На протяжении почти тридцатилетнего существования памятника тема Аркаима претерпела определенную эволюцию, да и сам образ древнего города поменял, или принял, множество обликов. Его можно назвать поистине виртуальным объектом, воображаемым городом, воссозданным челябинскими археологами не столько в научных, сколько в демонстрационных целях, неслучайно он приобрел необычайную славу и популярность в сознании людей, с наукой чаще всего не связанных. Вокруг Аркаима сложилось динамическое поле мифа, и по мере того, как серьезная наука отступает от него все дальше, наращиваются и усложняются слои народной мифологии. Десятилетие назад аркаимская мифология была проанализирована в статье В. В. Абашева [1], однако с тех пор ситуация несколько поменялась, хотя и не кардинально, главное же — тема Аркаима обрела отнюдь не только и не столько уральское звучание. В настоящее время в подходе к ней можно выделить по крайней мере три группы позиций: 1) его абсолютное принятие и, отсюда, мифологическая интерпретация памятника — от околонаучных построений его первооткрывателя Г. Б. Здановича, а также наиболее яростных пропагандистов Аркаима, написавших о нем свои эзотерические бестселлеры, — В. Путенихина, В. Ломаева, Л. Спящей и др. — до мифов обыденного сознания, плавающих в сети; 2) его абсолютное отрицание и попытка развенчания сложившейся популярности этого места — от обоснованной и вполне научной, но в то же время весьма пристрастной позиции В. Шнирельмана и некоторых др. ученых до ожесточенной критики А. Гордона и др., считающих Аркаим чрезвычайно «вредной выдумкой», действующей на людей «как наркотик»; 3) достаточно спокойное отношение к Аркаиму и стремление отделить правду от лжи, — как, скажем позиция киргизских ученых, выраженная на страницах сайта Центрально-азиатского исторического севера [5]. Попробуем контурно обозначить указанные позиции, памятуя, что, пожалуй, ни один артефакт Уральского региона не вызывал столь разных и противоположных мнений. Связано ли это с особенностями нашего неоднозначного времени, или причина лежит в природе самого Аркаима (но при таком допущении мы сами попадаем в тиски «логики мифа»), сказать трудно. Возможно, разбор существующих позиций поможет если не понять притягательность Аркаима для сегодняшних людей, то, по крайней мере, отследить, что стоит за ней в современном мире. Среди наиболее часто выдвигаемых идей и концепций, связанных с Аркаимом как зоной и городом загадок, традиционно, т. е. на протяжении по крайней мере последних лет, выделяются следующие: 1) поселение существовало недолго и по неизвестным для нас причинам одномоментно сгорело, причем жители предварительно собрались и покинули его (ценных вещей и следов спешки при раскопках не обнаружено); 2) жители Аркаима были представителями достаточно высокоразвитой цивилизации, о чем свидетельствуют следы металлургических печей в городище и астрономическая ориентация поселения; 3) Аркаим — энергетически насыщенное место («место силы»), что утверждают все, кто приезжает туда год за годом и что современной наукой не доказано, но и не опровергнуто; 4) Аркаим был обнаружен лишь в июне 1987 года, когда обследовали дно долины, которая должна была быть затоплена Караганской ГЭС, и концентрические круги Аркаима были увидены при аэрофотосъемке, т. е. город «открыл себя» в канун летнего солнцестояния (20 июня), когда подходила к концу эра советской власти, и на фоне всего остального это не может быть «случайностью». Свое имя древний комплекс получил от названий местных сопки и урочищ: топоним Аркаим — от башкирского «арка», «хребет», «спина», «основа».

82 82

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

Основная загадка Аркаима сводится к вопросу о том, кто его построил, т. е. кто были эти люди, пришедшие в уральские степи. Аркаим, как уже говорилось, часто сопоставляют со Стоунхенджем и египетскими пирамидами, с минойской цивилизацией Крита; вокруг него возник или получил распространение целый ряд мифологем, большинство которых имеют «бродячий» характер, т. е. привязываются к новому месту, привлекающему людей своей неординарностью, довольно часто сопряженной с сакральностью. Основные мифологические конструкты, связанные с Аркаимом, следующие. Первое — это баснословное прошлое топоса — историко-мифическое, обрастающее легендами и уходящее в запамятные времена. Казалось бы, древность Аркаима вне сомнений, но достаточно часто происхождение протогорода относят уже к 3–4 тысячелетиям до н. э., т. е. отодвигают все дальше в века (раньше Стоунхеджа и египетских пирамид). Согласно многим источникам, циркулирующим в сети, его построили, как и заселили всю Страну городов, люди, пришедшие из Гипербореи, затем они ушли на юг и дали начало цивилизациям Индии, Ирана и др. [3], [6], [11]. Напомню, что доказательством реальности легендарной Гипербореи, о которой писали еще Геродот и Плиний Старший, служат древние карты – в частности, карта Меркатора (изд. 1595), где в центре Северного полушария изображен некий материк, причем изображен так, будто точка наблюдателя находилась где-нибудь близ Полярной звезды. Эту неизвестную ныне землю и принято определять как легендарную Гиперборею или Арктиду. Согласно массе разнообразных текстов, распространенных в Интернет-ресурсах (см. [2], [6], [8], [11] и др.), после всемирной катастрофы, постигшей землю, Гиперборея погибла, климат начал ухудшаться. Гиперборейцы стали двигаться на юг, и представители этой большой первоначальной расы стали основателями цивилизаций Египта, Шумера, Трои, Греции и др. Миф о Гиперборее вбирает в себя массу других мифологем, метонимически, а порой метафорически подсоединяющихся к нему. Таковы мифологемы золотого века, его крушения и битвы богов (ибо наши мифические предки, представители «перворас», о которых идет речь в рассматриваемых текстах, по отношению к последующим жителям Земли могут рассматриваться как боги), мировой катастрофы, частью которой явился всемирный потоп, в итоге чего Гиперборея и ушла под воду, последующего ухудшения или деградации жизни на Земле, родоначальников всех земных цивилизаций – гипербореев и атлантов (между которыми и произошла решающая битва), носителей преимущественно доброго или злого начала и некоего высшего знания. В этом клубке есть даже место мифологеме Небесного града (Небесного Иерусалима): над Северным полюсом якобы парил крестообразный храм, рухнувший вниз в результате катастрофы. Таким образом, Аркаим рассматривается в свете т. н. арктической теории происхождения древних цивилизаций, согласно которой Север – это праисточник всей истории и культуры. У современных башкир Аркаим занимает место Атлантиды, т. е. Гиперборея и Атлантида выступают центральными метагеографическими локусами, знаменующими начало всех начал, – своего рода центры мира, и, как положено в мифе, они взаимозаменимы. Второй сюжет, вытекающий из первого, – это миф о первожителях (первопредках) и потомках данных локусов. «Астроархеолог» К. Быструшкин уверен: «Аркаим – суперобсерватория древних ариев» [4], эту точку зрения поддерживают многие, фактически она является основной и едва ли не единственной в современной околонаучной и эзотерически ориентированной среде. Установить, кто первым пустил в ход эту мифологему, пытался А. Гордон («Кем впервые была озвучена идея, что Аркаим населяли арии и кем была проведена линия от ариев к славянам?» – цитата из телепередачи, состоявшейся 03.04.2009) [7]), но ему это, понятное дело, не удалось. Урал и Сибирь многими сторонниками Аркаима рассматриваются как первоНазвание раздела Автор Название статьи

83 83

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

исток заселения южных территорий, а сам Аркаим объявляется Г. Б. Здановичем и другими авторами родиной Заратустры либо же местом его захоронения [См.: 10, 3]. Таковы, напр., яркие высказывания М. П. Никулиной: «Теперь уже признано: здесь прародина древних ариев, которую ученые так долго искали на обширной территории от придунайских степей до Прииртышья; здесь произошло на грани III–II тысячелетий до н. э. давно уж "вычисленное" лингвистами разделение ариев на две ветви – индоиранскую и иранскую... А кое-кто из столь сдержанных в предположениях ученых готов даже объявить эти места родиной Заратуштры, создателя священных гимнов "Авесты", столь же легендарного, как Будда или Магомет» [4]. Поиски арийских корней – давний сюжет мировой истории, плохо зарекомендовавший себя в 30–40-е гг. ХХ в. Однако сегодня одной из распространенных в Интернете (фолкхистори) идей является представление о том, что истинные арии – это славяне, точнее даже – русы, пришедшие именно с севера, т. е. наследники гиперборейцев. Идеологическая и политическая «подкладка» такого рода построений очевидна, вся эта мифология обнажает реальные проблемы сегодняшнего дня: с одной стороны, это нерешенные в науке, но будоражащие человеческое воображение проблемы происхождения человека и путей расселения и переселения людей по земле, в первую очередь индоевропейцев, а также древней географии земли (загадка легендарных континентов Атлантиды и Гипербореи, скрытых от нас водой и тысячелетиями), с другой – гораздо более современные и больные проблемы славянской или тюркской идентичности, актуализировавшиеся в связи с политическими событиями последних десятилетий. Аркаим становится сегодня зоной конфликтов разных этноидентичностей: его принадлежность оспаривают русские (славяне) и башкиры. Довольно долго ученые предпочитали воздерживаться от однозначных ответов, высказывая недовольство излишним шумом вокруг темы уральской «Страны городов». В частности, уральские археологи, отказываясь от вынесения каких-либо суждений по поводу Аркаима, возлагают ответственность на его первооткрывателя Г. Б. Здановича, который до сих пор «не опубликовал» памятник. Из наиболее последовательных и серьезных критиков Аркаима выделяется уже упомянутый В. Шнирельман. «С самого начала 1990-х гг., – пишет он, постоянно звучат пророчества о великом будущем России, якобы связанном с культом арийских предков и Великих Учителей на Аркаиме и наступившей в 1990-х гг. “эрой Водолея”. В таком контексте Аркаим оказывается, с одной стороны, важнейшим ритуальным центром мира, а с другой — едва ли не символом национальной идеи» [15]. Он же усматривает в арийских теориях происхождения Аркаима очевидные расистские коннотации. Пожалуй, этот последний клубок идей и мифологем и является наиболее важным в истории популярности этого места, он выступает центром возводимых вокруг Аркаима мифоидеологических конструкций. Налицо трансформация и расширение локальной мифологии Урала до мифологии общероссийской. Так, в статье, размещенной в журнале «Урал» в 2005 г., С. Парфенов, во многом следуя по стопам писателя С. Алексеева, позиционировал сверхзначимость Аркаима для Урала: «Чего греха таить, раньше Челябинскую область, да и Урал в целом, в цивилизованном мире воспринимали без изысков — как сугубо промышленный центр, индустриальный ландшафт, как опасную и изрядно загаженную территорию, место нескольких экологических катастроф и ЧП. Особых симпатий, особенно у туристов, наш край поэтому не вызывал. <…> С возвращением Аркаима открывается прекрасная перспектива превращения Урала в жемчужину международного и общенационального туризма, в центр планетарного научного притяжения. Ведь “Страна Городов” — не просто географическая точка. Это идея нового видения современного мира. Архитектурная концепция культурно-исторического цен84 84

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

тра и природного парка, коим является Аркаим, может быть воспроизведена в масштабе всей Земли, воссоздавая тем самым образ единой цивилизации России и Старого Света» [13]. На языке сторонников возрождения славянского мифа, где реконструированный пантеон языческих богов причудливо совмещается с православием и элементами других религий, происходит сказочно-фантастическая перелицовка идей Аркаима: «В 3.000 году до н. э. Аркаим построила славянская богиня Славуня, жена Богумира, дочь бога Мана, внучка бога молитв Бармы, правнучка самого Единого Бога Славян – Рода». Однако далее оказывается, что именно по такого рода этимологическим причинам «Аркаим – родное духовное пространство», а «Россия – хранительница общеевропейских ценностей» [14]. Таким образом, Аркаим здесь уже превращен в «символ национальной идеи», и, как справедливо отмечал Шнирельман, активным сторонником и возможным первоисточником этой доктрины явился профессор Г. Б. Зданович. В телепередаче А. Гордона, посвященной Аркаиму, главное обвинение, выдвинутое Здановичу Гордоном, звучало так: «Без достаточных на то оснований, хотя и с благими намерениями, Вами была придумана и пущена в мир идея о том, что Аркаим может стать для России национальной идеей, поскольку производит всех нас, в том числе и славян, населяющих Россию, от древних ариев. <…> Надо потерять абсолютно чувство собственного достоинства … чтобы утверждать, что сегодня в XXI веке единственная причина, которая позволит нам возвыситься над другими народами, – это история сомнительного происхождения от мифических древних племен» [7]. Д. Быковым Аркаим был объявлен «попыткой антихристианского реванша», «реванша магизма» и т. д. [7] (аргументы такой позиции были приведены выше). Симптоматично, что в итоге обсуждение проблемы Аркаима свелось к ожесточенной перепалке интеллектуалов разного профиля относительно не столько даже истории России и ее народа, сколько роли мифов и мифотворчества в современном сознании: Аркаим как «научный факт» (о чем пытались напомнить аудитории ученые) был полностью вытеснен Аркаимом как вредной или, напротив, на данный момент скорее полезной, сенсацией мифического свойства, почему в финале Г. Б. Зданович заявил о пагубности самой передачи Гордона. Несмотря на все очевидное противодействие и неприятие как со стороны ученых, так и со стороны ряда общественных деятелей, Зданович не только не сдал позиции, но за последние годы еще более укрепил их. Так, на официальном сайте Аркаима сообщалось, что в центральном выставочном зале страны, в Манеже, под патронажем Русской Православной церкви «с 4 по 23 ноября <2014 г.> проходила выставка – форум “Моя история – Рюриковичи”. <…> В зале “Праистория” в центре огромного кольца демонстрировалась модель городища Аркаим, а также мультимедийный ролик, представлявший карту Страны Городов…». «В главном выставочном зале страны, у стен Кремля, единство Российского пространства олицетворяет парящий над залом образ Аркаима» [3], – заключал информационную заметку сам Г. Б. Зданович. Как известно, усилия Здановича по легитимизации национально-русского (и праарийского) образа Аркаима получили некоторую поддержку властей. 16 мая 2005 г. Аркаим посетил В. В. Путин, посещал и Д. А. Медведев, но, по-видимому, договоренность не была достигнута, а точнее, если судить по «раскладу» темы Аркаима на сегодняшний момент, место оказалось слишком «засиженным» эзотериками всех мастей и волостей, слишком культовым в широкой, отнюдь не православно мыслящей среде, в том числе среде либеральной интеллигенции и молодежи, да и внешний вид его, как уже упоминалось, презентабельным не назовешь, храма на месте городища возвести не удастся. Поэтому «национальная идея» Аркаима (или Аркаим как «национальная идея») была спущена «на тормозах», и внимание общества переключилось на иные и более насущные проблемы, благо «мест силы» в России хватает и без Аркаима. Название раздела Автор Название статьи

85 85

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

Однако Г. Б. Зданович продолжает свое культурное строительство, найдя толковых единомышленников в стенах родного Челябинского университета. Изменилась его стратегия: теперь Аркаим – не просто воплощение идеи русскости и арийства, но и наглядный образец гармонической цивилизации, альтернативной современной технократии, а значит, его значение велико не только для России, но и для всего мира, всего человечества. «…Я вижу Аркаим как “звездный час” истории российского пространства, а если более полно, – “осевое время” всей Евразии», – говорит Зданович в беседе с М. Фонотовым, в статье с симптоматичным названием «Рим – Аракаим» (по-видимому, аллюзия на известные строки Мандельштама: «Не город Рим живет среди людей, / А место человека во Вселенной»). «Самое динамичное образование во всей северной Евразии – культура Аркаима и Синташты. <…> Южное Зауралье было идеальным местом для зарождения цивилизационных процессов» [3]. Аргументов для утверждений подобного рода в статье приведено немало: Аркаим знаменует собой переход от хозяйства «потребляющего типа» (кивок в сторону современности) к хозяйству «производящему», основанному на создании «системы теснейшего взаимодействия между человеком, растительным и животным миром». Хотя – вот поистине странный переход – здесь же произошло «открытие новых технологий в металлургии и металлообработке» (металлургия, как известно, – принципиально неэкологическое производство, разрушающее биоценоз, – но миф не боится противоречий), а потому Аркаим становится регионом «активного этногенеза», и его время («осевое»: используется термин Ясперса) – это время создания наиболее значительных цивилизаций: месопотамской, египетской, минойской, ахейской и др. Аркаим является также «самостоятельным центром урбанизации», являя собой «модель Вселенной», в нем развивались прогрессивные формы социальности: отсутствие социальной дифференциации и насилия, эгалитарный стиль общественной жизни, высокая роль женщин. Правда, у аркаимцев не было письменности, но вместо нее существовали развитые формы обрядовой деятельности, и все в этом протогороде, как и в других аналогичных поселениях «Страны городов», было «одухотворено» и пронизано любовью. Зданович не скрывает своего личного, глубоко интимного отношения к Аркаиму, да оно и понятно: это место его служения, его души и жизни, он рассказывает о древних обитателях этого места как о давно и хорошо знакомых ему людях (ср., напр.: «Я внимательно наблюдаю, как мои аркаимские земляки (курсив наш. – Е. С.) подчеркивают равенство между собой и в жизни на поселениях, и в погребальных обрядах, как они совмещают отдельные семейные дома с Большим аркаимским домом в мирную Вселенную совместного бытия»), так что даже симпатизирующий ему собеседник наконец замечает: «Я и не заметил, как в вас убыло ученого и прибыло художника». «Это мои неудовлетворенные поиски идеального, – отвечает тот. – Может быть, это наивно, но я очень хотел бы, чтобы культурное наследие Аркаима и Страны городов, отраженное в науке, музеях и заповеднике, хоть чуточку способствовало прорастанию той нравственности, без которой будущее человечества не состоится» [3]. Беседа впечатляющая. Еще один мечтатель-утопист и учитель, создавший здание своей мечты из найденных им самим останков прошлого, сконструировавший идеальный город для всех времен и народов: по «осевому времени» цивилизаций с ним можно пускаться в любую сторону пути человечества. Понятно, что и этот образ Аркаима «по Здановичу» оказался не по фигуре нашего века, и «здравомыслящие» люди приезжают на Аркаим главным образом с коммерческими целями. Но идеи учителя нашли поддержку в ближайшем к нему окружении: это не только сотрудники музейного комплекса и его небольшой научный коллектив, против сокращения которого выступала общественность совсем недавно, но и профессор Челя86 86

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

бинского университета, филолог Марина Загидуллина, автор книги об Аркаима, сделанной по всем правилам современного познавательно-оздоровительного бестселлера с умеренным использованием эзотерической составляющей, но с весьма активным домысливанием аркаимской мифологии. Так, не утруждая себя доказательствами, М. В. Загидулллина пишет: «Здесь, на Южном Урале они («люди Страны городов», называвшие себя ариями. – Е. С.) не только построили свою уникальную цивилизацию, но и создали древнейшие тексты, которые позднее легли в основу индийской и иранской ведической литературы – Ригведы и Авесты» [9, c. 9]; «…Авеста и Ригведа восходят к тем гимнам, что сложились здесь, в чашеобразной долине, образованной руслом маленькой степной речки с забавным названием Большая Караганка» [9, c.

19]. Подозреваю, что задавать вопрос, откуда автору (профессиональному филологу) известно о гимнах аркаимцев, бесполезно. Утопия города-дома, предложенная Зенковичем, также продолжает развиваться дальше: «Перед нами – альтернативный вариант пути безгосударственного цивилизованного развития» [9, с. 11]; «Вместо царских дворцов и убогих лачуг бедняков – город-дом, почти хрустальный дворец из утопий Чернышевского: здесь есть тайные покои для интимной жизни людей, общее пространство для дружных и по-настоящему семейных трапез и сборов, место для ежедневного радостного труда и возможность заниматься наукой и искусством. Город-обсерватория, город мастеров, город ритуалов» [9, с. 18]. Хотя наряду с фантазиями и «мифологическими эфемеридами» (выражение В. Абашева) в книге Загидуллиной есть и полезный материал: рассказ о природе зауральской степи, своего рода экологический «гимн» этому месту, интересная и любовно изложенная картина-реконструкция образа жизни древних людей. Вполне закономерно книга заканчивается словами о «правде места»: «Аркаим помогает человеку пройти путь к самому себе» [9, с. 102]. Оценивая продукцию такого рода, по-видимому, следует учитывать то обстоятельство, что наука не всегда в состоянии объяснить ряд феноменов нашего бытия и сознания, а кроме того, научное, аналитическое объяснение далеко не всегда убеждает людей, даже обладающих определенным запасом знаний и интеллекта, особенно в тех случаях, когда речь идет о «таинственном и непонятном», о скрытом для разума, но доступном, тем не менее, некоторым органам чувств, в основном «внутренним». Так, Шнирельман указывает, что «…В уральском регионе действуют несколько эзотерических центров и школ, эксплуатирующих тему Аркаима как “святого места”, “места силы”» [15], – и, конечно же, не считает нужным и даже возможным оспорить это положение, абсурдное с точки зрения науки, тем более, что чрезмерная эксплуатация Аркаима коммерсантами и мошенниками всех мастей действительно происходит. Но масса людей едет на Аркаим как на реальное «место силы», а это понятие как именно понятие принято сегодня в т. н. сакральной географии. «Так, все функции почитаемых мест, – пишет Д. В. Громов, – связаны с получением людьми силы и ее перераспределением» [16, с.

47]. Различных же функций подобного рода мест выделяется общим числом семь (консолидирующая, медиаторная, коммуникативная, протекторная, лечебная, природоохранительная, инициационная). По-видимому, кроме медиаторной функции (общение с Богом или с высшими силами), Аркаим реализует своего рода человечески-инициационную (не относимую лишь к определенным возрастным группам) функцию, она же защитная или протекторная, которая и оказалась крайне актуальной для людей в современном мире. В качестве альтернативы скорбно-аналитическому подсчету научных «потерь» от прогрессирующего культа Аркаима в современном обыденном сознании следует назвать повесть популярной детской писательницы Урала и, подобно М. Никулиной и М. Загидуллиной, одного из апологетов Аркаима, – Светланы Лавровой «Аркаим: Три дня до конца света». Это Название раздела Автор Название статьи

87 87

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

сказочная повесть с весьма незамысловатым сюжетом. Обычная семья из Екатеринбурга (где живет и сама писательница) в составе мамы, папы и двух девочек, одной из которых 12 лет, а другой около года, прибывает на Аркаим, поскольку на отдых в Турции у них не хватило денег. И попадает в эпицентр того, что можно было бы назвать с серьезной точки зрения массовым сумасшествием, тем, чего быть не может и не должно. Через три дня обещает случиться конец света, поэтому на Аркаим съезжаются люди, являющие собой аватары различных исторических и мифических персонажей: богов (богинь), героев, вождей и т. д. Все они описываются в повести с тонким и достаточно привлекательным юмором: индийская богиня Лакшми в облике дородной Ольги Семеновны; легендарный завоеватель Тимур – прихрамывающий мальчик из Уфы, подружившийся с екатеринбургской девочкой Люськой; Заратуштра, предлагающий разные версии конца света, и «зороастриец Вася», в ответ на это быстро находящий варианты спасения благодаря «ребятам из Магнитогорска»; шаман Алеша с бубном; могучий мужик Вова, все три дня на Аркаиме варящий сому, но получающий лишь плов, которым питаются его соседи (в конце третьего дня сома-таки сварилась, и Вова, оказавшийся Индрой, взлетел в небеса); «простой русский геолог» Посейдон; трикстер Локи, воплотившийся в выдру, живущую на берегах реки Караганки и подружившийся с маленькой сестренкой Люськи, и т. д. Перед концом света сюда собираются все. В повествовании Лавровой удачно соблюдается чуткое равновесие между серьезным и комическим: мистические темы и сюжеты, популярные мифологемы становятся основой для построения сюжета, но не происходит ни девальвации здравого смысла (в силу того, что нарратив развивается по законам «сказочной повести»), ни дискредитации эзотерики (по той же причине). Все повествование окрашено доброй и мягкой иронией, шутливой интонацией, не отчуждающей читателя от изображаемого мира, но, напротив, погружающей его в этот мир и провоцирующего на ожидание чудесного. В качестве скептика, постепенно убеждающегося в достоверности чудес на Аркаиме, выступает девочка Люська (своего рода вариация архетипа Фомы Неверующего). Таким образом, незатейливая повесть С. Лавровой обнажает еще один ряд важных функций, исполняемых Аркаимом, – консолидации и общения, сбережения человеческого потенциала людей – потенциала нравственного, духовного, поддерживающего земную цивилизацию и «живую жизнь» на ней. Возможно, сам не подозревая об этом, В. Шнирельман в своей критической статье подчеркнул именно данный аспект бытования Аркаима: «Но уникальность Аркаима в России состоит в том, что добавлен еще один элемент, а именно культивация особых религиозных чувств, привязанных к окружающей местности, прежде всего сопкам, где люди якобы могут общаться с Высшими Силами и черпать Космическую энергию» [15]. Современный постфольклор, в изобилии представленный в интернете, эту тему поддерживает и закрепляет, и, как представляется, мы должны только радоваться тому, что очередное «место силы», принявшее на себя указанные функции, не стало официально признанным местом дислокации и трансляции по миру великой национальной идеи, в чем бы она не выражалась – в славянстве, арийстве, зороастризме и проч., а осталась частным (хотя и неизбежно коммерциализуемым) местом мирного посещения ее людьми маргинальных форм верования, местом, продуцирующим разного рода фантастические проекты, идеальные конструкции и образы, помогающие людям жить.

88 88

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MONUMENTUM

Библиография 1. Абашев В. В. Урал в поисках лица (Аркаим в уральской неомифологии 1990-х гг.) // Europa Orientalis.

Studi e Ricerche sui Paesi e le Culture dell`est Europeo. – XXII. 2003. – S.13–23.

2. Блог им. WhiteSpirit. [Электронный ресурс] http://magov.net/blog/2674.html (дата обращения 12.12.2014).

3. Аркаим, историко-культурный заповедник областного значения. [Электронный ресурс] http:// www.arkaim-center.ru (дата обращения 12.12.2014).

4. Быструшкин К., Никулина М. П. Аркаим – суперобсерватория древних ариев? Российская наука в Интернет. [Электронный ресурс] http://rusnauka.narod.ru/lib/oldbuild/arkaim/absvtr.htm (дата обращения 12.12.2014).

5. Верхотуров Д. Н. Аркаим: несчастливое открытие [Электронный ресурс] http://www.kyrgyz.ru/ (дата обращения 12.12.2014).

6. Гладилин Е. А. Насколько мы древние? Славяно-арийская культура. [Электронный ресурс] http:// slavyanin.org (дата обращения 12.12.2014).

7. Гордон – Зданович – Аркаим. [Электронный ресурс] http://www.youtube.com/watch?v=VBXarIzFiTo (дата обращения 12.12.2014).

8. Даария, она же Арктида, Гиперборея. [Электронный ресурс] http://dokumentika.org/lt/zem-s/ daariya-ona-zhe-arktida-giperboreya (дата обращения 12.01.2015).

9. Загидуллина М. В. Прадедушка Аркаим. – Челябинск: Изд-во Игоря Розина, 2012. – 104 с.

10. Зданович Г. Б. Аркаим: арии на Урале. Гипотеза или установленный факт? // Фантастика и наука: гипотезы, прогнозы. – Москва: Знание, 1992. – С. 256–271.

11. Зяблов М. Великая тайна Аркаима. Лаборатория альтернативной истории. [Электронный ресурс] http://lah.ru/text/zyablov/arkaim.htm (дата обращения 12.12.2014).

12. Лаврова С. А. Аркаим: Три дня до конца света. Сказочные повести. – Екатеринбург: Издательство «Сократ», 2011. – 240 с.

13. Парфенов С. Загадки Аркаима. Очерк-версия // Урал. 2005. № 10. Режим доступа: http://magazines. russ.ru/ural/2005/10/par14.html (дата обращения 12.01.2015).

14. Русь великая. [Электронный ресурс] http://www.dazzle.ru/spec/arkaim.shtml (дата обращения 12.12.2014).

15. Шнирельман В. А. Аркаим, археология, эзотерический туризм и национальная идея. Антропологический форум, 14. Режим доступа: http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/014/14_ shnirelman.pdf (дата обращения 12.12.2014).

16. Энциклопедия сакральной географии / сост. Д. В. Громов – Екатеринбург: Ультра. Культура, 2005.

– 648 с.

References 1. Abashev V. V. Ural v poiskakh litsa (Arkaim v ural'skoi neomifologii 1990-kh gg.) // Europa Orientalis.

Studi e Ricerche sui Paesi e le Culture dell`est Europeo. – XXII. 2003. – S.13–23.

2. Blog im. WhiteSpirit. at http://magov.net/blog/2674.html (accessed 12.12.2014).

3. Arkaim, istoriko-kul'turnyi zapovednik oblastnogo znacheniia. at http://www.arkaim-center.ru (accessed 12.12.2014).

4. Bystrushkin K., Nikulina M. P. Arkaim – superobservatoriia drevnikh ariev? Rossiiskaia nauka v Internet. at http://rusnauka.narod.ru/lib/oldbuild/arkaim/absvtr.htm (accessed 12.12.2014).

5. Verkhoturov D. N. Arkaim: neschastlivoe otkrytie at http://www.kyrgyz.ru/ (accessed 12.12.2014).

6. Gladilin E. A. Naskol'ko my drevnie? Slaviano-ariiskaia kul'tura. [Elektronnyi resurs] http://slavyanin.org (accessed 12.12.2014).

7. Gordon – Zdanovich – Arkaim. at http://www.youtube.com/watch?v=VBXarIzFiTo (accessed 12.12.2014).

Название раздела Автор Название статьи

89 89

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MONUMENTUM

8. Daariia, ona zhe Arktida, Giperboreia. at http://dokumentika.org/lt/zem-s/daariya-ona-zhe-arktidagiperboreya (accessed 12.01.2015).

9. Zagidullina M. V. Pradedushka Arkaim. – Cheliabinsk: Izd-vo Igoria Rozina, 2012. – 104 s.

10. Zdanovich G. B. Arkaim: arii na Urale. Gipoteza ili ustanovlennyi fakt? // Fantastika i nauka: gipotezy, prognozy. – Moskva: Znanie, 1992. – S. 256–271.

11. Ziablov M. Velikaia taina Arkaima. Laboratoriia al'ternativnoi istorii. at http://lah.ru/text/zyablov/arkaim. htm (accessed 12.12.2014).

12. Lavrova S. A. Arkaim: Tri dnia do kontsa sveta. Skazochnye povesti. – Ekaterinburg: Izdatel'stvo "Sokrat', 2011. – 240 s.

13. Parfenov S. Zagadki Arkaima. Ocherk-versiia // Ural. 2005. № 10. at http://magazines.russ.ru/ural/2005/10/ par14.html (accessed12.01.2015).

14. Rus' velikaia. at http://www.dazzle.ru/spec/arkaim.shtml (accessed 12.12.2014).

15. Shnirel'man V. A. Arkaim, arkheologiia, ezotericheskii turizm i natsional'naia ideia. Antropologicheskii forum, at http://anthropologie.kunstkamera.ru/files/pdf/014/14_shnirelman.pdf (accessed 12.12.2014).

16. Entsiklopediia sakral'noi geografii / sost. D. V. Gromov – Ekaterinburg: Ul'tra. Kul'tura, 2005. – 648 s.

90 90

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

О. В. Лысенко Лысенко Олег Владиславович (Пермь, Россия) — кандидат социологических наук, доцент кафедры культурологии Пермского государственного гуманитарнопедагогического университета; Email: oleg-lysenko@yandex.ru

«ПАТРИОТЫ» И «ПРОГРЕССОРЫ»: КОНФЛИКТ КАК СПОСОБ КОНСТРУИРОВАНИЯ ЛОКАЛЬНЫХ ДИСКУРСОВ В данной статье проанализированы механизмы конструирования локальных дискурсов в динамической перспективе на примере конкретного случая (Пермского культурного проекта). Дается сравнительный анализ социальных условий формирования локальных дискурсов в российской провинции на рубеже XIX-ХХ вв., и в постсоветское время. Освещаются ключевые направления и события Пермского культурного проекта, послужившие причиной конфликта между местным сообществом и идеологами проекта. Реконструируются локальные дискурсы местных культуртрегеров и гражданских активистов с одной стороны и организаторов Пермского культурного проекта с другой. На основе взятых автором интервью и публикаций в средствах массовой информации, дается развернутый анализ трансформации дискурса от поиска «уникальной пермской идентичности» до «освободительного движения» против «захватчиков из Москвы». Дается характеристика нового варианта локального дискурса, сформировавшегося в результате конфликта. Ключевые слова: Пермский культурный проект, локальные дискурсы, стратегии построения дискурса, трансформация дискурса.

O.V. Lysenko Oleg V. Lysenko (Perm, Russia) — candidate of sociological sciences, associate professor at Perm State HumanitarianPedagogical University; Email: oleg-lysenko@yandex.ru

“PATRIOTS” AND “PROGRESSORS”: ON THE USE OF CONFLICTS IN CONSTRUCTION OF A LOCAL DISCOURSE The goal of the following research is to elicit the mechanisms behind the construction of local discourses around cultural project in Perm. To achieve this goal the researcher starts with historical comparison of social circumstances around local discourses in Perm in the XIXth, the XXth centuries and the post-Soviet era. When the research moves to the key events of cultural project in Perm, it reveals social conflict between local communities and project leaders. Understanding of this conflict requires the next step: reconstruction of the discourses belonging to various local cultural leaders, civic activists, leaders of the cultural project in Perm. Analysis of various interviews and publications of local media allows Название раздела Автор Название статьи

91 91

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? to scrutinize evolution of discourse from “unique identity of Perm” narrative to “resistance vs. Moscow invaders” narrative. The article ends with characterization of a new local discourse formed in the end of the conflict.

Keywords: Perm cultural project, local discourses, the strategy of building discourse, the transformation of discourse. По стандартам социологических исследований, заданным П. Бурдье и его последователями, анализ дискурсов немыслим без учета и изучения позиций говорящего. Но что следует понимать под этими позициями? Как показывает опыт исследования конкретных случаев, способы говорения лишь в некоторой степени задаются так называемыми «объективными» социологическими параметрами. Более значительную роль играют такие обстоятельства, как логика ситуации (можно, вслед за Дж. Александером и Ф. Тенбруком сказать — логика культуры [9, с. 63]), побуждающая, а то и вынуждающая тех или иных участников взаимодействий в процессе защиты своих позиций вырабатывать особые дискурсивные стратегии. Далее, имеют значение позиции и действия других участников коммуникативных актов — от союзников до оппонентов, требующих либо согласования способов говорения, либо ответных реакций, что неминуемо сказывается на самом содержании дискурсов. Наконец, важно наличие и постоянное пополнение языковых, интеллектуальных и когнитивных компетенций, получаемых говорящим не только из собственного опыта, но и из опыта других, не имеющих отношения к данной ситуации агентов. Учет этих обстоятельств заставляет отказаться от описания локальных дискурсов как чего-то неподвижного, статичного, но рассматривать их как динамичную систему взаимодействия, которая, складываясь ситуативно, далее начинает развиваться по собственным правилам и стратегиям. Данная статья посвящена изучению вполне конкретного случая, а именно — столкновению в публичном пространстве разных «способов говорения» о Перми в ходе реализации так называемого Пермского культурного проекта (далее — ПКП). Отталкиваясь от обычного, общепринятого понимания дискурса, как «формы артикуляции знания в конкретной культурной традиции» [72], мы хотели бы понять, как сталкиваются, формируются, конструируются различные локальные дискурсы в реальной ситуации. Такая постановка проблемы обусловлена простым наблюдением: большинство исследований локального по умолчанию приписывает местной идентичности (а дискурс, на мой взгляд, не существует без нее) свойство эссенции, сущности, вплоть до самого крайнего примордиализма «плоти и крови». В смягченном прочтении локального (не без влияния уже ставшего модным конструктивизма) признается, что всякое «локальное» конструируется, но упускается из виду драматический характер такого конструирования, обусловленный тем, что всякий дискурс суть власть-знание (в прочтении М. Фуко) или цель и ставка в игре за символический капитал (в прочтении П. Бурдье). Разумеется, видеть в дискурсах способ навязывать населению «волю власти» научились многие, но вот попыток рассмотреть реальную борьбу, в ходе которой выстраиваются не только властные дискурсы, но и дискурсы, им противоборствующие, пока мало. Этому и посвящено мое исследование. Статья построена на анализе ряда источников. В первую очередь это стенограммы 21-го интервью пермских экспертов в области культуры, взятые в 2014-2015 гг., включая интервью О. Чиркунова, губернатора Пермского края в 2004-2012 гг. и Б. Мильграма, министра культуры в 2008-2011 гг. и вице-премьера Правительства Пермского края в 2010-2012 гг., полити92 92

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

ков, руководителей и работников учреждений культуры Пермского края, журналистов и т.д. (список этих интервью приводится в конце статьи). Большинство из них взято лично автором, но ряд интервью был взят в довольно необычном формате — коллективно, в ходе встреч приглашенных экспертов с участниками научного семинара, проходившего на гуманитарной кафедре одного из пермских вузов (эти интервью отмечены особо). В большинстве случаев интервью анонимны, как того и требует этика научного исследования, но иногда имена раскрыты с разрешения респондентов, так как невозможно скрывать авторство чиновников уровня вице-премьера правительства. Я привожу имена респондентов и в том случае, когда интервью бралось коллективно, то есть респонденты заранее знали, что они говорят публично (это интервью О. Чиркунова, И. Аверкиева, Ю. Тавризян). Кроме того, в статье использованы книги, статьи, выступления и интервью времен ПКП, а также комментарии к интернет-публикациям. Они позволяют дополнить ретроспективные оценки и мнения, звучащие в интервью, выявить в ряде случаев динамику разворачивания дискурсов, проследить живую реакцию на события. Наконец, я не могу отказаться и от использования совсем уж «неформальных» источников, каковыми являются личные наблюдения и мнения отдельных людей, высказанные в личных беседах, научных семинарах и на круглых столах. Несмотря на то, что они нигде не зафиксированы, кроме как в моей памяти и моих записях, такого рода источники зачастую являются весьма ценным подспорьем для реконструкции процессов становления и бытования дискурсов. Пользуясь случаем, я хотел бы поблагодарить всех, с кем я общался по поводу ПКП. Что такое ПКП? В начале статьи необходимо обозначить статус и границы события, ставшего поводом для исследования. Пермским культурным проектом, ПКП, (еще иногда – пермской культурной революцией) принято называть культурную политику, проводимую командой О. Чиркунова на территории Перми и Пермского края в 2008-2012 гг. Ее основными идеологами и проводниками (а в локальных дискурсах — еще и символами) стали два человека: Борис Мильграм, театральный режиссер, художественный руководитель Пермского академического Театра-Театра (с 2004 года), министром культуры (с июня 2008 г.), а с 2010 по 2012 год вице-премьер краевого правительства Пермского края, и Марат Гельман, галерист, основатель, директор (с 2008 по 2013 гг.) и куратор многих выставочных проектов в Музее современного искусства PERMM. Эта политика включала в себя целый ряд направлений, в числе которых — реформирование системы финансирования отрасли культуры (увеличение доли средств, выделяемых на культуру через конкурсы и гранты), программа «Пермский край — территория культуры», в рамках которой для муниципалитетов Пермского края ежегодно разыгрывались значительные средства на развитие местных культурных проектов (куратор — зам. министра культуры Пермского края А. Протасевич), брендинг Перми и Пермского края (с привлечением студии Артемия Лебедева), программы «Пермь — культурная столица России» и «Пермь — культурная столица Европы», городская программа паблик-арта (куратор — Наиля Аллахвердиева), развитие краевых фестивалей (самыми известным из которых стали «Белые Ночи в Перми») и многие другие [Подробнее см.: 35]. Самыми громкими и скандально известными стали события ПКП, связанные с тремя последними перечисленными направлениями — программы «Пермь — культурная столица России/Европы», фестиваль «Белые ночи» и, разумеется, пресловутые арт-объекты — «КрасНазвание раздела Автор Название статьи

93 93

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? ные человечки» арт-группы «Pprofessors», «Ворота» Н. Полисского, и «Обгрызенное яблоко» Ж. Кадыровой. Именно эти события и стали основным поводом для конфликта, в рамках которого локальные дискурсы подверглись трансформации. Схематичная предыстория формирования местных локальных дискурсов Тут следует уточнить. Само словосочетание «локальный дискурс» в силу особенностей русского языка можно понимать по-разному: как способ говорения о месте, как особенности говорения на месте (на данной территории), либо как способ говорения о-месте-на-месте (то есть местными о местном). Пусть это разделение не покажется надуманным: оно требуется для того, чтобы иметь возможность сравнить локальные дискурсы, производимые местными сообществами (третий способ) и дискурсы о месте, производимые в наш век брендинга и конструирования теми, кто самим местным сообществом не признается за своих, в нашем случае идеологами ПКП (первый способ). В данном разделе статьи речь пойдет о третьем значении — как о речи, посвященной локусу, произведенной теми, кто в этом локусе находится. Конфликт вокруг ПКП придал пермскому локальному дискурсу особое звучание. Не то, чтобы до него не было традиций говорить и писать о Перми со стороны местных и неместных производителей текстов, как облеченных на это символическим капиталом, так и самопровозглашенных. Но до этого локальный дискурс редко становился центральной темой газетных публикаций и массового обсуждения, разве что как феномен художественный, еще реже — научный. Это не удивительно: запрос на обсуждение локальности проявлялся в российской истории не часто: этому препятствовала логика присвоения пространства. В работе В. Л. Глазычева «Город без границ» можно встретить такое рассуждение: «… в зависимости от господствующей социальной и государственной модели либо малое пространство, соединяясь с другим, себе подобным, в конечном счете, формирует обширное общее пространство, либо, напротив, сверхкрупное пространство, подразделяясь, доходит в своих характеристиках до малого и мельчайшего» [28, с. 79]. Очевидно, что Россия относится скорее ко второй «социальной государственной модели». История многократного перекраивания границ Пермского наместничества-губернии-области в XVIII-XX веках, или история с «Большой Москвой» — прекрасное тому подтверждение [8]. В логике «разделения сверхкрупных пространств на малые» конструирование локальной идентичности является следствием, а не причиной административных операций, а ее конструктором (и, соответственно, создателем локальных дискурсов) является не власть в сотрудничестве с интеллектуалами, как это было в случае с нациями [27], а разрозненные сообщества, присутствующие в локальном пространстве и усматривающие в локальной идентичности дополнительные символические ресурсы. Ключевым является слово «разрозненные». Здесь возникает потребность рассмотреть историю возникновения локальных дискурсов в России и их использования в социальных стратегиях продвижения местных сообществ. Но воздержимся от этого: такое исследование увело бы нас далеко от заявленной темы, и, к тому же, оно пока не возможно в полной мере — исследований по становлению краеведческих (в XIX веке — «отчизноведческих») движений, изучению роли земств в формировании локальных дискурсов и локальной же идентичности, истории меценатства под этим специфическим углом зрения и другим смежным темам в отечественной гуманитарной науке пока явно не хватает. Ограничимся только указанием на некоторые наблюдения, сделанные на пермской 94 94

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

почве. Вплоть до конца XIX века, а иногда и позже, в локальных (провинциальных) дискурсах доминировали темы просвещения и европеизации. Просветители и чиновники, такие как В. Татищев, В. де Генин или М. Ломоносов, активно призывали к изучению отдельных территорий ради «прирастания Российского могущества» (и сами этим занимались в рамках служебных и научных интересов). Аристократия XIX века, вовлеченная в процессы конструирования национальной идентичности, и не забывающая при этом повышать свои позиции в придворном поле, изобретает отечественную археологию и коллекционирование местных древностей (пример чему — история создания Пермского звериного стиля, сопряженного с поисками мифологической Биармии [34]). Земства пореформенной России, провинциальные академические круги и местные сообщества интеллигентов активно конструируют образы Перми как «форпоста» Европы [48], не забывая при этом указать на отсталость и дикость местного «простого» населения [20], дабы подчеркнуть важность собственной роли. Иными словами, местные дискурсы этого первого этапа изначально задавались практиками попечения, и имели целью подчеркнуть, что и «мы не лыком шиты», что «наш город не хуже остальных» [25]. Отсюда до сих пор сохраняется ритуальная традиция самоутверждения локального через «гениев места», признанных в «просвещенном» обществе [38]. Но в 1990-2000 гг. мы видим существенные изменения стратегий работы с символическим капиталом места, равно как и изменение адресата дискурса. Наряду со стремлением занять «достойной ниши» в ряду других «просвещенных» городов начинается процесс поиска собственного, не похожего на другие, образа с отказом ровняться на принятые высокие образцы. Самым остроумным символом такого поворота является памятник Чехову в Томске, носящим название «Антон Павлович в Томске глазами пьяного мужика, лежащего в канаве и не читавшего «Каштанку» — где писатель, нелицеприятно отозвавшийся о городе, изображен «босым, так как потерял обувь в непролазной томской грязи… Таким писателя действительно мог увидеть «только пьяный мужик из канавы» [52]. Но вернемся к пермским примерам. Как мог случиться такой поворот? Возникнув в 1970-1980-х гг. как «вариант антисоветской глокализации, иначе говоря, интеллектуального протеста против унифицирующего, стирающего региональные различия советского проекта» [73], локальный дискурс, несмотря на изоморфическую схожесть с научным типом говорения, оказался адресованным не миру (властям, столицам, инвесторам и прочим внешним потребителям), а самим носителям этого дискурса. Разумеется, этому новому поколению «медитирующих о культуре» (так их обозначил один из самых ярких «пермистиков» [57]) была отнюдь не чужда претензия говорить о Перми от лица всего сообщества для слушателей как вовне, так и внутри Перми. Но сменились условия игры. Взамен привычной практики говорения в узком кругу «понимающих», в новых условиях проникающей глобализации требовались дискурсы, отформатированные под имеющиеся ниши потребления: научные тексты, составленные по правилам игры глобальных академических сообществ, художественные произведения, которые могут хорошо продаваться за пределами круга личных знакомых автора, культурные проекты, имеющие внятную экономическую (в широком смысле, не только с точки зрения окупаемости), политическую и социальную составляющую. Что интересно: некоторым ярким представителям вышеозначенного поколения это удалось, как, например, В. Абашеву с монографией «Пермь как текст» [3] или писателю А. Иванову, автору многих коммерчески успешных романов и сценариев. Но, смею предположить, что их профессиональный успех (равно как и успех иных провинциальных деятелей культуры и Название раздела Автор Название статьи

95 95

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? искусства) был обусловлен не расплывчатой «медитацией над культурой», причем местной, а следованием строгим стандартам профессиональных полей. Но в самой провинции, в силу ряда причин, профессиональные сообщества со своими критериями деятельности не сложились [41]. Взамен этого образовалось другое сообщество — узкий круг культуртрегеров, объединенным расплывчатым «медитационным» дискурсом о культуре, потребляемым во-первых, ими самим, во-вторых, некоторой «периферией», состоящей из журналистов и еще некоторого числа носителей «интеллигентской культуры», в третьих – студентами, в силу институциональной необходимости. Коммерческие корпорации и государственное управление, подчиненные более строгому контролю из «столиц», в этом дискурсе заинтересованы не были и в число его потребителей не вошли. Не вошли и сотни тысяч пермяков, чей стиль жизни можно обозначить как «городское варварство» городских окраин, равно как и существующие в некотором количестве представители нового глобализованного стиля «продвинутых горожан» (мое представление о городских стилях и сообществах, его формирующих см.: [43]). Получается, что большинство провинциальных культуртрегеров оказались в противоречивой ситуации: в поле профессиональной деятельности они следовали одним правилам (в том числе — дискурсивным), и эта стратегия иногда приносила вполне значимый результат, но в поле практической деятельности они оказывались заложниками особого, локального дискурса, удачно обозначенного одним из представителей этого самого поля «пермистикой» [14] (игра слов «перм-мистика» лучше всего отражает его двусмысленный статус). Правила локального дискурса определялись здесь не научными парадигмами, а провозглашенной целостностью и самодостаточностью самого предмета рассмотрения — местной идентичностью, понимаемой как некая «матрица», формирующая уникальную «пермскость». В этой логике почти все, что могло работать на доказательство уникальности места, поступало в оборот: геология (пермский период палеозойской эры [23]), «пещерная цивилизация» Урала [13], Биармия1 , жития святых крестителей земли Пермской, горнозаводская цивилизация [32], пермский звериный стиль, русский и коми-пермяцкий фольклор, история — научная и популярная, археология, гражданские практики [39], образ «инфернальной дыры, где гибнет все человеческое» [30], упоминания о Перми в высокой литературе [3], и, разумеется, оперный театр и «пермские деревянные боги». В такой бриколажной идентичности хватало всего, в том числе откровенного вымысла и смешных несуразностей [73]. «Особенность пермского культурного кода — симбиоз научного, исторического и художественного» — напишет в 2009 году один из главных мифотворцев и лидеров «пермистики» писатель А. Иванов [33]. Не было у «пермского кода» только одного — реальных механизмов воплощения этого проекта идентичности, если под последними, конечно, не понимать выступлений на краеведческих конференциях, публикации романов (даже самых успешных) и редких интервью в пермских СМИ. Бесконечные взывания к власти и бизнесу реального результата не приносили, местное население этот код не воспринимало. Самим же пермским интеллектуалам-гуманитариям оставался выбор: оставаться в рамках своих профессиональных полей, смиряясь или не смиряясь с включением их трудов в дискурс «пермистики», уйти с головой в «медитацию» по поводу локального, подчиняясь ее причудливой логике, или балансировать между двумя дискурсами, по мере сил извлекая выгоду и выплачивая дань обоим мирам.

1 Ширинкин П.С.: «Естественно, что мы являемся сторонниками местонахождения Биармии именно в пермских землях» [70].

96 96

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

Условия формирования локального дискурса Пермского культурного проекта Обратимся теперь к другой стороне дискурсивного столкновения — к идеологам ПКП. Судя по интервью со сторонниками и противниками ПКП, сам сюжет событий разворачивался так: понимая, что Пермь как индустриальный город доживает последние годы («кроме сырьевой, пермская промышленность неконкурентоспособна, реально» [Интервью № 5, О. Чиркунов]), губернатор О. Чиркунов затевает некую программу изменений с целью «отыскать место города в международном разделении труда» [Интервью № 5, О. Чиркунов]. Первым пунктом программы становится мастер-план города, для создания которого привлекаются зарубежные специалисты («надо достроить как-то город» [Интервью № 5, О. Чиркунов]). Вторым пунктом стало привлечение федеральных денег в пермское высшее образование — что вылилось в появление в Перми двух национально-исследовательских университетов, с помощью которых предполагалось в будущем создать новые инновационные предприятия. Третья «история» связана с реформированием социальной системы — здравоохранения и социальной защиты (провозглашая себя «последним в мире либералом», О. Чиркунов одним из первых губернаторов стал широко использовать аутсорсинг и размещение государственных заказов на оказание услуг населению на рынке). И только потом, как продолжение всей этой широкой программы преобразований, наступает очередь культуры, поскольку «хлеба и зрелищ.. — это же не нами придумано» [Интервью № 5, О. Чиркунов]. Причем за культурой в его понимании закреплена вполне осязаемая функция — «создание иллюзии», поскольку человеку «надо же объяснить, ради чего он живет в этом городе» [Интервью № 5, О. Чиркунов]. Все это впоследствии было изложено О. Чиркуновым в брошюре 2011 года «У города должна быть мечта», затем вошедшей в его книгу «Государство и конкуренция» [66]. Идеологи ПКП изначально оказались обладателями тех ресурсов, которых было мало у местных культуртрегеров, а именно — мобильностью, то есть способностью к физическому и социальному перемещению в окружающем мире и доступом к информации [19; 65]. Будучи представителями столичного бомонда, связанного с верховной властью, вращаясь в кругу российских и мировых знаменитостей, они в глазах многих представителей местного сообщества обладали и харизмой, и новым эффективным знанием. В силу собственных представлений о методах управления, О. Чиркунов предпочитает строго делить задачи и подыскивать для их воплощения людей, «у которых горят глаза» [Интервью № 3, Б. Мильграм]. В 2004 году, через несколько месяцев после назначения исполняющим обязанности губернатора Пермского края, О. Чиркунов приглашает Б. Мильграма возглавить Пермский драматический театр. До этого Б. Мильграм закончил Пермский политехнический институт, защитил кандидатскую диссертацию по техническим наукам (1983), но, увлекшись театром, уехал в Москву. После нескольких лет обучения театральному искусству, работы в московских театрах и преподавания в театральных вузах столицы, создав себе определенное имя на поприще театральной режиссеры, Б. Мильграм сохраняет неформальные связи с пермским землячеством в Москве и с О. Чиркуновым. Вернувшись в изменившуюся за эти годы Пермь, Б. Мильграм погружается в совершенно иную, удручающую для него культурную атмосферу. В интервью он называет город тех лет «закрытым пространством» где «ничего не происходит». «Если его нагревать, то оно взорвется, а если его не трогать, то оно просто подгнивает» [Интервью № 3, Б. Мильграм]. В нем еще сохраняются структуры советских учреждений, «абсолютно понятных», что было и «прелестью и ужасом, потому что эти Название раздела Автор Название статьи

97 97

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? ступени вели недалеко» [Интервью № 3, Б. Мильграм]. Ситуация усугублялась кризисом 90-х, периодом «самым зверским для периферии, унижающим человеческое достоинство», когда «креативные люди начали все сваливать. В разные стороны». В итоге «художественное пространство оказалось в руках абсолютно не деятельных людей», зараженных одной заразой: «мы никому не нужны, у нас нет никаких средств, и мы здесь брошены, кинуты и всеми забыты». Это создавало замкнутый круг: «тебе на это не дают денег, ты ставишь дешевые спектакли, потому что у тебя нет средств никаких, и публика тобой тоже не интересуется, потому что ей не интересно это смотреть. У тебя полупустые залы, а власть говорит — "но там же нет публики, зачем давать, … они что, станут лучше?". И действительно, эта позиция была даже, ну, какая-то правильная, они уже не умеют быть лучше. Поэтому говорить с этой средой на любом языке было невозможно. И одновременно она неправильная, потому что она невозможная» [Интервью № 3, Б. Мильграм]. Свой путь в ПКП Б. Мильграм описыват так: «в театр я пришел в 2004 году, начали мы первый спектакль в 2005-м, в 2008 году, собственно, начало этого проекта… Но с моей стороны он начался с того, что я в каком-то интервью сказал, что, собственно, я репертуар театра изменил, я изменил публику в театре, я изменил отношение к театру, театр другой, и дальше, чтобы двигаться в этом театре, нужно поменять площадь вокруг театра, эспланаду вокруг этой площади, город вокруг эспланады. Вот собственно с этой фразы началась моя история, он [Чиркунов] меня позвал и сказал: «Ну, меняй» [Интервью № 3, Б. Мильграм]. Назначение на пост министра культуры Пермского края Б. Мильграм получил в июне 2008 года. Другим идеологом ПКП стал М. Гельман, которого летом 2008 года пригласил девелопер и сенатор от Пермского края С. Гордеев провести выставку актуального искусства «Русское бедное». М. Гельман привлекает в этот проект ряд самых известных российских художников — Н. Полисского, Ольгу и Александра Флоренского, В. Кошлякова, Д. Гутова, А. Осмоловского, А. Бродского, П. Белого, В. Архипова и др. На деньги С. Гордеева спешно ремонтируется пустующее аварийное здание Речного вокзала, и М. Гельман проводит выставку, которая становится своеобразным экзаменом, позволяющим О. Чиркунову оценить как организаторский потенциал самого Гельмана, так и возможности актуального искусства (поклонником которого сам О. Чиркунов отнюдь не является [Интервью № 5, О. Чиркунов]) привлечь пермяков. Выставка собрала рекордное число посетителей – более 45 000 человек за два месяца [66], была затем показана в Москве и за рубежом. Ее концепция была простой — «показать русское искусство как серьезную работу с социальной и национальной идентичностью — и одновременно как актуальный художественный поиск… это способ существования современного искусства в России, искусства подлинного, глубинного, сущностного, где есть форма, диалог с историей искусства и социальная ответственность» [61]. Сразу после этого принимается решение о создании Музея современного искусства PERMM. Это событие можно считать официальным стартом ПКП. Чем же они отличались? Парадокс ситуации заключается в изначальной изоморфической схожести обоих дискурсов. При желании, между «бриколажной идентичностью» «пермистики» и «поисками идентичности» «Русского бедного» можно найти много схожего: например, стирание границ между жанрами, конструирование новых мифов и новых реальностей, бесконечную игру смыслами и т.д. Но только на первый взгляд. Эклектика первого отнюдь не является следствием увлечен98 98

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

ности «пермистиков» постмодернизмом. В конце концов, постмодернизм начинался с разоблачения и расколдовывания мифологии [15], а потом воплотился во вполне прагматичную стратегию осознанного управления мифами: в брендинг (в том числе — территорий), в провозглашение движущей силы креативного класса и «экономику впечатлений». Напротив, формирование пермского варианта локального дискурса «своих для своих» завершилось стремлением в этот миф утвердить. И если семиотик В. Абашев, когда провозглашал подобное [3], имел ввиду вполне постмодернистское понимание мифа, то некоторые другие участники поля «пермистики» поняли это как вполне реальную задачу, в духе теургии Серебранного века, а себя они при этом видели в роли верховных жрецов этого мифа, со всеми причитающимися почестями и благами. Первый тип стратегии (постмодернистский) имеет целью продвижение себя, как обладателя локальной уникальности в большем пространстве государства, континента, а то и всего мира. В этом случае «держатель» локального дискурса (а им может стать только агент, имеющий возможность контактировать с окружающим миром) волей-неволей должен придать ему более или менее унифицированную форму, позволяющую встраивать местные способы говорения в более широкую систему символов и риторических приемов, понятных за пределами локального сообщества с целью его «продать», то есть конвертировать культурный капитал в символический, экономический и политический. Очевидно, сюда следует отнести и современные попытки сконструировать городские бренды (разумеется, настоящие), позволяющие привлечь инвесторов, туристов, «креативный класс» и т.п. Но эта игра возможна при понимании исключительности не как субстанциональной сути локального, но как потенции для конструирования. Второй тип игры, в которой символический ресурс тоже может быть использован, нацелен на утверждение собственного влияния внутри территории. В условиях замкнутого круга «нет денег — нет качества — нет потребителя — нет денег», последний оставшийся ресурс — социальный статус, обеспеченный осколками отживающих институций. Дж. Урри и З. Бауман (отнюдь не поборники глобализации) говорят возникновении в современном мире нового неравенства между теми, кто мобилен, и теми, кто обречен на оседлость [19; 65]. Одним из проявлений этого неравенства является способность к деятельности в проектном режиме. Мобильные агенты ориентированы на постоянную смену проектов, когда успешное прохождение одного открывает путь к другому. Напротив, немобильные агенты обречены оставаться на без дел. Излишне говорить о том, что под мобильностью понимается не только способность к пространственному или социальному перемещению. Такое неравенство не могло не вызвать столкновения. Столкновение Любопытно, что идеологи и организаторы ПКП, поначалу, кажется, совсем не стремились к конфликту. Из интервью мы знаем, что еще до ПКП М. Гельман активно знакомился с «пермской общественностью», среди которой много будущих противников, таких как Н. Агишева, О. Лейбович, И. Аверкиев. Об этом они говорят и в своих интервью: «мы видели только друзей. Я не знал своих врагов… Когда мы осуществляли, мы реально не видели врагов, мы понимали, что люди, которые не понимают, они по дороге поймут или отвалят…» [Интервью № 3, Б. Мильграм]). Но это не означает, что идеологи ПКП этих конфликтов не порождали, скорее наоборот. Такая конфликтность была связана с рядом обстоятельств. Некоторые из них можно Название раздела Автор Название статьи

99 99

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? связать с сугубо личными обстоятельствами, о чем здесь говорить не этично. Другие имеют более объективные основания, например, перенос профессиональных привычек в сферу публичной культурной политики: «В чем отличие моей позиции … от позиции Мильграма как театрального режиссера? Я была в коммуникации, а он самореализовывался. Он представил весь образ и ему по барабану, понравится вам это или нет. Понравится — значит вы умницы, не понравится — ну что ж, вы дураки. Это особенность профессии. Мне кажется, что в значительной степени при моем глубочайшем уважении к обоим ребятам (Мильграму и Гельману — О.Л.), множество проблем связано с их нежеланием думать над тем «как сделать?». У них такая психология, потому что они заняты совсем другой работой» [Интервью № 10, сотрудник Министерства культуры]. Не случайно самым распространенным обвинением является «тип захода в территорию» [Интервью № 1, И. Аверкиев], «хамство» [Интервью № 9, журналист], неуважение [47]. Об этом в относительно мягкой (учитывая бушующие вокруг страсти) полемике с Аверкиевым пишет и сам М. Гельман: «Баталина2 мне жаловалась, что ассистент куратора диктовала ей — в какой программе верстать рекламу фонда Новая Коллекция. Возможно, выглядит это с непривычки как «неуважение» — только я хочу сказать — куратор вообще диктатор. В Перми, в Москве, в Нью-Йорке. Это человек огнем и мечом идущий к своей цели — сделать безупречный, насколько это возможно, продукт. Выставку, каталог, форум, журнал. Я, говорят, еще мягкий. Три раза прошу и объясняю, как надо сделать, прежде чем повышаю голос. Только это профессиональное, а не персональное» [68]. Любопытно, что эта полемика велась на страницах блога «Чорный Гельман», название и происхождение которого объясняется тем же — привычкой профессионального галериста, специализирующегося на актуальном искусстве, к эпатажу [69]. В качестве еще одной причины, порождавшей конфликты, можно назвать также сложившиеся в России практики управления, распространенные и в России. Они включают в себя традицию решать большинство вопросов и процессов за закрытыми дверями, причем зачастую спонтанно. На это указывают несколько респондентов [Интервью № 1, И. Аверкиев; Интервью № 6, предприниматель]. И все же главной причиной конфликтов (по крайней мере — не последней) следует считать, на мой взгляд, несовпадение дискурсов. Описать все конфликтные ситуации, приведшие к формированию враждебных лагерей, рамки данной статьи не позволят. Ограничусь двумя наиболее яркими, на мой взгляд, примерами. Первый возник по поводу с выставки «Большая Волга». Весной 2009 года Москве должна была состояться выставка членов Союза художников России из Приволжского федерального округа. Пермское отделение союза художников (председатель Р. Исмагилов) обратилось к министру Б. Мильграму «с просьбой выделить средства на поездку в столицу и оплатить расходы, связанные с выставкой». Местный союз художников планировал выставить по одной картине от каждого своего члена. «На что от Мильграма поступило предложение назначить ответственным за организацию выставки М. Гельмана, который и будет отбирать работы. Предложение Мильграма не устроило художников» [36]. Решение назначить М. Гельмана куратором этой выставки было вызвано вполне рациональным доводом. Карьера Гельмана-галериста началась с успешной выставки «Вавилон», положившей начало целому направлению 2 Баталина Юлия — пермская журналистка, зарекомендовавшая себя одним из ярких противников ПКП и лично М. Гельмана.

100 100

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

в современном искусстве «Южнорусская волна», и выведшей в свет многих провинциальных художников [71]. По словам сотрудника министерства культуры тех лет «по традиции, совет художников собирал сколько-то работ и ковром вывешивал на стены. Борис Леонидович, как театральный режиссер, почесал репу, и говорит Марату: "Слушай, ну ведь это же в Москве никому не интересно, наши художники не продаются. Может быть, есть какой-то другой способ представить пермских художников? Чтобы их в Москве заметили, чтобы для наших был трамплин, было движение вверх"… И тогда возникла идея о том, что надо сделать профессиональную отборку работ, правильно устроить московское пространство (мы все равно за него платим), и сделать экспозицию так, чтобы, с одной стороны, вытащить наших крутых художников, чтобы их кто-то увидел, с другой стороны, чтобы там заметили… Получилось, что Министерство культуры попыталось выступить продюсером пермских художников. И вот тут то и начался скандал» [Интервью № 10, сотрудник Министерства культуры]. История имела продолжение. 23 апреля того же года по инициативе Р. Исмагилова состоялось собрание, получившее название «Конгресс пермской интеллигенции». Выступающие, в числе которых были театральные деятели (в частности — И. Тернавский, руководитель пермского театра кукол), члены союза писателей (в том числе – А. Иванов), работники культуры, а также сочувствующие, обвинили Мильграма в том, что он «полупермяк-полумосквич», «что они нас не любят» и им «наплевать на пермскую культуру», в баснословных гонорарах приезжим, в том, что «Русское Бедное» «навесило лапшу на уши нескольким десяткам, если не сотням тысяч, пермяков», во вторичности привозимых Гельманом культурных продуктов и т.д. и т.п. [47]. В июле 2013 года, уже после окончания ПКП, при новом губернаторе выставка «Большая Волга» все же прошла в Перми. Как признается в целом торжествующий Р. Исмагилов в интервью газете, выставка не лишена недостатков: «нет ни каталогов, ни буклетов, нет даже экскурсоводов, которые хоть что-то бы смогли рассказать… экспозиция теряется в огромных выставочных павильонах…. Наконец, … — отсутствие зрителей, точнее, их малое количество, несмотря на бесплатный вход»… [36]. Другим примером должны стать пресловутые «Red people» — Красные человечки, самый одиозный элемент программы паблик-арта. Это несколько скульптур, выполненных из дерева и пластика в стиле минимализма и установленных в сентябре 2010 года на достаточно провокационном месте — между зданиями администрации Пермского края, Культурно-делового центра, Законодательного Собрания и Пермской филармонии. Одна фигура (в поднятой как при голосовании рукой) сначала была «усажена» на крышу филармонии (где заседает краевой парламент), потом КДЦ, другая восседает на деревянном кресле, две фигуры «катались» на самокате. По словам Б. Мильграма, «красные человечки» — «это просто арт-объект. Это есть во многих странах» [24]. Ему вторит А. Люблинский, один из авторов «человечков»: «Мы ничего особенного не хотели этим сказать… Нам вообще интересны игры и игрушки, и красный человек — это тоже игрушка, но не детская» [24]. Стоило это все по официальным данным, 200 тыс. руб. [24]. Однако, такая трактовка не устроила жителей и оппозиционно настроенных гражданских активистов. Поэтому стали возникать собственные версии. Первое, самое распространенное обвинение, которое было выдвинуто против «красных человечков», да и всей программы паблик-арта — «распил» бюджетных денег. «Какого черта деньги тратятся на идиотских человечков с красным и белыми цветами (цвета флага Швейцарии)… вместо того чтобы отремонтировать ДК Гознака…» — вопрошает в комментариях к посту в ЖЖ Олега Чиркунова пользователь с аккаунтом almir0502 [67]. Далее, во многих газетных статьях настойчиво проводится мысль: а что они должны означать? Версии подбраНазвание раздела Автор Название статьи

101 101

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? сывают активные политики и журналисты, в том числе, федерального масштаба. Вот суждение пермского политика, на тот момент депутата Законодательного Собрания: «Ну, что такое безголовый человек, сидящий на здании Органного зала, красный человечек безголовый, на депутатском здании? И поднимающий руку, голосующий «За»? Как после этого будут люди относиться, даже далекие, либо недалекие? Пассионарные люди: «ну че, понятно, издевается просто, ну хохочет, пускай хохочет». А недалекие, которые тоже есть среди депутатов, представителей промышленных группировок в том числе, они «Эээээ?!» — искреннее возмущение» [Интервью № 11, политик]. «Красные человечки» становятся полноправными ньюсмейкерами. «У здания драмтеатра (сейчас он именуется театр "Театр") состоялся митинг против новой культурной политики вообще и человечков в частности. Глава местного Союза художников (тот самый Р. Исмагилов – О.Л.) в сердцах пообещал спалить красных пришельцев. На фестивале театральных капустников несчастные манекены были выведены с бензопилами в процессе распила краевого бюджета» [24]. Такая реакция, кстати, вполне устроила авторов: «Из всех работ public art именно эта вызвала реакцию такого масштаба. Ее и сжечь в Перми хотели, и на митинг против нее выходили с транспарантами… Красный человечек стал героем карикатур, комиксов, даже нескольких музыкальных клипов. Кукольный спектакль про него сделали, были стихи, песни, былина — столько в нашего человечка смыслов вложили» (Цит. по: [2]). Впрочем, в критический момент и идеологи «Пермского культурного проекта» вынуждены были пойти на попятную. «По совету политтехнологов «Единой России», было принято решение о демонтаже красных арт-объектов с улиц Перми. Политики «ЕР» надеются, что отсутствие раздражающих пермяков «красных человечков» позволит партии набрать на выборах дополнительные 10% голосов избирателей» — сообщает другой информационный портал в ноябре 2011 года, накануне выборов в Государственную Думу [37]. По замерам общественного мнения в декабре 2011 года, перечисленные арт-объекты и «красных человечков» в том числе готовы признать символом Перми 11,8 % пермяков [55]. И, как итог, в марте 2014 года, через 2 года после отставки губернатора О. Чиркунова и через год после отставки М. Гельмана, «Red people» убраны из центра города. В приведенных выше кейсах уже можно увидеть зародыши тех дискурсивных стратегий, которые в полной мере вызрели к моменту окончания ПКП. Дискурсы Пермского культурного проекта (ПКП): обобщение Самой распространенной стратегией дискурсивной атаки на ПКП со стороны «пермистики» стало дискурсивное снижение мотивов поведения его идеологов. Деятельность Б. Мильграма, М. Гельмана и О. Чиркунова их противники высмеивали и/или объясняли коррупционными выгодами, личным «пиаром» губернатора и М. Гельмана перед Москвой (хотя, по замечанию Н. Зуборевич, это в современной России едва ли не единственная стратегия привлечения денег в регионы из федерального бюджета» [31]), безвкусицей, глупостью, надувательством, халтурой и т.д., в общем, «Остап Бендер отдыхает!» [Интервью № 9, журналист], а «речь идет не о расцвете региона, скорее, о раскрутке бренда, пиар-эффекте. Устами не очень чистоплотных людей в России сейчас продвигается мысль, что единственная форма существования искусства это проект» [Цит. по: 16]. Это слова Г. Исаакяна, художественного руководителя Пермского театра оперы и балета в 1999-2010 гг. В последнем отрывке очень интересно это противопоставление истинного «расцвета» и фиктивного «бренда». Говоря иначе, пермская общественность, склонная к «пермистике» или 102 102

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

просто критическому взгляду на власть, в «бренды» и «мечту» не поверила, увидев в них обыкновенное надувательство и желание «распилить бюджет». Поэтому самый распространенный и самый, пожалуй, эффективный прием «пермистиков» заключался в маргинализации противников через обозначение их «чуждости». С самого начала ПКП в лексике газетных статей и постов в интернете звучал синонимический ряд слов «москвичи», «варяги», «оккупанты» и «интервенты», связывающий идеологов ПКП с внешним, а потому чуждым и опасным миром. Как высказался один из наиболее непримиримых противников ПКП, пермский правозащитник и гражданский активист вполне либерального толка И. Аверкиев «И вот культурная революция, а поскольку я пермяк, и мне очень важно быть здесь, ненавидеть москвичей, постоянно им тыкать, в том, что они тупые, никому не нужные бессмысленные люди, которые загибают нашу страну непонятно куда, … что будущее страны в провинции. Ну, в общем, понятно, что я их ненавижу». Эта стратегия подпитывалась глубоко укорененным в массовом сознании негативным образом столицы страны [45] в купе с «фобией» захвата региона москвичами в бизнес-кругах [11] и чувством уязвленной гордости образованных профессионалов из провинции, которым недоступны московские ресурсы [51]. Тема «варягов» легко соединяется в этом дискурсе с темой коррупции. «Именно за счет варягов они (Гельман, Мильграм — О.Л. и делают деньги, за счет привезенных. Там, во-первых, и денег можно больше заложить — это же звезды. Не местные какие-то звездочки, а звезды. А местным, ты иди, попробуй Шостиной3 скажи — давай, там, я тебе, Наташ, дам пять миллионов, а ты мне два с половиной откати обратно. Ну, я думаю, это будет нечто… Может быть кто-то и сыграет в подобную игру, может и играл… Поэтому варяги. Поэтому 90% — туда, 10% — сюда. Не 50 на 50. Вот если бы было 50 на 50, проект бы работал бы. Он бы фундаментально бы рос» [Интервью № 11, политик]. Этот дискурсивный ряд имеет целый спектр вариаций от более утонченного «прогрессорства» [57] через уничижительное «нищий, обанкротившийся в Москве галерист» [Интервью № 11, политик], «пристроенный на кормление Сурковым» [Интервью № 1, И. Аверкиев] до обвинений во всех смертных грехах («дело в белом порошке, который рассыпался по столу Марат Александровича [Гельмана]» [Интервью № 9, журналист]), и антисемитских выпадов: «Мильграм и Гельман — члены хасидской церкви, возящие мешки денег в Бостон» [Интервью № 18] (последнее — на полном серьезе, причем это утверждают отнюдь не городские сумасшедшие). Эти варианты редко локализованы в речи одного человека, они имеют тенденцию к расползанию по всему полю дискурса, от выступлений профессоров до желтой прессы, от суждений политиков до пересказов «по секрету» со ссылкой на компетентные органы. Еще одним вариантом критики, на этот раз со стороны гражданских городских активистов, стал упрек в том, что ПКП отвлек многих горожан от гражданских практик и «отбросил социальное и политическое развитие Перми на несколько лет назад». Вновь рассказывает И. Аверкиев: «Поскольку проект был мощным, он опрокинул, прежде всего, социальное, политическое развитие. … То есть город уникален по целому ряду гражданских практик… сегодня, если бы вот так не отвлеклись, ... то Пермь могла быть реально стать центром гражданского возрождения страны. Шанс этот был, и он был упущен… Я не склонен думать в парадигме заговора, но поскольку я был лично хорошо знаком с Сурковым, … я примерно понимаю, как могли складываться их отношения с Гельманом. Сурков знал, что такое Пермь. Bполне возможно, что Путин из людей вокруг, которые были наиболее активные, они на какое-то время 3 Шостина Наталья — основатель и руководитель пермского это-футуристического фестиваля «КамWA».

Название раздела Автор Название статьи

103 103

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? превратились в культуртрегерских акционеров и так далее… Это массовое отвлечение кучи народа, атмосферы, духа, мысли, активности в никуда, в абсолютно пустое» [Интервью № 1, И. Аверкиев]. Помимо столь экзотичной версии звучали и более взвешенные упреки с этого фланга: в неоправданности затрат и непрозрачности бюджетов [Интервью № 6, предприниматель], в отсутствии взаимодействия с общественностью при принятии ключевых решений [Интервью № 8, гражданский активист], в нежелании использовать потенциал ученых при проектировании своей деятельности [50]. В устах более консервативных противников эта стратегия маргинализации ПКП вообще превратилась в «локально-освободительное» (почти «национально-освободительное») движение. Один из «охранительно» настроенных пермских журналистов сравнивает тех, кого увлек ПКП, с «наивными» участниками «событий на Украине, Манежке, Болотной» и защитниками Белого Дома в 1991 году», с «креативным классом», который, по его определению, составляют люди, «у которых, собственно, кроме протестных настроений, причем без особой необходимости, других целей в жизни нет» [Интервью № 9, журналист]. Другой оппозиционный политик ему вторит: «С неправильной мотивацией, они … это люди, которые являются разрушителями устоев и основ и, на мой взгляд, для России это, на сегодняшний момент, очень губительно… Понимаешь, подрастающее поколение? На какашках, бычках, целующихся милиционерах и т.д. чему можно воспитать? Ничему! А потом мы удивляемся, что и школа у нас не воспитывает, и культура у нас не воспитывает, семья у нас бухает и не воспитывает. Кто у нас вырастет?» [Интервью № 11, политик]. Эта позиция прекрасно уживается и с идеей социальной справедливости: «Опять – в Столице (то есть в Перми — О.Л.) гуляют, а мы, значит, в Чайковском должны пахать и ничего этого не видим» [Интервью № 11, политик]; «чем виноваты шахтеры Кизила? Или жители Чайковского — они чем провинились? Деньги краевого бюджета были использованы в этой части. Они что, не платили в краевой бюджет?» [Интервью № 9, журналист]. Эта идея легко переходит и в речь пермского профессора, человека в целом демократических и либеральных взглядов: «Помню, Мильграм отказался пускать автобусы вечерами, после «Белых Ночей» в Закамск и на Гайву. Сказал, что этот фестиваль не для гопников с окраин. Чем они хуже?». И его же: «идея была такова: давайте сделаем европейский центр города, а окраины пусть остаются в разрухе» (фразы из дискуссий, цитирую по памяти). Иначе говоря, волей-неволей риторика местного патриотизма стала ведущей и определяющей для всего спектра носителей прежних локальных дискурсов. Однако помимо этих продолжающихся и по сей день разговоров, а, возможно, благодаря именно им, в локальном дискурсе «пермистики» постепенно начинают звучать другие термины, явно связанные с заимствованием из лексикона противника: «идентичность» (пришедшая на смену «пермской матрицы») в контексте, разумеется, утраты и разрушения, «бренд города» (вместо «образа» и «имиджа»), а также «проект» в применении к сферам, до того принципиально ассоциировавшимся исключительно с «разумным, добрым, вечным». Это лишний раз доказывает, что изучаемый нами локальный дискурс «пермистики» оформился в своей наиболее полной форме (или, если угодно, подвергся искажению – по вкусу) только тогда, когда сообщество ощутило угрозу своей идентичности под влиянием вторжения извне. Трансформация локальных дискурсов в процессе реализации ПКП И вот тут мы подходим к важному моменту. Многие из «пермистов» и примкнувших к 104 104

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

ним критиков ПКП изначально придерживались иных, более умеренных взглядов. Так, разгоревшаяся после выставки «Большая Волга» и Конгресса пермской интеллигенции (весна/ лето 2009 года) дискуссия «о культурном конфликте "москвичей" и "пермяков"», выложенная на сайте Пермской гражданской палаты (возглавляемой все тем же И. Аверкиевым), содержит множество текстов и комментариев разных авторов из разных лагерей от А. Иванова до Б. Мильграма. Общий тон постов, за редким исключением, вполне умеренный и взвешенный, в том числе и у самого И. Аверкиева. Он (как и многие другие авторы дискуссии) признает отсталость «пермской культуры» и местных творческих союзов, умеренно (пока) критикует идеологов ПКП, и предлагает взглянуть на эту ситуацию шире, как примеряющий аналитик: «Этот разнесчастный «культурный конфликт» загнал «нормального пермяка» в моральную ловушку. Если хочешь публично самоопределиться в конфликте, то приходится выбирать между «московскими хамами» и «местными мракобесами». Конечно, одни — не совсем хамы, а другие — не совсем мракобесы: просто они себе такие общественные амплуа выбрали... Главное — не дать этому конфликту поглотить всю культурную энергию пермяков… Давайте забудем о них. Мы уже отдали их проблемам достаточно своего времени и эмоций, мы уже многое поняли. Ими надо просто пользоваться, их надо потреблять» [5]. И еще: «Московские проекты» в Перми — это, как минимум, вне зависимости от вкуса и пристрастий наблюдателя, повод для расширения кругозора пермской публики, для ориентации в мировых культурных контекстах и т. п.» [5] . Ему вторят посты, написанные А. Сидякиной, В. Бендерсоном, А. Жуковой. И даже есть пост с призывом «Всем заинтересованным сторонам нужно разработать и обменяться стратегиями, видениями развития «пермского культурного пространства» и уже для их обсуждения садиться за «круглый стол», поскольку «высказывать друг другу бесконечные претензии — непродуктивно. Новые обиды и обвинения будут лишь углублять конфликт и непримиримость» [56]. Каким же образом некогда дифференцированный и вариативный дискурс «пермистиков» и иных групп пермской интеллигенции стал таким монолитным? Почему в запале критики «общего врага» речь этих людей незаметно и легко включила в себя крайние, не свойственные ранее этим людям выражения и аргументы, превратившись в дискурс a la «освободительное движение»? В какой момент произошла такая редукция к патриотизму? Судя по интервью и публикациям в СМИ, точкой бифуркации конфликта стал доклад Б. Мильграма на V Пермском экономическом форуме в сентябре 2009 года с презентацией программы «Пермь — культурная столица России». И в нем, пожалуй, впервые перед широкой аудиторией объявлялись постиндустриальные и проевропейские приоритеты ПКП: «Анализ показывает, что построение культурной столицы — единственный шанс для края и города… У края нет очевидных конкурентных преимуществ по отношению к остальным регионам России. …Культура может стать важнейшим фактором экономического развития. Мы здесь не изобретаем велосипед! Как это произошло в мире? Примеров множество… (тут идет перечисление европейских городов — Бильбао, Зальцбурга, Милана, Манчестера, Глазго и т.д. — О.Л.). Мне могут сказать, что культурой сыт не будешь. Я вам отвечу, что мы скоро и так сыты не будем. Нравится кому-то или нет, но индустриальная эпоха в Перми закончилась. Что такое Пермь в предыдущей жизни? Это моторы, пушки, ракеты + балет. Что из этих ценностей сейчас осталось? Нужно искать новые ценности. Мы первый индустриальный город [в России], который со всей очевидностью понял, что мы стоим на пороге новой эпохи с иной экономикой. Мы здесь реально первые, и это вселяет определенные надежды» [29]. Интересно проанализировать комментарии, оставшиеся с момента публикации доНазвание раздела Автор Название статьи

105 105

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? клада на сайте FORUM-MSK.ORG. Судя по всему, большинство из них оставлены пермяками. Начинаются комментарии с философско-нейтрального замечания пользователя с ником ink: «Этот доклад сейчас можно либо порвать как тряпку (тузика) либо прикрепить к древку (знамени) ...первое сделать в сто раз проще…» [29]. Это замечание стало пророческим — из двадцати пяти комментариев двадцать один — негативный (орфография мной не правилась): «Бред от начала до конца», «Болталогия», «Нафига нужна культурная столица?» — таковы самые типичные высказывания, подкрепленные аргументами, перечисленными выше (от «Мойши Гельмана», который «просто постебался», до «Поднимать уровень жизни простых людей: учителей, врачей, рабочих, рядовых сотрудников и т. д. и т. п. — это главная цель всех руководителей, всех чиновников, губернаторов, президентов — ЭТО КУЛЬТУРА!») [29]. Представленные комментарии весьма показательны тоном и манерой дискуссии, которые с этого момента становятся доминирующими в дискурсе «пермистиков» и иных критиков ПКП. «Культура в Прикамье находится в состоянии агонии… Когда-то Гитлер навязывал всей Европе и России … свой стереотип культурного развития, подминая все под себя, не считаясь ни с чем. Чем все это закончилось, нам хорошо известно... Нас долгие годы обманывали, что на культуру в крае нет средств. Но если посмотреть, сколько бюджетных денег вкладывается в это, с позволения сказать, искусство, то получается, что нас просто обманывали. Вот потому у нас и голодают работники культуры» (Г. Захарова4 [цит. по: 26]) — таковы достаточно типичные комментарии в пермской прессе по поводу доклада Б. Мильграма. И как главный вывод и приговор всему ПКП, большая статья И. Аверкиева «Пермский культурный пузырь», опубликованная именно тогда, в октябре 2009 года: «‘пермская культурная революция’ — это история и драма, разворачивающаяся по воле демиурга-провокатора, а ‘Пермь – культурная столица России’ — это такой многосерийный хэппенинг, разыгрываемый Маратом Гельманом для родственников, друзей, партнёров, клиентов и посетителей своего блога», «Это блеф. Гигантский проектный пузырь!» [7]. В умении подбирать хлесткие выражения противникам ПКП не откажешь. Ощутимый накал дискурса и логика союза, согласно которой «враг моего врага есть мой друг», а потому объединение происходило «как всегда на почве «против кого дружить» [21], помимо прочего, приводит к таким немного странным для правозащитника выводам (далее в цитате курсив мой — О.Л.): «Сегодняшний кризис (экономический — О.Л.) — это не только кризис виртуализированной экономики рубежа тысячелетий, это и кризис культуры, симметричной этой экономике. Феноменами этой синтетическо-виртуально-проектно-концептуально-спекулятивной культуры являются не только «актуальное искусство», но и многое другое: • синтетическая мораль политкорректности; • проектные духовные учения вроде Дианетики; • практики проектирования «фиктивной личности» в Интернет-коммуникациях (тут имеется ссылка: «Дело не в том, что любая виртуализация — это плохо. Дело, как всегда, в мелочах: в мотиве и в мере виртуализации» — О.Л.); • терапевтический психоанализ, создавший монстра-психоаналитика как конструктора и собственника «синтетических личностей»; • «политтехнологизация» публичной жизни; • экспертизация рационального знания; 4 Галина Захарова, руководитель Пермского дома народного творчества в 1999-2009 гг.

106 106

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

• агрессивная псевдоуниверсальность «прав человека»; • бесчисленные игровые практики в политике и бизнесе; и многие, многие другие «пузыри», раздувшиеся на спекуляциях вокруг человеческих слабостей» [7]. Этот отрывок заслуживает отдельного внимания. Он, на мой взгляд, лучше всего показывает, как полемический задор приводит к огрублению позиций и смешению понятий. Если пробежать взглядом выделенные слова, может сложиться мнение, что это выступление активиста консервативно-охранительного толка, каковым И. Аверкиев, насколько мне известно, не является. В один ряд вредных «пузырей» попадают политтехнологии, Дианетика, Интернет (пусть и с оговоркой), психоанализ, экспертная деятельность и даже «псевдоуниверсальные» «права человека». Это довольно странно для человека, основной деятельностью которого является правозащита, который сам активно выступает в роли эксперта и блогера. Возможно, автор хотел сказать что-то другое, не столь традиционалистское. Но в таком категорическом тоне это высказывание прочитывается как сугубо традиционалистское. Не могу удержаться: как писал сам И. Аверкиев всего за полгода до этого в адрес «варягов»: «не мне им объяснять, что ‘как выглядело’ всегда важнее, чем ‘как на самом деле’» [5]. После таких слов любые «мирные предложения» создать совет по культуре при губернаторе и обсудить «Концепцию культурного развития региона», изложенные в финале разбираемой статьи, являются не более чем риторической фигурой, особенно учитывая содержащийся там как условие самих мирных переговоров ультиматум уволить Б. Мильграма и М. Гельмана и отказаться от идеи культурной столицы [5]. Ровно через год, на VI Пермском экономическом форуме концепция культурных преобразований действительно была презентована идеологами ПКП. Она получила название «Культурный проект: концепция культурной политики Пермского края» [53]. Она содержала в себе более развернутое обоснование постиндустриального развитии Перми, там впервые появляются понятия «креативные индустрии» и «креативный класс». Видимо, это произошло благодаря Е. Зеленцовой, директору агентства «Творческие индустрии», одному из авторов-разработчиков концепции, и собственным образовательным усилиям команды реализаторов ПКП: «Мы к креативной индустрии только начали приближаться… Мы только начали понимать, что это еще одно направление, в котором можно работать. В начале, в 2008 году, не было и этого, даже на бумаге понятия креативного класса было не найти. А в 2010 году появилась британская брошюрка» [Интервью № 10, сотрудник Министерства культуры]. Кроме того, была сделана очередная попытка найти союзников из числа местных работников культуры. Последнее выразилось в обозначении так называемых «флагманских проектов», среди которых, помимо инициированных самими идеологами ПКП фестиваля «Белые ночи», Музея современного искусства PERMM и Пермского центра развития дизайна, оказалось много местных проектов, в том числе возглавляемых критиками ПКП, например — этно-футуристический фестиваль «КамWa» (руководитель — Н. Шостина) или книжный проект «Пермь как текст» (автор — А. Иванов). Последний — не смотря на разгоревшийся на этот момент финансовый скандал между А. Ивановым и Министерством культуры, связанный с финансовыми махинациями вокруг этого проекта со стороны подрядчика, после которого А. Иванов заявил, что никаких дел с идеологами ПКП иметь не будет [42]. Эта концепция, очевидно, должна была дать ответ многим оппонентам. Так, в ней давалось определение культуры как «как способа поиска человеческой идентичности и формирования своего особого образа и стиля жизни на территории» [53, с. 34] — очевидный ответ на Название раздела Автор Название статьи

107 107

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? упреки в сведении культуры к современному искусству. Как отдельное направление был обозначен образовательный проект — в ответ на упреки И. Аверкиева «почему ‘пермский музей современного искусства’ и задумка ‘новой драмы в Перми’ с самого начала не сопровождались серьёзными образовательными и просветительскими проектами» [7]. Наконец, в проекте содержатся многочисленные отсылки к экономическим эффектам и показателям [53] — как ответ на общий вопрос «А зачем?». Однако точка невозврата в конфликте на момент появления концепции оказалась пройденной и «прогрессорами». Обсуждать эту концепцию с «пермистиками» (а заодно — и с примыкающими к ним другими критиками ПКП, например, пермскими работниками высшей школы — авторами альтернативной концепции культурной политики О. Лейбовичем, Е. Маляновым5, Е. Березиной6 и др.) идеологи ПКП на форуме уже не захотели: критики, и О. Лейбович в их числе, приглашение на форум не получили, а Е. Малянову слова на форуме не дали. Причем, по словам очевидцев, это сопровождалось не самыми приятными комментариями: Н. Новичков7 объяснил, что «на форум позвали только людей с головами» (по рассказу О. Лейбовича), а Б. Мильграм заявил на форуме своим оппонентам: «Я не буду ни о чем с вами разговаривать, вы не моего полета птицы» (Р. Попов) [1]. Как следствие, прошедшее пару месяцев спустя обсуждение концепции культурной политики с участием авторов альтернативного проекта уже мало кого интересовало и прошло незаметно [49]. Стоит подчеркнуть: в ходе разворачивания конфликта произошла трансформация не только локального дискурса «пермистиков», но идеологов ПКП. С одной стороны, в их дискурсе изначально расплывчатые идеи (к тому же редко высказывавшиеся публично) постепенно наполнялись содержанием, подкреплялись терминологией, заимствованной из современных европейских концепций, приобретали связанность. С другой стороны, по мере разрастания конфликта деятельность и выступления идеологов ПКП приобретали все большую значимость (хоть и негативную) для их оппонентов, что, в свою очередь, придало культурной политике статуса ведущего направления деятельности краевых властей (вспомним: изначально О. Чиркунов рассматривал культуру как вспомогательную отрасль для преобразования городской среды). С третьей стороны, трансформация локального дискурса идеологов ПКП проявилась в постепенном формировании нового элемента дискурса, логики «осажденной крепости». О последнем стоит сказать подробнее. Приведенные выше примеры оскорбительных замечаний со стороны Б. Мильграма и Н. Новичкова, конечно, можно рассматривать как простое проявление «московского снобизма», личных качеств или профессионально обусловленной конфликтности (см. выше). Но даже если такой снобизм и существовал, он многократно усиливался давлением со стороны оппонентов. «Вы поймите, может Марат Гельман и не прав, но если его снесут, то все закончится. Надо было держаться друг за друга», «Я много раз спорила, до мата… Но спорить можно было только за закрытыми дверями, в публичное пространство ничего выносить было нельзя… Нельзя критиковать своих, чужие воспользуются» [Интервью № 7, сотрудник музея]. Эта логика «осажденной крепости» и «конспирологического авторитаризма» («кто не с нами, тот против нас») дезавуировала провозглашаемую открытость, усилила стремление к провокации и ответной маргинализации противника. Она проявилась и в отстаивании исключительных 5 Малянов Е. В этот момент — ректор Пермской академии искусств и культуры.

6 Березина Е. — в этот момент проректор Пермской академии искусств и культуры.

7 Министр культуры Пермского края с 2010 года

108 108

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

прав на определение содержания культурных феноменов: в ситуации, когда профессиональные компетенции участников команды постоянно ставились под вопрос, становится «естественным» провозглашать, что «искусством должен заниматься только настоящий художник» (ответ Н. Аллахвердиевой на предложение разрешить всем пермякам устанавливать артобъекты; сказано на круглом столе «Культурная контрреволюция Виктора Басаргина: особенности новой политики», проведенном РИА ФедералПресс 9 апреля 2014 г [18]). Она же (логика «осажденной крепости») присутствует и в редких ответных выпадах членов команды ПКП в адрес критиков, таких как объявление участников митинга против ПКП в июне 2011 года «маргиналами» [Интервью № 6, предприниматель], обвинения в «локальном фундаментализме» [72] или «гопнической стилистике» [18]. Вот так стороны конфликта окончательно перестали друг друга слышать, замкнувшись в позициях «Прогрессоров» и «Патриотов». После революции: «героический эпос» против «тьмутаракани» и еще немного позитива Разумеется, приведенный в этой статье анализ упускает многие детали, поскольку информационное поле большего города (к тому же, открытое благодаря современным технологиям) вряд ли поддается полной инвентаризации и типологизации. За пределами нашего анализа пока остаются такие сюжеты, как например, эволюция некоторых изначально доброжелательно настроенных, а затем перешедших в оппозицию к «прогрессорам» общественных деятелей (Н. Агишева), или эволюция взглядов руководителей культурных учреждений (музеев, культурно-досуговых учреждений, театров) и проектных менеджеров в сфере культуры. Это тоже не менее интересные для меня и для замысла всей работы сюжеты, но рамки статьи не позволяют вместить все. Поэтому учтем их хотя бы при обзоре состояния локальных дискурсов на данный момент. В апреле 2012 г. О. Чиркунов покинул пост губернатора. Некоторые противники ПКП считают его отставку в том числе своей заслугой, поскольку они «переобули декабристское движение (то есть волну протестнов 2011-2012 гг. против фальсификации выборов — О.Л.) в античиркуновское». Здесь возникает еще один сюжет, который стоит хотя бы упомянуть – если на федеральном (то есть столичном) уровне Гельман, Мильграм, Чиркунов и Новичков воспринимались как представители либерального движения, к которым в гости приезжает, например, В. Рыжков [10], то на уровне Перми — как представители «путинского режима». После отставки О. Чиркунова пермский культурный проект стал сворачиваться: летом того же года из правительства Пермского края уходит Б. Мильграм, постепенно сворачиваются многие программы ПКП. Через год с поста директора Музея современного искусства увольняют М. Гельмана «по цензурным соображениям» [55]. Новое руководство региона весьма скептично оценивает достижения предыдущего периода. Все чаще звучат определения «культурная контрреволюция», «сворачивание культурного проекта». Этот событийный поворот внес свои коррективы в дискурсивные практики, посвященные Перми. С одной стороны, некоторая часть активно высказывающихся «пермистиков» и иных противников ПКП умеряет свои позиции, начинает рефлексировать по поводу произошедшего. Так, варианты дискурса после проекта хорошо изложил один из «пермистиков» В. М. Раков: (1) «А чего вы ждали? … Проект оказался слишком невероятен для того, чтобы быть реализованным»; (2) «Русский город Пермь не сдался и даже не продался, а объединился против прямой, хоть и art агрессии! Не приняла земля русская….!»; (3) «С долей сожаления. ПроНазвание раздела Автор Название статьи

109 109

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? ект не удался не только потому, что он был слишком экстравагантен и потому столкнулся с неприятием одних и невниманием других» [57]. И все же стоит направления локальных дискурсов после ПКП скомпоновать немного по другому, в зависимости от позиций носителей дискурса во время самого проекта. Так, идеологи ПКП постепенно конструируют «героический эпос» проекта, в котором Перми отводится роль авангарда мировой культурной революции, пусть и отступившей на время. Пермь для них — это место, где какое-то время «можно было открыто и на равных смотреть на этот мир, быть участником вот этой осмысленной жизни. … Результатом для меня был фестивальный городок «Белые ночи», когда в течение двух лет, двух месяцев всего, я видел счастливых людей внутри. Не было злых рож искаженных, никто не матерился и никто не курил, … А за пределами этого городка люди так же говорили на другом языке, с искаженными лицами и, в общем, не любили себе подобных». И посевы, брошенные на пермскую почву, «когда-нибудь взойдут» [Интервью № 3, Б. Мильграм]. Наиболее подробно эта Пермь представлена в богато изданной иллюстрированной книге «Perm a Live» [74], что характерно — полностью на английском языке. Общий пафос этого направления: «мы сделали все, что могли, потомки нас рассудят». Часть активных участников ПКП, оставшихся в Перми, продолжают воспроизводить риторику «осажденной крепости», проговаривая прошлые обиды и предъявляя счета прежним противникам, при этом пытаясь доказать, что посевы постепенно всходят, а институции, появившиеся в ходе ПКП, продолжают развиваться «и без Марата Александровича» [72; 18]. Настроения среди сотрудников культурных учреждений и проектных менеджеров, активно участвовавших в деятельности ПКП, можно охарактеризовать общим словом «ностальгия», но с разными оттенками. Это может передаваться такими выражениями, как «мертвая землю», где прекратилось всякое развитие [Интервью № 19, менеджер в сфере культуры], «поматросили и бросили» [Интервью № 16, руководитель культурно-досугового учреждения], «мы получили опыт» (это говорят практически все опрошенные из данной категории респондентов [Интервью №№ 4; 6; 7; 12; 16; 17; 18; 19 — 25].). Большинство из опрошенных сходится и в оценке происходящего в культурном поле города сегодня: «теперь стало еще хуже, чем до ПКП». Среди наблюдателей ПКП (как сторонников, так и противников), варианты локального дискурса после ПКП варьируются еще шире. С одной стороны, у самых радикальных поборников аутентичности, которые воспринимают окончание ПКП с позиции «слава богу, закончилось!», Пермь предстает неким героем, возмужавшим после сражения: «Город бурлит, отстаивает эспланаду и Галерею, выкапывает первожителей, играет премьеры, снимает кино, обсуждает мэра и ‘Географа’ — столько красок, форм, а не только лишь красное и квадратное… И только крепче сжимаем в кармане кулаки, когда чужаки и лиходеи покушаются на ‘свое, родное’» [12]. В рамках этого варианта дискурса усиливает пропасть между «своим, родным» и Москвой, Западом, миром. В рамках этого дискурса пермяки времен ПКП были похожи на персонажей перфоманса «Синих Носов», когда «в картонных коробках маленькие голые люди циклично ели, спали, бранились, совокуплялись…». Иначе говоря, «нас в большой картонной коробке (‘страна Картония8’, да?) показывали утонченному московскому бомонду…» и пермяки, «стали таким успешным арт-объектом, что поставлялись на экспорт — о нас писали аж в «Нью-Йорк Таймс»!», то теперь «мы вновь живем своей собственной, а не придуманной и не навязанной жизнью» [12]. «Пермь не Бильбо» [Интервью № 1, И. Аверкиев]. Правда, Пермь 8 Детский проект в рамках «Белых ночей», в рамках которого в центре Перми строился городок из картона (спонсор — ООО «Пермский картон), внутри которого аниматоры занимались с детьми.

110 110

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

при этом была и есть «городом-болотом» [12], и «тьмутараканью» [Интервью № 1, И. Аверкиев], от которого «с поджатыми губами отвернулся московский бомонд» – и «невелика печаль» [12]. По сути, это возрождение комплекса «локальной неполноценности», «дыры», которую стыдно показывать миру. С другой стороны, среди наблюдателей можно встретить и самые восторженные отзывы: «Пермь многому научилась», «с города слетела дрема», «все, кто имеют к культуре отношение, стали жить лучше. И театры, и прочие драмкружки, и клубы, сколько бы они не воняли, они стали жить лучше» [Интервью № 13, сотрудник телекомпании]. Наконец, среди прежних противников ПКП существовала и такая (самая конструктивная, на мой взгляд) установка, как «все только начинается, пришло время брать инициативу в сфере культуры в свои руки» [Интервью № 6, предприниматель]. Но она не часто находит отклик в публичном пространстве: среди участников конфликта слишком сильны старые обиды, чтобы объединяться, а в среде гражданских активистов чувствуется откровенная усталость от темы культуры вообще. Завершу я цитатами из интервью, взятыми у представителей тех самых творческих индустрий, на которых и был направлен ПКП. В их представлении Пермь действительно изменилась, поскольку культурная революция «дала мне и другим молодым людям возможность почувствовать, что ты действительно что-то можешь, у тебя есть возможность ошибиться и попробовать снова и это чувство тебя не покидает» [Интервью № 22, организатор проектов], «(Гельман) как та красная тряпка в руках матадора» все «взбаламутил. Несколько изменил к лучшему, но взбаламутил и это уже изменение» [Интервью № 23, художник], Пермь «в любом случае узнали, это безусловно плюс» [Интервью № 24, дизайнер], и «тебе не нужно никуда уезжать, чтобы это все увидеть. И, соответственно, оттока населения нет. Вот пока все это было, у меня ни один знакомый не уехал в Москву, хотя до этого говорили: ‘все, уезжаем, уезжаем’» [Интервью № 25, специалист в сфере IT]. И в заключение… Проведенный анализ показывает, что локальные дискурсы не стоит воспринимать как некую константу, обусловленную «почвой и кровью», исторической судьбой и вообще чем-то подобным. Более того, дискурсы в целом и локальные дискурсы в частности представляют собой скорее динамические образования, развивающиеся не только в рамках собственных логик, но и под влиянием внешних факторов, таких как социальные, политические и экономические конфликты, логики союзов и групп, в которые вступают носители того или иного дискурса, необходимость привлечения дополнительных ресурсов в борьбе за символическое влияние. С одной стороны, дискурсы разных субъектов могут сближаться, вплоть до взаимной неразличимости, перед угрозой общего врага, а с другой – они же и вбивают клин между разными группировками, делая невозможным дальнейший диалог и даже сосуществование. В этом смысле дискурсы конструируются по определенным стратегиям, которые часто изоморфны, как писал П. Бурдье, стратегиям смежных социальных полей, в первую очередь — политического [17]. Выделенные мной на примере конкретного случая стратегии построения локальных дискурсов («маргинализация» и «редукция», «освобождение» и «героический эпос», «замыкание» и «поиски союзников»), несмотря на данные мною «сиюминутные» названия, достаточно распространены. Их можно встретить и опознать в разных ситуациях и контекстах. Впрочем, я Название раздела Автор Название статьи

111 111

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? далек пока от амбиций предложить какой-либо полный список таких стратегий, если это вообще возможно. Меня больше волнует другое. Каким образом можно научиться (на примере ПКП, или других конфликтов) не только вычленять процессы конструирования дискурсов, но и находить те стратегии, с помощью которых мы могли бы переводить конфликты-противостояния в конфликты-сотрудничества. Как писал М. Ю. Тимофеев, подробно разбирая различные варианты брендов постсоветских городов, «брендинг — это поиск компромисса… Интересы местных властей, инвесторов, предпринимателей, туристов и, разумеется, местных жителей при профессиональном подходе к позиционированию города или региона как (пост)индустриального должны совпасть» [64, с. 39]. Иначе говоря, различные дискурсы должны быть связаны в некую систему, где каждому способу говорения достается своя ниша. Однако модус долженствования на практике остается скорее желанием, чем программой действия. Список интервью: 1. Аверкиев И. В. — руководитель НКО «Пермская гражданская палата». Блогер, правозащитник. Интервью проведено в рамках научного семинара.

2. Курентзис Т. — художественный руководитель Пермского академического театра оперы и балета имени П.И. Чайковского (с 2010 г. по сей день). Интервью взято автором для альманаха «Город и сцена», Дюссельдорф, Германия.

3. Мильграм Б. Л. —художественный руководитель Пермского академического театра «Театр», министр культуры, молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края (2008-2010), вице-премьер Правительства Пермского края (2010-2012).

4. Тавризян Ю.Б. директор Пермской государственной художественной галереи. Интервью проведено в рамках научного семинара.

5. Чиркунов О.А. — губернатор Пермского края (2004-2012). Интервью проведено в рамках научного семинара.

6. Женщина, предприниматель, руководитель общественного фонда, активный общественный деятель.

7. Женщина, сотрудник Музея современного искусства PERMM. 8. Мужчина, гражданский активист.

9. Мужчина, журналист.

10. Женщина, во времена Пермского культурного Проекта сотрудник Министерства культуры, молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края.

11. Мужчина, предприниматель, политик, депутат Законодательного Собрания Пермского края (2001-2011).

12. Мужчина, кинорежиссер.

13. Мужчина, сотрудник пермской телекомпании.

14. Женщина, во время Пермского культурного Проекта сотрудник Министерства культуры, молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края.

15. Мужчина, редактор пермской газеты.

16. Женщина, руководитель культурно-досугового учреждения.

17. Женщина, журналист, менеджер в сфере культуры.

18. Женщина, менеджер в сфере культуры.

19. Женщина, руководитель общественной организации, организатор фестивалей, менеджер в сфере культуры.

20. Женщина, доктор наук, сотрудник вуза.

21. Мужчина, художник, скульптор.

112 112

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

22. Женщина, организатор культурных и коммерческих проектов. Интервью взято и расшифровано А. Рицковой.

23. Мужчина, художник. Интервью взято и расшифровано А. Рицковой.

24. Женщина, дизайнер. Интервью взято и расшифровано А. Рицковой.

25. Мужчина, специалист в сфере IT. Интервью взято и расшифровано А. Рицковой.

Библиография 1. 2010 год: «Культурная альтернатива» // Сайт «Эхо Перми». URL: http://www.echoperm.ru/themes/ 14/315/92319/.

2. А. Люблинский, М. Заборовская // СОБАКА.RU. 13 июня, 2012. URL: http://www.sobaka.ru/ oldmagazine/glavnoe/12075 3. Абашев В. В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе XX века. — Пермь: Изд-во Пермского университета, 2000. — 404 с.

4. Аверкиев И. Бильбао против пермской культурной революции. // Сайт Пермской гражданской палаты. URL: http://www.pgpalata.ru/page/persons/ Bilbao2 5. Аверкиев И. Иванов прав, но… // Сайт Пермской гражданской палаты. URL: http://www.pgpalata. ru/page/persons/ivanov 6. Аверкиев И. Куда бедному нормальному податься? //Сайт Пермской гражданской палаты. URL: http://www.pgpalata.ru/page/persons/ivanov11 7. Аверкиев И. Пермский культурный пузырь. // Сайт пермской гражданской палаты. URL: http:// www.pgpalata.ru/page/persons/culture 8. Административно-территориальное деление XVI—XX вв. // История отечества с древнейших времен до наших дней. Энциклопедический словарь. — М.: БРЭ, 1999. — С. 559 – 565.

9. Александер Д. Смыслы социальной жизни: культурсоциология. – М.: Пракис, 2013. – 640 с.

10. Андреев Д. (tipograf) Владимир Рыжков в Перми.// Личный блог Д. Андреева. URL: http://tipograf. livejournal.com/222285.html 11. Аношкин А. А. Фобии в российской предпринимательской культуре: культурологический анализ нарратива. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата культурологии. — Челябинск: 2009. – 27 с.

12. Балабанова Ю. Голышом в картонной коробке. // Интернет журнал Филолог. Вып. 25. URL: http:// philolog.pspu.ru/module/magazine/do/ mpub_25_528 13. Баньковский Л. В. Кто изучит уральскую цивилизацию пещер? // Газета "Наука Урала", 2006, № 2122.

14. Баньковский, Л. В. Пермистика: заметки об истоках пермской региональной культуры. — Пермь, 1991. — 107 с.

15. Барт Р. Мифологии. — М.: Директ-Медиа, 2007. — 459 с.

16. Барыкина Л. Георгий Исаакян: Мой прогноз – неутешительный // Звезда, 16 июня 2011. URL: http:// zwezda.perm.ru/newspaper/?pub=4926.

17. Бурдье П. Социология социального пространства — М. : Институт экспериментальной социологии; СПб: Алетейя, 2007. — 288 с.

18. Баталина Ю. «Надо сказать спасибо Гельману». В Перми вновь собираются «круглые столы», посвящённые культурной политике // Новый компаньон, 15 апр. 2014 г. URL: http://www.newsko.ru/ articles/nk-1496425.html 19. Бауман З. Индивидуализированное общество. — М.: Логос, 2005. — 390 с.

20. Белдыцкий Н. П. В Парме: Очерки северной части Чердынского уезда. — Пермь, 1901. — 135 с.

21. Бендерсон В. Мои претензии к пермской интеллигенции. // Сайт пермской гражданской палаты.

URL: http://www.pgpalata.ru/page/persons/ seva4 22. Бикбов А. Грамматика порядка. Историческая социология понятий, которые меняют нашу

Название раздела Автор Название статьи

113 113

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? реальность. — М.: Высшая Школа Экономики (Государственный Университет). 2014. — 360 с.

23. Бординских Г. А. Соликамский горизонт Пермской системы. К истокам горнозаводской цивилизации. — Соликамск, 2011. — 245 с.

24. В Перми появились красные человечки за 200 тысяч бюджетных рублей // Комсомольская правда в Перми, 14 сент. 2010 г.

25. Верхоланцев В. С. Город Пермь, его прошлое и настоящее. — Пермь: Издательство «Пушка», 1996 (1913). — 255 с.

26. Волков А. Оплодотворение культуры // Пермский обозреватель, № 36 (436) 21 сентября 2009. URL: http://new.permoboz.ru/txt.php?n=7064 27. Геллнер Э. Нации и национализм. — М.: Прогресс. 1991. — 320 с.

28. Глазычев В. Л. Город без границ. — М.: Территория будущего. 2011. — 400 с.

29. Доклад министра культуры, молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края Бориса Леонидовича Мильграма «Пермь как культурная столица России» на V Пермском экономическом форуме. URL: http://forum-msk.org/material/society/1366994.html 30. Дюкин С. Г. Мрачный и неудобный город (оценка пермских реалий в блогосфере) // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой. — Пермь: ПГГПУ, 2013. — С. 162 – 174.

31. Зубаревич Н. Развитию Перми мешает неразвитая инфраструктура и отток образованных и конкурентоспособных людей // Сайт «Эхо Перми». URL: http://www.echo.perm.ru/interview/299/135226/.

32. Иванов А. В. Горнозаводская цивилизация. — М.: АСТ, 2014. — 238 с.

33. Иванов А. Пермь как Next // Новый компаньон, Пермь, 23 июня 2009 г.

34. Игнатьева О.В. Пермский звериный стиль: история коллекций и их изучения. — Пермь: ПГПУ, 2009. — 230 с.

35. Игнатьева О. В., Лысенко О. В. Анализ одного проекта: «Пермская культурная революция» глазами социолога // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2013. №5. — С. 69 – 80.

36. Издалека долго течет «Большая Волга» // Газета «НеСекретно», 17 июля 2013.

37. Информационый портал Dayperm.ru. URL: http://www.dayperm.ru/node/24351 38. Казначеева Т.А. Понятийный статус концепта "Genius loci" и его функции в тексте культуры города Мюнхен. Диссертация на соискание ученой степени кандидата культурологии. — Кострома: 2009. — 182 с.

39. Ковин В. С. Стилистика гражданской жизни Перми: «Гражданская столица» vs «Политическое болото» = «Гражданская политика» // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О.В. Лысенко, Е.Г. Трегубовой. — Пермь: ПГГПУ, 2013. — С. 175 – 200.

40. Курицын В. Кто такие красные человечки и как они воюют за красоту/ Сайт телекомпании «Рифей-Пермь». URL: http://www.rifey.ru/ wall/words/show_id_4563/02-05-2012-kto_takie_krasnyie_ chelovechki_i_ kak_oni_voyuyut_za_krasotu.

41. Лейбович О. Л. Мы еще не изжили первичный плотский индивидуализм // Компаньон-magazine, 2015, № 1 (87). — С. 24.

42. Лопатина Е. Пермь как скандал // Сайт 59.ru. URL: http://59.ru/text/business_news/266769-print.html 43. Лысенко О. В. Три стилевых сообщества современного российского города // Город как вызов: сборник статей международной научной конференции (г. Пермь, 16–17 мая 2014 г.). Перм. гос. гуманит.пед. ун-т. – Пермь, ПГГПУ, 2014. – С. 18 – 24.

44. Лысенко О.В. «Красные человечки» пермского культурного проекта: арт-объекты как предмет социальных и политических конфликтов // Визуальные образы современной культуры: традиции и новации в культуре мегаполиса: Сборник научных статей по материалам III Всероссийской научнопрактической конференции с международным участием, 10 – 11 апреля 2014 г. — Омск: Золотой тираж, 2014. — С. 45-53.

45. Лысенко О.В. Образ жителя провинциального города (по материалам социологических опросов пермяков) // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2013. № 3. С. 69 – 85.

114 114

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

46. Можейко М.А., Лепин С. Дискурс // Философский словарь. URL: http://enc-dic.com/philosophy/ Diskurs-3100.

47. Начало конгресса пермской интеллигенции, еще не конец Мильграма // Пермские соседи-ONLINE. 24 апреля 2009. URL: http://sosedi.perm.ru/txt.php?n=2589 48. Оболонкова М. А. Европейские черты пермской идентичности через призму исторической памяти // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О.В. Лысенко, Е.Г. Трегубовой. — Пермь: ПГГПУ, 2013. — С. 133 – 150.

49. Общественные слушания по обсуждению «Концепции культурной политики Пермского края» // Сайт «БезФормата.ru», URL: http://perm.bezformata.ru/listnews/kontceptcii-kulturnoj-politikipermskogo/279712/ 50. Олег Лейбович – об альтернативной концепции культуры // Аргументы и факты, 20 окт. 2010. URL: http://www.perm.aif.ru/culture/details/119242 51. Орешкин Д. Вместо заключения. Город как Собакевич. // Денис Визгалов: пусть города живут / сост. Михаил Губергриц, Надежда Замятина, Михаил Ледовский. — М.: Сектор, 2015. — С. 269 – 270 52. Памятник А.П. Чехову (Томск) URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/%CF%E0%EC%FF%F2%ED%E8%E A_%D7%E5%F5%EE%E2%F3_(%D2%EE%EC%F1%EA).

53. Пермский проект. Концепция культурной политики Пермского края. // Сайт министерства культуры Пермского края. URL: http://www.kulturaperm.ru/content/file/Konsept%20polnyi.pdf 54. Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой. — Пермь: ПГГПУ, 2013. — 240 с.

55. Пермь лишили Гельмана / ГАЗЕТА.RU, 19 июня 2013. URL: http://www.gazeta.ru/ culture/2013/06/19/a_5386125.shtml 56. Предложение всем заинтересованным сторонам в связи с конфликтом между пермским Министерством культуры и пермскими творческими союзами // Сайт Пермской гражданской палаты.

URL: http://www.pgpalata.ru/page/persons/ivanov5 57. Раков В.: «Если здесь не будут оставаться талантливые люди, то Перми ничего не светит» // Новый компаньон, 7 марта 2014 года. URL: http://www.newsko.ru/articles/nk-1376523.html 58. Раков В.М. Биографическая справка. // Сайт проекта «Пермь как текст». URL: http://www.perm-txt. ru/authors/?author=8 59. Раков В.М. Революция, которой не было /Интернет журнал Филолог, ПГГПУ, 2013. № 25. URL: http://philolog.pspu.ru/module/magazine/do/ mpub_25_526 60. Русское бедное увидят москвичи // Сайт телекомпании ВЕТТА. 23 сентября 2009. URL: http://vetta. tv/news/culture/6258 61. Русское Бедное. Пресс-релиз // Сайт Музея современного искусства PERMM. URL: http://www. permm.ru/tegi-po-razdelam/teg-press-reliz.html?tags=Русское%20Бедное 62. Сайт Пермского отделения КПРФ. URL: http://kprf.perm.ru/novosti/ raznoe.

63. Тенбрук Ф. Репрезентативная культура // Социологическое обозрение. 2013. № 3. URL: http://www. intelros.ru/readroom/socoboz/soc3-2013/22004-reprezentativnaya-kultura.html 64. Тимофеев М. Ю. Города и регионы России как (пост)индустриальные бренды // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2013. № 5. — С. 29 – 41. URL: http://www.intelros.ru/pdf/ Labirint/2013_05/4.pdf 65. Урри Д. Мобильности. — М.: Праксис, 2012. — 576 с.

66. Чиркунов О. Государство и конкуренция: Статьи. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — 240 с.

67. Чиркунов О. Живой Журнал / Комментарии. URL: http://chirkunov.livejournal.com/357790.html 68. Чорный Гельман. Аверкиев // Живой журнал. URL:http://chorni-gelman.livejournal.com/tag/ Аверкиев 69. Чорный Гельман. Галерист Марат Гельман впервые рассказал о своем альтер-эго – персонаже с магическими способностями, который наводит ужас на впечатлительную публику // Собака.ru. 9 мая

Название раздела Автор Название статьи

115 115

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? 2010. URL: http://www.sobaka.ru/oldmagazine/glavnoe/4834 70. Ширинкин П. С. Культурный туризм: концепция «Пермская Биармия» / «Диалоги о культуре и искусстве»: материалы IV Всероссийской научно-практической конференции с международным участием (Пермь, 20–23 окт. 2014 г.). – Перм. гос. акад. искусства и культуры. — Пермь, 2014. — С. 103 – 116.

71. Южная волна. Материал из Википедии / URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Южнорусская_волна 72. Янковская Г. А. Локальный фундаментализм как стиль дебатов о культуре // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой. — Пермь: ПГГПУ, 2013. — С. 151 – 161.

73. Янковская Г. А. Молотовский коктейль для травмированного сообщества // Вестник пермского университета. Серия «История». — Пермь: Изд-во ПГНИУ, 2012. Вып. 2 (19). — С. 153 – 159.

74. Perm a Live / Chirkunov O., Gelman M., Allahverdieva N. etc. — Perm: Museum of contemporary art., 2013. — 356 с.

References 1. 2010 god: "Kul'turnaia al'ternativa' // Sait "Ekho Permi'. URL: http://www.echoperm.ru/themes/ 14/315/92319/.

2. Liublinskii A., Zaborovskaia M. // SOBAKA.RU. 13 June, 2012. URL: http://www.sobaka.ru/oldmagazine/ glavnoe/12075 3. Abashev V. V. Perm' kak tekst. Perm' v russkoi kul'ture i literature XX veka. — Perm': Izd-vo Permskogo universiteta, 2000. — 404 s.

4. Averkiev I. Bil'bao protiv permskoi kul'turnoi revoliutsii. // Sait Permskoi grazhdanskoi palaty. URL: http:// www.pgpalata.ru/page/persons/ Bilbao2 5. Averkiev I. Ivanov prav, no… // Sait Permskoi grazhdanskoi palaty. URL: http://www.pgpalata.ru/page/ persons/ivanov 6. Averkiev I. Kuda bednomu normal'nomu podat'sia? //Sait Permskoi grazhdanskoi palaty. URL: http:// www.pgpalata.ru/page/persons/ivanov11 7. Averkiev I. Permskii kul'turnyi puzyr'. // Sait permskoi grazhdanskoi palaty. URL: http://www.pgpalata.ru/ page/persons/culture 8. Administrativno-territorial'noe delenie XVI—XX vv. // Istoriia otechestva s drevneishikh vremen do nashikh dnei. Entsiklopedicheskii slovar'. — M.: BRE, 1999. — S. 559 – 565.

9. Aleksander D. Smysly sotsial'noi zhizni: kul'tursotsiologiia. – M.: Prakis, 2013. – 640 s.

10. Andreev D. (tipograf) Vladimir Ryzhkov v Permi.// Lichnyi blog D. Andreeva. URL: http://tipograf. livejournal.com/222285.html 11. Anoshkin A. A. Fobii v rossiiskoi predprinimatel'skoi kul'ture: kul'turologicheskii analiz narrativa.

Avtoreferat dissertatsii na soiskanie uchenoi stepeni kandidata kul'turologii. — Cheliabinsk: 2009. – 27 s.

12. Balabanova Iu. Golyshom v kartonnoi korobke. // Internet zhurnal Filolog. Vyp. 25. URL: http://philolog. pspu.ru/module/magazine/do/ mpub_25_528 13. Ban'kovskii L. V. Kto izuchit ural'skuiu tsivilizatsiiu peshcher? // Gazeta "Nauka Urala", 2006, № 21-22.

14. Ban'kovskii, L. V. Permistika: zametki ob istokakh permskoi regional'noi kul'tury. — Perm', 1991. — 107 s.

15. Bart R. Mifologii. — M.: Direkt-Media, 2007. — 459 s.

16. Barykina L. Georgii Isaakian: Moi prognoz – neuteshitel'nyi // Zvezda, 16 June, 2011. URL: http://zwezda. perm.ru/newspaper/?pub=4926.

17. Bourdieu P. Sotsiologiia sotsial'nogo prostranstva — M. : Institut eksperimental'noi sotsiologii; SPb: Aleteiia, 2007. — 288 s.

18. Batalina Iu. "Nado skazat' spasibo Gel'manu'. V Permi vnov' sobiraiutsia "kruglye stoly', posviashchennye kul'turnoi politike // Novyi kompan'on, 15 April, 2014 g. URL: http://www.newsko.ru/articles/nk-1496425. html 116 116

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

19. Bauman Z. Individualizirovannoe obshchestvo. — M.: Logos, 2005. — 390 s.

20. Beldytskii N. P. V Parme: Ocherki severnoi chasti Cherdynskogo uezda. — Perm', 1901. — 135 s.

21. Benderson V. Moi pretenzii k permskoi intelligentsii. // Sait permskoi grazhdanskoi palaty. URL: http:// www.pgpalata.ru/page/persons/ seva4 22. Bikbov A. Grammatika poriadka. Istoricheskaia sotsiologiia poniatii, kotorye meniaiut nashu real'nost'. — M.: Vysshaia Shkola Ekonomiki (Gosudarstvennyi Universitet). 2014. — 360 s.

23. Bordinskikh G. A. Solikamskii gorizont Permskoi sistemy. K istokam gornozavodskoi tsivilizatsii. — Solikamsk, 2011. — 245 s.

24. V Permi poiavilis' krasnye chelovechki za 200 tysiach biudzhetnykh rublei // Komsomol'skaia pravda v Permi, 14 sent. 2010 g.

25. Verkholantsev V. S. Gorod Perm', ego proshloe i nastoiashchee. — Perm': Izdatel'stvo "Pushka', 1996 (1913). — 255 s.

26. Volkov A. Oplodotvorenie kul'tury // Permskii obozrevatel', № 36 (436) 21 September, 2009. URL: http:// new.permoboz.ru/txt.php?n=7064 27. Gellner E. Natsii i natsionalizm. — M.: Progress. 1991. — 320 s.

28. Glazychev V. L. Gorod bez granits. — M.: Territoriia budushchego. 2011. — 400 s.

29. Doklad ministra kul'tury, molodezhnoi politiki i massovykh kommunikatsii Permskogo kraia Borisa Leonidovicha Mil'grama "Perm' kak kul'turnaia stolitsa Rossii' na V Permskom ekonomicheskom forume.

URL: http://forum-msk.org/material/society/1366994.html 30. Diukin S. G. Mrachnyi i neudobnyi gorod (otsenka permskikh realii v blogosfere) // Perm' kak stil'.

Prezentatsii permskoi gorodskoi identichnosti / pod red. O. V. Lysenko, E. G. Tregubovoi. — Perm': PGGPU, 2013. — S. 162 – 174.

31. Zubarevich N. Razvitiiu Permi meshaet nerazvitaia infrastruktura i ottok obrazovannykh i konkurentosposobnykh liudei // Sait "Ekho Permi'. URL: http://www.echo.perm.ru/interview/299/135226/.

32. Ivanov A. V. Gornozavodskaia tsivilizatsiia. — M.: AST, 2014. — 238 s.

33. Ivanov A. Perm' kak Next // Novyi kompan'on, Perm', 23 June, 2009 g.

34. Ignat'eva O.V. Permskii zverinyi stil': istoriia kollektsii i ikh izucheniia. — Perm': PGPU, 2009. — 230 s.

35. Ignat'eva O. V., Lysenko O. V. Analiz odnogo proekta: "Permskaia kul'turnaia revoliutsiia' glazami sotsiologa // Labyrinth. Journal of Philosophy and Social Sciences. 2013. №5. — S. 69 – 80.

36. Izdaleka dolgo techet "Bol'shaia Volga' // Gazeta "NeSekretno', 17 iiulia 2013.

37. Informatsionyi portal Dayperm.ru. URL: http://www.dayperm.ru/node/24351 38. Kaznacheeva T.A. Poniatiinyi status kontsepta "Genius loci" i ego funktsii v tekste kul'tury goroda Miunkhen. Dissertatsiia na soiskanie uchenoi stepeni kandidata kul'turologii. — Kostroma: 2009. — 182 s.

39. Kovin V. S. Stilistika grazhdanskoi zhizni Permi: "Grazhdanskaia stolitsa' vs "Politicheskoe boloto' = "Grazhdanskaia politika' // Perm' kak stil'. Prezentatsii permskoi gorodskoi identichnosti / pod red. O.V. Lysenko, E.G. Tregubovoi. — Perm': PGGPU, 2013. — S. 175 – 200.

40. Kuritsyn V. Kto takie krasnye chelovechki i kak oni voiuiut za krasotu/ Sait telekompanii "Rifei-Perm''.

URL: http://www.rifey.ru/ wall/words/show_id_4563/02-05-2012-kto_takie_krasnyie_chelovechki_i_ kak_ oni_voyuyut_za_krasotu 41. Leibovich O. L. My eshche ne izzhili pervichnyi plotskii individualizm // Kompan'on-magazine, 2015, № 1 (87). — S. 24.

42. Lopatina E. Perm' kak skandal // Sait 59.ru. URL: http://59.ru/text/business_news/266769-print.html 43. Lysenko O. V. Tri stilevykh soobshchestva sovremennogo rossiiskogo goroda // Gorod kak vyzov: sbornik statei mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii (g. Perm', 16–17 May, 2014 g.). Perm. gos. gumanit.-ped. un-t.

– Perm', PGGPU, 2014. – S. 18 – 24.

44. Lysenko O.V. "Krasnye chelovechki' permskogo kul'turnogo proekta: art-ob"ekty kak predmet sotsial'nykh i politicheskikh konfliktov // Vizual'nye obrazy sovremennoi kul'tury: traditsii i novatsii v kul'ture megapolisa: Sbornik nauchnykh statei po materialam III Vserossiiskoi nauchno-prakticheskoi konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem, 10 – 11 aprelia 2014 g. — Omsk: Zolotoi tirazh, 2014. — S. 45-53.

Название раздела Автор Название статьи

117 117

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? 45. Lysenko O.V. Obraz zhitelia provintsial'nogo goroda (po materialam sotsiologicheskikh oprosov permiakov) // Labyrinth. Journal of Philosophy and Social Sciences. 2013. № 3. S. 69 – 85.

46. Mozheiko M.A., Lepin S. Diskurs // Filosofskii slovar'. URL: http://enc-dic.com/philosophy/Diskurs-3100.

47. Nachalo kongressa permskoi intelligentsii, eshche ne konets Mil'grama // Permskie sosedi-ONLINE. 24 aprelia 2009. URL: http://sosedi.perm.ru/txt.php?n=2589 48. Obolonkova M. A. Evropeiskie cherty permskoi identichnosti cherez prizmu istoricheskoi pamiati // Perm' kak stil'. Prezentatsii permskoi gorodskoi identichnosti / pod red. O.V. Lysenko, E.G. Tregubovoi. — Perm': PGGPU, 2013. — S. 133 – 150.

49. Obshchestvennye slushaniia po obsuzhdeniiu "Kontseptsii kul'turnoi politiki Permskogo kraia' // Sait "BezFormata.ru', URL: http://perm.bezformata.ru/listnews/kontceptcii-kulturnoj-politiki-permskogo/279712/ 50. Oleg Leibovich – ob al'ternativnoi kontseptsii kul'tury // Argumenty i fakty, 20 October, 2010. URL: http:// www.perm.aif.ru/culture/details/119242 51. Oreshkin D. Vmesto zakliucheniia. Gorod kak Sobakevich. // Denis Vizgalov: pust' goroda zhivut / sost.

Mikhail Gubergrits, Nadezhda Zamiatina, Mikhail Ledovskii. — M.: Sektor, 2015. — S. 269 – 270 52. Pamiatnik A.P. Chekhovu (Tomsk) URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/.

53. Permskii proekt. Kontseptsiia kul'turnoi politiki Permskogo kraia. // Sait ministerstva kul'tury Permskogo kraia. URL: http://www.kulturaperm.ru/content/file/Konsept polnyi.pdf 54. Perm' kak stil'. Prezentatsii permskoi gorodskoi identichnosti / pod red. O. V. Lysenko, E. G. Tregubovoi.

— Perm': PGGPU, 2013. — 240 s.

55. Perm' lishili Gel'mana / GAZETA.RU, 19 June, 2013. URL: http://www.gazeta.ru/ culture/2013/06/19/a_5386125.shtml 56. Predlozhenie vsem zainteresovannym storonam v sviazi s konfliktom mezhdu permskim Ministerstvom kul'tury i permskimi tvorcheskimi soiuzami // Sait Permskoi grazhdanskoi palaty. URL: http://www.pgpalata. ru/page/persons/ivanov5 57. Rakov V.: "Esli zdes' ne budut ostavat'sia talantlivye liudi, to Permi nichego ne svetit' // Novyi kompan'on, 7 marta 2014 goda. URL: http://www.newsko.ru/articles/nk-1376523.html 58. Rakov V.M. Biograficheskaia spravka. // Sait proekta "Perm' kak tekst'. URL: http://www.perm-txt.ru/ authors/?author=8 59. Rakov V.M. Revoliutsiia, kotoroi ne bylo /Internet zhurnal Filolog, PGGPU, 2013. № 25. URL: http:// philolog.pspu.ru/module/magazine/do/ mpub_25_526 60. Russkoe bednoe uvidiat moskvichi // Sait telekompanii VETTA. 23 sentiabria 2009. URL: http://vetta.tv/ news/culture/6258 61. Russkoe Bednoe. Press-reliz // Sait Muzeia sovremennogo iskusstva PERMM. URL: http://www.permm. ru/tegi-po-razdelam/teg-press-reliz.html?tags=Russkoe Bednoe 62. Sait Permskogo otdeleniia KPRF. URL: http://kprf.perm.ru/novosti/ raznoe.

63. Tenbruk F. Reprezentativnaia kul'tura // Sotsiologicheskoe obozrenie. 2013. № 3. URL: http://www.intelros. ru/readroom/socoboz/soc3-2013/22004-reprezentativnaya-kultura.html 64. Timofeev M. Y. Goroda i regiony Rossii kak (post)industrial'nye brendy // Labyrinth. Journal of Philosophy and Social Sciences. 2013. № 5. — S. 29 – 41. URL: http://www.intelros.ru/pdf/ Labirint/2013_05/4.pdf 65. Urry J. Mobil'nosti. — M.: Praksis, 2012. — 576 s.

66. Chirkunov O. Gosudarstvo i konkurentsiia: Stat'i. — M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012. — 240 s.

67. Chirkunov O. Zhivoi Zhurnal / Kommentarii. URL: http://chirkunov.livejournal.com/357790.html 68. Chornyi Gel'man. Averkiev // Zhivoi zhurnal. URL:http://chorni-gelman.livejournal.com/tag/Averkiev 69. Chornyi Gel'man. Galerist Marat Gel'man vpervye rasskazal o svoem al'ter-ego – personazhe s magicheskimi sposobnostiami, kotoryi navodit uzhas na vpechatlitel'nuiu publiku // Sobaka.ru. 9 maia 2010. URL: http:// www.sobaka.ru/oldmagazine/glavnoe/4834 70. Shirinkin P. S. Kul'turnyi turizm: kontseptsiia "Permskaia Biarmiia' / "Dialogi o kul'ture i iskusstve': materialy IV Vserossiiskoi nauchno-prakticheskoi konferentsii s mezhdunarodnym uchastiem (Perm', 20–23 okt. 2014 g.). – Perm. gos. akad. iskusstva i kul'tury. — Perm', 2014. — S. 103 – 116.

118 118

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

71. Iuzhnaia volna. Material iz Vikipedii / URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Iuzhnorusskaia_volna 72. Iankovskaia G. A. Lokal'nyi fundamentalizm kak stil' debatov o kul'ture // Perm' kak stil'. Prezentatsii permskoi gorodskoi identichnosti / pod red. O. V. Lysenko, E. G. Tregubovoi. — Perm': PGGPU, 2013. — S. 151 – 161.

73. Iankovskaia G. A. Molotovskii kokteil' dlia travmirovannogo soobshchestva // Vestnik permskogo universiteta. Seriia "Istoriia'. — Perm': Izd-vo PGNIU, 2012. Vyp. 2 (19). — S. 153 – 159.

74. Perm a Live / Chirkunov O., Gelman M., Allahverdieva N. etc. — Perm: Museum of contemporary art., 2013. — 356 s.

Название раздела Автор Название статьи

119 119

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? Е. В. Головнева Головнёва Елена Валентиновна (Екатеринбург, Россия) — кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии и дизайна Уральского федерального университета имени первого Президента России Б.Н. Ельцина; Email: golovneva.elena@gmail.com

СОЦИАЛЬНЫЙ КОНСТРУКТИВИЗМ И ЗНАЧЕНИЕ МАТЕРИАЛЬНОГО В ЭКСПЛИКАЦИИ ПОНЯТИЯ «РЕГИОН» В данной статье рассмотрены современные подходы к определению понятия «регион». Отмечается, что в научных исследованиях в последнее время явно обозначается тенденция к усложнению понятия «регион» за счет выделения в его структуре элементов, имеющих субъектный характер. В статье делается вывод о сильной конструктивистской составляющей в онтологическом статусе региона и необходимости учета материального фактора в его характеристике. Ключевые слова: регион, социальный конструктивизм, материальное, пространство

E.V. Golovneva Elena Golovneva (Yekaterinburg, Russia) — PhD in Philosophical Sciences, Associate Professor at the Urals Federal University, Department of Culturology and Design; Email: golovneva.elena@gmail.com

SOCIAL CONSTRUCTIVISM AND THE MEANING OF MATERIALITY IN EXPLICATION OF THE TERM “REGION” This paper considers the main approaches to the definition of the concept “region”. The scientific research of this term is supposed to reveal the tendency to sophistication of the concept “region” due to the emphasizing the subjective elements in it`s structure. The author concludes about the importance of the ideas of constructivism in the ontological status of region as well as the relevancy of the material factor in the conceptualization of the region.

Key words: region, social constructivism, material, space Начиная с XIX века и до 1980-х гг., в гуманитарном знании доминировал «реалистический» подход к регионам, рассматривающий их в качестве «контейнеров», в которых физикогеографические и человеческие элементы формируют подобие «естественной» целостности1. В эпоху модерна доминирующим «контейнером» такого рода являлась территория государства, 1 Эта концепция региона как вместилища природного и культурного субстрата восходит к концепции пространства немецкого мыслителя К. Риттера и трактуется в субстанциональном смысле.

120 120

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

которая представлялась «естественным вместилищем» для наций» [22, с. 18]. Под регионом понималось важное пространство, необходимое для организации социальной и политической жизни, экономической активности внутри государств. Такой подход выражал объективистское/эссенциалистское понимание региона, согласно которому, регион рассматривался как территориальное образование, соотносимое с другими, но обладающее своей особостью. Регионы мыслились как «индивидуальности», имеющие свои отличительные особенности, по аналогии с индивидуальностью человека [25, с. 1229]. В большинстве своем, эссенциалистские трактовки региона акцентируют внимание также на то, что регион складывается естественным образом и зависит от объективных факторов. Тим Крессвелл отмечает, что для эссенциалистски ориентированных исследований региона было типичным выделение в качестве его значимых маркеров почвы и климата, природного, а затем культурного ландшафта, и, наконец, привычек, обычаев и верований» [19, с. 4]. Анси Пааси также говорит о привычности восприятия в научной литературе регионов как эмпирических феноменов, отличающихся друг от друга культурными чертами (диалектом, музыкой, пищей, литературой, фольклором и т.п.) [22, с. 23]. Изоморфизм территориального сообщества, очерченного географическими маркерами, и культуры воспринимается в этом случае как изначально данный и не оспариваемый. Особенностью ситуации, в которой происходит функционирование регионов в современном мире, является изменение механизма их формирования. Современные дефиниции географических регионов, социальной топологии напрямую связаны с концепциями постколониализма, глобализации и нового понимания пространства, что ставит под сомнение эссенциалистские трактовки. Все явственней в работах современных социальных теоретиков место деэссенциализируется, внимание переключается от статического понятия места как ограниченной территории к более динамичным контекстуально зависимым процессам, сетям социального взаимодействия [См.: 20, 23]. Эти идеи отражают тенденцию перехода в характеристике онтологического статуса региона от эссенциализма (теоретической и философской установки, характеризующейся приписыванием некоторой сущности неизменного набора качеств и свойств) к исследовательской программе социального конструктивизма (Д. Блур, Б. Латур, С. Вулгар и др). Социальный конструктивизм — это особый тип конструктивизма, сформировавшийся в рамках социально-гуманитарных наук, ориентированный на идею неотражательной, конструктивной природы познания, опосредованности понимания мира индивидуальными и коллективными конструктами, множественности способов концептуализации объективной реальности. Нельзя утверждать, что согласно социальному конструктивизму, ученые «конструируют миры» в буквальном смысле, подобно тому, как инженеры конструируют машины, а архитекторы дома. Конструктивистский подход в социальных науках ограничивается более слабым тезисом об активном построении образов познаваемых предметов и событий в сознании субъекта, через которые в конечном итоге возможен выход к неким фиксированным структурам реальности, «фактам мира»[15, с. 143]. Концепт «конструкт» определяется как способ истолкования мира, своеобразные классификационно-оценочные схемы, посредством которых субъект познает мир. Теория социального конструктивизма, по П. Бергеру и Т. Лукману, различные конструкты мира связывает, в первую очередь, с внутригрупповым согласием в различных сообществах по поводу того, что считать существующим и значимым, тем самым, подчеркивая социальную природу производства знания о мире. Эта система знаний передается следующему поколению. Оно воспринимаНазвание раздела Автор Название статьи

121 121

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? ет ее как объективную истину в ходе социализации, интернализируя таким образом в качестве субъективной реальности. [2, с. 47]. Именно благодаря этому знанию, субъект ощущает себя членом какой-то социальной группы и играет соответствующие социальные роли. В концепции еще одного представителя социального конструктивизма Никласа Лумана само понятие «общество» есть социальный конструкт, происхождение которого нельзя объяснить никак иначе, чем из самого себя. Н. Луман допускает (не без помощи логического круга), что само общество конструируется из отдельных коммуникативных актов, в то время, как коммуникация уже предполагает социальные связи [9]. Реальность в теории социального конструирования перестает восприниматься как нечто заданное какими-то объективными структурами, она анализируется как смысловая конструкция. По выражению Анри Лефевра: «Естественное пространство необратимо утрачено» [7]. Теория социального конструирования придерживается, таким образом, идеи о том, что классификация объектов окружающего мира — это продукт социальных взаимодействий, разного рода коммуникаций, имеющих культурно-исторический характер. Частной версией процесса социального конструирования является социальное конструирование географического пространства. В данном случае предполагается, что создается пространственная форма не только идеальная, но и реальная, посредством сочетания разработки идей и моделирования / преобразования самой социальной реальности. Согласно конструктивизму, регион не столько определяет жизнь и деятельность людей, сколько сам оказывается зависимым от представлений о нем. По выражению Эдварда Соджи, «все более и более наши воображаемые карты реального мира кажутся «предшествующими» и соединяются скорее, чем просто зеркало или маска, с реальными географиями повседневной жизни» [13, с. 141]. Так, Э. Саид в ставшей уже классической работе «Ориентализм. Западные концепции Востока» [12] отмечает, что укоренившиеся в мире представления о Востоке являются продуктом западного образа мыслей, основанного на его интересах. Фундаментальным для этого дискурса стало воспроизводство системы бинарных оппозиций: Европа/Запад — современные, маскулинные, нормативные, Восток/Orient — отсталый, женственный и «Другой». По Э. Саиду, географическая дифференциация, основанная на выделении «современных» регионов в противовес «отсталым», сформировалась как неотъемлемая часть европейского общественного сознания и обусловила появление соответствующих практик. Исследования американских социальных географов К. Джонсона и А. Коулман дают интересные примеры конструирования внутреннего «Другого» в Италии и Германии XIX века [5]. И. Нойманн применяет конструктивистский подход на процесс создания как макрорегионов (Северная Европа, Центральная Европа), так и применительно к российским случаям, рассмотрев пример Башкортастана, и показывает, что регионы воображаются в соответствии с теми же принципами, что и нации [11]. Таким образом, в современных исследованиях социальные феномены переосмысливаются как когнитивные, а регионы часто выступают рефлексивным проектом и требуют конструирования. Применительно к регионам использование термина «конструирование» является вполне адекватным, поскольку речь идет о создании внутренне структурированных реально и идеально существующих объектов, функционирование которых осуществляется на основе заложенных при их формировании принципов. Социальное конструирование регионов включает в себя культурные (в том числе, медийные) опосредования и моменты рефлексии и, соответственно, мы можем говорить об определенной конструкции опыта. Применительно к анализу регионов как пространственных образований конструкти122 122

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

вистский подход в конце XX века открывает деятельностный горизонт анализа, рассматривая регионы не как статичную данность, а живое явление, творимое, используемое и преобразуемое людьми. Швейцарский исследователь Б. Верлен, основатель так называемой «деятельностно ориентированной социальной географии» интерпретирует пространственные феномены, прежде всего, как пространства деятельности человека, «конструируемые» субъектом деятельности [4, с. 34]. И. Туан в работе «Пространство и место» отмечал, что место является объектом взаимодействия между умственной рефлексией индивида и его телесными ощущениями: «место — это любой существующий предмет, на котором задерживается наше внимание. Когда мы окидываем взглядом какой-либо вид, наши глаза задерживаются на определенных точках, вызывающих интерес. Каждой такой задержки достаточно, чтобы создать образ места в нашем сознании" [27, с. 166]. В свете такого подхода, нет региона и нет границ, фиксируемых безотносительно к наблюдателю, есть определенное значение мест и регионов для тех, кто действует и для тех, кто наблюдает за действующими. В настоящее время подход к регионам как продуктам социальных отношений связан со стремлением лучше понять практики и дискурсы, связанные с созданием и поддержанием регионов. Анси Пааси специально отмечает, что не регионы как некая данность формируют дискурсы; они «существуют» и «возникают» посредством социальных практик и дискурсов [22, с. 16]. Для целей нашего исследования важно понять взаимодействие дискурса и практик, правил, процедур. Последние определяют, ограничивают и сдерживают применимость дискурса. Дискурс определяет практики, но и практики влияют на дискурс. Анри Лефевр приводит в пример регион Средиземноморья: «Эта сеть, которая включала старейшие торговые связи мира, породившие наши великие города и порты, теперь совершенно преобразилась в пространство отдыха индустриальной Европы. Но совсем недавно через это пространство начали проходить энергетические и сырьевые потоки. Наконец, Средиземноморье стало почти сверхиндустриальным пространством с гигантскими комплексами, построенными на периферии, не только в Фосе, но также в Сагунто и Таранто» [7]. Именно в регионе распространяются конвенции по использованию концептов «регион» и «граница», а зона их действия есть сфера реализации, развертывания дискурса региона. Официальный (политический, академический) дискурс региона противостоит множеству неофициальных дискурсов (формирующихся на уровне обыденного сознания). Немецкие географы Питер Вайххарт и Ганс Блотефогель, например, говорят о регионе как «двойном конструкте»: с одной стороны, регион – это «ментальный конструкт науки», с другой, — «результат человеческих действий и, в этом смысле, исторический и социальный конструкт», или «когнитивные конструкты повседневного мира» [Цит. по: 24, с. 17]. Регионы формируются как системы в процессе развертывания дискурсивных практик, придающих системный характер разнородному субстрату региона. Лук ван Лангенхоув определяет регионы как лингвистическое средство (tool), используемое акторами для того, чтобы рассуждать о географической среде, которая не является государством, но включает в себя некоторые государственные черты [21, с. 25]. В таком контексте понятие «граница» также приобретает конвенциональный статус. Можно указать, например, на существование сильных и слабых границ региона. Сильные — это те, которые указываются многими, прочно зафиксированы в речи и вызывают множество ассоциаций, слабые — те, которые не запоминаются и редко фигурируют в дискурсах. В рамках социального конструктивизма регион оказывается также «воображаемым сообществом», в котором члены воображаемого коллектива лично не знают друг друга и не взаимодействуют, и, тем не менее, в умах каждого из них живет образ их общности. Автор книги Название раздела Автор Название статьи

123 123

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? «Воображаемые общества» Б. Андерсон пишет: «все сообщества крупнее первобытных деревень, объединенных контактом лицом-к-лицу (а может быть, даже и они), — воображаемые. Сообщества следует различать не по их ложности/подлинности, а по тому стилю, в котором они воображаются» [1, c. 31]. Далее Б. Андерсон указывает на значимость средств массовой информации при формировании таких «воображаемых обществ» (его интересуют, в первую очередь, нации). Можно отметить, что современные образы регионов также репродуцируются, как правило, через средства массовой коммуникации. В современном мире средства массовой информации, вытесняющие традиционный способ общения (свойственный сельской среде, где все участники хорошо знают друг друга) и функционально-ролевой способ коммуникации (свойственный городской среде, где правила коммуникации обусловлены теми социальными ролями, которые играют ее участники), интенсифицируют процесс образования регионов, являются важным источником их конструирования. Эдвард Соджа отмечает, что связь с «топографией компьютерных экранов и видеомониторов» обеспечивает непосредственный язык и образы, необходимые для того, чтобы «передать другим и увидеть самих себя» [13, c. 141]. Так, можно разграничить конвенциальные, общепринятые образы региона, ориентированные, прежде всего, на туристов и часто разделяемые местными жителями и нежелательные, закулисные, которые власти стараются скрыть, а местные жители не замечать. К последним можно отнести места, связанные с напряжением и психологическим дискомфортом, «гетто» иммигрантов, иностранцев, маргиналов. Таким образом, СМИ — это оперативный и гибкий канал для формирования групповых и массовых представлений, для распространения актуальных идей, образов, стереотипов, в том числе, связанных с регионом. По словам Т. Крессвелл: «Когда мы пишем «Калькутта», «Рио» или, к примеру, «Манчестер», даже те из нас, кто никогда не был в этих местах, имеет о них некоторое представление, ряд смыслов, сформированных посредством фильмов, литературы, рекламы и других средств передачи информации» [19, с. 1]. Данная идея созвучна представлению Кевина Линча о ментальных картах, создаваемых людьми как внутренне связанных и предсказуемых способах понимания окружающего их мира. По мысли К. Линча, мы отмечаем в памяти пути, границы, ареалы, фокальные или доминантные точки, опознаваемые объекты [8, c. 166]. З. Бауман говорит о «прецессии симулякра», совокупной замене реального (мира) его симулятивными представлениями и образами, процессе, к примеру, характерном для таких мест, как Южная Калифорния, где виртуальным образом вся реальность является сейчас реалистичной симуляцией. [18]. Такие образы-конструкты относятся к числу разделяемых (shared) «коллективным сообществом» и они, разумеется, могут отличаться от индивидуального (personal) восприятия. Несмотря на то, что люди легко усваивают коллективно разделяемые образы, все же формируется и свой «личный» образ пространства, который соотносится с повседневностью субъекта. Но именно эти образы-конструкты в конечном итоге руководят нашим поведением и формируют нашу идентичность. Рассмотрение региона в терминах социального конструктивизма ставит следующий вопрос: насколько в современном глобальном мире регионы могут быть реальными, аутентичными? Что именно стоит за географическими, пространственными образами? Каким образом регионы могут заявлять о себе, учитывая, что в современной культуре они могут появляться и исчезать по воле имиджмейкеров, писателей, правителей и ученых? В первую очередь, необходимо сделать замечание самого общего характера о том, что «за слоем социальных реалий, сконструированных в качестве мифов и с целью манипуляций, 124 124

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

существует слой социальных реалий, составляющих конструкцию самого социального бытия и образующих ткань культуры как среды самосохранения человека в человеческом качестве, а за ним — слой физической объективной реальности» [10, c. 58 — 59]. При таком подходе обращается внимание на то, что наше знание соотносится с онтологической, объективной действительностью и выявляется тенденция к усложнению познаваемых объектов, которые являются не просто отражением объективной реальности, а ее конструктами. В отличие от радикального конструктивизма (Э. фон Глазерфельд, П. Ватцлавик, Х. Ферстер и др.), данная позиция признает, что процесс конструирования требует определенного строительного материала, и конструктивизм не исключает обращения к материальному миру. С другой стороны, реальность выявляется, актуализируется для субъекта только через его конструктивную деятельность. В. С. Степин отмечает: «Мы видим мир сквозь призму определенной системы категорий, их смыслов, продиктованных культурой определенной исторической эпохи, сквозь призму тех реальных практик, в которых мы реально конструируем из исходного материала (предмета деятельности) его новые состояния. Но всегда следует помнить, что конструирование обусловлено законами функционирования и развития объектов, поэтому понятие объективной реальности не утрачивает своего смысла и ценности в современной эпистемологии и теории деятельности» [14, c. 28 — 29]. Поэтому, как утверждает В. А. Лекторский, позиция социального конструкционизма при правильном ее истолковании вполне сочетается с точкой зрения эпистемологического реализма [6, c. 39]. В этой связи, особого внимания заслуживают концепции пространства, учитывающие роль материального в его производстве. Так, концепция пространства Э. Соджи, опираясь на идеи А. Лефевра, предполагает социально-пространственную диалектику. Соджа отмечает: «источником материалистического объяснения пространственности является признание того, что пространство есть социальный продукт, и, подобно самому обществу, существует как в обеих субстанциях («конкретных пространственностях»), так и в виде некоего набора взаимосвязей между индивидуумами и группами — воплощением и посредниками всей социальной жизни как таковой» [26, с. 120]. В теории пространственность должна существовать как пространство, произведенное социальными силами (socially produced space). Пространственность — это часть «второй природы» [26, с. 129]. Дэвид Харви также полагает, что сконструированные пространства обладают материальным, концептуальным и переживаемым измерениями. К материальному измерению он, например, относит стены, мосты, улицы, здания, города; к концептуальному – описание ландшафта, метафоры уединения, местожительство, расположение и позициональность; к переживаемому измерению — чувство безопасности и защищенности, чувство власти от обладания и управления пространством, страх перед другими, которые находятся там, «за забором» [17, c. 23 — 24]. Предостерегая от чрезмерного увлечения реляционным подходом, Д. Харви далее отмечает: «Будучи однажды построенным, место приобретает перманентность (термин Уайтхеда) физической формы. И хотя оно всегда открыто для реконцептуализации значения этой физической формы, так что люди могут научиться переживать его по-разному, лишь материальность конструкции в абсолютном пространстве и времени имеет свой собственный вес и влияние» [17, c. 36]. «Поворот к материальному» в социальной теории пространства характерен также для акторно-сетевой теории. «Территориальные объекты любого типа (например, города, регионы, государства) в рамках акторно-сетевой теории выглядят как существующие, по крайней мере, в двух топологических системах, или двух формах пространственности. Одна из них — это физическое пространство (определяемое как порядок отношений между материальныНазвание раздела Автор Название статьи

125 125

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? ми объектами), вторая — сетевое, или синтаксическое пространство (в котором между материальными и нематериальными объектами поддерживаются отношения, аналогичные отношениям синтаксиса)» [3, c. 27 – 28]. Проблемой является то, как организовать физическое пространство, чтобы оно производило эмоциональный эффект, приводя в соответствие определенные ожидания (коммерческие, а также аффективные и эстетические) касательно того, как это пространство может быть пережито [17, c. 27]. Таким образом, на современном этапе в гуманитарных исследованиях экспликация понятия «регион» может решаться в конструктивистском ключе. В то же время, сторонники «умеренного» конструктивизма признают, что хотя регионы конструируются субъективно, тем не менее, нельзя абстрагироваться от конкретных реалий, маркеров, которые являются материалом для конструирования. Именно материальное является объективной основой социального конструирования. К примеру, то обстоятельство, что гендерная идентичность конструируется, не отменяет того факта, что есть женщины и мужчины, и у них присутствует специфический телесный опыт. Удачная попытка реализации синтезного подхода, учитывающая объективистские и конструктивистские аспекты, предпринята, в частности, в концепции региона К. Рота. По его мнению, факторы, образующие и определяющие регион, являются одновременно объективными и субъективными, реальными и ментальными. Необходимо принимать во внимание как «реальные качества» данной территории, так и социальные концепты, разворачивающиеся вокруг него [24, с. 21]. Иначе говоря, чтобы стало возможным конструирование региона, должны были сложиться определенные культурные и исторические предпосылки развития данной территории. Таким образом, предлагается модель региона, которая учитывает дополнительность внутренних и внешних детерминант по отношению друг к другу. На основе синтеза объективистского и конструктивистского подхода, К. Рот специфицирует три вида регионов: непосредственно существующие (given) регионы, чье существование определено природными и ландшафтными маркерами, культивированные (grown) регионы, образованные в результате совокупности нескольких факторов (административного, экономического, этнического и др.), возникших на определенной территории, и регионы сознательно создаваемые (intentionally formed), конструируемые в административных целях [24, с. 22 – 23]. Библиография 1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. — М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2001. — 286 с.

2. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. — М.: Медиум, 1995. — 323 с.

3. Вахштайн В.С. Пересборка города: между языком и пространством // Социология власти. № 2.

2014. — С. 9 – 38.

4. Верлен Б. Общество, действие и пространство. Альтернативная социальная география /пер. С.П. Баньковской // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1. № 2.— С. 26 – 47.

5. Джонсон К., Коулман А. Внутренний «Другой»: диалектические взаимосвязи между конструированием региональных и национальных идентичностей // Культурная и гуманитарная география / Отв. ред. И.Митин. 2012. Том 1, № 2. — C. 107 – 125.

6. Лекторский В.А. Можно ли совместить конструктивизм и реализм в эпистемологии? // Конструктивизм в теории познания / Рос. акад. наук, И-т философии; /Отв. ред. В.А. Лекторский. — М.:ИФРАН, 2008. — С. 31 – 42.

126 126

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA?

7. Лефевр А. Пространство. Социальный продукт и потребительная стоимость // Социология власти.

2014 (2) / Пер. с анл. А. Новоженовой. [Электр. ресурс] Режим доступа: http://socofpower.ane.ru/2-2014ot-megapolisa-k-geteropolisu/ (дата обращения: 25.12.2014) 8. Линч К. Образ города. — М.: Стройиздат, 1982. — 328 c.

9. Луман Н. Общество как социальная система /Пер. с нем. А.Ю. Антоновский. — М.: Логос, 2004. — 200 с.

10. Мартишина Н.И. Реальность и ее конструирование. — Новосибирск: СГУПС, 2009. — 184 с.

11. Нойманн Й. Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей. — М.: Новое издательство, 2004. — 336 c.

12. Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока / Пер. с англ. А.В. Говорунова. — М.: Русский мир, 2006. — 636 c.

13. Сожда Э. Постметрополис. Критические исследования городов и регионов // Логос. 2003. № 6 (40).

— C. 133 – 150.

14. Степин В. С. Конструктивные основания научной картины мира // Конструктивизм в теории познания / Рос. акад. наук, Ин-т философии /Отв. ред. В. А. Лекторский. — М.:ИФРАН, 2008. — С.

4 – 30.

15. Филатов В. П. Обсуждаем статьи о конструктивизме // Эпистемология и философия науки: Научнотеоретический журнал по общей методологии науки, теории познания и когнитивным наукам. 2009. Т.

20. № 2. — С. 142 – 156.

16. Французские тетради: диалоги и переводы / Отв. ред. и перевод с франц. Е. И Филипповой. — М.: ФГНУ «Росинформагротех», 2008. — 244 с.

17. Харви Д. Пространство как ключевое слово // Топос. 2011. № 1. — C. 10 – 38.

18. Bauman Z. Disappearing into Desert // Times Literary Supplement, 1988. December 16 – 22.

19. Cresswell T. Place: A Short Introduction. — Oxford: Blackwell Publishing, 2004. — 153 p.

20. Kaiser R. Borderland spaces of identification and dislocation: Multiscalar narratives and enactments of Seto identity and place in the Estonian-Russian borderlands / R. Kaiser, E. Nikiforova // Ethnic and Racial Studies. 2006. Vol. 29. No. 5. — Pр. 928 – 958 21. Langenhove Van L. Why we need to ‘unpack’ regions to compare them more effectively // The International Spectator: Italian Journal of International Affairs. 2012. No. 47 (1). — Рр. 16 – 29.

22. Paasi A. Re-visiting the region and regional identity. Theoretical reflections with empirical illustrations // Barndon R., Oye I. and Asbjorn E. jr. (eds). The Archeology of Regional Technologies. — L.: The Edwin Mellen Press, 2010. — P. 15-33.

23. Paasi A. Place and region: regional identity in question // Progress in Human Geography. 2003. Vol. 27. № 4. — P. 475 – 485.

24. Roth K. What`s in Region? Southern European regions between globalization, EU-integration and marginalization // Ethnologia Balcanica. 2007. Vol. 11. — P. 17 – 42.

25. Shearmur R. Innovation, Region and Proximity: From Neo-regionalism to Spatial Analysis // Regional Studies. 2011. 45:9. — Рр. 1225 – 1244.

26. Soja E. Postmodern Geographies. The Reassertion of Space in Critical Social Theory. — L.: Verso, 1989. — 228 р.

27. Tuan Y.-F. Space and Place: The perspective of experience. —L.: Edward Arnold, 1977. — 226 p.

References 1. Anderson B. Voobrazhaemye soobshchestva. Razmyshleniia ob istokakh i rasprostranenii natsionalizma.

— M.: KANON-press-Ts, Kuchkovo pole, 2001. — 286 s.

2. Berger P., Luckmann T. Sotsial'noe konstruirovanie real'nosti. Traktat po sotsiologii znaniia. — M.: Medium, 1995. — 323 s.

3. Vakhshtain V.S. Peresborka goroda: mezhdu iazykom i prostranstvom // Sotsiologiia vlasti. № 2. 2014. — S.

Название раздела Автор Название статьи

127 127

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

QUIS HIC LOCUS, QUAE REGIO, QUAE MUNDI PLAGA? 9 – 38.

4. Werlen B. Obshchestvo, deistvie i prostranstvo. Al'ternativnaia sotsial'naia geografiia /per. S.P. Ban'kovskoi // Sotsiologicheskoe obozrenie. 2001. T. 1. № 2.— S. 26 – 47.

5. Johnson C., Coleman A. Vnutrennii "Drugoi': dialekticheskie vzaimosviazi mezhdu konstruirovaniem regional'nykh i natsional'nykh identichnostei // Kul'turnaia i gumanitarnaia geografiia / Otv. red. I.Mitin. 2012.

Tom 1, № 2. — C. 107 – 125.

6. Lektorskii V.A. Mozhno li sovmestit' konstruktivizm i realizm v epistemologii? // Konstruktivizm v teorii poznaniia / Ros. akad. nauk, I-t filosofii; /Otv. red. V.A. Lektorskii. — M.:IFRAN, 2008. — S. 31 – 42.

7. Lefebvre H. Prostranstvo. Sotsial'nyi produkt i potrebitel'naia stoimost' // Sotsiologiia vlasti. 2014 (2) / Per. s anl. A. Novozhenovoi. [Elektr. resurs] Rezhim dostupa: http://socofpower.ane.ru/2-2014-ot-megapolisa-kgeteropolisu/ (data obrashcheniia: 25.12.2014) 8. Linch K. Obraz goroda. — M.: Stroiizdat, 1982. — 328 c.

9. Luhmann N. Obshchestvo kak sotsial'naia sistema /Per. s nem. A.Iu. Antonovskii. — M.: Logos, 2004. — 200 s.

10. Martishina N.I. Real'nost' i ee konstruirovanie. — Novosibirsk: SGUPS, 2009. — 184 s.

11. Neumann I. Ispol'zovanie "Drugogo'. Obrazy Vostoka v formirovanii evropeiskikh identichnostei. — M.: Novoe izdatel'stvo, 2004. — 336 c.

12. Said E. Orientalizm. Zapadnye kontseptsii Vostoka / Per. s angl. A.V. Govorunova. — M.: Russkii mir, 2006. — 636 c.

13. Soja E. Postmetropolis. Kriticheskie issledovaniia gorodov i regionov // Logos. 2003. № 6 (40). — C. 133 – 150.

14. Stepin V. S. Konstruktivnye osnovaniia nauchnoi kartiny mira // Konstruktivizm v teorii poznaniia / Ros. akad. nauk, In-t filosofii /Otv. red. V. A. Lektorskii. — M.:IFRAN, 2008. — S. 4 – 30.

15. Filatov V. P. Obsuzhdaem stat'i o konstruktivizme // Epistemologiia i filosofiia nauki: Nauchno-teoreticheskii zhurnal po obshchei metodologii nauki, teorii poznaniia i kognitivnym naukam. 2009. T. 20. № 2. — S. 142 – 156.

16. Frantsuzskie tetradi: dialogi i perevody / Otv. red. i perevod s frants. E. I Filippovoi. — M.: FGNU "Rosinformagrotekh', 2008. — 244 s.

17. Harvey D. Prostranstvo kak kliuchevoe slovo // Topos. 2011. № 1. — C. 10 – 38.

18. Bauman Z. Disappearing into Desert // Times Literary Supplement, 1988. December 16 – 22.

19. Cresswell T. Place: A Short Introduction. — Oxford: Blackwell Publishing, 2004. — 153 p.

20. Kaiser R. Borderland spaces of identification and dislocation: Multiscalar narratives and enactments of Seto identity and place in the Estonian-Russian borderlands / R. Kaiser, E. Nikiforova // Ethnic and Racial Studies. 2006. Vol. 29. No. 5. — Pр. 928 – 958 21. Langenhove Van L. Why we need to ‘unpack’ regions to compare them more effectively // The International Spectator: Italian Journal of International Affairs. 2012. No. 47 (1). — Рр. 16 – 29.

22. Paasi A. Re-visiting the region and regional identity. Theoretical reflections with empirical illustrations // Barndon R., Oye I. and Asbjorn E. jr. (eds). The Archeology of Regional Technologies. — L.: The Edwin Mellen Press, 2010. — P. 15-33.

23. Paasi A. Place and region: regional identity in question // Progress in HumanGeography. 2003. Vol. 27. № 4. — P. 475 – 485.

24. Roth K. What`s in Region? Southern European regions between globalization, EU-integration and marginalization // Ethnologia Balcanica. 2007. Vol. 11. — P. 17 – 42.

25. Shearmur R. Innovation, Region and Proximity: From Neo-regionalism to Spatial Analysis // Regional Studies. 2011. 45:9. — Рр. 1225 – 1244.

26. Soja E. Postmodern Geographies. The Reassertion of Space in Critical Social Theory. — L.: Verso, 1989. — 228 р.

27. Tuan Y.-F. Space and Place: The perspective of experience. —L.: Edward Arnold, 1977. — 226 p.

128 128

Название раздела Автор Название статьи

Лабиринт

#1/2014 #1/2015

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MEDIUS

М. Н. Крылова Крылова Мария Николаевна (Зерноград, Россия) — кандидат филологических наук, доцент кафедры профессиональной педагогики и психологии ФГБОУ ВПО «Азово-Черноморская государственная агроинженерная академия»; Email: krylovamn@inbox.ru

ЛОКАЛЬНЫЙ ДИСКУРС МАЛОГО ГОРОДА В НОВОСТНОЙ ЛЕНТЕ (ПО МАТЕРИАЛАМ САЙТА «ЁРШ КРАСНЫЙ СУЛИН») В статье анализируется локальный масс-медиальный дискурс малого города на материале новостного сайта «Ёрш Красный Сулин», адресованного жителям города Красный Сулин Ростовской области. Локальный дискурс малого города не может характеризоваться полной изолированностью от общеязыкового дискурса, однако он обнаруживает некоторые специфические черты, позволяющие судить о его локальном характере. Публикации сайта отражают географические особенности региона, образ жизни горожан, их интересы, вкусы, предпочтения, эмоциональные состояния. Языковая составляющая локального дискурса характеризуется стремлением к краткости, информативности, употреблением местных топонимов, эмоционально-окрашенной лексики. Авторы новостных текстов следуют за особенностями локального дискурса, стремясь воплотить его в своих материалах с целью популяризации сайта, привлечения новых читателей. Ключевые слова: дискурс, локальный дискурс, масс-медиальный дискурс, новости, сайт, «ёрш красный сулин».

M.N. Krylova Mariia Krylova (Zelenograd, Russia) — PhD in Philological Sciences, Associate Professor at the Azov-Black Sea Agricultural and Engineering Academy; Email: krylovamn@inbox.ru

LOCAL DISCOURSE OF A SMALL TOWN IN A NEWS LINE (BASED ON THE WEBSITE "YORSH KRASNY SULIN") The article analyzes the local mass-medial discourse of a small city on the materials of the news website "Yorsh Krasny Sulin" which are addressed to the residents of the town Krasny Sulin of Rostov region. Local discourse of a small city can not be characterized by the full isolation from the general linguistic discourse, but it reveals some specific features which allow judging its local character.

Publications of the website reflect the geographical features of the region, citizens’lifestyle, their interests, tastes, preferences and emotional states. The language of the local discourse is characterized by a desire for brevity, informativeness, the use of local place names, emotionally colored lexicon. Authors of news texts follow the local features of the discourse, trying to put it in their materials to promote the site and attract new readers. Название раздела Автор Название статьи

129 129

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MEDIUS

Keywords: discourse, local discourse, mass-media discourse, news, site, "yorsh krasny sulin". Дискурс – междисциплинарное и метаязыковое понятие. Мало того, в разных гуманитарных дисциплинах оно трактуется по-разному. В сегодняшней науке изучением дискурса занимаются такие исследовательские направления, как психология, философия, логика, социология, антропология, этнология, литературоведение, семиотика, историография, педагогика, теория и практика перевода, политология и др. Активно исследуется политический дискурс [5]. В лингвистической трактовке дискурса мы опираемся на определение, данное Н.Д. Арутюновой: «Дискурс — связный текст в совокупности с экстралингвистическими — прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когнитивных процессах). Дискурс — это речь, “погружённая в жизнь”» [1, с. 136 – 137]. Дискурс динамичен, в отличие от статичного текста, которому он часто противопоставляется. Это «коммуникативное явление, которое может изменяться по мере своего появления в зависимости от условий коммуникации» [4, с. 127], что особенно ярко проявляется в новостных интернет-публикациях, которые не фиксированы до конца и могут быть изменены под воздействием комментариев читателей, в результате общественного влияния и других факторов. В данной статье мы предлагаем языковедческое восприятие дискурса применительно к локальной среде, то есть в некой языковой, культурной и географической изолированности. При этом изолированность, естественно, условна, так как в современной ситуации, при данном уровне развития коммуникации она по сути невозможна. Однако те или иные особенности территории оказываются воплощены в тексте даже в условиях высочайшей степени стандартизации, что говорит об универсальности социальных и языковых законов, связанных с дифференциацией. Проблема локального дискурса — одна из новых проблем, связанных с дискурсивным восприятием действительности. Само понятие локального дискурса ещё недостаточно разработано, в то же время появились сборники, в которых его пытаются осмыслить на различных региональных материалах [6]. Материалом для данного исследования стали публикации новостного сайта «Ёрш Красный Сулин» [2], освещающего жизнь города Красный Сулин Ростовской области (население около 40 тысяч человек, в прошлом – город металлургов). В медиальном пространстве сегодня сложилась разновидность дискурса, называемая масс-медиальным дискурсом и характеризуемая групповой соотнесенностью (адресант разделяет взгляды и ценностные ориентиры своей группы); публичностью (открытость, ориентированность на массового адресата); созданием противоречия, несогласия — с последующей дискуссией; инсценированностью и массовой направленностью (целенаправленное воздействие на несколько групп одновременно) [7, с. 207]. Таким образом, в рамках данного исследования можно говорить о локальном массмедиальном дискурсе. Дискурсивному анализу мы подвергли новостные материалы сайта «Ёрш Красный Сулин» за декабрь 2014 года, ориентированные главным образом на освещение событий, происходящих в самом Красном Сулине и близлежащих городах и посёлках — Зверево, Шахты и др. Цель исследования — выяснить, насколько обособленно может существовать локальный региональный дискурс на фоне общеязыкового дискурса, какими содержательными и языковыми особенностями он характеризуется. Содержательный анализ показывает, что на сайте представлены материалы, касающи130 130

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MEDIUS

еся различных сторон общественной, политической и экономической жизни города, близлежащих территорий, страны и мира. Политическую жизнь региона, страны и мира освещают публикации «В Звереве депутат готов перекрыть железную дорогу» (22.12.2014), «В Пакистане казнили россиянина» (21.12.14) и др. Экономические публикации редки и представляют близкую горожанам, актуальную для них информацию: «Торги на Московской бирже открылись ростом курса рубля» (22.12.2014), «В Красном Сулине наблюдается ажиотаж в магазинах бытовой техники» (17.12.2014). Преобладают статьи, повествующие о происшествиях социальных и бытовых. Для прагматической направленности новостных сообщений сайта характерна адресация широкому кругу возможных читателей. Среди публикаций часто встречаются такие, которые призваны привлечь внимание всех жителей города. Новость «В Красном Сулине подорожали продукты» (22.12.2014) будет, несомненно, актуальна для всех. Аналогична адресация всех статей сайта о погоде: «В выходные в Красном Сулине будет тепло и дождливо» (19.12.2014). Актуальными для всех можно назвать новости, касающиеся ситуации на Украине, так как географическая близость (15 км) данного региона делает горожан неравнодушными к ним: «Десятый гуманитарный конвой из России прибыл в Донбасс» (21.12.2014). Кроме того, новости отражают ожидания адресатов, предугадываемые журналистами. С этим, по-видимому, связано появление публикаций, затрагивающих проблемы взяточничества, причём на всех уровнях власти и в разных её отраслях: «Экс-президента РАН подозревают в коррупции» (22.12.2014), «С шахтинской чиновницы взыскали 250 тысяч рублей по суду» (16.12.2014) и под. Для жителя малого города, как правило, бедного, занимающегося из года в год элементарным выживанием, наблюдающего издалека за тем, что происходит «наверху», отрадно узнать, что кто-то из богатеев, нажившихся в том числе и за их счёт, понёс справедливое наказание. Журналисты пытаются воздействовать на лучшие чувства читателей: склонность жителей малого города к эмоциональному сопереживанию, близость к природе, любовь к детям, жалость к старикам: «В Красном Сулине усыновили брата и сестру» (19.12.2014), «В Шахтах добрые люди собрали еду для кошек» (19.12.2014), «В Шахтах жестоко убили молодую девушку» (18.12.2014). При этом даже в материалах, не несущих актуальной информации и нацеленных на развлечение адресата, могут быть элементы, предполагающие обсуждение, проблемность. К примеру, в репортаже «Бывший министр обороны ДНР Игорь Стрелков женился на ростовской студентке» (22.12.2014) адресату явно подсказывают, что можно и нужно обсуждать: «… За счёт каких средств была организована свадьба и почему родители позволили малолетней девочке бросить всё ради человека, годящегося ей в отцы, и уехать из родного города в неизвестность». Некоторая надуманность поставленных таким образом проблем отражает отмеченную выше ориентацию масс-медиального дискурса на создание противоречия, несогласия — с последующей дискуссией. И, действительно, после каждой статьи (заметки) читателям предлагается сделать комментарии. Ряд публикаций вызывает живое обсуждение. Есть гендерно ориентированные материалы. Преимущественно женщинам адресованы публикации о детях и животных: «Интернет-пользователей восхитило видео о собачьей дружбе» (18.12.2014), «В Китае восьмилетнего мальчика изгоняют из деревни за то, что у него ВИЧ» (18.12.2014), «Женщина и два её малолетних сына погибли при пожаре в Ростовской области» (16.12.2014) и др. Мужскими по адресации являются статьи на политические темы, публикации, связанНазвание раздела Автор Название статьи

131 131

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MEDIUS

ные с женщинами: «Журнал People назвал самую сексуальную женщину года» (19.12.2014) и автомобильной тематикой: «На М4 “Дон” при столкновении двух Range Rover и “Оки” погибли два человека» (22.12.2014), «В Красносулинском районе столкнулись “Лада” и “Рено Сандеро”» (19.12.2014), «Хитрый гуковчанин подставил свой Porsche Cayenne и получил 3 млн компенсации» (19.12.2014), а также криминальная хроника: «В Красном Сулине вечером 20 декабря прогремел взрыв» (21.12.2014) и др. Хотя в последнем случае гендерная адресация не столь явна, ряд криминальных сообщений предназначен и для женщин, и для мужчин: «В Ростове мошенницы под предлогом предстоящей денежной реформы обобрали пенсионерку» (21.12.2014), «В Ростовской области возбуждено 13 уголовных дел по факту незаконной рубки ёлок» (21.12.2014) и т.п. Что касается ориентаций сайта на возрастные группы читателей, то здесь, по нашему мнению, наблюдается новое для наших масс-медиа явление, которое можно даже охарактеризовать как парадокс. Большая часть текстов, судя по их тематике, предназначена людям среднего возраста: «В Красном Сулине не заблокируют карты Visa и MasterCard» (18.12.2014), «Обнажённого Гошу Куценко запретили показывать по телевизору» (20.12.2014), «В ростовских автосалонах закончились машины» (18.12.2014). Встречается ориентация и на пожилых людей: «В Ростовской области пенсионерка ограбила микрофинансовую организацию» (21.12.2014). А вот статей для молодёжи, которая является сегодня основным потребителем интернета, практически нет. По-видимому, мы наблюдаем, как складывается серьёзная интернет-коммуникация, призванная со временем заменить горожанам газету за утренним чаем. Ориентация на привлечение внимания с помощью шокирующих экстремальных репортажей характерна и для данного сайта, как вообще для сегодняшних СМИ. Это можно сказать, к примеру, о статье «В Ростовской области найдены части тела новорождённого ребёнка» (22.12.2014), в которой рассказывается, что «в огороде частного дома обнаружены фрагменты тела новорождённого ребёнка» «с видимыми следами воздействия зубов животных», при этом «установить пол маленького человечка пока не удалось: нижнюю часть тела сожрали бродячие животные». В публикации «В Красном Сулине из реки достали труп» (17.12.2014) красочно живописуется, как в реке «плавает тело», а «правоохранители поняли, что они не смогут самостоятельно извлечь покойника из ледяной воды». Традиционно принято считать, что подобная информация способствует повышению рейтинга публикации и сайта, однако её воздействие на жителя малого города (потребителя информации) вряд ли можно назвать позитивным. Публикации, призванные взбудоражить читателя, вызвать его искреннее обсуждение и, чаще всего, возмущение, соседствуют со статьями иного рода, направленными на то, чтобы успокоить и отвлечь адресата. Ряд публикаций стремится увести читателя от реальных проблем занимательным репортажем с, в общем-то, ненужной адресату информацией: «В Аргентине суд наделил орангутанга правами человека» (22.12.2014), «В Берлине голые Санта-Клаусы устроили забег» (22.12.2014), «Элтон Джон официально женился на своём друге» (21.12.2014) и др. Анализ языковых особенностей функционирования анализируемого локального дискурса позволил отметить стремление журналистов к краткости, приводящее порой к формированию аналитических конструкций. Аналитическим по структуре является само название сайта «Ёрш Красный Сулин», объединяющее два наименования (нарицательное и собственное имена существительные) в одно новое без видимой грамматический связи между ними, на основе примыкания. Появление подобных названий отражает действие в русском языке тен132 132

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MEDIUS

денции к аналитизму [3, с. 192]. По-видимому, представленность аналитических конструкций в интернет-коммуникации связана с влиянием на синтетический русский язык английского языка, аналитического по структуре. Для заголовков публикаций характерен высокий уровень информативности. Журналисты действуют по негласному правилу: заголовок должен быть таким, чтобы одновременно дать исчерпывающую информацию о теме публикации и заставить посетителя сайта прочитать статью. На главной странице сайта представлены только заголовки с гиперссылками и каждый из них привлекает внимание: «На Алтае завели дело на браконьера, делавшего селфи с мёртвыми животными» (22.12.2014), «В Красном Сулине водитель сбил женщину насмерть» (20.12.2014), «В Батайске неизвестные разграбили городскую ёлку» (22.12.2014) и под. Стремление сделать заголовки информативными приводит к тому, что они, как правило, строятся по модели полного предложения либо с формально выраженными подлежащим и сказуемым, либо неопределённо-личного: «В Красном Сулине вручили книги памяти» (20.12.2014). Однако и в этой сфере журналисты предпринимают некоторые неожиданные шаги. Именно тогда, когда читатель привыкает к точности и информационной полноте заголовка, ему предъявляется неожиданное: «Сегодня в Красном Сулине температура понизилась до минус 25» (19.12.2014). Знающий о том, что температура в городе в данный момент гораздо ниже, читатель с интересом читает статью и узнаёт, что речь идёт об условиях тренировки (легенде) службы спасения. Лексика новостных сообщений сайта не исключает канцеляризмов, встречающихся в основном в информационных публикациях: «Сообщение о возгорании в частном доме на улице Кленовой в хуторе Новопроциков Морозовского района Ростовской области поступило в понедельник, 15 декабря, за час до полуночи». Хотя надо отметить стремление журналистов к стилистическому разнообразию за счёт разговорной лексики: «Охотник забрёл на поле в районе хутора Берёзка Красносулинского района, где и обнаружил снаряд калибра 60 x 80 мм», «Местами плитка поломана, кое-где играет под ногами» и слов высоко стиля: «Если где-то канализационный колодец зияет дырой, сообщите об этом по адресу: улица Свободы, 1». Речь журналистов в основном грамотна, стандартна, регионализмов не встречается. Анализ содержательной и языковой составляющих локального масс-медиального дискурса, представленного в новостной ленте сайта «Ёрш Красный Сулин», позволяет судить об особенностях локального дискурса малого города. В нём представлены разнообразные по содержанию материалы, направленные на самого разного адресата. Информационная составляющая дискурса отражает внимание жителя малого города к широкому спектру политических, социальных и бытовых проблем, и журналист старается обеспечить горожанина разнообразными новостными материалами. Для языковой составляющей локального дискурса характерны общеязыковые особенности с обилием местных топонимов. Итак, полная локализация дискурса как изолированного от общеязыкового дискурса образования на данном этапе развития сферы общественной коммуникации реально неосуществима. Однако локальный дискурс существует как репрезентация в речи проблем региона, отражающая жизнь и эмоциональные особенности жителей данного региона, их ожидания и устремления. Воплотить данную разновидность локального дискурса в языке может новостной интернет-сайт региональной принадлежности. Библиография 1. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Языкознание. Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н.

Название раздела Автор Название статьи

133 133

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MEDIUS

Ярцева. — М.: Большая Российская энциклопедия, 1998. — С. 136 – 137.

2. Ёрш Красный Сулин. — Режим доступа: URL: http://www.ruffnews.ru/krasniysulin/. 23.12.2014.

3. Крылова М. Н. Язык как динамическая система // Модели, системы, сети в экономике, технике, природе и обществе. — 2014. – № 1 (9). — С. 189 – 194.

4. Макаревич Т. В. Теоретические подходы к определению понятия «дискурс» в отечественной лингвистике // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2011. № 2. — С. 124 – 128.

5. Негров Е. О. Консюмеризм в охранительном дискурсе современной России // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. — 2014. № 2. — С. 158 – 164.

6. Река и гора: локальные дискурсы: доклады участников Международной научной интернетконференции «Урал и Карпаты: локальный дискурс горных местностей» (29-30 октября 2009). — Пермь: ФГБОУ ВПО ПГНИУ, 2009. — 174 с.

7. Сычева Е. В. Понятие дискурса масс-медиа и методы его изучения // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2011. № 3. — С. 205 – 211.

References 1. Arutiunova N.D. Diskurs // Iazykoznanie. Bol'shoi entsiklopedicheskii slovar' / Gl. red. V.N. Iartseva. — M.: Bol'shaia Rossiiskaia entsiklopediia, 1998. — S. 136 – 137.

2. Ersh Krasnyi Sulin. — Rezhim dostupa: URL: http://www.ruffnews.ru/krasniysulin/. 23.12.2014.

3. Krylova M. N. Iazyk kak dinamicheskaia sistema // Modeli, sistemy, seti v ekonomike, tekhnike, prirode i obshchestve. — 2014. – № 1 (9). — S. 189 – 194.

4. Makarevich T. V. Teoreticheskie podkhody k opredeleniiu poniatiia "diskurs' v otechestvennoi lingvistike // Aktual'nye problemy gumanitarnykh i estestvennykh nauk. 2011. № 2. — S. 124 – 128.

5. Negrov E. O. Konsiumerizm v okhranitel'nom diskurse sovremennoi Rossii // Labyrinth. Journal of Philosophy and Social Sciences. — 2014. № 2. — S. 158 – 164.

6. Reka i gora: lokal'nye diskursy: doklady uchastnikov Mezhdunarodnoi nauchnoi internet-konferentsii "Ural i Karpaty: lokal'nyi diskurs gornykh mestnostei' (29-30 oktiabria 2009). — Perm': FGBOU VPO PGNIU, 2009. — 174 s.

7. Sycheva E. V. Poniatie diskursa mass-media i metody ego izucheniia // Aktual'nye problemy gumanitarnykh i estestvennykh nauk. 2011. № 3. — S. 205 – 211.

134 134

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MEDIUS

Е. И. Кокконен ОБРАЗ РЕГИОНА В КОНТЕКСТЕ КОНФЛИКТНОГО ДИСКУРСА (НА ПРИМЕРЕ НОВГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ) Кокконен Елена Иогановна (Великий Новгород, Россия) — кандидат психологических наук, доцент кафедры английского языка Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого; Email: keli77@mail.ru В статье анализируются виды конфликтного дискурса, которые определяют образ Новгородской области в региональном медиаполе. Представлены результаты анализа медиатектов — дискурсивных фактов: описаны их лингвистические особенности, раскрыт образ автора. При этом учитываются институциональный и жанровый факторы. Ключевые слова: образ региона, конфликтный дискурс, виды конфликтного дискурса, автор, жанры.

E. I. Kokkonen Elena Kokkonen (Veliky Novgorod, Russia) — PhD in Psychological Sciences, Associate Professor at Novgorod State University, the English Language Department; Email: keli77@mail.ru

THE IMAGE OF THE REGION IN THE CONTEXT OF CONFLICT DISCOURSE (NOVGOROD REGION CASE) The focus of the article is on the image of the region reflected in the Novgorodian regional media field through conflict discourse. The article presents the results of media texts analysis: their linguistic peculiarities and the image of the author based on institutional and genre factors.

Key words: The image of a region, conflict discourse, types of conflict discourse, the image of the author, genres. Дискурсивное направление в медиаисследованиях означает изучение и анализ не отдельных текстов, а их последовательности и совокупности. При этом в основе анализа лежит следующая модель: адресант — предмет речи (реальное событие) — речевое событие (речевой поступок) — дискурсивный факт — адресат (массовый) [1]. Конфликтный дискурс (КД) можно отнести к смысловым. Он может возникнуть в любом из тематических дискурсов — новостном, городском, культурном, равно как и в субдискурсах городской среды и горожан [7]. Освещаемые в региональных СМИ события могут носить конфликтогенный характер и подаваться в медиатексте конфликтно. КД позволяет выНазвание раздела Автор Название статьи

135 135

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MEDIUS

делить «пульсирующие» точки медиапространства и объяснить их свойства политическими, культурными и иными фактами социальной действительности. На их основе складывается образ региона. Исследование КД Новгородской области представляет значительный интерес для журналистов, поскольку дает новые знания о функционировании регионального медиаполя. Это необходимо, в первую очередь, для журналистского образования, а также для корректировки информационной политики региональными властями и медиасообществом. В рамках исследования медиареальности как динамичного коммуникационного социального феномена (2012-2014 гг.) за единицу времени для мониторинга принимается месяц. С одной стороны, это достаточно длительный период времени даже для еженедельника, с другой стороны, не настолько протяженный для установления связи между событиями и реакцией на них общества и власти. Количественный и качественный контент-анализ позволяет отслеживать меняющуюся во времени интенсивность дискурса, объясняя эти изменения динамикой развития конфликта [8]. КД вводит в фокус внимания проблемы региона, чутко реагирующего на социокультурные изменения, связанные напрямую с информационной и культурной политикой властей разного уровня и реакцией медиасообщества. КД анализируется в отношении наиболее активных новостных сюжетов, ньюсмейкеров, авторов, комментариев читателей. В то же время анализируется соотношение информационных и аналитических жанров при разработке данной темы, какие из дискурсивных сюжетов дают повод для публицистических текстов. Новгородские СМИ, как многие региональные медиа, находятся в более сложной ситуации, чем федеральные. Они сильнее зависят от властей, их финансовой поддержки, а кадровые проблемы во многом объясняют уровень текстов. В новгородском медиаполе превалируют провластные СМИ [2]. К изданиям, учрежденным Администрацией Новгородской области, относятся самые тиражные газеты — «Новгородские ведомости» (НВ) и «Новгород» (Н). При этом газеты выпускаются как в бумажном, так и электроном виде. Более того, своеобразным приложениями к НВ являются сайт «МнениR» с подзаголовком «о людях, событиях и фактах», который создан под жанр комментария и «Новости 53», созданный под жанр новостей. Ряд новых медиа региона развивается на деньги частных инвесторов, например, интернет-газета «Ваши новости» (ВН). Однако ее контент зависит от аудитории. «Новая новгородская газета» (ННГ), имеет сформировавшийся круг читателей, но у нее нет собственной онлайн-версии; однако ННГ располагает интернет-архивом, а договор с ВН позволяет знакомиться с отдельными статьями на данном ресурсе. Таким образом, медийное освещение охватывает в основном события и проблемы Великого Новгорода, а региональное медиапространство принимает «градоцентрический характер» [6]. НВ и Н, провластные газеты, предпочитают балансирование между такими видами КД, как контраргументация (порядка 40%) и разногласия (около 20%), периодически — полемика (более 15%). При этом представители независимой прессы — ННГ, аналитический тип издания, тяготеет к контраргументации (более 50%), а ВН, новостной тип, — к противопоставлению (более 70%) [4]. Контраргументация запускает языковые механизмы искажения, поскольку отражает позицию, поддерживаемую автором, и выражает оценку [3]. По мнению Т.В. Шмелёвой адресант в этом случае выступает «выразителем мнения» [5]. На основе образа «человека-в-ситуации» 136 136

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MEDIUS

достраивается образ ситуации в целом. Картина упрощается за счет отбрасывания деталей, сохраняя впечатление об очень сложном целом. В фокусе внимания оказываются медийные персоны, их позиция, тогда как сама проблема уходит на второй план. На лексическом уровне оценочность речи достигается за счет модальных операторов долженствования (необходимости) и возможности (депутат Маркелов говорил о «каком-то своем «российском народе», к которому я не могу себя причислить; г-н Путин не смог удовлетвориться повторением успеха светлейшего князя Григория Потемкина); слов-характеристик (ярлыки) (Логика примата: все пьют и я пью, все бьют и я бью…); нечетких квантификаторов (амбиции отдельных депутатов; на его счету БЫЛО немало добрых дел); интенсификаторов (Среди массива технических правок… были и весьма актуальные «детские» и «имущественные»; … слово взял самый беспокойный в этом составе парламента депутат Леонид Дорошев); отсутствия референтного индекса («За всё в ответе»). Хотя контраргументация, по мнению авторов-журналистов, призвана формировать положительный образ, как власти, так и оппозиции: несогласие с существующим положением дел, выражающееся в критике отдельных личностей. В действительности адресат видит не решение проблемы, а стремление сторон доказать свое превосходство. Оценку авторской позиции вполне могут выразить комментарии читателей: «Тьфу. Это могло понравится только губеру», «а как по вашему должен говорить человек, которого вытащили из университета, дали приличную зарплату, автомобиль, тёплый кабинет....». Как правило, этот вид КД задействуется в освещении действий властей и отражается в основном информационных жанрах (заметки и отчеты, основанные на пресс-релизах Администрации Новгородской области), реже в аналитических (открытое обращение (письмо) депутатов Гордумы, активистов, беседы с бизнесменами, консультации с юристом). Крайне редко встречается в художественно-публицистических жанрах (фельетоны). ННГ выделяется на фоне анализируемых изданий, придерживаясь информационно-аналитических и аналитических жанров (комментарий, комментированный репортаж). Разногласия как вид КД запускает языковые механизмы упущения, поскольку предполагает символическое отражение основы конфликта, выполняя функции воздействия и сообщения [3]. Субъективное мнение автора не затрагивает действий других участников. Адресант выступает в роли «публициста». Такой вид КД способствует артикуляции проблемы, сужая ее до размеров, которые поддаются контролю, а, значит, решению. На лексическом уровне публикациям свойственны метафоры и аллюзии, в т.ч. в заголовках («Дорогая Лариса Николаевна» — конфликт учителя и учеников-старшеклассников, «Ощущение сухости» — износ канализационного коллектора), градуированная лексика (Вот такую — многосложную, неосиливаемую с наскока — тему и обсуждали федеральные специалисты; жизнь в таких условиях да на казённых харчах трудно назвать сладкой) аппроксиматоры (Это ужас какой-то! Ходить невозможно, сделайте же что-нибудь, Юрий Иванович!). Как правило, этот вид КД отражается в основном в аналитических жанрах (статья, комментарий) и смешанном — информационно-аналитическом жанре — комментированный репортаж. Публикации затрагивают социокультурные проблемы и проблемы инфраструктуры города. Анализ комментариев читателей показывает, что массовый адресат не только выражает эмоции, вызванные информационным событием, но и апеллирует к фактам. Например: «Интересно, а как зафиксировали "утечки" в 24%? Каждый 4(!) кубометр неизвестно куда делся, однако», «Уважаемая редакция, не могли бы вы сделать статью из суда с процесса над этой учительницей? Или сообщить, когда он будет проводиться!». Название раздела Автор Название статьи

137 137

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MEDIUS

Журналисты готовы выводить конфликт на обсуждение и поиск решения, подключая такой вид КД как полемика, конфликтный диалог. Однако если конфликт затухает, а в фокусе СМИ оказывается новый конфликтогенный факт или конфликтная ситуация, сюжет не получает развития. Хотя такой вид КД как достижение соглашения в новгородском медиаполе не превышает 4%, сам факт свидетельствует о том, что освещение события как разногласия может быть достаточно эффективным инструментом разрешения конфликтной ситуации. Однако это недооценивается журналистами. Противопоставление, наоборот, сужает конфликтное поле до отдельных личностей и подразумевает проявление их индивидуальных качеств, которые не поддаются контролю [3]. При этом существует реальный объект, влекущий конфликт интересов. Этот вид КД, как и разногласия, запускает механизмы упущения, но роль автора — «скромный информатор». На лексическом уровне характерно наличие конверсивов. Ситуация подается с позиции «выигрыш/проигрыш» (Туроператоры: «Археологи не позволяют устраивать праздники для туристов на Рюриковом городище», Анатолий Гусев подал в суд на Юрия Зернова). Автор может выполнять роль «оценивающего информатора», позволяя себе оценки некоторых аспектов событий, в т.ч. за счет цитирования авторитетных источников: Зернов в своей речи тогда задел и своего коллегу Леонида Дорошева, и городского депутата Вадима Бериашвили, досталось и Анатолию Гусеву. Гусев ранее высказался в блоге губернатора насчёт областных депутатов, не пожелавших декларировать доходы. Зернов заявил, что это не относится к компетенции чиновника: «мы и без сопливых обойдёмся». Так задается образ ситуации, на основе которого адресату предлагается выстраивать образ «человека-в-ситуации», который можно проследить в комментариях читателей: Археологи хоть каким-то образом пытаются сохранить старину, но чиновникам это не надо. Им "флагманы"-кабаки подавай; Анатолий Гусев принесет в суд медицинское заключение о том, что ринитом (соплями) не болеет и не болел, тем самым докажет, что не сопливый!!!. Как правило, этот вид КД отражается в основном информационных жанрах (заметки), реже в смешанном информационно-аналитическом жанре. Задействуется при освещении политических разногласий и социально-экономических проблем. Публикации часто становятся инцидентом, с которого начинается открытая стадия конфликта. Поскольку рамки конфликта — сфера формального общения, конфликт иногда переносится одной из сторон в зал судебных разбирательств. Иски к авторам заметок – единичные случаи (за время исследования были отмечены только два обращения, что при общем объеме публикаций – ничтожно малая доля). Однако, журналисты, освещающие события, могут сделать вывод, что противопоставление скорее приведет к искам по защите чести и достоинства, нежели к обсуждению, а тем более решению проблемы (Новгородский суд выяснит, как изменила жизнь чиновнику фраза «разберёмся без сопливого»). Полемика запускает языковые механизмы обобщения [3]. Авторская позиция — «репортёр» или «аналитик» — представляет взгляд со стороны. Полемика, как правило, представляет собой заголовок-вопрос (Лакомое ли место на «народной» тропе?; Поможет ли Окуловке «подземный» метод борьбы с недовольством?), ответ на который предлагается в тексте и отражает либо общественное мнение, либо несколько точек зрения. В качестве заголовка может выступать прямая или косвенная аллюзия (Оттенки радости. Пять первых классов в школе — хорошо или плохо?). В отличие от разногласий, автор пытается классифицировать ситуацию, адресовать ее соответствующим органам власти: В областном Правительстве согласились раскошелиться, и протестантам нужно определиться с действенным контролем над освоением 138 138

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований LOCUS MEDIUS

бюджетных средств. В медиатекстах также встречаются квантификаторы точного количества, что предполагает взвешенное высказывание, соотносимое с объективной действительностью: Медики соотнесли высоту столов с ростом детей и сделали заключение: нужно купить 60 новых парт с регулируемой высотой. На это требуется около 100 тысяч рублей, которых у школы нет. Но постепенно будем приобретать и устанавливать. Как правило, этот вид КД отражается в основном аналитических или информационноаналитическом жанрах (статья, комментированный репортаж). В публикациях затрагиваются социально-экономические проблемы города. Их характерной чертой является наличие положительной оценки деятельности властей при критике реального положения дел. Освещение конфликтной ситуации в виде полемики дает чиновникам возможность «сохранить лицо», перевести проблемную ситуацию в конфликтный диалог, результатом которого может стать достижение соглашения. Более того, полемика дольше задерживает конфликт в фокусе внимания СМИ; ее логическим продолжением становится конфликтный диалог, раскрывающий поиск решения проблемы в серии публикаций. Журналисты получают возможность отражать смену речевых ходов в зависимости от развития конфликтной ситуации: от контраргументации к противопоставлению, от противопоставления к разногласиям или полемике. Этот вид КД, как разногласия, можно отнести к стратегии «выигрыш — выигрыш», притом, что обеим сторонам приходится идти на уступки, что-то терять, но в перспективе иметь возможность решать проблемы во взаимодействии. Таким образом, через КД в медиаполе выстраивается образ города и области, проблемы и возможности их решения. При этом анализ различных видов КД и оценка их эффективности может способствовать корректировке информационной политики региональными властями и медиасообществом. Библиография 1. Анненкова И. В. Медиадискурс XXI века. Лингвофилософский аспект языка СМИ. — М.: Изд-во Московского университета; Факультет журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова, 2011. — 392 с.

2. Каминская Т. Л., Кустова О. А. Портрет Новгородского медиаполя в контексте кризиса // Средства массовой коммуникации в многополярном мире: проблемы и перспективы. — М.: РУДН, 2010. — С.

126 – 130.

3. Кокконен Е. И. Динамика конфликта через призму заголовков региональных СМИ // Вестник Новгородского государственного университета. 2013. № 73. Т. 1. — С. 25 – 29.

4. Кокконен Е. И. Конфликтный дискурс в региональном медиаполе // Средства массовой информации в современном мире. Петербургские чтения / Материалы 52-й международной научно-практической конференции, 17-19 апреля 2013 г. — СПб.: СПбГУ, 2013. — С. 140 – 143. [Эл. ресурс]. Режим доступа: http://rus.jf.spbu.ru/conference/3090/3120.html 5. Шмелева Т.В. Автор в медийном тексте // Новгородские медиа: стилистический портрет: сборник материалов. — Великий Новгород, 2010. [Эл. ресурс]. Режим доступа: http://www.novsu.ru/npe/files/ um/1588617/portrait/Data/avtor_v_mediatekste.html 6. Шмелева Т.В. «Город на фоне»: стратегия продвижения и имиджевой рефлексии // Масс-медиа в продвижении территорий. — СПб.: СПбГУ, 2013. [Эл. ресурс]. Режим доступа: www.rus.jf.spbu.ru/ conference/3090/3117.html 7. Шмелева Т.В. Дискурс города в региональном медиаполе // Язык и социальная действительность: научный журнал. — Красноярск, 2012. № 1 – 2 (3 – 4). — С. 110 – 116.

8. Kokkonen E.I. Conflict dynamics through forms of conflict discourse: peculiarities of regional media // World of Media. Yearbook of Russian Media and Journalism Studies. — Non-Commercial Partnership

Название раздела Автор Название статьи

139 139

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

LOCUS MEDIUS

“National Association of Mass Media Researchers” in cooperation with the Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, 2014. — Pр. 125 – 137.

References 1. Annenkova I. V. Mediadiskurs XXI veka. Lingvofilosofskii aspekt iazyka SMI. — M.: Izd-vo Moskovskogo universiteta; Fakul'tet zhurnalistiki MGU imeni M. V. Lomonosova, 2011. — 392 s.

2. Kaminskaia T. L., Kustova O. A. Portret Novgorodskogo mediapolia v kontekste krizisa // Sredstva massovoi kommunikatsii v mnogopoliarnom mire: problemy i perspektivy. — M.: RUDN, 2010. — S. 126 – 130.

3. Kokkonen E. I. Dinamika konflikta cherez prizmu zagolovkov regional'nykh SMI // Vestnik Novgorodskogo gosudarstvennogo universiteta. 2013. № 73. T. 1. — S. 25 – 29.

4. Kokkonen E. I. Konfliktnyi diskurs v regional'nom mediapole // Sredstva massovoi informatsii v sovremennom mire. Peterburgskie chteniia / Materialy 52-i mezhdunarodnoi nauchno-prakticheskoi konferentsii, 17-19 aprelia 2013 g. — SPb.: SPbGU, 2013. — S. 140 – 143. [El. resurs]. Rezhim dostupa: http:// rus.jf.spbu.ru/conference/3090/3120.html 5. Shmeleva T.V. Avtor v mediinom tekste // Novgorodskie media: stilisticheskii portret: sbornik materialov.

— Velikii Novgorod, 2010. [El. resurs]. Rezhim dostupa: http://www.novsu.ru/npe/files/um/1588617/portrait/ Data/avtor_v_mediatekste.html 6. Shmeleva T.V. "Gorod na fone': strategiia prodvizheniia i imidzhevoi refleksii // Mass-media v prodvizhenii territorii. — SPb.: SPbGU, 2013. [El. resurs]. Rezhim dostupa: www.rus.jf.spbu.ru/conference/3090/3117.html 7. Shmeleva T.V. Diskurs goroda v regional'nom mediapole // Iazyk i sotsial'naia deistvitel'nost': nauchnyi zhurnal. — Krasnoiarsk, 2012. № 1 – 2 (3 – 4). — S. 110 – 116.

8. Kokkonen E.I. Conflict dynamics through forms of conflict discourse: peculiarities of regional media // World of Media. Yearbook of Russian Media and Journalism Studies. — Non-Commercial Partnership “National Association of Mass Media Researchers” in cooperation with the Faculty of Journalism, Lomonosov Moscow State University, 2014. — Pр. 125 – 137.

140 140

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований IN MEMORIAM

Михаил Петрович Крылов (11.02.1952 — 18.05.2015) Уже в момент подготовки первого номера журнала за 2015 год пришло печальное известие. Не стало Михаила Петровича Крылова — доктора географических наук, автора более 150 научных работ, в том числе монографий, как авторских, так и коллективных. Михаил Петрович был автором оригинальной концепции региональной идентичности, апробированной в условиях России и ближнего зарубежья. Он стоял у истоков журнала «Лабиринт». Поддерживал его критическими замечаниями, принимал активное участие в обсуждении публикуемых материалов, часто инициировал интереснейшие научные дискуссии. Несмотря на болезнь, Михаил Петрович продолжал работать. Старался участвовать в конференциях и семинарах, в основном заочно. В декабре 2014 года он подготовил выступление для методологического семинара в Московском городском педагогическом университете. Его соображения «о евразийстве и неоевразийстве» были зачитаны участникам. Мы считаем своим долгом опубликовать эти соображения Михаила Петровича Крылова. Авторская стилистика и форматирование сохранены.

М. П. Крылов О ЕВРАЗИЙСТВЕ И НЕОЕВРАЗИЙСТВЕ В идее евразийства меня очень смущают следующие два обстоятельства: 1. Классическое евразийство, будучи доктриной, как бы принимающей логику исторического процесса и формулу – всё действительно разумно, история права - по умолчанию предполагает реабилитацию колоссальнейших жертв монголов в XIII веке; погибли и люди, и культура (Иран, Багдад, по сути, везде – исключение – Китай – хотя убит был каждый третий китаец, возможно – Корея). Чисто визуально легко заметить безусловный регресс в архитектуре, – в Средней/Центральной Азии: например, в домонгольской Бухаре Мавзолей Исмаила Самани – и почти всё после монгольского нашествия – все шедевры Самарканда – уже безусловный шаг назад (может быть, кроме мавзолея Гур–Эмир); в Бухаре – как бы вообще ничего – только чисто восточный город ( по моим впечатлениям –апрель 1987). По сути, идея евразийства допускает возможность и даже полезность культурной и экономической интеграции через кровь и гибель культур, как бы оправдывает факт монгольского нашествия XIII века, трактуя его как значимый исторический прецедент... «Лес рубят – щепки летят». И где же здесь та грань, которая должна бы отделять от Гитлера??! Возможно, евразийцы (Г.Вернадский и др.) не шли так далеко в рассуждениях. Имелось в виду, что исторически сложилось так, что Русь подверглась сильному влиянию Востока. Но часть евразийцев действительно пыталась аргументировано оправдать и возвеличить Чингисхана и его последователей (см., например, книгу, впервые изданную в Праге в 1927 г, Эреджена Хара-Давана, калмыка по происхождению). Если же отказаться от красочной (и опасной!) исторической оболочки, то останется просто исторический факт восточного культурного воздействия на Русь и вопрос о необходимости это учитывать в современной жизни – интеллектуально более слабая конструкция, как бы менее теоретически аргументированная… Евразийство ли это? Прецеденты (существенно) более мягкой интеграции «железом и кровью»: походы и поНазвание раздела Автор Название статьи 141 141

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

IN MEMORIAM

следующая политика Александра Македонского (но кроме Финикии и, особенно Тира, где было полностью уничтожено всё многочисленное население порядка 50 тыс. чел., хотя якобы 30тыс. было флотом эвакуировано в Карфаген); создание Арабского Халифата, наполеоновские войны, Бисмарк. Обычно эпоха Александра Македонского трактуется положительно по всем позициям. Создание Арабского халифата – в основном – как бы тоже положительно, Бисмарк – как исторически и логически необходимый этап… Наверное, «дело в мере», при этом прецедент, взятый за ЛОГИЧЕСКУЮ основу евразийством, выглядит, вообще говоря, одиозным.

2. Второе обстоятельство, возможно, более существенное, чем первое. Идея евразийства как культурного и ментального тяготения, подобия и т.п. Россия и русская Азия полностью противоречит выводу Ю.М. Лотмана (1994) о том, что для нас всё, что было до ПетраI – это “TERRA INCOGNITA” – в смысле совершенно другого мировоззрения людей и всего прочего – совсем иными были не только отношения между людьми, но и сами люди; их внутренний мир был совсем иным, недоступным нашему сегодняшнему восприятию. Мы все – порождение Петра. Допетровский мир исчез навсегда и не сейчас. То есть россияне, русские – по образу мыслей, менталитету и т.п. – европейцы, – в соответствие с «проектом» Петра (у нас имеется много разного рода маргиналов, людей со слишком своеобразным или примитивным мышлением, но это вовсе не означает, что они «азиаты». В Европе тоже их немало). Остаётся вопрос о социальных институтах, абсолютизме и т.д. Все эти вопросы служат предметом дискуссий историков, поскольку так или иначе «непрогрессивные» институты существовали почти во всей Европе, разные государства преодолевали свою отсталость по отношению Англии и Голландии с разной скоростью; Россия шла замедленно, но тоже шла (после 1905 г., возможно, она уже вышла на европейский уровень). В любом случае, образ мыслей у нас, при всей специфике – разновидность европейского, может быть, какой-то подтип или тип. (Иногда возможны существенные отличия в менталитете, даже в ценностной научной традиции, – см., например, работы чл.-к. РАН А.В. Юревича. Известно, например, неполное восприятие идей В.И. Вернадского на Западе – см. работы ИИЕиТ РАН, – Г.П. Аксёнов и др.). В Европе тоже нет единомыслия по странам и народам, и в науке на самом деле нет единого логического подхода, например, существенны различия германской традиции и англоязычного подхода, А. Геттнера и Д. Харви… По поводу НЕОЕВРАЗИЙСТВА. Мне хотелось бы отвлечься как от весёлой компании Л. Гумилёва – А. Дугина, так и от популярной практики заменять аргументацию демагогическими ссылками на «особый путь России», «передовой западный опыт», «евразийство», «интеграцией в западную систему ценностей», «болонский процесс» и т.д. Речь идёт о широком спектре наших деятелей – от того же А.Дугина до ВШЭ и министра Ливанова, от В. В. Жириновского до … (вставить по вкусу). Равным образом, я хочу отвлечься ото всех новейших телодвижений власти, от «аншлюса» и т. д. Мне кажется, что здесь – прежде всего с научно-интеллектуальной точки зрения важно определиться с феноменом “Drang nach Osten”. Это – миф или реальность? И если всё-таки – это какой-то элемент реальности, то тогда действительно существует проблема какой-то дополнительной кооперации с «восточным тылом»; просто – «тылом» или же с «цивилизационным тылом»?? Это - особый вопрос. В вопросе о феномене “Drang nach Osten” в качестве ключевой точки, задающей систему координат, я предлагаю брать Грюнвальдскую битву (1410), а не Ледовое побоище и(ли) Куликовскую битву. В связи с Ледовым побоищем и деятельностью Александра Невского. Российские исто142 142

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований IN MEMORIAM

рики в начале 2000-х гг. подвергли тщательной экспертизе циркулирующие мнения о том, что фактически Александр Невский в своей политике отстаивал интересы завоевателей, в ущерб соотечественникам. Обвинения не подтвердились. Вновь доказано/показано, что Александр действовал как искусный дипломат, добившийся допустимого компромисса. Далее – ограничимся примерами недавних и несколько более отдалённых событий. Крым, особенно Севастополь – это вопрос именно ИДЕНТИЧНОСТИ. Эта категория лежит сугубо ВНЕ ПЛОКОСТИ ведущейся сейчас азартной игры и в каком-то смысле ИРРАЦИОНАЛЬНА, как иррациональна пассионарность, заложенная в культурной традиции и глубинах сознания. (Маленькая иллюстрация: ФРГ признала границу с Данией лишь в 1955 г. - !! –несмотря на безоговорочную капитуляцию в 1945 г.). В 1955 г. СССР передал Китаю Ляодунский полуостров. Это плохо или хорошо? Когда я был школьником, знакомые моего отца говорили: Калининград – это, разумеется не Калининград, а Кёнигсберг…

P.S. Текст подготовлен 2 – 4 декабря 2014 г. Работа над текстом завершена в 11.30 4 декабря.

Название раздела Автор Название статьи

143 143

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

РЕЦЕНЗИЯ

К. Е. Балдин ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСК КУПЕЧЕСКИЙ Кохова Л.А. Ситцевые короли. Из истории текстильной промышленности Ивановской области. Иваново: Изд-во «ЛИСТОС», 2014. 176 с. История промышленности текстильного края не раз привлекала внимание исследователей, как в дореволюционный период, так и в советское время. Что касается второй из упомянутых эпох, то линейка брошюр из серии «История фабрик и заводов» была в Ивановской области в 1950-80-х гг. заметно длиннее, чем во многих соседних регионах. Исследование истории текстильной промышленности продолжалось и в последние два с половиной десятилетия, положительной чертой большинства появившихся в это время публикаций было отсутствие политической ангажированности. В этом ряду находится и только что вышедшая из печати рецензируемая книга, кстати - далеко не первая публикация Л. А. Коховой. Читателям, внимательно следящим за краеведческой литературой, наверняка хорошо знакома ее монография о развитии текстильного производства в Иванове, охватывавшая его историю с XVII столетия до начала ХХ в. Кроме того, из-под пера Л.А. Коховой вышел по той же тематике целый ряд статей, как в научном, так и в научно-популярном жанре. В частности это ее публикации в полюбившемся ивановцам журнале «Наша родина Иваново-Вознесенск». Если по региональной экономической истории научные труды насчитываются десятками и сотнями, то такой сегмент социальной проблематики как дореволюционное предпринимательство только начинает разрабатываться на местном уровне. В этом отношении книга Л.А. Коховой является первой, в которой речь идет не об одной, а сразу о нескольких фабрикантских династиях «Русского Манчестера». По своей структуре она напоминает ставшие уже классикой воспоминания П.А. Бурышкина «Москва купеческая». У предпринимательских фамилий, зародившихся здесь и получивших свое дальнейшее развитие, есть одна важная особенность, которую постоянно подчеркивает автор. Все они – выходцы из крепостных крестьян. В этой среде не нашлось места ни предприимчивым дворянам, ни ветхозаветному купечеству. От себя заметим, что ивановские промышленники в этом отношении не были оригинальными, виднейшие текстильные воротилы дореволюционной России – Морозовы, Гучковы, Коноваловы и др. также были выходцами из самого непривилегированного сословия. Правда, в дальнейшем, практически все они записывались в купеческое сословие. Более того, все фабрикантские фамилии, которые определяли лицо делового ИвановоВознесенска в начале ХХ в., были сугубо местными. То есть в XVIII в., да и в начале XIX в. первые их поколения являлись «крещеной собственностью» (выражение А.И. Герцена) графов Шереметевых, владевших селом Ивановом до 1861 г. Исключения были очень немногочисленными; при этом не в счет иностранцы Тамесы, хозяйничавшие в соседней Кохме очень недолго, а также Ясюнинские, которые по происхождению из той же Кохмы, но в ИвановоВознесенске были абсолютно своими. Останавливаясь на развитии текстильной промышленности и предпринимательства, другие авторы до сих пор обращались в основном к пореформенной эпохе, хорошо обеспеченной источниками. О первой половине XIX в. писали довольно скупо, а о XVIII в. – еще того Название раздела Автор Название статьи 144 144

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕЦЕНЗИЯ

меньше. Книга Л.А. Коховой не повторяет этого недостатка. Более того, автор уделяет подчеркнутое внимание первым ивановским мануфактуристам - Бутримовым, Грачевым, Ямановским, Осипу Сокову. Автор специально акцентирует свое внимание на тех приоритетах, которые связаны с именами первопроходцев мануфактурного дела в Иванове. Так, Л.А. Кохова подчеркивает, что Ефим Грачев первым из ивановцев выкупился на свободу из крепостной неволи, она особо заостряет внимание читателей на сумме заплаченной крепостным крестьянином за свою волю – 135 тыс. р. (в то время на 10 копеек можно было не только плотно пообедать, но и выпить в трактире). Такие же «ударные факты» приводятся и для иллюстрации заслуг талантливого самоучки Осипа Сокова в развитии местной текстильной промышленности. Главное внимание автора, разумеется, уделено производственной и коммерческой деятельности «ситцевых королей» Иваново-Вознесенска, которая развертывалась по традиционной для России схеме – от небольшой ремесленной мастерской к мануфактуре, а затем к крупной фабрике, стягивавшей в свои цеха тысячи окрестных крестьян. Автор уделила большое внимание такой особенности местного текстильного бизнеса как семейный характер акционирования фабрик. Большинство АО того времени были замкнутыми системами, акции находились в руках только близких родственников, что позволяло решать непростые дела без шума и публичной демонстрации «грязного белья». Несомненной положительной чертой рецензируемой книги является то, что автор не ограничивается анализом только деловой стороны жизни фабрикантов. Текст значительно оживляется тем, что в нем идет речь о предпринимательской генеалогии, о родственных связах, соединявших различные фамилии. Автор не упускает шансов поведать читателю и о купеческих «скелетах в шкафу», т.к. в этой социальной среде тоже были свои недоговоренности и даже тайны, хотя не столь древние, как в дворянской среде. В частности, в некоторых фабрикантских династиях имелись персонажи, которые своей разгульной жизнью или просто неадекватным поведением заработали устойчивую репутацию «паршивых овец»; учитывая это, их на пушечный выстрел не подпускали к фабричным делам. Рецензента удивил и очень обрадовал в книге очерк о роде мануфактуристов Бабуриных, которых с полным правом можно назвать «забытой династией». Действительно, если нам не изменяет память, Бабуриными до сих пор никто вплотную не занимался. Между тем, из этой семьи вышел первый голова Вознесенского посада (прообраза города Иваново-Вознесенска) Иван Бабурин, а Алексей Бабурин первым в России наладил в промышленных масштабах изготовление древесного уксуса, широко применявшегося при отделке тканей. На страницах книги нашлось место и для повествования о филантропических проектах иваново-вознесенских фабрикантов, которые устраивали больницы, богадельни и другие заведения, которые в позапрошлом столетии часто называли богоугодными. Благотворительная деятельность у некоторых предпринимателей дополнялась меценатской, они заботились не только о сирых и убогих, но и о развитии учебных заведений, создании досугового пространства в провинциальном городе. В заключение большинства биографических очерков говорится о послереволюционной судьбе текстильных предприятий Иваново-Вознесенска и их хозяев. Вопреки широко распространенному стереотипу о массовом выезде деловых людей после революции в Париж, Лондон или Прагу, читатель с удивлением обнаружит, что по целому ряду причин, как правило – субъективных, некоторые фабриканты остались в России. Более того – лишившись своих фабрик, они служили новой власти, используя свои профессиональные знания. В конце книги автором помещен очень полезный глоссарий производственной лексики, Название раздела Автор Название статьи

145 145

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#1/2014 #1/2015

РЕЦЕНЗИЯ

которая употреблялась в мануфактурной среде дореволюционного Иваново-Вознесенска. Издание богато иллюстрировано, в том числе очень редкими фотографиями, отражающими реалии позапрошлого столетия. Вместе с тем, нельзя не указать на то, что некоторые иллюстрации, особенно в начале книги, имеют не прямое, а лишь косвенное отношение к тексту. Кроме того, черно-белые фотографии ивановских ситцев смотрятся не очень выразительно, особенно при сравнении с цветными фото, помещенными на вкладке в конце книги. Издание не лишено недостатков, которые, впрочем, не носят концептуального характера. Они касаются некоторых недоговоренностей, которые встречаются в тексте и очень немногочисленных фактических ошибок. Рецензенту представляется, что книга значительно выиграла бы, если бы круг фамильных «портретов» в нем был расширен. В Иваново-Вознесенске рубежа XIX – XX веков насчитывалось, по крайней мере, десять текстильных фабрикантских кланов. То, что эссе, скажем, о Гарелиных не включено в книгу, понятно, т.к. о них написано очень много как в жанре научном, так и научно-популярном. Однако жаль, что в книге не нашлось места для очерков о Гандуриных, Фокиных и Щаповых. Между тем, зримые следы этих и других династий в современном Иванове сохранились, т.к. на улицах областного центра до сих пор стоят корпуса их фабрик, родовые особняки, а в печатных и архивных источниках нетрудно найти свидетельства об их производственной и общественной деятельности. Ошибок в книге немного, нами обнаружены только две: известный московский предприниматель Коншин назван Копшиным, а на одной из фотографий изображен дом не фабриканта А. Н. Полушина, а торговца А. Н. Полушкина (на современном пр. Ленина в Иванове).

146 146

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #1/2015

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

Название раздела Автор Название статьи

147 147