Лабиринт 2014 #4 by Museum_Ivanovo

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014

ISSN 2225-5060

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

Редакция

Редакция Тимофеев М. Ю. (д-р филос. наук) - главный редактор Докучаев Д. С. (канд. филос. наук) Докучаева Н. А. (канд. ист. наук)

Редакционный совет

Редакционная коллегия

де Лазари А. (д-р филол. наук) Лодзь, Польша Крылов М. П. (д-р геогр. наук) Москва, Россия Лейбович О. Л. (д-р ист. наук) Пермь, Россия Литовская М. А. (д-р филол. наук) Екатеринбург, Россия Радич Н. (д-р филос. наук) Белград, Сербия Рябов О. В. (д-р филос. наук) Иваново, Россия Рябова Т. Б. (д-р соц. наук) Иваново, Россия Савкина И. Л. (д-р философии) Тампере, Финляндия Щукин В. Г. (д-р филол. наук) Краков, Польша

Балдин К. Е. (д-р ист. наук) Иваново, Россия Замятин Д.Н. (канд. геогр. наук, д-р культурологии) Москва, Россия Зобнин А.В. (канд. ист. наук) Иваново, Россия Игнатьева О.В. (канд. ист. наук) Пермь, Россия Карпенко О. В. Санкт-Петербург, Россия Круглова Т. А. (д-р филос. наук) Екатеринбург, Россия Лысенко О. В. (канд. соц. наук) Пермь, Россия Маслов Д.В. (канд. экон. наук) Иваново, Россия Манаков А. Г. (д-р геогр. наук) Псков, Россия Оляшек Б. (д-р филол. наук) Лодзь, Польша Подвинцев О.Б. (д-р полит. наук) Пермь, Россия Тюленев В. М. (д-р ист. наук) Иваново, Россия Хархун В. П. (д-р филол. наук) Киев / Нежин, Украина Шабурова О.В. (канд. филос. наук) Москва, Россия Янковская Г. А. (д-р ист. наук) Пермь, Россия Яцык А. В. (канд. соц. наук) Казань, Россия

ISSN 2225-5060 Издатель: Докучаева Наталья Александровна Адрес издательства: 153005, Россия, г. Иваново, улица Шошина 13-56

Электронная копия сетевого научного издания «Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований» размещена на сайтах: www.elibrary.ru, www.ceeol.com www.indexcopernicus.com www.journal-labirint.com

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

Содержание SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ Л. Н. Хаховская ЛЮБОВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В УСЛОВИЯХ НЕСВОБОДЫ (ФРАГМЕНТЫ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ В АРХИВНЫХ ИСТОЧНИКАХ ПЕРИОДА ДАЛЬСТРОЯ).......5 В.А. Суковатая, Е.Г. Фисун ЖЕНСКИЕ ТЕЛА И ИМПЕРСКИЕ ФАНТАЗИИ: ГАРЕМ КАК ТЕРРИТОРИЯ ВОСТОЧНОГО ДРУГОГО..........................................................................................................13 Ч. И. Ильдарханова СОЦИАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ СЕЛЬСКОЙ СЕМЬИ В РЕСПУБЛИКЕ ТАТАРСТАН: МУНИЦИПАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ..........................................................23 ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

В.И. Гутыра ФОРМИРОВАНИЕ ГЕНДЕРНЫХ СТЕРЕОТИПОВ У ГОРОДСКОЙ МОЛОДЕЖИ В РАМКАХ СТАРШЕЙ ШКОЛЫ (НА ПРИМЕРЕ ЛИЦЕЯ № 143 ГОРОДА ОМСКА) . ........................................................................................................................................35 РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Е. В. Головнева ПОНЯТИЙНЫЕ ОБРАЗЫ КОНЦЕПТА «РЕГИОН» В АКАДЕМИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ.....................................................................................................................................42 КАФЕДРА

В.В. Корнев ИДЕОЛОГИЯ ПОСЛЕ КОНЦА ИДЕОЛОГИИ: В ЛАБИРИНТАХ СОВРЕМЕННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ......................................................51 В. В. Корнев КАПИТАЛИЗМ КАК ПЕРСОНАЖ (НЕОМАРКСИСТСКИЙ АНАЛИЗ ФИЛЬМА «КОСМОПОЛИС» ДЭВИДА КРОНЕНБЕРГА)....................................................................60 В. В. Корнев ОБЫКНОВЕННАЯ ИДЕОЛОГИЯ (К ПОЛУВЕКОВОМУ ЮБИЛЕЮ «ОБЫКНОВЕННОГО ФАШИЗМА» М. РОММА).............................................................66 РЕЦЕНЗИЯ К. Е. Балдин МИФЫ О «НЕЗНАМЕНИТОЙ» ВОЙНЕ..........................................................................71 Д.С. Докучаев Социальная рельефность сознания: от советскости к постсоветскости................................................................................................................75

Название раздела Автор Название статьи

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

Contents SEX & GENDER: TERRITORIAL DIMENSION L. N. Khakhovskaya Love relationships in conditions of unfreedom (fragments of personal life in the archival sources of Dalstroy period) �� 5 V. A. Sukovataya, E.G. Fisun The female bodies and the imperial fantasies: harem as a territory of the Orient Other �� 13 Ch. I. Ildarkhanova Social reality of a country family in the republic of tatarstan: a municipal dimension �� 23 ENTERING THE «LABYRINTH»

V. Gutyra Gender stereotypes formation among urban youth in high school �� 35 REGION AND CITY STUDIES E. Golovneva Notional IMAGES OF “REGION” concept IN ACADEMIC DISCOURSE �� 42 ROSTRUM V.V. Kornev IDEOLOGY UPON THE END OF IDEOLOGY: In the Mazes of the Modern Political Consciousness �� 51 V.V. Kornev CAPITALISM AS A CHARACTER (Neo-Marxist Analysis of «Cosmopolis» by David Cronenberg) �� 60 V.V. Kornev COMMON IDEOLOGY (Dedication to the 50th Anniversary of «Ordinary Fascism» by Mikhail Romm) �� 66

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Л. Н. Хаховская Хаховская Людмила Николаевна (Магадан, Россия) — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник лаборатории истории и археологии Северо-Восточного комплексного научно-исследовательского института им. Н. А. Шило Дальневосточного отделения Российской академии наук. E-mail: hahovskaya@neisri.ru

ЛЮБОВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В УСЛОВИЯХ НЕСВОБОДЫ (ФРАГМЕНТЫ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ В АРХИВНЫХ ИСТОЧНИКАХ ПЕРИОДА ДАЛЬСТРОЯ) Привлечено внимание к исследованию частной жизни, описанию любовных чувств и эмоций людей в условиях лагерной Колымы. На основе архивных источников рассмотрены любовные отношения между свободными людьми и заключенными Севвостлага (конец 1940-х гг.). Показан жесткий идеологический контроль над личными чувствами членов ВКП(б), намеренное смещение их жизненных приоритетов. Ключевые слова: Севвостлаг, Дальстрой, Колыма, исправительно-трудовые лагеря, Эльген, заключенные, любовные отношения, личная жизнь.

L. N. Khakhovskaya Lyudmila Khakhovskaya (Magadan, Russia) - PhD in History, Senior Researcher at Noartheastern Complex Research Institute of the Russian Academy of Sciences, Laboratory of History and Archaeology; E-mail: hahovskaya@neisri.ru

Love relationships in conditions of unfreedom (fragments of personal life in the archival sources of Dalstroy period) The paper contains the study of privacy, describes love feelings and emotions of people in the conditions of the Kolyma prison. Love relationships between free people and prisoners of Sevvostlag (late 1940s.) are considered on the base of archival sources. The strict ideological control over personal feelings of members of the CPSU(b) and the deliberate shift of their life priorities are shown. Key words: Sevvostlag, Dalstroy, Kolyma, prison, Elgen, prisoners, love relationships, personal life. Современной историографии российской истории свойственно усиление интереса к исследованию частной жизни, описанию чувств и эмоций людей как в обыденности, так и в пограничных ситуациях, которыми столь щедро было отмечено ушедшее столетие. В частности, опублиНазвание раздела Автор Название статьи

кована работа, посвященная такому деликатному вопросу, как любовные отношения известных лиц, пронесенные через годы гражданской войны [10]. В данном сообщении я хотела бы коснуться именно этого аспекта человеческих взаимоотношений и на двух примерах показать «любовную линию» 5

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ людей хотя и совершенно неизвестных, но развившуюся на не менее значительном и травмирующем историческом фоне: в исправительно-трудовых лагерях Колымы конца 1940-х гг. Хорошо известно, что в колымских исправительно-трудовых лагерях сложилась чрезвычайно тяжелая обстановка, подвергавшая людей жестоким физическим и нравственным страданиям. В последние десятилетия об этом написана масса мемуарной и художественной литературы, осветившей, среди различных аспектов, и любовные отношения там, где им, казалось бы, не могло найтись места. Однако естественные человеческие желания и чувства и в неволе не угасали, хотя были деформированы из-за тяжких условий существования и тотальной системы ограничений, не последнюю роль в которой играли предписания идеологического характера. На сюжете, связанном с ролью идеологических установок, вторгавшихся в наиболее сокровенную сферу частной жизни людей, я остановлюсь. Следует отметить, что в научной литературе, в отличие от художественной, тема любовных чувств, возникавших в лагерной неволе, практически не освещена, что объясняется спе цифичностью и скудостью источниковой базы. В частности, архивные дела, на которые опираются исследователи, содержат крайне мало сведений такого плана, поэтому редкие документальные свидетельства возникновения нежных чувств в условиях лагерной Колымы привлекают внимание. Исходным посылом и основой моей работы стали протоколы заседаний бюро Среднеканского районного комитета ВКП(б) от 1949 года1. Именно в Среднеканском, одном из трех административных колымских районов того времени, находилась большая часть лагерей Севвостлага2. Происхождение этих документов накладывает отпечаток на 1 Содержатся в Центре хранения современной документации Магаданской области (ЦХСДМО). 2 Севвостлаг (Северо-Восточный исправительно-трудовой лагерь), иначе УСВИТЛ (Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей) — система исправительнотрудовых лагерей ОГПУ–НКВД–МВД СССР, существовавшая на той территории Северо-Востока СССР, которая была подведомственна Дальстрою.

их содержание: это сведения, преломленные через призму не бесстрастного наблюдения или эмпатии, а категорического морального осуждения, поскольку касаются любовных отношений между заключенными и теми, кто не просто работал на Колыме по вольному найму, но, в известной степени, относился к политической элите — членам правящей партии. На Колыме тех лет все грани социальной жизни были экстремальными, сдвинутыми, отличавшимися от естественных норм. В рассматриваемом аспекте это, прежде всего, нарушение соотношения между численностью мужчин и женщин3. Резкая гендерная диспропорция и локальная изолированность существовала как среди заключенных, так и среди тех, кто призван был их охранять. «Спецконтингенты» обоих полюсов исключительно или в подавляющем большинстве состояли из мужчин, поэтому редкие женские лагеря неизбежно должны были стать объектами их пристального внимания4. Но возможности заключен3 К сожалению, я не располагаю данными на конец 1940-х гг., но положение едва ли могло быть другим, чем несколькими годами позже. Так, согласно архивным данным, на 01.10.1950 г. заключенные Севвостлага гендерно распределялись так: 138218 мужчин и 22991 женщина [11]. Двумя годами позже (на 01.11.1952 г.) из 154453 заключённых женщин было 17823 [4]. По другим данным, с учетом Особого (Берегового) лагеря (Берлага) в заключении в 1952 г. содержалось 189047 чел., в том числе 24128 женщин [12]. Таким образом, доля женщин в общей численности заключенных в разные годы составляла от 12,7% до 14,2%. Примерно такое же положение, как будет видно далее, сложилось среди вольного населения. 4 Со второй половины 1930-х гг. узницы ГУЛАГа на Колыме размещались в отдельных лагерных пунктах (ОЛПах) вблизи г. Магадана, в поселках Дукча (Магаданский городской совет), Ола (Ольский район), Эльген, Мылга (Среднеканский район, Северное горно-промышленное управление (ГПУ)). В организованном в 1948 г. Береговом лагере (Берлаге) (Среднеканский район) имелся рудник «Хениканджа», на 90% укомплектованный женщинами [1, с. 62]. Существовали также такие женские ОЛПы, как «Вакханка» (фабрика имени Чапаева), «Кармен», «Детрин», относившиеся к горнорудному комбинату «Бутугычаг». Заключенные здесь работали на дробильной и обогатительной фабриках, обслуживали бремсберги (рудоспуски) и узкоколейку по доставке руды из горных выработок на фабрику, заготавливали лес, зимой расчищали перевалы от снега [5]. Общее число заключенных Берлага на 01.01.1949 г. насчитывало 15570 человек, среди

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

ных установить контакты с женщинами-узницами были крайне ограничены: такими привилегиями пользовались лишь «зэки», находившиеся в достаточно вольных условиях — лагерная обслуга из заключенных; расконвоированные работники командировок вблизи женских лагерей; участники концертных бригад. Незаконно репрессированный Г. С. Жжёнов, в 1940-х годах входивший в такую труппу заключенных-артистов, ярко описал это неудержимое «сексуальное притяжение»: «…горно-обогатительная фабрика «Вакханка» — единственный женский лагерь на Теньке! Эпицентр всех наших желаний! … никакие угрозы начальства, никакие охранные меры оказывались в эти дни не в силах оторвать мужчину от женщины...» [6, с. 170, 171]. По воспоминаниям других колымских очевидцев, «вообще в 1940 году лагерный режим стал слабеть. Некоторые «зеки» из «бытовиков» ухитрялись в выходные дни ходить за 20 километров в совхоз «Эльген» в поисках женских ласк» [2, с. 130]. Не менее остро «женский вопрос» стоял и среди свободных колымчан. Большинство вольнонаемных или освобождавшихся из лагерей мужчин не могли создать здесь семью — крайне мало было женщин, работавших в Дальстрое по вольному найму, да и многие из них приезжали сюда вслед за мужьями5. Тех же представительниц слабого пола, кто отбывал срок заключения и выходил из зоны, уже ожидали готовые жениться поклонники, причем их ожидание длилось порой годами. Для смягчения гендерного «перекоса» в конце Великой Отечественной войны в стране был объявлен комсомольский призыв на Колыму. Откликнувшиеся две тысячи девушек-комсомолок 18 них находилось 2165 женщин [1, с. 61, 62]. Кроме Берлага, ОЛПы с преимущественно женским составом в послевоенное время были созданы в других лагерных управлениях: «Женский» (Западное ГПУ), «Хатыннах», «Комендантский» (Северное ГПУ), «Дусканья», «Кулу», «Ветреный», «Бодрый», «Комендантский» (Тенькинское ГПУ) [Там же]. 5 По данным С. М. Мельникова, в 1943 г. женщины составляли около 7% среди вольнонаемного состава (6396 человек), а десять лет спустя, в 1953 г., этот показатель возрос до 15,6% [9], главным образом за счет того, что вольнонаемный контингент пополняли бывшие заключенные.

Название раздела Автор Название статьи

августа 1945 года прибыли в «столицу Колымского края» и в ближайшие месяцы все без исключения вышли замуж, из-за чего этот призыв получил наименование «ярмарки невест» [8, с. 48]. Конечно, эта акция не решила проблему «дефицита женщин», такое стало возможным только после ликвидации Дальстроя и лагерной Колымы, к концу 1950-х годов. Среди причин, позвавших девушек на далекий Север, далеко не последнюю роль также играло желание создать полноценную семью: ведь на «материке», обескровленном жестокой войной, женихов явно не хватало. Эту географическую гендерную асимметрию остро ощущали и подневольные женщины, попадавшие на Колыму в конце войны: «В Эльгене — другое дело. Зона-то женская, но ведь только шагни за вахту — куча мужчин! Колыма, наверно, последнее место на земле, где мужиков вдвое больше, чем нас, где еще ценят нашу красоту» [3, с. 399]. Среди колымских женских ОЛПов наиболее крупным и известным являлся упоминавшийся выше «Эльген», один из крупнейших аграрных совхозов Дальстроя, на базе которого с конца 1934 года создается одноименный исправительно-трудовой лагерь. Первые годы это был обычный лагерь, затем сюда начали водворять женщин, которые на два последующих десятилетия и стали основной рабочей силой. Размещение осужденных женщин в «Эльгене» было продиктовано не только возможностью применять их труд на сельскохозяйственных работах, но и необходимостью изолировать узниц от мужского (как лагерного, так и вольнонаемного) населения Колымы. Поэтому руководство Дальстроя взяло курс на создание «специфически-гендерного» хозяйства, к тому же весьма отдаленного от Магадана, который являлся «входными воротами» ГУЛАГа и местом формирования этапов на золотодобывающие прииски. Лагерь и его сельскохозяйственные угодья располагались в долине р. Таскан (левый приток р. Колыма в ее верхнем течении), микроклимат которой благоприятствовал созреванию в открытом грунте картофеля, капусты, моркови, свеклы и других огородных культур, а также кормовых 7

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ культур для скота (овес, ячмень). В теплицах здесь выращивали помидоры, огурцы, зелень, на фермах содержали крупный рогатый скот, лошадей, свиней, были в хозяйстве даже яки и ослы. Кроме того, женщины трудились на сенокосе, лесоповале, добыче извести. «Эльген» получил печальную известность во многом благодаря писательскому таланту одной из его заключенных, Евгении Соломоновны Гинзбург. О женском «лице» «Эльгена» говорит состав заключенных этого ОЛПа: так, на 10 декабря 1948 года здесь содержались 1953 женщины из общей численности узников 2048 человек [11]. К началу 1949 года в «Эльгене» насчитывалось 1649 подневольных женщин, из них 1529 были расконвоированными, то есть работали без охраны. Из-за этого женский лагерь «Эльген» был постоянной «головной болью» партийных и советских руководителей Среднеканского района. Так, в протоколе IX районной партийной конференции читаем: «Совхоз «Эльген». У нас находится женский лагерь. Женщины не изолированы, чаще всего разбросаны на больших расстояниях, то есть на командировках. Женщины не охраняются, поэтому часто встречаемся с безобразиями. Встречаются убийства и сожительство с заключенными, в результате беременные женщины. Был организован Дом младенца» (ЦХСДМО, ф. 10, оп. 1, д. 293, л. 26). Насколько интенсивными были интимные связи женщин-заключенных, свидетельствует факт массового рождения у них детей. По оценке исследователя С. П. Ефимова, в колымских местах заключения родилось не менее 400 младенцев [7]. В некоторых случаях это был сознательный выбор женщин, имевших большие сроки заключения — понимая, что после освобождения вряд ли смогут иметь детей, они решались родить в неволе. Здесь же, в Эльгене, был создан детский комбинат, где детей содержали до двухлетнего возраста, а затем отправляли в детские дома на «материк». Лагерное начальство и охрана жестко пресекали любовные связи между заключенными, но сами нередко пользовались зависимым положением лагерниц. Однако, как видно из исследований, непростыми были и личные судьбы солдат и 8

офицеров военизированной стрелковой охраны (ВСО) Севвостлага. Многие, завербовавшись на Колыму накануне войны, рассчитывали прослужить здесь лишь несколько лет, но из-за острой нехватки людей и дисциплинарных запретов долгие годы оставались «невыездными», утрачивали связь со своими семьями [13, с. 201]. Эта неустроенность толкала на нарушение устава, использование своего преимущества. Так, согласно архивным документам, «в Эльгенском отряде военизированной стрелковой охраны 60% личного состава сожительствует с заключенными» (ЦХСДМО, ф. 10, оп. 1, д. 295, л. 229). Возможно, со стороны лагерной охраны чаще всего это были непродолжительные отношения. Но глубокие человеческие чувства отнюдь не были чужды людям, служившим в рядах «вохры», о чем свидетельствует запечатленная в архивных документах судьба одного из них. Лиходедов Николай Васильевич6 с 1944 по 1947 год служил командиром отделения Северного отряда ВСО, охранявшей женский исправительно-трудовой лагерь «Эльген». Согласно анкетным данным, Лиходедов родился в 1914 году, происходил из крестьян-бедняков, имел начальное образование. В апреле 1945 года он становится кандидатом в члены ВКП(б). Трудно судить, насколько он разделял коммунистическую идеологию, ведь должность командира сама по себе предполагала непременную партийность военнослужащего. Во всяком случае, политическим рвением Николай Васильевич явно не отличался — разбирая его персональное дело летом 1949 года, товарищи по партии заявили: «Безразличное отношение к выполнению уставных требований и нежелание работать над поднятием своего идейного уровня, привело его к потере политической бдительности» (ЦХСДМО, ф.10, оп.1, д. 207, л. 104). Безразлично он относился и к карьерному росту, поскольку не предпринимал никаких действий по вступлению в члены партии, хотя, как гласят документы, «имел все возможности». «Потеря политической бдительности» выражалась в том, что Лиходедов вступил в связь с 6 Все упоминаемые в архивных документах фамилии изменены.

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

заключенной Сибиряковой Анной Михайловной, отбывавшей 10-летний срок заключения с последующим поражением в правах на 3 года по статье 58/1а УК РСФСР (измена Родине). Чувства охранника к эльгенской узнице были настолько серьезными, что он намеревается связать с ней свою судьбу и буквально на следующий день после освобождения Сибиряковой из лагеря в марте 1947 года подает рапорт командованию с просьбой о разрешении жениться. Конечно, последовал отказ. Последовали неоднократные «прорабатывания» со стороны начальства и сослуживцев с целью отговорить от опрометчивого, на их взгляд, шага. И тут во всей полноте проявилась твердость характера Лиходедова — он «решил действовать дальше по пути сближения с Сибиряковой» (Там же), для чего уволился из ВСО, последовал за ней в поселок Таскан7, вступил в колхоз и с мая 1947 года стал работать там заведующим складом. Серьезную весомость поступку Николая Васильевича придает то обстоятельство, что Сибирякова ко времени освобождения имела двух малолетних детей, рожденных в лагере, отцом которых, как будет ясно из дальнейшего, был не Лиходедов. Судя по скудным сведениям документов, Сибирякова была «кавэжэдинкой» — работницей Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), построенной в 1898-1903 годах совместно Россией и Китаем. Значительную долю тружеников КВЖД составляли русские, проживавшие в те годы в Китае. В годы японской оккупации страны (19311945 гг.) «кавэжэдинцы» возвращались в СССР, где многих из них ждала печальная судьба репрессированных уже за тот факт, что они находились на территории врага. Отбыв срок, Сибирякова с детьми поселилась в Таскане, устроилась на работу школьным поваром и вышла замуж за своего бывшего охранника. 7 Поселок Таскан до 1954 года был центром Среднеканского района. Осужденные, освобождавшиеся из лагерей, но по разным причинам не имевшие возможности выехать на «материк», зачастую оседали в Таскане, где находилась центральная усадьба колхоза «Красный богатырь». Колхоз объединял, в основном, местных жителей — эвенов и якутов, которые пасли оленей, занимались огородничеством и животноводством.

Название раздела Автор Название статьи

В течение последующих двух лет Лиходедов вел спокойную семейную сельскую жизнь, мало связанную с партийной деятельностью, хотя и встал на учет в местной ячейке. Но вот партия оставить его в покое не могла. 12 мая 1949 года состоялось заседание первичной партийной организации колхоза «Красный Богатырь», где выяснялись подробности его личной и общественной жизни. Итоговые формулировки были все те же: Лиходедов «не работал над поднятием своего идейно-политического уровня, не участвовал в партийной жизни. Имея просроченный кандидатский стаж, не принимал меры для вступления в члены ВКП(б)» (ЦХСДМО, ф.10, оп.1, д. 207, л. 103). В результате «за потерю партийной бдительности, за сожительство с бывшей заключенной, судимой за измену Родине», Лиходедова из кандидатов исключили. Идеологическая обработка была продолжена на заседании бюро Среднеканского райкома ВКП(б) 21 июня 1949 года. И здесь состоялся любопытный диалог, высвечивающий тотальность партийного контроля над жизнью и чувствами людей. Приведем его полностью. «Вопрос (кто-либо из членов бюро). Как расцениваете факт сожительства с бывшей заключенной, судимой за измену Родине? Ответ (Лиходедов). Может быть, неправильно, но я расцениваю так: если она освобождена из лагеря, то она такой же гражданин. Если изменница, не надо было освобождать ее из лагеря. В. Вам понятно, что она пока еще имеет лишение прав гражданства? О. Понятно. В. Как Вы считаете, после пребывания в заключении она исправилась? О. Прежде чем сойтись, я с ней говорил. Она рассказывала всю свою бытность с самого детства. Я разговаривал с ней на политические темы. При этом дело доходило до слез. Но эти женские слезы как осенняя роса. Она ни в чем не разбирается. В. Какое образование у ней? О. 5 классов. Читает, пишет. Газет она совсем не читает. В. Она вынудила Вас уйти из военизированной охраны? 9

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ О. Нет. Ее вины нет. Вина моя, что я женился. Но хорошо, пусть я брошу ее и уеду. Что будет делать она? У ней двое ребят. Я к ним привык, хотя они и не мои. В. Сможете ли сейчас порвать с ней отношения? О. Нет, сейчас разойтись не могу. В. В партии Вы 4 года, а с ней только 2 года. Неужели Вам так трудно порвать с ней всякие отношения? О. Ну и что же. Все равно не могу я разойтись В. Что известно о родственниках Сибиряковой? О. Отец и мать жили на станции Погранич8 ная . Во время войны их наверное оттуда переселили. Сейчас проживают в городе Новосибирск. В. Как Вы считаете сами о партийности? О. Нигде в уставе ВКП(б) не записано, что нельзя жить с бывшей заключенной. И это не должно ставить меня вне рядов партии» (ЦХСДМО, ф.10, оп.1, д. 207, л. 104). Как видим, Лиходедов под жестким прессингом товарищей по партии не отказался от семьи и отстоял право на личную жизнь и чувства, хотя и ценой потери партийного статуса. Такой взаимоисключающий выбор власть могла ставить перед человеком в силу навязываемого обществу в тот период представления о иерархии жизненных приоритетов — политическая преданность стоит выше личных привязанностей. Намеренное размещение ценностей различных сфер жизни на одной оценочной шкале неизбежно приводило к тому, что партийные отношения приобретали личностный оттенок, характер не только политических убеждений, но и иррациональных, субъективноэмоциональных связей. Предлагая на одних весах взвешивать чувства к любимому человеку и к партии, идеологи коммунизма смешивали общественную и частную жизнь, усиливали эмоциональную нагруженность партийной принадлежности, обе8 Станция Пограничная была первой станцией КВЖД на китайской территории. После продажи дороги переименована в Суйфэньхэ, ныне один из крупнейших городов СевероВосточного Китая

10 10

сценивая при этом любовные и родственные узы, существовавшие между людьми. Об этом ярко свидетельствует другая личная драма, отражение которой находим в архивных документах. Речь идет о чувствах молодой свободной женщины к недавно освободившемуся «зэку». События развернулись в 1949 году в том же поселке Таскан. Валентина Александровна Васильева, 27-летняя учительница Тасканской семилетней школы, на Колыму приехала вместе с родителями. Судя по документам, Васильева отличалась достаточно высокой политической активностью — она была членом райкома и бюро ВЛКСМ, агитатором, вела занятия политшколы в колхозе «Красный Богатырь», готовилась к вступлению в партию, занимаясь в кружке по изучению «Краткого курса истории ВКП(б)». В феврале 1949 года она становится кандидатом в члены партии (Там же, л. 16). Но уже в октябре этого года Васильева получает партийное взыскание «за притупление политической бдительности» и «за антипартийный поступок, выразившийся в связи с бывшим заключенным, осужденным за вредительство» (Там же, л. 130). Как и Лиходедов, Васильева вначале пыталась убедить сопартийцев в политической лояльности своего избранника: «Мне говорили, что нельзя этого делать — встречаться и держать связь с Гревским. Я сама не хотела. Но я не могла не встречаться с ним. И я решила связать свою судьбу с Гревским. Гревский мне нравится. Он скромный, вежливый, добрый, отзывчивый. Он по своим политическим взглядам является советским гражданином»; «Мне дорога партия, я не могу порвать с партией. Но, вы понимаете, я Гревского люблю»; «… я осталась советским человеком. Гревский нравится мне. Если он не член партии, то это не значит, что нельзя его любить» (Там же, л. 131). Но далее линии их поведения расходятся: под давлением райкома и первичной парторганизации райисполкома Васильева склоняется к разрыву отношений: «На партсобрании, после убедительных выступлений коммунистов, я пришла к выводу порвать связь с Гревским. Выступали коммунисты и сказали, что лишаешься партии, положения из-за

Название раздела Автор Название статьи

Лабиринт

#1/2014 #4/2014

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Гревского, который имеет судимость. Я поняла, что пошла по неправильному пути и решила порвать с Гревским» (Там же). Выполнить решение оказалось нелегко: Васильева продолжала встречаться с Гревским. Но желание девушки устроить личную жизнь согласно влечению сердца столкнулось с жесткой позицией партийных функционеров. На очередном заседании бюро Среднеканского райкома партии Васильева, по-видимому, морально совершенно подавленная, сделала окончательный выбор: «Я хочу остаться в партии. Пусть дают какие угодно партийные поручения, я их буду выполнять. Я прошу оставить меня в партии. С Гревским у меня все покончено» (Там же, л. 133). Но принесенная в угоду идеологическим догмам личная жертва девушки в итоге оказалась напрасной – члены бюро исключили ее из кандидатов в члены ВКП(б) и отстранили от учительской работы. Причины, подтолкнувшие Васильеву к отказу от любимого человека, заключались не только в угрозе отлучения от партии и вытекающих отсюда последствиях. Сильное давление на нее оказывали собственные родители-коммунисты. Вот строки из протокола: «Грязнов: Я беседовал с ее родителями. Они осуждают ее поступок и мать даже заявила: «Если ее исключат из партии, то она мне не дочь и ее ноги не будет в нашем доме» (Там же). Таким образом, для родителей Васильевой членство в партии в конечном счете также оказывается важнее личных чувств и привязанностей. Итак, за скудными строками архивных документов можно увидеть фрагменты личной жизни нескольких людей, вольно или невольно попав-

ших на Колыму в годы массовых репрессий. Реалии того времени были таковы, что, несмотря на усилия возвести непреодолимый барьер между свободными колымчанами и «зэками», общение между ними было явлением нередким, а после освобождения последних становилось постоянным и повседневным. Это и неудивительно – большую часть населения Дальстроя в 1940-х годах составляли заключенные и бывшие заключенные. Любовные связи и семейные взаимоотношения также несли на себе отпечаток этой гулаговской специфики: в большинстве создаваемых семейных союзов хотя бы один из супругов прошел колымские лагеря. Тотальность этого несвободного мира не могла не затронуть и тех, кто составлял на Колыме политическую элиту и сам не был затронут репрессиями. Но, оберегая идеологическое целомудрие членов партии, власть контролировала их личную жизнь и всеми мерами старалась не допустить пятнающих репутацию любовных отношений, тем более таких, которые перерастали в глубокое чувство и серьезные намерения. Развернув борьбу против «врагов народа» на любовном фронте, партийные идеологи пытались рациональными аргументами подавить это совершенно нерациональное по сути чувство, дискредитировать и развенчать отмеченный лагерем «объект» нежных привязанностей. Масштабы и жертвы этой борьбы в настоящее время оценить не представляется возможным, но думается, что дальнейший анализ архивных фондов, в том числе остающихся закрытыми, позволит осветить и эту сторону повседневной жизни тех трагических лет.

Литература

времен культа личности. — Магадан: Кн. Изд-во, 1992. — 727 с. 4. Глущенко А. Г. Севвостлаг. URL: http:// samlib.ru/g/glushenko_a_g/sevvostlag.shtml (Дата обращения 10.09.2013 г.) 5. Грибанова И. В. Труд в особых лагерях ГУЛАГа: Берлаг, 1948-1954 гг. // Экономическая история. 2010: ежегодник. — М., 2010. — С. 407 – 480. 6. Жжёнов Г. С. Саночки. Раcсказы и повесть. — М., 1997. — 203 с.

1. Бацаев И. Д. Колымская гряда архипелага

ГУЛАГ (заключенные) // Исторические аспекты Северо-Востока России: экономика, образование, Колымский ГУЛАГ. — Магадан: СВКНИИ ДВО РАН, 1996. — С. 46 – 72. 2. Вагнер Г. К. Из глубины взываю...(De profundis). — М.: Круг, 2004. — 271 с. 3. Гинзбург Е. С. Крутой маршрут: Хроника Название раздела Автор Название статьи

11 11

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

7. Косова

Е. С «Ксивой» незаконченный роман: как появлялись на свет дети ГУЛага. Электронный ресурс. URL страницы: http://ria.ru/ ocherki/20121029/907645417.html (Дата обращения 17.02.2013 г.) 8. Кусургашев Г. Д. Призраки колымского золота. — Воронеж: ИПФ «Воронеж», 1995. — 93 с. 9. Мельников С. М. Дальстрой как репрессивнопроизводственная структура ОГПУ-НКВД-МВД СССР (1932–1953 годы). URL: http://www.pandia. ru/text/77/443/643.php (Дата обращения 17.02.2013 г.) 10. Морозова О. М. Любовные тексты участников гражданской войны как исторический источник // Российская история. 2012. № 1. — С. 148 – 161. 11. Память Колымы: Сайт Ивана Паникарова. URL: http://pamyat-kolymy.narod2.ru/1/7.htm (Дата обращения 07.02.2013 г.) 12. Паникаров И. А. Колымский ГУЛАГ в З0-е годы. Материалы научно-практической конференции. URL: http://www.pseudology.org/MVD/Garanschina. htm (Дата обращения 19.09.2013 г.) 13. Широков А. И. Вольнонаемные работники Дальстроя: колымская повседневность 1930–1950х гг. // Вестник Том. гос. ун-та. 2009. № 323. — С. 197 – 201.

12 12

Название раздела Автор Название статьи

#4/2014 #1/2014

Лабиринт

#1/2014 #4/2014

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

В.А. Суковатая, Е.Г. Фисун Суковатая Виктория Анатольевна (Харьков, Украина) — доктор философских наук, профессор кафедры теории культуры и философии науки Харьковского Национального университета им. В. Н. Каразина. E-mail: gekata2000@mail.ru Фисун Екатерина Геннадьевна (Харьков, Украина) — магистр культурологии кафедры теории культуры и философии науки Харьковского Национального университета им. В. Н. Каразина. E-mail: katya_-fisun@inbox.ru

ЖЕНСКИЕ ТЕЛА И ИМПЕРСКИЕ ФАНТАЗИИ: ГАРЕМ КАК ТЕРРИТОРИЯ ВОСТОЧНОГО ДРУГОГО Статья посвящена исследованию репрезентаций гарема и восточных женщин в западноевропейской живописи XIX века и его интерпретации в контексте постколониальной теории и феминистской критики. На материале художественных образов гаремной жизни изучены культурно-национальные и гендерные особенности репрезентации Востока в колониальном сознании европейских империй XIX века. Определено, что специфика репрезентации женщины на Востоке в художественном сознании Западной Европы связана с политико-идеологическими стратегиями имперcкого национального проекта XIX века и становлением европейской культурной, политической и гендерной идентичности. Предпринята попытка рассмотреть Восток как гендерно-сексуальную модель Другого, которая в художественных образах «восточного гарема» отразила идеологические поиски, культурно-национальные ценности европейского субъекта, зафиксированные в культурном бессознательном Европы. Делается вывод, что в рамках колониального дискурса европейской живописи XIX века в образах «восточного гарема» были зафиксированы представления Европы о социальном и правовом статусе женщины собственной национальности. Ключевые слова: гендер, сексуальность, Восток, гарем, постколониальный дискурс, гендерная идентичность, «мужской взгляд», классическая живопись, визуальные исследования.

V. A. Sukovataya, E.G. Fisun Viktoriya Sukovataya (Kharkiv, Ukraine) - Doctor of Philosophical Sciences, Professor at the Karazin Kharkiv National University, Department of Theory of Culture and Philosophy of Science; E-mail: gekata2000@mail.ru Ekaterina Fisun (Kharkiv, Ukraine) - Master of Culturology at the Karazin Kharkiv National University, Department of Theory of Culture and Philosophy of Science; E-mail: katya_-fisun@inbox.ru

The female bodies and the imperial fantasies: harem as a territory of the Orient Other The article is devoted to the research of harem and Orient women’s images in the West European painting of the XIX century and its interpretation in the context of the post-colonial theory and feministic criticism. CulturalНазвание раздела Автор Название статьи

13 13

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ national and gender peculiarities of the representation of the East in colonial consciousness of the European empires in the XIX century were studied on the base of artistic images of harem life. It was defined that the specificity of the woman's representation in the East in the artistic consciousness of the Western Europe is connected with the political-ideological strategies of imperial national project of the XIX century and with establishment of European cultural, political and gender identity. An attempt was made to examine the Orient as a defined gender-legal model of the Other, which reproduced ideological searches, cultural-national values of Europe, the European cultural unconscious, in artistic images of the "Orient harem". It is concluded that the colonial discourse in European painting in the XIX century demonstrated European notions about social and legal status of women of own national culture which had been fixed in the images of the "Orient harem". Key words: gender, sexuality, harem, Orient, post-colonial discourse, gender identity, "masculine gaze", classic painting, visual arts studies. Можно утверждать, что в современном массовом сознании гарем представляет собой важный элемент (локус) европейских представлений о восточной культуре, репрезентирующий ее фундаментальное отличие от культуры европейской, христианской, прежде всего противопоставление «мужской» публичности и «женской» домификации (отсутствие публичного статуса). Гарем как форма наиболее выраженной демаркации пространства на «мужское» и «женское» представляет определенную загадочность для внешнего наблюдателя, не вовлеченного в интимное (приватное) понимание восточной культуры, ее моральных и материальных ценностей, которые в ситуации гарема оказываются тесно переплетены. Если образы типичной восточной маскулинности имеют в европейском визуальном сознании очевидные аллегории с турецким ятаганом, бешено мчащимся арабским скакуном, ситуациями охоты на тигров или львов (что зафиксировано в образах западноевропейской живописи ХIХ века — Э. Делакруа, Ж.−Л. Жерома, др.) и репрезентируют категории открытости, страстности, натиска, активности, то восточная женственность скрыта и даже утаена от внешнего наблюдателя, помещена в некую «складку» культуры, проникновение в которую для среднего европейца практически невозможно. Гарем (и по сей день) остается для европейцев и американцев пространством культурного фантазирования, заменяющим знание и понимание. Нередко проникновение чужака в гарем расценивалось как покушение на святая 14 14

святых государства, что отражено в фольклоре и литературных произведениях разных стран: например, один из сюжетов эпоса о Хадже Насреддине посвящен ловкому и неузнанному проникновению героя в гарем султана; Марко Поло в своих воспоминаниях, напротив, сообщает, что ему довелось сопровождать в Персию принцесс, отдаваемых в гарем правителю этой страны. Исследования гарема как особого вида пространства, определяющего восточный образ жизни, появляются с середины ХIХ века, в русле европейского интереса к Востоку и попыток проанализировать полученный в ходе военных походов и торговых контактов культурно-территориальный опыт. Уже в конце ХХ – начале ХХI века выходит немало работ, посвященных истории, этнографии, а также семантике гарема в культурной жизни восточного общества [См.: 7; 15; 26]. В последние десятилетия можно наблюдать своего рода всплеск художественных романов и дневников [См.: 9, 30] (как имеющих отношение к реальности, так и полностью вымышленных), в которых, как правило, гарем представлен как пространство столкновения европейской нормативной «цивилизованности» и экзотической дикости восточных людей: прекрасная европейка (англичанка, француженка) попадает в плен (или похищена), и через призму ее — европейского, нормативного взгляда, — представлен гарем как хронотоп восточных нравов и европейских страхов [14; 16]. Еще один современный вариант — это описания гарема с точки зрения образованной европеизи-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

рованной феминистки, чей индивидуализм подавляет гаремная деспотия [20]. Важно отметить, что тема гарема выглядит настолько привлекательной, что охотно эксплуатировалась как великими композиторами ХVШ и XIX веков (оперы Моцарта «Похищение из сераля» и Россини «Итальянка в Алжире»), так и современной массовой культурой (например, французская драма «Гарем» (1985) или «Великолепный век» (2011 – 2014). После работ М. Фуко и Э. Саида [13; 8], оказавших фундаментальное влияние на современные методологии исследований культуры, изучение гарема активизируются в феминистской и постколониальной критике: принципиальным становится тезис о том, что жизнь женщины в восточном гареме — это пространство социального бесправия, невозможности самовыражения, а также сексуального рабства [10]. Однако, как замечает ряд историков Востока [5], гарем в некоторых странах это еще и способ выживания для девушек из беднейших семей, а также система ведения домашнего хозяйства, в котором установлен круг обязанностей для каждой обитательницы. Таким образом, гарем как «скрытое» пространство восточной культуры и как способ производства гендерных идентичностей, до сих пор представляет спорный, сложный, неоднозначный феномен, требующий аккуратного изучения. Визуальные образы гаремов были широко представлены в западноевропейской живописи «долгого ХIХ века», прежде всего французов, итальянцев, англичан, – наиболее известные из которых принадлежат кисти Ш. А. Ф. Ван Лоо, Ж. А. Гуарди, Э. Делакруа, Т. Шоссерио, Э. Фромантена, Ж. О. Д. Энгра, Ф. Г. Ле Паулля, Ф. Гудаля, М.Ф. Марсаля, П. Л. Бошара, Ф. Фабби, Ф. де Джонвилля, Ж. Ф. Левиса – которые и создали экзотические и кинематографически яркие «сценки из гарема», вошедшие в иконографию современной массовой культуры на правах «аутентичных». В действительности, следует помнить, что ни один европейский художник не мог быть допущен на территорию гарема [23]; большинство из картин «о гареме» опираются на восприятие художником открытой части восточных дворцов и городского Название раздела Автор Название статьи

пространства и проецирование своих знаний на «закрытую» часть дома [32]; европейские художники в значительной степени следовали политической моде тех лет «экзотизации не-европейских Других», среди которых восточная женщина занимала одно из центральных мест [22]. О том, что Восток — это всегда «отчуждаемый Другой» Запада, писал в известной работе И. Нойман [6]. На то, что Восток является стабильной категорией «западного Другого», указывали Х. Бхабха и Я. Ставракакис [3; 12]. С точки зрения исследовательских стратегий наиболее важным нам представляется тот факт, что гарем в большинстве работ репрезентирован как непреложная реальность восточной жизни на пересечении национальных и гендерно-сексуальных отношений, помещенных в определенное пространство, альтернативное западной топографии и аксиологии. Однако цель нашей работы заключается вне в том, чтобы исследовать гарем как образ восточного гендера и сексуальности в зеркале западного сознания (как, например, в работе [19]); нас также не интересует статус Востока как гендерно-расового Другого в формировании идентичности западного субъекта (чему было уделено внимание в работах западных исследователей [33]); изучению проекций сексуальных фантазий западного субъекта на пространство Востока также посвящено несколько критических работ, среди которых наиболее известной является работа Л. Нохлин «Воображаемый Восток» [21], а также чрезвычайно интересное исследование М. Робертс [29], которое написано на пересечении феминизма, психоанализа и культурной истории. Свою задачу в изучении визуальных образов гарема в западноевропейской живописи ХIХ века мы видим в определении того, какую роль живописные репрезентации восточного гарема и восточных женщин сыграли в формировании имперского дискурса ХIХ века и в оправдании колониальных захватов Азии и Африки. В рамках поставленной задачи мы считаем необходимым: 1) очертить типологию «гаремных» сюжетов в западноевропейской живописи ХIХ века; 2) проанализировать жанр «гарема» и «восточных женщин» 15 15

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ как визуальный дискурс в западноевропейской живописи ХIХ века в контексте колониальных продвижений западноевропейских империй и моральной легитимации этого; 3) при помощи каких средств и образов территория «Востока» мифологизируется (в терминах Р. Барта), превращаясь из географического пространства в фигуру речи или визуальную метафору. Методология данного исследования является интердисциплинарной и включает в себя феминистскую и постколониальную критику как базовые стратегии, а также феминистский психоанализ, теорию Другого, концептуально-семантический анализ образов, типологический анализ, семиотический анализ и дискурс-анализ; весьма продуктивным в свете поставленных задач нам представляется использование методологии «рецептивной эстетики» (Г.-Р. Яусс, С. Холл, В. Изер [17; 28]), получившей широкое распространение в культурной теории 1970-1980-х годов в связи принципиальным перенесением акцентов с социальных условий производства текста и интенций автора на субъективность зрительского восприятия, которая легитимизируется в данной методологии. Также одним из элементов нашего анализа выступает структурный анализ и деконструкция «социальных мифологий» в том значении, которое использует Ролан Барт в своей известной книге «Мифологии» [1]. В качестве материала для нашего исследования были использованы работы западноевропейских художников, имеющих общепризнанный статус «ориенталистов» [31] и посвятивших теме восточных гаремов определенное количество своих живописных произведений, которые, в свою очередь, вошли в массовое сознание ХIХ века, а через него — получили статус классической живописи. В силу ограниченного пространства жанра статьи, наш анализ произведений живописи не может быть исчерпывающим, однако в нем представлены, на наш взгляд, наиболее репрезентативные произведения с точки зрения задач исследования и нашего зрительского восприятия (в концепции рецептивной эстетики). Новизна нашего исследования обусловлена спе цификой постановки задач, структурно-семиоти16 16

ческим и концептуально-семантическим анализом визуального материала в качестве элементов «имперского» дискурса, выведением жанра «гарема» классической западноевропейской живописи из плоскости искусствоведения и истории искусств в пространство культурной критики и исследований империи. Основная теоретическая посылка заключается в том, что гендерный, географический, имперский и национальный дискурсы существуют не изолированно друг от друга, а взаимопроникают и поддерживают друг друга. То, что тело (а особенно — женское тело) может символизировать определенные пространства, национальные территории и географические объекты, было замечено в глубокой древности. Принято считать, что одним из первых на эту взаимосвязь указал Ж. Мосс [24], который показал, что такое взаимопроникновение может достаточно широко использоваться в военной пропаганде. Ярким примером такой взаимосвязи может служить география двадцатилетних странствий Одиссея, которая тесно переплетается с его «освоением» женских тел отдаленных земель: Калипсо, Цирцеи, Навсикаи. Женщины удаленных территорий легко превращались в сексуальную добычу героя-мужчины: не только Одиссей, но и Язон во время своих странствий легко вступает в связи с женщинами разных племен и народов (Гипсипилы, Медеи), тем самым, как бы «колонизируя» окраины греческой ойкумены [См. подр.: 11]. С середины ХVП география становится одним из ключевых измерений культуры в европейском общественном сознании: это связано с тем, что период ХVIII-XIX веков — это период активного формирования крупнейших европейских империй, прежде всего, Великобритании, Франции, России, которые расширяются на восток и юг (Африка, Азия). Захват удаленных территорий и освоение их становится основой не только экономического базиса европейских империй, но и формой общественного сознания. В общественном сознании акт движения империи в новые земли, по мысли современной исследовательницы Р. Моханрам [25], символически воплощал идею «белой маскулинности» и гегемонии белого субъ-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

екта Европы над окраинными «цветными» территориями, понимаемых как женское начало. В этой конструкции женщины собственной нации (англичанки, француженки) понимались общественным сознанием как «Дом», как основа идентичности имперского субъекта, как исходная точка имперского движения, служащая источником экстериоризации в мир. В противовес этому тела не-европейских женщин воплощали пространство мира (гендерно-сексуально-расового тела колоний) как оппозицию доминирующего имперского Субъекта и колонизируемого феминного Другого. Именно женское тело лежит, по мысли Р. Моханрам, на пересечении территории, расы и гендера, связывая их между собой и являясь идеальным резервуаром для воплощения колониальных фантазий европейского мужчины. Появление многочисленных колоний, населенных представителями иных рас и этносов, является и основой и продуктом расширения империй, внешним, видимым проявлением которого становится утверждение контроля Центра (то есть империи) над ее удаленными, экзотическими окраинами (периферией) [См.: 8]. Как пишут А. Ворвик и М. Виллис, аргументы территориальной экспансии империй были самые разнообразные: христианизация «дикарей»; защита соплеменников; трудовая и экономическая миграция; торговля; научные экспедиции; необходимость политического контроля [34; c. 153 – 154]. Однако «моральный аргумент» был одним из наиболее распространенных: он состоял в утверждении нравственного превосходства культуры империи над не-европейскими территориями колоний. Мотивы гендера и сексуальности становятся центральными в репрезентации отношений империи и колоний в литературе XIX века: это, прежде всего, романы и рассказы Р. Киплинга, а также Ч. Диккенса, А. Конан-Дойля, Дж. Конрада, П. Мериме, В. Гюго, Ш. Бронте [27]. Однако можно заметить, что если в литературных произведениях взаимосвязь гендера, сексуальности и пространственных продвижений империй не всегда артикулируется прямо, то западноевропейская живопись XIX века в этом отношении более откровенна. Название раздела Автор Название статьи

Европейское восприятие Востока ярко отобразилось в художественных образах ХIХ века, что дает основания говорить о живописи как трансляторе экспансионистских идей европейских империй, выраженных в гендерно-расовых визуализациях. Именно необходимость морального обоснования имперских амбиций Западной Европы и доминации маскулинного субъекта над женским телом колоний стимулировала, на наш взгляд, развитие ориентализма как направления в искусстве XIX века, а также актуализацию определенных жанров ориентализма. В частности, исследователь А. Бобриков считает, что ориентализм никогда не был однородным явлением, ни в эстетическом, ни в политическом, ни в жанровом плане. Он выделяет ориентализм «высокий» (романтизм Делакруа), «политический» (П.-Н. Герен), «квазиориентализм» (Ж. О. Д. Энгр, А. Ж. Гро), этнографический (Р. Портер), «исторический» (Р. Дадд), «экзотический» (А. Декан), «массовый», вплоть до «китчевого», в образах эротических картинок или даже порнографии (Т. Роулендс) [2]. Восточные гендер и сексуальность были представлены не только в образах гарема, но также в жанрах восточной битвы, охоты на дикого зверя, скачущих всадников, ночного патруля, уличных базаров и торговых караванов, пересекающих пустыню, которые впоследствии составили «мифологию» стиля ориенталистской живописи (ее композицию, колорит). Если «охоту», «битву» и другие типы сюжетов с активными действиями на открытых территориях (пустыня, дорога) и в публичных пространствах (восточная улочка, торговая лавка) можно отнести к репрезентациям «мужского» гендера Востока, то гарем, это была, безусловно, его феминная ипостась. Гарем, несомненно, занимает одну из центральных позиций в репрезентациях Востока как феминного пространства. В сценах из гаремной жизни восточная женщина изображена европейскими художниками в разнообразных сексуальногендерных ролях: одалиски, любовницы, танцовщицы, рабыни, купальщицы. «Восточный гарем» в европейской живописи представлен как приватное пространство Востока, внутри которого действует 17 17

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ строгая социально-ролевая стратификация женщин: одалиски и любовницы предназначены для сексуальных отношений; танцовщицы развлекают мужчин и обеспечивают им досуг; рабыни задействованы в быту, прислуживая хозяину; купальщицы «украшают» гарем совместными играми и весельем. Эти типы гаремной жизни соответствуют определенным формам мужской доминации в европейском обществе и они проектируются на пространство восточной жизни в живописи. Если типологизировать сюжеты гарема, то они репрезентируют разные пространственно-функциональные локусы, наиболее распространенными из которых, являются, на наш взгляд, сюжеты с «гаремными танцовщицами»; «гаремные развлечения» наложниц; «гаремные свидания» с султаном; покупки «гаремных красавиц» и базарные торги за женское тело; «гаремные бани»; «гаремные курения»; «гаремные куртизанки». Куртизанка, наложница, обнаженная купальщица, танцовщица – каждая из обитательниц гарема как бы приоткрывала завесу скрытости приватного пространства Востока и символизировала одну из форм восточного хронотопа «разврата». Одним их главных методов построения культурных различий между Западом и Востоком стало создание таких образов Востока, которые воспроизводили «воображаемое Европы» (Саид), ее коллективные представления об экзотическом Другом (П. Пал-Лапински) и гендерные предрассудки в отношении женщин собственной нации (И.Кософски-Седжвик). Если в западноевропейской живописи Х1Х века в изображении женщин собственных наций все более широкую популярность получают образы женщин, стремящихся к трудовой и эмоциональной эмансипации: артистки, балерины, «городские барышни», «профессиональные женщины» (Г. Курбэ, П. Сезанна, К. Коро, А. Тулуз-Лотрека, К. Моне, Э. Дега), то в образах восточных женщин этого же периода художники воспроизводили женские роли, которые осуждались в Европе и которые отражали сексуальные фантазии европейских мужчин: куртизанки, наложницы, нимфоманки. Гаремные женщины удовлетворяют гендерную «ностальгию» Европы: 18 18

обнаженность тела восточной одалиски на картинах Э. Делакруа и Ж. О. Д. Энгра успокаивала тревогу европейского субъекта перед «сокрытостью» незнакомой культуры и удаленностью восточных пространств. Зрелищность восточного танца или сладострастие в женских объятьях – это те формы «мужского удовольствия», которые были понятны и доступны европейскому субъекту, поэтому можно предположить, что воплощая их в живописи и, тем самым, Восток в распутстве, художники скрывали имперскую и маскулинную зависть Запада. В образах гаремной любви художники-ориенталисты репрезентировали европейские формы «мужского удовольствия»: наслаждение женским телом, сексуальные фантазии с мужским доминированием и женским подчинением. В дискурсе «восточных распутств» западноевропейские художники конструировали дискурс обвинения Востока в тех моральных недостатках, которые Европа не хотела признавать у себя. На наш взгляд, западноевропейские живописцы стремились визуализировать «инаковость» Востока через подчеркнутую безнравственность или духовную бедность представителей Востока по сравнению с приоритетом порядка, закона и морали в европейских империях. Восточные женщины в этих противопоставлениях играли главенствующую роль, так как именно они символизировали «тело нации», а изображая восточных женщин в качестве куртизанок, наложниц и опиумисток, художник как бы сигнализировал — на уровне визуальных образов, — моральной деградации восточных наций и конструировал дискурс западноевропейского превосходства. Например, художник К. Гис создавая «восточных куртизанок» использовал стилистику восточного убранства в «Турецкой куртизанки в Галате» (1856), экзотизируя традиционные формы аморальности. А изображение обнаженных женщин у Ж. О. Д. Энгра косвенным образом становилось оправданием противопоставления «цивилизованной» Европы и «распущенного» Востока, когда в европейском сознании гаремные женщины ассоциировались с европейскими куртизанками и проститутками, занимавшими самые низшие уровни социальной ие-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

рархии в западноевропейских обществах. Известно, что для гаремной жизни женщину сначала покупали (что репрезентируют западноевропейские изображения невольничьих рынков и продаж голых рабынь), затем обучали искусству соблазнения, танца, повиновения, определяли роль и статус в гаремной иерархии. По мнению Ф. Жюллиана, в интимных сценах «из гарема» Э. Делакруа определил роль восточной женщины, какой ее хотели видеть подавляющее большинство европейских зрителей: художникам-европейцам важно показать, что в гаремной среде «женщина служит добычей мужчины» [4, с. 80], что должно демонстрировать как бы «безнравственность Востока» и угнетение женщин (на фоне европейской эмансипации и борьбы западных женщин за свои права). В образах «одалисок» (Э. Делакруа «Одалиска» 1857, Ж. Д. О. Энгр «Одалиска с рабами» 1842, Э. Тиссьер «Алжирская женщина и ее раб» 1860, Ф. Дикси «Лейла» 1892, Ж.-Л. Жером «Женщина у окна» 1888, Ж.-Ж. Бенжамен-Констан «Одалиска» 1882, В. Вонтнер «София, одна из трех принцесс Багдада», Ф. Гудаль «Любимцы гарема», Ф. Лейтон «Одалиска» 1862) художественный взгляд живописца приобретает форму «гегемонного взгляда», когда живописцу становится интересно не только «подсматривать» за повседневным поведением восточных женщин, но еще более ‒ раскрывать эротические фантазии Востока, которые, на самом деле, являются, по сути, экстраполяцией собственных сексуальных фантазий Запада на «тело» Востока. В формировании образа развратного, порочного, греховного Востока, требующего европейского дисциплинирования, большую роль сыграли европейские фантазии о том, что Восток больше, чем Запад наслаждается женской сексуальностью, что восточные мужчины не знают чувства меры в потреблении женского тела, поэтому можно говорить об интимных сценах в живописи XIX века как о механизме различения Европы (Запада) с Востоком. В этом отношении показательна картина французского художника Ф.-А. Кормона «Гарем» (1877), которую можно рассматривать как дискурсивное обвинение живописца в сексуальНазвание раздела Автор Название статьи

ной похотливости восточных мужчин. В центре полотна художник изобразил сидящего на белоснежной постели султана, вокруг которого крутятся белокурые красавицы, по всей видимости, – европейки, украденные и проданные в рабство. Главный герой находится в явной растерянности, так как ему предстоит сделать важный выбор. Среди доступных, красующихся перед ним, женщин он должен выбрать наиболее понравившуюся девушку, которая пополнит ряды гаремных жриц. Пока хозяин гаремной обители пребывает в недоумении от того, кто в конечном итоге останется с ним, по углам комнаты над его полоумием тешатся базарные работорговцы, предложившие новый товар. По нашему мнению, картина Ф.-А. Кормона значима тем, что французу одновременно удалось смоделировать и воспроизвести самопризнание восточных мужчин в женолюбии, что в действительности больше манило европейских мужчин и чего они боялись признать. По этому поводу можно вспомнить утверждение Я. Ставракакиса и Н. Хрисолораса о Другом, как тем, кто «украл наслаждение» [12] (как Восток у Запада) и нагло хвастается правом на искушение женщинами — именно в таких образах репрезентирован Восток в гаремном жанре западноевропейской живописи ХIХ века. Картины любовного уединения хозяина гарема с молодыми девушками представлены Ф. Ле Пауллем («Паша и его гарем»), Ф.-А. Кормоном («Свергнутая фаворитка»), Э. Делакруа («Мавританская пара на террасе»), Дж. Левисом («Перехваченная переписка» 1850). Ожидание развлечения, томящее султана, оголение женских тел и раскрепощенное поведение женщин, которое изображают западноевропейские живописцы, можно назвать не только сексуальным фантазированием в живописи, но и художественным расшатыванием представлений о социальных отношениях на Востоке. Можно предположить, что изображения гаремных вожделений в ориентализме XIX века — это визуализация «маскулинной гегемонии» Запада, когда представления о поведении восточного мужчины в изобразительном искусстве формируются путем сексуального проецирования на него 19 19

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ комплекса вины белого мужчины. Можно утверждать, что «невольничий рынок» — еще один сюжет гаремной живописи и территории «коррумпированного Востока». Особого внимания требуют сюжеты, в которых представлена продажа не черных или восточных невольниц, а продажа пиратами белых женщин, попавших в плен. В этих сценах работорговли можно увидеть, что Восток репрезентирован не просто как Другой Европы, а как ее Враг, «калечащий» европейскую женщину, и, таким образом, наносящий удар по основам европейской морали. В качестве примера можно привести известную работу Г. Семирадского «Исаврийские пираты, продающие добычу» (1880), в которой художник детально изобразил процесс «купли-продажи» женщин живьем из рук в руки туземцев, спора туземцев по поводу цены и внешних качеств «живого товара». В сценах торговли голыми «белыми рабынями» (Ж.-Л. Жером «Рынок рабов» 1866, «Рабыни на продажу», «Продажа невольницы», Э. Норманд «Белый раб» 1894, «Вкус рабства», О.-Ф. Биар «Работорговля» 1840), художники изобразили жестокость туземцев в обращении с европейскими женщинами, в то время, как изображений жестокости по отношению к «своим», то есть, восточным женщинам, в европейском ориентализме не представлено. Это означает, что ориенталисты ХIХ века сознательно или бессознательно создавали визуальную символику территорий: Востока как места, где моральные ценности Запада не работают и потому оправдывают колонизацию. Можно утверждать, что центром гендерной дискуссии в живописи XIX века выступает оппозиция «Запад — Восток», где Восток представлен как территория антигуманности и жестокости и образ Западной Европы как пространства «нравственной безупречности». Таким образом, экспансия Европы на Восток и установление власти западных империй над удаленными восточными территориями, получает моральное оправдание в общественном сознании. «Гаремные купания» – еще одна разновидность ориентальной живописи ХIХ века, которую можно рассматривать как развитие темы «восточного гендера». В художественном исследовании об20 20

разов «гаремных купаний» (Ж. О. Д. Энгр «Внутри гарема» 1828, «Турецкая баня» 1862, Ж.-Л. Жером «В бассейне гарема» 1846, «Ванна. Женщина, моющая ноги» 1899, «Купание» 1895, А.-Т. Лоуренс «В бане с губками и лопатками», «После бани») речь идет о телесных практиках Востока в репрезентации европейской живописи, когда анатомия женского тела становится источником конструирования социокультурных различий между Европой и Востоком. В своих работах Ж. Лэкомтэ ду Нойо («Белая рабыня» 1888), Э. Бернар («Курящая женщина» 1900), Ж.-Л. Жером («Арабская девушка в бассейне», «Бассейн в гареме» 1876), Ф.-А. Биард («В серале») представили Восток, достигающий экстаза и постоянно стремящегося к нему. На наш взгляд, в образах «восточных купален» была выстроена художественная оппозиция «Восток — Европа» на основании оппозиций «черный-белый», «грязный-чистый». На эту мысль наталкивают визуальные приемы, которые используют живописцы: на многих картинах обнаженные восточные наложницы как бы добровольно демонстрирует свое тело «мужскому взгляду». Можно сделать вывод, что в европейской символике смыслов очищение и отмывание «восточных женщин», их расчесывание и переодевание в туалетных комнатах в живописи европейских ориенталистов основывается на оппозиции «чистый / грязный», «целомудренный / греховный», которые укоренились в европейском восприятии образа Востока. Можно утверждать, что «гаремные купания» в живописи XIX века — это как бы экстраполяция европейского желания подвергнуть Восток «моральному очищению», «отмыть» Восток от «нравственной грязи», когда, по мнению И. Нойманна, отсутствие «чистоты» говорит об отсутствии цивилизованности [6, с. 107]. Поэтому можно предположить, что в образах «гаремных купаний» западноевропейские ориенталисты воспроизводили стремление европейских империй к доминации над «греховным» Востоком. Еще одной разновидностью «гаремного» жанра можно считать сцены «гаремных курений». В образах «гаремных курений», где главными объектами изображения выступают одалиски

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

с разгорающемся кальяном, западноевропейские ориенталисты «удвоили» масштабы «мужского удовольствия», воспроизводимого через семантику Востока в живописи: восточные красавицы не только эротически соблазняют «мужской взгляд», но и дополняют ее стремлением насытить мужчину нелегальными удовольствиями, наслаждением иллюзиями, миром грез. Известно, что в XIX веке увлечение курением и интерес к наркотикам пришли в Европу из колоний Индии и Египта, их последствия стали настоящей социальной катастрофой для Запада, а образ одурманенного европейского интеллектуала вошел в основу остросюжетных романов эпохи (Ч. Диккенса, О. Уайльда, А. Конан-Дойля). Но в отличие от литературы, на полотнах художников XIX века в кальянном дыму оказывается азиатский Восток, а не Запад, и именно он учится «уходить» от реальности. Можно утверждать, что в европейской живописи XIX века ориенталистский символизм, репрезентированный прежде всего жанром восточных гаремов, помимо эстетических идей и субъективного интереса художников к Востоку, отразил стратегии империалистического колониального проекта. Идеологические ориентации колониального дискурса европейской живописи XIX века были выражены в сценах рыночных продаж женщин, «гаремных купаний», «гаремных курений», сценах уединения с «одалисками», женских развлечений и сексуальных практик, праздности и роскоши в гареме. В образах «восточного гарема» западноевропейскими живописцами были продемонстрированы фобии Европы Х1Х века: сопротивление женской эмансипации (в сюжетах гаремного быта), боязнь этнокультурной ассимиляции с Востоком (в сюжетах продаж «белых женщин»), необходимость морального оправдания экспансии (в сюжетах гаремных страстей). В образах «восточного гарема» европейская идеология империализма эротизируется утверждается превосходство европейской, «белой» гендерной политики. Восток в живописи ХIХ века представлял своего рода зеркало, в котором живописцы фиксировали эгоцентризм, индивидуализм западного субъекта, его социальные и сексуальные страхи. Образы Название раздела Автор Название статьи

восточной «одалиски», «восточной танцовщицы», «купальщицы» и «рабыни» выступили символами женской сексуальности, более ярко выраженной, чем у европейских женщин. Создание женских образов и семантики гарема в живописи ориентализма ХIХ века являлось попыткой абсолютизировать европоцентристский взгляд на статус Востока через адаптацию феминности к колониальному видению Востока. Путем визуализаций гарема территория «Востока» в западноевропейской культуре мифологизируется, превращаясь из географического пространства в визуальную метафору. Литература 1. Барт Р. Мифологии / пер., вступ. ст. и коммент. С. Н. Зенкина. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. — 312 с. 2. Бобриков А. Ориентализм в живописи: начало // ART-1 Новости искусства, дизайна, архитектуры, фотографии 2013-2014 [Электронный текст]. Режим доступа: http://art1.ru/?custom_author=aleksej-bobrikov 3. Бхабха Х. Местонахождение культуры // Перекрестки. 2005. № 3-4. — С. 161 – 191. 4. Вергвари Л. Делакруа. — Будапешт: Корвина, 1963. — 250 с. 5. Клуг Дж. История гарема в культурах народов мира. — Смоленск: Русич, 2004. — 336 с. 6. Нойманн И. Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей. — М.: Новое издательство, 2004. — 336 с. 7. Пензер Н. Гарем. История, традиции, тайны / Пер. с англ. О. И. Миловой. — М.: Центрполиграф, 2007. — 303 с. 8. Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. — СПб.: Русский мир, 2005. — 636 с. 9. Смолл Б. Гарем. — М.: АСТ, 1997. — 160 с. 10. Спивак Г. Ч. Могут ли угнетенные говорить? // Введение в гендерные исследования. Ч. 2. Хрестоматия. — Х.: ХЦГИ; СПб.: Алетейя, 2001. — С. 649 – 670. 11. Суковатая В. А. «Другой» у Гомера: семантика гендера и сексуальности // Культура и искусство. 2012. № 6 (12) — C. 52 – 60. 12. Ставракакис Я. (Я не могу не получить) свое наслаждение: лакановская теория и анализ национализма // Гендерные исследования. 2008. № 18 (2/2008). — Х.: ХЦГИ. — С. 242 – 265. 13. Фуко М. Забота о себе. История сексуальности. Т. 21 21

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ III. —М.: Рефл-бук; К.: Дух и литера, 1998. — 282 с. 14. Ashman A., Gökmen J. Tales from the Expat Harem: Foreign Women in Modern Turkey. —Emeryville, CA: Seal Press, 2006. — 300 p. 15. Alloula M. The Colonial Harem. Theory and History of Literature; V. 21. — Minneapolis: University Of Minnesota Press, 1986. — 160 p. 16. Grewal I. Home and Harem: Nation, Gender, Empire and the Cultures of Travel. — Durham: Duke University Press Books, 1996. — 288 p. 17. Iser W. The Act of Reading: A Theory of Aesthetic Response. — Baltimore: Johns Hopkins UP, 1980. — 224 p. 18. Kosofsky Sedgwick E. Between Men: English Literature and Male Homosocial Desire. — N. Y.: Columbia University Press, 1985. — 244 р. 19. Mabro J. Veiled Half-Truths: Western Travellers’ Perceptions of Middle Eastern Women. — L.: I.B. Tauris & Co Ltd, 1996. — 288 p. 20. Mernissi F., Ward R. Dreams of Trespass: Tales of a Harem Girlhood. — N. Y.: Perseus Books, 1995. — 242 p. 21. Nochlin L. The Imaginary Orient // The Nineteenthcentury Visual Culture Reader, eds. V. R. Schwartz, J. M. Przybylski. — L.: Routledge, 2004. — Р. 291 – 298. 22. Pal-Lapinski P. The Exotic Woman in NineteenthCentury British Fiction and Culture: A Reconsideration. — Durham, New Hampshire: University of New Hampshire Press, 2004. — 92 p. 23. Peirce Leslie P. The Imperial Harem: Women and Sovereignty in the Ottoman Empire. — Oxford: Oxford University Press, 1993. — 400 p. 24. Mоsse G. L. Nationalism and Sexuality: MiddleClass Morality and Sexual Norms in Modern Europe. — Madison: University of Wisconsin Press, 1988. — 250 p. 25. Mohanram R. Black body. Woman, Colonialism and Space. — Minneapolis: University of Minnesota Press, 1999. — 250 p. 26. Penzer N. M. The Harem: Inside the Grand Seraglio of the Turkish Sultans. — Dover Publications, 2012. — 336 p. 27. Purchase S. Key concepts in Victorian literature. — L. and N. Y.: Palgrave Macmillan, 2006. — 282 p. 28. Jauss H. R. Toward an Aesthetic of Reception. — Minneapolis: University of Minnesota Press, 1982. — 264 p. 29. Roberts M. Intimate Outsiders: The Harem in Ottoman and Orientalist Art and Travel Literature. — Durham: Duke University Press Books, 2007. — 248 p. 30. Shaarawi H. and Badran M. Harem Years: The Memoirs of an Egyptian Feminist (1879-1924). — N. Y.: The Feminist Press at CUNY, 1987. — 176 p. 22 22

31. Stevens M. A. Orientalists. Delacroix to Matisse: European Painters in North Africa and the Near East. — L.: Royal Academy of Arts Publisher, 1984. — 224 p. 32. Yeazell Ruth B. Harems of the Mind: Passages of Western Art and Literature Hardcover. — New Haven: Yale University Press, 2000. — 328 p. 33. Robinson-Dunn D. The Harem, Slavery and British Imperial Culture: Anglo-Muslim Relations in the Late Nineteenth Century. — Manchester: Manchester University Press, 2014. — 240 p. 34. The Victorian literature. Ed. by A. Warwick and M. Willis. — L. & N. Y.: Continuum, 2008 — 258 p.

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Ч. И. Ильдарханова Ильдарханова Чулпан Ильдусовна (Казань, Россия) — кандидат социологических наук, ученый секретарь ГУ Научноисследовательский центр семьи и демографии Академии наук Республики Татарстан. E-mail: chulpanildusovna@gmail.com

СОЦИАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ СЕЛЬСКОЙ СЕМЬИ В РЕСПУБЛИКЕ ТАТАРСТАН: МУНИЦИПАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ В статье изложены результаты социологического исследования Центра семьи и демографии АН Республики Татарстан, отражающие состояние домохозяйства, социально-демографические ресурсы сельской семьи, кооперацию сельчан в Дрожжановском муниципальном районе Республики Татарстан. Представлены жизненные и сельскохозяйственные стратегии активного сельского населения. Сельская семья отражена в статье сквозь призму достижения своей устойчивости посредством различных социальных практик, в том числе рисковых, таких как маятниковая миграция. Моделирование социальной реальности сельской семьи на примере муниципального района РТ отражает интеграцию инновационных подходов в сфере жилищного и сельского хозяйства. Постановка в центр всех действующих и возникающих социальных сетей сельской семьи коренным образом меняет логику и ценностную составляющую и места территориальных единиц региона. Вопреки логике, предполагающей значимость объекта по масштабу его крупности, автор полагает, что измерение модернизации села должно начинаться с самого низового звена, не на макро, а на микроуровне. Ключевые слова: муниципальный район, сельская семья, сельское население, локальное сообщество, волонтерские действия, кооперация, ресурсный потенциал, центр семьи и демографии ан рт, республика татарстан

Ch. I. Ildarkhanova Chulpan Ildarkhanova (Kazan, Russia) - PhD in Sociological Sciences, Scientific Secretary at the Research Centre for Family and Demography of the Academy of Sciences of the Republic of Tatarstan; E-mail: chulpanildusovna@gmail.com

Social reality of a country family in the republic of tatarstan: a municipal dimension The article considers the results of the sociological research of the Centre for Family and Demography of the Academy of Sciences of the Republic of Tatarstan, reflecting the state of household and socio-demographic resources of a country family, and cooperation of villagers of Drozhzhanovskiy municipal region of the Republic of Tatarstan. The author presents life and agricultural strategies of active rural population. A country family is considered in the light of the achievement of its sustainability by means of various social practices, including the risky ones, like commutation. Modeling of social reality on the example of a municipal region of the Republic of Tatarstan reflects the integration of innovative approaches of housing and agriculture. Centering of all existing and appearing Название раздела Автор Название статьи

23 23

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ networks of a country family fundamentally changes the logic and the value component of the place of territorial units of the region. Contrary to the logic that presupposes the assessment of the value of an object according to its scale, the author supposes that a village modernization assessment should start with the lowerest part, not on the macro- but on the micro-level. Key words: municipal region, country land, country population, local community, volunteer activities, cooperation, resource potential, the Centre for Family and Demography of the Academy of Sciences of the Republic of Tatarstan, the Republic of Tatarstan Достижение устойчивости сельских терри- [4, c. 116]. торий сопряжено с сохранением и развитием сеЖизнь и быт сельской семьи традиционно лообразующих элементов, определяемым жизнен- были связаны с крестьянским хозяйством, котоными стратегиями сельской семьи. Методология рое, по оценке А. В. Чаянова, «неотделимо от соизучения социальных аспектов сельской семьи циально-демографических функций, а крестьянварьируется в зависимости от поставленных ис- ский двор непрерывно связан с жизнью всего следователями задач. Отечественная научная шко- деревенского социума и общества в целом» [5, c. ла социологии семьи А. И. Антонова предлагает 219]. Исследование сельских домохозяйств Носоциолого-педагогический подход к семейному восибирской области, проведенное В. В. Самсообразу жизни на селе, предполагающему так на- новом в первом десятилетии XXI века, отражает зываемый «посемейный анализ» [1, с. 5]. Изучение отрицательную роль низких доходов от сельскохосовместных практик быта и деятельности сель- зяйственной занятости и низкой рентабельности ской семьи при таком подходе подчеркивает спец- ЛПХ, вызванной устаревшей технической базой, ифику изучения сельской семьи в рамках социаль- на формирование ценностных установок, мотивиной педагогики. В эмпирических исследованиях рующих сельчан к трудовой активности. Бурятские под руководством А. И. Антонова, проведенных социологи села Ц. Ц. Чойропов, И. О. Дашамолов 2004 году в 17 регионах Российской Федерации, нова описывают развитие сельской семьи в рамочвыявлен, на наш взгляд, некий диссонанс. С одной ном формате — «эволюция сельской семьи сначала стороны, отмечен процесс девальвации сельской от крестьянского двора и родовой общины к колсоциализации, воспитания детей в сельской семье лективному хозяйству, а затем снова к личному [1, с. 113]. В то же время, ученый констатирует по- подсобному хозяйству и хозяйству фермерскому ложительное воздействие родителей на формиро- есть фактически возвращение назад, способ восвание систем ценностей детей, подтверждаемое соединения интересов отдельных членов семьи и фактом совпадения жизненных ориентаций всех всей семейной группы в целом» [8, c. 99]. членов семьи [1, c. 115]. Отличительной особенОсобенности сельской семьи в трансформиностью сельской семьи, по признанию специали- рующемся обществе, выделенные Ч. Я. Шафранстов социологии села (В. В. Пациорковский, В. В. ской, сводятся к рассмотрению сельской семьи Самсонов), является слияние, совмещение трудо- как социального института, элемента структуры вых отношений членов семьи в рамках личного сельского социума, с комплексом формальных и подсобного хозяйства с социально-ролевыми [5, неформальных норм, «одни из которых (формальc. 119]. «Проблемы развития семьи, домохозяйств ные) укоренены в сознании сельских жителей, и сельской местности в целом стягиваются во все тогда как другие (неформальные) всё более отчётболее тесный узел с актуальными проблемами со- ливо закрепляются в их поведении» [9]. На осноциально-экономического развития страны. Среди ве социологических исследований, проведенных них в первую очередь следует отметить запустение в Татарстане в 2004 г., Ч. Я. Шафранской был выгигантских территорий и плохие жилищные усло- делен базовый (наиболее распространённый) тип вия семей, проживающих в сельской местности» сельской семьи, основные характеристики котороНазвание раздела Автор Название статьи 24 24

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

го: нуклеарность, малодетность (двухдетность) с тенденцией к среднедетности (трёхдетности), традиционная ментальность, демонстрация эгалитаризма как признака современного образа жизни. Выделенные черты сельской семьи подчеркивают ее маргинальный статус (не традиционный, ни современный тип). В условиях модернизации общества в сельской семье над социальным управлением преобладает семейное самоуправление, члены семьи включены в рыночные отношения. Научная школа Ф. А. Ильдархановой, развивающая в Центре семьи и демографии АН РТ демографическое направление в изучении социальных процессов, рассматривает сельскую семью как «систему, в функционировании которой наиболее значимы экономические, исторические, психологические, политические факторы [3]. Сельская семья — это, прежде всего, экономическая производственная единица (производительная сила), сплоченная на основе совместной – родителей и детей — деятельности, психологическая общность, основанная на взаимодействии представителей разных поколений» [6, c. 273]. В рамках данной научной школы отдельно выделена «этническая семья» как «исторически конкретная, достаточно типичная, традиционная система отношений между супругами, между родителями и детьми, отражающая культурное своеобразие этноса, его традиций, обычаев, позволяющая оптимально удовлетворять глубинные базовые потребности каждого члена семьи» [2, c. 26-27]. Анализ татарской семьи в демографическом измерении, выполненный Г. И. Галиевой, показал, что в сельских семьях традиционное гендерное разделение обязанностей проявляется сильнее, чем в городских [2, c. 139]. Наиболее близок автору статьи концептуальный подход Ж. Т. Тощенко, позволяющий изучать сельскую семью как образ жизни, социальная реальность которой различается по социально-классовым основаниям, различиям в поселенческой структуре, социально-демографическим, территориально-географическим и этнонациональном характеристикам [7, c. 265]. В данной статье изучению были подвержены сельские семьи ДрожНазвание раздела Автор Название статьи

жановского муниципального района, представленные преимущественно татарами и чувашами. Ракурс исследования не предполагал выделения особенностей жизни и быта семей в зависимости от их этнонациональной идентичности, в ходе двумерного анализа данных существенных различий также не было выявлено. Социальная реальность муниципальных районов Республики Татарстан формируется федеральными, республиканскими, муниципальными институтами. Эта реальность создает типичную сельскую семью муниципального района, нужды и потребности которой корректируют ее. Векторы развития современного села обличают его объективную и субъективную стороны. Реальность повседневной сельской жизни – это трудовой процесс, результативность которого определяется количеством и качеством взаимодействий с другими людьми, живущими теми же заботами. Ключ к успешному развитию сельского района — активная кооперация населения под руководством инициативного главы. Роль человеческих ресурсов в эволюции села первостепенна. Ресурсный потенциал сельского сообщества заключается в его демографическом составе и человеческом капитале, локальных возможностях сотрудничества с хозяйствующими субъектами. В результате рыночных реформ на селе сложилось сегментированное пространство, в котором существуют как организации гомогенной организационной формы (фермеры, коллективно-долевые организации), которые конкурируют друг с другом, так и независимые «организации» (школы, медицинские и культурно-воспитательные учреждения). Плотность заполнения пространства сельской среды этими субъектами не одинакова. В одних случаях она разрежена, например, в крупном селе мало или совсем нет работодателей, в другом, если среда полностью заполнена, начинается борьба за ограниченные ресурсы. Ресурсный потенциал локального сообщества смыкается с дифференциацией поселений в территориальном разрезе. Устойчивость сельского населения отражается в густоте и людности сельских поселений, их социальном состоянии и функциональной струк25 25

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ туре. Депопуляция населения является одной из основных проблем сельской местности. На территории Дрожжановского муниципального района расположено 9343 дворов, 12,4% из них — пустующие дома. В сельских поселениях района представлены доминантно татарские локальные общины (более 80% татар), доминантно чувашские локальные общины и интегрированные татарско-чувашские локальные общины. Важным индикатором устойчивости сельского сообщества является состояние института семьи. Для села в большей мере характерны традиционные брачные практики. Абсолютное большинство принявших участие в опросе дрожжановцев — 84% — семейные люди. По данным опроса, в незарегистрированном гражданском браке состоит, по признанию респондентов, лишь небольшая часть жителей района — менее 2%. Более половины сожителей проживали ранее в городе Казань, что позволяет предположить сильное влияние города на подобные внебрачные практики сельчан. Среди неженатых/незамужних сконцентрировано большее, чем в других группах в зависимости от семейного положения, количество жителей, обучавшихся только в общеобразовательной школе. Анализ самооценки здоровья внутри подгрупп жителей с разным семейным положением показал, что неженатые/незамужние в два раза чаще, чем группа семейных жителей наделила свое физическое самочувствие как «очень плохое» и «плохое» — 10,4% от всех не состоящих в браке. Стоит отметить, что в данной категории представлены, в том числе, люди, прожившие в одном селе от 46 до 60 лет — их 23,5%, т.е. в течение всей жизни не создавшие собственной семьи. Это подчеркивает установку современных, в том числе, сельских, жителей на поиск брачного партнера с более высоким образовательным статусом. В данной подгруппе сосредоточено наибольшее количество жителей со средним специальным образованием и наименьшее с высшим образованием относительно других групп, выделенных по семейному положению. Типичная семья Дрожжановского муниципального района состоит из 4 человек, членами которой являются родители и проживающие с ними 26 26

дети. Достаточно распространенная для города форма одиночного проживания не характерна для села. Важной закономерностью является проживание практически половины опрошенных пожилых людей супружеской парой отдельно от детей и внуков. С одной стороны, это свидетельствует о жилищной возможности, с другой, о миграции детей и внуков в другие места проживания. Несмотря на то, что в современном обществе разводы не осуждаются, рассматриваются как нормальная форма завершения взаимодействий между мужчиной и женщиной, решивших однажды создать семью, в Дрожжановском районе доля разводов невысока — 3,4 %. Данный показатель — сильный ресурс для потенциального развития района. Негативной тенденцией является наличие группы овдовевших среди респондентов возрастом 34-45 лет. Если среди всех опрошенных их число составляет 26, то в данной демографической группе сосредоточено 14 человек. Анализ трудовой занятости сельских семей Дрожжановского муниципального района отражает большую долю сельчан, работающих полный 8ми часовой день — 73,2%, группу людей, занятых трудом часть дня — 11,3%. Наиболее стабильная ситуация с полным рабочим днем, а следовательно с социальными гарантиями, характерна для Ново-Ишлинского, Алешкин-Саплыкского и СтароДрожжановского поселений (исходя из распределения всех опрошенных в отдельном поселении в зависимости от объема вовлеченности в рабочий день). Результаты опроса позволили зафиксировать два поселения, в которых большая часть опрошенных занята менее, чем полный день. В одном случае — Звездинское сельское поселение — это дополняется существенной относительно других поселений района долей домохозяек — 10,3% и значимой долей безработных — 12,8% (что в среднем в 2 раза выше по сравнению с другими поселениями). В Городищенском сельском поселении половина опрошенных работает полный рабочий день, и практически такое же количество респондентов — 43,8% часть дня. Оба поселения находятся на смежных

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

границах муниципального района (Звездинское поселение с Чувашской республикой, Городищенское с Ульяновской областью). Есть основания предполагать, что неполная ежедневная занятость связана, в том числе, с вахтовым методом работы. Вовлеченность в сельское хозяйство просматривается на уровне отдельных поселений1 — 1384 человека по всему Дрожжановскому муниципальному району, что составляет 12% от всего трудоспособного населения района, 11 человек работают на семейных фермах. Отсутствие трудовой занятости в сельхозорганизациях прослеживается в Алешкин Саплыкском, Большеаксинском, Новобурундуковском и Старочукалинском сельских поселениях. Анализ соотношения доли трудоспособного населения и доли работающих «на стороне»2 выявил, что в среднем по району 30% жителей заняты вне района. Ряд поселений можно назвать поселениями-«спальнями», поскольку ежедневно из них выезжают на работу более 70% населения трудоспособного возраста: среди них Ново-Бурундуковское — 92% населения трудоспособного возраста работают «на стороне», Алешкин-Саплыкское — 90%, тяготеет к такому положению и Убейское сельское поселение — 69%. Устойчивость сельских территорий связана с движением населения, в первую очередь, молодежи. По данным глав сельских поселений, 24% молодых людей, проживающих в Дрожжановском муниципальном районе, остались в деревне, 22% выезжают на заработки за пределы района, 21% обучаются в высших или средних специальных учебных заведениях и 10% уехали в город или райцентры. Безработные представляют собой деструк1 По результатам опроса глав сельских поселений Дрожжановского муниципального района. 2 По результатам опроса глав сельских поселений Дрожжановского муниципального опроса. Инициатива, организация опроса и сбор данных проведен Отделом реструктуризации предприятий и развития агробизнеса Министерства сельского хозяйства и продовольствия Республики Татарстан в 2014 г. Анкеты обработаны НИЦ семьи и демографии АН РТ. Метод опроса — анкетирование, выборка — 19 сельских поселений

Название раздела Автор Название статьи

тивный элемент сельского социума (по признанию сельских жителей районов Республики Татарстан, на селе всегда можно найти работу, мешает только лень), их численность в Дрожжановском муниципальном районе составляет 7,3% от всех опрошенных. Абсолютным лидером в роли сельского работодателя выступают государственные унитарные предприятия — они обеспечивают работу половине опрошенных во всех возрастных группах. По охвату сельских жителей хозяйственные сообщества разных типов занимают второе место во всех возрастных подгруппах. Там работает 10,2% от всей опрошенной работающей молодежи, 16,8% от всех опрошенных занятых трудом людей среднего возраста и 9,6% работающих респондентов пенсионного возраста. Зафиксирована группа молодых людей, обеспечивающих себе рабочее место в сфере торговли — 7,6% от всей опрошенной работающей молодежи. Анализ занимаемых должностей сельскими жителями разного демографического статуса (по результатам опроса) выявил: 1) руководящие должности занимают люди с опытом работы — среди них 50% опрошенных жителей среднего возраста (30-44 года), 37% — от 45 лет до 60, 15% — пожилые, 9,8% — молодежь; 2) молодежь как рабочая сила на селе – это, прежде всего, специалисты — 45,3%, служащие — 19,7%, занятые физическим и сельскохозяйственным трудом, определившие себя как «рабочий», «колхозник» — 16,2%; 3) поколение среднего возраста сосредоточено, во-первых, в сегменте специалистов — 37,4%, во-вторых, «рабочих» и «колхозников» — 21,3%, в-третьих, служащих — 17,7%; 4) сельские жители пожилого возраста востребованы как специалисты — 40%, руководители — 15%, «рабочие» и «колхозники» — 15%. Большое количество сельчан пенсионного возраста, занимающих руководящие посты на селе, представлено главами сельских поселений. Данная должность формально является избираемой; содержание труда, его вознаграждение и объем ответственности неконкурентоспособны, 27 27

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ввиду чего в реальности назначают жителя поселения, обладающего качествами управления и хорошим знанием социально-экономической ситуации поселения. Пространственное рассредоточение работающих селян Дрожжановского муниципального района выявило неоднозначные тенденции. С одной стороны, большая часть жителей имеет возможность работать в своем селе, с другой стороны, зафиксирована устойчивая группа сельских мужчин, работающих вахтовым методом, выезжающих, в большинстве случаев в смежную Ульяновскую область. В ходе глубинных интервью было выявлено, что данный вид трудовой занятости свойственен социальным группам, проживающим в одном поселении, а не отдельным индивидам, когда мужчины одной деревни в абсолютном большинстве уезжают на заработки (строить шахты) с дальнейшим возвращением в родную деревню. Они относятся к группе риска по ряду причин (ослабление семейно-родственных связей, социальная незащищенность, тяжелые условия проживания во время вахты), способствующих ухудшению социально-демографической ситуации района. Анализ возрастной структуры дрожжановцев, зарабатывающих вахтовым методом, показал, что, в первую очередь, происходит отток жителей среднего возраста — 53,7% респондентов, вовлеченных в данный тип трудовой занятости, это люди 34-45 лет, во вторую, 46-59 летние — 31,5%. Вахтовый метод работы является наиболее вынужденной мерой маятниковой миграции, сопряженной с необходимостью обеспечивать финансово свою семью. Преобладание в группе вахтовых рабочих людей среднего и зрелого возраста, в абсолютном большинстве своем состоящих в браке, представляет, с одной стороны, материальную устойчивость сельской семьи, с другой стороны, является угрозой устойчивости института семьи ввиду ослабления ежедневных межличностных интеракций супругов. В два раза больше, вовлеченных в вахтовый метод, жителей чувашской национальности, чем татар. Город как вызов устойчивости сельского населения и сельской семьи наиболее популярен 28 28

среди жителей среднего возраста (47,6% от всех респондентов, указавших город как место работы) и молодежи (38,1%). Отток жителей из группы зрелого возраста в город не происходит. Данное распределение объясняется физическими ресурсами каждой демографической подгруппы. Определенной тенденцией для Дрожжановского муниципального района является маятниковая миграция населения в трудоспособном возрасте, однако к пожилому периоду население окончательно закрепляется в родных селах. Это свидетельствует о том, что рабочие места вне своего села и района позволяют поддерживать жизнеобеспечение семьи, домохозяйства, но не повысить уровень своей жизни, который мог бы способствовать переезду в другой район на постоянное проживание. Анализ особенностей полученного образования как структурного элемента социального капитала респондентов отразил, что Дрожжановский муниципальный район воспроизводит как среднее — 26,7%, среднее специальное — 35,1%, так и высшее образование — 32,6%. Актуальной остается проблема недостатка специалистов сельскохозяйственного, ветеринарного направления — среди опрошенных их 12,5%. Анализируя ситуацию наличия специалистов с данным профильным образованием среди опрошенных нами жителей, было выделено четыре поселения, представляющих резерв преемственности знаний, навыков и компетенций в сфере сельского хозяйства — Старошаймурзинское, Новоишлинское, Алешкин-Саплыкское, Чувашско-Дрожжановское сельские поселения. Наблюдается переизбыток выпускников учебных заведений гуманитарно-педагогического профиля — 33,3% (эта тенденция сохраняется во всех возрастных подгруппах). Положительным фактом является обеспеченность района специалистами с техническим образованием — 18,6%. Среди респондентов с высшим образованием (в данной подгруппе малочисленно представлены пожилые сельчане) не гуманитарно-педагогического профиля отмечена возрастная дифференциация. Из всех опрошенных респондентов в следующих демографических группах зафиксировано

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

также существенное число: молодежь с экономическим высшим образованием — 16,8%; люди среднего возраста технической специальности — 22,6%; люди зрелого возраста с сельскохозяйственным и ветеринарным образованием — 16,9%. Занятость сельского населения по-прежнему обеспечивается практически в полном объеме за счет государства. Так, половина населения работает в государственных структурах. Дрожжановский муниципальный район имеет 26,1% тружеников сельского хозяйства, занятых в разных формах — от ЛПХ до колхоза. Изучая сельские семьи и их домохозяйства, было важно узнать укорененнность жителей села на территории своего проживания. Практически все опрошенные проживают в районе всю свою жизнь, следовательно, в любом случае связи между индивидами достаточно сплоченные. Данное обстоятельство мы оцениваем как положительный ресурс социального капитала, поскольку он свидетельствует об устойчивости демографических ресурсов. Исследование сельского быта современного Татарстана демонстрирует сохранение традиции жить в одном доме (часто доставшемся от родителей) на протяжении всей жизни. Безусловно, это связано не только с традиционной ценностью отчего дома, но и с высокой стоимостью земли, строительных работ и материалов, необходимых для строительства собственного нового жилья. Пространственная мобильность жителей села сопряжена, как правило, с двумя основными причинами: во-первых, с необходимостью обеспечить себе рабочее место, лучший заработок, во-вторых, с потребностью повысить уровень образования. Несмотря на общую тенденцию оседлости населения (около 40% жителей Дрожжановского района никогда не проживали за пределами родного села) за исключением мужчин, работающих вахтовым методом, жизненные траектории опрошенных разнообразны и отражают опыт проживания: 1) в другом селе Дрожжановского муниципального района — 16%, 2) в Казани — 12,5%, 3) в смежном с Дрожжановским районе — 1,3%, Название раздела Автор Название статьи

4) в других районах Республики Татарстан – 5,5%, 5) других городах России — 22,6%, 6) за рубежом — 2%. Полученные данные привлекают внимание большим количеством приехавших из других городов в Дрожжановский муниципальный район. Данный факт требует отдельного изучения с целью выявления причин переезда из города в село. Обустройство домохозяйства немного варьируется в разных сельских районах Республики Татарстан. Обеспеченность базовыми жизненноважными ресурсами: вода, газ осуществляется благодаря федеральным и республиканским программам по развитию села. По сведениям Агропромышленного союза России, по состоянию на 2013 год в Республике Татарстан «уровень газификации сельской местности достигает 98,03% — это третий результат среди регионов России. Центральное отопление есть в 91,53% домов региона. Водопровод проложен в 62,2% сельской местности, канализация — в 46,01%, а вот уровень охвата горячей водой довольно низкий — 28,88% сельских территорий» [13]. Результаты нашего опроса позволяют сопоставить развитие обустройства сельского дома в Дрожжановском муниципальном районе с общереспубликанскими показателями. 91% опрошенного населения Дрожжановского муниципального района имеет в доме газ, 53,3% жителей имеют в доме водопровод (в сравнении с другими муниципальными районами это не самый высокий показатель, но в общероссийском сельском контексте это неплохое достижение). В исследуемом районе 49,1% имеют канализацию в доме; 45,7% — туалет в доме — характеристика, типичная не для всех сельских районов Татарстана (внутри района она также не распространена повсеместно). Несомненным достоинством обустройства домохозяйств Дрожжановского муниципального района является наличие в доме горячей воды у 49% опрошенного населения (что превышает в два раза средний республиканский показатель, определенный Агропромышленным союзом России на основании данных Росстата). Более того, несмотря на распространенность использования бани на селе 29 29

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ — она есть у 91,4% жителей Дрожжановского муниципального района, 27,6% обустроили в доме ванну или душ. Современная техника облегчает ежедневный быт сельчан, несмотря на то, что для большей части сельского населения ее покупка – планируемое событие, сопряженное либо с заблаговременным откладыванием средств, либо с кредитом. 76,7% имеют в доме стиральную машину, 77,1% компьютер. Наиболее оборудованными бытовой техникой и удобствами оказались дома, в которых проживают пожилые жители района. Сельский образ жизни и обустройство жизненного пространства подразумевает необходимость ряда построек на подворье, используемых для хранения инвентаря, крупной техники, кормов, дров. За последние 10 лет 8,7% опрошенного населения построило сарай, а 5,4% — дом. Легковой и грузовой автомобиль, трактор — необходимые для сельского жителя транспортные средства, расширяющие доступ индивида к услугам. В то же время, это дополнительные затраты по их содержанию и обслуживанию. Более половины населения — 57,6% имеет легковой автомобиль, в некоторых семьях имеется два автомобиля — 6,7%. Необходимость в грузовом автомобиле связана в большей мере со спецификой занятости, в основном в ней нуждаются самозанятые — 11,4% располагают данным видом транспортного средства. Наличие трактора на подворье свидетельствует о вовлеченности семьи в сельскохозяйственную занятость. С 2009 года его, как правило, покупают на средства лизинга по программе «50/50». Анализ наличия сельскохозяйственной техники в подворьях Дрожжановского муниципального района представляет интерес с позиции кооперации населения. В случае отсутствия специальной техники для обработки земли и работы в хозяйстве 68,9% опрошенных дрожжановцев договариваются с частными лицами. Данный факт свидетельствует о налаженных интеракциях в сфере личного подсобного хозяйства. Агротуристский кластер в Республике Татарстан находится на начальной стадии развития. В Дрожжановском муниципальном районе имеет30 30

ся ряд объектов природно-ландшафтного и культурного значения, представляющих потенциальный ресурс для привлечения туристов [12]3. В ходе исследования Центр семьи и демографии АН РТ выявил среди опрошенных Дрожжановского муниципального района 7,2% желающих организовать туристическое обслуживание на основе своего домохозяйства. Их них большое количество затруднилось ответить на вопрос, что надо сделать для того, чтобы создать такое дело. Однако, совершенно определенные мотивы и ресурсы открытия своего бизнеса в агротуризме продемонстрировала группа опрошенных среднего возраста, обозначив, что кроме денег необходимо «желание» и «знания». Жители, теоретически допускающие такой вид занятости для своей семьи, указывают, в первую очередь, на необходимость финансового капитала, и лишь после этого обращаются к значимости рынка сбыта, наличия инициативных людей, соответствующих знаний. Среди факторов, препятствующих инициативной деятельности, опрошенные дрожжановцы не указали весомых, кроме денежных, причин. Наиболее склонны из всех возрастных групп к развитию агротуризма молодые люди — 13,7% от всех потенциально настроенных на организацию туристического обслуживания в рамках своего хозяйства составляют жители не старше 30 лет. Респондентам было предложено оценить важность стартовой позиции различных ресурсов для открытия своего дела в сфере агробизнеса. Для поколения среднего возраста существенна «доступность кредитов» — среди жителей, высоко оценивших данную позицию, 50% составляют люди от 30 до 44 лет. Сравнительный анализ иерархии материальных, человеческих и других ресурсов, влияющих на открытие своего КФХ, освещает молодежь района в отличительном от других возрастных групп 3 Схемой территориального планирования Дрожжановского муниципального района предполагается формирование и организация Чекурско-Дрожжановской, Шланговской туристско-рекреационных зон, локальных туристско-рекреационных центров «Старое Шаймурзино» и «Хорновар-Шигали».

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

ракурсе. Стратегия открытия своего агродела для молодежи сводится к двум ключам: кооперации и доверию. Из всех опрошенных жителей, наделивших высокими оценками сотрудничество с односельчанами, доминируют люди до 33 лет — 42,3%. Люди зрелого возраста проявили равнозначное отношение ко всем предложенным факторам. Инновационная активность сельского населения, связанная с созданием фермерского хозяйства высокотехнологичного типа, воплотилась, в том числе, благодаря программам государственной поддержки. Наиболее широко представлен спектр использованных ресурсов в группе среднего возраста. Специальные кредитные программы по поддержке фермерских хозяйств с льготными условиями были востребованы 4,2% опрошенных жителей района. Земельные паи – как задел для начала фермерского дела — имеет 63,1% опрошенных семей. Большая часть имеющихся паев населения находится, по их признанию, в колхозе — 40,1%, часть паев у фермера — 14,8%. Форма пая в 30,7% отмеченных случаев «выделена в натуре», в 32% случаев только на бумаге. Национальный проект по поддержке села и агропромышленного комплекса являются частью инновационной политики. В совокупности с разными программами, такими как обеспечение жильем молодых специалистов на селе, развитие ЛПХ и других воспользовались 1,4% опрошенных, 10% всех респондентов отметили, что национальный проект коснулся их лично (наибольшая часть представлена людьми среднего возраста). Стратегии устойчивости сельской семьи в Республике Татарстан связаны, в частности, с созданием и развитием семейных ферм высокотехнологичного типа. Семейная ферма представляет собой ресурс стабилизации социально-демографической ситуации на селе. В 2013 году в Дрожжановском муниципальном районе построено 13 животноводческих ферм. На эти цели республиканский бюджет перевел 21 миллион 362 тысячи рублей в виде субсидий. Изучение фермерства как социального явления связано, в первую очередь, со стратегиями выживания сельского населения и устойчивостью сельского сообщества. Развитие фермерского секНазвание раздела Автор Название статьи

тора в районе актуализирует вопросы трудовой юстиции, профессиональных заболеваний фермеров, мобильности населения, качества и безопасности продовольствия, благополучия скота, влияния фермерства на здоровье и качество жизни сельского населения, устойчивость фермерских систем и др. Важным сегментом изучения фермерства является взаимодействие поколений на пути поддержания устойчивости села. Наличие скотины на подворье у жителя сельского района является показателем сохранения традиционного сельского образа жизни и уровня его дохода. В среднем количество коров-телят составляет от 1 до 3 на двор, с небольшими различиями в возрастных подгруппах респондентов. Активную позицию в содержании скота занимает молодежь. Кооперация и поддержка сельской семьи Семья традиционно играет базовую роль в поддержании жизнеобеспечения индивида в российском обществе. Некоторые российские социологи села полагают, что в типичном татарском селе семьи проживают кланами. Результаты нашего опроса опровергают этот стереотип — лишь у 13% количество родственников, проживающих в том же селе, что и сам опрошенный, составляет от 6 человек и более. Нехарактерное для западных стран и Америки оказание семейной и родственной реальной поддержки активно практикуется в сельских семьях Татарстана. Существенная группа жителей района использует поддержку родных в очень большом количестве — 20%, реже обращается с подобной просьбой практически половина — 46,3% от всех опрошенных. Данная форма родственного взаимодействия укрепляет институт семьи и свидетельствует о налаженных родственных отношениях. Американские социологи села [10] в своих работах по изучению социальных сетей, социальных связей в локальных сообществах подчеркивают значимость интеракций между соседями и полагают, что данная единица коммуникации может являться формой социального капитала, измеряемого, прежде всего, тем, оставляем ли мы запасной 31 31

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ключ от своего дома соседям. Результаты опроса Центра семьи и демографии выявили, что межличностное взаимодействие в рамках института соседства на селе реализуется. Прибегают к нему в большом количестве 12% всех опрошенных, использует его умеренно половина сельских респондентов Дрожжановского муниципального района. Ввиду того, что Дрожжановский муниципальный район считается аграрным, важным для нас стало выявление отношений в форме поддержки с крупными агропредприятиями района. Формулировка вопроса «Получаете ли Вы поддержку от колхоза?»4 позволила обнаружить группу численностью 45%, не получающую ее. В то же время, были зафиксированы две вполне значимые по размеру группы, одна из которых получает данную поддержку, но в умеренном количестве — 16%, вторая группа отметила, что объем предоставленной поддержки невелик, но он есть. Стоит иметь ввиду, что среди не получавших от колхоза поддержку респондентов, присутствует часть людей, никогда за ней реально не обращавшаяся. Опрос населения Дрожжановского муниципального района позволяет составить благоприятный имидж сельской администрации. Ответы сельчан отражают вовлеченность представителей местной власти в их заботы: 54,9% сельских респондентов указали на поддержку от сельской администрации, объем которой, по мнению 30,6%, умеренный, 17,1% — маленький, в то же время есть группа, полагающая, что размер этой помощи велик — 7,2%. Феномен кооперации среди сельского населения Республики Татарстан — отличительная черта среди сельских сообществ России. Анализ специфики совместного решения актуальных проблем в Дрожжановском районе (по итогам опроса населения) подтвердил, что абсолютное большин4 Термин «колхоз» некоторыми учеными считается архаичным, поскольку данная форма организации сельскохозяйственного производства предполагала особые нормы и ценности труда в коллективе. Тем не менее, как наиболее унифицированное для всех форм современных крупных предприятий агросектора его использование считается допустимым, особенно при общении с сельским населением.

32 32

ство сельчан — 79,8% — содействуют соседям, односельчанам. В ряде случаев инициатива помощи исходит от самих жителей — 2,5% предлагают помощь сами; большая часть активизируется, когда их просят об этом — 69%; помогают во всем 8,3% опрошенных жителей. Выше были представлены данные о том, какую важную роль, по мнению молодежи, играет кооперация. Однако, как показали результаты опроса, данная социально-демографическая группа в 5 раз реже, чем представители среднего возраста, сделала что-либо совместно с другими односельчанами для своего села за последние 12 месяцев. В структуре кооперативных волонтерских действий сельчан района (в которые по итогам опроса вовлечены 36,7% жителей) выделим уборку территории — в ней принимали участие 26,4%, ремонт дороги — 18,3%, облагораживание кладбища — 16,8%. Половина жителей, указавших свою причастность к коллективным действиям во имя развития села, признала ее добровольный характер. Присутствует и фактор частичного общественного осуждения отстраненных от общего дела села — о нем говорят 40% жителей, немного больше здесь представлено пожилых людей. Профессиональные союзы, клубы по интересам, политические партии представляют собой разновидность ассоциаций, членство в которых способствует укреплению межличностных связей, формированию доверия на микроуровне [11]. Количество таких некоммерческих организаций и число ее членов нередко используют для измерения социального капитала локального сообщества. Эмпирически выявлено, что 40% сельчан привержены данной социальной активности, в основном сосредоточенной на художественной самодеятельности (что способствует сохранению национальной идентичности, проявляющейся в фольклоре) — 13,6% и членству в партии «Единая Россия» — 5,6%. Абсолютное большинство принявших участие в опросе жителей района — 84% — получают ежемесячный доход в размере ниже средней заработной платы в Республике Татарстан, т.е. до 22999 руб. Вовлеченность в кредиты за 2000-2013 гг.

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

характерна для более, чем половины жителей, состоящих в незарегистрированных семейных отношениях — 61,5% и вдовцов/вдов — 60%. Наиболее распространенная цель кредита — строительство и покупка техники, вид кредита преимущественно потребительский. Остальные отличные по семейному статусу подгруппы в гораздо меньшей степени обременены обязательствами займа денег. Сроки возвращения кредита варьируются периодом от 1 до 5 лет среди женатых/замужних, неженатых/ незамужних, вдов/вдовцов. Более длительные отношения кредитования, превышающие 5 лет, связывают 50% сожителей, имеющих кредит, и 60% разведенных. Наиболее разнообразно кредитные продукты востребованы женатыми/замужними жителями: несмотря на сравнительно небольшую долю кредитодержателей в данной группе, ими использована вся линейка предложений: специальные программы по развитию АПК, кредиты госжилфонда, соципотеки. Важным фактором социально-психологического самочувствия сельской семьи и социальнодемографического потенциала района является самооценка здоровья. Она отражает не только субъективное ощущение возможностей своего организма, но и чувство безопасности своего здоровья, обеспечиваемого инфраструктурой — доступом к врачам разного профиля, медицинским учреждениям, лекарствам. Результаты опроса Центра семьи и демографии выявили, что среди населения Дрожжановского муниципального района отмечена достаточно большая доля, считающих свое здоровье «хорошим» — 41,7%. Положительными оценками наделили свое здоровье более половины жителей Старочукалинского, Новобурундуковского и Алешкин-Саплыкского поселений. Половина опрошенных жителей склонна оценить свое здоровье «удовлетворительно» - 51,1%. Преимуществами района в ракурсе инвестиций в его социальный капитал является сплоченность населения, выраженная как на уровне собственной семьи, так и на уровне поселения, района. Сплоченность и кооперация затрагивает лишь некоммерческие действия. Рисковым сегНазвание раздела Автор Название статьи

ментом выступает отток рабочей силы за пределы муниципального района, однако, сельско-городская миграция, как свидетельствуют результаты нашего опроса, процесс обратимый. Резерв для развития семейных ферм в районе представляют Старошаймурзинское, Новоишлинское, АлешкинСаплыкское и Чувашско-Дрожжановское сельские поселения, что обусловлено большим в сравнении с другими поселениями наличием специалистов сельскохозяйственного и ветеринарного профиля. Траектории развития сельского хозяйства на уровне домохозяйств носят инерционный характер, население не может дать определенного ответа о своих намерениях расширить продуктивность своего хозяйства в будущем году. Социальная реальность сельской семьи района носит конструктивный характер, отражающий активную деятельность социальных институтов в Республике Татарстан, успешную реализацию федеральных и республиканских программ модернизации села и волонтерских действий населения. Актуальность изучения социальной реальности сельской семьи связана с тем, что современный сельский социум подвергается радикальному обновлению. Вопреки представлениям о доминировании внешних факторов влияния, мы полагаем, что решающая роль в этом принадлежит мотивации достижения, способности групп к совместному действию. Причем не только за счет логики обменных отношений, спроса и предложения, но под влиянием взаимозависимости жизненных стратегий и групповой социальной мобильности сельчан. В ряде работ, посвященных изучению сельских реалий, феномен социальные ресурсы, куда включается множество элементов социального от качеств населения до социальной сферы, резко отграничивается от инфраструктурациальной жизни. На наш взгляд, при этом остаются в тени неживые элементы сельской среды обитания, которые играют большую роль в благополучии сельской семьи и должны рассматриваться в проекции ресурсного потенциала развития. Транспорт, коммуникации, телефонизация, состояния жилья, дорог, прилегающая природная среда, не будучи социальными, во многом определяют со33 33

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

SEX & GENDER: ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ циальную жизнь. Важно, чтобы в исследовательское поле входили как субъектные предпосылки, социальные качества акторов, так и различные институции, предназначенные для регулирования экономических, социальных и духовных процессов в обществе. Постановка в центр всех действующих и возникающих социальных сетей сельской семьи коренным образом меняет логику и ценностную составляющую и места территориальных единиц региона. Вопреки логике, предполагающей значимость объекта по масштабу его крупности, мы полагаем, что измерение модернизации села должно начинаться с самого низового звена, не макро, а микроуровне. Можно сказать, что даже при отсутствии границ между регионами, и деления территории на районы, страна как действующий, воспроизводящийся организм сохранится. Но если не будет саморазвития микроуровня, т.е. села с его обитателями, то останется уже не действующий социально-экономический организм, а унылое пространство.

с молодежью» и как пособие для преподавателей. — 3-изд., перераб. и доп. — М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2005. — 640 с. 8. Чойропов Ц. Ц., Дашамолонова И. О. Деревенская семья и домохозяйство в Республике Бурятия // Вестник ЗабГУ. 2014. №03 (106). 9. Шафранская Ч. Я. Сельская семья в трансформирующемся обществе: на материалах Республики Татарстан: Дис. ... канд. социол. наук: 22.00.04. — Казань, 2005. — 271 c. 10. Rupasingha Anil, Stephan J. Goetz, Freshwater D. The production of social capital in US counties // The journal of Socio-Economics. 2006. № 35. — Р. 83-101. 11. Putnam R. D. Bowling alone: the collapse and revival of American community. Simon &Schuster Paperbacks, 2000. 12. Проект «Схема территориального планирования Дрожжановского муниципального района. Охрана окружающей среды. ТОМ 2. Книга 2». – Казань, 2012. 270 с. — С. 220-228. 13. Рейтинг регионов. Кому на селе жить хорошо, часть 3//http://www.agro2b.ru/ru/news/14146-Rejtingregionov-Komu-sele-zhit-horosho.html

Литература и источники 1. Антонов А. И. Семейный образ жизни в сельской России (по результатам социолого-педагогического опроса родителей и детей). — М.: Ключ-С, 2006. — 236 с. 2. Галиева Г. И. Татарская семья в демографическом измерении (этнорегиональный аспект). — Казань: Центр инновационных технологий, 2010. — 154 с. 3. Ильдарханова Ф. А. Институт семьи в контексте демографического развития Республики Татарстан. — Казань: Изд-во «Отечество», 2012. — 316 с. 4. Пациорковский В. В., Пациорковская В. В. Домохозяйство и семья в сельской России // Социс. 2010. №2. — С.111-118. 5. Российское село в условиях глобальных вызовов: коллектив. моногр./под общ. ред. В. И. Староверова. — Уфа: БАГСУ, 2014. — 280 с. 6. Сельская семья // Этнопедагогика семьи: Энциклопедический словарь. — Казань: Изд-во ТГГПУ, 2010. — 312 с. 7. Тощенко Ж.Т. Социология: учебник для студентов, обучающихся по специальностям «Социология», «Социальная антропология», «Организация работы 34 34

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

В.И. Гутыра Гутыра Валерия Игоревна (Омск, Россия) — аспирант Омского филиала Института археологии и этнографии СО РАН. E-mail: gutira@mail.ru

ФОРМИРОВАНИЕ ГЕНДЕРНЫХ СТЕРЕОТИПОВ У ГОРОДСКОЙ МОЛОДЕЖИ В РАМКАХ СТАРШЕЙ ШКОЛЫ (НА ПРИМЕРЕ ЛИЦЕЯ № 143 ГОРОДА ОМСКА)* Данная статья посвящена вопросу формирования гендерных стереотипов у старшей возрастной группы школьников. Существует ли в современном мире жесткие социальные роли у мужчин и женщин? Насколько представители молодежной группы готовы следовать сложившимся в обществе стереотипам? Именно эти вопросы стали основополагающими в данном исследовании и дают возможность для выявления начальной стадии формирования социальных стереотипов в молодежной среде. Основываясь на современных концепциях гендерной теории и принципах постмодернизма, осуществляется попытка изучения тех процессов, которые протекают в условиях постпубертатного периода, в момент формирования новой возрастной идентичности, такой как молодежь. Результаты исследования дают возможность проследить формирования гендерных ролей и выявить их значение у респондентов. Насколько они сами довольны и считают правильным существование стереотипов в современном обществе. Ключевые слова: Молодежь, постмодернизм, идентичность, гендерная теория, стереотип, социальные роли

V. Gutyra Valeriya Gutyra (Omsk, Russia) - Postgraduate Student at the Institute for Archaeology and Ethnography (Omsk branch); E-mail: gutira@mail.ru

Gender stereotypes formation among urban youth in high school This article is devoted to the question of gender stereotypes formation among elder pupils. Are there any definite social roles of men and women at the modern society? Are young people ready to follow these set patterns? These very questions are the basis in this research and give the possibility to find out the beginning of social stereotypes formation among youth. On the base of the modern concept of gender theory and the principles of postmodernism we try to study the processes that take place at the postpuberal phase, at the period when new age identity such as youth is being formed. The results of the study give the possibility to retrace the process of gender roles formation and to find out their importance for the respondents: whether they are satisfied and agree with the existing stereotypes in the society or not. Keywords: Youth, postmodernism, identity, gender theory, stereotype, social roles.

Название раздела Автор Название статьи

35 35

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

Мужчина — добытчик. Этот тезис обладал высокой актуальностью на протяжении не одного столетия. Превосходство мужчины в физической силе давало ему превосходство и в социальной сфере. Охота и рыболовство, земледелие, военная добыча были фактически полностью мужскими отраслями в хозяйстве. Именно от них зависело пропитание всей семьи, и, следовательно, жизнь семьи. Труд женщины занимал второстепенное место, поэтому муж был Хозяином, слово которого было законом [7]. Научно-технический прогресс, набирающий силу с XVIII века, стал менять реалии действительности. К началу XXI века роль традиционных методов получения пропитания осталась в прошлом, человечество (за исключением некоторых стран, в которых до сих пор главенствующее место занимают патриархальные институты) стало не так зависимо от мужской силы. Мужчина как добытчик в современном мире скорее может являться персонажем, который имеет слабую связь с реальностью [5]. В современном мире женщины и мужчины имеют одинаковые возможности для «прокормления» своей семьи. Порой женщины и самостоятельно справляются с данной функцией [10]. Четкое ролевое разделение полов должно было уйти навсегда в прошлое, но историческая, ментальная память намного прочнее, чем может показаться на первый взгляд. Европейские феминистские выступления ХХ века во многом изменили окружающую их реальность, сдвинув с мертвой точки некоторые постулаты о месте женщины в мире [4]. Но мир намного многообразней и сложнее, поэтому эти тенденции в других странах приобрели собственный национальный колорит. Особенный интерес для нас представляют те гендерные изменения, которые происходили в России. В начале ХХ века Россия представляла собой традиционно-патриархальное общество, где отец семейства играл важнейшую роль. Лишь в великосветской среде и среди интеллигенции в некоторой степени прослеживался отход от традиционных схем, где женщина проявляла большую самостоятельность от мужчин [5]. Череда революционных потрясений изменила не только политический облик России, но и по36 36

кусилась на изменения внутри семьи. Советское руководство попыталось стереть межполовые стереотипы, изменить традиционные представления о социальных ролях мужчин и женщин. Введение такого социального института, например, как детский сад, предполагало освобождение женского времени и включение ее в производительный труд. Но на практике картина выглядела иначе, к «женским заботам» прибавилась трудовая повинность. Но все же стоит отметить, что во время Советской власти женщина становится активной частью социума [11]. Социально-экономические и политические потрясения 90-х гг. ХХ века привнесли собой и изменения внутри семьи. Женщины берут на себя большую ответственность за будущее своей семьи, они становятся теми самыми «добытчиками», в то время как мужчины оставались на хозяйстве. Произошло явное смешение гендерных ролей [8]. Данное явление не было повсеместным и безусловным, но оно показательно для нашего исследования как возможность отхода от затверделых стереотипов. Новая Россия вновь преподносит интересный материал для исследователей гендерной проблематики. Вновь, благодаря различным СМИ, политическим и религиозным институтам, мы узнаем о знакомой роли женщины в современном мире. Эта роль очень напоминает ту, которую женщина уже играла на протяжении нескольких столетий. Но одно дело официальная позиция, другое дело общество, как оно реагирует на подобную пропаганду, какие идут процессы внутри него. Особый интерес для исследования представляет молодое поколение, которое в силу психологических особенностей более подвержено пропаганде и выработке различного рода стереотипов [4]. Нами было проведено исследование среди младшей возрастной группы молодежи, а именно: учеников 10-11 классов лицея № 143 города Омска с 2012 по 2014 год. В ходе двухлетней работы был собран обширный эмпирический материал, который включал в себя интервью, наблюдения, анкетирование. Полученная информация была подвергнута серьезному отбору, проанализирована. Полученные результаты представлены в данном

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

исследовании. Гендерные теории, возникшие в конце 1980х – начале 1990-х годов, являются составляющими постмодернизма [4]. Лучше всего гендерная теория отражена в принципе ризомы, разработанном Ж. Делезом [3]. Данный принцип позволяет исследователю сочетать различные элементы теории в одной постмодернистской концепции. Здесь идут бок о бок маскулинность и феминность, одновременно выступая союзниками и оппонентами. Если в середине 1980-х годов Люс Иригарэ говорила о возможности осознания «женского» только через призму маскулинности [12], то сейчас эти концепции в большей степени независимы друг от друга. Работы в русле маскулинности разрабатываются на протяжении десятилетий, тенденцией последнего времени стало изучение проблем «женского» в истории, антропологии, социологии. Это привело к качественному и количественному сдвигу в данном научном направлении. Благодаря этому мы имеем возможность более объективно анализировать современную российскую действительность. Целью данного исследования стало выявление особенностей формирования гендерных ролей и стереотипов в среде младшей молодежной группы, а именно учеников старшей школы. Объект изучения был выбран не случайно. В первую очередь, стоит отметить, что именно в возрасте 16-17 лет юноши и девушки начинают позиционировать себя не как детей, а как взрослых. Идет процесс определения собственной гендерной роли в социуме. Это время перехода от подростка к молодежи. Именно в этот период будут заложены те основные постулаты, которыми будут руководствоваться люди в дальнейшей жизни [1]. Другой причиной выбора данной возрастной группы стала непосредственная работа автора в данном учебном заведении и возможность постоянного наблюдения и бесед с учащимися лицея. Учеников 10-11 классов 2013 и 2014 гг. попросили ответить на вопросы специально составленной анкеты о роли женщины и мужчины в современном обществе и о существовании половых стереотипов в обществе. В опросе приняло участие 243 ученика. Подавляющее большинство респонНазвание раздела Автор Название статьи

дентов на вопрос «Существуют ли в современном обществе половые стереотипы?» ответили утвердительно, небольшой процент учеников затруднились дать ответ, альтернативного мнения не было. Любопытным выглядят вопросы о роли женщины и мужчины в современном обществе. Ответы отличаются в зависимости от пола ученика, поэтому приведем отдельный анализ той и другой группы. Среди 243 учеников девушек 133, юношей 110, из них на вопросы о роли мужчины и женщины в современном обществе развернутый ответ дали 102 ученицы и 92 ученика. Подавляющее большинство молодых людей считают, что мужчина в современном мире занимает главенствующее место и так должно оставаться в будущем: Мужчина должен занимать в обществе лидирующее положение, т.к. только мужчине присущ аналитический склад ума и железное терпение, что и является основополагающими лидера (М. 17 лет). Около 20 процентов опрошенных юношей отмечают, что современный мир должен стремиться к половому равенству: Приписывать человеку роль основываясь лишь на принадлежности к полу – свинство (М. 18 лет). На вопрос о роли женщины в современном мире ответы в первую очередь затрагивали проблему семьи и важность девушек именно в этой сфере: Главную роль в жизни всех мужчин (мать, жена), без женщин не будет жизни на Земле (М. 17 лет). Некоторые из респондентов надеялись, что когда-нибудь женщины достигнут мужского уровня, и проблема половой дискриминации уйдет в прошлое: Возможно, скоро все будут равны. Возможно, не будет стереотипов, Возможно, женщины перестанут быть «библейским предметом интерьера» (М. 17 лет). Основные мужские качества, по мнению юношей, это: честность, мужество, ум, терпение, сила, ответственность, храбрость. В свою очередь женские качества: сексуальность, доброта, красо37 37

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

та, верность, материнство, забота. Более разнообразную картину представляют ответы девушек на поставленные вопросы. Здесь условно можно выделить три категории: «независимых», «традиционалисток», «неопределившихся». Все группы по количеству респондентов в них приблизительно равны. На вопрос о роли мужчины в современном мире представительницы условно выделенной группы «традиционалисток» сошлись во мнении, что мужчина играет главенствующую роль: С давних времен мужчина — добытчик. Поэтому самую сложную работу должен выполнять именно он (Ж. 17 лет). Представительницы группы «независимых» отмечали, что половые стереотипы в нашем мире не уместны и мужчины ничем не отличаются от женщин: Для общества мужчины играют роль точно такую же, что и женщины. Мы живем в свободном обществе и у всех равные права (Ж. 17 лет). Группа «неопределившихся» предпочла не отвечать на поставленный вопрос конкретно, а попытались объяснить свою точку зрения более абстрактно: Может быть мужчина и должен стоять на одной ступени с женщиной, но сейчас это сложно определить. Некоторые выше, другие ниже. Все очень сложно (Ж. 17 лет). Интересен тот факт, что если на вопрос о роли мужчины респонденты отвечали разнообразно, что позволило нам даже выделить некоторые направления, то в вопросе о роли женщины в современном мире девушки были очень близки друг с другом во мнении. Несмотря на обязательную роль «хранительницы домашнего очага» и матери, многие в своих ответах отмечают, что в нынешнем мире женщина становится более независимой и самостоятельной: Роль женщины большая, все держится на ней (Ж. 17 лет); женщина находится на равных правах с мужчиной (Ж. 17 лет); женщина стоит наравне с мужчиной (Ж. 17 лет). Как мы видим, вопрос о собственном месте в современном мире привлек внимание девушек, а 38 38

также желание отразить в своем ответе не второстепенность женщины в мире, а ее равноправность. Среди качеств, которые присущи мужчинам, девушки отмечали: храбрость, благоразумие, ум, доброту, мужество, честь. Для женщин важны такие качества: добродушие, милосердие, миролюбие, уступчивость и верность. Проведенный опрос показал, что в среде старшей школы уже существует ряд стереотипов, которые они продемонстрировали в ответах. В момент проведения анкетирования все ученики проявляли большую эмоциональность и постоянно спорили друг с другом. В этих спорах также проявлялась половая идентификация: «баба, вообще молчи, когда мужик говорит», «баба за рулем, что обезьяна с гранатой» и другие. Возникает вопрос, как, когда, а главное зачем в среде молодежи культивируются данные стереотипы. Для ответа на этот вопрос обратимся к интерпретации наблюдений и анализу интервью, полученных за эти два года. Школьные учителя представлены в первую очередь женщинами, мужчин в педагогической среде немного. Следовательно, в такой среде должна сложиться особенная атмосфера женского царства, закрытого или отдаленного от мужчин. На практике все оказалось иначе. Большинство разговоров сводится к вопросу брака, семьи и роли, которую там играет тот или иной супруг. Главный вопрос к молодым девушкам «когда замуж?», затем следует логичный вопрос «когда ребенок?». Когда эти ступени обязательного долга проходят, женщина, по мнению большинства коллектива, обретает смысл жизни и вступает в период борьбы с мужчиной «за верно разложенные носки». Интересно, что это мировоззрение они пытаются привить и своим ученикам. Несмотря на множество телепередач, которые культивируют в обществе мнение, что современные школьники потеряли уважение перед учителем, что педагог не является эталоном, опираясь на собственный опыт, можем отметить, что это не так. Многие ученики, в особенности старших классов, с удовольствием проводят с некоторыми учителями время, спрашивают у них совета,

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

перенимают опыт, который был пережит наставником. Учителя, которые пользуются авторитетом среди школьников, хорошо всем известны, поэтому их контакту с учениками было уделено особое внимание. Итак, одним из основных источников формирования гендерных стереотипов у старших школьников являются учителя: Девочки, вы должны прощать мальчиков, потому что вы будущее женщины и вам придется многое терпеть (И.А. 52 года) Данные слова могут являться лейтмотивом гендерного воспитания в школе. Стоит отметить, что школьники воспринимают данную информацию без критики и сомнения, считая, что так и должно быть: Я же девочка, ты — решай (Е. 17 лет). Молодые люди также принимают эту модель поведения, для подтверждения данного тезиса приведем выдержку из интервью, данного одним из учеников 10 класса: Р: Сами посмотрите, пацаны должны рулить в обществе. Мы умнее, сильнее, если хотите, адекватней. И: А не кажется странным тебе, что воспитывают вас в основном жещины-учителя? Р: Ну да, об этом я не думал. И: Опять же, вспомним о твоей матери, разве ты считаешь, что твоя мать должна занимать второстепенную роль в обществе? Р: Нет, да пусть кто скажет, узнает все…. Получая информацию, которая не соответствует полученной ранее, ученики идут на попятную и сбиваются с протоптанной дорожки. Действительно, здесь мы не можем говорить о появлении стереотипа, скорее, о размышлении о роли мужчин и женщин. Также представляются интересными взаимоотношения между учениками в условиях собственного коллектива, каким образом там выстраивается половая ролевая структура. Здесь существует резкое противоборство между полами, причиной этих противоречий выступают пресловутые половые стереотипы: Бабы тупее парней. Вы хоть посмотрите Название раздела Автор Название статьи

на тех, кто на дороге, одно слово — курицы! (А. 17); Котлету ему дай и пусть гуляет, они нужны, чтобы в потолке дырку просверлить. И то не умеют (Т. 18 лет); Истеричка, сразу видно баба (Н. 17 лет); Да вы не мужики. Не служил — не мужик (А. 17 лет)… Список цитат можно продолжать, но показательно другое, что на школьной скамье идет борьба за право существования личности, а не пола, каждый из учеников, с которыми удалось побеседовать, без труда вспоминал о стереотипах, связанных с полом, но пытался отделиться от них, проявляя свою индивидуальность: Мне кажется, что у меня все будет иначе. Муж и я, поженимся по любви и все будет поровну. Работать вместе, и дома вместе. Но ребенком буду я заниматься (О. 17 лет). Еще одним любопытным моментом, который был выявлен непосредственно внутри школьного процесса, является негативная оценка учениками разных полов тех людей, которые нарушают утвержденные в обществе самые главные стереотипы: о мужественности парней и женственности девушек. Приведем два ярких примера. Девушка (на момент начала наблюдений, училась в 10, в 2014 году перешла в 11 класс) выделялась яркой и неформальной внешностью, уже в 16 лет имела татуировки, разбиралась в машинах, любила игровые виды спорта. На протяжении двух лет наблюдений данная девушка постоянно выступала объектом всеобщих шуток и негативной оценки ее внешности и жизни. Интересно и то, что учителя проявляли идентичную с учениками позицию, постоянно советуя девушке измениться «…ты бы хоть причесалась, ты же девушка», «у тебя руки в машинном масле как у мужика» и т.д. Ее зеркальным отражением являлся один очень артистичный юноша (на момент работы над статьей перешел в профессиональное учебное заведение). Он был очень грациозен, участвовал в различных школьных мероприятиях, прекрасно пел и танцевал. На него со стороны школьников, как девушек, так и юношей, были направлены постоянные шутки «а чего вы удивляетесь, он гей», «он ходит как девчонка» и т.д. Учителя, не при уче39 39

Лабиринт

#4/2014 #1/2014

Журнал социально-гуманитарных исследований ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

никах, также выносили ему своеобразный «приговор» касательно его будущей нетрадиционной ориентации. Сами эти ученики относились достаточно философски к тем упрекам, которые сыпались в их адрес, были общительны, дружелюбны и не проявляли никакой агрессии к одноклассникам. Формирование половых стереотипов идет намного раньше, чем в период школьной жизни, на ранней ступени огромную роль играет семья. В силу профессионального положения и возраста респондентов, детального изучения семейной ситуации произведено не было. Но косвенно были выявлены семейные гендерные стереотипы, которые сформированы под воздействием непосредственного примера собственных матерей и отцов. Семья как социальный институт обладает высокой актуальностью в современном мире. Несмотря на то, что некоторые функции изменились, сами семьи из патриархальных превратились в нуклеарные, все же ребенок формируется под воздействием тех примеров, которые видит перед своими глазами [1]. В подтверждении данных слов приведем выдержку из диалога с респондентом женского пола, ученицей 11 класса: Р: Мама у нас на хозяйстве, все делает по дому. И: Что делает отец? Р: Да, ничего особенного, просто лежит И: Мама работает? Р: Да, как же иначе. У меня у всех друзей так. Такая картина у множества других учениц, и все они считают, что несмотря на домашнюю загруженность, женщина должны работать, дабы поддерживать семью на плаву. Замужество для подавляющего большинства представляется не просто союзом двух любящих сердец, а скорее обязательством перед обществом, лишь единицы отмечали возможность самореализации, личного успеха, а лишь затем создание семьи и другие традиционные роли. Женщина видится, прежде всего, как жена и мать, как со стороны девушек, так и со стороны юношей. Молодые люди также склонны сводить свою роль к роле «добытчика», но при этом женщина 40 40

должна в себе заключать «хранительницу домашнего очага» и продолжать работу: Тоже пусть работает, почему должна сидеть на моей шее. Кончено у нее будет женская работа, но будет (С. 17). У женщин, по мнению юношей, есть свое место, как в семье, так и в профессии: Женщина начальница глупо, они хуже руководят» (В. 16 лет). Интересен тот факт, что, несмотря на жгучие противоречия друг с другом в открытой форме, в приватных беседах отмечаются иные ориентиры. Здесь, конечно с определенной долей, и юноши и девушки сходятся в точке зрения, что мужчина – добытчик, женщина — хранительница домашнего очага, но с более расширенными функциями, в отличие от патриархального времени. Откуда берут свои корни данные стереотипы в младшем возрасте, не входит в задачу нашего исследования, но мы можем сказать, что в современном обществе они не исчезают, лишь видоизменяются. Семья и школа — те первичные социальные институты, которые формируют личность ребенка. Те ориентиры, которые будут заложены в определенное время, будут проявляться и развиваться на протяжении всей последующей жизни. Несмотря на недовольство современных женщин своим ущемленным положением, многие из них продолжают формировать в своих детях, учениках те же стереотипы, в которых живут сами. Тем самым мы продолжаем ходить по замкнутому кругу, который должен был себя изжить несколько десятилетий назад. *Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Жить в эпоху перемен»: динамика идентичностей населения юга Западной Сибири (1940-е – 2000-е годы), проект № 12-31-01043.

Литература 1. Абрамова Г. С. Возрастная психология: Учеб. Пособие для студ. Вузов. — 4-е изд., стереотип. — М.: Издательский центр «Академия», 1999. — 672 с.

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований ВХОД В «ЛАБИРИНТ»

2. Белова А. В. Женская повседневность как предмет истории повседневности: историографический и методологический аспекты) // Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: Сб. статей / Ответ. ред. и сост. Н. Л. Пушкарева. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — С. 25 – 67. 3. Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения / пер. с франц. и послесл. Д. Кралечкина; науч. ред. В. Кузнецов. — Екатеринбург: У-Фактория, 2007. — 672 с. 4. Жербкина И. Субъективность и гендер: гендерная теория субъекта в современной философской антропологии. Уч. пос. — СПб.: Алетейя, 2007. — 312 с. 5. Котовская М. Г. Гендерные очерки: история, современность, факты. — М.: ИЭА РАН, 2004. — 358 с. 6. Кудряшов М. А. Субкультура и после нее: история фундаментального понятия молодежных исследований // Этнографическое обозрение. 2014. № 1. — С. 23 – 32. 7. Пушкарева Н. Л. Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: тенденции, динамика, перспективы изменений (Х-ХХI в.) // Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: Сб. статей / Ответ. ред. и сост. Н. Л. Пушкарева. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — С. 5 – 24. 8. Радина Н. К. «Как живем, так и умираем»: исключительно нормальное и гендерные особенности совладания с катастрофическим // Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: Сб. статей / Ответ. ред. и сост. Н. Л. Пушкарева. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — С. 631 – 649. 9. Солодянкина О. Ю. Мужчины и женщины в их повседневье: социальное VS гендерное // Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: Сб. статей / Ответ. ред. и сост. Н. Л. Пушкарева. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — С. 177 – 259. 10. Стяжкина Е. В. Женская и мужская повседневность в условиях смены гендерных контрактов второй половины ХХ в. // Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: Сб. статей / Ответ. ред. и сост. Н. Л. Пушкарева. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — С. 650 – 700. 11. Шабатура Е. А. Повседневность нового общества: гендерный аспект // Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: Сб. статей / Ответ. ред. и сост. Н. Л. Пушкарева. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — С. 484 – 537. 12. Irigaray L. This Sex Which Is Not One. — Ithaca: Cornell University Press, 1985. — 223 p.

Название раздела Автор Название статьи

41 41

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ Е. В. Головнева Головнева Елена Валентиновна (Екатеринбург, Россия) — кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии и дизайна Уральского федерального университета имени первого Президента России Б.Н. Ельцина. E-mail: golovneva.elena@gmail.com

ПОНЯТИЙНЫЕ ОБРАЗЫ КОНЦЕПТА «РЕГИОН» В АКАДЕМИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ В данной статье систематизируются основные подходы к определению понятия «регион». На основе анализа академического дискурса разграничиваются понятийные образы региона, проблематизируется его роль в системе пространственных отношений и обозначается тот теоретический фон, на котором сегодня может идти речь о регионе. Ключевые слова: регион, регионализм, дискурс, пространство

E. Golovneva Elena Golovneva (Yekaterinburg, Russia) - PhD in Philosophical Sciences, Associate Professor at Ural Federal University, Department of Culturology and Design; E-mail: golovneva.elena@gmail.com

notional IMAGES OF “REGION” concept IN ACADEMIC DISCOURSE This paper deals with systematization of the main approaches to definition of the concept “region”. On the base of the analysis of academic discourse the author differenciates the conceptual images of a region, problematizes the role of a region in the set of spatial relations and designates the theoretical background for the relevant definition of a region today. Keywords: region, regionalism, discourse, space В конце 1960–х гг. географом Р. Миншаллом были сформулированы два ключевых вопроса в исследовании региона, обсуждение которых продолжает быть актуальным до настоящего времени: Может ли регион служить методом анализа пространственной организации? Являются ли регионы реально существующими общностями? [32]. На протяжении длительного промежутка времени исследователи были озадачены проблемой определения регионов, и вопросы дефиниций были практически всегда первостепенными в проблемах обозначения линий вокруг регионов. В большой мере, трудность решения этого 42 42

вопроса объяснялась постоянной усложняемостью самих регионов, убыванием одних и стремительным ростом других. Достаточно указать, что крушение советской империи в российских реалиях обозначило, начиная с 1990-х гг. бурный рост регионального самоопределения как ситуацию «расшивания» прежней системы рамок и контекстов. В странах Западной Европы региональный протест против режимов и политических центров набрал силу еще раньше — в 1960-70-е гг. К примеру, во Франции это движение за восстановление и сохранение преимуществ регионов приняло вид политической формы регионализма. Регионы со-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

ставляли оппозицию государственному централизму, требования регионалистских движений принимало форму более или менее выраженного автономизма, в худшем случае — политического сепаратизма [16, с. 19]. В Германии сильная федеративная государственность обусловила ведущую роль федеральных земель (регионов). Аналогом аналогичного представления является идея прав штатов, упорно сохранявшаяся на протяжении всей истории США. Стремление осмыслить рост регионов привело к тому, что понятие «регион» стало чрезвычайно востребовано в академическом дискурсе и обусловило появление в зарубежных исследованиях актуального направления под названием «новый регионализм» [См.: 27, 28], обсуждающего будущее европейских стран. По оценке финского географа А. Пааси, «новый регионализм» – довольно интересная концепция, поскольку она объединяет вместе как регионы, имеющие длительную историю существования в европейском пространстве и в восприятии людей, так и регионы, сформировавшиеся относительно недавно, в результате усилий европейской бюрократии перед угрозой глобализации [33, с. 17]. Если «традиционный» регионализм был ориентирован на решение функциональных задач в сферах экономики и безопасности, то «новый регионализм» включает в себя экономический, политический, социальный и культурный аспекты [25, с. 6-7]. По словам М. Фэзэрстоуна, в современную эпоху есть своеобразная ностальгия, запрос на восстановление или изобретение региональных культур, которые могут быть расценены как средство усиления утрачиваемого «чувства локальности» в условиях глобализации мировой экономики, распространения медийного общества и культуры потребления [22, с. 95]. Немецкий исследователь К. Рот наряду с политическим регионализмом использует термин «символический регионализм», который связывается им со стремлением современных городских жителей вернуться к местам происхождения их родственников и со своеобразной ностальгией по «деревенскому» образу жизни в условиях растущей урбанизации и глобализации мира. В новых условиях Название раздела Автор Название статьи

периферийные регионы, по Роту, получают второе рождение, становясь объектом ностальгии горожан и одновременно предметом научного изучения [34, с. 33 – 34]. Понятие «регионализм» в таком контексте приобретает, кроме прочего, субъективное измерение. По мнению А. Харелла, сегодня регионализм представляет собой «нестабильный и недетерминированный процесс сосуществования множества логик», в котором отсутствуют конечные цели [26, с. 128]. Регионы существуют в условиях мобильного, глобализирующегося мира, который Кастельс более двадцати лет назад определил как «мир потоков», постепенно замещающий собой более статичный и менее амбициозный «мир локальностей» [20, с. 14]. А. Аппадурай, например, говорит о возрастающем потоке людей (иммигрантов, рабочих, беженцев, туристов), технологий, финансов, медийных образов, информации, идеологий и мировоззрений [19]. В этих условиях становится интересным по-новому теоретизировать о том, что такое регионы, учитывая их невероятное разнообразие и жизненную силу. Растущий интерес в науке к исследованию региона обусловил тот факт, что в настоящее время тематика исследований, касающихся региона, широко варьируется от экономических вопросов до политических проблем, от аспектов региональной культуры и идентичности до роли новых институций в региональном развитии. Региональные исследования представляют собой поле взаимодействия и интереса таких дисциплин как социальная география (human and cultural geography), политическая социология, социология пространства, социальная психология, политическая регионалистика, сравнительная политология, социальная и культурная история, культурные исследования (cultural studies). По всей видимости, изучение региона в этих дисциплинах открывает для социальных теоретиков богатство новых перспектив, в том числе, связанных с обращением к проблематике пространства, потому, как в настоящее время «мышление с учетом пространства означает перестройку центральных концепций социальной теории» [23, с. 257]. 43 43

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В этой связи, важным является не только представление различных методологических подходов к изучению региона, но и попытка выяснить, каким образом концептуализировано понятие «регион» в различных дисциплинах. Необходимо проанализировать, как можно разграничить понятийные образы региона, проблематизировать роль региона в системе пространственных отношений и обозначить тот теоретический фон, на котором сегодня может идти речь о данном феномене. Для ответа на эти вопросы предлагается рассмотреть варианты академического дискурса (в рамках различных дисциплин) о регионе, существующие в современном социально-гуманитарном знании. В научных исследованиях регион долгое время являлся объектом изучения, прежде всего, географии. В географии, начиная с XIX века и до 1980-х гг., доминировал «реалистический» подход к регионам, рассматривающий их в качестве «контейнеров», в которых физико-географические и человеческие элементы формируют подобие «естественной» целостности1. В эпоху модерна доминирующим «контейнером» такого рода являлась территория государства, которая представлялась «естественным вместилищем» для наций [33, с. 15]. По словам А. Макарычева, регионы были приравнены к агентам, в то время как система федеративных отношений (включая центр-периферию) рассматривалась как структура [30, с. 185]. Под регионом понималось важное пространство, необходимое для организации социальной и политической жизни, экономической активности внутри государств. В систематической географии регионы понимались как гомогенные, объединенные одной характеристикой пространства, в региональной географии под регионом рассматривался любой участок земной поверхности, обладающий набором специфических свойств. Регион определялся одновременно как целостность и часть целого. По определению отечественного географа В. Л. Каганского, географическое единство региона должно

иметь свой центр, вокруг которого существует некий каркас, позволяющий провести географическую границу [5, с. 38]. В общеупотребительном понимании регион выступал наиболее обширной подсистемой внутри государств либо транснациональных ареалов. В конкретных исследованиях географов выделялись термины для описания регионов разного уровня. Немецкий исследователь К. Рот специфицировал четыре типа регионов: микрорегионы (относительно небольшие по размеру объединения, зачастую охватывающие город и прилегающую к нему территорию; пространство повседневного существования индивидов), мезорегионы (территориальные образования среднего уровня, находящиеся по пространственной шкале между городом/районом и государством, имеющие самоназвание и собственную историю), макрорегионы (образования, расположенные между государствами и континентами) и регионы глобального уровня (объединения типа «средиземноморский регион», «тихоокеанский регион» и даже «Ближний Восток») [34, с. 18]. В отечественных исследованиях разграничивался район как результат процедуры районирования и регион как географический индивид, часть районов [6, с. 37]; регион как «институциональный район» [4, с. 5]. Выделялись «частично связанные с экономическими районами» макрорегионы, мезорегионы, субрегионы [2, с. 218]; регионы (субъекты федерации) и макрорегионы (федеральный округ, экономический район) [8, с. 126]; суперрегионы (объединения типа Балтийского региона), мезорегионы (административные образования), микрорегионы (современные административные районы) [17, с. 20 – 21], регионы как муниципальные образования [3, с. 209]. Как правило, предложенные классификационные модели являлись инструментальными/ рабочими для описания конкретных регионов и не могли быть признаны удовлетворительными всеми исследователями. К примеру, макрорегион (страны Бенелюкс) мог оказаться меньше микро1 Эта концепция региона как вместилища природного и региона (китайской провинции) по численности культурного субстрата восходит к концепции пространства населения, силе экономического влияния и иным немецкого мыслителя К. Риттера и трактуется в субстанципараметрам [33, с. 738]. ональном смысле.

44 44

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

В итоге, выделяемые в конкретных исследованиях по различным основаниям регионы традиционно оказывались разномасштабными, а границы между ними — неопределенными и условными. Признавалось, что регионом «может быть ограниченная территория – конкретное место (город, село, область) или значительно более широкие пространства — Россия, СНГ, а для некоторых респондентов («имперцев», «державников») — все еще СССР» [18, с. 95]. Российский географ М. П. Крылов отмечает, что формирование регионов объясняется «социокультурным выбором жителей соответствующих территорий» [7, с. 285], поэтому одна и та же территория может быть интерпретирована по-разному, регионом может быть и крупный город, административно-территориальная единица, совокупность административнотерриториальных единиц или историко-культурное пространство. Опираясь на работы географов, представители гуманитарных наук, занимающиеся региональными исследованиями, несколько административных единиц часто объединяли в регион. Эта работа с большими пространствами позволяла расширить привычные восприятия тех или иных регионов, включить их образы в более крупные образные системы. С точки зрения «воображаемой географии», такой регион обладает историкокультурными особенностями, имеет общие экономические и политические параллели развития (например, Урал, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток), и даже общие цивилизационные особенности (Европа). Такой тип, в первую очередь, строился на основе соотношения с сообществом, и, следовательно, здесь формальные границы территории (географические, административные) отходили на второй план, становились ментальным символическим конструктом. В этом плане концепт «регион», помимо прочего, противопоставлялся понятию «места» (place), отличающемуся такими чертами, как зафиксированность, четкое масштабирование, определенность, ограниченность. Социолог А. Ф. Филиппов, в частности, классифицирует место как часть территории, членить которую далее невозможно и нецелесообразно [15]. Название раздела Автор Название статьи

Обобщая опыт развития отечественных географических исследований в процессе изучения региона, можно отметить, что регионы описывались в них как природно-географические, а не как социокультурные образования. По словам социального философа Е. Г. Трубиной: «Когнитивный стиль развития отечественной географии традиционно строится на признании существования общих закономерностей, с помощью которых можно описать географическое или физическое пространство, а также на мышлении в терминах «систем», в данном случае, географических, включающим в себя различные подсистемы (биологические, социальные). В российских университетах социальная и экономическая география оказываются, как правило, объединены и изучаются, по преимуществу, масштабные экономические районы, а такие ключевые для современной географической теории понятия как «пространство», «масштаб», «взаимосвязь», «место», «изменения», «процессы» растворяются в тех или иных версиях географического детерминизма» [14, с. 38]. В результате, отечественной географии, которая в настоящем своем варианте не может развиваться отдельно от социальных и культурных исследований, «приходится самостоятельно осваивать методологию региональной идентичности, исходя из базовой посылки: социальное пространство обладает собственными свойствами, опосредующими социальные контакты людей, и состоит из районов и районоподобных частей, в рамках которых замыкается основная часть таких контактов, и которым адресована региональная идентичность местного населения» [12, с. 180]. Если в работах географов термин «регион» используется как способ исследования и метод описания региона в его естественных, географических, границах, то в работах экономистов при рассмотрении регионов, безусловно, доминирует превалирование экономических интересов над географическими. Наибольшее значение имеет выделение региона с позиций экономического управления, его места в территориальном разделении труда, функционирования товаров и услуг, типичности социально-экономических проблем. Регион 45 45

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ выступает как часть экономической системы государства, отличающейся от других природными ресурсами, отраслевой специализацией экономики и способности к самообеспечению. В этой логике пространственные границы регионов определяют рациональные принципы экономического планирования, а большинство определений региона, даваемых экономистами, предполагают обязательное наличие трех признаков: территории, специализации, экономических связей. В целом, экономический подход создает представление о регионах как о конкурирующих экономических зонах (наиболее привлекательных мест для местожительства и ведения бизнеса) как основном типе социального взаимодействия. Регион создает базовую единицу экономического пространства, с которым естественный культурный ареал имеет тенденцию к совпадению. В таком понимании регионы определяются как функциональные, как рамка для действия в системе других рамок. Регион, таким образом, рассматривается как пространственная организация, которая не порождает культурной общности, но дает тенденцию развития так называемому экономическому комьюнити. В исследованиях политологов регион традиционно рассматривается как административная единица государства, ячейка сетки административно-территориального деления, где действуют региональные властные институты с определенными компетенциями и соответствующими финансовыми ресурсами для их реализации, происходит региональная политическая жизнь [11]. С одной стороны, регион воспринимается как субъект действия, вырастающий в ходе регионального самоопределения, политики самого региона и его ключевых групп как сложной игры коалиций элит, мест, ценностей и интересов. Так, в экономической политике свидетельством формирования регионов часто становится практика извлечения ресурсной ренты [21, с. 56] и максимизация выгод в ходе «торга» с федеральным центром в рамках «переговорного федерализма» [10, с. 88]. С другой стороны, регион рассматривается как объект создания со стороны государства. По замечанию лидера шко46 46

лы пространственного анализа в так называемой «новой географии» 1960-1970-х гг. Дэвида Харви, исторически государство прочно утвердило себя в качестве главного субъекта производства географического знания: «Государственный аппарат с его интересами в правильности, администрации, налоговой сфере, планировании и социальном контроле, последовательно, с восемнадцатого века, создавался как основное место сбора и анализа географической информации…Государство посредством механизмов планирования учреждает нормативные программы для производства пространства, определение территориальности, географического распределения населения, экономической деятельности, социальной политики, богатства и благополучия» [24, с. 218]. Созданные в результате государственной политики регионы именуют формальными и отличают их от неформальных регионов. К. Рот на материале Юго-Восточной Европы показывает, что формальные регионы имеют четко определенные границы, тогда как границы неформальных регионов — четко не обозначены и отличаются динамичностью, а их функции — множественностью и сложностью [34, с. 24]. Существование неформальных регионов может определяться самими учеными на основании специальных исследований территориальной структуры по тем или иным политическим характеристикам. Неформальные регионы часто обозначают также как районы, которые рождаются в результате экспертного выбора в пользу дискретности, предполагающей проведение границ между районами. При этом политологами при создании регионов учитывается не только институциональный, но и исторический фактор. Авторы коллективной монографии «Политика и культура в российской провинции» показывают, что те или иные особенности определенных регионов России (Воронежской, Новгородской, Саратовской и Свердловской области) обусловлены исторически сложившимися паттернами регионального развития, возникшими в ходе освоения и заселения соответствующих территорий и их включения в структуру российского государства [9].

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Социологический подход акцентирует внимание на регионе как месте социального взаимодействия, как способе производства и воспроизводства социальных отношений. Предполагается, что субъекты региона формируют особое сообщество, а система повседневных взаимодействий превращает физическое пространство в определенное «место» [22, с. 103]. Регион характеризуется через «деятельность субъектов, которые объединены общими производственно-экономическими связями, единой социальной инфраструктурой, местными средствами массовой информации, органами власти и местного самоуправления» [3, с. 209]. Главная исследовательская стратегия здесь — это наложение существующих представлений о социальной структуре (т.е. группы выступают здесь с ассоциированными статусами и находящимися в определенных иерархических и горизонтальных отношениях друг к другу) на определенную территориальную общность, в данном случае, регион. В рамках этого подхода происходит включение региона в игру социальных сил. Это то, что Р. Шилдз определяет как «социальную спациализацию», предполагающую социальное конструирование пространственных отношений через «социальное воображение» [35]. Для социологов важными оказываются вопросы расселения на территории региона, профессионально-должностная структура, положение в системе властных отношений, уровень материальной обеспеченности и оценка этого уровня, направленность ориентаций на значимые проблемы для жизни территориального общества, готовность региональных сообществ к самоуправлению, информационное обеспечение, степень адаптированности к трансформациям. На уровне более конкретных исследований эта тематика актуализируется в работах по социальной стратификации. Так, Л. Уорнер отмечал важность географического фактора (а именно района проживания) на конструирование комплексного социального статуса [36, с. 265]. Д. Мэсси говорит о так называемой «власти геометрии», способах, с помощью которых люди расположены в пространственно-временной компрессии, сложно организованы и широко разНазвание раздела Автор Название статьи

нообразны [31, с. 147]. Регион рассматривается не просто как смесь социальных групп, а как мозаика различных социальных миров, соприкасающихся и пересекающихся в критической точке. Сквозь призму данного подхода, формирование региональных сообществ — это вопрос идентичности, ее конструирования и воспроизводства. Как отмечает А. Ф. Филиппов: «Смысл территории, границы, пребывания, места, движения обнаруживается в практике со-циальной жизни, и он находит себе подтверждение в этих объективных характеристиках» [15]. В отечественной этнологии, которая долгое время развивалась под влиянием географии, приоритетными категориями при исследовании территориальных сообществ традиционно выступали не регион и региональная культура, а «этнос», «этничность» и «этническая территория». Важность использования именно подобного категориального ряда во многом объяснялась тем, что послереволюционное деление России происходило по национально-территориальному принципу. Изучение этнических территорий было продиктовано не только чисто исследовательским интересом, но и задачами политического управления, геополитических претензий и узкогрупповых амбиций. Однако в рамках отечественных этнологических исследований присутствовал и интерес к локальным культурным комплексам, восходящий, в первую очередь, к концепции культурных кругов Ф. Ратцеля, Ф. Гребнера и Л. Фробениуса. Под культурными кругами понимались замкнутые географические ареалы с определенным набором культурных элементов. Каждый культурный комплекс рассматривался как реакция на определенную географическую среду. Усовершенствованную версию культурных кругов и ареалов занимала концепция хозяйственно-культурных типов [1], картографированием которых отечественные этнографы занимались вплоть до 1980-х гг. Идея региональных культур получила развитие также в концепции локальных культурных комплексов, сформулированной основателем отечественной этнолингвистики академиком Н. И. Толстым и не получившей широкого рас47 47

Лабиринт

#4/2014 #1/2014

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ пространения в отечественной этнологии в силу приоритетности там темы этнических/национальных культур. По мнению этого исследователя, культура всегда локальна, она функционирует не в сфере языка вообще, а в сфере его диалектов, наречий, говоров. На основе картографирования языкового и культурного материала Н. И. Толстой пришел к выводу, что изоморфные языковые явления — изоглоссы, изоморфные явления духовной культуры — изодоксы и изоморфные явления материальной культуры — изопрагмы оказываются изоморфны (соответственны) и друг другу и при этом независимы от этнических границ, они являются базовыми элементами локальных культурных комплексов (ЛКК) [13]. Выделенные Н. И. Толстым ЛКК охватывали традиционную культуру и при всей своей научной ценности могли лишь частично быть использованы при выделении и характеристики современных регионов, поскольку последние, включающие в себя и городскую культуру, требуют иных подходов к пространственному анализу. В изучении регионального своеобразия особое место занимает этнологическая традиция Франции, в которой изучались территориальные единицы (коммуны, города, исторические земли, регионы) или культурные феномены, но не «этнические группы». Подход к исследованию территориальных сообществ был заложен работами выдающегся географа Видала де ла Бланша, который утверждал, что природная среда формирует неповторимость человеческих коллективов и «накладывает отпечаток на ее обитателей» [Цит по: 16]. Термин «ethnie» традиционно использовался для обозначения населения далеких колоний, которое европейцы воспринимали как «дикарей», лишенных собственной политики, экономики и истории, что оправдывало «цивилизационную миссию европейских держав». Поэтому считалось непродуктивным применять этот термин для обозначения современного европейского населения. Вместо этого говорили о «региональных» языках и культурах [16, с. 13 – 14]. Итак, эксперты, работающие в рамках отдельных дисциплин, создавали различные поня48 48

тийные образы регионов, не совпадающих между собой или совпадающих лишь частично. Изучение регионов как географических, административных, экономических образований, локальных культурных комплексов проходило по ведомству различных дисциплин. В академической среде находили место разные варианты построения теории о регионах — от масштабных теоретических повествований о пространстве (невозможном без регионов) до детального специфически местного соотношения сил в развитии того или иного региона. Ситуация осложнялась тем, что представители различных дисциплин, изучающих регионы, долгое время были разобщены и нечасто обращались к работам друг друга. Как показывает анализ методологических подходов, всякая позиция, осмысленная для региона, оказывалась тесно связанной с определенными группами, интересами, ценностями, стереотипами, клише. Представляется, что сегодня синтез междисциплинарных дискурсов о регионе может произойти, прежде всего, на уровне философского знания. С одной стороны, в философии в наибольшей степени реализуется принцип дополнительности и системности знания, философия по самой своей сути выражает критическую позицию по отношению к существующим явлениям. С другой стороны, в философии есть явно выраженное стремление постичь и закрепить пространственно-временную включенность человека в мир. Интерес к различным формам пространственного бытия человека в мире и их проблематизация делает регион привлекательным объектом для философского анализа. Литература 1. Андрианов Б. В., Чебоксаров Н. Н. Хозяйственнокультурные типы и проблема их картографирования // Советская этнография. 1972. № 2. — C. 3 – 16. 2. Гриценко А. А. Исследование региональной идентичности национальной окраины (на примере российско-украинского приграничья) // Идентичность как предмет политического анализа. Сб. статей. / Отв. ред. И. С. Семененко. — М.: ИМЭМО РАН, 2011. — С. 216 – 219. 3. Жирякова И. В., Ильяева И. А. Регион как объект

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

междисциплинарного исследования // Вестник ТГУ. Гуманитарные науки: философия, социология, культурология. Вып. 4 (84), 2010. — С. 209 – 214. 4. Каганский В. Л. Методологические основания регионального анализа как культурной практики // Культура в современном мире. 1997. Вып. 3. — С. 4 – 29. 5. Каганский В.Л. Советское пространство: конструкция и деструкция // Регионология. 1998. № 5. — С. 38 – 56. 6. Крылов М. П. Взаимодействие смежных наук при изучении региона: эффективность и сочетаемость методологий и теоретических допущений // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. № 1. 2012. — С. 37 – 57. 7. Крылов М. П. Российская региональная идентичность как фокус социокультурной ситуации (на примере европейской России) // Логос. 2005. № 1 (46). — С. 275 – 289. 8. Петров Н. Формирование региональной идентичности в регионах России: общие закономерности, подходы к изучению // Центр и региональные идентичности в России. — СПб., М., 2003. — С. 125 – 186. 9. Политика и культура в российской провинции. Новгородская, Воронежская, Саратовская, Свердловская области / Под ред. С. Рыженкова, Г. Люхтерхардт-Михалевой. — М., СПб.: Летний сад, 2001. — С. 209 – 232. 10. Полищук Л. Российская модель «переговорного федерализма: политико-экономический анализ // Политика и экономика в региональном измерении / Под. Ред. В. Климанова, Н. Зубаревич. — М., СПб.: Летний сад, 2000. — C. 68 – 88. 11. Регион как объект (уровень) политического анализа // [Электронный ресурс] Режим доступа: http://nicbar.ru/region_02.htm#_ftn8 (дата обращения: 12.10. 2014) 12. Смирнягин Л. В. Региональная идентичность и география // Идентичность как предмет политического анализа. Сб. статей. / Отв. ред. И. С. Семененко. М.: ИМЭМО РАН, 2011. — С. 177 – 185. 13. Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. — М.: Изд-во «Индрик», 1995. — 512 с. 14. Трубина Е. Г. Поворот к пространству: междисциплинарное движение и сложности его популяризации // Политическая концептология. № 4. 2011. — С. 34 – 49. 15. Филиппов А.Ф. Социология пространства.

Название раздела Автор Название статьи

Владимир Даль, 2008. [Электронный ресурс] Режим доступа: http://socioline.ru/book/filippov-f-sotsiologiyaprostranstva (дата обращения: 8.10. 2014) 16. Французские тетради: диалоги и переводы / Отв. ред. и перевод с франц. Е. И. Филипповой. — М.: ФГНУ «Росинформагротех», 2008. — 244 с. 17. Шлямин В.А. Россия в «Северном измерении». — Петрозаводск: ПетрГУ, 2002. — 192 c. 18. Шматко Н. А., Качанов Ю. Л. Территориальная идентичность как предмет социологического исследования // Социс. 1998. № 4. — С. 94 – 101. 19. Appadurai A. Disjunction and difference in the global cultural economy in Theory, culture and society. 1990. № 7 (2-3). — P. 275 – 310. 20. Castells M. The Informational City. — Oxford. Blackwell, 1989. — 461 p. 21. Explaining Post-Soviet Patchworks. Vol. 3: The Political Economy of Regions, Regimes and Republics / ed. K. Segbers. — Aldershot: Ashgate, 2001. — P. 19 – 137. 22. Featherstone M. Undoing Culture: Globalization, Postmodernism and Identity. Sage Publication, 1995. — 178 p. 23. Friedland R., Boden D. NowHere: An Introduction to Space, Time and Modernity // NowHere: Space, Time and Modernity Friedland R. & Boden D. (eds.). Los Angeles: University of California Press, 1994. — P. 257 – 286. 24. Harvey D. Spaces of Capital: Towards a Critical Geography. — Edinburgh: Edinburgh University Press, 2001. — P. 208 – 233. 25. Hettne B. Globalization and the new regionalism: the second great transformation // Globalism and the New Regionalism / Ed. by B. Hettne, A. Inotai, O. Sunkel. — Basingstoke: Macmillan, 1999. — P. 1 – 24. 26. Hurrell A. One world? Many worlds? The place of regions in the study of international society // International Affairs. 2007. № 83, 1. — P. 127 – 146. 27. Hurrison J. Re-reading the new regionalism: a sympathetic critique // Space & Polity. 2006. № 10. — Р. 21 – 46. 28. Lombaerde P. de, Soderbaum F., etc. The problems of comparison in comparative regionalism // Review of International Studies. 2010, № 36. — P. 731 – 753. 29. Macleod G. New regionalism reconsidered: globalization and the remaking of political economic space // International Journal of Urban and Regional Research. 2001. № 25. — P. 804 – 29. 30. Makarychev A. Identity and representation of Russian regions: Adopting a critical theory perspective // Journal of Eurasion Studies. 2012. № 3. — P. 185 – 192. 49 49

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕГИОНАЛЬНЫЕ И ГОРОДСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ 31. Massey D. Space, Place and Gender. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1994. — 288 p. 32. Minshull R. Regional Geography: Theory and Practice. London: Hutchinson University Library, 1967. 33. Paasi A. Re-visiting the region and regional identity. Theoretical reflections with empirical illustrations // The Archeology of Regional Technologies. Barndon, Randi, Oye, Ingvild and Asbjorn Engevik jr. (eds). — L.: The Edwin Mellen Press, 2010. — P. 15 – 33. 34. Roth K. What`s in Region? Southern European regions between globalization, EU-integration and marginalization // Ethnologia Balcanica. 2007. Vol. 11. — P. 17 – 42. 35. Shields R. Places on the Margin: Alternative Geographies of Modernity. — L.: Routledge Chapman Hall, 1991. — 334 p. 36. Warner, W.L. Social Class In Yankee City // The Sociology of Community: A Selection of readings. Bell C., Newby H. (eds.) L.: Frank Cass and Company ltd, 1973. — P. 265 – 276.

50 50

Название раздела Автор Название статьи

#4/2014 #1/2014

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

В.В. Корнев Корнев Вячеслав Вячеславович (Барнаул, Россия) — доктор философских наук, доцент кафедры связей с общественностью и рекламы Алтайского государственного университета, редактор литературного альманаха «Ликбез», председатель клуба любителей интеллектуального кино и организатор фестиваля «Киноликбез». E-mail: vvkornev@yandex.ru

ИДЕОЛОГИЯ ПОСЛЕ КОНЦА ИДЕОЛОГИИ: В ЛАБИРИНТАХ СОВРЕМЕННОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ Статья посвящена критике теорий «смерти идеологии». Исследуются различные формы идеологического обмана и самообмана, механизмы воображаемого бегства от идеологии. Абстрактным и мифологизированным представлениям о работе идеологии противопоставляются несколько принципов конкретного анализа конкретной идеологии. Диалектика роста знаний об идеологии выводится из принципов общей философской гносеологии. Обосновывается также мысль о необходимости «молекулярного анализа» структур идеологии в повседневности – в конкретных образцах рекламы, кинематографа, обыденной речи и сознания. Ключевые слова: идеология, конец идеологии, анализ идеологии, симуляция, симулякр, политика, власть, повседневность, отчуждение, диалектика, самообман, знание, мифология, культура

V.V. Kornev Vyacheslav Kornev (Barnaul, Russia) - Doctor of Philosophical Sciences, Associate Professor at Altai State University, Public Relations Department, Editor of Literary Miscellany «Likbez», Chairmen of Intellectual MoviesFanciers Club, Organizer of the Festival «Kinolikbez»; E-mail: vvkornev@yandex.ru

IDEOLOGY UPON THE END OF IDEOLOGY: In the Mazes of the Modern Political Consciousness The article covers criticism of the «ideology death» theories and studies various forms of ideological deception and self-deception and mechanisms of the fictitious escape from ideology. Abstract and mythologized ideas of the ideology functions are contrasted with several principles describing the actual analysis of the actual ideology. The dialectics of growth of ideology knowledge is developed from the principles of the general philosophical epistemology. The article also substantiates the idea of necessity of the “molecular analysis” of ideological structures in everyday life—in particular pieces of advertisement, cinema, everyday language and consciousness. Key words: ideology, end of ideology, analysis of ideology, simulation, simulacrum, policy, politics, power, everyday life, alienation, dialectics, self-deception, knowledge, mythology, culture

Название раздела Автор Название статьи

51 51

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

В 1801 году Дестют де Траси в трактате «Eléments d'idéologie» впервые ввел термин «идеология» — как учения об идеях, регулирующих общественную жизнь [4]. Термин быстро стал ругательным, обозначая насильственное и нерациональное управление социальными процессами. Под «идеологом» стали понимать человека, плохо разбирающегося в социальных законах, политического мошенника, шарлатана, в лучшем случае — наивного идеалиста. К 40-м годам XIX века, когда проблемой занялись Маркс и Энгельс, ситуация со статусом понятия и его адресом была основательно запущена. Потому в «Немецкой идеологии» основоположники марксизма занимаются разбором полётов современных им идеологов. Классический упрёк немецким теоретикам состоит в мистификации власти таинственных абстракций, типа штирнеровского «истинного духа», бауэровской «единой истины» и прочих фигур воображения [7]. Ключевая мысль «Немецкой идеологии» состоит в необходимости перехода от фетишистского обожествления философем к анализу подлинных (экономических и политических) сил социального развития. Юмор в том, что власть идей действительно велика, но «невидима» для теоретиков идеологии, поскольку подменена у этих модных авторов сказками о божественных замыслах, героических деяниях одиночек, трансцендентных силах, «свойствах эпох» и т.п. Ситуация, описанная в «Немецкой идеологии» выглядит необычайно современно. Разве сегодня в вузовских курсах и научных трудах мы не наблюдаем такой же точно теоретический коллапс в отношении к идеологии? Скороспелые манифесты о конце или кризисе идеологии выглядят полным конфузом в нынешних условиях политизации повседневности, роста приёмов и возможностей манипуляции общественным мнением, проникновением идеологии во все поры социальной жизни — в спорт, культуру, сферу потребления, товарное производство и т.д. Между тем, в анализе новейшей идеологии продолжают использоваться замшелые штампы или слегка реставрированные абстракции (как, например, в редакции идеали52 52

стического представления о «свойствах эпохи» осовремененным стереотипом о характеристиках «эпохи постмодерна»). Самообман идеологов, о котором идёт речь в «Немецкой идеологии» превращается сегодня, например, в иллюзию политологов, мистифицирующих политический процесс в духе натурфилософского обожествления круговорота воды: «политическое» понимается здесь как почти автономная продукция «политических институтов», «политических процессов», «политических движений» и т.п. Отчужденное от культурных, экономических, этических, религиозных и других социально-психологических оснований, определяемое сугубо тавтологически, такое «политическое» становится вещью-в-себе. На практике же такая манера обучения азам политики в университетах порождает поколения циничных карьеристов, кочующих из партии в партию, беспринципно продающих свои услуги (в качестве «политтехнологов», «политконсультантов», «пиарщиков) любым состоятельным заказчикам. Представим себе для сравнения, что вузовский филолог вместо понимания природы и законов языка (вместе с неписанным этическим правилом — охраной речевой культуры), получал бы только навыки опытного софиста и спекулянта: умение запутывать собеседника, подменять тезисы, составлять анонимные письма… Удивительна эта эволюция политического сознания в формате современной идеологии: в её двойном употреблении массовым обществом (с его недоверием ко всем институциям идеологии) и самими законодателями политических норм (с их, усвоенным еще на студенческой скамье цинизмом и меркантилизмом). В самом начале истории идеологии — античный полис, вырабатывающий политические отношения в самом естественном виде — вместе с пищей, рождением детей, миром и войной (вот где пресловутое «гражданское общество» существовало в чистом виде — например, по законам Солона гражданин, не примкнувший во время смуты с оружием в руках к одной из партий, изгонялся из Афин навсегда). В конце пути — извращенная до неузнаваемости, отчужденная от морали и «общественного блага» некая инстру-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

ментальная политика, техника идеологических манипуляций, освобожденная не только от моральной ответственности, но и от научной экспертизы (поскольку в учебных заведениях она не преподается, а, скорее, продается в качестве эффективного средства карьерного успеха, встраивания во власть, личной прибыли). Диалектика обмана (общества политиками) и самообмана (современного политика, отчужденного от знания настоящих социальных законов) напоминает, описанную Жаном Бодрийяром, трансформацию симулякров. На стадии «симулякров третьего порядка» идеология отрицает как свое существование (посредством бесконечных манифестов о смерти идеологии, уходе идеологии из науки или образования и т.п.), так и необходимость самопознания, любой формы рефлексии, даже в недрах теоретического производства идеологии как вузовской науки. В «Симулякрах и симуляции» Бодрийяр пишет: «Все превращается в свое противоположное выражение для того, чтобы выжить в своей вычеркнутой форме. Все власти, все институты говорят о самих себе посредством отрицания ради попытки посредством симуляции смерти избежать своей реальной агонии. Власть может изобразить свое собственное убийство, чтобы найти просвет существования и легитимности» [3, с. 40] Неудивительно тогда, что современная инструментальная идеология так последовательна в имитации социальных и теоретических процессов, профанации научной работы, важнейших понятий и методов. Неспособность политологов исследовать или направлять политические процессы — это логичное выражение симуляции третьего уровня, симуляции понимания и действия, интеллектуальной и физической работы. Если «конец истории» в трактовке Бодрийяра — не прекращение социальных изменений, а санкционированное властью стремление обессмыслить, «подморозить» историю, то «конец идеологии» есть попытка правящих классов обезопасить свою власть, вывести её механизмы в область невидимого (точнее, Название раздела Автор Название статьи

невидимого в прицеле тех теорий, что дают нам в руки преподаватели политических дисциплин, вузовские курсы и монографии). Пользуясь известной психоаналитической формулой, можно сказать, что диагноз смерти идеологии (конкретизируемый, например, в сказках о том, как негодные тоталитарные режимы прошлого почти повсеместно сменились рациональными, инструментальными и куда менее вредными демократическими порядками) есть в то же самое время её симптом. Поскольку любой диагноз ставится только с помощью определенной методологии и системы координат, то объявленное сверху прекращение идеологических споров (если они, конечно, не подрывают основания идеологии тотальной толерантности) нужно признать всего лишь симптомом новой социальной болезни. «Конец идеологии» – симптоматическая фальшивка современной идеологии, вызванная к жизни необходимостью спрятать травматическое ядро власти, её реальное насилие, предельную концентрацию в повседневном сознании. Возьмём два известных примера с декларативными заявлениями о смерти идеологии и перехода человечества в новую, практически бесконфликтную фазу развития. В 1960 году Дэниел Белл публикует работу с громким названием «Конец идеологии», в которой хоронит идеологическую эпоху противоборства фашизма, коммунизма, либерализма (разумеется, в пользу последнего). Если верить Беллу, то именно к 60-му году интеллектуалы всего прогрессивного мира пришли к долгожданному консенсусу и утвердились в преимуществах детотализованной власти, государства всеобщего благоденствия, смешанной экономической модели, плюрализма мнений и т.п. [13]. Фактически же Белл говорил об исчерпанности ресурсов великих идеологий XIX века, расхождении современной ему политической практики с устаревшими теоретическими схемами. Глядя на эти декларации из 2015 года приходится усомниться и в том, что потенциал конкурирующих с либерализмом идей растрачен, и в том, что когда-нибудь вообще наступит идеологический постапокалипсис — то есть, время действительной смерти систем мани53 53

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

пуляции и пропаганды. Забавно, что обсуждение работы Белла проходило почти в то же самое время, когда Томас Кун оглушил научный мир своей «Структурой научных революций» (1962) и аргументированно показал наивность кумулятивистских или финалистских концепций [6]. Куновские законы смены и конкурентной борьбы научных парадигм с успехом проецируются и на конфликты различных идеологий, конфликты поистине вечные, поскольку даже трижды похороненная, полностью дискредитировавшая себя идеология (например, нацизм и неонацизм) продолжает не только держаться на плаву, но и усиливаться. В 1989-м году казус повторился в статье Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории?» [11] (и чуть позже, в несколько смягченном виде, в книге «Конец истории и последний человек» [12]) опять прозвучал громкий тезис о списании со счетов всех соперников либеральной демократии, всех альтернативных проектов политического или экономического устройства. Здесь еще заметнее была сугубо идеологическая окраска тезиса о конце истории как политических альтернатив капитализму. Но прошло одно десятилетие, и даже самым упорным представителям этой точки зрения стало ясно, что мировой идеологический ринг никогда не пустует: на сцену вышли исламский фундаментализм, левый антиглобализм, радикальный правый консерватизм и другие бойцы. Даже внутри собственно либеральной идеологии вызрели совершенно инородные политические силы, и в «нулевые годы» мир перестал удивляться парламентским успехам националистических партий, легализации пыток, эскалации войн и социальной напряженности… В «нулевые» и «десятые» годы с теорией и статусом идеологии в общественных науках дело заметно двинулось. Попытки официально хоронить идеологию сменились парадоксальным объявлением «конца конца идеологии» – как в названии статьи Джона Джоста (2006) [14]. Парадоксально и то, что исследуя тему смерти идеологии как устойчивый психологический синдром (сводя идеологию отсюда к неуничтожимому ядру социальных образований и культурных традиций), Джост резюмирует эти базовые свойства 54 54

идеологии как странный компромисс либерализма и консерватизма: «Мы должны иметь традиции, порядок, иерархию, цензуру, дисциплину и добросовестность, но чтобы быть уверенным, что род человеческий продолжит своё существование и ответит на новые вызовы, мы точно так же должны иметь свободу творчества, любознательность, толерантность, вариативность и открытость мышления» [14, с. 667]. Столь обтекаемые (да и несовместимые) свойства новейшей идеологии входят в явное противоречие с основным мессиджем статьи Джоста. Ведь утверждение в качестве универсальной всечеловеческой нормы этой примирительной метаидеологии и будет на деле концом политических волнений, то есть действительной смертью идеологии (возможность чего Джост отрицает). Перед нами неординарный двойной парадокс. С одной стороны, полезную для самой себя (как затушевывающую её действительную роль в общественной жизни) идею отмирания идеологии Джост признает несостоятельной. С другой стороны, в конструировании характеристик живущей вечно, но адаптирующейся к текущему моменту идеологии, Джост вносит явные признаки либеральной утопии (именно утопии, поскольку в неё кооптируются уже не только сексменьшинства или субкультуры, но и традиционалисты, националисты, фундаменталисты — словом, все те категории, что нынче так нетерпимы к бесцензурной печати, свободному творчеству или вероисповеданию). Получается, что перед нами не трогательный синтез либерализма и консерватизма, а расширивший поле своего влияния мировой либерализм, окончательно примиривший (как в мультсериале «Южный Парк», создаваемый, кстати, авторами-либертарианцами) католиков и мусульман, демократов и фашистов, геев и гомофобов… Независимо от реальности такого смелого предприятия, заметим, что он и представляет собой типичный сценарий конца истории. Круг замкнулся — мы вновь имеем дело с попыткой действующей идеологии отменить все локальные или исторические альтернативы. Получаем структуру двойного парадокса:

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

идея конца идеологии генерируется самой идеологией, но идея «конца конца идеологии» — тоже результат её собственного творчества. При этом всю прихотливую диалектику «отрицания отрицания» создает мутирующий субъект высказывания — то научное мнение, выглядящее как идеологическое внушение, то идеологический императив, выдающий себя за научную экспертизу. Словом, «король умер, да здравствует король!» Выгоняемая в дверь научного анализа, идеология возвращается в окно, пускай даже в форточку — ведь политическая подоплека любой теории, как показал Луи Альтюссер, представляет собой тоже нечто неуничтожимое: «Философия — это продолжение политики другими средствами, в другой области, в соотношении с другой реальностью. Философия — представитель политики в области теории, точнее, ее представитель при науке [1, с.32]. Сегодня на всякую попытку объявить призраком или архаизмом любую классическую идеологию та реагирует стремительной модернизацией, прихотливой мимикрией, экспансией в сферу повседневности (особенно это касается рекламы, кинематографа, интернета, социальных сетей), в структуры повседневного сознания. Первый симптом — поспешное отрицание современным субъектом собственной политизированности. Идеологизирован («зомбирован», как теперь любят говорить) всегда другой — такова искренняя установка любого участника политической дискуссии. Особенно хорошо это видно на примере нынешних российско-украинских отношений, в которых каждая сторона обвиняет противоположную в «зомбированности» и политической слепоте. Продолжая анализ структуры самообмана внутри идеологической матрицы, отметим ключевую иллюзию повседневного сознания — уверенность в том, что «уж я-то знаю, как работает идеология», «меня лично пропаганда не проведет», «мое персональное мнение не зависит от политической погоды». Откуда черпает силы эта фетишистская убежденность? Как она согласуется с разделяемым теми же «свободными критиками идеологии» представлениями о наращивании темНазвание раздела Автор Название статьи

пов и мощи идеологической пропаганды? Можно ли жить в обществе и быть от него независимым (тем паче, в обществе предельно глобализированном, интегрированном)? Чтобы ответить на эти вопросы, мысленно вернемся в парадигматические для политических и философских коллизий Древние Афины. Вспомним анализ природы знания и мнения у Сократа и Платона. В интересующем нас аспекте, это отличие фетишистского псевдознания («я уверен, что это дело обстоит именно так») от подлинного рефлексивного знания («я могу объяснить на каком основании зиждется моя уверенность»). Разрушая безосновательные суждения огнем логических противоречий, Сократ приходил всякий раз к строгому различию «знания» и знания, веры и уверенности. Переводя это противоречие из двоицы в хайдеггеровскую четверицу, получаем диалектический квадрат знания: 1) Я не знаю, что я не знаю

2) Я знаю, что я не знаю

3) Я не знаю, что я знаю

4) Я знаю, что я знаю

От слепой догматической уверенности, с которой Сократ так быстро разбирался, сбивая спорщика с панталыка и окуная его в ледяную воду сомнения (фаза 1) логика анализа ведет нас либо к очищающей констатации конкретных пробелов «знания» (классическая для большинства диалогов фаза 2), либо к парадоксальной фазе 3. Парадокс здесь состоит именно в возможности выражать некие истины, минуя принципиальный для философии момент понимания своего понимания. Платон объясняет эту удивительную возможность через теорию врожденных идей — всё уже изначально запрограммировано в нашей душе, остается лишь правильно «вспомнить» трансцендентные факты. Фрейд или Юнг объяснили бы такой парадокс через концепты личного или коллективного бессознательного: в этом случае моё подсознание знает за меня, знает почти без посредства субъекта. Освободите речь, фантазию, ассоциации от рациональной и эгоистической цензуры — и бессознательное сделает за вас всю работу.. Сложнее всего в этом диалектическом ква55 55

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

драте ситуация с фазой 4. Стадия подлинного рефлексивного знания, проявляющего не только факты, но и собственные методологические основания в каком-то смысле недостижима. Диагональный переход от грани 1 к грани 4 невозможен — как невозможно волшебное превращение раба чужого мнения в философа. Но вертикальный или горизонтальный переход от фазы 2 или 3 к фазе 4 тоже проблематичен. Повседневный опыт показывает нам, что в каждом из этих случаев имеет место как будто «застревание», торможение на достигнутом моменте. Способ бессознательного выражения истин может превратиться даже в профессию (для Платона лучшим примером здесь являются поэты, которые создают прекрасные строки, не понимая как и откуда они берутся), тем паче — в привычку. С другой стороной проблемы имеет дело каждый преподаватель философии, когда видит, как его студенты из сократической майевтики, декартовского продуктивного сомнения или витгенштейновской критики научного языка делают неожиданный вывод: «ах, ничего знать невозможно», «я ничего не знаю и знать не хочу», «не нужно заморачиваться с критикой»… Отмеченная трудность с застреванием познающего, высокая трудоёмкость крупиц подлинного знания не менее очевидно выражается и на фронтах идеологической борьбы. Диалектическая четверица, классифицирующая формы отношения к идеологии может выглядеть здесь таким образом: 1) Я не знаю и знать не хочу, как работает идеология 3) Я не знаю, что знаб, как работает идеология

2) Я думаю, что знаю, как работает идеология 4) Я знаю, как работает идеология

ские» вопросы, интеллектуальные провокации будят живой интерес к политике и потребность познания. А вот с железобетонной убежденностью большинства (фаза 2), подчерпнутой из телепередач и досужих разговоров, уверенностью, что «меня лично на мякине не проведешь» дело обстоит гораздо сложнее. Застревание на формах такого эрзац-знания (обычно довольствующегося иллюстрациями из давно пройденной истории, архивными образами политической пропаганды) часто блокирует всякое желание мыслить самостоятельно и современно. Один из главных принципов эффективной пропаганды — искусственное состаривание дискурса об идеологии, засушивание понятийного аппарата, вынесение разговора о политике в некую иную, неактуальную и беспредметную плоскость — будь то школярски понятая история или просто другая территория (пропаганда — это то, что происходит в другом месте). Интересное пробуксовывание понимания происходит и в фазе 3. Для иллюстрации проблемы можно привести пример из документального фильма Софи Файнс и Славоя Жижека «Киногид извращенца: Идеология» («The Pervert's Guide to Ideology», 2014). В самом его начале Жижек анализирует фантастический киносюжет Джона Карпентера «Они живут» («They Live», 1988), в котором мир захватили инопланетяне, но видеть их можно только через специальные очки (великолепная метафора невидимой идеологии и специальной оптики для её проявления), Жижек обращает внимание на почти бессмысленную сцену, где главный герой пытается заставить своего друга надеть волшебные очки. Друг отказывается это делать, и только 7 минут мордобоя помогают прозреть еще одному будущему борцу с системой. Жижек полагает эпизод важным для понимания первичной структуры идеологического воздействия. Сопротивление простейшей процедуре (соответствующей безобидной рекламной пробе — просто посмотри, попробуй) совершенно не случайно. Оно свидетельствует о бессознательном понимании того, что с миром что-то не так. Каждый из нас боится увидеть вещи сквозь разоблачительные очки («раздевающие» рекламные слоганы до пря-

Как и в предыдущем случае, наибольшую трудность представляют фазы 2 и 3. Простое агрессивное отношение обывателя к политике в фазе 1 легко можно обернуть в позитивное (одобрительное, заинтересованное), что и показывает современная практика. Легкие наводящие «сократичеНазвание раздела Автор Название статьи 56 56

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

мых идеологических императивов «подчиняйся!», «смотри телевизор!», «никаких независимых мыслей!»), поскольку подозревает, что дела плохи, что наш мир «похищен». Фетишистское отрицание, как называет это психоанализ, выражается формулой «не хочу знать того, что я знаю» («не хочу думать о том, что приходит мне в голову», «не желаю знать, как всё устроено, хотя догадываюсь, что скверно»). Такова логика интеллектуальной «заглушки», блокирующей доступ сознания к «врожденным истинам» власти и общества. Кстати, метафора фильма «Они живут» — инопланетная субстанция власти — тоже очень недалека от реальности. В истории и в современности господствующие классы часто ощущали своё положение именно как положение инородных захватчиков. Для упрочения и легитимации этого захвата (отражаемого часто в мифологизированной истории — как, например, в «варяжской теории» зарождения княжеской власти в Древней Руси) господствующий локус огораживается высокими стенами и помечает вещи строгими знаками отличия, вводя целую систему кодов, психологических и лингвистических препятствий (как, например, французский язык в среде русского дворянства). Деконструируя мифологические самооправдания власти, всегда можно установить, что единственная её задача — клеточное воспроизводство политических структур, максимальный захват социального пространства, мутации и метастазы управляющих институтов даже в самой неблагоприятной среде. Всё это очень похоже на поведение инопланетного вируса, похищающего человеческие тела и разум в известных фантастических фильмах. Вернемся, однако, к приёмам идеологического самообмана и интеллектуальным «заглушкам», переводящим механизмы господства в режим неочевидности и невидимости. Формулой действия классической идеологии, исследуемой классическим марксизмом можно считать формулу: «я не знаю, кому и зачем это нужно, но я должен делать это» (господствовать, подчиняться, принимать эксплуатацию и неравенство). Понимая идеологию, как ложное сознание, Маркс и говорил, скорее, о таком самообмане субъекта, нежели просто о Название раздела Автор Название статьи

лживом мире, огромным колпаком надвинутом на социальную реальность. Ведь ключевая категория Маркса — «отчуждение» — трактуется не только как выражение классовой или экономической диспропорции, но именно как отчуждение человека от собственной природы — от творческого начала, личности, свободы, самосознания. Формулой современной, так сказать цинической идеологии будет тогда (по Славою Жижеку) другая «заглушка»: «Я хорошо знаю, почему и в чьих интересах я это делаю, но все-таки я делаю это» [5]. Парадоксально именно то, что знакомство какого-нибудь пиарщика, рекламиста или политтехнолога с грязными истинами политической пропаганды или рекламной индустрии, никак не мешает ему участвовать в обмане, не ставит перед дилеммами морального выбора, не ослабляет узы преданности господствующей идеологии. Как показывает рядом примеров Жижек, именно циническое «знание жизни» подчиняет сознание всем условиям идеологии (тем более, когда условия эти принимаются нами как некие онтологические очевидности, как злая мудрость мироздания). В книге «Чума фантазий». Жижек связывает эту установку с юмористическими сериалами о полиции или армии, в которых воспитание — бесчеловечная муштра, начальники — грубияны и солдафоны, подчиненные — придурки. Однако в нужный момент именно иронически отстраненный от процесса и системы главный герой — острослов и хулиган — вдруг оказывается храбрым и инициативным бойцом. Никакого парадокса здесь нет, поскольку циническая дистанцированность от системы и создает субъекту зону психологического комфорта внутри полностью детерминируемого ей социального порядка: «Мораль здесь очевидна: идеологическая идентификация оказывает наибольшее влияние на нас, именно когда мы полностью осознаем, что мы не идентичны с ней, что «под маской» скрывается человеческая сущность с богатым внутренним миром: «не все есть идеология, под этой идеологической маской я — тоже живой человек»; это именно та самая форма идеологии, которая наиболее «эффективна на практи57 57

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

ке» [5, с. 64]. Сегодня такой юмористический способ воображаемого бегства от идеологии особенно востребован у наиболее подконтрольных кадров — в среде офисного пролетариата, в бюрократических и силовых структурах, в цеховых сообществах менеджеров, продавцов, врачей, учителей. Чем еще можно объяснить то, кажущееся странным, обстоятельство, что восторженной аудиторией разоблачающего рекламную индустрию романа «99 франков» Фредерика Бегбедера [2] являются сами рекламисты? Причем, в восприятии этой книги профессиональной тусовкой форма всегда мысленно отделяется от содержания. Рекламщик, читающий Бегбедера с удовольствием смакует остроумные наблюдения и язвительные выпады автора, но совершенно игнорирует главное послание романа — предложение послать систему к чёрту, перейти от послушания к вредительству и неподчинению. Та же самая история с текстами Виктора Пелевина [8, 9, 10], которые обязательно «проходят» в вузе будущие пиарщики и рекламщики, но из которых как будто вынимается сердечник — философия, социальная критика, авторское презрение к представителям сферы обслуживания власти. Каков же выход из этих тупиков гносеологического лабиринта? Можно ли получить неидеологизированное знание о работе идеологии? Предлагаем несколько взаимосвязанных тезисов: Во-первых, анализ идеологии — это анализ конкретной идеологии (либеральной или неолиберальной, коммунистической или социалистической). Невозможно исследование ни идеологии вообще, ни, хотя бы, «современной идеологии» — собственно в данной работе речь и шла в основном о господствующей (на научном фронте и в западном политическом мейнстриме) неолиберальной идеологии. Во-вторых, анализ конкретной идеологии — это рефлексивный анализ (то есть проясняющей политическую ангажированность исследователя) с позиций конкретной методологии. В нашем случае очевидна марксистская научная и политическая платформа — хотя в идеале в этом нужно признаваться в самом начале статьи, чтобы избежать ма58 58

нипулирования магией «научной объективности» автора. В-третьих, конкретный анализ конкретной идеологии возможен только с учетом конкретных уровней её выражения (сфера науки или повседневности, политические заявления или рекламные слоганы и т.п.). Важно делать поправку на удивительные способности любой из идеологии приспосабливаться к морфологии её носителя (что напоминает адаптацию инопланетных вирусов к человеческому телу во многих фантастических фильмах). Возьмем для иллюстрации клинический случай — проблему с идентификацией фашизма. Проблема в том, что ни один из канонических признаков фашизма не является ни сущностным, ни монопольным. В эклектике немецкого националсоциализма переплелись древние и новые культурные символы, элементы социал-демократии и рабочего движения, отдельные философские идеи и даже научные теории… Визуальные атрибуты фашизма — архетипические фигуры вождя, воина, спортсмена, образцовой жены и материи и т.п. — тоже ничего не говорят о самой природе этой бесчеловечной идеологии. Не случайно в известном документальном фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» вы видим просто произвольный перечень внешних примет (факельные шествия, преклонение перед фюрером, сожжение книг и т.п.), но не получаем никакого анализа ядра фашистской идеологии. Каждый отдельный образ фашизма действительно слишком «обыкновенен», и может быть найден в любой политической культуре. Это прекрасно демонстрируют современные жанры повседневной идеологии — например, интернет-демотиваторы, беспринципно наклеивающие свастику на лоб любого политического оппонента. Таковы стандартные полемические ярлыки, среди которых клеймо «нацист» — самое распространенное и не имеющее четких границ применения. Сюда же отнесем удивительные словосочетания «красно-коричневый», «русский фашизм», «демофашизм» и т.п. Ресурсом такой теоретической неразберихи и практической политической анархии (где «левые»

Название раздела Автор Название статьи

Лабиринт

#1/2014 #4/2014

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

часто оказываются правее «правых» и наоборот) является постапокалиптическое состояние системы знаний об идеологии. Лекарство — в переходе от абстрактного к конкретному анализу идеологии как выделенных в конкретную область изучения её форм и явлений. Ориентируясь на структуралистский поворот в исторической науке, школы «микроистории», истории повседневности, школу Анналов, необходимо осуществить решительный поворот в изучении идеологии. Для начала — заняться своего рода молекулярным анализом конкретных частичек политической пропаганды в сфере повседневности – во всей разнообразной флоре и фауне нашего быта, языка, сознания. Литература 1. Альтюссер Л. Ленин и философия. — М.: Ad Marginem, 2005. — 175 с. 2. Бегбедер Ф. 99 франков. — М.: Иностранка, 2008. — 400 с. 3. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляция. — Тула: «Тульский полиграфист», 2013. — 204 с. 4. Дестют де Траси А.-Л.-К. Основы идеологии. Идеология в собственном смысле слова. — М.: Академический Проект, Альма-Матер, 2013. — 336 с. 5. Жижек С. Чума фантазий. — Харьков: Гуманитарный центр, 2012. — 388 с. 6. Кун Т. Структура научных революций. — М.: Прогресс, 1975. — 288 с. 7. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собр. соч., изд. 2, т. 3. — М.: «Политиздат», 1955. — 689 с. 8. Пелевин В. Generation «П». — М.: Вагриус, 2034. — 368 с. 9. Пелевин В. S.N.U.F.F. — М.: Эксмо, 2012. — 408 с. 10. Пелевин В. Любовь к трём цукербринам. — М.: Эксмо, 2014. — 448 с. 11. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. — М.: АСТ, 2010. —584 с. 12. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. №3. — С. 134 – 148. 13. Bell D. The end of ideology: On the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties. — Illinois: Free Press, 1960. — 415 р. 14. Jost J. The End of the End of Ideology // American Psychologist. 2006.October. — P. 651-670.

Название раздела Автор Название статьи

59 59

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

В. В. Корнев КАПИТАЛИЗМ КАК ПЕРСОНАЖ (НЕОМАРКСИСТСКИЙ АНАЛИЗ ФИЛЬМА «КОСМОПОЛИС» ДЭВИДА КРОНЕНБЕРГА) Статья посвящена автопортретным образам капитализма в литературе и кинематографе. На примере одноименных книги и фильма «Космополис» устанавливаются некоторые важные закономерности функционирования капитала, власти, денег в современном мире. Марксистское понятие «отчуждение» исследуется в сфере фантазий и мироощущения современного субъекта. Исследование художественных образов капитализма (как социального вампира, некрофила, архитектора «Матрицы») переходит в анализ неумолимой логики обращения капитала. Но является ли эта логика прочной и вечной? Ключевые слова: капитализм, марксизм, система, матрица, фантазия, желание, отчуждение, власть, деньги, кино, фантастика, история

V.V. Kornev

CAPITALISM AS A CHARACTER (Neo-Marxist Analysis of «Cosmopolis» by David Cronenberg)

The article covers self-portrait images of capitalism in literature and cinema. Some important objective laws of capital, power and money functioning in the modern world are established through the example of «Cosmopolis», the similarly named both book and film. The Marxist concept “alienation” is studied with regard to fantasy and worldview of a present-day person. The study of artistic images of capitalism (as a social vampire, necrophile and the architect of «the Matrix») passes into the analysis of inexorable logic of the capital circulation. Yet, is this logic strong and eternal? Key words: capitalism, Marxism, system, matrix, fantasy, desire, alienation, power, money, cinema, science fiction, history Капитал — это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает. Маркс К. «Капитал» Призрак бродит по миру — призрак капитализма. (Делилло Д. «Космополис»)

В мире, где «конец света проще представить 2003), пугающей образами тотального контроля себе, чем конец капитализма» (фраза, приписы- и бесчеловечной механизированной логики элекваемая Славою Жижеку) сам капитализм давно тронного капитализма. В другой фантастической превратился в персонаж. Глобальная и эффектив- картине — «Луне» Дункана Джонса (Moon, 2009) ная машина извлечения сверхприбыли из любой безжалостная капиталистическая рациональвещи или из человеческой жизни стала главным ность становится хичкоковским «макгаффином» героем трилогии «Матрицы» (The Matrix, 1999; — главной сюжетной пружиной. Оказывается, что The Matrix Reloaded, 2003; The Matrix Revolutions, системе выгоднее клонировать и периодически Название раздела Автор Название статьи 60 60

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

убивать операторов-астронавтов, нежели оплачивать командировки вахтовым методом. Такова суровая прагматика законов капиталистического производства, таковы ее маленькие непристойные тайны. В антиутопии «Остров» Майкла Бея (The Island, 2005) для богатых клиентов выращивают доноров органов, а после операции легко и просто избавляются от «расходного материала». В «Аватаре» Джеймса Кэмерона (Avatar, 2009) неумолимая логика капиталистического роста становится стержнем драматургического противоречия, сталкивая лбами цивилизацию центростремительного (космо)империализма и независимую туземную культуру. В итоге экспансия передовой технократической цивилизации оказывается актом межпланетного геноцида, что, впрочем, не должно удивлять тех, кто знаком с историей вопроса — историей первоначального и всех последующих этапов накопления капитала. Кажется, что героем многих остросюжетных картин является тайная непристойность капитализма. В одних сюжетах она сводится к подлому «секрету фирмы» — выясняется, что ключом к быстрому успеху кампании стали мошенничество, контрабандные операции, убийства конкурентов и т.п. В других историях речь идет о преступлениях капитализма в масштабах стран и континентов — здесь капитал развязывает войны, вооружает друг против друга соседние страны, опустошает целые территории и т.п. Иногда, как в документальных фильмах Майкла Мура (Capitalism: A Love Story, 2009; Sicko, 2007), вещи действительно называются своими именами, и системе предъявляется «гамбургский счет» от авторов фильма. Чаще всего дело касается отдельных персонажей (как например, всесильный магнат Кейн в классическом «Гражданине Кейне» Орсона Уэллса), но за их спиной все равно можно разглядеть тень всесильных корпораций и спекулятивных структур — фундаментальных воплощений капиталистической системы. Однако новая картина Дэвида Кроненберга «Cosmopolis» (2012) по одноименному роману Дона Делилло говорит нечто новое о герое этих многочисленных историй. Уже самим названием Название раздела Автор Название статьи

«Космополис» она явно отсылает к легендарному «Метрополису» (1927) Фрица Ланга. И там, и здесь предметом изображения становится конфликт труда и капитала. У Ланга он подан метафорически — в образах разделения города будущего на «верх» и «низ», на анонимную рабочую массу и праздных «элаев» правящего класса. В «Космополисе» тоже хватает метафор — мир «внутри» и «снаружи» лимузина; пресыщенная холеная элита и грязные «крысы» из числа уличных анархистов; пульсации сердца и пульс денежных потоков, «перекрестная гармония между природой и информацией» и т.д. Однако конфликт труда и капитала становится здесь не эстетическим, а диалектическим. У Ланга капиталист и рабочий в финале подавали друг другу руки — это можно понять как обязательный хэппи-энд, но одновременно и как двусмысленное шаткое перемирие до следующих классовых битв. В финале «Космополиса» Дона Делилло сверхкапиталист Эрик Пэкер и неопролетарий Ричард Шитс сходятся в старомодном дуэльном поединке, и за бывшим наемным работником остается последний выстрел. В «Космополисе» Корненберга финал выглядит оборванным — действие заканчивается за секунду до предполагаемого исхода. При этом решимость Шитса уже не выглядит железной, а потому узловой конфликт раба и господина становится более запутанным. Вместо примирения сторон или победы одной из них, финал подводит к зыбкому «подвешенному» состоянию — как, например, у Эйзенштейна в «Александре Невском» за секунды до битвы или как в спагетти-вестернах Серджио Леоне, где в паузе перед перестрелкой протекает несколько напряженных минут противоборства взглядов и воль. Осознавший свою вину господин (в романе Пэкер проходит через перерождение или хотя бы переоценку) и переосмысливший свою ситуацию раб находятся в состоянии гегелевского «снятия» — в точке диалектического сближения. Проблема лишь в том, что чистого освобождения и настоящего выхода ждать уже не приходится. Узел конфликта затянулся туже, как во второй части «Матрицы», где сенатор Хаманн популярно объясняет Нео, что контроль (а значит и победа) над машинами диа61 61

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

лектически невозможны:

Хаманн: Здесь внизу я иногда думаю обо всех людях, которые до сих пор подключены к Матрице, и когда я смотрю на эти машины, я… Я не могу избавиться от мысли, что в некотором смысле, мы подключены к ним. Нео: Но мы контролируем эти машины, а не они нас. Хаманн: Конечно, как же иначе? Другого и представить невозможно, но… может возникнуть вопрос… что такое контроль? Нео: Если мы захотим, то можем выключить эти машины. Хаманн: Конечно… вот именно. Прямо в точку! Это и есть контроль, не так ли? Если захотим, мы можем разобрать их по винтикам. Хотя, если мы сделаем это, придется подумать, как нам добывать свет, тепло, воздух… (The Matrix Reloaded, 2003)

Это и делает «Космополис» более точным описанием устройства социальной реальности, с ее главным травматическим противоречием между неумолимой абстрактной властью денег и конкретными человеческими жизнями (в противовес преувеличенным или симулятивным конфликтам «Матрицы»: машины против людей и т.п.). «Пустыня реальности» становится теперь не выжженной Землей, но опустошающим и обезличивающим Реальным, о котором Славой Жижек пишет:

Кстати, «Матрица» — это еще один явный источник «Космополиса», что очевидно и в стилистических и в содержательных моментах. Уже в самом начале фильма несколько опознаваемых знаков (черные костюмы, черные очки, зеленоватый тон картинки) намеренно отсылают нас к трилогии Вачовски — с той лишь существенной поправкой, что у Делилло и Кроненберга исследуется матрица внутренняя — т.е. проникновение абстрактной логики системы в сферу фантазий и желаний субъекта. Отсюда заторможенность действий, отчужденность реакций и округлые фразы персонажей, находящихся в поле тотального самоконтроля. Здесь уже не обойдешься красной таблеткой, не отключишь сетевой кабель… Важно еще и то, что единый язык программирования, на котором написана Матрица, становится в «Космополисе» языком и кодом движения денег:

«Он глянул мимо Цзиня — потоки цифр бежали в разные стороны. Он понимал, сколько это для него значит — бег и скачки данных на экране. Рассмотрел фигуративные диаграммы, которые вводили в игру органические узоры, орнитоптеру и многокамерную раковину. Поверхностно утверждать, что цифры и графики – холодное сжатие буйных человеческих энергий, когда всяческие томления и полуночный пот сводятся к ясным модулям на финансовых рынках. Сами по себе данные одушевлены и светятся, динамический аспект жизненного про-

62 62

цесса. Таково красноречие алфавитов и числовых систем – оно полностью реализуется в электронной форме, в единицах-нулях мира — цифровой императив, определяющий всякий вздох живых миллиардов планеты. Так вздымается биосфера. Тут наши тела и океаны — познаваемые, цельные» [2, с. 30].

Название раздела Автор Название статьи

«Маркс описывал безумное самовозрастающее обращение капитала, солипсистское самооплодотворение, которое достигает своего апогея в сегодняшних метарефлексивных спекуляциях с фьючерсами. Было бы слишком просто сказать, что призрак этого самопорождаемого монстра, неумолимо идущего своим путем, не проявляя никакой заботы о людях или окружающей среде, представляет собой идеологическую абстракцию и что за этой абстракцией стоят реальные люди и природные объекты, на производительных способностях и ресурсах которых основывается обращение капитала и которыми он питается как гигантский паразит. Проблема в том, что эта «абстракция» состоит не только в неверном восприятии социальной реальности финансовыми спекулянтами, а в том, что она «реальна» в смысле определения структуры материальных процессов: судьба целых страт населения, а иногда и целых стран может решаться «солипсистской» спекулятивной пляской Капитала, который преследует свою цель получения прибыли, сохраняя счастливое безразличие к тому, как его действия скажутся на социальной реальности. Поэтому идея Маркса состоит не в сведении этого второго измерения к первому, для того чтобы показать, как теологическая безумная пляска товаров возникает из антагонизмов «реальной жизни». Скорее его идея состоит в том, что невозможно в полной мере понять одно (социальную реальность материального производства и социального взаимодействия) без другого: именно организованная без всякого внешнего принуждения метафизическая пляска всесильного Ка-

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

питала служит ключом к реальным событиям и катастрофам. В этом и заключается фундаментальное системное насилие капитализма, гораздо более жуткое, чем любое прямое докапиталистическое социально-идеологическое насилие: это насилие больше нельзя приписать конкретным людям и их «злым» намерениям; оно является чисто «объективным», системным, анонимным. Здесь мы сталкиваемся с лакановским различием между реальностью и Реальным: «реальность» — это социальная реальность действительных людей, участвующих в различных взаимодействиях и производственных процессах, тогда как Реальное — это неумолимая «абстрактная» и призрачная логика Капитала, которая определяет происходящее в социальной реальности» [3, с. 14 – 15].

Из этой длинной цитаты слов не выкинешь — в ней очень точно описан диалектический парадокс современного капитализма. Глубиной противоречия становится теперь не конфликт между антагонистическими классами или их представителями. И даже не внутренний антагонизм вовлеченного в капиталистические отношения субъекта — в духе борьбы личностных качеств и нерастраченной человечности против давления служебного долга, социальной роли, профессиональных инстинктов (каковая борьба, наверное, происходит в душе рядовых работников капитализма, занимающихся разорением конкурентов или выселением из фамильных домов должников). Важно заметить онтологическую погруженность капиталистических абстракций в сознание конкретного человека, отменяющую сами условия различения этического и профессионального, личного и общего, доброго и злого. Эта ситуация сравнима с тем эпизодом в «Матрице», когда Нео узнаёт, что машины и программы тоже умеют чувствовать и любить. Поэтому, кстати, финальное спасение человечества становится в фильме «Матрица: Революция» своего рода очисткой жесткого диска от вирусов. Вдобавок, вместо обычного для такого жанра спасения невинного ребенка Нео «возвращает к жизни» симулякр — программу, имитирующую девочку. В известной антиутопии «Эквилибриум» (Equilibrium, 2002) Курта Уиммера бесчеловечный правитель парадоксально оказывается едва ли ни Название раздела Автор Название статьи

единственным чувствующим и живым субъектом — но это не спасает его от уничтожения. Гибнет мыслящий и чувствующий (по крайней мере, в книге) центральный персонаж «Космополиса» — и в этом ключ к пониманию сюжета. Карфаген должен быть разрушен, Капитал обязан умереть, хотя Карфаген населен живыми людьми, а Эрик Пэкер — вполне достойный человек. Но драма в том, что Пэкера нельзя отделить от его механистической функции, от внешней и внутренней Матрицы. Это тот же агент Смит, который даже будучи отторгнутым Системой, продолжает быть активной ее частью, продолжает безудержную вирусную деятельность системного роста и циркуляции. Мультимилиардер Пэкер неотделим от денежных потоков, он постоянно пребывает в состоянии финансового «пророчества», системной медитации, в амальгамном единстве с Судьбой капитала. Драматизм героев-антагонистов «Космополиса» в том, что чисто по-человечески они друг другу необходимы, они по-настоящему понимают друг друга. Ричард Шитс прямо признается в этом: «У меня чувство, что я знаю вас лучше, чем кто угодно» [2, с. 212]. Но этот конкретный уровень личностных отношений уходит на второй план при увеличивающейся силе вроде бы абстрактных факторов — места и функций человека в социально-экономической иерархии «…ваша смерть оправдана вашим местом на земле (…) вы та фигура, чьи мысли и поступки воздействуют на всех, на людей, повсюду. На моей стороне история, как вы ее называете. Вы должны умереть за то, как думаете и действуете. За свою квартиру и за то, сколько вы за нее заплатили. За свои ежедневные медосмотры. Хотя бы за это. Медосмотры каждый день. За то, сколько у вас было и сколько вы потеряли, в равной мере. За потерю не меньше, чем за нажитое. За лимузин, который вытесняет воздух, нужный людям в Бангладеш, чтобы дышать. Хотя бы за это» [2, с. 214].

Основное изменение фильма (в целом очень близкого к тексту Делилло) по сравнению с литературным источником — это резкое уплощение образа главного героя. Вместо перманентной гамлетовской рефлексии, подаваемой в романе с помощью несобственно-прямой речи, у Кронен63 63

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

берга мы видим человека-функцию, человека без кая к авангарду музыка композитора-коммуниста свойств. В книге Пэкер иной раз выглядит даже Эрика Сати. Еще одна — творчество выдуманного рэп-исполнителя, «суфийской звезды» — т.е. как поэт и метафизик: «Эрик лежал на спине, монитор виден лишь представителя восточного мистического учения искоса, и не был уверен, на что он смотрит — на ком- о технике просветления души). Этот абстрактный пьютеризованную схему собственного сердца или коктейль точно отражает составной и искусственна изображение его же. На экране оно лишь яростно ный характер личности Пэкера, использующего и пульсировало. Изображение всего в каком-то футе, эстетскую музыку Сати и «музыкальный суфизм» но сердце обрело новый смысл — дальности, огромкак звуковую начинку для персональных лифтов ности, оно билось в кроваво-сливовом восторге рождающейся галактики. Что за таинство подме- (с двумя скоростями движения и соответственно тил он в этой функциональной мышце? Он ощутил альтернативными типами настроения). Экранизация Кроненберга добавляет такстрасть тела, его стремление приспособиться к геологическому времени, поэзию и химию его истоков же важные кинематографические означающие к сюжету. Очень точным является выбор актеров: в пыли старых взрывающихся звезд» [2, с. 59]. В фильме же герой сводится к типажу и ма- например, Саманта-Джейн Мортон (из запомнивске — с глянцевой внешностью Паттисона и пол- шегося любителям фантастики «Minority Report» ным отсутствием психологического развития. По- Стивена Спилберга) сыграла финансового дирекчему Пэкер убивает собственного телохранителя, тора с функциями провидца, связав в своем лице как случилось, что он выстрелил себе в руку — от- проблематику тотального контроля над будущим веты на подобные вопросы можно искать в тексте (тема антиутопии Спилберга) с темой капиталистического фатализма. Жюльет Бинош, сыгравшая романа, но не кинофильма. Кажется, что кинематографическая трактов- стареющую любовницу сверхмиллиардера Диди ка усиливает тему извращения человеческого бы- Фэнчер, символизирует «отработанную» и безтия абстрактной логикой капитала. У Делилло эта надежно старую Европу с ее блекнущим шармом, тема мысленно выделена курсивом — не случай- неуместными запросами и вопросами. Сериально героя романа окружающие воспринимают как ная актриса Сара Гадон играет замороженную и призрака, ходячую абстракцию: «Она возложила отчужденную жену героя. Но самым блестящим руку ему на грудь, театрально, удостовериться, что решением является появление в главной роли Роон здесь и настоящий» [2, с. 33]. Но принципиаль- берта Паттинсона, который в массовом сознании ное различие трактовок в том, что книжный Пэкер навсегда будет связан с вампирскими «Сумеркаосознает свое шизофреническое разделение на аб- ми». Таким образом, означающим второго уровня стракцию и живого человека. Он, можно сказать, и становится в «Космополисе» симбиоз капитала и умирает вследствие этого противоречия («асимме- вампиризма или еще точнее — Капитал-Вампир. трия простаты»!), когда метастазы капиталистиче- В одном из номеров «Лаканалий», целиком посвяской метафизики окончательно поглощают в нем щенному этой марксовой метафоре капитализма, конкретное и личное. В фильме же человеческого Виктор Мазин пишет: измерения в этом центральном образе вообще нет. В связке с Вампиром Капитал оживает. Он Есть лишь персонаж, передвигающаяся в лимузи- «развивает мечты», он «желает», он «противоне категория, схема. стоит», у него «имеется мораль». Мишель Сюриа Иначе говоря, в картине Кроненберга героем размышляет: «Такая, наверное, у Европы судьба становится именно Капитал, а не человек в роли — время от времени возвращаться к собственным капиталиста. Герой-абстракция Пэкер абстрак- демонам. Но судьба капитала предоставила ей возтно любит радикального абстракциониста Марка можность обнаружить для себя новых демонов. И Ротко (у Пэкера нет ни одной картины этого ху- среди всех демонов, которых ей удалось в это вредожника). Другая его забавная симпатия – близ- мя для себя обнаружить, выделяется сам капитал, 64 64

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

ведь он приобрел такой размах, что судит самого себя; и чтобы его судить, существуют только его собственные ценности». Капитал-Вампир вне Закона, ибо он занял место Закона [4, с. 12]. Именно красавчик Паттинсон лучше всего иллюстрирует перерождение в капитализме любых человеческих качеств в оптимизированные функции: вместо любви — секс, вместо красоты – смазливость, вместо личностных отношений — партнерская зависимость. Павел Пепперштейн в том же номере «Лаканалий» обращает внимание на сексуальный аспект капиталистического вампиризма: Вампир — это труп, который стал машиной — машиной, демонстрирующей свою зависимость от энергоресурсов (кровь, нефть). Замечу, что деятельность классического вампира разворачивается не в контексте войны, а в контексте любви. Акт вампиризма совершается в то время и в том месте, что предназначены для акта любви. Вампир-мужчина входит в спальню девушки, наклоняется к ней — словно для поцелуя. Поцелуй переходит в укус. Девушка-вампир впивается в шею своего возлюбленного. Они поступают так не из злобы, они не могут иначе, что подчеркивает их механическую природу. Вампир — не убийца, он лишь обессиливает свои жертвы, но в общем заинтересован в их сохранении [5, с. 51]. Паттинсон-Пэкер почти все время в фильме «делает не войну, а любовь», и при этом каждая сексуальная сцена или даже просто предложение секса становится предельно механистическим жестом, закрепляющим взаимное закрепощение партнеров, их вампирскую связанность. Брак миллиардера превращается в сугубо финансовое предприятие. Фригидная и красивая жена зеркально возвращает нарциссическому солипсисту Пэкеру его собственную холодность и мертвенность. Собственно это прогрессирующее омертвение героя есть и единственный двигатель вялого сюжета, и буквальная иллюстрация тезиса о перманентном загнивании капитала. В духе фроммовской теории некрофилии [6]. Капитал мертвеет именно тогда, когда он лучше всего себя чувствует — когда он с иголочки одет, сыт, напомажен, накачан в Название раздела Автор Название статьи

фитнес-клубе. Ведь по Фромму некрофилия – это подмена естественного искусственным, биосферы — техносферой. А потому полный контроль над живыми реакциями (признак истинно светского человека), автоматизированность работы и досуга, повседневного быта — это первые признаки некрофильского разложения и гниения. Реакцией на расползающуюся чуму капитализма оказывается в книге и фильме распространение крыс — и тех, что первыми бегут с корабля, и тех, что переносят смертельную болезнь, а еще тех, о которых Жан Бодрияйр пишет в «Паролях» как о разновидности врагов Системы [1, с. 94]. Иронично, что еще одна ипостась крысиной инфекции – неконтролируемое денежное обращение: «Я как-то стихотворение читал, там крыса становится единицей валюты» [2, с. 29]. К прочим метафорическим заменителям денег (а здесь обязательно нужно вспомнить о мотиве сближения денег и экскрементов в психоанализе) крысиная их ипостась имеет самое прямое отношение. Крысы переносят чуму, деньги переносят болезнь капитализма. Маркс называл деньги властью, которую мы носим в собственных карманах. Садомазохистская связь раба и господина, труда и капитала зримо проявляется в одновременно «освобождающей» и «закрепощающей» денежной коммуникации. Собственно именно в загнанную Крысу превращается в итоге Капитал-персонаж и теперь его законное место на свалке истории. Литература 1. Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. — Екатеринбург: У-Фактория, 2006. — 200 с. 2. Делилло Д. Космополис. — М.: Эксмо, 2012. — 224 с. 3. Жижек С. О насилии. — М.: Европа, 2010. — 184 с. 4. Мазин В. 18 заметок в движении от биовампира к техновампиру // Лаканалия. 2010. №3. — С. 5 – 13. 5. Пепперштейн П. Посткосмос. Сновидения и капитализм // Лаканалия. 2010. №3. — С. 45 – 52. 6. Фромм Э. Анатомия Человеческой деструктивности. — М.: АСТ, 2004. — 635 с.

65 65

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

В. В. Корнев ОБЫКНОВЕННАЯ ИДЕОЛОГИЯ (К ПОЛУВЕКОВОМУ ЮБИЛЕЮ «ОБЫКНОВЕННОГО ФАШИЗМА» М. РОММА) В статье исследуются два образца политического кино («Обыкновенный фашизм» М. Ромма и «Die Welle» Д.Ганзеля), как примеры поверхностной критики нацистской идеологии. Подлинный же анализ механизмов фашистской пропаганды требует смены точки зрения на природу идеологии. Представлению о сугубо внешних и насильственных приемах идеологического воздействия нужно противопоставить представление об идеологии как форме повседневной жизни. В понимании нуждается именно заурядность, обыкновенность, естественность структур идеологии и даже самых уродливых её проявлений. Ключевые слова: идеология, анализ идеологии, политика, политическая мифология, пропаганда, манипуляция, фашизм, неофашизм, тоталитаризм, либерализм, национализм, индивидуализм, коллективизм, политический кинематограф, банальность зла, повседневность

V.V. Kornev

COMMON IDEOLOGY (Dedication to the 50th Anniversary of «Ordinary Fascism» by Mikhail Romm)

The article studies two works belonging to political cinema «Ordinary Fascism» by Mikhail Romm and «Die Welle» by Dennis Gansel) as examples of superficial criticism of the Nazi ideology. Yet, a true analysis of the fascist propaganda mechanisms needs shifting the point of view to the nature of ideology. The idea of strictly external and forcible methods of ideological influence should be contrasted with the idea of ideology as a form of everyday life. It is platitude, ordinariness, natural character of ideological structures and even the ugliest aspects of ideology that need understanding. Key words: ideology, analysis of ideology, policy, politics, political mythology, propaganda, manipulation, fascism, neo-fascism, totalitarianism, liberalism, nationalism, individualism, collectivism, political cinematography, banality of evil, everyday life В известном фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» (1965) речь идет о работе самой бесчеловечной из идеологий. Но, полвека спустя видно, что настоящий анализ феномена фашизма здесь не состоялся (и, возможно, даже не планировался). В картине дается классификация сугубо внешних признаков: марширующие колонны, концлагеря, сожжение книг, поклонение вождю и т.п. Каждый из этих симптомов в отдельности не обязательно «фашистский», и может быть найден в любом политическом явлении прошлого или 66 66

нынешнего века. Военные на марше, «тяжелый рок» на концертной сцене (Rammstein, например), масса, следующая за вожаком и прочее, вплоть до уничтожения макулатуры и сезонных (трудовых, пионерских, миссионерских и т.п.) лагерей – все эти атрибуты при малейшем желании могут быть маркированы как носители опасной идеологии. Однако и отдельный элемент, и сумма слагаемых далеки от смыслового ядра нацизма. Ясно, что при необходимости фашизм так же точно пользуется страхом перед «дегенеративной музыкой» (тяже-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

лый рок), ордами марширующих «варваров», фигурой вражеского вождя и т.п. Картина Ромма не останавливается, конечно, на таких только косных, квазинаучных и как бы исторических деталях, а перебрасывает мостик в современность, внимательно отыскивая ростки мутирующей и воскресающей фашистской идеологии. Однако и здесь главная трудность фильма проявляется в его собственной идеологизированности — то есть, в догматичной позиции автора, классического советского интеллигента, носителя ценностей шестидесятых, в меру либерала, в меру космополита… В итоге речь идет о феномене тоталитаризма вообще, социальном расизме, ненависти к инакомыслию… Интересно, признал бы сам Михаил Ромм эту идеологическую ангажированность, манипуляцию пафосом темы и вниманием зрителя? Ведь однобокий взгляд на идеологию (например, ритуальное разоблачение вместо анализа) сам начинает работать как элемент пропаганды — с её законом исключенного второго (правильно только наше, первое мнение). Невозможность критически мыслить внутри тоталитарной идеологии и невозможность критически мыслить саму эту идеологию объективно равноценны. Такой закон исключенного второго или принцип запрещения противоречий внутри конкретной координатной системы — свойство любой сильной идеологии. Ален Бадью в «Загадочном отношении философии и политики» задается тем же вопросом о вечном противоречии философии. Почему она, рождаясь на почве демократии и свободомыслия, всякий раз заканчивает требованием свободу и демократию ограничить (уже в первой развернутой модели идеального философского государства у Платона, а далее — почти везде). Ответ Бадью таков: «…затруднение заключается в отношении между демократическим понятием свободы и философским концептом истины. Одним словом, если существует некая политическая истина, то она является обязательством для всякого рационального ума. Но тем самым свобода сразу же абсолютно ограничивается. (…) В той мере, в какой конечная цель философии — полностью прояснить разли-

Название раздела Автор Название статьи

чие между истиной и мнением, она, конечно, никак не могла бы принять великий демократический принцип свободы мнений. Философия противопоставляет единство и универсальность истины множественности и относительности мнений» [2, с. 35 – 36, 39].

Неуничтожимое идеологическое содержание любой философской системы (а идеология — это неустранимый параметр всякого социального бытия) совершенно закономерно ведет философа к роковому выбору между истиной и мнением, принципом демократии и принципом справедливости, должным и сущим… Но очевидным отличием философской (пусть тоже пристрастной и ангажированной) позиции от доксы политической идеологии остается все же отрефлексированность выбора. Проще говоря, когда философ (как тот же Платон, сознательно «изгоняющий» поэтов из идеального государства) жертвует демократией во имя Блага, для него понятны и риск, и содержание этого выбора. В «Обыкновенном фашизме» и других подобных фильмах много образов, но мало смыслов. Особенно хромают примеры с так называемым «неонацизмом». Кого и почему пугают марширующие в униформе мальчишки? Возможно, это просто бойскауты, пионеры, призывники. Наверное, уместнее вопрос, куда и под какими лозунгами они маршируют? Например, в современном «антифашистском» фильме Денниса Ганзеля «Волна» (Die Welle, 2008) имеет место явная спекуляция травматической темой. Учитель, ведущий курс по автократии в порядке практического приложения вводит новые требования к дисциплине и внешнему виду, а в итоге создает целое квазифашистское движение. Мораль: не стоит заигрываться в коллективные действия, будь осторожней с униформой и мобилизующей символикой! Все это только кажется безобидным, но в перспективе грозит реинкарнацией фашизма. Однако подлинную проблему представляет собой идеологическая нотация режиссера, эта профанация сложной и больной темы, убийство инакомыслия — уже среди зрителей, а не героев картины. Подменяя социально-психологическое 67 67

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

КАФЕДРА

означаемое фашизма плоским и удобным означающим, создатели картины «Волна» поступают как классические пропагандисты: их цель — напугать, а не дать понять. Полное исключение сомнений в априорно правильной картине мира — это и есть обыкновенный фашизм, «банальное зло». Бинарная оппозиция своего и чужого, плакатного добра и утрированного зла — это основа эффективной работы идеологии. В «Обыкновенном фашизме» или «Волне» происходит своего рода «идеологизация идеологии» — намеренное упрощение и профанация принципов её функционирования, приемов политической пропаганды. Получателем моральной и практической выгоды от этой операции может быть только сама идеология. Но это уже не демонизированная и полностью устаревшая идеология эпохи больших «измов», с её хрестоматийными приёмами бомбардировки толпы пропагандистскими образами. Это актуальная и передовая нео-идеология нашего времени, подбрасывающая в качестве критических мишеней свои былые воплощения, свои давно отвалившиеся хвосты. Современная пропаганда на порядок опережает критические теории, все так же черпающие материал и методики в идеологическом палеозое. Между тем, в самом названии фильма Ромма (в духе своеобразной психоаналитической оговорки) содержится более интересный ответ на вопрос: «что же такое фашизм?» Вспоминая уроки Ханны Арендт [2], нужно обратить особе внимание на эпитет «обыкновенный». Удивительным образом название и эмпирический материал фильма, буквально помимо воли автора, проясняют нам нечто важное в фашизме. Ведь что делает Ромм в «Обыкновенном фашизме» (а затем и в последней своей картине — в столь же субъективной и страстной ленте «Все-таки я верю…» 1974 года)? Режиссер перескакивает из прошлого в настоящее или в еще более прошлое время, перемещается на другой континент, из концлагеря в школу, с парижских улиц на улицы Москвы… Кадры хроники, кинофильмов, оригинальная съемка, яркие примеры и комментарии идут сплошным потоком, связываясь, скорее, ассоциативно, чем логически. И 68 68

этот метод свободных ассоциаций, режиссерская эклектика дают нам понять, что фашизм — блуждающий и мутирующий вирус, который можно подхватить и на книжных страницах, и на научных симпозиумах, и в студенческих аудиториях (а не только ожидаемо — в пивных или армейских тренировочных лагерях). Вот самое существенное в «Обыкновенном фашизме», форма которого действительно и есть само послание. Проще всего (а для действующей идеологии это необходимо) локализовать нацизм в известном промежутке истории и в известном месте — например, в немецком концлагере. Но ситуация здесь похожа на другие идеологические прятки – на скромное исчезновение главного автора истории ХХ века — крупного капитала (для иллюстрации сошлюсь на исследования благотворительной организации Oxfam, по данным которой в 2014 году 1% населения Земли владел 48% мировых богатств) — со страниц учебников истории. Хотя, владея медиаресурсами, оплачивая создание художественных фильмов, заказывая определенного рода научные работы и т.п., капитал не мог не создать попутно некий культурный автопортрет. В одном только Голливуде снято несколько тысяч картин, в которых капитализм фигурирует в качестве персонажа. Имеются ввиду бесконечные истории удачного ограбления (вот уж оговорка по Фрейду и Прудону: «собственность есть кража»), судьбы семейного бизнеса, исполнения американской мечты в наличном эквиваленте… Но есть одна железная закономерность в смене сюжетов и типов героя (антигероя) этих автопортретных фильмов. Когда на экране с помощью револьверов устраивали свои дела ковбои и бандиты, реальные настоящие дела решались уже с помощью чековой книжки. Когда антигероем был нечестный бизнесмен-индивидуалист (таких картин немало), подлинными хозяевами всей экономической и политической жизни были уже фирмы и корпорации. Когда (примерно, с 60-х годов) появились сюжеты и о «плохих корпорациях», мир делили интернациональные тресты… Словом, мишень для критики (самокритики) действующей идеологии — это всегда неактуальная ретро-ми-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

шень, необыкновенно удобная для канализации социального недовольства, безвредного выхода пара. Та же самая закономерность с трижды удобным пугалом фашизма — всякий раз мы промахиваемся мимо цели, поражая в своем полемическом задоре те объекты и персоны, от деятельности которых практически ничего не зависит в социальной жизни. Но что, если не побояться, и посмотреть на проблему шире — переходя попутно охраняемые идеологией границы (во времени и в пространстве). Вот, например, в романе Умберто Эко «Таинственное пламя царицы Лоаны» один из персонажей называет фашисткой даже Жанну д'Арк:

«Поскольку в «Новейшем Мельци» я прочел в статье про какого-то Гегеля: «Выдающ. нем. фил. пантеистической школы», я захотел справиться у Граньолы. – Гегель не был пантеистом, а твой Мельци остолоп. Пантеистом, если уж на то пошло, можно называть Джордано Бруно. Пантеист утверждает, что бог во всем, даже в том мушином кале, который вон налип на окна. Тоже радость, понимаешь, существовать во всем. Это вроде как и не существовать. И вдобавок имей в виду — по мнению Гегеля, не господь бог, а государство должно было быть везде и во всем. Так что Гегель был фашист. – Да он же жил сто лет назад! – И что из этого? И Жанна д'Арк была фашисткой чистой воды. Фашисты существовали всегда. Начиная с времен… Начиная с времен господа бога. Вот возьми господа бога. Фашист тоже. – Но ты же атеист и говоришь, будто бога нет? – Кто это говорит? Отец Коньяссо, который ничего ни в чем не понимает? Я утверждаю, будто бог есть. К сожалению. И, к сожалению, этот бог — фашист» [3, с. 414-415].

Граньола прав — обычный фашизм существовал всегда, это элемент ежедневной социальной атмосферы, которой мы дышим, сквозь которую мы видим. Он слегка искажает объекты, придает им чужеродный облик, утрирует образ непонятного другого, слушать и понимать которого нам уже не интересно. Обычным идеологическим принципом образа врага является отсутствие у него собственной природы, мотивации, психологии и истории. Название раздела Автор Название статьи

В голливудских фильмах настоящий, пугающий враг — это вообще ксеноморф (жуки в «Звездном десанте» Верхувена, Чужой в одноименной тетралогии т.п.). Воплощенная чужеродность, инаковость, бесчеловечность репрезентируют базовую позицию ксенофобской идеологии, которую можно сформулировать одной простой фразой: «Враг — это тот, чью историю ты слушать не обязан» [3, с. 40]. Постнеонацизм не так груб и безобразен, как классический фашизм. Элементы нацистской картины мира освоены и облагорожены современной политической культурой. Например, Жан-Люк Годар говорит, что в кинематографе нижний ракурс — когда фигура любого человека приобретает дополнительный рост, значимость и пугающий масштаб — это фашистский ракурс. Совершенно верно, ведь именно так снимают политических манипуляторов, бездумных героев боевика и т.п. Бациллы нацистской идеологии быстро разносятся в спертом воздухе, и никакая государственная граница или защитный кордон доктринерского «гуманизма» остановить их не может. Настоящая проблема — в большей или меньшей восприимчивости к этой инфекции. Иммунитет можно выработать индивидуально, можно получить в результате коллективных действий. Исправляя порочную логику фильма «Волна», нужно четко сказать, что сам этот акцент на личности или коллективе никак не характеризует природу фашизма. Вредное, внушенное доминирующей идеологией заблуждение — это представление о том, что индивидуальный или коллективный модус человеческого бытия ведет и к политическому выбору между либерализмом или этатизмом, демократией или фашизмом. Но нет, заражение в толпе ничем не хуже заражению у себя дома — от любой некачественной пищи для мозга. Сам этот мифический выбор между интересами личности или общества существует только в воображении политических пропагандистов. Проиллюстрировать его можно двумя устойчивыми сюжетами из репертуара Голливуда и советского кино. Так, в американских фильмах мы чаще всего видим героя-одиночку и озверевшую 69 69

Лабиринт

#4/2014 #1/2014

Журнал социально-гуманитарных исследований КАФЕДРА

толпу (орды зомби, целый город «похищенных инопланетянами тел» и т.п.), что соответствует официальной мифологии об авантюристах-индивидуалистах, на свой страх и риск освоивших дикий Запад, а затем построивших общество образцовой демократии. В советском же кино нам часто встречается противоположная по смыслу история о дружном и здоровом коллективе, перевоспитывающем заблуждающегося одиночку (лодыря, хулигана, пьяницу и пр.). Понятно, что здесь мы имеем дело с витриной официального мифа о естественном коллективизме советских граждан. Но эти сюжеты равно манипулятивны и однобоки. Сам предмет спора фактически отсутствует или идеологически гипертрофирован — ведь жизнь в обществе предполагает коллективные действия, и настоящий коллектив не подавляет, а развивает в человеке личность. Подлинный выбор — это выбор не между персоной и обществом, но между настоящей личностью и эгоистическим индивидом (как это формулировали французские персоналисты: личности надлежит неуклонно избавляться, от засевшего в её порах индивида) — с одной стороны. А с другой — это еще и выбор между безликой массой толпой и расширяющим наше бытие коллективом (свободной дружеской творческой общностью людей). Между тем сегодня страх любых форм коммунитарности по-прежнему является источником мощнейших идеологических фобий (что опять-таки показывает фильм «Die Welle»). Попутно создается питательная среда для настоящего, а не киношного нацизма. Ведь ощущение эмоциональной сплоченности, дружеской солидарности является важнейшим психологическим стимулом. И если это чувство подавляется в атомизированном, насильственно индивидуализированном обществе, то в различных фанатских братствах, тоталитарных сектах и полувоенных организациях человеку все-таки дадут желаемое (правда, с увесистой идеологической добавкой). Итак, постнеонацизм — это банальное зло современной жизни. Это обычное и повседневное явление, в меру респектабельное (для принятых в «элиту»), в большей степени — вульгарное, но 70 70

действенное (для «пушечного мяса» господствующей идеологии). Оно переносится во все стороны света средствами массовой информации и коммуникации, интернетом и социальными сетями. Инфекция банальной фашистской идеологии интенсифицируется в условиях культурного иммунодефицита, экономического неравенства, интеллектуальной ограниченности. Парадоксы нашей социальной матрицы в том еще, что официально санкционированный «антифашизм» (например, программа «десталинизации», борьба с т.н. «русским фашизмом») — это тоже сугубо «матричная» оппозиция, часть защитного пояса идеологии. Рисование свастик на «демотиваторах» — это не борьба с нацизмом, это старое правило: «разделяй и властвуй», «называй и господствуй», «определяй и эксплуатируй»… Либеральное самоедство в России, скороспелый украинский национализм, пропаганда «першего» и «первого» каналов — это равноценные элементы Матрицы, воспроизводящей неравенство, доктринерство, ксенофобию, комплексы национального превосходства и неполноценности для обеспечения бесперебойной работы Капитала по обе стороны баррикады. А влияние крупного капитализма — по-прежнему ключевой признак фашистской идеологии. Литература 1. Арендт Х. Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла. — М.: Европа, 2008. — 424 с. 2. Бадью А. Загадочное отношение философии и политики. — М.: Институт Общегуманитарных Исследований, 2013. — 112 с 3. Жижек С. О насилии. — М.: Европа, 2010. — 184 с. 4. Эко У. Таинственное пламя царицы Лоаны. — СПб.: Симпозиум, 2008. — 596 с.

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕЦЕНЗИЯ

К. Е. Балдин Балдин Кирилл Евгеньевич (Иваново, Россия) — доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России Ивановского государственного университета. E-mail: kebaldin@mail.ru

МИФЫ О «НЕЗНАМЕНИТОЙ» ВОЙНЕ Рецензия на книгу «Первая мировая война и миф. Печатная графика из собрания Ивановского историко-краеведческого музея имени Д. Г. Бурылина, фотографии из коллекций Рыбинского музеязаповедника и Национального музея Республики Коми». — М.: Программа «Первая публикация» Некоммерческой благотворительной организации «Благотворительный фонд В. Потанина», 2014. — 400 + 272 + 296 с. + илл. Александр Твардовский в свое время назвал советско-финский вооруженный конфликт 19391940 гг. «незнаменитой войной», сравнивая ее с военными событиями 1941-1945 гг. Мы с полным правом могли бы назвать «незнаменитой» войной также Первую мировую, т.к. о ней, о ее героях и антигероях было известно до обидного мало, в историографическом поле она, можно сказать, затерялась по сравнению с Отечественной войной 1941-1945 гг. Однако отмечаемый в 2014 году столетний юбилей начала первого по счету «мирового пожара» способствовал тому, что некоторые белые пятна в истории этих событий все же были стерты совместными трудами историков, архивистов, музейщиков, искусствоведов. Одной из книг, которая приоткрыла для нас частичку правды о войне 1914-1918 гг., стал объемистый и, не побоимся этого слова, роскошный том под названием «Первая мировая война и миф». Книга вышла в серии «Первая публикация», в рамках которой появляются на свет Божий музейные документы, ни разу не попадавшие на страницы сборников, альбомов или монографий. Профинансировал это издание фонд В. Потанина — известного российского предпринимателя и мецената. В реализации рассматриваемого нами издательского проекта приняли участие историки, музейщики, искусствоведы, а текст и иллюстративный ряд рецензируемой книги находится на междисциплинарном пограничье военной истоНазвание раздела Автор Название статьи

рии, источниковедения и искусствознания. Кроме того, книга является плодом совместных усилий музеев Иванова, Рыбинска и Сыктывкара. Она состоит из трех блоков, каждый из которых имеет свою пагинацию. В первом из них содержится текст, посвященный агитационным картинкам и фотографиям времен Первой мировой войны. Второй воспроизводит фотографии столетней давности, третий — репродукции агитационных картин, широко циркулировавших по стране в 1914-1917 гг. В первом приближении объединение под одной обложкой агитационных картин и фотографий повседневной военной жизни выглядит довольно эклектичным. Однако по мере знакомства с книгой внимательный читатель в состоянии уловить ту логику, в соответствии с которой действовали авторы-составители издания. Агитационный плакат, открытка, лубок, фотография представляли собой разные формы репрезентации одной и той же войны. Эти жанры наложили свой отпечаток на содержание иллюстративного материала, в агитационном плакате или лубке война выглядит как победоносная и героическая, а на фотографиях — как трагическая и одновременно будничная. Самый большой блок книги занят репродукциями агитационных картин военного времени. Представленные здесь образцы агитационной графики были заботливо собраны около ста лет назад иваново-вознесенским фабрикантом и меценатом 71 71

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

#4/2014 #1/2014

РЕЦЕНЗИЯ

Д. Г. Бурылиным. В советское время этот сегмент его многообразной коллекция, к счастью не был уничтожен, но его убрали подальше в фонды и долгое время широкой публике не показывали, т.к. картинки, отражавшие «империалистическую войну» стали не только не актуальными, но даже «идеологически вредными». Исключение для них сделали только во время Отечественной войны, когда наша страна столкнулась так же, как и в 1914 году, с немецкой агрессией. Но по большому счету агитационная графика была заново открыта совсем недавно, когда в Ивановском историко-краеведческом музее, носящем имя Д. Г. Бурылина, прошла представительная выставка плакатов, лубков и открыток, собранных этим меценатом. В альбоме репродуцировано более трех сотен образцов таких жанров — от незатейливых и даже примитивных монохромных сатирических картинок до многокрасочных произведений, выглядящих вполне реалистично. Некоторые картинки выполнены на уровне примитива, другие были сродни популярному сейчас наивному искусству, третьи можно назвать в полном смысле слова художественными. На них можно видеть императора Николая II, руководителей наших союзников из стран Антанты, российских полководцев начала ХХ столетия. У агитационных картин естественно были и свои антигерои: германский император Вильгельм II, позиционировавшийся в лубке как новый Антихрист, рамолик Франц-Иосиф, вожди Османской Турции. Маркерами, которые делали эти лица узнаваемыми для современников, служили закрученные вверх усы Вильгельма, огромная феска и горбатый нос турка. Агитационные материалы изобретательно демонизировали образы этих персонажей. Составители книги не случайно назвали ее «Первая мировая война и миф». У каждой войны есть свой набор мифов и свои герои, как реальные, так и вымышленные. Не стала исключением Первая мировая. Мифотворчество было поставлено на поток и им активно занимались специально созданные для этого государственные структуры. Целый ряд агитационных картинок в альбоме дает представление о такой полузабытой сейчас исто72 72

рической фигуре как донской казак Козьма Крючков. Между тем в 1914-1916 гг. он был не менее популярен, чем Алексей Маресьев, Александр Покрышкин или Иван Кожедуб в период Отечественной войны, если конечно такого рода параллели будут уместны. Крючков совершил свой подвиг в самые первые дни войны, в августе 1914 года, во время русского наступления в Восточной Пруссии. По официальной версии он уложил с помощью шашки и пики 11 врагов, сам получив 16 ран, даже его лошадь была 11 раз ранена. Он первым в этой войне был удостоен Георгиевского креста. Постепенно реальный подвиг донского казака был мифологизирован и обрастал не существовавшими или документально не подтвержденными подробностями, потому что правда о войне была монополизирована государством и оторвана от реального человека. Образ Козьмы Крючкова был максимально «раскручен» официальной пропагандой с целью патриотического воспитания. Большое количество репродуцированных в альбоме плакатов и лубков с Козьмой Крючковым наглядно подтверждают это обстоятельство. Со временем количество врагов, заколотых героическим казаком на агитационных плакатах и лубках, возрастало, а его подвиг мифологизировался не только с помощью картинок, но и брошюр, листков, выходивших многотысячными тиражами. В годы Гражданской войны Крючков примкнул к белому движению, сражался против большевиков на Дону и был убит в 1919 году. В результате этот герой мировой войны на несколько десятилетий был прочно забыт и заново его «открыли» сравнительно недавно. В альбоме представлена, наверное, самая полная иконография подвига казака Крючкова, как в жанре наивного искусства, так и в картинах с покушением на некий реализм. Наряду с почти забытым Козьмой Крючковым героем агитационных картин стал гораздо более знакомый нашим современникам штабскапитан Нестеров — выдающийся русский летчик, который, как явствуют сюжеты картин, не только первым выполнил на самолете мертвую петлю, на-

Название раздела Автор Название статьи

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕЦЕНЗИЯ

званную его именем, но и первым в военной практике совершил воздушный таран, сбив вражеский аэроплан и погибнув сам. На многих представленных в альбоме иллюстрациях пропагандистские штампы, которые встречаются почти во все времена и у всех народов, облечены в традиционную упаковку народного лубка, который имеет очень давние традиции. Русские солдаты на них по лубочному пафосны и непобедимы, а немцы, австрийцы, турки — по лубочному одновременно страшны, смешны и жалки. На одной из картинок героический казак Козьма Крючков нанизал на пику, как шашлык на шампур, десяток немцев. Его подвиг здесь напоминает то, что совершал за тысячу лет до него Илья Муромец. Обратим внимание также на то, что имя у Козьмы Крючкова очень знаковое и символичное, его носил другой народный герой — Козьма Минин. Авторам-составителям альбома большую помощь оказала научная сотрудница Государственной Третьяковской Галереи Нина Маркова, которая помогла атрибутировать некоторые народные картинки времен Первой мировой войны. В результате обнаружились весьма интересные сюжеты: автором одного из лубков о Козьме Крючкове оказался Д. С. Соколов, более известный под псевдонимом Моор, который в советское время прославился хрестоматийно известным плакатом «Ты записался добровольцем?» Авторами агитационных рисунков являлись также представители русского авангарда — Аристарх Лентулов и Казимир Малевич. Тексты к такого рода агиткам сочинял молодой футурист Владимир Маяковский. Например, к лубку о победе наших войск в Августовском лесу над немцами в Восточной Пруссии будущий главный пролетарский поэт сочинил следующие агитационные вирши:

ри немцев в 100 тысяч человек были здесь не более чем поэтической метафорой. Отдельный блок издания отведен фотографиям времен Первой мировой войны. Эти исторические источники извлечены из фондов музеев Рыбинска и Сыктывкара. Среди них, в отличие от фотолетописи Великой Отечественной войны, практически нет съемок непосредственных военных эпизодов. Фотоаппараты тогда были очень громоздкими, нести их по полю боя было крайне затруднительно. Именно поэтому на старых фото получили отражение почти исключительно эпизоды между боями — трагические и трогательные, грустные и забавные. По некоторым фотографиям заметно, что они носят постановочный характер, их модели позируют поодиночке или будучи скомпонованными в «живописные группы». На других фотограф запечатлел мгновения в их неповторимой непосредственности. В ходе совместной работы над книгой были сделаны свои небольшие открытия. Так, оказалось, что в фондах музеев Сыктывкара и Рыбинска хранятся фотографии, представляющие собой летопись военной жизни одного и того же Гроховского полка. Снимки отражают повседневную жизнь этой военной части. На них мы видим вооружение столетней давности: первые неуклюжие самолеты и зенитные орудия, броневики, трофейные австрийские пулеметы. Автор фотографий Василий Мелехин на одном из фото позирует на мотоцикле «Харлей Дэвидсон», эта широко известная фирма была популярна и в те далекие времена. Читатели знакомятся на страницах книги с бытовыми мелочами фронтовой жизни: на одном снимке офицеры слушают патефон, на другой солдаты с аппетитом уничтожают обед, привезенный полевой кухней, на третьей длинный хвост покупателей выстроился к «Землавке», т.е. полевому магазину, организованному Земским союзом — общественВ славном лесе Августовом ной организацией, оказывавшей помощь фронту. Битых немцев тысяч сто вам О том, что единение фронта и тыла имело место не Враг изрублен, а затем он только во время Великой Отечественной войны, Пущен плавать в синий Неман свидетельствуют такие сюжеты как встреча делегации города Рыбинска в Гроховском полку и разВ качестве комментария отметим, что поте- дача воинам подарков, собранных в тылу на Пасху

Название раздела Автор Название статьи

73 73

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕЦЕНЗИЯ

1916 года. Будничностью и в то же время трагедией веет от фотографий похорон убитых русских солдат; сожженных во время боев украинских деревень; окопов, опутанных колючей проволокой; солдат, одетых в страшноватые противогазы, которые по своему фасону отличались от современных. Признаки будущих «невиданных мятежей» (слова А. Блока) угадываются в фотографиях 1917 года, на которых происходит братание русских и австрийских солдат, они дружелюбно обмениваются бутылками с водкой и шнапсом. Следует указать и на некоторые недостатки книги. Любознательному читателю хотелось бы все же узнать подробнее, какие официальные структуры и как занимались в России организацией агитационной деятельности и мифотворчеством посредством плакатов, открыток и лубков. Аналогичные учреждения существовали как у наших союзников — стран Антанты, так и у наших противников — стран так называемого четвертного союза. Сравнение российских агиток с союзническими и вражескими, несомненно, сделало бы иллюстративный материал более интересным благодаря рельефным сопоставлениям. Авторам можно было бы специально остановиться на том, как агитационный опыт, накопленный во время Первой мировой, использовался в годы Гражданской войны, тем более что создателями плакатов в 1918-1920 гг. часто являлись те же художники и поэты, которые уже отметились на этом поприще. Фотографии из жизни Гроховского полка, помещенные в издании, не полностью соответствуют содержащемуся в названии книги слову «миф». Они отражают повседневную жизнь фронтовиков, специально не тиражировались и, соответственно, в мифологизации событий войны не были задействованы. В заключение отмечу, что форма издания, состоящая из трех отдельных книг, упакованных в общую обложку, очень оригинальна, но не функциональна. Читать текст и рассматривать иллюстрации не очень удобно.

74 74

Название раздела Автор Название статьи

#4/2014 #1/2014

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕЦЕНЗИЯ

Д.С. Докучаев Докучаев Денис Сергеевич (Иваново, Россия) — кандидат философских наук, докторант кафедры философии Ивановского государственного университета. E-mail: den-dokuchaev@mail.ru

Социальная рельефность сознания: от советскости к постсоветскости Рецензия на книгу: Постсоветская идентичность в политическом измерении: реалии, проблемы, перспективы. Материалы Всероссийской научно-практической Интернет-конференции. Под.ред. М.В. Назукиной, О.Б. Подвинцева, Н.А. Коровниковой. - Пермь: ООО «Печатный салон «Гармония», 2014 — 128 с. Всероссийская научно-практическая конференция «Постсоветская идентичность в политическом измерении: реалии, проблемы, перспективы» проходила с марта по ноябрь 2013 года в заочном интернет формате. Организаторами выступили Экспертная сеть по исследованию идентичности, Исследовательским комитетом по политической идентичности РАПН при участии отдела по исследованию политических институтов и процессов Пермского научного центра УРО РАН и ИНИОН РАН. Площадкой для проведения конференции выступил интернет-сайт Экспертной сети по исследованию идентичности (www. identityworld.ru). В центре внимания участников конференции были теоретико-методологические и практические аспекты изучения, прежде всего, постсоветской идентичности. Как отмечает во вступительном слове О.Б. Подвинцев, при всем разнообразии трактовок понятия «постсоветская идентичность» следует признать, что оно тесно связано с другим - «постсоветское пространство». И в том, и в другом случае речь идет об общности, в основе которой — советское прошлое. Факторам и характеристикам постсоветской идентичности посвящены материалы Н.А. Коровниковой, В.М. Капицына, В.А. Ачкасова, И.В. Никифорова, А.С. Гагарина, О.Б. Подвинцева, З.А. Жаде. Отдельный блок в книге представлен исследованиями, повященными «борьбе за идентичность» на постсоветском пространстве. Что Название раздела Автор Название статьи

представляет собой, с точки зрения идентичности, «русский мир»? Каково может быть его устройство и границы? Какие идентификационные маркеры наиболее перспективны сейчас, как в России, так и в других государствах на территории бывшего СССР? Этими и другими вопросами задаются такие исследователи как Е.С. Куква, Н.В. Малинин, С.И. Бойко, В.М. Шнайдер, Д.С. Плотников, А.В. Девятков. В третьем разделе книги затрагиваются вопросы, связанные с социальными аспектами постсоветской идентичности. Но что это за идентичность такая? Н.А. Коровникова отмечает, что эта идентичность является переходной, отчасти конфликтной, несформировавшейся и макросоциальной. Идентичность постсоветского образца, которая предполагает дифференциацию как в вертикальной, так и в горизонтальной плоскостях, может быть представлена в виде гибридной когнитивной матрицы. Лимитирование ее задается целым рядом факторов социально-экономического, этно-конфессионального, социально-демографического, символического, глобального, информационного, геополитического и идеологического характера. Четвертый и пятый разделы книги посвящены этническим и конфессиональным аспектам постсоветской идентичности, а также территориальному и символическому ее измерению. Завершается сборник послесловием К.А. Сулимова - «Навстречу «Русскому миру». В нем автор за75 75

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований РЕЦЕНЗИЯ

остряет внимание на проблеме «русского мира» в контексте изучения идентичности. К.А. Сулимов подчеркивает, что осмысление «русского мира» как конфигурационно сложного явления очень актуально именно сейчас. «Русский мир» - это продукт противоречивого сотворчества множества разных субъектов. Ключевой чертой этого сотворчества является, по мнению автора, принципиальная проблематичность, оспариваемость и дискуссионность смыслового наполнения «русского мира». Его реальность по-разному мыслится и по-разному осваивается разными представителями «русского мира». Исследование постсоветской идентичности — это лишь отдельная тема для рефлексии о «русскости». Впрочем, этот аспект у авторов сборника получилось раскрыть. Книга адресована широкому кругу исследователей, занимающихся вопросами исторической политики, политических процессов в России и на постсоветском пространстве, идентичности.

76 76

Название раздела Автор Название статьи

#4/2014 #1/2014

#1/2014 #4/2014

Лабиринт

Журнал социально-гуманитарных исследований

Название раздела Автор Название статьи

77 77