Labirint0513 by Museum_Ivanovo

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 СОДЕРЖАНИЕ РЕДАКЦИЯ главный редактор М. Ю. Тимофеев (д-р филос. наук) ответственный секретарь Д. С. Докучаев (канд. филос. наук) редакционная коллегия

Д. Н. Замятин (канд. геогр. наук, д-р культурологии) Москва, Россия А. В. Зобнин (канд. ист. наук) Иваново, Россия О. В. Карпенко Санкт-Петербург, Россия

БРЕНДИНГ ТЕРРИТОРИЙ И РЕГИОНАЛЬНЫЕ ИДЕНТИЧНОСТИ М. Ю. Тимофеев Иваново: Urbi et Orbi БРЕНДИНГ ТЕРРИТОРИЙ

11 23 29

Д. Н. Замятин Геокультурный брендинг территорий: концептуальные основы А. О. Булина Бренд территории как ключевой фактор её развития М. Ю. Тимофеев Города и регионы России как (пост)индустриальные бренды РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

42 51 59

Е. В. Головнёва Региональная идентичность как форма коллективной идентичности и ее структура А. А. Мусиездов Территориальная идентичность в современном обществе М. В. Назукина Арктические смыслы в позиционировании регионов российской Арктики РОССИЙСКИЕ КЕЙСЫ

Т. А. Круглова (д-р филос. наук) Екатеринбург, Россия М. П. Крылов (д-р геогр. наук) Москва, Россия М. А. Литовская (д-р филол. наук) Екатеринбург, Россия А. Г. Манаков (д-р геогр. наук) Псков, Россия

69 80 88

УКРАИНСКИЕ КЕЙСЫ

100 107 117

Д. В. Маслов (канд. экон. наук) Иваново, Россия Б. Оляшек (д-р филол. наук) Лодзь, Польша Н. Радич (д-р филос. наук) Белград, Сербия

О. В. Игнатьева, О. В. Лысенко Анализ одного проекта: «Пермская культурная революция» глазами социолога Л. Е. Добрейцина Брендинг индустриального города: поиск смыслов, проблемы и перспективы (на материале Нижнего Тагила) Л. М. Гаврилина «Калининградский текст» как репрезентация региональной идентичности

Л. В. Бех Изделия тонкой керамики в контексте полиморфизма украинского культурного пространства 17 века В. Н. Константинова Городская и сельская идентичности Приазовья: устно-исторические исследования И. И. Лыман Анти-«город-невест»?: образ Запорожья как «казачьего мужского союза», или «На Запорожскую Сечь женщин не пускали» «ГОРОД НЕВЕСТ»?

125 148 164

О. В. Рябов «Света из Иваново» как зеркало Болотной революции Т. Б. Рябова, И. Н. Кодина, Л. В. Буничева «Город невест»?: О роли гендерных маркеров в региональной идентичности Е. В. Панкратова Удовлетворенность жизнью в «городе невест» ДИСКУССИЯ

И. Л. Савкина (д-р философии) Тампере, Финляндия

177

В. Н. Калюжный Люблю Украйну я, но... (об одном афоризме Любомира Гузара)

186

На оживленном перекрестке: о международной конференции «Топография популярной культуры / Topographies of Popular Culture» (Тампере, Финляндия, 25-26 октября 2013 года) Всероссийская конференция «Территория и принадлежность» (Москва, 9-10 октября 2013 года) Научная конференция «Перенос столицы: Исторический опыт геополитического проектирования» (Москва, 28-29 октября 2013 года) Всероссийская конференция «География искусства» (Москва, 28-29 ноября 2013 года)

СОБЫТИЯ, ХРОНИКА В. М. Тюленев (д-р ист. наук) Иваново, Россия В. П. Хархун (д-р филол. наук) Киев / Нежин, Украина О. В. Шабурова (канд. филос. наук) Екатеринбург, Россия В. Г. Щукин (д-р филол. наук) Краков, Польша

e-mail: editor@journal-labirint.com

188 192 195

РЕЦЕНЗИЯ

201 206 212 217

К вопросу о социологическом стилеобразовании («Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности» / Под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой, вступ. ст. О. Л. Лейбовича. — Пермь: редакционно-издательский совет ПГГПУ, 2013. — 240 с. ISBN 978-5-85218647-8) АННОТАЦИИ SUMMARIES СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Издатель: Докучаева Наталья Александровна Адрес издательства: 153005, Россия, г. Иваново, улица Шошина 13-56

Электронная копия сетевого научного издания «Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований» размещена на сайтах

www.elibrary.ru, www.ceeol.com

www.indexcopernicus.com www.journal-labirint.com

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 БРЕНДИНГ ТЕРРИТОРИЙ И РЕГИОНАЛЬНЫЕ ИДЕНТИЧНОСТИ М. Ю. Тимофеев ИВАНОВО: URBI ET ORBI

Было бы странно, если бы философам, чье ремесло произросло на почве полиса, не приходили бы никакие мысли о городе, однако легко может произойти так, что им здесь приходит в голову слишком много или же наоборот, слишком мало мыслей. Б. Вальденфельс «Одновременность неоднородного. Современный порядок в зеркале большого города»

Настоящий номер нашего журнала обязан своим появлением задуманной год назад и прошедшей в сентябре нынешнего года в Иванове научной конференции «“Город невест”?: Брендинг территорий и региональные идентичности» [1]. Место проведения и продиктовало акцентирование в её названии локальной специфики. Мероприятия, так или иначе связанные с проблемами культурной и гуманитарной географии, выявления территориальных идентичностей и брендинга городов и областей, проходят в последние годы в России достаточно часто. Обычно это семинары для узкого круга специалистов. Мы же поставили своей целью собрать представителей разных областей знания, чтобы не только обменяться мнениями по широкому кругу вопросов, но и попытаться «найти общий язык», а именно — обсудить наиболее общие проблемы и определиться с основными категориями анализа и описания. К таковым относятся понятия «бренд», «имидж», «регион», «регионализм» и даже «идентичность». Хотя пик «моды» на использование этого термина, казалось бы, уже позади, однако рефлексия по поводу его использования в разных сферах социально-гуманитарного знания продолжается [См., напр.: 2; 12]. Исследования образов города, «городского текста» всё более и более уходят от географии, социологии, литературоведения и других специальных наук к полидисциплинарной сфере социально-гуманитарного знания1, к философии [См., напр.: 6; 11; 20]. Тяготение к комплексности, полифонии, применению разнообразных оптик исследования — заметная тенденция современного изучения города [См., напр.: 15]. Однако за исключением Москвы и Петербурга, буквально единичные российские города стали объектами пристального научного интереса новых урбанистов [См.: 31, с. 24]. Трудности моей собствен1

Показательным в этом отношении являлся выпуск Институтом Наследия междисциплинарного научного и культурно-просветительского альманаха «Гуманитарная география» в 2004 – 2010 годах, издание в 2012 – 2013 годах электронного журнала «Культурная и гуманитарная география».

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ной работы над монографией «Иваново-[Вознесенск]: город до востребования» вызваны как раз ограниченностью возможностей максимально полного анализа феномена города в рамках его целостного осмысления. В настоящее время Иваново — один из чуть более чем тысячи городов современной России, центр области, превышающей по своей территории только калининградский анклав. Это город странным образом включённый около тридцати лет назад в туристский маршрут «Золотое кольцо России». Город, за которым в разное время закрепились наименования «чёртова болота», русского и красного Манчестера, кузницы пролетарских кадров, столицы текстильного края, родины первого Совета и города невест… Уже давно Иванову чужды региональные претензии на право считаться даже главным городом условного российского Нечерноземья, т.к. он, так и не достигнув отметки в полмиллиона жителей до демографического кризиса, после распада СССР потерял свой промышленный потенциал и символический капитал и перешёл во вторую лигу российских провинциальных городов, оставив краеведам право вспоминать о том, что когда-то город был центром Ивановской промышленной области и Верхнее-Волжского совнархоза, имел статус «третьей пролетарской столицы» и даже претендовал на право стать столицей РСФСР. Проблемы территориальной идентичности для Иванова и области нельзя считать уникальными. К моменту получения в 1871 году городского статуса село Иваново и расположенный на противоположном берегу реки Уводи Вознесенский посад превышали по своему экономическому потенциалу губернский Владимир. Нечто похожее можно было обнаружить в Пермской губернии, где административный центр уступал промышленному Екатеринбургу. Иваново-Вознесенская губерния была сформирована в 1918 году и её границы менялись неоднократно. Эта особенность региона опять же связана с реформами административно-территориального устройства в СССР. Однако следует принимать во внимание и то, что помимо официальной модели размежевания пространства существуют и альтернативные, в значительной степени продиктованные оппозицией «центр — периферия» [См.: 3; 14; 17; 18; 32]. Локальные модели доминирования в разных локусах географического пространства структурируются по сходным сценариям. Даже устанавливаемые не самыми сложными расчетами маркеры пространства становятся предметом споров, как это происходит с символическим центром России, на статус которого претендуют Новосибирск и Красноярск. А вот Екатеринбург и Пермь — города с давней и сложной историей взаимоотношений — нашли своеобразный географический консенсус, используя слоганы «первый город Азии» и «первый город Ев-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ропы» [См.: 16; 24]. Однако, как показывают исследования, это единственное, что не вызывает споров [См.: 21]. В стране, где величину административных единиц принято измерять Бенилюксами и Франциями, даже символическое доминирование над территорией региона превышающего официальную юрисдикцию — большое искушение для местных властей. Вероятно, по этой причине борьба за право считаться, если уж и не третьей столицей, то хотя бы столицей Юга или Севера России, а также Поволжья, Урала, Сибири или Дальнего Востока в значительной степени увлекала местных руководителей в последние годы. В результате Казань получила официальный статус «Третьей столицы России», а оспаривавший этот титул Нижний Новгород стал всего лишь столицей Поволжья, закрепив за собой этот титул в Роспатенте и лишив его, таким образом, Волгоград, Самару и Саратов — «самопровозглашенные» столицы этого региона. Некоторые сибирские и дальневосточные города не имеют конкурентов в своих локусах: Анадырь — столица Чукотки, Барнаул — Алтая, Дудинка — Таймыра, Магадан — Колымы, Петропавловск-Камчатский — Камчатки, Тында — БАМа. А вот в крупных городских агломерациях можно обнаружить проблемы. Так, например, в Новокузнецке местные активисты готовы оспорить у Кемерово право считаться столицей Кузбасса. В ряде регионов «вторые города» превышают по своему экономическому потенциалу центры административно-территориальных единиц [См.: 13]. Так, Вологда считается культурной, а Череповец промышленной столицей Русского Севера. Вообще российские Север и Юг представляют собой очень полистоличное пространство, где порой несколько городов делят титул столицы: Архангельск носит название столицы Севера и Поморья, Мурманск — столицы Заполярья. Краснодар не только столица Кубани, но и наряду с Ростовом-на-Дону и Сочи — столица Юга России. Более северные области имеют локальные статусы: Воронеж — столица Черноземья, а Курск — столица Соловьиного края. Неоспоримым является то, что Новочеркасск — это донская казачья столица. Маркировка по оси Восток — Запад в неофициальном конкурсе столиц России отсутствует. Только крайний Запад — Калининградскую область — можно противопоставить Дальнему Востоку. Восточный край державы столь же далёк от консенсуса относительно столичного маркера, как и европейская часть России. Екатеринбург, будучи официальной столицей Уральского федерального округа, столицей Приволжско-Уральского военного округа, считается столицей Урала, Челябинск — столицей Южного Урала, а Курган — Зауралья. Пермь же считают столицей Прикамья и Предуралья, а сам город странным образом является в настоящее время частью Приволжского федерального округа.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Столица Приморья Владивосток «отобрал» статус главного города Дальнего Восто-

ка у Улан-Удэ, Иркутска и Читы, и борется за право именоваться им со столицей Дальневосточного федерального округа Хабаровском. Чита считается сейчас столицей Забайкалья, а Иркутск и Красноярск оспаривают звание столицы Восточной Сибири. Тобольск — первая столица Сибири, в настоящее время позиционирует себя как культурная столица этого региона, Новосибирск, став столицей Сибирского федерального округа, может позволить именоваться столицей Сибири. Тюмень рассматривается как столица Западной Сибири, а Омск и Томск, бывшие сибирские столицы, нашли альтернативные географическим способы саморепрезентации [См.: 29; 30]. Конкуренция между городами не сводится к борьбе за доминирование в пространстве. Что же могут российские города предъявить себе и миру? Какие местные резервы задействуются для их репрезентации? Символических ресурсов у многих городов и регионов достаточно много, но обращает на себя внимание то, что в перечне «столиц» преобладают монопрофильные монобрендовые обозначения. Это существенно обедняет синтагму архитектуры бренда и сводит её преимущественно к промышленной специализации1. 1

Алексеевка — подсолнечная, Апрелевка — звукозаписывающая, Архангельск — лесопильная, Асбест — асбестовая, Балабаново — спичечная, Белгород — сахарная, Воронеж — авиационная, Гусь-Хрустальный — стеклодувная, Зеленоград — электроники, Иваново — текстильная, Ижевск — оружейная, Ирбит — мотоциклетная, Калуга — водочная и «колыбель» космонавтики, КаменскУральский — колокольная, Кизляр — коньячная, Киров — меховая и торфяная, Кострома — ювелирная, Котлас — целлюлозно-бумажная, Кунгур — воздухоплавания и чайная, Ликино-Дулево — автобусная и столица фарфора, Липецк — холодильников, Магнитогорск — металлургическая, Нижний Тагил — танковая, Новозыбков — это и столица российского старообрядчества, и столица российского Чернобыля, Норильск — цветной металлургии, Оренбург — пуховых платков, Орск — яшмовая и консервная, Павлово — слесарная, Пермь — моторостроительная, Самара — аэрокосмическая (ракетно-космическая) и русской девичьей красоты, Саранск — лампочная, Смоленск — бриллиантовая, Тамбов — спиртовая, Тольятти — автомобильная Тула — оружейная, самоварная, пряничная, Углич — сырная, Усть-Катав — трамвайная, Челябинск — индустриальная столица, Энгельс — троллейбусная. В сырьевых регионах «столичность» бренда связана с ископаемыми ресурсами: Бодайбо — золотопромышленная, Канск — буроугольная, Кемерово — угольная, Мирный — алмазная, Соликамск — соляная, Талнах — рудная, Калининград — янтарная, Новый Уренгой — газодобывающая, Тюмень — нефтегазовая, Нарьян-Мар, Нефтеюганск, Нижневартовск, Сургут — нефтедобывающие столицы. Сельское хозяйство выступает определяющим для выделения соответствующих столиц мелких и крупных регионов: Краснодар — фруктовая (плодово-овощная), Камышин — арбузная, Луховицы, Суздаль и Истобенск — огуречные столицы, Лебедянь — соковая, Медынь — медовая, Мичуринск — ягодная, Красноборск и Судиславль — грибные, Суйда — картофельная, Сызрань — помидорная, Ставрополь — зерновая (хлебная) столица. Прочие варианты конструирования «столичности» можно объединить рубрикой «Разное»: Заринск — геронтологическая, Магадан — лагерная, Нижний Новгород — ярмарочная, бывшая торговая (купеческая, биржевая), Рыбинск — бывшая столица бурлаков, Новосибирск — научная столица (Академгородок), Оймякон — холода, Орёл — провинциальная литературная, Королёв — космическая столица, Петродворец (Петергоф) — дворцово-парковая и столица фонтанов, Кронштадт — военно-морская, Псков и Рязань — воздушно-десантные, Саров (Арзамас-16) — ядерного оружия, Североморск — Северного флота, Брянск — столица советского партизанского движения. Волгоград — столица российского патриотизма, Самара (Куйбышев) — секретная столица СССР, Сенгилей — блинная столица, Сергиев Посад — столица русского Православия, Сочи — летняя, ку-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Брендинг городов и регионов — тема, ставшая в последние годы в России модной

[См., напр.: 7]. Проблема для учёных, занимающихся регионалистикой и урбанистикой, заключается в том, что смысл термина «бренд» ускользает не только от явно злоупотребляющих им журналистов, полагающих, например, что бренд города можно зарегистрировать, но и от учёных, обращающихся к этой теме в рамках разного рода междисциплинарных и специальных исследований. Пути преодоления терминологического кризиса уже намечены [См., напр.: 4; 5], и данном номере в значительной степени обобщены. В последние годы мода на брендинг обернулась тем, что профессионалы крайне слабо влияют на идущие в регионах процессы. Осмыслением «миссии» городов и регионов на местном уровне занимаются администраторы. Осмысление региональной тематики, регионализма, не смотря на казалось бы обширный поток публикаций [См.: 9; 10; 22; 25; 28], не выходит за рамки академического сообщества. В рамках кампании по брендингу и ребрендингу изобретаются новые туристические аттракционы, за городами закрепляются официальные слоганы, создаются логотипы, выдаваемые авторами за бренды. Явно, что слово «бренд» для многих пишущих о нём, обладает весьма смутным содержанием. Так, закрепление за Урюпинском в 2012 году званий «столица российской провинции» и «столица российской глубинки» трактовалась в «Российской газете» как «регистрация бренда» [33]. С 1998 года в Великом Устюге по инициативе правительства Москвы и администрации Вологодской области реализуется масштабный межрегиональный проект «Великий Устюг — родина Деда Мороза». Между тем, этот город был до конца XVII века центром Велико-Устюгской области, в начале ХХ столетия столицей Северо-Двинской губернии (1919 – 1929), в нём триста лет существует промысел чернения по серебру и был основан первый в регионе университет. Полагаю, далеко не все горожане рады именно такому позиционированию их города, хотя оно явно способствовало его экономическому развитию. Даже в малых городах свести специфику локального текста к единственному основанию часто не возможно. Пожалуй, одним из самых известных примеров удачного туристского позиционирования считается город Мышкин, где в 1991 году был основан Музей мыши. В настоящее время в городе около двадцати музеев, и он уже репрезентируется и как столица лоцманов, и как родина известного производителя водки Петра Смирнова [См.: 23].

рортная, отпускная, Урюпинск — провинциальная (глубинки), Ханты-Мансийск — российского биатлона, Кологрив и Олонец — гусиные столицы [См.: 27].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Мода на коммерческое использование сказочных и фольклорных персонажей суще-

ственно повлияла на процессы, выходящие за рамки туристической индустрии. Появился централизованный проект «Сказочная карта России» [См.: 26], с энтузиазмом подхваченный некоторыми администраторами. Мало кого смущает, что порой палимпсест городского текста порождает в рамках новейшего тренда совершенно сюрреалистические сближения. Например, Ульяновск усилиями такого рода технологий стал «местом встречи» В. И. Ульянова-Ленина с симбирским Колобком [См.: 19]. Очевидно, что города с богатой историей нельзя свести к какому либо одному основанию для позиционирования даже в рамках туристского подхода. Образ «Сказочная Кострома — родина Снегурочки», существовавший ещё в советское время, был зарегистрирован под влиянием указанной моды лишь в апреле 2009 года. К заслуге костромичей следует отнести то, что архитектура их города как бренда не ограничивается одним или двумя уже упомянутыми образами, а складывается из большого числа разнообразных элементов1, но при этом за малыми городами области (Галич, Кологрив, Нерехта и др.) закрепляется лишь единственный профиль туристской специализации [См.: 15], что порой существенно умаляет культурный потенциал места. Тексты, с которыми можно познакомиться в новом номере журнала, обращены как к теоретическим аспектам проблематики территориального брендинга и региональных идентичностей, так и рассмотрению ряда кейсов на российском и украинском материале. Кроме этого, отдельная рубрика посвящена ивановской тематике, мифам и фактам из жизни «города невест». Как вы сможете судить по представленным в нём статьям, городская и региональная тематика не замыкается на анализируемом локусе, а выводит локальное в широкий контекст, позволяет проследить, как общественно-политические процессы, идущие в стране и мире, преломляются через конкретное место — город Иваново.

Список литературы и источников 1. «Город невест»? Брендинг территорий и региональные идентичности: материалы всероссийской научной конференции (Иваново, 12 – 13 сентября 2013 года) / под ред. М. Ю. Тимофеева. — Иваново: Издательство Ивановского государственного университета, 2013. — 115 с. Режим доступа: http://journal-labirint.com/?page_id=3277 2. Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Ab Imperio. 2002. № 2. — C. 55 – 87. 1

«Кострома царственная — колыбель династии Годуновых и Романовых, оплот российской государственности»; «Кострома Богохранимая»; «Кострома — жемчужина “Золотого Кольца”»; «Кострома — малая родина А. Н. Островского»; «Иван Сусанин — патриот земли русской»; «Кострома и Берендеево царство — родина Снегурочки»; «Кострома — ювелирная столица России»; «Завражье — край Павла Флоренского, Арсения и Андрея Тарковских»; «Кострома — льняная столица России»; «Кострома — сырная столица Центральной России».

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

3. Бусыгина И. М. Модель «центр — периферия», федерализм и проблема модернизации российского государства // Политическая наука. 2011. № 4. — С. 53 – 70. 4. Важенина И. С. Имидж и бренд региона: сущность и особенности формирования // Экономика региона. 2008. № 1. — С. 49 – 58. 5. Важенина И. С. О сущности бренда территории // Экономика региона. 2011. № 3. — С. 18 – 23. 6. Ванчугов В. В. Москвософия & Петербургология. Философия города. — М.: РИЦ «Пилигрим», 1997. — 224 с. 7. Визгалов Д. Брендинг города. — М.: Институт экономики города, 2011. — 160 с. 8. Городские миры. Опыт гуманитарного исследования: моногр. // Под ред. О. Л. Лейбовича А. Н. Кабацкова. — Пермь: Перм. гос. техн. ун-т, 2006. — 312 с. 9. Докучаев Д. С. Региональная идентичность: понятие, структура, функции // Философия и культура. 2012. № 12. — С. 15 – 22. 10. Докучаев Д. С., Назукина М. В. Элитарный регионализм в России: проблема взаимоотношений власти и интеллигенции (на материале Пермского края и Ивановской области) // Интеллигенция и мир. 2013. № 3. — С. 18 – 33. 11. Замятин Д. Н., Замятина Н. Ю., Митин И. И. Моделирование образов историкокультурной территории: методологические и теоретические подходы / Отв. ред. Д. Н. Замятин. — М.: Институт Наследия, 2008. — 760 с. 12. Идентичность как категория политической науки : словарь терминов и понятий. Т. 1. / [отв. ред. И. С. Семененко]. — 208 с. // Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 т. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2011. 13. Каганский В. Л. Вторые города регионов современной России // Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство: Сборник статей. — М.: Новое литературное обозрение, 2001. — С. 268 – 281. 14. Киселёв К. Территория Европы. Смогут ли российские регионы перестать быть провинцией? Режим доступа: http://www.politjournal.ru/index.php?action=Articles&dirid=113&tek=5891&issue=166 15. Кострома: туристские бренды. Режим доступа: http://kostroma.ru/tur-brends/index.aspx 16. Кропотов С. Л., Литовская М. А. Second-hand «Стиль Европы»: Европейское в жизни азиатского города // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2: Визуализация нации. — Иваново: Ивановский государственный университет, 2008. — С. 196 – 214. 17. Крылов М. П. Некоторые методологические замечания по проблеме «центр – периферия» // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2012. № 3. — С. 5 – 9. 18. Левинтов А. Е. Многоликая окраина // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2012. № 3. — С. 119 – 121. 19. Ленин и Колобок как симбирские земляки. Режим доступа: http://www.svobodanews.ru/content/article/2293271.html 20. Митин И.И. Комплексные географические характеристики. Множественные реальности мест и семиозис пространственных мифов. Смоленск: Ойкумена, 2004. 160 с. 21. Назукина М. В. К вопросу о соперничестве Перми и Екатеринбурга // Панорама политических исследований Прикамья. — Пермь, 2006. — С. 164 – 174. 22. Назукина М. В. Концепт региональной идентичности: методологический взгляд политолога // Экономические и гуманитарные исследования регионов. 2011. № 6. — С. 86 – 92. 23. Наш город. Режим доступа: http://www.gorodmyshkin.ru/page/show/12/ 24. Оболонкова М. А. Европейские черты пермской идентичности через призму исторической памяти // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / Под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой, вступ. ст. О. Л. Лейбовича. — Пермь: Редакционно-издательский совет ПГГПУ, 2013. — С. 133 – 150.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

25. Плотникова О. Регионализм: некоторые подходы к определению // Власть. 2012. №3. — С. 132 – 134. 26. Сказочная карта России. Режим доступа: http://ria.ru/infografika/20110318/438423795.html 27. Столицы России. Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/Столицы_России 28. Стрелецкий В. Н. Регионализм как феномен культуры // Региональные исследования. 2011. № 3. — С. 45 – 50. 29. Тимофеев М. Ю. «Столицы», «центры» и «колыбели»: города в поисках уникальности // Город как стиль. Статьи и материалы всероссийской научно-практической конференции «ПЕРМЬ КАК СТИЛЬ: формирование современной городской идентичности в России» (Пермь, 13-15 июня 2013 г.). — Пермь: ПГГПУ, 2013. С. 15 – 23. 30. Тимофеев М. Ю. Брендинг городов в современной России: семантика и прагматика // Вестник Ивановского университета. 2011. № 2. — С. 37 – 46. 31. Трубина Е. Г. Город в теории: опыты осмысления пространства. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 520 с. 32. Трубина Е. Центр и периферия: между ростом и развитием // Логос. 2013. № 4. — С. 237 – 266. 33. Урюпинск зарегистрировал бренд столицы российской провинции. Режим доступа: http://www.rg.ru/2012/11/07/reg-ufo/uryupinsk-anons.html

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

БРЕНДИНГ ТЕРРИТОРИЙ Д. Н. Замятин

ГЕОКУЛЬТУРНЫЙ БРЕНДИНГ ТЕРРИТОРИЙ: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ

Всякая территория — сельское поселение, город, небольшая местность, крупный район, страна, макрорегион и т.д. — может быть репрезентирована как целенаправленный, детально структурированный образ. Этот образ территории может быть выстроен, сформирован как геокультурный бренд. Естественно, что в этом случае возникают вопросы: что такое геокультурный бренд территории и, соответственно, геокультурный брендинг территории; в чём их отличие от ставшего уже вполне привычным и популярным маркетинга и брендинга территорий? Совершенно понятно, что в обоих случаях региональная/локальная/местная культура может быть одним из существенных, если иногда даже не главных, источников разработки и создания бренда определённой территории. Однако вопрос об отличии, или, вернее, различии должен рассматриваться несколько в другой плоскости: речь идёт о принципиальном различии в понимании роли и значения самой культуры по отношению к территории. С нашей точки зрения, сама территория, взятая в её онтологическом и феноменологическом срезе, является определённой культурой. Само собой, имеются в виду не конкретные культурно-географические территориальные границы, а, своего рода, «территориальная экзистенция», благодаря которой мы можем говорить об онтологическом существовании, например, Венеции, Урала или же Японии. Вместе с тем, конкретная география территории никуда «не уходит»: она просто понимается и интерпретируется по-другому, в рамках других когнитивных процедур.

Основополагающие понятия геокультурного брендинга территорий Образ — это максимально дистанцированное и опосредованное представление реальности. Образ в широком смысле выявляет «рельеф» культуры, являясь одновременно культурой в ее высших проявлениях. Образ — часть реальности; он может меняться вместе с ней. В то же время образ — фактор изменения, динамики реальности. Геокультура — процесс и результаты развития географических образов в конкретной культуре, а также «накопление», формирование традиции культуры осмысления этих

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

образов. Определенная культура «коллекционирует» определенные географические образы, приобретая при этом те или иные образно-географические конфигурации. Современная геокультура представляет собой серии геокультурных (культурно-географических) образов, интерпретирующих локальные геокультурные пространства. Геокультурное пространство — система устойчивых культурных реалий и представлений на определенной территории, формирующихся в результате сосуществования, переплетения, взаимодействия, столкновения различных вероисповеданий, культурных традиций и норм, ценностных установок, глубинных психологических структур восприятия и функционирования картин мира. Итак, любая территория, взятая в её онтологической и феноменологической плоскости, может рассматриваться как определённая геокультура — при этом мы подчеркиваем, что в данном случае невозможно выстраивание каких-либо геокультурных иерархий, в зависимости, например, от физических размеров территории или же её культурного бэкграунда. Мы можем говорить лишь о сосуществовании и/или каком-либо взаимодействии геокультур, вне зависимости от их физико-географического и историко-культурного масштаба. Таким образом, в первом приближении, геокультурный брендинг территорий может быть определён как целенаправленное онтологическое совмещение конкретного культурного пространства с самим собой, причём территориальные границы, взятые в их физическом/политико-административном аспекте, выступают здесь как непосредственное выражение конкретной геокультуры ad hoc.

Формирование медиа-территории как составной части геокультурного брендинга Всякая геокультура, рассматриваемая в её онтологической «схваченности» территорией, располагает в настоящее время собственной медиа-средой. Мы можем непосредственно говорить о медиа-территории — как о конкретно-операциональном «топониме» (например, Ямале, Вашингтоне, Австралии и т.д.), так и о мощном концепте-образе, позволяющем интерпретировать геокультурный брендинг территории как целенаправленное содержательное расширение конкретной геокультуры в медиа-пространстве. Под медиапространством мы понимаем в данном случае виртуальную топографическую сеть, имеющую возможности и ресурсы для распространения массовых сообщений и базирующуюся на представлении о той или иной соотносимости физических (физико-географических) и метафизических (метагеографических) параметрах и свойствах пространства. Иначе говоря, медиа-территория, например, Красноярского края должна, так или иначе соотноситься с его физико- и метагеографическими характеристиками.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Вместе с тем, основная цель и функция геокультурного брендинга территории со-

стоит в своего рода ментальной (когнитивной) «возгонке» непосредственно видимого, слышимого, чувствуемого, ощущаемого, воспринимаемого и воображаемого пространства. Это значит, что всякие культурно-географические объекты территории, историкокультурные памятники, достопримечательные места, знаменитые или известные ландшафты должны быть «преобразованы», трансформированы в специфические медиа-образы, циркулирующие и распространяющиеся далее в особом медиа-пространстве. В сущности, мы можем говорить здесь о множественных современных и, главное, сопространственных метагеографиях, обладающих реальными возможностями «завоевать мир», или же, наоборот, «потерять» его в результате неудачного геокультурного брендинга или просто его игнорирования. Так, мы можем, например, наблюдать разительные контрасты между той непосредственной физико-географической территорией, на которой расположен Париж, его историко-культурными памятниками и достопримечательностями и, наконец, его поистине мировой метагеографией, не «обеспеченной» полностью, «на 100%» первыми двумя слоями (физико- и культурно-географическим), но, явно или неявно, проистекающей из очевидного геокультурного брендинга (и стихийного, спонтанного, локального, и целенаправленного и централизованного), базирующегося на богатстве историко-культурной памяти и ауры места. Дело в данном случае даже не в конкретном ментальном геокультурном богатстве Парижа самом по себе, а в своего рода геометрической прогрессии медиапространства, наблюдаемой нами при переходе от физико- и культурно-географических слоёв к метагеографическому.

Ключевые операциональные понятия геокультурного брендинга территорий Географический образ (далее — ГО) — это система знаков, символов, стереотипов, архетипов, мифов, характеризующих определённую территорию. ГО может быть представлен как визуальными изображениями и текстами, так и письменными текстами. В качестве фрагментов ГО могут рассматриваться отдельные картины, фотографии, рисунки, специально выполненные логотипы, художественные, публицистические и иные письменные тексты, видео- и кино-фрагменты, фрагменты музыкальных произведений, компьютерные игры. Научной основой для разработки ГО являются гуманитарно-географические представления о конкретной территории. ГО может изменяться во времени под воздействием как внешних факторов (например, масштабные геополитические изменения, гуманитарная катастрофа, целевые ОГ-проекты), так и внутренних (например, изменение гуманитарно-географических представлений о территории, социокультурная и социально-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

экономическая динамика территории). ГО — это индивидуальный или групповой (профессиональный, социальный, этнокультурный и т.д.), эмоционально убедительный (яркий) и информационно сжатый (компактный) синтез гуманитарно-географических представлений о территории с какими-либо целями (научными, политическими, социокультурными, экономическими). ГО, как правило, не может устойчиво существовать и/или транслироваться вне своих репрезентаций в рамках тех или иных территориальных сообществ — в форме публичных выступлений отдельных людей, научных или публицистических статей, музейных экспозиций, социокультурных акций, вновь создаваемых, экспонируемых или переиздаваемых художественных произведений и т.д. Имидж территории (далее — ИТ) — совокупность или система базовых (простых) представлений об определённой территории, создаваемая, репрезентируемая и транслируемая преимущественно с помощью СМИ в конкретных политических, социокультурных, экономических целях. При создании ИТ могут (частично) использоваться те же представления (знаки, символы, мифы и т.д.), что и при разработке ГО. ИТ можно рассматривать как часть её ГО, репрезентируемую в рамках СМИ (если ГО в целом — «айсберг», то ИТ — надводная часть «айсберга»). Иногда — в ходе интенсивных политических кампаний, или кампаний в СМИ — ИТ может приобретать по отношению к ГО временную, относительно непродолжительную, самостоятельность (автономность), «отрываясь» от своей образно-географической основы. Проектирование ИТ является частью ОГП. В отличие от собственно ГО, ИТ может очень быстро приобретать положительные или отрицательные коннотации (значения) (например, положительный имидж Нижегородской области как локомотива российских реформ 1990-х гг. при губернаторе Б. Немцове; отрицательный имидж Петербурга как криминальной столицы России в конце 1990-х – 2000-х гг.). Образно-географическая карта (далее — ОГК) — наглядное визуальное изображение, графическая схема взаимосвязанных географических образов какой-либо территории (населенного пункта, ландшафта, города, района, страны и т.д.). Возможны два основных типа ОГК: 1) на базе известных в логике диаграмм Венна, когда различные ГО, изображаемые в виде овалов или кругов, могут пересекаться; 2) на базе математической (топологической) теории графов, когда отдельные ГО выступают как точки (узлы) сети. Разработка ОГК необходима на разных этапах ОГП: на начальном этапе, когда нужно создать первичное представление об объекте ОГП, конкретной территории (в этом случае говорят о прото-ОГК, или первичной, базовой ОГК), на основном этапе, когда разрабатывается целая серия ОГК, описывающая главные аспекты воображения территории (политический, социокультурный, экономический, художественный) и на заключительном этапе, когда строится синтетическая ОГК, в упрощенном виде концентрирующая все ранее обнаружен-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ные и исследованные основные знаки, символы и стереотипы конкретной территории. ОГК сохраняет лишь часть признаков традиционной географической карты: возможно сохранение привычной картографической ориентации сторон света, некоторых топографических соотношений, однако это не является обязательным. ОГК может использоваться в комплексе с ментальными картами, картоидами и образно-средовыми картами. ОГК разрабатываются на основе индивидуальных представлений о территории каких-либо исследователей/экспертов (экспертное знание), социологической информации (в том числе социологических опросов, интервью), когнитивно-географической и образно-географической реконструкции различных текстов (письменных — художественных, научных, публицистических; визуальных — живописных, графических, кино- и видеофильмов), контентанализа текстов. Купечество

Промышленный центр

Соцгород

Нижегородская ярмарка

Владимир Короленко

ГАЗ

Губернатор Немцов

Максим Горький

Откос

Нижегородский стиль архитектуры 1990--2000-е гг.

Стрелка

Волга

Наводнения

Восточный фронтир, Заволжье

Старообрядчество, керженские скиты

П. МельниковПечерский

Строгановская церковь

Ока

Козьма Минин

Кремль

Ильинская слобода

Столица

Покровка

Пример: протообразная карта Нижнего Новгорода (Д. Замятин, 2005) Имиджевые ресурсы территории (далее — ИРТ) — совокупность знаков, символов, архетипов и стереотипов определенной территории, которая потенциально может быть достаточно просто (легко) репрезентироваться СМИ. ИРТ являются основой для формирования ИТ. Оценка ИРТ зависит от заинтересованности соответствующих потреби-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

телей, возможных заказчиков ИТ, а также целенаправленности репрезентаций в СМИ. Наличие значительных ИРТ не гарантирует обязательное наличие достаточно сформированного ИТ, поскольку эффективность использования ИРТ во многом зависит от степени учета и подробности описания его элементов (видов), а также от размеров, качества и степени воздействия на аудиторию ведущих информационных каналов территории. ИРТ следует отличать от элементов ИТ (знаков, символов и т.д.), уже репрезентированных СМИ и ставших частью устойчивых представлений. Например, ИРТ поселка Всеволодо-Вильва Пермского края достаточно значительны и разнообразны (деятельность предпринимателей Всеволожских и Саввы Морозова, пребывание здесь А. Чехова и Б. Пастернака, интересные природные ландшафты), однако имидж Всеволодо-Вильвы в начале XXI века выглядел еще достаточно слабым и не сложившимся.

Этапы геокультурного брендинга территорий В технологическим плане геокультурный брендинг территории подразумевает проведение нескольких важных когнитивных операций. К ним можно отнести: поиск и идентификация тех физико-географических характеристик и культурно-географических объектов территории, которые могут быть потенциально подвергнуты метагеографической медиа-возгонке (метагеографические прото-образы); оконтурирование общего массива найденных метагеографических прото-образов территории и дальнейшее его сегментирование, заключающееся в определении степени перспективности медиа-работы с теми или иными прото-образами; формулирование «ядерной» стратегии геокультурного брендинга рассматриваемой территории, исходя из кластера наиболее перспективных метагеографических прото-образов; разработка последовательности продвижения конкретных метагеографических образов территории в соответствующем медиа-пространстве. Естественно, что это лишь общий набросок, схема, которая требует несомненной адаптации при работе с любой территорией. Важно заметить, что на каждой стадии подобной работы желательно вновь и вновь пытаться формулировать, определять, кратко описывать суть, содержание исследуемой и анализируемой геокультуры.

Типовые продукты геокультурного брендинга территории 1. Имиджевый паспорт территории. Включает:

а) образно-географическую карту территории; б) карту знаковых мест территории; в) образную формулу территории.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 2. Текстовой «имидж». 3. Мифологическая характеристика территории. 4. Содержательные стратегии разработки имиджа территории. 5. Модель презентации имиджа территории. 6. Брендирование территории в определенном сегменте.

1. Имиджевый паспорт территории Имиджевый паспорт территории представляет собой результат выявления и каталогизации имиджевых ресурсов территории, оценки взаимосвязей и перспективности продвижения отдельных их видов. Результаты анализа имиджевых ресурсов территории представляются в четырех взаимодополняющих продуктах. А. Образно-географическая карта территории Образно-географическая карта территории показывает наиболее перспективные элементы потенциальных имиджей территории, относительную значимость и содержательные взаимосвязи отдельных элементов. Выявление основных элементов потенциальных имиджей территории базируется на оценке значимости отдельных, выявленных в ходе предполевого сбора материалов фактов, событий, имен. Эти факты, имена и события должны быть значимы не только в рамках собственно локальной истории и географии территории, но выводить их в более масштабные образно-географические контексты. Так, имена Тамерлана и Бунина, разрушение Ельца войсками Тамерлана, возведение Вознесенского собора по проекту архитектора Тона очевидно являются потенциальными образными узлами города Ельца, поскольку выходят уже за пределы истории и географии Ельца в узком смысле. Важно отметить, что выявление таких узлов возможно при наличии эмоциональной ауры, уже существующей вокруг маркированных фактов, имен и событий (городская мифология, жития святых, художественные произведения и т.д.). Составление образно-географической карты территории призвано максимально систематизировать собранные материалы и уже идентифицированные и разработанные элементы имиджа. Графическое представление с помощью теории графов различных исторических фактов, событий, имен, топонимов, художественных ассоциаций, топографических маркеров, масштабных историко-географических понятий, осмысленных иерархически и связанных между собой, позволяет наиболее простым и наглядным способом моделировать потенциальные имиджи территории. Б. Карта знаковых мест территории

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Выявление знаковых мест территории ведется в ходе полевых исследований. Они

могут быть описаны и после экспедиции, однако именно непосредственное пребывание исследователя в городе, его попытка уловить в городской топографии метауровень, возможности ее образной трансформации в метагеографию. Знаковые места территории — это определенные выделенные исследователем локусы регионального пространства, обладающие, с его точки зрения, особыми значениями и смыслами, формирующими «тело» территории. Продукт представляет собой географическую карту территории с нанесенными на нее знаковыми местами. Условно обозначены иерархия и содержательные типы указанных знаковых мест. В сокращенном варианте работы карта знаковых мест территории может быть заменена их списком. В. Образная формула территории Образная формула территории включает два-три объекта территории (архитектурный, культовый, музейный объекты, видовая панорама), имеющих наиболее выигрышные с точки зрения условного внешнего посетителя визуальные и памятные репрезентации. Подобная формула близка по содержанию традиционным туристским аттракторам, несомненно, отслеживаемым и фиксируемым туристическими фирмами. Тем не менее, стоит обратить внимание, что в случае профессионально-туристского выделения городских аттракторов сами объекты-аттракторы оказываются практически без содержательных контекстов, своего рода «голыми» репрезентантами посещаемого туристами города. Хотя организаторам туристических экскурсий и понятны общие механизмы построения таких аттракторов, эти механизмы остаются вне каких-либо масштабных попыток создания диверсифицированного образа территории. В «образной формуле» территории аттракторы увязаны с более широкими контекстами разработки и продвижения гуманитарногеографических имиджей территории. В качестве таких контекстов могут восприниматься образы-архетипы, мифы, метафоры и метонимии, связанные с определенной территорией. Объекты территории, включенные в формулу, как правило, условно суммируются с помощью математического символа сложения, тогда как образы-архетипы включаются в формулу с помощью символа умножения. Соответственно, мифы, метафоры и метонимии помещаются в рамках формулы с помощью символа деления в знаменателе. Следует, конечно, отдавать себе отчет в условности подобной формулы. Тем не менее, образная формула территории помогает выделить наиболее существенные компоненты образа территории и обозначить их значимость в целях разработки в дальнейшем различных стратегий продвижения имиджа территории.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

2. Текстовой «имидж» территории Создание текстового «имиджа» территории предполагает подготовку небольшого текста (0,5 – 1 стр.) описательного характера, дающего четкое представление о наиболее важных образах изучаемой территории. Внешне этот текст может напоминать традиционные рекламные тексты или типичные тексты из туристических буклетов. Желательно, что такая «картинка» сама по себе также была образной, создавала впечатление целостности вúдения образа территории.

3. Мифологическая характеристика территории Создание мифологической характеристики территории коррелирует с выделением и осмыслением потенциальных образных брендов территории. На основании отдельных образных элементов — чаще всего это исторические факты и события, биографии выдающихся людей, связанных с городом — создаются экстравертные региональные мифологии, с одной стороны, связанные с топографией территории (например, музей-квартира, памятник, бюст, памятная доска на стене дома, культовый объект, памятная могила и т.д.), с другой стороны, ориентированные на встраивание в «большие истории» и «большие мифологии» (на уровне страны, более крупного региона, иногда и всего мира). Использование мифологической характеристики территории подразумевает поддержку региональных мифов на уровне различных региональных и локальных мероприятий (театрализованные действа, перформансы, какие-либо знаковые действия в рамках Дня города, района, области, отмечание памятных дат и т.д.). Продукт включает: — список основных мифов, актуальных для данного города; — краткую характеристику каждого мифа; — список существующих опорных точек каждого мифа в ландшафте города; — список потенциальных опорных точек в ландшафте города, необходимых для поддержания и культивирования каждого мифа; — список возможных мероприятий, способствующих поддержке каждого мифа

4. Содержательные стратегии создания имиджа территории Основа содержательных стратегий создания имиджа территории состоит в разработке позитивного, «возвышенного» с аксиологической точки зрения и в то же время весьма вариативного образа. Такой «возвышенный» образ, несомненно, должен базироваться на историко-культурном и природном наследии региона; при этом сам образ зара-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

нее может носить проспективный (перспективный) характер. Особенно важно подобное вúдение интерпретации для малых и средних городов с депрессивной социальноэкономической средой, а также для монофункциональных по специализации городов и территорий. Аналогичный (перспективный) подход применим для фронтирных городов и регионов (в условиях России — города Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока), чье население чаще всего нуждается в целенаправленном культивировании и взращивании собственной городской и региональной идентичности. Возможна разработка нескольких альтернативных (или взаимодополняющих) стратегий для каждой территории. Для совокупности возможных стратегий создания имиджа определенной территории составляется когнитивная схема развития гуманитарно-географического образов территории. Когнитивная схема развития гуманитарно-географического образов территории включает основные мыслительные цепочки развития возможных образов территории со следующими звеньями:

Возможные бренды  Образы-архетипы  Типовые образы  Метафоры и метонимии  Визуальные символы, знаковые места  Ключевые тексты, мотивы презентации Схема отражает также возможные логические связки между различными стратегиями. Итоговый продукт включает краткие характеристики возможных содержательных стратегий создания имиджа территории и когнитивные схемы развития соответсвующих образов. Продукт применим на этапе стратегического планирования имиджа территории.

5. Модель презентации имиджа территории Модель презентации имиджа территории разрабатывается для построения программы брендирования образа территории, подробного описания возможных мероприятий и действий для продвижения образа. Модель представляет собой структурное описание наиболее важных с позиций формирования бренда образных элементов: ключевые тексты, являющиеся источником основных знаков и символов имиджа; наиболее важные визуаль-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ные символы, внешние образы и символы, собирающие образ; основные мотивы презентации образа.

6. Брендирование территории в определенном сегменте Заключительный этап работы с имиджевыми ресурсами территории связан с непосредственным выполнением тех или иных прикладных заказов в специализированных сегментах: — культурная деятельность и образование, — социальная деятельность, — экономика и привлечение инвестиций, — политическая деятельность в целях рекламы и развития связей с общественностью. Суть данного этапа — в тонком структурировании наработанных материалов и моделей и их насыщенной интерпретации в предлагаемых ситуациях и контекстах.

Геокультурный брендинг территории как процесс самоорганизации геокультуры Самоорганизация геокультуры — важное основание любого проекта в сфере геокультурного брендинга территории. Локальные сообщества и отдельные люди (гении места в широком смысле), так или иначе, должны активно осознавать необходимость целенаправленного культивирования и продвижения в медиа-пространстве геокультурного (культурно-географического или гуманитарно-географического) образа своей территории. Можно назвать такие процессы и региональной идентичностью в действии, хотя региональная идентичность как социологический феномен может пребывать и в «спящем», латентном состоянии. Активация регионального медиа-пространства в рамках геокультурного брендинга территории происходит как концентрирование, сгущение личностных, индивидуальных контактов между собственно гениями места и менеджерами культуры (опять-таки в широком смысле), понимающими необходимость, а также и своего рода перспективную «прибыльность», «выгодность» этого, прежде всего, коммуникативного, но и одновременно, феноменологического процесса. Речь идёт не об обычном и привычном «кураторстве» или же культурном менеджменте (территории); суть дела в формировании единого ментального геокультурного поля, в котором профессиональные и социокультурные роли отдельных коммуникаторов и медиа-деятелей тесно скоординированы с некоей общей региональной идеей (поначалу, возможно, не чётко вербализированной или же расплывчатой), реализуе-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

мой далее в форме геокультурного брендинга территории в рамках последовательных актов коммуникации, планируемых медиа-событий (фестивалей, конференций, форумов, коммемораций и т.д.). Описываемый процесс может быть как спонтанным, «внутренним», зависимым от действий преимущественно одного-двух или нескольких человек, оказывающих решающее влияние на формирование местного геокультурного поля, так и, по видимости, внешне управляемым какими-либо из региональных властных акторов, не принимающими непосредственного участия в самом процессе. Важно отметить, что полноценный и успешный геокультурный брендинг территории возможен только как открытый социокультурный и феноменологический процесс. Естественно, что сама геокультура, если она осознаёт себя достаточно устойчивой, должна быть открытой к внешним влияниям и воздействиям, укрепляя и сгущая тем самым своё онтологическое ядро. Местные геокультурные акторы или медиа-деятели должны в этом случае взаимодействовать с инокультурными экс-территориальными акторами и коммуникаторами, надеясь не только и не столько на получение извне и адаптацию каких-либо новых идей (что может происходить и без их активного участия), сколько на углублённый диалог в поисках синтетических идей и образов, способствующих оформлению конкретного геокультурного феномена. Иначе говоря, всякий геокультурный брендинг территории представляет собой интерактивный коммуникативный процесс, в рамках которого создаётся, разрабатывается расширенное медиа-пространство, включающее в себя как местных, так и внешних «игроков» (акторов). В свою очередь, любые внешние акторы могут рассчитывать на успех только в том случае, если они окажутся способны включиться в такой геокультурный диалог, осознать как бы изнутри в процессе активного целенаправленного общения базовые геокультурные образы-архетипы и, как следствие, реальные возможности их репрезентации в ходе совместного брендинга. Расширяя данное положение, можно сказать, что любая геокультура может наиболее ярко проявлять, представлять и выражать себя в диалоге с другой или другими геокультурами; соответственно, и геокультурный брендинг любой территории всегда является пограничным коммуникативным и феноменологическим процессом.

Основные выводы  Геокультурный брендинг территории (ГКБТ) — перспективная сфера интеллектуальной занятости, один из видов креативных индустрий.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013  ГКБТ обладает естественной базой для своего осуществления, это – уникальная геокультура самой территории. Суть ГКБТ — в выведении этой геокультуры «на поверхность», репрезентация её и для самих себя, и для «внешнего мира».  Если территория (регион, город) предполагает в лице её политической, культурной, экономической элит повысить свой статус (значимость) во всех смыслах, то лучше начинать с геокультурного брендинга территории.  Геокультурный брендинг территории (ГКБ) даёт возможность ускорить социокультурное развитие территории.  Проекты в сфере геокультурного брендинга территории должны быть совместными; в них должны принимать участие и местные, и внешние профессионалы. Лучше создавать совместные команды. Именно такое перемешивание, на геокультурном переходе даёт наилучшие проектные результаты.

А. О. Булина БРЕНД ТЕРРИТОРИИ КАК КЛЮЧЕВОЙ ФАКТОР ЕЁ РАЗВИТИЯ1

Глобализирующая среда создаёт условия, в которых в конкуренцию вступают уже не только товары и услуги, локальные фирмы и транснациональные корпорации, но и отдельные личности или даже целые города. Представления о роли города ощутимо изменялись за последний век: от пространства максимизирующего эффективность аллокации ресурсов (в том числе и человеческих) через сущность создаваемую человеком и создающую человека к пониманию города как узловой точки процессов планетарного масштаба. Изменение представлений о городе ведёт к изменению политики. Нельзя сказать, что города перестали быть «машинами роста» понимании Джона Логана и Харви Молоча [13], но территории также выступают как узлами человеческих судеб, так и конкурентами на международной арене. Единое понимание разноуровневых 1

Работа выполнена в рамках научно-исследовательской работы по теме № 13.38.182.2011 «Теоретические основы и методологические принципы разработки и реализации экономической политики России» (СПбГУ)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

аспектов такой пространственной, культурной, социальной и экономической среды как город может быть сформировано через его бренд. Брендинг территорий становится всё более популярным в последнее время. Эту моду подхватили и российские регионы. Возможно, в этом случае некоторое отставание от западных стран станет плюсом, так как позволит учесть их опыт, как позитивный, так и негативный. Бренд территории как инструмент, способствующий привлечению людей, — прием, известный довольно давно. Так были выращены «естественные» бренды городов — конечных пунктов паломничества и искусственно создавались притягательные образы городов с более развлекательной направленностью. Но и в первом, и во втором случае речь идёт в первую очередь о привлечении различного вида туристов («звездность как основа туризма» [3]), которые, благодаря своим тратам, способны оживить экономику региона, принести деньги целому спектру отраслей. Хорошим примером является регион Эльзас. Вывод за его пределы или закрытие многих производств (в основном — тяжелая и добывающая промышленность), а так же закрытие ряда военных баз НАТО привело регион в сложное положение. Однако, активное развитие брендов территории для привлечения различных групп туристов дало региону хорошую позицию для развития. Кроме туристической привлекательности территория может обладать и способностью стимулировать приток потенциальных жителей, которые уже не просто будут совершать траты на рассматриваемой территории, но также создавать продукт, тем самым способствуя её экономическому росту. Глобализационные процессы и процессы, тесно связанные с развитие постиндустриального общества, казалось бы, ведут к некой стандартизации и унификации, к превращению человечества в однородное общество потребления со всеми его преимуществами и недостатками. В конечной цене товара преобладают уже не материальные ресурсы или затраты физического труда, а неосязаемее факторы: имидж и репутация, информационные технологии и интеллектуальный капитал, управленческие технологии и клиентские базы данных, инновационность продукта и идей – с одной стороны позволяет минимизировать зависимость от прежних факторов, но с другой стороны, переход к более эффективным, но не всегда более понятным, в плане перспектив и последствий, решениям в духе «новой экономики» несет в себе предпосылки для новых диспропорций. Эти факты, а также ускорение и укоренение глобализационных процессов создаёт необходимость в новых инструментах для снижения неопределённости и трансформации рисков. Конкурирующие за инвестиции, туристов, предпринимателей, cтудентов, профессионалов в той или иной сфере являются в некотором смысле участниками рынка территорий (городов и стран). Будущие, а нередко и нынешние пользователи этих территорий

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

имеют довольно ограниченную информацию о том, что именно и какого качества им может дать тот или иной город. Налицо асимметричное распределение информации, а значит, и потенциальная опасность неблагоприятного отбора. Именно бренды территорий служат теми маркерами, которые позволяют ориентироваться на этом своеобразном рынке. Как отмечает А. Ю. Согомонов, города не просто вступили в конкуренцию на локальном и международном уровнях, но «начали индивидуализироваться, а в определенных случаях даже и разгосударствливаться» [6]. Индивидуальность города, гений места становится крайне важным узлом в схеме построения бренда. Ведь место, пространство города и сам многогранный феномен города не является товаром и услугой, а значит, традиционные маркетинговые приёмы не могут быть применены в своём «рыночном», «товарном» виде. Но это не означает, что стоит отказаться даже от мысли о брендировании городов. Не следует упускать тот момент, что бренд является чем-то неосязаемым, эмоциональным и даже фиктивным, то есть его связь с конкретными характеристиками территории может не быть очевидной и прочной, но само его существование является гарантией некоторого набора субъективно воспринимаемых характеристик. Таким образом, базирующийся на зачастую неосязаемых характеристиках бренд города для целевой аудитории является сигналом о характеристиках экономической, социальной, культурной или иной интересующей их стороне города. Интерес к территориальному брендингу в России подогревается в том числе со стороны власти, заказывающей разработку «бренда» тех или иных городов или их отдельных аспектов. Примером могут служить как многочисленные города-родины фольклорных персонажей (Великий Устюг — родина Деда Мороза, Палех — родина Жар-птицы). Заказ на позиционирование псевдобренда «Москва — столица волонтёрской активности»[2] или даже конкурс на разработку «инвестиционного бренда» Санкт-Петербурга [4], призывающий горожан присылать рисунки, имеют мало общего с брендингом территории и лишь используют в своих заголовках ставший модным термин. Многим из этих проектов не достаёт не только чёткого понимания сущности термина «бренд», но и осознания того, что прямое копирования чьего-либо успешного опыта в данной сфере не ведёт к воспроизводимости результатов. Тем не менее, опыт успешных проектов необходимо учитывать. Тенденция брендирования городов находит своё подтверждение в разработке бренда Йоханнесбурга (ЮАР), выполненная Интербрендом [9]. Среди других кейсов следует отметить кампанию «Be Berlin», инициированную сенатом и мэром города в 2007 году, а также мероприятия Дублина по созданию IT кластера в старинных портовых зданиях [10, с. 1 – 14].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Брендовые, звёздные города привлекают не только туристов, но и представителей

бизнеса из различных стран и отраслей, которым хочется жить интересно, в интересном месте и иметь доступ к современным благам, уникальным объектам и впечатлениям. Бренд обещает и в последствии создаёт эффект причастности к чему-то особенному. Именно он становится тем аспектом, что позволяет вырваться вперёд в конкурентной борьбе среди территорий мира и позволяет привлекать наиболее квалифицированные кадры, так как кроме материального дохода, гарантии статуса места работы и удовольствия от неё очень важны. Тема городских брендов в той или иной степени затрагивается в работах представителей различных областей социальных и гуманитарных наук. Так Елена Трубина в монографии «Город в теории: опыт осмысления пространства» посвящает параграф специфическому примеру — Европейским столицам культуры [7]. Монография посвящена понятию города, которое рассматривается с позиций социальных наук, так как автор придерживается мнения, что урбанистика требует междисциплинарных исследований. Урбанисты признают важность экономического анализа в исследовании городов, так как современный город, сложившийся около двух столетий назад, неотделим от развития капитализма. Город в этом процессе воспринимался, в том числе как необходимое условие социального воспроизводства рабочей силы. Данная тенденция сменилась пониманием города как предпринимателя с его торговыми комплексами в роли главных мест проведения свободного времени. Также город выступает местом, где нераздельно сочетаются экономика и культура, возникает так называемая символическая экономика, культурная экономика: «Скотт Лэш и Джон Урри показали, что современный, так называемый поздний капитализм отличается тем, что значимость культурного измерения товаров и услуг нарастает» [7, с. 248]. Предприятия, производящие продукт с большой долей неосязаемого, символического сосредоточены в крупных городах, что, по мнению Трубиной, противоречит певцам информационных технологий, утверждающим о сжатии пространства, благодаря удешевлению и упрощению технологий коммуникации. Города и территории выступают местом концентрации узких специалистов и компетентов, наиболее ярким примером из которых является Кремниевая долина. Усиление соревновательности между городами в привлечении капиталов и людей нарастает, это дополняется процессами включения городов в мировую экономику. Соревнование европейских городов за звание столицы культуры имеет важную экономическую подоплёку и соответствующую проблему. По мнению Е. Трубиной, средства выделяемые победителям имеют строгую целевую направленность (восстановление архи-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

тектурных сооружений, развитие туризма), но не учитывает национальной специфики. Участие в данном соревновании в рамках ЕС позволяет получить финансирование хотя бы на ту часть культурной сферы города, которую признают важной для общеевропейских целей. Противоречия тенденций глобализации, предположений о кардинальном изменении пространств в восприятии людьми и действительности проявляются в том, что для производителя и потребителя города остаются важными узлами в международных сетях. Не смотря на то, что техническая возможность выполнять многие работы удалённо присутствует, в сфере культуры и искусства важность географической близости не может быть переоценена. Нередко культурная продукция потребляется уже на месте производства. Акцент на культуру, креативные индустрии и креативный класс не только в процессе брендирования, но и в рассмотрении точек роста экономики в целом делается американским урбанистом и экономистом Ричардом Флоридой. Его исследования посвящены именно привлечению людей, способствующих инновационному развитию [8]. По мнению Флориды свободная творческая среда привлекает людей в города, а люди в свою очередь способствуют экономическому росту. С такой позицией не согласен другой американский экономист — Эрнесто Моретти [14]. Как отмечает в статье в «Форбс» обозреватель Адам Озимек, Моретти утверждает, что пример Берлина опровергает идею Флориды о том, что города могут создавать привлекательные условия для креативного класса, а затем их экономика расцветает. По его мнению, в городе с двадцатилетней историей привлечения креативного класса предложение высокообразованных творцов существенно превосходит спрос на них [15]. Флорида и Моретти различно видят причинно следственную связь между экономическим ростом и «креативным классом». В свою очередь Нил Ли и Андре Родригез-Поз из Лондонской школы экономики провели эмпирическое исследование малого и среднего бизнеса в Великобритании, в котором рассмотрели влияние на инновации как креативными фирмами, так и представителями «креативного класса» в не зависимости от места (отрасли) занятости. Как и предполагалось, было обнаружено, что креативные индустрии чаще предлагают рынку инновационные продукты, по сравнению с другими отраслями. Однако статистически эта связь оказалась слабее предполагаемой. Более сильным оказалось влияние работников на творческих позициях в других отраслях. Особую роль с это играет городская среда, так как городское расположение тоже оказывает влияние на инновационную активность таких работников. Отчасти это связано с внутригородской мобильностью креативного класса [12]. Одним из выводов их исследования является рекомендация формирования политики нацеленной на людей профессионалов, а не на фирмы как таковые.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 «Креативный класс» Флориды по сути говорит о привлекательности места для ре-

сурсов, обеспечивающих экономический рост. Главным ресурсом в современной экономике развитых стран он считает человеческий капитал, но не просто и не весь, а заглавную группу — креативный класс. Креативный — это не просто творческий, это в целом создающий (почти как у физиократов — «производящий»): учёные, инженеры и творческие. Выбор места по Флориде является уточнённой (специфицированной) моделью выбора между трудом и досугом. Сюда добавилось постоянное (разнообразное) наличие и качество этих альтернатив. Тут по Флориде включается то, что можно отнести к ценности возможности культуры — развлечения (театры, ночные клубы и прочее) должны быть доступны по причине «а вдруг понадобится?». «Успешные регионы предлагают не что-то одно, а целый спектр возможностей для разного рода людей на разных этапах жизни» [8, с. 259] Рост доли высокообразованных людей в высшем менеджменте крупнейших корпораций хотя и создаёт впечатление о появлении некого «класса интеллектуалов», но говорить о таковом в мировых масштабах, пожалуй, преждевременно. Возрастающая (а, возможно, возрождающаяся средневековая) мобильность студенчества и учёных, несомненно, свидетельствует в пользу появления некой новой общности компетентов, которые способны решать задачи и достигать цели вне зависимости от их непосредственного местонахождения. Но к этому способно и готово далеко не подавляющее большинство претендентов называться представителями креативного класса. Качество жизни в городе или сложившаяся репутация города, как обладающего соответствующими привлекательными сторонами способно заманить профессионалов высокого уровня, но этого недостаточно для звания катализатора экономики. Необходима инфраструктура для ведения бизнеса всеми этими привлекаемыми, для воплощения инициатив всех инициативных и творческих компетентов. Список источников и литературы

1. Маркетинг мест. Привлечение инвестиций, предприятий, жителей и туристов в города, коммуны, регионы и страны Европы / Котлер Ф., Асплунд К., Рейн И., Хайдер Д. — СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, Питер, 2005. — 382 с. 2. Официальный сайт Российской Федерации в сети Интернет для размещения информации о размещении заказов на поставки товаров, выполнение работ, оказание услуг. Режим доступа: http://zakupki.gov.ru/pgz/public/action/orders/info/common_info/show?source =epz&notificationId=6976489 3. Пашкус В. Ю. Социально-культурная сфера как фактор повышения конкурентоспособности региона (на примере Санкт-Петербурга) // Региональная экономика: теория и практика. 2012. № 10. — С. 44 – 49.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

4. Романюк Р., Борисова Г. Образ инвестиционной политики // «Эксперт Северо-Запад» № 36 (633) / 09 сент. 2013. Режим доступа: http://expert.ru/northwest/2013/36/obrazinvestitsionnoj-politiki/ 5. Рыбаков Ф. Ф. Промышленная политика: инновационная и инвестиционная составляющие // Инновации. 2011. № 2. — С. 77 – 82. 6. Согомонов А. Ю. Современный город: стратегия идентичности // Неприкосновенный запас. 2010. № 2 (70). Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2010/2/so21.html 7. Трубина Е. Г. Город в теории: опыт осмысления пространства. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 520 с. 8. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. — М.: КлассикаXXI, 2007. — 432 с.

М. Ю. Тимофеев

ГОРОДА И РЕГИОНЫ РОССИИ КАК (ПОСТ)ИНДУСТРИАЛЬНЫЕ БРЕНДЫ Рыночный дискурс предполагает, что прибыль могут приносить не только товары и услуги, но и нематериальные активы разного рода географических пространств ― известность и уникальность городов и регионов можно продавать, конвертировать в доходы. Этот фактор предопределил развитие маркетинга и брендинга отдельных мест, территорий и целых стран. Обращение к этой, ставшей в последние годы модной, теме неизбежно требует уточнения терминологии. Для многих отечественных авторов «бренд» ― это слово, наполненное весьма смутным, но очень привлекательным содержанием. Причём смысл этого понятия ускользает не только от злоупотребляющих им журналистов, нередко называющих брендом логотип или слоган, ― даже профессионалы, занимающиеся вопросами брендинга как в теории, так на практике, существенно противоречат друг другу. В книге Д. Визгалова «Брендинг города» приводится выборка имеющихся в зарубежной литературе дефиниций. Учитывая то, что автор является одним из наиболее квалифицированных специалистов по данной теме, я полностью приведу использованный им перечень определений, выделив курсивом сущностные характеристики этого понятия. Итак, бренд ― это: 

название, термин, знак, символ или любая другая характеристика, которая бы идентифицировала товар или услугу как отличную от других товаров (Kotler);



обещание ценности, психологический процесс потребительского восприятия (Ashworth G.,Voogd H.);



сила, которая побуждает значительное количество людей, не связанных между собой, совершать одинаковые поступки (Aaker);

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 имидж товара/услуги, конвертируемый в добавленную стоимость (Olins); 

комплекс позитивных функциональных и социопсихологических характеристик, ассоциируемых с продуктом/услугой; услугой (Competitive Cities);



продукт, имеющий уникальную функциональную ценность, создающий, таким образом, конкурентные преимущества, которые потребители считают достаточными для того, чтобы приобрести продукт;



неосязаемая сумма свойств продукта: его имени, упаковки и цены, его истории, репутации и способа рекламирования (Kotler) [12, с. 36].

Как можно убедиться, спектр трактовок довольно широк. Так как речь далее пойдёт об особом сегменте брендинга, то имеет смысл сразу обратиться к приводимым Д. Визгаловым определениям бренда города, которые в чем-то перекликаются с определениями бренда, а в чем-то отличаются от них: 

это впечатление, которое производит город на целевую аудиторию, сумма всех материальных и символических элементов, которые делают город уникальным;



это конкурентная идентичность города;



это больше, чем просто выявление уникальности города на основе позитивных ассоциаций, ― это формирование самих ассоциаций;



это многомерный конструкт, состоящий из функциональных, эмоциональных и материальных элементов, которые в совокупности создают уникальный набор ассоциаций с местом в общественном сознании;



это система ассоциаций в сознании «потребителей» города, базирующихся на визуальных, вербальных и ментальных проявлениях [12, с. 36 – 37].

Таким образом, трактовка смысла бренда осуществляется с помощью таких родовых понятий как название, термин, знак, символ, сила, имидж, характеристика, комплекс характеристик, обещание, продукт, сумма свойств, процесс. Значение бренда города даётся иное, с упором на ассоциативность: впечатление, идентичность, формирование ассоциаций, конструкт, набор ассоциаций, система ассоциаций.

Я полагаю, что следует предпочесть универсальное определение Ф. Котлера, лишь изменив перевод некоторых слов. Итак, бренд ― это «имя, термин, знак, символ или любая другая специфическая черта, которая бы идентифицировала товар или услугу как отличную от других товаров и услуг», а также это «неосязаемая сумма свойств продукта: его

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

имени, упаковки и цены, его истории, репутации и способа рекламирования» (курсив мой ― Т.М.) [12, с. 36]. Соответственно, применительно к городу или региону речь должна идти о сумме свойств места и об отличительных характеристиках по отношению ко всем прочим городам/регионам. Главным же в определении будет слово «имя». В том смысле, что брендинг не даёт имя городу/региону, а с помощью определённого набора ассоциаций «создаёт» им это имя, включает его в определённые контекст. Таким образом, не имеет смысла говорить о том, есть у города/региона бренд или нет, т.к. в качестве потенциального бренда может рассматриваться любой город или территория. Бренд это не сущность и не качество объекта брендинга, а его свойство, проявляющееся только в соответствующих товарно-денежных отношениях. В этом контексте очевидным является то, что процесс формирования имиджа места, т.е неотъемлемой части того, что сейчас называется брендингом, для многих мест давно успешно и результативно существует. Многочисленные поэты и писатели, художники и режиссёры создавали позитивные образы Лондона и Нью-Йорка, Петербурга и Парижа, Рима и Венеции. Созданные творчеством многих поколений авторов стереотипные образы разного рода мест относятся главным образом к столицам, крупным культурным центрам и в гораздо меньшей степени к индустриальным городам и территориям. «Большая часть российских регионов совершенно безлики, ― утверждает И. С. Важенина, ― имеют крайне слабо выраженный имидж. Это находит своё выражение в том, что потенциальные потребители почти ничего не знают ни о самом регионе, не о возможностях, предоставляемых для них этой территорией» [9, с. 52]. Впрочем, заурядные места могут обрести свой имидж в массовом сознании ― в этом смысле Урюпинск или Бобруйск не только не уступают по степени известности Волгограду и Могилёву, но и среди определённой аудитории опережают их. Но не надо забывать, как подчёркивает И. С. Важенина, что имидж лишь часть бренда места [10, с. 21]. Следует иметь в виду, что брендинг ― это целенаправленное позиционирование объекта для достижения определённого результата, это путь коммерциализации образа города или региона. Т.е., он нужен не только для того, чтобы, например, жители России не путали Пермь с Пензой, Нижний Новгород с Великим, Омск с Томском, Череповец с Чебоксарами, Архангельск с Астраханью. Его задача заключается в том, чтобы у целевой аудитории сформировались определённые образы места, которые именно для этой таргетированной группы ассоциировались бы с какими-то конкретными преимуществами и достоинствами. Потребителями результатов брендинга города или региона являются четыре целевые группы: инвесторы и предприниматели, местные жители и туристы [23]. Очевидно, что их ожидания от позиционирования города в значительной степени не совпадают.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Я предлагаю рассмотреть проблему брендинга, используя системно-семиотическую

методологию. В работах А. И. Уёмова и И. В. Дмитревской понятие «система» определяется как вещь (или множество вещей), обладающая, во-первых, отношением с заранее фиксированными свойствами и, во-вторых, свойствами с определенным отношением. В системе присутствуют три уровня организации — концептуальный (уровень системообразующего свойства), структурный (уровень системообразующего отношения) и субстратный (уровень элементов системы). Системообразующими компонентами являются концепт и структура, субстрат же играет подчиненную роль [17; 46]. Концептом выступает идея уникальности объекта брендинга, в качестве системообразующего отношения выступают разного рода дискурсивные практики по продвижению бренда, формирующие его архитектуру. Субстратом являются компоненты, подчёркивающие и подкрепляющие заложенные концептом смыслы. Следует согласиться с тем, что главное при продвижении бренда города или региона ― акцентирование уникальности. Бренд, по словам А. Стася, это порт, объединяющий все позитивные проявления на территории для достижения единой цели. Для успеха должны быть учтены четыре ключевых параметра: 1) уникальность; 2) идеология, конвертирующая уникальность в историю; 3) обоснованность факторов ― формирование ожидания и его оправданность; 4) оптимальная архитектура [8]. Для обозначения значимости и уникальности, исключительной ценности того или иного города/региона и их ресурсов используются такие концепты как «столица», «родина», «край». Синтаксические конструкции с использованием перечисленных концептов универсальны. Неофициальные справочные ресурсы интернета предлагают обширный перечень мест, считающихся «столичными» [44]. Ориентация на доминирование в географическом пространстве неизбежно отодвигает на второй план качественные характеристики места. Среди более тысячи российских городов статус «промышленных столиц» имеют единицы: Тула, в значительной степени следуя традиции, именуется оружейной столицей России, а также родиной чайников, самоваров и Левши; Тольятти позиционируется как русский Детройт или автомобильная столица России; Челябинск — индустриальная столица России, зауральский Чикаго и Танкоград; Череповец — промышленная столица Русского Севера; Магнитогорск — металлургическая столица России; Норильск — столица цветной металлургии; Иваново — столица текстильного края, русский Манчестер, Павлово — русский Шеффилд. Сырьевая специализация экономики ряда регионов нашла отражение в аттестации Тюмени как нефтегазовой столицы, Сургута как нефтедобывающей, Нового Уренгоя как газодобывающей. Кемерово как центр региона позиционируется как угольная столица, оставив без этого статуса Новокузнецк, Прокопьевск и Междуреченск (Кузбасс — шахтёрский край). К ним можно добавить

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Мирный — алмазную столицу и Бодайбо — золотодобывающую. Моноиндустриальная специализация сделала Гусь-Хрустальный стеклодувной столицей, столицей хрусталя, а Ликино-Дулёво — столицей фарфора. Многие из этих городов находятся в начале списка крупнейших промышленных центров России, где за Москвой и Петербургом следуют Сургут, Нижневартовск, Омск. Пермь, Уфа, Норильск, Челябинск, Новокузнецк, Череповец. Альметьевск, Волгоград, Липецк, Магнитогорск, Тольятти, Когалым, Кстово, Новый Уренгой, Нижнекамск, Нефтеюганск, Нижний Тагил, Ханты-Мансийск, Екатеринбург, Бузулук [1]. Основой их экономического благополучия являются добыча и переработка нефти и газа, цветная и чёрная металлургия, химическая промышленность и машиностроение. Среди следующих 25 индустриальных городов имеются двенадцать административных центров: Самара, Калининград, Нижний Новгород, Калуга, Новосибирск, Ростовна-Дону, Красноярск, Казань, Ярославль, Кемерово, Рязань, Саратов. Подавляющее большинство из которых (за исключением Кемерова) являются и промышленными центрами соответствующих областей и краёв. Это обстоятельство существенно усложняет их позиционирование как индустриальных в «чистом» виде. В тесные рамки узкой специализации укладываются главным образом города, не выполняющие административные функции центров регионов (даже такие крупные как Новокузнецк, Тольятти или Набережные Челны), хотя это «прокрустово ложе» местное интеллектуальное сообщество порой стремится расширить [47]. Следует отметить, что идею «столичности» как универсальную, формализованную и типовую некоторые эксперты считают неэффективной и провальной. Так в ходе обсуждения бренда Нижнего Новгорода местные специалисты пришли к выводу, что «идея столичности Нижнего Новгорода, столичности с прилагательным: вторая, третья, поволжская, автомобильная столица» свидетельствует о дилетантизме её сторонников, так как «возвращение к варианту “второго Детройта” не выдерживает критики: бренд с определением “что-то второе” по определению ущербен, автозаводы есть и в других городах, а участь самого Детройта после банкротства GM также незавидна» [6]. Впрочем, власти бывшей автомобильной столицы США пытались отсрочить банкротво города. Ещё два года назад события в этом городе внушали надежду на ребрендинг. Так, размышляя о сценариях развития Новокузнецка, И. Басалаева ссылалась в интервью на опыт Детройта: «Патриоты своего города, коренные жители, нашли силы и возможности, чтобы разработать и внедрить

проекты,

идеи,

программы,

изменившие

предопределённость

социально-

экономического развития. Детройт перестал быть только индустриальным центром, но приобрёл известность как город культурных событий» [11]. Однако участь города была в

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

конце 2013 года решена [См.: 54]. Пользуясь системной терминологией можно сказать, что изменение концепта бренда не всегда является основой успешного ребрендинга. Во втором томе «Заката Европы» О. Шпенглер написал: «Во всех промышленных областях современной Европы и Америки существуют очень большие поселения, не являющиеся, тем не менее, городами. Они центры края, однако, внутренне они мира как такового не представляют. У них нет души. Их примитивное население живет всецело крестьянской приземленной жизнью. Сути города для них не существует» [49, с. 93]. ХХ век существенно изменил и усложнил специфику идентичностей жителей промышленных областей. «Индустриальный дух места» [45, с. 126] стал раздражающим фактором как для людей, вовлечённых в производственные практики, так и не имеющих к ним непосредственного отношения. Следует признать, что специалисты по брендингу очень чутко улавливают потребность местных жителей абстрагироваться от индустриальной специализации места. Находящийся на 162 месте в рейтинге индустриальных центров город Добрянка Пермского края обрёл под эгидой московской компании «CityBranding» статус «столицы доброты» [19]. Сравнительная малочисленность населения (около 35 тысяч жителей) позволила бренд-менеджерам В. Дубейковскому и Г. Данилюк привлечь к сотворчеству местное сообщество. Нечто подобное имело место в финском Тампере, где в конце 1930-х годов газета «Таммеркоски» предложила читателям придумать девиз, который «представлял бы Тампере как индустриальный город, но в то же время отражал бы его исключительную природную привлекательность и красоту, сотворенную человеческими руками». Первое место присуждено не было, а на втором месте оказалось предложение мастера Ю. Лайярвинена ― «Прекрасный город фабрик» [37, с. 32]. Попытки вовлечения горожан в процесс формирования имиджа города, трансформацию городской среды и повседневных практик предпринимаются и в достаточно крупных российских городах [33]. Крупные города и регионы с большим экономическим потенциалом весьма и весьма привлекательны для брендинговых агентств. Однако порой даже профессионалы затрудняются с выбором стратегии для брендирования, как это произошло в Красноярске [51]. Дилемма выбора между условной культурной синтагмой и индустриальной решается очень индивидуально, в зависимости от конкретных обстоятельств. Нижегородский учёный А. А. Иудин, размышляя о роли индустриальной компоненты, в одном из интервью сказал, что унификация туристических достопримечательностей вызывает необходимость добавить уникальности имеющимся объектам. Он отметил, что «промышленные сооружения, являющиеся особенностью нашего региона, люди не знают. Решение задачи показа уникальности места находится на пути формирования музейных исторических комплексов, которые могут быть интересны не только местному сообществу, но и всем, кто инте-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ресуется историей и культурой, промышленностью и технологией. Комплекс как базовое позиционирование территории в России использует Нижний Тагил, где существует единственный в стране музей-завод» [6]. Строки «Урал! Опорный край державы, её добытчик и кузнец…» из поэмы А. Твардовского «За далью даль» прочно закрепили складывавшуюся в течение нескольких столетий промышленную специализацию региона. Некоторые из возникших в XVIII веке городов-заводов стали крупными многофункциональными центрами этого края (Пермь, Екатеринбург), другие, не смотря на бурный рост, не вышли за пределы своей специализации (Лысьва, Нижний Тагил и многие другие). Именно в последнем случае «город характеризуется как сугубо промышленная территория, а культурное наследие скорее рассматривается как своеобразное дополнение к его сущности» [15]. Производящие впечатления однотипных и однообразных фабричные и заводские малые города разбросаны по всей стране. Лишь стечение обстоятельств может способствовать тому, что их имиджем будут заниматься столичные специалисты. Так Белорецк ― один из множества городов, из которых выросла так называемая горнозаводская цивилизация, ― обязан вниманием к себе Д. Визгалова по причине «автобиографического характера» [13]. Между тем, активное привлечение специалистов со стороны иногда провоцирует конфликт с местным сообществом. Как показал опыт разработки эффективной стратегии репрезентации Перми в культурном пространстве России, осуществлявшейся с 2002 по 2011 год, потенциал города не заинтересовал команду М. Гельмана. Стремление московских культуртехнологов сделать Пермь российским Бильбао встретило сопротивление интеллектуальной элиты, выразителем идей которой стал писатель А. Иванов [29]. Среди невостребованных «варягами» культурных мифов оказались образы этого места, к которым В. Абашев, один из идеологов проекта «Пермь как текст», относит такие базовые элементы как «пермский период», «пермский звериный стиль», «Стефан Пермский», «Ермак», «Сергей Дягилев», «Чехов» и «Пастернак». Кроме этого, в историю включена такая мифологема как советский город Молотов (1940 – 1957) [2]. Репрезентация места во многом зависит от «прописки» технологов, взявшихся за эту работу. «Варяги», будь то столичные культуртрегеры или поставленные на периферию администраторы, не очень склонны учитывать при разработке программ культурного развития региона местные ресурсы и традиции. Именно конфликт А. Иванова с пермскими властями привёл к тому, что новый большой имиджевый проект по репрезентации горнозаводской цивилизации писатель реализовал в последние годы по заказу Министерства культуры Свердловской области [21]. Работа по осмыслению уральского историкокультурного наследия была начата им в книгах о реке Чусовой («Вниз по реке теснин»,

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

«Железные караваны», «Message: Чусовая») и привела затем к осмыслению регона как особой цивилизационной модели («Хребет России», «Уральская матрица»), специфика которой определяется рядом факторов, одним из которых выступает местная горнорудная и металлургическая промышленность (пермский кейс ― «Дорога единорога» ― был посвящён писателем городу Лысьва). Чаще всего именно представители местного интеллектуального сообщества выступают в качестве хранителей традиций и трансляторов местных мифологем [2; 20; 22; 25; 31; 35; 39; 50]. Так находящийся на 174 месте рейтинга промышленных центров город Иваново в большой степени перешёл в фазу постиндустриального развития. Репрезентация Иванова как Манчестера ― это, несомненно, дань традиции [30]. Название центра английской текстильной индустрии в XVIII-XIX веках стало использоваться для обозначения «профильных» городов в ряде стран Европы. Это саксонский Манчестер (Хемниц), польский (Лодзь), финский (Тампере/Таммерсфорс), французский (Лилль) и русский (ИвановоВознесенск). К Манчестерам всех стран Р. Макнейл также причисляет испанскую Барселону, бельгийский Гент и французский Руан [52]. Советскость и фабричность Иванова долгое время дополняли друг друга. Правда, в начале 1960-х образ Манчестера казался уже идеологически сомнительным и архаичным, и, как бы утверждая, что «у советских собственная гордость», пропагандисты отказываются от этого сравнения, настаивая на том, что «Иваново ― не советский Манчестер!», т.к. наша текстильная промышленность по всем показателям обогнала английскую [26]. После того, как в 1970 году Иваново получил символический статус родины первого в России Иваново-Вознесенского общегородского Совета рабочих депутатов, в городе произошло переструктурирование семиотического пространства ― идеологический миф потеснил индустриальный [36]. Концепт «Первый Совет» вытеснил концепт «Манчестер». Анализируя совсем другой промышленный город ― Первоуральск, О. В. Шабурова написала: «Заметим сразу, что местная мифология делает здесь интересный зигзаг ― трактовка названия “Первоуральск” смещается к воспеванию роли Первого. Так, например, в самодеятельных гимнах города часто встречается такое объяснение названия: Первоуральск ― значит первый во всем. Соответственно, и жителям города предлагается быть такими “первыми во всем”» [48]. После распада СССР и кризиса в текстильной промышленности, приведшей к остановке и перепрофилированию производственных сооружений, Иваново в очередной раз становится городом без свойств, городом, нуждающемся в ревалоризации наследия. И, как полагает литературовед Л. Н. Таганов, без индустриального «черного мифа» нельзя понять глубинной ивановской истории. Не понять, почему именно здесь родился и сформировался

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

«асмодей русской революции» Нечаев, возник первый Совет [40; 41]. В 1998 году куратор проектов Ивановского художественного музея С. Воловенская предложила неидеологизированное прочтение уникальных страниц истории Иваново-Вознесенска. В течение нескольких лет в музее прошли выставки «Русский Манчестер: текстиль в контекстах», «Город-фабрика: индустриальная утопия», «Коммуна» [18]. Синтез рефлексии об индустриальном наследии с арт-практиками стал важной составляющей изменения имиджа промышленных локусов и структурирования архитектуры бренда, как за рубежом, так и в России. К наиболее известным следует отнести такие разномасштабные мероприятия как Уральская индустриальная биеннале и международный фестиваль современного искусства «ART-Завод 2009» в Екатеринбурге, фестиваль «Завод» в Саратове [24; 27; 28]. Деятельность адептов промышленной тематики затрагивает разные сферы: в 2009 году в Москве появился Музей индустриальной культуры [32], развивается отечественный вариант индустриальной и пост-индустриальной музыки [14]. В течение последней четверти века в СССР и России было снято несколько кинофильмов, в которых явственно прослеживается эстетизация функционирующих и находящихся в запустении промышленных объектов. Это «Письма мертвого человека» (1986) и «Гадкие лебеди» (2006) К. Лопушанского, «Посвященный» О. Тепцова (1989), «Город» А. Бурцева (1990), «Железная пята олигархии» А. Баширова (1997) и «Дети чугунных богов Т. Тота (1993). Отправной точкой формирования негативной индустриальной киноэстетики является фильм А. Тарковского «Сталкер» (1979). Его название было использовано для игр серии «S.T.A.L.K.E.R.» и стало обозначением представителей субкультуры, осваивающих заброшенные индустриальные пространства. Такие места после распада СССР появились во многих регионах. Как цитирует Г. Боева слова информанта, «если вы захотите увидеть «Зону» ― выгляньте в окно... и вы увидите похожую промзону, до боли знакомые трансформаторные будки, ржавые башенные краны» [4, с. 149]. Определённую «усталость» от индустриальности можно обнаружить в некоторых уральских городах. Концепция нового стиля Магнитогорска ― «это стиль молодого, динамичного, развивающегося города. Города для жителей, города для множества гостей, города для инвестиций. Это город для работы и отдыха, для созидания и для радости. Это образ открытый, современный, энергичный и устремленный в будущее» [5]. В Челябинске одной из актуальных сторон внешнего и внутреннего позиционирования является экологическая проблема, способствовавшая инициализации проекта «Челябинск ― самый чистый город» [16]. Впрочем, есть и примеры агрессивного позиционирования промышленного потенциала ― на Сочинском экономическом форуме Ростовская область заявила о себе как о «Новом индустриальном сердце России» [34].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В рамках параллельной программы Второй Уральской индустриальной биеннале

современного искусства (2012) на выставках «Валентин Новиченко и конец индустриального искусства» и «Подвиг по плану» были представили произведения советских художников, представлявших образы «человека труда» и «поэзию производства», которые не вызвали повышенного интереса. Это обстоятельство Т. А. Круглова объясняет тем, что эстетизация индустриального и советского связана с использованием визуальных кодов, которые рассчитаны на различные аудитории [38]. Тоже самое можно сказать и о брендировании промышленных территорий ― действующие производства редко рассматриваются как имиджевый ресурс. Чаще в этой роли выступают мемориальные, частично музеефицированные объекты. С одной стороны западный опыт джентрификации индустриального наследия стал распространённой практикой в некоторых россиских мегаполисах. Пример создания на базе бывших производственных помещений актуальных модных пространств дают, прежде всего, столичные города: в Петербурге это лофт-проекты «Этажи» и «Ткачи», в Москве «Даниловская мануфактура», «Красная Роза», центр творческих индустрий «Пroekt_Fabrika» (2004), центры современного искусства — «Винзавод» (2007), фабрика «Красный Октябрь» (2007), «Гараж» (2008), «Likёrka Loft» в Туле (2011), арт-объект «CHE_RD_AK» в Иванове (2011) [43, с. 49]. С другой стороны, это индустриальные пустыри, заброшенные цеха фабрик и заводов, ставшие зоной притяжения для сталкеров. Функциональность индустриального концепта в принципе может иметь сложную и гетерогенную структуру. Большое количество индустриальных локусов на территории России не предполагает их одно(едино)образие. Диалектика общего — особенного — единичного вполне могла бы стать основой для крупных туристических проектов. Индустриальный аналог «Золотого кольца России» можно создать на Урале (именно такую перспективу для освоения наследия горнозаводской цивилизации видит А. Иванов), в Поволжье или каком либо другом регионе. Реализация системного проекта может устранить излишнюю конкуренцию, которая возникла, например, при реализации проекта «Сказочная карта России». Руководители некоторых регионов очень серьезно отнеслись к такой возможности репрезентации, и это обстоятельство уже успело стать причиной раздора между Тверской областью и Алтайским краем. Как некогда греческие города оспаривали право считаться родиной Гомера, так сейчас идет борьба за право считаться родиной Кощея Бессмертного, Колобка и даже Ильи Муромца [42, с. 43]. Вопрос «Как жить, если твой город — бренд?» [См.: 54] предполагает, что бренд может рассматриваться горожанами как стигма. Известное имя города или региона, привлекающее туристов и инвесторов, тешащее самолюбие местных администраторов может в той

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

или иной степени отторгаться местным сообществом. В значительной степени брендинг — это поиск компромисса. Следует не забывать, что при невозможности использования специфики местной промышленности в качестве концепта, множественность компонентов архитектуры бренда обычно включает её как составляющую образа города или региона. Актуализация символических индустриальных ресурсов способно приносить вполне материальные дивиденды, и при разумном и справедливом их распределении от брендинга могут выиграть многие. Интересы местных властей, инвесторов, предпринимателей, туристов и, разумеется, местных жителей при профессиональном подходе к позиционированию города или региона как (пост)индустриального должны совпасть.

Список источников и литературы 1. 250 крупнейших промышленных центров России (Top-250) — 2010. Режим доступа: http://urbanica.spb.ru/?p=1321 2. Абашеев В. В. Неосязаемое тело города. Опыт работы со смыслом // Антропологический форум. 2010. № 12. — С. 10 – 16. 3. Абашев В. В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе XX века. — Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 2000. — 404 с. 4. Боева Г. Трансформация феномена сталкерства в постсоветском культурном пространстве // Стереотипы и национальные системы ценностей в межкультурной коммуникации. Сб. статей. Вып. 1. — СПб.: Ольштын, 2009. — С. 149 – 156. 5. Бренд Магнитогорска. Режим доступа: http://www.magnitog.ru/index.php?option=com_k2&view= item&layout=item&id=2162&Itemid=443&lang=ru 6. Бренд Нижегородской области: предпосылки и концепция формирования / Сб. статей / под ред. А. А Иудина. — Н. Новгород: НИСОЦ, 2012. — 108 с. 7. Бренд региона: вызов и нескончаемый диалог. Режим доступа: http://www.gttp.ru/MP/mp_101.htm 8. Брендинг территорий: как сделать так, чтобы у нас получалось лучше, чем у них. Режим доступа: http://www.mbm.ru/newsitem.asp?id=70924 9. Важенина И. С. Имидж и бренд региона: сущность и особенности формирования // Экономика региона. 2008. № 1. — С. 49 – 58. 10. Важенина И. С. О сущности бренда территории // Экономика региона. 2011. № 3. — С. 18 – 23. 11. Векшина А. О новом бренде. Режим доступа: http://www.novokuznetsk.su/newspaper/101/83340/1325210974 12. Визгалов Д. Брендинг города. — М.: Институт экономики города, 2011. — 160 с. 13. Визгалов Д. Перезагрузка. Белорецк — концепция бренда города. Режим доступа: http://www.city-manager.org/magazine/may2012/perezagruzka/ 14. Горохов А. Музпросвет. — М.: Ad Marginem, 2003. — 334 с. 15. Градов И. А., Иудин А. А., Рюмин А. М. Среда обитания Нижнего Новгорода: взгляд изнутри // Бренд Нижегородской области: предпосылки и концепция формирования. — Н. Новгород: НИСОЦ, 2012. — С. 61 – 72. 16. Грибанов Р. Бренд Челябинска. Нужно ли продвигать город? Режим доступа: http://chel.ru/text/mcqueen/503036.html

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 17. Дмитревская И. В. Текст как система: понимание, сложность, информативность. — Иваново: Иван. гос. ун-т им. Первого в России Иван.-Вознес. общегор. Совета рабочих депутатов, 1985. — 84 с. 18. Дмитриев М., Воловенская С. Пейзаж с фабрикой // Региональный альбом. 2007. № 2. — С. 8 – 13. 19. Добрянка — столица доброты. Режим доступа: http://kindacapital.com/category/aboutbrand 20. Замятин Д. Н. Локальные мифы: модерн и географическое воображение // Литература Урала: история и современность. Сб. ст. Вып. 4. Локальные тексты и типы региональных нарративов. — Екатеринбург: Уральский ун-т, 2008. — С. 8 – 44. 21. Иванов А. Горнозаводская цивилизация. — М.: АСТ, 2014. — 283 с. 22. Капкан М. В. Уральские города-заводы: мифологические конструкты // Известия Уральского государственного университета. Гуманитарные науки. № 47 (2006) Вып. 12. Культурология. — С. 36 – 45. 23. Котлер Ф., Асплунд К., Рейн И., Хайдер Д. Маркетинг мест. Привлечение инвестиций, предприятий, жителей и туристов в города, коммуны, регионы и страны Европы. — СПб.: Стокгольмская школа экономики, 2005. — 376 с. 24. Кочухова Е. С. В поисках города-завода: актуализация индустриального наследия Екатеринбурга // Проект «Манчестер»: прошлое, настоящее и будущее индустриального города: Сб. статей / под ред. М. Ю. Тимофеева. — Иваново: Изд-во Иван. гос. ун-та, 2012. — С. 164 – 170. 25. Круглый стол «”Красное кольцо”: советское наследие в Ивановском регионе». Иваново, Музей промышленности и искусства, 8 ноября 2012 года // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2012. № 5. — С. 102 – 137. 26. Лешуков Т. Текстильный цех республики. — М.: Сов. Россия, 1961. — 154 с. 27. Литовская М., Кропотов С. Три утопии Екатеринбурга-Свердловска: городское пространство и производство мечты // I-я Уральская индустриальная биеннале современного искусства. Специальные проекты / Ред. К. Федорова, А. Щербенок. — Екатеринбург: Гос. центр соврем. искусства, 2010. — С. 42 – 58. 28. Макаров О. И. ART-Завод 2009 // Музыка и время. 2009. № 11. — С. 54 – 58. 29. Марат Гельман против Алексея Иванова. Режим доступа: http://rupo.ru/m/1743/marat_gelyman_protiw_alekseya_iwanowa.html 30. Меньшикова И. В. «Текстильный край»? Проблемы и перспективы развития региональной идентичности в г. Иванове // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 1: Этническая ситуация в Ивановской области. — Иваново, 2007. — С. 115 – 126. 31. Митин И. И. Комплексные географические характеристики. Множественные реальности мест и семиозис пространственных мифов. — Смоленск: Ойкумена, 2004. — 160 с. 32. Музей индустриальной культуры. Режим доступа: http://museum-ic.ru/ 33. Мурунов С. Вовлечение городских сообществ. Режим доступа: http://www.slideshare.net/ssuser99c219/ss-17254479 34. Погонцева Е. Регионы. Новое индустриальное сердце России. Режим доступа: http://file-rf.ru/context/2002 35. Подкар С. Б. Некоммерческий брендинг: опыт использования архетипов // Вестник ННГУ им. Н. И. Лобачевского. Серия «Социальные науки». 2007. № 3 (8). — Н. Новгород: Изд-во Нижегородского госуниверситета. 2007. — С. 113 – 119. 36. Портнов А. Н. Семиотика городской среды: теория и практика // Город и Советы: история, проблемы, перспективы. Мат-лы республиканской научно-практ. конф. 4 – 6 июня 1991 г. — Иваново, 1991. — С. 11 – 14.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 37. Савкина И. Л. За фабричной заставой: Тампере как Манчестер // Проект «Манчестер»: прошлое, настоящее и будущее индустриального города: Сб. статей / под ред. М. Ю. Тимофеева. — Иваново: Изд-во Иван. гос. ун-та, 2012. — С. 28 – 40. 38. Соколовская М. Чуждое нам искусство // «Эксперт Урал». 2012. № 43 (531). Режим доступа: http://expert.ru/ural/2012/43/chuzhdoe-nam-iskusstvo/ 39. Стась И. Н. Сургут: образы и пространства «нефтяного города» // Культурная и гуманитарная география. 2013. Том 2. № 1. Режим доступа: http://gumgeo.ru/index.php/gumgeo/article/view/62 40. Таганов Л. Н. «Ивановский миф» и литература. — Иваново: Изд-во МИК, 2006. — 340 с. 41. Таганов Л. Н. Миф о русском Манчестере в стихах ивановских поэтов // Проект «Манчестер»: прошлое, настоящее и будущее индустриального города: Сб. статей / под ред. М. Ю. Тимофеева. — Иваново: Изд-во Иван. гос. ун-та, 2012. — С. 99 – 110. 42. Тимофеев М. Ю. Брендинг городов в современной России: семантика и прагматика // Вестник Ивановского университета. 2011. № 2. — С. 37 – 46. 43. Тимофеев М. Ю. Иваново как Манчестер: потенциал бренда // Проект «Манчестер»: прошлое, настоящее и будущее индустриального города: Сб. статей / под ред. М.Ю. Тимофеева. — Иваново: Изд-во Иван. гос. ун-та, 2012. — C. 41 – 49. 44. Тимофеев М. Ю. Конструирование бренда города и региона в России: семиотический аспект // Диалог культур: поэтика локального текста. Мат-лы междунар. конференции в г. Горно-Алтайске 9 – 11 июля 2010 г. — Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2011. — C. 191 – 203. 45. Тютюнник Ю. Г. Объекты индустриальной культуры и ландшафт / Предисл. В. М. Пащенко. — К.: Издательско-печатный комплекс Университета «Украина», 2007. — 152 с.; 40 илл. 46. Уёмов А. И. Системный подход и общая теория систем. — М.: Мысль, 1978. — 272 с. 47. Университет в индустриальном городе. Режим доступа: http://univerinurb.ru/ 48. Шабурова О. В. Трубники, цветники и другие металлурги: семантика и пафос труда в уральском индустриальном городе // Проект «Манчестер»: прошлое, настоящее и будущее индустриального города: Сб. статей / под ред. М. Ю. Тимофеева. — Иваново: Изд-во Иван. гос. ун-та, 2012. — С. 152 – 163. 49. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 2. Всемирноисторические перспективы / Пер. с нем. и примеч. И. И. Маханькова. — М.: Мысль. 1998. — 606 с. 50. Шумилов Е. Ф. Мифологизация гипертекста уральского города-завода (на примере Ижевска) // Вестник Удмуртского университета. 2005. № 12. — С. 94 – 99. 51. Эксперт: Красноярску найти свой бренд поможет молодёжь. Режим доступа: http://www.regnum.ru/news/fd-siberia/krasnoyarsk/1599166.html 52. McNeil R. The Manchesters of the World // Patrimoine de l’industrie / Industrial Patrimony. 2003. № 10. — Р. 27 – 34. 53. Lichterman J., Woodall B. In largest-ever U.S. city bankruptcy, cuts coming for Detroit creditors, retirees. Режим доступа: http://www.reuters.com/article/2013/12/03/us-usadetroit-bankruptcy-judge-idUSBRE9B20PZ20131203 54. Shafranskaya I. Inside branding, или Как жить, если твой город — бренд. Режим доступа: http://www.slideshare.net/IrinaShafranskaya/shafranskaya-forum

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 РЕГИОНАЛЬНЫЕ ИДЕНТИЧНОСТИ

Е. В. Головнёва РЕГИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК ФОРМА КОЛЛЕКТИВНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ И ЕЕ СТРУКТУРА

Несмотря на то, что исследование идентичности является традиционной темой в гуманитарных науках, изучение проблем, непосредственно связанных с явлениями регионального и кроссрегионального уровня, до сих пор носит в отечественных работах эпизодический характер. Такое положение дел во многом объясняется отсутствием теоретикометодологической концептуализации понятия «региональная идентичность», а также междисциплинарными барьерами в ее изучении. В действительности, как показывает мировой и российский опыт, актуальность «регионального фактора» не снижается, а лишь варьируется сообразно политической обстановке. В условиях глобализации и глокализации наблюдается, с одной стороны, ситуационные кризисы идентичности, с другой, — активация регионального потенциала и региональной идентичности. Осознание механизмов развития региональной идентичности и сценариев ее дрейфа необходимо для предупреждения негативной идентичности и развития ресурсов многокультурности. В данной работе предлагается рассмотреть региональную идентичность как особую форму коллективной идентичности, выделить ее особенности и структурные компоненты. Представляется, что данный подход позволит определить условия формирования и трансформации региональных идентичностей в контексте социодинамики региональных культур. Опираясь на представления о коллективной идентичности, сложившиеся в научной литературе, можно зафиксировать несколько аспектов исследования региональной идентичности, способных прояснить ее теоретический статус и являющихся взаимодополнительными при ее изучении как социокультурного феномена. Это эссенциалистская идея об обусловленности коллективной идентичности рядом факторов (территориальным, этнокультурным, языковым, религиозным, историко-культурным и т.п.); указание инструменталистов на такие основные функции коллективной идентичности, как психологическая защита в мире отчуждения и мобилизация социальных групп на защиту своих интересов; идея конструктивистов о пространственно-временной и ситуационной относительности содержания коллективной идентичности. Последний подход акцентирует внимание на том,

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

что идентичность — это нечто такое, что может выбираться, что может быть сконструировано и чем можно манипулировать. Идентичности в инструменталистской и конструктивистской трактовке рассматриваются не как предписываемые, а как достигаемые. Каждый из этих аспектов обусловливает свою расстановку приоритетов в исследовании региональной идентичности. Так, если мы соотносим региональную идентичность с осознанием образа своей территории как ментально-духовного пространства, при исследовании региональной идентичности мы должны обращать внимание на специфику действующих норм и ценностей, отношений людей в рамках региона, их ассоциаций, воспоминаний; а когда мы рассматриваем региональную идентичность как средство достижения обособления в политико-административном смысле, на первый план выходят вопросы, связанные с созданием привлекательности имиджа своего региона, построения брендинговой стратегии региона. Различные аспекты анализа региональной идентичности обозначают проблему понимания ее содержательного наполнения. Какие именно компоненты можно выделить в ее структуре? Как они взаимосвязаны между собой? Представляется, что ряд характеристик содержательного плана региональная идентичность может получить на основе рассмотрения ее именно как особой формы коллективной идентичности. В отличие от других форм коллективной идентичности (этнической, например), региональная идентичность в качестве фокуса, объекта отражения имеет географически фиксируемую локальность, место, территорию. В этой связи, методологически важное значение для исследования региональной идентичности в данной статье имеют работы отечественных и зарубежных авторов, связанных с изучением place identity, place attachment. Для изучения содержания региональной идентичности привлекаются также работы, связанные с рассмотрением структуры коллективной идентичности в целом, и в особенности исследования, выделяющие в составе коллективной идентичности когнитивный, ценностный, эмоциональный и регулятивный компоненты [8; 13]. Региональная идентичность определяется как форма коллективной идентичности, при которой ее носитель оказывается способным к пространственно-временной идентификации, ценностному, эмоциональному, регулятивному самосоотнесению с внешним миром. Когнитивный компонент присутствует во многих дефинициях региональной идентичности, нередко составляя ее основное содержание. Когнитивную сферу составляет сложная система знаний представителей региона о собственной региональной общности, о занимаемой геокультурной реальности (особенностях территории, ландшафта, языка, традициях, истории и т.п.), свойствах и особенностях региона. При таком понимании региональной идентичности актуальным оказывается понятие «географические образы». По

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

определению Д. Н. Замятина, они представляют собой «устойчивые пространственные представления, которые формируются в различных сферах культуры в результате какойлибо человеческой деятельности (как на бытовом, так и на профессиональном уровне» [6, с. 92]. В условиях информационного общества, развития различных технологий воздействия на общественное мнение, усложнения социальной реальности в целом, функционирование региональной идентичности становится все более разнопланово детерминированным и многофакторным. В постмодернистской трактовке региональная идентичность предстает как «бриколаж» географических образов, локальных мифов и культурных ландшафтов, складывающихся в некую ментальную мозаику в конкретный момент времени» [5, с. 198] . При формировании образов региональной идентичности наиболее значимыми факторами академик В. А. Тишков считает природный и культурный ландшафт, наиболее известные памятники природного и культурного наследия, исторические и политические события, связанные с географическими объектами, нанесенными на карте, знаменитые люди, чья биография и деятельность связаны с географическими объектами [7, с. 27]. Образ региона предстает как совокупность символов, связанных с определенной территорией, накопленных в определенной культуре и репрезентированных через произведения литературы, музыки и живописи, кинофильмы, различные документальные источники, а также местные городские ландшафты, архитектуру, памятники и т.д. С одной стороны, образы региональной идентичности являются продуктом восприятия региональной культуры общественным сознанием, с другой стороны, они представляют собой результат и форму концептуальной организации и интеграции представлений о регионе. Целенаправленно создаваемые образы региона определяются как его имидж. Имидж представляет собой не просто образ как результат отражения в сознании субъекта под определенным углом зрения, а образ, сформированный в результате целенаправленной деятельности по искусственному изменению данного отражения, то есть имидж региона выступает как инструмент преобразования и конструирования социальной реальности. Деятельность по оптимизации региональных образов может быть реализована в рамках такой социальной практики, как создание позитивного имиджа региона, и основываться на включении в процесс формирования представлений о регионе субъекта, профессионально владеющего указанной практикой. Ценностный компонент региональной идентичности. Финский исследователь А. Пааси, предлагает отличать идентичность региона (как аналитический конструкт, используемый политиками, культурными активистами и пр.) от региональной идентичности, связанной, в первую очередь, с идентификацией с определенным местом [19, с. 167 – 168].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Если

понимать

региональную

идентичность

как

субъективную

связь

челове-

ка/регионального сообщества с местом его проживания, то в содержании региональной идентичности определяющую роль играют не идеологические мотивы, а культурные ценности. Давая типологическую характеристику региональной идентичности, М. В. Назукина в качестве ее доминирующего типа в России выделяет вариант сильного внутреннего единства населения региона на основе культурно-ценностной идентификации, подчеркивая значимость культурных ценностей в ее воспроизводстве [9, с. 14]. Данное исследование показывает, что ценности региональной культуры до сих пор обладают значительной устойчивостью, несмотря на современный «культурный номадизм» и ситуацию «дисплейсмента» (А. Аппадураи), выражающейся в отсутствии социального прикрепления к какойлибо одной географической точке. Зарубежные исследователи также обращают внимание на значимость ценностной компоненты в структуре региональной идентичности, выявляя ее символическое и историческое измерения (запечатленные в историко-культурном и природном ландшафте). Так, И. Ф. Туан рассматривает место как преобразованное пространство, наделенное ценностным содержанием, приобретаемым символическую форму [21]. Согласно А. Пааси, региональные символы и значения объединяют прошлое, настоящее и будущее региона, они играют ключевую роль в обозначении экономического и политического единства региона как «изнутри», так и «снаружи». Значение символов состоит в производстве и воспроизводстве социальной целостности и социально-пространственной отличительности. [19, с. 167]. Символическую природу имеет название региона, материальные объекты (памятники, архитектурные сооружения), значимые личности, ритуальные действия (праздничные события, жизненный стиль регионального сообщества). Региональная идентичность тесно связана также с проблемами восприятия времени и толкования культурного прошлого, воображаемой идентификацией. Региональная идентичность конструируется посредством обращения к «перевернутой», внутренне ориентированной истории, которая обращается в прошлое, к усвоенным моделям происхождения [18]. C точки зрения Дорин Мэсси, идентичность места выражается в рассказываемых историях, в том, как они рассказываются и какая из этих историй превалирует [17]. Различия в общей направленности на определенные ценностные ориентации не обязательно должны быть полностью отрефлексированы и вербализованы, но хотя бы частично они осознаются и воспринимаются и тем самым входят в состав региональной идентичности. В то же время, нельзя не отметить, что для региональной идентичности характерна ценностная гетерогенность, неоднородность, мозаичность, так как она определяется множеством социальных субъектов, ценности которых могут не только не совпадать, но и но-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

сить антагонистический характер. В своей работе Е. В. Дзякович выделяет в идентичности микрорегионального уровня наличие различных групповых концептосфер: профессиональных, возрастных, гендерных, территориальных, а также противостояние «низовой» и «официальной идентичности» [3, c. 32]. Присутствие множества дискурсов в региональной идентичности обуславливает известную фрагментированность, противоречивость и неопределенность этого феномена. Региональная идентичность предстает как динамическая структура, которая обнаруживается в процессе формирования «репертуара» повседневных практик [19, с. 165]. Подвижность региональной идентичности вызвана в том числе объективными условиями — продолжающимися изменениями в физическом пространстве (перемещением границ, изменением ландшафта, сменой архитектурных сооружений, институциональных форм и т.п.). С изменениями физического пространства меняются и ценностные представления, символы, жизненный уклад и социальные отношения индивидов. Региональная идентичность может усиливаться (иметь статус «артикулированной региональной идентичности») и ослабляться («исчезающая региональная идентичность») в результате изменения именно ценностной компоненты. Так, в отечественных исследованиях М. В. Назукиной и А. А. Гриценко выделяются типы российских и украинских регионов со слабой и сильно выраженной региональной идентичностью [9; 2]. Если на уровне философско-теоретического и художественного сознания суждения о региональной идентичности дополнительно поддерживаются системой объяснений и обоснований, в которых устанавливается связь региона с особенностями культуры и истории, то осознание своей региональной принадлежности на обыденном уровне, как правило, не требует рефлексии. Как отмечает И. Нарский: «Проявления локальной идентичности имеют разовый, точечный характер. Для них нужны особые поводы: отъезд из родного места, встреча с земляками вдали от дома или столкновения с чужим у себя дома» [10, c. 152]. По мнению Л. Манцо, актуализации региональной идентичности в большой степени способствует путешествие, сопровождающееся выстраиванием различных паттернов разных социальных сред [16, с. 53]. В условиях «проблемной идентичности» человек стремится к изменению своего окружения, новое место выбирается как маркер начала «новой жизни» [16, с. 54], индивид остается жить в том месте, которое продуцирует чувство стабильности. Кроме того, в моменты кризиса глобальной культуры (например, в отсутствии национальной идеи), именно на региональном уровне могут возникать конкретные идентификаторы, выводящие личность из кризиса. «Локальная идентичность (самоотождествление человека со своей «малой родиной», с местом проживания) утверждается в открытом информационном про-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

странстве в ходе сознательного, а порой и неосознанного противостояния обезличенным глобальным символам» [11, c. 11]. Это связано с функциональной особенностью региональной идентичности осуществлять первичную социализацию и удовлетворять базовую потребность человека в принадлежности к определенному сообществу. При всей значимости культурных ценностей для регионального самоопределения, нельзя не отметить роль административного ресурса, позволяющего артикулировать свою отличительность принципиально новыми способами. Сюда можно отнести целенаправленное конструирование новых значимых идентичностей, типа «советскости», «республиканскости» и т.п., превращающих культурные и символические различия в политические. На уровне идеологии суждения о региональной идентичности систематизируются, приобретают определенность, обрастают эмпирической базой. В современной действительности, по мнению Анри Лефевра, репрезентации пространства выступают чаще всего как репрезентации власти и идеологии, которые находят свое воплощение в обжитом пространстве [15]. Эмоциональный компонент региональной идентичности включает в себя стандартные стереотипы эмоционального реагирования жителей региона на конкретные ситуации, интенсивность реакций, преобладающие эмоции. Уровень эмоциональной реактивности отличается, например, у жителей южных и северных территорий (сензитивность и эмоциональность в противовес сдержанности и флегматичности). Различен и примыкающий сюда уровень волевого контроля, который регламентирует эмоциональную сферу: «разрешает» или, напротив, «запрещает» ее представителям определенный уровень эмоционального реагирования. Эмоциональный компонент региональной идентичности в зарубежных исследованиях эксплицируется посредством концепции «чувство места» (Д. Мэсси) и феноменологии восприятия, описывающей отношения между миром человека и его телом (М. МерлоПонти). Феноменологический подход выступает здесь теоретической основой для описания эмоциональной привязанности человека к определенному месту и оказывается связанным с концепцией «жизненного мира» (Гуссерль). По словам Осборна, «чувство места» также укоренено в персональной идентичности, как и осознание своей принадлежности к нему [18]. А. Лефевр выделяет особый срез пространства, lived space, которое «скорее чувствуют, чем мыслят». Данное пространство обозначается также как «spiritual space» или «genius loci», складывающееся в сфере индивидуального бессознательного [20, с. 9]. На этом уровне формируются пространственные привязанности, делающие нашу жизнь более устойчивой и ценностно значимой: родина, родительский дом, своя комната, любимый сквер и т.д. [1, c. 220]. Эмоциональная привя-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

занность к определенным местам лежит, в частности, в основании создания особых «вернакулярных районов» в региональном пространстве — освоенных мест и связанных с ними повседневных практик. В плане внешней репрезентации подобный уровень региональной идентичности воплощается и описывается скорее средствами искусства, чем науки. Л. Манцо отмечает, что в исследованиях place attachment, эмоциональная привязанность к месту обычно характеризуется как вызывающая позитивные эмоции, поскольку она архетипически связана с метафорой «дома», заключающей в себе чувство радости, защищенности, безопасности, комфорта. Однако, по мнению автора, эмоциональные реакции на место проживания амбивалентны и включают в себя, в том числе, и негативные чувства, болезненные, травматичные воспоминания (феномен «топофобии»). Таким образом, будучи гибким адаптивным свойством, региональная идентичность в своем ситуативном дрейфе может принимать как позитивные, так и негативные оттенки. Кроме того, необходимо учитывать и возможную эмоциональную связь человека с географически отделенными друг от друга местами, не связанными с его постоянным местом проживанием [16, с. 49 – 50]. Что влияет на наше чувство места и пространства? По Л. Манцо, переживание социального и культурного опыта места обусловлено не только персональными эмоциональными реакциями, оно является частью и подвержено влиянию социальных отношений (гендерных, этнических, расовых, классовых и др.), в которые включен человек. Под их воздействием

формируются,

частности,

«коллективные

ожидания»

(collective

expectations), нарративы страха («алармистская идентичность»), ностальгии, эмоциональные поведенческие реакции на жителей региона и даже различное восприятие «дневного» и «ночного» образа жизни локуса [См.: 12]. «Место в значительной степени предписывает способы поведения, мышления, организацию жизни и отношения людей и в то же время определяет картину мира, являясь естественным источником метафор для социального конструирования реальности» [14, c. 117]. Регулятивный компонент региональной идентичности включает в себя способы поведения, конкретные практики ориентирования в региональном пространстве. Сюда можно отнести, к примеру, наличие повседневных практик восприятия опасности тех или иных территорий, избегание их посещения и выработки «безопасных» маршрутов передвижения, ритуалы посещения родственников, сакральных мест, посещение праздничных мероприятий и других, знаковых для региона, событий. Обращаясь к пространственному фактору, А. Лефевр отмечает, что пространства выполняют определенную функцию «программирования» социального поведения и повседневная жизнь буквально «колонизирована» пространственной организацией. «Артикулированная региональная идентичность» вы-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ступает основой для участия в коллективных действиях для защиты региональных интересов, принятия на себя ответственности за судьбу региона, вплоть до самопожертвования [20, с. 12]. Таким образом, в составе региональной идентичности можно выделить когнитивный, ценностный, эмоциональный и регулятивный компоненты. Значение данных компонентов в функционировании региональной идентичности можно оценить двояко. Вопервых, объективно существующие различия по этим характеристикам (уровень эмоционального реагирования, иерархия ценностных предпочтений) служат основанием региональной идентичности в той мере, в какой они являются объектами отражения и рефлексии. Во-вторых, данные компоненты можно рассматривать как каналы определения и формирования региональной идентичности. Предложенная модель структурирования региональной идентичности является одним из возможных способов выделения и описания ее структуры. Она может эмпирически обогащаться при конкретном изучении региональных идентичностей. Как показывают практические исследования, каждый из российских регионов представляет собой совершенно уникальный набор проявлений региональной идентичности в содержательном выражении и наборе дискурсивных практик. Все сказанное приводит к заключению о том, что сегодня актуально не только создание привлекательного образа своей территории с помощью политических технологий, но и конкретно-научное изучение содержательных особенностей региональных культур и региональных идентичностей (которые находятся в процессе внутренней динамики), задача написания истории культуры России как истории «областных культур», изучение процессов формирования самоопределения, присущих внутреннему состоянию современных регионально-локальных социокультурных обществ.

Список источников и литературы 1. Бедаш Ю. А. Концепция социального пространства Анри Лефевра // Вестник ТПГУ. 2012. 11 (126). — С.212 – 224. 2. Гриценко А. А. Влияние политических и ландшафтных границ на региональную идентичность в российско-украинском порубежье. Автореферат дис. … канд. геогр. наук. — М., 2010. — 25 с. 3. Дзякович Е. В. Локальные идентичности в контексте социокультурной динамики российских регионов. Автореферат дис. ... доктора культурологии. — М., 2001. — 45 с. 4. Докучаев Д. С. Региональная идентичность российского человека в современных условиях: социально-философский анализ. Автореферат дис. … канд. филос. н. — Иваново, 2011. — С. 18.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

5. Замятин Д. Н. Идентичность и территория // Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010). Отв. ред. И. С. Семененко. — М.: ИМЭМО РАН, 2011. — С. 186 – 203. 6. Замятин Д.Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. — М.: Знак, 2006. — 488 с. 7. Малькова В. К., Тишков В. А. Культура и пространство. Кн. 1.: Образы российских республик в интернете. — М.: ИАЭ РАН,2009. — 147 с. 8. Михайлов В. А. Тенденции эволюции русского этнического сознания (социально-психологический аспект). — Ульяновск: Ульян. гос. техн. ун-т, 2001. — 242 с. 9. Назукина М. В. Региональная идентичность в современной России: типологический анализ. Автореферат дис. ... канд. полит. наук. — Пермь, 2009. — 26 с. 10. Нарский И. Путешествие между университетскими мирами, или бремя свободы // Гражданин мира или пленник территории? К проблеме идентичности современного человека. Сб. материалов второй ежегодной конф. в рамках исслед. проекта «Локальные истории: научный, художественный и образовательный аспекты». — М.: Новое литературное обозрение, 2006. — С. 138 – 164. 11. Семененко И. С. Идентичность в предметном поле политической науки //Идентичность как предмет политического анализа. Сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции (ИМЭМО РАН, 21-22 октября 2010). Отв. ред. И. С. Семененко. — М.: ИМЭМО РАН, 2011. — С. 8 – 12. 12. Симонова В.В. Интерпретации пространства представителями малочисленных народов Севера в различных социокультурных средах. Автореферат дис. на соиск. уч. степ. … канд. социол. наук. — М., 2008. — 36 с. 13. Хотинец Ю.В. Этническое самосознание. — СПб: Алетейя, 2000. — 240 с. 14. Черняева Т. Город: производство идентичностей // Гражданин мира или пленник территории? К проблеме идентичности современного человека. Сб. материалов второй ежегодной конф. в рамках исслед.проекта «Локальные истории: научный, художественный и образовательный аспекты». — М.: Новое литературное обозрение, 2006. — С. 116 – 137. 15. Lefebvre H. The Production of Space. — Oxford: Blackwell, 1991. — 454 p. 16. Manzo L. Beyond house and haven: toward a revisioning of emotional relationships with places // Journal of Environmental Psychology. 23. 2003. — P. 47 – 61. Режим доступа: http://larch.be.washington.edu/people/lynne/docs/Beyond_house_and_haven.pdf 17. Massey D. A global sense of place // Space, place and gender. — Cambridge, Polity press, 1994. — P. 146 – 156. 18. Osborne B. S. Landscapes, Memory, Monuments and Commemoration: Putting Identity in Its Place, DRAFT, 2001. Режим доступа: http://clio.110mb.com/Osborne_Landscape.pdf (дата обращения: 21 августа 2013 г.) 19. Paasi A., Zimmerbauer K. Theory and practice of the region: a contextual analysis of the transformation of Finnish regions // Treballs de la Societat Catalana de Geografia, 71-72, 2011. — P. 163 – 178. 20. Raagmaa G. Regional identity and Social Capital in Regional Economic Development and Planning // European Planning Studies. 2002. Vol.10. № 1. 21. Tuan Y.-F. Space and Place: Humanistic Perspective // Human Geography. An Essential Anthology / J. Agnew, D. N. Livingstone, A. Rogers (eds.) — Oxford: Blackwell, 1996. — P. 444 – 457.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 А. А. Мусиездов

ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ

Актуализация темы территориальной идентичности обусловлена, как минимум, двумя основными причинами. С одной стороны, глобализационные процессы, затрагивающие экономическую, политическую, культурную и другие сферы общественной жизни, актуализируют и проблематизируют идентичность территорий. Так, экономический аспект глобализации вызывает необходимость конкуренции между регионами за различного рода ресурсы, политический — стремление, как минимум, сохранить самостоятельность территории в управлении происходящими процессами, культурный проявляется в попытках подчеркнуть собственную уникальность как реакция на унификацию культурных проявлений в глобальном масштабе и т.д. В такой ситуации оказывается необходимым заявить о существовании субъекта, стремящегося к отстаиванию себя — определить для себя и сформулировать для других, кто есть «я» и/или «мы», претендующие на самостоятельность. С другой стороны, происходящие в постсоветских обществах социальные изменения, поставили под сомнение существовавшие ранее идентичности. Это привело к поиску более устойчивых и однозначно интерпретируемых оснований для идентификации (семья, друзья, ближайшее окружение и т.д.). В этой связи все более «востребованными» оказались территориальные идентичности (страна, регион, место проживания и т.п.), поскольку связь индивидов на территориальном основании кажется естественной и очевидной. И хотя складывающиеся в постсоветских странах новые общественные порядки пытаются предлагать новые идентичности, окончательно легитимизировать их по разным причинам не удается. Это означает, что территория остается важным идентификационным ресурсом для жителей постсоветского пространства. Очевидно, что в обоих случаях речь идет о разных субъектах, стремящихся к обретению идентичности. Однако мы намерены показать, что, во-первых, специфика современного общества приводит к тому, что указанные субъекты оказываются в сходной ситуации, а во-вторых, что, несмотря на эти сходства, следует иметь в виду различия в целях обретения ими идентичности. В одном случае речь идет о достижении конкурентоспособности среди других участников глобальных процессов, в другом — в обретении позитивной самооценки локальным сообществом. Чем более четко будет обозначено их отличие, тем более эффективными окажутся действия по созданию территориальной идентичности.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 *

Возможность говорить об идентичности в столь различных аспектах обусловлена тем, что в самом понятии идентичности объединены разные значения. Так, «психологические» трактовки идентичности отталкиваются от латинского «ipse», означающего самость, «себя самого». В данном случае имеется в виду тождественность индивида самому себе, а значит непрерывность, устойчивость, постоянство во времени. «Классификационная» составляющая понятия идентичности основывается на значении «idem» — «тот же самый», «в высшей степени сходный», «тождественный» [См., напр.: 12]. Поэтому «идентификация» означает указание одновременно и на уникальность («самость») объекта, и на его принадлежность к определенному классу (подобие другим). Вполне очевидно, что в случае создания и продвижения идентичности в целях обретения конкурентоспособности — что обозначается в рамках маркетинговой деятельности понятием брендинга — речь идет о «классификационном» значении идентичности. Обретение позитивной самооценки локальным сообществом, в свою очередь, логичным представлялось бы связать исключительно с «психологическим» значением. Однако дело обстоит не совсем так. Особенностью ситуации, в которой происходит функционирование региональных идентичностей в современном мире, является изменение механизмов существования и формирования идентичностей как таковых. В частности, современные теории идентичности (Р. Баумайстер, Э. Гидденс, М. Кастельс, А. Ройс, Н. Элиас, З. Бауман, С. Холл, Х. Баба и др.) [См., напр.: 9] согласны в том, что тенденцией исторического процесса является уменьшение влияния общества на идентичность — на определение того, кем человек является. Если ранее идентичность приписывалась индивиду практически без его собственного участия в процессе идентификации, то современный этап развития общества не только проблематизирует идентичность, но и выдвигает человеку требование самоопределения — выбора собственной идентичности. В современном обществе идентичность выступает рефлексивным проектом и требует конструирования самим индивидом. В этих условиях индивиды оказываются вынужденными вести активную политику приспособления и выбора социальных типов и моделей поведения, в том числе направленную на внешнее признание их идентичности («политики идентичности»). Сказанное означает отход от абсолютизации сугубо психологического понимания идентичности, рассматриваемой как результат отождествления индивида с образцом, то есть как личностного атрибута. Актуальным становится именно «классификационный» акцент в интерпретации идентичности, субъектом которой является индивид или группа. Что сближает механизм идентификации, целью ко-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

торой является обретение позитивной самооценки, с одной стороны, и процесс брендирования, направленный на получение конкурентных преимуществ, с другой. Коль скоро идентичности как таковые становятся предметом конструирования — определения их содержания и роли, то это же относится и к территориальным идентичностям. Одной из главных особенностей современного общества в данном контексте является изменение его «территориальности» — современное общество в силу различных причин все менее оказывается связанным с территорией. Мы здесь не будем отдельно останавливаться на экономических и политических причинах изменений территориальности современного общества, которые хорошо описаны в литературе, посвященной глобализации [См., напр.: 3], а остановимся лишь на том аспекте, который относится к «социальному измерению» — рассмотрению общества как определенного рода «морального единства» (в дюркгеймовском духе), регулируемого общими нормами и представлениями. Традиционно общество мыслилось как «вписанное» в некие территориальные рамки — природные, государственные и др., — имеющие собственные границы. Основания для такого рассмотрения можно найти, как в социально-философских трудах времен античности, так и в первых социологических концепциях. Сама идея общества отталкивалась от упорядоченности человеческого поведения — люди ведут себя определенным образом, и за этой упорядоченностью можно усмотреть некоторые закономерности. Поскольку определенность того или иного общества соотносилась с этими правилами1, то само общество включало в себя тех, кто подчинялся установленным в нем правилам. И поскольку границы распространения правил означали границы распространения власти поддерживать их выполнение, то границы общества, по сути, обозначались границами государства2. Сложившаяся на данный момент ситуация заставляет пересмотреть такой подход. Теперь территория не столько определяет жизнь и деятельность людей, а значит и их сознание, сколько наоборот, сама оказывается зависимой от представлений о ней. Так, например, в своей известной работе «Изобретая Восточную Европу» Л. Вульф пишет: «Именно Европа Западная в XVIII веке в эпоху Просвещения, изобрела Восточную Европу, свою вспомогательную половину». Она понималась как край, если не полного варварства, то как «связующее звено между Европой и Азией, между цивилизацией и варварством» [4]. В ХХ веке с легкой руки Уинстона Черчилля под Восточной Европой стала пониматься часть Европы, находящаяся по ту сторону «железного занавеса». Э. Саид в работе «Ориентализм: Западные концепции Востока», аргументирует актуальный для постко1

«МЫ, живущие по нашим законам» в отличие от «ДРУГИХ, живущих по другим законам» (например, греки vs варвары и т.д.). 2 Что находило свое выражение, например, в социологической литературе вплоть до второй половины ХХ века — см., напр. [15].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

лониальной теории тезис о том, что укоренившееся в мире представление о Востоке является продуктом Западного образа мыслей, основанного, естественно, на его интересах [13]. Ряд примеров можно продолжать. При этом не только социогуманитарные дисциплины обращают на это внимание — в рамках самой географии (как естественнонаучного «алиби» для традиционного понимания границ общества) все чаще звучит идея о необходимости пересмотра «контейнерной» парадигмы, в которой пространство понималось как вместилище для «вещей» [См., напр.: 6; 7]. Таким образом, вполне можно согласиться со словами Н. Лумана, который пишет, что «эволюция социокультурного мира благодаря языку, письменности, телекоммуникации настолько уменьшает значение пространственных отношений, что сегодня коммуникация определяет оставшееся значение пространства, а не наоборот» [8]. Очевидно, что здесь не было бы большой проблемы, если бы «общество в целом» разделяло сложившиеся представления о пространстве, гарантируя тем самым определенность территории. Однако в единстве современного ему общества, как известно, усомнился еще Э. Дюркгейм, определив его как противоположность обществу традиционному, основанному, по его мнению, на общих представлениях. Современное нам общество дает еще больше оснований в таком сомнении. Скорее можно говорить о том, что общество теперь предстает совокупностью различных сообществ, которые все менее детерминированы пространственно и даже социально. Так, в частности З. Бауман в противовес традиционному рассмотрению общества как определяемого главным образом государственными границами (как территориальными, так и символическими), предлагает изменить акценты и говорить о «сообществе» (agency) и «месте жительства» (habitat). Особенностью такого рассмотрения является то, что под сообществом здесь подразумевается совокупность агентов, основанная на стилевом сходстве, общности культурных практик и т.п.1 Место здесь, в свою очередь, не является жестким условием конструирования общности — на одной территории могут сосуществовать представители различных сообществ, тогда как представители одного сообщества могут существовать в разных частях физического пространства. Так, например, люди могут иметь больше общего с теми, кто живет в другом городе или даже стране, чем со своими соседями по подъезду [1; 2]. Таким образом, обретение территориальной идентичности как элемента «личностной определенности» как и в случае брендинга требует обращения к стратегиям, направленным на конструирование идентичности. В данном процессе уместно выделить два возможных направления, отличающихся тем, какие именно смыслы приписываются террито1

Также говорится о возможности выбирать собственное сообщество и таким способом «творить себя» (self-constitution, self-assembly).

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

рии. С одной стороны, это стратегия поиска аутентичности, обращенная в прошлое; с другой, — акцентирование внимания на создании неких новых значений (хоть и с опорой на существующие ресурсы и «исторически сложившиеся» возможности). В качестве примера поиска аутентичности можно привести попытки территорий определить некоторое «историческое наследие», могущее стать источником туристического интереса и/или идентичности их жителей, либо просто желание сохранить некий существующий «порядок вещей». Обратим внимание, что и то, и другое — а особенно «поиск наследия» — являются конструированием по способу реализации, но не являются таковым по приписываемому территории содержанию. Так, например, теме аутентичности посвящена работа Ш. Зукин «Обнаженный город: Смерть и жизнь аутентичных городских мест» [18]. Исходный пункт рассуждений автора состоит в том, что в современном мире идентичность поддерживается благодаря процессам символического потребления. Применительно к территории (в данном случае — городу) это означает, что, прежде всего образованные горожане хотят иметь в своем распоряжении места, выражающие аутентичность города — старые здания, художественные галереи, маленькие магазинчики, этнические рестораны, старые семейные магазины и т.д. Для них важно, чтобы городские пространства были маркерами их персональной идентичности. Но это желание служит основанием для повышения экономическими элитами стоимости недвижимости в популярных в этом отношении районах и конструирования аутентичности как создания симуляции для привлечения туристов. Выражением же «подлинной аутентичности», по мысли Ш. Зукин, являются не «знаковые объекты» (iconic architecture), а места, имеющие собственную историю (original places). Эти места объединяют в себе три составляющие — географические объекты (1), социальные практики, сформировавшиеся вокруг этих объектов (2) и культурную идентичность, сформированную, в свою очередь, вокруг сообщества, осуществляющих эти практики (3). Так, например, аутентичность Нью-Йорка будут выражать не Статуя Свободы или Эмпайр Стейт Билдинг, а семейная булочная американцев итальянского происхождения, поскольку она аккумулировала вокруг себя локальное сообщество — людей, которые ходят туда не только для того, чтобы купить кусок хлеба, но и пообщаться и т.д. В свою очередь примером создания новых значений являются попытки позиционирования территории как места, благоприятного для жизни и работы, ведения бизнеса, проведения досуга и т.д. («Наукоград», «свободная экономическая зона», «культурная столица» и т.д.). В данном случае речь идет в первую очередь об инфраструктуре, которая должна обновляться, чтобы соответствовать выдвигаемым требованиям. Так, например, данная тема обсуждается в работах Р. Флориды, посвященных «креативному классу» [14;

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

16]. Ссылаясь на собственные исследования, автор утверждает, что креативным профессионалам важны не столько зарплата, премии, страховки, доля в прибыли и т.п., сколько профессиональный интерес, ответственность, гибкость рабочих графиков, возможность работать дома, многочисленные, конкурирующие возможности по трудоустройству в рамках одной специальности, возможности активного отдыха и занятий активным или экстремальным спортом и т.д. Коль скоро территории заинтересованы в привлечении определенного рода жителей, они стремятся создать и утвердить соответствующие представления о себе (бренд). С другой стороны, сами люди в процессе конструирования собственной идентичности обращаются к образам, бытующим в культуре — в том числе, к существующим брендам, в данном случае — территориальным. Примером такого положения вещей может служить также ситуация с привлечением в города низкоквалифицированной рабочей силы. В своей концепции глобального города С. Сассен аргументирует мысль о том, что, будучи флагманами мировой экономики и «центрами управления» транснациональных корпораций, города нуждаются, тем не менее, в значительном количестве «обслуживающего персонала», обеспечиваемом, главным образом, за счет мигрантов [17]. В свою очередь, их привлечение осуществляется не только за счет предложения более высоких ставок оплаты труда и условий жизни по сравнению с местом, откуда они приехали, но и тем, что может быть обозначено как «городской стиль» потребления (urban style), активно предлагаемый современной индустрией. Люди ориентируются на предлагаемые образы, выстраивая собственную идентичность, а территории активно эти образы создают и продвигают. Такая ситуация, как видим, сближает два процесса конструирования территориальных значений — брендирования и «личностной идентификации». Почему же тогда важно их различать? Приведем три аргумента: Во-первых, ключевой задачей брендирования является создание такого образа территории, который сможет привлечь определенные целевые группы; представления местных жителей в данном случае оказываются вторичными. Если же целью является создание позитивной идентичности жителей, то именно их мнение должно являться определяющим. Во-вторых, в случае конструирования бренда источники представлений ищут, основываясь на социально-экономическом потенциале территории, а в случае формирования территориальной идентичности жителей — преимущественно в культурной сфере, истории и т.п. Распространено мнение о том, что сформулированные территориальные представления могут использоваться одновременно и в качестве бренда, и как основа для самоидентификации его жителей [5]. Однако такая ситуация представляется, хотя и желатель-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ной, но весьма маловероятной. Как минимум потому, что формирование территориальной идентичности требует средств. В-третьих, в случае брендинга территории источником финансирования выступают заинтересованные представители бизнеса, в случае формулирования оснований для территориальной идентичности — местные жители (меценаты, не рассчитывающие на коммерческие результаты). Нередко предполагается, что во втором случае идентичность необходимо не конструировать (что противоречило бы ее аутентичности), а «обнаруживать» как некую данность. Исследования, предметом которых является идентичность города Харькова (Украина), позволяют продемонстрировать описанные различия [10; 11]. Деятельность по созданию бренда Харькова была актуализирована тем, что город оказался в числе городов, принимающих матчи Чемпионата Европы по футболу 2012 года. В результате был создан «официальный туристический бренд Харькова» — однако единственная его функция заключалась в том, чтобы местные власти смогли отчитаться перед вышестоящим начальством о том, что бренд у города есть. Отсутствие заинтересованности в нем у местного бизнеса и властей привели к тому, что этот бренд вообще никак не использовался. Собственно говоря, бизнес и не мог им заинтересоваться, поскольку «адресатом» бренда очевидным образом являлись туристы, а его смысловое наполнение не соответствовало потребностям данной целевой группы. Тем не менее, бренд опирался на смыслы, в общем и целом выражавшие представления харьковчан о себе, однако ресурсов для продвижения этих смыслов ни в случае официального бренда, ни в случае альтернативных проектов не обнаружилось. В то же время можно говорить о существовании различных представлений о Харькове, существовавших и артикулировавшихся на протяжении его истории, могущих стать основой идентичности Харькова и харьковчан. Наиболее распространенным является представление о Харькове как о «Первой столице», которое, что интересно, отсылает не к историческому периоду 1919-1934 гг., когда город действительно был столицей Советской Украины, а выражает ностальгию о второй половине ХХ века — времени, сохранившимся в памяти нынешних жителей города, когда он был одним из крупнейших в СССР научнопромышленным центром. Соответственно, с точки зрения формирования позитивной самоидентификации именно эти смыслы являются потенциально востребованными. Однако на данный момент город известен, прежде всего, как торговый центр — рынок Барабашово является крупнейшим промышленно-вещевым рынком в Восточной Европе, что дает существенную часть поступлений в местный бюджет и рабочие места для местных жителей

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

и приезжих. В сущности, это и есть «работающий» фактический бренд города, хотя такое представление вызывает неудовольствие у его жителей. Таким образом, как видим, существуют два элемента «идентичности Харькова»: образ торгового города, не поддерживаемый местными жителями, но реально работающий в качестве бренда (хотя и без визуальных атрибутов и с минимумом продвижения), и привлекательный для харьковчан образ «Первой столицы» с невнятным (на данный момент) содержанием и туманными перспективами коммерциализации. Сказанное явно иллюстрирует важность учета различий между «маркетинговым» и «психологическим» аспектами идентичности города в практике ее формирования и продвижения. *

Таким образом, ключевыми особенностями современного общества, имеющими принципиальное значение с точки зрения формирования и функционирования территориальных идентичностей, выступают изменения соотношения общества и территории, с одной стороны, и изменения механизмов идентификации как таковой. Это приводит к все большей востребованности конструирования территориальных образов. Однако представляется важным различать формирование территориальных образов с целью продвижения территории, с одной стороны, и с целью обеспечения позитивной самооценки местных жителей с другой. Смешение этих целей приводит к неэффективности соответствующих практических действий.

Литература: 1. Бауман З. Индивидуализированное общество. — М.: Логос, 2002. — 390 с. 2. Бауман З. Социологическая теория постмодерна // Человек и общество. Хрестоматия. Киев: Ин-т социологии НАН Украины, 1999. — С. 255 – 267. 3. Бек У. Что такое глобализация? — М.: Прогресс-Традиция, 2001. — 304 с. 4. Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. Режим доступа: http://politzone.in.ua/index.php?id=243 (дата обращения: 24.08.2013) 5. Дубейковский В. Брендинг городов. Настоящее и будущее. Итоги 2012 года. Часть 2 // СityВranding.ru: Тематический блог о брендинге городов. Режим доступа: http://citybranding.ru/brending-gorodov-nastoyashhee-i-budushhee-itogi-2012-godachast2/ (дата обращения: 24.08.2013) 6. Замятин Д. Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. — М.: Аграф, 2004. — 512 с. 7. Замятина Н. Ю. Гуманитарная география // Гуманитарная география: Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 4. — М.: Институт наследия, 2007. — С. 282 – 288. Режим доступа: http://imitin1.at.tut.by/SlovarGG2.pdf (дата обращения: 24.08.2013) 8. Луман Н. Понятие общества // Проблемы теоретической социологии. — СПб.: Петрополис, 1994. — С. 25 – 42. Режим доступа: http://hq.soc.pu.ru/materials/golovin/reader/luhmann/r_luhmann1.html (дата обращения: 24.08.2013)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 9. Мусиездов А. Понятие идентичности в социогуманитарном знании // Методологія, теорія та практика соціологічного аналізу сучасного суспільства: Збірник наукових праць. — Харків: Видавничий центр Харківського національного університету ім. В. Н. Каразіна, 2012. — С. 70 – 79. 10. Мусієздов О. О. "День міста" як спосіб вираження міської ідентичності // Сучасні суспільні проблеми у вимірі соціології управління: Збірник наукових праць ДонДУУ. Т.ХІV. Вип. 258. Серія "Соціологія". — Донецьк: ДонДУУ, 2013. — С. 588 – 593. 11. Мусієздов О. О. Ідентифікація Харкова: досвід конструювання образу міста // Схід / Захід: Історико-культурологічний збірник. Вип. 15: Спец. вид.: Проблеми історичної урбаністики. — Харків: ТОВ «НТМТ», 2011. — С. 217 – 234. 12. Рикер П. Повествовательная идентичность // Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика: Московские лекции и интервью. — М.: Akademia, 1995. — С. 19 – 37. 13. Саид Э. В. Ориентализм: Западные концепции Востока. — М: Русский мир, 2006. — 637 с. 14. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. — М.: КлассикаXXI, 2005. — 430 с. 15. Шилз Э. Общество и общества: макросоциологический подход // Американская социология: перспективы, проблемы, методы. — М.: Прогресс, 1972. — С. 341 – 359. 16. Florida R. Who's Your City?: How the Creative Economy Is Making Where You Live the Most Important Decision of Your Life. — N. Y.: Basic Books, 2008. — 374 р. 17. Sassen S. The Global City: New York, London, Tokyo. — Princeton: Princeton University Press, 1991. — 397 p. 18. Zukin S. Naked City: The Death and Life of Authentic Urban Places. — N. Y.: Oxford University Press, 2010. — 309 p.

М. В. Назукина

ОСНОВНЫЕ ТРЕНДЫ ПОЗИЦИОНИРОВАНИЯ РЕГИОНОВ РОССИЙСКОЙ АРКТИКИ1

Специфика российского арктического макрорегиона заключается в том, что эта территория не имеет четких административных границ и оказывается размытой в границах нескольких макросообществ. Законодательно его составляют семь субъектов РФ: Республика Саха (Якутия), Мурманская область, Архангельская область, Красноярский край, Ненецкий, Ямало-Ненецкий и Чукотский автономные округа. Однако в январе 2013 году на сайте Минрегиона России для общественного обсуждения был размещен проект Федерального закона «Об Арктической зоне Российской Федерации», который расширяет гра1

Публикация подготовлена при поддержке исследовательского проекта Института философии и права УрО РАН №12-6-9-007 АРКТИКА «Формирование интегральной идентичности арктического макрорегиона России»

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ницы арктической России некоторыми территориями республики Коми и республики Карелия [19]. Кроме того, свои амбиции в Арктике активно продвигает Санкт-Петербург. Эта нечеткость границ накладывает свой отпечаток на характер позиционирования макрорегиона. Стоит отметить, что, будучи стратегически важной частью государства, в официальном дискурсе арктическое пространство позиционируется как одно макросообщество [13]. В региональных же повестках преобладает ориентация на внутренние особенности. На основании анализа визитных карточек регионов, материалов СМИ, стратегий регионального развития и продвижения туристического образа, можно выделить несколько общих смысловых пластов в позиционировании российских арктических регионов. Повсеместно доминирующий образ арктической уникальности — природноклиматические особенности территории: суровый климат (составляющие смыслы — север, холод, вечная мерзлота, лед) и вытекающие из этого природные особенности. Наиболее силен он в Якутии — крае «сурового климата» и «вечной мерзлоты». Символическим олицетворением данных характеристик является природный феномен Полюс холода, расположенный в местности Томтор Оймяконского улуса. Именно здесь в 1924 году академиком Сергеем Обручевым была зафиксирована самая низкая температура –71,2 градуса по Цельсию. Здесь же ежегодно проводится туристический фестиваль «Полюс холода», куда приезжает Санта Клаус из Лапландии и существует его резиденция. Климатические особенности накладывают отпечаток на особенности регионального сообщества Якутии. Уже в XIX веке при определении типологических черт якутского характера исследователи исходили из условий существования населения, закаливающих необходимые для выживания качества. Например, Ричард Маак по типу темперамента определил якутов как сангвиников и дал им следующую характеристику: «Невзгоды жизни сделали якута мало впечатлительным к влияниям холода и жара... Способны переносить голод, но при изобилии пищи в состоянии уничтожить неимоверные ее количества. Вообще весьма характерная черта якута — приспособляться к условиям посещающих его или в соседстве с ним живущих народностей... Молчаливых якутов я встречал редко... Между здоровыми якутами молчаливых я, по крайней мере, не встречал... Ни у одного из коренных племен Восточной Сибири не развита так словоохотливость, как у якутов». Примерно в этом же ключе выглядит и образная характеристика якутов как «сибирских евреев», данная естествоиспытателем Александром Миддендорфом [20]. Интересно также заметить, что по одной из версий Якутия является одним из мест появления современного человека. Речь идет о подтверждении гипотезы Морица Вагнера, который считает, что появление человека стало возможным благодаря морозам, которые

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

заставили его бороться за жизнь. По мнению некоторых ученых-археологов, человек заселил территорию современной Якутии в эпоху раннего палеолита [6]. При этом Арктика определяется именно как часть Севера. Природная северная экзотика определяет и ее символы: Северное сияние, белые медведи, а также северные олени, включены в региональные символические пантеоны. Показателен в этом смысле конкурс Ассоциации полярников Республики Саха (Якутия) «Якутская Арктика» на разработку логотипа и эмблемы этой ассоциации. В техническом задании было определено, что при разработке желательно использовать следующие элементы: северное сияние; северный олень; розовая чайка; рыба северных рек или обитатель моря Лаптевых (белуха); алмаз [3]. Наиболее популярный арктический символ — это белый медведь, содержащийся в гербах двух из семи регионов. На гербе ЯНАО изображены два полярных медведя, на гербе Чукотского автономного округа центральная фигура также белый медведь. Помимо медведя значимым животным выступает северный олень. Он также присутствует на символах ЯНАО. В символике Ненецкого АО использован национальный узор, отражающий традиции местного населения, в виде узора «рог оленя». Национальный орнамент содержится и в символах республики Якутия. Вторым значимым визуальным выразителем региональной особости предстает природная экзотика региона, выраженная в серенном сиянии и полярных звездах. Так, на гербе ЯНАО северный олень сопровождается Полярной звездой, а северное сияние — центральный атрибут герба и флага Мурманской области. Помимо этого, символы содержат характерные цветовые решения, обогащены голубым и серебряным цветами, обозначающими Север, чистоту, искренность и снег. Следующий общий тренд в образах данных регионов — северный полярный круг и Заполярье (смыслы: край, крайний Север, кромка льда, полюс). Поскольку практически вся территория Мурманской области расположена за Северным полярным кругом и является ранее всего освоенной и наиболее населенной частью Крайнего Севера, регион формирует свою «полярную» идентичность. «Заполярье» или «Заполярный край» — такое название Мурманской области довольно часто можно встретить как в официальных документах региона, так и в местных названиях (например, среди газет области есть «Комсомолец Заполярья» и «Полярная правда»). В проекте гимна региона содержатся такие строки: «Славься, Мурманская область! / Славься, Заполярный край! / Честь храни свою и доблесть, / Живи в веках и процветай!» [18]. Тем не менее, несмотря на наличие двух неформальных названий региона (Заполярный край, Кольский край) ассоциативный ряд который в них вкладывается, связан с одной и той же отсылкой к природной экзотике «севера»: «Здесь леса, бесконечная тунд-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ра, порожистые семужьи реки, зеркальные глади озер. Этот край — для истинных романтиков, которые мечтают отправиться на Северный полюс на ледоколе, поймать царицу северных рек — семгу, спуститься на лыжах по заснеженным склонам Хибин, увидеть красоту подводного мира Белого и Баренцева морей» [12]. Чукотский автономный округ также использует образы дальнего региона Заполярья или самого крайнего севера, а сам регион рисуется местом, где живут «люди на краю земли» у «кромки морского льда», занятые морским зверобойным промыслом: «Здесь по праздникам вновь и вновь надевают национальные костюмы — кухлянки, пошитые из шкур оленей и обшитые бисером, торбаса — теплые меховые сапоги» [8]. А Салехард самоопределяется как единственный город, расположенный на широте Полярного круга. Национальный колорит также объединяет позиционирование регионов российской Арктики (смыслы — традиционная культура, коренные жители, малочисленные народы, этнотуризм). Так, традиционная культура поморов оказывает огромное влияние на процесс конструирования региональной идентичности жителей Архангельской области, а северная экзотика Кольского края связана с этническими особенностями проживания здесь саамов — коренных жителей Кольского полуострова, которые населяют его уже более тысячи лет. Несмотря на то, что доля этнического меньшинства чукчей среди коренных народов Севера, проживающих в Чукотском АО составляет 10% из 20% (при подавляющем большинстве русских 66%), их образ транслируется на все региональное сообщество. Арктика также ассоциирована с колоссальными природными богатствами (смыслы — богатейшие запасы, газ, нефть и др.). На этой основе вырастают претензии на статусы: Салехард — газовая столица Арктики, Якутия — «настоящая кладовая природных богатств», «алмазный край» и пр. Старинная легенда гласит, что в начале сотворения мира бог, пролетая над Якутией, уронил на землю многочисленные сокровища. С тех пор этот край славится невероятным количеством природных богатств, применительно к которым используется только такие характеристики как «громадные по объему» и «уникальные по составу». Поэтому не случайно, что именно они являются ключевым символом якутской уникальности, причем закрепленными на законодательном уровне. Доминирующий образ здесь — Алмазный край, а специфика экономической деятельности республики определяется добычей алмазов. Якутия обеспечивает России 100% добычи сурьмы, 98% — алмазов, 40% — олова, 15% — золота и 24% — производства бриллиантов. Дополнением к этому «неформальному названию» региона, а также его самостоятельным символом является АК «АЛРОСА» — отечественный алмазный монополист и крупнейший поставщик алмазов на мировой рынок, главная якутская бюджетообразующая компания.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Стратегическое значение Арктики объясняет амбиции регионов и выработку

конкурентных статусов в арктическом пространстве. Самая привлекательная претензия на статус столицы российской Арктики. В наибольшей степени данные образы используются в Архангельске и Мурманске (города конкуренты на это звание в арктической зоне) и Санкт-Петербурге (внешний конкурент). Разработаны и осуществляются проекты по продвижению данного статуса во всех трех регионах: Архангельск — столица Российской Арктики: проект журнала «Арктика и Север»; «Мурманск — стратегическая столица Арктики» (murmanskbook.ru), Салехард — газовая столица Арктики. При этом общая стратегия символической борьбы — мифологизация особенностей и фактов о геополитической роли, наличии преимуществ (смыслы описывают роли регионов через прилагательные «первый», «самый», «сыгравший главную роль» в Арктике). Столичные амбиции Архангельска поддерживаются не только региональными властями, но и научным сообществом региона. Самый крупный проект в данном направлении осуществляется журналом «Арктика и Север» (учредитель — ФГАОУ ВПО «Северный (Арктический) федеральный университет имени М. В. Ломоносова»). Главный редактор журнала Ю. Ф. Лукин, презентуя проект, отмечает, что геополитический статус столицы Российской Арктики, Архангельск заслужил благодаря исторической роли, которую сыграл город в освоении арктического пространства. Статус города как столицы он связывает в первую очередь со значением в освоении Арктики, дополняя, таким образом, столичную роль в функционально нагруженный центр освоения и исследования территории Арктики: «Архангельский морской торговый порт является первым арктическим морским портом (курсив мой. — М. Н.) в истории нашей страны, сыгравшим важнейшую геополитическую роль в освоении арктического пространства на протяжении нескольких столетий» [1]. Попытки конвертировать бренд столицы в конкретный зафиксированный статус связаны со стремлением региональных и городских властей Архангельска получить статус столицы Северного морского пути, стать местом расположения администрации Севморпути. Обоснование претензий выстраивалось вокруг исторической роли города: «Если обратиться к исторической перспективе, то освоение Арктики началось именно с Севера России, мы стали первооткрывателями. Очень многие экспедиции по изучению и открытию арктического края берут начало именно на поморской земле. У нас хорошая историческая база для того, чтобы называть себя «воротами в Арктику» (курсив мой. — М. Н.) — отметил губернатор Игорь Орлов [16]. Арктическая миссия региона в одном из интервью главы региона прямо определена как место, через которое осваивается Арктика: «вся история покорения высоких широт «закручена» через столицу Поморья. Вспомните имена знаменитых полярников XX века: Георгия Седова, Георгия Брусилова, Владимира Русанова…

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Я думаю, сегодня уже никому не надо доказывать, что Архангельск — это исторически, географически наиболее подготовленное место для «святого дела покорения полюса» [15]. Видение будущего региона в Стратегии развития в 2030 связано с получением Архангельской области статус опорного региона для реализации масштабных проектов по изучению и освоению Арктики. Однако на федеральном уровне было принято решение, что офис Северного морского пути будет располагаться в Москве. Кроме того, Архангельск не вошел в число регионов, на территории которых будут создаваться комплексные спасательно-пожарные центры в Арктике. Опорные пункты будут созданы в Анадыре, Нарьян-Маре, в Мурманской области и на Командорских островах. В некоторых СМИ, эти решения восприняты как поражение: «Архангельск окончательно перестает быть Арктической столицей России» [2]. Ключевым конкурентом за статус арктической столицы России является СанктПетербург. В рамках II Международного форума «Арктика: настоящее и будущее», который проходил в Северной столице в конце 2012 года, губернатор Георгий Полтавченко заявил о том, что город должен стать координирующим центром реализации приоритетных интересов России в Арктике, а Артур Чилингаров добавил Петербург, что всегда считался арктической столицей России [4]. В этих целях запланировано объединение двух вузов — Полярной академии и Северного гидрометеорологического университета в Полярный университет и создание Полярного совета для решения вопросов по освоению Арктики и Антарктики. Определенные столичные амбиции продвигает и Мурманск. В изданной презентационной книге по продвижению региона город охарактеризован стратегической столицей [11]. В предисловие к книге губернатор Дмитрий Дмитриенко определил развитие Мурманской области как продвижение части интересов России на севере, в Арктике и необходимости занятия городом статуса центра принятия решений по арктическим вопросам. На различных городских форумах и в социальных сетях можно встретить группы и темы «Мурманск — столица российской Арктики» и тезисы подобные этому: «В 2016 году наш город-герой Мурманск отметит 100-летие со дня основания. Как считают многие, дата эта была бы еще значимее, если бы одновременно с празднованием дня рождения города, было бы объявлено о том, что Мурманск официально признан столицей Арктики» [9]. Показательно, что в Стратегии социально-экономического развития Мурманской области до 2025 года наиболее оптимистичным сценарием развития назван сценарий «Стратегический центр Арктической зоны Российской Федерации» — «Столица Арктики». Его разработчики Стратегии считают наиболее амбициозным и «в полной мере соот-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ветствующим модернизационной повестке дня и амбициям России в отношении Арктики», и поэтому он принят как основной. В свою очередь это означает, что Мурманск приобретает функции «столичности» Арктического макрорегиона, что «будет способствовать повышению имиджевой оценки, и расширению границ межрегионального и внешнеэкономического сотрудничества, а также повышению интереса к региону как центру сосредоточения арктических инициатив». Предполагается, что к 2025 году Мурманск станет главным научным, кадровым, культурным и деловым центром Арктики, главным форпостом России в Арктическом макрорегионе и Северной Атлантике, центром знаний и превосходства в Арктике [21]. Столицей российской Арктики также называют Нарьян-Мар, а расположенный неподалеку Пустозерск — древней столицей Русской Арктики [5]. Столица как центр изучения Арктики позиционируется поселок Тикси — административный центр Булунского улуса Республики Саха (Якутия). Помимо столичного статуса значимое место в символической повестке региональных элит занимает образ «ворот». В Архангельской области устойчиво представление о том, что Архангельский морской торговый порт является первым арктическим портом, сыгравшим важнейшую геополитическую роль в освоении морского пространства. Образы первопроходцев составляют особенную претензию этого региона: «освоение Арктики началось именно с Севера России, мы стали первооткрывателями», «многие экспедиции по изучению и открытию арктического края берут начало именно на поморской земле. Мурманск также называют «Воротами Арктики» и любят подчеркивать, что это единственный город на планете, откуда все поезда идут только на юг, а корабли — только на север. Чукотка реализует проект, призванный привлечь внимание к туристическим возможностям территории, представляющие Чукотку в четырех направлениях: как «территорию географических открытий», «территорию приключений», «территорию традиций» и «ворота Арктики». Помимо дискурса места освоения Арктики и ворот освоения Арктического региона, значение приобретает дискурс исследования Арктики и оплота российской Арктики — северного форпоста государства, охраняющего границы. Геополитическое значение региона формирует также еще один важный идентификационный ориентир — это статус «северо-западного форпоста России». «Ты — ворота в Большой Океан / И форпост на российской границе, / А характер твоих северян / Может с твердым алмазом сравниться» — поется в популярной песне [14]. И, действительно, оборонное значение региона, и подчеркивание его стратегического статуса чаще всего встречается в массовом сознании при упоминании Мурманской области.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В позиционировании Мурманской области важным сюжетом является географиче-

ский факт: Мурманск — это крайняя левая точка российской Арктики. На этой основе продвигается статус города как начала Арктики. Губернатор области Марина Ковтун в одном из интервью сравнила маркер начала и статус города с ледоколом, который держит курс на Север, в Арктику: «Это начало Северного Морского пути, ключевой опорный пункт на стыке районов Северного Ледовитого и Атлантического океанов. У нас круглогодичный, незамерзающий порт с необходимыми глубинами. Это очевидные факты. Именно поэтому на протяжении всего двадцатого века из Мурманска начинались все экспедиции в Арктику, а на Кольском полуострове создана полноценная база для атомного ледокольного флота» [7]. Последние инициативы городских властей связаны с попыткой определить бренд города. Для этой работы привлечена известная маркетинговая компания Stas Marketing, предложившая 5 вариантов слогана, основываясь на исследованиях традиционных символов региона [17]: 1. Мурманск — это жизнь на краю. 2. Мурманск — это столица Заполярья. 3. Мурманск — это воплощение извечных русских амбиций: господства на море и освоения севера. 4. Мурманск — это место для тех, кто не любит жару. 5. Мурманск — это форпост Русской Арктики. До конца 2013 года разработчик должен предоставить окончательные итоги работ, но обсуждение и голосование в Сети показывают популярность второй (столица Заполярья) идеи [10]. Она предполагает следующую философию бренда города: «Уникальность Мурманска вкупе с масштабом самого большого заполярного города мира позволяют Мурманску претендовать на роль центра всех процессов, которые происходят в арктическом регионе — арктического сотрудничества, арктического туризма, жизни в Арктике» [17]. Каждый из регионов пытается занять свое место в освоении, исследовании Арктики. Создание Института комплексных исследований Арктики РАН в Архангельске, Центра по изучению Арктики на Ямале, деятельность Северного (Арктического) федерального университета имени М. В. Ломоносова и других структур приводит к проведению различных форумов, конференций, которые актуализируют данную тему в жизни российских регионов. Очевидно, что арктическое расположение — это конкурентное преимущество регионов, которое используют все субъекты российской Арктики. Это порождает символиче-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

скую конкуренцию и стимулирует дискуссию о самоопределении себя среди других с таким же символическим капиталом. Вместе с тем, не все территории в равной степени формируют свою идентичность и имиджевую политику через обращение к циркумполярным смыслам. Самыми арктическими (в плане использования геополитического маркера в практиках позиционирования) можно считать Архангельскую и Мурманскую области, Ямало-Ненецкий автономный округ. В меньшей степени, чем в этих трех территориях, арктический символический капитал используется в республике Якутия, ХантыМансийском, Чукотском автономном округе. Для Красноярского края приоритетными темами позиционирования являются идеи столичности и экономической мощи. Арктическая специфика подчеркивается, в частности, по отношению к северной части края — Эвенкии и значима в ее образе как «географического центра России». В июле 1992 года участники научно-спортивной экспедиции имени известного полярного исследователя Ивана Папанина определили, что новый географический центр России расположен чуть южнее Северного полярного круга и имеет координаты 94 градуса 15 минут восточной долготы и 65 градусов 25 минут северной широты. В этой точке в конце августа 1992 года была установлена почти 5-метровой высоты стела, увенчанная золоченым двуглавым орлом, а на одной из прикрепленных к стеле металлических пластин изображены контуры географических границ России. Интересно, что с первого января 2007 года Центр России стал символом нового объединенного Красноярского края. Именно здесь Александр Хлопонин, Борис Золотарев и Олег Бударгин положили начало процессу объединения трех субъектов Федерации. Таким образом, можно отметить, что для символической капитализации арктического ресурса необходимым фактором является активность региональных акторов, в особенности политической элиты. Для включения в конкуренцию за статусные роли на стратегически важной части мира необходимо усиление внутренней составляющей арктической идентичности у самого сообщества во всех регионах российской Арктики. Список источников и литературы

1. Архангельск — столица Российской Арктики: проект журнала «Арктика и Север». URL: http://narfu.ru/aan/arh_arctik/ (дата обращения: 23.09.13). 2. Архангельск окончательно перестает быть Арктической столицей России // Информационно-публицистический портал Архангельской области «Двинская Земля». 18.01.2013. Режим доступа: http://dvinaland.com/?p=2767 (дата обращения: 19.09.2013). 3. Ассоциация полярников Республики Саха (Якутия) «Якутская Арктика» объявляет конкурс! // Торгово-промышленная палата Республики Саха (Якутия). 06.02.2013. Режим доступа: http://tppsakha.ru/associaciya-polyarnikov-respubliki-saxa-yakutiya-yakutskaya-arktikaobyavlyaet-konkurs.html (дата обращения: 23.09.13).

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

4. В Петербурге начал работу II Международный форум «Арктика: настоящее и будущее» // Новости. Сайт Администрации Санкт-Петербурга. 05.12.2013. Режим доступа: http://gov.spb.ru/press/governor/26813/ (дата обращения: 22.09.2013). 5. Епископ Иаков: Духовное возрождение Русской Арктики есть веление Божие // Архангельское Епархиальное управлении. 20.11.2012. Режим доступа: http://www.arheparhia.ru/publications/?ELEMENT_ID=29994 (дата обращения: 19.09.2013) 6. Кобзарева И., Пронякин К. Прошлое в награду. Опыта предков якутам не занимать // Российская газета. №4488. 10.10.2007. Режим доступа: http://www.rg.ru/2007/10/10/yakutsk.html (дата обращения: 17.04.13). 7. Ковтун М. Арктика начинается в Мурманске // ТПП-Информ. 12.04.2013. - Режим доступа: http://www.tpp-inform.ru/official/3365.html (дата обращения: 19.09.2013) 8. Люди на краю земли // Эксперт Сибирь. №48(190). 24.12.2007. URL: http://expert.ru/siberia/2007/48/puteshestviya/ (дата обращения: 23.09.13). 9. Мурманск — столица Арктики // 21 Форум. Все новости Мурманска и области. Режим доступа: http://www.tv21.ru/forum/index.php?topic=9808.0 (дата обращения: 17.04.13). 10. Мурманск — столица Арктики! Выбор идей бренда города Мурманска в социальной сети Вконтакте // Вконтакте. Режим доступа: http://vk.com/region51com (дата обращения: 19.09.2013) 11. Мурманск — стратегическая столица Арктики // Koмуникационное агентство «Global Media». Режим доступа: http://murmanskbook.ru/ (дата обращения: 17.04.13). 12. Мурманская область. Туризм России. Режим доступа: http://turism.rossii.ru/turism/inner/murmanskaya/ (дата обращения: 17.04.13). 13. Назукина М.В. Образы российской Арктики в официальном дискурсе: поиск основания для макрорегиональной идентичности // Арктика и Север. 2013. № 11. — С. 39 – 50. 14. Неофициальный гимн Мурманской области. Режим доступа: http://vivayak.narod.ru/_5.htm (дата обращения: 17.04.13). 15. Орлов И. «Пост губернатора надо занимать с верой в Россию. А что получится — жизнь покажет» // Правда Севера. 21.12.2012. Режим доступа: http://www.dvinaland.ru/power/head/interview.php?ELEMENT_ID=34664 (дата обращения: 17.04.13). 16. Орлов Игорь представил федеральным СМИ арктический вектор инновационного потенциала Поморья // Новости Правительства Архангельской области. 27.12.2012. Режим доступа: http://www.dvinaland.ru/prcenter/release/34811/ (дата обращения: 17.04.13). 17. Предложения по проекту концепции бренда г. Мурманска Подготовлено ООО «ЭЙ-ТУ-ЗЕТ РИСЕРЧ». Москва. Июль 2013 // Вконтакте. Режим доступа: http://vk.com/doc67894_206651596?hash=4c8d16970920194149&dl=2c847cddddfd763a94 (дата обращения: 19.09.2013). 18. Проект гимна Мурманской области. Режим доступа: http://www.govmurman.ru/symbol/hymn/ (дата обращения: 23.09.2013). 19. Проект федерального закона Российской Федерации «Об Арктической зоне Российской Федерации». Режим доступа: http://www.minregion.ru/documents/draft_documents/2714.html (дата обращения: 23.09.13). 20. Рахлеев Ф. Исследователи XIX века о якутском характере // Якутск вечерний (Якутск). 08.10.04. Режим доступа: http://www.789.ru/news/10365-3372.html (дата обращения: 17.04.13). 21. Стратегия социально-экономического развития Мурманской области до 2020 года и на период до 2025 года. М., 2011. Приложение к постановлению Правительства Мурманской области от 23.12.2011. № 693-ПП/15. Режим доступа: http://minec.govmurman.ru/content/strat_plan/sub02/ (дата обращения: 19.09.2013)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 РОССИЙСКИЕ КЕЙСЫ О. В. Игнатьева, О. В. Лысенко

АНАЛИЗ ОДНОГО ПРОЕКТА: «ПЕРМСКАЯ КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ» ГЛАЗАМИ СОЦИОЛОГА1

В силу разных обстоятельств Пермь в 2008-2012 гг. стала площадкой для реализации масштабного эксперимента, с весьма амбициозными целями преобразования городской среды в новом, постиндустриальном формате. Этот своеобразный кейс, как оказалось, сегодня интересен многим, ввиду наличия определенного запроса на решение подобных задач. В эпоху деиндустриализации сходные проблемы стоят перед многими городами, а примеров, как оказалось, не так уж и много. Поэтому не удивительно, что авторам довелось столкнуться с неподдельным вниманием к Перми на многих конференциях, в частных беседах с коллегами и знакомыми, причём не только из России, но и за рубежом. Удовлетворить такой интерес непросто. Парадокс заключается в том, что в самой Перми до сих пор идут дискуссии о том, что же произошло на самом деле, как это получилось, и какой во всем этом был смысл. Чтобы хоть как-то разобраться в сути произошедшего, нам необходимо предпринять некий анализ не только самого «пермского проекта», но и генезиса самого города, сообщества, его создавшего, тех культурных и социальных факторов, которые во многом обусловили непосредственные события 2008 – 2012 гг.

Особенности пермского городского сообщества Мы вынуждены констатировать, что до сих пор не существует сколько бы ни было сбалансированной исследовательской программы, инструментариев, гипотез, которые позволили бы собрать воедино разрозненные тексты и источники, посвященные анализу современных российских городских сообществ. В особенности, если учесть существенные изменения, произошедшие в городах за последние десятилетия — новые социальноэкономические и политические условия, появление новых социальных групп (например, предпринимателей, офисных работников, фрилансеров), возникновение существенной имущественной дифференциации городского сообщества, пространственной сегрегации и т.д. Сама по себе тема эволюции российских городских сообществ в конце ХХ настолько обширна, что в рамках этой статьи нельзя ее рассмотреть даже вкратце. Однако некоторые 1

Статья подготовлена в рамках проекта № 034-ф Программы стратегического развития ПГГПУ.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

черты складывающейся специфической городской культуры этого типа, важные с точки зрения описываемой темы, следовало бы зафиксировать. Во-первых, для современного российского города характерно значительное культурное расслоение, обусловленное уровнем и характером образования, профессиями, образом жизни. Можно выделить как минимум три условных социальных слоя, различающиеся по своим моделям поведения. Первые два появились еще в позднем советском городском сообществе: это более и менее урбанизированные, «современные» (на нынешнем сленге — «продвинутые») горожане и «новые городские варвары». Для первых (вероятно, находящихся в численном меньшинстве) город представлял собой единое символическое и социальное пространство, в основном освоенное и присвоенное. Их социальные контакты строились уже не по принципу «двора» и микрорайона, а по принципам общности профессии, увлечений, общности взглядов. Этот город принадлежал им. Они овладели городскими культурными и социальными технологиями и преуспевали. Возникавшие социальные связи, социальные сети, сходство ожиданий, предпочтений, способов адаптации и социализации позволяют говорить о них как о настоящих горожанах. Если, например, проследить биографические конструкции двух одноклассников, один из которых поступает в вуз, а другой следует устойчивой модели советского времени «двор-ПТУ-завод», то мы без труда можем обнаружить, как будет меняться их способ существования в городском пространстве: для первого достаточно быстро новые студенческие, а потом и профессиональные связи станут более значимыми и широкими (в пространственном измерении), чем школьные и дворовые, а второй так и ограничит основной ареал своего обитания микрорайоном, изредка выбираясь «в город» за покупками и развлечениями. Вообще, судя по нашим исследованиям, город становится городом в России тогда, когда возникают площадки, на которых могут встретиться эти «современные горожане». Этим объясняется столь важная роль разного рода культурных институций города — театров, филармоний, библиотек, а ныне, возможно, клубов и фестивалей, вход в которые для непосвященных охраняется изначально высокими требованиями к культурным компетенциям индивида. Не случайно даже небольшие по численности городские поселения Пермского края, имеющие театры, даже самодеятельные, гораздо больше похожи на город, чем их соседи, лишенные таких площадок. При разрушении (или отсутствии) такой площадки исчезает и тот слой, который выстраивает свои связи поверх микрорайонов-поселков. Освоение этих культурных институций (хотя бы на уровне «я там бывал») становится обязательным для каждого, кто претендует на статус горожанина. Самопровозглашенная роль урбанизированного меньшинства, которое само себя предпочитало в советские времена именовать интеллигенцией или интеллигентными

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

людьми, по сути, являлась прогрессорской (спасибо за эту удачную аналогию со Стругацкими профессору Марку Липовецкому, высказавшему ее в частной беседе). И это важно понимать при обсуждении заявленной темы. Чувствуя себя носителями «городской», прогрессивной культуры, именно представители этого слоя первыми ощутили потребность в символической презентации новой городской идентичности, не сводимой ни к заводу, ни к этносу, ни к государству. Как замечал еще Э. Дюркгейм, совместные ритуалы рождают чувство солидарности и социальности. А социальность нуждается в легитимации — то есть в доктрине локальной идентичности, в ответе на вопрос «а кто мы, собственно, есть». Потребность в доктрине локальности становится особенно острой тогда, когда ослабевают иные идентичности, что и произошло в 90-х годах ХХ века, с окончанием советской эпохи. И тут городское сообщество столкнулась с общей проблемой большинства российских городов. Типовые советские индустриализированные города плохо подходили на роль «уникального места». Кому-то повезло больше — Санкт-Петербургу или Одессе имидж придумывать не пришлось. Для остальных же прежние коннотации и нарративы, типа «города-труженника» и «города-героя», создаваемые в рамках идеологической советской модели, безнадежно утратили свою актуальность, да и плохо подкреплялись новыми реалиями. Новые определения отыскивались очень тяжело. Стратегии поиска «гениев места» (в Перми таковыми стали Л. Г. Пастернак, А. П. Чехов и С. П. Дягилев) не сработали, поскольку были изначально скроены по лекалам «интеллигентных людей», не воспринимаемых ни «новыми горожанами» (третьим выделяемым слоем, о котором чуть позже), ни «городскими варварами». Именно поэтому доминирующим образом самоописания пермяков стал образ «дыры» [7, с. 162 – 175].

Современный вызов городу Тут мы подходим к еще одной теме, игнорировать которую невозможно. Сложность анализа увеличивается, если мы примем во внимание наложение в современном российском городе двух процессов — затянувшегося перехода российского общества к рыночному обществу, и одновременно — процессов, связанных с глобализацией мира. Здесь мы имеем ввиду, прежде всего, изменение самого характера общества эпохи «тяжелой модернити» к некоему постсовременному состоянию, для которого характерны деиндустриализация, переход от экономически детерминированной структуры общества к структуре, воспроизводимой по канонам стилей, отказ от примордиализма в определении социальной идентичности в пользу «стихийного» конструктивизма. Разумеется, стоит вспомнить и более приземленные процессы — распространение новой культуры индивидуализма, «биографизацию» жизни, новые технологии коммуникации и т.д. и т.п. Как следствие, новая

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

социально-экономическая ситуация вызвала существенный рост новых городских слоев, не похожих ни на «интеллигентных людей», ни на «городских варваров», причем задолго до крушения самого Советского Союза (вспомним сетования по поводу «образованцев», начавшиеся еще в 1980-е гг.). Что характерно, почти тогда же в социальной теории начинаются попытки дать этим слоям новое имя — «людей третьей волны» [10], «креативного класса» [11] или «социальных новаторов». Даже понятие среднего класса на этой волне приобрело совсем иной оттенок [См.: 8; 6]. Само наличие попыток отыскать термин и тем самым промаркировать новое социальное явление свидетельствует о его реальности. Не вдаваясь в дискуссию относительно сути этого явления (что явно выходит за рамки заявленной темы), следовало бы все же в двух словах охарактеризовать собственное понимание этого нового слоя, стараясь избегать чрезмерной ангажированности новым, что, честно говоря, очень заметно в некоторых перечисленных выше работах. Очевидно, речь идет о тех горожанах, которые оказались способными заново и по-иному освоить городское пространство, заняв в нем особую нишу. Опираясь на работы З. Баумана, [3], Н. Элиаса [12], П. Вирно [4] Э.Гидденса [5], М. Яцино [14] и некоторых других авторов, говорящих и пишущих о том же, можно дать беглый (но достаточный здесь и сейчас) образ «нового горожанина». Прежде всего, это тот слой городских жителей, который сочетает в себе высшее образование, более или менее глубокое усвоение культуры и прагматические жизненные устремления (в первую очередь — консюмеризм), гибкие стратегии поведения на рынке занятости (склонность к проектной деятельности, готовность менять профиль деятельности, стремление к продолжению обучения) и приверженность к независимости, выражающаяся в приверженности к свободному графику и фрилансерству, стремление к творчеству и плюрализм в культурном потреблении. Но помимо набора этих общих качеств, следовало бы указать еще на два важных обстоятельства. Первое - «новые горожане» явно выпадают из традиционной социально-классовой структуры, как она виделась социологам еще в 60-70-х гг. прошлого века, поскольку перестают ценить раз и навсегда достигнутый социальный статус. В разных работах не раз было высказано мнение о том, что сегодня в западном обществе не социальные и материальные позиции определяют стиль практикуемой культуры, а выбранный стиль приводит человека в рамки определенного сообщества [3; 14]. Второе — «новые горожане» все чаще отказываются от «эссенциалистской» трактовки своей идентичности, в первую очередь — этнической, территориальной и гражданской. Увеличение возможностей менять свое место жительства и работы, информационная доступность и, смеем предположить, убежденность в том, что все есть «общество спектакля», все есть продукт PR-технологий, рекламы и манипуляции (а не малая часть этого нового слоя, так или иначе, сама задействована в рекламе, формировании

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

корпоративной культуры, в продвижении идей, товаров или самой себя на рынках), только без надрыва и особых негативных коннотаций, свойственных «интеллигентным людям». И тут мы вновь возвращаемся к исходной теме — к проблеме поиска Пермью своего лица. В новой ситуации оказалось, что для того, чтобы «застолбить» свое место в мире, мало обладать промышленной базой и набором более или менее работающих городских институций. Оказалось, что для продвижения города в глобальном мире надо, с одной стороны, создать новую городскую среду, которая была бы привлекательной для «новых горожан», в особенности тех из них, которые подходят под определение «креативного класса», а с другой — презентовать эту цель таким образом, чтобы в нее поверила «адресная группа», а возможно — и инициировать формирование новых сообществ креативных профессий в рамках уже сложившегося городского сообщества. В этом и следует искать истоки потребностей в «брендингах» городов, реноваций, культурных революций.

О чем мечтали «революционеры» Теперь самое время вернуться к главной теме пермских баталий последних лет — к Пермскому культурному проекту или к Пермской культурной революции. В его основе лежал тезис, неоднократно высказанный двумя главными идеологами ПКП М. Гельманом и Б. Мильграмом, да и главным администратором проекта губернатором О. Чиркуновым о том, что «современном глобальном мире индустриализация регионов перестала быть решающим фактором, обеспечивающим лидерство в мировом масштабе. Индустриальные территории уже не могут концентрировать финансовые, интеллектуальные, технологические и творческие ресурсы, как это было ранее» [9, с. 5]. Такой точкой концентрации ресурсов при этом была объявлена культура, понимаемая как «способ поиска человеческой идентичности и формирование особого образа жизни и стиля жизни на территории» [9, с. 13]. Важными составляющими ее были объявлены «информация, знания и творческая способность, то есть способность порождать новое» [9, с. 12]., а главной функцией — модернизация страны (понимаемая в том смысле, который придал этом термину тогдашний президент страны Д. Медведев). То есть именно культура как формируемый стиль территории должна была стать главным ресурсом развития региона, запустить необходимые процессы, позволяющие региону или городу перейти к новой, постиндустриальной эпохе. Были объявлены и четыре главных индикатора успеха Пермского культурного проекта: 

изменение качества жизни в Пермском крае;



снижение оттока населения и повышения индекса развития человече-

ского капитала;

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 

изменение структуры экономики в крае — создании новых рабочих

мест в секторе культуры и творчества, развитии малого бизнеса, развитии сферы услуг и туризма; 

изменение в других экономических и социальных системах – создание

точек постиндустриального развития [9, с. 45]. Такова была, по крайней мере, их декларация. Каковы были «истинные» мотивы авторов и реализаторов этого проекта — судить политологам: это по их части строить гипотезы на основе инсайдерской информации. Отследить, были ли выполнены эти показатели в рамках культурного проекта, в настоящий момент сложно по нескольким причинам. Прежде всего, в силу его незавершенности: между провозглашением пермского культурного проекта и назначением одного из его идеологов Б. Мильграма министром культуры Пермского края (2008 год) до момента сложения полномочий губернатором Пермского края О. Чиркуновым (апрель 2012 г.) и началом сворачивания некоторых направлений «культурной революции» прошло всего 4 года. Во-вторых, этот проект разворачивался в условиях достаточно жесткого сопротивления со стороны некоторой части региональной элиты и многих общественных организаций и общественных деятелей [13, с. 151 – 162]. Втретьих, многие из означенных выше показателей нуждаются, как минимум, в обоснованном инструментарии замера (например, как измерить «точки роста постиндустриального развития»?). В настоящий момент тема научного анализа последствий Пермского культурного проекта активно обсуждается и разрабатывается в разных кругах пермского академического сообщества, и, хочется надеяться, получит свое развитие. Наша же задача скромнее: проследить на основе имеющихся данных социологических исследований, анализа печатных источников и личных впечатлений особенности восприятия Пермского культурного проекта со стороны разных частей городского сообщества и наметить дальнейшие пути исследования этого кейса.

Что получилось на практике Самый заметный и самый неожиданный (для внешнего наблюдателя) результат ПКП — ярое неприятие его со стороны как минимум, двух выше описанных условных слоев городского сообщества — со стороны «интеллигентных людей» и «городских варваров». Пожалуй, с самого начала реализации проект сопровождался целым рядом скандалов, спровоцированных «революционерами» со стороны пермских художников, музейных работников, вузовских преподавателей. Однако, собственно «контрреволюция», как и положено, была инициирована активным меньшинством, представленным как раз представителями тех групп, от которых как раз и следовало бы в теории ожидать если не одобрения,

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

то по крайней мере лояльности — вузовских преподавателей/ученых и гражданских активистов. Роль застрельщика взял на себя И. Аверкиев, известный пермский правозащитник, а затем он был поддержан разными людьми — коллегами по цеху, местными политиками, деятелями искусства и науки [2]. Не углубляясь в тонкости, почему и с чем в число противников попал тот или иной человек, хотелось бы очертить некую общую рамку смысла, а потом уже ответить на вопрос: в чем была причина столь ярого неприятия их со стороны широкого круга местных жителей. Вслед за печально известным классиком в адрес «революционеров» мы можем сказать — «страшно далеки они от народа». Дело в том, что антропологически основные авторы проекта принадлежат к современной богеме, к творцам современного искусства. Практики современного искусства подразумевают ставку на самоценность переживания вне зависимости от того, каким будет вызываемое чувство, положительным, вписанным в канон пристойности, или негативным, провоцирующим. Последнее, пожалуй, еще и лучше, так как пристойное, возвышенное переживание искусства, благодаря авангарду ХХ века и теоретикам постмодернизма типа Ж. Бодрийяра напрочь связывается современным творцом культуры с буржуазностью, скукой, фальшью. Так что чем хуже, тем лучше — негативная реакция была для творцов ПКП достаточным ответом, ибо они по сути своей художники, а не политики — и уж тем более не политтехнологи, вопреки определениям СМИ в адрес М. Гельмана. Поэтому они наткнулись на организованное и крепнущее год от года сопротивление со стороны пермского сообщества. Местные прогрессоры, продолжая метафору Стругацких-Липовецкого, столкнулись с еще более продвинутыми прогрессорами, разом лишив первых монополии на прогресс (интересно, что ныне и упоминавшийся выше И. Аверкиев использует эту метафору, не в свой, разумеется, адрес. [1]. Возникла конкуренция между «варягами» и «туземцами» (любимое сравнение в пермском дискурсе). Но в процессе этой конкуренции противники «революции» оказались более искушенными в современных технологиях работы с населением, чем «революционеры». Как ни странно, региональные СМИ, в том числе и подконтрольные губернатору, практически не предприняли никаких попыток создать позитивный имидж предлагаемым программам и проектам. Напротив, голос противников ПКП оказался более громким и убедительным. Как следствие, в памяти пермских граждан Пермский культурный проект оказался связан только с «красными человечками» и «Табуреткой» (наиболее скандальными артобъектами, установленными в этот период), а общественная полемика на разных уровнях вылилась в разговоры о стоимости проектов и размерах гонораров, причем с намеком на коррупционную составляющую.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Возможно, эта ожесточенная полемика и не позволила заметить и отрефлексировать

иные составляющие ПКП, скрытые от основной части публики. Хотя они, на наш взгляд более интересны. Отметим некоторые из них пока в качестве отдельных зарисовок, поскольку целостная картина пока находится в стадии формирования. Последствие 1. От чиновника — к «проектанту». Появление проектных менеджеров в сфере культуры. Хотели непосредственные творцы ПКП этого, или нет, но некоторое послание пермскому сообществу было прочитано по крайней мере некоторым числом представителей «новых горожан». В цитированной выше концепции культурной политики Пермского края «Пермский культурный проект» есть еще одна составляющая, обозначенная как принципы современной культурной политики «Действуем и преобразуем одновременно» и «Обучаем, действуя» [9, с. 18]. Иначе говоря, эта политика должна была осуществить системный трансферт культурных технологий и способствовать «формированию новой генерации менеджеров, творцов, зрителей, меценатов». На практике это вылилось в такие проекты, как серии семинаров и конференций, экономических форумов с весьма представительным составом, в программу «Пермский край — территория культуры», в рамках которой на протяжении ряда лет разные города и поселки региона получали, по сути, годовые гранты на реализацию собственных культурных проектов. В социальном плане одним из значимых последствий ПКП стало появление некоторого количества местных менеджеров, ученых, фрилансеров, дизайнеров и предпринимателей в сфере креативных индустрий, которые смогли адаптироваться к ситуации и получить прибыль, причем не только в материальном измерении. Мы можем констатировать формирование целой группы «проектных менеджеров в сфере культуры», готовых найти производителя, заказчика и связать их воедино, что является относительно новым феноменом в пермском ландшафте. Может, это заслуга не исключительно ПКП, но в рамках «культурной революции» появились условия, благодаря которым многие из них развернулись, приобрели опыт, осознали новые возможности. Интересное обстоятельство — они, в отличие от чиновника, не принадлежали изначально к «командам», хотя чиновник и хотел бы их туда приписать. Они оказались профессионалами в том смысле, что изначально работали не столько на идею заказчика (босса), сколько реализовывали собственное представление о параметрах «культурного продукта». Да и само применение термина «услуга, продукт» в отношении культуры их не смущало. Есть шанс, что эта новая генерация продолжит свою деятельность и в дальнейшем. Последствие 2. От Большой пьянки — к городскому фестивалю. Формирование новых коммуникативных площадок для «нового горожанина».

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Одной из проблем, с которыми сталкиваются власти больших и малых провинци-

альных городов при проведении массовых мероприятий, является специфическая публика, их посещающая. Так, вошедшие в практику «дни города», как правило, рассчитаны в основном только на одну выделенную нами категорию городского сообщества — в терминологии образованных слоев — на «городских варваров». По результатам серии фокус-групп в разных городах Пермского края, а также по мнению многих коллег из других городов, эти мероприятия заставляют значительную часть населения просто покидать городские центры на эти дни под давлением жителей городских окраин. Дым шашлычных, обилие пьяных и упрощенная программа на невзыскательную публику практически исключает участие в таких мероприятиях представителей средних слоев населения, семейный отдых с детьми, носителей иных, альтернативных культурных стилей. Одним из наиболее успешных мероприятий ПКП стал фестиваль «Белые ночи» — многодневное действие на центральной площади города (так называемой «эспланаде»), проводившееся на протяжении последних трех лет в рамках специально построенного для этого фестивального городка, объединяющее музыкальные выступления разных жанров (от классической музыки в исполнении «Виртуозов Москвы» до альтернативного рока и джаза), торговлю сувенирами и продукцией народных промыслов, выставки, театральные представления и т.п., сделанные силами как местных, так и приезжих артистов, музыкантов и художников. Сами организаторы предпочитали говорить о «Белых ночах» как о «фестивале фестивалей», включавшем и День города. Изменение формата мероприятия повлекло и существенное изменение аудитории. Впервые за много лет городская площадка объединила представителей разных социальных слоев. Ограничения на торговлю спиртным и курение на территории фестивального городка позволил снять естественные ограничения на возраст посетителей, разнообразная программа удовлетворила самые разные вкусы, а единое дизайнерское решение делало интересным нахождение на фестивале даже при отсутствии интереса к искусствам. Выше мы уже говорили о роли, которую играли театры и музеи в российских городах для формирования слоя «интеллигенции». Фестиваль «Белые ночи», равно как и подобные ему мероприятия, стали новой площадкой для выработки чувства солидарности и социальности городского сообщества, в первую очередь — «нового горожанина». Последствие 3. Пермский звериный стиль — от научной проблемы к товарному знаку. Новые символы города. Выработка территориальной идентичности, особенно в условиях существенных социальных сдвигов, всегда сопровождается пересмотром культурных символов, эту идентичность презентующую. Не удивительно, что проявление новой символики и новых куль-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

турных мифов зачастую становится актуальной задачей. Но в этом вопросе наиболее часто власти терпят фиаско, сталкиваясь с откровенным неприятием населением того смысла, который должен быть запечатлен в конструируемых символах. Не вдаваясь в долгие объяснения причин такого неприятия, просто констатируем наличие этой проблемы. Пример тому — как пресловутые «красные человечки» из истории ПКП, так и примеры из других регионов, например баталии вокруг омской символики, или многочисленные примеры «народных названий» советских и постсоветских памятников (авторам известны примеры из Сыктывкара, Иваново, Владимира, Астаны и т.д.). Тем интереснее пример формирования относительно нового бренда и набора символов «Пермского звериного стиля». Еще 5-6 лет назад о нем знали только специалистыархеологи и музейные работники, да и то, его научный статус не раз подвергался сомнению — Пермский звериный стиль воспринимался некоторыми учеными как локальный вариант более широкого исторического явления урало-сибирского звериного стиля. Появление символики, созданной на основе Пермского звериного стиля стало возможным даже не усилиями Министерства культуры, а благодаря совместным проектам организатора международного этнофутуристического фестиваля в Перми «Камwa» Натальи Шостиной и пермских ученых. В результате сюжеты и образы Пермского звериного стиля послужили толчком для разработки сувенирной продукции Пермского края, дизайнерских разработок, ювелирного искусства, арт-объектов. В настоящий момент это один из узнаваемых брендов Пермского края. Это пример того, как в рамках того или иного политического проекта могут быть реализованы и вполне самостоятельные культурные новации. Разумеется, последствия ПКП могут оказаться более глубокими, широкими и неоднозначными. Время окончательных выводов еще не пришло. Однако в завершение нашего анализа хотелось бы подчеркнуть некоторые условия, необходимые для успешной реализации проектов в культурной политике городов, вытекающие из пермского регионального опыта. Самым важным условием успеха такого рода проектов остается более или менее устойчивый консенсус жителей города относительно самой необходимости брендирования территории, поиска идентичности и формирования новой городской среды. Причем такой консенсус необходим именно на позитивной основе, иначе готовности играть (а любой бренд — презентация, а значит и игра) в свою «идентичность» не будет. Возможен ли этот консенсус? Думается да, при приложении определенных усилий в области маркетинга, рекламы и просвещения. Другое важное условие — формирование команд, участвующих в реализации отдельных составляющих культурной политики на основе смешения местных и приезжих

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

специалистов, экспертов, менеджеров. Как показала и продолжает показывать практика, без предварительной, мало заметной внешне, но тяжелой работы по согласованию позиций между различными составными частями городского сообщества, управленческого аппарата и идеологами проекта, равно как и без взаимных компромиссов подобного рода «революции» практически не возможны. Наконец, третье условие — опора на предварительное изучение городского сообщества во всем его специфическом многообразии и уникальности. К сожалению, общие схемы тут вряд ли помогут: городские сообщества все же не похожи друг на друга. И тут вряд ли можно обойтись простой экспертизой (иначе говоря – личными наблюдениями), поскольку социальной ангажированности любого эксперта никто не отменял. Речь идет о глубоких, порой длительных исследованиях методами социологии, истории, культурной антропологии, социальной психологии. Только при соблюдении этих условий, на наш взгляд, возможно то самое брендирование, те самые реновации и идентификации, о которых столь часто сегодня рассуждают в связи с настоящим и будущим индустриального города.

Список литературы и источников 1. Аверкиев И. В. Арт-объекты: резервация не нужна, нужно обновление ассортимента. Режим доступа: http://www.pgpalata.ru/persons/Art_objects (дата обращения 01.10.2013). 2. Аверкиев И. В. Пермский культурный пузырь. Режим доступа: http://bus.znate.ru/docs/index-3819.html (дата обращения 01.10.2013). 3. Бауман.З. Индивидуализированное сообщество Индивидуализированное обществоа. — М.: Логос, 2005. — 390 с. 4. Вирно П. Грамматика множеств. — М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2013. — 176 с. 5. Гидденс Э. Последствия современности. — М.: Праксис, 2011. — 352 с. 6. Дилигентский Г. Г. Люди среднего класса. — М.: Институт фонда «Общественное мнение», 2002. — 285 с 7. Дюкин С. Г. Мрачный и неудобный город (оценка пермских реалий в блогах) / Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой. — Пермь, ПГГПУ, 2013. — С. 162 – 175. 8. Кагарлицкий Б. Восстание среднего класса. — М.: Эксмо, 2012. — 224 с. 9. Пермский культурный проект. Концепция культурной политики Пермского края. Режим доступа: http://www.kulturaperm.ru/content/file/Konsept%20polnyi.pdf (дата обращения 01.10.2013). 10. Тоффлер Э. Шок будущего: Пер. с англ. / Э. Тоффлер. — М.: ООО «Издательство ACT», 2002. —557 с. 11. Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее. — М.: Классика-XXI, 2011. — 432 с. 12. Элиас Н. Общество индивидов. — М.: Праксис, 2001. — 336 с.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

13. Янковская Г. А. Локальный фундаментализм как стиль дебатов о культуре // Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред. О.В. Лысенко, Е.Г. Трегубовой. — Пермь, ПГГПУ, 2013. — С. 151 – 162. 14. Яцино М. Культура индивидуализма. — Харьков: Гуманитарный Центр, 2012. — 280 с.

Л. Е. Добрейцина

БРЕНДИНГ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ГОРОДА: ПОИСК СМЫСЛОВ, ПРОБЛЕМЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ (НА МАТЕРИАЛЕ НИЖНЕГО ТАГИЛА)

Брендинг городов — популярная ныне тема в среде российских урбанистов. Она породила множество дискуссий и надежд относительно возможностей бренда как способа развития города, его продвижения в мировом культурном пространстве, улучшения качества жизни горожан и т.п. Многие уральские индустриальные города тоже озаботились выработкой собственного бренда. И в непосредственной работе над ним столкнулись с рядом самых неожиданных проблем. Ярким примером тому может служить типичный для промышленного Урала город Нижний Тагил. Прежде всего, возник закономерный вопрос: если мы считаем город индустриальным и по объективным показателям он таковым и является, не есть ли это уже законченный, сложившийся бренд? Ведь большинство городов, подобных Тагилу, возникли как поселения при заводах, развивались в таком качестве и, в сущности, остаются городамизаводами по сей день. Заводское производство формирует структуру и внешний облик городского ландшафта, значительная часть горожан занята именно на заводах, заводы дают большую часть поступлений в местный бюджет, содержат разветвленную инфраструктуру, определяют топонимику, шкалу ценностей и способы проведения досуга. Конкретно в Нижнем Тагиле вдобавок к действующим заводам имеется музей-завод Демидовых — музеефицированное пространство первого тагильского завода, родоначальника города, который позиционируется как главная городская достопримечательность. Музей-завод, а также богатые экспозиции краеведческого музея и музея истории техники рассказывают о прошлом индустриального города. Достижения настоящего и перспективы на будущее представляет главное городское событие международного масштаба — Уральская выставка вооружений, которая проходит в Тагиле с 1999 года и демонстрирует успехи уральской и —

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

шире — российской военной промышленности. Таким образом, казалось бы, вопрос о бренде города можно снять — бренд уже существует. Однако у этого бренда есть значительный недостаток — его нельзя назвать привлекательным, создающим положительный образ города. Если в советские годы официальная идеология утверждала важность заводского труда, престижность рабочих профессий и красоту индустриальных пейзажей, то в современном мире дело обстоит иначе. Победа человека над природой обернулась экологическими проблемами, и в конце 1980-х годов Тагил наряду с другими промышленными центрами был признан зоной экологического бедствия. И хотя с тех пор были предприняты серьезные меры по улучшению ситуации, и эти меры принесли свои плоды, Тагилу все еще сопутствует дурная слава «грязного» города. А наличие «индустриального» бренда эту славу только усиливает. Не смену общественным ценностям пришли индивидуальные, и героизм рабочих, их выносливость в перенесении тяжких условий жизни «на заводе» ныне вызывают восхищение и ужас, но никак не способствуют созданию позитивного имиджа города. Кроме того, тяжелая промышленность не случайно называется тяжелой: она неизбежно ассоциируется с тяжестью чугуна, холодом стали, мраком шахт и военной техникой как орудием убийства. Кроме того, бренд индустриального города не уникален ни для России в целом ни тем более для Урала, где таких городов великое множество, и некоторые, возможно, более знамениты, чем Тагил (например, Магнитогорск или район современного Екатеринбурга — Уралмаш). Тагил не может даже претендовать на мрачную славу «самого грязного города» Урала, так как в смысле ущерба, нанесенного природе, ему (к счастью!) далеко до того же Магнитогорска или Карабаша. Для большинства людей образ города-завода слишком привычен. Завод для них — место работы, а не проведения досуга. Поэтому так трудно продвигать этот бренд, например, на туристическом рынке: многие искренне недоумевают, зачем нужно ехать куда-то, чтобы посмотреть то, что они видят в своем городе каждый день. Интерес же иностранных туристов к этой стороне российской действительности часто напоминает удивление европейца, впервые столкнувшегося с бытом и нравами какого-нибудь дикого племени: это интерес искренний и очевидный, но не слишком лестный для нас. Другой основой для формирования бренда той или иной территории часто являются народные промыслы. Нижний Тагил может похвастаться в качестве таковых искусством росписи подносов. Этот промысел возник в конце XVIII века и пережил период расцвета в первой половине XIX-го. В дальнейшем качество изделий неуклонно снижалось, но их количество росло: с развитием рынка во второй половине XIX века тагильские подносы хорошо раскупались на различных ярмарках в России, шли и на экспорт — в основном, в

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

страны Азии, благодаря чему фактически превратились в один из брендов региона. В период сталинизма промысел не существовал, однако в конце 1950-х годов была предпринята попытка его возрождения, и с тех пор тагильский поднос является главной сувенирной продукцией, которую рекомендуют приобрести или дарят всем гостям города. Утверждению этого бренда способствует наличие в городе специального музея подносного промысла, который был основан в 1991 году и позиционируется как единственный в России музей, посвященный уникальному искусству — лаковой росписи по металлу. В Уральском училище прикладного искусства и дизайна имеется отделение «Декоративно-прикладное искусство и народные промыслы», которое готовит в том числе и художников по металлу. На базе училища и тагильских музеев периодически организуются Худояровские чтения, названные по фамилии самой известной в городе династии мастеров подносной росписи Худояровых и посвященные истории тагильского подноса, развитию промысла и методикам преподавания тагильской «маховой» росписи. В городе работают несколько предприятий по росписи подноса, в частности ООО «Тагильский поднос». Интерес к тагильским подносам до какой-то степени подогревает тайна «хрустального лака» Худояровых, который обладал уникальными свойствами — прочностью, прозрачностью, и рецепт приготовления которого был утрачен в конце XIX века. Популярности этого таинственного и прекрасного искусства способствует и сказ П. П. Бажова «Хрустальный лак». Тагильские подносы активно используются в привлечении в город туристов: большинство турфирм, организующих экскурсии в Тагил, предлагают посещение Демидовского музея-завода, музея истории техники и музея подносного промысла, то есть это искусство занимает свое почетное место в ряду традиционных для индустриального города объектов. А в части «покупки на память» даже их превосходит: тагильский поднос можно приобрести в любой сувенирной лавке. Тем не менее, несмотря на всю привлекательность этого промысла нельзя не признать, что пока это еще бренд «местного значения», мало известный даже за пределами Свердловской области. Возможно, он требует дальнейшей «раскрутки». Но вряд ли перспективы так уж велики: в поддержании, продвижении, популяризации тагильского подноса сейчас занято ничтожное количество людей, в то время как основу экономики и политики города по-прежнему составляет тяжелая промышленность. Проблемой является также и неоднозначная оценка художественного качества современных подносов. Многие исследователи склонны видеть в них скорее сувениры, нежели произведения искусства.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В качестве бренда Тагила иногда предлагается малахит и все, что с ним связано, по-

скольку в XIX веке поселок был крупным центром добычи этого поделочного камня, и тагильские музеи представляют его во всех видах — от гигантской глыбы, добытой на Меднорудянском месторождении, до изделий из него уральских камнерезов. Сувениры из малахита и сейчас можно приобрести в магазинах города, «под малахит» часто расписывают фон тагильских подносов. Однако славу «малахитовой столицы» у Тагила по праву оспаривает город Полевской. Кроме того, этот бренд для Урала уже в прошлом — с начала XX века малахит здесь не добывают, мастера работают с привозным заирским материалом. Такие разные на первый взгляд темы, как тяжелая промышленность и декоративноприкладное искусство, вероятно, мог бы объединить образ Тагила как «города мастеров». Эта сфера городских достижений активно пропагандировалась в советский период, в постсоветские годы она ушла на второй план, хотя никогда не исчезала из имиджа Тагила. Действительно, многие тагильские мастера в разное время способствовали развитию города, науки и техники, искусств и ремесел. Тагил является родиной первого российского паровоза, созданного отцом и сыном Черепановыми. Приоритет Ефима Артамонова, который во многих текстах именуется изобретателем велосипеда, кажется сомнительным, однако легенда существует и тоже привлекает внимание к Тагилу. Менее известны широкой публике, но более достоверны достижения других тагильских крепостных — Е. Кузнецова, Ф. Швецова, П. Мокеева, С. Козопасова и др. Об их деятельности подробно и увлекательно рассказывается в местном музее истории техники. Подносным промыслом, помимо семьи Худояровых, занимались династии Топорковых, Перезоловых, Дубасниковых. В 1814 году в Нижнетагильском заводе была создана бронзолитейная фабрика, художественное литье ее мастеров, в первую очередь основателя и первого директора, крепостного художника Ф. Звездина, также представлено в тагильских музеях. Как и везде на Среднем Урале, в Тагиле работали и камнерезы. В советский период традиции изобретательства продолжались на новых заводах, свидетельства былых достижений представлены в музеях истории двух крупнейших предприятий города — Уральского вагоностроительного завода и Нижнетагильского металлургического комбината, а также в музее бронетанковой техники. Имена многих деятелей отражены в городской топонимике: в городе есть улица Верхняя Черепанова, горный колледж имени Е. А. и М. Е. Черепановых, улица инженера Е. О. Патона, музей истории техники «Дом Черепановых» и музей подносного промысла «Дом Худояровых». Канал, который перебрасывает воду из речки Черной в Тагильский пруд, в народе до сих пор зовут Ушковской канавой в честь его создателя — крепостного мельника и гидротехника-самоучки К. Ушкова (В очерке «Платина» писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк «упомянул об Ушкове как о гидротехнике, построившем в Черноисточинском заводе канал и

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

тем осрамившем французских инженеров, признававших это дело невозможным»» [1, с. 21]). В Свердловской области с 1997 года существует фонд Черепановых, который вручает премии того же названия за достижения в науке и технике, с 2005-го в Нижнем Тагиле стали вручать еще и детскую премию имени А. Черепанова за успехи в научно-техническом творчестве. Пресс-служба администрации Н. Тагила сообщала в 2012 году: «В нашем городе этому направлению уделяется особое внимание. В школах и учреждениях дополнительного образования работают 197 кружков технической направленности, в которых занимаются 3188 детей. На базе Городской станции юных техников действует Школа юного изобретателя, где детей обучают ведущие инженеры НТМК. Ежегодно проводятся турниры юных изобретателей, олимпиады, выставки, соревнования по авиа-, судо- и ракетомодельному спорту. 246 школьников осваивают новые технологии в лабораториях по робототехнике» [2]. На центральной площади города установлен памятник Черепановым, у входа в краеведческий музей — макет паровоза Черепановых. Также неотъемлемой частью городского пейзажа являются танки, созданные на Уралвагонзаводе. Один танк времен Великой Отечественной войны установлен в старой части города, напротив краеведческого музея, второй — Т-34 — у проходной Уралвагонзавода, и третий — Т-72, производившийся в 1970–1980-е годы — на противоположном от завода конце Дзержинского района, на опушке лесного массива. Танки в районе Уралвагонзавода выполняют важную роль в организации пространства: от Т-34 начинается одна из центральных улиц района — Ильича, на Т-72 замыкается другая, идущая ей параллельно — Ленинградский проспект. Таким образом, они хорошо видны всякому, доминируют на важных участках района и являются признанными достопримечательностями, ориентирами и пунктами встреч. Вряд ли найдется хоть один тагильчанин или экскурсант, посетивший Тагил, в чьем фотоальбоме не было бы «фото с танком». Памятник Черепановым и танки являются также и любимыми местами фотосессий молодоженов наряду с набережной Тагильского пруда и Вечным огнем. Безусловно, образ танка обладает той же опасностью, что и бренд индустриального города — он не очень «дружелюбен». Довольно жестко из-за обилия твердых согласных звучит и слоган, встречающий всех, кто въезжает в район Уралвагонзавода: «Тагил — город танкоград!» Однако в контексте темы творчества, изобретательства и мастеровитости, вероятно, даже «танковая» составляющая может быть подана не пугающе — как орудие убийства, а позитивно — как достижение инженерной мысли своей эпохи. В современной росписи подносов художники также используют тему технических достижений: на подносах часто изображаются известные тагильские мастера (отец и сын Черепановы, Артамонов, художник Дубасников, расписывающий механические дрожки —

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

изобретение тагильского механика Кузнецова, и др.) и их творения (паровоз Черепановых). То есть, существует сувенирная продукция, объединяющая две важные для Тагила темы: техническое и художественное творчество. Дополнительным основанием для бренда города мастеров является образ типичного тагильчанина, сложившийся в уральской литературе. Д. Н. Мамин-Сибиряк — писатель, родившийся неподалеку от Тагила и часто там бывавший, оставил о местных жителях конца XIX века строки, которые любят цитировать тагильские краеведы: «… Тип тагильского мастерового невольно бросается в глаза, но нужно видеть этого мастерового в огненной работе, когда он, как игрушку, перебрасывает двенадцатипудовый рельс с одного вала на другой или начинает поворачивать тяжелую крицу под отжимочным молотом: только рядом поколений, прошедших через огненную работу, можно объяснить эту силу и необыкновенную ловкость каждого движения» [3, с. 292]. Качества будущих изобретателей писатель подмечал и у местных детей: «По отзывам всех специалистов и неспециалистов педагогов, которым случалось бывать на уральских горных заводах, дети мастеровых просто поражают своей смышленостью, развитием и известным художественным вкусом» [3, c. 290]. И в истории развития тагильских заводов Мамин видел плоды этой мастеровитости, творческого подхода, умения «держать руку на пульсе» современных технических тенденций: «Глядя на картину Тагила, мне каждый раз приходит в голову мысль, что, вероятно, уже недалеко то время, когда этот завод сделается русским Бирмингамом, при дружном содействии других уральских заводов, не только вытеснит с русских рынков привозное железо до последнего фунта, но еще вступит в промышленную борьбу на всемирном рынке с английскими и американскими заводами» [3, c. 268]. Важное значение для Нижнего Тагила имеет фамилия Демидовых — основателей и фактически хозяев завода и поселка. В наши дни, когда возродился интерес к крупным предпринимателям прошлого, известность Демидовых растет, генеалогии их рода, их разнообразной деятельности посвящается все больше публикаций. Тагильский горнозаводской округ был единственным владением Демидовых, сохранявшимся в руках семьи до 1917 года. Многие события и установления здесь либо инициировались Демидовыми, либо имели к ним хотя бы косвенное отношение: Демидовская больница, горнозаводская школа, «Музеум естественной истории и древностей», Демидовская библиотека, собрание картин западноевропейских мастеров, среди которых — так называемая «Тагильская мадонна», выполненная в мастерской Рафаэля, детские приюты, церкви были основаны Демидовыми и носили их имена. В советский период деятельность заводчиков оценивалась негативно, единственный памятник Н. Н. Демидову исчез еще в годы Гражданской войны, усыпаль-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ница Демидовых при Выйско-Никольской церкви была уничтожена. В 1990-е началась переоценка ценностей, имена Демидовых стали возвращаться в обиход — так, например, вторая городская больница вновь стала называться Демидовской. В 1992 году на Урале возникло так называемое демидовское движение, был создан демидовский Фонд и проведена Первая Демидовская ассамблея. «4 августа 1992 года в г. Екатеринбурге состоялось открытие Демидовской галереи в Музее изобразительных искусств <…> 5 августа 1992 года в г. Нижнем Тагиле прошло расширенное заседание Уральской Демидовской Ассамблеи — прообраз Демидовских чтений, открылась Демидовская выставка-ярмарка товаров отечественного (главным образом уральского) производства, на которой состоялись торги, впервые была проведена открытая выставки вооружений, обновились музейные экспозиции всех нижнетагильских музеев, особое место в новых экспозициях было отведено демидовской тематике. Состоялась закладка камня на месте будущего памятника Николаю Никитичу Демидову» [4]. В Тагиле также была проведена и Третья Демидовская ассамблея, в 1997 году. Остальные проходили в других городах, связанных с жизнью и деятельностью Демидовых — Туле, Ярославле, Москве, Санкт-Петербурге, Флоренции. Фонд учредил «Почетные знаки», носящие имена девяти представителей династии Демидовых и отмечающие достижения в предпринимательской деятельности, благотворительности и меценатстве, образовании, науке и искусстве, международном сотрудничестве. Высшая награда — почетный знак «Никита Демидов» вручается «за укрепление российской государственности». В 1993 году в Екатеринбурге возобновилась традиция вручения Демидовских премий за достижения в области фундаментальных наук (были учреждены П. Н. Демидовым в 1831 году, присуждались до 1866 года ежегодно). С 2000 года имя Н. А. Демидова носит Нижнетагильский профессиональный колледж, в котором регулярно проводится студенческая научная конференция «Малые Демидовские чтения». В 2007 году в сквере в центре Нижнего Тагила был установлен бюст-памятник Н. Н Демидову работы скульптора О. В. Подольского. Современный герб Нижнего Тагила также создан как вариация на тему герба рода Демидовых. Что касается сувениров, то и здесь имя Демидовых активно используется, причем в связи с одним из самых популярных в России продуктов. Нижнетагильский ликероводочный завод выпускает водку «Демидовский штоф», «Демидовский штоф к столу», «Демидовский штоф Зубровая» и «Демидовский штоф Перцовая», а также особую водку «Никита Демидов». Логотип завода удачно объединяет надпись «Демидовский штоф», большую букву «Д» внизу и изображение соболя — того самого, который во времена Демидовых украшал клеймо демидовского железа — «Старый соболь». В городе также имеется кафе

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

«Демидовская штольня», которое расположено в здании бывшей заводской конторы, в исторической части города. Род Демидовых, их предпринимательская деятельность, как известно, не ограничивались Тагилом, но в данном случае все же следует признать, что из уральских городов Тагил — наиболее «демидовский». Лучшие уральские писатели — Д. Н. Мамин-Сибиряк и П. П. Бажов — связывали Тагил с Демидовыми, а Демидовых — с Тагилом. Роман Мамина-Сибиряка «Горное гнездо» посвящен приезду в Тагил молодого владельца П. П. Демидова, кроме того, по свидетельству краеведов, он топографически точен — по романному Тагилу и сейчас можно водить экскурсии. Бажов в своих сказах называет Демидовых не иначе как «Демидовы тагильские» [См., напр.: 5, с. 390]. В городе сохранилось значительное количество привлекательных артефактов, связанных с Демидовыми. Это так называемый Господский дом, в котором останавливались Демидовы во время своих приездов в Тагил, вещи из этого дома, фрагменты убранства усыпальницы Демидовых. В краеведческом музее Тагила можно увидеть также портреты всех представителей тагильской ветви рода — живописные, скульптурные и фотографические. В краеведческой библиотеке хранятся книги из библиотеки Демидовых. Как нам кажется, при умелой подаче этот немалый материал мог бы привлечь внимание к демидовскому Тагилу. Кроме того, имя Демидовых могло бы стать основой для контактов Тагила с другими крупными центрами как в России (Барнаул, Ярославль, Тула, Москва, Санкт-Петербург), так и за рубежом (Украина, Италия, Франция). Возможно, определенный просветительский эффект могла бы дать пропаганда меценатской деятельности Демидовых, так как помощь частного капитала очень нужна современной тагильской культуре. Образы Тагила как столицы «демидовского царства» и как «города мастеров» не противоречат друг другу. Наибольших успехов Тагил и тагильчане добивались именно тогда, когда инициатива, мастерство и новаторство «снизу» встречали поддержку и продвижение «верхов». Именно Демидовы первыми создали в Нижнетагильском поселке школы, отправляли талантливых крепостных учиться за границу и требовали от приказчиков внедрения технических новинок. В советский период бремя финансовой поддержки города и талантливых горожан по-прежнему несли на себе заводы — это неизбежное следствие устройства экономики моногородов. И в пространстве культуры соцгородов имена директоров заводов значили примерно то же, что и имя Демидовых для старого Тагила. Так что два этих бренда остаются актуальными на протяжении всей истории города и могли бы дополнять друг друга. В сущности, они развивают ту же самую «индустриальную» тему, но «очеловечивают» и «опредмечивают» ее в образах более привлекательных и многогранных.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Список литературы и источников 1. Деятели науки и техники Нижнего Тагила: XVIII–XIX вв. / Нижнетагил. музейзаповедник «Горнозав. Урал»; ред. А. Х. Фахретдинова. — Нижний Тагил: Нижнетагильский музей-заповедник, 2004. — 32 с.: фот. 2. Лучшему юному технику Нижнего Тагила вручили премию имени Аммоса Черепанова / Нижний Тагил: официальный сайт. 4.09.2012. Режим доступа: http://www.ntagil.org/news/detail.php?ELEMENT_ID=79007 (дата обращения: 5.12.13). 3. Мамин-Сибиряк Д. Н. От Урала до Москвы / Собр. соч. в 8-и томах. Т. 8. — М.: Гослитиздат, 1995. — 752 с. 4. Международный Демидовский фонд: официальный сайт. Режим доступа: http://www.indf.ru/default.asp?m=4&t=5 (дата обращения 9.12.13). 5. Бажов П. П. Чугунная бабушка // Бажов П. П. Малахитовая шкатулка. Избранные сказы самобытного уральского писателя П. П. Бажова, оформленные и иллюстрированные художниками всемирно известного Палеха. — М.: Издательский центр «Классика», 2004. — 560 с., ил.

Л. М. Гаврилина

«КАЛИНИНГРАДСКИЙ ТЕКСТ» КАК РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ Крупнейший цивилизационный сдвиг, который сегодня переживает человечество, породил много проблем, активно обсуждающихся в различных направлениях социальногуманитарного знания. Одной из них является кризис идентичности, осознанный как серьезный социокультурный вызов современному человечеству. Проблема имеет ярко выраженный междисциплинарный характер, и по аналогии с «cultural studies», «memory studies» можно говорить о сложившемся в последние десятилетия направлении «identity studies». «Идентичность становится призмой, через которую рассматриваются, оцениваются и изучаются многие важные черты современной жизни. Признанным объектам изучения социальных наук присваиваются новые формулировки и придается новый вид, чтобы они соответствовали дискуссиям, ныне вращающимся вокруг оси “идентичности”» [1, c. 176]. Широкое использование понятия «идентичность» в контексте различных дисциплин — психологии, социологии, культурологи, философии и т.д., а также употребление термина в публицистике, — породили множество его значений и коннотаций, что усложняет обсуждение проблемы и усиливает теоретико-методологическую неопределенность. Интенсивные дискуссии последних десятилетий, хотя и не привели к единомыслию (более того, часть исследователей вообще считает, что от понятия «идентичность» в научном дискурсе

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

нужно избавиться, подобрав ему достойную замену), все же позволили выявить некоторый круг устоявшихся представлений об идентичности. Большинство исследователей исходит из того, что идентичность является важнейшим механизмом социокультурной адаптации индивида и групп к меняющимся условиям существования. Э. Эриксон писал: «Психосоциальная идентичность необходима как якорь в быстротечном существовании человека «здесь и теперь»[20, c. 51]. Поэтому ситуация кризиса идентичности болезненна для индивида (утрачивается «якорь», теряется экзистенциальная устойчивость) и чревата многими проблемами для социума. Идентичность является результатом преимущественно бессознательных процессов соотнесения себя с окружающим миром, происходящих в психике человека под воздействием внешних факторов. Эти механизмы активно исследуются психологами, социологами, культурологами. Возможность влияния на формирование идентичности, ее конструирования сделали проблему объектом пристального внимания со стороны властных структур, политологов, создателей рекламы, имиджмейкеров и т.д. Жесткое противопоставление и взаимное отрицание конструктивистского (идентичность как отношение) и атрибутивного подходов (идентичность как свойство) уступило место сдержанному признанию, по крайней мере, частью исследователей, их взаимодополнительности. В их соотношении стали видеть отражение универсального процесса взаимодействия «ставшего» и «становящегося», объективного и субъективного в социокультурных реалиях. Принято различать идентификацию как процесс и идентичность как результат идентификации. Мощными вызовами идентичности во второй половине XX века стали развернувшиеся в культуре парадигмы глобализации и постмодернизма. В условиях «текучей современности» человек находится в «супермаркете идентичностей», где он «свободен покупать или так кажется» [2, c. 93]. То, что получило в литературе название кризиса идентичности, — это состояние имманентное современной культуре, вытекающее из ее специфики. Об этом пишет В. Н. Порус, разделяя проблему культурной идентичности и культурной самоидентификации: «самоидентификация возможна в той культуре, среди принципов которой — признание иных ценностей как таковых», то есть — в ситуации признания множественности культурных ценностей и свободы выбора между ними. Если этого нет, культурная идентичность индивида устанавливается по факту его рождения, происхождения, языка и т.д., и его личное участие в такой идентификации не обязательно[16, c. 346]. Европейская культура XX века поступательно развивалась именно в этом направлении: от унифицированной системы доминирующих ценностей и норм, характерных для эпохи модерна, — к полицентризму, плюрализму эпохи постмодерна. Соответственно, утрата идентичности и

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ее поиск становятся неотъемлемой и закономерной частью современного культурного ландшафта. С кризисом идентичности на постсоветском пространстве столкнулись в полном объеме в 90-е годы. Официально сконструированная формула коллективной идентичности — «советский народ» — обрушилась и была смыта волной регионализации и этнизации. В условиях тотального идеологического вакуума выходом для многих стало обращение к «месту», в котором они проживали, поиск «изюминки», специфики, отличающей «нас» от «них». Стало актуальным формирование региональной идентичности. Этот процесс в значительной степени имел стихийный характер, направленный на адаптацию социума к новым условиям, однако заметную роль сыграли и местные элиты, пытавшиеся конструировать идентичность, скатываясь иногда на грань манипуляции. Создание привлекательного образа региона было важным как для внутреннего употребления (поддержания психологического комфорта жителей), так и для достижения политических и экономических целей вовне. Брендинг «места» стал важной задачей для региональных элит. Позже в процесс включился бизнес, прежде всего, туристический. Регионы захлестнул процесс «изобретения традиций». Идентичность — непростой предмет для исследования. Если рассматривать идентичность только как отношение, то есть как процесс и результат самоидентификации, то единственным критерием истинности является суждение о себе индивида, которое оказывается самоудостоверяющим. При этом самоидентификация чрезвычайно ситуативна, изменчива, она зависит от многих внешних факторов, может меняться в зависимости от контекста. Она становится подвижной, континуальной: «гибкой», «плавающей», «протеевской», декларируемой и т.д. Ее изменчивость отражает динамику социальных настроений. Для изучения самого субъекта культуры гораздо более значимым является анализ ментальной идентичности (тождества индивидов на уровне ментальности), которая, будучи фундаментальной характеристикой личности, становится основой, в том числе и для самоидентификации. На этом поприще возникают сложности методологического характера. Ментальность, как известно, укоренена в глубинах психики и осознается субъектом только частично. Для выявления особенностей этого глубинного ценностного уровня исследователями разрабатываются и успешно используются методы глубинного проективного интервьюирования, контент-анализа, реконструкции и интерпретации картины (образа) мира и т.д. Для анализа региональной идентичности, представляется вполне правомерным обратиться к так называемым локальным текстам культуры. Тема локальных или «городских» текстов — своеобразных текстов-конструктов, отражающих специфику того или

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

иного локуса и являющихся его знаковой манифестацией, — получила широкое распространение в современной русскоязычной филологической и культурологической литературе. Оформился устойчивый и достаточно объемный дискурс вокруг петербургского текста (Н. П. Анциферов, В. Н. Топоров), обсуждаются пермский текст (В. Абашев), крымский (А. Люсый), неоднозначную трактовку в литературе получила проблема московского текста. Думается, что «калининградский текст» также должен быть рассмотрен в ряду важнейших локальных текстов русской культуры. В ряде публикаций нами была предпринята попытка обоснования этого феномена и выявления его структуры и особенностей [4; 5]. Локальные или «городские» тексты могут быть рассмотрены и как репрезентация идентичности местного сообщества, и как форма и способ ее конструирования. В последние два десятилетия на постсоветском пространстве мы наблюдаем настоящий бум локальных текстов (и интереса к их исследованию), который стал своего рода ответом на кризис идентичности. В условиях «текучей современности» локальные сообщества таким образом пытаются утвердить «локальный порядок на фоне глобального хаоса» [1], стремясь сделать более значимым свое пространство, фиксируя или конструируя особенности своего локуса. Анализ функционирующих в коммуникативном пространстве текстов культуры как знакового запечатления неких значимых для социума смыслов, выявление совокупности устоявшихся в дискурсе идей, позволяет выйти на проблему региональной идентичности, не задавая вопрос о самоидентификации напрямую субъекту культуры. Локальный текст представляет собой неоднородное явление, он складывается из множества источников, воплощает творчество масс и энергию элит, отражает разные интересы, фиксирует оценки жителей региона и взгляд внешних наблюдателей. Для того, чтобы очертить содержание локального текста, необходимо последовательно использовать фильтр вторичной коммуникации, выявляя круг идей, символов, которые получили отклик, в том или ином виде закрепились в коммуникативном процессе. Совокупность культурных текстов, сложившаяся в условиях калининградской региональной субкультуры на основе осмысления/переживания исторических и социокультурных реалий, представляет собой смысловое и языковое единство, которое позволяет говорить о формировании локального сверхтекста [11; 12]. Отличительной особенностью подобного рода феноменов является их культуроцентричность: они всегда складываются вокруг того или иного ядра, на основе которого формируется «максимальная смысловая установка» (термин В. Н. Топорова), выражающая главную интенцию текста. Центрирующим «калининградский текст» фундаментом стало осмысление отношения к чужой исто-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

рии, чужой культуре, во взаимодействии с которыми приходится жить калининградцам. Этот процесс идет как стихийно, на уровне массового сознания, в структурах повседневности, так и на специализированном уровне — в политическом и научном дискурсах, в сфере художественной культуры, в рекламной продукции. Концептуализация этого отношения представляется жизненно необходимой для развития российской культуры на территории бывшей Восточной Пруссии. Ощущение особости стало неотъемлемой частью самосознания жителей области уже после войны, со временем причины и условия этой особости менялись, но неизменным оставался сам статус. Идея социально-экономической специфики области в 90-е годы области утвердилась в массовом сознании благодаря политическому дискурсу и длительному процессу борьбы администрации области за «особую экономическую зону». Культурно-историческая специфика у большинства жителей никогда не вызывала сомнения, но стала открыто обсуждаться и изучаться лишь в последние два десятилетия. Несмотря на желание власти превратить новую область в среднестатистическую советскую, ощущение ее инаковости всегда было абсолютным и трудно скрываемым. Определило своеобразие региона само решение создать на территории бывшей Восточной Пруссии российскую область. Жесткие режимные меры были направлены на превращение Калининградской области в военный форпост, «крепость Советского Союза на Западе». В течение долгих лет это была «осажденная крепость», въезд куда был ограничен даже для советских граждан и закрыт для иностранцев. Постепенно в процессе радикальных политических и социальноэкономических преобразований начала 90-х годов, когда область стала открытой, идея «осажденной крепости» утратила актуальность и трансформировалась в свою противоположность — «мост». Осмысление «особости» порождало некие формулы, которые закреплялись в текстах и в массовом сознании. Область оказывалась «самой-самой» во многих отношениях. «Самая молодая» — созданная после войны, область была самым молодым субъектом Российской федерации. «Самая маленькая» — область действительно самая маленькая по площади в Российской Федерации. Обычно вспоминается это с подтекстом: «мал золотник, да дорог». При этом делаются ссылки на список государств, которые меньше Калининградской области (Люксембург, Мальта, Андорра, Монако и т.д.). «Самая западная» — под таким названием вышла в 1959 г. «первая книга о Калининградской области, посвященная её образованию, восстановлению промышленности и сельского хозяйства, жилищному и культурному строительству с первых послевоенных лет» [10]. Название прижилось и активно стало использоваться и в словесной риторике, и в названиях книг, статей [7; 17]. Территория огромной страны фиксировалась по маркерам: «с

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 запада на восток, от Калининграда до Владивостока». Позже, идея «российского запада» закрепилась в 90-е годы в названии журнала калининградской писательской организации — «Запад России». Конечно определение области как «самой западной» обычно несет в себе не только географический смысл. Политикам вторят поэты: «Самый западный город огромной страны, нам не в жилу московское время»[21, c. 239]. «Город мой западный, ужо не лапотный»[21,c. 245]. «В самом центре Европы». Для массового сознания упоминание о «центре Европы» — некое клише, указывающее на особое расположение области в непосредственной близости от развитых европейских стран. Близость к европейским странам, возможности экономического и культурного взаимодействия с ними калининградцам в полной мере удалось оценить, пожалуй, лишь в короткий период после распада Советского союза и до вступления Польши и Литвы в Шенгенское пространство, после чего появились новые ограничения при пересечении границ. Калининградцы всегда гордились своей «европейскостью», которую видели, прежде всего, в историко-культурном наследии и бытовой инфраструктуре, которая достаточно быстро менялась, приобретая некоторые черты, сходные «с цивилизованной Европой». Особое географическое положение «в центре Европы» («Калининград — западнее Варшавы», «расстояние до Берлина — меньше, чем до Москвы») — стало рассматриваться как залог особой геополитической миссии области. Область как «форпост России», «окно в Европу», «мост между Россией и Европой», «Калининград — перекресток европейской истории [18, c. 6], «перекресток культур» [14], «российский полюс интеграции в европейское социокультурное пространство»1 и т.д. В предисловии к сборнику произведений победителей областного литературного конкурса «Молодые голоса» столь же молодые редакторы звонко-оптимистично формулируют представление о миссии региона: «Калининградская область — особая территория. То, что мы отделены от большой России границами других государств накладывает на нас дополнительную ответственность — для европейских стран мы являемся представителями российской культуры. Осознание этого очень важно для каждого жителя нашего региона и вдвойне — для человека занимающегося творчеством»[13, c. 3]. С особенностями местоположения области связаны представления об особых возможностях для социально-экономического развития области[9]. Под знаком создания особых условий для развития области в связи с ее спецификой прошли два последних десятилетия: «особая экономическая зона» — «свободная экономическая зона» — «пилот-

См.: Символика университета: Официальный сайт БФУ им. И. Канта: http://www.kantiana.ru/about/

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 ный регион» — будучи не слишком эффективными экономически, прочно закрепили в массовом сознании тезис об особом положении области. Широкое распространение в академической и политико-экономической сфере получило определение области как «региона сотрудничества»1, использующееся с надеждой, как заклинание. Оценка особости носит амбивалентный характер. В позитивных коннотациях область маркируется как «форпост России», «окно в Европу», «мост между Россией и Европой», «перекресток культур» и «перекресток европейской истории», «российский полюс интеграции в европейское социокультурное пространство», «регион сотрудничества». В негативных коннотациях она — «остров России» и даже «узник Европы». «Остров России» — так в массовом сознании была осмыслена анклавно-эксклавная специфика области. «Мы не островок России, мы — единая Россия!» — предвыборный слоган одной из партий, который украшал город в процессе избирательной кампании 2006 года. Интерпретация мотива «острова» — противоречиво-амбивалентная, несколько лукавая. Для одних в мотиве «острова» фиксируется оторванность от собственного культурного материка — России, которое сопровождается ущемлением интересов калининградцев (например, усложнение транзита в Россию). Для других акцент делается на том, что этот остров находится в центре благополучной Европы, что делает ситуацию даже привлекательной, особенно, если бы границы и административные барьеры не отделяли «остров» от европейского окружения. В. К. Кантор считает «калининградский остров <…> чрезвычайно показательным и удачным местом» для интеграции России в европейскую экономику и политику. В этом процессе область может, по его мнению, «стать флагманом всей страны»[8, c. 10, 22]. Дополнением к мотиву «острова» является определении остальной части России как «материка» или «большой России», «большой земли». Таким образом, в позитивной коннотации мотив «острова» продолжает тему форпоста России в Европе, в негативной он может облекаться в формулу: «Калининград — узник Европы». Под такими лозунгами в сентябре-октябре 2010 года прошла шумная акция, были организованы пикеты перед консульствами Литвы и Польши за отмену визового режима для калининградцев. Как известно, после расширения шенгенского пространства, Калининградская область внутри него. Амбивалентность, двойственность, пограничность может быть рассмотрена как

структурная особенность «калининградского текста». Она ярко проявляется в осмыслении главного — историко-культурного — фактора «особости» области. Важнейшим сквоз1

«Регион сотрудничества» — название серии сборников, выпускавшейся Балтийским МИОН.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ным топосом «калининградского текста» является мотив «двух — в одном» миров: «своего» и «чужого», «нашего» и «немецкого», «послевоенного» и «довоенного», Калининграда и Кенигсберга. Первым вариантом интерпретации этих историко-культурных и политических реалий, построенным на жесткой оппозиции двух миров, стала политика Советского государства по отношению к новой российской области. Совокупность оценок, установок, выраженная в получивших широкое хождение словесных формулах, была попыткой конструирования региональной идентичности «сверху». Эта своеобразная редакция будущего «калининградского текста» формировалась в первое десятилетие после войны, слегка корректировалась в последующие два десятилетия. Центральным оставался мотив осажденной крепости, форпоста, находящегося на вражеской территории. Сильно идеологизированный и оторванный от «места», от реального жизненного пространства, этот вариант не стал полноценным локальным текстом, и может рассматриваться как политический дискурс, который завершился, когда исчезли условия, его породившие. Существующий ныне «калининградский текст» начинает активно складываться в постперестроечное время параллельно с формированием калининградской региональной субкультуры, однако его зарождение относится к более раннему времени. Анализируя механизмы формирования локальных сверхтекстов, исследователи, обратили внимание на то, что у истоков наиболее ярких и «сильных» из них, обычно обнаруживается фигура гениального творца, провидца, фиксирующего самую суть явлений, до поры до времени скрытую от других. В яркой, эстетически значимой форме, они формулируют ту самую «монолитную смысловую установку», вокруг которой начинает складываться смысловое, символическое и лексическое единство будущего локального сверхтекста [11; 12]. Так, В. Н. Топоров, описывая генезис и структуру Петербургского текста, называет имена многих его создателей, среди которых есть несколько ключевых: «Наиболее значительные в свете Петербургского текста имена — Пушкин и Гоголь как основатели традиции; Достоевский как ее гениальный оформитель, сведший воедино в своем варианте Петербургского текста свое и чужое, и первый сознательный строитель Петербургского Текста как такового; Андрей Белый и Блок как ведущие того ренессанса петербургской темы, когда она уже стала осознаваться русским интеллигентным обществом; Ахматова и Мандельштам как свидетели конца и носители памяти о Петербурге, завершители Петербургского текста; Вагинов как закрыватель темы Петербурга, «гробовых дел мастер»[19, c. 210]. У истоков «калининградского текста» стоит фигура И. Бродского, побывавшего в Калининграде и в Балтийске в 1963 и 1968 годах. Шестидесятые годы были переломными в недолгой российской истории города. Два десятилетия после окончания войны, в Калининградской области царило безвременье: неуверенность в сохранении статуса области

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

(тревожная формула «чемодан — вокзал — Россия» хорошо известна калининградцам). Из области вывозилось все мало-мальски ценное, ничего не строилось и толком не восстанавливалось. Наконец, власть дала установку: строить новое и решительнее сносить старое. Бродский застал конец этой эпохи «застоя и неуверенности». Через год после его второго посещения Калининграда были снесены руины замка (был вырван «гнилой зуб» в центре города, по выражению А. Н. Косыгина), — и начато строительство социалистического города. Результатом поездок Бродского стали три стихотворения: «В ганзейской гостинице «Якорь»…» (май 1964 г.), «Einem alten Arcitekten in Rom» (ноябрь-декабрь 1964 г.) и «Открытка из города К.» (предположительно 1968 г.). В конце 80-х - начале 90-х годов XX века, когда произведения Бродского появились в российских изданиях, стихотворение «Einem alten Arcitekten in Rom» [3, c. 79 – 82] было напечатано в первом номере нового художественно-публицистического журнала Калининградской писательской организации «Запад России» и стало достоянием читающего Калининграда. О. Глушкин, бывший главным редактором журнала, много позже писал, что выбор стихотворения Бродского в качестве «запева» редколлегией рассматривался как высокая планка, которой должен соответствовать литературный уровень издания[6, c. 81]. Стихи Бродского, по мнению Глушкина, «стали тем камертоном, по которому сверяется настрой поэзии. У многих калининградских авторов, мы найдем скрытое, а иногда и явное влияние Бродского. <…> Избежать влияния Бродского почти невозможно»[6, c. 82] Действительно, образ города, созданный поэтом, его символы, даже отдельные словесные формулировки позже «проросли» в поэзии калининградских авторов, став своеобразным смысловым центром, ядром Калининградского текста. Бродский задал его структуру и тональность, заложил ту самую «монолитную смысловую установку», вокруг которой складывается локальный сверхтекст. Прежде всего, это касается осмысления онтологии «двоемирия». В отличие от позиции, озвученной советской идеологией, был Кенигсберг — «мрачный город-крепость», «цитадель фашистской реакции», — стал Калиининград — советский город, «форпост Советского союза на Западе», у Бродского два мира — довоенный и послевоенный, «чужой», немецкий и «наш», советский, Кенигсберг и Калининград сосуществуют. Прошлое — не исчезло, оно обрело другую, виртуальную форму существования. Два мира живут параллельно, говоря при этом на разных языках («деревья что-то шепчут по-немецки»), часто не понимая друг друга («дразня язык, бормочет речка смутно»). Мотивы двоемирия и двуязычия именно в версии Бродского стали сквозными в «калининградском тексте». Два мира были разделены в пространстве и времени границей, маркерами которой выступают война, стена, стекло, зеркало, руины.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Война — важнейший узел и точка отсчета в региональной истории, она расколола

мир надвое: довоенный Кенигсберг, лежащий в руинах и послевоенный Калининград, которого в 60-е годы еще практически не было. Бродский не упоминает слово «война», он создает образ послевоенной разрухи: «пир бомбардировщиков» оставил после себя город, «разбитый в прах — и кем! — винтом крылатым». Почти в каждой строфе есть деталь, связанная с войной: «взрывной волной» заброшены рыбки на перила моста, «с холмов развалины глядят в окно вагона», «…купидоны, львы смущенно прячут за спиной обрубки», «с порталов март смывает хлопья сажи»; «среди равнин, припорошенных щебнем, среди руин больших» — «разбитый дом, как сеновал в иголках», а «вокруг лишь кирпичи да щебень». Это место, где концентрированно проявилось зло, насилие, где свирепствовала смерть, попирая жизнь и любовь. Но жизнь не остановить: «трамвай бежит в свой миллионный рейс», «и кашляют грачи в пустынном парке», «во все глаза из-за ограды вдаль глядит коза», «в соборе слышен пилорамы свист», среди руин стоит «скромный бюст Суворова» — знак новой культуры. Два мира, две жизни разделены во времени — войной, в пространстве — зеркалом, стеной: И жизнь бушует с двух сторон стены, лишенная лица и черт гранита; глядит вперед, поскольку нет спины, Хотя теней в кустах битком набито [3, c. 80].

У Бродского впервые появляется мотив зеркала, «зеркальной глади», стекла, — поверхности, в которой отражается иная временная реальность. В зеркало смотрятся калининградские развалины, а отражается нечто иное: улицы, храмы, шпили Кенигсберга, Кант в прогулочной коляске, тени, призраки. Мотив зазеркалья стал неотъемлемой частью «калининградского текста»1. Прошлое существует не только реально, в руинах, которые видны каждому, но и виртуально, в культурной памяти, отражаясь как в ней как в зеркале: прекрасный город, с озерами, башнями, замком и т. д., город-призрак, в котором гуляет Кант: его узнаваемый силуэт мелькает на многих городских пейзажах, тенью лежит на мостовых. Эти идеи Бродского получили широчайшее развитие позже и закрепились в «калининградском тексте». Противостояние/взаимодействие двух городов: Кенигсберга и Калининграда превратилось в лейтмотив «калининградского текста». Визуально этот мотив противостояния часто обыгрывается через сопоставление двух главнейших символов: Кафедрального собора (или Королевского Замка) и Дома Советов. В последние годы, после завершения 1

См. например выставку акварелей итальянской художницы Л. Ламберти «Семь мостов Кенигсберга» в КХГ (август-сентябрь 2013 г.), где основным мотивом стал Кенигсберг, отражающийся в воде.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

строительства в центре Калининграда православного кафедрального храма, сложилась новая пара: Кафедральный собор на острове Канта и храм Христа Спасителя на площади Победы. Этот вариант vis-a-vis создает более дружественную атмосферу. Доминирующим становится не противостояние, а возможное взаимодействие, предполагающее движение навстречу друг другу, что отражает изменившиеся в последние два десятилетия реалии. Сходная картина наблюдается при анализе сувенирной продукции, в частности, магнитных табличек с видами Калининграда и городов области. Долгое время на них был только узкий круг объектов из довоенного прошлого: Королевские ворота, Собор, Замок. Сейчас круг образов сильно увеличился, стали широко использоваться изображения православного собора на площади Победы и нового комплекса «Рыбная деревня». Отношения между двумя мирами приобретают более дружественный характер, все чаще возникает мотив «своего чужого»: Чужое, как свое припоминая, Кричит душа, освободясь от сна, — По-русски, по-немецки ли — не знаю [18, c. 140].

Глубинную связь идентичность с историей, историчностью отмечали многие исследователи. В поисках идентичности жители области вынуждены конструировать отношение к довоенному прошлому земли, на которой они живут, изучать его, интерпретировать, делать своим. В результате чужое прошлое становится частью культурной памяти, факты чужой истории, отобранные, интерпретированные, становятся частью калининградского образа мира. Наиболее значимые истории, образы, оценки «хабитуализируются», стереотипизируются, мифологизируются и закрепляются в пространстве «калининградского текста», который становится знаковой манифестацией калининградской региональной субкультуры и репрезентацией региональной идентичности.

Список источников и литературы 1. Бауман З. Индивидуализированное общество. — М.: Логос, 2002. — 390 с. 2. Бауман З. Текучая современность. — СПб.: Питер, 2008. — 240 с. 3. Бродский И. Холмы: Большие стихотворения и поэмы. — СПб.: ЛП ВТПО «Киноцентр», 1991. — 360 с. 4. Гаврилина Л. М. Калининградский текст в семиотическом пространстве культуры // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2011. Вып. 6 (серия Гуманитарные науки). — С. 75 – 83. 5. Гаврилина Л. М Символическое пространство «Калининградского текста» // Вестник Томского государственного университета, 2012. № 2 (18). — С. 66 – 72. 6. Глушкин О. Балтийских волн поющая строфа // Поэт в закрытом гарнизоне. — СПб.: Журнал «Звезда», 2008. 7. Калининград: самая западная область России: фотоальбом. — Калининград: Полиграф. компания, 2002. — 158 с.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 8. Кантор В. К. Калининград, Россия, Европа: проблема понимания // На перекрестке культур: Русские в Балтийском регионе. Вып. 7: В 2 ч. — Калининград: Изд-во КГУ, 2004. Ч. 1. — С. 10 – 22. 9. Клемешев А. П., Козлов С. Д., Федоров Г. М. Особая территория России. — Калининград: Изд-во КГУ, 2003. 10. Колганова Э. М., Колганов И. П. Самая западная: Краткий очерк о Калинингр. обл. — Калининград: Кн. изд-во, 1959. — 62 с. 11. Лошаков А. Г. Сверхтекст как словесно-концептуальный феномен. — Архангельск: Поморский гос. ун-т им. М. В. Ломоносова, 2007. – 344 с. 12. Меднис Н. Е. Феномен сверхтекста. Режим доступа: http//www.old.megansk.ru/articles/111234 (дата обращения 12.12.10) 13. Молодые голоса. Сборник произведений победителей областного литературного конкурса. — Калининград: Запад России, 1999. 14. На перекрестке культур: Русские в Балтийском регионе. Вып 7: В 2 ч. / Под общей ред. А. П. Клемешева. — Калининград: Изд-во КГУ, 2004. Ч. 2. — 229 с. 15. Попадин А. Бинарные пары города К. Кое-что из символической топографии города // Арт-гид. Кёнигсберг/Калининград сегодня. — Калининград, 2005. Режим доступа: http://art-guide.ncca-kaliningrad.ru/?by=p&aglang=rus&au=011popadin 16. Порус В. Н. Социальная эпистемология и проблемы «культурной самоидентификации» // Субъективность и идентичность: Коллективная монография. — М.: Издательский дом ВШЭ, 2012. — С. 338 – 363. 17. Самая западная: Сборник документов и материалов о становлении и развитии Калининградской области: [В 4 вып.]. — Калининград: Кн. изд-во, 1980. 18. Солнечное сплетение. Современная калининградская поэзия: 750-летию Калининграда и 60-летию Калининградской области посвящается / сост. И. Белов, С. Михайлов. — Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2005. — 243 с. 19. Топоров В. Н. Петербург и петербургский текст русской литературы // Метафизика Петербурга: Петербургские чтения по теории, истории и философии культуры. Вып.1. — СПб.: Эйдос, 1993. — С. 205 – 235. 20. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис: Пер. с англ. / Общ. ред. и предисл. Толстых А. В. — М.: Издательская группа «Прогресс», 1996. — 344 с. 21. Янтарная струна. Песни бардов Калининградской области / авт.- сост. Ф. Суркис. — СПб.: Бояныч, 2006. — 327 с.

100

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 УКРАИНСКИЕ КЕЙСЫ Л. В. Бех

ИЗДЕЛИЯ ТОНКОЙ КЕРАМИКИ В КОНТЕКСТЕ ПОЛИМОРФИЗМА УКРАИНСКОГО КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА 17 ВЕКА

Исследование особенностей бытования фарфоровых и тесно связанных с ними фаянсовых изделий на украинских землях в 17 веке актуализируется в современных условиях тотального разрушения украинского фарфорового производства. Исчезновение ведущих заводов и нарушение непрерывности процесса высокопрофессионального фарфорового производства остро ставит вопрос о традиционном месте фарфора в украинском культурном пространстве. Для осмысления современной ситуации необходимым представляется обратиться к истокам формирования местной традиции восприятия и бытования тонкокерамических изделий. В 17 веке на территории современной Украины, которая с золотоордынских времен была знакома с привозными тонкокерамическими изделиями, начинают очерчиваться преимущественные сферы бытования фарфора и сопутствующего ему фаянса, а также предпринимаются первые попытки организации собственного производства. Украинская культура фарфора, сформировавшаяся на стыке европейский и азиатских традиций, имеет ряд специфических, «порубежных» черт, определить которые мы и попытаемся в данной статье. Принципиальной для нашего исследования особенностью украинского культурного пространства в рамках обозначенной хронологии является его многовекторность и разнообразие, по меткому определению Джованны Броджи-Беркофф — «полиморфизм». Итальянская исследовательница использует этот термин для обозначения специфики многоликой культурной жизни Украины 16 – 17 веков, считая первую, с одной стороны, историческим наследием времен Киевской Руси, а с другой — своеобразным защитным механизмом в условиях угрозы распада не до конца сложившейся культурной общности [12, с. 10]. Эту позицию поддерживает в своих работах и известный отечественный историк Наталья Яковенко, которая вслед за итальянской коллегой использует данный термин для характеристики украинского культурного пространства 16–17 веков. Действительно, украинскую культурную жизнь указанного периода отличает многосоставная внутренняя структура, которая питала местные традиции от «латинского», «московского» и «тюркского» течений, что в свою очередь порождало разнообразие ее внешних форм. Украинская территория существовала

на

пересечении

трех

миров:

латинско-европейского,

православно-

101

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

европейского и азиатского, представляя уникальную западно-восточную культурную смесь. Это полиморфическое пространство определяло и специфику бытования фарфора, и дальнейшую судьбу этого керамического материала в лоне украинской культуры. Вместе с тем, считаем необходимым подчеркнуть, что для определения специфики быта украинской элиты указанного периода отчасти будут использоваться материалы, относящиеся к польской шляхте. Это представляется целесообразным исходя с одной стороны, из понимания общности украино-польского культурного пространства, а с другой — из тезиса о размытости понятия «поляк». Как известно, с 16 века словом «поляк» обозначали не только собственно этнических поляков, а любого жителя Речи Посполитой [6, с. 15]. 16–17 века стали временем как общественно-экономических, так и культурных преобразований на территории Украины. В то время ядром украинской княжеской аристократии становится Волынь. Многочисленные аристократические семьи Острожских, Заславских, Вишневецких, Сангушко и др., обустраивают собственные резиденции, которые превращаются в значительные культурно-художественные центры. Князья становятся полноправными хозяевами на подвластных им территориях, представляющих собой своеобразные «государства в государстве». Военное могущество и богатство аристократии обеспечивали ей привилегированное положение и определенную политическую самостоятельность. Так, например, Константин Острожский при необходимости мог собрать войско в 20 000 человек, а его наследник Януш Острожский к началу 17 века имел в казне сумму равную двум годовым бюджетам всей Речи Посполитой [13]. Поэтому неудивительно, что мощная и богатая украинская элита того времени в обустройстве собственного быта обращалась к опыту Запада, который постепенно становится все более близким и понятным, активно входя в пространство «своего» мира. Однако, вместе с тем, следует отметить факт распространения в это время на территории Речи Посполитой этнически-культурной концепции сарматизма, согласно с которой польская шляхта, а вместе с ней и украинская, выводила свои корни от воинственного племени сарматов. Данная концепция в общеевропейском лоне делала более выразительным своеобразие культурного пространства как Речи Посполитой в целом, так и украинской шляхты в частности. Ориентация на предковсарматов наложила отпечаток и на стиль повседневной жизни, проявившись, например, в специфике костюмов, оформлении банкетов, показательной роскоши и экзальтированном гостеприимстве. Восточный эталон красивого, который был неотъемлемой частью украинской культуры, прослеживается и в склонности к непомерной роскоши трапезы и обилии столового серебра, которое в поистине колоссальных размерах встречается в описях имущества указанного периода.

102

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В «Описании Украины» (1648 год) Гийом Левассер де Боплан отмечает, что в своих

обычаях польская шляхта во многом похожа на французов, которых любят и уважают в Речи Посполитой, однако вместе с тем, описывая местные пиры, осуждает магнатов за непомерные расходы и избыточность пищи, не отличающейся особой изысканностью. Исходя из текста Боплана, можем сделать вывод об использовании во время трапезы большого количества стеклянной и серебряной посуды. Обеденные столы ставили в просторном зале, где находились креденсы с большим количеством серебряной утвари. Боплан отмечает, что стопки серебряных тарелок были настолько велики, что возвышались в рост человека. Перед началом трапезы в центре зала двое мужчин держали значительных размеров позолоченный сосуд, предназначенный для омовения рук. На столы, накрытые роскошными скатертями, ставили посуду из позолоченного серебра, а в высоких стеклянных кувшинах подавали пиво, также во время трапезы подавали и вино. Напитки ставили в серебряных графинах или стеклянных пугарях [2, с. 149, 156 – 161]. Несмотря на преобладание металлической посуды, в документах указанного периода фигурируют также сосуды из хрусталя и венецианского стекла и, что особенно важно для нашего контекста, тонкостенные керамические изделия. Так, в описании имущества Януша Острожского упоминаются фарфоровые сосуды, оправленные в серебро, а также группа турецких фаянсов [3, с. 396]. Таким образом, можем говорить, что среди украинской аристократии 16–17 веков была известна общеевропейская мода на редкие привозные изделия из фарфора, которые хранились в сокровищницах и оправлялись в драгоценные металлы. Однако это эхо европейской фарфоромании не заставило представителей украинской элиты превратиться в страстных поклонников и коллекционеров «белого золота». Архивные документы этого времени не пестрят упоминаниями о фарфоре, к тому же и в количественном отношении последний никак не может равняться с изделиями из металла. Вместе с тем, еще одним свидетельством вхождения фарфора в украинскую реальность благодаря распространению европейской моды является попытка организации собственного фарфорового производства. Так, в 70-80-х годах 17 века, в королевской резиденции Яна ІІІ Собеского в городе Жовкве и его округе было основано производство фаянса и мягкого фарфора, что кажется вполне закономерным, если учесть, что супруга Яна ІІІ приходилась родственницей французскому королю Людовику XIV [11, с. 54]. К сожалению, нам не удалось найти каких-либо непосредственных указаний на специфику использование фарфора в украинском быту 17 века. Вместе с тем, А. Тищенко, характеризуя украинский интерьер середины 16 – середины 17 веков, отмечает, что неотъемлемым их украшением были полки, на которых выставляли красивую металлическую, стеклянную и керамическую посуду

103

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

[8, с. 81]. Поэтому можем гипотетически предположить, что среди «красивой керамической посуды» фигурировали и ценные привозные изделия из фаянса и фарфора. На специфику бытования иностранных фарфоровых и фаянсовых изделий, как в среде зажиточной шляхты, так и богатых аристократических семей, повлияли также местные традиции керамического производства, связанные с оформлением интерьеров. Речь идет об использовании изразцов для оформления печей. Из описаний Острожского замка первой четверти 17 века известно, что декорированные расписными изразцами печи находились почти во всех комнатах деревянного дворца. Кроме того, в замке были также печи, украшенные монохромной зеленой глазурью и печь итальянской работы [5, с. 220]. О широком распространении декорированных изразцами печей свидетельствует в своем описании Украины и Павел Алеппский, отмечая, что монастырские кельи были «разрисованы и расписаны красками и украшены всякими картинами и превосходными изображениями, снабжены столами и длинными скамьями, каптурами, печами (...) с красиво расписанными изразцами» [1, с. 44]. В данном контексте важно вспомнить об особой роли камина в организации внутреннего пространства европейских помещений этого времени. Оформлению каминов уделяли значительное внимание, украшая их пышным лепным декором, а с распространением моды на фарфор — разнообразными фарфоровыми изделиями, которые размещали вокруг каминов на кронштейнах или каминных полках. Такой «фарфоровый угол» постепенно становится традиционным для европейских интерьеров. В Украине, как и в России (на последнее обращает внимание Н. Сиповская [7, с. 57]), доминантой внутреннего пространства дома традиционно были не камины, которые с распространением европейской моды проникают и в быт украинской элиты, но все же изразцовые печи. Украшенная нарядными расписными изразцами печь была абсолютно самодостаточной и не требовала дополнительной отделки, поэтому не представляла, в отличие от камина, широких возможностей для размещения дополнительных украшений, в том числе и дорогой посуды. Кроме того, печь являлась достаточно сильным «керамическим аккордом» в общем звучании интерьера, что на наш взгляд сдерживало переполнения тонкокерамическими изделиями жилых помещений. Это не означает, что изделия из тонкой керамики не использовались для декорирования интерьеров, однако их присутствие было ограничено. Подходящими для фарфоровых экспозиций были уже упомянутые полки и поставцы, а с дальнейшим расширением мебельного ассортимента в 18 веке, например, комоды. Достаточно ценные сведения для определения специфики бытования художественной керамики в лоне украинской культуры содержат уже упомянутые записки Павла Алеппского. Описывая встречу антиохийского патриарха Макария с Богданом Хмельницким, Алеппский отмечает, что гетману была поднесена водка высшего сорта в серебряном

104

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

кубке, однако еду на стол подавали в расписных глиняных блюдах [1, с. 35]. Частично такой выбор объясняет сам Алеппский, подчеркивая врожденную скромность гетмана, а также отмечая, что у каждого из слуг Хмельницкого было по несколько сундуков, наполненных серебряной и золотой посудой, однако они пренебрегали ею в походах, используя только дома [1, с. 35]. Действительно, известно, что жена Звягельского полковника принимая польских послов «на серебре», упрекала гетмана в том, что он не живет роскошно [10, с. 16]. Не отвергая аргументации Алеппского, все же считаем возможным сделать некоторые уточнения. Во-первых, следует обратить внимание на то, что в казацком быту значительную роль играли разнообразные дорожные приспособления для транспортировки посуды. В документах этого времени часто фигурируют погребцы и дорожные шкатулки, в которых перевозили хрустальную, стеклянную и оловянную посуду (последняя пользовалась особым спросом) [4, с. 202]. Таким образом, не было необходимости отказываться от привычной и как раз в дорожных условиях достаточно удобной металлической посуды (для торжественных случаев — серебряной и позолоченной, в повседневном быту — оловянной). Во-вторых, необходимо указать на традиционно закрепленную за посудой для питья репрезентативную функцию, которая возвышала её над другими посудными формами. Поэтому зачастую дорогие серебряные и позолоченные кубки соседствовали на столе с широко употребляемой оловянной или как в данном случае керамической посудой. Соответственно, вполне естественно, что выбрав скромные керамические блюда, кубок гетман все же предпочел серебряный. Таким образом, считаем возможным предположить, что использование керамической посуды может свидетельствовать о сознательной демонстрации гетманом патриарху отречения от мирских ценностей, и подчинения светской власти церковной, недаром Хмельницкий уступает Макарию центральное местом за обеденным столом. Итак, керамическая посуда используется не в качестве репрезентативной утвари, подчеркивающей достаток владельца, а, наоборот, для акцентирования скромности, неприхотливости и равнодушия к роскоши. Однако, вместе с тем, за столом гетмана используют не простую, но все же расписную керамическую посуду (местного или иностранного производства), которая, не демонстрируя роскоши, одновременно подчеркивает нарядность трапезы и вкус хозяина. В таком выборе посуды, не роскошной, но отчасти статусной (не серебро, но и не безликая, лишенная декора глиняная посуда, а посуда художественно оформленная), мы склонны видеть влияние «восточных границ» и ориентального прошлого, тесно вплетенного в национальную традицию. Еще одна сфера бытования изделий из тонкой керамики была связана с употреблением дорогого заморского напитка — кофе. Традиция употребления кофе на территории Украины имела восточное происхождение, то есть не была результатом заимствования ев-

105

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ропейской моды, а скорее — непосредственного соприкосновения с тюркскими традициями. Так, документы начала 18 века фиксируют форму именования кофе, которая повторяла турецкое название — «кагве», позже несколько видоизмененную — «кохве» [14, с. 130]. О применении кофе в 17 веке свидетельствует упоминание Алеппского о поднесении патриархом Макарием Богдану Хмельницкому в качестве подарка кофейных зерен с указанием, что гетман любит кофе [1, с. 33 – 34]. Правомерно возникает вопрос о специфической посуде для употребления кофе. Конечно, логично предположить, что чашки для кофе были керамическими, возможно, стеклянными, и с наименьшей вероятностью — металлическими, ведь металлическая посуда особенно неудобна для употребления горячих напитков. Однако, европейская традиция употребления экзотических горячих напитков на первых порах, как мы знаем, была связана как раз с использованием привычной металлической посуды. Частично свет на данный вопрос проливают археологические исследования Вознесенского женского монастыря в Киеве. Среди значительного керамического комплекса, относящегося к 17 веку, здесь выделяется группа турецких фаянсов, среди которых обращает на себя внимание фрагмент фаянсовой кофейной чашки с росписью кобальтом, которую исследователи относят к мастерским Кютахьи. Такие чашки на территории Украины широко известны в городах Северного Причерноморья, а в Киеве были найдены также при раскопках на территории Михайловского Златоверхого монастыря [9, с. 169]. Таким образом, можем предположить, что для употребления «вина ислама» представители украинской знати, следуя турецкой традиции, использовали привозные тонкокерамические изделия. Итак, изделия тонкой керамики входили в быт украинской элиты 17 века, используя несколько путей, а его укоренения было обусловлено действием различных культурных традиций. Достаточно мощным был, что и неудивительно, европейский импульс, к которому добавился азиатско–традиционный (турецкие границы и местные ориентализированные традиции). В целом, процесс распространения фарфора на украинской территории происходил по общеевропейскому сценарию: от единичных, оправленных в драгоценные металлы, редких изделий к обустройству интерьеров и постепенному отвоеванию места за обеденным столом, которое началось с распространения моды на экзотические привозные напитки — кофе и чай. Дороговизна «белого золота» и связанная с ним статусность способствовали стремлению к обустройству собственных фарфоровых и фаянсовых производств. Итак, достаточно традиционно тонкокерамические изделия в Украине 17 века выполняли репрезентативную и декоративную функции, а также использовались в качестве посуды. Однако в деталях украинский «фарфоровый сценарий» имеет ряд существенных отличий от общеевропейского. И начать необходимого с главного — с уже упомянутого

106

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

обилия источников движущего импульса, обусловленного спецификой местного полиморфического культурного пространства. Отсюда и специфическая неоднородность процесса укоренения фарфора в украинском быту. Очевидно, что чем ближе к западным границам, тем ощутимее фарфоровое присутствие и тем более оно «европейское» по характеру: наличие фарфора в хранилищах и обустройство частных фарфоровых производств. Вместе с тем для всей украинской территории, особенно на раннем этапе, характерной была склонность к экзальтированной, в корне ориентальной, роскоши повседневного быта, в котором привилегированное место занимал металл. Причины отсутствия особо пристрастного отношения к фарфору и невозможность назвать какое-то из столетий в истории Украины, территории которой входили в состав влиятельных европейских держав, веком фарфора, представляется возможным связать с неизменным ориентальным присутствием. Близость восточных границ снимала такую актуальную для Западной Европы экзотичность восточного «белого золота». Конечно, как и для европейских стран, для Украины фарфор был материалом «без корней», однако, материалом с конкретной, ощутимой, полнокровной локализацией и не менее конкретной традицией бытования. Художественная керамика за знакомыми и достаточно близкими восточными границами была материалом престижным и статусным, однако все же уступала первое место художественно оформленным изделиям из металла. Поэтому украинской знати не были в такой мере свойственны европейские ажиотаж и фарфоровое безумие. История не сохранила для нас имен одержимых фарфором коллекционеров или страстных искателей ключа к разгадке «китайского секрета», который на украинской территории превратился в «предвестника европейской моды». Фарфор проникал и внедрялся в быт украинской элиты постепенно, не порождая фантастических замыслов и грандиозных затей и не сметая в безудержном порыве местных традиций. Список источников и литературы 1. Алеппский П. Путешествие антиохийскаго патриарха Макария в Россию в половине XVII века. Описанное его сыном архидиаконом Павлом Алеппским. Вып. 2. (От Днестра до Москвы). — М.: Унив. тип., 1897. — 202 с. 2. Боплан Г. Л. де. Опис України, кількох провінцій Королівства Польського, що простягаються від кордонів Московії до Трансильванії, разом з їхніми звичаями, способом життя і веденням воєн. — К.: Стебеляк, 2012. — 165 с. 3. Грушевський М. Історія України-Руси: В 11 т., 12 кн. — К.: Наукова думка, 1991. Т. 6. – 1995. — 680 с. 4. Ефименко А. Я. Южная Русь: очерки, исследования и заметки. — СПб.: О-во им. Т. Г. Шевченко: Книгопечат. Шмидта, 1905. Т. 2. — 358 с. 5. Історія декоративного мистецтва України: У 5 т. / НАН України ІМФЕ ім. М. Т. Рильського; наук. ред. Т. Кара-Васильєва. — Вінниця: ПП «Едельвейс і К», 2007. Т. 2. — 407 с.

107

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 6. Камінський С. А. Історія Речі Посполитої як історія багатьох народів, 1505 – 1795. Громадяни, їхня держава, суспільство, культура. — К.: Наш час, 2011. — 263 с. 7. Сиповская Н. В. Фарфор в России XVIII века. — М.: Пинакотека, 2008. — 392 с. 8. Тищенко О. Тищенко О.Р. Історія декоративно-прикладного мистецтва України (ХІІІ-ХУІІІ ст.) : навч. посіб. для вузів мистецтва та культури. — К.: Либідь, 1992. — 191 с. 9. Чміль Л. В. Ужиткова кераміка XVII ст. з розкопок Вознесенського жіночого монастиря у Києві // Лаврський альманах. Києво-Печерська Лавра в контексті української історії та культури: Збірник наукових праць. — К., 2007. Вип. 17. — С. 164 – 170. 10. Шероцкий К. Очерки по истории декоративного искусства Украины. Художественное убранство дома в прошлом и настоящем. — К.: Тип. С. В. Кульженко, 1914. — 141 с. 11. Школьна О. В. Фарфор-фаянс України ХХ століття: інфраструктура галузі, пром. та екон. політика, орг.-творчі процеси. — К.: Інтертехнологія, 2011. — 400 с. 12. Яковенко Н. Дзеркала ідентичності. Дослідження з історії уявлень та ідей в Україні XVI – початку XVIII століття. — К.: Laurus, 2012. — 472 с. 13. Яковенко Н. Нарис історії України з найдавніших часів до кінця XVIII ст. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://history.franko.lviv.ua/PDF%20Final/Jakovenko.pdf. (дата обращения: 28.08.2013). 14. Яременко М. Насолоди освічених в Україні XVIII століття (про культуру вживання церковною елітою чаю, кави та вина) // Київська академія. 2012. Вип. 10. — С. 117 – 184.

В. Н. Константинова

ГОРОДСКАЯ И СЕЛЬСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТИ ПРИАЗОВЬЯ: УСТНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Наряду с региональными идентичностями имеет смысл обратить особое внимание на другие идентичности, исторически формировавшиеся и трансформировавшиеся в контексте урбанизационных процессов. В первую очередь речь идет именно об идентичностях городской и сельской. Для их изучения немалый интерес представляет Северное Приазовье как регион Украины. С точки зрения урбанизационных процессов Северное Приазовье было и остается регионом весьма специфическим. Достаточно вспомнить, что фактически не имея в последней четверти XVIII в. устоявшихся традиций городского образа жизни (в отличие от, скажем, центральных регионов Российской империи и СССР, давних «городских традиций»), он уже в середине XIX в. превратился в мощный урбанизированный край, причем именно на его городах были «завязаны» и торговля, и сельское хозяйство, и промышленность зна-

108

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

чительно более широкого региона, чем именно Северное Приазовье. Приазовские города стали своеобразными «воротами» в мир, имея масштабную экспортно-импортную торговлю, в первую очередь торговлю зерном и тем самым создавая благоприятные предпосылки для развития в крае буржуазных отношений еще до отмены крепостного права и других либеральных реформ 1860-70-х гг. Специфичности городам края добавлял и их чрезвычайно пестрый этнический состав, прочная основа которого была заложена еще характером действий имперского российского правительства по заселению «Дикой Степи» (симптоматично, что недавно, в конце 2008 года, город Северного Приазовья — Мелитополь — был назван Советом Европы как образцовый в плане мирного сосуществования представителей более 100 национальностей). Целый ряд специфических черт имело развитие социальной структуры, культуры городов Северного Приазовья. Причем речь идет как о временах Российской империи, так и о 20-30 -х годах ХХ века. Для изучения городской и сельской идентичностей региона одних письменных источников явно не достаточно: назрела необходимость в расширении актуализированной источниковой базы за счет, в частности, введения в научный оборот материалов устной истории, свидетельств старожилов края. Именно этот комплекс источников может репрезентовать восприятие населением урбанизационных процессов, помочь увидеть образы городов и горожан, сел и их жителей. На выявление указанного нарратива, на исследования устной истории были направлены организованные мною экспедиции в рамках проектов «Феномен восприятия урбанизационных процессов в крестьянской традиции (на материалах полевых экспедиций по селам Южной Украины)», «Свои среди чужих, чужие среди своих?»: Восприятие горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев и место последних в социальной структуре городов края первой трети ХХ века (проект историко-археографических экспедиций)», «Образы городов Юга глазами украинского населения: специфика восприятия украинцами «неукраинского городского пространства»». Изложение методологии и некоторых результатов одного из этих исследований и является целью этой статьи. Не смотря на свою значимость и специфичность, история Северного Приазовья в целом и его городская история в частности до недавнего времени оставались на обочине научных исследований. Лишь в последнее время соответствующая проблематика стала активно изучаться. В частности, появился ряд изданий, посвященных истории города Бердянска [1; 3; 4; 8; 15; 18].

109

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 При этом наряду с документальными источниками по истории городов региона и

Приазовья в целом, в научный оборот все активнее вводятся нарративные источники [2], устноисторические [7; 10; 12; 13]. Расширение источниковой базы по истории урбанизационных процессов в регионе, дальнейшее изучение городской и сельской идентичности были составляющими цели проекта ««Свои среди чужих, чужие среди своих?»: восприятие горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев и место последних в социальной структуре городов края первой трети ХХ века (материалы историко-археографических экспедиций)». При определении круга респондентов было решено, что будут опрошены две категории нынешних горожан: 1). Те, кто родились в городах Северного Приазовья; 2). Те, кто в детстве или юношестве переехали из села в один из северноприазовских городов. Это должно было дать возможность всесторонне исследовать проблемы восприятия различными по происхождению группами городского населения места крестьян в социальных трансформациях городов Северного Приазовья. Итак, должны были опрашиваться респонденты, которые старше 80 лет, родились или обязательно провели годы детства и юности в городах Северного Приазовья. При этом при опросе следовало сосредоточиться на событиях и воспоминаниях, относящихся к периоду до середины 1930-х годов, то есть включая период Голодомора, который существенно изменил и восприятие города крестьянами, и восприятие горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев. Акцент был сделан на мини-экспедициях, проводимых студентами и магистрантами преимущественно в тех городах, откуда они родом, а значит, где их принимают за «своих». Это должно способствовать преодолению психологического барьера между интервьюером и респондентом. Предполагалось, что тексты-транскрипции источников устной истории будут систематизированы по географическому принципу, в зависимости от места проживания респондентов, так, чтобы читатель мог осуществить воображаемое путешествие Северным Приазовьем, постепенно продвигаясь из города в город с востока на запад. При обработке собранных устных источников были взяты за основу рекомендации, выработаны в результате обсуждения и апробации проекта «Правил издания источников устной истории» [14]. Правда, с учетом модификаций, внесенных мной при реализации проекта «Феномен восприятия урбанизационных процессов в крестьянской традиции ...».

110

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В ходе реализации проекта было записано устноисторическое интервью с 121 старо-

жилом, представляющих все города Северного Приазовья. Относительно восприятия горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев и места последних в социальной структуре городов края первой трети ХХ века, нужно четко понимать, что в рамках одной статьи невозможно их ни «всеобъемлюще» проанализировать, ни тем более проиллюстрировать всеми выявленными в интервью примерами. Поэтому лучший путь — археографические издания материалов экспедиций, которые дадут возможность каждому исследователю увидеть в них то, что его больше интересует. Часть интересных в контексте заявленной проблематики интервью сейчас готовится к публикации. Поэтому ниже приведу лишь некоторые наблюдения, касающиеся интересной нам тематики (причем это будет сделано в сопоставлении с материалами экспедиций, которые проводились в сельской местности Северного Приазовья). Первая треть ХХ в. отмечалась коренными изменениями не во всех сферах жизни городов Северного Приазовья (как и в целом страны, в состав которой входил этот подрегиона). Потрясения времен Первой мировой войны, освободительной борьбы, голодомора 1920 – 1921 годов, новой экономической политики, индустриализации, коллективизации, Голодомора 1932 – 1933 годов напрямую влияли и на направления, и на характер, и на темпы урбанизационных процессов в крае. Они во многом оказались определяющими при формировании состава горожан, напрямую отразились на темпах пополнения городского населения за счет переселенцев из сельской местности. Все это очень четко отразилось в записанных интервью. Нет ничего удивительного в том, что среди опрошенных старожилов большинство родились в деревне, и только потом, в годы детства или юношества, переселились в города. Коренные же, потомственные, горожане составляют весьма небольшой процент опрошенных. Здесь сказалась и динамика изменений численности городского населения в указанный период. При этом не стоит переоценивать уровень мобильности населения Северного Приазовья первой трети ХХ в. Если большая часть старожилов, опрошенных в сельской местности, категорически заявила, что в годы детства и юношества ни разу не посетила даже ближайшего к их населенному пункту города, среди опрошенных старожилов-горожан лишь считанные единицы сообщили, что переселились в годы детства или юношества в Северное Приазовье из городов, находящихся за пределами этого подрегиона. Что же касается опрошенных переселенцев в города, то чаще всего причиной выезда из села назывались поиск работы, материальное положение или голод. Как правило, в та-

111

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ких случаях респонденты переселялись в города с другими членами их семей. В ряде случаев в город перебирался на заработки сначала глава семьи, а уже позже, обосновавшись, перевозил на новое место своих родных. Достаточно распространенной была практика, когда крестьяне оставляли своих детей на квартирах у своих родственников-горожан. Еще одним каналом мобильности, довольно часто упоминаемым респондентами, было переселение юношей и девушек в город с целью обучения, после чего многие не возвращался домой, найдя работу и обосновавшись в городе. Весьма показательно, что даже, несмотря на то, что среди городского населения был весьма велик процент «вчерашних» крестьян, абсолютное большинство старожилов подрегиона, опрошенных в сельской местности, отмечали существенную разницу между горожанами и крестьянами. Чаще всего речь идет о различиях во внешнем виде, одежде. Причем старожилы вспоминают и то, что такие различия подчеркивали и сами горожане: «Но у нас не было такой одежды как в городе, и с нас все смеялись, мы идем, а они смеются. Говорят, что «Колхозники идут!» Вот так нас принимали в городе».

Отмечаются различия в уровне образованности, «культурности», «цивилизованности» крестьян и горожан, причем в ряде интервью «темные», «забитые» крестьяне противопоставляются образованным, культурным горожанам: «Город более развитый, чем село; село — село, село — темнота, больше ничего, кроме собаки и коровы больше ничего не бачили. А там и трамвай, и тролейбусы, и вобще народ более интеллигентный»; «Что я могу сказать, как дикарка я была там»; «Там люди были какие-то — такие прогрессивные, умнее, а наши люди забитые»; «Люди какие-то или культурны. Мы как придем в город, кричим, громко говорим, а они на нас смотрят и смеются. Смешно им от нас. А нам ничего. Немного замолчим, затем опять ржем. А так люди как люди. Ну, культурные»; «В селе и люди не такие. Все довбуться и довбуться в земле. Руки потресканы, морды черные. А в городе все культурные. Не женщины, а дамочки »; «Люди были сельские забитые ж, а городские… А как бы ни было, а видно издалека, даже по походке видно, что колхозник или городской»; «Они культурнее жили, чем крестьяне. Смотрели, любовались...». «Горожане — жители это городские. Очень, очень, очень высоко, очень недосягаемы»; «В городе люди вроде культурны, более связанные с культурным развитием»; «Они много более просвещеные, болеет они аккуратно ходили, то ... [...]. Они болеет развиты были дети, чем мы здесь»; «Тогда относились горожане очень хорошо к сельским. На базар приеду — нас приветствовали всегда, и место уступали»;

112

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 «Никто меня ни тронул, ни пурнул, давали дорогу, провожали, видели, что приехал глупый теленок из села».

Впрочем, у крестьян был и другой опыт, а значит, высказывалось и противоположное мнение: «Как ехали, ну и стоят, стоят говорят, а мы сами с собой говорим, а какая-то идет женщина и... отступися, мол, она пройдет здесь. «Да проходите, что Вам негде пройти?» «Фу еще, дура колхозная. Здесь мне будешь говорить, что и как мне ходить». Вот такое было в общении с крестьянами, ни за что не считали». «Ну культура ... С какой стороны брать. Сельские люди более совестливые, более вежливые от городских. Те нахалы, бессовестные, он тебе не встанет никогда, чтобы ты села. В селе этого нет, здесь люди более внимательны друг к другу [...]. У нас люди культурные более в селе, чем там. Ранее было Боже сохрани, чтоб там заругався — это стыдно, неудобно от людей».

Вместе с тем ряд сельских респондентов говорили о трудолюбии как о отличительной черте крестьян. При этом эта добродетель жителей сел противопоставляется «уркаганству» горожан, непривыкших к тяжелому труду: «Я не знаю сама, но розговор такой слышала: «О, — говорят, — приехал уже урка это Юзовский там». Кто приедет в гости к родственникам — да «урка» [...]. Это бандит. Уркаган. Это теперь же, а тогда называли же уркагана. Вот, значит, они по карманах лазают, там где-то что-то воруют в магазине, и ... Ну так как им нечего делать, то они находят себе, конешно, работу. Ну только она отличается от нашей, как небо от земли ... От сельской работы, я имею в виду. Так, конешно, не такие как наши дети они. Мы с детства, самого детства к работе приучены, потому что нам нужно было все делать [...]. Мы с самого детства на току, уже мы подметали, уже мы там что-то делали, перебрасывали зерно там, сушили ... А горожане этого они ничего не знают. Они лето и зиму гуляют».

Едва ли не все опрошенные горожане и крестьяне обратили внимание на различия в языке городского и сельского населения времен их детства и юношества. Крестьянам бросалось в глаза то, что в городах Северного Приазовья абсолютно доминировал русский язык («они говорили по-городскому, а мы на украинском»). Причем крестьяне, перебравшись в города, впоследствии «набирались» тамошнего языкового колорита: «Я когда приехал в город, разговаривал на украинском языке, тяжеловато было общаться, так как в городе разговаривали на русском. А когда приезжал домой, уже разговаривал на русском, то все говорили что “вот, мол, обрусел”».

Зато горожане одной из отличительных черт крестьян называли их общения на украинском языке или «суржике». Вместе с тем, следует отметить, что языковые различия горожан отмечались жителями не только украинских, но и болгарских, греческих и других сел, заселенных преимущественно представителями национальных меньшинств.

113

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Многие из крестьян заметили большую раскованность, «смелость», и в то же время

«закрытость» горожан: «Они смелее как-то были, что ли, какие-то они вот такие были, ну не знаю, больше приспособленные к городской жизни. Мы среди людей как-то вот терялись. Нам привычнее было жить все-таки в селе. Где всех знаешь, все о всех известно. [...] Они в городе какие-то не такие: раскрепощенные, что ли, смелые люди»; «Мы совершено отличалися от тех людей, которые жили тут, в городе. Они были более такие, как сказать, раскованные, или как сказать... А мы были такие стеснительные люди»; «Ну то, что меня удивляло, что это так много людей и что они идут и не здороваются. Это мы в селе каждый друг друга знаем. Но даже хотя я и не знаю, я обязательно должна поздороваться с человеком. А там же все идут и никто не здоровается, нигде ничего, проходят»; «Мы идем, с каждым здраствуемся, как в селе привыкли, а там на нас смотрят, знаете, как на глупых [смеется]»; «И что меня поразило, все не ходят, а бегают. Все спешат, спешат. У нас в селе не так. Брат с меня долго смеялся. У нас в селе принято: знаешь ли ты человека или нет, а здравствуйте. Я в городе со всеми здоровался, а они смеются и здороваются. Брат мне говорит, что только в деревне так здороваются, а в городе не принято. Это меня поражало. Ну или трудно же поздоровкаться, что в этом плохого? Так, видишь, не принято!».

Симптоматично, что осознание таких существенных отличий от горожан обусловливало противоположные настроения крестьян к жителям городов. Часть респондентов признались, что чувствовали некий комплекс неполноценности, а потому завидовали горожанам, обижались на них или просто недолюбливали их. Другая часть опрошенных наоборот подчеркивала преимущества крестьян перед горожанами, так же как и преимущества сельского образа жизни над городским. Наконец, ряд респондентов, воспринимая село и город как два «противоположных» или «параллельных» мира, не считали возможным сформулировать свои ощущения по поводу отличий от горожан, отвечали: «Жили да и все. Одни в городе, а другие в селе».

Симптоматично, что только несколько респондентов-крестьян ответили, что не замечали в детстве и юношестве никакой разницы между горожанами и крестьянами. Зато значительно большее количество подобных ответов бывших крестьян, которые в детстве или юношестве перебрались в города на постоянное место жительства. На вопрос «Чувствовали ли Вы после переезда, что чем-то отличались от городских?» Достаточно типичны следующие ответы: «Ну, я как-то этого не чувствовала. Я хорошо училась, я не чувствовала разницы»;

114

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 «Знать я знала, но никто не говорил, что это я городская или там такая. Все там было ровно, хорашо и всех понимала».

Вместе с тем, довольно типичным был такой взгляд переселенцев: «В городе было гораздо лучше, чем в селе. Лучше было. И жизнь была лучше, легче. А крестьяне вообще были заброшенные, вот ...».

Ряд бывших крестьян помнит, что после переселения осознавали свое отличие от горожан, так же как и горожане понимали это различие: «И по образованию и по грамотности мы немного отставали от них. Они говорили: «Мы городские, а вы сельские». [...]. И по развитию он считал, что если он живет в городе, то он лучше всех».

При этом и некоторые бывшие крестьяне при сравнении горожан и крестьян отдавали предпочтение последним: «Мне кажется, шо раньше люди в селах были добрее, чем в городе».

Вместе с тем, большинство переселенцев в города утверждают, что понемногу стали считать себя «настоящими» горожанами, а другие горожане быстро приняли их за «своих». Для этого приходилось перенимать и городские обычаи и язык: «В селе на украинском говорили; это я сейчас привык к городу, а тут на русском, как в селе — так я на украинском». «Они говорили на русском языке и поэтому это для нас было как-то непривычно, что ли. Но со временем мы выучили русский язык и научились вести себя так как городские жители. Не то чтобы мы под них подстраивались, но мы перешли на их способ жизни, и это сделало нас такими же как и они».

Тогда как для одних «новоиспеченных» горожан процесс адоптации к новым условиям прошел безболезненно, другие респонденты рассказали, что сначала очень горевали и плакали за селом, откуда они переехали в город. По оценке же крестьян, их бывшие односельчане существенно изменялись, перебравшись в города «Как приехали до родственников, к отцу, вели себя нормально. Ну токо шо он вроде выше на такую ступень чем мы, колхозники. Ну они нас называли «колхозники» и все, рабочие».

С другой стороны, «коренные» горожане также отмечали целый ряд тех же различий между жителями городов и сел, о которых говорили крестьяне. Типичный ответ: «Мы были более такие развитые, они немножко такие забитые. В разговоре вообще невозможно было что-то понять».

Очень важно, что крестьяне, за одинокими исключениями, не судили своих односельчан, которые перебрались на постоянное место жительства в города, а во многих случаях и поддерживали с ними отношения. Со своей стороны, те горожане, которые были выходцами из сел, вспоминают, что и сами время от времени посещали свою «малую ро-

115

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

дину», иногда принимали в гости своих односельчан, и в ряде случаев переписывались с ними. Показательно, что выходцы из одного села не теряли друг друга из виду, и перебравшись в город, они продолжали общаться, помогать друг другу. В ряде случаев те, кто перебрался в город раньше, помогали пройти этот же путь и своим односельчанам. Еще раз должна подчеркнуть, что это — лишь некоторые из наблюдений, которые можно сделать при ознакомлении с весьма информативными материалами интервью, проведенных со старожилами Северного Приазовья. Поэтому надеюсь, что эта статья выполнит свою основную задачу — пробудит интерес к материалам устноисторических экспедиций, и, возможно, к проведению таких экспедиций в дальнейшем. Наконец, чтобы предупредить возможные ошибочные интерпретации интервью, должна напомнить довольно банальное предостережение: спецификой устноисторических свидетельств является то, что они напрямую зависят от свойств человеческой памяти. И еще одно предостережение: не следует отождествлять прочитанное в текстах — транскрипциях с объективной истиной, «исторической правдой». Устная история по своей природе во многом индивидуальная, субъективная и часто отражает не реальную действительность, а ее восприятие (упоминания) респондентом. Таким образом, в результате проведения экспедиций и обработки их результатов были сформулированы следующие принципиальные положения: 

Урбанизационные процессы были одной из знаковых характеристик истории Северного Приазовья начиная с последней четверти XVІII века.



Сельский элемент играл заметную роль в процессе городской колонизации региона.



На ход урбанизации в определенной мере влиял характер восприятия новых населенных пунктов традиционным сельским населением Приазовья.



Формирование «городского образа жизни» претерпело значительное влияние со стороны жизни сельского населения края.



Категории «Свой» — «Чужой» были одними из определяющих в восприятии крестьянским населением края горожан.



Города со времен своего появления играли роль форпостов унификаторской и централизаторской политики в регионе, что стало одной из причин неоднозначного отношения местного крестьянского населения к городскому образу жизни. Материалы проведенных устноисторических экспедиций дают возможность словно

увидеть глазами жителей Северного Приазовья первой половины ХХ в. урбанизационные процессы этого периода, сделать ряд наблюдений относительно того, насколько глубоко в сознании городских жителей региона укоренились мифы и стереотипы относительно крестьян-переселенцев и vice versa.

116

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Практическое значение работы заключается, между прочим, в том, что ее итоги стали

важной составляющей источниковой базы исследований по региональной истории; сохранен для дальнейшей обработки массив источников, носителей которого, старожилов населенных пунктов края, с каждым годом остается все меньше.

Список источников и литературы

1. Бастрыга И., Лыман И. Начала истории Бердянска. — Запорожье: б.и., 2002. — 132 с. 2. Баханов К. А., Лыман И. И. Бердянск в дневниках титулярного советника В. К. Крыжановского // Крыжановский В. К. Дневники. — Запорожье: Просвіта, 2002. — 218 с., ил. 3. Бердянська чоловіча гімназія (1901 – 1919 роки) / Упорядники: І.І. Лиман, В.М. Константінова // Матеріали з історії Бердянського державного педагогічного університету. Том ІІ. — К.: «Освіта України», 2007. — 631 с. 4. Бердянська чоловіча гімназія (остання третина ХІХ століття) / Упорядники: В. М. Константінова, І. І. Лиман // Матеріали з історії Бердянського державного педагогічного університету. Том І. — К.: «Освіта України», 2006. — 528 с. 5. «Бердянський літописець» Василь Крижанівський // Упорядники: І.І. Лиман, В. М. Константінова. — Бердянськ — Київ — Едмонтон: РА «Тандем – У», 2007. — 300 с. 6. Константінова В. М. «Свої – чужі?»: взаємні міфи та стереотипи в свідомості українського та польського населення Північного Приазов’я (за матеріалами історикоархеографічних експедицій) // Mity i stereotypy w dziejach Polski i Ukrainy w XIX i XX wieku / red. Andrzej Czyżewski, Rafał Stobiecki, Tomasz Toborek, Leonid Zaszkilniak. — Warszawa – Łódź, 2012. — S. 171 – 180. 7. Константинова В. Н. Северное Приазовье: исследование устной истории как составляющая исторической урбанистики // Вестник Таганрогского государственного педагогического института. Гуманитарные науки. — Таганрог: Изд. центр Таганрог. гос. пед. ин-та, 2009. № 2. — С. 362 – 367. 8. «Кращий порт Азовського моря». Літопис історії Бердянська очима кореспондентів «Одеського Вісника» (1861 – 1875 рр.) // Упорядники: І. І. Лиман, В. М. Константінова. — Бердянськ – Таганрог: РА «Тандем – У», 2007. — 402 с. 9. Лиман І. І. Австралійське видання єврейських наративів Північного Приазов’я // Музейний вісник. — № 11/2. — Запоріжжя, 2011. — С. 106 – 108. 10. Лиман І. І. Усноісторичне дослідження трансформації релігійності населення Північного Приазов’я // Покликання. Збірник праць на пошану професора о. Юрія Мицика / Редкол. П. Сохань, А. Бойко, В. Брехуненко та ін. — К., 2009. — С. 514 – 524. 11. Лыман И.И. Бердянск и Таганрог в австралийском издании воспоминаний Рафаила и Елены Кабо // Вестник Таганрогского государственного педагогического института. Гуманитарные науки. — Таганрог: Изд-во Таганрог. гос. пед. ин-та, 2011. № 2. — С. 37 – 40. 12. Лыман И. И. Организация устноисторических экспедиций с целью изучения конфессиональной жизни Южной Украины // Сравнительное изучение религиозных традиций: Россия, Восточная Европа, постсоветское пространство: сб. авторских программ и материалов учебных курсов / сост. К.Г. Кацадзе, И.Н. Кодина. — Иваново: Иван. гос. ун-т, 2010. — С. 307 – 319. 13. Лыман И. И. Устноисторическое исследование духовной истории Северного Приазовья // Вестник Таганрогского государственного педагогического института. Гуманитарные науки. — Таганрог: Изд. центр Таганрог. гос. пед. ин-та, 2009. № 2. — С. 367 – 372.

117

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

14. Методичні рекомендації до видання джерел усної історії // Усна історія Степової України / Запорізький край. — Запоріжжя: АА Тандем, 2008. — Т. 1. — С. LV – LXV. 15. «Повітова столиця». Літопис історії Бердянська очима кореспондентів «Одеського Вісника» (1876 – 1893 рр.) // Упорядники: І. І. Лиман, В. М. Константінова. — Бердянськ – Невинномиськ: РА «Тандем – У», 2007. — 380 с. 16. Селяни і місто: феномен сприйняття урбанізаційних процесів у селянській традиції (матеріали історико-археографічних експедицій Північним Приазов’ям) / Упорядник В. М. Константінова. — К., 2012. — 416 с. 17. Трансформації релігійності в умовах полікультурного регіону (матеріали археографічних експедицій Північним Приазов’ям) / Упорядник І.І. Лиман. — Запоріжжя: АА Тандем, 2011. — 360 с. 18. Чоп В. М., Лиман І. І. «Вольный Бердянск»: місто в період анархістського соціального експерименту (1918 – 1921 роки). — Запоріжжя: РА «Тандем – У», 2007. — 478 с. 19. «Юне місто». Літопис історії Бердянська очима кореспондентів «Одеського Вісника» (1827 – 1860 рр.) // Упорядники: І.І. Лиман, А.М. Піменов. — Бердянськ – Ростов-на-Дону: РА «Тандем – У», 2007. — 358 с. 20. Lyman I., Konstantinova V. Organizing and conducting oral historical expeditions as an innovation in education (experience of Berdyansk state pedagogical university) // The fifth international conference “Education and innovation”. Gori state teaching university, Georgia. — GORI, 2012. — Р. 39 – 43.

И. И. Лыман

АНТИ-«ГОРОД-НЕВЕСТ»?: ОБРАЗ ЗАПОРОЖЬЯ КАК «КАЗАЧЬЕГО МУЖСКОГО СОЮЗА», ИЛИ «НА ЗАПОРОЖСКУЮ СЕЧЬ ЖЕНЩИН НЕ ПУСКАЛИ»

В формировании стереотипов восприятия городов, регионов, стран немаловажную роль играет историческая традиция, которая, в свою очередь, базируется отнюдь не исключительно на «реальной конкретно-исторической основе». Будучи в Иванове, мне неоднократно приходилось слышать о нём как о «городе невест» и о том, что нынешняя демографическая ситуация уже довольно давно этому образу не соответствует. Как представителю Запорожского края и исследователю, в том числе и истории запорожского казачества, мне тогда пришла мысль: а ведь образ Иваново является прямо противоположным образу Запорожья казачьих времен, который, с некоторыми корреляциями, эксплуатируется и доныне! Обращение к проблеме региональных идентичностей, дает прекрасную возможность для дальнейших размышлений о характере соотношения исторических реалий и мифов, о механизмах формирования последних, о специфике влияния на образы определенных территорий реальных фактов, событий, процессов и тенденций, имевших место в прошлом, их

118

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

преломления в народной традиции, конкретноисторической конъюнктуры и целого ряда других факторов. Целью этой статьи и является изложение в заявленном контексте комплекса проблем, связанных с образом Запорожья. Сегодняшний образ города Запорожья как исторического центра, «столицы» земель запорожского казачества во многом развился в советское время, после того, как бывший уездный город Российской империи Александровск был переименован, выиграв таким образом в конкуренции за «запорожское наследие» у своего соседа, экс-губернского центра империи Екатеринослава. Причем важными составляющими «казацкого образа» города Запорожья стало восприятие в массовом сознании Запорожья не только как бывшего центра казачьих земель, но и как «колыбели запорожского казачества», четкая ассоциация города с Запорожской Сечью. Закреплению последнего мифа во многом способствовало как создание еще в советские времена на входящем в черту города острове Хортица музея, ныне носящего название «Музей истории запорожского казачества», и строительство с 2004 г. на этом же острове Историко-культурного комплекса «Запорожская Сечь», который даже в архитектурном плане во многом является псевдоисторическим новоделом. Это наглядно проявилось в центральном сооружении Сечи — Покровском храме. Дело в том, что на сегодня не сохранилось не то что чертежей сечевого храма, но и подробного описания этого строения. Это дало основание сотрудникам Национального заповедника «Хортица» предложить не пытаться воссоздать внешний вид храма ни по одному из описаний, которые имеются в наличии, а «создать путем исторических аналогий обобщающий образ сечевой церкви». Причем предложение (которое некорректно названо «реконструкцией сечевой церкви») состояло в «принятии за образец» Троицкой церкви села Пустовойтовка на Сумщине, построенной по заказу последнего кошевого атамана запорожцев П. Калнышевского — «тридольной трехбанной церкви бойковского типа». Основанием для такого варианта служат ссылки на копии гравюр с изображением Сечи, аутентичность которых является недоказанной и вызывает серьезные сомнения. Этот проект нашел воплощение в рабочей документации, составленной государственным проектным институтом «Запорожгражданпроект», был представлен в экспозиции музея Национального заповедника «Хортица», а на сегодня церковь уже построена. И те, кто знаком с описанием А. Скальковского, с гравюрой «Церковь, рада и курени Запорожские в 1773 году», опубликованной А. Шмидтом в «Записках Одесского общества истории и древностей», обязательно обращают внимание на несоответствие им этого сооружения [См.: 6; 8; 9; 11]. При этом, по наблюдению

119

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

И. Сапожникова, изображение сечевого храма на гравюре, хотя и не является совершенно точным и имеет ряд нарушений пропорций, «неплохо соотносится с характеристикой храма, записанной А. Скальковским»[13, с. 185], на котором изображен пятиглавый, а не треглавый, храм (который таки был сооружен недавно на Хортице). Впрочем, ситуация с новоделом «казацкой» церкви на Хортице и с Историкокультурным комплексом «Запорожская Сечь» в целом является лишь частным проявлением специфики формирования «казацкого» образа Запорожья. Скажем более. Сама точка зрения, что на острове Хортица существовала Сечь, является спорной и ставится под сомнение многими историками. В этом плане была очень показательной встреча, проведенная недавно, 1 июня 2013 г., на территории Национального заповедника «Хортица» в рамках Всеукраинской научной конференции «Запорожская Сечь и украинское казачество». На этой встрече генеральный директор Национального заповедника предложил историкам наконец поставить точку в вопросе, существовала ли когда либо Сечь на Хортице. При этом в пользу соответствующей точки зрения были названы в том числе и этнографические источники ХІХ в. (это при том, что существование предположительной Хортицкой Сечи относится к XVI в.). Однако в ответ прозвучали аргументы, что на сегодня нет неопровержимых доказательств такого существования. Вместе с тем (что особенно важно в контексте тематики этой статьи), историки сошлись на том, что неоспоримым является факт ассоциирования в народном сознании (причем — не только современном) Хортицы с Запорожской Сечью. Именно этот факт нашел отражение и в этнографических материалах ХІХ в., и в ряде других источников. И, что важно, историки именно этот факт и предложили популяризировать. Причем популяризировать в том числе и с целью стимулирования интереса туристов как непосредственно к острову Хортица, так и к городу Запорожье в целом. Все изложенное выше напрямую касается и проблемы, сформулированной непосредственно в названии этой статьи. Четкая привязка в общественном сознании Сечи к Хортице и городу Запорожье, наряду с совпадением названия города и названия всех земель запорожского казачества (для размежевания соответствующих понятий в украинском языке в свое время было предложено обозначать все, что касается запорожского, казачьего края как «запорозький», а всего касающегося города Запорожье — «запорізький») сказалась на том, что фраза «на Запорожье женщин не пускали» часто приводится без оговорок, что иногда приводит к экстраполяции этого утверждения на весь Запорожский край (а не только непосредственно на Сечь как его административный центр) или же непосредственно на территорию города Запорожья.

120

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Следует отметить, что историография истории запорожского казачества имеет до-

вольно влиятельной составляющей восприятие запорожцев как «рыцарского ордена», «христианского воинства», «мужского союза». На формирование соответствующей историографической традиции большое влияние оказал еще Аполлон Скальковский, в 1841 г. опубликовавший книгу «История Новой Сечи или последнего Коша Запорожского». Одним из лейтмотивов книги является стремление обосновать, что запорожское войско представляло собой войсковое братство, сравнимое с католическими монашеско-рыцарскими орденами. Среди аргументов в пользу такого сравнения Аполлон Скальковский называет и безбрачность запорожцев. «Официальный историограф», служивший под началом Новороссийского и Бессарабского генералгубернатора М. М. Воронцова, Аполлон Скальковский имел возможность работать с документами Коша Новой Сечи и другими источниками, многие из которых на сегодня являются утраченными. К ним и апеллировал исследователь, утверждая, что запорожцы взяли обет безбрачия (саstilatis) и так строго его придерживались, что во всех тысячах изученных документов женщины даже не упоминаются. Только один документ касался уголовного дела о преступлении против невинности. Согласно Скальковскому, только неженатые считались собственно запорожским воинством, «товариществом», принимали участие в «войсковых подвигах» и имели право на получение военных должностей и званий. Женщинам навсегда было запрещено посещать Сечь. Причем исключение не делалось ни для матерей, ни для сестер, ни для дочерей, укрывательство которых на Сечи считалось уголовным преступлением и жестоко наказывалось, вплоть до казни. Причем подобный запрет касался не только Сечи, но и находящегося при ней ретраншемента, где стоял российский гарнизон [14, с. 76 – 78]. Важно, что Аполлон Скальковский справедливо считается одним из родоначальников изучения истории запорожского казачества, и его работы оказали большое влияние на последующие поколения исследователей. Соответствующее восприятие запорожцев как ордена имеет адептов и ныне. В этом контексте достаточно красноречивым является название статьи Романа Багдасарова «Земной образ ангельского воинства. Запорожская Сечь как православный рыцарский орден». Здесь исследователь пишет, что семейные казаки на территории Сечи жить не могли. Правда, ниже автор статьи ставит вопрос, выполнялось ли правило безбрачия на деле. Этот ответ здесь оставлен Романом Багдасаровым без ответа, если не считать таковым приведенную им цитату из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», где запорожец, отвечая на вопрос царицы, говорил: «Ведь человеку без жинки нельзя жить… Мы не чернецы, а люди грешные. Падки, как и все честное христианство, до скоромного. Есть у нас немало таких,

121

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

которые имеют жен, только не живут с ними на Сече» [1, с. 15]. Роман Багдасаров пишет и о «освобождение [запорожцев] от уз плотской жизни», и о «женофобии» как одной из составляющих духа «славного Запорожья». [1, с. 16 – 17]. В пользу соответствующей концепции часто приводится (в том числе, и теми самыми Аполлоном Скальковским и Романом Багдасаровым) аргумент об особом почитании запорожскими казаками Покрова Пресвятой Богородицы. Действительно, на Запорожье (причем, не только непосредственно на территории Сечи) почитание Покрова было очень распространено. Напомним, что согласно преданию, записанному в «Житие Андрея Юродивого», во время наступления мусульман во Влахернском храме явилась Богородица в окружении святых. Она вышла из царских ворот, сняла омфор и покрыла им присутствующих, спасая от смертельной опасности. Еще задолго до основания Новой Сечи, в 1659 г. запорожцы основали на Чортомлицкой Сечи церковь в честь Покрова Богородицы. Значительно распространилось почитание Покрова в период Новой Сечи. Уже вскоре после выхода из под крымской протекции в честь Покрова была заложена сечевая церковь [10], а всего в 1734 – 1775 гг. на Запорожских Вольностях существовало более десяти религиозных сооружений во имя Покрова Пресвятой Богородицы. В его честь казаки ежегодно устраивали праздник на Сечи. Покров настолько почитался запорожцами, что на храмовый праздник они собирались на Сечи даже тогда, когда там свирепствовала эпидемия чумы. Так, в конце сентября 1751 г. запорожцы, которые на время эпидемии разъехались по зимовниках, вернулись в Сечь почтить Покров. Вследствие этого эпидемия вспыхнула с новой силой, и от нее погибло несколько куренных атаманов и старшин, многие рядовые казаки и служители Покровской церкви иеромонах Игнатий, первый диакон Феодор, монах Феона, свичкар и школьный атаман Грицько Волик. Среди причин, по которой запорожцы издавна почитали Божью Матерь, называется и то безбрачие, которого придерживалось сечевое товарищество: казаки, запретив пребывание на Сечи женщин, отдали себя под покровительство Богородицы — Пречистой и Непорочной Девы Марии, которая всегда оставалась Приснодевой [15, c. 63]. Под покровом Приснодевы запорожцы должны были сохранить невинность («цноту») [1, с. 15]. Впрочем, чествование запорожцами Покрова Пресвятой Богородицы как минимум имело несколько других причин [7]. Оно берет начало с тех времен, когда главными врагами казаков были татары и турки. Покров, символизируя защиту христиан в их борьбе с мусульманами, оказался наиболее близким для запорожцев. Кроме того, частое пребывание в военных походах, постоянная опасность со стороны соседей принуждали казаков обращаться за помощью и покровительством к небесным силам. Покров как нельзя лучше соответствовал требованиям такой жизни. В период Новой Сечи, когда на права Войска

122

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Запорожского велось наступление со стороны центрального правительства, Покров стал символизировать для казаков защиту от посягательств Петербурга. Это нашло яркое выражение в иконах, написанных во второй половине XVIII в. [12, с. 37]. Говоря о гендерной ситуации на землях запорожских казаков следует отметить, что и во времена существования Сечи, и более чем через 100 лет после ее ликвидации в регионе действительно численно преобладало мужское население [2; 3], что также влияло и влияет на гендерный образ Запорожья. Однако здесь объяснение следует искать не в безбрачии запорожцев как следовании традиции «ордена». Важно отметить, что тезисы не только о безбрачии запорожцев и отсутствии у них «следов женского присутствия», но и о «полупренебрежительном» отношении казаков к женщинам имеют много обоснованных контраргументов. На поприще их поиска особенно продвинулся Александр Кривоший, который, согласно его же формулировке, с 1994 года «лупає» миф о безбрачии запорожцев и их однополые сексуальные отношения [5, с. 140]. Впрочем, это не мешает тому, что соответствующие мифы продолжают жить и доныне. Интересно, что в последнее время мифотворчество вокруг образа Запорожья получило новую составляющую. 26 июня 2012 г. на сессии городского совета о 50 депутатов (при 1 депутате против) проголосовали за признание 952 года (времени первого письменного упоминания о Крарийской переправе через Днепр) датой основания Запорожья. Правда, это решение еще не является окончательным, и его «рассмотрят в профильных учреждениях, оценят влияние на имидж города и другие аспекты». Тем самым возраст города хотят «удревнить» более чем на 800 лет, поскольку на сегодня официальной датой основания Запорожья (экс-Александровска) считается 1770 г., когда в последние годы перед ликвидацией Новой Сечи и запорожского казачества на запорожских землях была заложена Александровская крепость. О том, что такие попытки «удревнения» возраста Запорожья являются именно мифотворчеством, свидетельствует, в частности, анализ, проведенный исследовательницей урбанизационных процессов в регионе В. Н. Константиновой. Согласно ей, при том, что единого подхода к определению датировки возраста городов не существует, большинство ученых склоняется к тому, что следует учитывать возраст того поселения, которое стало ядром будущего города, и то лишь случае, если городская традиция не прерывалась. Место же Крарийской переправы отнюдь не стало ядром будущего города (более того, оно вошло в состав города гораздо позже, чем Александровск получил городской статус). Кроме того, нет оснований говорить о том, что со времен первого письменного упоминания о переправе городская традиция здесь не прерывалась. Более того, нет достаточных оснований во-

123

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

обще говорить о непрерывности существования любого населенного пункта на территории переправы [4]. Очень показательно в контексте тематики образов городов, стереотипов и мифотворчества, что во время обсуждения на сессии Запорожского городского совета вопроса о «удревнении» даты основания города один из депутатов сказал: «Есть исторический факт, нет факта, но за бесплатный пиар надо голосовать!» Таким образом, есть основания говорить о том, что: 

Историография истории запорожского казачества имеет довольно влиятельной составляющей восприятие запорожцев как «рыцарского ордена», «христианского воинства», «мужского союза»;



Утверждение, что «на Запорожье женщин не пускали», и рядом профессиональных историков, и тем более — краеведами, экскурсоводами часто приводится без оговорок. Имеет место экстраполяция этого утверждения на весь Запорожский край, а не только непосредственно на Сечь как его административный центр;



На сегодня в общественном сознании город Запорожье четко ассоциируется с «колыбелью запорожского казачества», Запорожской Сечью;



Такому восприятию не препятствует то, что сам факт существования Сечи на территории современного Запорожья (о. Хортица) является довольно спорным и оспаривается многими исследователями. Закреплению мифа способствует и строительство с 2004 г. на о. Хортица Историко-культурного комплекса «Запорожская Сечь», который сам даже в архитектурном плане во многом является псевдоисторическим новоделом;



Сам имидж города Запорожья как «столицы запорожского казачества» во многом развился в советское время, после переименования в начале 1920-х гг. в Запорожье города Александровска. Александровску в борьбе за новое название тогда по ряду причин уступил другой претендент — Екатеринослав (нынешний Днепропетровск), чьи казаческие корни значительно реальнее, чем у экс-Александровска. Case study Запорожья во многом является показательным в плане стереотипных сим-

волов, формирующих и региональную идентичность.

Список источников и литературы 1. Багдасаров Р. Земний образ ангельського воїнства. Запорозька Січ як православний лицарський орден // Людина і світ. 1997. № 3 (березень). — С. 15 – 24. 2. Константинова В. Н. Гендерный аспект структуры городского населения Таврической губернии в конце XIX века // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2010. № 2 (1). — С. 208 – 213.

124

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

3. Константинова В. Н. Городское население Российской империи конца XIX века: гендерный аспект (на примере Екатеринославской губернии) // Женщина в российском обществе. № 4 (53). 2009. — С. 83 – 93. 4. Константінова В. М. Про можливість зміни дати заснування міста Запоріжжя // Фронтири міста: історико-культурологічний альманах / ред. В. В. Грибовський. — Дніпропетровськ: Герда, 2012. Вип. 1. — С. 273 – 275. 5. Кривоший А. Ґендерні виклики фронтової повсякденності козацького Запорожжя у науковому доробку українських істориків (1946-1991 рр.) // Українознавчий альманах. — Випуск 11. — К, 2013. — С. 140 – 145. 6. Лиман І. І. Зведення Покровської церкви комплексу «Запорозька Січ» на Хортиці: безсилість аргументів науковців перед чиновничою бюрократією // Нова Січ [Электронный ресурс]. — Режим доступа: www.novasich.org.ua/index.php?go=News&in=view&id=839 (дата обращения: 27.09.2013). 7. Лиман І. І. Культ Покрови і тенденції в іменуванні храмів Південної України (1734-1837 рр.) // Культурологічний вісник: Науково-теоретичний щорічник Нижньої Наддніпрянщини. — Запоріжжя: Просвіта, 2006. — Вип. 16. — С. 7 – 11. 8. Лиман І. І. Січова Покровська церква і проблемні питання реалізації проекту її реконструкції у історико-етнографічному комплексі «Запорозька Січ» //Матеріали науковопрактичного семінару „Актуальні проблеми та перспективи дослідження історії козацтва”, м. Запоріжжя, 1-2 квітня 2005 р. — Запоріжжя, 2005. — С. 32 – 37. 9. Лыман И. И. Войсковой собор в Екатеринодаре — потенциальный образец для воссоздания сечевой Покровской церкви // Федор Андреевич Щербина, казачество и народы Юга России: история и современность: Сборник материалов VI международной научно-практической конференции «Федор Андреевич Щербина, казачество и народы Юга России: история и современность» (Россия, г. Краснодар, 22 февраля 2007 г.). — Краснодар: ИМСИТ, 2007. — С. 257 – 260. 10. Лыман И. И. Документы о судьбе имущества Сечевой Покровской церкви после ликвидации Вольностей Войска Запорожского // Гуманитарная мысль Юга России. 2006. № 1. — С. 79 – 93. 11. Лыман И. И. «Сечь» на Хортице: фальсификация или реставрация // Экспедиция ХХІ. — 2008. — № 7. — С. 7. 12. Плохiй С. Покрова Богородиця в Українi // Пам’ятки України. 1991. № 5. — С. 32 – 39. 13. Сапожников І. В. Запорозька військова церква Покрова Пресвятої Богородиці // Записки науково-дослідної лабораторії історії Південної України Запорізького державного університету: Південна Україна XVIII – ХІХ століття. Вип. 7. — Запоріжжя: РА «ТандемУ», 2003. — С. 183 – 191. 14. Скальковський А.О. Iсторiя Нової Сiчi, або останнього Коша Запорозького. — Днiпропетровськ: Сiч, 1994. — 678 с. 15. Феодосий (Макарьевский). Исторический обзор православной христианской церкви в пределах нынешней Екатеринославской епархии до времени формального открытия ея. — Екатеринослав, 1876. — 398 с.

125

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 «ГОРОД НЕВЕСТ»? О. В. Рябов

«СВЕТА ИЗ ИВАНОВО» КАК ЗЕРКАЛО БОЛОТНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Разграничительные линии стали резче. В. Ленин «Лев Толстой как зеркало русской революции»

Вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели»

Сложно вспомнить другую женщину, которая бы за последние годы сделала для общероссийской известности «города невест» столь же много, как Светлана Курицына. «Света из Иваново» стала знаменитой после появления в интернете ее интервью, данного по окончании митинга участников движения «Сталь» на Триумфальной площади 6 декабря 2011 года, в период бурных событий, связанных с «Болотной революцией». В этом интервью Светлана, среди прочего, заявила, что «“Единая Россия” очень много сделала достижений», «Мы стали более лучше одеваться», «И не было того, что сейчас». За короткое время этот ролик посмотрело около 2 млн. пользователей, цитаты из интервью стали интернет-мемами, в СМИ появилось много материалов, посвященных ей и ее семье. В результате обсуждения героини в социальных сетях и в прессе она превратилась в своеобразный символ электората «Единой России» и Владимира Путина. Феномен «Светы» невозможно понять вне контекста дискурса «Болотной революции»; в свою очередь, анализ образа нашей героини позволяет пролить дополнительный свет на происходящие в стране политические (и идентификационные) процессы. Цель исследования — анализ репрезентаций «Светы из Иванова» в дискурсе Болотной революции. Вначале я остановлюсь на вопросе о том, как в данном дискурсе представлена оппозиция «столица — провинция»; для анализа мы воспользуемся методологией постколониальных исследований. Далее, речь пойдет о том, как образ «Светы из Иваново» приобретает политическое измерение, включаясь в процессы политической мобилизации. Наконец, затронем проблему влияния данного образа на имидж города. Источниками исследования стали статьи в ведущих изданиях, материалы блогов и интернет-форумов за период декабря 2011 — сентября 2012 гг. Интерес к феномену «Светы из Иваново» пережил за рассматриваемый период два пика. Первый приходится на время президентской кампании и обсуждения ее результатов (декабрь 2011 — апрель

126

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

2012); в этот период появление ролика не только породило многочисленные комментарии интернет-пользователей, но и побудило журналистов центральных СМИ, видных политологов и блоггеров написать статьи, специально посвященные данному феномену. Популярности ей добавило и то обстоятельство, что участники оппозиционных митингов в Москве и Петербурге использовали плакаты с ее изображением и цитатами из ее интервью (илл. 1). Второму взлету известности (июль — сентябрь 2012) наша героиня обязана тем, что становится ведущей еженедельной телепередачи «Луч Света» на НТВ; на это событие откликнулись многие ведущие СМИ, причем не только отечественные, но и зарубежные [29; 56; 83; 62].

Илл. 1 Митинг в Петербурге 24 декабря 2011 г. [94]

Оговоримся, речь в статье пойдет не о С. И. Курицыной, а об ее репрезентациях, то есть именно о том образе «Светы из Иваново» (в дальнейшем «СИ»), который создается медиа-реальностью.

1. Дискурс Болотной революции сквозь призму постколониальных исследований Болотная революция — это движение протеста в России, которое началось в конце 2011 года, в период парламентской и президентской избирательных кампаний. Первоначально, в ноябре-декабре 2011 г., в основе дискурса Болотной революции лежала оппозиция «власть» vs. «народ» [11]. Однако в дальнейшем дискурс меняется, концентрируясь вокруг противопоставления «двух Россий», «прогрессивной» и «консервативной». После того, как в один день, 4 февраля 2012 года, в Москве состоялось два митинга — оппозици-

127

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

онный на Болотной площади и проправительственный («антиоранжевый») на Поклонной горе, в передаче «Вести недели» появляется репортаж, озаглавленный «Две России». «В Москве в митингах четвертого февраля приняли участие около 40 тысяч человек на Болотной площади и почти 140 тысяч на Поклонной горе. Эти цифры вполне согласуются с данными социологов, которые говорят о том, что в России примерно 15 % — креативный класс, причем и он не однороден, остальные, большинство, 85 % — это люди, в массе своей выступающие против резких перемен. Это та самая глубинка или тот самый стержень, на котором все и держится. Две России, но одна страна. Как понять друг друга?» [33]. После этих митингов названия «Поклонная» и «Болотная» нередко использовались как нарицательные при обозначении противостоящих друг другу политических сил. На самом же высоком уровне вопрос о «двух Россиях» впервые был поставлен, по всей вероятности, на заседании Народного штаба Общероссийского народного фронта 27 декабря 2011 года, когда Станислав Говорухин, возглавлявший предвыборный штаб Владимира Путина, с возмущением зачитал сообщение из Интернета: «В Нижнем Тагиле рабочие с Уралвагонзавода выходят в поддержку режима — едроссовский скот в лице заводских быков выходит помычать на площадь <…> Это восстание vip-персон против быдла» [25]. В следующем месяце масла в огонь добавил председатель Конституционного суда Валерий Зорькин, который в статье, опубликованной в «Российской газете», напомнил, что по основному закону источником власти в России является весь народ, а не только «креативный класс», и участники протестного движения неправомерно присвоили себе «исключительное право решать главные политические проблемы страны», считая остальную Россию едва ли не «быдлом» [18]. Действительно, такие характеристики политических оппонентов допускались и известными представителями оппозиционной журналистики, и неизвестными комментаторами на форумах. Например, обозреватель «Эха Москвы» Юлия Латынина делится впечатлениями об упомянутых двух митингах, на Болотной и на Поклонной, такими словами: «Было 2 митинга, свободных и рабов. Было 2 митинга, свободных людей и анчоусов. И должна сказать, что стратегия Кремля победила — анчоусов было больше. <…> Большей частью эти люди приезжали по административной разнарядке. И я вдруг как-то поняла, что я абсолютно не испытываю никакого ни сострадания, ни понимания, ни даже чуть-чуть понимания мотивации этого быдла» [26; похожие суждения см. 27; 13]. Впрочем, дело совсем не в пежоративной терминологии. Вполне респектабельное «типичный путинский электорат» также содержит в себе тезис, что поддержка власти сегодня является признаком политической, умственной и нравственной неполноценности. Заметим, что многие комментаторы впоследствии подчеркивали: данное противопоставле-

128

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ние власть очень эффективно использовала для мобилизации своего электората. Один из них пишет: «…эту вражду между… путинским большинством и креативным классом придумал, конечно, путинский штаб. И блистательно сыграл на этом в избирательной кампании» [Путинское большинство; см. также: 7; 20; 41]. Таким образом, в ходе этих дискуссий стало очевидным, что в дискурсе оппозиции к обвинениям в политической инаковости оппонентов добавляются и обвинения в их культурной отсталости. Политические отличия стали трактоваться как культурные, проявляющиеся в уровне образования, моральных стандартах, воспитанности, гендерных представлениях, отношении к моде и т.д. Иными словами, происходит переплетение различных идентификационных и иерархизирующих дискурсов1. При этом — что представляет для нас особый интерес — данные политико-культурные различия получает и пространственную маркировку: поддержка Путина становится маркером не-столичности, провинциальности. В связи с этим я предложил бы рассматривать дискурс сторонников «Болотной революции» в качестве разновидности ориенталистского дискурса. Напоминаю, что термин «ориентализм» стал популярным в науке после публикации одноименного труда Эдварда Саида [89], где он интерпретируется как дискурс эпохи Модерности, в котором постулируется, что Запад способен понимать Восток, представлять его интересы и управлять им лучше, чем это делает или мог бы сделать сам Восток [84, с. 16]. Запад при этом трактуется в качестве универсального референта: есть только одна модель, все остальное репрезентируется как девиация. Восток оценивается в терминах «отсталости» и «недоразвитости»; его настоящее — это прошлое Запада. Среди функций ориентализма, выделяют, во-первых, его роль в конструировании идентичности Запада. «Запад» есть отрицание восточности; внутренние Чужие Запада, напротив, подвергаются ориентализации. Помимо прямого отождествления этих социальных групп с «восточными дикарями», им приписываются те же леность, чувственность, иррациональность, хаотичность, недостаток самоконтроля и др. [81, с. 280]2. Во-вторых, ориентализм помогает установить и поддерживать власть над Востоком за счет репрезентаций данной культуры как низшей и неспособной к самоуправлению. Основные оппозиции ориенталистского дискурса — это «культура» — «природа», «свобода» — «рабство», «демократия» — «деспотизма, «прогресс» — «отсталость», «порядок» — «хаос», «активность» — «пассивность», «личность» — «коллектив» и др. 1

Напомним, что, в соответствии с методологическим принципом интерсекционализма (intersectionality) необходимо рассматривать социально конструируемые категории дифференциации (раса, гендер, класс и этничность) как влияющие друг на друга в процессе создании систем социальной иерархии [См. подробнее: 76; 77]. 2 Скажем, так в британской прессе XIX в. портретировались ирландцы [85, с. 142 – 144].

129

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Многие положения работы Саида получили развитие [78; 84, с. 67; 82; 90]; так,

Стюарт Холл показал, что, в действительности, одной из основных бинарных оппозиций дискурса Модерности является деление мира на «Запад и Все Остальное» (the West and the Rest). При этом весь не-Запад воспринимается как нечто гомогенное: отмеченными Саидом чертами Востока наделяются не-западные Африка, Южная Америка [81] (и, как показано в ряде исследований, Россия [45; 16]). Ориентализм как продукт колониальной эпохи не просто сохраняется в отношении Запада к прежнему Востоку, но воспроизводит себя в новых формах. Так, в культуре США репрезентации Европы следуют классическим образцам ориентализма1. Все культуры, включая европейские, рассматриваются сквозь призму американского опыта, который объявляется подлинной вершиной человеческой истории [90, с. 109] Понимание прогресса как отрицания восточности, идея движения цивилизации с востока на запад, вдохновлявшие Европу в колониальную эпоху, в полной мере соответствуют этой модификации ориентализма. Иными словами, важнейшие оппозиции ориенталистского дискурса имеют отношение не только к противопоставлению Востоку и Запада, но представляет собой одну из важнейших характеристик дискурса эпохи Модерности в целом. Представляется, что оппозиция «столица — провинция» — по крайней мере, в культуре современной России — может быть прочитана как разновидность ориенталистского дискурса. Как показывают результаты социсследований, две трети россиян полагают, что между москвичами и жителями других регионов существует напряженность [35]. Москва предстает в сознании россиян как сгусток энергии, образованности и деловитости, но вместе с тем и как зона морального неблагополучия. Провинция, напротив, воспринимаются как пространство, населенное честными, открытыми и душевными, но не слишком динамичными людьми [60]. Среди наиболее частых ответов столичных жителей, характеризующих чуждость провинциала, были «ограниченость или примитивность интересов, некоторая быдловатость», «дешевизна, немодности и безвкусность в одежде, выборе чтения, музыки и досуга», «слабая образованность» [36]. В оппозиционной риторике, репрезентирующей отношения столицы и провинции, можно обнаружить многие черты, сходные с ориенталистским дискурсом. В частности, в статье под названием «Московские» против «холманских» противопоставляются Москва и

В американских фильмах и телесериалах ориентализации подвергаются, например, англичане. Подобно тому, как не-европейский Другой был представлен в свое время опутанным традициями, иррелевантными его действительным потребностям, Лондон теперь репрезентируется как нечто законсервированное в истории [90, с. 114 – 115). Архаичный, традиционный, экзотический, он содержит весь набор признаков арабских террористов в сознании западного обывателя, иронизирует исследователь [90, с. 4).

130

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Россия (правда, автор специально оговаривается при этом, что имеет в виду не географические, а «ментальные» Москву и Россию). Победа в этом противостоянии «условной России», «ментальной провинции» будет означать торжество «неоварварства». Автор порицает власть за то, что та стремится «слиться с бездушным большинством», «понравиться любой ценой самым неразвитым и забитым представителям народа». «…Реально властвовать наш режим может теперь только над умами бесправных, забитых, не умеющих или не имеющих воли думать людьми. Над теми, кто чуть ли не физиологически привык пресмыкаться перед любым начальством. Увы, генетическая память такого пресмыкательства благодаря особенностям российской истории в нашем обществе очень сильна». Провинции отказывается в политической субъектности, и вполне в ориенталистском стиле формулируется миссия «ментальной столицы» – «взять на себя ответственность за страну, сформулировать смысл ее существования и дать возможность всем россиянам, включая Россию “холманских”, придать своей жизни здесь хоть какое-то содержание» [37].

2. «Света из Иваново» в политической мобилизации: «светофобия» и «светофилия» В этой части статьи нам предстоит рассмотреть черты образа «СИ», которые, на мой взгляд, определялись тем, что данный образ выполнял функции одного из факторов политической мобилизации. Процесс политической мобилизации — это задействование политическими акторами различных материальных и людских ресурсов для достижения своих целей, вовлечение индивидов и групп в различные формы политической активности. В современном мире политическая мобилизация осуществляется по преимуществу не с помощью насилия, а непрямыми методами; будь то использование авторитета политического лидера или эксплуатация мобилизационного потенциала ценностей и символов. Одним из них является апелляция к идентичности индивида, группы, социальной общности [86, c. 3, 7, 123; 46]. Кроме того, власть, осуществляемая через дискурсивное воздействие на идентичность, намного эффективнее, поскольку реализуется на микроуровне [68; 91, c.17 – 21]. Образ нашей героини использовали в мобилизационных целях, апеллируя к идентичности Своих, и дискурс Болотной, и дискурс Поклонной. Вспомним еще одно важное положение постколониальных исследований: амбивалентность Иного обусловливает и то восхищение, которое нередко вызывает экзотический Восток — скажем, в облике «благородного дикаря» [81, c. 309]. Подобная амбивалентность обнаруживает себя в рецепции столичным дискурсом провинции. Как отметила Ирина Савкина, в произведениях русской литературы XIX века мифологизированная «провинция» предстает как воплощение вар-

131

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

варства, угрозы цивилизации, порядку, как место, которое должно быть окультурено, просвещено, оформлено. В то же время именно с ней нередко связывают надежду на преображение неправедной реальности, объявляют ее хранительницей подлинной русскости, национального духа, утраченного столицей (cм.: 50, с. 60 – 65). Очевидно, в амплуа «благородного дикаря» Болотной революции выступает «СИ». Она маркирует символическую границу, отделяя одну Россию от другой. Собственно, в упомянутом репортаже из «Вестей недели», где и был сформулирован тезис о двух Россиях, именно «СИ» (наряду с Ксенией Собчак) была избрана для его иллюстрации.

«Светофобия»: Взгляд с Болотной Мобилизационная функция образа «СИ» в оппозиционной риторике связана с тем, что негативная идентичность «креативного класса» строится в том числе и на активном неприятии тех черт, которые этому образу приписываются (илл. 2).

Илл. 2. Митинг на проспекте Сахарова, 24 декабря 2011 г. [92]

В статье, которая вышла на «Снобе» на следующий день после появления ролика в сети, говорилось: «Но добила всех нашистка Света из Иваново. Вот уж девчонка проснулась знаменитой! А всего-то и потребовалось — рассказать, что хорошего сделала “Единая Россия”. Тут мне приятель написал: “Послушай, не актриса ли, неужели такие бывают?” Да бывают, бывают! За что скажут — за то и проголосуют с идиотическим восторженным энтузиазмом» [5]. Спустя несколько дней в «Новой газете» написали о том, что интернет уже который день потешается над «СИ» косноязычно пытающейся «перечислить подвиги и свершения ЕР. Со смесью иронии и высокомерной неприязни смотрим мы на эту “быдловатую” толпу с наспех промытыми пропагандой мозгами» [23]. В дальнейшем появляются статьи и комментарии сторонников Болотной революции, в которых «СИ» обозначена в качестве типичного представителя «путинского электората». Так, Альфред Кох комментирует новость о появлении «СИ» на НТВ: «Это чистый путинский электорат! Тот самый “простой рабочий люд”, который и представляет себе

132

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Кремль, когда думает о русском народе. Конечно же, ему нужно дать слово на федеральном канале: если не ему, то кому? Не нам же, в самом деле...» [17].

Илл. 3

Характеристики, которыми наделяется «СИ» в оппозиционном дискурсе, обнаруживают сходство с чертами воображаемого Востока в ориентализме. Во-первых, поддержка ею «Единой России» объясняется отсутствием потребности в свободе, чрезмерной лояльностью власти, пресмыкательством перед ней. Подобные обвинения в адрес «СИ» особенно усилились после того, как она стала ведущей телепередачи — такой карьерный взлет трактовали как «плату за лояльность». Так, политолог Павел Салин отмечает: «В свое время Света из Иваново именно за ее ярко выраженный провинциализм стала объектом большого количества насмешек в Интернете, но она всячески демонстрировала свою лояльность власти. В ответ власть демонстративно открывает для девушки карьеру на федеральном телеканале, демонстрируя, что любая лояльность вознаграждается» [55; схожие мысли cм: 59]. Передача появилась в тот момент, когда и в России, и за рубежом внимание было приковано к судебному процессу «Пусси Райот». Не удивительно, что нашу героиню называют антитезой представительниц этой панк-группы — например, в «Нью-Йорк таймс» [83; 56; см. также: 88] Один из отечественных комментаторов предлагает такую интерпретацию: «Правильная судьба правильной Светы из Иванова; Иваново — рабоче-крестьянское происхождение — рабоче-крестьянская внешность – “Наши” — четкая ориентация на Путина — блестящая карьера на телевидении. Света из Иваново — хозяйка жизни. Как противовес неправильной судьбы неправильных Пусси райот; черти какое происхождение — философский факультет — постмодернизм — актуальное искусство — протест — КПЗ — ИВС — колония. Света из Иванова украсит собой московский истеблишмент. Пусси райот украсят собой мордовские лагеря. Перед Светой из Иванова лежит на ладони весь мир. Пусси райот катятся в пропасть. “Наш ответ” Пусси райот получился вполне четким» [54].

133

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Во-вторых, это ее не-субъектность; «СИ» закономерно превращается в объект ма-

нипуляции со стороны «партии власти». Слабые аналитические способности определяют ее политическое невежество. Журналист Евгений Гладин, автор ролика про «Нашистку Свету из Иваново», так описывает реакцию на его появление: «Каждый день я видел десятки ссылок на дискуссии в социальных сетях, где интеллигентные люди, в том числе и мои знакомые, называли Свету “зомби”, “кремлевской подстилкой” или снисходительно рассуждали о тяжелом детстве и промытых мозгах» [10]1. В-третьих, нашей героине приписывают низкий уровень культуры2; эта цивилизационная отсталость, как постулируется, манифестирует себя в специфике ее речи, манер и круга интересов, а также в примитивности гендерных представлений. Отсталость «СИ» проявляется не только в типе ее фемининности, неспособности следовать «продвинутым» стандартам женственности, но и в том, какую маскулинность она считает эталонной: «мужчиной мечты» она назвала Путина (илл. 4) [31]. Заметим, что, поскольку образ Путина как «настоящего мужчины» играл важную роль в легитимации власти, то оппозиционный дискурс прилагал немалые усилия, чтобы поставить под сомнение эталонность маскулинности «альфа-самца» [87]3.

Илл. 4 [93]

Очевидно, в случае с репрезентациями нашей героини мы имеем дело с классической для ориенталистского дискурса оппозицией «культура — природа». Иногда восприятие «СИ» как природного феномена находит выражение в буквальном сравнении ее с животными. В комментарии Ксении Лариной о неудачном, по ее мнению, дебюте «СИ» на

Наша героиня так описывает связанные с этим переживания: «А потом началась настоящая травля. Я читаю в телефоне послания от анонимов: “Поздравляю с Новым годом! Хоть бы ты поскорее сдохла!”. “Осторожнее ходи по улицам”. “Эй ты, тупая тварь!”. Я неделю ничего не ела, только плакала. Знаете, как это противно? Идет человек навстречу. Узнает. А ты думаешь: даст по голове или пронесет?» [57]. 2 «СИ» — это «удар по эпохе Просвещения» [3]. 3 Подробнее о роли гендерного дискурса в Болотной революции [49].

134

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

телевидении, о генеральном директоре НТВ сказано следующее: «Кулистикова надо привлечь за жестокое обращение с животными» [98]. Другой журналист, комментируя «Луч Света», пишет о «СИ»: «Выращенный зверек — обезьянка Света — может больно укусить своих дрессировщиков», вспоминая при этом и булгаковского Шарикова [70]1. Формой «рас-культуривания» «СИ» становятся и репрезентации ее телесности, которые позволяют выявить важные особенности восприятия провинции. Исследования тела в культурологии показали, что его репрезентации выполняют важнейшие функции, во многом определяя восприятие социальной реальности. [напр.: 80; 61; 22]. Противопоставление телесности Своих и Чужих выступает эффективным инструментом политической пропаганды [24]. Обсуждение специфики телесности «СИ» связано с атрибутированием ей черт, которыми столичный дискурс наделяет провинцию: природность как неокультуренность, натуральность, удаленность от современных мировых тенденций, отсутствие самоконтроля. Так, ей приписывается избыточный вес; напомним, что Сюзан Бордо в известной статье «Читая стройное тело» показала, что тело с избыточным весом маркируется как неокультуренное, а его носитель — как лишенный важнейшей ценности культуры Модерности — способности к самодисциплине [74]. Само внимание к телесности «СИ» также представляет интерес в контексте ориенталистского дискурса, в котором Восток воспринимается через женское тело. Запад — это дух и разум, восток — материя и телесность. Еще Саид подчеркнул, что отношения между западным человеком и Востоком сексуализированы и гендеризированы: homo occidentalis представлен как мужчина, в то время как для репрезентации восточности используется метафора женственности. Дальнейшие исследования показали, сколь значительна роль гендера в ориентализме [78; 79]. Женственность как «пронзаемость» — классический ориенталистский троп в описании неисследованной земли [82, с. 42]. Восток ассоциируется с чувственностью, желанием, сексуальным обещанием, приглашая к проникновению и оплодотворению [84, с. 5]. Примером использования репрезентаций телесности в данном значении может служить история «готтентотской Венеры», привезенной из Южной Африки в 1810 г. Ее выставляли сначала в Лондоне, потом в Париже как «урода», «дикаря-монстра», привлекая внимание публики размерами ягодиц [58]. Такой «готтентотской Венерой» Болотной революции и выступает «СИ»: в статьях и на форумах подчеркивают пышность ее форм и предлагают ей вместо политической или журналистской карьеры нарожать как можно

Кстати, недоброжелатели нередко уподобляли «СИ» персонажу из «Собачьего сердца».

135

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

больше детей. Кстати, можно согласиться с теми комментаторами, которые видят в критике «СИ» проявление не только политической нетерпимости, но и сексизма [83]. Любопытный штрих к феминизации провинции добавляет и фрагмент статьи Андрея Лошака о «СИ»; сострадая нашей героине, он пишет: «Я хорошо помню глаза девушек в маленьких городках, куда мы приезжали со съемочной группой. Ты спрашиваешь ее, сколько времени или как проехать, она что-то отвечает, а во взгляде — мольба: “Забирай меня скорей, увози за сто морей”. Куда угодно — только бы подальше от этой безнадеги. Некоторые мои бывшие коллеги пользовались этим. Отдельные любители старались специально ездить почаще в командировки по России, совмещая полезное, так сказать, с приятным»… [28].

«Светофилия»: Взгляд с Поклонной Исследуемый образ использовался в политической мобилизации и противниками Болотной революции; далеко не всем из них нравилась «СИ», но они были солидарны в неприятии отмеченного отношения к ней со стороны оппозиционеров. Среди откликов на приведенный выше комментарий Лариной был и такой: «В любом уважающем себя обществе после того, что написала Ларина у себя в ФБ, у нее должно было бы остаться ноль подписчиков. Просто из соображений гигиены. Обычная чистоплотность, которая не позволяет подавать руки мерзавцу. <…> Для г-жи Лариной — миллионы жителей нашей страны — это животные. Собственно, это нацизм и есть. А уж в чем там выражается превосходство — в расе, нации, якобы культуре, материальном состоянии — это не важно» [98]. Для сторонников «Поклонной», таким образом, оскорбительные комментарии в адрес «СИ» со стороны оппозиционных журналистов и блоггеров выполняли ту же мобилизационную функцию. Особого внимания заслуживает пост в блоге Виталия Третьякова, появившийся еще в начале 2013 года; в нем, пожалуй, впервые «светофобия» получила статус явления политической сферы: «Вот уже несколько недель подряд претендующая на высоколобость, интеллигентность… демократичность, либерализм и, надо думать, политкорректность и толерантность (впрочем, возможно, только по отношению к сексменьшинствам) антипутинская тусовка издевается в сетевых и в некоторых классических СМИ над “Светой из Иваново”. Если даже согласиться с примитивной и лживой пропагандой: дескать, все молодые сторонники Путина такие, то и в этом случае показательным является все: 1. Какое-то особо хамское издевательство якобы успешных над якобы лузерами;

136

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 2. Полнейшее отсутствие понимания того, что как раз благодаря отечественному

‘либерализму’ Света из Иваново является той, кем она является; 3. Абсолютная ясность того, как будут относиться к таким Светам те, кто хочет войти во власть в России с Болотной площади. И какую демократию и достойную жизнь этим Светам – при таком отношении к ним — дадут ораторы с Болотной» [63]. Пост вызвал большой интерес, получив около полутысячи комментариев; приведем один из них: «Спасибо Вам, что вступились за эту девочку! Самое главное, как Вы пишете, в том, что теперь есть “Абсолютная ясность того, как будут относиться к таким Светам те, кто хочет войти во власть в России с Болотной площади”, а уж это для меня, как для бывшей учительницы, просто страшно!» [64]. Таким образом, мы видим, как мобилизационный призыв включает в себя обозначение Чужих, наделение их отрицательными чертами и постулирование исходящей от них опасности.

Илл. 5. Заставка программы «Луч Света» [72]

Апология нашей героини зачастую включала в себя и более восторженные оценки «СИ»; ее готовы признать олицетворением народа как такового, или, во всяком случае, типичной — а потому легитимной — представительницей современных россиян. Подчеркнем, что концепт «народ» имел важное значение в символической системе Поклонной [см., напр.: 19] Собственно, как воплощение народа ее репрезентирует и программа «Луч Света» (илл. 5); одна из рецензий на выход первого выпуска так и называлась — «Народная звезда Светлана Курицына» [38] В блогах можно прочитать: «После просмотра этого миниинтервью остается какая-то на самом деле даже симпатия к Свете. Просто реально глоток свежей воды из колодца народного самосознания. Самосознания примитивного, но доброго, уповающего на царя-батюшку» [73]. «Таких девчонок миллионы. Они не хотят ни революций, ни войн, ни бунтов, потому и выступают за власть, которая обеспечила их мирным небом над землёй и которая позволила им да-да-да... в том числе и “более лучше оде-

137

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ваться”! Классная девчонка эта Света из Иваново. И настоящая! Настоящая — понимаете?» [52]. Как типичная представительница народа, «СИ» имеет право голоса; в каком-то смысле, ее голос — это и есть голос России. В наиболее полемичной форме эту мысль выразил, пожалуй, политолог Павел Данилин, комментируя приглашение нашей героини на НТВ: «Это конкретный внятный сигнал рефлексирующему интеллигентскому “быдлу”, что оно живет в России. У нас всякие гниды после того, как обычная девушка на митинге сказала то, что она думает, затравили ее, и затравили людей, обычных людей, которые говорят обычными русскими словами. Пусть теперь эти же рефлексирующие гниды слушают Свету из Иваново. Это справедливо! Это правильно! Так и должно быть. Света должна говорить на всю Россию, потому что она представляет Россию. А эти московские хипстеры пускай злобствуют в своих жежешечках» [55]. Посмотрим, какие черты образа народа, характерные для народнической мифологии, воплощаются в исследуемом образе. Во-первых, это связь с почвой, землей, природность, которая находит выражение как в естественности ее поведения, так и в натуральности ее тела. Искренность в данном случае выступает как знак подлинности. Следует заметить, что искренность — это важный элемент «русской идеи»; как подчеркивает Ежи Фарыно, в русской культуре с ее требованием единства, «тождественности выражения и содержания» искренность высоко ценится, при этом будучи противопоставленной фарисейству, неподлинности, не-цельности Запада [67]. Натуральность ее телесности также становится предметом неподдельного интереса: «Честно говоря, так тошнотворно смотреть уже на обгламурненных дам с выпадающими из сарафана буферами, накаченными губами, пристегнутыми волосами, наращенными ногтями, вставленными зубами и напрочь перешитой рожей, реально уже достало!!! А Света – это натуральный продукт, пока что без добавления “ГМО”» [42]. «У нее все свое, натуральное — и грудь, и шутки» [15]. Во-вторых, при обсуждении нашей героини актуализируется такой примечательный троп народнического дискурса, как образ «народа-кормильца». «Ах, какие вы все утонченные, изящные. Просто само существование Светы вас оскорбляет — а таких Свет — вся Россия — они сеют, пашут, воспитывают, работают на вас» [30]. «А не из этих ли рук вы сегодня жрёте российское мясо и пьете молоко, давитесь икрой и тортами? Вы, наверное, думаете, что вам всё это везут из-за океана и всё это изготовлено звёздами Голливуда? Да мало ли что ещё такие русские, российские Светы производят, выращивают, строят в России-матушке?» [52].

138

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В-третьих, важным мотивом апологии становится привлечение образа народа-

страдальца. Примечательно, что этот мотив используют как дискурс Поклонной, так и дискурс Болотной. Выше было приведено мнение Третьякова: либеральные реформы 1990х, которые поводились теми, кто сейчас пытается вернуться во власть, и породили изъяны в образования «СИ». Кроме того, многие комментаторы актуализируют народнические представления о вине «образованного класса» перед народом; уже сама не-столичность «СИ» дает ей право на сочувствие. Владимир Мамонтов, выражая подобные чувства, вспомнил и народников: «Для меня Света Курицына — просто девушка из провинциального города. Вместо того, чтобы потешаться над ними, называть их “быдло-совком”, те, кто называют себя креативным классом, интеллигенцией, должны выступить как народники, и привлечь представителей провинциальной молодежи к активности, научить жизни. <…> Если у нас в стране у многих нет возможности получить любимую профессию, нормально развиться, выучить русский язык — так это несчастье страны и несчастье Светы тоже» [55; см. также: 43]. В другом комментарии, кроме того, мы видим уже знакомое противопоставление «СИ» и «Пусси Райот»: «Да, у нее не было денег и связей, так что МГУ не светило Свете. Не было и богатой мамочки, у которой достаточно денег, чтобы купить дочери квартиру в Москве... А вот Толоконниковой мама купила квартиру в столице. Лишь бы доченька хорошо училась. Ну и чем кончила Толокно? Т… сь публично в музее. Ну и чем же она, по мнению “рукопожатных”, лучше Светки? Тем, что Толокно “против Путина”, а Света из Иваново — “за”?» [96]. Оппозиционный дискурс рассматривает случай «СИ» как свидетельство дикости существующего политического режима, унаследовавшего худшие черты режимов предыдущих. Юрий Сапрыкин, полемизируя с Юлией Латыниной, говорит: «Может быть, у меня какой-то интеллигентский предрассудок, но мне кажется, что мы Свете очень должны, потому что над Светой, над ее родителями, бабушками и дедушками в стране в течение многих десятков лет страшно издевались разными чудовищными способами...» [41]. Андрей Лошак характеризует «СИ» как «жертву чудовищного классового неравенства в обществе развитого путинизма». «В то время как в Москве проживает самое большое количество долларовых миллиардеров в мире, в нескольких сотнях километров от столицы материодиночки, вкалывающие с утра до ночи, не могут получить даже свои законные 200 баксов — в последней программе Света отправляется на завод выбивать у начальства зажатую мамину зарплату. Стартовые возможности Светы не идут ни в какое сравнение с теми, какие имело абсолютное большинство читающих этот текст» [28]. На интернет-форумах было немало подобных откликов: «Самое страшное, что таких Свет не так уж мало, а в глу-

139

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

бинке люди даже не имеют представления, что такое нормальная человеческая жизнь» [31]. Особое сочувствие, кстати, вызвала мама «СИ», Наталья, которая рассказала о нелегкой жизни ткачихи в Приволжске, родном городе Светланы [53]. Среди откликов интернет-аудитории на видеоинтервью преобладали такие: «Мама — нормальная русская баба. Нечего на неё баллон катить. Хипстеры, цыц!»; «Настоящая, порядочная русская женщина. Раньше на таких вся Россия и держалась»; «Милая добрая окающая работящая мама Светы. Какая жаба теперь этим комбинатом владеет, небось, и в России теперь не появляется? Лишь его потомки-ублюдки высказывают свое презрение Светочке-из-Иваново на ютубах» [53]. Наконец, в-четвертых, в образе «СИ» акцентируют ее преданность Родине, Россииматушке, патриотизм, который в данном случае находит выражение в поддержке Путина и неприятии Болотной революции. Собственно, это и есть важнейшая «народная» черта нашей героини, которая позволяет представлять ее в качестве одного из «антиболотных» символов. «Света из Иваново — настоящий патриот нашей Родины, умеет сказать правду в глаза, понимает реальную действительность. Все равняйтесь на Свету! Она одна из немногих в продажном Интернете, кто реален и реально мыслит. Я мыслю так же»; «кто говорит, что Света “быдло”? Света — патриотка! БЫДЛО КАК РАЗ ТЕ, КТО ТАНЦУЕТ ЗА ДЕНЬГИ ПОД АМЕРИКАНСКУЮ ДУДКУ!» [21].

3. «Света из Иваново» и имидж региона Таким образом, в анализируемых текстах «СИ» выступает как типичная представительница провинции [дискуссии об этом см.: 32]. Однако собственно спецификой Иванова исследуемый феномен не объясняют. Иваново, скорее, предстает неким воплощением провинциальной России как таковой, со всеми ее плюсами и минусами — простой, искренней, работящей и при этом с ощутимой нехваткой образования, воспитания и денежных средств. Очевидно, именно это имеет в виду Латынина, когда, объясняя негативное отношение к нашей героине, подчеркнула: «Иваново у нее не в географии, а в голове» [41]. Медийная популярность образа «СИ», очевидно, не может не влиять на имидж региона — особенно принимая во внимание, что в постсоветский период он не столь уж и часто привлекает внимание центральных СМИ. Так, журналист «Комсомольской правды», сообщая читателям газеты о резонансном для Иванова деле Мамо Ферояна, представил город так: «Автопарк “клана Фероянов” в Иванове — четвертая местная достопримечательность после невест, текстиля и Светы из Иваново» [2].

140

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Неудивительно, что на растущую популярность нашей героини откликнулся сам

губернатор области Михаил Мень: «В течение последних семи лет мы вместе с общественностью, бизнес-сообществом и журналистами работаем над тем, чтобы сформировать позитивный имидж нашего достаточно непростого региона. К девушке Свете из города Приволжска Ивановской области я отношусь абсолютно нормально. Но дело в том, как выставляют эту девочку, а соответственно и наш регион, на федеральном телеканале. За несколько дней я получил огромное количество сообщений от жителей Ивановской области, которые возмущались программой НТВ. Образ Светы, по их мнению, вызывает стойкие ассоциации с убогой, малообразованной периферией» [12]. Правда, журналисты такие упреки встретили с сарказмом. Один из них пишет: «…Если бы губернатор этого “непростого региона” работал не над показательным имиджем, а над решением этих и других проблем, тогда никакая Света из Иванова не смогла бы вызвать “тойкие ассоциации с убогой, малообразованной периферией”» [34]. «Не будь Светы, Ивановская область уже гремела бы на весь мир, и столичные “светы” валом бы повалили туда в поисках лучшей участи и в стремлении прикоснуться к памяти гения Тарковского! Смех да и только», — реагирует на это обозреватель «Новой газеты» [40]. «Комсомольская правда» иронизирует «А ведь какая репутация была! Текстильный край, город невест. Родина Андрея Тарковского и Вячеслава Зайцева. Музей ситца в конце концов! А теперь кому скажи, что из Иванова, — начинается». Земляки гордятся и стесняются Светы из Иванова Действительно, некоторые комментарии на форумах, обсуждающие «СИ», демонстрируют, что имидж город далек от совершенства. «Жаль её, ей бы жить у себя в Иваново, замуж выйти, детей рожать!», — пишет один из комментаторов, на что получает следующее возражение: «А что ее ждет в Иваново? Убогая серость и зарплата в 3000 рублей? Муж-алкоголик, отсутствие детсадов?» [71]. Показательным было широкое обсуждение видеоролика дорожного конфликта, на котором некая ивановская автолюбительница угрожает пешеходу пистолетом [66]. Имя «СИ» комментаторы упоминали достаточно часто в одном ряду с персонажем ролика, например: «Света Курицына из Иванова … двух слов связать не могла.. И эта девушка совсем видно без воспитания .... Да, у них там городок» [6]. «Иваново по прежнему город Невест, но каких...» [99]. Такие образы, очевидно, оказывают влияние на региональную идентичность. На ивановских форумах нередко можно встретить суждения о том, что наша героиня позорит город. Вместе с тем, как показали проведенные исследователями из Ивановского госуниверситета интервью, картина не столь однозначная. Безусловно, образ «СИ» превратился в

141

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

фактор коллективной идентичности ивановцев. Информанты признают, что такой типаж в Иванове встречается. Отношение к ней, скорее, амбивалентное. Светлану называют «наивной», «простой», «раскрепощенной», «натуральной», «полноватой, как и многие» и «не очень-то воспитанной». Вместе с тем информанты полагают, что она «целеустремленная», «волевая», «напористая», «может постоять за себя», «пытается “выбиться в люди”» [48]. И в этом аспекте наша героиня воспринимается как достаточно типичная женщина из «города невест», в котором прекрасные дамы обязаны не ждать принца, а самостоятельно устраивать свою жизнь.

«Народ», «быдло», «нация» (вместо заключения) Подведем итоги. Случай «СИ» представляет интерес в качестве примера того, как формирование имиджа региона испытывает влияние политической риторики и репрезентаций региона в центральных СМИ. Образ «СИ» — это важный элемент дискурса Болотной революции. Его обсуждают ведущие политологи, журналисты, блоггеры. Интерес широкой общественности отражается в многочисленных комментариях на форумах. Нашу героиню удостоили вниманием ведущие издания: «Российская газета» и «Комсомольская правда», «Известия» и «Новая газета», «Коммерсант» и «Московские новости», американская «Нью-Йорк таймс» и латышская «Диена» — такому списку могут позавидовать многие профессиональные политики. «СИ», действительно, является политической фигурой (и включение подобных персонажей в политический процесс — вспомним роль образа пресловутого Водопроводчика Джо, Joe the Plumber, в американской избирательной кампании 2008 года — очевидно, представляет собой тренд сегодняшней политической жизни). В репрезентациях нашей героини, как в зеркале, отразились значимые черты Болотной революции — прежде всего, восприятие провинции в оппозиционной риторике. Политическим различиям приписываются культурные и пространственные значения; в результате политические Чужие превращаются в цивилизационных Чужих, которые к тому же локализуются за пределами столиц, в провинции. В исследуемом образе проявляется столь важное для понимания политической ситуации в стране противопоставление столицы и провинции, которое может быть прочитано в качестве разновидности ориенталистского дискурса. «СИ» наделяется такими чертами Востока, как отсталость, косность, варварство, природность, покорность, неспособность к саморегуляции. Такой образ, с одной стороны, стал эффективным инструментом мобилизации сторонников оппозиции, рассматривающих нынешнюю власть как чуждую европейским ценностям. С другой, однако, он обозначил и слабость оппозиции. Среди причин неудач Болотной революции называют, прежде всего, изолированность политического протеста образованных жителей городов-миллионников

142

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

от социально протеста массовых групп населения [69; 8]. Образ «СИ» в этом плане весьма и весьма показателен; как заметила одна из оппозиционных журналисток, «мы проиграли, когда сделали из Светы посмешище» [1]1.

Илл. 6 [95] Один из многих посвященных нашей героине демотиваторов изображает ее в облике медведя (илл. 6). Действительно, образ «СИ», выполняя функцию «символического пограничника», отделяющего одну Россию от другой, обнаруживает сходство с другими «символическими пограничниками», в том числе с «русским медведем», которого активно используют как в легитимации, так и в делегитимации власти [44]. Если в дискурсе оппозиции медведь символизирует отсталость, нецивилизованность, агрессивность, деспотизм, то в дискурсе власти он выглядит олицетворением силы, справедливости, добродушия, суверенности. Борьба за интерпретацию «русского медведя» в политическом пространстве отражается в различных трактовках значения данного символа в общественном мнении [47]. Он служит хорошей иллюстрацией слов Энтони Коэна о том, что «символы не столько выражают значения, сколько дают нам возможность значения производить» [75, с. 15]. Такой же семиотической перекодировке подвергается и образ нашей героини. «Светофилия» стала оборотной стороной «светофобии», и в полемическом перехлесте дискурс Поклонной нередко представлял нашу героиню как воплощение народа. Многие политологи отметили важность апелляции к «народу» в символической политики власти, которая в последнее время «делает ярко выраженную ставку на простой народ в противовес зажравшимся москвичам. На этом строилась вся президентская кампания Путина, и в поствыборный период ставка на простой народ становится стержнем политики власти» [55]. Вместе с тем, как справедливо подчеркнул один комментатор, «Света — это представление о “народе”, рожденное и пестуемое в ужасно далеких от народа кабинетах с очень дорогой обстанов-

Аналогичное мнение о слабости оппозиционного движения, которую вскрыло отношение к «СИ», другой автор формулирует так: «пока жители России второй в жителях России первой видят не людей, а помесь чудовища с посмешищем, здесь повсюду будет Путин» [14].

143

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

кой» [4]; почему кому-то нужен именно такой образ народа, остается лишь гадать1. Очевидно, в исследуемом образе отразился все увеличивающийся раскол страны и в политическом, и в культурном отношении. Как иначе можно объяснить тот факт, что респектабельные, образованные, успешные, вполне рукопожатные люди, много и убедительно пишущие о европейских ценностях, позволяли себе столь сильные выражения в адрес бедной провинциальной девчонки, которой к тому же по возрасту многие из них годятся в отцыматери, а то и в дедушки-бабушки… И этот раскол является серьезным вызовом для формирования политической нации в России как горизонтального и в большей или меньшей степени гомогенного в культурном отношении сообщества. Наконец, репрезентации «СИ» позволяют заострить внимание на эволюции образованного класса. Такая социальная инвектива, как «быдло», как мы видели, заметна в дискурсе Болотной революции. Причина речевой экспансии данного слова заключается в «серьезном “моральном износе” слова “народ”» [9]. Между тем исследователи, обратившие внимание на «быдло» как «профаническую ипостась народа», как «руины, которые остаются после крушения мифологемы народа», подчеркнули, что экспансия данной инвективы знаменует и «смерть российского интеллигента». «Интеллигент существовал во вселенной, задаваемой координатами сакральной Власти и сакрального Народа. <…> И когда на месте образа великого, беспредельного в своих качествах, охватывающий все и вся субстанции заключающей в себе все концы и все начала, неизреченного Народа появляется быдло — можно свидетельствовать: интеллигенция кончилась» [39].

Список литературы и источников 1.

3. 4.

Алленова О. Более лучше не издеваться. Света из Иваново как зеркало столичного снобизма. 24 июля 2012. URL: http://www.politrus.com/2012/07/24/sveta-ivanovo/ (дата доступа 14.11.2013). Арасланов А. За что проломили голову честному гаишнику // Комсомольская правда. 2013. 21 Августа. URL: http://www.kp.ru/daily/26122/3015491/ (дата доступа 14.11.2013). Архангельский A. Преломление Светы // Огонек. 2012. 16 июля. URL: http://www.kommersant.ru/doc/1978612 (дата доступа 14.11.2013). Бабушкин Е. Телерецензия: Света из Иваново и «Луч Света» — мы стали более лучше развлекаться. 21 июля 2012. URL: http://www.mr7.ru/articles/57186/ (дата доступа 14.11.2013). Барабаш Н. Божена Рынска, Тина Канделаки и Света из Иваново как зеркало Русской революции. 7 декабря 2011. URL: http://www.snob.ru/profile/24547/blog/44040 (дата доступа 14.11.2013). Бизнесвумен угрожала убить сбитую ею женщину. 12 февраля 2013. URL: http://lifenews.ru/news/110606 (дата доступа 14.11.2013).

Ср.: «Сама Светлана Курицына НТВ не интересует. Нужна “Света из Иванова”» [65].

144 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16.

17. 18.

19. 20. 21.

22.

23.

24. 25. 26. 27. 28.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Блиндул А. Русская весна. Часть 2. Анатомия «слива» протеста. 21 мая 2012. URL: http://www.echo.msk.ru/blog/ablindul/890708-echo/ (дата доступа 14.11.2013). Волков Д. Протестное движение в России в 2011-2012 гг.: истоки, динамика, результаты. — М.: Левада-Центр, 2012. — 55 с. Воркачев С. Г. Быдло как ключевое слово РУНЕТА // Политическая лингвистика. 2012. Вып. 3 (41). — С. 17 – 26. Гладин Е. Света из Иванова, прости! // Московские новости. 2012. 20 февраля. URL: http://www.mn.ru/columns/20120220/311899544.html (дата доступа 14.11.2013). Громов Д. «Мы не оппозиция, а народ»: новые черты уличного политического акционизма // Антропологический форум. 2012. Т. 16. — С. 135 – 153. Губернатор Мень назвал издевкой программу НТВ со Светой из Иванова. 27 июля 2012. URL: http://www.rusnovosti.ru/news/214742/ (дата доступа 14.11.2013). Две России: Записки мизантропа. 26 февраля 2012. URL: http://avmalgin.livejournal.com/2941701.html (дата доступа 14.11.2013). Давыдов И. Две страны и одна Света Иван Давыдов о новом шоу на НТВ, 26 июля 2012 года, URL: http://svpressa.ru/society/article/57323/ (дата доступа 14.11.2013). Ефимов С. Луч Света в поп-клоаке // Комсомольская правда. 2012. 22 июля. URL: http://vladimir.kp.ru/daily/25919/2871851/?cp=0 (дата доступа 14.11.2013). Зарицкий Т. Российский дискурс в Польше: образ России в конструировании польской идентичности // Россияне и поляки на рубеже столетий. Опыт сравнительного исследования социальных идентификаций (1998 – 2002 гг.) / Под ред. Е. Н. Даниловой, В. А. Ядова, О. А. Оберемко. — СПб.: Изд-во РХГА. 2006. — 348 с. Зачем НТВ Света из Иванова, URL: http://grischa-mot.livejournal.com/21337.html (дата доступа 14.11.2013). Зорькин: «креативный класс» подрывает суверенитет России // Российская газета. 2012. 26 января, URL: http://www.rg.ru/2012/01/26/zorkin.html (дата доступа 14.11.2013). Кальк А. «Креативная» Болотная и «Народная» Поклонная: визуальный ряд митингов в российских СМИ // Laboratorium. 2012. № 2. Кашин О. Вокруг Светы. Размышления о «быдле» и «креативном классе». 27 июля 2012. URL: http://www.openspace.ru/article/129 (дата доступа 14.11.2013). Конец. Света: Теленеделя с А. Мельманом: Пост // Московский комсомолец. 2012. 27 июля. URL: http://www.mk.ru/social/article/2012/07/26/729977-konets-sveta.html (дата доступа 14.11.2013). Кривцова Л. А., Архипов О. А. Телесность в массовой и элитарной культуре начала XXI века: сравнительный анализ // Вестник гуманитарного факультета Ивановского государственного химико-технологического университета. 2009. № 4. — С. 113 – 119. Куренной В. Молодежные баррикады. Зачем Света из Иванова и Максим из Тулы едут в Москву к «Нашим» // Новая газета. 2011. 12 декабря. URL: http://www.novayagazeta.ru/comments/50018.html (дата доступа 14.11.2013) Лазари А. де, Рябов О. В. Образы Врага. Поляки и русские в сатирической графике межвоенного периода // Историк и художник. 2008. № 1 – 2. — С. 62 – 82. Латухина К. Фронтовые будни. Владимир Путин хочет сделать выборы максимально прозрачными // Российская газета. 2011. 28 декабря. Латынина Ю. Авторская программа «Код доступа». Радиостанция Эхо Москвы. URL: http://echo.msk.ru/programs/code/855323-echo/ (дата доступа 14.11.2013). Латынина Ю. Авторская программа «Код доступа». Радиостанция «Эхо Москвы». 26 февраля 2012. URL: http://7x7-journal.ru/item/17085 (дата доступа 14.11.2013). Лошак A. Света, мы с тобой. 2 августа 2012. URL: http://archives.colta.ru/docs/3395 (дата доступа 14.11.2013).

145

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

29. «Луч Света» вышел в эфир на НТВ («Русская служба RFI», Франция). 23 июля 2012. URL: http://inosmi.ru/video/20120723/195365506.html#ixzz2h9wHC82k (дата доступа 14.11.2013). 30. Львова В. Мы стали более лучше раздеваться. 10 июня 2013. URL: http://kem.kp.ru/daily/26089.5/2990711/?cp=2 (дата доступа 14.11.2013). 31. Маетная Е. Судьба барабанщицы // Известия. 2011. 20 декабря. URL: http://izvestia.ru/news/510240#ixzz2iizqz5Qs (дата доступа 14.11.2013). 32. Макаркин А. Бедная Света. 24 июля 2012. URL: http://ej.ru/?a=note_print&id=12100 (дата доступа 14.11.2013). 33. Мельников Д. Две России // Вести недели. 05 февраля 2012. URL: http://vesti7.ru/news?id=31864 (дата доступа 14.11.2013). 34. Миронов-Тверской Д. Блеклый луч в беспросветном царстве. Наедине с экраном. 4 августа 2012. URL: http://gorod.tomsk.ru/index-1344005063.php (дата доступа 14.11.2013). 35. Москва и провинция. Данные опроса ВЦИОМ (4 сентября 2012). URL: http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=113000 (дата доступа 14.11.2013). 36. Москвичи признались, почему ненавидят 'замкадышей // PolitOnline. 24 сентября 2011. URL: http://www.politonline.ru/ventilyator/9320.html (дата доступа 14.11.2013). 37. Новопрудский С. «Московские» против «холманских». URL: http://www.levada.ru/print/04-02-2013/moskovskie-protiv-kholmanskikh (дата доступа 14.11.2013). 38. Народная звезда Светлана Курицына. 24 июля 2012. URL: http://storystar.ru/23694_svetlana-kuricyna-novyj-trend-epoxi.html (дата доступа 14.11.2013). 39. Пелипенко А., Яковенко И. Быдло. URL: http://apelipenko.ru/Публицистика/Быдло.aspx (дата доступа 14.11.2013). 40. Петровская И. «Светлый путь-2». Губернатор Мень обвиняет НТВ в подрыве позитивного имиджа Ивановской области, 26 июля 2012, URL: http://www.novayagazeta.ru/columns/53706.html (дата доступа 14.11.2013). 41. Путинское большинство. Юрий Сапрыкин и Юлия Латынина о том, что стоит за этим понятием сегодня // Коммерсант. 2012. 2 апреля. URL: http://www.kommersant.ru/doc/1902191 (дата доступа 14.11.2013). 42. Райская И. Группа НА-НА не поделила Свету из Иваново. URL: http://www.nanax.com/ru/na-nax/118-2010-06-02-17-52-46/1973-2013-01-30-15-25-53.html (дата доступа 14.11.2013). 43. Ростовский М. Света как реальный «луч света». 26 июля 2012. URL: http://ria.ru/authors/20120726/709810346.html#13812876376693&message=resize&relto=lo gin&action=height&value=270 (дата доступа 14.11.2013). 44. Рябов О. В. Охота на медведя: О роли символов в политической борьбе // Неприкосновенный запас. 2009. № 1. — С. 195 – 211. 45. Рябов О. В. «Россия-Матушка»: национализм, гендер и война в России XX века. Stuttgart; Hannover: Ibidem-Verlag, 2007. — 270 с. 46. Рябова Т. Б. Политический дискурс как ресурс «создания гендера» в современной России // Личность. Культура. Общество. 2006. Т. VIII. Вып. 4 (32). — C. 307 – 320. 47. Рябова Т. Б. Медведь как символ России: Социологическое измерение // «Русский медведь»: История, семиотика, политика/под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 338 – 253. 48. Рябова Т. Б., Кодина И. Н., Буничева Л. В. «Город невест»?: О роли гендерных маркеров в региональной идентичности // Лабиринт. 2013. № 5. 49. Рябова Т. Б., Рябов О. В. «Гейропа»: гендерное измерение образа Европы в практиках политической мобилизации // Женщина в российском обществе. 2013. № 3. — С. 31 – 39.

146

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

50. Савкина И. Провинциалки русской литературы: (Женская проза 30 – 40-х годов XIX века). — Wilhemhorst: Verlag F. K. Gopfert, 1998. — 223 p. 51. Садовникова Н., Желдак Н. Земляки гордятся и стесняются Светы из Иванова // Комсомольская правда. 2012. 24 августа, URL: http://www.kp.ru/daily/25937/2884206 (дата доступа 14.11.2013). 52. Самарский М. Света из Иваново, ты молодчина! 27 Июля 2012 г. URL: http://mishasamarsky.livejournal.com/194169.html?thread=3743609& (дата доступа 14.11.2013). 53. Света из Иваново и её мама. 20 февраля 2012. URL: http://www.youtube.com/watch?v=4feJ5rAM3Io (дата доступа 14.11.2013). 54. Света из Иваново и Пусси райот. 10 июля 2012. URL: http://ru.paperblog.com/sveta-izivanovo-i-pussi-rajot-418541/ (дата доступа 14.11.2013). 55. Светлана Курицына // Актуальные комментарии. URL: http://actualcomment.ru/man/1280/ (дата доступа 14.11.2013). 56. Света из Иваново показала Pussy Riot пример. 30 ноября 2012. URL: http://inotv.rt.com/2012-11-30/Sveta-iz-Ivanovo-pokazala-Pussy (дата доступа 14.11.2013). 57. Снегирев Ю. Бедная Света. Как затравили «нашистку» из Иванова // Российская газета. 2012. 16 февраля. URL: http://rg.ru/2012/02/16/sveta.html (дата доступа 14.11.2013). 58. Соколов А. Б. Тело как способ идентификации Другого // Культурологический журнал = Journal of cultural research. 2010. № 1. 59. Станислав Белковский: Болотная и Сахарова — это офигительно, это больше, чем даже сам Навальный. 30 июля 2012. URL: http://jourdom.ru/news/19480 (дата доступа 14.11.2013). 60. Столица и глубинка: высокомерие или зависть? URL: http://gazeta.aif.ru/_/online/moskva/567/06_01 (дата доступа 14.11.2013). 61. Суковатая В. А. Лицо Другого. Телесные образы Другого в культурной антропологии. — Харьков: Харьковский нац. ун-т им. В. Н. Каразина, 2009. — 520 с. 62. Точс С. Света-дурочка («Diena», Латвия). URL: http://www.inosmi.ru/baltic/20111223/181107197.html?id=181151772 (дата доступа 14.11.2013). 63. Третьяков В. Кто издевается над Светой из Иваново. 13 января 2012 г. URL: http://vtretyakov.livejournal.com/583367.html (дата доступа 14.11.2013). 64. Третьяков В. Кто издевается над Светой из Иваново: Пост. 13 января 2012 г. URL: http://v-tretyakov.livejournal.com/583367.html (дата доступа 14.11.2013). 65. Туханина О. Игрушка // Блог О.Туханиной. URL: http://top.oprf.ru/blogs/291/8372.html ( дата доступа 14.11.2013). 66. У блондинок тоже есть пистолет, 8 февраля 2013, URL: https://www.youtube.com/watch?v=pbe4Ot-PGpQ (дата доступа 14.11.2013). 67. Фарыно Е. Внутренний-внешний // Идеи в России. Ideas in Russia. Idee w Rosji: Leksykon rosyjsko-polsko-angielski: W 4 т./ pod redakcja A. de Lazari. — Łódź, 2001. T. 4. — S. 64 – 66. 68. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности: работы разных лет. — М.: Касталь, 1996. — 448 с. 69. Чувашова Н.И. Политический протест в современной России // Теория и практика общественного развития. 2013. № 6. — С. 143 – 145. 70. Шеремет П. Обезьянка Света. 25 января 2012. URL: http://pavelsheremet.livejournal.com/163312.html (дата доступа 14.11.2013). 71. Шеремет П. Обезьянка Света: Пост. 25 января 2012. URL: http://pavelsheremet.livejournal.com/163312.html (дата доступа 14.11.2013) 72. Шоу Светы из Иваново обогнало по рейтингам КВН и Comedy Club. 23 июля 2012. URL: http://lenta.ru/news/2012/07/23/sveta/ (дата доступа 14.11.2013). 73. Шульц Е. Как ПРАВИЛЬНО относиться к Лучику Света из Иваново на НТВ? 22 июня 2012. URL: http://eugenyshultz.livejournal.com/313863.html (дата доступа 14.11.2013).

147

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

74. Bordo S. Reading Slender Body // Body Politics: Women and the Discourses of Sciences / ed. by M. Jacobus, E. F. Keller, S. Shuttleworth. — N.Y.: Routledge, 1990. — P. 83 – 111. 75. Cohen A. The Symbolic Construction of Community. — L.; N.Y.: Ellis Horwood Ltd. 1985. — 126 p. 76. Collins P. H. Gender, black feminism, and black political economy // Annals of the American Academy of Political and Social Science . 2000. Vol. 568, № 1. — P. 41 – 53. 77. Crenshaw K.W. Mapping the Margins: Intersectionality, Identity Politics, and Violence against Women of Color // Stanford Law Review. 1991. Vol. 43. No. 6. — P. 1241 – 1299. 78. Dobie M. Foreign Bodies: Gender, Language, and Culture in French Orientalism. — Stanford, Calif.: Stanford University Press, 2001. — 234 p. 79. Eriksen T.H. The Sexual Life of Nations: Notes on Gender and Nationhood // Kvinner, køn og forskning. 2002. No 2. — P. 52 – 65. URL: http://folk.uio.no/geirthe/Sexuallife.html (дата доступа 14.11.2013). 80. Griswold R.L. Russian Blonde in Space: Soviet Women in the American Imagination, 1950– 1965 // Journal of Social History. 2012. Vol. 45. № 4. — P. 881 – 890. 81. Hall S. The West and the rest: discourse and power // Formations of Modernity / ed. by S. Hall, B. Gieben. Cambridge : Polity Press, 1992. — P. 276 – 320. 82. Kennedy V. Edward Said: A Critical Introduction. — Oxford, UK ; Malden, MA, USA, 2000. — 180 p. 83. Kishkovsky S. Pussy Riot’s Perky Antithesis // New York Times. 2012. 26 November, URL: http://www.nytimes.com/2012/11/27/world/europe/sveta-pussy-riots-perkyantithesis.html?_r=0 (дата доступа 14.11.2013). 84. Lewis R. Gendering Orientalism: Race, Femininity and Representation. — L.; N.Y., 1996. — 267 p. 85. Pickering M. Stereotyping: The Politics of Representation. — Houndmills, Basingstoke, Hampshire; N.Y.: Palgrave, 2001. — 246 p. 86. Preez P. Du. The Politics of Identity: Ideology and the Human Image. — N.Y.: St. Martin’s Press, 1980. — 178 p. 87. Riabov O., Riabova T. Remasculinization of Russia? Gender, Nationalism and Legitimation of Power under Vladimir Putin // Problems of Post-Communism. 2014. Vol. 61 No. 04 (forthcoming). 88. Rusia: Estrella de YouTube pro-Kremlin obtien su propio programa de tv. URL: http://es.globalvoicesonline.org/2012/09/12/rusia-estrella-de-youtube-pro-kremlin-obtienesu-propio-programa-de-tv/ (дата доступа 14.11.2013). 89. Said E. W. Orientalism. — N.Y., 1978. — 368 p. 90. Sardar Z. Orientalism. — Buckingham and Philadelphia: Open University Press, 1999. — 136 p. 91. Smitherman-Donaldson G., van Dijk Teun A.Introduction : words that hurt // Discourse and Discrimination. — Detroit (MI): Wayne State University Press, 1988. — P. 11 – 22. 92. URL: http://al-31f.livejournal.com/214189.html (дата доступа 14.11.2013). 93. URL: http://foto.delfi.ua/picture/651114/ (дата доступа 14.11.2013). 94. URL: http://junaja-ledi.livejournal.com/33629.html (дата доступа 14.11.2013). 95. URL: http://mdex-nn.ru/page/ja-ne-ljublju.html (дата доступа 14.11.2013). 96. URL: http://tverdyi-znak.livejournal.com/1000899.html (дата доступа 14.11.2013). 97. URL: http://unilevel.livejournal.com/693409.html (дата доступа 14.11.2013). 98. URL: https://www.facebook.com/xenialarina/posts/423153334393157?comment_id=92283427 &offset=100&total_comments=105 (дата доступа 14.11.2013). 99. URL: http://www.yaplakal.com/forum28/st/75/topic538297.html (дата доступа 14.11.2013).

148

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Т. Б. Рябова, И. Н.Кодина, Л. В. Буничева

«ГОРОД НЕВЕСТ»?: О РОЛИ ГЕНДЕРНЫХ МАРКЕРОВ В РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ «Город невест» — один из устойчивых и популярных образов Иванова, связанный с его текстильным прошлым и настоящим. За пределами региона этот образ до сих пор остается наиболее узнаваемым. Понятие «город невест» примечательно тем, что оно устанавливает взаимосвязь между образом города и гендерными маркерами, анализ роли которых в территориальной идентичности жителей Иванова и является целью нашего исследования. Вначале мы остановимся на вопросе о том месте, которое занимают гендерные маркеры в коллективной идентификации. Далее, мы исследуем представления ивановцев о специфике мужественности и женственности жителей города, порождаемой особыми условиями региона. Наконец, проанализируем, как ивановцы расценивают влияние образа «города невест» на имидж Иванова, а также на перспективы развития города. Материалами для статьи послужили результаты социологических исследований, проведенных в Иванове летом-осенью 2013 года: двух фокус-групповых и серии полуформализованных интервью (N=24; информантами выступали ивановцы различного пола, возраста, семейного положения). Кроме того, мы привлекали данные пилотажного анкетного опроса, осуществленного в Иванове весной 2013 года.

Гендерные маркеры в коллективной идентичности Коллективная идентичность понимается как формирующееся на основе общности интересов и ценностей состояние групповой солидарности, включающее коллективный (осознание и переживание группой своей целостности и тождественности) и индивидуальный (осознание и переживание индивидами своей принадлежности к группе) уровни [12]. Очевидно, помимо когнитивного компонента, знаний о собственной группе, важную роль играет компонент аффективный, связанный с производством предпочтений и оценок. Как показал Г. Тэджфел, оценки Своих и Чужих определяются принципом ингруппового фаворитизма: по причине потребности группы в позитивной самоидентификации Свои оцениваются выше, чем Чужие [29]. Поэтому представления жителей о своей уникальности и уникальности Своего города или региона также являются эмоционально-окрашенными (пресловутое «мы пскопские — мы прорвемся»).

149

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Связанная с принадлежностью индивида к определенной социальной группе или

общности, коллективная идентичность формируется при помощи значимых маркеров, которые, с одной стороны, обеспечивают сходство внутри Своих, в ингруппе, с другой, акцентируют отличия от Чужих, от аутгруппы; границы между Своими и Чужими представляют собой ключевой компонент идентичности любого сообщества [Подробнее о роли границ см.: 13] Норвежский антрополог Ф. Барт был первым, кто отметил, что границы между культурами создаются при помощи особых маркеров — элементов культуры, отбираемых (иногда достаточно произвольно) самими членами группы для подчеркивания своих отличий от окружающих (одежда, язык, стиль жизни и др.) [23, с. 54; см. об этом: 13]. Гендерные идентификаторы, как показала в своей монографии Н. Юваль-Дэвис, также могут выступать в качестве таких маркеров или «символических пограничников» [30, с. 23]. Гендерные маркеры обладают особой значимостью по нескольким причинам. Пол является одним из важнейших факторов жизни человека. Он легко идентифицируется; кроме того, представления о мужчинах и женщинах легко соотносятся с личным опытом каждого. Значение имеет и то, что отношения полов воспринимаются едва ли как не самые очевидные, понятные, а потому легитимные [См.: 13]. К числу важнейших гендерных идентификаторов относятся не только образы Своих и Чужих мужчин и женщин, но и гендерные метафоры. Маркировка социальных субъектов как мужественных и женственных влечет за собой атрибутирование им соответствующих качеств и соответствующего символического капитала. Поскольку мужественность в андроцентрической культуре оценивается выше, чем женственность, то в соответствии с этим ранжируются и социальные объекты, промаркированные как мужественные и женственные. При этом мужественность соотносится с властью, а женственность с подчинением [См.: 16]. Гендерные маркеры особенно активно используются в национальной идентификации [12]. Они становятся значимыми элементами коллективной идентичности и в случае других социальных групп и общностей (профессиональных, возрастных, этнических, конфессиональных и др.). Вопрос о роли различных маркеров в региональной идентичности интенсивно исследуется в последние годы; в частности, показано, как региональный дискурс использует семиотические ресурсы для сплочения соответствующей общности, отличения ее от других и достижения ее членами позитивной идентичности [3; см. также: 4; 19; 17; 10]. Однако гендерные идентификаторы пока не стали предметом отдельного исследования. Между тем в силу отмеченных выше факторов образы мужчин и женщин определенной территории могут служить «символическими пограничниками». Например, как показано в статье М. А. Литовской, образы Мастера и Хозяйки как нормативные образцы ре-

150

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

гиональной мужественности и женственности популярны в соответствующем дискурсе жителей Урала [7]. В Воронеже культивируется убежденность в том, что местные девушки — самые красивые [2]. В заметную составляющую региональной идентичности превращается сегодня образ «суровых челябинских мужиков» [8]. Значение для позиционирования регионов имеет и использование гендерных метафор и символов. Здесь достаточно курьезным примером выглядит дискуссия депутатов Свердловской области о том, какого пола должен быть соболь на гербе области, которая произошла в 2005 году. Прежний герб не устроил народных избранников тем, что на нем его центральная фигура — соболь — был изображен с опущенным хвостом; по их мнению, такое изображение свидетельствовало о том, что соболь не просто трус, но еще и особь женского пола. После нескольких часов обсуждения депутаты решили, что для символики «опорного края державы» необходимо «поднять хвост у соболя», поменять его пол и «все, что напоминает о старом трусливом соболе женского пола»… [6]. Разумеется, исследователи роли гендерных маркеров в региональной идентичности не могут не заметить случай города Иваново. Образ «города невест» содержит в себе не только информацию о гендерном дисбалансе населения, но и — имплицитно — о том, какие качества мужчин и женщин он порождает. Образ дает и возможность включения в характеристику города гендерных метафор (например, рассуждения о том, как «пол города» влияет на его характер [См.: 18]). Следует подчеркнуть, что представления о серьезном по сравнению с другими регионами гендерном дисбалансе населения в Иванове не соответствует действительности. По статистике на 1 января 2012 года в Иванове на 1000 мужчин приходилось 1235 женщин [11], однако эта пропорция характерна для многих регионов центральной России1. В контексте нашей темы более значимо то, что представления о специфике региональной мужественности и женственности» — опираются ли они на реальное положение дел или нет — создают особую социальную реальность. Для того, чтобы выяснить, как эти представления влияют на восприятие ивановцами себя и своего города, обратимся к данным нашего социологического исследования.

Ивановская женственность глазами жителей города Прежде всего, отметим: большинство участников интервью считают, что ивановские женственность и мужественность имеют свою региональную специфику. Рассмотрим, какими именно характеристиками наделяют информанты ивановскую женщину. Как известно, гендерные стереотипы закрепляют за мужчинами т.н. инструментальные качества, или 1

Например, в Тверской области на 1000 мужчин приходится 1211 женщин, а в Ярославской области гендерный дисбаланс еще выше: на 1000 мужчин приходится 1238 женщин [9].

151

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

качества, связанные с действием (в числе которых сила, решительность, активность), а за женщинами — экспрессивные, связанные с чувствами (прежде всего, доброту, красоту, милосердие) [15]. Однако взгляды на мужественность и женственность индивидов корректируются в зависимости от их принадлежности к той или иной социальной общности — например, от этнических и расовых идентификаторов. Так, афроамериканцы по сравнению с белыми мужчинами США воспринимаются как менее компетентные, менее независимые, менее агентивные; афроамериканки — как более активные, более независимые и менее эмоциональные, чем белые женщины [24, с. 4; 28, с. 452]. Латиноамериканским мужчинам приписывают гипермаскулинность [31], а женщинам – особую женственность, любовь, материнство, выносливость [26, с. 17]. Особый интерес для нашего исследования по понятным причинам представляет специфика гендерных автостереотипов русских мужчин и женщин, согласно которым наши соотечественницы не только соответствуют эталону нормативной женственности, но и наделяются инструментальными характеристиками. Они добры, сострадательны, красивы, и в то же время сильны, умны, активны [14; 20]. То, что таким идентификатором, корректирующие гендерные стереотипы, представления о мужественности и женственности, является принадлежность к определенному городскому сообществу, показывают и данные наших исследований. Ивановская женщина предстает в ответах большинства участников интервью и фокус-групп (прежде всего, участников-женщин) сильной, независимой, инициативной, трудолюбивой и красивой. «Очень трудолюбивые у нас женщины, жалко, что фабрики у нас все разрушены, им просто работать негде стало. Сильные, не опускают руки, даже в таком бедном, неразвитом регионе, как у нас, где и работать негде, и зарплаты очень маленькие, они и семью прокормят, и выглядят лучше всех» (Александр, 55 лет, женат). «Ивановская женщина — настоящая русская женщина. “Коня на скаку остановит” и т.д. И в быту, и на работе, и в семье они тащат все на себе» (Татьяна, 22 года, замужем). «Все девушки очень красивые у нас, глаза разбегаются от красоты. Когда приезжают командировочные из разных городов, то на конференции, то на семинары, то все отмечают, какие красивые женщины в этом городе» (Лариса, 64 года, замужем). «На работе они не карьеристки, они просто все трудолюбивые, стараются заработать, чтобы была своя копейка, чтобы не зависеть от мужа» (Нина, 58 лет, замужем).

Таким образом, в оценках ивановских женщин присутствуют инструментальные, «мужские», характеристики, которые не соответствуют содержанию традиционных гендерных ролей и стереотипов. Объясняя подобные черты ивановских женщин, часть информантов обращается к отмеченным представлениям о национальной специфике русской

152

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

женственности. (Например: «Как и все русские женщины, ивановские женщины трудолюбивые, в семьях заботливые, сильные, способные прокормить семью» (Марина, 48 лет)). Большинство же участников интервью объясняет специфику жительниц Иванова тем, что они проживают в «городе невест». Одни высказывают точку зрения о том, что вынужденные «разрабатывать различные стратегии борьбы за мужчин», ивановские женщины приобретают множество позитивных качеств — как в частной жизни (прекрасно выглядят, ухаживают за собой), так и в профессиональной сфере (будучи сильными и деловыми, они становятся более конкурентоспособными на рынке труда, чем ивановские мужчины). «[Нехватка мужчин] влияет на характер женщины, “создает у них какой-то стержень, чтобы быть на первом месте, в числе лучших”, в том числе в конкуренции за мужчину» (Лариса, 64 года, замужем). «Ивановские женщины красивые, у нас даже уборщица на работе с маникюром ходит». (Максим, 24 года). «Ивановским женщинам приходится быть более ухоженными... демонстрировать мужчинам свои лучшие стороны» (Дмитрий, 37 лет).

Другие видят причины отличий в текстильном прошлом города. «В Иванове лучшие девушки в стране, потому что еще в советское время сюда съезжались самые трудолюбивые, красивые девушки, для того что бы работать на ткацких фабриках» (Николай, 67 лет). Аргументы об особой необходимости для ивановской женщины «держаться за мужчину» использовались нашими информантами по самым различным поводам. Проиллюстрируем, например, как это манифестирует себя в их рассуждениях о роли женщины в семье. Заметим, подобные аргументы использовали как мужчины, так и женщины. «Женщинам приходится больше держаться за мужчин, поскольку мужиков в Иванове мало. Если в семье происходят конфликты, то они будут скорее терпеть, нежели разводиться. Остаться женщине одной с детьми очень сложно» (Василий, 34 года, женат) «В отношении своих мужей у них возникает собственнические чувства; вообще, женщины подавляют мужчин в браке, особенно в Иванове» (Наталья, 28 лет, разведена).

Какой социальный портрет типичной ивановской женщины рисуют участники интервью? Она русская, чаще не состоит в браке (по крайней мере, официально). Ее важной особенностью большинство информантов называют стремление к образованию. Если в советское время ивановскую женщину видели ткачихой, то наиболее распространенным занятием сегодня называют работу в сфере услуг. Наконец, что касается материального положения, то информанты практически единодушно сказали, что ивановские женщины — бедные, «потому что у нас регион очень бедный» (Владимир, 60 лет). «Ивановские жен-

153

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

щины старается выглядеть богато, но мало кто подозревает, что они большую часть своей зарплаты тратят на уход за собой, поэтому я даже бы сказала, что они транжиры» (Наталья, 28 лет) Заслуживает упоминания и то, что некоторые информанты, в основном представители молодежи, отмечали, что представления о значительном гендерном дисбалансе в Иванове являются устаревшими; по демографическим характеристикам Иваново перестал быть «городом невест». Вместе с тем, подчеркивали они, уже само сохранение этих представлений выступает фактором, оказывающим влияние на ивановских мужчин и женщин. «По статистике перевес женщин незначителен, есть стереотип Иванова как города невест, поэтому мужчины ведут себя высокомерно, не боятся расставаться с очередной девушкой, даже женой, потому что девушек много. А женщины примиряются с этим положением и выстраивают свое поведение так, чтобы угодить мужчинам. Что касается женщин, то между ними существует конкуренция, особенно за мужское внимание» (Наталья, 28 лет).

Подобные оценки отражаются и в мнениях о типичной ивановской женщине (напомним, образы типичных представителей общности являются необходимым элементом коллективной идентичности). Приведем любопытную «типологию» ивановок, которую предложила одна из участниц интервью. «Есть три типа ивановских женщин: одни, чтобы чего-то достичь, стараются уехать из Иванова; другие пытаются изменить само Иваново, они целеустремленные, ответственные. Третьи, такие как Света Курицына — глупые, необразованные, вульгарные, “с деревенскими повадками”. Но все равно, их всех объединяет то, что они пытаются чего-то добиться, “выбиться в люди”» (Людмила, 25 лет).

Кстати, образ «Светы из Иваново», с которым страна познакомилась за последние два года, безусловно, превратился в фактор коллективной идентичности ивановцев. Информанты не считают ее типичной ивановской женщиной, но признают, что такой типаж в Иванове достаточно распространен. Отношение к ней, скорее, амбивалентное. Светлану называют «наивной», «простой», «раскрепощенной», «натуральной» («ведет себя, как есть»), «полноватой, как и многие», «с внешностью типичной русской женщины» и «не очень-то воспитанной». Вместе с тем информанты полагают, что она «целеустремленная», «волевая», «напористая», «может постоять за себя». Наши собеседники нередко описывали и тип советской (и не только советской) ткачихи- «труженицы» (В. Голубева, З. Пухова и др.). «Эта женщина скорее типичная для того времени, когда еще ткачихи были, вот они такие же целеустремленные, труженицы были. Сейчас же ивановские женщины стремятся [не к успеху в труде], к богатым мужчинам» (Владимир, 60 лет).

154

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Наконец, в ответах информантов присутствовал и образ, связанный с нормативной

женственностью; среди тех, кого называли идеальной ивановской женщиной — депутат Наталья Ковалева («отзывчивая, никогда не откажет в помощи» (Галина, 56 лет)).

Ивановская мужественность глазами жителей города Семидесятилетняя участница интервью в ответ на вопрос о том, каковы ивановские мужчины, высказалась кратко: «Женщины более ответственные, более деятельные, все на себе тащат. Вот и делайте вывод, каковы мужчины». Суммируя данные интервью и фокус-групп, можно заключить, что большинство информантов противопоставляют сильной ивановской женщине мужчину безынициативного, избалованного вниманием женщин, при этом зависимого от них в семье. В приведенной ниже достаточно типичной оценке ивановских мужчины очевидно перераспределение инструментальных характеристик в пользу женщин. «Физически сильные… добрые, ответственные, трудолюбивые. В семье, по большей части, ответственные, хозяйственные. На работе ответственные, трудяги. Но женщины более конкурентоспособны на работе и больше стараются подняться по карьерной лестнице. А мужчины привыкли сидеть на одном месте, держаться за свою работу и не часто меняют ее. Женщины могут поменять несколько раз работу за свою жизнь, а мужчины нет» (Любовь, 60 лет).

Значительное число участников интервью считало важным указать на специфику роли мужчин в «женском городе». Приведем в качестве примера часто встречавшуюся аргументацию по поводу финансовой ответственности мужчины за семью и распределения ролей в семье в Иванове. «Считается, что мужчина — глава семьи, но в нашем регионе это точно не так, поскольку ивановские мужчины много не зарабатывают, в других областях они зарабатывают больше» (Людмила, 46 лет).

Необходимо подчеркнуть, что объяснение этому тезису нередко находят в специфике экономического развития региона в постсоветские годы; отвечать за такое положение мужчины, полагают участники интервью, должно государство. «Ивановским мужчинам тяжело, надо зарабатывать, а зарабатывать негде, ездят на вахты в Москву, на Север. Те мужчины, которые здесь работают, очень бедные, но они в этом не виноваты, государство виновато, что не может обеспечить рабочую доступность» (Марина, 48 лет). «Отличия связаны с тем, что Иваново — это рабочий край. Все жители работящие, только работы сейчас практически нет. Мужчины уезжают из Иванова работать в другие города, там заводят новые семьи, а наши женщины — одинокие» (Тоня, 62 года).

155

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Не реже информанты (подчеркнем, среди них преобладали женщины) возлагают от-

ветственность и на самих ивановских мужчин. «Они не сосредоточены на работе и на заработке денег, выбирают работу, чтобы было им полегче. Я думаю, что не только в Иваново, но и в других городах большинство именно таких мужчин, просто в других регионах им хотя бы стыдно за такое поведение, а ивановские даже не скрывают, как будто, так и должно быть» (Татьяна, 22 года).

В ивановской семье именно женщина является главой — этот взгляд разделяют как большинство информантов-мужчин, так и информантов-женщин. «Ивановские мужчины не очень ответственные перед своей семьей, стараются покомфортнее пристроиться, чтобы [им] приготовили, убрали и наследников родили» (Нина, 58 лет, замужем). Особого внимания заслуживает точка зрения, которую неоднократно высказывали представители старшего поколения: они полагали, что такие характеристики объясняются изменениями, которые произошли в обществе за постсоветское время. «Больше безответственных мужчин стало. Они, скорее, лентяи. На работе пассивны. В семьях последнее слово все-таки остается за женщинами. Мало чем женщинам в быту помогают» (Владимир, 60 лет, женат). Следует подчеркнуть, что личные характеристики ивановских мужчин так же, как и характеристики женщин, нередко объясняются последствиями гендерного дисбаланса. По мнению информантов (прежде всего, женского пола), особенностью ивановских мужчин является то, что они «избалованы женским вниманием»; это влечет за собой многие негативные последствия (они пассивны, не желают строить серьезные отношения с женщинами и т.д.). «Мужчины ивановские — избалованные, нахальные. Много времени уделяют своим [лишь] нуждам. Они … ленивые, зазнавшиеся. Двери не откроют, место в транспорте не уступят» (Тоня, 62 года). «Мужское население города слишком избалованное…. У них в головах основательно засел принцип: мужик — и в 50 лет жених. Вот и думают они, что еще вся жизнь впереди!» (Регина, 48 лет)

Разумеется, были и те, кто наделял ивановских мужчин позитивными качествами — мужественностью, силой, добротой, трудолюбием, ответственностью (среди этих информантов были и мужчины, и женщины), хотя они и оказались в меньшинстве. Составленный нашими собеседниками социальный портрет ивановского мужчины отличался от портрета ивановской женщины (кроме этнической принадлежности — для информантов и те, и другие являются русскими). Мужчины, считают информанты, менее образованы и не столь настойчивы в стремлении получить образование, как женщины. Если женщин чаще описывали как одиноких, то мужчин — как состоящих в браке. Мужчи-

156

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ны, хотя совсем не богаты, все же, по мнению информантов, состоятельнее женщин в материальном плане. Наконец, часто упоминаемая характеристика ивановского мужчины — это его профессиональная принадлежность. Типичный ивановец является представителем рабочих профессий. «Простой работяга», «простой рабочий мужик» — так нередко характеризовали его участники интервью. «Мужик» — это эталонная модель современной русской мужественности, которая включает в себя силу, выносливость, надежность, самостоятельность, смекалистость, патриотизм [27]; хотя информанты нередко добавляли к этим качествам и негативные характеристики (неуважение к женщинам, грубость). Рассуждая о том, кого можно назвать олицетворением ивановского мужчины, информанты чаще всего вспоминали имя бывшего губернатора области М. Меня (отдавая при этом отчет в том, что тот не является коренным ивановцем). «Мень является типичным ивановским мужчиной, потому что в моем понимании он не был активный, не прилагал никаких стараний» (Людмила, 25 лет).

Впрочем, образ Меня информанты использовали и для того, чтобы показать, какими ивановские мужчины не являются. «Мень, я считаю, не подходит под образ типичного ивановского мужчины, он красивый, заботится о других, внимательный, мужественный, у него 6 детей. У ивановских мужчин както все наоборот получается» (Любовь, 60 лет). «Мень — мягкий, а ивановские мужчины — черствые» (Василий, 26 лет).

Часть информантов полагала, что ивановские мужчины вполне соответствуют стандарту мужественности; интересно, что, характеризуя типичного ивановца, они ориентировались на уже упомянутый эталон мужика. «Типичный ивановский мужчина — это простой работящий мужик» (Владимир, 50 лет). «Типичный ивановский мужчина — женатый, умный, спокойный, полноватый» (Александр, 55 лет).

Таким образом, результаты интервью проведенных интервью и фокус-групп позволяют заключить, что одним из элементов коллективной идентичности ивановцев являются представления о гендерной специфике данного сообщества. Гендерный дисбаланс, реальный или воображаемый, является фактором, влияющим на специфику мужественности и женственности жителей «города невест».

157

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Образ «города невест» как гендерный маркер региональной идентичности Гендерным маркером региональной идентичности является и сам образ «города невест», тиражирование которого добавляет новые смыслы понятию «ивановская женщина». Одной из важнейших причин этого является то, что изменилась смысловая наполненность понятия «невеста»: на смену образу работящих и скромных девушек-ткачих пришел образ привлекательных молодых девушек, в котором не акцентируется их профессиональная и классовая принадлежность. В дискуссию о том, какими должны и не должны быть ивановские женщины, как их следует воспринимать в регионе и за его пределами, вылилось обсуждение на фокусгруппах проекта неофициального символа города (Рис. 1), предложенным инициативной группой мололежи в рамках проекта «Иваново — молодежная столица Европы 2015» [Подробнее о проекте см. 25].

Рис. 1. Проект неофициального

Рис. 2. Официальный герб города Иванова

символа города

Результаты пилотажного анкетного опроса, проведенного в Иванове в мае 2013 года (Бекетова В. В, Рябова Т. Б.) свидетельствуют о том, что о проекте нового неофициального символа города слышали лишь 30% ивановцев; при этом большинству из них подобный образ ивановской женщины не понравился. Большинство участников опроса не хотели бы, чтобы жительниц Иванова воспринимали как «девушку в горошек», которую, по их мнению, можно характеризовать как «вульгарную», «провинциальную», «агрессивную», «легкодоступную» и «чрезмерно самоуверенную». Данные нашего интервью и фокус-групп продемонстрировали сходное отношение. Те информанты, которые были знакомы с проектом нового символа города, в большинстве

158

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

своем подчеркнули свое несогласие с тем, чтобы жители других регионов представляли ивановских женщин подобным образом. «У меня этот герб не ассоциируется с текстильным краем и вызывает отрицательные эмоции» (Людмила, 25 лет). «…Эта девушка не ассоциируется с [ивановской] невестой, она ассоциируется у меня с ивановской молодежью… Зачем на гербе показывать самые плохие, отрицательные черты?» (Татьяна, 22 года). «…новый [символ] мне вообще не нравится. Потому, что на нем — не наша ивановская девушка, и наших девушек она не олицетворяет» (Регина, 48 лет).

Иногда оценки высказывались в довольно резкой форме («девка на гербе», «вульгарная девица»). Напротив, официальный символ города, девушка с прялкой (Рис. 2), которую по данным упомянутого выше опроса знают около 80% горожан, вызывает у ивановцев, по преимуществу, позитивные ассоциации. Для наших информантов он олицетворял привлекательные черты ивановской женщины: скромность, трудолюбие, хозяйственность, связь с народом, традиции, красоту. Многие отмечали, что «девушка с прялкой» — это не только настоящая жительница города, но и «настоящая русская женщина». Отметим, что значительная часть участников интервью полагает, что проект нового неофициального символа города отражает те изменения, которые произошли с жительницами города за постсоветское время. «[Новый символ] отражает изменение женственности. Женщины по сравнению с советским периодом стали более активные, независимые, готовые пробиваться, как эта девка на гербе» (Василий, 34 года). «Отражает [изменение женственности]. Между старым гербом и новым отличия в корне, так же, как и между старым поколением и новым поколением. Здесь это хорошо прослеживается. Платья откровеннее стали, и работать уже никто не хочет» (Лариса, 64 года). «Изменилось в худшую сторону отношение к девушкам, все реально думают, что все ивановские девушки, как Света из Иванова» (Василий, 26 лет).

Тем не менее, образ «Иваново — город невест» по-прежнему остается одной из самых популярных характеристик города. Подчеркнем, что участники интервью и фокусгрупп не отстаивали утверждение о том, что образ «города невест» сохраняет свою актуальность по причине гедерного дисбаланса. Взамен этого выдвигались другие объяснения устойчивости образа. Одним из самых часто повторяемых стал тезис о том, что других удачных маркировок города и региона просто не существует:

159

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 «…нет больше никаких других характеристик [города Иванова], человеку нужна зацепка, чтобы отделять один город от другого… так что это отличие нашего города» (Татьяна, 22 года). «…потому что нечего больше характеризовать, это весело и прикольно» (Иван, 22 года).

Важной причиной устойчивости образа «Иваново — город невест», полагают наши информанты, является то, что он по-прежнему воспроизводится в массовой культуре. Многие наши собеседники напомнили о популярности исполненной А. Мироновым песни «Ну, чем мы не пара?» (1981), «…где поется про Иваново — город невест…до сих пор [все] думают, что Иваново — текстильный край, где много девчонок … хотя сейчас это уже не так» (Регина, 48 лет). Заметим, этот образ активно транслируется до сих пор, в том числе и самими ивановцами. Например, в последнее время набирает популярность песня творческого коллектива ивановской студии «Вокализ» «Я уеду в Иваново», которая также содержит маркер «город невест». «Я уеду в Иваново, я начну там все заново Это мой манифест, мой негласный протест Брошу все и уеду в Город Невест»

Наконец, еще одной важной причиной закрепления подобного образа половин ивановцев считают успешное развитие в прошлом текстильной промышленности: «[Образ] популярен, так как ивановский регион славился текстильной промышленностью. И на текстильных фабриках работали женщины, поэтому получилось, что женщин много» (Ольга, 35 лет). «…потому что в Иванове большая часть жителей были женщины, которых свозили сюда со всех регионов, чтобы прославить наш край текстильной продукцией, а получилось, что сами прославились» (Алексей, 22 года).

Между тем, проведенные интервью и фокус-группы показали, что особых эмоций у горожан он не вызывает. Среди тех, кто позитивно его воспринимает, мы видим в основном молодых девушек: «У нас проводятся различные конкурсы, к примеру ”сбежавшая невеста”, ведь это не те невесты, которые не могут найти себе жениха, а молодые и красивые, которые обязательно его себе находят» (Татьяна, 23 года). Мужчины, отмечая, что они не против такого образа города, в целом выражали мнение, что особого смысла в нем сегодня нет: «Раньше это было связано с производством, с текстильными фабриками, тогда и было много женщин, а сейчас никакого смысла нет в этом образе, он вообще не подходит городу Иваново» (Иван, 22 года)

Старшее поколение информантов отмечало, что исследуемый образ, хотя и является положительным, направлен, скорее, в прошлое города:

160

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 «Это созидательный образ, потому что текстиль для нас был всем. Ткачиха была создателем красоты, уюта, семейного тепла. Очень работящие, ответственные, ткачихи стремились к лучшей жизни, и поэтому были примером для подражания» (Лариса, 62 года)

Наконец, отметим, что некоторые информанты-женщины расценили образ «город невест» как дискриминационный по отношению к ним. «Я тоже ивановская девушка и образ ивановской девушки как невесты для меня унизителен…» (Наталья, 28 лет). «Это очень обидно, несправедливо…. Нельзя с этим олицетворять Иваново» (Татьяна, 23 года).

Одним из негативных последствий тиражирования образа «города невест», по мнению информантов, является существование такого явления, как секс-туризм в Иваново. Сюжет об ивановских невестах популярной телепередачи «Наша Russia» расценили как «прямое оскорбление ивановских женщин», которые «якобы используют все средства в борьбе за женихов». Маркер «Иваново — город невест» включается и в брендинг города, тем самым оказывая воздействие не только на идентичность жителей, но и на его восприятие за пределами региона. Бренд города/региона, как известно, направлен на формирование привязанности к географическому региону на эмоциональном уровне, на лояльность к нему; он направлен на улучшение имиджа региона, в частности на создание необходимых положительных ассоциаций у жителей и гостей города [1; 21] Как заметил С. Анхольт, «бренд является конкурентной идентичностью города» [22, с. 14]. Мы задали ивановцам вопросы о том, стоит ли далее сохранять и развивать бренд «Иваново — город невест», что он дает Иванову и как подобный образ определяет отношение к городу за его пределами. Часть наших собеседников полагает, что образ Иванова как города невест, хотя и не отражает реального соотношения мужского и женского населения, способен оказать позитивное влияние на развитие города. Так, он может помочь в формировании семейных ценностей. Еще более ценным является то, что образ может стать привлекательным торговым или туристическим брендом и, в конечном итоге, определять конкурентоспособность региона. Так, информанты отмечали возможный экономический эффект данного образа, вспомнив в этой связи продукцию с торговой маркой «Город невест» (Рис. 3), качество которой оценили, впрочем, как «ниже среднего»1.

Кто-то из информантов пошутил, «что и сами невесты такие же»...

161

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Рис 3. Продукция торговой марки «Город невест»

Среди тех, кто, по мнению ивановцев, способствует продвижению бренда и, соответственно, закреплению образа «города невест» и образа ивановской женственности и мужественности, видят и городские власти, и СМИ, и бизнес-структуры, и самих жителей. Городские власти используют его с целью консолидации жителей. «Правительство использует [образ] как дух прошлого, для определения единства ивановцев» (Сергей, 64 года). «Руководство города, потому что оно продвигает этот бренд, и он реально работает» (Регина, 48 лет).

Для ивановского бизнеса (прежде всего, туристических фирм) и СМИ образ/ бренд оказывается удачным способом привлечь внимание, полагали многие участники нашего интервью. Чаще же всего воспроизводят этот образ сами ивановцы; именно так они представляют свой регион за его пределами: «Сами жители [способствуют воспроизводству образа], потому что они так и говорят; “Мы из Иваново, а Иваново — это город невест”» (Нина, 58 лет). Другая половина информантов выразила скептическое отношение к данному бренду, полагая, что в нем заинтересованы лишь власти и бизнес, вспоминая в этой связи конкурсы и проекты «Сбежавшая невеста», «Ивановская красавица» и ряд других; собственно населению города он не нужен. В контексте нашего исследования особый интерес представляет точка зрения, согласно которой данный образ/бренд воспроизводит и закрепляет сложившиеся в городском социуме представления о специфике ивановской мужественности и женственности, проанализированные выше (например: «У мужчины образ этот формирует пассивность в отношении к женскому полу, грубость в общении, у женщины — конкурентоспособность и активность» (Максим, 24 года)).

Таким образом, представления о специфике ивановской женственности и мужественности, обусловленной предполагаемым «дефицитом мужчин», об особенностях поведения ивановских мужчин и женщин на рынке труда, в семье, по отношению к окружающим являются широко разделяемыми, эмоционально-окрашенными, а потому стереотипными. Поскольку эти представления постоянно воспроизводятся (на уровне общественно-

162

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

го мнения, в массовой культуре, в брендинге региона), они оказывают влияние и на поведение самих ивановцев, и на образ города. Гендерным маркером, показывающими отличительность жителей города и региона становится также и образ «города невест»; его обсуждение неизменно ведет к дискуссии об отличительности жителей города и региона, о специфике ивановской женственности и мужественности. Случай города Иваново ясно показывает, что гендерные маркеры могут включаться в процесс идентификации жителей города и региона, наряду с прочими социальными идентификаторами. Еще один аспект проблемы — который должен быть, конечно же, предметом отдельного исследования — затронем в заключение. Фактором, влияющим на региональную идентичность, является образ города Иваново, создаваемый за пределами региона. Как уже было упомянуто, образ «города невест» представлен в таких — известных всей стране — произведениях массовой культуры, как исполняемая А. Мироновым песня и сериал «Наша Russia». Обратим внимание на репрезентации гендерной специфики региона в центральных СМИ; собственно, нам известны лишь две публикации, появившиеся с интервалом в 15 лет: «Ивановские амазонки» (Московский комсомолец, 1997) и «Иваново: тяжелые мускулы вечной женственности» (Русская жизнь, 2012). Приведем несколько цитат из этих текстов. Это про ивановских мужчин: «Прекрасная дама в Иваново — это мужчина» [9]. « Мужчина мужественен, и потому слаб, его нужно оберегать. Ему нужно потакать. Его следует баловать. Его можно даже обожествлять» [9]. «Балованные в Иванове мужчинки. У нас не бывает брошенных мужичков, чтоб сидел один и плакал. Мы сами их избаловали» [9].

А это про ивановских женщин: «После всех городских индустриальных сказок и демографических катастроф ивановская женщина стала работником, добытчиком, героем труда, одиночкой, и, в конечном счете, мужчиной» [9]. «Они привыкли жить без мужчин. И хотя это привыкание противоестественно природе, наступил момент, когда ивановские женщины оказались в более выигрышном положении, чем те, кто всегда опирался на мужское плечо» [5]. «Гермафродиты поневоле» [5]. На наш взгляд, тем, кто определяет имиджевую политику Иванова и области, эти суждения должны быть интересны...

163

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Список источников и литературы

1. 2. 3.

4. 5. 6.

10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18.

19.

20.

21.

Визгалов Д. В. Брендинг города. — М.: Институт экономики города, 2011. — 160 c. Воронеж — колыбель русского флота. Режим доступа: http://travel.beeline.ru/18127.html (дата доступа 1.09.2013.) Докучаев Д. С. Homo regionalis: идентичность и границы жизненного мира российского человека // Известия высших учебных заведений. Серия: Гуманитарные науки. 2012. Т. 3. № 1. — С. 11 – 16. Докучаев Д. С. Региональная идентичность: понятие, структура, функции // Философия и культура 2012. № 12. — С. 15 – 22. Егорова Е. Ивановские амазонки // Московский комсомолец. 1997. 01 декабря. Коновалов И. Трусливому соболю все-таки подняли хвост — геральдическая реформа на Среднем Урале проведена успешно // ИА «Новый регион-Екатеринбург». 12.04.05. Режим доступа: http://www.nr2.ru/ekb/05/04/12/all/) (дата доступа 1.09.2013.). Литовская М. А. Мастера и хозяйки: уральский характер в непрофессиональной поэзии// Vater Rhein und Mutter Wolga Duskurse um Nation und Gender in Deutschland und Russland. Hsgb. von E. Cheaure, Rеgine Nohejl und Antonina Napp.—Würzburg: Ergon Verlag, 2005. — S. 419 – 432. Назукина М. В., Подвинцев О. Б. Особенности позиционирования регионов Урала на современном этапе // Политическая регионалистика и исследования в регионах России. Политическая наука: Ежегодник 2010 / Гл. ред. А. И. Соловьев. — М.: РОССПЭН, 2011. — С. 216 – 236. Пищикова Е. Город после мифа: Иваново: тяжелые мускулы вечной женственности // Русская жизнь. 2012. ноябрь. Режим доступа: www.russlifi.ru (дата доступа 01.12.2012). Политическая идентичность и политика идентичности / Отв. ред.: И. С. Семененко. М.: Российская политическая энциклопедия, 2011. Т. 1. — 208 с. Регионы России: социально-экономические показатели — 2012. Стат. сб. / Росстат. — М., 2012. — 990 с. Рябов О. В. Национальная идентичность: Гендерный аспект (на материале русской историософии). Дис. … д-ра филос. наук. Иваново, 2000. — 300 с. Рябов О. В. «Россия-Матушка»: Национализм, гендер и война в России XX века. — Stuttgart: Ibidem-Verlag, 2007. — 290 c. Рябов О. В. Миф о русской женщине в отечественной и западной историософии // Филологические науки. 2000. № 3. — C. 28 – 37. Рябова Т. Б. Гендерные стереотипы и гендерная стереотипизация: методологические подходы // Женщина в российском обществе. 2001. № 3-4. — C. 3 – 12. Рябова Т. Б. Мужественность и женственность в политическом дискурсе современного российского общества // Гендерные исследования. 2004. № 11. — C. 207 – 226. Тимофеев М. Ю. Брендинг городов в современной России: семантика и прагматика // Вестник Ивановского университета. 2011. № 2. — С. 37 – 46. Тимофеев М. Ю. Город Иваново: пол и характер // Женщины России на рубеже ХХХХI веков: материалы международной научной конференции. — Иваново: Иван. гос. ун-т, 1998. — С. 156 – 157. Шматко Н. Л., Качанов Ю. Л. Территориальная идентичность как предмет социологического исследования // Социологические исследования, 1998. № 4. — С. 94 – 98. Цалко Е. О., Рябова Т. Б. Русскость и европейскость сквозь призму гендерных идентификаторов (по результатам социологического исследования) // Женщина в российском обществе. 2010. № 2. — С. 57 – 65. Ясько С. Е., Кузнецова Л. А. Необходимость формирования и продвижения бренда города // Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 3 (257).

164 22. 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30. 31.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Серия Управление. Вып. 7. — С. 140 – 142. Anholt S. Competitive Identity: The New Brand Management for Nations, Cities and Regions. — Basingstock: Palgrave Macmillan, 2007. — 134 p. Barth F. Introduction // Ethnic Groups and Boundaries : the Social Organization of Culture Difference / F. Barth (Ed.). — L.; Bergen: Universitetsforlaget, 1969. — P. 9 – 38. Basow S. A. Gender Stereotypes and Roles. — Pacific Grove, CA: Brooks/Cole, 1992. — 447 p. Ivanovo — European youth capital — 2015. Режим доступа: http://issuu.com/maximnikitin/docs/ivanovoeyc2015 (дата доступа 14.11.2013). Lips H. M. Sex and Gender: An Introduction. — Mountain View, Calif.: Mayfield Pub., 1997. — 513 p. Ryabova T., Ryabov O. The Real Man of Politics in Russia (On Gender Discourse as a resource for the authorities // Social Sciences. 2011. Т. 42. № 3. — P. 58 – 71. Schneider D. J. The Psychology of Stereotyping. — N. Y.: Guilford Press, 2004. — 704 p. Tajfel H. Social Identity and Intergroup Relations. — Cambridge; N. Y.: Cambridge University Press; P.: Editions de la Maison des sciences de l’homme, 1982. — 528 p. Yuval-Davis N. Gender and Nation. — L.; Thousand Oaks (Cal.): Sage Publications, 1997. — 157 p. Zinn M. B. Chicano Men and Masculinity // Men’s Lives / ed. M. S. Kimmel, M. A. Messner. — N. Y.: Macmillan Pub. Co., 1989. — P. 25 – 27.

Е. В. Панкратова

УДОВЛЕТВОРЕННОСТЬ ЖИЗНЬЮ В «ГОРОДЕ НЕВЕСТ»

В социологии все чаще исследуются социальные показатели, ориентированные на личность. Эти индикаторы отличаются наличием субъективной оценки удовлетворенности каким-либо жизненным параметром или комплексом параметров. Одним из таких показателей является, например, качество жизни, которое включает наряду со статистическими данными личностные оценки людей по поводу различных аспектов жизнедеятельности (доход, труд, образование, семья и т. д.) [1]. Так, постепенно все большую популярность набирает критерий удовлетворенности жизнью. Показатели удовлетворенности жизнью стали и особенностью нынешнего политического дискурса и часто рассматриваются в качестве определенной альтернативы показателям экономического роста, так как в целом имеют больше общего с жизнью реальных людей. В настоящее время уже существуют исследования, в которых содержится анализ индекса удовлетворенности жизнью в странах мира (Satisfaction with Life Index). Он пред-

165

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ставляет собой комбинированный показатель, который измеряет уровень субъективного благополучия. Индекс разработан в 2006 году Э. Уайтом, социальным психологом из Университета

Лечестера.

Индекс

удовлетворенности

жизнью

позиционируется

как глобальная проекция субъективного благополучия людей на планете и основывается на статистическом анализе данных метаисследования различных опросов, индексов и других показателей по уровню счастья граждан соответствующих стран. По данным за 2006 г. в России этот индекс составлял 143,33 , что соответствовало 167 месту из 178. Еще один комплексный индекс — индекс качества жизни, был рассчитан в 2005 году у 111 стран, где Россия заняла 105 место [3; 4]. Очень тесно с категорией удовлетворенности жизнью граничит категория счастья. Во многих зарубежных исследованиях эти категории не разводятся и используются в качестве синонимов. Всемирный индекс счастья тоже существует и ежегодно рассчитывается для большинства стран. Так, по данным за 2012 год в рейтинге стран мира по индексу счастья, Россия заняла 122 место из 151. Ну а самыми счастливыми в мире оказались жители Коста Рики [5]. По сути, индексы, о которых я упомянула выше, отражают схожие вещи, интегрируют субъективные оценки людей разных жизненных параметров и усредняются. Это самый показательный способ, если перед исследователями стоит цель отразить положение страны в мировом рейтинге. Исследования более локальных территориальных общностей, например, города, носят несколько иной характер. Но и цель у подобного рода исследований будет иной — отразить факторы, оказывающие влияние на уровень удовлетворенности жизнью населения конкретной территории. Именно такое исследование было проведено мною в мае 2013 года в городе Иваново. Выборочная совокупность составила 384 человека (тип выборки — квотная). Удовлетворенность жизнью («life satisfaction») — понятие, которое в современной российской социально-экономической литературе встречается не часто, не говоря уже о «счастье» («happiness»). Термин «life satisfaction» в зарубежной литературе используется как скорее экономический параметр, включающий оценку объективных жизненных условий, а также возможностей владеть чем-то желанным и удовлетворить собственные потребности. Классик исследований по удовлетворенности жизнью Р. Истерлин говорит о том, что экономисты используют «life satisfaction» и «happiness» как синонимы [7]. В свою очередь, Б. Фрей и А. Штуцер полагают, что «счастье» можно оценить тремя способами. Первый способ направлен на опрос населения по поводу ощущения себя счастливым в целом и удовлетворенности различными сторонами жизни. Второй способ принадлежит к области медицины и предполагает анализ мозговой активности. Третий

166

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

способ — анализ поведения и эмоционального состояния человека несколько раз в день на протяжении длительного времени [8]. В этом же русле рассуждают Л. Бруни и П. Порта. Они говорят, во-первых, об удовлетворенности жизнью как когнитивном компоненте, вовторых, эмоциях — как об аффективном компоненте и, в-третьих, субъективном благополучии («well-being») — как уровне благополучия, обозначающем продолжительное состояние, которое учитывает когнитивную и эмоциональную составляющие [6]. Итак, «happiness» употребляется для общей оценки жизненного состояния. Это скорее настроение в конкретный промежуток времени. «Happiness» может определяться через понятие благополучие («well-being») [9]. Таким образом, мы видим, что строгое разделение указанных категорий у зарубежных исследований отсутствует. В настоящее время, с точки зрения К. В. Харченко, можно говорить о двух основных подходах к пониманию категории удовлетворенности. Первый подход направлен на соотношение «удовлетворенности» и «оценки». Он сводится к тому, что от человека требуется оценить, доволен ли он некоторым объектом или стороной жизни. Ответ должен быть представлен в форме оценочного суждения. Такой подход исследователи называют рациональным и высказывают критику в его сторону. Второй подход направлен на соотнесение категории удовлетворенности с категорией состояния. Здесь говорится об удовлетворенности как состоянии внутреннего мира личности. Наиболее удачным вариантом исследования удовлетворенности является интеграция названных подходов [2]. Именно на реализацию такого сочетания была направлена разработка собственной исследовательской методики анализа удовлетворенности жизнью населения. В исследовании были выделены две основные задачи. Во-первых, определить набор характеристик, которые делают человека удовлетворенным своей жизнью, а также набор характеристик, отсутствие которых делает человека неудовлетворенным жизнью с точки зрения абстрактного мнения (рассуждения не о себе) и самоидентификации. Вовторых, определить удовлетворенность различными жизненными аспектами и причины, приводящие к конкретному уровню удовлетворенности: семейная сфера, сфера образования, материальная обеспеченность, сфера труда, сфера общественно-политической активности, дружеское окружение, отношение к вере в Бога, состояние здоровья, социальное настроение. Начнем с вопроса о том, насколько в целом ивановцы удовлетворены своей жизнью. 47% ивановцев «скорее удовлетворены» своей жизнью в целом. Каждый третий отметил среднюю позицию — «и удовлетворен, и не удовлетворен в равной мере». Мы выявили достаточный перевес в сторону позитивных градаций при явном доминировании позиции «скорее удовлетворен». Такой высокий процент выбора варианта с ограничением

167

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

«скорее» объясняется большей психологической комфортностью в ощущении себя удовлетворенным жизнью, так как эта категория включает целый комплекс жизненных аспектов. Процент «определенно удовлетворенных» жизнью в самой младшей группе достигал 22,2% и снизился до 0% в группе 60 и старше. Это говорит о влиянии возраста на ощущении удовлетворенности жизнью. Однако, на наш взгляд, это не говорит о том, что с возрастом критически падает удовлетворенность жизнью человека, и что довольных людей в старшем возрасте нет. Просто предпочтение отдается более мягким вариантам с допущениями «скорее» или средним, нейтральным вариантам — «и удовлетворен, и не удовлетворен в равной степени». Мы можем говорить о влиянии семейного положения на удовлетворенность жизнью. У вдовцов и разведенных ивановцев наименьшая удовлетворенность жизнью, что свидетельствует о влияние одиночества, отсутствии рядом близкого человека. А вот индивидуальный доход является значимым фактором, влияющим на удовлетворенность жизнью. Так, представительство в группах «определенно удовлетворенных» и «скорее удовлетворенных» жизнью растет прямо пропорционально размеру дохода (См. табл. 1). Таблица 1 Удовлетворенность жизнью в зависимости от размера дохода

Доход в месяц на До 3000 р. От 3001 От 6001 до От 10001 до От 15000 чел. до 6000 р. 10000 р. 15000 р. до 30000 р. Определенно удо0 5,9 6,5 12,2 16,4 влетворен Скорее удовлетво0 29,4 41,9 46,3 52,7 рен Удовлетворен, и не 100 52,9 38,7 36,6 23,6 удовлетворен в равной мере Скорее не удовле0 5,9 3,2 4,9 5,5 творен Определенно не 0 5,9 9,7 0 1,8 удовлетворен Итого 100 100 100 100 100

Свыше 30001 р. 33,3 58,3 8,3

0 0 100

В задачи исследования входило узнать, какими характеристиками должен обладать «в целом удовлетворенный» и неудовлетворенный жизнью человек и сравнить наборы этих качеств с теми, которые индивидуально делают человека довольным и недовольным жизнью. По мнению ивановцев, человек, удовлетворенный жизнью, должен иметь благополучную семью, поддержку близких (75,6%), хорошее здоровье (52,9%), интересную ра-

168

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

боту (50%), детей и / или внуков (38,4%), уверенность в себе и в своем будущем, оптимизм (30,8%), живых родителей (26,7%), высокий доход (26,2%), хороших друзей (24,4%), внутреннюю, душевную гармонию (21,5%), поддержку любимого человека (20,9%). Все характеристики расположены в иерархическом порядке. Теперь приведем набор параметров, отсутствие которых делает человека неудовлетворенным своей жизнью. Также возьмем первую десятку выбранных вариантов ответа: семья (63,7%), здоровье (54,8%), деньги (41,1%), интересная работа (40,5%), оптимизм, уверенность в своих силах (29,8%), дети / внуки (28,6%), друзья, близкие люди (28%), самореализация (27,4%), жилье, машина, дача (22,6%), любимый человек (20,2%). Денежная составляющая появилась в ответах ивановцев в вопросе о том, отсутствие чего делает человека неудовлетворенным жизнью. Это значит, что «деньги» не являются доминантным фактором, определяющим удовлетворенность жизнью человека, однако, отсутствие их главным образом способствует появлению состояния неудовлетворенности жизнью. Таким образом, в целом удовлетворенный жизнью человек — это семейный человек с детьми / внуками, т. е. с близким окружением, здоровый, увлеченный работой, имеющий оптимистический жизненный настрой. Неудовлетворенный жизнью человек — одинокий, без семьи, обладающий плохим здоровьем, нуждающийся в деньгах, имеющий проблемы с работой, у которого совершенно отсутствует уверенность в будущем и оптимизм. Теперь необходимо сравнить эти наборы характеристик с наборами факторов, которые делают человека удовлетворенным или неудовлетворенным жизнью лично. На вопрос: «Если Вы ощущаете себя лично человеком, удовлетворенным жизнью, то скажите, что позволяет Вам так говорить?», мы получили следующую первую десятку ответов: благополучная семья (62,7%), хорошее здоровье (40,8%), наличие детей / внуков (39,6%), хорошее дружеское окружение (31,4%), наличие любимого человека (29%), интересная работа, увлеченность работой (27,8%), жилищные условия (27,8%), хорошие отношения с родственниками (24,9%), оптимистическая жизненная позиция (22,5%), меня ценят и уважают окружающие (20,1%). Десятка факторов, которые делают ивановцев неудовлетворенными жизнью, следующая: накопилась усталость от работы / высокой загруженности, нет возможности полноценно отдохнуть (35,2%), я / мои родные обладают плохим здоровьем (26,4%), у меня / в моей семье низкий доход и материальные трудности (22%), у меня нет своего жилья / плохие жилищные условия (21,4%), у меня нет интересной работы, приносящей удовольствие (14,5%), ситуация в стране лишает возможности двигаться вперед (13,8%), в моей семье постоянно напряженная атмосфера, сложные жизненные обсто-

169

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ятельства (13,2%), у меня нет возможности помогать тем, кому хочу (13,2%), не получается создать полноценную семью (10,7%), я не вижу перспективы в жизни, боюсь будущего (10,1%). Итак, полученные данные позволяют говорить, что лично человека делает удовлетворенным жизнью самое близкое окружение. Как мы видим, из первой пятерки выбыли факторы интересной работы и оптимистической жизненной позиции, а добавились — друзья и любимый человек. Это говорит о том, что представления об удовлетворенности жизнью ивановцев несколько отличаются от практического опыта. Факторы, которые демонстрируют присутствие во всех конструкциях, — семья (в смысле отсутствия одиночества), здоровье и близкие родственники. Представления о том, чего не хватает человеку, недовольному своей жизнью, несколько разнятся с реальными жизненными моментами. На первое место в самоидентификации себя с неудовлетворенным жизнью человеком вышла характеристика «накопилась усталость от работы / высокой загруженности, нет возможности полноценно отдохнуть». Этот фактор, на наш взгляд, можно считать ситуативным. Его ликвидация хотя и затруднительна, но все же не представляет такой системной проблемы как здоровье и низкие доходы, постоянные материальные трудности, решение которых требует большего времени и усилий. Факторы плохого здоровья и низкой материальной обеспеченности демонстрируют устойчивость и входят в тройку лидирующих. Обратимся к удовлетворенности ивановцев различными жизненными параметрами (См. табл. 2). Таблица 2 Удовлетворенность различными жизненными параметрами Аспекты Вашей жизни

Опреде- Скорее И да, и нет Скорее не Определенно ленно удо- удовле- в равной удовлене удовлевлетворен творен степени творен творен 1.Отношения в семье 14,4 3 2,4 49,7 30,5 15,9 11,2 6,5 2.Жилищные условия 35,9 30,6 3.Работа в целом (если рабо19,5 5 3,1 42,1 30,2 таете) 4. Отношения с друзьями 9 2,4 1,2 43,4 44 5.Состояние здоровья 23,7 23,1 9,5 2,4 40,8 6.Досуг, отдых 13,9 12,1 4,8 34,5 34,5 7.Материальное положение 6,6 30,7 6,6 33,7 22,3 8.Уровень образования 35,9 10,8 6,6 0 46,7 9.Учеба (если учитесь) 26,8 14,3 8,9 5,4 44,6 10. Ваша общественная актив13,8 9,4 3,8 37,5 35,6 ность 11. Положение в обществе, 26,2 19,5 1,2 1,2 51,8

170

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

уважение окружающих 12. Степень самореализации 10,4 13.Вера в Бога (для верующих) 24,1 14.Интимная жизнь (ответ по 37,2 желанию) 15. Перспективы в жизни 10,6 16. Развитие страны в целом 3 17. Отношения с любимым 41,8 человеком (если есть) 18. Место проживания (г. Ива21,2 ново) 19. Ваше настроение, состоя26,9 ние души

45,1 38,8 36,4

32,9 29,3 9,9

11 4,3 10,7

0,6 2,6 5,8

43,1 14,6 32,6

31,9 34,8 11,3

11,3 30,5 7,8

3,1 17,1 6,4

33,3

28,5

11,5

5,4

41,3

22,2

6,6

Факторы, которые представлены в таблице 2, присутствовали в тех или иных формулировках вариантов ответов в вопросах, посвященных характеристикам удовлетворенного и неудовлетворенного жизнью человека. Отдельно проанализируем фактор «развитие страны». Мы видим, что в группе факторов, которыми ивановцы «скорее не удовлетворены» и «определенно не удовлетворены» он играет самую важную роль. Однако, при обеспечении личной удовлетворенности жизнью он совершенно теряет свое влияние. Это говорит о том, что факторы, которые дистанцированы от человека, несмотря на то, что и демонстрируют низкую или высокую степень удовлетворенности, не могут быть определяющими в личностных оценках удовлетворенности жизнью человека. Теперь проанализируем различные аспекты жизни. Обратимся к сфере семьи. Нас интересовал вопрос, какие эмоции испытывают ивановцы от своего семейного положения. Выявлено, что самые положительные ощущения от семейного положения у людей, состоящих в зарегистрированном браке (27,3 % ивановцев испытывают уверенность в будущем, комфортность, 44,3 % — спокойствие, стабильность). Этим людям не свойственны ощущения потерянности, одиночества, неуверенности в будущем. Среди людей, никогда не состоящих в браке, 81,4% людей 18 — 29 летнего возраста и 11,6% — 30 — 39 летнего возраста. В этой категории людей также отмечены позитивные самоощущения. Среди людей, состоящих в незарегистрированном браке, при явном лидерстве позиции «спокойствие, стабильность» (42,9%), основательно прописывается вариант «некоторое беспокойство» — 21,4 % и 14,3% людей в таком положении отмечают «неуверенность в будущем, страх». Среди разведенных ивановцев выделилось две возрастные группы — 40 — 49 лет и 50 — 59 лет. Среди вдовствующих — группа 60 лет и старше. Этим группам по сравнению с другими чаще присуще чувство беспокойства, одиночества, страха.

171

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 У 61,8% участников опроса есть дети. А 58 % и 29 % ивановцев, у кого нет детей,

соответственно «определенно хотят» и «скорее хотят» их появления. С появлением детей у 75 % ивановцев повысилась удовлетворенность жизнью. Причем это касается в равной мере как мужчин, так и женщин. Появление детей влечет за собой изменения в жизни. В первую очередь это касается появления смысла в жизни (62,1%), серьезного отношения к жизни (54,4%), организованности жизни (34%). Те, кто не имеет детей, считает, что их удовлетворенность жизнью повысится с их появлением. Таких 73,9%. Таким образом, высокая значимость семьи, детей в жизни человека для ощущения себя удовлетворенным жизнью подтверждается неоднократно. Иваново — город, в котором высок процент людей с высшим образованием. Это объясняется в первую очередь тем, что в городе представлено большое количество вузов. В настоящее время среди ивановцев, попавших в выборку, 80,7% не учатся. В целом процесс учебы позитивно отразился на удовлетворенности жизнью (43,6% — «определенно положительно», 33,1% — «скорее положительно»). Удовлетворенность специальностью — также на достаточно высоком уровне (38,2% опрошенных «определенно удовлетворены» полученной специальностью, 35,9% - «скорее удовлетворены»). К основным причинам неудовлетворенности специальностью относятся: «нет / очень мало предложений по трудоустройству (редкая, низко востребованная в нашем городе специальность)» — 24,1%; «специалистов как я готовят очень много вузов, поэтому высокая конкуренция за место работы» — 11,3%; «неинтересное обучение и низкая зарплата по полученной специальности» — по 6,4%. 89,5% участников опроса в настоящее время работает. Из них 53,6% — по специальности. Мы задали вопрос тем гражданам, которые работают не по профилю полученного образования. Вопрос заключался в том, как работа по специальности может отразиться на их удовлетворенности жизнью. Для каждого третьего при возникновении такой возможности — не произошло бы никаких изменений. Однако крен в сторону позитивных перемен достаточно уверенный, так как 14,1% выбрали вариант «определенно положительно» и 30,6% — «скорее положительно». В целом, влияние как образования, так и специальности — не является доминантными факторами. Удовлетворенность различными параметрами трудовой деятельности представлена в таблице 3. Заработная плата принадлежит к числу параметров труда, которым ивановцы менее всего удовлетворены. График работы, отношения с руководством и в коллективе — наиболее позитивно оцениваемые параметры.

172

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В целом мы видим, что работа оказывает позитивное влияние на удовлетворен-

ность жизнью человека (49,7% — «скорее положительно», 17,4% — определенно положительно), имеет наиболее яркое проявление, в отличии от специальности.

Таблица 3 Удовлетворенность различными параметрами трудовой деятельности Параметры труда

Определен- Скорее удо- И да, и нет Скорее не Определенно но удовле- влетворен в равной удовлетво- не удовлетворен степени рен творен 1.Заработная плата 5,3 32,7 30 18,7 13,3 2.График работы 15,1 12,5 1,3 24,3 46,7 3.Престижность работы 12,2 38,8 34 10,9 4,4 4.Отношения в коллек20,3 2 0,7 29,4 47,7 тиве 5.Содержание работы 16,7 44 34,7 2,7 2 6.Условия труда 21,3 40,7 28,7 8 1,3 7.Отношения с руковод22,4 2 1,3 29,6 44,7 ством 8.Наличие соц. гарантий 28,5 37,1 19,9 10,6 4 Вера в Бога принадлежит к числу тех факторов, которые не оказывает значимого влияния на удовлетворенность жизнью. Хотя, на наш взгляд, этот фактор нельзя игнорировать. Вера в Бога является важным фактором для человека верящего, преобразует его жизнь, оказывает значимое влияние. 25,9% ивановцев указали на то, что они «определенно верят в Бога», 41,2% склоняются к верующим, но ограничивают свой ответ словом «скорее». Процент «скорее неверующих» —17,6%, неверующих — 7,6%. Вера дает людям, в первую очередь, душевное спокойствие — 54,3%, поддержку в трудных ситуациях — 44,1%, надежду на благоприятный исход каких-либо проблем — 36,2%. Укажем некоторые отличия в зависимости от степени религиозности. «Определенно верующим» людям вера дает душевное спокойствие (86,0%), поддержку в трудных ситуация (53,5%) и ощущение защищенности (39,5%), у людей «скорее верующих» этот набор иной — поддержка в трудных ситуациях (44,1%), надежда на благоприятный исход (42,6%), и только на третьем месте — душевное спокойствие (39,7%). На мой взгляд, это говорит несколько о разном отношении к вере и ее смыслу в жизни человека. Люди, которые говорили о себе как о «скорее неверующих» указывали на то, что вера им дает возможность благоприятного исхода каких-либо проблем. Следует сказать, что вопрос: «Как Ваше отношение к Богу, к вере влияет на вашу удовлетворенность жизнью?», вызвал затруднение у многих участников опроса. Каждый третий (28,7%) указал, что этот фактор не оказывает никакого влияния. Чуть больше

173

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

(29,9%) ивановцев указали на «скорее положительное» влияние, 21% — «определенно положительное». У «определенно верующих» людей влияние религии «определенно положительное», у «скорее верующих» — «скорее положительное». У людей «скорее неверующих» и «неверующих» — это влияние нейтральное, также у этой группы самый высокий процент затруднившихся с ответом. Как мы уже говорили, здоровье — один из доминантных факторов, определяющих состояние удовлетворенности жизнью. Мы получили достаточно высокие оценки собственного здоровья: 23,7% ивановцев «определенно удовлетворены», 40,8% — «скорее удовлетворены», 23,1% — сделали выбор в пользу средней градации. К числу доминантных факторов, влияющих на состояние здоровья человека, принадлежат «собственные усилия по ведению здорового образа жизни» (55,2%), «наличие в жизни стрессов и чрезмерной эмоциональной напряженности» (53,3%), «наследственность» (37,6%), «уровень жизни, материальный достаток» (36,4%). Степень влияния состояния здоровья на удовлетворенность жизнью человека очень высокая. 46,1% ивановцев заявили о «скорее положительном» влиянии состояния здоровья, что в очередной раз доказывает важность этого фактора. По мнению ивановцев высокий материальный доход может их сделать более удовлетворенными жизнью. Что получается? Деньги — не ключевой фактор удовлетворенности жизнью, однако, это один из главных факторов, способствующих росту удовлетворенности, что подтверждает мысль о том, что нужда в деньгах делает человека неудовлетворенным жизнью. Нам не попалось ни одного человека (0%), которые бы сказали, что высокий материальный доход определенно не повысит их удовлетворенность жизнью, 6,5% выбрали градацию «скорее нет», а 88,8% - указали на то, что станут более довольными жизнью. Такая ситуация позволяет сделать осторожный вывод о том, что доход, деньги — фактор гипотетический. Человек привыкает жить на тот доход, который у него есть и гипотетическое увеличение дохода ведет к гипотетическому повышению удовлетворенности жизнью, хотя в реальности это может выглядеть совершенно иначе, о чем говорят вопросы о личной удовлетворенности жизнью. Сфера общественно-политической активности не оказывает большого влияния на жизнедеятельность людей. Общественно активными себя могут назвать немного ивановцев («определенно да» — 7,8%, «скорее да» — 28,1%). Общественная активность выражается в участии в субботниках (45%) и подаянии милостыни (40,0%). На 50% населения г. Иванова этот фактор не оказывает никакого влияния. Вовлеченность в политику также демонстрирует не слишком активную позицию населения. Четверть ивановцев вообще не участвует в политической жизни («не ходят на выборы, не являются членами по-

174

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

литических партий»). Большинство (69,5%) «посещают выборы, но не являются членами партий». 5,4% — «активны в политической жизни». На удовлетворенность жизнью 72,6% ивановцев этот фактор не оказывает никакого влияния. У абсолютного большинства ивановцев есть дружеское окружение (93,4%) и наличие этого фактора сказывается на удовлетворенности жизнью позитивно (46,4% — «определенно положительно»). Индикаторами социального настроения в рамках нашего исследования выступили: доминирующее настроение, факторы, определяющие будущее, динамика жизненных изменений в последующие 5 лет и гипотетическая реализация возможности изменить свою жизнь. У большинства ивановцев выявлен тип настроения «надежда на лучшее» (38%). Состояние раздражения, страха, пессимизма свойственно меньшинству. Такое настроение «скорее положительно» (46,2%) влияет на удовлетворенность жизнью ивановцев. Четверть ивановцев не смогли спрогнозировать изменения своей жизни в будущем. Среди тех, кто все же предположил развитие событий будущего, больше оптимистических мнений: 29% ивановцев считают, что их жизнь значительно улучшится, немного улучшится — у 18,3%. Ряд факторов, определяющих будущее, в очередной раз закрепляет наше мнение о том, какие факторы определяют удовлетворенность человека жизнью. На первое место опять выходит здоровье (80,5%). Также важными факторами, определяющими будущее человека, выступили работа и материальный достаток, что говорит о том, что люди, говоря о будущем, в первую очередь тревожатся о материальном благополучии. Возможностью изменить свою жизнь воспользовалась бы большая часть ивановцев — 39,6%. Среди тех, кто «определенно удовлетворен» своей жизнью, 39,1% — «ничего бы не стали менять», но также 30,4% «скорее бы изменили, чем оставили как есть». Это, на наш взгляд, еще раз доказывает невозможность достижения состояний полной удовлетворенности и неудовлетворенности жизнью. Как мы говорили, с показателями удовлетворенности жизнью тесно взаимосвязаны оценки счастья. Представление о счастье среди знакомых и близких людей сводятся к тому, что количество счастливых и несчастливых примерно равно (38,2%). Однако перевес в сторону положительных градаций весомый, так как 34% ивановцев считает, что в их окружении «скорее больше» счастливых людей. Самоидентификация демонстрирует наиболее позитивные оценки. 21% ивановцев отнесли себя лично к «определенно счастливым», а 51% — «скорее к счастливым».

175

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Также мы соотнесли ощущения удовлетворенности жизнью и ощущения счастья

ивановцев и сделали вывод, что эти состояния похожие, зависимые друг от друга (См. Табл. 4).

Таблица 4 Соотнесение ощущения удовлетворенности жизнью и счастья Ощущение удовле- Определенно творенности жизсчастлив нью Определенно удо35,1 влетворен Скорее удовлетво56,8 рен В равной мере 8,1 Скорее не удовле0 творен Не удовлетворен 0 Итого 100

Скорее счастлив

Скорее несчастлив

Затрудняюсь ответить

7,8

10,7

55,6

9,1

21,4

33,3 3,3

45,5 36,4

50 3,6

0 100

9,1 100

14,3 100

Итак, в результате проведенного теоретического и эмпирического анализа проблемы удовлетворенности жизнью на примере населения г. Иванова можно сделать ряд выводов. Среди отечественных и зарубежных исследователей нет согласованности в определении феномена «удовлетворенность жизнью». Это происходит по двум причинам. Первая, теоретическая, сводится к тому, что экономисты, психологи, философы и социологи по-своему исследуют эту категорию. Вторая, практическая, — в том, что «удовлетворенность жизнью» содержит целый набор параметров для оценки, выделить из которых главные — задача сложно невыполнимая. Представления об удовлетворенности жизнью людей несколько расходятся с реальностью. Одними из самых значимых факторов, которые влияют на ощущение удовлетворенности жизнью, являются отсутствие одиночества (т. е. наличие семьи, родственников, детей, любимого человека) и проблем со здоровьем. Такой фактор, как деньги, материальное положение, имеет значительное влияние в усугублении неудовлетворенности, а не в формировании ощущения удовлетворенности жизнью. Внешние факторы, например, социально-экономическое развитие страны, проживание в конкретном городе, не формируют ощущение удовлетворенности / неудовлетворенности жизнью. Удовлетворенность жизнью человека и ощущение счастья имеют схожие тенденции, однако, они относятся к разным аспектам оценивания — соответственно когнитивному и аффективному, дополняя друг друга.

176

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Список литературы и источников

1. Аргунова В. Н., Панкратова Е. В. Качество жизни населения региона: социологический анализ. — Иваново: Ивановский государственный университет, 2010. — 198 с. 2. Харченко К. В. Удовлетворенность. Методология и опыт муниципальных исследований. — М.: Алперия, 2011. — 260 с. 3. Центр гуманитарных технологий: экспертно-аналитический портал. Индекс удовлетворенности жизнью в странах мира. Режим доступа: http://gtmarket.ru/ratings/satisfaction-with-life-index/info 4. Центр гуманитарных технологий: экспертно-аналитический портал. Индекс качества жизни в странах мира. Режим доступа: http://gtmarket.ru/ratings/quality-of-lifeindex/info 5. Центр гуманитарных технологий: экспертно-аналитический портал. Всемирный индекс счастья. Режим доступа: http://gtmarket.ru/news/2012/06/15/4437 6. Handbook on the Economics of Happiness / Bruni L, Porta P. L., eds.. — Cheltenham, UK: Edward Elgar, 2007. 7. Easterlin R. The Economics of Happiness // Daedalus. 2004. Vol. 133. — P. 26 – 33. 8. Frey B. S., Stutzer A. Happiness, Economics and Institutions // The Economic Journal. 2000. Vol. 110. — P. 918 – 938. 9. Selezneva E. Surveying transitional experience and subjective well-being: Income, work, family // Economic Systems. 2011. Vol. 35. — P. 141.

177

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 ДИСКУССИЯ

В. Н. Калюжный

ЛЮБЛЮ УКРАЙНУ Я, НО... (ОБ ОДНОМ АФОРИЗМЕ ЛЮБОМИРА ГУЗАРА)

Малые дискурсивные формы — притчи, пословицы, поговорки, афоризмы, лозунги, шутки — представляют для филологов специфический интерес. Они давно стали предметом изучения, породив серьезную литературу [2; 3; 7; 8]. В анализе этих словесных миниатюр сходятся логика и семиотика, лингвистика и культурология. Подобные творения бывают как авторскими, так и народными. Они могут создаваться целенаправленно или возникать спонтанно. Предлагаемая статья посвящена обсуждению следующего суждения кардинала Любомира Гузара: «Між Сходом і Заходом України нема поділу, є поділ між тими, хто любить Україну, і хто її не любить» («Между Востоком и Западом Украины нет разделения, есть разделение между теми, кто любит Украину, и кто ее не любит») [1]. Нужно сказать, что автор сентенции — не только видный церковный деятель (предстоятель Украинской греко-католической церкви с 2005 по 2011 г. [17]), но и общественная фигура. Любомир Гузар входит в число наиболее влиятельных украинцев, при этом его популярность нарастает при движении с Востока на Запад. Он — активнейший участник инициативы «Першого грудня» («Первого декабря»), созданной для «объединения усилий ради духовного возрождения украинского общества» [4]. В своих многочисленных обращениях к согражданам известный проповедник пытается вернуть слову весомость на фоне прогрессирующей словесной инфляции — чего стоит уже ставшее одиозным «покращення» («улучшение»)! Не исключено, что гузаровская максима войдет в историю наряду с позднезастойной «Экономика должна быть экономной», перестроечной «Больше демократии, больше социализма», майданной «Бандити сидiтимуть в тюрмах!». Интересующее нас высказывание было сделано в рамках обсуждения языкового законодательства, повышающего статус русского языка. Гузар, понятное дело, отстаивал права украинского. В самом суждении о языке ничего не говорится, зато появляются дополнительные обертоны национальной проблематики. «Выпорхнувшая» из контекста и зажившая автономной жизнью, данная сентенция воспринимается очень по-разному. Одни

178

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

видят в ней проявление духовности и патриотизма. Другие улавливают провокативность, предзаданность и демагогию. Тем более насущным представляется анализ сказанного. Можно сказать, что наша работа выполнена в рамках структурно-семиотического исследования сферы национального [13]. Особая пикантность возникла, когда на страничке «golova» в фейсбуке [16] появилась своеобразная картинка [15], на которой написанная белыми буквами указанная выше фраза располагается на фоне уходящего за горизонт поля маков (символизирующего безграничность Украины?). Доминирующим цветом является алый — не только изображение, но и рамка. Над горизонтом — узкая полоска черного неба. Красный невольно ассоциируется с «советским», «коммунистическим» началом, а значит, и с Востоком Украины. С другой стороны, красный и черный — цвета флага Степана Бандеры. А маковые просторы наводят на мысли о наркотическом зелье и, возможно, об «опиуме для народа». Любопытно, в какой мере данное визуальное «сопровождение» навеяно самим афоризмом?

Файл скопировало около тысячи человек. Этот «мем» появился 1 апреля 2013 года (хотя нумерология здесь не вполне уместна). В комментариях к нему высказываются полярные мнения (см., напр., [10]). Однако описанный выше плакат оказался не единственным — 27 октября 2012 года на странице пользователя Степана Кубива [12] появилась новая «обложка» [14]. Она представляет собой вытянутую по горизонтали сероватую полоску с фотопортретом Любомира

179

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Гузара (чьи изображения сами по себе весьма популярны) в левой части и текстом его сентенции справа. Исполнение весьма художественное; что не удивительно, если учесть, что Степан Кубив — не только политик (националистического толка), но и соучредитель Фонда искусств имени Короля Данила. Подобные «мотиваторы», сочетающие вербальный и визуальный тексты, действуют синергетично, воздействуя не только на сознание, но и на подсознание. На этом, собственно, и была основана наглядная агитация, столь любезная тоталитарным режимам. Но вернемся к высказыванию Гузара. Первое впечатление от него — резкость, доходящая едва ли не до конфликтности. За броской формулировкой ощущается специфическая структура, заслуживающая детального изучения. Остановимся на грамматическом строении фразы. Довольно длинное предложение состоит из двух практически равных частей. По смыслу эти две составляющие противопоставлены, хотя местоимение «а» отсутствует. Суждение обостряется повторением негативно окрашенного слова «разделение», а также наличием в каждой из частей отрицания. Основой каждой полуфразы является оппозиция; в первой: «Восток — Запад», во второй: «любит — не любит». Между двумя составными частями предложения имеют место следующие противопоставления: 1) в трактовке имени «Украина» — как преимущественно географического объекта и сообщества граждан; 2) в способах отрицания — с помощью глагола прошлого времени «быть» и негативной частицы «не». Главная же антитеза возникает между полуфразами по линии отрицания и утверждения: «нет» — «есть». Интересно, что в рамках второй полуфразы имеется еще одна — замыкающая — оппозиция между утверждающим «есть» и отрицательной частицей «не». В итоге возникает треугольник (тернарная структура) с вершинами: «нет», «есть», «не». Эта структура разрушает симметрию между частями предложения, смещая центр тяжести на вторую полуфразу (утверждающую негатив «не любит»). В результате обнаруживается довольно замысловатая, можно даже сказать, художественная конструкция, обуславливающая, в то же время, повышенную риторичность сказанного. Осмысление предложения требует ясного понимания значений входящих в него слов. Несмотря на то, что все слова в сентенции Гузара кажутся однозначными, более пристальное рассмотрение выявляет расплывчатость их семантики. Прежде всего, следует уточнить, что стоит за именем «Украина»: страна, государство, объект географии, предмет истории...? Ведь все перечисленные сущности весьма различны. И ко всем ним возможны чрезвычайно разные (даже противоположные) отношения, которые будут сложно взаимодействовать между собой. Например, можно любить страну, но ненавидеть государство; стыдиться истории и наслаждаться ландшафтом.

180

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Любой объект определяется своими границами — чем они четче, тем он осязаемее.

Это соображение чрезвычайно существенно для такого образования, как страна (государство), существующего в пространстве и времени. В ходе истории территории переходили из рук в руки, государственные границы смещались, изменялся экономический уклад, политическое устройство... С учетом этого, настаивать на «исконности» тех или иных земель, довольно рискованно. Тем не менее, вот что утверждает Гузар по «территориальной проблеме», связанной с его родной Галичиной: «Ця земля історично належала Київській Русі, з іншого боку — довгі роки вона була окупована Польщею. У мисленні польського народу – це корінні землі Польщі, а Львів — давній центр польської культури. Справді, у певний час Львів був потужним духовним осередком поляків. Але це не робило Галичини землями історично польськими. Ця земля була зайнята» («Эта земля исторически принадлежала Киевской Руси, с другой стороны — долгие годы она была оккупирована Польшей. В представлении поляков — это исконно польские земли, а Львов — древний центр польской культуры. Действительно, в определенное время Львов был мощным духовным центром Польши. Но это не делало Галичину землёй исторически польской. Эта земля была занята») [6]. Может возникнуть вопрос, подобает ли духовному лицу уделять столько внимания мирскому?! Говоря о любви к Украине, Гузар подразумевает любовь к родине, а не к области на карте или субъекту международного права. Поэтому желательно разобраться, какой смысл содержится в слове «родина». Представления о предмете расходятся чрезвычайно далеко. С одной стороны, «где хорошо, там и родина» (Ubi bene ibi patria); с другой, «жить — родине служить». Специфика слова «родина» состоит в том, что, будучи по форме существительным, оно, по сути, является предикатом — характеризует нечто «родное». В этом плане оно позитивно психологически окрашено и используется на эмоциональном подъеме. «Родина», как правило, указывает на место рождения (а часто и возмужания). Это существительное можно считать производным от глагола «рождаться». Но рождается человек в некоторой точке, государственная принадлежность которой может меняться. Соответственно, малая родина ощущается лучше, чем большая. Именно малая родина — Галичина — и сформировала систему взглядов Любомира Гузара. Четкое описание семантики концепта «родина», по-видимому, невозможно. Вот что пишет филолог Ирина Сандомирская в своей «Книге о Родине»: «Эта книга... возникла из попытки создать словарные дефиниции для существительных Родина, Отечество, Отчизна, родина, отечество и отчизна. Семантический, прагматический и культурологический комментарий к этим статьям читатель теперь держит в руках, сам же словарь так и остался

181

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ненаписанным» [11, с. 7]. Несмотря на глубину работы, согласиться со всеми выводами из нее невозможно (см. отклик на эту книгу [5]). В частности, спорным представляется суждение: родина «начинается с “картинки”, т. е. с готовой, заданной, сконструированной без нашего личного участия и предстающей перед нами в качестве неоспоримой данности репрезентации» [5, с. 11]. Похоже, что автор книги абсолютизирует первые две строчки песни на слова М. Матусовского из кинофильма «Щит и меч»: «С чего начинается Родина? / С картинки в твоем букваре». На самом же деле, дальнейший текст песни не менее важен. Мы видим целый ряд «точек роста», способствующих формированию образа родины: «старая отцовская буденовка», «песня, что пела нам мать», «весенняя запевка скворца», «заветная скамья у ворот», «березка, что во поле», «проселочная дорога», «окошки, горящие вдали», «стук вагонных колес», «хорошие и верные товарищи». Особняком стоит «клятва, которую в юности / Ты ей [родине] в своем сердце принес» – но она не столько определяет, сколько закрепляет результат. Набор, как мы видим, довольно случайный (и рассредоточенный во времени). К нему всегда может что-то быть добавлено, а что-то отставлено. Соответственно, “картинка” весьма импрессионистична. Вопросительная интонация — «С чего начинается Родина?» — выдает некоторое сомнение и указывает на многомерность образа родины. На самом деле, «родина» — сложный результат процессов интерполяции, интегрирования, осуществляющихся под воздействием самых разных факторов и продолжающихся непрерывно. Огромную роль в создании представления о родине играет личный и коллективный опыт (от работы на воскресниках до участия в выборах). В онтологическом плане — это идеальная (ментальная) конструкция, опирающаяся на те или иные реалии. Говорить об адекватности полученной модели не приходится, поскольку отсутствует конкретный, осязаемый объект, с которым ее можно сравнивать. Не должно удивлять наличие различных (даже конкурирующих) версий родины. В современной Украине можно выделить как минимум три образа родины, имеющие символическими центрами Ленина, Шевченко и Бандеру. Похоже, что к последнему тяготеет представление об Украине Любомира Гузара, родившегося в 1933 г. во Львове. В 1939 г. он был вывезен родителями в Австрию, а в 1944 г. его семья эмигрировала в США. На родину архимандрит Любомир вернулся лишь в 1992. Его идеальная модель Украины лишь постепенно корректируется реальностью: «Але останнім часом відбувається щось дивне, настало якесь велике замішання в політиці, економіці, освіті та інших ділянках суспільного життя. Не знаємо, куди йдемо — на схід чи на захід; одне говоримо, а інше робимо; ділимося на своїх і чужих, на наших і ваших, на приятелів і ворогів. Одне слово, пов-

182

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ний безлад» («Но в последнее время происходит что-то странное, наступило какое-то большое замешательство в политике, экономике, образовании и других сферах общественной жизни. Не знаем, куда идем — на Восток или на Запад; одно говорим, а делаем другое; делимся на своих и чужих, на наших и ваших, на друзей и врагов. Одним словом, полный беспорядок») [9]. Единственным позитивно окрашенным словом в обсуждаемом афоризме является глагол «любить». Однако с ним связана целая семантическая интрига. Основным значением глагола «любить» выступает чувство одного человека к другому. Важной чертой этого чувства является интенциональность — направленность на предмет. Впрочем, любовь часто подменяет реальный объект иллюзорными представлениями, что чревато неприятными последствиями. Когда же говорят о «любви» к объекту иной природы, то здесь возникает переносное значение, сводящееся во многих случаях к компоненту: «получать удовольствие». Последняя семантема входит и в базовое значение, где обрастает разнообразными «духовными» и эстетическими коннотациями. Ситуация «любви к родине» в отличие от случая стандартной — межсубъектной — любви, дополнительно проблематизируется: «Люблю отчизну я, но странную любовью». Что значит: любить Украину (Россию, Финляндию, Грецию...)? Постоянно о ней думать, исправно платить налоги, болеть за сборную по футболу...? Вытекает ли из любви к своей стране — любовь к соседям по лестничной клетке, участковому, премьер-министру? Или на всех них можно злиться, а Родину любить?! И что, собственно, заставляет это делать? Традиция, Конституция, экзальтация? Недостаточная сфокусированность «любви к Родине» объясняется неоформленностью объекта чувства. В отличие от субъектной любви, патриотизм лишен интенциональности. Это уже не чувство, а состояние. Как бы там ни было, в отличие от государства и общества, родина не является субъектом. Будучи несамостоятельной, родина нуждается в поводыре, ее кто-то должен обязательно представлять. В наряды родины любит рядиться власть. Именно она позволяет себе вещать от имени Родины, продуцируя лозунги: «За веру, царя и отечество!», «За родину, за Сталина!» В некотором роде, «Родина» — это бренд, за овладение которым могут бороться различные силы. Для них родина превращается во что-то прагматическое, а народная любовь к ней вызывается комплексом психологических воздействий. «Любовь к родине» обладает рядом существенных отличий от межчеловеческих отношений. Неестественно «признаваться в любви» к родине, говорить о «влюбленности» в нее, испытывать привязанность, страсть. Непонятно, как проявлять к ней «симпатию», «нежность». Несмотря на то, что родину можно бросить, — объяснять это тем, что в ней

183

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

«разочаровался», «разлюбил», странно. Сложно надеяться на взаимность, обратную связь. Выражение «Родина любит своих сыновей» не более чем метафора. «Заботу Родины» уже можно истолковать рационально, в особенности, если «родину» заменить на «партию и правительство», проще говоря, на государство. Соответственно, можно испытывать чувство благодарности к родине, ею можно «гордиться». Сама собой «любовь к родине» не может возникнуть — в биологической природе человека это не заложено. Любовь к родине — социально-культурный феномен. Как правило, это чувство формируется искусственно. В СССР процветало военно-патриотическое воспитание. В школах Львова с приходом независимости появилась должность замдиректора по патриотическому воспитанию. Любовью к родине можно манипулировать. Возникает соблазн считать ее обязательной, чем-то типа долга, и подменить ее любовью к лидерам и вождям (что типично для тоталитарных режимов). В результате, может возникать культ родины, а патриотизм способен превратиться в разновидность религии (языческого типа). Что касается Гузара, то он является представителем греко-католической церкви (столетиями конфронтировавшей с господствующей на Украине православной церковью). Задача церковника — использовать авторитет писания для утверждения собственной мысли. Вот как он это делает: «Ми мусимо усвідомлювати, що любити свою батьківщину — це закон, побудований на четвертій заповіді Божій. “Любіть батька і матір”, а в ширшій формі — батьківщину, рідну мову, історію — все своє» («Мы должны осознавать, что любить свою родину — это закон, построенный на четвертой заповеди Божьей. “Любите отца и мать”, а в более широкой форме — родину, родной язык, историю — всё своё») [6]. Сразу бросается в глаза, что в классической формулировке «Шануй батька твого й матір твою» («Чти отца своего и мать свою») осуществлена подмена: вместо «чтить» использовано «любить». В четвертой заповеди богословы усматривают аналогию между родителями и Богом, и мыслят ее как еще один призыв любить Вседержителя. А Мартин Лютер в своем «Кратком катехизисе» поясняет прямолинейно: «Мы должны бояться и любить Бога так, чтобы не презирать и не гневить своих родителей и господ, но почитать их, служить и повиноваться им, любить их и дорожить ими». В любом случае, мотив “любви к родине” не обнаруживается. Более того, во времена, когда вырабатывались заповеди, понятия «родина», скорее всего, вообще, не существовало. Заметим, что навязывание собственной интерпретации библейским словам осуществляется с помощью некорректного обобщения, использующего лукавый оборот: «а в ширшій формі». Цель подобной риторики может состоять в стремлении сакрализовать ро-

184

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

дину и, тем самым, противопоставить ее остальному миру. Тезис же «Любіть все своє» – звучащий не вполне по-христиански — утверждает, фактически, нациоцентризм, граничащий с ксенофобией. Проверим теперь истинность высказывания Гузара внетекстовой реальностью. Посыл: «Между Востоком и Западом Украины нет разделения» не соответствует действительности, поскольку на широких просторах страны наличествуют природные, экономические, социальные культурные, языковые различия. Хотя, возможно, здесь проговаривается мечта ликвидировать противостояние, сделать Украину единой, «соборной». Весьма нарочито звучит продолжение сентенции кардинала: «есть разделение между теми, кто любит Украину, и кто ее не любит». Для большинства граждан Украина — не объект обожания или ненависти, а среда обитания, к которой следует приспособиться. Ну, а если все же мыслить в показателях «любви к родине», то нужно признать, что на миллионном массиве эта функция изменяется достаточно плавно, и выделить точку, отделяющую позитив от негатива, весьма затруднительно. Характерно, что в обоих частях высказывания имеет место ложная дилемма (ложная дихотомия). И уже совсем странно видеть, как одна диффамация противопоставляется другой. Делается это, должно быть, с расчетом усилить звучание второй — обвинительной — части. Финальное «не любит» прозрачно намекает на существование «пятой колонны». Соответственно, все суждение приобретает черты инвективы и способствует поляризации общества. Попутно проступает несоответствие между мирным образом говорящего и воинственностью его мысли. С любящими Украину Гузар образует некое «мы». Остальные (в силу обманчивой антитезы) оказываются во враждебном «они». Тем самым, комментируемое суждение моралиста начинает ассоциироваться с агрессивной формулой «Кто не с нами, тот против нас», являющейся горькой пародией на евангельское «Кто не со мной, тот против меня». Получается, что вместо того, чтобы лишний раз призвать: «Возлюби ближнего своего», осуждаются те, кто не любит родину так, как это свойственно автору сентенции. В итоге мы видим, что обсуждаемое суждение органично вписывается в синкретичный националистический дискурс, в котором замысловато переплетаются политическое, культурное, религиозное. При этом проповедь сближается с агиткой, а инакомыслие предается анафеме.

185

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Список источников и литературы 1. «В Україні є поділ між тими, хто любить Україну, і хто її не любить». – Блаженніший Любомир // Українська греко-католицька церква. Медіаресурс. Режим доступа: http://ugcc.tv/ua/media/54614.html 2. Жолковский А. К. Секс в рамках («Нам, татарам, все равно…») // Инвенции. — М.: Гендальф, 1995. — С. 143 – 153. 3. Жолковский А. К. Убийственный каламбур Бертрана Рассела, или Pun and Punishment // Инвенции. — М.: Гендальф, 1995. — С. 134 – 142. 4. Ініціативна група «Першого грудня». Архів теґу: кардинал Любомир Гузар. Режим доступа: http://1-12.org.ua/tag/kardynal-lyubomyr-huzar 5. Калинин И. Книга о Родине, или Русский человек на rendez-vous. Ирина Сандомирская. Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик // Новая Русская Книга. 2001. № 1. http://www.guelman.ru/slava/nrk/nrk7/3.html 6. Кардинал Любомир Гузар: «Мусимо закласти фундамент демократії – наступні покоління зводитимуть дах» // Високий замок (09.11.2012). Режим доступа: http://archive.wz.lviv.ua/articles/6070 7. Левин Ю. И. Семиотика советских лозунгов // Избранные труды. Поэтика. Семиотика. — М.: Языки русской культуры, 1998. — С. 542 – 556. 8. Левин Ю. И. Структура евангельской притчи // Избранные труды. Поэтика. Семиотика. — М.: Языки русской культуры, 1998. — С. 520 – 541. 9. Любомир (Гузар) Большая страна малых людей. 2013, 21 июня // "Украинская правда" (Суббота, 6 июля 2013). Режим доступа: http://www.pravda.com.ua/rus/columns/2013/06/21/6992808/ 10. Олена Панич поделилась фотографией golova. Режим доступа: http://www.facebook.com/olena.panych/posts/314569692003757. 11. Сандомирская И. Книга о Родине. Опыт анализа дискурсивных практик. — Wien: Wiener Slawistischer Almanach, 2001. — 281 с. 12. Степан Кубів Режим доступа: http://www.facebook.com/skubiv 13. Тимофеев М. Ю. Нациосфера: Опыт анализа семиосферы наций. — Иваново: Иван. гос. ун-т, 2005. — 279 с. : 45 ил. 14. Фотографии обложки. Режим доступа: http://www.facebook.com/photo.php?fbid=259011234221480&set=a.137026256419979. 23691.100003378171918&type=3&theater 15. Фотографии Хроники. Режим доступа: http://www.facebook.com/photo.php?fbid=434802119938830&set=a.239390109480033. 57688.135752916510420&type=1. 16. golova. Режим доступа: http://www.facebook.com/golovainua 17. The Cardinals of the Holy Roman Church. Biographical Dictionary (1903-2011) H. Режим доступа: http://www2.fiu.edu/~mirandas/bios-h.htm

186

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 СОБЫТИЯ, ХРОНИКА НА ОЖИВЛЕННОМ ПЕРЕКРЕСТКЕ: О МЕЖДУНАРОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «ТОПОГРАФИЯ ПОПУЛЯРНОЙ КУЛЬТУРЫ/TOPOGRAPHIES OF POPULAR CULTURE» (Тампере, Финляндия, 25-26 октября 2013 года)

Главной целью международной конференции «Топография популярной культуры» было организовать встречу на перекрестке. С одной стороны, — на перекрестке должны были встретиться Запад и Россия, то есть, западные и российские научные школы и подходы. С другой стороны, идея конференции возникла на пересечении интересов двух научных проектов: межуниверситетского проекта «Культ-товары» и исследовательского проекта научной группы по изучению пространства, языка и литературы Тамперского университета (Финляндия). Кроме того речь шла о кроссдисциплинарном подходе, привлечению к разговору, к полилогу филологов, историков, философов, социологов, культурологов, лингвистов. И, наконец, основной задачей конференции, по мысли организаторов, было соединить два научных тренда: исследование массовой /популярной культуры и пространствоведение, то есть исследование пространства в широком гуманитарном контексте. Научная группа «Культ-товары», объединяющая ученых из Екатеринбургского и Тамперского университетов, Санкт-Петербургского педагогического университета им. Герцена и Пермского гуманитарно-педагогического университета существует c 2008 года. Участники проекта провели уже три международных научных конференции и выпустили по их итогам три сборника статей, целью которых была попытка разобраться в феномене современной российской массовой культуры «без гнева и пристрастия». Как изменилась картина российской культурной жизни после широкого вторжения рынка в культ литературоцентризма? Развивается ли российская популярная культура по тем же законам и правилам, что и мировая, или особые извивы русской культурной истории привнесли какуюто чисто русскую специфику? Какие социальные тенденции отражает эволюция тех или иных жанров популярной культуры? Примерно этот круг вопросов стал предметом обсуждения. Тамперская исследовательская группа со своей стороны, занималась изучением того, как «пространственный поворот», произошедший в науке, изменил гуманитарные исследовательское поле, какие новые возможности создало для филологии и культурных исследований понимание пространства как социальной конструкции, социокультурного фе-

187

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

номена, который с одной стороны, отражает процессы, происходящие в обществе, с другой стороны, — принимает участие в активном моделировании и навязывании иерархий ценностных предпочтений и имиджевых статусов. Таким образом, центральной проблемой конференции «Топография популярной культуры» стал вопрос об отношениях между массовой культурой (не только российской) и современными динамическими пространственными практиками. Устроители конференции получили неожиданно много заявок из разных стран Европы, России, Америки, Азии и, конечно, из России, что свидетельствовало об интересе к теме конференции. Больше половины заявок пришлось «отсеять». В результате сложилась программа на двух (английском и русском) языках, которая продемонстрировала огромную пестроту и многообразие подходов к изучению пространства популярной культуры. Объектом интереса оказались и киберпространства в американском кино (Michail Rozyski) и восприятие нордического нуара в Уэльсе (Rebecca Williams) и корабль как геротопия в ГДРовских травелогах (Withold Bonner) и пространство тела в новой и старой школах татуировки (Todd Horna) и типология мест в детективах Агаты Кристи (Brittain Bright) и топосы комиксов (Katja Kontturi, Mervi Miettinen) и многое другое. Российская проблематика привлекала, как западных коллег, так и представителей различных русских университетов. Темой докладов было, например, конструирование пространства в советской открытке (О. Шабурова), кулинарных книгах (М. Литовская), в учебниках для младших школьников (Г. Макаревич, В. Безрогов), в региональной литературе (М. Абашева) и т.п. В ряде сообщений рассматривались разные топосы (метро, двор, пионерский лагерь, рай, город, остров, больница), которые становятся ключевыми в разных жанрах массовой культуры: беллетристике, в детской литературе, рекламе, песне, телесериалах и т.п. Несколько секций были посвящены городскому пространству как месту взаимодействия массовой культуры и власти (экономической, политической, символической, и т.д.) Принявшие участие в конференции ученые (всего было прочитано и обсуждено 63 доклада) настолько многосторонне трактовали проблематику и создавали столько новых каналов размышления о пространстве популярного и популярности пространства, что говорящим не всегда легко было найти общий язык и согласиться в исходных пунктах понимания проблемы. К сожалению, задуманного оживленного диалога между западными и российскими коллегами в полной мере не произошло, но есть надежда, что он все же состоится «заочно» — в итоговых сборниках, которые планируется выпустить на двух языках по итогам конференции.

И. Л. Савкина

188

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

КОНФЕРЕНЦИЯ «ПОД НЕБОМ ЮЖНОЙ АЗИИ: ТЕРРИТОРИЯ И ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ»

9–10 октября 2013 г. в Центре индийских исследований Института востоковедения Российской академии наук (ЦИИ ИВ РАН) состоялась третья Всероссийская конференция междисциплинарного характера «Под небом Южной Азии», подготовленная при поддержке гранта РГНФ, проект № 13-01-00096. В этом году для обсуждения была предложена тема «Территория и принадлежность».

Предметом анализа стали исторические, этнокультурные, политические, ментальные аспекты территориальности и идентичностей в Южной Азии. При этом территория рассматривалась прежде всего в качестве культурно-географической категории, включающей исторические и современные (суб/супра)регионы, административные единицы, квазигосударства и государства; мифологические и реально существующие местности и элементы топографии, в том числе, сакральной. Под принадлежностью понимались самые разнообразные индивидуальные или коллективные чувства, эмоции и настроения (привязанность, любовь, гордость, ностальгия, обида, ненависть, отчуждение, пренебрежение и пр.) в отношении территорий, их образов и границ, а также способы их выражения (от конструирования сатирических стереотипов «чужой» территории до самопожертвования за «свою»). На обширном историческом материале участники конференции исследовали механизмы присвоения, легитимации, удержания и отторжения территорий, обоснования территориальных лояльностей, реальные и воображаемые границы между территориями, компромиссы и конфликты по поводу территорий.

189

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В конференции приняли участие историки, социологи, философы, антропологи, фи-

лологи и представители других специальностей из различных институтов и университетов Москвы Липецка, Нижнего Новгорода, Иваново, Киева. В докладах нашли отражение все исторические эпохи — от древности до современности; была затронута проблематика ключевых субрегионов Южной Азии — от территории племен на западе современного Пакистана до Бенгалии и «племенных» штатов Индии на востоке, от Непала на севере до Тамилнаду на юге. Первый тематический раздел конференции «Территория как идея и ее воплощение» открыл Л. Б. Алаев (ИВ РАН) с докладом «Где жили средневековые индийцы?», в котором, основываясь на данных из южноиндийских надписей VI–XIII вв., показал, что смешанное реально-мифологическое представление о пространстве было присуще всем слоям населения. Н. А Железнова (ИВ РАН) в докладе «Представление о сакральной территории в джайнской традиции» остановилась на специфике особых территорий в мировом универсуме, имеющих для джайнов статус сакральных мест, а также на вопросе соотношения таких территорий с реальной географией Индии. М. Б. Павлова (ИСАА МГУ) проанализировала особенности связей бога Шивы и шиваизма с конкретным локусом — «тамильской землей», представленные в творчестве святых-наянаров («Священная география наянаров: связь бога Шивы с тамильским югом Индии»). Практике конструирования, воспроизведения и обретения британцами английской родины на территории индийского субконтинента через обустройство «дома» вдали от дома был посвящен доклад С. Е Сидоровой (ИВ РАН) «Старая добрая Англия на индийском субконтиненте». О. А. Лавренова (независимый исследователь, Москва) затронула вопросы взаимодействия географического и культурного пространства в живописных произведениях Н. К. и С. Н. Рерихов, посвященных Гималаям («Философия ландшафта в творчестве Н. К. и С. Н. Рерихов»). «Гималайская» тематика получила продолжение в следующих трех выступлениях, касающихся небольшой горной страны – Непала. В докладе «Происхождение названия страны Непал: новая версия?» Д. Н. Лелюхин (ИВ РАН), основываясь на анализе содержания трех надписей царей Личчхавов, правивших в долине Катманду в IV–VIII вв. н.э., а также свидетельств о «стране Непал» в «Артхашастре» и других древнеиндийских источниках, предложил для обсуждения свою версию происхождения названия этой страны, отличную от принятых в историографии легендарных версий. Д. Е. Марков (ИВ им. А. Крымского НАН Украины, Киев) в докладе «Меж Непальской долиной и Горкхой: восприятие „своей“ территории в Непале на раннем этапе формирования единого королевства (конец XVIII – начало XIX в.)» продемонстрировал, как Непальская долина — «срединная земля» — стала ядром общенепальской государственности в ходе объединения гималай-

190

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ских княжеств в единое государство, начатом с 1740-х гг. правителем княжества Горкхи Притхви Нараяном Шахом. Майе Матсар (Общеуниверситетская кафедра философии ИвГУ, Иваново) в докладе «Территория глазами художника: Непал в живописи Галины Тихомировой» показала, как в картинах современной художницы Галины Тихомировой «чужая» территория — Непал — превратилась в место «личностного пребывания», сохранив при этом собственную «инаковость». Панджаб — историко-географическая область на северо-западе Индии — в первом тематическом разделе конференции был представлен двумя докладами. К. А. Демичев (УРАО, Нижний Новгород) обозначил этапы обретения сикхской общиной «своей» земли и показал, какие факторы способствовали «столблению» пространства для последующего восприятия его как своего со стороны сикхов («Концепт „своей“ земли в сикхской традиции и идеологии: от общины к империи»). А. В. Бочковская (ИСАА МГУ) в докладе «Панджаб, «панджабият» и вопросы топонимики» проанализировала особенности трактовок понятия «панджабият» (букв. — панджабскость) жителями индийской и пакистанской частей Панджаба, а также представителями многочисленной диаспоры, и выделила важнейшие события ХХ в. в истории Индии, предопределившие разнообразие смыслов, вкладываемых в рассматриваемое понятие. Заключительный доклад первого дня конференции — «Геокартоидный парад, Или визуальная стабилизация индийского федерализма» — сделала И.П. Глушкова (ИВ РАН, Москва), руководитель проект-группы «Под небом Южной Азии». Она остановилась на роли картоидов, т.е. предельно упрощенных карт, передающих пространственную форму административных единиц Индии (штатов и союзных территорий) и повседневно использующихся в качестве самостоятельных знаков в государственной документации, в СМИ и т.д. в роли логотипа той или иной территории. Структурируя воображение, картоиды внедряются в массовое сознание и нередко оправдывают соединение в пределах очерченного пространства разнородных групп, часто не связанных ни общим языком, ни этничностью, ни религией, ни коллективным прошлым, но уже реагирующих на свою картографическую идентичность. Программа второго дня работы конференции объединила доклады из тематического раздела «Принадлежность: адаптация и конфронтация». Его открыла И. П. Глушкова своим вторым докладом «Два в одном: административно-территориальный казус маратхского княжества (Девас) в центре Индии», в котором она остановилась на ключевых моментах истории области, находившейся до 1948 г. во владении сразу двух княжеств — ДевасаСтаршего и Деваса-Младшего, во главе которых стояли представители клана Паваров.

191

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Доклад Л. А Черешневой (ЛГПУ, Липецк) «Географические тяготения и ностальгия

по суверенитету (хайдарабадская дилемма)» был посвящен еще одному индийскому княжеству — Хайдарабаду и сложностям его вхождения в состав независимой Индии в 1947 г. С хайдарабадской тематикой был также непосредственно связан доклад В. П. Кашина (ИВ РАН) «Теленгана: от исторической области к штату», в котором речь шла об особенностях борьбы Теленганы, до 1948 г. подконтрольной хайдарабадскому низаму, за самоопределение и образование самостоятельного штата. Т. А. Павлова (независимый исследователь, Москва) обратилась к проблеме наксалитов, которая несет угрозу стабильности современной Индии. В докладе «„Красный коридор“ и территориальная целостность Индии» она рассмотрела ряд экономических и исторических причин формирования «красного коридора» на территориях, населенных племенами-адиваси, а также некоторые аспекты политики центрального правительства Индии в отношении адиваси и территорий их проживания. Некоторым представлениям о Северной Бенгалии и концепции этого региона в контексте его истории и современной этнографической картины был посвящен доклад С. И. Рыжаковой (ИАЭ РАН) «К северо-востоку от „куриной шейки“. Северная Бенгалия: регион в регионе или между?». Результаты исследования Н. Н. Алексеевой (Географический факультет МГУ), целью которого являлся анализ в территориальном аспекте связи природно-ландшафтных условий с пространственными проявлениями культуры Индии на основе использования разнообразных картографических материалов, были изложены в ее докладе «Природные ландшафты и этнокультурная дифференциация Индии: границы явные и скрытые». Значительная часть заключительного блока докладов была посвящена теме границ в Южной Азии и последствий раздела Индии в 1947 г. Е. А. Пахомов (РИА Новости, Москва) рассмотрел специфику Территории племен федерального управления в пакистанской провинции Хайбер-Пахтунхва, считающейся границей между Южной Азией и миром к северу и западу от нее, как области транзита, «земли-коридора» или «страны-прохода» («Начало/конец Южной Азии, или Транзитная „зона племен“ и закон принадлежности»). В докладе А. А Суворовой (ИВ РАН) «„Граница“ и „пограничье“ как ориентационные метафоры Раздела» на основе анализа ряда литературных произведений и кинофильмов было показано, как «граница» и «пограничье» (фронтир — особая пограничная полоса отчуждения) образуют ориентационные метафоры «Раздела». К сюжету о роли территориального фактора в формировании представлений о конфигурации Пакистана и значимости этого фактора для сохранения единства страны обратился В. Я. Белокреницкий (ИВ РАН) в докладе «Территориальность как фактор создания и сохранения Пакистана». Современные «отзвуки» раздела затрагивались и в докладе А. В. Бочковской «„Прекрасный город“ —

192

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

общий или ничей?», посвященном вопросу принадлежности Чандигарха, построенного в 1950-х годов в качестве новой столицы для индийской части Панджаба и ставшего в 1966 г. общей столицей сразу двух индийских штатов, а также территорией союзного подчинения. Д. Н. Лелюхин в докладе «Территория государства и его границы. „Окраины“ в эдиктах Ашоки» предложил анализ контекстов надписей, в которых присутствует противопоставление понятий «здесь» (hida, санскр. iha) и «окраина» (anta), отметив, что это позволяет внести некоторую ясность в понимание указанных терминов, а также по-иному взглянуть на проблему границ и сложной аморфной структуры державы Маурьев. В заключительном докладе конференции «Империя Великих Моголов (XVI—начало XVIII вв.): территория, власть, принадлежность» Е. Ю. Ванина (ИВ РАН) отметила, что изначально империя Великих Моголов в значительной степени строилась по образу и подобию Золотой Орды и державы Тимура, когда государь, официально провозглашавшийся господином всех завоеванных им земель, реально правил только своим доменом, а все остальные земли, присоединенные к империи, оставались полунезависимыми владениями. В докладе были рассмотрены попытки могольских правителей отойти от золотоордынской модели и создать для завоеванных территорий двухступенчатую принадлежность — «местную» и общеимперскую. Материалы конференции войдут в расширенную публикацию, работа над которой уже идет полным ходом. Следующая встреча в рамках проекта «Под небом Южной Азии» запланирована на октябрь 2014 г.; ее темой будет «Хвала и хула». А. В. Бочковская, С. Е. Сидорова

КОНФЕРЕНЦИЯ «ПЕРЕНОС СТОЛИЦЫ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЕКТИРОВАНИЯ» (Москва, Институт всеобщей истории РАН, 28–29 октября 2013 г.) 28–29 октября 2013 г. в Институте всеобщей истории РАН состоялась научная конференция «Перенос столицы: Исторический опыт геополитического проектирования», организованная центром исторической географии и центром по подготовке «Всемирной истории» ИВИ РАН. Главная цель конференции заключалась в том, чтобы от привычных слов о том, что историческая география междисциплинарна по определению, перейти к реальному диало-

193

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

гу и взаимодействию представителей различных дисциплин, прежде всего — историков и географов. Одна из постоянных площадок такого диалога уже создана в ИВИ РАН — это продолжающееся издание «Историческая география» (отв. ред. — доктор ист. наук И. Г. Коновалова), первый том которого был опубликован в 2012 году, а второй выйдет в начале 2014 года. Конференция, посвященная переносу столиц, — первая в серии историко-географических конференций, запланированных центром. Круг проблем, вынесенных на обсуждение на конференции, не только предполагал равную заинтересованность историков и географов, но и дал каждой стороне возможность раздвинуть границы своей исследовательской оптики за счет диалога с представителями иных научных дисциплин. На предложение обсудить феномен переноса столиц откликнулись историки и географы, а также культурологи, философы, политологи и искусствоведы, что позволило рассмотреть столичную проблематику в разных методологических, историографических и историко-культурных контекстах. На конференции было заслушано 23 доклада, которые сделали представители академической и вузовской науки из Иваново, Москвы, Оренбурга и Перми. Не прозвучавшие на заседаниях доклады ученых из Астаны, Москвы и Тарту доступны в сборнике материалов конференции. Конференция открылась докладом Д. Н. Замятина (Институт наследия) «Феномен / ноумен столицы: Историческая география и онтологические модели воображения», в котором были рассмотрены наиболее общие вопросы, связанные с понятием столичности как феноменологического выражения исходной пространственной трансцендентности власти. О. А. Лавренова (Институт наследия) в докладе «Столица в антропном космосе: Метафорический аспект» проанализировала антропоморфные метафоры пространства применительно к городам и столичным центрам. Часть докладов была посвящена истории столичных городов эпохи поздней Античности и Средних веков. А. В. Назаренко (ИВИ РАН) в докладе «Столица в средневековой Европе: Сравнительно-исторические наблюдения» рассмотрел феномен сравнительно раннего — по сравнению с Западной Европой — возникновения столицы в Древней Руси и обратил внимание на существенную разницу в этимологии термина «столица» в русском и западноевропейских языках, сопряженную с разницей в смыслах. В. А. АрутюноваФиданян (ИВИ РАН) в докладе показала, что древние армянские столицы — Арташат, Тигранакерт, Двин, Карс, Ани — неизменно были вписаны в пути международной торговли и военно-политический контекст эллинистического, византийского и ближневосточного миров. Процесс переноса центрального поселения страны и связанное с этим изменение основных функций центра (эмпорий — торгово-ремесленный центр с властными функци-

194

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ями — торговый центр и центр королевской власти — столица) был рассмотрен Е. А. Мельниковой (ИВИ РАН) на примере Швеции V–XIII вв. И. Г. Коновалова (ИВИ РАН) продемонстрировала взаимосвязь переносов столиц халифата и конфигурации его границ в VII–X веках. Обзорный доклад «Перенос столицы и англо-саксонская политическая культура» сделал А. А. Исэров (ИВИ РАН), рассмотревший особенности размещения и перемещения столиц в Великобритании, США, Канаде, ЮАР, Австралии и Новой Зеландии. Эту картину дополнило выступление С. Е. Сидоровой (ИВ РАН) о переносе столицы Британской Индии из Калькутты в Дели в 1911 году. Ряд докладов был посвящен феномену полицентричности государственного пространства. На материале государства герцогов Бургундских в XIV–XV вв. эту проблему рассмотрела А. А. Майзлиш (ИВИ РАН). Широкую историческую панораму развития полицентризма в Германии представил В. Н. Стрелецкий (ИГ РАН) в докладе «Феномен столичности в полицентричной стране: Геоисторический контекст и современные реалии». Об основных тенденциях модификации роли столиц в условиях федерализма рассказал И. Ю. Окунев (МГИМО). В докладе М. П. Крылова (ИГ РАН) и П. М. Крылова (МГИУ) была дана интересная попытка историко-географического моделирования и типологии пространственной динамики центров регионов, с выделением экзогенных и эндогенных причин переноса столиц. Отдельное заседание было посвящено истории переносов столицы в Бразилии в XVI–XX вв. Основные вехи этого процесса осветили в своих докладах О. В. Окунева (ИВИ РАН) и Л. С. Окунева (МГИМО / ИЛА РАН), отметившие, что три столицы Бразилии (Салвадор, Рио-де-Жанейро и Бразилиа) символизируют кардинальные этапы исторического развития страны. Уникальный эпизод в практике трансфера столиц — перенос столицы из метрополии в колонию — осветил в своем докладе «Перенос столицы Португалии в Бразилию в 1808 г.: Обстоятельства и последствия» А. П. Черных (ИВИ РАН), связавший это событие не только с внешней, наполеоновской, угрозой, но и с особенностями геополитического сознания португальской интеллектуальной элиты, восходящими еще к XVI веку. Особенности идеологической традиции трансфера столиц в XX в. рассмотрел Ар. А. Улунян (ИВИ РАН), подчеркнувший теснейшую связь между переносом столицы и изменениями в геопространственном позиционировании государства как внутри страны, так и на международной арене. Актуальную для сегодняшнего дня проблему городского бренда проанализировал в своем докладе «Иваново-Вознесенск как третья пролетарская столица: Трансформация бренда» М. Ю. Тимофеев (Ивановский ГУ). И. А. Добрицына

195

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

(НИИ теории и истории архитектуры и градостроительства РААСН) на примере Лондона показала, как современные неолиберальные теории трансформируют столичную среду. Несколько докладов касались проблемы переноса столицы в современной России. С позиций теоретической географии этот вопрос рассмотрел Б. Б. Родоман (Институт наследия). На роли столицы в формировании и трансформации территориальной структуры социально-экономического пространства страны остановилась Т. И. Герасименко (Оренбургский ГУ). Н. Ю. Замятина (МГУ им. М.В. Ломоносова) проанализировала нормативные модели столичности и когнитивные матрицы пространства России, что позволило ей систематизировать современные варианты переноса российской столицы. О. Б. Подвинцев (Пермский НЦ УрО РАН) показал, как политическая повестка дня влияет на постановку вопроса о переносе столицы в современной России. Общим мнением выступавших был вывод о безосновательности идеи как переноса столицы России из Москвы, так и перераспределения столичных функций. В день открытия конференции состоялась презентация новых изданий, связанных с темой конференции. В. И. Россман представил свою книгу «Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения» (М.: Изд-во Института Гайдара, 2013. 336 с.), а также — в качестве редактора-составителя — свежий выпуск журнала «Логос», целиком посвященный истории столиц (Логос. 2013. № 4: Взлет, падение, перемещение столиц). Материалы конференции опубликованы тиражом 100 экземпляров в ИВИ РАН. В будущем планируется подготовка сборника статей на основе докладов, прозвучавших на конференции.

И. Г. Коновалова, А. А. Фролов

ВСЕРОССИЙСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ «ГЕОГРАФИЯ ИСКУССТВА»

Конференция состоялась 28–29 ноября в Российском государственном гуманитарном университете, в числе организаторов — РГГУ, Отделение социокультурных исследований РГГУ, Институт культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачева МК РФ. Первая конференция «География искусства» состоялась в 2009 году в Институте Наследия. Открыла конференцию руководитель Отделения социокультурных исследований, доктор исторических наук Г. И. Зверева, она подчеркнула междисциплинарный характер форума, возможность обсудить с разных точек зрения особенности бытия культуры в про-

196

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

странстве. Главный научный сотрудник и экс-директор Института Наследия, доктор географических наук Ю. А. Веденин, один из начинателей отечественных исследований в этой области, в сообщении «География искусства и сохранение наследия» показал, что эта проблематика развивалась из взаимодействия географической и искусствоведческой дисциплин. История искусства связана с историей школ, рождавшихся в определенных местах, распространявшихся теми или иными путями в другие регионы. Например, можно проследить, как распространялось по России нарышкинское барокко и т.п. Еще одна из сфер изучения географии искусства — исследование артефактов и памятников в контексте культурного ландшафта во всей его комплексности. Этот подход выводит нас также на проблему наследия. Сейчас особенно остро эта проблема возникает в связи с сохранением и репрезентации архитектурно-парковых ансамблей. Возникла и местами претворилась в жизнь концепция реконструкции первоначального облика парков XVIII в. — уничтожаются старые деревья, высаживаются новые, восстанавливается предыдущая планировка, и тем самым уничтожаются все наслоения последующих культурных эпох. Вместо наследия появляется «макет в натуральную величину». Во всемирной практике охраны наследия есть такое понятие как ассоциативный ландшафт. В нем большую роль играет искусство. Таковыми выступают ландшафты, включенные в художественную литературу, изображенные на полотнах великих или известных художников. Чем выше ассоциативная и символическая значимость места, тем больше необходимость его сохранения. Главный научный сотрудник Российского института культурологии, доктор культурологии Д. Н. Замятин сделал доклад «Пространство и искусство: онтологические модели воображения». Произведение искусство рождается в пространстве, оно порождает новое пространство. Однако пространство само по себе есть искусство воображения. По сути дела, происходит возвращение в первом приближении к понятию «технэ». Вместе с тем, онтология искусства может мыслиться и беспространственно. Беспространственность оказывается ментальным фундаментом мышления об искусстве как пространственном феномене. Современное искусство, полагая пространство как необходимое условие своего существования, функционирования и потребления, выходит в зоны «новой архаики», в которых латентная беспространственность означает приравнивание искусства к онтологической экзистенции. Доктор искусствоведения М. Н. Соколов, главный научный сотрудник НИИ теории и истории изобразительных искусств РАХ в сообщении ««Прелесть запустенья». Об иконолигии «дикого сада» и болота в эпоху модерна» в продолжение статьи «Руины природы — к иконологии “дикого сада”» (сборник «Магия литературного сюжета», М., 2012), раз-

197

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

вил тему с переносом внимания на искусство символизма и модерна (вторая половина XIX – начало ХХ вв.). Заросший сад, – со всеми его элементами, в том числе и прудом, пришедшими в естественный либо искусственно-сконструированный беспорядок, — составил в тот период содержание массы произведений, акцентирующих поэтическое обаяние и, в то же время, грозное всевластие природы. Как примеры таких садов — «Параду», созданный Эмилем Золя, «Живерни» Клода Моне и др. Старший научный сотрудник Российского института культурологии, кандидат культурологии А. П. Люсый в докладе «Терминософия: пограничное пространство в «географии разума»» обратился к проблеме границ. Терминософия (в России принят термин лимология) рассматривается как философия границы. Проблема границ существует в сознании людей. Бог создал границы — в «Ветхом завете» описывается, как были созданы границы суши и моря. Проблема внутриличностных и культурных границ есть и в творчестве А. С. Пушкина. Граница становиться последней точкой трагедии «Борис Годунов». На примере этого и других произведений А. С. Пушкина можно рассматривать признаки проницаемости границ, сакральные границы, проблему нарушения границ. Профессор Института дизайна Национальной академии руководящих кадров культуры и искусств МКиТ Украины, доктор географических наук Ю. Г. Тютюнник сделал сообщение «Промышленный пейзаж и ландшафт». Пейзаж, сюжет и композиция которого определяются объектами производственного назначения, можно определить как «промышленный». В аутентичном виде — со своей неповторимой аурой и исторической памятью, — любой объект культурно-исторического наследия может быть адекватно сбережен только при соответствующем сохранении той среды, — ландшафта, в которой он пребывает. В случае объекта индустриального наследия речь идет о сбережении промышленного ландшафта и пейзажа былых времен. Докладчик выявил генезис и специфику промышленного пейзажа в изобразительном искусстве, а также провел анализ его исторического развития в тесной связи с природными, технико-технологическими и архитектурными факторами этого развития в разные эпохи. Доктор географических наук, профессор кафедры региональных исследований факультета иностранных языков и регионоведения МГУ В. Н. Калуцков в докладе «Об одной ландшафтной «ошибке» Михаила Нестерова: на материале картины «Видение отроку Варфоламею»» поставил вопрос, почему в художник, отличавшийся большим вниманием к натуре, изобразил Преподобного на фоне пейзажа окрестностей Троице-Сергиевой Лавры, где он совершал духовные подвиги, а не на фоне пейзажа окрестностей Ростова, где прошло его детство. Вероятно, в этом случае для художника не была значима географическая и историческая достоверность, но была важна духовная реальность. С исторической пози-

198

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

ции и с позиции физической географии художник допустил неточность: изображено не то событийное место, и не тот ландшафт. Однако с позиции культурной географии никакой ошибки нет. На картине изображен сергиевский ландшафт, ландшафт, освященный гением места, выдающимся деятелем Земли Русской Сергием Радонежским. Доцент МГУ имени М. В. Ломоносова, доктор культурологии И. И. Руцинская в сообщении «Визуальные и вербальные детерминанты восприятия туристских достопримечательностей» развила тему своей монографии («Путеводитель как феномен массовой культуры: Образы российских регионов в провинциальных путеводителях второй половины XIX – начала ХХ века», М., 2013). Исследование осуществлено на материале провинциальных путеводителей по европейскому северу России, Крыму, Поволжью, Сибири, Уралу. Роль путеводителей в формировании имиджа территории, стереотипов туристского поведения; в создании «сети» туристских достопримечательностей трудно переоценить. В путеводителях пересекаются стереотипы территориальных рефлексий, формируются и рефлексируются визуальные детерминанты культурного ландшафта, на информационном и вербальном уровне восстанавливаются и мифологизируются утраченные объекты наследия. Кандидат географических наук, доктор философских наук О. А. Лавренова в докладе «Образ ландшафта в японской картографии XVIII – начала XX вв.» показала, что в японской культурной традиции пейзажная живопись и картография тесно взаимосвязаны. В японской пейзажной живописи важна недосказанность, неуловимость момента. В XVIII веке становится популярна пейзажная живопись и цветная гравюра, в которой документируется ландшафт, надписываются названия селений и урочищ и при этом соблюдается эстетичность изображения. Авторами японских книг по истории картографии эти произведения относятся к картографическим. Параллельно с этим жанром существуют почти европейские классические географические карты отдельных островов и участков суши, где взгляд художника-картографа — не панорамный, а сверху, и рельеф дан отмывкой. Достаточно распространены карты местности вдоль течения крупных рек. При этом применяются как отмывки и графические способы изображения рельефа, так и вполне живописные приемы. В таких картах рек и берегов распространено использование нескольких точек зрения художника-картографа, преимущественно от реки на берега, что обуславливает своеобразную «пространственную развертку» изображения. Карты АТД используются как элементы декора всевозможных бытовых предметов, вероятно, сама схема несет своеобразную великодержавную символику и, соответственно, эстетику. На картах провинций помимо административных границ показан физико-географический каркас территории, состоящий из русел рек, гор, абриса береговых линий.

199

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Профессор

Историко-архивного

института

доктор

исторических

наук

В. И. Дурновцев сделал сообщение «Источники для экологической истории: репрезентации природы в искусстве и литературе», в котором предложил иную концепцию истории, основанную на анализе этапов и национальных особенностей взаимоотношений природы и человека. Тема была представлена с источниковедческих позиций — какие источники могут быть использованы для этих целей — пейзажная живопись, художественные тексты или данные о типах производства и земледелия или нечто иное. Старший научный сотрудник МАЭ РАН (Кунсткамера), доктор исторических наук И. Ю. Котин сделал сообщение «Индийское искусство в музеях Великобритании». Вторая половина ХХ века — это время крушения колониальных империй и вынужденного пересмотра метрополиями отношения к своему колониальному наследию. Задача «хранения коллективной памяти» и «дистрибуции памяти» сделала именно этнорасовые меньшинства Великобритании «целевой аудиторией» южноазиатских коллекций в Британии. Британский музей и Музей Виктории и Альберта сумели сохранить коллекции как «классические», как общечеловеческое наследие. Эту же нишу после сложной борьбы сохранил для себя, преумножив индийские коллекции и оксфордский музей Ашмолеан. Интересно, что и музеи, чьи коллекции сохраняли цельность и прежний вид, такие как Коллекция Уоллеса, пытались предложить что-то новое для южноазиатской аудитории. Бирмингем, второй по численности город Великобритании отреагировал на вызов времени созданием «Галереи 33», в которой есть постоянная выставка, посвященная индуизму, буддизму, сикхизму, исламу. Здесь же оставлено место для временных выставок, например, посвященных тем или иным святыням, тем или иным группам. Доктор философских наук, кандидат филологических наук, профессор кафедры истории и теории культуры РГГУ И. В. Кондаков в докладе «Искусство и культурное наследие: история с географией» осветил некоторые философские аспекты географии искусства. Предложенный В. Н. Топоровым подход к изучению петербургского текста сейчас развивается применительно к текстам других городов и регионов (Московский, Пермский, Крымский и т.д.). Ю. М. Лотман писал о том, что культурная память многослойна, и между слоями идет постоянный диалог. Символическое пространство становится пространством выражения идей. Наследие по степени своей востребованности может быть актуальным, потенциальным, снятым или культурным архивом. Как ни странно, снятое наследие актуализируется через масс-культуру (преимущественно экранизацию произведений, помещающих памятники мировой литературы и культуры в современный контекст). Через наследие мы выходим на исторический хронотоп, в котором сочетаются исторические и географические аспекты.

200

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 В заключение конференции вступили Г. И. Зверева и О. А. Лавренова, они поблаго-

дарили участников и подвели итоги. Конференция осветила широкий спектр проблем — от метафизики и онтологии пространства до сугубо конкретных проблем размещения в географическом пространстве артефактов, памятников и коллекций. Были рассмотрены территориальные проблемы культуры и искусства, отражение в искусстве географического пространства и различных концептов пространства, роль территориальных факторов в формировании художественных школ и художественных произведений, художественное восприятие культурного ландшафта, роль искусства в формировании образа территории.

О. А. Лавренова

201

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

РЕЦЕНЗИЯ К ВОПРОСУ О СОЦИОЛОГИЧЕСКОМ СТИЛЕОБРАЗОВАНИИ «Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности» / Под ред. О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой, вступ. ст. О. Л. Лейбовича. — Пермь: редакционно-издательский совет ПГГПУ, 2013. — 240 с. ISBN 978-5-85218-647-8

Вышедшая в свет коллективная монография пермских ученых репрезентирует социально-культурный «автопортрет» пермяков, составленный на основе двухлетнего изучения самоидентичности, социальных стереотипов и представлений жителей Перми. К чести руководителя проекта — заведующей кафедрой культурологии Пермского государственного гуманитарно-педагогического университета — О. В. Игнатьевой, эмпирические данные, полученные в декабре 2012 года, были обработаны, интерпретированы, опубликованы и оглашены на организованной в рамках проекта всероссийской конференции в течение полугода после проведения опроса. В этом смысле рецензируемый проект может рассматриваться как модель при проведении исследований в области социологии города, ведь облики крупных городов России сегодня меняются так стремительно, что затянувшиеся более чем на полгода обработка данных и подготовка публикации приводят к утере актуальности полученных результатов и досадным последствиям для исследователей. Стоит отметить европейский дизайн издания, достаточно ёмко отражающий концепцию и название проекта. На обложке, отороченной по срезу красной полосой, напоминающей о скандальных красных человечках, размещен фотоколлаж современных знаковых памятников Перми, выполненный в форме буквы П (образ Пермских ворот Николая Полисского). Название книги «Пермь как стиль» сразу наводит на ассоциации с пермским периодом, пермским звериным стилем, знаменитой пермской деревянной скульптурой и последними экспериментами пермяков с современным искусством, вызывая аллюзии с культурным опытом региона и его символическим капиталом. Это позволяет отметить не только

202

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

удачный дизайн, но и емкое название книги, обозначающее как специфику объекта исследования, так и его концептуальную базу. Академическая трехчастная структура также не лишена новизны – после традиционных теоретической и эмпирической частей следуют не привычные проекты или рекомендации, а результаты исследований пермской культуры историков, культурологов, экономистов и антропологов. В первом, теоретическом разделе книги авторы определяют свои методологические позиции как конструктивистские, а также развивают теорию стиля и инсценировки Л. Г. Ионина. Обобщая вслед за последним теоретические положения М. Вебера, Г. Зиммеля и Ф. Тенбрука, пермский социолог О. В. Лысенко выдвигает рабочее определение городского стиля жизни, где стиль — это «специфический способ организации своей жизни индивидом, вытекающий из их представлений об окружающем мире (включая идентичность) и предполагающий утверждение этого представления в практиках и риториках» (с. 15). В качестве «источников формирования стиля» автор выделяет групповую идентичность, культурные образцы и институциональное давление. А элементы стилеобразования разделяет на: 1) артикулированные — одежда, аксессуары, эмблемы, знаковые здания, природные объекты и др.; 2) неартикулированные — темп речи, говор, особенности одежды, жестов, выражение лица; 3) символизм мизансцен — центр города, места публичных праздников, прогулок, встреч и отдыха; 4) лингвистические компетенции — сленг, включая жаргонизмы, топонимы, прозвища, названия знаковых предметов и событий; 5) морально-эмоциональный настрой; 6) доктринальное ядро, воплощенное в фольклоре, литературно-публицистических текстах и пр. В главе «Немного теории, классической и не очень» пермские социологи О. В. Лысенко и А. В. Шишигин, препарируя современную теорию идентичности, раскрывают ее потенциал в изучении взаимодействий географического и социального пространств. Авторы справедливо актуализируют научную проблематику территориальной идентичности в связи с современными проблемами миграции, разделением «городских поселений на глобальные города и глобальную периферию, связанный с этим запрос на брендинг городов» (с. 29) и т.д. Результатом теоретических рассуждений становится предложенная социологами

203

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

методология, в основе которой исследование соотношений локальной и региональной идентичностей социальных субъектов. Большинство своих положений участники проекта последовательно доказывают в ходе двух полевых исследований «Пермь как стиль» (выборка 960 чел.) и «Барьеры и возможности» (выборка 800 чел). В изложении эмпирических результатов сразу притягивает конкретика социально-культурных представлений и стереотипов пермяков, реконструированная в собственном «автопортрете» и социально-психологических «портретах» жителей различных городов, наглядно представленная в диаграммах. Самой яркой чертой «пермского стиля» сами пермяки считают «пермский говор» (80,9%), в два раза меньше на их стиль жизни влияние оказывают особые традиции и обычаи (40,4%), на третьем месте — особая мимика, выражение эмоций и осанка (31,4%) (с. 70). Среди теоретических положений исследования можно отметить ряд значимых выводов о различных идентификационных механизмах, требующих дальнейшей апробации в поле других регионов. Так, ученые выявили, что если для коренных пермяков «городская локальная идентичность оказывается на данный момент наиболее значимой и наиболее распространенной» и «переживается как самая актуальная и практичная», то для недавно приехавших в Пермь «этничность и географическая идентичность оказываются более значимыми». Интерес представляют и выявленные в ходе исследования сопряжения между городской идентичностью и социальной успешностью горожан. Чем выше уровень образования, размер дохода и социальное положение пермяка — «тем более он начинает тяготеть к более обширным идентичностям, прежде всего — гражданским. И здесь очевидно, «пермскость» начинает восприниматься либо как одна из возможных идентичностей в ряду прочих, либо как «отсталость», вчерашний день (с. 56 – 58). Особенно привлекательным чтение выводов станет для урожденных жителей Ленинграда — Санкт-Петербурга, которые, как и автор данного текста, будут приятно удивлены, узнав, что образ их земляков все еще занимает почетное место в душе россиян, в особенности, таких знатоков собственных культурных традиций и новаций как пермяки. По мнению посетивших Санкт-Петербург пермских жителей, негативных качеств у жителей Петербурга не более 3,6%, а положительных (культурные, вежливые, дружелюбные, отзывчивые, добрые, доброжелательные, гостеприимные и др.) — 85%, что на 20% больше, чем у самих пермяков. Положительнее себя пермяки характеризуют и других сограждан. В том числе соседей — жителей Екатеринбурга, городов Пермского края и Приволжского федерального округа. Но даже себе они присваивают положительных качеств на 20% больше, чем отрицательных, что говорит об их общей позитивной самоидентичности. Од-

204

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

нако «хуже «пермяков» только «москвичи». Только у жителей столицы негативные качества намного превосходят положительные», вынужден констатировать О. Лысенко и далее заключает: «Столицу нашей страны всегда двусмысленно оценивали в провинции, но сегодня можно сказать, что ее просто боятся». По данным исследования, представленным в диаграмме, количество перечисленных негативных качеств жителей Москвы пермяками — 55,6%, а положительных — 31,6%. (рисунок 4,4 на с. 93). Эта неутешительная картина образа москвича подтвердилась и в опросе учащейся молодежи г. Мурманска, где по согласованию с авторами рецензируемой работы был предложен аналогичный вопрос1. В оценках мурманской молодежи негативных качеств жителей Москвы было названо практически столько же — 56 %. Диагностируя определенное социальное напряжение в отношениях столица - периферия, представленные данные подтверждают необходимость дальнейших исследований в области социально-культурных стереотипов россиян. Причем уже сейчас назрел вопрос междисциплинарных экспертных оценок, как в области современных индикаторов, так и самой современной аксиосферы этиками, социологами, культурологами, психологами и лингвистами. Последовательно развивая логику исследования от личностной к социальной идентификации субъектов и общекультурному осмыслению идентификационных процессов, авторы приходят к семиотическому осмыслению культуры Пермского края. В главе «Символические ландшафты городского пространства» О. В. Игнатьева и О. В. Лысенко рассматривают процесс актуализации исторической памяти в регионе с середины 19-го века. Конструирование образа региона с археологическим наследием, высоким уровнем благосостояния местного населения и промышленности, развитыми образованием и культурой способствует формированию к началу ХХ века первых «региональных символов» — пермского звериного стиля и пермской деревянной скульптуры. Авторы тщательно прослеживают все этапы советского и постсоветского мифотворчества, показывая, как появляется концепция горнозаводского региона в 20-х годах ХХ века, универсальный образ советского «города труженика», а затем постсоветские реконструкции символики «строгановского региона» и культуры Серебряного века, когда «город обрастает текстами Б. Л. Пастернака, А. П. Чехова, С. П. Дягилева, Романовых и пр.» (с. 102). В 2000-х все более звучит этнокультурная специфика, разворачивается фестивальное движение этнофутуризма, а затем концепция развития города как будущей культурной столицы Европы, последовательно артикулируемая с 2008 года. Выявленные в 1

Магидович М. Л. Культурные индустрии Кольского Севера сквозь призму социологического опроса учащейся молодежи // Культурные индустрии Кольского Севера: социологокультурологическое исследование: Коллективная монография / Под общ. ред. Л. М. Мосоловой. — СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2013.

205

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

области культурных символов факторы-индикаторы, позволили ученым оценить и эту область при помощи эмпирического социологического инструментария. В параграфе «Слои пермской культурной символики» (О. В. Игнатьева, О. В. Лысенко) показано распределение в ответах респондентов наиболее значимых символов пермской культуры. На первое место, в качестве символа Пермского края, пермяки выдвигают достижения советского времени, связанные с событиями Великой Отечественной войны — пермский балет (49,1%), подъем которого связывается с эвакуацией в Пермь Ленинградского театра оперы и балета им. С. М. Кирова вместе с Ленинградским хореографическим училищем, и памятник уральскому добровольческому корпусу (40,2%) (с. 105). Третье место заняла знаменитая пермская деревянная скульптура (37,2%), четвертое — фестивали современной художественной культуры (33,1%), связанные с культурной политикой 2008-2013 гг. Последние главы издания, в большей степени посвящены духовно-политическому измерению культуры Пермского края. Здесь раскрывается история европеизации пермской культуры (М. А. Оболонкова), выявлены фундаменталистский дискурс в дебатах о пермской культуре (Г. А. Янковская), механизмы репрезентации пермских культурных смыслов в виртуальной риторике блогосферы (С. Г. Дюкин). В главе о стилистике «гражданской жизни» (В. С. Ковин) раскрыты особенности гражданского общества в Пермском крае, роль правозащитников и общественников «третьего сектора» в демократизации политических взглядов и социальной консолидации пермяков, формировании позитивного образа «успешного гражданского активиста, который благодаря своей активности становится публичной, известной, уважаемой фигурой, делает своеобразную «гражданскую карьеру». Все это приводит автора к признанию наличия пермского «гражданского стиля» и необходимости его дефиниций (с. 192). В главе «Экономическая эффективность или социальная справедливость: стратегия успеха по-пермски» А. Г. Кузнецов и С. М. Селезнева, выявляя жизненные стратегии жителей пермского края, раскрывают маркеры и факторы успешности пермяка (с. 200 – 223). Репрезентации информационного кода города в его неофициальной топонимике посвящена глава И. А. Подюкова. В заключение стоит признать, что исследование пермских ученых дает импульс к новым межрегиональным и кросс-культурным исследовательским проектам. Станет ли книга «Пермь как стиль» в современной науке о городе «иконой стиля», покажет время, но то, что разговор о пермском стиле доказал наличие в Перми профессиональных ученых, думающих не только по-пермски, но и в русле современных мировых научных тенденций, несомненно доказывает наличие высокой научной культуры в регионе. М. Л. Магидович

206

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

АННОТАЦИИ Замятин Д.Н. Геокультурный брендинг территорий: концептуальные основы Ключевые слова: геокультурный брендинг, бренд, территория, геокультура, территориальная идентичность. Всякая территория — сельское поселение, город, небольшая местность, крупный район, страна, макрорегион и т.д. — может быть репрезентирована как целенаправленный, детально структурированный образ. Этот образ территории может быть выстроен, сформирован как геокультурный бренд. Статья посвящена выяснению концептуальных основ создания таких брендов. Автором уточняются понятия: образ, геокультура, геокультурное пространство, имидж территории, образно-географическая карта. В статье дается характеристика возможных этапов геокультурного брендинга территорий.

Булина А. О. Бренд территории как ключевой фактор её развития Ключевые слова: бренд территории, социально-культурная сфера, креативный класс Брендинг территорий становится всё более популярным в последнее время. Моду на создание бренда подхватили и российские регионы. Возможно, в этом случае некоторое отставание от западных стран станет плюсом, так как позволит учесть их опыт, как позитивный, так и негативный. Это затрагивает в первую очередь воздействие бренда территории на человеческие потоки: как туристические, так и профессиональные и иные. Бренд города или территории может выступать маркером, способствующим преодолению проблем, связанных с ассиметричной и неполной информацией в вопросе выбора города или территории. Построение бренда и маркетинговой стратегии российских регионов может и должно учитывать опыт других стран с оглядкой на собственную специфику.

Тимофеев М. Ю. Города и регионы России как (пост)индустриальные бренды Ключевые слова: бренд, город, регион, столица, родина, центр, индустриальный город, промышленный регион Статья посвящена исследованию роли и места индустриального потенциала и наследия городов и регионов России при их брендинге и ребрендинге. Даётся уточнение понятия «бренд». Проводится анализ (пост)индустриальных ресурсов с точки зрения системного подхода. Индустриальная компонента архитектуры бренда сопоставляется с другими символическими ресурсами.

207

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Головнёва Е. В. Региональная идентичность как форма коллективной идентичности и ее структура Ключевые слова: региональная идентичность, структура региональной идентичности, локальное, чувство места, коллективная идентичность. В данной работе на материале анализа отечественных и зарубежных исследований региональной идентичности предлагается модель ее структурирования, дается характеристика когнитивной, ценностной, эмоциональной и регулятивной составляющей этого феномена. Выделенные компоненты рассматриваются как каналы определения и формирования региональной идентичности. На основе содержательной характеристики структурных компонентов определяются особенности региональной идентичности как формы коллективной идентичности.

Назукина М. В. Основные тренды позиционирования регионов российской Арктики Ключевые слова: Арктика, макрорегион, позиционирование, региональная идентичность В статье анализируются основные образы, наполняющие арктическую идентичность регионов российской Арктики. Выявляются следующие смыслы составляющие особенность арктического пространства как макрорегиона России: природноклиматические, национальные, социо-культурные, экономические, географические и символические.

Мусиездов А. А. Территориальная идентичность в современном обществе Ключевые слова: территориальная идентичность, идентичность, территория, брендинг. Статья посвящена теоретическому анализу особенностей территориальных идентичностей в современном обществе. Глобализационные процессы затрагивают различные сферы социально жизни и проблематизируют территориальную идентичность. В таких условиях различные социальные субъекты сталкиваются с необходимостью заявить о собственной определенности и самостоятельности. Особенностями современного общества, имеющими принципиальное значение с точки зрения формирования и функционирования территориальных идентичностей, выступают изменения соотношения общества и территории, с одной стороны, и изменения механизмов идентификации как таковой. Это приводит к все большей востребованности конструирования территориальных образов. В связи с этим представляется важным различать формирование территориальных образов с целью продвижения территории, с одной стороны, и с целью обеспечения позитивной самооценки местных жителей с другой. Смешение этих целей приводит к неэффективности соответствующих практических действий.

208

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Игнатьева О. В., Лысенко О. В. Анализ одного проекта: «пермская культурная революция» глазами социолога Ключевые слова: Пермский культурный проект, городская идентичность, культурная политика, городское сообщество, социальные слои городского сообщества, брендирование городов, маркетинг территорий. В статье рассматривается опыт реализации Пермского культурного проекта — амбициозной программы культурного развития региона, реализовывавшейся в 2008-2012 гг. в Пермском крае. Исходя из анализа городского сообщества современных российских городов, и опираясь на данные полевых исследований, анализа документов и личных наблюдений, авторы анализируют основные идеи проекта, реакцию на него со стороны разных социальных слоев городского сообщества, а также некоторых его последствий. В статье предложена рабочая версия условий, необходимых для успешной реализации проектов в рамках культурной политики регионов и городов России.

Добрейцина Л. Е. Брендинг индустриального города: поиск смыслов, проблемы и перспективы (на материале Нижнего Тагила) Ключевые слова: город-завод, моногород, индустриальный город, бренд, брендинг, Урал, Нижний Тагил, Демидовы Статья представляет собой размышление на тему возможных брендов Нижнего Тагила — типичного уральского индустриального города. Рассматриваются плюсы и минусы бренда «индустриальный город», возможности в этом качестве народного промысла — тагильских расписных подносов, а также природных богатств — малахита. Предлагаются две темы брендов, частично уже реализующиеся в жизни Тагила, но требующие, на наш взгляд, более активного развития: Тагил как город мастеров — изобретателей, художников и Тагил как вотчина Демидовых — известных промышленников и меценатов. Дается обоснование перспективности этих брендов как с точки зрения истории города, так и исходя из реалий сегодняшнего дня. Делается вывод о том, что две эти темы, взаимно дополняя друг друга, смогут реализовать главный и очевидный бренд Тагила — индустриального города, города-завода, но на качественно ином, более позитивном, «очеловеченном» уровне. Гаврилина Л. М. «Калининградский текст» как репрезентация региональной идентичности Ключевые слова: самоидентификация, идентичность, кризис идентичности, региональная идентичность, локальный текст, сверхтекст, коммуникация Локальные тексты рассматриваются в статье как репрезентация идентичности регионального сообщества и как форма и способ ее конструирования. В последние два десятилетия на постсоветском пространстве возник настоящий бум локальных текстов (и интереса к их исследованию), который стал своего рода ответом на кризис идентичности. В условиях «текучей современности» локальные сообщества таким образом пытаются утвердить «локальный порядок на фоне глобального хаоса» (З.Бауман), стремясь сделать более значимым свое пространство, фиксируя или конструируя особенности своего локуса. Феномен «калининградского текста» определяется автором как локальный сверхтекст, являющийся манифестацией калининградской региональной субкультуры и репрезентацией региональной идентичности. Автором выделены основные структурные

209

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

особенности «калининградского сверхтекста», его важнейшие темы и мотивы, очерчены этапы его формирования и тенденции развития.

Бех Л. В. Изделия тонкой керамики в контексте полиморфизма украинского культурного пространства 17 века Ключевые слова: тонкая керамика, бытование, Украина, полиморфизм, фарфор, фаянс Статья посвящена особенностям бытования тонкокерамических изделий на территории Украины в 17 веке. Анализируется специфика процесса постепенного вхождения и укоренения фарфоровых и фаянсовых изделий в повседневности украинской элиты. Отмечается, что в целом, процесс распространения фарфора на украинской территории проходил по общеевропейскому сценарию: от единичных, оправленных в драгоценные металлы редких изделий к обустройству интерьеров и постепенному отвоеванию места за обеденным столом, которое началось с укоренения моды на экзотические привозные напитки – кофе и чай. Однако в деталях украинский «фарфоровый сценарий» имеет ряд существенных отличий от общеевропейского, что в первую очередь связано с обилием источников движущего импульса, обусловленного спецификой местного полиморфического культурного пространства. Внимание акцентируется на специфической неоднородности процесса укоренения фарфора в украинском быту; на отсутствии характерного для Европы ажиотажа и фарфоромании, что связывается с близостью восточных границ; на постепенности процесса проникновения и внедрения фарфора в быт украинской элиты.

Константинова В Н. Городская и сельская идентичности Приазовья: устноисторические исследования Ключевые слова: устноисторическая экспедиция, Приазовье, идентичности, урбанизация, горожане, крестьяне. В статье излагаются методология и результаты устноисторических экспедиций, направленных на изучение городской и сельской идентичностей в контексте исследования восприятия горожанами Северного Приазовья крестьян-переселенцев и места последних в социальной структуре городов. Материалы проведенных устноисторических экспедиций дают возможность увидеть глазами жителей Северного Приазовья первой половины ХХ в. урбанизационные процессы этого периода, сделать ряд наблюдений относительно того, насколько глубоко в сознании городских жителей региона укоренились мифы и стереотипы относительно крестьян-переселенцев и vice versa. Урбанизационные процессы были одной из знаковых характеристик истории Северного Приазовья начиная с последней четверти XVІII века. Обосновывается, что сельский элемент играл заметную роль в процессе городской колонизации региона; на ход урбанизации в определенной мере влиял характер восприятия новых населенных пунктов традиционным сельским населением Приазовья; формирование «городского образа жизни» происходило при значительном влиянии со стороны жизни сельского населения края; категории «Свой» – «Чужой» были одними из определяющих в восприятии сельского населения края горожан; города со времени своего появления играли роль форпостов унификаторской и централизаторской политики в регионе, что стало одной из причин неоднозначного отношения местного сельского населения к городскому образу жизни.

210

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

Лыман И. И. Анти-«город-невест»?: образ Запорожья как «казачьего мужского союза», или «На Запорожскую Сечь женщин не пускали» Ключевые слова: образ города, казачество, Запорожская Сечь, Запорожье, гендер, миф, стереотип. Комплекс проблем, связанных с формированием образа Запорожья, рассматривается в контексте размышлений о характере соотношения исторических реалий и мифов, о механизмах формирования последних, о специфике влияния на образы определенных территорий реальных фактов, событий, процессов и тенденций, имевших место в прошлом, их преломления в народной традиции, конкретноисторической конъюнктуры. Особое внимание уделяется стереотипам о безбрачии запорожского казачества, о существовании на острове Хортица Запорожской Сечи, о городе Запорожье как о «сердце» казацкого края. Case study Запорожья во многом является показательным в плане стереотипных символов, формирующих и региональную идентичность.

Рябов О.В. «Света из Иваново» как зеркало Болотной революции Ключевые слова: «Света из Иваново», Болотная революция, политическая мобилизация, ориентализм, постколониальные исследования, столица и провинция, региональная идентичность Статья посвящена анализу образа Светланы Курицыной (более известной как «Света из Иванова»), молодой сторонницы «Единой России», в дискурсе движения протеста 2011-1013 гг. Автор показывает, что ее образ выступал одним из факторов политической мобилизации как среди сторонников Болотной революции, так и ее противников. Данный case-study ставит вопрос о восприятии провинции в оппозиционной риторике и связанной с ним узости социальной базы движения протеста.

Рябова Т.Б., Кодина И.Н., Буничева Л.В. «Город невест»?: О роли гендерных маркеров в региональной идентичности Ключевые слова: гендерные маркеры, гендерные стереотипы, мужественность, женственность, региональная идентичность, образ города, бренд города В статье, основанной на авторских социологических исследованиях в городе Иванове, анализируется, как гендерные маркеры включаются в региональную идентификацию. Авторы исследуют разделяемые представления о специфике ивановской мужественности и женственности. Эту специфику ивановцы объясняют условиями «города невест», связанными с предполагаемым гендерным дисбалансом населения. В статье показано, как подобные представления оказывают влияние на оценку городской символики, а также на образ города.

211

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Панкратова Е. В. Удовлетворенность жизнью в «городе невест»

Ключевые слова: удовлетворенность жизнью, субъективные оценки, счастье, факторы, влияющие на удовлетворенность жизнью, субъективное благополучие. Статья посвящена анализу феномена удовлетворенности жизнью. Приводятся трактовки понятия зарубежных и отечественных ученых. Рассматриваются различные способы оценки удовлетворенности жизнью. В статье приводятся результаты авторского социологического исследования, проведенного в мае 2013 г. Цель опроса — изучение различных аспектов удовлетворенности жизнью населения г. Иваново. В результате исследования выявлены факторы, которые оказывают влияние на ощущение удовлетворенности жизнью.

Калюжный В. Н. Люблю Украйну я, но... (об одном афоризме Любомира Гузара) Ключевые слова: Украина, Восток–Запад, Гузар, структура, синтаксис, cемантика, логика, оппозиция, родина, любовь. Анализируется сентенция кардинала Любомира Гузара (Украинская грекокатолической церковь): «Между Востоком и Западом Украины нет разделения, есть разделение между теми, кто любит Украину, и кто ее не любит». Работа выполнена в структурно-семиотическом ключе. Изучается синтаксическая, cемантическая, логическая структура высказывания. Фраза рассматривается в политическом, культурологическом, богословском контекстах. Миролюбивое на первый взгляд суждение оказывается конфронтационным.

212

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 SUMMARIES D.N. Zamyatin Geo-cultural branding of territories: the conceptual grounds Key words: geo-cultural branding, brand, territory, geo-culture, territorial identity

Any territory – a village, a town, a small locality, a large region, a country, a macroregion, etc. – can be represented as a dedicated, thoroughly structured image. The image of the territory can be constructed, formed, as a geo-cultural brand. The article is devoted to the search for the conceptual grounds for the creation of these brands. The author refines the notions: image, geo-culture, geo-cultural space, image of the territory, figurative-geographical map. The article offers the characteristic of the geo-cultural branding of territories possible stages. A.O. Bulina Territory brand as crucial component of its potential for development Key words: brand territory, socio-cultural sphere, creative class City and place branding has become increasingly popular in recent times. It was picked up by the Russian regions. Perhaps, in this case a gap between Russia and Western countries will benefit, since branding professionals will take into account experience, both positive and negative. It affects primarily the impact of the brand on the territory through the prism of human flows: tourist and professional and other. City or territory brand can be seen a marker in overcoming the problems associated with asymmetric and incomplete information. Building brand and marketing strategy for Russian regions can and should take into account previous experience but with caution on its own character.

M. Yu. Timofeev Russian cities and regions as (post) industrial brands Keywords: brand, city, state, capital, birthplace, center, an industrial city, an industrial region The article investigates the role and place of the industrial potential and heritage cities and regions of Russia with their branding and rebranding. The refinement of the concept of "brand" is given. The analysis of (post-) industrial resources in terms of a system approach is made. Industrial component of brand architecture is compared with other symbolic resources.

E.V. Golovneva Regional identity as a form of collective identity and it`s structure Key words: regional identity, structure of regional identity, local, sense of place, collective identity. This paper deals with the consideration of theoretical model of regional identity and characterization of cognitive, axiological, emotional and regulative components in its structure. The defined components are considered to be the ways of description and creating of the regional identity. A specific attention is being paid to peculiarities of regional identity as a form of collective identity on base of characterization of structural components of this phenomenon.

213

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 M.V. Nazukina Major trends ranking of Russia's Arctic regions Keywords: Arctic, macro-region, regional identity

The article analyzes the basic images that compose the Arctic identity in Russia's Arctic Regions. Identified the following meanings constituting singularity space as macro-Arctic Russia: climatic, national, socio-cultural, economic, geographic and symbolical.

A.A. Musiyezdov The territorial identity in contemporary society: a theoretical analysis Keywords: territorial identity, identity, territory, branding. The article deals with analysis of specificities of territorial identities in contemporary society. Globalization processes affect different aspects of social life and problematize territorial identity. Various social actors faced with the necessity of expression their own distinctness and independence in these circumstances. The features of modern society that are of fundamental importance for the formation and functioning of territorial identities are the change in the balance of society and territory, on the one hand, and the change of identification mechanisms themselves, on the other hand. This leads to an increasing necessity of regional images designing. In this connection it is important to distinguish the formation of territorial images to promote sites on the one hand, and to provide a positive self of local inhabitants on the other hand. Mixing of these goals leads to inefficiency of practical action.

O.V. Ignatyeva, O.V. Lysenko One project analyses: “Perm cultural revolution” in sociologist’s eyes Kew words: Perm cultural project, city identity, cultural politics, city society, social strata of the city society, city branding, territorial marketing The article considers the Perm cultural project realization experience – the ambitious program of the cultural development of the region that was being implemented in 2008 – 2012 in the Perm region. On the basis of the modern cities’ sosieties analyses, and relying on the field research, document analyses, and personal surveys data, the authors analyse the key ideas of the project, the reaction of different social strata of the city society towards it, and some of its consequences. The draft version of the conditions required for the successful implementation of the projects dealing with the cultural politics of Russian regions and cities is presented in the article.

L. E. Dobreitsina Branding Industrial Town: In Search for Meanings, Problems and Perspectives (the case of Nizhny Tagil). Key words: Ural, branding of industrial city, Nizhny Tagil The article is written as a reflection on the possibilities of brand development for Nizhny Tagil, a typical Ural industrial town. The author considers the positives and negatives of “industrial town” brand and the opportunities presented in this regard by traditional crafts – namely, Tagil painted trays, and also by natural resources, i.e. malachite. The two brand themes pro-

214

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

posed here are already partially being realized in Tagil, but, in author’s opinion, they could benefit from more vigorous development: Tagil as a town of craftsmen (inventors, artists) and Tagil as a domain of Demidov family (the famous industrialists and philanthropists). This text provides justification of these two brands both from the historical point of view, and based on the realities of contemporary life. The conclusion is that, by complementing each other, these two themes will help to realize the main and obvious brand of Tagil as an industrial town, a factory town – by doing this on a substantially better, more positive, “humanized” level.

L.M. Gavrilina “Kaliningrad text” as representation of regional identity Key words: self-identity, identity, identity crisis, regional identity, local text, super-text, communication The article addresses local texts as a representation of the regional identity and as a form and the method of its creation. During the two recent decades there has been a real boom of local texts which became a reaction vis-à-vis the existing identity crisis. This is the way for local communities to establish “the local order against background of a global chaos” in the context of the “liquid modernity” (Z. Bauman), by trying to make its space more meaningful through constructing special features of their locus. The author of the article defines the phenomenon of the “Kaliningrad text” as a “local super-text” that has emerged as a manifestation of the Kaliningrad sub-culture and representation of a regional identity. The article emphasizes structural characteristics of the “Kaliningrad super-text”, its key themes and tunes, the stages of its genesis and trends of its development.

L. V. Bekh Fine ceramics in the context of polymorphism Ukrainian cultural space in the 17th century Key words: fine ceramic, functioning, Ukraine, polymorphism, porcelain, faience The article is devoted to features the functioning of fine ceramics on the territory of Ukraine in the 17th century. This article briefly examines the specificity process of gradual inculcation of the porcelain and faience in everyday life of the Ukrainian elite

V. N. Konstantinova Urban and rural identities: methodological aspects and some results of the oral history researches of images of cities of Pryazovya and urbanization processes in the region Key words: oral history expedition, Pryazovya, identity, urbanization, townspeople, peasants. The article presents the methodology and results of the oral history expeditions aimed at studying the urban and rural identities in the context of the research of the Northern Pryazovya citizens’ perception of peasant-settlers and their place in the social structure of cities. Materials of these oral history expeditions give the opportunity to see through the eyes of the Northern Pryazovya inhabitants, of the first half of the twentieth century, the urbanization processes of this period; to make some observations about how deeply in the minds of the urban population of this region rooted myths and stereotypes about peasant-settlers and vice versa. The urbanization processes have been one of the most significant characteristics of the Northern Pryazovya history from the last quarter of the XVІII century. It is substantiated that the rural element played a

215

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013

prominent role in the urban colonization of the region; the character of perception by traditional rural population of Pryazovya of new settlements in a certain extent influenced the course of urbanization; the formation of «urban lifestyle» has undergone a significant impact on the part of the rural population life of the region; the categories «Own» -«Alien» were among the key in the perception by the peasant population of the region of the urban citizens; the cities since the time of their appearance played a role of outposts of policy of unification and centralization in the region, which was one of the reasons of the ambiguous attitude of the local peasants to the urban way of life.

I.I.Lyman Anti-"city of brides"?: The image of Zaporozhye as "Cossack male union", or "Women were not allowed on Sich" Key words: the image of the city, Cossacks, Zaporozhzhye Sech, Zaporozhzhye, gender, myth, stereotype. Complex of problems associated with the formation of the image of Zaporozhzhye is considered in the context of reflections about the nature of the relationship between historical realities and myths, about the mechanisms of formation of the latter, about the specifics of influence on the images of certain areas of the real facts, events, processes and trends that have occurred in the past, their refraction in the folk tradition. Particular attention is paid to the stereotypes about celibacy of Zaporozhzhya Cossacks, the existence of Zaporozhzhya Sich on the island of Khortytsya, about city Zaporozhye as the "heart" of the Cossack land. Case study of Zaporozhzhye is indicative in terms of stereotypical characters that generate regional identity.

O.V. Riabov «Sveta from Ivanovo» as the Mirror of the Snow Revolution Key words: «Sveta from Ivanovo», 2011–13 Russian protests, political mobilization, Orientalism, Postcolonial studies, capital and province, regional identity The case-study deals with representations of a young supporter of United Russia, Svetlana Kuritsyna (a.k.a. «Sveta from Ivanovo») in the discourse of the Snow revolution in Russia. The author points out that her image was exploited by both the protesters and authorities in political mobilization. The article demonstrates the liberal opposition’s attitudes to the Russian province that shapes social support of the protests.

T.B. Ryabova, I.N. Codina, L.V. Bunicheva «The City of the Brides»?: On the role of gender markers in regional identity. Keywords: Gender markers, gender stereotypes, masculinity, femininity, regional identity, city image, city brand. The paper analyzes gender markers inclusion in regional identification basing on sociological research in the city of Ivanovo. The authors examine shared attitudes to the specifics of Ivanovo masculinity and femininity. Ivanovo citizens explain such specifics by special conditions of the “City of Brides”, linked with supposed gender imbalance in the city. The paper shows how such stereotypes influence the evaluation of the city symbols and the city image.

216

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 E. Pankratova Life satisfaction in the “city of brides”

Keywords: life satisfaction, subjective evaluations, factors influencing life satisfaction, subjective well-being. The article is devoted to the analysis of life satisfaction phenomenon. Treatments of the concept of foreign and domestic scientists are given. Various ways of life satisfaction assessment are analyzed. The results of the author's sociological research (May, 2013) are given in article. The survey purpose is to study various aspects of Ivanovo population life satisfaction. As a result of research factors, influencing life satisfaction, are revealed.

V. N. Kalyuzhniy. Ukraine I love, but ... (about one aphorism of Lubomyr Husar) Key words: Ukraine, East-West, Husar, structure, syntax, Semantics, logic, opposition, homeland, love. The maxim of Cardinal Lubomyr Husar (Ukrainian Church): «Between East and West Ukraine there is no division, there is a separation between those who like the Ukraine, and who does not love her» is analyzed. The work is done in a structurally-semiotic way. The syntax, semantics and the logical structure of the utterance is studied. The phrase is seen in the political, cultural, and theological contexts. Peaceful at first glance judgment turns out to be confrontational.

217

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Бочковская Анна Викторовна (Москва, Россия) — кандидат исторических наук, доцент кафедры истории Южной Азии Института стран Азии и Африки МГУ имени М. В. Ломоносова. E-mail: anna-bochkovskaya@yandex.ru Булина Анна Олеговна (Санкт-Петербург, Россия) — студентка магистратуры экономического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Email: bulina.anna@gmail.com

Буничева Любовь Владимировна (Иваново, Россия) — студентка пятого курса социолого-психологического факультета Ивановского государственного университета. Email: bunicheva_lybov@mail.ru

Гаврилина Лариса Михайловна (Москва, Россия) — кандидат исторических наук, доцент Московский государственный университет культуры и искусств (МГУКИ), доцент кафедры теории культуры, этики и эстетики. E-mail: gavrilina_larisa@mail.ru

Головнёва Елена Валентиновна (Екатеринбург, Россия) — кандидат философских наук, доцент кафедры культурологии и дизайна Уральского федерального университета имени первого Президента России Б.Н. Ельцина. E-mail: golovneva.elena@gmail.com

Добрейцина Лидия Евгеньевна (Екатеринбург, Россия) — кандидат культурологии, доцент кафедры культурологии и социально-культурной деятельности Уральского федерального университета имени первого Президента России Б. Н. Ельцина. E-mail: dobreycina@yandex.ru

Замятин Дмитрий Николаевич (Москва, Россия) — доктор культурологии, главный научный сотрудник Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачева. E-mail: metageogr@mail.ru

Игнатьева Оксана Валерьевна (Пермь, Россия) — кандидат исторических наук, заведующая

кафедрой

культурологии

Пермского

государственного

педагогического университета. E-mail: ignatieva2007@rambler.ru

гуманитарно-

218

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Калюжный Владимир Николаевич (Харьков, Украина) — кандидат физико-

математических наук, доцент кафедры теории функций и функционального анализа механико-математического факультета Харьковского национального университета им. В. Н. Каразина. E-mail: kvn_07@list.ru

Кодина Инна Николаевна (Иваново, Россия) — кандидат социологических наук, старший преподаватель кафедры общей социологии и управления персоналом Ивановского государственного университета. E-mail: kodina_inna@mail.ru

Коновалова Ирина Геннадьевна (Москва, Россия) — доктор исторических наук, главный научный сотрудник, заместитель директора Института всеобщей истории РАН, руководитель Центра исторической географии и картографии. E-mail: konovalova@igh.ru

Константинова Виктория Николаевна (Бердянск, Украина) — доктор исторических наук, профессор Бердянского государственного педагогического университета, директор

Научно-исследовательского

института

исторической

урбанистики.

E-mail:

VNKonst@ukr.net

Лавренова Ольга Александровна (Москва, Россия) — кандидат географических наук, доктор философских наук. E-mail: olgalavr@mail.ru

Лыман Игорь Игоревич (Бердянск, Украина) — доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории Украины Бердянского государственного педагогического университета. E-mail: Lyman@ukr.net

Лысенко Олег Владиславович (Пермь, Россия) — кандидат социологических наук,

доцент

кафедры

культурологии

Пермского государственного гуманитарно-

педагогического университета. E-mail: oleg-lysenko@yandex.ru

Магидович Марина Леонидовна (Санкт-Петербург, Россия) — доктор социологических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета экономики и финансов, директор СПб РОО «Центр социологии искусства». E-mail: artsoc@rambler.ru

219

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 5, 2013 Мусиездов Алексей Александрович (Харьков, Украина) — кандидат социологи-

ческих наук, доцент кафедры социологии Харьковский национальный университет имени В.Н. Каразина. E-mail: musiyezdov@gmail.com

Назукина Мария Викторовна (Пермь, Россия) — кандидат политических наук, научный сотрудник отдела по исследованию политических институтов и процессов Пермского филиала Института философии и права УрО РАН, старший преподаватель кафедры политических наук Пермского государственного научно-исследовательского университета. E-mail: nazukina@mail.ru

Рябов Олег Вячеславович (Иваново, Россия) — доктор философских наук, профессор Ивановского государственного университета, председатель Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. E-mail: riabov1@inbox.ru

Рябова Татьяна Борисовна (Иваново, Россия) — доктор социологических наук, профессор Ивановского государственного университета. E-mail: riabova2001@inbox.ru

Панкратова Екатерина Владимировна (Иваново, Россия) — кандидат социологических наук, доцент кафедры социологии и управления персоналом Ивановского государственного университета. E-mail: e_pankratova@land.ru

Савкина Ирина Леонардовна (Тампере, Финляндия) — доктор философии, лектор отделения русского языка и культуры университета г. Тампере. E-mail: irina.savkina@uta.fi

Сидорова Светлана Евгеньевна (Москва, Россия) — кандидат исторических наук, научный сотрудник Центра индийских исследований Института востоковедения РАН. Email: vet07@post.ru

Тимофеев Михаил Юрьевич (Иваново, Россия) — доктор философских наук, профессор кафедры философии Ивановского государственного университета, главный редактор журнала «Лабиринт». E-mail: editor@journal-labirint.com

Фролов Алексей Анатольевич (Москва, Россия) — кандидат исторических наук, старший

научный

npkfrolov@rambler.ru

сотрудник

Института

всеобщей

истории

РАН.

E-mail: