Древнекитайская философия в России

Л. И. Кондрашова, М. Е. Суровцева ДРЕВНЕКИТАЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ В РОССИИ: ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ЛАО-ЦЗЫ Лев Николаевич Толстой еще в молодости заинтересовался историей Китая, китайскими обычаями, традициями. Интерес к этой загадочной для европейцев стране возрос у него в конце 1870-х гг., когда стали появляться первые переводы древнекитайских философских произведений на европейские языки. В этот переломный период своей жизни Толстой пытался найти ответы на мучившие его вопросы о сущности и смысле жизни человека. Древнекитайская философия в лице таких знаменитых ее представителей, как Конфуций, Лаоцзы, Мэн-цзы, Мо-цзы во многом помогла ему осмыслить мироздание и положение человека с иной точки зрения. Китайский исследователь Чжао Чуньмэй пишет о том, что «для Толстого учение Дао и “недеяние” были откровениями. Они дали ему новое понимание гармонии и покоя мира, душевных стремлений человека». С другой стороны, учения китайских философов оказались очень близки Толстому еще и потому, что он увидел в них свои, уже давно им обдумываемые и глубоко выстраданные мысли. Наиболее сильное впечатление на Толстого произвел текст, приписываемый Лао-цзы. В начале 1880-х г. Толстой прочитал «Дао дэ цзин», сравнивая три перевода с древнекитайского – на французский (С. Жюльена), немецкий (В. Ф. фон Штрауса) и английский (Дж. Легга). И сразу же начал сам переводить трактат Лао-цзы на русский язык – ведь русских переводов тогда еще не было. Он записал некоторые особенно поразившие его мысли из «Дао дэ цзина» в черновике. Толстой оставил работу и вернулся к ней только через десять лет (в 1893 г.), когда его друг Е. И. Попов, также занимавшийся тогда переводом трактата Лаоцзы, обратился к писателю с просьбой проверить точность его перевода на русский язык. Толстой настолько увлекся редактированием текста Попова, что постепенно изменил сам характер своей работы: получился не перевод трактата, а избранные мысли Лао-цзы в изложении самого Толстого (текст Попова напечатан не был). «Изречения китайского мудреца Лао-Тсе, избранные Львом Толстым» (изданы в издательстве «Посредник» в 1910 г.) стали итогом напряженного и длительного труда писателя, в процессе которого он с все глубже вникал в трудную для человека, воспитанного в западной традиции, «китайскую мудрость».

485

«Изречения» можно назвать одним из первых переводов «Дао дэ цзина» на русский язык (хотя и достаточно сокращенным). Но самым первым переводом был труд японского ученого Масутаро (Даниила Павловича) Конисси, последователя и друга писателя, опубликованный в 1894 г. в журнале «Вопросы философии и психологии». Однако перевод Конисси не удовлетворил писателя. Некоторые особенно впечатлившие его изречения Лао-цзы Толстой в последние годы своей жизни включал в издаваемые им сборники мыслей мудрых людей: «Круг чтения» (1904–1908), «На каждый день (1906–1910), «Для души» (1909), «Путь жизни» (1910). Что же так привлекло Толстого в «Дао дэ цзине» и в какой степени была им понята картина мира, представленная в этом древнекитайском трактате? Сумел ли Толстой достаточно глубоко осмыслить эту стройную и цельную картину мироустройства, изложенную в «Дао дэ цзине», понять смысл основополагающих понятий древнекитайской философии (Дао, дэ) и их взаимоотношения? Большинство исследователей, занимавшихся изучением темы «Толстой и Лаоцзы» (Ян Хиншун1, И. С. Лисевич2, А. И. Шифман3), отрицало наличие у писателя интереса к метафизике Лао-цзы. Они считали, что Толстого привлекало прежде всего нравственное учение китайского мудреца и идея «недеяния» (для Толстого это и «непротивление злу насилием»). Картина же Вселенной, представленная Лао-цзы, взаимосвязь Космоса и человека, значение Дао как основополагающего принципа устройства мира и человеческой жизни, по их мнению, не заинтересовали Толстого. На наш взгляд, с этим нельзя согласиться. Несмотря на то, что, работая над «Изречениями», Толстой жаловался на «труднопонимаемость» мыслей Лао-цзы, на то, что они «мистические», «плохо выражены, плохо переведены, к тому же “перевод с перевода”»4, можно только восхититься творческой мощью его ума. Писатель сумел ухватить главное в древнекитайской философии – стройность, цельность и логичность, неразрывную взаимосвязь между законами Вселенной и бытием человека. Обозначая в «Изречениях» понятие Дао словом Тао и включив в перевод главные чжаны, где характеризуется это понятие, Толстой в последующих работах (сборниках изречений мудрых людей) обращается с этим понятием гораздо более вольно, называя Дао то «Существом», то «Разумом», то «Всем», а, чаще всего, Богом, из чего, например, Ян Хиншун делает вывод: «Почти все имеющиеся до настоящего времени переводы “Дао дэ цзина” представляют интерпретацию этого древнего произведения с точки зрения христианской религии и в корне искажают его содержание»5. Для того, чтобы понять, так ли это по отношению к Толстому, нужно разобраться с тем, что же такое «толстовский» Бог.

1

Ян Хиншун. Древнекитайский философ Лао-цзы и его учение. М., 1950. Лисевич И. С. Китайские источники // Л. Н. Толстой. Круг чтения, 2. М., 1991. С. 338–342.

3 Шифман А. И. Лев Толстой и Восток. М.: Наука, 1971.

4 Толстой Л. Н. Полное собр. соч.: В 90 т. М., 1928–1958. Т. 55. С. 198. (Далее в тексте ссылки на это издание даются только с указанием в скобках номера тома и страницы).

5 Ян Хиншун. Ук. соч. С. 112.

2

486

Профессор Принстонского университета Ричард Густафсон в своей книге «Обитатель и Чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого» подробно анализирует мысли Толстого о Боге, высказанные им в разное время в «Дневнике», в «Исповеди», в трактате «О жизни» и в письмах. «Основное понятие, основополагающее для метафизики Толстого, – это понятие о Боге», делает он вывод. Однако при этом Густафсон признает, что у Толстого, «несомненно, понятие о Боге было несколько туманным»1. Если в молодые годы Толстого можно было считать ортодоксально верующим православным христианином, хотя и испытывавшим порою сомнения в существовании Бога, то начиная с перелома в мировоззрении (1870–1880 гг.), он все чаще размышляет о том, что же такое Бог. Сомнения в существовании Бога нередко приводят его в ужас, заставляя думать над тем, есть ли смысл в самой жизни. В 1904 г. он записывает: «Бог есть икс, но хотя значение икса неизвестно нам, без икса не только решать, но нельзя и составить никакого уравнения» (55, 98). И все же этот «икс» поддается расшифровке при внимательном ознакомлении с разнообразными суждениями Толстого о Боге. Так, 13 июня 1904 г. Толстой записывает в дневнике: «О Боге думал то, что наш Бог … страшно антропоморфичен, выдуман нами по нашим слабостям. Бог, тот, к[оторо]го я не то, что сознаю, не то, что понимаю, а тот, существование к[оторо]го для меня неизбежно, хотя я ничего не могу знать про Него, как только то, что Он есть, этот Бог для меня вечно непознаваемый. Я сознаю нечто вневременное, внепространственное, внепричинное, но я никакого права не имею называть это Богом, то есть в этой невещественности, вневременности, непространственности, внепричинности видеть Бога и его сущность. Но начало этой сущности может и должно быть совсем иное и совершенно недоступное мне. … Нет Бога, к[оторо]го я могу просить обо мне заботиться, который меня награждает и карает, но зато я не случайно явившееся по чьей-то прихоти существо, а я орган Бога. Он мне неизвестен, но мое назначение в нем не только известно мне, но моя причастность ему составляет непоколебимую основу моей жизни» (55, 51). А в одной из последних предсмертных записей (31 октября 1910 г., записная книжка № 7) эта же мысль выражена предельно четко: «Бог есть неограниченное все, человек есть лишь ограниченное проявление Его» (58, 234). Эти цитаты ясно говорят нам о том, как близко понимание Толстым сущности Бога к трактовкам категории Дао древнекитайскими философами. Толстовский Бог столь же всеобъемлющ («Все»), непознаваем, также является началом и источником мира и всего живого, включая человека с его представлениями о счастье и благе, как и Дао Лао-цзы. Но если в «Дао дэ цзине», кроме Дао, присутствует еще одно основополагающее понятие, Дэ (видимая форма проявления бесформенного, невидимого и неуловимого Дао в мире вещей, причем не только как их материальной, но и духовной субстанции), то у Толстого слово «Дэ» не употребляется вообще.

1 Густафсон Р. Ф. Обитатель и Чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого. СПб., 2003. С. 103.

487

Впрочем, Толстой подчеркивает понятие «высшей добродетели», что в его представлении соответствует Дэ. Не восприняв во всей его полноте это второе основополагающее понятие древнекитайской философии, Толстой, тем не менее, уловил главное у Лао-цзы – идею единства мира: Дао и Дэ неразрывно связаны в единое целое. Толстой, который с самого начала творческой деятельности помещал нравственные идеалы в основу своей философии, не мог не оценить учение, в котором под необходимость для человека обязательно следовать нравственным законам подведено такое убедительное метафизическое обоснование, как у Лаоцзы. Не случайно, впервые читая «Дао дэ цзин», Толстой написал на полях книги: «Метафизика прелестно!». Идея единства мира – живой и неживой материи, материального и духовного, которая является основополагающей в древнекитайской философии (в отличие от западной традиции, где духовное и материальное оппонируют друг другу) – оказалась очень близка Толстому. На это обратил особое внимание Густафсон, занимаясь анализом художественного творчества Толстого с теологической (философской) точки зрения: главные герои толстовских произведений воспринимают мир как целое, а человека (и себя) – как часть этого целого (Николенька Иртеньев в трилогии «Детство. Отрочество. Юность», Оленин, Пьер и князь Андрей, Каратаев, Левин). Эта же мысль постоянно присутствует и в «Дневнике» писателя, с годами все чаще. Так, в 1905 г. Толстой характеризует жизнь как «единство в разделенности, или разделенность в единстве» (55, 137), а в 1907 г. записывает: «Есть Нечто непреходящее, неизменяющееся, короче: непространственное, невременное и не частичное, а цельное. Я знаю, что оно есть, сознаю себя в нем, но вижу себя ограниченным телом в пространстве и движением во времени» (56, 42). В понимании Толстого Дао и Бог − почти аналоги: и то и другое самореализуется и во внешнем мире, и во внутреннем мире человека: Дао изначально является необходимой составной частью каждой человеческой души, Бог зажигает в человеке божественную искру. Толстой изложил эту мысль посвоему в статье «Сущность учения Лао-Тзе», предваряющей «Изречения ЛаоТзе, избранные Львом Толстым». На первый взгляд, кажется, что писатель (как и в трактате «О жизни») противопоставляет друг другу потребности тела и духа, призывая людей «жить не для тела, а для духа». Известный толстовед А. И. Шифман, один из немногих исследователей темы «Толстой и Восток», так и понял мысль Толстого: «Толстой считает главным в учении Лао-цзы его призыв “жить не для тела, а для духа”, то есть истолковывает его как морально-этический кодекс, определяющий отношение человека к окружающему миру»1. Но, во-первых, эта мысль вовсе не соответствует учению китайского философа, а, во-вторых, она не является и мыслью Толстого, который высказывает нечто совсем противоположное: человек «может сознавать себя и отде-

ленным и нераздельным, и временным и вечным, и телесным и духовным, и животным и божественным». «Для достижения себя духовным и божественным, по Лао-Тзе, есть только один путь, который он определяет словом Тао, включающим в себя понятие высшей добродетели», говорит И. С. Лисевич1. Этими словами Толстой подтверждает: человек един, весь вопрос, какой путь он для себя выберет. Получается, чтобы «жить для духа», нужно следовать Дао-Богу. Представление об универсуме в «Дао дэ цзине» дополняют понятия «пустоты» и «воды» В древнекитайской философии «пустота» является обителью Дао, в которой оно постоянно рождает видимый мир, непрерывно пульсируя, наподобие кузнечного меха (чжан 5). И для того чтобы впустить в себя Дао, человек должен освободить свое сердце от речей, страстей и ненужных забот. Таким образом, Дао и пустота – в сущности, единое целое. К этому метафизическому смыслу Толстой приближался постепенно в процессе осмысления понятия сюй (пустота), о чем свидетельствуют его записи в «Дневнике», Так, в дневниковой записи, сделанной 5 октября 1891 г., Толстой трактует это понятие как «внутреннюю свободу человека. А в «Яснополянских записках» Д. П. Маковицкого от 17 ноября 1906 г. зафиксированы следующие слова Толстого: «На днях в “Мыслях мудрых людей” было изречение Лао-Тзе, которое я только сейчас понял. … Раньше я его не понимал. Значит, что человек только тогда силен, когда отрекается от себя, от своих страстей… тогда в нем образуется пустота, в которую входит божество». Еще больше заворожил Толстого образ воды у Лао-цзы. В китайской философии вода, как и пустота, наделена метафизическим смыслом: стекая вниз, она всегда оказывается ниже всех, как самка, рождающая жизнь. И в этом она подобна Дао. В 61-м чжане «Дао Дэ цзина» низовье реки отождествляется с «узлом Поднебесной», «Самкой Поднебесной». Однако, включив в свои «Изречения» почти все чжаны, посвященные воде, Толстой пропустил чжан 61: метафизический смысл воды не был им понят до конца. Однако он обратил внимание на то качество воды, которое можно было бы назвать «силой слабости». Казалось бы, это самое мягкое и самое слабое существо в мире, но в преодолении твердого и крепкого она непобедима, и на свете нет ей равного. Тем самым она похожа на недеяние»2. Первый и главный принцип человеческого поведения в древнекитайской философии – это принцип у вэй (в русских переводах – «недеяние», у Толстого – «неделание»). Кратко и емко расшифрована эта категория в книге Е. А. Торчинова «Даосизм»: это «отсутствие произвольной целеполагающей деятельности, противоречащей спонтанной самоестественности Дао, и порожденной и организованной им природы»3. Толстого очень заинтересовала идея «неделания» как необходимой и неизбежной (порожденной самим мироустройством) основы всех человеческих поступков. Возможно, еще и потому, что эта мысль (как 1

Лисевич И. С. Лао-цзы. Книга Пути и Благодати. Дао дэ цзин. М., 1994. С. 141–142. Лао-цзы. Дао дэ цзин / Пер. Ян Хиншуна. М.: Медков, 2007. С. 159.

3 Торчинов Е. А. Даосизм. СПб., 1998. С. 224.

2

1

Шифман А. И. Лев Толстой и Восток. М., 1971. С. 45.

488

489

идея ненасилия, непротивления злу насилием) зародилась у него еще в юности и осмыслялась с тех пор постоянно – и в «Дневнике», и в художественном творчестве (Кутузов и Каратаев в «Войне и мире», а в последние годы жизни писателя – в «Воскресении» в виде критики деятельности правящей власти и церкви, только ухудшающих положение народа). Принцип «неделания» Толстой считал одной из главных идей «Дао дэ цзина». Так, он пишет в «Дневнике» 1 апреля 1891 г.: «Велика истина Лао-Цзы … «неделания» – ничего не делать, не затевать, а только отдаваться тому, чему считаешь хорошим отдаваться – отдаваться тому, в чем совпадаешь с потоком, с волей Божьей…» (52, 25). Ученые, занимавшиеся темой «Толстой и Лао-цзы», большую часть своих исследований посвящали вопросу о том, как преломилось в философии Толстого учение Лао-цзы о необходимости «недеяния». В частности, этой теме посвящены две специальные статьи: Ким Рехо (Россия): «Неделание»: Лаоцзы, Лев Толстой и мы»1 и С. Е. Юркова (СПб) «О “неделании” и “вселенской скуке бытия”. Лев Толстой и Лао-цзы»2. Первая статья посвящена самой категории «недеяния» у Лао-цзы и Толстого и статье писателя «Неделание» (1893 г.), свидетельствующей о скептическом отношении Толстого к активному движению человечества по пути технического прогресса и развития науки, не учитывающем при этом нравственного развития. Резко критическое отношение Толстого (особенно в последние годы жизни) к техническому прогрессу и достижениям науки во многом совпадает с отношением Лао-цзы к учености, основанной на книжном знании. В своей статье С. Е. Юрков подчеркивает, что «в даосизме школа мудрости, эталон человеческого поведения – молчащая природа, впитывающая Дао… Интуитивное знание, подчинение и слияние с природой − ключевой смысл уроков даосизма»3. Толстой тоже очень высоко ценил интуитивное знание: его любимая героиня Наташа Ростова «не удостаивает быть умной», она мудра интуитивной природной мудростью. Интуитивной мудростью обладает и Кутузов. Поиски смысла жизни любимыми героями Толстого осуществляются не путем размышлений и рассуждений, а подсознательным усвоением уроков жизни. Отрицая активное действие в отношении других, Лао-цзы признает его в отношении человека к самому себе: самосовершенствование, как единственно возможный способ овладеть Дао – это то активное усилие, которое признает философ. Толстой, с юных лет стремившийся к самосовершенствованию, считал его способом человека приобщения к Богу (Дао) и путем человечества к построению на земле «царства Божьего» (царства гармонии). Только самосовершенствованием достигается подлинно нравственная жизнь, то есть духовная гармония.

Толстого не смутило, что его активная проповедь христианской любви к ближнему (чувством безмерным, особенно в интерпретации Толстого), на первый взгляд, не соответствует идее Лао-цзы о необходимости соблюдать чувство меры, не близки утверждению китайского мыслителя, что Небо и Земля беспристрастны ко всему живому (чжан № 5). Но, как нам кажется, С. Е. Юрков убедительно объясняет в своей статье, что толстовская идея любви не противоречит идее «недеяния»: «Важно подчеркнуть то общее, что объединяет теоретические позиции Толстого и Лао-цзы, обеспечивая для Толстого, в конечном счете, выполнимость принципа “неделания” и христианской заповеди о любви»1. По мнению Юркова, таким общим основанием является для обоих мыслителей признание единого абсолютного верховного начала (Дао, Бог – тем более, что в восприятии Толстого это почти аналоги). Соблюдая «недеяние», соблюдаешь Дао; не проявляя агрессии по отношению к людям (т. е. соблюдая «недеяние»), не делаешь им зла; не причиняя зла, открываешь путь добру, которое несет Дао («оно всегда на стороне добрых», чжан 79), а добро в отношениях людей между собой – это сочувствие, милосердие, взаимопомощь, т. е., в конечном счете, взаимная любовь. Увлечение Толстого учением Лао-цзы и его ощущение сходства многих своих представлений о месте человека в мироустройстве с философской системой древнекитайского мудреца, в конечном итоге, привело писателя к мысли о почти полном совпадении их взглядов. «У нас есть результаты мыслей величайших мыслителей, выделившихся на протяжении тысячелетий из миллиардов и миллиардов людей, и эти результаты мышления этих великих людей просеяны через решето и сито времени. Отброшено все посредственное, осталось одно самобытное, глубокое, нужное: остались Веды, Зороастр, Будда, Лао-цзы, Конфуций, Ментзе, Христос, Магомет, Сократ, Марк Аврелий, Эпиктет и новые: Руссо, Паскаль, Кант, Шопенгауэр и еще многие» («Дневник», 23 окт. 1909 г.)

(57, 158). А «результаты мыслей величайших мыслителей» – это их высказывания о необходимости для человека духовной жизни, которая приводит человека к осознанию «нравственного закона внутри нас». Суть же этого закона заключается в непричинении зла друг другу. Так Толстой приходит к выводу, «что сущность учения Лао-Цзы есть та же, что и сущность учения христианского» (40, 251). Более того, все религии и учения, обосновывающие истинность нравственных общечеловеческих ценностей, сходны. Таким образом, сопоставление философских взглядов Толстого и Лао-цзы обозначает точки соприкосновения западных и восточных культур.

1

Ким Рехо. «Неделание»: Лао-цзы, Лев Толстой и мы // Магиструм. М., 1993. С. 13–15. Юрков С. Е. О «неделании» и «вселенской скуке бытия». Лев Толстой и Лао-цзы // Толстовский сборник. Тула, 2000. С. 18–31.

3 Там же. С. 25.

2

490

1

Там же. С. 32.

491