АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ. ИЗБРАННОЕ by Издательство "ИВАНОВО"

АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ Избранное

Алексей Лебедев (1912–1941)

АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ

Избранное

Иваново 2013

УДК 821 ББК 84(2Рос=Рус)65 Л 33

Ивановское отделение Союза писателей России и составитель «Избранного» приносят сердечную благодарность за содействие в издании сборника Ю.В. Смирнову, члену Совета Федерации РФ, и М.М. Шмелёву, генеральному директору ТДЛ «Текстиль». Особая признательность Г.Т. Азеевой, председателю правления Ивановского областного отделения Международного общественного фонда «Российский фонд мира», в рамках программы которого «Память народная» выходит эта книга.

Редактор-составитель Л.И. Щасная В оформлении обложки использован рисунок поэта И.А. Смирнова

Лебедев А.А.

Л 33 Избранное: Письма. Стихи / Ред.-сост. Л.И. Щасная. – Иваново: ОАО «Издательство «Иваново», 2013. – 264 с.

ISBN 978-5-85229-456-2

«ЗВОН КОЛОКОЛА...» Со дня рождения поэта-мариниста Алексея Лебедева прошло сто лет (1912–2012). Из них только двадцать девять были отпущены ему для жизни и творчества: в ноябре 1941 года помощник штурмана подводной лодки Л-2 лейтенант Лебедев погиб в своём первом боевом походе. Он успел издать два маленьких поэтических сборника – «Кронштадт» (Л., Гослитиздат, 1939) и «Лирика моря» (Л., Гослитиздат, 1940). Его, ещё курсанта Ленинградского высшего военно-морского училища им. Фрунзе, в 1939 году приняли в Союз писателей. Он много печатался в периодике Ленинграда и Москвы, с успехом выступал перед самыми разными, большей частью флотскими, аудиториями... И стал любимцем Балтики, воспетой им с таким пафосом! А после гибели – её поэтическим символом и легендой: Это мы у врат морских на страже. Реет вымпел, летний ветер влажен. Синих звёзд в ночи пылает пламя, Родина за нашими плечами! <...> ...Враг в бою узнает нашу цену, Если я умру, придут на смену Тысячи товарищей любимых, Балтики сынов непобедимых. Стихи Алексея Лебедева были насыщены энергией патриотизма и социального оптимизма. И это естественно соответствовало духу времени: поэт носил военно-морскую форму, когда шло строительство большого советского Флота. 5

Патриотическая патетика сегодня не в чести... Но отменяет ли это наше внимание к лучшему, на мой взгляд, русскому (а не только советскому) поэту-маринисту? Разве любой литератор не принадлежит сначала своему поколению, а потом уж, если Бог даст, и потомкам? Интерес же к советской эпохе, что бы там ни делали и ни говорили её ненавистники, не иссяк. Время это, полное трагических противоречий, оставило нам и своих мучеников, и героев, и прекрасные песни, и великую поэзию Великой Отечественной... Но именно огульное отрицание иными «историками» советского периода вынуждает говорить и писать о некогда широко известном человеке (в Иванове есть улица его имени, мемориальная доска на здании бывшего строительного техникума, бюст в Литературном сквере) как бы внове, учитывая, что для кого-то, а пожалуй для многих, имя это прозвучит впервые. И это при том, что талантливость и стремительно возраставшее поэтическое мастерство Алексея Лебедева, равно как и магия его незаурядной личности настолько выделили его из ряда современников, что сразу после его трагической гибели стала складываться обширная литература воспоминаний о поэте-моряке: биографические очерки, рассказы, поэтические посвящения; документально-художественные повести (В. Азарова, В. Сердюка). Стихи его регулярно переиздавались с 1942-го по 1988-й и были особенно почитаемы и любимы на флоте. А в конце 1987 года Алексей Лебедев был удостоен высшей чести для морского офицера – его имя было присвоено боевому кораблю, одному из балтийских тральщиков. Но сегодня, когда живая память о нём почти сошла на нет, и большинство служивших её сохранению – родные, друзья, любящие женщины, моряки и писатели, сами «уже за Флегетоном», – за поэта говорят только его стихи. 6

Во все антологии погибших поэтов-фронтовиков вошло стихотворение А. Лебедева «Тебе» – его поэтическое завещание возлюбленной, жене: Не плачь, мы жили жизнью смелой, Умели храбро умирать. Ты на штабной бумаге белой Об этом сможешь прочитать. Переживи внезапный холод, Полгода замуж не спеши, А я останусь вечно молод Там, в тайниках твоей души. А если сын родится вскоре, Ему одна стезя и цель, Ему одна дорога – море, Моя могила и купель. В этих словах не только готовность доблестно умереть в бою за Родину, но и признание: любовь к морю определяла в его жизни всё, от начала до конца. Она была всеобъемлющей, всепоглощающей – осознанная и неосознанная преданность стихии: «Клокочущая родина морская, / Всего живого истинная мать...» Это особенность поэтического призвания Алексея Лебедева: он – поэт моря. У него почти нет стихов вне этой темы. Уроженец маленького сухопутного Суздаля, он написал однажды о «жителе континента»: «Ты никогда не видел раньше моря, / Но все пути влекли тебя к нему» («Приход к морю»). И многих исследователей поэзии, биографов Лебедева, поэтов, посвящавших ему стихи, занимал вопрос: где же истоки этой удивительной судьбы, так многообразно, так навсегда связанной с морем? Может быть, именно в Суздале, где дед, священник, был преподавателем греческого языка в духовном училище? 7

Здесь жила большая, дружная, интеллигентная семья Лебедевых. После безвременной скоропостижной смерти своего отца Алексея Дмитриевича её возглавил отец будущего поэта – Алексей Алексеевич, юрист, блестяще окончивший Дерптский университет, великолепно знавший историю, литературу (кстати, и сам писал стихи). Пусть Алёша лишь родился там и в сознательном возрасте только наезжал к родным на каникулы, но разве не сама атмосфера семьи, где чтение было любимым занятием дядюшек и тётушек, развила его страстную привязанность к книге? Не из Суздаля ли и его знание «Одиссеи», отражённое в разделе «Старые корабли» («Кронштадт»)? Или книжная страсть к путешествиям родилась под влиянием матери – Людмилы Владимировны, урождённой Лебле, владевшей французским и приобщившей сына к сокровищам зарубежной классики? То и дело встречаются в стихах и письмах Лебедева ссылки на Ги де Мопассана, Г. Лонгфелло, Д. Лондона, Д. Китса... Приключенческая проза Ж. Верна, Р. Стивенсона, Г. Мелвилла, английские баллады и норвежские сказания, позднее – К. Гамсун, с его мятущимся лейтенантом Гланом – всё это формировало мечтателя, фантазёра... А может, неодолимая любовь к морю – из детских и отроческих лет, проведённых на берегах Волги в старинной Костроме? В краю, который дал русскому флоту десятки славных морских фамилий, среди которых Невельские, Бошняки, Купреяновы, Дурново, Чичаговы и многие другие участники и герои морских сражений, первооткрыватели земель, островов, проливов... Волга, несомненно, это – «Путь на моря» (название одного из лебедевских стихотворений, а с шестидесятых и по нынешний день – литературного объединения Ленинграда, Питера), который привёл его, спор8

тивного, закалённого юношу, по комсомольскому призыву на Балтийский флот. А потом и в военно-морское училище, славное своими традициями: именно из бывшего Морского корпуса и вышли в большинстве своём прославленные русские флотоводцы, а также литераторы, композиторы, художники, имена которых были известны Алексею Лебедеву с детства. Но это случилось уже после отъезда семьи Лебедевых из Костромы в Иваново-Вознесенск в 1928 году, после окончания Алексеем девятилетки в 1929-м, а затем и строительного техникума – в конце 1933-го. Так что и сухопутное Иваново – отправной пункт на военно-морскую службу будущего поэтамариниста. И это объясняет, почему именно в нашем городе до недавнего времени было больше всего знаков памяти о нём. С 2008-го с нами сравнялся Суздаль, где был установлен бронзовый памятник земляку. Перефразируя строку из стихотворения «Приход к морю», можно сказать, что с приходом на Балтику «голос волн запел в его груди». Пролетят годы. Алексей Лебедев отслужит срочную, окончит Высшее военно-морское училище им. Фрунзе, станет подводником, его направят на лодку, которая находилась на одном из ленинградских заводов на капитальном ремонте и модернизации, и он напишет стихотворение «Дань романтике», из которого ясно – поэт не в силах расстаться с юношеской мечтой о дальних плаваниях: Идти над глубинами в дали, Путь выбран по взлёту руки, – Не мне ли навстречу вставали Туманные материки? <...> И всюду, где плещутся волны, Где жгуч небосклон золотой, 9

Плыву я, счастливый и вольный, Над звонкой и бурной водой.

И всё-таки, будучи военным моряком, то есть человеком, всецело ограниченным регламентом службы, он оставался счастливым и вольным в пределах своей суровой профессии. Не потому ли, что ему была подвластна стихия поэзии, равнозначная для него – морской? Он создал свой поэтический мир, яркий, красочный (у него было зрение истинного художника: «И покрывает сурик яркий / Сталь прочеканенных бортов...»; «Бегут прибоя палевые ленты...»; «Там вода солона и лилова...»); полный восхитительных запахов («И мир, который пахнул так прекрасно, / Пенькой солёной, горькой солью моря, / И мокрым дубом...»; «Бриз пахнет смолой и канатом...»; «Пахнет краской шаровой железо...»); звучный, звучащий (перекличка боцманских дудок, бой склянок на кораблях – всё это ушло навсегда в прошлое, а в его стихах осталось). Любовь к флоту – в каждом слове его «Одежды моряка», «Строевой подготовки», «Радиста», «Чайника» (о ритуале вечернего чаепития), «Артиллерийской таблицы», «Весны на флоте», «Осени на флоте»... Перечислять пришлось бы все его стихи, посвящённые срочной службе, затем учёбе в Высшем военно-морском училище и, наконец, лейтенантской стезе. Существует какой-то особый «звук», свойственный только его стихам. Он слышится мне в его словах: «Звон колокола – волны медной дрожи / Над стынущею пеною морей...» («Всё ты и ты звучишь в душе моей...», 1941). Естественно и свободно жил он и в истории русского Флота – прошлое и настоящее были для него едины. Поэт-моряк, он постоянно погружался в описание морских сражений и 10

географических открытий, как бы чувствуя свою личную причастность к ним («Смерть Нахимова», «На траверзе Гангута», «Штурман Харитон Лаптев», «Памятник», «Слава Флоту», «Компасный зал», «Карта»...). Как сказано в его «Послесловии» к первому сборнику стихов: «Встаёт немеркнущее имя, / В котором жизнь и сердце, – Флот!» При этом Алексей Лебедев исповедовал не созерцательную, а деятельную любовь к родному «военному морю». Его молодая, энергичная, мускулистая поэзия питалась глубокой убеждённостью автора в своём неотъемлемом праве и долге защищать Отечество. Ещё будучи курсантом, он писал матери, своему самому близкому, задушевному другу, поверенной всех его сердечных волнений: «...я так доволен своей профессией, как, пожалуй, немногие. Немного осталось до окончания, а там служба на морях, это всё, что мне нужно». Любовь к матери, которая «не была никогда помехой моим стремлениям и всегда понимала мою душу» (из письма, написанного Алексеем матери в день своего рождения, 1 августа 1939 г.); чувство долга по отношению к ней и Родине: «...в тебе, моей единственной, неотделимо слились понятия Родины и матери...» (из письма от 1 июля 1941); чувство привязанности к возлюбленной – всё самое главное в его жизни так или иначе связано с морем. Но всё, что он успел написать, создавалось ещё и в контексте мировой поэзии. Прекрасно зная отечественную классику, любя поэтов Серебряного века (в семье были ранние сборники Гумилёва, Ахматовой, Кузмина, Ходасевича...), Лебедев изучал английский, жадно поглощал английских авторов в оригинале и сожалел, что не может читать на французском сонеты Ж. Эредиа, открытого им в 1939-м. Благодаря этому «открытию», Лебедев увлёкся старинной 11

формой сонета и совершенствовал её до последних дней. Его сонеты сорокового, начала сорок первого – это произведения, в которых классическая форма наполнилась сугубо военным содержанием («Возвращение на базу», «Северная кампания» («Залп»), «Зюйд-вест», «Остров»), а философские и лирические размышления всё больше приобретали характер драматически напряжённый, остроконфликтный («Азийский зной безумствует, но синий...», «Когда владеет морем мёртвый штиль...»). Не случайно в антологию «Советский сонет» (М.: «Советская Россия», 1987) как образцы жанра вошли лебедевские сонеты: «Керчь», «Весенний сонет», «Медаль солдата», «Карта», «Янтарь», «Маяк», «За полночь время, светлые Стожары...» и другие. В огранке таланта Алексея Лебедева сказалась и высокая питерская поэтическая школа. Его наставником и редактором сборников был Александр Гитович, руководитель молодёжного литобъединения при Союзе писателей. В группу входили талантливые поэты – М. Троицкий, В. Лифшиц, В. Шефнер, Е. Серебровская, П. Шубин... Его опекал Б. Лавренёв. Он имел право сказать: «Я пил из источников многих...» Преданность мятежной стихии, со звёздами над ней, по которым «определяется» мореход, с берегом, «за пределом пространств многомильных», где «Земля отцветает, и терпким, и сильным / Летит её запах к морям», – стала философией жизни Алексея Лебедева. И вечные для поэзии темы любви и смерти естественно и напрямую оказались связанными с его судьбой. Стихия любви своей переменчивостью сродни морской, а смерть – лишь последнее слияние с родственной одухотворённой стихией: «Где волны ждут меня, как брата, / В минуту гибели моей». 12

Поразительно! – «лебедевское» море, такое «вездесущее», такое однообразно-разное, не утомляет даже в его несовершенных, молодых стихах. Так не устаёшь смотреть на полотна И. Айвазовского... Ни у кого больше из его современников и последователей, флотских поэтов-маринистов, не найдём мы не только такой верности одной теме, но и подобного богатства творческой палитры, жанрового многообразия. А. Лебедев свободно управлялся и с лирическим стихотворением, и с афористичной лозунговой декларацией, и с дружеским посланием, и со стилизацией сказаний, и с поэмой, и с сонетом, и с балладой, и со стихотворной шуткой (юмор всегда ценился на нелёгкой флотской службе, а Лебедеву он был органично присущ). В поэте Алексее Лебедеве были заложены неисчерпаемые возможности: его фантазия била ключом – неудержимая, мощная. И это впоследствии очень способствовало появлению всё новых версий его жизни, легенд о нём. Я называю этот лебедевский феномен – «расширением» судьбы поэта, казалось бы, уже навсегда и бесповоротно завершённой... Рождённый накануне страшных социальных потрясений – Первой мировой, двух революций, Гражданской войны, вошедший в литературу накануне Великой Отечественной, переживший своё второе рождение после гибели, – Алексей Лебедев посмертно «столкнулся» с проблемой памяти и беспамятства в девяностые, нулевые... Но в это же время – по извечным законам диалектики – появилась бо́льшая доступность источников информации, возможность высказывать своё мнение свободно, открыто и объективно. Это я в полной мере испытала, когда в течение нескольких лет собирала материал для книги «Неоплатимый счёт» (Иваново, «Бонус», 13

2003, издатель Е. Машкевич) о судьбе Лебедева и его семьи, о трагической несправедливости в отношении отца, репрессированного и погибшего в 1938 году. Нашлись новые лебедевские стихи, открылась сложность и противоречивость личной жизни поэта. И главное, появилась возможность опубликовать неопубликованное, ознакомиться с потрясающими документами эпохи и почувствовать, осознать, в какое сложное время и как непросто жил Алексей Лебедев. «Столетие прошло, как дым, / Но прежде странствия и славы / Вы, штурман, были молодым», – написал некогда совсем молодой Лебедев о судьбе одного из героев своих стихов... Теперь эта строка приложима и к нему. Но лучшим памятником поэту всё же являются его книги. Настало время, когда на суд читателей после многолетнего перерыва мы представляем «Избранное» Алексея Лебедева. Стихи мариниста соседствуют здесь с его письмами к матери, которые являются не только потрясающим человеческим, но и литературным документом. Также здесь собраны лучшие стихотворные посвящения ему. Их авторы – известные и малоизвестные поэты. Для всех, кто любит высокую поэзию Лебедева, очевидно, что первое столетие поэта не будет последним. Важно только передать эту любовь к уникальному художнику новым поколениям читателей, среди которых непременно найдутся и те юные души, которые будут искать свой «путь на моря», для кого расцветут «розы ветров (...) на картах, / Под брызгами пенных валов».

Л. Щасная

ИЗ ПИСЕМ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА (1937–1941)

22.ХI.1937 Милая моя... Очень тебе благодарен за твоё дорогое для меня письмо. Сейчас, когда острота первых впечатлений несколько притупилась, я могу объективно смотреть на вещи... ...Творческая работа берёт меня почти целиком. Часто я гляжу на свою жизнь и вижу, что сделано слишком мало для того, что могло бы быть и будет. Но мне ещё 25 лет, а горизонты не закрыты. Достичь того, чтобы владеть своими чувствами, в совершенстве знать своё дело, уметь к будничной работе относиться, как к героике. Вот что нужно мне... 18.III.1938 г. Вечер Дорогая моя Амамма! Получил от тебя письмо и очень не рад, что ты болеешь, дорогая моя. Прошу тебя, пожалуйста, полечись основательно. Мамми, милая, конечно, я понимаю всю глубину твоей тоски и знаю, что тут нет должных слов утешения, но одно знай, что ты должна жить и лечиться для нас, ибо ты самое родное и близкое нам существо на земле. И я, и Юрка, и девочки (брат и сёстры Алексея. – В.К.), мы все знаем, что то звено, которое объединяет нас и которого жизнью мы дорожим, как своей, это ты. Пока я жив и работаю, ты никогда не останешься без моей помощи. Ма, милая наша ма, ведь сейчас, когда мы уже встали на ноги и стали взрослыми, 15

в сто раз острее осознаёшь всю глубину твоего сердца и любви от тех дней, когда ты впервые брала нас на руки, и до тех, когда, голодная и усталая в дни 20-х годов, ты не жалела ни себя, ни сил своих, чтобы поднять, поддержать в жизни, прокормить четвёрку своих малышей. Вот мне уже 27 лет скоро, но с каждым годом больше во мне любовь к тебе, давшей нам жизнь, всё дороже мне неповторимое лицо мамми, милые её руки, которые с такой радостью поцеловал бы я сейчас. Дорогая наша, прошу тебя, поддержи своё здоровье, а в сентябре я приеду в отпуск и буду снова сидеть около тебя и говорить о своей жизни и делах, и планах, зная, что ты поймёшь всё так, как может понять лишь мать. Сейчас вечер выходного дня, я снова перечитал твоё письмо, и вот захотелось написать тебе так, чтобы хоть на день тебе стало полегче на сердце. Как только я получу свою карточку, то пошлю её тебе, а также нужные тебе справки. Сам я живу хорошо, мамми, вполне оправился и сейчас работаю опять на полный ход. ...Вообще, так я доволен своей профессией, как, пожалуй, немногие. Немного осталось до окончания, а там служба на морях, это всё, что мне нужно. Погода у нас опять потянула на зиму, и очень приятно плавать в бассейне с водой в плюс 27 градусов и видеть, как за окном крутит метель. Стихов сейчас приходится писать мало, т.к. основное – это учёба, а всё же кое-что новое написал. Коля Пенькин (однокашник Лебедева по училищу и земляк. – В.К.) тебе кланяется. Он очень хороший товарищ, верный и сердечный. Прошу тебя, лечись, мамми, собери все силы и встань на ноги, искренне хочу услышать об этом. Всегда твой Алик.

4.V.1938 Дорогая ма! ...Май встретил хорошо, был на параде, а после пошёл делать визиты приятелям, погода была прекрасная, и надо быть в Ленинграде, чтобы понять, как красив этот город в майские дни. Второго съездил в Петергоф погулять по парку... ну а третьего подготовка к зачётам. Думаю, всё пройдёт хорошо. Написал цикл новых стихов... Конечно, осенью я постараюсь пробыть у тебя возможно больше. Тв. Алик. 8.Х.1938. Вечер Моя дорогая ма! Прости, что так долго не писал тебе, очень был занят службой и не мог выбрать времени... По-видимому, числа 16–17 октября получу отпуск и поеду к тебе. Чувствую сам некую усталость, так что с удовольствием поживу под твоим крылом, работая над стихами. Сейчас у меня много работы с личным составом... По-видимому, к годовщине Октябрьской революции будут известны результаты конкурса в «Красно флотце», в котором я принимал участие, и мне, конечно, не терпится узнать, на щите я или под щитом... Ну вот, целую тебя крепко, напиши мне о том, что тебе привезти из Питера. Твой всегда Алик. P.S. Приеду, поговорим с тобой о многом.

23.ХI.1938 Дорогая мам! ...Дожди в Ленинграде сменились сухой и студёной погодой. Скоро зальют катки, и хоть иногда буду ходить на них. Занятий много, мамми, и ты простишь меня, если я буду не част в письмах. Учиться надо возможно лучше, ибо не за горами полугодовые, государственные экзамены. Пишу сейчас довольно мало, т.к. времени-то нет. Ежели зимой будет отпуск, то хоть на три дня, но приеду к тебе. Есть ли у тебя дровишки, и вообще, в чём ты нуждаешься? Сейчас вечер предвыходного дня; вымытый и отдыхающий, сижу и пишу тебе. Мамми, моя милая, хотел бы сейчас взглянуть на тебя! Ну вот, моё сердце, если будут какие-либо перемены в моей судьбе, то, конечно, напишу. Целую тебя крепко. Всегда твой Алик. 10.01.1939 Дорогая ма! Давно уж я не писал тебе. С завтрашнего дня начнутся у нас зачёты и продлятся до 21-го или 22-го. Думаю, что всё будет благополучно. ...Новый год встретил хорошо и мысленно, как всегда, видел тебя. Как только я окончу училище и получу назначение куда-либо, я возьму тебя к себе, чтобы хоть обстановка не напоминала тебе каждодневно февраль 1938 (в это время незаконно был репрессирован отец Алексея Лебедева, честное имя которого было впоследствии реабилитировано. – В.К.). Очень мало у меня времени, ма, т.к., помимо учёбы, в феврале выйдет книжка, и мне пришлось потратить нема18

ло времени на подготовку её к печати, и предстоит ещё правка корректур и т.д. Да и общественную работу бросать не приходится. Но всё это труд хороший и милый сердцу, так что я не сетую. ...В новогоднем номере «Красной газеты» был помещён очерк о нашем училище, где один лестный абзац был отведён мне. Но я-то сознаю, что должен добиваться и добьюсь свершения больших дел для Родины. Целую тебя крепко. Всегда твой Алик. 1.VIII.1939. Ленинград Моя дорогая мам! Сегодня день моего рождения. И я был несказанно рад получить в этот же день твоё письмо. 31-го мы пришли в Ленинград грузиться углём после похода в южную Балтику, были очень близко от Стокгольма, уже в видимости его маяков, но, конечно, в порт не заходили. Завтра уйдём опять в море дней на 15, а там ещё поход, и настанет пора отпуска. Я думаю проехаться по Волге и Каме с Колей Пенькиным, который исконный камчанин, а затем к тебе, моя дорогая. Плавания проходят хорошо, июль тёпл, и пенно-зелёная Балтика особо красива сейчас. Моя мам, до чего же интересная вещь жизнь, каждый день её я как-то особенно ценю и навсегда помню кировские слова: «Эх, чёрт возьми, если сказать по-человечески, так хочется жить и жить». Сейчас сижу у кают-компании старшин. С треском выиграл пять партий в шахматы... Сбоку у меня английский роман Райдера Хаггарда, и сознание, что я свободно читаю его без словаря, тоже приятно. Ты очень права, моя мам, когда говорила о том, что море всегда стихийно влекло меня к себе, помнишь сухопутные кораблики, 19

предмет, над которым любили потешаться мои сестрички. А я уже тогда сознавал и чувствовал, что мои пути приведут меня к морю. Я три года стал бы работать как негр и есть скудно, лишь бы пробиться к нему. И в моей любви к тебе, которая не истощится, пока я жив, есть также радостное сознание того, что ты не была никогда помехой моим стремлениям и всегда понимала мою душу, а это качество присуще не многим людям. Как тебе понравилось моё фото, если ты получила его? Написал довольно много стихов, которые ты услышишь, когда я приеду. Ну вот, любимая ма, кончаю письмо в день своего 27-летия, напиши мне... Может быть, ты слышала 25-го мой голос в 8 вечера, его транслировали по всей стране. Целую тебя крепко. Твой всегда Алик. 19.Х.1939 Дорогая ма! ...Может быть, я на Октябрьскую приеду в Москву. Дело в том, что московские поэты приглашают к себе в гости группу молодых ленинградских поэтов, и в том числе меня. Если командование отпустит и всё будет в порядке, то на праздниках я там. В связи с приобретениями нами наших старых владений в Прибалтике, было бы очень интересно по окончании остаться на Балтике, так как это театр безусловно интересных военных комбинаций в будущем, но неплохо и на Дальний, и на Белое море, всюду, где есть широкая морская водица, наши люди, наши военные корабли. Купил вчера в писательском магазине сборник сонетов Де Эредиа. Этот поэт работал над небольшим сборником 30 лет, но выпустил его с правильным названием «Трофеи». Вещи более лако20

ничной, выразительной и прекрасной, чем этот сборник, мне давно не приходилось видеть. Я очень пожалел, что не владею французским, так как, без сомнения, оригинал ещё прекраснее перевода. Мишу Дудина взяли, как будто, в Красную Армию, потому он и не заходит к тебе, он также прислал мне номер «Ленинца» со своими стихами. Я поджидаю, чтобы вышел номер «Резца» и «Краснофлотца» с моими стихами, и тогда пришлю их тебе. Ну, будь здорова, моя мам. Целую тебя крепко. Сейчас около 23-х. Сижу, занимаюсь. Скоро предзимье, зальют катки, зима вступит в права. Целую твои руки. Тв. Алик. 29 декабря 1939 Дорогая мамми! Я получил все письма от тебя и тебе послал письмо сразу же по приезде... Оно, наверное, не дошло. Я очень благодарен тебе, ма, за твоё поистине мудрое и любящее письмо, и будь уверена, что я воспринимаю твои советы не как надоедливые поучения, а как слова, продиктованные твоим жизненным опытом, крепкой любовью ко мне. ...С войны (А. Лебедев участвовал в финской кампании в качестве корреспондента «боевого листка» на эскадренном миноносце «Ленин». – Л.Щ.) я вернулся здоровым и невредимым вполне, так что обо мне совершенно не беспокойся. Если только будут у нас каникулы, то я приеду к тебе хоть на три денька и там расскажу о том, что видел. Очень жалел я, что за плечами ещё окончание училища, потому что в боевой обстановке я понял ясно, что главное моё место в жизни именно там, и возвращался в училище не без большой грусти. Большое количество предметов, которые предстоит 21

пройти к госэкзаменам, предопределяет необходимость заниматься усиленно, да это и делается, не знаю, набирается ли один целиком свободный час в день. Но это ничего и необходимо совершенно. ...На Новый год, наверное, отправлюсь в клуб писателей... 15.III.1940 Дорогая ма! ...Начались госэкзамены, учитывая то, что на подготовку к тому или иному предмету дано по 2–3 дня, ты понимаешь, как приходится заниматься сейчас. Но это всё ничего, я чувствую себя хорошо, здоров и бодр и, конечно, приложу все старания, чтобы выйти из периода госэкзаменов с честью и добиться производства. Ленинград растемнён, и, конечно, все очень довольны мирным договором, который действительно упрочивает нашу безопасность всерьёз и надолго. Такой мир – это прежде всего удар по носу тем, кто пытался говорить об ослаблении нашей силы. <...> Маннергейм хвастался, что он в мае будет гулять по Невскому, ну да это далеко кулику до Петрова дня. Пока что мы твёрдой ногой встали в том самом Выборге, о котором надсаживались в воплях англичане и французы как о месте недоступном. Скажу только одно, что я горд быть сыном нашей армии и флота... Как твоё здоровье, мама?.. Ты, наверное, очень устаёшь, бедняга, да и сердчишко-то у тебя неважное, и думаешь постоянно о всех нас. Прошу только: не беспокойся обо мне. А когда спишут служить на то или иное море, конечно, я заберу тебя к себе и постараюсь сделать всё для того, чтобы тебе было неплохо жить. 22

Стихи за полным отсутствием времени пока что отставлены, но совсем их, разумеется, не брошу. Стоит очень снежная, мягкая погода. Но любоваться ею не приходится... Тв. Алексей 29.V.1940 Дорогая мам! Мои надежды увидеть тебя рухнули, так как ничего не получится из-за малого времени. Кончаем занятия мы сегодня, 29-го. С 30-го по 4-е число сдача обмундирования, 5-го в 12 дня торжественное зачтение приказа о производстве, вечером выпускной бал, 6-го гуляем, а 7-го получу билет – и выезжай к месту службы. Назначение скажут 5-го числа. Я слышал краем уха, что меня будто бы оставляют на Балтике, но не знаю, верно ли это. Во всяком случае, когда узнаю 5-го, пошлю тебе телеграмму. Прости, мамми, что я не смог приехать, ты поймёшь, что это не из-за недостатка любви к тебе, а потому что обстоятельства не позволяют. Сейчас пришёл Коля Пенькин и принёс письмо от тебя... Я буду чаще писать тебе, ма, чтобы ты не чувствовала себя одинокой, ты только знай – далеко ли я в море или под водой, я тебя никогда не забываю. И думаю, и люблю, наверное, больше жизни. Только я не очень умею рассказывать об этом, потому что всё это кровное, своё, и не напоказ, но ты поймёшь, как понимала меня всегда в жизни. Ну а зимой, конечно, или осенью явлюсь к тебе... Погода у нас дивная, не подвела к выпуску. Книга моя «Лирика моря», по-видимому, выйдет ко Дню Флота, т.е. к 24 июля, и, конечно, я пришлю её тебе. Целую тебя крепко. Всегда твой А. Лебедев. 23

P.S. Дорогая мам, пока не пиши мне. Когда прибуду на место службы, напишу точный адрес. Начало следующего письма, к сожалению, не сохранилось, но, вероятнее всего, оно было написано на следующий день после выпуска из училища, т.е. 6 июля 1940 года (В.К.)

...Мамми, откровенно говоря, я здорово рад, что мечта об окончании Высшего военно-морского училища свершена. Есть окончание Высшего военно-морского заведения, есть здоровье, есть любовь к своему делу, к морю и Родине. С этим можно идти вперёд. Но ни в коей мере я не думаю «плыть на лаврах». Отплавать года три так, чтобы всё воспринятое в училище стало живой и понятной практической истиной, и потом идти совершенствоваться дальше, в высокие и светлые залы Академии, работать над собой упорно и неуклонно. Вот цель! А то, что я сделал, это лишь первая ступень. Дорогая мам, я думаю, что ты тоже обрадуешься, прочтя это письмо, кто же как не ты жил моими думами, радостями и горестями... Тв. Алек. 16.VII.1940 Дорогая мам. ...Мне приходится уделять много времени службе, и я ночую в казарме примерно четыре ночи в неделю... Я не теряю надежды, что всё же мне удастся снять комнатёнку. И, таким образом, обрести тот угол, о котором я не раз писал тебе. 24

В перспективе же, к весне 1941 года, перемена места базирования, по-видимому, придётся жить в Либаве или Таллине, словом, в одной из Прибалтийских стран. В конце июля будут гранки «Лирики моря», и, следовательно, в августе я могу рассчитывать на её выход в свет. Палящая жара сменилась прохладной солнечной погодой, и я чувствую себя прекрасно. Как твоё здоровье, моя милая? Напиши мне по новому адресу сейчас же. При окончании училища я купил себе часы нашей фабрики, очень точные, а цепочка та самая серебряная, с якорем, которой ты и отец благословили меня при отъезде на службу. Скоро получу своё фото и пошлю тебе, снят я сразу после выпуска, и ты поглядишь на своего чудаковатого сына. Английский не бросил, читаю каждый день, иногда для практики пишу письма... После окончания Высшего военно-морского училища имени М.В. Фрунзе А. Лебедев был назначен командиром группы рулевых на подводную лодку Л-2 «Ленинец» 12-й дивизии подводных лодок КБФ. В ту пору она находилась на одном из заводов, где проходила модернизацию (В.К.)

10.ХII.1940 Дорогая и милая Амамма! Сейчас пошёл на почту и получил два твоих письма. Очень обрадовался им. <…> ...Получил сигнальный экземпляр своей книжки, она, право, недурна, хоть, с другой стороны, я вижу её недостатки и сознаю, что лежит целая пропасть между тем, как пишешь, и тем, как хочешь писать. 25

В «Краснофлотце» обещали результаты конкурса подвести к Новому году. В литературном кружке быть приходится мало, ибо основное – это, конечно, служба. Прибыл сюда на короткое время из плавания один из моих хороших друзей – Лёша Атос, мы провели с ним и Колей Кораком пару хороших вечеров. Скоро Новый год, как-то встретим его? Всегда твой Алек. 24.ХII.1940

Моя дорогая мама!

Не знаю, смогу ли написать тебе ещё раз до Нового года, а потому прошу тебя принять от меня искренние пожелания большего счастья, чем ты его видела в истекающем году, продолжения твоей всегда восхищающей меня стойкости и особенно здоровья. Твёрдо надеюсь, что судьба не отнимет у меня счастья ещё много раз видеть тебя, самую мою большую любовь в жизни. Отдалённый от тебя, я всё же с тобой, а ты, моя родная, конечно, будешь думать в этот вечер о всех нас, как не устаёшь ты думать всегда. Я ещё не знаю, где я буду встречать Новый год, конечно, есть полная возможность сделать это в Доме писателей, и коль скоро я не буду занят по службе, то туда и пойду. ...Муза всё же изредка осеняет своим крылом, клянусь, я всё же рад, что коснулся однажды поэзии, в минуты грусти и сомнений и в минуты радости всё более и более значит она для меня. А. Гитовича и лит. круги вижу совсем мало, там идёт или уже кончилась литературная война, в которой мне не хочется принимать участие даже потому, что я убеждён, что успех писателя зависит прежде всего и в конечном счёте от работы над собой и своими стихами, а не от ругани 26

с другими поэтами и критики чужих стихов. Между прочим, прочти, если достанешь, Вересаева – «Спутники Пушкина». Чрезвычайно интересная вещь. ...Работы на подводной лодке много. На конкурсе «Краснофлотца» по стихам была присуждена единственная премия – третья, единственному человеку – мне. Если тираж книжки выйдет до Нового года, то я пришлю её тебе немедля. 6.01.41. Ленинград Моя дорогая мама! Это моё первое в новом году письмо. Искренне благодарю тебя за все хорошие пожелания и всю искреннюю сердечность, которой проникнуто твоё письмо... Встретил Новый год в Доме писателей... Работы хватает, а ожидаю ещё больше. Тебе кланяется И.Я. Горовой, старший мой приятель, который приезжал на пару дней из Таллина. Я тебе в своё время рассказывал, что он очень много сделал для меня. По выходным дням ко мне обыкновенно заходит мой приятель Коля Корак, кончающий училище в этом году. 25-27 января будет праздноваться 240-летие нашего училища. Чаю быть в числе приглашённых. Кортиков ещё не получили. Книжку мне твёрдо обещали к 15 января. Ты спрашиваешь, почему я недоволен ею. Во-первых, потому, что включил в неё два стиха, которых не надо было включать, а во-вторых, потому, что, прочтя или перечтя недавно «Медный всадник», я ощутил и восторг, и сознание того, какое дивное сочетание гения и труда нужно было для того, чтобы написать эти стихи. Понимаешь, уж очень как-то досадно становится, что выразить-то хочешь много, а в руке словно не перо, а топор. 27

10.02.41 Моя дорогая Амамма! Прости, что долго не писал тебе. Все твои письма я получаю исправно, а вот тебе смог послать только свою маленькую книжечку, которую, надеюсь, ты получила. Работы у меня, ма, сейчас очень много. Даже часть ночи приходится частенько прихватывать, к тому же, готовлю команду для перехода в Выборг. Среда, суббота, воскресенье – тренировка на лыжах. Устаёшь, правда, несколько, но зато это любимые мои лыжи. ...Был, конечно, на 240-летии училища. Отпраздновали с большой помпой, торжественно и с блеском. Недурно бы дожить и до 250-летия... (Открытка, без даты)

Моя дорогая Амамма! ...Стихов пишется мало, хотя и хочется приняться за них. Очень рад, что ты иногда слышишь мои стихи по радио. Сейчас предложили мне редактировать одну книгу в Военно-морском издательстве, хотя и тяжело, а взялся. Вчера в Доме писателей слушал Анну Ахматову, нашёл, что лицом она схожа с тобой... 21.IV.41. Ленинград ...С изумительной весенней погодой происходит и убыстрение темпа работ на корабле, а так как мне приходится «разворачиваться», как у нас говорят, не только за свою боевую часть, а и за помощника, и за минёра, то ясно, что раньше 12 ночи домой не являюсь. 28

Может быть, мне придётся 25-го съездить на пару дней в Москву, для выступления с тремя ленинградскими поэтами в клубе писателей. Если командование отпустит, то это будет неплохо... 21.VI.41 г. ...Вот сейчас глубокий вечер, я свободен, вымылся в бане, и наконец-то руки добрались до письма. Все дни так загружен, что только к полуночи остаёшься наедине со своими думами и чувствами. В конце июня мы уйдём в Кронштадт, а потом опять побудем некоторое время в Ленинграде. Плавание, а с ним и перебазирование, по-видимому, начнётся в августе. В литературе есть некоторые успехи. К 25-й годовщине Октября ССП (Союз советских писателей. – В.К.) решил переиздать мои «труды», т.е. из двух книжек выбрать лучшее, присоединить новые стихи и издать приличную книжку. Это я расцениваю довольно высоко, ибо этого удостоились не все, к тому же тираж будет тысяч 15. Сейчас пишу поэтическую радиопередачу, которую к 1-му числу отошлю в Москву, где её будут транслировать в День Флота. Скоро постараюсь прислать тебе некоторые номера «Лит. современника» и «Краснофлотца», где есть мои стихи. Н. Пенькин пришёл со своей лодкой в Ленинград... Тебе он весьма кланяется. Коля Корак стажируется на пограничном катере, пишет редко, но друг по-прежнему.

23.VI.41 Мама, единственная моя! Пришло время больших испытаний, молю тебя, родная, родная моя, быть такою же неколебимой духом, какой я всегда знал тебя, и верить в то, что мы разгромим этого Иуду Гитлера, и я увижу тебя здравой и невредимой. Молю тебя, береги себя, потому что твоя жизнь мне дороже собственной. Я уверен в том, что мы выдержим эту войну, навязанную нам, и я ещё долгие годы буду видеть тебя счастливой и радостной. Не закрываю глаза на то, что впереди много тяжёлого и трудного, но кому же бороться за Родину, как не её сыновьям. Светлая моя мама, радость и тепло моей жизни, ещё раз целую твои милые руки, и глаза, и волосы. Пожелай мне бодрости и успеха, и твои пожелания неизменно сбудутся. Я же с тобой сердцем, где бы я ни был. Как могу часто буду сообщать тебе о себе. По-видимому, мы недолго задержимся в Ленинграде. Всегда твой Алексей. 1 июля 1941 г. Бесценная моя мам. Очень ты меня обрадовала своей открыткой. Целую тебя несчётно. Именно этих слов я и ждал от тебя. Верь, моя родная, что пока жива наша земля и сыны её, мы будем биться и ломать врагу хребет до последнего. Не страшна смерть, мамми, если веришь в своё дело, а я твёрдо знаю, что, не будет меня, придут сотни на моё место? и может быть, ценой лишений, крови и тягот, но мы опрокинем врага и придушим так, чтобы он не встал. С этим и в бой пойду. Спасибо тебе, 30

моя родная, за всё, что ты дала мне. За силу рук, за бодрость духа, за то, что сердце бьётся в груди так, как оно должно биться. Ты понимаешь, что отступать нельзя. Сейчас решается судьба нашей страны. Трудно представить себе ту бездну горя, нищеты, унижений и издевательств, в которую эта сволочь хочет нас ввергнуть. Вот в тебе, в моей единственной, неотделимо слились понятия Родины и матери, а разве я допущу, чтобы немецкогитлеровский холуй позорил твои седины? ...Пока я ещё здесь. Ждём нашего часа и приказа и срочно готовим корабль к бою. Работа кипит, да и все сейчас здорово работают – и рабочие, и моряки. Подлинно Отечественная война. Не смущайся небольшими успехами врага, всё обстоит хорошо, когда погоним немцев, то погоним до самого Берлина. Город начеку. Ребят эвакуируют, что вполне разумно. Бомбоубежища есть, а что всего важнее – дух народа – боевой дух. 4.VII.41 Моя дорогая Амамма! ...Не исключена возможность, что придётся повоевать и на сухопутном фронте, но события покажут это. Пиши мне, родная, а я при малейшей возможности буду давать тебе весточку. ...Пока ещё город не тревожат бомбардировщики, но всё не за горами. Враг злобен и жесток, и я рад, что хоть ты сравнительно далеко от театра военных действий. Целую тебя крепко, родная моя. Ещё раз прошу, не выплакивай глаза, верь в мою звезду, а она у всех нас Кремлёвская. P.S. Коля Корак уже воюет, и Коля Пенькин тоже. 31

16.VII.41. 13.00 Родная моя. Только что получил письмо от тебя... Одна мысль, одно желание – бить фашистскую сволочь. Нельзя придумать столь скверного слова, чтобы выразить то, чем является эта гадина. Насилие, до которого никогда не додумается зверь, смерть и пожары он несёт с собой. Почёл бы себя счастливым принять смерть за Родину и даже ею, последним движеньем руки убить врага. О гады! Хочется плакать и убивать, когда слышишь о том, что они делают с нашими, попавшими в плен. А самому, если уж так придётся, ясно одно: в плен живым не сдамся. Коля Корак и Лёша Атос, мои дружки, пишут мне очень хорошие письма с фронта, если кто-нибудь из нас уцелеет, он навестит матерей и расскажет обо всём. А я целую твои руки, моя родная, говорю одно: спасибо за то, что ты родила меня на свет для боя, для борьбы, за то, чем полно сердце, – мать нашу Родину. Одна забота о ней. И ещё я счастлив, что придётся воевать вместе со своими краснофлотцами, которых я знаю до тла, и знаю, чем горят их сердца. А они рвутся в бой. И горе этой фашистской сволочи! Они подбираются к Ленинграду, но если мы умрём, то умрём на горах трупов, задавив их судорожный рывок вперёд. А за нами миллионы наших... 29.IХ.41 Моя дорогая Амамма! Вот вернулся из похода и получил с громадной радостью твои письма. ...Много приходится, мам, видеть потрясающих вещей. Жестокая вещь война... Недавно виделся со своими прияте32

лями К. Кораком и Лёшей Атосом, Колей Пенькиным; пока они живы, и все мы очень были рады увидеться, и покурить, и поболтать в промежуток между бомбардировками. ...Город, конечно, страдает от бомбардировок, но люди всё же духа не теряют и борются мужественно. Милая моя мам, друг мой любимый, как ни тяжело идти сейчас сквозь кровь и огонь, но это надо делать, дабы добиться победы и права на жизнь... 25.10.41 Моя дорогая мам. К тому времени, когда ты получишь это письмо, я, наверное, буду в море, так как мы выходим в поход. Чаю, что вернусь жив и здоров, благополучен, как и прежде... 10.ХI.41 Золотая моя Амамма! Целую тебя перед отправлением в поход, до этого осталась пара часов, и я пользуюсь ими, чтобы написать письмо тебе. Я надеюсь, что всё будет в порядке, как говорят англичане, в противном случае – тогда уж ничего не скажешь, но да минует сия чаша нас. Лёд, пасмурно, серое небо, с берега стреляют по Кронштадту. Но когда он начинает отвечать своей мощной артиллерией – враги смолкают. Буду счастлив, мама, если удастся нам утопить столько фашистов, сколько сможем. О себе не думаю. Только о тебе помнится да о тех, кто был связан со мной, ты понимаешь, о ком я говорю. Впереди долгие, долгие бессонные, тревож33

ные ночи и дни, минные поля, авиация, флот противника, но, несмотря на всё это, лодка проскальзывает и воюет, и топит противника чуть ли не в его портах, и теперь вот, на пороге самого серьёзного из походов, сделанных мной, я не раскаиваюсь в том, что выбрал себе военно-морскую профессию. Она отвечала моему характеру... Я был бы счастлив возможностью обнять тебя, моя родная, ещё раз и думаю, что так и будет. Целую тебя, моя дорогая, крепко. Твёрдо верю, что мы вернёмся. Всегда верный тебе и любящий тебя сын. Алексей.

__________ Примечание: письма А. Лебедева печатаются с некоторыми сокращениями по сборнику «Рейд» (М., «Молодая гвардия», 1988. Составитель – В. Кондрияненко). 34

ИЗ СБОРНИКА «КРОНШТАДТ» Из раздела «Кронштадт»

Я хочу не говорить о водах, О штормах, летящих от Хайлоды, Я хочу сказать о мореходах, Побеждавших бешенство погоды. О бойцах, изведавших глубины, Берегущих пушки и рули, Жгущих уголь, знающих машины, Выводящих в битву корабли. О бойцах, с которыми мне плавать, В дальномерах цель вести на нить, Добывать стране морскую славу И в Кронштадт с победой приходить.

ВЫБОР ПРОФЕССИИ Нам доли даются любые, Но видишь сквозь серый туман – Дороги блестят голубые, Которыми плыть в океан. Ты видишь простор океанский, Далёкого солнца огонь, К штурвалу тревоги и странствий Твоя прикоснулась ладонь. Под паруса шелестом тонким Уже ты проходишь со мной По палубе чистой и звонкой, Омытой песком и волной. Идём над глубинами в дали, Всех мелей минуя пески, Не нам ли навстречу всплывали Туманные материки? Но там, где пролив Лаперуза, И там, где балтийский прибой, – Военные флаги Союза Высоко летят над тобой.

ВЕСНА НА ФЛОТЕ Запомнить приметы весенние просто: То ветер – дыхание море и льда, И чайки, летящие быстро с зюйд-оста, Оттуда, где плещет морская вода. Весна возникает напором ремонта, Теплеют квадраты обшивки стальной, Форштевни стремятся уже к горизонту Для бега, для яростной встречи с волной. Канаты запахли сосною смолистой, Чернеют разводья за грузной кормой, И слышит привычное ухо радиста Разряды, не слышимые зимой. Светлее, синее часы увольнений, На баке толкуют про дальний поход, И песней о море, о славе сражений Весну боевую приветствует флот.

ОСЕНЬ НА ФЛОТЕ Шумит над Кронштадтом балтийская осень, Созревшие падают в воду каштаны. Булыжник дождями и ветром исхлестан, А с норда и веста летят ураганы. И небо дымится – от взрывов прибоя, Идущего минной атакой на мо́лы, И дно якоря покидают морское. Эскадры идут в напряженный, тяжелый Манёвренный рейс, и колышется воздух Осенних ночей над водой и гранитом, Наполненный гулом стальных бомбовозов, Сияньем прожекторов, рёвом зениток. Пред нами – волна, непогода и запад, За нами – страна пятилетнего плана. Буруны взлетают и рвутся, как залпы, Ведут корабли в темноту капитаны. На тёплой земле под Москвой, за Москвою Ребят провожают друзья на вокзалы, И песни взлетают над жёлтой травою, Как вымпел балтийский, от осени алый. Ребята вступают на борт «Аммермана». Врывается в ноздри просмоленный ветер, Кронштадт возникает уже из тумана Тончайшими красками флажных соцветий, Сиянием всей корабельной «медяшки», Звенящими склянками, дудок призывом.

Неплохо рубашки сменить на тельняшки, Взглянуть на тяжёлых орудий массивы И чувствовать гордо, что мы, краснофлотцы, Товарищи ветру, линкорам, ребятам, Что лучшим страна доверяет бороться И лучших она одевает в бушлаты. Дневальный откроет широ́ко ворота, С штыка отряхнёт заструившийся холод, Дежурный разводит команду по ротам; И утро начнётся зарядкой и школой. А к ночи булыжник дождями изрублен, «Купцы» тишину разрывают сиреной. Приходит в до блеска надраенный кубрик Морская, хорошая, крепкая смена.

СТРОЕВАЯ ПОДГОТОВКА До мая спрятаны бушлаты, Суров арктический норд-ост. По звонким улицам Кронштадта Шагает крепнущий мороз. Тогда в широкие просторы Гранита, солнца и воды Проходят, пробуждая город, Шеренги флотских «молодых». И взводы выровнены чище, Винтовку стиснула рука, И ветер, налетая, свищет И гонит в море облака. В шинели новой много жару, Не обносились сапоги, Но песня поднята, как парус, И тверже звонкие шаги. Так наша молодость шагает, Глубо́ко, как борец, дыша; А день – эскадра голубая Заходит в гавань не спеша.

ОДЕЖДА МОРЯКА Годна для всех условий, Надежна и крепка, Продумана на совесть Одежда моряка. Сокровища тепла тая, Уходит с ними в путь Тельняшка полосатая, Охватывая грудь. Волна ль нежнее горлинки, Иль шторм грохочет дик, Отменно белой форменки Синеет воротник. Зимой и в осень вздорную, И в сумрачный апрель – Хранит нас сине-черная Солидная фланель. Что сырость нам постылая? – Живем с погодой в лад, Имея друга милого По имени бушлат. И на́век складкой жесткою Запечатлел утюг Покроя краснофлотского Сукно крепчайших брюк.

Ценимая особо На службе в море синем, Нам выдается роба Из белой парусины. Она ничем не крашена, Ей труд морской знаком, И кто ее не нашивал, Не будет моряком. И многим не мешало бы, Кого моря зовут, В той робе драить палубу И выкрасить шкафут. Когда же в час побудки Уже метет метель, Тогда укажут дудки: «Бери, моряк, шинель». Медь пуговиц – как золото, Сукно – чернее тьмы, На все старанья холода Поплевываем мы. Когда рванут шрапнели И горны зазвучат, Наденем мы фланели, В поход возьмем бушлат. Взлетают ленты в воздух И никнут на плечо, На бескозырках звезды Сияют горячо. 42

РАДИСТ К ушам прильнули медным холодком Тяжелые ”ракушки” телефонов, И дан накал, и ария ”Садко” Уже в мембрану ударяет звоном. И, клокоча, свирепствуя, гремя, Как это море, черное и злое, Грохочет мир, открытый для тебя, Огромный мир, не знающий покоя. Но ты сквозь звуков дикую пургу, Сквозь хаос воя, музыки и свиста Следишь слова, что отлетают с губ Далекого товарища-радиста. Ты стискиваешь крепче карандаш, – Ложатся строки строго и чеканно, И ”молния” взлетает на суда Шифрованной, за подписью флагма́на. Суровый мир лежит за рубежом, Чужие волны поднимают гребни. Проже́ктора сверкающим ножом Распахнуто полуночное небо. Приказ услышан, и идут суда, Осуществляя волю командира... И снова льнут к антенны проводам Биения незримые эфира.

ТРАЛЬЩИКИ Над штабом висят штормовые сигналы, Сигналы о ветре, летящем с морей. Свистят, как снаряды, над рейдами шквалы, Над планиметрией мачт и рей. В такие шторма расколышет глубины, И минрепы рвутся на илистом дне, И тяжко наверх поднимаются мины, Кружась и качаясь на крупной волне. Английские руки посеяли всходы Подводных, несущих погибель полей, Чтоб жадно врывались балтийские воды В пробитые взрывом борта кораблей. Нам отданы карты не всех заграждений, И мины стоят ещё на глубине, Подобно бутонам зловещих растений, Удар – и они расцветают в огне. И тральщикам тут выпадает работа – Выпалывать чёрные всходы войны, Очистить для плаваний нашего флота Морские дороги Советской страны. И в порт возвращаться из схватки с штормами. Сигналов морских языком говоря: «Фарвтеры всюду протралены нами, Утоплены мины, и чисты моря».

СЛУЖБА ПОГОДЫ

К.М. Бенуа

Срывая поморников гнёзда, С утёсов летя под уклон, Вторгается тропиков воздух В арктический стылый циклон. В эфире летящие сводки Стучатся в антенны судов, И радио с бухты Находки Идёт до архангельских льдов. И штурман у мыса Арконы, И штурман у Тендровских кос, Синоптиков зная законы, Составит погоды прогноз. И отдан прогноз капитанам – Коротенький цифровый ряд, В нём ливни и встречи с туманом, В нём штормы зловеще свистят. Но в штиль или в бурные воды, Видна или скрыта звезда, Спокойно ведут мореходы По зыбким дорогам суда. Да здравствуют наши походы, Штурвал под надёжной рукой, Великая служба погоды И точность науки морской! 45

ПЕСНЯ ОБ АВРАЛЕ Мы в док пришли. Лиловая вода С тяжёлым звоном била о бато́порт. На запад шли гружёные суда, На плечи солнце падало потоком. Стремились вниз широкие уступы Гранитных стен, и пахло краской свежей. Склонив назад обветренные трубы, Эсминец ждал, когда волну прорежет Его форштевень, и заплещет пена, На палубу бросаемая штормом, И засвистит под ветрами антенна, Под ветрами, пропахнувшими морем. Нагроможденье досок, брёвен, балок, Стальных листов и стоек, и распорок, Чугунных плит эсминцу закрывало Короткий путь к солёному простору. Но в док пришли на помощь краснофлотцы, Принёсшие напористость аврала, Решимость и умение бороться, Настойчивость высокого закала. Да, это мы оценивали силы, Мы, отлитые в крепкие бригады, И, как сигнал, торжественная взмыла Над ними трель, и двинулись отряды. И грохотали первые крепленья, Сбиваемые тяжкими ломами, И стойки падали, черкнув косою тенью По синеве, нависнувшей над нами.

Сосновых брёвен мускулы тугие, Упругие, просмоленные доски Скрутили тросы гибкие, стальные, Узлы связали неразрывно жёстко; Могучей кистью гака захватив, Приподнимали связки мы высо́ко Над чёрным дном, и, кран поворотив, Мы клали их на срезы стенок дока. Свинец и сталь, чугунное литьё Вросли в песок с упрямым тяготеньем, Но командир скомандовал: «Подъём!» – И вздулись мускулы, и медленное пенье Надёжных блоков, поднимавших грузы, Звучало нам фанфарами в сраженье, – А руки были крепкими, как узел; Как снег, летело золото опилок На мокрую от пота робу нашу, И клокотала радостная сила, Наполнив дока каменную чашу. И день гремел над нами, над заливом, А облака пылали, как знамёна, Когда, взмахнув опененною гривой, Вода, бурля, рванулась сквозь кингстоны. Мы наверху стояли строем тесным, Гордясь работой, победившей сроки, А ветер брал слова победной песни И мчал над пеной к берегам далёким.

РЕМОНТ ШЛЮПКИ Довольно, старуха, плесневеть, Чего там валяться зря! Наладим тебя да с песнями Под парусом двинем в моря! Пришла к воде спозаранок Команда морских ребят. Ты слышишь – свистит рубанок, Обстругивая тебя. Морскую узнай сноровку, От звона пилы не робей, Пройдём по тебе шпаклёвкой И выкрасим планширь тебе. Дадим тебе рёбра новые, Шпангоутами их зовут; Несокрушимо-дубовую Заплату наложим тут. Носи нас, храни, как можешь, Бей килем бурунов рать, А мы тебя, шлюпка, тоже Не будем на камни сажать. Так в море, где даль без края, Где красен луны огонь, Ложись на весло, морская, Просмоленная ладонь!

ПЕРВЫЙ ВЫХОД Уже зарёй окрашен клотик, Залив сугробами одет, И в час, объявленный на флоте, Влетает в кубрики рассвет. И ветер в мачты бьёт с разбегу, Холодный, синий, как волна, И смыты с лиц блестящим снегом Остатки утреннего сна. Зима на палубе проходит, Смывает льдины у бортов, Но дудки пели о походе В далёкий голубой Рамбов. Гармоника вскипает маршем, Десант выходит с корабля. Да здравствует подруга наша, Большая снежная земля! Свистят просмоленные лыжи, Прокладывая путь в снегу, И всё отчётливей, всё ближе Маяк на дальнем берегу. А впереди холмы и сосны, Увиденный в бинокли край, И день, сверкающий, как россыпь Холодных зёрен серебра.

ЧАЙНИК Братва наклоняет лица К эмалированным кружкам. Едва наклонясь спесиво, Ты острый льешь кипяток. Так близко лежит граница, А в марте метели кружат Над вздыбленным льдом залива, И я на посту продрог. Братишка наш, общий чайник, Ты видишь, прошу я дружбы, Прижмись же горячей медью К холодным рукам моим; Озябли они не случайно, Я крепко держал оружье, Теперь же теплом я беден, Так ты поделись своим. И вот, наклоняясь круче, Ты мне струишь без отказа Душистое, коричневое И крепкое чая тепло. Ну вот мне и стало лучше, Ночь смотрит прищуренным глазом, Сон вяжет ресницы нитями, И время мое истекло.

Прощай! Не тускней, братишка! Сияй, не жалея глаз, И дружбу свою с излишком Дари нам в вечерний час! Быть может, мы не вернемся, Бывает всё на границе; Но ты одинок не станешь, Другие ребята придут Из Сызрани и из Омска, Поднявшие знамя балтийцев, И снова разделит чайник Досуг вечерних минут.

КИСЕТ Снег падал медленно и таял, С приливом близился рассвет, И ты заплакала, прощаясь, И подарила мне кисет. Он вышит был шелками ярко Рукою теплою твоей, На нем горели флаги жарко, Синели лапы якорей. Заря далекая блистала Над сумрачной эмалью бухт... Ты плакала, и ты желала, Чтоб был табак мой сух, Чтоб ветер чуждых побережий Не преграждал пути, Чтоб я не знал любви норвежек И не умел грустить. Пел ветер, шедший с океана, Что плакать зря. Я уходил под звоны склянок На вест в моря.

ПАРУС О мир, омытый ветром свежим, Летящая на нас волна! Изгибы чуждых побережий Нам открывала глубина. От меди румпеля до флага Проверен шлюпочный наряд, А груз – упорство и отвага В штормах испытанных ребят. «Рангоут ставь!» Бурун вскипает, Отходит берега коса, Напором баллов отмечает Могучий ветер паруса. Мелькают маяки, и мили Легли за нашею кормой. Я вижу фабрики текстильной На кромке паруса клеймо. И в памяти за далью этой Иные вижу я края: Уже на фабрику с рассветом Приходит девушка моя. В цеху цветут огни косынок, Немолчен разговор станков, И труд рождает парусину, Подругу бурь и моряков.

И я сквозь шкотов звон осиный Кричу (пусть ветер донесёт): «Горжусь твоею парусиной, Несущей шлюпку в переход!»

Вот вечер кра́дется бочком, бочком, Мигнул маяк зрачком своим сторо́жко, Горит закат надраенным бачком, Склонился кок над свёклой и картошкой. В такую пору дудкам звонко петь, Сзывая тех, кто вахтою не занят, И увольнений блещущая медь Летит в ладонь и прячется в кармане. А вечер тих, и голоса ветров С гуденьем волн в вечерний час не спорят; Качнулся трап, – привет тебе, Рамбов, Привет тебе, земля, подруга моря!

Сухое и синее утро марта, Услышан далекий зов, – И розы ветров расцветают на картах Под брызгами пенных валов. И ноздри впивают Чуть слышимый запах Зовущего ветра И новой весны. И якорь С зеленою глиной на лапах Уже подымается из глубины. В восточную четверть отсчитаны румбы, Звенит такелаж, как над лугом оса. Из гавани воды уходят на убыль, С рассветом и я подыму паруса. Путь изменили времени мели, Новые глуби отыщет лот, Песни о людях, идущих к цели, Ветер в снастях поет. Пусть вымпел трепещет, От холода блёклый, – Услышан далекий зов. Приду, побеждая бурунов клёкот И горькую пену штормов.

Холодный дым декабрьским вечером Плывёт к озябнувшей звезде, Лучами маяков отмечены Дороги на морской воде. Волна залива злая, хлёсткая Заплёскивает на ветру. Взлетают ленточки матросские, Снежинки падают на грудь. Четыре раза склянки дрогнули, Волна сильней, и ветер злей; Мне кажется, что волны стронули Гранитный остров с якорей. И он плывёт, качая медленно Борта тяжёлых берегов, Вращая мерно и уверенно Литые лопасти винтов. И, поднимая флаг, изрубленный Ножами злобных непогод, За мир полей и бухт республики Кронштадт идёт в ночной поход.

ПЕСНЯ Она шагает с нами в ногу И входит в сумрак рубки тесной, Не остаётся за порогом Суровая морская песня, В пробитом пулями бушлате В бои водившая войска От мо́лов сумрачных Кронштадта До каракумского песка. За нею шли сквозь зной и стужу На рубежи родной земли, Её любили, как оружье, И, как оружье, берегли. Она, как сердце, может биться, И флагом песня может быть, Рождённая в строях балтийцев, Назначенная для борьбы. И нам сквозь окна в Арсенале Сверкнула моря синева, Мы, как патроны, получали Простые, смелые слова. В них яростный балтийский ветер, И зарево Октябрьских дней, И лучшее, что есть на свете, – Любовь к республике своей. Так взвейся, песня, шквалом резким, Как громыхающий прибой, Над отшлифованной до блеска Кронштадтской звонкой мостовой!

ВАНЯ КРУЗЕНШТЕРН Они встречались в час заката На перекрёстке двух дорог, И побеждала ночь бушлата Зарю её румяных щёк. И ветер был нетерпеливым Над голубой равниной вод, И кто хоть раз бывал счастливым, Тот двух встречавшихся поймёт. В заката золотом тумане, Смотря на невскую струю, Она сказала: ”Милый Ваня, Скажи фамилию твою”. На миг утратив блеск и лихость И ощутив сомнений терн, Курсант ответствовал ей тихо, Но всё же внятно: ”Крузенштерн”. Поэта явно гложет зависть: Пиши о них, любви внимай, Над ними яблонь старых завязь, И оба молоды, как май. Но изменение в природе Идёт, горит сентябрь листвой, И эта девушка приходит В гнездо морское над Невой.

И просит разыскать ей Ваню, Который ей необходим, Но писем нет, и нет свиданий, И, словом, что такое с ним? Рассказу этому поверив, Дежурный открывает рот И, поглядев в окно на берег, К себе рассыльного зовёт: «Скажите курс гражданке верный И ей сопутствуйте в пути, Чтобы курсанта Крузенштерна В пределах города найти». Идут. Ах, путь весьма недлинен, Там, где вздымает корабли Невы волненье тёмно-синей, Дневальный говорит: «Пришли!» Стоит пред скорбною девицей Видавший сотни непогод, Высокий и бронзоволицый – Великий русский мореход. И говорит с улыбкой Клава: «Столетие прошло, как дым, Но прежде странствия и славы Вы, штурман, были молодым, Бывали с теми и другими И действовали напрямик, Своё не забывая имя, Как ваш забывчивый двойник». 60

НА СТРЕЛЬБАХ Жил на линкоре рыжий кот, Заносчивый, как дьявол, Но службу знал на полный ход – Не зря он с нами плавал. Зрачки покашивая вбок, Кот шествовал повсюду, И уверял команду кок, Что весит кот полпуда. Как штурман знает берега, Заливы, мели, мысы, Так кот знал личного врага, Враг назывался – крысы... Пылал огонь зелёных глаз, Всползала ночь на трапы, И крысы ведали не раз Удар когтистой лапы. Когда тревоги свист взмывал, Настойчивый и острый, То рыжий кот стремглав бежал И прятался на ростры. Бежал во весь кошачий пыл По палубе-дороге, Как будто кот расписан был По боевой тревоге.

Штормяга пробивал бушлат, Весьма студён апрель был, Покинув до́ света Кронштадт, Мы в море шли на стрельбы. Щит на волне скакал, как мяч, Но вир надёжно выбран, И вот работают, гремя, Тяжёлые калибры. Весна – она весна везде, На суше, в море, в тучах, И потому случился здесь Трагичный этот случай. Наш кот неторопливо шёл Под рёв и гул громовый И (к солнцу ближе) влез на ствол Двенадцатидюймовый. Кот не учёл волны напор, Удар могучих газов, Когда работают на борт Двенадцать пушек сразу. ”Стрельбе отбой, стрельбе отбой”, – Вещает горн певуче, И слышим мы, что за кормой Как будто кот мяучит.

Тогда сказал Ерёмин – кок: ”Не дам погибнуть другу!” И с помощью шкерта извлёк Орущую зверюгу. Извлёк, сказав ему: ”Ну вот, Веди себя прилично”. И за ухо оттрёпан кот На баке был публично. Эсминцы убыстряли ход; Косясь на воду хмуро, Сидел на баке рыжий кот, Вылизывая шкуру.

Из раздела «Старые корабли»

ПАМЯТНИК Над тёмным гранитом Андреевский флаг, Заржавленный, тяжкий, чугунный, И буквы на меди: ”Такого числа... Погибли в далёких бурунах...” И крупная вязь родовитых имён, Отмеченных рангом, чеканна: ”Мусатов, Черкасский, барон Деливрон, Отец-командир Селиванов”. А дальше... товарищ, яснее смотри, Как смотрим мы в моря пучины, На цифру чуть стёртую... ”семьдесят три Служителя нижнего чина”. О них не написано больше нигде, Их имя ”ты, Господи, веси”. Они погибали в огне и воде За благо владельцев поместий. Пусть примут баронов к себе небеса, Туда им дорога прямая, Но память о тех, кто крепил паруса, Доныне горит, не сгорая.

За тех, кто тогда бунтовал на судах, Кого волочили под килем, За тех, что срывали Андреевский флаг И в море ”драконов” топили. Мы мичманки сняли. Балтийской зари Бледнеет румянец кирпичный, И цифры неясные ”семьдесят три” На клипере русском ”Опричник”.

МОРСКАЯ ЛЕГЕНДА И слышал он, как крылья бурь Стучат в решётки окон, Как в сердце поднималась хмурь Тоски его жестокой. И он запел: «О ветер, хлынь В приморскую темницу, Разбей мне, ветер, кандалы, Открой мне вновь ресницы. Веди с собой своих ребят, Валов весёлых россыпь, И пусть тритоны протрубят Приветствие матросу. В трубы́ торжественной хвале Я слышу волн напевы, Поднявший бунт на корабле Английской королевы. На парапете два столба, И там под крики чаек Наутро грянет барабан, Мой выход отмечая. Повесят тело на цепи, В холсте смолёном тело, Чтоб чёрной смертью искупил, Что делал и не делал. На берег вновь идёт прилив, Но сквозь закатов пламя Я буду видеть корабли Незрячими глазами.

И штурмана́ далёких стран Пойдут, минуя мели, В тяжёлый бронзовый секстан По мне беря свой пеленг. И я дождусь, вися в цепях, Качаясь вправо, влево, – Восстанут люди на судах Английской королевы». Гремит гранитная ступень, И звон ключа внезапен, Но кто же отступает в тень, Чей плащ дождём окрапан? Пора, пора! Забрезжил свет, Моряк восстал без звука. Но кто же сунул пистолет, Как дар свободы, в руку? Кто крепко так к плечу прильнул, Чуть слышен шепот низкий: ”Я ночью в бухту проскользнул, Я бросил якорь близко. Беги! Дублонов восемь сот Я щедро отдал страже, Дозоры дремлют и обход, И спит тюремщик даже”. Упало с рук оков кольцо, И якорь здесь трёхлапый, И спутник, наклонив лицо, Матросу машет шляпой.

ДИКОВИННЫЙ РАССКАЗ Окончен длительный поход, Пришёл из моря флот, И над стеклом спокойных вод Гремит «отбой работ». Иным до блеска щёки брить, Чтоб в них дробился свет, А кто любители курить – Вытаскивай кисет! Сойди на стенку, сядь на кнехт, На всех табак дели, И о делах услышишь тех, Где шторм и корабли. Три дымных выдохнув кольца Под синий небосклон, Расскажет боцман о пловцах Былых морских времён. Взгляни! Блестящий солнца край, Коснувшись волн, угас, И слушай, но не прерывай Диковинный рассказ: «Да, много пройдено водой, Все видены порты, Но был я парень молодой, Такой же, как и ты.

Катился так же солнца шар, Легчайший плыл туман, За ютом нашим – Гибралтар, По баку – океан. Не очень нас любил ”творец”, Он поднимал волну; Барометр падал, как свинец, Летящий в глубину. Беря, как струны, в перебор Пеньку тугих снастей, В борта ударил дикий шторм С заоблачных путей. Стоял я, парень, на руле, Там двое было нас, Не видно ни черта во мгле, Закрывшей всё от глаз. И молнии блестящий мел Черкнул по туч спине, Штурвал рвануло, я взлетел... И быть бы мне на дне, Когда б не сила, что дана Матросам всех времён; А подо мною глубина, А надо мной циклон.

Но всё ж волна матросу мать, Хоть и горька струя, И, не желая погибать, Поплыл, братишки, я. Летит в ветрах морская соль, С валами ночь слилась, Плыву, употребляя кроль И временами брасс. Я вижу всё как наяву За пеленою лет, Вот день плыву и два плыву, А берега всё нет. Я приустал, волну рубя, И в тот момент тоски Увидел около себя Акулы плавники. Она ко мне, но моряком Игра с умом велась, – И ту акулу кулаком Я двинул в левый глаз. И, размахнувшись вновь рукой, Ударил я опять, И правый глаз акуле той Не надо закрывать.

Уздечку сделал из ремня, Скрутив его жгутом, И сел на скользкого ”коня” Уверенно верхом. Так мчался я; горит заря, Вдали чернеет бон, И я бросаю якоря У порта Лиссабон. К подошвам снова льнёт земля, Бреду полуодет, Но вижу в море корабля Знакомый силуэт. Потом, конечно, встречи пыл, Похвал и кружек звон... Так я корабль опередил И обогнал циклон. Тебе наука, молодой, Твоей гореть звезде. Дружи со службой и водой И не робей нигде». Так боцман поучал бойца Делам былых времён, Три дымных выдохнув кольца Под синий небосклон.

АРХАИКА (Путешествие в Киммерию) К туманным полям Киммерии далёкой, Где царство Эреба и мрак ледяной, Направил корабль Одиссей светлоокий, Покинув пределы Итаки родной. С утра набегают и катятся волны На низкий, песчаный, неведомый брег, Но вдаль Одиссей, ожидания полный, Стремит свой корабль через бури и снег. И древнее море стонало под килем, На скалах играли и пели сирены, И чёрные волны бросались и били В борта корабля ослепительной пеной. И солнце спустилось в багровом закате, Вечерние тени в заливы легли. И бросили камень на крепком канате У плоского брега унылой земли. Разложен костёр, и горит, и дымится, И тени толпятся убийства и зла, И Улисс в туманной стране киммерийцев Косматого чёрного режет козла.

Из раздела «На молах»

Балтийский март идёт на убыль, Высок у гавани прибой, Трепещут вымпелы яхт-клуба, Расцветки сине-золотой. И вот весна, и над заливом, Широким, чистым, как стекло, Метнулось ввысь нетерпеливо Тугое паруса крыло. И зыбкий мир просторов синих И дней, наполненных борьбой, Вот в этой крепкой парусине, Омытой солнцем и водой.

Волна взлетит от камня пылью, На молах высохнет роса, И вновь широкие, как крылья, Взмахнут над морем паруса. Взмахнут в полете ястребином И унесут меня с собой, – За кливера упругим клином Уже вздымается прибой. Еще плывут в заливе льдины, Но шлюпку мчит через прибой В зелено-синие равнины Норд-ост порывистый и злой.

Возник он в дымчатом просторе За стёклами вагонных рам, Тот город, вставший возле моря, Открытый солнцу и ветрам. За камнем близких плоскогорий Уже волны услышан звон, Вдали корабль в вечернем море Форштевнем рубит горизонт.

СЕВАСТОПОЛЬ Солнцем выжженные горы, Устремленный в небо тополь... Покидаю светлый город, Флотский город – Севастополь. Цепь уже гремит по клюзу, За кормой вскипает пена. Побережия Союза Отступают постепенно. Всем клянусь: морской отвагой, Славным именем курсанта – Корабли чужого флага Здесь не высадят десанта! Ударяет в снасти ветер, За́ морем – чужие страны. Маяки родные светят Нам с утесов Инкермана.

НОВОРОССИЙСК Сквозь прибоев южных ленты Достигает вод балийских Тень большого монумента Кораблям в Новороссийске. Виден памятник за мили Моряков большому роду, Здесь команды флот топили, Чтоб спасти стране свободу. Здесь вода врывалась с гулом В трижды прорванные трюмы; Горе сковывало скулы, Ярость накаляла думы. Дул суровый ветер с норда, Но не зря, открыв кингстоны, Корабли тонули гордо В толще этих вод зелёных. Мачты сумрачною тенью Падали в седую пену, Трепетал сигнал на стеньге: ”Смерть предпочитаю плену”. И над славною могилой, Над волной большой и грузной, Восстаёт морская сила, Возрождённая Союзом.

Вечерами краснофлотцы Отдыхать идут к прибою И глядят, как влага рвётся В небо тёмно-голубое. Паруса вдали и яхты, И безмерна ширь просторов, Охраняемая вахтой Новых лодок и линкоров.

ФЕОДОСИЯ Ты мне предстала изумрудом В коричневой оправе гор, Развалин генуэзских грудой, Зарёй, наполнившею порт. Табачным дымом кафетерий, Холстом рыбачьих парусов И увольнением на берег С нуля и до восьми часов. А утром в путь! Как сталь сверкая, Не позволяя пеленг взять, Прибой на рифах Эльчан-Кая, Вздымаясь, рушится опять.

БЕРДЯНСК Прошедший дождь унёс избыток жара, Стих капель стук, и снова тишина, И в глянцевых квадратах тротуара Крутая синева отражена. Шагаю в порт, курю табак примятый, Внизу волны и камня разговор, Вечерний бриз пахнул смолой и мятой, Летя в зелёный плещущий простор. Но выше всех над грохотом прибоя, Над путаницей чёрною снастей, Взнесённою под небо голубое, Горенье флага Родины моей.

”Вперёдсмотрящий” зорко Глядит в равнину вод, Скользит вперёд шестёрка, Поёт под ветром шкот. От паруса прямая Легла по борту тень, Без меры и без края Горит над нами день. Держись на курсе строго, Гляди в компа́с, моряк! Уже у Таганрога Открылся наш маяк. Поставив шлюпку косо, Уверенно рубну Дубовой саблей носа Азовскую волну. А ну, волнища, брызни, Испробуй тёс в бортах, А мы споём о жизни Хорошей на флотах, О налетевших шквалах, О дальних берегах... ...Горели звёзды ало На наших рукавах.

Я одно сокровище имею, Спрятанное в сердце, берегу, – Голубую тонкую камею, Девушку на дальнем берегу. Отплывают в солнечные страны Видевшие бури корабли, Краткие приказы капитанов Направляют тяжкие рули. Но в груди обветренной лелеет Капитан, ведущий корабли, Голубую тонкую камею, Девушку своей родной земли.

На чёрной ширине реки Дрожали огненные нити, Звезда (с ней дружат моряки) Полярная плыла в зените. Огни горели на судах, Их свет с ночной боролся тенью. В твоих безгорестных глазах Звезды сияло отраженье.

Ты не пришла туда сегодня, Где в море бросилась земля, Встречать меня на зыбких сходнях Идущим с борта корабля. На палы брошены швартовы, Прижались кранцы у бортов, А за кормой моря́, и снова Закат немеркнущий багров. У пристани валы лепечут, Но мне сойти на берег лень. Так вот он, обещавший встречу, Прихода долгожданный день!

И если сердце не волнуют Ее лицо, ее коса – Пусть ветер бешеный раздует На тонкой мачте паруса. Пускай песок сырой, тяжелый Прощально скрипнет за кормой, – Передо мной открыли мо́лы Мой путь далекий и прямой.

ПОХВАЛА ТАБАКУ Табак, табак! Могучей силой, В стократ сильнейшей, чем любовь, Ты проникаешь в наши жилы И успокаиваешь кровь. Над пеною холодной, белой Летел в моря удачи флаг, Ведя Колумба каравеллы К тем берегам, где рос табак. И даже сумерки светлеют, Когда курить разрешено, – И в трубках флотских тихо тлеет Табачных листьев волокно.

ПОСЛЕСЛОВИЕ Превыше мелочных забот, Над горестями небольшими Встает немеркнущее имя, В котором жизнь и сердце, – Флот! Идти над пеной непогод, Увидеть в дальномере цели И выбрать курс, минуя мели, – Мысль каждая и сердце – Флот! В столбах огня дай полный ход, Дай устремление торпеде. Таким в боях идет к победе Моряк, чья жизнь и сердце – Флот!

ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИКА МОРЯ» Из раздела «Вымпел»

АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ ТАБЛИЦА Ты, спутница походов и сражений, Не велика, и шрифт не крупен твой; Но вижу взлёт бессонных вдохновений, Полдневный блеск над выжженной травой, Сухой песок морского полигона, Желтеющую хвою на сосне, Разбитые стрельбой кубы бетона И рваные пробоины в броне. Ты создавалась для борьбы суровой, Артиллерийской мудрости скрижаль, Когда по точным методам Чернова Коваться стала пушечная сталь. И первый шаг – когда он был? Не в миг ли, Когда огонь в конверторы влетал, Когда сварили заводские тигли Несокрушимой плотности металл?

И снова мысль боролась и искала, И в тишине, в безмолвии ночном, Высокий жар бесстрастных интегралов Один владел и сердцем, и умом. Творцы орудий! Мастера расчёта! В таблицах нет фамилий и имён, Но честный труд во славу силы флота В таблицы стрельб на море умещён. Когда корабль от реи и до трюма Тяжёлой сотрясается стрельбой, Нет времени как следует подумать О всех, кто обеспечивал наш бой. Но знаем мы, что на пути удачи В бои мы книжку тонкую берём, Рассчитанную способом Сиаччи, – Подругу управляющих огнём.

СИГНАЛЬЩИКИ Сигнальное дело – хорошее дело. На мостике ветер бросается в грудь. Тут двигайся так, чтоб работа кипела, И, всё увидав, ничего не забудь. И руки на «товсь», и команда «на фалах» Врасплох не застанет того, кто готов. Заря боевая пылает в сигналах, Взнесённых над грозною сталью судов. Эсминцы стремятся, дрожа от напора, Сквозь ветер, окрепший и ставший тугим, И флагман приказ языком семафора Диктует уже мателотам своим. Тяжёлые книги сигнального свода Сигнальщик откроет умелой рукой. Ему подчиняются хитрости кода, И знает он правила связи морской.

В погодах плохих, в ураганном смятенье Сигнальщик увидит, сигнальщик прочтёт Присущее каждой расцветке значенье Быстрее, чем флаги взлетят до высот. Война! И на вахту своих территорий Эскадры уходят и строятся в срок – Балтийское море, и Чёрное море, И Белое море, и Дальний Восток. Стремленье вперёд и упорную смелость Дала нам не скупо родная страна. Сигнальное дело – хорошее дело, Погода для боя чиста и ясна.

АВРАЛЬНАЯ МОРСКАЯ Зашуми, вода, засмейся, Тысячью ручьев дробясь, И беги по ватервейсу, Унося с собою грязь. Угля целая шаланда Сгружена в просторный трюм. Вновь наверх зовут команду Меди звук и ветра шум. В небе синем солнце зорко И светло глядит на нас, И авральная уборка Начинается сейчас. Вот от фланга и до фланга Распружиненной змеей Прокатились кольца шланга, Переполнившись струей. И друзья снимают робы, Палубы торцами трут, Силу самой высшей пробы В этот вкладывая труд. Всё отдай песку и пемзе, Руки делом накали, Чтобы чище, чем на Темзе, Были наши корабли.

Переборки, стойки, ростры, Каждый скрытый уголок Достает веселый, острый, Сине-плещущий поток. И упругие резинки Довершат бойцов труды, Собирая все росинки Подсыхающей воды. Вымпел огненный, развейся, В синеве летя крутой... Наш корабль, наш гордый крейсер Снова блещет чистотой. Грудь открыта нараспашку, Солнце делится теплом. Кину белую фуражку Вниз на палубу чехлом. И минеры, и радисты, С кем я на море пришел, Скажут: «Во!», взглянув на чистый, Незапачканный чехол. Светотень на стали пляшет, И, солидны и смелы, Озирают даль из башен Дальнобойные стволы. 1939

ГРОЗА Она вступила от Чонгара И путь пересекла потом Волной неистового жара И ветром, смешанным с песком. И за стеклом вагонным тонким Отчётливее пролегли Неизгладимые воронки, Как оспа на лице земли. Сгустилась темнота в вагоне... А рядом звон и конский топ, Стремятся взмыленные кони – Несут бойцов на Перекоп. И в узком дефиле, в долине, Уже клинков сверкает взлёт, И по сивашской синей глине Пехота яростно идёт. Да что... не улежать на полке Под гнётом душного тепла. Вперёд, туда, под ветер колкий, Где нужны руки и дела. И ливень бьёт струями злыми По мелкой гальке полотна, И молниями голубыми Седая мгла рассечена.

И вот тогда из тьмы грозо́вой Сквозь стены мощные дождя Ударил гром и грянул снова, Как слово, как приказ вождя, Того, что там, на переправе, Стремительным броском руки Послал вперёд, к бессмертной славе Непобедимые полки. ______ ...В полях Юшунского плацдарма, Под сталью молний голубой, Грохочет голос командарма, Зовущий и стремящий в бой. И видит Фрунзе в мгле и ды́мах, Как нарастает вихрь атак, Как над землёй сухою Крыма Высоко взвился красный флаг.

Из раздела «Тень паруса» КОМПА́СНЫЙ ЗАЛ В дубовом паркете картушка компа́са, – Столетье, как выложил мастер её, Над нею звезда полуночного часа, Касается румбов лучей остриё. В скрещении гулких пустых коридоров Стою и гляжу напряжённо вперёд, И ветер холодный балтийских просторов В старинные стёкла порывисто бьёт. ...Стоят по углам, холодея, как льдины (Мундиров давно потускнело шитьё), Великовозра́стные гардемарины, За пьянство поставленные под ружьё. Из дедовских вотчин, из всех захолустий, Куда не доходят морские ветра, Барчат загребли и теперь не отпустят Железная воля и руки Петра. Сюда, в Петербург, в мореходную школу, И дальше – на Лондон или Амстердам, Где пёстрые флаги трепещут над молом, Где в гаванях тесно гружёным судам.

И тот, кто воздвиг укрепленья Кроншлота, Чьи руки в мозолях, что твёрже камней, Он делал водителей русского флота Из барски ленивых и косных парней. Читали указы в примолкнувших ротах: «Чтоб тем, кто в учёбе бездельем претит, Вгоняли науку лозой чрез ворота, Которыми лодырь на парте сидит». И многих терзала телесно обида, И многие были, наверное, злы, Зубря наизусть теоремы Эвклида, С трудом постигая морские узлы. А в будущем – кортик, привешенный косо, И мичмана флота лихая судьба: «Лупи по зубам, не жалея, матроса», – На то его доля слуги и раба. С командой жесток, с адмиралами кроток, Нацелься на чин – и проделай прыжок Поближе к дворцу и под крылышко тёток, На невский желанный всегда бережок. Но были и те, кто не знал унижений, Кто видел в матросе товарища дел, Кто вёл корабли сквозь пожары сражений, Кто славы морской для Отчизны хотел,

С кем флот проходил по пяти океанам, Кто в битвах с врагом не боялся потерь: И шведы разбиты, и нет англичанам Охоты соваться к Кронштадту теперь. Об этом я думал полуночным часом, О славе, о бурных дорогах её... Звезда высока над картушкой компа́са, Касается румбов её остриё.

СЛАВА ФЛОТУ И были смелыми немногие, Кто, не щадя трудов и сил, На славы бурные дороги Эскадры флота выводил. Но шёл с отвагой вместе опыт, И тех не меркнут имена, Кто брандеры водил к Синопу, Зажёг костёр Наварина, И тех, кто доблестно и прямо, Форштевнем разрубив струю, В боях Гангута и Гренгама Стоял за Родину свою. Из боя в бой сквозь дым лиловый Со славой пройдены моря, Но на руках висят оковы, И давит сердце гнёт царя. Кто сосчитает стойких, честных, Народа верных сыновей, В Сибири сгинувших безвестно, Повешенных на ноках рей! Но суд великий, правый, скорый Настал и вины разобрал, Когда ударила «Аврора» По тем, кто вешал и ссылал.

Балтийцы! Ливень не потушит Огня тяжёлых батарей, Вы шли за Партией на суше И по волнам пяти морей. И там, в Британии, в тумане, На неудачи в деле злы, Наверно, помнят англичане Залива Финского валы. Где волны плещут торопливо, Стоит у ленинградских врат На страже Финского залива Гнездо орлиное – Кронштадт. Уходят мачты ввысь отвесно, И путь в моря широк и прям, И в гаванях кронштадтских тесно Могучим новым кораблям. А нам морями дальше плавать, Владеть любою глубиной, – Наследникам гангутской славы И начинателям иной.

100

НА ТРАВЕРЗЕ ГАНГУТА Из мглы, которой мир окутан, Сверкнули красные лучи, – Маяк на траверзе Гангута Мне открывается в ночи. То не прибой в протоках шхерных Гудит, как отдалённый гром – То в море вышел флот галерный На курс, указанный Петром. А он камзол промокший сбросил, И под рубахою простой – Стук сердца в такт ударам вёсел, Галеры двигающих в бой. И всё левее, всё мористей, В обход чужого корабля Отводит румпель твёрдой кистью Матрос, стоящий у руля, Минуя бриги шведов с фланга. (Не рвётся ветер в небеса.) И на эскадре у Ватранга Мертво штилеют паруса. И заревели в лёте ядра, И с пламенем слилась вода, – На Эреншильдову эскадру Рванулись русские суда.

101

Трубы сигнальное трезвучье, Мгновение ещё продлись! И когти абордажных крючьев В фрегаты шведские впились. ”Вперёд!” – лишь это слышит ухо. Пусть смерть разит идущих в бой – ”Не токмо ядрами, но духом От той стрельбы пороховой”. Уже вдали мы... Еле-еле Короткий блеск взрезает тьму, Но на маяк положен пеленг, И место взято по нему. И впереди у нас минуты, Когда за жизнь страны своей Пройдём мы шхерами Гангута И тысячью иных путей.

102

ШТУРМАН ХАРИТОН ЛАПТЕВ Плывут Невою льдины В холодной чистоте. Узор строки старинной На узком лёг листе. Я видел слов сплетенье, И внятно моряку, Что парус бросил тени Косые на строку. (Письмо гардемарина, Покинувшего порт.) ...Резная бригантина Стремит бушприт на норд. Но медь трубы подзорной К ресницам приподняв, Кто видит берег горный, Кто слышит запах трав На берегу высоком Земли, что он открыл? В ”юрнал” древесным соком За скудостью чернил Он заносил широты И контуры земель, Ища дороги флоту, Минующие мель.

103

...Матрос возьмёт ”юрналы”, Возьмёт его письмо, Охваченное алой Подаренной тесьмой. Пройдёт моря и долы, Узнает ярость пург, Но он увидит молы, Увидит Петербург. Услышит говор свейский, И утром он чуть свет Отдаст в Адмиралтействе С ”юрналами” пакет. Мундир получит новый За службу на морях Да право пить в царёвых Кружалах-кабаках. Но слову дружбы верный, Пойдёт сначала к ней, Живущей на Галерной Далёкой стороне. Листок бумаги белой. Коры настой густой. ...Письмо писалось смелой И твёрдою рукой. 1939

104

СМЕРТЬ НАХИМОВА За окном тяжёлый грохот боя, Жмутся к стёклам ветви тополей. Флагмана зовут в поход с собою Тени белокрылых кораблей. Слышит он призывный голос меди, Видит в море выходящий флот. ...Умирает флагман и к победе Русские суда не поведёт. Пробивает кровь бинты тугие, Врач подносит терпкое питьё. Видит флагман горькую Россию И матросов – сыновей её. Стынет лоб его в предсмертной стуже, Шепчет флагман в ветер ледяной: ”Старший друг мой, Николай Бестужев, Это ты пришёл сюда за мной. Я иду”. И падает в подушки Голова, чтоб не подняться вновь. ...На Малаховом грохочут пушки, День высок, и ветер сушит кровь.

105

Из раздела «Океанская весна»

ОКЕАНСКАЯ ВЕСНА Сменился с вахты, лёг не раздеваясь, В ушах гудел протяжный ветра звон. Мрачнела ночь, и шёл корабль качаясь, И плыл моряк в далёкий, чистый сон. Ему приснился берег лучезарный, Шумящие осенние сады, Метель листвы багряной и янтарной И девушка на камне у воды. А наверху – от солнца белый город, Упругих ног и быстр и лёгок шаг, И за плечом рубахи синий ворот На ветерке полощется, как флаг. Стучатся в дверцу зыбкую каюты, Борт корабля от волн гремит, как медь. Да, он готов. Лишь нужно три минуты – Зюйдвестку взять и дождевик надеть.

106

И вновь на вахте. Ночь ещё темнее. А дождь, а холод! Пять дождевиков Здесь не спасут. От стужи коченея, Он ищет блеск далёких маяков. И пусть ещё погода будет злее, На то и океанская весна, – Но моряку сейчас в груди теплее От только что увиденного сна. 1939

Мне вновь заря приснилась голубая, Песчаный берег, сосны, полумрак, Луны дорога светлая, прямая, Зажегшийся на берегу маяк. И если б руки протянуть тогда мне, Почувствовать я смог бы наяву, Что жар полудня не покинул камни И что роса спустилась на траву. И мне понятно, почему надежде Дано в ночной присниться тишине: Я форменку свою надел, что прежде Рукою лёгкой ты стирала мне. 1939

108

АВГУСТ

Владимиру Лифшицу

Планета вошла в полосу звездопадов. Уже холодеют утра. Летит паутина над мокнущим садом – Холодная нить серебра. И смешаны запахи яблок и дыма, Желтеют уже тополя, Лучом не палима и ливнем любима, Лежит голубая земля. И штурман, беря Андромеды высоты, Увидит луны ореол, Почувствует гарь торфяную болота И скажет, что август пришел. Вдали, за пределом пространств многомильных, Где берег обрывист и прям, Земля отцветает, и терпким и сильным Летит ее запах к морям. 1939

109

МЕДАЛЬ СОЛДАТА Я проходил по выставке военной. Знамен победных колыхался шелк, И гул сирен, что плыл над невской пеной, В высоких залах замирал и молк. И видел я, как падал враг надменный, Как на редут бросался конный полк, И шли бойцы с отвагой неизменной, Смерть принимая – свой последний долг. Была витрина та со мною рядом, Лежала в ней солдатская награда. Не золото на ней и не эмаль, – За тридцать лет трудов и унижений, За скудный хлеб, за славу тех сражений, Где русский штык ломал чужую сталь, – Серебряная, с гривенник, медаль. 1939

110

ЗАПАДНЫЙ РЕЙС Свинец сломил упорство забастовки, И в порт опять рабочие пришли. Дымятся скорострельные винтовки, Идут морской пехоты патрули. Огонь артиллерийской подготовки Принес победу, в прахе и пыли Поникли люди, свесясь на веревки, И каплет кровь в сухую пасть земли. На шпиль церковный, узкий и старинный, Где ветра гул и говор голубиный, Был флаг прибит, и вот уже полдня Не удается пулям и снарядам Разбить горящий с облаками рядом Костер победоносного огня. 1940

111

ЗОДЧИЙ В основу зданья зодчий клал кубы Гранитные, великий гнет усилий Был легок им. Надежны и грубы, Они могучим основаньем были. Над колоннадой легкой в голубых Просторах неба, на тончайшем шпиле, Корабль стремился, воздуха валы Под золотым тяжелым килем плыли. Устои ли столь крепкие ослабли, Где зодчий, любовавшийся ансамблем, Воздушно легким, гордым и простым, Не выверивший прочности гранита, Увидел камня треснувшие плиты И колоннаду с креном роковым. 1939

112

КАРТА На полке полутемного архива Столетие лежала ты в пыли, И плесень лет осела на заливы, На берега неведомой земли. Но день пришел: упорно и ревниво По карте мы карандашом прошли, По тем местам, где в диких льдов разрывы Провел безвестный штурман корабли. Прокладки нить оборвана местами, То брызги, принесенные штормами, Ее стирали в плавании том. Но штурман знал: в высокие широты Его путем пройдут эскадры флота, В движенье не удержанные льдом. 1939

113

КЕРЧЬ Залив дугой вдается в берег плоский, Далёко в море выбегает мол; На нем маяк и крана профиль жесткий, Прибоя гул размерен и тяжел. Белы причалов строганые доски, В дубовых бочках плещется рассол, И сельди бьются, чешуя, как блестки, Летит на мокрый, потемневший пол. Над гаванью – вершина Митридата. Еще апрель, еще холодновато, Дыханья пар возносится к заре, Но рдяный диск всплывает над волнами И ударяет первыми лучами В белоколонный портик на горе. 1938

114

ЯНТАРЬ

Н. Рациборской

Шлифованный обломок янтаря, В моей руке он потеплел и ожил, И в нем плывет холодная заря Тех дней, когда земля была моложе. И, об эпохе странной говоря, Воспоминанья смутные тревожа, В прозрачности медовой янтаря Темнеет лист, узорный, иглокожий. Пусть стану прахом, пеплом и песком Я, звавшийся когда-то моряком, Не уцелевший в памяти ничьей, Но облик той, чье пламенное имя Вело меня дорогами морскими, Навек в стекле стиха закаменей. 1939

115

ДОРОГА КОЛУМБА Как тот моряк, которого вела Всю жизнь мечта в седые океаны, Стремила на победные дела И говорила: «Есть за морем страны», И выла буря, яростна и зла, И застилали путь ему туманы, Но шел моряк, шумели вымпела, И мир вставал прекрасный, новый, странный, – И так же ты иди по жизни смело И закали в боях свой ум и тело, Не покоряясь мелких чувств ярму. Пройди, не изменяясь, до могилы И сердце все, и волю всю, и силы – Всё подчини стремленью одному. 1940

116

ПЕРЕД ОТБОЕМ Короткие мгновения покоя, Отпущенные точно перед сном, – Мгновения, когда подумать стоит О целом дне, наполненном трудом. А дым, свиваясь в облако густое, Висит под невысоким потолком, Стоишь и затемненье боевое Не нарушаешь трубки огоньком. Гремят шаги – на пост разводят смену. Слова команды, точной неизменно, На миг поколебали тишину. Но медь трубы поет, что день окончен, И вторят дудки чище, выше, звонче: ”Отбой, отбой, пора идти ко сну”. 1940

117

ОКТЯБРЬ Всё холодней, прозрачнее и чище. И всё понятней, проще и ясней – Октябрь, октябрь, и в памяти не сыщешь Прекраснее и лучезарней дней. Коричневая выпуклость дороги, И заморозков поздних полотно, И верится – печали и тревоги Иль не были, или прошли давно. И рассыпа́лись там на косогоре Серебряные посвисты синиц, И трепетал зеленый отблеск моря Под темной хвоей выгнутых ресниц. Потом качнулась пламенем рябина, Платком взмахнула женская рука. Холодный ветер, острый чад бензина, Неутомимый бег грузовика. 1940

118

Я пил из источников многих Под солнцем походного дня, И снова упругие ноги Вперед уносили меня. Пути, уходящие в скалы, Песчаные вьюги в ночах, И влага ручья высыхала На жестких от зноя губах. И мыса Удачи восточней, Сбегая с горы ледяной, Поил меня горный источник Своей светло-синей волной. И голос желаний упорный Мне шепчет ясней и ясней: «Туда, где в расселине горной Бьет звонкий холодный ручей». И путь мой теряется в скалах, Всё круче и тягостней склон. Так, значит, мученья Тантала – Не сказка, не миф и не сон. 1939

119

Когда сшибутся ветры лбами И пыль закрутится столбом, Следи упорными глазами За ней в безлюдье полевом. И размахнись тогда сильнее, И в пыли столб ударь ножом, И ты увидишь – кровь алеет На лезвии его стальном. Сентябрь. В тумане бабье лето, Свежей и чище вод струя... Младенческую сказку эту Невольно вспоминаю я. И я, не делая усилий, Не веря в то, что это ложь, В круговорот сентябрьской пыли С размаху кинул острый нож. А листья клёна догорали, Плыл день, к закату уходя, И вот блестят на светлой стали Три капли крупные дождя. 1939

120

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

А.И. Гитовичу

1. ПОЭМА Она при мне рождалась. Слово Ещё лилось, как сталь из домны, Но остывал металл сурово В изложниц-рифм оправе тёмной. Трудившийся упорно, немо Над сталью чистой голубою, Ты, мастер, сделавший поэму, Сказал: «Она готова к бою». Высокий зал военкомата. Призыв. Холодный лёд рассвета. Перед отправкою ребята Берут с собою книгу эту. И на безвестном перегоне Откроют первую страницу, Качаясь в воинском вагоне, Что направляется к границе.

121

2. РЕМЕСЛО Товарищ мой мне говорил однажды, Что нам не раз минута суждена, Когда за жизнь и за поступок каждый Собой мы платим честно и сполна. А время нам насчитывает пени, Но счёт написан, и приходит срок, И платим мы томительным гореньем, Полынью горькою вот этих строк. Был прав товарищ, и, помедлив малость, Не торопясь и зная свой черёд, Судьба поэта также постучалась Рукой тяжёлой в тёс моих ворот. Да, Шейлок плату требовал дешевле, Иной закон рукой моей ведёт. Плачу собой, – так повелось издревле Оплачивать неоплатимый счёт. 1939

122

ПЕСНЯ Прощался с девушкой моряк, В далекий рейс идя. Мигал на берегу маяк, И шум стихал дождя. И, не желая опоздать, Для тех, кто был влюблен, Одна лучистая звезда Взошла на небосклон. ”Плыви в далекие края, Храни любовь в груди И на звезду, прошу тебя, Не забывай – гляди”. Пошел моряк в далекий рейс, Смиряя сердца бунт, И лапы тяжких якорей Впивались в разный грунт. Корабль увидел зюйд и норд. Был ветер легкокрыл. А парень честен был и тверд – Звезду не позабыл. И раз на вахту вышел он, Был вечер сентября, Багровая, как страшный сон, Плыла вдали заря.

123

Потом стемнело, и тогда, Покинув вышину, Упала синяя звезда, Его звезда, в волну. С самим собой вступая в спор, Сказал тогда моряк, Что это просто метеор, Что это просто так. Вернулся вновь на берег он, И ясного ясней, Поскольку парень был влюблен, У чьих он был дверей. Шумит под берегом вода, Шагает парень прочь. Эх, та звезда, его звезда, Не зря упала в ночь. 1939

124

Гранитная башня мая́ка. Прибоя замедленный гром. И девушка с рыжей собакой Сидят над обрывом вдвоем. Косынка под ветром синеет. Туманны еще небеса. Рука обвилась возле шеи Спокойного старого пса. А славно подняться с восходом, Соленого ветра глотнуть, Прийти на обрыв, мореходам Рукою веселой махнуть. Пуст остров – на севере дюны, А с юга скалистый обрыв. Неважно! Была бы лишь юность, И кто ей владеет – счастлив. 1939

125

ПЕРЕД БЕРЕГОМ Двадцать дней кипит вода под бортом, Двадцать дней шторма́ сменяют штиль, И со дня прощанья с нашим портом Накрутили лаги много миль. Небо да вода – не очень много. Островов обветренный гранит... Зыбкая, зелёная дорога Нашей колеи не сохранит. Вечером присядут у обреза Вышедшие малость покурить. Пахнет краской шаровой железо, Вьётся дыма тоненькая нить. Дождик-душ из всех небесных скважин Просекает робу на бегу. Кто-нибудь неторопливо скажет: ”Как-то там сейчас на берегу”. Так зимовщик ждёт апреля зори, Невзлюбив арктическую ночь, – Будет солнце, будет лето вскоре, А зима откатывайся прочь.

126

Так, во всё несбыточное веря И глаза биноклем натрудя, Ожидаем мы далёкий берег, Бриться начинаем загодя. В лавочке идёт товар аптечный: Мыло, пудра и одеколон. Песенку о девочке беспечной В кубрике выводит патефон. Только радость слишком быстро вянет: Видел ли, не видел ли её, – Вновь к себе неудержимо тянет Смелое солёное житьё. 1939

ПОДЁНКИ Когда плывут июля зори, Когда прибой особо звонок, Из пены волн рождает море Мильоны бабочек-подёнок. Они летят, как пыль густая, Навстречу сумеречным водам, Огонь маячный застилая Ведущим судно мореходам. Дана им ночь, что минет вскоре, Блестеть отливом перламутра И возвратиться в волны моря, Кончая жизнь свою под утро. 1939

128

ПЕСНЯ Пускай в ночи бушует вьюга И снег летит на паруса, Не плачь, не плачь, моя подруга, Не слушай ветра голоса. Зажгла звезда мне нынче трубку Своею искрой голубой. Кладет валами на борт шлюпку, Но не погибнем мы с тобой. Не видно неба золотого, Дорога в море нелегка, Но привыкать к борьбе суровой Должна подруга моряка. Уже сверкнул огонь зеленый – Маяк на горной высоте, И берег, снегом занесенный, Забрезжил смутно в темноте. И пусть взмывают чайки, плача, В далекой снежной вышине, – Не изменяет мне удача, Пока ты помнишь обо мне. 1939

129

Мы вместе курили. Дул ветер осенний, Уже холодела вода, И серые тучи над нами висели, И плыли над морем года. Трещал пулемёт над пустынным заливом, Кричали во мгле журавли, – Они улетали на юг торопливо От грозной балтийской земли. Хотелось раскрыть исполинские крылья И ринуться в дальний простор, Лететь, осыпаемым солнечной пылью, Над синими гребнями гор. Лететь, разрывая завесы тумана, Ломать горизонта кольцо, Чтоб пламенный ветер широт океана С размаху ударил в лицо. Докурены трубки, и высыпан пепел, Команда на вахты идёт, И грохот по клюзу стремящейся цепи Уже предвещает поход. Сигналы трепещут на мачтах треногих, Горит боевая заря. Пред нами ведущие к славе дороги, Союза большие моря. 1936 130

НОРВЕЖСКОЕ СКАЗАНИЕ

В. Петровой

Девушка сказала моряку, Поглядев на стынущую воду: «Видишь, чайки бродят по песку, – Не видать нам ясную погоду. Но слыхала я один рассказ, Будто надо выйти моряку В свежий ветер в полуночный час, Позабыть о береге тоску И не брать на рифы парусов, По звезде свой путь определить. Будет ветер горек и суров, Будет ливень беспощадно лить. Есть за морем дальним острова, Где стихают голоса ветров, Там растет забвения трава На костях разбившихся судов. Кто ее находит, тот счастли́в, Тот печалям будет не родной, Не сдрейфует никогда отлив Бот его на илистое дно». Встал моряк, поставил паруса, Девушку поцеловал сурово, Прыгнул в бот. Темнели небеса Над водою сумрачно-свинцовой.

131

Долго шел он и нашел едва Острова в пучине океана, Где росла забвения трава Цвета солнца и зари багряной. И сорвал ее, и – снова в путь Сквозь тумана голубого стены, И в пропитанную солью грудь Ударяла яростная пена. Но несчастьем та трава была, Что росла на островах вдали. Ту траву забвения и зла Далеко обходят корабли. Ходит-бродит по волнам моряк. Он узнал прибрежья всех широт, Но не держат шлюпку якоря, И моряк любимой не найдет. Никогда не бросит он весла, Никогда он не поймет того, Что трава забвенья проросла В сердце одинокое его. 1939

В ХVIII ВЕКЕ День за днём клонюсь я над конторкой, День за днём вижу толстый затылок Хозяина, что на плетёном стуле Медлительно свою сигару тянет. День за днём я вписываю в книги, Сколько золота, сахара и рома Привезли на кораблях высоких Чёрные от солнца суперкаго. Золотые россыпи в Гвинее, Сколько хочешь рому на Ямайке, Только я худею и бледнею За конторкой на скрипучем стуле. Под окном же зелёное море, А над морем лёгкие флаги, Корабли в Ост-Индию уходят Или же приходят из Леванта. Эх, не выдержу дольше этой жизни, Запущу чернильницей в патрона, Украду потом два соверена, Убегу навеки из конторы. За окна свинцовым переплётом Море, море... Замечтался Дэнни, Долговязый Дэнни из Бристоля, За конторкой пыльною дубовой. 1940 133

Н.К.

Снился мне тревожный ветра клёкот, Пушки сталь, июля тяжкий зной И еще простёртое широко, Плещущее море подо мной. Снились мне орудий гром и пламя, Пена набегающей волны, В небе трепетавшие над нами Боевые вымпела́ страны. Снился мне товарищ по сверхсрочной, Звонких гильз дымящаяся медь, – И бойцам прицел и целик точный Я сказал пред тем как умереть. 1939

134

Трудом и боем поверяют душу. Не отступив, пройди моря и сушу И уцелей в горниле грозном их, Чтобы себя и мужество решений Проверить сталью и огнём сражений. И в этом право на строку и стих. 1939

СКАЗАНИЕ О СЕКСТАНЕ Я – Том Годфрей, смиренный житель моря, Кончающий года свои на суше С тех самых пор, когда мне стало ясно, Что отличить военный бриг от шхуны На расстоянье сотни кабельто́вых Моим глазам померкшим не под силу. Сегодня, в светлый день Иеронима, Я, очинивши семь орлиных перьев, Что мне принёс мой старший правнук Джон, Желание высокое питая Оставить людям память по себе, Начну писать рассказ неторопливый. Ещё во дни, когда я был младенцем, То мой отец, филадельфийский шкипер, Однажды взял с собой на берег моря Свою жену Мабель Дунхам и с нею Меня, двухгодовалого мальчишку, Подняв на твёрдое своё плечо. И я, малыш, сумел запомнить только Огромную синеющую скатерть, Чей край был плотно свит в трубу тугую Блестящей белоснежной бахромой, Да теплотой напитанный песок И светотень, игравшую на скалах. Но лишь пять лет спустя мне мать сказала, Что это было море, что тогда Отец мой окунул меня в прибое, Грохочущем чудесно, и сказал, 136

Что должен сын любить волну морскую И дело унаследовать отца. Наш дом стоял у гавани, и часто В его трубу врывался дикий ветер И раздувал очажную золу. И мать вздыхала тихо и шептала: «Да отвратит судьба свой лик жестокий От всех, ведущих в море корабли». И в окна узкие всегда мне было видно Громадный порт, наполненный судами, Сплетение дремучее снастей, И девы моря в сомкнутых ладонях Держали корабельные бушприты, И флаги плыли в тёмной синеве. Уже тогда росли незримо зёрна Того решенья, что послало в море Меня служить, ему не изменяя. И мир, который пахнул так прекрасно Пенькой смолёной, горькой солью моря И мокрым дубом, раскрывался настежь. Не раз, не два я убегал из школы В весёлый ад погрузки и аврала, Где смуглые матросы вспоминали О девушках в Камбодже, в Кохинхине И в пьяном рёве песен проклинали Свою судьбу, хозяина и море. Учитель наш, старик подслеповатый, По многу раз внушал мне мудрой тростью Различие между добром и злом И говорил моим друзьям по парте, 137

Что виселица плачет о Годфрее. Октябрь свистел холодными ветрами, Когда, под вечер, к нам пришла соседка И, помолчав, сказала, что двухдечный «The Horse of Sea», где мой отец был шкипер, Погиб в тайфуне около Шанхая, А ей сказал об этом Бенни Роджер. Потом явился Бенни Роджер сам, Высокий, тощий и рыжеволосый, И матери сказал, что видел точно, Как шкипера хватило об утёсы, И что он сам, Бениамин Чарльз Роджер, Один избегнул воли провиденья. Так мы остались двое в этом мире. И я не видел, чтобы улыбалась Хоть в шутку мать. Всё чаще рано утром Она ходила в то предместье порта, Где содержал матросскую таверну Презренный скупщик краденого Слим. И всё скуднее было в доме нашем, Исчезло всё, что привозил отец мой: Резная кость и дерево с Борнео, Жемчужины с далёкого Цейлона И раковины моря с Никобарских, Затерянных в пространстве, островов. Двенадцать лет мне минуло, когда Мать тронула слезами сердце дяди Двоюродного, боцмана с «Эринн», И он сказал, чтобы малыш явился, Что будет он юнго́й, не струсит если, 138

И будет получать полсоверена. Наутро мать мне собрала в дорогу Отцовский сундучок, пустой почти что, И нож его отточенный тяжёлый, Предмет моих мальчишеских мечтаний, На пояс мне повесила, и молча Заплакала, склонившись надо мной. И через час вдали растаял берег, А я усердно в камбузе старался До блеска солнца вычистить кастрюли. И ухо, незнакомое досель С пожатьем жёстких сильных пальцев кока, Горело сильно. ... Я отложил перо и глянул вниз. Как мне знакомо это побережье, Как мирен день осенний, светлый, тёплый! Под старость видишь прошлое яснее, Но те в могиле, кто могли б понять Их старого товарища Годфрея. И так я рос наперекор судьбе И не гнушался никакой работой. Из поварёнка сделался юнго́й. Канат, что прежде жёг мои ладони, Он мягок стал в сравнении с шершавой И загрубевшей от труда рукой. Я стал матросом. Дальше капитан, Моё морское рвение заметив, Меня назначил сразу рулевым, И я подумал, что отец спокойно 139

Теперь уснёт в своей сырой могиле, И заступил на вахту у руля. Все те порты, что только понаслышке Я знал, теперь открылись предо мною, И я увидел, как поют и пляшут В холодном Нью-Фаундленде матросы, Увидел, как даяки на Борнео Пьют ром из человечьих черепов. Я возмужал, но странно мне, что драки, И та любовь, что ценится на деньги, И ром, который дёшев в южных землях, Меня не привлекали, но иная Мечта меня вела и окрыляла И говорила: «Здесь твоя дорога». Давно меня влекло узнать, какими Загадочными тайнами владеет Тот капитан, иль шкипер, иль арматор, Который в ночь, в беззвездьи и в тумане Ведёт корабль, и лишь компа́с подмога Не слишком верная ему в пути. Шесть лет я слушал голоса погоды, Глядел на рябь чуть видную течений, По звёздам и по солнцу научился Примерно место находить своё, Но внятно мне, что не было секретов, А был лишь опыт многих сотен лет. Давно меня к себе манило солнце И звёзды отдалённые, по ним-то, Устроенным навечно маякам, Хотелось так мне курсы направлять, 140

Чтоб точно знать, где в море я безбрежном, Где мой корабль проходит по волнам. Вторым помощником я был уже в ту осень, Когда мы подходили к Сан-Доминго. И вдруг мне стало ясно, что теперь Я на пути надёжном, что решенье Того, что думал я и дни и ночи, Созрело вдруг и в сердце, и в мозгу. Я заперся в каюте и сказался Больным начальству. В радостном волненье Два дня, две ночи я чертил на плотной, Подмоченной слегка водой бумаге Мою мечту, что зримою предстала На вахте поздней взору моему. Подобье треугольной лёгкой рамы, Одна шестая градусного круга Служила вместо третьей стороны. В углу же верхнем закрепил линейку, Как радиус она могла вращаться, Скользя концом по градусной дуге. Зеркального стекла кусочек малый Я поместил в начале той линейки, Второй осколок зеркала на раме Был укреплён. Потом я взял трубу Подзорную с хорошим полем зренья И привинтил её сквозь кольца к раме. Но должен здесь заметить, этот труд Свершён был в стенах отческого дома, Затем, что Дикинсон, владелец барка, Узнав, что я сижу в своей каюте 141

По целым дням, подумал, что рехнулся Его помощник, и прогнал меня. Я обнял мать любезную мою И чувствовал, что дней уже немного Нам вместе быть; она же второпях, От радости нежданной задыхаясь, Всё так спешила со своим обедом, Как будто был ещё мальчишкой я. Я ей сказал про то, что я уволен, И про мечту, которой жил я ныне, И с твёрдостью, внезапной в эти годы, Сказала мать мне: «Милый сын, коль прочно Уверен ты, иди вперёд не труся, И сердце материнское с тобой». Визжала медь под лёгкою пилой, Дни пролетали быстро за работой, И наконец я вышел утром к морю, Держа в руках горячих угломерный Построенный прилежно инструмент, Который я назвал тогда секстаном. Смотря в трубу сквозь стёклышко цветное И тихо опуская алидаду, Я видел ясно, что качнулось солнце И медленно сползло по небосводу, Сводимое рукой моею слабой До синих вод седого океана. Я записал отсчёт, что был на лимбе, И, не жалея времени и денег, Отправился в тот вечер в дальний город, Где жил известный всей стране учёный, 142

Отдавший жизнь свою далёким звёздам, Чтобы ему секстан свой показать. Седой старик, он мне сказал серьёзно, Что ранее меня был дивный гений, Что ныне спит в Вестминстерском аббатстве, По имени сэр Исаак Ньютон, Который дал идею инструмента Того, что я построил терпеливо, Но мой секстан прекрасен, исключая Необходимых мелких переделок, И что отныне и звезда, и солнце Послужат вехой в помощь моряку, Дабы вести его дорогой правой Средь океанских яростных пучин. Немало прожил я с тех пор на свете, Мне помнится, как пастор в церкви нашей Сказал народу, что богопротивный Томас Годфрей научен сатаною, Он солнце и луну низводит с неба И заставляет людям их служить. Ещё добавил пастор: «Кто дерзнёт Коснуться сей диавольской машины (Под нею пастор разумел секстан), Тот недостоин вечного прощенья И в ад сойдёт навеки, без возврата, Как еретик». В тот горький год скончалась мать моя, Мабель Дунхам; уже пред самой смертью Она просила схоронить её На том холме, откуда видно море 143

И слышен гул дробящейся воды. «Там буду ждать, – она сказала слабо, – Тебя, мой сын, когда ты будешь с моря В родимый порт с удачей приходить. И пусть уже моё истлеет тело, Но да живёт любовь к тебе, мой мальчик, И да поможет в буре побеждать». Я в битвах был, я видел ураганы, Я был в плену на корабле английском, И так была близка ко мне та петля, Которую пророчил мне учитель Во дни былые детства моего. А после я пришёл на этот берег, Женился здесь и жил с семьёю мирно, Но было мне всегда всего дороже Сознание, что мой секстан на вахте Во всех морях, и каждый штурман скажет: «Ты дело сделал, старина Годфрей». Давно лежит жена под сенью яблонь, И я один меж правнуков весёлых, Подобен обомшелому утёсу В кольце гремучих ярко-синих волн, Но моряки, из странствий возвращаясь, Дорогу знают в мой непышный дом И радостно приходят рассказать мне, Как облегчился труд судовожденья, Как точно получают место в море Они, секстаном пользуясь моим.

144

Блаженны дни того, кто делал благо! И я доволен в старости глубокой Сознаньем этим, молодящим сердце. Но знаю я, что близок срок отплытья На те моря, откуда не вернулись Никто из прежде живших на земле. Уже в ночи я чувствую, как ветер Зовёт меня идти с собою в море. И встану я на этот громкий зов, И руль возьму уверенной рукою, Чтобы отплыть от берегов земли И на неё уже не возвращаться. Я, Том Годфрей, смиренный житель моря, Начавший в светлый день Иеронима Повествованье это о секстане, Его окончил. День идёт к закату, Спокойно море. Медленные веки Смыкает тихий и спокойный сон. 1939

145

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ (1934–1941)

Я думаю о тебе, Такой далекой и близкой. Балтийская голубень Взволнована сонным бризом. К закату клонится день, Узнал я волны прохладу, И вот ты пришла ко мне И села, как прежде, рядом. На якоре вечер стоит, Бриз пахнет смолой и канатом, Озябшие плечи твои Я кутаю черным бушлатом. Вельботы идут к кораблю В червленом пламени тучи, И я говорю ”люблю”, И ты для меня всех лучше. 1934

146

МАМЕ Серебряный шлем волос Успели годы соткать, Ну вот и опять привелось, Родная, тебя обнять. Как видишь – живей живых. И вспыхивает тотчас Сиянье совсем молодых Лучистых и любящих глаз. И вымыт я вечной волной, И трубка в зубах чуть свет, А я для неё всё такой, Какой и в двенадцать лет. В пыли иль в пене дорог Лишь с жизнью можно терять То слово, что я сберёг, – Священное слово – мать. 1935

147

ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ Пройдёт война. Мы встретимся, быть может. Как прежде, дым, Синея, будет плыть. Поговорим о том, что всех дороже: О Родине, о славе, о любви. Как прежде, ночь Приникнет к переплёту, А за бортом заплещется вода. Поговорим о Родине, о флоте, О го́дах битвы, мужества, труда. Но если даже глубина нас примет И не настанет нашей встречи час, Друзья-бойцы, Вкушая отдых дымный, Поговорят о славе и о нас. 1937

148

Свирепый ветер рвётся под бушлат И гонит облака не уставая. Так возникает утро, Ленинград, Холодный лязг небыстрого трамвая. Да, осень – это стынущий гранит, Неву хранящий в сумрачных объятьях, И в семь утра горящие огни, И ветер этот, злобный, как проклятье. Лежит у ног матросский сундучок, А надо мной скупого неба просинь… А улиц вид туманен и далёк. Стою, курю, и горек дым, как осень. 1937

149

МАТЕРИ Тебе, оставшейся далёко, За гранями полей и рек, Не перестать о сыне флотском Любовью и тоской гореть. Моя родная, слов немного, Которыми могу сказать, Как я хочу, чтоб без тревоги Меня могла ты ожидать. Припомни снова, улыбаясь, Как шла ты, мной гордясь не зря, Когда меня страна родная Служить послала на моря. Скажи отцу и братьям также, Что счастье – это наша жизнь... Всегда стою бойцом на страже, Храню Союза рубежи. И если письма будут реже, И будет грозен дней прибой, Не ослабляй свои надежды Ненужной болью и тоской. Вернут опять меня глубины, Пройду сквозь бури и бои Поцеловать твои седины И руки тёплые твои. 1937 150

ТРУБКА Бывает так, что жизнь накренит И волны хлынут через борт, И женщина, и друг изменят, И в бурю не увидишь порт. Но будет ветер или вьюга, – Не отойдет, предав меня, Лишь трубка – верная подруга, Со мной плывущая по дням. Она дает тепло и радость. И согревает моряка Под ветром влажною прохладой Крутая горечь табака. И синие узоры дыма, Переливаясь голубым, Напоминают о любимых, Таких же ветреных, как дым, Их были нежны поцелуи, Их память све́тла и легка. Ценю – как лучшее – крутую, Крутую горечь табака. 1937

151

День бело-синий, ясный и сухой. За льдом залива гавани Кронштадта Открыты мне, и узкою чертой Дым тянется над трубами ”Марата”. И купол неба бледно-золотой Безоблачен, но ветер от заката Уже шумит над берега чертой, Несущий запах моря и каната. Ртуть падает, еще недвижен лед, Пусть будет снег февральских непогод, Но в тишине на солнечном припеке Звенит с полудня медленно капель, И в точно установленные сроки Придет на Балтику морской апрель. 1939

152

КОМЕНДОРЫ Сегодня опять миноносец в дозоре, Гремящие волны, внезапный мороз. Декабрьское море – Балтийское море – Глубокий бушующий Гогландский плёс. Стоят комендоры на баке, на юте, На их полушубках сверкающий лёд, Они позабыли о всяком уюте В неделях боёв и в кольце непогод. И в темень, и в стужу стоят комендоры, Советские парни-балтийцы – кремни. У пушек в порядке станки и затворы – Руками бойцов отогреты они. Да разве сшибёт их волною любою, Да разве твердыню такую сломить! Всё время готовы орудия к бою, И люди готовы врага разгромить. Товарищ! На суше работай спокойно, Никто не прорвётся к Советской стране. Отважным и смелым и самым достойным Страна поручает бои на волне. И слово орудий на ”Ленине” остро. И каждый по цели ложится снаряд. И те, кто удерживал вражеский остров, О нашей стрельбе позабудут навряд.

153

А в кубрике тёплом, оттаяв за чаем, Когда просвистали тревоги отбой, Промолвят ребята: ”Изрядно качает, А впрочем, видали мы шторм не такой!” 1939

...Дверь отворилась так нерезко, Как в воду входит кисть весла, И море голубого блеска В своих глазах ты принесла. И, устремленный чувством чистым, Ломая дум своих кольцо, Я видел в нимбе золотистом Твое нездешнее лицо; И, словно вздернутый на рею, С гортанью, пересохшей вдруг, Глядел, двух слов сказать не смея, Внимая сердца частый стук... Казалось, птах весенних стая, Весны почувствовав приход, В моей груди, не умолкая, Звенит крылами и поет... 1939

155

ВЕСЕННИЙ СОНЕТ Усердье солнечной работы, Ветров стремительный полет – И под мостом круговороты На волю вырвавшихся вод. И льдины, хрупкие, как соты, Уже Нева о камень бьет. Гудков пронзительные ноты Летят до солнечных высот. Сверкает пламя автосварки, И покрывает сурик яркий Сталь прочеканенных бортов. И, созданный наукой точной, Корабль покинет стапель прочный, К походам и боям готов. 1939

156

Вот ты улыбнулась – и сердцем я ожил, И мысли легки и ясны, О, как твои очи на небо похожи, На синее небо весны! Размолвка, иль горечь, иль легкая ссора Смутили на миг бирюзу, Глаза твои – эти лесные озера – В себе отражают грозу. Судьба меня бросила в дальние дали, Дорога в морях нелегка – В глазах твоих светит мерцание стали Готового к бою клинка. Но если глубины вернут меня вскоре Навстречу рассвету и дню – Я море, одно безграничное море С глазами твоими сравню. Июнь 1939

157

Или помните, или забыли Запах ветра, воды и сосны, Столб лучами пронизанной пыли На подталых дорогах весны? Или вспомнить уже невозможно, Как виденья далекого сна, За платформой железнодорожной – Только сосны, песок, тишина? Небосвода хрустальная чаша, Золотые от солнца края. Это – молодость чистая ваша. Это – нежность скупая моя. 1939

158

В июне, северном июне, Когда излишни фонари, Когда на островерхой дюне Не угасает блеск зари, Когда, теплу ночей доверясь, Под кровом полутемноты Уже раскрыл смолистый вереск Свои лиловые цветы, А лунный блеск опять манил Уйти в моря на черной шхуне, – Да, я любил тебя, любил, В июне, северном июне. 1939

159

Уж десять дней прошло в разлуке, Потерян корабельный след... Возьму флажки, раскрылю руки И напишу тебе привет. Пусть ветер, пролетая низко, Возьмет с собой на этот раз Не дым мятущийся, не искры, А взмах флажков и пламя глаз. Ему лететь над морем много, Но ветер, странствия любя, Спешить назначен по тревоге И сможет разыскать тебя. Он ставнем легким стукнет дважды, Тебя не спутает с другими... Ты слышишь? Ветер вздохом каждым Твое нашептывает имя. Июль 1939

160

Душа почти что голубая, Как по весне приречный дол... Вот так бы, солнцу улыбаясь, По жизни до конца б дошёл. Дошёл бы смело до квадрата Судьбой назначенных морей, Где волны ждут меня, как брата, В минуту гибели моей. Июль 1939

Вновь чаек крикливая стая Дерется за хлеб под кормой. Подруга моя золотая, Опять я прощаюсь с тобой. И ты мне, родная, дороже Всех девушек нашей земли, И петли путей и дорожек Не зря нас друг к другу вели. Уйду на моря одинокий, Но ты – мое сердце в груди, Взойди же на берег высокий И взглядом корабль проводи. Нам морем идти неустанно До дальних прибрежий земли, Сквозь бурю, сквозь стены тумана Вперед проводить корабли... Пусть свищут шторма, налетая, Пусть яростен гром непогод, На суше меня золотая, Любимая девушка ждет. Август 1939

162

Обрывистый берег залива, Края небосклона ясны, И снова волна говорлива Под сумраком синим весны. И память хранила ревниво Во мраке своей глубины Бурунов лохматые гривы И тяжесть рыбачьей блесны. Хранила надежды и смелость – О память, сознанья сестра, – И девушку, что отогрелась В весеннюю ночь у костра. И медленно ветры лепечут: “Шагни по песку и траве, Открой свои руки навстречу Упругой, ночной синеве”. О ветер, не лги мне, я знаю: Не ждет меня больше она. Лишь угли костра угасают Да плещет о берег волна. Август 1939

163

БОЙЦУ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОГО БАТАЛЬОНА Его сволокли с парохода И руки связали шкертом. Горячее солнце восхода Ударило в камень лучом. Стоял он спокойно и прямо, Как будто под сенью знамён, И помнил: в горах Гвадараммы Идёт на врага батальон. И север он вспомнил дремучий, Простор полноводной реки, Нависшие серые тучи, Тепло материнской руки, Глухую норвежскую волость И отблеск пожаров в снегах, И трубка тогда раскололась В сомкнувшихся твёрдо зубах. В столбе налетающей пыли Взлетели верёвок клочки. На уровне сердца застыли Тяжёлых винтовок зрачки. Скатилось по склону утёса, Туда, где гуляют валы, Тяжёлое тело матроса, Подобно обломку скалы.

164

Клянусь под высоким созвездьем В погасшем немеркнущем дне, Мой кровный товарищ, возмездье Твоё поручается мне! Август 1939

Узка над берегом тропинка, Лежат на камне невода, Клонясь, как легкая тростинка, Приходит девушка сюда. Пред ней вода сверкает льдисто, Ушла к соседке в гости мать, И хорошо на взморье чистом Подумать и погоревать. Погоревать, вплетая в косу Неяркой ленточки атлас, О парне том русоволосом, Что в дальнем плаванье сейчас. И сладко знать, что дни за днями Летят скорее и скорей, А парень в Гулле, в Роттердаме – Повсюду верен только ей. Позолотило солнце кровлю, К воде припала дыма нить, И самый час теперь на ловлю С попутным ветром выходить. Отец ведет баркас упорно, Широк весла упругий взмах, Уже снуют крючки проворно В привычных девичьих руках. Август 1939 166

Сижу на койке в кубрике, А в сердце, как копье, Одно – не втиснуть в рубрики Сознание мое. За вахтами, походами, За тяжестью труда Ты, как маяк, над водами Сияешь мне всегда. И сон не дружит с веками, Любовь живет в борьбе... Морями или реками Я приплыву к тебе, Чтобы по склону берега, Где так тоскливо ждать, Тебя за то, что верила, Нести и целовать... Август 1939

167

МЫС НИНА – БУХТА НИНА Почему в эту вахту ночную Я на карте чужих берегов Эту бухту нашёл небольшую, Но на берег не бросил швартов? Даже днём мы её не увидим, Миль полсотни меж нами и ней, Но, основываясь на Эвклиде, Провожу я прямую прямей. Там вода, солона и лилова, Моет корни эстонских ракит. Не морское, короткое слово Слишком многое мне говорит… Кто он был, этот штурман безвестный, Давший имя кусочку воды, Имя матери или невесты, Голубой путеводной звезды? Кто мне скажет? В журналах старинных Навигаций схоронен рассказ О коротеньком имени Нины, Милой бухты, далёкой от нас. Август 1939

168

В СЕНТЯБРЕ Людская молвь и конский топот Колеблют пламя ночника... То брежу я... Лишь сосен рокот Вошёл в сторожку лесника. Нет ничего, лишь сумрак сжатый Пластом ложится на крыльцо, И дышит хвоею и мятой Сухая ночь в моё лицо. И третью ночь через прохладу, Через сплетение ветвей Глядят лучистые Плеяды В глухую ночь души моей. Глядят бесстрастно, без укора, Не обещая, не маня, Как в дни, когда глаза-озёра Сверкали небом для меня. Стою под звёздным синим блеском Недвижно долгие часы... Идёт сентябрь по перелескам, Под утро синим от росы. Сентябрь 1939

169

Мы одиноки, как сначала, И нет ни встреч и ни вестей, Но разве нас не опаляло Могучим бешенством страстей? Когда по солнечному кругу Не двигался, казалось, день, Когда черемух белой вьюгой Скрывали парки нашу тень... И прахом всё пошло, и дымом. Распалось в щебень и куски... И я один с неотвратимым, Тяжелым пламенем тоски. Октябрь 1939

170

Вернуть минуты золотые, Сиянье синих майских звёзд. Через моря, от бурь седые, Тысячемильный бросить мост!.. Нарушь основы мирозданья, Останови земли разбег И позабудь свои страданья – Возможно ль это, человек? В громовом гуле разрушенья Не уцелело ничего. Не прорастёт трава забвенья Из пепла сердца моего. На почве, залитой ипритом, Обугленной до черноты Дыханьем газа ядовитым, Уже не вырастут цветы. Октябрь 1939

171

Азийский зной безумствует, но синий, Эмалевый прохладен небосклон. Здесь был Эфес, стоял здесь храм богини, Сияя чистым мрамором колонн. Стремился ввысь полет победных линий, Но час пришел, Дианы храм сожжен. Века текли, и красный прах пустыни На горсть углей ветрами нанесен. И я, ревнуя к славе Герострата, Тот светлый храм, что я воздвиг когда-то, Разрушил, сжег дотла в своей груди. Горит огонь, души моей не грея, И ветра нет, чтобы его развеять, И не зальют его углей дожди. Октябрь 1939

172

СТАРЫЙ ЯХТ-КЛУБ Исхлестанный дождями тент, Морозом выжженные травы, И Петр, поставленный по праву На свой гранитный постамент. Флаг не алеет на флагштоке, И опустевший старый дом Окон глазницами с трудом Глядит в тумане на востоке. Как это было всё иначе, Когда входило в бытиё! И платье легкое твоё, И солнце счастья, и удача... Вот ива старая, под ней Когда-то мы смотрели вместе, Как парус догорал на весте, Как тени делались длинней. Сейчас ноябрь. И берег в мыле, Стекающем с уздцов реки, Но не хранят следов пески, И бури осени их смыли. Ноябрь 1939

173

МАЯК Маяк стоит на дальнем берегу. За ним – туманом скрытые вершины. Но и весной, и в снежную пургу Ложится сектор света на глубины. Как стары руки, те, что берегут Огонь в стекле, как глубоки морщины, Как серебрится голова в снегу Прошедших лет веселья и кручины. И длятся дни шальных морских погод. И кораблей во тьме спокоен ход. Бросают волны на утесы пену. И свет лежит на зыби черных вод, Пока сигнал других не позовет: “Я отслужил, – теперь давайте смену”. 1939

174

МАЯК Кривой и жилистый дубняк Растет наперекор погоде, И на прибрежный дуб походит Своею стойкостью маяк. Здесь, волны тяжкие гоня, Бьет шторм с упрямостью осенней. Ведут сто семьдесят ступеней В жилище светлого огня. Ударит в красный сектор пламень, И луч коснется волн груди. Корабль, сюда не подходи – Ты будешь выброшен на камень! Внизу – песок от волн рябой, На рифах – белой шлюпки остов. И днем и ночью слышит остров Незатихающий прибой. Тяжел судов торговых ход, Несущих груз тысячетонный, Но сторож зоркий и бессонный Их бурной ночью бережет. 1939

175

За полночь время, светлые Стожары Над мерзлым лесом выплыли из тьмы, И ветер, пробираясь в ельник старый, Пел песенку холодную зимы. Свист лыж и палок легкие удары – Вперед, вперед за реки и холмы, Под отблесками лунного пожара Следы от лыж – две шелковых тесьмы. Впиваясь в ночь дрожащими клинками, Под свежим ветром колыхалось пламя – На голом гребне снежной высоты Костер пылал. Но бег мой длился снова, И я не занял у костра чужого Ни радостей его, ни теплоты. 1940

176

Обломки солнечного диска Уносит к западу Нева, Иглой гранитной обелиска Прошита темная листва. Лишь сфинксам равнодушным, старым Не до любви, не до весны, За равнодушие недаром Они навек разлучены. Моя подруга дорогая Не говорит ни да, ни нет, И, купол неба озаряя, Горит зодиакальный свет. Всё это было... но не прочь я Перемотать катушку лет, Идти прозрачной белой ночью, Не слышать – да, не слышать – нет. Март 1940

177

РОМАНС Над темной водою – упругие снасти, На море – вечерний покой. И тонкая кожа девичьих запястий Согрета моею рукой... Как долго я плыл по неведомым водам, Как долго хотел отдохнуть... Свети же и ныне, звезда, мореходам И верный указывай путь. И солнце вставало и снова катилось В косматую пену зыбей. И мысли летели, и сердце стремилось К любимой далекой своей. И стало всегда и всего мне дороже Подумать в минуты пред сном, Что ты меня ждешь, дорогая, и, может, Скучаешь о дальнем своем... Сегодня в минуты короткого счастья В безмерном просторе ночном Я грел на морозе девичьи запястья В морях сбереженным теплом...

178

Литая медь стволов сосновых Над синим водным хрусталём. Блестит листва, и пахнет снова Черёмух горьким миндалём. Так как мне быть под ветром звонким, Как задрожавшее копьё, С девчонкой, маленькой и тонкой, И сердцем пламенным её? Уже вечерняя прохлада Лежит в озёрном хрустале. Вдвоём, вдвоём – и нам не надо Иного счастья на земле! 1940

МОРСКАЯ ПЛЯСКА Силой всех мехов и планочек Тишину, баян, сотри. Выходил плясать Романычев – Комендор с «Эль-три». Прозвенела сталь подлодки Тоненькую жалобу, Краснофлотские подмётки Целовали палубу. И глаза у всех открыты, Потому что был в ударе Этот, очень прочно сшитый, Шесть пудов тянувший парень. И пошёл мельчайшим шагом, Осыпая дробь с носка, И, подобно чёрным фалам, Вились брюки моряка. Но баян в руках умелых Развернулся в ширину, Кверху «Яблочко» взлетело И не падало в волну. От ударов ног весёлых Чёткий ритм гудел и рос, Трепетала прядь тяжёлых Тёмно-бронзовых волос.

180

Вес терял свои границы, С тяготеньем кончил спор Этот, ставший легче птицы, Сероглазый комендор. Только тесно в узком круге (Ведь подлодка – не линкор), Для уменья ног упругих Надобен иной простор. Вот когда бы с лёгкой лаской Стихли волны, как во сне, То боец прошёл бы пляской, Как по суше, – по волне. Ленты реют быстрой тенью. И увидеть каждый рад Эти ловкие движенья, Слышать дроби перекат. Шепчет ветер сизой туче: ”Передай во все концы, Как на Балтике могучей Пляшут “Яблочко” бойцы”. 1940

181

СЕВЕРНАЯ КАМПАНИЯ В морозной мгле мы выходили в море, Ломались льдины около бортов, Всё было белым в пасмурном просторе Не в меру крепких в эту зиму льдов. В ущелиях базальтовых нагорий Стояли пушки. Без излишних слов Враг уточнил прицел по нам. И вскоре Весь лед звенел, как лопнувший швартов. Шли корабли безмолвствуя, доколе Слова команд, исполненные волей, До командиров в башни не дошли. Ревун запел, и содрогнулись реи, И замолкали в злобе батареи Во мгле ущелий вражеской земли. 1940

182

ВОЗВРАЩЕНИЕ Когда мы подвели итог тоннажу Потопленных за месяц кораблей, Когда, пройдя три линии барражей, Гектары минно-боновых полей, Мы всплыли вверх – нам показалось странно Так близко снова видеть светлый мир, Костёр зари над берегом туманным, Идущий в гавань портовой буксир. Небритые, пропахшие соляром, В тельняшках, что за раз не отстирать, Мы твёрдо знали, что врагам задаром Не удалось в морях у нас гулять. А лодка шла, последний створ минуя, Поход окончен, и фарватер чист, И в этот миг гармонику губную Поднёс к сухим губам своим радист. И пели звонко голоса металла О том, что каждый счастлив был и горд: Мелодию «Интернационала» Играл радист. Так мы входили в порт. 1940

183

УСЛОВИЯ ПОБЕДЫ Что же нужно для побед на море? Это – чтоб со стапелей земли, Пеною пушистой борт узоря, Выходили в море корабли. И во имя Родины покоя Нам нужна солидная броня, Точное оружие морское, Мощь артиллерийского огня. Нужно знать нам кораблевожденье Так, чтобы уметь пройти везде, Знать науку мудрую сражений На солёной вспененной воде. Крепнет сила твёрдая, морская, Словно лес, растёт советский флот. Это всё даёт страна родная, Верфи действуют на полный ход, И ещё даёт страна родная Качества, ценнейшие в боях, Всем сынам, которым поручает Вахту в океанах и морях: Это – смелость в час суровый жизни, Это – воля, что всего сильней, Это – сердце, верное Отчизне И не изменяющее ей. 1940 184

ЭСКИЗ Нет, не привыкла грубая рука Карандашом чертить рисунок сложный... Как ты близка и снова далека, Как истомила близостью тревожной. Не так бы надо сердцу моряка – Иное вижу на тропе дорожной: Сухие листья, дым летит слегка... Душа опять скорбит о невозможном. Да, я нарисовал бы твой портрет – В нем был бы моря лучезарный свет, Гранитный берег, вечный шум прибоя И голубой прозрачный день весны, Песок упругий, медный ствол сосны И золотое солнце над тобою. 1940

185

Седой, осенний день, волной залива бурой Качает пароход, но мерен бег винтов. Вдали Кронштадт, насупившийся, хмурый, И ”пятачки” приземистых фортов. Давно когда-то, год тому назад, Мы были здесь... Учебный валкий катер, Горящий темной бронзою закат, Извилистый Елагинский фарватер. И парус плыл медлительней мечты, И девушка махнула нам рукою, И я подумал: ”Может, это ты? И с кем это?..” – и прочее такое... В каком неизмеримом отдаленье Исчез тот парус, легкий, как виденье! 1940

186

Н. Лебле Не склонный к зрения причудам, Я вижу в сумеречный час Огонь, присущий изумрудам Твоих продолговатых глаз. Так в ночь грозы, в тревожный ветер, Когда огонь луны багров, Огни святого Эльма светят На зыбких мачтах крейсеров. Но в блеске глаз твоих истомных Еще цвета отражены – Змеящейся, неверной, темной, Зелено-синей глубины. И неба синь, и зелень елей, И блеск холодных звезд в ночах, И голубой простор апрелей Заключены в твоих глазах. 1940

187

Голубая глубина Сберегает золото... Упаду на камни дна В синий сумрак холода... Это будет, а сейчас, Нежностью встревоженный, Пью за пламя чистых глаз, За твою дороженьку... Пью, горя в скупом огне, Прежней думой маемый, Всё равно ты снишься мне Сентябрями, маями... За нездешние края, Где тобой пригрезил я!.. 1940

188

Возможно ли, чтоб годы эти Щадили нас! Но вновь встаёт Апреля горьковатый ветер, Тревожный шум воскресших вод. Возможно ли в разлуке дальней, В надеждах, в помыслах, в крови Хранить огонь первоначальный Наивно горестной любви! И я, как ива в пору злую Октябрьских бешеных ветров, Клонюсь под градом поцелуев, Горячечных и нежных слов. За нами бури и походы, И можно ли, мой милый друг, Вознаградить себя за годы Былых и будущих разлук! О, потеплевший под руками Чугун ограды ледяной! Нет, не смеюсь я над слезами, В тот вечер пролитыми мной. Теперь мне легче и свободней, Отбушевал внезапный гром. ...Я не могу писать сегодня Тебе о чём-нибудь другом. 1940

189

БУХТА БЕЗМОЛВИЯ Здесь спит песок, здесь спит лазурь морская В полукольце гранитных серых скал; Пройдет гроза, бушуя и сверкая, Ударит в берег океанский шквал. Но здесь вода тиха, как сон младенца, Так берег пуст и так тиха заря, Как в оны дни, когда суда Баре́нца В зеленый мрак бросали якоря. «Безмолвие» – зовется бухта эта, И над волною в предрассветной мгле Видна далёко старая примета – Замшелый крест, стоящий на скале. Я не прошу себе у жизни много – Ни нежности, ни лишнего тепла, Но я хочу, чтобы моя дорога Опять меня к той бухте привела. Прийти и лечь опять на камень белый И снова ждать минуты дорогой, Чтоб тишина великая владела Землей и небом, телом и душой. 1940

190

ЗВЁЗДНОЕ Бог осени дует в трубы, А туча закрыла синь. Твои пересохшие губы Горькие, как полынь. За всё, что сделалось с нами, За стужу близкой зимы, За то, что бессмертия чаши Коснулись губами мы… Что дальше? К какому краю Волною прибьёт челнок? Родная моя, не знаю Ни чи́сла, ни меру, ни срок. Но кровью, кипящей в теле, Где смешаны смех и грусть, И губ горьковатым хмелем, Единственная, клянусь. Пусть властно закроет веки Последний, глубокий сон. Да будет в сердце вовеки Единственная из жён! Апрель 1940

191

ОТДЫХ НА БАЗЕ Блаженство строгой тишины, Часы, когда, придя из моря, От грома ветра и волны На Балтике или Босфоре, Я вижу скромный свой приют, Простой и убранный опрятно, Столь чистой сухостью кают, Которая душе понятна. Вот стол и стопка милых книг, Кровать под серым одеялом, И на стене военный бриг В боренье с океанским шквалом, Три трубки старых и табак, Хранящийся в большом кисете. Что может большего моряк Ещё желать на белом свете! Что может большего желать При нашем отдыхе коротком: Сидеть, курить и вновь мечтать, Сминая свитер подбородком. Ничто не может тяготить – Нет ни рояля, ни комода. Так хорошо готовым быть К передвиженьям и походам. Оконных стёкол лёгкий звон – Ответом яростному граду… Курить, пока не принесён Внезапный вызов на бригаду. 1940 192

ВОСПОМИНАНИЯ О КРЫМЕ Вот час раздумья и свободы, Полета радостной мечты, Хрустально-голубые своды На кипень моря оперты. Широколиственным платаном Веранды тишь осенена, И дым клубится над стаканом Кизильно-терпкого вина. И вечер на землю вступает, И говорит звезде:”Взойди!” И память вновь перебирает Златые струны Саади.

ВИСБИ Край неба восходом окрашен. Побудку, горнист, протруби! Стрельча́тою готикой башен Встаёт из тумана Висби. То город старинный, торговый, То узел ганзейских путей, Сюда над волною свинцовой Несло новгородских гостей. И снасть, просмолённая жёстко, Гудит под напором ветров, А в трюмах обилие воска И русских бесценных мехов. Не вьюга ли выткала пряжу Вот этих широких холстин? Да, многое есть на продажу Со всех новгородских пятин. А купят не бархат из Брюгге, Не камни, что светят в ночи, А прочной работы кольчуги И годные в дело мечи. Прощай, берегов полукружье! Не дёшево взято, но пусть Оружье, оружье, оружье Отсюда уходит на Русь. В ладонях, не знающих страха, Над озера псковского льдом Оружье расколет с размаху Тевтонский рогатый шелом.

194

Оружия доля – не ржа́веть, И ждать – не его ремесло. Врагов же, понёсших бесславье, Несчётно в Руси полегло. Но времени плотны завесы, И город совсем захирел, Торгует по малости лесом, Ломает по малости мел. А вид сохранил величавый: И море, и древняя стать. Туристы соседней державы Привыкли его посещать. Гуляют в узорчатых гетрах И морщат пиявки бровей: «Неплохо б на трёх километрах Поставить пяток батарей». И смотрят, где плохо, где слабо, Где можно пробраться тайком, Устав генерального штаба Им лучше молитвы знаком. Бей медным пронзительным пеньем, Побудку, горнист, протруби! …Так про́плыл туманным виденьем Старинный ганзейский Висби. 1940

195

ПРИХОД К МОРЮ Ты никогда не видел раньше моря, Но все пути влекли тебя к нему. Мятущимся громам и бурям вторя, Оно предстало взору твоему. Бегут прибоя палевые ленты, На скользкий камень силятся всползти. Ты встал у моря, житель континента, И целый час не можешь отойти. И медленно из тьмы тысячелетий Владыкой хмурым северной земли Встаёт рыбак, бросавший в море сети, Сплетённые из дикой конопли. Встаёт дикарь, что, сжав упрямо зубы, В полупотухшем непогодном дне Себя доверил вырванному дубу, Рукам мохнатым и седой волне. Встаёт матрос, пушкарь на чьём-то бриге, В лицо пахнул морской тяжёлый зной, И это всё написано не в книге – Всё сохранилось бережно душой. И вновь, и вновь удары сердца громки. На ветхий снимок лет ложится тень: Вот твой отец, и ленточка «Потёмкин» На бескозырке, сбитой набекрень.

196

Перед тобой от края и до края Не устаёт буруны воздымать Клокочущая родина морская, Всего живого истинная мать. Ты видишь даль, сверкнувшую опалом, Ты не уйдёшь! Смотри вперёд и жди... А шторм гремит торжественным хоралом, И голос волн поёт в твоей груди. 1941

НА ДНЕ Лежит матрос на дне песчаном, Во тьме зелено-голубой. Над разъяренным океаном Отгромыхал короткий бой. А здесь ни грома и ни гула... Скользнув над илистым песком, Коснулась сытая акула Щеки матросской плавником... Осколком легкие пробиты, Но в синем мраке глубины Глаза матросские открыты И прямо вверх устремлены. Как будто в мертвенном покое, Тоской суровою томим, Он помнит о коротком бое, Жалея, что расстался с ним. 1940

198

Метёт позёмка, расстилаясь низко, Снег лижет камни тонким языком, Но красная звезда над обелиском Не тронута ни инеем, ни льдом. И бронза, отчеканенная ясно, Тяжёлый щит, опёртый на гранит, О павших здесь, о мужестве прекрасном Торжественно и кратко говорит. 1940

О Балтика! Где бы я ни был, Куда б ни вело бытиё, Я буду любить это небо, Холодное небо твоё, И город, что бурям преграда, Где встал революции флот На страже ворот Ленинграда, Великих Союза ворот. Летит над путями морскими, Проходит сквозь штормы и град Стальное короткое имя, Как лозунг и клятва, – Кронштадт! 1940

200

ДАНЬ РОМАНТИКЕ Основ романтических вымпел – Корабль в полудённых морях, Чей парус под бурями выцвел На дальних тревожных путях. Идти над глубинами в дали, Путь выбран по взлёту руки, – Не мне ли навстречу вставали Туманные материки? Я пеной солёною выжжен. Душа закалилась в огне. И ветер горячий и рыжий Навстречу бросался ко мне. И всюду, где плещутся волны, Где жгуч небосклон золотой, Плыву я, счастливый и вольный, Над звонкой и бурной водой. Взмываются выше буруны, Идут на подъём якоря. Да здравствует юность на шхуне И вспененный путь на морях! 1940

201

БАЛТИЙСКИЕ МОРЯКИ Это мы у врат морских на страже. Реет вымпел, летний ветер влажен. Синих звёзд пылает пламя, Родина за нашими плечами! Это ты в нас силы поднимала, Это ты вела к морским причалам, Где возникли за волной зубчатой Силуэты грозного Кронштадта. Плеск волны дорвался до ресницы. Родина! Мы встали на границах. Мы умеем, поглядев на воду И закат, определять погоду, Проскользнуть неуловимой тенью, Минные минуя загражденья, И, с грозой бушующею споря, Утюгом линкора гладить море, Мы умеем бросить на врага Пламени и стали ураган. ...Враг в бою узнает нашу цену. Если я умру, придут на смену Тысячи товарищей любимых, Балтики сынов непобедимых.

202

Когда владеет морем мертвый штиль, Мы видим часто бухты и мая́ки, – То лжет мираж, приподнимая знаки, А берег наш за сорок с лишним миль. Но видно всё: седеющий ковыль, Кроваво-пламенеющие маки, Прибрежной пены о́хряную накипь И бота перевернутого киль. Мечты мои, неуловимой тенью Возникшие на грани сновиденья, Коротким блеском прорезают тьму. И в этот миг глазам открыты снова Пути в морях, тревожных и суровых. Но берег есть. И я пробьюсь к нему! 1941

203

Душе один короткий миг Лететь к сверкающему гроту. Всевластно воскрешает Григ Одну ликующую ноту. Мои несбыточные сны И страстные желанья бунта – Они опять воскрешены Волшебным посохом Пер-Гюнта. Не за тебя ли дрался я – От крови потемнели скалы. Меня готова мчать ладья В пределы огненной Валгаллы. Дорога к небу горяча, Но там я буду биться снова. О нет, не вынимай меча Из сердца гордого и злого! Отдай же воина костру, Да хлынет зной из сучьев ели, И вырви меч, и я умру В круженье огненной метели. Но даже в тверди голубой Бороться я не перестану, Любить и странствовать с тобой По золотому океану. 1941 204

Ты ждешь меня, ты ждешь меня, Владеет сердцем грусть. И по стеклу, кольцом звеня, В твое окно стучусь. Звезда холодная, блести, Гляди сюда в окно. Ты не грусти, ты не грусти, Я мертв уже давно. В зеленоватой мгле пучин Корабль окончил бег, И там лежу я не один, И каждый год, как век. Не внемлю, как года бегут, Не внемлю ничего, Кораллы красные растут Из сердца моего. И те, кто гибнет на волне В тисках воды тугих, Они идут сюда, на дно, Чтоб лечь у ног моих. Кому же выпал жребий жить, Улова не пропить, – Тебе коралловую нить На ярмарке купить. Купил, ничем не дорожа, И счастлив, и влюблен, Как взмахом светлого ножа Обвел вкруг шеи он. 205

Меня не помня, позабыв, Храни его любовь, Не зная, что принес прилив Мою живую кровь. 1941

Рокочут военные трубы, Но ты отпустила грехи... О, милые, горькие губы И позднею ночью стихи... Упрямой мечтой одноверца Всю долгую ночь напролет Я слышу, как буйствует сердце И кровь говорит и поёт. 1941

207

ВОЕННОЕ МОРЕ В багряных пожарах заката Долины зелёных зыбей. Ты всем нам приснилось когда-то Зовущим, влекущим к себе. И это – как жизни начало, Как вымпел над миром снастей. О, как нам сердца окрыляло Дыхание влаги твоей! Шли месяцы, двигались годы, И вот привело нас туда, Где плещут солёные воды И светит над морем звезда. Где жизнь, осенённая флагом, Где ветер поёт о боях, Где мужество, труд и отвага – Основа всего бытия. И сердце колотится чаще, И медная блещет заря В суровых, холодных, гремящих, Великих военных морях. И ветром, и горькою солью В груди пропитались сердца, – Уже командирскою волей Становится воля бойца.

208

Да разве мы это забудем, Когда под килём глубина И в борт ударяет, как в бубен, Высокая злая волна. И где-то, петлистым узором Края облаков исчертив, Эскадры враждебных линкоров Проходят далёкий пролив. Прорваться, найти, уничтожить, Из мрака ударить опять, И подвиги в море умножить, И выстрелы зря не терять. Дым пороха сладкого горек, И ветер заходит с кормы. Великое грозное море, И в море хозяева – мы! 1941

209

ПОХОД НА ”ВЕСТ” То был рассвет почти неуловимый, Чуть просветлел синеющий простор, И тонкий клуб нетающего дыма Замечен был на фоне дальних гор. То шли враги, хранимые конвоем, Тяжёлые большие транспорта́. И напряглась команда перед боем, Рты окаймила жёсткая черта. Звала Отчизна! Это помнил всякий. И медленно пополз на цель визир. На узких флагах дьявольские знаки Отчётливо увидел командир. Уже штыки проклятого десанта На палубах блестели там и тут. Стволы орудий, тюки провианта – Всё видел он в теченье двух минут. Команда: ”Залп!” И ринулись торпеды, Как стая демонов, исполненных огня И окрылённых волею победы, Как молнии в лиловой дымке дня. Скользнула стрелка по секундомеру. Мы слушали, дыханье затаив, И он пришёл, потрясший атмосферу И глубь морей потрясший, грозный взрыв.

210

Потом я помню взрывы бомб глубинных, Стремительный уход на глубину. Мы уходили. Выше были мины, И киль скользил по илистому дну. А там, в выси́, из рук не выпуская, Дробя в щепу и днище, и борта, Громила авиация морская Фашистского десанта транспорта́. Так бьёт врагов балтийская порода, Так пишется истории скрижаль, И поглощают яростные воды Всех тех, кого не истребила сталь. 1941

ИСТРЕБИТЕЛЬ Сгусток смелости и мщенья Брошен в небо по спирали – Это формулы движенья, Воплощённые в металле. Олицетворенье силы, Боли, гнева и напора – Собранный короткокрылый Меч, пронзающий просторы. Холодит в жестокой схватке Сердце вражеских пилотов Рёв, стремительный и краткий, Счетверённых пулемётов. Вот летят, летят... и сразу Молнией, просекшей грозы, На пределе сил и газа На пике́ – под бомбовозы. Яростно грохочут ливни Окрылённого свинца, Не уйдёт от нас противник – Долг исполнен до конца! «Хейнкель» сбит – и вниз со свистом, Вниз в моторном, смертном гуле... И на черепе фашиста Знак трассирующей пули... 1941 212

КУРС ЗЮЙД-ВЕСТ Туман лежит тяжёлой пеленой, Симфония ору́дийного грома Гремит над льдами, над седой волной, Мы вылетаем в ночь с аэродрома. На курс зюйд-вест, указанный страной, Ложимся мы, дорога нам знакома, Цель скрыта темнотою ледяной, Но бомбардиры не допустят промах. Во славу звёзд, пылающих в Кремле, Ударь, наш залп, по вражеской земле, Как молнии карающей удары. Вокруг разрывов жгучие цветы, Но видим мы с орлиной высоты Горящие фашистские ангары. 1941

Владеет миром тишина, Во льду кольцо береговое, И встала медная сосна На вахту старого покоя. Зелено-льдистый небосвод Над невысокими горами, Давно разбитый бурей бот Изглодан солнцем и ветрами. Четыре буквы на корме, Позеленевшие лите́ры В холодной синей полутьме Слагают кратко имя Веры. Рисунок бронзовых лите́р, О, как напомнил он о многом Во глубине Аландских шхер, У берегов, забытых богом. Настанет день когда-нибудь, И кровь врага зальет пожары, И о победе пропоют В боях пробитые фанфары. И нет ладони на руле, И, радость чувствуя земную, Тоскующие о земле Покинут палубу стальную.

214

А я пойду к одной из бухт Дорогой темно-бирюзовой Увидеть бронзу старых букв, Привинченных к корме дубовой. Ревет и пенится прибой, И солнце тонет в море чистом, И только мы стоим с тобой Вдвоем на берегу смолистом. 1941

Всё ты и ты звучишь в душе моей, С мгновеньем каждым явственней и строже. Звон колокола – волны медной дрожи Над стынущею пеною морей, Безвестность многомильная путей, Соль горькая, осевшая на коже. А ты одна, и ты всего дороже, Что встретил я в пустынях прежних дней. Душа нема, ни слезы, ни молитвы, Ни кровь, ни боль, ни злобный грохот битвы Не тронут струн, они давно молчат. Душа нема и лишь тобой томима, И лишь тебе, единственной, любимой, Ответит сердца медленный набат. 1941

216

Как было всё озарено в тот миг Огнем огромного балтийского заката, Гранит был сер, вода зеленовата, И ярко-бел учебный легкий бриг. И этот взлет неистовых квадриг Под аркою над площадью Сената, Где блеск златисто-огненный возник В холодных гранях чистого агата! Неотвратимым медленным движеньем Здесь сердце оставалось отраженьем Торжественной и строгой красоты. Не так ли же в часы тоски и горя, Звуча во мне, как в раковине море, Моею песней становилась ты?..

217

ТЕБЕ Мы попрощаемся в Кронштадте У зыбких сходен, а потом Рванется к рейду серый катер, Раскалывая рябь винтом. Вот облаков косою тенью Луна подернулась слегка, И затерялась в отдаленьи Твоя простертая рука. Опять шуметь над морем флагу, И снова, и суров и скуп, Балтийский ветер сушит влагу Твоих похолодевших губ. И если пенные объятья Нас захлестнут в урочный час, И ты в конверте за печатью Получишь весточку о нас, Не плачь, мы жили жизнью смелой, Умели храбро умирать. Ты на штабной бумаге белой Об этом сможешь прочитать.

218

Переживи внезапный холод, Полгода замуж не спеши, А я останусь вечно молод Там, в тайниках твоей души. А если сын родится вскоре, Ему одна стезя и цель, Ему одна дорога – море, Моя могила и купель. 1941

Словарь морских терминов Алидада – вращающаяся часть угломерных геодезических и астрономических инструментов, имеет вид линейки или круга. Арматор – судовладелец. Барк – большое парусное судно. Барраж – совокупность средств заграждения против надводных и подводных кораблей. Батопорт – плавучие ворота сухого дока. Бон – плот особого устройства для причала мелких судов. Ванты – снасти судового стоячего такелажа, раскрепляющие к бортам мачты и стеньги. Ватервейс – утолщённый пояс деревянного настила у борта судна. Верпы – небольшие заводные якоря. Вир – артиллерийский термин, означающий величину измерения расстояния. Визир – редко употребляемое название видоискателя. Галс – направление корабля относительно ветра. Дальномер – прибор для определения расстояния. Дефиле – ущелье, узкий проход. Кабельтов – морская мера расстояния, равная одной десятой морской мили. В СССР одна морская миля была принята равной 1852 м. Картушка – диск из немагнитного материала на подвижной системе компаса. Кливер – косой парус. Клотик – деревянный кружок или яблоко на верхней конечности мачты. Клюз – отверстие на носу корабля для прохода якорьцепи. Коммингс – название порога на корабле. 220

Купцы – общее название коммерческих кораблей. Лаг – прибор для определения скорости хода судна. Минреп – тонкий стальной трос, соединяющий мину с её якорем. Палы – чугунные или деревянные тумбы на мо́лах, служащие для швартовки кораблей. Пеленг – направление на какой-либо предмет, видимый с корабля. Пенька – прядильное волокно из конопли. Пирс – место стоянки и причала подводных лодок. Ростры – надстройки на верхней палубе корабля. Румб – деление на круге компаса, соответствующее 1/32 окружности горизонта. Секстан – мореходный инструмент для определения высот светил. Скула – часть борта корабля, примыкающая к форштевню. Стапель – наклонный помост на верфях для постройки судов и спуска их на воду. Стеньга – верхняя часть мачты. Тали – грузоподъёмное устройство. Фал – верёвка (снасть), с помощью которой поднимают на судах паруса, сигнальные флаги и пр. Форштевень – брус по контуру носового заострения судна. Хайлода – группа островов у северного побережья Финского залива. Шкот – снасть для растягивания парусов и управления ими. Шхеры – скалы и небольшие скалистые острова у морских берегов. Ют – кормовая часть верхней палубы корабля.

221

«И БЫЛ ОН СЛОВНО ГОЛОС МОРЯ...» ПОСВЯЩЕНИЯ АЛЕКСЕЮ ЛЕБЕДЕВУ

Александр ГИТОВИЧ  Нам хватит силы правильной и страстной Прийти с победой или пасть в бою, Прожить на белом свете не напрасно, Трудясь и славя Родину свою. Да разве нас она не уносила На зыбь морей, на Азии холмы! Вот только бы на то прибавить силы, Чтобы в боях не очерствели мы. 1939

222

Николай СНЕГИРЁВ ШТУРМАНУ (Памяти поэта-моряка Алексея Лебедева) Помню, я писал тебе когда-то О войне и о морском пути, О питомцах боевых Кронштадта – С кем по службе нам с тобой идти. Помню, ты ответил очень кратко – Иначе ответить ты не мог, Мне тогда в походную тетрадку Написал от сердца восемь строк: «Мой товарищ, я рождён для моря, Для труда, походов и тревог, Чтобы видеть счастье через горе На просторах пенистых дорог. Скоро дни придут к нам боевые, Мы должны тогда с тобой суметь Соблюсти традиции морские: Победить иль с честью умереть!» И пришло то время, о котором Ты в стихах нам говорил стократ, Засветились выходные створы – Провожал подводников Кронштадт. Путь лежал сквозь минные завалы, Разрывая барражей кольцо, Балтика туманами дышала Штурману в суровое лицо. Ты ушёл, и всё осталось тайной, И на карте курс не лёг назад...

223

Ты погиб, я знаю, не случайно, Ты геройски пал за Ленинград. У тебя, товарищ, очень много Вот таких, как я, простых друзей! По твоим непройденным дорогам, Что легли просторами морей, Мы идём сегодня, прославляя Родину и наш советский флот, И твоя же песня боевая С нами, вдохновляя нас, идёт! 1942

Михаил ДУДИН  Мы должное твоей заплатим славе, Мы двести раз пойдём в упрямый бой. Мы до конца гордиться будем вправе Твоею песней и твоей судьбой. Туман и шторм. Солёный привкус моря. Но, крепко взяв за шиворот судьбу, Всю остроту и накипь злого горя Включаем мы в свирепую борьбу. Мы выбьемся из рокового круга, Снопы огня сырую тьму прорвут. Друзья уйдут и будут мстить за друга, И многие обратно не придут. Романтики! Но кто из нас не трафил К большим делам, седой простор любя? В скупых словах анкетных биографий Мы не законсервируем себя. Нас вдаль несёт, в крутое пекло боя, Где гром, и всплеск, и розовый простор. Друзья твои клянутся над тобою – Идти любым смертям наперекор. Они пройдут. И скажут, видя, – вот он, Знакомый образ, строгий и простой, Из камня угловатого сработан, Обтёсанный солёною водой.

225

Но что мне толку в этой грубой груде, Я вновь хочу с тобою рядом быть, Опять читать стихи о Робин Гуде, По улицам Иванова бродить. Твой честный взгляд упрям и необыден, Он навсегда останется со мной. Легенда пахнет порохом. Не виден Её конец за дымкой голубой. 1942

ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА Жизнь твоя, как прыжок с трамплина В невозвратную глубину. Мать умрёт, не дождавшись сына, У печали своей в плену. Станет каменным у причала Юной женщины силуэт. Песне верности нет начала, Окончания тоже нет. Ветер времени снова ожил И забвенья туман сорвал. Космонавт, на тебя похожий, Поворачивает штурвал. И, глаза его окружая, Открывается мир иной. И томится душа живая Невозвратною глубиной.

226

Анатолий ТАРАСЕНКОВ ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА Корабль шёл в воинственном азарте Через пространства водяных стихий. Ты путь его прокладывал по карте, Как будто точные слагал стихи. И ранним утром после вахты длинной Ты вынимал заветный свой блокнот, Писал стихи о древних бригантинах – На них Колумб отправился в поход. В твоих стихах переливалось море, Гудели океанские валы, Шли корабли в синеющем просторе, Насупив орудийные стволы. Ты поверял размер стиха таблицей, Суровою таблицей артстрельбы, И стали вместе, будто сердце, биться Две половины жизни и судьбы. Балтийское суровое раздолье, Ты воспитало крепкого его – Подводника с характером и волей И лучшего поэта своего. Он пал в борьбе. Мы отомстим проклятым, Наш голос гневен, и призыв суров – За смерть бойца, товарища и брата Жестока будет кара для врагов. 1942 227

Всеволод АЗАРОВ 

Алексею Лебедеву

Я море Чёрное любил. А ты дружил всю жизнь с Балтийским. Но над волною ход светил Был одинаково нам близким. Бывало, встретишься – и вдруг Лица коснётся странствий ветер. И ощущаешь сердцем: друг Живёт с тобой на белом свете. Подносит огонёк рука, Мелькнут в табачном дыме зыбком Загар суровый моряка И прямодушная улыбка. Как будто в начертанье карт, Ты в горизонт впивался взглядом… Я помню ночь, кончался март, Мы над Невой шагали рядом. Мы говорили о морях, О флотоводцах, об отваге, О самых дорогих стихах, Ещё не лёгших на бумагу.

228

Пусть ты узнал над словом власть, Но до забвенья, до предела Прекрасная, иная страсть Тобой, товарищ мой, владела. И тихо падали во тьму Слова беседы откровенной: «Писать я должен потому, Что штурман я, моряк военный. Я в море – свой, я не один, Друзья со мной, жильё родное…» Из-под гряды тяжёлых льдин Возник упрямый гул прибоя. Ты вслушался. Весна идёт. Гремели скованные воды, То приближался ледоход, Предвестник боевых походов. Теперь ты больше не придёшь, Тебя мне над Невой не встретить, Твой не услышать голос… Ложь! Ведь повторяет песни ветер. В морях погибшим – нет могил, Их имена навечно в списках. Я море Чёрное любил, А ты дружил всю жизнь с Балтийским. 1942

229

ДОВЕРИЕ Лебединая песня поэта Начинается с первых стихов. Александр Гитович

Памяти Алексея Лебедева

Был он в молодости сильным, В зрелые года был смелым, В небе чёрном, в море синем, На песке пустыни белом. Не были мы с ним друзьями, Но, колоду дней тасуя, Передал он мне на память Друга книжку записную. Тот не взял её с собою, Друг не помышлял о славе, Просто книжку перед боем Младший старшему оставил. Звёздный купол опрокинут, И маяк сигналит чётко Там, где сомкнуты глубины Над его подводной лодкой. В книжке той цифирь хранится Точной штурманской прокладки, Молодых стихов страницы В ней сохранены в порядке. А ещё есть в книжке этой Телефонный номер старый Той, что виделась поэту В миг смертельного удара.

230

Старший спит давно под сенью Чёрных сосен в дачной зоне, И оборвано гуденье В старой трубке телефонной. Только так или иначе, Словно луч в зелёной куще, Стих, что в молодости начат, Продолжает жить в грядущем!

УЛИЦА АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА В Суздале звонница белая, На карауле луна. Чу, молоточки несмелые, Звон – и опять тишина. Тьма за стеною хоронится, Смотрит в былые года… Что тут должно мне припомниться, С чем я приехал сюда?! Не теремами с подклетями И не крестами могил – Тем, что родился здесь Лебедев, Город старинный мне мил. За золотыми хоромами Морю шуметь суждено, – Имя поэта знакомое Улице тихой дано.

231

Что это, матери пение Или на зорьке труба? Юное к морю стремление И грозовая судьба. Волны позвали, не чудо ли? В славном предвестье атак, В маленьком городе Суздале Вырос отважный моряк. Это война всенародная Штурмана в бой позвала. «Ленинец» – лодка подводная – Курсом в бессмертье ушла. То в ноябре сорок первого – Мы не забудем число, – Сердце, республике верное, Илом глубин занесло. …Улицы именем, песнею К нам возвращается он, Слышит о мире известия Или кузнечиков звон. В блеске сигналов бесчисленных Вахту стоит до утра И удивляется мысленно, Как постарела сестра. Тут молоточки без устали Ход отмечают минут, В сказочном городе Суздале Склянки матросские бьют. 232

Владимир ЛИФШИЦ  Ты рисовал, как якорь, букву «Я», А букву «Т» чертой латинской метил, Не потому ль, что с мачтой корабля В ней сходство благородное заметил? Не для того ль, картавя и смеясь, Ты с девушкой прощался у причала, Чтоб через год, внезапно воротясь, Сказать ей «Вы» и всё начать с начала? И мореходной вышколен судьбой, Сквозь молодость пройдя живой торпедой, Не для того ль себя готовил в бой, Чтоб даже смерть могла бы стать победой? Я помыслами в будущем брожу И вижу час вечерний над заливом И девушку, которой я скажу: – Не надо слёз... Он был всегда счастливым! 1943

233

Владимир ЖУКОВ  Всю ночь над Балтикой штормило. Из мглы и хмари, как волы, катились загнанные, в мыле, свинцово-серые валы. В подкову Финского залива вползали медленно в тоске. Потом вздыхали молчаливо и затихали на песке. И словно девочка, сторожко, от всех сует отрешена, их спины гладила ладошкой чудная женщина одна. Глядели вдаль глаза пустые, как в мир иной, как в забытьё. И трогал ветер негустые седые волосы её. Она опять рассвет встречала, уже давно немолода. С солёным ветром повенчала её военная беда. Мы с нею в сговоре негласном и в переписке с дней войны. И только к нам доходит ясный свет из дремучей глубины. Лежит на днище субмарина давным-давно, давным-давно. Недоглядишь – затянет тина пролом торпедный, как окно.

234

Лишь только раз подвёл локатор – навёл на минные грома… Глядит она в иллюминатор, какой придумала сама. Вот томик Тихонова. Ценский. А вот и Соболев в листах… И чёрный китель офицерский на стул наброшен второпях. Под бокс постриженный в Кронштадте, хозяин с вечера в бою. Знай гонит циркулем по карте масштабку светлую свою. Остатки сил своих итожа, он путь проложит под водой. На Джека Лондона похожий, уже навечно молодой. Рыбёшек лоцманская стая его зовёт в обратный путь… Но как корабль ему оставить, как счастье женщине вернуть? 1959

235

Бронислав КЕЖУН  Его никто не ждал, не знал Его натуру боевую... А он пришёл и всем сказал: «А вот и я! Я – существую». Пришёл в одежде моряка, Дымок из трубочки пуская... Густая синь воротника Переливалась, как морская. Сынов «Авроры» кровный брат, Он встал, с грядущей бурей споря, И стал читать слова баллад, И был он словно голос моря. Он с ветром говорил морским, Он под невзгодами не гнулся... Таким он был, моряк, таким Ушёл в поход и не вернулся. Его дороги в глубине Подстерегала вражья мина... Спит где-то в Балтике, на дне, Умолкнувшая субмарина. И в час, когда прибой гремит, Я слушаю волну живую... То он с друзьями говорит: «Пусть я погиб – я существую».

236

Анатолий КОШЕИДА ТВОЙ ТРАНСПОРТИР Развёрнутые аккуратно карты. До золота начищенный компа́с. Мы на корабль пришли, оставив парты, И лейтенант сказал нам: «В добрый час!» Твой транспортир попал ко мне случайно С фамилией на красном коробке, Но жёг ладонь огонь необычайный: Тепло твоей руки – в моей руке! И вспомнил я дорогу жизни краткой, Что ты успел со славою пройти: Курсантский стол. Курсантские прокладки. И штурманские вахты впереди… Да! Наши души в море не грубели. В пример друзьям остался твой удел. …И ты здесь шёл. И так же снасти пели, Балтийский ветер над тобой гудел. Как в том бою, где отступленья нету, Даёт приказ упавший командир, Так ты – поэт – передаёшь поэту Добротной русской бронзы транспортир! На нём огни тепля́тся бортовые: Романтики разбуженные сны… На все моря все курсы боевые Деленьями на нём нанесены!

237

Ты брал его умелыми руками, Уверенно прокладывая курс. Ты знал тогда, что встретишься с врагами, И враг узнал о том, что ты не трус. …Гудела ночь. Волна вздымалась круто, И сам Нептун погоде был не рад. Но проходил ты у Калбодагрунда, По грунту пробираясь в Ленинград, Чтоб позади расставленные мины Рвались, врага ломая и кроша. … Вот он лежит. Его в морских глубинах Прижал я остриём карандаша. Не втиснуть в карту Балтики просторы. И слёз беде не выпросить у глаз. Мне мины не найти, из-за которой Ты не пришёл домой в последний раз. Так. Есть зенит. И точка есть надира. Есть жизнь и смерть, но, отметая смерть, Стать боевым деленьем транспортира, Как ты умел, хотел бы я уметь! Курсантский стол. Курсантские прокладки. И штурманские вахты впереди. Невязок нет. И курсы все в порядке. И верен путь, которым нам идти. 1967

238

Е. ДАНИЛОВА ПАМЯТИ ПОЭТА-ШТУРМАНА Алексея ЛЕБЕДЕВА Коснётся губ морской солёный воздух, В заливе ночь прольёт безлунный свет, И смотрят вверх, как вздрагивают звёзды, И штурман, и лирический поэт. И внятен им язык огней полночных… Вот отчего он, верно, совместил Размеренный, рассчитанный и точный Закон стиха с законами светил. Но есть ещё закон суровый третий Для штурмана, поэта и бойца: Идти, как он, навстречу славной смерти, Свой долг, как он, исполнить до конца. Предсмертных строк понятна мысль отчасти… Стрельба окончена… И ветер стих… Жалеть? – О чём?.. Тот беспредельно счастлив, Кто смертью подтвердил и жизнь, и стих. 1967

239

Михаил ВОЛКОВ Алексею ЛЕБЕДЕВУ Он, как гроза, ворвался в душу мне, Поставив чувства на дыбы, Открыв в душе моей отдушину Мечты высокой и борьбы. С его я породнился песнею; Стихам, как морю, я внимал. Девятый вал его поэзии Меня на гребне поднимал. Судьба его как будто вот она – Я слышу вой и свист свинца И вижу жизнь, что Флоту отдана Без сожаленья, до конца! 1970

Игорь СМИРНОВ 

Памяти Алексея Лебедева

Нет твоей могилы на земле. Полыхает осень над Кронштадтом. Убегают тучи в полумгле к ленинградским сумеркам лохматым. Я смотрю на строгие строи волн балтийских, щедрых на уроки: как они похожи на твои ёмкие пространственные строки... Да, «превыше мелочных забот» ты прошёл глубинами своими, и навек твоё сплавляет имя воедино Лирику и Флот. 7.11.81. Ленинград

ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ «ДВА ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ИВАНОВУ» 2. Довольно лежать – не усну ведь. Встаю. Выхожу не спеша. Дорога уводит на Уводь, морозною синью дыша. 241

А Уводь уводит в былое, скрывая свой бег подо льдом. И Балтики лоно сырое мне чудится в небе седом. И грузные тени линкоров среди современных домов, и лица друзей, о которых я б долго рассказывать мог... Историю только потрогай! Спасибо – народ наградил... Уверен, что этой дорогой и Лебедев прежде ходил. 1982

ТРАЛЬЩИКУ «АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ» Песня флотская не спета, не порвалась песни нить: тральщик с именем поэта будет море бороздить. И – не вместо обелиска – единицей боевой от Кронштадта до Балтийска возвышаясь над волной. Затаились где-то мины, нет им точного числа. Нужно вычистить глубины от накопленного зла, чтоб сияла в небе лира всем радетелям Земли, чтобы только в море Мира уходили корабли.

242

Отразится взгляд поэта не в единственном лице. (Без любимого портрета не прослужишь на тральце!) Хоть никто пока не может, откровенно говоря, знать, кто путь за ним проложит на открытые моря. 1988

Вячеслав ЛУКАШЕВИЧ АЛЕКСЕЮ ЛЕБЕДЕВУ В 1941 году на траверзе острова Кери геройски погибла подводная лодка «Л-2», штурманом на которой был поэт лейтенант Лебедев.

Команда на всплытие, скрип кремальеры. И падает в рубку звезда. Как прежде, на траверзе острова Кери свинцово вскипает вода. ...Надел командир молчаливо фуражку, и кто-то вздохнул в тишине. Венок из гвоздик, из гвоздик и ромашек качнулся на чёрной волне. И небо качнулось. Закроется скоро отверстие люка – луны... Я знаю, что снятся Балтийскому морю твои беспокойные сны. А нам – погруженье. И штурман усердно на карту кладёт кулаки. И снова война обжигает мне сердце огнём твоей каждой строки. 1982

244

Виталий ШЕРМУШЕНКО  Памяти поэта-моряка Алексея Лебедева По-детски ревниво и преданно Влюбляются в море порою. Всё тайна в нём, всё неизведанно – Купель и могила героя… Таким из былинного Суздаля Шагнул он к твердыням кронштадтским, И песня его стала удалью, Его неизбывным богатством. Судьба ему, видно, назначила, Поэту простора морского, Высокие чувства оттачивать Суровою нежностью слова. Но войны глубинами чёрными Счета открывают потерям – Всё мужество лирики взорвано На траверзе острова Кери. Остались, не меряны баллами, Как добрая сердца работа, Стихи его искрами алыми В поэзии русского флота.

245

Александр СОКОЛОВСКИЙ ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АЛЕКСЕЕ ЛЕБЕДЕВЕ Вновь вижу белый зал писательский. Предгрозье. И звучат стихи подобно клятвам-обязательствам бойцов, поднявшихся в штыки. Он в зал вошёл. Неотделимый от флотской формы. В ней рождён. Как добрый молодец былинный, Алёшей тоже наречён. Его в президиум позвали, и потеснились имена не только там, тогда, в том зале, – на все года и времена... Доныне огненные строки несёт балтийская волна. Текут невидимые токи с израненного, в минах, дна. И грудь пронзит внезапный холод, когда всплывёт в ночной тиши: «А я останусь вечно молод Там, в тайниках твоей души». С подлодки, ставшей обелиском, звучит, не стихший в глубине, призыв быть верным людям близким, и флоту, и родной стране. Работай на морях, поэзия! Чекань свой лебедевский шаг, держа равнение железное на красный флаг, на флотский флаг.

246

ТРАЛЬЩИК «АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ» Тральщику ВМФ присвоено имя поэта Алексея Лебедева – штурмана ПЛ «Л-2», подорвавшейся на мине осенью 1941 г. около о-ва Кери на Балтике.

На Балтике-печальнице У Кери-островка – Стальная усыпальница Поэта-моряка. И там, в квадрате бедствия, Корабль смиряет ход И шлёт сигнал приветствия Сквозь толщу хмурых вод. Со дна по нерву-кабелю Бежит ответ-наказ, Чтоб волю не ослабили, Не притупили глаз. Чтоб мины не взыграли бы В полнеба невзначай, – Протраливай, протраливай, Фарватер очищай! Путь ясен – в море синее. И, как его строка, Легла на карту линия – Точна, пряма, строга. Октябрь 1988

247

Игорь ОЗИМОВ ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА 1. Судьба

Яблоня словно в дыму В синее небо глядится. Выпало счастье ему – В Суздале белом родиться. Фокус какой-то чудной Есть в среднерусском просторе: За монастырской стеной Чудится близкое море. Видно, и он потому Помнил, взрослея, об этом – Выпало счастье ему Стать моряком и поэтом. С громом авральных звонков В корпус подлодки спускаться, Тоненькой книжкой стихов В памяти нашей остаться. Пусть он мечтал о другом – Выпала доля мужчине Встретиться в битве с врагом И подорваться на мине. Вспомнить про яблочный дым Перед последним рассветом И умереть молодым, Как подобает поэтам. 248

2. Сон

Не плачь, мы жили жизнью смелой...

Алексей Лебедев

Скрипел сырой песок, Исхлёстанный волною. Он шёл наискосок И говорил со мною. – Ну что ж! В конце концов, Я честно век свой прожил, Хоть подвига отцов Победой не умножил. Нас не в чем упрекнуть, Мы жили жизнью смелой! Ушла в последний путь Подлодка тенью белой. Несбыточно-тихи Мои мечты о сыне, А новые стихи – Подорвались на мине. Ты помни обо мне, Но зря себя не мучай. Мы были на войне. Всё остальное – случай.

249

В. ЗАЦОРЕНКО  Гулкие, прямые коридоры Делит главных румбов острие… Я, взглянув на строгие узоры, Вспомнил имя славное твоё. Белым кливером мечты крылатой, Здесь судьба объединила нас. Так же, как и я, стоял когда-то Ты в компа́сном зале в поздний час. Выбирает память якорь песен Из глубин годов и дней былых. Он выходит чист, не въелась плесень В твой рождённый в море крепкий стих. Переборка времени глухая Не заставит песню онеметь. Словно солнце, ярко полыхает Слов твоих надраенная медь.

250

Леонид КЛИМЧЕНКО ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА Пережила поэта слава. Тебе не стать уже седым. Ты в светлой памяти подплава Остался вечно молодым. На мостовых петровской кладки Остался твой незримый след. И лишь у пирсов Усть-Рогатки Давно твоей подлодки нет. Она пришла в свой пункт конечный И там осталась навсегда. Над нею реквиемом вечным Плывут и волны, и года. А мы в поход уходим вскоре. Шумит на палубах апрель. И неумолчно стонет море – Твоя жестокая купель.

251

Станислав БУРОВ СТИХИ И ПЕСНИ ОСТАЮТСЯ Светлой памяти поэта-моряка Алексея Лебедева Поэт и море – две стихии, Они друг друга дополняли – И в светлый час, и в дни лихие Россию-мать обороняли. И если пел поэт о милой, То море тоже подпевало: Вздымалось, пенилось, бурлило, Струёй кильватерной вскипало. И леера подлодки пели, Когда игралось «Захожденье», А звуки горна душу грели, И разгорался день весенний. Погиб поэт. На дно морское С друзьями лёг. Им не вернуться. Уходит в бездну всё мирское – Стихи и песни остаются! В часы рассвета и заката Балтийский ветер нежит лица, И от любимого Кронштадта Путь на моря строкой искрится! 11.11.97

252

Михаил БАЛАШОВ 

Алексею Лебедеву

На дне песчаном в прочном саркофаге Нашла приют последняя тетрадь – Душа Поэта на листках бумаги, Поэта, не умеющего брать. Он отдавал. Поспешно, без оглядки, Всего себя, талант, добро души. И даже жизнь. Всю, кроме той тетрадки, Оставшейся в таинственной глуши... Душа Поэта – вечная загадка. Не подсмотреть рифмованный ответ В лежащей рядом маленькой тетрадке. Но греет наши души тайный свет. 1999

253

Семён БОТВИННИК ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА То мерцающим светом полна, То чернея меж белых торосов, Повторяет волна имена Флотоводцев, поэтов, матросов. На песок набегает, тиха, И грохочет, со скалами споря... Гул волны и стихия стиха – Два прекрасные голоса моря. Помнит море и горечь утрат, И салюты победного года, Помнит море, как ждал Ленинград – Вот придут корабли из похода... На волне растекается след, Захлебнулась атака прибоя, Не вернулся из боя поэт – Только Слово вернулось из боя. От волны, что стучит тяжело Над балтийской затопленной лодкой, Это слово на сушу сошло – И шагает солдатской походкой! Судьбы мира опять на весах... Якоря поднимаются снова, И звенит в молодых парусах И поэта, и штурмана слово. 1999 254

Юрий ОРЛОВ  Ему судьба сулила что-то!.. И был он – яр, и был он – ист, Герой-моряк, легенда флота, Поэт-романтик, – маринист. Парнаса виделась вершина, Но сорок первый грянул год: В потёмках вод – шальная мина, Подлодки гибельный поход. Предсмертных строк печаль и удаль Вослед не канули за ним: Его своим считает Суздаль, И чтит Иваново – своим. Горят огни у парапетов, Где память прошлого светлей, Где и теперь в строю поэтов Он служит Родине своей! 2010

255

Содержание

«ЗВОН КОЛОКОЛА...». Л. Щасная . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5

ИЗ ПИСЕМ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА (1937–1941). . . . . . . . . . . . . . 15 ИЗ СБОРНИКА «КРОНШТАДТ» Из раздела «Кронштадт» «Я хочу не говорить о водах…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Выбор профессии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Весна на флоте. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Осень на флоте. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Строевая подготовка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Одежда моряка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Радист. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Тральщики. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Служба погоды. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Песня об аврале. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ремонт шлюпки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Первый выход . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Чайник. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Кисет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Парус. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Вот вечер кра́дется бочком, бочком…». . . . . . . . . . . . . «Сухое и синее утро марта…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Холодный дым декабрьским вечером…». . . . . . . . . . . Песня («Она шагает с нами в ногу…») . . . . . . . . . . . . . . . Ваня Крузенштерн . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На стрельбах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 256

35 36 37 38 40 41 43 44 45 46 48 49 50 52 53 55 56 57 58 59 61

Из раздела «Старые корабли» Памятник. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Морская легенда. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Диковинный рассказ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Архаика. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

64 66 68 72

Из раздела «На молах» «Балтийский март идёт на убыль…». . . . . . . . . . . . . . . . . «Волна взлетит от камня пылью…». . . . . . . . . . . . . . . . . «Возник он в дымчатом просторе…». . . . . . . . . . . . . . . . Севастополь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Новороссийск. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Феодосия. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Бердянск. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «”Вперёдсмотрящий” зорко…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Я одно сокровище имею…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «На чёрной ширине реки…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Ты не пришла туда сегодня…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «И если сердце не волнуют…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Похвала табаку. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Послесловие. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

73 74 75 76 77 79 80 81 82 83 84 85 86 87

ИЗ СБОРНИКА «ЛИРИКА МОРЯ» Из раздела «Вымпел» Артиллерийская таблица. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сигнальщики . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Авральная морская. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Гроза . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

88 90 92 94

Из раздела «Тень паруса» Компа́сный зал. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 96 Слава Флоту . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 99 На траверзе Гангута. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 101 257

Штурман Харитон Лаптев. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 103 Смерть Нахимова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 105

Из раздела «Океанская весна» Океанская весна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Мне вновь заря приснилась голубая…». . . . . . . . . . . . Август. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Медаль солдата. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Западный рейс. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Зодчий. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Карта . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Керчь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Янтарь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дорога Колумба. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Перед отбоем. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Октябрь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Я пил из источников многих…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Когда сшибутся ветры лбами…». . . . . . . . . . . . . . . . . . Два стихотворения (1. Поэма. 2. Ремесло) . . . . . . . . . . Песня («Прощался с девушкой моряк…»). . . . . . . . . . . «Гранитная башня мая́ка…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Перед берегом. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Подёнки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Песня («Пускай в ночи бушует вьюга…»). . . . . . . . . . . . «Мы вместе курили. Дул ветер осенний…». . . . . . . . . . Норвежское сказание. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В хviii веке. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Снился мне тревожный ветра клёкот…». . . . . . . . . . . «Трудом и боем поверяют душу…». . . . . . . . . . . . . . . . . Сказание о секстане . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

258

106 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 123 125 126 128 129 130 131 133 134 135 136

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ (1934–1941)

«Я думаю о тебе…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Маме. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Взгляд в будущее. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Свирепый ветер рвётся под бушлат…». . . . . . . . . . . . Матери . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Трубка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «День бело-синий, ясный и сухой…». . . . . . . . . . . . . . . Комендоры. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «...Дверь отворилась так нерезко…» . . . . . . . . . . . . . . . Весенний сонет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Вот ты улыбнулась – и сердцем я ожил…» . . . . . . . . . «Или помните, или забыли…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «В июне, северном июне…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Уж десять дней прошло в разлуке…». . . . . . . . . . . . . . «Душа почти что голубая…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Вновь чаек крикливая стая…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Обрывистый берег залива…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Бойцу интернационального батальона. . . . . . . . . . . . . «Узка над берегом тропинка…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Сижу на койке в кубрике…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мыс Нина – бухта Нина . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В сентябре. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Мы одиноки, как сначала…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Вернуть минуты золотые…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Азийский зной безумствует, но синий…» . . . . . . . . . . Старый яхт-клуб. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Маяк («Маяк стоит на дальнем берегу…»). . . . . . . . . . Маяк («Кривой и жилистый дубняк…»). . . . . . . . . . . . . «За полночь время, светлые Стожары…». . . . . . . . . . . «Обломки солнечного диска…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . Романс. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Литая медь стволов сосновых…» . . . . . . . . . . . . . . . . . 259

146 147 148 149 150 151 152 153 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179

Морская пляска. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Северная кампания. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Возвращение. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Условия победы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Эскиз . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Седой, осенний день, волной залива бурой…» . . . . . «Не склонный к зрения причудам…». . . . . . . . . . . . . . . «Голубая глубина…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Возможно ли, чтоб годы эти…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . Бухта Безмолвия . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Звёздное . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Отдых на базе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Воспоминания о Крыме. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Висби. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Приход к морю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . На дне. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Метёт позёмка, расстилаясь низко…» . . . . . . . . . . . . . «О Балтика! Где бы я ни был…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дань романтике. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Балтийские моряки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Когда владеет морем мертвый штиль…» . . . . . . . . . . «Душе один короткий миг…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Ты ждешь меня, ты ждешь меня…». . . . . . . . . . . . . . . «Рокочут военные трубы…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Военное море . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поход на «вест». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Истребитель. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Курс зюйд-вест. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Владеет миром тишина…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Всё ты и ты звучишь в душе моей…». . . . . . . . . . . . . . «Как было всё озарено в тот миг…». . . . . . . . . . . . . . . . Тебе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Словарь морских терминов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 260

180 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 196 198 199 200 201 202 203 204 205 207 208 210 212 213 214 216 217 218 220

«И был он словно голос моря...» (Посвящения Алексею Лебедеву) Александр ГИТОВИЧ «Нам хватит силы…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 222 Николай СНЕГИРЁВ ШТУРМАНУ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 223 Михаил ДУДИН «Мы должное твоей заплатим славе…» . . . . . . . . . . . . 225 ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 226 Анатолий ТАРАСЕНКОВ ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 227 Всеволод АЗАРОВ «Я море Чёрное любил…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 228 ДОВЕРИЕ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 230 УЛИЦА АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 231 Владимир ЛИФШИЦ «Ты рисовал, как якорь, букву «Я»…». . . . . . . . . . . . . . . 233 Владимир ЖУКОВ «Всю ночь над Балтикой штормило…» . . . . . . . . . . . . . 234 Бронислав КЕЖУН «Его никто не ждал, не знал…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 236 Анатолий КОШЕИДА ТВОЙ ТРАНСПОРТИР . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 237 Е. ДАНИЛОВА ПАМЯТИ ПОЭТА-ШТУРМАНА Алексея ЛЕБЕДЕВА . . . 239 Михаил ВОЛКОВ Алексею ЛЕБЕДЕВУ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 240

261

Игорь СМИРНОВ «Нет твоей могилы на земле…» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 241 Из стихотворения «ДВА ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ИВАНОВУ». . . . . . . . . . . . . . . . 241 ТРАЛЬЩИКУ «АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ» . . . . . . . . . . . . . . . . . 242 Вячеслав ЛУКАШЕВИЧ АЛЕКСЕЮ ЛЕБЕДЕВУ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 244 Виталий ШЕРМУШЕНКО «По-детски ревниво и преданно…». . . . . . . . . . . . . . . . 245 Александр СОКОЛОВСКИЙ ВОСПОМИНАНИЕ ОБ АЛЕКСЕЕ ЛЕБЕДЕВЕ. . . . . . . . . . . 246 ТРАЛЬЩИК «АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ» . . . . . . . . . . . . . . . . . . 247 Игорь ОЗИМОВ ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 248 В. ЗАЦОРЕНКО «Гулкие, прямые коридоры…». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 250 Леонид КЛИМЧЕНКО ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 251 Станислав БУРОВ СТИХИ И ПЕСНИ ОСТАЮТСЯ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 252 Михаил БАЛАШОВ «На дне песчаном в прочном саркофаге…» . . . . . . . . . 253 Семён БОТВИННИК ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЛЕБЕДЕВА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 254 Юрий ОРЛОВ «Ему судьба сулила что-то!..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 255

262

Литературнохудожественное издание Алексей Лебедев избранное

Редактор Т.Н. Бавыкина Технический редактор Е.Н. Лебедева Компьютерная верстка Н.А. Лабунская

Подписано в печать 01.04.2013. Формат 70х100 1/32. Печать плоская. Печ. л. 8,25. Усл. печ. л. 10,7. Уч.изд. л. 4,9. Тираж 180 экз. Заказ № 65т. Изд. лиц. ЛР № 010221 от 03.04.1997 ОАО «Издательство «Иваново» 153012, г. Иваново, ул. Советская, 49 Тел.: 326791, 324743 Email: riaivan37@mail.ru. www.ivanovo.ucoz.com