как стать знаменитым

1

Это единственная выложенная в Сеть мною самим электронная копия моего учебника «Как стать знаменитым журналистом». Все иные сетевые копии этой книги выложены без моего разрешения и являются незаконными. Виталий Третьяков Сентябрь 2015 г.

КАК СТАТЬ ЗНАМЕНИТЫМ ЖУРНАЛИСТОМ

2

Российская академия государственной службы при Президенте Российской Федерации

Московский государственный институт международных отношений (университет) Министерства иностранных дел Российской Федерации

3

Виталий Третьяков

КАК СТАТЬ ЗНАМЕНИТЫМ ЖУРНАЛИСТОМ Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики А также: 200 максим журналистики, включая 10 золотых, очерки по физиологии журналистики и история Большой медийной войны, или «Дело НТВ» Учебное пособие для студентов, аспирантов и преподавателей факультетов журналистики и политологии университетов и вузов России

4

Научно-издательский центр «ЛАДОМИР» Москва

Предисловие С.А. Маркова Оформление А.П. Зарубина

Третьяков В.Т. Как стать знаменитым журналистом: Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики / Предисл. С.А. Маркова. — М.: Ладомир, 2004. — 623 с.

ISBN 5-86218-451-1 Великолепное, не имеющее аналогов учебное пособие, адресованное всем, кто хочет разобраться в современной журналистской кухне. В.Т. Третьяков, создатель «Независимой газеты» и на протяжении 11 лет ее бессменный главный редактор, один из ведущих журналистов и политологов страны, многие годы читает в МГИМО курс лекций по журналистскому мастерству, в основе которого — его колоссальный профессиональный опыт. А потому данный учебник, написанный на основе этих лекций, представляет собой своего рода открытый мастер-класс, причем мастер-класс предельно демократичный, от посещения которого выиграют как студенты, так и искушенные профессионалы. Книга адресована не только тем, кто связал свою жизнь с журналистикой, но и тем, кто по роду своей деятельности соприкасается с ней, пользуется услугами СМИ, — политикам, политологам, политтехнологам, государственным служащим всех уровней, сотрудникам PR-агентств и т. п. Подлинными жемчужинами книги стали 200 максим журналистики, сформулированные автором в виде афоризмов и собранные в специальном разделе учебного пособия.

© С.А. Марков. Предисловие, 2004. © В.Т. Третьяков. Монография, 2004. © А.П. Зарубин. Оформление, 2004.

ISBN 5-86218-451-1 Репродуцирование (воспроизведение) данного издания любым способом без договора с автором и издательством запрещается

5

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПРЕДИСЛОВИЮ Когда книга открывается вступительной статьей, или предисловием, автор которого хвалит автора книги, это нормально. Когда автор предисловия, хваля автора книги, еще и спорит с ним, это тоже нормально, а кроме того — свидетельствует о том, что автор предисловия внимательно прочел рукопись. Последнее уже выпадает из нормы. Сергей Марков, к которому, учитывая его квалификацию и интерес к проблемам средств массовой информации (СМИ), я обратился с просьбой написать предисловие к моей книге, поступил абсолютно нетривиально — написал Предисловие с большой буквы, то есть самостоятельную работу, с которой хочется поспорить уже мне. Этого я, конечно, сейчас делать не буду. Но совсем уж сдержать себя не могу — на нетривиальность отвечу нетривиальностью. Дам предисловие к предисловию. То, что написал Сергей Марков, я настоятельно рекомендую прочесть, хотя меня самого этот текст поверг в глубокую печаль. Я-то, при всем своем критическом отношении к журналистике, глядя на нее больше изнутри, чем извне, прекрасно осознавая все ее слабости и умело скрываемые самими журналистами грехи, а главное — ее подчиненность политике, все-таки, любя и ценя свою профессию, пытаюсь доказать и показать, что несмотря ни на что никакой «второй древнейшей» она не является. Или, хотя бы, что этим определением не исчерпывается суть журналистики даже сегодня. И вот, прочтя предисловие Сергея Маркова к моей собственной книге, еще раз убеждаюсь, что даже самые просвещенные и в общем-то демократически ориентированные политологи философического склада (а именно таковым является Сергей Марков) никем иным, кроме как наложницей даже не политики, а всего лишь кучки технологически оснащенных политических мыслителей, уже давно журналистику не считают и считать не собираются. Я-то, остерегая читателей, особенно молодых, от самообольщения, пытаюсь показать и доказать, что не всё потеряно. Конечно, никакой полномасштабной свободы печати давно уже нигде нет (да и была ли она?), но и обреченности на полную ее несвободу, в том числе и для отдельно взятого журналиста, тоже нет. А Сергей Марков тут же, в предисловии к моей почти элегии о журналистике, излагает стратегию фактически тотального порабощения политтехнологиями и самой журналистики, и всего остального в подлунном мире, в том числе и с помощью СМИ. Да еще называет всё это взаимной любовью! То, чего я опасаюсь и против чего протестую, он приветствует радостным возгласом, оправдывая эту радость смиренным: «Идти против будущего бессмысленно». Впрочем, он успокаивает журналистов — самые удачливые из вас войдут в круг избранных. Просто нужно правильно понимать реальность этого мира и не сопротивляться ей. Сопротивляться реальности действительно опасно. И в то же время я не считаю, что реальность только такова. Не считаю, что изложенная в предисловии Сергея Маркова антиутопия есть единственно возможный и единственно осуществимый сценарий тотально счастливого будущего. Хотя согласен (о чем пишу и сам в этой книге), что слишком многое в журналистике подталкивает к такому выводу.

6

И все-таки будущее, пока оно не наступило, не безальтернативно. И не все альтернативы хуже той, к которой склоняется Сергей Марков. В том числе и для журналистики. То есть я согласен с описанием, но не с прогнозом Сергея Маркова. Но что мне безусловно нравится, так это то, что его предисловие внесло дополнительный драматизм, дополнительную интригу в эту книгу и, конечно, придало ей стереоскопичности. И все-таки, отдавая должное эрудиции и откровенности Сергея Маркова, я прошу читателей: после того, как вы познакомитесь с эпитафией, которой автор предисловия украсил могилу журналистики, без обреченности смотрите на судьбу нашей профессии. Мы еще поборемся. В том числе и против воспеваемой Сергеем Марковым меритократии. Ибо что-то она мне напоминает — что-то с более неприятным именем. Но вот в том, что полем битвы против тотальной меритократии будут и СМИ, то, что от позиции журналистов успех или неуспех этой борьбы будет очень сильно зависеть, сомнений нет. Тем, кто будет читать мою книгу, стоит об этом задуматься. Особенно с учетом прогноза, данного Сергеем Марковым. Ибо над реализацией этого прогноза сегодня неустанно трудятся уже сотни людей, считающих себя меритократами. А когда и где власть имущие называли себя иначе? Виталий Третьяков

7

МЕДИАКРАТИЯ: СМИ КАК ЭФФЕКТИВНОЕ ОРУДИЕ ВЛАСТИ В ИНФОРМАЦИОННОМ ОБЩЕСТВЕ Книга, которую вы держите в руках, произвела на меня настолько сильное впечатление, что, сев за написание, как первоначально предполагалось, краткого предисловия к ней, я, отталкиваясь от идей, заявленных автором, неожиданно для себя разродился пространным очерком. Учебник Виталия Третьякова достоин нетривиального предисловия. Размышляя о том, как оно может быть построено, я вспомнил известную модель русской литературы. Как вы помните, статьи Белинского о Пушкине и Гоголе становились самостоятельными произведениями. Они не претендовали на подмену книг русских гениев, а отталкивались от их идей, чтобы их выразить и вписать в более широкий контекст. Такую амбициозную цель я и поставил перед собой, для чего попытался ввести проблему, блестяще проанализированную Третьяковым, в более широкий контекст. Виталий Третьяков находится внутри журналистики и анализирует ее жизнь с точки зрения журналиста. Я же намереваюсь дать взгляд извне — со стороны политики и столь нелюбимых автором PR-технологий. Я считаю важным ДОПОЛНИТЬ ВЗГЛЯД ТРЕТЬЯКОВА, ОТРАЖАЮЩИЙ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ ТЕХ, КТО ДЕЛАЕТ СМИ, — ВЗГЛЯДОМ ТЕХ, КТО ИСПОЛЬЗУЕТ СМИ ДЛЯ ДОСТИЖЕНИЯ СВОИХ ЦЕЛЕЙ, прежде всего — власти и влияния. Надеюсь, Виталий Третьяков, который, будучи главным редактором «Независимой газеты», только приветствовал свободомыслие и несогласие со своей позицией, не откажется от готовности поместить под обложкой своей книги мой опус, отхвативший значительный кусок ее объема. В свое оправдание могу сказать, что я уже использовал многие идеи, изложенные в книге «Как стать знаменитым журналистом», в своих лекциях и специальных игровых занятиях в рамках курса «Теория и практика СМИ», которые я читал и проводил на отделении «Связи с общественностью» философского факультета МГУ, а также в курсе «Особенности мирового и российского политического консалтинга — как делается политика в современном информационном обществе» на отделении политологии МГИМО. Приступим...

О Виталии Третьякове и его учебнике Наконец-то! Вот первая мысль, которая возникла у меня, когда в купе поезда, везущего нас из Москвы в Киев на конференцию, Виталий Третьяков рассказал мне, что завершает работу над большим учебником по журналистике. Именно он и должен был его написать. Судите сами, какой опыт обобщен в этом учебнике. В советское время, уточним — в позднесоветское время, когда СССР заимел огромные амбиции на международной арене, когда он стал действительно сверхдержавой, без которой не решались никакие ни международные, ни внутренние дела, ни на одном из континентов, ни в одной из стран, — тогда Виталий Третьяков работал в главном центре советской внешнеполитической пропаганды — агентстве печати «Новости», знаменитом АПН — одной из самых мощных в мире информационно-пропагандистских машин, которая распространяла свою информацию и пропаганду в жесткой конкурентной борьбе с американским USIA — Информационным агентством США.

8

Как только в СССР началась либерализация, вошедшая в историю под именем Перестройки Горбачева, Виталий Третьяков оказался в центре главного СМИ времен перестройки — в «Московских новостях» («МН»). Именно «МН», отчасти вместе с «Огоньком», раньше всех продвигали вперед фронт свободы слова, именно там печаталось всё самое интересное, чем взапой зачитывались миллионы советских интеллигентов и что тщательно, по строчке изучалось в десятках аналитических центров во всех ведущих странах мира. А с 1990 по 2001 год он руководил созданным им суперпроектом — «Независимой газетой». «НГ» стала и оставалась влиятельнейшей газетой на протяжении всего этого времени, 11 лет каждый день она ложилась на стол всех, кто имел отношение к власти или большим деньгам в России. Третьяков создал газету совершенно нового формата — мне кажется, что это был, по сути, ежедневный журнал. Среди авторов «НГ» были, наверное, все влиятельные люди России, включая президентов стран — бывших советских республик и мира. Авторский коллектив «НГ» при Третьякове — не только корпус ее журналистов, из которых вышли яркие профессионалы, ставшие потом звездами других СМИ, но и, по сути, вся интеллектуальная элита России. «НГ» открывала российскому читателю целые новые области: она начала публиковать специальные приложения, посвященные внешней политике — «Дипкурьер НГ»; армии и силовым структурам — «Независимое военное обозрение»; странам, в которых живут наши бывшие сограждане и о которых мы почти забыли под гнетом собственных проблем и бед, — «Содружество НГ»; «НГ» вернула людям, уже готовым было зациклиться на деньгах и власти, интерес к культуре — «Кулиса»; в период жесточайшего цейтнота она напоминала, что существуют вечные ценности, — «Ex libris НГ». А приложение «НГ-сценарии» стало фактически первым политологическим изданием по всей России. В целом «НГ» времен Третьякова насчитывала 15 тематических приложений. Некогда главный редактор самой влиятельной газеты России, ВИТАЛИЙ ТРЕТЬЯКОВ ЗНАКОМ СО ВСЕМИ ПОЛИТИЧЕСКИМИ, ЭКОНОМИЧЕСКИМИ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫМИ ЛИДЕРАМИ РОССИИ И ОГРОМНЫМ ЧИСЛОМ ЛИДЕРОВ ВЕДУЩИХ СТРАН МИРА. Он не просто встречался с ними на светских тусовках, а брал интервью, обменивался мнениями по самым жгучим вопросам. Потом, после «НГ», он успел поработать главным редактором журнала «Мировая энергетическая политика», придумал и ведет на канале «Культура» аналитическую передачу «Что делать?», создал и руководит большой интернет-игрой «Республика.Ру». Добавьте сюда прекрасное образование, в чем я сам не раз мог убедиться в личных беседах, да это и видно по многим его текстам. Добавьте интерес и уважение к мнению специалистов, к экспертному анализу. Сам наш герой не раз предлагал блестящие образцы такого анализа. Все эти годы Третьяков был истинным просветителем, несущим в меру своих сил свет знания, и пытался противостоять воинствующему невежеству и демагогии, которые завоевали серьезные позиции в нашем обществе и в мире за эти годы. Практически все ведущие эксперты России считали «НГ» своей газетой, а ее главного редактора — своим коллегой — как ранее, так и поныне. Добавьте сюда патриотическую позицию, уважение к стране и ее народу — а многие представители российской элиты традиционно грешили и грешат презрением и даже какой-то ненавистью к России, к русским, к согражданам. Добавьте и нравственное мерило своих и чужих действий, которое многие не только забыли в эти труднейшие годы, но даже поспешили предать анафеме, сотворив себе нового (или старого) кумира — золотого тельца. В новейшей истории России было несколько расколов общества и его элиты, и мне нравится, что Виталий Третьяков был одним из первых, кто провозглашал необходимость перехода к новому этапу. Сначала это были антикоммунисты, сторонники демократии, борцы против монополии КПСС, потом — сторонники укрепления государства (возрождения государственных

9

институтов) против апологетов дикого ельцинского олигархического капитализма. Теперь постепенно дает о себе знать новый раскол — сторонники морального возрождения и долга против тех, кто воспринимает свободу как индульгенцию на «всё позволено», если есть деньги и желание. Проще сказать — Виталий Третьяков никогда не боялся занимать гражданскую позицию, поднимать голос против тех, у кого власть сегодня в руках. И я убежден, что наличие гражданской и нравственной позиции очень важно для автора учебника такого типа. Виталий Третьяков любит и СМИ и журналистов, поэтому он пишет о любимом деле. И это тоже очень важно. И при этом он не ваяет апологию СМИ и журналистам — совсем наоборот, он очень критичен к СМИ, но это критика в высоком смысле этого слова — поиск смысла и внутренних противоречий. Учебник великолепно скроен и благодаря обратной связи со студентами, которые уже несколько лет слушают курс Виталия Третьякова по аналитической журналистике в Московском государственном институте международных отношений. А то, что Третьяков любит и умеет работать со студентами, я видел сам в нашей летней политической школе в Крыму, в Форосе, где он проводил свои занятия. Учебник Третьякова будет очень, очень полезен всем, кто работает и будет работать в СМИ. Или будет работать с ними, а это предстоит очень многим, поскольку роль СМИ в обществе будет только возрастать. И всем, кто намеревается играть сколько-либо значимую роль в будущей России (а кто из студентов не мечтает об этом?), нужно будет так или иначе овладеть теми уникальными знаниями, которые вы можете найти на страницах этой книги. Да, то, что это будет прекрасный учебник, мне было понятно с самого начала. Но когда я прочитал рукопись книги, то понял, что Виталию Третьякову удалось нечто большее: перед вами, уважаемый читатель, не просто учебник, перед вами, по сути, четыре книги «в одном флаконе». Завершает этот внушительный том четвертая часть — сборник афоризмов (правил — максим) о журналистике авторства самого Виталия Третьякова. Кстати, в будущих изданиях я рекомендовал бы ему добавить туда афоризмы и других мудрецов. Интереснейший раздел — история Большой медийной войны в России, когда две ТВ-партии — ОРТ Березовского и НТВ Гусинского — боролись за высшую власть в России, за пост президента РФ для своего ставленника — Путина и Примакова соответственно. По сути это casestudy о новейших формах политики в России — политики в современном информационном обществе — то, что Виталий Третьяков называет борьбой квазипартий, которые я в свою очередь окрестил новейшими информационно-политическими партиями. Но об этом ниже. Сюда я бы добавил историю других медийных войн — по поводу «Связьинвеста» — между блоком Гусинский—НТВ и Березовский—ОРТ, с одной стороны, и правительством с РТР — с другой; а также медийную войну на уничтожение против Геннадия Зюганова в 1996 году. Думаю, что в изложении Виталия Третьякова не менее интересно прозвучали бы еще две истории: создания и развития «НГ» как уникального медийного проекта и история его отношений с Борисом Березовским как отношений выдающегося интеллектуала, нуждавшегося в деньгах для уникального проекта, и умного супервлиятельного финансово-политического магната. Хотя, кажется, мой совет потянет еще на одну огромную книгу. Вторая часть данной книги — собственно тот самый учебник, по поводу которого я уже говорил выше. А вот зачин, первая часть, — лично для меня самое интересное. О ней и поговорим.

О медиакратии Первая часть, чрезвычайно порадовавшая меня, — это то, что Виталий Третьяков

10

называет теорией журналистики, но фактически он анализирует взаимодействие СМИ и политики в современном обществе, так что получается попытка анализа медиакратии. Медиакратия — это власть СМИ и через СМИ, слияние власти медийной, политической и экономической, это власть в современном постиндустриальном информационном обществе. Влияние медиакратии становится всё более очевидным во многих странах. В Италии, вроде бы вполне демократической стране, премьер-министром утвердился и провел политическую реформу бизнесмен, который контролирует основные телеканалы. А вместе с государственными телеканалами Сильвио Берлускони сейчас властвует над 95% итальянского телевидения! Раньше, 100 лет назад, «денежные мешки» не славились изобретательностью и предпочитали просто покупать высшие государственные посты. Это встречало отпор со стороны большинства избирателей, которые благодаря всеобщему избирательному праву как могли блокировали власть денег — волю этой части общества проводили в жизнь депутаты от социал-демократических партий. Теперь магнаты сначала покупают СМИ, затем с их помощью навязывают те или иные взгляды большинству населения, а потом, формально путем свободного выбора миллионов, получают власть. Традиционные левые партии не способны этому противостоять. Так и формируется медиакратия — власть нового типа, власть информационного постиндустриального общества. Об этом, самом важном, я и хотел бы поговорить. И еще раз выразить удовлетворение: наконец-то! Наконец российские интеллектуалы — в данном случае в лице Виталия Третьякова — подключаются к той дискуссии, которую наши европейские и американские коллеги ведут уже много лет — дискуссию о власти, правах человека, справедливости и развитии в современном информационном обществе.

Информационное общество Информационное общество — это новый этап развития человеческой цивилизации, когда доминирующими становятся информационные процессы. Другие его синонимы, раскрывающие смысл термина: постиндустриальное, общество знаний, посткапиталистическое, постматериальное, общество риска. Считается, что это третья стадия развития человечества. Мы (не все) живем в ней сейчас. Предыдущие две — аграрная, которой в марксистском дискурсе, более привычном нашему читателю, соответствует традиционная восточная, рабовладельческая и феодальная общественно-экономические формации; и индустриальная стадия, которую марксисты описывают как капитализм. Основой власти на аграрной стадии можно считать землю и военную силу; соответствующая основа на индустриальной стадии — собственность; основа власти на постиндустриальной, информационной, стадии — доминирование в сфере информации. С теми или иными вариациями эти стадии довольно полно описали в своих работах Дениэл Белл, Уолт Ростоу, Уильям Тофлер. Джон Гэлбрейт, например, считает, что указанным нами трем стадиям отвечают соответственно три разных источника власти: ЛИЧНОСТЬ (ЕЕ СИЛА) — СОБСТВЕННОСТЬ — ОРГАНИЗАЦИЯ, и три разных способа подчинения человека этой власти: НАКАЗАНИЕ — ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ — УБЕЖДЕНИЕ. Один из первых теоретиков медиакратии канадский культуролог Маршалл Маклюэн заявил, что электронные СМИ устанавливают новый мир, возвращая его в чем-то к эпохе древности. Книги и газеты разделяют и порождают индивидуализм, а мифы, как времен Гомера, так и времен телевидения, объединяют людей и порождают коллективизм. СМИ, таким образом, это новый фольклор. Телевидение и радио играют роль современного Гомера. Виталий Третьяков тоже рассматривает СМИ как фольклор, но источник фольклора они, Третьяков и Маклюэн, видят по-разному. Для Виталия Третьякова это журналисты, а для Маклюэна — миллионы

11

телезрителей, которые творят фольклор в виде набора желаний и образов, а СМИ лишь угадывают и визуализуют его. Кто лучше отзеркалил, отрефлексировал мифологию массового сознания данного социума, тот и выдающийся журналист. Маклюэн выделяет «холодные» и «горячие» средства коммуникации. «Холодные» — это те, что оставляют участвующему в коммуникации возможность самостоятельно оценивать ситуацию, оперировать своими знаниями, опытом, идеалами, ценностями. Это средства коммуникации, оставляющие человеку пространство свободы. В качестве примера он приводит телефон. А «горячие» — это те, что захватывают человека целиком, растворяют его как бы в себе. Примером тому — кино. И правда: хорошее кино вовлекает в свой мир; выйдя из зала, несколько минут с трудом возвращаешься в обыденную реальность. Причина, по которой в наше время блокбастеры так дорого стоят и приносят сверхприбыли, — та, что они готовятся как очень «заряженные», «горячие», творящие как бы новую мифологическую реальность. Своими фильмами о динозаврах Спилберг сотворил целый мир динозавров — конечно, не в полях и лесах, а в современной массовой культуре. Но люди живут здесь и сейчас, не столько в физической реальности, сколько в культурной. К примеру, большинству детей животные известны не столько как реальные звери, сколько как их образы массовой культуры. Очевидно, что СМИ сами по себе СТРЕМЯТСЯ БЫТЬ КАК МОЖНО «ГОРЯЧЕЕ», ЗАХВАТЫВАТЬ ЧЕЛОВЕКА и использовать его в своих целях, направлять его по тому пути, который выгоден тем, кто управляет СМИ. Человек, ищущий развлечений, будет стремиться к «горячим» СМИ, точнее — «горячим» средствам массовой коммуникации (СМК). Тот, кто ценит «игры разума», кому свобода духа важнее всякого развлечения, заинтересован в «холодных» СМК. Думаю, что человечество будет использовать и «горячие» и «холодные» СМК, а между ними, точнее их приверженцами, будет вестись борьба. Эта борьба, уже начавшись, ведется, таким образом, между двумя человеческими ориентациями: на развлечение и на свободу. Вы скажете: а где же ориентация на потребление, на еду, одежду и так далее? Мой ответ: современный человек полностью удовлетворяет свои биологические потребности; еда, одежда, кров как таковые его уже больше не заботят. Конечно, где-нибудь в Африке, Азии наличествует чудовищная потребность в удовлетворении физических потребностей. Но эти люди не живут в современности, в информационном обществе, о котором мы говорим, а остаются на индустриальной или даже доиндустриальной стадии развития. В современном информационном обществе потребление — это удовлетворение не столько собственно физических потребностей, сколько социальных. Если нужна одежда — можно сходить в second hand и затовариться там всем необходимым почти бесплатно. Но, приобретая одежду, бренды, стиль, люди покупают сегодня атрибуты статуса. В цене потребительских товаров бренд, стиль, статус занимают значительную долю. Таким образом, даже покупка товаров повседневного спроса — это наполнение своего бытия символическими знаками, своеобразное позиционирование человека в культурном, символическом пространстве. Следует помнить, что главные события в современном мире рождаются в информационно-культурной, а не в физической сфере. Именно поэтому социологи называют современное общество еще и постматериальным, а некоторые даже — постэкономическим. Кстати, «холодным» или «горячим» следует считать Интернет? С одной стороны, «всемирная паутина» властно опутывает человека, обрывая все иные его связи. Широко распространенной стала интернет-зависимость как форма психического недуга. Но, с другой стороны, Интернет дал человеку возможность выбора — в соответствии с предпочтениями, основанными на индивидуальных склонностях. В океане Интернета каждый волен выбирать себе партнеров по общению — и таким образом строить свою жизнь. Я склоняюсь к тому, что Интернет нужно считать «холодным» СМК, создающим пространство свободы, а максимально «горячим» СМИ

12

сегодня является ТВ. Кстати, сам Маклюэн считал ТВ «холодным», но в его время ТВ еще не было так развито, поэтому Маклюэн называл его «застенчивым гигантом». Сейчас же вряд ли у кого-то повернется язык назвать ТВ застенчивым. По отношению к информационному обществу эксперты делятся на оптимистов и пессимистов. Оптимисты отмечают огромные новые возможности, которые предоставляет информационное общество и его технологии. Пессимисты акцентируют внимание на том, что новое информационное общество подрывает основы сложившегося в мире порядка и не только не способствует равенству, защите прав человека и демократии, но и прямо подрывает их. Они говорят о чудовищной концентрации информационных ресурсов в руках горстки корпораций и наций — родины этих самых корпораций. Появился даже термин «цифровое неравенство» — то есть различие в возможностях доступа разных людей, народов и классов к информационным ресурсам. Хороший показатель такого цифрового неравенства — уровень оснащения компьютерами и подключения к Интернету. Для разных стран и социальных групп он различается в тысячи раз — и это мерило их участия в современной жизни. В этой связи выдвигается требование нового информационного порядка. Эти проблемы активно обсуждаются и в университетах, и в СМИ, и в парламентах, и в ООН. Один из самых интересных исследователей медиакратии — французский социолог Пьер Бурдье. Он утверждает, что СМИ и люди, использующие СМИ как инструментарий в работе, обладают специфической — символической властью, то есть возможностью создавать и навязывать другим свои: • представления (что якобы существует в этом мире на самом деле); • идеалы (что считать хорошим, что — приемлемым, а что — недопустимым); • оценки-отношения и оценочные наименования (как и в древнем обществе, сегодня оценка и соответственно судьба многих явлений во многом зависит от того, как их именуют, а этим-то и занимается медиакратия; от того, с кем воюют российские войска в Чечне: с боевиками, террористами, повстанцами, партизанами, — во многом зависит политическая позиция влиятельных сил в мире, а значит, и исход этой войны); • классификации (кто сторонник прогресса, кто — консерватор, кто — центрист). Капитал в СМИ складывается не только из известных ресурсов: политического, экономического, культурного, но и включает в себя ИЗВЕСТНОСТЬ И ПРИЗНАНИЕ МЕДИААВТОРА КАК АВТОРА ЧЕСТНОГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО. С точки зрения Бурдье, сегодня главные противоречия СМИ в том, что, с одной стороны, они становятся всё более влиятельными, а с другой — сами всё больше подпадают под контроль. Каждой сфере деятельности присуща своя собственная логика существования. Бурдье называет это законами поля: поля СМИ, поля политики, поля культуры, поля гуманитарных наук, поля бизнеса. Так вот, по мнению Бурдье, сегодня СМИ вторгаются в поле культуры и гуманитарных наук, разрушая их, а сами всё больше подчиняются логике поля бизнеса. Здесь надо отметить, что сам Бурдье не нейтрален, а занимает определенную идеологическую позицию по отношению к СМИ. Таких позиций, по существу, две: либеральная и социальная. Либеральная позиция рассматривает СМИ как рынок, а их продукт — как товар, который подчинен законам купли-продажи. Поэтому главное — обеспечить свободу СМИ. И пусть победит сильнейший, которого выберет рынок. Для приверженцев социальной позиции СМИ — это общественный институт, прежде всего — инструмент власти, а их продукт — общественное благо, доступ к коему должен регулироваться в интересах всего общества. А потому должна быть исключена ситуация, когда некто сильнейший, захвативший СМИ, оказавшись на поверку плохим человеком, может нанести

13

обществу в целом серьезный ущерб. То есть если СМИ — рынок, то его должны регулировать рыночные законы, а если СМИ — власть, то власть нельзя доверять сильным, она должна быть подконтрольной обществу, а на деле — государству. Отсюда, кстати, две основные системы работы СМИ — в США и Европе. В США налицо свободная конкуренция основных телеканалов и газет. В Европе же ведущие телеканалы находятся, по сути, под государственным контролем, но не напрямую правительственным, а опосредованно — под контролем общественных советов, где государство обеспечивает плюрализм мнений и отсутствие монополизма. Классической считается модель британской корпорации «Би-би-си» (ВВС): каждый гражданин платит небольшой налог, государство финансирует на эти деньги ВВС, и оно же назначает общественный совет из влиятельных общественных фигур, которые определяют политику этой корпорации. С точки зрения Бурдье, ввиду экспансии либеральной идеологии логика рынка подчиняет себе СМИ. В результате побеждает не умный, а тот, кто вложил больше денег. Главный инструмент рынка в СМИ — рейтинг. Ему молятся руководители СМИ, поскольку от этого показателя предпочтений медиааудитории зависят расценки рекламы, а реклама — основа финансового благополучия. От рейтинга зависит и политическое влияние. С точки зрения Бурдье, победа логики рынка создает ситуацию, когда СМИ всё меньше становятся благом для общества и всё больше — простым инструментом в войне групп влияния на власть. Но, подчиняясь логике рынка, СМИ, в свою очередь, навязывают свою логику другим: культуре и науке. Именно СМИ сегодня определяют, каковы главные проблемы и противоречия в науке и культуре, что обществу важно и что не важно. Кто правит СМИ, тот и оказывается главным народным/закулисным героем. В России, например, СМИ сделали героями разных проходимцев, проходимцев от науки в том числе. Бурдье указывает на появление так называемого медийного интеллектуала. Это тот, кто, может быть, и неглубок в науке и не написал никаких книг и, возможно, даже не уважается коллегами, но зато умеет ярко высказаться с «голубого экрана» и всегда говорит на модные темы. Другие всю жизнь корпят в библиотеках, медийный же интеллектуал скачет с канала на канал, не зная удержу. Если же он подвигнется на писание чего бы то ни было, то только с одной целью — быть замеченным телевидением. Книга для него не самоцель исследователя, стремящегося запечатлеть на бумаге результаты своих изысканий, а вклад в самопиар с целью оправдать свое самоназвание эксперта. Поэтому сегодня так МНОГО ПОЯВЛЯЕТСЯ КНИГ ДВУХ ТИПОВ: ПРОВОКАЦИЙ С ЦЕЛЬЮ ПОРАЗИТЬ ВООБРАЖЕНИЕ ЖУРНАЛИСТОВ И АБСОЛЮТНО ПУСТЫХ, скучных и без мыслей, но призванных доказать, что автор — серьезный ученый. И вполне объяснимо нежелание этих гореавторов признаться, что книгу они выпустили за свой собственный счет, чтобы раздарить ее своим агентам PR-влияния. При этом ответственность медийного интеллектуала минимальна: он всегда переспорит коллег — простых ученых, они ведь привыкли говорить в тиши кафедр, а он — с экрана ТВ; если его прогнозы не оправдываются, не страшно — СМИ НЕ ОБЛАДАЮТ ПАМЯТЬЮ, ОНИ ВСЁ БЫСТРО ЗАБЫВАЮТ. Бурдье отмечает особенность мышления журналистов, обслуживающих СМИ и медийных интеллектуалов, — Fast Thinking. На ТВ некогда думать, надо успеть сказать хлесткую фразу. Раз некогда думать, то СМИ и медийные интеллектуалы начинают пользоваться интеллектуальным Fast Food — аналогом «Макдональдса». Как правило, эти готовые идеи чужие (но большинство потребителей об этом не догадывается, поскольку в своей массе малообразованно), банальны и отличаются только хлесткой формой. ПОЭТОМУ, С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ БУРДЬЕ, ТВ-ДИСКУССИИ ДАЖЕ ПО ВАЖНЕЙШИМ ТЕМАМ НЕ ПОМОГАЮТ ОСМЫСЛИТЬ ПРОБЛЕМУ, А, НАОБОРОТ, МЕШАЮТ ЭТО СДЕЛАТЬ. Они не дают мыслить, а имитируют этот процесс, оболванивая аудиторию, сглатывающую

14

украденные формулы. Главное требование к интеллектуальному макдональдсу — внешняя привлекательность и мгновенная усвояемость. Таким образом, с точки зрения Бурдье, логика развития СМИ — монополизация: СМИ лишают автономности науку и культуру, а сами подчиняются логике рынка и способствуют монополизации власти.

Манипулятивная демократия и информационно-политические партии Изложенные идеи — пока еще не развернутая теория медиакратии, но только различные подходы к ней. Но уже ясно: мы живем в мире, в котором СМИ играют как никогда выдающуюся роль. И поэтому на повестку дня выходят следующие вопросы. Что произошло с нашим миром? Почему и как оказалось, что СМИ стали играть такую роль? Как работает этот механизм? Как заставить его служить людям, чтобы со СМИ не вышло такой же истории, как с деньгами и оружием, атомной энергией в том числе: сначала люди их придумали, а потом оказались их рабами, те же постоянно требуют всё новых и новых жертв от людей, в том числе — миллионов жизней. Какова должна быть позиция независимого интеллектуала в новом мире? Еще недавно всё было просто: СМИ были рупором общества, его защитником, они балансировали власть правительств; позиция интеллектуала всегда была в поддержку СМИ. Сейчас всё изменилось: СМИ, контролируемые сильнейшими группами интересов, не столько защищают общество, сколько манипулируют им. Всё больше и больше мыслителей придерживаются точки зрения, что СМИ превратились в недемократическую силу. В то же время борьба за свободу печати и свободу слова остается одним из важнейших демократических требований. Но сейчас проблема свободы слова в корне изменилась: это не свобода сказать, это свобода быть услышанным. А эта свобода прямо зависит от СМИ. СОВРЕМЕННАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА СО ВСЁ БОЛЬШИМ ПРАВОМ МОЖЕТ БЫТЬ НАЗВАНА МАНИПУЛЯТИВНОЙ ДЕМОКРАТИЕЙ (Виталий Третьяков больше любит употреблять выражение «управляемая демократия», которое с его легкой руки фактически вошло в наш лексикон). С одной стороны, демократии в мире становится всё больше и больше — правительства многих стран формируются по итогам всеобщих выборов, на рынке тоже вроде бы свободная конкуренция — покупай всё, что пожелаешь. Но, с другой стороны, этот выбор, который делают своими избирательными бюллетенями и своими деньгами миллиарды людей, всё меньше становится свободным и всё больше управляется с помощью СМИ. В новом мире медийные холдинги всё больше начинают играть роль политических партий. И я полностью согласен с Виталием Третьяковым, который называет такие холдинги квазипартиями. А может, точнее их назвать партиями будущего, еще точнее — информационно-политическими партиями. В этом отношении ввиду слабости обычных партий Россия заглянула в будущее, куда скоро устремятся и другие страны. СКОРО НОРМАЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИОННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ БУДЕТ СТРОИТЬСЯ НА БАЗЕ ТЕЛЕКАНАЛА, ВКЛЮЧАТЬ В СЕБЯ ПОПУЛЯРНЫЕ СПОРТИВНЫЕ КЛУБЫ (один из них, видимо, футбольный, Сильвио Берлускони, например, и начал именно с футбольного клуба), несколько звезд популярной музыки и вообще массовой культуры. НОРМАЛЬНАЯ ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНАЯ ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ, МОЖЕТ БЫТЬ, БУДЕТ НАЧИНАТЬСЯ С ВЫХОДА КАКОГО-НИБУДЬ БЛОКБАСТЕРА. В сущности, избирательная кампания Джорджа Буша 2004 года и началась с выхода многосерийного блокбастера: войны с Саддамом

15

Хусейном, взятия Багдада, пленения самого Саддама. В центре такой партии будут сидеть не партийные бюрократы и не рядовые активисты, воодушевленные какой-нибудь идеей, а эксперты из «партийных» аналитических центров и политтехнологи из PR-компаний, обслуживающих интересы этой «партии». И, судя по всему, в современном глобализирующемся мире новейшие информационнополитические партии очень скоро уже не будут чисто национальными, поскольку гражданство членов партии легко учесть, а как просчитать гражданство денег владельцев и спонсоров телеканалов, газет, футбольных клубов, экспертных центров и PR-компаний? Информация всё больше не признает границ государств, да иностранцам и не запрещено законом владеть футбольными клубами, а тем более — снимать фильмы и спонсировать поп-культуру. Поэтому позволю себе нарисовать апокалиптический сценарий: если Россия не «удвоит ВВП», а реально — не учетверит его, то через 8 лет, не исключено, в 2012 году сражаться за пост Президента РФ будут информационно-политические партии: американская, европейская, китайская и исламистская — реальных субъектов современной мировой политики. Да еще к ним добавятся кандидаты от парочки транснациональных корпораций, гражданство которых становится всё сложнее определить. Мы по привычке считаем большинство таких транснациональных корпораций американскими по месту пребывания их штаб-квартир, но спросите американцев — и они вам расскажут, что для них эти корпорации уже давно совсем не свои. Хотя кандидатами, формально конечно, будут вполне россияне, но ни для кого не будет секретом, кто реально ведет борьбу за высшую власть в стране. А чисто российские партии будут участвовать на правах маргиналов, как сейчас в каком-нибудь небогатом российском регионе местные кандидаты участвуют на вторых ролях в губернаторских выборах, в которых реальную борьбу за контроль над ресурсами региона ведут кандидаты — ставленники мощных олигополий (о которых тоже пишет Виталий Третьяков), центры которых находятся далеко за пределами этого региона. Пока еще в пределах нашей страны — в Москве. Но это ненадолго — пока системы еще не отстроены. А они строятся, и стремительно. Такие системы создаются не только в России. Мы уже говорили, что «Вперед, Италия!» во главе с Сильвио Берлускони — типичная информационно-политическая партия. Такие партии есть и на постсоветском пространстве. Например, на Украине одна из самых влиятельных партий, чей лидер Виктор Медведчук успешно работает главой Администрации Президента Украины, — Социал-демократическая партия Украины (о) — хороший пример такой партии нового типа, партии информационно-политической, построенной на базе ведущих телеканалов. В Казахстане партия АСАР во главе с Даригой Назарбаевой — яркий пример новейшей информационнополитической партии. Она строится на базе телеканалов и включает в себя в качестве важнейшего элемента экспертный центр — Международный институт современной политики. Кстати, СДПУ(о) также включает в себя аналитическое подразделение — Центр политических исследований и конфликтологии. Пример другой особенности — перехода к глобальной политике, когда реальная власть в стране берется иностранной партией, показала и Грузия осенью 2003 года. Там, в отличие от Казахстана и Украины, партия была не национальной, а подконтрольной иностранным структурам. К власти в Тбилиси пришла новая партия, в центре которой — не партийные активисты, а неправительственные организации, завязавшие неформальные отношения с Фондом Сороса (Движение «Кмара»). Тот в свою очередь был связан даже не с правительством США (Джордж Сорос ненавидит Джорджа Буша, считает его своим политическим оппонентом), а с

16

центрами силы в американском истеблишменте, которые, говорят, опираются на политических противников Буша в Конгрессе США. Естественно, эта партия не обошлась без телеканала («Рустави-2»). То есть манипулятивная демократия становится частью глобальной политики, она интернациональна и не признает границ. Чем раньше политические лидеры поймут это и будут строить партии нового типа — информационно-политические, тем большего успеха в современной политике они добьются.

Спор с Третьяковым о PR И здесь я хотел бы поспорить с одним важным тезисом Виталия Третьякова — о роли PR, пиара, если пользоваться сленгом нашей околополитической тусовки. Автор считает PR врагом СМИ и журналистики. Вот с этим я полностью не согласен. PR — это не враг СМИ, а их новый друг, можно даже сказать — супруг. Это как мальчики и девочки сначала, когда они маленькие и играют друг без друга, то строят друг другу козни во дворе детского сада, а потом они уже не враги — они любовники и жить могут только вместе. Когда-то PR был для СМИ только источником заказухи и коррупции (а во многом пока так и осталось), но в будущем СМИ не смогут существовать без PR, они будут развиваться как часть больших PR-проектов. Прямая реклама становится всё менее выгодной. В постиндустриальном обществе с его господствующими постматериальными ценностями продается не товар как таковой, удовлетворяющий те или иные биологические потребности, продается бренд и связанный с ним социально-культурный контекст. Продается образ жизни. Характерен в этом отношении «Макдональдс» в России. Там продаются не котлеты в булочке, а американский образ жизни: возможность 20 минут побывать в Америке. Согласно современным экономическим теориям, в цене товара затраты на производство составляют уже чаще всего меньшую часть по сравнению с затратами на взаимодействие. И затраты на маркетинг, брендирование, PR — большая часть этих затрат на взаимодействие. Простая лобовая реклама такого сложного продукта (товар плюс бренд плюс образ жизни плюс характеристики субкультуры) становится уже просто невозможной. Простое предложение товара настолько малоэффективно, что отдает бессмыслицей. Поэтому вместо рекламы современная экономика требует комплексной поддержки косвенными способами. Совокупность этих косвенных способов, направленных на поощрение человека сделать тот или иной выбор: поступка, вывода, мнения, товара, — мы и называем по привычке пиаром. Поэтому Виталий Третьяков правильно расшифровывает PR как пропаганду плюс рекламу. Действительно, PR начал как просто систематическая работа по поддержанию репутации фирмы в социуме, но сейчас PR во всем мире, а не только в России, стремительно превращается во чтото совершенно новое. То, что мы по привычке называем PR, — это технологии косвенного управления человеческим выбором. Выбором политическим — на выборах; выбором потребительским — на рынках; выбором идейным и культурным — в сфере массовой культуры и развлечений. Независимые не так давно дисциплины стремительно сближаются, образуя единое целое. Это прежде всего такие дисциплины, как: • собственно PR; • рекламные технологии; • избирательные технологии;

17

• маркетинговые технологии; • психотехники (среди них наибольшей известностью пользуется комплекс НЛП — нейролингвистическое программирование, но всё это значительно сложнее); • новые образовательные технологии. И PR не уничтожает СМИ, а просто включает их в этот новый комплекс, новую отрасль экономики и область человеческой деятельности: гуманитарные технологии, технологии управления человеческим выбором. Но в технологии управления выбором PR включает и спорт: сегодня футбол без ТВ — игра подростков во дворе или тренировка; а вместе с ТВ — и миллиардный бизнес, и реальная политика! В технологии управления выбором PR включает и музыкальную массовую культуру. Без ТВ мы все поем под гитару. А благодаря ТВ музыка делает миллионы: миллионы долларов прибыли и миллионы избирателей на выборах. СМИ без PR были в прошлом. СМИ неизбежно всё меньше становятся полем для информирования и всё больше — полем для управления. При этом самоуправление осуществляется не одним субъектом, не правительством, а многими субъектами. Это многосубъектное и многопараметрическое управление. В каждом отдельном медиахолдинге, а точнее — новейшей информационной партии, — тотальная дисциплина, диктатура. Но в информационнополитическом пространстве в целом — плюрализм и описанная нами своеобразная демократия. А вот ПОЛЬЗУЮТСЯ ЭТОЙ ДЕМОКРАТИЕЙ, то есть способны сделать свой выбор сами, только те, кто обладает: • либо властью-деньгами, чтобы самому участвовать в борьбе (олигархи); • либо те, кто оперирует обширными знаниями, позволяющими избежать участи оказаться объектом для всё более изощренных манипуляций (таким иммунитетом обладают обычно интеллектуалы, читающие толстые книги без картинок и диалогов). Большинство населения, естественно, ничем таким не защищено, не может активно пользоваться демократическими институтами и вполне закономерно становится объектом и жертвой манипуляций. Всё это мы наблюдали во время наших недавних информационных войн. Это то, что Роберт Даль, анализируя новый политический режим в США и других странах развитых демократий, называет ПОЛИАРХИЕЙ. Таким образом, в информационном обществе PR становится синонимом и точкой роста важнейших форм общественно-политической активности. Пиарщики не только просочились в редакции и штабы политических партий, они влезли и в военные штабы — встали в один ряд с генералами во время любой современной войны. А точнее, сначала в бой идут пиарщики, создавая правильный образ: кто прав, а кто — враг человечества; потом на их плечах политики вырываются вперед, отдавая приказы генералам; а те в свою очередь решают военные задачи в соответствии с теми целями, гуманность которых пиарщики уже доказали общественному мнению. PR и СМИ играют решающую роль в победе, поскольку победа — это достижение политической задачи, а военная сила — только одно из средств. Все войны последнего времени с участием ведущих стран подтвердили это: война в Заливе против Ирака в 1991 году, война НАТО в Косово против Сербии, войны США в Афганистане против талибов и в Ираке против Саддама. Это же продемонстрировали две наши войны в Чечне. Первую войну Россия проиграла прежде всего на российском ТВ, вторую выиграла сначала в российском общественном мнении с использованием российского ТВ, а потом уже в горах. Окончательно мы победим войну в Чечне тогда, когда одержим верх в PR-войне за мировое общественное мнение в мировых СМИ. Война будущего — не напряжение всех сил населения и армии, не тотальное уничтожение живой силы, а война интеллектуалов в информационном пространстве методами PR, с редким

18

использованием точечных ударов авиации по инфраструктурным объектам и массированной помощью товарами первой необходимости гражданам противника (вроде разброса пакетов с продуктами американскими самолетами в Афганистане). Это щадящая война. Война не за право прямого насилия, а за право косвенного управления.

Мир становится всё более управляемым И это правильно и неизбежно. Прогресс состоит в том, что ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ВСЁ БОЛЬШЕ КОНТРОЛИРУЕТ УСЛОВИЯ СВОЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ — НЕ ТОЛЬКО ПРИРОДНУЮ СРЕДУ ОБИТАНИЯ, НО И СОЦИАЛЬНУЮ СРЕДУ РАЗВИТИЯ. МИССИЯ ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА И ЕГО ПОЛИТИЧЕСКОГО РЕЖИМА, МАНИПУЛЯТИВНОЙ ДЕМОКРАТИИ, — КОНТРОЛИРОВАТЬ РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, УПРАВЛЯТЬ ЗАКОНАМИ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ. Вы хотите, чтобы преступность пошла на спад? Она и идет на спад: сравните криминальную безопасность окраин Москвы, Лондона и Нью-Йорка в 2004-м и 1904 годах — почитайте Гиляровского. Но для этого понадобилось в огромной степени усилить полицию и контроль властей над обществом. Вы хотите, чтобы мировую экономику потрясали кризисы типа того, что начался в 1929 году, поколебал правящие режимы десятков стран, а в Германии привел к власти Гитлера? Не хотите? Вот они — спасители: Международный валютный фонд, Всемирный банк и Большая восьмерка; вместе со своими правительствами и новейшими экономическими теориями, рождающимися в университетах (Кейнс, Фридман), они всё больше контролируют мировую экономику. Не идеально, но и без Гитлеров в ведущих странах. Вы хотите, чтобы террористы не взорвали по грязной атомной бомбе в ведущих мировых столицах? Тогда придется смириться с выходом на новый, качественно более высокий уровень полицейской силы, контроля правительств над гражданами и манипулятивных способов контроля над общественным сознанием. Формирующийся единый экономический мир, мир безопасности, мир массовой культуры в условиях всё большей сложности и уязвимости технологических и общественных структур требует устами миллиардов избирателей-потребителей-зрителей и единого, всё более тщательного управления. По сути дела, мы с вами — свидетели того, как формируется новое мировое правительство. Но формируется оно не как единый офис-кабинет министров, правящий с опорой на методы полицейского принуждения, а как сетевая матричная структура управления, реализующая свои цели путем косвенного манипулирования поведением человеческих масс. На смену бюрократии, с точки зрения некоторых аналитиков, приходит адхоккратия (от лат. термина «ad hoc», букв.: применительно к этому, для определенного случая). То есть для управления используются не стабильные громоздкие структуры, которым не угнаться за растущей сложностью жизни. Вместо этого создаются временные ситуативные организации, призванные решать конкретные задачи. Это — реализация знаменитого проектного подхода, когда финансируется не инфраструктура, а проект. Совокупность таких структур и есть АДХОККРАТИЯ — СЕТЬ СИТУАТИВНЫХ, ВРЕМЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ, КОТОРЫЕ ПОЛНОСТЬЮ КОНЦЕНТРИРУЮТСЯ НА РЕШЕНИИ ОГРАНИЧЕННЫХ ВО ВРЕМЕНИ ЗАДАЧ. В информационном обществе проект становится главной единицей политического действия. В косвенном управлении массовым человеческим поведением главное — формирование когнитивной картины — картины мира, которая и должна породить систему мотиваций для того или иного типа поведения. Существует несколько направлений, НЕСКОЛЬКО УРОВНЕЙ ФОРМИРОВАНИЯ КОГНИТИВНОЙ КАРТИНЫ, другими словами — уровней управляемой социализации: • ОБРАЗОВАНИЕ формирует общую цивилизационно-культурную матрицу, основные

19

идеологемы и главные мифы. Человек — добр или зол; мир — всё идет к лучшему или катится в тартарары; «мы» и «они» — это кто? Каковы этапы жизненного пути — карьеры? Что считать жизненным успехом? В развитии собственных систем гуманитарного образования заинтересованы все ведущие мировые центры силы, а потому платить за него будут всё больше не студенты, а его организаторы — они еще и приплачивать будут студентам, лишь бы те выбрали образование в рамках конкретной цивилизационной матрицы, приняли предложенные им мифологию и идеологию.

• ШОУ-БИЗНЕС И ПРЕЖДЕ ВСЕГО — КИНЕМАТОГРАФ, в том числе при участии ТВ, естественно, формирует основные стереотипы и матрицы социального поведения. Ну, например, если вы поругались с друзьями, как вам следует поступить? Если потеряли работу — каковы модели дальнейшего поведения; идти либо в революционную партию, либо в запой, либо на биржу труда? Ответ находится в кино и других формах шоу-бизнеса.

• КНИГИ, ЖУРНАЛЫ формируют идеологические позиции, то есть более развернутую общественно-политическую карту мира.

• МЕДИА (СМИ) манипулируют непосредственно поступками и реакциями человека на актуальные события. Поэтому, кстати, можно согласиться с Виталием Третьяковым, который называет СМИ актуальной практической политологией, в свою очередь я бы добавил: СМИ — это и в самом деле политология, но не как отрасль науки, а как учебная дисциплина. То есть это знания, но с добавлением санкций (кнута и пряника). То есть СМИ — не просто обучение, а обучение с экзаменом и санкцией. Если не ответил как надо, как тебя учили — получи негативную санкцию. Ответил правильно — получи позитивную. Это управление эффективно только в том случае, если оно осуществляется с учетом предыдущих базовых уровней социализации. В плюралистическом мире пока нигде, ни на каких уровнях социализации нет полной монополии, друг с другом конкурируют разные системы. Но в рамках каждой из систем царит тотальность. Эта тотальность — тотальность мифа. И здесь я хотел бы опять поспорить с автором. У меня сложилось впечатление, что под терминами «миф» и «мифотворчество» он понимает деятельность в негативном смысле. Возможно, эта позиция — продолжение общей просветительской, в чем-то романтической, позиции автора, трудящегося на благо знания. Однако должен заметить, что знание может быть позитивно только в сфере естественных наук. В сфере гуманитарных наук нет единомыслия, а уж тем более — единой истины. Там каждая точка зрения имеет свою правду. Каждая позиция, по сути, является отдельным целостным мифом, поэтому внутри себя она, естественно, непротиворечива и всегда права. Миф — это не ложь и не ошибка, это целостная картина мира. Поэтому задача — не разрушать мифы, а созидать их. Крепнущая манипулятивная демократия решает и проблему масс, так поразившую в свое время Ортегу-и-Гассета, которого неоднократно цитирует Виталий Третьяков. Массы, ворвавшиеся в большую политику в ХХ веке, создали возможность массового общества всеобщего потребления и всеобщей демократии, но они же породили и множество проблем: угрозу сползания к тоталитаризму коммунистического или фашистского или исламистского толка; массовые репрессии, большие революции и гражданские войны; массовую культуру. Манипулятивная демократия оставляет массы в политике, но делает их управляемыми. Манипулятивная демократия — это сочетание массовой демократии и меритократии — правления талантливых. Хотя, без сомнения, существует реальная угроза сползания к олигархии

20

— об этом говорит и упоминавшийся Бурдье. Всё это наглядно продемонстрировала российская политика, когда олигархия захватила власть в стране во многом с помощью СМИ. Манипулятивная демократия создает возможность меритократии — власти достойных, поскольку возникает в рамках информационного общества, где экономика всё больше превращается в экономику знаний и информации. Общество всё больше и больше делится на две части: 90% большинства и 10% меньшинства, если точнее: большинство телевидения и меньшинство книги. Телевидение несет рабство, книга — свободу. Жизнь большинства всё больше будет походить на коммунизм: всё короче рабочий день, всё больше отпусков, гарантированная работа, не очень высокая, но гарантированная зарплата, всё больше социальных гарантий: «вот вам всё, только не бунтуйте, смотрите ТВ, где вам всё растолкуют: за кого голосовать, что покупать, как отдыхать, что думать, как жить». Это — люди, живущие иллюзорным (фантомным, зомбирующим) миром ТВ, не мыслящие жизни без него и пребывающие в убеждении, что вот этот свой выбор они делают сами. Но на самом деле этот выбор делают за них другие — меньшинство. Правда, чаще всего это меньшинство не консолидировано в единую группу, а раздроблено на команды, которые ведут друг с другом яростную борьбу за право управлять выбором большинства. Это меньшинство — те, кто читает книги, толстые негламурные журналы и газеты — не таблоиды. Меньшинство окончило университеты, работает по 10—12 часов в сутки, само собой, немало получает, но ему почти некогда тратить заработанное. И их рабочие места вовсе не гарантированы: за эти места идет жесточайшая конкуренция — конкуренция за право управления обществом, за власть. Это меньшинство пополнится когда-то и вами, дорогие читатели. То, что вы взяли в руки эту книгу Виталия Третьякова, — свидетельство того, что вы уже на этом пути. Конечно, еще никому из вас ничего не гарантировано. Еще предстоит познать очень много, совершить Поступки с большой буквы, доказать свое право действовать и участвовать в управлении миром. Но первый шаг вы уже сделали. С Богом! Успехов! На дорожку снарядим вас определением: МАНИПУЛЯТИВНАЯ ДЕМОКРАТИЯ — ЭТО ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА ИНФОРМАЦИОННОГО ОБЩЕСТВА, КОГДА ВЛАСТЬ ВЫБИРАЕТСЯ БОЛЬШИНСТВОМ, КОНСТРУИРУЕМЫМ ПОСРЕДСТВОМ СМИ, А ТЕ, В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ, КОНТРОЛИРУЮТСЯ КОРПОРАЦИЯМИ. ПРИ МАНИПУЛЯТИВНОЙ ДЕМОКРАТИИ: •ОСНОВНАЯ ФОРМА ПОЛИТИКИ — ЭТО БОРЬБА КОРПОРАЦИЙ В УСЛОВИЯХ ПЛЮРАЛИЗМА СМИ, ПОЛИТИКИ И БИЗНЕСА; • ОСНОВНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ СУБЪЕКТЫ — ЭТО ИНФОРМАЦИОННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ, А ПОЛИТИЧЕСКОЕ ДЕЙСТВИЕ — ЭТО ОГРАНИЧЕННЫЙ ВО ВРЕМЕНИ ПРОЕКТ.

А теперь перейдем к неприятным вопросам — вопросам, ставящим нас перед гражданским выбором — всегда нелегким.

Вопросы гражданину Третьякову Как я уже сказал, старые СМИ, доселе занимавшиеся информированием граждан, уходят в прошлое, как уходят в прошлое марафонцы, бегущие за здоровьем, и футбольные звезды, играющие себе в удовольствие. Какое уж тут здоровье, если ставки на бегах — миллионные гонорары, да и бежать приходится, наширявшись допингом. Но ведь спорт во имя здоровья никуда не исчезает, просто он мигрирует в другие ниши, правда маргинальные. Так и ведущие СМИ неизбежно становятся частью больших информационно-политических проектов, которые связываются в один узел тем, что мы всё еще по привычке называем пиаром.

21

Идти против будущего бессмысленно, но имеет смысл задуматься над его вариантами. И поэтому уместно поставить ряд не технологических, а гражданских вопросов о медиакратии, манипулятивной демократии и господстве технологий управления человеческим выбором, имеющих прямое отношение к СМИ. Пусть ведущие СМИ неизбежно оказываются частью PR-проектов, но ведь какое-то пространство для традиционных качественных СМИ сохраняется, как с победой коммерческого спорта не исчезает досуговое, в удовольствие плавание в море и дружеский теннис нормальных людей, которые в качестве допинга пробавляются бутылкой пива. Как расширить это пространство? Ответ прост: только книги, Интернет и кабельные телеканалы создают возможности свободы. Политически для России это означает, что нам необходимо срочно разрабатывать государственную программу интенсивного развития Интернета и ускорения развертывания кабельного ТВ. Слава Богу, книга у нас пока в почете. Как увеличить число людей, способных на самостоятельное мышление? Я думаю, что это невозможно без кардинальных изменений в образовании. В обществе должен быть культ серьезной книги (без картинок и диалогов). Создание и поддержание такого культа должно стать одной из целей правящей элиты и правительства страны. Для увеличения слоя людей, способных на более или менее самостоятельные решения, необходима и осознанная политика в области субкультур. Дело в том, что человек, выходящий из-под влияния массовой ТВ-культуры, неизбежно будет затянут в этот омут вновь, если он не найдет опору в группе единомышленников, противостоящих массовой культуре и возводящих для этого свои крепости — те или иные субкультуры. Индивид, если только он не гений и не сумасшедший, не может ПРОТИВОСТОЯТЬ ТОТАЛЬНОМУ ДАВЛЕНИЮ ОБЩЕСТВА. ТАКОМУ ДАВЛЕНИЮ МОЖЕТ ПРОТИВОСТОЯТЬ ТОЛЬКО СУБКУЛЬТУРА. Сообщества интеллектуалов — это как раз такие субкультуры, которые позволяют нам сохранять какую-то часть интеллектуальной свободы. Но проблема в том, что большинство субкультур, выполняющих функцию заслона перед мутным потоком господствующей массовой культуры, не более свободны, а даже более тоталитарны. Существующие ультралевые, фашистские и исламистские террористические субкультуры — самые яркие образчики, но другие субкультуры тоже имеют очень высокий уровень тоталитарного давления на личность. Среди них многочисленные новые религиозные секты, фанатские клубы, криминальные структуры. Если не заниматься целенаправленной работой по ПОДАВЛЕНИЮ ТАКИХ ТОТАЛИТАРНЫХ СУБКУЛЬТУР, то человек, временно выпадающий из массовой культуры, придет не к книге, а окажется добычей и жертвой тоталитарных субкультур. Со временем многие из них будут эволюционировать в сторону терроризма, поскольку в силу уязвимости современных коммуникаций проведение террористических акций будет становиться всё более легким делом и в силу тотальной публичности — быстро приносящим известность. Еще один вопрос, и он один из основных, убегать от которого бессмысленно: а какова должна быть позиция интеллектуала в этом мире манипулятивной демократии? При этом типичный интеллектуал рассуждает примерно следующим образом: • Я хорошо понимаю несправедливость этого мира скрытого управления сознанием и отдаю себе отчет, что уговорами его не исправишь: он тотален. Но я не хочу воевать против него, мне не нравится позиция «красных бригад», теоретически обоснованная Гербертом Маркузе и Теодором Адорно: бунт против этого мира, террор против его организаторов. Сейчас по этому пути пошел Бен Ладен. Посмотрим, что у него получится, но я уверен, если он выиграет эту войну с Бушем — Путиным — Блером, то мы окажемся не в мире свободы, а в мире еще большего ужаса, как это уже было в России, где супернесправедливый режим императорской России в результате бунта обернулся

22

ужасным большевистским подавлением свободы.

• Мне не нравится и просто ругать этот приходящий новый мир, как это делают многие левые интеллектуалы в Европе: брюзжание — это хороший психологический выход, но негодная жизненная стратегия.

• Мне не по душе выход аутизма — забыться в мире крестьянской или мещанской жизни, довольствуясь тем минимумом, который современный мир дает любому человеку. Даже если тунеядцу будут платить в России столько же, сколько платят ему сейчас в США, мне это всё равно не понравится, — быть может, виной тому мои неудовлетворенные амбиции. Просто читать книги, смотреть на закат, пить пиво и размышлять, как советовал Василий Розанов, — не прельщает.

• Не согласен я и стать яппи — упиваться возможностью делать карьеру и деньги, не обращая внимания ни на что. Не по душе мне быть даже очень высокооплачиваемым винтиком в этой машине, если я остаюсь просто винтиком. Не то гордость не позволяет, не то совесть, не то еще что. Так что же делать, если все мы вынуждены зарабатывать деньги, участвуя в этих, столь двусмысленных подчас с точки зрения общественного блага, больших манипулятивных проектах, далеко не все из которых имеют только позитивные цели? Возможен и такой выбор — жить двумя или даже тремя жизнями. В одной — делать карьеру в этом мире больших PR-проектов, наращивать объем ресурсов самого разного толка, в другой — трудиться на благо гражданского общества, придумывая красивые проекты, содействуя возникновению эстетически привлекательных субкультур, а в третьей — вести мещанский образ жизни, раз от раза оппонируя самому себе в тщетных попытках обрести душевную гармонию. Но эти вопросы остаются пока для меня без удовлетворительного ответа.

Для не журналистов: как пользоваться СМИ, или Основы публичного выступления Виталий Третьяков прекрасно всё написал для журналистов, но хотелось бы добавить несколько мыслей для не журналистов. То есть как раз — для большинства читателей, которые не посвятят себя работе в СМИ, но, как мы им пророчим, не смогут в своей профессиональной деятельности избежать работы со СМИ. Поэтому им будет весьма полезно проштудировать эту книгу Виталия Третьякова, а к каким-то ее пассажам придется не раз вернуться. Я же дам несколько дополнительных советов. Они, кстати, могут быть использованы и на ТВ, и в печатных СМИ, и во время устного выступления в различных аудиториях. Их можно назвать основами публичного выступления, принципами работы с массовой аудиторией. Итак, если вы хотите добиться успеха через СМИ, вам необходимо решить несколько задач, которые можно объединить в две группы: • медийное позиционирование; • формирование самого выступления.

Медийное позиционирование Самая общая задача медийного позиционирования, как и любого другого позиционирования, — введение своего действия в общий контекст. Ничто не имеет ценность

23

само по себе, она может быть приобретена лишь на фоне отношений с внешним окружением. Так, деньги имеют смысл только тогда, когда они обладают покупательной способностью, а в отсутствие оной превращаются в простые бумажки. Анализ внешнего окружения, отношений с ним, осознанный выбор различных моделей формирования отношений с окружением — вот задача позиционирования.

1. Первым делом ответьте на вопрос: чем вы интересны данному СМИ? Если они обратились к вам сами, подумайте, чем вы привлекли их внимание? Кто вы вообще для них — как социальный тип? СМИ выражают, пусть иногда и почти неосознанно, интерес аудитории, они как бы транслируют к вам этот интерес — о нем они, как правило, знают или, точнее выражаясь, — ощущают лучше вас. Если вы хотите, чтобы аудитория вас поняла, восприняла, сделайте всё, чтобы удовлетворить этот интерес. Если эта задача не решена, вы зря потратили время. Но всякая аудитория является своеобразной «вещью в себе» — ведь вы не можете с каждым из будущих слушателей загодя обсудить характер своего выступления, такие переговоры вы ведете с их полномочным представителем — журналистом (редактором). Кстати, если он просит вас как-то скорректировать свое выступление — не упрямьтесь, если у вас нет абсолютно твердой уверенности, что эти рекомендации пойдут вам во вред. Как правило, журналисты чувствуют аудиторию, и их вмешательство чаще всего улучшает ваше выступление. Итак, от ответа на вопрос: кто вы для данного СМИ, зависит роль, которую ждут, что вы исполните. Для них вы всегда — представитель какой-то социальной группы. Например, если вы олицетворяете молодежь, то можно говорить что-то уж совершенно новое, непривычное, в том числе жонглировать сленговой терминологией — всё это будет правильно понято, воспринято как естественная для представителей нового поколения манера общения, кто-то может быть даже черкнет себе ваше высказывание «на манжете» — дескать, вверну при случае новое молодежное словцо, покажу, что и я не лыком шит и иду в ногу со временем. Но если вы для них эксперт, то сленг в вашей речи неуместен, он вас дискредитирует. Если вы выступаете от имени иностранной организации, то уместен отстраненный подход, а позывы повлиять на российскую политику неуместны. Но для представителя российской организации странным выглядел бы отстраненный подход — самое время заявить о своей гражданской позиции. Если вы эксперт или сторонний человек, от вас ждут взвешенности и стремления понять правду каждой из спорящих сторон. Но, может быть, к вам обратились просто как «человеку из народа» — тогда лепите правду-матку: народу позволено всё. Щегольство же знанием нюансов проблемы лишь дискредитирует вашу «народную» позицию, и в глазах аудитории вы окажетесь «засланным казачком(-кой)». Если вы инициатор выступления в СМИ, сами решите, чем вы будете интересны аудитории. Ответ должен быть конкретным.

2. В чем состоит проблема, к которой обращается СМИ, уповая на вашу помощь? Или, если вы сами инициируете выступление, — к какой проблеме, интересной СМИ, вы хотели бы привлечь внимание?

3. Тесно с этим связанный вопрос: какая роль отведена вам в программе данного СМИ? Для ответа на этот вопрос, среди прочего, надо понять, какие вообще роли характерны для данного СМИ, каков их набор. И, кстати, возможно, что после этого анализа вы сочтете, что предложенная роль вас не устраивает. Но в любом случае роль определяет систему ожиданий к вам. Ваше выступление должно быть построено с учетом этой роли. Например, вы представляете одну из сторон конфликта или нейтральны; ваша роль компромиссная или вас пригласили для того, чтобы закрутить интригу, разогреть ситуацию, спровоцировать кого-то...

24

4. Чтобы выработать свою ролевую линию поведения, надо понять, а какова вообще цель программы — для чего всё это делается, решая какую задачу десятки людей тратят время и немалые деньги? Ведь общая цель определяет и набор ролей участников, и систему ожиданий аудитории и создателей программы.

5. Такого рода цели во многом зависят от важнейшей характеристики СМИ — принадлежности к тому или иному информационному пространству (ИП). Каждое СМИ действует не само по себе, а является частью определенного ИП; какое живое существо ни возьми, оно обитает отнюдь не в абстрактной среде, а в определенной экологической нише, в определенной климатической зоне, ландшафте. Важно определить: как СМИ, с которым вы собираетесь работать, позиционировано в информационной среде, каково его ИП. Таким ИП может быть: общефедеральное российское («Первый канал», «Известия»); международное («Financial Times», «BBC World», CNN), американское («USA Today», даже такие супервлиятельные телеканалы, как ABC и PBS, позиционируют себя, например, в отличие от CNN, не в международном, а в американском ИП), британское («Gardian», «Daily Telegraf»), европейское («Sky News», «Euronews»), региональное российское (Нижегородский телеканал), украинское («ТВ Интер»). Иногда СМИ может функционировать одновременно на двух ИП, например, французская «Le Mond» претендует на формирование не только собственно французской, но и общеевропейской повестки дня. Иногда под одной шапкой уживаются несколько СМИ, обслуживающие разные ИП. Например, под логотипом «Би-би-си» функционируют: русская служба «Би-би-си» — в российском ИП, «BВC World» — в международном и собственно британская «Би-би-си», ориентированная на британцев. Это то, что мы вычленили для нашего примера, а ведь в корпорацию «Би-би-си» входит еще и много других служб, каждая из которых действует в своем ИП. Например — среднеазиатская служба ВВС.

6. Каждое ИП обладает своими характеристиками, среди которых, кроме банальных — вроде языка, можно выделить главные: главные конфликты, главные события, главные персоналии (наиболее часто цитируемые). Например, на весну 2003 года в мировом ИП главными событиями были: готовящаяся война в Ираке, война с терроризмом; конфликты между США и исламистскими террористическими организациями, между США и европейцами; главные персоналии: Буш, Бен Ладен, Саддам, второй ряд: Блер, Путин, Ширак, Шредер и Совет Безопасности ООН. Но понятно, что для российского ИП всё несколько иначе. Для американцев же в перечень таких событий попадают еще разворачивающиеся президентские выборы, а в конфликты — дебаты Буша и демократов. Из персоналий второго ряда для американцев значимыми остаются только ООН как легитимный представитель мирового сообщества и Ширак — как главный антиамериканец из мировых лидеров. Эти главные конфликты, события и персоналии приковывают к себе максимальное внимание всех субъектов ИП: всех журналистов, всей аудитории. Поэтому, если вы хотите, чтобы ваше выступление было действительно замечено, вы должны как-то связать свою проблему с этими главными конфликтами, событиями, персонами, для чего определить: как волнующая вас проблема объективно с ними связана. Это почти всегда требует специального анализа.

7. Теперь вам следует выявить главные характеристики аудитории: не всего ИП, а аудитории конкретного СМИ и еще же — конкретной программы. Кто, какого типа люди вас будут слушать, читать, смотреть.

8. Каждый из этих уровней: ИП, СМИ, программа — имеет свой набор предпочтений и табу. Например, в американских СМИ нельзя говорить о том, что разные народы и расы имеют разные

25

от природы данные или что женщины имеют естественные ограничения в своих профессиях. С такими взглядами как выходящими за пределы политической корректности вас просто не пустят в эти СМИ. Если в газете для пенсионеров вы попытаетесь доказывать, что однополая любовь должна быть во многом уравнена с нормальной, то издатели просто выбросят такого рода новации — зачем им будировать неудовольствие своих читателей? С другой стороны — существуют и предпочтения, которые тоже надо учитывать. В газете для пенсионеров всегда будет уместно затронуть проблему здоровья или заявить, что не всё в советские времена было плохо. А американцы немедленно заинтересуются, если вы упомянете о роли тех или иных женщин или инвалидов или этнических меньшинств в российской общественной жизни: для них это важная тема — обеспечение равных прав в бизнесе или на карьерной лестнице для представителей ранее социально ущемленных групп. Французы будут счастливы, если вы упомянете, что нельзя говорить только о Западе вообще, надо уметь отличать США и Европу. Для либеральных бизнесизданий бессмысленно рассуждать о необходимости особого русского пути в экономике — они это просто проигнорируют, если у них только нет специальной цели дискредитировать вас перед своей аудиторией. Но не перегните палку в стремлении вписаться в контекст: есть опасность потерять хребет. Как только кто-то поймет, что у вас нет своих взглядов, которые вы готовы отстаивать, что вы готовы мимикрировать в зависимости от обстоятельств, к вам пропадет интерес.

9. Разберитесь, каков жанр программы: это аналитика или развлечение; столкновение противоположностей или попытка найти компромисс. Быть может, это шоу или игра. Понятно, что нарушать законы жанра нельзя, ибо это обессмысливает диалог.

10. Оцените язык потенциальной аудитории с точки зрения ИП в целом, СМИ, программы, жанра. Язык напрямую влияет на логику и стилистику СМИ и программы.

11. Очень важно выяснить структуру общественных мифологем по проблеме, подлежащей обсуждению, и занять свою осознанную позицию с учетом этой мифологии. Дело в том, что аудитория — это не чистый лист бумаги, она всегда имеет свою палитру взглядов, в том числе по затрагиваемой проблеме. Вы выступаете перед внешне молчаливой аудиторией (слушатели, читатели, телекамера, микрофон), но не обманывайтесь — это всегда диалог. Вы беседуете с аудиторией, которая воспринимает вас и ваши взгляды через призму уже имеющихся у нее представлений. Ваша задача: мысленно реконструировать, какие именно представления являются превалирующими, и соотнестись с ними. Чаще всего это несколько основных и довольно простых мифов. Есть общее правило — чем шире аудитория (масса, толпа), тем более простыми, одномерными могут быть ее суждения, реакции, оценки. Ведя диалог с конкретным человеком, вы находитесь в контакте с космосом, обращаясь же к миллионам, вы вступаете во взаимоотношения с примитивным существом — толпой. Следует раз и навсегда уяснить: оценивать вас будут только через призму этих мифов. И не важно, что вы представляете из себя в реальной жизни. Значение имеет только то, насколько удачно вы вписались в мифологический мир данной аудитории. Во время «перестройки» доминирующим мифом было противостояние демократов и аппарата. Избежать позиционирования в свете этого мифа было невозможно. Следовало как-то определяться — демократ вы или сторонник статус-кво (аппарата). Попытка заявить о независимой позиции почти наверняка была обречена на крах. Да и в самом деле — кто вы такой, чтобы быть не как все? Почему все сумели поляризоваться по критерию «демократы —

26

аппарат», а вы — нет? В принципе, выломаться из этой мифологической структуры можно, но чаще — лишь в теории, для чего надо или построить свой миф, или заплатить колоссальную цену, пожертвовав очень многим. Владимир Жириновский, например, почти смог занять эту, третью, позицию, критикуя и коммунистов и демократов. Но посмотрите, во что ему это обошлось: сначала союз с КГБ, потом — амплуа политического клоуна, шута, без всяких, естественно, шансов прийти к власти. Выкарабкаться из этой колеи «коммунист — демократ» ему помог его огромный талант шоумена. Прежде чем встать на этот путь, подумайте: есть ли у вас талант шоумена, сравнимый с Жириновским? К тому же Жириновский не всё создал сам — он воспользовался тем известным обстоятельством, что в массовом сознании всегда есть особая ниша — шута, скомороха, юродивого, наделенного правом резать правду-матку — неприятную всем и даже неприличную. Но за это ему приходится терпеть всеобщее презрение — вместе с неугасающим интересом к своей персоне, поскольку он весьма хлесток на слово и жест, никто и представить не может, что он еще отчебучит. Согласны ли вы, обладая талантом уровня Жириновского, стать шутом? При том, что, учтите, это место им уже основательно занято и тесниться он не собирается, понимая, что это путь в политическое небытие. То есть вы обязаны понять: какие именно ниши в доминирующих мифах массового сознания вакантны для вас по той проблеме, которую вы собираетесь «взять под прицел» в своем обращении к этому массовому сознанию. Причем эти мифы, будучи его порождением, присущи всем, даже экспертам. Например, на Западе были и остаются убеждены, что КГБ всесилен — им это вбивали в головы много десятилетий. Отдельному человеку вы можете объяснить, что, если бы КГБ был всесилен, он не допустил бы распада СССР, но втолковать это аудитории западных экспертов, дипломатов и журналистов вы не сможете и вам придется мириться с существованием этого мифа. Ну, или потратить 5 лет жизни на борьбу с ним.

12. С учетом сложившейся мифологии вы должны выработать свою легенду: кто вы, с кем связаны, чего хотите, в чем ваши интересы, зачем хотите выступить. Вопросы такого рода, естественно, возникают у аудитории. Легенда — вовсе не значит неправда. Ваша легенда вполне может быть правдивой. Это даже лучше. Но вы должны понимать, что даже правда должна быть преподнесена как правдивая легенда, надо убедить аудиторию в этой легенде. Часто убедить в правде бывает сложнее, чем в фантазии. Если вы игнорируете собственное легендирование, то это не значит, что вы будете выступать как загадочный романтичный незнакомец: аудитория немедленно придумает за вас легенду, и эта легенда, скорее всего, будет крайне циничной и нелицеприятной. Люди вообще, как вы, наверное, знаете, склонны не очень доверять публичным фигурам. И самые благие поступки публичных фигур обыватели склонны объяснять самыми что ни на есть циничными интересами.

13. Дьявольская проблема, встающая перед каждым, — как работать с ангажированными СМИ, отрабатывающими позицию того, кто их контролирует, да еще и в условиях, когда вы их противник. Или с ангажированными журналистами. Здесь я рекомендовал бы руководствоваться несколькими правилами: • НЕ БОЯТЬСЯ ангажированных СМИ, и через них можно донести до аудитории то, что вы хотите. Пример — искусство Владимира Жириновского вести диалог с журналистами, не разделяющими его взглядов.

• ИСПОЛЬЗУЙТЕ ЕСТЕСТВЕННЫЙ ИНТЕРЕС любого СМИ к расширению своей аудитории. Выступайте ярче, и даже враждебные СМИ откроют для вас свой эфир. Помните правило информационного общества: лучше плохое упоминание, чем игнорирование.

27

• НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ПРЕДОТВРАТИТЬ трансляцию точки зрения, выгодной владельцу СМИ, в том числе затрагивающей вас. Он ее всё равно огласит в своем СМИ, для этого он его и контролирует. Лучше попытаться спрогнозировать, что им может быть сказано, и изложить свою позицию так, чтобы СМИ оказалось выгодно подать вас, и подать так, как это выгодно вам.

• НЕ УПОТРЕБЛЯЙТЕ В РЕЧИ ФОРМУЛУ «С ОДНОЙ СТОРОНЫ... С ДРУГОЙ СТОРОНЫ...». После неблагожелательной редактуры ваша позиция может оказаться искаженной. Будьте в этом отношении проще, избегайте витиеватостей.

• Старайтесь быть лаконичными — вы можете немало изумиться тому, как искусно могут быть отредактированы ваши воспоминания о невинных приключениях. ГОВОРИТЕ КРАТКО, рублеными фразами, по существу дела и то, что трудно исказить.

• НЕ ОСКОРБЛЯЙТЕ ЖУРНАЛИСТОВ ангажированных СМИ, не нападайте на них, если это не ваша осознанная, хорошо выверенная стратегия. Как правило, они ни в чем не виноваты, они зарабатывают на хлеб с маслом — работать ведь где-то надо. А владельцы разных СМИ мало чем отличаются друг от друга. Вы можете предложить им что-то лучшее? Вместо этого войдите в их положение, посочувствуйте им — и они отредактируют вас в щадящем режиме.

• Не юлите и НЕ ОПРАВДЫВАЙТЕСЬ, НЕ БОЙТЕСЬ ПРЯМО ЗАЯВЛЯТЬ СВОЮ ПОЗИЦИЮ — это всегда вызывает уважение. Как бы вы ни обосновывали свою точку зрения, ваши противники всегда найдут, как оттранслировать ее в эфир в негативном ключе.

• Постарайтесь предложить аудитории такие ФОРМУЛИРОВКИ, КОТОРЫЕ ОТРАЖАЮТ СРЕДИННУЮ по отношению к крайним точку зрения: то есть изъясняйтесь так, чтобы вашим сторонникам ваш тезис казался еще позитивным, а вашим противникам (если это СМИ противников) — уже негативным, не требующим дополнительной редактуры. Например, коммунист, говорящий о «национализации и без излишней судебной волокиты», воспринимается своими противниками однозначно негативно, как призывающий к попранию закона и ликвидации частной собственности, а своими сторонниками — как бескомпромиссный борец за интересы народа.

Правила построения статьи/выступления 1. Главное, чтобы в выступлении была идея, стержневой тезис. Никому неохота слушать пустую болтовню. Надо самому отчетливо осознавать, что хочешь сказать. С сумятицей в голове нечего уповать на понимание слушателями.

2. Главная мысль не должна остаться на периферии выступления, ее необходимо пропедалировать и озвучить именно как главную мысль. Помните об общем правиле: СНАЧАЛА ОГЛАСИ ТЕМУ СВОЕГО ВЫСТУПЛЕНИЯ, ДАЙ ПОНЯТЬ АУДИТОРИИ, О ЧЕМ СОБИРАЕШЬСЯ ГОВОРИТЬ; ЗАТЕМ ПРОИЗНЕСИ ТО, РАДИ ЧЕГО ЗАТЕВАЛОСЬ ТВОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ; И НАПОСЛЕДОК ПОСТАВЬ ТОЧКУ, НАПОМНИВ, О ЧЕМ СКАЗАЛ.

3. Не чурайтесь главных тем. Не отдавайте их на откуп другим. Частая ошибка — обходить

28

главную тему стороной, дескать, другие всё уже сказали или еще скажут. Это не так: может быть, они еще и не скажут, а если сказали уж€, то главная тема настолько важна и многогранна, что читатель всегда найдет что-то важное для себя и у вас.

4. Формулируя главный тезис, следует выделить его социальные характеристики: • каковы ваши намерения; • кому адресованы; • какая цель преследуется; • какие последствия прогнозируются. Быть может, в результате вас уволят с работы; может статься, вы поссоритесь с человеком, отношения с которым для вас очень важны; невольно вы можете спровоцировать кризис в вашей организации. Взвесьте все последствия. Если всё же вы решились говорить, а не молчать, помните, что, с точки зрения последействия, эхо, которым отзовется ваше слово, должно быть для вас большим благом, нежели умолчание.

5. Как сформулировать главный тезис? Идеально, если примером вам послужит Лев Толстой, в свое время выступивший со статьей «Не могу молчать!», когда ваше выступление — это итог размышлений многих лет; но так бывает далеко не всегда. Существуют определенные методики выработки идеи выступления.

• Приучите себя к каждодневному труду излагать свои мысли на бумаге, не ленитесь в выработке своих суждений по самым различным вопросам — в будущем вам это пригодится. Вообще, простите за банальность, но чем больше вы думаете, «разминаете» свои мозги, тем продуктивней будет ваш мыслительный процесс, тем больше вы сможете сгенерировать оригинальных мыслей и нетривиальных идей. Периодически просматривайте свои записные книжки, не забывайте регулярно пополнять их, старайтесь сохранять всё самое ценное, что осенило вас. Систематизируйте записи по темам.

• Если вы ощущаете кризис идей, попробуйте разгрузить мозги путем релаксации — с большой вероятностью у вас в голове родятся яркие идеи. Попробуйте развеяться, прогуляться, освободиться от стресса, раскрепостить сознание, дать волю своей подкорке, подсознанию.

• Найдите себе умного собеседника: неординарно мыслящего, интересного вам, способного вывести вас из интеллектуального ступора, взглянуть на проблему с неожиданной стороны; возможно, целесообразно обратиться к специалисту или поискать добротную книгу — заочная беседа с ее автором может оказаться не менее полезной. Еще лучше — обратитесь к классикам, у них ведь есть всегда что-то, что прочистит ваши извилины. На то они и классики.

• Попробуйте повысить собственную креативность. Попытайтесь, например, сделать или посмотреть что-то нетривиальное, нехарактерное или даже экстравагантное для вас — это расширит ваши горизонты, высвободит ваш творческий потенциал, придушенный гнетом того, что Герберт Маркузе называл «принципом реальности», — жесткими требованиями, диктуемыми природой и социумом, заставляющими нас делать «как надо», «как положено», вынуждающих вести себя предсказуемо и тривиально, то есть быть покладистым обывателем. Для рождения яркой мысли нужна раскрепощенность, нестандартный взгляд на, казалось бы, привычные вещи, внутренняя свобода,

29

незашоренность стереотипами.

• Порой хороший эффект дают поступки, направленные на повышение своей энергетики. Для этого надо увлечься чем-то, что способно вызвать вброс адреналина в кровь, породить бурные эмоции. Как это сделать, каждый в состоянии решить сам, но можно, например, прыгнуть с парашютом, научиться какому-нибудь новому виду спорта или в конце концов посетить аттракционы, вроде американских горок, дающие всплеск эмоционального напряжения. Стрессы пробудят ваше сознание, заставят по-новому взглянуть на мир. Сделайте то, что вы давно хотели, но не решались. Заряд бодрости вам обеспечен.

6. Формулируя основные мысли и идеи, целесообразно соотнести их с аудиторией. Ваше выступление не должно напоминать простое декларирование некоего тезиса, оно должно давать ответы на вопросы, засевшие в головах слушателей. Они настроились внимать вам, уже имея какие-то вопросы. И вы должны оправдать их ожидания, лучше ли, хуже ли, но как-то ответить. Для этого, естественно, надо загодя мысленно реконструировать эти вопросы, что чаще всего не такое простое дело — это самостоятельная и очень важная аналитическая, предварительная работа. Часто эти вопросы осознаются слушателями весьма смутно (но это не значит, что их нет, они есть всегда!), поэтому в вашу задачу может входить еще и отчетливая постановка таких вопросов. Не придумывание, а вербализация вопросов, уже витающих в головах аудитории в форме более или менее четких образов и ощущений. Произнесение вслух вопросов, еще только смутно тревожащих аудиторию, вызовет положительный отклик с ее стороны, расположит вас к ней, покажет, что вы тонко чувствуете ее настроения. Вообще всякое выступление должно быть ответом на вопросы. Следование этому принципу очень важно при написании доступных пониманию целевой аудитории текстов и мессиджей (разного рода обращений, сообщений, посланий, поручений). Текст не может быть понят без уяснения читателями того, на какие вопросы автор намеревается ответить. Именно в этом и состоит трудность понимания письменных памятников других времен и культур — мы видим текст, но не понимаем контекста. Нам трудно понять, на какие вопросы автор отвечает, с кем спорит, кому возражает, кого опровергает.

7. При обращении к аудитории идею надо формулировать как СОЦИАЛЬНУЮ. Какую сферу общественных интересов ни затрагивало бы ваше выступление, оно должно быть выстроено в ключе общественно-значимой проблематики, близкой аудитории. Озвучиваемую вами идею, какой бы на первый взгляд частной она ни казалась, следует поднять до уровня общесоциальных смыслов. Она должна оказаться очевидным (с точки зрения аудитории) образом связана с тем, что волнует основную массу слушателей. Именно это и позволит социализовать вашу идею, привлечь к ней, а тем самым — к вам, общественное внимание.

8. Необходимо соотнестись с будущим. Виталий Третьяков много говорит об этом, подчеркивая, что прогноз — король анализа. Это правда. Всех нас интересует будущее, ведь так важно правильно построить собственную жизненную стратегию, чтобы добиться успеха, и здесь не обойтись без футурологии, естественного желания каждого поймать за хвост жар-птицу. Каждому хочется, чтобы волна будущего подхватила его и вынесла куда-то к оазису благополучия. Но прогноз в своем выступлении я бы сдобрил доброй порцией чего-то новенького, о чем раньше аудитория даже не подозревала. Это могут быть новые факты, новые тенденции, новые субъекты действия, новые лица, новые методы, новые угрозы, новые идеи. Идеально, если вам удается открыть перед слушателями новый мир.

30

9. При разговоре о новом важно соблюсти меру. Самоконтроль в этом плане важен почти всегда, кроме одного случая — когда вы открываете новый мир. Слушатели вслед за вами вступают в этот мир, вы показываете им его, там, естественно, всё в диковинку. Но, как известно, всего хорошо в меру, в том числе и нового. Маршалл Маклюен в своей книге «Понимание медиа» отмечает, что у него были проблемы с рукописью его книги, поскольку редактор заявил: «Ваша книга нова на 75%, это плохо; книга не может рассчитывать на успех, если оригинального в ней больше 10%». Со своей стороны я бы особо рекомендовал следовать правилу: либо новая реальность — либо новый язык. То есть новые явления должны быть объяснены с помощью известных слов. А новые термины должны быть применены для описания не только новых, но обязательно и уже известных явлений.

10. Выступление должно быть наполнено жизнью. А это значит, что оно не может быть похоже на сухой трактат. Привнесите в него интригу, развитие, конфликт между кем-то... Это может быть конфликт как между людьми, так и между тенденциями, ведь все же знают, что жизнь развивается через конфликт — слушатели просто решат, что вы оторвались от реальности, если не найдут в вашем выступлении конфликтов.

11. Очень важно, чтобы в вашей речи жизнь приобретала конкретные очертания, была наполнена образами. Даже аналитический текст требует яркости для его лучшего понимания. Задействование у слушателей образного, ассоциативного мышления поможет запоминанию ими вашего выступления и его центральной идеи. Без яркой конкретики это невозможно. Рациональные идеи подчас с трудом удерживаются в памяти. А эмоциональные образы легко раскладываются «по полочкам», благодаря этому аналитические идеи впоследствии как бы «выуживаются» из памяти через посредство образов, которые всплывают первыми. Поэтому, кстати, образы должны не болтаться неприкаянными, а быть привязаны к рациональным идеям. Можно даже выразиться еще однозначнее: к главной идее надо обязательно пристегнуть какой-то образ.

12. Жизнь должна присутствовать в выступлении и в виде страстей. Преданность, дружба, гнев, ненависть, любовь, ревность, месть, сострадание, прощение — всё это есть в нашей жизни. И всё это должно прозвучать в вашем выступлении-статье.

13. Жизнь хороша в виде примеров, каких-то ситуаций, особенно юмористических.

14. В жизни, нарисованной вами, аудитория должна увидеть и свою жизнь, сопоставить со своим жизненным опытом, увидеть ваши тезисы в контексте собственного мироощущения. Для этого вам следует упомянуть какой-то набор стабильных жизненных ситуаций, в которые ваша аудитория то и дело попадает в нормальной жизни. Еще лучше, если это будут в целом позитивные, но лишь слегка проблемные ситуации. Например, многие иногда привирали своим родителям, рассказывая о прошедшем отпуске-каникулах, представляя этот отпуск нарочито более пресным, дабы не огорчать родителей своими рискованными приключениями. Это пример жизненной ситуации, к которой в своем выступлении вы можете привязать всё, что угодно, любую проблему: ситуация типичная, не заезженная (как, например, вечная проблема тещи), эмоционально позитивная (отпуск-то был интересным!).

15. Выступление следует позиционировать по линии «увлекательность — объективность». Объективность служит информированию аудитории, с помощью же развлекательного элемента она поощряется, мотивируется к каким-то действиям. Вы сами занимаете определенную позицию и тем самым вовлекаете слушателей на эту позицию. Но, дабы соблюсти объективность, вы

31

информируете их о разных точках зрения, о присущих им достоинствах и недостатках.

16. Выступление необходимо позиционировать также по линии «яркость — серость». Обычно это правило формулируется проще: «больше яркости». Чаще всего это идет вам на пользу. Но все-таки бывают ситуации, когда яркость надо умерить. Например, во время выступления перед ученым советом или во время защиты диссертации чрезмерная яркость только вызовет раздражение. Кроме того, в современном мире все стремятся чем-то выделиться (выпендриться), причем многие именно на яркость делают ставку, ничтоже сумняшеся беря на вооружение такие ломовые (от слова «лом») приемы, как крик и провокативность. И нужно быть готовым к тому, что в какой-то момент вам придется иметь дело со сторонниками таких методов оппонирования. В этом случае надо взять себя в руки и постараться занять взвешенную позицию. Ваш ХОЛОДНЫЙ, СТАЛЬНОЙ ТОН НА ФОНЕ ИСТЕРИЧЕСКОЙ ЯРКОСТИ — ВИДИМЫЙ ПРИЗНАК ВАШЕЙ СИЛЫ И ГОТОВНОСТИ К РЕАЛЬНОМУ ДЕЙСТВИЮ. ЭТО — ВЫВЕРЕННЫЙ СТИЛЬ ПУТИНА, который принес ему успех в диалоге с массовой аудиторией. Надеюсь, вас, читатель, ждет сравнимый успех. Кстати, мой финал написан в технике, предложенной в этой книге Виталием Третьяковым. Какой технике?.. Читайте и обрящете. Сергей Марков

32

КАК СТАТЬ ЗНАМЕНИТЫМ ЖУРНАЛИСТОМ Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики

33

Введение

КАК И ПОЧЕМУ ПОЯВИЛАСЬ ЭТА КНИГА, МЕСТАМИ НАПОМИНАЮЩАЯ УЧЕБНИК Форма, а отчасти и содержание этого курса во многом определяются историей его создания, а потому об этом нужно рассказать сразу. В конце 90-х года два или три я вел курс журналистского мастерства в Московском международном университете. Несколько позже — с 1999 по 2002 год — читал лекции по политической журналистике на факультете прикладной политологии в Высшей школе экономики. Там мои лекции были записаны на магнитофон, очень грамотно расшифрованы, и я обещал руководству факультета составить на основе этих записей учебное пособие. Приступить-то к этой работе я приступил, но так и не довел до конца. Во-первых, не хватало времени — я тогда возглавлял «Независимую газету», а это была хоть и приятная для меня, но отбиравшая почти всё, даже свободное время работа. Во-вторых, устная речь, как известно, чаще всего плохо перекладывается на бумагу — контекст и пафос непосредственного общения со студентами исчезли, зато проявились смысловые и логические неувязки, устарели или, точнее, потухли многие примеры, которые в свое время, будучи актуальными, взятыми прямо из текущей журналистской практики, хорошо иллюстрировали или даже дополняли теорию. Напомню, что осень 1999 года и зима-весна 2000-го — это период двух предвыборных кампаний, думской и президентской, причем с точки зрения журналистики — наиболее интересных с момента выхода наших СМИ из-под опеки государственной цензуры. Словом, с ходу превратить наговоренный мною курс лекций в нечто, достойное издания, не удалось. Наконец делу помог случай. В июне 2001 года господин Березовский лишил меня моего детища — «Независимой газеты». Это первоначально образовало некоторый избыток свободного времени — во всяком случае до той поры, пока я не принял окончательное решение, чем заниматься дальше в практической журналистике. Летом 2001 года, в отпуске, была написана первая треть этой книги, вторая треть — летом 2002-го, тоже в отпуске. И наконец в начале и летом 2003-го, воспользовавшись студенческими, а следовательно, и профессорскими, каникулами, я дописал ее вчерне. Если я и решаюсь назвать данный текст учебником, то только в том смысле, что своим студентам предлагаю его в качестве основы знакомства с журналистикой. Ни на какие академические лавры я, разумеется, не претендую. Практически же я сам был крайне заинтересован в том, чтобы создать по поводу «теории и практики журналистской работы» нечто цельное и законченное. Дело в том, что преподавание как-то слишком основательно вошло в мою жизнь. В связи с уходом из «Независимой газеты» я получил решительное предложение от ректора Московского государственного института международных отношений Анатолия Торкунова начать наконец чтение лекций на факультете международной журналистики МГИМО. Новая встреча со студентами (курс называется «Аналитическая журналистика»), по крайней мере в одном аспекте, меня не радовала. Дело в том, что я не люблю повторять одно и то же — даже в разных аудиториях. Особенно — очевидные для себя вещи. Вот, строго говоря, главная причина,

34

по которой я решил написать учебник журналистики. Теперь, используя свое профессорское положение, я буду заставлять студентов зубрить его от корки до корки, а сам стану лишь наслаждаться выслушиванием их в меру банальных ответов на экзаменах. Первоначально я собирался, собрав читаемый мною курс воедино и несколько облагородив его определенной систематизацией, написать «Самый короткий учебник журналистики». Ибо мне действительно было трудно представить, о чем здесь можно рассказывать долго. Но как это часто бывает, начав работать над писаным текстом, я неминуемо стал отвлекаться в сферы, лежащие близ самых очевидных коллизий журналистики и моих собственных рекомендаций относительно того, как преуспеть в этой профессии. Тот, кто читал ранее мои статьи, не мог не заметить, что меня вообще тянет на теоретизирование. Не то чтобы я решил превратить эту слабость в достоинство. Просто так вышло само собой. Я писал и писал, а книга (теперь уже точно выходила книга, намного переросшая первоначально читанные мною лекции) стала пухнуть. И в общем-то это оправданно. Современная журналистика не слишком сложна, но слишком важна. Поэтому стоило попробовать описать ее «всю». Не в смысле тематической исчерпанности (на это я не претендую: например, я почти ничего не пишу о радиожурналистике), а в смысле исчерпанности проблемной. Короче говоря, начав с малого, я решил, раз уж начал, сказать всё обо всем существенном, что имеет отношение к СМИ и журналистике. Это — внешняя сторона дела. Но есть и содержательная. Профессия журналиста чудовищно мифологизирована. Особенно в наше время. Всякая мифология, как известно, признак либо язычества, либо целенаправленной лжи, либо экстраординарной глупости. Когда при мне говорят, что журналистика — это правдоискательство, а журналисты, едва ли не все, — честнейшие и умнейшие люди, мне хочется обругать нецензурной бранью того, кто это произносит, и покинуть стены аудитории, в которой звучит столь, увы, хорошо мне знакомая ахинея. На мой взгляд и вкус, нет ничего более удручающего, чем слушать, как люди врут о себе самих. Более удручающе только слышать, чувствовать или знать, как они врут самим себе. Утверждать, что журналисты любят правду, и тем более, что журналисты едва ли не единственные, кто в наше время и в нашем мире открывают правду людям (аудитории), это всё равно, что доказывать, будто дворники — чистюли по призванию и кроме них нет других людей, благодаря которым улицы в наших городах остаются (иногда) чистыми. Конечно, дворник убирает мусор. Но это означает только то, что уборка мусора является его профессиональной обязанностью. Если дворники совсем не будут «производить чистоту», как и если журналисты совсем не будут «производить правду», и тех, и других просто выгонят с работы. Но из этого не следует, что дворники любят чистоту, а журналисты правду; что дворники не мусорят, а журналисты не лгут; что дворники не мусорят даже на своем участке, а журналисты не лгут даже в своих СМИ. Кроме того, понятия «чистота» и «правда» очень и очень относительны. Ни одному дворнику не поручат обеспечивать чистоту в хирургическом отделении и ни один журналист не расскажет всей правды о себе, своей газете, партии, за которую голосует, и т. д. Поэтому ПРАВДА, ОГЛАШАЕМАЯ СМИ, — ТО ЖЕ САМОЕ, ЧТО И ВЫМЕТЕННЫЙ ДВОРНИКОМ ТРОТУАР. СМОТРИШЬ С ВЫСОТЫ СВОЕГО РОСТА — ЧИСТО. ЕСЛИ ЖЕ НАКЛОНИШЬСЯ, ДА ЕЩЕ ПОПРИСТАЛЬНЕЙ ВГЛЯДИШЬСЯ — ТУТ СОРИНКА, ТАМ ПЕСЧИНКА, ЗДЕСЬ ЛИШЬ СЛЕГКА ЗАТЕРТЫЙ ПЛЕВОК... СЛОВОМ, ГРЯЗЬ1.

35

Наконец, еще несколько важных замечаний, сути которых я коснусь подробнее в надлежащих местах соответствующих лекций. ЛОЖЬ — ЭТО ЧАСТЬ ПРАВДЫ.

Правду не надо путать с истиной. ЛОЖЬ — ТАКОЙ ЖЕ ЕСТЕСТВЕННЫЙ ПРОДУКТ ЖУРНАЛИСТИКИ, КАК И ПРАВДА, НО В СОВОКУПНОСТИ СВОЕЙ, КАК ПРАВИЛО, МЕНЬШИЙ ПО ОБЪЕМУ.

Даже умные и честные журналисты часто сами не знают, как отличить правду ото лжи. В журналистике, как и в других массовых профессиях, довольно много просто глупых, недобросовестных и профессионально слабых людей, которые лгут, даже не задумываясь о смысле своей лжи, или просто не понимают, что лгут. Зато никто так много не говорит о правде (а не правды), как журналисты. Это их профессиональный миф, в условиях демократии ставший универсальным. Сейчас, под напором неопровержимых улик, этот миф постепенно рушится. Из всего сказанного становится ясно, что я крайне неравнодушен к предмету моего изложения и анализа. И если воспользоваться тацитовским девизом «Независимой газеты» от дня ее рождения и до 8 июня 2001 года, «Sine ira et studio» (Без гнева и пристрастия), то эта книга глубоко пристрастна. Но я бы осмелился утверждать, что одновременно она глубоко объективна. Так сказать, «Sina ira, cum studio» — «Без гнева, но с пристрастием». Словом, я преподношу читателям (и слушателям!) в меру моих сил честный курс лекций по теории и практике современной русской журналистики. Это, помимо прочего, означает, что сдавать на его основе экзамены, особенно вступительные, кому-либо, кроме меня, опасно. Не всё из прочитанного в этой книге надо рассказывать публично, но знать надо всё. Теперь несколько слов о составе книги. Помимо собственно лекций, в нее — как мне кажется, естественно — входит ряд моих статей, посвященных различным проблемам журналистики и написанных в связи с событиями, будоражившими российские СМИ в 90-е годы XX века и первые XXI-го. Эти статьи писались в ритме почти ежедневного комментирования происходившего — в этом, возможно, их слабость, но, бесспорно, и сила. Ибо теория журналистики рождалась в них непосредственно из практики. Или, по крайней мере, под давлением практики всплывала из подсознания, загруженного осколками разного рода знаний. Собранные и систематизированные в восьмом разделе книги «200 максим журналистики, включая 10 золотых», которые я формулирую по ходу лекций, это, конечно, не более чем игра. Но что такое Игра в современной журналистике, еще узнает тот, кто дойдет до соответствующей лекции. А усвоить (осознать и зазубрить) все максимы — это и означает познать журналистику. Ленивому читателю (и студенту) рекомендую, хоть это и непедагогично, ограничиться прочтением только их. Нюансы при этом уйдут, но сущность журналистики ухвачена будет. В заключение я должен сказать вот что. Решение мое стать журналистом настигло меня, если воспользоваться булгаковским выражением, как удар финского ножа — когда я впервые, в школьные годы, увидел фильм Сергея Аполлинариевича Герасимова «Журналист» (1967). Потом я смотрел этот фильм раз двадцать. «Журналист» — абсолютный миф, построенный на абсолютно достоверной для профанов в журналистике правде. Между прочим, этот фильм очень хорош был бы в качестве учебного, даже сегодня, несмотря на весь его соцреализм (точнее — соцромантизм). По герасимовскому мифу (фильму) можно шаг за шагом (эпизод за эпизодом) разбирать и теорию, и технологию, и стилистику, и проблематику, и психологию нашей профессии. Это лишние слова, но это слова благодарности. Уже умершему режиссеру, с которым мне не довелось познакомиться. Но главное, что однажды я увидел этот его фильм. Что, в конечном

36

итоге, и привело к созданию книги, которую вы, любезные читатели, держите в руках. Самое поразительное, что из этой книги действительно можно узнать, как стать знаменитым журналистом. Конкретный и достаточно лапидарный ответ содержится в одной из заключительных лекций, но я не рекомендовал бы ограничиваться просто поиском нужного места (хотя я даже готов облегчить такой поиск — это страницы 424—425). Ведь сам по себе рецепт немудрен. Мудрено понять, как им воспользоваться. А вот для этого придется прочесть весь курс. Приступим...

1 Выделенные таким образом части текста являются тем, что я называю максимами журналистики. Большую их часть читатель найдет в лекциях, а все их скопом, но систематизированные, — в восьмом разделе этого курса. В тексте лекций я не нумерую максимы, ибо возникают они по прихоти движущейся мысли, лишь выделяю так называемые (мною) и таковыми являющиеся золотые максимы.

37

Раздел первый

БОЛЬШЕ ТЕОРИИ Лекция 1

О целях данного курса Итак, милостивые читатели и слушатели, я начинаю свой курс теории и практики современной русской журналистики. И начинаю его с утверждения, что немного сегодня найдется в мире профессий, кроме журналистики, — быть может, еще политика, актерство и профессиональная религиозная деятельность, — которые были бы так мифологизированы. Причем как с внешней стороны, то есть аудиторией (политика — обществом, театр и кино — зрителями, религия, точнее церковь, — паствой, мирянами), так и изнутри — самими представителями этих профессий. Миф поддерживает святость, сакральность профессии в глазах непосвященных. Собственно для этого он в основном и нужен в обыденной жизни. Но если и начинать серьезно изучать какое-либо дело, то конечно же не с мифов о нем. А если без их упоминания не обойтись, ибо они буквально въелись в общественное сознание, заключили журналистику (и политику, актерство и религию) в сотканный из самих себя, то есть мифов, кокон или, по-русски, личину, скрывающую истинную суть явления, то приходится начинать с разоблачений (в буквальном, не обличительном — извините за каламбур — смысле этого слова). Или, что в данном случае то же самое, — с правды. Почему нужно знать правду? Вот отнюдь не банальный для разговора о журналистике вопрос. Во-первых, потому, что только тот, кто знает правду о своей профессии, может овладеть ею в совершенстве. Это обязательное, хотя и не достаточное условие. Во-вторых, только тот, кто знает правду о журналистике, может решить для себя те моральные проблемы, с которыми, работая в СМИ, приходится постоянно сталкиваться. В-третьих, только тот, кто знает правду о современной журналистике, способен, читая газету или смотря телепередачу, узнать реально большую правду, нежели та, что сообщает данная газета или передача, о событии, о котором они рассказывают. Журналистика в силу своей специфики вовлечена во все значимые процессы, происходящие в мире, и прежде всего в политические процессы, поскольку люди должны что-то знать о том мире, в котором они живут. Эти знания им дают в школе, их получают в семье от родителей, в вузе от преподавателей, но потом только очень малая часть населения продолжает самостоятельно получать знания, работая в научных учреждениях, а основная часть живет обычной жизнью. Тем не менее, чтобы ориентироваться в жизни, эти люди должны получать информацию и знания — это в их интересах. НИКТО ИЗ ОБЫЧНЫХ ЛЮДЕЙ НЕ МОЖЕТ ПОЛУЧИТЬ ЗНАНИЯ О МИРЕ ИНАЧЕ, ЧЕМ ЧЕРЕЗ ЖУРНАЛИСТИКУ, ГОВОРЯ ШИРЕ — ЧЕМ ЧЕРЕЗ СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ.

Когда-то раньше общество было более замкнуто, не было таких, как сегодня, информационных систем, новая информация доходила до населения в виде неких вестей, слухов либо в виде приказов от начальства. Потом возникли газеты, и люди, которых мы называем журналистами, встали между миром (не только общественным, но и природным) и всеми другими людьми, превратившимися в потребителей информации. Например, как извергаются вулканы, обычный человек узнает в школе. Геолог, а точнее

38

вулканолог, изучает этот процесс всю жизнь, но то, что Этна очнулась, мир может узнать только от журналистов. То есть даже о событии, совершенно не относящемся к общественной жизни, о чисто природном явлении мир узнает через журналистику. Если вдруг журналистам захочется (в порядке эксперимента) доказать, что вулканы извергаются не так, как это описано в учебниках, а как-то иначе, то скорее всего журналисты, если они сговорятся, смогут убедить в этом сотни миллионов людей, общество, и таким образом реальным знаниям о вулканах будет противопоставлена какая-то искаженная, но принятая аудиторией картина. И такие вещи происходят. Повсеместно и повседневно. Но, конечно, этим журналистика не исчерпывается. Причины извержения вулканов абсолютно безразличны журналистам. Но им далеко не безразлично, кто победит на президентских выборах. Было небезразлично и в 1996 году, и в 2000м, и в 2004-м (в данном случае речь, естественно, о России) — беспристрастие исключалось по определению. А ведь это еще, так сказать, легитимная пристрастность. Не в смысле законности, а в смысле ее закономерности, естественности. Пристрастия пристрастиями, но ОБЫЧНО СЧИТАЕТСЯ, ЧТО ЦЕЛЬ И ЗАДАЧА ЖУРНАЛИСТИКИ — КАЖДОДНЕВНО ОБЪЕКТИВНО ИНФОРМИРОВАТЬ АУДИТОРИЮ, ЖИТЕЛЕЙ ТОЙ ИЛИ ИНОЙ ТЕРРИТОРИИ О НАИБОЛЕЕ ЗНАЧИМЫХ СОБЫТИЯХ, ПРОИСХОДЯЩИХ НА ЭТОЙ И СОПРЕДЕЛЬНЫХ ТЕРРИТОРИЯХ, ДАВАТЬ ОЦЕНКУ ЭТИМ СОБЫТИЯМ, ОРИЕНТИРОВАТЬ ЧЕЛОВЕКА ОТНОСИТЕЛЬНО ПРИЧИН ЭТИХ СОБЫТИЙ, ИХ ВОЗМОЖНЫХ ПОСЛЕДСТВИЯХ И, В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ, ОТНОСИТЕЛЬНО ВАРИАНТОВ ПОВЕДЕНИЯ В СВЯЗИ С ДАННЫМИ СОБЫТИЯМИ.

Наша повседневная сегодняшняя российская жизнь дает более чем достаточно материала для журналистов. В России журналист имеет возможность написать огромное количество текстов, которые не написал бы, живи он в стране более спокойной. Например, целые тома можно составить из статей журналистов России, посвященных демократии. Другое дело, что и само понятие, и маркированный им политический институт каждый трактует как может или как хочет. Но, между прочим, это интеллектуальное неофитство нашей журналистики создает часть ее богатства (в сравнении с более скучной в этом смысле западной журналистикой), порождая при этом и вполне бессмысленный, хотя и не всегда безопасный для общества информационный шум. Конечно, в России (и не только в ней) очень много журналистов, предоставляющих аудитории знания о действительно значимых событиях, происходящих в мире. В то же время в СМИ постоянно появляются материалы, которые не являются настоящей журналистикой. Пока я еще не завожу речь о так называемом пиаре. Есть целый ряд людей, работающих в СМИ или со СМИ, которые дают специфические, практические знания по отдельным темам — как накрасить губы, или как приготовить суп, или как выбрать себе автомобиль. Их нельзя назвать журналистами. Журналисты — это те, кто рассказывает о событиях. Как накрасить губы — это не событие, это навык, который можно передать от одного человека другому, заинтересованному в этом, не обязательно прибегая к журналистике. Но и эти навыки, как правило, сегодня распространяются с помощью СМИ (здесь журналистика смыкается с рекламой и обучением, в том числе политическим). И тех, кто сегодня занимается передачей таких навыков через СМИ, причисляют к журналистам, хотя журналистами они, строго говоря, не являются. А вот другой, более масштабный и значимый для СМИ пример ориентирования журналистами людей в политическом и общественном пространстве. Пока длится межвыборный период, журналисты рассказывают о политиках, известных и неизвестных, хороших и плохих. По сути это обсуждение текущего политического процесса. Не более того. Но вот наступает период предвыборной кампании, особое значение приобретают агитация и политическая реклама: журналисты начинают целенаправленно ориентировать аудиторию. Каждый орган печати

39

предлагает свои политические лозунги, призывает: «Голосуйте за Зюганова!» или «Голосуйте за Путина!» или использует более изощренные формы агитации, но тем не менее фактически дает практический совет, как вести себя в день выборов, объясняет, почему нужно себя вести именно так, насколько это значимо для самого читателя или зрителя. Это неизбежный, объективный процесс. Но вот в чем вопрос: а не перестают ли быть журналистами люди, перешедшие от описания и анализа политического процесса к агитации, лишь использующей элементы анализа? Некоторые утверждают, что перестают. Или следует даже более суровый вердикт: такие журналисты, раз потеряв «журналистскую невинность», перестают быть журналистами навсегда. Как же так? Получается, что косметолог, работающий в ежемесячном глянцевом журнале для женщин, это журналист, а журналист, отбывающий свою личную или пусть даже навязанную ему политическую (предвыборную) повинность, — не журналист? Система (индустрия) СМИ так разрослась, что путаница происходит даже с определением тех, кто собственно и составляет ее кадровую основу. За редкими исключениями, люди, работающие в ежемесячных изданиях, не называют себя журналистами. В России сейчас почти нет ежемесячных изданий (кроме академических), посвященных политике, поскольку то, что выходит раз в месяц, не успевает уследить за каждодневным изменением событий — а ведь ЖУРНАЛИСТИКА ПО СУТИ СИЮМИНУТНА, КРАТКОСТЬ — В НЕЙ НЕ ТОЛЬКО ПРОЯВЛЕНИЕ ТАЛАНТА, НО И ФОРМА СУЩЕСТВОВАНИЯ.

Поэтому журналисты не работают в альманахах, ежегодниках, в ежемесячных толстых, то есть литературных, журналах — они работают в еженедельниках и в ежедневных газетах, на радио и телевидении, в информационных агентствах и с недавнего времени — в сетевых изданиях. Еженедельники все-таки позволяют фиксировать изменение событий почти каждодневно. Так же, как в ежедневных газетах, журналисты еженедельников знакомят читателей с событиями вчерашнего, сегодняшнего, завтрашнего дня, ибо редко какое событие длится только один день — чаще два-три как минимум. Если взять газету любой направленности, любого объема и пройтись по темам, то мы увидим, что 70—80% материалов в ней посвящено тому, что произошло вчера, что было позавчера, или тому, что произойдет завтра и послезавтра. Все остальные события, которые описываются в газетных или журнальных статьях, даже если это события десятилетней или столетней давности, используются как аргументация или иллюстрация к текущим событиям. Журналистика живет сегодняшним днем: газета не будет писать о том, что некий человек 100 лет назад вошел в аудиторию, если только не окажется, что с приходом того человека 100 лет назад началась цепочка событий, которая в конечном итоге привела к тому, что Путин теперь является президентом России. Все эти вступительные, а потому отрывочные замечания и примеры я привожу для того, чтобы показать: многое в журналистике слишком ясно, но многое уже основательно запутано и мифологизировано, ибо слишком разрослась и слишком важную роль сегодня играет журналистика в нашей жизни. Цель курса моих лекций — разобраться в главном. В своей жизни я слышал много выступлений теоретиков журналистики и журналистовпрактиков о журналистике, а в молодости даже обучался на факультете журналистики Московского государственного университета. Разумеется, я давно уже не читаю книг о журналистике, ибо все ее основные навыки мною давно освоены — не все, правда, практически. С 1976 года и по 1988-й я работал в советской внешнеполитической пропаганде. Конкретно — в агентстве печати «Новости», считавшемся «отделом» ЦК КПСС. Это, кстати, была не худшая, а по нынешним временам даже, пожалуй, и лучшая журналистская школа — мы

40

вынуждены были конкурировать с западной пропагандой и журналистикой, то есть хотя бы отчасти владеть и их арсеналом. Это, в частности, очень помогло мне, когда в 1988 году я перешел работать в тогдашнюю, как ее называли, «трибуну гласности» — в еженедельную газету «Московские новости». В 1990 году я покинул «МН», чтобы основать, создать и возглавить совершенно новую ежедневную газету — «Независимую», и почти одиннадцать лет руководил ею. Я всегда много писал и печатался — в России (а когда-то в СССР) и за рубежом. Я много выступал по телевидению, а в последнее время веду свою авторскую программу «Что делать?» на канале «Культура», — но телевизионным журналистом себя не считаю. Писать — вот моя профессия. Я много писал сам, но много и редактировал других. Я выполнял чужие задания, а последние 15 лет давал задания другим. Я работал в изданиях, созданных другими, и создавал издания сам. Поэтому в своих лекциях, а ныне — в своем учебнике, я буду в первую очередь опираться на собственный опыт. Не потому что он удачнее других (хотя во многом — удачнее), а потому что мне так легче. Итак, подведу итог своему вступительному слову. Этот курс лекций (учебник) я создал, преследуя три цели. Первая, как я уже писал во введении к данному курсу, — облегчить себе работу со своими студентами. Вторая — рассказать о журналистике то, что о ней надо знать всем, кто с нею сталкивается, а особенно тем, кто в ней работает. Третья — помочь тем, кто хочет в журналистике преуспеть, а проще говоря, тем, кто хочет стать знаменитым журналистом. Только этими тремя скромными целями ограничиваются мои амбиции. Думаю, кое-кому они покажутся чрезмерными. Я к этому готов, да и привык. И изменять себе не собираюсь, ибо всегда считал одной из главных истин ту, что утверждает: самоуничижение паче гордыни. В заключение еще одно замечание. Я знаю всех или почти всех крупных, известных, влиятельных или популярных журналистов современной России. И когда я буду ссылаться на их негативный опыт, то, разумеется, мною в этих случаях будет руководить только академический интерес и забота о студентах. На чем же, как не на примерах из реальной журналистики, учить ей?! Ничего личного в этих примерах выискивать не следует — за отсутствием искомого. Впрочем, не уверен, что эта оговорка поможет, то есть внешне она — избыточна, а значит — не нужна. Впрочем, нет, нужна. Ибо журналистика — вообще избыточная профессия. И текст, этот основной продукт журналистского труда, также всегда избыточен, хотя в журналистике высшего класса должен казаться внезапно и неожиданно для читателя или слушателя оборвавшимся. Об этом парадоксе, впрочем, мы поговорим специально в свое время и в подходящем месте. Итак, ничего лишнего — это не из журналистики, даже если брать работу информационных агентств. Ведь собственно журналистика начинается там, где, зачитав сообщение о погоде, телевизионный ведущий осклабится в почти непристойной улыбке.

41

Лекция 2

Общий обзор курса, или Два парадокса журналистики Столкновение c журналистикой вообще и даже конкретнее — с политической журналистикой — неизбежно и для профессиональных политиков и политологов, и для обычных граждан, которые стремятся понять, что происходит в стране, или принять реальное участие в событиях, например, путем осознанного голосования на президентских выборах, и для людей, вроде бы не интересующихся ничем, кроме своей частной жизни. Перефразируя известное выражение, я сказал бы так: ЕСЛИ ВАС НЕ ИНТЕРЕСУЕТ ЖУРНАЛИСТИКА, ЭТО ВОВСЕ НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО ОНА НЕ ИНТЕРЕСУЕТСЯ ВАМИ, А ОДНАЖДЫ — НАПРИМЕР, В ПЕРИОД ВЫБОРОВ — НЕ ЗАЙМЕТСЯ ВАМИ, ПРИЧЕМ С ОЧЕНЬ БОЛЬШИМ ПРИСТРАСТИЕМ.

В наше время в России никто не свободен от политики, а равно ее сестры и служанки — журналистики. Хорошо это или плохо, каждый волен судить сам, но полезно, по крайней мере, знать характеры этих двух, политики и журналистики, скандальных особ. Должен заметить, что я в основном буду рассказывать именно о политической журналистике. И не только потому, что она больше мне знакома. Главных причин две. Первая: по степени своего влияния на аудиторию политическая журналистика является наиболее мощной, сам фактор влиятельности имманентно присущ политической журналистике — для того она, в конечном итоге, и существует. Вторая причина: политическая журналистика очень концентрирована. Всё, что в других тематических видах журналистики может быть размыто, необязательно, зависимо от чисто субъективных пристрастий автора, в политической журналистике заострено и почти императивно. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ЕСТЬ КВИНТЭССЕНЦИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ ВООБЩЕ.

Политическая журналистика, являясь, естественно, частью журналистики в целом, увенчана всеми достоинствами этого благородного общественного института, равно как и страдает всеми его пороками. Мне еще представится случай углубиться в описание и того, и другого, но для начала скажу, что все известные определения журналистики, включая самые метафористические, по-своему верны. И «вторая древнейшая профессия» (я лишь уточнил бы, что третья, ибо вторая — это, безусловно, политика), и «четвертая власть», и даже хрущевские, кажется, «приводные ремни», не говоря уже о ленинском — «важнейшая часть партийной работы». В этом феномен журналистики, ее парадоксальная суть: БУДУЧИ ГОЛОСОМ ОБЩЕСТВА, ОБРАЩЕННЫМ ПРЕЖДЕ ВСЕГО К УШАМ ВЛАСТИ, ЖУРНАЛИСТИКА, ПОЛИТИЧЕСКАЯ В ОСОБЕННОСТИ, ЯВЛЯЕТСЯ ЧАСТЬЮ ИЗОЩРЕННО-ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ ОБЩЕСТВОМ.

Вот он, первый и основной парадокс журналистики, раздвоивший сознание, мораль и поведение не одной тысячи (не одного миллиона?) современных журналистов. Не верьте тому, кто будет либо лишь превозносить журналистику, либо лишь охаивать ее. Это или лжец, или дурак. Или журналист, что, в общем-то, не исключает ни первого, ни второго, хотя и не обязательно предполагает оба эти качества. ЖУРНАЛИСТИКА СЛИШКОМ ВСЕОХВАТНА, ЧТОБЫ БЫТЬ ЧЕМ-ТО ОДНИМ.

42

Тематика моих лекций определяется банальным принципом «от общего к конкретному», хотя возможны и отклонения от этого пути. Сначала придется поговорить об общей теории журналистики. Затем я перейду к рассмотрению более конкретных тем. Например, теме взаимоотношений и взаимосвязи политической журналистики, политики и общественного мнения. На мой взгляд, очевидно, и, я думаю, на основе собственного опыта все согласятся с тем, что нельзя намертво разделить эти три тесно связанных института. Действительно, предметом изучения политической журналистики, как правило, является политика, а объектом ее воздействия — аудитория, то есть общественное мнение. Общественное мнение, в свою очередь, влияет на политическую журналистику, а также непосредственно на журналистов и политиков и как на граждан, и как на профессионалов. Я подробно расскажу об этом замечательном треугольнике в соответствующем месте. Извне представляется, что журналистика в настоящее время процветает в России (насколько это процветание доброкачественно, мы еще поговорим). Однако внутри журналистики есть определенные школы (например, борющиеся на страницах и экранах российских СМИ англосаксонская и традиционно русская, беллетризированная), а в системе СМИ существуют корпорации, в частности олигархические группы, владеющие конкретными средствами массовой информации. Кроме того, отдельные журналисты разнятся по литературному стилю, идеологическим традициям, политическим пристрастиям: одни с этими пристрастиями родились, другие были воспитаны в духе пристрастной журналистики советского времени, третьи, более молодые, получили прививку пристрастности в последний, так называемый демократический период. Соответственно, у каждого свой менталитет, разный подход к одним и тем же политическим проблемам. Кроме того, с политической журналистикой работают не только качественные издания, но и, увы, бульварные. С этим приходится считаться. Достаточно интересны проблемы политической журналистики в системе демократии и современной партийной журналистики. Последний феномен сохраняется и, я бы сказал, вновь расцветает в России. Если раньше у нас была партийная журналистика одного крыла — левая коммунистическая, что бы и кем бы ни вкладывалось в это понятие, то сейчас партийная журналистика может быть левой, правой, демократической, антидемократической (но при этом не коммунистической), клерикальной и так далее. В лекции о соотношении свободы слова, корпоративных интересов журналистов и национальных интересов страны мы рассмотрим взаимодействие нескольких субъектов, уживающихся часто «внутри» одних и тех же людей: • журналистов как носителей идеи свободы слова; • журналистов, то есть конкретных людей, входящих в медиакорпорацию — газету, телеканал и в более широкую медиакорпорацию или сообщество журналистов определенного города, определенного региона; • журналистов как граждан своей страны и представителей рода «человек политический». Придется, хотя это и неприятно, поговорить и о взаимодействии журналистики и пиара. Институт PR — «public relations», скромно называемый связью с общественностью, на самом деле представляет собой более сложный феномен — гибрид рекламы и пропаганды. Сейчас PR процветает во всех формах — от черного до абсолютно легального, и при этом исключительно негативно влияет на собственно журналистику. Касаясь взаимодействия политической журналистики и политической элиты, я буду приводить примеры из опыта московской прессы — это та журналистика, которая мне лучше известна, тогда как региональную журналистику я почти не знаю. Впрочем, я полагаю, что самые сильные журналисты, образцовые и типичные в одном лице, сосредоточены в Москве — даже

43

журналистика Санкт-Петербурга является провинциальной по отношению к московской. Москва — это, безусловно, «большая деревня», если вспомнить классическое и очень точное определение первопрестольной столицы России. Я не знаю, когда это выражение появилось, но явно еще до Второй мировой войны, то есть и до теории всемирной деревни Маршалла Маклюэна. Так вот, в Москве, в этой большой деревне, по крайней мере, в политических кругах сложились действительно очень тесные связи — все друг друга знают. Когда молодой журналист входит в политическую журналистику, он начинает с самых простых вещей, например, с описания митингов оппозиции. Постепенно у него появляется всё больше знакомств, он пробирается к самому верху, к элите. Так образуются цепочки взаимосвязей, взаимовлияний, личностных отношений между людьми, работающими в политике и работающими в журналистике. Подобные взаимосвязи не всегда формальны — возникают дружеские, приятельские отношения, просто очень хорошие знакомства. Например, президент в зарубежные поездки берет с собой группу журналистов, как правило, одних и тех же. Также и с премьер-министром всегда ездит определенная группа журналистов, и с министром иностранных дел. Министры внутренних дел и обороны, как правило, работают со своими группами журналистов. Всюду возникают неформальные связи и более доверительные отношения: кто-то с кем-то делится чем-то сокровенным — тем, что обычно не выносится на страницы печати, но остается в памяти и сознании журналиста. Как пользоваться этой информацией? Можно ли то, что тебе рассказали в свободном разговоре в ходе таких поездок, использовать на страницах газет или нельзя? Это специальные вопросы, но есть и фундаментальный. Здесь имеет место проблема дружеского давления, дружеской цензуры деятельности журналистов со стороны политиков, с которыми эти журналисты очень близко сошлись. Я считаю, что ДРУЖЕСКАЯ ЦЕНЗУРА — ЭТО САМЫЙ СИЛЬНЫЙ ВИД СУЩЕСТВУЮЩЕЙ СЕЙЧАС НЕФОРМАЛЬНОЙ ЦЕНЗУРЫ, ПОМИМО ТЕХ СЛУЧАЕВ (ОНИ НЕ ЕДИНИЧНЫ, НО ВСЕ-ТАКИ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫ), КОГДА РЕЧЬ ИДЕТ О ПРЯМЫХ УГРОЗАХ ЖУРНАЛИСТУ.

Из всех механизмов давления на СМИ самый эффективный — дружеская просьба. Умные политики этим активно пользуются, причем вложенная в дружеское давление энергия неизмеримо мала в сравнении с тем результатом, который такая цензура может дать тому или иному политику. Я исхожу из того, что в идеале все должны разбираться в механизмах работы журналиста, хотя немногие даже из студентов журфаков становятся практикующими журналистами. Тем не менее чтобы ориентироваться и в реальном мире, изучаемом, в частности, социологией, и, как сейчас модно говорить, в мире виртуальном, то есть в том, который создается СМИ и оказывает всё большее влияние на поведение людей, необходимо знать некоторые конкретные механизмы работы журналиста. Например, как взять интервью у президента? Отвечая на этот вопрос, я не буду рекомендовать, какой именно вопрос задать президенту, но обозначу правила взаимоотношения журналиста с крупной политической фигурой, занимающей официальный пост. Если в ходе показа такого интервью по телевидению простой зритель, не журналист, видит, что какие-то из этих правил очевидно игнорируются, значит, он должен насторожиться: недоброкачественная работа на таком уровне почти всегда не случайность, то есть в тексте интервью содержится какой-то скрытый смысл или, напротив, что бывает чаще, какой-то значимый для аудитории смысл из текста выводится, изымается. Думаю, всех интересует вопрос: как сделать себе имя в политической журналистике? Далеко не все, но всё же очень многие журналисты мечтают о славе, если не всемирной, то

44

общенациональной. Найдутся такие, конечно, и среди тех, кто будет слушать и читать эти лекции, — не обязательно, чтобы вы себе в этом признавались. Но прошу учесть и остальных: возможно, сегодня вы не мечтаете о славе, однако завтра вам покажется, что она для вас необходима. Многие люди совершенно теряют голову после первого выступления по телевидению: был нормальный журналист — два раза показали по телевизору, и он уже мечтает только об одном — о всё большей и большей известности. Я думаю, что разговор о возможностях прокладывания собственных, а не коллективных профессиональных путей в журналистике будет полезен для некоторой части читателей и слушателей моих лекций. Конечно, я не хочу сказать, что только неумные люди падки на славу, хотя так часто бывает. Нет такого закона: раз всемирно известен, то глуп — среди известных людей тоже встречаются умные. Это не все темы моего курса, а лишь выборочный обзор того, что в нем можно будет найти. К конкретным проблемам теории журналистики я еще, естественно, вернусь, а сейчас хотел бы порассуждать о журналистике вообще. С одной стороны, журналистика — профессия достаточно специфичная, и в ней работают вполне определенные люди. Так же, как в овощном магазине работают, помимо продавцов, вполне определенные люди — грузчики. Для того чтобы выполнять работу грузчика, не нужно быть профессионалом. Конечно, нужно знать определенные правила: «Не бери тонну — надорвешься», «Не бросай груз, а клади, потому что он разобьется, с тебя возьмут деньги за то, что ты испортил». Но все эти правила понятны на уровне здравого смысла. Строго говоря, нет такой профессии «грузчик по переноске мешков» — любой человек, более или менее здоровый (а жизнь заставит — и нездоровый), может взвалить мешок на плечи и понести. И то, что обладающий большим навыком, пронесет этот мешок на сто метров, а не обладающий им — на пятьдесят, ничего принципиально не меняет. Журналистика — безусловно, более сложная профессия, чем профессия грузчика. В журналистике, как и в ряде других профессий, безусловно, нужно что-то знать. Здесь нельзя действовать так просто: прийти и разгрузить машину с картошкой. Хотя многие в СМИ так и действуют. В то же время журналистика относится к тем профессиям, которые я называю простыми. В подтверждение я часто привожу такой пример: для того чтобы провести хирургическую операцию, тем более с успехом, нужно что-то уметь, нужно учиться. Хотя принято считать, что в медицине разбираются все, тем не менее, чтобы разрезать ткани тела, нужно знать, какой скальпель для этого взять, как края этих тканей закрепить, чтобы за время операции не вытекла вся кровь, нужно уметь проводить определенные манипуляции. Есть хорошие врачи, есть плохие врачи, но даже плохие врачи обладают этими знаниями и соответствующими навыками. Еще более яркий пример, который я всегда привожу: СОБРАВШИСЬ ВМЕСТЕ, СОТНЯ ЖУРНАЛИСТОВ, СКОЛЬКО БЫ ОНИ НИ СИДЕЛИ, НИКОГДА НЕ СДЕЛАЮТ САМОЛЕТ, КОТОРЫЙ БУДЕТ ЛЕТАТЬ. СТО АВИАКОНСТРУКТОРОВ, КОТОРЫЕ СОБЕРУТСЯ ВМЕСТЕ, ЧЕРЕЗ ГОД, А ТО И РАНЬШЕ, ВЫПУСТЯТ ГАЗЕТУ, И, НЕ ИСКЛЮЧАЮ, ОЧЕНЬ ХОРОШУЮ.

Это нисколько не умаляет профессию журналиста, даже политического. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА, МЕЖДУ ПРОЧИМ, — ЭТО ОПЕРАТИВНАЯ, КАЖДОДНЕВНО ОТПРАВЛЯЕМАЯ ПРИКЛАДНАЯ ПОЛИТОЛОГИЯ, ХОТЯ ЖУРНАЛИСТ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ОБЛАДАЕТ ПОЛИТОЛОГИЧЕСКИМИ ЗНАНИЯМИ КАК ТАКОВЫМИ.

Политические журналисты разбирают, анализируют политические события, а потом доносят свои мысли до аудитории, пытаясь воздействовать на политические субъекты и объекты. Именно поэтому это очень важная профессия.

45

Авиаконструкторы тоже важны. Без их работы была бы невозможна громадная часть системы коммуникаций — межконтинентальных, межгосударственных, а в больших странах и внутригосударственных. Тем не менее я рискну предположить, что, если бы профессии авиаконструктора не было, если бы самолет не был изобретен, мир бы изменился не сильно: отсутствие этого сектора коммуникаций было бы компенсировано каким-то другим. Предположим, что в этом случае летали бы во Владивосток на ракетах или поезда ходили бы гораздо быстрее. Но при отсутствии в мире журналистов и, соответственно, СМИ наш мир был бы совершенно иным. Более того, мне кажется, что современного мира без журналистов просто не может быть по определению, ибо СМИ ЕСТЬ СИСТЕМА ВЗАИМОСВЯЗИ ВСЕГО МИРА (ОБЩЕСТВА) И РАЗНЫХ СУБЪЕКТОВ И ОБЪЕКТОВ ВНУТРИ НЕГО ПО ПОВОДУ САМЫХ ВАЖНЫХ ДЛЯ ЭТОГО МИРА (ОБЩЕСТВА) ПРОБЛЕМ.

Один из самых главных вопросов — вопрос о власти: кто будет нами управлять? — сейчас не решается без журналистики. Роль журналистики велика, когда речь идет о государствах: враждующих государствах; о государствах, находящихся в процессе развития; о государствах, сравнивающих себя друг с другом. Люди хотят жить лучше, в частности, и потому, что перед их глазами есть пример соседнего государства. Людям кажется, что если заменить их правителя, то они будут жить так же хорошо, как и соседи, хотя это не всегда получается. Но все подобные сравнения, то есть взаимосвязи, осуществляются сегодня посредством журналистики. Журналистика — не такая уж древняя профессия, хотя и говорят, что она вторая древнейшая. Ей не более 350—400 лет (первая печатная газета, как утверждают историки, появилась в Вене в 1615 году), то есть, строго говоря, журналистика довольно молода — особенно если сравнивать с другими профессиями такой же важности — политикой, медициной, педагогикой, военной профессией, дипломатией и т. п. В России, как известно, первая печатная газета возникла при Петре I в 1703 году, а впервые — в виде, выражаясь нынешним языком, служебного вестника (рукописного), при его отце, Алексее Михайловиче. Большую часть своей истории человечество прожило без журналистики. Исторически это вполне очевидно (хотя людям кажется, что журналистика «существовала всегда»), но будет еще очевидней, если воспользоваться не вполне точным, но, как правило, синонимичным термину «журналистика» словосочетанием «средства массовой информации». Никаких СМИ не было не то что в античные времена, но даже и гораздо позже, например, в Средние века и в эпоху Возрождения. Журналистика как профессия и СМИ как социальный институт только-только родились в эпоху Просвещения. Конечно, массовые коммуникации внутри общества осуществлялись и до этого — в основном путем межличностного общения. Владыки издавали указы и оглашали их публично с помощью вестников и глашатаев. Образованные люди вели друг с другом интенсивную переписку. А далее — народная молва, слухи, рассказы путешественников и купцов. Государственная власть и Церковь имели свои системы сбора и распространения необходимой им информации. Ну так эти системы существуют и ныне. Правда, нужно признать, что в античной Греции и древнем Риме, где публичная политика существовала, были первые журналисты, так, впрочем, не называвшиеся и, естественно, без своих изданий. Первыми журналистами, точнее пражурналистами, можно назвать античных ораторов, риторов, баснописцев и поэтов — сочинителей эпиграмм. Массовая же информация, то есть непрерывно текущие сообщения в неискаженном по отношению к первоисточнику виде, доводящиеся до большинства населения (или, по крайней

46

мере, до всех желающих), могла появиться как система только тогда, когда, во-первых, в ней возникла потребность у общества, а во-вторых, когда возникла соответствующая технологическая возможность — каждодневно выпускать недорогие в производстве (то есть доступные всем, массам), как бы сейчас выразились, носители информации. Ими стали печатные издания — газеты. То есть технологически журналистика смогла родиться только после того, как Гуттенберг изобрел печатный станок (1450 год). Общественная потребность в ней возникла несколько ранее, в общем-то — с момента привлечения народа (масс) к избранию политической власти. В этом смысле, кстати, журналистика совершенно неотделима от публичной политики, ибо родилась как прямое следствие становления политических институтов буржуазной демократии. ТАМ, ГДЕ ВЛАСТЬ СТАНОВИТСЯ ПУБЛИЧНОЙ, ПУСТЬ ДАЖЕ НАХОДЯСЬ В РУКАХ НЕМНОГИХ, НО ДЕЛЕГИРОВАННАЯ ЭТИМ НЕМНОГИМ ВОЛЕЮ МНОГИХ, ПОЯВЛЯЕТСЯ ЖУРНАЛИСТИКА.

В общем-то это XVIII век. Ибо то, что под видом журналистики было ранее, — не более чем технологически усовершенствованный способ общения образованной и властвующей публики (правящего класса) внутри себя. И фактически лишь в XIX веке (в России — определенно, на Западе несколько ранее) журналистика становится такой, какой мы ее знаем сегодня, то есть собственно журналистикой. Появляются журналисты-профессионалы. Не писатели, философы и политики, которые посредством газет и журналов XVII—XVIII веков общались друг с другом, а профессиональные собиратели и комментаторы информации о событиях, произошедших не с ними, и чужих, а не собственных идей и поступков. ЖУРНАЛИСТ — ЭТО ТОТ, КТО ПИШЕТ НЕ О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С НИМ, И ИЗЛАГАЕТ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ НЕ СВОИ МЫСЛИ, А ИДЕИ ТЕХ, ОТ КОГО ЗАВИСИТ ЖИЗНЬ ОБЩЕСТВА.

В этом смысле настоящий (профессиональный) журналист как бы максимально отчужден от жизни. Отсюда, кстати, и популярность в названиях англосаксонских газет (где, собственно, и родилась современная журналистика) таких слов, как «новости» (news), то есть просто сообщения, и «наблюдатель» (observer), то есть некто, следящий за происходящим со стороны. История журналистики — не тема моего курса. Поэтому отмечу еще только две вехи. Первая половина XIX века — появление информационных агентств, специализирующихся только на сборе новостей и поставляющих эти новости потоком в разные издания (1835 год — «Гавас» во Франции, 1851-й — «Рейтер» в Англии). Именно в этот момент из газет и журналов как органов массовой коммуникации складывается система СМИ. Вторая веха, после которой журналистика окончательно стала современной, той, какую мы имеем сегодня, это конечно же 50-е годы XX века — массовое внедрение телевидения, то есть непрерывно длящегося потока доносимых до каждого желающего (практически до всего общества) текстовых и визуальных (то есть наиболее убедительных) сообщений. Политической же силой журналистика полномасштабно стала еще в XIX веке, ограниченно будучи ею и до того, с момента своего рождения, лучшее доказательство чему — государственная цензура, возникавшая в каждой стране не по прихоти правителей, а как естественный первоначальный ответ на появление абсолютно нового политического института. Наконец, четвертой властью в прямом политологическом, а не переносном смысле журналистика (точнее, система СМИ) стала в 60-х годах XX века — тогда, когда в Соединенных Штатах Америки с помощью телевидения стали целенаправленно влиять непосредственно на поведение избирателей во время выборов. В XVIII веке российской журналистики фактически не существовало — это была игрушка,

47

хоть и серьезная, часто политическая, образованного сословия. От начала XIX века к его концу русская журналистика сделала настолько гигантский шаг, что самый выдающийся и самый известный во всем мире русский журналист (и политик) Владимир Ульянов-Ленин правомочно провозгласил первым необходимым шагом в создании новой политической партии учреждение соответствующей этой партии по идеологии общероссийской политической газеты. И, кстати, добился успеха, что доказывает справедливость его слов. Актуальных и по сегодняшний день, чего не понимают современные российские политики, завороженные мощью телевидения и зацикленные на своем появлении на экране и на размещении нужных им, так называемых заказных, то есть проплаченных, статей в уже существующих изданиях. Рождение и становление журналистики произошло достаточно недавно, но тем не менее все те связи, которые раньше, до изобретения печатного станка и возникновения журналистики, скрепляли мир, сейчас, по существу, заменены связями через систему СМИ. Само общественное мнение отныне существует в двух ипостасях, часто довольно сильно расходящихся: в своем так сказать натуральном виде и в виде конструкции, сооруженной в СМИ с учетом натуры, но не совпадающей с ней. Вытеснение традиционных коммуникаций СМИ-коммуникациями влияет даже на экономическое благополучие населения: курс доллара на ММВБ определенным, хоть и весьма косвенным образом соотносится с курсом доллара на Нью-Йоркской бирже, но это соотношение может иметь место только тогда, когда идет постоянный обмен информацией — для рядовых граждан, для населения в целом этот обмен осуществляется только через СМИ. А политические процессы сейчас вообще немыслимы без участия журналистики. В этом заключается второй парадокс журналистики: ОЧЕНЬ ПРОСТАЯ ПРОФЕССИЯ ЗАНИМАЕТСЯ ОЧЕНЬ СЛОЖНЫМИ ПРОЦЕССАМИ И ОЧЕНЬ ЗНАЧИМА В ЖИЗНИ.

От поведения журналистов, людей, не обладающих никакой формальной властью, может зависеть исход важнейших политических событий. Приведу один пример из нашей недавней истории — пример, касающийся событий октября 1993 года. Напомню: в ночь с 3 на 4 октября 1993 года в Москве начались захваты зданий сторонниками Верховного Совета РФ, в частности здания на Новом Арбате, которое называли Мэрией (хотя только два-три этажа в этом небоскребе принадлежали Московской мэрии), телекомплекса «Останкино» и т. д. В ночь с 3 на 4 октября в прямом эфире Российского телевидения выступали разные люди, но с одинаковыми мыслями по поводу происходящих событий. Поскольку Российское телевидение, особенно в тот период, было на стороне Ельцина, то все пришедшие говорили примерно так: «Да, это ужасно, Руцкой, Хасбулатов — фашисты, для борьбы с ними надо идти на любые меры, Белый дом нужно штурмовать». Эту позицию поддержало тогда большинство журналистов России — во всяком случае так это представлялось по публикациям в прессе и выступлениям на телевидении. И, как мы уже знаем, Ельцин на любые меры пошел. На следующее утро на улицы вокруг Белого дома были выведены танки, которые прямой наводкой расстреляли парламент. А если бы российские СМИ заняли другую позицию — изменился бы тогда ход событий? Почти наверняка — да. Правда, в ту ночь в прямом эфире Российского телевидения выступило два-три человека, высказавших другое мнение, из которых особенно всем запомнился Александр Любимов. Он сказал то, чего не говорил до него ни один из присутствовавших, которые, в основном, клеймили Руцкого и Хасбулатова и восславляли Ельцина и Гайдара: происходит грязное дело, я в этом не хочу участвовать, и всем нормальным людям, здравомыслящим, порядочным, приличным, я советую сейчас лечь спать. Это не цитата, но точное изложение смысла его слов. Александр

48

Любимов сказал так, но это не было данью политическому плюрализму. Просто те, кто пропустил его в прямой эфир, не предполагали, что прозвучит такая точка зрения. Кстати, Александру Любимову эти «неправильные» высказывания припоминали очень долго. И именно те, кто числил себя самыми последовательными сторонниками свободы слова. Конечно, в то время были СМИ, которые не придерживались однозначно отрицательной оценки действий Верховного Совета и однозначно положительной оценки действий Кремля. В частности, «Независимая газета» занимала такую позицию. Но телевидение давно уже гораздо эффективнее любой газеты. Возможно, примеры инакомыслия в оперативной оценке событий сентября-октября 1993 года, прозвучавшие в разных СМИ, были не главным толчком для того, чтобы в дальнейшем не все проблемы в нашей стране решались на уровне стрельбы из танков друг по другу, но это был весьма существенный фактор воздействия на общество и особенно на политиков, фактор, направленный против того, чтобы они вели страну к гражданской войне. Собственно, в ту ночь мы и видели настоящую гражданскую войну в России. К счастью, она длилась несколько часов, а могла бы длиться и больше. Я считаю, что, если бы Александр Любимов не сказал то, что он сказал с экрана в ту ночь, вероятность того, что и далее события развивались бы по кровавому сценарию, была бы гораздо выше. В этом проявляется значимость простой профессии журналиста. Что, собственно, сказал Любимов? Он сказал некие простые, банальные вещи. Нужно ли изучать политологию, чтобы сказать то, что сказал Любимов? Нет, абсолютно не нужно. Всё произнесенное им было на уровне здравого смысла, даже слишком здравого, ибо никаких политических оценок он вообще не дал, более того — предложил гражданам отстраниться от политики в самый разгар политического кризиса. Но тем не менее значение сказанного оказалось очень велико, и в первую очередь — за счет магического воздействия телевидения. Если бы то же самое Любимов говорил на площади, на митинге — это вряд ли бы повлияло на что-либо. В последние годы в России явно наблюдается повышенная политическая активность: был период частых смен правительства, постоянно идут предвыборные процессы, создаются разнообразные партии и межпартийные коалиции — каждый день что-то происходит. Как с этим работает политическая журналистика? Вот, например, в начале осени 1999 года Сергей Степашин сказал, что намерен баллотироваться в президенты. Степашин — известный политик, он действительно мог и теоретически, а при определенных обстоятельствах и практически стать президентом. По крайней мере, стать значимым кандидатом в президенты, поскольку для этого нужно было просто собрать миллион подписей, что было ему вполне по силам. Что должен был сделать журналист, узнав о решении Сергея Степашина? Он должен был зафиксировать для зрителей, читателей, слушателей это высказывание, затем написать, кто такой Сергей Степашин, может быть, не очень подробно: Сергей Степашин — бывший премьер-министр, ныне (на тот период) заключивший союз с «Яблоком», заявил то-то и то-то. Можно было дополнительно взвесить его шансы: например, есть некие рейтинги, вычисляемые социологами. Можно было сравнить рейтинг Степашина с рейтингами Примакова, Лужкова, Зюганова, Явлинского, Путина и сказать, что его шансы не хуже, но и не лучше, чем у других, — он где-то посередине: допустим, существует 50%-я вероятность того, что он может пройти во второй тур. Но, с другой стороны, поддержит ли Кремль Степашина, захочет ли продвигать его? Ведь своей партии и своего административного ресурса у Степашина не было. Тут можно было вспомнить президентские выборы 1996 года и сопоставить положение Степашина в начале осени 1999-го с тем, что Александр Лебедь со своим движением КРО (Конгресс русских общин) проиграл думские выборы в декабре 1995 года, но потом олигархи вложили деньги, «раскрутили» его, и Лебедь занял третье место на президентских выборах 1996

49

года. Значит, если кто-то вложит деньги в Степашина, то его тоже, несмотря на его слабости, можно вывести на третье место, а то и на второе. Всё, что я сейчас сказал, представляет собой набросок журналистского текста — вроде бы политический анализ. На самом деле я перечислил вещи совершенно очевидные, которые очень легко достаются с книжных полок, из памяти, из предшествующих публикаций. Никакой высшей математики, казалось бы. Но это лишь на первый взгляд всё так просто. Одно из важнейших качеств журналистики как профессии, в том числе и политической журналистики, — ее непрерывность и постоянная зависимость от постоянно меняющихся событий. Для того, чтобы создать самолет, авиаконструкторы не обязаны работать над ним круглые сутки. Если конструктор не будет думать о новом самолете в выходные или даже уйдет в отпуск, ничего не изменится. Позже он выйдет на работу, продолжит начатое и рано или поздно закончит проектирование. Журналистика — профессия постоянного процесса. Нашу работу можно сравнить с разливкой стали: началась — и уже нельзя прервать, нельзя сказать: «Рабочий день закончился, остальное мы выльем завтра». Завтра не получится, поскольку всё застынет, нужно будет рушить всю печь и вкладывать колоссальные средства в ее восстановление. Журналистика — это непрерывный процесс, и поэтому простота написания отдельной статьи и оценки отдельного события — кажущиеся. Сегодняшняя (на момент сентября 1999 года) статья о Степашине являлась элементом постоянно изменяющихся событий и постоянно текущей ленты новостей, информации, комментариев. Вдруг появляется «Единство», вдруг Кремль начинает работать с СПС в противовес «Яблоку», с которым Степашин солидаризировался. Всё — шансы Степашина резко упали, характер комментариев о нем изменился. Подготовленная было к печати интересная и фундаментальная (по журналистским меркам) статья устарела в два-три дня. Не конъюнктурность ли это журналистики? Нет. Это просто особая взаимосвязь между простой профессией и сложными процессами мира, которые представители этой профессии освещают и на которые они влияют. Мне хотелось бы, чтобы тем, кто мои лекции читает или слушает, они в первую очередь помогли научиться трезво оценивать события, происходящие в этом мире, в частности события, связанные с журналистикой. Многим кажется, что журналист, сидящий в студии телевидения и вещающий на всю страну, — это человек, познавший всё в этом мире, человек, для которого нет тайн: он всю ночь читал сотни умных книг, беседовал с десятками специалистов, а потом еще утром, уединившись, размышлял сам, и только после этого сказал нам нечто, чего мы не знали, — открыл нам глаза на правду. Нет, всё гораздо проще и одновременно сложнее. ЖУРНАЛИСТ — ЛИШЬ КОНЕЧНЫЙ ЭЛЕМЕНТ КОЛОССАЛЬНОЙ ИМПЕРИИ СОВРЕМЕННЫХ СМИ. ВСЯ ОНА СТОИТ ЗА ЕГО СПИНОЙ, МНОГОКРАТНО УСИЛИВАЯ ЭФФЕКТ ДАЖЕ САМЫХ БАНАЛЬНЫХ ЕГО СЛОВ.

Нам нужно видеть, что реально происходит, нужно понимать, почему данный журналист, данный телеканал, данная газета сегодня говорят так, а вчера говорили иначе. Нужно предчувствовать, что они будут говорить завтра. Нужно уметь анализировать сам политический анализ, постоянно творимый СМИ. Такой подход помогает ориентироваться в мире, помогает понимать, где ты живешь. Он помогает не попасть в зависимость от мира виртуального, созданного журналистикой и политикой, во многом совпадающего с миром реальным, но в то же самое время во многом отличного от него. Итак, первая задача моего курса — проникнуть нашим анализом в глубь журналистики, взглянуть более трезвыми глазами на создаваемую ею картину мира. Вторая задача — научить вас плавать в море информации, научить самим функционировать по правилам политической

50

журналистской корпорации, но своим особым образом — лучше, чем другие. Вот цели, которые я ставлю. Если их достичь, то можно работать на любом телевизионном канале, в любой газете и при этом преуспеть в журналистике, следовательно, приобрести славу, деньги и влияние в этом мире, если кто-то к этому неравнодушен. И следующее: достигнув этих целей (не славы, денег и влияния, а того, о чем я сказал выше), можно просто поумнеть, ибо станут видны некоторые дополнительные механизмы функционирования нашего политического мира, включающего и журналистику. Можно приобрести новые ориентиры, можно понять, где правда незаметно сменяется ложью, где это происходит непреднамеренно, а где — по умыслу. Овладев азами журналистики как догматики и профессии, можно научиться извлекать позитивное знание из любого, даже самого недоброкачественного журналистского продукта. Одновременно можно научиться создавать сам этот продукт, в том числе, если есть еще и талант, продукт, гораздо более качественный, чем у других. Итак, напомню в заключение два парадокса современной журналистики, из которых первый является сущностным, а потому основным, а второй — технологическим, ибо СЕГОДНЯШНЯЯ ЖУРНАЛИСТИКА ВНЕ ТЕХНОЛОГИЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ СОВРЕМЕННЫХ СМИ В МАССЕ СВОЕЙ ЕСТЬ НАБОР БАНАЛЬНОСТЕЙ И КОСНОЯЗЫЧИЯ.

Основной парадокс: служа народу, журналистика обслуживает власть. Второй парадокс: простое занимается сложным и мощно на сложное влияет. Кто-то из политиков сказал: с помощью журналистики можно очень многого достичь, если ее вовремя бросить. В этом есть часть правды, хотя, например, в России из журналистов (кроме Ленина) не вышло ни одного удачливого политика. Впрочем, даже если совет хорош, прежде чем им воспользоваться и бросать журналистику, сначала ей нужно овладеть. К этому мы и приступим — в следующей лекции. Тем более что овладевать-то собственно нечем. Настолько профессия журналиста, как я уже не раз отмечал, проста.

51

Лекция 3

Что это за профессия — журналист Я очень люблю свою профессию, считаю ее крайне важной, даже одной из важнейших в современном мире — впрочем, она является таковой и безотносительно того, что я считаю. Однако всё это не означает, что журналистику нужно усложнять, романтизировать или драматизировать. ЖУРНАЛИСТИКА — ЭТО ОЧЕНЬ ПРОСТАЯ ПРОФЕССИЯ.

По сути она не более чем ремесло, сходное с ремеслом уже упоминавшегося мною дворника или, если кто-то хочет взять журналистику почти во всей ее сложности, с ремеслом гончара. В самом деле, давайте вначале четко определим, в чем, собственно, состоит труд журналиста. Точный ответ на этот вопрос следующий: журналист должен узнать о некоем событии (например, о государственном перевороте или о драке в булочной) и более или менее связно (иначе говоря: грамотно) пересказать то, что он узнал, другим. Нужны ли для этого особые знания? Нет. Любой связно говорящий и относительно наблюдательный человек может пересказать (или описать на бумаге) то, что произошло при драке в булочной (государственный переворот — совершенно сходное по сюжету событие, только имеющее куда большее общественное значение). Нужно ли специально обучаться тому, чтобы пересказывать случившееся? Нет. Конечно, есть косноязычные, неграмотные или не наблюдательные (не улавливающие суть событий или, наоборот, детали) люди. Но, во-первых, таких достаточно и среди журналистов. А во-вторых — и это главное, — качества неплохого рассказчика являются довольно распространенными и уж точно никак не связаны с необходимостью получения какого-то специального образования или овладением какими-то особыми знаниями. В булочной случилась драка. Сам журналист в ней не участвовал (то есть даже в этом он банальнее рядовых граждан, подравшихся из-за батона хлеба). Он просто узнал о драке, приехал на место события, когда само событие в своей решающей фазе уже завершилось. Поговорил со случайными свидетелями драки, возможно, с кем-то из ее участников, может быть — со специалистом по событиям данного типа, то есть с милиционером. Далее журналист записал то, что узнал, на бумаге (и бумагу, и ручку изобрели не журналисты), позвонил по телефону в редакцию (телефон изобрели тоже не журналисты). В редакции заметки журналиста набрали на компьютере (не журналистское изобретение) и подверстали в готовящийся номер газеты, отправленный затем в типографию. И типографское оборудование (а также радио, телевидение и Интернет) изобрели и произвели не журналисты. В чем же сложность работы журналиста? Когда вы, обычный гражданин, читатель газет и зритель телепрограмм, благоговеющий перед известными и неизвестными журналистами, приходите домой и рассказываете жене, какую драку вы увидели в булочной, вы делаете абсолютно то же самое, что делают эти знаменитые журналисты. Но вам и в голову не придет назвать себя журналистом. Этого никогда не сделает ваша жена, которая к тому же и сама регулярно рассказывает вам, что случилось у нее на работе. Словом, ни вы, ни ваша жена не называете себя журналистами. Кроме того, вам не платят денег за то, что вы

52

делаете абсолютно то же самое, что делают журналисты. А им платят. «Но ведь журналисты не только рассказывают о событиях, они еще и комментируют их, то есть вписывают в контекст других событий, и анализируют!» — возразит мне блюститель журналистской исключительности. «Ну и что из этого?» — отвечу я. Когда 19 августа 1991 года в СССР произошел государственный переворот, разве миллионы, десятки миллионов людей не обсуждали этого, не комментировали друг для друга случившееся, не анализировали ход событий, не прогнозировали их развитие? Обсуждали, анализировали, прогнозировали. То есть занимались тем же, чем и журналисты, а многие даже лучше журналистов, не становясь таковыми. В чем же отличие? Где оно? Отличие, конечно, есть. И я о нем скажу. Но это отличие отнюдь не в качестве анализа и даже не в знании деталей: 19 августа 1991 года все, и журналисты, и не журналисты, знали о главном событии примерно одно и то же. Пока я фиксирую главное в технологии журналистского труда как простого: узнал — пересказал, добавив пару-тройку субъективных (чаще всего) оценок. Ничего сложного. Никакой романтики. Никакого героизма. ТРУД ЖУРНАЛИСТА НАСТОЛЬКО ПРОСТ, ДАЖЕ ПРИМИТИВЕН, ЧТО И ОСОБОЙ ПРОФЕССИЕЙ-ТО НАЗВАТЬ ЕГО НЕЛЬЗЯ: В КАЖДОМ КОЛЛЕКТИВЕ, В КАЖДОМ МНОГОКВАРТИРНОМ ДОМЕ ВСЕГДА ЕСТЬ ДВА-ТРИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЕ ОБО ВСЕМ УЗНАЮТ РАНЬШЕ ДРУГИХ И ОХОТНО РАССКАЗЫВАЮТ ОБ ЭТОМ КОЛЛЕГАМ И СОСЕДЯМ. В ХУДШЕМ СЛУЧАЕ ИХ НАЗЫВАЮТ СПЛЕТНИКАМИ, В ЛУЧШЕМ — ЛЮДЬМИ, КОТОРЫЕ ВСЕГДА В КУРСЕ СЛУЧИВШЕГОСЯ. НО НИКАК НЕ ЖУРНАЛИСТАМИ.

В тот же день 19 августа 1991 года десятки миллионов людей в стране понимали, что произошел государственный переворот. И, по крайней мере, миллионы именно этими словами случившееся и характеризовали. Случившееся уже было фактом общественного сознания и даже политики, но не было еще фактом журналистики. Однако когда на дневной пресс-конференции членов ГКЧП тогдашняя корреспондентка «Независимой газеты» Татьяна Малкина задала в переполненном зале и под прямую телетрансляцию Геннадию Янаеву вопрос: «Понимаете ли вы, что сегодня ночью совершили государственный переворот?» — вот тогда и родился (для данного события) феномен журналистики. К просто любознательности или к простому выражению своего мнения гражданкой Малкиной Т.А. добавилось всего два, но крайне значимых фактора: • публичность; • принадлежность Малкиной Т.А. к официально признаваемой обществом и властью (то есть законом) системе СМИ. ПУБЛИЧНОСТЬ ЕСТЬ ТО, ЧТО ДЕЛАЕТ ПРОФЕССИЮ ЖУРНАЛИСТА ОБЩЕСТВЕННО ЗНАЧИМОЙ.

Вы можете сколько угодно рассказывать своей жене, что не любите президента Путина. Это остается вашим личным делом, имеющим какой-то общественный вес только в том случае, если таких же, как вы, очень много. Но даже если вы все выйдете на улицу под лозунгами «Мы не любим президента Путина!», фактом журналистики (но не фактом для журналистики) это не станет. ЖУРНАЛИСТОМ ЯВЛЯЕТСЯ ТОТ, КОГО ОБЩЕСТВО И ЗАКОН ТАКОВЫМ ПРИЗНАЮТ, ОСНОВЫВАЯСЬ, КАК ПРАВИЛО, НА ПРОСТОМ КРИТЕРИИ: ДАННЫЙ ЧЕЛОВЕК РАБОТАЕТ В СИСТЕМЕ СМИ.

Публичны ведь и артисты, которые часто говорят то же самое, что и журналисты, и эксперты-политологи, и политики. Но все они не журналисты, ибо их мнение, даже самое

53

авторитетное, даже отражающее взгляды многих людей, по сути остается частным мнением. ОБЩЕСТВО И ЗАКОН ПРИЗНАЮТ ЗА ЖУРНАЛИСТАМИ, ТОЧНЕЕ ЗА ЖУРНАЛИСТИКОЙ В ЦЕЛОМ, ПРАВО ГОВОРИТЬ ОТ ИМЕНИ ОБЩЕСТВА.

Более ни за кем конкретно, кроме как за главой государства (в демократическом обществе и демократически избранного). Но президент — профессия уникальная. Президент — один, а журналистов — много. Их больше, кстати, чем политиков, за которыми признается право говорить от имени партий, которые они представляют, или от имени общественно-значимых групп, но опять же не от имени всего общества. Следствием этого является возникновение феномена ответственности журналиста за то, что он делает и особенно говорит или пишет, занимаясь своей работой. ОБЩЕСТВО ПРИЗНАЁТ ЗА ЖУРНАЛИСТАМИ ПРАВО ГОВОРИТЬ ОТ ЕГО, ОБЩЕСТВА, ИМЕНИ, А ВЗАМЕН ТРЕБУЕТ ИЛИ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ПРЕДПОЛАГАЕТ, ЧТО ЖУРНАЛИСТЫ БУДУТ РАСПОРЯЖАТЬСЯ ЭТИМ ПРАВОМ ОТВЕТСТВЕННО, ТО ЕСТЬ: НЕ ЛГАТЬ, ТОЧНО ИЗЛАГАТЬ ФАКТЫ, СОРАЗМЕРЯТЬ ОБЩЕСТВЕННУЮ ЗНАЧИМОСТЬ СОБЫТИЯ С ТЕМ, КАК ЕГО ПОДАЮТ В СМИ, И Т. П.

Этим журналист тоже отличается от всегда находящегося в курсе происходящего и умело пересказывающего случившееся просто человека — не журналиста. Сколь бы точен (или, напротив, неточен) он ни был, никто не может его в чем-либо упрекнуть — разве что в личном плане. Вступая же в корпорацию журналистов (проще говоря, начиная работать в каком-либо официально зарегистрированном СМИ), журналист, не произнося и не подписывая никакой присяги, тем не менее фактически берет на себя обязательство говорить правду, только правду и ничего, кроме правды (иной вариант: правду, всю правду и ничего, кроме правды). Как свидетель в суде под присягой. Поэтому ЖУРНАЛИСТОВ МОЖНО НАЗВАТЬ ПРИСЯЖНЫМИ ПОВЕРЕННЫМИ ОБЩЕСТВА.

Писаного общественного договора на сей счет нет (хотя кое-что в кое-каких законах содержится, но законы, как правило, лишь в малой степени регулируют профессиональную деятельность журналистов), а вот неписаный, однако подразумевающийся — существует. Конечно, журналисты постоянно его нарушают. Реакция общества на это может быть разной: от (изредка) судебных процессов (там, где есть зацепки в законах) до падения доверия к тому или иному СМИ или к СМИ, прессе, журналистам в целом. Однако даже такое падение доверия, выражающееся в известных и довольно распространенных формулах «пресса всегда врет», «газетам верить нельзя», «телевидение — это большая ложь» и т. п. (суммарно и породивших афоризм о «второй древнейшей профессии»), не отменяет фундаментальной веры общества в то, что пишут и сообщают СМИ. Понятно, почему это происходит. Во-первых, раз прессе доверено быть гласом общества, то не верить ей значит не верить себе. Во-вторых, пресса (в демократическом обществе) есть социальный институт, созданный (о чем особенно любят напоминать журналисты) для наблюдения за поведением политиков и вообще сильных мира сего. В этом смысле ей тоже нельзя не верить (если не ей, то кому же?). Наконец, из общественных институтов только еще Церковь (да и то не во всех странах) имеет статус независимости от власти или групп, претендующих на власть. Поэтому, как это ни парадоксально, пресса является еще и как бы официальным блюстителем если и не общественной, то, по крайней мере, политической морали. Общество верит журналистам. Всё сказанное концентрируется в очередной максиме журналистики.

54

ЖУРНАЛИСТ ОБЩЕСТВЕННО, А ПОРОЙ (НО РЕДКО) И ЮРИДИЧЕСКИ ОТВЕТСТВЕН ЗА СВОИ ДЕЙСТВИЯ И СЛОВА.

Теперь пойдем дальше. ЖУРНАЛИСТИКА — МАССОВАЯ ПРОФЕССИЯ, ОТДЕЛЬНО ВЗЯТОГО ЖУРНАЛИСТА НЕ СУЩЕСТВУЕТ.

В стране (более или менее крупной) не может быть десяти журналистов. Их должно быть несколько тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч. Именно этому легиону дается право называться журналистами. То есть журналистика по определению массовая профессия. И, как и всякая массовая профессия, не может быть сложной. Она проста. Это — ремесло, а не наука и не искусство. Еще раз вернусь к своему любимому примеру. Сто журналистов, проработав вместе год, никогда не создадут самолет, который сможет летать. Сто авиаконструкторов за год легко создадут газету, и, возможно, даже очень неплохую. Чтобы изобретать и строить самолеты, нужно учиться, а чтобы писать в газеты и делать телевизионные репортажи, учиться в принципе не надо. Нужно лишь быть более или менее грамотным человеком. Конечно, проблема таланта не чужда журналистике, хотя это и массовая профессия. Об этом я тоже расскажу в соответствующем месте. Но талант — это одно, а простота профессии — другое. Всё сказанное нисколько не умаляет ни труда журналиста, ни исключительной (особенно сегодня) важности этой профессии. Ведь к разряду простых профессий относятся и такие вполне почетные и уважаемые (а порой даже вызывающие восхищение), как писатель, политик, артист, проститутка. Кстати, все они публичны, как и журналистика. В заключение этой лекции сформулирую еще одну чрезвычайно важную максиму, к которой в нужном месте и в нужное время непременно вернусь. ЖУРНАЛИСТИКА — ПРОФЕССИЯ НЕ ДЛЯ ГЕНИЕВ.

Сейчас, несколько загодя, я фиксирую эту максиму по двум причинам. Во-первых, чтобы позолотить пилюлю, я упомянул в ряду простых профессий вместе с журналистикой писательство, актерство и политику. Так вот, чтобы уж совсем не осталось иллюзий: имеются гениальные писатели, наличествуют гениальные актеры, были гениальные политики (я говорю «были», поскольку сейчас эта профессия в силу ряда обстоятельств, прежде всего — в силу той же массовости, чего не было прежде, в недемократических обществах, тоже, кажется, перестала быть прибежищем для гениев). Но гениальных журналистов нет по определению. Ибо эта профессия сразу же родилась как массовая и к тому же (подробнее об этом ниже) конвейерная. А у конвейера гениям не место. Вторая причина, по которой я выдвинул эту шокирующую, на первый взгляд, максиму в самом начале курса, состоит в том, что синдром одержимости гениальностью в современной русской журналистике стал, по моим наблюдениям, достигать масштабов эпидемии. Лично я своим журналистам всегда говорил, возможно, кого-то разочаровывая, а кого-то и отталкивая: чувствуешь себя гением — уходи из газеты. Лучше всего в писатели, на худой конец — на телевидение. Ибо там, по меткому замечанию шекспировского могильщика, все такие, как в Англии, — все сумасшедшие. Завершая эту лекцию, выражу уверенность в том, что, познакомившись с последними изложенными мною утверждениями, все те, кто верит либо в свою гениальность, либо в особо

55

изысканную сложность журналистского труда, уже бросили читать эту книгу. И теперь можно перейти к разговору о чрезвычайной, абсолютно исключительной важности журналистики в системе профессий современной цивилизации. Следующая лекция будет посвящена именно этому. Но чтобы быть до конца честным, должен признать в заключение, да вдохновит это влюбленных в журналистику, что с помощью этой профессии сегодня можно стать очень влиятельным и/или чрезвычайно знаменитым человеком. Пусть это будет утешением тем, кто готов пожертвовать своей гениальностью или мечтами об удивительно романтической и изысканной профессии журналиста ради работы в современных СМИ.

56

Лекция 4

Общая теория современной журналистики Главные и дополнительные функции журналистики Итак, профессия журналиста чрезвычайно проста, но одновременно крайне значима в современном (демократическом) обществе. В этом есть, как я отмечал, известный парадокс, но нет особой исключительности (эксклюзивности, на жаргоне нынешних СМИ). Например, профессия политика не сложнее. Что должны уметь политики? В принципе, только одно — говорить на митинге, в парламенте, на пресс-конференции, особенно перед телекамерами банальные вещи (а иное для политики противопоказано, иное говорят политологи), но так, чтобы в глазах аудитории это выглядело откровением. Однако без класса профессиональных политиков (вождей народа, по-гречески — демагогов) не существует современного общества и современного государства. ТО ЖЕ И ЖУРНАЛИСТЫ. ИХ ГЛАВНАЯ ЗАДАЧА (ПОМИМО СООБЩЕНИЯ НОВОСТЕЙ) — ПИСАТЬ И ГОВОРИТЬ БАНАЛЬНОСТИ В МОМЕНТ, КОГДА ЭТИ БАНАЛЬНОСТИ БОЛЕЕ ВСЕГО ПОХОЖИ НА ОТКРОВЕНИЯ.

Это утверждение я рискну назвать первой из выведенных мною золотых максим журналистики. Стоит вдуматься в нее, как вы получите не развернутый во всей полноте, но всетаки универсальный рецепт того, как нужно писать журналистские тексты. Пока я говорю о задаче журналистов скорее в технологическом, чем в сущностном аспекте. Но, кстати, самом важном технологическом аспекте, высшем технологическом. Учиться игре перевода банальности в откровение бесполезно. Ты либо это умеешь, либо нет. Если кому-то недостаточно уже приведенных доказательств простоты, примитивности журналистского труда, то дам совершенно обезоруживающий пример, причем взятый из реальной жизни, то есть из практики, которая, по Марксову определению, является лучшим критерием истины. И это — верное определение. В годы гласности, перестройки и дальнейших полуудачных демократических реформ, когда новые СМИ возникали буквально как грибы после дождя, в журналистику хлынул поток (потоп?) неофитов, а по-русски говоря (правда, используя всё равно не русское слово) — профанов. Все они учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. А часто — и вообще ничему. И тем не менее именно эти профаны составили основу когорты современных журналистов России, многие из них стали знаменитейшими людьми страны. Конечно, профессиональное образование никогда не служило помехой успеху на журналистском поприще, но не определяло его. И всё же чаще всего известными журналистами становятся не выпускники факультетов журналистики. Среди самых известных тележурналистов России (а кто известнее их? — разве что поп-звезды) я знаю только одного «птенца гнезда» журфака, то есть человека, который профессионально обучался журналистике. Это — норма, а не исключение. Что, однако, не означает, что в журналистике совсем уж ничего нет от науки. Просто нет науки с названием журналистика, а вот от науки в журналистике кое-что есть. То, что такой науки нет, я говорю ответственно — как профессор журналистики трех университетов. Строго говоря, эту дисциплину я определил бы так: теория современной журналистики есть раздел современной практической политологии, имеющий некоторые научные основы в психологии масс, в социологии и политике (как науке). Итак, самой

57

науки журналистики нет, но кое-что от науки в журналистике, безусловно, есть. И это — в первую очередь — определение реальных, а не мифических функций, выполняемых журналистикой в современном мире. Имеется также более или менее кодифицированное описание журналистских жанров (в соответствии с критериями дифференциации текстов, создаваемых в СМИ), а также недлинный перечень навыков (приемов) журналистского ремесла. Жанрами можно распоряжаться бездарно, навыками владеть — крайне слабо и ограниченно, и при этом оставаться журналистом. Более того — некоторым удается (в силу специфики системы современных СМИ, системы, сходной с рекламной и поп-индустрией), ограниченно владея и тем, и другим, становиться влиятельными, авторитетными и знаменитыми журналистами. Но нельзя, будучи журналистом, талантливым или бездарным, знаменитым или безвестным, не выполнять в своей повседневной конвейерной деятельности пять основных (главных) функций современной журналистики. Причем выполнять их приходится все одновременно, а не по собственному выбору, вне зависимости от того, что ты хочешь, а чего не хочешь делать. На основе собственных представлений о роли журналистики в современном (демократическом) обществе, а также опыта работы в российских СМИ и постоянных контактов с представителями СМИ зарубежных, я совершенно категорически утверждаю, что ЖУРНАЛИСТИКА ВЫПОЛНЯЕТ СЕГОДНЯ ПЯТЬ ОБЩЕСТВЕННО ЗНАЧИМЫХ ФУНКЦИЙ: • ПЕРЕДАЧА ИНФОРМАЦИИ О ПРОИСХОДЯЩЕМ В МИРЕ (ИЛИ ЕГО ОТДЕЛЬНЫХ ЧАСТЯХ) — ИНФОРМАЦИОННАЯ ФУНКЦИЯ; • ОБЪЕДИНЕНИЕ ОБЩЕСТВА (ИЛИ СИСТЕМЫ ОБЩЕСТВ И ГОСУДАРСТВ) В ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ — КОММУНИКАТИВНО-ИНТЕГРАЦИОННАЯ ФУНКЦИЯ; • ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ (ДЕКЛАРАЦИЯ) ИНТЕРЕСОВ ОБЩЕСТВА ПЕРЕД ТЕМИ, КТО ЭТИМ ОБЩЕСТВОМ УПРАВЛЯЕТ, ТО ЕСТЬ ЧАЩЕ ВСЕГО ПЕРЕД ТЕМ, ЧТО В ОБЫДЕННОСТИ НАЗЫВАЕТСЯ ВЛАСТЬЮ, — ФУНКЦИЯ VOX POPULI (ГЛАСА НАРОДА); • УПРАВЛЕНИЕ (ВПЛОТЬ ДО МАНИПУЛИРОВАНИЯ) ПОВЕДЕНИЕМ И ИНСТИНКТАМИ ОБЩЕСТВА (МАСС НАСЕЛЕНИЯ) СО СТОРОНЫ ВЛАСТЬ ИМУЩИХ, ПРАВЯЩЕГО КЛАССА, ГОСУДАРСТВА — ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ; • ВОСПИТАНИЕ И ОТЧАСТИ ОБРАЗОВАНИЕ ПОДРАСТАЮЩИХ И УЖЕ ВЗРОСЛЫХ ПОКОЛЕНИЙ — ФУНКЦИЯ СОЦИАЛИЗАЦИИ ЛЮДЕЙ.

У современной журналистики существуют еще две дополнительных функции. Одна из них (шестая), скорее всего дополнительной и останется, а вот другая (седьмая), кажется, скоро встанет, если уже не встала, что печально, в ряд основных. Отличие шестой функции от первых пяти состоит в том, что она реализуется в основном непроизвольно, как бы по ходу дела, без специально активного, что мы, безусловно, имеем в первых пяти случаях, участия самих журналистов. Это функция, которую самый известный русский журналист Владимир Ульянов-Ленин называл главной, вкладывая, впрочем, в свое определение близкий, но несколько иной, чем я, смысл. Ленин говорил, что «основное дело публицистов (то есть журналистов. — В.Т.) — писать историю современности». Я называю эту шестую, актуальную лишь в более или менее отдаленной перспективе, важную для будущего, а не для настоящего (ибо журналистика в основном сиюминутна: даже когда она работает с историческим материалом, то в основном использует его в интересах злобы сегодняшнего дня), ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЙ функцией. В самом деле, как только появились газеты, а затем кинохроника и телевидение, история человечества стала создаваться, изучаться и писаться во многом именно на основе того, что фиксируют СМИ. Влияние журналистики на сотворение писаной истории — отдельная и очень интересная тема, но она безусловно выходит за рамки моего курса теории и практики текущей, актуальной

58

журналистики. Поэтому я оставляю анализ этой проблемы другим. Седьмая (дополнительная) функция журналистики — РАЗВЛЕКАТЕЛЬНАЯ. Я не буду останавливаться на ней в данной лекции, но в ряде последующих непременно коснусь, ибо уж слишком заметно она начинает влиять не только на формы, но и на само содержание современной журналистики. Возвращаясь к пяти основным функциям, сразу замечу, что к ценностям, о которых так любят говорить сами журналисты, описывая свою работу, а именно к демократии и свободе слова и информации, имеют непосредственное отношение лишь первая (неизбежно, то есть объективно) и третья (более целенаправленно, то есть субъективно) функции современной журналистики — меньшая их часть. Вторая функция (коммуникативная или, точнее говоря, интеграционная) обеспечивает всего лишь единство общества, его целостность, причем совсем не обязательно на основе демократии. Пятая функция, в исполнении которой система СМИ всё больше и больше вытесняет традиции, семейное и школьное образование и особенно воспитание, а также религию, вообще нейтральна по отношению к таким категориям, как «демократия» и «свобода слова». Четвертая же функция (управление обществом сверху) антидемократична по своей природе, хотя и может проявляться в демократических по преимуществу или по целям управления формах. Повторюсь, ибо это принципиально: РАБОТАЯ В СОВРЕМЕННЫХ СМИ, НЕЛЬЗЯ ЗАНИМАТЬСЯ ОТПРАВЛЕНИЕМ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ КАКОЙ-ТО ОДНОЙ ИЗ ФУНКЦИЙ (НАИБОЛЕЕ ПРИЯТНОЙ, БЛАГОРОДНОЙ ИЛИ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ) — ЭТО ВНЕ ВЛАСТИ ЖУРНАЛИСТА.

Он может быть лишь менее активным (или заметным) на одних направлениях и более — на других. И в этом — весь его свободный маневр, весь его свободный выбор. СИСТЕМА СОВРЕМЕННЫХ СМИ СЛИШКОМ СОВЕРШЕННА, СЛИШКОМ РАЗВИТА, СЛИШКОМ РАЗВЕТВЛЕНА И СЛИШКОМ УКОРЕНЕНА В ОБЩЕСТВЕ (И ВЛАСТИ), СЛИШКОМ, СЛОВОМ, СИСТЕМНА, ЧТОБЫ ДАЖЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИ ПОЗВОЛЯТЬ НЕ ТО ЧТО САМОЙ СЕБЕ В ЦЕЛОМ, НО И ОТДЕЛЬНЫМ СВОИМ ЭЛЕМЕНТАМ (В ТОМ ЧИСЛЕ И ПЕРСОНАЛЬНЫМ) ДЕЙСТВОВАТЬ ВНЕСИСТЕМНО.

Генезис современной системы СМИ (не как технологии, а как сущности) состоит в стадийном наращивании вышеозначенных функций. ЖУРНАЛИСТИКА РОДИЛАСЬ КАК СПОСОБ УДОВЛЕТВОРЯТЬ ИНФОРМАЦИОННЫЕ (НОВОСТНЫЕ) ЗАПРОСЫ ВСЁ УСЛОЖНЯЮЩЕГОСЯ ОБЩЕСТВА. И ЭТА ФУНКЦИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ, ВО-ПЕРВЫХ, ПЕРВОРОДНА, ТО ЕСТЬ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНА, И ПЕРВИЧНА; ВО-ВТОРЫХ — ЭКСКЛЮЗИВНА.

Эксклюзивность первой функции журналистики состоит в том, что остальные четыре главные функции исполняются в обществе не только СМИ, но и другими коммуникативными, властными (политическими), экономическими и иными системами, которые журналистика отчасти дополняет, отчасти даже теснит. Без передачи новостей (сообщений о происходящих событиях) журналистики как общественного и профессионального института нет. Но уже давно (с шестидесятых годов XX века определенно) журналистика не исчерпывается и в какой-то степени даже не определяется исполнением одной этой (казалось бы, главной) функции. Коммуникативная (интеграционная) и управленческая (политическая) функции дополнили первичную, базисную, институциональную функцию журналистской деятельности сразу же, как только к информационной миссии журналистики незаметно (но в рамках западной модели демократии) добавилась представительная миссия — функция выражения воли (точнее —

59

мнения) народа. И иного быть не могло. Демократия построена так, что народ избирает власть, но управляется ею в сроки, определенные датой следующих выборов. Если бы журналистика (как глас народа) имела неограниченную (ничем не лимитированную) возможность влиять на власть в промежутках между выборами, вся система демократии обессмыслилась бы, ибо мандат, полученный в день голосования, перестал бы что-либо значить. В самом деле, какой смысл побеждать на выборах, если через два дня после них все газеты (то есть народ) скажут: он плохой президент, следовательно, его власть должна быть ограничена или даже ликвидирована. В значительной степени именно ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ С ПОМОЩЬЮ ПРЕССЫ КАЖДЫЙ ДЕНЬ НЕ СОВЕРШАЛИСЬ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ПЕРЕВОРОТЫ ИЛИ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ИЗБРАННЫЕ НАРОДОМ ВЛАСТИТЕЛИ НЕ ТЕРЯЛИ СВОБОДУ ДЕЙСТВИЙ, ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА И ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО ДОСТИГЛИ ЕСТЕСТВЕННЫМ ПУТЕМ (ЧТО НЕ ИСКЛЮЧАЕТ ИЗВРАЩЕНИЙ И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЙ В ЭТОЙ СФЕРЕ) НЕГЛАСНОГО КОНСЕНСУСА ОТНОСИТЕЛЬНО ДВУХ ВЕЩЕЙ: • ВЛАСТЬ МОЖЕТ ИГНОРИРОВАТЬ МНЕНИЕ ПРЕССЫ; • ВЛАСТЬ МОЖЕТ (В РАМКАХ ТАК НАЗЫВАЕМЫХ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ПРОЦЕДУР, ПОЛИТКОРРЕКТНОСТИ, ЗДРАВОГО СМЫСЛА И СОБЛЮДЕНИЯ ВЫСШИХ НАЦИОНАЛЬНЫХ ИНТЕРЕСОВ) ВЛИЯТЬ НА ПРЕССУ И ДАЖЕ УПРАВЛЯТЬ ОБЩЕСТВОМ ЧЕРЕЗ СМИ (В ТОМ ЧИСЛЕ И ЧЕРЕЗ ТАК НАЗЫВАЕМЫЕ СВОБОДНЫЕ СМИ).

Сходным образом происходило и уравновешивание опасностей, приносимых свободой печати. Сначала появилась цензура, а затем, по мере роста и развития демократических институтов, взамен отмененного института цензуры возникли и постепенно нарастили свою роль интеграционная и воспитательная функции СМИ. Свобода слова и печати, плюрализм мнений и оглашаемых точек зрения привели к тому, что в силу ряда обстоятельств (в том числе и моды), часто весьма искусственных, наиболее громко стали звучать экзотические, маргинальные, экстремальные, дезинтеграционные и даже деструктивные мнения. Общественное внимание сосредоточивалось вокруг них, что многократно, не пропорционально их значимости, а тем более истинности, усиливало эффект воздействия таких мнений на текущую политику и жизнь общества в целом. Свобода прессы, плюрализм мнений могли привести, таким образом, к распаду общества или государства (что, кстати, мы отчетливо наблюдали в истории распада СССР с 1987 по 1991 год). Баланс интересов был восстановлен постепенной, очень незаметной, но тем не менее отчетливой кристаллизацией интеграционной функции СМИ. Причем в своих крайних проявлениях (в связи, как правило, с реальной опасностью распада того или иного общества или государства) это приводило даже к огосударствлению (прямому или косвенному) ряда ключевых СМИ или введению элементов цензуры — например, во время ведения государством военных действий. Воспитательная функция СМИ — тема отдельного разговора, достаточно далекого от журналистики в ее первородном смысле. Появление этой функции связано как с определенными политическими процессами, так и (даже в большей степени) с информатизацией и глобализацией общества и систем образования, а также с развитием телеиндустрии развлечений и поп-бизнеса. Последнее — очень серьезная проблема, ибо именно телевидение, столь сильно расширив горизонты обыденного общественного сознания и знания, еще сильнее оглупляет и опошляет это сознание и даже знание. Тележурналисты, особенно те, что работают в сфере поп-бизнеса, — полноценные участники этого процесса, хотя и бегущие от ответственности за то, что делают. Впрочем, и журналисты печатных СМИ здесь далеко не безгрешны — по крайней мере, в последнее время, когда главным, а порой и единственным доказательством известности журналиста становится, как правило, упоминание его имени по телевидению. Впрочем, о взаимоотношениях печатных и экранных СМИ я еще скажу отдельно.

60

А пока зафиксирую еще одну максиму журналистики: ПОДДЕРЖАНИЕ СВОБОДЫ СЛОВА И СВОБОДЫ ИНФОРМАЦИИ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ЕДИНСТВЕННОЙ ЦЕЛЬЮ СОВРЕМЕННЫХ СМИ, ПРИЧЕМ ОГРАНИЧИТЕЛИ ЭТИХ СВОБОД ЛЕЖАТ СЕГОДНЯ НЕ ТОЛЬКО ВНЕ СМИ, НО И В НИХ САМИХ.

Последнее утверждение столь важно и столь противоречит устоявшимся мифам и стереотипам, что я вынужден сказать еще несколько слов в обоснование его истинности. В расхожем политическом сознании (по крайней мере, в России) понятие «демократия» трактуется как власть народа. Между тем даже в большинстве конституций вполне демократических стран, включая и Россию, давно уже не утверждается, что «власть принадлежит народу». Это — античное понимание демократии греческого полиса, то есть такого государства, где, в частности в силу его небольших размеров, каждый гражданин (а это, кстати, даже не все жители полиса) был членом народного собрания (античного парламента). И, соответственно, мог непосредственно участвовать не только в обсуждении всех вопросов жизни полиса, но и голосовать по всем этим вопросам лично. Но то, что возможно для государства с числом граждан в 5, 10, 20 тысяч, физически невозможно в современных государствах, где число граждан исчисляется миллионами, десятками и даже сотнями миллионов. Античную (непосредственную) демократию давно уже сменила демократия представительная, а затем и элитарная. Все граждане (все имеющие право голоса) не участвуют в управлении государством непосредственно. Они лишь избирают своих представителей в парламент и иногда, далеко не всегда, — президента, главу государства. Причем в абсолютном большинстве случаев кандидаты в «народные избранники» выдвигаются не народом (и тем более не из народа), а правящим классом и элитными группировками внутри него. Но даже при таком положении дел — в отличие от того, что было в греческом полисе, — не избирают ни главу исполнительной власти (ныне это, как правило, глава правительства), ни высших судей, ни тем более военачальников. Избрав парламент и иногда главу государства, общество на время их легислатуры (правомочных сроков действия) фактически полностью передает им всю власть. Вот почему в конституциях современных демократических государств говорится не о том, что «власть принадлежит народу», а лишь о том, что «народ является источником власти». Это последнее — сущая правда. И это суть, форма и механизм действия демократии сегодня. Предполагается (и постоянно случается в реальности), что народные избранники плохо исполняют свои функции, переданные им на время согласно мандату всенародного голосования, или даже злоупотребляют ими. Для противодействия этому возникли институт разделения властей, собственно судебная система и, кстати, институт свободной прессы. Кроме того, у граждан, согласно закону, есть право выражать свое недовольство действиями ими же избранных властей посредством митингов, манифестаций, забастовок. В реальности еще существует и такой не освященный большинством конституций институт, как гражданское неповиновение — вплоть до мятежей, восстаний и революций. Теперь, дабы стряхнуть с себя мифы примитивно понимаемых проблем свободы печати (слова, информации), перенесем эту не придуманную, а реальную схему на собственно прессу, на СМИ. Всё здесь гораздо менее формально, чем в системе взаимодействия официальных институтов демократии, но принципиально мы имеем ту же самую картину. Общество, как я уже говорил ранее, признаёт за журналистами право говорить от его, общества, имени, в том числе — критиковать власть. Это, кстати, единственное фундаментальное право, делегированное обществом журналистам, ибо сам народ

61

непосредственно и реально может критиковать власть лишь во время выборов (голосуя за одних и не голосуя за других), то есть раз в несколько лет. Журналистам же это право дается для каждодневного пользования. Но если членов парламента граждане избирают (да и то те злоупотребляют их мандатом), то в журналистику люди приходят сами. Никто не может сказать, даже формально: (1) насколько представлены интересы разных слоев общества в СМИ, особенно общенациональных; (2) насколько мнения журналистов являются отражением мнений, имеющих хождение в обществе, а не мнениями собственно журналистской (всего лишь одной из многих) корпораций; (3) насколько сильно и часто журналисты злоупотребляют фактически пожизненно дарованным им правом говорить от имени общества. Ведь в журналистике даже нет обязательной, как в высших эшелонах власти, сменяемости, ротации кадров. В этом, кстати, она более всего напоминает другую мощнейшую профессиональную корпорацию, связанную с властью. Попробуйте угадать, какую? Не слышу? Не стесняйтесь! Правильно — бюрократию! Не слишком лестная параллель, не правда ли? Но об этом стоит задуматься. Очевидно, и это моя очередная максима, что, ВО-ПЕРВЫХ, СВОБОДА ПЕЧАТИ ЕСТЬ ПО СУТИ СВОБОДА СЛОВА ЖУРНАЛИСТОВ, А НЕ ВСЕХ ГРАЖДАН ДАННОГО ОБЩЕСТВА; ВО-ВТОРЫХ, В ОПРЕДЕЛЕННОМ СМЫСЛЕ СВОБОДА ПЕЧАТИ ЕСТЬ ОГРАНИЧЕНИЕ СВОБОДЫ СЛОВА ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ ГРАЖДАН ДАННОГО ОБЩЕСТВА; А ПОТОМУ, В-ТРЕТЬИХ, ДАЖЕ ТАМ, ГДЕ, КАК, НАПРИМЕР, В США БЛАГОДАРЯ ПЕРВОЙ ПОПРАВКЕ К КОНСТИТУЦИИ, СВОБОДА ПЕЧАТИ МАКСИМАЛЬНО ЗАЩИЩЕНА ЗАКОНОМ, И ЛЕГАЛЬНО, И НЕЛЕГАЛЬНО СОХРАНЕНЫ МЕХАНИЗМЫ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЮ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ ЖУРНАЛИСТАМИ В УЩЕРБ ИНТЕРЕСАМ ОБЩЕСТВА, ОТДЕЛЬНЫХ ЕГО ГРАЖДАН ИЛИ ДАЖЕ СОБСТВЕННО ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ.

Две системы — система свободы печати и система защиты от свободы печати, естественно, конфликтуют. Такие конфликты мы наблюдали на примере освещения американской и английской прессой и реакции на это властей США и Великобритании военных операций в Афганистане (2001 г.) и Ираке (2003 г.). Любой желающий легко соберет соответствующую информацию — об ограничениях свободы печати и в той, и в другой кампаниях правительствами двух самых демократических государств (и обществ) мира. То, что эти конфликты не были сокрыты (точнее, не были сокрыты полностью), еще мало что доказывает. Вот, на мой взгляд, совсем уж вопиющий пример деятельности СМИ (то есть журналистов) США как представителей четвертой власти. Причем власти именно в государственном смысле. Этот пример совсем не нашел, по моим наблюдениям, критического разбора, да и просто упоминания ни в западной, ни в российской либеральной и демократической прессе. А он как раз и раскрывает всю суть взаимодействия свободной прессы и власти в западных, а следовательно, и в российской, демократиях сегодня. Свободна ли американская пресса? Свободна. Более того, в США вообще фактически нет принадлежащих государству, как в России, СМИ. Тем не менее несколько месяцев, предшествовавших началу военной атаки США на Ирак (2003 г.), большинство американских газет, еженедельников, телеканалов каждодневно рассказывали об ужасах (реальных и мнимых) режима Саддама Хусейна. Совершенно очевидно, что это была хорошо и в общенациональном, и в мировом масштабах организованная кампания, имевшая две цели. Во-первых, психологическую подготовку населения США к началу военных действий и создание условий для одобрения этих действий. Во-вторых, моральное и психологическое подавление воли противника к сопротивлению. Второе впрямую может быть охарактеризовано как первая часть военной операции, то есть собственно военная деятельность. Но разве СМИ США подчиняются Пентагону или ЦРУ? Разве журналисты США были

62

призваны в ряды вооруженных сил этой страны? Разве большая их часть тайно сотрудничает с американскими спецслужбами? На все эти вопросы ответ может быть только один: нет. Тем не менее плюралистическая, свободная, принадлежащая не государству, а многочисленным частным собственникам американская пресса выступила как единый отряд вооруженных сил США. Это факт. Я говорю об этом не для осуждения кого бы то ни было, а для того, чтобы мы понимали реальность сегодняшней жизни и политики, сегодняшнего взаимодействия свободной прессы и несвободной политики. И это понимание может привести нас только к одному выводу: ВО ВСЕХ СОВРЕМЕННЫХ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ОБЩЕСТВАХ СУЩЕСТВУЮТ И ЭФФЕКТИВНО ДЕЙСТВУЮТ МЕХАНИЗМЫ МОБИЛИЗАЦИИ СВОБОДНОЙ ПРЕССЫ ДЛЯ ВЫПОЛНЕНИЯ ТЕХ ЗАДАЧ, КОТОРЫЕ СТАВИТ ПЕРЕД СТРАНОЙ (НАЦИЕЙ) ОФИЦИАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЗАДАЧ ВОЕННЫХ.

Не видеть этого нельзя. Не понимать это глупо. Как работают эти механизмы — другой вопрос. Тут, впрочем, всё хорошо известно. Работают так же, как пиаровские фирмы. Вдруг появляются и становятся известны — сначала узкой группе журналистов — некие секретные сведения. Вдруг на пресс-конференциях высоких государственных чиновников чаще других задаются вопросы об Ираке (в данном случае). И именно на эти вопросы госчиновники отвечают наиболее охотно и подробно, всякий раз сообщая что-то новое или сенсационное. Вдруг генералы, раньше скрывавшиеся от прессы, начинают давать интервью направо и налево. Вдруг несколько очень влиятельных и известных людей, не имеющих никакого отношения к политике, например, киноактеры, начинают публично сетовать на притеснения граждан в Ираке. И так далее. Сценарий раскрутки пропагандистских кампаний такого рода всегда один — разница лишь в деталях. Главное — механизмы есть, они работают, сценарий реализуется. Строго говоря, журналистам следовало бы задуматься о том, а насколько они вообще не то что свободны, но даже самостоятельны в сегодняшнем мире. Ведь, повторяю, никто свободных журналистов США в конце 2002 и в начале 2003 годов в ряды вооруженных сил не призывал, а в большинстве своем они почему-то поступали именно так, как нужно было американским генералам. Если исходить из классических либеральных представлений о свободной прессе как прессе, противостоящей власти, то, казалось бы, налицо какое-то массовое помутнение рассудка среди американских журналистов или что-то столь же экзотическое. Но если вспомнить то, о чем я говорил, а именно, о четвертой (политической) функции современной журналистики, от выполнения которой (за исключением отдельных журналистов и маргинальных, то есть не влиятельных в общенациональном масштабе, изданий) уклониться не может никто из работающих в системе современных СМИ, то всё встает на свои места. Нет ни экзотики, ни экстравагантности, ни коллективного безумства. Есть функционирующая система. И, кстати, именно поэтому во всех демократических государствах продолжают существовать официальные, полуофициальные и вовсе не официальные ограничения свободы печати — вплоть до скрытой, а порой и вполне открытой, хоть и не называемой этим словом, цензуры. Несколько примеров, которые я приведу далее, помогут студентам усвоить эту, надеюсь, самую теоретическую из моих лекций, а праздным читателям — развлечься после этих скучных, но важных рассуждений. Примеры, которые я приведу, помимо и прежде прочего должны подтвердить то, что я считаю непреложным фактом, аксиомой, истиной, уже не требующей доказательств, но что многие другие до сих пор расценивают как простую метафору.

63

Речь идет об известном определении журналистики как четвертой, вслед за законодательной, исполнительной и судебной, ветвью власти. Я утверждаю, что С ПОЯВЛЕНИЕМ ТЕЛЕВИДЕНИЯ ЖУРНАЛИСТИКА В ПРЯМОМ, А НЕ В ПЕРЕНОСНОМ СМЫСЛЕ СТАЛА ЧЕТВЕРТОЙ ВЛАСТЬЮ.

Наличие у современной, в том числе русской, журналистики функций управления (политическая) и функции vox populi говорит само за себя. Об этом же свидетельствует также практически переставшее быть метафорой утверждение: кто владеет информацией, тот владеет миром. А у СМИ, которые владеют информацией, в свою очередь тоже есть владельцы. Ну а теперь — обещанные примеры, как минимум, по одному на каждую из пяти основных и двух дополнительных функций журналистики, хотя и множество других примеров в этом курсе лекций будут свидетельствовать о том же. Информационная функция. Известие о какой-нибудь важнейшей военной победе доходило в досовременные времена до столиц враждующих государств за несколько суток. Сегодня ведутся прямые телерепортажи непосредственно с поля боя. Совершенно очевидно, что это меняет не только характер войны, но сам образ жизни и, разумеется, политику современных обществ. Но и в более обыденных вещах колоссально влияние журналистики на жизнь отдельных граждан и обществ в целом. Еще 20 лет назад курс доллара и даже курс рубля к доллару интересовал в нашей стране сотню-другую специалистов по международной торговле, а сегодня — это информация, потребность в которой (и, следовательно, — в соответствующих источниках информации, а для большинства это обычные СМИ) испытывают десятки миллионов граждан России. Причем испытывают в режиме реального времени, сиюминутно. СМИ и только СМИ способны удовлетворить такие потребности. Функция интеграции общества. Есть несколько институтов, имеющих определение национальных: территория, государство, вооруженные силы, язык, культура, валюта, религия и пресса. Последняя, кстати, существует в первую очередь как пресса на национальном языке. Единое национальное сознание, национальный менталитет сегодня фиксируются, помимо самой жизни, всё более и более интернационализирующейся, именно в национальной прессе — единственном материальном носителе повседневного «коллективного разума». ИМЕННО ЧЕРЕЗ СМИ НАЦИЯ КАЖДОДНЕВНО ОБЩАЕТСЯ САМА С СОБОЙ.

Несколько страниц своего «Восстания масс» Хосе Ортега-и-Гассет посвятил разбору и уточнению утверждения Жозефа Ренана о том, что «жизнь нации — это повседневный плебисцит». Ортега называл национальное государство формой такого плебисцита. Сегодня мы могли бы уточнить: современные СМИ суть публичная трибуна этого плебисцита. Функция vox populi (воздействия на власть). Президента в России избирают на четыре года. Парламент (Думу) — тоже на четыре года. Как может рядовой человек повлиять и на президента, и на депутатов парламента в промежутке между выборами? Об этом я уже говорил. Устроить революцию? Да, но это уже исключительный случай, ломка всей общественно-политической системы. Организовать забастовку? Выйти на митинг? Общенациональные забастовки крайне редки, а в слишком пока не структурированном, атомизированном русском обществе вообще не наблюдаются. Локальные же забастовки и митинги становятся общенациональным фактом лишь в том случае, если о них напишут газеты, если о них расскажет телевидение.

64

Только через журналистов, неформальных представителей народа во власти (или при власти), всегда тяготеющих к власти, но все-таки не сливающихся с ней (даже в тоталитарных обществах), рядовой гражданин может повлиять на власть в промежутках между выборами. Сама демократия как система (ограниченного) народовластия реальна лишь тогда, когда имеется институт не столько свободной, сколько многообразной, плюралистичной прессы. Функция управления (политическая). В начале 1996 года, как известно, едва ли не любой более или менее известный российский политик имел рейтинг доверия у избирателей больший, чем президент Ельцин. Однако правящий класс решил оставить в Кремле на второй срок именно Ельцина. Как этого удалось добиться? Только получив в союзники (вольные или невольные, идейные или корыстные) большинство журналистов. Еще более показательна думская избирательная кампания 1999 года. В стране наличествовала демократическая система выборов, но не было второго необходимого элемента демократии — разветвленной системы реальных политических партий. И кто же выступил их заменителем, кто взял на себя роль квазипартий? Государственные институты? Бизнес-группы? Профсоюзы? Трудовые коллективы? Лоббистские группы? Нет. В роли квазипартий выступили два общенациональных телеканала — ОРТ, мобилизовавшее электорат в поддержку полуобморочного тогда СПС и совсем уж мифического «Единства», и НТВ, сплотившее избирателей теряющего популярность «Яблока» и номенклатурного, совершенно оторванного от масс людей «Отечества — Всей России». Избирательная кампания 1999 года — уникальный, но чрезвычайно показательный пример реального функционирования СМИ как четвертой власти. Здесь, кстати, нелишне заметить, что слабость и неразвитость судебной власти в России усиливает власть СМИ сверх всякой нормы, за которую можно принять влияние национальных СМИ на политику и особенно на выборы в западных странах. Функция социализации. Сегодня, безусловно, ВО ВСЕХ СТРАНАХ, ГДЕ СУЩЕСТВУЕТ СИСТЕМА ПЛЮРАЛИСТИЧНЫХ (УСЛОВНО СВОБОДНЫХ) СМИ, ИХ ВОЗДЕЙСТВИЕ НА НАЦИОНАЛЬНУЮ НРАВСТВЕННОСТЬ ЕСЛИ И НЕ ПРЕВОСХОДИТ, ТО, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, СРАВНИМО С СОВОКУПНЫМ ВЛИЯНИЕМ ЦЕРКВИ, СИСТЕМЫ ОБРАЗОВАНИЯ, ИДЕОЛОГИИ И СОБСТВЕННО КУЛЬТУРЫ.

Стереотипы криминального образа жизни и особенно языка были привиты российскому обществу не самими преступниками, а именно российской журналистикой. Она же англизирует русский язык, а система СМИ в целом вообще вульгаризирует его, стремительно руша литературные нормы, возводя на их место не только просторечие, но и откровенную неграмотность. Электронные СМИ — материальная база внедрения в общественную культуру норм масскульта и поп-культуры. Если бы однажды телевидение перестало показывать программы поп-звезд, 99% их исчезли бы и вернулись в заводскую и школьную художественную самодеятельность, откуда и вышли. Развлекательная функция, даже являясь пока дополнительной, трансформирует и жанровую основу журналистики, о чем я расскажу отдельно, но и, кажется, всё содержание современной культуры, а возможно, и национальный менталитет, и стиль жизни (то есть культуру в широком смысле слова). Историографическая функция. Мы много жаловались и жалуемся до сих пор на искажение истории в сталинские времена. Никто не может утверждать, что советская пресса тогда была свободной. Ныне она свободна, во всяком случае многие настаивают на том, что в ельцинские

65

времена пресса была максимально свободной (свободнее, чем позднее, при Путине). Задам несколько вопросов. Состоялся ли в действительности референдум, на котором была принята Конституция 1993 года? Действительно ли Борис Ельцин обогнал Геннадия Зюганова в первом туре президентских выборов 1996 года? У меня большие сомнения, что это так, однако, если судить по публикациям в основных СМИ того периода, и то, и другое состоялось. Правда, почему-то все документы по референдуму 1993 года были уничтожены. Сегодня есть еще живые свидетели тех событий, и (если они захотят рассказать правду) можно многое уточнить. Но на что будет опираться как на источники историк XXII века? На газеты 90-х годов XX века. Не только на них, но и на них тоже. Какие выводы на основе этих изданий может сделать историк (особенно пристрастный)? Меня, как человека, который слишком хорошо знает, как лгут газеты и телевидение (и не всегда по злому умыслу — из-за лени, небрежности, неграмотности отдельных журналистов тоже), порой приводит в ужас сама мысль о том, что тексты из СМИ могут служить источником исторического знания. Но ведь уже служат. Например, газеты XIX века — для историков нынешних. «Мысль изреченная есть ложь», — сказал, как выражаются не вполне образованные люди, поэт, а образованные ссылаются конкретно на Федора Тютчева. Современные СМИ добились прямо противоположного (и в этом тоже их сила): ложь изреченная есть мысль. Более того, и это, к сожалению, еще одна максима современной журналистики: ЛОЖЬ, ИЗРЕЧЕННАЯ СМИ, ЕСТЬ ПРАВДА (ХОТЯ БЫ НА ВРЕМЯ).

Журналистика по природе своей куда более безответственна, чем родственные ей политика или даже писательство. Почему? Да потому, что ЖУРНАЛИСТ, ТВОРЯ ИНДИВИДУАЛЬНО, НА САМОМ ДЕЛЕ ЕСТЬ АНОНИМНЫЙ РАБОТНИК КОНВЕЙЕРА, ВЫПУСКАЮЩЕГО ПОТОКОМ ТЕКСТЫ, ТО ЕСТЬ СЛОВА, СЛОВА, СЛОВА...

Журналистика, особенно телевизионная, это коллективное творчество. Политик, споровший глупость, не сошлется на ошибку спичрайтера, если даже это правда. Писатель, проморгавший в своем тексте ахинею, никогда не признается, что этот пассаж появился в его романе благодаря редактору. У журналиста такая возможность всегда есть (а рукописи сейчас в редакциях не хранятся). Политики не скрываются за псевдонимами. Писатели тоже не скрываются — использование ими, кстати, довольно нечастое, псевдонимов имеет совсем иную, нежели анонимность, цель. Журналисты используют псевдонимы и иные способы сокрытия своего авторства массово и постоянно. Стать политиком или писателем — это значит приобрести имя, выделяющее тебя из других. Стать журналистом — это значит поступить на работу в редакцию газеты или телекомпанию, поставив поверх своего имени тавро данной газеты или компании. Писатель и политик не будут выступать под разными псевдонимами — у них либо собственное имя, либо один псевдоним (если фамилия неблагозвучна). Типичен опять же пример Владимира Ленина, имевшего как журналист сотни псевдонимов, а как политик — всего один, сросшийся с реальной фамилией Ульянов-Ленин. И действительно, странно было бы, если бы лидером КПРФ вчера был Зюганов, завтра — Уткин, послезавтра — Соловейко. А президентом России то Путин, то Распутин, то Запутейко. Но, возразят мне, самые известные журналисты не выступают под разными псевдонимами.

66

Это так. Но, во-первых, ЖУРНАЛИСТИКА НА 99% ДЕЛАЕТСЯ БЕЗВЕСТНЫМИ (ФАКТИЧЕСКИ) ЖУРНАЛИСТАМИ.

Именно поэтому, когда ссылаются на ту или иную публикацию, чаще всего упоминают СМИ, в котором она вышла, но не конкретного ее автора, особенно если он — штатный сотрудник этого СМИ. Например: «“Вашингтон пост” считает...» или «Как пишет “Нью-Йорк таймс...”». Во-вторых, журналист прикрыт еще и тройной линией обороны. Первая линия — его редакция или даже медиахолдинг. Вторая линия — в целом журналистская корпорация, не всегда, но очень часто защищающая «своего». Третья, самая серьезная, линия — «священная корова» свободы слова. В целом — это Система, бороться с которой и трудно, и опасно. ЖУРНАЛИСТЫ И ЧИНОВНИКИ, ЗА КОТОРЫМИ, ОСОБЕННО В РОССИИ, ТОЖЕ СТОИТ СИСТЕМА, — ДВА САМЫХ БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ КЛАНА В НАШЕЙ, ДА И НЕ ТОЛЬКО НАШЕЙ, СТРАНЕ.

«А как же суд?» — станет возражать блюститель журналистской чести, правда, блюдущий ее не там, где она находится в реальности. Глупый вопрос, но ответить придется. Во-первых, суд как общественный институт подвержен таким же предрассудкам о журналистике, как и любая другая группа граждан, а перед догмой о свободе слова по закону бессилен и суд — нужна лишь известная профессиональная ловкость журналиста, чтобы «изречь ложь» определенным образом. Во-вторых, судебный иск против журналиста множит, как правило, его известность, а следовательно, и неприкасаемость. Существует целая категория журналистов, особенно в бульварной прессе, которая провоцирует «героев» своих текстов, в первую очередь знаменитых, на суды. Впрочем, о проблеме ответственности журналиста я еще расскажу отдельно, а здесь лишь зафиксирую еще одну максиму, гласящую: журналист неприкасаем, хотя и подсуден. В этом есть и позитивный смысл (дополнительная гарантия свободы журналистской работы), и негативный (индульгенция безответственности). Эта максима, правда, имеет одно существенное исключение, поэтому его точная формулировка такова: ЖУРНАЛИСТ НЕПРИКАСАЕМ, ХОТЯ И ПОДСУДЕН — В ОБЩЕСТВЕ, НО НЕ В СВОЕМ СРЕДСТВЕ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ.

Кстати, печальным следствием общественной неприкасаемости журналистов является то, что проблемы, возникающие с ними, порой решают физическим путем. Высокая преждевременная смертность журналистов в конфликтогенных обществах (к которым пока относится и Россия) есть в этом смысле всего лишь профессиональный риск, плата за сохранение института свободы слова. Этим не совсем оптимистическим замечанием закончу настоящую лекцию, дабы перейти к следующей, самой неинтересной для меня. А тема-то лекции — фундаментальная, можно сказать, актуальнейшая для России сегодня: свобода слова, свобода печати и свобода информации. Но скажите мне, что может быть интересного для стоматолога в рассказах его пациентов о зубной боли, которой они мучаются. В тысячный раз стоматолог слышит эти стенания (вполне, возможно, искренние), но ни одной новой нотки, ни одного оригинального наблюдения... Тоска!

67

Лекция 5

Свобода слова и смежные свободы Кажется, Максим Горький, один из величайших русских писателей XX века, и тоже, кстати, журналист (феномен, о котором я еще расскажу в свое время), называл тоску зубной болью в сердце. Повторюсь, хотя не люблю этого, но в данном случае считаю уместным, что ничего кроме профессиональной зубной боли в сердце не вызывает у меня необходимость рассказывать вам, уважаемые читатели, дорогие студенты и особенно любезные студентки, о свободе слова. Воистину нет повести печальнее на свете, чем повесть о свободе и печати. Нет повести и яснее, банальней, очевидней. А повторять банальности — разве не тошно и не пошло само по себе? Но, увы, без этого в курсе теории и практики журналистики не обойтись. И хотя многое мною уже сказано в предыдущей лекции, осталось что и добавить. Чтобы не столько облегчить, сколько облагородить свою задачу и сделать для себя более приятной запись этой лекции, воспользуюсь одним из любимейших моих журналистских приемов — изложу всё необходимое в тезисах, опуская всюду, где они (хотя бы для меня) очевидны, доказательства, и необязательные, хотя и модные ныне в России рассуждения. И конечно же без всякого пафоса.

Тезисы о свободе печати I. «Я не согласен с вашим мнением, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы могли его свободно высказывать» — этот афоризм Вольтера, на который любят ссылаться к месту и не к месту, конечно же является максималистским, то есть провозглашает идеал, а не норму и уж тем более не реальность. ИСТОРИИ НЕ ИЗВЕСТЕН НИ ОДИН ПРИМЕР ТОГО, КОГДА КТО-ЛИБО ПОШЕЛ НА СМЕРТЬ СОБСТВЕННО ЗА СВОБОДУ СЛОВА, ТЕМ БОЛЕЕ ЗА ЧУЖУЮ. НЕ СДЕЛАЛ ЭТОГО И САМ ВОЛЬТЕР.

Люди осознанно идут на смерть за свою семью, свою родину, свою религию или идеологию, наконец — за свою свободу или за свою честь. Сама по себе свобода слова не относится к настолько абсолютным и всеохватывающим ценностям, как пять перечисленных.

II. «Свобода печати в буржуазном обществе есть зависимость писателя (журналиста также — В.Т.) от денежного мешка» — а это утверждение Владимира Ленина. Оно также в определенной степени, но не в такой, как вольтеровское, является максималистским. Ибо на определенном этапе своего развития свобода слова и свобода печати, безусловно, входят в систему основных ценностей либеральной демократии (строя, который, в общем-то, существует сегодня и в России). Между тем, и к ленинскому определению стоит прислушаться.

III. «Свобода слова есть осознанная необходимость денег» — этот несколько циничный афоризм-апокриф приписывается советскому писателю Юрию Нагибину, отличавшемуся изрядным свободолюбием и свободомыслием, но вполне преуспевавшему и в своем творчестве, и в публикации своих книг, и, кстати, в зарабатывании этих самых денег при Советской власти, то есть тогда, когда существовала реальная цензура, главный орган которой назывался Главлит.

68

Отсюда, кстати, термин — «залитовать», то есть «разрешить к публикации». К нагибинскому афоризму я бы тоже прислушался. Он не догматичен, но безусловно является для многих пишущих (а ныне и снимающих) реальным руководством к действию. Не потому, что пишущий плох. А потому, что писанием он зарабатывает себе на жизнь.

IV. В жизни современного русского общества и современной русской журналистики свобода слова, с одной стороны, безусловно, существует, а с другой — как реальность (а не мифологема) может быть точнее всего описана только суммированием вольтеровского, ленинского и нагибинского определений.

V. СВОБОДА СЛОВА (И В ИДЕАЛЬНОМ ДЕКЛАРИРОВАНИИ, И В РЕАЛЬНОМ ФУНКЦИОНИРОВАНИИ) ЯВЛЯЕТСЯ ОДНИМ (НЕ ЕДИНСТВЕННЫМ) ИЗ КРАЕУГОЛЬНЫХ КАМНЕЙ СОВРЕМЕННОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ, НО НЕ ВЫСШЕЙ ЦЕННОСТЬЮ НИ САМУЙ ЭТОЙ СИСТЕМЫ (ЕЕ ВЫСШИМИ ЦЕННОСТЯМИ ЯВЛЯЮТСЯ ВЫЖИВАНИЕ, ИЛИ САМОСОХРАНЕНИЕ, И ЭКСПАНСИЯ), НИ ТЕМ БОЛЕЕ ЖИЗНИ ВООБЩЕ. Свобода слова ни как идеал, ни как реальность не стоит выше даже, например, свободы собственности или свободы конкуренции.

VI. В наиболее развитых западных демократиях свобода слова тем не менее, даже юридически, не говоря уже о том, что политически, отнесена к числу почти абсолютных ценностей. Хорошо известно, что первая поправка к американской конституции гласит, что свобода слова не может быть ограничена ни при каких условиях. Между тем, как тоже хорошо известно, ограничения свободы слова в западных демократиях встречаются повсеместно, хотя чаще всего эти ограничения проводятся либо политически корректными, либо закулисными, либо психологическими способами и уж во всяком случае — никогда не впрямую от имени государства (власти), за исключением таких его органов, как спецслужбы, и за исключением таких периодов, как участие в военных действиях.

VII. Прагматизм рыночной демократии (и вытекающая из этого прагматизма ее высокая конкурентоспособность) приводит к тому, что человеческие инстинкты в рамках этой демократии стараются не подавлять, а использовать во благо сохранения самой демократии как формы существования общества и государства. Просто запретить нельзя. Но можно запретить выражать определенные мысли публично. Религиозные государства, а равно тоталитарные государства вводят прямую систему запретов. Демократические — косвенную. Например, как это принято в любом обществе, системой моральных запретов, определенных общественных и политических табу, а также путем воспитания общественного конформизма. Нарушение этих запретов не является преступлением, но может создать и создает для нарушителя множество серьезных, иногда прямо трагических проблем. Закон, однако, чист, власть — не при чем, «священная корова» свободы слова остается неприкосновенной. Прагматический подход к проблеме свободы слова сказывается еще и в том, что практика рыночной демократии, в отличие от практики (но не теории) марксизма, разделяет правду и истину. Правда — это всего лишь известный нам на сегодня объем истины, но не вся истина. Если запретить движение от правды к истине (то есть свободное высказывание различных идей и мыслей, пусть кажущихся кощунственными сегодня), то конкурентоспособность такого общества будет подорвана — вперед вырвутся другие.

69

В демократических обществах свобода слова существует не потому, что это высшая ценность, а потому что без нее нельзя обеспечить выживаемость и экспансию этого общества. Кроме того, практики демократической политики хорошо знают, что то, что запрещено, вопервых, больше привлекает, во-вторых, чаще выходит из-под контроля. СВОБОДНО ВЫРАЖЕННУЮ МЫСЛЬ ГОСУДАРСТВУ ЛЕГЧЕ КОНТРОЛИРОВАТЬ, ЧЕМ МЫСЛЬ НЕ ВЫСКАЗЫВАЕМУЮ.

VIII. Наконец, и в практическом смысле это, пожалуй, самое главное, западная политическая демократия строится по принципу ограничения одних властных институтов другими. Взаимодействие законодательной, исполнительной и судебных властей оказалось недостаточным для сохранения баланса сил в этой системе. Бюрократию, деньги и общественные пороки не удается контролировать ни сам‹й демократической системе, ни ее судебной ветви, ни явно отмирающей в качестве универсального морального института религии. Это может сделать либо тотальная власть государства (что разрушило бы самою демократию), либо тотальная власть общества, то есть граждан. СВОБОДА СЛОВА И ЯВЛЯЕТСЯ ИНСТИТУТОМ ТОТАЛЬНОЙ ВЛАСТИ ОБЩЕСТВА НАД САМИМ ГОСУДАРСТВОМ, БЮРОКРАТИЕЙ, ДЕНЬГАМИ И ОБЩЕСТВЕННЫМИ ПОРОКАМИ.

Институт свободы слова — это религия современного демократического общества.

IX. Церковь часто контролировала светскую власть, но когда дело доходило до угрозы самом существованию либо власти, либо государства, либо общества, государственная власть не боялась противостоять и Церкви. Тем более не боится противостоять институту свободы слова. В современном демократическом обществе наиболее очевидно противоречащими институту свободы слова являются институты спецслужб, государственной тайны и даже коммерческой тайны. Прагматизм демократического общества нашел простой и эффективный выход из этой проблемы, действуя по принципу «и овцы целы, и волки сыты». Исходя из здравого смысла, решено, что журналист не может узнать государственную тайну сам. Он может либо получить ее из уст или рук сотрудника спецслужб или госчиновника, либо воспользоваться их халатностью. Поэтому в демократических странах никогда не будут судить за разглашение гостайны журналиста, но всегда — источник его информации. Этого различия до сих пор часто не делает российская власть, подставляя себя под удар западного общественного мнения.

X. Нелишне заметить, что политическая, общественная и государственная лояльность воспитаны в западных журналистах в такой мере, что лишь единицы из них — и то крайне редко, стремятся рассказать миру о подлинных, реально значимых секретах собственной страны. Анархизм и безответственность российских журналистов, напротив, сегодня очень часто ведут к, по сути, нелояльным действиям в отношении собственной страны и собственного общества.

XI. В России в некоторых журналистских, политических (что вообще странно) и правозащитных кругах сложилось мнение, что исключительно злая воля и недемократизм российской власти, военных и спецслужб приводят к постоянному нарушению принципов свободы слова и печати во время военных действий, контртеррористических операций (в том числе и по освобождению заложников), вообще чрезвычайных ситуаций. Смешно было бы утверждать, что наша власть самая демократичная, а военные и спецслужбы — самые открытые.

70

Но глупо также не понимать того, что всякое военное действие всегда и всюду (не в России только) сопровождается и не может не сопровождаться нарушением целых групп прав и свобод, которые в обычной обстановке хуже или лучше, но соблюдаются в той или иной стране. И дело тут не в чьей-либо злой воле (она может лишь усугубить ситуацию), а в фундаментальной, несмотря на все декларации, неравнозначности для общества и отдельных (практически всех) людей таких ценностей, как жизнь, безопасность и свобода слова или свобода печати. В «Войне и мире» Лев Толстой писал: «Началась война, то есть самое противоестественное всему человеческому дело». Насколько «противоестественно» убийство одних людей другими, к сожалению, можно поспорить, но то, что война есть не просто чрезвычайное искривление обычной жизни, а иная жизнь, жизнь по иным правилам, это точно. И законы войны (и схожих событий) в принципе не предусматривают существование многих обычных для мирной жизни свобод и прав. Это главная и самая фундаментальная причина крушения института свободы слова и свободы печати во время войны. Вторая причина: свобода слова и свобода печати (и некоторые другие свободы) мешают достижению главной цели войны, то есть победе над врагом, противником. Война предполагает обман (напасть там, где противник не ждет), дезинформацию (внушить противнику прямо противоположное тому, что ты собираешься делать), широчайшую разведывательную деятельность (то есть воровство чужих секретов), наконец — убийство других людей и сокрытие правды о собственных потерях ради поддержания боевого духа и способности к сопротивлению у своей армии и своего населения. Как может вписаться свобода слова и печати во всё это? Разве только как преступление против собственной армии и собственной страны! Наконец, третья причина. Войны (а равно и всякие спецоперации) ведутся силами специально (по закону) организованных групп людей (армия, милиция, спецслужбы), для которых законом же демократические формы организации заменены иерархически-авторитарными. Недемократические структуры не могут действовать демократически. Восприятие далеко идущей войны (например, чеченской) как чего-то отдельного от нашей мирной жизни, где должны царить свобода слова и печати, является нонсенсом, синдромом обывателя, не ощущающего единства общества и нации. Отсюда и рождаются странные требования к военным: там, на поле боя, вы можете хранить свои военные секреты, а мы, в Москве (у нас же мир и должны соблюдаться права и свободы человека), имеем право знать о ваших действиях всю правду. Сказанное не означает, что пресса и ее аудитория не должны желать получить максимум правдивой информации «с фронта». Но природа войны такова, что, пока есть «фронт», никто конечно же правды, да еще максимума правды, никогда не получит.

XII. Свобода слова сегодня в России не только существует. Как и во всех обществах, находящихся на стадии анархо-демократии, она по сути абсолютна. Данное утверждение, с которым очень многие и в самой России, и вне ее не согласятся, не является таким скандальным, как кажется. Иногда (правда, не часто) оно находит поддержку с самой неожиданной стороны, а именно: на Западе. Хотя, как правило, в выводимых там рейтингах стран Россия по уровню свободы прессы обретается на неприлично низких местах, случается и иное. Приведу удивительный (впрочем, только для тех, кто не знаком с интимными деталями функционирования западных СМИ) пример, обнародованный еженедельником «Эксперт» (12—18 апреля 2004 г.) со ссылкой на доклад «International Council Human Rights Policy», подготовленный в марте 2004 года по заказу Европарламента. «По данным этого доклада,

71

— пишет “Эксперт”, — Россия заняла третье место среди всех европейских стран по степени свободы прессы и журналистов, уступив лишь Великобритании и Испании». Сами авторы доклада расценили полученные результаты как сенсационные. Один из советников ICHRP, комментируя доклад, сказал буквально следующее: «Сегодня русским журналистам их западные коллеги могут лишь позавидовать, ведь даже во многих развитых странах журналисты нередко поставлены перед выбором: говорить то, что им прикажут, либо искать другую работу». Может быть, авторы упомянутого доклада и чрезмерно перегнули палку в сторону, противоположную расхожим представлениям. Но профессиональный и объективный наблюдатель, безусловно, не может отрицать, что ни к каким отщепенцам по уровню реальной свободы журналистики Россия не относится. Это не означает, что в России нет проблем со свободой слова и угроз для нее. Эти проблемы и угрозы связаны с тремя факторами: • неумением и нежеланием государства, провозгласившего свою демократичность, действовать в соответствии с демократическими нормами и правилами в этой сфере; • безответственным использованием свободы слова журналистами, что вызывает ответную, часто неадекватную реакцию государства; • продолжающейся холодной гражданской войной внутри российского общества, его нестабильностью, когда задача политического, а порой и физического выживания отдельных лиц, групп и самой власти или даже страны заставляет их нарушать любые законы, в том числе и законы, охраняющие свободу слова.

XIII. В предыдущих тезисах я, как правило, употреблял лишь один термин — «свобода слова». Между тем для серьезного, а не поверхностного или конъюнктурного анализа данной проблемы нужно различать, как минимум, пять терминов и, соответственно, пять социальных ценностей и выстроенных на основе их социальных институтов: свобода слова, свобода печати, цензура, свобода конкретных СМИ, свобода массовой информации. Свобода слова сегодня в России реальна и абсолютна — практически в западном смысле: можно говорить что угодно и где угодно. И чаще всего даже с меньшей ответственностью за свои слова, чем на Западе. Свобода печати закреплена законодательно, наличествует в реальности, но для общества в целом воплощается как совокупность текстов и образов во всех российских СМИ, а не в каждом в отдельности. В принципе — это приемлемый стандарт. Цензура запрещена законодательно, фактически отсутствует в практике всех СМИ, кроме корпоративной цензуры, юридически, впрочем, тоже не существующей. Отдельно я указал бы как на значимые сегодня в России такие факторы: самоцензура самих журналистов, связанная с их политическими пристрастиями (это особенно проявляется по линии водораздела «коммунисты — антикоммунисты», причем с обеих сторон), и, как я ее называю, цензура друзей — очень эффективная. Позвонить другу главному редактору или известному журналисту и о чем-то его попросить в России является нормой. Отказать в такой просьбе очень трудно. Но не потому, что страшно, а потому, что неприлично: неприлично отказать другу в дружеской просьбе. Так пока по привычке функционирует русский политический класс. Ко мне, в бытность мою главным редактором общенациональной газеты, с такими просьбами обращались десятки раз люди, с которыми у меня сложились очень хорошие или дружеские отношения: начиная от премьер-министров и вплоть до ключевых заместителей министров, не говоря уже о просто крупных политиках без должностей. Прямых же запретов печатать что-либо или угроз я в своей практике не встречал — кроме, разумеется, запрета «Независимой газеты» в

72

ряду других демократических изданий 19 августа 1991 года, «цензурного казуса» 5—6 октября 1993 года (о нем я еще расскажу подробно) и двух самых эффективных сегодня форм цензуры — цензуры финансовой и цензуры угрозой лишиться работы или должности. Обе эти формы я, разумеется, испытывал на себе — когда возглавлял «Независимую газету», к финансированию издания которой подключился г-н Березовский (с 1995 года). Последние годы нашей «совместной» работы его недовольство тем, что я поддерживал (в целом) политику Владимира Путина, сначала выражалась в том, что деньги на издание газеты приходили с большими перебоями и не в нужном объеме, а поскольку своей линии я не изменил, г-н Березовский просто освободил от меня «Независимую газету», а меня — от нее. Свобода конкретных средств массовой информации различна, как это всегда бывает. Она ограничивается и в слишком многочисленных государственных СМИ (включая и даже в наибольшей степени — СМИ, принадлежащие или подконтрольные региональной и местной власти), и, естественно, в частных — как минимум, интересами их владельцев, часто к тому же зависящих от государства, а также интересами главного менеджмента и самоцензурой (добровольной или корыстной) главных редакторов или самих журналистов. Свобода массовой информации в России наличествует не в полной мере — прежде всего изза многочисленных табу, негласно налагаемых на те или иные темы как государством, так и частными владельцами СМИ и близкими им по бизнесу или политическим интересам группами. Характеризуя ситуацию в целом, я с полной ответственностью могу сказать, что отдельные ограничения всех этих свобод и, напротив, отдельные элементы неофициального цензурирования с лихвой перекрываются особенностями функционирования уже свободной, но пока еще не до конца ответственной русской прессы в обществе со слабой властью, воюющими друг с другом элитами (информационные войны, в которых используется много лжи, дают и громадные выбросы самой запредельной правды) и общей анархией.

XIV. Наконец, последнее, что я хотел бы и обязан сказать на сей счет — это «проблема денег». Бедное общество, будучи в чем-то всегда лучше богатого, страдает и многими дополнительными пороками, в богатых странах минимизированными. Девяносто процентов русских журналистов (особенно вне Москвы) — очень мало зарабатывают официально. И это, безусловно, приводит к возникновению ряда дополнительных проблем для свободы СМИ в России. Совсем небольшие суммы могут обеспечить как появление информации, которая расширяет поле свободы печати, так и, напротив, сокрытие информации, что, естественно, сужает это поле. И второе в этом же направлении. Бедная аудитория менее требовательна к работе журналистов, не способна материально поддерживать нужный тонус конкурентной борьбы. Советские времена, когда одна семья выписывала по пять-шесть газет и еще два-три журнала, давно прошли. Сегодня большинство семей либо ограничиваются просмотром телевидения, правда, довольно разнообразного, либо выписывают, плюс к этому, всего одну газету, причем чаще всего — не центральную, а местную, как правило, либо очень слабую профессионально, либо максимально ангажированную одной из местных бизнес-группировок. Поэтому я всегда говорю (ссылаясь на свой пример), что СВОБОДА ПЕЧАТИ В РОССИИ СУЩЕСТВУЕТ ДЛЯ ТЕХ ЖУРНАЛИСТОВ, КОТОРЫЕ СПОСОБНЫ И ИМЕЮТ ВОЗМОЖНОСТЬ РАБОТАТЬ В ЕЕ РАМКАХ, А СВОБОДА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ — ДЛЯ ТЕХ, КТО ИМЕЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ СЛЕДИТЬ ЗА ПЕРЕДАЧАМИ ВСЕХ ОСНОВНЫХ ТЕЛЕКАНАЛОВ И РЕГУЛЯРНО ЧИТАТЬ ШЕСТЬ-СЕМЬ ГАЗЕТ И ДВА-ТРИ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА РАЗНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ НАПРАВЛЕНИЙ.

Впрочем, это проблема не собственно свободы слова и свободы печати, а более глубокая

73

общественная проблема.

XV. СВОБОДА СЛОВА (ПЕЧАТИ) ДЛЯ ЖУРНАЛИСТА — ТАКАЯ ЖЕ ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ПОТРЕБНОСТЬ, КАК И ЯЗЫК, ПИСЬМЕННОСТЬ. Без языка нет развитой, профессиональной и полноценной журналистики, хотя некоторые сообщения можно передавать и жестами, мимикой, рисунками или фото- и видеоизображениями. Но сложные мысли нуждаются для своей передачи в развитой лингвистической системе, с помощью которой можно сформулировать не только конкретные, но и абстрактные понятия. Свобода слова (печати) — это просто более полная возможность оглашать и публиковать все мысли, а не их ограниченный набор. Но и языком одни люди пользуются примитивно, в пределах нескольких сотен слов, а другие — максимально широко, используя не только почти всё языковое богатство, но и творя новую лингвистическую реальность. Возможности у всех равны, а потребности и искусство их использования у каждого разные. Равным образом и свобода слова (печати) лишь создает возможность свободно говорить и писать, а отнюдь не потребность в этом и тем более не умение это делать. Со времен начала гласности, перестройки и демократических реформ в России с помощью возможностей, открытых свободою слова (печати), было произнесено и опубликовано столько ахинеи, что порой даже самые твердокаменные либералы задумываются о пользе цензуры. Но, увы, ЦЕНЗУРА НЕ СПАСАЕТ ОТ ГЛУПОСТИ, ТАК ЖЕ, КАК И СВОБОДА ПЕЧАТИ НЕ ГАРАНТИРУЕТ ПОЯВЛЕНИЕ ЛИШЬ УМНЫХ ТЕКСТОВ.

XVI. Теперь нелишне перечислить реально существующие практически во всех демократических странах (в более или менее жесткой юридической форме) многочисленные легальные изъятия из принципа свободы печати.

• Как правило, в конституциях или законах, специально посвященных СМИ, запрещены (то есть цензурированы): •• призывы к свержению существующего строя; •• призывы к войне (между тем войны ведутся и с чего же, как не с призыва соответствующего государственного начинаются?); •• призывы к разжиганию межнациональной, расовой и религиозной розни.

деятеля,

они

• Кроме того, всюду в законодательстве существует понятие государственной и/или военной тайны, под соусом чего цензурируются целые пласты информации.

• Деятельность некоторых спецслужб во всех крупных демократических государствах фактически (в некоторых своих аспектах) вообще законодательно выведена из-под контроля СМИ.

• Почти повсеместно наказуема в судебном порядке клевета, под определение которой часто попадает просто документально не доказанная правда.

• Во многих странах судебно наказуемы также разного вида публичные оскорбления физических лиц.

• Законом охраняется корпоративная тайна.

• Законом охраняется тайна личной жизни.

74

Какой объем важной для общества информации выводится таким образом из-под контроля свободы печати (контроля СМИ)? Никто точно не может это сказать. Но ясно, что это не 1—2%. Другое дело, нужна ли, полезна ли обществу абсолютно реализованная абсолютная свобода печати? И что с обществом случится, если кто-либо в виде эксперимента на это решится? Наконец, в последнее время особенное распространение получили не закрепленные законодательно, но реальные ограничения свободы печати по принципу так называемой политкорректности — ограничения, часто вполне абсурдные. В России это, например, проявилось в бессмысленных рассуждениях, что-де постыдно употреблять выражение «лицо кавказской национальности». Причем никто из борцов против этого выражения не пояснил, как, например, обозначать в тех же милицейских сводках основные приметы задержанных, если при них нет документов и своих имен они не называют? Да и сами борцы за «политкорректность» вряд ли всегда сходу определят, кто из пяти представленных им людей разной национальности является азербайджанцем, армянином, грузином, чеченцем или аварцем. Не слишком корректное с научной (этнографической) точки зрения выражение «лицо кавказской национальности» объявили, фактически пытаясь цензурировать печать, некорректным политически. На Западе возник еще более обширный круг тем, проблем, коллизий и слов, которые фактически являются запретными, то есть подцензурными, по соображениям политкорректности. Эти казусы показывают, что НЕ ТОЛЬКО ВЛАСТЬ ПЕРИОДИЧЕСКИ ИСПЫТЫВАЕТ НА ПРОЧНОСТЬ ИНСТИТУТ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ. ЭТО ДЕЛАЕТ И САМО ОБЩЕСТВО, В ТОМ ЧИСЛЕ САМОЕ СВОБОДНОЕ И САМОЕ ЛИБЕРАЛЬНОЕ.

XVII. Более всего уязвимость некоторых как цензурных ограничений, так и борьбы с ними показывает, на мой взгляд, такой пример. Почти повсеместно в демократических странах призывы к насильственному свержению существующей власти находятся под запретом. Само по себе это похвально, но не стоит все-таки забывать, что большая часть истории всех этих стран есть история революций и государственных переворотов. Россия — не исключение. Только в последние годы мы видели, как минимум, три таких события: август 1991 года, декабрь 1991 года, сентябрь-октябрь 1993 года. Остановить историю нельзя ни цензурным запретом, ни табуированием отдельных слов и понятий. И журналисты и политики не должны забывать об этом не только тогда, когда они борются против цензуры, но и тогда, когда, победив в этой борьбе, начинают сами цензурировать или табуировать — и не только прессу, но и самою жизнь.

XVIII. Завершу свои тезисы о свободе печати утверждением, которое может претендовать на универсальность и афористичность одновременно: СВОБОДА ПЕЧАТИ ЕСТЬ ОДИН ИЗ КРАЕУГОЛЬНЫХ КАМНЕЙ СВОБОДНОГО И ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА, КОТОРЫЙ, ОДНАКО, ОЧЕНЬ ЧАСТО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ И В КАЧЕСТВЕ КАМНЯ ЗА ПАЗУХОЙ, И БУЛЫЖНИКА КАК ОРУЖИЯ, ПРИЧЕМ ПРОЛЕТАРИАТОМ РЕЖЕ, ЧЕМ ДРУГИМИ СОЦИАЛЬНЫМИ ГРУППАМИ.

*** С тезисами о свободе слова покончено, но ясно, что в ходе дальнейших лекций я неизбежно коснусь, особенно на уровне конкретных примеров, того, что проиллюстрирует слишком категоричные, на чей-то вкус, утверждения из этой лекции. В XIV тезисе я упомянул о том, что имею возможность читать несколько газет и

75

еженедельников, а также смотреть передачи (в основном, естественно, политические и информационные) нескольких телеканалов. Эта возможность связана, как вы понимаете, не столько с определенным уровнем материального достатка (редкий московский журналист выписывает газеты себе домой, то есть за собственные деньги), сколько с моими служебными возможностями. Итак, я могу это себе позволить. Но вопрос в том, а стоит ли себе это позволять, стоит ли тратить на это время и, если иной возможности нет, личные деньги? Вопрос не праздный, ибо современная русская журналистика сильно поскучнела и, кстати, стопка регулярно просматриваемых мною изданий значительно похудела. Еще четыре-пять лет назад она включала почти двадцать названий, а сегодня — едва насчитывает десяток. Десяток — но не два-три, как в советское время, когда я без особой пользы для своей информированности выписывал домой «Правду», «Известия», «Комсомольскую правду», «За рубежом» и «Литературную газету» (толстые и специальные журналы — не в счет). Современная русская пресса, к сожалению, очень ущербна, но все-таки это конкурирующая пресса. Конкуренция — форма ее существования сегодня. Поэтому с неизбежностью необходимо бросить хотя бы недолгий взгляд сначала на историю современной российской прессы, а затем на нынешнюю систему русских СМИ в целом. И это я сделаю в двух следующих лекциях.

76

Лекция 6

Краткий очерк наиновейшей истории современной русской журналистики В свое время мы обязательно поговорим о журналисте как субъекте политики, проанализируем, как пульсирует журналистское ego вслед за циклами политической жизни в демократической системе. Но предварительно следует непременно представить хотя бы беглый очерк истории русской журналистики последних 20 лет. Он будет любопытен сам по себе, но одновременно покажет нам, выражаясь учено, как латентные процессы, идущие в журналистике, так и более фундаментальные общественные, исторические процессы, на фоне и в лоне которых жила наша наиновейшая журналистика. Журналисты творят политику, и в этом смысле являются ее субъектами. Субъектами несколько менее активными и влиятельными, чем специально организованные политические силы — государство, политические партии, крупные персонажи политической сцены, но более активными, чем остальная масса населения (в нереволюционные периоды, разумеется). Одновременно журналисты — первый объект политической мысли и политического действия. Первый хотя бы по времени. Всё то, что в жизни набрало силу тенденции, — непременно отражается не только на страницах и экранах СМИ, но и в поведении журналистов как личностей, индивидуумов. Курс истории русской журналистики, начиная с XIX века и по сей день, — это фактически и курс истории России. Но меня сегодня все-таки интересует не страна Россия (не вообще, конечно, а в рамках почетного права преподавать нечто другим, в данном случае — журналистику), а именно русская журналистика, тенденции и законы развития СМИ нашей страны в последние годы. И без хотя бы самого поверхностного очерка истории этих СМИ нам не обойтись. Обычно принято делить историю современной (наиновейшей) журналистики России на два этапа: этап гласности («эпоха Горбачева») и этап свободы слова («эпоха Ельцина»). До того, как известно, был строго коммунистический режим (подчиненность СМИ единственной и правящей партии КПСС). После «эпохи Ельцина», как утверждают некоторые, наступили времена ограничения свободы прессы в России, так сказать «эпоха Путина», или путинизм. Я бы, однако, отрекся от этой несколько вульгарной периодизации истории современной отечественной журналистики. Более изощренной и правильной, на мой взгляд, является периодизация, автора или авторов которой я не знаю, но где-то с ней сталкивался. Согласно ей, история новейшей русской журналистики делится на следующие этапы: • 1987—1991 годы — гласность; • 1991—1996 годы — свобода слова, партнерство свободных СМИ с властью; • 1996—2000 годы — свобода слова, противостояние свободных СМИ власти; • после 2000 года — ограниченная свобода слова. Однако многие конкретные события из жизни российских СМИ не укладываются и в эту схему. Например, крайне критическая, если не сказать сильнее, позиция большинства русских СМИ по отношению к действиям федеральных властей во время первой Чеченской кампании (конец 1994—1996 гг.). В период политических информационных войн (1999—2000 гг.) далеко не все свободные (демократические) СМИ противостояли власти. Можно привести и другие факты, опровергающие схему, на которую я сослался, или демонстрирующие ее чрезмерный, если воспользоваться тавтологическим определением, схематизм.

77

Приведу более подробную и более тонкую периодизацию наиновейшей истории русской журналистики, в основе которой лежат три главных критерия: уровень свободы слова (свободы печати), характер взаимоотношений СМИ с центральной властью и экономическая самостоятельность (или подчиненность) СМИ. Возьму за точку отсчета смерть Леонида Брежнева, то есть ноябрь 1982 года — пик эпохи застоя (или стагнации) отечественной (советской в тот момент) общественно-политической системы во всех ее составляющих, включая и СМИ. ОЖИДАНИЕ ПЕРЕМЕН: ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ БРЕЖНЕВА И 1984 ГОД — НАЧАЛО 1985-ГО (ПРАВЛЕНИЕ ЧЕРНЕНКО) В целом для прессы ситуация брутально проста. Подцензурное существование. Подчиненность власти. Никакой экономической свободы. Однако лишь внешне поздний брежневизм, по крайней мере в СМИ, был застойным. Да, это было время цинизма, ибо слово, мысль и дело максимально расходились друг с другом. Но все, журналисты не в последнюю, а скорее в первую очередь, сознавали это. Было много абсурда, но много и новых идей, свежих веяний, смелых статей — конечно, в рамках, а точнее в лексике коммунистической идеологии. Но многие смелые и умные журналисты писали то, что хотели (не всё, конечно), а смелые и умные главные редакторы — эти материалы печатали. Кроме того, все-таки существовала альтернативная журналистика в виде западных радиостанций, вещавших на русском языке, и так называемого самиздата, хорошо известного в журналистской среде. Многие журналисты постоянно ездили за рубеж, привозя оттуда не только джинсы и дубленки, но и начатки духа будущей новой отечественной журналистики. НЕПОНЯТНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ: ПРАВЛЕНИЕ АНДРОПОВА (КОНЕЦ 1982 ГОДА — НАЧАЛО 1984-ГО) И ПЕРВЫЕ ДВА ГОДА ПРАВЛЕНИЯ ГОРБАЧЕВА (1985—1986 ГОДЫ) Та же цензура, та же подчиненность государству в лице КПСС. Та же экономическая несамостоятельность. Но Юрий Андропов не только начал не вполне понятные обществу реформы, но и в своей тогда знаменитой статье в журнале «Коммунист» (кажется, май 1983 года), сделал поистине сенсационное, в каком-то смысле — диссидентское заявление: мы (то есть те, кто руководит страной. — В.Т.) не знаем общества, в котором живем. Общественная, в том числе журналистская мысль при Андропове (главном кагэбэшнике в предшествующий период, душителе свобод, пачками высылавшем диссидентов из страны, но — реформаторе!) оживилась. Она была готова поддержать любые реформы, лишь бы это были реформы. Развитие эта тенденция получила в первые два года правления Михаила Горбачева, когда политическая власть КПСС, оставаясь не менее императивной, стала — по крайней мере, в лице самого Горбачева — более открытой, демократичной, более если и не свободомыслящей, то новаторской. Журналисты — встрепенулись. Они, еще не веря по-настоящему в свое счастье, приготовились к свободе. Не зная, какая это сложная и амбивалентная штука. ГЛАСНОСТЬ: 1987—1990 ГОДЫ (ДО

ПРИНЯТИЯ ЗАКОНА

СССР О

ПЕЧАТИ И ПОЧТИ СРАЗУ ЖЕ

АНАЛОГИЧНОГО ЗАКОНА РСФСР)

Гласность — это свобода слова и печати наполовину. Цензура — до появления упомянутых законов — официально не отменена, но уже не всесильна. Часть правящей элиты сама

78

стимулирует свободу мысли и высказываний — появляется вполне официальное понятие «социалистический плюрализм», то есть в рамках поддержки социализма можно говорить и даже печатать разные мнения. Но что поддерживает социализм, а что нет? На этот вопрос каждый отвечает сам. Даже неполная свобода — это уже свобода. Кто хочет, тот ею пользуется. Единство отечественных СМИ во взаимоотношениях с властью сломано: кто-то поддерживает Горбачева; кто-то, поддерживая его в целом, жестко критикует по многим направлениям; часть СМИ переходит к открытой поддержке Ельцина как альтернативы Горбачеву, а часть — почти открыто выступает и против одного, и против другого. К концу этого периода возникает фактически полная экономическая самостоятельность печатных СМИ. В конце 1989 года появляется первое полностью экономически и политически неподконтрольное власти издание — еженедельная газета «Коммерсантъ». Тогда же возникают два новых информационных агентства «Интерфакс» и «Постфактум». ПАДЕНИЕ ЦЕНЗУРЫ — СВОБОДА СЛОВА: 1990-Й — 19 АВГУСТА 1991 ГОДА

ДЛЯ ТЕХ, КТО ЕЮ ХОТЕЛ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ.

Введение в действие в 1990 году законов СССР и РСФСР о печати производит переворот в отечественной журналистике. Эти законы (причем сначала это делает принятый раньше закон СССР) отменяют цензуру и вводят заявительный, а не разрешительный механизм регистрации новых СМИ. Теперь каждое физическое или юридическое лицо, заплатив весьма символическую сумму (1000 рублей для общенациональных печатных СМИ), может учредить газету или журнал. Именно на основе этих законов мною в конце лета 1990 года была зарегистрирована «Независимая газета» как издание, учрежденное Московским Советом (тогда — городским институтом государственной власти), но не как его орган. От имени Моссовета тогда же были учреждены газета «Куранты» и еженедельник «Столица», а также радиостанция «Эхо Москвы». Итак, полная экономическая самостоятельность при старых, советских, то есть очень низких ценах на бумагу и услуги типографий и почтовой службы. Отмена цензуры, то есть возникла самостоятельность политическая и профессиональная. И сложные, у каждого свои, взаимоотношения разных СМИ с центральной властью, с каждым днем слабеющей. Фактически это максимальный набор гарантий, обеспечивающих полную независимость СМИ. Строго говоря, именно в этот период советские (ныне российские) журналисты и сами издания были максимально свободны. Правда, сохранялся государственный контроль (неабсолютный) за Центральным телевидением. Не все захотели воспользоваться этими возможностями. По сути их приняли как должное и стали на их основе работать только новые, возникшие в конце 1989-го и в 1990 году СМИ. Остальные, будучи, конечно, более смелыми, чем в прежнее время, действовали с оглядкой на власть. В том числе — и 19 августа 1991 года, в день, когда в стране было введено чрезвычайное положение (власть ГКЧП). Справедливости ради надо сказать, что одной из причин этого, но далеко не единственной, стало и то, что все традиционные СМИ были юридически привязаны как чьи-либо «органы» к различным партийным, государственным или общественным структурам страны, оторваться от которых было делом достаточно долгим и юридически непростым. Впрочем, это касалось СМИ как редакций, но не отдельных журналистов — они были вольны переходить в новые, свободные, издания. Абсолютное большинство на это не пошло — кадровый костяк новых СМИ составили либо никому не известные молодые журналисты, либо вообще люди, пришедшие в журналистику

79

извне этой профессии — так сказать по призыву только что родившейся свободы слова. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВЫБОР-1: 19—21 АВГУСТА 1991 ГОДА, ГКЧП Все новые издания, в отличие от большинства традиционных, были запрещены одним из первых распоряжений ГКЧП. Но их журналисты продолжали свою свободную деятельность, правда, освященную вполне конкретным политическим выбором (против ГКЧП). Журналисты новых изданий действовали на уровне самиздата, но в новых формах — отправка текстов по почему-то не отключенным аппаратам факсимильной связи, выступления в зарубежных СМИ, из отечественных — на по какой-то причине не выведенной из эфира новой радиостанции «Эхо Москвы» (главный редактор Сергей Корзун). Кроме того, по инициативе тогдашнего главного редактора «Московских новостей» Егора Яковлева мы учредили совместную «Общую газету», первый номер которой, если бы переворот не закончился так стремительно, вышел бы в свет с точки зрения ГКЧП нелегально и подпольно. Из традиционных изданий в учреждении «Общей газеты» участвовали лишь «Московские новости», которые возглавлял сам Егор Яковлев, «Комсомольская правда», «Московский комсомолец» и «Аргументы и факты». Это был выбор редакторов этих изданий. Журналистов, конечно, тоже, но «Общая газета» учреждалась персонально конкретными людьми — главными редакторами: они ставили свои подписи под соответствующими документами. Все сколько-нибудь значимые тогда новые издания соединились в «Общей газете» без всяких колебаний и дискуссий. Это были: «Коммерсантъ», «Независимая газета», «Куранты», «Столица», «Российская газета», «Российские вести» и «Мегаполис-экспресс». Традиционные издания, не присоединившись к «Общей газете», по отношению к ГКЧП заняли выжидательную позицию, хотя симпатии большинства их журналистов, безусловно, были не на стороне Янаева и К . Краткосрочность путча не позволила выявить линию поведения различных, в том числе старых и новых СМИ, в полной мере. Поэтому, в частности, создалось ощущение, что вся пресса страны, и новая, и старая, единодушно не поддержала ГКЧП. Что касается журналистов как массы представителей конкретной профессии, это, безусловно, так. Расклад же среди СМИ как отдельных редакций и изданий был не столь однозначным. Итак, те кто хотел и/или имел большую для этого возможность, сделали определенный выбор, противопоставив себя тем, кто заявил, что держит власть, армию и спецслужбы в своих руках. Свобода слова для тех, кто ее выбрал, продолжала существовать, но на три дня — без свободы печати. Отношения с властью (по их мнению, незаконной) были отношениями прямого противостояния. Экономического аспекта проблемы, из-за краткосрочности путча, не существовало вовсе. О

СВОБОДА СЛОВА ДЛЯ ВСЕХ: 22 АВГУСТА 1991 ГОДА — СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 1993 ГОДА После подавления ГКЧП наступила свобода слова и печати для всех. Причем автоматически, ибо были ликвидированы КПСС и практически все официальные советские институты власти. СМИ, бывшие органами этих институтов и партийных (коммунистических) комитетов, в одночасье оказались свободными даже формально. Был запрещен выход газеты «Правда», главного органа бывшей КПСС, но ряд известнейших

80

демократических (новых) журналистов выступил с открытым протестом против этого. Решение через какое-то время было отменено. Итак, наступила полная свобода слова и печати де факто для всех, даже для тех, кто ее не жаждал. Экономически также все стали абсолютно свободными. Правда, последовавшие за тем экономические реформы очень быстро ввели СМИ в новую реальность: свобода есть, денег на выпуск изданий — нет. Это была качественно новая ситуация. С этой проблемой ранее ни одно СМИ страны не сталкивалось. Отношения с властью в этот период не были отношениями сотрудничества. Было взаимодействие, иногда — взаимная помощь, в том числе и экономическая помощь некоторым СМИ со стороны власти, но не всем, а главным образом тем, кто власть поддерживал в целом и во многих деталях. В начале 1993 года, например, когда ельцинская команда взяла очевидный курс на ликвидацию Съезда народных депутатов (парламента) страны, «сверху» пытались заставить Николая Гончара, тогдашнего председателя Моссовета, формального учредителя «Независимой газеты», снять меня с поста главного редактора «НГ». Естественно, из-за политической и профессиональной линии «Независимой», отнюдь не оправдывавшей все шаги власти. Николай Гончар на это не пошел, но факт остается фактом. Госпереворот сентября-октября 1993 года окончательно развалил благостную, если она комуто такой представлялась, картину «сотрудничества власти и журналистов» при Ельцине. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВЫБОР-2: СЕНТЯБРЬ-ОКТЯБРЬ 1993 ГОДА Ситуация была схожей с той, что в августе 1991-го развернулась вокруг ГКЧП. Каждое издание сделало свой политический (гражданский или классовый) выбор. Большинство полностью поддержало и неконституционный указ № 1400 Бориса Ельцина, и даже расстрел парламента. Абсолютное меньшинство — не поддержало. «Независимая газета», например, не поддерживая в принципе Верховный Совет, Хасбулатова и Руцкого, не встала и на путь оправдания всех шагов Кремля, более того — критиковала эти шаги. Результатом стало то, что на два дня, со второй половины дня 5 октября, в стране была введена цензура: номера некоторых газет («Независимая», «Коммерсантъ») 6 и 7 октября выходили с белыми пятнами вместо снятых цензурой материалов. Ряд главных редакторов других демократических СМИ даже приветствовал решение о введении «демократической цензуры». Победившие «демократы» не учли одного. Запад (Вашингтон в первую очередь) разрешили Ельцину расстрелять парламент, но запретили трогать священную корову западной демократии — свободу печати. Цензура была отменена столь же стремительно, как и введена. События сентября-октября 1993 года, бывшие совершенно очевидным государственным переворотом, не внесли существенных корректив в положение со свободой слова, взаимоотношениями СМИ с властью и экономической свободой прессы. В этом смысле после завершения кризиса продолжался период, начавшийся 22 августа 1991 года, — свобода слова продолжала существовать для всех, а свобода печати — для всех, кто имел средства содержать СМИ. Тем не менее именно после октября 1993 года начала доминировать тенденция, ставшая осознанной политикой власти по отношению к СМИ сразу же после того, как Кремль столкнулся с резкой критикой со стороны журналистов хода, а порой и целей военных действий в Чечне, начавшихся в конце 1994 года. Эта тенденция такова: СМИ стали отдавать в руки тех бизнес-

81

групп, которые поддерживали власть. СВОБОДА ПЕЧАТИ ДЛЯ ВСЕХ, У КОГО ЕСТЬ ДЕНЬГИ: 1993-Й — ЛЕТО 1996 ГОДА Запад позволял Ельцину многое из того, что никогда бы не позволил другим. Не бескорыстно, разумеется, а ради разгрома коммунизма и ради денационализации государственной собственности в России. Запад позволял Ельцину многое, почти всё — кроме зажима свободы печати, свободы слова. Именно в этом, а не в чем-либо ином, одна из трех главных причин отсутствия каких-либо очевидных государственных репрессий против СМИ, критиковавших первого президента России (а таких СМИ с каждым месяцем и годом становилось всё больше). Две другие причины следующие. Ельцина мало интересовало то, что не ставило под угрозу его личную власть. И в этом смысле его не волновали нападки на него в прессе. Кроме того, он понимал, что журналисты, если их начать открыто зажимать, возненавидят инициатора этих репрессий. А вот это было бы опасно. Но душить или ограничивать свободу слова руками государства уже не было нужды. Возникла совершенно новая система взаимоотношения СМИ и власти. Между ними встали собственники. В начале 1993 года начала складываться медиаимперия Владимира Гусинского (группа «Мост»): 1993 год — газета «Сегодня», затем полностью частная телекомпания НТВ, получившая позднее в качестве платы за поддержку Ельцина на выборах четвертый общенациональный телеканал да еще с возможностью оплачивать услуги связи (главная статья расходов) по льготным расценкам, как государственное телевидение. Затем — «Эхо Москвы», фактически контрольный пакет акций которой Гусинский приобрел. В начале 1995 года Борис Березовский установил свою власть над первым общенациональным каналом, названным позднее ОРТ, где номинально контрольный пакет акций оставался у государства. Позднее Березовский начал контролировать и шестой канал (ТВ-6). Вскоре Березовский стал фактическим владельцем прекратившего было выход журнала «Огонек». Осенью 1995 года — та же история произошла с «Независимой газетой». Позже в это «семейство», не столь жестко, как «Медиа-Мост», сплоченное и организованное, вошли «Новые известия» и «Издательский дом “Коммерсантъ”» со всеми своими изданиями. В разделе собственности в сфере СМИ приняли участие все крупнейшие бизнес-группы: кроме групп Гусинского и Березовского, действовавших наиболее целенаправленно и с откровенно политическими амбициями, со СМИ начали работать «Газпром», «Лукойл», ОНЭКСИМбанк («Интеррос»), позже — группа «Альфа», АФК «Система», РАО «ЕЭС России», как только его возглавил Анатолий Чубайс, и т. д. Анатолий Чубайс собственно и сформулировал на одной из частных встреч с главными редакторами крупнейших СМИ страны, среди которых был и я, а потому знаю это, наверное, принцип новых взаимоотношений: что хозяин СМИ скажет, то и будете делать, а не сделаете — кости будут трещать. Я цитирую практически дословно. А слышали эти слова еще человек пятнадцать. Произошла эта встреча в конце лета или в начале осени 1996 года, когда Чубайс был главой президентской администрации при больном Ельцине. Замечу, что немаловажно, что в тот период Анатолий Чубайс намеревался стать как минимум премьер-министром России, а как максимум — ее президентом. Итак, формула существования прессы в России оказалась проста. Если бизнес-группа

82

политически поддерживает власть, власть помогает или позволяет этой группе приобретать или издавать общенациональные СМИ, которые тоже должны помогать бизнес-группе не столько делать деньги, сколько оставаться близкой к власти, ибо от этой близости в России и родятся деньги. Классическая модель взаимоотношений власти, крупного бизнеса и СМИ. Ничего нового. Новое, точнее неожиданное, — для власти, для Кремля, все-таки возникло. Но это будет несколько позже. В рамках этой классической модели властью и была решена проблема поддержки кандидатуры Ельцина на выборах летом 1996 года — путем прямого давления собственников на большинство общенациональных СМИ, хотя, конечно, и большинство журналистов, не желая победы Зюганова, не слишком сопротивлялись этому давлению. Итог, как я уже отметил, подвел Анатолий Чубайс, оказавшись в Кремле наместником готовящегося к операции на сердце президента Ельцина. СВОБОДА СЛОВА В РУКАХ ОЛИГОПОЛИЙ: ИНФОРМАЦИОННЫЕ ВОЙНЫ 1997—2000 ГОДОВ В модели взаимоотношения власти, бизнеса и СМИ, отцами-основателями которой в России были Гусинский, Березовский и Чубайс (группа ГБЧ), было отбалансировано всё, кроме трех моментов. Во-первых, бизнес-группы, сплоченные к лету 1996 года, в межвыборной жизни имели разные, а порой и прямо противоположные интересы в бизнесе, да и в политике. И удовлетворять всех одновременно и всегда Кремль был не в состоянии. Во-вторых, даже и на выборах бизнес-группы могли иметь пристрастия к разным кандидатам, что и случилось в 1999 и 2000 годах. В-третьих, между готовностью поддерживать Кремль в обмен на получение в свои руки общенациональных СМИ, и реальной поддержкой власти тогда, когда эти СМИ уже находились в руках олигархических групп, лежала определенная, иногда — очень большая дистанция. Всё это оказалось неожиданным для Кремля, особенно в 1999 году — когда речь вновь зашла о судьбе власти в стране, и несколько олигархических групп во главе с медиаимперией Гусинского пошли политической и информационной войной против Ельцина и его окружения. Но всё началось еще в 1997 году с информационной войны по поводу залоговых аукционов, а проще говоря — по поводу раздачи кусков национальной собственности в руки олигархических групп в качестве платы за поддержку Ельцина на выборах. Претендентов на самые лакомые куски этой собственности было больше, чем кусков. Кремль делал выбор, но каждый раз в чью-то пользу. В руках у проигравших было информационное оружие и против конкурента, и против Кремля, который сделал «неправильный выбор». Информационные войны не такое уж большое зло для публики и СМИ. Каковы бы ни были цели их вдохновителей, публичным результатом этих войн стало то, что СМИ очень много интересного, полезного и правдивого рассказали, а публика, соответственно, узнала о новых хозяевах страны и собственно о власти. Одной из первых жертв информационных войн, кстати, стал теоретик новой модели взаимоотношений власти, бизнеса и СМИ Анатолий Чубайс. Пострадал он от других авторов этой модели, двух других членов группы ГБЧ — Гусинского и Березовского, постоянно инициировавших критику Чубайса в принадлежащих или подконтрольных им СМИ. К 1997 году в России окончательно сложились две самые мощные медиаимперии, а точнее —

83

олигополии, ибо помимо СМИ эти империи включали еще политические, финансовые, административные и даже фактически разведывательные ресурсы: олигополия Березовского во главе с ОРТ и Гусинского во главе с НТВ (естественно, что общенациональные телеканалы были и главным калибром, и авангардом соперников в информационных войнах). К осени 1999 года, пройдя через четыре главные информационные войны 1997 — начала 1999 года, эти олигополии окончательно оформились в две общенациональных квазипартии, на которые нанизывались все остальные политические, в том числе и собственно партийные структуры. Лицом этих двух квазипартий были ОРТ и НТВ.

• 1997 год. Информационные бизнес-войны.

• 1998 год, весна. Первая политическая информационная война — за смещение (или против этого) Черномырдина с поста премьера.

• 1998 год, лето. Вторая политическая информационная война — за назначение «своего премьера» после отставки Кириенко. НТВ — за Лужкова, ОРТ — за Черномырдина, потом — за Примакова.

• 1999 год. Третья политическая информационная война — за смещение Примакова с поста премьер-министра и начало борьбы за политическое наследство Ельцина. Борьба в этой войне велась на четырех главных фронтах. Первый фронт — примаковский. И ОРТ, и НТВ сначала были за его смещение, но когда Гусинский и Березовский не сошлись в кандидатуре, которая заменит Примакова в кресле премьера, они разошлись и на втором фронте, скуратовском. Мало кто помнит, но в первоначальном обнародовании факта наличия компрометирующей генпрокурора пленки приняли участие не только руководители ОРТ и ВГТРК (чей канал в конце концов и показал пленку), но и гендиректор «Медиа-Моста» и НТВ Игорь Малашенко. Однако позже НТВ стало защищать Скуратова, подрывая доверие к Ельцину и начав кампанию против Семьи. Так возник третий — семейный — фронт. Борьба на нем Гусинского включала дискредитацию лично Ельцина, его физической семьи и семьи политической (дело Бородина, борьба с Аксененко и Березовским), а также фактическую поддержку идеи отставки Ельцина, инициированной вообще-то коммунистами, злейшими врагами медиаолигарха. Четвертый фронт — собственно премьерский, или наследничий, ибо новый премьер скорее всего должен был стать наследником Ельцина в Кремле. НТВ боролось против кандидатуры Аксененко, поддерживая Степашина (раз не удалось провести Лужкова), а затем — против Путина. ОРТ — сначала за Степашина, раз не удалось провести Аксененко, потом против него, но за Путина. Далее наступило главное сражение третьей политической информационной войны. Это осень 1999 года — зима 1999—2000 годов. Судьба мест в парламенте и президентского кресла разыгрывалась в схватке не на жизнь, а на смерть между олигополиями Березовского (ОРТ) и Гусинского (НТВ). Партия ОРТ выдвигала на пост президента — Путина, в Думу — «Единство» и СПС (Березовский к этому времени опять соединился с Чубайсом). Кандидатами партии НТВ (Гусинского) были: в президенты — Примаков, в премьеры, который вскоре должен был заменить Примакова в Кремле, Лужков (дублер — Явлинский), в Думу — «Отечество — Вся Россия» и «Яблоко». Для аудитории свобода информации была полнейшей — враждующие медиаимперии рассказывали о соперниках и их клиентах всё и даже кое-что сверх того. Для СМИ свобода была максимальной, но в рамках того, что обеспечивало достижение победы. Если СМИ не делали то,

84

что хотели хозяева, то действовали два рычага: (1) перебои в финансировании СМИ; (2) смена главного редактора. Партия Гусинского была более сплоченной идеологически, поэтому там почти не менялись первые лица в СМИ (правда, вскоре НТВ по собственной инициативе покинул один из его создателей Олег Добродеев). У Березовского империя была неорганизованной. Поэтому он постоянно менял руководителей СМИ, в нее входящих, в том числе и тех, кого назначал сам. Он расстался с Львом Гущиным («Огонек»), Сергеем Благоволиным (ОРТ), Эдуардом Сагалаевым (ТВ-6), Рафом Шакировым («Коммерсантъ») и, наконец, — позже всего, в начале лета 2001 года со мною («Независимая газета»). Последний эпизод случился уже за рамками третьей политической информвойны (она закончилась с избранием Путина президентом). Но политическое поражение в этой войне партии НТВ (Гусинского) не смутило самого медиаолигарха. Он начал четвертую политическую информационную войну, которую я называю Большой медийной войной. Фактически, конечно, третья и четвертая войны были единой кампанией, разделенной лишь небольшой передышкой (январь — начало марта 2000 года). Тем не менее в силу ряда обстоятельств, о которых надо говорить отдельно, я разделяю эти схватки. Подробно история Большой информационной войны изложена в моих статьях того периода, которые я собрал воедино в седьмом разделе данной книги. Хронологически Большая медийная война разворачивалась в последний из рассматриваемых мною периодов наиновейшей истории российской прессы, к которому я и перехожу. СВОБОДА СЛОВА ПРИ ГОСУДАРСТВЕННОМ ДОМИНИРОВАНИИ В СМИ: 2000 ГОДА И ПО СЕЙ ДЕНЬ

С ВЕСНЫ

После президентских выборов 2000 года Владимир Путин и его команда, на собственной судьбе испытавшие мощь двух квазипартий ОРТ и НТВ, разгромили сначала одну олигополию («Медиа-Мост») — не без помощи Березовского. А затем и олигополию самого Березовского, который захотел диктовать Кремлю свои правила игры. Так получилось, что с осени 1995 года я работал с Березовским, возглавляя «Независимую газету», включенную (правда, на особых правах) в его медиаимперию. Кроме того, я неплохо знал и Владимира Гусинского, руководителей «Медиа-Моста» и СМИ, входивших в эту группу. Словом, я оказался отчасти внутри всей этой борьбы, во всяком случае гораздо ближе к ее эпицентру, чем многие другие. Моя профессиональная и политическая позиция резко отличалась от позиции руководителей этих олигополий, как я их, вслед за политологом Андраником Миграняном, стал называть. Я полностью осознавал необходимость для государства, центральной власти и президента, созданного одной из этих олигополий в борьбе с другой, ограничить их влияние на жизнь государства и общества, ввести это влияние в рамки нормы. В реальности же на начало 2000 года возможности империй Березовского и Гусинского едва ли не превышали мощь и власть не то что всех остальных политических сил страны, но и совокупности основных государственных институтов власти — парламента, правительства, суда и даже президента. Иллюзий относительно того, что медиаимперии Гусинского и Березовского в своей борьбе с Кремлем лишь отражали интересы гражданского общества, у меня не было. Я знал это и теоретически, и практически: цели отрабатывались эгоистические, а из интересов гражданского общества, еще не сформировавшегося и, естественно, не вполне свои интересы осознававшего, бралось лишь то, что укладывалось в прокрустово ложе исключительно частных интересов этих

85

олигополий. Более того, там, где эти частные, эгоистические интересы вступали в противоречие с интересами, как я их понимал, не только власти, но и гражданского общества, медиаолигархи всякий раз выбирали свои интересы. Поплатившись за такую позицию в конце концов постом главного редактора созданной мною «Независимой газеты», я тем не менее не жалею о случившемся. Передо мной встала проблема морального, гражданского и политического выбора, что часто бывает в журналистике, но в менее значимых масштабах (об этом мы еще поговорим в специальной лекции). И я этот выбор, даже ценой потери мною созданного, сделал. В моих статьях периода 1999—2001 года в значительной степени отражена и хроника, и так сказать «теория» этого периода истории нашей журналистики, полностью к тому времени сросшейся с политикой, поэтому для печатного курса лекций я и воспользуюсь своими статьями, в которых вся эта история анализируется и отчасти описывается. Перед этим, однако, вернусь к критериям, по которым я и делю историю наиновейшей русской журналистики на определенные периоды. Напомню эти критерии: свобода слова, взаимоотношения с властью, экономическая свобода СМИ. Так вот, в начале этого, последнего, то есть текущего на момент выхода этого курса, периода экономическая свобода СМИ была полностью ограничена стратегией и возможностями олигополий, в которые эти СМИ входили; свобода слова (за малыми исключениями, в частности это была руководимая мною «Независимая газета») — рамками конкретной политики тех же самых олигополий. А отношения СМИ с властью, естественно, были продолжением отношений с властью владельцев медиаимперий. Сами по себе свобода слова и свобода печати в связи с этой ситуацией в России не погибли, но основной их потенциал использовался для борьбы с властью или борьбы за власть. Всё остальное было побочным, то есть маргинальным. К концу же этого периода обе главных олигополии были разгромлены — методами, не вполне законными юридически, но вполне адекватными тем, какими они сами боролись с властью и со своими конкурентами. Проще говоря, была осуществлена демонополизация в медиасфере с одновременной ренационализацией самого главного СМИ страны — первого телеканала (ОРТ). Средств массовой информации не стало меньше — здесь аудитория ничего не потеряла. У них просто стало больше владельцев, правда, более лояльных центральной власти. Кстати, даже Гусинский и особенно Березовский сохранили часть своих империй, но исключительно в виде печатных изданий (издания ИД «Коммерсантъ», нынешняя «Независимая газета», «Еженедельный журнал», «Новая газета», связи с некоторыми активно работающими в московской прессе журналистами). Действительно, государство (власть) поставили под свой контроль главный телеканал страны («Первый», ОРТ), ранее фактически находившийся в распоряжении частного лица (Березовского), усилив тем самым свое присутствие на медиарынке. То есть государство осталось единственным крупным монополистом на этом рынке, что теоретически не очень правильно. Практически же это был правильный шаг — полностью на тот момент соответствовавший интересам не только власти, но и общества. С учетом специфики России, естественно, и специфики конкретного этапа ее истории. Говорить о справедливости в том, что касается владения общенациональными СМИ, вообще невозможно. Не вполне ясно, что будет дальше, но на момент выхода в свет этой книги под полный государственный контроль центральной власти поставлены четыре из шести действующих в России метровых канала: «Первый» (ранее контролировался Березовским), «Россия» (второй), «Культура» (пятый) и шестой (ранее контролировался тоже Березовским).

86

ТВЦ (третий канал) контролируется московской властью. Кстати, этот канал довольно критичен, если не сказать, что оппозиционен всей центральной власти, кроме лично президента страны. НТВ (четвертый канал), ранее принадлежавший Гусинскому, контролируется одной из крупнейших госмонополий страны «Газпромом», но время от времени демонстрирует оппозиционность. Во всяком случае его отличает гораздо больший плюрализм, чем прямо государственные каналы. Дециметровые каналы (в Москве их еще до десяти) — частные, хотя и находятся в руках бизнес-групп в целом лояльных центральной власти. Но эти каналы, как правило, развлекательные. Я объясняю (и отчасти даже оправдываю) фактическую ренационализацию метровых (общенациональных) телеканалов страны двумя причинами. Первая. В пик плюрализма собственности на общенациональные каналы, несмотря на то, что фактических собственников было больше, чем сейчас (федеральная власть, московская власть, Березовский и Гусинский), эти каналы не представляли все значимые политические силы страны и все значимые социальные группы России, в том числе и электоральные. КПРФ, крупнейшая партия России, и все левые (в нашем понимании) слои населения (а это как минимум 30—40 миллионов человек) не были представлены ни через государство, ни через частных лиц среди собственников телеканалов. В этом смысле ренационализация даже восстановила политический баланс и то, что можно назвать справедливостью. Вторая причина. В период политических битв 1999 года центральная власть окончательно осознала, что федеральные каналы в политике сравнимы с ядерным оружием в военном деле (да и в политике тоже). Между прочим, само по себе это утверждение настолько близко к реальности, что я считаю его максимой современной журналистики. ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ, РАДИУС ДЕЙСТВИЯ КОТОРОГО ОГРАНИЧЕН ТЕРРИТОРИЕЙ ТОЛЬКО СОБСТВЕННОЙ СТРАНЫ, ЧТО ДЕЛАЕТ ЭТО ОРУЖИЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ ОПАСНЫМ.

Именно поэтому центральная власть приняла решение ввести режим нераспространения этого оружия и сосредоточить весь (или почти весь) его арсенал в собственных руках. Справедливо ли это? Не более, чем решение пяти государств — США, СССР (России), Китая, Великобритании и Франции — ввести в международное право собственную монополию на владение реальным ядерным оружием, запретив его распространение и вводя санкции против тех, кто стремится к обладанию оным. И хотя режим пяти ядерных держав, основанный на их собственном решении и освященный статусом держав — победительниц в войне, со дня окончания которой минуло 60 лет, фактически рухнул, вполне несправедливые соответствующие нормы международного права продолжают действовать и, как всегда в международной политике, избирательно применяться. Абсолютно то же самое мы имеем и в России в сфере общефедерального телевидения (и радиовещания, кстати, тоже). Дальнейшее будет зависеть не от Путина (или президента страны с любой другой фамилией), а от общемировых и общероссийских политических тенденций. Если, как утверждают многие — и я с этим согласен, мы реально вступили в эпоху медиакратии и неоавторитаризма (демократического авторитаризма, или авторитарных демократий), то новой денационализации федеральных телеканалов в России мы не увидим. Скорее, сходные процессы, но с национальной спецификой, пойдут и в других демократических странах. Если слухи о наступлении медиакратии и неоавторитаризма преувеличены, то через некоторое время несколько федеральных телеканалов опять будут переданы в частные руки.

87

Ясно одно — решение об этом будет принимать правящий класс по инициативе самой мощной из групп влияния внутри него. Пора забыть о «свободных частных СМИ» как крупнейших игроках на поле общенациональной политики. Их историческое время прошло. Что не отменяет ни возможность частного владения более мелкими СМИ, в том числе и электронными, ни свободы слова и печати (в тех пределах, в которых они ныне функционируют, о чем я уже рассказывал), ни, разумеется, самой журналистики. Поскольку публичная политика сегодня почти на 100% реализуется через каналы и механизмы СМИ, равно как и значительная часть политики непубличной, у публики (аудитории) создается ощущение тождественности политического процесса и его отражения в СМИ, а иногда происходит и реальное замещение политики ее инобытием в СМИ. В странах, где наличествуют все необходимые элементы, субъекты и механизмы политического процесса, медиаполитика (инобытие политики в СМИ) дополняет реальную политику, не замещая ее полностью. В России, где отсутствуют многие необходимые элементы нормальной демократической политики, например, партии, а политика (по крайней мере на уровне ритуала) функционирует, СМИ просто-напросто замещают, заменяют, подменяют собой то, что существует в политике как в развернутой системе субъектов, объектов и механизмов управления. Именно эту подмену, которую еще можно назвать фальсификацией, мы и видели в 1999 году, когда в политическом процессе, но особенно в его отражении в массовом сознании, вместо отсутствующих реальных партий функционировали фальшивые партии, или квазипартии, ОРТ и НТВ. Осень 1999 года показала это столь выпукло, что не заметить подмену мог только слепой (другое дело, что этот феномен не был как-либо квалифицирован большинством аналитиков)1. Но в менее очевидных формах выполнение фантомами из СМИ функций различных элементов реальной политики в России происходит постоянно. Теоретически не исключено, что квазиполитика из СМИ, или виртуальная политика, может заменить собой всю реальную политику. Это и была бы медиакратия не в смысле управления миром через СМИ, а собственно медиакратия — где медиа превратились бы в центр власти, в главный субъект власти. Известный фильм «Хвост вертит собакой» дает эпизод такого смещения политической субъектности из конституционных центров власти в СМИ, но в жизни этого как нормы и системы пока нет. И, видимо, никогда не будет. А вот случайные или преднамеренные подмены СМИ-фантомами элементов реальной политики будут продолжаться и, скорее всего, нарастать по масштабам и частоте. Кстати, в России, кроме квазипартий, сфабрикованных из СМИ-фантомов, существуют еще и квазиполитики, скроенные из того же материала, квазиинтеллигенция, квазиобщественное мнение (по некоторым вопросам), квазипредставительные органы власти (особенно это относится к региональным законодательным собраниям), квазисудебные органы, квазиминистры и т. д. Это интереснейший процесс, всех характеристик и составляющих которого мы пока уловить не можем. Я предполагаю, что неавторитарные тенденции, нарастающие в современной евроатлантической цивилизации, потребуют для сохранения видимости демократии усиления фантомообразующей функции СМИ. Возможно, со временем она перестанет только дополнять их политическую функцию и просто заменит ее. Ныне в России, да и в мире в целом, свобода слова и печати, с одной стороны, возвращаются туда, где родились — в печатную прессу, то есть в прошлое, а с другой — в сетевые издания, в Интернет, то есть в будущее. Телевидение есть слишком настоящее, чтобы те, кто имеет власть, забыли о нем. Так что в ближайшее время нет никаких оснований ожидать наступления качественно нового

88

этапа в наиновейшей истории русской журналистики. В своих пространных записках об истории НТВ, опубликованных в «Газете» в октябре 2003 года (в связи с десятилетием компании) Евгений Киселев отмечает, что осенью 1999 года все связанные с Кремлем политики отказывались участвовать в передачах НТВ, и так объясняет это: «НТВ попало в информационную изоляцию. <...> И это было неспроста. Была поставлена задача, формулировали ее, между прочим, серьезные политологи и специалисты по пиару: надо создать впечатление, что НТВ — это не средство массовой информации, а квазиоппозиция». Я бы сказал, что это ложь, но ограничусь определением «заблуждение». Легко проверить, что термины «квазипартии» (причем не только по отношению к НТВ, но и по отношению к ОРТ того периода) употреблял только я в своих статьях (гораздо позже это стали делать другие, но не часто). О «квазиоппозиции», специально соотносимой с НТВ, никто тогда не говорил и не писал. Единственным «серьезным политологом», следовательно, имеющим отношение к появлению термина «квазипартия НТВ», был ваш покорный слуга. Но ничьих заданий я, разумеется, не выполнял, а со специалистами по пиару вообще никогда не контактировал (кроме личного общения). А главное — НТВ, как и ОРТ того периода все-таки были квазипартиями, НТВ — естественно, оппозиционной квазипартией.

1

89

Лекция 7

Современная русская журналистика как конкурентная система От страстей, надеюсь, объективно мною переданных в прошлой лекции, раздиравших русскую журналистику в 90-е годы теперь уже тоже прошлого века, стоит вернуться к хладнокровному патологоанатомическому анализу российских СМИ как системы. И, конечно, системы внутренне глубоко конкурентной. Свободная журналистика по определению плюралистична, ибо лишь об очень немногих вещах и явлениях в общественной и даже обыденной жизни, в политике, в культуре можно сказать что-то строго определенное, а потому — единственно верное. Явления физической природы, тоже встроенные в нашу жизнь, но изучаемые естественными науками, разумеется, не в счет. В силу этого объективного плюрализма свободная журналистика внутренне конкурентна. Глубинный уровень внутрижурналистской конкуренции определяется понятием «ЛУЧШЕ» (сказать, написать, объяснить). Казалось бы, лучше в журналистике — это точнее, ближе к реальности, то есть правде. Но это не обязательно так. Ведь в обыденной жизни даже приблизительность бывает очень ценна. Если городу угрожает опасность, то гораздо важнее узнать о самом факте опасности, чем о ее характере или точной дате ее наступления. Кроме того, обыденная жизнь, да во многом и политика, складываются из довольно небольшого набора стандартных событий и явлений. Понятия «война», «катастрофа» (автомобильная, железнодорожная или авиационная — неважно), «смерть» (политика, известного артиста или писателя) вызывают сходные эмоции и реакции в сознании людей. «Президент страны умер». Это сообщение важнее, чем причина смерти, если только это не насильственная смерть, что в общем-то (по отношению к главе государства) передается уже не понятием «смерть», а понятиями «покушение», «государственный переворот», «акт политического терроризма». Поэтому в журналистике, призванной (по первой своей, первородной функции) сообщать о случившемся всем, кого это хоть в малой степени касается, существует и внешний (или поверхностный) уровень конкуренции, легко определяемый словом «БЫСТРЕЕ». В принципе оба уровня конкуренции существуют в глубоком единстве — нельзя отдать предпочтение ни одному, иначе появление радио убило бы газеты, чего не произошло. Радио (сейчас его начал обгонять Интернет) — на сегодня это самая оперативная технологическая система журналистики, но и газеты продолжают существовать и даже преуспевать. Оперативность радио не помешала становлению самой влиятельной и мощной сегодня технологической системы журналистики — телевидения. Просто потому, что телевидение, отставая в оперативности подачи информации, дает аудитории больше, чем радио. Телевидение транслирует еще и «картинку», изображение, что конечно же полнее (лучше) отображает событие (даже при том же наборе произнесенных слов). Кроме того, чтение диктором одного и того же текста по радио и по телевидению создает разный эффект. На радио «работают» лишь текст и голос, а на телевидении — еще и мимика, жесты, внешние данные диктора или ведущего. Радио оперативнее, чем телевидение, телевидение полнее, чем радио, и гораздо оперативнее газет, однако газеты всё равно живут. Для многих написанный текст оказывается полнее, богаче, лучше, чем даже телерепортаж. Об этом мы еще поговорим подробнее, разбирая специфику работы пишущих, говорящих и показывающих журналистов. Здесь же я хочу отметить лишь то,

90

что и быстрее не является самым главным в журналистике (кроме, пожалуй, информационных агентств, для которых быстрее других — все-таки главная качественная характеристика их профессионализма). Мой старший коллега по давнишней работе в АПН Павел Антонов любил повторять: НЕ ПИШИ БЫСТРЕЕ ДРУГИХ, ПИШИ ЛУЧШЕ ДРУГИХ. ТО, ЧТО ТЫ БЫЛ ПЕРВЫМ, ЗАБУДЕТСЯ, ТО, ЧТО ТЫ НАПИСАЛ ЛУЧШЕ, — ОСТАНЕТСЯ.

Это, безусловно, максима. Причем золотая. В принципе, как журналист-аналитик, я с этим согласен, но как главный редактор и журналист вообще не могу возвести этот принцип в статус абсолютного правила. Раньше других — это все-таки очень важно в журналистике. И не только потому, что моментально и зримо, я бы сказал, физически фиксирует твое лидерство, в первую очередь для профессионалов и профессиональных потребителей журналистской продукции (политиков, аналитиков, спецслужб), но и потому, что тот, кто сообщает раньше, во-первых, привлекает к себе внимание аудитории, а во-вторых, вызывает дополнительное к себе доверие (раз он узнаёт что-то раньше других, значит, знает это лучше других — логика здравого смысла). А с тех пор как журналистика, точнее СМИ, стали еще и бизнесом, прибыльность которого зависит от рекламодателей, соревнование в быстроте подачи новостей стало и вопросом денег, то есть материального процветания. Это сегодня очень важно. Ибо СМИ — это не только собственно журналистика, но еще и предприятие, производство, бизнес. Соревнование в оперативности даже среди разнотемповых СМИ не является чем-то невозможным. Очень профессиональные газеты узнают иногда о некоторых важных (конечно, далеко не обо всех — это просто нереально) событиях раньше, чем телевидение и радио. Если эксклюзивность информации удается сохранить несколько часов (до суток), то утренние радио- и телепрограммы цитируют номер газеты, работа над которым закончилась задолго до того, как он появился на столах теле- и радиоведущих. Справедливо и обратное: не все тексты пишущих журналистов интереснее и умнее, чем то, что произносится в теле- и радиоэфире. Всё это — опять же — нам еще придется обсудить, а пока вернемся к теме данной лекции: журналистика как конкурентная система. Итак, суть конкуренции в журналистике ясна: быстрее или/и лучше. И конкуренция здесь идет, как мы выяснили, в том числе и между теми СМИ, которые технологически находятся в разных «весовых», точнее было бы сказать — разных «временных» категориях. Но существует еще один уровень конкуренции в журналистике, возникший в связи с тем, что журналистика производит продукт, потребителем которого являются в первую очередь люди вообще, а не какие-то особенные, специально подготовленные индивиды. Обывателям же свойственно живее реагировать на то, что не столько лучше, сколько на то, что им больше нравится, или на то, к чему они привыкли. Поэтому к конкуренции по поводу «быстрее» и «лучше» добавляется еще и конкуренция по поводу «больше нравится». Современный рекламный бизнес чрезвычайно стимулировал именно эту линию конкуренции в СМИ, ибо рекламу охотнее всего дают не туда, где печатаются самые умные статьи, и даже не туда, где быстрее всего узнать о событиях, а туда, к чему привязаны как можно больше людей (потенциальных покупателей того, что рекламируется). Качественная газета, как правило, и оперативнее, и умнее бульварной, но она дает информацию и мнения, которые людям нужны, но могут не нравиться. А бульварная пресса руководствуется не пользой, а интересностью. Потому и тираж у качественных масс-медиа всегда

91

меньше, чем у бульварных. Но и качественную информацию или комментарии можно подавать интересно (чтобы нравилось), а можно и не очень интересно (надо бы прочитать, но не интересно написано). Поэтому конкуренция по линии «больше нравится» идет не только между бульварными газетами или между ними и качественными, а и среди собственно качественной прессы. К тому же система СМИ сегодня настолько многообразна и (если отбросить проблему скудности финансовых средств у населения России) доступна, а новости, да во многом и комментарии к ним у всех примерно одинаковы, что соревнование за «больше нравится» становится просто неизбежным хотя бы для того, чтобы тебя (как журналиста) или твое СМИ замечала аудитория. В этом смысле журналистика — абсолютно открытая система. Она работает и живет только тогда, когда у нее есть аудитория. Можно представить писателя, пишущего в стол, для себя или будущих поколений, для узкого круга ценителей настоящей изящной словесности. Можно представить ученого-физика, работающего в тиши своей лаборатории, не общаясь ни с кем, кроме коллег, а иногда не общаясь и с ними, и более ничем, кроме физики, не интересующегося. Можно даже представить себе «серого кардинала» в политике, знающего, что это именно он руководит действиями главы государства, и вполне этим довольного. Но нельзя представить себе журналиста, пишущего в стол, журналиста, не общающегося с внешним миром. В журналистике не может быть ни анахоретов, ни «серых кардиналов». Журналистика публична, то есть она всегда отдает себя на суд публике, а потому и крайне зависит от нее. ЖУРНАЛИСТИКА — ЭТО КОНКУРЕНЦИЯ ПО ПОВОДУ «БЫСТРЕЕ», «ЛУЧШЕ» И «БОЛЬШЕ НРАВИТСЯ» («ИНТЕРЕСНЕЕ»), ГДЕ СПРАВЕДЛИВАЯ САМООЦЕНКА В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ МЕНЕЕ ВАЖНА, ЧЕМ ДАЖЕ ВЕСЬМА СУБЪЕКТИВНАЯ ИЛИ НЕСПРАВЕДЛИВАЯ ОЦЕНКА АУДИТОРИИ.

А теперь, когда мы уяснили, за что идет конкуренция в журналистике, я очень сжато обрисую систему российских СМИ, находящихся в постоянной конкуренции друг с другом. Приведу несколько родовых, видовых и типовых градаций СМИ с очень короткими пояснениями, причем только там, где они, на мой взгляд, не вполне банальны, ибо в основном то, что последует ниже, совершенно очевидно и нуждается лишь в систематизации. Градация 1 • телевидение (телеканалы) • радио (радиостанции) • печатные СМИ • информационные агентства • фотоагентства (менее всего развиты в России) • интернет-издания Градация 2 • СМИ центральные (московские общенациональные, или общефедеральные) • СМИ региональные (включая московские), или СМИ субъектов федерации • СМИ местные (районные, городские) Несмотря на то, что в последнее время региональные СМИ бурно расцветают, а центральные (кроме ТВ) потеряли тот вес, авторитет и аудиторию, которыми располагали в советское время, неизменным остается одно: в России как в традиционно имперской,

92

централистской стране лучшие журналистские кадры и лучшие СМИ сосредоточены в Москве, в столице. Даже петербуржская пресса (включая и телевидение) глубоко провинциальна и ниже качеством по сравнению с московской. До сих пор не возникло (хотя определенные процессы в этом направлении идут) ни одного регионального СМИ, могущего конкурировать на общенациональной площадке с московскими общенациональными СМИ (что наблюдается во многих малых западных странах и даже в таких больших, как США, Франция или ФРГ). Фактически нет в России и межрегиональных изданий, что, кстати, доказывает чрезмерную автономизацию страны. Между тем в царское время межрегиональные, и при этом весьма влиятельные, издания существовали, а в советское время их заменили так называемые республиканские издания, выходившие в каждой из союзных республик. Межрегиональные СМИ — сильнейший интегратор по-прежнему полураспадающейся территории страны России (и России как нации). То, что такие СМИ до сих пор не возникли в «новой России», свидетельствует, помимо прочего, и о недальновидности ее высшего руководства, и о латентном сепаратизме (не всегда обязательно территориальном) региональных баронов — глав субъектов Федерации. Я многократно предлагал начать издание газеты под условным названием «Русский Кавказ», то есть СМИ, рассчитанного на весь кавказский регион и не зависящего ни от одного из глав субъектов федерации в этом регионе. Мои предложения не были услышаны, а теми, кто их услышал в некоторых северокавказских республиках, приняты в штыки. Понятно, ибо такая газета лишила бы местное начальство почти монопольного доминирования на информационном рынке подвластных им территорий. Градация 3 • СМИ общеполитические (условное, но привычное нам название) • СМИ специальные (тематические, но для не специалистов) • СМИ узкоспециальные (только для специалистов) Принципы построения общеполитического еженедельника, журнала мод и «Вестника ядерной физики» в общем-то одинаковы. Но собственно журналистика (и в научном, и в житейском понимании) сосредоточена в общеполитических СМИ, хотя необходимо отметить, что раскрепощение частного интереса, развитие рынка товаров и услуг, потребительский бум естественным путем привели в России к бурному (но пока не по тиражам, а по названиям) росту специальной прессы: женских журналов, журналов для потребителей, эротических изданий, астрологических, экономических, юридических и т. п. Градация 4 • СМИ государственные • СМИ корпоративные (ранее их называли ведомственными) • СМИ частные Градация 5 • СМИ общеполитические и иные, согласно градации 3-й • СМИ рекламные (если — для печатных изданий — более 40% объема занимает реклама) Последние имеют очень большие тиражи и часто распространяются бесплатно. Градация 6 • СМИ качественные

93

• СМИ массовые • СМИ бульварные Здесь важно пояснить, что лично я весьма однозначно разделяю эти издания, хотя, вопервых, многие стыдятся правильной самоидентификации, а во-вторых, некоторые довольно известные издания находятся в процессе перехода из одной категории в другую (как правило, по нисходящей — от качественных к массовым, а от них — к бульварным — что вызвано конечно же стремлением к выживанию и получению максимальной прибыли). Приведу простой, но очень показательный пример. Несколько лет назад одна известная певица родила ребенка. «Независимая газета», которой в то время руководил я, вообще не сообщила об этом. «Комсомольская правда» проинформировала читателей, но без излишних подробностей. «Московский комсомолец» напечатал заметку (обиходное наименование любого журналистского текста в печатных СМИ) на первой полосе с разного рода акушерскими подробностями. Для меня совершенно очевидно, что один этот факт позволяет со всей определенностью квалифицировать «НГ» (того периода) как качественную газету, «КП» — как массовую, «МК» — как бульварную, хотя политическим темам отдают должное все три издания. В связи с делением «бумажных» СМИ на качественные, массовые и бульварные (телевидение, да и радио по определению относятся к массовым СМИ) важно отметить, что качественная пресса как бизнес изначально находится в менее выгодном положении. Гигантские в сравнении с качественными, например, газетами тиражи газет массовых и особенно бульварных делают издание последних делом прибыльным. Абсолютное большинство качественных газет (в меньшей степени это относится к качественным еженедельникам) убыточны, а следовательно, их владельцы вынуждены дотировать их, ибо доходы от рекламы и продажи тиража не окупают расходы на издание качественных газет. Это не значит, что все качественные издания обречены на гибель. Ведь качественных газет, действующих как самостоятельные журналистские предприятия, фактически нет. Все они и на Западе, и за малым исключением у нас встроены в издательские корпорации, или, что фактически то же самое, медиахолдинги. И убытки от издания качественной прессы покрываются прибылью от бульварных и массовых изданий, входящих в один холдинг. Даже самые преуспевающие и тиражные качественные издания Запада, как правило, сводят с дефицитом бюджета год или два из каждых трех. Но владельцы не закрывают их, ибо качественная пресса обеспечивает такой уровень влияния политических элит и тех, кто принимает решения, на общественное мнение, что политические и имиджевые дивиденды от ее издания окупают прямые финансовые потери. В сегодняшней России мне не известна ни одна качественная газета, которая до сих пор, что бы по этому поводу публично и заявляли их редакции, являлась сама по себе хотя бы самоокупаемым, а не то что прибыльным изданием. Однако эти газеты, дотируемые их владельцами, продолжают выходить. Градация 7 • СМИ политически не ангажированные (редкий тип в современной России) • СМИ политически ангажированные • СМИ партийные (без официальной привязки) — наиболее яркий пример: журнал «Новое время» — очевидно партийный еженедельник «Партии Гайдара-Чубайса».

• СМИ — партийные органы Градация 8

94

относится в основном к печатным СМИ • СМИ общеполитические, или СМИ общего интереса • СМИ экономические • СМИ военно-политические • СМИ информационные (становится всё больше) • СМИ спортивные • СМИ сатирические • СМИ, посвященные культурной тематике (довольно распространенный в России тип печатных СМИ) • СМИ религиозные (активно развивающийся тип новых российских СМИ) Градация 9 • СМИ традиционные (существовавшие в советский период) • СМИ новые (возникшие в связи с появлением в 1990 году Закона о печати СССР, отменившего цензуру и провозгласившего заявительный характер регистрации СМИ) Градация 10 относится только к печатным СМИ • ежедневная газета (5 или 6 дней в неделю) • ежедневная газета с приложениями (в том числе субботним и/или воскресным), выходящими в корпусе основного издания • еженедельная газета (архаичный, сохранившийся с советских времен тип издания; в России до сих пор довольно распространен среди качественных изданий, хотя на Западе чаще всего это издания бульварные, так называемые таблоиды) • иллюстрированный еженедельник (бурно расцветающий тип издания) • ежемесячный «толстый» журнал — по старому советскому неофициальному определению — литературный или общеполитический журнал • ежемесячный глянцевый (гламурный) журнал Градация 11 • национально-нейтральные СМИ • националистические СМИ Градация 12 • СМИ профессиональные • СМИ маргинальные Можно привести и другие видовые градации (например, издания на русском и на других языках, а также двуязычные издания; цветные газеты и черно-белые; детские, молодежные издания и издания для взрослых; издания информационные и развлекательные; исключительно музыкальные СМИ — чаще всего это радиостанции, и т. п.), но я перечислил те, что в принципе исчерпывают собой всё богатство тех русских СМИ, в которых сегодня делается журналистика в России и с помощью которых можно квалифицировать и дифференцировать (через ряд определений) любое более или менее известное российское СМИ. Я не выделил градацию СМИ (печатных) по тиражу. В принципе, это очень важно, но пока в России цифры тиража, например, газеты, мало о чем говорят (кроме как о прибыли). Издание с очень большим тиражом может

95

быть куда менее влиятельным, чем издание со сравнительно невысоким тиражом. Самые тиражные издания России — это, с одной стороны, абсолютно не влиятельные новые бульварные газеты, а с другой — и достаточно влиятельные, и маловлиятельные традиционные газеты, даже сохранившие свои советские названия. Так или иначе, но весь этот сонм изданий, конкурируя друг с другом, обеспечивает, как я уже говорил, реальность существования свободы слова и свободы печати в России. Закончив с типологией российских СМИ, вернусь к теме конкуренции. Итак, СМИ как профессиональные журналистские структуры конкурируют друг с другом за то, чтобы сообщить о событиях и прокомментировать их раньше, лучше и интереснее других. Как предприятия, то есть бизнес-структуры, СМИ конкурируют за максимальный охват аудитории и за прибыль, деньги. В целом среди журналистских структур идет конкуренция еще и за известность своего СМИ, его авторитетность. Здесь дело не только в бизнесе. Очень известное СМИ, даже вполне пустое, никто не может проигнорировать. Вот почему многие политики вынуждены давать интервью бульварным изданиям, ибо знают, что в случае отказа может последовать месть: журналисты бульварного издания найдут возможность рассказать о слишком разборчивом политике нечто такое, от чего потом долго не отмоешься. Авторитет издания важен потому, что в случае наличия такого авторитета к нему будут прислушиваться люди, которые принимают решения, — и тиражность издания при этом практически не важна. Материальное благополучие позволяет изданию существовать, то есть оставаться элементом журналистского сообщества. При этом важны не размеры заработков журналистов (в бульварных изданиях журналисты чаще всего получают больше, чем в качественных, но с этим легко смиряется тот, для кого авторитетность важнее больших денег), а просто сама возможность того, чтобы издание выходило, а его сотрудники не испытывали материальной нужды, заставляющей их искать другое, пусть даже менее престижное место работы. Словом, журналистика — это соревнование, причем повседневное, ибо конкуренция на информационном поле не прекращается ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в праздники. Из этого следует один важный вывод, касающийся, в частности, моральных проблем журналистской деятельности. В своей перманентной заряженности на конкуренцию журналистика во многом схожа со спортом. Представим себе такую ситуацию. Идет трансляция с Олимпийских игр. На беговой дорожке шесть спортсменов. Дается старт. И телекомментатор начинает свой репортаж так: — Дорогие зрители. Вы видите, как бегут спортсмены. Но я прошу оператора показать крупным планом не того, кто бежит первым. Это плохой человек. Он бьет жену, а вчера обругал тренера. Зато тот, кто бежит последним, — исключительно хороший и честный человек. Он прекрасный семьянин, переводит старушек через дорогу и никогда не грубит. Первыми бы, услышав такой текст в эфире, возмутились зрители. В момент соревнования им важно видеть того, кто бежит первым, а не того, кто отстает, хотя и является образцом высокой морали. Начальство в тот же день уволит такого телекомментатора за профнепригодность и, скорее всего, посчитает, что он просто идиот. Удивятся и сами спортсмены, в том числе и тот, о ком столь пекся комментатор, — в момент соревнования отстающий спортсмен думал о том, что отстает, а не о своей добропорядочности. Более того, публичные рассуждения о ней в момент соревнований лишь подчеркнули тот факт, что он не первый, а последний. Такова и журналистика.

96

И АУДИТОРИЯ (ЧИТАТЕЛИ, СЛУШАТЕЛИ, ЗРИТЕЛИ), И ГЛАВНЫЕ РЕДАКТОРЫ (ТРЕНЕРЫ) ЖДУТ ОТ ЖУРНАЛИСТОВ НЕ МОРАЛЬНОЙ ЧИСТОТЫ, А ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ УСПЕХОВ, ПОБЕД НАД КОНКУРЕНТАМИ.

Мораль, как это часто бывает в жизни, отходит на второй план. Вряд ли какой-либо главный редактор уволит того, кто пишет быстрее, лучше и интереснее других, являясь не слишком порядочным, и заменит его на честного человека, но профессионального неудачника. Это, однако, не означает, что моральные категории вовсе не имеют отношения к журналистике, просто в ней значимы не столько общечеловеческие, сколько профессиональные моральные принципы, в том числе внутрицеховые. Например, если два журналиста из разных, конкурирующих изданий одновременно узнать о каком-то событии, то считается профессионально неприличным приписать эту информацию только себе или в тайне от коллеги раньше него передать новость в свою редакцию. Многие общечеловеческие моральные нормы действуют в журналистике, правда, не всегда и порой в специфичных формах. В разных местах этого курса лекций я еще приведу соответствующие примеры, а возможно, даже посвящу теме «Моральные нормы в журналистике» специальную лекцию. Я еще не решил, ибо тема эта довольно обширна, крайне субъективна, а главное — чрезмерно нравоучительна в любом изложении, что, как правило, отталкивает и читателей, и слушателей. В завершение же данной лекции хочу перечислить, с минимальными пояснениями, наиболее распространенные в настоящее время приемы недобросовестной конкуренции, постоянно используемые в российских СМИ. Эти приемы в своей совокупности хорошо характеризуют ту атмосферу, которая царит сегодня в российской журналистике как в бизнесе. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ АДМИНИСТРАТИВНОГО РЕСУРСА, то есть властных возможностей структур, стоящих за теми или иными СМИ, для увеличения подписки, распространения или сбора рекламы, снижения ставок аренды помещений, оплаты типографских услуг и т. п. ФАЛЬСИФИКАЦИЯ ПОКАЗАТЕЛЕЙ ТИРАЖА изданий в сторону, естественно, завышения для повышения значимости издания в глазах аудитории и особенно рекламодателей. Объем тиража вообще-то легко проверяется. Фальсификация этих данных является нарушением сразу нескольких законов (о СМИ, о правах потребителей и т. п.), но мне не известен ни один случай наказания за эти нарушения, хотя на них идут некоторые даже весьма известные издания. ПЕРЕМАНИВАНИЕ

НА ОСНОВЕ неадекватного (иногда многократного) Владельцы российских СМИ при пассивности различных профессиональных объединений журналистов до сих пор не позволяют установить в системе СМИ единые ставки зарплаты (тарифные соглашения). В 1994 или 1995 году я предлагал сделать это на заседании Гильдии главных редакторов и издателей России, но поддержки, по понятным причинам, не получил.

ЗАВЫШЕНИЯ

УРОВНЯ

СОТРУДНИКОВ

ОПЛАТЫ.

РЕКЛАМИРОВАНИЕ

СМИ ПО ДЕМПИНГОВЫМ РАСЦЕНКАМ НА ОСНОВЕ возникающих в рамках того или иного медиахолдинга. Речь в первую очередь идет о рекламе на телевидении, где реклама «чужих» печатных СМИ размещается по максимальным расценкам, а «своих» — по минимальным. ОДНИХ

СМИ

ДРУГИМИ

ВНУТРИКОРПОРАТИВНЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ,

РАЗМЕЩЕНИЕ ПОД ВИДОМ ЖУРНАЛИСТСКИХ МАТЕРИАЛОВ РЕКЛАМНЫХ ПО СУТИ ТЕКСТОВ за оплату наличными деньгами, не проходящими через бухгалтерию. Позволяет избегать налогообложения и тем самым экономить значительные средства, чего не могут себе позволить добросовестные конкуренты.

97

Все перечисленные приемы недобросовестной конкуренции связаны с функционированием СМИ как хоть и специфических, но предприятий (субъектов хозяйственной деятельности). Собственно журналистские приемы недобросовестной конкуренции тоже существуют. Я бы выделил несколько основных. ПРОНИКНОВЕНИЕ

К ОФИЦИАЛЬНЫМ (ТО ЕСТЬ В ПРИНЦИПЕ ОБЩЕДОСТУПНЫМ) ИСТОЧНИКАМ ИНФОРМАЦИИ НА ОСНОВЕ ЭКСКЛЮЗИВНОСТИ с помощью нелегальной оплаты предоставления

информации либо в обмен на другие негласно предоставляемые средствами массовой информации услуги. ТРУДНО ОПРЕДЕЛЯЕМЫЙ ПЛАГИАТ — приписывание себе добытой другими СМИ эксклюзивной информации или даже фрагментов текстов, комментирующих эту информацию. Как правило, этим приемом пользуются более мощные и известные СМИ по отношению к менее значимым: телевидение по отношению к прессе, центральные издания по отношению к региональным и местным, известные журналисты по отношению к рядовым. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ПРЕИМУЩЕСТВ ВРЕМЕНИ ВЫХОДА ИЗДАНИЯ. Представим, что три журналиста — из газеты, с телевидения и из информационного агентства одновременно получают какую-либо эксклюзивную информацию. Теоретически, в том числе и следуя профессиональной этике, тот из них, кто объективно имеет возможность раньше других предать эту информацию гласности (естественно, это представитель информагентства, работающего в непрерывном режиме), должен сообщить, что он получил ее вместе и одновременно с коллегами из двух других СМИ, но в реальности это происходит крайне редко. Информационные агентства иногда используют и другой, более циничный прием. Агентства подписываются на всю более или менее значимую прессу и получают эти издания гораздо раньше, чем большинство подписчиков. Если сотрудник информационного агентства увидел в полученной им ночью или рано утром газете какую-либо эксклюзивную информацию, то он делает звонок своему источнику, который подтверждает данную информацию (ведь она уже практически обнародована), и информационное агентство передает эту новость от своего имени, не упоминая реальный источник своей осведомленности. Естественно, ярким примером недобросовестной конкуренции является ПЛАГИАТ, который могут использовать журналисты любых СМИ, в том числе и печатных, приписывая себе, например, оригинальные выводы и умозаключения, почерпнутые в публичных и непубличных выступлениях экспертов, а также своих телевизионных коллег. Вообще надо признать, что при сегодняшних грандиозных объемах информационных потоков (как собственно информационных, так и комментарийных), идущих по каналам всех СМИ, проблема плагиата становится всё более и более эфемерной, хотя, конечно, уважающий себя профессиональный журналист никогда не опустится до того, чтобы сознательно, без ссылки на первоисточник, воспользоваться добытой другим информацией (если только она уже не стала общеизвестной) или чужим умозаключением. Здесь бы я сформулировал очередную максиму журналистики, отметив при этом, что в журналистике, как внутренне крайне противоречивой системе, некоторые нормы и правила могут прямо противоречить друг другу. Итак: НИКОГДА НЕ ПРЕНЕБРЕГАЙТЕ ССЫЛКАМИ НА ИСТОЧНИКИ УПОМИНАЕМЫХ ВАМИ ФАКТОВ И ВЫВОДОВ, ИБО ЭТО, ВО-ПЕРВЫХ, НЕ ТОЛЬКО НЕ УМАЛЯЕТ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ВАШЕЙ ОСВЕДОМЛЕННОСТИ, А НАПРОТИВ — ПОДЧЕРКИВАЕТ ЕЕ; ВО-ВТОРЫХ, ПОЗВОЛЯЕТ ВАМ

98

ЗАСТРАХОВАТЬСЯ ОТ ЧУЖИХ ПРОКОЛОВ, КОТОРЫЕ СЛУЧАЮТСЯ С САМЫМИ АВТОРИТЕТНЫМИ ИСТОЧНИКАМИ ИНФОРМАЦИИ И КОММЕНТАТОРАМИ; В-ТРЕТЬИХ, ВЫЗЫВАЕТ ПУСТЬ ДАЖЕ СКРЫВАЕМОЕ УВАЖЕНИЕ КОЛЛЕГ, ПРАВДА, ПРОЯВЛЯЮЩЕЕСЯ ПОРОЙ В НЕАДЕКВАТНЫХ ФОРМАХ, ВНЕШНЕ ДЕМОНСТРИРУЮЩИХ ПРЯМО ПРОТИВОПОЛОЖНОЕ.

Эту максиму я бы дополнил еще одной, раскрывающей предыдущую: БУДУЧИ БЕЗУПРЕЧНЫМ В ССЫЛКАХ НА ЧУЖИЕ ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ И АРГУМЕНТАЦИЮ, ВЫ ПОЛУЧАЕТЕ УНИКАЛЬНУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫДАВАТЬ АУДИТОРИИ СОБСТВЕННУЮ ЭКСКЛЮЗИВНУЮ ИНФОРМАЦИЮ И СОБСТВЕННЫЕ ОРИГИНАЛЬНЫЕ ОЦЕНКИ, ОДНОВРЕМЕННО ГАРАНТИРУЯ МАКСИМАЛЬНОЕ СОБЛЮДЕНИЕ СВОИХ ПРАВ И НА ПЕРВОЕ, И НА ВТОРОЕ.

Наконец, последний из наиболее распространенных приемов недобросовестной конкуренции — это ПОДРЫВ со стороны конкурентов ДОВЕРИЯ К ТОМУ ИЛИ ИНОМУ СМИ ИЛИ ЖУРНАЛИСТУ путем клеветы или использования не относящихся к делу реальных или фальсифицированных фактов из его жизни. Этот прием не специфически журналистский — он используется в среде всех конкурентных публичных профессий: например, в политике и художественно-артистической среде. Я сам не раз сталкивался с подобными попытками по отношению к себе или возглавлявшейся мною газете. Один пример очень показателен для наших СМИ и нашей политики соответствующего периода. Поэтому коротко расскажу о нем. Весной 1998 года, как известно, политическая стабильность в России была нарушена тем, что премьерминистр Виктор Черномырдин был отправлен в отставку. Закулисные интриги, разыгравшиеся после этой отставки, явно демонстрировали неадекватность поведения Бориса Ельцина как президента страны. Эта проблема активно обсуждалась в узких политических кругах, но в СМИ отражения не находила. Тогда я решил написать статью, в которой предлагался бы выход из сложившегося положения. Статья была озаглавлена «Вопрос о власти (1)», и в ней предлагалось создать Временный Государственный Совет, дабы в случае нужды законным путем ограничить власть Ельцина. Важной проблемой было то, кто должен возглавить этот Совет. Незадолго до публикации статьи я случайно встретился в аэропорту Шереметьево с Григорием Явлинским. Мы довольно долго обсуждали этот вопрос. И Явлинский первым назвал нужную фамилию: Примаков. Я вполне согласился с этим и даже попросил Григория Явлинского разрешения упомянуть его в моей статье как человека, предложившего именно кандидатуру Примакова. Но как раз этого Явлинский попросил не делать. На второй день после публикации моей статьи газета «Коммерсантъ» опубликовала довольно пространный ее разбор, сделав следующий вывод: Березовский разработал план государственного переворота и поручил Третьякову прозондировать реакцию общественности на этот план. Всё это было полной ложью от начала и до конца. Я очень резко, с использованием почти непарламентских выражений, ответил «Коммерсанту» (тот, кстати, на сей раз промолчал). История с этой статьей имела два продолжения — одно почти прямое, о котором я, наверное, в подходящем месте еще расскажу. Второе — косвенное. Через год главный редактор «Коммерсанта», очевидно, как минимум, одобривший текст, оклеветавший меня, в результате уже внутрикоммерсантовской провокации был снят со своего поста. Кстати, за то, что поддержал действия того же самого Евгения Примакова, но уже ставшего премьер-министром. Конечно, далеко не всегда в подобных историях удается восстановить и отстоять истину (тем более редки случаи пусть и запоздалого непреднамеренного отмщения), но иного способа, как бороться за себя, свое имя и имя своего издания, я не знаю. Отталкиваясь от профессионального и жизненного опыта и несколько отрешаясь от норм общечеловеческой и профессиональной морали, я осмелился бы сформулировать в связи с рассказанным такую максиму:

99

ПРИ АКТИВНОМ И ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОМ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ПРОТИВ ВАС ИЛИ ВАШЕГО СМИ ПРИЕМОВ НЕДОБРОСОВЕСТНОЙ КОНКУРЕНЦИИ И ВЫ ИМЕЕТЕ ПРАВО НА РАЗОВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ АНАЛОГИЧНЫХ МЕР, ЕСЛИ КОНКУРЕНТ НЕ ОСТАВЛЯЕТ ВАМ ИНОЙ ВОЗМОЖНОСТИ, А ЛЕГАЛЬНЫЕ (НАПРИМЕР, СУДЕБНЫЕ) МЕТОДЫ ОБОРОНЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮТСЯ ВАМ ДОСТАТОЧНО ЭФФЕКТИВНЫМИ.

В конце концов у вас и у вашего СМИ есть только одно — доброе и уважаемое имя, авторитет (всё остальное — производное от этого). А свое доброе имя, если на него кто-либо покушается, можно и должно защищать всеми методами и до конца. Даже совсем малоизвестному журналисту или изданию остаться без доброго (в той или иной мере) имени — значит вообще выпасть из системы СМИ, обречь себя на профессиональную смерть. А это — против естественного закона функционирования всякой живой системы. Она всегда борется за самосохранение и даже за экспансию. В данной лекции я неизбежно касался некоторых проблем, которые крайне важны в журналистике как системе, работающей с информацией и конкурирующей внутри себя по поводу информации. А информация, по крайней мере та, что передается по каналам СМИ, может быть правдивой, ложной и сочетающей правду и ложь в разных, иногда достаточно причудливых комбинациях. О правде и лжи в журналистике, этих альфе и омеге современных СМИ, я и расскажу в следующей лекции.

100

Лекция 8

Правда, ложь, обман и умолчание в журналистике В ряде предыдущих лекций я много раз и неизбежно касался проблемы соотношения правды и лжи в СМИ. И это понятно — в каком-то смысле к этому соотношению сводятся все проблемы журналистики, а категории «правда», «ложь», «обман» (как сознательная ложь) и «умолчание» (формально не ложь, а просто отсутствие всей или части правды), может быть, самые фундаментальные в теории журналистики, а их практическое использование в конкретных текстах — суть работы журналиста. Если изготовить четыре штампа с буквами «п», «л», «о» и «у» и попробовать промаркировать ими, исходя из содержания, материалы той или иной газеты или эфирной папки той или иной телепрограммы, то мы наилучшим образом сможем и дифференцировать разные СМИ (по политическим и иным пристрастиям, видовой и корпоративной принадлежности, квалификации журналистского корпуса и т. п.), и — главное — самым естественным образом сможем оценить уровень объективности и беспристрастности разных СМИ. Но штампов таких никто под рукой не держит. Да и некогда этим заниматься читателям и зрителям. Теории журналистики любой направленности так или иначе, но признают фундаментальную важность категорий «правда» и «ложь», однако теории и практика, естественно, сильно расходятся. Советская (коммунистическая) теория журналистики, исторически и содержательно построенная на фундаменте критики соответствующих «буржуазных» (либеральных) теорий («свобода буржуазной прессы есть свобода служения крупному капиталу и свобода обмана трудящихся», Владимир Ленин), категориями «правда» и «объективность» отнюдь не пренебрегала. Однако в догматику этой (советской) теории сразу же закладывались корректирующие категории. Например, классовость — признание приоритета классового интереса по отношению ко всем остальным, в том числе и по отношению к «объективности». Отсюда — очень популярная в свое время в нашей стране формула «классовая правда», то есть та правда, которая у каждого класса своя, а следовательно, что в общем-то верно, неизбежно несовпадение «правды пролетарской» и «правды буржуазной». Кстати, в этом смысле коммунистическая теория (по крайней мере, в начале XX века) была честнее «буржуазных», ибо прямо признавала, что абсолютной объективности не могут добиться, если даже хотят, ни буржуазные журналисты (но они в этом не признаются), ни коммунистические, но последние не скрывают своей ангажированности. Конечно, необходимо отметить, что коммунистическая теория все-таки считала свою «классовую правду» ближе к общечеловеческой. На то же претендовали и либеральные теории. К концу XX века спор коммунистами был проигран, но, надо думать, не до конца. Еще одной категорией, корректирующей «правдивость», «объективность» СМИ в советской теории журналистики, была «партийность» — упрощенно говоря, правило использования только той «правды», которая отвечает интересам коммунистической партии. В общем-то и в этом советская теория была более откровенной и честной, ибо конечно же внепартийных политических СМИ в мире практически нет (не в смысле формальной привязанности к конкретным партийным структурам, естественно). Я бы, кстати, сказал так: советская (ленинская) теория журналистики была честнее (объективнее, научнее) западных, а практика конечно же наоборот. Честность советской теории нивелировалась монополизмом и тотальностью ее практического применения.

101

Самым изощренным методом решить реально ощущаемую всеми, в том числе и теоретиками, проблему постоянного использования в СМИ лжи стала попытка советских ученых развести понятия «правда» и «истина». Суть метода такова: правда относительна, то есть у каждого своя. Следовательно, объективно возникает много «правд», и то, что оппонентом ощущается как «ложь», ты сам вполне искренне можешь считать своей правдой (например, классовой). А вот истина — абсолютна и едина. Однако ее, истину, большинство ныне живущих людей не знают. Правда (та или иная) есть всего лишь степень приближения к истине как к идеальной (полной) правде. Таким образом, актуальную ложь (или тем более обман) текущей журналистской практики теоретики коммунистической печати считали либо неизбежной ошибкой не до конца постигших истину людей, либо, напротив, правдой, воспринимаемой несознательной частью общества в качестве лжи лишь потому, что это та правда, которая в наибольшей степени приближается к недоступной пока большинству истине. Между прочим, лично я считаю эту теорию наиболее точно описывающей реальность, ибо большинство некоммунистических теорий колеблются между двумя полюсами. Первый — у каждого своя правда, а потому максимальное приближение к ней — плюрализм мнений, то есть плюрализм правд. Это, впрочем, не снимает проблему доминирования одной из правд в каждый конкретный момент в сознании аудитории, да и в СМИ, которые это сознание и формируют. Второй полюс — правда факта. Задача журналистики — просто сообщать о всем случившемся, ничего не добавляя от себя, кроме как в выделенных в отдельные тексты комментариях. Отсюда родился знаменитый девиз всей англосаксонской журналистики: «Факты священны, комментарии свободны». Можно ли свести коммунистическую и либеральную теории правд воедино? На мой взгляд, можно. Просто соединив коммунистическую теорию с либеральной практикой, что в реальной жизни и происходит. Если обратиться опять же к англосаксонской политико-правовой афористике, то конечно же нет ни одного СМИ, которое могло бы утверждать, что каждый день и по всякой проблеме оно говорит всю правду, только правду и ничего кроме правды. И дело, конечно, не в том, что ложь или недоговоренность в СМИ, как и в неформальном общении людей, возникает из-за добросовестных ошибок, незнания, невнимательности, неопытности. Эти факторы я не буду разбирать, хотя и они играют некоторую роль, но, естественно, не только в журналистике, а оттого это не специфические факторы. Специфически журналистской проблемой работы СМИ с фактами, то есть информацией о реальных событиях, является то, что в кинематографе называется монтажом, а в СМИ — подачей материалов. Одно и то же событие, текстуально одинаково описанное, имеет совершенно разное влияние на общественное мнение и сознание, если ему отдана первая страница издания или, напротив, — одна из дальних в глубине номера. Расположенные рядом с объективным информационным сообщением комментарии (даже самые свободные, даже альтернативные) могут совершенно уничтожить эту объективность. И так далее. Наконец, крайне важны общий информационный фон и общий контекст, на которые накладывается то или иное сообщение в данном СМИ и во всех значимых для данного общества СМИ. А кроме того, мощь нынешних СМИ, как известно, такова, что они сами создают «факты» буквально из ничего. Что это? Ложь или правда? С помощью всего отмеченного любая ложь в СМИ может превратиться в правду, и, разумеется, наоборот. Об этом и необходимо поговорить. Итак, если все-таки попытаться воспользоваться приемом маркировки текстов четырьмя штемпелями «п», «л», «о» и «у» применительно к всего лишь одному номеру любой даже самой

102

объективной газеты, то в итоге мы получим в прямом смысле весьма пеструю картину. Но эту картину нужно суметь объективно и беспристрастно проанализировать. Как вы, надеюсь, помните, я не считаю, что единственной и главной функцией журналистики является информирование общества, граждан, населения. При этом, разумеется, имеется в виду, что информирование это объективное — на основе лозунга «Все факты, достойные внимания» (еще одна англосаксонская максима, афористично выражающая претензию свободных западных СМИ на беспристрастность и объективность). Если исходить из единственности этой функции журналистики, то, естественно, ложь, обман и даже умолчание, если они встречаются в СМИ (а они встречаются, причем перманентно и регулярно), то всё это — нарушение нормы. Почему, однако, эти нарушения так многочисленны? Выйти из порочного круга этой якобы загадки можно только в том случае, если признать, как считаю я, что у журналистики есть и иные, кроме информирования общества, функции. Напомню их. Это еще, как минимум, функции: интегрирования (объединения) общества, донесение до власти мнения общества по тем или иным вопросам, а также — управление обществом со стороны власти, социализация подрастающих поколений и даже функция развлечения. И вот если учесть наличие хотя бы последних трех функций, то уже нет нужды стеснительно или с натужным (и часто притворным) гневом относить ни обман, ни ложь, ни умолчание к аномалиям, злоупотреблениям или случайным ошибкам. В этом случае, кстати, не возникает необходимость проводить какой-то особый водораздел между, с одной стороны, качественными и, с другой стороны, массовыми и бульварными СМИ, причем так, будто это вообще два разных социальных института. Как общественный институт СМИ едины. Просто информационная, интеграционная и позитивная социализаторская функции в основном осуществляются качественными СМИ (некоторыми газетами и еженедельниками, а также отдельными теле- и радиопрограммами), а остальные — в основном массовыми и бульварными. Это — большая часть прессы и практически всё телевидение (за исключением отдельных программ), ибо телевидение — по определению массовое средство массовой информации. Управление обществом конечно же требует и лжи, и обмана. Об умолчании и говорить нечего. Социализация и интеграция тоже не обходятся без некоторых из этих информационных приемов. А уж развлечения чаще всего просто построены на лжи и обмане. В связи со сказанным совершенно отпадает необходимость теоретизировать о причинах появления лживых сообщений в бульварных СМИ. Мы же не удивляемся тому, что публику обманывают (называя это фокусами) в цирке. Поэтому есть смысл разбирать функционирование правды, лжи и присных в качественных и маскирующихся под оные СМИ. Начнем с, казалось бы, простого вопроса: а зачем, собственно, в СМИ публикуют правду? Не все ответы на этот вопрос, а их несколько, очевидны. Первый. СМИ публикуют правду, то есть правдивую информацию о случившемся, чтобы быть средствами массовой информации. Это понятно. Второй ответ. СМИ публикуют правду для того, чтобы демонстрировать качество своей работы, ибо генеральное отношение к СМИ у аудитории складывается все-таки на основе критерия информированности данного издания или телеканала. Если журналисты газеты, которую я читаю, или передачи, которую я смотрю, знают многое, значит, они передадут эти знания мне и я буду более информирован, чем те, кто смотрит другие передачи и читает другие газеты. Много информации, но всякий раз неточной или ложной, лишают СМИ привлекательности на рынке. Это — конкурентностный аспект использования правды в СМИ. Третий ответ уже более интересен. Все сегодняшние теоретики сходятся в том, что обладание информацией есть одно из наиболее мощных ныне проявлений власти. В более широком смысле

103

— влияния. Тот, кто информирован, тот влиятелен. СМИ отдает — через свою информацию — часть своего влияния каждому члену своей аудитории. Но, поставляя влияние (через обладание информацией) своей аудитории, СМИ, разумеется, не лишают этого влияния и самих себя. Более того, они укрепляют свою влиятельность — им верят: сначала в информации, потом в комментариях, наконец — в рекомендациях. Как и что делать, как себя вести и как, например, голосовать. Так из «голой» информации возникает не чисто информационный аспект воздействия на аудиторию. Но есть еще один ответ на вопрос, зачем СМИ публикуют (оглашают) правду: первоначально этот ответ вам покажется натянутым или даже провокационным. Но и мы только в начале нашего анализа. Итак, четвертый ответ — СМИ публикуют правду, чтобы однажды, когда они ее не опубликуют или даже опубликуют ложь, аудитория этого не заметила, а когда им понадобится опубликовать обман, аудитория приняла бы его за правду. (Частный вариант этого случая — публикация правды одновременно с ложью, помещенной в том же тексте, для прикрытия и сокрытия лживости лжи.) Есть и пятый ответ: правду, например, не отвечающую принципу «все факты, достойные освещения», публикуют, чтобы воздействовать (повлиять) на ход каких-то событий. Самое распространенное употребление правды в этом плане — с целью борьбы с общественными пороками или публичными фигурами, представляющими, по мнению журналиста, или редакции, или — внимание! — владельца данного СМИ, угрозу для общества. Или — части общества. Или — опять внимание! — угрозы для владельца данного СМИ. В знаменитых информационных войнах в России в 1997—2000 годах использовалось очень много правды, не только правды, но и правды тоже. И, между прочим, благодаря этим войнам общество действительно узнало много «фактов, достойных освещения». Но почему-то почти все комментаторы сошлись во мнении, что эти войны велись не ради общественного блага, и СМИ в тех войнах не исполняли роль беспристрастных информаторов общества. Наиболее показательна знаменитая история с демонстрацией пленки, которая зафиксировала похождения человека, «похожего на генерального прокурора». А ведь это лишь одна из десятков подобных историй, где использовалась правда. К этому моменту, не к прокурору, а к правде о прокуроре, я еще вернусь, а пока ответим на совсем простой вопрос: когда и зачем СМИ используют умолчание? Тут всего один и вполне очевидный вариант ответа: когда не хочется что-то публиковать. Это может быть плохая информация о себе, своих друзьях, своей корпорации, своей стране — список бесконечен, либо, напротив, хорошая информация (хорошая правда) о твоих врагах, оппонентах и т. д. Между прочим, однажды своим студентам в МГИМО я дал задание написать сочинение на тему, где всего лучше скрыться от внимания или воздействия СМИ, если это возможно в принципе. Размышления студентов оказались крайне показательными. Абсолютное большинство сочинений, естественно, сводились к тому, что от воздействия СМИ нельзя скрыться нигде и никогда. Редкие открытия содержались всего в двух-трех сочинениях. Во-первых, конечно, нашелся студент, который сообщил, что существование СМИ можно просто игнорировать: не читать газет, не слушать радио, не смотреть телевидение. В общем это верно, но такая жизнь анахорета вообще выводит тебя из существования внутри общества. Более интересным был ответ одной студентки: она предположила, что в отношениях матери с маленьким ребенком отсутствует фактор влияния СМИ. Если отбросить медицинско-гигиенические советы (в том числе и по каналам рекламы, распространяемой в СМИ), то это верно. Обобщая, можно сказать, что

104

ЛЮБОЕ СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО, ПРЕЖДЕ ВСЕГО ЛЮБОВЬ, ВЫВОДИТ ЧЕЛОВЕКА ИЗ-ПОД ВЛИЯНИЯ СМИ, — ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ИЗ-ПОД ВЛИЯНИЯ ПО ПОВОДУ ОТНОШЕНИЙ С ОБЪЕКТОМ ЭТОГО СИЛЬНОГО ЧУВСТВА.

Но самый интересный ответ содержался еще в одном сочинении. Его автор предположил, что надежнее всего от влияния и воздействия СМИ можно спрятаться внутри самих СМИ. Я бы сказал, что автор данного сочинения проявил отнюдь не студенческую прозорливость. Действительно, менее всего СМИ и работающие в них журналисты расположены рассказывать правду о собственных тайнах, если даже эта правда крайне значима для общества. Это настолько принципиальное утверждение, что я сформулирую его в виде максимы: НИ ОДНО СРЕДСТВО МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ТРЕБУЮЩЕЕ ОГЛАШЕНИЯ ВСЕЙ ПРАВДЫ, ТОЛЬКО ПРАВДЫ И НИЧЕГО ИНОГО, КРОМЕ ПРАВДЫ, О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИЛИ ПОВЕДЕНИИ КАКОГО-ЛИБО ИНСТИТУТА ИЛИ ЧЕЛОВЕКА, НИКОГДА НЕ РАССКАЖЕТ ВСЕЙ ПРАВДЫ (И ДАЛЕЕ — ПО ФОРМУЛЕ) О СЕБЕ.

Об этом стоит задуматься любителям публично рассуждать об особой моральности или особом правдолюбии журналистов, СМИ вообще. Я же вернусь к прерванному анализу умолчания. Практика умолчания не предполагает, что те, кто этим приемом пользуются, просто игнорируют какие-либо факты, из-за чего общество всего лишь не подозревает об их существовании. Умолчание может быть весьма активным и даже агрессивным приемом. Почему? Дело в том, что, хотя нынешние СМИ в России и тотальны (как система), они не монопольны, во всяком случае по отношению к некоторым, не полностью их контролирующим политическим или иным центрам власти. То, о чем умалчивают одни СМИ, может появляться либо непосредственно в сфере общественного внимания (молва), либо в других СМИ — пусть в виде слухов, или предположений, или даже точной информации, но со ссылкой на источник, «который пожелал остаться неизвестным». Кроме того, не станем забывать, что в системе современных СМИ работают миллионы людей. Информация, которая стала кому-то известна внутри этой системы, но по каким-то соображениям (внешняя или внутренняя цензура) не появилась на экранах телевизоров или страницах газет, вполне может очень широко разойтись по неформальным каналам и в условиях конкуренции вырваться наружу в том или ином маргинальном или бульварном издании. Иногда это специально делают лица, заинтересованные в распространении этой информации (так называемая утечка или, грубее, — слив информации). А далее путем ссылок на уже состоявшуюся публикацию, хоть и в не вполне заслуживающем доверия издании, данную информацию можно вывести на уровень серьезных СМИ. Целенаправленно и регулярно такой работой занимаются спецслужбы и пиарагентства. В случае легализации таким образом ранее скрываемой информации люди или силы, которые не заинтересованы в разглашении данных фактов, вынуждены выбирать одну из двух тактик: либо продолжать не реагировать на нежеланную информацию, либо, когда это невозможно (например, вопрос об этом задается публично или в прямом эфире, который сейчас активно используется во всех электронных СМИ), отреагировать, но так, чтобы и не подтверждать информацию и не опровергать ее впрямую (чтобы в дальнейшем не попасться на лжи). И вот в этом случае действия того, кто стремится что-то замолчать, становятся агрессивными либо по отношению к источнику информации (если он даже анонимен), либо, что чаще, по отношению к тому, кто просто, не имея никакого специального эгоистического интереса, хочет узнать правду. Если утаиваемая (замалчиваемая) информация касается государства, то, как правило, объяснение того, почему она не разглашается, сводится к защите высших интересов государства. Соответственно, замалчиваемое объявляется тайной (военной, государственной, коммерческой), а

105

те, кто требуют или даже просто просят точной информации, — людьми, стремящимися эту тайну нарушить. Если же утаиваемая информация относится к отдельному человеку, то попытка что-либо прояснить объявляется нарушением права на частную жизнь. Примеры государственной агрессивности при использовании метода умалчивания хорошо известны каждому. Стоит вспомнить, например, аварию подлодки «Курск» или захват и освобождение заложников на представлении мюзикла «Норд-Ост». Примеров второго рода тоже немало. Приведу один диалог (крайне типичный), который произошел в ходе реальной телепрограммы. Героем программы был очень известный тележурналист. Программа шла в прямом эфире и включала звонки телезрителей. Один из вопросов, выведенных в эфир, звучал так: — Правда ли, что вы получаете такую-то (далее была названа конкретная сумма в десятки тысяч долларов) зарплату? Ответ: — Я не скажу, сколько я получаю, так как это мое частное дело и вас оно не касается. Во всяком случае, это не та сумма, что вы называете. Ответ был дан в весьма назидательном тоне, с явным желанием продемонстрировать телезрителю и всем остальным, что подобные вопросы не просто бестактны, а фактически незаконны. При подобных ответах часто звучат и ссылки на то, что в «цивилизованных» странах таких вопросов не задают и всё это — «советские» привычки. Вся эта аргументация не выдерживает критики, более того — противоречит как раз нормам политической жизни «цивилизованных», то есть западных, стран. Конечно, на Западе не принято публично интересоваться заработками частных лиц. Но это относится лишь к действительно частным лицам, а отнюдь не к публичным фигурам, к которым безусловно относятся все влиятельные в обществе персоны, в том числе — и наиболее известные журналисты. Более того, правила публичной политической жизни на Западе (хотя эти правила и нарушаются, но, разумеется, не отменяются) предполагают, что общество имеет право знать и об источниках доходов самых влиятельных публичных фигур, и о размерах этих доходов. Дело не в точных цифрах (хотя на Западе размер заработка это еще и статус того, кто его получает, — поэтому многие, наоборот, стараются предать гласности и даже преувеличить реальный размер своих доходов), а в порядке этих цифр. Все-таки уровень твоего заработка — это показатель того, к какому классу или слою общества ты относишься, каковы, следовательно, твои общественные и политические интересы. Чем руководствуются те или иные политические и публичные фигуры России, интерпретирующие желание общества узнать об источниках и размерах их доходов как неправомерную попытку вмешаться в их частную жизнь, каждый может легко объяснить сам. Но, конечно, это не только опасения навести на себя рэкетиров или грабителей. Я же обращаю ваше внимание в данном случае на сам журналистский прием (то есть прием, используемый в СМИ в первую очередь для засекречивания собственных доходов и доходов своих сотрудников) — прием агрессивного оформления умалчивания той или иной информации. В этом месте, видимо, логично рассмотреть и классический пример коллизии вокруг права на частную жизнь из новейшей политической истории России и российской журналистики. Речь,

106

разумеется, о знаменитой видеопленке, на которой запечатлены интимные отношения «человека, похожего на генпрокурора», и двух проституток. С точки зрения гражданского права, конечно же этот эпизод — не более чем частное дело «генпрокурора», а показ этой пленки по телевидению — вмешательство в его личную жизнь. И, следовательно, пресса поступила и аморально, и противоправно, прокрутив эту пленку в эфире. Однако не менее очевидны и те обстоятельства, которые позволяли журналистам давать эту пленку в эфир с чистой совестью и пренебрегая возможными гражданско-правовыми последствиями для себя. Во-первых, должностное и публичное лицо такого уровня, как генеральный прокурор, не имеет право на участие в подобных историях, ибо это очевидно наносит ущерб авторитету должности, которую это лицо занимает, и государству как институту. Во-вторых, ясно, что данная пленка может использоваться не только прессой, но и преступниками, причем уже не для публичного, а для тайного давления на служебные действия «генпрокурора». Позволив себе расслабиться с проститутками, «генпрокурор», кстати, продемонстрировал свой непрофессионализм, ибо таким образом сам вложил оружие против себя в руки лиц, заинтересованных в нелегальном контроле его действий. В-третьих, выяснилось, что интимные услуги оплачивались не самим героем пленки, а кем-то другим, что еще больше усугубило зависимость «генпрокурора» от посторонних лиц, а он, как известно, должен зависеть только от закона. Конечно, правда о «генпрокуроре» использовалась в конкретных политических целях, а не для того, чтобы просто обеспечить невозможность шантажа этого должностного лица кем-либо. Но, строго говоря, это уже другой вопрос. Мотивы поступка тех, кто принимал решение об обнародовании видеопленки, в данной ситуации могли быть и абсолютно благородными и бескорыстными, и совершенно корыстными. Ясно, однако, что если бы даже никакой корысти не присутствовало, то, во-первых, журналист должен был в интересах общества опубликовать полученные сведения; во-вторых, он должен был склониться к этому решению даже в том случае, если бы знал, что те, кто передал ему такую пленку, ведут собственную политическую игру против данного должностного лица. Последнее, разумеется, должно быть результатом взвешивания плюсов и минусов того или иного решения, но неизменным остается одно — приоритетной проблемой здесь являются не мотивы действий журналиста, а общественное зло, созданное должностным лицом, и профессиональная обязанность журналиста — это зло разоблачить. Моральные проблемы в журналистике, как и во всякой иной публичной профессии, возникают постоянно. Более того — фактически моральные проблемы журналистики совпадают с профессиональными. И в этом — главная коллизия. Ибо моральные проблемы имеют (в идеале, конечно) императивно определяемые решения (согласно библейским заповедям и основанным на них моральным нормам). А профессиональные решения куда более гибки, инструментальны, прагматичны. Именно здесь объективно и возникает вечно существующая (с момента возникновения журналистики) аморальная составляющая качественно исполняемых журналистом его профессиональных обязанностей. ВСЯКАЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ МОРАЛЬ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЖУРНАЛИСТСКАЯ, ЕСТЬ ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ИДЕАЛЬНОЙ МОРАЛИ РОВНО НА ТУ ДИСТАНЦИЮ, КОТОРАЯ ТРЕБУЕТСЯ ДЛЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ВЫПОЛНЕНИЯ СВОЕЙ РАБОТЫ. ИМЕННО ЭТО СОЗДАЕТ РЕАЛЬНУЮ, А НЕ МИФИЧЕСКУЮ АМОРАЛЬНОСТЬ ЛЮБОЙ ПРОФЕССИИ. ЖУРНАЛИСТИКА В ЦЕЛОМ АМОРАЛЬНА РОВНО В ТОЙ МЕРЕ, В КАКОЙ ОНА ПРОФЕССИОНАЛЬНА. ТОТ, КТО В ЭТОЙ МАКСИМЕ ВИДИТ ОСОБО ЦИНИЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ, ПУСТЬ ВСПОМНИТ ПАЛАЧА (ЕСЛИ ЗАКОНОДАТЕЛЬНО ТАКАЯ ПРОФЕССИЯ СОХРАНЯЕТСЯ В ОБЩЕСТВЕ). ЗАДАЙТЕСЬ ВОПРОСОМ: АМОРАЛЕН ЛИ ОН САМ ИЛИ ОБЩЕСТВО (ЗАКОН), ВОСТРЕБУЮЩЕЕ ЭТУ ПРОФЕССИЮ?

107

Вот почему журналист, крадущий деньги, аморален. А журналист, крадущий важную для общества информацию, если иначе ее получить нельзя, может быть, и не морален, но и не аморален. Теперь, после того, как я озадачил вас столь циничными откровениями, очень легко шагнуть к теме лжи и обмана. И я помогу вам сделать этот шаг. Итак, ложь и обман. Вообще-то это довольно близкие понятия, а в определенном контексте прямо синонимичные, но я предлагаю не вдаваться в лингвистические тонкости. Будем считать (для удобства), что ложь — это просто неправда, о чем может и не знать или не подозревать тот, кто эту ложь оглашает. А вот обман — это информация, сообщение, не только осознаваемое как ложь теми, кто его сочиняет или распространяет, — но и целенаправленно в этом качестве используемое. Если таким образом отделить ложь от обмана, то можно утверждать, что ложью СМИ просто переполнены, а обман встречается гораздо реже, что несколько облагораживает работу журналистов. Начнем со лжи. Прежде всего отделим ложь, сочиненную самим журналистом, ото лжи, которую он может использовать в своих текстах не по своей вине. Источник информации, кажущийся надежным и авторитетным, может оснастить журналиста лживой информацией. Конечно, есть известные правила верификации такой информации, а именно: • подтверждение ее, как минимум, из двух независимых друг от друга источников; • проверка незаинтересованности источника информации в ее содержании; • сопоставление полученной информации с уже известной по этой теме; • проверка достоверности полученной информации у авторитетных экспертов; • затребование у источника информации дополнительных деталей, подтверждающих истинность основного сообщения. Однако в реальной жизни, в условиях жесткой конкуренции и цейтнота, в которых приходится принимать решение, особенно если полученная информация очень важна, но не взрывоопасна для общества, а ее гипотетическая лживость не грозит слишком серьезными, в случае публикации, последствиями для репутации СМИ (правда, репутация бульварных СМИ состоит как раз в их скандальности) или правовыми последствиями, большая часть этих правил или все они не соблюдаются. Журналист, если даже он сам абсолютно объективен и честен, в лучшем случае полагается на свой опыт, на свою интуицию, на правдоподобность полученной информации. Короче, он действует по известному правилу: если это выглядит, как рыба, пахнет, как рыба, да еще получено от продавца рыбы, то конечно же это рыба. Разумеется, всегда — в случае необходимости — найдутся специалисты, которые сумеют, зная эту формулу, всучить журналисту под видом рыбы дохлую кошку, но прямой вины журналиста здесь усмотреть нельзя. А теперь перейдем к той информации, которую журналист добывает сам, и рассмотрим его ответственность в чистом виде. Впрочем, еще одна оговорка: а что значит сам? Сам — это чаще всего всё равно у каких-то людей (которые могут обмануть или обманываются сами) или из каких-то документов (которые тоже составляются людьми, которые, в свою очередь, могут обмануть или... и так далее). Если министр финансов говорит вам, что бюджет государства, в правительстве которого он служит, составляет 87 155 244 521 доллар, вы конечно же, скорее всего, не будете даже сверять эту цифру

108

с данными официальной статистики. Тем более вам не придет в голову этот бюджет пересчитывать — да и возможности у журналиста такой нет. Авторитет и очевидная компетентность источника информации фактически являются для вас гарантией истинности самой информации. А разве министры не врут? Это утрированный пример, но это все-таки пример, подтверждающий, что уверенность в том, что ты получил информацию сам, — это в какой-то степени всегда большее или меньшее преувеличение, заблуждение или тот же самообман. Но теперь забудем об этом. И вернемся к нормальному, то есть нормально объективному, нормально честному и нормально не заинтересованному в каких-либо искажениях истины журналисту. И перечислим случаи, когда он может поместить в свой текст ложь (неправду, неполную правду и т. п.) — незлонамеренно: • журналиста ввел в заблуждение авторитетный источник информации; • ошибка или добросовестное заблуждение самого журналиста; • досочинение недостающих для полноты картины фактов на основе предшествующего опыта, здравого смысла, разного рода аналогий; • игра слов, особенно в заголовках, которая, если взять заголовок отдельно от текста, либо искажает картину произошедшего, либо вообще создает впечатление о том, что произошло совсем иное событие; • использование архивных фотографий или видеокадров без указания их происхождения как иллюстраций к свежим событиям; это уже можно было бы отнести к сознательному обману, но в данном случае я имею в виду такое иллюстрирование, которое в принципе стыкуется с сутью и формой произошедшего, то есть в общем-то не наносит ущерба пониманию того, что произошло; • выдача некомпетентных или случайных мнений и свидетельств за компетентные и закономерные путем завышения статуса «эксперта» или «свидетеля», а чаще — путем неупоминания этого статуса; • дезавуирование истинности сообщения путем справедливой, но негативной характеристики его источника; то же, но в обратную сторону: нивелировка сомнительности информации ссылкой на справедливо позитивную характеристику источника; • добросовестная пропаганда, то есть исключительно идейное, неосознанное, но тенденциозное преподнесение фактов или оценок, вызванное не желанием исказить правду, а субъективной верой в истинность собственной интерпретации фактов; • преднамеренная фальсификация фактической или содержательной стороны события, раскрываемая самим автором текста в его последних строках, — чаще всего используется как литературный, публицистический или пропагандистский прием; • умолчание о каких-либо важных элементах события, связанное либо с цензурными ограничениями, либо с нежеланием конкретного журналиста или СМИ упоминать факты, как правило, позитивно характеризующие какое-либо лицо или структуру. В общем-то последнее по списку — это тоже обман, но его я отношу к более «мягкой» категории «ложь» по той причине, что инициатор такого умолчания в принципе не стремится обмануть аудиторию. Он лишь выбрасывает неудовлетворяющий его факт как несущественный. Можно выделять и иные категории непреднамеренной лжи в журналистских текстах (вплоть до опечаток, случайным образом искажающих содержание описываемых событий), но всё это будет той или иной разновидностью уже перечисленного.

109

Теперь посмотрим, когда и зачем журналисты или СМИ в целом публикуют ложь целенаправленно, пытаются намеренно обмануть аудиторию. Первые два пункта (я уже упоминал о них тогда, когда рассказывал о методах недобросовестной конкуренции) не относятся к сущностным проблемам собственно журналистики, но такая ложь столь распространена сегодня в СМИ, что, во-первых, ее нельзя не отметить, а во-вторых, в силу своей всеохватности и абсолютной очевидности для самих сотрудников СМИ, этот обман определенным образом деформирует внутренние представления о моральном и аморальном в журналистской среде.

1. Фальсификация показателей тиражей печатных изданий — для привлечения рекламодателей и повышения авторитета издания в глазах аудитории и лиц, принимающих решения.

2. Публикация за плату под видом журналистских произведений видеосюжетов или текстов, составленных пиарагентствами или иными аналогичными структурами, в пользу тех, кто оплачивает размещение этих текстов или видеосюжетов.

3. Недобросовестная пропаганда, то есть целенаправленное и осознанное искажение фактов и составление тенденциозных комментариев — комплексная форма обмана, используемая сегодня государством (по крайней мере, в России) гораздо реже, чем иными субъектами политической, экономической и медийной деятельности. Цель — исключительно защита собственных эгоистических корпоративных интересов в ущерб общественным или любым иным.

4. «Добродетельный» обман — комплексные обманные действия, основанные на формуле «цель оправдывает средства», то есть готовность вводить в заблуждение аудиторию сегодня ради достижения общего или общественного блага в будущем. Наиболее яркий пример такого «добродетельного» обмана — антикоммунистическая кампания в российских СМИ во время подготовки и проведения выборов президента в 1996 году. Правда, далеко не всегда есть основания верить в искренность тех, кто идет на «добродетельный» обман в СМИ. Хотя бы потому, что, как правило, он сочетается с получением вполне конкретных выгод, в том числе и собственно финансовых. Далее перейдем к некоторым более конкретным (некомплексным) формам и методам обмана, разновидностей которого вообще-то очень много, о чем каждый может легко судить по собственной житейской практике.

5. Безобидный обман — как правило, используется для повышения в глазах аудитории статуса своего СМИ или самого журналиста. Казалось бы, то же самое, что завышение реального тиража. Однако махинации с тиражом — вещь, имеющая серьезные последствия разного рода: перераспределение рекламных потоков, долговременное введение аудитории в заблуждение, между прочим — это еще и правонарушение. Безобидный же обман — это некая разновидность фанаберии, хвастовства. Типичный, очень часто встречающийся пример — использование одного из самых любимых журналистских словечек «эксклюзив», то есть уникальная информация (текст, чаще всего — интервью, имеющийся в данный момент только у данного СМИ или журналиста). Бывает, что в один и тот же день выходят две, а то и три газеты, в которых интервью одного и того же лица промаркировано рубрикой «эксклюзив» или фразой «Сегодня мы публикуем эксклюзивное интервью Х». Никакого вреда никому такой обман не приносит.

6. Намеренное сокрытие истинного источника своей осведомленности с целью маскировки

110

факта работы данного журналиста (или СМИ в целом) на внешние по отношению к журналистике институты и организации — спецслужбы, коммерческие структуры, даже преступные организации. Это — очень, увы, распространенная форма обмана. И, что понятно, очень небезобидная. В профессиональной среде, как правило, хорошо известно, кто из журналистов регулярно используется «внешними силами» не просто для «слива информации», а для целенаправленной деятельности под прикрытием своего СМИ фактически в качестве агента какой-то из этих «внешних сил». Такие журналисты очень часто являются авторами громких разоблачительных (в том числе и справедливых) публикаций и так называемых журналистских расследований. Но всю или всю главную информацию, обнародуемую по итогам таких «расследований», эти журналисты добывают не собственным трудом, а получают от спецслужб или коммерческих структур, заинтересованных в «разоблачении» конкурентов. Строго говоря, речь идет о работе тем или иным способом внедренного в СМИ или завербованного среди его сотрудников агента «внешней силы», действующего под личиной журналиста. Среди московских журналистов с громким именем профессионалам известны не менее 3—4 таких агентов, уже не вольных в своих действиях. Спорадически на этом поприще подвизаются десятки журналистов.

7. Все остальные виды обмана в СМИ можно обозначить разными словами, конкретное содержание которых не меняет сути дела: дезинформация, клевета, диффамация и т. п. Можно лишь выделить некоторые, в общем-то несущественные различия в целях, преследуемых обманными действиями журналистов и СМИ: • преувеличение достоинств кого-либо или чего-либо или приписывание несуществующих достоинств; • прямо противоположная цель — преуменьшение чьих-либо достоинств или приписывание кому-либо реально отсутствующих недостатков или даже преступлений. Эти две цели, собственно, главные. Остальное — промежуточные, этапы достижения главных: • попытка вызвать сомнение в чьих-либо достоинствах методом раскрытия мнимых или реальных недостатков или проступков этого персонажа, не имеющих прямого отношения к делу, по поводу которого обман вводится в действие; • попытка вывести тот или иной персонаж публичной жизни из себя при помощи публикации абсурдных, фантастических или трудно опровергаемых прямых или косвенных обвинений; • попытка с помощью обмана (клеветы) отвести внимание общественности от каких-то фактов, в разглашении которых не заинтересованы инициаторы данного обмана; • обман как «спусковой крючок» привлечения внимания к какому-либо субъекту, прежде находившемуся в тени. Дам небольшое пояснение к этому, последнему, пункту. Такое использование обмана имеет как негативное, так и позитивное целеполагание. В первом случае цель — «разоблачение» кого-то или чего-то, но СМИ по каким-то причинам не решается само опубликовать имеющиеся у нее компрометирующие материалы. Однако известно, что, если кто-то сделает первый шаг, пусть даже самый «безобидный», компромат будет рано или поздно использован кем-то другим.

111

«Позитивное» целеполагание в таком использовании обмана — это распространение положительных слухов о самом себе или своем клиенте. Этим чаще всего пользуются звезды (потухающие) масскульта и политики — информация о баснословных заработках, выгодных и престижных сделках, встречах с высокими должностными лицами (президентом, премьерминистром), планах высоких назначений и т. п. Вернусь к перечислению целей, ради достижения которых обман используется в журналистике: • отвод внимания от истинных целей той или иной публикации или от ее реального источника; • клевета в чистом виде — размещение ложной информации, имеющей и первой и конечной целью нанесение максимального ущерба кому-либо или чему-либо; • наконец, отказ в публичном признании своих ошибок и даже лжи. Не слишком разнообразны формы маскировки или прикрытия обмана. Его подают в виде слухов, делая соответствующие оговорки; давая ссылки на анонимные или трудно верифицируемые источники информации (секретные досье, архивные документы, умерших людей, документы, находящиеся в других странах, и т. п.); приводя «документальные подтверждения», лишь внешне производящие впечатление таковых (известная история по компрометации в 1993 году Александра Руцкого, тогда еще вице-президента России, путем демонстрации «трастовых договоров», как позже выяснилось — полностью фальсифицированных, которыми он якобы передоверял распоряжение своими нелегально полученными деньгами третьим лицам за рубежом). Используются также ссылки на столь высокие авторитеты, которые никогда не будут опровергать эти сведения, данные к тому же в предположительной или общеутвердительной форме: «Как известно, президент Путин недолюбливает политика Х» или «Скорее всего, в Кремле У никогда не был». Смешно или абсурдно в ответ на такие выпады просить президента послать в газету письмо с подтверждением того, что всё в действительности наоборот — «как раз политику Х он доверяет», или предъявлять редакции СМИ корешки пропусков в Кремль, которые подтвердят реальность твоего частого посещения этой сакральной обители власти. Отдельно выделим обман аудитории, возникающий как результат желания отдельных СМИ и журналистов во что бы то ни стало привлечь к себе внимание. Здесь в ход идет многое: сочинение фальшивых интервью со знаменитостями; плагиат из малодоступных источников; утверждения о том, что данное СМИ или данный журналист когда-то впервые обнародовал то, что другим стало известно только сейчас, или совершенно точно и ранее других спрогнозировал только что случившееся событие; сообщения о вообще не имевших место событиях, заговорах, интригах — с соблюдением внешней правдоподобности описываемого. И конечно же одним из наиболее распространенных видов обмана, к которому не причастны сами журналисты, а формально и редакции, но который приходит к нам через СМИ, является публикация очевидно лживых рекламных объявлений, всяческих астрологических прогнозов и т. п. В последнее время многое из перечисленного (но далеко не всё) встречается реже, ибо начала работать судебная система. В начале же 90-х годов большинство изданий, особо последовательно этой линии придерживалась газета «Коммерсантъ», просто отказывались печатать какие-либо опровержения на свои тексты, даже когда в редакции понимали, что опубликована прямая ложь. Я хорошо знаю это, ибо ко мне в «Независимую газету» десятки раз обращались те, кто не мог напечатать свои не то что «иные мнения», но даже и иные, реальные факты в ответ на ошибочные

112

публикации в тех или иных изданиях. Более того, в тот период в невыгодном положении оказывался как раз тот, кто признавал и исправлял свои ошибки. Это правило я завел в «Независимой газете». А так как журналисты много ошибаются и нередко врут, результатом этого волевого решения стало то, что «НГ» довольно часто, причем не в укромных местах, публиковала исправления своих ошибок и извинения за них. И конкурирующие издания, скрывавшие от читателей свои ошибки, не стеснялись при всяком удобном случае писать, что «Независимая газета» чаще других ошибается, потому и вынуждена так часто извиняться. Это была прямая ложь коллег, но здесь я возвращаю вас к предшествующей лекции, где речь, в частности, шла и о недобросовестной конкуренции. Я обременил данным пассажем эту лекцию не только с целью проиллюстрировать один из видов обмана в СМИ, но и затем, чтобы сформулировать очередную максиму журналистики, которую многие посчитают вообще невозможной для выполнения. Здесь я могу только согласиться с тем, что эта норма очень опасна для тех, кто имеет смелость ей следовать. А максима такова: ПЛОХО ОШИБАТЬСЯ, НО ЕЩЕ ХУЖЕ И КРАЙНЕ ГЛУПО УПОРСТВОВАТЬ В СВОИХ ОШИБКАХ И НЕ ПРИЗНАВАТЬ ИХ. ПРАВДА, ДЕЛАЯ ЭТО ПУБЛИЧНО, СЛЕДУЕТ ВСЕГДА БЫТЬ ГОТОВЫМ К ТОМУ, ЧТО ВАШЕЙ ЩЕПЕТИЛЬНОСТЬЮ ПОСТАРАЮТСЯ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВАШИ КОНКУРЕНТЫ, ВРАГИ, А ПОРОЙ ДАЖЕ И ДРУЗЬЯ.

Возвращаясь к собственно моральным проблемам, возникающим перед журналистами, я бы сформулировал еще одну максиму журналистики (уже золотую): ПОСКОЛЬКУ НИКТО ИЗ ЖУРНАЛИСТОВ НЕ МОЖЕТ ЗАРЕЧЬСЯ ОТ ТОГО, ЧТОБЫ НЕ БЫТЬ ВЫНУЖДЕННЫМ ОДНАЖДЫ ПРИБЕГНУТЬ К ОБМАНУ, ОТВЕДИТЕ СЕБЕ В НАЧАЛЕ СВОЕЙ КАРЬЕРЫ ПРАВО ВСЕГО НА ТРИ ТАКИХ ПОСТУПКА. И ПОСКОЛЬКУ ВАША ЖИЗНЬ В ЖУРНАЛИСТИКЕ БУДЕТ ДОЛГОЙ, СТАРАЙТЕСЬ КАК МОЖНО ДОЛЬШЕ ОТТЯГИВАТЬ ПЕРВЫЙ ТАКОЙ ОПЫТ, ИНАЧЕ ВЫ ПРЕЖДЕВРЕМЕННО ИСПОЛЬЗУЕТЕ ТО, К ЧЕМУ ВАМ, ВОЗМОЖНО, ЕЩЕ ПРИДЕТСЯ ПРИБЕГНУТЬ, А ЛИМИТ БУДЕТ УЖЕ ИСЧЕРПАН. ПОСЛЕДНЮЮ ТАКУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ НАДО ВООБЩЕ ОСТАВИТЬ НА САМЫЙ КОНЕЦ СВОЕЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ.

И последняя — в этой лекции — максима: ЛОЖЬ — СЛИШКОМ СИЛЬНОЕ ОРУЖИЕ. И ИНОГДА ЕЮ ВСЕ-ТАКИ ПРИХОДИТСЯ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ В ЖУРНАЛИСТИКЕ, ПОЛЬЗОВАТЬСЯ СОЗНАТЕЛЬНО И ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО. НО ПОСКОЛЬКУ ЭТО СЛИШКОМ СИЛЬНОЕ ОРУЖИЕ, ЕГО НЕЛЬЗЯ ПУСКАТЬ В ДЕЛО БЕЗ САМОЙ КРАЙНЕЙ НУЖДЫ. ВПРОЧЕМ, ПРАВДА — ОРУЖИЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ СИЛЬНОЕ. НО УДОБНОЕ ТЕМ, ЧТО ИМ МОЖНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЧАСТО. ЧАСТО, НО НЕ ВСЕГДА.

Дойдя до конца этой лекции, я решил, что нет смысла читать еще одну, специальную, лекцию о моральных проблемах журналистики. Основные моральные проблемы мною уже перечислены и сформулированы. Других я коснусь в тех местах моего курса, где они естественным образом проявятся. А главное, в общем-то, сводится к довольно простой вещи: все моральные проблемы каждый человек решает сам и только так, как это свойственно лично ему в рамках его взаимоотношений с окружающими и обществом в целом. Одни моральны только под страхом репрессий (пусть чисто профессиональных), другие... — впрочем, вы и сами это знаете. Журналистика — не лучшая блюстительница общественной морали, особенно сегодня. Но морализаторством она занимается охотно. Сам я этого не терплю. Может быть, потому, что лично знал и знаю кое-кого из самых больших «моралистов» в СМИ. Как вы понимаете, многие из них в жизни не демонстрируют и десятой доли того, что постоянно, со страниц газет и с экранов телевизоров требуют от других.

113

Справедливости ради надо сказать, что 90-е годы были не лучшими для расцвета морали как в России вообще, так и в российской журналистике в частности. Заработки большинства журналистов даже в Москве были более чем скромными, и многие — по одной этой причине — вынуждены были пускаться во все тяжкие. Самым безобидным при этом была работа под двумя крышами: в каком-нибудь известном русском СМИ (ради интереса, престижа и более свободного доступа к российским политикам) и одновременно подработка в западных изданиях и информационных агентствах (их московских бюро) — это ради денег. Причем информация для западников доставалась под прикрытием удостоверения СМИ отечественного. Конечно, никакой моральной кодекс, ни общечеловеческий, ни профессиональный, этого не допускает — ведь от своих русских главных редакторов всё это держалось в секрете. Разгадать который, впрочем, по некоторым признакам и особенностям поведения журналистов, этим грешащих, было нетрудно. Только-только эта система стала разрушаться, как появилась новая напасть. В России народился пиар и как грибы после дождя стали возникать соответствующие агентства. Тут уже не было никаких приличий — западники хоть не заставляли нелегально пропихивать нужные им тексты в те СМИ, где официально числились их наемные журналисты. Словом, еще не пришло время всерьез говорить о морали в русской журналистике. Когда журналисту не на что прилично одеться или даже накормить семью, не до моральных принципов. Это не означает, что поведение всех журналистов и всегда было сугубо аморальным. Но разного рода этические кодексы, хартии и воззвания, принимавшиеся пачками в 90-е годы в разных редакциях и в целом корпорацией, у знающего человека конечно же ничего кроме саркастической улыбки вызвать не могли. Хотя и они, эти кодексы и хартии, тоже были нужны. Как теоретическая фиксация некоего морального уровня, опускаться ниже которого нельзя, или, по крайней мере, ради понимания того, что не стоит своей аморальностью бахвалиться. Закончу на этом. А в следующий раз поговорим о реальных знаниях и журналистике. Обладание ими, кстати, помогает если и не решать многие проблемы, в том числе и моральные, то хотя бы избегать столкновения с некоторыми из них.

114

Лекция 9

Журналистика и реальное знание К довольно многочисленным определениям журналистики, уже данным мною, я бы добавил еще одно: ЖУРНАЛИСТИКА ЕСТЬ ПРОСВЕЩЕННЫЙ ДИЛЕТАНТИЗМ.

Это очень важное и для понимания этой профессии, и для овладения ею определение. Оно, кстати, имеет и несколько иной вид в известном утверждении, что журналист знает понемногу обо всем, не обладая фундаментальными знаниями ни о чем. В формуле просвещенный дилетантизм главное слово просвещенный, ибо дилетантизм есть просто констатация реальности, медицинский факт, как любят выражаться сейчас. Просвещенность журналистского дилетантизма состоит в том, что, во-первых, это все-таки дилетантизм не поверхностный, не верхоглядский; он основан более на знании, пусть и ограниченном, чем на незнании; во-вторых, хороший журналист ощущает, более того — осознает ограниченность своего знания (следовательно, и ограниченность своего анализа); втретьих, журналистская просвещенность состоит в действиях, направленных на преодоление своего дилетантизма для себя лично и для аудитории. Первое выражается в постоянном, хоть и бессистемном самообразовании (в том числе и через собственно журналистику), второе — в том, что всякий раз, когда собственных знаний журналисту для капитальной и объективной оценки реальности не хватает, он ради интересов аудитории обращается к настоящим специалистам, к экспертам, к носителям знания фундаментального, академического, или хотя бы оперативного, технологического. ЖУРНАЛИСТ, НЕ ОБРАЩАЮЩИЙСЯ К РЕАЛЬНОМУ ЗНАНИЮ, ОПАСЕН КАК ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТИП. ОН НЕ ТОЛЬКО АСОЦИАЛЕН, НО ЧАСТО И АНТИСОЦИАЛЕН.

Напомню, что, с одной стороны, журналист наделен привилегией быть голосом общества, с другой — он воздействует на это общество. И в том, и в другом случае НЕВЕЖЕСТВО журналистов воздействует и на верхи, и на низы общества — именно потому, что журналист априори носит звание образованного и культурного человека. Во что, конечно, трудно поверить, когда порой слышишь, какой абсолютно антинаучный бред несут аудитории по каналам СМИ, то есть с помощью журналистов, всякого рода прорицатели, астрологи, знахари и обычные невежды, увенчанные известностью телезвезд. Да и сами журналисты нередко приобщаются в своем псевдоанализе к когорте этих любимцев СМИ. Еще в начале XX века, анализируя наступление такого воинствующего невежества (а ведь тогда СМИ еще не были так всеохватны), блестящий Ортега-и-Гассет писал: «Оторопь берет, когда люди вполне культурные трактуют злободневную тему. Словно заскорузлые крестьянские пальцы вылавливают со стола иголку. К политическим и социальным вопросам они приступают с таким набором допотопных понятий, какой годился в дело двести лет назад для преодоления трудностей в двести раз легче». Какими реальными знаниями должен обладать журналист (при самокритичной оценке их уровня) в объемах больших, чем знания его аудитории? В первую очередь, это, конечно, не профессиональные навыки, с помощью которых можно

115

нести в массовую аудиторию как благо (знание и нравственные ориентиры), так и зло (невежество и аморализм). Профессиональные навыки — не более чем инструмент. Журналист прежде всего должен превосходить аудиторию в академическом знании. Ибо он есть сегодня, как я уже говорил, и элемент системы просвещения, идущего по каналам СМИ. Первое, что здесь надо отметить, это родной язык. К сожалению, явно ухудшаемый, упрощаемый и вульгаризируемый сегодня именно посредством СМИ. Безусловно, к сегодняшней языковой практике очень многих (думаю, большинства) журналистов, большинства героев СМИ, диктующих всяческую, в том числе и языковую, моду массам, можно отнести характеристику, данную тем же Ортегой-и-Гассетом разговорному языку времен заката Римской империи, так называемой «вульгарной латыни». Ортега пишет, что можно только ужаснуться «немыслимому упрощению грамматики по сравнению с классической латынью. Сочная индоевропейская сложность, которую сохранял язык верхов, была вытеснена плебейским говором, упрощенным и легким, но при этом, или скорее поэтому, грубо механическим, как рабочий инструмент, с невнятной и приблизительной грамматикой — наугад и невпопад, как у детей. В общем, младенческий язык, детский лепет, неспособный ни гранить мысли, ни расцвечивать чувства. Язык, лишенный светотени, лишенный яркости и душевного жара, убогий язык, бредущий на ощупь». Порча языка системой сегодняшних СМИ — отдельная и большая проблема, лично меня поражающая стремительностью своего обострения. По-моему, мы здесь просто приближаемся к языковой катастрофе. Тому, увы, есть и объективные причины. Во-первых, язык нынешних СМИ — это по преимуществу язык устный, то есть по определению менее литературный, чем язык письменный. Во-вторых, это конечно же следствие нашествия неофитов, непрофессионалов, профанов и графоманов, шагнувших в журналистику в годы гласности и демократии. В-третьих, это следствие собственно демократии, на первом своем этапе всегда отрицающей всякий аристократизм, в том числе и лингвистический, и заимствующей из языка культурной элиты лишь отдельные «модные» слова. Именно СМИ, то есть журналисты, внедрили в современный русский язык практически всю уголовную лексику и даже грамматику: ведь сами бандиты все-таки редко выступают по телевизору. Впрочем, не только лексику, но и уголовную «культуру» поведения. Из элитного лексикона современные русские журналисты, не умеющие ни творить родной язык, ни даже переводить на него с иностранного, ввели в нашу речь, в том числе и письменную, лишь многочисленные англицизмы. В современной России сложилось самое превратное представление, в том числе — с помощью СМИ, о самом понятии «элита». Элитой у нас в СМИ называют сегодня исключительно (или чаще всего) просто самых известных людей, к которым в первую очередь относятся, естественно, звезды массовой культуры. Я своими ушами и многократно слышал, как тележурналисты, общаясь с самой разнузданной попсой в телеэфире, не только называли их людьми светскими (что в данном случае, видимо, подразумевает участие в так называемых тусовках), но и пытались обсуждать с ними «светскую жизнь». С одной стороны, вроде бы и понятно, что даже в сегодняшнем обществе настоящий свет таких личностей в свой круг не допускает. Но ведь, с другой стороны, массовой аудитории, в свете никогда не бывавшей, но верящей СМИ, представляется, что свет действительно таков. И она начинает подражать тому, что принято в этом «свете». Всё больше и больше приживается в языке нашей журналистики выражение «имеет место быть». Запущенный когда-то (в советское время) высокообразованными интеллигентами

116

иронический оборот, пародирующий бюрократически-простолюдинную фразеологию, от частоты употребления показался профанам-журналистам утонченным (светским) языковым оборотом — и употребляется теперь без всякой иронии в их авторской речи. И таких примеров множество. Между тем в России немало высокообразованных и грамотно говорящих и пишущих журналистов и иных людей, выступающих в СМИ, но преобладают — невежественные эксплуататоры языкового богатства, не прочитавшие (ибо не чувствуют в этом нужды) даже самые элементарные инструкции по употреблению языка (учебники и словари). Языковая проблема — наиболее ярко демонстрирует необходимость сопряжения журналистики с реальным знанием, но не исчерпывает ее. Какие проблемы сегодня наиболее популярны, чаще всего обсуждаются в серьезных СМИ? Каждый легко перечислит их, что автоматически укажет на те области знания, в овладении которыми со стороны журналистов испытывается наибольшая нужда, к сожалению, чаще всего неосознаваемая. Это: политика (история политических учений и политология), социология (в том числе и теория и методика проведения опросов общественного мнения), история, общественная психология, культурология, религиоведение, этнография, демография и, наконец, этика. Между тем, если судить по нашим СМИ, особенно бульварным, современные российские журналисты изучают в основном одну науку, точнее даже один раздел науки медицины — гинекологию. Воистину чудовищны представления большинства сегодняшних персонажей, вещающих по каналам СМИ, об этических проблемах. Причем каждый второй из этих персонажей демонстрирует свою воцерковленность — с помощью крестов разной величины и упоминания двух-трех из десяти библейских заповедей. Конечно, главная проблема сегодняшней России здесь лежит не в области журналистики, а в собственно идейной среде: сегодня в нашей стране отсутствуют все четыре необходимых компоненты, создающих целостность (но не единообразие) общественной мысли и морали: (1) метафизика — общефилософская теория (или идеология), (2) единство исторического знания (или философия истории), (3) национальная идея (цель) и (4) моральная доктрина. Между тем журналисты, политики и звезды (увы, это теперь понятия одного ряда), практикующие общественную проповедь или публичный псевдоанализ, вынуждены касаться всех проблем, связанных с этими фундаментальными областями человеческого сознания. В силу того, что общество ждет именно от них ответов на волнующие его вопросы. И в силу того, что о чемто, кроме собственной профессии, им всем нужно говорить, чтобы оправдывать свою особую роль в обществе. Каков рецепт выхода из этого порочного круга, когда профаны проповедуют отсутствующие или случайно собранные профанным образом идеи? Пока новая идеология не возникнет — выход только в реальном знании, в академическом образовании тех, кто поступает на работу в СМИ. Вот почему я, не углубляясь далее в эту тему, просто предложу вашему вниманию составленный мною оптимально-идеальный список предметов, которые необходимо (в целях общественной безопасности) преподавать на факультетах журналистики в российских вузах. Думаю, в рамках данного курса этот список не нуждается в дополнительных комментариях.

Предметы, которые нужно преподавать на факультетах журналистики Академические курсы

117

• русский язык (полный академический курс) • русская литература (полный академический курс) • зарубежная литература, западная (от античности до XX века включительно) • российская история (полный академический курс) • история политических учений (полный академический курс) • история философии • история русской журналистики (полный академический курс) • история западной журналистики • английский язык • второй иностранный язык Специальные курсы обязательные • история английской, американской или французской журналистики (на языке) • история всемирного искусства • логика • основы риторики • современные теории СМИ • современная социология и методики проведения социологических исследований • основы теории рекламы и массовой культуры • общая теория журналистского мастерства • система мировых СМИ в конце XX — начале XXI века факультативные (4—5 на выбор) • социальная психология • геополитика и география • военная история • гражданское право России • экономический анализ • история этических учений • демография и история семьи • сатирические жанры литературы и журналистики • искусство рецензирования • современное естественнонаучное знание • современные политтехнологии • основы международного права Курсы специализации • тематические (экономическая журналистика, военная журналистика, спортивная журналистика и т. д.)

• по типам СМИ (газетно-журнальная журналистика, радиожурналистика, тележурналистика, интернет-журналистика, СМИ потребительского рынка, фотожурналистика) • технологические и технические курсы (редактирование, макетирование и верстка,

118

телепрограммирование, операторская работа, фотоиллюстрирование) Только на пути овладения этими науками, в первую очередь — до поступления на службу в СМИ, ибо иначе потребление знаний будет исключительно прагматическим, почерпнутым лишь для использования в сиюминутных целях, лежит категорически необходимое нам восстановление интеллектуального статуса печатного, а ныне, в эпоху телевидения, и произнесенного слова. Иначе наши СМИ так и будут колебаться между двух крайностей, отчетливо наблюдаемых сегодня. С одной стороны — чистое невежество, с другой — демагогия, то есть спекулятивно используемое знание. И о том, и о другом, как всегда удачно, писал Ортега-и-Гассет, классический труд которого «Восстание масс» по сути описывает именно то, о чем я говорю в этой лекции — вытеснение из СМИ академической культуры масскультом. Потому более чем уместно еще раз процитировать великого испанского философа. Итак, о демагогии: «Сущность демагога — в его мышлении и в полной безответственности по отношению к тем мыслям, которыми он манипулирует и которые он не вынашивал, а взял напрокат у людей действительно мыслящих. Демагогия — это форма интеллектуального вырождения...» О невежде: «Раз и навсегда освящает он ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопилась в нем по воле случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без страха и упрека». Если всё это не о значительной части авторов и героев наших сегодняшних СМИ, то о ком же еще?! В заключение этой лекции недурно сказать еще о двух вещах. Первое (и это будет очередная максима): ЖУРНАЛИСТУ НУЖНО ОБЛАДАТЬ НЕКОТОРЫМИ РЕАЛЬНЫМИ ЗНАНИЯМИ В ТОМ ЧИСЛЕ И ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ САМОМУ НЕВОЛЬНО НЕ ПОПАСТЬСЯ НА УДОЧКУ РАЗНОГО РОДА ШАРЛАТАНОВ, МАССОВО ВЫСТУПАЮЩИХ СЕГОДНЯ В КАЧЕСТВЕ ЭКСПЕРТОВ, И НЕ НЕСТИ, ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЯ ОБ ЭТОМ, ОКОЛОНАУЧНЫЙ И АНТИНАУЧНЫЙ БРЕД В ОБЩЕСТВО, А ТАКЖЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ РАЗОБЛАЧАТЬ ЭТИХ «ЭКСПЕРТОВ», ЕСЛИ ОНИ ДОСТИГЛИ СЛИШКОМ ВЫСОКОГО ОБЩЕСТВЕННОГО СТАТУСА.

Второе (тоже максима): ЖУРНАЛИСТ, СЛИШКОМ МНОГО ЗНАЮЩИЙ О ТОМ, О ЧЕМ ОН ПИШЕТ, ТАК И НЕ ПРЕВРАТИВШИСЬ В УЧЕНОГО (ИБО НЕ УШЕЛ РАБОТАТЬ В НАУКУ), СТАНОВИТСЯ ОПАСНО ОДНОБОК И ТЕРЯЕТ ТУ ШИРОТУ КРУГОЗОРА, КОТОРАЯ ОТЛИЧАЕТ ЖУРНАЛИСТА (ОТЧАСТИ ПОПУЛЯРИЗАТОРА) ОТ УЗКОГО СПЕЦИАЛИСТА. НИКАКИЕ ЗНАНИЯ НЕ ОБЯЗЫВАЮТ ЖУРНАЛИСТА ПИСАТЬ НАУЧНЫЕ ТЕКСТЫ, ВЫДАВАЯ ИХ ЗА ЖУРНАЛИСТИКУ, ИБО В ЭТОМ СЛУЧАЕ АУДИТОРИЯ ПЕРЕСТАНЕТ ДОВЕРЯТЬ ЕМУ КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЮ ОБЩЕСТВА В СФЕРЕ ПУБЛИЧНОЙ ЖИЗНИ, ПЕРЕСТАНЕТ СЧИТАТЬ ЕГО ЖУРНАЛИСТОМ.

Настоящий журналистский анализ, наиболее ярко проявляющийся в аналитических статьях, о которых мы обязательно поговорим отдельно, тем и отличается от научного, тем и хорош, что, опираясь на реальное знание, не обязан быть, более того — обязан не быть академическим, сухим, отрешенным от эмоций и злобы сегодняшнего дня. Журналист имеет

119

право пропускать целые звенья в цепочке логических суждений (иначе он никогда не уложится в нужный объем и не сдаст свой текст вовремя), заменяя эти звенья адекватной по смыслу метафорой, примером из только что случившегося в жизни, даже публицистическим выпадом. Там, где ученый написал бы диссертацию, журналист должен написать статью, причем отнюдь не академическую. Журналист имеет право скользить по поверхности, но только в том случае, если он ощущает и хотя бы как-то знает глубины, под этой поверхностью лежащие. Там, где ученому нужно дать пять доказательств, журналист может обойтись одним. Но действительно доказательством, а не мифом из паранаучной брошюры. В конце концов еще одно мое определение журналистики (кажется, я его уже приводил) как оперативной прикладной политологии и социологии — а это так и есть! — хорошо доказывает, что значат для журналиста реальные, в том числе академические, знания. Нет основания завершать эту лекцию на совершенно пессимистической ноте. В последние годы на нашем телевидении (законодателе мод в сегодняшних СМИ) стали всё чаще и чаще появляться передачи серьезного и ответственного интеллектуального уровня — явный признак того, что какой-то перелом если и не произошел, то, по крайней мере, намечается. Тут нужно отметить, что создание телеканала «Культура», видимо, сыграло в этом решающую роль. Что, кстати, доказывает, как легко можно приступить к решению какой-то серьезной проблемы, просто создав площадку для ее решения, даже еще не осмыслив, как надо действовать. Именно с канала «Культура» мода на новый интеллектуализм стала постепенно возвращаться на другие телеканалы, работающие на аудиторию в сотни и десятки миллионов людей и попрежнему уделяющих главное внимание культуре массовой и профанным видам знания. Некоторые, впрочем, скажут, что это заслуга не «Культуры», а НТВ. Я категорически не согласен. Не вдаваясь в детали, скажу только, что интеллектуализм НТВ, безусловно присутствовавший в некоторых передачах этого канала (особенно политических) первого периода его существования (до вступления в медийные войны), затем истончился и далее НТВ работало лишь в формах более изощренной, чем другие федеральные каналы, массовой культуры. Впрочем, надо признать, что современной журналистике вообще очень трудно работать в рамках реального знания. Прежде всего потому, что содержание нынешних СМИ в целом это скорее религия (неоязычество) и фольклор, чем наука. Об этом — в следующей лекции.

120

Лекция 10

Журналистика как религия и как фольклор Тема, к которой я приступаю сегодня, грандиозна и обширна. В принципе, после долгих размышлений на сей счет, размышлений, основанных на постоянном соприкосновении с такими явлениями, как обман и ложь в журналистике, и феноменом веры людей в то, что говорят и пишут СМИ, несмотря на одновременную уверенность тех же людей в том, что газеты и телевидение «всё врут», после всего этого я бы считал нужным посвятить темам этой и следующей лекций отдельную книгу. Но разговор о журналистике как религии и фольклоре, на мой взгляд, сегодня слишком злободневен, чтобы ускользать в данном курсе от этой темы, пусть даже подъемной разве что для нескольких лет работы научного коллектива академической кафедры развернутого состава. Мне придется действовать одному и сразу. Да что делать? У меня нет никакой возможности давать собственные определения религии, да и необходимости в этом нет. Всё главное о религии уже сказано, а сказанное — обобщено. В устном варианте данной лекции, я, апеллируя к соответствующим знаниям, не всегда, надо признать, основательным, бегло напоминаю студентам основные составляющие религиозного сознания и религии как таковой, разумеется, не с теологической, а с социологической точки зрения. В письменном же, то есть, по определению и традиции, более капитальном варианте курса, позволю себе, для убедительности, воспользоваться воспроизведением отрывков из обширной статьи «Религия» (автор Ф.Г. Овсиенко) из второго тома «Политической энциклопедии» под редакцией Геннадия Ра (М., 1999). Я сделал нечто вроде реферата этой статьи, оставив в тексте только то, что непосредственно относится к сути вопроса. Далее, для пущей убедительности, я воспользовался совсем уж лобовым, очевидно постмодернистским приемом, и просто произвел в данном тексте некоторые замены и внес в него совсем незначительные вставки, выделив их курсивом. Например, слово «религия» всюду заменил словами «СМИ» или «медиа». Каковы остальные подмены, умный читатель легко догадается сам. Вот что у меня получилось. «СМИ (медиа) — сфера духовной жизни индивида и общества и способ практически духовного освоения мира, специфическое отражение действительности, основывающееся на вере в существование сверхъестественного — медиареальности. Сложность дефиниции медиа обусловлена исторической изменчивостью и разнообразием форм и проявлений медиа, их вплетенностью во все без исключения формы общественного сознания (это и определенное видение мира — мировоззрение, и нормы морали, и т. п.). В ряду философско-социологических трактовок медиа наибольшую известность получило определение, которое дал Ф. Энгельс в работе “Анти-Дюринг”: “Всякие медиа являются не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними и в их повседневной жизни, — отражением, в котором реальные силы принимают форму виртуальных”. В рамках социологии СМИ Э. Дюркгейм охарактеризовал медиа как общественное сознание (общие нормы, ценности, верования, чувства и т. д.). В его трактовке медиа дают понимание социальной реальности в мифологической форме, пытаются перевести социальные отношения на понятный язык. Ядром медиасознания является медиавера: в сверхъестественные существа (медиагероев — политиков, олигархов, поп-звезд и пр.) и в сверхъестественные связи между процессами и явлениями, в сверхъестественные свойства реальных объектов

121

(власти, политики, денег, самих СМИ и др.). Медиавера предполагает, во-первых, не просто наличие в сознании представлений о сверхъестественном, а веру в реальное существование сверхъестественного. Во-вторых, эмоциональное отношение к сверхъестественному — медиаверующий человек не просто верит в реальность сверхъестественного, а эмоционально переживает свое отношение к последнему. Втретьих, медиавера в сверхъестественное включает убеждение в существовании особых двусторонних отношений между человеком и сверхъестественным. Наука преимущественно исходит из того, что медиавера обусловлена социумом, целым комплексом антропологических, психологических, гносеологических, социокультурных факторов. Основу медиаверы составляет совокупность общественных отношений, объективно определяющих зависимость человека от внешних — природных и социальных — условий. Антропологические факторы медиаверы определяют те стороны жизни человека, в которых обнаруживается хрупкость и ограниченность его бытия — болезни, эпидемии, смерти и пр. Психологические предпосылки медиаверы существуют в сфере психологии — общественной и индивидуальной: групповые и массовые страхи и переживания; чувства одиночества и заброшенности; традиции и обычаи; склонность к поклонению и т. д. Гносеологическими предпосылками медиаверы выступают относительность знания и соединенность его с заблуждением, иллюзии чувственного познания, отрыв абсолютного от конкретного. Будучи общественно-историческим и культовым явлением, медиа выполняют различные функции в жизни человека и общества. Посредством культа, медиаверы и системы СМИ медиа определенным образом удовлетворяют стремление человека к счастью с помощью представлений об иной, лучшей, чем обыденная, жизни (компенсаторная функция). В медиа человек ищет моральную опору и основание для своих поступков тогда, когда не находит их в реальной повседневной жизни, в существующих межчеловеческих отношениях. Провозглашая определенные повеления и запреты, медиа формируют жизнь и отдельной личности, и целого общества. Создавая образы медиагероев (телезвезд и пр.), они одновременно создают и идеальные образцы, достойные подражания; формируют личность медиаверующего на основе определенной системы, в основе которой лежит специфическое видение мира и предназначения человека (регулятивно-воспитательная функция). Мировоззренческая функция медиа заключается в том, что они объясняют мир, истолковывая явления, происходящие в природе и обществе; влияют на мировоззрение человека, формируя у него определенное мировосприятие и определенную систему ценностей, давая мотивацию для его поступков. Наряду с сугубо сакральным, регулятивно-воспитательным и мировоззренческим содержанием конкретные СМИ стремятся к созданию определенной модели общественной жизни, а тем самым и к созданию определенной идеальной социальной структуры. Наиболее полно политикоидеологическая функция проявляется на уровне национальных и мировых медиа; выполняют ее прежде всего СМИ как медиаорганизации, хотя формально многие современные СМИ сегодня заявляют о своей аполитичности. Сакрализуя нормы и ценности общества, медиа могут способствовать его стабильности либо, не приемля данные нормы и ценности и ориентируя аудиторию на их неприятие, его нестабильности. Культурно-эстетическую и культуротранслирующую функции СМИ выполняют, воздействуя на чувства людей, способствуя медиаэстетическому восприятию действительности, а также развитию и передаче отбираемой ими части накопленного культурного наследия от поколения к поколению. Интегрирующе-дезинтегрирующая функция медиа выражается в их возможности сплачивать индивидов, социальные,

122

этнические и прочие образования и в то же время разъединять людей и группы, которые придерживаются различной медиаориентации. Столь же неоднозначна и социальная роль медиа в конкретных исторических условиях; одни и те же СМИ могут использоваться для обоснования самых различных, в том числе и прямо противоположных, социальных целей». Скажите, разве слишком большое насилие совершил я над процитированным текстом? Разве от моих подмен текст утерял смысл? Разве скорректированный мною текст (но лишь чутьчуть скорректированный), не описывает вполне корректно современные СМИ как религию и Церковь одновременно? Завершив свой постмодернистский эксперимент, хочу заметить, что, конечно, многие политические и общественные институты всегда были сакрализированы. Ореолом сакральности и сегодня окружены власть, особенно в России, спецслужбы, самые богатые люди, высокое искусство. Впрочем, в последние десятилетия, явно не без влияния СМИ, мастеров высокого искусства заменили другие «божества» — так называемые звезды искусства массовой и попкультуры. Однако ореол сакральности — это одно, а полная (или почти полная) сакрализация — это другое. Ниже я попробую не просто инкорпорировать слова «СМИ» и «Медиа» в текст, описывающий религию, а описать СМИ как религию. Начну с простого. Ярчайший признак религии — это наличие Бога или богов. СМИ конечно же языческая религия, богов здесь множество — целый пантеон. Причем это боги четырех типов. Во-первых, это боги, позаимствованные из настоящих религий, собственно боги: Иисус, Аллах, Будда, Иегова и другие. В домедийные эпохи каждый из этих богов в сознании верующих разных конфессий обитал сам по себе. Контакты этих богов в обыденном общественном сознании были крайне редки: разве что у соседних народов, исповедовавших разные религии. Конфликты богов встречались чаще — во всяком случае при всякой войне, если воюющие страны принадлежали к разным религиям, не говоря уже, естественно, о религиозных войнах. Сегодня же в национальных СМИ, не говоря уже о транснациональных, боги разных религий живут, контактируют, дискутируют, конфликтуют и враждуют каждодневно, постоянно и по всем вопросам — от одежды и абортов до места подопечных им народов на Земле вчера, сегодня и в будущем. Это точно та же теокразия (смешение богов), которая царила в Римской империи и приняла самые нелепые формы перед ее крахом и распадом. Тогда, однако, на смену выродившемуся пантеизму пришло единобожное христианство, уже ставшее не только религией, но и философией и моральным законом. А что придет на смену нынешнему смешению богов? Боги второго типа в теокразии современных СМИ — это так называемые политические, спортивные звезды и звезды массовой культуры, а также те, кого в России зовут олигархами. Вполне обожествленные — как правило, уже ушедшие на покой или в могилу: Сталин, Ленин, Рузвельт, Гитлер, Черчилль, Киссинджер, Тэтчер, Горбачев, Ельцин, «Битлз», Пресли, Мерилин Монро, Пеле и т. д. Или полуобожествленные, то есть полубоги — это активно действующие звезды. Не случайно о последних в наше время стали говорить как о культовых фигурах (то есть субъектах культов личности). Третий тип богов — скорее говоря, по греческой иерархии, герои. Это звезды, но уже сам‹й журналистики, самих СМИ, прежде всего, конечно, телевидения. Наконец, четвертый тип — квазигерои. Это созданные медиа, в основном телевидением, реально не существующие субъекты — герои телесериалов и ток-шоу с подсадными утками или даже живые люди из социальных низов или простых обывателей, избранные телевидением для того, чтобы стать объектами телеэкспериментов типа реальных шоу. Эти квазигерои — просто

123

демоны, наделенные либо ангельским, либо дьявольским ликом по воле сценариста. В совокупности эта теокразия, сконструированная современными СМИ, нелепа и пугающа, ибо миф в ней надстраивается не над реальностью, а над другим мифом, сочиненным не историей и не гением, а автором сценарной разработки. Кроме того, в этом неоязычестве даже иерархия богов оказывается перевернутой — квазигерои и герои могут доминировать над богами, причем над богами как «реальными», так и над собственно медийными. Словом, налицо нечто вроде шаманства. У СМИ как религии есть и свой символ веры — свобода слова и свобода печати, и основные догматы, например, такие: СМИ — голос общества; политики скрывают от народа правду, а журналисты — ее находят и открывают; журналисты неподкупны и объективны (а может ли человек вообще быть объективен?); то, что сказано или написано в СМИ, есть если и не истина, то правда. СМИ совершенно очевидно, каждое по отдельности и все вместе, занимаются миссионерством и прозелитизмом. Более того, там, где тот или иной конгломерат СМИ господствует, то есть в своей собственной стране, именно средства массовой информации, как я отмечал в одной из первых лекций, являются одним из главных, если не главным, институтом социализации и образования (в широком смысле слова) молодого поколения. Совсем уж очевидно, что общественная мораль, эта традиционная вотчина религии, сегодня определяется образцами, задаваемыми СМИ или в СМИ. Культура, родившаяся до религии, тысячелетиями существовавшая в лоне религии, оплодотворявшаяся ее (религии) сюжетами или, даже оторвавшись от религии и конфронтируя с ней, всё же остававшаяся в рамках или в поле тяготения заданных религией этических и эстетических норм (недаром говорят о странах христианской, православной, исламской культуры), сегодня существует, а главное — доходит до публики только по каналам СМИ и от лица этих СМИ. Более того, сама религия вне сегодняшних СМИ потеряла бы значительную часть и своего могущества, и своей паствы. Что уже произошло с высоким искусством, вне СМИ практически не существующим для массовой публики — разве что в виде туризма или так называемых римейков, то есть радикально модернизированных переделок. Весьма показательно, что аудитория верит в сверхъестественные качества богов, полубогов, героев и квазигероев СМИ, в реальность существования этих субъектов даже тогда, когда они уже ушли в мир иной. Во-первых, потому, что, пока СМИ не объявили о чьей-либо смерти, тот остается жив в общественном сознании. Во-вторых, потому, что герои СМИ живут и после смерти — благодаря демонстрации их видеоизображений. Аудитория не просто верит в сверхъестественность культивируемых в СМИ и работающих в них персонажей, но и эмоционально переживает свое отношение к этим богам и героям. Блестящая иллюстрация к этому — фантастические переживания сотен миллионов людей в связи с гибелью принцессы Дианы. Сама мысль о том, что СМИ превратились в религию, и зародилась в моем сознании тогда, когда с экрана телевизора в России я увидел плачущих русских женщин и девушек, рассказывавших, что для них означает смерть принцессы Дианы. Совершенно очевидно, что эти люди не проливали и сотой доли этих слез и не испытывали десятой доли этих эмоций при телевизионном же сообщении о каком-либо теракте в собственном городе, не говоря уже о получении известия о смерти какого-либо из своих дальних родственников. И конечно же налицо вера в наличие двусторонних отношений между сверхъестественным (или виртуальным), создаваемым СМИ, и очень многими членами аудитории СМИ. Наиболее экзальтированные медиаверующие пишут письма телезвездам и даже совсем уж мифическим персонажам, создаваемым в СМИ методами современных технологий.

124

Впрочем, стоит ли говорить обо всем этом в таких деталях, если мы знаем о главном: большинство людей верят СМИ больше, чем собственным глазам и ушам. А в сообщения СМИ о том, что нельзя увидеть своими глазами и услышать своими ушами, вера почти абсолютна. Примеров тому множество. На таких мелочах, как распространение с помощью СМИ оккультизма, астрологии, квазирелигиозных учений, паранаучных догм и самых кондовых предрассудков, я даже останавливаться не хочу. Это, конечно, яркие, но цветочки, которые не должны скрывать от нас ягодки СМИ как религиозного культа. Что из сказанного вытекает? По-моему, это и так ясно, но все-таки два-три акцента поставлю. Если журналисты в своей работе всё же пытаются руководствоваться правилом «подвергай все сомнению», то массовая аудитория СМИ к тому, что говорят, показывают и пишут СМИ, относится совсем иначе, руководствуясь императивом «верую, потому что написано в газете, сказано по телевизору». И именно журналисты подталкивают к этому аудиторию. Кроме того, сами журналисты, как служители всякого культа, вполне успешно и весьма прагматично используют свой статус героев (кто познаменитей) и жрецов (кто менее известен) сконструированной ими религии. Наконец, если моя теория (или — кто хочет — гипотеза) верна, то достаточно вспомнить, что значили новые оформившиеся религиозные культы для тех обществ, в которых они воцарялись, чтобы понять, какие цивилизационные перемены могут ждать нас, живущих с новой религией каких-то четыре-пять десятилетий, через век-два такого сосуществования. Однако какая же СМИ религия (надеялся я, что однажды кто-то из студентов задаст мне этот вопрос, но так пока и не дождался), какая же СМИ религия, если современные СМИ исключительно плюралистичны и противоречивы в своих мнениях и оценках, а религиозные доктрины, напротив, весьма догматичны, определенны, каноничны, по сути исключают всякое инакомыслие? На этот вопрос есть что ответить. Во-первых, насколько классические (мировые) религии были противоречивы в момент своего зарождения, можно судить по нестыковкам, сохранившимся в их священных текстах до сих пор. Во-вторых, история каждой религии, вплоть до сегодняшних дней, — это есть история многочисленных, малых и больших ересей. Плюрализм и родился внутри религий, а отнюдь не в бытовой жизни, где всё достаточно однозначно, ибо царствует здравый смысл, а не вера. В-третьих, Я НЕ УТВЕРЖДАЮ, ЧТО СМИ ЕСТЬ РЕЛИГИЯ В МЕТАФИЗИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ (ХОТЯ ВРЕМЕНАМИ И В ЭТОМ ОНИ ВЕСЬМА СХОЖИ). А ВОТ НА ТОМ, ЧТО В ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОМ И ИНСТРУМЕНТАЛЬНОМ СМЫСЛЕ СОВРЕМЕННЫЕ СМИ ЯВЛЯЮТСЯ ЕСЛИ И НЕ РЕЛИГИЕЙ, ТО КУЛЬТОМ, ЦЕРКОВЬЮ, НАСТАИВАЮ.

Что думает и что говорит каждый верующий, каждый служитель Церкви в мирской жизни и даже в храме — это одно. Но это не значит, что в целом, как члены одной конфессии, они не едины. Взгляните и на журналистов: от полной разноголосицы на периферии культа по мере приближения к его центру, к его святыням, к фундаментальным основам бытия современных медиа плюрализм сначала истончается, а затем и вовсе исчезает. В-четвертых, глядя с политических и социологических позиций, разве не видим мы, что в современных странах и обществах, где традициями или законом прописаны многоконфессиональность, именно СМИ взяли на себя социальную и политическую роль, прежде исполнявшуюся религией, — духовной (подчас и на основе бездуховности) и идеологической консолидации населения? В функционировании СМИ как религиозного культа нет исключительно отрицательного

125

содержания, хотя оно, на мой взгляд, и преобладает. Позитивного тоже немало. Во всяком случае процесс этот, во-первых, неоднозначный, во-вторых, только-только (в исторических масштабах) заявивший о себе. Что будет дальше — увидим. Если взгляд на СМИ как на религию может открыть нам пусть противоречивое, но высокое (в привычной иерархии смыслов) предназначение журналистики, то ее низкое и даже низовое назначение открывается, если мы посмотрим на нашу профессию как на фольклор. Этот взгляд совсем не искусствен, в чем мы легко убедимся. Вспомним, что такое фольклор. Это народное творчество, народное искусство, являющееся архетипическим выражением ментальной сущности соответствующей общности людей. Будучи естественной основой культуры данного народа и даже его высокого искусства, фольклор тем не менее отличается от искусства не народного (профессионального) рядом содержательных и формальных признаков. Перечислю некоторые из них: • фольклор творится непрофессионалами; • он анонимен, точнее — вообще не имеет института авторства; • фольклор более примитивен, или менее утончен, как содержательно, так и по использованию формальных приемов, известных в высоком (профессиональном) искусстве и творчестве; • фольклор приземленней, это своего рода бытовое искусство — для своего исполнения он не требует специальных помещений, не нуждается в непременной фиксации своих текстов в виде книги или даже рукописи и т. д.; • фольклор менее абстрактен, чем профессиональное искусство, он не занимается жизнью идей и часто даже чувств; его сфера — жизнь людей, порой даже предметов; • фольклор предельно мифологизирован, сказочен; реализм в фольклоре — это нонсенс, хотя внешне фольклор гораздо ближе к жизни обычных людей; фольклор любит чудеса, неожиданные, немотивированные изменения и сюжета, и судеб героев; • фольклор чаще всего нравоучителен; басня, переставшая после античности быть жанром высокой литературы, по сути чисто фольклорный жанр; • язык фольклорных произведений, как литературных, так и изобразительных и игровых, гораздо ближе к разговорному или даже просторечному, чем язык профессионального искусства; • фольклор использует два-три десятка так называемых бродячих сюжетов, причем разрабатываются они на чисто фабульном уровне, без деталировки и тонкой психологической нюансировки; • в фольклоре ограничен набор героев, причем их поведенческие задачи предельно упрощены; психологическая мотивировка действий фольклорных персонажей, как правило, состоит из одной-двух компонент; но зато фольклор универсален: его сюжеты и мотивы поступков участников фольклорного действа (собственно архетипов) актуальны для всех схожих коллизий; • фольклор крайне предрасположен к низовым элементам культуры, к физиологии (особенно, когда он не облагорожен литературной обработкой); • язык фольклора, равно как и его тематика, ниже не то что классического, но даже и среднесовременного литературного языка и тем профессионального искусства; А теперь, как и в случае с религией, приложим отмеченные характеристики фольклора к основной массе текстов современных СМИ. Совпадение полное, полнейшее, что следует, в частности, из моих лекций, как уже прочитанных, так и тех, что впереди. Я даже не буду приводить примеры — каждый легко сам подберет их тысячами. Было бы время, желание и

126

добросовестность. Конечно, есть несколько нюансов. Их необходимо отметить. Первый. Истинным фольклором современности являются не столько тексты современных СМИ, сколько тексты, изобразительная и звуковая продукция современной массовой культуры, в общий корпус которых и входят в основной своей массе «произведения» современной журналистики. МЕДИАИНДУСТРИЯ, ТО ЕСТЬ СМИ КАК БИЗНЕС, И ИДУЩАЯ ПО ИХ КАНАЛАМ ЖУРНАЛИСТСКАЯ, РЕКЛАМНАЯ И МАССКУЛЬТОВАЯ ПРОДУКЦИЯ, БЕЗУСЛОВНО, ЯВЛЯЮТСЯ ОДНОВРЕМЕННО И ЧАСТЬЮ, И ИНФОРМАЦИОННОЙ ОСНОВОЙ (В ТЕХНИЧЕСКОМ И В СУЩНОСТНОМ ПЛАНЕ) ИНДУСТРИИ СОВРЕМЕННОЙ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ.

Второй нюанс — журналистика более инструментальна, чем фольклор. У творцов журналистских произведений отчетливо прослеживается целеполагание. Автор же фольклорист творит бескорыстно и практически бесцельно, во всяком случае без намерения оказать какоелибо фундаментальное воздействие на окружающих, тем более в массовых масштабах. Авторфольклорист хочет самовыразиться, хочет скорее огласить (или, как сейчас на вульгарном русском говорят, озвучить) свои эмоции и набор простейших умозаключений, может быть — произвести выгодное впечатление на окружающих. Вот и все. Журналист работает целенаправленно. За деньги (прагматический мотив). И из желания оказать определенное воздействие на сотни, тысячи, миллионы людей (инструментальный мотив). Третий нюанс. Фольклор — это чистая самодеятельность, без претензий на профессионализм. Перед автором-фольклористом нет проблемы овладения профессией или проблемы профессионального решения каких-то сложных творческих задач. Там, где не получается рифмы, вставляется любое более или менее подходящее слово. Там, где не достает значимого и попадающего в нужный ритм слова, вставляется какой-нибудь «блин», или «вау», или «ля-ля-ля». Журналист же работает осознанно, он ставит и решает определенные творческие и сущностные проблемы, гармонизирует оба решения. Но это лишь означает, что ЖУРНАЛИСТ — ЭТО ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ АВТОР ФОЛЬКЛОРА.

Такое вот определение-оксюморон. Введя его, я осознаю, что несколько утрирую суть фольклора, давшего в лучших своих образцах, особенно тех, что родились до возникновения профессионального искусства, тексты и образы, которые принято и можно считать гениальными. Но то сходство фольклора и журналистики, на которое я хочу указать, думаю, понятно. Суммируя, могу сказать, что есть место, где религия и фольклор смыкаются, — в развитых, утонченных обществах. В предантичные и античные времена это была мифология (в высшей своей форме — греческая). В современные времена религия (в смысле вероучения и веры как психологического и идеологического состояния) и фольклор сходятся в массовой культуре и СМИ как ее части. Психологические и поведенческие стереотипы, бродячие сюжеты, культурные герои (культовые — в нынешней вульгарной массмедийной и масскультной терминологии) — всё это и суть, и форма современных СМИ, современной массовой и бульварной журналистики и основной массы текстов и образов современной журналистики, включая качественную. Последний нюанс. Конечно же, современная журналистика, даже массовая и даже в массе своей, так сказать, «научнее» и религии, и фольклора. Она ставит своей целью достижение если и

127

не полной научности своих произведений, то, по крайней мере, их онаучивания — внешнего и даже внутреннего. Но это лишь дань современности, нормам эпохи научно-технического прогресса и информационного (цифрового) общества. Крохи собственно научно упорядоченных текстов, циркулирующих по каналам современных СМИ, погоды не делают. Ярчайшим проявлением, а главное — самым убедительным фактическим доказательством моего утверждения о том, что современная (нынешняя) журналистика фольклорна по сути и по форме, является появление в конце XXI века уже чисто фольклорных СМИ. Это интернет-СМИ. В них профессионалы журналистики как фольклора сошлись наконец с непрофессионалами, с собственно народом, творящим анонимную и примитивную (то бишь фольклорную) журналистику. Интернет-журналистика имеет предтечу — это рукописные домашние, семейные издания, одно время — довольно популярные в среде интеллигенции. И конечно же — это так называемая стенная печать советских времен, знаменитые стенгазеты. Впрочем, стенгазеты, то есть рукописные самодеятельные внутрикорпоративные издания, вывешиваемые на стене, в каких-то масштабах и формах существуют и сегодня, в школьной и студенческой среде определенно. Интернет-журналистика (в которой есть и профессиональная составляющая) является особо ярким, но не единственным проявлением фольклоризации современных СМИ. По сути не менее фольклоризировано и телевидение: мыльные оперы, передачи, целиком состоящие из рассказывания анекдотов, всегда пошлых, если они оглашаются при большом стечении публики; передачи, посвященные самодеятельной песне (в том числе и блатной), видеосюжетам, снятым телезрителями; даже столь популярные сейчас на ТВ интерактивные телефонные и интернетопросы, — всё это фольклор, или, если хотите, псевдофольклор, оформленный под профессиональный продукт. Кстати, всё сказанное совсем не означает, что я оцениваю фольклорное начало в журналистике исключительно как негативное. На мой взгляд, СМИ как религия чрезвычайно заорганизовывают журналистику, подчиняя ее интересам владык и жрецов медиацеркви. Это иерархическое, авторитарное начало современных СМИ. А журналистика как фольклор — это демократическое, стихийное начало, размывающее (в основном, снизу) строгую системность современных СМИ и не позволяющее им превращаться в идеологический монолит и механизм, управляемый исключительно сверху. На этом можно было бы и закончить, но конечно же логика рассуждений не может не привести нас к еще одной фольклорной форме творчества, популярной и в античные времена, и в Средние века, отчасти сохранившейся в реальной жизни даже сегодня. Журналистика, как самое прагматичное из искусств, не могла не подхватить эту традицию и этот, я бы сказал, инструмент фольклора, придав ему необходимую для выполнения ее практических целей массовость и мощь. Я имею в виду карнавал с присущими ему формами обмана и самообмана. Как карнавал, — а журналистика сегодня, особенно телевизионная, преимущественно карнавал, — она лжива всеобъемлюще. Это утверждение стоит того, чтобы разобрать его в отдельной лекции, в конце которой я попытаюсь обобщить идеи, связанные с восприятием журналистики как религии, фольклора и карнавала.

128

Лекция 11

СМИ как карнавал Круг обмана и четвертая власть В одной из предшествующих лекций я уже говорил о том, как и с какой целью используются в СМИ, то есть и журналистской тоже, не только правда, но и ложь. Речь шла о чисто прагматическом, инструментальном аспекте этого использования. Теперь стоит взглянуть на проблему существенно шире. Обсудить тот круг обмана, в который замыкают современные СМИ современного человека. И выяснить место подлинной журналистики в этом круге. Как известно, человек выделил себя из природы, создав собственную среду обитания и собственные, не вполне совпадающие с природными, циклы своей жизнедеятельности. Конечно, самый распространенный и универсальный жизненный цикл человека всё равно связан с природой — это астрономический год, естественным образом разбитый на весенний, летний, осенний и зимний периоды. Общественная и особенно политическая жизнь, однако, и в античные времена уже не подчинялась сменяемости этих периодов. Войны, восстания, дворцовые перевороты не находились в прямой зависимости от годового природного цикла, которому, конечно, продолжало подчиняться хозяйство, в основном замкнутое на земледелии и скотоводстве. Но и в общественной, публичной жизни естественный природный цикл постоянно напоминал о себе через религиозные праздники. В Средние века и частная, и публичная жизнь людей, особенно в городах, еще больше оторвалась от природного цикла. Даже несмотря на то, что связь жизни любого человека с годовым циклом поддерживала христианская мифология, приравненная к реальности, и мифология фольклорная, восходящая к язычеству. Естество человека, однако, требовало хотя бы временных возвращений к полному слиянию с жизнью природной, одна из главных характеристик которой — отсутствие привычной общественной иерархии, где все люди делились на властвующих и подчиненных, правителей и подданных. И в античные, и в средневековые времена это возвращение к естественной жизни людей, к их естественному равенству, основанному на одинаковости физиологии что хозяина, что слуги, реализовывалось через разные виды карнавальных действий, теория которых отлично разработана Михаилом Бахтиным, к чьим трудам я и отсылаю всех желающих. Карнавал как праздник дожил в некоторых странах и до наших дней, но в предельно формализованном и театрализованном виде, утратив свою социальную функцию вовсе, но сохранив отчасти бытовую и физиологическую, ибо возник он все-таки не просто из желания отдохнуть или развлечься, а как естественное проявление архетипов человеческого сознания и поведения, изгнанных жесткой социальной регламентацией с публичной сцены (кроме сцены искусства). В интересующем меня ракурсе я выделю несколько ипостасей любого карнавального действа, ипостасей, которые, как мы увидим позже, имеют непосредственное отношение к общей теме моего курса лекций. Во-первых, карнавал на время восстанавливал равенство людей, так сказать демократию «золотого века»: слуга и хозяин получали право на совершение одних и тех же поступков. Во-вторых, карнавал искусственно ломал обыденную, повседневную жизнь, главной характеристикой которой была не просто иерархичность, а наследуемая иерархичность,

129

иерархичность закостенелая, в которой верхи и низы, господа и подчиненные практически никогда не менялись местами. Поэтому просто демократичности было недостаточно, требовался переворот привычной иерархии вверх ногами — во время карнавалов не только простолюдины приравнивались к богачам, но из простолюдинов избирался карнавальный король, самодержец верховной карнавальной (перевернутой) власти. В-третьих, карнавал, как временный институт всеобщего равенства и перевернутой иерархии, не мог разрушать фундаментальные основы общественного устройства (например, право собственности), ибо тогда после его окончания в обществе воцарился бы хаос. Поэтому демонстрация равенства проходила на уровне символики (одежда, шутовские знаки высшей власти) и того, в чем действительно люди были равны друг другу и в обычной жизни, но в силу условностей иерархического общества не могли это демонстрировать, — в физиологических проявлениях своего организма: в любви, в еде и в питии, иногда в физическом единоборстве. В-четвертых, отказ от условностей обыденной, не естественной жизни требовал временного снятия общественных табу, всего того, что запрещалось моралью, законом или религиозной догмой. Карнавал разрешал богохульство, насилие, прелюбодеяние, оргиастические проявления сексуальных инстинктов, сквернословие, чревоугодничество, пьянство, наряду, естественно, с неподчинением власти, даже карнавальной. В-пятых, карнавал предполагал максимальное веселье как противоположность обыденному унынию, то есть ставил развлечение, игру, шутовство, обман выше труда, серьезности и общественной добропорядочности. Смеховая культура карнавала демонстрировала одновременно и несерьезность, то есть временность действа, и его пародийность — насмешку уязвленных в обыденной жизни низов над социальной иерархией как искусственной, ненатуральной, противоречащей фундаментальному, прежде всего физиологическому, равенству людей. Наконец, в-шестых, карнавал четко фиксировал свои границы: день и час падения всех табу и время, отведенное на растабуированную жизнь. Все участники карнавала знали, что карнавал — это не сама действительность, а временный выход из нее, что это обман, но обман конечный, уложенный в строго отведенный срок, после завершения которого всё вернется на круги обыденных социальных и политических условностей, четко регламентированных властью, законом, религией, общественной моралью. Все знали не только час, в котором карнавал начнется, но и день и час, когда он закончится. Все знали, что время карнавала скоротечно, а обыденной жизни — бесконечно (или, по крайней мере, — по гроб жизни). Все знали, что карнавал — это данность, реальность, но он не может длиться всегда: и низ снова станет верхом, догмы восстанут из площадной пыли, и ты, три дня свободный, вновь на месяцы, годы и десятилетия превратишься в раба царствующего порядка. Словом, карнавал был честным обманом. О времени его прихода, его кратковременности и сроке его обязательного завершения каждый был предупрежден заранее. Карнавальная стихия и культура, основанные на архетипах человеческого сознания и поведения, так или иначе, в тех или иных формах дожившие до наших времен, четко ориентировалась на этот главный свой закон: карнавал скоротечен и преходящ (если только речь не идет об образе жизни маргинальных групп), обыденная жизнь постоянна и бесконечна (до конца века человеческого). И вот ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ СОЗДАЛА МАССОВУЮ КУЛЬТУРУ И СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ТО ЕСТЬ СОВРЕМЕННЫЙ ВАРИАНТ КАРНАВАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ И СРЕДСТВА ЕЕ ДОСТАВКИ В КАЖДЫЙ ДОМ, В КАЖДУЮ СЕМЬЮ. СКОРОТЕЧНЫЙ И КОНЕЧНЫЙ ОБМАН АНТИЧНОГО И СРЕДНЕВЕКОВОГО КАРНАВАЛА ПРЕВРАТИЛСЯ В ПОСТОЯННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ. КРУГ СУРОВОЙ ЖИЗНЕННОЙ ПРАВДЫ, ИЗРЕДКА, НЕ ЧАЩЕ ЧЕТЫРЕХ РАЗ В ГОД, РАЗРЫВАЕМЫЙ СЧИТАННЫМИ ДНЯМИ

130

ОБМАНА, СМЕНИЛСЯ КРУГЛОГОДИЧНЫМ ЦИКЛОМ ОБМАНА. ДА, КАРНАВАЛЬНОГО, НО ОБМАНА. В ЭТОМ КРУГЕ, ЦИРКУЛИРУЯ ПО КАНАЛАМ СМИ, И ЖИВЕТ СЕГОДНЯШНЯЯ ЖУРНАЛИСТИКА,

в которой, как мы уже выяснили, хватает и своего обмана, своей лжи, своих умолчаний. Из античности и Средних веков вернемся в наше время и всмотримся в экраны телевизоров, стоящих в каждой квартире и работающих каждый день, всё то время, пока обитатели этих квартир находятся дома. Что они, люди современности, видят на этих экранах? Если относиться к увиденному серьезно, то это дом умалишенных тюремного типа, в котором постоянно убивают, насилуют, дерутся, занимаются сексом, крадут детей и взрослых, издеваются над ними, причем с особым садизмом, и так далее и тому подобное. Параллельно, вторым пластом, идет демонстрация совсем уж запредельных, фантастических ужасов, оттого не становящихся менее ужасными, — насилием и сексом занимаются уже не люди, а вампиры, вурдалаки, гигантские насекомые, роботы, монстры всех видов и размеров. Третий пласт демонстрируемого — реальные люди (не киногерои и не сконструированные на киностудиях монстры) или играющие реальных людей актеры (подсадные утки), в многочисленных ток-шоу рассказывающие о своих сексуальных и иных подвигах, на 90% придуманных сценаристами, а потому отличающихся от фантастических гораздо большей правдоподобностью. Еще ближе к реальности четвертый пласт (или четвертый круг обмана): в нем простые люди в многочисленных телеиграх добывают себе победу — деньги или славу. Эти игры хороши тем, что в них действительно участвуют люди с улицы — это чувствует каждый зритель, то есть связь с реальностью уже полная. За тем, правда, исключением, что победа в телеигре приносит реальную славу (причем весьма краткосрочную) лишь каждому тысячному или десятитысячному победителю, да и максимальные денежные призы получаются не чаще. Нормальная человеческая психика, разумеется, не может реагировать на всё это (особенно на ужасы первого и второго пластов) адекватно, иначе все зрители сами бы сошли с ума. Включаются защитные механизмы, позволяющие зрителям отстраняться от восприятия увиденного как реальности. Обман воспринимается как обман. Но, понимая, что это обман, зрители не могут перестать видеть, а следовательно, и воспринимать его, то есть жить в нем. Отчасти — и соучаствовать в нем. Тем более что телевидение постоянно перемешивает обман с реальностью — через третий и четвертый пласты, а также и через следующие, всё больше и больше стирающие грань между обманом и реальностью. Это постоянно крутящаяся по телевидению реклама (пятый пласт, или пятый круг обмана) и пласт реальных событий, освещаемых на телевидении в собственно журналистских программах. Они тоже посвящены насилию, сексу и обману — прежде всего политическому, финансовому, общественному (шестой круг обмана). Да, в этом шестом круге журналистика пытается добиться правды, она разоблачает обман (иногда, частично, впрочем, и создавая его). Но ЭТО МАЛО МЕНЯЕТ ТЕЛЕВИЗИОННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, ВСЮ РАЗВЕРСТАННУЮ МЕЖДУ ОБМАНОМ МИФОЛОГИЧЕСКИМ И ОБМАНОМ РЕАЛЬНЫМ.

И так — каждый день. И так — круглый год. Карнавал — круглый год, тотальный карнавал. То есть человек, до появления массовой культуры и телевидения живший в ситуации карнавала — перевернутого верха и низа, в том числе и телесного — максимум четыре раза в год и крайне ограниченный срок, теперь живет в карнавальной (обманной) ситуации постоянно. Согласитесь, это достаточно нестандартная ситуация. В принципе, мир не должен выдержать постоянного нахождения в ней. Карнавал, перенесенный на повседневную жизнь, должен вызвать

131

хаос, уничтожить мировой порядок. Иногда кажется, что мы к этому приближаемся — когда, например, с экранов телевизоров разного рода преступления переходят в жизнь; когда реальные террористы используют формы и методы террора, почерпнутые из фильмов; когда телевидение создает из ничтожных людей общественных кумиров; когда с помощью телепропаганды создаются империи и оси зла, враги человечества, а потом реальная политика занимается их уничтожением; когда СМИ выбирают нациям лидеров. Всё это — результат существования многих кругов обмана, встроенных в систему современных СМИ. Что же мешает окончательному распаду мирового порядка, наступлению вселенского хаоса? Возможно, мешает лишь пока. Думаю, преградой на пути победы хаоса над порядком являются: • во-первых, здравый смысл человечества и каждого из людей, позволяющий все-таки отделять обман, даже самый тотальный, от реальности; • во-вторых, высокая, настоящая культура, тоже, по счастью, присутствующая в СМИ, хотя и не творимая в них; • в-третьих, реальная журналистика, то есть та часть журналистики, постоянно прописанной в СМИ, которая занимается поиском правды в потоках лжи, отстаиванием интересов реальных людей, разоблачением обмана и в самой жизни, и в СМИ, то есть того обмана, который творится самими журналистами. Первичен здесь конечно же здравый смысл. И его оборотная сторона — ирония, не позволяющая человеку даже во время карнавала забывать о нереальности столь приятного состояния. Высокая культура, всегда утопичная, не может быть приземленной, предельно рационализированной, основанной на здравом смысле. Она тоже обман, но из разряда нас возвышающих обманов. А вот журналистика в этом случае оказывается здравым смыслом человечества. И это, согласитесь, высокое предназначение, хоть и базирующееся на самой низкой правде — на правде реальной жизни. СВОБОДНАЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ КАЧЕСТВЕННАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. ЭТИМ ОНА ИСКУПАЕТ МНОГИЕ СВОИ ГРЕХИ.

ЕСТЬ

ЗДРАВЫЙ

СМЫСЛ

Итак, что же мы выяснили за последние две лекции? Я утверждаю, что СМИ сегодня становятся религией, может быть, даже метарелигией (или скорее квазиметарелигией), или, по крайней мере, Церковью (квазицерковью), а журналисты — ее жрецы (некоторые — и полубоги). Также я утверждаю, что журналистика сегодня всё более фольклоризируется. Два этих процесса вроде бы противоположны. Религия — это высшее, духовное, норма верха и иерархии. Фольклор — низовое, бытовое, примитивно окультуренная пошлость, норма низа и демократии. Но массовая культура, которая сожительствует вместе с серьезной (а с несерьезной, массовой, бульварной тем более) журналистикой в СМИ, естественным для себя образом примиряет, гармонизирует эти два противоположных начала. Так Иисус Христос становится superstar, то есть звездой и религии, и фольклора, и ставшей ими журналистики. Все противоречия снимаются прежде всего благодаря тому, что карнавальный обман, ставший круглогодичным и всеохватным (аудитория присоединяется к нему через экран телевизора), не оставляет времени для рефлексии. А поскольку СМИ и журналистика в сознании абсолютного большинства людей одно и то же, поскольку журналистика сама карнавализируется (ярчайший пример на нашем телевидении — передачи Леонида Парфенова на НТВ: его авторская программа «Намедни», ныне закрытая, и

132

спроектированная им программа «Страна и мир», но это еще утонченные формы карнавализации), оставаясь четвертой властью политической и став первой властью духовной (квазирелигией), мы и видим, что именно СМИ и именно посредством журналистики творят уже не просто массовую культуру (этим занимается главным образом шоу-бизнес и рекламный бизнес), а массовую политическую культуру, политический масскульт. ЭТО, ВИДИМО, И ЕСТЬ СУЩНОСТНАЯ ОСНОВА ТОГО, ЧТО НАЗЫВАЮТ МЕДИАКРАТИЕЙ, ТО ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКИМ НАСИЛИЕМ, ПРОВОДИМЫМ ПОСРЕДСТВОМ СМИ В ПРЕДЕЛЬНО ПРИЯТНЫХ АУДИТОРИИ, ТО ЕСТЬ НАСЕЛЕНИЮ, ФОРМАХ.

Здесь непременно нужно сказать еще несколько слов о пересечениях СМИ и массовой культуры и о самом масскульте. Ибо именно эти пересечения и являются материальным полем, создающим круг обмана, в котором вынужден и хочет жить современный массовый человек. Что касается пересечения, а во многом и совпадения современной массовой культуры (масскульта), СМИ и журналистики, то эти взаимоотношения можно легко проиллюстрировать с помощью простейшей графики. СМИ шире, объемнее журналистики — далеко не всё, что распространяется по их каналам, является журналистским продуктом. Журналистики же вне СМИ не существует (см. рис. 1). Продукция масскульта распространяется не только через СМИ (см. рис. 2), хотя СМИ, вопервых, — один из главных каналов тиражирования масскульта, а во-вторых, придают масскульту (и всему, что с ним связано) запредельную массовость, то есть в принципе институируют масскульт. Все-таки рок-концерт на стадионе — это сто тысяч зрителей (потребителей масскульта), а тот же концерт в трансляции по телевидению — это десятки и сотни миллионов зрителей. Иногда — даже миллиарды. СМИ, кроме того, придают масскульту статус если и не официальной, то, по крайней мере, общественно признанной «культуры», особенно когда масскультные действия транслируются по общенациональным или государственным каналам. Часть собственно журналистской продукции, циркулирующей по каналам СМИ, является одновременно и продукцией масскульта (см. рис. 3). Прежде всего это конечно же продукция массовой и бульварной журналистики. Только качественная журналистика и ее продукция находятся вне общего объема массовой культуры, хотя и такая журналистика отчасти транслирует образы и тексты масскульта: например, посредством неизбежного рецензирования его наиболее значимых (по масштабу, типичности, популярности и т. п.) явлений, посредством показа и описания этих явлений в репортажах качественных СМИ (они не могут не замечать столь массовых явлений), путем интервьюирования деятелей масскульта, приобретших весомый общественный статус. Таким образом, массовая культура в очень значительных масштабах прямо или косвенно присутствует в современных СМИ, а значит, и распространяется ими на общенациональную аудиторию каждой страны, иногда — на аудиторию группы стран. Американская массовая культура транслируется вообще на весь мир, на мировую аудиторию — в первую очередь за счет кинопродукции Голливуда. Поскольку, как мы выяснили, значительная часть того, что аудитория воспринимает как журналистику (по логике: раз это публикуется в СМИ, значит, это журналистика), и часть собственно журналистики являются по существу масскультом, то неплохо осознать, каково содержание и качество того, что эти масскультные тексты и образы несут сотням миллионов и даже миллиардам людей. Здесь я вновь предложу обратиться к Хосе Ортеге-и-Гассету, который еще в начале XX века, то есть до возникновения телевидения и, соответственно, масскульта в

133

нынешних его вселенских масштабах, фактически описал этот феномен в своем пророческом труде «Восстание масс». Вот несколько характеристик массовой культуры, данных Ортегой-иГассетом, еще не употреблявшим этот термин: «Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым. Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчет собственных “идей” касательно чего бы то ни было. Она наследовала верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но не присваивала себе умозрительных суждений — например, о политике или искусстве — и не определяла, что они такое и чем должны стать. Она одобряла или осуждала то, что задумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, но действия ее сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять “идеям” политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод “идей”, признанных своими. Так же обстояло с искусством и другими областями общественной жизни. Врожденное сознание своей узости, неподготовленности к теоретизированию воздвигало глухую стену. Отсюда само собой следовало, что плебей не решался даже отдаленно участвовать почти ни в какой общественной жизни, по большей части всегда концептуальной. Сегодня, напротив, у среднего человека имеются самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во Вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе?» И далее: «В человеческом общении упраздняется “воспитанность”. Словесность как “прямое действие” обращается в ругань. Сексуальные отношения утрачивают свою многогранность». Разве это не о наших (и не только наших) сегодняшних СМИ — прессе и телевидении? Или вот совершенно замечательные наблюдения Ортеги, где, помимо провидческого анализа того, чем является спорт в масскульте, возникает еще и слово «игра», о котором я буду говорить специально: «Стремление, например, делать игру и спорт своим главным занятием; всеми средствами — от гигиены до гардероба — культивировать собственное тело; не допускать романтизма в отношениях с женщинами; делить досуг с интеллигентами, в душе презирая их, с радостью отдавая на растерзание лакеям и жандармам; предпочитать режим абсолютной власти демократическим прениям и т. д. и т. п.». И еще одно: «Отвращением к долгу отчасти объясняется и полусмешной-полупостыдный феномен нашего времени — культ “молодежи” как таковой. Все от мала до велика подались в “молодые”, прослышав, что у молодых больше прав, чем обязанностей, поскольку последние можно отложить в долгий ящик и приберечь для зрелости. Молодость как таковую всегда освобождали от тяжести свершений. Она жила в долг. По-человечески так и должно быть. Это мнимое право ей снисходительно и ласково дарят старшие. И

134

надо же было настолько одурманить ее, что она и впрямь сочла это своим заслуженным правом, за которым должны последовать и все прочие заслуженные права. Как ни дико, но молодостью стали шантажировать. Вообще мы живем в эпоху всеобщего шантажа, у которого два облика с дополняющими друг друга гримасами — угрозой насилия и угрозой глумления. Обе служат одной цели и равно пригодны для того, чтобы людская пошлость могла не считаться ни с кем и ни с чем. Поэтому не стоит облагораживать нынешний кризис, видя в нем борьбу двух моралей или цивилизаций, обреченной и новорожденной. Массовый человек попросту лишен морали...» И вот — нечто вроде резюме: «Человек обзавелся кругом понятий. Он полагает их достаточными и считает себя духовно завершенным. И, ни в чем извне нужды не чувствуя, окончательно замыкается в этом кругу». Я думаю, что лучшей характеристики тому, чем является масскульт, в том числе и политический, и человек внутри него (загнанный в это «нутро» именно средствами массовой информации), не дашь: насилие, глумление, отказ от морали и романтизма в сексуальных отношениях, вульгарная ругань, ряжение под молодежь (с соответствующим культивированием и пропагандой молодежной субкультуры — сплошь массовой), спорт и игра. Разве это не то, что является основным содержанием и формой масскульта, и разве это одновременно не то, чем переполнены сегодняшние СМИ, особенно массовые и бульварные, в которых всё высокое, настоящее, благородное, истинно, а не профанно аристократическое, наконец, просто здравомыслимое и научно корректное является маргинальным? Всё это не было бы так страшно (ведь не убил фольклор высокое искусство, религия — научные знания, а карнавал — общественное и политическое устройство), если бы сегодняшние СМИ, особенно телевидение, не были бы столь тотальны. А от тотального до тоталитарного — один шаг. Об этом — в следующей лекции.

135

Лекция 12

Телевидение: от тотальности к тоталитарности Позволю себе начать данную лекцию с небольшого, но показательного примера. Утверждение, вынесенное в заголовок этой лекции, правда сформулированное в более категорическом виде, а именно: «СОВРЕМЕННОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ТОТАЛЬНО. СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ОНО ПОТЕНЦИАЛЬНО, А В НЕКОТОРОМ СМЫСЛЕ УЖЕ И РЕАЛЬНО ТОТАЛИТАРНО», —

так вот, это утверждение я, по крайней мере, два раза произносил при записи передач, посвященных СМИ, на разных центральных телеканалах. Оба раза при выходе в эфир фраза, не такая уж, согласитесь, и длинная, исчезала. Почему? Конечно же потому, что редакторы программ, даже не советуясь со своим начальством, сами, инстинктивно «вырубали» крамольную формулу. Дело в том, что на всякую фундаментальную критику телевидения на самом телевидении наложено строжайшее вето. ТЕЛЕВИДЕНИЕ КРАЙНЕ НЕСАМОКРИТИЧНО, ОНО ПОЗВОЛЯЕТ ЛИШЬ МЕЛКОЕ НЕПРИНЦИПИАЛЬНОЕ ДИССИДЕНТСТВО В НЕБОЛЬШИХ ДОЗАХ, НО НИКОГДА — ПОДРЫВА СОБСТВЕННЫХ ОСНОВ. ОСОБЕННО ПЕРЕД ВНЕШНИМ ОКРУЖЕНИЕМ.

Вообще говоря, это свойство всякой большой общественной или общественнополитической системы. Такой же большой системой является демократия, существующая и развивающаяся благодаря тому, что в окружающем мире наличествуют авторитарные и диктаторские режимы. В тот момент, когда падет последний диктаторский режим в мире, на Земле рухнет и демократия. Точнее говоря, она установит свою диктатуру. Этого современная демократия ни понять, ни признать не хочет. Но вернемся к ТВ. Итак, всё то, что тотально, рано или поздно становится тоталитарным. Почему в этом смысле важно поговорить о ТВ, а не о других СМИ? Прежде всего потому, что печатные СМИ и радио не тотальны, а Интернет, даже в тех странах, где он охватывает большую часть населения, по крайней мере, пока еще слишком анархичен, не имеет единого или нескольких центров организации, иными словами, власти. (Хотя, в скобках замечу, сейчас всё больше и больше говорят о сетевых системах, которые в будущем составят серьезную конкуренцию иерархическим, точно так же как партизанские отряды эффективно противостоят сегодня современным армиям. Но это — отдельная тема.) Телевидение тотально, ибо: • охватывает 90—100% населения страны; • охватывает это население каждодневно (без всяких изъятий), а в течение суток — всё то время, пока большинство людей бодрствует; • как бы много телеканалов не было в стране, несколько общенациональных (как правило, 3—4), привлекая к себе от 100 до 60—70% аудитории, практически нивелируют весь демократизм и плюрализм, формально существующий благодаря наличию десятков, а то и сотен телеканалов; • сами по себе общенациональные телеканалы, являясь самыми богатыми журналистскими корпорациями, глубоко иерархичны и авторитарны по внутреннему устройству. Что

136

понятно, ибо, во-первых, это обеспечивает эффективность действия и вообще работоспособность таких больших и сложных систем, а во-вторых, в руках общенациональных телеканалов находится уникальный стратегический ресурс, которым не располагает более ни один институт в обществе или государстве, а именно — возможность одномоментного и сколь угодного по продолжительности психологического воздействия на всех граждан данного государства. В принципе это — национальный стратегический ресурс, к которому не может быть равнодушным и само государство (власть). И государство прямо (имея государственное телевидение) или косвенно обеспечивает свой контроль над общенациональным телевидением. Отчасти я уже касался этого, ранее объясняя фундаментальную причину того, почему российская власть при Владимире Путине взялась за ренационализацию федеральных телеканалов. Важность этого стратегического ресурса возрастает еще и оттого, что он обладает еще одним качеством, которое обычно описывается словами «живой эфир» или «прямой эфир», а фактически является возможностью спонтанного, полностью не контролируемого и нецензурируемого обращения (или передачи иной информации) практически ко всей нации. Никогда со времен античного полиса ни у власти, ни у кого-либо иного не было такой возможности. Во все иные времена та или иная информация, даже если она исходила от центральной власти, достигала всех граждан с растяжкой (иногда очень значительной) во времени и через множество посредников, так или иначе, сознательно или бессознательно, искажающих либо содержание, либо форму, либо эмоциональный накал информации. Когда мы говорим о том, что, возможно, мы уже живем в эпоху медиакратии, то есть власти информационных систем (или, точнее, тех, кто их контролирует), то в первую очередь конечно же имеется в виду власть телевидения. Печатные СМИ, скажем несколько слов об этом, по определению и факту в сумме своей более плюралистичны, чем телевидение. Во-первых, их гораздо больше, чем телепроизводителей и особенно телевещателей (ключевой субъект и тотальной власти ТВ, и медиакратии в целом). Во-вторых, несмотря на всеохватность телевидения, каждое крупное печатное издание в отдельно взятом своем номере затрагивает больше тем, чем любой выпуск теленовостей или любая аналитическая телепрограмма. В-третьих, в печатных СМИ все-таки действует более или менее полноценно авторское право, не позволяющее искажать или произвольно сокращать тексты авторов. Выход текста в газете или журнале, хоть и не без труда для особо дорожащего своей точкой зрения автора, можно проконтролировать, что совершенно нереально в телеэфире, даже прямом. Последнее связано с тем, что ряд передач центральных каналов, идущих в прямом эфире, используют его лишь в трансляции на Дальний Восток, а к моменту выхода «на Москву», то есть на центральную часть России, где живет больше всего людей, кое-что всё равно «корректируется». Существуют и другие приемы, как технологические, так и собственно журналистские, используемые ведущими, в конечном итоге сводящиеся к тому, что участнику программы, от которого ждут какой-либо неожиданности или неприятности, просто не удастся произнести в эфире то, что намеревался, хотя в студии эти слова могут и прозвучать. Персонаж, пару-тройку раз испытавший на себе такие приемы, может, конечно, отказаться участвовать в программах тех или иных каналов или ведущих. Но при этом он должен быть готовым к двум вещам. Во-первых, к тому, что его имя вообще перестанут упоминать в программах этого телеканала. Во-вторых, что то же самое произойдет, несмотря на внешнюю конкуренцию, и на других равнозначных по мощи каналах. Корпоративные связи руководителей и основных ведущих телеканалов по своей прочности и закрытости не идут ни в какое сравнение с корпоративностью печатных СМИ.

137

Телеканалы во многом действуют по законам картеля, нигде официально не зарегистрированного, и способны организовать обструкцию любому нарушителю правил, принятых на телевидении. В чем еще проявляется тотальность телевидения? Прежде всего в том, что именно телевидение первым сообщает массовой аудитории о новых событиях. В реальности это не совсем так, ибо первыми передают информацию, как правило, информационные агентства, но они не имеют непосредственного выхода на аудиторию, а также радиостанции, ибо большинство из них работает в режиме получасовых выпусков новостей (шаг выхода теленовостей, как правило, — 2—3 часа). Но радио в сегодняшнем мире не пользуется и сотой долей влияния телевидения, хотя и остается самым оперативным СМИ. Итак, именно телевидение создает для массовой аудитории информационную картину дня текущего и даже будущего, ибо газеты, которые подписываются в печать поздно вечером и выйдут только на следующий день, не могут игнорировать ни содержание, ни даже сам состав новостей, о которых рассказало телевидение. Ведь главный временной парадокс ежедневных газет состоит в том, что они на 90% сообщают о вчерашних новостях, тогда как телевидение — о сегодняшних. Этот суточный выигрыш во времени, наряду с на 2—3 порядка более масштабной аудиторией, и обеспечивает решающее стратегическое превосходство ТВ над печатными ежедневными СМИ. Как я уже не раз говорил, событие, которое не показано по ТВ, практически не существует в сегодняшнем мире. Это правило знает исключения, но и они не слишком сильно меняют соотношение сил в системе медиакратии. Тотальность телевидения, переходящая в его тоталитарность, отчетливее всего демонстрируется по следующим направлениям. Первое. Формирование уже упомянутой мною информационной картины дня, которую не могут игнорировать ни другие СМИ, ни даже политики (кроме самых влиятельных, в том числе и влиятельных благодаря своим связям с ТВ). Второе. Определяющее влияние телевидения на результаты выборов, доходящее в некоторых странах, в том числе и в России, до критических отметок. Третье. Именно ТВ формирует сегодня, по существу, всю культурную среду жизни массового человека. Причем это «культура» в широком смысле слова — от языка, политического и потребительского поведения до предпочтений в сфере собственно культуры. Четвертое. Телевидение и только телевидение формирует иерархию персоналий в современном обществе, причем на высших ступенях этой иерархии обязательно находятся как владельцы или топ-менеджеры крупнейших телеканалов, так и главные «лица» этих телеканалов или, как они сами себя называют, телезвезды. Пятое. В наиболее полной мере тотальная власть телевидения пока воплощается в системе раскрутки звезд массовой культуры. Если в политике, спорте или иной сфере общественной активности еще возможен прорыв в телеэфир не с телеплощадки, то в сфере масскульта, особенно музыкального, это просто немыслимо. Здесь телевидение в буквальном смысле осуществляет масскультовый тоталитаризм. Руководители телеканалов, ведущие тележурналисты и их клиентура в других СМИ любят говорить о том, что телевидение никому ничего не навязывает, ибо у зрителя всегда есть право и возможность либо переключиться на другой канал, либо вообще выключить телевизор и, например, только читать газеты. Этот аргумент лукав на 100%. Выключить телевизор сегодня — это означает просто выключить себя из активной

138

общественной и политической жизни. Что конечно же сделать можно, но вместе с этим у такого радикала должны отпасть и все претензии на проведение какой-либо своей линии в жизни общества. От того, что ты сам не пошел на выборы президента, потому что тебе не нравится ни один из кандидатов, не случится так, что президент не будет избран вовсе, и тем более, что будет избран тот, кто тебе нравится. Второй вариант рекомендуемого действия — переключись на другой канал — не более конструктивен. Да, конечно, нюансы в программах разных телеканалов есть, и любой телезритель их может уловить. Но это те нюансы, которые совершенно не меняют общей картины культурного тоталитаризма (в России исключением из него является, безусловно, только канал «Культура») и политического авторитаризма, которая наличествует на всех телеканалах как единое целое, а отнюдь не разделенное на обособленные части. Относительно массовой телекультуры, всех этих развлекательных ток-шоу, игр, юмористических передач, семейных ток-шоу и т. п., не стоит даже и приводить примеры, столь всё очевидно. Политическая же составляющая телевидения, несколько более разнообразная по нюансам идеологического сектантства, в целом конечно же даже не дает того очевидного расклада сил и идей, который демонстрируют парламентские или президентские выборы. Если сторонники левой, коммунистической, как бы к ней не относиться, идеологии, составляют минимально 30— 35% населения России, то среди российских телеканалов, как общенациональных, так и региональных, мы не найдем ни четверти, ни трети, ни десятой доли левых. Точнее, мы не найдем ни одного. При этом нужно отметить, что ЕСЛИ ТОТАЛЬНОСТЬ — ЭТО ОБЪЕКТИВНОЕ КАЧЕСТВО ТЕЛЕВИДЕНИЯ, ТО ЕГО ТОТАЛИТАРНОСТЬ ТАМ, ГДЕ ОНА ВОЗНИКАЕТ, ЕСТЬ РЕЗУЛЬТАТ ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВЛАДЕЛЬЦЕВ ТЕЛЕКАНАЛОВ ИЛИ ТЕХ, КТО ЗА НИМИ СТОИТ.

Первого избежать невозможно, второго — и можно, и необходимо. Почему возникает соблазн превратить тотальность ТВ в его тоталитарность? Общих ответа три. Первый ответ связан с телевидением как бизнесом. От тотальности к тоталитаризму стремится перейти любая монополия — дабы максимизировать свои прибыли. Второй ответ — политический. Когда я, в следующей лекции, буду разбирать взаимоотношения журналистики и политики, то поговорим об этом подробно. Третий ответ — личные эгоистические или прагматические мотивы тех, кто владеет телевидением или контролирует его иными способами. Телевидение — не единственный институт в обществе, отличающийся качеством тотальности. Тотально (особенно в России, при практическом отсутствии самоуправления и слабости и ангажированности судебной системы) само государство. Тотален закон. Тотальна армия (вооруженные силы). Сегодня, безусловно, тотальны преступность и деньги (как единственное мерило ценности человека). Тотальны многие конфессии. Все крупнейшие бизнескорпорации. Тотальное — это еще не обязательно тоталитарное, но чаще всего тотальное авторитарно (в большей или меньшей степени). Однако именно тотальное легче всего сделать тоталитарным — достаточно лишь политической воли и готовности какой-то части тех, кто охвачен тотальной системой, принять тотальность как норму, как закон, как спасение от какого-либо общего зла. Субъективная воля может переломить общественную неготовность принять тотальное как тоталитарное. Поэтому, как правило, традиция или закон ограничивают возможность перехода

139

тотальности в тоталитарность. Думаю, рано или поздно современные общества, в том числе и российское, вынуждены будут так поступить и применительно к СМИ. Армии (тотальному институту) запрещено принимать какое-либо участие во внутренней политике. И не только путем участия в военных действиях на территории своей страны или против собственного населения. Генералам и офицерам не полагается публично комментировать и обсуждать внутриполитические проблемы. Это не значит, что они не делают этого не публично. Им также не запрещено голосовать. Нечто подобное должно рано или поздно произойти и по отношению к СМИ. Путем ли внедрения так называемого общественного телевидения, путем ли усиления антимонопольного законодательства. Не знаю как — время покажет. Но сделано это будет (при развитии нынешних тенденций укрепления медиакратии) обязательно. Тут существует несколько труднопреодолимых проблем. Некоторые считают панацеей передачу телевидения от государства в частные руки. Пример Сильвио Берлускони в Италии показывает, что этот рецепт далеко не универсален. Да и наш собственный опыт контроля олигархов над крупнейшими телеканалами доказывает это. Идеален, казалось бы, вариант, при котором ТВ только информирует о политических событиях, но не участвует в них. Как это сделать практически — совершенно неясно. И вряд ли возможно. Во всяком случае это гораздо сложнее, чем отделить от внутренней политики армию. Тем более что родилось целое поколение политиков, созданных исключительно телевидением, средствами массовой информации. И часть из них выступает за полную свободу СМИ, отнюдь не следуя демократическим идеалам, а чисто эгоистически (возможно, даже не осознавая это). Но поиски того, как избежать приближающуюся угрозу, вестись, безусловно, будут. К чему они приведут — посмотрим. А пока, точнее — в следующей лекции, поговорим о непосредственном взаимодействии журналистики и политики сегодня.

140

Лекция 13

Журналистика в системе демократии, или Журналист как объект и как субъект политики Хотя сущность и методы работы журналиста всегда одинаковы, очень многое в его деятельности меняется в зависимости от того, в какой точке политического цикла находится он и его СМИ, являющиеся ныне чаще всего частью какой-либо медиагруппы. Мы живем в условиях демократии, главный политический цикл которой — избирательный. Вот его основные этапы. Выборы - межвыборный период - предвыборный период - избирательная кампания - новые выборы. Нередко в этот стандартный политический цикл (точнее, циклы, ибо мы живем, по крайней мере, в трех, не всегда совпадающих во времени избирательных циклах: президентском, парламентском и избирательном цикле регионального и местного уровня) вклиниваются тоже достаточно стандартные кризисные этапы: спад экономики, отставка правительства, роспуск Думы и т. п. Помимо этого, стандартный (стабильный) политический цикл испытывает возмущения и в результате еще более острых коллизий, часть которых мы тоже иногда наблюдаем: гражданские волнения, межнациональные конфликты, массовые забастовки. Наконец, на стандартный избирательный (политический цикл) могут наложиться совсем уж экстремальные, форс-мажорные события: внешняя агрессия (или просто внешний военный конфликт), гражданская война (на всей территории страны или на части этой территории), политический или вооруженный мятеж, наконец — распад страны и революция. Не будем также забывать, что помимо всего прочего мы живем еще и во время масштабных реформ, идущих практически во всех сферах нашей жизни. Они также накладываются на стандартные политические циклы, возмущая их и влияя на действия разных субъектов политики и, естественно, на деятельность и активность СМИ. Совершенно очевидно, что журналист не может вести себя одинаково, находясь не только внутри стабильного общества и общества, охваченного революцией, гражданской войной или вовлеченного в войну внешнюю, но и в межвыборный и предвыборный моменты. Я люблю идеальные схемы, но только если они приложимы к жизни. Тот журналист, который будет утверждать, что всякий раз он один и тот же, либо не понимает, о чем говорит, либо лжет. Во всяком случае я ему не верю и не хочу обсуждать с ним ничего сверх конкретного содержания его текстов, если они интересны. Каждый раз мы одни и те же, но всегда — в зависимости от ситуации, в которой находимся, разные. По крайней мере, по-разному действуем. Не можем не действовать по-разному. Итак, взглянем еще раз на самый стандартный, самый стабильный в демократическом обществе политический цикл — избирательный. Выборы - межвыборный период - предвыборный период - избирательная кампания - новые выборы. Очевидно, что журналист, даже самый объективный, имеет определенные политические пристрастия, выражающиеся, в частности, в том, что он голосует на выборах за определенного кандидата или партию.

141

Не менее очевидно, что шансы этого журналиста сохранить объективность в своих текстах, посвященных разным политикам и партиям, максимальны в межвыборный период, да и то, если у власти находятся те, за кого он голосовал, или, во всяком случае, иные политические силы, но делающие, по мнению журналиста, правильные шаги. Но эти шансы резко уменьшаются по мере перехода ситуации сначала в предвыборную, а потом и в собственно избирательную кампанию. Иногда главные редакторы и журналисты, настаивая на своей и своих СМИ объективности и в этот период, ссылаются на то, что они, во-первых, дают всю информацию обо всех кандидатах, а во-вторых, предоставляют слово на страницах своих изданий и на своих телеканалах опять же всем значимым кандидатам. Что касается информации, то конечно же полнота ее, если она сегодня присутствует, объясняется не объективностью того или иного СМИ, а просто конкуренцией между ними. Не дать какую-либо информацию, если ее дадут конкуренты, значит показать свою неосведомленность, свой непрофессионализм. Кроме того, предвыборная агитация — это, как правило, не наличие или отсутствие какой-либо информации, а тенденциозность ее подачи. Например, о «своем» кандидате информация может быть в основном положительная, о «чужом» — в основном отрицательная. Наконец, главное в агитации — комментарии, анализ. Тем более что факты в демократической журналистике, как известно, священны, но комментарии-то свободны! Дать «чужому» кандидату выступить в том или ином СМИ — это тоже еще не гарантия объективности в подаче его позиции. Возможностей исказить ее или подать в превратном свете — более чем достаточно. Кроме того, главное сегодня не слова кандидата, а его имидж, создаваемый СМИ, — положительный или отрицательный. На президентских выборах 1996 года и предшествующих выборах в Думу (1995 г.) главная борьба велась против коммунистов и их кандидата Геннадия Зюганова. Геннадий Зюганов не может утверждать, что его мало показывали по ТВ в тот период. Но это не значит, что показ этот не был тенденциозным. Вот всего два приема, которые использовались в ту предвыборную кампанию. Зюганова показывали часто, но по мере приближения президентских выборов в параллель с ним всё чаще и чаще показывали, давая ему возможность активно высказываться, Виктора Анпилова, который, естественно, на победу на выборах не претендовал. Стыкуя в эфире образы спокойного Зюганова, который вполне мог победить, и коммунистического радикала Анпилова, обыгрывая физиономические особенности последнего, антикоммунистические СМИ (а это все телеканалы) снижали привлекательность Зюганова в глазах колеблющихся избирателей — тех, у которых не было никакого желания голосовать за Ельцина. Пугали избирателей Анпиловым, но снижали-то результат Зюганова. В ту же предвыборную кампанию на одном из центральных каналов был показан длинный (едва ли не более двух часов) художественный фильм, весь сюжет которого состоял только в одном: в кабинетах Лубянки следователи допрашивали арестованных, затем им тут же выносился приговор, после чего их уводили и расстреливали. Десятка два подобных, абсолютно идентичных (менялись лишь лица расстреливаемых) эпизодов и составляли этот фильм. Больше я его ни разу по нашему ТВ не видел. Мы, как вы понимаете, обсуждаем не грехи коммунизма или сталинского режима, а приемы предвыборной пропаганды и агитации, которая вполне совместима с внешне объективной подачей фактов и даже объективностью некоторых комментариев. Журналист как существо политическое, homo politicus, не может отрешиться от своих симпатий и антипатий. Идеальный вариант — предупредить аудиторию о своих пристрастиях. Но, во-первых, не будешь же это делать в начале каждой статьи, каждого комментария. А во-

142

вторых, мало кто в журналистике осмеливается говорить о своей пристрастности, ибо ее, как принято считать, не должно быть. Еще и еще раз повторю — и это есть очередная максима журналистики: ЖУРНАЛИСТ ВСЕГДА ПРИСТРАСТЕН, ПРИЧЕМ В МОМЕНТЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ КРИЗИСОВ ПРИСТРАСТЕН ОЧЕВИДНО, ДАЖЕ ЕСЛИ УТВЕРЖДАЕТ ОБРАТНОЕ. ПОЭТОМУ ДЕЛО НЕ В ТОМ, МАСКИРУЕТ ОН СВОЮ ПРИСТРАСТНОСТЬ (ТЕНДЕНЦИОЗНОСТЬ) ИЛИ НЕТ, А ХОЧЕТ ЛИ И УМЕЕТ ЛИ ЕЕ ОГРАНИЧИТЬ.

Я, например, пытаясь следовать этой максиме, в предвыборную кампанию 1996 года использовал прием, который можно назвать насильственной, или принудительной, объективизацией. Сам я тогда был политическим сторонником Григория Явлинского, к тому же моего друга в тот период. И моя пристрастность требовала сосредоточиться на его сильных сторонах, указывая на слабые стороны всех остальных. Я пошел по другому пути — написал серию статей, посвященных всем главным кандидатам. Причем каждая статья была построена в виде ответа на вопрос: что должен сделать кандидат имярек, чтобы победить на выборах? Вопервых, задав себе такие рамки, я неизбежно должен был указывать и на позитивные, и на негативные качества каждого кандидата и его политики, предлагая последние исправить. Вовторых, и это главное, я должен был создать более или менее объемный и достоверный портрет каждого из кандидатов, иначе читатель почувствовал бы мою необъективность. Аналогичные серии статей, но уже посвященных разным партиям, я публиковал и перед думскими выборами 1999-го и 2003 года. Этот прием я рекомендую всем, кто хочет не казаться, а быть объективным в предвыборном анализе. За годы работы в журналистике я вообще выработал привычку пытаться быть максимально объективным — и в общем-то советую всем стремиться к этому. Так сложнее, в том числе и в общении с некоторыми чрезмерно ангажированными коллегами и политиками, которые ангажированы по определению. Но зато авторитет ваш, если вы его добьетесь, будет долговременней и доброкачественней, чем у ярких, но слишком тенденциозных пропагандистов, даже умело маскирующихся под объективность. Последние ярко вспыхивают — особенно в предвыборные периоды, но затем чаще всего и гаснут. Пример Сергея Доренко, фактически сжегшего свое имя в предвыборную кампанию 1999 года, думаю, еще слишком свеж, чтобы ссылаться на кого-либо еще. Коммунистический кандидат, лидер КПРФ Геннадий Зюганов, что общепризнанно, проиграл президентские выборы 1996 года исключительно потому, что против него, в лоб или изощренно, выступили большинство общенациональных СМИ. Что означает только одно: политическая элита России с помощью СМИ, журналистов сделала выбор за избирателей, за народ, за массы. Как к этому относиться — другой вопрос. Если исходить из теории многократно мною цитировавшегося и горячо почитаемого Ортеги-и-Гассета, всё было сделано правильно. Если встать на иную позицию, ответ будет противоположным. Но только об объективности СМИ, журналистов в целом и почти каждого из них в отдельности говорить не приходится. К чему политически равнодушны сегодня журналисты в нашей стране? К выборам (президентским, парламентским, губернаторским, местным)? Нет. К назначениям и отставкам в правительстве? Нет. К выбору Россией союзников во внешнем мире? Нет. К чеченской войне? Нет. К ходу и содержанию экономических и политических реформ? Конечно же нет. Одно это вот уже 15 лет раскалывает (причем каждый раз по-новому) наш журналистский корпус. Журналист не может быть объективен не только во время революции или внешней войны. Он не может быть объективен никогда. В частности, потому, что значительная часть журналистов, во всяком случае большинство редакторов самых значимых СМИ, входят в правящий класс. Вопрос лишь в том, осознает ли журналист свою необъективность, скрывает ли он ее от

143

аудитории, ограничивает ли ее разумными рамками и — главное — сверяет ли он свою собственную необъективность с общественными интересами или лишь с тем, что значимо только для него: деньги, слава, приказ хозяина или руководителя СМИ, уверенность в собственной правоте при трактовке интересов общества. Я бы даже сказал, что журналист не может быть объективен и в межвыборные периоды, ибо таковых, строго говоря, не бывает. Проходят парламентские выборы — приходят президентские. Минуют эти — наступают губернаторские. Затем местные. Нет правительственного кризиса, но есть парламентский. Нет парламентского — есть кризис экономический или политический в регионе, где живет и работает журналист, где выходит его СМИ. Два года шла первая чеченская кампания. Меньше — военная часть второй, но проблема Чечни остается как политическая и будет таковой еще не один год. Реформы продолжаются — и конца им не видно. И так далее. Когда в общих словах говорят о журналистике, имеют в виду, как правило, группу самых известных московских журналистов. И действительно, отойдя от общефедеральных выборов (думских или президентских) они вроде бы (хотя часто только внешне) успокаиваются, деангажируются на два-три года. Но журналистика в целом как институт, как система, как четвертая власть — это не десять, не сто и даже не тысяча московских журналистов, хотя они, конечно, задают тон. Это — сотни тысяч журналистов по всей стране. Это — сотни владельцев СМИ. Безусловно, плюрализм собственности на СМИ, партийный плюрализм, наконец, человеческий плюрализм мнений в условиях демократии гасит значительную долю индивидуальной необъективности, балансирует систему, сдвигает ее к некоему центру, который можно считать приближением к вектору сложения интересов разных общественных сил, групп, субъектов политики от местного до федерального уровня. Можно ли на основе этого сказать, что всякий журналист субъективен, а журналистика в целом — объективна? Как бы хотелось ответить утвердительно. Да еще и зафиксировать это в виде очередной, даже золотой, максимы. Но ответ будет отрицательным. И причин тому, по крайней мере, четыре. Первая. Журналисты — носители политической профессии. Политика не может быть объективной. Вторая. Значительная часть журналистов, но особенно главных редакторов, как я уже отмечал, входит в правящий класс. Третья. Журналистика как профессиональная корпорация и как СМИ — всеохватывающая система, постоянно оказывающая влияние на аудиторию. Но воспринимается аудиторией журналистский продукт не как масса всего того, что СМИ создают за какой-то отрезок времени, а вполне дискретно. Каждый обычный человек читает одну, в лучшем случае две газеты. Смотрит в основном один-два телеканала. И читает газеты, и смотрит телепередачи (политические) не насквозь, не от корки до корки, а две-три статьи, три-четыре передачи. СУММАРНАЯ ОБЪЕКТИВНОСТЬ ЖУРНАЛИСТИКИ — КАК ШАР СО МНОЖЕСТВОМ ШИПОВ, КАК ЁЖ. ВОЗЬМЕШЬ В ЛАДОНИ ЦЕЛИКОМ И АККУРАТНО — ВСЁ БУДЕТ НОРМАЛЬНО, МОЖНО ДАЖЕ ПОВОРАЧИВАТЬ И РАССМАТРИВАТЬ, ДИВЯСЬ ТОМУ, СКОЛЬ ИЗЯЩНО ОСТРЫ ЭТИ ШИПЫ. НО ТКНЕШЬ В ЭТОТ ШАР, В ЭТОГО ЕЖА ПАЛЬЦЕМ — УКОЛЕШЬСЯ, С КАКОЙ БЫ СТОРОНЫ К НЕМУ НЕ ПРИКОСНУЛСЯ.

Четвертая причина. Иногда шар выпускает особо острые и длинные шипы, нацеленные в одну сторону, и сам колет ими аудиторию. Вся корпорация работает целенаправленно тенденциозно и как единое целое. В преддверии президентских выборов 1996 года именно это и происходило. На несколько месяцев шар превратился в стрелу, заточенную сугубо антикоммунистически. Аналогичным образом в предвыборную думскую кампанию 2003 года ТВ

144

раскручивало блок «Родина» за счет умаления образа КПРФ. Мы уже увидели ДУАЛИЗМ ПОЛОЖЕНИЯ ЖУРНАЛИСТА: ОН СУБЪЕКТ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА, В МЕНЬШЕЙ МЕРЕ, КОНЕЧНО, ЧЕМ СОБСТВЕННО ПОЛИТИКИ, НО ТЕМ НЕ МЕНЕЕ. НО ОН И ОБЪЕКТ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА, УПРАВЛЯЮЩЕГО ЖУРНАЛИСТОМ КАК СУЩЕСТВОМ, ЦЕЛИКОМ И ПОЛНОСТЬЮ ОТ ПОЛИТИКИ ЗАВИСЯЩЕМ. ДАЖЕ В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ, ЧЕМ ПРОСТО ЧЕЛОВЕК. ИБО ЖУРНАЛИСТ — НОСИТЕЛЬ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРОФЕССИИ, СУЩЕСТВЕННО РАЗНОЙ В РАЗНЫХ ОБЩЕСТВАХ, ПРИ РАЗНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕЖИМАХ, ПРИ РАЗНЫХ СОСТАВАХ ПРАВЯЩЕГО КЛАССА.

Как объект политики, журналист зажигается от известия о правительственном кризисе, голосует за того или иного кандидата на выборах, записывает доверенную «только ему» высоким чиновником информацию, вычеркивает из своего текста то, что не согласуется с мнением главного редактора СМИ или интересами владельца этого СМИ. Одновременно как субъект политического процесса он выступает в своем издании за отставку премьер-министра или против нее; уделяет в своих текстах больше внимания положительным сторонам кандидата, которому симпатизирует; оглашает от своего имени доверительную информацию, так или иначе ее интерпретируя; микширует либо, напротив, педалирует в своих текстах то, что требует главный редактор или интересы владельца СМИ. Наконец, может быть, главное в политической субъектности журналиста: аудитория, население, электорат (в состав которых сам журналист входит — как потребитель информации и комментариев других СМИ, как обыватель, как избиратель) воспринимают мир в целом и действия власти и всех других субъектов политики глазами журналистов. А поскольку аудитория больше верит известным журналистам, журналистам с громким именем, то и получается, что БОЛЕЕ АВТОРИТЕТНЫЙ, БОЛЕЕ ВЛИЯТЕЛЬНЫЙ, БОЛЕЕ ИЗВЕСТНЫЙ, БОЛЕЕ УБЕДИТЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛИСТ ВСЕГДА И ОБЪЕКТИВНО ОБЛАДАЕТ БОЛЬШЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СУБЪЕКТНОСТЬЮ И, КАК СЛЕДСТВИЕ, — БОЛЬШЕЙ (SIС!) СУБЪЕКТИВНОСТЬЮ, ЧЕМ МЕНЕЕ АВТОРИТЕТНЫЙ, МЕНЕЕ ВЛИЯТЕЛЬНЫЙ, ET CETERA.

Необъективность мелкой сошки просто не замечается, игнорируется аудиторией. Правда, как общий контекст эта малозаметная, но многократно повторенная тысячами мелких сошек необъективность конечно же воздействует на аудиторию. Даже когда СМИ являются чьим-либо рупором (власти, собственника, политической партии), журналисты этих СМИ в сознании и подсознании большей части аудитории говорят как бы (воспользуюсь испорченным, к сожалению, ныне оборотом) от себя, как бы сами, порой на глазах изумленной публики рождая оригинальную мысль. На самом же деле (еще один подпорченный оборот) они часто в точности, до интонации повторяют то, что сказал журналисту кто-то. Я много раз, зная, естественно, лично и журналиста, и того, кто за ним стоит, наблюдал это воочию. Как правило, СБМОЙ ХОРОШЕЙ ВЛАСТИ ЛЮДИ ДОВЕРЯЮТ МЕНЬШЕ, ЧЕМ САМОЙ ПЛОХОЙ ПРЕССЕ.

А что же в том случае, когда оба института — в смысле профессионализма — хороши, или оба плохи, или особенно когда власть плоха, а пресса хороша! Я не утверждаю, что журналист всегда говорит или пишет с чужого голоса. Но это бывает чаще, чем принято и положено считать. В том числе и потому, что профессия журналиста вторична по определению.

145

ЖУРНАЛИСТ, КАК ПРАВИЛО, НЕ ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ, ХОТЯ АУДИТОРИИ ОН И МОЖЕТ КАЗАТЬСЯ ТАКОВЫМ. ОН — ПЕРЕДАТЧИК, В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ ИНТЕРПРЕТАТОР ЧУЖИХ МЫСЛЕЙ И СЛОВ, В ТОМ ЧИСЛЕ СЛОВ ПОДЛИННЫХ СВИДЕТЕЛЕЙ СОБЫТИЙ.

Так, как и следователь — не присутствующий при совершении преступления, но раскрывающий нам, как оно произошло и кто его совершил. В лучшем случае следователь узнал (не открыл) правду. В худшем — сочинил ее. Впрочем, о журналисте как следователе, о журналисте, раскрывающем то, что другие скрывают, мы еще поговорим отдельно в свое время. Но важно сейчас зафиксировать одно: события, как и преступления, творят люди, а не журналисты и не следователи. Здесь нужно сделать две оговорки. Собственно, первую я уже сделал. Как по преимуществу субъект политики журналист выступает тогда, когда он разоблачает или (спокойнее) раскрывает что-то. Второй случай ярко выраженной политической (или шире — общественной) субъектности журналиста — это журналистская раскрутка события, факта сверх их объективной значимости, за пределами их объективных масштабов. Либо, напротив, замалчивание события, факта, человека. Нет ничего страшнее для политика, чем молчание прессы о нем. Девяносто девять процентов политиков перестанут быть таковыми, если СМИ перестанут их замечать. И очень часто этот прием используется намеренно. Большинство политиков спасает лишь то, что газеты не могут выходить с белыми пятнами вместо текстов и фотографий, а телеканалы не могут транслировать лишь фильмы, рекламу и развлекательные программы. И те, и другие по определению должны рассказывать о событиях реальной жизни, в том числе политической, а событий, даже природных, чаще всего без людей не бывает. Наводнение, от которого люди не пострадали, — это факт не журналистики, а гидрологии. Хорошо известно, что пресса, особенно бульварная, когда нет или мало событий (летний период, рождественские каникулы) — сама придумывает, «создает» и раскручивает «события». Распространенное когда-то только в языке журналистов, а теперь всеми употребляемое слово «сенсация» и более интимный и технологичный парный сенсации термин-жаргонизм «раскрутка» — безусловные индикаторы субъектности журналиста. В 1973 году два американских журналиста Боб Вудворт и Карл Бернстайн из «Вашингтон пост» опубликовали статью, которая дала начало политическому процессу под названием «Уотергейт», в результате которого президент США Ричард Никсон под угрозой импичмента ушел в отставку. Ссылаясь на этот классический пример ярко выраженной политической (общественной) субъектности журналистов, еще раз уточню некоторые аспекты темы данной лекции. Когда я говорю о превалировании политической объектности журналистов над субъектностью, я имею в виду следующее: • событие — подслушивание политических конкурентов, создали не журналисты, написавшие об этом событии; • редактор СМИ принял решение печатать этот материал, а мог принять и иное решение; • 99% журналистских текстов — это не тексты о деле «Уотергейт». Конечно, и сами политики суть не только субъекты политического процесса, но и его объекты (они — люди, они зависят от избирателей, обстоятельств, объективного хода истории и т. п.). Но тогда субъектность политиков — это субъектность второго ранга, после субъектности первого ранга, то есть субъектности массовидных политических субъектов (партий, институтов, социальных слоев, общества в целом).

146

Субъектность СМИ в целом как системы, как института — это субъектность третьего порядка. А субъектность большинства отдельно взятых журналистов есть субъектность четвертого порядка, ниже которой — лишь субъектность просто людей. И, лишь отправляя функцию гласа народа, функцию опосредованного влияния на власть от имени народа — реально передавая его интенции или искажая их в ту или иную сторону или даже подменяя эти интенции своими собственными измышлениями, мистификациями, суррогатами, только в этом случае журналисты как корпорация, как институт возвышаются до политической субъектности второго порядка. Эта высшая мера субъектности журналистики проявляется эпизодически, в форс-мажорных обстоятельствах: в России на выборах 1996 года, в октябре 1993 года и т. п. Сказанное не противоречит теории медиакратии, ибо последняя конечно же предполагает политическую власть СМИ в целом, а еще точнее — тех, кто ими владеет и их контролирует, а не собственно журналистов. Наконец, не лишне добавить, что политическая субъектность журналистики проявляется и в том, что власть, правящий класс, отдельные их представители, иногда корректируют свое поведение, руководствуясь тем, что пишут и говорят журналисты, оценивая их в данном случае не как представителей народа, масс, избирателей, общества, а как профессиональных экспертов в какой-либо области. Но это не специфически журналистская субъектность. Да и касается она абсолютного меньшинства журналистов. Тем не менее, коль скоро журналисты являются субъектами общественных и политических процессов, стоит разобраться, — и этому я посвящу следующую лекцию, — как и какие интересы определяют их, журналистов, действия в каждый отдельный момент.

147

Лекция 14

Соотношение личных, профессиональных, корпоративных интересов журналиста и национальных интересов Начиная эту лекцию, хочу напомнить, кем вы будете, если станете на журналистскую стезю. Согласно ролевой теории личности и, между прочим, согласно здравому смыслу, все мы являемся не только самими собой, но одновременно исполняем различные социальные роли, точнее говоря, эти роли в своей совокупности, нанизываясь на наше ego, делают нас тем, чем мы являемся в жизни, во всяком случае — в общественной жизни, то есть в постоянных взаимодействиях с другими людьми. Слишком далеко или глубоко в эту теорию, которую я называю теорией капустного кочана, вдаваться не будем. Ограничимся лишь перечислением самых очевидных ролей, которые исполняет человек, являющийся журналистом. Итак, по порядку примыкания капустных листов к кочерыжке, то есть к нашему ego. Собственно, с ego и нужно начать, ибо в нем сосредоточены наши, часто даже не подвластные рассудку, желания, эмоции, привязанности, симпатии и антипатии, словом — идейнопсихологические составляющие нашей личности. Проявления этих составляющих (качеств) нашей личности в различных жизненных ситуациях многообразны и часто противоречивы, но в целом достаточно стереотипны. Они воплощаются, воспользуюсь, может быть, не вполне точно, еще одним термином из психологии, в определенных установках, то есть предрасположенности определенным, конкретным для каждой конкретной личности образом реагировать на разнообразие (довольно ограниченное) жизненных ситуаций. Человек мало в чем может изменить себе, в лучшем случае он может контролировать свои поступки. Большинство людей не делают и этого. Во всяком случае — не делают при малейшей к тому возможности. Всякая свобода, в том числе свобода слова и печати, предоставляет довольно широкий простор для того, чтобы возможность не была малейшей. Итак, каковы установки, рожденные нашим ego? Первая установка (личная) связана с особенностями взгляда каждого конкретного человека на мир и общество, с его симпатиями и антипатиями, с его персональной психологической конституцией. Далее. Все мы — члены какой-либо семьи. Семейная роль рождает необходимость (установку) обеспечения благополучия этой семьи, ее членов, особенно если они являются для нас подопечными. Универсальная установка семьянина — заработать достаточное количество денег для хорошей или даже очень хорошей жизни своей и своей семьи. Журналист — член одновременно, по крайней мере, двух корпораций: всей журналистской корпорации вообще и своего конкретного издания, чаще всего входящего в более масштабную бизнес-корпорацию. Как член журналистской корпорации в целом журналист объективно стремится к максимальной свободе слова и печати. Даже партийно ангажированный журналист, даже выступающий за цензуру (тогда он хочет максимальной свободы в рамках того, что не запрещено цензурой, а чаще всего — даже перехода за эти рамки, правда только для себя и своих единомышленников). Свобода печати нужна журналисту как журналисту прежде всего для того, чтобы свободнее, то есть эффективнее, реализовывать свои профессиональные качества, полнее

148

самовыразиться. Назовем установку журналиста как члена корпорации журналистов профессиональной. А его же установку как наемного работника определенного СМИ — корпоративной. Наконец, все мы (или почти все) — граждане определенной страны, члены определенного общества, границы которого чаще всего очерчены географическими и политическими границами государств. Установку, связанную с исполнением этой роли, так и назовем — гражданская. Таким образом, минимально, мы, будучи журналистами, играем пять ролей, реализуя в нашей деятельности пять установок.

1 2 3 4 5

Ego Член семьи Журналист Сотрудник (наемный работник) Гражданин

Личная (эгоистическая) Семейная Профессиональная Корпоративная Гражданская

В реальности ролей больше. Я игнорирую сейчас принадлежность к определенному социальному слою: с одной стороны, все журналисты входят в правящий класс, с другой — они крайне неоднородны с точки зрения имущественной обеспеченности, особенно сегодня в России. Есть просто бедные, буквально как церковные крысы, есть — очень богатые, входящие в круг самых обеспеченных людей страны. Число последних пока — не более нескольких десятков тысяч. Журналистов в этом круге — может быть, до сотни, но это, между прочим, самые известные, а следовательно, и самые влиятельные журналисты. А всего журналистов и других работников СМИ в России — сотни тысяч. Журналисты входят в разные политические, или, же, партийные корпорации. Всё это порождает весьма значимые ролевые различия. Безусловно значимо и деление на журналистов столичных (московских) и провинциальных. Это тоже две довольно разные роли. Список можно продолжать: этнические роли, кстати, весьма актуальные сегодня; конфессиональные; культурологические; возрастные; половые — тоже, между прочим, значимые для сегодняшней журналистики — по крайней мере, в связи с проблемой сексуальных меньшинств; и т. п. Но, дабы не утонуть в сложных схемах и многослойных коллизиях (столкновениях установок), я, повторяю, ограничусь пятью главными, фундаментальными ролями, от исполнения которых никто из нас уж точно не может отказаться. Эти пять ролей существенно отличаются между собой не просто потому, что они относятся к разным составляющим журналиста как человека общественного, но и еще по одному, крайне важному для журналистики вообще, а для сегодняшней русской журналистики в особенности, основанию. Все мы примерно знаем, кто мы, каковы наши эгоистические интересы. Семейный интерес тоже достаточно очевиден: больше зарабатывать, обеспечивать безопасность членов своих близких. Профессиональный, о чем я уже говорил, не менее определен — максимальная свобода для нашей профессии плюс возможность самовыражения. Корпоративные интересы, отбрасывая детали, таковы: мое (хотя журналист и не владеет в СМИ ничем, кроме собственного труда) СМИ должно процветать. Но на последней роли, роли гражданина, определенность ломается, исчезает. Особенно сегодня в России, в ее очередные смутные времена, во времена реформ, в переходный период,

149

который всегда смутен и сам по себе, и неясностью того, от чего мы уходим и к чему идем. Словом, и всегда, и особенно сегодня у каждого свои представления о гражданственности, о том, что является, а что не является национальным интересом России. Главное свидетельство тому — не публичные дискуссии, хотя и они тоже, а весь ход российской политики, разнонаправленные действия внутри нее разных социальных, политических, иных групп. Чеченская кампания — не только яркий пример противоречивости понимания национальных интересов России разными людьми, но и отличный, увы, пример для демонстрации того, как социальные установки разных журналистов и даже одного и того же могут не только вступать в противоречие, но и меняться на прямо противоположные за довольно короткий отрезок времени. Разберу это конкретно. Как известно, относительно Чечни, существовали (я несколько утрирую) две прямо противоположных позиции: 1) довести силовую акцию до конца, до полной победы; 2) немедленно начать переговоры с лидерами сепаратистов (пусть даже они террористы), лишь бы прекратилось кровопролитие. А теперь журналистская, или, если хотите, политологическая, задача: как и что каждый из трех журналистов, установки которых я перечислю ниже, будет писать о действиях федерального центра в Чечне? ЖУРНАЛИСТ А Установка 1 (личная): обычная, никаких особых пристрастий. Установка 2 (семейная): никакого прямого отношения к военной кампании. Установка 3 (профессиональная): приверженность свободе слова. Установка 4 (корпоративная): владелец СМИ, где работает А, являясь публичной фигурой, влияющей на политику, выступает за продолжение силовых действий до победного конца. Установка 5 (гражданская): журналист разделяет наиболее стандартный подход к подобного рода событиям — если есть война, то должна быть победа, естественно, твоей стороны. ЖУРНАЛИСТ Б Установка 1: обычная, та же, что у журналиста А. Установка 2: опять, как и у журналиста А, никакого прямого отношения к военной кампании. Установка 3: нормально-журналистская, приверженность свободе слова. Установка 4: владелец СМИ выступает за немедленное прекращение силовых акций и переговоры с лидерами боевиков. Установка 5: та же, что у журналиста А. ЖУРНАЛИСТ В Установка 1: та же, что у журналистов А и Б. Установка 2: сын журналиста — призывник, в ближайшие полгода его заберут в армию. Установка 3: та же, что у А и Б. Установка 4: та же, что у журналиста Б (владелец СМИ выступает за переговоры). Установка 5: та же, что у А и Б. Нетрудно дать однозначные ответы на вопрос нашей задачи для каждого из трех случаев. В своих текстах А будет выступать (явно или более закамуфлировано) за продолжение силовой акции. Журналист Б — с прямо противоположных позиций. Журналист В, скорее всего, будет открытым и яростным сторонником переговоров, используя для обоснования своей позиции не только факты и логические аргументы, но и эмоции. А если в условиях задачи мы еще введем различие в личностных установках (например, кто-

150

то считает, не признаваясь в этом публично, восточных людей склонными к обману), если присутствует конфессиональный фактор (журналист — выходец из мусульманских слоев, даже сам не будучи правоверным мусульманином; или, наоборот, православный, считающий, что цель боевиков — распространение по всему югу России ислама) и т. д.? Как журналисты выходят из этой коллизии, то есть ситуации, когда ряд его внутренних установок вступает в конфликт с установками, привнесенными извне? Вариантов действия немного, всего три: • не подчиниться внешним установкам; • подчиниться и действовать так, как того требует корпорация; • подчинившись внешне, пытаться подспудно либо проводить свою линию, что мало реально, либо, скорее, понемногу саботировать основную линию издания. Не подчиниться — значит уйти, покинуть данное СМИ. Это легко сказать, труднее сделать. Точнее, до недавнего времени в России, где СМИ чаще создавались, чем гибли, этот выбор было сделать не слишком трудно, но те времена уже прошли. Большинство подчиняется, время от времени фрондируя против линии СМИ, в котором работают. Кстати, абсолютное большинство уходов из редакции, которые я сам пережил как главный редактор «Независимой газеты» за одиннадцать лет руководства ею, были уходы из-за низкой зарплаты, а не по «идейным» соображениям. Лишь одна журналистка сказала мне, что уходит из принципиальных соображений (установка): она не может работать в издании, где печатается лидер КПРФ Геннадий Зюганов. Это было настолько оригинальное и неожиданное заявление, что я впервые вступил в дискуссию с тем, кто уходит: но это же принцип «Независимой», мы даем трибуну всем, и коммунистам, и антикоммунистам, а уж саму газету никак нельзя назвать прокоммунистической. Я ее не уговаривал остаться, тем более что взял себе за правило подписывать заявление об уходе сразу же, как только оно ложится мне на стол. Я возражал, шокированный нетерпимостью этой журналистки, на словах конечно же приверженной идеалам свободы слова. Это была неплохая, но отнюдь не выдающаяся журналистка. Имя ее вряд ли знает кто-либо, кроме наиболее внимательных читателей того издания, где она в настоящий момент работает, но я оценил ее принципиальность, правда — абсолютно партийную. Можно или нельзя противостоять корпоративным установкам (если, конечно, ты с ними не согласен и они не стали твоими собственными)? Это удается крайне редко и очень немногим. Приведу в качестве иллюстрации (здесь не подходит выражение «в качестве примера», ибо второй смысл этого оборота — «в качестве примера для подражания») свой случай. Просто потому, что он известен мне в деталях. С осени 1995 года Борис Березовский финансировал издание «Независимой газеты», считаясь ее владельцем. Я был ее главным редактором и генеральным директором (руководителем предприятия) и много писал в ней. То есть я одновременно выступал как человек, который: (1) формировал профессиональные установки для сотрудников «Независимой», (2) прямо или косвенно транслировал журналистам корпоративные установки «владельца» газеты, (3) сам выступал в качестве журналиста, который должен был принимать или не принимать эти установки. Наши с Березовским взгляды по многим вопросам расходились, но по многим — совпадали. В силу ряда причин, о которых я скажу тогда, когда буду рассказывать о профессии главного редактора, это долгое время не создавало неразрешимых проблем. Во всяком случае я писал и печатал в «Независимой» то, что хотел.

151

Однако весной 2000 года на страницах «Независимой» я заявил, что, по моему мнению, все олигополии должны быть разрушены — что олигополия Гусинского, что олигополия Березовского. Это был вызов. Какой бы статус как создатель «Независимой газеты» и достаточно известный и влиятельный журналист я не имел, это конечно же был экстраординарный шаг. В газете, финансируемой Березовским, я написал, что его медиаимперия, жемчужиной которой было ОРТ, должна быть разрушена. Такое не проходит бесследно, не забывается и не прощается. Осенью того же года в моем присутствии и присутствии ряда других руководителей контролируемых им СМИ, Березовский как бы между прочим бросил фразу, что издание, которое требует, чтобы у него отняли ОРТ, не может находиться в его холдинге и, возможно, будет продано. Конечно, это было предупреждение лично мне, хотя некоторое время Березовский и пытался найти покупателя на «НГ», но не сходился с претендентами в цене. Весной 2001 года стало очевидным, что мы радикально расходимся с Березовским и в оценке политики Путина. Я ее в целом поддерживал, критикуя по некоторым направлениям. Березовский к тому времени уже не поддерживал Путина ни в чем. Само по себе это было нонсенсом, но я еще обострил ситуацию, опубликовав сочиненный мною «Разговор Березовского с Путиным», из которого было ясно, кто, на мой взгляд, победит в этой полемике, а главное — в реальной жизни. То есть предсказал поражение Березовского. Все наши установки окончательно и публично оказались противопоставленными друг другу. Через неделю после публикации «Разговора» Березовский сообщил мне о том, что принял решение снять меня со всех постов в «Независимой», главное — с поста редактора «НГ». То есть профессиональные установки в этой газете должен был создавать кто-то другой. И ясно, что они расходились бы с моими. Однако, действуя на первом этапе «интеллигентно», он предложил мне стать председателем Совета директоров акционерного общества «Редакция “Независимой газеты”» — на срок, который я посчитаю для себя возможным. При этом мне полагалось: 300 000 долларов единовременно, ежемесячный оклад в 10 000 долларов, кабинет, секретарь, машина с персональным водителем. Много это или мало, каждый может оценить сам. Но в принципе это была плата за то, чтобы я, не определяя больше курс «Независимой», одновременно своим именем освящал то, что из нее будут делать без меня. Я отказался. Главная причина — нежелание участвовать в разрушении своего детища. Не во славу себе я привожу этот пример. А чтобы сказать следующее. Что позволило мне поступить принципиально, руководствоваться в своем выборе только личной, профессиональной (интересы «Независимой», как я их понимал) и гражданской (интересы страны, как я их понимал) установками? Два фактора, один из которых чисто материальный. Во-первых, я был уверен, что у меня будет возможность выступать в иных СМИ, высказывая свою, а не чью-то позицию. Во-вторых, я был достаточно обеспеченным человеком и не сомневался, что смогу поддержать уровень благосостояния своей семьи, работая в другом месте. А если бы не было второго фактора? Если бы роль главы семьи, возникающая на основе ее семейная установка не подкреплялись бы моей уверенностью (уверенность, кстати, это далеко не гарантия) неплохо зарабатывать и дальше? Как бы я поступил? Надеюсь, что так же. Но утверждать этого не могу. Оставаясь последовательным сторонником свободы печати, сторонником профессиональной независимости и человеческой и гражданской принципиальности журналиста, я считаю, что не менее фундаментальным императивом деятельности журналиста является и семейная установка. Журналист не хочет бросать свою профессию (да часто и не может, ибо не умеет ничего

152

другого). И одновременно он не имеет права допустить, чтобы его детям нечего было есть, не на что было получать образование. Ответственность журналиста как журналиста велика, но по сути она равнозначна его же ответственности как главы семьи. И никто не может осудить человека, который вынужден сделать выбор не в пользу принципиальной журналистики. О моральных проблемах в журналистике я уже говорил подробно, но в свете тематики данной лекции я призываю всех, кто судит журналистов (в их профессиональной среде или вне ее), помнить, что журналисты — тоже люди. Утверждение банальное, но тем не менее актуальное. Даже несмотря на то, что своей требовательностью к другим журналисты сами провоцируют завышение требований к себе. Мало кому в жизни, в журналистике в том числе, удается гармонизировать исполнение всех своих социальных ролей, добиться непротиворечивого, бесконфликтного взаимодействия всех установок, порожденных этими ролями. Либо компромиссы, либо жертвование чем-то — иного варианта чаще всего нет. И, лишь достигнув очень большой известности и авторитета, а равно материальной независимости, журналист может действовать абсолютно принципиально. Другой вопрос — как он приобрел известность, авторитет, а главное — финансовую независимость. Мы несколько увлеклись чисто материальной стороной дела, хотя и без нее в системе ролевых установок журналиста достаточно коллизий. Приведу еще один пример из своей практики. Однажды я снял из книжного приложения к «Независимой газете» статью, которая, на мой взгляд, совершенно откровенно пропагандировала так называемую психоделическую литературу, а проще говоря, литературу, воспевающую потребление наркотиков. Статью за моей спиной пытался поставить в газету один из ее сотрудников. Этот пример прямой редакторской цензуры, кстати, вскоре был освещен в некоторых изданиях, «интеллектуально» обслуживающих наркомафию. Я, естественно, был разоблачен в этих изданиях как душитель свободы слова и печати. Какими установками я руководствовался? Эгоистической, личной — я против пропаганды наркотиков в любом виде, чем бы и кто бы ее не оправдывал. Как человек я считаю, что запрет в этой сфере — и самая моральная, и самая эффективная мера. И гражданской установкой — ибо любые формы борьбы с наркоманией считаю отвечающей национальным интересам страны. И я сознательно проигнорировал профессиональную установку на свободу печати. Ибо не считаю ее абсолютной жизненной ценностью. Однако в данном случае мне гораздо интереснее, какими установками руководствовались те, кто пытался за моей спиной протащить эту статью в газету. Конечно, свобода печати в данном случае это только оправдание, прикрытие. Сомневаюсь, что здесь был прямой коммерческий интерес, хотя и не исключаю этого. Вряд ли действовала семейная установка. Не думаю, что редактор статьи, который ставил ее в номер, исходил из гражданской установки, то есть убежденности в том, что людей нужно приучать к наркотикам. Остается либо эгоистическая, личностная установка — редактор являлся адептом психоделической культуры, точнее — наркокультуры. Либо это была установка корпоративная, но не корпорации данного СМИ, а иной, той, в которую вне стен редакции был включен редактор статьи. Формально или неформально — неважно. Скорее всего, как я уже отметил ранее, редактор относился к числу тех, кто «интеллектуально», пусть даже бескорыстно (в смысле отсутствия прямого меркантильного интереса), обслуживает наркобизнес. Этот пример, отнюдь не исключительный, хорошо показывает актуальнейшую и острейшую

153

проблему современной журналистики — постоянное, повседневное, систематическое и целеустремленное внедрение интересов отдельных от журналистики корпораций в содержание текстов и образов, производимых в СМИ. Причем если в прошлом каждая сторонняя корпорация пыталась внедряться в СМИ самостоятельно, то ныне создана специальная индустрия, обслуживающая интересы сторонних корпораций в не принадлежащих им СМИ — это система PR, которой я вынужден буду посвятить отдельную лекцию. Вот, кстати, почему я не считаю свободу печати и слова абсолютной ценностью. Именно потому, что абсолютная ценность — это то, в чем никто не может иметь преимущества, кроме самых талантливых. Жизнь — почти (и здесь возможны оговорки) абсолютная ценность. Преимущества здесь объективно у самых талантливых в смысле жизнеспособности, то есть самых здоровых. И так далее — не буду подробно развивать эту мысль. Но если свобода слова и свобода печати — в нынешних, по крайней мере, условиях — не могут быть обеспечены всем, более того, с помощью индустрии пиара они очевидно и регулярно используются в интересах не только журналистики как профессии, которой общество делегировало обязанность говорить его голосом, не только самого общества в целом или всех значимых его групп и слоев, не только в интересах государства, то есть института, официально представляющего интересы построившего его общества, а в интересах многих других, как правило, хорошо обеспеченных деньгами корпораций, в том числе и прямо антиобщественных, например — преступности, то свобода слова может и должна иметь исключения. Где? Вот самый сложный вопрос. Вопрос сложен — ответ прост. Там, где речь идет о национальных интересах, то есть интересах данного общества как такового, данного общества в целом. Эти исключения из принципа свободы слова и особенно свободы печати не только могут и должны быть — они есть, они даже зафиксированы в законах разных стран. Вспомните, что я говорил в своих тезисах о свободе печати. Но то вещи хоть вроде бы и известные, однако нечасто называемые своим именем, то есть исключением из принципа свободы печати, не афишируемые и широко не обсуждаемые. Кроме того, что всегда дискутируется — чаще, правда, законодателями и философами, чем журналистами: где именно должны проходить границы этих официально (законодательно) закрепленных исключений? А вот что дискутируется, на что у каждого есть свое мнение, так это есть ли у государства право определять, формулировать и навязывать обществу (через СМИ в том числе) понимание национальных интересов и их границ? Что существует военная или государственная тайна — с этим все более или менее согласны. А вот что такое борьба с наркоманией, преступностью, насилием и т. д.? Является ли это борьбой за национальные интересы или нет — об этом спорят, причем весьма яростно и, соответственно, тенденциозно. Эти споры и ведутся через СМИ, и касаются СМИ непосредственно, гораздо непосредственней, чем любых других социальных институтов, ибо ВСЯКАЯ ФИКСАЦИЯ НОВОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ИНТЕРЕСА НЕМИНУЕМО НАКЛАДЫВАЕТ ОГРАНИЧЕНИЯ НА ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ ПРИНЦИП ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ — СВОБОДУ СЛОВА И СВОБОДУ ПЕЧАТИ.

Эта проблема актуальна еще и потому, что зафиксированные в многочисленных документах демократические ценности, как теперь уже ясно всем, сплошь и рядом противоречат друг другу. Наиболее яркий пример — право наций на самоопределение и принцип целостности

154

государства. Каждому, в том числе каждому, кто выступает в СМИ, всегда сыщется, на что опереться, отстаивая свою позицию. Я формулирую следующий парадокс свободы печати (а шире — демократии), непосредственно связывающий ее с проблемой определения национальных интересов и реализации их в определенной политике: ЕСЛИ С ПОМОЩЬЮ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ (ИЛИ ДЕМОКРАТИИ) БОЛЬШИНСТВО РЕШИТ, ЧТО РОССИЮ КАК ГОСУДАРСТВО НУЖНО ЛИКВИДИРОВАТЬ, ЧТО ДОЛЖНЫ ВЫБРАТЬ ГРАЖДАНЕ (И ВЛАСТИ) РОССИИ — СВОБОДУ ПЕЧАТИ (И ДЕМОКРАТИЮ) ИЛИ СТРАНУ?

Над этим парадоксом стоит задуматься всем, но особенно тем, кто каждодневно и по любому случаю клянется в верности свободе печати, безграничной объективно и никем не лимитируемой субъективно. Простое, но мнимое, решение парадокса по известной англосаксонской формуле — если бы я выбирал между свободной прессой и правительством, то я бы выбрал свободную прессу, не пройдет. Речь не о выборе между свободной прессой и правительством, а о выборе между свободной прессой и страной. А это — колоссальная разница. Национальные интересы и их сочетание с принципами свободы слова и свободы печати — большая тема. Главная сложность здесь в том, что общественное согласие по проблеме национальных интересов, в том числе касающихся соответствующих ограничений свободы слова и печати, возможно только при двух условиях: • во-первых, при абсолютно свободном обсуждении этой проблемы в прессе; • во-вторых, в том случае, когда через деятельность свободных СМИ общество почувствует, что по тем или иным направлениям эта деятельность является угрозой тому, что является национальным интересом. Вот парадокс номер два. ТОЛЬКО КОГДА СВОБОДНЫЕ СМИ ГРУБО И РЕГУЛЯРНО НАРУШАЮТ НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ ОБЩЕСТВА, ОНО ПРИХОДИТ К ПОНИМАНИЮ НЕОБХОДИМОСТИ ОГРАНИЧЕНИЯ СВОБОДЫ СМИ, ЧТО БЫЛО БЫ НЕВОЗМОЖНО, НЕ ИМЕЙ СМИ ВОЗМОЖНОСТИ ВЫСКАЗЫВАТЬСЯ СВОБОДНО, А ПОТОМУ ГРУБО И ПОСТОЯННО НАРУШАТЬ ЭТИ ИНТЕРЕСЫ. А ПРОЩЕ ГОВОРЯ: ТОЛЬКО ИМЕЯ СВОБОДНЫЕ СМИ, МОЖНО ИМЕТЬ ОСНОВАНИЯ ДЛЯ ОГРАНИЧЕНИЯ ИХ СВОБОДЫ.

А что же делать журналистам, если они вынуждены повседневно, не имея возможности, как чиновники, скрыться за законы, инструкции и слова начальства, вращаться внутри этих двух парадоксов? Да еще соотнося их с остальными своими установками? Тут не дашь однозначного рецепта, годящегося для всех жизненных, профессиональных и корпоративных коллизий, складывающихся в реальной жизни реальных работников СМИ. Я, однако, решусь предложить некоторые ориентиры. Нормы морали хорошо известны всем, хотя сегодня, конечно, мы, в том числе и журналисты, живем в России, разные слои населения которой используют разные морали, каждая из которых предельно размыта. И все-таки всякий или почти всякий журналист знает то, что обобщенно называется моральными нормами (в христианской культуре). Лично я к этим нормам отношу и обязанности человека перед своей семьей, точнее перед теми ее членами, которых ты опекаешь. Моральным как таковым и семейной ответственностью манкировать нельзя, а если они вступают в конфликт между собой — каждый делает свой выбор сам. ЗА ПРЕДЕЛАМИ СЕМЕЙНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ МОРАЛЬ ДОЛЖНА СТОЯТЬ ВЫШЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЖУРНАЛИСТСКОЙ ЭТИКИ, А ЭТА ПОСЛЕДНЯЯ — ВЫШЕ ЭТИКИ КОРПОРАТИВНОЙ.

155

Национальные интересы, на мой взгляд, не могут быть отнесены к тому, что не относится к категориям морали или непременно и часто противостоит ей. Конечно, диалектика взаимодействия прав и свобод индивидуума и интересов общества, нации, страны, от лица которых очень часто выступает такой не всегда уважаемый и заслуживающий уважения институт, как государство, или даже отдельно взятый чиновник, сложна. Но я исхожу из того, что ЕСЛИ ЖУРНАЛИСТ, ОСТАВАЯСЬ В ПРОФЕССИИ, НЕ МОЖЕТ ИЛИ НЕ ОБЯЗАН ЖЕРТВОВАТЬ РАДИ СЛУЖЕБНЫХ ИНТЕРЕСОВ ИНТЕРЕСАМИ СВОИХ ДЕТЕЙ, СВОЕЙ СЕМЬИ, ТО ЭТА ЖЕ ФОРМУЛА СПРАВЕДЛИВА И ПРИМЕНИТЕЛЬНО К СИТУАЦИИ, КОГДА СТАЛКИВАЮТСЯ ИНТЕРЕСЫ ЖУРНАЛИСТИКИ КАК ТАКОВОЙ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ СТРАНЫ.

При этом, конечно, нужно иметь в виду два фундаментальных фактора. Во-первых, что бы и кто бы от имени нации, страны и государства не определял как национальный интерес, далеко не всегда можно и нужно признавать таковое определение абсолютно точным и правильным. И особенно это относится не столько к самим национальным интересам, сколько к предлагаемым обществу методам их защиты. Журналист имеет право и профессиональную обязанность ставить под сомнение и то, и другое. Во-вторых, даже при согласии относительно того, что является национальным интересом, журналист в силу своей профессиональной ролевой установки, не им присвоенной, а данной ему самим обществом, действует по отношению к этому национальному интересу не совсем так, как госчиновник. Грубо говоря, то, что чиновник обязан скрывать, журналист — с той же императивностью — обязан открывать обществу. И всё ради соблюдения того же самого национального интереса. Кроме того, журналист как среднестатистический носитель определенных профессиональных функций является в большей степени представителем народа, избирателей, граждан, общества перед властью, чем наоборот. Завершу вот чем. Не раз и не два ко мне как к главному редактору обращались и обращаются журналисты, ища ответа на вопрос о том, можно ли, нужно ли написать то-то и то-то о том или ином деликатном вопросе, затронутом в его тексте. Я, разумеется, даю в этом случае свои более или менее категорические советы. Но обо всем и всегда у главного редактора не спросишь. И потому я даю всем еще и одну и тут же универсальную рекомендацию: ЕСЛИ ВАМ ХОЧЕТСЯ ПОСОВЕТОВАТЬСЯ ПО КРАЙНЕ ОТВЕТСТВЕННОМУ И ДЕЛИКАТНОМУ ВОПРОСУ, ЗАТРАГИВАЕМОМУ В ВАШЕМ МАТЕРИАЛЕ, А НЙ С КЕМ, ПИШИТЕ ТАК, ЧТОБЫ ЭТО СООТВЕТСТВОВАЛО НАЦИОНАЛЬНЫМ ИНТЕРЕСАМ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА. А УЖ КАК ВЫ ОПРЕДЕЛЯЕТЕ ЭТИ ИНТЕРЕСЫ — ПУСТЬ СУДЯТ ЧИТАТЕЛИ. И Я, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР, — КОГДА ПРОЧИТАЮ ВАШ ТЕКСТ ОПУБЛИКОВАННЫМ.

Если прочитаю. ЕСЛИ ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ЯВЛЯЕТСЯ ЦЕНЗОРОМ В СВОЕМ СМИ, ТО ЭТО ПЛОХОЙ РЕДАКТОР. И ЛУЧШИЙ СПОСОБ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЭТОЙ РОЛИ, КОТОРУЮ ВАМ ВСЯКИЙ РАЗ НАВЯЗЫВАЮТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА И ПОДЧИНЕННЫЕ, ЭТО СОБСТВЕННЫМИ ТЕКСТАМИ ДЕМОНСТРИРОВАТЬ СВОИМ СОТРУДНИКАМ БЛИЗКОЕ К ОПТИМАЛЬНОМУ СОЧЕТАНИЕ ВСЕХ ТЕХ ИНТЕРЕСОВ, КОТОРЫЕ РАЗРЫВАЮТ ЕГО, ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА, НА ЧАСТИ В ТОЙ ЖЕ МЕРЕ, КАК И ЖУРНАЛИСТОВ ИЗДАНИЯ, КОТОРЫМ ОН РУКОВОДИТ.

156

Раздел второй

БОЛЬШЕ ПРАКТИКИ Лекция 15

Журналистские жанры: общие положения Настало время дать еще одно определение журналистики, сформулировав его в виде очередной максимы: ЖУРНАЛИСТИКА ЕСТЬ ПЕРЕДАЧА СВОИМ СТИЛЕМ, НО В СТАНДАРТНЫХ ФОРМАХ (ЖАНРАХ) ИНФОРМАЦИИ И МНЕНИЙ О СТАНДАРТНЫХ СОБЫТИЯХ И СИТУАЦИЯХ.

О своем стиле мы поговорим обязательно и специально. О стандартных ситуациях — тоже. А пока — о жанрах. Журналистика как производство — это конвейер. Журналистика как сфера услуг — это тоже конвейерная (поточная) передача текстов аудитории. Словом, массовое производство для массового потребителя. Если каждый раз при этом создавать нечто оригинальное, то, во-первых, времени не хватит (опередят другие, номер газеты уйдет в типографию, время эфира будет пропущено), во-вторых, аудитория не среагирует на новизну. В потоке информации аудитория должна хорошо ориентироваться, а не разгадывать шарады и не добираться с трудом до смысла авангардно сконструированного текста. ЦЕЛЬ ЖУРНАЛИСТИКИ — ПЕРЕДАТЬ НОВИЗНУ СОБЫТИЙ, ЖИЗНИ И ИДЕЙ ТЕХ, КТО В ЭТИХ СОБЫТИЯХ ЯВЛЯЕТСЯ ГЛАВНЫМ ДЕЙСТВУЮЩИМ ЛИЦОМ, А НЕ НОВИЗНУ ЖУРНАЛИСТСКОГО ЭКСПЕРИМЕНТАТОРСТВА.

Прагматика реализации этой цели порождает экономность и стандартизованность форм журналистских материалов. Можно, конечно, писать статьи и в стихах, а репортажи печатать в виде ребусов, но вряд ли кто будет читать газеты с такими текстами — если даже каким-то чудом эти газеты будут поспевать за событиями. Короче говоря, ИСТОРИЧЕСКИ СЛОЖИЛИСЬ И В ПРАКТИЧЕСКОЙ ЖУРНАЛИСТИКЕ СЕПАРИРОВАЛИСЬ ОТ ВТОРОСТЕПЕННОГО КАК НАИБОЛЕЕ ЭКОНОМНЫЕ И ЭФФЕКТИВНЫЕ ВСЕГО ЧЕТЫРЕ ОСНОВНЫХ (ГЛАВНЫХ) КЛАССИЧЕСКИХ ЖАНРА ЖУРНАЛИСТСКИХ МАТЕРИАЛОВ. ЭТО ИНФОРМАЦИЯ, РЕПОРТАЖ, ИНТЕРВЬЮ И СТАТЬЯ. В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XX ВЕКА К НИМ ДОБАВИЛСЯ ПЯТЫЙ, РОЖДЕННЫЙ ТЕЛЕВИДЕНИЕМ НЕКЛАССИЧЕСКИЙ ЖАНР — ИГРА.

Существуют также служебные жанры (фотография, рисунок, рисунок-карикатура, заголовок, текстовка к фотографии, материал-досье и т. д.) — о них я скажу отдельно. О новом, весьма агрессивном жанре игра я буду говорить специально в отдельной лекции, а пока разберемся с четырьмя главными классическими жанрами. Если вернуться к ним, то отмечу, что три первых являются в общем-то информационными и лишь последний (статья) комментарийным, или аналитическим. Правда, элементы комментария

157

часто содержатся в репортаже и интервью, а в статье может присутствовать и новая, даже эксклюзивная информация, но это всё тонкости, скорее мешающие, чем помогающие овладению навыками работы с жанрами. В чистом виде вообще мало что существует в мире, но это не значит, что нужно прежде всего улавливать нюансы, не научившись сначала схватывать суть, в том числе и суть формы журналистских материалов. Хосе Ортега-и-Гассет в эссе «Мысли о романе» совершенно справедливо писал, что «жанр в искусстве, как вид в зоологии, — это ограниченный репертуар возможностей». Это определение в еще большей степени относится к журналистским жанрам, почти все из которых, кстати, имеют свои прототипы-аналоги в литературе, о чем ниже. Я настаиваю на своем делении и определении жанров, при этом подчеркиваю, что речь идет о жанрах деятельности журналистов, а отнюдь не всех тех, кто вообще печатается в газетах или выступает по телевидению. В газетах нередко печатаются стихи, но от этого поэзия не становится журналистским жанром. Телевидение передает сводки погоды, но ни те, кто их составляет, ни те, кто их зачитывает, не становятся от этого журналистами. Наконец, интервью, всегда представляющее на 90% текст не журналиста (у журналистов редко берут интервью, только в специфических условиях), может быть сплошным комментарием, но не как материал журналиста, ибо это комментарий — не его, а того, кто дает интервью. Четыре, только четыре классических жанра существуют в журналистике. ИНФОРМАЦИЯ — короткое (чаще всего) сообщение о только что случившемся событии; сообщение, являющееся новостью для аудитории данного СМИ. Последняя оговорка сделана в связи с тем, что с появлением радио и телевидения газеты в общем-то редко когда могут дать по-настоящему новую информацию, однако информационный жанр в газетах не умер. Прежде всего потому, что информирование аудитории есть генеральная функция журналистики, функция, над или на которой надстраиваются все остальные. РЕПОРТАЖ — информационный жанр, с помощью которого журналист рассказывает не только о факте произошедшего, но и дает некоторые дополнительные подробности события. Репортаж имеет не только фабулу (точная передача хода случившегося), но и сюжет (литературная форма передачи фабулы), временную протяженность (что было до и что после события). Часто включает в себя элементы первичного комментирования. Очень важно, что ИНФОРМАЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ НАПИСАНА (И ЧАЩЕ ВСЕГО ПИШЕТСЯ) ЖУРНАЛИСТОМ, КОТОРЫЙ НЕ ПРИСУТСТВОВАЛ В МОМЕНТ СОБЫТИЯ ТАМ, ГДЕ ОНО СВЕРШИЛОСЬ. РЕПОРТАЖ ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ НАПИСАН ТОЛЬКО В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ЖУРНАЛИСТ ЛИЧНО НАХОДИЛСЯ НА МЕСТЕ СОБЫТИЯ, ХОТЯ БЫ И В МОМЕНТ, КОГДА ЕГО ОСНОВНАЯ ФАЗА УЖЕ ПРОШЛА.

Информация о взрывах (скоротечных событиях) практически всегда пишется журналистом со слов случайных свидетелей и экспертов. А информация о пожаре (растянутом во времени событии) может быть написана журналистом как очевидцем лишь в том случае, если он успел доехать до места события до того, как пожар был ликвидирован (или если он сам поджег то, что горит). Но в любом случае нельзя написать репортаж о пожаре, не побывав на нем, хотя газеты и даже телевидение иногда печатают и показывают такие псевдорепортажи. ИНТЕРВЬЮ — ИНФОРМАЦИОННЫЙ ЖАНР, ЦЕЛЬЮ И СОДЕРЖАНИЕМ КОТОРОГО ЯВЛЯЕТСЯ ПЕРЕДАЧА СЛОВ И МЫСЛЕЙ ЧЕЛОВЕКА, ЗНАЧИМОГО ВООБЩЕ ИЛИ ЗНАЧИМОГО В КОНТЕКСТЕ СЛУЧИВШЕГОСЯ СОБЫТИЯ (НАПРИМЕР, ПОСТРАДАВШИЙ НА ПОЖАРЕ), ПРИЧЕМ СЛОВ И МЫСЛЕЙ, ПОЯВИВШИХСЯ НЕ СПОНТАННО, А БЛАГОДАРЯ СПЕЦИАЛЬНО ПОСТАВЛЕННЫМ ЖУРНАЛИСТОМ ВОПРОСАМ.

158

СТАТЬЯ (В ТЕЛЕВАРИАНТЕ — КОММЕНТАРИЙ) — ЛОГИЧЕСКАЯ И/ИЛИ ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ТРАКТОВКА ЖУРНАЛИСТОМ ПРИЧИН, ХОДА И ПОСЛЕДСТВИЙ ТЕХ ИЛИ ИНЫХ СОБЫТИЙ ИЛИ ДЕЙСТВИЙ ТЕХ ИЛИ ИНЫХ ЛЮДЕЙ.

Прежде чем перейти к более подробному рассказу о специфике главных журналистских жанров, коротко остановлюсь на жанрах, которые я не считаю самостоятельными, но которые упоминаются в иных, более серьезных, но менее верных, чем этот, курсах журналистики. Также я скажу несколько слов о служебных жанрах журналистики и об особенностях функционирования классических журналистских жанров на телевидении. Советская теория журналистики, как мне помнится, помимо перечисленных мною, разбирала как самостоятельные еще целый ряд жанров, названия которых закрепились в редакционной практике и в профессиональном жаргоне журналистов, а упоминания о них — в современных учебниках журналистики. КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ — самый загадочный жанр, ни сути, ни формы которого я понять никогда не мог, равно как и обнаружить корреспонденцию в газете. Разве что к этой категории относились либо расширенные ненужными комментариями информации, либо обрезанные до минимума изза их первичной некачественности репортажи. Словом, такого жанра просто нет. КОММЕНТАРИЙ, ЕСЛИ РЕЧЬ ИДЕТ О ПРЕССЕ, А НЕ О РАДИО ИЛИ ТЕЛЕВИДЕНИИ, ГДЕ ТЕРМИН «КОММЕНТАРИЙ» ПО СУТИ ЗАМЕНЯЕТ ТЕРМИН «СТАТЬЯ», — это просто статья, либо слишком короткая, либо не настолько качественная, чтобы автор или редакция решились назвать ее статьей. Предполагалось, однако, что комментарий пишется к одному событию или группе примыкающих по времени, месту или смыслу событиям. А статья — это нечто, не комментирующее события непосредственно, а ставящее новую проблему, то есть сама являющаяся событием. Для этого даже существовало специальное жанровое определение — проблемная статья. Но тогда должна существовать и беспроблемная статья. А что это такое, уже совсем не ясно. С точки зрения практической журналистики деление на комментарий и статью очень искусственное. По сути речь идет об одном и том же, но разница лишь в размере или в предмете (или объекте) анализа (комментирования): для комментария это текущие события, для статьи — более фундаментальные, общие. По моему мнению, комментарий является разновидностью статьи, а именно: статьей на оперативную, именно сегодня актуальную тему. Вот, кстати, почему в журналистике в ходу не только слово комментарий, но и дополняющие его определения — оперативный комментарий, комментарий по следам событий, актуальный комментарий. Живучесть термина я объясняю, впрочем, тем, что он точно передает вторую, вслед за информированием, оперативную цель практической журналистики — комментирование, а порусски говоря: объяснение. ОЧЕРК с делениями на ПРОСТО ОЧЕРК — это для меня загадка; ПРОБЛЕМНЫЙ ОЧЕРК ОЧЕРК О ЧЕЛОВЕКЕ — это тоже статья (но, как правило, с элементами интервью).

— это статья;

РЕПЛИКА. По сути — это тот же оперативный комментарий (часто — реакция на чужие слова, а не на собственно события), но очень сильно эмоционально окрашенный. Короче говоря — ругань, перебранка, в лучшем случае — короткая публицистическая статья. ПЕРЕДОВАЯ (РЕДАКЦИОННАЯ)

СТАТЬЯ.

Особо пафосный жанр в советской журналистике, а проще

159

говоря: статья-директива. Характерна тем, что анонимна (в некоторых случаях подписывается либо «Редколлегия», либо коллективным редакционным псевдонимом). Это, конечно, та же статья. В западной журналистике редакционные, то есть не подписанные конкретным журналистом, статьи довольно распространены. Но даже из этого не вырастает особый жанр. РЕЦЕНЗИЯ. Это тоже всего лишь разновидность статьи, в которой предметом описания, комментирования или анализа является книга, кинофильм, спектакль или любое иное произведение искусства. Кстати, врожденный крайний субъективизм русских журналистов выражается в том, что мало кто из них умеет или стремится сначала пересказать рецензируемое произведение, дабы читатель мог понять, насколько справедлива оценка журналистом этого произведения, а уж затем оценивать его. Наши русские рецензенты пишут свои рецензии, как правило, по следующей схеме: во время просмотра нового фильма режиссера N. я вспомнил свой первый поцелуй (далее следует история первой, второй и пятнадцатой любви журналиста)... А в конце сообщается, что фильм — дрянь. Или шедевр. Промежуточных оценок у современных рецензентов, как правило, не бывает. ПАМФЛЕТ. В реальности это обличение (пусть справедливое) чего-либо или кого-либо, но очень пафосное. То есть инвектива, часто с элементами сатиры. ФЕЛЬЕТОН (не в старом смысле, который пытался, но не очень удачно, ибо не то что продолжателей, но даже подражателей не нашел, возродить в «Известиях» Максим Соколов, а в советском). Тоже обличение, но совсем без пафоса, а напротив — намеренно уничижительное, издевательское и обязательно сатирически поданное. И памфлет, и фельетон с точки зрения журналистики это всего лишь разновидность публицистической статьи (о ней я скажу специально), но очень олитературенной (удачно или неудачно — другой вопрос). ОБЗОР. Проще говоря, это пересказ того, что говорят или пишут другие СМИ, то есть расширенная информация, но не о событиях, а о мнениях. БЕСЕДА. Имеется в виду интервью, в котором либо журналист не только задает вопросы, но и на равных с интервьюируемым рассуждает о разных разностях, либо интервью, взятое сразу у двух, а то и трех человек. Словом, и говорить нечего — это просто интервью, лишь более сложной формы. В новейшей демократической журналистике, как считается, расцвел один жанр, тоже претендующий на особость, — так называемое ЖУРНАЛИСТСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ. Если даже отбросить тот факт, что большинство наших журналистских расследований начинается с папочки компромата, полученной журналистом от спецслужб или конкурентов тех, кого журналист «расследует», то по форме изложения (а именно этим прежде всего и определяются журналистские жанры) — это чаще всего репортажи, а по методам сбора материала — совокупность использования методик подготовки репортажей и интервью. Кажется, я не забыл ничего. Итак, ни старая советская теория, ни новая демократическая практика меня не переубедили. Есть только информация, репортаж, интервью и статья. Всё остальное — либо от лукавого, либо разновидности четырех главных жанров, либо стилевые особенности изложения материала тем или иным журналистом. А вот служебные жанры в журналистике действительно существуют. Без них тоже не

160

сделаешь газету, журнал или телепередачу интересными. Но без информации, репортажей, интервью и статей средства массовой информации как корпуса произведений журналистского труда нет вовсе. Служебные жанры — это гарнир к основному блюду. Причем гарнир, не бездумно брошенный на тарелку, а специально подобранный, осмысленно и в определенное место положенный. Гарнир дополняет вкус основного продукта или акцентирует внимание на том блюде, которое повару кажется наиболее удавшимся. К служебным жанрам относятся все иллюстрации (даже в иллюстрированных журналах), за четырьмя относительными исключениями: то есть к тому материалу, который идет на первой полосе и открывает номер, — если эта иллюстрация каждый раз специально создается для данного текста, а не подбирается более или менее случайно; • КАРИКАТУРА — если в газете или журнале есть художник-карикатурист, которому выделена специальная рубрика для авторского комментирования событий; • ПЕРВАЯ ОБЛОЖКА журнала, если она создается по специальной долгосрочной программе, а не в зависимости от того, какие материалы идут в данном номере; • ГЛАВНЫЙ ФОТОРЕПОРТАЖ в иллюстрированных изданиях.

•

ИЛЛЮСТРАЦИЯ К ПОДШАПОЧНОМУ МАТЕРИАЛУ,

Впрочем, я обращаю ваше внимание на то, что когда речь идет об основных жанрах журналистики, то по умолчанию подразумеваются тексты, а не изображения. Без иллюстраций (изображений) журналистика не полна, но остается журналистикой. Без текстов журналистики нет вовсе (как и литературы). Роль фотографий и рисунков в печатных СМИ очень велика, и пишущему журналисту нужно как можно чаще работать вместе с фотокорреспондентом, но реальность такова, что газеты и журналы выписывают из-за текстов и даже телевидение подчас смотрят не из-за «картинки» (например, многие так «смотрят», то есть просто слушают, новостные программы). Хотя без «картинки» телевидение просто не существует, упрощаясь до радио. Кстати, именно радиожурналистика ярко демонстрирует, что журналистика — это все-таки текст. Итак, все иллюстрации, как то: фотографии, рисунки и таблицы, за выше перечисленными исключениями, — являются чисто служебными жанрами журналистики, призванными либо привлечь внимание к тем текстам, которые наиболее важны с точки зрения редакции, либо дать дополнительную смысловую или эмоциональную информацию к тексту (легче показать, чем объяснить словами), либо разбить монотонность текстовых материалов на полосе. «Служебность» фотоиллюстраций подтверждает и то, что очень часто они не делаются специально для данного номера, а подбираются из фототеки редакции, что, разумеется, невозможно для основного массива текстов газеты или журнала. Тем не менее есть такие иллюстрации, которые, даже будучи служебными, не могут быть изъяты из номера. Например, я всегда, но часто, впрочем, безуспешно, убеждал журналистов «НГ», что нельзя печатать большое интервью, не давая фотографии интервьюируемого. Или что неграмотно давать материал о художнике, не представляя в виде репродукции хотя бы одной его работы. К другим служебным жанрам относятся: «ШАПКА» НОМЕРА, ЗАГОЛОВКИ И ПОДЗАГОЛОВКИ так называемые «ЛИДЫ», или «ВРЕЗЫ», к статьям, и «ВЫНОСЫ» (выделяемые графически выдержки) из статей, РАЗЛИЧНОГО РОДА «ЦИТАТЫ» И «ЦИТАТНИКИ», ТЕКСТОВКИ К ФОТОГРАФИЯМ, «ДОСЬЕ», АНОНСЫ СТАТЕЙ, А ТАКЖЕ ПИСЬМА ЧИТАТЕЛЕЙ И ОТВЕТЫ РЕДАКЦИИ НА НИХ, если таковые имеются. В последнее время к числу служебных жанров прибавились еще и РЕЗУЛЬТАТЫ СТАТЕЙ,

161

ИНТЕРАКТИВНЫХ ОПРОСОВ аудитории, сделанные с помощью интернет-сайтов печатных СМИ, а на радио и телевидении — непосредственно в эфире. Коротко охарактеризую задачи, которые решаются с помощью каждого из этих служебных жанров, требующих специальной (в идеале) работы журналистов редакции. Одна из этих задач едина для всех и совпадает с тем, с какой целью, помимо прочего, в газетах и журналах печатаются иллюстрации, — конечно, либо с целью отделения одних текстов от других, либо с целью выделения более важных и интересных, либо для того, чтобы создать так называемые «пятна», то есть снять для читателя проблему усталости или скуки от монотонности буквенных колонок. Но помимо этого все мелкие формы журналистики решают и сущностные задачи.

«ШАПКА» НОМЕРА, то есть заголовок и подзаголовок главной статьи номера, которой открывается первая полоса газеты. «Шапка» должна в предельно сжатой и предельно яркой форме передавать суть или главную новизну того материала, который редакция считает самым важным в данном номере. В «шапке» может содержаться даже прогноз, если речь идет об очень значимом событии; например, шапка номера газеты от 13 марта 2004 года должна была выглядеть не так, как это было у многих: «Завтра состоятся выборы президента России», а существенно иначе: «Завтра Владимир Путин победит уже в первом туре». Вообще рискну утверждать, что в современную русскую журналистику «шапки» как обязательный элемент оформления первой полосы ввела «Независимая газета» (позаимствовав этот прием из западной журналистики). «Шапки» для первых ста номеров «НГ» писал только я сам и лишь потом стал поручать это своим замам. Но и в этом случае я всегда, если был в редакции, просил показывать мне «шапки» завтрашних номеров — очень часто редактировал их или даже сочинял заново. Удачная «шапка» заставляет начать чтение газеты даже того, кто не собирался этого делать. Номер‚ с удачными «шапками» лучше продаются. Вообще это один из самых эффектных и эффективных (в случае хорошего исполнения, естественно) служебных жанров. ЗАГОЛОВОК И ПОДЗАГОЛОВОК (ИНОГДА ЕЩЕ И НАДЗАГОЛОВОК). В «НГ» я ввел два обязательных требования. Во-первых, за редчайшими исключениями, касающимися особо капризных или особо выдающихся нештатных авторов газеты, заголовки статей должны состоять, как минимум, из двух предложений (собственно заголовок и подзаголовок). А вовторых, за теми же исключениями, заголовки и подзаголовки пишутся только в редакции, сотрудниками газеты. ИДЕАЛЬНЫМИ ЗАГОЛОВКОМ И ПОДЗАГОЛОВКОМ ЯВЛЯЮТСЯ ТАКИЕ, ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ КОТОРЫХ МОЖНО, ДАЖЕ НЕ ЧИТАЯ МАТЕРИАЛ, ПОЛНОСТЬЮ ПОНЯТЬ ЕГО СУТЬ.

Главное, с чем нужно бороться в заголовках, — это с пустыми, ничего не значащими в контексте данного материала словами, с банальностями типа уже цитировавшейся «шапки» «Завтра состоятся президентские выборы» (как будто читателю и так это не известно) и с расхожими цитатами или устойчивыми выражениями вроде «время собирать камни» или (новомодное) «старые песни о главном», «новые песни о главном» и т. п. В качественных изданиях заголовки должны быть точны и не допускают излишней фривольности или пустой, хотя и остроумной игры слов. СТИЛЬ ЗАГОЛОВКОВ — ЭТО СТИЛЬ ИЗДАНИЯ. ИМЕННО ПО ЗАГОЛОВКАМ МОЖНО С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА ОТЛИЧИТЬ КАЧЕСТВЕННОЕ ИЗДАНИЕ ОТ БУЛЬВАРНОГО.

162

Заголовок статьи или интервью известного человека должен, как правило, содержать самое сенсационное или самое парадоксальное утверждение из текста материала. Подробнее о технике заголовка я расскажу в лекции об индивидуальном стиле журналиста, здесь же лишь замечу еще, что в новой русской журналистике особым пристрастием к сочинению ярких (порой чрезмерно и брутально ярких) заголовков отличаются газеты «Коммерсантъ» и «Московский комсомолец». ЛИД, или, как его еще называют, ВРЕЗ, к материалу. Это выделенный шрифтом первый абзац текста, который, по западной традиции, должен в краткой форме передать основное содержание статьи. В русской журналистике, к сожалению, этот прием используется редко и плохо. А в идеале врезы должны предшествовать всем текстам, которые состоят больше чем из четырех-пяти больших абзацев (то есть в материалах объемом больше 40—50 строк). Просто в небольших материалах врезы не обязательно выделять графически. Во врезе допустима и некоторая дополнительная, служебная информация (как появилась эта статья, где и когда автор интервью встретился с интервьюируемым — если это значимая фигура). Кстати, тексты объемом больше 150—200 строк должны разбиваться еще и на главки, каждая со своим заголовком, — этого не умеют делать большинство нештатных авторов и очень многие журналисты. ВЫНОС из статьи, а проще говоря — яркая цитата из нее. Это дело не авторское, а редакторское, ибо автор не может знать, как будет разверстана его статья, в каком объеме она сохранится. Выносы необходимы для текстов большого объема (начиная примерно с 300 строк), для полосных — обязательны. Всё, что дополнительно привлекает внимание читателя к материалу, а выносы именно для этого и «выдергиваются» из текста, должно быть сделано профессионально работающей редакцией. «ЦИТАТЫ» И «ЦИТАТНИКИ». Если врезы и выносы плохо и редко используются в современной русской журналистике, то работа с цитатами довольно популярна. Многие еженедельники публикуют целые полосы «цитат» из выступлений различных известных людей. К сожалению, в основном для того, чтобы продемонстрировать читателям глупость или косноязычие знаменитостей. Некоторые газеты и реже телевидение пользуются жанром «ЦИТАТА ДНЯ», но в этом, впрочем, их оправдывает то, что далеко не каждый день в стране произносятся одновременно оригинальные, умные и яркие слова. ТЕКСТОВКА К ФОТОГРАФИИ. Вот служебный жанр, который воистину, как заголовок, может быть самостоятельным произведением журналистского искусства. КОГДА ТЕКСТОВКА ПЛОХА? ТОГДА, КОГДА ОНА РОВНО НИЧЕГО НЕ ДОБАВЛЯЕТ К ФОТОГРАФИИ.

А так, увы, бывает очень часто. ДОСЬЕ. Этот служебный жанр очень широко используется в современной русской журналистике, правда, не всегда удачно в профессиональном отношении. Досье — это дополнительная, часто даже сугубо справочная информация, которая помогает материалу, к которому досье подобрано, приобрести более широкий контекст (например, исторический), дополняет материал фактурой, не вошедшей в основной текст, но хорошо его иллюстрирующей. АНОНСЫ материалов либо текущего, либо следующего номера изданий. Это понятно без

163

всяких объяснений. Должен отметить, что с этим служебным жанром в современной русской печати лучше всего работает редакция газеты «Коммерсантъ». ПИСЬМА ЧИТАТЕЛЕЙ И ОТВЕТЫ НА НИХ. Служебный жанр, крайне мало использующийся современной русской журналистикой. Отчасти это объясняется тем, что читательскую почту вытеснили новомодные интернет-опросы, но в значительной степени и по более циничной причине. Редакции не уважают мнение читателей, а журналистам просто жалко отдавать место, на котором они могут разместить свои тексты. Между тем, ЧИТАТЕЛЬСКАЯ ПОЧТА (ОСОБЕННО ЕСЛИ РЕДАКЦИЯ ЕЩЕ УДОСУЖИТСЯ НАПЕЧАТАТЬ КОРОТКИЕ ОТВЕТЫ НА ПИСЬМА) — СОВЕРШЕННО ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ СЛУЖЕБНЫЙ ЖАНР. ЖУРНАЛИСТ МОЖЕТ ЛИШЬ СПАРОДИРОВАТЬ ПИСЬМО ЧИТАТЕЛЯ, НО НИКОГДА НЕ НАПИШЕТ ЕГО ТАК, ЧТОБЫ ГЛАЗ ПРОФЕССИОНАЛА НЕ ОБНАРУЖИЛ ПОДДЕЛКУ. ЧИТАТЕЛЬ НАИВЕН И НЕПОСРЕДСТВЕН — ЖУРНАЛИСТ ЦИНИЧЕН И ПРАГМАТИЧЕН. ЧИТАТЕЛЬСКАЯ ПОЧТА — ВТОРОЕ И ЧАСТО НАИБОЛЕЕ АДЕКВАТНОЕ ЛИЦО ИЗДАНИЯ: ПОКАЖИ МНЕ НЕОТРЕДАКТИРОВАННЫЕ ПИСЬМА ТВОИХ ЧИТАТЕЛЕЙ, И Я ВСЁ УЗНАЮ О ТВОЕМ СМИ.

Может быть, поэтому современная русская печать так не любит публиковать письма своих читателей? При мне в «НГ» раз в неделю публиковалась целая полоса читательских писем, причем обязательно и критических. Письма с критикой главного редактора, то есть меня, и моих статей ставились непременно, а вот письма с критикой других сотрудников газеты я тщательно отбирал, взвешивая ее справедливость. Все-таки ДУЛЖНО ПОДДЕРЖИВАТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ УРОВЕНЬ «СВЯТОСТИ» ИЗДАНИЯ И ЕГО ЖУРНАЛИСТОВ.

А за собственный авторитет главный редактор бояться не должен. Кстати, в западной прессе публикация писем читателей — норма, если не закон. Хотя бы потому, что аудитория может отвернуться от газеты или журнала, которые равнодушны к ее мнению. Существует еще ряд служебных жанров в печатных СМИ (это ИЗВИНЕНИЯ и для читателей, АНОНСЫ ТЕЛЕПЕРЕДАЧ и т. п.), но о самых главных и значимых я уже рассказал. Остальное — те, кто будет работать в СМИ, узнают в своих редакциях, а для большинства — это просто лишняя информация.

ОПРОВЕРЖЕНИЯ, ОБЪЯВЛЕНИЯ О КОНКУРСАХ

Завершая разговор о служебных (мелких) жанрах в печати, еще раз уточню, что в газетах и журналах печатаются также кроссворды, астрологические прогнозы и прогнозы погоды, сводки курсов валют и прочие нежурналистские тексты, поставляемые в редакции извне. Показательно не столько их содержание, сколько наличие того или иного в разных изданиях. Например, я категорически запретил печатать в «НГ» кроссворды и астрологические прогнозы, считая и то, и другое невозможным для качественной газеты. Это мнение, впрочем, не абсолютно. Наконец, обещанные несколько слов о различиях одних и тех же жанров в печати и на телевидении. По моему мнению, — и кажется, я об этом уже говорил, — жанры универсальны: информация, репортаж, интервью и статья являются главными жанрами в журналистике в целом, и масштабное развитие электронных СМИ, породив новый жанр игра, не отменило жанровой классики. Даже названия жанров в прессе и на радио и телевидении одинаковы, за исключением термина «статья» (традиционно связанного с писаным текстом) — на ТВ и радио его заменяет

164

термин «комментарий». Кстати, очень многие тексты, произносимые с экрана телевизора, в том числе и самыми известными тележурналистами, сначала пишутся на бумаге, а затем зачитываются с телесуфлера, о чем не знает большинство зрителей. Различия в формах существования журналистских жанров в прессе и на ТВ, конечно, есть. И связаны они со спецификой телевидения, где, во-первых, мы видим живого журналиста, вовторых, видим картинку, в-третьих, речь журналистов в эфире не всегда, но часто звучит неотредактированной. Как я уже говорил в одной из предыдущих лекций, интонация, мимика, жесты тележурналистов добавляют и эмоций, и смысла текстам, которые они произносят. Кроме того, в телеэфире зритель прощает речевые ошибки, оговорки, повторы, неосмысленное использование междометий и слов-паразитов (кроме полного косноязычия, разумеется), что совершенно не допускается в печатных СМИ. Словом, экран более непосредствен, а главное — создает ощущение большей искренности (если только на лице журналиста не написано иное) и, я бы сказал, ощущение большего ума. БАНАЛЬНОСТЬ, НАПЕЧАТАННАЯ В ГАЗЕТЕ, НЕ ПОКАЖЕТСЯ ТАКОВОЙ ПОЛОВИНЕ ЧИТАТЕЛЕЙ, А БАНАЛЬНОСТЬ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ С ЭКРАНА ТЕЛЕВИЗОРА, ДА ЕЩЕ ХОРОШО ПОСТАВЛЕННЫМ ГОЛОСОМ, ДА ЕЩЕ С УМНЫМ ВИДОМ, БОЛЬШИНСТВУ ТЕЛЕЗРИТЕЛЕЙПРЕДСТАВИТСЯ ОТКРОВЕНИЕМ.

Кроме того, тележурналистам нужно меньше объяснять то, что происходит, ибо современная тележурналистика живет телерепортажем как фактически основным своим жанром. Правда, тексты, произносимые с экрана телевизора, всегда в 5—6 раз короче того, что на эту же тему дозволяется писать в печатных СМИ (ибо на ТВ время — это деньги и в прямом, и в переносном смысле). И все-таки тележурналист может обходиться буквально двумя-тремя десятками слов (в отдельном репортаже, разумеется) — что почти невозможно представить себе в газетном или журнальном тексте, созданном в аналогичном жанре. Если тележурналист ведет репортаж с пожара, ему не нужно подробно описывать весь ужас происходящего — достаточно показать языки пламени, обволакивающие крышу здания, а то и труп обгоревшего человека.

— Каковы масштабы разрушений? — спрашивает ведущий программы из студии.

— Огромные, — отвечает телерепортер. — Сейчас я попрошу оператора дать панораму пожара. Оператор показывает, тележурналист молчит, а газетчику пришлось бы здесь написать пять-шесть предложений. Я не настолько большой знаток профессиональной работы телевизионщиков, чтобы осветить все нюансы их работы, но все-таки отмечу очевидное: работа журналиста в кадре конечно же чисто технологически на 70—80% обеспечивается теми, кто остается за кадром, а именно — телеоператором и отчасти звукооператором, то есть людьми, которым не достается и сотой доли известности и авторитета тех, кого мы называем в обиходе тележурналистами. Но тележурналисты, особенно телеоператоры, больше, чем журналисты пишущие, рискуют. Камера должна находиться как можно ближе к эпицентру события, а пишущий журналист может наблюдать за всем и со стороны, с безопасного расстояния. Это особенно характерно для «горячих событий» — боевых действий, стычек демонстрантов с милицией и т. п. Телеоператоры и фотокорреспонденты страдают при этой работе больше и чаще, чем пишущие журналисты. И тележурналист, как правило, по старому присловью «куда конь с копытом, туда и рак с клешней»,

165

идет за своим телеоператором, оберегая, в частности, его тылы — ведь оператор смотрит только в глазок камеры, не зная, какие опасности подстерегают его сзади, сбоку, даже впереди под ногами. Еще три существенных различия работы тележурналиста и журналиста пишущего. Тележурналист, особенно рядовой, менее властен над своим материалом, чем пишущий. Телевидение — это жесткая система (и не только в смысле дефицита времени), ибо оно слишком мощно и влиятельно как СМИ. Редактура на телевидении гораздо больше напоминает внутреннюю цензуру (другое дело, по каким основаниям), чем редактура в газетах и журналах. И времени отстоять вырезанное чаще всего нет. Зато телерепортажи от выпуска к выпуску (если речь идет о новостных программах) могут дополняться, улучшаться. В них исправляются фактические неточности, которые были в первых выпусках. Это сильно облегчает работу телерепортера. Пишущий журналист такой возможности не имеет: что написано пером (в смысле напечатано), то, как известно, не вырубишь топором. Наконец, третье. Даже самые известные пишущие журналисты сами являются авторами своих текстов. Им не помогает никто. На известных же тележурналистов, особенно ведущих так называемых авторских программ, работают целые команды, насчитывающие иногда десятки человек. И это не только режиссеры, операторы, звукооператоры и визажисты, но и редакторы и даже составители целых текстов. Более того, действиями и даже словами многих ведущих самых авторитетных и влиятельных телепрограмм через миниатюрный наушник руководят опытные редакторы или шеф-редакторы. Многое из того, что выглядит в эфире как удачный экспромт или необычайная эрудированность телезвезды, в реальности лишь то, что ей диктует анонимный наушник. Телевидение сегодня — это уже индустрия, а газетная и журнальная журналистика, в сравнении с телевидением, — всё еще ремесло. Правда, на сути самой профессии это сказывается мало. А жанры в любом виде журналистики, как я пытался показать, и вообще одинаковые. Итак, жанры одинаковы, универсальны. Впрочем, как и события, о которых журналисты рассказывают. И они по сути все одинаковы, точнее — все делятся на несколько стандартных групп. И это несмотря на разнообразие жизни. Об этом — в следующей лекции, чтобы затем вновь вернуться к разговору о жанрах.

166

Лекция 16

Сюжетные узлы в журналистских текстах Начну с напоминания о том, что журналистика — это конвейерная профессия. Новости поступают постоянно, информации о них пишутся беспрерывно. Для ближайших выпусков телеи радиопрограмм тысячи журналистов, редакторов, операторов, режиссеров, монтажеров на разных теле- и радиоканалах одновременно готовят десятки сюжетов. Сотни тысяч журналистов, сидя в редакциях ежедневных газет, пишут тексты в завтрашние номера своих изданий. Поток. Конвейер. Массовое производство. Ясно, что на этом производстве, даже с учетом творческой индивидуальности каждого из его участников и специфики каждого СМИ, из-за чего телеканалы, радиостанции, газеты и журналы не похожи друг на друга, формы деятельности максимально стандартизованы. Такая стандартизация существует на нескольких уровнях. Первый уровень. Специфика каждого конкретного СМИ. Спортивные издания не принимают материалов о музыке. Еженедельные не требуют, чтобы тексты к ним сдавались каждый день. Телеканалы, как правило, не готовят в новостные программы сюжеты длительностью больше 3— 4 минут. И т. д. и т. п. Второй уровень. Сетки вещания на радио и телевидении (то, что аудитория получает в виде так называемых программ радио- и телепередач) — точное, до минут, расписание того, что и когда выйдет в эфир. У печатных изданий это их периодичность и ротация тематических полос и приложений, а также тематика полос в каждом из выпусков. Третий уровень. Форматы программ (на телевидении и радио) и макеты изданий. Всё заранее спланировано: в каком объеме, в какое место встанет тот или иной материал. Четвертый уровень. Типы передач: новости, игровые передачи, аналитические и т. п. Каждая делается по своему стандарту. В печатных СМИ это типы материалов и подборок материалов: первополосные, тематические, главная тема, обложка и фоторепортаж номера (в иллюстрированных еженедельниках), не менее двух-трех интервью в номере, но не десять, одиндва больших по объему материала, десять-пятнадцать — средних, остальное — короткие, основные тексты и так называемая подверстка и т. п. Всё это планируется, а следовательно, и стандартизуется либо по объективным показателям (типология изданий и программ), либо, если необходимо какое-то отклонение от стандарта, по решению руководства СМИ. И далее это решение, в нужном в каждом случае объеме, доводится собственно до журналистов. Чаще всего с указанием жанра — пятого, собственно журналистского уровня стандартизации. В газете на утренней планерке (или летучке) сообщается: задание отделу политики — сегодняшнее голосование в Думе, первая полоса, репортаж, 100 строк, одно фото. Время сдачи материала: 16.00. На ТВ или радио аналогичное: сегодняшнее голосование в Думе, главная новость, репортаж плюс прямое включение на 1,5 минуты, общий объем — 3 минуты, плюс гость в студии по этой теме. Время сдачи: 14.45. Фактически задается всё: тема, жанр, объем, часто даже фамилии персонажей, которые должны быть процитированы, а порой (при четкой ангажированности СМИ) и то, как тема или проблема должны быть поданы, кто что должен сказать. Конечно, журналист, работающий на этом конвейере, может проявить инициативу и сделать совсем не то и не так, как его просят. Например, о другом событии, в другом жанре, другим объемом и гораздо интереснее. Но тут возникает несколько проблем.

167

Сделано нечто очень интересное, но не то, что должно быть в номере, — и никому другому то, что нужно, не заказывалось. Это просто невозможно, провал! «Неожиданный» материал, особенно на телевидении, нужно еще смонтировать, наложить закадровый текст и т. п. А все службы работают над запланированными сюжетами, причем, как правило, в цейтноте. «Неожиданный» материал не планировался в выпуске программы или номере издания, поэтому для него нет места. Нужно что-то выбрасывать, что-то сокращать, переверстывать всю программу или часть номера... Словом, в журналистике, особенно связанной с ежедневным и почасовым ритмом работы, шаг вправо, шаг влево — это действительно побег с рабочего места, пусть и кратковременный. Ясно, что в таких условиях только и возможны стандартные формы подачи материалов. На конвейере экспериментаторство недопустимо, оно вне закона, ибо конвейер не может двигаться неритмично. А кроме того, с конвейера не может сойти автомобиль без одного колеса или с колесом нестандартной формы. Даже из-за того, что работники, призванные изготовить и навесить колесо, решили его срочно усовершенствовать или вообще придумать что-то новое. Газета не может выйти с белым пятном вместо одной из статей. Телепрограмма не может прерваться на 1,5 минуты, а затем возобновиться. Покупатели автомобилей, газет и зрители телеканалов ждут за свои деньги: автомобилей с четырьмя колесами; газет, где есть всё, что должно быть в газете; телепрограмм без пустот, длиннот и вчерашних сюжетов. Вот почему и родились журналистские жанры — удобные в производстве и полезные в потреблении формы журналистских текстов и видеосюжетов. Но за всеми этими вроде бы формальными причинами стандартизации журналистского труда стоят сущностные аспекты журналистики, ее неразрывная связь с жизнью. Что в принципе должен сделать журналист (что от него ждет аудитория)? Об этом я уже говорил ранее. Журналист должен немногое: сообщить о случившемся событии, рассказать о нем, вписать данное событие в контекст схожих и иных событий, дать 3—4 мнения значимых людей о данном событии, объяснить его. Сообщить о событии — это информация. Рассказать о событии — это репортаж. Дать мнение значимых людей — это интервью. Вписать в контекст и объяснить — это статья. Четыре жанра рождаются сами собой, ибо они дают возможность представить случившееся и с необходимой, и с достаточной полнотой. Меньше — нельзя, больше — не нужно. Но как с помощью этих четырех жанров, да еще в заданном и, как правило, весьма сжатом объеме представить редакции, а через нее и аудитории всю полноту жизни? Этой проблемы не существует. Ибо жизнь — тоже стандартна. В ней практически никогда не случается того, что когда-либо уже не происходило. Даже события, которые очевидно случились впервые, в основном своем объеме (на 90—95—99%) состоят из повторов постоянно происходящего. Это относится, если вдуматься, и к падению тунгусского метеорита, и к первому полету человека в космос, и к первому взрыву атомной бомбы — в том числе и к ее применению против людей, и к теракту 11 сентября 2001 года. Я даже не знаю, что можно привести в качестве примера абсолютно нового события. Что ново в этом подлунном мире? Войны? Госперевороты? Экономические кризисы? Рождения людей? Их гибель? Богатство? Бедность? Преступления? Любовь? НОВИЗНА СОБЫТИЯ, ЕСЛИ ОНА РЕАЛЬНО ПРИСУТСТВУЕТ, КАК ПРАВИЛО, СВОДИТСЯ К ТРЕМ РЕАЛЬНО ЗНАЧИМЫМ ВЕЩАМ: • НАУЧНАЯ ИЛИ ТЕХНОЛОГИЧЕСКАЯ НОВИЗНА (ТУНГУССКИЙ МЕТЕОРИТ, ГАГАРИН);

168

• МАСШТАБ (ХИРОСИМА И НАГАСАКИ 6 И 8 АВГУСТА 1945 ГОДА, НЬЮ-ЙОРК И ВАШИНГТОН 11 СЕНТЯБРЯ 2001 ГОДА); • ЭМОЦИОНАЛЬНОЕ ВОСПРИЯТИЕ ЛЮДЬМИ, ЧАЩЕ ВСЕГО СВЯЗАННОЕ С НЕОЖИДАННОСТЬЮ СЛУЧИВШЕГОСЯ ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА ИЛИ ОТКРЫТИЕМ РАНЕЕ НЕ ПРЕДПОЛАГАВШИХСЯ БОЛЬШИНСТВОМ РАЗУМНЫХ ИЛИ, НАПРОТИВ, ИРРАЦИОНАЛЬНЫХ И ОТТОГО МРАЧНЫХ ПЕРСПЕКТИВ (ГАГАРИН, ЧЕРНОБЫЛЬ, 19 АВГУСТА В СССР, 11 СЕНТЯБРЯ 2001 ГОДА).

Два последних фактора особенно значимы для масс людей, то есть аудитории, а следовательно — и для журналистики. Масштаб события, его неожиданность, радужные и особенно трагические перспективы, открывающиеся в результате случившегося, — это характеристики, определяющие сенсационность, то есть, строго говоря, ту же неожиданность события, но отнюдь не его сущность, ибо в ней чаще всего нет новизны. Другое дело, как раздуют журналисты случившееся, какую новизну они ему припишут. Как сделать сенсацию — на этот вопрос очень просто ответить, если учесть то, что уже сказано в этой лекции. Напишите, что такого ранее никогда не было, что этого никто не ждал, что теперь, после случившегося, мир (или страна, или город) перевернутся и всё будет не так, как раньше — гораздо лучше. А еще лучше скажите, что всё будет гораздо хуже. И сенсация готова. Другой вопрос, клюнет ли на нее аудитория, а главное, захотят ли ее раскручивать ваши коллеги из других СМИ. Настоящих сенсаций, то есть действительно значимого нового, мало. Много того, что до поры до времени скрыто от внимания общества, но новизна и этого весьма относительна. Новизна информации о чем-либо и новизна собственно события — разные вещи. Давно уже подсчитано, что все произведения, созданные за почти три тысячелетия существования литературы, построены на примерно трех десятках стандартных, так называемых бродячих сюжетов. Неужели в журналистике их больше? Конечно нет, ибо их не больше в жизни. Давайте разберем, из чего состоит человеческая жизнь, какие значимые этапы (события) включает в себя жизненный (биосоциальный) человеческий цикл.

• рождение; • детство (опека со стороны родителей); • учеба (воспитание, обучение); • взросление (переход к самостоятельной жизни, в том числе общественной); • социализация (вхождение в определенную социальную группу — более узкое понимание этого термина, чем я давал ранее); • супружество (создание собственной семьи); • работа-I (реализация своих способностей); • работа-II (получение средств для жизни своей и своей семьи); • рождение детей (опека над новым поколением), появление учеников, последователей; • зрелый возраст — Большая семья (есть всё, что нужно для жизни; уже взрослые дети, еще живые родители); • распад Большой семьи (уходят дети, умирают родители); • старость (уход с работы, переход от опеки над другими к необходимости быть опекаемым); • распад Малой семьи (смерть одного из супругов); • смерть; • память (посмертное продолжение жизни в детях, внуках, памяти друзей, в созданном при жизни).

169

Пятнадцать этапов — больше быть не может, нового не придумаешь. Разве что какие-то этапы жизненного цикла могут быть либо пропущены (нет детей, например) или повторятся несколько раз (два или три брака; радикальная смена работы и пр.). Ибо жизнь не развивается гладко, в ней есть коллизии, проблемы, препятствия, которые необходимо преодолевать. Это тоже есть у всех, но у большинства — в естественных объемах. Такова норма, стандарт. Но достаточно часто наблюдаются и отклонения от естественной нормы — в лучшую и худшую стороны. Что это за отклонения?

• норма (нет существенных отклонений); • ненасильственное радикальное сокращение жизненного цикла или многих его элементов (ранняя немощь или ранняя смерть, например, или: не создана семья, нет детей; работа для заработка есть, а для удовлетворения — нет); • насильственное радикальное сокращение жизненного цикла или многих его элементов (от преступности, военных конфликтов и т. д.); • умножение этапов жизненного цикла (три-четыре брака, частая смена работы и т. п.); • внешние перемены — жизнь во время радикальных перемен в обществе (весь жизненный цикл сохраняется, но деформируется вне зависимости от собственной воли) или радикальная смена места жительства; • успех (всё или что-то существенно лучше, чем у других); • неуспех (прямо противоположное); • конфликтность (всё идет своим чередом, но каждый раз приходится преодолевать много проблем, перенапрягаться); • слом (резкое падение после большого успеха, всё приходится начинать сначала); • несовпадение, фрустрация (внешнее благополучие при глубокой внутренней неудовлетворенности — наиболее понятный пример: супружество отдельно, любовь — отдельно) • сверхуспех (абсолютное лидерство в чем-то или во всем) и как следствие — слава, «обожествление», превращение твоего частного в общественно значимое. Соединив графически жизненный цикл с вариантами отклонений от нормы в ходе его развития, мы получаем матрицу фактически всех возможных жизненных ситуаций (см. табл.). Применительно к главной теме нашего разговора я их называю сюжетными узлами журналистики. Легко увидеть, что эта матрица содержит практически всё, что содержится в материалах СМИ, посвященных жизни конкретных людей. Всего — 165 сюжетных узлов, но в журналистике используются в основном 150, ибо норма, естественно, средства массовой информации не интересует. Давайте проверим, действительно ли любое событие, в том числе длящееся, может найти свое место в предложенной матрице. Для этого расположим произвольно выбранные события (они обозначены заглавными буквами) в таблице — в тех точках, где находятся соответствующие сюжетные узлы. История вундеркинда (В) — узлы 3/11 и 7/11. Крушение поезда с человеческими жертвами и описание тех, кто погиб, (К) — узлы 2/3, 9/3, 10/3 и 14/7 (некоторые сюжетные узлы для данной ситуации фактически идентичны — это доказательство того, что в реальности сюжетных узлов журналистики даже меньше, чем теоретические 150). Импичмент президента (И) — узлы 7/3, 8/9, 7/9 и 8/9. Клиническая смерть пациента, из состояния которой его вывели, (С) — узел 14/4.

170

Даже сенсационная новинка — клонирование человека (Ч), подразумевается 6-м этапом жизненного цикла, то есть содержится в нашей матрице. Прежде всего это узел 1/4. Что уж говорить о спортивном рекорде (Р) — узел 7/6 или 7/11. Или о случае, когда кто-то потерял все свои сбережения в ходе реформ, (П) — узлы 6/5 и 8/5 и, возможно, 5/5. Дальнейшую проверку этой лишь отчасти умозрительной и отчасти, естественно, схематизированной (утрированной) матрицы доверяю всем желающим. Кстати, она может быть несколько иной: кто-то иначе обозначит этапы жизненного цикла и насчитает их не 15, а больше. Кто-то по-другому квалифицирует основные коллизии (отклонения от нормы). Но главное: и того, и другого будет не так уж и много — не сотни и не десятки даже. То есть всё равно сюжетных узлов наберется не более двух сотен, а если отбросить содержательные совпадения, то всё равно — те же полторы сотни максимум. Что и требовалось доказать. А далее — любой журналистский текст вы легко разложите на сюжетные узлы, содержащиеся в моей (или вашей) матрице. В небольших по объему материалах их будет 1—3, в средних — 5—7. В самых больших и сложных, если только, конечно, не написана какая-нибудь семейная сага, — чуть более десятка. С этим набором стандартных сюжетных узлов, взятых из жизни, и работает журналист, как из кубиков, составляя из них свои тексты. И кубики одни и те же. Да и комбинации их повторяются. Ибо в конечном итоге все крушения всех поездов похожи друг на друга, как и все успешные полеты в космос или все президентские выборы. С точки зрения журналистики, то есть общественного знания и сознания, конечно. Человек, находящийся в эпицентре события, естественно, переживает эти стандартные ситуации как нечто исключительное и абсолютно новое. Но ЖУРНАЛИСТИКА, ПОЧТИ ВСЕГДА СООБЩАЯ О ЧАСТНОМ, ИНДИВИДУАЛЬНОМ, ПО СУТИ РАБОТАЕТ С КОЛЛЕКТИВНЫМ, ОБЩЕСТВЕННЫМ, МАССОВЫМ.

Ибо массова ее аудитория. Индивидуальное переживание участника стандартной жизненной ситуации может быть очень сильным и даже представлять интерес для журналистики, но лишь в случае резкого отклонения от нормы. Неразделенная любовь — норма. Сильные переживания при этом — тоже норма. Самоубийство от неразделенной любви — резкое отклонение от нормы, а потому привлекает журналистов и становится предметом многочисленных публикаций в СМИ. Если количество суицидов от неразделенной любви становится значительным (несколько событий в год), то здесь журналистов привлекает уже масштаб. Если два-три самоубийства подряд совершаются новым способом, так, как не совершались ранее, даже если поводы к самоубийствам были более чем банальны, это тут же попадает в поле повышенного внимания общества, а значит — становится актуальным для СМИ. Так работает сформулированная мною ранее в этой лекции максима. Но она существует и работает только потому, что есть еще более фундаментальная максима, которую по исторической справедливости надо бы назвать максимой имени Льва Толстого. Он, как известно, начал «Анну Каренину» словами, которые уже должны были всплыть в вашем сознании под впечатлением моих рассуждений и особенно отдельных фраз из этой лекции: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему». По сути Лев Толстой написал именно то, что я хочу доказать в этой лекции. ЖИЗНЬ СТАНДАРТНА («ВСЕ СЧАСТЛИВЫЕ СЕМЬИ ПОХОЖИ ДРУГ НА ДРУГА»), ПОТОМУ ЖУРНАЛИСТИКА И ОПИСЫВАЕТ ЕЕ ЧЕРЕЗ ПЕРЕДАЧУ СТАНДАРТНЫХ СЮЖЕТНЫХ УЗЛОВ, НО СОСРЕДОТОЧИВАЯ ВНИМАНИЕ НА ЛЮБОМ ОТКЛОНЕНИИ ОТ СТАНДАРТА («НЕСЧАСТЛИВЫЕ СЕМЬИ»).

171

ОСОБО ПРИВЛЕКАЮТ ЖУРНАЛИСТИКУ РЕЗКИЕ ОТКЛОНЕНИЯ ОТ СТАНДАРТА, ОТ НОРМЫ. ОДНАКО И СТАНДАРТНЫЕ ОТКЛОНЕНИЯ ОТ НОРМЫ, И АНОМАЛЬНЫЕ ВСЁ РАВНО ВПИСЫВАЮТСЯ В МАТРИЦУ СТАНДАРТНЫХ СЮЖЕТНЫХ УЗЛОВ ЖУРНАЛИСТИКИ.

Кстати, с точки зрения журналистики, афоризм Толстого нужно бы несколько уточнить, лишив его изящной лапидарности. ВСЕ СЧАСТЛИВЫЕ СЕМЬИ ПОХОЖИ ДРУГ НА ДРУГА, ВСЕ НЕСЧАСТНЫЕ — ТОЖЕ ПОХОЖИ. НО ЖУРНАЛИСТИКУ БОЛЬШЕ ИНТЕРЕСУЮТ НЕСЧАСТНЫЕ СЕМЬИ, ПОЭТОМУ В СМИ ИЗ НЕСЧАСТЬЯ ДЕЛАЮТ СОБЫТИЕ, А СЧАСТЬЕ — ПРОСТО НЕ ЗАМЕЧАЮТ.

Следствием такого положения вещей, в частности, является то, что есть одна книга, в которой наиболее полно изложены излюбленные журналистские жизненные ситуации. Надеюсь, несколько осмыслив сказанное в этой лекции, вы сами назовете мне эту книгу — при нашей следующей встрече. Если к тому времени не догадаетесь — я дам ответ сам. А теперь от чисто человеческого перейдем к общественно человеческому, в частности — к политике, ибо матрица сюжетных узлов универсальна не только по отношению к описанию жизни человека. Она применима ко всему, чем интересуется журналистика. Начало и конец ведь есть у всего. У партий, например. Вот партия создана (1-й этап — рождение). Вот она пишет себе программу, сначала не совсем удачную (3-й — учеба). Вот она впервые участвует в выборах (4-й). Вот создает коалицию (6-й). Вот побеждает на парламентских выборах (7-й, 8-й). Вот делится на два крыла (9-й или 11-й). Вот ее уже нет, но ее постоянно вспоминают — КПСС, например (15-й). Только отклонения от нормы у партии не всегда такие, как у человека. Норма (1-й) — это скорее одиночество, а не создание семьи, то есть коалиции. Пожалуй, и вся разница. Хотите взять жизнь страны или государства? И здесь наша универсальная матрица даст все возможные варианты развития их истории. Попробуйте сами на примере хоть США, хоть России, хоть Кот-д’Ивуар. Более того, в нашей матрице заложены основные, значимые для журналистики (то есть схематичного оперативного описания) этапы и коллизии жизни как общественных идей (либерализм в России, например), так и обычных событий-происшествий. Пожар рождается, разгорается (взрослеет), порождает другие пожары (семья, дети), либо гасится пожарными (сокращение жизненного цикла). Или гасится неудачно (умножение этапов этого цикла) — разгорается вновь. В каждом журналистском материале фигурируют, как правило, два-три главных «героя»: человек (люди), общественный феномен (институт, событие, идея) и неожиданное происшествие (госпереворот, крушение поезда) или ожидавшееся событие (очередные выборы, речь президента, бесчинства футбольных фанатов после матча). Комбинация краткосрочной истории (два-три часа, два-три дня, две-три недели) человека или феномена и случившегося с ними события или происшествия — это и есть журналистский материал, набранный из этих трех-четырех взаимодействующих в данном месте и в данный момент времени (здесь и теперь) элементов жизни. Вот и всё. Просто, стандартно, стремительно. А теперь, прежде чем вернуться к основным жанрам, стандарту стандартов журналистики, поговорим о времени, феномене, с которым у журналистики воистину свои, особые отношения.

172

Лекция 17

Феномен времени в журналистике Прогноз как высшая форма журналистского мастерства Начну эту лекцию, как и обещал, с вопроса. В какой всем известной, но чаще только по названию, книге изложены жизненные ситуации, наиболее любимые СМИ? Жду ваших ответов. Библия? Нет. «Декамерон»? Уже ближе. Учебник зоологии? Остроумно и почти в точку. Но всё же не то. Что? Правильно — Уголовный кодекс! Сборник, в котором собраны и описаны наиболее распространенные отклонения от стандартного поведения людей. Не случайно один из песенных героев Высоцкого говорил, что он открывает кодекс на любой странице и, не отрываясь, читает до конца. УК — ВТОРАЯ ПОСЛЕ ДАННОГО КУРСА ЛЕКЦИЙ КНИГА, КОТОРУЮ Я БЫ СОВЕТОВАЛ ПРОЧИТАТЬ ВСЕМ, КТО СОБИРАЕТСЯ ЗАНИМАТЬСЯ ЖУРНАЛИСТИКОЙ.

Тем более что, помимо прочего, это еще и самый краткий и доступный учебник психологии, которую журналисту тоже неплохо бы знать. Далее уже можно обратиться и к «Декамерону» с Библией. А теперь — к теме настоящей лекции. У журналистики со временем сложные и очень интимные (в смысле близости) отношения. Я попытаюсь рассказать о них, но заранее предупреждаю, что этот, казалось бы, достаточно отвлеченный, рассказ имеет очень практический смысл. Какой? Не самым прозорливым это станет ясно в конце лекции, а самые смекалистые догадаются об этом гораздо раньше. Я уже говорил в начале этого курса о парадоксальности временного фактора в журналистике. Вот выходит газета, помеченная сегодняшним числом, — сегодняшняя газета. Но в ней — в полном противоречии с тем, как ее именуют, вчерашние новости (кстати, уже известные нам из сообщений радио и телевидения). Есть, конечно, кое-что и о сегодняшних событиях. Иногда этого кое-чего довольно много. О самых простых либо неизбежных в силу каких-то причин событиях (например, протокольных) говорится как о том, что случается (случится) непременно («Сегодня начинается визит президента России во Францию», «Сегодня открывается чемпионат мира по футболу»). Несмотря на то, что такие события редко отменяются или откладываются, это всё равно не более чем предположение, но не выдаваемое за таковое. О более сложных сегодняшних событиях «сегодняшние» газеты пишут более осторожно — отделяя то, что случится точно (наступит утро, начнется рабочий день), от того, что скорее всего случится (первым депутаты рассмотрят вопрос о реформе электроэнергетики), и особенно от того, что может случиться, а может и не произойти (на заседание приглашен глава РАО «ЕЭС России», но до последнего момента депутаты не будут знать, приедет ли он в Думу сам или пришлет одного из своих заместителей). Хочу обратить ваше внимание на следующее: в описании того, что случится наверняка или почти наверняка, все СМИ более или менее одинаковы. Различия начинаются там, где возникает неясность, альтернативность, вероятность развития события по разным сценариям. Строго говоря, телевидение действует так же, как и печатные СМИ, просто зазор между тем,

173

что уже случилось, и тем, что еще случится, у него резко сокращен и на самых мощных каналах сводится, помимо ночного периода, к одному—трем часам — времени разноса выпусков новостей по эфирной сетке. Правда, во время «прямых включений», «живого эфира» на ТВ и радио электронные СМИ передают информацию абсолютно синхронно тому, как она рождается. Но это бывает не так уж и часто и касается в основном спортивных соревнований, некоторых помпезных зрелищных мероприятий и самых важных политических событий, но всё равно — чаще в их протокольном варианте. По сути, даже ноу-хау CNN — прямые репортажи из Багдада, который бомбили американцы во время войны 1991 года (операция «Буря в пустыне»), давали не слишком много и для понимания сути событий и для представления о том, что происходило. В данном случае просто потому, что военная акция как событие гораздо объемнее даже пространственно, чем то, что могут охватить 5—6 телекамер, которые ведут прямой репортаж. Однако нельзя игнорировать значимость, иногда колоссальную, прямого телеэфира для самого хода даже самых важных политических событий и влияния такого прямого эфира на то, как эти события сказываются на жизни (и истории) в целом — в том случае, если само событие пространственно соразмерно охвату телекамеры (а проще говоря — человеческому глазу). В истории современной России мы, по крайней мере, дважды могли в этом убедиться, а именно: во время постоянных прямых трансляций со всех заседаний первого Съезда народных депутатов СССР (1989 год) и во время прямой трансляции CNN расстрела Белого дома, где заседали Съезд народных депутатов и Верховный Совет России, в октябре 1993 года. Оба раза — и это очевидно — эти прямые трансляции стали одним из решающих факторов, которые повлияли и на ход этих событий, и на оценку их аудиторией (гражданами страны), и на развитие новейшей истории России. Однако здесь сразу же нужно сделать оговорку. Это влияние было таковым только потому, что журналистика как профессия в ее нынешнем реальном существовании в моменты этих прямых трансляций по сути была изъята из СМИ. Ведь дело делали не комментаторы, не интерпретаторы, даже не просто «объективные» информаторы, а всего лишь операторы, видео- и звукорежиссеры. В том-то и фокус, что это тот редкий случай, когда — можете выбрать любую формулу из двух — из журналистики полностью изъяли журналистику или журналистика становилась тем, чем она первородно являлась, но чем сохранить себя не смогла. Первый Съезд народных депутатов СССР и события 4—5 октября 1993 года в Москве, между прочим, особо отчетливо продемонстрировали, что ЧИСТАЯ, НИ С ЧЕМ НЕ СМЕШАННАЯ ПРАВДА ЕСТЬ ГОРАЗДО БОЛЕЕ СИЛЬНОЕ ОРУЖИЕ, ЧЕМ ЛЮБАЯ ЛОЖЬ ИЛИ СМЕСЬ ПРАВДЫ И ЛЖИ. ПОЭТОМУ ЖУРНАЛИСТИКА И НЕ МОЖЕТ ПОСТОЯННО ИСПОЛЬЗОВАТЬ ТАКОЕ ОРУЖИЕ — СЛИШКОМ НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ МОЖЕТ БЫТЬ ЭФФЕКТ.

Кстати, помнится, в начале моего курса, кажется во Введении, я бросил фразу, что ложь — это часть правды, обещав объяснить ее позже, но, кажется, так этого и не сделал. Исправлюсь — сейчас подходящий момент. Представим (не так уж это и трудно), что политик врет. Журналист честно передает его слова (не подозревая, что политик соврал). Вот вам и ложь как часть правды. Бывают и более сложные случаи, но схема, думаю, уже ясна. Но вернемся к проблеме времени. Итак, первое, что мы зафиксировали: внешне в журналистике оно всегда (почти всегда) — реально прошлое. Второе, что я бы отметил, — время в журналистике обратимо, в ней есть сослагательное наклонение. Что я имею в виду? А то, что плотность работы электронных и даже печатных, в основном ежедневных, СМИ такова, что они имеют возможность почти незаметно для не

174

слишком внимательной части аудитории ошибаться в описании событий, а затем исправлять свои ошибки. Конечно, этого пытаются избежать (главным образом из-за конкуренции с другими), но всё равно это происходит постоянно. Вот в двухчасовом выпуске новостей сообщается о том, что в здании парламента заложена бомба, и в трехчасовом — что прежняя информация не подтвердилась или вообще была ложной. Пресса, включая электронную, может работать так прежде всего потому, что аудиторию интересует только сегодняшний номер газеты, только свежий выпуск новостей, только идущая в данный момент телепрограмма. Люди не хранят старые номера газет, они не смотрят вчерашние новости (да их и не показывают). Журналистика сиюминутна, актуальна, преходяща. Для аудитории она существует только в тот момент, когда эта аудитория смотрит телевизор или погружается в чтение свежего номера газеты. (В скобках замечу, что в своих рассуждениях я игнорирую, естественно, профессиональных потребителей СМИ — политиков, политологов, социологов и т. п., сегодня, кстати, довольно многочисленных. Но не они главная аудитория журналистики.) Каждый журналист в отдельности и журналистика в целом остро переживает эту «несправедливость». Поэтому вне журналистики журналисты пишут книги — как оригинальные, так и брошюруя в них свои уже печатавшиеся в прессе статьи. А в самой журналистике эта неудовлетворенность сиюминутностью своей и своих творений родила статьи с продолжением и циклы статей под одним названием, ежедневные и еженедельные авторские колонки (так даже возникла одна из журналистских профессий — колумнист), регулярно идущие в строго фиксированное время передачи на радио и телевидении, словом, все те циклические или серийные программы и рубрики, которые в какой-то степени определяют архитектонику современных СМИ. Третий срез отношений журналистики со временем — это все-таки ее актуальность, то есть нацеленность на то, что волнует людей сегодня. Под «сегодня» подразумевается не только день выхода очередного выпуска СМИ, а Большое сегодня — всё сегодня, охватывающее от нескольких дней до — иногда и довольно часто — нескольких лет. Например, для России последних лет таким многолетним Большим сегодня являются взаимоотношения с Чечней и все, что ныне вбирает в себя такое неопределенно-конкретное слово как «реформы». Исторические тексты и программы, появляющиеся в СМИ, практически всегда в связи с каким-то актуальным поводом, с событиями, происходящими сегодня. Самый банальный случай — это исторические даты, то есть дни официального (принудительного) поминания конкретных событий и имен прошлого. Более сложный, но и гораздо чаще встречающийся случай — это актуальнособытийная, а не собственно историческая (мемориальная) актуальность. В последние годы появились тысячи публикаций и телесюжетов о Кавказской войне в XIX веке, имаме Шамиле и т. п. А также о реформах Александра II и Петра Столыпина. Итак, ЖУРНАЛИСТЫ ВСЕГДА СООБЩАЮТ О ПРОШЛОМ, ЭТО ПРОШЛОЕ В ЖУРНАЛИСТИКЕ ОБРАТИМО, И ПРИ ЭТОМ ЖУРНАЛИСТИКА ЖИВЕТ ТОЛЬКО СЕГОДНЯШНИМ ДНЕМ, ТОЛЬКО ЕГО ИНТЕРЕСАМИ.

Прежде чем сообщить вам, что всё это не является главным интересом журналистики, я бы отметил только, что журналистику отличает еще и собственное отношение со временем — не как с темой, а как с физической реальностью. Темпоритм журналистики совершенно своеобразен. Кажется, я уже упоминал об этом, но в данной лекции не грех повторить: физически для журналиста время непрерывно (авиаконструктор может не быть авиаконструктором вне своего бюро — одержимые гении не в счет, а журналист — журналист всегда, ибо всегда получает информацию — хотя бы из других

175

постоянно работающих СМИ), но неравномерно и конечно. По мере приближения выхода в эфир, срока сдачи статьи в номер и т. п. время для журналиста всё уплотняется и уплотняется, а в момент закрытия номера (сдачи номера в типографию), окончания записи передачи или выхода из эфира (если передача идет в прямом эфире) время для журналиста на некоторое время, да простится мне эта столь уместная здесь тавтология, прерывается — до начала следующего личного или корпоративного временного (производственного) цикла. Это совсем уж интимные отношения. Теперь о главном для журналистики времени. Это, конечно, не настоящее и не прошлое, а будущее. Будущее — потому, что АУДИТОРИЮ ЖУРНАЛИСТИКИ, ТО ЕСТЬ ЛЮДЕЙ, ПО СУТИ БОЛЬШЕ ВСЕГО ВОЛНУЕТ БУДУЩЕЕ (СВОЕ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО), ДАЖЕ ТОГДА, КОГДА В ЦЕНТРЕ ИХ ВНИМАНИЯ ОКАЗЫВАЮТСЯ (ВСЛЕД ЗА ЖУРНАЛИСТОМ) СОБЫТИЯ НАСТОЯЩЕГО И ПРОШЛОГО.

Иногда это очевидно. Например, всё, что связано с выборами, военными конфликтами, спортом, деятельностью правительства, экономикой и т. д. и т. п. Всех интересует: кто станет будущим президентом, кто победит в войне, будет ли побит рекорд, снизит ли правительство налоги, не возрастет ли инфляция? Всё это — будущее. И именно об этом пишут газеты и рассказывают телепрограммы — даже тогда, когда речь идет о вчерашнем парламентском кризисе, о сегодняшней неудаче наших военных, о стабильности курса рубля за последние полтора года. Многократно мною цитировавшийся Ортега-и-Гассет писал: «Буквально всё обретет для человека смысл только как функция будущего». ЖУРНАЛИСТИКА ЕСТЬ БЕЗУСЛОВНАЯ ФУНКЦИЯ БУДУЩЕГО.

Именно в этом своем качестве она более всего интересует людей. И актуальность журналистики (то, что она живет сегодняшним днем) привлекательна для аудитории просто потому, что сегодняшнее — осязаемей, более знакомо, больше волнует возможностью изменить его своим решением (прошлое уже не изменишь, будущее — еще не изменить, ибо точно не знаешь, каким оно будет). Но всё это внешнее. Настоящая актуальность сегодняшнего как раз в том, что оно есть начало будущего, что, поняв его, — ты это будущее узнаешь, а следовательно, сможешь уже сегодня это будущее скорректировать или, на худой случай, к нему приспособиться. Вот почему ПРОГНОЗ ЕСТЬ ВЕНЕЦ ЖУРНАЛИСТИКИ КАК ТВОРЧЕСТВА И ПРОФЕССИИ.

Вот почему если в журналистском материале нет скрытого или явного прогноза, этот материал забудется сразу после прочтения и больше не будет никому нужен. Вот почему сегодня даже многие серьезные СМИ переполнены бредом астрологических прогнозов. Вот почему газеты печатают не описание погоды вчерашнего дня (как они делают со всеми остальными событиями), а прогнозы погоды на сегодня (то есть на остаток того дня, когда выходит утренняя газета) и на завтра. Почему газеты не печатают столь же определенные и столь же концентрированные прогнозы событий и действий людей, как это делается с прогнозами погоды? По двум причинам. Вопервых, исполненные так же лапидарно, как и погодные, другие прогнозы очень легко проверяются, и свалить ответственность в случае ошибки на Гидрометеоцентр будет нельзя. Вовторых, журналисты — это все-таки писатели. Им недостаточно просто сказать: завтра случится

176

то-то. Им нужно продемонстрировать изысканность и эксклюзивность логики, которая привела их к такому выводу. Кроме того, для убедительности прогноза в журналистике чаще всего необходимо продемонстрировать свою информированность, то есть доказать, что он опирается на знание, в частности на такое знание, которого нет у других. Наконец, журналистика — это не наука, а потому в нее всегда необходимо вносить нечто «человеческое». А всё это требует пространства для изложения. С учетом сказанного — взгляните в тексты газет и еженедельников, вслушайтесь в теле- и радиокомментарии. Вы увидите и услышите, что все они просто переполнены скрытыми и явными прогнозами. И ИМЕННО ЗА ТОЧНОСТЬ ЭТИХ ПРОГНОЗОВ И ИДЕТ ГЛАВНОЕ СОРЕВНОВАНИЕ В СМИ.

И тут все равны — бульварные СМИ и качественные, телевидение и печатная пресса. Никто не имеет первоначального преимущества. Информация и прогноз, этим в принципе исчерпывается содержание СМИ в той их части, которая делает их СМИ, а не просто кулинарными книгами, каталогами мод и сборниками слухов о звездах политики, спорта, бизнеса, искусства и маргинальных ответвлений от всего этого (политменьшинства, сексменьшинства, бизнесменьшинства и т. д.). Правда, прогноз в журналистике нужно не только уметь давать, но и уметь давать вовремя. Дашь раньше, чем он затребован аудиторией, его никто не заметит и только ты сам будешь знать, что предсказал что-то раньше других. Уж коллеги-то точно об этом не скажут, хотя вряд ли не заметят. Дашь прогноз позже времени — он превратится в банальность, известную всем. ПРОГНОЗ НУЖНО ДАТЬ ТОГДА, КОГДА ТРЕВОГА (ЖЕЛАНИЕ ПОЛУЧИТЬ ОТВЕТ) МАКСИМАЛЬНА, А САМИХ ОТВЕТОВ (ПРОГНОЗОВ) ЕЩЕ КРАЙНЕ МАЛО ИЛИ ОНИ ЕЩЕ ОЧЕНЬ РАСПЛЫВЧАТЫ, НЕ УДОВЛЕТВОРЯЮТ АУДИТОРИЮ СВОЕЙ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ, ИНЫМИ СЛОВАМИ — НЕДОСТАТКОМ ОПТИМИЗМА (НЕ ГАРАНТИРОВАНО, ЧТО БУДЕТ ТАК, КАК ХОЧЕТ АУДИТОРИЯ) ИЛИ, НАОБОРОТ, ПЕССИМИЗМОМ (БУДЕТ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК ХОЧЕТ АУДИТОРИЯ).

Прогнозы можно давать и одновременно с другими, но при этом надо либо встроиться в прогностическую панель (встать в ряд с другими авторитетными прогнозистами), либо самому эту панель в своем тексте сформировать. Если в вашей статье нет прогноза, выбросьте ее в корзину (хотя можно и напечатать, раз иного под рукой нет). Прогноз — король аналитической журналистики. Как его грамотно составить? В общем-то это целая отдельная наука, требующая и отдельной книги. Даже если речь идет о журналистском (более вольном, или фривольном, и менее ответственном, чем у экспертов, прогнозе). Но все-таки несколько советов я дам. Разумеется, я не беру тот случай, когда кто-то просто располагает неизвестной другим журналистам, как сейчас модно выражаться, инсайдерской информацией. УДАЧНЫЙ ПРОГНОЗ НЕВОЗМОЖЕН, ЕСЛИ НЕ ОПИРАТЬСЯ НА ПЯТЬ ОСНОВАНИЙ: (1) НА ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ, ХОТЬ В КАКОЙ-ТО МЕРЕ, ЗНАНИЯ; (2) НА ЗНАНИЕ ЛЮДЕЙ, ДЕЙСТВИЯ КОТОРЫХ ПРОГНОЗИРУЮТСЯ; (3) НА ЗНАНИЕ О ТОМ, ЧТО В ПОЛИТИКЕ, КАК И В ЖИЗНИ, НЕ СЛУЧАЕТСЯ НИЧЕГО НОВОГО, А СЛЕДОВАТЕЛЬНО, В ПРОШЛЫХ СОБЫТИЯХ НАДО ИСКАТЬ ОПОРУ ДЛЯ ПРЕДСКАЗАНИЯ БУДУЩЕГО; (4) НА ИНТУИЦИЮ И УМЕНИЕ РИСКОВАТЬ (В ПРОГНОЗЕ); (5) НА УМЕНИЕ ОТРЕШИТЬСЯ ОТ ЖЕЛАНИЯ СПРОГНОЗИРОВАТЬ ТО, ЧТО ХОЧЕТСЯ.

Однако большинство удачных прогнозов, появляющихся в СМИ, по моим наблюдениям, основываются все-таки на скрытом от аудитории и коллег знании более или менее точной информации относительно того, что случится (но и это, в конечном итоге, заслуга журналиста,

177

доказательство его профессионализма, хотя и не в сфере собственно прогнозирования), а также на умелой компиляции чужих прогнозов, высказанных ранее, но прошедших незаметно для публики. Для прогноза же в чистом виде, если иметь в виду ход политических процессов, главное — знания. В 2000 и 2001 годах вся наша пресса была переполнена прогнозами относительно того, кто победит в ходе Большой медийной войны — Путин или Гусинский, Путин или Березовский. И очень многие журналисты (и даже эксперты!) — писали и говорили: Гусинский, Березовский. Не исключено, что они просто выдавали (в виде прогноза) желаемое за действительное. Я же руководствовался простым, но фундаментальным знанием: государство не может быть слабее одного из субъектов, пусть даже очень мощных, внутри своей страны. Если оно слабее — оно рушится (а в момент прихода к власти Путина этого не было). А раз не рушится, оно победит других субъектов политики не то что по одиночке, но даже и в совокупности. Короче говоря: государство, пока оно есть, победить нельзя. Это дало мне основание для прогноза победы Путина (а он выступал в тот момент от лица государства) над Гусинским (это я писал и говорил открыто) и над Березовским (в силу понятных обстоятельств, здесь я обходился экивоками, которые, впрочем, сам Березовский прекрасно понимал), и прогноз оказался точным. Другой случай — когда прогнозирование касается поступков конкретных людей. В августе 1999 года, после назначения Путина премьер-министром и фактически преемником Ельцина, я написал статью «Железная логика президентских загогулин», кстати, крайне понравившуюся моим друзьям и превосходным политологам Лилии Шевцовой и Игорю Клямкину, в которой дал, к сожалению, запоздалый, обратный прогноз. Суть его была в том, что все действия Ельцина, начиная с того момента, как он отправил в отставку Черномырдина, определялись поиском преемника (как актуальной сублимацией единственного его политического инстинкта — инстинкта личной власти). Если бы мне, писал я, пришло это в голову на полтора года раньше, насколько проще было бы предсказывать все действия Ельцина в 1998—1999 годах. Но, добавлю сейчас, фундаментальных знаний не хватило. Мысль о том, что глава страны в последние годы власти думает только о продлении себя в преемнике, была нова для российской политики XX века (это теперь она — банальность), ибо реального опыта такой политики мы не имели (Горбачев вынужден был уйти гораздо раньше того срока, который отмерил себе во главе государства, и о преемнике даже не помышлял); не была эта проблема актуальной и для Сталина, Хрущева, Брежнева). На этом пока всё. Я, безусловно, коснусь еще темы журналистского прогнозирования, когда буду рассказывать о том, как писать аналитические статьи. Там, возможно, обнажатся и новые повороты этой интереснейшей темы.

178

Лекция 18

Информация простая и сложная Я вновь, после рассказа о стандартных жизненных ситуациях, неизбежно отражающихся в журналистских текстах, и феномене времени в журналистике, возвращаюсь к собственно журналистским стандартам подачи материалов — к основным классическим жанрам, каковых четыре: информация, репортаж, интервью, статья. Последний жанр имеет два самостоятельных подвида — статья аналитическая и статья публицистическая. Каждый из этих жанров я разберу подробно. Кроме того, я расскажу о пятом жанре, складывающемся или, быть может, уже сложившемся сегодня благодаря телевидению, и отсюда проникающем и в печать, — о жанре игры, который в наиболее распространенных своих вариантах часто называется ток-шоу. Начну с самого распространенного и простого — с информации. Повторю ранее уже данное мной определение: Информация — это короткое (чаще всего) сообщение о только что случившемся событии; сообщение, являющееся новостью для аудитории данного СМИ. Прежде чем уточнить это определение, соответственно расширив его через конкретизацию, сделаю несколько пояснений. Прежде всего о новостном характере информации. В принципе, всякое короткое сообщение в СМИ на редакционном жаргоне называется информацией. Например: «11 января состоится первое заседание Государственной думы нового состава». Когда такое сообщение появляется первый раз — это новость. А появиться оно может задолго до события, ибо дата такого заседания, как правило, известна уже накануне выборов. СМИ, получившие возможность дать такое сообщение, естественно, это делают. Но в сравнении с самим фактом выборов эта новость довольно малосущественна. Накануне выборов главный интерес вызывает вопрос — какое количество мест получат в парламенте те или иные партии. Более того, в принципе выборы вообще могут не состояться в назначенный срок, например, из-за неявки избирателей, хотя такого пока еще в России на федеральном уровне не случалось (на выборах в региональные законодательные собрания — случалось и не раз). То есть данная информация содержит безусловно важную новость, но эта новость еще не слишком актуальна. Актуальнее ее сами выборы, расклад сил, который образуется в результате их проведения. Поэтому, когда выборы состоялись, голоса подсчитаны, места в Думе распределены, уже не новая для читателя, слушателя или зрителя информация о дате первого заседания новой Думы публикуется и передается еще раз. Зачем? Просто, чтобы напомнить аудитории об этом? Нет. Дело в том, что в полном смысле слова информацией в журналистике является не просто новость, а актуальная новость — новость, имеющая интерес именно сегодня, в эти дни, в эти часы. СМИ ЖИВУТ СЕГОДНЯШНИМ ДНЕМ — ДЛЯ НИХ НОВО НЕ ТО, ЧТО ЯВЛЯЕТСЯ НОВОСТЬЮ ВООБЩЕ, А ТО, ЧТО ЯВЛЯЕТСЯ ЗНАЧИМОЙ, АКТУАЛЬНОЙ НОВОСТЬЮ СЕГОДНЯ, СЕЙЧАС, В МОМЕНТ ВЫХОДА ДАННОГО СМИ В СВЕТ.

Отсюда — многократное повторение уже не новых в принципе новостей в газетах, по радио и на телевидении. Далее. Газеты попадают к читателям лишь на следующий день после того, как, по крайней мере, вечерние и ночные выпуски теле- и радиопрограмм сообщили своей аудитории 99—100%

179

той информации, которая стала известна тележурналистам и радиожурналистам одновременно с газетчиками. Но первые и вторые имеют техническую возможность на несколько часов раньше предать их огласке. Зачем же газеты печатают уже явно известную большинству их читателей информацию? По четырем причинам. Первая. Каждое СМИ работает на свою аудиторию как эксклюзивный источник информации, хотя в реальности это и не так. Но таковы правила игры, нарушать которые нельзя по второй причине. Вторая причина. Если газета не сообщит о каком-либо событии, основываясь на том, что из выпусков теленовостей читатели и так уже обо всем знают, то она либо продемонстрирует, что журналисты этой газеты сами не знали данной новости (то есть свой непрофессионализм), либо отметит (для внимательного, конечно, читателя), что не считает эту новость важной, что эта новость проигнорирована специально, сознательно. Последнее, кстати, бывает нередко. Например, не только газеты, но почти все СМИ не оглашают и не публикуют, как правило, неприятных новостей о своих владельцах. Третья причина. Новости, то есть информации, в СМИ публикуются не врассыпную, не хаотично, а в определенном порядке. Причем сколь ни коротки новости (информации), на каждую дается конкретный объем: одно сообщение — 3 строки, другое — 5, третье — все 10. Размещая новость (информационное сообщение) в определенном порядке (на первой полосе или на внутренних, сверху полосы или снизу, отдельно от других или в общем наборе таких же коротких сообщений) и давая их определенным объемом (большим или меньшим), печатные СМИ тем самым ранжируют эти сообщения по важности, значимости. То есть — дают своей аудитории информационную картину дня, несколько отличающуюся от такой же картины в другом издании. А это уже — редакционная политика. И чуткий читатель ее улавливает даже только через одни новости, сообщаемые данным СМИ. На телевидении этот прием используется еще активнее и еще эффективнее. Если не происходит событий исключительной важности, то именно тем, какую новость ставят первой, второй и третьей в выпусках информационных передач ТВ, и отличаются разные каналы. Далее следует объем эфирного времени, выделяемый под каждую новость, и уж потом — наличие и содержание комментария к этой новости. Кстати, и в газетах комментирование той или иной новости есть способ выделения ее важности для аудитории. Как раз четвертой причиной того, почему газеты, несмотря на наличие ТВ и радио, регулярно печатают фактически вчерашние новости, является та, что газеты, не соревнуясь с ТВ или радио в скорости передачи новостей, соревнуются с ними, но особенно с конкурирующими газетами, в полноте этих сообщений (наличии значимых деталей) и в оригинальности, глубине и остроте комментариев (пусть самых коротких) к собственным же информационным сообщениям, в основе которых — те же новости, что и у других. При этом часть новостей в газетных публикациях уходит из информационных сообщений в статьи, написанные в связи с появлением этих сообщений (точнее — в связи с отраженными в них событиями). Таким образом на информационном поле идет постоянная конкурентная борьба между всеми СМИ, но особенно между СМИ одного вида. И никто не может от нее отказаться под предлогом того, что данная новость уже передана по радио и/или телевидению. Новостная, информационная составляющая работы всех СМИ (даже еженедельных) — фундаментальна. Ею нельзя пренебречь. Иначе вся оперативная журналистика свелась бы к передаче информационными агентствами своих сообщений прямо на аудиторию. Но ни один нормальный человек не будет подписываться на новостные ленты информационных агентств,

180

хотя сейчас это не составляет никакой проблемы, кроме денежной: плати и получай. Например, на свой домашний компьютер. Кстати, о компьютерах, точнее — об Интернете. Теперь, когда все более или менее профессиональные издания обзавелись собственными сетевыми аналогами, работающими в режиме on-line, информационная конкуренция даже между печатными СМИ — через конкуренцию их интернет-версий — усилилась. То есть значение информации (и ее оперативного получения и передачи своей аудитории и всему миру) вновь возросло. Правило «быстрее других» вновь стало актуальным и для газетчиков. Теперь об объеме информации. В принципе верно, что информация — есть краткое сообщение. Но это не абсолютное правило. Информация может быть любого объема. В моей личной редакторской практике был такой случай. В конце 1991 года должен был состояться внеочередной, XXIX съезд КПСС. На нем предполагалось принять новую программу КПСС. Интерес к ней был не чрезмерный, но все-таки очень большой. А вдруг будет что-то такое, что действительно остановит сползание страны к хаосу? Ничего «такого», к сожалению, не было, да и съезд не состоялся по причинам хорошо известным, но это — тема другого курса. Суть же произошедшего в следующем. По традиции проекты программ КПСС печатались накануне съездов исключительно в главных партийных печатных органах, каковым к тому времени оставалась фактически одна газета «Правда». До того текст документа хранился в глубочайшей тайне и был едва ли не большим государственным секретом, чем собственно военные секреты. Еще летом, в июле, один из журналистов тогдашней «Независимой газеты» (если не ошибаюсь, это был Евгений Красников) позвонил мне по телефону и сообщил, что его хороший знакомый сотрудник ЦК КПСС дал ему проект новой программы партии. На прочтение. Без права снятия копий. Снять копию было и невозможно, ибо журналист находился в здании ЦК. Но у него с собой был диктофон с достаточным числом кассет. Журналист предложил два варианта. Первый — он читает документ и пишет на основе этого большую статью. И это уже стало бы сенсацией. Однако второй вариант привлек меня гораздо больше. Поскольку сотрудник ЦК, давший документ, оставил журналиста у себя в кабинете, а сам ушел на несколько часов, то появилась возможность начитать весь текст на диктофон, в редакции расшифровать диктовку и опубликовать полный текст проекта раньше, чем газета «Правда». Это была бы уже сверхсенсация. Естественно, я выбрал этот вариант. В результате у нас не было времени ни внимательно читать документ, ни вдумываться в его содержание. Мы успели лишь механически расшифровать текст, отпечатать его и дать на вычитку корректорам. Словом, 23 июля «Независимая» вышла с полным текстом проекта новой программы КПСС. «Правда» сделала это только сутки или двое спустя. Полная победа новой демократической журналистики. Но что же представлял собой этот текст с точки зрения нашего разговора о газетных жанрах? Несмотря на свой объем — больше целой полосы формата А-2, — информация в чистом виде! Мы ничего не добавляли, ничего не комментировали, лишь сообщили полное содержание нового для аудитории (и для всего мира) документа. Информация. Правда, абсолютно эксклюзивная. Да, это не классический, а исключительный случай. Но он классически раскрывает суть того, что такое информация в журналистике и что объем — отнюдь не главная ее характеристика, а просто служебная. Поскольку новостей много, то для удобства использования каждое сообщение о них должно быть коротким. А главное, описание большинства событий со всеми значимыми для аудитории деталями можно уложить в пять-шесть, максимум десять предложений. Поэтомуто информационные сообщения в основном короткие. Но если новость выдающаяся, то

181

информация может быть любого объема. Здесь важна плотность информации — количество новых фактов на единицу текста. Прежде чем дать уточненное определение жанра информации в журналистике, доскажу, коль скоро я ее коснулся, историю с публикацией текста проекта программы КПСС в «Независимой». Михаил Горбачев, с которым у меня не были тогда такие теплые и дружеские отношения, как сейчас, был очень недоволен. И, если не ошибаюсь, даже сказал публично, что мы этот документ украли. Дело, однако, не в этом, а в том, что свободная журналистика, не всегда будучи добропорядочной (но в приведенном случае это не так), преследует иные цели, использует иные методы, чем партийная, государственная, и не имеет тех внешних запретов и внутренних табу, что журналистика партийная или государственная. Нашей целью (точнее, целью, поставленной перед нами обществом) было наиболее полное, наиболее оперативное и наиболее качественное информирование аудитории о важных для нее событиях — мы этой цели достигли. А теперь — полное определение жанра информации в журналистике. Выведем его на основе определений, данных мною ранее и, надеюсь, оставшихся если и не в вашем сознании, то хотя бы в подсознании, и приложения этих определений к стандартному примеру информации, приведенному в начале этой лекции: «11 января состоится первое заседание Государственной думы нового состава». То, что эта информация относится к будущему, облегчает нам задачу: о будущем мы знаем меньше, поэтому детали не путаются под ногами. Итак, нова ли эта информация? Мы договорились считать, что нова. И это уже хорошо. Эксклюзивна ли она? Скорее всего нет, ибо решение о назначении даты первого заседания Думы нового созыва принимает Центризбирком, не делая из этого никакой тайны и сразу же сообщая о своем решении всем. Информация не эксклюзивна, даже не очень оригинальна — после выборов новой Думы всегда происходит то же самое, но все-таки достаточно важна. Точна ли наша информация? На первый взгляд, да. Но если вдуматься, то не совсем. Она несколько неполна (в данном случае не по злому умыслу), а потому и не совсем точна. Полнота информации достигается небольшим уточнением, фактической части которого я уже касался раньше: «11 января, если выборы в Думу, назначенные на 14 декабря, буду признаны состоявшимися, откроется первое заседание Государственной думы нового состава». Вот это гораздо точнее. ИНФОРМАЦИЯ ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ О ТОЛЬКО ЧТО СЛУЧИВШЕМСЯ ИЛИ В СИЛУ ИНЫХ ПРИЧИН АКТУАЛЬНОМ СОБЫТИИ, ПЕРЕДАННОЕ ПОЛНО, ТО ЕСТЬ ВО ВСЕХ ЗНАЧИМЫХ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ СУТИ СОБЫТИЯ ДЕТАЛЯХ, НО БЕЗ КАКИХ-ЛИБО ПОДРОБНОСТЕЙ, ЯВЛЯЮЩИХСЯ ОЧЕВИДНЫМИ, ЛИШНИМИ ИЛИ НЕЭКСКЛЮЗИВНЫМИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ КОНКУРЕНЦИИ.

Но как конкретно информация должна быть составлена, написана? На сей счет, как хорошо известно, существует давно сложившаяся в англосаксонской журналистике формула, точнее две. Одна совсем короткая, другая — чуть длиннее. В информационном сообщении должны содержаться ответы на вопросы что произошло? где? когда? (короткий вариант) или что? где? когда? как? (иногда вместо «как?» в формулу вводят «с кем?») почему? (удлиненный вариант). Добавить здесь мало что можно. Но пояснить есть что. Еще раз вспомним информацию, которую я уже приводил в качестве примера: «11 января состоится первое заседание Государственной думы нового состава». Нужно ли делать уточнение относительно того, что Дума откроет свою работу 11 января лишь в том случае, если сами выборы состоятся? В принципе, да. Но если оно опускается, то

182

лишь по причине своей очевидности: первое заседание новой Думы может состояться, что понимают все, только в том случае, если состоятся сами выборы. То есть уточнение можно опустить, пожертвовав полнотой ради краткости. Но самом автору, журналисту, конечно, нужно помнить, что это уточнение опущено. Смотрим на нашу информацию с точки зрения формулы «что? где? когда?» и ее более полного варианта. «Что» есть. «Когда» тоже — в этом, в дате, главная новизна сообщения. Нет «где». Почему? Опять же из-за очевидности. Всем (кто интересуется подобной информацией) известно, что Дума заседает в Москве, в здании на Охотном ряду, в котором в советские времена располагался Госплан СССР (Государственный комитет по планированию), одно из самых могущественнейших ведомств Советского Союза. Если бы на сей раз Дума собиралась не в своем здании, а в каком-то ином, то это было бы новостью и, естественно, информация без этой новости не была бы полной. Прежде чем перейти к дальнейшему анализу того, что должно содержаться в информации, скажу еще несколько слов о том, какие бывают события (в том числе и происшествия). Все они по сути, как я уже подробно рассказывал, не оригинальны, стереотипны и, случаясь, отличаются от других в общем-то четырьмя характеристиками: • временем (отсюда вопрос «когда?»); • местом (отсюда вопрос «где?»); • объектом и/или субъектом (отсюда вопросы «что?» или «с кем?»); • отклонением или не отклонением от привычных масштаба и хода аналогичных событий (отсюда вопрос «как?»). И еще события отличаются уровнем своей внешней сложности, то есть — сложностью их описания или выяснения деталей. Я говорю именно о внешней сложности лишь потому, что мы рассуждаем с точки зрения внешнего наблюдателя, не участника события или происшествия. С точки зрения пострадавшего в автомобильной аварии данное событие — сложнейшее, уникальное, чрезвычайное. С точки зрения журналистики, внешней точки зрения, это очень простое и более чем стереотипное происшествие. Настолько простое и стереотипное, что о рядовых автопроисшествиях обычно и не сообщают. В каком случае сообщают? К этому есть несколько показаний: • кто-то из участников автопроисшествия известный человек; • больше, чем обычно, пострадавших, или хотя бы участников автопроисшествия; • больше, чем обычно, погибших, особенно если эти погибшие женщины или дети. Если серьезное автопроисшествие произошло с известным человеком (например, с президентом страны или даже только с автомобилем, в котором он ездит, хотя сам президент в данный момент в этом автомобиле не находился), если столкнулись десятки машин или если в результате пострадали или, того хуже, погибли дети, это точно первополосная информация, а при особо крупных авариях — и подшапочная, то есть главная, тема. Поэтому «с кем?» очень важно. Но обычно в ответе на вопрос «что?» подразумевается и «с кем?». Раз заседание Госдумы, то ясно, что с участием депутатов Думы, а не подростков из соседней школы. Если стало известно, что в первом заседании Думы примет участие и президент страны, то такое уточнение должно быть сделано в информации по двум причинам: (1) это не входит в стандарт думских заседаний, даже первых; (2) президент — исключительно важная политическая фигура, как правило, ньюсмейкер № 1 в стране (термин «ньюсмейкер» введен в

183

русскую журналистику из западной газетой «Коммерсантъ») — каждый его шаг отслеживается всеми СМИ вне зависимости от того, оригинален этот шаг или банален. Но обычно, повторюсь, «с кем?» входит в «что?» автоматически. Представим, что президент принял участие в первом заседании Госдумы. Усложнилось ли этим событие с точки зрения журналистики? Скорее всего, да. Даже если он просто провел в Думе 10 минут, выступил с кратчайшим приветствием типа «Поздравляю депутатов с избранием и желаю вам успехов в работе!». Зачем он приехал, если ранее этого не делал? С кем успел переговорить в Думе? С кем поздоровался лично? С какой миной сидел в зале заседаний? Кто его сопровождал? Ответы на эти вопросы должна содержать информация, написанная по следам события. И это уже сложная (по составу, если и не по смыслу) информация. Она неизбежно должна быть оснащена многими деталями. Иногда столь многими, что из них складывается уже не просто сообщение (то есть информация), а рассказ (когда приехал, в каком костюме, через какой вход вошел, кто был в свите и т. д.), то есть — репортаж, речь о котором впереди. Или вот теперь уже классический пример сложного события, порождающего сложную информацию — даже если она звучит или пишется в предельно сжатых объемах: события 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне. Разберем эти события с точки зрения журналистики. Мне приходилось комментировать трагедию 11 сентября 2001 года в тот день, когда она произошла, в ряде российских СМИ. Что я знал? Не более, чем другие русские журналисты. О чем я говорил? Как раз о том, что реально есть нового в этой трагедии. Я говорил: вдумаемся, с чем мы столкнулись? Акт политического терроризма — в этом нет ничего нового. Акт терроризма против США — тоже ничего нового. Теракт против Всемирного торгового центра в Нью-Йорке — но и это уже было. Теракт против американских военных (падение самолета на Пентагон) — тоже не исключительный случай. Новизна события в следующем: • масштабы теракта и число жертв; • его сложность и, что в этой связи наиболее удивительно, успешность; • его символическая продуманность, то есть исключительная политизированность; • то, что американцы это допустили. И потому главные вопросы, которые возникают: кто это сделал и как будут реагировать американцы? Вот пример сложной информации, в которой помимо банальных «что?», «где?», «когда?», «как?», «с кем?» сразу же, объективно, то есть помимо воли или пристрастности журналиста, появляются дополнительные суждения, дополнительные вопросы, иногда даже варианты ответов на них (то есть вроде бы то, что выходит за пределы информации). ПРОСТОЕ СОБЫТИЕ ОПИСЫВАЕТСЯ ПРОСТОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ. СЛОЖНОЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛНО И ПРОФЕССИОНАЛЬНО ОПИСАНО ТОЛЬКО СЛОЖНОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ.

Что это — нарушение правила объективности информации, ее, так сказать, содержательной сухости, лапидарности? Нет. Дело просто в том, что фактически большая часть информации (как журналистских текстов), которая доходит до аудитории, касается все-таки сложных событий. Простых событий слишком много, и они, за исключением официальных,

184

просто не влезают в свежие выпуски газет и теленовостей. Вот радио здесь выделяется, ибо на многих радиостанциях новости идут очень часто (порой раз в 15 минут) и передаются буквально одним-двумя предложениями. Сложная же информация неизбежно содержит (и должна содержать в себе) как минимум два, как максимум три содержательных пласта. Собственно информация о том, что произошло: голое перечисление фактов и значимых деталей (это то, что журналист должен передать в первую очередь, прежде всего иного — и если на иное нет времени, этим ограничиться). Первичный объективный комментарий — то есть введение данного события в ряд других, случившихся ранее, аналогичных или противоречащих данному («только вчера эти две страны подписали соглашение о перемирии, а сегодня возобновили военные действия»), словом — введение данного события в некий значимый для него контекст. Вторичный объективный комментарий — это прогноз (ибо очень многие события не краткосрочные, а длящиеся — несколько часов, а то и несколько дней), то есть информация о вариантах развития событий; предположения (максимально обоснованные, но чаще всего — по прецеденту, в силу неполноты знания обо всех деталях данного события) об участниках, причинах или виновниках случившегося. Кроме того, в сложных информациях мы часто видим и кратчайший субъективный комментарий — в виде краткой оценки какого-либо участника события, свидетеля, эксперта или самого автора информации или редакции. И всё это мы легко находим в сообщениях, которые публикуются в газетах и передаются по ТВ или радио. Причем первичный и вторичный комментарии, входящие в состав сложной информации, чаще всего выражаются буквально одной-двумя фразами. Они не должны доминировать (хотя в реальности это часто бывает) в информации. Они не должны быть вольными, абсолютно бездоказательными. Но они имеют право на существование. Редакция вправе требовать от журналиста только сухой информации, информации в чистом виде. Но аудитории редакция передает эту информацию уже несколько усложненной, в лучшем случае заполняя пустоты (когда голых фактов крайне мало) тем, что я называю первичным и вторичным объективными комментариями, в худшем — отсебятиной. При этом важно отметить, что очень часто источником первичной информации о событии, особенно происшествии (в момент которого никаких журналистов рядом не было), является ктото из его пристрастных участников либо даже из виновников. Предполагая или зная это, журналист не может не откомментировать факты или якобы факты, сообщенные такими лицами. Хотя бы соответствующими оговорками: «Свидетелей аварии не было, мы передаем информацию со слов машиниста сошедшего с рельсов поезда». Это не просто указание на источник, это — комментарий, означающий: не обязательно, что этот машинист точен в передаче фактов. Вспомним трагедию 2002 года с башкирским самолетом «Ту-154», столкнувшимся с американским военно-транспортным самолетом в небе над Германией по вине швейцарских авиадиспетчеров (она актуализировалась в начале 2004 года в связи с убийством одного из этих авиадиспетчеров). Вот классический пример того, как первые информационные сообщения, в том числе и в наших СМИ, все оказались лживыми (за исключением информации о сам‹м факте авиакатастрофы). Почему? Потому что они опирались (1) на якобы прецеденты — русские самолеты падают только по вине русских; (2) на источники одной стороны — швейцарской; (3) как оказалось, на источники, которые были заинтересованы в сокрытии правды.

185

Кстати, первые информационные сообщения о гибели «Ту-154» над Германией — это еще один пример того, что в СМИ часто ложь есть часть правды: ложь (виноваты летчики из России) была частью правды, то есть нашего представления о том, что наши самолеты разбиваются только по вине наших летчиков, но никогда — западных. Поэтому кто из читателей или редакторов может обвинить в субъективизме, в неумении владеть жанром информации того или тех журналистов, которые уже в первых своих сообщениях поставили некоторые вопросы или даже дали иную, чем все остальные, трактовку произошедшего? Не такая это простая, сухая и однозначная вещь — информация как жанр журналистики. Подведу некоторые итоги, акцентируя внимание заинтересованных читателей на парадоксах информации. Информация может быть очень длинной (превосходить по объему любые статьи) — пример с проектом новой программы КПСС. Информация может быть простой и о простом событии, и о сложном (тот же пример с проектом программы, если бы редакция не печатала весь текст программы, а передала ее суть в двух-трех фразах). Информация может быть сложной — даже о простом событии, а о сложном — чаще всего. Сложная информация (информация о событиях 11 сентября 2001 года) неизбежно включает в себя, как минимум, первичный и вторичный объективные комментарии, более того — она неполна без них. Наконец, ТОТ, КТО НЕ ОСМЕЛИВАЕТСЯ КРИТИЧЕСКИ ОСМЫСЛИТЬ ПЕРВИЧНУЮ ИНФОРМАЦИЮ ДАЖЕ О СТЕРЕОТИПНЫХ, ЧАСТО ПОВТОРЯЮЩИХСЯ СОБЫТИЯХ (ПРИМЕР С БАШКИРСКИМ «ТУ-154») И ДОВОЛЬСТВУЕТСЯ, ВРОДЕ БЫ СОБЛЮДАЯ ПРАВИЛА ИНФОРМАЦИОННОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ, ТРАНСЛЯЦИЕЙ ГОЛЫХ ФАКТОВ И СЛОВ ПЕРВЫХ СВИДЕТЕЛЕЙ, МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ В ПОЛОЖЕНИИ ИСТОЧНИКА ЛОЖНОЙ ИНФОРМАЦИИ.

И последнее. Умение грамотно (во всех смыслах) писать информационные сообщения — это на 90% навык. Но навык, в основе которого всё равно лежат правила, здравый смысл и критическое отношение к тому, что тебе сообщают. Почти каждодневно те или иные журналисты в тех или иных СМИ ловятся на удочку тех, кто умеет создавать внешне грамотную информацию лучше, чем сами журналисты. Да, информация — это не бином Ньютона. Но ВСЕГДА НАДО ЗНАТЬ ПРЕДЕЛЫ СВОЕЙ КОМПЕТЕНТНОСТИ В ЖУРНАЛИСТИКЕ И ПРЕДПОЛАГАТЬ, ЧТО МОГУТ НАЙТИСЬ ЛЮДИ БОЛЕЕ КОМПЕТЕНТНЫЕ ИЛИ ТАК СЛОЖАТСЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ЧТО ЛИЧНОЙ КОМПЕТЕНТНОСТИ ОКАЖЕТСЯ НЕДОСТАТОЧНО.

Обычно журналисты руководствуются этим правилом, но только тогда, когда пишут большие и сложные тексты (статьи или репортажи, называемые журналистскими расследованиями). При создании же «информационной заметки» об этом мало и редко кто думает. Впрочем, это и невозможно. Ибо многое в любой профессии делается автоматически. Значит, изложенная выше максима, безусловно золотая, должна сидеть у каждого журналиста в подсознании, концентрироваться в опыте и в интуиции. Это, собственно, и отличает профессионала от неофита или просто плохого работника. В следующий раз — о репортаже. Надо же наконец журналисту почувствовать себя писателем, к чему так многие и так безуспешно стремятся.

186

Лекция 19

Репортаж: убей в себе писателя После того, как в прошлой лекции я подробно, намеренно подробно, но, может быть, слишком подробно разобрал почти «по косточкам» жанр информации, перейду к репортажу. Напомню особо забывчивым, что репортаж, а также и интервью, я отношу к информационным жанрам. Если еще за некоторыми интервью (взятыми у экспертов, которые слишком известны и которым уже лень писать статьи собственной рукой) можно оставить эпитет «аналитическое», то само словосочетание, часто, кстати, звучащее по телевидению, «аналитический репортаж» возмущает меня до глубины профессиональной, если таковая есть, души. «Аналитический репортаж» — это оксюморон, то же, что «жареный лед». На аналитику сейчас претендуют все — она в моде, и она лучше, чем собственно информация, маскирует тенденциозность. Кроме того, жанры в практике тех или иных СМИ перемешиваются: к репортажу «присобачиваются» рассуждения их автора, комментарии, отсюда и появляется желание назвать репортаж аналитическим. Но, по крайней мере, в теории мы должны придерживаться чистоты определений. Иначе всякая теория теряет смысл. Никогда нельзя до конца разрушать классические схемы, поэтому я и придерживаюсь жанрового деления журналистики на информацию, репортаж, интервью, статью с добавлением новейшего, того, чего просто не было в классической журналистике, — игры. Если бы я был авангардистом в теории журналистики, то я бы сказал иначе. Да, в журналистике есть четыре жанра, причем первый имеет три разновидности. И эти жанры таковы: • информационный (информация, репортаж, интервью); • аналитический (статья, комментарий на ТВ); • игровой (собственно игра и большинство ток-шоу, а также некоторые «штучки», рожденные Интернетом, о которых позже). Это тоже можно считать верной схемой, но по сути лишь несколько трансформирующей классическую. Поскольку я так упорно настаиваю на своей схеме жанрового деления, мне придется в этом месте сделать крайне необходимое отступление, которое затем логично вернет нас вновь к теме репортажа. Всё внешнее разнообразие журналистских материалов, которое мы наблюдаем в СМИ, это есть не разнообразие жанров, а разнообразие употребляемых журналистами литературных приемов, то есть это не собственно журналистика, а уже писательство. Одна из моих уже прозвучавших максим гласит: «Журналистика не для гениев». Это вы помните. Ее бы следовало дополнить и парной к ней максимой: НЕТ ХУДШЕГО ЖУРНАЛИСТА, ЧЕМ ПИСАТЕЛЬ.

Из плохого журналиста может получится хороший писатель. Из любого писателя, что плохого, что хорошего, никогда не получится хороший журналист. Писателя надо гнать из газеты или с телевидения, если он там завелся. Мало того, что он сам не сделает ничего толкового, так еще и других развратит. Что такое писатель? Приведу одно из определений, но наиболее важное с точки зрения журналистики: писатель — это человек, создающий тексты, в которых его собственные фантазии, более или менее связанные с жизнью, чаще всего тоже его собственной, выдаются за описание

187

реальной жизни. То есть писатель занимается прямо противоположным тому, чем должен, обязан заниматься журналист. Мы имеем один очень яркий пример писателя, работающего журналистом. Я имею в виду Александра Проханова, главного редактора газеты «Завтра», знакомиться с которой обязан каждый интересующийся русской политикой и общественной мыслью человек. Газета «Завтра» неизмеримо скучная, хотя отдельные проблески интересного есть почти в каждом ее номере. И самое интересное — передовые статьи Александра Проханова. А раз он работает в газете, пусть даже главным редактором, что совсем не одно и то же, что журналист в точном смысле этого слова, то он уже журналист. Главные редакторы вообще редко пишут и в свои, и в чужие издания. Подозреваю, что многие — и не умеют, что, впрочем, не мешает некоторым из многих быть хорошими главными редакторами. Просто это разные профессии. Итак, Александр Проханов — журналист и, безусловно, писатель (какой, это отдельный вопрос). К чему же это приводит? Во-первых, и главное, к тому, что его публицистический талант (это бесспорно) и цветастый мифологизированный язык делают настолько уязвимыми для критики его статьи, что конечно же как собственно журналистика они не воспринимаются. Несколько утрируя, я сказал бы, что его статьи, эти стихотворения в прозе о погибели Русской земли, создают тот же эффект, что и собственно стихотворения, если бы они печатались взамен информаций, репортажей и статей. Может быть, это и совершенно точная информация, и абсолютно справедливые комментарии, но форма подачи того и другого лишает их внешних, первичных признаков точности и объективности. Форма убивает содержание. Второе, чем Проханов, писатель в газете, убивает журналистику газеты «Завтра», так это как раз своим публицистическим даром, то есть крайним субъективизмом, выраженным в слишком яркой форме. Публицистика необъективна по определению. В противоположном лагере у Проханова есть лишь два конкурента. Один из них (о втором, точнее о второй, я расскажу в лекции, посвященной такому жанру, как статья) Максим Соколов. Но Максим Соколов не пишет передовых и подшапочных статей, тем более в каждом номере «Известий», а Александр Проханов как раз это и делает в каждом номере «Завтра». Поэтому Максим Соколов яркостью своих текстов не убивает у читателей «Известий» желания читать и остальные материалы, пусть менее яркие, этой газеты. А Александр Проханов убивает. Нет никакой возможности (а ведь нужно) после знакомства с его открывающей каждый номер «Завтра» искрометной листовкой читать пусть брутальные, но на прохановском фоне удивительно нудные статьи остальных авторов этой газеты. Так писатель убивает журналистику и в себе, и в СМИ, в котором работает. В данном случае поразительно только то, что этот писатель — еще и главный редактор издания, о профессиональном процветании которого он обязан заботиться в силу своей должности. Лекция о репортаже, — зевнет вслух особо невоспитанный и недогадливый студент, — а господин профессор то о писателях, то вообще о Проханове. Не заговорился ли? Нет, господин студент, и своей недогадливостью вы будоражите во мне не лучшие, в преддверии экзамена, инстинкты. Информация — это жанр журналистики, связанный с писательством только тем, что и журналист, пишущий информацию, и писатель, пишущий то, что сейчас почему-то продолжает называться литературой, должны уметь писать, то есть грамотно (и в смысле орфографии тоже) передавать с помощью написанного текста то, что они хотят рассказать читателю. В этом ряду, кстати, стоит еще и, что удивительно, чиновник, который тоже должен уметь грамотно (во всех смыслах) писать. Но вот репортаж, о котором сейчас речь, а равно интервью и аналитическая и

188

публицистическая статьи имеют свои аналоги, или родственные жанры, в собственно литературе. Репортаж — рассказ. Интервью — драматургический жанр, пьеса. Аналитическая статья — далее всего от литературы, ей близок разве что жанр эссе. Публицистическая статья — памфлет или фельетон, в чем и силен упоминавшийся Александр Проханов. Не буду дальше развивать эту, на мой взгляд, очевидную истину. Просто перейду к репортажу, который и рассмотрю с точки зрения информационной и с точки зрения литературной. Сделаю в связи с литературой только еще два замечания, они имеют отношение ко всему литературному в журналистике, кроме размещения собственно литературных произведений в СМИ. Репортаж, интервью и оба вида статей должны быть литературны только во внешнем, так сказать формальном смысле, но отнюдь не в содержательном. Приемы — да, вымысел (суть писательского, собственно литературного текста) — нет. Однако беда в том, что русская журналистика, в отличие, кстати, от западной, слишком беллетризирована. И поэтому более субъективна. Я думаю, от этого своего качества она никогда не избавится, да и не нужно. В этом ее национальная специфика, ее своеобразие. Почему такой грех случился с нашей журналистикой? Тому есть две главных причины. Первая. Я уже говорил, что русская журналистика родилась практически одновременно с русской литературой (в отличие от западной журналистики, которая скорее дочка или даже внучка своей литературы, но не сестра, как журналистика русская). Карамзин, Крылов, Новиков, Пушкин — это одновременно и первые русские писатели, и первые русские журналисты, и первые русские редакторы. Вообще редко какой большой русский писатель в XIX и первой половине XX века не прошел через журналистику. Отсюда и результат — беллетризированность в крови и в традиции русской журналистики. Вторая причина. Будучи подцензурной на протяжении почти всего своего существования (то есть трех веков за изъятием нескольких лет в начале XX века и его последнего десятилетия) профессиональная русская журналистика одним из главных своих профессиональных приемов сделала иносказание, так называемый эзопов язык, то есть такое витиеватое метафорическое изложение и фактов, и мыслей, чтобы и умным читателям всё было ясно, и цензуре нельзя было ни к чему придраться. Разумеется, это чисто литературное мастерство. Патриархи советской журналистики, доставая сегодня из архивов свои статьи, весомо преподносят тем, кто их слушает (а таковых, увы, мало), цитаты из этих материалов, расшифровывая второй, третий и даже четвертый смыслы, ими в соответствующие фразы заложенные. Все эти смыслы, разумеется, революционные. Я, конечно, немного утрирую, но не настолько, чтобы не согласиться со мною в главном. Привычка излагать свои мысли намеренно запутанно, чтобы партком не догадался, то есть витиевато, а следовательно, и беллетризированно, настолько въелась в русскую журналистику, что, когда наступила даже уже не гласность, а полновесная свобода слова, мэтры советской журналистики всё продолжали писать и говорить эзоповым языком. Оттого-то и провалились профессионально. Ни одного из них сегодня в большой журналистике России нет. Они дали обогнать себя молодым и часто малообразованным профанам и неофитам. Те, конечно, в эзоповом языке не очень нуждаются, да и старших коллег не так чтобы слишком уважают, а все-таки, как яблоко от яблони, недалеко упали. Любят написать что-нибудь такое, чтобы истинный смысл написанного был не в строках, а между ними. Однако молодые все-таки выкладывают всю эту литературщину как гарнир к куску какого-

189

нибудь вполне кровоточащего мяса реальных проблем. Старики же не могут из-под гарнира выбраться. Для них он не пижонство — а строй мысли и, соответственно, текста. До сих пор один из главных вопросов, который волнует каждого профессионального читателя газет и журналов в России, не что написали та или иная газета, тот или иной журналист, а вполне советский вопрос: что они хотели сказать? Отвечаю: чаще всего — ничего. Просто журналист не умеет выражать свои мысли четко, а то, что он написал, — им же самим и сочинено. Но это к слову. А сейчас, по нашей традиции, после некоторой интеллектуальной разминки обратимся наконец к основной теме лекции — к репортажу. И вновь, как и в случае с информацией, начну с повторения уже данного ранее определения этого жанра. Для того, чтобы его уточнить. Репортаж — это информационный жанр, с помощью которого журналист рассказывает не только о факте произошедшего, но и дает некоторые дополнительные подробности события. Репортаж имеет не только фабулу (точная передача случившегося), но и сюжет (литературную форму передачи фабулы), временную протяженность (что было до и что после события). Часто включает элементы первичного комментирования. Репортаж может быть написан только в том случае, если журналист лично находился на месте события, хотя бы в момент, когда его основная фаза уже прошла. Пожалуй, всё главное в этой формулировке уже отражено. Я бы лишь сделал ее несколько лапидарнее и чуть-чуть точнее в части, где упоминается элемент комментирования. РЕПОРТАЖ — ЭТО ИНФОРМАЦИОННЫЙ ЖАНР, ИСПОЛЬЗУЕМЫЙ ДЛЯ РАССКАЗА О ВСЕХ ОСНОВНЫХ, А ТАКЖЕ НАИБОЛЕЕ ВПЕЧАТЛЯЮЩИХ СТАДИЯХ РАЗВИТИЯ СОБЫТИЯ, КАК ПОСРЕДСТВОМ ЛИЧНЫХ НАБЛЮДЕНИЙ (ЧТО ОБЯЗАТЕЛЬНО), ТАК И С ПОМОЩЬЮ СЛОВ УЧАСТНИКОВ ИЛИ ОЧЕВИДЦЕВ ПРОИЗОШЕДШЕГО. ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ДЛЯ ОПИСАНИЯ СЛОЖНЫХ И ДЛЯЩИХСЯ СОБЫТИЙ. НЕ ТОЛЬКО ДОПУСКАЕТ, НО И ПРЕДПОЛАГАЕТ ЛИЧНЫЕ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ АВТОРСКИЕ ОЦЕНКИ, А ТАКЖЕ ПЕРВИЧНЫЙ И ВТОРИЧНЫЙ КОММЕНТАРИИ.

Репортаж — младший брат информации или, менее метафорично, это информация о событии, передаваемая в развернутой форме — с приведением не только основных, но и второстепенных деталей произошедшего. Или, совсем коротко: информация — это сообщение о событии, репортаж — это документальный рассказ о нем. Там, где есть рассказ, должно присутствовать и мастерство рассказчика, довольно редкий дар среди журналистов. Вспомните, как часто вы читаете репортажи, из которых вам сразу же становится абсолютно ясно, что и как произошло. Совсем нечасто. Легче, как я уже однажды отмечал, авторам телерепортажей, ибо их, как минимум, двое — собственно журналист и телеоператор. Причем последний с помощью видеоряда может передать (рассказать) о событии гораздо больше и лучше, чем говорящий, показав масштаб события, его динамику, компенсировав косноязычие говорящего тележурналиста, его неумение подобрать точные эпитеты реальным видеорядом. В чем проявляется мастерство журналиста при создании репортажа?

• во-первых, в умении точно и ясно рассказать о том, что случилось; • во-вторых, в способности передать эмоциональное состояние участников событий или его свидетелей; • в-третьих, в умении ввести в репортаж (а для этого — получить их) высказывания или оценки главных участников события, оттенив субъективность этих оценок своими

190

объективными и короткими комментариями; • в-четвертых, сделать всё это в предельно сжатой форме, ибо стандартный объем газетного репортажа (на телевидении еще короче) — 150—200 строк, что гораздо меньше среднего размера рассказа как литературного жанра. С учетом существования ТВ необходимо выделить два типа репортажей. Первый — о событии, которое аудитория не наблюдала (или не наблюдает) сама. Второй — о событии, элементы которого или даже полный ход (спортивный матч, например) которого аудитории известен. Первый тип конечно же труднее — он требует гораздо большего мастерства рассказчика. Вообще репортер — это отдельная профессия внутри журналистики и даже отдельный тип журналиста. Об этом я расскажу в специальной лекции, пока же отмечу, что все журналисты делятся на два главных типа и шесть их разновидностей (или подтипов). Это (1) репортеры, то есть рассказчики. И (2) аналитики, то есть комментаторы. Первые бегают, вторые сидят за столом в редакции. Но и газета, и телепередача не будут полноценными без произведений и тех, и других. Если взять более дробную классификацию журналистских типов, то это: • информационщики (умеют первыми добыть информацию о событии); • репортеры (умеют рассказать о том, что уже случилось или происходит в данный момент); • интервьюеры (умеют долго разговаривать с людьми, получая от них то, что не удается другим); • аналитики (комментаторы, но не надо путать со спортивными «телекомментаторами», которые не более чем репортеры); • публицисты — самый вредоносный журналистский тип, наиболее близкий, что очевидно, к политикам-популистам, но отдельные представители которого пользуются порой (как и политики аналогичного типа) бешеной популярностью; лучший пример — Сергей Доренко периода 1998—1999 годов; • игроки, а точнее — модераторы игр (тип, хорошо известный старшему поколению наших людей по профессии «массовик-затейник»). Разумеется, в чистом виде все эти типы встречаются редко, хотя в любой редакции все всегда знают, кто лучше добывает информацию, кто — лучше пишет репортажи, кто — удачнее берет интервью, а кому нужно заказывать аналитическую статью. Ну а редакционные балагуры и лицедеи, если повезет, перебираются на телевидение вести ток-шоу и игры. Хороший репортер — это, в общем-то, большая редкость. А хорошей газеты без хороших репортажей нет, как и газеты вообще без каких-либо репортажей. О репортерской школе тех или иных изданий можно говорить отдельно. Некоторые наши издания славятся своими репортерскими школами. В свое (советское) время, например, считалось, что едва ли не лучшая репортерская школа в стране — это школа «Комсомольской правды». Сегодня лучшие репортеры работают, пожалуй, в «Коммерсанте», правда многие из них слишком часто путают собственные фантазии с реальностью. Чем силен репортаж? Тем, что передает реальную жизнь не усушенной, как информация, и не препарированной чьей-то, часто спекулятивной, логикой, как статья, а непосредственно. Не совсем научно (лучших терминов я пока не придумал) я делю все репортажи на прямые (не путать с тем, что называют прямым репортажем на ТВ) и обратные. Прямой репортаж (основная разновидность) отличается простой вещью: в нем фабула

191

(реальный ход событий) совпадает с сюжетом (ходом рассказа о событии). А обратный репортаж переворачивает сюжет на 180° по отношению к фабуле. Приемом обратного репортажа пишутся, как правило, так называемые журналистские расследования и вообще всё, что связано с какой-то тайной, а это обычно — репортажи о раскрытии преступлений. Обратный репортаж, естественно, детективен. В жизни (фабула) сначала совершается конкретным лицом преступление, затем оно раскрывается. В обратном репортаже (сюжет) сначала начинает раскрываться преступление, потом становятся известны всё более и более значимые его детали, в конце — называется преступник. Но есть умельцы, и их довольно много в наших СМИ (как правило, они как раз из разряда писателей), которые изобрели разновидность скачущего, как я его называю, репортажа, когда сюжетная линия постоянно перебивается фабульной, и наоборот. Этот крайне неудобоваримый для чтения вид репортажа родился во многом под влиянием телевидения с его техникой монтажа (ранее, естественно, изобретенного в кино). Дело, конечно, вкуса, но все-таки ясно написанный и хронологически последовательный репортаж (четко передающий ход какого-то важного для аудитории события), на мой взгляд, единственно приемлемая в журналистике разновидность этого жанра. Это следует просто из определения того, что мы хотим узнать из рассказа автора репортажа (и почему, соответственно, родился этот жанр журналистики). А хотим мы узнать, как это случилось в реальной жизни. А что такое по-настоящему хороший репортер? Это, конечно, не тот, кто настолько набил руку в писании в своем жанре, что способен написать репортаж с собственных похорон. Таких довольно много, и многих я знаю — по их творениям. Будучи участником многих событий, официальных и светских мероприятий, я часто с улыбкой (порой и с возмущением) читал или смотрел потом репортажи о том, что наблюдал своими глазами: при наличии всех внешних признаков репортажа, что не фраза, то неправда. И аудитория (а часто и редакция) об этом так никогда и не узнает. Одно время я находил особое эстетическое наслаждение в том, что отыскивал в репортажах с дипломатических и светских приемов, регулярно публиковавшихся в одной газете, претендовавшей на особую осведомленность, фамилии людей, которые на данном приеме не были. Журналистов пускают далеко не всюду, но списки гостей того или иного мероприятия достать не так уж и трудно. А пришел данный гость или нет — можно узнать лишь на месте, куда журналистов часто не пускают. Однажды (с чего и началось мое наблюдение за автором этих «репортажей») я нашел самого себя на приеме, на который был приглашен, но не смог пойти. Это очень простое репортерство, требующее разве что бесцеремонности и хорошо подвешенного языка или пера. Но это, конечно, далеко от того, что делает репортаж РЕПОРТАЖЕМ, ТО ЕСТЬ ЖАНРОМ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЙ РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ В НАИМЕНЕЕ ИСКАЖЕННОМ ВИДЕ ДОХОДИТ ЧЕРЕЗ СМИ ДО АУДИТОРИИ.

Что, кстати, кроме событий, интересует нас как обывателей в жизни? Ответ очевиден — другие люди. И этот фундаментальный интерес отрабатывается с помощью специального и очень интересного, может быть, наиболее журналистского, после репортажа, жанра — с помощью интервью. О нем — в следующей лекции. А пока советую всем подумать: с кем бы из незнакомых и недоступных вам людей вы хотели поговорить? Составьте список из десяти фамилий. А я, прочитав этот список, достаточно точно расскажу вам, кто вы есть. Вот в чем и магия, и la raison d`еtre1 интервью: мы есть те, с кем мы общаемся — хотя бы и с

192

помощью СМИ.

1

Букв.: фр. смысл [существования].

Лекция 20

Интервью: небольшая пьеса для очень большой аудитории Я очень люблю писать диалоги (об этой литературной форме, крайне редко используемой в журналистике, я расскажу в лекции, посвященной авторскому стилю в журналистике), но очень не люблю брать интервью. А взял я их немало — несколько десятков. Только официальных — у президентов и глав правительств разных стран — больше тридцати. Не люблю я брать интервью по одной причине: из-за того, что слишком часто оно доходит до страниц издания в искаженном виде (к телевидению это относится в гораздо меньше степени). Причем чаще всего эти искажения — дело твоих собственных рук Вот ты просто редактируешь неудачную, а потому и непонятную в письменном варианте фразу — а как она хорошо характеризует интервьюируемого! Здесь ты пожалел своего собеседника — вычеркнул место, где он продемонстрировал явную некомпетентность. Тут просто сократил (разговор-то был долгий) — и целый тематический пласт ушел. В этом месте всё оставил, но как же скучны эти банальности, а ты ведь сидишь над ними, отрывая время от писания собственных статей. Наконец, в официальных интервью, где почти всё оговаривается заранее, промелькнет некоторое откровение, собеседник или, что даже важнее, — позиция его страны, его правительства вдруг откроются с неожиданной стороны. Но именно это надо, соблюдая договоренность, выражаясь русским литературным языком XIX века, похерить, то есть перечеркнуть крест-накрест (буквой «Х»). Впрочем, это мои личные пристрастия, не мешающие интервью (хорошему, конечно) оставаться самым сладким для аудитории жанром журналистики. В нем есть «человечинка» — причем и в высоком, и в плотском, если не плотоядном смысле этого слова. Напомню, что уже было сказано про интервью: это информационный жанр, целью и содержанием которого является передача слов и мыслей значимого вообще или в контексте случившегося события человека, причем слов и мыслей, появившихся не спонтанно, а благодаря специально поставленным вопросам. Это удачная формулировка, не буду ее менять. Теперь остановимся на интервью подробнее. Прежде всего отмечу, что, хотя в узком смысле этого термина под интервью понимаются прежде всего довольно пространные тексты, состоящие из вопросов, заданных известному человеку, и его ответов, гораздо чаще интервью используется как подсобный, служебный жанр при создании репортажей, реже — информаций и статей. Как правило, в этом случае интервью публикуется (оглашается) в урезанном виде, а именно: без публикации вопросов. Гласности предаются только ответы. Например, в ходе телерепортажа с заседания парламента журналист, рассказывая о том, какой скандал случился во время заседания, дает в эфир два-три высказывания разных участников скандала и его свидетелей. В информации, в которой сообщается о какой-либо аварии, среди прочего сказано: «По мнению представителей милиции, виновником аварии, скорее всего, является N». В данном случае не только не передается вопрос (ибо, во-первых, он очевиден, во-вторых, экономится объем информации), но не называется по имени тот, кому этот вопрос задан (главное в данном

193

случае не его имя, а то, что он является специалистом по данной проблеме, экспертом), да и ответ передается не прямой, а косвенной речью. Или: в статье, посвященной разбору политики президента, журналист пишет: «Недавно я имел возможность спросить президента, доволен ли он действиями правительства. Президент ответил: (далее следует ответ)». В последнем случае, учитывая важность лица, возможную эксклюзивность этого ответа, а следовательно — дальнейшую его цитируемость, важны максимально точные формулировки — прямо по диктофонной записи. А если цитируешь по памяти, то нужно быть уверенным, что президентская пресс-служба не дезавуирует эту информацию. Причем часто важна точная передача не только ответа, но и вопроса, ибо ответ, будучи вырванным из контекста вопроса, может звучать иначе, чем предполагал отвечающий. Например, один и тот же ответ президента: «Нет, не доволен», имеет разный смысл, если он стал реакцией на два разных вопроса: (1) «Раньше вы всегда хвалили правительство, а его вчерашним решением вы довольны?» — или (2) «Прошло сто дней со дня формирования правительства. Вы довольны его действиями за этот срок?». Что объединяет все три приведенных примера? То, что и президент страны, и анонимный представитель милиции, и конкретные члены парламента выступают в качестве казуально интервьюируемых экспертов по какому-то вопросу (работа правительства, авария, скандал в парламенте), а не тех лиц, у которых журналист берет интервью из-за интереса к ним самим. Очень часто, отвечая на вопрос, берут ли журналисты интервью у незнаменитых или «неинтересных» людей, студент с ходу говорит: нет. Это абсолютно неверно. Можно ли и нужно ли брать интервью у дворника и может ли оно представлять интерес для аудитории? Я с легкостью назову целых шесть случаев, когда на эти два вопроса нужно дать утвердительные ответы (при достаточном профессионализме журналиста, разумеется, ибо из людей, которые не привыкли давать интервью, вытягивать то интересное, что они могут сказать, стоит большого труда и умения). Вот эти случаи: • если этот дворник работает на Красной площади или даже в самом Кремле (правда, без разрешения спецслужб кремлевский дворник интервью вряд ли даст); • если этот дворник первым оказался на месте громкого преступления; • если этот дворник победил на конкурсе «Лучший дворник страны»; • если вы рассказываете в своем СМИ о разных профессиях, а данный дворник хорошо владеет секретами своего ремесла; • если сын этого дворника стал чемпионом мира неважно по чему; • если этот дворник на досуге сочиняет романы и победил в престижном литературном конкурсе. Это только шесть самых очевидных случаев, а есть и менее очевидные теоретически, но нередко встречающиеся практически: журналист опрашивает «простых людей» об их отношении к тому или иному важному политическому событию; журналист пишет материалы о качестве снегоуборочной техники; готовится материал об изменениях климата — кто лучше человека, постоянно работающего на улице, может сказать что-то интересное по этому поводу? Или журналист пишет материал о том, как люди ведут себя на улице, и т. д. и т. п. Что, однако, характерно для всех этих интервью с незнаменитыми людьми? Вас (вслед за аудиторией) интересует не данный человек, а просто типаж из определенной социальной или профессиональной группы. Либо это достаточно случайный свидетель, очевидец, участник какихто безусловно важных и интересных событий (как говорится, на его месте мог бы оказаться любой). Либо, в лучшем случае, данный человек в чем-то, хотя бы в скромном ряду своих коллег,

194

экзотичен: пишет романы, сын его стал чемпионом, первый по профессии. Словом, повторюсь, сам человек, тот, что имеет конкретную судьбу и фамилию, вас и аудиторию в данных случаях мало интересует. И журналистов, и публику часто по большому счету не очень-то интересуют сами по себе и известные (публичные) люди — особенно если вы знаете из прежнего опыта, насколько они не интересны или насколько неинтересно говорят. Но так уж устроено общественное мнение, что статус личной известности (популярности) тех или иных людей привлекает чрезмерный общественный, а следовательно, и журналистский, интерес к ним. Одно из первейших следствий этого интереса, если не первое сегодня, это то, что у них начинают брать интервью. Иногда, впрочем, общественный интерес в первую очередь ориентируется не на личную известность того или иного человека, а на исключительность его профессии, поста. Всегда брали и будут брать интервью у президентов, премьер-министров, министров обороны и иностранных дел. Не было отбоя от СМИ, желающих взять интервью у первых космонавтов — пока эта профессия была пионерской и крайне редкой. Сейчас, когда космонавтика перестала быть экзотичной, а общественные пристрастия сместились в сторону так называемой попсы, думаю, есть космонавты, у которых никогда ни одно СМИ не брало ни одного более или менее развернутого интервью. И многие журналисты скорее станут расспрашивать о полетах на Марс какую-нибудь очередную поп-звезду, чем космонавта. Все стремятся взять интервью у разведчиков, представителей спецслужб — чем выше ранг, тем лучше, но и у рядовых — с не меньшей охотой. Лакомый кусок — интервью, взятое у жен, детей, родителей, внучатых племянников, друзей детства и учителей известных людей. Наконец, у любого представителя публичной профессии гораздо больше шансов на интерес журналистов, чем у даже выдающихся представителей профессии не публичной (астронома, например). И, к сожалению, должен констатировать, что повышенный интерес публики и, соответственно, журналистов (с удовольствием отмечу, что лично я к таковым не принадлежу) вызывают преступники всех мастей (особенно убийцы и насильники), а также носители иных аномальных и антисоциальных форм образа и стиля жизни. Сколь бы вы не были умны и интересны, вы можете всю жизнь ходить по улицам в одежде и ни разу у вас не попытаются взять интервью. Но стоит вам однажды пройтись по улице голым (и особенно, если вы объявите это актом концептуального искусства), как к вам тут же примчатся желающие взять интервью журналисты не только из маргинальных, но даже и из вполне респектабельных СМИ. Но, конечно, главное в интервью как в жанре журналистики — это все-таки реализация с помощью специально подготовленных (удачно или нет, иное дело) вопросов интереса к известной, популярной, авторитетной или статусной личности, причем интереса, связанного как с тем, что сделало ее (данную личность) известной, популярной, авторитетной или статусной (работа, знания), так и с побочными темами — личная жизнь, взаимоотношения с коллегамиконкурентами, вообще всё, ибо считается, что любое мнение и о чем угодно, если это мнение известного человека, интересно публике. Напомню, что интервью — жанр по сути информационный. Не вопросы журналиста и не его ремарки, не его оценки и комментарий к ответам интервьюируемого в первую очередь интересуют аудиторию, а сами ответы. То есть журналист лишь информирует аудиторию о том, что сказал человек, у которого берется интервью. Это, с одной стороны, требует предельной четкости, ясности, лапидарности — то есть журнализма, или умения владеть профессиональными навыками, ремеслом. Но, с другой стороны, в интервью ценятся пространность, наличие нюансов, деталей, многоразовых заходов с

195

одним и тем же вопросом, иначе сформулированным, ибо это очень литературный и очень психологический жанр. Любой осмысленный набор вопросов к какому-то человеку и, естественно, полученные ответы — это, безусловно, психологический опыт, а в самых удачных попытках — и психологическое исследование. Хороший интервьюер — это и хороший литератор, и хороший психолог. Я уже проводил сравнение журналистских жанров с литературными (и буду продолжать указывать на этот параллелизм). Здесь же, применительно к интервью, нелишне сравнить журналистские жанры с методами работы в науке. Следующий далее пассаж, по логике, надо бы присовокупить к уже прочитанной мною лекции о журналистике и реальном знании. Итак, информацию, с элементами большого утрирования, можно назвать кратким научным описанием некоего естественного или общественного феномена. Репортаж — с описанием эксперимента, чаще всего с элементами собственной включенности в этот эксперимент. Интервью — в чистом виде научный метод, широко используемый в социологии, психологии (вплоть до психиатрии), политическом (политологическом) прогнозировании. Статья — понятное дело, это формулирование и изложение известных или (вдруг!) открытых журналистом, пусть только для себя и для аудитории, законов общественного развития и их конкретных проявлений в жизни. Я очень люблю называть журналистику, в первую очередь политическую, оперативной прикладной политологией. И очень часто, если, конечно, журналист профессионален, причем не только как журналист, но и как политолог — журналистика таковой и является. В свое время я еще расскажу об этом специально, сейчас же, ради того, чтобы оставить засечку в памяти слушателей и читателей этого курса, отмечу, что своими едва ли не самыми значительными журналистскими достижениями считаю введение в политический и политологический обиход термина «управляемая демократия» применительно к современной России, а также представления об общенациональных телеканалах как квазипартиях. И развитую мною с подачи профессионального политолога Андраника Миграняна трактовку олигархических групп ельцинской России как олигополий. Словом, аналитическая статья — это в общем-то популяризаторская и очень, чаще всего, узкая по тематике научная статья. Публицистике в науке, естественно, не место, хотя и ученые порой выступают проповедниками своих убеждений и знаний. Поэтому аналога публицистики в науке нет, если не считать, впрочем, гипноза как метода психотерапии. А вот игры во многом строятся по моделям психологических и социологических экспериментов. Но вернусь к интервью. Теперь поговорим о нем как о драматургическом произведении. Текст пьесы и текст интервью, что очевидно, очень похожи. Это сходство не только внешнее. Диалоги, как правило, занимают большую часть пространства пьесы. Существенное отличие в том, что в интервью один и тот же человек (герой № 2 в интервью) всё время спрашивает, а другой (главный герой) — всё время отвечает. То есть интервью — несколько однобокая пьеса, сюжетно обедненная (мало героев, диалог не равноценен, нет иного действия, кроме как в сам‹м разговоре). И всё же солидное по объему и качественное интервью никогда не монотонно. В нем, помимо небольшого вступления, прелюдии, экспозиции (представление главного героя и часто — описания места действия, то есть того, где происходит разговор, и облика главного героя) и эпилога, обязательно наличествуют завязка действия (самого разговора или главной темы этого разговора), развитие этого действия, его кульминация, наконец, развязка. Качественное интервью конфликтно, чаще всего не внешне, а внутренне. Второй герой (журналист) не может постоянно впрямую спорить с интервьюируемым (главным героем), но все-таки спор, несогласие хотя бы временами должны присутствовать. Я мог бы еще долго говорить об интервью как о драматургическом произведении, но

196

ограничусь сказанным, а также советом ко всем, кто хочет посвятить себя этому жанру, подходить к нему с этой позиции. Успех обязательно будет, если, конечно, помимо желания есть и соответствующие способности. Нельзя, впрочем, забывать о том, что, как я многократно говорил, журналист не писатель, он не может что-то просто сочинить или досочинить в интервью. Максимум вмешательства — для нагнетания драматизма кое-что переставить местами в большом интервью. Главное же — уметь задать драматургию разговора своими вопросами и тем, как вы, журналист, ведете беседу — все-таки у журналиста огромное преимущество: своими вопросами он задает ритм, темп, часто стилистику, тематику и даже проблематику разговора. В этой связи сформулирую шесть правил, соблюдение которых я считаю обязательными для подготовки очень хорошего интервью. Не всегда ими удается в полной мере воспользоваться, все-таки журналистика профессия суетная, цейтнотная, в темповом отношении рваная, вдохновения ждать — на это чаще всего времени нет, но если удается — результат превосходный. Да и если просто, даже в интервью-экспромте, подсознательно ориентироваться на эти правила, эффект будет ощутимым. Первое правило интервьюера (очередная максима): НЕ БЕРИТЕ ИНТЕРВЬЮ У ТОГО, КОГО ЛЮБИТЕ, И У ТОГО, КОГО НЕНАВИДИТЕ, — ТОЛЬКО У ТОГО, КТО ВАМ ИНТЕРЕСЕН ПРИ В ЦЕЛОМ НЕЙТРАЛЬНОМ К НЕМУ ОТНОШЕНИИ.

Понятно, что нейтрально журналист относится к очень немногим, да и задание редакции может идти вразрез с тем, о чем я говорю. Но думаю, мысль моя ясна: нельзя идти на интервью с предубеждением к человеку, положительным или отрицательным — неважно. Смирите свои чувства хотя бы на два-три часа разговора. Иначе своей любовью или ненавистью, во втором случае, разумеется, скрытой от собеседника, вы просто исказите его образ, даже представленный его собственными ответами. Второе правило интервьюера: СОСТАВЬТЕ НАКАНУНЕ ВСТРЕЧИ КАК МИНИМУМ 20—30 ВОПРОСОВ К ГЕРОЮ ИНТЕРВЬЮ.

Если всё, что вы хотите узнать, завершается на пятом вопросе, дело плохо. Раз вам нечего спросить, значит, вы ничего не узнаете. Разговор будет банальным. Правда, все 30 вопросов задать почти никогда не удается. Но зато вы уже мысленно прокрутили все варианты разговора, всю его тематику. Зашли туда, куда интервьюируемый, возможно, и не собирался вас пускать, но пустит, если вы постучитесь в эту дверь. Кроме того, «лишние» вопросы (самые небанальные, но, конечно, не высосанные из пальца), всплывая в памяти, часто помогают, когда: (1) собеседник отвечает очень содержательно, одним своим ответом покрывает сразу три-четыре, в том числе и еще не заданных вами, вопроса; (2) когда собеседник из-за банальности первых вопросов, начинает скучать, и беседа проваливается; (3) когда собеседник очень популярен и часто дает интервью: в голове у него наезженная пластинка, он бойко оттараторивает ответы, которые давал не раз, на ваши десять вопросов (если их всего десять), разговор быстро заканчивается, и, вроде бы достигнув желаемого, вы после расставания обнаруживаете, что абсолютно ничего нового в тексте взятого вами интервью нет. Третье правило интервьюера: для совсем уж изощренных в этой работе: НЕ ТОЛЬКО ПОДГОТОВЬТЕ 20—30 ВОПРОСОВ К СВОЕМУ ГЕРОЮ, НО И САМИ ПИСЬМЕННО (ИЛИ ХОТЯ БЫ МЫСЛЕННО) ОТВЕТЬТЕ НАНИХ ЗА ИНТЕРВЬЮИРУЕМОГО.

Это поможет, во-первых, в реальном разговоре быстрее миновать все неизбежные банальности (вы уже будете знать ответы), а во-вторых — и это главное, — в результате такой

197

работы вы, скорее всего, откажетесь от 10—15 вопросов, ответы на которые и так известны или неинтересны, зато у вас появится десяток новых, действительно оригинальных вопросов, которыми вы безусловно заинтригуете интервьюируемого, то есть расположите его к себе. Я уверен, что на 60—80% удачное интервью — это результат вашей работы с вопросами. Никто и никогда не отвечает интересно на неинтересные ему лично вопросы. Четвертое правило интервьюера придумано не мною: ПРОЯВЛЯЙТЕ И ДЕМОНСТРИРУЙТЕ ИНТЕРЕС К СОБЕСЕДНИКУ, ЗНАНИЕ ЕГО ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, НО НЕ ЛЬСТИТЕ.

Действительно, наибольший интерес для большинства людей представляют они сами, а их симпатии к незнакомому человеку вспыхивают именно тогда, когда незнакомец (в данном случае журналист) демонстрирует, что он искренне и глубоко интересуется собеседником и знает о нем такое, что самому человеку приятно вспомнить. Наконец, пятое правило интервьюера: В ХОДЕ ИНТЕРВЬЮ НЕ ПОКАЗЫВАЙТЕ СОБЕСЕДНИКУ НИ ЧРЕЗМЕРНЫЙ ДЛЯ НЕГО УРОВЕНЬ ЗНАНИЯ ТОГО, О ЧЕМ ВЫ ГОВОРИТЕ, НИ СОБСТВЕННУЮ ГЛУПОСТЬ: ПЕРВОЕ ВЫЗОВЕТ РАЗДРАЖЕНИЕ, ВТОРОЕ — НАСМЕШКУ.

Относительно глупости. Я никого не хочу обидеть. Журналист не может знать всего, он, как известно, знает обо всем понемногу. А оттого каждый из нас часто оказывался в положении профана, которому нужно задать точный вопрос специалисту. Эти моменты надо чувствовать и уметь либо избегать их, либо ловким маневром — преодолевать. Иной раз полезно откровенно сказать: извините, я не понял вашу мысль. А иной раз, напротив, сделать вид, что понял — потом, в редакции, коллеги помогут разобраться. Я бы порекомендовал придерживаться еще одного, шестого, правила: БОЙТЕСЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ИНТЕРВЬЮИРУЕМЫХ.

Что, точнее кто, имеется в виду? Начну с примера. Довольно уже давно позвонил мне Дмитрий Быков, поэт и журналист, ныне еще и телеведущий и даже романист, а тогда он трудился, если не ошибаюсь, в «Собеседнике». Попросил встречи для интервью и, что, конечно, бывает крайне редко и делает честь Дмитрию Быкову как журналисту и человеку, предупредил меня: только вопросы будут очень острые, так как я (т. е. он, Дмитрий Быков) «Независимую газету» не люблю (или вас лично — я уж не помню, кого или что конкретно Дмитрий Быков тогда не любил). Я сказал: пожалуйста, вопросы любые — ответы мои. На том и договорились. Встретились. Дмитрий Быков задал свои вопросы, я ответил. Интервью закончилось. И тогда я спросил: и где же острые и неприятные вопросы, о которых вы меня столь любезно предупреждали, я что-то их не заметил. Ответ был таков: вы же профессионал, вы всё равно сумеете ответить так, как вам нужно. Первый тип профессиональных интервьюируемых, которых надо не бояться, конечно, а опасаться журналистам, — это просто профессионалы, слишком хорошо знающие и свою профессию, и ее слабые стороны, вызывающие интерес у журналистов, словом, профессионалы, умеющие давать убедительные ответы на самые, казалось бы, острые вопросы. Второй тип — это люди, которые дают интервью десятками, для которых — это часть их работы, причем даже не столько работы, сколько их личного пиара или саморекламы. Это — большинство поп-звезд, даже тех, что горят несколько месяцев, и многие политики. Владимир Жириновский — ярчайший пример. Я до сих пор не читал ни одного интервью Жириновского,

198

где бы он не сказал то, что хотел, а журналист получил бы от него хоть что-то сверх желания самого Владимира Вольфовича. Всех обыгрывает, всех. Потому что умен и хитер и потому что не нарвался еще на настоящего профессионала. Точнее — и настоящие профессионалы в силу ряда причин, о которых сейчас не место говорить, не хотят (или не рискуют) говорить с Жириновским по-настоящему. Оттого эта интереснейшая фигура нашей политики до сих пор остается до конца не раскрытой для публики и специалистов, которые тоже предпочитают ограничиваться лишь стереотипными суждениями о популизме, продажности и беспринципности «Вольфовича». Третий тип профессионального интервьюируемого — афорист. Этот тип легче всего показать на примере ныне покойного Александра Лебедя. Злые языки утверждают, что в свое время он выучил почти наизусть сборник афоризмов Станислава Ежи Леца и затем вполне сознательно и почти всегда к месту вставлял эти афоризмы как фразы собственного изобретения в свои интервью и особенно пресс-конференции, к которым всегда специально готовился. Я данную гипотезу не проверял, поэтому ничего такого утверждать не стану, но два-три раза в довольно приватной обстановке встречался с Лебедем и подолгу говорил с ним. Во-первых, это был человек весьма далекий от своего привычного имиджа. Во-вторых, безусловно, не слишком уверенный в себе, а оттого внешне демонстративно самоуверенный. В-третьих, никакими афоризмами он не сыпал. Кроме того, сейчас, думаю, вполне очевидно, что Александр Лебедь — абсолютный неудачник в политике (достаточно указать лишь на то, как стремительно его убрали с поста секретаря Совета Безопасности — за несколько недель — в 1996 году, и на провал его работы в Красноярском крае). Так вот Лебедь, неоднократно менявший свои политические взгляды на прямо противоположные, и прежде всего — по Чечне, за счет заемных или собственного сочинения афоризмов, громкого хриплого голоса, генеральской стати и безапелляционности превратился в СМИ чуть ли не в образец политического мыслителя России, каковым, конечно, он не был. Соответственно, и все интервью, взятые у него, крутятся в кругу афоризмов, неприложимых к политическим реальностям, банальностей и утопий. Треску много, а содержательности никакой. Четвертый тип профессионального интервьюируемого — это лица, занимающие официальные посты, прежде всего те, что предполагают право говорить от имени государственной власти в целом. По официальному протоколу это президент, премьер-министр и министр иностранных дел. Но и многие другие высшие чиновники, прежде всего — представляющие силовые и специальные ведомства, фактически несут это бремя — говорить (давать интервью), не будучи свободными в своих высказываниях и эмоциях. Но посты постами, а занимают их живые люди. Ко многим можно найти подход, если хорошо знать их и политическую реальность. Кроме того, конечно, если человек чувствует себя уверенно в своей должности, он может позволить себе больше, чем другие. Да и демократические традиции уже довольно сильно привились в среде наших высокопоставленных лиц, дабы не ставить крест на официальном интервью, отнеся его к типу обреченно скучных. На повышенный уровень откровенности можно рассчитывать в беседе с тем политиком, которого ты хорошо знаешь и который знает тебя. Правило это имеет исключения. У меня, например, получилось, совершенно неожиданно для меня, крайне интересное интервью президента Египта Хосни Мубарака — причем по его инициативе. Разумеется, до нашей встречи я очень мало знал о нем, а он, скорее всего, совсем ничего обо мне (мне неизвестно, что доложили обо мне его помощники, когда готовилась наша встреча). Мубарака совершенно не смутило то, что я стал отходить от заранее согласованных вопросов — он говорил свободно, остро, о чем, правда, я сам просил его в начале нашей встречи, критиковал Россию за ее уход с Ближнего Востока и из арабского мира в целом, а в конце разговора даже разрешил не визировать текст интервью в его пресс-службе, но меня самого посмотреть, не слишком ли резок он был в

199

своей критике Москвы. Чаще, конечно, интервью глав государств и правительств зарубежных (исключая СНГ) стран идет исключительно по протоколу. С «нашими» (из СНГ) президентами и премьер-министрами, с теми, кого знаешь ты и кто знает тебя, в этом смысле гораздо легче и интереснее. Впрочем, многие и в России умеют (умение это, однако, нельзя отнести к разряду большого искусства) говорить, отвечая на любой вопрос журналиста, только то, что считают нужным, уходя даже и от сути вопроса. Такие политики (себя они считают особо профессиональными), давая интервью, помимо демонстрации своей «открытости прессе», в сущности лишь проявляют приязнь к тому или иному журналисту или СМИ, которое он представляет, но ничего не дают аудитории. Интереснее (чисто журналистски, ибо политически интересно любое интервью высших должностных лиц государства), интереснее, конечно, брать интервью у тех политиков, которые в принципе склонны к откровенности с тобой. Но и тут встречаются разные уровни открытости. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, например, с которым у меня давно сложились очень хорошие, я бы даже сказал, дружеские отношения, избрал меня лично и «Независимую газету» того периода в качестве трибуны для публичных обращений к российскому руководству и российской образованной публике. Это, естественно, почти всегда делало наши с ним беседы (а их было немало) острыми и интересными. Евгений Примаков, в бытность свою премьер-министром (а это всего 8 месяцев), дал всего лишь одно интервью российским печатным СМИ, а именно мне для «Независимой газеты». Хотя к самой газете, считая ее (в общем-то безосновательно) «рупором Березовского», он относился крайне критически. Но интервью не получилось очень интересным. Дело в том, что Евгений Примаков относится к тем политикам, которые, во-первых, исключительно осторожны в своих публичных выступлениях (за исключением форс-мажорных обстоятельств), а во-вторых, к тем, которые тебе лично, по-дружески, готовы рассказать многое, но всегда дают понять, что большая часть сказанного — не для печати. Это, кстати, тоже нужно ценить и никогда не злоупотреблять доверительностью отношений с большим политиком. Раз сказано «Это только для вас», так и должно быть. Тем более что то, что говорится «только тебе» (иногда, впрочем, это столь же «доверительно» говорится и другим), составляет ценнейший капитал эксклюзивных знаний политического журналиста. А вот президент Путин, несмотря на свою первую профессию, на мой взгляд, более чем откровенен в своих интервью. Особенно если следить за его эмоциями. Он не из тех, кто умеет (или желает) скрывать свое отношение к разным людям и к некоторым вопросам. Он почти никогда, в отличие от многих других, не избегает ответа на острый вопрос по существу, если только вопрос для него не чрезвычайно неприятен (это сразу видно по его лицу — и тут он может ответить очень резко и одновременно обтекаемо-неискренне). В целом интервью Путина, если он даже мало что сказал нового, никогда не пустые. Не случайно их так любят, и не без пользы для публики, анализировать комментаторы. Словом, ИДЯ НА ИНТЕРВЬЮ, ДАЖЕ САМОЕ ПРОТОКОЛЬНОЕ, ВСЕГДА НУЖНО ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ НА МАКСИМАЛЬНУЮ ЦЕЛЬ, ДАБЫ ДОСТИЧЬ ХОТЯ БЫ МИНИМАЛЬНОЙ. МАКСИМУМ — ЭТО ПОСТАРАТЬСЯ ПОЛУЧИТЬ ОТ ИНТЕРВЬЮИРУЕМОГО ТО, ЧТО ОН НИКОГДА РАНЬШЕ НЕ ГОВОРИЛ, А ЕЩЕ ЛУЧШЕ — ТО, ЧТО И НЕ ХОТЕЛ ГОВОРИТЬ.

Иногда это удается. В этом случае бывают и крупные удачи (главным образом тогда, когда это нужно самому интервьюируемому). Все-таки хорошо известно, что язык дан политику для того, чтобы скрывать свои мысли и маскировать свои действия. Совершенная правда то, что в технике получения интервью у журналиста много схожего со

200

следователем. И, соответственно, можно выделить два метода «изъятия интервью» — метод доброго следователя и метод злого следователя. При этом только не надо забывать, что метод злого следователя эффективен лишь по отношению к тем интервьюируемым, которые находятся в какой-то зависимости, пусть временной (например, их заклевала пресса и есть необходимость как-то разъяснить свою позицию или свои действия широкой публике), от журналиста. Интервьюируемый все-таки не подследственный и чаще всего даже не подозреваемый. В конечном итоге (что, как правило, не учитывает аудитория) те, у кого берут интервью, имеют гораздо больше просьб о встрече от разных журналистов, чем дают согласия на такие встречи. Так что очень часто оказывается, что скорее журналист зависит от интервьюируемого, чем наоборот. В заключение — о трех самых распространенных ошибках, допускаемых (вольно или невольно) журналистами при работе в жанре интервью: • первая — подыгрывание интервьюируемому: по неопытности, из-за партийных и личных пристрастий или из-за завороженности его славой или авторитетом; • вторая — неумение поставить острый или новый вопрос, когда сам интервьюируемый дает к этому повод и даже вроде бы ждет такого вопроса; • третья — полная передача инициативы в руки интервьюируемого; Следствие всех трех ошибок — пустые, неинтересные, банальные интервью. Вообще хочу дать простой рецепт того, как отличить хорошее интервью от плохого. Возьмите текст опубликованного интервью, вырежьте из него ножницами все вопросы журналиста и прочтите то, что осталось. Если вы не почувствуете, что что-то в тексте потеряно, это значит, что журналист был просто не нужен. Хватило бы и бездушного диктофона.

Лекция 21

Статья: если есть, что сказать Поговорим о статье, венчающей иерархию журналистских жанров. Почему? Сейчас мы это поймем. Информация — это сообщение о событии. Репортаж — рассказ о длящемся событии, комментарии к которому позволительны лишь в тех пределах, в которых это событие необходимо вписать в общий или специальный, но объективный контекст и наметить возможные причины и последствия произошедшего. Интервью — неискаженная передача слов и мыслей другого человека. То есть, строго говоря, во всех трех случаях журналист должен не говорить то, что он думает, а лишь пересказывать увиденное или услышанное. Это происходит потому, что аудиторию интересуют прежде всего мнения и идеи людей известных или авторитетных — такие люди, как правило, сами в СМИ не работают, но пишут для них статьи или дают интервью. Кроме того, журналисты цитируют публичные и непубличные (если удается) выступления этих людей, удовлетворяя тем самым законный интерес аудитории. Словом, я вынужден сформулировать неприятную максиму: МНЕНИЕ ЖУРНАЛИСТА АУДИТОРИЮ НЕ ИНТЕРЕСУЕТ — ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ЭТОТ ЖУРНАЛИСТ НЕ СТАНЕТ ИЗВЕСТНЫМ ИЛИ АВТОРИТЕТНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ.

201

Большинство журналистов не являются ни известными, ни авторитетными людьми (в сравнении с иными авторами СМИ — ньюсмейкерами и экспертами). Именно поэтому большинство журналистов в принципе должны спрятать свое собственное мнение в карман либо в иное место, если только это мнение не касается узкой темы сегодняшнего репортажа, где его автор-журналист выступает по сути как профессионально подготовленный свидетель случившегося. В массе своей журналистика, как я уже говорил, анонимна. Но когда журналисту поручают писать статью, ему фактически дается право, во-первых, перестать быть анонимом, во-вторых, высказать свои собственные мысли. Именно в этом смысле статья — высший жанр журналистики. Воспользуется ли аноним-журналист этим правом — другой вопрос. Но шанс ему дается. Конечно, есть журналисты, которые делают себе громкое имя умением писать или снимать уникальные репортажи. Ряд журналистов, которые специализируются на подготовке интервью знаменитых людей, сами становятся очень известными. Но и тех, и других аудитория, коллеги, экспертное сообщество ценят не за то, что они говорят сами, а за то, что их устами говорит что-то другое или кто-то другой. ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ УПРАЖНЕНИЕ В НАПИСАНИИ СТАТЕЙ, ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ РАБОТУ В ЭТОМ ЖАНРЕ ЖУРНАЛИСТ МОЖЕТ СТАТЬ НЕ ТОЛЬКО ИЗВЕСТНЫМ (ИЛИ ДАЖЕ ЗНАМЕНИТЫМ), НО И АВТОРИТЕТНЫМ ЭКСПЕРТОМ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, В ТОЙ СФЕРЕ ЗНАНИЯ ИЛИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ ТЕМАМИ ЕГО СТАТЕЙ.

Статья (комментарий на телевидении) — жанр, в котором заложена потенциальная возможность для журналиста сказать то, что может сказать только он. Это, впрочем, не значит, что жанр статьи в любом случае предполагает свободу выражения мыслей и идей журналистаавтора. Ведь статья в СМИ — тоже очень прагматичный жанр. О сотворении мира, философских проблемах, цивилизационных конфликтах и многих других вещах, включая и куда более конкретные, в СМИ всё равно пишут специалисты-нежурналисты. Но пишут — и в этом спасение для журналистов — в том же жанре статьи. Однако статья как таковая и журналистская статья — это немного разные вещи. ЛИШЬ ИЗВЕСТНЫЙ И АВТОРИТЕТНЫЙ ЖУРНАЛИСТ ПОЛУЧАЕТ ПРАВО ПИСАТЬ НЕЖУРНАЛИСТСКИЕ, ИЛИ ЭКСПЕРТНЫЕ, СТАТЬИ.

Нет ли здесь парадокса? Или: чем отличается статья как таковая от статьи журналистской? Это стоит обсудить специально. Отличия три. Во-первых, журналистская статья, как правило, гораздо же тематически, хронологически и проблемно, чем статья на ту же тему нештатного автора газеты. Известного эксперта редакция может попросить написать статью о русской философии XX века. Журналиста, да и то не всякого, — лишь о полемике, развернувшейся между ныне живущими философами в связи с каким-то конкретным событием. Во-вторых, журналистская статья, несмотря на допустимость и даже императивность присутствия авторских мыслей, идей, выводов, обязательно должна включать изложение мнений по проблеме, которой эта статья посвящена, собственно специалистов, экспертов, не журналистов. Автор нежурналистской статьи может привлекать чужие мнения, если сочтет нужным, а может излагать лишь свою точку зрения, свою концепцию (обращаю внимание на это важное для темы данной лекции слово). Наконец, в-третьих, от журналистской статьи редакция (и аудитория) не ждут полных и вполне определенных ответов на все заявленные в связи с темой статьи вопросы, кроме самых

202

простых, хоть и неясных для публики. Авторская, экспертная статья, как предполагается, должна давать ответы на сложные вопросы, то есть на те, ответы на которые не доступны просто журналисту. Ясно, что так бывает далеко не всегда. Есть авторы-эксперты, которые пишут слабые статьи, и есть журналисты, которые настолько хорошо знают проблему, что дают ответы на вопросы, ставящие в тупик многих экспертов. Но в этом случае журналист, пусть и работающий в СМИ, просто стал экспертом. Обычно это фиксируется тем, что данному журналисту начинают заказывать статьи другие СМИ, его приглашают выступать по телевидению, его цитируют политики и собственно эксперты. Думаю, не стоит останавливаться на таких очевидных, но не ломающих мою схему нюансах, как то, что журналист, больше других пишущий о сельском хозяйстве, по сравнению с другими журналистами обладает почти экспертными знаниями в данной области, а любой зарубежный корреспондент автоматически в сознании не только публики, но и даже страноведов становится экспертом по той стране, в которой в тот или иной момент работает. Прелесть журналистики как раз и состоит в том, что журналист, как правило, не обладающий специальными знаниями и особенно академической подготовкой в той или иной сфере, но активно освещающий проблемы этой сферы в СМИ, в глазах публики и, хоть и гораздо реже, экспертного сообщества поднимается до уровня эксперта, специалиста. Напоминаю однажды уже произнесенную мною, но не мной сочиненную фразу: с помощью журналистики можно многого достичь. Например, журналист, пишущий о космонавтике, может стать гораздо более известным публике, чем специалисты в этой области и даже сами космонавты. Журналист, пишущий о политике, может быть гораздо известнее почти всех политологов, чьими мыслями и идеями он чаще всего и питается. С политикой вообще в журналистике особая история. В любом СМИ вряд ли найдется больше одного журналиста, специализирующегося по уже упомянутому сельскому хозяйству или энергетике, по медицине или кино, по балету или опере. А вот на политические темы пишут очень многие журналисты. Напомню, что я считаю журналистику прикладной актуальной (или оперативной) политологией, что во многом объясняет этот феномен. После всего сказанного становится понятным терминологическое разнообразие, бытующее не только в сфере работников СМИ, связанное с в общем-то единым жанром «статья». Авторская статья — так чаще всего называют статью автора-эксперта, не работающего в самой редакции. Проблемная статья — журналистская или авторская статья, выходящая за рамки комментария к актуальным событиям. Комментарий. В теории советской журналистики он отделялся от статьи, поскольку как раз и указывал на то, что его автор — журналист, то есть, строго говоря, не специалист в точном смысле этого слова. Автор комментария (журналист) комментирует, то есть поясняет, но не объясняет, по крайней мере фундаментально, случившееся. В телевизионной журналистике слово «комментарий», как я уже отмечал, используется вместо слова «статья» не только потому, что статья в нашем понимании это нечто, непременно изложенное на бумаге, но не декламируемое, не зачитываемое вслух. Но и потому, что телевизионный проблемный текст в любом случае гораздо короче статьи, а следовательно, не может быть столь же фундаментальным, как она. Комментарий специалиста. Комментарий эксперта. Эти термины введены, чтобы отделить небольшие по объему нежурналистские тексты (статьи) от журналистских. Внимание аудитории специально акцентируется на том, что данный текст принадлежит не журналисту, а настоящему, фундаментально подготовленному эксперту. В последние годы, в связи с воцарением

203

плюрализма в наших СМИ, часто даже в обычных выпусках теленовостей в связи с тем или иным важным событием в эфир передаются не только мнения участников событий, не только «репортаж» или «комментарий нашего корреспондента», но и один-два «комментария эксперта». А в так называемых аналитических программах — это просто правило, причем число экспертов, которым дают выступить по одному и тому же вопросу, может достигать четырех-пяти. Суммирую: разные виды статей (комментариев на радио и ТВ) в жанровом отношении едины, но в журналистском исполнении статья скорее описательна, а в экспертном — скорее концептуальна. Или: журналист поясняет и дает ответы на старые вопросы, эксперт (нештатный автор) — ставит новые вопросы или дает совершенно (концептуально) новую трактовку проблемы. И вот теперь вернусь к уже данному мною ранее определению статьи. Пожалуй, оно удачно: журналистская статья есть логическая и/или эмоциональная трактовка журналистом причин, хода и последствий тех или иных событий или действий тех или иных людей, она предполагает право автора на собственные выводы относительно тех проблем, которые в статье затрагиваются. Статья, работающая на уровне логики, есть аналитическая статья, на уровне эмоций — публицистическая. Как я уже отмечал, аналитическая статья имеет аналог и в литературе — эссе, и в науке — научная статья. Из науки — логика, аргументация статьи, из литературы — свобода изложения и стилистическая непредопределенность статьи. Информации нет без изложения фактов, репортажа — без описания события, причем увиденного собственными глазами. Нет интервью без ответов на вопросы, без человека, которому вопросы задаются, без самих вопросов. Всё это очень четко и жестко задано — отклонения либо меняют жанр, либо портят его, делают ущербным, не отвечающим его предназначению, то есть, проще говоря, являются браком. Статья — свободный жанр. Да, должно быть описание проблемы, ее объяснение, аргументация, логика, с помощью которой автор доказывает, что его выводы справедливы, а иные — нет. Но это только самый общий принцип. Сколько проблем взять для анализа, сколько событий; связать ли их воедино или разъединить, рассмотрев по одной; использовать два или пять аргументов; приводить ли примеры, доказывающие то, что эти аргументы, эта логика были эффективны при анализе схожих событий; цитировать ли авторитеты или не стоит; сухим, похожим на научный, стилем писать статью или вольным — нормы для всего этого нет. Разве что нормой можно считать следующее: В АНАЛИТИЧЕСКОЙ СТАТЬЕ ДОЛЖНЫ СОДЕРЖАТЬСЯ ДОСТАТОЧНЫЕ АВТОРСКОГО МНЕНИЯ (ОЦЕНКИ) ЛОГИЧЕСКИЕ АРГУМЕНТЫ.

ДЛЯ

ПОДТВЕРЖДЕНИЯ

Широкая аудитория, несмотря на свою однородность, никогда не однородна настолько, чтобы каждый из составляющих ее людей был един с другими в оценке достаточности аргументов автора. Одному кажется, что сказанного довольно и автор статьи очень убедителен. Другому — что доказательств мало, да и логика хромает. Всё это очень субъективно. Кроме, пожалуй, одного — мнения (даже по-своему субъективного) экспертного сообщества. Вот если специалисты сказали (подумали, почувствовали), ознакомившись со статьей, — это серьезно, это доказательно, более того — это ново, значит, статья удалась. А если еще статью цитируют, если на нее ссылаются, даже споря с ней, даже опровергая ее; если ее вырезали и положили в досье по данной проблеме — значит налицо успех. Поскольку качественная журналистская аналитическая статья имеет своим прообразом статью научную, то очень легко описать, из чего эта статья должна состоять. Вот ее точный план.

204

План аналитической статьи 1. Актуальный повод (событие в его противоречиях) 2. Авторская гипотеза 3. Тезис 4. Доказательства 1-й аргумент 2-й аргумент 3-й аргумент .......................

5. Антитезис 6. Доказательства 1-й аргумент 2-й аргумент 3-й аргумент .......................

7. Синтез 8. Вывод — подтверждение или уточнение первоначальной гипотезы либо отказ от нее 9. Прогноз (развития событий) Естественно, в полновесном виде аналитическая статья должна быть оснащена примерами (актуальными, а также из недавней и классической истории), ссылками на авторитетные мнения и фундаментальные законы политики, социологии, а также на научно достоверные факты (например, результаты социологических исследований). Но полновесности в журналистской аналитической статье ждать не приходится (объем невелик, да и времени на написание мало). Иногда даже по всем пунктам плана невозможно пройтись основательно — где-то неизбежна скороговорка. Вот тут и приходит на помощь эссеистское начало журналистской аналитики и даже публицистические приемы — более свободная, чем в научном анализе форма, неполный (но всё равно убедительный) ряд аргументации, замена логических аргументов эмоциями (но рационально ориентированными) или ссылками на авторитетное мнение, на здравый смысл и т. п. Журналист более свободен в писании своего аналитического текста, чем научный работник, эксперт. Это, однако, не означает, что его, журналиста, аналитический текст имеет право быть менее научным по сути — только по форме. Конечно, по отношению к классическому плану аналитической статьи в журналистских текстах возможны всякого рода инверсии — иначе бы все качественные тексты журналистской аналитики были похожи один на другой. Авторское своеволие, авторское начало, авторский стиль никто в аналитике (даже и научной) не запрещал. Но все-таки, если в том, что авторжурналист или редакция называет аналитической статьей, я не вижу разбора или даже упоминания антитезиса (то есть позиции оппонентов), если тезис доказывается логическими аргументами, а антитезис опровергается лишь эмоциональными выпадами, да еще и подтверждений антитезису автор не видит вообще никаких, если нет собственно ни гипотезы (что же в таком случае доказывает автор?), ни прогноза, словом — если всего этого нет, то ничто, даже громкое имя, не заставит меня считать данный текст аналитической статьей. Аналитическая статья выхватывает из жизни (события) и кристаллизует в сознании сначала автора, а затем и аудитории ту фундаментальную правду (нечто вроде истины), которая содержится в событии, но может быть или даже была не замечена другими,

205

оттеснена мифами, домыслами, пропагандой, тенденциозными комментариями. Однако всё то, что правильно, может быть просто банально. Или отвратительно скучно, неинтересно изложено. Серьезное содержание нужно еще подобающим образом подать, придав статье литературный, стилистический блеск. Об этом я буду говорить в специальной лекции. Сейчас же только замечу, что СТИЛЬ, ФОРМА (ИЛИ ГРОМКОЕ ИМЯ АВТОРА) — ЭТО ТО, С ПОМОЩЬЮ ЧЕГО ТЕКСТ ПРОНИКАЕТ В СОЗНАНИЕ АУДИТОРИИ, А СОДЕРЖАНИЕ — ТО, ЧТО В ЭТОМ СОЗНАНИИ ПРОИЗВОДИТ ИЗМЕНЕНИЯ.

И поэтому оба элемента (форма и содержание) крайне важны в журналистике. Это как фугасный заряд: вначале он погружается в тело цели, а затем взрывается внутри него. Удачная статья с помощью оригинальной формы проникает в сознание аудитории, а своим содержанием производит в этом сознании более или менее радикальный переворот в оценке события или человека, о которых пишет журналист. Хотя сегодня мы говорим в основном о содержании статьи, отличающем ее от других журналистских жанров, тем не менее упоминание о стиле, о форме не слишком преждевременно. Ибо от аналитической статьи я перехожу к публицистической, беря их по отдельности, в чистом жанровом виде, хотя аналитические статьи в чистом виде крайне редко встречаются в журналистике. Журналисты (и даже эксперты) тенденциозны, эмоциональны (в отношении некоторых проблем — определенно эмоциональны), не хотят, а часто и не умеют быть объективными. Или, как принято выражаться, журналисты тоже люди. Это понятно — и не стоит делать из этого вселенскую проблему. Проблема возникает тогда, когда журналисты не осознают того, что они тоже люди, в тот момент, когда пишут свои статьи. Я бы дал простой совет, отталкиваясь от уже сформулированного ранее правила, суть которого: не берите интервью у того, кого любите, и того, кого ненавидите. К статье это правило не относится. Нельзя посылать антикоммуниста брать интервью у лидера КПРФ. Ничего нового и интересного (если не считать новым конфликт между всяким измом и его анти, а интересным — склоку) мы не получим. Но можно и даже нужно логикой антикоммунизма анализировать коммунизм (и наоборот, разумеется) в СМИ. Это, правда, относится к концептуальным, экспертным статьям и, естественно, в том случае, если рядом будут изложены позиции коммунистов (или антикоммунистов) в оригинале. Журналист конечно же должен руководствоваться не партийной логикой, а чем-то более спокойным. А совет, я о нем не забыл, таков: ПИШИТЕ СТАТЬИ ИМЕННО О ТОМ, ЧТО ЛЮБИТЕ, ИЛИ О ТОМ, ЧЕГО НЕ ЛЮБИТЕ. ЕСЛИ ТОЛЬКО ВЫ ОБЪЕКТИВНЫ. СТРАСТЬ — ВДОХНОВЛЯЮЩИЙ ПОВОД ДЛЯ НАПИСАНИЯ ЯРКОЙ, АРГУМЕНТИРОВАННОЙ СТАТЬИ.

Почти невозможно, даже зная материал, интересно проанализировать то, что тебя не волнует, то есть не привлекает или не пугает. ОДНАКО (ВТОРАЯ ЧАСТЬ СОВЕТА НЕ МЕНЕЕ ВАЖНА): ПРЕДУПРЕЖДАЙТЕ АУДИТОРИЮ О СВОЕЙ ПОЗИЦИИ.

Честно предупреждайте. Например, так: «Я не являюсь сторонником демократии и ниже буду критиковать “демократические реформы” исходя из этой своей позиции». Но ЕСЛИ ИЗ ПОВОДА К НАПИСАНИЮ СТАТЬИ СТРАСТЬ СТАНОВИТСЯ ЕДИНСТВЕННЫМ СПОСОБОМ

206

ТРАКТОВКИ ТОГО, О ЧЕМ ПИШЕТ АВТОР, ТО ВМЕСТО АНАЛИТИЧЕСКОЙ СТАТЬИ ПОЛУЧАЕТСЯ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ.

В публицистической статье, как я уже не раз говорил, автор добивается убеждения аудитории в правильности своих взглядов и оценок с помощью эмоций, излагаемых в определенной литературной форме. Она, эта форма, фактически является вторым содержанием публицистической статьи. Аналог публицистической статьи — устаревший литературный жанр проповедь. Основной аргумент проповеди (равно публицистики): я верую, и вы веруйте вместе со мной! Где — в современном мире — лучшее место для проповеди? Правильно, на телевидении, ибо оно собирает самую большую аудиторию. А публицистика никогда, кроме любовных писем, не творится для одного читателя или слушателя. Ей нужна масса. Помимо телевидения масса собирается на площадях; в более или менее организованном виде это называется митинг. Публицистика — митинговый жанр. Участников митинга много, тысячи, иногда десятки тысяч, а ораторов, тем более тех, кого масса слушает, затаив дыхание, а потом, взрываясь аплодисментами, кричит: «Веди нас!» — мало, единицы, избранные. Это те, кто обладает способностью производить (писать, произносить, что не одно и то же: один — прекрасный публицист-писатель, другой — публицист-оратор) стилистические полновесные, яркие тексты. «Долой демократов!» — это не более чем сухой лозунг. «Долой дерьмократов!» — вот это публицистика. Я уже говорил, что самым ярким журналистом-публицистом в наших сегодняшних СМИ является писатель Александр Проханов из газеты «Завтра» (кстати, как публицист-оратор он довольно слаб). Можно отдельно, если бы это было темой моего курса, разбирать все его публицистические приемы начиная от «бледных спирохет демократии» и кончая такими, которые я даже не рискну воспроизводить, несмотря на всё их остроумие, при дамах. Во всяком случае всех, кто интересуется публицистикой как жанром и стилем одновременно, я настоятельно отсылаю к прохановским передовицам в газете «Завтра». Приверженцам иных взглядов я могу поставить в пример Валерию Новодворскую, представляющую либеральное (скорее даже либертарианское) крыло русской журналистики. И конечно же, не могу не посоветовать тем, кто всерьез интересуется публицистикой и чувствует в себе сей дар, обратиться к текстам Владимира Ленина (который, кстати, и называл себя чаще всего публицистом). Кто бы и что бы не говорил о Ленине сегодня, этот выдающийся политик и журналист не был только публицистом в журналистике, аналитическое начало в его творчестве было и мощным, и ярким, и плодотворным. Но публицистом он был выдающимся. Почитайте хотя бы несколько страниц из достаточно большой его работы «Пролетарская революция и ренегат Каутский», чтобы и согласиться с этим, и научиться собственно публицистическому стилю и публицистическим приемам в журналистике. Публицистика очень эффектна и еще более эффективна, но к журналистике в первородном ее смысле имеет малое отношение. Крайне субъективная, публицистика слишком напоминает пропаганду. Хотя отправление такой функции современной журналистики как управление аудиторией, населением, избирателями происходит сегодня в основном как раз с помощью публицистики, но сильно модернизированной, объективизированной, онаученной. Я же сейчас веду речь о публицистике в чистом виде, публицистике, которая не прикрывается объективизмом, научностью, наукообразием. О публицистике прохановского типа. Ее — мало. Всхлипов, эмоций, бездоказательности (что еще не есть публицистика) — много, в том числе и в якобы аналитических статьях. Самой публицистики — крохи. Очевидно ярчайшим публицистом был Сергей Доренко периода 1997—1999 годов в своей

207

«Авторской программе». Он прямо, хотя и с помощью не всем понятных эвфемизмов, заявлял свою публицистическую ангажированность. Примерно такими словами: я наблюдаю за политиками как за какими-нибудь насекомыми. Конечно же это абсолютно не аналитический подход, даже с точки зрения социал-дарвинизма. Тем более что одних насекомых Доренко любил больше, а других — гораздо меньше. А некоторых и ненавидел (в своих передачах). Но вот что интересно и поучительно. Практически весь 1999 год, о чем я уже рассказывал, шла конкурентная борьба за влияние на аудиторию, на избирателей между двумя квазипартиями — ОРТ и НТВ. У обеих квазипартий были, помимо идеологов и кандидатов на президентский пост, главные рупоры. У ОРТ — Сергей Доренко, у НТВ — Евгений Киселев. Последний, как бы к нему ни относиться, вошел в историю русской журналистики тем, что создал первую и до сих пор лучшую (если иметь в виду золотые годы этой программы — 1995— 1998-й) аналитическую программу на телевидении России. Мало кто слышал выступления Евгения Киселева вне его программы, особенно в кругу политологов, и многие на основании этого склонны считать его собственные аналитические способности весьма ограниченными. Однако факт остается фактом. Как журналист Евгений Киселев — это «Итоги». А «Итоги» означенного периода — безусловно аналитическая программа и безусловно до сих пор не превзойденный никем на нашем ТВ (возможно, и не на нашем) образец журналистской телеаналитики. И что же мы увидели в 1999 году? Под влиянием партийной ангажированности Евгений Киселев в соревновании с Сергеем Доренко, точнее не с ним лично, а с его квазипартией, собственными руками низвел свои «Итоги» до уровня такой же публицистической, но менее яркой и менее талантливой, программы, как и энтомологическая «Авторская программа» Сергея Доренко. И проиграл. Вчистую. А ведь известность была не меньшая, чем у Доренко. Авторитет в журналистских и политических кругах — даже больше. Но, отказавшись от своего аналитического в пользу более эффективного, но чужого публицистического оружия, Киселев (вместе со своей партией, но меня интересует сейчас именно журналист) проиграл, утеряв, кстати, значительную часть своего журналистского авторитета. В данном случае я говорю это для того, чтобы каждый подумал — стоит ли ему в журналистике менять роли или, если хотите — маски. А кроме того, пожалуй, это довольно логичный переход к теме следующей лекции — игра как новый жанр журналистики. Ибо после исчезновения классических киселевских «Итогов» публицистика (в смеси с пропагандой) окончательно возобладала на российском телевидении, замаскировавшись набирающим популярность жанром, то есть игрой. Иногда более явно («Намедни» Леонида Парфенова, «К барьеру» Владимира Соловьева или «Театр кукол» Михаила Леонтьева), иногда менее очевидно («Времена» с Владимиром Познером). На этом пока закончу, предложив после этой лекции всем желающим ознакомиться с примерами журналистской аналитической статьи (текст, принадлежащий мне) и статьи публицистической в ее антилиберальной и либеральной разновидностях (два текста). Поскольку статейный жанр, как я уже отмечал, является высшим жанром журналистики, то, на мой взгляд, крайне важно сразу же после этой лекции ознакомиться (так сказать для закрепления теории) с образцами соответствующих текстов.

Иллюстрации АНАЛИТИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ

208

Виталий Третьяков ДИАГНОЗ: УПРАВЛЯЕМАЯ ДЕМОКРАТИЯ И ОБЪЯСНЕНИЕ ДИАГНОЗА ВСЕМ ТЕМ, КТО БЬЕТСЯ В ИСТЕРИКЕ Юрий Лужков, запугавший осенью всю политологическую элиту страны своими рассуждениями о том, что «у нас не власть, у нас режим», сам того не подозревая, все-таки поставил, хоть и неграмотно, один из фундаментальных вопросов сегодняшнего дня в России, ставший особо актуальным после артистичной отставки Бориса Ельцина. Конечно, придворные политологи ОВР, даже будучи грамотными специалистами, не решились поправить начальника, хотя бы объяснив ему, что «власть» и «режим» не только не понятия с противоположным знаком, но даже и вообще не понятия одного ряда. Простое чувство родного (русского) языка, вполне адекватно передающего все понятия политики как науки, должно было бы подсказать мэру, что в выражениях «демократический режим» и «коррумпированная власть» положительная и, соответственно, отрицательная оценки заложены в определениях, а отнюдь не в определяемых словах. Более того, реален (и даже часто в жизни встречается) такой феномен, как «коррумпированная власть при демократическом режиме» (правда, в этом выражении слово «власть» тоже употребляется не в строго научном смысле). Дело, однако, не в политологической неподкованности Юрия Лужкова и не в невозможности для его советников поправить шефа (явный признак деспотии в ОВР и в московской администрации, что, видимо, и имел в виду мэр, правда, адресуя это обвинение не режиму своей власти, а Кремлю). Дело в вопросе, волнующем сегодня, после воцарения (пока еще не через выборы) Путина, очень многих. Особенно — как всегда мятущуюся у нас между обожанием власти и страхом перед ней интеллигенцию. На саму интеллигенцию в общем-то наплевать — она достаточно лабильна, чтобы подстроиться и под любую власть, и под любой режим. Но дело в том, что народ (общество) говорит своим голосом либо во время революций, либо в день выборов. Всё остальное время за него, а часто и вместо него говорит в России как раз интеллигенция (в последнее десятилетие еще и СМИ, но и в них правит бал интеллигенция; а в последние годы еще и социология, но и данные опросов комментируют, интерпретируют, а часто и программируют те же интеллигенты). Итак, мятущаяся интеллигенция задает вопрос, точнее, целую пулеметную очередь вопросов: а мы уже в диктатуре или еще только на пороге ее? И как это так получилось — ведь мы же такие хорошие? И всё что нужно делали: коммунистов сбросили, за демократию выступали, Советы разогнали, за Ельцина голосовали, частную собственность отстаивали, с Западом советовались — даже в рот ему смотрели, ноги ему мыли и воду с них пили. Почему? За что? И что же такое у нас, в этой одуревшей (помните крик интеллигента в декабре 1993 года?) России получилось? Мне представляется, ответ на этот вопрос (и на всю очередь этих вопросов) есть. Вполне четкий. Не до конца оптимистический, ибо еще многое не прояснилось в жизни. Но совсем не страшный. Более того — вполне обнадеживающий. Но прежде чем попытаться дать ответ, я хотел бы понять, а почему, собственно, этот сыр-бор занялся минувшей осенью, а разгорелся сейчас? И в каком случае он бы не разгорелся? Если судить не по внешним, а по сущностным признакам и типа власти, наличествующей в России, и политического режима, в форме которого эта власть реализуется, никакой разницы между Россией 1996 года и Россией 1999—2000 годов нет. Однако в 1996 году такого вопроса в виде массовой истерики не возникало. Между 1996 и 1999 годами разница есть, но она чисто внешняя, персонифицированно внешняя, я бы сказал. То есть, как я понимаю, вопроса, по мнению тех, кто его задает, не возникло бы, если бы в более или менее полном комплекте случились одни события (список 1), а не случились бы другие (список 2). Список 1 1) Ельцин ушел бы в отставку не в декабре, а весной 1999 года;

209

2) премьер-министром был бы не Путин, а Примаков; 3) на думских выборах победил бы не «Медведь», а ОВР; 4) «главным олигархом» страны был бы не Березовский, а Лужков; 5) гарантию победы на президентских выборах имел бы не Путин, а опять же Примаков. Список 2 Естественно, всё наоборот (то, что получилось): 1) не весной, а в декабре; 2) не Примаков, а Путин; 3) не ОВР, а «Медведь»; 4) не Лужков, а Березовский; 5) не Примаков, а Путин. Объясните, какая, в сущности, разница между этими двумя списками? Не для ОВР, Примакова и Лужкова, а для России, ее народа, даже ее правящего класса в целом? Ни-ка-кой! Вот если бы в пунктах 2 и 5 обоих списков и в пункте 3 стоял вместо Примакова или Путина, к примеру, Зюганов, а вместо ОВР или «Медведя» — КПРФ, то разница была бы. А так: фундаментально — разница минимальная. Теперь я наконец назову то, во что мы уже давно, а не только что, вошли. Это не диктатура, не деспотия. Это авторитарно-протодемократический тип власти, существующий в форме президентской республики и в виде номенклатурно-бюрократического, слабо федерального, местами квазидемократического и сильно коррумпированного государства. Я, конечно, тоже, как и Лужков, не доктор политологии, и могу ошибиться в точности некоторых формулировок. Но, уверен, в целом и в сути не ошибаюсь. Двумя словами я всё это вместе называю так: управляемая демократия. В рамках этого определения разница между Россией 1992 года, Россией 1996 года и Россией 1999—2000 годов как раз есть. В 1992 году в России была скорее просто протодемократия с элементами охлократии. В результате ельцинского госпереворота 1993 года получилась слабоуправляемая демократия. А с момента отставки Примакова и особенно с назначением премьер-министром и и. о. президента Путина — сильноуправляемая демократия, или собственно управляемая (как сформировавшийся тип власти) демократия. Хорошо это или плохо? Это лучше, чем деспотия (диктатура) и даже чем авторитаризм, но хуже, чем просто демократия. Что победит? Пока неясно. Ибо управляемая демократия — это переходный этап от жесткой управляемости (диктатуры) к собственно демократии. Но очевидно, что и исторический, и политический векторы пока по-прежнему направлены в сторону демократии. Впрочем, не просто очевидно, а и доказательно. Вспомним некоторые этапы истории нашего парламентаризма. В 1917 году большевики во главе с Лениным берут власть, имея собственный демократический лозунг «Вся власть Советам!», но не могут проигнорировать и не менее популярный в обществе лозунг «Вся власть Учредительному собранию!». Выборы в Учредительное собрание большевики, однако, проигрывают: у них нет большинства. Что делает Ленин? Правильно. Незаконно распускает Учредительное собрание, а затем, подавляя сопротивление (в том числе и вооруженное) его сторонников, переходит к революционному террору. В виде Советов в стране возникает управляемая демократия. Реальной, однако, демократия остается в партии, в частности — на съездах партии.

210

К власти приходит Сталин. При нем управляемая демократия в виде Советов становится квазидемократией, но в партии демократия остается. Тогда Сталин доведенным им до совершенства методом «Главное не как голосуют, а как считают голоса» превращает внутрипартийную демократию в управляемую. А затем с помощью террора и ее трансформирует в квазидемократию. Еще один цикл истории российского парламентаризма завершен. К власти приходит Горбачев. Основной лозунг — одемокрачивание партии (возвращение к «ленинским нормам»), но главное вновь — «Вся власть Советам!» (подразумевается — а не КПСС). Горбачев не сумел и не успел одемократить партию, зато «Всю власть Советам» практически дал. В результате его самого зажали в клещи и свергли совместно неодемокраченная часть КПСС (ГКЧП) и переродившаяся в охлократию интеллигенции власть Советов во главе с Ельциным. Горбачев не смог перейти к управляемой демократии, что, в частности, советовал ему Андраник Мигранян, говоря о железной руке. Воцарился Ельцин — лидер демократически-охлократического движения, существовавшего в рамках Советов. В ленинской, коммунистической форме! Но имеющей видимое преимущество в глазах Ельцина (и других): во-первых, Советы привели Ельцина к власти де-юре; во-вторых, Советы казались антиподом КПСС. Наступила полная демократия. И перед Ельциным, как до того перед Сталиным, а до него — перед Лениным и до них — перед Николаем II, встала все та же проблема: парламентская демократия (царские Думы, Учредительное собрание, Советы, партийные съезды) мешают управлять тому человеку, который наделен высшей исполнительной властью в стране. Особенно если они (Советы, съезды партии) имеют право этого человека снять с должности. И Ельцин делает, лишь пару лет честно поборовшись с неуправляемой демократией, что? Правильно. То же, что царь с Думами, Ленин — с Учредилкой, Сталин — с Советами и съездами партии (Горбачев вот не решился — и проиграл). Ельцин незаконно (1) отменяет действующую Конституцию; (2) распускает Съезд и Верховный Совет народных депутатов РСФСР; а поскольку часть депутатов этому противится, то и (3) расстреливает парламент. Чем Ельцин лучше царя, Ленина, Сталина? Ничем. В этом. Но дальше Ельцин совершает нечто новое в российской политической истории. Он делает шаг не в сторону диктатуры или деспотии. Он назначает выборы в Думу — в новый парламент. Имея целью (сознательной или подсознательной) установление управляемой демократии. Гигантский шаг! С четвертой, считая от императора, попытки, а с учетом «оттепели» Хрущева и политической перестройки Горбачева — даже с шестой попытки. Обо всем рассуждающая, но как всегда ничего не понимающая русская интеллигенция, естественно, опять приняла миф за реальность, а реальность (парламент с наличием в нем коммунистов, а не только себя) — за миф. В 1996 году, на президентских выборах, управляемость нашей демократии была продемонстрирована во всей красе. Проблема оказалась в другом: Ельцин был плохим управленцем. Он умел управлять демократией как управляемой, но не умел — как демократией. А главное — он плохо управлял страной. Но демократического импульса не погасил, к деспотии не свернул. Несмотря на то, что сконструированная им управляемая демократия захотела его же и свергнуть (через процедуру импичмента). И вот Ельцин, на излете своей власти, наткнулся на Путина. Или ему подсунули Путина. Не важно. Путин (вместе с Ельциным) разумно решил продлить жизнь управляемой демократии, по крайней мере, еще на один срок. Почему? Эгоистические мотивы, конечно, присутствовали. Но главное — опасение, разумное, обоснованное, что отход от управляемой демократии вернет страну к охлократии (через изменение Конституции), к демократии неуправляемой, к анархии. Управляемая демократия — это когда голосует народ, а люди, находящиеся у власти, чуть-чуть выбор народа корректируют. В чью пользу? В свою, разумеется. Не в пользу Лужкова же. В Москве же Лужков не корректировал ничего в пользу Ельцина или Путина. Лужкову просто не повезло — нужно было становиться премьер-министром раньше Путина. В этом его проблема. Вторая проблема для Лужкова — Путин умеет управлять государством, а не только управляемой демократией.

211

Вот и всё. Итак, управляемая демократия — это демократия (выборы, альтернативность, свобода слова и печати, сменяемость лидеров режима), но корректируемая правящим классом (точнее, обладающей властью частью этого класса). Это то, что есть у нас. Авторитаризм — это сохранение некоторых демократических институтов, но при этом безальтернативность выборов, оппозиция в политическом гетто, ограниченная свобода слова и печати, полностью карманный парламент. Этого у нас нет. Деспотия (диктатура) — это не демократия; и демократические институты, если они сохраняются, то только в виде декорации; никаких свобод, никакой оппозиции, цензура, никакой многопартийности, несменяемость власти до смерти диктатора или до свержения его путем переворота или революции. Этого нет и в помине — ни в реальности, ни на горизонте. Отсюда и вывод. Пока нет ощутимого перелома к отходу от управляемой демократии в сторону ни деспотии, ни тем более в сторону охлократии. Переход к полновесной демократии — не гарантирован, но процесс явно продолжает идти в этом направлении. И никаких, абсолютно никаких признаков иного нет. Путин сломается. Его заставят. Его вынудят обстоятельства. Может быть. Но пока не сломался. Пока не заставили. А если обстоятельства — то это уже не Путин, это нечто исторически неизбежное. Может быть, Путин лицемер и злодей? Может быть. Может, он использует механизмы управляемой демократии лишь для (1) окончательной легитимизации своей власти через выборы 26 марта и (2) для возведения Ельцина на декоративный, но все-таки официальный престол главы Высшего Совета России и Белоруссии, а затем перейдет к осуществлению своей (или чьей-то) главной цели — к установлению деспотии? Может. Но зачем? Зачем, если управляемая демократия позволяет сделать всё, что необходимо России? Зачем это Путину, если он знает, что диктатуру в России можно установить, но нельзя удержать более недели? Подозревать Путина в худшем мы можем. Требовать гарантий от худшего — обязаны. Критиковать — призваны. Но трезво оценивать реальный ход реального исторического и политического процесса и его очевидное направление — тоже не мешало бы. Хотя бы для того, чтобы не заходиться в истерике, а дело делать. Независимая газета 13.01.2000

ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ

Как образец выдающейся чистой публицистики приведу отрывок из текста (далеко не самого ругательного) Александра Проханова. Читая хорошую (профессиональную) публицистику, нельзя не заметить, что сама по себе логика ей не чужда, но эта логика — абсолютно внутренняя, эзотерическая. Для следования ей нужно встать на точку зрения автора в самом начале чтения — тогда ты безусловно согласишься, что высочайший эмоциональный заряд прохановских передовиц (если б они не печатались так часто, раз в неделю, накал этот не так приедался бы и ощущался живее и свежее) не только не отрицает, а даже предполагает определенную логичность изложения, каковая в статье и обнаруживается: одно абсолютно логично вытекает из другого. Парадокса здесь нет — публицистика, прохановская определенно — это искусство конструирования мифов на базе определенной идеологии. Почти любой классический миф внутренне непротиворечив. Более того — одним своим боком миф весьма непротиворечиво встраивается в реальность, точнее в ту ее часть, которая, максимально совпадая с базисной идеологией (метафизикой) этого мифа, насыщает миф (публицистический текст) не только эмоциями, рождаемыми жизнью, но и

212

фактами из жизни. Фактами, фантастически трансформированными, но фактами. По совершенно аналогичной схеме построено и большинство текстов «либерального Проханова», или Антипроханова, — Валерии Новодворской. Ее публицистика тоже внутренне абсолютно непротиворечива и эзотерически весьма убедительна, правда, более рафинирована и менее экстатична, чем тексты Проханова. Александр Проханов БАБОЧКА-ТРАУРНИЦА ПРЕЗИДЕНТА ПУТИНА Наше правительство — это команда единомышленников. Артель профессионалов. Союз смышленых и находчивых. Смешливых и добычливых. Это — наши столыпины, плеве и витте. Наши битте-дритте. Наши грефы и трефы. Они — те, кто по первому зову, отбросив всё лишнее, несущественное, могут тут же собраться и сыграть в преферанс. Невзирая на обстоятельства, могут мгновенно мобилизоваться, сосредоточиться и, сойдясь, негромко попеть. Такого правительства нет ни у кого, даже в Португалии. Это — единство в многообразии. Малое в большом. Сытое в голодном. Сухое в мокром. Богатое в бедном. Умное в глупом. Алмаз в навозе. Иголка в сене. Истина в вине. Здесь всё распределено, всё проверено. У каждого свой труд, свой участок, свое «хобби». Министр Сергей Иванов отвечает за падающие вертолеты и взорванные «бэтээры». «Посольский» Иванов отвечает за передачу японцам Курил, а немцам — Калининграда, в девичестве — Кенигсберга. Кудрин, повинуясь внутреннему голосу, выплачивает внешние долги, не допуская их сокращения. Починок следит за шахтерами, которые на Горбатом мосту касками продолбили дыру в Америку. Матвиенко ответственна за голодовки учителей и самоубийства безденежных офицеров. Министр юстиции Чайка, махая серебристым крылом, облетает колонии строгого режима, готовя посадочные места для писателей. Швыдкой, с привычным для элиты матерком, занимается «реституцией», — не путать с занятием безработных русских девушек на ночных тротуарах. Лесин чистит ноготь, чтобы придавить им очередную газету. Греф отвечает за «экономическое чудо» в родовых угодьях Авена, Абрамовича, Фридмана. Патрушев отвечает за гексоген. Сельхозминистр Гордеев — за лебеду. Министр образования Филиппов — за неграмотность. Грызлов — за коррупцию МВД и взятки ГАИ. Клебанов отвечает за тонущие подводные лодки. Коптев — за уничтожение космических станций. Шойгу отвечает за паводки, трясения земли, извержения вулканов и сифилис в деревеньке Борки. Христенко отвечает за малый бизнес. Касьянов — за большой дефолт. Когда они собираются все вместе в Доме Правительства, в них появляется что-то античное. Ареопаг. Или Академия Аристотеля. Или, может быть, термы. На них туники, сандалии на босу ногу, лавровые венки. Никакого белья. Первые минуты, когда их снимает телекамера, чтобы показать в новостях, они еще слегка смущены, неловки. Говорит их природная застенчивость. Их недавнее деревенское прошлое. Но стоит уйти операторам, как все они приступают к привычным занятиям. <...> Ну а что же Путин, наш Президент? Он обременен. Объявляет в стране очередной траур. Нельзя его за это не любить. Чудесная бабочка-траурница, черно-лиловая, с вафельно-белой каймой на широких печальных крыльях, облетает огороды, капустные гряды, вянущую картофельную ботву. Это Президент — изящный, печальный, навевающий мысль о скорой осени. Ночью в небе августа много звезд, падающих метеоров, туманных серебряных сгустков. Заслоняя их, бесшумно летит огромная бабочка-траурница, не ведая сна, накрывая крыльями Россию. Если зарисовать ее полет, переложить эту волнистую линию на музыку, то услышим «Траурный марш». Завтра № 35/2002

Валерия Новодворская

213

СТРАНА, КОТОРАЯ ТАНЦУЕТ ОТ СТЕНКИ Отовсюду к нам несутся стоны. Периодически они сливаются в единый вопль и достигают кремлевских чертогов, а эхо несется вплоть до западных равнин и предгорий, где в средоточии правозащитных твердынь заседает Совет Европы. Вопиет страждущий российский народ, вопиет и выражает свои чаянья. Как вы думаете, чего он требует, кроме хлеба и зрелищ (извечное социальное требование электората еще со времен Римской империи)? Может быть, либеральных реформ? Прекращения войны в Чечне? Вестернизации страны? Погребения ульяновских мощей? Ни за что не угадаете! Стенанья, периодически возобновляющиеся, касаются одного и того же явно несъедобного сюжета: восстановления «института» смертной казни. Кажется, для неквалифицированного большинства, включая сюда многих (этак 2/3) депутатов Госдумы, расстрел является панацеей от всех мыслимых и немыслимых социальных, политических, экономических и моральных бед. И там, где цивилизованные люди посылают за доктором, за судьей, за психоаналитиком, за реформатором или правозащитником, российское большинство считает возможным управиться с помощью одного только специалиста — палача. Вот случилась очередная (увы, это уже конвейер) трагедия в Каспийске. Казалось бы, что должны требовать люди? Отставки Патрушева (не была обеспечена безопасность) и высших чинов МВД. Гласного и объективного расследования (чтобы потом не тиражировались кассеты о зловещем участии собственных спецслужб). Прекращения войны в Чечне (чтобы исключить разговоры про «чеченские следы»). Нет! Требование стереотипно: восстановить смертную казнь. Хотя кого казнить, не очень понятно: виновные не найдены. Казнить заложников? Первых встречных? Война в Чечне, задержка зарплат, безработица, олигархи, вывоз капиталов за рубеж, коррупция, уличная преступность, преступность организованная, убийцы-маньяки, дезертирство с расстрелом из табельного оружия сослуживцев — всё это вызывает очередной всплеск народной кровожадности и расстрельных депутатских законопроектов. Прямо по Марине Цветаевой: «От сердца — голова есть. И есть топор — от головы». Хотя говорить про голову в этом контексте можно только как про предмет для ношения шляпы. Я не хочу сказать, что россияне кровожаднее других народов. Но беда вся в том, что мысли об излечивании всех недугов человечества при помощи палача посещают народы во времена их младенчества. И следуют этим запросам только общества, находящиеся в глубоком социально-политическом упадке. И мораль, естественно, там тоже упадническая. Римская империя давала бесплатный хлеб и бесплатные смертельные зрелища (гладиаторские бои, казни христиан, скармливание аутсайдеров хищникам) своей «бессмысленной толпе», бывшему гражданскому обществу республиканского Рима, в период своего заката, когда римский колосс лишился всякого политического и морального основания для того, чтобы вести за собой человечество. Мощь еще была, а света и разума уже не было. Агония длилась столетия, но динозавры всегда вымирают. Гора мяса и мышц — и крошечный мозг... Вымер и Рим. Урок и пример. Ушли в забвение якобинцы, казнившие на площади Согласия по 50 человек в день. Ушли вместе с «вязальщицами гильотины», кумушками, получавшими революционный кайф от казней. Так называемая Великая французская революция с ее массовым террором обеспечила хроническое отставание Франции от Великобритании буквально по всем параметрам. И прогресс Соединенных Штатов зиждется отнюдь не на применении смертной казни, а на тех штатах, где она уже отменена, и на нестихающих протестах общественности (либеральной) против ее применения в остальных. Ситуация ведь предельно проста нравственно, и лучше всех ее выразила преступница Миледи в «Трех мушкетерах». Она просто сказала нашим Атосу, Портосу, Арамису и д’Артаньяну, что они, такие благородные и справедливые, убив ее, станут сами убийцами. Так оно и вышло, и еще не огрубевший д’Артаньян, самый от Миледи пострадавший, пытался остановить своих друзей. Но они не притормозили — и весь второй том спасались от Мордаунта, сына Миледи. Хорошо еще, что Мордаунт не оставил наследников, а то хватило бы вендетты и на третий том. Мудрый Бернард Шоу в «Цезаре и Клеопатре» приходит к тем же незамысловатым выводам. Там философ и политик Юлий Цезарь признает убийство в порядке самозащиты легитимным, но называет «отвратительным спектаклем» вынесение смертного приговора даже голодному тигру-людоеду. Всё верно: смертная казнь способствует

214

росту преступности. Вместо одного убийцы мы получаем их целую кучу: судьи, присяжные, прокуроры, «исполнители» из персонала тюрьмы, а заодно и народ данной страны, именем которого выносят приговор. Ведь в США процедура приведения приговора в исполнение предусматривает фразу: «Боже, спаси народ штата А... В... С...» И все они становятся убийцами. Или палачами (что не лучше). И если преступник убивает по недомыслию или потому, что он изверг и садист, то что сказать об обществе, практикующем смертную казнь? Что оно слабоумно или состоит из извергов? Стивен Кинг в своей «Зеленой миле» создал потрясающие, ужасные доказательства невозможности для персонала тюрьмы казнить на электрическом стуле даже заведомых злодеев. Их злодеяние — в прошлом, а злодейство их «легитимных» палачей — в настоящем. Человека нельзя к этому принуждать. Он может перестать быть человеком. Как герой Кинга надзиратель Перси. Мы все знаем, что в России многое делают по просьбе трудящихся. Трудящимся вернули сталинский гимн, войну в Чечне, шпиономанию, милитаризм, портреты вождя, культ личности. Осмелюсь робко понадеяться, что им откажут хотя бы в удовольствии снова танцевать от расстрельной «стенки». Новое время № 21/2002

Лекция 22

Игра — новый жанр журналистики для масс Журналистика довольно быстро стала профессией для масс, хотя и не была таковой в младенчестве. Будучи в нежном возрасте, журналистика работала на элиту. Но потом... Как только журналистика, особенно через ТВ, охватила своим влиянием фактически 100% взрослого и детского населения развитых стран, она почти полностью переключилась на работу на массы. А там, где массы, там игра превалирует над серьезным делом и серьезным искусством, каким, в частности, одно время пыталось стать телевидение. Словом, не буду особо вдаваться в предысторию, но игры постепенно вытеснили из эфира многие серьезные передачи и сейчас, по сути, стали главным жанром тележурналистики, в частности, естественно, и потому, что, наряду с кинофильмами и трансляцией крупных спортивных соревнований привлекают наибольшую аудиторию, обеспечивая и максимальные рекламные доходы телеканалам. Теория игр (я имею в виду, разумеется, не математическую теорию игр, а культурологическую) достаточно специфична, и я не собираюсь ни излагать ее, ни сочинять самому. Кроме того, насколько мне известно (хотя, может быть, я и заблуждаюсь в этом), ничего более или менее капитального о жанре игры в СМИ не написано. Я даже не слышал, чтобы кто-то выделял игру как особый жанр журналистики. Я не телекритик и до сих пор не считаю себя, несмотря на некоторые к этому показания, достаточно профессиональным телеведущим (или тележурналистом). Поэтому, оправдывая отрывочность и, возможно, предварительность собственных мыслей относительно игры как жанра журналистики, воспользуюсь для изложения наброска теории игры как жанра СМИ своей любимой и уже знакомой слушателям этого курса формой тезисов. Но до того — одна журналистская история, цель рассказа которой станет понятна несколько позже. Где-то в начале 80-х годов я, тогда работавший в агентстве печати «Новости», главной организации, занимавшейся советской печатной внешнеполитической пропагандой, получил задание поехать в город Тольятти и написать очерк о молодой работнице Волжского автозавода. В Тольятти я отправился с моим другом фотокорреспондентом Юрием Рыбчинским, человеком

215

тертым и опытным. Он должен был проиллюстрировать мой текст. В парткоме автозавода нам быстро подобрали кандидатуру героини моего очерка, который должен был показать интересную и насыщенную событиями жизнь молодой работницы заводского конвейера. Звали девушку (ее имя запомнилось мне, думаю, навсегда) Валентина Бажайкина. Было ей года двадцать два. Жила она в общежитии, ибо родом была из какого-то небольшого городка. Заглянув на ее рабочее место, а затем в общежитие, мы с фотокором поняли, что ничего не то что выдающегося, но даже и интересного не увидели и не увидим. К тому же и сама героиня была девушкой скромной, неразговорчивой, без всяких претензий и далеко идущих планов. Словом, вся ее биография уместилась бы в один абзац, жизнь была исключительно прозаичной: работа и общежитие, да самые элементарные развлечения типа посещения кинотеатра и танцев. Тольятти того периода, не знаю, как сейчас, совсем не был центром культуры, а если бы даже и был, к культуре нашу Валю Бажайкину не тянуло. Кажется, у нее даже не было молодого человека. Во всяком случае нам она его показывать не собиралась. Итак, максимум, что мы могли выжать из жизни этой девушки для родной советской внешнеполитической пропаганды, — это пару страниц скучного текста и две фотографии: портрет просто и портрет на рабочем месте — на фоне полусобранных «Жигулей». Редакционное задание, однако, было вполне капитальным: полновесный очерк, причем богато иллюстрированный. И задание было выполнено. Причем на ура. В первый же вечер, проанализировав в гостиничном номере всю бесперспективность нашего положения, мы решили сочинить нашей Вале новую жизнь. Причем сочинение это должно было опираться исключительно на реальности города Тольятти. Правда, на те реальности, с которыми Валя Бажайкина не сталкивалась, но в принципе могла бы столкнуться. Следующий рабочий день мы потратили на изучение всего, что было в городе помимо автозавода и общежитий. И обнаружили: неплохой самодеятельный театр, дом моды, несколько художников, регулярно устраивавших выставки. Мы познакомились и договорились с руководителями этих центров культуры, а заодно и с мэром Тольятти о том, чтобы все они в ближайшие два дня приняли нас вместе с нашей героиней. Короче говоря, большой иллюстрированный очерк получился у нас таким. Закончив работу, Валя Бажайкина идет не в общежитие, а в самодеятельный театр, в котором пока не играет, но собирается играть; далее она заказывает себе платье в доме моделей; на следующий день идет на выставку местных художников, где знакомится с одним из них, и он начинает писать ее портрет. В завершении всего Валя Бажайкина встречается с мэром Тольятти, который рассказывает молодой рабочей о перспективах развития города. Всё это снимается на фотопленку, создавая большой иллюстрированный ряд. Привезенный в Москву материал был с восторгом встречен в редакции и опубликован абсолютно во всех газетах и журналах, издаваемых агентством печати «Новости» за рубежом. В общем-то это была ложь. Ибо до нас Валя Бажайкина не посещала ни одного из этих мест и даже, кажется, не подозревала об их существовании. Но, с другой стороны, ничто не препятствовало тому, чтобы она их посещала. Даже платье, которое мы ей подобрали в доме моделей, она вполне могла бы купить на свою зарплату. Конечно, без нас ее вряд ли бы принял мэр города, да и художник, скорее всего, не взялся бы писать ее портрет без нашей просьбы, ибо девушкой она была хоть и миловидной, но вполне стандартной внешности. Не стану скрывать, что некоторое время меня смущала моральная сторона нашего журналистского подвига. В конце концов, не забывая, впрочем, эту историю никогда, я успокоил себя тем, что мы создали некую журналистскую фантазию, но всю построенную на реальности, чем собственно и должна заниматься профессиональная внешнеполитическая пропаганда. Ведь

216

кто-то играет в самодеятельном театре, заказывает платья в местном доме моделей, даже мэр время от времени принимает простых граждан, тем более работников автозавода. А уж после нашего отъезда всё это вполне могла делать и сама Валя. Мы научили ее играть в эту простую игру, всего лишь несколько более богатую, чем ее привычная жизнь. Это была игра — так определил я тогда, еще не подозревая, что именно по такому алгоритму сложится журналистский жанр, покоривший наше (и не только наше) телевидение. Теперь перейду к теории.

Тезисы об игре как журналистском жанре I. Как и массовая культура в целом, в недрах которой родилась игра как жанр журналистики (далее я буду употреблять слово «игра» без этого уточнения), она появилась на Западе и именно оттуда — в эпоху гласности — пришла в нашу журналистику. Это, однако, не значит, что предтеч современной игры не было в журналистике отечественной, то есть советской. Более сорока лет существует на нашем телевидении совершенно уникальная во многих своих аспектах, но не в жанровом, игра КВН. С одним и тем же, кстати, ведущим — Александром Масляковым (когда-то пару ему составляла Светлана Жильцова). Больше 25 лет существует и другая достаточно уникальная, в том числе и по сюжету, но опять же не по жанру отечественная телеигра «Что? Где? Когда?», автором которой является ныне уже покойный Владимир Ворошилов. В советское время, гораздо позже КВН, но все-таки достаточно давно в недрах молодежной редакции советского Центрального телевидения, которую возглавлял Эдуард Сагалаев, были созданы и другие телеигры: «А ну-ка, девушки», затем «А ну-ка, парни» и какие-то еще, забытые, видимо, не только мною. Позже, в эпоху гласности, на нашем ТВ появились ток-шоу, уже явно подражающие западным образцам (что не значит, что это плохо, — жанры журналистики невозможно, как и велосипед, всякий раз изобретать заново).

II. Игра на телевидении существует в двух своих разновидностях (поджанрах) — собственно игра и ток-шоу, то есть игра, основным внешним сюжетным ходом которой является обсуждение какой-либо проблемы.

III. Зададимся вопросом: что есть игра? Ряд последовательных ответов на этот вопрос постепенно приведет нас к еще неизвестному мне пока определению данного жанра. (Здесь я должен заметить, что эта лекция специально написана мною для данного курса. Никогда ранее в лекциях перед студентами я теорию игры не развивал, ограничиваясь лишь короткими замечаниями по ходу рассказа о специфике работы тележурналистов и ТВ в целом.)

IV. Игра предполагает соревнование. Это, кажется, не требует доказательств. Поэтому в играх всегда участвуют либо несколько команд, либо явно или неявно соревнующихся друг с другом индивидуальных участников.

V. Раз есть соревнование, должен быть и победитель, а для него — приз.

VI. Как определить победителя? Должны быть (1) правила игры, (2) жюри или судья. Во всем перечисленном выше игра как жанр журналистики очень напоминает спорт, точнее — является его полным аналогом. Но должны быть и отличия.

VII. Вот два из них. Судья судит, но кто-то должен вести игру, ведь по законам не

217

спортивной, а телеигры в ней участвуют непрофессионалы (1-е отличие), а кроме того, телеигры не столь универсальны, как спортивные, — каждый телеканал вправе сочинить свою игру, построенную на новых правилах, ранее не известных участникам (2-е отличие). Чтобы эти правила всякий раз соблюдались, телеигре нужен ведущий. Естественно, и непрофессионализм многих участников телеигр, и не универсальность (оригинальность) телеигр — это во многом обманки. Но такие обманки, которые входят в правила телеигры.

VIII. Роль ведущего в телеигре чрезвычайно велика. По сути именно он, а не участники игры, является ее главным действующим лицом — главным героем (3-е отличие телеигры от игры спортивной). Что и подтверждается практикой — только ведущие телеигр становятся телезвездами, звездами тележурналистики. Александр Масляков и Владимир Ворошилов были безусловно самыми известными тележурналистами в СССР в 70-е—80-е годы. При этом в КВН функции ведущего и жюри (судей) были разделены, а в «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов сочетал эти функции. Ведущий (модератор) — главный герой игры. Что, еще раз отмечу, резко отличает телеигру от спорта. Там вообще нет никаких ведущих, а главным героем является победитель.

IX. В этом смысле телеигра гораздо ближе не к спорту, а к некоторым жанрам массового искусства. В одной из предыдущих лекций я, кажется, уже упоминал, что лучше всего характеризует роль ведущего телеигры старый советский термин массовик-затейник. Телезвезды обидчивы, а мне приходится с ними довольно часто общаться. И все-таки, памятуя об ответственности перед истиной и Платоном, я должен называть вещи своими именами. Тем более что старая и несколько анекдотическая профессия массовика-затейника всеми своими гранями, без зазоров входит в описание функций ведущего телеигры. Массовики-затейники высшего класса назывались раньше конферансье. Слово, во-первых, французское, а во-вторых и потому, что французское, — более пристойное.

X. Одна из главнейших функций массовика-затейника, простите — ведущего, зажигать публику и руководить ею. Выступление профессиональных актеров в театре тоже называют игрой. Однако никогда во время спектакля режиссер (то есть модератор, ведущий спектакля) не крикнет в зал: «А теперь, пожалуйста, аплодисменты». Владимир Познер, ведущий чрезвычайно серьезной телеигры «Времена» (поджанр ток-шоу) время от времени говорит присутствующей (зачем?) в студии публике: «Поаплодируйте этому ответу!»

XI. Публика — привычный составной элемент игры. Есть, конечно, игры непубличные, например, карточные или бильярд. Но таких абсолютное меньшинство, да и они постепенно стремятся к публичности. Почему? На миру и смерть красна. А уж победа — тем более. Спортивные игры и игры в искусстве (высоком) четко делят публику и участников, никогда (кроме некоторых модернистских спектаклей) не смешивая одно с другим. Телеигры, во-первых, вводят публику в студию. То есть делают то, что никогда не делают журналисты, работающие в других жанрах. Когда я пишу статью, я не сажаю вокруг себя людей, а напротив, стараюсь уединиться. Евгений Киселев в своих классических «Итогах» не собирал вокруг себя публику, потому те его, первые «Итоги» — это синтетическая телепрограмма, сочетающая в себе жанры информации, интервью, репортажа и комментария. А вот его же «Глас народа» и «Итоги» на ТВ6 были играми (ток-шоу). Но это только во-первых. Есть и во-вторых. Во-вторых, телеигра вводит публику (непрофессионалов) в состав своих участников (пусть и не главных, точнее — не самых заметных). Этого нет ни в спорте, ни в высоком искусстве. В телеиграх среди

218

непрофессионалов (публики) есть и подсадные утки, и завсегдатаи разных ток-шоу, но всё равно ими нужно руководить. Вот откуда рождается упомянутая в начале тезиса X роль телеведущего.

XII. Руководить нужно, следовательно, и публикой, и игроками. А в серьезных играх, то есть политических ток-шоу, где процесс выявления победителя замаскирован, спрятан от аудитории, ведущему приходится и определять победителя, то есть быть судьей. В «Свободе слова» Савика Шустера это делается объективистски — с помощью постоянного голосования так называемых тест-групп (а точнее — части публики). В «Гласе народа» у Киселева и Светланы Сорокиной (старое НТВ, ТВ-6) голосовала вся публика, в том числе через телефонные звонки, а затем и Интернет, даже публика, не присутствовавшая в студии. В телеиграх «Что? Где? Когда?» (современный вариант) и «К барьеру» победители определяются и в студии (в «К барьеру» даже сидит специальное жюри), и голосованием телезрителей. Как правило, в хорошо разработанных ток-шоу и играх победитель известен ведущему заранее. Его легко определить, если обратить внимание на то, кому из участников чаще предоставляется слово, кого своими репликами поддерживает сам ведущий (то есть телезвезда, безусловный авторитет для телеаудитории), кому дается возможность выступить в передаче последним. Специально на «победителя» работают и телеоператоры, подавая его физическую фактуру в выгодном, в отличие от записанных в «побежденные», ракурсе. Есть игры, где победитель не определяется заранее, ибо сюжет игры не предполагает дальнейшую работу с победителем, например, дальнейшую раскрутку его силами телевидения (в последнем — коммерческая суть телеигры «Фабрика звезд» на «Первом канале»). Тогда ведущий ведет себя более демократично, позволяя случаю самому определить победителя.

XIII. Скажите, разве не тем же занимались все годы своего существования (и до сих пор существующие, но под другим наименованием) массовики-затейники?

• направляют участвующих в игре (или в концерте) профессионалов; • зажигают публику и руководят ею; • вовлекают публику, непрофессионалов, в совместное действие с профессионалами; • постоянно комментируют всё происходящее; • сами по ходу дела исполняют какой-либо номер; • определяют победителя; • вручают победителю приз; XIV. Увлекшись ведущим, фигурой, безусловно главной в игре, но ее не исчерпывающей, я несколько отвлекся от содержательной стороны игры. Что, помимо соревнования и определения победителя, в игре главное? То, чтобы она была интересной. Самим участникам (иначе они не будут увлеченно, то есть натурально, играть), а главное — публике. Напомню, что и в журналистике в целом идет соревнование за привлечение внимания публики, аудитории. Как? Мы об этом говорили. Сообщить о случившемся раньше других и/или лучше других. Лучше — это значит прежде всего полнее, содержательней. Категория «интересней» здесь тоже присутствует, но только как внешняя форма. То же содержание подать интереснее — чтобы купили твою, а не другую газету, чтобы смотрели не чужую, а твою телепрограмму. Игра не предполагает содержательного или временного опережения конкурентов из других СМИ вообще. Ведь сама она практически никак не связана с тем, что происходит вне студии, и тем более в ходе игры не рождается внешних по отношению к журналистике событий.

219

Эксклюзивное интервью, статья или журналистское расследование могут стать поводом для возникновения абсолютно новых и неожиданных поворотов в политике или общественной жизни. Разумеется, благодаря содержанию. В игре превалирует форма, содержание же в принципе почти всегда одинаково. Всюду есть приз, есть участники, есть правила и должен быть победитель. В ток-шоу элемент внешней конкуренции присутствует и содержательно (когда обсуждаются схожие темы, ибо ток-шоу все-таки привязаны к текущим, внешним по отношению к СМИ событиям), но очень слабо. Во всяком случае, гораздо слабее, чем соревнование в степени интересности для публики. Ибо главное для серьезной передачи — влияние, для ток-шоу и особенно игры — число смотрящих их людей, рейтинг. Итак, если четыре классических жанра журналистики обеспечивают конкуренцию СМИ главным образом в оперативности и содержательности передаваемых текстов и изображений, то игра — исключительно в интересности.

XV. За счет чего достигается интересность? Естественно, за счет упрощения, за счет низведения сложной проблемы до уровня простой, такой, к которой можно приложить формулу соревнования. Каковы составляющие этой формулы?

• черное — белое; • наши (мы за них болеем) — не наши (мы болеем против них, хотим, чтобы они проиграли); • хорошие (наши) — плохие, злодеи (не наши); • победители — побежденные. В игре нет компромисса, долговременного сотрудничества, взаимопроникновения интересов, баланса сил (нет победителя — игра не удалась), то есть всего того, что наряду с соревновательностью составляет суть жизни общества. Тактически в игре, конечно, могут присутствовать и сотрудничество, и компромисс, но стратегически — никогда. Ибо победа (цель игры) предполагает единственность обладания ею.

XVI. Попробую суммировать. ИГРА КАК ЖУРНАЛИСТСКИЙ ЖАНР ЕСТЬ РАЗВЛЕЧЕНИЕ АУДИТОРИИ ЧЕРЕЗ ВОВЛЕЧЕНИЕ ЕЕ В НАБЛЮДЕНИЕ ЗА УПРОЩЕННО-СОРЕВНОВАТЕЛЬНЫМИ МОДЕЛЯМИ ЖИЗНЕННЫХ (В ТОМ ЧИСЛЕ И ОБЩЕСТВЕННО-ЗНАЧИМЫХ) СИТУАЦИЙ, В КОТОРЫХ ПРИМИТИЗИРОВАНЫ МОТИВЫ, ХОД И СЛЕДСТВИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ПОСТУПКОВ.

В этом смысле игра противостоит всем остальным жанрам журналистики. Ибо они, даже через неизбежное упрощение, позволяют увеличить знание и понимание происходящих событий, а игра — сузить и то, и другое, заместив познание уводящей от жизни эмоциональной разрядкой; заменив взрослые формы поведения — детскими.

XVII. Сказанное не означает, что познавательный аспект вовсе отсутствует в игре. Но не более чем при разгадывании кроссвордов. Конечно, игра как способ обучения, передача знаний не является изобретением ни второй половины XX века, ни телевидения. Она всегда использовалась для этих целей как в народной, семейной педагогике, так и в педагогике официальной. Но кто был объектом игровых методов образования? Младшие школьники, дети, а также — с развитием медицины и психологии — умственно отсталые люди всех возрастов, люди с различными дефектами речи, слуха, зрения и т. п. СОВРЕМЕННОЕ ЖЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ПЕРЕНОСИТ ИГРОВОЙ МЕТОД ПОЗНАНИЯ МИРА НА, ВО-ПЕРВЫХ,

220

ВЗРОСЛОЕ НАСЕЛЕНИЕ, И, ВО-ВТОРЫХ, — НА ВПОЛНЕ УМСТВЕННО ПОЛНОЦЕННОЕ.

Кстати, показательно, что принцип многих телеигр — тестирование, совпадает с активно внедряемым сегодня методом сдачи школьных и университетских экзаменов.

XVIII. Очень личное, может быть, слишком личное. Я с удовольствием смотрю, если есть время, некоторые телеигры. Во-первых, политические — ибо они отражают суть многих процессов, происходящих сегодня в реальной политике. Прежде всего того, что Ортега-и-Гассет назвал «восстанием масс», и того, как элиты сегодня пытаются управлять этими самыми массами. Во-вторых, я смотрю те немногие телеигры, в которых претензии выдать игру за жизнь минимальны. В этом случае игра занимает свое надлежащее место — часть жизни, а не вся жизнь. В-третьих, смотрю некоторые игры, где вольно или невольно их авторами реализуется программа выявления человеческой глупости. Видимо, это свойство натуры человека — получать удовольствие от чужой (не своей) глупости.

XIX. Жанр игры нельзя считать ущербным (но можно — низшим) — это жанр масскульта и массовой журналистики. Он не создан искусственно, а родился из нормальных человеческих потребностей. Другое дело, что продюсеры, менеджеры и журналисты ТВ искусственно раздули рамки этого жанра за пределы, отведенные ему нормальной общественной потребностью.

XX. Видимо, жанр игры является еще и жанром — заменителем более высоких жанров, когда в журналистике возникает дефицит людей, умеющих работать в серьезных жанрах, а в обществе — дефицит серьезных идей. Показательно, что несколько лет после 2001 года лучшей еженедельной аналитической, то есть политической, программой всего российского ТВ была программа «Времена» во главе с ведущим Владимиром Познером (ОРТ, ныне «Первый канал»), исполненная как раз в жанре игры (поджанр ток-шоу) — с ярко выделяющимся (для профессионального взгляда) победителем (человеком или идеей).

XXI. Нельзя отрицать, что и жанр игры каким-то образом, хоть и очень однобоким, отражает жизнь, что часть аудитории именно через телевизионные игры проходит «курс социализации» в тех сферах, с которыми не сталкивается в своей непосредственной житейской практике.

XXII. Я не считаю, что «ведение телепрограммы», «ведение аналитической программы» является отдельным жанром. Конечно, современные телеведущие — это не бывшие дикторы советского телевидения. Но, во-первых, телеведущие были и в советское время, как и авторские программы, даже политические («9-я студия» Валентина Зорина, например). Во-вторых, современные ведущие телепрограмм (новостных, политических, иных тематических, если только эти программы не являются играми), по моему мнению, используют классические жанры журналистики — в их телевизионном варианте, разумеется.

XXIII. Игра как жанр из телевидения проникла уже и в печать, включая серьезную. Это, как правило, подборки материалов, в которых собраны, объединенные одной темой, проблемой, событием: отрывочные комментарии экспертов и просто известных, но не являющихся экспертами в данной области людей; интернет-опросы читателей данного СМИ; забавные или скандальные истории из политической жизни или даже анекдоты, подверстанные под внешне

221

серьезные текстовые куски. В газетных и журнальных играх нет ведущего, ибо ведущий — вообще специфика ТВ. У телеведущего ведь есть и еще две «нагрузки», не свойственные в большинстве случае пишущим журналистам: (1) быть звездой; (2) быть лицом канала.

XXIV. Игра как жанр журналистики стремительно модифицируется и развивается. Тут мы можем наблюдать несколько тенденций. Первая — постепенное размежевание, вплоть до почти разделения, серьезного (как правило, политического) ток-шоу и собственно игры. В качестве примера я указал бы, в частности, и на попытки такого рода, предпринимавшиеся в первое время в рамках передачи «Глас народа» (НТВ до лета 2001 года), некоторые выпуски программы «Свобода слова», передачу Александра Гордона и свою передачу «Что делать?» (производитель — «Авторское телевидение»). Вторая тенденция, прямо противоположная первой. Наоборот, часть ток-шоу, содержательно задуманных как серьезные, сразу же или постепенно нагружаются (естественно, в стремлении иметь большую аудиторию) игровыми элементами. Сразу же так была задумана «Культурная революция» Михаила Швыдкого и «К барьеру» Владимира Соловьева. Постепенно дрейфуют в эту сторону «Времена» Владимира Познера и особенно «Основной инстинкт» Светланы Сорокиной. Третья тенденция — развитие так называемых реал-шоу, или реалити-шоу, то есть вовлечения непрофессиональных (впрочем, далеко не всегда) игроков в реальные, а точнее — сконструированные под реальность жизненные ситуации в замкнутом пространстве. Здесь игра ищет выход на жизненную правду, хочет расширить рамки своей чересчур утрированной формы. Это, конечно, первопроходцы «За стеклом» (ТВС), «Последний герой» и «Фабрика звезд» («Первый канал»), а теперь уже и множество других. Четвертая тенденция тоже характеризует попытку адептов этого крайне плодоносного (в смысле рейтинга) жанра преодолеть примитивизм игровых моделей за счет «жизненной правды». Но если в случае с реал-шоу достигается хотя бы эффект публичного психологического эксперимента (не чистого, впрочем, ибо телеаудитория никогда не видит его целиком), самого по себе интересного и познавательного, то в данном случае всё сводится лишь к спекуляции или даже прямой мистификации — за счет приглашения людей, ставших известными до появления в данной игре, или разбора якобы реальных интимных жизненных коллизий устами самих их участников. В этой тенденции особо показательны откровенно бульварная и примитивная «Большая стирка» («Первый канал»), несколько более утонченный «Принцип домино» (НТВ) и конечно же омерзительные «Окна» (ТНТ). Пятая тенденция демонстрирует всё большую и большую профессионализацию жанра. И речь уже не о ведущих, среди которых, естественно, отсортировались высокие мастера своего дела, а о рядовых участниках. Наиболее заметно внешне это на классических, еще советских, игровых передачах КВН и «Что? Где? Когда?». В этих программах появились не только постоянные (иногда на десятилетия!) игроки, но часть этих игроков расходятся по другим игровым передачам. Кому повезет — как ведущие. Кому нет (или нет задатков ведущего) — как участники. Судя по всему, сформировалась даже новая профессиональная когорта телеработников (не знаю, правда, оплачивается эта работа или здесь просто случай теленаркомании) — участники телеигр. Суммируя, можно с уверенностью сказать, что жанр явно находится в стадии экспансии на окружающее пространство, в том числе и жанровое — судя по тому, сколь охотно многие серьезные политики всё чаще и чаще участвуют в чисто игровых, иногда самых примитивных программах такого рода.

XXV. Нельзя исключить, что объем информации, который сегодня обрушивается на

222

человека, и объем знаний, которые необходимы ему для преуспевания в жизни, таковы, что в принципе классическими методами образования преподать их невозможно. Точнее, возможно, но для этого академическое школьное и вузовское образование пришлось бы от 15—20 лет продлить для каждого до 30—40—50-ти. То есть нормально образованным при использовании классических методов человек становился бы как раз к концу самого плодотворного периода своей жизни — к 50 годам. Что конечно же нонсенс. И жизнь нашла выход из этого парадокса: часть знаний передается классическим академическим путем, а другая — облегченным, неформальным, необязательным (в смысле отсутствия обязанности посещать школу или вуз) — игровым с помощью ТВ. Тогда ТВ из рассадника, грубо говоря, мракобесия превращается в дополнительный к академии источник просвещения. Если это так (червь сомнения меня, однако, гложет), то, во-первых, игра перестает быть жанром журналистики, а во-вторых, должны быть сняты многие мои претензии к использованию ее в СМИ.

XXVI. В одной из лекций я упоминал специфические «штучки», которыми отличается Интернет как наиновейшее СМИ, сочетающее в себе профессиональную и самодеятельную журналистику. Эти «штучки» — игры, но не технические (типа переложенных на компьютер карточных игр, шахмат и т.п., а также чисто компьютерных динамических игр, связанных с движением и преодолением разного рода препятствий), а органические, то есть игры с саморазвивающимся сюжетом, моделирующим общественные ситуации и отношения в их развитии (в динамике). Пока неясно, просто ли это игра как игрушка или что-то гораздо более серьезное. Я сам вместе с моим другом Святославом Рыбасом создал в 2002 году такую серьезную (?) игру «Respublika.Ru» (второе название проекта прямо указывает на жанр — Большая политическая игра). В ней моделируются государство и общество со всеми значимыми для их жизни и жизни участников данной игры (граждан государства Respublika.Ru) процессами и проявлениями активности: политика, бизнес, общественная самодеятельность (например, издание газет), обыденная жизнь, потребление, развлечения. Для этой игры я написал Конституцию государства Respublika.Ru, Уголовный кодекс, целый свод других законов, то есть задал правила. Одновременно мы пытаемся минимально вмешиваться в ход игры, давая возможность игрокам быть максимально самостоятельными — как в жизни. Впрочем, характерно, что авторам, то есть мне и Святославу Рыбасу, всё равно приходится сохранять за собой роли ведущих (Медиума 1-го и Медиума 2-го) — хотя бы для того, чтобы вытаскивать государство Respublika.Ru из тупиков, в которых оно время от времени оказывается. То есть — фиксирую на этом ваше внимание в свете того, что я говорил об игре ранее и об управленческой (манипулятивной) функции журналистики: наличие ведущих и необходимость манипулирования поведением других проявляются как неизбежные составляющие этого интернет-проекта, задуманного отнюдь не как развлекательный, а, напротив, как сугубо серьезный и политический. Словом, жизнь и игра смыкаются сегодня в СМИ автоматически, помимо воли отдельных субъектов. Это, видимо, и есть проявление всеобщей карнавализации современного человеческого существования, так сказать СМИкарнавализации.

Лекция 23

Свой стиль в журналистике Стиль — это человек. Сказано давно и не мною. Не могу утверждать, что свой стиль —

223

это ваше особое место в журналистике, ибо последняя слишком прагматична для того, чтобы подчинять содержание форме или хотя бы маркировать оригинальной формой оригинальность содержания. Однако безусловно и то, что, как во всяком массовом производстве, лучше других сделанная вещь должна иметь какие-то дополнительные внешние признаки, выделяющие ее из ряда других, весьма схожих. Ведь каждый день все журналисты пишут примерно об одном и том же — три-четыре главных темы, пять-десять остальных тем. И примерно одинаково, ибо у них в руках всё те же пять жанров. Редакция помогает аудитории обнаружить в этом конвейерном потоке наиболее важное и интересное на ее взгляд. Тут действуют чисто формальные приемы, и каждый журналист стремится, чтобы на его творения эти приемы распространялись. Каковы эти приемы? Их достаточно много, но все они бесхитростны и главное — до поры до времени не во власти самого журналиста. Разберем эти приемы, называемые в целом подачей материала, на примере газеты: • размещение материала в номере: чем важнее, тем ближе к его началу, а самое важное — на первой полосе; • размещение более важного материала ближе к началу тематического раздела, если они есть в газете; • размещение материала на полосе: вверху лучше, чем внизу, слева лучше, чем справа; но крайне почетно и внизу полосы, в «подвале»; правда, только в том случае, если «подвал» полностью отдают тебе одному; • объем — чем больше объем текста, тем более важным и/или интересным этот текст признается редакцией; нещадно сокращают самое неинтересное.

• полосная публикация или даже разворот (две полосы) — особенно если такие большие объемы не слишком приняты в данном издании; • постановка материала «под шапку», то есть не просто на первую полосу, а выделение на ней; • маркировка материалов особыми служебными рубриками, тем не менее употребляемыми и для публики: «Главная тема», «Репортаж номера», «Интервью номера» и пр.; • помещение фотографии автора; • представление автора (чаще всего не относится к штатным журналистам издания, но бывают и исключения); • анонсирование материала на первой странице или в предшествующем номере издания; • размещение в тексте иллюстраций, если даже формально это не очень требуется; • увеличение размера заголовка — чем больше, тем лучше; • наконец, одним из самых почетных является выделение журналисту его именной авторской колонки: в фиксированные дни, в фиксированном месте, с портретом, специальной рубрикой, а иногда — дающей право высказывать мнения, не корректируемые редакцией; как правило, выделение такой колонки фиксируется специальным контрактом с данным журналистом (колумнистом), где, в частности, предусматриваются и более высокие, иногда эксклюзивно высокие, ставки гонорара для него. Повторяю, во всем этом журналист не волен. То есть, конечно, создавая более интересный, чем норма, материал, он вправе рассчитывать, что редакция это заметит и соответственно преподнесет его читателю, но гарантий здесь нет. Где гарантии? Только в собственном имени, если за ним уже стоит в сознании аудитории и редакции особый уровень качества, особое мастерство. И собственный стиль помогает добиться

224

этого. В конечном итоге не важно, на какой полосе вас напечатали или на какой минуте телепрограммы показали, если вы и все окружающие знают, что данный номер газеты будут покупать именно из-за вашего материала, а после окончания вашего выступления в телепрограмме большинство зрителей переключатся на другой канал. Имя в журналистике — это очень много. Как и во всякой творческой профессии, но в журналистике особенно, ибо она слишком скоротечна, слишком преходяща. Фильм или спектакль идут по много раз, книгу или журнал (литературный) можно прочесть и завтра, и через неделю. В СМИ (в газете, по радио, на телевидении) вы выступаете со своим текстом только сегодня и только в это время. Пропущенного не вернешь. Старые газеты читают только снобы, старики, историки и бедные люди. Старые телепередачи не смотрят даже они. Если ваше имя не работает мгновенно, оно не работает вообще. В принципе большинство журналистов живут и работают в журналистике практически безымянно, тексты их сливаются в сознании аудитории в нечто единое (что часто, но в другой связи, именуют информационным полем). И в этом нет ничего страшного. Это просто норма. Представьте, если бы вы получили газету, в которой (в одном номере) были собраны (воспользуюсь литературным рядом) тексты Пушкина, Гоголя, Герцена, Толстого, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Тургенева, Горького, Платонова, Булгакова, Набокова, Олеши, Бабеля, Ильфа и Петрова... Вот это было бы аномалией и, безусловно, повергло бы читателя в транс: всё прочесть невозможно, что-то не прочесть — жалко. А газета все-таки создана для избирательного, а не сплошного прочтения. Каждый номер нужно стремиться насытить интересными материалами, но не перенасытить ими. Иначе что-то интересное просто выпадет из внимания аудитории. Одна сенсация в день — норма. Две — успех. Три или четыре — всё равно что две. Лишние сенсации просто не будут восприняты как сенсации, пройдут как рядовые тексты. А в другом номере — были бы гвоздевыми материалами. Так и с громкими журналистскими именами. Все их иметь не должны и не могут. Но многие хотят. Главное, конечно, содержательная часть ваших материалов. Здесь и только здесь вы можете уйти в далекий отрыв от других, заинтересовать читателя своими текстами, а следовательно, и именем. Но не станем забывать, что и каждый отдельно взятый журналист, во-первых, как правило — пишет довольно много, порой изо дня в день. Однако содержательные шедевры каждый день, да еще при повторяемости происходящих событий и банальности большинства тем, которыми занимается журналистика, создавать довольно трудно. А во-вторых, коллеги тоже не дремлют (и в вашем, и в конкурирующих СМИ) — работают, трудятся, пишут тексты, пытаются каждый из них сделать привлекательнее. Словом, свой стиль, некоторые журналистские и литературные приемы, которые удаются вам лучше, чем другим, помогают и привлечь дополнительное внимание к содержанию ваших текстов, и выделить их из ряда других, и постепенно закрепить в сознании аудитории ваше имя. Пишущему журналисту сделать это довольно сложно, ибо соперников у него много, а средство в руках одно — язык. Тележурналистам куда легче: внешние данные, артистизм, пластика, тембр голоса, одежда, декорации студии, музыкальные и видеозаставки, фиксированное время выхода в эфир — всё это помогает (при умелом использовании, естественно) закрепиться в сознании аудитории, засесть в нем занозой, которую и выковырять-то трудно. Ярчайший пример такого стилевого успеха в журналистике — Леонид Парфенов, ныне, на мой взгляд, даже страдающий от того, что его воспринимают в первую очередь как стильного журналиста и лишь во вторую — как умного. Пишущий журналист — один в поле воин. Только его тексты и ничего более — средство создания и демонстрации его стиля.

225

СВОЙ СТИЛЬ В ЖУРНАЛИСТИКЕ — ЭТО ОРИГИНАЛЬНОЕ СОЧЕТАНИЕ В ОБЩЕМ-ТО СТАНДАРТНЫХ И ТАК ИЛИ ИНАЧЕ ВСЕМИ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ИСПОЛЬЗУЕМЫХ ПРИЕМОВ. ДЕЛО В ТОМ, НАСКОЛЬКО ЭТИ ПРИЕМЫ СОЗНАТЕЛЬНО И ИСКУСНО ИСПОЛЬЗУЮТСЯ, А ТАКЖЕ — В ШИРОТЕ ИХ НАБОРА.

Например, хорошо известно, что заголовок должен быть ярким, привлекательным. Этим приемом пытаются (с разным успехом) воспользоваться все. Но, по моим наблюдениям, почти никто не подозревает, как нужно заканчивать статью. Словом, есть банальные, хорошо известные приемы, а есть оригинальные, порой даже эксклюзивные. Я расскажу о тех, которые использую сам (не всегда и не всегда удачно, естественно). При этом, разумеется, надо иметь в виду, что я не касаюсь собственно литературного стиля, ибо это дело врожденное и обучить ему никого нельзя. Он либо есть, либо просто отсутствует, сводясь к употреблению любимых словечек или устойчивых выражений. Упрощенно говоря, для привлечения внимания аудитории к тексту допустимо почти всё. Например, у меня есть две мечты, так до сих пор и не осуществленные. Первая — напечатать какой-либо текст вверх ногами. Вторая — опубликовать серьезный политический материал, написанный стихами. Причем стихотворная форма, естественно, должна быть весьма качественной, а не графоманской. Вторая мечта не осуществилась потому, что я не держал в руках текста, отвечающего обоим требованиям. Попробовал бы сам сочинить такой текст, если бы обладал соответствующими версификаторскими способностями. Первая мечта не осуществилась по той причине, что я не нашел ни одного текста — что своего сочинения, что чужого, — настолько вызывающе сильного и одновременно эпатирующего, чтобы при его публикации задействовать такой экстравагантный и безусловно разового использования прием. К этому стандарту эксклюзивности более всего подходили неоднократно публиковавшиеся мною в свое время тексты Дмитрия Галковского, но, к сожалению, они были слишком длинны (заполняли собой по две-три полосы), чтобы при их верстке вверх ногами возник эффект контраста с другими, размещенными рядом, материалами. Стиль и вообще всё, что связано с формой, это, конечно, проблема меры и вкуса, то есть того, что сегодня крайне недостает отечественной прессе, даже качественной — о бульварной и массовой я даже не говорю. Теперь обратимся к конкретике.

Заголовок и подзаголовок Заголовок и подзаголовок должны отвечать, как минимум, одному из трех следующих требований: • во-первых, быть неожиданно-интересными содержательно и лингвистически, привлекая внимание к материалу, вынуждая непременно начать его читать; • во-вторых, крайне точно раскрывать какой-либо из главных тезисов материала, одну из граней его содержания. Либо, напротив, не раскрывая содержания, указывать на то, что в данном тексте будет дан ответ на один из мучающих общественное мнение вопросов; • в-третьих, относить данный текст к какому-то уже знакомому читателям контексту, как правило, очень значимому и этим привлекательному. На мой взгляд, совершенно недопустимо то, что сегодня является очень модным и распространенным, особенно в некоторых изданиях (моду эту завели и активнее других эксплуатируют газеты «Коммерсантъ» и «Московский комсомолец»), а именно:

226

• использование игры слов, лишь формально совпадающей даже не с содержанием, а с какой-нибудь одной фразой из материала; • использование фривольных, а тем более пошлых аллюзий, не имеющих никакого отношения к тексту и содержанию материала (того, что я называю генитально-анальной лексикой, причем неважно, насколько откровенной). Примеров первого рода довольно много. Вот один, взятый почти наугад из стопки газет, скопившихся на моем столе: «Владимира Путина вывели на чистую воду» (о посещении президентом водоочистных сооружений). Это газета «Коммерсантъ». Заголовки второго рода я даже не буду иллюстрировать примерами, ибо они и так у всех на виду, а повторять пошлости публично, даже в учебной литературе, не считаю возможным.

Начало (первые фразы) текста Здесь нормой должно быть следующее: вы сразу, как пионерка в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова, берете быка за рога, то есть ставите проблему, из-за которой, собственно, и навязываете аудитории свой текст, либо (а лучше: и) делаете начало интригующезапоминающимся. И первые почитатели, и особенно недоброжелатели Горького десятилетиями (!) помнили (а недоброжелатели и припоминали ему) первую фразу из его раннего рассказа «Мальва»: «Море — смеялось». Можно сказать, что именно с этой фразы он вошел в литературу, а сама фраза навеки осталась в памяти читателей. Хороша эта фраза или плоха, гениальна или бездарна, изящна или пошла, обсуждать не буду. Но с точки зрения журналистики большего эффекта вряд ли кто-либо добивался. Когда в 2001 году г-н Березовский принял решение «уволить» меня из «Независимой газеты», это событие имело довольно большую прессу: его прокомментировали все более или менее крупные СМИ. Автор одной из публикаций, весьма критически отнесшийся к действиям Березовского, тем не менее начал с того, что всегда недолюбливал Третьякова, особенно с того момента, когда прочитал начало одной его статьи. Далее следовала цитата из моего текста 1992 года, абсолютно точно переданная. Эту первую фразу той статьи, написанную мною в таком виде вполне сознательно и с расчетом на соответствующий эффект раздражения (а потому — и интереса), я считаю крайне удачной. И то, что хотя бы один мой читатель помнил ее и не оставался к ней равнодушным девять (!) лет спустя, доказывает, на мой взгляд, мою правоту, ибо эффект явно превзошел мои расчеты. Лично я не помню ни одной фразы ни из одной чужой статьи (в СМИ) не то что восьмилетней, но даже и трехлетней или годичной давности. А фраза была такой: «Случилось удивительное — мой прогноз не подтвердился». Снобистский вызов, заложенный в нее, сработал: статью прочли более внимательно и больше читателей, чем было бы без этой фразы. Вот и инструментальная цель оригинального начала — ПРОЧТЯ ПЕРВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ОЗНАКОМИТЬСЯ С НИМ ДО КОНЦА.

МАТЕРИАЛА,

ЧИТАТЕЛЬ

ДОЛЖЕН

НЕПРЕМЕННО

ЗАХОТЕТЬ

Далеко не всегда удается сочинить такое начало, тем более что многим журналистам, мне в том числе, требуется придумать начало, которое позволяет тебе самому, то есть автору, плавно въехать в написание последующего текста. И чаще всего это оказывается очень вялым (для читателей) началом. Тут рецепт простой. После завершения материала нужно просто вычеркнуть это вступление, стартовав с почти всегда более динамичного и интересного второго или третьего

227

абзаца.

Финал (завершение) материала Долгое время я, как, думаю, и многие другие журналисты, находился в плену одного стереотипа: мне хотелось вложить в каждый отдельный текст всё, что можно и нужно по данной теме сказать. Всё, естественно, не помещалось. В результате в конце текста возникали скороговорочные абзацы, в которые запихивалось недосказанное. В общем, желание было и благородным, и понятным, но его воплощение в жизнь ни к чему хорошему не приводило. А журналистика в этом смысле вещь жесткая: то, что не влезает в отведенный объем, всё равно приходится вычеркивать (рубить). И чаще всего это как раз финальные абзацы. Наконец я пришел к нескольким выводам, которыми и стал руководствоваться. Первое. Всего в журналистской статье не напишешь. Это и невозможно, и не нужно, ибо журналистское сочинение — не научный трактат. Второе. НЕОЖИДАННОЕ (ДЛЯ ЧИТАТЕЛЯ) ОКОНЧАНИЕ СТАТЬИ СОЗДАЕТ ЭФФЕКТ НЕДОГОВОРЕННОСТИ, РОЖДАЕТ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ИНТРИГУ (АВТОР ЧТО-ТО ЕЩЕ ОБ ЭТОМ ЗНАЕТ) И, СООТВЕТСТВЕННО, ЖЕЛАНИЕ ДОЖДАТЬСЯ ВАШЕЙ СЛЕДУЮЩЕЙ СТАТЬИ И НЕПРЕМЕННО ЕЕ ПРОЧЕСТЬ. ИМЕННО ТАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ФИНАЛ — ЗОВУЩИМ ЧИТАТЕЛЕЙ К ВАШЕМУ БУДУЩЕМУ ТЕКСТУ.

Третье (самое простое). ТО, ЧТО НЕ ВМЕЩАЕТСЯ В ПЕРВУЮ СТАТЬЮ, ЛЕГКО ВМЕСТИТСЯ ВО ВТОРУЮ — ЗАЧЕМ ЖЕ ОГРАНИЧИВАТЬ СЕБЯ ОДНИМ ТЕКСТОМ ВМЕСТО ДВУХ ИЛИ ДАЖЕ ТРЕХ?

Словом, статья — как свидание с любимой девушкой. После окончания первого должно лишь разгореться желание встречаться еще и еще. Как только я стал руководствоваться этим принципом, сразу решились все проблемы объема, хотя и не снялась необходимость завершения текста не менее яркими, чем начальные, фразой или мыслью. Ну так и в конце свидания нужно суметь сказать что-то такое, чтобы оно не оказалось последним. Для себя лично, правда, я, пользуясь правом главного редактора, открыл и еще один рецепт — писать серии статей под одним названием. Это, кстати, более литературно, затягивает читателя в ваши тексты, позволяет почти совсем забыть о проблеме объема. Оговорка, что я воспользовался правом главного редактора, самокритична, но несколько однобока. За редчайшими исключениями, которых даже и не упомню (но, наверное, они были), я не получал предложений от других журналистов на написание таких серий. Что и понятно: журналист — существо сиюминутное, дискретное, живущее, как и ежедневная газета, в основном, одним днем, одним номером.

Основной текст Теперь еще несколько рекомендаций, пользуясь которыми, на мой взгляд, можно выработать, во-первых, правильный, а во-вторых, хороший стиль, возможно, даже собственный. Как правило, неуместны эпиграфы к журналистским материалам. Они не только затрудняют верстку, но и вообще в стилевом отношении избыточны для журналистских материалов. Нужную классическую цитату всегда можно привести в тексте материала. Вообще цитат (из классики, а не актуальных, взятых из выступлений героев текущих

228

событий) в журналистском материале не должно быть много. Одна-две — не более. Например, Максим Соколов, безусловно, обладающий своим (церковно-славянским) стилем, настолько перенасыщает свои тексты цитатами, что они, во-первых, перестают восприниматься, во-вторых, снижают его аналитические рассуждения до цветастой публицистики. Не должно быть слишком много и исторических либо литературных аллюзий. Оптимально — не более одной на текст среднего размера. Но зато можно разматывать такую аллюзию по всему материалу, делая ее второй сюжетной линией — последнее очень украшает любой текст, если, конечно, он достаточно пространен. Читатель должен чувствовать, что мысль автора опирается на нечто более фундаментальное, чем наблюдения последних дней. Однако и запутывать аудиторию не стоит — в принципе в СМИ простые тексты всегда более читаемы, чем сложные. НИЧЕГО ЛИШНЕГО, НО ВСЁ НЕОБХОДИМОЕ МИНУС ЧТО-ТО ИЗ НЕОБХОДИМОГО И ПЛЮС НЕЧТО ИЗБЫТОЧНОЕ, СПЕЦИФИЧЕСКИ ВАШЕ

— так бы я сформулировал золотую стилевую максиму журналистики. Что-то ваше — это то, что у вас лучше получается. Одни удачно передают физиономические особенности героев, другие — к месту приводят их вроде бы малозначащие реплики, третьим удается лапидарно (двумя-тремя фразами) нарисовать психологический портрет политика, четвертые — умело оперируют цифрами социологических опросов, пятые — ловко создают неологизмы, которые затем входят в общеупотребительный лексикон, шестые — остроумно иронизируют, седьмые (как покойный Александр Лебедь, сделавший себе на этом имя в политике) — легко сочиняют афоризмы или к месту пользуются чужими (пусть и без ссылки на автора). И т. д. Словом, нужно следить за тем, но самокритично следить, что вам лучше, чем другим, удается. Что из ваших статей запоминается, на что ссылаются, что цитируют. И умело использовать свои преимущества перед другими. КРАЙНЕ ПОПУЛЯРНО И, КАК ПРАВИЛО, БЕСПРОИГРЫШНО В СМЫСЛЕ ОТЗЫВА У АУДИТОРИИ, АМПЛУА БРЮЗГИ ИЛИ ЛЕГКОГО ЦИНИКА. ТОЛЬКО НЕ НАДО НИ С ТЕМ, НИ С ДРУГИМ ПЕРЕГИБАТЬ ПАЛКУ. И В СМЫСЛЕ ФОРМЫ (ЧТОБЫ НЕ НАДОЕДАЛО), И В СМЫСЛЕ ТОЧНОСТИ ВЫБОРА ПОВОДОВ ДЛЯ БРЮЗЖАНИЯ ЛИБО ЦИНИЗМА — ДАБЫ НЕ УТЕРЯТЬ НЕОБХОДИМУЮ МЕРУ ОБЪЕКТИВНОСТИ. ОЧЕНЬ ПЕРСПЕКТИВНО ТО, ЧЕМ Я ВСЕГДА ПЫТАЮСЬ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ: ПИСАТЬ ПРЯМО ПРОТИВОПОЛОЖНОЕ ТОМУ, ЧТО В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ, НЕДЕЛИ, МЕСЯЦЫ СТАЛО ОБЩИМ МЕСТОМ В СМИ.

Все ругают правительство — напишите текст, который аргументировано его хвалит. Все утверждают, что данная партия не победит на выборах — разверните систему рассуждений о том, что может такую победу обеспечить. Помню, на излете президентства Михаила Горбачева (еще до ГКЧП) все его критиковали — тогда я написал большую статью «Апология Горбачева». В 1999 году модным было писать, какой Ельцин плохой президент. Я писал об этом задолго до 99-го, а как раз в 99-м в одной из статей заявил, что мне нравится политика Ельцина последних месяцев, что к концу своего президентского срока он наконец научился работать президентом. Эта фраза, кстати, тоже запомнилась, мне ее и четыре года спустя ставили в вину. Я, однако, настаивал на своем, объясняя, на чем основан мой вывод (насколько удачно — другой вопрос). Я уже говорил, что прогноз — венец журналистской аналитики. Мало кто решается делать прогнозы в неясных ситуациях. Эксперты — потому что слишком много факторов надо учитывать, да и авторитет свой не хотят ставить под удар — вдруг прогноз не сбудется. Журналисты — потому, что боятся подвести собственное издание, а часто и не способны сделать

229

интересный прогноз. Я же рекомендую жестко или с разного рода оговорками прогнозировать события при всяком удобном случае. И потому, что это, как я уже отмечал, то главное, что интересует аудиторию, включая и коллег, и потому именно, что этого не решаются делать другие. Очень эффективны (только не надо ими спекулировать) намеки, но очень тонкие и такие, чтобы читатель поверил, что вы обладаете какой-то особой информацией, которая позволяет вам столь жестко давать те или иные оценки, но которую вы не можете разгласить. Вообще ЧИТАТЕЛЬ ДОЛЖЕН ЧУВСТВОВАТЬ, ЧТО АВТОР ЗНАЕТ БОЛЬШЕ ТОГО, О ЧЕМ ПИШЕТ.

Но, конечно, если под всеми этими намеками и недомолвками нет никакой реальной основы, а лишь блеф, то это рано или поздно поймет аудитория, а прежде нее — коллеги. Вот еще одна причина, по которой в некоторых случаях не все свои знания о том или ином предмете журналисту надо вкладывать сразу в один материал. ЖУРНАЛИСТИКА, ПОМИМО ПРОЧЕГО, ЭТО ЕЩЕ И БОЕВОЕ ИСКУССТВО, — ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, КАК ЧАСТЬ ПОЛИТИКИ.

Поэтому — ввиду возможной агрессивной реакции оппонентов, недоброжелателей, задетых вашей статьей персон, стоит оставлять какой-нибудь весомый факт или аргумент про запас. Да еще, желательно, так закамуфлировать это знание, чтобы никто и не подозревал, что вы им обладаете. Пусть ваши критики, готовя вам ответ, остаются в этом неведении — тем легче вам будет сказать действительно последнее слово, если кто-либо попытается дезавуировать ваш текст или бросить тень на вас самого. ПИШИТЕ И ГОВОРИТЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ ЗНАЕТЕ, НО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДРУГИЕ.

Это я бы назвал золотой максимой не только журналистики и политики в целом, но и жизни вообще. Только к писательству, к собственно литературе эта максима неприложима.

Литературно-художественные приемы В принципе, если в редакции вы пользуетесь достаточной свободой, ограничений здесь нет. Я писал журналистские тексты в виде имитации известных литературных произведений, в виде пьес. Очень часто — в виде тезисов (очень удобная, избавляющая от необходимости давать развернутую аргументацию форма), в виде катехизиса (вопрос — ответ) — тоже крайне удобная в некоторых ситуациях оболочка содержания. К тому же — легко и с интересом воспринимаемая читателями. Использование необычной формы журналистского материала не должно только создавать впечатление, что вы воспользовались ею исключительно потому, что на вас наложены какие-то цензурные ограничения. В современных условиях — что вы боитесь высказаться прямо и откровенно. НЕОБЫЧНАЯ ФОРМА МАТЕРИАЛА ДОЛЖНА ДАВАТЬ ВАМ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ В СРАВНЕНИИ С ДРУГИМИ СВОБОДНЫМИ ЖУРНАЛИСТАМИ МЕРУ СВОБОДЫ, А НЕ СУЖАТЬ ТО, ЧТО ИМЕЮТ ИЛИ НА ЧТО РЕШАЮТСЯ ДРУГИЕ.

Провокативные формы Провокация и провокативность — разные слова, понятия и сущности. Это, надеюсь, ясно.

230

Провокация в принципе должна быть табуирована, а ПРОВОКАТИВНОСТЬ — ВПОЛНЕ ДОПУСТИМА. ОНА СЛУЖИТ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМ ФАКТОРОМ ПРИВЛЕЧЕНИЯ ВНИМАНИЯ К ТЕКСТУ, А СЛЕДОВАТЕЛЬНО, И К ЕГО СОДЕРЖАНИЮ, К ТОМУ, ЧТО АВТОР ХОЧЕТ ДОНЕСТИ ДО АУДИТОРИИ.

Я, по крайней мере, три раза использовал этот прием самым брутальным образом. Дважды, по оценкам, которые слышал, вполне удачно. Один случай вызвал противоречивую, в том числе и насмешливую реакцию. Когда президент Ельцин должен был в первый раз выступать с ежегодным посланием Федеральному Собранию, я написал полосный текст, который так и озаглавил. Естественно, в качестве автора фигурировал я сам — здесь никакого обмана не было. Содержательно текст, на мой, и не только мой, взгляд, удался, — в нем излагалась политическая программа (развернутый план-прогноз) развития России. Цель выбора такой формы была очевидна: привлечь внимание к материалу, который мне казался крайне важным концептуально, и побудить кого-то из читателей сравнить то, что предлагаю я, с тем, что предложит в своем послании сам Ельцин. Добиться последнего довольно трудно, если вы даже известный политик, а не просто журналист. Я, например, не припомню, чтобы кто-то в нашей журналистике более или менее регулярно и основательно, а не ангажированно-поверхностно сравнивал президентские программы и концептуальные тексты лидеров главных партий (а по крайней мере Зюганов и Явлинский поводы для такого сравнения своими текстами давали). Вот, кстати, совсем не разработанная пока территория для весьма плодотворной и оригинальной журналистской аналитики. Вполне можно сделать себе имя на этой стезе. Второй лобово-провокативный по форме материал, на который я хочу сослаться, назывался «Разговор Березовского с Путиным. Политический сон в майскую ночь». Во врезе к этому материалу, написанному в виде диалога и занимавшему две газетных полосы большого формата, прямо было сказано, что разговор мне приснился, что конечно же неправда, ибо таких снов не бывает. Во всяком случае я ясно дал понять, что в жизни такого разговора не было. Тем не менее ряд читателей все-таки сочли, что я записал реальный диалог двух персонажей, отношения между которыми в тот момент были одним из главных нервов российской политики. Можно, конечно, было бы долго сравнивать то, что говорит и думает Березовский, и то, что говорит и думает (в моей интерпретации) Путин, а затем сделать выводы о характере и глубине различий в их взглядах. И такой текст был бы прочитан с интересом. Но тогда ушли бы те чисто человеческие напряжения, которые между этими двумя персонажами существовали. А кроме того, я всякий раз должен бы был оговаривать, что это, например, Путин сказал (цитата), это, возможно, он имел в виду, а это, как мне представляется, думает, хотя и не говорит. Словом, вышел бы очень громоздкий текст, со многими оговорками и допущениями. Избранная форма (вообще-то я бы осмелился назвать ее отдельным и очень редко встречающимся жанром, в котором мало кто работает в текущей журналистике, а не политической беллетристике, жанром политической фантазии или политического конструирования) позволяла избежать всего этого и получить полную свободу реконструкции из того, что мне известно точно, и того, что тоже наличествует, но точно ни мне, ни кому-либо другому, кроме самих Путина и Березовского, не известно. Текст безусловно удался. Мало того, что он был прочитан и запомнился. Он послужил последней каплей, переполнившей чашу терпения г-на Березовского относительно моего пребывания на посту главного редактора «Независимой газеты». Третий, спорный (?), случай использования мною провокативной формы, о котором я хочу рассказать, следующий. Выведенный из себя (как гражданин России и политический журналист)

231

политикой Ельцина, в 1993 году я написал и опубликовал текст, озаглавленный «Пожалуйста, не делайте больше ошибок. Открытое письмо президенту Ельцину». Разумеется, я не рассчитывал на то, что г-н Ельцин этот текст прочтет — он вообще газет, как известно, не читал. Текст был обращен к ельцинскому окружению, многих из которого я знал, со многими дружил, — в надежде, что они скорректируют поведение шефа. Форму открытого письма я вообще не люблю, крайне редко ей пользуюсь. И чужие так называемые открытые письма стараюсь не печатать — за редкими исключениями. Но в данном случае избрал именно ее. Провокативность, однако, была не в этом письме, а в ответе на него, который я тоже написал сам и опубликовал несколько дней спустя. Ответ был написан мною по той причине, что я понимал: никаких серьезных корректив в свою политику Ельцин не внесет. Почему? Аргументация тех, кто не хотел изменений ельцинской политики, меня и интересовала (и, как я предполагал, аудиторию тоже). В ответе я и постарался эту аргументацию изложить, объясняя, а не оправдывая, ельцинский курс. В конце ответа шел постскриптум, в котором было ясно сказано, что, как уже догадался умный читатель, никакого ответа Ельцин мне не присылал, да и прислать не мог, а то, что вы сейчас прочитали, — плод моей фантазии. Не исключено, что как раз те читатели (среди политических кругов), которые до самого этого постскриптума верили в подлинность ответа и возмущались тем, что Ельцин, да еще столь подробно и серьезно, отвечал «какому-то Третьякову» (а не, например, им), словом, оказались недостаточно умны, вынуждены были перенести свое возмущение с Ельцина (слава богу, он всетаки Третьякову не отвечал) на меня. Я получил обвинения в высокомерии, зазнайстве и, кажется, даже шизофрении: пишу сам письма президенту и сам на них отвечаю. Наверное, я действительно совершил ошибку — не предусмотрел возможность такой реакции (впрочем, завистников у меня всегда было много и учитывать все извивы их психики — труд в общем-то излишний). Строго говоря, всё, о чем я рассказывал в предыдущих лекциях, особенно в «практических», но и в теоретических тоже, суть разговор о собственном стиле в журналистике. Просто нужно понять, что стандартное вы должны уметь делать не хуже других (то есть овладеть ремеслом), тогда есть шанс и время что-то делать гораздо лучше других. Мне всегда было смешно слушать от журналистов, которые не могут написать нормальный репортаж, которым на стандартный комментарий к рядовому событию требуется два-три дня, рассуждения о якобы их стиле (когда что-то им поправишь). Завершу эту лекцию следующим наставлением. ДОБИТЬСЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВАШИ ТЕКСТЫ УЗНАВАЛИСЬ ПО ОДНОЙ ФРАЗЕ, ПО ОДНОМУ ЗАГОЛОВКУ, ПО ОДНОМУ, В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ, АБЗАЦУ — ВОТ ЦЕЛЬ ФОРМИРОВАНИЯ СОБСТВЕННОГО СТИЛЯ В ЖУРНАЛИСТИКЕ.

А если при этом стиль еще и литературно хорош и изыскан, то можете считать себя журналистом, состоявшимся полностью, — без того, чтобы ваше имя было привязано к названию издания, где вы печатаетесь, или даже удостоверению, которое вы получили в редакции. СВОЙ СТИЛЬ ПЛЮС ОРИГИНАЛЬНОЕ, НО ВЫРАСТАЮЩЕЕ ИЗ АКТУАЛЬНЫХ БАНАЛЬНОСТЕЙ СОДЕРЖАНИЕ ТЕКСТОВ — ЭТО И ЕСТЬ СОБСТВЕННОЕ ИМЯ В ЖУРНАЛИСТИКЕ.

Остальное (слава, известность, деньги, цитирование) — приложится. Единственное, что надо добавить в конце. Объективность такова, что пишущим (не телевизионным) журналистам, у которых очень распространенные фамилии, надо не стесняться в самом начале своей карьеры брать себе псевдонимы. Не слишком вычурные, но все-таки более

232

редкие, чем реальная фамилия. Имя — это ярлык, товарный знак, которые в сегодняшнем глобальном рыночным мире концентрируют в себе и содержательную, и стилевую стороны вашего труда, ваших текстов.

233

Раздел третий

Зло Лекция 24, которой лучше бы не было

PR — агитация, пропаганда и реклама в одной упаковке Тип упаковки: журналистика Как я уже не раз повторял, и надеюсь, мне это простится слушателями и читателями данного курса: несмотря на свое критическое, я бы сказал — трезво критическое, или просто трезвое, отношение к журналистике, я очень люблю и ценю эту профессию. Чтение курса перед студентами для меня не работа, а удовольствие, хоть и утомительное и несколько приевшееся изза своей повторяемости. Писать этот курс мне тоже крайне интересно, прежде всего потому, что удалось наконец-то выбрать время для систематизации своих мыслей о своей профессии, мыслей, быть может, не повторяющих то, что о журналистике говорят и пишут другие. Но даже в самом интересном курсе как для студентов, так и для преподавателя есть более и менее интересные темы. И есть темы неприятные, нелюбимые, если хотите — отвратительные. Обойти их нельзя, а касаться, даже думать о них, не то что говорить, не хочется. Потому что противно. Не знаю, как для студентов — может быть, им противны рассуждения о жанрах журналистики либо о ее современной тотальности. Мне же крайне неприятно говорить о PR, или пиаре, если использовать этот термин в его обрусевшей форме. Однако работа есть работа. Неприятно, а делать ее нужно. Единственный рецепт умаления неприятных ощущений — быть максимально кратким (не в ущерб содержанию), пройти требуемое расстояние за предельно сжатый отрезок времени. С сим намерением и начну, надеясь вскорости закончить, эту лекцию. Когда я начинал в середине 70-х годов, страшно сказать, прошлого века работать в журналистике (напомню, в системе советской внешнеполитической пропаганды на Запад, что несколько расширяло мой тезаурус), термин «public relations» в нашей профессиональной среде было хорошо известен. Но и в страшном профессиональном сне не могло нам пригрезиться, чем обернется двадцать—тридцать лет спустя это благородное словосочетание «общественные связи». Как процесс, работа — это профессиональное налаживание связей с общественностью, то есть ознакомление более или менее широкой публики, аудитории с делами вашей фирмы, компании. В основном — методами прямых контактов, личного общения, непосредственного (адресного) обращения к каждому конкретному лицу или структуре, которых, на ваш взгляд, деятельность вашей фирмы должна заинтересовать. Но пока не заинтересовала, потому что они что-то слышали о ней, знают ее продукцию, видели рекламу этой продукции, но все-таки не выделяют вашу компанию из ряда других, работающих в той же сфере. Продукт, товар потребляется — и чаще всего бездумно. В рекламе товара многое о нем, а тем более о производителе, не расскажешь. А вот с помощью службы паблик рилейшнз можно поведать миру и каждому его жителю в отдельности, что при равных с другими потребительских качествах и цене вашего товара, услуги, продукта зарплата в вашей фирме выше, окружающую среду она не загрязняет, детям работников дарит подарки на Рождество и к тому же меценатствует сверх всякой меры — скупает картины, писанные руками бывших, но еще не

234

вполне реабилитировавшихся наркоманов. Может, по молодости, может, по незнанию, но о паблик рилейшнз я думал именно так — термина «PR» («пиар») в русском языке тогда не было. А что мы имеем сейчас? Я совершенно осознанно, в здравом уме и твердой памяти утверждаю: ничто и никто не нанес в последние десять лет столько вреда нашей отечественной, русской и российской журналистике в целом, как стремительно народившиеся и как кролики размножившиеся в России пиар-службы. Я всякий раз содрогаюсь, и не раз говорил об этом публично, когда слышу, что на факультетах журналистики самых уважаемых мною вузов, включая и журфак родного мне Московского университета, и журфак ныне не менее родного мне МГИМО действуют кафедры и даже отделения (!) PR. Пиар реален, от него не отмахнешься, существование его бессмысленно отрицать и нельзя, более того — вредно и непрофессионально не учитывать в работе СМИ. Но учить этому на факультетах журналистики нельзя. Правила приличия не должны позволять. Проститутки, или, как ныне говорят изящнее, путаны, существуют из века и будут существовать до скончания веков, даже и не без пользы для общества. Но не значит же это, что бордель нужно устраивать в одном здании с институтом благородных девиц. Мало что ли нам того, что журналистов называют представителями второй древнейшей профессии? Мы хотим теперь и в собственных глазах стать таковыми, более того — обучаться этому с младых ногтей, на скамьях академических аудиторий. Откровенно скажу — я не знаю, чему учат на этих отделениях, даже интересоваться этим не хочу. Я слишком хорошо знаю, что такое пиар в сегодняшних СМИ, в сегодняшней журналистике, чтобы этого знания мне вполне хватило для утверждений, которые я сделаю далее. Только что нарушив провозглашенный мною самим в начале этого курса принцип «Sine ira, cum studio», теперь я возвращаюсь в лоно безгневной, но пристрастной объективности. Разберемся во всесокрушающей, российскую журналистику определенно, могущественной индустрии современного пиара — прежде всего терминологически. В СМИ, рядом с журналистскими текстами, иногда инкорпорируясь в них, не менее столетия уже наличествуют: • реклама • скрытая реклама • пропаганда, включая так называемую • серую пропаганду и • черную пропаганду. В теории советской журналистики отдельно еще выделялась — с определенным знаком, плюсом или минусом — в зависимости от классовости: • агитация. Что всё это такое? Во-первых, реклама во всех видах и пропаганда (всякая) вместе с агитацией отличаются тем, что реклама есть пропаганда (или агитация), размещаемая в СМИ за деньги, а пропаганда (или агитация) есть реклама (прежде всего идей, доктрин, а не товаров или услуг) бескорыстная, идейная, вдохновенная. Рекламный продукт создается вне СМИ, вне редакций, вне журналистики. Пропаганда и агитация создаются в СМИ, в редакциях, штатными и нештатными авторами —

235

как журналистика, пусть, по мнению некоторых, суррогатная или ущербная. Просто реклама честно маркируется в СМИ («реклама», «на правах рекламы») и не смешивается в сознании и подсознании более или менее внимательного читателя-зрителяслушателя с произведениями журналистики. Публикация рекламных объявлений открыто, хотя и не без некоторых нарушений, оплачивается рекламодателем. Пропаганда (в советской теории журналистики — логически выстроенная система убеждения аудитории) или агитация (эмоциональный, спрямленный, опримитизированный способ убеждения) — публикуются из принципиальных соображений, подменяют объективную или объективизированную журналистику (не только, кстати, в авторитарных обществах), но не переставая этой журналистикой оставаться. Даже скрытая реклама есть хоть и оплаченное деньгами, не маркированное, но все-таки легко различимое, специально и тщательно не маскируемое размещение рекламных по сути текстов или изображений внутри журналистских материалов. Пиар в том виде, формах и масштабах, в каких он присутствует в современных российских СМИ, есть специально замаскированное под журналистское произведение рекламное или пропагандистское сообщение, нелегально или неофициально продаваемое редакции и столь же нелегально для аудитории размещаемое редакцией в своем СМИ. Реклама прагматична и цинична, но честна, не в смысле абсолютной правдивости, а в смысле открытой необъективности. Пропаганда и агитация могут быть циничны, могут быть прагматичны, могут быть идейны и романтичны, но тоже честны — кроме серой и особенно черной (по сути — реликтовых форм пиара). Честны в той же своей открыто демонстративной необъективности, пристрастности, тенденциозности. Поэтому в XX веке наряду с малыми дозами серой и черной пропаганды и в западных, и в советских СМИ всегда доминировала по масштабам и открытости своих позиций пропаганда белая (ее еще называли массовой, иногда — оголтелой). Короче говоря, ни реклама, ни пропаганда не скрывают своих целей и не скрывают себя. Что есть современный российский пиар? Это специально созданный продукт, соединяющий худшие качества рекламы с худшими качествами пропаганды, выдаваемый за доброкачественное журналистское произведение и нелегально (при сговоре заказчиков, авторов и СМИ) за деньги размещаемый в СМИ и еще дополнительно маскируемый под журналистское произведение. Утверждают, что, как и пропаганда, пиар бывает белый, серый и черный. Белую пропаганду я видел и могу ее идентифицировать. Белого пиара я не видел, не встречал — ибо его не существует в природе. Есть только серый — это когда деньги берутся редакцией легально, а для аудитории пиаровский текст маскируется всякими расплывчатыми рубриками, серыми рамками, крохотными значками. И есть черный пиар — нелегальные деньги и полная маскировка «под журналистику». Реклама пропагандирует свой продукт, но не умаляет, не низвергает чужой. Как правило, она позитивна, хотя и использует ныне многие формальные приемы черного искусства. Пропаганда может рекламировать свою идею, может разоблачать, обличать идеи чужие, даже клеветать на них. Но она, пропаганда, делает это открыто. Автору-пропагандисту редакция не станет заказывать объективный, даже только по форме, материал. Читатель и зритель узнает пропагандиста с первой фразы. Пиаровские тексты (заказные, или «джинса», «заказуха» на редакционном жаргоне) — чаще «разоблачают» и клевещут, чем что-либо просто пропагандируют или рекламируют. Случайностей в мире, видимо, столько же, сколько и неслучайного. Так поддерживается баланс между хаосом и гармонией. PR — это Propaganda и Reclama. Это не случайная

236

расшифровка навязшей в зубах аббревиатуры. То есть лингвистически это, конечно, случайность, а в сущности — закономерность. Российский (по крайней мере) PR есть нелегальная Реклама-Пропаганда, тщательно замаскированная под журналистский продукт, или — черная пропаганда, распространяемая за деньги. Почему пиар ужасен и вреден? Потому что он (1) развращает журналистов, (2) обманывает аудиторию, (3) подменяет и вытесняет журналистику из СМИ. У некоторых (очень многих) журналистов большая часть их зарплаты является доходом от одобренной редакцией, но часто и скрываемой от редакции (чего не бывает с рекламой и пропагандой) и от коллег работы в жанре пиара. Аудитории всё труднее и труднее различать пиаровские тексты и нормальные. Большая часть аудитории сегодня уже не может этого сделать, хотя она же легко отличает рекламный продукт от журналистского и пропагандистский журналистский продукт от объективной журналистики. Мой диагноз: пиар является чумой, раком, СПИДом журналистики конца XX — начала XXI века; это единственная болезнь, от которой журналистика как таковая может погибнуть, а в отдельных СМИ — уже погибла. Я не слышу возражений, да и не хочу их слышать.

Dixi. И больше об этом — ни звука.

237

Раздел четвертый

Журналисты как люди ТИПЫ И СТРАСТИ

Лекция 25

Типы журналистов Журналистские специальности В лекции, посвященной репортажу, я, как, надеюсь, вы помните, привел самую очевидную классификацию типов журналистов. Классификацию, основанную на естественно-жанровой (наиболее распространенной) специализации журналистов: информационщик, репортер, интервьюер, аналитик, публицист, ведущий (игрок). Теперь же посмотрим на профессиональную типологию журналистики шире, в контексте не узкопрофессиональном, а общественнополитическом, столь актуальном для СМИ сегодня. Для этого прежде всего вспомним все те профессии, с которыми, по ходу этих лекций, я сравнивал журналистику, пытаясь передать суть того, чем (а не как) она занимается. К этим профессиям для полноты картины теперь я добавлю и ряд других.

• политика (политик) • писательство (писатель) • лицедейство, актерство (актер) • исследовательско-аналитическая деятельность (ученый) • расследовательская деятельность (следователь) • расследовательско-защитная деятельность (адвокат) • оценочно-арбитражная деятельность (судья) • информационная деятельность (рассказчик) • интерпретаторская деятельность (эксперт, комментатор) • медиативно-модераторская деятельность (ведущий, модератор) Вот эти десять типов деятельности (каждый из которых сам по себе может охватывать довольно обширный спектр более конкретных профессий) и составляют в более или менее оригинальном, а чаще всего — в банальном наборе собственно профессиональные типы журналистики или типы профессиональных журналистов. Чаще всего, что и проще всего, журналистов делят по двум основаниям: информация — аналитика и репортерство — кабинетная работа (опять же «аналитическая», хотя собственно аналитикой она может и не пахнуть). Информационщик — это тот, кто лучше и быстрее других добывает информацию, причем информацию наиболее точную. Чаще всего он не сидит в редакции, хотя это давно уже не правило. Пользуясь телефоном и услугами своих источников (не журналистов), иной кабинетный информационщик ныне добывает больший урожай, чем его бегающие собратья. Впрочем, если сам журналист такого типа и сидит в редакции, его информационная сеть разбросана вне ее стен. Иначе быть не может. Аналитик не бегает за информацией сам, не собирает ее по кабинетам и коридорам (хотя и должен в принципе иметь обширные знакомства в тех сферах, которые анализирует). Он

238

обобщает и журналистски анализирует то, что либо собрали другие, либо вообще известно всем, но в силу каких-то причин стало сегодня актуальным. Например, приближаются выборы президента. Все кандидаты известны, известны всем в равной мере и их биографии, программы, тактика и стратегия их избирательных кампаний. На основе этого один журналист (не аналитик) не может написать ничего внятного, другой — легко напишет нечто удобоваримое, но в общемто банальное (главный продукт СМИ — актуальная банальность). А третий — такой текст, которым будет зачитываться вся политизированная публика, который будут цитировать, который откроет что-то новое, порой даже неожиданное в, казалось бы, уже хорошо известном раскладе сил. Репортер — это, конечно, тот, кто творит тексты, которые никогда и никто (кроме профессиональных фальсификаторов-журналистов же), находясь в редакции, не напишет. Тот, кто умеет, помимо собственно информации (которую ныне большинство печатных СМИ получает не от своих корреспондентов, а от информационных агентств и телевидения), собрать и передать в своем тексте «запахи жизни»: нюансы, детали, картинки (информационно почти пустые, но создающие эффект присутствия, соучастия, сопричастности), эмоции, случайные свидетельства. Кабинетный же журналист довольствуется переработкой всего того, что поступает на его стол в редакции. В последнее время, кстати, мы стали свидетелями в некотором роде расцвета такой кабинетной журналистики. Объективная основа этого — появление Интернета, откуда можно почерпнуть множество деталей, не присутствующих в основном потоке текстов, проходящих по каналам профессиональных СМИ, и многообразие самих этих текстов, что позволяет, обладая определенными профессиональными навыками, сконструировать любой правдоподобный материал. Несколько случаев подобного рода стали скандально известны в последние годы, например, во время иракской войны 2003 года, когда обозреватель одной более чем уважаемой американской газеты, как выяснилось, все свои репортажи сочинял, не выходя из кабинета, но выдавал их за настоящие. Не совсем ясно, каким образом это так долго оставалось тайной для его коллег и редакционного руководства, что, впрочем, доказывает то, сколь, видимо, распространенной является сегодня такая спекулятивная журналистская деятельность. Кстати, еще одной объективной основой этого типа деятельности является, помимо современных технологических новшеств, редко кем отмечаемая стандартность сюжетных узлов журналистики, чему, как вы помните, я посвятил специальную лекцию. В этом месте я должен сказать, что к тем десяти видам деятельности, так или иначе инкорпорированным в журналистику, которые я перечислил в начале этой лекции, и являющимся доброкачественными, необходимо добавить еще два, выделив их в особую группу недоброкачественных (или даже злокачественных) типов. Недоброкачественным является сочинительство (пример приведен выше), а злокачественным — провокаторство, тоже довольно распространенное сейчас (но не сегодня родившееся). Особенно часто провокаторство используется в предвыборных кампаниях и разного рода информационных войнах, в первую очередь массовыми и бульварными СМИ (и чаще всего, естественно, — на телевидении). Всех наиболее известных журналистов-провокаторов хорошо знают в профессиональной среде, да и публике их имена хорошо известны (ибо провокаторские публикации, как правило, приносят их авторам большую известность, временами напоминающую славу). Меньшинство из провокаторов затем тяжело расплачиваются за эту славу (если шум поднялся уж слишком большой и последовало контрразоблачение), но большинство вполне сносно или даже процветая продолжают работать в журналистике и дальше. Объективности ради надо отметить, что в основном за провокациями в СМИ стоят внешние силы, то есть инициаторами провокаций

239

являются не сами журналисты, выступающие лишь в роли исполнителей (за что им достается и плата, и слава и, в случае неудачной провокации, соответствующая репутация). Однако я, да, думаю, и не только я, знаю несколько известных журналистов, которые стали провокаторами по собственной склонности и без каких-либо внешних воздействий (что не исключает эксплуатацию их склонности другими и, соответственно, оплату отдельных проявлений этой склонности). Еще одна оговорка: иногда провокаторство амбивалентно, то есть используется превентивно против каких-то, как представляется (искренне или спекулятивно) авторам и исполнителям провокации, еще более значительных общественных или политических провокаций. Таким гомеопатическим случаем является, например, по мнению многих, известная история лета 1996 года, случившаяся между двумя турами президентских выборов, следствием которой стало отстранение Борисом Ельциным от власти Коржакова, Барсукова и их, по выражению Чубайса, «духовного отца Сосковца». Началось всё, как известно, с «провокационного», по мнению авторов встречной «провокации», задержания людьми Коржакова двух сторонников Ельцина, но из команды Чубайса, вынесших из Белого дома «коробку из-под ксерокса» с полумиллионом долларов. Подробнейший сюжет об этом был показан по всем телеканалам. В ответ поздно вечером Евгений Киселев вышел в прямой эфир тогдашнего НТВ с заявлениями о готовящемся группой Коржакова государственном перевороте. В результате поднявшегося шума и паники в политических кругах на Ельцина было оказано сильнейшее давление, и утром следующего дня под диктовку Чубайса он объявил об отстранении Коржакова и его сторонников от власти и снятии их со всех постов. До конца не ясно, действительно ли в этот момент Коржаков планировал отменить второй тур выборов (что было бы, безусловно, госпереворотом) или речь шла лишь об угрозе для группы людей, организационным лидером которых был Чубайс, но то, что без панических заявлений НТВ отстранения Коржакова могло бы и не состояться, очевидно. Вообще выражения «провокационный вопрос», «провокационная статья», «провокационное утверждение» встречаются сегодня очень часто, обозначая, с одной стороны, один из довольно распространенных легальных (но на грани фола) методов политической борьбы и, соответственно, политической журналистики, но, а с другой — используясь для дезавуирования в общем-то нормальных (в смысле морали, в том числе и профессиональной) действий журналистов, неприятных для власти или угрожающих власти. Причем часто власть действует (в том числе и руками журналистов) провокаторски не в силу злонамеренности авторов «провокаций», а оттого, что ей есть что скрывать от общества. Грань здесь временами весьма тонка, но в большинстве случаев конечно же простого здравого смысла достаточно, чтобы отделить настоящую злонамеренную провокацию от всего, что внешне на нее похоже. Вернусь, однако, к типам журналистов. Итак, как мы выяснили, наиболее распространенное деление их: информационщик, репортер, аналитик (кабинетный журналист). Если сюда добавить еще интервьюера (а есть немногочисленный отряд журналистов, которые берут интервью гораздо лучше других, хотя специализирующихся только на интервью, минуя, например, репортаж, довольно мало), а также ведущего телеигр — того, кого я назвал, да еще раз простится мне это (хотя вряд ли), массовиком-затейником, то мы увидим, что пять главных жанров (четыре классических и один новый) и рождают главные профессиональные журналистские типы. Так и должно быть. Теперь всё же поговорим о менее очевидном. А для этого вновь обратимся к тем десяти доброкачественным видам профессиональной деятельности, которые сочетаются в журналистике как профессии, да и к недоброкачественным тоже.

Журналист как политик

240

В принципе о журналисте как политике я уже рассказывал в соответствующей лекции. Но здесь хочу сделать некоторые пояснения. Безусловно, до сих пор самым ярким представителем наиновейшей российской журналистики как политики является Евгений Киселев периода 1994—1999 годов (ныне эту роль он утерял, но освободившийся весьма почетный пост никто так и не занял). В рассказанном мною эпизоде лета 1996 года Киселев, естественно, выступал больше как политик, чем как журналист. Действовал ли он в интересах одного клана, в который сам входил, или России в целом, это не важно. Важно то, что журналист, ставший политиком, использует журналистику как ее использовал бы любой политик, но, конечно, не как журналист. То есть интересы свободы слова, принцип объективности, неангажированность отбрасываются либо используются только односторонне: для себя и против врагов (оппонентов, конкурентов) своей политической партии. То же мы видели и в ходе Большой информационной войны 1999—2001 годов, когда Киселев-политик (правда, куда менее самостоятельный, чем в 1996 году) бился в эфире партии НТВ против партии ОРТ. Лицом партии ОРТ был тогда Сергей Доренко, остававшийся, однако, журналистом (каким именно, скажу позже), но совсем не политиком, хотя, конечно, и оказывавшим политическое влияние огромной силы — но на массы, а не на саму политику. В этом, собственно, и различие политика и журналиста, если их брать по отдельности. Первый оказывает влияние на политику и на массы, второй — только на массы, хотя и это тоже есть политическое влияние. У Евгения Киселева был, однако, золотой период, когда он действовал как политикжурналист, не играя открыто и однобоко на стороне одной (своей) партии. Это период 1997— 1998 годов, когда авторитет «Итогов» был столь несоизмеримо велик в сравнении с любыми иными аналитическими программами на нашем ТВ, что Евгению Киселеву удавалось раз за разом собирать у себя в программе лидеров всех четырех тогдашних думских фракций и трех депутатских групп. И эти лидеры именно в прямом эфире «Итогов» делали громкие заявления, реально влиявшие на политику, оглашали свои дальнейшие, до того скрывавшиеся от публики, действия. Конечно, это была уникальная ситуация, свойственная исключительно России на том коротком отрезке времени: медиакратия обогнала по своим возможностям незрелую демократию (тем более что правящий класс не слишком стремился развивать последнюю), а публичная политика, уже ушедшая с площадей, еще не нашла себе пристанища ни в парламенте, третируемом властью и провластными СМИ, ни в партийных структурах, слабых, немощных, неразвитых, непубличных. Однако всё равно факт остается фактом: в 1997—1998 годах «Итоги» выступали скорее как политический, чем медийный организм, а сам Евгений Киселев в тот период минимально демонстрировал свои политические пристрастия (за исключением некоторых конкретных бизнеспристрастий стоящего за его спиной Гусинского) и выступал как независимый и влиятельный политик-медиатор или политик-арбитр от СМИ. По мере приближения выборов или по мере разрастания политических кризисов политик начинает расти (разбухать) почти в каждом журналисте, демонстрируя уже отмеченное мною отличие политика от журналиста: политическая ангажированность становится сущностью действий журналиста, а журналистика — лишь формой ее проявления. Соответственно в действиях таких журналистов проявляются все стереотипы и нормы поведения политиков.

Журналист как писатель Ясно, что каждый пишущий журналист есть писатель (как правило, не очень хороший), но

241

в некоторых журналистах писательство преобладает. Самый яркий пример — Максим Соколов, выступающий на ниве политической журналистики (и в печати, и на телевидении), но не воспринимающийся политическим классом как политический аналитик. Именно потому, что писательство, литературная форма подавляют в его текстах и содержание, и огромные исторические знания, им демонстрируемые. Максим Соколов не учитывает того, что ЖУРНАЛИСТИКА, КАК И ПОЭЗИЯ, ДОЛЖНА БЫТЬ НЕМНОГО ГЛУПОВАТА.

Точнее — журналистика не должна быть слишком сложной или изощренной по форме, ибо тогда она как бы отделяется от злободневности, воспринимается как нечто оторванное от сегодняшнего дня — если даже автор ведет разговор о событиях именно этого дня. Журналистов, в которых преобладает писатель, как правило, писатель-графоман, довольно много. Потому и появляется много журналистских текстов, чтение которых приятно, но не оставляет после себя ровным счетом ничего: ибо до стиля Лермонтова, Гоголя или Набокова они не поднимаются, а до нормальной (то есть полезной аудитории) журналистики «не опускаются». Писатель от журналистики капризен, бьется за каждый эпитет, не умеет сократить свой текст (всё ему кажется очень важным) и т. п. В общем — он заполняет своими текстами пустоты на страницах и экранах СМИ, создает текстовой фон для собственно журналистики. Добросовестный писатель (иногда он актуализируется почти в каждом журналисте, кроме самых объективных прагматиков) в журналистике не вреден (хотя иногда я думаю иначе), скорее бесполезен (кроме публицистики, где литературный дар конечно же просто необходим). Не то что сочинитель, особенно злокачественный.

Сочинитель О нем я тоже уже подробно рассказывал. Проще говоря — это просто лжец, с врожденным или благоприобретенным инстинктом врать. А это — большое зло для журналистики, ибо всетаки первооснова ее — передача информации, хоть как-то соотносимой с реальностью, а не полностью высосанной из пальца.

Актер, лицедей Журналистов-актеров было много всегда, но появление телевидения создало для склонных к лицедейству журналистов сцену, отсутствующую в печатных СМИ. Актеров в нашей журналистике множество. Классическим примером такого актерства были телеспектакли Сергея Доренко в его авторской программе летом и осенью 1999 года. Возможно, самому Доренко тогда казалось, что он превратился в политика. Да, превратился, но в политика — одного из многих, как и большинство журналистов в тот период, а вот в актера — выдающегося, актера № 1 на тогдашней журналистской и политической сцене. Журналист — это тот, кто либо передает известные ему и не известные аудитории факты, либо интерпретирует их от имени общества. Актер — тот, кто стремится к успеху у публики. И это — главное. Аплодисменты, слава, шум вокруг твоего имени, восторги поклонников, проклятия (и чем громче, тем лучше) тех, чьим мнением ты не дорожишь, зависть конкурентов и, видимо, эксклюзивный гонорар — вот что важно для актера. И, как правило, актер — в жизни далеко не такой возвышенный тип, как на сцене. Чаще всего — циник и прагматик. Артистические данные Сергея Доренко были исключительными. Он и блеснул, как звезда. Остались другие, менее талантливые, но не меньшие лицедеи. Пара-тройка таких до сих пор

242

собирает свой урожай на ниве политической тележурналистики, но особенно много их, естественно, в журналистике бульварной, связанной с поп-культурой. Тут, почитай, каждый второй человек, носящий звание журналиста, актер или актёришко. Что главное в этом журналистском амплуа? Конечно, неискренность, конечно, лицедейство.

Провокатор Этому амплуа я тоже уже посвятил достаточно слов. Отмечу лишь, что провокатор — как правило, актер (по понятным причинам). И лишь самые идейные провокаторы, так сказать провокаторы-профессионалы, уже не играют свою роль, а живут ею.

Ученый Это профессиональное амплуа преобладает у тех, кто занимается аналитикой в журналистике. А ею занимаются сегодня почти все, например, в журналистике политической. Но, как и полагается, много званных (политическая журналистика в моде, да и оплачивается неплохо, и вводит тебя в политический класс, а то и в элиту этого класса), но мало избранных. Журналистские тексты, особенно в российской журналистике, как правило, плохо структурированы. Пишутся во многом по принципу либо эссе, либо, еще чаще, акынских песен: что вижу, то пою. На этом фоне всегда выделяются тексты, во-первых, четко структурированные (что выдает привычку систематического мышления у их авторов), во-вторых, построенные по законам научной логики: гипотеза, тезис, антитезис, синтез, подтверждение либо опровержение гипотезы (если даже это твоя собственная гипотеза); в-третьих, оснащенные дополнительной, кроме расхоже-журналистской, фактурой. Научность (то есть объективность, непредвзятость) текста неплохо проверяется наличием в нем не слишком специальных, но правильно понимаемых терминов из политической науки. И отсутствием самых примитивных суждений, типа: демократия — это власть народа, а так как у нас народ власти не имеет, то у нас нет и демократии. Ученость (образованность плюс умение логически и критически мыслить и рассуждать) еще никому не мешала. Для журналистики она опасна лишь в чрезмерных дозах, делающих тексты эзотерическими, закрытыми для аудитории. Политик и ученый — разные типы журналистов (по преимуществу). Не случайно, эксперты, политологи признавали Евгения Киселева как журналиста-политика, но не как аналитика. Политик в журналистике — это скорее публицист. А публицистика и аналитика, вещи, строго говоря, противоположные, но в журналистике часто смешиваемые и легко смешивающиеся.

Следователь, адвокат Две ипостаси того, что любят называть расследовательской журналистикой. Тут всё ясно, и проблема лишь в цели, которая ставится журналистом при расследовании. Чаще всего такая цель наличествует и не исчерпывается только поиском истины. Как правило, журналист начинает свою работу желая либо разоблачить, либо оправдать кого-то или что-то. В общем-то, это нормально. Журналист все-таки не сотрудник правоохранительных органов. Другое дело, насколько профессионально используются им методы расследовательской работы, не нацелены

243

ли «процедуры дознания» (непредвзятый поиск объективной истины) на априорное разоблачение заранее намеченного «злодея» или «злодейства» либо, наоборот, — на безусловное обеление «порядочного человека». Интервьюер, как я уже отмечал, отчасти пользуется методами следовательского допроса (иногда даже злоупотребляя ими). В последнее время на телевидении приобрел популярность жанр интервью по принципу перекрестного допроса, ведущегося двумя следователями (добрым и злым). Этот прием, безусловно, обогащает зрелище. Если, конечно, используется корректно, то есть если оба журналиста-следователя в равной степени не питают антипатию (или не симпатизируют) интервьюируемому (что бывает, и довольно часто). Наиболее яркие программы такого рода — выходившая когда-то на НТВ и ТВС передача «Без протокола» и «Школа злословия» на канале «Культура».

Судья, арбитр Не будем забывать, что всякий журналист в отличие от любого простого гражданина имеет в глазах общества более или менее закрепленный официальный статус, а кроме того — общественный авторитет. И как следователь, и как адвокат, и как судья, выносящий свой вердикт (этот прав, а этот нет), журналист, особенно если он работает в авторитетном СМИ, есть лицо, сравнимое по силе воздействия на мнения людей с официальными носителями тех же ролевых функций из правоохранительной системы. Те журналисты, которые, кокетничая («Я — простой журналист!»), умаляют этот свой статус, по крайней мере не искренни. Даже высшие судебные инстанции не имеют, чаще всего, возможности столь масштабно преподносить обществу свой приговор. Другое дело, что высшая судебная инстанция одна, а журналистских инстанций (в демократическом государстве) много, а кроме того судебные инстанции не меняют свои приговоры так часто, как журналистские: разные СМИ могут оценить одно и то же деяние прямо противоположно и изменять свои оценки хоть каждый день. Это несколько смягчает гнет «независимой» судебной власти СМИ. Причем надо иметь в виду, что когда я говорю об оценочно-арбитражной деятельности журналистов, то речь не идет лишь о текстах на собственно уголовную тему. Тут и политика, и скандалы любого рода, и экономические проблемы, и виды на урожай, и спорт, и, естественно, массовая (да и не массовая) культура. В последней исключительно через СМИ расставляются оценки, выводящие одних в «звезды» и «культовые авторы», а других — в информационное небытие.

Рассказчик Один из самых внятных и очевидных журналистских типов. О нем я так много говорил, что и добавить нечего.

Интерпретатор (комментатор, эксперт) Важно не путать этот тип деятельности (и соответствующий тип журналистов) с аналитической. Комментирование ближе скорее к оценочно-арбитражной деятельности, но не имеет в глазах публики столь сильной модальности. По сути интерпретаторство — это не приговор и не анализ, а объяснение, разъяснение, пояснение.

244

Ведущий Скрыто этот тип деятельности существовал в журналистике давно (например, когда редактор заказывал статью тому или иному нештатному автору для того, чтобы уравновесить ранее прозвучавшую в данном СМИ точку зрения). Но с появлением телевидения и жанра игры (с поджанром ток-шоу) на нем эта деятельность приобрела самостоятельное значение и стала очень популярной. В качественных ток-шоу роль модератора (ведущего) внешне более скромна, пассивна (но всё равно именно он определяет успех передачи). В игровых ток-шоу и собственно в играх роль ведущего демонстративно активна. Сегодня этот тип журналистской деятельности уже сформировал целый отряд профессионально занимающихся этим людей. Кстати, показательно, что именно в этой профессиональной среде рождаются (точнее их «рожают» путем специальной раскрутки) так называемые телезвезды. Телезвезды получают самые большие гонорары в журналистике, и именно у них другие журналисты берут интервью. Всё это практически недоступно для остальных журналистов. Теперь попытаюсь составить некий довольно условный и весьма субъективный рейтинг журналистов по их склонности и реальному исполнению того или иного типа журналистской деятельности. Ясно, что в отдельно взятом журналисте присутствуют (и должны присутствовать) разные типы в разных пропорциях. Но все-таки лично я отчетливо вижу среди журналистов России несколько доминирующих профессиональных типов. Ниже перечислены уже известные нам типы, в порядке убывания их строго математически не определяемой массовости в данной профессии (в СМИ России): • рассказчик (информационщик, репортер) • писатель • комментатор • судья • следователь (все время кого-то разоблачает) • адвокат (все время кого-то защищает) • ведущий • сочинитель • актер • провокатор • аналитик • политик В завершении данной лекции отмечу, что несправедливо, а главное — неправильно было бы не упомянуть еще о двух профессиональных типах, действующих в журналистике. Как только я назову их, думаю, станет понятно, что, хотя этих людей можно даже не считать собственно журналистами, без них СМИ как работоспособная система рухнет. Это редактор и главный редактор. Разговор о людях уникальной профессии — редакторах (рядовом и главном) начну с золотой максимы. НЕ БЫВАЕТ ТЕКСТОВ, КОТОРЫЕ НЕ НУЖДАЛИСЬ БЫ В РЕДАКТУРЕ.

Впрочем, это не означает, что всякий текст нужно редактировать. Это не парадокс, а прагматика:

245

всё можно сделать более совершенным, но дефицит времени при подготовке к выходу в свет того или иного СМИ заставляет редакторов (просто редакторов и главных) принимать решения о прекращении работы над доводкой того или иного текста (или сюжета) до совершенства. И это КЛЮЧЕВОЙ МОМЕНТ РЕДАКТОРСКОЙ РАБОТЫ В СМИ — ПОИСК ЗОЛОТОЙ СЕРЕДИНЫ МЕЖДУ СОВЕРШЕНСТВОМ (НЕ ДОСТИЖИМЫМ) ТЕКСТА И ЕГО АКТУАЛЬНОСТЬЮ.

С одной стороны, газета, еженедельник или телепрограмма не могут появиться, если в них не работают журналисты. А без редакторов — могут. Но, с другой стороны, без редакторов, особенно высокопрофессиональных, ни одно издание, ни одна теле- или радиопрограмма не может стать качественной, концептуально стройной и выверенной, последовательно выдерживающей высокий уровень и собственно журналистики, и формы, и оригинального, только этому СМИ присущего стиля. ЖУРНАЛИСТ — НЕОБХОДИМОЕ, НО НЕ ДОСТАТОЧНОЕ УСЛОВИЕ ВЫСОКОПРОФЕССИОНАЛЬНОГО СМИ. РЕДАКТОР — УСЛОВИЕ ДОСТАТОЧНОЕ.

СУЩЕСТВОВАНИЯ

Журналисты вечно торопятся, они небрежны, они, еще заканчивая выполнение одного задания, уже получают другое и думают о нем, у них нет времени проверить факты, вообще журналисты часто ошибаются в самых элементарных вещах. Появление этих ошибок в обнародованном тексте свело бы на нет весь труд журналиста, ибо эти ошибки, как правило, глупы и появляются в самых непредсказуемых местах — там, где их никто не ждет. Заголовки большинства журналистских текстов, если бы они были опубликованы так, как их составили журналисты, поражали бы своим однообразием и — более того — просто совпадением большинства слов в них. Тексты бы не влезали в отведенные им объемы, фотографии не стыковались бы с текстами, а сами тексты — друг с другом: в одном из них утверждалось бы прямо противоположное тому, что говорится в другом, — причем речь не идет о дискуссионных или полемических материалах. А в иных случаях тексты и сюжеты повторяли бы друг друга, бесполезно съедая газетные полосы или эфирное время. Наконец, издание или программа поражали бы стилевой разноголосицей, даже хаосом, отражающим пристрастия и вкусы, часто невысокие, тех, кто «творит». Оттачиванием и полировкой изготовленных журналистами деталей (а часто — вообще сырья, полуфабрикатов, болванок) и сборкой из них единого и гармоничного целого, называющегося газета Х, еженедельник Y, телепрограмма Z, занимаются редакторы. Еще более анонимные, чем журналисты. Еще более неизвестные широкой публике. Чаще всего — меньше журналистов получающие. На телевидении справедливость отчасти торжествует, ибо в титрах всякой солидной программы имена редакторов обозначаются. В печатных изданиях, как правило, нет и этого. Уникальность профессии редактора состоит в том, что он, начисто лишенный авторского самолюбия или вынужденный от него отказаться, не умея создавать текст, способен увидеть его достоинства — и усилить их, а также способен раньше других заметить недостатки текста — и убрать, замаскировать или смикшировать эти недостатки. А в случае работы с текстом именитого нештатного автора, не соблюдающего никакой производственной дисциплины, но крайне амбициозного и обидчивого, сократить, поправить, объяснить, уговорить, принять удар авторского недовольства на себя. И часто — добиться поразительного эффекта, когда автор, получив свежий номер издания, обливается слезами умиления над собственным текстом: как же я замечательно написал! Между тем если бы ему показать его подлинный текст и если бы он при этом не был его автором, то есть человеком, в 90% случаев неспособным этот текст объективно оценить, он бы

246

ужаснулся. Высококлассных редакторов крайне мало. Даже просто классных не очень много. Во всяком случае меньше, чем классных журналистов. Что такое высококлассный редактор? Это человек, который умеет делать четыре вещи (возьму пример печатного текста): • во-первых, с ходу оценить достоинства текста и его недостатки и отправить в корзину, не тратя лишних слов и времени, текст некачественный, изобретя при этом благовидный предлог, под которым автору будет вежливо отказано в публикации; • во-вторых, ювелирными прикосновениями, не вписывая автору ни одной своей мысли, ни одного не характерного для автора слова, но убрав всё, что портит текст, довести его до приемлемого уровня совершенства; • в-третьих, получив от руководства задание подготовить к печати текст, который, будь на то воля самого редактора, был бы отправлен в корзину, так обработать его, что этот текст не портит издания, автор остается доволен, а читатель все-таки видит все те авторские глупости, из-за которых этот текст и не следовало бы печатать; • в-четвертых, если текст, по мнению редактора, представляет несомненную ценность, но может быть по каким-то, например, цензурным, соображениям отвергнут руководством редакции, отредактировать его так, чтобы вся острота осталась, руководство не имело бы причин текст не печатать, а автор и читатель были бы удовлетворены. Будучи весьма неплохим редактором (что могут засвидетельствовать десятки нештатных авторов, чьи тексты я редактировал), я часто, еще работая в «Московских новостях», занимался как раз последним, ибо только со стороны казалось, что это издание, носившее неофициальный титул «трибуны гласности», с ходу и без всяких изменений печатало всё самое острое и необычное. Цензура была: и внешняя, и внутренняя, и цензура (минимальная в сравнении с другими СМИ того периода) главного редактора. Входить в публичное обсуждение действий и решений последнего, пока ты с ним работаешь, непрофессионально и неприлично. ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР — ЭТО ТО ЖЕ, ЧТО РЕДАКТОР ВООБЩЕ, НО ТОЛЬКО ОТВЕЧАЮЩИЙ, ДАЖЕ НЕ ЧИТАЯ ИХ, ЗА ВСЕ ТЕКСТЫ (А РАВНО И ДЕЙСТВИЯ) ВСЕХ СВОИХ СОТРУДНИКОВ, ЗА КОНЦЕПТУАЛЬНУЮ ВЫДЕРЖАННОСТЬ ИЗДАНИЯ, А ТАКЖЕ ЕЩЕ И ЛИЦО, ОТВЕЧАЮЩЕЕ ЗА ИЗДАНИЕ ПЕРЕД ВНЕШНИМ МИРОМ, ПЕРЕД ВСЕМИ ПРОТИВОБОРСТВУЮЩИМИ В НЕМ СИЛАМИ. ЧЕЛОВЕК, ИМЕЮЩИЙ СВОЮ ТАКТИКУ И СТРАТЕГИЮ ВЕДЕНИЯ ИЗДАНИЯ, ЕГО СОХРАНЕНИЯ И РАЗВИТИЯ. И ОН НЕ ОБЯЗАН ПОСВЯЩАТЬ ВО ВСЕ НЮАНСЫ ЭТОЙ ТАКТИКИ И СТРАТЕГИИ ВСЕХ СВОИХ СОТРУДНИКОВ, ВСЕХ РЕДАКТОРОВ, ВСЕХ ЖУРНАЛИСТОВ.

Это нужно знать и понимать. ЖУРНАЛИСТ, ВЫБИРАЮЩИЙ ГДЕ ЕМУ РАБОТАТЬ, ЕСЛИ У НЕГО ЕСТЬ ТАКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ, ВЫБИРАЕТ, В КОНЕЧНОМ ИТОГЕ, ЧЕТЫРЕ ВЕЩИ (ЕСЛИ ДАЖЕ НЕ ВСЕГДА ОБ ЭТОМ ДУМАЕТ): ЗАРПЛАТУ, РАБОТУ (НАСКОЛЬКО ОНА ЕГО УДОВЛЕТВОРЯЕТ), ИЗДАНИЕ И ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА. И КАЖДОЕ ИЗ ЭТИХ ЧЕТЫРЕХ УСЛОВИЙ ЗНАЧИМО, ПРИЧЕМ ПОРОЙ ПОСЛЕДНЕЕ — ДАЖЕ БОЛЬШЕ, КАК ВЫЯСНЯЕТСЯ, ЧЕМ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ВМЕСТЕ ВЗЯТЫЕ.

Работе главного редактора стоило бы посвятить отдельную лекцию, но меня избавляет от этого публикация в шестом разделе книги статьи, специально посвященной одному из выдающихся главных редакторов нашей страны. Крайне рекомендую ее прочесть. И тем, кто

247

собирается стать главным редактором, и тем, кого эта высота не манит, но кто будет работать в журналистике. Ибо фигуру главного редактора, как валун на узкой тропинке, вам всё равно не обойти.

Лекция 26, заключительная

Как хорошо быть журналистом: от анонимности к славе и влиянию Уважаемые студенты и студентки, а также все остальные слушатели и читатели этого курса! Наши беседы подходят к концу и, как я вас учил, финал должен быть, с одной стороны, ярким и запоминающимся, а с другой — неожиданно-интригующим, дабы было желание вновь обратиться к текстам данного автора. Насчет неожиданности говорить трудно. Скорее кому-то (мне в том числе) может показаться, что курс для такой простой профессии, как журналистика, слишком затянулся. Простой, но крайне важной — напомню я вам. Одной из важнейших в современном мире, ибо посредством СМИ, то есть руками журналистов в значительной степени, этот мир сегодня управляется. НЕ ЖУРНАЛИСТЫ — ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ МИРОМ, НО ОНИ — ВЕРНЫЕ БОЙЦЫ, ПРИВОДНЫЕ РЕМНИ И ПЕРЕДОВОЙ ОТРЯД ПАРТИЙ ИЛИ ГРУПП, НАХОДЯЩИХСЯ У ВЛАСТИ.

Все марксистско-советские формулировки, вызывавшие в свое время усмешку, вновь стали актуальными. В то же время журналистика — единственный полнозвучный голос в общемто немого по отношению к власти общества. Следовательно, ЖУРНАЛИСТИКА — ПОЛЕ БИТВЫ ВЛАСТИ С ОБЩЕСТВОМ, БИТВЫ ПОСТОЯННОЙ, ПОВСЕДНЕВНОЙ, РУТИННОЙ, КАК ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА, И ГРАНДИОЗНОЙ, КАК СТАЛИНГРАД.

Ни одна из сторон не должна одерживать окончательной победы, ни одна не должна разгромить «противника». Нет ничего страшнее в политической и общественной жизни, чем полная и окончательная (окончательной до конца, впрочем, она никогда не бывает) победы одних над другими. Ибо после этого — тотальность, тоталитарность, диктатура, а далее — взрыв, революция, бунт, хаос. ЖУРНАЛИСТЫ, УЧАСТНИКИ ЭТОЙ БИТВЫ С ОБЕИХ СТОРОН, ГРУБО ГОВОРЯ — КОЛЛАБОРАЦИОНИСТЫ: СЛУЖА ОБЩЕСТВУ, СОТРУДНИЧАЮТ С ВЛАСТЬЮ, ЯВЛЯЯСЬ ЧАСТЬЮ ВЛАСТИ (В ШИРОКОМ, СОВРЕМЕННОМ СМЫСЛЕ СЛОВА), ТАЙНО И ЯВНО РАБОТАЮТ НА ОБЩЕСТВО. ПРИЧЕМ НЕ ПО НОЧАМ (ПО НОЧАМ ЖУРНАЛИСТЫ, КАК ВСЕ НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ, СПЯТ), А ДНЕМ — НА ВИДУ У ВСЕХ, НА ВСЕОБЩЕМ ОБОЗРЕНИИ.

Мой курс лекций, как я уже отмечал в его начале, отличается (надеюсь, уже отличился) не академизмом, а предельной (для нормального человека) откровенностью. Не скрыть, не спрятать ни одной реальной проблемы журналистики, не отделаться красивыми декларациями о демократии, свободе слова и свободе печати, о беспредельной и бескорыстной честности и святости тех, кто этой профессией зарабатывает себе на хлеб, а сообщить вам maximum maximorum правды о журналистике и СМИ (различайте эти понятия) — вот чего я хотел.

248

Вот почему, возможно, журналистика и журналисты в массе своей в моем курсе предстали не в самом благоприятном свете. Не дон-кихоты, а прагматики, не романтики, а циники, не доброхоты, а честолюбцы. Не станем, кстати, забывать — я об этом рассказывал, — что журналистика, как всякая публичная профессия, нуждается в аудитории, а значит — в трибуне, кафедре, сцене, с которой журналист к этой аудитории может обратиться. Но как абсолютное большинство актеров не владеет театрами, так и абсолютное большинство журналистов не владеют СМИ. Писатель может писать в стол, надеясь на то, что придут лучшие времена и его рукописи, если сработает закон Булгакова, независимо от него открытый, кстати, Мариной Цветаевой («Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед...»), увидят свет и произведут тот эффект, на который рассчитывал автор. Тексты журналистов злободневны и преходящи. Не опубликованные сегодня — завтра они никому, включая автора, не нужны. А как легко журналисту, в силу многих обстоятельств, потерять трибуну, эфир! Из-за этого тоже приходится идти на сделки с совестью. Не только профессиональной, но и человеческой. И тем не менее профессия журналиста изумительно интересна и прекрасна. Она открывает возможности, которые мало какая еще сфера деятельности может предоставить. Вступая в младые и безответственные годы в журналистику на условиях анонимности, винтикообразности, каждый (по крайней мере, в меру своих способностей и человеческих качеств) имеет возможность исключительно собственным трудом подняться к вершинам славы, известности, влиятельности и материального процветания. Век журналиста не так короток, как век балерины. Журналист не зависит от чужого текста, как драматический артист. Журналист не связан, по крайней мере так жестко, как политик, цикличностью политического процесса и непосредственной (пусть и корректируемой сегодня, как и всегда) волей избирателей. Журналистика, как и медицина, функционирует (однажды родившись) и в самых открытых и свободных демократиях, и в самых закрытых и жестких тираниях. ЖУРНАЛИСТЫ НУЖНЫ ВЛАСТИ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ВЛАСТЬ ИМ. В ЭТОМ — ШАНС, ВОЗМОЖНОСТЬ МАНЕВРА, НЕ БЕЗ УЩЕРБА ДЛЯ ПРИНЦИПОВ, РАЗУМЕЕТСЯ.

Журналисты и обществу нужны больше, чем общество журналистам. Без журналистов общество корчится безъязыкое, ему нечем писать и разговаривать. В этом — тоже шанс на свободу, возможность встречного маневра. Еще одно преимущество нашей профессии состоит в следующем. Я, сравнивая журналистику с другими сферами деятельности, говорил о журналистах-следователях, журналистах-адвокатах, журналистах-судьях. Но ведь есть еще универсальный (хоть и редкий) тип журналиста. Сама профессия не накладывает здесь каких-то ограничений. Это в судебном процессе прокурор подбирает обвинительные факты, свидетельства и аргументы, защитник — то же, но что, напротив, работает на оправдание или снисхождение. И каждый тем самым искажает если и не правду, то истину. Наконец, судья, вынося свой вердикт, сверяется с писаным законом, с его буквой, с соблюдением формальностей следствием, с возможностью обжалования своих решений в более высокой судебной инстанции. То есть и судья не свободен, даже будучи максимально независимым. Только журналист может в своем тексте сначала встать на точку зрения обвинения, затем — на позицию защиты и, наконец, вынести свой абсолютно свободный приговор событию, человеку, деянию. Да, И ЖУРНАЛИСТ НЕ СВОБОДЕН ОТ ОБЩЕСТВА И ПРОТИВОБОРСТВУЮЩИХ В НЕМ СИЛ. А КТО СВОБОДЕН? НО БОЛЕЕ ЖУРНАЛИСТА — НИКТО. РАЗВЕ ЧТО ДИКТАТОР, КОТОРЫЙ ВСЕСИЛЕН И

249

АБСОЛЮТНО СВОБОДЕН, НО ЛИШЬ ДО МОМЕНТА, ПОКА ЗАГОВОР СОРАТНИКОВ, ВНЕШНЯЯ СИЛА ИЛИ ВЗРЫВ НАРОДНОГО ГНЕВА НЕ СВЕРГНЕТ ЕГО.

Выбрать себе (в своем тексте) сразу несколько ролей, взвесить несколько позиций (правую и левую, адвоката и прокурора, мизантропа и альтруиста) могут еще философ и писатель. Но их интеллектуальное удовлетворение, будучи, наверное, более глубоким, никогда не бывает каждодневным. Только журналист может повседневно получать удовольствие от своей работы. И так — год за годом, десятилетие за десятилетием. Это, конечно, для избранных, для тех, кто способен быть актуальным долго, на протяжении всей своей карьеры. ЖУРНАЛИСТ — АКТУАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК. ПО ЖУРНАЛИСТАМ МОЖНО И НУЖНО ИЗУЧАТЬ ПСИХОЛОГИЮ (И ПСИХОПАТОЛОГИЮ ТОЖЕ) ОБЩЕСТВА. ИБО ОНИ СУТЬ ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЖИВОТНЫЕ В ПОЛНОМ СМЫСЛЕ ЭТИХ СЛОВ.

Наконец, влияние. Нет ни одной другой столь же массовой профессии (артистов в обществе гораздо меньше), представитель которой может стать столь влиятельным, формально оставаясь не начальником. КАК ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ КЛАСС ЖУРНАЛИСТИКА ПО ВЛИЯНИЮ (НО ИНОГО РОДА) СРАВНИМА С АРМИЕЙ, ПОЛИЦИЕЙ И СПЕЦСЛУЖБАМИ.

Но там, как вы понимаете, иная дисциплина и совсем иные рычаги воздействия на общество. И последнее. Только журналисту позволено (профессионально позволено) быть дилетантом в том, о чем он пишет и рассуждает. А это — очень большое послабление. Причем к нему прибавляется и необъятная возможность изучения мира не за свой собственный счет. Словом, нет более свободной профессии, чем журналистика, и одновременно — более влиятельной. Это надо ценить. Я обещал в начале этого курса, в начале книги дать точный рецепт того, как стать знаменитым журналистом. Должен сказать, что не без долгих колебаний я поименовал этот курс и книгу так, чтобы это обещание висело надо мною еще и дамокловым мечом названия. Раз обещание дано, а кто-то из слушателей и читателей данного курса считает, что до сих пор оно не выполнено, сведу несколько рекомендаций воедино, в целостный и ответственный рецепт. Вот он: • Научившись делать (в журналистике) всё не хуже других, научитесь делать что-то гораздо лучше других.

• БЕРИТЕСЬ ЗА ТО, ЧТО НЕ РИСКУЮТ ДЕЛАТЬ ДРУГИЕ. БУДЬТЕ СВОБОДНЕЕ НИХ. ЧАЩЕ ВСЕГО ЭТО НЕ ТАК ТРУДНО И ОПАСНО, КАК КАЖЕТСЯ.

• Не спешите, но ни в коем случае и не опаздывайте.

• Не избегайте неизбежного, но преодолевайте его.

• НЕ ОБОЛЬЩАЙТЕСЬ БЛЕСКОМ ЖУРНАЛИСТИКИ, НО И НЕ УНЫВАЙТЕ ОТ ЕЕ НИЩЕТЫ.

• Работайте с удовольствием. Если его нет — уходите.

• Говорите и пишите меньше, чем знаете, знайте больше, чем пишете и говорите.

• Найдите свой стиль.

• Не писательствуйте.

• Не впадайте в сверхмерный цинизм. Это хороший трамплин, но только для одного прыжка.

250

• Работайте больше других, но не за других.

• Не навязывайтесь сильным мира сего, но станьте среди них своим человеком.

• Не злоупотребляйте доверием тех, кто с вами откровенен.

• Судите свои тексты суровей, чем тексты других. Но не вслух.

• Жертвуйте деньгами скорее, чем делом.

• Но и всего сказанного может не хватить, если не попадете на телевидение. Однако помните, что работающих на нем в тысячи раз больше, чем знаменитых журналистов — поэтому вновь обратитесь ко всем предыдущим советам. В заключение, прощаясь с вами и нынешним моим курсом, призываю вас — не для того, чтобы вы стали знаменитыми журналистами, а ради вас самих в этой профессии: • Ставьте себе самые честолюбивые цели в работе!

• Не завидуйте другим, особенно своим коллегам — превзойти их очень легко!

• Помните, что у вас есть право только на три моральных прегрешения на всю вашу карьеру в журналистике! Но главное: пишите так, как сами считаете нужным! Под стандарт, которым обязательно нужно овладеть, под общую гребенку вас подведут очень быстро. Своё — не дайте затоптать. Я желаю вам успеха в журналистике в сочетании с верностью вашим внутренним ценностям. Если придется делать выбор — решайте сами. Но помните, что В МИРЕ НЕТ НИЧЕГО ИДЕАЛЬНОГО, КРОМЕ НАШИХ СОБСТВЕННЫХ ИДЕАЛОВ.

И свободная журналистика — один из них!

251

Раздел пятый МАСТЕР-КЛАСС

Как проводить практические занятия по журналистике Три директивных правила Данный материал, как вы прекрасно понимаете, предназначен не для студентов (хотя и им его полезно прочесть), а для коллег-преподавателей. Но он необходим, ибо практические занятия в преподавании журналистики крайне важны. И не потому, что теория журналистики суха, а древо жизни СМИ вечно зелено. Теория в общем-то не такая уж и сухая, но журналист тот — кто умеет писать, а не рассуждать о свободе слова или особенностях освещения видов на урожай в спортивном издании. Лично я, проводя семинарские занятия, которые теперь модно называть мастер-классом, пытаюсь руководствоваться тремя правилами, которые должны очень хорошо усвоить студенты. Прошу, кстати, не путать эти правила с теми максимами и правилами, что я выводил в лекциях. То были правила журналистики вообще, а эти относятся лишь к проведению семинарских занятий со студентами. ПРАВИЛО 1. ПРАВО НА ТВОРЧЕСКИЙ МАНЕВР В течение семестра каждый студент имеет право не выполнить два из 6—7 заданий. Как будущий журналист — он личность творческая. Материал может не сложиться, «не пойти», может наступить творческий застой (в брутальных формах — запой). Учитываются также влюбленности и прочие треволнения студенческой жизни. Не сделанные две работы, естественно, не оцениваются. Но добросовестность и дисциплинированность всё равно учитываются. Максимальная сумма баллов за семестр при полном комплексе выполненных на «отлично» работ — 30—35. Ее, естественно, никогда не наберет тот, кто пользуется пусть даже законными послаблениями. Это правило не относится к обязательным заданиям, помеченным в плане звездочкой. ПРАВИЛО 2. ОПОЗДАЛ — ЗНАЧИТ, НЕ УСПЕЛ Не вовремя выполненная работа не засчитывается, сколь бы хорошей она не была. Это правило диктуется логикой практической журналистики: материал, не сданный в срок, не попадает в номер. Репортаж со случившегося сегодня пожара нужно печатать в завтрашнем номере газеты, а не через неделю. Следования этому правилу крайне сложно добиться, но здесь преподаватель должен просто занять принципиально непреклонную позицию. Невыполненное в срок задание оценивается оценкой «0». Студент может попытаться реабилитировать себя, принеся с опозданием материал на заданную тему, но в этом случае материал должен отвечать двум требованиям: • во-первых, его заголовок и первый абзац должны быть столь интересны, чтобы я взялся читать материал на устаревшую тему; • во-вторых, текст должен быть гениальным (что в журналистике, как я объяснял в лекциях, практически невозможно), открывать в теме то новое, что оправдывало бы задержку с

252

написанием текста. ПРАВИЛО 3. ОЦЕНКИ — КАК В РЕДАКЦИИ Оценка журналистского текста, особенно гладко написанного, дело весьма субъективное. Вот почему многим студентам бывает довольно тяжело понять, почему я поставил им четыре балла, а не пять. Они, студенты, упорно делают вид, что «не врубаются» в мою логику. Поэтому я приравнял всем известные оценки к следующим резолютивным решениям: В печать Редактировать Переписать В корзину Оценка в 1 балл, как известно, никем у нас в стране не используется. Споры сразу прекращаются. Я — главный редактор, вы — журналисты. Мы на работе. Я либо пропускаю ваш материал в номер, либо нет, требуя его переработки или даже вовсе отказываясь печатать. Субъективно это или объективно — спорить бессмысленно. В конце семестра оценки из вербальной формы переводятся в цифровую и суммируются.

План занятий Семинарские (практические) занятия в принципе следуют темам лекций, но совпадать с ними хронологически могут далеко не всегда. Как в жизни, то есть в практической журналистике. Когда и почему это случается — увидим ниже. Семинарские занятия, как и курс лекций, рассчитаны на два учебных года. А теперь перехожу собственно к плану этих занятий. Занятие 1. Общее представление о журналистике Задание*1: Написать эссе (свободное по жанру сочинение) на любую тему, касающуюся СМИ. В принципе после выполнения этого задания надо бы отсеивать тех, кто просто не умеет писать (а таких, как правило, 2—3 человека на группу из 10—15 студентов). Но это не всегда позволяют правила вуза. Занятие 2. Острые проблемы журналистики Задание: Написать эссе о любой проблеме журналистики, представляющейся студенту острой. Занятие 3. Всеохватность СМИ Задание: Эссе на тему «Где можно спрятаться от современных СМИ?». Занятие 4. Основные сюжетные узлы журналистских материалов Задание: Описать жизненный цикл какого-либо общественного или политического института (государства, партии, общественного движения и пр.). Занятие 5. Свобода слова и конфликты интересов Задание: Описать все конфликты интересов при освещении той или иной проблемы, актуальной для общества в момент получения задания.

253

Занятие 6. Чужой опыт Задание: Составить список изданий и телепрограмм, за которыми регулярно следит студент, с объяснением этого выбора. Или принести и разобрать в аудитории любой понравившийся материал из опубликованных на текущей неделе и объяснить его достоинства и недостатки. Или разобрать авторскую телепрограмму, прошедшую на текущей неделе, мотивировав свой выбор. Занятие 7. Журналистские жанры. Информация Задание*: Написать информацию на тему, заданную преподавателем. Занятие 8. Репортаж Задание*: Написать репортаж на заданную тему. Желательно — на ту же, что и информация. Занятие 9. Интервью Задание*: Составить не менее 20 вопросов для интервью реального человека, известного всем участникам семинара. Занятие 10. Интервью Задание: Самом написать ответы за интервьюируемого (по вопросам, составленным другим студентом) или взять реальное интервью у кого-либо. Занятие 11. Аналитическая статья Задание*: Составить подробный план аналитической статьи на конкретную тему. Занятие 12. Аналитическая статья Задание: Написать аналитическую статью. Занятие 13. Публицистическая статья Задание: Написать публицистическую статью. Занятие 14. Телеигра (телешоу) Задание: Написать сокращенный сценарий телешоу (оригинального или по реальным аналогам): тема, вопросы, приглашенные, тактика поведения ведущего. Занятие 15. Телеигра (телешоу) Задание: Провести в качестве ведущего «реальное» шоу (или хотя бы дискуссию) в аудитории с участием всех остальных студентов. Занятие 16. Сенсация Задание: Придумать сенсацию и разработать сценарий ее раскрутки. Занятие 17. Анализ социологического материала Задание: Написать материал, анализирующий результаты текущих опросов. Занятие 18. Редактирование Задание*: Отредактировать материал, написанный другим студентом. Сдать оба варианта текста (оригинал и отредактированный). Задание, от которого большинство студентов готовы «повеситься». Причем как те, кто должен редактировать, так и те, чей текст будет подвергнут этой операции.

254

Занятие 19. Портрет политического деятеля Задание: Написать политический портрет реального политика. Занятие 20. Информационная война Задание: Одной половине студентов поручается разработать тезисы и сценарий информационной войны по конкретному поводу. Вторая половина на основе этого разрабатывает контрсценарий и контртезисы. Занятие 21. Ролевая ангажированность, партийность Начиная с этого все последующие задания студенты выполняют не просто так, а избрав себе определенные общественно-политические позиции (роли). Обычно это партийные позиции: коммунист, сторонник СПС, сторонник «Яблока», «Единой России» и т. д. Наиболее отчаянные могут выбрать роль объективного журналиста. Свои работы студенты должны писать с позиций этих ролей. Проверка работ мною, как преподавателем — главным редактором, основывается теперь и на том, насколько удачно выдержана ангажированность (что легче — в основном за счет критики других партий) и сколь аргументировано отстаивается своя партийная позиция (с этим всегда хуже, не только, впрочем, у студентов). Важно следить, чтобы студенты не подменяли аналитику публицистикой, что моментально происходит, как только обнажается необходимость защищать свою позицию. Задание*: Осветить какую-либо проблему с точки зрения своей партии и/или критикуя позиции оппонентов. Занятие 22. Комментирование избирательной кампании Это и три следующих занятия посвящены работе в рамках предвыборного цикла. По крайней мере раз в четыре года первый семестр накладывается на реальную избирательную кампанию по выборам в Думу, а начало следующего — на кампанию по выборам президента. Это крайне благоприятные для практических занятий периоды. Как только они наступают, я сразу же перестраиваю весь план занятий под реальные события, которые дают множество интересных поводов и для написания материалов, и для сравнения учебных работ с тем, что студенты (такое тоже бывает) смотрят по телевизору и читают в газетах. Задание: Написать комментарий к текущей избирательной кампании в соответствии с выбранной для себя ролью. Занятие 23. Прогнозирование результатов выборов Задание: Составить свой прогноз результатов выборов, который затем верифицируется по итогам избирательной кампании. Тогда же может быть изменена на лучшую оценка этой работы. Или обобщить публикуемые в СМИ социологические и экспертные прогнозы результатов выборов. Занятие 24. Дискуссия с оппонентом Задание: Составить план дискуссии по одной из наиболее актуальных для данной избирательной кампании проблем. Провести такую дискуссию на занятии с другим студентом — оппонентом. Занятие 25. Пропаганда Задание: Написать открыто пропагандистский материал в пользу своей партии или своего кандидата. Допускается использование лжи, обмана и т. д. Цель: показать, что эти приемы даже в период избирательной кампании часто выглядят

255

нелепо, хотя и дают определенный эффект. Кроме того, один из лучших способов отвратить ото лжи — заставить лгать. Впрочем, кое-кому это нравится, и данное задание некоторые выполняют с истинным наслаждением. Занятие 26. Суд над журналистикой Занятие проводится в виде судебного процесса над журналистикой. Из числа наиболее активных студентов назначаются: судья, обвинитель, защитник, обвиняемая (журналистика). Остальные студенты являются присяжными заседателями. Задание* (дается только активным участникам процесса): Каждое из действующих лиц должно подготовить четко структурированные выступления, соответствующие отведенным ролям. Занятие выстраивается в полном соответствии с правилами ведения суда присяжных (последние подтверждают или отвергают пункты обвинения), а судья лишь определяет меру наказания по принятым обвинениям. Цель: актуализировать всю сумму знаний и эмоций студентов в связи с предметом курса. Итоговые контрольные работы Проводятся в конце каждого семестра по пройденным темам. При этом обязательно, чтобы за весь период обучения были написаны в виде контрольных как минимум две аналитические статьи (на внутреннюю и международную тему), ибо это сложнее всего, однако курс и нацелен на приобретение навыков именно журналистской аналитики.

256

Раздел шестой

ФИЗИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ Статьи разных лет, иллюстрирующие сухую теорию данного курса лекций Статьи, отобранные для данного раздела, написаны мною в разные годы и напечатаны, если не указано иное место публикации, в «Независимой газете». Они касаются разных тем, так или иначе затронутых в лекционном курсе. Прежде всего — это две кольцевые статьи из «НГ»: из ее самого первого номера и из последнего (№ 2413), редактировавшегося мною. В них — моя теоретическая, она же и практическая профессиональная платформа, а также отчасти эпизоды наиновейшей истории российской журналистики. Статья «Мы должны сопротивляться» и ряд последующих — отклики на текущие проблемы, возникавшие перед новой демократической журналистикой России: проблемы взаимоотношений с властью, проблемы материальные (очень важные, ибо редакция газеты, если газету негде или затруднительно печатать, не более чем клуб политических острословов), проблемы профессиональные. В том числе проблемы защиты коллег из других изданий, цензурные проблемы, проблемы отношения журналистов к своему правительству и своей армии в ходе войны. «Обращение к свободным журналистам», написанное 19 августа 1991 года, в первый день власти ГКЧП, было опубликовано в 20 газетах разных стран мира, а в самой «Независимой» лишь 22 августа, когда выпуск «НГ», запрещенной ГКЧП, был возобновлен. В этом разделе, названном мною «Физиология журналистики», ряд текстов посвящен моим коллегам: как друзьям (Джульетто Кьеза, Владислав Листьев, Артем Боровик), так и тем, с кем у меня когда-то были очень хорошие отношения, а затем («физиология») эти отношения в силу разных причин либо испортились, либо просто прервались (Егор Яковлев, Евгений Киселев — кстати, статья, посвященная пятилетию «Итогов», была написана мною по просьбе НТВ). Вставил я в эту подборку и тексты, связанные с разного рода казусами, касающимися двух журналистов «Московского комсомольца», к которым лично я не испытываю никакого ни профессионального, ни человеческого уважения. На то у меня (и не только у меня) есть причины, но дело не в них. Дело в том, что журналист, приятен он кому-то лично или нет, пока он остается официально действующим журналистом, должен быть защищен как представитель профессии, выполняющей более чем значимые функции, которыми его наделило не только общество, но и закон. Тексты, посвященные отдельным журналистам, кроме всего прочего, раскрывают некоторые конкретные проблемы журналистского труда. Здесь я особо выделил бы статью, посвященную Егору Яковлеву, столь подробно разбирающую мое понимание сущности и самой технологии работы главного редактора, что я даже не стал, хотя первоначально собирался, включать в свой лекционный курс специальную лекцию, посвященную принципам руководства средствами массовой информации. Словом, тексты, собранные в этом разделе, суть не только набор «иллюстраций» к некоторым из моих лекций, но и дополнение к ним, в том числе — и теоретическое. Именно поэтому

257

некоторые фрагменты статей данной подборки выделены мною как максимы журналистики, чего, естественно, не было при их первой публикации. Там, где это возможно, тексты даны с сокращениями, указанными угловыми скобками. Но никаких правок, дописываний и иных корректировок по сравнению с текстами оригиналов я не делал.

ВЕЛИКАЯ ЖУРНАЛИСТИКА Странная вещь — время. Сто последних лет русской журналистики (XX век) — это вроде бы много. Между тем я, например, окончив в 1976 году журфак МГУ, работаю в этой журналистике, получается, более четверти века — значимая величина! Не буду углубляться в разнообразные исторические изыскания. Отмечу только два момента. Теоретически в России может найтись журналист, который, начав работать в дореволюционной печати, заканчивал свою карьеру, пусть и стариком, в печати демократической, то есть нынешней. И второе. Даже я сам могу оценивать едва ли не половину истории русской журналистики прошедшего столетия — ибо брежневская журналистика во многом наследовала родовые черты сталинской (особенно на последнем этапе «эпохи застоя»), а первые годы журналистики горбачевской — очевидная, даже по многим действующим лицам, калька хрущевской. Итак, для меня самая логичная периодизация русской журналистики XX века фактически совпадает с датами правления «вождей». Период первый — дореволюционный (николаевским его все-таки не назовешь). В нем два течения: большевистское (его мы неплохо знаем по университетскому курсу) и небольшевистское — от демократической до монархической журналистики. И с этим, хоть и не без изъятий, мы знакомы. Хотя бы благодаря тому, что практически все крупнейшие литераторы России в начале века писали для газет. А классиков у нас издавали (почти всех и почти полно). Второй период — ленинский, известен нам, Ленина читавшим, почти до тонкостей, ибо сам Владимир Ильич, безусловно крупнейший русский журналист XX века (говорю это без всякой иронии), активно цитировал в своих статьях и тексты своих оппонентов. Третий период, естественно, сталинский, возродившийся отчасти, как я уже отмечал, при позднем Брежневе. Далее четвертый период — хрущевский, пятый — брежневский, шестой — горбачевский (имеет еще название «гласность», повторяя, кстати, этим названием то, что было в нашей журналистике после революции 1905 года). И последний в XX веке, седьмой период — позднегорбачевско-ельцинский, или собственно демократический. Цикличность, повторяемость — налицо. И налицо же максимальная, прямая и фундаментальная зависимость истории и содержания нашей журналистики от политических режимов, сменявших друг друга в стране. Следствием является то, что практически каждый русский журналист на своем профессиональном веку, который короче века хронологического, вкусил и прелестей свободы слова или хотя бы гласности либо оттепели, и тягот цензуры. То есть русский журналист — это, безусловно, универсальный тип журналиста: он не растеряется и при демократах, и в узилище авторитаризма. Какие выводы отсюда следуют? Разные — каждый легко может сделать их сам. Кроме того, русская журналистика крайне беллетризирована. В советские времена вообще считалось, что лучший журналист — это член Союза писателей. Так считали прежде всего сами журналисты. Беллетризированность нашей журналистики определяется двумя причинами. Во-первых, русская журналистика родилась практически одновременно с русской литературой (в современном смысле этого слова) — в конце XVIII века. И весь XIX и в начале XX века почти все крупнейшие писатели России были одновременно и журналистами, редакторами, издателями. Вторая причина — цензура. Поскольку весь XIX век и большую часть XX русские журналисты писали в

258

условиях цензуры, они вынуждены были соревноваться не столько в оперативности, эксклюзивности новой информации и силе аргументов, сколько в литературной форме и умении владеть эзоповым языком (чистая литература!). Беллетризированность русской журналистики XX века — не порок, а имманентное ее свойство. Мы никогда не научимся работать «по-западному», и, думаю, это хорошо. Это — национальный характер. Еще одна группа качеств нашей журналистики, отточенных XX веком, связана с тем, что в многочисленные периоды «революций», «гласности», «оттепели» и «демократизаций» в русскую журналистику (как и в политику) массово приходили неофиты (или профаны), безответственные и самонадеянные. А «реакция», «заморозки» и тем более «цензура» и «авторитаризм», не говоря уже о «тоталитаризме», откалибровывали когорту безынициативных (в профессиональном смысле) и осторожных журналистов. Наконец, частая смена режимов приучила нашу журналистику к излишней «гибкости» и сервильности (в этом русские журналисты — достойные члены более широкого племени русских интеллигентов). У некоторых журналистов, впрочем, та же самая причина выработала как раз не «гибкость», а напротив — «упертость», отсутствие желания и умения не только понимать логику другого, но даже и просто спокойно выслушивать иную точку зрения. Самые свободные в один период оказывались самыми идеологизированными в другой. Ярчайший пример — трансформация журналистов-диссидентов советского периода при Ельцине. Всё сказанное, казалось бы, — приговор русской журналистике XX века. А на мой взгляд — уникальное лицо, делающее нашу журналистику одной из самых интересных в мире. Я уверен, что это так. Кроме того, мало где еще журналистика столь непосредственно влияла на политический процесс, как в России. Здесь, правда, тоже достаточно нюансов, но обо всем не скажешь. Словом, русская журналистика XX века — великая мировая журналистика. Не хочу приводить примеры из последних десятилетий, но не удержусь от того, чтобы закончить этот очерк списком имен первой половины века: Ленин, Троцкий, Плеханов, Бухарин, Горький, Булгаков, Гиляровский, Дорошевич, Бурцев, Короленко... Это только 10 имен, только 10. Но какие! И лишь в пределах самого начала века. Великая журналистика, великая! И мы ее продолжили в конце века. И тоже кое-что сделали. Журналисты XX века: Люди и судьбы М.: ОЛМА-Пресс, 2003 г.

НЕЗАВИСИМОСТЬ — НАШ ПУТЬ В ЖУРНАЛИСТИКЕ Назвав нашу газету «Независимая», мы вступили на банальный — по нынешним временам — путь. Вступили не первыми. Но наши амбиции не ограничиваются тем только, чтобы вписать это слово на первую полосу. Мы всерьез собираемся пройти путь независимости до конца, т. е. до того предела, где независимость из цели превращается в привычку, в неотъемлемое качество профессии, в стиль жизни.

Уже много раз, произнося название «Независимая газета», я выслушивал очень правильные рассуждения на тему «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Мне напоминали об учредителе, о рекламодателях, о давлении демократов, которое «еще сильнее», чем давление консерваторов... Со всем этим и со многим другим, что еще можно помянуть, обсуждая проблему нашей всеобщей зависимости в этой жизни, я раз и навсегда соглашаюсь. Но все-таки есть у меня и одно маленькое возражение... Все люди одинаковы в своей зависимости от внешних обстоятельств жизни, но все-таки есть такие, о которых мы говорим: независимый человек, независимый ум, независимый характер. И это не означает, что данный человек не зависит от своего настроения или, к примеру, мнений своей жены. Вполне зависим он и от источника дохода, от законов, от правил уличного движения и от сотен других обстоятельств. Но всё же есть в нем нечто такое, что

259

выделяет его из общего ряда, из ряда рутинных привычек и условностей, из традиционности мнений и оценок. Вот это «нечто» и есть наша программа в журналистике. И она вполне конкретна. До сих пор, к сожалению, мы не имеем в Советском Союзе ни одной общенациональной газеты, которая бы давала всю — вполне полную, без всяких изъятий тех или иных событий или фигур — информацию о том, что происходит в нашей собственной стране. Почему этого не делают другие газеты — в силу партийной своей принадлежности, привязанности к государственным структурам, традициям своей журналистской школы или по каким-либо другим причинам — вопрос отдельный. «НГ» должна это делать. Она должна давать своим читателям максимально полную в силу наших возможностей информацию обо всем, что происходит там, где мы живем. Это наша обязанность перед читателями. Это и неизбежность для нашей газеты как коммерческого предприятия. Мы хотим, чтобы нас читали, а для того — покупали. Покупать же нас будут, предпочитая другим изданиям, только в том случае, если мы будем давать информацию, которой читатель не находит в иных местах. Для нас не будет вопроса: а можно ли, а нужно ли, а стоит ли давать информацию о том или ином событии? А вдруг эта информация возбудит какие-либо кривотолки в обществе, будет не так понята, вызовет нездоровую реакцию? Журналисты для того и существуют в обществе, чтобы собирать информацию и доносить ее до аудитории. В этом суть профессии, за это им платят деньги. И журналисты «НГ» собираются честно отрабатывать то, что будут получать. Вторая задача журналистики — комментирование случившегося. Казалось бы, здесь уже трудно найти что-либо новое. Все точки зрения отражены на страницах советских изданий, все мнения присутствуют. Это, конечно, так, но с одним существенным уточнением: для того, чтобы узнать о разных точках зрения на одно и то же событие, нужно прочесть разные газеты. «НГ» собирается давать на своих страницах разные мнения по одному поводу не в виде специальной рубрики, не как исключение, а как правило, то есть постоянно. У читателей нет времени, а в последнее время и денег, чтобы, купив полтора десятка изданий, выискивать на их страницах позиции противоборствующих или просто спорящих сторон. Они имеют право следить за ходом больших и малых дискуссий в обществе через ту, может быть, единственную газету, которую приобрели сегодня. «НГ» должна стать такой газетой. Многие новые издания, возникшие в последнее время, печатают на своих полосах маленькую ремарку: «Редакция отмечает, что мнения авторов статей могут не совпадать с мнением редакции». В «НГ» не может быть напечатано таких слов. Хотя бы потому, что сама редакция не может иметь единого мнения всякий раз и по всякому поводу. Газета обязана — и «НГ» постарается это делать — приводить в первую очередь мнения очевидцев и специалистов, но отнюдь не должна, кроме исключительных случаев, заявлять о каком-то своем едином общередакционном мнении. Возникает вопрос: а как же тогда читатель сможет определить общее направление газеты, ее позицию в процессе нынешней политической и общественной борьбы в СССР? Ответ очевиден: отражая все мнения, мы субъективно с неизбежностью будем склоняться на чью-то сторону. От этого нельзя зарекаться, и мы не зарекаемся, ибо всё равно не получится. Но мы надеемся, что симпатии и антипатии редакции, если и когда они будут проявляться, не будут восприниматься читателями как навязывание им позиций. Независимость «НГ» будет проявляться и в том, что мы постараемся максимально сократить разрыв между информацией о событии и комментарием к этой информации. Ни для кого не является тайной, что до сих пор большинство традиционных газет и еженедельников в той или иной степени вынуждены или привыкли учитывать резоны высшей политической власти при комментировании особо деликатных фактов. По молодости мы избавлены от традиций такого рода, а по программе газеты и не видим нужды в том, чтобы предпочитать руководящую точку зрения какой-либо иной. Для составления собственного мнения о случившемся не обязательно знать, что думает на сей счет президент или премьер-министр. Важно другое — постараться не ошибиться, а утешенье, что журналист ошибся вслед за главой государства, может оправдать его лишь в глазах этого главы, но не читателей и своих собственных. Если случилось интересное, а тем более необычное событие, профессиональный долг журналиста — хотя бы

260

кратко его прокомментировать. И отнюдь не столько для того, чтобы «самовыразиться», но в первую очередь для того, чтобы вписать это событие в общий контекст жизни страны, политики тех или иных партий и т. п. Когда мы пренебрегаем этой профессиональной обязанностью, то попадаем в комические ситуации. Всем памятны три недели почти абсолютного молчания центральной советской прессы после появлений весной 1988 года статьи Нины Андреевой в «Советской России». Тогда это еще хотя бы можно было оправдать пробудившимся инстинктом самосохранения в неоднозначной политической ситуации. Но чем можно оправдать несколько дней молчания в центральной советской прессе осенью этого года — после появления 25-миллионным тиражом статьи Александра Солженицына «Как нам обустроить Россию?». Я объясняю это двумя причинами. Одна группа газет молчала, потому что не знала, как оценит эту статью Михаил Горбачев (и, надо признать, он проявил себя гуманистом, промедлив с обнародованием этой оценки всего четыре дня). Другая — потому, что не решалась сказать критическое слово о статье человека, чье имя является символом борьбы с советским тоталитаризмом. Ни тот, ни другой резон не должен существовать для «НГ». Ели бы «Независимая газета» в момент публикации статьи А. Солженицына уже издавалась, ее читатель на следующее же утро нашел бы на наших страницах комментарий к заметкам писателя. Независимость только от официальной власти — это не независимость, а всего лишь оппозиционность. Настоящая независимость независима и от оппозиции. Большинство из возникающих ныне новых газет и еженедельников сразу же встает на ту или иную партийную позицию. С достаточной степенью точности можно разделить всю нынешнюю советскую прессу на три группы: прогорбачевскую, проельцинскую и антигорбачевско-антиельцинскую. Актуально и еще одно деление: прокоммунистическая пресса и антикоммунистическая. «Независимая газета» не будет примыкать ни к какому из пяти перечисленных лагерей. Уставом «НГ» в редакции запрещена деятельность организаций каких-либо политических партий, но каждый сотрудник газеты может быть членом любой демократической партии — это его личное дело. Итак, наша независимость — в стремлении объективно и полно информировать читателей, оперативно комментировать события, нуждающиеся в комментариях, и отражать на своих страницах не узкую или широкую партийную точку зрения той или иной группы, а по возможности все существующие в обществе точки зрения без искажений, но с правом для авторов «НГ» иметь собственный взгляд на происходящее и высказывать этот взгляд. Эта наша программа банально проста и удивительно неоригинальна. Поражает лишь одно, — почему-то никто еще в советской журналистике не пожелал ее реализовать! Мы — постараемся.

21 декабря 1990 г.

МЫ ДОЛЖНЫ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ НАЧАЛОСЬ ЯРОСТНОЕ И СИСТЕМАТИЧЕСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ НА ТОЛЬКО ЧТО ПОЛУЧЕННУЮ ГРАЖДАНАМИ СССР СВОБОДУ ПЕЧАТИ

Мы не можем этого допустить. Мы должны, обязаны сопротивляться всеми законными способами. Я надеюсь, что народные депутаты СССР не позволят приостановить действие Закона о печати или отдельных его статей. Хотя бы из чувства самосохранения, поскольку вслед за свободами журналистов падут и парламентские свободы. Но у аппарата есть каналы для возрождения политической цензуры и внепарламентским путем. Есть возможности «отключить» демократическую прессу от ресурсов бумаги, от типографий, большинство из которых принадлежат аппаратным структурам. В этих условиях свободу печати в СССР могут спасти только сами журналисты, хотя и среди них уже нашлись те, кто с экрана телевизора готовит «военный переворот» в сфере гласности, прямо называет те газеты и журналы, которые ведут себя «не так». Это стыдно признавать, но это факт.

261

«НГ» обращается ко всем добросовестным и приверженным идеалам свободы печати и политической ответственности прессы журналистам с призывом провести совместную акцию в защиту гласности. В первую очередь мы обращаемся персонально к главным редакторам авторитетных внутри страны и за рубежом «традиционных» изданий: газет «Известия» и «Комсомольская правда», «Литературной газеты», «Московских новостей», журнала «Огонек», еженедельника «Аргументы и факты». Да, ваши издания, безусловно, не будут закрыты после возрождения политической цензуры, как это произойдет с новыми демократическими изданиями, включая «Независимую газету». Но вас заставят вновь не только не писать то, что вы думаете, но и печатать то, что вы не думаете. «НГ» обращается к журналистам новых демократических изданий, к работникам радио и телевидения (последние уже ощущают на себе гнет новой цензуры): мы должны сопротивляться вместе! Главное в этом сопротивлении — продолжать честно исполнять свой профессиональный долг. Однако необходима, на наш взгляд, и совместная акция протеста, которая продемонстрирует нашу солидарность. «НГ» предлагает в следующий вторник, 29 января, всем демократическим изданиям выйти с незаполненной первой полосой (еженедельники могли бы сделать то же в номере, который выйдет на следующей неделе). Если это кажется кому-то слишком экстравагантным, давайте все опубликуем в один день текст того Закона о печати, который у нас хотят отнять. «НГ» готова обсудить и иные варианты этой акции солидарности и протеста.

22 января 1991 г.

ОБРАЩЕНИЕ К СВОБОДНЫМ ЖУРНАЛИСТАМ МИРА Первое, что сделали люди, совершившие государственный переворот в СССР и свергшие Президента СССР Михаила Горбачева, — запретили выход в Москве всех демократических газет, а также газет, не находящихся под контролем КПСС. Свобода информации — единственное существенное достижение перестройки во внутренней политике — была ликвидирована первой. Это есть ответ на вопрос о значении и смысле событий, происходящих в СССР. Мы, журналисты «Независимой газеты», с сегодняшнего дня запрещенной, собираем информацию со всей страны, но не имеем возможности передавать ее жителям СССР. Мы сравниваем эту информацию с тем, что передает советское телевидение и печатают официальные газеты. Вывод: страна вернулась к временам до 1985 года. Мы готовы были бы поверить в благие намерения тех, кто провозгласил свою власть в стране, если бы они позволили нам честно исполнять свой профессиональный долг — писать и передавать правду, всю правду, ничего, кроме правды. Сегодня этого уже нет. Мало, почти нет надежд, что такая возможность появится у нас завтра. В этой связи нам остается только одно — собирать всю информацию о происходящих событиях. Мы отрезаны от типографий, от микрофонов и эфира. Но мы остаемся на своих рабочих местах. До каких пор? До тех, пока у нас хватит сил, а они невелики, а главное — это только перья, только пишущие машинки. Стоит отрезать линию телефонной связи, и мы останемся практически бессильными в выполнении своего журналистского долга. Я, главный редактор «Независимой газеты», газеты, рожденной отмененным теперь фактически Законом о печати, обращаюсь к известным и неизвестным мне свободным журналистам мира: в вашей поддержке нуждаемся не мы, а через нас — нарождающаяся в СССР демократия. Вы сами способны избрать формы и методы этой поддержки. Но помните: как только замолчат честные советские журналисты, перестройке действительно настанет конец. Я призываю вас к мощной международной акции в поддержку свободных советских журналистов. Вы часто бывали в нашей редакции, вы знаете, ради чего и в каких условиях работали мы. Я надеюсь, вы верите нам, «Независимой газете», всей свободной советской прессе. Мы тревожимся не только и не столько о себе, мы тревожимся о демократии в стране и мире. Либо вы будете с нами, либо вы будете с теми, кто служит чему угодно, но

262

только не свободе прессы, слова и информации. Следовательно — не демократии. Мы верим в вас и в себя. Мы будем вместе. Виталий Третьяков, главный редактор «Независимой газеты» Москва, 19 августа 1991 г.

«ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ!» Этот большевистский лозунг, не произносимый вслух, витает сейчас в воздухе. В результате его реализации может погибнуть новая независимая пресса. Главный редактор «НГ» обращается к президенту России и мэру Москвы.

Революционный хаос, царящий сейчас в СССР, опасен во многих отношениях. В том числе он опасен и для только что народившейся настоящей свободы печати. Совершенно очевидны признаки того, что традиционные советские демократические газеты и еженедельники, в той или иной степени (теперь) независимые, а также являющиеся органами новой власти, печатавшиеся на типографской базе КПСС под контролем хоть и ослабленной, но внешней и внутренней цензуры, желают разделить эту типографскую базу между собой, оставив «объедки» для действительно независимых изданий, родившихся в последние месяцы. Желание вполне «объяснимое» — наступил период жесткой конкуренции между различными органами демократической печати. Тем более что путч лишь на три дня прервал подписную кампанию в стране. Редакции традиционных изданий уже находятся в помещениях издательских комплексов бывшей КПСС (они там находились всегда), рядом с типографиями. Складывается парадоксальная ситуация — независимая пресса может погибнуть в результате... победы над путчистами и ликвидации КПСС. Эта угроза серьезная. Если она реализуется, свобода печати в России вновь превратится лишь в гласность, контролируемую теперь традиционными демократическими изданиями. В этих условиях, зная о реальных фактах попыток дележа «между собой» типографского наследства КПСС, я обращаюсь к президенту России Борису Ельцину и мэру Москвы Гавриилу Попову с предложением законодательным путем гарантировать свободу конкуренции, а следовательно, и свободу печати в республике и ее столице. Если такового не случится, у меня нет сомнения, что традиционные издания сумеют получить лучшие условия, сроки выпуска, возможности экспедирования и распространения, льготы на приобретение бумаги и т. п. За счет личных контактов между руководителями традиционных газет, журналов, типографий, радио- и телестанций все они получат более широкие, чем независимая пресса, возможности рекламирования друг друга. Вообще-то говоря, всё это называется просто — недобросовестная конкуренция, ведущая к одному — возникновению нового монополизма в средствах массовой информации. Я предлагаю не национализировать, а акционировать крупнейшие издательские комплексы Москвы. Акционерами должны стать читатели, то есть частные лица. Контрольный пакет акций не должен находиться в руках какого-либо одного издания, правительства или ведомства, сколь бы велики ни были их демократические заслуги. Контроль за акционированием должен осуществляться группой редакторов изданий, представляющих все законно существующие газеты и журналы разных политических направлений, вплоть до коммунистических. В эту группу должны войти представители как традиционных, так и новых изданий вне зависимости от нынешнего тиража, определенного подпиской прошлого года, когда новой демократической прессы практически не существовало. Договоры на типографские услуги должны составляться на основе результатов подписки и предполагать возможность беспрепятственного (но на коммерческих условиях) наращивания тиража тех изданий, которые пользуются популярностью у читателей, и снижения тиража непопулярных изданий. Таким же образом необходимо подойти к распределению служебных помещений в типографиях и наборных комплексах, если только они не принадлежат на законных основаниях какому-либо одному изданию. «НГ» будет всеми доступными ей законными методами бороться с новой монополией на рынке информации

263

страны. Мы отстоим и нашу независимость, и независимость других изданий. Даже от демократов.

31 августа 1991 г.

ГРЯЗНОЕ ДЕЛО — НЕХИТРОЕ НО СТАЛО ОЧЕНЬ ПОПУЛЯРНЫМ И, К СОЖАЛЕНИЮ, БЕЗНАКАЗАННЫМ Уже сформировались клан изданий и стая журналистов, которые пытаются сделать себе имя на обливании грязью коллег. Это стало такой же нормой московской журналистики, как грязь на улицах — нормой московского городского хозяйства. К сожалению, нормой стало и молчание всех, кто сам не практикуется в подобных писаниях, когда очередная порция грязи или лжи выливается на чью-либо репутацию. Исключения не просто редки, они редчайши. Аргументы известны (и удобны): 1) и так ясно, что это ложь; 2) но все же знают, что он (она) — больной человек; 3) с ним (ней) связываться — себя не уважать. Но на самом деле причина одна — страх. Так зло оказывается безнаказанным не только в юридическом, но и в моральном смысле. Привычное и как бы уже приличное в «своем», «домашнем» кругу, похоже, теперь переносится и на корпус иностранных журналистов, работающих в Москве. Во втором номере еженедельника «Столица» опубликован беспомощный, но грязный опус неизвестного мне Владимира Воронова, цель которого — дискредитировать доброе имя и профессиональную честь корреспондента газеты «Ла Стампа» в Москве Джульетто Кьезы. Содержание опуса доказывает только одно: его автор не только не знает, но даже не понимает, что он пишет. Делая вид, что он раскрывает какие-то суперсекреты взаимоотношений ЦК КПСС, КГБ, Красного Креста и журналистов зарубежных коммунистических газет во времена СССР, В. Воронов несет ахинею, демонстрируя лишь свою некомпетентность, непонимание различий между, например, итальянской и болгарской компартиями в тот период, незнание практики обмена журналистами коммунистических газет между СССР и другими странами, где легально существовали компартии. Более того, даже о том, что такое инвалютный рубль в Советском Союзе, человек, взявшийся судить о «кознях» то ли КГБ через Кьезу, то ли Кьезы через КГБ, не представляет. Но еще меньше (если меньше вообще возможно) В. Воронов представляет себе, что писал и пишет Джульетто Кьеза — один из самых авторитетных знатоков советской и российской жизни среди западных журналистов вообще. Написать, что Кьеза «доказывает, какие мерзавцы эти русские», может только человек, не умеющий читать не то что по-итальянски, но и по-русски. Конечно, грязное дело — нехитрое. Для этого не нужно ни большого ума, ни даже микроскопической капли совести. И здесь у меня нет вопросов. Вопрос в другом: почему мы все, честные московские журналисты, российские и иностранные, всё время молчим? Я пристрастен: Джульетто Кьеза мне друг. Но истина от этого не становится менее дорогой: галиматья и ложь, перемешанные в статье о нем из еженедельника «Столица», бросают вызов всем честным журналистам Москвы. Поэтому я и говорю им: не молчите!

15 января 1994 г.

УБИЙСТВО ВЛАДИСЛАВА ЛИСТЬЕВА ТЕПЕРЬ В РОССИИ ВОЗМОЖНО ВСЁ Это уже не шутки. То есть это давно уже не шутки, но готовность убить человека такой известности, с неминуемым грандиозным общенациональным резонансом, с обязательным, при любых преградах, широкомасштабным расследованием ясно демонстрирует: в дело пошли либо очень большие деньги, либо очень

264

большая власть (пусть и негласная), либо и то, и другое вместе. Владислав Листьев стал героем лучшей своей передачи, сценарий которой, однако, написал не он. Передачи под названием «Всякий, кто стоит на нашем пути, умрет». У Владислава Листьева было очень много друзей, во всяком случае тех, кто может себя к ним причислять. Он был очень открыт внешне, бесконфликтен и обаятелен в повседневной, не касающейся работы жизни. Мы не были, наверное, друзьями, хотя с Владом трудно было не почувствовать себя другом. Хотя бы потому, что он очень любил более или менее знакомых ему людей называть уменьшительно-ласкательным вариантом имени. Мы познакомились в 1989 году в Италии, на Сицилии, оказавшись вместе на одной журналистской конференции. Дело было зимой (нашей), но как-то ночью Влад собрался-таки искупаться в Средиземном море, долго уговаривал меня присоединиться, не добившись своего, сказал: «А я все-таки полезу, когда еще представится такая возможность». Несколько вечеров подряд допоздна мы гуляли по Трапани, одному из главных городов сицилийской мафии. Всё было чинно и благородно — ни одного мафиози мы так и не встретили. В Риме провели целый день, шляясь по городу. Забрели, естественно, в Колизей. Походя обратили внимание на группу туристов, которым гид по-русски рассказывал что-то приличествующее данному месту. Через несколько секунд нас настигла толпа днепропетровских (кажется) женщин, которые, забыв о гладиаторах, набросились на Влада. Он раздал некоторое количество автографов, но улизнуть нам удалось довольно быстро. Правда, на углу соседней улицы нас окружила еще одна кучка советских женщин. Я сказал, что, слава богу, мы с ним гуляем не по Москве. Он не только присоединился к этому мнению, но и искренне посокрушался по поводу странности человеческих пристрастий, предпочитающих его римским музеям и развалинам. Он был очень азартен. В азарте иногда безрассуден (на что жаловался мне сам и в чем однажды я мог убедиться воочию). Абсолютно лишен тщеславия в его звездном варианте. Но неравнодушен к профессиональному успеху. В Москве мы встречались нерегулярно, по большей части случайно. И каждый раз он уже начинал какое-то новое дело, отдав налаженное своему преемнику. Вот это удивительно: большинство телеведущих эксплуатируют свою программу бесконечно. Для Листьева жажда нового (здесь он был более чем тщеславен) всегда превосходила удовольствие от достигнутого. Он был абсолютно не жаден профессионально (да и человечески), но в последние годы, ощутив себя (после успеха «Взгляда», суперуспеха «Поля чудес», успеха «Темы») профессионалом в полной мере, начал замышлять совсем уж что-то грандиозное, что не может сделать никто, кроме него. Поэтому, я думаю, он согласился и на такую опасную, как оказалось, авантюру: возглавить реальный механизм трансформации первого канала в то, чего еще не было на нашем телевидении. Думаю, именно азарт помешал ему трезво оценить ту роковую грань, через которую он перешел, вступив в борьбу со старой монополией, усиленной новыми деньгами. Это сейчас привычно уже и по существу верно называют в России итальянским словом «мафия». Он, конечно, знал, что это такое. Но гордость и вера в собственную звезду, видимо, помешали ему обзавестись привычными теперь охранниками. Почему банки — учредители Общественного телевидения, вернее их руководители, не позаботились о своем гендиректоре, загадка. Я не знаю людей, которые бы не любили Листьева. А кроме того, в стране почти не было персонажей, равных ему по популярности. Поэтому, повторяю, эффект убийства не мог не прогнозироваться его заказчиками как максимальный. Что же мы имеем в итоге, кроме гибели молодого, очень талантливого, очень известного журналиста, трагедии его семьи, горя его близких, его молодой прелестной жены? Мы имеем полный и окончательный диагноз состояния дел в нашей стране или, если хотите, итог политических и экономических реформ последних трех лет. Сила превыше всего. Сила — это либо власть, либо деньги и собственность, либо оружие. У простых людей нет ни власти, ни собственности, ни оружия. Следовательно, они бессильны. Убийство Листьева — это квинтэссенция реального, а не пропагандистского итога реформ: ничто, кроме власти, оружия или денег, не гарантирует не то что каких-то там прав и свобод, но даже и жизнь любого человека в сегодняшней России. Но и власть, и собственность, и

265

оружие практически нельзя получить честным путем, а тем более — честно отобрать хотя бы часть того или другого у тех, кто уже всем этим обзавелся. Государственная машина построена так, чтобы в лучшем случае охранять самое себя и особенно ее высших чиновников. С криминальной средой она делит власть, собственность и оружие. Экономическая и политическая гражданская война, начавшаяся в 1991 году, подошла к завершающей стадии — переходу в горячую гражданскую войну, жертвой которой падет гражданское общество. Режим бездарен, жесток и страшен, но страшен только народу, ибо уголовный мир его не боится, а во многом уже и поглотил этот режим. Никто из ныне находящихся у власти не может решить в интересах общества и страны эту проблему. Они лишь способны развязать большой террор, пытаясь с его помощью выиграть решающую схватку с преступностью. Именно потому, что Влад Листьев был через свой телевизионный успех близок десяткам миллионов жителей России, его смерть значит даже больше, чем расстрел Белого дома и Чечня. Все карты сданы. Все ставки сделаны. Либо кто-то в политике и государственном аппарате осмелится заключить союз с нормальным обществом против официальной и неофициальной преступности, либо игра уже сыграна. Тот, кто сидит в Кремле, уже не управляет Россией. Он лишь переставляет фишки, обеспечивающие ему, в отличие от Листьева, существование. Аналогия с 1 декабря 1934 года лежит на поверхности. Но нас, безусловно, ждут еще более страшные события. Влад Листьев, внешне символизировавший как бы успех реформ, как бы открывшиеся новые возможности для людей активных и талантливых, убит в доказательство того, что нет ни успеха, ни реформ, ни демократии. Если наиболее твердолобым потребуются еще доказательства, то последуют и они. А умным, кажется, и нынешних достаточно с лихвой. Спасибо тебе, Влад. Тебя любили и будут любить все. Но если ты своей смертью дал нам последний шанс, а мы им не воспользуемся, то, значит, твои убийцы взяли уже не только «Останкино», но и Кремль.

3 марта 1995 г.

СЛУЧАЙ Г-НА МИНКИНА ЖУРНАЛИСТА «МК» ДОЛЖНЫ ЗАЩИТИТЬ ВЫСШИЕ ДОЛЖНОСТНЫЕ ЛИЦА ГОСУДАРСТВА

Ночное нападение на квартиру журналиста газеты «Московский комсомолец» г-на Минкина и ее хозяев не может быть отнесено к разряду обычной криминальной хроники. В силу ряда обстоятельств г-н Минкин является в глазах многих, и прежде всего — миллионов читателей «МК», образцом журналистской смелости и бескомпромиссности. Можно долго и бесполезно (с точки зрения выяснения истины) спорить, правы или не правы эти миллионы. Факт остается фактом, а образец — образцом, следовательно — политическим явлением (ибо г-н Минкин работает в сфере политической журналистики), явлением, с которым нельзя не считаться всем, кто официально политикой занимается. Столь же непреложен и другой факт, характерный для всех стран, где свобода слова является нормой жизни: любое нападение на популярного политического журналиста, как бы ни относиться к нему лично и к его статьям, рассматривается обществом как непосредственная угроза существованию свободы печати, если только правоохранительные органы быстро и аргументировано (с точки зрения закона) не докажут, что конкретный случай такого рода не связан с журналистской деятельностью пострадавшего. Причем доказываться должно не то, что «это не политика», а то, что у данного преступления есть конкретные мотивы, которые никак и ни в каком случае не могут быть истолкованы как политические. До тех пор, пока это не будет делаться, общество в целом, а политики и работники СМИ в частности не могут быть спокойными и равнодушными наблюдателями. Случай г-на Минкина в полной мере и без малейших изъятий подпадает под это правило. Следовательно, до тех пор, пока участники и вдохновители нападения на г-на Минкина не будут найдены,

266

общественность имеет полное право предполагать худшее, а именно, что это политический заказ. Кто прежде всего заинтересован в том, чтобы тень подозрения не пала на него? Конечно же те честные политики, которые подвергались критике (обличениям, разоблачениям) со стороны объекта нападения. В силу вышеизложенного (являющегося набором трюизмов), а также с учетом приближающихся президентских выборов и судебных процессов, в которых г-н Минкин участвует в качестве журналиста, могу без всякой претензии на оригинальность дать совет некоторым должностным лицам государства (а именно: президенту, министру обороны, директору ФСБ, министру внутренних дел) обеспечить силою подведомственных им служб физическую охрану г-на Минкина по крайней мере до 16 июня с. г. <...>.

22 февраля 1996 г.

О «ДЕМОКРАТИЧЕСКОМ» ЛОЗУНГЕ ПОРАЖЕНИЯ СОБСТВЕННОЙ АРМИИ И СОБСТВЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА (1) МИФОЛОГИЯ ЧЕЧЕНСКОЙ ВОЙНЫ И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ СОБЫТИЙ В РОССИИ Российское общественное мнение, во всяком случае в лице тех, кто его представляет (или озвучивает, как сейчас говорят), по вопросу о чеченском кризисе и способах выхода из него совершенно дезориентировано. И это нетрудно подтвердить тем набором лозунгов, которые звучат со всех демократических трибун, а особенно — фактическим смыслом этих лозунгов. По сути, единственно бесспорный лозунг «Войну надо остановить» всё чаще и чаще расшифровывается прогрессивной российской общественностью как следующая система подлозунгов и утверждений: • вывести все федеральные войска из Чечни (не говоря, правда, на какой именно рубеж); • предоставить народу Чечни право самоопределения вплоть до отделения от России (кого включает этот «народ» и о какой территориально Чечне идет речь, не уточняется); • безумные, бездарные и преступные генералы (определение «российские» не приводится, но ясно, что говорят так не о чеченцах) убивают и мирных жителей (чеченцев и русских), и собственных солдат; напротив, умные (и в психиатрическом, и в интеллектуальном смысле) и гуманные чеченские полевые командиры и их военно-политические руководители мало того что борются за святое дело независимости Чечни, так еще попутно и спасают от ужасов войны мирных жителей (всех национальностей) и крайне деликатны в отношении захваченных в плен российских солдат; • России эта война невыгодна ни экономически, ни политически, а следовательно, выход из нее под любым предлогом и на любых условиях — благо; • выгодна же эта война только «партии войны» в Москве (но не в Чечне), теневым и преступным российским группировкам, если и связанным с чеченцами, то, скорее, с теми, кто окружает ставленника Кремля Завгаева; • Российское государство руками российской армии и внутренних войск проводит политику геноцида чеченского народа. Если принять всю эту систему утверждений и подлозунгов за чистую монету, то совершенно справедливый и, повторяю, бесспорный для любого нормального человека генеральный лозунг «Прекратить войну в Чечне!» в нынешних условиях легко трансформируется в лозунг «поражения собственной армии и собственного правительства»

267

в этой войне. Причем те, кто доходит до прямого или почти прямого артикулирования этого лозунга, делают два существенных уточнения: во-первых, не только российские генералы, но и российское правительство (по крайней мере, в отношении Чечни) бездарно, а следовательно, не заслуживает лучшей участи; во-вторых, поражение российской армии и российского правительства в Чечне не будет поражением России. Оспаривать первое уточнение (насчет бездарности правительства) я не стану за абсолютной невозможностью как-либо опровергнуть его, а вот всё остальное — на мой взгляд — является не только порочной, но и опасной мифологией, развившейся в наших головах конечно же не столько благодаря мастерству г-на Удугова, дифирамбы которому уже пропели публично все российские военачальники (что, с их стороны, не что иное, как глупость и безответственность), сколько благодаря неоднозначности истории и нынешнего положения российско-чеченского политического и военного противостояния. Сейчас, когда чеченская война действительно достигла максимума негативного политического влияния на события в Москве и России в целом (для меня шокирующим стало вчерашнее утверждение г-на Черномырдина о «политической стабильности в стране»), когда президент страны очевидно не может или не хочет брать на себя ответственность за решение этой проблемы и вообще неизвестно, в какой форме дееспособности находится, когда соответственно все нижестоящие чиновники думают о том, во что выльется для них лично обострение кризиса не в Чечне, а в Москве, стоит подробно разобраться во всей очерченной мною мифологии, ибо ее развитие в практические действия явно представляет угрозу не для правительства России, что меня, например, мало волнует, а для армии, страны и общества. <...> 23 августа 1996 г.

О «ДЕМОКРАТИЧЕСКОМ ПОРАЖЕНЧЕСТВЕ» (9) ШУТКИ В СТОРОНУ — ОТ ПРЯМОГО ОТВЕТА НЕ УЙТИ Да, российское общество не хотело этой войны. Да, российские генералы не были на высоте во всем, что касается заботы о собственном солдате (что, впрочем, дало им для этого правительство?). Да, воровство в армии и в стране (включая Чечню), падение морали и нищета достигли такого предела, что незазорным стало загнать своему военному противнику партию боеприпасов. Но ведь это неизбежно, если Россию рушили руки самих российских политиков. Но даже в этих условиях нормальный гражданин не может и не должен никогда требовать поражения своей армии (если только она не уничтожает непосредственно и целенаправленно именно мирное население противоборствующей стороны). Он не должен выступать за поражение своего правительства, даже если оно полностью безответственно по отношению к армии и в чем-то виновно в создании условий или развязывании самой войны. Ибо с того момента, как армия вступила в первый бой, правительство — самое бездарное — олицетворяет для армии страну, родину, общество. А вот требовать смещения, отставки всех своих бездарных политиков оптом и в розницу — президента, премьера, членов Кабинета, военных и силовых министров, проворовавшихся генералов — и добиваться замены их на людей, которые смогут решить проблему политически, вывести страну из войны без материальных, территориальных, моральных потерь, можно, нужно и должно. В этом, собственно, и вся разница, определяющая политическую и человеческую аморальность якобы демократического лозунга «поражения собственной армии и собственного правительства» в чеченской войне. Иной подход есть просто соучастие в убийстве солдат своей страны. И он тоже может быть чьей-либо принципиальной позицией. Но тогда, во-первых, эту позицию нужно защищать, встав в ряды воюющих по другую от своих солдат линию фронта, а во-вторых, не стоит рассчитывать, что в следующий раз, когда вооруженный враг твоей армии покажется врагом и тебе самому, эта армия станет защищать тебя и твою семью. У армии тоже есть коллективная память. В ближайшие недели, если вооруженный конфликт, будем надеяться, не возобновится, мы увидим наметки того,

268

каким реально независимым соседом России может стать Чечня сама по себе и какие негативные последствия из перечисленных мною в одной из предыдущих статей могут начать реализовываться. И скоро всем нам — только не надо сваливать решение этой проблемы на чеченцев, даже таких цивилизованных, как Масхадов, — и предстоит сделать выбор: да или нет. Никаких «да-да-нет-да» здесь не получится. Эти игрушки придется оставить для внутренней борьбы за власть. Речь пойдет о судьбе России. Либо «да» — с ответственностью за последствия. Либо «нет» — с тем же самым. Будем колебаться, отвечать многословно — определенный ответ всё равно найдется. Правда, дадим его уже не мы. И необязательно чеченцы. Могут дать и в Москве, но не мы — не общество. Или даже не в Москве и не в Грозном. Неужели не ясно: либо этот ответ даст Россия, либо дадут за нее. А если часть России не подчинится этому решению? Шутки в сторону, господа! Или вы ждете, когда вам отчеркнут коридор по двум параллелям, по которому позволят летать российским самолетам? Думаете, кого-то пугает ваша кнопка? Ведь все знают, что русские действительно гуманисты: они всё равно на нее никогда не нажмут. Они умеют долбать лишь своих — преимущественно простых граждан. И преимущественно этим занимаются наши политики — гуманисты по отношению ко всем, кроме своего народа. Возможно, дальнейший распад России — веяние времени, неумолимых законов истории или еще чего-либо объективного. Но выбор всё равно есть: либо ты лично подталкиваешь Россию по этому пути в спину, либо взираешь равнодушно, либо сопротивляешься этому хотя бы политически. Вот и вся моральная проблема в оценке лозунга «поражения собственной армии и собственного правительства» в Чечне. И хитрыми афоризмами типа «освободив других, мы сами станем свободней» ничего не добьешься. Многих уже освободили. Результат? Освободим наконец себя, а затем займемся чужой свободой. Когда-нибудь Россия займется этим?

9 октября 1996 г.

«ИТОГИ» ПЯТИ ЛЕТ В «ЗЕРКАЛЕ» «ВРЕМЕНИ» КАК ЕВГЕНИЙ КИСЕЛЕВ ВОШЕЛ В ЧИСЛО 100 НАИБОЛЕЕ ВЛИЯТЕЛЬНЫХ ПОЛИТИКОВ РОССИИ Один очень известный в политической Москве человек утверждает, что я не люблю НТВ. Он, как всегда, не прав, а в НТВ мне крайне не нравится лишь то, как скоро эта телекомпания публично отреклась от первородной расшифровки первой буквы своей аббревиатуры — Независимое ТВ. Возможно, это чисто вкусовое — с моей стороны. Возможно, это давно прошедшее для самой НТВ: ранее независимое от власти, теперь претендует всего лишь на собственное инобытие в этой власти. Так сказать, не официальный Кремль, а лучшие его помыслы. Или — будущий Кремль. Кремль завтра. Ясно, впрочем, что ни в коем случае НТВ не хочет быть Охотным рядом или какимнибудь там Конституционным судом. Политический снобизм НТВ очевиден. Наиболее снобистской передачей НТВ до сих пор остаются «Итоги», передача, которой 5 января стукнуло пять лет. Снобизм «Итогов» с годами только увеличился, что, впрочем, объясняется прежде всего тем, что долгое время программа Евгения Киселева оставалась единственной на телевидении России политико-аналитической передачей, не только регулярно выходящей в эфир, но и регулярно дающей альтернативные (власти) точки зрения, включая даже и мнение демократической оппозиции, ибо представление малой толики коммунистических идей и лозунгов с их последующим разоблачением давно уже не является политической доблестью в наших электронных СМИ. Появление реальных конкурентов — сначала «Зеркала» Сванидзе, а затем и аналитического «Времени» Доренко, к сожалению, не придало «Итогам» нового дыхания, а лишь сделало более очевидными ранее малозаметные непрофессионалам или людям несведущим их слабости. Но у кого из нас нет слабостей? Пусть тот бросит камень в Евгения Киселева. Я бросать не буду. И не столько потому, что эта статья пишется как юбилейная, но и потому, что я по-прежнему (но, конечно, не так, как четыре или три года назад) люблю и уважаю эту передачу, ибо она больше любых других на нашем ТВ дает мне дополнительную пищу для размышления. Правда, не всегда такого, в русло которого хотел бы

269

направить своих зрителей сам Евгений Киселев. Временами, в прошлом году особенно, «Итоги» становились уж слишком ангажированными. И даже снобизм не помогал скрывать это. Но лично для меня очевидно, что внешне более рафинированный и изящнее выражающийся Николай Сванидзе — непримиримый антикоммунист, не желающий пожертвовать своими идеологическими комплексами даже ради профессиональной (для политического аналитика) обязанности создавать хотя бы видимость беспристрастности. Евгений Киселев (и его «Итоги» соответственно) тоже не любит коммунистов, но все-таки не носит (чаще всего) эту нелюбовь вместо галстука в эфире. Сергей Доренко с его «Временем» вообще не антикоммунист, что несколько предпочтительнее для телеобозревателя (как, естественно, и вообще отсутствие всяких «анти»), но, конечно, агитатор, даже чрезмерно бравирующий (как Троцкий!) своим актерским искусством вообще и мимикой в частности. Для тех, кто профессионально анализирует политику, это слишком, хотя для большинства телезрителей, безусловно, Доренко-Троцкий (ну пусть Луначарский) через год-полтора обойдет Киселева по рейтингу. Кстати, о рейтинге. Не помню уже, когда и по какой причине мы с социологами включили Евгения Киселева в предварительный список для опроса «100 наиболее влиятельных политиков России». Он сразу же в нем прижился, а вскоре и занял там крайне видное место (в верхней половине). Забавно, что долгое время, отвечая в своих интервью на вопрос об этом рейтинге, Евгений Киселев открещивался от звания политика (в последнее время перестал), хотя профессионалам было очевидно, что некоторые передачи «Итогов» задумывались как политические события и — вот где профессиональная удача — получались таковыми. В этом, собственно, и секрет успеха «Итогов» (и их исключительность) — другим передачам и телеведущим с такой регулярностью это никогда не удавалось. «Итоги», безусловно, остаются до сих пор наиболее сильно влияющей на текущую политику России телепередачей. Это раз. Два — это передача-первопроходец, она открыла путь другим. Три — несмотря на очевидные недостатки, ее до сих пор никто не может превзойти, хотя теоретически очень легко описать, как это можно сделать. В сумме — это очень много. Успех «Итогов» — заслуженный успех. И их пятилетний юбилей — достойная быть отмеченной дата. Пожелать можно лишь одно — суметь превзойти себя, пока этого не сделали другие. Будучи в силу ряда обстоятельств знаком с некоторыми скрытыми от глаз большинства деталями тележизни, я бы хотел непременно отметить профессиональный труд всех тех, кто делал эти пять лет «Итоги с Евгением Киселевым» вместе с ним, оставаясь в тени телезвезды.

11 января 1997 г.

СВОБОДА ПЕЧАТИ СВЯЩЕННА ИСКЛЮЧЕНИЙ, КРОМЕ ЗАКОННЫХ, НЕТ, ЕСЛИ ДАЖЕ ОНА ЗАЩИЩАЕТ ТОГО, КТО ВЫЗЫВАЕТ СОМНЕНИЯ Не хочется писать этот текст, а нужно. Не хочется называть эту фамилию, а придется, хотя бы однажды. Фамилия — Хинштейн. Удивление, высказываемое некоторыми, почему журналистская корпорация в своей массе, или «коллеги», как выражаются удивляющиеся, не выступают в защиту данного субъекта, думаю, не вполне искренне. Во-первых, многие члены журналистской корпорации по понятным причинам не считают данного человека своим коллегой. Во-вторых, если он, даже вопреки очевидности, журналистом является, ливший грязь на коллег не может и не должен рассчитывать не только на их защиту, но даже и на сочувствие. В-третьих, в данном случае многие бы воспользовались формулой, как утверждают, предложенной Иосифом Бродским: если он против колхозов, то тогда я за колхозы.

270

Вот почему «Независимая газета», ее журналистский коллектив — и это наше согласованное решение — не будут участвовать ни в каких акциях, направленных на защиту или даже поддержку данного субъекта. Вместе с тем я хотел бы от имени «НГ» в целом и своего в частности заявить: • ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ТОТ ИЛИ ИНОЙ ЧЕЛОВЕК СЧИТАЕТСЯ, ХОТЯ БЫ ПО ФОРМАЛЬНЫМ ПРИЗНАКАМ, ЧЛЕНОМ ЖУРНАЛИСТСКОЙ КОРПОРАЦИИ, ТО ЕСТЬ ЖУРНАЛИСТОМ, ЛЮБЫЕ АКЦИИ ВЛАСТНЫХ ИЛИ ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫХ ОРГАНОВ, НАПРАВЛЕННЫЕ НА КАКОЕЛИБО ОГРАНИЧЕНИЕ ЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, НЕДОПУСТИМЫ В ОБЩЕСТВЕ, ЯВЛЯЮЩЕМСЯ И СЧИТАЮЩЕМ СЕБЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКИМ; • тем более недопустимы и по сути незаконны любые репрессивные и внесудебные действия против журналиста, особенно если они связаны с исполнением им его профессиональных обязанностей; • нельзя признать серьезным оправданием таких репрессивных акций и даже угрозы их использования (психологическое давление) тот факт, что сам журналист в своей профессиональной или якобы профессиональной, но кажущейся таковой обществу деятельности нарушал очевидные и не столь очевидные нормы как профессиональной, так и человеческой этики или даже более того. По понятным причинам в данном случае мы не собираемся подсказывать властным и правоохранительным органам, как можно и нужно действовать. Ограничимся лишь тем, что сошлемся на существование вдемократических обществах, включая Россию, двух таких фундаментальных институтов, как Закон и Суд; • в силу вышеизложенного нашим глубоким убеждением является то, что даже кажущаяся пригодность данного субъекта для проведения против него репрессивных мер или психологического давления не меняет абсолютной непригодности и злокачественности и по сути, и по форме таких мер и такого давления, как направленных на ограничение, а возможно, и на пресечение свободы прессы и свободы выполнения журналистами их профессионального долга; • мы категорически протестуем против любых — как удачных по выбору объекта, так и неудачных — попыток ограничения свободы печати и именно с этих позиций будем воспринимать и доносить до общественности дальнейшее развитие событий вообще и данного случая в частности. Мы заранее отвергаем любую интерпретацию нашей позиции, с какой бы стороны эта интерпретация ни исходила, в любом ином смысле кроме того, который заложен в эту позицию нами, журналистами «НГ».

27 января 2000 г.

О ДЕЛЕ БАБИЦКОГО ЕСЛИ О НЕМ ГОВОРИТЬ, ТО ВСЮ ПРАВДУ, А НЕ ТОЛЬКО ТУ ЧАСТЬ, ЧТО ВЫГОДНА «СВОБОДЕ» Пора высказаться об истории Андрея Бабицкого. Я бы даже сказал — пора высказаться об этом честно. Почти всё, что я читал и слышал об этом до сих пор, то, что исходит из журналистских кругов и представляется сейчас как мнение всех журналистов, почему-то (мне, впрочем, ясно, почему) освещает лишь одну сторону событий, очевидно, намеренно оставляя в тени другую. Я не знаю лично Бабицкого, не испытываю к нему ни неприязни, ни симпатии. Я не слышал его репортажей по «Свободе», но знаком с их содержанием. Я абсолютно нейтрален и, не побоюсь этого определения применительно к себе самому, абсолютно объективен в данном случае. Чего не могу сказать о других (не всех, разумеется), кто защищает сейчас Бабицкого, нападая на российские органы власти и силовые структуры. То есть на российские власти и силовые структуры они нападают справедливо, но только почему-то:

271

• не говорят всей правды; • чрезвычайно упрощают проблему; • не упоминают о собственной ответственности за случившееся; • используют марку всего журналистского сообщества России для проведения только своей позиции.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ РОССИЙСКИХ ВЛАСТЕЙ На мой взгляд, все последние события, связанные с Бабицким, являются спецоперацией российских спецслужб. Хотя, быть может, не только российских. Какие претензии и насколько справедливые, а тем более доказательные для следствия и суда имеют российские спецслужбы к Бабицкому, мне неизвестно. Ясно, что юридически, видимо, в этом смысле их позиция уязвима. Не менее ясно, что информационное прикрытие этой спецоперации сделано очень плохо, что поставило Россию под очередной удар не только зарубежных критиков, но и критики внутри страны. Самое печальное — критики со стороны журналистов, хотя и не всегда добросовестной. Очевидно, что Бабицкий наказан за содержание и тональность своих материалов, а точнее говоря, если называть вещи своими именами, — за пропагандистскую поддержку чеченских боевиков во время силовой операции против них федеральных войск, фактически — во время войны. Российские силовые структуры и спецслужбы рассматривают (и имеют для этого основания политические и моральные, но, возможно, не юридические) Бабицкого как человека, работавшего, вольно или невольно, на вражескую сторону в эфире зарубежной радиостанции, вещающей на территорию России и с территории России. При этом они исходят из того, что Бабицкий — гражданин России, а не иностранец, что в данном случае, согласитесь, не одно и то же. Именно потому, что Бабицкий — гражданин России, работа которого на вражескую сторону не доказана пока ни следствием, ни судом, я считаю его обмен на российских солдат 1) незаконным; 2) аморальным; 3) политически безответственным по отношению к интересам России. Это правда. Но только одна часть правды.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ «СВОБОДЫ» Неправда, когда в многочисленных устных и письменных заявлениях по поводу Бабицкого говорят: «Российский журналист Андрей Бабицкий». Правда иная: российский гражданин и журналист зарубежной радиостанции, то есть зарубежный (по юридическому статусу) журналист Бабицкий. Это существенная разница. Более того — принципиальная. Далее я буду ставить вопросы, те вопросы, которые почему-то до сих пор никто не ставил. Эти вопросы возникают и сами по себе, и в связи с агрессивно-наступательной позицией радиостанции «Свобода», позицией, выдаваемой сейчас за общежурналистскую, но имеющей, на мой взгляд, под собой как минимум три равнозначных основания: • забота о судьбе своего журналиста; • снятие ответственности с себя; • обслуживание политической линии госдепартамента США по отношению к России по этому вопросу конкретно и по ситуации с Чечней в целом. Вопрос первый. Оформлялась ли официально командировка Андрея Бабицкого на последнюю поездку в Чечню, или он поехал туда по собственной инициативе как фактически частное лицо? Вопрос второй. С какими документами корреспондент радиостанции «Свобода» должен по правилам этой радиостанции посещать различные точки России, если он находится в служебной командировке? Были ли эти

272

документы у Бабицкого? Вопрос третий. Разрешалась ли, а если да, то кем, корреспонденту «Свободы» Бабицкому аккредитация в структурах, признанных Россией незаконными вооруженными формированиями? Вопрос четвертый. Если Бабицкий отсутствовал в редакции «Свободы» в течение двух недель, будучи официально посланным в командировку в Чечню, почему «Свобода», потеряв с ним контакт, не сообщила об этом публично день, два, три спустя — в любом случае раньше, чем пришло сообщение о задержании Бабицкого? Были ли посланы до задержания Бабицкого запросы о судьбе пропавшего журналиста (устные или письменные) в соответствующие службы России (МО, МВД, ФСБ, прокуратуру)? Если нет, то почему? Когда было сообщено об исчезновении Бабицкого в штаб-квартиру «Свободы» в Прагу? Вопрос пятый. Как оценивают на «Свободе» психическое состояние Бабицкого? Можно ли говорить об адекватности поведения журналиста, который сдает в коммерческий пункт проявки фотопленки с трупами, да еще с трупами солдат армии той страны, в которой он работает? Какого исхода этой акции ждал журналист? Понимал ли он, что в тех же США, если бы он отнес в пункт проявки пленки с трупами солдат американской армии, им немедленно заинтересовались бы полиция и спецслужбы? Адекватен ли этот поступок намерениям просто рассказать «правду», скрываемую властями? Почему тогда не отпечатать фотографии у коллеги, у друга? Журналисты много пишут о том, что солдаты, вернувшиеся с войны, нуждаются в психологической, а иногда и психиатрической реабилитации. А что, сами журналисты, работающие на войне, — нет? Если журналист недели проводит в лагерях боевиков, присутствует при пытках военнопленных, остается ли он адекватен тому, что требуется от объективного комментатора событий? Остается ли он вообще адекватен психически? Вопрос шестой. Почему радиостанция «Свобода» и ее отдельные работники ведут себя в эфире и в жизни как участники политической жизни России, на территории которой они являются иностранными журналистами? Почему так не ведут себя ни «Би-би-си», ни «Голос Америки», ни их русские сотрудники — граждане России? Вопрос седьмой. Является ли Бабицкий членом Ассоциации иностранных корреспондентов в Москве? Если да, почему эта Ассоциация до сих пор не заявила о своей позиции по делу Бабицкого? Или я просто об этом ничего не знаю? Вопрос восьмой. Почему шеф московской редакции радиостанции «Свобода» Савик Шустер, первоначально согласившийся дать интервью «НГ» по делу Бабицкого (еще до его обмена) и даже назначивший время этого интервью, отказался это сделать после вызова в посольство США в Москве? Это не все вопросы, а лишь главные.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ КОРПОРАЦИИ Я решил написать эту статью и задать все эти вопросы в откровенной форме после того, как ко мне поступило письмо группы журналистов с предложением поставить и мою подпись под ним. Письмо посвящено делу Бабицкого. И в нем совершенно обходятся стороной все те вопросы, которые я только что задал. Подпись свою я поставить отказался. Знаю, что многие другие не решатся этого сделать, ибо точка зрения радиостанции «Свобода» подменила собой сегодня мнения всех журналистов России. Не видеть этого нельзя. Но лично я отказываюсь считать «Свободу» не только передовым отрядом российской журналистики, но и вообще каким-либо ее отрядом, ибо это — зарубежная радиостанция. Не эмигрантская, а фактически радиостанция зарубежного государства. Отказавшись подписать письмо, я позвонил председателю Союза журналистов России, секретарем которого являюсь, Всеволоду Богданову, с предложением собрать экстренное заседание правления и секретариата СЖ по вопросу о Бабицком. В ответ я услышал, что такое заседание только что состоялось, а я на него почему-то не приехал. Проверка показала, что мне не поступало приглашения на это заседание из Союза журналистов, я вообще не знал об этом. На следующий день, то есть вчера, Всеволод Богданов принес мне официальные извинения, сказав, что виновник

273

этого — конкретный работник СЖ (в немалой, кстати, должности). Я совершенно уверен, что это не случайная забывчивость (правление и секретариат — всего-то 10—12 человек). Мою позицию прогнозировали — потому меня и не пригласили. Сделал это не Богданов, но кто-то иной, заинтересованный в работе по алгоритму «Свободы». Хотя я и принял эти извинения, сейчас ответственно заявляю, что, во-первых, отдельные члены руководства СЖ, очевидно, односторонне подходят к проблеме «угрозы свободы печати» в России; во-вторых, свою личную точку зрения они навязывают (иногда не без успеха) Союзу журналистов в целом; в-третьих, я сложу с себя полномочия секретаря СЖ России, если эта линия будет продолжаться, потребовав до этого созыва внеочередного съезда Союза журналистов.

БЛИЖАЙШЕЕ БУДУЩЕЕ В последние дни я много раз отвечал различным зарубежным СМИ о своей оценке дела Бабицкого. Два тезиса хотел бы повторить здесь. Политическая цель операции «обмен Бабицкого», на мой взгляд, со стороны российских спецслужб состоит не в преследовании его лично, а в ограничении той деятельности радиостанции «Свобода», которой она имеет возможность заниматься в России сверх того, что позволяют себе другие зарубежные радиостанции. Конкретная цель операции «обмен Бабицкого» персонально по этому журналисту, на мой взгляд, состоит в следующем: путем обнажения связей Бабицкого с чеченскими боевиками дать ему возможность покинуть Россию по их каналам, с тем чтобы затем он сам принял решение о своем гражданстве. Однако, повторюсь, до тех пор, пока Андрей Бабицкий является гражданином России, обмен его на кого-либо лично я считаю аморальным, незаконным и политически недопустимым. Другое дело, что и власти иногда из двух зол выбирают меньшее. Это не оправдание, это — объяснение. Мне также кажется, что за все последние изломы судьбы Бабицкого и его семьи должно нести полную ответственность и руководство радиостанции «Свобода», либо бросившее его на произвол судьбы на какое-то время, быть может, в силу его неуправляемости, либо даже специально использовавшее эту неуправляемость сначала просто в журналистских целях (интересные эксклюзивные репортажи), а теперь, когда нужно отвечать за несчастье, случившееся с сотрудником этой радиостанции, пытающееся уйти от собственной, а не только спецслужб России, ответственности за случившееся. И это еще самое малое. Я писал в начале, что не исключаю, что случай с Бабицким — дело рук спецслужб, но не только российских. Они преследуют свои цели. А иные — свои. Какие иные? Не ичкерийские же. И в этом случае активность «Свободы», даже при персональной честности ее отдельных рядовых сотрудников, включая Бабицкого, вообще может быть отнесена к другому жанру. Надоело, что моду на честность в журналистике у нас в Москве диктует «Свобода». Да так, что всё больше действительно честных журналистов боятся не то что возразить — даже сказать о случившемся не в тех выражениях и не тем тоном, что продиктованы «Свободой». Да хранят Бог, Аллах или спецслужбы задействованных стран жизнь Андрея Бабицкого!

10 февраля 2000 г.

ДВА ГЛАВНЫХ ЕГОР ЯКОВЛЕВ: ЮБИЛЕЙНОЕ. АРТЕМ БОРОВИК: ПРОЩАЛЬНОЕ В рамки одной, правда, не календарной недели парадоксальным образом вместились два события, имеющие отношение к истории (не только современной) русской журналистики.

В прошлый четверг, 9 марта, погиб Артем Боровик.

14 марта исполнилось 70 лет со дня рождения Егора Яковлева. Два главных редактора, помимо других должностей, прилагательных к основной, к той, что определяет, иногда

274

крайне субъективно, стиль изданий, ими возглавляемых. В одном случае — «Совершенно секретно». В другом случае — «Московские новости» (апофеоз) и нынешняя «Общая газета». Я знаю обоих. О юбилее одного писать собирался давно, о гибели другого, естественно, не предполагал. Теперь по старой, ироничной, но ставшей вдруг абсолютно буквальной, а не метафоричной, присказке начну за здравие, а закончу за упокой.

Егор Яковлев Егор Владимирович Яковлев — главный редактор милостью Божьей. Я познакомился с ним весной 1988 года — в пик его журналистской и редакторской славы. Он возглавлял «Московские новости», одно из двух изданий, носивших тогда неофициальный, но более чем почетный титул «трибуна гласности». Вторым изданием был «Огонек» Виталия Коротича. Кстати, насколько я знаю, отношения Яковлева с Коротичем не отличались особой близостью, хотя среди других главных редакторов Егор Владимирович имел и друзей, и приятелей. Видимо, слишком силен был соревновательный, конкурентный фактор, одновременно и объединявший, и разделявший двух лидеров гласности. Я пишу это не в упрек и не в оправдание ни тому, ни другому. Моя цель — показать то, что делало из просто журналиста Егора Яковлева лучшего главного редактора страны, а не человека, приятного во всех отношениях. Тем более что это — две вещи практически несовместные. ЗАРЯЖЕННОСТЬ НА КОНКУРЕНЦИЮ, АМБИЦИОЗНОСТЬ, СТРАСТЬ К ЛИДЕРСТВУ — БЕЗУСЛОВНО НЕОБХОДИМЫЕ КАЧЕСТВА ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА, КОТОРЫЙ ХОЧЕТ ДОБИТЬСЯ УСПЕХА ДЛЯ СВОЕГО ИЗДАНИЯ, А СЛЕДОВАТЕЛЬНО, И ДЛЯ СЕБЯ. Два года и четыре месяца, которые я работал в «Московских новостях» под началом Егора Яковлева, дали мне возможность рассмотреть его с разных сторон и многому у него научиться. Тем более что по отношению к нему я находился в разных позициях: поступил в газету обозревателем отдела, через четыре месяца был назначен Егором, как все его называли за глаза, политическим обозревателем «МН», а еще через год — заместителем главного редактора, то есть заместителем его самого, что в данном случае немаловажно. А кроме того, я перенес и приливы Егоровой любви, и отливы охлаждения — не специфически главредовское отношение к подчиненным, но очень ценное для познания жизни и работы «снизу». Хотя среди шестидесятников имя Егора Яковлева было и известным, и достаточно громким, в том числе и среди журналистов, я услышал его только после прихода Яковлева в «Московские новости» (осень 1986 года). Первой, насколько я помню, громкой публикацией нового главного редактора стало короткое интервью, взятое тогда корреспондентом «МН» у Вячеслава Михайловича Молотова, восстановленного в рядах КПСС. Сейчас это называется к месту и не к месту употребляющимся в СМИ словом «эксклюзив». Чаще всего получение эксклюзивной информации не требует ни особой смелости, ни даже особой доблести, а лишь хорошего знания жизни и желания выйти за пределы стереотипов журналистского труда. ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ДОЛЖЕН ОБЛАДАТЬ ЕСЛИ И НЕ НЮХОМ НА ЭКСКЛЮЗИВ, ТО ХОТЯ БЫ НЮХОМ НА ЛЮДЕЙ, УМЕЮЩИХ ЭКСКЛЮЗИВ ДОБЫВАТЬ. У Яковлева этот нюх есть. В 1960—1970-е годы Егор Яковлев, как я потом узнал, отработав на командных постах в «Советской России», журнале «Журналист» и газете «Известия», был снят за какое-то идеологическое прегрешение и отправлен в почетную ссылку корреспондентом «Известий» в Прагу, где тогда, помимо прочего, находилась штаб-квартира теоретического органа международного коммунистического движения — журнала «Проблемы мира и социализма», чья редакция, как это ни странно, была рассадником вольнолюбия и официального диссидентства (не путать с

275

неофициальным). Кому пришло в голову сделать из небезынтересных, но вполне идейно выдержанных до того «Московских новостей» трибуну гласности, я не знаю. Не исключено, что самому Валентину Фалину, назначенному председателем правления агентства печати «Новости», а «МН» тогда издавались при АПН. Тем более мне неизвестно, в результате каких персональных инициатив главным редактором «МН» и одновременно зампредом правления АПН был назначен Егор Яковлев. Но то, что событие это фактически, как вскоре оказалось, перевернуло советскую журналистику, поставив практически все издания в позицию догоняющих «Московские новости», очевидно. Заслуга в этом одного человека — самого Егора Яковлева, кто бы и когда бы ни указал на его кандидатуру пальцем. Я уверен, что, если бы даже этого не произошло (назначения Егора), он всё равно рано или поздно всплыл бы на московской политической и журналистской сцене конца 1980-х годов по собственной инициативе. Хотя, быть может, и в менее выгодной позиции. Точно о Егоре Яковлеве тогда было известно мне (со слов других) только одно: он изучал Ленина и любил его. Позже по этой фигуре прошла линия водораздела между главным редактором и некоторыми более радикально (по молодости) настроенными сотрудниками «МН». Друзья же Яковлева, бывшие его ровесники, относились к этой любви как к «слабости Егора», не вполне понятной, но допустимой. Кстати, в тот период Егор Владимирович не был самым радикальным из шестидесятников, с которыми я познакомился в основном в его кабинете. И покойный Алесь Адамович, и Юрий Афанасьев, и Юрий Карякин, и Евгений Амбарцумов, и Людмила Сараскина, и многие другие — все были радикальнее Яковлева. Зато у него была газета, где они могли печататься, умение вести эту газету, каждую неделю отодвигая границу гласности вперед, наконец, просто талант журналиста и главного редактора. И еще — ОЧЕНЬ МНОГО ДРУЗЕЙ И ЗНАКОМЫХ, В ТОМ ЧИСЛЕ И НА САМОМ ВЕРХУ, А ТАКЖЕ АБСОЛЮТНОЕ УМЕНИЕ ГОВОРИТЬ С ВЛАСТЬЮ НА РАВНЫХ. Все эти качества и способности крайне важны для главного редактора, особенно в Москве, буквально набитой начальством, что плохо, но где зато на каждого начальника найдется более высокий начальник, что уже хорошо для главного редактора, особенно в советские времена. Умение на равных, а порой и свысока общаться с руководителями государства — исключительно важное качество Егора Яковлева, дававшее ему фору в соревновании с другими главными редакторами, признавшими его, кстати, неофициальным, но неоспоримым лидером узкой корпорации руководителей столичных СМИ. Здесь никакой Коротич не мог соперничать с Егором. Егор Яковлев — это один из главных уроков, который я у него перенял, — делал газету не только и даже не столько как журналистскую, сколько как авторскую (газету нештатных авторов), что позволяет дать грандиозный набор разнообразных мнений в каждом номере. А это куда интереснее для читателей, чем собственно журналистские оценки, всегда несколько унифицированные в каждом конкретном издании. Егор сделал так, что писать для «Московских новостей» стало почетным. В том числе и для начальства. За это ему прощалось и некоторое барство, и его знаменитая капризность. Чуть не написал — как у Сталина. Впрочем, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ОТХОДЧИВЫМ.

ДОЛЖЕН

БЫТЬ

ДИКТАТОРОМ.

НО

КОНЕЧНО

ЖЕ

ПРОСВЕЩЕННЫМ

И

Даже обидчивость Егора Яковлева в его статусе главного редактора главной трибуны гласности умело использовалась им. Многим легче было согласиться с ним, чем пережить его обиду. Он редко получал отказ в чемлибо. Несмотря на свое барство, Егор Яковлев не только умеет, но и любит быть обходительным и даже льстивым.

276

Когда это нужно для газеты. Это не миф — он действительно сам подавал (сейчас не знаю) пальто авторам газеты, которые выходили из его кабинета. Вот этому я научиться у него не смог. Зато научился «золотому правилу» подписывать заявления об уходе сразу же, беспощадно — что неизбежно для любого уважающего себя и уважаемого издания (из этого правила могут быть исключения, но крайне редкие, редчайшие). Егор умеет обольстить любого автора, любого начальника. Это — талант чисто человеческий, но весьма полезный в работе главного редактора. КАЖДЫЙ ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР — ДИЛЕТАНТ В СРАВНЕНИИ С КАЖДЫМ ОТДЕЛЬНО ВЗЯТЫМ ХОРОШИМ ЖУРНАЛИСТОМ, А ТЕМ БОЛЕЕ НЕШТАТНЫМ АВТОРОМ-СПЕЦИАЛИСТОМ. КРОМЕ ОДНОГО — КАК ДЕЛАТЬ ГАЗЕТУ, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ДОЛЖЕН ЗНАТЬ ЛУЧШЕ ДРУГИХ.

Если при этом ты еще умеешь вести разговор по статье так, как будто и ты в этом разбираешься (хотя бы как читатель), — успех обеспечен. Труднее всего было с Егором Яковлевым именно тогда, когда он не «врубался» в текст. Тут уж ничего не поделаешь — слово главного в его газете последнее. «Не врубаться» не стыдно. Если доверять журналистам, то этой проблемы можно избежать. Но ОЧЕНЬ ОПАСНО, ЕСЛИ ЖУРНАЛИСТЫ ПОЧУВСТВУЮТ — ГЛАВНЫЙ НЕ ТЯНЕТ В САМОЙ ЖУРНАЛИСТИКЕ, НЕ УМЕЕТ ПИСАТЬ, НЕ МОЖЕТ ДАТЬ ДЕЛЬНОГО СОВЕТА, КАК ПЕРЕДЕЛАТЬ СТАТЬЮ. Очень многие главные ловко ухватывают недостатки текста, но не могут правильно или хотя бы оригинально (пусть неправильно) подсказать, как текст улучшить. Егор это умеет. Работа с журналистами — одна из самых сильных сторон Егора Яковлева. Дело не только в том, что он влюбляется на время в некоторых из них, а потому безоглядно им помогает, не требуя взамен ничего, кроме хорошей работы. Он умеет переходить иерархические границы не только вверх, но и вниз. Я испытал это на себе. Придя в «Московские новости», я начал много писать, причем на самые разные темы, но многие материалы не пропускались заведующим отделом, в котором я работал. Тогда однажды я нашел способ отправить свой очередной не прошедший опус на стол главного редактора. Через некоторое время Егор вызвал меня и спросил: почему вы так редко пишете? Я ответил: пишу много, но не проходит. Тогда Егор сказал: впредь сдавайте материалы прямо мне. В результате я стал много печататься, и через два месяца Яковлев сделал меня политическим обозревателем «МН», подчинив непосредственно себе. (Впрочем, этот рецепт хорош для еженедельника и крайне сложен в реализации для ежедневной толстой газеты.) В любом случае ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР, КОТОРЫЙ РЕВНУЕТ К ЖУРНАЛИСТСКИМ УСПЕХАМ СВОИХ СОТРУДНИКОВ, НИКОГДА НЕ СДЕЛАЕТ ХОРОШУЮ ГАЗЕТУ.

Егор этим пороком никогда не страдал, напротив, он готов был сделать для того, кто работал так, как ему нравилось, буквально всё — невзирая на ранги. Когда у моего «Жигуля» разбили два боковых стекла (страшный дефицит в то время), Егор не только дал мне ключи от своего гаража, где я смог безбоязненно оставить машину, но и сам договорился с «АвтоВАЗом» о замене мне стекол. Это было в тот период, когда он общался с Горбачевым лишь немного меньше, чем со своими замами. У главных редакторов, подобных Егору Яковлеву, по сути, есть лишь одна проблема (финансовую в ее нынешнем измерении я не беру) — проблема преемника. Как в повседневной работе (на кого оставить газету, когда ты в отъезде), так и в перспективе — на кого оставить вообще, когда настанет пора уходить. В 1990 году я ушел из «МН», после того как на полгода практически потерял рабочий контакт с Егором Яковлевым. Как мне казалось, из-за того, что все мои попытки предложить главному редактору реформу «МН» им

277

были отвергнуты. Я понял, что «МН» либо реформирует сам Егор, либо их не реформирует никто и никогда. Мне же почти случайно представился случай создать «Независимую» по собственному разумению. Прошедшие с того времени почти уже десять лет не были для Егора Яковлева простыми. Он, как и всякий амбициозный шестидесятник, попробовал вступить во власть, одновременно и третируя ее, и опираясь на нее. Неудачно. Он поруководил год телевидением, был снят Ельциным, создал «Общую газету», разошелся с одними политиками, сблизился с другими. Попробовал учить Ельцина (как опять же все шестидесятники) — опять не получилось. Плюнул. Фактически перешел в оппозицию, называющую себя демократической, но реально являющуюся лишь антипрезидентской и правозащитнической, то есть, по моему разумению, в лучшем случае утопической. Это, однако, всё неважно. Как и те недостатки, которые лично я мог бы предъявить юбиляру в качестве оборотной стороны его парадного портрета. Я не буду делать это публично даже не в юбилейной статье. Потому что Егор Владимирович Яковлев — мой учитель в журналистике (один из двух, если не брать в расчет университетских преподавателей; второй — покойный Алексей Иванович Флеровский, кстати, друг Егора Яковлева). И еще потому, что если бы где-то в кроссворде я встретил вопрос: главный редактор, то первым и последним моим ответом были бы два слова — Егор Яковлев. Если существует в чистом виде со всеми своими достоинствами и недостатками классический тип живого главного редактора — это для меня Егор Яковлев. Будешь таким — будет успех, хотя бы ты возглавил журнал «Свиноводство». Не будешь... Журналистика — профессия массовая. Нас миллионы, даже главных — тысячи, в одной Москве — десятки. И в пору расцвета разных изданий читатели запоминают минимум 4—5 фамилий. А десять лет спустя — забывают и их, если даже издание остается. И лишь одно, два, максимум три имени живут дольше. Даже во времена такого бурного расцвета журналистики, которыми стали для русской прессы последние 15 лет XX века. Егор Яковлев вошел в историю русской журналистики 80-х годов этого века как фигура № 1. В историю печатной русской журналистики конца века (тут телевидение надо сбросить со счетов с его автоматической славой) — тоже, возможно, как журналист № 1, в крайнем случае — в тройку первых. В русской журналистике всего XX века он, думаю, самое меньшее — в десятке первых имен. Вместе, кстати, с самым известным русским журналистом этого столетия Владимиром Ульяновым-Лениным. Профессия главного редактора — в принципе невозрастная. Егору Яковлеву — всего 70. Я не удивлюсь, если он не остановится на «Общей газете», хотя видимых поводов для этого и нет. Помешать Егору Яковлеву может разве что его шестидесятничество — это не порок, конечно, но уже давно и не доблесть. Хотя, с другой стороны, вневременные, универсальные люди — самые скучные. Такие не могут лидировать. Правда, иногда они лидируют на прежнем направлении даже тогда, когда трасса гонки уже свернула на иной путь. Но всё равно, как любят говорить сами журналисты, мастерство не пропьешь. Тип, порода — остается. Егор Яковлев — самый породистый главный редактор из тех, кого я знаю и знал. Чистых кровей. И главное, что сегодня становится актуальным, продолжает работать. Далеко обходя многих молодых, идущих ему вослед — по его пути. А уж сверстники его и вовсе почти все сошли с дистанции.

Артем Боровик Артем Боровик тоже сошел с дистанции, но не по своей воле и не из-за профессиональной слабости. Тем более — не по возрасту. В последние дни о нем сказано много хорошего. И в общем-то почти всё — без преувеличения, хотя и с ненужным, на мой взгляд, уничижением других. Я знал Артема неплохо, но не настолько хорошо, чтобы, как многие сейчас, называть его своим другом (или себя — его). Он, кстати, был настолько легким в жизни и общении человеком, что многие могли даже искренне принимать

278

приятельские отношения с ним за дружбу. Мы работали в разных, почти не пересекающихся журналистских слоях. На мой вкус его издания были слишком массовыми не только по тиражу, но и по стилю. К тому же Артем по каким-то, мне не известным, причинам никогда не появлялся на тусовках, где собирались главные редакторы. Никогда. Я не помню буквально ни одного случая. Даже Владимир Яковлев, сын Егора и главный редактор «Коммерсанта», на ранней стадии изредка входил в тусовку. Например, когда в кабинете его отца в дни ГКЧП мы вместе решали вопрос о выпуске общей газеты и придумывали ей название. Хотя, может быть, я ошибаюсь? И Боровик тогда был? Нет, по-моему, нет. Артем, несмотря на свой общительный характер, был, как мне кажется, одиноким волком в журналистике — качество, возможно, приобретенное в годы репортерства. И сам холдинг «Совершенно секретно», созданный им, стоит в общей системе российских СМИ как-то отдельно, лишь в последние месяцы сблизившись с определенной политической группой. Была ли это самодостаточность или, что почти одно и то же, но не совсем, независимость, не знаю. Эту тему мы с ним не обсуждали. То, что я знаю точно: в нем лично не было той остервенелости, которая свойственна многим апологетам так называемой расследовательской журналистики, часто оборачивающейся прямо противоположным. Он был добр, очень обязателен и доброжелателен. Во всяком случае, я его с другой стороны не знал. Всегда был готов помочь. Не знаю, как другим, но мне кажется, что Артема невозможно было не любить. Если у него были враги, то даже они не могли бы, по-моему, избежать его обаяния. Безусловно, Артем был классным главным редактором, одним из лучших в новом поколении, создававшим свои газеты и другие издания своими руками, а не получив их в наследство (с логотипами, славой и читателями) от других. И великим репортером — одна из самых трудных, хотя и очень распространенных профессий в журналистике. Я никогда не работал с ним вместе, чтобы говорить об этом более конкретно, а лишь читал его репортажи и очерки. Это класс, который не приобретешь без таланта, даже воспитываясь в семье выдающегося журналиста. Создать почти с нуля медиахолдинг, даже при умении общаться с людьми (Артем Боровик и Егор Яковлев в этом очень схожи), очень трудно, почти невозможно. Тут нужно нечто большее, чем просто блестящие организаторские способности. Словом, Артем Боровик, как и Егор Яковлев, тоже классический тип выдающегося главного редактора, но только не шестидесятнического, а нового, постперестроечного типа. И в этом качестве, а не только из-за своей преждевременной смерти, он тоже вошел, несмотря на свой возраст, в историю русской журналистики XX века еще при жизни. В том числе и своими текстами, что редко бывает среди главных редакторов. Ведь в принципе это разные профессии — журналист и главный редактор. Во всяком случае, на высшем уровне. Такие, как Артем Боровик, ломают в общем-то верное правило, что незаменимых нет. Что же до его преждевременной смерти... Она конечно же несправедлива даже на фоне того, что смерть редко когда бывает справедлива. Но блестящая жизнь, если даже она коротка, не снимая трагизм и невозвратность потери, особенно для семьи и друзей, для меня в том числе, по крайней мере позволяет восхищаться тем, что такие люди, как Артем Боровик, появляются и работают в журналистике. А следовательно, все рассуждения о «второй древнейшей» справедливы лишь до определенной степени.

16 марта 2000 г.

ВИШНЕВЫЙ САД «НЕЗАВИСИМОЙ» К ЧИТАТЕЛЯМ, ПАРТНЕРАМ, АВТОРАМ И СОТРУДНИКАМ «НГ»

279

1990—9.06.2001 У выдающегося советского журналиста Ярослава Голованова был роман, который теперь, видимо, мало кто знает, помнит и тем более читает. Называется он, если не ошибаюсь, «Кузнецы грома». Роман полуфантастический-полуреалистический: его герои — советские космонавты — готовятся к полету на Марс, но описывалось всё это как совершенно обыденное дело, как хроника тех самых дней, когда этот роман писался и читался. Словом, «Кузнецы грома» — чистейший образец того восхитительного советского романтизма, вкус которого в жизни уже не ощутить никому и никогда. Я очень любил этот безыскусный, как выразилась бы Вика Шохина — «времен советской античности», роман, но речь сейчас не о нем, а всего лишь об одной фразе из этой книги, фразе, которая почему-то врезалась мне в память на всю жизнь: «Все когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа». Да, прав герой головановских «Кузнецов грома» (оцените название — теперь таких уже не дают: и впрямь пахнуло если и не самим Гомером, то профессором Куном): всё когда-нибудь в жизни кончается — даже замечательно интересная, ни с чем не сравнимая, гомерически захватывающая работа главным редактором «Независимой газеты». Никто, кроме меня, не испытал пока этого счастья, а потому никто и не может понять всё, что испытываю я, покидая этот пост, сам по себе равный и Олимпу, и Парнасу одновременно. Жестокая и изысканная античность русской демократии (90-е годы XX столетия), когда из хаоса рождался (да так еще и не родился) новый порядок; как всякий порядок — более примитивный, родил, помимо прочего, и «Независимую газету». Я лишь принял роды и поставил младенца на ноги. Теперь бы ему идти и идти... Но хватит лирики. Социал-дарвинизм берет за глотку, и высвободиться можно, лишь трезво и абсолютно честно оценивая происходящее. Никаких сантиментов — романтики гибнут первыми. Правда, и циники в конечном итоге никогда не побеждают. Что есть здоровый оптимизм? Всего лишь оборотная сторона не менее здоровой мизантропии. Я покидаю стены и страницы «Независимой газеты». Это последний номер, за который я, как и за предшествующие 2412, несу полную ответственность, хотя и в нескольких последующих вы, возможно, найдете отголоски меня. Последние (с 6-го июня) дни мои телефоны звонили почти беспрерывно. Иногда одновременно: не успевал я класть трубку, как звонок раздавался вновь. Самое часто употребляемое слово, которое я слышал в эти дни, — шок. И бесконечные предложения помощи. Я знал и был уверен, что случится что-то подобное. Но масштаба предвидеть не мог. Спасибо! Но надо быть спокойнее и, я бы позволил себе заметить, несколько легкомысленней. Ни демократия, ни свобода слова, ни свобода мысли не ограничиваются «Независимой газетой». И даже, как это ни лестно для меня, мною. Хотя именно «Независимая» давала до сих пор их образцы. Чаще других и системнее других. Никто лучше меня не знает многочисленных слабостей «Независимой», но уж теперь-то мне совсем не резон о них рассказывать. Нужно бы сказать (написать) несколько важных вещей, но некоторые события и некоторые люди задали такой темп последним дням моей службы в «НГ», что времени на большее нет. Об одном не могу не сказать. Я действительно глубоко благодарен Борису Березовскому за то, что в 1995 году (не важно, чем руководствуясь) он помог возродить «НГ», а главное, что не мешал делать ее такой, какой я хотел и какой мог в заданных рамках некоторых физических ограничений. И даже его неправильное, на мой взгляд, и неполезное для России, русской журналистики и его самого последнее решение и проистекшие из этого решения некоторые чудачества не меняют для меня величины этой благодарности. Я благодарен всем читателям «НГ» — вот уж ваши-то интересы мы пытались удовлетворить полностью. Не всегда получалось, но всегда пытались. Спасибо и нашим партнерам. Правда, не перед всеми мы сдерживали все обязательства — извините, это не по злой воле. Особое, эпитета даже не подберу, спасибо авторам (а их у нас были тысячи) «Независимой». Я всегда просил редакторов газеты руководствоваться только одним правилом:

280

ИНТЕРЕСНУЮ СТАТЬЮ СТАВЬ В НОМЕР, НИЧЕГО НЕ ВЫЧЕРКИВАЯ И ТЕМ БОЛЕЕ НЕ ВПИСЫВАЯ, А НЕИНТЕРЕСНУЮ БРОСЬ В КОРЗИНКУ. Как не было бы «НГ» без ее сотрудников, ее журналистов, так не было бы ее и без наших постоянных авторов, имя которым — легион. О сотрудниках, о журналистах. Вы слишком хорошо знаете меня, а потому без лишних слов. Только то, что должен сказать. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Я знаю, что не сумел уберечь вас от многих невзгод. Знаю, что не смог обеспечить вам то, что делает жизнь комфортной, а работу — лишь приятным дополнением к этой жизни. Но многие утверждают, что свобода и достаток (в журналистике и политике) — вещи несовместимые. Черт его знает, может, и так. Тем более я поражен тем, как вы работали! Я не мог говорить это каждый день, ибо тогда лишь разжег бы вашу жалость к себе. А не жалеть себя, но гордиться собой вы должны. Вы — лучшие! В одном не можете упрекнуть меня: я НЕ ЗАСТАВЛЯЛ ВАС ПИСАТЬ ТО, ЧТО ВЫ НЕ ДУМАЕТЕ, И НЕ ПИСАТЬТО, ЧТО ДУМАЕТЕ.

Не было в последние 10 с половиной лет в России газеты свободнее, чем «Независимая». И это ваша и моя свобода. Строго говоря, «Независимая» жила и выживала вообще вопреки законам природы. Она давно бы должна была погибнуть, но жила, и это — чудо! Когда пребываешь в цейтноте (как я в последние пять дней), когда в секунду вынужден принимать решения, на обмысливание которых нужны дни, и моментально произносить слова, которым надо бы зреть и зреть, когда от этих решений и слов зависит не только твоя судьба, но и судьба сотен других людей (а в «НГ» более трехсот человек), начинаешь физически ощущать, как с разной скоростью течет время у тебя и тех, кто с тобой связан, но решать можешь лишь за себя. Ответственность первого лица в этот момент громадна, но часто проявляется, в частности, в жесткости и жестокости. Я со многими не успел в эти дни поговорить, многим не перезвонил, многих не поблагодарил. О ком-то и о чем-то, наверное, даже забыл. Я это знаю. Но надеюсь, что я не совершил ошибок. По крайней мере грубых, непростительных. То, что я хотел, но не успел сделать в «Независимой», остается моим долгом перед всеми. Все свои обязательства я уношу с собой. Всё когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа. Это верно. Но кто сказал, что эта коробочка последняя? Как это там, у Чехова? Мы посадим новый сад... Я, конечно, знаю все интерпретации этой знаменитой фразы, в том числе — самые пессимистические. Но я привык читать ее буквально, как, собственно, интереснее всего и читать Чехова. Там, в новом саду, и встретимся.

9 июня 2001 г.

БОРЬБА С НАРКОМАНИЕЙ ПОЧЕМУ У НАС ОПЯТЬ НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ <...> Наркомания и наркомафия сегодня в России это: (1) наркобизнес; (2) наркополитика; (3) наркокультура; (4) нарконаселение, то есть многомиллионный слой наркозависимых людей, живущих по существенно иным, чем нормальное общество, законам. <...> Наркокультура. Вот то, что существует в России легально, открыто и повсеместно. О какой выработке через

281

СМИ «общественного иммунитета» к потреблению наркотиков можно говорить, когда именно СМИ пропагандируют и развивают наркокультуру. Обычные СМИ, в которых наркоман превратился в одного из главных героев, а психоделическое, то есть открыто описывающее воздействие наркотиков, «искусство», — в законный раздел искусства вообще. А ряд изданий, открыто и не стесняясь, пропагандируют наркотики и их потребление. Всё это — «интеллектуальная обслуга» наркомафии. Пример из собственного опыта. Единственный раз во время редакторства в «Независимой» я снял статью по «цензурным соображениям». Это была статья, совершенно отчетливо пропагандирующая наркокультуру. Эту статью пытались поставить за моей спиной. Когда услышали о моем решении, стали мне объяснять, что я не прав, что это всего лишь описание одного из направлений современного искусства. Но самое интересное, что о моем решении стало известно редакциям некоторых специфических изданий, и в этих журналах появились заметки о том, какой Третьяков душитель свободы печати. <...> Если наркомания — это политика, то бороться с ней нужно и политическими методами, арсенал которых более чем широк. Если наркомания — это наркокультура, то, прежде чем обязывать СМИ воспитывать «общественный иммунитет», надо запретить им пропагандировать наркотики, беспощадно штрафуя (по ставкам, соотносимым с прибылями в данном бизнесе) и беспощадно закрывая издания, уголовно преследуя конкретных авторов конкретных текстов. И «общественный иммунитет» появится сам собой. <...> Российская газета 4 июля 2002 г.

КТО ЗОВЕТ ЦЕНЗУРУ? «ИДУЩИЕ ВМЕСТЕ С ВЛАДИМИРОМ СОРОКИНЫМ» Как известно, всякое общество делится на прогрессивных, продвинутых людей (они же в современной нашей терминологии: демократы, либералы, плюралисты, короче — свободные люди) и на ретроградов, реакционеров, людей нелиберальных, заскорузлых, противников демократии, сторонников единомыслия, словом — людей несвободных. Такова стереотипная идеологическая матрица, на основе которой ведется большинство дискуссий в большинстве наших СМИ. А дискуссии, ведущиеся в иных местах, сегодня и не важны. Неделей ранее разгорелся, но до сих пор продолжается скандал, связанный с обвинением, выдвинутым молодежным движением «Идущие вместе», против модного, или культового, как сейчас выражаются, писателя Владимира Сорокина. Обвинение, осененное Уголовным кодексом, — в создании и распространении порнографии. Владимир Сорокин, обычно интеллигентный, утонченный и веротерпимый (в публичных своих выступлениях), на сей раз, видимо, был выведен из себя. И ответил на обвинения «Идущих вместе» если и не с использованием слов, употребляемых им обычно в его романах, то с помощью соответствующих эвфемизмов. Значительная же часть наших СМИ (из печатных — почитай, почти все значимые, из электронных — самые либеральные) была еще более прямолинейна: «Идущие вместе» — это провокаторы, зовущие гнев цензуры и УК на свободные перья свободных писателей, то есть на всё самое ценное, что у нас есть. Словом, СМИ вполне грамотно отбарабанили тот набор слов и мыслей, которые соответствуют описанной мною выше идеологической матрице. Замечу некстати, что матрицу эту можно назвать и известным из русской литературы словом «органчик». Меня мало интересуют «Идущие вместе», и мне хорошо известны все версии того, куда и зачем они идут. Несколько больше, в силу ряда обстоятельств, меня интересует Владимир Сорокин, человек, безусловно, умный, писатель, безусловно, талантливый, произведения которого, однако, читать у меня нету сил (после моего знакомства с полными текстами «Нормы» и «Сердец четырех» и некоторыми отрывками из последующих его романов). Особенно

282

меня заинтересовало то, почему в ходе последнего скандала Сорокин перешел на совсем не утонченный спор, стал обзывать оппонентов пошлейшим (писатель не может этого не чувствовать) словечком «совок» и даже начал, сам не замечая этого, оправдываться: в некоторых моих новых произведениях нет ни слова мата. Причины могут быть три. Испугался. Достали. Чувствует уязвимость своей литературной, а главное — человеческой позиции. Надо думать, не испугался. Надо думать, отчасти достали (хотя хулитель — больший предвестник славы, чем обожатель). Но главная причина — чувствует уязвимость своей позиции. Всё, что будет далее, мне даже как-то совестно писать для просвещенной публики. Всё ведь и без меня известно. Однако же — надо. То, что культура, а Сорокин претендует на то, чтобы быть человеком культуры, есть система табу, запретов, не мною сказано. Но этот закон — тот Закон, что выше УК, — к себе почему-то почти никто не прикладывает. Запреты эти накладываются на нас нами самими (а не Конституцией или УК) как свободными людьми, а потому культурным человеком нельзя стать, соблюдая только Конституцию, УК и другие писаные законы. КАЖДЫЙ ВОЛЕН ПИСБТЬ ЛЮБОЕ СЛОВО НА ЛИСТЕ БУМАГИ, НО НЕ ЛЮБОЕ СВОБОДЕН ПУБЛИКОВАТЬ — И ЭТО ЕСТЬ ГРАНИЦА, ОТДЕЛЯЮЩАЯ ЦИВИЛИЗОВАННОГО ЧЕЛОВЕКА ОТ ВАРВАРА, КУЛЬТУРНОГО — ОТ ДВОРОВОГО ХУЛИГАНА. Художник волен писать любую натуру, но выставлять свободен лишь то, что не развращает и не варваризирует общественные вкусы. Границы свободы постоянно раздвигаются, но не могут быть раздвинуты до отсутствия всяких границ. Художественная литература есть то, что может быть преподано детям в школе. Это тоже закон культуры, ибо иным способом, кроме как передачей из поколения в поколение, культура жить не может. Ее нет там, где есть нечто, что нельзя передать своим детям. Пусть с изъятиями, вызванными детским возрастом, — двух-трех слов, двух-трех страниц. Но не всего текста! Что должны сделать родители, если учитель в школе начнет зачитывать детям страницы Сорокина? Потребовать увольнения учителя? Но это возможно только в том случае, если учитель ругается на уроках матом. А он скажет, что читает литературное произведение. Но ведь получается, что это одно и то же. Если голый человек бегает по улице, то нужно отвернуть ребенка и сказать, что это сумасшедший. Но если этот человек намеренно бегает вокруг ребенка или там, где ребенок может быть — а ребенок свободен, не менее творца, ходить по любым улицам, то бегающий нагишом должен быть палкой загнан в полицейский участок. «Идущие вместе» в нашем свободном обществе имеют ничуть не меньше прав на свободу своего возмущения варварским поведением, особенно поведением тех, кто даже открыто не провозглашает, что он за варварство как новую, более прогрессивную стадию цивилизации. Каждому прогрессисту вольно возмущаться ретроградством ретрограда, но и каждому ретрограду вольно в свободном обществе возмущаться прогрессизмом прогрессистов. Если ты настолько свободен, что употребляешь лошадиными дозами обсценную лексику, то будь не менее свободен в признании свободы и права других послать на х.. твою свободу. Иначе из писателя ты превращаешься в некоего поп-журналиста, который, обалдев от счастья, что попал на первый телеканал, выматерился в эфире. И этот — тоже прогрессист? А разве не просто хам, прекрасно понимающий, что и зачем он делает. И знающий границу, отделяющую человека культуры от хама. Однако главное в его знании — то, что за хамство сегодня больше платят. Но цена, в общем-то, не категория культуры. Хотя и существуют аукционы «Сотбис» и «Кристи». Два последних — главных — замечания. Если бы Николай Гоголь вместо повести «Нос» написал повесть с другим названием, что, по мнению многих, он и имел в виду, перестал бы Гоголь быть одним из величайших писателей мира, а «Нос» — одним из величайших произведений мировой культуры? Мне ответят — конечно, не перестал бы. Ибо были еще «Мертвые души», «Ревизор», «Женитьба». Но дело в том, что человек, даже погоголевски написавший повесть «Х..», не мог бы написать «Мертвые души». Это был бы просто офрейдизированный

283

Барков в прозе. Барков, но не Пушкин. Это и есть граница культуры. И, наконец, о цензуре. Это только кажется, что она приходит тогда, когда ретрограды настолько наберут силу, что заставят Кремль ее ввести. Или сами засядут в Кремле. Нет. ЦЕНЗУРА ЧАЩЕ ВСЕГО — В 90 СЛУЧАЯХ ИЗ 100 — ПОЯВЛЯЕТСЯ ТОГДА, КОГДА ОБЩЕСТВО ВПОЛНЕ СТИХИЙНО, ПОДСОЗНАТЕЛЬНО ПРИХОДИТ К ТОМУ, ЧТО ДАЛЬНЕЙШАЯ ПЕРЕДВИЖКА ГРАНИЦЫ, ОТДЕЛЯЮЩЕЙ КУЛЬТУРУ ОТ ВАРВАРСТВА, ЧРЕВАТА РАЗРУШЕНИЕМ КУЛЬТУРЫ ВООБЩЕ. ТОГДА ЦЕНЗУРА ПРИХОДИТ САМА. БЛАГОДАРЯ НЕ «ИДУЩИМ ВМЕСТЕ», А ТЕМ ХУДОЖНИКАМ (РЕАЛЬНЫМ И КУЛЬТОВЫМ, ТО ЕСТЬ НАИБОЛЕЕ ЗАРАЗНЫМ) И ИХ ПРИЛИПАЛАМ-ЖУРНАЛИСТАМ, КОТОРЫЕ НЕ ЗНАЮТ, НЕ ПОНИМАЮТ СВОЕЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ПЕРЕД ОБЩЕСТВОМ.

P.S. Лично я считаю, хотя понимаю, что это и немодно, и внешне не прогрессивно, что до необходимости введения цензуры (в современных, не николаевских формах) в области культуры (не политики) мы уже дошли. И с удовольствием бы (в силу осознания общественной необходимости этого) возглавил бы Цензурный Комитет. Тогда, кстати, может быть, у нас появились бы новые Гоголи и Пушкины. Ибо художник, который считает, что ему можно всё, не рождает ничего.

P.P.S. Кстати, Владимир Сорокин конечно же не пишет порнографию. В этом он прав. Но сути дела это не меняет. Российская газета 30 октября 2002 г.

284

Раздел седьмой

«ДЕЛО НТВ», ИЛИ БОЛЬШАЯ МЕДИЙНАЯ ВОЙНА ДОСЬЕ ТРЕТЬЯКОВА

Следующие далее тексты — подборка моих статей, опубликованных в «Независимой газете» с февраля 2000 года по май 2001 года и посвященных Большой медийной войне, то есть борьбе между Кремлем и медиаимперией Владимира Гусинского, которую правильнее было бы назвать (и я ее так называю) олигополией, ибо она объединяла подконтрольные или принадлежащие Гусинскому финансовые, политические и собственно медийные структуры. В отличие от тех тематически разбросанных статей, что собраны в шестом разделе, я предлагаю рассматривать статьи раздела седьмого как единый текст, описывающий (иногда день за днем) действия противоборствующих в Большой медийной войне «вражеских армий». Предложение мое вполне логично, так как в печатных СМИ того периода никто, кроме меня, не комментировал эти события так регулярно и так подробно. В чем смысл републикации когда-то актуальных (злободневных) газетных текстов в учебнике журналистики? Осмелюсь утверждать, что в данных статьях не только фиксируется история того периода наиновейшей русской журналистики, который в наиболее очевидной форме обнажил все ее проблемы, но и содержатся некоторые теоретические обобщения, касающиеся журналистики в целом. Обобщения, рожденные той же злобой дня, а потому, может быть, наиболее точные. Фактически данная совокупность текстов есть спонтанно, то есть не специально, или даже случайно составленный конспект учебника истории и теории наиновейшей русской журналистики или сохраняющий дыхание времени, субъективность момента, злободневную пристрастность черновик моего курса лекций, написанного и позже, и рассудочней, и отстраненней, и, надеюсь, объективней. Черновик всегда полнее беловой редакции. И во всех смыслах — честнее. Поэтому данный черновик и дополняет мои двадцать шесть лекций, и восполняет то, что, возможно, в лекциях я сознательно или подсознательно опустил. Словом, тому, кто осилит весь лекционный курс и не устанет от него, я советую прочесть вошедшие в «Дело НТВ» статьи. Если вы к этому готовы, то учтите несколько важных моментов.

• Как я уже отмечал в своих лекциях, современная статья, как правило, пишется с учетом того, что читатель уже видел комментируемое или анализируемое событие по телевизору. Для данной книги я не могу восстанавливать весь упоминаемый в «Досье НТВ» «реальный видеоряд», то есть пересказывать то, что когда-то случилось. Это слишком увеличило бы и так уже разросшийся объем книги. Единственное, чем я могу помочь не слишком помнящим или знающим события того периода читателям, так это справкой (см. ниже), в которой перечислены основные эпизоды «Дела НТВ».

• Название «Дело НТВ» удобно и притягивает глаз читателя, однако не совсем точно. В

285

нижеследующих статьях я касаюсь и постепенно пришедшему на смену «Делу НТВ» («Делу Гусинского») «Дела Березовского».

• Всюду, где я находил возможным, сделаны сокращения текстов (иногда крохотные, иногда большие), но такие сокращения, которые ни в чем не искажают содержания статей и конечно же не меняют пафос оригинала. Тем более исключены какие-либо правки задним числом в оценках как лиц, так и событий.

• Памятуя о том, что в целом настоящая книга является учебником, в текстах статей и этого раздела я позволил себе сделать выделение тех обобщений, которые, на мой взгляд, могли бы войти (а порой, видимо, даже и вошли) в основной (лекционный) корпус книги. Некоторые из этих обобщений внесены мною в реестр максим журналистики, что отмечено тем же шрифтом, что и в курсе лекций.

• Специально обращаю внимание читателей на то, что все статьи данного раздела были опубликованы в «Независимой газете», которая в тот момент возглавлялась мною, но формально входила в медиаимперию (олигополию) Бориса Березовского и считалась его собственностью.

• Нумерация медийных войн, приведенная в данной подборке текстов, расходится с нумерацией (более полной) этих войн, расчисленной мною для шестой лекции курса в целом. Прошу не придавать этому никакого значения.

• Подборке, собранной в «Дело НТВ», я дал еще и обозначение (в подзаголовке) «Досье Третьякова». Это означает только то, что я являюсь автором данных текстов.

Холдинг «Медиа-Мост»: хроника событий апрель 2000 г. — апрель 2001 г.1 Всю осень 1999 года НТВ и другие СМИ холдинга «Медиа-Мост» вели активную борьбу против Владимира Путина и его политики, особенно в связи с действиями федеральных войск в Чечне. Эта борьба развивалась в рамках предвыборной кампании по выборам в Думу. Активность НТВ несколько снизилась после думских выборов, так как клиенты «Медиа-Моста» в той кампании — партии «Отечество — Вся Россия» и «Яблоко» — проиграли своим конкурентам, но к весне 2000 года возобновилась с новой силой. Параллельно развивались скрытые от широкой публики процессы, в ходе которых Владимир Гусинский пытался заставить Путина принять его, Гусинского, правила игры. Непосредственным поводом, который привел к слухам о том, что НТВ скоро закроют, стал показ программы «Куклы», сюжет которой был заимствован из сказки «Крошка Цахес». В роли Цахеса выступала кукла Путина. Программа была сделана в крайне обидной и даже оскорбительной для Путина форме. Это вызвало недовольство Кремля и, судя по всему, переполнило чашу терпения власти.

26 марта 2000 года. Владимир Путин побеждает на выборах и становится президентом России.

286

1 апреля. Ведущий еженедельной информационно-аналитической программы «Итоги» на телеканале, генеральный директор НТВ Евгений Киселев попрощался со зрителями — на «всякий случай».

3 апреля. «Итоги» вновь вышли в эфир — внеочередной выпуск превратился в многочасовой телемарафон. Поводом послужило собрание акционеров НТВ, главным из которых был «Газпром», фактически заменившее всё руководство компании.

26 апреля. Возбуждено уголовное дело о нарушении неприкосновенности частной жизни, нарушении тайны переписки, незаконном получении и разглашении сведений, составляющих коммерческую или банковскую тайну. Дело возбуждено по действиям лиц, работавших в структурах группы «Мост».

11 мая. В офисах холдинга «Медиа-Мост», в помещениях компаний «НТВ-Интернет» и «Мемонет» в Москве начались обыски, организованные Генпрокуратурой.

13 июня. В Москве арестован председатель Совета директоров холдинга «Медиа-Мост» Владимир Гусинский. В Генпрокуратуре сообщили, что он «задержан в соответствии со ст. 159 УК РФ по подозрению в хищении чужого имущества в крупном размере группой лиц путем обмана и злоупотребления доверием с использованием служебного положения (мошенничество)».

16 июня. Владимир Гусинский покинул камеру следственного изолятора — следователь изменил ему меру пресечения, взяв с него подписку о невыезде.

19 июля. По постановлению Генпрокуратуры наложен арест и описано всё имущество Владимира Гусинского, находящееся в его доме в подмосковном поселке Чигасово. В этом поселке имели дома еще несколько высших руководителей «Медиа-Моста», в том числе и Евгений Киселев.

20 июля. Между холдингом «Медиа-Мост» и компанией «Газпром» подписано соглашение об урегулировании задолженности «Моста» «Газпрому». Последний получает пакет акций компаний, входящих в холдинг. Секретный протокол № 6 к соглашению гарантирует Гусинскому освобождение от судебного преследования.

26 июля. Уголовное преследование главы «Медиа-Моста» прекращено. Гусинский покидает Россию.

7 сентября. Борис Березовский объявил, что Кремль требует от него отказаться от 49% акций крупнейшей российской телекомпании ОРТ.

18 сентября. «Медиа-Мост» выступил с официальным заявлением, обнародовав текст приложения № 6 к соглашению от 20 июля 2000 года, под которым стоят подписи руководителя компании «Газпром-Медиа» Альфреда Коха и министра печати Михаила Лесина. Суть документа заключается в том, что договор «Медиа-Моста» с «Газпромом» об урегулировании задолженности был подписан фактически в обмен на свободу Владимира Гусинского. Тем временем глава компании «Газпром-Медиа» Альфред Кох заявил, что холдинг «МедиаМост» находится на грани банкротства и что «Газпром» намерен «спасать популярнейшие средства массовой информации».

19 сентября. В газете «Сегодня» опубликовано факсимиле Приложения № 6 к Соглашению о переуступке и покупке акций от 20 июля 2000 года между ЗАО «Газпром-Медиа» и гр. Гусинским В.А.

18 октября. Альфред Кох объявил, что «Газпром» и «Медиа-Мост» заключили новый договор.

13 ноября. Генеральная прокуратура объявила Владимира Гусинского в федеральный розыск и розыск по странам СНГ, а затем и в международный розыск.

17 ноября. Между «Газпромом» и «Медиа-Мостом» подписано мировое соглашение, снявшее

287

все финансовые проблемы между сторонами.

5 декабря. «Газпром-Медиа» отозвал иск о взыскании 248,5 млн дол. с «Медиа-Моста». К этому дню медиахолдинг полностью выполнил условия договора, касавшиеся этого кредита.

12 декабря. Испанская полиция арестовывает Владимира Гусинского по ордеру Интерпола. Генеральная прокуратура России добивается выдачи Гусинского на основании обвинений, выдвинутых против него в связи с долгами «Медиа-Моста» «Газпрому», правительству Москвы и другим организациям.

22 декабря. Владимир Гусинский освобожден испанским судом под залог в 5 млн дол.

25 января 2001 года. Судебные приставы наложили арест на 19% акций телекомпании НТВ. Руководитель «Газпром-Медиа» Альфред Кох заявил, что его компания стала владельцем «контролирующего» пакета акций НТВ и намерена сменить состав директоров НТВ.

25 января. Ведущая программы «Сегодня» Татьяна Миткова вызвана на допрос в Генпрокуратуру.

26 января. Журналисты НТВ собрались у центрального офиса «Медиа-Моста», чтобы поддержать Татьяну Миткову перед ее допросом в Генпрокуратуре. Однако допрос был перенесен на более позднее время — Татьяне Митковой решили задать вопросы на ее рабочем месте в «Останкино». Позднее выяснилось, что допрос Митковой был связан с получением ею в 1994 году ссуды на приобретение квартиры. Сразу после допроса следователь заявил, что по «делу Гусинского» будет допрошено большое число журналистов НТВ и сотрудников «МедиаМоста». Ведущая программы «Глас народа» Светлана Сорокина, пришедшая вместе с другими журналистами НТВ поддержать Татьяну Миткову, обратилась с экрана к Владимиру Путину с просьбой о встрече. Президент позвонил Светлане Сорокиной и пригласил журналистов НТВ на встречу в Кремль.

29 января. Группу журналистов телекомпании НТВ принял Владимир Путин.

12 марта. Союз журналистов России объявляет о том, что собирается организовать 31 марта в Москве на Пушкинской площади с 12 до 14 часов дня митинг в поддержку НТВ.

2 апреля. Несмотря на запрет суда, руководство НТВ провело собрание Совета директоров телекомпании. Генеральный директор канала Евгений Киселев избран главным редактором компании.

3 апреля. Собрание акционеров НТВ избрало новый состав Совета директоров компании. В него вошли 9 человек, в том числе 6 представителей «Газпрома». Руководителем компании избран Борис Йордан. В этот же день на значке НТВ на телеэкране появилась перечеркивающая его красная надпись: «Протест». Руководители НТВ заявили, что не намерены подчиняться решениям собрания акционеров.

5 апреля. В ночном эфире НТВ показана документальная запись беседы Альфреда Коха, представляющего интересы «Газпром-Медиа», и журналистов НТВ.

7 апреля. У телецентра «Останкино» прошел митинг в поддержку журналистского коллектива телекомпании НТВ. Между тем канал покинули известный журналист Леонид Парфенов и ведущая вечерних новостей Татьяна Миткова.

12 апреля. Борис Березовский предложил Евгению Киселеву стать генеральным директором телеканала ТВ-6, владельцем которого был Березовский. Киселев дал согласие. Ночь с 13 на 14 апреля. Журналистам НТВ, лояльным прежнему руководству (Е. Киселеву), запретили вход в редакционные помещения компании. Охрану телеканала сменили сотрудники частного охранного предприятия, нанятые новым руководством. Борис Йордан, назначенный генеральным директором НТВ, заявил, что принял дела компании. Многие журналисты НТВ написали заявления об уходе, но при этом на канал вернулись Татьяна Миткова и Леонид

288

Парфенов. *** Телекомпания НТВ продолжила работу с новым руководством. Сторонники Евгения Киселева перешли вслед за ним на канал ТВ-6, в результате чего этот канал было вынуждено покинуть всё его прежнее руководство и большинство журналистов.

Статьи из «Досье Третьякова» ВСЯ ПРАВДА О ПУТИНЕ ДЛЯ ТЕХ, КТО СЧИТАЕТ, ЧТО «МЫ ЕГО НЕ ЗНАЕМ» Редакция «НГ», и так не страдающая от недостатка материалов, сейчас буквально завалена статьями на тему «Кто вы, товарищ (господин — в случае наличия у автора некоторых симпатий к и. о.) Путин?». Ряд таких статей — в дополнение к уже опубликованным в «Независимой» — мы напечатаем в ближайшее время. Всё — не обещаю: места не хватит. Но вообще-то лично я уже устал слушать рассуждения о том, что «мы Путина не знаем». Во-первых, чаще других об этом говорят люди, которые лучше других знают Путина (политики) или уже обладают достаточной информацией, чтобы его знать (политологи). Например, могу ли я считать, что Евгений Примаков, утверждающий, что «мы» мало знаем о Путине, вполне искренен? Ведь пока Примаков был премьер-министром, Путин работал директором ФСБ. А до того Евгений Максимович контактировал с ним в качестве главы российского МИДа — оба были министрами «со звездочкой», президентскими министрами. Чего же более? Если «мы» не знаем Путина, то пусть Евгений Максимович нас просветит. Он — не знать Путина не может. Или Юрий Лужков, в воскресенье тоже заявивший во всеуслышание, что Путин — для него нечто вроде НЛО. Сам за два дня до этого чуть ли не два часа с Путиным беседовал, до того — привечал его на своей инаугурации, до того боролся с ним, как и со всей прочей кремлевской камарильей, всю осень. Не знал, с кем боролся? А еще сокровенная информация лужковских агентов (а ведь каждый крупный политик у нас имеет свою сеть агентов в Кремле, в Белом доме, даже в более укромных местах). И всё не знает? Нам, простым москвичам, мэр столицы и шеф «Отечества» должен бы рассказать всю правду о Путине, коль скоро мы, простые, сдуру и от незнания можем за него проголосовать. А Юрий Михайлович от нас ждет правды. Это какую же правду я, например, могу о Путине рассказать Лужкову или Примакову? Конечно же все наверху о Путине всё знают. Ну не всё — главное. Не знают только одного, — что, может быть, для них и есть самое главное? — как Путин поступит лично с ними после 26 марта. Это знание, конечно, дорогого стоит, но к всенародной правде о Путине оно имеет небольшое отношение. Абсурдность затянувшихся рассуждений о Путине как о некой «терра инкогнита» почувствовал даже Евгений Киселев, сам приложивший немало усилий для создания и раздувания этого мифа. Словно Беллинсгаузен и Лазарев, открывшие Антарктиду, он в воскресных «Итогах» поделился с телезрителями своими первыми впечатлениями об увиденном им где-то на горизонте кусочке белого континента. Хватит. Надоело. Если того, что говорит и делает ВВП, кому-то недостаточно, я объясняю для самых бестолковых, что такое этот ВВП и что он будет делать после 26 марта. Информации для этого более чем достаточно. Более чем. И интерпретировать ее легко. Как и о большинстве других политиков — с нашим-то опытом «краткого курса

289

ельцинизма»! Конечно, не всё, о чем сегодня говорит Путин, завтра он будет делать. Как и тот же Юрий Лужков. Стань Лужков президентом, не взялся же бы он штурмовать Перекоп и давать независимость Чечне. Но, с другой стороны, ясно, что ОРТ у Березовского отобрал бы, Доренко оттуда выгнал, поставил бы Хинштейна (то-то плакали бы старушки по Сергею Леонидовичу, как ныне по Игорю Леонидовичу Кириллову) — сделал бы, словом, сплошной ТВ-Центр. Но вернусь к Путину. Что мы о нем уже знаем? Немало. Он выходец из КГБ-ФСБ. Молод. Работоспособен. Трудился вместе с либерал-радикалами. Как политик и функционер сформировался не в советское время, даже не в перестройку — в период ельцинских реформ. Он жестче, чем мягкий генерал Бордюжа, за что и получил его место шефа Совета безопасности. Он назван Ельциным преемником — более того, Ельцин фактически в его пользу отказался от власти. Кандидатура Путина была одобрена Семьей. Он жестко, несмотря на нарастающую критику, провел операцию в Чечне. Он сказал, что террористов будет мочить даже в сортире, хотя это не эстетично и, судя по всему, есть нарушение права террористов на свободное справление нужды. Он сто раз повторил, что вопрос целостности России не обсуждается. И уже десятки раз повторил слова о своей приверженности рыночным реформам, правам человека и гражданским свободам. Кроме того, он обнародовал свою большую и весьма показательную статью. Я могу перечислять еще десятки примеров вполне определенных слов и дел Путина. Но и сказанного хватит — любой легко вспомнит остальное. Теперь — что такое Путин? Ответ главный, вбирающий в себя всё остальное: Путин — государственник, или державник. Всё иное в нем, включая знание немецкого языка, катание на горных лыжах, посещение церкви, дочек, играющих на скрипке, встреч с Михалковым-Кончаловским и Гергиевым и прочая, и прочая, — второстепенное. Что будет делать Путин после 26 марта? Он будет делать всё, что будет полезно с его точки зрения для укрепления России как государства и как нации. Всё. Этой главной цели будет подчинена вся его деятельность. Но он будет делать это «всё» не просто по собственному хотению, а: • исходя из реальных возможностей России (если чеченских террористов можно добить, то будем их добивать, а с Советом Европы, менее значимая проблема, разберемся — не в смысле «мочения» — потом); • исходя из того, что эффективно сегодня для укрепления России как государства и нации: если эффективна либеральная экономика — будет либеральная; если выяснится, что эффективнее мобилизационная, — будет мобилизационная; • исходя из реальных условий, в которых существует сегодня Россия в мире, и правил игры, принятых в этом мире: открытость границ, Интернет, глобализация, гражданские свободы, права человека, свободные СМИ и т. п. Путин знает, что железного занавеса давно нет и воссоздать его невозможно; что властного ресурса на введение диктатуры ради отложенной демократии в стране просто нет; • наконец, исходя из того простого постулата, что «правила игры» в мире создают сильные, а выполнять их заставляют слабых. Сами же сильные в случае нужды (угрозы своим интересам) эти правила нарушают. Иногда беспардонно — врубая для прикрытия пропаганду на всю мощь (Косово), иногда скрытно, иногда, что особенно модно сейчас, точечно. На сей случай (нарушения «правил игры») есть и специальное правило. Собственно, я его уже сформулировал: для того чтобы нарушать «правила игры», нужно быть сильным или (примечание первое и оно же последнее) казаться сильным. Что здесь неясного? Какая «терра инкогнита»? Может быть, вам нужны конкретные ответы на совсем уж конкретные вопросы? Можно и конкретные.

290

Попытается ли Путин освободиться от пут Семьи и олигархов? Непременно. Будет ли Путин нарушать права журналистов? Не будет. Если только это не зарубежный журналист без документов, вступающий в контакт с врагом, в результате чего солдаты армии России выглядят не как освободители (на своей территории), а как исчадия ада. Почему в этом случае Путин будет действовать так? По той простой причине, что для него целостность России есть условие сохранения России и государства в ней, есть необходимое условие для того, чтобы в этой России была свобода слова. Свобода слова без России Путину не нужна. Нужна только вместе с Россией. И по второй, еще более простой, но не менее важной причине: потому что солдаты на смерть за свободу слова не пойдут (а войны без смертей не бывает — это не Путин придумал). А пойдут они на смерть (и генералы их — даже под осуждающими взорами матерей — пошлют на возможную смерть) за Родину и за жизнь своих семей. В любой стране мира, а не только в России. Что здесь непонятного? На днях я слышал (или читал) рассуждения одного журналиста об аморальности российских властей в истории с Бабицким, что не ново. Ново было то, что этот журналист тут же дал эталонный, как ему казалось, пример обратного свойства — пример сверхгуманизма. Естественно, американский. Пример был такой: фильм Спилберга «Спасти рядового Райана», где, как известно, американцы проводят спецоперацию по спасению солдата, потому что он — единственный сын у своих родителей, американцев же. Журналист-гуманист даже не заметил, что данный пример, мало того, что сравнивает киносказку с реальной жизнью (у нас вообще «гуманисты» знают Америку только по кинофильмам), — этот пример, напротив, свидетельствует в пользу Путина или тех, кто занимался делом Бабицкого в наших реальных условиях. Они тоже спасали российских солдат для страны и для их родителей, жертвуя всем остальным. Фильм Спилберга ведь не называется «Спасти журналиста Райана». И уж тем более не «Спасти русского журналиста Райана». Я знаю, почему четыре гиганта мысли и столпа русской демократии (Чубайс, Касьянов, Кириенко, Титов) стушевались в Давосе, когда из зала прозвучал вопрос: «Что такое Путин? Чистый ли он лист и кто будет на этом листе писать?» Не потому, что они не знают, что такое Путин. Они постеснялись сказать правду. И еще им показалось, что их не поймут. А также им почудилось, что ВВП не понравится, если о нем скажут правду. Я не стесняюсь. Мне не кажется, что меня не поймут, — я знаю, что многие не захотят понять. Мне всё равно, понравится или нет ВВП то, что я написал. Две ремарки в конце. Первая. Владимир Путин — очевидно современный русский политик западного толка, то есть он ценит силу и знает, когда общественным мнением можно пренебречь, а когда нельзя. Вторая. А что бы сделали (даже в фильме Спилберга) американцы с теми, кто отрезал бы голову американскому солдату Райану? Может, тогда и сюжет фильма был бы другой? Что вам еще сказать о Владимире Путине? По-моему, вполне достаточно, чтобы каждый мог осознанно принять решение, голосовать за него или нет.

P.S. Есть еще вопрос о том, скорее перегнет (в смысле авторитаризма) ВВП палку или скорее недогнет? Интересный и важный вопрос. Но ответ — до следующего раза. Нельзя же сразу столько правды нашим несообразительным политикам. Пусть пока переварят уже сказанное.

18 февраля 2000 г.

ПОЧЕМУ «МЕДИА-МОСТ»? ВЛАСТЬ ПОКА ЕЩЕ БОРЕТСЯ С ОЛИГОПОЛИЕЙ,

291

А НЕ С НЕЗАВИСИМЫМИ СМИ

Большой и легко прогнозируемый резонанс вызвала силовая акция неизвестного числа российских спецслужб против ряда нежурналистских структур холдинга «Медиа-Мост». Все, кто должен был сказать, что это наступление на свободу слова и попытка запугать независимые (некоторые уточняли — последние независимые) СМИ, произнесли соответствующие слова. Все, кто должен был сказать, что это попытка ограничить незаконную деятельность корпоративной спецслужбы группы «Мост», дали такое объяснение. Руководители группы «Мост» и холдинга «Медиа-Мост», что также легко прогнозировалось (во всяком случае, должно было бы прогнозироваться), тут же были затребованы конгрессом США для выяснения степени угрозы свободе СМИ в России. Уверен, что степень угрозы будет признана большой, если не чрезвычайно большой. Секретариат Союза журналистов России принял заявление, характеризующее проведенную операцию «как антиконституционный акт государственного произвола с целью запугать независимые средства массовой информации» и подписанное, помимо руководителей Союза и ряда малоизвестных лиц, руководителями СМИ самого холдинга «Медиа-Мост» и ряда, как сейчас принято выражаться, аффилированных изданий. «Общая газета», сама наделившая себя миссией хранительницы и верховного арбитра моральности отечественной журналистики и по сему случаю не устающая повторять, кто чьим рупором является и кто кому принадлежит или служит, но, правда, забывающая сообщить даже своим читателям о том, каким образом и в каких объемах представлены в структурах, ее издающих, интересы Владимира Гусинского и московской мэрии, готовит свой очередной экстренный выпуск «Бабицкий-2», где, как всегда, скажет всю известную ей правду о других. В этом обилии предсказуемых и монотонных слов печально только одно: никто, включая представителей власти, не рассказал — по крайней мере до сих пор — об истинных причинах произошедшего. А без знания причин трудно оценить, угрожает ли что-либо свободе слова и печати в России или нет. Без этого знания (игнорируемого намеренно или по недомыслию — не важно) все слова, произнесенные или написанные в последние дни, являются не более чем пропагандой людей посвященных или эмоциями профанов. Но в любом случае — не правдой. А это не на пользу нашей общественности, да и нашим политикам, которые что-то больно робки стали в последнее время в словах, прекрасно всё понимая (в большинстве своем) на деле. Это одна причина, по которой я пишу эту статью вослед уже прошедшим комментариям (правда, в момент акции меня не было в Москве). Есть и вторая, по-своему не менее существенная. Месяца два-три назад в одной публичной дискуссии, в которой участвовал и Евгений Киселев, я в ответ на вопрос, что будет для меня показателем наступления реальной, а не мифической угрозы свободе СМИ в России, сказал: в силу сложившихся в настоящий момент обстоятельств таким показателем для меня будут опять же реальные, а не мифические репрессии против НТВ. Я и сейчас остаюсь при этом убеждении. Более того, я считаю, что репрессии против собственно НТВ и других СМИ «Медиа-Моста», что бы они ни писали и ни говорили, будут, если такое случится, не только преступлением, но и ошибкой власти. Такие репрессии не являются ни необходимыми, ни неизбежными в системе управляемой демократии, очевидно наступившей в России, и не только не помогают, а, напротив, вредят реальному укреплению реальной государственной власти в стране. Однако проведенная против «Медиа-Моста» силовая акция не является началом таких репрессий, хотя по ряду внешних признаков опасно (но для самой власти) балансирует у этой грани. Так что тревогу бить рано. Чем же тогда эта акция является?

УДАР ПО ОЛИГОПОЛИИ ГУСИНСКОГО Да, целью акции устрашения (это определение верно) является не НТВ или даже сам холдинг «Медиа-Мост», а вся олигополия Владимира Гусинского. Термин «олигополия» применительно к современной России, насколько мне известно, ввел в нашу политологию Андраник Мигранян. Он много раз утверждал, что одной из главнейших проблем России сегодня является отсутствие

292

субъекта власти, а точнее говоря — наличие многих субъектов, оспаривающих прежде всего у Центра, у Кремля, власть в стране. Такими главными оппонирующими или прямо оппозиционными Кремлю, президенту — легитимному носителю власти субъектами являются, с одной стороны, губернаторы и президенты республик в составе РФ, а с другой — олигополии, то есть возглавляемые так называемыми олигархами финансовопромышленные группировки, которые, однако, не ограничивают свою деятельность сферой бизнеса, а пытаются активнейшим образом заниматься политикой в самом широком смысле этого слова. Политикой, то есть борьбой за власть. Политикой, то есть влиянием на общественное мнение. Политикой, то есть борьбой с неугодными им политиками и государственными структурами. Мощная бизнес-группа — это всего лишь субъект экономической жизни и лоббирования своих бизнес-интересов в госструктурах. Олигополия — это государство в государстве, это структура, направленная на подчинение власти в России своим интересам. Именно поэтому в олигополию входят не только предприятия и банки, но и весь набор СМИ (в первую очередь телевидение), аналитические службы, занимающиеся политическими, а не бизнес-проектами, собственные вооруженные спецслужбы (охрана, разведка, в том числе и политическая, иногда — группы по осуществлению репрессий против оппонентов и соперников). Бизнес-группа хочет получать максимальную прибыль и обеспечить себе победу в конкурентной борьбе. Олигополия борется за власть, в том числе — власть государственную. Все российские олигархи создали в той или иной степени развитые и развернутые олигополии. Все участвуют в конкурентной борьбе на политическом поле. Все пытаются проводить своих кандидатов в депутаты, губернаторы и даже в президенты. Вся разница в том, что одни олигополии (1) отошли от прямого участия в политической борьбе, свернув соответствующие структуры; (2) ограничиваются политической борьбой только в рамках легальных избирательных кампаний; (3) не привлекают к борьбе на российском политическом поле своих зарубежных контрагентов; (4) не оспаривают цели и содержание главных направлений внешней и внутренней политики Кремля. А другие — этого не делают. Более того — делают прямо противоположное. Справедливо или несправедливо, но Кремль относит империю Владимира Гусинского к олигополиям второго типа. И главный показатель здесь конечно же позиция по Чечне — болевой точке нынешней политики Кремля. А также методы борьбы против тех или иных государственных структур и отдельных чиновников. Если отдельный журналист одной отдельно взятой газеты, засунув диктофон под рубашку, записывает при случае секретные разговоры министра внутренних дел, то это называется расследовательская журналистика. Но если то же самое делается с помощью службы безопасности, которой по определению нет и не должно быть в газете, некоего медиахолдинга, то это уже разведка, а не журналистика. Если группа журналистов одного телеканала ведет расследование предполагаемого участия российских спецслужб в организации взрывов в Москве, опрашивая свидетелей и сотрудников спецслужб, то это опасная, но журналистика. Если тем же самым занимается собственная разведслужба олигополии, реализуя потом добытую информацию через свои же СМИ, то государство не может не относиться к этому как к антигосударственной деятельности. Причем даже в том случае, когда министр внутренних дел заслуживает немедленного увольнения, а государственная спецслужба действительно организовала взрывы. Я не утверждаю, что структуры, входящие в «Медиа-Мост», этим занимались. Я утверждаю, что именно в этом, судя по всему, их подозревает власть, считая дальнейшую деятельность такой олигополии угрозой государству. Исходя из сказанного, ясно, что акция устрашения против «Медиа-Моста» была проведена не для затыкания рта журналистам НТВ или газеты «Сегодня», а имела одну из следующих целей (или все в какой-то комбинации): • принуждение руководства группы «Мост» к отказу от деятельности, прямо направленной, по мнению

293

власти, против отдельных государственных структур, госчиновников и государственной политики вообще; • принуждение к отделению медиаимперии «Моста» от других составляющих этой империи; • принуждение Владимира Гусинского к выезду из России, с тем чтобы вывести его из состава активных участников игры на российском политическом поле; • принуждение Гусинского к отказу от контрольных пакетов акций СМИ, входящих в его олигополию, дабы информация, получаемая Гусинским, не транслировалась на всю страну его СМИ, сохраняющими для многих репутацию независимых. Конечно же именно это является целями и мотивами поведения федеральных структур, задействованных в акциях против «Медиа-Моста». И в этом есть логика. По определению политическая борьба в демократическом государстве разрешается как: • легальное участие в выборах, в том числе и путем поддержки, включая медийную, тех или иных легальных партий или кандидатов; • деятельность легальных СМИ, что предполагает и журналистские расследования; • персональную политическую и лоббистскую деятельность. Всё остальное воспринимается в любом государстве, в том числе и демократическом, как политическая деятельность либо нелегальная, либо антигосударственная, то есть и в том, и в другом случае незаконная. Другое дело, есть ли для такой оценки в каждом конкретном случае основания и доказательства.

ЧЕМ ВСЁ КОНЧИТСЯ? Победить государство нельзя. Точнее говоря, можно, но лишь свергнув власть в этом государстве или захватив ее персонально. Любая олигополия слабее государства — поэтому она должна проиграть. Это относится и к олигополии Гусинского. Путин — не ставленник этой олигополии, следовательно, не собирается ей подчиняться. Однако олигополия может собрать и вынести на суд общественности через свои СМИ убийственный компромат на высших чиновников государства. Тогда она победит в глазах общественного мнения, а потому станет — в условиях демократии — неприкасаемой. Но «мелочи» здесь не подойдут. Единственное, на чем в данном случае может победить олигополия Гусинского, — это если она предоставит публике доказательства причастности ФСБ к взрывам домов в Москве и Волгодонске. Если такая информация у этой олигополии есть и если эта информация реальна (или, по крайней мере, убедительна), то окажется, что, во-первых, эта олигополия сражалась не за свой, а за общенациональный интерес; вовторых, что она честнее власти в главном, а не в деталях. И в этом случае победа олигополии не гарантирована, но, по крайней мере, у нее есть шанс не проиграть вовсе и добиться конкретных кадровых изменений. И, безусловно, выглядеть в глазах всего мира как сила, противостоящая злу. Вывод: либо олигополия представляет общественности доказательства причастности российских спецслужб к взрывам в Москве и Волгодонске, либо она проигрывает. Борьба, таким образом, идет на выживание олигополии Владимира Гусинского в целом, а отнюдь не входящих в нее СМИ. И не в СМИ сейчас дело — этого нельзя не понимать, особенно журналистам и политикам. Хотя именно через СМИ холдинга «Медиа-Мост» демонстрируется для широкой общественности «непримиримость» данной олигополии. Отдельно взятые СМИ могут выступать против «войны в Чечне». И могут даже страдать за свою позицию — хотя до сих пор никто, в общем-то, не пострадал. Даже действующая на российском политическом поле американская радиостанция «Свобода». Но позволить олигополии выступать против политики государства в таком вопросе ни одно

294

государство не может. Ибо олигополия — это не группа людей, а готовая к взятию власти структура. Нечто большее, чем даже партия. Конфликт должен быть разрешен. Иначе будет разрушено само государство. А СМИ могут и остаться. Особенно если будут отделены от олигополии.

СИНХРОННОСТЬ Конечно же не случайно, что за акцией против «Медиа-Моста» последовало обнародование указа Путина об образовании семи федеральных округов — это уже начало борьбы с олигополиями губернаторов, в которые (олигополии) также входят и деньги, и политические структуры, и СМИ, и спецслужбы (прежде всего — местные УВД). Это доказывает, что Путин взялся за дело серьезно. Речь идет о власти в стране, а не о свободе СМИ, например, региональных, которые и так несвободны.

ВОПРОСЫ НАПОСЛЕДОК Почему «Медиа-Мост», почему Гусинский? Видимо, потому, что Кремль ощутил, что даже после конституирования новой власти эта олигополия продолжает с ней бороться. Видимо, и потому, что надо было с кого-то начать, чтобы показать другим олигополиям: ваше время кончилось. Начинайте отделять политику от бизнеса и ликвидируйте все нелегальные рычаги своего влияния на политику. Видимо, потому, что остальные олигополии не оспаривают законность новой власти и ее действий в стратегических, по мнению власти, направлениях (политика на Северном Кавказе). Есть ли угроза для журналистов СМИ, входящих в холдинг «Медиа-Мост»? Сейчас нет, ибо акция направлена не против них. Но они поставлены перед выбором: либо они будут служить своей олигополии, если она не смирится, либо нет. Вопрос в том, осознают ли журналисты данной олигополии этот выбор и уверены ли они в правоте своей олигополии?

16 мая 2000 г.

«ПУТИН — СЛАБЫЙ ПРЕЗИДЕНТ» ОБ ЭТОЙ МИФОЛОГЕМЕ (ИЛИ ПРАВДЕ?) И ЕЩЕ ОБ НТВ (НЕМНОГО ЛИЧНОЕ, НО БОЛЬШЕ ОБЩЕСТВЕННОЕ) Новейшая политическая мифологема, которую неминуемо предстоит либо подтвердить, либо опровергнуть своими действиями Путину, предельно ясна: Путин — слабый президент и слабый человек. Цели использования этой мифологемы тоже ясны: • во-первых, доказать, что он управляем Семьей и, следовательно, несамостоятелен; • во-вторых, заставить его, пытаясь доказать обратное, делать не то, что он делает, а также вынудить, демонстрируя силу, совершить какую-нибудь грубую ошибку; • в-третьих, уязвить человеческое самолюбие Путина и тем самым деморализовать его; • в-четвертых, подорвать веру в «сильного Путина», а следовательно, и поддержку его у населения. Надо признать, что доказательная база тех, кто и открыто (на публику), и в аппаратных коридорах рекламирует эту мифологему, основательна (по крайней мере, внешне). Вот лишь ряд основных аргументов из этой базы: • Путин не решился заменить Касьянова, «человека Семьи», на определенном для него Семьей посту главы правительства;

295

• Путин не решится на радикальное обновление правительства, опять же из-за того, что предыдущий состав «утвержден Семьей»; • Путин не решается спорить с генералами, которые не позволяют ему начать мирные переговоры с Масхадовым; • Путин зависит от ФСБ, а потому всюду расставляет выходцев из этой спецслужбы, они же заставляют его вести наступление на независимые СМИ; • Путин не борется с олигархами, потому что они «члены Семьи», а только с Гусинским, потому что он «не член Семьи»; • Путин отстраняется от разрешения экономических споров (например, алюминиевой сделки), потому что и зависит от олигархов, и боится их; • Путин запутался в Чечне, и теперь, когда его «надежды на быструю победу» не оправдались, он вообще не знает, что там делать. Это далеко не всё. На подходе, например, обвинение в зависимости от русских националистов и, следовательно, в антисемитизме. Эй, вы, там, в Кремле, готовы к этому? Я не буду сейчас разбирать истинную основательность каждого из этих утверждений. Просто признаю, что список внушителен, выглядит убедительно, следовательно — ведет к доказательству того, чту противники Путина стараются доказать и в чем некоторые его сторонники опасаются убедиться на собственном опыте. Признаю также, что некоторые из этих утверждений очень похожи на правду. Так или иначе — одной из главных задач Путина и его команды сегодня является опровергнуть этот миф, если это миф, и максимально быстро изменить эту правду, если это правда. Слабый президент — плохо вообще. Президент, кажущийся слабым, — плохо в квадрате, даже если он на самом деле силен. Кажущихся слабыми не уважают, третируют, высмеивают. Эта кампания против Путина явно начата частью элиты. Когда она произведет соответствующий эффект на население, будет поздно. Но и силу надо демонстрировать с умом. Если она проявится в радикальном обновлении кабинета и администрации президента, пусть даже порой вопреки человеческим обязательствам и профессиональным достоинствам некоторых из тех, кого придется отправлять в отставку (не меняя их, разумеется, на менее профессиональных людей), это правильно и необходимо. Если демонстрация силы проявляется в тех шагах, которые автоматически и легко трактуются как наступление на демократию, свободу слова или как ущемление прав «нелюбимых», «не своих», в пользу «любимых», «своих», здесь надо тщательнейшим образом взвешивать, на какой шаг и когда нужно идти, с каким подождать, а от какого и просто отказаться. Пример у всех на глазах. Акция устрашения, направленная конкретно против империи-олигополии Гусинского и в назидание другим функционерам и СМИ этой империи, была тут же притворно трансформирована в акцию устрашения «независимых СМИ». А многие и искренне в это поверили. А уж о том, как успешно раскручивает «Медиа-Мост» эту акцию во благо себе — и говорить не приходится. Обыгрывает Кремль на каждом повороте. Обыгрывает — и обыграет окончательно, вплоть до того, что Клинтон во время визита в Москву поставит этот вопрос перед Путиным. Путину надо бы уволить разработчиков этой операции, ибо в таком эффекте виноваты они, а Гусинский лишь использует их ошибки. А вот если это действительно «акция устрашения свободных СМИ» — то это глупость, преступление и ошибка одновременно. Лично я пока так не считаю, хотя и исключить возможности этого не могу. Не считаю пока так я по многим причинам, а дополнительно уверился в этом после своего участия в программе «Глас народа» Евгения Киселева, вышедшей в эфир во вторник вечером. Думаю, многие читатели «НГ» эту передачу видели. Несколько замечаний должен об этой передаче сделать. О чем, кстати, предупредил Евгения Киселева после ее

296

окончания, сказав ему, что так вести передачу нечестно. Не сказал об этом в эфире вот почему: во второй, завершающей части программы, после рекламной паузы, Евгений Киселев умудрился ни разу не дать мне слова, хотя именно НТВ пригласило меня на эту передачу в качестве одного из двух главных участников, о чем сам ведущий сказал в ее начале и что подтверждается традиционной для «Гласа народа» рассадкой приглашенных в студии. Ожидаемый упрек «после драки кулаками не машут» я отметаю. Киселев, будучи хозяином передачи, вел ее как хотел и в ту сторону, в которую намеревался. В этом у меня сомнения не было и до ее начала. Нет и претензий. В конце концов, каждый имеет право на защиту своих интересов, да еще на своей площадке, всеми разрешенными и даже некоторыми не вполне разрешенными методами. Но есть пределы «неразрешенного». Киселев, зная меня, предполагал, что я не буду перебивать других. Но я, тоже давно зная Евгения Киселева лично, все-таки не мог предполагать, что он воспользуется знанием меня, чтобы не дать мне сказать ни слова в течение всех последних 20 минут 45-минутной передачи. Сразу после нее один мой знакомый, телевизионщик, позвонил мне и спросил: «Это что, был не прямой эфир? Они тебя в конце вырезали?» Нет, не вырезали. Я не собираюсь сейчас доспоривать с некоторыми участниками передачи и с самим Евгением Киселевым. Я хочу лишь акцентировать внимание на основных методах ведения этой передачи, не останавливаясь на сомнительных во всех смыслах трюках ведущего — типа неожиданного утверждения в начале, что я приглашен в эфир вместо представителей спецслужб, которые «совершили налет» на «Медиа-Мост», или, мягко выражаясь, поразительно пошлой его реплики в конце: «Не заводите глаза, Виталий Товиевич». А основные методы следующие <...>: • я объясняю, по какой, на мой взгляд, логике действовали инициаторы акции, — мои слова тут же трактуют как оправдание этой акции; • я говорю, что считал бы реальные, а не мифические репрессии против НТВ показателем наступления на свободу слова в России, но пока вижу лишь атаку на олигополию Гусинского и на него лично, — мои слова тут же переворачивают как одобрение «репрессий» против СМИ, входящих в данную олигополию, хотя сам факт выхода в свет вторничного «Гласа народа» доказывает отсутствие каких-либо репрессий; • я объясняю, почему, на мой взгляд, целью акции Кремль выбрал Гусинского, — мое объяснение трансформируют в поддержку судов над Бухариным и Зиновьевым. Словом, прием распространенный: если не можешь добиться от собеседника того, что тебе нужно, то даешь выгодным тебе участникам разговора извратить его мысли и слова, а ему самому, дабы он не смог возразить, просто не предоставляешь возможности выступить. Это такая цензура — без ножниц, цензура утонченная. Киселев слишком опытный телеведущий, чтобы не суметь, как он мне сказал после передачи, дать мне слово в последней двадцатиминутке. Все-таки средства не только оправдывают цели, но и объясняют их, разоблачают. Если меня, никак не причастного к «налету», не оправдывавшего его, более того — утверждавшего, что сохранение профессиональной свободы НТВ (но не империи Гусинского или любой другой империи-олигополии, включая и олигополию Березовского) есть условие сохранения демократии, даже управляемой, пытаются тут же представить сторонником свертывания свободы СМИ, а чтобы аудитория, не дай бог, не разуверилась в этом, не дают возможности (внимательно следя за моим поведением, даже за движением моих глаз) отреагировать на финальный раунд довольно однообразной по позициям дискуссии, то именно это и называется несвобода, неплюрализм, недемократичность поведения. Вот что я имел в виду, когда после эфира сказал Евгению Киселеву, уже не ограниченный его «ведением дискуссии»: «А все-таки это нечестно». Нет, в «НГ» мы себе такого не позволяем, хотя «НГ» и входит в олигополию Березовского. Ни один журналист не посмел бы у меня не дать слово оппоненту, да еще приглашенному редакцией. И если НТВ в лице своего Главного Журналиста и одного из своих Главных Руководителей не стесняется

297

демонстрировать это публично, то у меня возникает вопрос: а что же «Медиа-Мост» или группа «Мост» вообще не стесняется делать непублично? Евгений Киселев упорно делал вид, что не понял содержания моей вторничной статьи, на которую многократно ссылался. Может быть, действительно не понял. Может, я невнятно ее написал. Тогда напишу совсем уж внятно. Все гадали, с кого из олигархов Путин начнет после своей инаугурации? И все мечтали, чтобы не с его олигарха. А некоторые подсказывали, НТВ в том числе: надо начать с Березовского. Но Путин начал с Гусинского. Обидно, я понимаю. Хотелось, чтобы с Березовского. И на нем же закончил. Это бы и случилось. Если бы президентом стал Примаков или Лужков. Что поделать, если не случилось. Сочувствую Владимиру Александровичу, но при чем здесь свобода независимых СМИ? А если бы спецслужбы (даже при Примакове или Лужкове, да и при том же Путине) разгромили офис не Гусинского, а Березовского, сказали бы журналисты НТВ, что это угроза свободе слова в стране и независимости «Независимой газеты»? Нет, не сказали бы. Собственно, все сравнения уже проведены жизнью. Когда заводили уголовное дело на Березовского, обыскивали его фирмы, включая и службу безопасности, работавшую с «Сибнефтью», «НГ» ни разу не написала, что это угроза свободе слова в России вообще или хотя бы попытка заткнуть рот «НГ». Ни разу. И не только потому, что идеологическая дисциплина в медиаимперии Березовского ниже, чем в медиаимперии Гусинского. Мы не писали этого потому, что это не было бы правдой. А НТВ — по другой причине. Гусинскому не повезло. Лично я ему не желаю зла, а желаю вывернуться, что, кстати, он пока удачно делает. Тем более я желаю профессиональной свободы и независимости НТВ, а также того, чтобы именно НТВ, «Эхо Москвы», газета «Сегодня», журнал «Итоги» вышли из последних передряг без всяких потерь. Но защищать олигополию Гусинского я не намерен. Ибо считаю, что олигополия Гусинского (но не НТВ), как и Карфаген, должна быть разрушена. Так же, как и олигополия Березовского. Как все олигополии в России. Пусть кто-нибудь из руководства НТВ скажет то же самое в эфире. Можно в обратном порядке. <...> 18 мая 2000 г.

«ДЕЛО ГУСИНСКОГО» ПРОТИВ «ДЕЛА ПУТИНА» ВТОРОЕ ОТКРЫЛОСЬ ВСЛЕД ЗА ПЕРВЫМ — ИСХОД НЕЯСЕН Арест Владимира Гусинского поставил много вопросов. В часы, прошедшие с момента ареста, ответы на них выстреливаются разными людьми безостановочно и чаще всего безапелляционно. Лейтмотив большинства тех ответов, которые звучат громко, однозначен: власть во всем не права, Гусинский прав во всем. Тот, кто осмеливается сказать противоположное (таких я пока почти не слышал) или даже просто пытается употребить хотя бы слова «возможно», «надо разобраться», подвергается остракизму либо осмеивается. В лучшем случае как глупец. В худшем (и более распространенном) как пособник спецслужб, гонитель свободы печати и вообще едва ли не один из виновников того, что Владимир Гусинский оказался за решеткой. Типичная ситуация, когда возможны только две расшифровки произошедших событий и вызванных ими комментариев и оценок: либо мифом является невинность Гусинского, либо, напротив, полностью сфабрикованным и незаконным (то есть мифом же) является «дело Гусинского». Какие бы нюансы в данном столкновении этих двух мифов, или двух правд, или одной правды и одного мифа,

298

или двух полуправд и двух полумифов не имелись в реальности, в массовом сознании в конечном итоге останется только что-то одно из двух: (1) Гусинский прав — власть нет; или (2) власть права — Гусинский нет. Правда (если даже это неправда) останется за тем, кто победит в борьбе юридической, политической и пропагандистской. Победителей не судят — это как раз случай «дела Гусинского». И «дела Путина», возникшего одномоментно. Случай беспрецедентный для истории России последнего десятилетия. Беспрецедентный по всем параметрам. Ибо даже в сходном по громкости деле о «коррупции в Кремле» во всех его ответвлениях, с не менее громкими фигурантами арестован никто не был. Самая модная формула, звучащая из уст тех, кто не имеет непосредственного отношения к группе «Мост», или холдингу «Медиа-Мост», или лично к Владимиру Гусинскому, следующая: я Гусинского не люблю (вариант: меня Гусинский не любит), но истина мне дороже... и далее — минимум аргументов и максимум утверждений. Если сотрудникам (некоторым) «Медиа-Моста» простительны понятные в данной ситуации однобокость и даже — в зависимости от темперамента и иных психофизических качеств — либо истеричность, либо агрессивность, либо катастрофичность, либо приписывание всех доблестей свободной прессы исключительно своим СМИ, а страха — тем, кто не вышел на два митинга на Пушкинскую площадь и не вложил свой логотип (но не слова или мысли) в очередной внеочередной номер «Общей газеты», то от тех, кто по профессиональному или политическому статусу в данном случае мог бы прояснить публике, да и самим себе суть происходящего, хотелось бы услышать нечто более внятное, чем заклинания. В конце концов — это их общественная миссия. Я не буду ни клясться в любви к Владимиру Гусинскому, ни тем более присягать на ненависть к нему. Именно потому, что сегодня и то и другое мешает (хотя бы внешне) объективности. О любви и ненависти как-нибудь потом — когда Владимир Александрович будет на свободе. Собственно, этого я ему сегодня больше всего и желаю. А именно: не только как можно быстрее покинуть следственный изолятор (в просторечии — тюрьму), но и доказать полную свою невиновность. А его коллегам, сотрудникам и подчиненным по «Медиа-Мосту» — не потерять за эти дни самообладания, а в последующие — права говорить и писать то, что они сами думают. Теперь же все-таки попробуем проанализировать суть происходящего. С разных сторон, если не удастся со всех. Но, во всяком случае, — не с одной.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ (БОРЬБЫ) Мне уже приходилось утверждать (вызвав соответствующую негативную реакцию в соответствующих узких кругах), что история борьбы (а в некоторых стадиях, пожалуй, уже и войны) империи Гусинского, которую я называл олигополией (одной из), и Кремля не есть история репрессий авторитарной власти против группы изданий, противостоящих этой власти исключительно силой свободного слова, причем репрессий, имеющих целью запугать или заставить замолчать свободные СМИ вообще. Тем более что по этой схеме, пропагандируемой самими СМИ Гусинского и Лужкова, и свободной-то прессы в России уже не осталось, если исключить: (1) сами СМИ группы «Мост»; (2) московские городские СМИ (ТВЦ, «МК» и ряд других). Нет, это история борьбы (переходящей в войну) кремлевской олигархической группировки с олигархической группировкой «Мост». И к той, и к другой группировке примыкали и иные, но от всех них кремлевская отличалась тем, что она во многом совпадала с собственно верхней частью государственного аппарата, имевшего, по крайней мере, внешние признаки легитимной государственной власти. В этой истории есть несколько этапов, когда и цели борьбы были существенно разными, и объекты, вокруг которых велась борьба, менялись. Хотя суть противостояния оставалась неизменной. Вообще-то всё началось с отставки Черномырдина и особенно Кириенко, но ряд ранних этапов мы пропустим. Весна—лето 1999 года. Борьба за и против выдвижения на главную роль в государстве при царствующем, но не правящем Ельцине тандема Примаков—Лужков с постепенным вытеснением Примакова Лужковым. Внешне борьба

299

развивалась в основном вокруг импичмента Ельцину и фигуры Скуратова. Кремль с союзниками выиграл — «Мост» проиграл. Осень 1999 года. Борьба за победу на парламентских выборах блоков, выдвинутых двумя конкурирующими группировками: с одной стороны — блока Примакова-Лужкова ОВР и правой ему альтернативы «Яблока», с другой — блока «Единство» и правой ему альтернативы СПС. Это была жесткая и во многом нечестная борьба, но внешне легальная, ибо велась она в ходе избирательной кампании. Параллельно шла другая борьба: по поводу действий федеральных войск в Чечне. И начиналась третья — вокруг фигуры Путина, человека, выбранного Кремлем на роль нового президента (с легитимизацией его в этом качестве через выборы). При этом важно, что Путин, будучи (в реальности) уже кандидатом в президенты, фактически был и и. о. главнокомандующего российскими Вооруженными силами, то есть нес всю ответственность за действия в Чечне. Но если борьба с кандидатом в президенты позволительна, то борьба с главнокомандующим в ходе войны рассматривается властью как борьба антигосударственная. И этот этап борьбы Кремль выиграл по всем трем направлениям — на думских выборах, в продвижении своего кандидата на президентских выборах, в Чечне. «Мост» проиграл, но в случае с Чечней существенно испортил позитивный для власти фон побед федеральных сил на этой территории. Январь—март 2000 года. Борьба по поводу президентских выборов не получилась, ибо поражение всех трех основных кандидатов от противостоящей Кремлю группировки «Моста» на парламентских выборах не оставило им шансов на победу 26 марта. Однако борьба вокруг хода чеченской кампании продолжается (особенно отчетливо — в случае с «делом Бабицкого»). К этому добавляется борьба вокруг «коррупции в Кремле», развернутая еще в 1999 году, а также крайне обидная для Путина лично тема «ставленник Семьи». Всё это не несло угрозы победе Путина на выборах, но существенно и опасно подрывало возможность желаемой победы в первом туре. И этот этап борьбы кремлевская группировка выиграла, а группировка Гусинского проиграла. Этим легальная борьба за власть закончилась вроде бы полной победой Кремля. В этой борьбе тем не менее Кремль отфиксировал два существенных для него (особенно для некоторых новых его обитателей) момента. Первый: суммарно СМИ «Медиа-Моста» выступали против политики государства в Чечне. Второй: критика всех действий Кремля, Путина, его команды, особенно в той части, которая досталась ему в наследство от Ельцина, как правило, совпадала с аналогичной критикой, исходящей из западных столиц. Сложилось впечатление (по мнению некоторых, ложное), что действия «Медиа-Моста» синхронизированы и даже скоординированы с рядом зарубежных официальных и неофициальных структур. Апрель 2000 года. Кремль и Путин начинают формировать новую политику, команду и идеологию своих действий. По всем этим пунктам «Медиа-Мост» пытается пропагандистски навязать Путину свои правила игры. Он требует, чтобы Путин: (1) освободил Кремль от «ставленников и членов Семьи»; (2) разоблачил «коррупцию Семьи»; (3) ограничил приход во властные структуры «людей из ФСБ»; (4) не проводил «жесткую линию» по отношению к Западу; (5) приостановил боевые действия в Чечне. Опять же реально или ложно, но Кремль ощущал, что холдинг «Медиа-Мост» и лично Владимир Гусинский, проиграв в разрешенной правилами предвыборной борьбе, не прекратил свои действия как субъект российской политики, то есть ведет себя как то, что я называю олигополией — группой, оспаривающей само право на власть у центральной власти. Вообще-то говоря, все средства массовой информации России писали о том же самом, что и СМИ «Моста», в разной концентрации, в разном наборе. Но никто из них не требовал как бы постоянного отчета власти перед собой, не тыкал Кремлю в нос тем, что понравится, а что не понравится Западу. Кроме того, СМИ «Медиа-Моста» постоянно либо обвиняли, либо подозревали публично Кремль в попытке зажима свободы слова — когда к этому были хоть малейшие поводы и даже когда их не было.

300

Подспудно развивалось недовольство слишком активной деятельностью Владимира Гусинского как председателя Русского еврейского конгресса и вице-президента Всемирного еврейского конгресса, что давало действиям «МедиаМоста» дополнительное политическое прикрытие международного масштаба. «Медиа-Мост» таким образом как бы выходил из-под юрисдикции России, продолжая оставаться одним из субъектов ее политики. Такая история борьбы, или, если хотите, холодной войны, «Медиа-Моста» с Кремлем — если я даже описываю ее только и исключительно так, как она виделась из-за кремлевских стен, — неминуемо должна была привести к горячей развязке. Экономические, закулисные и иные попытки урезонить «Медиа-Мост» не давали эффекта. Тем более что все они с помощью СМИ этого холдинга моментально интерпретировались как наступление на демократию и свободу слова, а это постоянно портило международный имидж России вообще, новой команды Кремля и нового президента в частности. Хотя по большому счету (да и по небольшому) никаких ограничений свободы слова или свободы печати Кремль не вводил ни вообще, ни конкретно по отношению к СМИ «Медиа-Моста». Словом, с некоторых пор Кремль стал реально воспринимать Владимира Гусинского и весь его холдинг не только как субъект политики, что в принципе недопустимо для бизнес-группы, не только как образец нелояльности, что вообще-то допустимо (но не в сочетании с первым), но и как субъект оппозиционной и даже антигосударственной политики. Диагноз был поставлен. Терапевтические методы решения не помогли. Перешли к хирургическим.

ГОРЯЧАЯ СТАДИЯ (МАЙ—ИЮНЬ) В мае была проведена силовая акция против ряда немедийных структур «Медиа-Моста». То ли неряшливо спланированная, то ли намеренно грубо осуществленная. «Медиа-Мост» ответил защитной волной пропаганды (допустимо), судебными исками (допустимо). Но этим он не ограничился. «Медиа-Мост» крайне оперативно, продемонстрировав силу своих международных связей, обратился за защитой «от российской власти» не в международные журналистские организации, не в международные суды, юрисдикцию которых Россия признаёт, а в комиссию американского Конгресса — то есть к властям другой страны. Причем страны, от которой Россия кое в чем продолжает зависеть (как и почти все остальные в сегодняшнем мире). Более того, случайно или намеренно, но медиахолдинг, не только проявляющий оппозиционность к Кремлю и лично президенту Путину, жаловавшийся на Кремль и Путина в американский Конгресс, то есть парламент чужой страны, получил и демонстративную поддержку главы исполнительной власти этой страны: президент Клинтон посетил радиостанцию, входящую в этот холдинг, в ходе своего визита в Москву, обсуждая там, хоть и в обтекаемой с его стороны форме, «проблему» свободы слова в России. И еще более того — одновременно госсекретарь США Мадлен Олбрайт посетила в Москве же, то есть в ходе визита президента США к президенту России, «Свободу» — уже откровенно (в сравнении с «Эхом Москвы», радиостанцией очень плюралистичной) антипутинскую и антикремлевскую радиостанцию. Это был еще более демонстративный демарш. Кремль не мог воспринять это как всего лишь поддержку свободы слова — на сей случай хватило бы и клинтоновского визита на «Эхо Москвы». Кремль воспринял это как пощечину. Следующий раунд борьбы, с обеих сторон перешедшей в открытую войну, стал неизбежен. Тринадцатого июня — с арестом Владимира Гусинского — этот раунд начался. Может ли проиграть его Кремль? Может: если не предъявит убедительнейших доказательств вины Гусинского. Что за этим поражением должно последовать? Как минимум Путин должен будет отправить в отставку всех причастных к аресту Гусинского лиц. Какие бы посты они ни занимали. Это уже много. Кремль должен будет извиниться. И это еще не самое страшное. Кремль должен будет публично признать свое поражение. И с этим Путин поедет на Окинаву. Пред светлые очи «Большой семерки». Кремль не может допустить этого.

301

И он, Кремль, прав, что не хочет и не может этого допустить. Вопрос в том, есть ли у Генпрокуратуры законные методы и доброкачественные улики, чтобы этого не допустить. Не знаю, разумеется.

ПОСАДИТЬ ОЛИГАРХА Посадить олигарха — это было почти всеобщей мечтой. Зачем? А затем, чтобы показать, что в стране началась борьба с коррупцией. От Путина очень многие ждали осуществления этой мечты. А многие — фактически требовали этого. А некоторые — прямо указывали, какого олигарха надо посадить. Тем, кто желал, требовал и указывал, казалось (не всем, но большинству), что это так легко. И так полезнооздоровительно. Особенно если сделать правильный выбор. Посадить олигарха (в смысле: арестовать его) легко — как почти любого человека. Но дальше начинается самое сложное. Чем больше сидит в тюрьме просто человек, тем больше о нем забывают. Чем дольше сидит олигарх, тем больше проблем у тех, кто его посадил (или косвенно дал согласие на это). Олигарха не забывают, тем более, когда у него есть СМИ, которыми он прямо владеет. Тем более если этот олигарх — известнейшая фигура, влиятельнейший российский политик (по факту), руководитель одной из самых влиятельных в мире международных организаций. Конечно, это дело политическое, а не уголовное. Если даже основа его, реальная или сфабрикованная — не важно, чисто уголовная. Нельзя заткнуть рот СМИ «Медиа-Моста» — докажешь искомое: что ты против свободы слова. Кроме того, это бесполезно. Об олигархе не забудут другие российские СМИ и будут задавать те же вопросы, на авторство которых монопольно претендует «Медиа-Мост». А Конгрессу США или Международному еврейскому конгрессу вообще рот не заткнешь. <...> Наконец, есть такая корпорация — олигархи. Это они в обычной политике и в обычном бизнесе конкуренты друг другу, порой жесткие и жестокие. Но тогда, когда их затрагивают «как класс» и столь грубо, — это будет единая когорта. Если и был расчет, что большинство журналистов не поддержат протесты СМИ «Медиа-Моста» по событиям 11 мая, то только потому, что эти события действительно реально не затрагивали ни НТВ, ни газету «Сегодня», ни «Эхо Москвы». Если бы затронули — на улицы вышла бы вся журналистская Москва. Не мог же Кремль поверить в конъюнктурные и неприличные репризы некоторых митингующих о том, что остальных объял страх. За холдинг «Медиа-Мост» я на митинг не пойду, а за «Эхо Москвы» и за право НТВ говорить то, что оно говорит, — пойду. Не мог Кремль поверить и в то, что олигархи смирятся с арестом Гусинского просто потому, что СМИ «МедиаМоста» чаще других намекали на то, кого бы на самом деле нужно арестовать. Нормальная, естественная корпоративная этика, инстинкт самосохранения, наконец. Их никто отменить не может. Поведение и политику Гусинского не одобряли многие олигархи. Но арестовывать Гусинского можно было только тогда, когда и если всем открыто и моментально предъявляются бесспорные (бесспорные в квадрате) доказательства его вины. Если те, кто принимал решение об аресте, не понимают этого, мне неясно, что вообще они понимают в политике, в управлении страной в условиях даже нашей незрелой демократии. Конечно, это не значит, что завтра, если серьезнейших доказательств вины Гусинского не будет предъявлено, в России случится народный бунт или государственный переворот. Но это значит, что в России люди опять станут равнодушны и к судьбе самой страны, и к идее укрепления государственной власти. А настоящая крепость государственной власти всегда зиждется на неравнодушии к ней людей. Но, естественно, не на неравнодушии страха. Кроме того, Кремль сплотил своих врагов. Не укрепив пока свою опору в массах, он резко ослабил свою базу в элите.

302

Короче, в элите возникло «дело Путина».

«ВСТАТЬ, СУД ИДЕТ!» Подведу промежуточные (ибо к этой теме придется еще возвращаться) итоги. Представлять холдинг «Медиа-Мост» и лично Владимира Гусинского как группу диссидентов, борющихся за свободу слова против злокозненной власти, просто смешно. «Мост», его СМИ и сам Гусинский — это бизнес и большая политика, опасно расходящаяся, по мнению Кремля, с национальными интересами России: Чечня, дискредитация президента Путина, оказание давления на Кремль с помощью иностранных и международных институтов. Но правда состоит и в том, что «Медиа-Мост» действительно вел консолидированную политику во всех этих направлениях, где переходя за грань дозволенного, где идя прямо по ней. Другое дело, что политический анализ, даже очень верный, не может быть поводом для открытия судебного дела, если нет юридически четких доказательств. Кроме того, не исключено, что существует еще и бизнес-аспект этого противостояния. Есть информация, что в последние недели со всеми олигархами были проведены беседы, в которых было указано, какие суммы каждый из них должен вернуть из-за рубежа в Россию. Если такая беседа проводилась и с Гусинским, то его ответ мог не удовлетворить Кремль. Собственно, это косвенно подтвердил в Мадриде Путин своими рассуждениями о «финансовой ловкости» Гусинского. Наконец, «Медиа-Мост» постоянно обыгрывал Кремль пропагандистски, переводя всякий раз свои конфликты с властью в сферу публичной политики и в плоскость попыток ограничить свободу слова. Есть ли уже угроза свободе СМИ в России? На мой взгляд, по-прежнему пока нет, но власть подошла к опасной черте, за которой такая угроза уже лежит. Особенно если вина Гусинского доказана не будет. Ведь тогда надо что-то делать. А что? Поэтому сейчас многие эту угрозу воспринимают как реальную. И последнее. Путину как президенту лучше знать о таких акциях, чем не знать. Если акции против столь известных людей готовятся, то им должна предшествовать соответствующая пропагандистская подготовка (в нашем случае хотя бы объявление очередной кампании по «борьбе с коррупцией»). И комментарии причастных к делу должностных лиц должны следовать незамедлительно, ибо все пустоты заполняются версиями СМИ. Общественное мнение в политикообразующем классе в таких ситуациях априори настроено против правоохранительных органов. И такие масштабные акции должны не подрывать дополнительно доверие к этим органам, а укреплять его. Имеем — прямо противоположное. Люди в подобных ситуациях мыслят просто (и это естественно). Никто не думает: я не такой, как Гусинский, а потому меня не могут арестовать. Вопреки юридической логике, но согласно логике житейской, думают иное: я не такой, как Гусинский, значит, меня могут тем более. И это действительно рождает страх в обществе. Чувство мерзкое и опасное. Наконец, нельзя бороться одновременно против всех: и против губернаторов, и против олигархов. Если даже борьба благородна. Сейчас практически не доказать, что это не борьба «против свободных СМИ» и что Гусинский избран, поскольку он «самый плохой олигарх», а не потому, что он «критикует Кремль». Большая ошибка приводит к большим негативным последствиям. Последствия — уже налицо. Значит, была и ошибка. Зачем ее сделал Путин или кто-то за него? *** «Дело Гусинского» и «дело Путина» слушаются одновременно и публично.

303

Внешне Путин находится в более комфортных условиях. Но защищаться ему в чем-то даже сложнее, чем Гусинскому. Во-первых, Путин не выглядит жертвой, как Гусинский. Во-вторых, вину Гусинского нужно доказать только юридически, а вину Путина будут доказывать политически и пропагандистски. А это — гораздо легче. Процесс открылся... Встать, суд идет!

15 июня 2000 г.

УРОКИ ВОССТАНИЯ КАК И ПОЧЕМУ «ДЕЛО ПУТИНА» ЗАТМИЛО «ДЕЛО ГУСИНСКОГО» Скоротечная — в историческом масштабе — тюремная эпопея Владимира Гусинского моментальной вспышкой осветила современную политическую психологию российского общества. С предельной четкостью стали видны ее самые тайные (в смысле недоступности для обычного, без тонких социологических замеров, зрения) закоулки.

Поскольку, по версии одних участников инцидента, власть восстала на демократические свободы, а по очевидной фабуле того, что произошло после ареста, восстание — во всяком случае в первой своей фазе — захлебнулось, неплохо бы осознать его, восстания, уроки. Хотя впереди нас, безусловно, ожидает вторая фаза конфликта — раз ни восставшие, ни те, кто им противостоял, не разгромлены, будет и новый приступ. А если посмотреть так, как смотрят с другой стороны: это «Мост» во главе с Гусинским поднял восстание против Кремля (политическое, информационное — не важно), а Кремль ответил контрударом (не слишком успешным) — то и передышки-то никакой нет, всё только в самом начале. Исхода восстания еще нет, а уроки всё равно есть. Но прежде о том, почему все-таки Гусинского отпустили в пятницу вечером, что, безусловно, как минимум стало поражением власти, если и не в генеральном, то в одном из главных сражений? И это при таком упорстве ведения боя целых трое суток. Причин отступления власти, на мой взгляд, три (главных, тех, что определили решение отступить). Первая. Действия власти открыто не поддержала ни одна из значимых общественных или политических сил. Вторая. Власть поняла, что публичный имидж олигарха Гусинского стремительно, хотя и не без усилий пропаганды, эволюционирует в направлении диссидента № 1, эдакого академика Сахарова-2000. Еще чуть-чуть — и речь зайдет о выдвижении на Нобелевскую премию. Не исключено, что здесь власти просто не хватило выдержки — процесс мог и остановиться. Но расчет, видимо, был на столь же стремительную эволюцию этого имиджа в прямо противоположном направлении: от олигарха к уголовнику. Третья причина связана с возвращением Путина в Москву в субботу. Президент, по очевидному замыслу инициаторов операции, кто бы ими ни был, должен был вернуться если и не к победе, то, по крайней мере, к окончанию горячей фазы борьбы. Он не должен был стать участником сражения. Но горячая фаза только горячела, что вынудило бы Путина лично втянуться в сражение. А это не было предусмотрено сценарием, да и в самом деле не в интересах президента, хотя и ясно, на чьей стороне его симпатия. Словом, крепость нужно было взять стремительным приступом, а получилась затяжная осада с неочевидными перспективами. Более того, если воспользоваться моей метафорой из предыдущей статьи на эту тему, «дело Гусинского» (кстати, еще и потому, что оно менее интересно обществу) стремительно вытеснялось «делом Путина», гораздо более значимым. Ведь не интересовалось же общество справедливостью обвинений сокамерника Гусинского — «интеллигентного фальшивомонетчика». Ибо Гусинский против Путина всё равно что фальшивомонетчик против хозяина НТВ. А теперь — об уроках восстания, кто бы и против кого бы (или чего бы) его ни поднял. Урок 1. Несмотря на все разговоры об информационной мощи государства (власти) в России, у нашей власти нет не только информационной мощи, но даже и информационной армии. Информационная мощь власти (даже в относительно демократическом обществе) есть лишь сумма поддержки

304

действий этой власти большинством общенациональных СМИ (или населением в целом). Урок 2. Специалисты по публичной политике сильнее силовых структур — даже если и те, и другие действуют профессионально, чего в данной коллизии не наблюдалось. Адвокат и журналист — публичная профессия, а следователь (в России) — всего лишь следователь. Пропагандистски прокуратура была просто разгромлена. Наши силовые структуры вообще дети в публичной политике. Урок 3. У Путина нет квалифицированной команды (возможно, это не его личная проблема, а проблема вообще нашего государства), а у Гусинского — есть. Урок 4. Пропаганда если и не важнее сути дела, то, по крайней мере, равнозначна ей. Это было известно всем и до заключения Гусинского. Всем, кроме наших чиновников, привыкших действовать только закулисно. Урок 5. СМИ давно уже являются в России реально четвертой властью, а при слабости и забитости судебной системы в стране — по реальной мощи выходят даже на третье место. Урок 6. Бизнес в сфере СМИ в России — это чистая политика, а в сфере нефти и всего остального — всего лишь бизнес в смеси с политикой. Любого нефтяного олигарха можно было закатать в тюрьму и без сотой доли тех проблем, которые возникли с Гусинским. Урок 7. Для Запада и во многом уже для нас свобода слова в России — «священная корова», если даже при этом используется двойная бухгалтерия. Не случайно Клинтон, комментируя случай с Гусинским, фактически назвал его «членом сообщества журналистов». Урок 8. В противостоянии Кремля с Гусинским и Малашенко проявилась их глубокая идеологическая несовместимость. Кремль мыслит мир в рамках национальных государств, а владельцы НТВ — в рамках транснациональных корпораций. Поэтому обе стороны были во многом искренни в своих поступках и словах. Для Путина и Кремля у России есть интересы вне и помимо Запада, для Гусинского и Малашенко — таких интересов нет. Урок 9. Почему массы населения, не самые низы, а наиболее активная часть масс, не возрадовались посадке олигарха? Потому что, во-первых, даже греховность нынешней жизни по-человечески слаще безгрешности (если даже она была) прежней. Потому что, во-вторых, Гусинский, посаженный в тюрьму, превратился в символ пресечения надежд сотен тысяч разбогатеть. Урок 10. Почему интеллигенция, давно уже сравнявшаяся с народом в силе обличения олигархов, ударилась если не в истерику, то в пропаганду по поводу посадки Гусинского? Часть — потому что народ от олигархов ничего не получает, а целые отряды интеллигентов от конкретных олигархов — получают, и много. Нет более эгоистического общественного слоя, чем интеллигенция. Другая часть интеллигенции, вечно размышляющая о добре в мире зла, в котором она живет, способна найти выход из этого парадокса лишь в разделении (для удобства жизни и психологически-философского комфорта) зла (олигархической системы) на персональных носителей добра и персональных носителей зла. Третья часть — потому что она всегда не доверяет власти. Особенно если власть ее не кормит (как кормила в СССР). Еще — западники (а это если не больший, то наиболее активный отряд нашей интеллигенции) вступились за западника, боясь (и часто не без оснований) всего русского (не в этническом, а в историческом смысле). Наконец, интеллигенция наша, чаще всего не умея работать качественно, любит качественные вещи. Обломовы вступились за Штольца. Качественный продукт пропаганды НТВ оказался привлекательнее некачественного продукта прокуратуры. Урок 11. Кремль подорвал свои позиции своей неискренностью. Он обнажил методы, но спрятал цели. «МедиаМост» фактически не скрывал целей — выжить; и далее, правда, следовало: чтобы нести правду обществу, что в общем-то тоже, несмотря на неполную искренность, казалось и благородным, и понятным. Поэтому на методы никто уже не обращал внимания. (Это, кстати, совсем так, как удалось федеральным войскам в Чечне — за что их и критиковали СМИ «Медиа-Моста». Но себе всегда позволено то, что не дозволяется другим.) Коль скоро Кремль не проартикулировал свою цель, ее за Кремль сформулировал сам «Медиа-Мост»: репрессии за правду. Но это могло показаться слишком эгоистичным, а потому незначительным. И угроза с одного «Медиа-

305

Моста» была перенесена на всё общество — ликвидация свободы слова вообще. И в противовес «делу Гусинского» «Медиа-Мост» открыл «дело Путина», которым, не в пример прокуратуре, занимается скрупулезно, каждый день, не жалея ни сил, ни эфирного времени. А прокуратура — с какими-то там ничтожными миллионами долларов. Когда общество знает, что десятки миллиардов этих долларов уже ушли налево. Кроме того: Кремлю казалось, что он посадил одного человека. Что за невидаль для России (да и любого почти крупного государства)! А НТВ показало, что судить собираются (а то и сажать) — тысячи, как минимум, сотрудников «Медиа-Моста». Такой масштаб уже пугает. Не случайно три дня прежде всего НТВ сулило то ли задержание, то ли арест Игоря Малашенко на границе. Цепь арестов должна быть продолжена — это вызывает страх. Грамотная защита эффективней безграмотного нападения. Урок 12. Я по-прежнему остаюсь при своем мнении, что репрессия против Гусинского была политической (что боялся признать Кремль), но не из-за того, что писали и показывали СМИ «Медиа-Моста» (это же писали и показывали многие другие), а из-за того (и этого не хотели признать руководители «Медиа-Моста»), что Кремль видит в империи Гусинского оппозиционную и даже антигосударственную (в некоторых действиях) политическую силу, всё больше и больше выходящую из-под юрисдикции России, но действующую на российском политическом поле. Вообще говоря, Кремль квалифицирует «Медиа-Мост» как радикально-оппозиционную политическую протопартию, действующую под видом медиахолдинга. Многое подтверждает истинность такой квалификации, в частности: железная идеологическая дисциплина, царящая в империи Гусинского, и сотрудничество прежде всего с политическими, а не бизнес-субъектами в России и в мире. Но — это очень большое «но» — в демократическом обществе просто «за политику», даже оппозиционную, наказывать незаконно. А доказать антигосударственность этой политики, если она даже есть, крайне сложно — если только никто не швыряет бомбы в государственных чиновников. Политический же анализ, даже самый квалифицированный, — не есть сумма вещественных доказательств для уголовного преследования. Не говоря уже о том, что он может быть и ошибочным, а может и основываться на разных идеологиях (см. урок 8-й). И поиск в этом случае зацепки в виде чисто уголовного повода, даже реального, — дело почти проигрышное. Политическая подоплека всплывает на поверхность автоматически. И сразу получается то, что и почти получилось, — «преследование инакомыслящих». Урок 13. «Медиа-Мост» конечно же не является оплотом демократии в России. И даже необходимым ее элементом. Необходимым элементом демократии в России является вся система нынешних негосударственных СМИ, в которой «Медиа-Мост», а точнее НТВ, занимает видное место. Но и Кремль (и даже прокуратура) не являются главными угрозами демократии в России, зато являются необходимыми (прокуратура — в реформированном и качественно усовершенствованном виде) элементами государственного устройства, в том числе и демократического. Кроме того, все эти структуры (Кремль, прокуратура, НТВ) на 99,99% заселены гражданами России и ее, как выразился Путин, резидентами. Поэтому все мы заинтересованы в том, чтобы оба встречных восстания погасили друг друга. Как? Это отдельный и, как сейчас модно выражаться, политтехнологический вопрос. Но то, что восстания нам (стране) не нужно, — главный урок этого восстания (восстаний). Ответственные люди (граждане) не будут науськивать одних на других (что, к сожалению, происходит). Побежденных быть не должно. Хотя бы публично побежденных. Кроме как в суде. Ибо это единственное поражение, которое в демократическом обществе считается не унижающим проигравшего. Если даже справедливость при этом и торжествует не в полном объеме, а обиды остаются.

P.S. Да, забыл ответить на главный вопрос последних дней: ты за кого — за большевиков или за коммунистов? То бишь за Кремль или за Гусинского? Чапай ответил бы так: я за Интернационал, по-современному —

306

за демократию и свободу слова. Нет, я конкретней и прагматичней Василия Ивановича. Я за Кремль без глупостей и НТВ без пропаганды. А возможно ли это? Постепенно и в неполной, конечно, мере, но возможно.

P.P.S. Дописал статью и посмотрел «Итоги» Евгения Киселева. В них НТВ (именно НТВ в целом, ведь данная передача не проходная, а принципиальная, в деталях продуманная) приписало мне «оправдание» или «защиту» то ли позиции, то ли действий Кремля в «деле Гусинского». То есть солгало. Нигде я не оправдывал и не защищал эти действия, да и эту позицию. Я их объяснял. Почему НТВ лжет по, казалось бы, столь незначительному поводу? Почему пользуется не только пропагандой, утверждая, что бизнес Гусинского — всего лишь держать «будку гласности», но и прямой ложью? Я знаю причину, вернее — одну из причин. Это месть. НТВ очень мстительно — это знают многие в Москве, потому и боятся сказать что-либо нелицеприятное об НТВ или Гусинском. Сам Владимир Гусинский — а я знаю его довольно хорошо и давно, видел от него и добро — не забывает обид. И любимое его детище — так же, как, по метафоре Доренко, вурдалаки, улавливающие тайную музыку Путина, — чутко и дисциплинированно улавливает настроения шефа. «НГ», я лично писали и говорили о «деле Гусинского» не так, как хотелось бы НТВ. Но этот телеканал, кичащийся своей нелояльностью Путину, не терпит никакой нелояльности по отношению к себе. Там очень внимательно читают и фиксируют всё написанное и сказанное об НТВ, Гусинском и других руководителях «МедиаМоста». И всё калькулируют. И ничего не забывают. Попасть в черные списки НТВ боятся многие московские журналисты и политологи. Кто не с нами, тот против нас — это один из скрытых от посторонних глаз мотивов очень многих пассажей и картинок в политических программах НТВ. Один из многоопытных в московской политике людей сказал мне после моего последнего выступления в программе «Время» (выступления, посвященного «делу Гусинского»): «Вы сказали слишком много, будьте осторожнее — вам будут мстить». Я в этом и не сомневался. И НТВ послало свою первую «черную метку», не погнушавшись ложью. Впрочем, это — лишь мое личное дело. Однако вот общезначимый вопрос: если НТВ использует ложь по столь незначительному поводу, то всегда ли оно говорит правду об остальном?

20 июня 2000 г.

О ПУТИНЕ, БЕРЕЗОВСКОМ И СВОБОДЕ СЛОВА ТЕЗИСЫ НА ЗЛОБУ ДНЯ Поскольку, находясь в отпуске, я не наблюдал во всей полноте развитие трагической ситуации с «Курском», в том числе — и реакцию российских СМИ на эти события, то, вернувшись в Москву в позапрошлую субботу, решил на случившееся не откликаться. Пожар на Останкинской башне, казалось бы, отвлек от «Курска» вектор общественного внимания, но из-за его скоротечности, а также из-за того, что у целого ряда СМИ к Путину накопились, мягко выражаясь, серьезные претензии, телевидение и газеты «Курск» не забывают. Точнее говоря, не столько «Курск», сколько Путина в связи с «Курском». Причем объективность здесь многими потеряна полностью, что, видимо, и послужило причиной того разговора, который состоялся, по словам Бориса Березовского, у него с представителем кремлевской администрации, в результате чего, в свою очередь, Борис Березовский написал свое уже вчера наделавшее шуму письмо президенту России. Интереснейший документ. И очень важный, ставящий многие вещи на свои места. Нет возможности сегодня комментировать ситуацию подробно, поэтому выступлю тезисно. Тезис 1. На 95% Борис Березовский в своем письме прав. Тезис 2. Неправ он на те 5%, в которые вкладывает надежду, что «представители творческой интеллигенции»,

307

которым он собирается наряду с журналистами передать управление ОРТ, не приведут политику телеканала к искомому для Кремля результату. Тезис 3. Но и Путин (или Кремль) в своем недовольстве необъективностью освещения поведения президента в связи с аварией «Курска» прав. Я застал лишь отголоски этого, но видел, что Путина буквально размазывали по стене, навешивая на него все мыслимые и немыслимые, реальные и мифические грехи. Размазывали преднамеренно, жестоко, необъективно и очень часто грязно. Даже разговор Путина с родственниками погибших, в целом проведенный Путиным достойно, почти полностью извратили. Попробуйте сами поговорить с родными сразу 118 погибших, не желающих верить, что их отцы, мужья, сыновья мертвы. Люди хотят одного — вселения в них надежды, что кто-то еще жив и его спасут. Второе, чего хотят люди в такую минуту, — имен виновных и их наказания. Иной логики нет. И нет такого человека, который удовлетворит поверженных горем людей правдой. Только ложью. А Путин сам лично не слишком к ней предрасположен. Лгать не хотел. Да и не умеет. Конечно, Путин совершил две ошибки в этом разговоре (я не беру в расчет путаницы с некоторыми цифрами — это в чистом виде вина аппарата). Первая: он не захотел назвать одного-двух виновных из военных, дабы предать их тут же публичной гражданской казни. Вторая: он несколько раз повторил, что журналисты врут. По большому счету Путин прав был и в первом, и во втором случаях. Конкретных виновных он не знал — не захотел быть несправедливым к живым, зато оказался вроде бы несправедлив к мертвым. И ТО, ЧТО ЖУРНАЛИСТЫ ВРУТ, ВРУТ МНОГО — ТОЖЕ ПРАВДА. НО НЕЛЬЗЯ ЭТОГО ГОВОРИТЬ, ОСОБЕННО В СТРАНЕ, ГДЕ ДОВЕРИЕ К ВЛАСТИ (ДА ЕЩЕ В ТАКИЕ МИНУТЫ) НАМНОГО НИЖЕ, ЧЕМ ДОВЕРИЕ К ЖУРНАЛИСТАМ. Ему не поверили родственники погибших, зато журналисты на него обозлились. Нынешний Кремль не умеет работать с прессой. Это есть реальность, данная нам не только в ощущениях, но и в знании. Тезис 4. Наверное, Путин неправильно вел себя во время аварии и сразу после нее. Тут вроде бы все едины, я сам — не видел. Но уж он точно не виноват в том, что случилось с «Курском». И прав в том, что первый вопрос, узнав о трагедии, задал не о людях, а о ядерной установке. В первом не виноват, потому что не при нем разрушали флот (и армию вообще). Во втором прав, поскольку именно такой вопрос должен был задать в первую очередь президент ядерной сверхдержавы. Другое дело, что на людях, публично, нужно было сказать прямо противоположное. Не всё хорошо, что правда. Тезис 5. Теперь собственно о СМИ и свободе слова. Многим не понравилось, когда я в начале года написал об «управляемой демократии». Одни мой диагноз приняли за мой рецепт. Другие предпочитают не видеть очевидного. Но управляемая демократия — это еще не мобилизационная политика. Управляемую демократию можно вводить незаметно, под сурдинку. А мобилизационную политику надо объявлять публично, объясняя людям, во имя каких высших ценностей и целей и на какой срок она вводится. Мобилизационная политика — это уже ограничение свободы слова. При управляемой демократии свобода слова неприкосновенна — и формально, и по сути. Она лишь корректируется специальными действиями государства. Тезис 6. Олигополии как конкурирующие с госвластью квазипартийные структуры должны быть уничтожены. Кому бы они ни принадлежали. Что Гусинскому, что Березовскому. Но не входящие в них СМИ. Госкапитализм возможен в экономике, но в СМИ госкапитализм равен авторитаризму и отсутствию свободы слова и свободы печати. Можно или даже нужно было вытеснить Гусинского как нелегального политического игрока с легальной политической сцены. Можно или даже нужно сделать это с Березовским. Но управление и владение ранее принадлежащими им СМИ можно передавать только в частные руки — никак не государству. Пусть лояльные, но

308

частные. Что будет в ином случае? А то, что мы имеем с московским каналом, — сервильность по отношению к московским властям и соответствующее качество. И то, что, к сожалению, всё быстрее — даже под водительством такого телебожества, как Олег Добродеев, — происходит с каналом вторым. Да, он во многом (далеко не во всем) объективнее НТВ и ОРТ. Но заметно это лишь на фоне необъективности НТВ и ОРТ. Уберите фон — у РТР останется одна сервильность, всё, увы, нарастающая. Что же до лояльности — то и тут тоже не надо обольщаться. Во-первых, заметна она и значима тоже только на фоне нелояльности — иначе ее ценность теряется. Во-вторых, и Гусинский был лоялен Ельцину в 1996 году. И Березовский — Путину осенью 1999-го — весной 2000-го. Лояльность есть производное от либо интереса, либо подчинения, либо идейного сродства. Но лояльность подчинения хороша лишь в армии и на госслужбе — а всех граждан туда не зачислишь. Идейная лояльность в массовых масштабах невозможна в современном обществе. Следовательно, остается интерес. Самая прочная, но и проходящая лояльность. Ее и нужно добиваться, не уничтожая интересы и их носителей, а учитывая силу этих интересов в обществе. Ведь и лояльность народа огосударствлением СМИ не приобретешь. Народу нужно другое. Чиновникам, причем не самым талантливым, нужно это. Тезис 7. Незначительные числом, но масштабные достижения эпохи Ельцина (родившиеся еще при Горбачеве) — демократию, свободу слова и рынок (пусть в неразвитых и порой извращенных формах) надо не отменять, а совершенствовать. Иного, как говорили недавно, не дано. Нельзя отбирать у людей то, что они имеют хорошего. Реформаторы попробовали этот эксперимент с советским наследием — обрушили страну и рухнули сами. Можно лишь к хорошему добавлять лучшее или, по крайней мере, тоже хорошее. Тезис 8. Свободу слова в России отменить или ликвидировать уже нельзя. Это — медицинский факт. Из этого нужно исходить, строя все свои планы. Кто думает иначе — враг не только общества, но и самого нынешнего президента. Это не означает, что все сторонники свободы слова друзья России и Путина. Тезис 9. Ельцин оставил Путину разоренную страну и демократические декорации. Если убрать демократические декорации — страну не возродишь, это сложнее. А вот оказаться в истории России и мира губителем немногих достижений ельцинской эпохи, то есть стать не крупнее Ельцина, а мельче его можно легко. Тезис 10. Возникла ли опасность для свободы слова в России? Сейчас, как еще весной говорило НТВ, а я отрицал? Нет, не возникла. То есть попытки ее ограничить есть, а опасности нет. Ибо нет здесь пути назад. Для Путина в том числе. Тезис 11. Если есть желание, силы и законное право отобрать ОРТ у Березовского — отберите. Это — более или менее нормальная политическая борьба. Но на этом передел собственности в стране не закончится. И спокойствия от этого не настанет. Лет на 10 еще нам и того, и другого гарантировано. Березовский не причина, а следствие. <...> 5 сентября 2000 г.

ЗАЩИТА ОТ ПУТИНА (1) КОГДА НАСТАНЕТ КОНЕЦ СВОБОДЕ СЛОВА В РОССИИ? Давайте не будем волноваться и спокойно во всем разберемся. Кажется, так говорил один из киноследователей в исполнении Георгия Буркова. Не волноваться, конечно, могут только те, кого то, в чем надо разобраться, непосредственно не касается. Коснется или нет то, что происходит вокруг ОРТ, всех — пока неясно. Следовательно, некоторая, по крайней мере, часть журналистов и аналитиков может попытаться во всем разобраться спокойно.

309

Начнем с предыстории. В общем-то не такой уж и длинной.

ПРЕДЫСТОРИЯ Конец зимы 1999 года. В повестке дня — грядущие в декабре парламентские выборы, которые станут разведкой боем выборов президентских. Новая номенклатура (правящий класс) настолько сильна, что не опасается коммунистов. Но зато она не едина. У одной ее части политический лидер Юрий Лужков. У другой — единой кандидатуры нет, но Лужков ей не нравится. Другая — это те, кто близок к Ельцину. Симпатии основных телеканалов и их владельцев определились не до конца. Ясно, кто кого не хочет, но не совсем ясно, кто кого хочет. Юрий Скуратов, тогда генпрокурор, начинает атаку на отдельных, пока еще не кровных членов Семьи. На совместной пресс-конференции руководителей трех главных телеканалов, ОРТ, РТР и НТВ, из уст руководителя ОРТ звучит информация о некой пленке, компрометирующей генпрокурора. На вопрос, будет ли показана пленка в эфире и по какому каналу, следует ответ: пленка есть у всех, будет ли она показана и на каком канале, пока не решено. Говорит представитель ОРТ, но ни со стороны РТР (оно позже покажет пленку), ни со стороны НТВ (оно потом будет биться за честь прокурора) ни протестов, ни даже возражений не следует. Все едины. Скуратов, опирающийся на моральную поддержку Лужкова и тогдашнего премьер-министра Примакова, угрозу всерьез не воспринимает. И продолжает свои намеки на коррупцию и грядущие разоблачения. Тут единству трех главных телеканалов приходит конец. Отныне НТВ и примкнувший к нему ТВ-Центр поддерживают Скуратова, импичмент Ельцину, вообще любую антикремлевскую и антиельцинскую акцию. Это — результат образования политической связки Примаков—Лужков. Цель этой связки и тех, кто за ней стоит: вывести либо Примакова (он премьер, у него хороший рейтинг и больше шансов), либо Лужкова в лидеры президентской гонки. Для этого нужен не только позитив — о подвигах двух политиков, но и негатив — максимальное ослабление Кремля и лично Ельцина, как самого влиятельного, несмотря ни на что, политика страны. Помимо аппаратной и закулисной борьбы идет и борьба публичная — за высокий рейтинг для своих кандидатов. Ибо высокий рейтинг завораживает избирателей, сам к себе притягивает дополнительные проценты. Низкий рейтинг заставляет метаться и делать ошибки. С этого момента и до самых парламентских выборов диспозиция всех главных политических и телемедийных сил в правящем классе ясна и неизменна. Причем коллективным пропагандистом, агитатором и организатором широких масс выступают именно телеканалы. С одной стороны, НТВ. С другой — ОРТ и РТР. Медийные группы проявляют себя как квазипартийные или протопартийные структуры. Официальные партии и политические движения, а также сами политики выстраиваются не по идеям, симпатиям или убеждениям, а по линии НТВ и линии ОРТ. НТВ: основной кандидат — Примаков или Лужков. Дублирующий — Явлинский. Партии: ОВР и «Яблоко». ОРТ (РТР): основной кандидат (определяется лишь в августе) — Путин. Дублирующий — Шойгу или (как он сам думает) Кириенко. Партии: «Единство» («Медведь») и СПС. НТВ прекращает критиковать Примакова, что оно делало еще весной. ОРТ — Немцова, Чубайса, Кириенко. Сергей Доренко приглашает в прямой эфир своей передачи многократно осмеянного им Бориса Немцова — Немцов приходит. Евгений Киселев в «Гласе народа» устраивает дебаты Явлинского и Чубайса, явно симпатизируя и подыгрывая Явлинскому, хотя идеологически ему ближе Чубайс. Я обращаю внимание всех: в эту игру играют не только журналисты, но и политики. Более того, политики подстраиваются под журналистов, под телеканалы, ибо политическая целесообразность диктует им такое поведение. Телеканалы противоположны во всем. В оценке второй чеченской войны, скандала вокруг «Бэнк оф Нью-Йорк», счетов Семьи, версий о том, кто взорвал дома в Москве. ОРТ и НТВ доходят до прямых нападок друг на друга, более — до нападок на своих владельцев. НТВ нападает на Березовского почти весь год. ОРТ, позже вступив на эту тропу, — на Гусинского.

310

Случаются накладки. Против Путина готов сильный аргумент — он чекист. С противоположной стороны отвечают — что же вы поддерживаете Примакова, он же возглавлял СВР? В одном из «Гласов народа», кажется, уже в ночь выборов, Примаков срывается на одного из видных сотрудников «Медиа-Моста».

«НЕПРИЯТНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ» Партии, движения, политики, идеи, прошлые союзы и антипатии (еще осенью 1998 года Явлинский жестко критиковал Примакова и прямо говорил о коррупции в его кабинете) — всё мелочи в сравнении с тем, что диктует партия ОРТ и партия НТВ. Даже вечно свободные российские интеллигенты растекаются по телевизионным каналам в зависимости не от того, нравится им Доренко или Киселев, а в зависимости от того, кого поддерживает тот или иной канал. То есть в зависимости от того, кого поддерживают Березовский или Гусинский. Эти два человека стали фигурами № 1 и № 2 в текущей политике России. Соотношение сил между ними — соотношением политических сил в стране. Ненадолго. Тактически. Но тактическая победа в предвыборный период приводит к стратегической победе. Ибо это победа на четыре года. Да, конечно, главное, что обеспечило победу Путину, это: контраст с престарелым Ельциным и мастерски разыгранный его уход; решительность и победы во второй чеченской войне; возраст, «розовость» и ошибки предвыборного поведения Примакова; самоуверенность Лужкова; финансовый и административный ресурсы Кремля. Но всё это нужно было показать избирателям — десяткам миллионов, что ныне может сделать только телевидение. Ведь даже губернаторы из лужковско-примаковского, по выражению Сергея Доренко, «Отечества минус вся Россия» колебались не по дням, а буквально по часам. А уж им-то, казалось бы, ясен был настоящий, а не виртуальный расклад сил. И всякий победитель, вошедший в Кремль в результате этой Большой игры (что и есть современная форма существования демократии — не сущность, но форма), проанализировав ее ход, не мог не задаться такими, например, вопросами: а что, если бы не два канала, а все четыре утверждали, что взрывы в Москве устроило ФСБ, что Путин ведет в Чечне ковровые бомбардировки, что в президенты он выдвинут группой коррупционеров, и т. п.? Заменили уже собой национальные телеканалы в современном мире классические электоральные партии или нет, это неясно. Но то, что в России, где партийная система так и не сложилась, это так, — очевидно любому. Отсюда автоматически следует вывод (особенно для политика, который получил в наследство от своего предшественника полуразвалившееся государство, враждующую внутри себя элиту, обездоленное население, полуотпавшую территорию, а отсюда — войну: и это еще далеко не всё): раз они так сильны, они должны быть либо моими союзниками, либо подчиненными. «Друзья» — понятие не политическое. Во врагах их держать опасно. Выбор невелик: союзники или подчиненные. ЕСЛИ ИЗ ОСНОВНЫХ ОПОР СОВРЕМЕННОЙ ВЛАСТИ: ПОДДЕРЖКА НАСЕЛЕНИЯ, АДМИНИСТРАТИВНЫЙ РЕСУРС, ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ, ФИНАНСЫ И ИНФОРМАЦИЯ (ПРИ НЕПРОЦВЕТАЮЩЕЙ ЭКОНОМИКЕ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ НЕСТАБИЛЬНОСТИ) — СМИ МОГУТ (А ПО ПРЕДВЫБОРНОЙ КАМПАНИИ ПУТИН ЗНАЕТ, ЧТО МОГУТ) ПЕРЕОРИЕНТИРОВАТЬ ПЕРВОЕ, ОСЛАБИТЬ ВТОРОЕ, ДЕМОРАЛИЗОВАТЬ ТРЕТЬЕ, КОГДА ЧЕТВЕРТОГО НЕХВАТКА, А ПЯТОЕ И ВОВСЕ В ИХ РУКАХ, ТО, ЧТО ДЕЛАТЬ? Кстати, советы отобрать у Березовского ОРТ (как самый мощный телеканал) и укоротить НТВ (как канал, настраивающий антигосударственно интеллигенцию, несущую смуту дальше в массы) стали раздаваться еще до свершившейся победы Путина. И шли они отнюдь не только от левых или крайне левых. Часто — просто от конкурентов (особенно конкурентов Березовского). И от цивилизованных государственников (по поводу Гусинского). Это были не советы одиночек. Путин не мог к этим советам не прислушаться. И он к ним прислушался, если только не сам думал так же. <...> Здесь я совсем уже близко подошел к теме свободы слова, но вынужден прерваться — до следующей статьи. А напоследок поставлю вопрос: кто из трех основных (кроме Путина) претендентов на пост президента России в

311

сезоне 1999—2000 годов в случае своей победы повел бы себя с электронными СМИ (а пожалуй, и с печатными) как минимум не лучше Путина? Напомню фамилии претендентов: Зюганов, Примаков, Лужков.

6 сентября 2000 г.

ЗАЩИТА ОТ ПУТИНА (2) ИСТОРИЯ ПЕРВОЙ И ВТОРОЙ МЕДИЙНЫХ ВОЙН КРЕМЛЯ В предыдущей статье я напомнил, только напомнил, простые и очевидные вещи, а именно, что:

• В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ СМИ, ОСОБЕННО ЭЛЕКТРОННЫЕ, И В ПЕРВУЮ ГОЛОВУ ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНЫЕ КАНАЛЫ ТЕЛЕВИДЕНИЯ, ЯВЛЯЮТСЯ КВАЗИПАРТИЯМИ, ИБО ИМЕННО ЧЕРЕЗ НИХ, А НЕ ЧЕРЕЗ КАКИЕ-ЛИБО ИНЫЕ СТРУКТУРЫ ВСЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИЛЫ, КРОМЕ КОММУНИСТОВ, МОГУТ ВОПЛОТИТЬ В ЖИЗНЬ СВОЮ ВОЛЮ ДАЖЕ В ТАКОМ ТЕХНИЧЕСКИ НЕЗАМЫСЛОВАТОМ И ОДНОЗНАЧНОМ ДЕЛЕ, КАК ГОЛОСОВАНИЕ НА ВЫБОРАХ;

• ПУБЛИЧНЫЕ ПОЛИТИКИ И ИНЫЕ ФИГУРЫ, ИГРАЮЩИЕ НА ПОЛИТИЧЕСКОМ ПОЛЕ, ДЕМОНСТРИРУЮТ РЕАЛЬНУЮ ПРИВЕРЖЕННОСТЬ СВОБОДЕ И НЕЗАВИСИМОСТИ СРЕДСТВ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ САМЫЕ МОЩНЫЕ СМИ НАХОДЯТСЯ В ИХ РУКАХ ИЛИ ПОМОГАЮТ ИМ ПОЛУЧИТЬ ИЛИ УДЕРЖАТЬ ВЛАСТЬ (ИЛИ КРУПНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ);

• В СИЛУ РАЗБАЛАНСИРОВАННОСТИ И СЛАБОСТИ ВСЕЙ СИСТЕМЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ В РОССИИ, А ТАКЖЕ ОТСУТСТВИЯ У АБСОЛЮТНОГО БОЛЬШИНСТВА ЕЕ ПОЛИТИКОВ ОРГАНИЗОВАННОЙ СОЦИАЛЬНОЙ БАЗЫ ОПОРА НА СМИ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЕ ПОЧТИ ЕДИНСТВЕННО И МОЖНО ПОДДЕРЖАТЬ СВОЮ ПОПУЛЯРНОСТЬ У НАСЕЛЕНИЯ, СТАНОВИТСЯ ЖИЗНЕННО (ПОЛИТИЧЕСКИ ЖИЗНЕННО) НЕОБХОДИМОЙ ДЛЯ ЛЮБОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИГУРЫ, ВКЛЮЧАЯ И ПРЕЗИДЕНТА;

• из трех общенациональных телеканалов государством (властью) контролируется лишь один — не самый большой по охвату населения и не самый значительный по популярности — РТР; в Москве — политической кухне России, с учетом дециметровых каналов, соотношение сил еще более неприятно для Кремля; • Владимир Путин, в силу сплетения ряда не зависящих от него обстоятельств случайно оказавшийся на посту премьер-министра и, соответственно, кандидатом в президенты страны, более чем кто-либо осознает значимость «четвертой власти» в России; • две главные медиаимперии страны контролируются олигархами Березовским и Гусинским, частными лицами, формально, юридически и фактически никак не зависящими (если только не брать в расчет историю становления их олигополий) от Кремля. Вот диспозиция, которая сразу после выборов 26 марта предстала перед Путиным не как теория, а как политическая реальность.

ПУТИН КАК ПРЕЗИДЕНТ О Путине как политике и президенте, о целях, которые он перед собой ставит, и я, и другие писали немало. Тут поэтому всё ясно, причем давно. Поведение Путина в ходе второй чеченской кампании характеризует его со всей определенностью.

312

Ничто в его последующих действиях, включая и самые последние, не является неожиданным, в том числе и для Бориса Березовского, который даже публично не отрицал возможности своего ареста после выборов именно как следствия политического решения Путина. Нюансы не в счет. Лучше всего Путина как политика и президента определяет слово «государственник». В наших конкретных политических условиях это слово расшифровывается еще и так: человек, который делает прямо противоположное тому, что делал Ельцин. Именно такой имидж Путина, взлелеянный чеченской кампанией и лишь раскрученный далее ОРТ и РТР, превратил его из теоретически потенциального президента в практически безальтернативного кандидата в президенты. Путин-антиельцин неминуемо должен был начать борьбу против олигархического режима, по общему мнению, сложившегося в России. Однако борьба с олигархами в условиях рыночной экономики означает и умерщвление рынка. Поэтому выбирается такой алгоритм: • олигархи должны быть лишены политической власти; • поскольку некоторым из них эту власть дают СМИ, они должны лишиться СМИ; • СМИ могут быть переданы лояльным олигархам, но их лояльность — дело ненадежное; поэтому лучше всего подвести самые мощные СМИ под прямой или косвенный контроль государства.

ПЕРВАЯ МЕДИЙНАЯ ВОЙНА КРЕМЛЯ Я не разбираю действия Путина против олигархов на финансовом фронте — это отдельная, хоть и схожая история. Первая медийная война Кремля — против «Медиа-Моста» — развернулась, как известно, сразу после инаугурации Путина, то есть после того, как Путин окончательно завладел всеми официальными атрибутами президентской власти. Формально войну начал не Путин — еще с осени 1999 года «Медиа-Мост», особенно НТВ, вел войну против самого Путина (как кандидата в президенты) и его политики. Главное направление — чеченская кампания, которая для Путина является нервным узлом его политики. После того как Путин стал президентом, его чеченская политика приобрела статус президентской (к тому же она поддерживалась парламентом, армией, большинством населения страны), то есть государственной. Полное (или почти полное) отрицание этой политики со стороны НТВ означало для Путина только одно: НТВ ведет антигосударственную политику. Путин дал добро на проведение репрессий против НТВ, точнее говоря — против хозяина телеканала — Гусинского. Заметим, что журналистов НТВ никто не трогал, разве что пытался уговорить или «перевербовать». Методы репрессий были использованы именно те, которые повсеместно используются в России, в том числе и самими олигархами, любящими порассуждать о законе и цивилизованности. Просто потому, что, по мнению Путина и его окружения, олигархи других методов не понимают. Главная цель Первой медийной войны была в конце концов достигнута — Гусинский уехал из страны. Журналисты НТВ, однако, в целом продолжают проводить привычную им информационную политику, не подвергаясь никаким ограничениям (кроме тех, которые нельзя назвать репрессиями, — их лишили статуса наибольшего благоприятствования при получении информации). Ограничения свободы слова не произошло.

ВТОРАЯ МЕДИЙНАЯ ВОЙНА Если на первом этапе Первой медийной войны Кремля большой поддержки «Медиа-Моста» со стороны других СМИ, политиков и олигархов не было, то на втором (арест Гусинского) картина изменилась. Группа олигархов выступила фактически против этого решения Кремля. В том числе, хоть и отдельно от

313

остальных, Борис Березовский, до того внешне вполне лояльный Путину, а еще раньше — просто поддерживающий его по всем направлениям. Но главное было не в этом. Главное случилось тогда, когда Сергей Доренко, ведущий журналист ОРТ, «мочивший в сортире» политических соперников Путина — Примакова и Лужкова с такой же, если не с большей эффективностью, чем Путин — чеченских террористов, приехал в прямой эфир НТВ и соединился в своем протесте против ареста Гусинского с собравшимися в студии журналистами «Медиа-Моста». Следствием этого стала серия душеспасительных бесед с Доренко в Кремле, но отнюдь еще не какие-либо репрессии против ОРТ, а точнее — Бориса Березовского. К репрессиям не подошли даже тогда, когда завершили операцию с вытеснением Гусинского из страны, а Борис Березовский публично раскритиковал президентский пакет законопроектов по федеральной реформе и объявил, что будет против них бороться (ОРТ сообщало об этом, но отнюдь не пропагандировало эту позицию). К репрессиям обратились лишь в тот момент, когда, почти совпадая во времени, случились два события: (1) Березовский объявил о создании «Цивилизации», политического движения, цели которого очевидны, но, самое главное, под заявлением о создании которого стояли подписи ряда видных тележурналистов ОРТ; (2) ОРТ выступило с жесткой критикой действий Путина и вообще властей в связи с аварией подводной лодки «Курск». В сумме это означало (с точки зрения Кремля и во многом в реальности), что под маркой «Цивилизации» Березовский на основе квазипартии ОРТ создает политическую партию, рупором которой будет как раз ОРТ, самый мощный телеканал России. Если бы это удалось, то, помимо всего прочего, образовалась бы еще и информационная сцепка ОРТ—НТВ. Кому как не Путину понимать, что бы это означало в реальности. Достаточно вспомнить предвыборную кампанию прошлого года и представить себе, что бы случилось, если бы ОРТ действовало совместно с НТВ и поддерживало не Путина, а Примакова с Лужковым. Кроме того, судя по всему, пока не удается реализовать абсолютно новый проект создания еще одного телевизионного холдинга, превосходящего по мощности ОРТ и лояльного Кремлю. Причины — недостаток либо профессиональных кадров, либо денег. <...> Сложение всех этих событий и послужило поводом к началу Второй медийной войны, о сценарии которой и рассказал в своем открытом письме Борис Березовский. Замечу, что вновь никаких репрессий против собственно журналистов мы не наблюдаем, НТВ и ОРТ выдают в эфир то, что хотят. Это и позволяет мне сделать вывод о том, что и в данном случае, как и в истории с «Медиа-Мостом», война эта в первую очередь направлена не против свободы слова, а против Березовского (как ранее — против Гусинского) и за лишение его контроля над ОРТ как квазипартией, а не как собственно СМИ. <...> 7 сентября 2000 г.

ЗАЩИТА ОТ П... (3) ВСЁ ЛИ, ЧТО ХОРОШО ДЛЯ ПУТИНА, ХОРОШО ДЛЯ РОССИИ? Итак, попытаюсь завершить анализ ситуации, сложившейся в связи с началом Второй медийной войны Кремля за выведение ОРТ из-под контроля Бориса Березовского. Еще готовя Путина в президенты, силы, которые его поддерживали, сами показали ему, что, собственно, нужно сделать. Даже самый недальновидный политик (а Путин таковым не является) не смог бы не извлечь из этого урока. Во-первых, как я уже писал ранее, было наглядно продемонстрировано, что общенациональные телеканалы нужно держать под контролем. Тогда вполне допустима свобода СМИ в обществе в целом, в газетах, журналах, на периферийных телеканалах. То есть и овцы (свобода слова и печати) будут целы, и волки (то есть власть) сыты. Во-вторых, с помощью тех же СМИ в одночасье создали виртуальную партию «Единство», победившую на

314

парламентских выборах не менее виртуальную ОВР, благодаря чему в Думе возникло лояльное Кремлю большинство (контроль над законодательной властью). В-третьих, «работой с губернаторами», мигрировавшими, как птицы осенью, из ОВР в «Единство», дали понять, что постоянную трату сил и средств на такую «работу» эффективнее заменить выведением губернаторов из Совета Федерации. Если Путин что и делал далее (после 26 марта) по собственной инициативе, так это творчески развивал не им созданное учение. Но развивал экономно (политика должна быть экономной, особенно при дефиците бюджета и висящих на шее долгах): чем каждый раз тратиться на лояльность губернаторов Кремлю и России вообще, лучше потратиться единожды на их депортацию в Госсовет. Об укреплении вертикали исполнительной власти еще и до Путина не говорили разве только анархисты, Валерия Новодворская да самые шустрые из президентов республик в составе РФ. «Консолидацию финансов», распыленных при Ельцине, Путин, естественно, тоже провел. Принцип «консолидации»: от нелояльных олигархов — лояльным, от лояльных — частично государству. Как «консолидировать» армию и спецслужбы, Путину объяснять было не надо. Борис Березовский прав: Путин сосредоточил в своих руках необъятную власть, заодно проигнорировав идею «нулевого варианта», на приверженность которой он якобы или реально присягал. Через «нулевой вариант» Путин перешагнул не из-за нелюбви к конкретным олигархам, а просто потому, что знал — оставь он всё так, как было при Ельцине, и центры власти будут лежать там же, где при Ельцине последних лет. То есть — вне президентского кабинета. Осталось одно — власть над информацией, без чего в современном мире эфемерны даже стены Кремля.

АТАКА (ЗАЩИТА) БЕРЕЗОВСКОГО Образ Березовского, раскрученный им самим и особенно его врагами, оппонентами и недоброжелателями, столь мифологичен, что, думаю, не будь лично знающих его людей и телевидения, доносящего лик и фигуру олигарха до масс, многим казалось бы, что Борис Абрамович есть нечто вроде эллинского Протея, если существует вообще. Березовский между тем, помимо существования в виде физического тела, в силу психологических особенностей этого тела, в частности неуемной энергии и расчетливого авантюризма, является еще и выразителем надежд и чаяний целого класса сверхобеспеченных, просто обеспеченных и мечтающих быть обеспеченными людей России. Причем он не боится эти надежды и чаяния не только, как сейчас именно на телевизионном жаргоне говорят, озвучивать, но и за них бороться. Если даже допустить в его поступках 90% эгоистического (а где вы видели олигархов альтруистов?), то и оставшихся десяти (при его энергии) хватит на дюжину политических партий и гражданских движений. Мне хвалить Березовского — всё равно что веревку себе мылить, но все-таки не отдать ему должное — ни себя, ни других не уважать. Короче говоря, пусть десятой (неэгоистической) частью своего ума Борис Березовский мыслит примерно так: а если Путин (Кремль) возьмет абсолютно всю власть в стране, включая информационную, сумеет ли он этой властью правильно распорядиться? То есть Березовский пишет свое последнее открытое письмо президенту прямо как Владимир Ильич Ленин свое закрытое «Письмо съезду» по поводу в первую очередь Сталина. И тут Березовский, как и Ленин, прав. По крайней мере, прав в своих сомнениях. Ибо дело не в Путине как личности. Хотя отчасти и в этом — правда, на меня Путин не производит впечатления потенциального диктатора, тем более что это не совсем модно в современном мире. Не производит, несмотря на то что еще в декабре прошлого года я писал в «НГ», что особо отчетливо черты Сталина я вижу в трех нынешних российских политиках — Путине, Чубайсе и Березовском (sic!). Дело в саморазвитии монопольной власти. Олигополии должны быть уничтожены, но не в обмен на восстановление единой государственной, то есть бюрократической, монополии на всё.

315

Я абсолютно не согласен с тем, как НТВ освещало вторую чеченскую кампанию и осенью прошлого года, и весной этого, но это не значит, что НТВ нужно делать государственным. Я абсолютно не разделяю жесточайшую и несправедливую критику Путина в связи с аварией «Курска», а также отмечаю то, что мы не знаем всего об этой аварии, что знает Путин. Я категорический противник укоренившейся в большинстве наших СМИ привычки априори не верить любому российскому официальному военному источнику, что по операции в Чечне, что по катастрофе с «Курском», и априори верить любому чеченскому источнику о действиях русских военных и любому западному — по «Курску». И дело даже не в том, что это не патриотично. Это непрофессионально. Однако сегодня мы наблюдаем массовое проявление такого непрофессионализма в СМИ, какуюто эпидемию. Путин абсолютно прав, когда говорит, что сегодня в первых рядах защитников армии и флота часто стоят те, кто своими словами и делами способствовал их разрушению. Это относится и к журналистам, и к олигархам, и к политикам. Но всё это не означает, что превращением ОРТ в подчиненную Кремлю компанию мы получим искомую правду и объективность. Получим — обратное. Реформу Совета Федерации я считаю и неизбежной, и необходимой, и полезной — даже при всех издержках того, как она проведена и что получится на выходе этой реформы. Я, повторюсь, уверен, что Путин не ставит себе целью ликвидировать или ограничить свободу СМИ в России. Он лишь хочет самые мощные из этих СМИ подчинить интересам государства. Он борется не против СМИ, а против квазипартий, сложившихся на базе этих СМИ. Но он делает три главные ошибки. О первой я в свое время писал: Путин ставит знак равенства между государством и Россией, к тому же ориентируется на какое-то идеальное, никогда в России не существовавшее государство. О второй ошибке четко сказал Березовский: Путин рискует, даже не желая того, выпустить из бутылки джинна абсолютной власти, с которым сам не сможет потом совладать. Третья ошибка Путина: монополия власти неизбежно приведет к захоронению рынка в России, который все-таки есть естественная предпосылка экономического процветания. А ведь Путин — за рынок. Олигархов нужно уничтожить как политический класс, но не как субъектов рыночной экономики или собственников СМИ. Приватизация была грабительской, но обратного пути нет. «Нулевой вариант» невозможен юридически, но практически с ним придется смириться, а все отступления от него являются по сути не восстановлением справедливости (ибо вернуть всё государству — значит вернуть не народу, а бюрократии, что погубит рынок), а новым переделом собственности. Не исключено, что более выгодным обществу и стране, но не более справедливым. Словом, не всё, что хорошо для Путина как президента, хорошо для Путина как гражданина России и, следовательно, для всей России. Не исключено, что для России полезно отобрать ОРТ у Березовского. Ей, России, и ее гражданам в конце концов всё равно, будет ли ОРТ контролироваться Березовским или Путиным, если только Путин не президент государства. Путину как частному лицу я бы передал ОРТ без страха. Но Путину как президенту — нет. И Березовский прав, когда придумывает свои комбинации, дабы контролируемый им пакет акций не достался государству. Если даже на 100% он руководствуется эгоистическими интересами. Я не боюсь, что свобода информации, а следовательно, и свобода слова будет ликвидирована в России, потому что сейчас этого можно добиться, лишь уничтожив все компьютеры, существующие в стране, и заблокировав Интернет. Но это означает впасть в феодализм уже не политический, а технологический. Путин никогда не пойдет на это, да и не сможет пойти — Россия тогда просто исчезнет как страна и нация, чего сам ВВП боится больше всего и что он поклялся не допустить. Словом, дело не в зле альтернативности, а в слабости альтернатив позитивных, общественно благотворных. Если Березовского не будет, его нужно выдумать, создать собственными руками. И не столько для того, чтобы было на кого

316

валить вину за всё, сколько для того, чтобы, даже делая всё наоборот, сначала выслушать его аргументы. Как отделить СМИ от квазипартий, построенных на основе СМИ? Как убить олигархов политически, оставив их живыми как бизнесменов? Как заставить эгоизм олигархов работать на общество? Как сохранить свободу СМИ, выведя их из-под безраздельного контроля двух-трех людей? Как добиться того, чтобы корпоративный эгоизм журналистов и медиаимперий не становился мощнее, чем общенациональные интересы России? Вопросы злободневны. Ответы есть. Но лежат они конечно же не в плоскости объявления монополии на информацию и трактовку дозволенного и не дозволенного в прессе. Представим себе, что все три главных телеканала России изо дня в день хвалят Путина и Кремль вообще. Каков будет реальный рейтинг президента в обществе через год такого объективного информирования? Я убежден, что даже нормы морали должно задавать государство. Но внедрять их через общественные и частные структуры. Так как мораль и бюрократия совместимы только при выработке норм, но никогда — при их претворении в жизнь. Кажется, я зашел слишком далеко в попытке ответить на вопрос: «Всё ли, что хорошо для Путина, хорошо для России?» Но зато теперь и ответ, по-моему, ясен. Точнее, два ответа. Не всё, что хорошо для Путина как президента, хорошо для России. Но всё, что хорошо для Путина как человека, хорошо для России. Лично я не боюсь Путина. И не боюсь того, что при нем погибнет свобода слова у нас в стране. А вот Сергей Леонидович Доренко, ведший с ним беседы о флоре и фауне, боится, что погибнет. Посмотрим, кто окажется прав.

8 сентября 2000 г.

РЕЖИМ ПУТИНА И РОССИЯ (1) АНТИЕЛЬЦИНИЗМ КАК ДОГМА И КАК ТВОРЧЕСКОЕ УЧЕНИЕ В определенных политических кругах Москвы, назовем их близкими к либеральным и демократическим, висит какое-то тяжелое и одновременно ироническое недоумение. Дескать, что-то идет не так, не в ту сторону, не к тем целям, не теми методами. <...> Сиюминутно анализируя ситуацию с верховной властью России — можно испытывать недоумение и раздражение. Но стоит обернуться назад — сразу станет ясно, как мы дошли до жизни такой. Другое дело, как эту «такую» жизнь оценивать, как к ней относиться, пытаться ли ей противостоять, или просто плыть по течению, или возводить плотины на самых опасных поворотах течения. В этом, а не в оценке нынешнего положения дел — гражданский и политический выбор каждого.

МЫ В СЕРЕДИНЕ, А НЕ В КОНЦЕ ПРОЦЕССА Процесс, собственно, развивался так. Вот четыре этапа, спрямляя тенденции и отбрасывая нюансы, ельцинского правления.

1991—1993 годы. Одни делили власть, другие — брали собственность.

1994—1996 годы. Те, кому удалось получить всю власть, обратили свои взоры к собственности. Но оказалось, что многое, самое сладкое, уже в чьих-то руках. Собственность, то есть и финансовые ресурсы страны, оказались не в руках власти. А она у нас хоть и новая, да со старыми привычками: привыкла распоряжаться деньгами всей страны. Оказавшись в действительно новой для себя ситуации, власть приуныла, ибо поняла, что попала в ловушку собственных реформ, проведенных так, что и у нее самой денег не осталось, и у народа, у которого деньги взять легко (налогами или вообще конфискационно). Власть осознала, что оказалась и без финансов, и без социальной опоры. А на носу — выборы, где у нее, власти, без денег и избирателей шансов никаких.

1996 год. Власть от безысходности начала готовиться к государственному перевороту и отмене выборов.

317

Но собственники оказались более конструктивными. Они предложили власти сохранить ее (и себя, разумеется) без потрясений, соблюдая приличия. В обмен на еще большую собственность.

1996—2000 годы. Собственники, достигнув успеха на выборах, ощутили свою силу. Они (с помощью СМИ — это важно) сделали то, что не могла власть и не хотел народ (другое дело, что коммунистов народ хотел еще меньше). Поэтому собственники, особенно видя дряхлость Ельцина, повысили ставку. Они захотели не только собственности, но и власти. В результате — как символы удовлетворения этого желания — Чубайс возглавил президентскую администрацию, а Потанин стал первым вице-премьером правительства. Более конкретные дела решались на уровне залоговых аукционов. Однако рутинное управление государством (власть) — это не то же самое, что рутинное управление собственностью. Оказалось, что это наука и профессия. Как науку это управление нужно было знать, а как профессию — повседневно справлять. Как за профессию за власть мало платили, к тому же чиновничий аппарат был слишком вязок и специфичен для собственников, привыкших получать много и быстро (чиновник же клюет по зернышку), принимать решения и добиваться их исполнения стремительно — без всяких там парламентов, прокуратур и счетных палат. И чиновник в конце концов вновь победил собственника, хоть и питался с руки последнего. Победил во всем, кроме влияния на президента и его семью. К тому же власть всё равно оставалась крупнейшим собственником, только на порядки менее эффективным, чем собственник частный. И поэтому была по-прежнему привлекательной для собственника. Но не прямо, ибо собственник понял, что он умеет управлять предприятиями и людьми на них, но не народом. Кроме как посредством СМИ — это владельцы СМИ и, напротив, те, кто СМИ не владел, поняли хорошо. Однако тут вновь — вот проклятая демократия! — замаячили на горизонте выборы. Власть в целом (бюрократия) выборов не боялась, ибо она, бюрократия, бессмертна. А вот конкретные носители власти, особенно верховной, опять заволновались, ибо дело, как было принято говорить в СССР, запахло керосином. Собственникам вновь пришлось мобилизоваться, ибо они прекрасно понимали, что новая власть в случае чего с такой же легкостью отберет собственность, как когда-то ее раздавала. Поэтому все вели себя по-разному. Народ — спокойно ждал выборов. Ельцин — искал всего лишь одного человека, который бы не перечеркнул его, Ельцина, как физическую и политическую фигуру. А собственники вели себя и более активно, и более разнообразно. Тем более что в их среде по определению царила конкуренция. Чубайс, например, памятуя, что государство — всё равно самый крупный собственник, решил перебраться в РАО «ЕЭС России», где собственность просто помножена на власть. Другие собственники стали создавать партии и предвыборные движения, подбирая кандидатов в президенты. Ибо знали уже, что формально должна все-таки быть наверху какая-то политическая, публичная фигура. Но, поскольку из партий, к тому же не существующих в реальности, каши не сваришь, политическое размежевание (в смысле мы за Юрь-Михалыча, а мы — за Владим-Владимыча) прошло не по линии партий, идеологий и даже личных симпатий, а по линии двух самых мощных реальных механизмов побуждения к голосованию — вокруг партии НТВ и партии ОРТ. На НТВ и ОРТ, как на шампуры, нанизались и партии, и политики, и губернаторы (машинисты местных голосовательных машин), и журналисты. Партия НТВ, Гусинский были более консервативны. Они выбрали Примакова, человека, с которым находились в прямой идеологической конфронтации, например, по оценке акции НАТО против Югославии. Но за Примаковым маячил Лужков, а это уже лучше. Березовский, как всегда, был радикальнее. К Примакову и Лужкову он испытывал классовое недоверие, чувствовал в них что-то оппортунистическое. Да и не любили они его, хотя Гусинского почему-то любили. Душа политика — потемки. Березовский (точнее — его партия) искали дольше, но зато лучше. Нашли — Путина. Что немаловажно — он

318

подходил и по критериям лояльности Ельцину лично (лично — подчеркнем это). Времени оставалось мало, а потому кандидат должен был стать еще и героем. В чем проявить героизм? В борьбе с коррупцией или в борьбе с мятежной и изрядно всем надоевшей Чечней. Коррупцию в России за три месяца не победишь, да и не олигаршье это дело (а обе партии сплошь олигархические). А вот Чечню — можно. Говорят, что Березовский и партия ОРТ боролись не за конституционный порядок в Чечне, а за Путина как своего кандидата. Во многом это справедливо. Как и то, что и партия НТВ, и Гусинский в этом же смысле боролись не за права мирных чеченцев, а против кандидата Путина и за кандидатов Примакова и Лужкова. Отдельно взятые мелкие политики и крупные журналисты могли быть сколь угодно искренними, но результирующая линия оказывалась именно такой. То есть действительно решался вопрос власти в стране и как естественное его для сегодняшней России продолжение — вопрос собственности. Другое дело, что попутно одна из партий победно решила и проблему Чечни. Так как эта проблема для избирателей страны оказалась даже более существенной, чем вопрос собственности для собственников, победили те, кто понял, что нужно народу, а не только им самим. Так Путин стал президентом. <...> 13 сентября 2000 г.

СУДЬБА НТВ [1] И ЕЕ ВЗАИМОСВЯЗЬ С СУДЬБОЙ СВОБОДЫ СМИ В РОССИИ Кажется, в начале весны в одной публичной дискуссии мне задали вопрос: что для меня будет знаком наступления реальной, а не мифической угрозы свободе слова и свободе СМИ в России? В присутствии Евгения Киселева (он также участвовал в той дискуссии) я сказал: в нынешних условиях России таким знаком для меня будут, если они возникнут, реальные ограничения свободы деятельности НТВ. Естественно, имелась в виду деятельность НТВ как профессиональной журналистской корпорации, как телеканала, а не как бизнес-группы, субъекта экономической деятельности. Никакого давления на «Медиа-Мост» тогда еще (по крайней мере, открыто) не было, а НТВ как точку отсчета я взял просто потому, что из всех известных и значимых СМИ именно НТВ занимало наиболее жесткую (на мой взгляд, необъективно жесткую) позицию критики действий федеральной власти в Чечне или даже позицию отрицания правомерности этих действий. Позже последовала нелепо проведенная, но демонстративно силовая акция против ряда нежурналистских структур «Медиа-Моста». Те, кто оправдывал эту акцию, утверждали, что она носит чисто «экономический» характер или просто связана с «незаконной деятельностью» службы безопасности медиахолдинга. Те, кто эту акцию яростно обличал (причем не только ее форму, но и суть), доказывали, что она была направлена исключительно на запугивание СМИ, входящих в холдинг, дабы заставить их изменить свою профессиональную линию и тем самым ограничить свободу, по крайней мере, этих СМИ. Была еще версия «наезда конкурентов» по медиабизнесу (кажется, даже Березовского) на холдинг с целью прибрать «процветающую медиаимперию Гусинского», особенно НТВ, к рукам. Я же сразу тогда заявил, что это и не «экономика» (отдай долги), и не происки конкурентов, и не атака на свободные СМИ, хотя внешне всё это вроде бы присутствовало, а исключительно политическая акция — эпизод политической войны по вытеснению лидера «партии НТВ» Владимира Гусинского из руководства этой партии, война на разрушение таким образом олигополии «Медиа-Мост» как самостоятельного и мощного игрока на политическом поле России. И в этом смысле силовая акция против нежурналистских структур «Медиа-Моста» являлась демонстрацией

319

другим олигополиям (или тем, кого Кремль таковыми считает), что будет с ними, если они не «самоликвидируются» или, по крайней мере, не перейдут на лояльные государству позиции. Моя трактовка не только обидела, но, кажется, даже оскорбила лидеров «партии НТВ», являющихся одновременно владельцами «Медиа-Моста» и телекомпании. Последующие события, однако, на мой взгляд, лишь подтвердили правильность именно моей оценки. Во-первых, собственно свобода профессиональной деятельности ни НТВ, ни каких-либо иных СМИ, как входящих в медиахолдинг, так и не входящих в него, не была ограничена. Во-вторых, вслед за «партией НТВ» по почти такому же сценарию началось разрушение другой, еще более мощной квазипартии-олигополии — «партии ОРТ». В-третьих, характерна реакция части журналистского и политического сообщества на ликвидацию «Программы Сергея Доренко» на ОРТ. Часто именно те люди, которые осенью прошлого года говорили, что программа Доренко — это не свобода слова, а злоупотребление этой свободой, в лучшем случае — пропаганда, в худшем — журналистское киллерство, и потому как раз в интересах свободы слова и независимости СМИ надо эту программу закрыть, люди, требовавшие этого, квалифицировали следование их совету, но с годовым лагом, как цензуру и свертывание свободы СМИ. Последний пример, по-моему, ярко свидетельствует о том, что многие, мягко говоря, запутались то ли в терминах, то ли в сущностях, то ли в лозунгах. А всё потому, что не хотят видеть правду, а порой и сознательно ее искажают. Сказанное, однако, не означает, что всё происходившее в последние месяцы с «Медиа-Мостом», а затем и с ОРТ не имеет никакого отношения к СМИ и к свободе СМИ. Имеет. И по мере эскалации конфликта — всё более непосредственное. Последняя вспышка конфликта — скандал вокруг «протокола № 6» (назовем этот скандал для краткости и выразительности так) — подвела нас к проблеме угрозы свободе СМИ вплотную. Но и сейчас, чтобы объективно оценить реальность этой угрозы как тенденции или уже свершившегося факта, нужно проанализировать ситуацию в некоторых ее аспектах, о которых почему-то опять никто не говорит. Возьму на себя смелость осветить эти аспекты, рассмотрев, в частности, такой, как соотношение «политика» и «журналиста» в отдельно взятом журналисте, например, в Доренко или Киселеве. Сделаю я это в следующей (завтрашней) статье, отметив в заключение этой, что проблема свободы СМИ в России балансирует сегодня на кончике иглы: еще одно просто неосторожное или намеренно неосторожное движение власти (именно власти) — и о ликвидации этой свободы в значимых объемах можно будет говорить, а следовательно — нужно будет кричать.

21 сентября 2000 г.

СУДЬБА НТВ (2) ИМПЕРАТИВ ДЛЯ ВЛАСТИ И СВОБОДА СЛОВА ДЛЯ ВСЕХ В этой статье я буду говорить об НТВ, иногда подразумевая под ним и весь холдинг «Медиа-Мост». Вопервых, так проще. Во-вторых, именно НТВ является профессиональной (как медийная структура) и политической (это в данном случае важно) жемчужиной империи Владимира Гусинского. Более того — символом этой империи. Сначала несколько аксиом, то есть утверждений, не требующих доказательств. Причем аксиомы эти касаются не имущественных отношений между кредитором и компанией, обремененной долгами, которые она не может выплатить. Это не моя сфера, к тому же здесь всё достаточно очевидно (в рыночной экономике). Речь я буду вести о том, что относится к соприкосновению в СМИ бизнеса, журналистики и политики. В рыночной экономике переход какого-либо телеканала, газеты, журнала из одних рук в другие путем продажи (в том числе и за долги) не является ограничением свободы СМИ, хотя после такого перехода профессиональная

320

политика данного СМИ может и измениться. При этом, конечно, важна юридическая чистота сделки. В случае с НТВ мы видим, что обе стороны («Газпром» и «Медиа-Мост») обвиняют друг друга в несоблюдении этой чистоты. Спорить можно до бесконечности — окончательное решение только за судом. Нет ничего незаконного и в том, что за сделкой стоит какое-то третье лицо. Например, государство — как акционер «Газпрома» — ставит перед «Газпромом» задачу приобретения НТВ за долги «Газпрому». Проблемы возникают там, где проявляются мотивы такой сделки и конкретные действия сторон по ее осуществлению. Если владельца НТВ незаконно сажают в тюрьму, а затем выпускают под обязательство продать телекомпанию (иначе будешь посажен вновь) — и тому есть доказательства, то это и политически ущербно, и (выражусь осторожно, хотя, видимо, в законодательстве такой случай квалифицируется определенно и жестко) юридически несостоятельно. В случае с НТВ, как мне кажется, даже несмотря на весомость аргументов представителей «Газпрома», правота на стороне НТВ. При этом не важно, что Гусинскому удалось обхитрить Коха. Важно, что НТВ имеет весомый и для публики, и, думаю, для суда набор аргументов и доказательств того, что Гусинского действительно заставили подписать договор, который он, будучи свободным в своих действиях, не подписал бы — даже если бы впоследствии вынужден был бы подписать его по решению суда. То есть, проще говоря, в этом случае Гусинский прав, «Газпром» не прав. Теперь о мотивах. Если влиятельному акционеру «Газпрома» не нравится политическая линия НТВ, а НТВ не может отдать долги «Газпрому», то этот влиятельный акционер, используя свои возможности, может юридически чисто приобрести НТВ, а затем обеспечить на этом телеканале нужную ему политическую линию. Признаться в истинных мотивах этого решения никто такого влиятельного акционера заставить не может. Никаких нарушений ни буквы, ни духа Закона о СМИ при этом не нужно — есть простые и эффективные технологии достижения искомой цели. Если этот влиятельный акционер — частная структура, то вообще ни к чему не подкопаешься. Если этот влиятельный акционер — государство (как в случае с НТВ), то юридически, думаю, его тоже обвинить не в чем. Но вот политически — естественно, возникают и подозрения, и обвинения в попытке поставить под контроль независимое от государства средство массовой информации. То есть, как ни крути нынешнюю коллизию с НТВ, она упирается либо в закон — и тогда надо действовать через суд, который теоретически вынесет справедливое решение. Либо надо разбираться с политикой. НТВ резонно ставит под сомнение справедливость возможных судебных процессов по этому делу в России, ибо предполагает, что суд будет основываться не на законе, а на воле государства (власти, Кремля). То есть опять дело упирается в политику. Суммирую логику НТВ: если бы в России не было проблем с властью (политикой), то юридически НТВ это дело выигрывало бы, а если бы даже проиграло (в части признания НТВ банкротом), то речь шла бы лишь о передаче телекомпании от одного собственника другому, что не является нарушением Закона о СМИ. Но власть, во-первых, заставляет «Газпром» и правоохранительные органы действовать определенным образом, а во-вторых, преследует цель не возвращения каких-то долгов, а именно изменения профессиональной линии телеканала, то есть ограничения свободы СМИ. Чистая политика. Это долгое вступление понадобилось мне как раз для того, чтобы перейти к двум аспектам «проблемы НТВ» (и, кстати, теперь и ОРТ) для власти и одновременно к «проблеме Кремля» для НТВ и ОРТ. К двум аспектам, о которых во всех последних дискуссиях об НТВ и ОРТ, как я вижу, никто почему-то не говорит. И в первую очередь об этом не говорят журналисты. Имя этим проблемам «журналист как политик» и «цензура и отдельно взятый журналист».

321

ЖУРНАЛИСТЫ-ПОЛИТИКИ Довольно давно уже и Евгений Киселев, и Сергей Доренко числятся в сотне ведущих политиков России (по экспертным опросам «НГ»). Может быть, это метафора? В общем-то, всё в нашей жизни метафора, даже утверждение, что Кремль равен власти в России. Но думаю, больше того — уверен, что и Сергей Доренко, и Евгений Киселев действительно являются политиками. Не буду приводить всю длинную систему доказательств (на мой взгляд, вообще-то излишних). Ограничусь некоторыми примерами. Насколько подняли предвыборный рейтинг Путина выступления Сергея Доренко по ОРТ? Можно спорить: на 5 или на 10%. Но ясно, что не на один голос — голос самого Сергея Доренко. Насколько эти выступления опустили рейтинги Примакова и Лужкова? Можно спорить о цифрах, но не о содержании ответа на этот вопрос. Тот же вопрос, но сформулированный обратным образом, справедлив и по отношению к Евгению Киселеву на НТВ. Вписывались ли эти выступления в четко спланированную и скоординированную борьбу двух главных политических группировок, оспаривавших власть в России осенью 1999-го и зимой 2000 года? Полностью. Более того, владелец одного канала (НТВ) и лицо, контролирующее другой канал (ОРТ), входили (пусть неформально) в штабы соперничавших группировок. Сергей Доренко утверждает, что он громил Примакова и Лужкова как своих личных политических врагов и более никаких целей не преследовал. Я ему верю. Евгений Киселев утверждает, что он говорил только правду о Путине и «кремлевской Семье», руководствуясь исключительно правилами объективной и независимой журналистики. Я верю и Евгению Киселеву. Надеюсь, и они оба поверят мне, когда я возьму на себя смелость утверждать, что политиком становишься не тогда, когда записываешься в какую-то партию или входишь в штаб какого-то предвыборного движения. В штаб можно просто захаживать или не захаживать вовсе... Политиком становишься тогда, когда ты лично начинаешь играть какую-то значимую роль в политике. Политиком можно стать невольно. Если, например, твоя чисто профессиональная линия или твое чисто личное негодование с регулярностью раз в неделю, в одно и то же время, в самой рейтинговой передаче твоего канала доносятся до десятков миллионов избирателей, полностью, хотя и случайно, совпадая при этом с линиями пропаганды двух основных противоборствующих партий. Или, например, есть журналист, который, не будучи личным другом президента и не беря у него при этом всякий раз интервью, регулярно встречается с этим самым президентом и ведет с ним беседы о политической «флоре и фауне», о том, как ему, президенту, нужно обустроить Россию, как вести войну в Чечне. Скажите, положа руку на сердце, этот журналист — просто журналист или уже политик? Для меня ответ очевиден. Он очевиден и вообще. ВСЕ ОЧЕНЬ ИЗВЕСТНЫЕ ЖУРНАЛИСТЫ, РАБОТАЮЩИЕ НА АУДИТОРИЮ В ДЕСЯТКИ МИЛЛИОНОВ ЧЕЛОВЕК В СФЕРЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ, ВЫСТУПАЮЩИЕ ОДНОВРЕМЕННО КАК ХОТЯ БЫ ЭКСПЕРТЫ ВЛАСТИ (ИЛИ ОППОЗИЦИИ), НЕ ГОВОРЯ УЖЕ О БОЛЬШЕМ, ЯВЛЯЮТСЯ ПОЛИТИКАМИ. БЕЗ ВСЯКИХ ОГОВОРОК. Особенно если они функционируют в рамках мощнейших квазипартийных структур (ОРТ и НТВ), — об этом я много писал, не буду повторяться. ВЫБОРА НИ У СЕРГЕЯ ДОРЕНКО, НИ У ЕВГЕНИЯ КИСЕЛЕВА НЕТ. ИБО ЕСЛИ ОНИ НЕ ПРИЗНАЮТ СЕБЯ ПОЛИТИКАМИ, ОНИ ДОЛЖНЫ БУДУТ ПРИЗНАТЬ СЕБЯ ОРУДИЯМИ В РУКАХ ПОЛИТИКОВ. В случае с Евгением Киселевым это вообще затруднительно, ибо он, помимо прочего, является совладельцем «квазипартии НТВ» и ее генеральным директором, то есть человеком, который определяет политическую линию не только своих «Итогов», но вообще всего канала.

322

Хочу ли я уязвить гг. Киселева и Доренко? Помилуйте, чем? Тем, что они, по моему убеждению, действительно входят в сотню ведущих политиков России, то есть в сотню людей, которые оказывают самое большое влияние на политику страны? Если это называется — уязвить, то что же тогда — возвысить? ИТАК, ЧЕЛОВЕК, РЕАЛЬНО УЧАСТВУЮЩИЙ В БОЛЬШОЙ ПОЛИТИКЕ, БУДЬ ОН ДАЖЕ ЖУРНАЛИСТОМ, ДОЛЖЕН (1) ОСОЗНАВАТЬ ЭТО; (2) НЕ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ОН ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ; (3) ОСОЗНАВАТЬ СВЯЗАННЫЕ С ЭТИМ ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ИНЫЕ (ИМУЩЕСТВЕННЫЕ, НАПРИМЕР) РИСКИ. ПРОЩЕ ГОВОРЯ, ОН ДОЛЖЕН БЫТЬ ГОТОВ, ЧТО С НИМ БУДУТ БОРОТЬСЯ КАК С ПОЛИТИКОМ: • ИСПОЛЬЗУЯ ВСЕ ДОПУСТИМЫЕ И, ЕСЛИ ДОПУСТИМЫХ НЕДОСТАТОЧНО, НЕДОПУСТИМЫЕ МЕТОДЫ; • ПЫТАЯСЬ ЛИШАТЬ ЕГО ГЛАВНОГО ОРУЖИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ВЛИЯНИЯ (В НАШЕМ СЛУЧАЕ — ЭФИРА); • ПЫТАЯСЬ ДИСКРЕДИТИРОВАТЬ ЕГО (КАК ВЕДУТ СЕБЯ ВСЕ ПОЛИТИКИ ПО ОТНОШЕНИЮ ДРУГ К ДРУГУ); • ПЫТАЯСЬ ЕГО ПОБЕДИТЬ, ТО ЕСТЬ — ВЫТЕСНИТЬ С ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОЛЯ (ОПЯТЬ ЭФИР); • СТАРАЯСЬ ПОДОРВАТЬ ЕГО СОЦИАЛЬНУЮ БАЗУ (В НАШЕМСЛУЧАЕ — НЕ ИЗБИРАТЕЛЕЙ, А АУДИТОРИЮ). Это — правила игры в политику. И просто журналистом здесь не удается прикинуться даже мне. Тем более это не удастся Киселеву и Доренко. Когда я вижу «колебания» людей, которым Борис Березовский предложил участвовать в доверительном управлении акциями ОРТ, «колебания», объясняемые «финансовыми рисками», я, мягко говоря, недоумеваю. Березовский предложил не «финансовые», а политические риски. Он предлагает участие в большой политике. И решение здесь может быть только политическим: да или нет. Я, например, уверен почти на 100%, что Кремль и на пушечный выстрел не подпустит «Телетраст» к управлению ОРТ. Поэтому ни до каких финансовых рисков дело не дойдет. А до политических — дойдет. Тем не менее я свое решение принял, основываясь именно на политической, а не финансовой логике. И имею на то свои резоны. Всё сказанное не означает, что СМИ должны быть цензурируемы или находиться под контролем государства. Но ни цензура, ни контроль государства не наступят автоматически, если владельцем НТВ станет не Гусинский, а владельцем ОРТ (или «Независимой газеты») — не Березовский. Они (цензура как политический фактор и контроль государства как фактор общенациональный) наступят в другом случае. Но прежде — немного о цензуре.

ЧТО ЕСТЬ ЦЕНЗУРА? Цензура — это наиболее откровенная (если даже она не объявлена официально) форма подавления или ограничения свободы СМИ, существующая как система. Если Сергею Доренко запрещают выход в эфир с его передачей из-за ее содержания — это есть цензура по отношению лично к журналисту Сергею Доренко, но не цензура как система, государственная политика или реально существующий политический институт. В начале этого года весьма активно (особенно активно, кстати, на НТВ) раскручивалась и пропагандировалась история с «честным, объективным и профессиональным» немецким журналистом, «снявшим» на телекамеру «издевательства» российских солдат над телами убитых чеченцев. Сначала нам доказывали, что всё это правда. Потом выяснилось, что неправда. Немецкая телекомпания уволила журналиста. Является ли это проявлением цензуры? Формально да — по отношению к этому журналисту на этом канале. Не исключено, что этого журналиста вообще больше не приняло на работу ни одно немецкое СМИ. Значит ли, что в Германии существует цензура и запрет на профессию? Нет.

323

Если Сергей Доренко после закрытия его передачи на ОРТ не сможет получить работу ни на каком другом канале, если он не сможет выступать со своими интервью, статьями в любых других изданиях — это будет означать введение цензуры в России. Пока этого не произошло. Замечу, кстати, что лично я считаю, что передачу Сергея Доренко политически сняли зря, хотя и понимаю, какими резонами руководствовался генеральный директор ОРТ, принимая это решение. Но даже если оно принималось под давлением государства, как одного из главных акционеров ОРТ, это не есть факт политической цензуры, тем более — цензуры как системы. Не буду дальше развивать эту тему. Итог подведу утверждением, что до сих пор мы не наблюдаем какого-либо реального ограничения свободы СМИ в России, хотя, безусловно, по поводу границ этой свободы в стране идет и теоретическая, и политическая, и практическая борьба сторонников ограничения этой свободы и сторонников, напротив, ее сохранения.

КАЗУС ИЛИ СУДЬБА НТВ (КОНКРЕТНО) Российские журналисты и СМИ реально занимаются не только журналистикой, но и реальной политикой. Потери со стороны журналистов и СМИ как политических фигур и структур неизбежны — это следствие самой борьбы. Как при этом не потерять собственно систему частных, свободных, негосударственных СМИ? Только одним способом — не допустить, чтобы все три главные телекомпании стали государственными. Совершенно верная посылка. Проблема в том, что эти три главных телеканала как раз и являются едва ли не тремя главными политическими игроками (по крайней мере, среди СМИ). Более того — один из этих каналов наполовину принадлежит государству, а другой — по утверждению власти — является полным должником структуры, подконтрольной государству. В интересах общества, сохранения свободы СМИ и демократии в России необходимо, по крайней мере, сохранить эту пропорцию: один канал — государственный, один — частный, один — в совместном управлении. Кремль не должен, не имеет политического (не юридического) права этот баланс разрушить. Если он его разрушит, то общество, безусловно, не будет молчать, как бы отдельные его представители ни относились лично к Гусинскому и лично к Березовскому. Кремль не получит молчания — он в лучшем случае получит молчаливое сопротивление, молчаливый саботаж по отношению ко всему, что предпринимает. Он сделает всю корпорацию журналистов своей явной или скрытой оппозицией. Но как Кремлю выйти из политической и финансовой борьбы по поводу НТВ и ОРТ, не потеряв лица и не позволяя и дальше за государственные деньги критиковать государственную политику, когда нет понимания и привычки, что иногда даже разумнее содержать своих критиков за свой счет, нежели позволять им существовать за счет других. Оптимальное решение, на мой взгляд, таково. На период судебного, то есть цивилизованного, выяснения отношений между «Медиа-Мостом» и «Газпромом» передать управление НТВ специально созданному Совету управляющих, состоящему из представителей шести думских фракций (КПРФ, «Единство», ОВР, СПС, «Яблоко», ЛДПР), а также представителей нынешнего собственника («Медиа-Мост»), возможного потенциального собственника («Газпром») и исполнительной власти (от Министерства печати или Министерства юстиции). Учитывая безусловные достижения НТВ как лучшей телевизионной информационной системы в стране (и в этом смысле — национального достояния), объявить, что, вопервых, НТВ не может быть продано (если до этого дойдет дело) какой-либо государственной структуре, а равно — и каким-либо зарубежным структурам. Объявить, если выяснится, что НТВ по суду уходит из рук Гусинского, открытый (под парламентским контролем) конкурс на покупку контрольного пакета акций НТВ частными инвесторами. Если ни одна из российских частных структур не способна собрать необходимых средств на продолжение

324

деятельности НТВ (утверждение Альфреда Коха), заложить в условия конкурса возможность предоставления соответствующего кредита победителю конкурса одним из государственных банков. Это — принципиальная схема, которую можно уточнять, совершенствовать и, естественно, подгонять под нормы существующего законодательства. В случае с ОРТ я в целом поддерживаю схему, предложенную Березовским, хотя власть (будем работать в рамках наших реальностей, а не идеальных схем) может настаивать на изменении (путем переговоров) состава участников трастового договора по управлению 49% акций, не лишая, разумеется, нынешних собственников этих акций права на отклонение предложенных кандидатур. Поскольку сегодня актуальней звучит тема НТВ, то вернусь к этой телекомпании. Казус НТВ состоит в том, что лучшая информационно-политическая телеслужба страны оказалась и в оппозиции к власти, и в долгах у нее. Желание одним махом и «замочить» оппозицию, и вернуть долги психологически понятно, но политически нецелесообразно для власти (Кремля), страны и системы свободных СМИ в России. Если оппозиция разорилась финансово, то долги государству с нее нужно взять, но созданный оппозицией механизм качественного телевещания не погубить, не разрушить, не поставить под свой контроль (ибо не нужно власти столько телевидения), а отдать в другие руки в целости и сохранности. Говоря более понятно некоторым работающим сейчас в Кремле людям: если вы видите в Гусинском адмирала Колчака, то даже в этом случае нет никаких оснований видеть в каждом солдате колчаковской армии маленького, но Колчака же. Это — просто солдаты, граждане России, российские журналисты, волею судеб оказавшиеся в нашей «холодной гражданской войне» «по ту сторону» (а во многом — и не совсем «по ту»). Это последнее — главная посылка для поиска лучшего выхода из положения. *** Итак, судьба НТВ и судьба свободных российских СМИ сегодня действительно связаны друг с другом. Несколько шагов, избранных Кремлем по решению для себя проблемы НТВ как оппозиционной политической «партии НТВ», уже сделаны. И не всегда неразумные, хотя не всегда же безупречные. Эти шаги вплотную подвели власть к той черте, за которой любой неправильный шаг станет уже не угрозой, а реальностью разрушения системы независимых от власти СМИ и свободы слова в России. Если этот шаг будет сделан, то, во-первых, придется идти и дальше, что вообще катастрофично; во-вторых, будет доказана гипотеза о борьбе Кремля со свободой слова; втретьих, смириться с этим не смогут практически все, кто пока еще с пониманием относится к решениям тех политических задач, которые перед властью стояли. НТВ должно остаться — даже если оно будет говорить то, что оно говорит сейчас. Это — императив. А вот кому, исключая государство, она будет принадлежать, — вопрос, открытый для обсуждения и решений.

22 сентября 2000 г.

БОЛЬШАЯ СТАТЬЯ О ПУТИНЕ И О РОССИИ А ТАКЖЕ ОБ ИСТИННОЙ СУТИ НЕКОТОРЫХ ТРЕВОЛНЕНИЙ ПОСЛЕДНИХ ДНЕЙ

Что будет дальше? Этот вопрос всё чаще и чаще задают друг другу разные люди в Москве, — по крайней мере, в кругу тех, с кем я общаюсь. Раз есть вопрос, должны быть и ответы. Но прежде чем отвечать на этот вопрос, важно отметить, что вопрос возникает тогда, когда исчезает ясность. В данном случае — ясность с тем, чего хочет и куда движется Владимир Путин. Кажется, Кремль тоже осознает проблемы, создаваемые этой неясностью. Свидетельство тому — активность,

325

проявленная в последние дни Кремлем в «деле Бородина» и «деле НТВ». Но и понимание, и активность сами по себе ясности не создают. Лучшее доказательство — случай с НТВ. Например, после встречи с Путиным ряд участников этой встречи со стороны НТВ утверждают, что президент то ли не против продажи части акций (какой, кстати — 5 процентов или 50? Это не только разные цифры, но и разное качество) Тернеру, то ли прямо за это. Между тем из письма Путина Тернеру явствует только следующее: ВВП утверждает, что он за свободу СМИ и приветствует иностранные инвестиции в России. Даже косвенно это не свидетельствует о готовности Путина хотя бы для отвода глаз, ради красного словца согласиться с тем, чтобы хоть в какой-то значимой степени одна из крупнейших российских телекомпаний оказалась под контролем американского телемагната и владельца CNN, в критические моменты всегда играющей на стороне Белого дома, отнюдь не московского. Никогда не поверю, что Путин даст негласное добро на такую сделку. Либо просто с 29 января президента в России подменили. Конечно, многое объясняется тем, что НТВ пропагандистски и тактически опять обыграло Кремль — профессионалы все-таки. Но ведь и пропаганда не всесильна, если ей противостоит хоть и жесткая, но четко заявленная позиция. А еще лучше линия, последовательно и целенаправленно проводимая. <...>

КОМПЛЕКСЫ ПРОКУРАТУРЫ ПРОТИВ ФАНАБЕРИИ НТВ Я всегда выступал против того, чтобы журналисты предлагали себя обществу как единственные носители истины и единственно честные люди в России. Коллизия с НТВ, полная грустных ощущений конца этой телекомпании, о многом позволяет судить, если только набраться смелости хотя бы кое о чем власти и прессе говорить друг с другом откровенно, а не только на публику. В одной из передач «Глас народа» в конце прошлого года я слушал, как адвокаты «Медиа-Моста» в прямом эфире «размазывают по стене» уже не аргументы сотрудников прокуратуры, а самих прокуроров. После эфира я спросил у адвокатов: зачем вы это делаете? Разве не понимаете, чем это обернется для вас же, для ваших «подзащитных»? Разве не знаете, что слушающие вас сейчас прокуроры думают не о весомости ваших юридических аргументов, а о том, как вы (пусть не в данном случае) защищаете заведомых преступников, цепляясь лишь к проколам следствия, о механизмах получения вами гонораров, намного превышающих легальные выплаты? Я не только увидел полное непонимание, но услышал яростное неприятие этой точки зрения. Один из адвокатов мне даже сказал, что нет лучшего способа выиграть дело, чем доказать неполноценность прокурора. Плоды, в частности и этой позиции, теперь пожинает НТВ. Я ни разу не слышал публично, по телевидению, например, чтобы прокуроры унижали адвокатуру как институт и конкретных адвокатов как личностей. Но множество раз видел и слышал противоположное. Это профессионально корректно? Это цивилизованно? Это умно, наконец? Да, у прокуроров не лучшие, с точки зрения «рынка и демократии», комплексы. Но они много знают и многое могут рассказать. Комплексы прокуратуры сошлись в схватке с фанаберией НТВ, и прокуратура стала эту фанаберию крушить. Позицию за позицией. Доказала, что НТВ не преуспевающее экономически предприятие, а должник. А ведь был создан прямо противоположный имидж. Показала, хоть и с использованием некоторых некорректных приемов, что сотрудники НТВ получают, при долгах, несколько больше, чем кому-то хотелось бы признавать. Это дело приватное? А счета дочерей Ельцина — дело не приватное? Не могу признать умным человека, размахивающего оружием, которое легко оборачивается против него самого. Не в честности здесь дело. И не в том, что прокурор — чиновник, а журналист — нет. ПРИ НЫНЕШНЕЙ МОЩИ СМИ, ПРИ ТОМ, ЧТО ЭТО РЕАЛЬНАЯ ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ, ГЛАСНОСТЬ В ОПЛАТЕ ЖУРНАЛИСТОВ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, НЕ МЕНЕЕ ПРИНЦИПИАЛЬНА, ЧЕМ ГЛАСНОСТЬ В ОПЛАТЕ ЧИНОВНИКОВ. НЕЛЬЗЯ, БУДУЧИ ВОВЛЕЧЕННЫМИ ВО ВСЕ СОВРЕМЕННЫЕ ПРОЦЕССЫ, ИДУЩИЕ В РОССИИ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ, КАК ОТРИЦАТЬ ОЧЕВИДНОЕ (В ЧАСТНОСТИ, СВОЕ РЕАЛЬНОЕ УЧАСТИЕ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ БОРЬБЕ), ТАК И ПОСТОЯННО ТВЕРДИТЬ: МЫ САМЫЕ ЧЕСТНЫЕ,

326

ТОЛЬКО МЫ ГОВОРИМ ПРАВДУ, МЫ САМЫЕ НЕПОДКУПНЫЕ. И ПРИ ЭТОМ ПОСТОЯННО ОБВИНЯТЬ В НЕЧЕСТНОСТИ, ЛЖИВОСТИ И КУПЛЕННОСТИ ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ (ВКЛЮЧАЯ МНОГИХ КОЛЛЕГ). РАНО ИЛИ ПОЗДНО КТО-ТО ПРОВЕРИТ. Стою ли я за то, чтобы не рассказывать в СМИ о взятках, которые берут прокуроры? Конечно, нет. Но ведь нет же более закрытой темы для наших СМИ, чем экономика самих СМИ. Если только не бьешь конкурента. И любая попытка власти заглянуть на эту территорию вызывает только одно: крик о зажиме свободы слова. Все мы — дети одного времени, сегодняшнего. Все мы вынуждены жить по его законам — как писаным, так и неписаным. Прессе нельзя дать устав: не суди, да не судима будешь! Судить и рядить (не в юридическом смысле) — ее миссия, ее профессиональная и политическая обязанность. Но при этом надо хотя бы ощущать (хоть наедине с самим собой) меру своей сопричастности к тому, что судишь. Я понимаю, что легкие победы расхолаживают, создают ощущение всесилия и неподсудности у журналистов. А не то же ли у власти? Чем она в этом случае хуже или лучше, чем журналисты? Не раскрывать свои язвы должна пресса, но, по крайней мере, учиться на ошибках власти, дабы иметь не только право, но и возможность учить власть. Всякая власть, наша в особенности, местами и временами глупа до неприличия. С нескрываемым удовольствием смотрел и я слушал, как журналисты НТВ, вернувшиеся от Путина, свели на нет весь запрограммированный кем-то в Кремле позитив (для президента) от этой встречи. Классная работа, хоть и простая: ТОТ, КТО МОЛЧИТ, ПРОИГРЫВАЕТ, КТО КОММЕНТИРУЕТ — ПОБЕЖДАЕТ. НО ПРОПАГАНДИСТСКАЯ ПОБЕДА — НЕ ПОЛНАЯ ПОБЕДА. ПО БОЛЬШОМУ СЧЕТУ — ЭТО И НЕ ПОБЕДА ВОВСЕ. ПОБЕДИТЬ В АУДИТОРИИ — ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ ПОБЕДИТЬ В ЖИЗНИ. В пересказе сотрудников НТВ настоящее ошеломление и даже возмущение у них вызвало утверждение Путина о том, что НТВ работает по «инструктажу» Гусинского. Нет, утверждал Евгений Киселев, мы только единомышленники. Почти два года назад, весной 1999-го, тогдашний английский посол в Москве Эндрю Вуд пригласил на обед четырех, если не ошибаюсь, главных редакторов. Среди них и Евгения Киселева, и меня. Разговор, естественно, шел о политике. Евгений Алексеевич, помню, бросил фразу, что вот есть такие СМИ, например, «Независимая газета», которые критикуют Григория Явлинского. Ну да, дескать, понятно, почему они его критикуют — заказ хозяина. Я достаточно резко попытался опровергнуть это утверждение, но, разумеется, Евгения Алексеевича не убедил. При выходе из посольства я все-таки задал Евгению Киселеву вопрос в лоб: «Евгений Алексеевич, — спрашиваю, — вы всерьез думаете, что Березовский мне позвонил, дал инструкции по Явлинскому и я написал эти статьи о нем?»

— Ну зачем же так грубо, — ответил мне Киселев, — есть другие методы: кое-что объяснить, высказать о Явлинском свое мнение... Я, прекрасно зная, что ни в тот момент, ни несколько месяцев, если не лет, до того (примерно так с 1996 года) я с Березовским о Явлинском не говорил вообще, спросил: — А вы что, знаете, о чем мы говорим с Березовским? На что получил такой ответ Евгения Алексеевича: — Я знаю жизнь... Лучше всего, как известно, человек знает свою собственную жизнь. Не из злорадства вспомнил я тот разговор, хотя и позлорадствовать есть повод. Уж слишком тот наш диалог похож на то, что сказал Путин Евгению Киселеву два дня назад. Евгения Алексеевича слова Путина удивили и даже возмутили. А может быть, Путин тоже просто «знает жизнь»? Или думает, что знает, как тогда, два года назад, думал

327

Евгений Алексеевич.

*** Участвовать в похоронах НТВ мне совсем не хочется, хотя в какой-то степени ощущение почти похоронное. Сюжет со встречей в Кремле — просто календарно и логически лег в тему статьи. Будь я Путиным, с НТВ я бы сейчас поступил так — невзирая на независимость прокуратуры и даже «ГазпромМедиа». Выставил бы, как уже однажды писал, солидный (более 25%) пакет акций на открытый конкурс, разрешив участвовать в нем, естественно, только российским претендентам, ибо НТВ — это общенациональная компания, четвертый канал которой был передан бесплатно. Можно, конечно, и допустить иностранцев. Но тогда в обмен на деньги даются только акции — без частоты. СМИ В РОССИИ ВЕДЬ БОЛЬШЕ, ЧЕМ СМИ. ОСОБЕННО ТЕЛЕВИДЕНИЕ. Всё бы было честно. По-рыночному. Цивилизованно. Ведь НТВ действительно нужно сохранить. И желательно со сложившейся командой журналистов. Не для сохранения свободы слова — не НТВ только носитель ее. А для сохранения конкурентной среды, каковая и рождает свободу .<...> Есть правда, которую в равной степени не любят признавать ни Кремль, ни НТВ. Кремль борется с Гусинским не как с носителем свободы слова, но и не как с бизнесменом только. Кремль борется с Гусинским как с субъектом враждебной интересам России политики, проводящим к тому же на внутрироссийском политическом (информационном, в первую очередь) поле интересы другой страны. США. Кто хочет упрекнуть Кремль в антиамериканизме, может это сделать. Но, строго говоря, бороться с гегемонией гипердержавы незазорно — в меру сил и возможностей этим занимаются все. Политика, однако, вещь юридически неподсудная — отсюда и более или менее успешные попытки обнаружить «экономические преступления» Гусинского. Но сам по себе Гусинский, несмотря на свои международные связи, уже не опасен. Опасно то, что в его руках НТВ — самая идеологически дисциплинированная — это знают все, кто что-либо знает, — журналистская структура в Москве. Поэтому Кремль и борется с НТВ, пытаясь одновременно отделить Гусинского и остальных владельцев НТВ, и его высшее руководство от просто журналистов НТВ. Есть основания у Кремля так смотреть на НТВ и на Гусинского? Есть. Производит ли при этом НТВ, помимо собственно пропаганды, продукт под названием «свобода слова»? Производит. Пойдем дальше. Несмотря на то, что борьба против НТВ не является борьбой против свободы слова, а лишь борьбой против некоторых слов, она создает полное ощущение угрозы этой свободе. Тем более что затрагивает интересы отдельных журналистов. В первую очередь — из-за методов борьбы. Являются ли эти методы характерными для нынешнего режима? Да. Почему? Во многом из-за того, что так привычнее и эффективнее. В чем опасность? В том, что привычное становится еще привычнее, а эффективность заманивает всё глубже. И вот тут я перехожу к самому главному. Управляемая демократия — это не контролируемая полностью демократия. Это лишь время от времени авторитарно корректируемая демократия: то есть чтобы вора не выбрали губернатором — да. А если все кандидаты на пост губернатора не воры, то пусть решает народ. Грань тонкая, но она есть. Есть теоретически, а есть ли в жизни? Далеко не всегда. Некоторые элементы ныне складывающейся государственной структуры очень напоминают режим корпоративного государства. Но одна из разновидностей корпоративного государства носит неприятное название

328

«фашизм». Мы еще далеки от того, чтобы дойти здесь до предела разумного, но стихийные попытки налицо. <...> При выводе страны из кризиса, куда ее, в частности, завела и ельцинская анархия, рискованные шаги возможны. Невозможны лишь ошибки, особенно роковые. Кремль рискует. Внимание: опасность перед нами! <...> 31 января 2001 г.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПАРАНОЙЯ ПЕЧАЛЬНО СМОТРЕТЬ, КАК «ИТОГИ» СТАНОВЯТСЯ СМЕШНЫМИ В последней программе «Итоги» Евгений Киселев уделил несколько минут драгоценного эфирного времени моей нескромной персоне, а равно «Независимой газете» и Александру Ципко. Тому, кто слышал, рассказывать ничего не надо, а тому, кто не слышал, поясню предельно кратко: по утверждению Евгения Алексеевича, мы, я и Ципко, составляем на Киселева доносы — суть которых в том, что он американский шпион, и печатаем эти доносы в «НГ». Мысль не оригинальная, более того — вторичная, — некоторое время назад из недр «Медиа-Моста» она уже изрыгалась. Тогда я не отреагировал, да и нынче не собирался. Несколько друзей, позвонивших мне после передачи, уговорили написать этот текст — все-таки телевидение, миллионы зрителей. И хотя ПЛЕТЬЮ ОБУХА (ТО ЕСТЬ ГАЗЕТОЙ ТЕЛЕВИДЕНИЯ) НЕ ПЕРЕШИБЕШЬ, я согласился. Думаю, в последний раз — скучно стало спорить с Евгением Киселевым: любое несогласие с собой он трактует как донос на него и тут же вспоминает о 37-м годе. Какая-то, прости меня Господи, паранойя. Я не буду писать ни о контексте и точном тексте моей «Большой статьи о России и о Путине», из которой вынута так понравившаяся Александру Ципко по одной причине, а Евгению Киселеву — по прямо противоположной цитата, ни об аргументации самого Ципко, которую Киселев, естественно, проигнорировал. Может, потому, что крыть нечем, а может, просто из-за того, что уже давно живет с психологией «нас бьют, нам больно, мы кричим». Нехорошо, когда бьют, жалко. Хотелось помочь тем, кого бьют. Но в последнее время что-то не крик я слышу, а в основном шипенье. Это по форме. А по содержанию — пропаганда, причем самая незамысловатая. И очень избирательная. Тринадцатого января состоялась встреча группы главных редакторов российских СМИ с Владимиром Путиным. НТВ подробно об этом рассказывало, в том числе и о том, что некоторые главные редакторы подняли на встрече вопрос об НТВ. Но ни одной фамилии не назвали. Почему? Может быть, потому, что это бы разрушило образ «МедиаМоста» как единственного оплота свободы слова в России, да и единственного защитника самого НТВ. А кто между тем первым поставил на той встрече перед президентом вопрос об НТВ? Вряд ли этого не знает Евгений Киселев, раз знает Владимир Гусинский. Но у НТВ последнее время всегда две правды — для внутреннего употребления и на публику. Спустя неделю после той встречи в Кремле встретился я с Борисом Березовским, и он сказал: «Мне Гусь рассказывал, как ты наехал на президента по поводу НТВ». «Наехал» — слово многозначное, но сказал я президенту то, что считаю нужным и должным. Кстати, тогда — не в последний раз. А вот теперь думаю — зачем? Было время, я считал, что, даже при всей неправоте НТВ по целому ряду важнейших вопросов, «сдавать» его, выражаясь языком тех, кто «наезжает», нельзя не только ради собственно свободы СМИ и сохранения конкуренции в телеэфире как объективной основы этой свободы, но и ради сбережения НТВ как команды профессионалов. Ныне же

329

складывается впечатление, что профессионализм некоторых ключевых членов этой команды, Евгения Киселева в первую очередь, испарился. Осталась злоба. Защищать, следовательно, в этой части уже нечего. Верхом политического анализа Евгения Киселева в последних «Итогах» стали рассуждения о том, что раз Игорь Иванов после встречи с госсекретарем США Колином Пауэллом сказал, что Пауэлл поднял вопрос о свободе СМИ в России, потому что у каждой нации есть свои ценности, то, видимо, в России свобода СМИ ценностью не является. Это уже не смешно. Это — печально. Это — политическая паранойя, хотя, может быть, и благоприобретенная в результате того, что «бьют» и «больно». Кстати, Евгений Алексеевич, если вы в следующих «Итогах» заявите в связи с моим последним утверждением, что я требовал заключить вас в психбольницу, я не удивлюсь. ...А все-таки печально, что еще полгода такого развития событий — и «Итоги» можно будет вообще не смотреть. Из обязательного для политических аналитиков зрелища они и так уже перешли в разряд факультативного. Впрочем, я, например, всегда стараюсь читать передовицы Александра Проханова, так как некоторые из них — очень смешные. Правда, не всегда знаешь заранее — смешно ли будет в этот раз. С Игорем Ивановым получилось смешно.

P.S. Закончив статью, наткнулся на «Час быка» г-на Черкизова (видимо, повтор) в эфире НТВ. Тема — текст Александра Ципко. Поразительно, но факт: у Черкизова — анализ, у Киселева на ту же тему — черкизовщина.

27 февраля 2001 г.

ЗАЩИТА НТВ НЕСКОЛЬКО РАЗМЫШЛЕНИЙ ПО ПОВОДУ ЛОЗУНГА «РУКИ ПРОЧЬ ОТ НТВ!» Долго длящийся конфликт, связанный с судьбой холдинга «Медиа-Мост», а точнее, с судьбой самой значимой его части — общенациональной телекомпании НТВ, дошел, кажется, до финальной фазы. Сразу же разразился скандал, что вполне естественно, ибо смена собственника любого общенационального канала в любой стране, даже если эта смена прошла бесконфликтно, всё равно событие и сенсация. А если есть конфликт, то, разумеется, есть и скандал. Я не раз писал о коллизиях вокруг НТВ и не буду повторяться. Зафиксирую только две позиции. Во-первых, конечно же Кремль играет против НТВ по политическим причинам (хотя все финансовые упреки справедливы), но не с целью ликвидации свободы СМИ в России, а борясь с НТВ как с оппозиционной партией и с Владимиром Гусинским как владельцем и лидером этой партии. Об этом я писал неоднократно еще в 1999 году. Во-вторых, к сожалению, владельцы, менеджмент и даже некоторые журналисты НТВ сделали всё возможное, чтобы оттолкнуть от себя максимум коллег, которые в целом НТВ как журналистской структуре симпатизировали. Постоянные и навязчивые утверждения, далеко не во всем, мягко говоря, соответствующие реальности, что НТВ — самая честная, самая профессиональная, самая неподкупная, самая смелая журналистская структура России и вообще единственное свободное и независимое СМИ страны, а те, кто взглядов НТВ не разделяет, а тем более критикует, — прихвостни Кремля, сервильные и подкупленные Кремлем журналисты, завистники, бездари, а то и просто мерзавцы, — все эти навязчивые утверждения, а точнее заклинания, сделали свое дело. Тем не менее на последние события вокруг НТВ не отреагировать нельзя, даже несмотря на то что есть полное моральное право не вмешиваться. Не вмешиваться не из-за трусости, в чем уже поспешили обвинить всех, кто не поддержит НТВ, некоторые из участников позавчерашнего прямого эфира экстренных «Итогов», продолжая даже в момент, когда им самим надо принимать решение, клеймить всех вокруг. Есть право не вмешиваться, увы, по другим основаниям. Но не вмешаться нельзя.

330

Тема сложная, запутанная, из тех, что еще долго будут обсуждаться. Так что на первый (в этом случае) раз постараюсь быть предельно лапидарным. События последних дней и их последствия имеют два главных аспекта: общественно-политический и узкопрофессиональный, то есть относящийся к судьбе журналистского коллектива и журналистов НТВ. Постараюсь коснуться и того, и другого.

• Лично я считаю, что существование НТВ в том виде, в каком оно ныне как изготовитель и распространитель определенной телепродукции, включая пропаганду, функционирует, не является такой проблемой для страны и власти, которую необходимо ликвидировать любым способом.

• В последние два года, а в последние месяцы определенно, НТВ превратилось из просто частной, независимой от государства телекомпании (таких СМИ в России много) в политически оппозиционную журналистскую структуру, работающую на одном из общенациональных телеканалов. А с учетом нынешней роли электронных СМИ и при отсутствии развитой партийной системы в России — фактически в оппозиционную Кремлю партию со свойственной всякой партии ангажированностью. Не случайно ведь протопартия «ЯБЛОКО» оживает как политическая сила только в том случае, когда опирается на эфир НТВ или следует идеологии НТВ, что, кстати, доказывают и последние события.

• В связи с этим ликвидация НТВ в ее нынешнем виде нанесет ущерб свободе слова в России по двум направлениям. Во-первых, резко сузится поле политической конкуренции среди общенациональных телеканалов. Во-вторых, политическая оппозиционная партия НТВ — «ЯБЛОКО» потеряет трибуну и возможность влияния на миллионы избирателей, которые до сих пор эта партия имела.

• В этой связи, даже несмотря на определенную несправедливость получения партией НТВ — «ЯБЛОКО» непропорционально мощного (по отношению к числу избирателей) телеканала, ликвидация НТВ в ее нынешнем виде будет означать фактическую ликвидацию оппозиции в России (кроме коммунистической, но та опирается на сильную партию классического типа). А в ликвидации оппозиции страна не заинтересована. Следовательно, этому необходимо противостоять даже тем, кто взгляды этой оппозиции не разделяет, но является сторонником демократии. Поэтому если бы решение зависело от меня, я бы предпочел, чтобы НТВ в его нынешнем виде и даже с его идеологией осталось.

• Более того, я бы порекомендовал власти и из тактических, и из стратегических соображений помочь НТВ остаться в нынешнем виде (что, конечно, не исключает решения проблемы возврата долгов). Даже несмотря на очевидную энтэвэшную тактику последних месяцев провоцировать власть на «агрессию» против себя.

• В этом, и только в этом, смысле профессионально занимающиеся политикой люди могут выступать под лозунгом «Руки прочь от НТВ!». А вот все «честные люди» имеют полное право этот лозунг и не поддерживать: одни, не теряя честности, могут поддержать, а другие, тоже ничего не теряя, могут и не поддержать. Это дело политических пристрастий и вкусов.

• Один из главнейших вопросов общественно-политического значения в данном скандале: кто прав, а кто не прав юридически? Странно, что саратовский судья отменил 3-го апреля свое решение от 2-го апреля. Но я не уверен, что и 2-го апреля он принял решение, основываясь только на законе. Мне кажется, что, учитывая громкость и значимость данного скандала, Верховный суд России должен затребовать все дела по линии «Газпром» — «Медиа-Мост» себе и в публичном заседании вынести решение, квалифицировав, в зависимости от этого решения, и действия всех иных причастных к делу судов и судей.

331

• Если смена собственника законна, то отпадают 90% всех вопросов. А пока они остаются — в том числе и для тех, кто раздумывает над тем, присоединиться или нет к лозунгу «Руки прочь от НТВ!».

• Как вести себя сотрудникам (журналистам) НТВ? (То, что я буду писать далее, — не советы им, а размышления для читателей «НГ».) Нельзя требовать, оставаясь как раз человеком честным, чтобы все вели себя одинаково. Во-первых, коллектив коллективом, но у каждого может быть своя оценка событий. Во-вторых, не в равных условиях находятся владельцы и менеджеры НТВ, являющиеся одновременно ее сотрудниками, и остальные. В том числе не в равных материальных условиях — один может не работать всю оставшуюся жизнь и не испытывать материальных затруднений, другой через месяц будет вынужден задуматься о деньгах для себя и своей семьи. Кроме того, на НТВ так любят повторять, что у них все звезды, что, возможно, и сами верят в это. Но громкое имя поможет тем немногим, кто его имеет реально. А две с половиной сотни других останутся со своими проблемами один на один.

• В целом из ситуации есть четыре выхода — каждый в перспективе может оказаться самым эффективным и эффектным, но какой именно — покажет только практика.

• Выход первый: уйти сразу всем вместе. Этим создается одномоментная колоссальная проблема для власти и новых владельцев НТВ. Скорее всего — на время придется перекоммутировать на четвертую кнопку нейтральный госканал «Культура». НТВ в этом случае погибнет окончательно, но со славой. И превратится в миф, который конечно же будет куда более позитивным, чем постепенно забывающаяся бренная реальность.

• Выход второй: остаться на своих местах и работать, как прежде, доказывая делом, что на канал пришли душители свободы слова. Тоже достойный выход: во-первых, можно это доказать (и тогда Кремлю крыть будет нечем); во-вторых, можно вынудить «душителей» стать не душителями. Вот где проявляется настоящий профессионализм.

• Третий выход: оставаясь, растягивать скандальную ситуацию, извлекая из нее максимум пропагандистских выгод: бастовать, саботировать и т. п. Так действует политическая оппозиция, и именно так начал действовать коллектив НТВ.

• Четвертый выход: смирившись со сменой менеджмента (коль скоро она освящена решением суда), договориться с новыми управляющими об условиях профессиональной деятельности, причем зафиксировать эти договоренности публично. Это, кстати, будет полезно для всех СМИ, но это будет профессиональный, а не политический (т. е. не оппозиционный конкретной власти) подход. Ибо журналистика и политика во многом пересекаются, но не тождественны друг другу. И последнее, чисто личное: я желаю всем журналистам НТВ победы и достойного выхода из сложившейся для них труднейшей, но в рыночных условиях не беспрецедентной ситуации. Даже тем, кто, играя в политику, думал, что эта игра есть только игра и только с гарантированной именно им победой. Даже тем, кто, играя всерьез, до сих пор делает вид, что это всего лишь игра. И вроде бы всерьез же обижается на тех, кто просто победил в жестокой борьбе за информацию как политическое оружие. Руки прочь от НТВ! Этот мой призыв совершенно искренен, но обращен не только к ее нынешним, но и к прошлым владельцам. Хотя это уже из области фантастики. Для ТВ — определенно. Поэтому в борьбе за НТВ может победить кто-то один, какая-то одна партия. Либо партия власти, либо оппозиция. Либо треть акций канала надо отдать еще и коммунистам — второй ветви оппозиции. В определенном смысле это было бы самым демократичным решением.

5 апреля 2001 г.

332

САМОУБИЙСТВО НТВ ЛУЧШЕ БЫ ОНИ ЭТОГО НЕ ПОКАЗЫВАЛИ Есть вещи, которые нельзя показывать даже родственникам, а не то что посторонним. Например, собственное нижнее белье. Если бы я был руководителем НТВ, ратующим за сохранение и возрождение канала, я немедленно уволил бы того, кто дал команду пустить в эфир запись трехчасовой беседы Альфреда Коха с журналистами НТВ. Увиденное показывает и доказывает слишком много печальных для НТВ вещей, часть которых, но далеко не все, была очевидна профессионалам и раньше, а часть оказалась шокирующей новостью. Например, безудержное хамство ряда «телезвезд» как мужского, так и женского пола. «Циничный» и «порочный» Альфред Кох стоически противостоял этому хамству и лицемерию. Причем все одергивали его, не произнесшего ни одного грубого слова, но не себя или коллег. На НТВ не может быть больше экономической журналистики, ибо все, включая адвокатов и менеджеров компании, либо демонстрировали полное незнание законов и реальностей рыночной экономики, либо бессвязно уходили от разговора о них. Все предшествующие телерасследования и репортажи НТВ о защите прав инвесторов теперь можно оценивать только как лицемерные, правда, там речь шла в основном об агрессивности «неразумного», «советского по менталитету» рабочего класса. То есть рынок — рабочим, а НТВ — то, что ему в данный момент выгодно. Кстати, раньше я думал, что адвокаты «Газпром-медиа» конечно же прикрывают беззаконие, а НТВ не проигрывает в значительной степени из-за юридической грамотности и корректности своих адвокатов, но то, что я и другие увидели в ночь с 5 на 6 апреля, демонстрирует либо непрофессионализм, либо партийность адвокатов НТВ. Чтобы Тэд Тернер никогда не приобрел акции НТВ, надо лишь показать ему запись этой «беседы». Свобода слова на НТВ пала давно, но глубину этого падения мы увидели только что — в ночном эфире 5 апреля. Мой вывод (в отличие от того, что я считал еще два дня назад): защищать НТВ как одну из площадок свободы слова бессмысленно. За исчезновением объекта защиты в данном месте. Еще одно: что-то важное, о чем знали обе стороны (Кох и двадцать его оппонентов), так и не было названо. Но Кох не сказал об этом, ибо знание касалось НТВ, а журналисты НТВ не затронули эту сокровенность, грубо припомнив все грехи Коха, ибо это касалось их. Причем настолько касалось, что даже в состоянии самого сильного аффекта они об этом не скажут. И последнее. Теперь мне еще больше, чем раньше, очевидно: кто-то со стороны НТВ играет на уничтожение... НТВ. Кому-то на НТВ выгодно, чтобы «Газпром-медиа» победил. Печально наблюдать за стриптизом коллег. Опасно говорить о коллегах правду — но кто-то должен ее сказать, тем более что на самом НТВ явно есть люди, которые не могли не видеть того, что видели все телезрители, но самим им неудобно, особенно сейчас, об этой правде даже думать. И вообще, воспитанный человек не тот, кто не прольет соуса на скатерть, а тот, кто не заметит, если это сделал другой. Это я знаю. С детства. Но что же делать, если сосед по столу льет соус уже не на скатерть, а себе на голову? Делать вид, что ничего не заметил? Да уж делали, когда он лил соус на головы других, — не помогло. Самоубийство — печальное зрелище. Убийство не радостней. Но самоубийство случилось на сей раз раньше. Поэтому о нем и речь.

*** Те, кто не участвовал в атаке на Коха, кто молчал, подтвердили истину, не всегда истинную: молчание — золото. В них надежда на возрождение НТВ, ибо думаю: они на сей раз молчали, потому что это было достойней и потому что им не дали бы сказать то, что они думают, обвинив в предательстве.

333

7 апреля 2001 г.

1

В составлении данной хроники неоценимую помощь мне оказала Татьяна Цыгичко.

334

Раздел восьмой

МАКСИМЫ ЖУРНАЛИСТИКИ Золотые максимы. — Афористика. — Журналистика и жизнь. — Парадоксы. — Журналист — это... — Функции журналистики. — Журналистика и общество. — Журналистика и политика. — Журналистика и власть. — Телевидение. — Мораль и пресса. — Правда, ложь и прочее. — Свобода слова и другие свободы. — Цензура. — Журналистика и время. Будущее. — Жанры. — Шесть правил интервьюера. — Ремесло. — Главный редактор.

Золотые максимы 1 Беритесь за то, что не рискуют делать другие. Будьте свободнее них. Чаще всего это не так трудно и опасно, как кажется.

2 Не пиши быстрее других, пиши лучше других. То, что ты был первым, забудется, то, что написал лучше, — запомнится.

3 Пишите и говорите меньше, чем знаете, но больше, чем другие.

4 Главное дело журналистов (помимо сообщения новостей) — писать и говорить банальности в момент, когда эти банальности более всего похожи на откровения.

5 Знай пределы своей компетентности и предполагай, что могут найтись люди более компетентные или так сложатся обстоятельства, что личной компетентности окажется недостаточно.

6 Не бывает текстов, которые не нуждались бы в редактуре.

7

Золотая стилевая максима Ничего лишнего, но всё необходимое минус что-то из необходимого и плюс нечто избыточное, специфически ваше.

8

Золотая максима редактора Интересную статью ставь в номер, ничего не вычеркивая и тем более не вписывая, а

335

неинтересную брось в корзину.

9

Золотая максима главного редактора Не заставляй других писать то, что они не думают, и не писать то, что думают.

10 Поскольку никто из журналистов не может заречься от того, чтобы не быть вынужденным однажды прибегнуть к обману, отведите себе в начале своей карьеры право всего на три таких поступка. И поскольку ваша жизнь в журналистике будет долгой, старайтесь как можно дольше оттягивать первый такой опыт, иначе вы преждевременно используете то, к чему вам, возможно, еще придется прибегнуть, а лимит будет уже исчерпан. Последнюю такую возможность надо вообще оставить на самый конец своей профессиональной жизни.

Афористика 11 Журналистика — очень простая профессия.

12 Собравшись вместе, сотня журналистов никогда не сделает самолет, который сможет летать. Сто авиаконструкторов легко выпустят газету, и, возможно, хорошую.

13 Журналистика слишком всеохватна, чтобы быть чем-то одним.

14 Журналистика сиюминутна. Краткость в ней не только проявление таланта, но и форма существования.

15 Публичность есть то, что делает профессию журналиста общественно значимой.

16 Журналистика — массовая профессия, отдельно взятого журналиста не существует.

17 На 99% журналистика делается безвестными (фактически) журналистами.

18 Журналист, творя индивидуально, на самом деле есть анонимный работник конвейера, выпускающего потоком тексты, то есть слова, слова, слова...

19 Мнение журналиста аудиторию не интересует — до тех пор, пока этот журналист не станет известным или авторитетным человеком.

20 Лишь известный и авторитетный журналист получает право писать нежурналистские, или экспертные, статьи.

21 Журналистика есть просвещенный дилетантизм.

22

336

Вне технологических возможностей современных СМИ сегодняшняя журналистика в массе своей есть набор банальностей и косноязычия.

23 Журналист — профессиональный автор фольклора.

24 Журналистика — профессия не для гениев.

25 Нет худшего журналиста, чем писатель.

26 Свободная профессиональная качественная человечества. Этим она искупает многие свои грехи.

журналистика

есть

здравый

смысл

27 Уголовный кодекс — вторая после данного курса лекций книга, которую необходимо прочесть всем, кто собирается заниматься журналистикой.

28 Журналистика есть безусловная функция будущего.

29 Прогноз есть венец журналистики как творчества и профессии.

30 Ложь — такой же естественный продукт журналистики, как и правда, но в совокупности своей, как правило, — меньший по объему.

31 Ложь — это часть правды.

32 Ложь, изреченная СМИ, есть правда (хотя бы на время).

33 Нельзя ни обольщаться блеском журналистики, ни впадать в уныние от ее нищеты.

34 Самой хорошей власти люди доверяют меньше, чем самой плохой прессе.

35 СМИ в России — больше, чем СМИ. Особенно телевидение.

36 Плетью обуха (то есть газетой телевидения) не перешибешь.

37 Журналисты суть присяжные поверенные общества.

38 Редакция должна поддерживать определенный уровень «святости» издания и его журналистов.

337

39 Любое сильное чувство, прежде всего любовь, выводит человека из-под влияния СМИ, — по крайней мере, из-под влияния по поводу отношений с объектом этого сильного чувства.

40 Истории не известен ни один пример того, когда кто-либо пошел на смерть собственно за свободу слова, тем более чужую. Не сделал этого и сам Вольтер.

41 Свобода слова (печати) для журналиста — такая же функциональная потребность, как и язык, письменность.

42 Цензура не спасает от глупости, так же как и свобода печати не гарантирует появление лишь умных текстов.

43 И аудитория, и главные редакторы ждут от журналистов не моральной чистоты, а профессиональных успехов, побед над конкурентами.

44 Журналистика, как и поэзия, должна быть немного глуповата.

45 Как профессиональный класс журналистика по влиянию (но иного рода) сравнима с армией, полицией и спецслужбами.

46 Журналистика — это еще и боевое искусство, — по крайней мере, как часть политики.

47 Медиакратия есть политическое насилие, проводимое посредством СМИ в предельно приятных аудитории, то есть населению, формах.

48 Журналист, не обращающийся к реальному знанию, опасен как общественный тип. Он не только асоциален, но часто и антисоциален.

49 Журналисты — не центр управления миром, но верные бойцы, приводные ремни и передовой отряд партий и групп, находящихся у власти.

50 Именно через СМИ нация каждодневно общается сама с собой.

51 Журналистика, почти всегда сообщая о частном, индивидуальном, по сути работает с коллективным, общественным, массовым.

52 Журналист — актуальный человек. По журналистам можно и нужно изучать психологию (и психопатологию тоже) общества. Ибо они суть общественные животные в полном смысле этих слов.

53 Если известные политические журналисты не признают себя политиками, то тогда они должны признать себя орудиями в руках политиков.

54

338

Журналистика — поле битвы власти с обществом, битвы постоянной, повседневной, рутинной, как партизанская война, и грандиозной, как Сталинград.

55 Журналисты суть коллаборационисты: служа обществу, сотрудничают с властью, являясь частью власти (в широком, современном смысле слова), тайно и явно работают на общество. Причем не по ночам, а днем — на виду у всех.

56 В мире нет ничего идеального, кроме наших собственных идеалов. И свободная журналистика — один из них!

Журналистика и жизнь 57 Цель журналистики — передать новизну событий, жизни и идей тех, кто в этих событиях является главным действующим лицом, а не новизну журналистского экспериментаторства.

58 Журналистика есть передача своим стилем, но в стандартных формах (жанрах) информации и мнений о стандартных событиях или ситуациях.

59 Журналистика — это конкуренция по поводу «быстрее», «лучше» и «больше нравится» («интереснее»), где справедливая самооценка в любом случае менее важна, чем даже весьма субъективная или несправедливая оценка аудитории.

60

Первая максима им. Льва Толстого Жизнь стандартна («все счастливые семьи похожи друг на друга»), потому журналистика и описывает ее через передачу стандартных сюжетных узлов, но сосредоточивая внимание на любом отклонении от стандарта («несчастливые семьи»). Особо привлекают журналистику резкие отклонения от стандарта, от нормы. Однако и стандартные отклонения от нормы, и аномальные всё равно вписываются в матрицу стандартных сюжетных узлов журналистики.

61

Вторая максима им. Льва Толстого Все счастливые семьи похожи друг на друга, все несчастные — тоже похожи. Но журналистику больше интересуют несчастные семьи, поэтому в СМИ из несчастья делают событие, а счастье — просто не замечают.

62 СМИ есть религия не в метафизическом смысле (хотя временами и в этом СМИ и религия весьма схожи), а в институциональном и инструментальном. Если не религия, то, по крайней мере, Церковь и культ.

63 Массовая культура и СМИ есть современный вариант карнавальной культуры и средств ее доставки в каждый дом, в каждую семью. Скоротечный и конечный обман античного и средневекового карнавала СМИ превратили в XX веке в постоянную реальность. Так, круг суровой жизненной правды, изредка, не чаще четырех раз в год, разрываемый считанными днями обмана, сменился круглогодичным циклом обмана. В этом круге, циркулируя по каналам СМИ, и живет сегодняшняя журналистика.

339

64 Медиаиндустрия, то есть СМИ как бизнес, и идущая по их каналам журналистская, рекламная и масскультовая продукция, безусловно, являются одновременно и частью, и информационной основой (в техническом и сущностном плане) индустрии современной массовой культуры.

65 Нельзя, будучи вовлеченным во все политические процессы, идущие в России, в том числе и политические, как отрицать очевидное (в частности, свое реальное участие в политической борьбе), так и постоянно твердить: мы самые честные, только мы говорим правду, мы самые неподкупные. И при этом постоянно обвинять в нечестности, лживости и купленности всех остальных. Рано или поздно кто-то проверит.

Парадоксы 66

Основной парадокс журналистики Будучи голосом общества, обращенным прежде всего к ушам власти, журналистика, политическая в особенности, является частью изощренно-плюралистической системы управления обществом.

67

Второй парадокс журналистики Очень простая профессия журналистика занимается очень сложными процессами и очень значима в жизни.

68

Первый парадокс свободы печати Если с помощью свободы печати (или демократии) большинство решит, что Россию как государство нужно ликвидировать, что должны выбрать граждане (и власти) России — свободу печати (и демократию) или страну? Ответ очевиден.

69

Второй парадокс свободы печати Только когда свободные СМИ грубо и регулярно нарушают национальные интересы общества, оно приходит к пониманию необходимости ограничения свободы СМИ, что было бы невозможно, не имей СМИ возможности высказываться свободно, а потому грубо и постоянно нарушать эти интересы. А проще говоря: только имея свободные СМИ, можно иметь основания для ограничения их свободы.

Журналист — это...…

70 Журналистом является тот, кого общество и закон таковыми признают, основываясь, как правило, на простом критерии: данный человек работает в системе СМИ.

71 Журналист, как правило, не первооткрыватель, хотя аудитории и может казаться таковым.

340

Он — передатчик, в лучшем случае интерпретатор чужих мыслей и слов, в том числе слов подлинных свидетелей событий.

72 Труд журналиста настолько прост, даже примитивен, что и особой профессией-то назвать его нельзя: в каждом коллективе, в каждом многоквартирном доме всегда есть два-три человека, которые обо всем узнают раньше других и охотно рассказывают об этом коллегам и соседям. В худшем случае их называют сплетниками, в лучшем — людьми, которые всегда в курсе случившегося. Но никак не журналистами.

73 Журналист — этот тот, кто пишет не о том, что случилось с ним, и излагает в первую очередь не свои мысли, а идеи тех, от кого зависит жизнь общества.

74 Журналист — лишь конечный элемент колоссальной империи современных СМИ. Вся она стоит за его спиной, многократно усиливая эффект даже самых банальных его слов.

75 Журналист общественно, а порой (но редко) и юридически ответствен за свои действия и слова.

76 Журналист неприкасаем, хотя и подсуден — в обществе, но не в своем средстве массовой информации.

Функции журналистики 77 Обычно считается, что цель и задача журналистики — каждодневно объективно информировать аудиторию, жителей той или иной территории о наиболее значимых событиях, происходящих на этой и сопредельных территориях, давать оценку этим событиям, ориентировать человека относительно причин этих событий, их возможных последствиях и, в конечном итоге, относительно вариантов поведения в связи с данными событиями.

78 Современная журналистика выполняет пять основных и две дополнительных общественно значимых функции: • передача информации о происходящем в мире (или его отдельных частях) — информационная функция; • объединение общества (или системы обществ и государств) в единое целое — коммуникативно-интеграционная функция; • провозглашение (декларация) интересов общества перед теми, кто этим обществом управляет (перед властью), — функция vox populi (гласа народа); • управление (вплоть до манипулирования) поведением и инстинктами общества (масс населения) со стороны власть имущих, правящего класса, государства — политическая функция; • воспитание и отчасти образование подрастающих и уже взрослых поколений — функция социализации людей; • историографическая; • развлекательная.

341

79 Работая в современных СМИ, нельзя заниматься отправлением по собственному желанию какой-то одной из функций (наиболее приятной, благородной или демократической) — это вне власти журналиста.

80 Информационная функция журналистики, во-первых, первородна, то есть институциональна, и первична; во-вторых — эксклюзивна.

Журналистика и общество 81 СМИ есть система взаимосвязи всего мира (общества) и разных субъектов и объектов внутри него по поводу самых важных для этого мира (общества) проблем.

82 Никто из обычных людей не может получить знания о мире иначе, чем через журналистику, говоря шире — чем через средства массовой информации.

83 Общество и закон признают за журналистами, точнее за журналистикой в целом, право говорить от имени общества.

84 Общество признаёт за журналистами право говорить от его, общества, имени, а взамен требует или, по крайней мере, предполагает, что журналисты будут распоряжаться этим правом ответственно, то есть: не лгать, точно излагать факты, соразмерять общественную значимость события с тем, как его подают в СМИ, и т. п.

85 Тот, кто молчит, проигрывает, кто комментирует — побеждает. Но пропагандистская победа — не полная победа. По большому счету — это не победа вовсе. Победить в аудитории — еще не значит победить в жизни.

86 И журналист не свободен от общества и противоборствующих в нем сил. А кто свободен? Но более журналиста — никто. Разве что диктатор, который всесилен и абсолютно свободен, но лишь до момента, пока заговор соратников, внешняя сила или взрыв народного гнева не свергнет его.

Журналистика и политика 87 Если вас не интересует журналистика, это вовсе не значит, что она не интересуется вами, а однажды — например, в период выборов — не займется вами, причем с очень большим пристрастием.

88 Журналистика появляется там и тогда, где и когда власть становится публичной, пусть даже находясь в руках немногих, но делегированная этим немногим волею многих.

89 В силу разбалансированности и слабости всей системы государственной власти в России,

342

а также отсутствия у абсолютного большинства ее политиков организованной социальной базы опора на СМИ, через которые почти единственно и можно поддержать свою популярность у населения, становится жизненно (политически жизненно) необходимой для любой политической фигуры, включая и президента.

90 Все очень известные журналисты, работающие на аудиторию в десятки миллионов человек в сфере политической журналистики, выступающие одновременно как хотя бы эксперты власти (или оппозиции), не говоря уже о большем, являются политиками. Без всяких оговорок.

91 Если журналист стал реальным участником большой политики (то есть политиком), он должен: (1) осознавать это; (2) не делать вид, что он здесь не при чем; (3) осознавать связанные с этим политические и иные риски. Журналист-политик должен быть готов, что с ним будут бороться как с политиком: • использовать все допустимые и, если допустимых недостаточно, недопустимые методы; • пытаясь лишить его главного оружия политического влияния, в первую очередь — телеэфира; • пытаясь дискредитировать его (как ведут себя все политики по отношению друг к другу); • пытаясь его победить, то есть — вытеснить с политического поля (в данном случае — информационного); • стараясь подорвать его социальную базу, то есть (в случае журналиста) — не среди избирателей, а среди аудитории.

92 Политическая журналистика есть квинтэссенция журналистики вообще.

93 Политическая журналистика — это оперативная и тактическая, каждодневно отправляемая прикладная политология.

94 Положение журналиста дуалистично: он субъект политического процесса, в меньшей мере, конечно, чем собственно политики, но тем не менее. Но он и объект политического процесса, управляющего журналистом как существом, целиком и полностью от политики зависящем. Даже в большей степени, чем просто человек. Ибо журналист — носитель политической профессии, существенно разной в разных обществах, при разных политических режимах, при разных составах правящего класса.

95 Если вам хочется посоветоваться по крайне ответственному и деликатному вопросу, затрагиваемому в вашем материале, а не с кем, пишите так, чтобы это соответствовало национальным интересам российского общества. А уж как вы определяете эти интересы — пусть судят читатели. И главный редактор.

Журналистика и власть 96 Журналисты нужны власти больше, чем власть им. В этом — шанс, возможность маневра, не без ущерба для принципов, разумеется.

97 Из основных опор современной власти: поддержка населения, административный ресурс,

343

вооруженные силы, финансы и информация (при непроцветающей экономике и политической нестабильности) — СМИ могут переориентировать первое, ослабить второе, деморализовать третье, когда четвертого нехватка, а пятое и вовсе в их руках.

98 Во всех современных демократических обществах существуют и эффективно действуют механизмы мобилизации свободной прессы для выполнения тех задач, которые ставит перед страной (нацией) официальная власть, в том числе и задач военных.

99 Для того, чтобы с помощью прессы каждый день не совершались государственные перевороты или, по крайней мере, избранные народом властители не теряли свободу действий, политическая система и гражданское общество достигли естественным путем (что не исключает извращений и злоупотреблений в этой сфере) неглаcного консенсуса относительно двух вещей: • власть может игнорировать мнение прессы; • власть может (в рамках так называемых демократических процедур, политкорректности, здравого смысла и соблюдения высших национальных интересов) влиять на прессу и даже управлять обществом через СМИ (в том числе и через так называемые свободные СМИ).

100 Система современных СМИ слишком совершенна, слишком развита, слишком разветвлена и слишком укоренена в обществе (и власти), слишком, словом, системна, чтобы даже теоретически позволять не то что самой себе в целом, но и отдельным своим элементам (в том числе и персональным) действовать внесистемно.

101 До тех пор, пока тот или иной человек считается, хотя бы по формальным признакам, членом журналистской корпорации, то есть журналистом, любые акции властных или правоохранительных органов, направленные на какое-либо ограничение его профессиональной деятельности, недопустимы в обществе, являющемся и считающем себя демократическим.

102 Журналисты и чиновники, за которыми в обоих случаях стоят свои системы, — два самых безответственных профессиональных клана в России, да и не только в ней.

103 При нынешней мощи СМИ, при том, что это реальная четвертая власть, гласность в оплате журналистов не менее принципиальна, чем гласность в оплате чиновников.

Телевидение 104 С появлением телевидения журналистика в прямом, а не в переносном смысле стала четвертой властью.

105 Вся телевизионная реальность разверстывается между обманоммифологическим и обманом реальным.

106 Современное телевидение тотально. Следовательно, оно потенциально, а в некотором смысле уже и реально тоталитарно.

107

344

Если тотальность — это объективное качество телевидения, то его тоталитарность, там, где она возникает, есть результат целенаправленной деятельности владельцев телеканалов или тех, кто за ними стоит.

108 Общенациональное телевидение есть политическое ядерное оружие, радиус действия которого ограничен территорией только собственной страны, что делает это оружие еще более опасным.

109 В современной России СМИ, особенно электронные, и в первую голову общенациональные каналы телевидения, являются квазипартиями, ибо именно через них, а не через какие-либо иные структуры все политические силы, кроме коммунистов, могут воплотить в жизнь свою волю даже в таком технически незамысловатом и однозначном деле, как голосование на выборах.

110 Телевидение крайне несамокритично, оно позволяет лишь мелкое непринципиальное диссидентство в небольших дозах, но никогда — подрыва собственных основ. Особенно перед внешним окружением.

111 Банальность, напечатанная в газете, не покажется таковой половине читателей, а банальность, произнесенная с экрана телевизора, да еще хорошо поставленным голосом, да еще с умным видом, большинству телезрителей представится откровением.

112 Современное телевидение переносит игровой метод познания мира с детей и умственно отсталых либо дефектных людей на, во-первых, взрослое население и, во-вторых, — на вполне умственно полноценное.

Мораль и пресса 113 Во всех странах, где существует система плюралистических (условно свободных) СМИ, их воздействие на национальную нравственность если и не превосходит, то, по крайней мере, сравнимо с совокупным влиянием Церкви, системы образования, идеологии и собственно культуры.

114 Всякая профессиональная мораль, в том числе и журналистская, есть отступление от идеальной морали ровно на ту дистанцию, которая требуется для профессионального выполнения своей работы. Именно это создает реальную, а не мифическую аморальность любой профессии. Журналистика в целом аморальна ровно в той мере, в какой она профессиональна. Тот, кто в этой максиме видит особо циничное признание, пусть вспомнит палача (если законодательно такая профессия сохраняется в обществе). Задайтесь вопросом: аморален ли он сам или общество (закон), востребующее эту профессию?

115 Плохо ошибаться, но еще хуже и крайне глупо упорствовать в своих ошибках и не признавать их. Правда, делая это публично, следует всегда быть готовым к тому, что вашей щепетильностью постараются воспользоваться ваши конкуренты, враги, а порой даже и друзья.

345

116 Если журналист, оставаясь в профессии, не может или не обязан жертвовать ради служебных интересов интересами своих детей, своей семьи, то эта же формула справедлива и применительно к ситуации, когда сталкиваются интересы журналистики как таковой и национальные интересы страны. Но журналист имеет право и обязан ставить под сомнение как определение чего-либо в качестве национального интереса, так и особенно методы защиты этого национального интереса.

117 За пределами семейной ответственности общечеловеческая мораль должна стоять выше профессиональной журналистской этики, а эта последняя — выше этики корпоративной.

118 Никогда не пренебрегайте ссылками на источники упоминаемых вами фактов и выводов, ибо это, во-первых, не только не умаляет представления о вашей осведомленности, а напротив — подчеркивает ее; во-вторых, позволяет вам застраховаться от чужих проколов, которые случаются с самыми авторитетными источниками информации и комментаторами; в-третьих, вызывает пусть даже скрываемое уважение коллег, правда, проявляющееся порой в неадекватных формах, внешне демонстрирующих прямо противоположное.

119 Будучи безупречным в ссылках на чужие источники информации и аргументацию, вы получаете уникальную возможность выдавать аудитории собственную эксклюзивную информацию и собственные оригинальные оценки, одновременно гарантируя максимальное соблюдение своих прав и на первое, и на второе.

120 При активном и целенаправленном использовании против вас или вашего СМИ приемов недобросовестной конкуренции вы имеете право на разовое использование аналогичных мер, если конкурент не оставляет вам иной возможности, а легальные (например, судебные) методы борьбы не представляются вам достаточно эффективными.

Правда, ложь и прочее 121 Правда, оглашаемая СМИ, — то же самое, что и выметенный дворником тротуар. Смотришь с высоты своего роста — чисто. Если же наклонишься, да еще попристальней вглядишься — тут соринка, там песчинка, здесь лишь слегка затертый плевок... Словом, грязь.

122 Суммарная объективность журналистики — как шар со множеством шипов, как ёж. Возьмешь в ладони целиком и аккуратно — всё будет нормально, можно даже поворачивать и рассматривать, дивясь тому, сколь изящно остры эти шипы. Но ткнешь в этот шар, в этого ежа пальцем — уколешься, с какой бы стороны к нему не прикоснулся.

123 Журналист всегда пристрастен, причем в моменты политических кризисов пристрастен очевидно, даже если утверждает обратное. Поэтому дело не в том, маскирует он свою пристрастность (тенденциозность) или нет, а хочет ли и умеет ли ее ограничивать.

346

124 Более авторитетный, более влиятельный, более известный, более убедительный журналист всегда и объективно обладает большей политической субъектностью и, как следствие, — большей (sic!) субъективностью, чем менее авторитетный, менее влиятельный, et cetera.

125 Ложь — слишком сильное оружие. И иногда ею все-таки приходится пользоваться в журналистике, пользоваться сознательно и целенаправленно. Но поскольку это слишком сильное оружие, его нельзя пускать в дело без самой крайней нужды. Впрочем, правда — оружие еще более сильное. Но удобное тем, что им можно пользоваться часто. Часто, но не всегда.

126 Чистая, ни с чем не смешанная правда есть гораздо более сильное оружие, чем любая ложь или смесь правды и лжи. Поэтому журналистика и не может постоянно использовать это оружие — слишком непредсказуемым может быть эффект.

127 То, что журналисты врут, причем врут много — правда. Но никому не позволено говорить об этом публично, особенно в стране, где доверие к власти намного ниже, чем доверие к журналистам.

128 Ни одно СМИ, требующее оглашения всей правды, только правды и ничего иного, кроме правды, о деятельности или поведении какого-либо института или человека, никогда не расскажет всей правды (и далее — по формуле) о себе.

Свобода слова и другие свободы 129 Поддержание свободы слова и свободы информации не является единственной целью современных СМИ, причем ограничители этих свобод лежат сегодня не только вне СМИ, но и в них самих.

130 Свобода слова (и в идеальном декларировании, и в реальном функционировании) является одним (не единственным) из краеугольных камней современной демократической политической системы, но не высшей ценностью ни самой системы (ее высшими ценностями являются выживание, или самосохранение, и экспансия), ни тем более жизни вообще.

131 Во-первых, свобода печати есть по сути свобода слова журналистов, а не всех граждан данного общества; во-вторых, в определенном смысле свобода печати есть ограничение свободы слова всех остальных граждан данного общества; а потому, в-третьих, даже там, где свобода печати максимально защищена законом, и легально, и нелегально сохранены механизмы противодействия использованию свободы печати журналистами в ущерб интересам общества, отдельных его граждан или даже собственно государственной власти.

132 Свобода слова является институтом тотальной власти общества над самим государством, бюрократией, деньгами и общественными пороками.

133 Всякая фиксация нового национального интереса неминуемо накладывает ограничения на

347

фундаментальный принцип демократической журналистики — свободу слова и свободу печати.

134 Публичные политики и иные фигуры, играющие на политическом поле, демонстрируют реальную приверженность свободе и независимости средств массовой информации в том случае, если самые мощные СМИ находятся в их руках или помогают им получить или удержать власть (или крупную собственность).

135 Свобода печати в России существует для тех журналистов, которые способны и имеют возможность работать в ее рамках, а свобода массовой информации — для тех, кто имеет возможность следить за передачами всех основных телеканалов и регулярно читать, как минимум, шесть-семь газет и два-три еженедельника разных политических направлений.

136 Свобода печати есть один из краеугольных камней свободного и демократического общества, который, однако, очень часто используется и в качестве камня за пазухой, и булыжника как оружия, причем пролетариатом реже, чем другими социальными группами.

Цензура 137 Свободно выраженную мысль государству легче контролировать, чем мысль не высказываемую.

138 Дружеская цензура — самый сильный и эффективный вид существующей сейчас неформальной цензуры, помимо тех случаев (они не единичны, но все-таки исключительны), когда речь идет о прямых угрозах журналисту.

139 Каждый волен писать любое слово на листе бумаги, но не любое волен публиковать — и это есть граница, отделяющая цивилизованного человека от варвара, культурного — от дворового хулигана.

140 Не только власть периодически испытывает на прочность институт свободы печати. Это делает и само общество, в том числе самое свободное и самое либеральное.

141 Цензура чаще всего — в 90 случаях из 100 — появляется тогда, когда общество вполне стихийно, подсознательно приходит к тому, что дальнейшая передвижка границы, отделяющей культуру от варварства, чревата разрушением культуры вообще. Тогда цензура приходит сама. Благодаря тем художникам и их прилипалам-журналистам, которые не знают, не понимают своей ответственности перед обществом.

Журналистика и время Будущее 142

348

СМИ живут сегодняшним днем — для них ново не то, что является новостью вообще, а то, что является значимой, актуальной новостью сегодня, сейчас, в момент выхода данного СМИ в свет.

143 Журналисты всегда сообщают о прошлом, это прошлое в журналистике обратимо, и при этом журналистика живет только сегодняшним днем, только его интересами.

144 Людей, то есть аудиторию журналистики, по сути больше всего волнует будущее (свое — прежде всего), даже тогда, когда в центре их внимания оказываются (вслед за журналистом) события прошлого или настоящего.

145 Удачный прогноз невозможен, если не опираться на пять оснований: (1) на фундаментальные, хоть в какой-то мере, знания; (2) на знание людей, действия которых прогнозируются; (3) на знание о том, что в политике, как и в жизни, не случается ничего нового, а следовательно, в прошлых событиях надо искать опору для предсказания будущего; (4) на интуицию и умение рисковать (в прогнозе); (5) на умение отрешиться от желания спрогнозировать то, что хочется.

146 Именно за точность прогнозов и идет главное соревнование в СМИ.

147 Прогноз в журналистике нужно уметь давать вовремя, то есть тогда, когда тревога (желание получить ответ) максимальна, а самих ответов (прогнозов) еще крайне мало или они еще очень расплывчаты, не удовлетворяют аудиторию своей неопределенностью, иными словами — недостатком оптимизма (не гарантировано, что будет так, как аудитория хочет) или, наоборот, пессимизмом (будет совсем не так, как хочет аудитория).

Жанры 148 Исторически сложились и в практической журналистике сепарировались от второстепенных как наиболее экономичные и эффективные всего четыре основных (главных) классических жанра журналистских материалов. Это информация, репортаж, интервью и статья. В последней трети XX века к ним добавился пятый, рожденный телевидением, неклассический жанр — игра.

149 Информация есть сообщение о только что случившемся или в силу иных причин актуальном событии, переданное полно, то есть во всех значимых для понимания сути события деталях, но без каких-либо подробностей, являющихся очевидными, лишними или неэксклюзивными с точки зрения профессиональной конкуренции.

150 Простое событие описывается простой информацией. Сложное может быть полно и профессионально описано только сложной информацией.

151 Тот, кто не осмеливается критически осмыслить первичную информацию даже о стереотипных, часто повторяющихся событиях и довольствуется, вроде бы соблюдая правила информационной журналистики, трансляцией голых фактов и слов первых свидетелей,может

349

оказаться в положении источника ложной информации.

152 Информация может быть написана (и чаще всего пишется) журналистом, который не присутствовал в момент события там, где оно совершилось. Репортаж же может быть написан только в том случае, если журналист лично находился на месте события, хотя бы и в момент, когда его основная фаза уже прошла.

153 Репортаж — это информационный жанр, используемый для рассказа о всех основных, а также наиболее впечатляющих стадиях развития события, как посредством личных наблюдений (что обязательно), так и с помощью слов участников или очевидцев произошедшего. Используется для описания сложных и длящихся событий. Не только допускает, но и предполагает личные, в том числе и эмоциональные авторские оценки, а также первичный и вторичный комментарии.

154 Репортаж — это жанр, через который реальная жизнь в наименее искаженном виде доходит через СМИ до аудитории.

155 Интервью — информационный жанр, целью и содержанием которого является передача слов и мыслей человека, значимого вообще или в контексте случившегося события, причем слов и мыслей, появившихся не спонтанно, а благодаря специально поставленным журналистом вопросам.

156 Идя на интервью, даже самое протокольное, всегда нужно ориентироваться на максимальную цель, дабы достичь хотя бы минимальной. Максимальная — это постараться получить от интервьюируемого то, что он никогда раньше не говорил, а еще лучше — то, что и не хотел говорить.

157 Статья (в телеварианте — комментарий) — логическая и/или эмоциональная трактовка журналистом причин, хода и последствий тех или иных событий или действий тех или иных людей.

158 В аналитической статье должны содержаться достаточные для подтверждения авторского мнения (оценки) логические аргументы.

159 Если из повода к написанию статьи страсть становится единственным способом трактовки того, о чем пишет автор, то вместо аналитической статьи получается публицистическая.

160 Только через упражнение в написании статей, только через работу в этом жанре журналист может стать не только известным (или даже знаменитым), но и авторитетным экспертом, по крайней мере, в той сфере знания или деятельности, которые являются темами его статей.

161 Игра как журналистский жанр есть развлечение аудитории через вовлечение ее в наблюдение за упрощенно-соревновательными моделями жизненных (в том числе и общественно-значимых) ситуаций, моделей, в которых примитизированы мотивы, ход и следствия человеческих поступков.

350

Шесть правил интервьюера 162

Первое Не берите интервью у того, кого любите, и у того, кого ненавидите, — только у того, кто вам интересен при в целом нейтральном к нему отношении.

163

Второе Составьте накануне встречи как минимум 20—30 вопросов к герою интервью.

164

Третье Не только подготовьте 20—30 вопросов к своему герою, но и сами письменно (или хотя бы мысленно) ответьте на них за интервьюируемого.

165

Четвертое Проявляйте и демонстрируйте интерес к собеседнику, знание его жизни и деятельности, но не льстите.

166

Пятое В ходе интервью не показывайте собеседнику ни чрезмерный для него уровень знания того, о чем вы говорите, ни собственную глупость: первое вызывает раздражение, второе — насмешку.

167

Шестое Бойтесь профессиональных интервьюируемых.

Ремесло 168 Стиль, форма (или громкое имя автора) — это то, с помощью чего текст проникает в сознание аудитории, а содержание — то, что в этом сознании производит изменения.

169 Свой стиль плюс оригинальное, но вырастающее из актуальных банальностей содержание текстов — это и есть собственное имя в журналистике.

170 Свой стиль в журналистике — это оригинальное сочетание в общем-то стандартных и так или иначе всеми время от времени используемых приемов. Дело в том, насколько эти приемы сознательно и искусно используются, а также — в широте их набора.

171 Добиться того, чтобы ваши тексты узнавались по одной фразе, по одному заголовку, по одному, в крайнем случае, абзацу — вот цель формирования собственного стиля в журналистике.

172

351

Необычная форма материала должна давать журналисту дополнительную в сравнении с другими свободными журналистами меру свободы, а не сужать то, что имеют или на что решаются другие.

173 Новизна события, если она реально присутствует, как правило, сводится к трем реально значимым вещам: • научная или технологическая новизна; • масштаб; • эмоциональное восприятие людьми, чаще всего связанное с неожиданностью случившегося для большинства или открытием ранее не предполагавшихся большинством разумных или, напротив, иррациональных и оттого мрачных перспектив.

174 Журналисту нужно обладать некоторыми реальными знаниями в том числе и для того, чтобы самому невольно не попасться на удочку разного рода шарлатанов, массово выступающих сегодня в качестве экспертов, и не нести, даже не подозревая об этом, околонаучный и антинаучный бред в общество, а также для того, чтобы разоблачать этих «экспертов», если они достигли слишком высокого общественного статуса.

175 Журналист, слишком много знающий о том, о чем он пишет, так и не превратившись в ученого, становится опасно однобок и теряет ту широту кругозора, которая отличает журналиста (отчасти и популяризатора) от узкого специалиста. Никакие знания не обязывают журналиста писать научные тексты, выдавая их за журналистику, ибо в этом случае аудитория перестанет доверять ему как представителю общества в сфере публичной жизни, перестанет считать его журналистом.

176 Старайтесь писать прямо противоположное тому, что в последние дни, недели, месяцы стало общим местом в СМИ.

177 Читатель должен чувствовать, что автор знает больше того, о чем пишет.

178 Пишите статьи именно о том, что любите, или о том, что не любите. Если только вы объективны. Страсть — вдохновляющий повод для написания яркой, аргументированной статьи. Однако честно предупреждайте аудиторию о своей позиции.

179 Для отклика у аудитории беспроигрышно амплуа брюзги или легкого циника. Только не надо перегибать палку. И в смысле формы (чтобы не надоедало), и в смысле выбора поводов для брюзжания либо цинизма — дабы не утерять необходимую меру объективности.

180 Стиль заголовков — это стиль издания. Именно по заголовкам можно с первого взгляда отличить качественное издание от бульварного.

181 Идеальными заголовком и подзаголовком являются такие, после прочтения которых можно, даже не читая материала, полностью понять его суть.

182 Прочтя первое предложение материала, читатель должен непременно захотеть ознакомиться с ним до конца.

352

183 Неожиданное (для читателя) окончание статьи создает эффект недоговоренности, рождает дополнительную интригу (автор что-то еще об этом знает) и, соответственно, желание дождаться вашей следующей статьи и непременно ее прочесть. Именно таким должен быть финал — зовущим читателей к вашему следующему тексту.

184 То, что не вмещается в первую статью, легко вместится во вторую — зачем же ограничивать себя одним текстом вместо двух или даже трех?

185 Провокативность служит дополнительным фактором привлечения внимания к тексту, а следовательно, и к его содержанию.

186 Читательская почта — совершенно эксклюзивный служебный жанр. Журналист может лишь спародировать письмо читателя, но никогда не напишет его так, чтобы глаз профессионала не обнаружил подделку. Читатель наивен и непосредствен — журналист циничен и прагматичен.

187 Читательская почта — второе (после заголовков) и часто наиболее адекватное лицо издания: покажи мне неотредактированные письма твоих читателей, и я всё узнаю о твоем СМИ.

188 Если текстовка ничего не добавляет к фотографии, она просто плоха.

189 Ключевой момент редакторской работы в СМИ — поиск золотой середины между совершенством (не достижимым) текста и его актуальностью.

190 Журналист — необходимое, но не достаточное условие существования высокопрофессионального СМИ. Редактор — условие достаточное.

Главный редактор 191 Главный редактор — это то же, что редактор вообще, но только отвечающий, даже не читая их, за все тексты (а равно и действия) всех своих сотрудников, за концептуальную выдержанность издания, а также еще и лицо, отвечающее за издание перед внешним миром, перед всеми противоборствующими в нем силами. Человек, имеющий свою тактику и стратегию ведения издания, его сохранения и развития. И он не обязан посвящать во все нюансы этой тактики и стратегии всех своих сотрудников, всех редакторов, всех журналистов.

192 Если главный редактор является цензором в своем СМИ, то это плохой редактор. И лучший способ избавиться от этой роли, которую вам навязывают обстоятельства и подчиненные, это собственными текстами демонстрировать своим сотрудникам близкое к оптимальному сочетание всех тех интересов, которые разрывают главного редактора на части в той же мере, как и журналистов издания, которым он руководит.

193 Главный редактор должен быть диктатором. Но конечно же просвещенным и отходчивым.

194

353

У главного редактора должно быть очень много друзей и знакомых, в том числе на самом верху, а также абсолютное умение говорить с властью на равных.

195 Главный редактор должен обладать если и не нюхом на эксклюзив, но хотя бы нюхом на людей, умеющих эксклюзив добывать.

196 Заряженность на конкуренцию, амбициозность, страсть к лидерству — безусловно необходимые качества главного редактора, который хочет добиться успеха для своего издания, а следовательно, и для себя.

197 Каждый главный редактор — дилетант в сравнении с каждым отдельно взятым хорошим журналистом, а тем более нештатным автором-специалистом. Кроме одного — как делать газету, главный редактор должен знать лучше других.

198 Очень опасно, если журналисты почувствуют — главный не тянет в сам‹й журналистике, не умеет писать, не может дать дельного совета, как переделать статью.

199 Главный редактор, который ревнует к журналистским успехам своих сотрудников, никогда не сделает хорошую газету или телеканал.

200 Журналист, выбирающий, где ему работать, если у него есть такая возможность, выбирает, в конечном итоге, четыре вещи (если даже не всегда об этом думает): зарплату, работу (насколько она его удовлетворяет), издание и главного редактора. И каждое из этих четырех условий значимо, причем последнее — даже больше, как выясняется, чем все остальные вместе взятые.

354

Предметно-тематический указатель Агитация 62, 236, 400 актуальность 294, 295, 302, 404, 422, 423 аналитическая журналистика 196, 296—300, 343—348, 455—457 ангажированность 155, 239, 352, 431, 457—463, 567 анонимность 107, 108, 342 Банальность 275, 396, 404 беллетризированность 68, 318—320, 436 боги (божества) медийные 200—207 бульварная журналистика 68, 154, 157, 173, 220—225 Ведущий (телеведущий) 370—373, 414, 415 верификация информации 178, 312— 314 власть и СМИ 73, 75, 82, 96—103, 114, 115, 126—146, 420—423 влияние, влиятельность 168—172, 423, 424 война и СМИ 100—104, 116, 117 время 63, 149, 291—300 Главный редактор 119, 259, 261, 274, 419, 465—478, гласность 127—131, 319, 320 Дилетантизм 92, 189, 190 доверие 86—88, 149, 242 Жанры журналистики 262—278, 280— 282 главные (основные) 263—266 служебные 268—274 советские 265—268 журналист как объект и субъект политики 62, 96, 97, 126, 234—245, 408, 409, 420—425, 550—553, 566—570 журналистика как здравый смысл 218, 219 как карнавал 213—225 как религия 199—207, 212, 219 как фольклор 197, 208—212, 219 Заказной материал 76, 400—402 западная журналистика (в сравнении с русской) 68, 164—168 знания реальные 189—198, 331, 332, 411

355

Игра как жанр 57, 217, 223, 224, 231, 263, 275, 315, 316, 322, 353, 366—380, 407 иллюстрации 268—270 интервью 71, 265, 326—340 интересы корпоративные 68, 249—256 личные 249—260 национальные 68, 249—261, 451—455 профессиональные 249—259 семейные 249—260 Интернет (см. сетевая журналистика) 211, 379, 380 информационные агентства 63, 65, 76 информационные войны 120, 136— 140, 171, 483—572, 573 информационные приемы 169 информационный шум 61 информация как жанр 264, 301—314 имя в журналистике 164, 342, 348, 382, 383 истина 56, 92, 114, 166, 167 история русской журналистики 126— 146, 434—437 источник информации 178, 179, 182, 184 Качественная журналистика 153, 154 классовость 166 клевета 162, 163, 445, 447 комментарий 265, 266, 311, 312, 344, 345 конкуренция (соревновательность) 147—164 Ложь 56, 82, 107, 108, 165—188, 293, 294, 368, 523, 524, типы и виды лжи 178—185 Массовая журналистика 153, 154, 220—225, 364 массовая информация 74 массовая культура (масскульт) 106, 209—225, 230, 231 мастерство 321, 322, 324 медиавера 199—206 медиаимперии 136—146 медиакратия 144—146, 228, 232, 233, 244 медиаполитика как инобытие политики (виртуальная политика) 144—146 мифологизация журналистики 55, 57—59, 65, 98, 99 мифы в журналистике 77, 145, 146 монтаж 168 мораль профессиональная 159—164, 177

356

моральные проблемы журналистики 60, 88, 158, 159, 175—178, 181, 187, 188, 254, 255 Независимость СМИ 88, 130—146, 437—441, 474—478 новизна 282—284 новость 75, 302—304 недобросовестная конкуренция 158— 164 Обман 116, 165—188, 213—218 общественное мнение 68, 77, 87, 88, 99, 100 объективность 166—168, 235, 240, 349, 350 объективизация принудительная 237, 238 олигополии и СМИ 136—142, 495— 501, 506—517 ответственность 86—88 ошибки 179, 185, 186, 340 Партийность 68, 129 пиар (PR) 61, 69, 397—402 плагиат 160, 162 подача материала (см. также монтаж) 381, 382 политкорректность 96, 112, 114, 123 политическая журналистика 66—184 правда 55—57, 60, 82, 87, 114, 165— 188, 293, 294 приемы литературные 316 пристрастность 61, 68, 235—237 провокативность 393, 394 провокация 393, 405—407, 411 прогноз 347, 348, 341 пропаганда 69, 180, 181, 399—402 псевдонимы 108, 396 публичность 85—88 Радио 63, 148 расследование журналистское 268 реал-шоу (реалити-шоу) 378 редактор 416—418 реклама 69, 399—402 реклама политическая 62 репортаж 261, 315—325 рецензия 267 Самиздат 128 самоцензура 119, 120 свобода слова и смежные свободы 6, 69, 96—103, 111—125, 127—146, 255—259, 441—443, 545—550 «сегодня» в журналистике 63, 295, 297 сенсация 283 сетевая журналистика 63 ситуация стандартная 282—290

357

слава 71, 81, 82, 424, 425 слухи 60, 173, 182 СМИ как индустрия 63, 81 СМИ как квазипартии 105, 137, 145, 146, 528—533 СМИ как система 63, 73, 76, 95—96, 103, 109, 173 событие 62, 63, 264, 265, 282—286 специальности журналистские 322, 323, 371—373, 404, 405, 416—419 спецслужбы 115, 123 статья как жанр 265, 341—365 статья аналитическая 345—349, 353—360, 490—495 статья публицистическая 349—353, 360—365 статья экспертная (авторская) 342—344 стиль журналистский 271, 348, 382— 396 стиль литературный 318, 332, 333, 392, 409, 410 сюжетные узлы 279—290 Телевидение 63, 71, 76, 103, 105, 142— 144, 216—218, 226—233, 275—278 тележурналистика 276—278, 366 темпоритм 296 типы журналистов 322, 323, 403— 419 ток-шоу 370, 372, 377, 378 тотальность, тоталитарность 226— 233 труд журналистский 55, 56, 71—73, 80—93, 279—282, 403—419, 426—432 Умолчание 165—188 установки 246—256 Фантазия политическая (политическое конструирование) 393, 394 фантомообразующая функция 145, 146 функции журналистики 61, 91—107, 169 главные (основные) информационная 93—104 интегративно-коммуникативная 93—104, 207 глас народа (vox populi) 93—104 политическая (управленческая) 93 социализации 93—105 дополнительные историографическая 94, 106, 107 развлекательная 94, 106 Цензура 76, 96, 97, 103, 112, 118—120, 122—124, 128—131, 255, 478—482, 553, 554 цензура дружеская 70, 119, 133

358

Четвертая власть 67, 76, 103, 105 Эзопов язык 319, 320, 436 элита политическая 129, 238, 239 экономика СМИ 126—146, 153, 155, 209, 444, 445 эксклюзивность 146, 160, 161, 182 Язык 190—192 Адамович Александр (Алесь) Михайлович 468 Аксененко Николай Емельянович 138 Александр II 295 Алексей Михайлович (Романов) 74 Аллах 203 Амбарцумов Евгений Аршакович 468 Андреева Нина Александровна 440 Андропов Юрий Владимирович 128, 129 Анпилов Виктор Иванович 236 Антонов Павел Николаевич 149 Афанасьев Юрий Николаевич 468 Бабель Исаак Эммануилович 383 Бабицкий Андрей 459—465, 496, 510 Бажайкина Валентина 367—369 Барков Иван Семенович 482 Барсуков Михаил Иванович 406 Бахтин Михаил Михайлович 214 Беллинсгаузен Фадей Фадеевич 491 Березовский Борис Абрамович 54, 120, 135—140, 142, 143, 163, 252, 253, 297, 300, 339, 353, 387, 393, 394, 476, 484, 485, 487, 491, 506, 507, 526— 528, 531, 532, 534, 536—541, 545, 546, 553, 555, 561, 565 Берлускони Сильвио 233 Бернстайн Карл 243 «Битлз» 204 Благоволин Сергей Евгеньевич 139 Богданов Всеволод Леонидович 463 Бордюжа Николай Николаевич 491 Боровик Артем Генрихович 433, 465, 472—474 Бородин Павел Павлович 138, 558 Брежнев Леонид Ильич 127, 300, 435 Бродский Иосиф Александрович 458 Будда 203 Булгаков Михаил Афанасьевич 57, 383, 421, 437 Бурков Георгий Иванович 528 Бурцев Владимир Львович 437 Бухарин Николай Иванович 437, 505

359

Быков Дмитрий Львович 335 Вольтер 112 Воронов Владимир 446 Ворошилов Владимир Яковлевич 369, 371 Вуд Эндрю 561 Вудворт Роберт 243 Гагарин Юрий Алексеевич 282 Гайдар Егор Тимурович 78, 155 Галковский Дмитрий Евгеньевич 385 Герасимов Сергей Аполлинариевич 58 Гергиев Валерий Абисалович 492 Герцен Александр Иванович 383 Гиляровский Владимир Алексеевич 437 Гитлер Адольф 204 Гоголь Николай Васильевич 383, 411, 481, 482 Голованов Ярослав Кириллович 474 Гомер 475 Гончар Николай Николаевич 133 Горбачев Михаил Сергеевич 127— 129, 204, 306, 357, 358, 391, 435, 440, 442, 470, 527 Гордон Александр Гарриевич 377 Горький Максим 111, 383, 387, 437 Гусинский Владимир Александрович 134—140, 142, 143, 253, 299, 300, 483—488, 496—502, 505—527, 530, 531, 535—537, 545, 547—552, 555— 557, 562—566 Гутенберг Иоганн 75 Гущин Лев Никитич 139 Диана, принцесса Уэльская 205 Добродеев Олег Борисович 139, 527 Доренко Сергей Леонидович 238, 322, 351, 352, 408, 411, 456, 491, 530, 536, 542, 548, 551—554 Дорошевич Власий (Влас) Михайлович 437 Достоевский Федор Михайлович 383 Дюркгейм Эмиль 200 Ельцин Борис Николаевич 77, 78, 105, 106, 127, 129, 133—137, 163, 204, 236, 300, 353, 354, 356, 357, 391, 393—395, 406, 435, 442, 469, 492, 510, 511, 527—529, 531, 538, 543—545, 559 Жильцова Светлана Алексеевна 369 Жириновский Владимир Вольфович 336 Завгаев Доку Гапурович 452 Зиновьев Григорий Евсеевич 505 Зорин Валентин Сергеевич 377 Зюганов Геннадий Андреевич 62, 79, 106, 108, 236, 238, 252, 356, 393, 532

360

Иванов Игорь Сергеевич 565 Иегова 203 Иисус, Иисус Христос 203, 219 Ильф Илья 383, 386 Йордан Борис 489 Карамзин Николай Михайлович 319 Карякин Юрий Федорович 468 Касьянов Михаил Михайлович 496, 502 Кириенко Сергей Владиленович 138, 496, 530 Кириллов Игорь Леонидович 491 Киселев Евгений Алексеевич 145, 352, 372, 406—409, 412, 434, 456, 457, 487—489, 491, 496, 504—506, 523, 530, 531, 548, 551—555, 561, 566 Киссинджер Генри 204 Клинтон Уильям (Билл) 504, 513, 520 Клямкин Игорь Моисеевич 300 Колчак Александр Васильевич 556 Коржаков Александр Васильевич 406, 407 Корзун Сергей Львович 131 Короленко Николай Галлактионович 437 Коротич Виталий Алексеевич 466, 468 Кох Альфред Рейнгольдович 486— 489, 556, 571, 572 Красников Евгений Николаевич 305 Крылов Иван Андреевич 319 Кун Николай Альбертович 475 Кьеза Джульетто 433, 446, 447 Лазарев Михаил Петрович 491 Лебедь Александр Иванович 80, 336, 337, 390 Ленин (Ульянов) Владимир Ильич 67, 76, 82, 94, 108, 112, 166, 204, 351, 356—358, 435, 437, 472, 539 Леонтьев Михаил Владимирович 353 Лермонтов Михаил Юрьевич 410 Лесин Михаил Юрьевич 487 Лец Станислав Ежи 336 Листьев Владислав (Влад) Николаевич 433, 447—450 Лужков Юрий Михайлович 79, 138— 140, 353—356, 359, 490, 491, 506, 509, 529, 530, 532, 536, 545, 551 Луначарский Анатолий Васильевич 457 Любимов Александр Михайлович 78, 79 Маклюэн Маршалл 69 Малашенко Игорь Евгеньевич 138, 520, 521 Малкина Татьяна Аркадьевна 85, 86 Марков Сергей Александрович 5—7

361

Маркс Карл 92 Масляков Александр Васильевич 369, 371 Масхадов Аслан 502 Мигранян Андраник Мовсесович 140, 322, 357, 497 Минкин Александр Викторович 450, 451 Миткова Татьяна Ростиславовна 488, 489 Михалков-Кончаловский Андрей Сергеевич 492 Молотов Вячеслав Михайлович 466 Монро Мерилин 204 Мубарак Хосни 338 Набоков Владимир Владимирович 383, 410 Нагибин Юрий Маркович 112 Назарбаева Дарига 23 Назарбаев Нурсултан Абишевич 338 Немцов Борис Ефимович 530 Николай II 357 Никсон Ричард 243 Новиков Николай Иванович 319 Новодворская Валерия Ильинична 362—365, 538 Овсиенко Фридрих Григорьевич 197 Олбрайт Мадлен 513 Олеша Юрий Карлович 383 Ортега-и-Гассет Хосе 80, 104, 190, 191, 195, 222—225, 238, 263, 296, 376 Парфенов Леонид Геннадьевич 220, 384, 489 Пауэлл Колин 565 Пеле 204 Петров Евгений 383, 386 Петр I 74 Платон 371 Платонов Андрей Платонович 383 Плеханов Георгий Валентинович 437 Познер Владимир Владимирович 353, 371, 376, 378 Попов Гавриил Харитонович 444 Потанин Владимир Олегович 543 Пресли Элвис 204 Примаков Евгений Максимович 79, 139, 163, 338, 339, 352, 356, 490, 491, 506, 510, 529—532, 536, 545, 551 Проханов Александр Андреевич 316—318, 350—350, 360—361, 565 Путин Владимир Владимирович, ВВП 62, 63, 79, 85, 106, 108, 127, 138—139, 144, 185, 228, 253, 270, 299, 300, 339, 354—356, 358—360, 386, 393, 394, 486—488, 490—495, 501—564

362

Пушкин Александр Сергеевич 319, 383, 482 Ренан Жозеф 104 Рузвельт Франклин Делано 204 Руцкой Александр Владимирович 77, 78, 133, 185 Рыбас Святослав Юрьевич 380 Рыбчинский Юрий Иванович 367 Сагалаев Эдуард Николаевич 139, 369 Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович 383 Сараскина Людмила Ивановна 468 Сахаров Андрей Дмитриевич 518 Сванидзе Николай Карлович 456 Семигин Геннадий Юрьевич 199 Скуратов Юрий Ильич 138, 510, 529 Соколов Максим Юрьевич 267, 317, 389, 409 Солженицын Александр Исаевич 440 Соловьев Владимир Рудольфович 353, 378 Сорокин Владимир Георгиевич 479— 482 Сорокина Светлана Иннокентьевна 372, 378, 488 Сосковец Олег Николаевич 406 Спилберг Стивен 496 Сталин Иосиф Виссарионович 204, 300, 357, 358, 435, 469, 539 Степашин Сергей Вадимович 79, 80, 138 Столыпин Петр Аркадьевич 295 Тацит Корнелий 57 Тёрнер Тэд 558, 571 Титов Константин Алексеевич 494 Толстой Лев Николаевич 116, 288, 383 Торкунов Анатолий Васильевич 54 Третьяков Виталий Товиевич 163, 353, 387, 395, 478, 505 Троцкий Лев Давидович 437, 456 Тургенев Иван Сергеевич 383 Тэтчер Маргарет 204 Тютчев Федор Иванович 107 Удугов Мовлади 453 Фалин Валентин Михайлович 467 Флеровский Алексей Иванович 471 Хасбулатов Руслан Имранович 77,

363

78, 133 Хинштейн Александр Викторович 457, 491 Хрущев Никита Сергеевич 300, 358, 435 Хусейн Саддам 101 Цветаева Марина Ивановна 363, 421 Ципко Александр Сергеевич 564, 566 Черненко Константин Устинович 128 Черномырдин Виктор Степанович, ЧВС 137, 138, 163, 300, 453, 510 Черкизов Андрей Александрович 566 Чехов Антон Павлович 383, 478 Черчилль Уинстон 204 Чубайс Анатолий Борисович 135—137, 139, 155, 406, 407, 530, 539, 544 Шакиров Раф Салихович 139 Шамиль, имам 295 Швыдкой Михаил Ефимович 378, 378 Шевцова Лилия Федоровна 300 Шекспир Вильям 89 Шойгу Сергей Кужугетович 530 Шохина Виктория Львовна 475 Шустер Савелий (Савик) 372, 463 Энгельс Фридрих 200 Явлинский Григорий Алексеевич 79, 139, 163, 235, 393 530, 561 Яковлев Егор Владимирович 131, 430, 466—474 Яковлев Владимир Егорович 473 Янаев Геннадий Иванович 85, 131 УКАЗАТЕЛЬ СМИ, МЕДИЙНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ И ТЕЛЕ- И РАДИОПРОГРАММ «Авторская программа Сергея Доренко», телепрограмма 351, 547, 554 «Авторское телевидение» 377 Агентство печати «Новости», АПН 64, 367, 368, 467, 606 «А ну-ка, девушки!», телепрограмма 369 «А ну-ка, парни!», телепрограмма 369 «Аргументы и факты», еженедельник 131, 442 Ассоциация иностранных корреспондентов 462 «Без протокола», телепрограмма 413

364

«Би-би-си», ВВС, радиостанция 462 «Большая стирка», телепрограмма 377 «Вашингтон пост» («Washington Post»), газета 108, 243 «Взгляд», телепрограмма 448 ВГТРК, телекомпания 138 «Времена», телепрограмма 353, 372, 376 «Время», телепрограмма 455, 456, 524 «Гавас» («Havas»), информационное агентство 76 «Газпром-Медиа», медиахолдинг 488—489, 562, 571, 573 Гильдия главных редакторов и издателей 160 Главлит 112 «Глас народа», телепрограмма 372, 377, 488, 504, 505, 530, 531, 558 «Голос Америки», радиостанция 462 «9-я студия», телепрограмма 377 «Еженедельный журнал», журнал 142 «Журналист», журнал 467 «Завтра», газета 316—318, 350, 351, 360 «За рубежом», газета 125 «За стеклом», телепрограмма 378 «Зеркало», телепрограмма 455, 456 «Известия», газета 125, 267, 317, 442, 467 «Интерфакс», информационное агентство 129 «Итоги», журнал 507 «Итоги», телепрограмма 352, 353, 372, 408, 409, 434, 455—457, 486, 491, 523, 552, 563—566 «К барьеру», телепрограмма 353, 372, 373, 378 КВН, телепрограмма 369, 371, 378 «Коммерсантъ», газета, Издательский дом 129, 131, 133, 139, 142, 163, 186, 272, 273, 309, 323, 386, 473 «Коммунист», журнал 128 «Комсомольская правда», «КП», газета 125, 131, 154, 323, 442 «Куклы», телепрограмма 485 «Культура», телеканал 64, 142, 197, 231, 413, 569, 606 «Культурная революция», телепрограмма 378 «Куранты», газета 130, 131 «Литературная газета», газета 125,

365

442 «Мегаполис-экспресс», газета 131 «Медиа-Мост», медиахолдинг 135, 138, 140, 485—488, 495—516, 521, 523, 535—537, 547, 548, 555, 558, 564—566, 578 «Московские новости», «МН», газета 9, 64, 131, 418, 442, 465—472 «Московский комсомолец», «МК», газета 131, 154, 272, 386, 434, 450, 509 «Намедни», телепрограмма 220, 353 «Независимая газета», «Независимая», «НГ», газета 53, 54, 57, 64, 78, 85, 119, 130, 131, 133, 139—142, 154, 185, 252—254, 271, 274, 275, 305, 306, 335, 338, 360, 387, 394, 433, 437—445, 458, 459, 463, 471, 474—478, 483, 485, 490, 506, 507, 539, 550, 563, 564, 569 «Новая газета», газета 142 «Новое время», журнал 155, 362 «Новые известия», газета 135 НТВ, Независимое Телевидение, телеканал, телекомпания 105, 134, 137—140, 142, 145, 197, 198, 352, 372, 377, 378, 406—408, 413, 434, 455, 483—572 «Нью-Йорк таймс», газета 108 «Общая газета», газета 131, 465, 471, 495, 508 Общественное Российское Телевидение, ОРТ, телеканал, телекомпания 105, 135, 137—140, 142, 145, 253, 352, 376, 408, 487, 491, 527—530, 532, 534, 536, 537, 540, 541, 544, 545, 547, 550—554 «Огонек», журнал 135, 139, 442, 466 «Окна», телепрограмма 378 «Основной инстинкт», телепрограмма 378 «Останкино», телекомплекс 77, 488, 489, 450 «Первый канал», телеканал, телекомпания 38, 142, 373, 376, 378 «Поле чудес», телепрограмма 448 «Последний герой», телепрограмма 378 «Постфактум», информационное агентство 129 «Правда», газета 125, 132, 305 «Принцип домино», телепрограмма 378 «Проблемы мира и социализма», журнал 467 «Рейтер» («Reuter»), информационное агентство 76 «Республика.РУ» («Respublika.Ru»), интернет-сайт, интернет-издание 10, 380 «Российская газета», газета 131 «Российские вести», газета 131 Российское телевидение, РТР, телекомпания 77, 78, 527, 529, 534 «Россия», телеканал 141 «Русский Кавказ», газета 152 «Свобода», радиостанция 459—465,

366

513 «Свобода слова», телепрограмма 372, 377 «Сегодня», газета 134, 487, 499, 507, 515 «Сегодня», телепрограмма 487 «Си-эн-эн», CNN, телекомпания 293 «Собеседник», газета 335 «Совершенно секретно», газета 465, 473 «Советская Россия», газета 440, 467 Союз журналистов России, СЖ 463, 464 «Стампа» («La Stampa»), газета 446 «Столица», еженедельник 130, 131, 446, 447 «Страна и мир», телепрограмма 220 ТВС, телеканал 378, 413 ТВ-Центр, ТВЦ, телеканал 142, 491, 509, 529 ТВ-6, телеканал, телекомпания 135, 139, 372, 489 «Театр кукол», телепрограмма 353 «Телетраст» 553 «Тема», телепрограмма 448 ТНТ, телекомпания, телеканал 378 «Фабрика звезд», телепрограмма 373, 378 Центральное телевидение 130 «Час быка», телепрограмма 566 «Что? Где? Когда?», телепрограмма 369, 371, 372, 378 «Что делать?», телепрограмма 64, 377 «Школа злословия», телепрограмма 413 «Эксперт», еженедельник 117 «Эхо Москвы», радиостанция 130, 131, 135, 507, 513, 515

367

СОДЕРЖАНИЕ Виталий Третьяков. Предисловие к предисловию .................................. 5 Сергей Марков. Медиакратия: СМИ как эффективное орудие власти в информационном обществе.......................................................... 8 О Виталии Третьякове и его учебнике............................ 9 О медиакратии .................................................................. 13 Информационное общество ............................................. 14 Манипулятивная демократия и информационно-политические партии................................................... 20 Спор с Третьяковым о PR ................................................ 24 Мир становится всё более управляемым ........................ 27 Вопросы гражданину Третьякову ................................... 32 Для не журналистов: как пользоваться СМИ, или Основы публичного выступления............................ 35

КАК СТАТЬ ЗНАМЕНИТЫМ ЖУРНАЛИСТОМ Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики Введение. Как и почему появилась эта книга, местами напоминающая учебник................................................................................... 53

Раздел первый БОЛЬШЕ ТЕОРИИ Лекция 1. О целях данного курса .................. ............................................... 59 Лекция 2. Общий обзор курса, или Два парадокса журналистики ........... 66 Лекция 3. Что это за профессия — журналист ....................................... 83 Лекция 4. Общая теория современной журналистики. Главные и дополнительные функции журналистики................................................................................... 91 Лекция 5. Свобода слова и смежные свободы ..................................... 111 Лекция 6. Краткий очерк наиновейшей истории современной русской журналистики...................................... 126 Лекция 7. Современная русская журналистика как конкурентная система .............................................................. 147 Лекция 8. Правда, ложь, обман и умолчание в журналистике ................................................................................. 165

368

Лекция 9. Журналистика и реальное знание ........................................ 189 Лекция 10. Журналистика как религия и как фольклор........................ 199 Лекция 11. СМИ как карнавал. Круг обмана и четвертая власть ............................................................................... 213 Лекция 12. Телевидение: от тотальности к тоталитарности................. 226 Лекция 13. Журналистика в системе демократии, или Журналист как объект и как субъект политики................... 234 Лекция 14. Соотношение личных, профессиональных, корпоративных интересов журналиста и национальных интересов ................................................................. 246

Раздел второй БОЛЬШЕ ПРАКТИКИ Лекция 15. Журналистские жанры: общие положения......................... 262 Лекция 16. Сюжетные узлы в журналистских текстах ......................... 279 Лекция 17. Феномен времени в журналистике. Прогноз как высшая форма журналистского мастерства........... 291 Лекция 18. Информация простая и сложная .......................................... 301 Лекция 19. Репортаж: убей в себе писателя........................................... 315 Лекция 20. Интервью: небольшая пьеса для очень большой аудитории ........................................................................ 326 Лекция 21. Статья: если есть, что сказать .............................................. 341

Иллюстрации Виталий Третьяков. Диагноз: управляемая демократия ...................................................................353 Александр Проханов. Бабочка-траурница президента Путина .........................................................361 Валерия Новодворская. Страна, которая танцует от стенки ...................................................................362 Лекция 22. Игра — новый жанр журналистики для масс...............366 Лекция 23. Свой стиль в журналистике ..........................................381

Раздел третий ЗЛО Лекция 24, которой лучше бы не было.

PR — агитация, пропаганда и реклама в одной упаковке. Тип упаковки: журналистика ..................397

369

Раздел четвертый ЖУРНАЛИСТЫ КАК ЛЮДИ Лекция 25. Типы журналистов. Журналистские специальности .........................................................................403 Лекция 26, заключительная. Как хорошо быть журналистом: от анонимности к славе и влиянию...............................................420

Раздел пятый МАСТЕР-КЛАСС Как проводить практические занятия по журналистике Три директивных правила .................................................................426 План занятий......................................................................................428

Раздел шестой ФИЗИОЛОГИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ Статьи разных лет, иллюстрирующие сухую теорию данного курса лекций [Введение]..........................................................................................433 Великая журналистика ......................................................................434 Независимость — наш путь в журналистике....................................437 Мы должны сопротивляться .............................................................441 Обращение к свободным журналистам мира....................................442 «Грабь награбленное!» ......................................................................444 Грязное дело — нехитрое..................................................................445 Убийство Владислава Листьева ........................................................447 Случай г-на Минкина ........................................................................450 О «демократическом» лозунге поражения собственной армии и собственного правительства (1) .....................................................451 О «демократическом пораженчестве» (9) .........................................453 «Итоги» пяти лет в «Зеркале» «Времени» ........................................455 Свобода печати священна .................................................................457 О деле Бабицкого...............................................................................459

370

Два главных .......................................................................................465 Вишневый сад «Независимой»..........................................................474 Борьба с наркоманией .......................................................................478 Кто зовет цензуру? ............................................................................479

Раздел седьмой «ДЕЛО НТВ», ИЛИ БОЛЬШАЯ МЕДИЙНАЯ ВОЙНА [Введение]..........................................................................................483 Холдинг «Медиа-Мост»: хроника событий апрель 2000 г. — апрель 2001 г......................................................................................485 Статьи из «Досье Третьякова» ..........................................................490 Вся правда о Путине.................................................490 Почему «Медиа-Мост»? ...........................................495 «Путин — слабый президент» .................................502 «Дело Гусинского» против «Дела Путина» .............507 Уроки восстания .......................................................517 О Путине, Березовском и свободе слова..................524 Защита от Путина (1)................................................528 Защита от Путина (2)................................................532 Защита от П... (3) ......................................................537 Режим Путина и Россия (1) ......................................542 Судьба НТВ [1].........................................................546 Судьба НТВ (2).........................................................548 Большая статья о Путине и России ..........................557 Политическая паранойя............................................563 Защита НТВ ..............................................................566 Самоубийство НТВ ..................................................571

Раздел восьмой МАКСИМЫ ЖУРНАЛИСТИКИ Золотые максимы...............................................................................573 Афористика........................................................................................574 Журналистика и жизнь ......................................................................579 Парадоксы..........................................................................................581 Журналист — это...............................................................................582 Функции журналистики ....................................................................583 Журналистика и общество ................................................................584 Журналистика и политика.................................................................585 Журналистика и власть .....................................................................587

371

Телевидение.......................................................................................588 Мораль и пресса.................................................................................589 Правда, ложь и прочее.......................................................................591 Свобода слова и другие свободы ......................................................593 Цензура ..............................................................................................594 Журналистика и время. Будущее ......................................................595 Жанры ................................................................................................596 Шесть правил интервьюера...............................................................599 Ремесло ..............................................................................................600 Главный редактор ..............................................................................603 Об авторе ...........................................................................................606 Предметно-тематический указатель..................................................608 Именной указатель ............................................................................611 Указатель названий............................................................................615

Об авторе

Виталий Третьяков (р. 1953) — один из ведущих русских журналистов и политологов, с именем которого непосредственно связано становление качественных СМИ современной России. Закончил факультет журналистики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. С 1976 по 1988 г. работал в агентстве печати «Новости». С 1988 по 1990 г. — политический обозреватель, а затем — заместитель главного редактора еженедельника «Московские новости». В 1990 г. создал и возглавил «Независимую газету», главным редактором которой был до середины 2001 г. Помимо «Независимой газеты», основал следующие издания: газеты «Независимое военное обозрение», «НГ-религии», «Ex libris НГ», журнал «Мировая энергетическая политика», журнал "Политический класс" (2006-2010 гг.), интернет-издание «Respublika.Ru» (последнее — совместно со Святославом Рыбасом). С 2001 г. — генеральный директор — главный редактор Независимой издательской группы (НИГ).

2006-2007 гг. - главный редактор еженедельника «Московские новости».

372

Автор и ведущий телевизионной программы «Что делать? Философские беседы» (выходит с 2001 г. на телеканале «Культура»). 2002-2006 гг. — колумнист «Российской газеты», 2007-2010 гг. - колумнист газеты «Известия». Преподавал аналитическую журналистику в Московском международном университете и Высшей школе экономики. 2001-2007 гг. — профессор факультета международной журналистики Московского государственного института международных отношений (университета) МИД РФ. С 2008 г. - создатель и декан Высшей школы (факультета) телевидения МГУ им. М.В. Ломоносова. Читает там два курса: "Теория и практика современной русской журналистики" и "Теория телевидения". Член президиума Совета по внешней и оборонной политике, президиума Российской ассоциации международных исследований, попечительского и аналитического советов фонда «Единство во имя России», редакционного совета журнала «Стратегия России». Лауреат многочисленных премий, в том числе премии Союза журналистов России «Золотое перо» (1997), Малой российской литературной премии Союза писателей России (1997), премии ТЭФИ Академии телевидения России (2003), ежегодных премий Русского биографического института, премии Национального фонда «Общественное признание». Автор более 2500 статей в различных сборниках, а также в изданиях Агентства печати 'Новости', 'Московских новостях', 'Независимой газете' и ее приложениях, 'Российской газете', 'Литературной газете', 'Комсомольской правде', 'Известиях', "газете "Культура", журналах 'Политический класс', 'Мировая энергетическая политика', 'Эксперт', 'Журналист', 'Профиль', 'Стратегия России', 'Свободная мысль-XXI'; журнале 'Лимес' (Италия), газете 'Фигаро' (Франция) и других российских и иностранных СМИ.

Автор книг: • Филантропия в советском обществе. М.: Агентство печати «Новости», 1989 (на англ., фр., нем. и исп. яз.).

• Горбачев, Лигачев, Ельцин: Политические портреты на фоне перестройки. М.: Музей книги «А—Я», 1990.

• Титус Советологов. Их борьба за власть: Очерки идиотизма российской политики. М.: Изд-во «Независимая газета», 1996.

• Русская политика и политики в норме и в патологии: Взгляд на российскую политику 1990—2000 годов. М.: Ладомир, 2001.

• Как стать знаменитым журналистом: Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики. М.: Ладомир, 2004.

373

* Нужен ли нам Путин после 2008 года? М.: ИИК 'Российская газета', 2005.

* Бесхребетная Россия. М.: 'Российская газета', 'Московские новости', 2006. *Наука быть Россией. Наши национальные интересы и пути их реализации. М.: Русскiй мiр, 2007. * Что делать? М.: Алгоритм, 2009. * Как стать знаменитым журналистом. Курс лекций по теории и практике современной русской журналистики. М.: Алгоритм, 2010 (2-е издание). *Из СССР в Россию и обратно. Воспоминания. Книга 1. М.: Ладомир, 2013.

С 2006 г. - автор (v_tretyakov) блога 'Политический дневник Виталия Третьякова' в 'Живом журнале' (Livejournal). С 2011 г. - персональная страница в Твиттере: http://twitter.com/v_tretyakov С 2011 г. - персональная страница в Фейсбук: http://ru-ru.facebook.com/people/Vitaly-Tretyakov С 2011 г. - персональный канал на Ютуб: http://www.youtube.com/VTretyakov

374

Учебное издание ТРЕТЬЯКОВ ВИТАЛИЙ ТОВИЕВИЧ

Как стать знаменитым журналистом Редактор Ю.А. Михайлов Корректор И.В. Лебедева Компьютерная верстка Л.И. Багма ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Сдано в набор 01.02.2004 г. Подписано в печать 15.05.2004 г. Формат 60x901/ . Бумага офсетная № 1.

16

Гарнитура «Баскервиль». Печать офсетная. Печ. л. 39,0 Тираж 3000 экз. Зак. Научно-издательский центр «Ладомир» 124681, Москва, Зеленоград, Заводская, 6а. Тел. склада: (095) 533-84-77.

E-mail: ladomir@mail.compnet.ru lomonosowbook@mtu-net.ru Отпечатано с оригинал-макета в ФГУП ИПК «Ульяновский Дом печати» 432980, Ульяновск, ул. Гончарова, д. 14