Иван Александрович Ильин (1883-1954)
Задолго до великой битвы на Волге и тем более задолго до конца Великой Отечественной войны, их исход отважился публично предсказать одинокий художник, известный учёный-историк и в то же время бесправный швейцарский политический эмигрант – Иван Александрович Ильин. Всю жизнь помнил он когда-то написанные своей молодой рукой слова: «Война подавляет душу человека качеством и содержанием тех заданий, которые она обрушивает на нас, независимо от того, подготовились ли мы духовно к их разрешению или нет...» Ильин подготовился: ещё до Сталинградской битвы на немецком языке вышла его книга «Сущность и своеобразие русской культуры». Из этой книги однозначно следовало: германскому фашизму России не осилить. Впрочем, подобный прецедент в европейской истории уже был. В.О. Ключевский вспоминал, что в конце XVIII века русский генерал и историк И.Н. Болтин при чтении пятитомной «Истории древней и нынешней России» французского доктора господина Леклерка «вскипятился не хуже
На берегах древних индоарийских и скифских рек. Когда Николаю Рериху было всего лишь шесть лет, а его будущему учителю Архипу Ивановичу Куинджи тридцать восемь, на свет появилась куинджевская картина «Лунная ночь над Днепром», навеянная скорее всего почвенническими литературными реминисценциями Н. В. Гоголя. Любопытно, что к этой самой знаменитой своей картине и последующим днепровским пейзажам «Днепр утром», «Ночное» и другим Куинджи пришёл из Северного края – от «Валаама», «Ладожского озера», «Севера». Рерих впервые побывал на Днепре, в Киеве и Подолье в том же возрасте, в каком Куинджи начал работать над днепровскими сюжетами, прилегающими к самым глубинным страницам отечественной истории. А вот история Византии, куда был проложен так увлёкший Рериха «Путь из Варяг в Греки», история Средиземноморья и Востока вообще занимали художника с детства. И с детства неудержимо влекла его Индия. Путь в Индию приоткрылся семье Рерихов в 1919 году, когда они покинули Финляндию, чтобы перебраться в Лондон. Рерих работал там с Дягилевым над постановкой оперы «Князь Игорь», организовывал выставку своих картин и, наконец, в Британском министерстве колоний добивался для своей семьи визы в Индию. В декабре 1920 года Рерих открыл свою первую персональную выставку в США, написал картину «Сюита океана», в 1921 году основал в Нью-Йорке Институт объединённых искусств, чикагское объединение художников «Пылающее сердце», международный культурный Центр «Венец мира», музей с более чем тремястами своих произведений. В ноябре 1923 года Рерихи отплыли из Европы в Индию, в конце декабря обосновались в княжестве Сикким на юге Гималаев. Здесь начаты серии картин «Сиккимский путь», «Гималаи», «Майтрейя», «Жемчуг исканий», «Песнь утра».
набожного старообрядца, у которого в молельной накурили табачищем». Однако два тома болтинских трудов по поводу Леклерка и ещё два тома по поводу истории князя Щербатова не были приняты к сведению Наполеоном, не остановили его на пути в Россию. В начале Великой Отечественной войны неподалёку от Ильина, по ту сторону французской границы на реке Шер и в Экс-ле-Бене одиноко доживали последние годы лишённые своих парижских библиотек «упрямый язычник и вольный каменщик» писатель М.А. Осоргин и неуёмный политический деятель и историк культуролог П.Н. Милюков. В 1937 г. Милюков начал выпускать в Париже новое фундаментальное издание «Очерков по истории русской культуры», Осоргин в 1938 г. опубликовал в журнале «Русские записки» начало автобиографического повествования «Времена» о своей жизни на Каме. Но, к сожалению, одинокие писательские острова не могли тогда соединиться в единый материк работающих на новое время мыслителей. И Ильин, мечтая о таком соединении, вынужден был
На Руси. Душа народа М.В. Нестеров. 1916 На стр. 244-245: Князья святые Мозаика южного портала Троицкого собора Почаевской Успернской лавры в Тернопольской обл. Н.К. Рерих. 1910. В нижней части мозаики надпись по-старославянски: «Св. Князья: Владимир Яросл., Александр Нев., Михаил Тв., Кн. Игорь Ярополк Вл., Св. Вячеслав Чешск., Рв. Кн. Владимир, Кн. Борис и Глеб, Кн. Мстислав Новг.»
Вдохновлённый ещё в начале века творческими посылками врубелевской «Жемчужины», Рерих открывает новую страницу своего художества картиной «Жемчуг исканий». Картина эта в какой-то мере автобиографична. Помимо множества других художественных задач Николай Константинович имеет здесь в виду прежде всего себя, а также своих русских и индийских учителей, размышляющих о выборе предстоящего пути к Истинам Истории. При этом Рерих отчётливо осознаёт и видит себя путником на Великих путях Истории. К пройденным им Северным путям и Великому пути из Варяг в Греки художник и историк добавляет великие индийские, китайские и другие Восточные пути, объединяет в Истории Север и Юг, Запад и Восток. В марте 1925 года Рерих переезжает из Сиккима в Западные Гималаи и приступает к осуществлению своего выдающегося плана трансгималайской экспедиции, поставившей перед собой небывалые художественные и научные задачи. Через полтора года караванного пути, изобильного всякими неожиданностями, экспедиция достигла Алтая. В середине апреля 1927 года из Улан-Батора начат обратный путь в Индию по нехоженому прежними географическими экспедициями маршруту. В конце мая 1928 года круг беспрецедентной рериховской экспедиции замкнулся в столице Сиккима Гантоку и Дарджилинге. Об экспедиции сам Рерих сообщал так: «Конечно, моё главное устремление как художника было к художественной работе. Трудно представить, когда удастся мне воплотить все художественные заметки и впечатления, – так щедры эти дары Азии... Кроме художественных задач, в нашей экспедиции мы имели в виду ознакомиться с положением памятников древности Центральной Азии, наблюдать современное состояние религии, обычаев и отметить следы великого переселения народов. Эта последняя задача издавна была близка мне. Мы видим в последних находках Козлова, в трудах профессора Ростовцева,
работать самостоятельно. В составе системы историко-культурологических знаний, продуцируемых Ильиным, была концепция России как географического организма больших рек. Ильин закончил ту же московскую гимназию, что и Милюков, так же внимательно прослушал в университете лекции Ключевского и на всю жизнь посвятил себя истории. Но, как и Осоргин, Ильин по университетскому диплому был юристом, из семьи юристов и юристом необыкновенным: из традиционного разряда российских юристов-историков, юристовпсихологов, юристов-социологов, юристов-философов. В университете Ильин прошёл оригинальную школу профессораправоведа П.И. Новгородцева, который ориентировал своих воспитанников на исследование и обоснование целей жизни, путей её духовного понимания. Учёный по особой разработанной им программе готовил из юношей, можно сказать, штурманов дальнего плавания по будущему общечеловеческому океану бытия. В отличие от многих своих коллег Новгородцев намеренно не приуменьшал длительности и сложности плавания к потрясающе далёким целям жизни, никак не обозначал в этом предполагаемом плавании пристаней и твёрдых берегов. Он берёг учеников от средневековых замкнутых горизонтов, объяснял, что одна из самых передовых наук нашего времени – новая астрономия – уже приучила человека жить среди бесконечных миров, в необъятном океане вселенной. Понятие бесконечности, уже ставшее основой всеобщего миропонимания, должно быть усвоено не только естественным
Бровки, Макаренко, Толя и многих других огромный интерес к скифским, монгольским и готским памятникам». Особенной заслугой Рериха перед всемирной историей является фиксация им потрясающих масштабов единой древней жизни Евразиатского материка. Очень пригодились путешествующему историку Рериху штудии в истории и теории символизма. Символы в мире искусства художник не зря называл «откровениями», рождавшимися при чеканке форм жизни, при «остром и строгом» оформлении её деталей. Все вещи, все детали жизни оказываются полны значения, накопленного веками. В громаде символов учёный увидел не только сложные географические намёки, но и универсальные объединительные знаки: «Природа безвыходно диктовала эпос и все его богатые атрибуты». Оставалось «смело и суммарно» пройти по бесчисленным путям творчества, заметить, где и как рождались образы изображений символов. В самом начале экспедиции, в Малом Тибете Рериху встретились наскальные изображения горных козлов с огромными крутыми рогами, оленей, лошадей, яков, охотника-стрелка из лука, рисунок хоровода или ритуального обряда. «Где мы видели такие же изображения? – вспоминает Рерих. – На камнях Северной Америки, на сибирских скалах. Та же техника, та же стилизация и то же уважение к животным... Через эти изображения Америка и Азия протягивают руку друг другу». И вот какое резюме пишет по этому поводу учёный-историк: «Не будем делать выводов, но будем изучать и складывать». В Тибете, в области Трансгималаев участники рериховской экспедиции увидели в обиходе местных жителей древние мотивы и предметы скифско-сибирского звериного стиля, были удивлены также длинными рядами камней, каменных кругов, типичных менгиров и кромлехов – «древними могилами, напомнившими алтайские погребения и могилы южных степей». На гималайских высотах учёный нередко вспоминал южные степи и Алтай:
правом, но и новой моральной философией. По мысли Новгородцева, высшая ценность и цель жизни, её абсолютный идеал – нравственное усовершенствование и перерождение человечества. Солнце этого идеала освещает весь предстоящий путь человечества и не даёт плывущему или плывущим возможности потеряться в темноте, оказаться на краю бездны. Более того: «каждое практическое действие лишь тогда приобретает и настоящую жизненную энергию, и моральную цену, когда оно одушевлено нравственным стремлением, обращенным далеко вперёд, к вечному идеалу добра». Из этих фундаментальных принципов Новгородцев выводил свою концепцию нового человека – самоопределяющейся личности, непреклонной в нравственном стремлении, не смущающейся хаосом и сумятицей времени, постоянно возникающими новыми и более сложными задачами. Ильин в этом плане, несомненно, был лучшим учеником Новгородцева. В архивах университета сохранились оценки, данные учителем ученику на протяжении трёх лет подготовки Ильина к профессорскому званию. В сжатом виде эти характеристики выглядят так: чрезвычайно живой и увлекающийся, совершенно исключительно прилежный, величайше преданный науке и избранной специальности; владеющий даром тщательного анализа, обобщения и изложения; чрезвычайно плодотворно занимающийся; его приходилось не побуждать, а останавливать в занятиях, опасаясь для него переутомления от чрезмерной работы; и, наконец, – совершенно необычная для его лет эрудиция. В 1910 году, отправляя своего ученика в двухгодичную заграничную командировку, Новгородцев спланировал ему работу в восьми европейских университетах и десяти научных библиотеках.
“Алтайский старик-старовер ведёт нас на каменистый холм и, указывая каменные круги древних погребений, торжественно говорит: «Вот здесь и ушла чудь под землю. Когда Белый царь пришёл Алтай воевать и как зацвела белая берёза в нашем краю, так и не захотела Чудь остаться под Белым царём. Ушла чудь под землю и завалила проходы каменьями... Только не навсегда ушла Чудь. Когда вернётся счастливое время и придут люди из Беловодья и дадут всему народу великую науку, тогда придёт опять Чудь, со всеми добытыми сокровищами»”. И ещё: «Сибирские пути народов далеко вынесли одинаковый смысл украшений». В путевом дневнике Рерих записывал: «Гигантские ступы буддизма – погребальные памятники, обнесённые оградою, те же курганы всех веков и народов. Курганы Упсалы в Швеции, русские курганы Волхова на пути к Новгороду, степные курганы скифов, обнесённые камнями, говорят легенду тех же торжественных сожжений, которые описал искусный арабский гость Ибн-Фадлан. Всюду те же очищающие сожжения... И в Тибете сожжение тоже принято. Значит, опять писатели напутали, когда описывали исключительно «дикие» погребальные обычаи Тибета». «От дальнего Севера до Юга одно и то же строение жизни. Удивительно!.. Одно сознание!» «Не будем бояться сопоставить то, что ярко бросается в глаза». Работая в горных и пустынных глубинах Центральной Азии, Рерих сознавал себя находящимся в межокеаническом пространстве: «Центр между четырёх океанов существует. Сознание нового мира существует». Даже огромные «зовущие» моря безлюдных песков не могли увести чуткого художника скольконибудь далеко от живых природных вод: «часто пустыни гремят аккордами океана», или «в умерших пустынях часто вам приходится слышать журчанье подземных потоков, которые иногда дают повод
Стажёру рекомендовалось обратить внимание на курсы истории философии, теории познания, философии права, логики общественных наук. Итоги первого года этой командировки подвёл профессор права Л. Комаровский, отметив серьёзность научных стремлений Ильина, его выдающуюся талантливость, выдающиеся философские дарования и те качества, на которые уже обращал внимание Новгородцев. Три недели Ильин провёл в Бретани на берегу Атлантики. И в письме к своей двоюродной сестре сообщал: «Я радуюсь сильно океану. Не знаю, может быть, и правда «всё из воды» ...Я увидел море впервые в Венеции, на Лидо, и после двухчасового общения с ним трудно было уходить. Тогда-то мы (с будущей женой: прим. авт.) и решили поехать непременно на океан; он должен знать какую-то древнюю, первую мудрость, и известные сомнения должны быть стёрты им». Летом 1921 года судьба свела находящихся в расцвете своих творческих сил 38-летнего преподавателя Московского университета Ивана Ильина и 59-летнего всемирно известного художника Михаила Нестерова. Оба они одинаково серьёзно относились и к живописи, и к философии, и к истории, оба на всю жизнь оказались интересны друг другу. Итогом этого общения стал законченный в 1922 году Нестеровым портрет Ильина – картина «Мыслитель». В июньском письме из деревни Дубки Нестеров в 1921 г. упоминал о том, что «затевает портрет с одного из замечательных наших учёныхфилософов», то есть с Ильина. Иван Александрович, в свою очередь причислял Нестерова к художникам внутреннего, ясновидцам душевнодуховной жизни человека и мира, размышлял об этой его отчётливой проявленности в живописи. Кроме всего упомянутого, и Нестерова, и Ильина одинаково занимала проблема человека в окружении природных вод России. С начала XIX века в отечественной живописи складывалась традиция своеобразной эпической героизации рек, озёр, морей. Благодаря этой традиции, шедшей рядом с философской поэзией о российских водах, в четырнадцать лет Нестеров увидел «Украинскую ночь» Куинджи и был ею ошеломлён, «восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего». В тридцать лет художник ещё оставался по-юношески восприимчивым и о картине «Омут» Левитана писал так: «Впечатление огромное. Тревожное чувство охватывает всецело и держит зрителя в напряжённом возбуждении всё время. Со времён Куинджи в пейзаже не появлялось ничего подобного». И вот еще одно впечатление Нестерова – на этот раз от уральского
пейзажа – «Горного озера» Аполлинария Васнецова: «На «Озеро» я смотрю с томительным упованием... Вид этого небесного озера (оно ведь мистическое) возвратил рассудок безумному и возбудил равнодушный ум скептика... Редкостно интересная вещь». Нестеров написал более пятидесяти удивительных картин, посвященных Черному и Белому морям, озерам Тургояк, Китежскому, Святому, рекам Уфе, Белой, Волге, Москве-реке, Воре, Уфимке и другим, выразил в этих картинах мучительные искания живой души, духа природы, а также той «единой души» человека и природы, которая создает единое действие, целость впечатления. Нестерову было тревожно и любопытно, насколько сознательно он сам владеет этим секретом – «на вершинах культуры века своего или ... в простоте душевной». Ильин Нестерову был очень благодарный собеседник, влюбленный в «великолепных маринистов России» – Айвазовского, Судковского, Лагорио, Дубовского. Вспоминая еще Поленова и Левитана, да и самого Нестерова, Ильин наверняка говорил пожилому художнику о том, что природные воды России, относимые наряду с другими природными стихиями к «внешним явлениям» страны, «вот уже вторую, а может быть и третью тысячу лет, – будили и настраивали душу нашего народа, испытывали и проникали, и укрепляли его дух. Это от них души стали глубоки и буреломны, разливны и бездонны. Это они вскормили русский национальный темперамент, доселе столь малопонятный людям иных стран...» За работой и разговорами, которые тоже были напряженной работой, собеседники, вероятно, вспоминали и о том, что оба в 1906 году встречались со Л.Н. Толстым, и какой на картине Нестерова получился думающий глыба-человек на берегу яснополянского пруда у посаженной им самим еловой аллеи. А Нестеров рядом писал с Ильина этюды и, пожалуй, страдал о том, что на фоне иного российского водоема – природного озера – облик другого российского мыслителя должен получиться совершенно особенным. И что он, Нестеров, озабоченный новым порядком нахлынувших трудностей, все равно не должен сплоховать при вновь нашедшем на него художническом озарении. В 1921 году Ильина избрали председателем Московского психологического общества вместо скончавшегося Л.М. Лопатина. Общественное и научное признание Ильина как выдающегося отечественного философа и психолога помогло ученому в дальнейшем не только осуществить в психологии новаторские исследования-прозрения, но и впервые надежно ввести эту науку в круг современных исторических и историкокультурных знаний. Свою тропу к тайнам психологии и истории Ильин
На стр. 250: Труды Преподобного Сергия М.В. Нестеров. Первая часть триптиха. 1896-1897 Михаил Васильевич Нестеров (1862-1942) М.В. Нестеров. Фрагмент автопортрета. 1915 Молчание М.В. Нестеров. Деталь. 1903 У монастыря Е.Е. Волков. Фрагмент картины
к поверьям о подземной жизни». Рерих мечтал проследить конгломерат народностей, смытых и затопленных «беспощадными грозными волнами песков»: «И так же как на волнах не остаётся следов от ладьи, так же на песках не осталось никакого намёка на великие перемещения и войны народов». Впрочем, даже в Тибете, где экспедиционный караван «кораблей пустыни» шёл фантастическими песочными формациями, «настолько убедительно впечатление моря, что приходится вспомнить, что в пустыне нет таких водных поверхностей». В поселении Гума-Базар Рерих присутствовал при «танце корабля»: «В красной бумажной ладье качается “красавица”, и гребец, вроде Харона, гребёт на носу ладьи... Бек в Гуме – совершенный Садко, и гримировать не надо. Для всех опер Римского-Корсакова здесь готовые персонажи». А в песне доморощенных артистов звучали такие слова: «Как на небе рождаются звёзды, так из земли выходят воды...» В краях «счастливо минуемых» гремящих рек и водопадов, у подножья Гималаев Рерих вспоминал Волгу, северные реки, водопад Иматру. Припоминал учёный, что у истоков Брахмапутры родилась мудрая «Ригведа», а ещё неподалёку, у начала великого Инда, зародилась «Ариаварта». Общность языка и уклада жизни древних славяно-русов и древних индусов была для Рериха несомненной. Изучая въявь воздействие разных стихий на жизнь человечества, художник и учёный совершенно поособенному оценил влияние внутриземных и космических энергетических процессов на состояние и деятельность человека и общества. Во-первых, Рерих сам стал очевидцем удивительных электрических явлений – разнообразных «световых чудес» – в Гималайских горах. Во-вторых, путешественникисследователь естественно приобщился к народной мудрости и к учёным трудам выдающихся мыслителей Востока. Именно эти широко мыслящие, проницательные мудрецы сделали доступным «практический
Царевна-Лебедь М.А. Врубель. Фрагмент картины. 1900 Девушка у пруда Портрет дочери Натальи Михайловны М.В. Нестеров. 1923
сравнивал с поиском подпочвенных, глубоких и глубочайших водных источников, обозначив подземные родники, подземные ручьи и реки как сокровенные, живые, целебные струи национального духа. Эту работу ученый называл борьбой с окаменевшей трезвостью, проработкой земной коры своего существования, подземным мышлением, вскрытием духовных глубин и истинных первоначальных основ духа и жизни, рытьем колодцев для созерцания с их дна мира по-духовному. Он не напрасно надеялся, что «в недрах нашего прошлого нам даны великие залоги и благодатные источники», был непоколебимо уверен, что даже в условиях военных времен «наших кладезей и рудников, наших подземных озер и горных жил – никто и никогда не сможет отнять у нас». Национальную культуру России Ильин назвал уникальным духовным организмом, стержнем которого являются первичные и вторичные душевно-духовные силы русского человека. Первичные – значит изначальные, наиболее сильно выраженные, определяющие, задающие меру; вторичные – ведомые, перенимающие законы ведущих и их творческую окраску. Приводя один за другим исторические факты, начиная с ХI века, Ильин заявил миру о том, что русский человек – это человек чувств и глубокочувствия. Во всем духовном русские эмоциональны. Все главное в своей жизни они начинают с чувства, сердца, многообразного сердечного созерцания великого и таинственного «предметного хребта» мира, человека, духовного обстояния. Предмет должен завладеть тканью русской души и состояться в ней. Ильин выделил три основы, три закона духа – свободу, любовь и предметность – и полагал двигателем науки особое созерцание сущности предмета, перерождающее и окрыляющее чувственное наблюдение мира. Вторичные душевно-духовные силы русского человека – воля как психическое свойство к действию и мышление «со дна духа» – тоже в значительной степени имеют созерцательный характер. Сердце и совесть указывают мышлению и деланию предмет и направление. В то же время следует иметь в виду, что созерцание является не более чем средством изучения предмета, целью же всего исследования является несомненное, подлинное, окончательное уяснение сути предмета – Очевидность. По мысли Ильина, способность к созерцанию и самосозерцанию, достижение очевидности одухотворяют человеческое бессознательное, делают человека существом духовным. Учение о русском духовном характере Ильин вынашивал тридцать лет. Шаг за шагом он воссоздавал историю становления и эволюции русской души, русского духа. Одно из серьезных открытий на этом пути
смысл окружающих нас стихий», объяснили реальность «великого пространственного огня»: «Огонь пространства и психическая энергия связаны между собою и представляют основание эволюции... На единой физической основе жизни стоит весь живой мир... Космическая энергия закрепляет шаги эволюции человечества...» После возвращения из Трансгималайской экспедиции семья Рерихов поселилась в долине реки Кулу на древнейшем пути из Индии в Тибет и на Алтай. Николай Константинович создал в Кулу многоотраслевой международный научноисследовательский институт «Урусвати», включивший в круг своих первоочередных проблем добывание новых естественнонаучных, медицинских и иных гуманитарных знаний о Гималаях и Азиатском материке. Учёный потратил немало сил, чтобы продвинуть в жизнь Пакт о защите неувядаемых культурных ценностей во время войн и в мирное время, предложил символический
ученый сформулировал так: «Русская душа – подобие и отображение русской природы», «душа народа находится в живой и таинственной взаимосвязи с его природными условиями, и потому не может быть достаточно объяснена и понята без учета этой взаимосвязи». И еще: при «нашей истовой естественности» наша «русская природа не плывет мимо души, как нередко здесь в Европе, и не скользит по ней; она вторгается в нее, захватывая её в свой круговорот...» Россия поставила русского человека лицом к лицу с природой, со стихией пространства и с водной стихией в особенности – с тихими озерами, властными реками, безмолвными заводями, бесконечными северными болотами, морями то солнечными, то ледяными – « она дала нам почувствовать разлив вод, безудерж ледоходов, бездонность омутов, ... нам открылся весь размах страстей и все крайности верха и низа, ... суровая природа стала нашею судьбою, единственною и неповторимою в истории». «Разливается наша стихия, как весенняя полая вода, – ищет предела вне себя, ищет себе незатопимого берега. И в этом разливе наша душа требует закона, меры и формы; и когда находит, то врастает в эту форму свободно, вливается в нее целиком, блаженно вкушает её силу...» Следуя за Ключевским, советовавшим «давать себе досуг постоять перед ландшафтом», Ильин замечал о важности «дивования на чудеса природы», о том, как «любовная растворенность в царственных картинах русской природы ... почвенно необходима душе». «Ибо легко и незаметно, так, как распускается цветок, как плывут облака и как текут наши великолепные, пышные реки, так родится и слагается чувство Родины, и любовь к ней, и власть её над человеком». По Ильину, Родина может быть дана и может быть взята, «как находят, расчищают и окапывают подземные ключи». Видный психолог, образовывавшийся в самом начале ХХ века и в ученых трудах целиком принадлежавший этому веку, Ильин не страшился риска быть «старомодным» в науке и в числе своих социальных учителей в первую очередь назвал великого медика и педагога Н.И. Пирогова – представителя плеяды русских ученых-творцов так называемой органической теории, или учения о мировой жизни. Именно с этого учения взяло старт оригинальное направление в мировой науке – русский космизм. Среди создателей и популяризаторов органической теории можно насчитать более тридцати одних только знаменитых преподавателей и выпускников Московского университета. Вот и Пирогов из стен родного университета вынес удивительнейшее на всю жизнь убеждение:
отличительный знак всемирной защиты Культуры – «Знамя Мира». В 1934 году началась новая более чем двухлетняя экспедиция Рериха в Японию и Китай с целью поиска и изучения засухоустойчивых злаковых и других растений, способных остановить и облагородить пустыни, накормить своим хлебом население пустынь и полупустынь. В ходе этой экспедиции Рерих около пяти месяцев работал в Харбине. В это же время там жил и работал журналистом известный русский писательэмигрант Всеволод Никанорович Иванов. Двумя годами раньше издал Иванов в Харбине свою публицистическую и историко-философскую книгу «Огни в тумане» с подзаголовком «Думы о русском опыте». Начиналась книга словами: «Неизмеримо трудны в настоящее время задачи русского человека, который бы захотел сознать окружающую обстановку для отчётливого действия в ней». Действие подразумевалось однозначно высокопатриотическое.
Волхова Эскиз костюма к опере Н.А. Римского-Корсакова «Садко» М.А. Врубель. Деталь. 1898 Водоём В.Э. Борисов-Мусатов. 1902
«Я представляю себе беспредельный, беспрерывно текущий океан жизни, бесформенный, вмещающий в себе всю вселенную, проникающий все её атомы, беспрерывно группирующий и снова разлагающий их сочетания и приспособляющий их к различным целям бытия». Непрерывно размышляя об океане жизни и целях бытия, Ильин сосредоточенно взирал на окружающую природу, часами мог общаться с детьми океана – такими разными таинственными, грозными, прекрасными морями – праздниками простора и пространства. У морей, по отношению к человеку, нет границ – запретов и разочарований, нет стен – обид и угроз. В морях дышит воздух, живут бесконечные возможности, царит Беспредельное. Здесь обретаются радость прощения и обновления, исцеляются скорби сердца, просветляется дух. Сохраняя верность традициям натурфилософии, Ильин констатировал, что море, погруженное в свои небесные мысли, – это огромная живая равнина, единое дышащее существо, новодревняя прародина, а рокот его – это речь или песня родственных нам, но
Патриотизм был глубоко продуман и выстрадан. В 1906-1912 годах Иванов серьёзно обучался в Петербургском, Гейдельбергском и Фрейбургском университетах, отчего выработался в разносторонне образованного очень русского писателя, учёного-философа и историка. Накануне революции он преподавал в Перми. Эвакуация белой армии с Урала в Сибирь захватила с собой почти весь преподавательский состав молодого Пермского университета, в том числе Иванова и историка Георгия Вернадского. В конце концов Иванов оказался
таинственных сил. Горное прозрачное озеро в стороне от исхоженных дорог Ильин увидел как чистейшее пространство, око мира, живое средоточие, вокруг которого и для которого существует вся окрестность. Здесь слышен молчаливый ход веков. Озеро лежит открыто, чтобы видеть все и на все отвечать. Видимые с берега утонувшие дары неба, дары гор – целый мир воспринятых и сохраненных озером богатств... «Как просто и достойно, с какой явностью и искренностью показывает оно глубину своего существа, посвящая всякого человека в свои тайны. О, чистота сердца! О, прозрачная, щедрая мудрость!
На стр.254: Маршрут центральноазиатской экспедиции Н.К. Рериха По книге: В.А. Росов. Николай Рерих. Вестник Звенигорода.СПб., 2002 Осенний пейзаж М.В. Нестеров Михаил Андреевич Осоргин (1878-1942)
сначала в Корее, потом в Китае. Но одним из самых ярких родных огней в тумане эмиграции оставалась для Иванова костромская земля с Волгой, которую он всегда называл Матерью и ещё «воротами» русского человека на всегдашнем пути в Азию: «Волга! В одно раннее июньское нежное голубое расцветающее утро с дачи шагал я в город на выпускной экзамен по латыни. И сколько бы вёрст я ни шагал, рядом со мной простиралась маслянистая, голубая, чуть играющая утренним жемчугом Волга. Ноги скрипели по сырому песку, срывались в нём, а рядом шла и шла она, Волга, слегка выпуклая своими водами, медленно мчащаяся навстречу, пахнущая смолой, рыбой, сыростью и ещё чем-то, похожим на то, как пахнет только что спиленное дерево. Волга!.. За Волгой зелёные луга, над ними и над тёмнозелёными шарами ольшаников идёт негорячее ещё солнце. А прямо, над жёлтой излучиной берега, – город, лёгкий город, сказочный почти – Кострома именем, словно поднявшийся из воды и дрожащий от первых горячих струй слоистого воздуха... – Мой дом. Там жил я... В ритме шага, в непосредственном ощущении катилась легко и свободно, как Волга, вся на поверхности, жизнь огромной страны, где я, гимназист восьмого класса, шёл сдавать росным утром свой экзамен на аттестат зрелости. То было моей общественной функцией. Так, что ли?.. И разве можно кому-то уступить всё это? Всё это наше? – Никогда! Память сильнее динамита». Иванов и Рерих были сверстниками, Рерих всего на три года старше. Они были во многом похожи друг на друга, и поэтому уже через несколько месяцев их бесед у Иванова родилась рукопись новой книги «Рерих художник и мыслитель». И так получилось, что книга эта ещё более возросла в российских водных размышлениях и обобщениях: «Россия не только государство. Она – сверхгосударство, океан, стихия, которая ещё не оформилась, не влегла в свои предназначенные ей берега, не засверкала ещё
На стр.257: Николай Заболоцкий Фотография. 1929 Осенний пейзаж М.В. Нестеров. 1906 На стр.258: Философы: Павел Александрович Флоренский (1882-1946) Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944) М.В. Нестеров. Фрагмент картины. 1917 Скалистый остров И.К. Айвазовский. Фрагмент. 1855 На стр.259: Мыслитель: Иван Александрович Ильин М.В. Нестеров. Деталь картины. 1921-1922 Святой остров Н.К. Рерих. Фрагмент. 1917 На стр. 260-261: Притихло Н.Н. Дубовской. Деталь. 1890
Но как великолепны, как ослепительны его отраженные веления... Как верно воспринимает его гладь эти дары, как охотно и радостно отдает их всякому оку. Никто не уйдет без ответа, все унесут с собою утешение, свет и жизненную радость... О, смирение духа! О, созерцательность покоя! О, радость служения!.. Единое, светлое и щедрое богатство мудрости». Быстро привыкаешь к тому, что научно-художественные и литературные произведения Ильина так или иначе насыщены описаниями или упоминаниями водной стихии. И эта стихия держит внимание читателя: «Жить в родном языке – значит жить самой родиной, как бы купаться в её морях; дышать воздухом её духа и культуры». Или о литераторе-художнике Мережковском, который «подобно некоему водолазу ныряет на дно данного конкретно-исторического явления и пытается там, на дне, в темноте, ощупью, нерешительно, без очевидности – отыскать и проследить запутанные нити истории человеческого духа... Фонарь его не светит...» А чтобы фонарь русского историка всегда светил, Ильин настаивает на том, чтобы все исследователи относились к России не как к случайному нагромождению территорий со ста восьмьюдесятью племенами и наречиями, а как к единому живому организму, организму природы и духа. Сам же Ильин более всего тяготел к той России, которая им была названа «географическим организмом больших рек...» И.А. Ильин Россия – географический организм больших рек С древнейших времен, возможно в течение 14-15 столетий русский народ живет на широком и раздольном пространстве с оттенком или даже целиком азиатского востока, на плоской равнине с могучими реками и довольно суровым, почти жестким континентальным климатом. ...Разумеется, Россия не всегда была так необъятна; но возникнув где-то в середине этой огромной равнины, не имеющей защищенных естественных границ, она в ходе столетий поняла, что необходимо взять судьбу этой незащищенной равнины в свои руки и позаботиться об укреплении своих природных границ. И прежде всего – морских, ибо морские границы являются одновременно заслоном и выходом, естественным препятствием и связью с миром, барьером и воротами. До XVIII века Россия вообще не имела собственных морских берегов и лежала, запертая, в глухом безмолвии в континентальном одиночестве. С тех пор она продвинулась к Чёрному и Балтийскому морям, довольствуясь скудными возможностями судоходства на этих почти внутренних морях; и только на Дальнем
в отточенных и ограниченных понятиях, в своём своеобразии, как начинает в брильянте сверкать сырой алмаз. Она вся ещё в предчувствиях, в брожениях, в бесконечных органических возможностях. Россия – это океан земель, размахнувшийся на одну шестую часть света и держащий в касаниях своих раскрытых крыльев Запад и Восток. Россия – это семь синих морей... Нет другой страны в мире, которая бы так бурно стремилась в будущее, как это делает Россия. Россия – могучий хрустальный водопад, дугой льющийся из бездны времени в бездну времён, не схваченный доселе морозом узкого опыта, сверкающий на солнце радугами сознания, гудящий на весь мир кругом могучим утверждением всеславянского бытия». Всю жизнь Иванов изучал Пушкина, укачивался пушкинским синим пенным морем, очаровывался пушкинскими тысячами озёр и рек ПсковщиныНовгородчины, а дальше – тоже пушкинские перед глазами «ходят, седыми гривами машут вольные моря». Иванов любовался пушкинским историческим слогом, историчностью мышления Пушкина, учился на его учёно-художественных достижениях. Иванов дивился пушкинскому путешествию «из Екатерининского дворца, голубого и раззолоченного, в Предуралье, в Оренбургские степи, к Пугачёву... И мы должны скорбеть глубоко, что ранняя смерть не дала Пушкину осуществить свой великий замысел – создать исторический роман о Петре Первом – в нём бы Россия имела великие исторические осознания. Великая потеря!» Писатель удивлялся тому, каких сильных, деятельных личностей искал всегда Пушкин вокруг себя, среди бурной, кипящей жизни, героев, которые «тронуты рукой истории», «которые выбрасывают из себя водомёты жизни». Обращаясь к молодёжи с призывом изучать Пушкина, Иванов называл великого поэта и историка «провидцем в той истории, в которой мы с вами живём, которую делаем, и Пушкин многому может научить нас в этом!»
Востоке (Японское море) и на Северном Ледовитом океане она столкнулась с открытыми трансатлантическими путями... С точки зрения земной поверхности Россия представляет собой сплошную равнину... Эта равнина несёт на себе могучие потоки, с которыми могут сравниться лишь величайшие реки мира – Нил, Амазонка, Янцзы, Миссисипи. Древний Геродот писал: «В Скифии нет ничего примечательного, кроме рек, которые её орошают: они велики и многочисленны». Если сравнить с ними большие реки Европы, то Дунай с его протяжённостью 2900 км едва займёт шестое место, ибо великие сибирские реки Обь и Енисей в четыре раза длиннее, чем, например, Рейн. Многоводные, богатые ценнейшими породами рыб, стремят русские реки свои воды на тысячи километров (3500-5200 км), в пленительном покое, бескрайнем просторе – во время таяния снегов и ледохода до 10, 20, 30 км в ширину, зимою – под панцирем толстого льда. Они текут из глубины страны в сторону моря... Между ними лежат бесчисленные озёра, то малые и спокойные, погружённые в безмятежность, то большие и бурные, например, Каспийское море (438 000 км2, в 754 раза больше Женевского озера), Байкал (33 000 км2) и другие... ...Издревле же Россия была географическим организмом больших рек и удалённых морей. Среднерусская возвышенность есть её живой центр: сначала «волоки», потом каналы должны были связать далёкие моря друг с другом, соединить Европу с Азией, запад с востоком, север с югом. Россия не могла и не должна была стать путевой, торговой и культурной баррикадой; её мировое признание было прежде всего – творчески посредническое между народами и культурами, а не замыкающееся и не разлучающее... Великий и вседоступный культурный простор... не мог жить одними верховьями рек, не владея их выходящими в море низовьями. Вот почему всякий народ на месте русского вынужден был повести борьбу за устья Волги, Дона, Днепра, Днестра, Западной Двины, Наровы, Волхова, Невы, Свири, Кеми, Онеги, Северной Двины и Печоры... Этим органическое единство России только очерчено. Однажды оно будет раскрыто с подобающим вниманием и установлено с полной доказательной силой. ЕСТЬ Россия земная – русской душе естественно любить её и противоестественно не любить. Ибо она – наше материнское лоно, наша детская колыбель, вскормившая нас природа, наше земное отеческое гнездо, наше национальное жилище, наш сад. Русская природа не плывёт мимо души, как нередко здесь в Европе, и не скользит по ней; она вторгается в неё, захватывая её в свой круговорот.
Н.А. Заболоцкий Лесное озеро Опять мне блеснула, окована сном, Хрустальная чаша во мраке ночном. Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья, Где пьют насекомые сок из растенья, Где буйствуют стебли и стонут цветы, Где хищная тварями правит природа, Пробрался к тебе я и замер у входа, Раздвинув руками сухие кусты. В венце из кувшинок, в уборе осок, В сухом ожерелье растительных дудок Лежал целомудренной влаги кусок, Убежище рыб и пристанище уток. Но странно, как тихо и важно кругом! Откуда в трущобах такое величье? Зачем не беснуется полчище птичье, Но спит, убаюкано сладостным сном? Один лишь кулик на судьбу негодует И в дудку растенья бессмысленно дует. И озеро в тихом вечернем огне Лежит в глубине, неподвижно сияя, И сосны, как свечи, стоят в вышине, Смыкаясь рядами от края до края. Бездонная чаша прозрачной воды Сияла и мыслила мыслью отдельной. Так око больного в тоске беспредельной При первом сиянье вечерней звезды, Уже не сочувствуя телу больному, Горит, устремлённое к небу ночному. И толпы животных и диких зверей, Просунув сквозь ёлки рогатые лица, К источнику правды, к купели своей Склонялись воды животворной напиться. 1938
Русская душа с раннего детства чует судьбо-носность, властность, насыщенность, значительность и суровость своей природы; её красоту, её величие, её страшность; и воспринимая всё это русская душа никогда не верила и никогда не поверит – в случайность, бессмысленность своей русской природы, а потому и природы вообще. Русский человек связан со своей природой на жизнь и на смерть – и в половодье, и в засухе, и в грозе, и в степи, и в лесу, и в солончаке, и в горном ущелье; и в полноводных стремнинах рек своих; и в осеннем проливне, и в снежном заносе, и в лютом морозе. ...Русская душа – подобие и отображение русской природы... М.А. Осоргин Наша огромная река ... изумительная Кама С этой рекой в моей памяти связано лучшее, что в жизни было... В половодье она на много вёрст заливала дали, и по торчащим из воды верхушкам деревьев можно было дойти до горизонта. Люди, дома, плоты становились маленькими и бессильными, случайным мусором, не попавшим в течение, а на небе не хотел остановиться ледоход облаков. Показав своё величие и свои возможности вода начинала медленно сбывать, возвращаясь в берега, и на ней появлялись пароходы и лодки, на нашем берегу закипала жизнь для всех, кроме тех, кого привозили на тюремных баржах, выгружали на берег серыми стадами и выстраивали в поход – в сибирскую каторгу и ссылку. Их собирали по всей России, не согласных быть такими как все, и не нарушать тысячи статей и параграфов, записанных в толстых книгах отцовской библиотеки... Я не могу представить себе большую реку иначе, как живым существом не нашего, чудесного измерения, пожалуй – божеством. Тут и впечатления детства, и позднейшая тоска по сладким водам, и, конечно, самовзвинчивание: вместо простой беседы – пение. Но я готов идти даже на насмешку – а любви не изменю. И вот Кама
для меня как бы мать моего мира, и уж от неё всё пошло, и реки меньшие, и почва, на которой я стою. Я допускаю, конечно, что существуют реки ещё более великие, как существуют у других семей свои предки; таковы сибирские реки для сибиряков. И это мои ближайшие родственники и мои единомышленники. И моё семя вычерпано с илом со дна реки Камы, и потому я северянин, блондин, всебожник, поэт, анархист и старовер У нас, у людей речных, иначе видят духовные очи; для других река – поверхность и линии берегов, а мы свою реку видим и вдаль, и вширь, и непременно в глубь, с илистым дном, с песком отмелей, с водорослями, раками, рыбами, тайной подводной жизни, с волной и гладью, прозрачностью и мутью, с облаками и их отражением, с плывущими плотами и суднами и с накипью и щепочками, прибитыми к берегу. Воду, которую мы отпили и в которой до локтя мочили руку, перегнувшись за борт лодки, – мы эту воду потом пьём всю жизнь куда бы нас судьба ни забросила, и подливаем её для цвета, вкуса и сравнения в море, и в горное озеро Неми близ Рима, и в священный Иордан, и в Миссисипи, и в светлый ручей, и в Тихий океан, и в Рейн, и в каждую европейскую лужу, если в ней отражается солнце. Это очень трудно объяснить и ещё труднее понять, если иной человек сотворён иначе и водою не крещён. Ведь вот всё живое вышло из океана, мы это знаем, а многие ли это могут Чувствовать? Моя мистика связана с моей рекой, и потому я не могу просто рассказать, что вот таковой она, река, была для меня в детстве, а потом я купался в других водах, и вот остались воспоминания, – это всё не то, тут ни при чём и возраст, и прожитая жизнь, и я посейчас покачиваюсь в душегубке на мёртвой зыби, и в борта лодки хлюпают камские струи, а небо надо мной – шатёр моей зыбки, и я, уже старый, всё ещё пребываю в материнском лоне, упрямый язычник, и плыву, и буду так плыть до самой моей, может быть и не существующей смерти. В этом чудесном слиянии со стихией я слышу всё, что происходит в воде: весёлый визг стрелками мелькающих уклеек, тяжёлый храп столетней щуки, щёлканье клешней тёмно-зелёного рака, хохот резвящихся пескарей, пересыпание песчинок, – а надо мной, в высоте, степенный разговор кучевых облаков, караваном возвращающихся из ночной подзвёздной прогулки. У моей лодочки было своё названье, я сам её красил и смолил, она ничего не боялась: ни пароходных валов, ни пребывания над бездной, ни окрика с надвинувшихся плотов, ни потери вёсел, потому что я сам бросил их за борт, чтобы испытывая судьбу, подгребаться к ним голыми руками, а в стальной воде мелькнул кольцом огромный угорь, похожий на змею...