Антология космической поэзии Баньковский Лев Владимирович by Bonikowski Lev

Антология космической поэзии

Составитель Лев Баньковский

Из архива Льва Баньковского

Антология космической поэзии Неопубликованная рукопись и подготовительные материалы

Березники 2013

ББК Р2

Антология космической поэзии: рукописи и подготовительные материалы. Папка «К[осмическая] П[оэзия]» из домашнего архива Л. Баньковского. – Березники, 2013

На стр. 1: Б.А. Смирнов-Русецкий. Кормчие звёзды. 1963 На стр. 2: репродукция иконы Божией Матери «Благодатное небо»

Предисловие к антологии космической поэзии «И звезда с звездою говорит…» (Рукопись, 1986? О публикации сведений нет) Луч во Вселенную

ри самом своём рождении отечественная наука и отечественная поэзия вспыхнули звёздным светом. И не могли они не зажечься загадками и проблемами космоса хотя бы потому, что для первого великого русского естествоиспытателя и поэта свет поэзии и свет звёздного неба были почти синонимами. Михайло Васильевич Ломоносов… Не было, кроме него, другого учёного, инженера и литератора, который бы так пристально изучал природу света и так часто обращался к свету в своих стихах и прозе. Ломоносова свет интересовал во всём объёме этого понятия – от значения «окружающий мир, вселенная» до представлений о свете как излучении, то есть сугубо физическом явлении. Только Ломоносов мог непрерывно вести разнообразные работы о «происхождении света», «теории света», «сравнении света звёзд». Оды о космосе, о природе Солнца, северного сияния не случайно названы «размышлениями». Как говаривал сам поэт, «из мысли ходим в мысль, из света в свет иной». Только у Ломоносова так естественно и многозначительно звучали слова о «светящейся материи», «пространности света», «сгущении света», «временах наших, яснейшими физическими знаниями просвещенных». Поэт ещё и потому так любил праздничные фейерверки, что всю свою жизнь ненавидел глухую тьму невежества и беспощадно воевал с теми, кто «выше угля и пепла головы своей поднять не смеет». Ступенькой за ступенькой поднимался учёный к утверждению единства всей природы – к одному из самых своих замечательных выводов: и «прорицательству смысла последний предел ещё не поставлен». Впервые в мире догадался Ломоносов о единой природе, «сродстве» световых и тепловых лучей, света самых отдалённых звёзд и «лучей солнечного и земного огня». С этим прометеевым огнём в руках впервые человек глубоко осознанно вышел на порог космического пространства, чтобы окинуть его широким взглядом, оценить главное направление работы, повести по нему в будущее трудную, необычайно трудную, но такую необходимую людям поэтическую борозду: Лице свое скрывает день; Поля покрыла влажна ночь, Взошла на горы черна тень, Лучи от нас склонились прочь. Открылась бездна, звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна. Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкий прах, В свирепом как перо огне, – Так я, в сей бездне углублен, Теряюсь, мысльми утомлен! Уста премудрых нам гласят: Там разных множество светов, Несчётны солнца там горят, Народы там и круг веков… Деятельность естествоиспытателя измеряется достигнутой им степенью концентрации современных ему знаний, мечта любого механика – создание компактных всемогущих машин, известное заветное стремление стихотворца – в 5

нескольких очень немногих словах выразить бездну чувств и мысли. Сам Ломоносов не проводил резкой границы между наукой и поэзией. На страницах его научных трактатов сверкают кристаллики чистейшей поэзии, а в безупречные стихотворные строчки «Вечернего размышления» экспромтом вложены интереснейшие и до сих пор не потерявшие своего значения научные идеи о природе северного сияния. На это стихотворение Ломоносов ссылался впоследствии в учёных трудах как на первое печатное изложение новой научной гипотезы. Представляемым в Академию запискам о своей деятельности учёный обычно предпосылал такой заголовок: «Отчёт о завершённых и незавершённых научных и литературных работах». В общем же у Ломоносова луч – это концентрированный свет, равно необходимый учёному, поэту и инженеру. А со светом, особенно «сгущенном», видеть можно и ощущать верно, а не фальшиво. Один из самых проницательных историков творчества учёного А.А. Морозов пришёл к выводу, что оптика – подлинная страсть Ломоносова, который неустанно создавал и испытывал новые оптические приборы и инструменты, «высматривал чрез оптику потаённые причины действий и свойств вещей и в конце концов достигал желаемых тайностей». Настраивал свои «силу глаза, остроту взора, быстроту зрака, ум очей» так, чтобы «одним взглядом охватывать совокупность всех вещей». В 1756 году на очередной академической конференции Ломоносов демонстрировал изобретённую им «машину для сгущения света» – особую зрительную трубу для различения в ночное время кораблей и скал. Три года спустя учёный разработал ещё один новый оптический прибор, с помощью которого в подводных пространствах «много глубже видеть можно, нежели видим просто». А ещё через два года Ломоносов – верный сын «века, ознаменованного выдающимся учением о светилах» – приступил к строительству зеркальных телескопов совершенно новой конструкции. О том, в каких взаимоотношениях со звёздными излучениями находился в это время учёный, можно судить по его описаниям одного из удивительных телескопов, в котором «не тупеют и не путаются в малом зеркале лучи солнечные, и тем ясность и чистота умножаются». 26 мая 1761 года во всех астрономических обсерваториях земного шара многие десятки крупных телескопов были устремлены к Солнцу. В свою четырёхфутовую двухлинзовую зрительную трубу следил Ломоносов за прохождением планеты Венера по диску Солнца. И не просто наблюдал это редкое явление, а по особой, казалось бы, вполне бесхитростной программе. Учёный заранее решил «примечать» только начало и конец явления «и на то употребить всю силу глаза, а в протчее время прохождения дать ему отдохновение». Когда не столь догадливые и наблюдательные астрономы подвели итоги своим исследованиям, оказалось, что ничего особенного не обнаружили. И только у Ломоносова новость была выдающейся: «планета Венера окружена знатной воздушной атмосферой, таковой (лишь бы не большею), какова обливается около шара земного». Пушкин написал о Ломоносове так: «Историк, Ритор, Механик, Химик, Минералог, Художник и Стихотворец – он испытал и всё проник». А по словам Н.В. Гоголя, огниву Ломоносова нужно было ударить по извечному загадочному «кремню» космоса, чтобы вспыхнула поэтическая зарница и начался рассвет. «Занёсшему ногу в вечность вселенная уже тесна» А. Радищев

Человек

на ветру времени. Древние астрономы изображали вечность неиссякаемым потоком без начала и конца. О текучести всего писали Гомер и Гесиод. А философ Гераклит создал особенно яркий, во все времена памятный образ удивительной реки, в которую нельзя войти дважды. Новые и новые воды бегут навстречу каждому вступившему в её переменчивый поток. Говоря об обновлении 6

мира в конце каждого «великого года», о строгой правильности и цикличности мирового процесса, Гераклит, вероятно, представлял себе реку времени текущей по огромному вселенскому кругу. Эту особенную Гераклитову реку внимательно изучал Аристотель и пришёл к выводу, что время – это число, мера движения тел, плывущих по реке времени. Вслед за Гераклитом и Аристотелем русло, берега и притоки загадочной реки исследовали многие поколения выдающихся учёных и поэтов. Над тайнами реки времени глубоко размышлял русский студент Лейпцигского университета Александр Радищев. Отличаясь необыкновенной разносторонней любознательностью и трудолюбием, он читал рассуждения о времени Канта, Лейбница, Ньютона, Гердера и многих других учёных. Метод работы Радищева с книгой был весьма своеобразным: «соображая мнения», студент старался «отыскать истину в среде различия оных». Так у будущего писателя и поэта возник совершенно особенный образ времени – невозвратимая река, текущая в безбрежное море вечности. Вернувшись в Петербург, Радищев подружился с Г. Козицким, выпускником того же университета, переводчиком специального академического издания о строении мира. Тесные связи с Академией наук позволяют молодому человеку углубить естественнонаучные знания, выработать не только свою собственную концепцию космоса, но и философское учение о человеке. Радищев видел вселенную бесконечной и заполненной неисчислимым множеством миров, находящихся во взаимном тяготении и отталкивании. Во второй книге своего большого сочинения «О человеке, его смертности и бессмертии» Радищев рассуждает о разнообразии мира, загадочности его феноменов – материи, времени, пространства – и ставит рядом человека, «едва от земли отделённого», но способного улететь в преддверие океана вечности на крыльях мысли. Образ этого океана открылся поэту во время работы над стихотворением «Осмнадцатое столетие»: Урна времён часы изливает каплям подобно: Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возросли, И на дольнейшем брегу изливают пенистые волны Вечности в море; а там нет ни предел, ни брегов; Не возвышался там остров, ни дна там лот не находит; Веки в него протекли, в нём исчезает их след. Известное Лиссабонское землетрясение середины 18-го века расшатало популярную в то время концепцию Лейбница о природной «предустановленной гармонии». Окружающий нас динамичный мир с его большими и малыми переменами постоянно грозит человеку разными опасностями, но, по мысли Радищева, беспредельность вселенной родственна природе человека, и поэтому полного его уничтожения нет: …обновление из недр премен рождалось, Чтоб всё крушением в природе обновлялось, Чтоб смерть давала жизнь и жизнь давала смерть… Радищев энергично протестует против идеи конца, гибели человеческого сознания, против исключения человека, которому тесны пределы вселенной, из всеобщего движения материального мира. Человек, «не приметный в обращении миров», обладает безграничными возможностями в постижении времени и пространства, собственной человеческой сущности: Таков, себе всегда мечтая, На крыльях разума взлетая, Дух бодр и твёрд возможет вся: (По всей вселенной пронесётся;) Миров до края вознесётся… Сущность же человека, несомненно, заключается в его практическом действии, способном противостоять течению времени. Время с этой точки зрения есть «мера 7

деянию и шествию к совершенству». И если многие выдающиеся мыслители конца восемнадцатого века видели движение человека «к бесконечному» только в духовном развитии, то Радищев первым обстоятельно разработал учение об активном человеке, способном к реальному действию во имя будущего, способного влиять на обстоятельства, даже ниспровергать их и революционно переустраивать жизнь. «Я духом напитан ревущих стихий» А. Муравьёв

Удивительно

цельная система взглядов Радищева на вселенную и человека, учение об активном человеке вдохновляли декабристов и в их самообразовании и самоусовершенствовании, и на самоотверженную революционную борьбу. Преимущественно военные по образованию и службе, многие из декабристов были поэтами, художниками, историками, философами, естествоиспытателями. Многие прошли через увлечение и серьёзную научную и художественную разработку проблем астрономии. Один из образованнейших людей своего времени, автор проекта манифеста к народу, декабрист В. Штейнгель написал глубокую, до сих пор ещё не превзойдённую работу по времяисчислению. Проблеме возникновения планет посвятил своё сочинение П. Борисов. Декабристы очень ревностно, почти как к пророчеству, относились к поэтическому слову, увлечённость, страсть к поэзии считались неотъемлемыми свойствами свободолюбивого, мятежного характера. Среди образов, созданных поэтами-декабристами, есть и Ломоносовский «светоносный океан», и радищевские «река катящихся веков» и «сложенное свирепство» стихий. Далеко не чуждый астрономии «первый декабрист» В. Раевский, наставлявший в астрономических познаниях и самого Пушкина, в 1817 году писал другу своему, декабристу Батенькову: … мыслью ты летал С Невтоном, с Гершелем в планетах отдалённых, Движенья их, часы, минуты исчислял, Их жителям давал законы непременны, Чужд бренности земной… И поступь, сродная закону притяжений, Те ж Эйлер и Лагранж – в сияющих глазах По тем же степеням высоких уравнений! И несколько позже: В беседе там красноречивой С тобой великий Архимед, Декарт и Кант трудолюбивый, И Гершель с циркулем планет! И всё в гармонии с душою… В это же время Фёдор Глинка писал: Тоскою в полночь пробужденный, С моим я сердцем говорил О древнем здании вселенной, О дивных таинствах светил. Оно повсюду находило И вес, и меру, и число… Судьбы древних и современных декабристам астрономов и самих поэтовтрибунов, провозвестников высоких истин, так перекликались, что декабрист Николай Тургенев не без иронии записал: «Никто бы не мог вообразить, что в мнении о полицейской цензуре говорится о Невтоне и Декарте», а Никита Муравьёв был совершенно уверен: живи в это время Коперник и «все великие мужи» – сидеть бы им в 8

остроге. И в общем не случайно после декабрьского вооружённого восстания полиция изучала материалы «о философской истории мятежа 14 декабря 1825 года». Даже каторга не сломила удивительной страсти декабристов к познанию. В «каторжной академии», наряду с лекциями по истории, физике, химии, анатомии, литературе, астроном и музыкант Ф.Ф. Вадковский читал своим друзьям лекции о Вселенной. Андрей Муравьёв написал в ссылке удивительные строчки о стихиях: Я духом напитан ревущих стихий Они и с младенцем играли – Вокруг колыбели моей возлегли И бурной рукою качали. Я помню их дикую песнь надо мной – Но как передам её звук громовой. Причастность свою к беспокойным силам природы Вильгельм Кюхельбекер выразил в стихотворении «Родство со стихиями»: Есть что-то знакомое, близкое мне В пучине воздушной, в небесном огне; Звезды полуночной таинственный свет От духа родного несёт мне привет. «Ты звёзд теченье знаешь?»

тот вопрос из ломоносовского стихотворения-притчи о споре Коперника с Птолемеем Пушкин припомнил по случаю спора с Владимиром Одоевским. Напечатана притча в заключение к весьма и весьма серьёзной брошюре «Явление Венеры на солнце, наблюденное в Санкт-петербургской Академии наук мая 26 дня 1761 года». Таков был неуёмный характер Михаила Ломоносова, который не только всегда и всюду популяризировал открытие Коперника, но на этот раз ещё и исподволь готовился к переизданию исполненного поэтом Кантемиром перевода книги французского поэта и учёного Фонтенеля «О множественности миров». По поводу этой общедоступной и увлекательной, построенной в виде диалога книги незабвенный Вольтер, кстати, тоже поэт и астроном, не преминул выразить Фонтенелю признательность за умение сделать «приятными вещи, которые многие другие философы с трудом делают понятными». Остроумная очередная «выходка» Ломоносова вполне удалась, и перевод Кантемира вышел повторно всего лишь через пять лет после того, как синод запретил и изъял первое издание. С тех пор прошло более полувека, вопрос остался по существу прежним, а ситуация в споре с Одоевским, пожалуй, тоже требовала безошибочно сочинённого ответа. На лист легли ироничные и размышляющие строки: Движенья нет, сказал мудрец брадатый, Другой смолчал и стал пред ним ходить. Сильнее бы не мог он возразить; Хвалили все ответ замысловатый, Но господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит. Ведь каждый день над нами солнце ходит, Однако ж прав упрямый Галилей. Перо остановилось. Для задуманной трёхчастной композиции не хватало ещё одной ясной мысли. Вот они, эпохи древних греков и Галилея. Но что же своеобразного о движении сказало новое время? Книги астрономов искать не пришлось, всегда под рукой были работы Бюффона, Лапласа, Гершеля, Араго, французских энциклопедистов. Но память не подсказывала ни одного образа, достойного первых 9

написанных строк. Пришлось отступиться от мысли завершить стихотворение, тем более, что и в этом варианте, отделанное по форме, оно казалось готовым. Поэт отправил своё «Движение» с оказией Вяземскому, приложив просьбу опубликовать в одном из альманахов. А в эти же самые дни за многие сотни вёрст от Михайловского отметил своё тридцатитрёхлетие большой поклонник державинской и пушкинской поэзии математик и астроном, профессор Казанского университета Николай Лобачевский. Вполне могло быть и так, что в эти же недели, готовясь к своему первому публичному выступлению о «воображаемой» неэвклидовой геометрии, учёный записал свои знаменитые мысли о том, что «в природе мы познаём собственно только движение, без которого чувственные впечатления невозможны. Итак, все прочие понятия, например, геометрические, произведены нашим умом искусственно, будучи взяты в свойствах движения». Единообразное же движение мертво. И это объясняет возможность одновременного существования в природе нескольких геометрий. Открытие казанского профессора распахнуло новое окно во Вселенную. Очень подходят Лобачевскому пушкинские слова: «Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии». Эта строчка была записана Пушкиным в том самом 1826-м, когда начало жить новое понимание движения и новое понимание мира. Мой дом… До самых звёзд он кровлей достигает М.Ю. Лермонтов

« теперь живу в Тарханах… у бабушки, слушаю как под окном воет метель…» Многоснежная заверть только что начавшегося 1836 года надолго скрыла окрестные пути-дороги, огромные белесые вихри уносились, казалось, к самому звёздному небу, оседали по Млечному Пути: Наш дух вселенский вихрь умчит… Одной из самых больших забот этой зимы была поэма «Сашка» – впервые Лермонтов рассказывал о судьбе своего поколения. И очень органично вошли в поэму строчки лирического отступления: Верить я готов, Что наш безлучный мир – лишь прах могильный, Другого, – горсть земли, в борьбе веков Случайно уцелевшая и сильно Заброшенная в вечный круг миров Светилы ей двоюродные братья, Хоть носят шлейфы огненного платья, И по сродству имеют в добрый час Влиянье благотворное на нас… А дай сойтись, так заварится каша, – В кулачки, и… прощай планета наша. Кому же готов был поверить поэт, что наша планета – лишь уцелевшая в борьбе веков частица другого мира и близкая родня Солнцу? Муза астрономии покровительствовала многим друзьям и знакомым Лермонтова. В Московском университете в те же годы, что и поэт, учились далеко не равнодушные к Урании Герцен, Станкевич, Белинский, Аксаков, Астраков. Темой кандидатской диссертации Герцена, удостоенной серебряной медали, было астрономическое изложение солнечной системы Коперника. «Заносчивые споры» о Вселенной на кафедрах, в залах, коридорах университета Лермонтов вспоминает и в «Сашке». Преподавали тогда в университете известный астроном и математик Д.М. Перевощиков, немало сделавший для популяризации астрономии профессор физики М.Г. Павлов, большие любители науки о вселенной – профессор философии, редактор 10

журнала «Телескоп» Н.И. Надеждин, автор нового курса теории и истории литературы С.П. Шевырёв. М.Ю. Лермонтов всегда с гордостью говорил о своём очень рано состоявшемся знакомстве со всем сводом разнообразных философских систем. Многие из них имели непосредственное отношение к проблемам происхождения солнца и планет. В 1644 году философ и астроном Рене Декарт выдвинул гипотезу об образовании Земли из массы раскалённого, подобного Солнцу вещества. Живший вслед за Декартом немецкий философ и математик Готфрид Лейбниц считал планеты погасшими малыми звёздами, выброшенными при вулканических извержениях на Солнце. Любимый Пушкиным за живописный слог французский академик Жорж Бюффон полагал, что планеты – это часть солнечного вещества, отделившаяся от светила при столкновении с кометой. Это была первая катастрофическая гипотеза в астрономии. В восемнадцатом столетии немецкий астроном и философ Иммануил Кант, а несколько позднее французский астроном и математик Пьер Лаплас обосновали гипотезу об образовании солнечной системы из первичной туманности. Интересно, что за два десятилетия до исследований Канта швейцарский литератор и натуралист Галлер предвосхитил эту гипотезу такими поэтическими строчками: Сгущалась гуща, свет, огонь – стремились слиться, То новых солнц тела изволили родиться, Миры вращались, пролагая колеи, Всегда в падении верша круги свои. Кант, называвший Галлера любимым поэтом, в свою очередь дал многим последующим стихотворцам немало оригинальных тем. Вероятнее всего, лермонтовская мысль о том, что одно небесное тело – «могильный прах» другого навеяна никем иным как Кантом. Периодическое чередование во вселенной процессов самоорганизации и распада небесных тел Кант назвал «фениксом природы» и добавил: «дух наш, размышляя об этом, погружается в глубокое удивление». При решении вопросов о происхождении и эволюции солнечной системы Кант придавал большое значение приливному трению – очень интересному природному явлению, хорошо знакомому по наблюдениям лунных и солнечных приливных волн в земных морях и океанах. В.А. Жуковский посвятил морскому приливу удивительно интересные строки: Безмолвное море, лазурное море, Открой мне глубокую тайну твою: Что движет твоё необъятное лоно? Чем дышит твоя напряжённая грудь? Иль тянет тебя из земные неволи Далёкое, светлое небо к себе?.. Под воздействием космических приливов все небесные тела замедляют своё вращение и уплотняются. Но располагая недостаточными материалами по влиянию приливов на планеты и звёзды, Кант пришёл к ошибочному выводу о том, что тормозящиеся малые небесные тела рано или поздно падают на большие. Поэтическую дань этой точке зрения отдали и некоторые русские поэты, например, Баратынский: Пускай, приняв неправильный полёт И вспять стези не обретая, Звезда небес в бездонность утечёт, Пусть заменит её другая; Не явствует земле ущерб одной, Не поражает ухо мира, Падения её далёкий вой Равно как в высотах Эфира Её сестры новорожденный свет 11

И небесам восторженный привет! Вот откуда в лермонтовских строчках появились слова: «А дай сойтись, …прощай, планета наша». Ещё несколько десятилетий потребуется астрономам на то, чтобы неопровержимо доказать ошибку Канта. Планеты и звёзды, тормозящиеся космическими приливами, не сближаются, а, наоборот, расходятся. В числе предтеч новой астрономии первые мысли о расширяющемся пространстве выскажет поэт Фёдор Тютчев. Нет, моего к тебе пристрастья Я скрыть не в силах, мать-Земля! Ф. Тютчев

космогонических концепций Бюффона и Канта началось поэтическое изображение и исследование стихийных сил космоса. Сам Кант подробно исследовал причины катастрофического лиссабонского землетрясения 1755 года. Не без внимания остались и вулканические извержения, и такие удивительные небесные явления как падения метеоритов, встречи Земли с кометами. Картины возможной гибели земли от космических стихий изобразил А. Сумароков: Не грянет гром, и ветер не дохнёт, Земля падёт, вода иссохнет И разрушатся небеса. Трагические строчки о катастрофе земной жизни принадлежат Ф.Н. Глинке: Настанет миг – и брызнет луч, Земля и небо запылают, Все громы выпадут из туч Все звёзды треснут и растают, И обескрылеют часы, И в страхе растрепав власы, По догорающей Вселенной, Я вижу – жизнь бежит, бежит… В 1818 году в члены Общества любителей российской словесности был избран юный Тютчев. Месяцем раньше профессор Московского университета А.Ф. Мерзляков прочёл на заседании общества оду Тютчева, начинающуюся почти ломоносовскими словами «Уже прекрасное светило…» Едва ли кто догадывался о том, что студент университета набора 1819 года не только так близко к сердцу примет лекции Мерзлякова о философской лирике Ломоносова, но и, идя по этому пути, станет единственным и неповторимым поэтом человека в мире космических стихий. На очень тернистый путь стал Фёдор Тютчев. Ведь жил поэт в то время, когда о главной теме его творчества даже профессиональным естествоиспытателям было известно очень немного достоверного. Язык природы даже ёё выдающимся исследователям казался таким загадочным, что возникла идея о «невыразимом». В стихах впервые заговорил о ней один из ближайших учителей Тютчева Василий Андреевич Жуковский: Что наш язык земной пред дивною природой?.. Невыразимое подвластно ль выраженью?.. Вероятнее всего, своеобразным откликом на эти всегда памятные строчки десятилетие спустя стало знаменитое тютчевское «Силенциум!»: Молчи, скрывайся и таи, И чувства и мечты свои! Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне, Безмолвно, как звезды в ночи, – 12

Любуйся ими – и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он, чем ты живёшь? Мысль изречённая есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, – Питайся ими – и молчи. Лишь жить в себе самом умей! Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, – Внимай их пенью – и молчи!.. Самое интересное здесь в том, что о главных своих космических размышлениях и открытиях Фёдор Иванович всю свою жизнь писал вопреки этим прекрасным строчкам – громко, остро, взволнованно и совершенно ничего не утаивая. И не «едва-едва одну», а множество главных и прекрасных черт природы вдохновенно «удержал в полёте, пересоздал и выразил» Тютчев. Удивительно точные, обобщённые характеристики и Земли, и Вселенной, и человека даны проницательным поэтом. Земля – «бездна раскалённа»; океан, трепещущий «как опрокинутое небо», атмосфера: Река воздушная полней Течёт меж небом и землёю… Планета наша кругом объята другой, тоже раскалённой бездной – космической, и её звучные волны постоянно бьют в земной берег, земную пристань. Человек живёт между двумя горячими безднами и сам является бездной, уже третьей по счёту: В душе своей, как в бездне погружён… Не слишком ли много безбрежностей? Нет, поэт не преувеличивает. Характеристики всех этих главных объектов космической поэзии Тютчева не только глубоко индивидуальны, но и взаимопроникающи. Человек, Земля, Вселенная – это нерасторжимое единство, развивающееся по общим законам природы – «бездны роковой», не преуменьшает ли созидающей, творческой роли человека? Где-то так и есть: оценивая возможности человека поэту современного, Тютчев иронизирует, вполне оправданно драматизирует ситуацию: С поляны коршун поднялся, Высоко к небу он взвился; Всё выше, дале вьётся он, И вот ушёл за небосклон. Природа-мать ему дала Два мощных два живых крыла – А я здесь в поте и в пыли, Я, царь земли, прирос к земли!.. Но назвать Тютчева скептиком невозможно. Не просто самоотверженная любовь, но глубочайшее сердечное волнение писателя-мыслителя за судьбу человека рвётся с каждой поэтической строки о людях и космосе. Тютчев настойчиво вновь и вновь рисует человека, стоящего на пороге открытой вселенной, испытывает его самыми разными страшными и жестокими космическими стихиями, и, нет сомнения, делает это потому, что глубоко верит: действительное свидание не отвлечённого, а конкретного человека с открытым космосом всё-таки состоится. 13

Летит за облака Юпитера орёл, Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах… А. Фет

« сли Пушкин родился под влиянием луны и солнца, если Тютчев возник на русской земле под веяньем небесных пространств, разорванных ночной грозой с перекличкой зарниц, – Фет рождён под решающим знаком звёздного неба; звёздного неба, пограничного с разлитием зорь…», – так писал о своём учителе – «звёздном вестнике» – поэт Константин Бальмонт. Вести из астрономических обсерваторий наполняли жизнью Афанасия Фета… Памятный 1846-й год. Берлинский астроном Г. Галле открывает новую планету – Нептун – там, где её место указали расчёты парижского астронома Урбена Леверье. Та же вторая половина сороковых годов принесла известия об интересных работах астронома и врача Юлиуса Майера, изучавшего прямые связи между и Фету близкими мирами звёзд и растений. Удивительный вывод – поток «силы Солнца» «непрестанно заводит пружину» земной жизни. И происходит всё оттого, что растения обладают совершенно загадочным свойством поглощать солнечный свет. Майер – автор «Динамики неба» – призывает изучать солнечный механизм растений. Это тем более важно, что другой исследователь земной и космической энергии английский физик Вильям Томсон пишет о будущем нашей планеты, когда она «снова очутится в состоянии, непригодном для обитания человека». Томсона поддерживает берлинский учёный Рудольф Клаузиус, который целых восемь лет не решался опубликовать такие же выводы, названные «основными законами вселенной». Тревожные времена: …Ни зимних птиц, ни мошек на снегу. Всё понял я… Земля давно остыла И вымерла. Кому же берегу В груди дыханье? Для кого могила Меня вернула? И моё сознанье С чем связано? И в чём моё призванье? Куда идти, где некого обнять, Там, где в пространстве затерялось время? Вернись же, смерть, поторопись принять Последней жизни роковое бремя. А ты, застывший труп земли, лети, Неся мой труп по вечному пути! Фет назвал это стихотворение очень многозначительным словом «Никогда». Если бы на Земле всё угасало, умирало, разрушалось, рассеивалось, выравнивалось и обесценивалось, то разве видели бы мы тютчевские строй, созвучье, избыток жизни, космическую бездну бытия – вселенную красоты? Целый мир от красоты, От велика и до мала… Фет постоянно перечитывал любимого поэта и размышлял о мире, вместившем «столько красоты, глубины, силы, одним словом, поэзии! Если бы я не боялся нарушить права собственности, то снял бы дагерротипически всё небо г. Тютчева с его звёздами первой и второй величины, то есть переписал бы все его стихотворения. Каждое из них солнце, то есть самобытный светящийся мир…» Прав Фёдор Иванович, помогая человеку расти достойным вселенной, её размаха и величия: «Немало требует Тютчев от читателей, обращаясь к их сочувствию… Но тем более чести народу, к которому поэт обращается с такими высокими требованиями. Теперь за нами очередь оправдать его тайные надежды». И называя поэта «всесильным как стихия», тоже прав: 14

…я сам бессильный и мгновенный, Ношу в груди, как оный серафим, Огонь сильней и ярче всей вселенной… Да, именно свет, готовый всё озарить, всему помочь, бесконечно вне времени и пространства «заводит» и жизнь земную, и жизнь космическую: И только в небе, как зов задушевный, Сверкают звёзд золотые ресницы И так прозрачна огней бесконечность, И так доступна вся бездна эфира, Что прямо смотрю я из времени в вечность, И пламя твоё узнаю, солнце мира. Эти звёзды – центры света Вечной жизни очаги… Николай Морозов

одобно декабристу Гавриилу Батенькову, заточённому на два десятилетия в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, почти тридцать лет тюремного заключения в Шлиссельбургской крепости и других крепостях пережил революционернародоволец Николай Морозов. С нарастающей силой били революционные волны в возводившиеся веками стены царизма. Новые и новые поколения революционеров по наследству получали от своих предшественников глубокий интерес и потребность не только к практической преобразовательной деятельности, но и к общественным, естественным и техническим наукам. Как и Батеньков, Морозов целеустремлённо работал над проблемами астрономии и небесной механики. Вначале он и находившийся по соседству в заключении геолог Н. Лукашевич записывали главные мысли кровью на стенах, выцарапывали свои научные идеи на чёрной штукатурке камер. Друг и соратник Морозова по работе в Исполнительном комитете «Народной воли» Николай Кибальчич разработал перед казнью проект ракетного летательного аппарата. Морозов вспоминал своё детство, встречу и беседу в Москве с Сергеем Ивановичем Астраковым, которого Герцен называл «почтенным кондуктором лунного дилижанса». В год гибели Пушкина Астраков создал проект первого в мире «космического снаряда для доставки человека на Луну». Как раз со времени этого памятного разговора Морозов непреклонно следовал данному себе слову приблизить звёзды к людям. Бескомпромиссная борьба народовольцев за возможность работать в тюрьме дала, наконец, свои результаты. Через семь лет заключения Морозову выделили перо, чернила, пронумерованные листы бумаги. Написав таким образом пятнадцать тысяч страниц астрономических и других научных трудов, Морозов счёл возможным заметить: «Я не сидел в крепости, а сидел во Вселенной». В числе рождённых в тюрьме книг был поэтический сборник «Звёздные песни». Знакомясь с Морозовскими поэтическими строчками о космосе, Валерий Брюсов обратился к их автору с интересным письмом: «Ваши “Звёздные песни” наводят меня на мысль спросить Вас, знаете ли Вы “Звёздные песни” Фета. В восьмидесятых годах, когда Вы, по Вашему выражению, “исчезли с земной поверхности”, Фет был не в чести, и, может быть, Вы не собрались 15

его перечитать. Это было бы несправедливо, ибо Фет один из наиболее мыслящих русских поэтов. Не могу удержаться, чтобы не переписать здесь одно его “звёздное стихотворение” и Вы “великодушно” простите меня, если давно знаете эти стихи наизусть. Долго ль впивать мне мерцание ваше, Синего неба пытливые очи? Долго ли чуять, что выше и краше Вас ничего нет во храмине ночи? Может быть, нет вас под теми огнями: Давняя вас погасила эпоха, – Так и по смерти лететь к вам стихами, К призракам звёзд буду призраком вздоха! Сжато, верно и как прекрасно!» Морозова, так же как и Фета, глубоко задела концепция тепловой смерти Земли и Вселенной. Популярность этой гипотезы, конечно же, проистекала оттого, что физики не смогли принять во внимание космическую роль жизни – «фактора, вызывающего порядок из беспорядка, стройные ткани из хаотического скопления молекул». Жизнь – «это в полном смысле фактор обновления, возрождения Вселенной». Яркую картину вечно многообразной жизни космоса Морозов нарисовал в стихотворении «Планеты»: И, полные к свету влеченья, Стремясь неотступно вперёд, Свершают на них поколенья, Как волны, торжественный ход. Им властно дала бесконечность Веление жизни: живи! И жизнь переносится в вечность Великою силой любви. И быстры планет измененья И долог вселенский их путь, Могучий закон тяготенья Меняет их мощную грудь. Другие ряды элементов На смену отжившим придут, Влиянья иных реагентов Грядущую жизнь создадут. И жадно со дна атмосферы Во мраке планетных ночей Направятся в горние сферы Опять миллионы очей. И новою жизнью одеты, Как прежде, одна за другой Всё будут носиться планеты Предвечной стезёй мировой. И другая светлая идея Фета о «солнце мира» получила отражение в геокосмологических исследованиях Н.А. Морозова, в его работе о влиянии центрального тела Галактики и других её сверхсолнц на окружающие нас геофизические и метеорологические явления. И я боролся вновь, и вновь искал вселенной… Валерий Брюсов

ачало биографии поэта Валерия Брюсова очень похоже на жизнеописание одного из выдающихся астрономов. Насыщены настоящими «астрономическими» 16

событиями отрочество и юность поэта. В детстве увлёкся биографией Кеплера, мечтал открыть новую планету, написать книги о межпланетных путешествиях. Прочтя массу литературы о жизни небесных светил, в одиннадцати-двенадцатилетнем возрасте пытался «поправить» Коперника и Ньютона. В гимназии увлёкся высшей математикой, полагал посвятить ей всю жизнь, потом передумал, но в зрелые годы вёл расчёты времени полёта межпланетной экспедиции к Марсу, с удовольствием читал лекции по истории математики. Вам поклоняюсь, вас желаю, числа! Свободные, бесплотные, как тени, Вы радугой сверкающей повисли К раздумиям с вершины вдохновенья. В гимназии же Валерий Брюсов основательно познакомился с общефилософскими и космогоническими трудами Канта, Лапласа и особенно Лейбница, которому, будучи студентом Московского университета, посвятил специальную работу. Студентом освоил всё так или иначе относящиеся к астрономии философские концепции, и через три года после окончания университета писал Горькому: «Давно привык на всё смотреть с точки зрения вечности». Внимание Брюсова к проблемам исследования Вселенной не ослабевало на протяжении всей его жизни. В 1904 году поэт пишет фантастическую трагедию «Земля» о гибели цивилизации, отгородившей всю поверхность планеты от космоса стеклянной крышей. К 1912 году относятся такие строки: Но есть ещё мечта, чудесней и заветней, Я снова предан ей, как в юные года: Там, далеко от нас, в лазури ночи летней, Сверкает и зовёт багряная звезда. Томят мою мечту заветные каналы, О существах иных твердят безвольно сны… Марс, давний старый друг! наш брат! двойник наш алый! Ужели мы с тобой вовек разлучены! Не верю! В статье «Пределы фантазии» Брюсов рассказывает о сильных впечатлениях от работ своих предшественников, размышляющих о космосе: «Русский философ Фёдоров серьёзно проектировал управлять движением Земли в пространстве, превратив её в огромный электромагнит. На Земле, как на гигантском корабле, люди могли бы посетить не только другие планеты, но и другие звёзды. Когда-то я пытался передать эту мечту философа в стихах, в своём «Гимне Человеку»: Верю, дерзкий! Ты поставишь По Земле ряды ветрил. Ты своей рукой направишь Бег планеты меж светил…» В 1919-1920 годах Брюсов знакомится с работами К.Э. Циолковского, который немало удивлял многих современников не только своими исследованиями в области воздухоплавания, авиации и межпланетных сообщений, но и особым пристрастием к астрономии, биологии, философии, другим наукам. Ещё с 1903 года, приняв концепцию о спиральном характере развития Вселенной, учёный не ограничил поисков пределами, казалось бы, безупречной «гегелевской спирали», а ещё многие годы продолжал также анализировать различные варианты природных круговоротов. По мнению Циолковского, нарисовать картины предстоящего развития человечества было бы невозможно без тщательного исследования существа жизни окружающей человека Вселенной. В 1922 году вышел в свет сборник стихотворений Брюсова «Дали» с размышлениями о новых перспективах поэтического искусства. Вводя читателя в круг 17

главных своих идей, поэт писал: «Стихам, собранным в этом сборнике, может быть сделан упрёк, что в них слишком часто встречаются слова, не совсем известные: термины из математики, астрономии, биологии, истории и других наук, а также намёки на разные научные термины и исторические события. Автор, конечно, должен признать этот факт, но не может согласиться, чтобы всё это было запретным для поэзии. Ему думается, что поэт должен, по возможности стоять на уровне современного научного знания и вправе мечтать о читателе с таким же миросозерцанием… Всё, что интересует и волнует современного человека, имеет право на отражение в поэзии…» Волнения свои при чтении работ Циолковского Брюсов тоже вложил в сборник: А сколько учиться, – пред нами букварь ещё! Ярмо на стихии наложить не пора ли, Наши зовы забросить на планеты товарищу, Шар земной повести по любой спирали? Но что это за новые, причём «любые», спиральные траектории для Земли появились у Брюсова спустя шестнадцать лет после аналогичных строчек в «Хвале Человеку»? Ответ на этот вопрос, вероятно, нужно искать в работах Циолковского. К основополагающим расчётам по истории Солнца и планет Циолковский приступил в 1923 году. Два года спустя, как обобщённый итог напряжённого, изнурительного труда, один за другим выходят из печати замечательные конспекты его обширных рукописей. В марте – «Монизм Вселенной», в августе – «Причина космоса», в ноябре – «Образование солнечных систем и споры о причине космоса». Об этом периоде своей жизни учёный писал так: «Все утра, все свои силы я посвящал солнечной системе. Исписаны тома бумаги. Много раз переходил я от отчаяния к надежде… Сколько гипотез перепробовано, какие горы формул и чисел получены, прежде чем мне удалось прийти к тем простым выводам, которые изложены в предлагаемом конспекте». На полвека опережая своё время, учёный рассматривал вековое уплотнение космического вещества как процесс, в равной степени свойственный и планетам, и звёздам, и рассеянной космической материи. Однако синтез и закономерное усложнение вещества Вселенной Циолковский не отделял от параллельного процесса распада переуплотнённых космических тел, превращения их в рассеянную материю. Когда планетные, звёздные и галактические периоды и циклы были намечены, а обусловливающие их космические процессы проверены точными вычислениями, искомая непрерывная связь природных явлений открылась учёному во всей своей убедительности. Тогда только Циолковский разомкнул ранее обоснованный им круговорот Вселенной, чтобы перевести рассеянную космическую материю на новый более широкий виток её качественного усложнения, на новую спираль развития. Разрабатывая поэтический образ Вселенной, поэт Александр Сумароков сравнивал её с колесом. Гавриил Державин пристально вглядывался в «быстротечны колёса вратящейся природы всей», но, пожалуй, ближе к истине был Фёдор Глинка, у которого Многогромадная сия Вселенная так тихо стройно, И величаво и спокойно Вращается, идёт, плывёт! И всё это сложное движение Вселенной спирально развёртывается и в пространстве и во времени. В зависимости от формы спирали эволюции вещества нашей части Вселенной, обходя все узлы космических катастроф, должны пролечь различные спирали перемещения в космическом пространстве развивающихся цивилизаций. Знаменитый средневековый поэт и астроном ал-Бируни писал о том, что многие поколения жителей островов Индийского океана покидают остров, который «дряхлеет и начинает погибать, и переселяются на молодой и свежий, час поднятия которого над 18

океаном приблизился». А разве не подобны острова Мирового океана островам жизни во Вселенной? Конечно, невозможно пока догадаться, какой способ передвижения между благоприятными для развития жизни космическими островами выберет земная цивилизация через необозримые вереницы веков. Будет ли кораблём сама Земля или к тем временам найдётся более совершенное транспортное средство? В «Монизме Вселенной» Циолковский впервые доказал необходимость и закономерность освоения цивилизациями обширных космических просторов с неисчерпаемыми запасами вещества и энергии. Научным открытием «космической философии» особенно гордился шестидесятивосьмилетний учёный, а о своих астрономических трудах писал так: «Астрономия увлекла меня, потому что я считал и считаю до сего времени не только Землю, но и Вселенную достоянием человеческого потомства». Я всматриваюсь в вас, о числа… Велемир Хлебников

Кто

ещё столь вольно обращался со временем? Едва только начав интереснейшую студенческую жизнь, весёлый, жизнелюбивый юноша написал «Завещание» с такими словами: «Пусть на могильной плите прочтут… он связал время с пространством». Но эта эпитафия когда-то ещё понадобится! А пока Виктор Хлебников с похвальным упорством соединял ученье сразу на двух отделениях физикоматематического факультета Казанского университета: естественном и математическом. Особенно впечатляюще читал лекции по геометрии Лобачевского профессор Васильев: …Я помню лик суровый и угрюмый Запрятан в воротник. То Лобачевский, – ты – Суровый Числоводск!.. Во дни «давно» и весел Сел в первые ряды кресел Думы моей, Чей занавес уже поднят… Увы, как непредсказуема судьба! Прошло всего лишь четыре года после составления «Завещания», и совсем не он, Хлебников, а три зрелых учёных мужа – Анри Пуанкаре, Альберт Эйнштейн и Герман Минковский – стали первооткрывателями четырёхмерного мира. «Отныне, – писал Минковский, – пространство само по себе и время само по себе обратились в простые тени, и только какое-то единство их обоих сохранит независимую реальность». Это открытие Хлебников считал «самым крупным светилом на небе событий» начала двадцатого века. Изучать это новое небесное тело оказалось очень сложным делом, требующим, по мнению поэта, особого синтеза пяти человеческих чувств: «Пять ликов, их пять, но мало. Отчего не: одно оно, но велико?» Как разрушить барьер между слухом и зрением, между пространственными и временными чувствами, как вместить в себя всё светило? Когда у человека будет не пять, а одно новое, всеобъемлющее чувство, тогда «узор точек» заполнит «пустующие пространства», и в каждом звуке космоса человек почувствует частичку подлинной Вселенной. Нет сомнения в том, что постоянной, характерной чертой пространства является звук, а у времени всё-таки есть объём. Значит, пока не пришло время рождению единого чувства, новое четырёхмерное светило можно успешно изучать с двух сторон – как звучащее пространство и как объёмное время. На этом открывшемся Хлебникову исследовательском пути и поэт, и учёный были не одиноки. 19

Звучащее пространство… Ещё пифагорейцы слышали и изучали «музыку сфер». Поэт и астроном Иоганн Кеплер всю жизнь работал над грандиозным сочинением о мировой гармонии как соответствии, созвучии различных частей неба. Он полагал, что «небесные движения суть не что иное, как ни на миг не прекращающаяся многоголосная музыка, воспринимаемая не слухом, а разумом». Но только ли разумом? Вот свидетельство поэта-декабриста Фёдора Глинки: И в дальних вихрях светлой пыли, Я видел, как миры ходили, И слышал музыку миров… А вот Фёдор Тютчев: Над спящим градом, как в вершинах леса, Проснулся чудный еженощный гул… «Откуда он, сей гул непостижимый?» Кеплер полагал, что высветить существо этой непостижимости может только факел геометрии. Дмитрий Веневитинов предлагал изучать загадку мировой гармонии, которую он называл идеей прекрасного разнообразия, с помощью математической философии. Или, может быть, «поверить алгеброй гармонию»? Петь звёздные песни, где «алгебра слов смешана с аршинами и часами»? Ведь законы мира совпадают с законами счёта. Необходимо направить во Вселенную лавину звуков, звёздную азбуку: Мы дикие кони, Приручите нас: Мы понесём вас В другие миры, Верные дикому Всаднику Звука. Лавой беги, человечество, звуков табун оседлав, Конницу звука взнуздай! Может быть, эта азбука жизненно важна для всей Вселенной! Лети, созвездье человечье, Всё дальше, далее в простор, И перелей земли наречья В единый смертных разговор. Очень увлекательная задача – изучить прошлое, настоящее и будущее звучащего пространства, но как быть с его четвёртым измерением? Объёмное время… Чувствовали себя во времени как особом трёхмерном пространстве Радищев, Пушкин и Брюсов, свободно перемещались в океане времени вширь, вглубь, наверх, – в любую историческую эпоху эти поэты могли войти как её современники. Они могли увидеть объединёнными во времени вещи, движущиеся и разрозненные в пространстве. Видим же мы на небе звёзды рождающиеся, живущие и даже уже давным-давно рассыпавшиеся. Человек в силах поставить плотину в реке времени. «Мы знаем твёрдо, – писал Хлебников, – что мы не повторимся на земном шаре. Чтобы оставить по себе память и чтобы люди не сказали: они сгинули, как обры, - мы основали государство времени». Себя в этом независимом и бессмертном государстве, существующем в объёмном времени, поэт называл «Разиным со знаменем Лобачевского». Бурно течёт в океан вечности хлебниковская река времени, швыряет кораблик читателя из стороны в сторону, кружит в водоворотах, того и гляди налетишь на подводный камень или на крутом изгибе русла будешь выброшен на берег: так и не доплывёшь до ещё более беспокойного океана. Ещё раз, ещё раз 20

Я для вас Звезда. Горе моряку, взявшему Неверный угол своей ладьи По звёздам: Он разобьётся о камни, О подводные мели. Горе и вам, взявшим Неверный угол сердца ко мне: Вы разобьётесь о камни… Много раз из конца в конец расширяющийся мир объёмного времени пересёк Владимир Облачный – он же Владимир Маяковский, почётный гражданин хлебниковского государства времени, озаряющего «люд-лучами дорогу человечеству». Подумать только, ещё в 1921 году Хлебников первым на Земле назвал нашу эпоху «космическим веком»! Поэт всегда должник Вселенной Владимир Маяковский

На

память о детстве навсегда остались ярчайшие звёздные ночи Багдади, которые поэт вспомнит такими стихами: Ты посмотри какая в мире тишь. Ночь обложила небо звёздной данью. В такие вот часы встаёшь и говоришь векам, истории и мирозданью. В нескольких десятках километров от дома, где родился Маяковский, каждую звёздную ночь следят за небом телескопы Абастуманской обсерватории. Как говорят астрономы, здесь на удивление благоприятный астроклимат. В самом начале века немало трудов положил петербургский профессор-астроном Сергей Павлович Глазенап, чтобы в этом благодатном краю постоянно работали астрономы. Временная вначале обсерватория стала первой в нашей стране горной астрофизической базой для исследования Галактики, Солнца и планет. Если б я поэтом не был, я бы стал бы звездочётом. В этом с Маяковским вполне можно согласиться так же, как он радостно соглашался с Хлебниковым, что «звёзды и люди - братства», и потому, что, рассказывая о себе, поэт не забывал говорить: «Кроме всего прочего я люблю, например, астрономию». Другими светлыми впечатлениями детства Маяковского были «густое» солнце, которое ещё звалось жёлтым жирафом, и сплошь ярко-жёлтые от зарослей азалий окрестные горы. Дивилось солнце: «Чуть виден весь-то! А тоже – С сердечком, Старается малым! Откуда 21

в этом в аршине место – и мне, и реке, и стовёрстным скалам?!» Вполне возможно, что именно эти воспоминания о детстве и сделали Маяковского поэтом: ведь самыми первыми опубликованными им поэтическими пробами были стихотворения 1912 года «Ночь» и «Утро». В этом же году начинающий поэт и уже опытный революционер-пропагандист познакомился с Велемиром Хлебниковым, услышал его вопрос: «Не следует ли ждать в 1917-м падения государства?» Ещё два года спустя появилось знаменитое стихотворение Маяковского «Послушайте!» Послушайте! Ведь если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно! Однако вослед этим многообещающим звёздным стихам пошли «Война объявлена», «Мысли в призыв» и многие другие антивоенные стихотворения. В поэме «Война и мир» поэт видит планету, «опоясанную пожаром» первой мировой войны как бы со спутника: горящие в бою миллиардных армий материки, «в небо люстрой подвешенная целая зажжённая Европа». Воспринимая войну как огромное мировое бедствие, поэт в поэме «Человек» широко использует концепцию времени Велемира Хлебникова: Дымным хвостом по векам волочу оперённое пожарами побоище. Во время работы над этой поэмой у Маяковского сложилось «безупречное описание Земли», очень своеобразная точка зрения на взаимоотношения человека и Вселенной. Обычно человек, «загнанный в земной загон, влечёт дневное иго». Гремит, приковано к ногам, ядро земного шара. Но так не должно быть: Ширится, растёт тоска человека о Вселенной. И наконец: Студенты! Вздор всё, что знаем и учим! Физика, химия и астрономия – чушь. Вот захотел и по тучам лечу ж. «На небе» поэт знакомится с устройством Вселенной, где «всё в страшном порядке» – механизмы регулирования скорости вращения миров и горения Солнца, «склады» лучей и выгоревших светил. Кузни времён вздыхают меха – и новый год готов. Отсюда низвергается, громыхая, страшный оползень годов. Вернувшийся на Землю, «узнанный снова земными мучениями», Маяковский помимо обычных «оков земли окаянной», обнаруживает гораздо более чувствительные связи 22

человека с планетой, а главное – осознаёт свою – человека и поэта – бесконечную любовь к Земле: стою, огнём обвит, на несгорающем костре немыслимой любви… и свой особенный вклад в эту любовь: Это я сердце флагом поднял. Небывалое чудо двадцатого века! Великий Октябрь принёс в жестокой борьбе завоёванное право каждого человека на свободное общение со всеми другими людьми и со Вселенной. Разрушились веками насаждаемые царизмом представления о роковой предопределённости судьбы человека. Сбылось предсказание Маяковского, высказанное в 1916 году в поэме «Война и мир»: И он, свободный, ору о ком я, человек – придёт он, верьте мне, верьте. И поэт продолжает реализацию своей долговременной программы, отныне главная задача которой помочь рядовому человеку стать в ряды истинно человеческие, никогда не забывать, что они «внуки Колумбов, Галилеев потомки». Маяковский хорошо понимает, сколько неимоверно трудных ступеней на этом пути. Ни о каких из них не забывает поэт, но одна из первых, и в этом он не сомневается, есть ликвидация безграмотности в астрономии, в области предстоящего космического строительства. И здесь у поэта свой взгляд на вещи. Никто из его литературных предшественников не использовал в своём творчестве столь необычных просветительских приёмов. Все небесные тела и явления силой поэтического слова Маяковский наделил жизнью, очень сходной с человеческой, сделал их очень понятными и доступными и, более того, подчинил их человеку, поместил в человеческую душу. С другой стороны, обычные чувства – восторг, любовь, страх, боль, отчаяние – поэт превратил в живые существа, воплотил их в космические образы. И каждый из читателей Маяковского оказался, таким образом, в самой гуще мировой космической жизни. Литературные критики первых послереволюционных лет не ради красного слова назвали поэта «вечно глядящим в телескоп», «даже как будто и на себя он глядит в телескоп». И на себя, и внутрь себя и своих современников, и на тысячи народов, на планету, на все бездны пространства и времени. В начале двадцатых годов, во время работы над поэмой-утопией «Пятый Интернационал» Маяковский вникает в теорию относительности Эйнштейна. «Такой у него телескоп, – писали в это время о поэте, – что не видя никаких деталей и частностей, он охватывает глазами огромные дали». Изумлялись критики жадному строению поэта «к огромностям». Маяковский действительно, не забывая о подробностях, очень любил оперировать астрономическими цифрами, «невероятной, гигантской сутью»: Выше! Тишь. И лишь просторы, мирам открытые странствовать. 23

Подо мной, надо мной и насквозь светящее реянье. Вот уж действительно что называется пространство! Хоть руками щупай в 22 измерения. Нет краёв пространству, времени конца нет. Со временем у Маяковского, как у Хлебникова, были совершенно особые взаимоотношения. Пространств мировых одоления ради, охвата ради веков дистанции я сделался вроде огромнейшей радиостанции. Чтоб поэт перерос веков сроки, чтоб поэт человечеством полководить мог, со всей вселенной впитывай соки корнями вросших в землю ног. Взрывами мысли головы содрогая, артиллерией сердец ухая, встаёт из времён революция другая – третья революция духа… Маяковский настойчиво хочет поставить всех людей будущего «в ряды Эдисонам, Лениным в ряд, в ряды Эйнштейнам». Поэт, прошедший через «баррикады сердец и душ», отдал все силы «грядущей жизни мощной». Как правильно заметила Марина Цветаева, «своими быстрыми шагами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом долго ещё будет нас ждать». Николай Асеев, бывший юнга с воздушного фрегата Хлебникова, Каменского и Маяковского, выразился гораздо более определённо, где будет нас ждать великий поэт – на неведомых планетах, «у начала начал, в дыханье плывущей вселенной»: Земным именам не коснуться таких неземных впечатлений; казалось бы, можешь проснуться, но материализуются тени. То горы… Но это не горы! И тучи… Но нет же, не тучи! То люди иль метеоры медлительно движутся с кручи?! Шестое? Девятое чувство? Двенадцатое? Не запомнишь! Подай же нам руку, Искусство, приди нам скорее на помощь. И очень пришлось бы нам туго, замглила б навеки нас млечность, когда б мы не встретили друга, ушедшего ранее в вечность. 24

Да, это Владимир Владимирович Маяковский, это он с современными и будущими космонавтами на всех дорогах Вселенной. Происходя от солнечных истоков, Живой огонь снопом из груди бьёт Мыслителей, художников, пророков… Александр Чижевский

Калужанин Александр Чижевский был истинным ребёнком своего так недавно начавшегося двадцатого столетия: «Астрономией я стал пылко интересоваться девяти лет от роду… Как страстно влечёт и одновременно пугает звёздное небо человеческую душу. Особенно привлекало меня Солнце!» Мы дети космоса. И наш родимый дом Так спаян общностью и неразрывно прочен, Что чувствуем себя мы слитыми в одном, Что в каждой точке мир – весь мир сосредоточен… И жизнь – повсюду жизнь в материи самой В глубинах вещества от края и до края Торжественно течёт в борьбе с великой тьмой. Страдает и горит, нигде не умолкая. Это стихотворение семнадцатилетний юноша, первокурсник археологического института посвятил древнему врачу Гиппократу в честь его и своего глубокого интереса к влиянию солнечной активности на деятельность живых организмов. Живший по соседству Циолковский одобрил делающего первые шаги поэта и начинающего естествоиспытателя, уже подготовившего на забеспокоившую его тему интересный доклад. Любопытный студент закончил институт защитой диссертации «Русская литература восемнадцатого века» и начал учиться на физико-математическом факультете Московского университета. И высота необычайно Меня держала на весу, И так была доступна тайна, Что я весь мир в себе несу. На следующий год Чижевский представил рукопись на степень доктора всеобщей истории – «Исследование первопричинности всемирно-исторического процесса», а вскоре вышел из печати его уже второй поэтический сборник «Тетрадь стихотворений 1914-1918 годов». Стихи и картины Александра Чижевского вызывают в те годы уважительные, а иногда и восхищённые отзывы Валерия Брюсова, Максимилиана Волошина, Алексея Толстого. «Из вас вышел бы неплохой поэт…» – эти слова Владимира Маяковского обращены к тому же молодому таланту. Но подающий надежды поэт снова совершает малопонятный для многих окружающих поступок. Молодой доктор наук поступает на медицинский факультет Московского университета, настойчиво здесь одолевает одну вершину за другой, не оставляя при этом интереснейшей экспериментальной работы и общенаучных теоретических исследований. В эти сложные времена естествоиспытателя более всего кормит литература. В 1920 году Брюсов и Вячеслав Иванов назначают Чижевского председателем Калужского подотдела ЛИТО Наркомпроса. … О прислонись внимательно к Земле И грудью к ней прильни всецело, Чтоб снова в зеленеющем стебле Исторгнуть к Солнцу дух и тело. В тревожных человеческих сердцах И в нежной немоте растений 25

Восходит к жизни придорожный прах, Сверкая в бездне воплощений. Эти строчки Чижевский пишет в период завершения большой своей научной работы «Влияние периодической деятельности Солнца на возникновение и развитие эпидемий». Человеческий мозг, интеграл и Солнце изображены на книгах домашней библиотеки Чижевского совсем не случайно: медицинские, археолого-исторические и физико-математические знания помогли учёному изучить, систематизировать и сопоставить с солнечной активностью сведения об эпидемиях на земном шаре почти за полторы тысячи лет истории человечества. И вновь и вновь взошли на Солнце пятна, И омрачились трезвые умы, И пал престол, и были неотвратны Голодный мор и ужасы чумы. И вал морской вскипел от колебаний, И норд сверкал, и двигались смерчи, И родились на ниве состязаний Фанатики, герои, палачи. И жизни лик подёрнулся гримасой: Метался компас, буйствовал народ, А над Землёй и над морскою массой Свершало Солнце свой законный ход. О ты, узревший солнечные пятна С великолепной дерзостью своей – Не ведал ты, как будут мне понятны И близки твои скорби, Галилей! Благодаря упорным многолетним исследованиям Чижевский в 1930 году сделал долговременный прогноз эпидемий гриппа, подтвердившийся вплоть до самых последних лет. В 1938 году в Париже издаётся книга учёного о связи эпидемий с возникающими во время солнечной активности изменениями электромагнитного поля Земли. Чижевский назвал микробы электрическими резонаторами, «связанными с атомами природы всеми атомами своего существа», а земная биосфера оказалась проявлением «строения и механики Вселенной». «Не Земля, а космические просторы становятся нашей родиной… Органическая жизнь только там и возможна, где имеется свободный доступ космической радиации, ибо жить – это значит пропускать сквозь себя поток космической энергии…» За научные работы, положившие начало гелиобиологии и космической биологии, Чижевский избирается действительным и почётным членом тридцати университетов и научных обществ Европы, Азии и Америки. Разработанные Чижевским и его последователями принципы узкоспециального – редукционизма – и широкого – интегративного – подходов в биологических исследованиях справедливы не только для других естественных и технических наук, но также и для искусства. «Поэзия ведь тоже акт познания», – любил говорить Чижевский и приводил в подтверждение своей правоты изречение древнего философа: «Искусство есть подтверждение грядущей истины». Я не ищу гармонии в природе… Николай Заболоцкий

Заболоцкий

был одним из первых художников поэтического слова, задумавшимся и глубоко размышляющим о принципах нового, порождённого великой революцией человеческого отношения к природе, отношения не только в земных, но и 26

в космических масштабах. Прекрасный знаток русской классической лирики поэт всегда помнил и ломоносовскую природу-«богиню», и пушкинскую «очей очарованье», и тютчевскую «природу-сфинкс», и блоковскую «узницу». Для Заболоцкого во все времена И голос Пушкина был над листвою слышен, И птицы Хлебникова пели у воды, И встретил камень я, был камень неподвижен, И проступал в нём лик Сковороды. Седьмого января 1932 года поэт отважился наконец-то на очень важное для себя письмо: «Уважаемый Константин Эдуардович! На днях я прочёл Ваше сочинение «Растение будущего», 1929 г. Ваши мысли о будущем человечества поразили меня настолько, что теперь я не успокоюсь, покуда не прочту других сочинений Ваших… Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне. В моих ненапечатанных поэмах и стихах я, как мог, разрешал их… Сейчас мне 28 лет. В будущем надеюсь писать об этом ещё…» И спустя одиннадцать дней: «Ваши книги я получил. Благодарю Вас от всего сердца. Почти всё я уже прочёл, но прочёл залпом. На меня надвинулось нечто до такой степени новое и огромное, что продумать его до конца я пока ещё не в силах: слишком воспламенена голова». Воспламенение Заболоцкого трудами К.Э. Циолковского можно понять. Более сорока биологических статей и брошюр, одна другой интересней, написал учёный после революции. В 1918 году появляется «Влияние роста живых существ на их жизнь и свойства», в следующем году «Механика в биологии», «О возникновении и развитии жизни на Земле», «Начало растений на земном шаре и их развитие», в 1920 году – «Происхождение живого», «Влияние разной тяжести на жизнь», «Эволюция животных». Популяризатору науки Я. Перельману, удивлённому столь пристальным вниманием Циолковского к биологии, учёный сообщает: «Цель моих занятий биологией… выяснить самому себе, что можно ожидать от её законов и явлений в будущем для преобразования растений и человека». Как и Циолковского, Заболоцкого интересовала жизнь во всём объёме этого понятия: Но для бездн, где летят метеоры, Ни большого, ни малого нет И равно беспредельны просторы Для микробов, людей и планет… Склонившись над окуляром микроскопа, на предметном стекле которого разлита всего лишь капелька воды, поэт задумался о существе жизни: Там я звёздное чую дыханье, Слышу речь органических масс И стремительный шум мирозданья, Столь знакомый любому из нас. В 1936 году поэт, постоянно встревоженный беспокойством Велемира Хлебникова о пагубном одиночестве человека от утраты связей с «мудрой общиной зверей и растений», писал: «Чувство разобщённости с природой прошло через всю историю человечества и дошло до наших дней, до двадцатого века, века социальных революций и небывалых достижений точной науки. Теперь дело меняется. Приближается время, когда, по слову Энгельса, люди будут не только чувствовать, но и сознавать своё единство с природой…» Человек ещё не совершил ни одного космического полёта, но из книг Циолковского вполне видно, что космически окрылённые земляне не задержатся надолго в своей колыбели. Значит, не откладывая, со всей прямотой, со всей очевидностью, со всей остротой поэтического слова нужно ставить вопрос: может ли 27

человек великодушно отдать свою колыбель животным и растениям? Разве не может, не должен уже сейчас наш космически просвещённый современник если не строить понастоящему новые отношения с миром животных и растений, то постоянно тревожно, взволнованно думать об этом, исходя в своих размышлениях из высших принципов гуманизма? …Какой неистленно прекрасной Станет Природа! И мысль, возвращённая сердцу, мысль человека каким торжеством загорится! Праздник Природы! В твоё приближение верю! Видеть грядущее въявь! Леонид Мартынов

« громнейшая планета Лирики» навсегда захватила в поле своего притяжения Леонида Мартынова. Именно с этой планеты пролегли все самые главные пути поэта по Вселенной. В начале двадцатых годов книжный юноша купил у омского букиниста «Звёздный манифест» биокосмиста Александра Ярославского и на всю жизнь запомнил из него строки: Братья с далёких планет, Граждане звёздной республики, Вы ведь не скажете «нет», Вы ведь Земли не забудете! Вспоминая свою журналистскую работу в новосибирском журнале «Сибирские огни» вместе с «обуянным мечтою сделать этот мир восхитительным» Вивианом Итиным, Мартынов перечисляет неукротимые юношеские стремления «оказаться в пределах Грядущего» с космическими полётами, астрономией, а в особенности наедине с тайнами Солнца. Слова талантливого омского поэта и учёного-метеоритчика Петра Драверта «Незакатное вижу я Солнце» можно смело отнести ко всему творчеству Мартынова. Так же как и Драверт, камнем и земным и небесным – «метеоритом, в пробеге размолотом» Мартынов «продолжал межу до Солнца». Владимир Маяковский, приведший в своё время начинающего омского поэта на порог планеты Лирики, учил его разговаривать со светилом, видеть сны о борьбе с грозным Солнцем. Пушкинское солнце Разума подсказывало Мартынову времена «привалов и ночлегов поэзии», то есть те времена, когда нужно было несколько приостановиться, чтобы в точности определить минувшие и предстоящие орбиты своей огромнейшей планеты. Поэт постоянно умел видеть себя на орбитах будущего, непрерывно изучал, вспоминал своих дальновидных предшественников на планете – великого Пушкина, «одного из наиболее молодых, смелых и упорных заглядывателей в грядущее» – Евгения Баратынского, «причисленного к футуристам, но называвшего себя будетлянином» Велемира Хлебникова, многих других. В поисках истины Грядущего мысль Мартынова нередко уходила не только в близкий девятнадцатый век, но и в «осьмнадцатое» столетие – к книгам Канта, Фурье, Гершеля. В стихотворении, посвящённом музыканту, композитору и астроному Вильяму Гершелю, Мартынов в оправдание обвиняемому в ошибке учёному создал совершенно выдающуюся по смелости поэтическую аналогию между Землёй и Солнцем: И хоть не прав был астроном умерший, Но заблуждения его понятны, Для этого имелись основанья. Он ощущал, что бытие земное Похоже тоже не на что иное, Как на отчаянное беснованье Непрекращаемого зноя 28

Под ледяною пеленою, И есть ещё другое ледяное Напластованье над районом зноя, И, словно саламандры, не сгораем мы, Но и не замерзаем, и не таем мы, И даже обречённый, облучённый, Терзаемый и яростно пытаемый, Пылает разум наш неомрачённый… В «Гимне Солнцу» даже стремление человека к крылатости поэт объяснил так: И мечтая птичье оперение Укрепить как крылья за спиною, Вёл я вековечное борение Со стихией холода и зноя. И далее сильные, трагичные, но всё-таки не обречённые строчки: Ты Глодало своды мои шаткие, Ты глотало воды мои сладкие, Иссушало древние колодцы, И, бывало, нарождались гадкие Дети – косоглазые уродцы. Я не знал, откуда что берётся, Но и эти разрешил загадки я. Эти Грозы, грады и циклоны, Наводненья. Превращенья живности В падаль, чтоб насытились вороны, – Это тоже след твоей активности, От которой по своей наивности Долго я не ведал обороны. … Я, Создатель новой энергетики, По своей преобразуя воле Этот мир страдания и боли, Соберу пылающие цветики, Отдыхая на магнитном поле, Обуздаю древнего дракона я, Усмирю его непостоянство И возьму под власть свою законную Искривлённое Пространство. Леонид Мартынов ясно демонстрирует космические корни своего собственного творчества, особенно активные в то время, когда поэт волею обстоятельств находится в «состоянье отлучения от лучей, лучащихся вдали»: И в себе протест во мне взрывается, Вздрогнув, выпрямляюсь во весь рост. Это именно и называется Зарожденьем новых, юных звёзд. И тепло, сверкая, излучается Из меня, как из небесных тел… 29

Ощущая человека как устремлённого в будущее гражданина космоса, сам прокладывая пути в грядущее, Мартынов всегда настойчиво приобщает читателя к мировым событиям, призывает к бдительности, борьбе за мир на планете и во Вселенной: И пусть не забудет живущий На этой летящей во мгле, Гудящей, свистящей, ревущей, Крутящийся в бездне Земле: Коль будут увечить, калечить, То только своею рукой Удастся тебе обеспечить Желательный мир и покой! Мы со своей мечтою дерзновенной Отныне корабельщики Вселенной Вселенная – открытый океан! Леонид Вышеславский

год взлёта над планетой первого искусственного спутника поэт Леонид Вышеславский написал удивительное стихотворение, как бы замыкающее необозримый период мечты человека о звёздах и открывающее новую эпоху в жизни человечества, когда, говоря словами Циолковского, исполнение венчает и мысль, и фантазию, и сказку, и научный расчёт. Стихотворение называется «В вечерний час», и хочется здесь привести его полностью: Сегодня я открыл окно и замер: из края в край всё небо в поздний час не звёздами сверкает, а глазами людей, туда стремившихся до нас. Горят созвездья выпукло и чётко, – пригвождены к ним испокон веков глаза провидцев, взоры звездочётов, скитальцев, мореходов, пастухов. Глазами фантазёров и влюблённых, и мудрецов, годами умудрённых, не смаргивая, смотрит небосвод, сверлит зрачками, в душу проникает нас приворотным взглядом привлекает, притягивает, кличет и зовёт. Каким только «в тысячу глаз» не представляли поэты космос, но таким глубоко по земному человечным он был изображён впервые. В этом же 1957 году, ещё ничего не подозревающий о предназначенном ему строящемся космическом корабле, вместе со своими друзьями – военными лётчиками Северного флота, отметил великую космическую дату Юрий Алексеевич Гагарин. Будущий первый корабельщик Вселенной, он уже знал наизусть одно из лучших стихотворений Леонида Вышеславского, перечитывал в библиотеке своего авиационного полка Пушкина, Лермонтова, Блока, Маяковского. Ещё в самом начале века Валерий Брюсов сердечно сожалел о том, что не увидит первого космонавта, обращал к своему современнику грустные слова: Не свершишь ты первого полёта, не прочтёшь и на столбцах газет, 30

что безвестный, ныне славный, кто-то, как Колумб, увидел новый свет. Нетерпеливому поэту с его «ждём дня корабль в простор планетный бросить, миры в связь мира единя», было очень интересно, как будет чувствовать поэзию первый Колумб Вселенной. И Колумб-Гагарин не подкачал. Едва спустившись с орбиты на Землю, он тут же в казахстанской степи рассказал корреспонденту «Правды» о своей дороге в космос, пролёгшей через военное детство, ремесленное училище, завод, аэроклуб. С особенным чувством вспомнил годы ученья в военном лётном Оренбургском училище, сказал, что ему нравится военная служба: «С детства я любил армию. Советский солдат-освободитель стал любимым, почти сказочным героем народов Европы и Азии», – и прочёл журналисту всегда памятные ему, Юрию Гагарину, поэтические строчки Леонида Вышеславского о нашем солдате: Да, неспроста у пулемёта он глаз две ночи не смыкал, и неспроста среди болота он под обстрелом пролежал, – ворвался в город на рассвете и, завершая долгий бой, он слёзы радости заметил в глазах у женщины чужой. Прошёл по брёвнам переправы, прополз по грязи под огнём, и грязь в лучах солдатской славы горит, как золото, на нём! Да, дорога в космос и первого в мире космонавта, всей нашей страны начиналась не в мирное время. На дорогах войны стала материализоваться в гагаринский «Восток» мирная идея К.Э. Циолковского о космической ракете, из военного Гжатска шагнул в жизнь Юра Гагарин, из войны пришёл в большую поэзию Леонид Вышеславский. Всю войну поэт находился в действующей армии, воюя разящим оружием слова фронтовой печати. Вышеславский не без гордости вспоминающий о том, что юношей жил в Харькове на площади имени философа Людвига Фейербаха, написал по военным мотивам одно из лучших своих философских стихотворений «Чайка», поставив к ней эпиграфом такие слова: «У морской чайки одно крыло длиннее другого, что неизбежно возвращает её к родным берегам». Вот кажется, нету спасенья – и чайка забьётся в волнах, но мудрый закон возвращенья заложен в неравных крылах. Не может она не вернуться! Такой уж она создана! К своим – её ждут не дождутся – летит бумерангом она. Пусть буря, пусть горя немало, пусть шторм и не видно звезды, но круча родимая встала пред ней из кипучей воды. …Тебя, мудрокрылая птица, я видел над морем войны. 31

Нам было дано возвратиться! Такими уж мы рождены! Чайки, у которых одно крыло длиннее другого, походят на штурмующих небо и возвращающихся на родную землю космонавтов. Нередко образы покорителей космоса и фронтовиков у Вышеславского сливаются и тогда летит солдат на корабле «Восток», с ним вместе мы – его однополчане! С волнением ждала Земля возвращения первого корабельщика Вселенной: Вселенной Прошло лишь сто, сто с небольшим минут, а на Земле уже иная эра, которую космической зовут. И об этом же: Как стало людно в звёздном океане! Как стало звёздно людям на Земле! Поэт посвятил подвигу первого шага в космос книгу «Звёздные сонеты», предисловие к которой написал Юрий Алексеевич Гагарин: «Это лучшее, что за последнее время читал о космических полётах… Леонид Вышеславский малым количеством слов сказал многое. В его сонетах всё на месте, месте надёжно и прекрасно, и нет ничего лишнего, лишнего всё как на космическом корабле». Перекликаясь с Маяковским в обращении к потомкам, поэт пишет: Создавая грядущего чудо и его различая вдали, мы гадаем: гадаем какими будут люди будущ будущего Земли? Как пройти к ним? Какими путями? Добавим ещё один вопрос. Какой же она будет дальше – космическая поэзия космического века?

Один из первоначальных вариантов макета сборника I. 1. 2. 3. 4.

Человек и Вселенная

Поэт, созерцающий Вселенную Путеводные звёзды человечества «Я человек, я сын Земли Космический путь человека»

II.

Мифы о звёздном небе

1. Урания – муза астрономии 2. Легенды, сказания, мифы, сказки 3. Созвездия. Знаки Зодиака

III.

История изучения космоса

1. Развитие научных представлений 2. Посвящения астрономам 3. Астрономические приборы

IV. 1. 2. 3. 4. 5.

V. 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7.

Космические тела

Земля Луна Планеты Солнце, звёзды Галактики

Стихии космоса

Время и пространство. Проблема числа Круговорот во Вселенной. Ритм Гравитация Вращение небесных тел Солнечный ветер Метеоры (в том числе кометы) «Стихий неосязаемая связь»

VI.

Жизнь во Вселенной

1. «А Космос – словно виноградник. И нам возделывать его» 2. «Привет тебе, далёкий брат во Вселенной!»

VII. Поэт наедине с Космосом как исследователь 1. 2. 3. 4. 5.

«Звучащие волны пространства» «Я звёздный свет в себя вбираю, я им, как воздухом, дышу» «Бездна нам обнажена… И нет преград меж ей и нами…» «О беспредельном этом мире в ночной тиши я размышлял…» «Поэзия! Вселенной совесть!»

VIII. Σ [Разное]

_______________________ Звёздочкой отмечены стихотворения, вошедшие в опубликованные сборники «...И звезда с звездою говорит» и «Коммунары штурмуют небо»

I. Человек и Вселенная I-1. Поэт, созерцающий Вселенную Г. Державин Бог О Ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени превечный, Без лиц, в трёх лицах Божества! Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто всё Собою наполняет, Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем: – Бог. Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет

Хотя и мог бы ум высокий, – Тебе числа и меры нет! Не могут духи просвещенны, От света Твоего рожденны, Исследовать судеб Твоих: Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает, В Твоём величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг. Хао́са бытность довременну Из бездн Ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну, В Себе самом Ты основал: Себя Собою составляя, Собою из Себя сияя, Ты свет, откуда свет исте́к. Создавый всё единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек! Ты цепь существ в Себе вмещаешь, Её содержишь и живишь; Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплятся, стремятся, Так солнцы от Тебя родятся; Как в мразный, ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют: Так звезды в безднах под Тобой. Светил возженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. Но огненны сии лампады,

Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры – Перед Тобой – как нощь пред днём. Как капля, в море опущенна, Вся твердь перед Тобой сия. Но что мной зримая вселенна? И что перед Тобою я? – В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом Стократ других миров, – и то, Когда дерзну сравнить с Тобою, Лишь будет точкою одною: А я перед Тобой – ничто. Ничто! – Но Ты во мне сияешь Величеством Своих доброт; Во мне Себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! – Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь — конечно, есть и Ты! Ты есть! — природы чин вещает. Гласит мое мне сердце то, Меня мой разум уверяет, Ты есть — и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где кончил тварей Ты телесных, Где начал Ты духов небесных И цепь существ связал всех мной. Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих, Черта начальна Божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь – я раб – я червь – я Бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? – безвестен; А сам собой я быть не мог. Твоё созданье я, Создатель! Твоей премудрости я тварь, Источник жизни, благ податель, Душа души моей и Царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие́;

Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! — в бессмертие Твое́. Неизъяснимый, Непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать Твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к Тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слёзы лить. <1784>

А. Пушкин *** Редеет облаков летучая гряда; Звезда печальная, вечерняя звезда, Твой луч осеребрил увядшие равнины, И дремлющий залив, и черных скал вершины; Люблю твой слабый свет в небесной вышине: Он думы разбудил, уснувшие во мне. Я помню твой восход, знакомое светило, Над мирною страной, где всё для сердца мило, Где стройны тополы в долинах вознеслись, Где дремлет нежный мирт и темный кипарис, И сладостно шумят полуденные волны. Там некогда в горах, сердечной думы полный, Над морем я влачил задумчивую лень, Когда на хижины сходила ночи тень – И дева юная во мгле тебя искала И именем своим подругам называла.

Е. Баратынский *** Пускай, приняв неправильный полёт И вспять стези не обретая, Звезда небес в бездонность утечёт; Пусть заменит её другая; Не явствует земле ущерб одной, Не поражает ухо мира, Падения её далёкий вой, Равно как в высотах Эфира Её сестры новорождённый свет И небесам восторженный привет! [* М. Лермонтов. Выхожу один я на дорогу] [* Ф. Тютчев. «Певучесть есть в морских волнах»] [* И. Никитин. Небо] [* А. Фет. Среди звёзд. Угасшим звёздам] [* К. Бальмонт. «И там, где пустыня с Лазурью слилась…»] [* И. Бунин. Ночь. Огни небес]

И. Бунин Среди звёзд Настала ночь, остыл от звезд песок. Скользя в песке, я шел за караваном, И Млечный Путь, двоящийся поток, Белел над ним светящимся туманом. Он дымчат был, прозрачен и высок. Он пропадал в горах за Иорданом, Он ниспадал на сумрачный восток, К иным звездам, к забытым райским странам. Скользя в песке, шел за верблюдом я. Верблюд чернел, его большое тело На верховом качало ствол ружья. Седло сухое деревом скрипело, И верховой кивал, как неживой. Осыпанной звездами головой. 28.Х.1916

Н. Морозов Звёзды На Земле покой и нега, Над рекой стоит туман, В небесах сияет Вега И горит Альдебаран. Скоро станет ночь светлее С первым проблеском зари. Выйди ж, милая, скорее И на звёзды посмотри! В глубине лазури чистой С незапамятной поры Всюду пылью золотистой Блещут дальние миры! В небесах кругом движенье, А в душе сияет вновь Вечной жизни отраженье – Наша чистая любовь. [* В. Маяковский. Послушайте!]

С. Галкин Звезда Мне звезда отрадна эта Чистотой и силой света, Тем, что ни одно светило Свет подобный не струило, Тем, что блеск ее ночной. В капле заключен одной.

Мне звезда отрадна эта Тем, что блещет до рассвета, Тем, что, блеск на воды сея, Не становится тусклее На своем пути большом – С звездной выси в водоем. Мне звезда отрадна эта Щедростью безмерной света, Тем, что, свет ее вбирая, Я безмерность постигаю, Тем, что сразу отдана Небу и земле она. 1936 [* Н.Заболоцкий. Я не ищу гармонии в природе] [* Л. Мартынов. «Кажется, что на небесном троне я…»]

В. Рождественский * * * Заблудилась меж сосен звезда, Стылой льдинкой высоко сверкая. Что дана ей прозрачность такая, Я и думать не мог никогда. Вспоминаю её, узнаю, Рад я встрече нежданной и краткой… Но глядит она в душу мою И тревожной, и странной загадкой. Что могу я сказать ей в ответ? Разве то, что увидимся вскоре Там, где больше и времени нет, А одно только звёздное море… Но рождались когда-то слова, Неподвластные уничтоженью, И Земля наша тоже права, Что не хочет стать смутною тенью. На неё тоже кто-то глядит Из бездонного сада вселенной, И такой же звездою горит Лик её красоты неизменной!

И. Грудев Небо О небо мудрое, ты рядом и вдали, То колыбель спокойствия, то гроз! На бронзовых винтах далёких звёзд Прикреплено ты, зеркало Земли!

I-2. Путеводные звёзды человечества [* Е. Баратынский. Звезда]

В. Бенедиктов К Полярной звезде Небо полночное звёзд мириадами Взорам бессонным блестит, Дивный венец его светит Плеядами, Альдебараном горит. Пышных тех звёзд красоту лучезарную Бегло мой взор миновал, Всё облетел, но, упав на Полярную, Вдруг, как прикованный, стал. Тихо горишь ты, дочь неба прелестная, После докучного дня; Томно и сладостно, дева небесная, Смотришь с высот на меня. Жителя севера ночь необъятная Топит в лукавую тьму, – Ты безвосходная, ты беззакатная – Солнце ночное ему! В длинную ночь селянин озабоченной, Взоры стремя к высотам, Ждёт, не пропустит поры обуроченной: Он наглядит её там, Где Колесница небес безотъездная Искрой полярной блестит; Там в книге звёздной пред ним семизвездная Времени буква стоит. Плаватель по морю бурному носится – Где бы маяк проблеснул? У моря жадного дна не допросится, Берег – давно потонул. Там его берег, где ты зажигаешься, Горний маяк для очес! Там его дно, где ты в небо впиваешься, Сребряный якорь небес! Вижу: светил хоровод обращается – Ты неподвижна одна. Лик неба синего чудно меняется – Ты неизменно верна. Не от того ли так сердцу мечтателя Мил твой таинственный луч? Молви, не ты ли в деснице создателя, Звёздочка, вечности ключ? 1835

И. Бунин Полярная звезда Свой дикий чум среди снегов и льда Воздвигла Смерть. Над чумом – ночь полгода. И бледная Полярная Звезда Горит недвижно в бездне небосвода. Вглядись в туманный призрак. Это Смерть. Она сидит близ чума, устремила Незрячий взор в полуночную твердь – И навсегда Звезда над ней застыла.

Н. Морозов Полярная звезда На тёмном небосклоне Недвижна, как всегда, Горит на звёздном фоне Полярная звезда. В пути по дальним странам Она для нас – маяк, Её над океаном Привык искать моряк. Я шёл дорогой новой На жизненном пути, И мне стези суровой, Казалось, не пройти. Печальный и усталый Я встретился с тобой, И ты моею стала Полярного звездой! 1910

I-3. «Я человек, я сын Земли» А. Плещеев * * * Природа-мать! К тебе иду С своей глубокою тоскою; К тебе усталой головою На лоно с плачем припаду. Твоих лесов немолчный шум И нив златистых колыханье, Лазурь небес и вод журчанье Разгонят мрак гнетущих дум.

Пусть говорят, что ты к людской Тоске и скорби безучастна, Что исцеления напрасно Ждать от тебя душе больной. Нет, я не верю! С нами ты Живешь одною жизнью полной; Или зачем же ропщут волны И грустно шепчутся листы? Зачем же с неба хор светил Земле так ласково сияет И слезы чистые роняет Роса на свежий дёрн могил? На всё ответ в тебе найдёт Тот, кто с любовью бесконечной К тебе и гнёт тоски сердечной, И радость светлую несёт. О, не отринь, природа-мать, Борьбой измученного сына, Чтобы хотя на миг единый Сошла мне в душу благодать! Чтобы с себя я мог стряхнуть И лжи и лености оковы И с сердцем чистым, с силой новой Опять пустился бодро в путь.... Да окрылит дух падший мой Восторг могучими крылами; Да буду мыслью и делами Я верен истине одной! 1862

[* В. Брюсов. Земле] [* А. Тарковский. Посредине мира]

Э. Межелайтис Человек В шар земной упираясь ногами, Солнца шар я держу на руках. Так стою, меж двумя шарами – Солнечным и земным. Недра мозга, пласты мозга Глубоки, словно рудные недра. Я из них вырубаю, как уголь, Выплавляю из них, как железо, Корабли, бороздящие море, Поезда, обвившие сушу, Продолжение птиц — самолёты И развитие молний — ракеты. Это всё я добыл из круглой, Словно шар земной, головы.

Голова моя — шар солнца, Излучающий свет и счастье, Оживляющий всё земное, Заселяющий землю людьми. Что земля без меня? Неживой, Сплюснутый и морщинистый шар – Заблудился в бескрайних просторах И в луне, словно в зеркале, видел, Как он мёртв И как некрасив. Я был создан землёю – с тоски. А в минуту печали земля Подарила мне шар головы, Так похожий на землю и солнце. И мой маленький шар головной Превзошёл грандиозный — земной. Подчинилась земля мне, и я Одарил её красотой. Земля сотворила меня, Я же землю пересотворил – Новой, лучшей, прекрасной – такой Никогда она не была! В шар земной упираясь ногами, Солнца шар я держу на руках. Я — как мост меж землёю и солнцем, И по мне Солнце сходит на землю, А земля поднимается к солнцу. Обращаются вкруг меня Ярко-пёстрою каруселью Все творения, произведения, Изваяния рук моих: Города вкруг меня кружатся, И громады домов, И асфальт площадей, И мосты, что полны машин и людей. Самолёты и лайнеры — вкруг меня, Трактора и станки — вкруг меня, И ракеты вращаются вкруг меня… Так стою: Прекрасный, мудрый, твёрдый, Мускулистый, плечистый. От земли вырастаю до самого солнца И бросаю на землю Улыбки солнца. На восток, на запад, На север, на юг. Так стою: Я, человек, Я, коммунист. Перевод Б.Слуцкого.

I-4. Космический путь человека К. Бальмонт И да и нет 1 И да, и нет — здесь все моё, Приемлю боль – как благостыню, Благословляю бытиё, И если создал я пустыню, Её величие — моё! 2 Весенний шум, весенний гул природы В моей душе звучит не как призыв. Среди живых –лишь люди не уроды, Лишь человек хоть частию красив. Он может мне сказать живое слово, Он полон бездн мучительных, как я. И только в нем ежеминутно ново Видение земного бытия. Какое участье думать, что сознаньем, Над смутой гор, морей, лесов, и рек, Над мчащимся в безбрежность мирозданьем, Царит непобедимый человек. О, верю! Мы повсюду бросим сети, Средь мировых неистощимых вод. Пред будущим теперь мы только дети. Он – наш, он – наш, лазурный небосвод! 3 Страшны мне звери, и черви, и птицы, Душу томит мне животный их сон. Нет, я люблю только беглость зарницы, Ветер и моря глухой перезвон. Нет, я люблю только мёртвые горы, Листья и вечно немые цветы, И человеческой мысли узоры, И человека родные черты. 4 Лишь демоны, да гении, да люди, Со временем заполнят все миры, И выразят в неизречённом чуде Весь блеск ещё не снившейся игры,– Когда, уразумев себя впервые, С душой соприкоснутся навсегда Четыре полновластные стихии: Земля, Огонь, и Воздух, и Вода. 5 От бледного листка испуганной осины До сказочных планет, где день длинней, чем век, Всё – тонкие штрихи законченной картины,

Всё – тайные пути неуловимых рек. Все помыслы ума – широкие дороги, Все вспышки страстные – подъёмные мосты, И как бы ни были мы бедны и убоги, Мы все-таки дойдём до нужной высоты. То будет лучший миг безбрежных откровений, Когда, как лунный диск, прорвавшись сквозь туман, На нас из хаоса бесчисленных явлений Вдруг глянет снившийся, но скрытый Океан. И цель пути поняв, счастливые навеки, Мы все благословим раздавшуюся тьму, И, словно радостно-расширенные реки, Своими устьями, любя, прильнём к Нему. 6 То будет таинственный миг примирения, Всё в мире воспримет восторг красоты, И будет для взора не три измерения, А столько же, сколько есть снов у мечты. То будет мистический праздник слияния, Все краски, все формы изменятся вдруг, Всё в мире воспримет восторг обаяния – И воздух, и солнце, и звёзды, и звук. И демоны, встретясь с забытыми братьями, С которыми жили когда-то всегда, Восторженно встретят друг друга объятьями, – И день не умрёт никогда, никогда!..

В. Брюсов Детские упования Снова ночь и небо, и надменный Красный Марс блистает надо мной. Раб земли, окованный и пленный, Что томиться грёзой неземной? Не свершиться детским упованьям! Не увидишь, умилённый, ты Новый луч над вечным мирозданьем: Наш корабль в просторах пустоты! Не свершишь ты первого полёта, Не прочтёшь и на столбцах газет, Что безвестный, ныне славный, кто-то, Как Колумб, увидел Новый Свет. Что ж, покорствуй! Но душа не хочет Расставаться с потаённым сном И, рыдая, радостно пророчит О великом имени земном. О, ужель, как дикий краснокожий, Удивится пришлецам Земля?

И придёт крестить любимец божий Наши воды, горы и поля? Нет! но мы, своим владея светом, Мы, кто стяг на полюс донесли, Мы должны нести другим планетам Благовестье маленькой Земли!

Август, 1914, Зегевольд [*М. Дудин. «В холодном небе млечный мост…»]

П. Попович Иду, Галактика! Сердце многих покорило море, Я же к небу в сердце нёс любовь И в высоком голубом просторе Километры мерил вновь и вновь. Но признаюсь от души (пусть больше В небе я, чем на Земле, прожил): Чем полеты продолжались дольше, Тем сильней Землёй я дорожил. В этом я навеки присягаю, Сколько б сердцу ни стучать в груди, Ни на что её не променяю Всю, что есть и будет впереди... Я иду, Галактика! Преграды Не задержат больше мой прилёт. Звёзды, разве вы тому не рады, Что сама Земля к вам сына шлёт? И не обижайтесь на характер: Больше вас я все ж люблю росу И в холодный полумрак галактик Вам земные радости несу. Если же в бескрайнем небе где-то Сердце мне пронзит метеорит, До тебя, родимая планета, Прах мой, я уверен, долетит. Пусть золою в степь, металлом в горы, Пусть дождем над дорогим Днепром Жизнь мою вбери в свои просторы, Чтоб взошёл я золотым зерном. Перевод с украинского Юрия Бирюкова

В. Сидоров * * * Соприкоснулись дальние светила, Рождая отзвук в глубине земли. Космическое время наступило. Космические сроки подошли.

И некогда сокрытое от взоров, В непостижимый замкнутое круг, Величие надзвёздное просторов В одно мгновенье высветилось вдруг. Уже ничто не мыслит о запрете. Уже ясна связующая нить. Но как слепому говорить о свете? О музыке глухому говорить?.. 1975

А. Жуков Земля и небо Должно быть, это притяженье неба! В неудовлетворённости любой – Желанье жить не только ради хлеба, желание подняться над собой! От груза лет минувших оторваться. Весной, когда под солнцем тает снег, сама земля пытается подняться, свои плоды приподнимая вверх. Травинкой, веткой, птицей, человеком в неведомые тянется края. И потому, наверно, век от века отцов перерастают сыновья. И, всё яснее зову неба внемля, с земли взлетают и летят над ней. И всё же возвращаются на землю, как яблоки с приподнятых ветвей. И, даже улетая в неземное пространство, даже там, в любой дали, они не потеряют связь с землёю, как всё, что вышло из глубин земли.

М. Маринов Горсть Луны Летит, как от неведомого кия, тот шарик, на котором мы живём, и тихо возрастает энтропия – мы отдаём вселенной день за днём тепло своих сердец, котлов, моторов, чтоб где-то там, в немыслимой дали, среди чужих неведомых просторов зажглись костры

в космической пыли. Мы обжили свой плен, но ум могучий летит к другим мирам, теплу вослед, за ним радар пронизывает тучи, и лунная поверхность шлёт ответ. И близится великий день науки, мы вырвемся из плена наконец и, горсть Луны беря в земные руки, отыщем в ней тепло своих сердец.

О. Маковей Не собирайте золото и камни Зачем вам, люди, золото и камни? Да будут переполнены сердца Живой мечтой, пылающей, как уголь. Достаньте драгоценные рубины Из гордых взглядов ангелов. Испейте Воды холодной из колодцев ада, Но только не копите драгоценных Камней и побрякушек золотых, Достойных разве жалких попрошаек, – А подарите, люди, детям вашим Ещё никем невиданную силу Прорваться сквозь небесные врата.

К. Ковальджи * * * В комнате тревога невесомости, неуют каюты корабля. Это в расширяющемся космосе уменьшающаяся Земля. Господи, нет полюса у компаса, нету ни опоры, ни руля. В космосе с кометой познакомишься – Даст опять комета кругаля! Мчится человек в ракетном корпусе, отмеряет первый свой парсек. Он не умещается на глобусе – расширяющийся человек. В конусе пылающем разгонишься: До свиданья, дом мой и семья! Это в расширяющемся космосе Комплекс расширяющихся «я»…

II. Мифы о звёздном небе II-1. Урания – муза астрономии Д. Веневитинов К изображению Урании Пять звёзд увенчали чело вдохновенной: Поэзии дивной звезда, Звезда благодатная милой надежды, Звезда беззакатной любви, Звезда лучезарная искренней дружбы, Что пятая будет звезда? Да будет она, благотворные боги, Душевного лада звездой.

И. Пнин Солнце неподвижно между планетами Ода (Отрывок) …Какой бессмертной пред очами Отверзла Урания ход? Твоими ли зовусь устами, Богиня, на небесный свод? Спешу вослед я за тобою И возвышенною душою С земли подъемлюсь в небеса, Светильник твой меня предводит Ко храму, где мой взор находит Природы тайны чудеса…

II-2. Легенды, сказания, мифы, сказки К. Фофанов * * * Звёзды ясные, звёзды прекрасные Нашептали цветам сказки чудные, Лепестки улыбнулись атласные, Задрожали листы изумрудные. И цветы, опьянённые росами, Рассказали ветрам сказки нежные, И распели их ветры мятежные Над землёй, над волной, над утёсами. И земля, под весенними ласками Наряжаяся тканью зелёною, Переполнила звёздными сказками Мою душу, безумно влюблённую.

И теперь, в эти дни многотрудные, В эти тёмные ночи ненастные, Отдаю я вам, звёзды прекрасные, Ваши сказки задумчиво-чудные. Декабрь 1885

Н. Морозов Сириус Около самой яркой звезды нашего неба находится невидимая простым глазом звёздочка, явно притягивающая её. (Из астрономии)

Над землёй мороз трескучий, Снег белеет на полях, Ярко Сириус могучий Блещет в зимних небесах. Полон звёздным обаяньем Весь сверкающий простор… Но лишь он своим сияньем Приковал твой ясный взор. Расскажу тебе, друг милый, Я легенду дальних стран… Почему с такою силой Светит мощный великан? В глубине пространства тёмной Ходит много звёздных пар, В ней и Сириус огромный Скован властью тайных чар. Мчатся там в роях несметных, В вихрях блещущих светил Много звёзд, едва заметных, Что полны волшебных сил. К милой звёздочке прекрасной, Чуть заметной сквозь туман, Уж давно любовью страстной Вспыхнул звёздный великан. Уж давно он в ней находит Счастье лучшее своё, С ней, кружась, он в небе ходит И сияет для неё. Это ей свои признанья Шлёт в лучах он вновь и вновь, И горит в его мерцанье Сердца звёздного любовь.

А. Аронов Легенда Когда мы уточним язык И камень назовём как надо,

Он сам расскажет, как возник, В чём цель его и где награда. Приблизится, что вдалеке, Слабейшее восторжествует. Молчания не существует На настоящем языке.

А. Тарковский Звездный каталог До сих пор мне было невдомёк – Для чего мне звёздный каталог? В каталоге десять миллионов Номеров небесных телефонов, Десять миллионов номеров Телефонов марев и миров, Полный свод свеченья и мерцанья, Список абонентов мирозданья. Я-то знаю, как зовут звезду, Я и телефон её найду, Пережду я очередь земную, Поверну я азбуку стальную: А-13-40-25. – Я не знаю, где тебя искать. Запоёт мембрана телефона: – Отвечает альфа Ориона. Я в дороге, я теперь звезда, Я тебя забыла навсегда. Я звезда – денницына сестрица, Я тебе не захочу присниться, До тебя мне дела больше нет. Позвони мне через триста лет. 1940

II-3. Созвездия. Знаки зодиака М. Волошин Созвездия Звенят Весы и клонят коромысла. Нисходит вниз, возносится бадья… Часы идут, сменяя в небе числа, Пути миров чертя вкруг остия. Струится ночь. Журчит и плачет влага. Ладья скользит вдоль тёмных берегов, И чуток сон в водах Архипелага, Где в море спят созвездья островов. Гнездо Гиад… и гроздь огней – Плеяды… Великий Воз и зоркий Волопас… Свой правя путь чрез тёмные Циклады – Какой пловец в уме не числил вас? И ваш узор пред взором Одиссея

В иных веках искрился и мерцал, И ночь текла, златые зёрна сея, Над лоном вод в дрожании зерцал. И, ставя сеть у древних стен Хавона, В тиши ночной видали рыбари Алмазный торс гиганта Ориона, Ловца зверей, любовника зари. Когда ж земля бессмертными иссякла, Лишь глубже стал и ярче небосклон. И Солнцу путь затмила тень Геракла, И Зевс воздвиг на небе льдистый трон. Все имена, все славы, все победы Сплетались там в мерцаниях огней. Над головой жемчужной Андромеды Чертил круги сверкающий Персей. В себе тая все летописи мира, В ночах светясь внемирной красотой, Златыми пчёлами расшитая порфира Струилась с плеч Ионии святой. <1908>

А. Тарковский Телец, Орион, Большой Пёс Могучая архитектура ночи! Рабочий ангел купол повернул, Вращающийся на древесных кронах, И обозначились между стволами Проёмы черные, как в старой церкви, Забытой богом и людьми. Но там Взошли мои алмазные Плеяды. Семь струн привязывает к ним Сапфо И говорит: «Взошли мои алмазные Плеяды, А я одна в постели, я одна, Одна в постели!» Ниже и левей В горячем персиковом блеске встали, Как жертва у престола, золотые Рога Тельца, и глаз его, горящий Среди Гиад, как Ветхого завета Еще одна скрижаль. Проходит время, Но – что мне время? Я терпелив, я подождать могу, Пока взойдёт за жертвенным Тельцом Немыслимое чудо Ориона, Как бабочка безумная, с купелью В своих скрипучих проволочных лапках,

Где были крещены Земля и Солнце. Я подожду, пока в лучах стеклянных Сам Сириус – с египетской, загробной, Собачьей головой – Взойдёт. Мне раз ещё увидеть суждено Сверкающее это полотенце, Божественную перемычку счастья, И что бы люди там ни говорили – Я доживу, переберу позвёздно, Пересчитаю их по каталогу, Перечитаю их по книге ночи. 1958

III. История изучения Космоса III-1. Развитие научных представлений М. Ломоносов * * * Случились вместе два астронома в пиру И спорили весьма между собой в жару. Один твердил: земля вертясь вкруг солнца ходит. Другой, что солнце все с собой планеты водит: Один Коперник был, другой слыл Птолемей; Тут повар спор решил усмешкою своей. Хозяин спрашивал: ты звезд теченье знаешь? Скажи, как ты о сем сомненье рассуждаешь? Он дал такой ответ: что в том Коперник прав: «Я правду докажу, на солнце не бывав. Кто видел простака из поваров такова, Который бы вертел очаг вокруг жаркого?» [* А. Пушкин. «Движенья нет, сказал мудрец брадатый…» [* А. Толстой. Алхимик] [* Н. Морозов. Смысл созвездий]

В. Брюсов * * * В глуби тайные вселенной, В воды тёмные столетий Мы бросаем с лодки бренной Золотые сети. И из прочных уз мы рады Доставать морских чудовищ, И растут в челне громады Скопленных сокровищ. 1900

Принцип относительности Первозданные оси сдвинуты Во вселенной. Слушай: скрипят! Что наш разум зубчатый? – лавину ты Не сдержишь, ограды крепя. Для фараоновых радужных лотосов Петлицы ли фрака узки, Где вот-вот адамант Leges motus'oв* Ньютона – разлетится в куски! И на сцену – венецианских дожей ли, Если молнии скачут в лесу! До чего, современники, мы дожили: Самое Время – канатный плясун! Спасайся, кто может! – вопль с палубы, Шлюпки спускай! – Вам чего ж ещё? Чтоб треснул зенит и упало бы Небо дырявым плащом? Иль колёса в мозгу так закручены, Что душат и крики и речь, И одно вам – из церкви порученный Огонек ладонью беречь! __________________________________

* законов движения (лат.). 15 марта 1922

М. Волошин Космос 1 Созвездьями мерцавшее чело, Над хаосом поднявшись, Отразилось Обратной тенью в безднах нижних вод. Разверзлись два смеженных ночью глаза – И брызнул свет. Два огненных луча, Скрестясь в воде, Сложились в гексаграмму. Немотные раздвинулись уста, И поднялось из недр молчанья Слово. И сонмы духов вспыхнули окрест От первого вселенского дыханья. Десница подняла материки, А левая распределила воды, От чресл размножилась земная тварь, От жил – растения, 53

От кости – камень, И двойники – Небесный и земной – Соприкоснулись влажными ступнями. Господь дохнул на преисподний лик, И нижний оборотень стал Адамом. Адам был миром, Мир же был Адам. Он мыслил небом, Думал облаками, Он глиной плотствовал, Растеньем рос. Камнями костенел, Зверел страстями, Он видел Солнцем, Грезил сны Луной, Гудел планетами, Дышал ветрами, И было всё – Вверху, как и внизу, – Исполнено высоких соответствий. 2 Вневременье распалось в дождь веков, И просочились тысячи столетий. Мир конусообразною горой Покоился на лоне Океана. С высоких башен, Сложенных людьми, Из жирной глины тучных межиречий Себя забывший Каин разбирал Мерцающую клинопись созвездий. Кишело небо звездными зверьми Над храмами с крылатыми быками. Стремилось солнце огненной стезей По колеям ристалищ Зодиака. Хрустальные вращались небеса И напрягались бронзовые дуги, И двигались по сложным ободам Одна в другую вставленные сферы, И семь планет свой суточный пробег Алмазными орбитами свершали. А в дельтах рек халдейский звездочёт И пастухи иранских плоскогорий, Прислушиваясь к музыке миров, К гуденью сфер И к тонким звездным звонам, По вещим сочетаниям светил Определяли судьбы царств и мира. Всё в преходящем было только знак Извечных тайн, Начертанных на небе. 54

3 Потом замкнулись прорези небес. Мир стал ареной, залитою солнцем, Палестрою для Олимпийских игр Под куполом из черного эфира, Опертым на Атласово плечо. На фоне винно-пурпурного моря И рыжих охр зазубренной земли Играя медью мускулов, атлеты Крылатым взмахом умащённых тел Метали в солнце бронзовые диски Гудящих строф И звонких теорем. И не было ни индиговых далей, Ни уводящих в вечность перспектив: Всё было осязаемо и близко – Дух мыслил плоть И чувствовал объём. Мял глину перст И разум мерил землю. Распоры кипарисовых колонн, Вощёный кедр закуренных часовен, Акрополи в звериной пестроте, Линялый мрамор выкрашенных статуй И смуглый мрамор липких алтарей, И ржа, и бронза золочёных кровель, Чернь, киноварь, и сепия, и желчь – Цвета земли понятны были глазу, Ослепшему к небесной синеве, Забывшему алфавиты созвездий. Когда ж душа гимнастов и борцов В мир довремённой ночи отзывалась И погружалась в исступлённый сон – Сплетенье рук И напряженье связок Вязало торсы в стройные узлы Трагических метопов и эподов Эсхиловых и Пиндаровых строф. Мир отвечал размерам человека, И человек был мерой всех вещей. 4 Сгустилась ночь. Могильники земли Извергли кости праотца Адама И Каина. В разрыве облаков Был виден холм 55

И три креста – Голгофа, Последняя надежда бытия. Земля была недвижным тёмным шаром. Вокруг неё вращались семь небес, Над ними небо звёзд И Первосилы, И всё включал пресветлый Эмпирей. Из-под Голгофы Внутрь земли – воронкой – Вёл Дантов путь к сосредоточью зла. Бог был окружностью, А центром Дьявол, Распяленный в глубинах вещества. Неистовыми взлетами порталов Прочь от земли стремился человек. По ступеням империй и соборов, Небесных сфер и адовых кругов Шли кольчатые звенья иерархий И громоздились библии камней — Отображенья десяти столетий: Циклоны веры, Шквалы ересей, Смерчи народов – Гунны и монголы. Набаты, Интердикты И костры, Сто сорок пап И шестьдесят династий, Сто императоров, Семьсот царей. И сквозь мираж расплавленных оконниц На золотой геральдике щитов – Труба Суда И чёрный луч Голгофы. В пространстве и во времени земля Была сосредоточием вселенной: Вселенский дух был распят на кресте Исхлёстанной и изъязвлённой плоти. 5 Был литургийно строен и прекрасен Средневековый мир. Но Галилей Сорвал его, Зажал в кулак И землю Взвил кубарем По вихревой петле 56

Вокруг безмерно выросшего Солнца. Мир распахнулся в центильоны раз. Соотношенья дико изменились, Разверзлись бездны звёздных Галактей И только богу не хватало места. Пытливый дух апостола Фомы Воскресшему сказавший: «Не поверю, Покамест пальцев в раны не вложу»,– Разворотил тысячелетья веры. Он очевидность выверил числом, Он цвет и звук Проверил осязаньем, Он взвесил свет, Измерил бег луча, Он перенёс все догмы богословья На ипостаси сил и вещества. Материя явилась бесконечной, Единосущной в разных естествах, Стал Промысел Всемирным тяготеньем, Стал вечен атом, Вездесущ эфир: Всепроницаемый, Всетвёрдый, Скользкий – «Его ж никто не видел и нигде». Исчисленный Лапласом и Ньютоном Мир стал тончайшим синтезом колёс, Эллипсов, сфер, парабол – Механизмом, Себя заведшим раз и навсегда По принципам закона сохраненья Материи и Силы. Человек, Голодный далью чисел и пространства, Был пьян безверьем – Злейшею из вер. А вкруг него металось и кишело Охваченное спазмой вещество. Творец и раб Сведённых корчей тварей, Им выявленных логикой числа Из косности материи, Он мыслил Вселенную Как чёрный негатив: Небытие, лоснящееся светом, 57

И сущности, окутанные тьмой. Таким бы точно осознала мир Себя сама постигшая машина. 6 Но неуёмный разум разложил И этот мир, Построенный на ощупь Вникающим и мерящим перстом. Всё относительно: И бред, и знанье. Срок жизни истин: Двадцать — тридцать лет – Предельный возраст водовозной клячи. Мы ищем лишь удобства вычислений, А в сущности не знаем ничего: Ни ёмкости, Ни смысла тяготенья, Ни масс планет, Ни формы их орбит, На вызвездившем небе мы не можем Различить глазом «завтра» от «вчера». Нет вещества – Есть круговерти силы; Нет твёрдости – Есть натяженье струй; Нет атома – Есть поле напряженья (Вихрь малых «нет» вокруг большого «ДА»). Нет плотности, Нет веса, Нет размера – Есть функции различных скоростей. Всё существует разницей давлений, Температур, Потенциалов, Масс; Струи времён текут неравномерно; Пространство — лишь разнообразье форм; Есть не одна, А много математик; Мы существуем в Космосе, где всё Теряется, Ничто не создаётся; Свет, электричество и теплота – Лишь формы разложенья и распада, А человек – Могильный паразит, Бактерия всемирного гниенья. 58

Вселенная – не строй, не организм, А водопад сгорающих миров, Где солнечная заверть – только случай Посереди необратимых струй. Бессмертья нет. Материя конечна, Число миров исчерпано давно. Все тридцать пять мильонов солнц Возникли В единый миг И сгинут все зараз. Всё бытие случайно и мгновенно. Явленья жизни – беглый эпизод Между двумя безмерностями смерти. Сознанье — вспышка молнии в ночи, Черта аэролита в атмосфере, Пролет сквозь пламя вздутого костра Случайной птицы, вырванной из бури И вновь нырнувшей в снежную метель. 7 Как глаз на расползающийся мир Свободно налагает перспективу Воздушных далей, Облачных кулис, И к горизонту сводит параллели, Внося в картину логику и строй,– Так разум среди хаоса явлений Распределяет их по ступеням Причинной связи времени, пространства И укрепляет сводами числа. Мы, возводя соборы космогоний, Не внешний в них отображаем мир, А только грани нашего незнанья. Системы мира – Слепки древних душ, Зеркальный бред взаимоотражений Двух противопоставленных глубин. Нет выхода из лабиринта знанья. И человек не станет никогда Иным, чем то, во что он страстно верит. Так будь же сам вселенной и творцом, Сознай себя божественным и вечным И плавь миры по льялам душ и вер. Будь дерзким зодчим Вавилонских башен, Ты – заклинатель сфинксов и химер!.. 12 июня 1923, Коктебель

В. Беляев-Ижевский Звезда Глубокой ночью каменного века Сидели люди в шкурах у огня. Как искры, в космос улетали звёзды, Далёкий свет таинственно храня. Вокруг костра кружились молча звери. Погасло пламя. И тогда в дыму Вдруг человек схватил последний уголь И бросил в затаившуюся тьму. Исчезли звери. Тьма сильней сгустилась. А человек искал огонь везде… И вдруг, найдя его в холодном небе, Он первый раз подумал о звезде

А. Янгель Трактат о «чёрной дыре» Ну шарада! Знать, недаром ошарашен астроном… В дали дальней мирозданья звёзды ходят ходуном: то разбухнут, как арбузы, то – летят в тартарары, словно канувшие в лузы биллиардные шары. Астроном по небу шарит, ворона кромешный мрак: кто там карты мне мешает? Что за «чёрная дыра»? Безразмерная утроба! Мир, закрытый на учёт! Или ты – мусоропровод для вселенских нечистот?! Ты, распахнутая настежь, Всё глотающая пасть. Нет опаснее напасти: в этой пропасти пропасть. Даже свет, и тот не в силах Из неволи улизнуть. И самой невыносимо никому не подмигнуть… Ты скажи, о чём тоскуешь, коротая вечера? Для чего ты существуешь и куда ведёшь, «дыра»? …Астроном до помраченья сверлит глазом бытиё. Как он хочет в назначенье Верить доброе твоё!

А. Вознесенский Новая Лебедя Звезда народилась в созвездии Лебедя – такое проспать! Явилась стажёру без роду и племени «Новая Лебедя – 75». Наседкой сидят корифеи на яйцах, в тулупах высиживая звезду. Она и вылупляется и является совсем непристойному свистуну. Ты в выборе сбрендила, Новая Лебедя! Египетский свет на себе задержав, бесстыдно, при всей человеческой челяди ему пожелала принадлежать. Она откровенностью будоражила, сменила лебяжьего вожака, все лебеди – белые, эта – оранжева, обворожительно ворожа. Дарила избраннику свет и богатства все три триумфальные месяца. Но – погасла!.. Как будто сколуплено домино. «Прощай, моя муза, прощай, моя Новая Лебедя! Растёт неизвестность из чёрной дыры. Меня научила себя забывать и ослепнуть. Русалка отправлена на костры. Опять в неизвестность окно отпираю. Ты – Новая Лебедь, не быть тебе старой… Из кружки полейте на руки Пилату. Прощай, моя флейта! Прощай моя лживая слава. Ты мне надоела. Ступай к аспиранту.»

В. Соболев Начало Всё теснее Земли со вселенною связь. Над землёю, в орбиты оправленной, небо помнит начало – славянскую вязь траектории, в космос направленной… Запрокинуто в звёздное небо лицо. Старт! Диктует Земля ускорение. Замыкает пространство и время в кольцо человеческой мысли горение. К тайне тайн прикоснулся рукой наконец неуёмный, предерзко рискующий – человек, – меж Землёй

и пространством гонец, целый мир в своём сердце связующий.

III-2. Посвящения астрономам В. Бенедиктов Коперник По Земле разнодорожной Проходя из века в век, Под собою – непреложный, Неподвижный грунт подножный Видел всюду человек. Люди – всеми их глазами – В небе видеть лишь могли С дном, усыпанным звездами, Чашу, ставшую краями Над тарелкою Земли. С чувством спорить не умея, Долго, в грёзах сонных дум, Был узлами Птолемея Связан, спутан смертных ум. Мир, что был одним в творенье, Был другим в воображенье: Там – эфирный океан Был отверст, созданья план Был там зодчего достоин – Беспределен, прост и строен; Здесь – был спутан, сбивчив он. Там – премудр, а здесь – мудрён. Там – Земля, кружась, ходила, Словно мяч, в кругу планет, Вкруг громадного горнила, Изливающего свет; Здесь – пространств при узких мерах – Жалось всё в кристальных сферах, Звёзды сплошь с их сводом шли И вдвойне вращалось Солнце, Чтоб метать лучи в оконце Неповёртливой Земли. Рим с высот своей гордыни Клял науку – и кругом, Что казалось в веке том Оскорблением святыни, Что могло средь злых потех Возбуждать лишь общий смех И являться бредом въяве И чего, средь звёздных дел, Утверждать, при полной славе, Тихо Браге не посмел, – Неба страж ночной, придверник, Смело «Да! – сказал Коперник. – Вечной мудрости черты – В планах, полных простоты!

Бог-премудр. В твореньях явен Коренной закон родства: С братом – волей божества – Всяк из братий равноправен. Дети Солнца одного, Сёстры – зримые планеты – Им сияют, им согреты, – Средоточен лик его! На него все взор возводят, Доля с долей тут сходна, Вкруг него они все ходят, А Земля – из них одна, – ходит и она!» И, едва лишь зоркий разум В очи истине взглянул, Вечной мысли луч сверкнул, Словно молния, – и разом Свод – долой! Весь звёздный клир Прянул россыпью в эфир, И – не в области творенья, Но в хаосе разуменья – Воссоздался божий мир. В бесконечных, безначальных, Необъятных небесах – Тех тяжёлых сфер кристальных Вдруг не стало – пали в прах! И средь строя мирового, Плоский вид свой округля, Вкруг светила золотого В безднах двинулась Земля! «У!» – кричат невежд мильоны, Те – сверкнули кулаки, Эти – кажут языки, Там ревут враги-тевтоны, Там – грозит проклятьем Рим, Там – на сцене гистрионы Свищут, – гений – невредим. Где друзья ему «Заставим Их умолкнуть!» – говорят, Он в ответ: «К чему? Оставим! Пусть! – Не ведят, что творят!» 1870

И. Бунин Джордано Бруно «Ковчег под предводительством осла – Вот мир людей. Живите во Вселенной. Земля – вертеп обмана, лжи и зла. Живите красотою неизменной. Ты, мать-земля, душе моей близка – И далека. Люблю я смех и радость, Но в радости моей – всегда тоска, В тоске всегда – таинственная сладость!»

И вот он посох странника берет: Простите, келий сумрачные своды! Его душа, всем чуждая, живёт Теперь одним: дыханием свободы. «Вы все рабы. Царь вашей веры – Зверь: Я свергну трон слепой и мрачной веры. Вы в капище: я распахну вам дверь На блеск и свет, в лазурь и бездну сферы На бездне бездн, ни жизни грани нет. Мы остановим солнце Птолемея – И вихрь миров, несметный сонм планет, Пред нами развернётся, пламенея!» И он дерзнул на всё – вплоть до небес. Но разрушенье – жажда созиданья, И, разрушая, жаждал он чудес – Божественной гармонии Созданья. Глаза сияют, дерзкая мечта В мир откровений радостных уносит. Лишь в истине – и цель и красота. Но тем сильнее сердце жизни просит. «Ты, девочка! ты, с ангельским лицом, Поющая над старой звонкой лютней! Я мог твоим быть другом и отцом... Но я один. Нет в мире бесприютней! Высоко нёс я стяг своей любви. Но есть другие радости, другие: Оледенив желания свои, Я только твой, познание – софия!» И вот опять он странник. И опять Глядит он вдаль. Глаза блестят, но строго Его лицо. Враги, вам не понять, Что бог есть Свет. И он умрёт за бога. «Мир – бездна бездн. И каждый атом в нём Проникнут богом – жизнью, красотою. Живя и умирая, мы живём Единою, всемирною Душою. Ты, с лютнею! Мечты твоих очей Не эту ль Жизнь и Радость отражали? Ты, солнце! вы, созвездия ночей! Вы только этой Радостью дышали». И маленький тревожный человек С блестящим взглядом, ярким и холодным, Идет в огонь. «Умерший в рабский век Бессмертием венчается — в свободном! Я умираю — ибо так хочу. Развей, палач, развей мой прах, презренный!

Привет Вселенной, Солнцу! Палачу!— Он мысль мою развеет по Вселенной!» 1906

[* А. Чижевский. «Привет тебе, небо…»] [* Л. Мартынов. «Мир не до конца досоздан…»]

Л. Куклин Ход времени Астроному Н. Козыреву Ума и дерзости смыканье – Законы нынешней поры. «Несимметричною механикой» Переосмыслены миры. Мне представляется на практике, – Прикиньте-ка, масштаб каков! – Скрипя, вращаются галактики, Как генераторы веков! Миры не сразу стали взрослыми. Всему на свете свой черёд. А время мерно машет вёслами И к Вечности течёт вперёд… В меня врывается смешение Теней и света перехлёст, Непараллельное смещение Орбит каких-то новых звёзд, Протуберанцев полыхание, Комет обугленных хвосты И ощутимое дыхание Потусторонней немоты.

А. Вознесенский * * * Н. Козыреву Живите не в пространстве, а во времени, минутные деревья вам доверены, владейте не лесами, а часами, живите под минутными домами, и плечи вместо соболя кому-то закутайте в бесценную минуту. Какое несимметричное Время! Последние минуты – короче, последняя разлука – длиннее… Килограммы сыграют в коробочку. Вы не страус, чтоб уткнуться в бренное. Умирают – в пространстве. Живут – во времени.

IV. Космические тела IV-1. Земля А. Вознесенский О пропорциях Все на свете русские брёвна, что на избы венцовые шли, были по три сажени – ровно миллионная доля Земли. Непонятно, чего это ради мужик в Вологде и Твери чуял сердцем мильонную радиуса необъятно всеобщей Земли? И кремлёвский собор Благовещенья, и жемчужина на Нерли сохраняли – мужчина и женщина – две мильонные доли Земли. И как брат их берёзовых родин, гениален на тот же размер, Парфенона дорический ордер в высоту шесть саженей имел. Научились бы, умилённо – пасторальные кустари, соразмерности с миллионной человечески общей Земли! Ломоносовскому проспекту не для моды ведь зодчий Москвы те шестьсот тридцать семь сантиметров дал как модуль красы и любви. Дай, судьба, мне нелёгкую долю – испытанья любые пошли – болью быть и мильонною долей и моей и всеобщей Земли 1983

IV-2. Луна М. Лермонтов * * * Люблю я цепи синих гор, Когда, как юный метеор, Ярка без света и красна Всплывает из-за них луна, Царица лучших дум певца

И лучший перл того венца, Которым свод небес порой Гордится, будто царь земной. На западе вечерний луч Ещё горит на рёбрах туч, И уступить всё медлит он Луне – угрюмый небосклон; Но скоро гаснет луч зари… Высоко месяц. Две иль три Младые тучки окружат Его сейчас… вот весь наряд, Которым белое чело Ему убрать позволено. Кто не знавал таких ночей В ущельях гор иль средь степей? Однажды при такой луне Я мчался на лихом коне В пространстве голубых долин, Как ветер, волен и один, Туманный месяц и меня, И гриву, и хребет коня Сребристым блеском осыпал, Я чувствовал, как конь дышал, Как он, ударивши ногой, Отбрасываем был землёй, И я в чудесном забытьи Движенья сковывал свои, И с ним себя желал я слить, Чтоб этим бег наш ускорить; И долго так мой конь летел… И вкруг себя я поглядел: Всё та же степь, всё та ж луна: Свой взор ко мне склонив, она, Казалось, упрекала в том, Что человек с своим конём Хотел владычество степей В ту ночь оспаривать у ней! 1832

К. Бальмонт Луна Луна богата силою внушенья, Вокруг неё всегда витает тайна. Она нам вторит: «Жизнь есть отраженье, Но этот призрак дышит не случайно». Своим лучом, лучом бледно-зелёным, Она ласкает, странно так волнуя, И душу пробуждает к долгим стонам Влияньем рокового поцелуя. Своим ущербом, смертью двухнедельной И новым полновластным воссияньем Она твердит о грусти не бесцельной, О том, что свет нас ждёт за умираньем.

Но, нас маня надеждой незабвенной, Сама она уснула в бледной дали, Красавица тоски беспеременной, Верховная владычица печали! 1900

С. Щипачёв Опять о Луне Уж так повелось: о её красоте бормочут поэты, влюблённые жарко лепечут. Океаны – и те кидаются ей навстречу.

Н. Ушаков На Луне Ночь тележку нашу обнимает. Острый хаос скрыт холодной тьмой. Щёки ящерка не раздувает. К каменной гряде не припадает, не взлетает мотылёк ночной. Чайки нет, и селезень не крячит. И на берегах пустых морей дальнее окошко не маячит, дети в тёмных комнатах не плачут и своих не будят матерей. Всё молчит от века и до века, и ей снятся наши небеса, ровная рысца лошадки пегой, мягкая дорога и телега – тёплый колос возле колеса.

Р. Гамзатов * * * О луна, кто тебя пополам разрубил? Половина плывёт в небесах меж светил. А другая – точь-в-точь – ясно видится мне Проплывает по глади морской в тишине. Не пойму я, где подлинник, где перевод… Но на всех языках тебя ночь напролёт

Миллионы читают – глаза и сердца – И не могут никак дочитать до конца.

IV- 3. Планеты [*К. Бальмонт. Марс]

Н. Морозов Планеты В бездонном пространстве Вселенной, Где блещет звезда за звездой, Несутся стезёй неизменной Планеты во мгле мировой. Им прочно сомкнула орбиты Работа таинственных сил, И газовой дымкой обвиты Поверхности дивных светил. Путей их предвечны законы… Сменяются ночи и дни, Проходят веков миллионы, Но мчатся, как прежде, они. Лишь жизни их тайной дыханье Творит беспредельность существ, Вливая любовь и сознанье В созданья стихийных веществ. И, полные к свету влеченья, Стремясь неотступно вперёд, Свершают на них поколенья, Как волны, торжественный ход… Им властно дала бесконечность Веление жизни: живи! И жизнь переносится в вечность Великою силой любви. И быстры планет измененья, И долог вселенский их путь, Могучий закон тяготенья Меняет их мощную грудь. Другие ряды элементов На смену отжившим придут, Влиянья иных реагентов Грядущую жизнь создадут. И жадно со дна атмосферы Во мраке планетных ночей Направятся в горние сферы Опять миллионы очей. И, новою жизнью одеты, Как прежде, одна за другой Всё будут носиться планеты Предвечной стезёй мировой.

Н. Заболоцкий Подобный огненному зверю, Глядишь на землю ты мою, Но я ни в чём тебе не верю И славословий не пою. Звезда зловредная! Во мраке Печальных лет моей страны Ты в небесах чертила знаки Страданья, крови и войны. Когда над крышами селений Ты открывала сонный глаз, Какая боль предположений Всегда охватывала нас! И был он в руку – сон зловещий: Война с ружьём наперевес В селеньях жгла дома и вещи И угоняла семьи в лес. Был бой и гром, и дождь и слякоть, Печаль скитаний и разлук, И уставало сердце плакать От нестерпимых этих мук. И над безжизненной пустыней Подняв ресницы в поздний час, Кровавый Марс из бездны синей Смотрел внимательно на нас. И тень сознательности злобной Кривила смутные черты, Как будто дух звероподобный Смотрел на землю с высоты. Тот дух, что выстроил каналы Для неизвестных нам судов И стекловидные вокзалы Средь марсианских городов. Дух, полный разума и воли, Лишённый сердца и души, Кто о чужой не страждет боли, Кому все средства хороши. Но знаю я, что есть на свете Планета малая одна, Где из столетия в столетье Живут иные племена. И там есть муки и печали, И там есть пища для страстей, Но люди там не утеряли Души естественной своей. Там золотые волны света Плывут средь сумрак бытия, И эта малая планета – Земля злосчастная моя.

IV-4. Солнце, звёзды М. Ломоносов * * * Когда бы смертным толь высоко Возможно было возлететь, Чтоб к солнцу бренно наше око Могло, приблизившись, воззреть, Тогда б со всех открылся стран Горящий вечно Океан. Там огненны валы стремятся И не находят берегов; Там вихри пламенны крутятся, Борющись множество веков; Там камни, как вода, кипят, Горящи там дожди шумят. 1743

К. Бальмонт Аромат солнца Запах солнца? Что за вздор! Нет, не вздор. В солнце звуки и мечты, Ароматы и цветы Все слились в согласный хор, Все сплелись в один узор. Солнце пахнет травами, Свежими купавами, Пробуждённою весной И смолистою сосной. Нежно светлотканными, Ландышами пьяными, Что победно расцвели В остром запахе земли. Солнце светит звонами, Листьями зелёными, Дышит вешним пеньем птиц, Дышит смехом юных лиц. Так и молви всем слепцам: Будет вам: Не узреть вам райских врат, Есть у солнца аромат, Сладко внятный только нам, Зримый птицам и цветам!

А. Чижевский Солнце Великолепное, державное Светило, Я познаю в тебе собрата-близнеца, Чьей огненной груди нет смертного конца, Что в бесконечности, что будет и что было. В несчётной тьме времён ты стройно восходило С чертами строгими родимого лица, И, скорбного, меня, земного пришлеца, Объяла радостная, творческая сила. В живом, где грузный пласт космической руды, Из чёрной древности звучишь победно ты, Испепеляя цепь неверных наших хроник, – И я воскрес, пою. О, в этой вязкой мгле Под взглядом вечности ликуй, солнцепоклонник, Припав к отвергнутой праматери Земле. Август, 1919 год. Калуга

Л. Мартынов Гимн солнцу Ты, Как говорили, Успокоилось… Мало ли чего не говорилось! Но твоя активность вдруг удвоилась, Если только не удесятерилась. Да и странно, чтоб твоё пылание Так утихомирилось бы сразу: Я-то знаю это состояние Плазмы, что ещё непостояннее Твёрдых тел, и жидкости, и газа. Это ты Горячечно пылающим Над моей висело головою. Это я считал тебя летающим Ящером, на небе обитающим, Принимал за существо живое Там, где в мире воющем и лающем Не изобретённая стрела ещё Не соприкоснулась с тетивою. И однажды Сделалось бы бледненьким, Потускнело, будто догорая, И земля моя покрылась ледником. Но и у пещерного костра я Оставался всё-таки наследником Никогда не виданного Рая.

Но и глетчеры Ты ело поедом. Новый зной пришёл за стужей следом, И на степь косился монголоидом Я, в снегах блуждая самоедом, И не ведал, где себе построю дом, Дом, который мне ещё не ведом. Свет твой Тень рождал. И верил в тени я Много прежде, чем во что иное, – Мне во благо было и смятение, И склонялись звери всё смиреннее На путях моих передо мною. Вавилонского столпотворения Соучастник, собутыльник Ноя, И, мечтая птичье оперение Укрепить, как крылья, за спиною, Вёл я вековечное борение Со стихией холода и зноя. Ты Глодало своды мои шаткие, Ты глотало воды мои сладкие, Иссушало древние колодцы, И, бывало, нарождались гадкие Дети – косоглазые уродцы. Я не знал, откуда что берётся, Но и эти разрешил загадки я. Эти Грозы, грады и циклоны, Наводненья, превращенья живности В падаль, чтоб насытились вороны, – Это тоже след твой активности, От которой по своей наивности Долго я не ведал обороны.

Ошибка Гершеля Не тайна, Что высокомудрый Гершель Предполагал, что Солнце обитаемо. Он полагал, что солнечные пятна – Подобья дыр в какой-то пылкой туче Вкруг Солнца, а само оно не жгуче, И жизнь на нём, считал он, вероятна. Так утверждал высокомудрый Гершель, И хоть не прав был астроном умерший, Но заблуждения его понятны Для этого имелись основанья: Он ощущал, что бытие земное Похоже тоже не на что иное,

Как на отчаянное беснованье Непрекращаемого зноя Под ледяною пеленою, Но есть ещё другое ледяное Напластованье над районом зноя, И, словно саламандры, не сгораем мы, И, даже обречённый, облучённый, Терзаемый и яростно пытаемый, Пылает разум наш неомрачённый… Вот почему Почтеннейший учёный Мог допустить: – И Солнце обитаемо! 1966

V. Стихии Космоса V-1. Время и пространство. Проблема числа. А. Чижевский О времени и пространстве Обманы мира нам необходимы: Мы в них черпаем тайны мирозданья, Но эти тайны здесь необоримы, Имея относительность сознанья. Так, забывая жизни скоротечность, Постигнем мы, что время есть Движенье И, покидая цепкую Конечность, – Что Бесконечность есть Круговращенье!.. 1920

В. Маяковский …Выше! Тишь. И лишь просторы, мирам открытые странствовать. Подо мной, надо мной и насквозь светящее реянье. Вот уж действительно что называется – пространство! Хоть руками щупай в 22 измерения. Нет краёв пространству, времени конца нет.

К. Ковальджи * * * Эта бесконечная прямая – времени непостижимый ход… На меня в упор и не мигая с любопытством жутким смотрит кот, мне внушает всё наоборот: – Время завихряется, кругами ходит проторённою тропой, кружится, как небо с облаками, прошлое стирает за собой. Современник я любого века, чую время лучше человека, на меня, как ты, глядел Сенека: новости – по сути – никакой!

V-2. Круговорот во Вселенной. Ритм [* В. Сидоров. «Во всём, решительно во всём…»]

В. Сидоров * * * С неведомой доныне силой, Щадящей в оно время нас, Дыханье космоса пронзило Былинку каждую сейчас. То не туманное наитье, Не взлёт фантазии твоей, – Приблизив дальние событья, Земля вращается быстрей. Теперь уже по всем приметам Мы это чувствовать должны, И невесомостью предметы Давным-давно заражены. Не исподволь, Не постепенно, Не нарастая день за днём, Творящий новый ритм вселенной Вдруг обнаружился Во всём. И мы должны в него проникнуть, Постичь его гудящий свет. И мы должны к нему привыкнуть, Хотим мы этого Иль нет. 1974

V-3. Гравитация М. Максимов Притяжение Ревниво притяжение Земли, оно с полётом спорит неустанно. Идут ко дну, старея, корабли, и обвисают щёки капитанов. И кланяются долу колоски, и притяженье, а совсем не время, старухам изгибает позвонки и складывает скалы как поленья. Земля, неосмотрительная мать, свела обьятья любяще и грозно, мешала в детстве с четверенек встать, приревновала к обрученьям звёздным. Сама тебя взрастила для дорог, и снарядила вроде бы на совесть, и проучить пустила за порог, туда, где лицемерит невесомость. И вот – ты бог высот и скоростей, но сообщают станции слеженья, что ты теряешь кальций из костей, восставший раб земного притяженья. Доносит голос радиоволна, и ты далёким хохотом контужен: – Ах, я тебе отныне не нужна? Смотри же, и костяк тебе не нужен! Земля не выпускает нас из рук, не отдаёт галактикам без боя, ей мало звёздной тяжести разлук, земную тяжесть взять велит с собою. И мучится: какая соблазнит тебя звезда, заманит и притянет, под тяжестью каких иных орбит костяк твой хлипкий снова крепнуть станет? Земля, твоя стареющая мать, тираня нас болезненной любовью, на звёздных свадьбах хочет пировать ревнивою и властною свекровью.

V-4. Вращение небесных тел Л. Мартынов Волчок А кто Он такой? – Шар земной? Не просто ль небесный волчок, Крутящийся вместе с луной? Но слышу в ответ я: – Молчок! Вниманье! Подземный толчок. С гармонией бездны вразрез Он крутится этот волчок, Не только по воле небес. И щурится чёртов зрачок: – Вздор! Камушки падают с гор. Но всё это так, пустячок, О взрывах пустой разговор. Но кровь отливает от щёк У господа, белых как мел: – О, дьяволы! Этот волчок И свой механизм заимел. 1968

V-5. Солнечный ветер В. Дагуров Солнечный ветер От Солнца дует водородный ветер, являющийся причиной магнитных бурь, полярных сияний и играющий определённую роль в формировании земной погоды.

Чтоб увидеть хоть единым глазом, что он сотворил на день седьмой, бог провозгласил: «Да будет… плазма!» – Солнце воцарилось над Землёй. И, прищурив очи в ослепленье, Бог взирал, не закрывая рот, как сияньем брызжет во вселенной водородный тот водоворот. Так оно описано в завете, Но не всё придуманное тут: дует с Солнца водородный ветер...

Дует ветер – во все просторы космоса, рождая звездопад, ионы, – электроны и протоны, – как огни бенгальские летят. Прилетят на Землю, обогреют, и на весь, пускай недолгий век, солнечной подобно батарее, солнцем зарядится человек. Будет он ходить, горяч и светел, может, юный, может быть, седой, солнечный распространяя ветер шуткой, песней, – всей своей судьбой! Этим ветром он друзей коснётся – мало ль встреч в сумятице земной! – вспыхнут их сердца, как будто солнца, – результат реакции цепной. …Бабка упирает руки в бёдра, Обращает мудрый лик к заре и пророчит: «Завтра будет вёдро…» Наступает завтра на земле.

В. Сидоров * * * Свои диктует время сроки, И жизнь такая настаёт, Что даже свет звезды далёкий Должны мы принимать в расчёт. И, повторив холодной гранью Тревожный свет в тиши ночей, Должны мы вычислить заранее Удельный вес её лучей. Каких глубин она коснётся? Какое эхо встрепенётся? Какой разбудит гром кругом? И как всё это отзовётся На равновесии земном? 1974

V-6. Метеоры (в том числе кометы) [* М. Ломоносов. Вечернее размышление о божием величестве при случае великого северного сияния]

В. Бенедиктов Комета Взгляни на небеса: там стройность вековая. Как упоительна созвездий тишина! Как жизнь текущих сфер гармонии полна, – И как расчётиста их пляска круговая! Но посмотри! меж них неправильно гуляя, Комета вольная – системам не верна; Ударами грозит и буйствует она, Блистательным хвостом полнеба застилая. Зря гостью светлую в знакомых небесах, Мудрец любуется игрой в её лучах, Но робко путь её и близость расчисляет. Так пылкая мечта – наперсница богов – Среди медлительных, обкованных умов Сверкая носится, и тешит, и пугает. 1835 [* А. Григорьев. Комета]

А. Апухтин Комета (из Беранже) Бог шлёт на нас ужасную комету; Мы участи своей не избежим. Я чувствую: конец приходит свету, Все компасы исчезнут вместе с ним. С пирушки прочь вы, пившие без меры, Немногим был по вкусу этот пир, – На исповедь скорее, лицемеры! Довольно с нас, – состарился наш мир! Да, бедный шар, тебе борьбы отважной Не выдержать, настал последний час: Как спущенный с верёвки змей бумажный, Ты полетишь, качаясь и крутясь. Перед тобой безвестная дорога… Лети туда, в безоблачный эфир… Погаснет он, – светил ещё так много! Довольно с нас, – состарился наш мир!... [* М. Волошин. «В мирах любви неверные кометы…»] [* А. Блок. Комета] [* Н. Морозов. Кометы]

К. Бальмонт Комета По яйцевидному пути Летит могучая комета. О чём хлопочет пляской света? Что нужно в мире ей найти? Рисует вытянутый круг, Свершает эллипс трёхгодичный, И вновь придёт стезёй обычной, Но опрокинется на юг. Она встаёт уж много лет. Свой путь уклончивый проводит Из неизвестного приходит, И вновь её надолго нет. Как слабый лик туманных звёзд, Она в начале появленья – Всего лишь дымное виденье, В ней нет ядра, чуть тлеет хвост. Но ближе к Солнцу, – не та, Уж лик горит, уж свет не дробен, И миллионы вёрст способен Тянуться грозный след хвоста. Густеет яркое ядро, И уменьшается орбита, Комета светится сердито, Сплошной пожар – её нутро. Сопротивляется эфир Её крылатости в пространстве, Но Солнце в огненном убранстве К себе зовёт её на пир. К себе зовёт её, прядёт Вселенски – светлые дороги, И луны, – в страсти – крутороги, Ведут венчальный хоровод. Верховная пылает даль, Всё уменьшается орбита. В жар-птицу ночи – воля влита Всё уже скручивать спираль. Полнеба обнял рдяный хвост, Ещё пронзенья и червонца, И взрывность рухнется на Солнце, Средь ужасающихся звёзд. 1908

К. Павлова Две кометы Текут в согласии и мире, Сияя радостным лучом, Семейства звёздные в эфире Своим указанным путём. Но две проносятся кометы Тем стройным хорам не в пример;

Они их солнцем не согреты, Не сёстры безмятежных сфер. И в небе встретились уныло, Среди скитанья своего, Два безотрадные светила И поняли своё родство. И, может, с севера и с юга Ведёт их тайная любовь, В пространстве вновь искать друг друга, Приветствовать друг друга вновь. И в розное они теченье Опять влекомые судьбой, Сойдутся ближе на мгновенье, Чем все миры между собой. Апрель 1855 [* Л. Мартынов. Метеорит]

V-7. «Стихий неосязаемая связь» Н. Морозов Силы природы Сила сцепленья Вяжет пары, Мощь тяготенья Держит миры, Атомов сродство Жизнь создаёт, Света господство К знанью ведёт. Шлёт колебанья Ток теплоты, Силу сознанья Чувствуешь ты, Всюду движенье Внёс электрон… Сил превращенье – Жизни закон! Все эти силы В нашей крови Объединила Сила любви. В ней сцепленье Звёздных основ И тяготенье Вечных миров. В самом эфире, В светлой зыби, Слышится в мире Слово: люби!

Голоса Земли Проходя ночной порою, Путник, внемлешь ли вдали Ты, глубоко под собою, Голосам из недр земли? Ты слыхал ли их рассказы Как в дремотном полусне Диориты, диабазы Вызревают в глубине. И внизу, под слоем новым Спящей глины под тобой, Крепким гнейсовым покровом Уж оделся шар земной? Ты взглянул ли, путник, в вечность С перепутья своего И спросил ли бесконечность: Почему и для чего?

А. Москвитин Стихия Дуплетом палили зарницы. Обвалом низверзлась вода. За окнами малые птицы метнулись незнамо куда. Равнинные пучились реки, и оползни грузли в горах. В душе, цепенея навеки, покалывал иглами страх. Похоже, исход напряженья природе разрядкой грозил: припадка самоуниженья удерживать не было сил. Едва наступившую завязь сама и втоптала в гнильё… Идеей защиты терзаясь, учесть бы безумства её. Немея в нелепой потребе, не может не вызвать беды любая реакция в небе, чреватая буйством воды. Болотами вспухли посевы – оврагам чернеть на полях… Метавшие молнии гневы Упрятали пыль в пузырях. Когда-то очистятся дали, а птицы зашлись за окном: иль ужаса не испытали, иль просто забыли о нём.

Л. Козырь Сквозь стихии Пружинила земная ось, от вспышек вздрагивала темень, раскалывалось и рвалось и вкривь и вкось пространство – время… Мы появились на Земле в момент смертельных катаклизмов, и отразились на челе движенье помыслов о жизни… С того затерянного дня все мировые катастрофы на фоне неба и огня наш вырисовывали профиль… Когда б не мы – оборвалась в беспамятстве стихий ревучих неосязаемая связь между прошедшим и грядущим.

VI. Жизнь во Вселенной VI-1. «А космос – словно виноградник. И нам возделывать его» В. Сидоров * * * Работник ты, А не избранник, Освобождённый от всего, А космос – Словно виноградник. И нам возделывать его. Ещё не рано и не поздно. Но роздымь стелется внизу. И созревающие звёзды Сгибают тонкую лозу. 1975

VI-2. «Привет тебе, далёкий брат во Вселенной!» [* В. Брюсов. Сын Земли. С кометы]

В. Брюсов Голос иных миров Пусть мучит жизнь, и день, что прожит, Отзвучьем горьких дум тревожит, И душу скорбь коварно гложет, Взгляни в ночные небеса, Где пала звёздная роса, Где Млечный Путь, как полоса, Пролёг и свет на светы множит; Вглядись покорно в чудеса, – И вечность нежно уничтожит В тебе земные голоса, Бессонной памяти положит Повязку мрака на глаза, Застынет, не упав, слеза, И миг в безбрежном изнеможет! Целит священная безбрежность Всю боль, всю алчность, всю мятежность, Смиряя властно безнадежность Мечтой иного бытия! Ночь, тайн созданья не тая, Бессчётных звёзд лучи струя, Гласит, что с нами рядом – смежность Других миров, что там – края, Где тоже есть любовь и нежность, И смерть и жизнь, – кто знает, чья? Что небо – только порубежность Планетных сфер, даль – колея, Что сонмы солнц и наше «я» Влечёт в пространстве – Неизбежность!

Н. Морозов Звёздный привет Всюду звёзды над тобою, Всюду ярких точек рой, Бесконечной чередою, Нежной дружеской толпою, Окружает шар земной. Эти звёзды – центры света, Вечной жизни очаги, Их лучами мысль одета, И сиянье их привета, Друг мой, в сердце сбереги! [* Н. Заболоцкий. «Когда вдали угаснет свет дневной…»]

Л. Куклин * * * Как все деревья в мире непохожи! Как непохожи люди на Земле! Я думаю, что ты заметишь то же, Прорвавшись на ракетном корабле К какой-нибудь неведомой планете. И там, придавлен тяжестью тройной, Поймёшь, простившись с гордостью земной, – Как разум непохож на белом свете! И в поисках Контакта, раз за разом, Где звук бессилен, цвет неизъясним, – Таким великим будет этот разум, Что ты склонишься молча перед ним…

* * * И всё-таки нет однозначного Ответа из Космоса. Нет! Словечка, хотя бы невзрачного, Не пишет космический свет!.. Мы шарим и шарим радарами, – Вокруг – тишина. Пустота… И Альфа молчит Эриданова, И Вега, и Тау Кита… Слепящего мира подробности – В систему их нам не свести. Созвездия – это условности, Попытка порядок внести… Ведь мы без друзей задыхаемся! А поиски все на нуле. Стою среди звёздного хаоса На маленькой нашей Земле. Всё небо глазами охватываю, И чудится, чудится мне, Что я разлагаюсь на атомы В огромной сплошной тишине. Я сам растекаюсь по вечности, Я весь ухожу в никуда… Мигает цифирь бесконечности, Где каждая цифра – звезда… Пусть силы великие тратятся, – Узнать бы: одни мы иль нет? И катятся, катятся, катятся Колёса безвестных планет…

VII. Поэт наедине с Космосом как исследователь VII-1. «Звучащие волны пространства» [* Ф. Тютчев. «Как океан объемлет шар земной…» «Как сладко дремлет сад тёмно-зелёный…»]

И. Бунин * * * Один я был в полночном мире, – Я до рассвета не уснул. Сильней, торжественней и шире Шёл моря отдалённый гул. Один я был во всей вселенной, Я был как бог её – и мне, Лишь мне звучал тот довременный Глас бездны в гулкой тишине. 6.XI.1938 [* В. Сидоров. «Разве небо безгласно и немо?..» «Звучащие волны пространства…»]

В. Сидоров * * * Затихает далёкий транзистор. Мгла бесшумно В овраг улеглась. Небо звёздное Влажно и чисто И открыто Для слуха и глаз. И, приветливо щурясь И морщась, Словно мастер Или инженер, Ночь включает На полную мощность Голос чисел И музыку сфер.

Созвездье Ориона Туман и мгла проходят стороной, И облака исчезли с небосклона. Встаёт над Гималайскою грядой В урочный час созвездье Ориона. И тишина прозрачна и легка, И невесом рисунок силуэта, И голубое испаренье света Подъемлется над чашечкой цветка.

Сливаясь в полумраке с высотой, Неразличима вековая крона. Встаёт над Гималайскою грядой В урочный час созвездье Ориона. Как тихо и торжественно в лесу! Безмолвие весь мир преображает, И небосвод и звёзды приближает К деревьям, к листьям, к самому лицу. Стократно отражённое водой, В таинственном мерцанье ореола Встаёт над Гималайскою грядой В урочный час созвездье Ориона. И странный отблеск пронизал меня, И, на мгновенье высветив просторы И в полукруг сомкнувшиеся горы, Раскрылся лотос звёздного огня. Раскрылся лотос. Тронь его рукой И ощути дыханье небосклона. Встаёт над Гималайскою грядой В урочный час созвездье Ориона. И в этот час насыщена земля Волной, идущей из глубин вселенной: – О человек! Вот смысл твой сокровенный. Ты – огнь и свет, сжигающий себя. 1974

* * * Удвой в воображенье Тишину, Чтоб ощутить Хотя бы на мгновенье Великую звучащую волну, Несущую с собою Откровенье. Она твой дух Опять подъемлет ввысь, На гребень свой Тебя выносит снова. Уходят мысли. Остаётся Мысль. Слова уходят. Остаётся слово.

VII-2. «Я звёздный свет в себя вбираю, Я им, как воздухом, дышу» [* В. Кюхельбекер. Родство со стихиями] [* А. Фет. «На стоге сена ночью южной…»]

А. Хомяков Звёзды Хотел бы я разлиться в мире, Хотел бы с солнцем в небе течь, Звездою в сумрачном эфире Ночной светильник свой зажечь. Хотел бы зыбию стеклянной Играть в бездонной глубине Или лучом зари румяной Скользить по плещущей волне. Хотел бы с тучами скитаться, Туманом виться вкруг холмов Иль буйным ветром разыграться В седых изгибах облаков; Жить ласточкой под небесами, К цветам ласкаться мотыльком Или над дикими скалами Носиться дерзостным орлом. Как сладко было бы в природе То жизнь и радость разливать, То в громах, вихрях, непогоде Пространства неба обтекать!

А. Чижевский Гений Жить гению в цепях не надлежит, Великое равняется свободе И движется вне граней и орбит, Не подчиняясь людям, ни природе. Великое без Солнца не цветёт: Происходя от солнечных истоков, Живой огонь снопом из груди бьёт Мыслителей, художников, пророков. Без воздуха и смертному не жить, А гению бывает мало неба: Он целый мир готов в себе вместить, Он, сын Земли, причастный к силе Феба.

В. Сидоров Так было (Из алтайского фольклора) Всё в мире Поражало красотою, Не той, Что ныне дышим, А иной, И человек, Вот так,

Как мы с тобою, Беседовал И с солнце И с луной. Он звёздам Поверял свои печали, В часы сомненья Устремлялся вверх, И звёзды Человеку отвечали, И понимал Их голос человек. Исполнены Великого доверья, Как некий Нескончаемый поток, Шли к человеку Птицы, гады, звери, Чтоб он их Должным именем нарёк. Природа Человека возлюбила. И человеку Был неведом страх. И он природу возлюбил. Так было. …И говорят, Что снова будет так.

VII-3. «Бездна нам обнажена… И нет преград меж ей и нами…» В. Сидоров * * * О мирозданье бьётся человек. Он весь во власти поисков и странствий. Он взор пытливый устремляет вверх, Где всё смешалось – время и пространство. Он наблюдает капельку воды, Дрожащую, колеблемую ветром, И в ней ему отчётливо видны Созвездия, пронизанные светом. Растут миры из хаоса и мглы. Но мне ничто не кажется безмерным. И мысль моя, объемля все миры, Меня тем самым делает бессмертным.

VII-4. «О беспредельном этом мире В ночной тиши я размышлял…» В. Брюсов * * * Тоска неясная о чём-то неземном Минский

Я часто размышлял о сущности вещей, Я их лишал и красок, и пространства, Но всё ж не мог лишить последнего убранства И видел смутный рой мелькающих теней. И я боролся вновь. И вновь искал вселенной Вне времени, вне всяких чувств моих. Она являлась мне, но искрою мгновенной, Мелькнувшей в вечности и жившей только миг. 1895

К. Бальмонт Мировая тюрьма Когда я думаю, как много есть вселенных, Как много было их и будет вновь и вновь, – Мне небо кажется тюрьмой несчётных пленных, Где свет закатности есть жертвенная кровь. Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы, Все связи рушатся, – и снова будет тьма, Пляс жадных атомов, чудовищно свирепый, Циклон незримостей, стихийная чума. И вновь сомкнёт, скуёт водоворот спиральный Звено упорное сложившихся планет, И странной музыкой, безгласной и печальной, В эфирных пропастях польётся звёздный свет. И как в былые дни, чтоб прочным было зданье, Под основание бывал живой зарыт, – В блестящих звёздностях есть бешенство страданья, Лучист дворец небес, но он из тяжких плит.

А. Чижевский * * * О беспредельном в этом мире В ночной тиши я размышлял, А шар земной в живом эфире Небесный свод круговращал. О, как ничтожество земное Язвило окрылённый дух! О, как величие родное Меня охватывало вдруг!

Непостижимое смятенье Вне широты и долготы, И свет, и головокруженье, И воздух горной высоты. И высота необычайно Меня держала на весу, И так была доступна тайна, Что я весь мир в себе несу. Там, притаившись на мгновенье В испуге свёрнутым клубком, Трепещут тени, как виденье, И снова катятся, как ком! Они летят стремглав в низины, Вытягиваются и дрожат, Врезаясь в чащи и стремнины, Тревожа сон нагорных стад. А солнце гонится за ними Всё дальше, глубже, в тьму долин, Вбивая стрелами своими Во мрак победоносный клин. Туман редеет вдоль потока, И тени мечутся на нём, Как бы прибежища у рока Ища меж влагой и огнём. Но луч всесветный, всемогущий, Разящий в мраке и во мгле, Влетит в последние их кущи И тени пригвоздит к земле! 1917

Э. Галоян Звёздные письмена Чудесна ночь: зачем же спать? Я засыпаю лишь под утро. Неуловимая опять Проходит ночь тепло и мудро. И мысли страждущей во мне Костёр стихийный и нетленный Горит легко – наедине С непроницаемой вселенной. Вновь из далёкого вчера Я слышу алчный рёв чудовищ. Лишь ярким огнищем костра Прыжок их мощный остановишь. Спокоен, беззаботно прост Сон соплеменников за мною – А я один – над самой тьмою На страже, в окруженьи звёзд. И пусть в самозабвенной муке Даль беспокойная темна,

Я слышу звёзд далёких – звуки И различаю – письмена. Перевод Н. Лаховой

В. Луговской Звезда Звезда, звезда, холодная звезда, К сосновым иглам ты всё ниже никнешь. Ты на заре исчезнешь без следа И на заре из пустоты возникнешь. Твой дальний мир – крылатый вихрь огня, Где ядра атомов сплавляются от жара. Что ж ты глядишь так льдисто на меня – Песчинку на коре земного шара? Быть может, ты погибла в этот миг Иль, может быть, тебя давно уж нету. И дряхлый свет твой, как слепой старик, На ощупь нашу узнаёт планету? Иль в дивной мощи длится жизнь твоя? Я – тень песчинки пред твоей судьбою! Но тем, что вижу я, но тем, что знаю я, Но тем, что мыслю я, – я властен над тобою!

Р. Гамзатов * * * Не вечным мне кажется наш небосвод, Он шатким и ветхим порою мне кажется. Порою мне кажется: небо вот-вот Падёт мне на голову всей своей тяжестью. Но высятся горы, и я защищён Вершинами горными, горными кручами, Они подпирают собой небосклон, Как старую кровлю опоры могучие.

* * * К дальним звёздам, в небесную роздымь Улетали ракеты не раз. Люди, люди – высокие звёзды, Долететь бы мне только до вас.

VII-5. «Поэзия! Вселенной совесть!» В. Брюсов Поэзия Поэзия везде. Вокруг, во всей природе, Её дыхание пойми и улови –

В житейских мелочах, как в таинстве любви, В мерцаньи фонаря, как в солнечном восходе. Пускай твоя душа хранит на всё ответ, Пусть отразит весь мир природы бесконечной, Во всём всегда найдёт блеск красоты предвечной И через сумрак чувств прольёт идеи свет. Но пусть в твоей любви не будет поклоненья: Природа для тебя – учитель, не кумир. Твори – не подражай. – Поэзия есть мир, Но мир, преломленный сквозь призму вдохновенья. 1892

А. Белый Бальмонту В золотистой дали облака как рубины, – облака, как рубины, прошли, как тяжёлые красные льдины. Но зеркальную гладь пелена из туманов закрыла, и душа неземную печать тех огней – сохранила. И, закрытые тьмой, горизонтов сомкнулись объятья. Ты сказал: «Океан голубой ещё с нами, о братья!» Не боялся луны, прожигавшей туманные сети, улыбались – священной весны все задумчиво грустные дети. Древний хаос, как встарь, в душу крался смятеньем неясным. И луна, как фонарь, Озаряла нас отсветом красным. Но ты руку воздел к небесам и тонул в ликовании мира. И заластился к нам голубеющий бархат зефира. Апрель 1903

М. Волошин Валерию Брюсову По ночам, когда в тумане Звёзды в небе время ткут, Я ловлю разрывы ткани В вечном кружеве минут. Я ловлю в мгновенья эти,

Как свивается покров Со всего, что в формах, в цвете, Со всего, что в звуке слов. Да, я помню мир иной – Полустёртый, непохожий, В вашем мире я – прохожий, Близкий всем, всему чужой. Ряд случайных сочетаний Мировых путей и сил В этот мир замкнутых граней Влил меня и воплотил. Как ядро, к ноге прикован Шар земной. Свершая путь, Я не смею, зачарован, Вниз на звёзды заглянуть. Что одни зовут звериным, Что одни зовут людским – Мне, который был единым, Стать отдельным и мужским! Вечность с жгучей пустотою Неразгаданных чудес Скрыта близкой синевою Примиряющих небес. Мне так радостно и ново Всё обычное для вас – Я люблю обманность слова И прозрачность ваших глаз. Ваши детские понятья Смерти, зла, любви, грехов – Мир души, одетый в платье Из священных лживых слов. Гармонично и поблёкло В них мерцает мир вещей, Как узорчатые стёкла В мгле готических церквей… В вечных поисках истоков Я люблю в себе следить Жутких мыслей и пороков Нас связующую нить. Когда ж уйду я в вечность снова? И мне раскроется она, Так ослепительно ясна, Так бесполезна, так сурова И звёздным ужасом полна! 1903

А. Чижевский * * * А.А. Фету Поэт, ты любил эти звёзды Свободных и чистых небес. Под звёздным сияньем ты умер. Но в песнях о звёздах воскрес.

О, если б все звёзды померкли, А нам умереть не дано: О мёртвое, чёрное небо! Могилы ужасней оно! 1920

М. Дудин …Поэзия! Вселенной совесть! Идя на плаху и под нож, Ты, о себе не беспокоясь, Миров гармонией живёшь. В тебе предчувствуя предтечу Дорог вселенских, наяву Я сам себе противоречу, Но той гармонией живу.

Р. Гамзатов * * * – Омар Хайям, Зачем ронял свой стих Ты на поля Научных книг своих? – Наука – вдох, Стихи же – выдох мой. Наука – пояс Вкруг красы земной. Поэзия – На поясе кинжал, Который никому Не угрожал… Я алгебру, как с пищею поднос, От сердца человечеству поднёс. Стихи ж на нём – как чаши по краям С густым вином, – ответствовал Хайям. – Наука – поле, что пашу я, знай… Стихи же – пашни той зелёный край, Где я порой мечтаю и пою, Где обнимаю милую мою. Наука – мысль моя и бытиё, Наука – всё наследие моё. Стихи же – обещание моё, Надгробье, завещание моё… Они – как травы, Что у нас растут, Что жёны в суп Для запаха кладут. Они – как факел У меня в руке, Как родинка У милой на щеке…

Звёзды Звёзды ночи, звёзды ночи В мой заглядывают стих, Словно очи, словно очи Тех, кого уж нет в живых. Слышу, с временем не ссорясь, В час полночной тишины: – Будь как совесть, будь как совесть Не вернувшихся с войны! Горец, верный Дагестану, Я избрал нелёгкий путь. Может, стану, может, стану Сам звездой когда-нибудь. По земному беспокоясь, Загляну я в чей-то стих, Словно совесть, словно совесть Современников моих.

VIII. Σ [Разное] М. Волошин Цеппелины над Парижем Весь день звучали сверху струны И гуды стерегущих птиц. А после ночь писала руны, И взмахи световых ресниц Чертили небо. От окрестных Полей поднялся мрак и лёг. Тогда в ущельях улиц тесных Заголосил тревожный рог… И было видно: осветлённый Сияньем бледного венца, Как ствол дорической колонны, Висел в созвездии Тельца Корабль… С земли взвивались змеи, Высоко бил фонтан комет И гас средь звёзд Кассиопеи. Внизу несомый слабый свет Строений колыхал громады, Но взрывов гул и ядр поток Ни звёздной тиши, ни прохлады Весенней – превозмочь не мог. Париж, 22 марта 1915 г. [* Н. Асеев. Счастье]

Н. Заболоцкий * * * Мир однолик, но двойственна природа, И, подражать прообразам спеша, В противоречьях зреет год от года Свободная и жадная душа. Не странно ли, что в мировом просторе, В живой семье созвездий и планет Любовь уравновешивает горе И тьма всегда превозмогает свет? Недаром, совершенствуясь от века, Разумная природа в свой черёд Сама себя руками человека Из векового праха создаёт.

Л. Мартынов И брожу я меж солёных луж, И как будто вижу я, блуждая, Что блуждаю как учёный муж, зарожденье жизни наблюдая, На тебе, планета молодая! О, твоя ещё взойдёт звезда Поостынет дикая вода, Кровь и мёд появится и млеко! Но когда ещё? Ещё когда? Высшая премудрость иногда преждевременна для человека; Как железная руда для питомца каменного века! Но её, Чтоб подковать коня, Цепь сковать и зубья для капкана, В недрах зарождают для меня Великаны дыма и огня. Боги металлургии, Вулканы! [* С. Орлов. «Медленно вращается Земля…»]

А. Коршунов * * * В глубинах мирозданья ищем мы Ещё не обозначенное словом. Разумные великие умы Буравят мыслью вечности покровы. И сквозь хаос поверженных эпох, Как свет звезды, Дошедший к нам сквозь годы, Доносится чуть уловимый вздох Неведомой, Но близкой нам природы.

А. Аронов Мне нравится ваша планета И воздух её голубой. И многое – в частности это, Как вы говорите, «любовь». Вы всё объяснили искусно, И я разобрался вполне. Мне очень понравилось «грустно», И «весело» нравится мне. Я понял «скучать» и упорно Я стану стремиться сюда, А ваше «целую» и «помню» Нам надо ввести у себя. Ваш «труд» – это правильный метод, И умная выдумка «смех». Одно мне не нравится, это – Что вы называете «смерть».

А. Краснов * * * Ища всему подобия в природе И постоянно думая о том, Я убеждаюсь: В некотором роде Мы две частицы в атоме одном. О всё таит возможность расщепленья, И чем предотвратить тот страшный час, Когда рванёт энергия сцепленья, По сторонам разбрасывая нас?

Е. Винокуров Космогония И отделился мрак от света, и отошло добро от зла такого-то, ну скажем, лета и вот такого-то числа. И между творческих ладоней, как на станке у гончара, неимоверных космогоний настала вечная игра… И в тайном ожиданье знака, что мы предчувствуем давно, я распахнул окно, однако лишь звёзды

глянули в окно… На фоне звёздного простора на подоконник я налёг: – Вот так пройдёт и вечность скоро, пора начать бы диалог…

А. Храмутичев Стартовая позиция На стартовой – густая тишина. Кто в бункере, а кто далече – в поле. Пред небом, перед временем, на воле стоит раскрепощённая – ОНА. Как время настороженно течёт. Как медленно вращаются радары. Размеренно звучит обратный счёт: «Три… два… один…» – И выдох ярый! Закрылось дымом острие чела. И вот она сторожко, постепенно, как будто бы рождённая из пены, заговорила, стронулась, пошла. Гудит и содрогается гудрон. Померкло удивлённое светило. Клубится след. Всё дальше, тоньше он. И… каплю света небо поглотило. Привыкнем ли? О только что увиденном узнают нынче жители Земли. Становятся привычным и обыденным стартующие к звёздам корабли. По звёздному земное нарекаем, к земным заботам голову клоня. А в общем – хорошо, что привыкаем к простым явленьям завтрашнего дня.

В. Захарченко Из сборника «Наперегонки со временем, или Мир принципиально возможных чудес» Грядущее… Как я хочу рукою Притронуться к тебе, Коснуться взглядом Нечётких контуров. Далёкие черты!.. Сквозь толщу времени, Сквозь бездну расстояний Зовёт тебя Безбрежная, как небо, Манящая, как звёзды, И немая, Неистребимо сладкая мечта. Та, Что людей бросала в подземелья, Пророков волочила на костры И гениев, глухих и одиноких, Вдруг окликала запросто на «ты». Какой ценою За тебя мы платим? Огнём, презреньем, нищетою Или Забвеньем и безумством… Только ты Как птица вырывалась на свободу, Как солнца свет Из вечной темноты. Мечте вослед Идущее, Дитя мечты – Грядущее!

* * * Я часто замираю перед тайной. Ей имя – жизнь. Найти её исток – Ту ниточку, которая, случайно Не оборвавшись, перешла в росток. И затаив дыханье, я стою У бездны лет на колдовском краю. Что в глубине? Какая жизнь клубится? Каким самоотверженным огнём Зажжён костёр земного бытия? В разрядах молний, в грохоте грозовом, В рассоле огнедышащей планеты Родился крохотный комочек жизни – Икринка, сгусток, капелька росы… Ещё без сердца – только содрогаясь…

100

Ещё без мысли – только пробиваясь Слепым инстинктом к свету и теплу. Без страха, без любви, без сожаленья, Без ненависти, горя и страстей… Без ничего… Но всё неотвратимо Пришло к тебе сквозь миллионы лет. Пришло глухим влечением рептилий, Тоскою мамонта, трубящего во льдах, Беспомощным восторгом троглодита С гримасою улыбки на губах Пред непонятным чудом красоты… А ты? Молчишь… Ты, человек, всё знаешь… Всё претерпел и всё постиг, поди… И сердце содрогается в груди, И мыслью ты века опережаешь.

* * * Я гляжу в мерцающее небо. Там, в пересечении орбит, Словно фантастическая небыль, Звёздный путь сквозь толщу лет пробит. Смотришь… Удивляешься… Не веришь… Всем земным законам вопреки Человек космические двери Распахнул движением руки. Мне всегда казалось, разве много Нужно, чтобы счастье обрести! Что сулят для счастья внеземного В небо уходящие пути? Может быть, спокойнее и проще Жить, не отрываясь от земли, Чтоб ловить свой звёздный час на ощупь, Где-то рядом… Почему вдали?.. Только вкус любимых губ, я знаю, Чуть горчит без утренней звезды, Без крутого взлёта замирает Окрылённый голос тамады. Пить вино, кромсать краюху хлеба, Гладить малыша по волосам Невозможно на земле без неба, Не приблизив землю к небесам.

* * * Я – человек… Смотри, какой я смелый. Как я силён, как я красноречив.

101

Гляди, моим хитросплетеньям мысли Природа – и она подчинена. Я всё могу. Я ум тысячелетий В себя вобрал. Инстинкт далёких предков Я перевёл в науку… Ремесло Перековал в индустрию. Порывы Я превратил в искусство и стихи. Я влагу дал пустыням. Даже реки По новым руслам течь заставил. Горы Пронзил тоннелями. И в мёртвый космос Я жизнь принёс на огненных столбах. …Природа улыбнулась, как ребёнок, Как женщина счастливая спросонок: «А ты любил когда-нибудь? Попробуй Хоть что-то сделать без моей любви!»

Г. Регистан Космические ямбы 1. Пускай учёные куражатся, Раздев частицы догола. Пускай им, очень умным, кажется, Что частицам нет числа. Пускай, как в куклы, В относительность Всю жизнь играют чудаки. Проста суровая действительность. И всем Эйнштейнам вопреки. Последний век – есть и у вечности. И у бессмертья – смерть удел. И есть конец – у бесконечности. У беспредельности – предел! 2. Где взять на вечность разрешение?! Проси её иль не проси – Земля вершит своё вращение Вокруг придуманной оси. Как будто глобус крутит кто-то, Ладонью жёсткою гоня. И каждым новым оборотом День вычитает из меня…

102

Земля корявая громада Летит в космическую даль. И ничего-то ей не надо, И ничего-то ей не жаль. Да и откуда взять ей жалость – Пять миллиардов лет она Сквозь вечный мрак и холод мчалась. И столько же лететь должна Пока сорвётся атмосфера, Погибнут травы и зверьё? Так почему ж всесильна вера В то, что бессмертно бытиё? 3. Пускай не стоит ни черта И вызывает смех порою Моя слепая доброта И жажда жертвовать собою. Когда в насмешках слышу злость, Мне только больно и печально – Я на земле всего лишь гость. Причём не званый, а случайный. И всё же в дом она меня Ввела. Поля, как стол, накрыла. Сияньем солнечного дня И женской лаской одарила. Так как же не воздать добру Добром За счастье жить на свете… А в то, что всё-таки умру, Не верю. Как не верят дети. 4. А то, что смертью мы зовём, Всего лишь краткий миг распада. Но миг прощанья с бытиём И есть, наверно, вечность ада. Когда, молекулы круша, Оскалясь в диком крике немо, Из тела рвётся Не душа, А электрическая схема. Ещё в той замкнутой цепи «Я», существуя, Формы просит. Но вдаль, как ветер пыль в степи, Её вихрь Времени уносит.

103

Она ещё жива. Жива. И видит дом. И видит поле. По ней неслышные слова Скользят, исполненные болью. Но первой же грозы удар По этой схеме оголённой Цепь разорвёт. И жизни в дар Падут на землю электроны. 5. А физики всё ищут гравитон. Он должен быть, Теории согласно. Эксперименты сложны и опасны, Но – хоть планета вдрызг! – Найдётся он. Нашли же даже кванты, чёрт возьми! Пересчитали странные частицы… Куда, куда он мог запропаститься? Тут всем рискнёшь – Землёю и людьми. Мир в чёрную дыру не жаль загнать. Ведь если не отыщешь гравитона, Эйнштейна надо кем-то заменять, Как заменил он старого Ньютона. О, суета сует. Ты мельтешишь Не только на экране и в эфире, Всесильна ты не только в макромире, И в микромире тоже ты царишь. А сердце жжёт легенда: Что была На полпути между Землёй и Марсом Планета, всех других прекрасней, Чья жизнь и нам, землянам, Жизнь дала. И звалась та планета Фаэтон, Рождённая для света и порыва… Она погибла в судороге взрыва. Быть может, там искали гравитон! 6. Не всё по полочкам разложишь. Не всё по колбам разольёшь. Не всё разделишь и умножишь. И точной формулой убьёшь.

104

Я этих тонкостей науки, Как черти ладана, боюсь. И поднимаю к небу руки. И говорю: – Сдаюсь! Сдаюсь! Рубите! Режьте! Не жалейте! Мои учёные дружки, В распиленной на части флейте Ищите формулу тоски. И докажите беспристрастно, Любовь по стёклам распластав, Что у счастливой И несчастной – Один химический состав. А я сдаюсь. Я поднял руки… И радостно мои друзья Кричат о торжестве науки… И не решусь им снова я Сказать, что видел странный сон: Земля, как женщина, кричала. И вышка хмуро нефть качала. И кровь стекала под уклон. Суровый Солнца лик к степи Склонился огненною точкой И говорил: – Молчи!.. Терпи!.. Не плачь, Земля!.. Не надо, дочка! Поверь, они не дикари. Они, как все на свете дети, Готовы всё сломать на свете, Чтоб посмотреть: А что внутри?! Они когда-нибудь поймут, Что если разделить частицу, В ней – новых тысяча таится, А новых – сонмы новых ждут. Не разделять – соединять, Вот назначенье человека. Поверь, что не пройдёт и века, – Они в тебе признают мать. И созидать миры начнут, Чтоб повторить твой облик милый. И первое своё светило В честь деда Солнцем назовут!

105

Содержание Предисловие к антологии космической поэзии (Рукопись)

I. Человек и Вселенная I-1. Поэт, созерцающий Вселенную Г. Державин. Бог А. Пушкин. «Редеет облаков летучая гряда…» Е. Баратынский. «Пускай, приняв неправильный полёт…» [* М. Лермонтов. Выхожу один я на дорогу] [* Ф. Тютчев. «Певучесть есть в морских волнах…»] [* И. Никитин. Небо] [* А. Фет. Среди звёзд. Угасшим звёздам] [* К. Бальмонт. «И там, где пустыня с Лазурью слилась…»] [* И. Бунин. Ночь. Огни небес] И. Бунин. Среди звёзд Н. Морозов. Звёзды [* В. Маяковский. Послушайте!] С. Галкин. Звезда [* Н.Заболоцкий. Я не ищу гармонии в природе] [* Л. Мартынов. «Кажется, что на небесном троне я…»] В. Рождественский. «Заблудилась меж сосен звезда…» И. Грудев. Небо I-2. Путеводные звёзды человечества [* Е. Баратынский. Звезда] В. Бенедиктов. К Полярной звезде И. Бунин. Полярная звезда Н. Морозов. Полярная звезда I-3. «Я человек, я сын Земли» А. Плещеев. «Природа-мать! К тебе иду…» [* В. Брюсов. Земле] [* А. Тарковский. Посредине мира] Э. Межелайтис. Человек I-4. Космический путь человека К. Бальмонт. И да и нет В. Брюсов. Детские упования [*М. Дудин. «В холодном небе млечный мост…»] П. Попович. Иду, Галактика! В. Сидоров. «Соприкоснулись дальние светила…» А. Жуков. Земля и небо М. Маринов. Горсть Луны О. Маковей. Не собирайте золото и камни К. Ковальджи. «В комнате тревога невесомости…»

106

II. Мифы о звёздном небе II-1. Урания – муза астрономии Д. Веневитинов. К изображению Урании И. Пнин. Солнце неподвижно между планетами. Ода (Отрывок) II-2. Легенды, сказания, мифы, сказки К. Фофанов. «Звёзды ясные, звёзды прекрасные…» Г. Морозов. Сириус А. Аронов. Легенда А. Тарковский. Звёздный каталог II-3. Созвездия. Знаки зодиака М. Волошин. Созвездия А. Тарковский. Телец, Орион, Большой пёс

III. История изучения Космоса III-1. Развитие научных представлений М. Ломоносов. «Случились вместе два астронома в пиру…» [* А. Пушкин. «Движенья нет, сказал мудрец брадатый…» [* А. Толстой. Алхимик] [* Н. Морозов. Смысл созвездий] В. Брюсов. «В глуби тайные вселенной…» Принцип относительности М. Волошин. Космос В. Беляев-Ижевский. Трактат о «чёрной дыре» А. Вознесенский. Новая Лебедя В. Соболев. Начало III-2. Посвящения астрономам В. Бенедиктов. Коперник И. Бунин. Джордано Бруно [* А. Чижевский. «Привет тебе, небо…»] [* Л. Мартынов. «Мир не до конца досоздан…»] Л. Куклин. Ход времени А. Вознесенский. «Живите не в пространстве, а во времени…»

IV. Космические тела IV-1. Земля А. Вознесенский. О пропорциях IV-2. Луна М. Лермонтов. «Люблю я цепи синих гор…» К. Бальмонт. Луна С. Щипачёв. Опять о Луне Н. Ушаков. На Луне Р. Гамзатов. «О луна, кто тебя пополам разрубил?..» 107

IV- 3. Планеты [*К. Бальмонт. Марс] Н. Морозов. Планеты Н. Заболоцкий. «Подобный огненному зверю…» IV-4. Солнце, звёзды М. Ломоносов. «Когда бы смертным толь высоко…» К. Бальмонт. Аромат солнца А. Чижевский. Солнце Л. Мартынов. Гимн солнцу. Ошибка Гершеля

V. Стихии Космоса V-1. Время и пространство. Проблема числа. А. Чижевский. О времени и пространстве В. Маяковский. «…Выше!..» К. Ковальджи. «Эта бесконечная прямая…» V-2. Круговорот во Вселенной. Ритм [* В. Сидоров. «Во всём, решительно во всём…»] В. Сидоров. «С неведомой доныне силой…» V-3. Гравитация М. Максимов. Притяжение V-4. Вращение небесных тел Л. Мартынов. Волчок V-5. Солнечный ветер В. Дагуров. Солнечный ветер В. Сидоров. «Свои диктует время сроки…» V-6. Метеоры (в том числе кометы) [* М. Ломоносов. Вечернее размышление о божием величестве при случае великого северного сияния] В. Бенедиктов. Комета [* А. Григорьев. Комета] А. Апухтин. Комета [* М. Волошин. «В мирах любви неверные кометы…»] [* А. Блок. Комета] [* Н. Морозов. Кометы] К. Бальмонт. Комета К. Павлова. Две кометы [* Л. Мартынов. Метеорит] V-7. «Стихий неосязаемая связь» Н. Морозов. Силы природы. Голоса Земли А. Москвитин. Стихия 108

Л. Козырь. Сквозь стихии

VI. Жизнь во Вселенной VI-1. «А космос – словно виноградник. И нам возделывать его» В. Сидоров. «Работник ты, а не избранник…» VI-2. «Привет тебе, далёкий брат во Вселенной!» [* В. Брюсов. Сын Земли. С кометы] В. Брюсов. Голос иных миров Н. Морозов. Звёздный привет [* Н. Заболоцкий. «Когда вдали угаснет свет дневной…»] Л. Куклин. «Как все деревья в мире непохожи!..» «И всё-таки нет однозначного…»

VII. Поэт наедине с Космосом как исследователь VII-1. «Звучащие волны пространства» [* Ф. Тютчев. «Как океан объемлет шар земной…» «Как сладко дремлет сад тёмнозелёный…»] И. Бунин. «Один я был в полночном мире…» [* В. Сидоров. «Разве небо безгласно и немо?..» «Звучащие волны пространства…»] В. Сидоров. «Затихает далёкий транзистор…» Созвездие Ориона. «Удвой в воображенье тишину…» VII-2. «Я звёздный свет в себя вбираю, Я им, как воздухом, дышу» [* В. Кюхельбекер. Родство со стихиями] [* А. Фет. «На стоге сена ночью южной…»] А. Хомяков. Звёзды А. Чижевский. Гений В. Сидоров. Так было VII-3. «Бездна нам обнажена… И нет преград меж ей и нами…» В. Сидоров. «О мирозданье бьётся человек…» VII-4. «О беспредельном этом мире В ночной тиши я размышлял…» В. Брюсов. «Я часто размышлял о сущности вещей…» К. Бальмонт. Мировая тюрьма А. Чижевский. «О беспредельном в этом мире…» Э. Галоян. Звёздные письмена В. Луговской. Звезда. Р. Гамзатов. «Не вечным мне кажется наш небосвод…» VII-5. «Поэзия! Вселенной совесть!» В. Брюсов. Поэзия А. Белый. Бальмонту М. Волошин. Валерию Брюсову 109

А. Чижевский. «Поэт, ты любил эти звёзды…» М. Дудин. «Поэзия! Вселенной совесть!..» Р. Гамзатов. «– Омар Хайям, зачем ронял свой стих…» Звёзды

VIII. Σ [Разное] М. Волошин. Цеппелины над Парижем [* Н. Асеев. Счастье] Н. Заболоцкий. «Мир однолик, но двойственна природа…» Л. Мартынов. «И брожу я меж солёных луж…» [*С. Орлов. «Медленно вращается Земля…»] А. Коршунов. «В глубинах мирозданья ищем мы…» А. Аронов. «Мне нравится ваша планета…» А. Краснов. «Ища всему подобия в природе…» Е. Винокуров. Космогония А. Храмутичев. Стартовая позиция В. Захарченко. Из сборника «Наперегонки со временем, или Мир принципиально возможных чудес» Г. Регистан. Космические ямбы

110