...И звезда с звездою говорит Баньковский Лев Владимирович

2

ББК Р2 И38

…И звезда с звездою говорит / Составитель Л. Баньковский. Художник М. Курушин. – Пермь: Кн. изд-во, 1986. – 208 с.: илл.

В сборник вошли натурфилософские и лирические стихи русских и советских поэтов, стихи, в которых звучит тема Космоса и человека как жителя Вселенной. Космические догадки поэзии – вот как можно коротко определить содержание книги.

На стр. 1: фрагменты суперобложек и один из внутренних разворотов. На стр. 2 и 83: фрагменты фотографий звёздного неба, сделанных с помощью телескопа «Хаббл»

© Оформление, составление, Пермское книжное издательство, 1986

И

4702010000 − 47 38 − 86 М152(03) − 86 3

Фрагмент суперобложки книжной миниатюры. Художник М. Курушин

Предисловие к антологии космической поэзии «И звезда с звездою говорит…» (Рукопись, 1986?) Луч во Вселенную

При

самом своём рождении отечественная наука и отечественная поэзия вспыхнули звёздным светом. И не могли они не зажечься загадками и проблемами космоса хотя бы потому, что для первого великого русского естествоиспытателя и поэта свет поэзии и свет звёздного неба были почти синонимами. Михайло Васильевич Ломоносов… Не было, кроме него, другого учёного, инженера и литератора, который бы так пристально изучал природу света и так часто обращался к свету в своих стихах и прозе. Ломоносова свет интересовал во всём объёме этого понятия – от значения «окружающий мир, вселенная» до представлений о свете как излучении, то есть сугубо физическом явлении. Только Ломоносов мог непрерывно вести разнообразные работы о «происхождении света», «теории света», «сравнении света звёзд». Оды о космосе, о природе Солнца, северного сияния не случайно названы «размышлениями». Как говаривал сам поэт, «из мысли ходим в мысль, из света в свет иной». Только у Ломоносова так естественно и многозначительно звучали слова о «светящейся материи», «пространности света», «сгущении света», «временах наших, яснейшими физическими знаниями просвещенных». Поэт ещё и потому так любил праздничные фейерверки, что всю свою жизнь ненавидел глухую тьму невежества и беспощадно воевал с теми, кто «выше угля и пепла головы своей поднять не смеет». Ступенькой за ступенькой поднимался учёный к утверждению единства всей природы – к одному из самых своих замечательных выводов: и «прорицательству смысла последний предел ещё не поставлен». Впервые в мире догадался Ломоносов о единой природе, «сродстве» световых и тепловых лучей, света самых отдалённых звёзд и «лучей солнечного и земного огня». С 4

этим прометеевым огнём в руках впервые человек глубоко осознанно вышел на порог космического пространства, чтобы окинуть его широким взглядом, оценить главное направление работы, повести по нему в будущее трудную, необычайно трудную, но такую необходимую людям поэтическую борозду: Лице свое скрывает день; Поля покрыла влажна ночь, Взошла на горы черна тень, Лучи от нас склонились прочь. Открылась бездна, звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна. Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкий прах, В свирепом как перо огне, – Так я, в сей бездне углублен, Теряюсь, мысльми утомлен! Уста премудрых нам гласят: Там разных множество светов, Несчётны солнца там горят, Народы там и круг веков… Деятельность естествоиспытателя измеряется достигнутой им степенью концентрации современных ему знаний, мечта любого механика – создание компактных всемогущих машин, известное заветное стремление стихотворца – в нескольких очень немногих словах выразить бездну чувств и мысли. Сам Ломоносов не проводил резкой границы между наукой и поэзией. На страницах его научных трактатов сверкают кристаллики чистейшей поэзии, а в безупречные стихотворные строчки «Вечернего размышления» экспромтом вложены интереснейшие и до сих пор не потерявшие своего значения научные идеи о природе северного сияния. На это стихотворение Ломоносов ссылался впоследствии в учёных трудах как на первое печатное изложение новой научной гипотезы. Представляемым в Академию запискам о своей деятельности учёный обычно предпосылал такой заголовок: «Отчёт о завершённых и незавершённых научных и литературных работах». В общем же у Ломоносова луч – это концентрированный свет, равно необходимый учёному, поэту и инженеру. А со светом, особенно «сгущенном», видеть можно и ощущать верно, а не фальшиво. Один из самых проницательных историков творчества учёного А.А. Морозов пришёл к выводу, что оптика – подлинная страсть Ломоносова, который неустанно создавал и испытывал новые оптические приборы и инструменты, «высматривал чрез оптику потаённые причины действий и свойств вещей и в конце концов достигал желаемых тайностей». Настраивал свои «силу глаза, остроту взора, быстроту зрака, ум очей» так, чтобы «одним взглядом охватывать совокупность всех вещей». В 1756 году на очередной академической конференции Ломоносов демонстрировал изобретённую им «машину для сгущения света» – особую зрительную трубу для различения в ночное время кораблей и скал. Три года спустя учёный разработал ещё один новый оптический прибор, с помощью которого в подводных пространствах «много глубже видеть можно, нежели видим просто». А ещё через два года Ломоносов – верный сын «века, ознаменованного выдающимся учением о светилах» – приступил к строительству зеркальных телескопов совершенно новой конструкции. О том, в каких взаимоотношениях со звёздными излучениями находился в это время учёный, можно судить по его описаниям одного из удивительных телескопов, в котором «не тупеют и не путаются в малом зеркале лучи солнечные, и тем ясность и чистота умножаются».

5

26 мая 1761 года во всех астрономических обсерваториях земного шара многие десятки крупных телескопов были устремлены к Солнцу. В свою четырёхфутовую двухлинзовую зрительную трубу следил Ломоносов за прохождением планеты Венера по диску Солнца. И не просто наблюдал это редкое явление, а по особой, казалось бы, вполне бесхитростной программе. Учёный заранее решил «примечать» только начало и конец явления «и на то употребить всю силу глаза, а в протчее время прохождения дать ему отдохновение». Когда не столь догадливые и наблюдательные астрономы подвели итоги своим исследованиям, оказалось, что ничего особенного не обнаружили. И только у Ломоносова новость была выдающейся: «планета Венера окружена знатной воздушной атмосферой, таковой (лишь бы не большею), какова обливается около шара земного». Пушкин написал о Ломоносове так: «Историк, Ритор, Механик, Химик, Минералог, Художник и Стихотворец – он испытал и всё проник». А по словам Н.В. Гоголя, огниву Ломоносова нужно было ударить по извечному загадочному «кремню» космоса, чтобы вспыхнула поэтическая зарница и начался рассвет. «Занёсшему ногу в вечность вселенная уже тесна» А. Радищев

Человек

на ветру времени. Древние астрономы изображали вечность неиссякаемым потоком без начала и конца. О текучести всего писали Гомер и Гесиод. А философ Гераклит создал особенно яркий, во все времена памятный образ удивительной реки, в которую нельзя войти дважды. Новые и новые воды бегут навстречу каждому вступившему в её переменчивый поток. Говоря об обновлении мира в конце каждого «великого года», о строгой правильности и цикличности мирового процесса, Гераклит, вероятно, представлял себе реку времени текущей по огромному вселенскому кругу. Эту особенную Гераклитову реку внимательно изучал Аристотель и пришёл к выводу, что время – это число, мера движения тел, плывущих по реке времени. Вслед за Гераклитом и Аристотелем русло, берега и притоки загадочной реки исследовали многие поколения выдающихся учёных и поэтов. Над тайнами реки времени глубоко размышлял русский студент Лейпцигского университета Александр Радищев. Отличаясь необыкновенной разносторонней любознательностью и трудолюбием, он читал рассуждения о времени Канта, Лейбница, Ньютона, Гердера и многих других учёных. Метод работы Радищева с книгой был весьма своеобразным: «соображая мнения», студент старался «отыскать истину в среде различия оных». Так у будущего писателя и поэта возник совершенно особенный образ времени – невозвратимая река, текущая в безбрежное море вечности. Вернувшись в Петербург, Радищев подружился с Г. Козицким, выпускником того же университета, переводчиком специального академического издания о строении мира. Тесные связи с Академией наук позволяют молодому человеку углубить естественнонаучные знания, выработать не только свою собственную концепцию космоса, но и философское учение о человеке. Радищев видел вселенную бесконечной и заполненной неисчислимым множеством миров, находящихся во взаимном тяготении и отталкивании. Во второй книге своего большого сочинения «О человеке, его смертности и бессмертии» Радищев рассуждает о разнообразии мира, загадочности его феноменов – материи, времени, пространства – и ставит рядом человека, «едва от земли отделённого», но способного улететь в преддверие океана вечности на крыльях мысли. Образ этого океана открылся поэту во время работы над стихотворением «Осмнадцатое столетие»: Урна времён часы изливает каплям подобно: Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возросли, И на дольнейшем брегу изливают пенистые волны Вечности в море; а там нет ни предел, ни брегов; 6

Не возвышался там остров, ни дна там лот не находит; Веки в него протекли, в нём исчезает их след. Известное Лиссабонское землетрясение середины 18-го века расшатало популярную в то время концепцию Лейбница о природной «предустановленной гармонии». Окружающий нас динамичный мир с его большими и малыми переменами постоянно грозит человеку разными опасностями, но, по мысли Радищева, беспредельность вселенной родственна природе человека, и поэтому полного его уничтожения нет: …обновление из недр премен рождалось, Чтоб всё крушением в природе обновлялось, Чтоб смерть давала жизнь и жизнь давала смерть… Радищев энергично протестует против идеи конца, гибели человеческого сознания, против исключения человека, которому тесны пределы вселенной, из всеобщего движения материального мира. Человек, «не приметный в обращении миров», обладает безграничными возможностями в постижении времени и пространства, собственной человеческой сущности: Таков, себе всегда мечтая, На крыльях разума взлетая, Дух бодр и твёрд возможет вся: (По всей вселенной пронесётся;) Миров до края вознесётся… Сущность же человека, несомненно, заключается в его практическом действии, способном противостоять течению времени. Время с этой точки зрения есть «мера деянию и шествию к совершенству». И если многие выдающиеся мыслители конца восемнадцатого века видели движение человека «к бесконечному» только в духовном развитии, то Радищев первым обстоятельно разработал учение об активном человеке, способном к реальному действию во имя будущего, способного влиять на обстоятельства, даже ниспровергать их и революционно переустраивать жизнь. «Я духом напитан ревущих стихий» А. Муравьёв

У

дивительно цельная система взглядов Радищева на вселенную и человека, учение об активном человеке вдохновляли декабристов и в их самообразовании и самоусовершенствовании, и на самоотверженную революционную борьбу. Преимущественно военные по образованию и службе, многие из декабристов были поэтами, художниками, историками, философами, естествоиспытателями. Многие прошли через увлечение и серьёзную научную и художественную разработку проблем астрономии. Один из образованнейших людей своего времени, автор проекта манифеста к народу, декабрист В. Штейнгель написал глубокую, до сих пор ещё не превзойдённую работу по времяисчислению. Проблеме возникновения планет посвятил своё сочинение П. Борисов. Декабристы очень ревностно, почти как к пророчеству, относились к поэтическому слову, увлечённость, страсть к поэзии считались неотъемлемыми свойствами свободолюбивого, мятежного характера. Среди образов, созданных поэтами-декабристами, есть и Ломоносовский «светоносный океан», и радищевские «река катящихся веков» и «сложенное свирепство» стихий. Далеко не чуждый астрономии «первый декабрист» В. Раевский, наставлявший в астрономических познаниях и самого Пушкина, в 1817 году писал другу своему, декабристу Батенькову: … мыслью ты летал С Невтоном, с Гершелем в планетах отдалённых, Движенья их, часы, минуты исчислял, 7

Их жителям давал законы непременны, Чужд бренности земной… И поступь, сродная закону притяжений, Те ж Эйлер и Лагранж – в сияющих глазах По тем же степеням высоких уравнений! И несколько позже: В беседе там красноречивой С тобой великий Архимед, Декарт и Кант трудолюбивый, И Гершель с циркулем планет! И всё в гармонии с душою… В это же время Фёдор Глинка писал: Тоскою в полночь пробужденный, С моим я сердцем говорил О древнем здании вселенной, О дивных таинствах светил. Оно повсюду находило И вес, и меру, и число… Судьбы древних и современных декабристам астрономов и самих поэтовтрибунов, провозвестников высоких истин, так перекликались, что декабрист Николай Тургенев не без иронии записал: «Никто бы не мог вообразить, что в мнении о полицейской цензуре говорится о Невтоне и Декарте», а Никита Муравьёв был совершенно уверен: живи в это время Коперник и «все великие мужи» – сидеть бы им в остроге. И в общем не случайно после декабрьского вооружённого восстания полиция изучала материалы «о философской истории мятежа 14 декабря 1825 года». Даже каторга не сломила удивительной страсти декабристов к познанию. В «каторжной академии», наряду с лекциями по истории, физике, химии, анатомии, литературе, астроном и музыкант Ф.Ф. Вадковский читал своим друзьям лекции о Вселенной. Андрей Муравьёв написал в ссылке удивительные строчки о стихиях: Я духом напитан ревущих стихий Они и с младенцем играли – Вокруг колыбели моей возлегли И бурной рукою качали. Я помню их дикую песнь надо мной – Но как передам её звук громовой. Причастность свою к беспокойным силам природы Вильгельм Кюхельбекер выразил в стихотворении «Родство со стихиями»: Есть что-то знакомое, близкое мне В пучине воздушной, в небесном огне; Звезды полуночной таинственный свет От духа родного несёт мне привет. «Ты звёзд теченье знаешь?»

Этот

вопрос из ломоносовского стихотворения-притчи о споре Коперника с Птолемеем Пушкин припомнил по случаю спора с Владимиром Одоевским. Напечатана притча в заключение к весьма и весьма серьёзной брошюре «Явление Венеры на солнце, наблюденное в Санкт-петербургской Академии наук мая 26 дня 1761 года». Таков был неуёмный характер Михаила Ломоносова, который не только всегда и всюду популяризировал открытие Коперника, но на этот раз ещё и исподволь готовился к переизданию исполненного поэтом Кантемиром перевода книги французского поэта и учёного Фонтенеля «О множественности миров». По поводу этой 8

общедоступной и увлекательной, построенной в виде диалога книги незабвенный Вольтер, кстати, тоже поэт и астроном, не преминул выразить Фонтенелю признательность за умение сделать «приятными вещи, которые многие другие философы с трудом делают понятными». Остроумная очередная «выходка» Ломоносова вполне удалась, и перевод Кантемира вышел повторно всего лишь через пять лет после того, как синод запретил и изъял первое издание. С тех пор прошло более полувека, вопрос остался по существу прежним, а ситуация в споре с Одоевским, пожалуй, тоже требовала безошибочно сочинённого ответа. На лист легли ироничные и размышляющие строки: Движенья нет, сказал мудрец брадатый, Другой смолчал и стал пред ним ходить. Сильнее бы не мог он возразить; Хвалили все ответ замысловатый, Но господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит. Ведь каждый день над нами солнце ходит, Однако ж прав упрямый Галилей. Перо остановилось. Для задуманной трёхчастной композиции не хватало ещё одной ясной мысли. Вот они, эпохи древних греков и Галилея. Но что же своеобразного о движении сказало новое время? Книги астрономов искать не пришлось, всегда под рукой были работы Бюффона, Лапласа, Гершеля, Араго, французских энциклопедистов. Но память не подсказывала ни одного образа, достойного первых написанных строк. Пришлось отступиться от мысли завершить стихотворение, тем более, что и в этом варианте, отделанное по форме, оно казалось готовым. Поэт отправил своё «Движение» с оказией Вяземскому, приложив просьбу опубликовать в одном из альманахов. А в эти же самые дни за многие сотни вёрст от Михайловского отметил своё тридцатитрёхлетие большой поклонник державинской и пушкинской поэзии математик и астроном, профессор Казанского университета Николай Лобачевский. Вполне могло быть и так, что в эти же недели, готовясь к своему первому публичному выступлению о «воображаемой» неэвклидовой геометрии, учёный записал свои знаменитые мысли о том, что «в природе мы познаём собственно только движение, без которого чувственные впечатления невозможны. Итак, все прочие понятия, например, геометрические, произведены нашим умом искусственно, будучи взяты в свойствах движения». Единообразное же движение мертво. И это объясняет возможность одновременного существования в природе нескольких геометрий. Открытие казанского профессора распахнуло новое окно во Вселенную. Очень подходят Лобачевскому пушкинские слова: «Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии». Эта строчка была записана Пушкиным в том самом 1826-м, когда начало жить новое понимание движения и новое понимание мира. Мой дом… До самых звёзд он кровлей достигает М.Ю. Лермонтов

Я

« теперь живу в Тарханах… у бабушки, слушаю как под окном воет метель…» Многоснежная заверть только что начавшегося 1836 года надолго скрыла окрестные пути-дороги, огромные белесые вихри уносились, казалось, к самому звёздному небу, оседали по Млечному Пути: Наш дух вселенский вихрь умчит… Одной из самых больших забот этой зимы была поэма «Сашка» – впервые Лермонтов рассказывал о судьбе своего поколения. И очень органично вошли в поэму строчки лирического отступления: 9

Верить я готов, Что наш безлучный мир – лишь прах могильный, Другого, – горсть земли, в борьбе веков Случайно уцелевшая и сильно Заброшенная в вечный круг миров Светилы ей двоюродные братья, Хоть носят шлейфы огненного платья, И по сродству имеют в добрый час Влиянье благотворное на нас… А дай сойтись, так заварится каша, – В кулачки, и… прощай планета наша. Кому же готов был поверить поэт, что наша планета – лишь уцелевшая в борьбе веков частица другого мира и близкая родня Солнцу? Муза астрономии покровительствовала многим друзьям и знакомым Лермонтова. В Московском университете в те же годы, что и поэт, учились далеко не равнодушные к Урании Герцен, Станкевич, Белинский, Аксаков, Астраков. Темой кандидатской диссертации Герцена, удостоенной серебряной медали, было астрономическое изложение солнечной системы Коперника. «Заносчивые споры» о Вселенной на кафедрах, в залах, коридорах университета Лермонтов вспоминает и в «Сашке». Преподавали тогда в университете известный астроном и математик Д.М. Перевощиков, немало сделавший для популяризации астрономии профессор физики М.Г. Павлов, большие любители науки о вселенной – профессор философии, редактор журнала «Телескоп» Н.И. Надеждин, автор нового курса теории и истории литературы С.П. Шевырёв. М.Ю. Лермонтов всегда с гордостью говорил о своём очень рано состоявшемся знакомстве со всем сводом разнообразных философских систем. Многие из них имели непосредственное отношение к проблемам происхождения солнца и планет. В 1644 году философ и астроном Рене Декарт выдвинул гипотезу об образовании Земли из массы раскалённого, подобного Солнцу вещества. Живший вслед за Декартом немецкий философ и математик Готфрид Лейбниц считал планеты погасшими малыми звёздами, выброшенными при вулканических извержениях на Солнце. Любимый Пушкиным за живописный слог французский академик Жорж Бюффон полагал, что планеты – это часть солнечного вещества, отделившаяся от светила при столкновении с кометой. Это была первая катастрофическая гипотеза в астрономии. В восемнадцатом столетии немецкий астроном и философ Иммануил Кант, а несколько позднее французский астроном и математик Пьер Лаплас обосновали гипотезу об образовании солнечной системы из первичной туманности. Интересно, что за два десятилетия до исследований Канта швейцарский литератор и натуралист Галлер предвосхитил эту гипотезу такими поэтическими строчками: Сгущалась гуща, свет, огонь – стремились слиться, То новых солнц тела изволили родиться, Миры вращались, пролагая колеи, Всегда в падении верша круги свои. Кант, называвший Галлера любимым поэтом, в свою очередь дал многим последующим стихотворцам немало оригинальных тем. Вероятнее всего, лермонтовская мысль о том, что одно небесное тело – «могильный прах» другого навеяна никем иным как Кантом. Периодическое чередование во вселенной процессов самоорганизации и распада небесных тел Кант назвал «фениксом природы» и добавил: «дух наш, размышляя об этом, погружается в глубокое удивление». При решении вопросов о происхождении и эволюции солнечной системы Кант придавал большое значение приливному трению – очень интересному природному явлению, хорошо знакомому по наблюдениям лунных и солнечных приливных волн в 10

земных морях и океанах. В.А. Жуковский посвятил морскому приливу удивительно интересные строки: Безмолвное море, лазурное море, Открой мне глубокую тайну твою: Что движет твоё необъятное лоно? Чем дышит твоя напряжённая грудь? Иль тянет тебя из земные неволи Далёкое, светлое небо к себе?.. Под воздействием космических приливов все небесные тела замедляют своё вращение и уплотняются. Но располагая недостаточными материалами по влиянию приливов на планеты и звёзды, Кант пришёл к ошибочному выводу о том, что тормозящиеся малые небесные тела рано или поздно падают на большие. Поэтическую дань этой точке зрения отдали и некоторые русские поэты, например, Баратынский: Пускай, приняв неправильный полёт И вспять стези не обретая, Звезда небес в бездонность утечёт, Пусть заменит её другая; Не явствует земле ущерб одной, Не поражает ухо мира, Падения её далёкий вой Равно как в высотах Эфира Её сестры новорожденный свет И небесам восторженный привет! Вот откуда в лермонтовских строчках появились слова: «А дай сойтись, …прощай, планета наша». Ещё несколько десятилетий потребуется астрономам на то, чтобы неопровержимо доказать ошибку Канта. Планеты и звёзды, тормозящиеся космическими приливами, не сближаются, а, наоборот, расходятся. В числе предтеч новой астрономии первые мысли о расширяющемся пространстве выскажет поэт Фёдор Тютчев. Нет, моего к тебе пристрастья Я скрыть не в силах, мать-Земля! Ф. Тютчев

С

космогонических концепций Бюффона и Канта началось поэтическое изображение и исследование стихийных сил космоса. Сам Кант подробно исследовал причины катастрофического лиссабонского землетрясения 1755 года. Не без внимания остались и вулканические извержения, и такие удивительные небесные явления как падения метеоритов, встречи Земли с кометами. Картины возможной гибели земли от космических стихий изобразил А. Сумароков: Не грянет гром, и ветер не дохнёт, Земля падёт, вода иссохнет И разрушатся небеса. Трагические строчки о катастрофе земной жизни принадлежат Ф.Н. Глинке: Настанет миг – и брызнет луч, Земля и небо запылают, Все громы выпадут из туч Все звёзды треснут и растают, И обескрылеют часы, И в страхе растрепав власы, По догорающей Вселенной, Я вижу – жизнь бежит, бежит…

11

В 1818 году в члены Общества любителей российской словесности был избран юный Тютчев. Месяцем раньше профессор Московского университета А.Ф. Мерзляков прочёл на заседании общества оду Тютчева, начинающуюся почти ломоносовскими словами «Уже прекрасное светило…» Едва ли кто догадывался о том, что студент университета набора 1819 года не только так близко к сердцу примет лекции Мерзлякова о философской лирике Ломоносова, но и, идя по этому пути, станет единственным и неповторимым поэтом человека в мире космических стихий. На очень тернистый путь стал Фёдор Тютчев. Ведь жил поэт в то время, когда о главной теме его творчества даже профессиональным естествоиспытателям было известно очень немного достоверного. Язык природы даже ёё выдающимся исследователям казался таким загадочным, что возникла идея о «невыразимом». В стихах впервые заговорил о ней один из ближайших учителей Тютчева Василий Андреевич Жуковский: Что наш язык земной пред дивною природой?.. Невыразимое подвластно ль выраженью?.. Вероятнее всего, своеобразным откликом на эти всегда памятные строчки десятилетие спустя стало знаменитое тютчевское «Силенциум!»: Молчи, скрывайся и таи, И чувства и мечты свои! Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне, Безмолвно, как звезды в ночи, – Любуйся ими – и молчи. Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймёт ли он, чем ты живёшь? Мысль изречённая есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи, – Питайся ими – и молчи. Лишь жить в себе самом умей! Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, – Внимай их пенью – и молчи!.. Самое интересное здесь в том, что о главных своих космических размышлениях и открытиях Фёдор Иванович всю свою жизнь писал вопреки этим прекрасным строчкам – громко, остро, взволнованно и совершенно ничего не утаивая. И не «едва-едва одну», а множество главных и прекрасных черт природы вдохновенно «удержал в полёте, пересоздал и выразил» Тютчев. Удивительно точные, обобщённые характеристики и Земли, и Вселенной, и человека даны проницательным поэтом. Земля – «бездна раскалённа»; океан, трепещущий «как опрокинутое небо», атмосфера: Река воздушная полней Течёт меж небом и землёю… Планета наша кругом объята другой, тоже раскалённой бездной – космической, и её звучные волны постоянно бьют в земной берег, земную пристань. Человек живёт между двумя горячими безднами и сам является бездной, уже третьей по счёту: В душе своей, как в бездне погружён… Не слишком ли много безбрежностей? Нет, поэт не преувеличивает. Характеристики всех этих главных объектов космической поэзии Тютчева не только глубоко 12

индивидуальны, но и взаимопроникающи. Человек, Земля, Вселенная – это нерасторжимое единство, развивающееся по общим законам природы – «бездны роковой», не преуменьшает ли созидающей, творческой роли человека? Где-то так и есть: оценивая возможности человека поэту современного, Тютчев иронизирует, вполне оправданно драматизирует ситуацию: С поляны коршун поднялся, Высоко к небу он взвился; Всё выше, дале вьётся он, И вот ушёл за небосклон. Природа-мать ему дала Два мощных два живых крыла – А я здесь в поте и в пыли, Я, царь земли, прирос к земли!.. Но назвать Тютчева скептиком невозможно. Не просто самоотверженная любовь, но глубочайшее сердечное волнение писателя-мыслителя за судьбу человека рвётся с каждой поэтической строки о людях и космосе. Тютчев настойчиво вновь и вновь рисует человека, стоящего на пороге открытой вселенной, испытывает его самыми разными страшными и жестокими космическими стихиями, и, нет сомнения, делает это потому, что глубоко верит: действительное свидание не отвлечённого, а конкретного человека с открытым космосом всё-таки состоится. Летит за облака Юпитера орёл, Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах… А. Фет

Е

« сли Пушкин родился под влиянием луны и солнца, если Тютчев возник на русской земле под веяньем небесных пространств, разорванных ночной грозой с перекличкой зарниц, – Фет рождён под решающим знаком звёздного неба; звёздного неба, пограничного с разлитием зорь…», – так писал о своём учителе – «звёздном вестнике» – поэт Константин Бальмонт. Вести из астрономических обсерваторий наполняли жизнью Афанасия Фета… Памятный 1846-й год. Берлинский астроном Г. Галле открывает новую планету – Нептун – там, где её место указали расчёты парижского астронома Урбена Леверье. Та же вторая половина сороковых годов принесла известия об интересных работах астронома и врача Юлиуса Майера, изучавшего прямые связи между и Фету близкими мирами звёзд и растений. Удивительный вывод – поток «силы Солнца» «непрестанно заводит пружину» земной жизни. И происходит всё оттого, что растения обладают совершенно загадочным свойством поглощать солнечный свет. Майер – автор «Динамики неба» – призывает изучать солнечный механизм растений. Это тем более важно, что другой исследователь земной и космической энергии английский физик Вильям Томсон пишет о будущем нашей планеты, когда она «снова очутится в состоянии, непригодном для обитания человека». Томсона поддерживает берлинский учёный Рудольф Клаузиус, который целых восемь лет не решался опубликовать такие же выводы, названные «основными законами вселенной». Тревожные времена: …Ни зимних птиц, ни мошек на снегу. Всё понял я… Земля давно остыла И вымерла. Кому же берегу В груди дыханье? Для кого могила Меня вернула? И моё сознанье С чем связано? И в чём моё призванье?

13

Куда идти, где некого обнять, Там, где в пространстве затерялось время? Вернись же, смерть, поторопись принять Последней жизни роковое бремя. А ты, застывший труп земли, лети, Неся мой труп по вечному пути! Фет назвал это стихотворение очень многозначительным словом «Никогда». Если бы на Земле всё угасало, умирало, разрушалось, рассеивалось, выравнивалось и обесценивалось, то разве видели бы мы тютчевские строй, созвучье, избыток жизни, космическую бездну бытия – вселенную красоты? Целый мир от красоты, От велика и до мала… Фет постоянно перечитывал любимого поэта и размышлял о мире, вместившем «столько красоты, глубины, силы, одним словом, поэзии! Если бы я не боялся нарушить права собственности, то снял бы дагерротипически всё небо г. Тютчева с его звёздами первой и второй величины, то есть переписал бы все его стихотворения. Каждое из них солнце, то есть самобытный светящийся мир…» Прав Фёдор Иванович, помогая человеку расти достойным вселенной, её размаха и величия: «Немало требует Тютчев от читателей, обращаясь к их сочувствию… Но тем более чести народу, к которому поэт обращается с такими высокими требованиями. Теперь за нами очередь оправдать его тайные надежды». И называя поэта «всесильным как стихия», тоже прав: …я сам бессильный и мгновенный, Ношу в груди, как оный серафим, Огонь сильней и ярче всей вселенной… Да, именно свет, готовый всё озарить, всему помочь, бесконечно вне времени и пространства «заводит» и жизнь земную, и жизнь космическую: И только в небе, как зов задушевный, Сверкают звёзд золотые ресницы И так прозрачна огней бесконечность, И так доступна вся бездна эфира, Что прямо смотрю я из времени в вечность, И пламя твоё узнаю, солнце мира. Эти звёзды – центры света Вечной жизни очаги… Николай Морозов

Подобно декабристу Гавриилу Батенькову, заточённому на два десятилетия в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, почти тридцать лет тюремного заключения в Шлиссельбургской крепости и других крепостях пережил революционернародоволец Николай Морозов. С нарастающей силой били революционные волны в возводившиеся веками стены царизма. Новые и новые поколения революционеров по наследству получали от своих предшественников глубокий интерес и потребность не только к практической преобразовательной деятельности, но и к общественным, естественным и техническим наукам. Как и Батеньков, Морозов целеустремлённо работал над проблемами астрономии и небесной механики. Вначале он и находившийся по соседству в заключении геолог Н.

14

Лукашевич записывали главные мысли кровью на стенах, выцарапывали свои научные идеи на чёрной штукатурке камер. Друг и соратник Морозова по работе в Исполнительном комитете «Народной воли» Николай Кибальчич разработал перед казнью проект ракетного летательного аппарата. Морозов вспоминал своё детство, встречу и беседу в Москве с Сергеем Ивановичем Астраковым, которого Герцен называл «почтенным кондуктором лунного дилижанса». В год гибели Пушкина Астраков создал проект первого в мире «космического снаряда для доставки человека на Луну». Как раз со времени этого памятного разговора Морозов непреклонно следовал данному себе слову приблизить звёзды к людям. Бескомпромиссная борьба народовольцев за возможность работать в тюрьме дала, наконец, свои результаты. Через семь лет заключения Морозову выделили перо, чернила, пронумерованные листы бумаги. Написав таким образом пятнадцать тысяч страниц астрономических и других научных трудов, Морозов счёл возможным заметить: «Я не сидел в крепости, а сидел во Вселенной». В числе рождённых в тюрьме книг был поэтический сборник «Звёздные песни». Знакомясь с Морозовскими поэтическими строчками о космосе, Валерий Брюсов обратился к их автору с интересным письмом: «Ваши “Звёздные песни” наводят меня на мысль спросить Вас, знаете ли Вы “Звёздные песни” Фета. В восьмидесятых годах, когда Вы, по Вашему выражению, “исчезли с земной поверхности”, Фет был не в чести, и, может быть, Вы не собрались его перечитать. Это было бы несправедливо, ибо Фет один из наиболее мыслящих русских поэтов. Не могу удержаться, чтобы не переписать здесь одно его “звёздное стихотворение” и Вы “великодушно” простите меня, если давно знаете эти стихи наизусть. Долго ль впивать мне мерцание ваше, Синего неба пытливые очи? Долго ли чуять, что выше и краше Вас ничего нет во храмине ночи? Может быть, нет вас под теми огнями: Давняя вас погасила эпоха, – Так и по смерти лететь к вам стихами, К призракам звёзд буду призраком вздоха! Сжато, верно и как прекрасно!» Морозова, так же как и Фета, глубоко задела концепция тепловой смерти Земли и Вселенной. Популярность этой гипотезы, конечно же, проистекала оттого, что физики не смогли принять во внимание космическую роль жизни – «фактора, вызывающего порядок из беспорядка, стройные ткани из хаотического скопления молекул». Жизнь – «это в полном смысле фактор обновления, возрождения Вселенной». Яркую картину вечно многообразной жизни космоса Морозов нарисовал в стихотворении «Планеты»: И, полные к свету влеченья, Стремясь неотступно вперёд, Свершают на них поколенья, Как волны, торжественный ход. Им властно дала бесконечность Веление жизни: живи! И жизнь переносится в вечность Великою силой любви. И быстры планет измененья И долог вселенский их путь, Могучий закон тяготенья Меняет их мощную грудь.

15

Другие ряды элементов На смену отжившим придут, Влиянья иных реагентов Грядущую жизнь создадут. И жадно со дна атмосферы Во мраке планетных ночей Направятся в горние сферы Опять миллионы очей. И новою жизнью одеты, Как прежде, одна за другой Всё будут носиться планеты Предвечной стезёй мировой. И другая светлая идея Фета о «солнце мира» получила отражение в геокосмологических исследованиях Н.А. Морозова, в его работе о влиянии центрального тела Галактики и других её сверхсолнц на окружающие нас геофизические и метеорологические явления. И я боролся вновь, и вновь искал вселенной… Валерий Брюсов

Начало

биографии поэта Валерия Брюсова очень похоже на жизнеописание одного из выдающихся астрономов. Насыщены настоящими «астрономическими» событиями отрочество и юность поэта. В детстве увлёкся биографией Кеплера, мечтал открыть новую планету, написать книги о межпланетных путешествиях. Прочтя массу литературы о жизни небесных светил, в одиннадцати-двенадцатилетнем возрасте пытался «поправить» Коперника и Ньютона. В гимназии увлёкся высшей математикой, полагал посвятить ей всю жизнь, потом передумал, но в зрелые годы вёл расчёты времени полёта межпланетной экспедиции к Марсу, с удовольствием читал лекции по истории математики. Вам поклоняюсь, вас желаю, числа! Свободные, бесплотные, как тени, Вы радугой сверкающей повисли К раздумиям с вершины вдохновенья. В гимназии же Валерий Брюсов основательно познакомился с общефилософскими и космогоническими трудами Канта, Лапласа и особенно Лейбница, которому, будучи студентом Московского университета, посвятил специальную работу. Студентом освоил всё так или иначе относящиеся к астрономии философские концепции, и через три года после окончания университета писал Горькому: «Давно привык на всё смотреть с точки зрения вечности». Внимание Брюсова к проблемам исследования Вселенной не ослабевало на протяжении всей его жизни. В 1904 году поэт пишет фантастическую трагедию «Земля» о гибели цивилизации, отгородившей всю поверхность планеты от космоса стеклянной крышей. К 1912 году относятся такие строки: Но есть ещё мечта, чудесней и заветней, Я снова предан ей, как в юные года: Там, далеко от нас, в лазури ночи летней, Сверкает и зовёт багряная звезда. Томят мою мечту заветные каналы, О существах иных твердят безвольно сны… Марс, давний старый друг! наш брат! двойник наш алый! Ужели мы с тобой вовек разлучены! Не верю!

16

В статье «Пределы фантазии» Брюсов рассказывает о сильных впечатлениях от работ своих предшественников, размышляющих о космосе: «Русский философ Фёдоров серьёзно проектировал управлять движением Земли в пространстве, превратив её в огромный электромагнит. На Земле, как на гигантском корабле, люди могли бы посетить не только другие планеты, но и другие звёзды. Когда-то я пытался передать эту мечту философа в стихах, в своём «Гимне Человеку»: Верю, дерзкий! Ты поставишь По Земле ряды ветрил. Ты своей рукой направишь Бег планеты меж светил…» В 1919-1920 годах Брюсов знакомится с работами К.Э. Циолковского, который немало удивлял многих современников не только своими исследованиями в области воздухоплавания, авиации и межпланетных сообщений, но и особым пристрастием к астрономии, биологии, философии, другим наукам. Ещё с 1903 года, приняв концепцию о спиральном характере развития Вселенной, учёный не ограничил поисков пределами, казалось бы, безупречной «гегелевской спирали», а ещё многие годы продолжал также анализировать различные варианты природных круговоротов. По мнению Циолковского, нарисовать картины предстоящего развития человечества было бы невозможно без тщательного исследования существа жизни окружающей человека Вселенной. В 1922 году вышел в свет сборник стихотворений Брюсова «Дали» с размышлениями о новых перспективах поэтического искусства. Вводя читателя в круг главных своих идей, поэт писал: «Стихам, собранным в этом сборнике, может быть сделан упрёк, что в них слишком часто встречаются слова, не совсем известные: термины из математики, астрономии, биологии, истории и других наук, а также намёки на разные научные термины и исторические события. Автор, конечно, должен признать этот факт, но не может согласиться, чтобы всё это было запретным для поэзии. Ему думается, что поэт должен, по возможности стоять на уровне современного научного знания и вправе мечтать о читателе с таким же миросозерцанием… Всё, что интересует и волнует современного человека, имеет право на отражение в поэзии…» Волнения свои при чтении работ Циолковского Брюсов тоже вложил в сборник: А сколько учиться, – пред нами букварь ещё! Ярмо на стихии наложить не пора ли, Наши зовы забросить на планеты товарищу, Шар земной повести по любой спирали? Но что это за новые, причём «любые», спиральные траектории для Земли появились у Брюсова спустя шестнадцать лет после аналогичных строчек в «Хвале Человеку»? Ответ на этот вопрос, вероятно, нужно искать в работах Циолковского. К основополагающим расчётам по истории Солнца и планет Циолковский приступил в 1923 году. Два года спустя, как обобщённый итог напряжённого, изнурительного труда, один за другим выходят из печати замечательные конспекты его обширных рукописей. В марте – «Монизм Вселенной», в августе – «Причина космоса», в ноябре – «Образование солнечных систем и споры о причине космоса». Об этом периоде своей жизни учёный писал так: «Все утра, все свои силы я посвящал солнечной системе. Исписаны тома бумаги. Много раз переходил я от отчаяния к надежде… Сколько гипотез перепробовано, какие горы формул и чисел получены, прежде чем мне удалось прийти к тем простым выводам, которые изложены в предлагаемом конспекте». На полвека опережая своё время, учёный рассматривал вековое уплотнение космического вещества как процесс, в равной степени свойственный и планетам, и звёздам, и рассеянной космической материи. Однако синтез и закономерное усложнение вещества Вселенной Циолковский не отделял от 17

параллельного процесса распада переуплотнённых космических тел, превращения их в рассеянную материю. Когда планетные, звёздные и галактические периоды и циклы были намечены, а обусловливающие их космические процессы проверены точными вычислениями, искомая непрерывная связь природных явлений открылась учёному во всей своей убедительности. Тогда только Циолковский разомкнул ранее обоснованный им круговорот Вселенной, чтобы перевести рассеянную космическую материю на новый более широкий виток её качественного усложнения, на новую спираль развития. Разрабатывая поэтический образ Вселенной, поэт Александр Сумароков сравнивал её с колесом. Гавриил Державин пристально вглядывался в «быстротечны колёса вратящейся природы всей», но, пожалуй, ближе к истине был Фёдор Глинка, у которого Многогромадная сия Вселенная так тихо стройно, И величаво и спокойно Вращается, идёт, плывёт! И всё это сложное движение Вселенной спирально развёртывается и в пространстве и во времени. В зависимости от формы спирали эволюции вещества нашей части Вселенной, обходя все узлы космических катастроф, должны пролечь различные спирали перемещения в космическом пространстве развивающихся цивилизаций. Знаменитый средневековый поэт и астроном ал-Бируни писал о том, что многие поколения жителей островов Индийского океана покидают остров, который «дряхлеет и начинает погибать, и переселяются на молодой и свежий, час поднятия которого над океаном приблизился». А разве не подобны острова Мирового океана островам жизни во Вселенной? Конечно, невозможно пока догадаться, какой способ передвижения между благоприятными для развития жизни космическими островами выберет земная цивилизация через необозримые вереницы веков. Будет ли кораблём сама Земля или к тем временам найдётся более совершенное транспортное средство? В «Монизме Вселенной» Циолковский впервые доказал необходимость и закономерность освоения цивилизациями обширных космических просторов с неисчерпаемыми запасами вещества и энергии. Научным открытием «космической философии» особенно гордился шестидесятивосьмилетний учёный, а о своих астрономических трудах писал так: «Астрономия увлекла меня, потому что я считал и считаю до сего времени не только Землю, но и Вселенную достоянием человеческого потомства». Я всматриваюсь в вас, о числа… Велемир Хлебников

Кто

ещё столь вольно обращался со временем? Едва только начав интереснейшую студенческую жизнь, весёлый, жизнелюбивый юноша написал «Завещание» с такими словами: «Пусть на могильной плите прочтут… он связал время с пространством». Но эта эпитафия когда-то ещё понадобится! А пока Виктор Хлебников с похвальным упорством соединял ученье сразу на двух отделениях физикоматематического факультета Казанского университета: естественном и математическом. Особенно впечатляюще читал лекции по геометрии Лобачевского профессор Васильев: …Я помню лик суровый и угрюмый Запрятан в воротник. То Лобачевский, – ты – Суровый Числоводск!.. Во дни «давно» и весел Сел в первые ряды кресел 18

Думы моей, Чей занавес уже поднят… Увы, как непредсказуема судьба! Прошло всего лишь четыре года после составления «Завещания», и совсем не он, Хлебников, а три зрелых учёных мужа – Анри Пуанкаре, Альберт Эйнштейн и Герман Минковский – стали первооткрывателями четырёхмерного мира. «Отныне, – писал Минковский, – пространство само по себе и время само по себе обратились в простые тени, и только какое-то единство их обоих сохранит независимую реальность». Это открытие Хлебников считал «самым крупным светилом на небе событий» начала двадцатого века. Изучать это новое небесное тело оказалось очень сложным делом, требующим, по мнению поэта, особого синтеза пяти человеческих чувств: «Пять ликов, их пять, но мало. Отчего не: одно оно, но велико?» Как разрушить барьер между слухом и зрением, между пространственными и временными чувствами, как вместить в себя всё светило? Когда у человека будет не пять, а одно новое, всеобъемлющее чувство, тогда «узор точек» заполнит «пустующие пространства», и в каждом звуке космоса человек почувствует частичку подлинной Вселенной. Нет сомнения в том, что постоянной, характерной чертой пространства является звук, а у времени всё-таки есть объём. Значит, пока не пришло время рождению единого чувства, новое четырёхмерное светило можно успешно изучать с двух сторон – как звучащее пространство и как объёмное время. На этом открывшемся Хлебникову исследовательском пути и поэт, и учёный были не одиноки. Звучащее пространство… Ещё пифагорейцы слышали и изучали «музыку сфер». Поэт и астроном Иоганн Кеплер всю жизнь работал над грандиозным сочинением о мировой гармонии как соответствии, созвучии различных частей неба. Он полагал, что «небесные движения суть не что иное, как ни на миг не прекращающаяся многоголосная музыка, воспринимаемая не слухом, а разумом». Но только ли разумом? Вот свидетельство поэта-декабриста Фёдора Глинки: И в дальних вихрях светлой пыли, Я видел, как миры ходили, И слышал музыку миров… А вот Фёдор Тютчев: Над спящим градом, как в вершинах леса, Проснулся чудный еженощный гул… «Откуда он, сей гул непостижимый?» Кеплер полагал, что высветить существо этой непостижимости может только факел геометрии. Дмитрий Веневитинов предлагал изучать загадку мировой гармонии, которую он называл идеей прекрасного разнообразия, с помощью математической философии. Или, может быть, «поверить алгеброй гармонию»? Петь звёздные песни, где «алгебра слов смешана с аршинами и часами»? Ведь законы мира совпадают с законами счёта. Необходимо направить во Вселенную лавину звуков, звёздную азбуку: Мы дикие кони, Приручите нас: Мы понесём вас В другие миры, Верные дикому Всаднику Звука. Лавой беги, человечество, звуков табун оседлав, Конницу звука взнуздай! Может быть, эта азбука жизненно важна для всей Вселенной! Лети, созвездье человечье, 19

Всё дальше, далее в простор, И перелей земли наречья В единый смертных разговор. Очень увлекательная задача – изучить прошлое, настоящее и будущее звучащего пространства, но как быть с его четвёртым измерением? Объёмное время… Чувствовали себя во времени как особом трёхмерном пространстве Радищев, Пушкин и Брюсов, свободно перемещались в океане времени вширь, вглубь, наверх, – в любую историческую эпоху эти поэты могли войти как её современники. Они могли увидеть объединёнными во времени вещи, движущиеся и разрозненные в пространстве. Видим же мы на небе звёзды рождающиеся, живущие и даже уже давным-давно рассыпавшиеся. Человек в силах поставить плотину в реке времени. «Мы знаем твёрдо, – писал Хлебников, – что мы не повторимся на земном шаре. Чтобы оставить по себе память и чтобы люди не сказали: они сгинули, как обры, - мы основали государство времени». Себя в этом независимом и бессмертном государстве, существующем в объёмном времени, поэт называл «Разиным со знаменем Лобачевского». Бурно течёт в океан вечности хлебниковская река времени, швыряет кораблик читателя из стороны в сторону, кружит в водоворотах, того и гляди налетишь на подводный камень или на крутом изгибе русла будешь выброшен на берег: так и не доплывёшь до ещё более беспокойного океана. Ещё раз, ещё раз Я для вас Звезда. Горе моряку, взявшему Неверный угол своей ладьи По звёздам: Он разобьётся о камни, О подводные мели. Горе и вам, взявшим Неверный угол сердца ко мне: Вы разобьётесь о камни… Много раз из конца в конец расширяющийся мир объёмного времени пересёк Владимир Облачный – он же Владимир Маяковский, почётный гражданин хлебниковского государства времени, озаряющего «люд-лучами дорогу человечеству». Подумать только, ещё в 1921 году Хлебников первым на Земле назвал нашу эпоху «космическим веком»! Поэт всегда должник Вселенной Владимир Маяковский

На

память о детстве навсегда остались ярчайшие звёздные ночи Багдади, которые поэт вспомнит такими стихами: Ты посмотри какая в мире тишь. Ночь обложила небо звёздной данью. В такие вот часы встаёшь и говоришь векам, истории и мирозданью.

20

В нескольких десятках километров от дома, где родился Маяковский, каждую звёздную ночь следят за небом телескопы Абастуманской обсерватории. Как говорят астрономы, здесь на удивление благоприятный астроклимат. В самом начале века немало трудов положил петербургский профессор-астроном Сергей Павлович Глазенап, чтобы в этом благодатном краю постоянно работали астрономы. Временная вначале обсерватория стала первой в нашей стране горной астрофизической базой для исследования Галактики, Солнца и планет. Если б я поэтом не был, я бы стал бы звездочётом. В этом с Маяковским вполне можно согласиться так же, как он радостно соглашался с Хлебниковым, что «звёзды и люди - братства», и потому, что, рассказывая о себе, поэт не забывал говорить: «Кроме всего прочего я люблю, например, астрономию». Другими светлыми впечатлениями детства Маяковского были «густое» солнце, которое ещё звалось жёлтым жирафом, и сплошь ярко-жёлтые от зарослей азалий окрестные горы. Дивилось солнце: «Чуть виден весь-то! А тоже – С сердечком, Старается малым! Откуда в этом в аршине место – и мне, и реке, и стовёрстным скалам?!» Вполне возможно, что именно эти воспоминания о детстве и сделали Маяковского поэтом: ведь самыми первыми опубликованными им поэтическими пробами были стихотворения 1912 года «Ночь» и «Утро». В этом же году начинающий поэт и уже опытный революционер-пропагандист познакомился с Велемиром Хлебниковым, услышал его вопрос: «Не следует ли ждать в 1917-м падения государства?» Ещё два года спустя появилось знаменитое стихотворение Маяковского «Послушайте!» Послушайте! Ведь если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно! Однако вослед этим многообещающим звёздным стихам пошли «Война объявлена», «Мысли в призыв» и многие другие антивоенные стихотворения. В поэме «Война и мир» поэт видит планету, «опоясанную пожаром» первой мировой войны как бы со спутника: горящие в бою миллиардных армий материки, «в небо люстрой подвешенная целая зажжённая Европа». Воспринимая войну как огромное мировое бедствие, поэт в поэме «Человек» широко использует концепцию времени Велемира Хлебникова: Дымным хвостом по векам волочу оперённое пожарами побоище. Во время работы над этой поэмой у Маяковского сложилось «безупречное описание Земли», очень своеобразная точка зрения на взаимоотношения человека и Вселенной. Обычно человек, «загнанный в земной загон, влечёт дневное иго». Гремит, 21

приковано к ногам, ядро земного шара. Но так не должно быть: Ширится, растёт тоска человека о Вселенной. И наконец: Студенты! Вздор всё, что знаем и учим! Физика, химия и астрономия – чушь. Вот захотел и по тучам лечу ж. «На небе» поэт знакомится с устройством Вселенной, где «всё в страшном порядке» – механизмы регулирования скорости вращения миров и горения Солнца, «склады» лучей и выгоревших светил. Кузни времён вздыхают меха – и новый год готов. Отсюда низвергается, громыхая, страшный оползень годов. Вернувшийся на Землю, «узнанный снова земными мучениями», Маяковский помимо обычных «оков земли окаянной», обнаруживает гораздо более чувствительные связи человека с планетой, а главное – осознаёт свою – человека и поэта – бесконечную любовь к Земле: стою, огнём обвит, на несгорающем костре немыслимой любви… и свой особенный вклад в эту любовь: Это я сердце флагом поднял. Небывалое чудо двадцатого века! Великий Октябрь принёс в жестокой борьбе завоёванное право каждого человека на свободное общение со всеми другими людьми и со Вселенной. Разрушились веками насаждаемые царизмом представления о роковой предопределённости судьбы человека. Сбылось предсказание Маяковского, высказанное в 1916 году в поэме «Война и мир»: И он, свободный, ору о ком я, человек – придёт он, верьте мне, верьте. И поэт продолжает реализацию своей долговременной программы, отныне главная задача которой помочь рядовому человеку стать в ряды истинно человеческие, никогда не забывать, что они «внуки Колумбов, Галилеев потомки». Маяковский хорошо понимает, сколько неимоверно трудных ступеней на этом пути. Ни о каких из них не забывает поэт, но одна из первых, и в этом он не сомневается, есть ликвидация безграмотности в астрономии, в области предстоящего космического строительства.

22

И здесь у поэта свой взгляд на вещи. Никто из его литературных предшественников не использовал в своём творчестве столь необычных просветительских приёмов. Все небесные тела и явления силой поэтического слова Маяковский наделил жизнью, очень сходной с человеческой, сделал их очень понятными и доступными и, более того, подчинил их человеку, поместил в человеческую душу. С другой стороны, обычные чувства – восторг, любовь, страх, боль, отчаяние – поэт превратил в живые существа, воплотил их в космические образы. И каждый из читателей Маяковского оказался, таким образом, в самой гуще мировой космической жизни. Литературные критики первых послереволюционных лет не ради красного слова назвали поэта «вечно глядящим в телескоп», «даже как будто и на себя он глядит в телескоп». И на себя, и внутрь себя и своих современников, и на тысячи народов, на планету, на все бездны пространства и времени. В начале двадцатых годов, во время работы над поэмой-утопией «Пятый Интернационал» Маяковский вникает в теорию относительности Эйнштейна. «Такой у него телескоп, – писали в это время о поэте, – что не видя никаких деталей и частностей, он охватывает глазами огромные дали». Изумлялись критики жадному строению поэта «к огромностям». Маяковский действительно, не забывая о подробностях, очень любил оперировать астрономическими цифрами, «невероятной, гигантской сутью»: Выше! Тишь. И лишь просторы, мирам открытые странствовать. Подо мной, надо мной и насквозь светящее реянье. Вот уж действительно что называется пространство! Хоть руками щупай в 22 измерения. Нет краёв пространству, времени конца нет. Со временем у Маяковского, как у Хлебникова, были совершенно особые взаимоотношения. Пространств мировых одоления ради, охвата ради веков дистанции я сделался вроде огромнейшей радиостанции. Чтоб поэт перерос веков сроки, чтоб поэт человечеством полководить мог, со всей вселенной впитывай соки корнями вросших в землю ног. Взрывами мысли головы содрогая, артиллерией сердец ухая, встаёт из времён революция другая – третья революция духа…

23

Маяковский настойчиво хочет поставить всех людей будущего «в ряды Эдисонам, Лениным в ряд, в ряды Эйнштейнам». Поэт, прошедший через «баррикады сердец и душ», отдал все силы «грядущей жизни мощной». Как правильно заметила Марина Цветаева, «своими быстрыми шагами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом долго ещё будет нас ждать». Николай Асеев, бывший юнга с воздушного фрегата Хлебникова, Каменского и Маяковского, выразился гораздо более определённо, где будет нас ждать великий поэт – на неведомых планетах, «у начала начал, в дыханье плывущей вселенной»: Земным именам не коснуться таких неземных впечатлений; казалось бы, можешь проснуться, но материализуются тени. То горы… Но это не горы! И тучи… Но нет же, не тучи! То люди иль метеоры медлительно движутся с кручи?! Шестое? Девятое чувство? Двенадцатое? Не запомнишь! Подай же нам руку, Искусство, приди нам скорее на помощь. И очень пришлось бы нам туго, замглила б навеки нас млечность, когда б мы не встретили друга, ушедшего ранее в вечность. Да, это Владимир Владимирович Маяковский, это он с современными и будущими космонавтами на всех дорогах Вселенной. Происходя от солнечных истоков, Живой огонь снопом из груди бьёт Мыслителей, художников, пророков… Александр Чижевский

Калужанин Александр Чижевский был истинным ребёнком своего так недавно начавшегося двадцатого столетия: «Астрономией я стал пылко интересоваться девяти лет от роду… Как страстно влечёт и одновременно пугает звёздное небо человеческую душу. Особенно привлекало меня Солнце!» Мы дети космоса. И наш родимый дом Так спаян общностью и неразрывно прочен, Что чувствуем себя мы слитыми в одном, Что в каждой точке мир – весь мир сосредоточен… И жизнь – повсюду жизнь в материи самой В глубинах вещества от края и до края Торжественно течёт в борьбе с великой тьмой. Страдает и горит, нигде не умолкая. Это стихотворение семнадцатилетний юноша, первокурсник археологического института посвятил древнему врачу Гиппократу в честь его и своего глубокого интереса к влиянию солнечной активности на деятельность живых организмов. Живший по соседству Циолковский одобрил делающего первые шаги поэта и начинающего естествоиспытателя, уже подготовившего на забеспокоившую его тему интересный доклад. Любопытный студент закончил институт защитой диссертации «Русская литература восемнадцатого века» и начал учиться на физико-математическом факультете Московского университета. И высота необычайно 24

Меня держала на весу, И так была доступна тайна, Что я весь мир в себе несу. На следующий год Чижевский представил рукопись на степень доктора всеобщей истории – «Исследование первопричинности всемирно-исторического процесса», а вскоре вышел из печати его уже второй поэтический сборник «Тетрадь стихотворений 1914-1918 годов». Стихи и картины Александра Чижевского вызывают в те годы уважительные, а иногда и восхищённые отзывы Валерия Брюсова, Максимилиана Волошина, Алексея Толстого. «Из вас вышел бы неплохой поэт…» – эти слова Владимира Маяковского обращены к тому же молодому таланту. Но подающий надежды поэт снова совершает малопонятный для многих окружающих поступок. Молодой доктор наук поступает на медицинский факультет Московского университета, настойчиво здесь одолевает одну вершину за другой, не оставляя при этом интереснейшей экспериментальной работы и общенаучных теоретических исследований. В эти сложные времена естествоиспытателя более всего кормит литература. В 1920 году Брюсов и Вячеслав Иванов назначают Чижевского председателем Калужского подотдела ЛИТО Наркомпроса. … О прислонись внимательно к Земле И грудью к ней прильни всецело, Чтоб снова в зеленеющем стебле Исторгнуть к Солнцу дух и тело. В тревожных человеческих сердцах И в нежной немоте растений Восходит к жизни придорожный прах, Сверкая в бездне воплощений. Эти строчки Чижевский пишет в период завершения большой своей научной работы «Влияние периодической деятельности Солнца на возникновение и развитие эпидемий». Человеческий мозг, интеграл и Солнце изображены на книгах домашней библиотеки Чижевского совсем не случайно: медицинские, археолого-исторические и физико-математические знания помогли учёному изучить, систематизировать и сопоставить с солнечной активностью сведения об эпидемиях на земном шаре почти за полторы тысячи лет истории человечества. И вновь и вновь взошли на Солнце пятна, И омрачились трезвые умы, И пал престол, и были неотвратны Голодный мор и ужасы чумы. И вал морской вскипел от колебаний, И норд сверкал, и двигались смерчи, И родились на ниве состязаний Фанатики, герои, палачи. И жизни лик подёрнулся гримасой: Метался компас, буйствовал народ, А над Землёй и над морскою массой Свершало Солнце свой законный ход. О ты, узревший солнечные пятна С великолепной дерзостью своей – Не ведал ты, как будут мне понятны И близки твои скорби, Галилей!

25

Благодаря упорным многолетним исследованиям Чижевский в 1930 году сделал долговременный прогноз эпидемий гриппа, подтвердившийся вплоть до самых последних лет. В 1938 году в Париже издаётся книга учёного о связи эпидемий с возникающими во время солнечной активности изменениями электромагнитного поля Земли. Чижевский назвал микробы электрическими резонаторами, «связанными с атомами природы всеми атомами своего существа», а земная биосфера оказалась проявлением «строения и механики Вселенной». «Не Земля, а космические просторы становятся нашей родиной… Органическая жизнь только там и возможна, где имеется свободный доступ космической радиации, ибо жить – это значит пропускать сквозь себя поток космической энергии…» За научные работы, положившие начало гелиобиологии и космической биологии, Чижевский избирается действительным и почётным членом тридцати университетов и научных обществ Европы, Азии и Америки. Разработанные Чижевским и его последователями принципы узкоспециального – редукционизма – и широкого – интегративного – подходов в биологических исследованиях справедливы не только для других естественных и технических наук, но также и для искусства. «Поэзия ведь тоже акт познания», – любил говорить Чижевский и приводил в подтверждение своей правоты изречение древнего философа: «Искусство есть подтверждение грядущей истины». Я не ищу гармонии в природе… Николай Заболоцкий

Заболоцкий

был одним из первых художников поэтического слова, задумавшимся и глубоко размышляющим о принципах нового, порождённого великой революцией человеческого отношения к природе, отношения не только в земных, но и в космических масштабах. Прекрасный знаток русской классической лирики поэт всегда помнил и ломоносовскую природу-«богиню», и пушкинскую «очей очарованье», и тютчевскую «природу-сфинкс», и блоковскую «узницу». Для Заболоцкого во все времена И голос Пушкина был над листвою слышен, И птицы Хлебникова пели у воды, И встретил камень я, был камень неподвижен, И проступал в нём лик Сковороды. Седьмого января 1932 года поэт отважился наконец-то на очень важное для себя письмо: «Уважаемый Константин Эдуардович! На днях я прочёл Ваше сочинение «Растение будущего», 1929 г. Ваши мысли о будущем человечества поразили меня настолько, что теперь я не успокоюсь, покуда не прочту других сочинений Ваших… Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне. В моих ненапечатанных поэмах и стихах я, как мог, разрешал их… Сейчас мне 28 лет. В будущем надеюсь писать об этом ещё…» И спустя одиннадцать дней: «Ваши книги я получил. Благодарю Вас от всего сердца. Почти всё я уже прочёл, но прочёл залпом. На меня надвинулось нечто до такой степени новое и огромное, что продумать его до конца я пока ещё не в силах: слишком воспламенена голова». Воспламенение Заболоцкого трудами К.Э. Циолковского можно понять. Более сорока биологических статей и брошюр, одна другой интересней, написал учёный после революции. В 1918 году появляется «Влияние роста живых существ на их жизнь и свойства», в следующем году «Механика в биологии», «О возникновении и развитии жизни на Земле», «Начало растений на земном шаре и их развитие», в 1920 году – «Происхождение живого», «Влияние разной тяжести на жизнь», «Эволюция животных». Популяризатору науки Я. Перельману, удивлённому столь пристальным 26

вниманием Циолковского к биологии, учёный сообщает: «Цель моих занятий биологией… выяснить самому себе, что можно ожидать от её законов и явлений в будущем для преобразования растений и человека». Как и Циолковского, Заболоцкого интересовала жизнь во всём объёме этого понятия: Но для бездн, где летят метеоры, Ни большого, ни малого нет И равно беспредельны просторы Для микробов, людей и планет… Склонившись над окуляром микроскопа, на предметном стекле которого разлита всего лишь капелька воды, поэт задумался о существе жизни: Там я звёздное чую дыханье, Слышу речь органических масс И стремительный шум мирозданья, Столь знакомый любому из нас. В 1936 году поэт, постоянно встревоженный беспокойством Велемира Хлебникова о пагубном одиночестве человека от утраты связей с «мудрой общиной зверей и растений», писал: «Чувство разобщённости с природой прошло через всю историю человечества и дошло до наших дней, до двадцатого века, века социальных революций и небывалых достижений точной науки. Теперь дело меняется. Приближается время, когда, по слову Энгельса, люди будут не только чувствовать, но и сознавать своё единство с природой…» Человек ещё не совершил ни одного космического полёта, но из книг Циолковского вполне видно, что космически окрылённые земляне не задержатся надолго в своей колыбели. Значит, не откладывая, со всей прямотой, со всей очевидностью, со всей остротой поэтического слова нужно ставить вопрос: может ли человек великодушно отдать свою колыбель животным и растениям? Разве не может, не должен уже сейчас наш космически просвещённый современник если не строить понастоящему новые отношения с миром животных и растений, то постоянно тревожно, взволнованно думать об этом, исходя в своих размышлениях из высших принципов гуманизма? …Какой неистленно прекрасной Станет Природа! И мысль, возвращённая сердцу, мысль человека каким торжеством загорится! Праздник Природы! В твоё приближение верю! Видеть грядущее въявь! Леонид Мартынов

О

« громнейшая планета Лирики» навсегда захватила в поле своего притяжения Леонида Мартынова. Именно с этой планеты пролегли все самые главные пути поэта по Вселенной. В начале двадцатых годов книжный юноша купил у омского букиниста «Звёздный манифест» биокосмиста Александра Ярославского и на всю жизнь запомнил из него строки: Братья с далёких планет, Граждане звёздной республики, Вы ведь не скажете «нет», Вы ведь Земли не забудете! Вспоминая свою журналистскую работу в новосибирском журнале «Сибирские огни» вместе с «обуянным мечтою сделать этот мир восхитительным» Вивианом Итиным, Мартынов перечисляет неукротимые юношеские стремления «оказаться в пределах Грядущего» с космическими полётами, астрономией, а в особенности наедине с тайнами Солнца. Слова талантливого омского поэта и учёного-метеоритчика Петра Драверта «Незакатное вижу я Солнце» можно смело отнести ко всему творчеству 27

Мартынова. Так же как и Драверт, камнем и земным и небесным – «метеоритом, в пробеге размолотом» Мартынов «продолжал межу до Солнца». Владимир Маяковский, приведший в своё время начинающего омского поэта на порог планеты Лирики, учил его разговаривать со светилом, видеть сны о борьбе с грозным Солнцем. Пушкинское солнце Разума подсказывало Мартынову времена «привалов и ночлегов поэзии», то есть те времена, когда нужно было несколько приостановиться, чтобы в точности определить минувшие и предстоящие орбиты своей огромнейшей планеты. Поэт постоянно умел видеть себя на орбитах будущего, непрерывно изучал, вспоминал своих дальновидных предшественников на планете – великого Пушкина, «одного из наиболее молодых, смелых и упорных заглядывателей в грядущее» – Евгения Баратынского, «причисленного к футуристам, но называвшего себя будетлянином» Велемира Хлебникова, многих других. В поисках истины Грядущего мысль Мартынова нередко уходила не только в близкий девятнадцатый век, но и в «осьмнадцатое» столетие – к книгам Канта, Фурье, Гершеля. В стихотворении, посвящённом музыканту, композитору и астроному Вильяму Гершелю, Мартынов в оправдание обвиняемому в ошибке учёному создал совершенно выдающуюся по смелости поэтическую аналогию между Землёй и Солнцем: И хоть не прав был астроном умерший, Но заблуждения его понятны, Для этого имелись основанья. Он ощущал, что бытие земное Похоже тоже не на что иное, Как на отчаянное беснованье Непрекращаемого зноя Под ледяною пеленою, И есть ещё другое ледяное Напластованье над районом зноя, И, словно саламандры, не сгораем мы, Но и не замерзаем, и не таем мы, И даже обречённый, облучённый, Терзаемый и яростно пытаемый, Пылает разум наш неомрачённый… В «Гимне Солнцу» даже стремление человека к крылатости поэт объяснил так: И мечтая птичье оперение Укрепить как крылья за спиною, Вёл я вековечное борение Со стихией холода и зноя. И далее сильные, трагичные, но всё-таки не обречённые строчки: Ты Глодало своды мои шаткие, Ты глотало воды мои сладкие, Иссушало древние колодцы, И, бывало, нарождались гадкие Дети – косоглазые уродцы. Я не знал, откуда что берётся, Но и эти разрешил загадки я. Эти Грозы, грады и циклоны, Наводненья. Превращенья живности В падаль, чтоб насытились вороны, – 28

Это тоже след твоей активности, От которой по своей наивности Долго я не ведал обороны. … Я, Создатель новой энергетики, По своей преобразуя воле Этот мир страдания и боли, Соберу пылающие цветики, Отдыхая на магнитном поле, Обуздаю древнего дракона я, Усмирю его непостоянство И возьму под власть свою законную Искривлённое Пространство. Леонид Мартынов ясно демонстрирует космические корни своего собственного творчества, особенно активные в то время, когда поэт волею обстоятельств находится в «состоянье отлучения от лучей, лучащихся вдали»: И в себе протест во мне взрывается, Вздрогнув, выпрямляюсь во весь рост. Это именно и называется Зарожденьем новых, юных звёзд. И тепло, сверкая, излучается Из меня, как из небесных тел… Ощущая человека как устремлённого в будущее гражданина космоса, сам прокладывая пути в грядущее, Мартынов всегда настойчиво приобщает читателя к мировым событиям, призывает к бдительности, борьбе за мир на планете и во Вселенной: И пусть не забудет живущий На этой летящей во мгле, Гудящей, свистящей, ревущей, Крутящийся в бездне Земле: Коль будут увечить, калечить, То только своею рукой Удастся тебе обеспечить Желательный мир и покой! Мы со своей мечтою дерзновенной Отныне корабельщики Вселенной Вселенная – открытый океан! Леонид Вышеславский

В

год взлёта над планетой первого искусственного спутника поэт Леонид Вышеславский написал удивительное стихотворение, как бы замыкающее необозримый период мечты человека о звёздах и открывающее новую эпоху в жизни человечества, когда, говоря словами Циолковского, исполнение венчает и мысль, и фантазию, и сказку, и научный расчёт. Стихотворение называется «В вечерний час», и хочется здесь привести его полностью: Сегодня я открыл окно и замер: из края в край всё небо в поздний час не звёздами сверкает, а глазами людей, туда стремившихся до нас.

29

Горят созвездья выпукло и чётко, – пригвождены к ним испокон веков глаза провидцев, взоры звездочётов, скитальцев, мореходов, пастухов. Глазами фантазёров и влюблённых, и мудрецов, годами умудрённых, не смаргивая, смотрит небосвод, сверлит зрачками, в душу проникает нас приворотным взглядом привлекает, притягивает, кличет и зовёт. Каким только «в тысячу глаз» не представляли поэты космос, но таким глубоко по земному человечным он был изображён впервые. В этом же 1957 году, ещё ничего не подозревающий о предназначенном ему строящемся космическом корабле, вместе со своими друзьями – военными лётчиками Северного флота, отметил великую космическую дату Юрий Алексеевич Гагарин. Будущий первый корабельщик Вселенной, он уже знал наизусть одно из лучших стихотворений Леонида Вышеславского, перечитывал в библиотеке своего авиационного полка Пушкина, Лермонтова, Блока, Маяковского. Ещё в самом начале века Валерий Брюсов сердечно сожалел о том, что не увидит первого космонавта, обращал к своему современнику грустные слова: Не свершишь ты первого полёта, не прочтёшь и на столбцах газет, что безвестный, ныне славный, кто-то, как Колумб, увидел новый свет. Нетерпеливому поэту с его «ждём дня корабль в простор планетный бросить, миры в связь мира единя», было очень интересно, как будет чувствовать поэзию первый Колумб Вселенной. И Колумб-Гагарин не подкачал. Едва спустившись с орбиты на Землю, он тут же в казахстанской степи рассказал корреспонденту «Правды» о своей дороге в космос, пролёгшей через военное детство, ремесленное училище, завод, аэроклуб. С особенным чувством вспомнил годы ученья в военном лётном Оренбургском училище, сказал, что ему нравится военная служба: «С детства я любил армию. Советский солдат-освободитель стал любимым, почти сказочным героем народов Европы и Азии», – и прочёл журналисту всегда памятные ему, Юрию Гагарину, поэтические строчки Леонида Вышеславского о нашем солдате: Да, неспроста у пулемёта он глаз две ночи не смыкал, и неспроста среди болота он под обстрелом пролежал, – ворвался в город на рассвете и, завершая долгий бой, он слёзы радости заметил в глазах у женщины чужой. Прошёл по брёвнам переправы, прополз по грязи под огнём, и грязь в лучах солдатской славы горит, как золото, на нём! Да, дорога в космос и первого в мире космонавта, всей нашей страны начиналась не в мирное время. На дорогах войны стала материализоваться в гагаринский «Восток» мирная идея К.Э. Циолковского о космической ракете, из военного Гжатска шагнул в жизнь Юра Гагарин, из войны пришёл в большую поэзию Леонид Вышеславский. Всю войну поэт находился в действующей армии, воюя разящим оружием слова фронтовой 30

печати. Вышеславский не без гордости вспоминающий о том, что юношей жил в Харькове на площади имени философа Людвига Фейербаха, написал по военным мотивам одно из лучших своих философских стихотворений «Чайка», поставив к ней эпиграфом такие слова: «У морской чайки одно крыло длиннее другого, что неизбежно возвращает её к родным берегам». Вот кажется, нету спасенья – и чайка забьётся в волнах, но мудрый закон возвращенья заложен в неравных крылах. Не может она не вернуться! Такой уж она создана! К своим – её ждут не дождутся – летит бумерангом она. Пусть буря, пусть горя немало, пусть шторм и не видно звезды, но круча родимая встала пред ней из кипучей воды. …Тебя, мудрокрылая птица, я видел над морем войны. Нам было дано возвратиться! Такими уж мы рождены! Чайки, у которых одно крыло длиннее другого, походят на штурмующих небо и возвращающихся на родную землю космонавтов. Нередко образы покорителей космоса и фронтовиков у Вышеславского сливаются и тогда летит солдат на корабле «Восток», с ним вместе мы – его однополчане! С волнением ждала Земля возвращения первого корабельщика Вселенной: Прошло лишь сто, сто с небольшим минут, а на Земле уже иная эра, которую космической зовут. И об этом же: Как стало людно в звёздном океане! Как стало звёздно людям на Земле! Поэт посвятил подвигу первого шага в космос книгу «Звёздные сонеты», предисловие к которой написал Юрий Алексеевич Гагарин: «Это лучшее, что за последнее время читал о космических полётах… Леонид Вышеславский малым количеством слов сказал многое. В его сонетах всё на месте, надёжно и прекрасно, и нет ничего лишнего, всё как на космическом корабле». Перекликаясь с Маяковским в обращении к потомкам, поэт пишет: Создавая грядущего чудо и его различая вдали, мы гадаем: какими будут люди будущего Земли? Как пройти к ним? Какими путями?

31

Добавим ещё один вопрос. Какой же она будет дальше – космическая поэзия космического века?

…И звезда с звездою говорит / Составитель Л. Баньковский Пермь: Кн. изд-во, 1986

Луч во Вселенную Предисловие к антологии космической поэзии «И звезда с звездою говорит…»

О сколько нам открытий чудных Готовят просвещенья дух И опыт, сын ошибок трудных, И гений, парадоксов друг, И случай, бог изобретатель… А.С. Пушкин

При самом своём рождении вспыхнула русская поэзия звёздным светом. И не могла не зажечься загадками и проблемами космоса хотя бы потому, что для первого великого русского поэта свет поэзии и свет звёздного неба были почти синонимами. По словам Гоголя, огниву Ломоносова нужно было ударить по извечному загадочному «кремню» космоса, чтобы вспыхнула поэтическая зарница и начался рассвет. Многокрасочный разгорался рассвет. «Занёсшему ногу в вечность вселенная уже тесна», – так написал А.Н. Радищев, автор непревзойдённого поэтического образа океана времени. В поэтической вселенной есть Ломоносовский «светоносный океан», радищевские «река катящихся веков», свирепство стихий», «сложенное гармоническое движение пушкинского космоса. М.Ю. Лермонтов с осознанным достоинством говорил о своём очень рано состоявшемся знакомстве со сводом разнообразных философских систем. Поэт, всем своим существом услышавший, как «звезда с звездою говорит», одним из первых приник к тайнам происхождения и истории Вселенной: Верить я готов, Что наш безлучный мир – лишь прах могильный, Другого, – горсть земли, в борьбе веков Случайно уцелевшая и сильно Заброшенная в вечный круг миров… Множество черт Вселенной «удержал в полёте, пересоздал и выразил» Ф.И. Тютчев. Здесь и Земля – «бездна раскаленна», и ещё одна, тоже раскалённая 32

бездна – космическая. И человек между двумя горячими беспредельностями сам бесконечен. Человек, Земля, Вселенная – нерасторжимое единство, развивающееся по общим законам природы. Не только самоотверженная любовь, но глубочайшее сердечное беспокойство поэтов-мыслителей XIX века за судьбы человечества рвутся с каждой поэтической строки о людях и космосе. Поэты настойчиво вновь и вновь рисуют человека, стоящего на пороге открытой Вселенной, испытывают его жестокими космическими стихиями, и, нет сомнения, делают это потому, что глубоко верят: действительное свидание не отвлечённого, а конкретного человека с открытым космосом всё-таки состоится. С нарастающей силой били революционные волны в возводившиеся веками стены царизма. Новые и новые поколения поэтов-революционеров обретали потребность всестороннего преобразования мира. Написав почти за треть века тюремного заключения в царских тюрьмах пятнадцать тысяч страниц астрономических и других научных трудов, Н.А. Морозов счёл возможным заметить: «Я не сидел в крепости, а сидел во Вселенной». В числе рождённых в тюрьме книг был его сборник «Звёздные песни». В 1912 году начинающий поэт и уже опытный революционер-пропагандист В.В. Маяковский познакомился с В.В. Хлебниковым, услышал его вопрос: «Не следует ли ждать в 1917-м падения государства?» Всегда опережающий время поэт Хлебников писал Вселенную как звучащее пространство и объёмное время. Маяковский был почётным гражданином хлебниковского государства времени, озаряющего «людлучами дорогу человечеству». Подумать только, ещё в 1921 году Хлебников первым на Земле назвал нашу эпоху космическим веком! Развивая эти традиции, Маяковский наделил жизнью все небесные тела и явления, поместил их в человеческую душу. В.Я. Брюсов мальчишкой увлёкся биографией Кеплера, мечтал открыть новую планету, пытался «поправить» Коперника и Ньютона. В зрелом возрасте поэт переписывался с Циолковским. Поддерживал с ним переписку и другой поэт – Н.А. Заболоцкий, один из первых художников поэтического слова, глубоко размышлявший о принципах нового, порождённого великой революцией человеческого отношения к природе, отношения не только в земных, но и в космических масштабах. В 1936 году Заболоцкий писал: «Чувство разобщённости с природой прошло через всю историю человечества и дошло до наших дней, до двадцатого века, века социальных революций и небывалых достижений науки. Теперь дело меняется. Приближается время, когда, по слову Энгельса, люди будут не только чувствовать, но и сознавать своё единство с природой…» «Огромнейшая планета Лирики» навсегда захватила в поле своего притяжения Л.Н. Мартынова. Слова талантливого омского поэта и учёного-метеоритчика П.Л. Драверта «незакатное вижу я Солнце» можно смело отнести ко всему творчеству Мартынова. Ещё в самом начале века В.Я. Брюсов пристально заглядывал в будущее: каким он окажется – первый космонавт, как будет понимать поэзию Колумб Вселенной? Юрий Алексеевич Гагарин любил и знал стихи, он был первым читателем библиотеки Звёздного городка, перечитывал Пушкина, Лермонтова, Блока, Маяковского, а в предисловии к «Звёздным сонетам» написал: «Это лучшее, что за последнее время читал о космических полётах… Леонид Вышеславский малым количеством слов сказал многое. В его сонетах всё на месте, надёжно и прекрасно, и нет ничего лишнего, всё как на космическом корабле». Перекликаясь с Маяковским в обращении к потомкам, Вышеславский говорит: Создавая грядущего чудо и его различая вдали, мы гадаем: какими будут 33

люди будущего Земли? Как пройти к ним? Какими путями? Добавим ещё один вопрос. Какой же она будет дальше – космическая поэзия космического века?..

М.В. Ломоносов Утреннее размышление о божием величестве (Отрывок) Когда бы смертным толь высоко Возможно было возлететь, Чтоб к солнцу бренно наше око Могло, приблизившись, воззреть, Тогда б со всех открылся стран Горящий вечно Океан. Там огненны валы стремятся И не находят берегов; Там вихри пламенны крутятся, Борющись множество веков; Там камни, как вода, кипят, Горящи там дожди шумят.

1743

34

Вечернее размышление о божием величестве при случае великого северного сияния Лице свое скрывает день; Поля покрыла влажна ночь, Взошла на горы черна тень, Лучи от нас склонились прочь. Открылась бездна, звезд полна, Звездам числа нет, бездне дна. Песчинка как в морских волнах, Как мала искра в вечном льде, Как в сильном вихре тонкий прах, В свирепом как перо огне – Так я в сей бездне углублен, Теряюсь, мысльми утомлен! Уста премудрых нам гласят: Там разных множество светов, Несчетны солнца там горят, Народы там и круг веков: Для общей славы божества Там равна сила естества. Но где ж, натура, твой закон? С полночных стран встает заря! Не солнце ль ставит там свой трон? Не льдисты ль мещут огнь моря? Се хладный пламень нас покрыл! Се в ночь на землю день вступил! О вы, которых быстрый зрак Пронзает в книгу вечных прав, Которым малой вещи знак Являет вещества устав! Вам путь известен всех планет, Скажите, что вас так мятет? Что зыблет ясный ночью луч? Что тонкий пламень в твердь разит? Как молния из грозных туч, Стремится от земли в зенит? Как может быть, чтоб мерзлой пар Среди зимы рождал пожар? Там спорят жирна мгла с водой, Иль солнечны лучи блестят, Склонясь сквозь воздух к нам густой, Иль тучных гор верьхи горят; Иль в море дуть престал зефир, И гладки волны бьют в эфир. Сомнений полон ваш ответ О том, что окрест ближних мест. Скажите ж, коль пространен свет? И что малейших дале звезд? Несведом тварей вам конец? Скажите ж, коль велик творец?

1743

35

А. Радищев Осмнадцатое столетие (Отрывок) Урна времён часы изливает каплям подобно Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возросли И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны Вечности в море; а там нет ни предел, ни брегов; Не возвышался там остров, ни дна там лот не находит; Веки в него протекли, в нём исчезает их след. Но знаменито навеки своею кровавой струёю С звуками грома течёт наше столетье туда; И сокрушил, наконец, корабль, надежды несущий, Пристани близок уже, в водоворот поглощён, Счастие и добродетель и вольность пожрал омут ярый, Зри, всплывают ещё страшны обломки в струе. Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро...

В. Жуковский Невыразимое (Отрывок) Что наш язык земной пред дивною природой? С какой небрежною и лёгкою свободой Она рассыпала повсюду красоту И разновидное с единством согласила! Но где, какая кисть её изобразила? Едва-едва одну её черту С усилием поймать удастся вдохновенью… Но льзя ли в мертвое живое передать? Кто мог создание в словах пересоздать? Невыразимое подвластно ль выраженью?.. Святые таинства, лишь сердце знает вас. Не часто ли в величественный час Вечернего земли преображенья, Когда душа смятенная полна Пророчеством великого виденья И в беспредельное унесена – Спирается в груди болезненное чувство, Хотим прекрасное в полёте удержать, Ненаречённому хотим названье дать – И обессилено безмолвствует искусство! Что видимо очам – сей пламень облаков По небу тихому летящих, Сие дрожанье вод блестящих, Сии картины берегов В пожаре пышного заката – Сии столь яркие черты – Легко их ловит мысль крылата, И есть слова для их блестящей красоты.

36

Но то, что слито с сей блестящей красотою – Сие столь смутное, волнующее нас, Сей внемлемый одной душою Обворожающего глас, Сие к далёкому стремленье, Сей миновавшего привет (Как прилетевшее внезапно дуновенье От луга родины, где был когда-то цвет, Святая молодость, где жило упованье), Сие, шепнувшее душе воспоминанье О милом, радостном и скорбном старины, Сия сходящая святыня с вышины, Сие присутствие создателя в созданье – Какой для них язык?.. Горе` душа летит, Всё необъятное в единый вздох теснится, И лишь молчание понятно говорит.

1819

* * * *НЕ ТО, ЧТО МНИТЕ ВЫ, ПРИРОДА: НЕ СЛЕПОК, НЕ БЕЗДУШНЫЙ ЛИК – В НЕЙ ЕСТЬ ДУША, В НЕЙ ЕСТЬ СВОБОДА, В НЕЙ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ, В НЕЙ ЕСТЬ ЯЗЫК… Ф. ТЮТЧЕВ

*А. Пушкин Движение Движенья нет, сказал мудрец брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить. Сильнее бы не мог он возразить; Хвалили все ответ замысловатый, Но, господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит: Ведь каждый день над нами солнце ходит, Однако ж прав упрямый Галилей.

1825

*

В. Кюхельбекер Родство со стихиями

Есть что-то знакомое, близкое мне В пучине воздушной, в небесном огне; Звезды полунощной таинственный свет От духа родного несёт мне привет. Огромную слышу ли жалобу бурь, Когда умирают и день, и лазурь, Когда завывает и ломится лес, – Я так бы и ринулся в волны небес. Донельзя постыла мне тина и прах; Мне там в золотых погулять бы парах; Туда призывают и ветер и гром, Перун прилетает оттуда послом.

37

Туман бы распутать мне в длинную нить, Да плащ бы широкий из сизого свить, Предаться бы вихрю несытой душой, Средь туч бы летать под безмолвной луной! Всё дале и дале и путь бы простёр Я в бездну, туда, за сапфирный шатёр! О! Как бы нырял в океане светил! О! Как бы себя по вселенной разлил!

Е. Баратынский Звезда Взгляни на звёзды: много звёзд В безмолвии ночном Горит, блестит вокруг луны На небе голубом.

С неё в лазоревую ночь Не сводим мы очес, И провожаем мы её На небо и с небес.

Взгляни на звёзды: между них Милее всех одна! За что же? Ранее встаёт, Ярчей горит она?

Себе звезду избрал ли ты? В безмолвии ночном Их много блещет и горит На небе голубом.

Нет! Утешает свет её Расставшихся друзей: Их взоры, в синей вышине, Встречаются на ней.

Не первой вставшей сердце вверь И, суетный в любви, Не лучезарнейшую всех Своею назови.

Она на небе чуть видна, Но с думою глядит, Но взору шлёт ответный взор И нежностью горит.

Ту назови своей звездой, Что с думою глядит, И взору шлёт ответный взор, И нежностью горит.

1824

М. Лермонтов Мой дом Мой дом везде, где есть небесный свод, Где только слышны звуки песен, Всё, в чём есть искра жизни, в нём живёт, Но для поэта он не тесен. До самых звёзд он кровлей досягает, И от одной стены к другой – Далёкий путь, который измеряет Жилец не взором, а душой.

38

Есть чувство правды в сердце человека, Святое вечности зерно: Пространство без границ, теченье века Объемлет в краткий миг оно. И всемогущим мой прекрасный дом Для чувства этого построен, И осуждён страдать я долго в нём, И в нём лишь буду я спокоен.

1831

* * * 1 Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет богу, И звезда с звездою говорит.

2 В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… Что же мне так больно и так трудно? Жду ль чего? Жалею ли о чём?

3 Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть; Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть!

4 Но не тем холодным сном могилы… Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь; 5 Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, Про любовь мне сладкий голос пел, Надо мной чтоб, вечно зеленея, Тёмный дуб склонялся и шумел.

1841

*

Ф. Тютчев * * *

Как океан объемлет шар земной, Земная жизнь кругом объята снами; Настанет ночь – и звучными волнами Стихия бьёт о берег свой. То глас её: он нудит нас и просит… Уж в пристани волшебный ожил чёлн, Прилив растёт и быстро нас уносит В неизмеримость тёмных волн. Небесный свод, горящий славой звёздной, Таинственно глядит из глубины, – И мы плывём, пылающею бездной Со всех сторон окружены.

1830

* * * Как сладко дремлет сад тёмно-зелёный, Объятый негой ночи голубой, Сквозь яблони, цветами убелённой, Как сладко светит месяц золотой!.. Таинственно, как в первый день созданья, В бездонном небе звёздный сонм горит,

39

Музыки дальней слышны восклицанья, Соседний ключ слышнее говорит… На мир дневной спустилася завеса; Изнемогло движенье, труд уснул… Над спящим градом, как в вершинах леса, Проснулся чудный, еженочный гул… Откуда он, сей гул непостижимый?.. Иль смертных дум, освобождённых сном, Мир бестелесный, слышный, но незримый, Теперь роится в хаосе ночном?..

1836

* * * ПРИРОДА – СФИНКС. И ТЕМ ОНА ВЕРНЕЙ СВОИМ ИСКУСОМ ГУБИТ ЧЕЛОВЕКА, ЧТО, МОЖЕТ СТАТЬСЯ, НИКАКОЙ ОТ ВЕКА ЗАГАДКИ НЕТ И НЕ БЫЛО У НЕЙ.

День и ночь На мир таинственный духов, Над этой бездной безымянной, Покров наброшен златотканый Высокой волею богов! День – сей блистательный покров – День, земнородных оживленье, Души болящей исцеленье, Друг человеков и богов! Но меркнет день – настала ночь; Пришла, и с мира рокового Ткань благодатную покрова Сорвав, отбрасывает прочь… И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами – Вот отчего нам ночь страшна!

1829

* * * Ночное небо так угрюмо, Заволокло со всех сторон. То не угроза и не дума, То вялый, безотрадный сон. Одни зарницы огневые, Воспламеняясь чередой, Как демоны глухонемые, Ведут беседу меж собой.

40

Как по условленному знаку, Вдруг неба вспыхнет полоса, И быстро выступят из мраку Поля и дальние леса. И вот опять всё потемнело, Всё стихло в чуткой темноте – Как бы таинственное дело Решалось там – на высоте.

1865

Фёдор Тютчев * * * Est in arundineis modulation musika ripis Есть музыкальная стройность в прибрежных тростниках (лат.).

Певучесть есть в морских волнах, Гармония в стихийных спорах, И стройный мусикийский шорох Струится в зыбких камышах. Невозмутимый строй во всём, Созвучье полное в природе, –

Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаём. Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре Душа не то поёт, что море, И ропщет мыслящий тростник?

1865

А. Григорьев Комета Когда средь сонма звёзд, размеренно и стройно, Как звуков перелив, одна вослед другой, Определённый путь свершающих спокойно, Комета полетит неправильной чертой, Недосозда`нная, вся полная раздора, Невзнузданных стихий неистового спора, Горя ещё сама и на пути своём Грозя иным звездам стремленьем и огнём, Что` нужды ей до общего смущенья, До разрушения гармонии?.. Она Из лона отчего, из родника творенья В созданья стройный круг борьбою послана, Да совершит путём борьбы и испытанья Цель очищения и цель самосозданья.

1843

41

И. Никитин Небо С глубокою думой Гляжу я на небо, Где в тёмной лазури Так ярко сверкают Планет мириады. Чья мощная сила Вращает их чудно В таинственной сфере? Когда и откуда Тела их начало Своё получили? Какие в составе Из тел неизвестных Основою жизни Положены части? Какое имеют Они назначенье И кто бытия их Всесильный виновник? Уж много минуло Суровых столетий; Как лёгкие тени, Исчезли народы, Но так же, как прежде, Прекрасна природа, И нету песчинки, Нет капли ничтожной, Не нужной в системе Всего мирозданья; В ней всё служит к цели, Для нас непонятной… И пусть остаётся Во мраке глубоком Великая тайна Начала творений; Не ясно ль я вижу Печать дивной силы На всём, что доступно Уму человека И что существует Так долго и стройно, Всегда совершая Процесс своей жизни По общему смыслу Законов природы; И как мне поверить Иль даже подумать, Чтоб случай бессильный Был первой причиной Начала, законов Движенья и жизни Обширной Вселенной? Между 1849 и 1853

42

Ф. Глинка * * * Все сущности вместив в себе природы, Я был её устами и умом; Я в ней читал все символы, все буквы, И за неё я с богом говорил… Она, немая, чувствовала только, А я один владел двумя дарами: В устах носил алмаз живого слова, А в голове луч вечных истин, мысль!.. Я постигал непостижимость время, И проникал все сущности вещей, И обнимал сознанием пространство… Я утопал в гармонии вселенной И отражал вселенную в себе.

1840-1850

А. Хомяков Звёзды В час полночный, близ потока, Ты взгляни на небеса. Совершаются далёко В горнем мире чудеса. Ночи вечные лампады Невидимы в блеске дня, Стройно ходят там громады Негасимого огня. Не впивайся в них очами – И увидишь, что вдали, За ближайшими звездами, Тьмами звёзды в ночь ушли. Вновь вглядись – и тьмы за тьмами Утомят твой робкий взгляд: Все звездами, все огнями Бездны синие горят. В час полночного молчанья Отогнав обманы снов, Ты вглядись душой в писанья Галилейских рыбаков, – И в объёме книги тесной Развернётся пред тобой Бесконечный свод небесный С лучезарною красой. Узришь: звёзды мыслей водят Тайный хор вокруг Земли, Вновь вглядись – другие всходят; Вновь вглядись – и там, вдали, Звёзды мыслей, тьмы за тьмами, Всходят, всходят без числа, И зажжётся их огнями Сердца дремлющая мгла.

1853

43

А. Толстой Алхимик Неоконченная поэма (отрывок) 3 От берегов благоуханных, Где спят лавровые леса, Уходит в даль зыбей туманных Корабль, надувши паруса. На нём изгнанник молчаливый Вдали желанный ловит сон, И взор его нетерпеливый В пространство синее вперён. «Вы, моря шумного пучины, Ты, неба вечного простор, И ты, светил блестящий хор, И вы, родной земли вершины, Поля и пёстрые цветы, И с гор струящиеся воды, Отдельно взятые черты Всецельно дышащей природы! Какая вас связала нить Одну другой светлей и краше? Каким законом объяснить Родство таинственное наше? Ты, всесторонность бытия, Неисчерпаемость явленья, В тебе повсюду вижу я Того же света преломленья. Внутри души его собрать, Его лучей блудящий пламень В единый скоп всесильно сжать – Вот Соломонова печать, Вот Трисмегиста дивный камень! Тот всеобъемлющий закон, Которым всё живёт от века, Он в нас самих – он заключён Незримо в сердце человека! Его любовь, и гнев, и страх,

44

Его стремленья и желанья, Всё, что кипит в его делах, Чем он живёт и движет прах, – Есть та же сила мирозданья! Не в пыльной келье мудреца Я смысл её найду глубокий – В живые погрузить сердца Я должен мысленное око! Среди борьбы, среди войны, Средь треволнения событий Отдельных жизней сплетены Всечасно рвущиеся нити, И кто бессмертье хочет пить Из мимолётного фиала, Тот микрокосма изучить Спеши кипящие начала! Есть край заветный и святой, Где дважды жизненная сила Себя двояко проявила Недостижимой высотой: Один, в полях Кампаньи дикой, Предназначением храним, Стоит торжественный, великий, Несокрушимый, вечный Рим. К нему, к подобию вселенной, Теперь держать я должен путь, В его движенье почерпнуть Закон движенья неизменный. Лети ж, корабль крылатый мой, Лети в безбережном просторе, А ты, под верною кормой, Шуми, шуми и пенься, море…» <1867>

В. Бенедиктов Коперник (Отрывок) По Земле разнодорожной Проходя из века в век, Под собою – непреложный, Неподвижный грунт подножный Видел всюду человек. Люди – всеми их глазами – В небе видеть лишь могли С дном, усыпанным звездами, Чашу, ставшую краями Над тарелкою Земли. С чувством спорить не умея, Долго, в грёзах сонных дум, Был узлами Птолемея Связан, спутан смертных ум… Рим с высот своей гордыни Клял науку – и кругом, Что казалось в веке том Оскорблением святыни, Что могло средь злых потех Возбуждать лишь общий смех И являться бредом въяве И чего, средь звёздных дел, Утверждать, при полной славе, Тихо Браге не посмел, – Неба страж ночной, придверник, Смело «Да! – сказал Коперник. – Вечной мудрости черты – В планах, полных простоты!..

Дети Солнца одного, Сёстры – зримые планеты – Им сияют, им согреты, – Средоточен лик его! На него все взор возводят, Доля с долей тут сходна, Вкруг него они все ходят, А Земля – из них одна, – ходит и она!» И, едва лишь зоркий разум В очи истине взглянул, Вечной мысли луч сверкнул, Словно молния, – и разом Свод – долой! Весь звёздный клир Прянул россыпью в эфир, И – не в области творенья, Но в хаосе разуменья – Воссоздался божий мир. В бесконечных, безначальных, Необъятных небесах – Тех тяжёлых сфер кристальных Вдруг не стало – пали в прах! И средь строя мирового, Плоский вид свой округля, Вкруг светила золотого В безднах двинулась Земля!..

1870

А. Фет * * * Я долго стоял неподвижно, В далёкие звёзды вглядясь, – Меж теми звездами и мною Какая-то связь родилась. Я думал… не помню, что думал; Я слушал таинственный хор, И звёзды тихонько дрожали, И звёзды люблю я с тех пор…

45

* * * Как нежишь ты, серебряная ночь, В душе расцвет немой и тайной силы! О, окрыли – и дай мне превозмочь Весь этот тлен бездушный и унылый! Какая ночь! Алмазная роса Живым огнём с огнями неба в споре, Как океан, разверзлись небеса, И спит земля – и теплится, как море. Мой дух, о ночь, как падший серафим, Признал родство с нетленной жизнью звездной И окрылён дыханием твоим, Готов лететь над этой тайной бездной.

1865

* * * На стоге сена ночью южной Лицом на тверди я лежал, И хор светил, живой и дружный, Кругом раскинувшись, дрожал. Земля, как смутный сон, немая, Безвестно уносилась прочь, И я, как первый житель рая, Один в лицо увидел ночь. Я ль нёсся к бездне полуночной, Иль сонмы звёзд ко мне неслись? Казалось, будто в длани мощной Над этой бездной я повис. И с замираньем и смятеньем Я взором мерил глубину, В которой с каждым я мгновеньем Всё невозвратнее тону.

1857

Среди звёзд Пусть мчитесь вы, как я, покорны мигу, Рабы, как я, мне прирождённых числ, Но лишь взгляну на огненную книгу, Не численный я в ней читаю смысл. В венцах, лучах, алмазах, как калифы, Излишние средь жалких нужд земных, Незыблемой мечты иероглифы, Вы говорите: «Вечность – мы, ты – миг.

46

Нам нет числа. Напрасно мыслью жадной Ты думы вечной догоняешь тень; Мы здесь горим, чтоб в сумрак непроглядный К тебе просился беззакатный день. Вот почему, когда дышать так трудно, Тебе отрадно так поднять чело С лица земли, где всё темно и скудно, К нам, в нашу глубь, где пышно и светло».

1876

Угасшим звёздам Долго ль впивать мне мерцание ваше, Синего неба пытливые очи? Долго ли чуять, что выше и краше Вас ничего нет во храмине ночи? Может быть, нет вас под теми огнями: Давняя вас погасила эпоха, – Так и по смерти лететь к вам стихами, К призракам звёзд буду призраком вздоха!

1890

Майская ночь Отсталых туч над нами пролетает Последняя толпа. Прозрачный их отрезок мягко тает У лунного серпа. Царит весны таинственная сила С звездами на челе. – Ты, нежная! Ты счастье мне сулила На суетной земле. А счастье где? Не здесь, в среде убогой, А вон оно – как дым. За ним! за ним! воздушною дорогой – И в вечность улетим!

1870

47

В. Брюсов Сын Земли Я – сын Земли, дитя планеты малой, Затерянной в пространстве мировом, Под бременем веков давно усталой, Мечтающей бесплодно о ином. Я – сын Земли, где дни и годы – кратки, Где сладостна зелёная весна, Где тягостны безумных душ загадки, Где сны любви баюкает Луна. От протоплазмы до ихтиозавров, От дикаря с оружьем из кремня, До гордых храмов, дремлющих меж лавров, От первого пророка до меня, – Мы были узники на шаре скромном, И сколько раз, в бессчётной смене лет, Упорный взор Земли в просторе тёмном Следил с тоской движения планет! К тем сёстрам нашей населённой суши, К тем дочерям единого отца

Как много раз взносились наши души, Мечты поэта, думы мудреца! И, сын Земли, единый из бессчётных, Я в бесконечное бросаю стих, – К тем существам, телесным иль бесплотным, Что мыслят, что живут в мирах иных. Не знаю, как мой зов достигнет цели, Не знаю, кто привет мой донесёт, – Но, если те любили и скорбели, Но, если те мечтали в свой черёд И жадной мыслью погружались в тайны, Следя лучи, горящие вдали, – Они поймут мой голос не случайный, Мой страстный вздох, домчавшийся с Земли! Вы, властелины Марса иль Венеры, Вы, духи света иль, быть может, тьмы, – Вы, как и я, храните символ веры: Завет о том, что будем вместе мы!

1913

48

С кометы Помнишь эту пурпурную ночь? Серебрилась на небе Земля И Луна, её старшая дочь. Были явственно видны во мгле Океаны на светлой земле, Цепи гор, и леса, и поля. И в тоске мы мечтали с тобой: Есть ли там и мечта и любовь? Этот мир серебристо-немой Ночь за ночью осветит; потом Будет гаснуть на небе ночном, И одни мы останемся вновь. Много есть у пурпурных небес, – О мой друг, о моя красота, – И загадок, и тайн, и чудес. Много мимо проходит миров, Но напрасны вопросы веков: Есть ли там и любовь, и мечта?

1895

К. Бальмонт * * * И там, где пустыня с Лазурью слилась, Звезда ослепительным ликом зажглась. Испуганно смотрит с немой вышины, – И вот над пустыней зареяли сны. Донёсся откуда-то гаснущий звон, И стал вырастать в вышину небосклон. И взорам открылось при свете зарниц, Что в небе есть тайны, но нет в нём границ. И образ пустыни от взоров исчез, За небом раздвинулось Небо небес. Что жизнью казалось, то сном пронеслось, И вечное, вечное счастье зажглось.

1897

Марс От полюса до полюса Пустыня. Песчаник красный. Мергель-желтоцвет. И синий аспид. Зори прошлых лет. Зелёных царств отцветшая святыня. Где жизнь была, там грёза смерти ныне. Горенье охры. Между всех планет Тот красочный особо виден бред. Опал. Огонь в опаловой твердыне. Лишь полюсы ещё способны петь Песнь бытия нетленными снегами. Весной истаивая, родниками

49

На красную они ложатся медь. И говорят через пространство с нами, Невнятное, играя письменами.

1917

И. Бунин Ночь Ищу я в этом мире сочетанья Прекрасного и вечного. Вдали Я вижу ночь: пески среди молчанья И звёздный свет над сумраком Земли. Как письмена, мерцают в тверди синей Плеяды, Вега, Марс и Орион. Люблю я их теченье над пустыней И тайный смысл их царственных имён! Как ныне я, мирьяды глаз следили Их древний путь. И в глубине веков Все, для кого они во тьме светили, Исчезли в ней, как след среди песков. Их было много, нежных и любивших, И девушек, и юношей, и жён, Ночей и звёзд, прозрачно серебривших Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон! Вот снова ночь. Над белой сталью Понта Юпитер озаряет небеса, И в зеркале воды, до горизонта Столпом стеклянным светит полоса…

1901

Огни небес Огни небес, тот серебристый свет, Что мы зовём мерцаньем звёзд небесных, – Порою только неугасший свет Уже давно померкнувших планет, Светил давно забытых и безвестных. Та красота, что мир стремит вперёд, Есть тоже след былого. Без возврата Сгорим и мы, свершая в свой черёд Обычный путь, но долго не умрёт Жизнь, что горела в нас когда-то. И много в мире избранных, чей свет, Теперь ещё незримый для незрящих, Дойдёт к земле чрез много-много лет… В безвестном сонме мудрых и творящих. Кто знает их? Быть может, лишь поэт.

1903-1904

50

Летняя ночь «Дай мне звезду, – твердит ребёнок сонный, – Дай, мамочка…» Она, обняв его, Сидит с ним на балконе, на ступеньках, Ведущих в сад. А сад, степной, глухой, Идёт, темнея, в сумрак летней ночи, По скату к балке. В небе, на востоке, Краснеет одинокая звезда. «Дай, мамочка…» Она с улыбкой нежной Глядит в худое личико: «Что, милый?» «Вон ту звезду…» – «А для чего?» – «Играть…» Лепечут листья сада. Тонким свистом Сурки в степи скликаются. Ребёнок Спит на колене матери. И мать, Обняв его, вздохнув счастливым вздохом, Глядит большими грустными глазами На тихую далёкую звезду… Прекрасна ты, душа людская! Небу, Бездонному, спокойному, ночному, Мерцанью звёзд подобна ты порой!

1912

Н. Морозов Кометы Вокруг сияющего света, Что вечно льёт источник дня, Кружатся лёгкие кометы, Как мотыльки вокруг огня. Несясь среди планетной сферы, Они недолго в ней живут, Семьи небесной эфемеры, Они свиданья с Солнцем ждут. Их жизнь – мечта, стремленье к свету, Лучистый шар – их идеал, К нему толпой летят кометы, Чтоб он на миг им счастье дал. Но Солнца жгучие лобзанья Не для кометных нежных тел, Не долго длятся их свиданья, И все находят свой удел. Сгорают их мечты и грёзы Под жгучим солнечным лучом. И часто падают их слёзы К нам с неба огненным дождём.

1910

51

Атом жизни Из каждой былинки В земле и в воде, Из каждой пылинки Я слышу везде Напев сокровенный Как сон наяву: «Я атом Вселенной, Я вечно живу!» На каждом светиле, Таинственно скрыт, В энергии, силе Напев тот звучит, Напев неизменный, Как сон наяву: «Я атом Вселенной, Я вечно живу!» Из центров сознанья, В началах начал, Я в каждом созданье Напев тот слыхал, Напев вдохновенный, Как сон наяву: «Я атом Вселенной, Я вечно живу!»

1910

Смысл созвездий Посвящается Г.А. Тихову

Путь был труден, путь был долог, Мгла легла со всех сторон, И безмолвен шёл астролог, Совершая небосклон. Перед ним на небосклоне Поднимался Боотес, Молча к Северной Короне Змий взлезал на свод небес. Гидра с Чашею Причастной Хищно по небу ползла… «Покажи мне, боже властный, Чем чревата ночи мгла?

И когда же избавитель, Твой возлюбленный пророк, Змиедержец, наш Спаситель, Снова выйдет на восток?» Но созвездия молчали, Не разверзлась ночи тьма, И была полна печали Всё сковавшая зима. Были льдом покрыты реки, В снег окуталась земля… Это было в пятом веке, В поздний вечер февраля… Пронеслось тысячелетье… В том краю астро`ном жил. «Как люблю на вас смотреть я!» – Тем же звёздам говорил. До утра смотрел астроном. Был в цветах душистый май, И над бледным небосклоном Выплыл новый неба край. Лебедь был в зените мира, Вниз спускался Геркулес, В вышине горела Лира, И сиял весь свод небес. Но созвездий очертанья Он на время позабыл, Видел он лишь звёзд мерцанье И в восторге говорил: «В вечных звёздах нет возмездий!.. Разъясни же, небо, мне Тайный смысл своих созвездий, Что нам светят в вышине!» А в ответ, вдали, зарёю Загорались небеса. Раскрывалась над землёю Утра раннего краса. Лучезарное светило Всем послало свой привет И, ликуя, говорило: «Смысл созвездий – жизнь и свет!»

1910

Дай мне смысл твоих созвездий! Что готовишь для людей?» В знак каких твоих возмездий Небеса полны зверей?

52

Н. Рерих Пора Встань, друг. Получена весть. Окончен твой отдых. Сейчас я узнал, где хранится один из знаком священных. Подумай о счастье, если один знак найдём мы. Надо до Солнца пойти. Ночью всё приготовить. Небо ночное, смотри, невиданно сегодня чудесно. Я не запомню такого. Вчера ещё Кассиопея была грустна и туманна, Альдебаран пугливо мерцал. И не показалась Венера. Но теперь воспрянули все.

Орион и Арктур засверкали. За Альтаиром далеко новые звёздные знаки блестят, и туманность созвездий ясна и прозрачна. Разве не видишь ты путь к тому, что мы завтра отыщем? Звёздные руны проснулись. Бери своё достоянье. Оружье с собою не нужно. Обувь покрепче надень. Подпояшься потуже. Путь будет наш каменист. Светлеет восток. Нам Пора.

1916

М. Волошин * * * Но – странные, – его коснувшись, прочь Стремим свой бег: от Солнца снова в ночь – Вдаль, по путям парабол безвозвратных…

В мирах любви неверные кометы, Сквозь горных сфер мерцающий стожар – Клубы огня, мячущийся пожар, Вселенских бурь блуждающие светы

Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит В багровой тьме закатов незакатных… Закрыт нам путь проверенных орбит!

Мы вдаль несём… Пусть тёмные планеты В нас видят меч грозящих миру кар, – Мы правим путь свой к Солнцу, как Икар, Плащом ветров и пламени одеты.

1909

А. Блок * * * Стою на царственном пути. Глухая ночь, кругом огни, – Неясно теплятся они, А к утру надо всё найти.

Но труден путь – шумит вода, Чернеет лес, молчат поля… Обетованная земля – Недостижимая звезда…

Ступлю вперёд – навстречу мрак, Ступлю назад – слепая мгла. А там – одна черта светла, И на черте – условный знак.

Звезда – условный знак в пути, Но смутно теплятся огни, А за чертой – иные дни, И к утру, к утру – всё найти!

1901 (1908)

53

* * * Свободны дали. Небо открыто. Смотрите на нас, планеты, Как наше весёлое знамя развито, Вкруг каждого лика – круг из света. Нам до`лжно точить такие косы, Такие плуги, Чтоб уронить все слёзные росы, Чтоб с кровью вскрыть земляные глуби. Друзья! Над нами лето, взгляните – Безоблачен день, беззакатно светел. И солнце стоит высоко в зените, И утро пропел давно уже петел. Мы все, как дети, слепнем от света, И сердце встало в избытке счастья. О нет, не темница наша планета: Она, как солнце, горит от страсти! И Дева-Свобода в дали несказанной Открылась всем – не одним пророкам! Так все мы – равные дети Вселенной, Любовники счастья…

1905

Комета Ты нам грозишь последним часом, Из синей вечности звезда! Но наши девы – по атласам Выводят шёлком миру: да! Но будят ночь всё тем же гласом – Стальным и ровным – поезда. Всю ночь льют свет в твои селенья Берлин, и Лондон, и Париж, И мы не знаем удивленья, Следя твой путь сквозь стёкла крыш, Бензол приносит исцеленья, До звёзд разносится матчиш! Наш мир, раскинув хвост павлиний, Как ты, исполнен буйством грёз: Через Симплон, моря, пустыни, Сквозь алый вихрь небесных роз, Сквозь ночь, сквозь мглу – стремят отныне Полёт – стада стальных стрекоз! Грозись, грозись над головою, Звезды ужасной красота! Смолкай сердито за спиною, Однообразный треск винта! Но гибель не страшна герою, Пока безумствует мечта!

1910

54

В. Маяковский Послушайте! Послушайте! Ведь если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно? Значит – кто-то хочет, чтобы они были? Значит – кто-то называет эти плевочки жемчужиной! И, надрываясь в метелях полу`денной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит – чтоб обязательно была звезда! – клянётся – не перенесёт эту беззвёздную му`ку! А после ходит тревожный, но спокойный наружно. Говорит кому-то: «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!» Послушайте! Ведь если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно? Значит – это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!

1914

Про это (отрывок из поэмы) …Тут уж начинаются дела так называемые небесные. Звёзды огромнеют, потому – ближе. Туманна Земля. Только шумами дальними ухо лижет, голоса в едино шумливо смеля. Выше! Тишь. И лишь просторы, мирам открытые странствовать. Подо мной, надо мной и насквозь светящее реянье.

55

Вот уж действительно что называется – пространство! Хоть руками щупай в 22 измерения… Некоторое отступление. – Выпустят из авиашколы лётчика. Долго ль по небу гоняет его? И то через год у кареглазого молодчика глаза начинают просвечивать синевой. Идём дальше. Моё пребывание небом не считано, ия от зорь его, от ветра, от зноя окрасился весь небесно-защитно – тело лазоревосинесквозное. Чтоб поэт перерос веков сроки, чтоб поэт человечеством полководить мог, со всей Вселенной впитывай соки корнями вросших в землю ног. Товарищи! У кого лет сто свободных есть, Можете повторно мой опыт произвесть. А захотелось на землю вниз – возьми и втянись. Практическая польза моего изобретения: при таких условиях древние греки свободно разгуливали б в тридцатом веке.

1922

* * * …ЧТО Ж ЧЕЛОВЕК? – ЗА РЁВОМ СТАЛИ, В ОГНЕ, В ПОРОХОВОМ ДЫМУ, КАКИЕ ОГНЕННЫЕ ДАЛИ ОТКРЫЛИСЬ ВЗОРУ ТВОЕМУ?.. А. Блок

56

А. Чижевский * * * К.Э. Циолковскому

Привет тебе, небо, Привет вам, звёзды-малютки, От всего сердца И помышления. Вечно вы мерцаете в чёрно-синем небе И маните моё одинокое сердце. Сколько раз, стоя под вашими лучами, Сняв шляпу и любуясь вами, Я говорил земными словами Вдохновенные речи. И мне порой казалось, Что вы понимаете меня И отвечаете мне своими Светло-голубыми лучами, Вы – огромные огненные светила. О жалкое безумие! Разве огонь имеет душу? Нет, нет – не то… Но там, где в глубоких ущельях Бесконечности Приютились планеты, Может быть, там Такой же жалкий И такой же одинокий странник, Обнажив голову, простирает руки К нам, к нашему солнечному миру, И говорит те же вдохновенные, Те же вечные слова Изумления, восторга и тайной надежды. О, мы понимаем друг друга! Привет тебе, далёкий брат во Вселенной!

1919

О времени и пространстве Обманы мира нам необходимы: Мы в них черпаем тайны мирозданья, Но эти тайны здесь необоримы, Имея относительность сознанья. Так, забывая жизни скоротечность, Постигнем мы, что время есть Движенье И, покидая цепкую Конечность, – Что Бесконечность есть Круговращенье!..

1920

57

С. Есенин * * * Душа грустит о небесах, Она нездешних нив жилица, Люблю, когда на деревах Огонь зелёный шевелится. То сучья золотых стволов, Как свечи, теплятся пред тайной, И расцветают звёзды слов На их листве первоначальной. Понятен мне земли глагол, Но не стряхну я муку эту, Как отразивший в водах дол Вдруг в небе ставшую комету. Так кони не стряхнут хвостами В хребты их пьющую луну… О, если б прорасти глазами, Как эти листья, в глубину.

1919

М. Цветаева Поэт Поэт – издалека заводит речь. Поэта – далеко заводит речь. Планетами, приметами… окольных Притч рытвинами… Между да и нет Он – даже размахнувшись с колокольни – Крюк выморочит… Ибо путь комет – Поэтов путь. Развеянные звенья Причинности – вот связь его! Кверх лбом – Отчаетесь! Поэтовы затменья Не предугаданы календарём. Он тот, кто смешивает карты, Обманывает вес и счёт, Он тот, кто спрашивает с парты, Кто Канта нàголову бьёт, Кто в каменном гробу Бастилий – Как дерево в своей красе. Тот, чьи следы всегда простыли, Тот поезд, на который все Опаздывают…

– ибо путь комет – Поэтов путь: жжя, а не согревая, Рвя, а не взращивая – взрыв и взлом – Твоя стезя, гривастая кривая, Не предугадана календарём!

1923

58

П. Драверт Космический лёд В пространстве мировом, среди метеоритов, Обильных никелем, железом, как руда, Среди загадочных, чужих для нас хондритов Извечно носятся, блуждая, глыбы льда. Сложившись в агрегат кристаллов тригональных, Противоборствуя невидимым волнам, Они бегут в своих кругах астральных, Пока неведомых и недоступных нам… Порой одни из них в бессмертности движенья Скрестят свои пути с орбитою земной И, слепо верные законам притяженья, Свергаются в наш мир для участи иной. Стремительно летя в воздушные пучины, – Созданья тёмных недр холодной пустоты, – Вращаются, светясь, космические льдины, И тают их тела в объятьях теплоты… И, выпав на утёс, от зноя раскалённый, Остатки хрупкие когда-то мощных масс, Кончая век, быть может, миллионный, Последний скорбный свой переживают час. А Солнце превратит их скоро в пар незримый, Сольётся тесно он с громадой облаков; И примем мы потом в плодах земли родимой Частицы влажные исчезнувших миров.

1921

* * * Мне было бы страшно попасть на планету другую – В путях ли познанья иль жуткой дорогой возмездья – И помнить с предельною ясностью Землю родную, И видеть на своде полночном иные созвездья. О, как тосковали бы вверх устремлённые взоры, Блуждая от края до края искрящейся чаши: Знакомые звёзды в другие сложились узоры, Загадочно-странные, остро-чужие, не наши. Пусть даже растения, реки, озёра и камни Такими же были, как в старом покинутом мире, Но всё же давила бы душу клещами тоска мне, И я голодал бы глазами, как нищий на пире… Свидетели детства и юности буйной и страстной, Огни, озарявшие мыслей кипучих боренья, На небе моём вы останетесь вязью прекрасной, Немеркнущей повестью светлах дорог откровенья. Я слышал, что надо текучих годин миллионы, Чтоб вам для Земли перестроить свои сочетанья; Так пусть беспрепятственно движутся звёзд легионы, Как движется всё в безграничном кругу мирозданья.

1934

59

Н. Тихонов Статуя Самофракийской Победы (отрывок) …Я увидел, как призрак, Работы предел: Море рваное, Мокрые латы. Неслышимый ветер гудел Над летящей Победой крылатой. Серый мрамор, По телу Струясь полотном, Словно латы, К плечам тяжелея, Напряжённейших крыльев Окончив залом, Бился жилкой легчайшей На шее. И как будто лицо Затерялось В ночи, Без лица – Только скорость нагая, Эта лёгкая сила Взлетела и мчит, Все границы Пространства Сжигая. Над столицею старой, В полярных горах, В океанов Тропическом пекле, В черноте стратосферы Увидишь – горят Эти крылья, Несущие век наш…

1936

М. Максимов Циолковский У меня с большевиками одна дорога – они стремятся вверх, и я туда же. К.Э. Циолковский

Вошёл. И сразу от внезапной спички Шарахнулась испуганная мгла. Свечу в бутылку втиснул по привычке и сел на табурет.

60

И не могла уже дышать в охрипших трубах вьюга. Детишки хлеб делили по кускам… А за окном – полночная Калуга, морозная российская тоска. Нет, за резьбой холодного оконца, на крыльях мифа покидая Крит, сгорал Икар, не долетев до солнца, и ворон каркал: – Каждый так сгорит! Но лишь упорство! Лишь сдвигались борови над клинописью формул на листе. Нагорный шум к вискам прилившей крови повелевал стремиться к высоте. К зовущим звёздам! Неужели нечем ответить ветру на призывный свист? И расправлялись для полёта плечи! Но звёзды сами падали на лист! Он брал их в руки. Пробовал на ощупь. И взвешивал. И вновь скрипел пером, чтоб человек, как ветер через рощу, сквозь космос прорывался напролом. И пусть грозил отважным вечной карой колоколов постылый разнобой, пусть крылья обожжённого Икара нависли над мечтателем судьбой, – но грянул гром над северной столицей – салют «Авроры» город осветил. И стало ясно: можно спорить с птицей, не обжигаясь, брать огонь светил! И стало ясно: тем, кто вверх стремится, и тем, кто рвётся к солнцу, – по пути!

1939

61

Н. Заболоцкий Я не ищу гармонии в природе Я не ищу гармонии в природе. Разумной соразмерности начал Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе Я до сих пор, увы, не различал. Как своенравен мир её дремучий! В ожесточённом пении ветров Не слышит сердце правильных созвучий, Душа не чует стройных голосов. Но в тихий час осеннего заката, Когда умолкнет ветер вдалеке, Когда, сияньем немощным объята, Слепая ночь опустится к реке, Когда, устав от буйного движенья, От бесполезно тяжкого труда, В тревожном полусне изнеможенья Затихнет потемневшая вода, Когда огромный мир противоречий Насытится бесплодною игрой,– Как бы прообраз боли человечьей Из бездны вод встаёт передо мной. И в этот час печальная природа Лежит вокруг, вздыхая тяжело, И не мила ей дикая свобода, Где от добра неотделимо зло. И снится ей блестящий вал турбины, И мерный звук разумного труда, И пенье труб, и зарево плотины, И налитые током провода. Так, засыпая на своей кровати, Безумная, но любящая мать Таит в себе высокий мир дитяти, Чтоб вместе с сыном солнце увидать.

1947

Когда вдали угаснет свет дневной Когда вдали угаснет свет дневной И в чёрной мгле, склоняющейся к хатам, Всё небо заиграет надо мной, Как колоссальный движущийся атом, – В который раз томит меня мечта, Что где-то там, в другом углу Вселенной, Такой же сад, и та же темнота, И те же звёзды в красоте нетленной. И может быть, какой-нибудь поэт Стоит в саду и думает с тоскою, Зачем его я на исходе лет Своей мечтой туманной беспокою.

1948

62

Сквозь волшебный прибор Левенгука Сквозь волшебный прибор Левенгука На поверхности капли воды Обнаружила наша наука Удивительной жизни следы. Государство смертей и рождений, Нескончаемой цепи звено – В этом мире чудесных творений Сколь ничтожно и мелко оно! Но для бездн, где летят метеоры, Ни большого, ни малого нет, И равно беспредельны просторы Для микробов, людей и планет. В результате их общих усилий Зажигается пламя Плеяд, И кометы летят легкокрылей, И быстрее созвездья летят. И в углу невысокой Вселенной, Под стеклом кабинетной трубы, Тот же самый поток неизменный Движет тайная воля судьбы. Там я звёздное чую дыханье, Слышу речь органических масс И стремительный шум созиданья, Столь знакомый любому из нас.

Бетховен В тот самый день, когда твои созвучья Преодолели сложный мир труда, Свет пересилил свет, прошла сквозь тучу туча, Гром двинулся на гром, в звезду вошла звезда. И, яростным охвачен вдохновеньем, В оркестрах гроз и трепете громов, Поднялся ты по облачным ступеням И прикоснулся к музыке миров. Дубравой труб и озером мелодий Ты превозмог нестройный ураган, И крикнул ты в лицо самой природе, Свой львиный лик просунув сквозь орган. И пред лицом пространства мирового Такую мысль вложил ты в этот крик, Что слово воплем вырвалось из слова И стало музыкой, венчая львиный лик. В рогах быка опять запела лира, Пастушьей флейтой стала кость орла, И понял ты живую прелесть мира И отделил добро его от зла.

63

И сквозь покой пространства мирового До самых звёзд прошёл девятый вал… Откройся, мысль! Стань музыкою, слово, Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!

1946

С. Орлов * * * Медленно вращается Земля, И летят планеты по орбитам, Молодой галактики поля Мглой белесоватою покрыты. А с Земли в упор на мир глядит Человек упрямый и смятенный. Сколько человеку предстоит Дела в неизведанной Вселенной?.. Скоько проторить ещё дорог? И, как будто в путь сбираясь тут же, Он подошвы пробует сапог И ремень затягивает туже. А под ним на полюсах поля, Снегом освещённые и светом. Медленно вращается Земля, Не совсем обжитая планета.

1946

64

В. Беклемишев * * * Вселенная! Пылающие громады, Летящие в ледяном пространстве, Через бесконечные просторы посылающие Друг другу лучистые приветы, Влекомые непонятной силой притяжения, Свершающие таинства вихревых хороводов, Величаво-чуждые, полные неожиданного, Пугающие воображение непостижимой громадностью, Радующие ум строгими законами. Земля! Нас уносящая За Солнцем в безумном беге: На синем, пустом, бездонном небе – Сверкающие снега великих гор; Стеклянным шаром круглящееся море, Полное плеска, не знающее пощады. В толщу уходящие тяжёлые скалы, Живые в вечном шевеленьи молекул Над морем и сушей стремящиеся ветры, Грозой и печалью одетые ночи, И надо всем – неукротимое Солнце, Нежное, ласкающее, карающее, грозное! Жизнь! Тонкой плёнкой одевающая Землю, Жизнь! Зелёным налётом покрывающая камень, Качающаяся в волнах шумящего моря И нисходящая в чёрные, холодные глубины. В зелёном бархате девственного леса Бессчётные листья, блистающие на солнце, Бесчисленные жизни в безмолвном движеньи, Бесчисленные голоса, и шорохи, и зовы. Тончайшее кружево цветов и листьев, Одевающее целые континенты, Копошащийся мир, полный радости и страдания, Неизъяснимой красоты, непоправимой жестокости! От слепого движенья щупалец полипа В пронизанной солнцем зелёной воде До мудрой пчелы, поющей над вербеной И умирающей, свершив – бесполезный? – подвиг, – Рожденья, истребленья, бесконечные усилья, Ясная гармония в напряжённом стремлении: Таинственный путь великого восхождения! Человек! Пробуждающееся сознание! Сонно открывающиеся очи вселенной! В незаметной точке вспыхнувшая искра В грядущем бушующего пожара духа.

1950

65

П. Антокольский Пусть формула суха Пусть формула суха, – Но, не забыв о звёздах, Она из строк стиха На вольный рвётся воздух, Вступает с прошлым в бой И с будущим бок о бок Вмещается в любой Из черепных коробок. Пусть в непроглядной тьме Враждебна мысли косность, – Но человек в уме Недаром держит Космос. Дыханье всех веков С его дыханьем слито, – Да, человек таков Со дней палеолита! Он пустит колесом Пространства мировые, И станет невесом, И вслед за тем впервые Проверит чертежи Неведомых галактик. Он – ненавистник лжи, Не фантазёр, но практик.

1950-е

Встань, Прометей! Встань, Прометей, комбинезон надень, Возьми кресало гроз высокогорных! Горит багряный жар в кузнечных горнах, Твой тридцативековый трудодень. Встань, Леонардо, свет зажги в ночи, Оконце зарешеченное вытри И в облаках, как на своей палитре, Улыбку Моны Лизы различи. Встань, Чаплин! Встань, Эйнштейн! Встань, Пикассо! Встань, Следующий! Всем пора родиться! А вы, глупцы, хранители традиций, Попавшие как белки в колесо, Не принимайте чрезвычайных мер, Не обсуждайте, свят он иль греховен, Пока от горя не оглох Бетховен И не ослеп от нищеты Гомер! Всё брезжит, брызжет, движется, течёт И гибнет, за себя не беспокоясь. Не создан эпос. Не исчерпан поиск. Не подготовлен никакой отчёт.

1950-е

66

В. Луговской Москва (отрывок из поэмы) …Вся гордость человечества. Все муки Людей, сидевших за седым огарком, За тусклой лампой в дряхлом абажуре, Перед которыми скопленья звёзд, Строение материи, весь смысл Прекрасных и живых законов мира – Раскрытая и понятая книга. Все муки этих сумрачных и тихих, Остробородых, лысых, близоруких Ко мне пришли в ту ночь. Я понимал Тоску великих мировых открытий, И, если есть на свете справедливость, Я понимал её. Земля не стерпит, Чтобы её зелёный грешный мир Испепелён был скупо и бесстыдно, Так ханжески и зло. Горел ночник, А за окном ты говорил, мой город… О, город мой, ты для меня вожатый На всём моём пути. С тобой вошла Моя душа в атóмный век. Вошла В ускоренное, взвихренное время Несущихся космических частиц, Вошла душа в большое время правды, Той правды, что для нас, людей, одна. И жертвенность, и героизм, и гордость, Что так привычны нашему народу, Беспрекословно служат этой правде… А в этой правде есть и быль и сказка. Без сказок правды в мире не бывает.

1956

67

С. Щипачёв * * * Как мне быть к Вселенной безразличным, если суть её нам всё ясней, если всем существованьем личным я в конечном счёте связан с ней, если вся она мирами светит, до пылинки млечной вся светла. В ней на скромной на одной планете жизнь моя недолгая прошла.

1957

А. Твардовский * * * Не просто случай славы тленной С иными случаями в счёт – Ступить за тот порог Вселенной, Что вечность глухо стережёт; Где дальних солнц теснятся чащи, Миров безмолвных тьмы и тьмы… Всего людского рода счастье, Что этот шаг ступили мы, Не те, что знаменьем зловещим Вдруг прочертили б эту высь… И нам недаром рукоплещет На белом свете даль и близь. Недаром в мире планетарном На этот мирный позывной Глубоким вздохом благодарным Ты отозвался, шар земной.

1957

Н. Асеев Звёздные стихи Послушайте! Ведь если звёзды зажигают – Значит – это кому-нибудь нужно? В. Маяковский. «Послушайте!»

Заявка В преддверье межпланетных путешествий, когда ракеты рвутся напролом, не стыдно ль нам, как курам на нашесте, сидеть, прикрывши голову крылом? Земного притяжения уздою Прикручены к полям, к лесам, к горам, Таинственную встречу со звездою мы представляет только по стихам.

68

Небо Над вечности высотою, рассыпанная по безднам, звезда говорит со звездою на языке небесном. В теченье бессонных часов, в великом безмолвии мира, мне слышится хор голосов: то – Вега, то – Дева, то – Лира. К бесчисленным миллионам прислушиваться я усиливаюсь: о чём говорит с Орионом вовсю рассверкавшийся Сириус? И Млечный рассеянный Путь, подобием барсовых пятен пестрящий небесную грудь, мне явен и ясно понятен… Но если беседуют звёзды со мною, то, значит, я что-нибудь стою с моей небольшою земною мерцающею звездою! Наблюдение На утреннем свете, когда только чуть рассветало, как рыба, попавшая в сети, звезда трепетала. Небесное тело, одна в беспредельности неба, она не хотела померкнуть бесследно и слепо. И мы порешили, что сами, взлетев над воздушным порогом, её небесами помчим по безвестным дорогам. Полёт Нас мчало, и мчало, и мчало со скоростью неизменной – к началу начала, в дыханье плывущей Вселенной. Мы плыли, и плыли, и плыли, ракетой несомы, в пределах космической пыли, собой невесомы. И вдруг показали приборы,

69

звонки зазвенели, что скоро, что скоро мы будем у цели. Тогда мы пошли на сниженье, как будто свалившись с вершины, замедлив движенье могучей разумной машины… Затем мы сошли на планету, не нашу, иную, совсем не такую, не эту, ничуть не земную. Сошли не на грунт, не на почву, не в воздух, не в воду: на неощутимое точно и нам непривычное сроду. Земным именам не коснуться таких неземных впечатлений; казалось бы, можешь проснуться, но материализуются тени. То горы… Но это не горы! И тучи… Но нет же, не тучи! То люди иль метеоры медлительно движутся с кручи?! Шестое? Девятое чувство? Двенадцатое? Не запомнишь! Подай же нам руку, Искусство, приди нам скорее на помощь. И очень пришлось бы туго, замглила б навеки нас млечность, когда б мы не встретили друга, ушедшего ранее в вечность.

1958-1959

О. Берггольц Космонавту Только мы, только мы с тобою знаем, космонавт, что такое – эта гибель мимо нас! Только мы с тобою знаем, как берёт эта гибель всё дыханье в оборот.

70

(Не прогулка, не гуляние на час – это вечность пролетает мимо нас.) А уж как она, та вечность, холодна, а уж как она, проклятая, черна, только мы с тобою знаем, космонавт, и никто ещё не знает ничего, кроме нас…

1960-е

Б. Пастернак Ночь Идёт без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром лётчик Уходит в облака. Он потонул в тумане, Исчез в его струе, Став крестиком на ткани И меткой на белье. Под ним ночные бары, Чужие города, Казармы, кочегары, Вокзалы, поезда. Всем корпусом на тучу Ложится тень крыла. Блуждают, сбившись в кучу, Небесные тела. И страшным, страшным креном К другим каким-нибудь Неведомым вселенным Повёрнут Млечный Путь. В пространствах беспредельных Горят материки. В подвалах и котельных Не спят истопники. В Париже из-под крыши Венера или Марс Глядят, какой в афише Объявлен новый фарс. Кому-нибудь не спится В прекрасном далеке

71

На крытом черепицей Старинном чердаке. Он смотрит на планету, Как будто небосвод Относится к предмету Его ночных забот. Не спи, не спи, работай, Не прерывай труда, Не спи, борись с дремотой, Как лётчик, как звезда. Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты – вечности заложник У времени в плену.

1956-1959

К. Некрасова * * * А Земля наша прекрасна. И, может быть, одинока среди пламенных солнц и каменно-голых планет. И вероятней всего, что сами мы – ещё не выросшие боги, живущие под воздухом целебным на нашей зелёной и сочной Земле.

1959

С. Кирсанов На былинных холмах В Южной астрофизической обсерватории на былинных холмах купола – как славянские головы в древних шеломах в чернобыль и татарник погружены. Эти головы медленно поворачиваются от забытых курганов к Весам и Стрельцу. На гравюрах к поэме «Руслан и Людмила» я их видел в издании для детей. Они думают снимками фотографическими и незримые звёзды упорно

72

рассматривают, мыслят линиями спектральных анализов, чуют пятна спиральных галактик, но в сущности – это головы сказочных богатырей, в незапамятных сечах мечами отрубленные. Пушкин их рисовал, над стихами задумавшись, на полях своих вещих черновиков. Но и эти пером испещрённые рукописи тоже снимки следов нуклеарных частиц… Черномор – это чёрные клочья туманности, где в сетях изнывает Людмила звезды. Там за нею следят и притворно прислуживают голубые гиганты и жёлтые карлики, а сверхплотное тело, сидящее в центре, тащит всю эту челядь к себе. Это всё раскрывается после двенадцати в сновидениях спящих богатырей, когда под заколдованным мирозданием светят только карманные фонари, чтобы нимбы вечернего освещения не мешали поэтам и наблюдателям в Южной астрофизической обсерватории на былинных холмах.

1966

Одно из наблюдений Отцом среди своих планет и за Землёй следя особо – распространяло Солнце свет (но чувствовалось, что оно поёживается от озноба). В мильоны градусов озноб пятнал сияющее тело (иногда оно выбрасывало с васильками и кашкою сноп и беспристрастно вновь блестело).

73

Отцовски спокойное, оно заходило за Монблан, но багровело над Камбоджей, и было ясно, что Земля озноб испытывает тот же. И я не мог ни лечь, ни сесть (по статистическим данным это происходило со всеми). Знобило. Тридцать семь и шесть. Что делать? – Всё в одной системе!

1966

Л. Мартынов Небо и Земля В расширяющейся Вселенной, – Если это действительно так, – Что ты чувствуешь, Обыкновеннный Человек, Неучёный простак? Эти споры о красном смещенье, Возле них создаваемый шум Не приводят в смущенье Твой ум. И когда Разбеганье галактик Наблюдаешь в космической мгле, То не столь теоретик, сколь практик, Обращаешь ты взоры К земле. Всё Стремится Здесь сблизиться, слиться: В косяки собираются птицы, В элеваторы льётся зерно, И, устав проклинать и молиться, Людям хочется быть заодно, Чтобы спорился труд вдохновенный, Окрыляя людские сердца В этом мире, Вот в этой Вселенной, Расширяющейся Без конца!

1959

74

* * * Мир не до конца досоздан: небеса всегда в обновах, астрономы к старым звёздам вечно добавляют новых. Если бы открыл звезду я, – я её назвал бы: Фридман, – лучше средства не найду я сделать всё яснее видным. Фридман! До сих пор он житель лишь немногих книжных полок – математики любитель, молодой метеоролог и военный авиатор на германском фронте где-то, а поздней организатор Пермского университета на заре Советской власти… Член Осоавиахима. Тиф схватив в Крыму, к несчастью, не вернулся он из Крыма. Умер. И о нём забыли. Только через четверть века вспомнили про человека, вроде как бы оценили: – Молод, дерзновенья полон, мыслил он не безыдейно. Факт, что кое в чём пошёл он дальше самого Эйнштейна: чуя форм непостоянство в этом мире-урагане, видел в кривизне пространства он галактик разбеганье.

– Расширение Вселенной? В этом надо разобраться! Начинают пререкаться.. Но ведь факт, и – несомненный: этот Фридман был учёным с будущим весьма завидным. О, блесни над небосклоном новою звездою, Фридман!

1965

Вечный путь Сегодня ночью Виснет млечный Путь Над кратером потухшего вулкана, Как будто хочет с неба заглянуть В немое жерло этого вулкана. А может быть, исходит он и сам Из кратера потухшего вулкана, Свой звёздный хвост вздымая к небесам Из кратера потухшего вулкана? Всё может быть. Пускай себе горит Он над вершиной старого вулкана. Быть может, завтра я метеорит Найду на склонах этого вулкана, А может быть, на склоне подыму Лишь бомбу вулканическую. В общем Доподлинно не ясно никому, Какую бездну мы ногами топчем, Не ведая, где верх её, где низ, – Всё так зыбуче, так непостоянно… Мне кажется, Что я и сам повис Над кратером заснувшего вулкана.

1966

75

Метеорит Каждому Хочется знать: Кто такой он? Этим желаньем обеспокоен, Стонет он возле горы Фаррингтона И вопрошает меня монотонно: - Что я такое? Что я такое? Вот он, вопрос, не дающий покоя!

- Был я кометой? Либо ракетой – Тесной небесной межзвездной каретой? Слышал ли ты о судьбе Фаэтона? Может быть, новым я был Фаэтоном? Брось! Не ответит на это никто нам. Этот вопрос остаётся открытым. Может быть, что ты ни говори там, Был лишь ты попросту метеоритом. И не стыдись вероятности этой, И на догадку такую Не сетуй!

1968

* * * Кажется, Что на небесном троне я Восседаю и по временам Чувствую, как нечто постороннее, Миллиарды звёзд по сторонам. В этом состоянье отлучения От лучей, лучащихся вдали, Я испытываю отвращение Даже от вращения Земли, И молчу я в чёрном облачении, Будто вне Вселенной. Таково Старости глубокой воплощение – Будто я не я, а божество. И в себе протест во мне взрывается, Вздрогнув, выпрямляюсь во весь рост. Это именно и называется Зарожденьем новых, юных звёзд. И тепло, сверкая, излучается Из меня, как из небесных тел…

76

Хорошо, что так оно случается, Только реже, Чем бы я хотел.

1969

Л. Вышеславский В вечерний час Сегодня я открыл окно и замер: из края в край всё небо в поздний час не звёздами сверкает, а глазами людей, туда стремившихся до нас. Горят созвездья выпукло и чётко, – пригвождены к ним испокон веков глаза провидцев, взоры звездочётов, скитальцев, мореходов, пастухов. Глазами фантазёров и влюблённых, и мудрецов, годами умудрённых, не смаргивая, смотрит небосвод, сверлит зрачками, в душу проникает, нас приворотным взглядом привлекает, притягивает, кличет и зовёт.

1957

Человечеству звёзды расти помогают Хоть недавно совсем Век Космический начат, а во многом уже поразвеялась тьма, и уже мы на многое смотрим иначе, и наука свои дополняет тома. Проникает Земля (пусть ей светит удача!) в мудрый Космос (он полон огня и ума!) и становится с каждой победой сама необъятней и ярче, сильней и богаче. Ковш Медведицы – что экскаватора ковш, он снести может горы до самых подошв, на другой материк занести Гималаи… Как бы ни были звёзды от нас далеки, но их сила вливается в мышцы руки, человечеству звёзды расти помогают!

1960-е

Космодром Байконур Здесь проходил кочующий народ, тянулись тучи по небу понуро, а сокол рвался с пальца в небосвод, и с ним взлетало сердце Байконура.

77

…Конструкций металлических ракет, космических венцов архитектура. Облитый солнцем, в мареве встает над степью гордый контур Байконура. Стремились люди вырваться давно туда, туда, где солнце зажжено и толщу тьмы просверливает буром. За полосу невидимых границ Земля нас выпускает, словно птиц, С исчерченной ладони Байконура.

1960-е

Открытый океан Со стапелей, взнесённых к небу круто, опять корабль взмывает в высоту, и гений наш ни на одну минуту глаз не смыкает на его борту. И в электронных мачтах – ветер странствий, которым грезит издавна Земля. Одной волною время и пространство слегка колышут остов корабля. В иных морях мы якорь бросим скоро, каналы Марса не уйдут от взора, к Венере путь проложим сквозь туман. Мы со своей мечтою дерзновенной Отныне корабельщики Вселенной. Вселенная – открытый океан!

1960-е

В. Шефнер Своды Навек закрыв собой материки и воды, Глядит небесный свод на все земные своды, А солнца луч скользит, нетороплив и нежащ, Над сводами мостов, дворцов, бомбоубежищ. Висит небесный свод, как и во время оно, Над сводами аллей – пристанищем влюблённых, Над сводами церквей, высоко вознесённых, Над сводами цехов, над сводами законов. Пусть тать отбудет срок, покинет свод темницы, Пусть Лазарь, воскресясь, покинет свод гробницы, Пусть Нестор кончит труд под сводом кельи тесной, – И вновь над ними свод, на этот раз – небесный.

78

Последний, вечный свод над ними и над нами, На миллиарды лет пронизанный мирами. Метну в его простор фотонную ракету – Но нет пределов тьме и нет пределов свету. О, как мне разглядеть неясный лик природы? Куда ни погляжу – повсюду своды, своды… И даже свод небес разгадке не поможет: Ведь это тоже свод, – а дальше, дальше что же?

1966

В.Сидоров * * * Во всём, решительно во всём, Не сразу, постепенно Мы узнаём, мы признаём Творящий ритм Вселенной. Весь мир: от звёзд до колоска Он движет и колышет. И мне в паденье лепестка Гул мирозданья слышен. И схлынет свет, сойдёт на нет, В безмолвии теряясь, Но вспять волна пошла, и свет Нахлынул, повторяясь, Неся нам радостную весть, Что жизнь неодолима, Что смерти нет, а только есть Приливы и отливы.

1971

* * * Звучащие волны пространства. Сквозь грохот, сумятицу, гам С завидным каким постоянством Они устремляются к нам. Сдвигая антенны на крыше, Весь мир отключают на миг. Как странно, что мы их не слышим, Как жаль, что не чувствуем их. Но силою их сокровенной Бывал ты не раз вознесён, Когда позывные Вселенной Врывались в предутренний сон.

1973

79

* * * Разве небо Безгласно и немо? Ощутимое Даже на слух, Снова звёздное творчество неба Заключает В свой огненный круг Воду, Тихо застывшую в реках, Цепь холмов неподвижных, Луга И космический путь Человека, Не разгаданный нами пока.

1973

В. Казанцев * * * Звезда, морозно голубея, Средь горних светится полей. Руки держащей нет – над нею. Держащей длани нет – под ней. Среди холодного простора, В соседстве звёзд, комет, планет, Звезде опоры – нет! …Опора Одна – из сердца Бьющий свет!

1980

* * * Дохнула вечерняя сырость. Опала в овраге вода. Звезда в высоте засветилась. Ещё засветилась звезда. Дыханье отмякшего злака… С туманом слилось деревцо. Лицо выплывает из мрака. Ещё выступает лицо. Исчезли и лес, и пшеница. И речка витая, и мост. И тропка…Они только лица. В безлюдье. …Во мраке! …Средь звёзд!

1972

80

И. Шкляревский Над омутом Лежим в бурьяне на краю обрыва и отрешённо смотрим в глубину. Там светится, снуёт, резвится рыба и ползают домушницы по дну.

- Забавно, – шепчет мой пытливый друг. И мысль мелькает странная: «А вдруг, над вечностью склоняясь, вот сейчас далёкий кто-то наблюдает нас и, улыбаясь, думает: “Забавно”.» Определяет возраст, вид, размер!.. Мы на охоте перегрелись явно и вязнем в сонме солнечных химер. Забавно… Нет, я с этим не согласен! Я – человек! Мой путь из мрака ясен. А если даже где-то кто-то есть, предположив его существованье, я равен с ним! Пусть слышит мирозданье: мой разум не унизит эта весть! И если всё же где-то во Вселенной блуждает жизни одинокий свет, живя идеей братства неизменной, я шлю ему ликующий привет!

1974

Содержание Луч во Вселенную (от составителя)

Открылась бездна, звёзд полна М. Ломоносов. Утреннее размышление о божием величестве (отрывок) Вечерне размышление о божием величестве при случае великого северного сияния А. Радищев. Осмнадцатое столетие (отрывок) В. Жуковский. Невыразимое (отрывок) А. Пушкин. Движение В. Кюхельбекер. Родство со стихиями Е. Баратынский. Звезда М. Лермонтов. Мой дом. «Выхожу один я на дорогу…» Ф. Тютчев. «Как океан объемлет шар земной…» «Как сладко дремлет сад тёмно-зелёный…» День и ночь. «Ночное небо так угрюмо…» «Певучесть есть в морских волнах…» А. Григорьев. Комета И. Никитин. Небо Ф. Глинка. «Все сущности вместив в себе природы…» А. Хомяков. Звёзды А.К. Толстой. Алхимик. Неоконченная поэма (отрывок) В. Бенедиктов. Коперник (отрывок) А. Фет. «Я долго стоял неподвижно…» «Как нежишь ты, серебряная ночь…» «На стоге сена ночью южной…» Среди звёзд. Угасшим звёздам. Майская ночь

Пора! В. Брюсов. С кометы. Сын Земли К. Бальмонт. «И там, где пустыня с лазурью слилась…» Марс

81

И. Бунин. Ночь. Огни небес. Летняя ночь Н. Морозов. Кометы. Атом жизни. Смысл созвездий Н. Рерих. Пора М. Волошин. «В мирах любви неверные кометы…» А. Блок. «Стою на царственном пути…» «Свободны дали. Небо открыто…» Комета В. Маяковский. Послушайте! Про это (отрывок из поэмы) А. Чижевский. «Привет тебе, небо…» О времени и пространстве С. Есенин. «Душа грустит о небесах…» М. Цветаева. Поэт П. Драверт. Космический лёд. «Мне было бы страшно попасть на планету другую…» Н. Тихонов. Статуя Самофракийской Победы (отрывок) М. Максимов. Циолковский Н. Заболоцкий. Я не ищу гармонии в природе. Когда вдали угаснет свет дневной. Сквозь волшебный прибор Левенгука. Бетховен С. Орлов. «Медленно вращается Земля»

Вселенная – открытый океан В. Беклемишев. «Вселенная! Пылающие громады…» П. Антокольский. Пусть формула суха. Встань, Прометей! В. Луговской. Москва (отрывок из поэмы) С. Щипачёв. «Как мне быть к Вселенной безразличным…» А. Твардовский. «Не просто случай славы тленной…» Н. Асеев. Звёздные стихи О. Берггольц. Космонавту Б. Пастернак. Ночь К. Некрасова. «А Земля наша прекрасна…» С. Кирсанов. На былинных холмах. Одно из наблюдений Л. Мартынов. Небо и земля. «Мир не до конца досоздан…» Вечный путь. Метеорит. «Кажется, что на небесном троне я…» Л. Вышеславский. В вечерний час. «Человечеству звёзды расти помогают…» Космодром Байконур. Открытый океан В. Шефнер. Своды В. Сидоров. «Во всём, решительно во всём…» «Звучащие волны пространства…» «Разве небо безгласно и немо?..» В. Казанцев. «Звезда, морозно голубея…» «Дохнула вечерняя сырость…» И. Шкляревский. Над омутом

82

83

ББК К63

84Р7–5

Коммунары штурмуют небо / Составитель Л. Баньковский. Художник А. Амирханов. – Пермь: Кн. изд-во, 1987. – 170 с.: илл.

В сборник вошли стихи советских поэтов о штурме Космоса, о выходе человека в пространства Вселенной. Книга выходит в свет в год тридцатилетия запуска в Космос первого советского спутника.

© Составление, оформление, Пермское книжное Издательство, 1988

К

4702010200 − 58 39 − 87 М152(03) − 87

84

Коммунары штурмуют небо [Космическая поэзия. Сб. стихотворений] Составление, вступ. статья (с. 5-10). – Пермь: Кн. изд-во, 1987. – 170 с.

(От составителя) Уже в самые первые послеоктябрьские дни поэты, «будущее ловившие в ненасытное ухо», провидели путь нашей страны к звёздам. «Никто не подскажет нам с точностью, какие горы придётся взрывать нам, идущим этой дорогой… – писал Маяковский в предисловии к своей пьесе-поэме «Мистерия-буфф». – Сегодня к коммуне рвётся воля миллионов, а через полсотни лет, может быть, в атаку далёких планет ринутся воздушные дредноуты коммуны». Летучую и крылатую сторону большевизма подчёркивал Блок, всегда говоривший о важности «видеть звёзды». В 1918-м Есенин писал: «Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. Воздушные рифы глазам воздушных корабельщиков будут видимы так же, как рифы водные. Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с Земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности». В космосе «будут – огни дальних станций там, где шаг человечества врежет свой след», – замечал Брюсов, впервые в стихе поставивший рядом коммунаров всех поколений.

1921 год знаменателен для нашей страны созданием первой ракетной лаборатории, в будущем названной газодинамической. Десять лет спустя в Москве была организована ГИРД – группа изучения реактивного движения, которую возглавил С.П. Королёв. Ободрённый добрым напутствием Циолковского, утвердивший для себя смыслом жизни – пробиться к звёздам, Королёв удивительно сочетал трезвый инженерный расчёт, страсть к полётам на сконструированных им самим планерах и самолётах с необыкновенной любовью к поэзии. Однажды в память о погибшем друге – пилоте И.В. Михееве – на первых страницах книги, ему посвящённой, С.П. Королёв написал прекрасные печальные строки: Иван Васильевич… Мои глаза в тумане, в тумане горьких скорбных слёз… Мы плавали с тобой в воздушном океане, избороздив немало сотен вёрст. Теперь же… теперь всё кончено, И ни пробудит тебя родной моторов шум… Уже в 1933 году взлетели первые гирдовские ракеты, а в апреле следующего года на академической всесоюзной конференции по изучению стратосферы С.П. Королёв в своём докладе на многие годы вперёд дал программу работ над ракетами крылатыми. И ещё через несколько месяцев в День авиации этот проницательнейший человек вклеил в свой альбом газетных и журнальных вырезок «правдистскую» подборку стихов Н. Асеева и Е. Долматовского, отчеркнув в рамку следующие строки: Мы летим к бесподобной славе, – Вот уже города понеслись. Это крылья стальные расправив, Вся страна устремляется ввысь!

85

Действительно, бесподобной славой нашей страны, итогом её большого многолетнего пути были запуски первого искусственного спутника Земли и космический взлёт первого землянина Ю.А. Гагарина. И не случайно в книге первого космонавта «Дорога в космос» приведены навсегда полюбившиеся ему поэтические строчки поэта Л. Вышеславского, Вышеславского первого в мировой истории поэта, выпустившего книгу звёздных сонетов с предисловием космонавта. Так поэзия стала в строй штурмующих небо в самом полном смысле этого слова.

Суперобложка сборника. Художник А. Амирханов

Разворот на стр. 8-9

86

В. Хлебников Воля всем Вихрем бессмертным, вихрем единым Все за свободой – туда! Люди с крылом лебединым Знамя проносят труда. Жгучи свободы глаза, Пламя в сравнении – холод, Пусть на Земле образа! Новых напишет их голод… Двинемся вместе к огненным песням, Все за свободу – вперёд! Если погибнем – воскреснем! Каждый потом оживёт. Двинемся в путь очарованный, Гулким внимая шагам. Если же боги закованы, Волю дадим и богам…

1918

Взлом Вселенной (Отрывок) Молодой вождь: Товарищи! Вы видите умный череп Вселенной И тёмные косы Млечного пути, Батыевой дорогой зовут их иначе иногда. Поставим лестницы К замку звёзд, Прибьём, как воины, свои щиты, пробьём Стены умного черепа Вселенной, Ворвёмся бурно, как муравьи в гнилой пень, с песней смерти к рычагам мозга, И её, божественную куклу с сияющими по ночам глазами, Заставим двигать руками И подымать глаза. Там, где маховики, капая маслом, Двигают мозгом. Где колёса и буксы, Вы увидите меня на ремне, Распиливающим первую волю Священником взлома и воровства, Ломающим священные запоры. Напилок и небо! Какая встреча, Какое свидание на балу слов. Мы обратим её в куклу! Мы заставим её закатывать глаза И даже говорить «папа» и «мама». На приступ главных рычагов! Мы сделаем из неба Говорящую куклу. Дети великого замысла, За мной!

1921

87

В. Маяковский Летающий пролетарий (Отрывок) Крылатых дней далека дата. Нескоро в радости крикнем: – Вот они! – Но я – грядущих дней агитатор – к ним хоть на шаг подвожу сегодня. Чтоб вам уподобиться детям птичьим, в гондолу в уютную сев, – огнём вам в глаза ежедневно тычем буквы – О.Д.В.Ф. Чтоб в будущий яркий, радостный час вы носились в небе любом – сейчас летуны разбиваются насмерть, в Ходынку вплющившись лбом. Чтоб в будущем веке жизнь человечья ракетой неслась в небеса, – и я, уставая из вечера в вечер, вот эти строки писал. Рабочий! Крестьянин! Проверь на ощупь, что и небеса – твои! Стотридцатимиллионною мощью желанье

88

летать напои! Довольно ползать, как вошь! Найдём – разгуляться где бы! Даёшь небо! Сами выкропим рожь – тучи прольём над хлебом. Даёшь небо! Слов отточенный нож вонзай в грядущую небыль! Даёшь небо!

1925

Н. Тихонов Герберт Уэллс в России Уэллс сидел, смущение осилив, Мудрец, посол от Запада всего. Глаза прищурив перед ним, Россия Заговорила, выслушав его. Тьма за окном грознее всё и гуще, А собеседник говорил о том, Как жизнь народа расцветёт в грядущем, Наполненная светом и теплом. Как будто бы страны он слушал душу, Уэллс запомнит этот день и час, Как будто бы впервые в мире слушал Прекрасный утопический рассказ. Но вспомнил грязь, детей голодных руки, Всех бедствий за углом девятый вал, – Там холод, смерть искусства и науки, Безграмотные нищие, развал…

– Как справитесь вы с вашим отставаньем, Во мгле слепой, никак я не пойму…

– Российским фантастическим мечтаньем Весь разговор представился ему. Простился, шёл, пожав плечами, к двери, Иронии во взгляде не тая, И мозг фантаста отказался верить Простому реализму бытия.

89

…Он снова в мире, где тепло и чисто, Где и шутя не могут намекнуть, Что именно в России этой мглистой Нашли рычаг – жизнь мира повернуть. Что именно в России – так уж вышло, Превыше всех больших и малых правд, Что именно отсюда к звёздам вышним Взлетит победно первый космонавт.

1967

А. Сурков Икар Пространства ливень проливной, Чуть розовеют хлопья пара. И в синеве передо мной Широкая спина Икара. Упрям небесный следопыт, Водитель лёгкой эскадрильи. Прямым лучам не растопить Его распластанные крылья. Он в небе делает кольцо, С ветрами смело входит в сшибку, Спокойное его лицо Хранит нестёртую улыбку. Беззвучно он кричит: «Тянись!» – И, луком выгибая спину, Тугим броском кидает вниз Свою послушную машину. Яснеет смутный ком Земли, Секунды обвалились в небыль. Но чутко бодрствуют рули, Опять навстречу рвётся небо. И снова такт даёт мотор – Стиха напевней, сердца чётче. Опять беззвучный разговор Ведёт со мной безусый лётчик. Он смерть не раз в лицо видал. Но, шансы сына точно взвесив, Следит за ним старик Дедал Из-под колхозного навеса. Он машет первенцу рукой И думает, присев на лавке, Что Солнце, в общем, далеко, А крылья очень тугоплавки.

1934

Н. Асеев * * * Что такое счастье? Соучастье в добрых человеческих делах, в жарком вздохе разделённой страсти, в жарком хлебе, сжатом на полях.

90

Да, но разве только в этом счастье? А для нас, детей своей поры, овладевших над природой властью,– разве не в полётах сквозь миры? Безо всякой платы и доплаты, солнц толпа, взвивайся и свети, открывайтесь, звёздные палаты, простирайтесь, млечные пути! Отменяя летоисчисленье, чтобы счастья с горем не смешать, преодолевая смерть и тленье, станем вечной свежестью дышать… Воротясь обратно из Зазвездья и в слезах целуя Землю-мать, мы начнём последние известья из глубин Вселенной принимать. Вот такое счастье – по плечу нам: мыслью осветить пространства те, чтобы мир предстал живым и юным, а не страшным мраком в пустоте.

«Есть в полёте!» (Отрывок) Три храбрых, одолевших высоту, три сердца – оборвались на лету. Как не забыть, как их восстановить, ещё вчера надёжных жизней нить?

Разворот на стр.24-25

91

Ещё вчера была не решена задачей боевою вышина. Ещё вчера они прошли меж нас. Была весна, и грусть была смешна. Комбинезоны были широки. Из них никто не метил в старики. Так водолаз бывает неуклюж меж мелкости прибрежных пресных луж. Так гордый «Сириус» пошёл в полёт над мелочью опушек и болот… И путь троих весь мир с собой увлёк, и поднял ими мира потолок. Оттуда взгляда вниз не устремляй, меж облаков – лишь промельком Земля. Как их спасти? Как их остановить? Как поддержать их бодрых жизней нить? Спокойствие, товарищи мои, спокойствие на сердце затаи! Спокойствие в полях и на реке. Часы остановились на руке…

1934

К. Симонов Мальчик Когда твоя тяжелая машина Пошла к земле, ломаясь и гремя, И черный столб взбешённого бензина Поднялся над кабиною стоймя, Сжимая руль в огне последней вспышки, Разбитый и притиснутый к земле, Конечно, ты не думал о мальчишке,

92

Который жил в Клину или Орле; Как ты, не знавший головокруженья, Как ты, он был упрям, драчлив и смел, И самое прямое отношенье К тебе, в тот день погибшему, имел. Пятнадцать лет он медленно и твёрдо Лез в небеса, упрямо сжав штурвал, И все тобой не взятые рекорды Он дерзкою рукой завоевал. Когда его тяжелая машина Перед посадкой встала на дыбы И, как жестянка, сплющилась кабина, Задев за телеграфные столбы, Сжимая руль в огне последней вспышки, Придавленный к обугленной траве, Он тоже не подумал о мальчишке, Который рос в Чите или в Москве... Когда уже известно, что в газетах Назавтра будет черная кайма, Мне хочется, поднявшись до рассвета, Врываться в незнакомые дома, Искать ту неизвестную квартиру, Где спит, уже витая в облаках, Мальчишка – рыжий маленький задира, Весь в ссадинах, веснушках, синяках.

П. Коган Ракета Открылась бездна, звезд полна, Звездам числа нет, бездне – дна. Ломоносов

Трёхлетний вдумчивый человечек, Обдумать миры подошедший к окну, На небо глядит и думает Млечный Большою Медведицей зачерпнуть. …Сухое тепло торопливых пожатий, И песня, Старинная песня навзрыд, И междупланетный Вагоновожатый Рычаг переводит На медленный взрыв. А миг остановится. Медленной ниткой Он перекрутится у лица. Удар! И ракета рванулась к зениту, Чтоб маленькой звездочкой замерцать. Грома остаются внизу,

93

И на Млечный, Космической непогодой продут, Ракету выводит сын человечий, Как воль человечьих Конечный продукт. И мир, Полушарьем известный с пелёнок, Начнёт расширяться, Свистя и крутясь, Пока, Расстоянием опалённый, Водитель зажмурится, Отворотясь. И тронет рычаг. И, почти задыхаясь, Увидит, как падает, дымясь, Игрушечным мячиком Брошенный в хаос Чудовищно преувеличенный мяч. И вечность Космическою бессонницей У губ, У глаз его Сходит на нет, И медленно Проплывают солнца, Чужие солнца чужих планет. Так вот она, мера людской тревоги, И одиночества, И тоски! Сквозь вечность кинутые дороги, Сквозь время брошенные мостки! Во имя юности нашей суровой, Во имя планеты, которую мы У мора отбили, Отбили у крови, Отбили у тупости и зимы. Во имя войны сорок пятого года. Во имя чекистской породы. Во имя! Принявших твердь и воду. Смерть. Холод. Бессонницу и бои. А мальчик мужает… Полночью давней Гудки проплывают у самых застав. Крылатые вслед разлетаются ставни, Идёт за мечтой, на дому не застав. И, может, ему, опаляя ресницы, Такое придёт и заглянет в мечту, Такое придёт и такое приснится,

94

Что строчку на Марсе его перечтут. А Марс заливает полнебосклона. Идёт тишина, свистя и рыча, Водитель ещё раз проверит баллоны И медленно пе-ре-ведёт рычаг. Стремительный сплав мечты и теорий, Во всех телескопах земных отблистав, Ракета выходит На путь метеоров. Водитель закуривает. Он устал. Август 1939

В. Шефнер * * * И суша, и вода, и воздух Покорены тобой навек, И только неба в дальних звёздах Не покорил ты, человек. От звёзд неяркий свет струится, Они в безмолвии ночей, Как отдыхающие птицы, Сидят на жёрдочках лучей. О холод пропастей бездонных, Где ни конца ни края нет, Обитель звёзд новорождённых И умирающих планет! Там до прозрачности нагреты, В пределах чёрной пустоты Раскинув райские хвосты, Порхают лёгкие кометы. Там гибнут звёзды в битвах звёздных И падают, чертя узор, Чтобы влачить в провалах грозных Свой ослепительный позор. Кто мы – прислужники на пире, Где льётся вечности вино? Нет! Всё, что существует в мире, Всё будет нам подчинено! Я верю верою упорной, Что будет час (при мне иль нет?), Когда хаос пронижут чёрный Тела космических ракет!

1940

95

Я. Хелемский Коктебель, 1929 (Отрывок) …Однажды, где-то ещё в двадцатом, Волошин прогуливался с Арцеуловым. Они поднимались неторопливо По рыжему склону, по бурой осыпи. Было свежо. И пришлось поэту Сменить хламиду на старый свитер. Шляпа, тоже видавшая виды, Венчала его маститую гриву. Шуршала щебёнка, посвистывал ветер, Чайки попискивали внизу. О чём друзья тогда говорили? Допустим, поэт убеждал пилота В том, что можно с аэроплана, Если взлететь высоко над бухтой, В спокойную солнечную погоду Сквозь ясную воду увидеть сверху Очертания генуэзского мола. А может, и в том, что неподалёку, Согласно волошинским предположеньям, В земле покоятся нерушимо Дома и улочки Каллиэры – Древнегреческого поселенья – И ждут, когда их коснётся заступ… Собеседник, поджарый и смуглолицый, Сосредоточенный и спокойный, Возможно, внимая речам вдохновенным, Сам постепенно воспламенялся. Пилот, он думал о взгляде с неба На слабый абрис подводного мола. Художник, он мысленно рисовал Кварталы подземного городища. Друзья дошли до обрыва. Ветер, Внезапно сорвавший с поэта шляпу, Вызвал растерянность. Разметались Пышные волосы киммерийца. Но шляпа не канула в пропасть, нет! Ветер её приподнял осторожно, Подержал немножечко на весу И возвратил. Ну, не прямо владельцу, А вежливо опустил на шёрстку Поблекшей травы, на пологом скате. Поэт поклонился ветру: – Спасибо! – Он принял шляпу, как некий дар Из рук незримых. И тут же с ходу, Захохотав, швырнул её снова

96

В пространство. Вдруг озорной мальчишка Проснулся в отшельнике бородатом. А безотказный поток вторично Ношу схватил, приподнял и снова, Слегка подержав, опустил на камень. Поэт, растрёпанный и весёлый, Продолжил начатую игру, Но шляпа таинственно возвращалась. Тогда Арцеулов сказал серьёзно: – Здесь, кажется, совершено открытье. Вдумайтесь – восходящий ветер! Ведь это находка для планеристов… Позднее всё обернулось явью: Лётчики с неба увидели мол, Археологи раскопали селенье, Планеры взмыли над Коктебелем. ……………………………………… …Бородач, облачённый в одежду предков, Запрокинув классическое чело, Перехваченное обручем или тесьмой, Взирает на утлый студенческий планер И, словно из глубины столетий, На ходу приветственно машет рукой Круто взлетевшему Королёву…

1974-1976

Разворот на стр.40-41

97

Б. Бобылев ГИРД Угол Орликова переулка И широкой Садово-Спасской… На подвал в этом доме гулком Озирались жильцы с опаской. В самом деле: За опытом опыт, Лязг железа И дым гривастый. А по квартирам рос ропот.

– В этом доме жить опасно! – Но, на «тёмных» людей негодуя, Над «паяльной лампой» колдует Марсианских дорог прорицатель – Фридрих Цандер. Конструируя с мыслью единой Не волшебный фонарь Алладина, Он предвидит прообраз далёкий – Реактивную ярость «Востока». Мысль клокочет в подвале московском, Прорывая Земли тяготенье, Потому что уже Циолковский Дал отцовское благословенье. А пока – рвутся пороха скирды И финансы поют романсы – Живы огнепоклонники ГИРДа, Бессребренники, Энтузиасты. Королёв говорит без утайки: – Нужно серебро – для ответственной пайки! – Полетело в тигель добро – Всё фамильное серебро. Полетело свободное время – И кино, И загар на курорте, Чтоб взошло реактивное семя Взлётом в будущем космопорте. Пусть везде разглагольствуют с жаром, Ядовито, А может, наивно: – Эта группа работает даром! И бесплатно, И бесперспективно! – Но встаёт Михаил Тухачевский, Окрылив этот замысел дерзкий: – Понимаю, Что так поступать нелегко. В новом деле нельзя без риска: Это от звёзд До Земли далеко, От Земли до звёзд Близко!

98

П. Антокольский Нет! Мало ещё доказательств Нет! Мало ещё доказательств. До дна Ты разоблачиться, природа, должна! Довольно мошенничать, козыри пряча, В соитиях корчась, в смертях раскорячась! Нет! Мало пилотов на бой и на слёт, Гремящих речей, и щемящих кислот, И формул, и ветра, и выдумки мало, Чтоб ты, наконец, свою клетку сломала! А ты заливаешь нам уши враньём, И каркают монастыри вороньём. И бродит легенда, чертовка босая, На отыгрыш кости раскопок бросая. И бухают колокола литургий, И в бреднях какой-нибудь лысой карги Мерещится людям судьба. И об этом По-прежнему лестно трепаться поэтам. Пора! Сквозь ненастье – просвет бирюзы. Там, в звёздных туманностях, в блеске грозы, Для обсерваторий расчищено небо! И кажется – бог никогда там и не был. Там круговорот центробежных погонь, Безбожная вьюга, безбожный огонь, Неистовый темп, ледяная гангрена, Рожденье всего, что бессмертно и бренно. Туда, в серебро межпланетного льда! Сквозь вьюгу, сквозь время, сквозь гибель – туда Мы двинулись! Лучшего жребия нет нам, Чем стать человечеством междупланетным!

1930-е

На смерть Демона В Москве был дождь, в Ростове сильный ветер, А у подножья Машука – гроза. На трассе той я Демона не встретил, Не заглянул в опасные глаза. На высоте двух тысяч метров не был Возможен смелый демонский полёт. Там, в блеске свежевымытого неба, Где только винт пропеллера поёт, Где сбились тучи, словно хлопья ваты, Неприбранные с масленичных вьюг, Там Демон дымный, Демон лиловатый Не пробирался на любимый юг.

99

Он был захлопнут в книжном переплёте Иль на холсте у Врубеля сложил Ночные крылья, сбитые в полёте, – Короче, он скончался, как и жил. Бред юношеский! Сколько раз видали, Как дивно он планировал, скользя, Когда внизу, в долине Цинандали, Кутили кахетинские князья. Прошло сто лет. И, с облачных качелей Упав на сцену в крашеный картон, Проходит он под звон виолончелей, Упитанный нарядный баритон. А между тем в серебряной гондоле Широкоплечий мастер высоты С ним поменялся легендарной долей И говорит со звёздами на «ты». Он видел Арктику в шальных бурунах, И пляску молний, и полёт планет, И ласку солнца в тучках тонкорунных, Но потолка его познанью нет. Закончив рейс, он щёткой вытрет руки, Смахнёт со лба крутую прядь волос И скажет, стоя на земле, подруге: «Клянусь тебе, мне дело удалось! Ещё клянусь я первым днём творенья, Небесною любовью и земной: Я не могу сложить стихотворенья, Но Лермонтов доволен был бы мной!»

1930-е

Н. Заболоцкий Заключение Мир однолик, но двойственна природа, И, подражать прообразам спеша, В противоречьях зреет год от года Свободная и жадная душа. Не странно ли, что в мировом просторе, В живой семье созвездий и планет Любовь уравновешивает горе И тьму всегда превозмогает свет? Недаром, совершенствуясь от века, Разумная природа в свой черёд Сама себя руками человека Из векового праха создаёт.

1948

100

В. Радкевич Под звёздами Мы жили в одиночестве векá Под странным небом, по-ночному грозным. Но так же, как по Родине тоска, У человека есть тоска по звёздам. Там, верно, тоже – жизнь, и кровь, и срам. Там тоже и любили, и серчали Рассеянные по иным мирам, Но по Вселенной мне – односельчане. Мы, люди, за простейшие права – Жить и любить – с людьми веками бились. А вы-то, неземные существа, Хоть вы-то счастья у себя добились? Меня звезда, как Родина, зовёт. Я должен долго-долго жить на свете, Чтобы узнать не то, кто там живёт, А к а к живут… Вот мне на что ответьте!

1963

О. Дмитриев Звездочёт Надо с детства учиться на звёзды смотреть. Потому что, шаля и грустя, Можно небо забыть – Обрести его впредь Уж тебе не удастся, дитя! Станешь взрослым И под ноги будешь глядеть Иль куда-нибудь, перед собой, Чтоб кого-нибудь вдруг не толкнуть, не задеть, Уносимый шумящей толпой. Будешь милой глядеть в молодые глаза, В книжный шрифт, в шевеленье теней… Иногда вдруг заметишь: Упала звезда, И потянешься сердцем за ней! Только это не в счёт, Это только на миг, Потому что случайный твой взгляд Никуда не проник, Ничего не постиг В небесах, где созвездья парят. Надо с детства учиться на звёзды смотреть, Поднеся к подбородку ладонь, И когда-нибудь сможет тебя обогреть Их неверный холодный огонь. И когда-нибудь ночью у тихой воды, Где двоятся ночные огни, Ты себя вдруг почувствуешь сыном звезды, Ведь Земля наша – Звёздам сродни!

101

По-другому теперь твоя жизнь потечёт В уносящей шумящей толпе: До скончания дней будет жить звездочёт – Большеглазый мальчишка – В тебе.

А. Решетов Монолог звездочёта Как в марте кот, торчу на крыше я. Я весь пронизан звёздными лучами. В великие загадки бытия Впиваюсь ненасытными очами. Я с детских лет просиживал штаны Над скучными трудами Птолемея О будто влажном действии Луны – Презренный шарлатан и пустомеля! Но я и сам вычерпываю муть В колодцах тайн, мне совестно гордиться, Равно как тем зачёркивать мой путь, Кому досталась чистая водица. Но, если нет за нашим братом прав И на сухую корочку почёта, Пусть лунным камнем бросит космонавт В забытую могилу звездочёта.

1960-е

Разворот на стр. 56-57

102

В. Куприянов О русская земля, ты уже среди звёзд! (Отрывок) I Плыть быстрее течения времени, Видеть всюду следы человека – Мелькает в водах Днепра седая голова Перуна, Псы-рыцари идут с мечом на дно Чудского озера, Балтика окном вставляется в каждую избу, Волна Иртыша поблескивает панцирем Ермака, От моря идёт открывать академию Ломоносов. Открывать Антарктиду идут русские бриги, Север, светлый, как имя Седова, Плывёт перед глазами, как свет, Перед глазами летящих за светом, По Чёрному морю частицей света плывёт «Потёмкин», «Аврора» вперёд выводит шестую часть света, Вокруг света плывёт и плывёт, Свет плывёт Перед взором взлетающих в небо – О Русская земля, Ты уже Среди звёзд.

II Земля моя, Одуванчик из света, Ты мне машешь вослед Белыми платочками, облаками, звёздами, – Собственной Величины…

III Стада звёзд. Козерог. Овен. Телец, Через целое небо – Млечный Путь; Но и в туманностях даже Ты никого не теряешь из виду: Земля, Пастушья сумка на твоём плече…

103

Н. Глазков Великое начало (Отрывок) Циолковский Маяковский – это Циолковский, Слово конструирующий ново. Циолковский – это Маяковский: Футурист в хорошем смысле слова!

Было время мечтать Без заметной практической пользы, Ну а время летать Наступило значительно позже. Было время считать – Ив своей метрополии окской Межпланетную гать Измерял Константин Циолковский. Было время творить Без заметной практической пользы, Ну а время парить Наступило, естественно, после. До небесных краёв Путь доступен ракете громоздкой. Что придёт Королёв, Понимал Константин Циолковский!

* * * Дом Союзов. Колонный зал. Выступил Королёв. Сказал, Что искусственный спутник запущен будет В ближайшее время с научной целью. А сидящие в зале люди Верить этому не хотели. И не думали, не гадали, Не предполагали они. Что наш спутник не за годами, Что его отделяют дни! Добрый спутник – ступень ракеты, Позывные «бип-бип» говоря, Полетел вкруг Земли-планеты 4-го октября!

Космический корабль Предлагалось слово «космолёт». Обсуждалось долго и серьёзно. Королёв сказал: – Не подойдёт! Неестественно! Претенциозно! Хорошо б, чтоб каждый инженер

104

Понимать умел значенье слова И с поэтов лучших брал пример Или с Королёва!

М. Дудин * * * В холодном небе млечный мост. В высоком небе много звёзд. На белый снег высокий свет Струится сотни тысяч лет. Летит, летит пушистый снег, Летит под новый год, Как тихий смех, как сон во сне, Летучий снег идёт. На млечный мост, на звёздный мост Мечте высокий путь не прост. Она прокладывала след Туда сквозь сотни тысяч лет. И шла, и шла, как белый снег, На звёздное руно, Сквозь кровь и смех, как сон во сне, Через костёр Бруно. Летит, летит пушистый снег, Высоко спутник чертит след, В далёкий мир, на млечный мост, Земной звездой средь вечных звёзд. Летит космической чертой. Ия сейчас живу Его судьбой, одной мечтой. Как сказкой наяву.

1955

Разворот на стр. 66-67

105

Ю. Левитанский Бип-бип Я сказал бип-бип, и вы уже поняли, что я имею в виду. Ракеты в небо ночное подняли маленькую звезду. А чужая планета, как шарик, вертится, мигает вдали, зовёт. С детства верится, с детства верится: кто-нибудь там живёт. Это свойственный человечеству, нашей крови земной, с дней колыбели – страх одиночества, только масштаб иной. И я швыряю гудящим мячиком в полночные небеса. И он там бредёт одиноким мальчиком сквозь сумрачные леса. Он пробирается чёрной чащею, чёрную мнёт траву и в чащу, в её темноту молчащую, громко кричит: – Ау! – А тьма кромешная всё не кончится. А лес-то непроходим. А мы не верим, а нам не хочется – одиночества не хотим. В звезду оранжевую и в зелёную вглядываясь, зову. Как маленький мальчик, на всю Вселенную громко кричу: – Ау!

1963

С. Куняев Спутник над тайгой Откуда-то из мрака вырвавшись, он прочеркнул огнём пространства, и, словно пули след трассирующей, была его прямая трасса. А наша – вдоль реки угрюмой шла, отбиваясь от тайги, порою заплывала глиной, в которой вязли сапоги. Но мы, подставив лица ветру,

глядели в звёздный океан, где он, подобно фейерверку, летел над гребнями Саян. Была, как в сказке, отдалённость, казался вычерченным путь, но не могли ни блеск, ни лёгкость землепроходцев обмануть. Глядели в дали ветровые, махали шапками: лети! Мы понимали, как впервые прокладываются пути.

1958

Разворот на стр.72-73

106

В. Костров Сыны Земли Скорость держит в тугом напряженье мысли, мускулы, корабли. Как бороться с земным притяженьем – материнской любовью Земли? Зная, что сыновьям несладко там, в космических чёрных ночах, мать-Земля, словно мать-солдатка, повисает на наших плечах. Смотрим мы затуманенным взглядом. Нам упорство брови свело.

– Не держи нас, мама, не надо, нам и так улетать тяжело.

1962

Безбрежность Крик первых спутников был трогательно тонок. Так среди звёздной молодой крупы проклюнулась планета, как цыплёнок, из голубой воздушной скорлупы. Как высоко Россию вознесло! Жестокою космическою ночью я знаю, как безумно тяжело защитную покинуть оболочку и за черту привычного шагнуть, встречая грудью бездну, жар и стужу, – как перед незнакомцем распахнуть ранимую и трепетную душу. На рубеже космического века соединились, временность круша, мятежное сознанье человека и космоса безбрежная душа! А звёзд неодолимое сиянье опять слепит глаза земных детей. Всё дальше и опасней расстоянья, а люди нам всё ближе и родней.

1965

М. Львов Сигналы спутника I Этот голос доходит До дворцов и до изб. Этот голос походит

107

На младенческий писк. Ты прислушайся: это В тишине мировой Новорожденный где-то Голос пробует свой, О себе заявляет, Слов не зная пока, Долго мять не желает В колыбели бока. Над Землёй населённой Круг за кругом чертя, Это в люльке Вселенной Мы качаем дитя! И растёт тот ребёнок Не по дням – по часам. Из гигантских пелёнок Скоро выпрыгнет сам, Встанет, дерзкий и рослый, Будет звёзды шугать, Будет запросто после По планетам шагать.

II Сигналы наших спутников, сигналы С борта космического корабля! С лица усталость всякую согнала, Услышав вас, неюная Земля. Есть что-то в вас и детское, родное (Ведь люди вас на свет произвели). И что-то есть тревожное такое (Вас кинули далёко от Земли). И в космос всматривается Отечество: Там – первые младенцы и сыны Космического века человечества Над нами в небеса вознесены.

1960

К. Ваншенкин Лунная ночь Луга луной озарены, – Здесь нет иного освещенья Разноречивы ощущенья Под странным отсветом Луны. Иду один – в луга, в луга. Луною залита дорога, Лежит прямая тень от стога, И травы, травы как снега. Иду один. И мнится мне Под этой белою луною, Что хоть она и надо мною, Но будто сам я на Луне.

108

Как бы не весь, а только часть… Не те законы притяженья. Соизмеряю все движенья, Чтоб не взлететь и не упасть. С тобой бывает так? Сидишь В своём привычном мирном доме, Но сам ты в битве, в пекле, в громе, А между тем повсюду тишь. И сам ты, взрослое дитя, Болтаешь запросто с женою – И слышишь пенье за стеною, В атаку страшную летя. Вот так и я сейчас – брожу В земном, в полночном мире этом И вдруг знакомый по газетам Тот, лунный, вымпел нахожу. И средь бездонной тишины Вдруг вижу, что в лугах очнулся, Что только что с Луны вернулся… Луга луной озарены.

1961

В. Болотов Космическая баллада Это было без нас. Это было в начале грядущего века. Мир был светел и прост, и, как нынешний, бурен. Изумительная весна будоражила человека. Приручённая сила гроз освежала дыхание буден. Жизнь шагала стройней, будни стали компактнее. А сегодня и завтра где-то были на грани. Шла, как нынче, в стране посевная компания, чтобы осенью элеваторам зерновыми ворочать горами. А музей изумлял – экспонаты и славные, скорбные даты напоминали о войнах, постыдных и вечно великих… Напоминала Земля демобилизованного солдата в домашнем кругу спокойном, среди будничных дел и реликвий. Летели стальные рыбы, сверкающие и невидимые,

109

к созвездиям Зодиака на сотню годов в грядущее. Летели земные глыбы, летели люди – в невиданное, в первозданность чёрного мрака, в пространство, Солнце крадущее. Человек сидел у приборов, спокойный и деловитый, что-то писал в тетрадку, сам с собой говоря… Двигатель мерно работал, неся через мир ледовитый, сквозь вечный звёздный порядок спокойного бунтаря.

1960

В. Захарченко Баллада о трубаче (Отрывок) Последний день был Королёв неистов – Всех загонял, хоть жалуйся, хоть плач. И вдруг приказ: из всех специалистов Сегодня нужен Главному трубач. Ну что ж, трубач, поди не кран стотонный. Он – человек. Найдём наверняка… И вот нашли – бойца из Первой Конной, Садовника – седого старика… Заря крылом коснулась Байконура И замерла, зарывшись до бровей В степной ковыль. Лишь ветерок понуро Прошелестел по стрелкам ковылей. Когда же над разбуженной планетой Поднялся солнца раскалённый диск, Вдруг озарился нестерпимым светом Космический корабль, как обелиск. Сверкал литыми гранями металла, Кося багровым глазом на меня.

110

И тень его уже напоминала Закинутую голову коня. Ещё мгновенье, отойдут зачалы, Рванётся реактивная свеча, Как новой эры грозное начало, Ракетоносной мощью клокоча. В предгрозовом затишье Байконура В тот самый-самый сокровенный миг Поднял трубу мальчишескую хмуро Увешанный медалями старик. В буденовке посланец Первой Конной Играл зорю, руладами звеня. И видел он, как падали колонны, Державшие небесного коня. Трубач затих и опустился плавно, Уже не слыша тех последних слов, Которые сказал для мира – Главный, А для своих – товарищ Королёв: – Ну что, трубач, мы начали неплохо, И – что ты там теперь ни говори – Мы открываем новую эпоху С твоей, почти буденовской, зори!

Разворот на стр. 88-89

111

М. Светлов Придём! О, наше время благородное! Хочу поздравить всю страну – Не водородная, а всенародная Летит ракета на Луну. И навсегда увековечится Двенадцатое сентября, Как в космосе для человечества Мы укрепили якоря. Молчит Вселенная послушная… И станет гордостью Земли, Что мы в пространство безвоздушное Советский воздух принесли. И верят все, кого ни спрашивай, В наш исторический подъём! Планеты ждут прихода нашего, Мы обязательно придём!

1959

Звёздная дорога Как огородники гляду за грядкой, Освоили мы тайны всех дорог. Летит Гагарин. На него украдкой Глядит скомпрометированный бог. Я счастлив оттого, что есть орбита, Что я подвижен и что я кручусь, Что я земной, друзьями не забытый И в очереди к счастью нахожусь. В чём же судьба моя, судьба поэта? Мне кажется, что я незаменим, Мне кажется – подписаны планеты Великолепным росчерком моим. Мне эта ситуация знакома, – В теченье долгом трудового дня Из Космоса, как из родного дома, Товарищ русский смотрит на меня. Как хороша ты, звёздная дорога! Летит Гагарин. Он устал чуть-чуть, И перед ним торжественно и строго Блестит кремнистый лермонтовский путь.

1962

112

М. Соболь Апрель. 1961 В апреле, в середине месяца, Всё на земле – для них двоих… И ночь, слывущая кудесницей, от глаз людских укрыла их. И вот уж пальцы в пальцы впутаны, и вот губам без губ невмочь, и соловьиными минутами, смеясь и плача, мчится ночь. Вплывает утро лодкой парусной, оно уже невдалеке… В тот миг от зависти и ярости взорвался лёд по всей реке. И солнцу больше нет терпения, и глухо дрогнул снег в полях, и облака в сплошном шипении на раскалённых лезвиях. Гремят леса листвою новою, весь мир грохочет новизной… Любовь рассветом коронована – ей нужен подвиг всеземной. И встал на зов смельчак отчаянный, Вгляделся Космосу в лицо – и всей планете обручальное орбиты выковал кольцо. Свободно там Земля уместится – живи, люби, встречай зарю!.. Всё началось в апреле месяце, всё было так, как говорю.

* * * Уже привыкают поэты, что входит хозяином в стих космический рыцарь планеты в крылатых доспехах своих. И песня, прорвавшись к просторам – всерьёз говорю – неземным, спешит космонавтом-дублёром по звёздной дороге за ним – где небо тугое, густое, где млечный шарахнулся рой, где бога свергает с престола её небывалый герой.

113

Работай же, муза, на совесть, чтоб к звёздам вести корабли, свою ощущать невесомость и знать притяженье Земли! А мне бы за это, а мне бы – ракетного старта грозу, седьмое счастливое небо да милую Землю внизу.

Я. Смеляков Несколько слов о Циолковском В те дни, когда мы увлечённо глядим в занебесную гладь, я должен о старом учёном хоть несколько слов написать; напомнить о том человеке, что жизнь проработал сполна ещё в девятнадцатом веке и в наши потом времена. Он путь пролагал без оглядки к светилам, мерцавшим во мгле, старик, в неизменной крылатке ходивший по нашей Земле. Ах, сколько ума и старанья и сколько недюжинных сил ещё в одиночку, заранее, он в вас, корабли мирозданья, и в вашу оснастку вложил!

Разворот на стр. 98-99

114

Ему б полагалось за это (да некого тут упрекать) при запуске первой ракеты на месте почётном стоять. Ему бы, шагнув через время, войти, как к себе, в этот год и праздновать вместе со всеми её межпланетный полёт… Я знаю неплохо, поверьте, и спорить не думаю тут, что нету у гениев смерти и мысли их вечно живут. Я всё это знаю, и всё же сегодня печалит меня, что сам прорицатель не дожил до им предречённого дня.

1962

Е. Евтушенко Я – землянин Гагарин (Отрывок) Я – Гагарин. Я первым взлетел, ну а вы полетите за мною. Я подарен навсегда, как дитя человечества, небу Землёю. В том апреле лица звёзд, замерзавших без ласки, замшелых и ржавых, потеплели от взошедших на небе смоленских веснушек рыжавых. Но веснушки зашли. Как мне страшно остаться лишь бронзой, лишь тенью, не погладить траву и ребёнка, не скрипнуть садовой калиткой. Из-под чёрного шрама почтового штемпеля улыбаюсь я вам отлетавшей улыбкой. Но вглядитесь в открытки и марки и сразу поймёте: я вечно – в полёте. Мне ладони всего человечества грохали.

115

Обольстить меня слава пыталась, да вот не прельстила. Я разбился о Землю, которую первым увидел я крохотной, и Земля не простила. А я Землю прощаю, сын ей духом и плотью, и навек обещаю быть над нею в полёте…

* * * Я – землянин Гагарин, человеческий сын: русский, грек и болгарин, австралиец и финн. Я вас всех воплощаю, как порыв к небесам. Моё имя случайно. Не случаен я сам… Меня звали Икаром. Я – во прахе, в золе. Меня к Солнцу толкала темнота на Земле. Воск растаял, расползся. Я упал – не спасти, но немножечко солнца было сжато в горсти. Меня звали холопом. Злость сидела в спине – так с притопом, с прихлопом поплясали на мне. Я под палками падал, но, холопство кляня, крылья сделал из палок тех, что били меня! Я в Одессе был Уточкин. Аж шарахнулся дюк – так над брючками-дудочками взмыл крылатый биндюг. Под фамилией Нестеров, крутанув над Землёй, я Луну заневестивал своей мёртвой петлёй! Смерть по крыльям свистела. К ней презренье – талант, и безусым Гастелло я пошёл на таран. И прикрыли бесстрашные крылья, вспыхнув костром,

116

вас, мальчишки тогдашние, Олдрин, Коллинз, Армстронг. И, надеждою полон, что все люди – семья, в экипаже «Аполло» был невидимо я. Мы из тюбиков ели – нам бы чарку в пути. Обнялись, как на Эльбе, Мы на Млечном Пути. Шла работа без трёпа. Жизнь была на кону, и ботинком Армстронга я ступил на Луну!

1969

Александр Твардовский Космонавту Когда аэродромы отступленья Под Ельней, Вязьмой иль самой Москвой Впервые новичкам из пополненья Давали старт на вылет боевой, – Прости меня, разведчик мирозданья, Чьим подвигом в веках отмечен век, – Там тоже, отправляясь на заданье, В свой космос хлопцы делали разбег. И пусть они взлетали не в ракете, И не сравнить с твоею высоту, Но и в своём фанерном драндулете За ту же вырывалися черту. За ту черту земного притяженья, Что ведает солдат перед броском,

Разворот на стр.104-105

117

За грань того особого мгновенья, Что жизнь и смерть вмещает целиком. И может быть, не меньшею отвагой Бывали их сердца наделены, Хоть ни оркестров, ни цветов, ни флагов Не стоил подвиг в будний день войны. Но не затем той памяти кровавой Я нынче вновь разматываю нить, Чтоб долею твоей всемирной славы И тех героев как бы оделить. Они горды, они своей причастны Особой славе, принятой в бою, И той одной, суровой и безгласной, Не променяли б даже на твою. Но кровь одна, и вы – родные братья, И не в долгу у старших младший брат. Я лишь к тому, что всей своею статью Ты так похож на тех моих ребят. И выправкой, и складкой губ, и взглядом, И этой прядкой на вспотевшем лбу… Как будто миру – со своею рядом – Их молодость представил и судьбу. Так сохранилась ясной и нетленной, Так отразилась в доблести твоей И доблесть тех, чей день погас бесценный Во имя наших и грядущих дней.

Н. Рыленков * * * Ю. Гагарину Мне звук родного слова дорог, Как вдохновения сигнал. Вот и в космических просторах Земляк мой первый побывал. Что для него природы косность, Он окрылил её уже!

– А где ж, поэзия, твой Космос?

– Да в человеческой душе.

1961

Леонид Вышеславский Мы были звёздами Мы были звёздами. Истоки наши – в них. Всё в мире скроено из их горячей ткани. Материя миров в небесных кладовых Хранится штуками, рулонами, кусками. Ничто не может стыть на старом рубеже. Нет смерти. Жизнь горит от звездного накала. Пролился света луч, глядишь – он мысль уже! И молния одна, сверкнув, другою стала!

118

«В глазах – сиянье звёзд. В улыбке – солнца свет». Кто это первый раз сказал? Какой поэт? И до конца ли он осознавал свой гений? В сравненьях этих, старых, точно мир, В поэзии истершихся до дыр, Закон неисчислимых превращений.

1962

Огонь Пустыня… Тьма… Что здесь отыщешь ты? Жизнь во Вселенной есть? В неё напрасно верим! Но звёзды мне твердят: «Мы жизнью налиты. Мы из семян огня растём и в безднах зреем». Бегут кометы, распушив хвосты. Туманность спит, свернувшись рыжим зверем. Огонь живёт средь вечной темноты, И мы в его жильё проламываем двери. Огонь живёт. Огонь! Он изгоняет тьму, Пустыня покоряется ему, И холод подчинён ему от века. Безмерен, но не пуст Вселенной стройный дом, В нём жизнь кипит в горенье молодом, А где горенье, там нельзя без человека!

1962

К вопросу о внеземных цивилизациях Чем больше мы глядим в небесные глубины, Тем горше с каждым днём приходится признать: В неведомых мирах души нет ни единой, И нету там страстей людским страстям под стать. Неведомо, кто жизнь вдохнул в земную глину, Потопом притоптал и силу дал опять, Но здесь она зажглась, чтоб никогда не сгинуть, Чтоб, разгоревшись тут, повсюду запылать. Одна звезда бурлит, пульсирует другая, А третья сжалась в ком, поспешно догорая, И длится среди них извечный наш транзит. Но суждено Земле особое призванье, Мне кажется Земля той силой Мирозданья, Которая собой миры преобразит.

1962 119

С. Орлов Баллада о кораблях (Отрывок) Ах, Земля, голубая, рыжая, Вся в шпангоутах меридианов. Сад роскошный. Пустыня выжженная, Улей с мёдом. Плаха багряная. Проливные твои веселья, Вековые твои пожары, И на Млечном Пути метельном Льдисто вздрагивающие Стожары. Через тысячу лет отыщут Наши старые корабли, Как челны, на которых вышли Мы с Земли за предел Земли. Что там будет с тобой? Не знаю. Словно солнечный парус, Земля Будет так же лететь, сквозная, С человечеством у руля. Через тысячу лет качнутся, Ахнут, ворот одежд рванут, Воздух времени революций, Как озон, захмелев, хлебнут. Над Землёю живым реликтом, Не померкшая, словно свет, Потрясённо взойдёт улыбка Века нашего, наших лет.

Анатолий Щербаков Космодром (Отрывок из хроники звёздных дней «Байконур, XX век») Всем, кто осваивал и осваивает Вселенную, – в космосе и на земле

Темнеет даль. Трещат в степи цикады. Вдвоём с дублёром космонавт Титов. Друзья, врачи, специалисты рады – Титов в полёт отправиться готов! Уйти бы в степь на час! Роса, как бисер, Сверкает там, и пахнет чабрецом, Пока в бездонной межпланетной выси Луна к Земле повёрнута лицом. Наступит миг: ручьями взбухнут вены… И Человек Земле промолвит: «Жди!» И станут пить радарные антенны Радиоволн ревущие дожди.

120

Захлёбываться будут телетайпы. В платок украдкой Плакать будет мать… А батя скажет: «Мать, гляди! Летает! Я знал, он будет высоко летать!» Не раз, не два ракету проверяем, На стапелях, как в космосе, руля; Жизнь космонавта бережно вверяем Огнеупорным створкам корабля. Пуск!.. Бурый дым и терпкий запах гари! Слепящий всплеск объял сплетенья рей. Зажглась малютка-звёздочка в радаре И по экрану поплыла быстрей. И стало тихо! Стало очень тихо… Как будто всё Замолкло на Земле. Лишь метроном в тиши Громово тикал. И так же громко щёлкали реле. А час спустя на площади столичной Слова звучали, радостью пьяня: «Земля! Земля!.. Я слышу вас отлично! Земля! Земля!.. Как слышите меня?..» А мать-Земля была как будто рядом На всём опасном внеземном пути И космонавта провожала взглядом, Шепча: «Лети, мой звёздный сын! Лети!..»

Разворот на стр.120-121

121

Н. Рубцов На злобу дня* (Экспромт) Космонавты советской земли, люди самой возвышенной цели, снова сели в свои корабли, полетели, куда захотели! Сколько ж дней, не летая ничуть, мне на улице жить многостенной? Ах! Я тоже на небо хочу! Я хочу на просторы Вселенной! Люди! Славьте во все голоса новый подвиг советских героев! Скоро все улетим в небеса и увидим, что это такое… Только знаю: потянет на Русь! Так потянет, что я поневоле разрыдаюсь, когда опущусь на своё вологодское поле… Все стихи про земную красу соберу и возьму их под мышку и в издательство их отнесу – пусть они напечатают книжку!

12 августа 1962 ___________________________ * Стихи написаны в день начала совместного полёта Андрияна Николаева и Павла Поповича.

Звезда полей Звезда полей во мгле заледенелой, Остановившись, смотрит в полынью. Уж на часах двенадцать прозвенело, И сон окутал Родину мою… Звезда полей! В минуты потрясений Я вспоминал, как тихо за холмом Она горит за золотом осенним, Она горит над зимним серебром… Звезда полей горит, не угасая, Для всех тревожных жителей Земли, Своим лучом приветливым касаясь Всех городов, поднявшихся вдали. Но только здесь, во мгле заледенелой, Она восходит ярче и полней, И счастлив я, пока на свете белом Горит, горит звезда моих полей…

1971

122

М. Агашина * * * С давних пор, застенчивых и милых, У кого в России ни спроси, Именами пташек легкокрылых Величали женщин на Руси. За терпенье, верность и осанку И за то, что до ночи в труде, Звали их «лебёдушки», «касатки», Звали их голубками везде. Я сегодня думаю о многом. …В сапогах солдатских, все в пыли, По земным недевичьим дорогам Наши чайки к космосу пришли. Был их путь нелёгок и некраток: В Польше, на Дунае, у Карпат На подбитых крыльях плащ-палаток Русские касаточки лежат. Но вдали от грозного металла, Нам на счастье и назло врагу, Маленькая Чайка вырастала На высоком волжском берегу. Выросла! За Родину готова В бой, и в труд, и в дальние края… Здравствуй, Чайка – Валя Терешкова! Здравствуй, гордость женская моя!

Р. Рождественский Памяти космонавта Владимира Комарова Никто не должен отмалчиваться, Слова оставлять На потом – Мы знаем, на что замахиваемся, Знаем, На что идём. Нервы гудят, как струны, В сердце боль отдаётся… Невероятно трудно Будущее Достаётся! И всё же, цветите, вишни!

123

Гряньте, ракетные рёвы!... Чем ближе мы к звёздам, тем выше Памятник Комарову!

25 апреля 1967

М. Беляев Космонавты Г. Добровольскому В. Пацаеву В. Волкову

Губы сжаты. Напряжены И в гробах молодые лица: Не сошли сердца с вышины – На посту Продолжают биться. Продолжают они лететь, Зажигаются их орбиты. Но ознобная траура медь Содрогнула страны граниты. Обелиски к Москве пошли Поклониться гробам героев. Все созвездья с собой несли Над Землёю кипящей трое. Посреди метеорных брызг И стремительно и вдохновенно Пронесли над Землёй они риск Ослепительной вспышкой Вселенной. Жизнь не виделась им иной, Охватила бессмертьем скорость. До примолкшей травы степной Опустила тела невесомость. Протекла до земных границ, Посуровели радиоволны. И в морях человечьих лиц Закачались повсюду стоны. Не найти в это утро синь, Креп вселенским наполнен мраком. Стала горше расти полынь От чрезмерной посадки мягкой. Стих настойчивый бег позывных. Но три сердца орбиты множат, Тайны там, на верхах земных, Словно диких коней, стреножат.

1971

124

Юрий Кузнецов Отец космонавта Вы не стойте над ним, вы не стойте над ним, ради бога! Вы оставьте его с недопитым стаканом своим. Он допьёт и уйдёт, топнет оземь: — Ты кто? — Я дорога, Тут монголы промчались — никто не вернулся живым.

– О, не надо, – он скажет, – не надо о старой печали! Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном. Не его ли следы на тебе эту пыль разметали?

– Он пошёл поперёк, ничего я не знаю о нём. На родном пепелище, где угли ещё не остыли, Образ вдовьей печали возникнет как тень перед ним.

– Я ходил на дорогу, – он скажет, – а в доме гостили...

– Ни французы, ни немцы – никто не вернулся живым.

– О, не надо, – он скажет, – не надо. Есть плата дороже. Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном. Ты делила с ним стол и ночей сокровенное ложе...

– Он пошел поперёк, ничего я не знаю о нём. Где же сына искать, ты ответь ему, Спасская башня! О медлительный звон! О торжественно-дивный язык! На великой Руси были, были сыны бесшабашней, Были, были отцы безутешней, чем этот старик. Этот скорбный старик не к стене ли Кремля обратился, Где пропавшего сына начертано имя огнём: – Ты скажи, неужели он в этих стенах заблудился?

– Он пошёл поперёк, ничего я не знаю о нём. Где же сына искать, где искать, ты ответь ему, небо! Провались, но ответь, но ответь ему, свод голубой, – И звезда, под которой мы страждем любови и хлеба, Да, звезда, под которой проходит и смерть и любовь!

– О, не надо, – он скажет, – не надо о смерти постылой! Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном. Ты светила ему, ты ему с колыбели светила...

– Он прошёл сквозь меня, ничего я не знаю о нём.

1972

М. Максимов Человек Подобрав коленки, словно в детстве, он шагнул за вечности порог, и парит со звёздами в соседстве кемеровский рыжий огонёк. Словно длится детский сон-полёт, вверх и вниз меж звёздами плывёт.

125

Впрочем, верха нет и низа – нет. Ничего – ни вправо нет, ни влево. Бога нет. И чёрта тоже – нет. Есть лишь человек и звёздный свет, человек и – небо! Да ещё за самою спиной есть у парня шар его земной. Над плечами – крылья-облака, за плечами – два материка, и, раскинув руки среди звёзд, человек стоит с планетой в рост. Вот теперь зови его – простой или, как у древних, – богоравный и пиши, как прежде, со строчной или, как сейчас, пиши с заглавной,– у него за самою спиной шар земной, как герб его державный. Есть на нём и океанов гладь, и материков земные дали, лишь венца колосьев не видать, тех, что на гербе его обняли. Но они его и вознесли, колоски возделанного хлеба, – как молитва матери-Земли, как мозоли, поднятые в небо. Богоравный, или там простой, только он не ангельского рода, он затем и вышел под звездой, чтоб работать до седьмого пота.

Разворот на стр.136-137

126

А работа будет нелегка, не на пять шагов, а на века. Вправо-влево звёздные пути, верха нет, и низа не найти, только руки да огонь в груди, только – позади и впереди. Впереди – звезда. А за спиной – всё, чем жили мы, что с нами жило, весь в рубцах и шрамах шар земной, реки как натруженные жилы…

– Как, Алеша, звёзды?

– Жар в золе.

– Где, Алёша, дочка?

– На Земле. …Кемеровский запах уголька. Вологда глядит издалека, кособоча санные пути, – Ты без них попробуй улети!... Скоро пух проклюнется из верб, космос пахнет потом м весной. И над всем, как серп и молот – в герб, человек вписался в шар земной.

1965

В. Сидоров * * * Разве небо Безгласно и немо? Ощутимое Даже на слух, Снова звёздное творчество неба Заключает В свой огненный круг Воду, Тихо застывшую в реках, Цепь холмов неподвижных, Луга И космический путь Человека, Не разгаданный нами пока.

1973

127

* * * Свои диктует время сроки, И жизнь такая настаёт, Что даже свет звезды далёкий Должны мы принимать в расчёт. И, повторив холодной гранью Тревожный свет в тиши ночей, Должны мы вычислить заранее Удельный вес её лучей. Каких глубин она коснётся? Какое эхо встрепенётся? Какой разбудит гром кругом? И как всё это отзовётся На равновесии земном?

1974

Л. Озеров * * * У последней четверти века Есть своя особая веха И особая мета есть. Появляется нота прощанья, Обобщенья и прорицанья, О грядущем смутная весть. Появляется грозная нота Окончательного отчёта Или чувство других планет. Человек, я у звёздной цели, Но трава земной колыбели По старинке – спасенье от бед.

О. Дмитриев Прощайте, марсиане! Итак, на Марсе жизни нет: Итог дерзания ракет В воздушном океане. Сегодня со страниц газет Рукой махнули сказке вслед: «Прощайте, марсиане!» Вы приходили к нам не раз, Подняв шестиугольный глаз На тоненькой антеннке. Серела кожа, как зола, Но также принимать могла Ярчайшие оттенки. На щупальцах, как пауки, Вы шли, стремительно легки, И страх в сердца вселяли,

128

Прямые воплощенья зла! Но сказка всё-таки была… «Прощайте, марсиане!» Ну а порой вы шли из тьмы Совсем такие же, как мы, Лишь старше и мудрее. Учили разуму-уму, Чтобы света мы, развеяв тьму, Достигли поскорее. И в наши юные мечты С полунебесной высоты В мерцающем сиянье Сходила Аэлита! Сны Отныне сбыться не вольны… «Прощайте, марсиане!» Мы поглядим на Млечный Путь, Ошеломлённые чуть-чуть, И загрустим, как дети, Что ни в какой далёкий час Никто-никто не встретит нас На розовой планете… Но столько звёзд в ночи горит! И что-то сердцу говорит Блестящее в тумане Иной планеты серебро. Так светят разум и добро!.. «Прощайте, марсиане!»

1972

И. Фоняков Реплика Радиослухом и радиоглазом Обшаривая звёздные пути, Куда спешим? Инопланетный разум Зачем столь жадно силимся найти? А может, впрямь, далёких беспокоя, На вызовы потратив столько дней, Напоремся в итоге на такое, Что всяких войн опасней и страшней? А вдруг владельцы техники могучей, Перехватив наш любопытный взгляд, Совсем без злобы, так, на всякий случай, Единым вздохом нас испепелят? А может, впрямь напрасны траты денег На то, чтобы прощупывать миры? А может, прав эстонский академик И лучше затаиться до поры? …Мерцают звёзды. Полночи весенней Тепло течёт в открытое окно. И, сверх любых тревог и опасений, Есть жадное желание одно: Постигнуть, убедиться на пороге

129

Космического холода и тьмы Не просто в том, что мы не одиноки, А в том, что не случайны в мире мы!

В. Шефнер Космическая легенда Расстрига, бездомный бродяга Шагал по просторам Земли. Вдруг видит: хрустальная фляга Мерцает в дорожной пыли. Он поднял. Прочел на сосуде: «Здесь влага – волшебней вина, Бессмертно-счастливейшим будет Её осушивший до дна». В кусты он отбросил находку, Промолвив себе самому: – Добро б там вода или водка, А счастье такое – к чему? Коль смертны все люди на свете – Бессмертья не надобно мне… И дальше побрёл по планете С надеждою наедине. В лохмотьях, в немыслимой рвани, Побрёл он за счастьем своим. Всплакнули инопланетяне, Следившие тайно за ним. Им стал по-семейному близок Мудрец, не принявший даров, – И Землю внесли они в список Неприкосновенных миров.

1981

Разворот на стр.152-153

130

Л. Мартынов * * * Лечу во времени, Скрестивши на груди Живые руки, жадно наблюдая Лёт встречных тел, И звёздные дожди, И всё, что остаётся позади, И всё, что создаётся впереди. Вот так лечу во времени, Среди Лучей и туч. Затея не худая, И не шепчу себе я: – Погоди!

1970

Глаза юнцов Глаза юнцов – Ворота Космоса: В одних – звездовороты Космоса, В других как бы пустоты Космоса, И где ни глянь, – в палатах каменных, Но то же самое и в избах, – Одни в мечтах витают пламенных, Другие тонут в слёзных брызгах. И некоторые на экзаменах По математике проваливаются, Другие же на русском срежутся, А третьих подведёт история, Но снова держат, не печалятся. И всё же вижу в каждом взоре я, Кому какие зори брезжутся. Глаза юнцов – Ворота Космоса: В одних ещё пустоты Космоса, Другим как будто сразу ясно всё От Демокрита и до Асмуса.

1973

А. Тарковский * * * Во Вселенной наш разум счастливый Ненадёжное строит жильё, Люди, звёзды и ангелы живы Шаровым натяженьем её. Мы ещё не зачали ребёнка, А уже у него под ногой Никуда выгибается плёнка На орбите его круговой.

131

И. Шкляревский * * * Алесю Адамовичу

Боюсь за тебя, Земля. Лети по заветному кругу, свет чередуя и тьму. Не удаляйся от солнца, не приближайся к нему. Не расплескай океаны, не растеряй облака, снегопады, туманы… Бога над нами нету. Есть одинокий круг, чтобы мы не рассыпались вдруг, в бесконечности не затерялись надменные наши следы. Как с бродягой отпетым, Не столкнись со случайной кометой, С головёшкой падучей звезды!

1986

* * * И когда над зелёным кустом реактивный проносится гром, сотрясая и листья и души, я кричу в небеса, затыкая несчастные уши: – Не хвались, человек, не хвались, что за облаком вечность тревожишь. Бомбу сделал, а бабочку ты и козявку придумать не можешь!

1986

К. Некрасова Утренний этюд Каждое утро к Земле приближается Солнце и, привстав на цыпочки, кладёт лобастую обветренную голову на горизонт и смотрит на нас – или печально, или восхищённо, или торжественно. И от его близости Земля обретает слово. И всякая тварь начинает слагать в звуки восхищение души своей. А неумеющее звучать дымится синими туманами. А солнечные лучи начинаются с Солнца и на лугах оканчиваются травой. Но счастливейшие из лучей, коснувшись озёр, принимают образ болотных лягушек,

132

животных нежных и хрупких и до того безобразных видом своим, что вызывают в мыслях живущих ломкое благоговение. А лягушки и не догадываются, что они родня Солнцу, и только глубоко веруют зорям, зорям утренним и вечерним. А ещё бродят между трав, и осок, и болотных лягушек человеческие мальчишки. И, как всякая поросль людская, отличны они от зверей и птиц воображением сердца. И оттого-то и возникает в пространстве между живущим и говорящим и безначальная боль, и бесконечное восхищение жизнью.

Сергей Наровчатов Последняя строка – На землю возвращается с Омеги Людьми полузабытый звездолёт. Преодолев последние помехи, Знакомым курсом следует пилот. На дальнюю планетную систему Землян послали давние века За призраком, за маревом, за тенью, Позвавшей из глухого далека. С людьми сыграли звёзды шутку злую, Ведь в тех непостижимых временах К ним люди шли почти напропалую, Вслепую, наугад и вполутьмах. И финиш нерасчётливого бега Встаёт без романтических прикрас. Ты знаешь: в стороне лежит Омега От наших главных и неглавных трасс. Не нам с тобой — ребёнку видно сразу: Таких планет хватает за глаза. Её как перевалочную базу И то никак использовать нельзя. Конечно, тут другие были виды: Мол, жизнь на ней, как на земле, течёт. Нас на Омеге встретят гоминиды,– Таков был непродуманный расчёт, А оказалось, что она пустынна, Простая глыба вздыбленных камней. Ну, хоть бы протоплазма... Хоть бы тина Первичной жизни зыбилась на ней,

133

Всё это, к сожалению, рисует Застывшее от века бытиё. Но не Омега нас интересует, А те, кто возвращается с неё. Здесь шли века, а там тянулись годы, И древний экипаж еще не стар. Окончит зрелым звёздные походы, Кто юным выходил на звёздный старт. И мы сейчас вверяемся надежде, Забрезжившей в рассветной полумгле: Ведь звездолёт ушел к Омеге прежде Великой катастрофы на Земле. Когда Земля прошла сквозь хвост кометы Почти тысячелетие назад, У вышедшей из пламени планеты Неисчислим был перечень утрат. Кометы не страшились механизмы, Она была машинам не страшна, Но летопись духовной нашей жизни Была огнём холодным сожжена. Зелёный газ повсюду съел бумагу, С магнитных лент слова и звуки стёр, Века спустя мы видим, что ко благу, В известной мере, был такой разор. Исчезла память злобных заблуждений, Исчезло бремя мёртвых дней и лет; Наветов, наговоров, наваждений, Обид и ссор пропал остывший след. Но вместе с этой ветошью исчезли, Ушли с земных порогов и дорог Печальные и праздничные песни, Слова любви, исканий и тревог. Освобождён от тяжкого наследства, Но и от светлых мук освобождён, Наш род живет, как человек без детства, А юность понаслышке знает он. Давно мы вышли в звёздные пространства, И к чуждым солнцам вышли мы давно, Но нам вдогонку Муза дальних странствий Не поднимает пряное вино. Нам век бы с ней не расторгать союза, Но как связать оборванную нить? Ведь кто и что такое эта Муза, Я лишь с трудом сумею объяснить. Однажды мне она явилась зримо, Я след её в потемках отыскал,

134

На древнюю наткнувшись субмарину, Застрявшую среди подводных скал. И там, на тёмном дне полярной бухты, В глухой тысячелетней тишине, Сказали мне расплывшиеся буквы О странствиях, о Музе, о вине. И вздрогнул я от странного прозренья, И понял я непонятый просчёт. О, Муза беспокойного горенья, Как нам её сейчас недостаёт! Отбросив всё, что зыбко и случайно, Сменили мы легенду на рассказ, И потерялся терпкий привкус тайны В открытьях неоткрытого для нас. Нам приключенья – в тягость и обузу, Постыли – необжитые края. Как не позвать на помощь эту Музу, Как не восстать ей из небытия! Пускай она, расчёты наши спутав И дав с дорог проторенных уйти, Нас повернет с рассчитанных маршрутов На самые случайные пути. Быть может, там, где точные решенья Смолчат перед неточностью мечты, Нас ждут совсем нежданные свершенья И брошенные в будущность мосты. Живое пламя мертвого пространства, Для вечных споров в вечность рождена, Вся неустройство и непостоянство,— Такой мне представляется она. Какая же она на самом деле, Нам не узнать, наверно, нипочём... По счастью, мы к разгадке завладели Надёжным, хоть обломанным, ключом. На той же — подчеркну — подводной лодке Был найден нами скомканный листок, И оказалось, нет цены находке — Одиннадцати полустёртых строк. Двенадцатая грубо обрывалась На двух соединительных словах. Казалось бы, незначащая малость, Но без неё блуждаем мы впотьмах. Как ни смешно, мы вспомнили порядки Наивных споров канувших времен, И для решенья вековой загадки Всеобщий конкурс был провозглашён.

135

Но строй мышленья древнего поэта В дали веков такая скрыла мгла, Что многомиллиардная планета Одну строку домыслить не смогла. Тогда кибернетическим машинам На старый текст вручили мы права, Но даже и они не помогли нам Восстановить пропавшие слова. А если бы их всё же воскресили, А если бы уверовали в них, А если бы опять в красе и силе Над миром воссиял бессмертный стих, Тогда, быть может, прежнего союза Сомкнулось бы разбитое кольцо И нами неразгаданная Муза Открыла нам забытое лицо. Притихла в ожидании планета. Сегодня всё решается... И пусть На звездолёте нет стихов поэта, А вдруг их кто-то помнит наизусть?! Седой рассвет встаёт над космодромом, Разгадка брезжит нам издалека. Смысл бытия откроется в искомом, Мы ждем тебя, последняя строка!

1967

В. Соколов Александровский сад (Отрывок) Я прихожу сюда всё реже В тот самый час на склоне дня, Когда пылает, а не брезжит Дыханье Вечного огня. Здесь, где и речи как молчанье, Соизмеряю жизнь свою И на огромном расстоянье В великой близости стою. Здесь Он лежит с времён недавних, Узнать о Славе не успев, С одной из всех анкетных данных, С одной фамилией на всех. И смотрит странными глазами,

136

Как на одну из тайных правд, На это дюзовое пламя Тот – Неизвестный космонавт. Как днём видны в колодце звёзды, Здесь видит пристальный зрачок Сквозь наш колеблющийся воздух Иного космоса клочок. Он чёрный – прародитель цвета, Где есть чем белому блеснуть! (Так что колодец вырыть – это, Возможно, самый ближний путь.) Но и в полёте час нагрянет, Когда бессмертная душа Себя на той звезде застанет, Где Звёздный Ковш – на дне ковша. Я счастлив здесь, без слов, без сует, Где можно вечности черпнуть, Где Вечный пламень указует На Млечный Путь, на вечный путь!

1984

Содержание Коммунары штурмуют небо (От составителя) В. Хлебников. Воля всем. Взлом Вселенной (Отрывок) В. Маяковский. Летающий пролетарий (Отрывок) Н. Тихонов. Герберт Уэллс в россии А. Сурков. Икар Н. Асеев. «Что такое счастье? Соучастье…» «Есть в полёте!» (Отрывок) К. Симонов. Мальчик П. Коган. Ракета В. Шефнер «И суша, и вода, и воздух…» Я. Хелемский. Коктебель. 1929 (Отрывок) Б. Бобылёв. ГИРД П. Антокольский. Нет! Мало ещё доказательств. На смерть Демона Н. Заболоцкий. Заключение В. Радкевич. Под звёздами О. Дмитриев. Звездочёт А. Решетов. Монолог звездочёта В. Куприянов. О Русская земля, ты уже среди звёзд! (Отрывок) Н. Глазков. Великое начало (Отрывок) М. Дудин. «В холодном небе млечный мост…» Ю. Левитанский. Бип-бип С. Куняев. Спутник над тайгой В. Костров. Сыны Земли. Безбрежность М. Львов. Сигналы спутника К. Ваншенкин. Лунная ночь В. Болотов. Космическая баллада В. Захарченко. Баллада о трубаче (Отрывок) М. Светлов. Придём! Звёздная дорога М. Соболь. Апрель. 1961. «Уже привыкают поэты…» Я. Смеляков. Несколько слов о Циолковском

137

Евг. Евтушенко. Я – землянин. Гагарин (Отрывок) А. Твардовский. Космонавту Н. Рыленков. «Мне звук родного слова дорог…» Л. Вышеславский. Мы были звёздами. Огонь. К вопросу о внеземных цивилизациях С. Орлов. Баллада о кораблях (Отрывок) А. Щербаков. Космодром Н. Рубцов. На злобу дня (Экспромт). Звезда полей М. Агашина. «С давних пор, застенчивых и милых…» Р. Рождественский. Памяти космонавта Владимира Комарова М. Беляев. Космонавты Ю. Кузнецов. Отец космонавта М. Максимов. Человек В. Сидоров. «Разве небо безгласно и немо?...» «Свои диктует время сроки…» Л. Озеров «У последней четверти века…» О. Дмитриев. «Прощайте, марсиане!» И. Фоняков. Реплика В. Шефнер. Космическая легенда Л. Мартынов. «Лечу во времени…» Глаза юнцов А. Тарковский «Во Вселенной наш разум счастливый…» И. Шкляревский. «Боюсь за тебя, Земля…» «И когда над зелёным кустом…» К. Некрасова. Утренний этюд С. Наровчатов. Последняя строка В. Соколов. Александровский сад (Отрывок)

138