Уралистика Баньковский Лев Владимирович by Bonikowski Lev

УДК ББК 63 М М Уралистика: Сб. краеведческих материалов / Автор и составитель Л.В. Баньковский. – Екатеринбург, 1994; Березники, 2013. – 77 с.

В 1994-1995 годы Лев Владимирович Баньковский предпринял ещѐ одну попытку издания серии краеведческих книг. Ротапринтным способом за свой счѐт он издал сначала три книги, вслед за ними – ещѐ две (см., например, на сайте ISSUU – «Малые города Верхнекамья»). Главная тема сборника «Уралистика» – Уральская региональная культура. Автор обращался к детям и юношеству и считал свой труд первым шагом в школьную уральскую культурологию. ББК

ISBN 3

Главная тема находящегося в ваших руках издания – Уральская региональная культура, а взгляд на эту культуру – со стороны современной общеобразовательной школы. В Перми, Березниках, Екатеринбурге собиралась эта книжка. Составитель еѐ – сотрудник Института экономики УрО РАН – проходил стажировку по теме «Социология культуры» в двух школах Екатеринбурга - № 70 и 77. Часть собранного материала оказалась в виде интервью, извлечений из школьных сочинений, рассказов преподавателей. Рядом с материалами собственно школьного содержания есть заметки и интервью с представителями связанных с делами школы различных учреждений науки и культуры. При малом объѐме издания многие важные проблемы региональной культурологии и постепенного приобщения нынешних школ к богатствам региональных культур до поры до времени остаются вне реальных возможностей составителя, который лишь несколько приостановился на обозначении культур камня, воды, растения, уральских народов и языков. Книжка носит экспериментальный характер и является первым шагом в школьную уральскую культурологию.

«ПЕРВОБЫТНЫЕ УРАЛЬСКИЕ ГОРЫ» – так назвал свой рисунок АЛЁША БИКТИМИРОВ, ученик 5 Б класса школы 77 г. Екатеринбурга

Культура камня «Есть одно место в нашем городе, которое я никогда не забуду – Каменные Палатки»… Этими или подобными словами начинаются многие рассказы екатеринбургских школьников или их сочинения. К культуре камня большинство уральских детей приобщается очень прочно. Чаще всего происходит это бессознательно – через общение со всеми нами – жителями Уральских гор, а также через удивление от встречи с цветными камешками, камнями и скалами на улицах города и в его окрестностях. Вспоминается записка, найденная как-то мной и моими коллегами на отдалѐнной горе огромного просторного массива Конжаковского Камня и его ближайших соседей. В записке мы прочли примерно следующее: «Вчера закончили 11-й! Это уже девятая вершина, которую мы за эти два дня покорили!» Скорее всего в честь окончания школы горовосходители в движении по горным вершинам всю ночь не спали. Зная расположение школы и ближайших островных вершин можно было представить маршрут путешественников и позавидовать их неуѐмной энергии. А вот что пишет в сочинении «Поразившее меня чудо» восьмиклассница из 77 школы Екатеринбурга Таня Горбунова: «Когда приехала к бабушке, она послала меня за ягодами на скалы. Поднялась я на самую большую скалу и вдалеке увидела лес, увидела всю деревню, а за ней большое озеро. Мне так 6

понравилась такая красота, что я ходила сюда каждый день любоваться на природу». Рассказывает здесь девочка лишь об одной единственной должности уральской околодеревенской скалы – возможности еѐ поднять человека над окружающим пространством, дать возможность вдоволь любоваться природой. А сколько у мира камня других очень значимых для человека функций! Многие уральцы при потребности разобраться подробно в культуре камня уже привыкли обращаться к книгам геолога Александра Евгеньевича Ферсмана. В конце Великой Отечественной войны учѐный выступил с докладом «Культура камня» на общем собрании Академии наук страны. Он подвѐл итоги своим исследованиям, которые вѐл в течение нескольких десятилетий, рассказал о том, что близится к завершению монография по этому вопросу. При этом Ферсман назвал Урал «цитаделью культуры камня». В числе главных признаков культуры камня он называл искусство поисков необходимых человеку камней, искусство их художественной обработки, силу традиций во взаимоотношениях человека и камня. В современном Екатеринбурге иногда в один день можно посмотреть сразу несколько геологических музеев и выставок минералов, горных пород и изделий из них. Общеизвестны особенная любовь уральцев к цветному камню, знание его, умение и вкус обрабатывать и украшать себя и окружающую среду изделиями из него. В последние годы существенно расширилось представление о культуре камня. Четыре года назад для участников проходившего в Перми международного геологического конгресса был издан буклет, сообщивший о том, что 150-летний юбилей пермской геологической системы – это не только торжество естествоиспытателей, но и не менее значительное культурное событие. Исследования места пермского геологического периода в истории Земли, всего разнообразия пермских ископаемых флор и фаун способствовали гораздо более углублѐнному изучению и пониманию многих иных уральских проблем, в том числе и проблем истории культуры. По мнению авторов буклета, в недрах исследований геологической системы оказались скрыты глубинные корни пермской региональной культуры. Пермская геологическая система и пермский геологический период – ключевые природоведческие понятия, известные во всех странах земного шара. Они являются обязательной принадлежностью мирового геохронологического календаря, характеризующего каменную летопись планеты. Большинство эталонных обнажений пород пермской системы, которыми пользуются как руководящими образцами геологи всего мира, находятся на территории Западного Урала и Приуралья. Здесь возникает неизбежный вопрос: оправдано ли вводить понятия из естественных наук в лексикон культурологии и культуры, не произойдѐт ли при этом смешения понятий из разных областей знания и путаницы? Думается, не произойдѐт, и вот почему. К изучению пермской системы на всех континентах приобщилось такое большое количество выдающихся учѐных-природоведов, инженеров, деятелей искусства, что написанные на эту тему книги, нарисованные картины, созданные музеи, даже биографии учѐных, 7

посвятивших себя этой теме, образовали мировой фонд источников, который можно соотнести только с культурой. Ещѐ более молодым является представление о сейсмической культуре, которая, несомненно, является составной частью культуры камня, но во всеохватывающей сфере взаимоотношений человека с каменным миром нашей планеты.

Землетрясения на Урале и сейсмическая культура Учитель Орлов – первый сейсмолог Урала и России Известие о байкальском землетрясении в начале 1862 года докатилось до Прикамья и взволновало Александра Петровича Орлова – двадцатидвухлетнего преподавателя математики Пермской гимназии. Ещѐ бы: во время этого землетрясения под воды Байкала опустилось почти двести квадратных километров степной территории. Размышляя о природе земной стихии, Орлов собрал много книг и газетных сообщений о землетрясениях в Италии, Японии, Греции. Он узнал, что Перрей считал их причиной приливы и отливы в огненно-жидком ядре Земли, Маллет и Гумбольдт придерживались ещѐ аристотелевских представлений о вулканической природе всех земных катастроф. «Алтай, – по Гумбольдту, – есть крайний предел круга потрясений. Далее к западу, на равнинах Сибирских, между Алтаем и Уралом, как и на всей длинной цепи Уральской, не было до сих пор примечено колебания». Однако в «Хронике землетрясений» Ван-Хоффа и в работе Перрея «О землетрясениях на севере Европы и Азии» Орлов нашѐл сведения о потрясении Земли на Нижнетагильском заводе 29 ноября 1832 года. И большие учѐные, категорически рассуждающие, в таких сложных вопросах могут заблуждаться! В «Материалах для географии и статистики России» отыскались сведения о трѐх подземных ударах в 1813 году на Верхнетурском заводе. А в «Хозяйственном описании Пермской губернии», изданном в Перми в самом начале прошлого столетия, Орлов нашѐл сообщение об очень сильном землетрясении 12 мая 1798 года на всѐм Среднем Урале. Кроме особенно сильных подземных толчков в Перми, «чувствуемо было землетрясение в Кунгуре и в некоторых селениях и заводах Пермского, Кунгурского, Осинского, Екатеринбургского и Верхнетурского уезда, как это видно было из полученных оттуда в Пермском губернском правлении донесений». Во всех этих известиях обращала на себя внимание лишь крайняя скудость точных данных, добытых непосредственным наблюдением. И когда 14 мая 1867 года Добрянский завод на Каме неожиданно всколыхнуло подземными толчками, Орлов немедленно взял отпуск и выехал для специальных исследований в район землетрясения. Многих свидетелей в 8

различных деревнях расспрашивал сам Орлов, большую работу провели и его добровольные помощники. Всего было опрошено более ста очевидцев землетрясения в пятидесяти деревнях. В результате на большом пергаментном листе – «Выкопировке с плана Добрянской дачи» – появился подробный план района землетрясения и очерченная красным карандашом зона наиболее сильного сотрясения. Так появилась первая в России схема распространения землетрясений. А Орлов продолжал собирать материал о подземных толчках, выбирал и анализировал отрывочные сведения о направлениях главных сотрясений, составлял формулы для определения неизвестных тогда скоростей распространения сейсмических волн в Первый в мире сейсмограф, изобретѐнный различных горных породах, вычислял в 132 году китайским астрономом Чжан глубины очагов землетрясений, Хэном, - весьма чувствительный прибор, улавливавший подземные толчки на проектировал новые приборы. Перед отъездом в Иркутск в конце расстоянии до шестисот километров. О 1868 года Орлов уже закончил расчѐты направлении толчка можно было судить по той из восьми лягушек, в которую попал изобретѐнного им сейсмометрографа и шарик из пасти дракона изложил свои предложения об организации точных наблюдений над землетрясениями. Обо всѐм этом новый инспектор Иркутской гимназии Александр Петрович Орлов доложил весной следующего года на заседании Сибирского отдела Русского географического общества. Специальная комиссия совета общества в Петербурге, удостаивая эту работу малой золотой медали, записала в отзыве, что уральские исследования Орлова впервые проведены в «одной из местностей, в высшей степени интересных для теории землетрясений», и что эти исследования «побуждают перейти от неточных поверхностных наблюдений к наблюдениям точным, сделанным с помощью приборов». И, наконец, работы Орлова «указывают будущим исследователям путь для обработки данных, собранных наблюдениями». В 1872 году, по распоряжению Министерства народного просвещения, Орлов возвращается на Урал и, наряду с педагогической работой, продолжает изучать землетрясения, пишет статью «О землетрясениях в Приуральских странах». Предупреждая естествоиспытателей об особых трудностях сейсмологии, Орлов замечает: «Всякие заключения, касающиеся отрицания тех или иных фактов в динамических явлениях природы, должны быть делаемы с особенной осторожностью, ибо в такой мало разъяснѐнной области, какова область сейсмических явлений, для полного безапелляционного доказательства 9

отсутствия потрясений почвы в той или другой местности требуется слишком длинный период времени, или какие-либо другие побочные, но веские данные… Факты, собранные в одно целое, явно доказывают, что условия, благоприятствующие происхождению землетрясений, существуют не только в Уральских горах, но и во всей средней полосе Пермской губернии». В конце июля 1873 года Орлов получил из Екатеринбурга от Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ) письмо, извещавшее об избрании его действительным членом этого общества. Орлов ответил благодарностью и согласием, закончив, как и все свои письма, просьбой сообщать ему о землетрясениях на Урале. Два года спустя в «Записках УОЛЕ» была напечатана его «Краткая инструкция для наблюдения и собирания фактов о колебаниях земной коры в Приуральских странах». Впервые в России, за 30 лет до организации на Урале первой екатеринбургской сейсмической станции, Орлов предложил систематически изучать землетрясения. Его рекомендации сохранили своѐ значение и для нынешних исследователей. «При описании каждого факта сотрясения почвы желательно было бы иметь сведения по следующим рубрикам: место наблюдаемого сотрясения и обширность простирания последнего; время наблюдения (год, месяц, число, час, минута и секунда); направление волны сотрясения; побочные явления, как, например, подземный шум, нередко слышимый в подобных случаях, направление этого шума и его свойства, трещины и расселины в земле и зданиях, направление этих трещин и расселин; общее состояние погоды предшествующей и последующей; …если сотрясение произошло вблизи озера или реки, то каково было движение вод озера или реки при общем сотрясении и не произошло ли при этом какого-либо изменения в относительном положении уровней воды и суши. При собирании таких фактов за прошлые времена мне кажется следовало бы обратить внимание на различные местные архивы, в которых должны сохраниться какие-либо сведения о потрясениях почвы; особенно желательно было бы в этом отношении пересмотреть заводские архивы и войти в сношения с лицами, долго живущими в известных местностях и более или менее интересующимися теми или другими местными происшествиями». В пермские, екатеринбургские и другие библиотеки Урала почти до самого конца прошлого века приходили новые книги Орлова – заслуженного педагога и талантливого учѐного-сейсмолога. Четырнадцать работ по сейсмологии оставил Орлов. Среди них – выдающийся трѐхтомный труд «О землетрясениях вообще и о землетрясениях Южной Сибири и Туркестанской области в особенности» и главная книга Орлова «Землетрясения и их соотношения с другими явлениями природы». Александр Петрович умер в апреле 1889 года. «Мы лишились одного из самых видных и деятельных наших членов… который был у нас почти единственным представителем новой и интересной науки – сейсмологии». Эти слова произнѐс в том году на заседании Русского географического общества известный геолог И. Мушкетов. Книги Орлова давно уже перешли в разряд редких и ценных изданий. Но они являются не просто историческими реликвиями. По путям, намеченным Орловым, идут современные геологи, геофизики, сейсмологи. В их числе и уральские учѐные. 10

По путям, обозначенным Орловым Предложенные Орловым методы инструментального исследования сейсмических катастроф, созданные им каталоги и специальные карты Кавказа и Средней Азии были впервые использованы при изучении алма-атинского землетрясения 1887 года и ахалкалакского на Кавказе в самом конце прошлого века. Говоря о создании сети постоянных сейсмических станций по всей стране, Орлов не признавал распространѐнных тогда взглядов об «одинаковости» землетрясений и призывал исследователей чрезвычайно тщательно изучать специфику каждого сейсмического района. Он не уставал обращать внимание на «скудость научных познаний не только о причинах факта, но и о самом факте во всех его формах и модификациях, обусловливаемых разнообразными местными обстоятельствами». В 1906 году была осуществлена едва ли не самая давнишняя мечта Орлова – в Екатеринбурге открылась первая на Урале стационарная сейсмическая станция. Семь лет спустя здесь были установлены высокочувствительные сейсмограф и горизонтальные маятники конструкции известного русского сейсмолога академика Голицына. Так начали воплощаться в жизнь замыслы Орлова об организации систематических инструментальных наблюдений за землетрясениями Урала. Едва была закончена работа по установке на Екатеринбургской сейсмической станции нового совершенного оборудования, как, словно по заказу, 17 августа 1914 года на Среднем Урале произошло одно из наиболее сильных из известных здесь землетрясений. Зона его распространения протянулась от Чердыни на северо-западе до Троицка и Кургана на юговостоке. Особенно неожиданным для сейсмологов было землетрясение 1934 года в Губахе, где в течение трѐх месяцев наблюдались толчки силой до четырѐх баллов. Не соответствующая меридиональному простиранию Главного Уральского хребта диагональная ориентация его крупнейшей сейсмически активной зоны, а также и иные результаты природных процессов, новые данные геофизических и других естественнонаучных исследований, обратили на себя внимание многих геологов. В 1971 году один из ведущих уральских учѐных А.А. Пронин рассказал в своей книге «Основные черты истории тектонического развития Урала» о формировании древней ТиманоМонгольской горноскладчатой системы, более древней, чем Уральский хребет.

Схема Известнякового кряжа

На космических снимках среди различных других планетарных образований была отчѐтливо зафиксирована ещѐ одна крупнейшая диагональная система глубинных разломов и трещиноватости, простирающаяся от Карпат к Среднему Уралу и далее к низовьям Оби и полуострову Таймыр. Ещѐ в 1886 году современник Орлова, и тоже математик, В.Я. Цингер, опубликовал в трудах Московского университета научную работу, в которой неоднократно упоминался Урал и говорилось о том, что его западные предгорья разветвляются в сторону Карпат. В свою же очередь от Карпат в направлении Среднего Урала вытянулся Известковый кряж. Открытие нескольких планетарных геологических структур, непосредственно влияющих на сейсмическую активность Урала, побуждает специалистов изучать весьма сложные поля напряжений земной коры не только в отдельных регионах, но и в их взаимосвязанных системах. И за рубежом сейсмолог Калифорнийского технологического института Г. Беньоф, может быть, даже не читая книг Орлова, самым настоящим образом шѐл по следам уральского учѐного. Ещѐ в 1873 году А. П. Орлов писал: «Едва ли существует какая-либо область на земной поверхности, о которой можно с полной уверенностью сказать, что она избавлена от землетрясений». К середине нашего века успехи сейсмологии были настолько велики, что этот вывод Орлова наиболее дальновидным исследователям уже не казался проблематичным. В 1956 году Беньоф, исследуя непрерывное накопление тектонических напряжений в верхней части земной коры, как бы продолжил тезис Орлова: «Все поверхностные землетрясения с интенсивностью восемь и более (интенсивность восемь – величина при оценке энергии землетрясения: – 12

Примечание автора) включены в единую систему тектонической деятельности». А далее предположил, что, возможно, этот механизм связан с сокращением радиуса Земли. По-видимому, Беньоф не ошибся. Последние сведения из астрономии и наук о Земле показывают, что наша планета неуклонно сжимается. Только причина этого не в остывании планеты, как считалось раньше, а в постепенном вековом замедлении еѐ вращения приливными силами Луны, Солнца и больших планет солнечной системы. Сжатие Земли вызывает дробление земной коры на глыбы, плиты и блоки, находящиеся в сложном движении. Последовательность смещений «кирпичиков» земной коры определяется строением общеземного и регионального полей тектонических напряжений, динамикой накопления и разгрузки этих напряжений. Изучать напряжѐнное состояние планеты и еѐ регионов, уметь учитывать эти знания в горном деле – работа необычайно трудоѐмкая, но необходимая. И вот почему. Что делать, когда рушатся шахтные выработки? В «Краткой инструкции для наблюдения и собирания фактов о колебаниях земной коры в Приуральских странах» Орлов писал: «Если сотрясение произошло или произойдѐт в местности, где есть рудник, то необходимо отметить, было ли сотрясение в глубине шахт или нет, было ли там сильнее или слабее». Этот совет Орлова был особенно значителен тогда, когда был впервые написан, потому что подавляющее большинство учѐных прошлого века соглашалось признать зарождение землетрясений либо в огромных подземных пещерах во время их обвала, либо в таких глубоких недрах Земли, куда человек может добраться только с помощью самых фантастических гипотез. Даже на рубеже нашего века, обобщая работы своих предшественников, немецкий учѐный М. Неймайр заметил, что причина землетрясений – в силах, «находящихся внутри Земли и не доступных человеческому наблюдению». Это, как оказалось, не совсем правильно. Ещѐ в 1834 году лицом к лицу со «слепыми силами природы» столкнулись рабочие одной из шахт Франции. Из массива горных пород в выработки неожиданно было выброшено огромное количество газа и угольной мелочи, которую потом стали называть «бешеной мукой». Долгое время похожие на взрывы внезапные выбросы угля и газа в шахтах объяснялись одним только существованием горного давления, величина которого приравнивалась к тяжести расположенного над выработками столба горных пород. Теоретическое обоснование этому сделал в 1878 году швейцарский геолог А. Гейм. Главным напряжением в любом участке земной коры, по его мнению, можно было считать лишь напряжение вертикального происхождения. А горизонтальные напряжения, или «боковой распор» – всего лишь производные от вертикального сжатия. Некоторые горные инженеры пытались даже рассчитывать прочность крепления выработок, исходя из веса вышележащих горных пород. Ошибочность подобных расчѐтов доказывал в 1895 году наш соотечественник горный инженер И. Кржижановский. Тщательные исследования, писал он на страницах «Горного журнала», подтверждают, что «рудничная крепь удерживает только самую ничтожную часть вышележащих слоѐв породы… Вообще полученные результаты указывают на то, что благодаря лишь 13

известной сплочѐнности пород, в каких приходится вести рудничные выработки, возможна разработка полезных месторождений, ибо нет таких крепѐжных материалов, какие были бы в состоянии удержать то громадное давление, которое производят породы». Главным фактором, помогающим горнякам длительное время поддерживать в рабочем состоянии рудничные выработки, И. Кржижановский совершенно верно назвал «сплочѐнность пород». Он первый доказал это строгими математическими расчѐтами. Уплотнѐнные за многие сотни миллионов лет породы – это своеобразные жѐсткие мосты, переброшенные в толще массивов над всеми горными выработками планеты. Эти природные невидимые мосты и несут на себе главную тяжесть вышележащих плотных и рыхлых осадочных пород. Но нередко «сплочѐнность» пород доводится тектоническими силами до перенапряжения и тогда происходит неожиданный разрыв подземного горного массива – это самый жестокий бич горняков. В начале нашего века новый случай на французской шахте привлѐк внимание многих специалистов. На этот раз внезапный выброс углекислого газа и четырѐх тысяч тонн угля произошѐл при проходке не горизонтальной выработки, а вертикального шахтного ствола. Это была очень неприятная новость. Отныне не только кровля, но и стенки рудников таили в себе опасность. Подземная стихия с каждым годом становилась всѐ более многоликой. Взрывы под землѐй следовали один за другим и в угольных шахтах, и в медных рудниках, выводили из строя сотни метров выработок и в пластах калийных солей, и в толщах апатитовых руд. Даже при открытых разработках внушительных размеров каменные блоки с грохотом «отстреливались» от стенок карьеров без всякого участия в том человека и более того, совершенно для него неожиданно. Огромные силы до поры до времени сжатых мощных опасность. Подземная стихия с каждым годом становилась всѐ более многоликой. Взрывы под землѐй следовали один за другим и в угольных шахтах, и в медных рудниках, выводили из строя сотни метров выработок и в пластах калийных солей, и в толщах апатитовых руд. Даже природных пружин далеко отбрасывали от забоев и корѐжили многотонные механизмы, сводили на нет длительную работу по проведению и креплению горных выработок, непрерывно угрожали человеческим жизням. В первые послевоенные годы внезапные выбросы угля произошли на шахтах Кизеловского угольного бассейна, но здесь они не сопровождались выделением газов. За свой быстротечный, почти взрывной характер эти явления получили названия горных ударов. С 1947-го по 1961-й год на шахтах Кизеловского угольного бассейна произошло более двухсот пятидесяти горных ударов. На длительное время выходили из строя отдельные шахты, участки, шахтные поля. Бассейн терял сотни тысяч тонн добычи. Потребовались значительные средства на восстановление шахтных выработок. Нередко казалось, что нет возможности победить разгул подземных сил, нет способов предсказать время и место их проявления.

Укротители горных ударов Никогда ещѐ ни в одной стране горная наука не брала свои самые трудные проблемы в такую жѐсткую осаду. Геологи, петрографы, физики, химики, маркшейдеры, механики, люди самых разных специальностей взялись за усмирение подземной стихии. Научную работу по изучению горных ударов на шахтах Кизела возглавил Научно-исследовательский институт горной механики и маркшейдерского дела. При проведении экспериментов учѐные и инженеры научились производить под землѐй горные удары в определѐнных местах «по заказу» геофизиков. По специальным реперам, отличительным знакам, вмонтированным в угольные пласты и в окружающие породы, маркшейдеры определили величины смещений шахтных выработок и боковых массивов после горных ударов. Как и рекомендовал в своѐ время Орлов, для определения характера сотрясений горных пород были использованы специальные наклономеры. На шахтах Кизеловского угольного бассейна появились сейсмоакустики с аппаратурой академического Института физики Земли. На угольных пластах были установлены геофоны – тончайшие регистраторы подземных звуков. Сейсмологов уже давно удивлял непрерывный шум в недрах Земли. Тектонические процессы ни на секунду не приостанавливают своей работы. В Кизеле сейсмоакустики установили, что почти такие же, но только гораздо более чѐткие поскрипывания и потрескивания рассказывают о непрерывной работе, совершаемой подземными силами на шахтных полях. Вывод был ясен: повышенная сейсмическая активность угольных пластов требует для своего изучения специальной стационарной аппаратуры. И вскоре вошла в строй сейсмическая станция «Углеуральск», с помощью которой было произведено сейсмическое районирование шахтных полей. Так, спустя столетие после составления Орловым схемы Добрянского землетрясения, появились почти такие же схемы шахтных полей с нанесѐнными на них зонами, опасными по горным ударам. Сходство горных ударов и землетрясений оказалось отнюдь не свойством чисто внешнего характера. В сентябре 1960 года произошѐл такой мощный горный удар, что сейсмические сотрясения от него ощущались на поверхности в радиусе до шести километров. Через некоторое время выяснилось, что одна сейсмическая станция не может обеспечить регистрации и прогноза всех горных ударов. Особенно препятствует этому густая сеть тектонических нарушений на территории Кизеловского бассейна. Многие сейсмические волны затухали в разломах и сбросах, не доходя до приѐмников станции. Иногда сейсмографы хорошо регистрировали очень далѐкие землетрясения, например в Чили, но «не слышали» горных ударов, происшедших почти по соседству со станцией. Поэтому датчики сейсмографов разместили вдали друг от друга на разных шахтных полях, что позволило значительно ускорить изучение сейсмических характеристик Кизеловского района. На основании всех этих работ угольный бассейн, ранее считавшийся почти не опасным, отнесѐн к четырѐхпятибалльной сейсмической зоне.

Наступило время, когда проектирование горных выработок на шахтных полях стало производиться с учѐтом опасности горных ударов. Наряду с использованием общих прогнозов удароопасности, составляемых по данным сейсмической станции, горняки успешно прогнозируют небольшие по размерам участки шахтных полей. Для этого с поверхности земли в нужный пласт пробуривалась скважина, и по вынутым из неѐ столбикам керна или даже с одной только помощью скважинного тензометрического датчика определялись необходимые горно-геологические свойства участка пласта. Петрографические, физико-химические и другие исследования показали, что горные удары обусловлены очень высокими запасами потенциальной энергии, накопленными горными породами при их сжатии. Сосредоточению, аккумуляции энергии способствовало и то, что кизеловские угли едва ли не самые крепкие во всей нашей стране. Из-за этой крепости они не «текли» под высокой нагрузкой, а уплотнялись и приобретали свойства сильно сжатой пружины. И поэтому стоило такой перенапряжѐнный угольный пласт лишь вскрыть горной выработкой, как тут же начинались горные удары. Приобретя самые разносторонние знания о характере удароопасных пластов, специалисты стали заранее тщательно рассчитывать и принимать обоснованные меры борьбы с горными ударами. И практика горных работ быстро подтвердила правильность таких мер. Оказалось, что самый удароопасный угольный пласт не так уж сложно обезвредить, перераспределив его избыточную энергию в менее напряжѐнные участки горных массивов. Для этого прежде всего нужно было выбрать уголь из выше- или нижележащих неудароопасных пластов. Очень важным нововведением был отказ от проходки многих горных выработок по самим угольным пластам. Выработки для вентиляции и внутришахтного транспорта стали проводить по соседним с угольными пластами монолитным горным породам. При новой системе разработки не только резко снизилось количество горных ударов, но была получена экономия угля. Раньше едва ли не половину угольного пласта горняки вынуждены были оставлять в так называемых «целиках», обеспечивающих устойчивость главных горных выработок и безопасность работ. Теперь же начали вынимать из-под земли гораздо более существенную часть запасов угля. «Разряжать» опасные угольные пласты горняки научились самыми различными способами. Например, закачивая в пласт воду под высоким давлением, снижали хрупкость угля, а следовательно, и его удароопасность. Особые «сотрясательные» взрывы хорошо разгружали пласты в краевых частях шахтных полей и в зонах тектонических нарушений. В некоторых случаях выгодно было бурить из горных выработок в толщу угля опережающие скважины большого диаметра: при этом угольный пласт отдавал свою энергию серией микроударов, направленных внутрь этих скважин. За последние десятилетия количество горных ударов, приходящихся на каждый миллион тонн добытого угля, уменьшилось более чем в двадцать раз. Это очень большая победа кизеловских горняков. Самым, на первый взгляд, удивительным было открытие возможности использовать огромную энергию угольных пластов для добычи угля без 18

присутствия человека в забое. Для этого была сконструирована и изготовлена канатная пила, представляющая собой огромную петлю обычного троса, армированного небольшими фрезами. Стоило всего лишь только подпилить нижнюю часть удароопасного пласта, как ближняя к пиле часть пласта на всю мощность начинала вываливаться в забой. Энергия угольного пласта, обузданная канатной силой, сэкономила материальных средств в несколько раз больше, чем причинили ущерб самые мощные горные удары. Подсечка напряжѐнных угольных массивов специальными фрезами стала применяться и в Донбассе. Опыт горняков Кизела пригодился также в Кузнецком, Сучанском и других угольных бассейнах страны, в Германии, Польше, Чехословакии. Новое обличье горных ударов в калийных рудниках Горняки-калийщики Березников и Соликамска также не могли избежать случаев мощных выбросов соли и газа из стенок горных выработок. Для нейтрализации вредных последствий подземной стихии и здесь были использованы новые способы ведения очистных работ, хорошо знакомые кизеловским шахтѐрам. Но различными по силе воздействия оказались угрозы тектонической активизации территорий угольного и калийного бассейнов. Если кизеловские шахтные поля находятся в тектонически сильно раздробленных уральских предгорьях, относительно хорошо дренируются подземными потоками, реками и защищены традиционными мощными системами откачки подземных водопритоков, то шахтные поля Верхнекамского калийного месторождения сохраняются от воды одной только водозащитной толщей и противопоказаны любым водопритокам, поскольку могут эксплуатироваться только в сухом состоянии. Гарантией благополучной жизни действующих калийных рудников может быть только ненарушенная и надѐжная водозащитная толща. Авария 1986 года, приведшая к гибели огромного Третьего калийного рудника, показала, что водозащитная толща месторождения в целом и его отдельных шахтных полей весьма уязвима. Уязвима и по отношению к деформациям, происходящим по мере разработки месторождения по вине человека, и по отношению к естественным процессам развития Земли, проявляющимся в медленных движениях земной коры. Землетрясения особенно опасны для судьбы крупнейшего соляного месторождения. В октябре 1993 года произошло четырѐхбалльное землетрясение между затопленным третьим рудником и Уньвинским нефтяным месторождением. Случилось оно в ненаселѐнной местности и не повлекло за собой какого-либо ущерба для населения и хозяйства территории. Но следующее пятибалльное землетрясение уже поставило на ноги все технические, хозяйственные и иные горные службы Верхнекамья. Случилось оно 5 января 1995 года на Втором Соликамском рудоуправлении, по существу на окраине города Соликамска с населением более ста тысяч человек. На счастье никто из горняков не пострадал: вся смена из пятидесяти человек была своевременно вывезена на поверхность. Землетрясение сопровождалось взрывами горючих газов и их горением ещѐ в течение пяти дней после первого толчка. Почти на четыре с половиной метра просела земная поверхность на площади 670х840 метров. По мнению специалистов, изучающих происшествие и его последствия, 19

существует угроза затопления рудников Первого и Второго Соликамских рудоуправлений. Факты весьма значительных землетрясений в окрестностях Кизела и Губахи, Березников и Соликамска требуют создания на Урале постоянной сейсмологической службы, более совершенной, чем действует в настоящее время. Что стоит за сейсмической культурой Урала? «Нет виновных в самом землетрясении, но всѐ общество виновато в том, что оказалось к нему не готово. Долгосрочный прогноз и антисейсмическое строительство, оперативный прогноз и психологическая подготовка населения, быстрое и эффективное развѐртывание спасательных работ – вот те основные слагаемые, которые образуют сейсмическую культуру», – писал вскоре после катастрофы в Армении бюллетень «Научно-техническая революция: проблемы и решения». Нужно ли уральцам обсуждать вопрос о сейсмической культуре, стоит ли работать в этом направлении, бороться за такую культуру и, наконец, принимать вполне конкретные меры к тому, чтобы эта культура в числе других культур привилась и к Уралу? До недавнего времени вопрос о необходимости какой-либо специальной подготовки к возможным приближающимся сейсмическим событиям на территории Урала казался не заслуживающим внимания. Однако сейчас отношение к возможному ущербу от сейсмических явлений в нашем регионе на глазах меняется. Разумеется, все назревшие работы по детальному исследованию современного сейсмического режима Урала важно проводить не путѐм формального объединения усилий разных ведомств, а по специальной региональной программе, делать эту работу с большой напряжѐнностью и в кратчайшие сроки. Стихия, обычно, не ждѐт. В связи с заметно нарастающей активизацией Карпато-Среднеуральского пояса, проходящего через окрестности Перми, на начальных этапах исследования весьма вероятно обнаружить серьѐзные симптомы непосредственной сейсмической угрозы плотине Камской гидростанции. В этом случае электростанцию на период предполагаемого землетрясения необходимо буде вывести из эксплуатации, спустить воду из водохранилища до безопасных отметок. Главное в этой работе – предотвратить опасность возможного при землетрясении внезапного разрушения плотины Камской ГЭС и прорыва вод водохранилища в расположенную ниже по течению речную долину, на берегах которой находится город Пермь. Как гарантированно защитить миллионный город от угрожающего стихийного бедствия – это одна из самых серьѐзных проблем ныне формирующейся на Урале сейсмической культуры. Определение первоочередных мер для обеспечения надѐжной защиты Перми осложняется необходимостью параллельной разработки действенных мер сохранения Березников и Соликамска на случай повторения верхнекамских землетрясений. Ведь значительная часть этих городов находится над выработанными пространствами соляных толщ. 20

Завершая разговор о некоторых аспектах современной сейсмической культуры, нельзя не сказать о том, как важно в этой работе следовать лучшим мировым образцам сейсмической культуры. Уже сейчас очевидна необходимость создания не только единой уральской сейсмологической службы, но и постоянно действующего общественного сейсмологического комитета, способного поставить барьеры в попытках многих ведомств предоставлять общественности по данному вопросу неполную информацию. В числе многих важных характеристик современной сейсмической культуры – полная открытость информации по проблеме, столь жизненно важной как для общества, так и для каждого отдельного человека. Насколько же дальновидным и талантливым был наш земляк – учитель физики и школьный инспектор Александр Петрович Орлов, который ещѐ в прошлом веке не только разработал основы сейсмологических исследований Урала, но и сумел оставить нам в наследство целую библиотечку своих трудов по сейсмологии. Определѐнно пришла пора переиздать ряд его книг по сейсмологии и, в первую очередь, – «О землетрясениях в Приуральских странах». Одна из общепринятых схем сейсмической ситуации на Урале приведена в книге «Сейсмическое районирование территории СССР» (Москва, издательство «Наука», 1980). На схеме изображѐн контур зоны шестибалльных сотрясений, имеющий форму бумеранга. При анализе схемы оказывается, что одна сторона бумеранга простирается вдоль древнего Тимано-Алтайского хребта, другую сторону можно соотнести со скрытой под толщей осадочных отложений системой глубинных разломов и тектонических структур, проявляющихся у земной поверхности как древний Карпато-Среднеуральский или Известняковый кряж. Обращаясь к задачам более детального, чем когда бы то ни было, изучения землетрясений на Урале, нельзя обойти того факта, что условия для создания разветвлѐнной сейсмологической службы региона ныне достаточно благоприятны. Нефтяные акционерные объединения имеют в своѐм распоряжении специальные локальные и профильные полигоны с постоянным контролем за динамическими параметрами систем нефтяных скважин и территорий нефтяных месторождений. Гидрогеологи объединения Уралгеология систематически контролируют состояние подземных вод, отслеживают динамику подземных и поверхностных водных систем. Специалисты многих крупных ведомственных учреждений, учѐные вузов и академических институтов горно-геологического профиля изучали и изучают геоморфологические, гидрологические, гидрогеологические, тектонические и другие аспекты современных движений земной коры. Опытные специалисты по инженерной геологии и геодинамике работают в территориальных объединениях, осуществляющих инженерно-строительные изыскания, контролирующих экологические параметры региона. До недавнего времени никто не предпринимал никаких попыток объединить эти разрозненные ведомственные службы в единое целое, не было и попыток ориентировать их на решение важной задачи сейсмического прогноза. Вопрос этот только поставлен. На Урале есть высококвалифицированные геофизики, геологи, гидрогеологи, геохимики, 21

геодезисты, математики, программисты и другие специалисты, способные создать исследовательское ядро требуемой сейсмологической службы региона. Поскольку все землетрясения включены в региональные процессы накопления напряжений в земной коре, для представительной работы уральских сейсмологов необходимо построить дополнительные сейсмические станции, которые позволят с высокой точностью отслеживать и прогнозировать сейсмические процессы не только в пределах эксплуатируемых ныне крупных месторождений полезных ископаемых, но и по протяжению тектонически активизированных Карпато-Среднеуральского и Тимано-Алтайского горноскладчатых поясов.

Интервью с профессором С. Вотяковым, выпускником екатеринбургской школы № 70 - Здравствуйте, Сергей Леонидович! Можно у Вас взять интервью? - Только не долго, пожалуйста! Видите, сколько вокруг бумаг навалено: у меня вот-вот доклад на президиуме Уральского отделения Академии наук. - Ваш доклад называется…? - Спектроскопия минералов Урала: итоги и перспективы. - Каким же образом судьба Вас вывела из нашей школы на минералы? - Технический склад характера у меня рано сформировался, с очень маленького детства. Может быть потому, что отец всю жизнь преподавал в УПИ на механическом факультете. Приобщал он меня к технике весьма активно. И настолько ярко всѐ это было! - А кто Вам с детства ещѐ вспоминается? -Моя первая, любимая учительница Галина Родионовна. Огромное количество лет мы не виделись, а увиделись недавно и сразу друг друга узнали! В школе в старших классах было сильное психологическое давление в сторону гуманитарных предметов – английский, английский и ещѐ раз английский. - И пригодился? - Не то слово – «пригодился». Необходимейшая вещь! Даже второй язык немного освоил – французский. Нам очень повезло: работал тогда в школе очень хороший преподаватель, но чрезвычайно строгий – Михаил Ефимович Столяр. У него был заведѐн особый порядок проверки знаний. Вручал нам карточку с контрольным текстом для устного перевода, и ставил рядом песочные часы. Успеешь сделать перевод, пока сыплется песок – получаешь отметку. - Что же это за сильное гуманитарное давление, если Вы, несмотря ни на что, стали физиком? - Замечательные учительницы физики и математики были у нас – Елена Даниловна Сырнева и Мария Андреевна Шейко. В результате по математике, физике и химии мы, то есть я и мои друзья Игорь Жуков, Серѐжа Комлев, Серѐжа Кусков, ездили на все олимпиады. Точно так же, как из 36 школы Володя Зверев, а ещѐ соперники из 5-й и 9-й школ. Многие из них потом учились в УПИ на физтехе, кроме Серѐжи Кускова, который закончил МВТУ. 22

- А как же Вы, Сергей Леонидович, попали в «Фотон»? - С шестого класса, благодаря Елене Даниловне и ежегодным олимпиадам, которые тогда очень хорошо организовывались – районные, городские, областные, да ещѐ в УПИ. Было очень модно участвовать и в выставках детского технического творчества в пединституте. Наш 6-й «Б» представлял там шестерых, 5-й «Б» – Шубина, Трубина, Шипицына, которые тоже закончили физтех. Запомнилось окончание школы и выпуск из «Фотона». У моего друга Саши Грамолина взяли обрубок берѐзового бревна, стесали с него грань и все-все расписались. - Где же сейчас Ваш друг? - Двенадцать или тринадцать лет мы работали вместе здесь в Институте геологии и геохимии. Защитил Александр диссертацию по спектроскопии минералов, а потом совершил неожиданный для всех поступок – закончил музыкальное училище по классу гитары и сейчас преподаѐт в музыкальной школе. Оказывается, он глубоко, по сути, гуманитарный человек, а физиком, говорит, стал лишь под нашим влиянием. - А как Вы, Сергей Леонидович, попали в академический институт? - Сразу после аспирантуры и защиты кандидатской диссертации стал руководителем группы спектроскопии минералов в лаборатории радиологии. Много лет мы вели работы по синтезу минералов и их спектроскопическим особенностям. На эту тему написали книгу, за которую и сейчас не стыдно. Очень многим обязан я высокой грамотности уральских геологов и петрологов, с которыми мы работаем по многим проблемам в составе временных творческих коллективов. Свою докторскую диссертацию я защитил в области кристаллографии. - Так получается, что Вы всѐ дальше и дальше уходите от школы? - Не совсем так. Подрастает сын, ему сейчас тринадцать. И классная руководительница Наталья Григорьевна Магарас уговаривает меня общаться с ребятами. Она – очень мудрый человек, педагог по призванию, и сыну, конечно, повезло, что такие люди с детьми работают. - И Вы постепенно превращаетесь в путешественника? - Приходится. Хожу с детьми в субботние и воскресные походы, – на скалы Гронского, на Чѐртово городище, на границу Европы и Азии, в Сысерть… Иногда просто так, чтобы пройтись по лесу, пожечь костѐр, развлечь ребят. - Но ведь это уже гуманитарная работа? - Я всѐ чаще размышляю над судьбой своего друга Саши Грамолина. Три года назад проснулся во мне интерес к живописи. Начал работать на природе. Но то, что привожу с этюдов – это черновики. Этюды в конце концов убираю – и начинается фантазия… - И Вы можете подарить одну из своих работ для нашей учительской? -Конечно, подарю…

Судьбы городских лесов Уралистика. – Екатеринбург, 1995. – С.30-32

Инишев Юрий Екимович – директор горлесхоза Екатеринбурга, профессиональный лесник, закончил Уральский лесотехнический институт в 1959 г., много лет руководит службой охраны городской зелёной зоны, многократно прошёл все лесопарки своими ногами, проводил съёмки, учёт лесных, зелёных богатств города. - Юрий Екимович, какова динамика площади лесопарков в Екатеринбурге? - До 1948 года в городе было 93 тысячи гектаров лесов. И руководители города того времени считали, что лесов не должно быть меньше. Сегодня мы имеем только пятнадцать тысяч га лесов, из них 12,5 тыс. га составляют лесопарки. К примеру, 148 тыс. га лесов охраняется в Петербурге. Согласно принятому там порядку, лесники совместно с учѐными обеспечивают так называемую ландшафтную съѐмку, когда на крупномасштабные планы городской территории наносится каждое дерево. - Когда в нашем городе начались работы по благоустройству лесопарков, приспособлению их к более качественному выполнению рекреационных функций? - Благоустройство екатеринбургских лесопарков – прокладка дорожной сети, создание искусственных водоѐмов, изготовление беседок, оформление ключиков и другое – началось в 1961 году. Наивысший результат в этих делах был достигнут в 1977-1978 годах, когда мы работали наравне со специалистами прибалтийских республик. В настоящее время наши городские леса относительно чистые, в них проводятся все необходимые лесохозяйственные работы. - Но есть и немало нарушений порядка в лесопарках? - К сожалению, в последние годы их становится всѐ больше. Водители тех автохозяйств, где сильно упала дисциплина, стали сваливать мусор в лесопарках. Задерживать нарушителей стало труднее даже при помощи милиции. На территорию лесопарков постоянно покушаются садоводы, владельцы гаражей, овощных погребов. В городе свѐртывается служба зелѐного хозяйства, действовавшая до сих пор как самостоятельная отрасль общегородской коммунальной службы. - В последние месяцы несколько газетных материалов было посвящено озеру Шарташ и Шарташскому лесопарку. Каково их нынешнее состояние с Вашей точки зрения? - Наблюдаю за Шарташским озером около тридцати лет. У него очень интересный естественный режим изменения уровня. То озеро наводняется и затопляет всѐ в округе, то уровень его резко падает. В 1973 году оно поднялось на полметра, и волнами его начало размывать берега. В 1980-тые годы произошло резкое падение уровня озера. Но в последние пять лет водоѐм снова наполняется. Затопило посѐлок Пески, погибли на юго-западном берегу посадки тополей. Озеро живѐт своей жизнью, и это надо учитывать в нашей 25

природоохранной деятельности. В числе первых необходимых мероприятий предлагаю вернуться к давней идее осуществления лесопосадок по северозападному берегу Шарташа. Озеро со всех сторон должно быть окружено лесами. - Насколько же долговечны нынешние городские леса? - Главная ценность екатеринбургских лесопарков- сосновые боры. Сосны – это живые здоровые организмы, которые очень много дали и ещѐ очень много могут дать городу. Некоторым борам 150, 160, 180 лет, часть деревьев в них засыхает. Молодые сосенки под пологом взрослых деревьев не всегда хорошо развиваются. Им нужны особо благоприятные условия – и почвенные, и световые. Природа, конечно, может самовозобновляться, но зачем ждать десятилетия, если уже сейчас можно ей помочь. Нужно сейчас, совместно с учѐными, решать вопрос о сохранении соснового подроста. Если не обеспечить особые условия возобновления сосновых лесов, то можно их утратить вообще. Очень важная работа над лесами будущего.

За город-сад! Как же будет выглядеть наш город в недалѐком будущем? Это будет хороший город – зелѐный! В. Миндовский. За обилие Березниковский рабочий. 08.06.1951

зелени!

Трудно предположить, какая судьба ожидала бы Березники – город химии, – если бы он не был поистине городом-садом, воплощѐнной мечтой уникального человека Валентина Леонидовича Миндовского, положившего все свои силы на создание в городе зелѐных пространств. В Березниковском городском краеведческом музее из предисловия к описи дел личного фонда Миндовского можно узнать некоторые штрихи его биографии. Родился – в 1909-м в городе Вичуга Ивановской области, в 19 лет окончил Лесное отделение Костромского землеустроительного и лесного техникума, стал лесоводом, занимался лесоустройством Костромских лесов. Служил в армии, заочно учился в Московском и Ленинградском лесных институтах, участвовал в создании столичного лесопаркового пояса. Очень интересная, целиком ориентированная на лес начальная биография. Она привела двадцатисемилетнего молодого человека на должность начальника незадолго до тех пор созданного Березниковского горзеленстроя. Помимо этого главного дела своей жизни и в своеобразное дополнение к нему Миндовский работал несколько лет председателем райисполкома и зам. председателя горисполкома Березников, с 1948 по 1958 – депутатом горсовета. Был награждѐн орденом «Знак Почѐта», медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», Государственной премией. Умер всего лишь шестидесяти пяти лет. ...И ещѐ боготворю деревья, Их доверьем детским дорожу. В лес вхожу, как будто к другу в дверь я, Как по царству, по лесу брожу. Расул Гамзатов

В 1947 году в местном издательстве вышла книга В.Л. Миндовского «Озеленение северных городов». Весьма скромное послевоенное издание в шесть печатных листов. Удивительной эта книга была во многих отношениях, не говоря уже о еѐ пионерском характере. Ей присуща та особая основательность, которая была свойственна научно-популярной литературе тех лет, когда автор хочет научить, а читатель может у него научиться. Книга снабжена хорошим справочным аппаратом: в библиографии – 26 наименований, в приложении – списки латинских названий растений. Отдельные приложения посвящены тополям и газонным травам. И в первой главе даѐтся список ста пород, используемых для озеленения. Основное внимание автор, по традиции, уделяет принципам и методам устройства питомников, закладке школ. Но подробно описывает и пересадку деревьев из леса. 27

На страницах книги не расскажешь о том, как много саженцев гибло на улицах города. Вспоминает садовод Александра Григорьевна Иванова: «Когда мы впервые начали садить деревья, чуртанские старожилы смеялись: «Кругом лес, зачем нам нужны ваши прутики. Скотину на улицу нельзя выпустить». Никто не верил, что у каждого дома будет свой сквер». Озеленителям хотелось видеть на улицах города не чахлые прутики, а вполне взрослые деревья. Но пересадка их из леса требовала больших усилий. Необходимо было рыть глубокие канавы, тщательно обкладывать корни мохом и рогожей, обвязывать верѐвками, упаковывать в ящик, с помощью лебѐдок и кранов погружать дерево на транспорт в вертикальном положении... В своей книге автор предложил иной метод – зимнюю пересадку. Она менее трудоѐмка и проводится во время, свободное от многочисленных 28

сезонных хлопот. В начале зимы, когда земля промерзает на глубину кома, дерево выкапывают. В таком виде его можно перевозить без специальной упаковки корней. Как показала практика, приживаемость и в этом случае была хорошей. Следующая книга Валентина Леонидовича – «Зелѐное строительство» – увидела свет в 1951 году. Жители маленького уральского городка впервые держали в руках книгу о Березниках, узнавали на фотографиях, помещѐнных в книге, свои улицы, дома, знакомых. Местная газета, назвав книгу «отрадным и значительным явлением в жизни нашего города», писала: «Опытный лесовод, так много сделавший по благоустройству социалистических Березников, умело, с душой обобщил данные многолетней практики, богато, всесторонне поделился накопленным опытом и одновременно с поэтической влюблѐнностью в своѐ дело показал эстетическое, идейное значение труда озеленителей города». Инженер-дендролог озабочен тем, чтобы с первых лет зелѐного строительства постановка озеленительных работ была научной, плановой. Одну из первых глав книги он называет «Грамотное проектирование – основа успеха», рассматривая в ней такие понятия, как «проектное задание», «технический проект», «генеральный план», «дендрологический проект». Прилагается даже образец «посадочной ведомости». В это же время регулярно публикуются статьи в газете «Березниковский рабочий», в которых Миндовский обращается к горожанам с призывами к участию в озеленении, даѐт практические советы по высадке и уходу за растениями. И здесь не допускается никакой стихийности: «Сейчас горисполком разработал график участия трудящихся березниковских предприятий в создании нашего центрального парка. Этот график должен быть безусловно выполнен. Ведь озеленение – общенародное дело» («За обилие зелени!», Березниковский рабочий, 08.06.1951) «Когда я устану от работы или чемнибудь расстроюсь, иду в парк, который несколько лет тому назад садил, погуляю по его дорожкам, и шелест разросшихся ветвей – моих ветвей – всю усталость, всю печаль прогонит». «Зелѐный друг». Молотов, 1954 Городской парк площадью пятьдесят гектаров – предмет особой гордости Миндовского. В статье «Город-сад» (Березниковский рабочий, 21.03.52) он пишет: «Ни один буржуазный город не имеет в своѐм центре крупного парка – это роскошь, недоступная для запада». Закладке парка посвящает отдельную книгу, которую так и называет «Питомник-парк» (Москва, 1956). Создать парк обычным способом Горзеленстрою было не по силам. Не было питомников, не было и средств. «Простой случай, – рассказывает Миндовский, – показал нам, как выращивать насаждения значительно более дешѐвым способом, чем при обычной закладке парков. В годы войны участки нашего питомника использовали под огороды и там, где остались 29

выбракованные саженцы, через несколько лет образовались живописные группы деревьев. Это дало нам мысль закладывать питомники непосредственно на пустырях, с тем чтобы при реализационной выкопке растений часть саженцев оставлять на месте для создания из них парков. Этот способ, названный методом питомник-парк, мы применили при закладке Центрального парка и получили положительные результаты». Книга «Зелѐный друг» написана для детей. Это художественное повествование о путешествии двух мальчиков в мир городской зелени. Сажать деревья на пришкольном участке мальчишкам скучно. Старый садовник строг: множество саженцев загублено, их придѐтся выбросить. Посадить саженец надо так, чтобы он принялся и вырос. И здесь свои приѐмы и секреты. И садовник в равной любовью возится с детьми древесными и детьми человеческими. «Строители выстроили дом, – размышляет он вслух, – мы его озеленили. Прошло три года. Дом-то уже похуже стал, позагрязнился, чуть стареть начал, а наши посадки разрослись, улучшились. А через пять лет наша работа ещѐ лучше выглядит, через 20 – ещѐ лучше! Приятно походить посмотреть на неѐ». Не случайно посвятил Миндовский книгу школьникам. Очень уж страдали молодые деревца в городе от мальчишеских проказ и просто хулиганства. А на дерево, посаженное своими руками, рука не поднимется, – надеялся он. «...Вспоминается мне погожий октябрьский день. Обещали прийти старшие классы шести школ. По нашим расчѐтам, человек пятьсот. Площадь под посадки была приготовлена огромная, сеянцев выкопано с гряд множество, и три наших звена продолжали ещѐ их выкапывать. На питомнике собрались все прорабы, звеньевые. А школы не идут. Приуныли мы. Вдруг, смотрим, идѐт колонна. Человек триста. Спрашиваем – здесь все школы вместе? - Нет, одна Ленинская. Только начали по работам расставлять – вторая колонна, за ней третья, четвѐртая, пятая! Растерялись мы. Думали, что смоет это молодое море всю нашу работу, спутает, испортит. Но сразу выяснилось, что к нам пришли организованные, дисциплинированные армии: каждый класс был со своим постоянным руководителем. Ожил пустырь. Закипела на нѐм работа». Я знаю, что деревьям, а не нам Дано величье совершенной жизни: На ласковой земле, сестре звездам, Мы – на чужбине, а они – в отчизне. Н. Гумилѐв Мир города чужд Дереву. Здесь деревья погибают чаще всего потому, что нарушено единство и целостность древесного царства. Даже если они и не соприкасаются кронами, то корни их, широко простираясь под землѐй, должны находить друг друга и переплетаться. И это позволяет им возрастать спокойно и неодолимо среди грохота и чада промышленного города. Если же на плане города зелень присутствует только в виде разрозненных островков, – судьба их предрешена. Либо постоянно будут требоваться большие средства на 30

дополнительные посадки и замену погибших деревьев, либо они тихо угаснут, а город превратится в асфальтовую пустыню. Идею учѐных Ленгипрогора, проектировавших северные города, о создании в них непрерывных зелѐных радиусов В. Миндовский понял, принял и всю жизнь стремился осуществить сначала в Березниках, а потом в Перми. «Зелѐные полосы, соединяющие городские зелѐные массивы с лесами пригорода, – писал В. Миндовский, – играют роль артерий, по которым в центр города движется чистый, богатый кислородом воздух пригородных лесов. Взаимосвязь городской и пригородной зелени содействует образованию спокойных постоянно действующих воздушных течений. В жаркий день от пригородных лесов движутся в город прохладные, освежающие течения, а вечером и ночью быстро охлаждающийся воздух открытых городских мест направляется к более устойчивому в тепловом отношении зелѐному пространству пригорода. Установлено, что в населѐнных пунктах, окружѐнных значительными лесными массивами, действуют постоянные воздушные течения, подобные морским бризам». В 1972 году в Перми вышла в свет книга «Озеленение северных городов» – последний и капитальный труд талантливого дендролога, соединившего в ней воедино своѐ уникальное понимание души дерева, души человека и души города: «...зелѐная стройка создаѐтся из материалов живых, растущих, постоянно видоизменяющихся, и еѐ творцы должны не только видеть растения сейчас, но и верно представлять через годы и десятилетия. К тому же городское озеленение – не простое перенесение природы в город, а создание как бы концентрированной природы, опоэтизированной творчеством художникаозеленителя. Озеленительное искусство должно быть так же лаконично и выразительно по отношению к природе, как, например, поэтический язык к простой разговорной речи. И к тому же городские насаждения обязаны быть органически слитыми с городом, практически нужными ему... Да и при этом надо ещѐ помнить, что городская территория очень дорога и расходовать еѐ следует экономно. Цель озеленения не в простом увеличении внутригородских зелѐных территорий, а в создании их максимально полноценными. Задача этой книги – выявить, в чѐм же состоит и от чего зависит эта полноценность». Эта книга – одновременно и научное исследование, и практическое руководство. Автор предельно внимателен и к терминологии, и к истории вопроса. Учтѐн опыт предшественников, подведѐн итог собственной практике. В наследство будущим дендрологам и озеленителям В. Миндовский оставил не только свои труды и свои деревья, но и незавершѐнную им борьбу за единство общегородской системы зелени. Работая председателем райисполкома, он не раз выступал с предложениями о рациональном планировании и застройке городских районов, возражал против сплошного строительства в центре города жилых домов. И в своей книге он снова и снова обращается к этой теме: «Все озеленѐнные и озеленяемые территории города должны быть организованы в определѐнную общегородскую систему зелени. При современном градостроительстве зелѐные насаждения размещают по двум совмещаемым 31

принципам: равномерности распределения зелени на территории города и непрерывности системы озеленения». И далее: «Цель непрерывности зелѐных насаждений в том, чтобы городская зелень начиналась у порогов нашего жилья и непрерывно продолжалась через бульвары, сады, парки до лесопарков, лесов и водоѐмов пригорода». ...Когда идѐшь летом по городской площади с плавящимся от жары асфальтом, а затем вступаешь в тенистую берѐзово-тополевую или липовую аллею, где и дышится и думается по-другому, почему-то меньше всего вспоминаешь о людях, которые сотворили это чудо своими руками. Но ведь не должно быть так, нельзя быть человеку неблагодарным и беспамятным. Есть в нашем городе и улица, названная именем В.Л. Миндовского, есть экспозиция в городском краеведческом музее, есть старожилы, которые «всѐ помнят». А ещѐ есть надежда, что в будущем школьном учебнике по краеведению его авторы расскажут ребятам об удивительном человеке, который мечтал создать город-сад, и великими своими трудами эту мечту осуществил. И мы в этом городе живѐм.

Самое замечательное дерево «Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме…» – А давайте теперь выберем не цветок, а дерево. Только не любое, а самое-самое… Самое замечательное, самое полезное, самое распространѐнное в нашей стране. Это какое же? Как-то решили посадить большой Парк дружбы народов. Это было после Пятого Всемирного лесного конгресса, в котором участвовали лесоводы 96 стран мира. В этом парке должны были расти национальные деревья каждой страны. Французы посадили каштан, поляки – дуб, немцы – сосну… Из 1700 «наших» и 2000 «иноземных» древесных пород наши лесоводы, не колеблясь, выбрали лиственницу. Удивились? Зато вполне справедливо. Когда нужно построить чтонибудь очень прочное, долговечное – опять выбирают лиственницу. Итальянский город Венецию 32

решили построить на островах. Когда понадобились особо прочные сваи – вспомнили о лиственнице. Свои лиственничные леса в средневековой Европе к тому времени уже успели вырубить. Те, что росли в горах, годились, пожалуй, только для добывания «венецианской смолы». Знающие люди подсказали, что «ближайшие» подходящие деревья растут на Урале, на землях Перми Великой. А прозывались они в этих землях на тюркский лад – карагаями. Не считаясь с расходами, долгими и трудными путями везли пермские карагаи в Италию. Сколько же деревьев понадобилось? Сто? Тысяча? Нет, четыреста тысяч свай было забито в островную землю! Пермские лиственницы приняли на себя тяжесть домов и дворцов Венеции. Сейчас побережье постепенно погружается в море, по его улицам люди давно уже не ходят, а плавают в больших лодках – гондолах. А сваи? А что им сделается? Другие деревья давно бы уже сгнили, а лиственница только прочнее и твѐрже становится с годами. Твѐрдость еѐ древесины такова, что только что срубленное дерево тонет в воде, а в хорошо высохшую лиственничную доску даже гвоздь не вбивается. Никто уже не помнит, когда лиственницу впервые выбрали корабелы для постройки судов. Говорят, не только лучшие лиственничные леса были объявлены корабельными, но даже простым людям запрещалось рубить лиственницу или добывать из неѐ смолу. На самом деле, чего только из лиственницы не делали! И водопроводы, и мосты, и шахтные срубы, и тротуары… В Сибири из лиственницы сооружали специальные многослойные платформы, на которые устанавливали сверху соборы, чтобы не тонули они в оттаивающей мерзлоте. Дома, если уж не целиком, то нижние венцы обязательно были из листвяка. А ещѐ – рамы и оконные переплѐты Зимнего дворца. А ещѐ… Ну просто трудно остановить этот перечень. Лиственница заслуженно была всемирно известным деревом, но особенно часто выбирали лиственницу сибирскую и пермский карагай. Немало строевого лиственничника было перевезено из России в Англию, потому что на протяжении нескольких столетий английский флот строился из русской лиственницы. Так что слава знаменитого адмирала Нельсона – это не только его победы, но и прочные лиственничные корабли. Только на Соломбальской верфи Архангельска со времени основания по указу Петра I до 1662 года было построено и спущено на воду около пятисот военных кораблей. А когда корабли чинили в разных портах Российской империи, внимательные корабельщики примечали, что лиственничные детали были в полной сохранности, в то время как дубовые нередко требовалось заменить новыми. Поэтому Пѐтр Первый приказал создавать искусственные посадки лиственницы. До сих пор сохранилась Линдуловская роща, посаженная «лесным знателем» (так раньше назывались лесные специалисты) Фокелем вблизи Петербурга. Любят лиственницу высаживать на улицах городов. Выбирают еѐ, вопервых, за красоту в любое время года. Летом она радует глаз своей мягкой зеленью. Осенью – ярко-жѐлтым цветом кроны. И зимой еѐ ветви с шишками и бугорками на месте будущих побегов создают неповторимый графический узор. Выбирают еѐ, во-вторых, за стойкость – лиственница выдерживает загрязнѐнную атмосферу города. Быстро покрывается хвоя тончайшей плѐнкой 33

из всякого рода веществ дымов и газов. Затрудняет она не только постройку питательных веществ, но и дыхание. Поэтому недолговечны в городе хвойные породы. А у лиственницы испорченные листья-иголки осенью опадут, а весной народятся новые. И снова дерево стоит как ни в чѐм не бывало, живое и здоровое. Изучая древесину лиственницы, ботаники обнаружили в ней множество смоляных ходов. Да и без микроскопа видно, что это весьма смолистое дерево. Об этом говорит и латинское имя – Ларикс, что значит «богатый смолой». В этом и заключается секрет прочности, долговечности, стойкости этого дерева. Живѐт лиственница долго – до полутора тысяч лет, а рост набирает три и больше века. Для себя она ничего не выбирает – ни почву, ни климат. Живѐт там, где проросло семечко, которое перед этим долго плавало в воздухе с помощью своего единственного крылышка. Случается, появился росток, а вверх расти нельзя, – слишком суровы условия на Крайнем Севере. Тогда низко пригибается дерево, стелется по земле. Недели на две раньше других деревьев распускается лиственница в тайге. К этому времени лесные припасы подходят к концу, и глухари, да рябчики, как рассказывают охотники, устраивают себе пиршество – весело стригут своими клювами первую зелень. Да и сами охотники любят полакомиться молоденькими красными почками. Даже запасают их впрок, засыпая сахаром. Местный народ умеет по-всякому лиственницу использовать. Из луба сделают при необходимости закваску для теста. Или нарежут его тонкими лентами и сварят. Получится лиственничный взвар, или «якутский хлеб». А если попадѐтся на стволе гриб-паразит – лиственничная губка, то вот и мыло готово. А сварят эту губку с корнями подмаренника – вот и красная краска есть. Эвенки ею оленьи кожи окрашивают. Случись, кто закашляет – лечат его отваром молодых побегов в молоке, а если ранка засорится и начнѐт нагнаиваться – приложат на больное место компресс с настоем коры и хвои лиственницы. Вот такое это удивительное дерево. Во многих трудных делах приходит человеку на помощь лиственница, за что повсюду о ней добрая слава идѐт.

Растение-призрак с Подкаменной Горы Задумывались ли вы о том, что растения, каждое лето расцветающие прямо у нас под ногами, имеют свою богатую событиями биографию? Есть в ней исторические страницы, есть и странствия по свету. Совсем как у людей. Нередко случается такое: что принесѐт ветер истории растение в неведомые края и бросит на произвол судьбы. Удастся ему выжить на новом месте – продолжится его биография. Так произошло с астрагалом кунгурским. Очень он похож на астрагал длинноцветковый родом из аральских и каспийских пустынь. Как азиатский 34

аксакал он тянет из глубины времѐн свою песню. Но непрочна еѐ нить, легко может прерваться. В окрестных карстовых углублениях под Кунгуром лежат почерневшие пятна снега, а на южном склоне Подкаменной Горы светятся на разной высоте жѐлтые россыпи. Это расцвѐл обычный для наших краѐв кустарник – ракитник русский, а вместе с ним – и невысокая травка с цветком в виде розетки – астрагал кунгурский. Вот уж совсем не абориген в наших краях этот астрагал! Настоящий экзотический гость из Средней Азии. Но переродившийся на Урале, приспособившийся к северной отшельнической жизни на одной-единственной горе на самом севере Кунгурской лесостепи. Это растение – житель обширных прикаспийско-аральских пустынь и полупустынь. Обычно мы представляем пустыни песчаными, но наряду с ними на многие десятки тысяч квадратных километров большими и малыми островами простираются пустыни гипсовые. В пермский геологический период такого рода пустыни были распространены и в Прикамье, а сегодня геологи обнаруживают на поверхности лишь отдельные выходы гипса, и наибольшие по площади – в бассейне реки Сылвы. Астрагал кунгурский растѐт на россыпях гипсово-ангидритовых пород, то есть не в каких-нибудь новых, а в привычных, можно даже сказать, почти среднеазиатских условиях. Растение занимает особую экологическую нишу. Что же это за ниша, своеобразное убежище астрагала на прикамской земле? Во-первых, астрагал не случайно сохранился только на хорошо прогреваемом южном склоне Подкаменной Горы. Он впитывает в себя максимальное количество не только прямых солнечных лучей, но и тепла, запасаемого в безоблачные дни всем каменным массивом. А во-вторых, приютившая астрагал каменная россыпь сильно обезвожена. Дождевая влага по щелкам между обломками гипса свободно стекает в глубины горы. Летом в считанные минуты после самой бурной грозы каменная россыпь вновь раскаляется до прежней температуры. Растение опять оказывается на долгие часы в знойной атмосфере без водяного питания. О том, что живѐт астрагал в своих нормальных полупустынных условиях, свидетельствует со всей очевидностью цикл жизни растения. Оно сохранило все черты среднеазиатского цветка-эфемера. Обратите внимание: эфемер означает призрак. Растение-призрак. Почему? Ботаники, работающие в пустыне, называют цветение растений-эфемеров «фейерверком цветения» – настолько быстро, на глазах, кажется, полностью безжизненная пустыня разгорается потрясающим многоцветьем. В конце первой декады мая вместе с другими первоцветами Прикамья астрагал кунгурский выбрасывает стрелки цветоносов. Они тут же увенчиваются кисточками довольно крупных жѐлтых цветков. Опыляется растение пчѐлами и шмелями. Метаморфоза превращения оплодотворѐнных цветков в плоды на удивление скоротечна –около трѐх недель. В конце июня вполне созревшие коробочки с семенами астрагала легчайшими, почти невесомыми шариками вприпрыжку скатываются вниз по склону горы, раскрываются от лѐгкого соприкосновения с камешками и рассыпают вокруг 35

семена. Листья его сразу желтеют и опадают. Астрагал торопится завершить цикл своего развития быстрее чем за два месяца и как бы исчезнуть с поля зрения. Остальное время года он копит силы для своей короткой жизни на свету – с лета закладывает цветочные почки для будущего года. Может быть, эта краткость цветения тоже помогает ему выжить в условиях, хотя и схожих с его родиной, но всѐ же чужих. Впрочем, совсем недавно биологи Пермского университета обнаружили по соседству местообитание типичных среднеазиатских пауков – тарантулов. Это очень интересная, большая новость для Среднего Урала. Астрагал уникален для нашего края и своим возрастом. Он пришѐл к нам как вестник доледникового периода с миссией – рассказать о тех растительности, климате, ландшафте, какие были в Предуралье несколько миллионов лет назад. Всего на планете сохранилось около пятисот особей этого древнего цветка. Он изо всех сил держится на крошечном островке каменистого склона горы, стараясь выжить, чтобы донести до следующих поколений своѐ сообщение из кайнозойской эры – времени, когда на Земле царили не люди, а растения.

По заповеднику «Басеги» Из пункта А в пункт Б есть две дороги: одна по просеке, другая по болоту. Просека – замечательный ориентир, и турист скорее всего выберет именно этот путь. Однако уже через полчаса, взмокший и замученный, он пожалеет об этом. Ещѐ бы: непросто с тяжѐлым рюкзаком передвигаться по бурелому, перешагивая и переползая через поваленные стволы с торчащими во все стороны острыми сучьями. А вот лось, не раздумывая, побежит по болоту. Его особые раздвигающиеся копыта позволяют не увязать в мягком моховом покрове. К тому же на болото и волк за ним не сунется. Впрочем, о волках мы здесь почти не слыхали, а вот свежие следы лосей и медведей (на лугах) видели часто. Болота заповедника… Им можно удивляться без конца. Недаром многие исследователи болот просто влюблены в них. Забравшись на Басежата, мы долго любовались открывшейся картиной. Вдали поднимались горные массивы. На северо-востоке выделялся Конжаковский Камень. Расстояние до него более сотни километров. Посмотрев вниз, мы увидели небольшое болото, «сидевшее» шапкой на склоне Басежат. На фоне окружающей растительности оно выделялось лоскутом ковра с двумя большими языками. А когда мы спустились к болоту, то засмотрелись на чѐтко выраженные его границы, чудом удерживающие воду: в некоторых местах болото заканчивалось крутым обрывом высотой около метра. Казалось, в горах вода всегда может найти себе путь вниз, однако вот стоит же и не одну, наверное, сотню лет. Мария Михайловна Сторожева – замечательный ботаник из Екатеринбурга – не ездила на болота без бурильщика. Глубоко уходил ручной бур в болота. Потом вынимался столбик керна. Благодаря своей способности сохранять в слоях торфа остатки живших когда-то растений, болота являются идеальной 36

природной летописью. Послойное изучение залежи даѐт чѐткую картину замены одних видов другими в полном соответствии с изменениями природных условий. Как известно, изменение климата приводит к полной смене растительного мира. Однако не все растения исчезают бесследно. Иные находят себе подходящие условия и продолжают цвести, плодоносить и оставлять потомство. Такая «многонациональная», из разных климатических эпох флора свойственна, как правило, водораздельным хребтам и вот ещѐ болотам. По таким растениям, называемым реликтовыми, ботаники могут сказать об изменении древних климатов. На басегских болотах есть представители сибирской и европейской флоры, равнинные и горные виды, степные и даже тропические. Во время древних наступлений на сушу Северного Ледовитого океана здесь, на незатопленных местах, спаслись и дожили до наших дней северяне: пушица влагалищная и пухонос, а в жаркий сухой период пришла из степи да во множестве и осталась на Басегах лапчатка прямостоячая (калган-корень). Типичная южанка – кассандра, или мирт. А крушина и седмичник европейский – обитатели липовых лесов, которыми когда-то были покрыты эти места. Вечнозелѐные растения уральских лесов и болот – это «осколки» мира тропиков: черника и брусника, копытень европейский и грушанка круглолистная. Но вот собраны растения на одном болоте, и мы направляемся к следующему. Толстый слой ярко-зелѐного мха ворсистым ковром выстилает почву между стволами деревьев и кустарниками. Он кажется гладким, точно лужайка в парке, и столь же приятен для ходьбы. Да, ковѐр был толстый, нога буквально тонула в нѐм, тонула так, что мы с усилием вытаскивали еѐ. А когда извлекали ногу из мха, звонкое чавканье отдавалось по всему болоту. Перед лицом – колышащееся марево гнуса, не отстающее ни на шаг. Низко гудят слепни и оводы, эти маленькие летающие цистерны для человеческой крови. День подходит к концу, и мы, уставшие донельзя, наконец, добираемся до кордона. С полной гербарной папкой, с натруженными ногами и волчьим аппетитом. На огонѐк заглядывает лесничий. Мы приглашаем его пить с нами чай. – А что пьѐте? – рассматривает он светло-зелѐную горячую жидкость в стакане. – Да вот заварили рябиновые листья. – Э-э, – разочарованно говорит он, – мы такой «чай» только поросятам готовим. Мы смотрим на своего руководителя и ожидаем от него рассказа о рябине. Он не заставляет себя долго упрашивать. - Обычай в день «Петра-Павла рябинника» развешивать под крышами домов пучки веток рябины с плодами связан с представлением о рябине как дереве, способном защитить человека от всяких бед. Рябиновыми ветками украшали и сараи, и ворота. Даже на краю каждого поля втыкали рябиновые ветки. Листья еѐ подстилались в обувь новобрачным, плоды прятали в карманах их одежды – всѐ это для защиты от колдунов и ведьм. В Древнем Риме рябину применяли для укрепления желудка. Считается, что в еѐ листьях аскорбиновой кислоты больше, чем в плодах. В народе давно замечено, что листья рябины 37

обладают сильным фитонцидным действием. На Севере больных выносили летом под рябину, так как верили, что «дух рябиновый отгоняет болезни». А сечку из листьев рябины использовали для хранения овощей и фруктов. Рябину любят не только поросята, но и медведи. А шаманы бросают листья рябины в костѐр, так как считают, что рябиновый дым поможет благотворно воздействовать на человека… Много таких рассказов и лекций довелось нам услышать за две недели в заповеднике. И за это – большое спасибо его сотрудникам. Но особенно хотелось бы поблагодарить научного сотрудника, ботаника Андрея Геннадьевича Безгодова, который прочѐл нам замечательные лекции о папоротниках, о злаках, рассказал о других растениях, о методике из сбора и изучения.

По заповеднику «Вишерский» На северном краю Пермской области возвышаются горы Северного Урала – среди них самый высокий и красивый хребет Тулымский камень. Здесь расположен обширный заповедник «Вишерский» – уголок, отрезанный от мира бездорожьем, отсутствием телефонной связи. Вот туда-то и отправились одиннадцать человек научной экспедиции ознакомиться с природой заповедника, описать растения, своими глазами увидеть красоту рек и гор. Шестеро представляли географическое общество, организации «Экос» из Соликамска и «Экологос» из Санкт-Петербурга. Главной целью экспедиции, помимо всего, было посещение легендарной горы Молебный Камень (ЯлпынгНѐр, что в переводе с мансийского означает Святой Камень Урала). С Красновишерского УРБ взлетел вертолѐт, и вскоре мы оказались над территорией заповедника. Ещѐ чуть-чуть и вертолѐт коснѐтся облаков. Под нами горы. Здесь требуется осторожность пилота – машину запросто может бросить на скалы. С нами директор заповедника Рафаил Камильевич Идрисов – показывает на карте место нашей высадки: у устья Малой Мойвы. Вертолѐт завис над болотом, отъехала дверь, спустили трап. Очутившись на упругой почве и подняв головы, мы увидели удаляющееся толстое брюхо Ми-8. Через несколько минут он скрылся из виду. Оглядевшись, мы заметили неширокую каменистую реку. Это Большая Мойва. На языке манси Мойва – «Гостьевая река». А если есть «Гостьевая река», то должны быть и гости – несколько человек из группы были здесь впервые. Один из них – весѐлый и серьѐзный, общительный и энергичный, опытный – Алексей Васильевич Трехлебов. Доза-лама – таков его сан, данный ему в самом высокогорном монастыре в Гималаях. Русский лама проповедует ведические знания и единую религию Итога. Стоя на берегу, мы критическим взглядом скользим по бесконечным мелям и перекатам необычайно мелкой Большой Мойвы. Вот она-то и примет наши плоты, а потом передаст их Вишере. Спрятав их в заросли, взяв только продукты на несколько дней и самое необходимое, мы с нетерпением отправились в путь, с надеждой сделать в этот день хоть половину маршрута. 38

Большая часть группы была вегетарианцами, и поэтому в основном мы питались различными травами. Листья рябины, кипрея, малины, таволги, зверобоя, земляники, тысячелистника, чагу заваривали в чай, а с другими продуктами можно было есть манжетку, кровохлѐбку, очиток пурпурный и массу других полезных растений. Все эти травы сделали нас более стойкими к холоду, и к жажде, и к перемене климата. Также была возможность подкрепиться ягодами: толокнянкой, черникой, водяникой, что значительно облегчило наш путь. На следующий день мы продирались сквозь заросли папоротника и сухой валежник – типичная картина горных лесов и криволесья. Дальше шла дорога ещѐ хуже: карликовые берѐзки, низкорослые ивы, можжевельник. Вот уж мученье – каждый куст цеплялся за тебя, пытался уколоть, остановить, порвать одежду. Чуть что, и летишь вверх тормашками. Но наконец появилась каменная 39

река, по которой можно было идти чуть быстрее, прыгая с камня на камень. Но если попадѐтся камень «живой» – можно сильно ушибиться. И ещѐ неудобство – когда шѐл дождь. На намокших лишайниках устоять практически невозможно. Поднявшись достаточно высоко по восточному склону Молебного Камня, огляделись. Нашим взорам открылась панорама лесных просторов Западной Сибири – картина, захватывающая дух. Далеко и чѐтко в разреженном воздухе видны силуэты увалов, лесовозные дороги, вырубки. А если посмотреть вниз – туда, откуда мы пришли – огромное пространство леса. Там берѐт начало река Ольховка. Почти на одном уровне с тобой гора Ишерим, чуть влево хребет Ольховочный Камень. Впереди две вершины, насыпанные чьей-то «рукою»: огромные камникубы, громоздящиеся беспорядочно друг на друге, это высоты Молебного Камня. Взобравшись еле-еле на это сооружение, можно уже и посмотреть на все стороны света. Ставишь одну ногу в Европу, другую в Азию и осматриваешься. Вдалеке на востоке маячит небольшой посѐлок Свердловской области Тохта. Видны, конечно, и всегда сопровождающие уральский пейзаж болота. Достаѐм бинокль и начинаем созерцать окрестности через линзы окуляров – вон дорога на лесовырубку, недалеко чум Бахтиярова – старого оленевода. Из манси сейчас только один Бахтияров ведѐт в этом краю кочевой образ жизни. О былом могуществе древней культуры манси свидетельствует национальный язык: одних названий снега около двадцати, а воды и того больше. По верованию этого народа у каждой горы, камня, реки, дерева есть свой дух. На седловине, где сливаются гора Ишерим, Ольховочный и Молебный Камни мы увидели одного из местных идолов. Это были две скрещенные палки, на которых надета застѐгнутая на все пуговицы и чем-то набитая детская курточка. Рядом лежали язык и шкура оленя – жертва, которую принѐс в дар божеству шаман Бахтияров-Старший, глубоко чтящий обычаи своего народа. Спуск оказался гораздо труднее и опаснее, чем подъѐм – с рюкзаками не очень-то попрыгаешь. Один из нас начал спускаться немного раньше и нечаянно ушѐл в сторону. Съезжая на животе, а кое-где и на четвереньках, мы обнаружили его отсутствие только тогда, когда почувствовали под ногами ровное место. Пришлось снова лезть на вершину, теперь, чтобы найти пропавшего товарища. Сбросив рюкзаки и оставив «сторожа», мы разбились цепью и, чуть не потерявшись сами, начали поиски, постоянно перекликаясь. Потратив часа два и излазив всю вершину, а уже начало смеркаться, группа, посоветовавшись, решила спуститься ещѐ ниже, ближе к той седловине, откуда мы пришли. Наконец далеко внизу послышался голос, а затем мы заметили фигурку одинокого человека. Стараясь больше не отдаляться друг от друга (первое правило в горах, которое мы раз нарушили), продолжили спуск, и как раз вовремя. Оглянувшись, я увидел, как большая шапка вечернего облака села на каменные россыпи вершины.

Когда идѐшь по высокогорной равнине, то нога чуть погружается в мягкий, приятный ковѐр – это различные мхи. Ягель, например, можно употреблять в пищу (в небольших количествах) лучше со сгущѐнкой или с джемом. Рядом с ягелем на камнях рос чѐрными лепестками лишайник пармелия. Он жѐсткий, но если его положить в рот, то через некоторое время он становился мягким и вкусным. В горах, несмотря на лето, резкие перепады температур. Как только скрылось солнце, все ощутили холод, принесѐнный ветром со снежников. Как бы спеша согнать нас с горы, пошѐл дождь. В темноте не имело смысла идти по скользким камням. Как только появилась возможность развести костѐр, мы решились сделать ночѐвку. Зайдя в лес, можно было легко потерять тропу, которую проложила наша группа во время восхождения. Серой громадой навис с северо-запада Ишерим, когда мы развели костѐр и, напившись чая, улеглись вокруг огня. Часа через два начался рассвет. Можно было возвращаться на базу. Когда же мы вернулись к плотам, увидели Большую Мойву ещѐ более обмелевшей. Где ещѐ недавно плескалась вода, стояли на длинных ножках растения – это нордосмия с крупными листьями и с миниатюрными белыми цветками. На берегах иногда вырисовывались жалкие подобия скал, предвестники настоящих вишерских красавиц. Кажется, что ни на шаг не отступают сзади горы. Идѐшь пешком с рюкзаком по берегу – вот тебе и сплав! Недалеко два полупустых плота тянут несколько человек по камням: кто босиком, кто в болотниках, а кто и в кроссовках. Без мозолей тут не обойтись. Хорошо под ступню вместо обычной стельки положить берѐзовую кору со старых упавших деревьев – она сохраняет тепло, когда ходишь в обуви по ледяной воде. Через три дня, под вечер мы вылетели на быстрине в Вишеру и, не рискуя плыть дальше ночью, решили тут же расположиться на ночлег в единственной на берегу избушке, когда-то принадлежавшей геологам. Загудел вдали лодочный мотор «Ветерок», и к нам подлетела просмолѐнная длинная лодка инспекции заповедника. Поговорив с егерем и показав пропуск, мы узнали, что впереди нас ожидают четыре порога. Среди них и известный порог «Клык» – сколько плотов и лодок там переломалось и перепоролось! Утром мы начали овладевать искусством управления нашим судном на большой скорости. Пока идѐт быстрина – хорошо. Но кроме преимуществ у Вишеры есть и «недостатки». Это мели, подводные буруны, места со слабым течением и кажущиеся бесконечно длинными спокойные плѐсы. Через два порога мы провели плот на верѐвке. Клык оказался острым камнем, похожим на трамплин, который высоко выступает над водой. Рассечѐнные им пенящиеся струи воды вынуждены были огибать его с двух сторон, затачивая и без того острое лезвие камня. Животный мир здесь очень богат. Медведей и волков здесь довольно много. Однажды обнаглевшие волки безнаказанно вырезали почти весь приплод оленьего стада, которое пас на южной стороне Молебного Камня и на Мартае Николай Бахтияров. На очередном плѐсе мы засмотрелись на необычные вершины двух пихт. Вдруг вершины ожили и пара прекрасных 42

серых журавлей спланировала мимо нас. Дав несколько изящных кругов вокруг оранжевого плота, они перелетели чуть дальше. И так провожали нас до самой таблички на дереве: «Государственный заповедник «Вишерский». Охота, рыбная ловля и пребывание запрещены». Иногда пересекали нам водную дорогу быстрые как ракеты дикие утки с выводками. От устья Лыпьи Вишера стала понемногу успокаиваться и мало по малу обретать черты равнинной реки. Вот тут-то и началась работа вѐслами. Если смотреть на берега, то кажется, что мы почти не двигаемся и замерли на середине реки. Но если глянуть в хрустально-чистую глубь воды, то впечатление от увиденного превосходит все представления о дне речном. Плот медленно парит над камнями, обросшими красивыми водорослями, а мимо проплывают стайки мелких рыб и важные персоны – хариусы. Оставив границу заповедника недалеко от речки Долганихи (одна из многочисленных водных ниточек, тянущихся к Вишере), мы стали замечать первые признаки цивилизации. За очередным поворотом в тридцати километрах от Вѐлса нам открылась картина, которой мы ужаснулись. Изуродованный гусеницами берег, покосившаяся изба, в беспорядке валявшиеся деревья, многотонные куски металла – детали от тяжѐлых машин. Над берегом возвышается бревенчатый настил, по которому скатывали брѐвна в воду. Здесь начинался сплав древесины и длился до Красновишерска и дальше. От всевозможных лодочных моторов вода была уже не та, что в высокогорье, у только что родившихся ручьѐв, чувствовался запах бензина и масла. Больно смотреть, как на глазах из прекрасной реки делается постепенно помойная яма. Всѐ чаще под водой мелькают банки, стѐкла, какие-то вещи, обросшие ржавчиной и даже лодочный якорь. Природе приходится защищаться не только от человека, но и от стихии – где-то вспыхнул пожар, а рядом с деревенькой Усть-Улс прошѐл ураган, оставив свой след на возвышенностях и холмах: по спирали закрученные и сломленные деревья. Чем славится Вишера, так это скалами всевозможной формы. И волнистые, и перистые, и дыроватые, и как слоѐный пирог – нависают над тѐмными пространствами глубин. Проплывая совсем близко, чувствуешь другой, чужой мир, оторванный от реального. Здесь испытываешь такой невольный трепет и уважение, какие бывают только в глубинах пещер. А одинокое сооружение – фантазия ветра, даже похоже на львицу, готовую к прыжку. От времени она обросла и шкурой – растениями-камнеломками, лишайниками. Не обижена река пещерами с гротами, но, к сожалению, нам не хватило времени заглянуть туда хоть одним глазком. В Вѐлсе не задерживаемся, плывѐм в Ваю. Нас всѐ ещѐ преследуют мели. Трудно представить, но здесь в былые времена и катера ходили, а как стали уничтожать леса, сразу откликнулось и на реке – польѐт дождь, вода поднимется на метр, а то и больше. Нет дождя – и воды не жди. Не стало постоянства. Из-за этого и мосты понтонные каждую весну как щепку сносит. Да что мосты! Даже телефонной связи не стало. Люди оторваны от всего мира. И машины вброд ходят – ездят друг на друге: то КрАЗ УАЗ перевозит, то «Урал» «Жигули». И так из года в год. От Вѐлса ленточка жѐлтой дороги, 43

которой угрожают размывы от первых признаков дождей, тянется через Ваю на Красновишерск. Вая – небольшой посѐлок с тремя магазинами, в которые соль и сахар завозят раз в полгода. Недавно это место покинули постоянно находившиеся здесь до сих пор заключѐнные. Три заброшенных и разрушенных «зоны» всѐ время напоминают о прошлом. Здесь мы погрузились на рейсовую вахтовку Газ-66 и – прощай заповедник! Школьное сочинение об удивительном месте, где должен быть заповедник

Там великолепный лес Летом я отдыхала в посѐлке Байкалово. Там мы ходили за грибами. Мы – это я, дедушка, мама и сестра Лена. Там великолепный лес. Это хвойный лес. Посреди него стоял большущий дуб. Около него было много желудей. И эти жѐлуди ел кабан, скорее кабанѐнок. Когда мы подошли ближе, то он не испугался, а только косился на нас большими коричневыми глазами. Мы не стали ему мешать и пошли дальше. В лесу было много грибов: маслят, сыроежек, волнушек, груздей. Это всѐ простые грибы, но были там и странные грибы. Один был похож на соты, в которые пчѐлы собирают мѐд. Я бы с удовольствием ещѐ раз съездила туда в этот лес. Комментарий составителя: Мне довелось побывать в Байкалово и его окрестностях. Могу подтвердить, что в своѐм восхищении от этого места восьмиклассница Оля Сазонова (школа № 77) не ошиблась. Дубы там действительно соседствуют с хвойным лесом. И ещѐ хвойный лес соседствует с куртинами ковыля – типичного жителя казахстанских степей. Это, по моим сведениям, самое северное местонахождение ковыля на Урале. Уникальное место требует изучения и заповедания.

Русские историки о водах России «Долгое время прилежа к Истории Русской…» В.Н. ТАТИЩЕВ В более чем двадцатилетней переписке с Российской Академией наук Василий Никитич Татищев был на редкость постоянен. Письма его в Академию, помимо приложений научных трудов и коллекций, практических проектов и программ, содержали, например, и такие слова: «Весьма нужно…, оные на мой счѐт выписав, прислать также…», – речь шла, конечно же, о книгах. Таким образом, находясь на Урале, Татищев приобретал в своѐ распоряжение книги многих отечественных и зарубежных авторов, в том числе и сочинения древних историков и географов, писавших о России, о предшествующих ей народах. И, получив за тридевять земель долгожданного Геродота, не мог не обратить внимания на его строчки: «В СКИФИИ НЕТ НИЧЕГО УДИВИТЕЛЬНОГО, КРОМЕ РЕК, ЕЁ ОРОШАЮЩИХ: ОНИ МНОГОЧИСЛЕННЫ И ВЕЛИЧЕСТВЕННЫ». Это прозрение «отца истории» позднее будет включено и по-разному комментировано в многотомных сводах истории С.М. Соловьѐва, В.О. Ключевского, других историков России. Но в то же время всегда будет помниться факт, что впервые о всех водах России пером и географа и историка написал Татищев. Именно он был первый поражѐн не только многообразием, но и возможностями российских вод, именно он – автор первых описаний всех видов природных вод нашей страны. Интересно понять, представить, каким образом Татищев – профессиональный военный, участник Полтавской битвы, бывший драгунский офицер – добирался до глубин географии, гидрографии и истории. Он родился и вырос на реке Великой под Псковом, поэтому везде и всегда писал попсковски: свою фамилию – «Татисчев», о реках – «текусчих» и о людях по ним «плаваюсчих». Ещѐ он не забывал о том, что «через непрестанные езды многие места видел», добавим естественно, и реки тоже. Потому что в общем не сотни, а тысячи километров доводилось ему плавать на судах, плотах, лодках по Припяти, Днепру, Москве, Оке, Волге, Сылве, Чусовой, Каме, Белой – всех рек и не перечислить. И за границей подолгу живал в своих командировках, писал о том, что и на самом западе Европы, и особенно в Швеции, немало времени потратил, чтобы успеть осмотреть пристани, каналы, шлюзы, верфи – предмет особой гордости развитых «прилежащих к воде» государств. Петру Первому и как царю, и как человеку, сугубо неравнодушному к речному и морскому делу, было интересно растить и воспитывать Татищева ещѐ и потому, что видел в способном псковиче своего единомышленника, радеющего за государство в целом. И воспитанник нисколько не заробел доложить царю, что точно знает, как провести в России наилучшее межевание земель, а, кроме того, сможет составить книгу о географии российской. Вероятно, на глазах у Татищева произошло такое любопытное событие, которое он позднее не раз описывал в красках. В 1718 г. по царскому указу была переведена и издана на русском языке книга Б. Варения «География 46

генеральная, небесной и земноводной круги купно с их свойства и действа в трѐх книгах описующая». К следующему году готовилось русское издание «Земноводного круга» И. Гибнера. И вот, прочтя последнюю главу этой книги, посвящѐнную географии России, Пѐтр Первый возмутился несоответствием еѐ истине и велел своему сподвижнику Я.В. Брюсу написать главу заново. А всесторонне образованный Брюс, свободно читавший и писавший на восьми языках и ничего не умевший делать как попало, тут же принял надлежащие меры. По всем крупным городам России тут же были разосланы так называемые «вопросные пункты». Ответы на эти анкеты должны были выручить Брюса и послужить впоследствии основой для составления географии российской. Идея возобновления в общем традиционных для России «вопросных пунктов», несомненно принадлежала выдающемуся немецкому учѐному Г. Лейбницу. Под впечатлением встреч с ним Пѐтр Первый собственноручно изобразил карту мира, на которой всемирная цивилизация включала Россию как свою надежду. Лейбниц горячо рекомендовал, а Пѐтр, Брюс и Татищев были с ним согласны в том, что «главное и нужнейшее из природного состояния» должно быть приведено в известность, достойно оценено, с пользой потрачено на строительство новой жизни. И царь, как вполне практичный человек, сначала выпустил указ о приставлении Татищева к землемерию всего государства, его географическому описанию и картографированию, а потом отправил его на Урал искать и добывать руды, строить горные заводы, плавить металл и доставлять его в центр России. Потому что Пѐтр Первый не только «прорубал окно в Европу», но и, как писал историк Н.М. Карамзин, «открыл» для России Урал, а задерживаться с его освоением было непозволительно для государства. Перед дорогой своего подопечного на Урал царь, между прочим, выслушал и поддержал убеждение Татищева о необходимости поиска, изучения и доставки в Петербург мамонтовых костей, а кроме того, не просто поддержал проснувшийся у тридцатитрѐхлетнего капитана артиллерии интерес к истории России, но и позволил ему переписать из своей личной библиотеки текст Первоначальной русской летописи. Из неѐ Василий Никитич выяснил, что и в глубокой древности многие государства подразделялись на части по крупным речным бассейнам, к которым прилеплялись, в которых «садились» и наиболее крупные народы и народности. И при Татищеве те же, например, остяки ещѐ сохраняли в памяти древние наименования по рекам – кондинские, обдорские, угорские. Переживая свою ответственность за географию государства в целом., Василий Никитич собирал географические материалы и размышлял о том порядке глав, в каком должна быть выстроена вся книга. Сразу за изложением истории наименования России, еѐ границ и размеров он поставил раздел о еѐ природных водах: морях, озѐрах, реках. В первом самом кратком варианте географии российской, созданной в виде плана-проспекта, следовали друг за другом описания только самых крупных водных объектов; несколько позднее Татищев дал характеристику восьми морям, десяти губам и морским заливам, 47

шестнадцати пресноводным озѐрам и заливам, четырнадцати солѐным озѐрам, более сорока рекам. Размышляя о «вопросных пунктах», и о тех, которые рассылались по приказу Я.В. Брюса, и о тех, которые были составлены в Академии наук для экспедиции И.Г. Гмелина и Г.Ф. Миллера, Василий Никитич разработал свой вариант анкеты сначала из 92-х, а потом из 198 вопросов. Во второй анкете был выделен раздел о водах, состоящий из пятнадцати вопросов. В этом разделе Татищева интересовали сведения о пристанях («в чѐм способных и в чѐм неспособных»); о наводнениях и «упадениях» воды; об островах, мысах, косах, заливах, губах; о наилучших сроках плавания торговых кораблей; об истоках и устьях рек, длине и ширине рек; «какие реки из гор, озѐр или болот исходят», наименования, размеры и особенности озѐр; «нет ли озѐр солѐных»; «есть ли колодцы и ключи минеральные»; «нет ли вод таких, которые дерево в камень превращают»; «нет ли каналов… или есть ли природное вод совокупление, как Кельтмы в Поморской стране, что из Камы весною через вершины оных рек сюда в юг приходят». И, наконец, «нет ли мест, способных для пользы купечества, учинить канал или прокоп, откуду и какой долготы, какая в том удобность или невозможность видимы». Ко многим вопросам Татищев привѐл пояснения, предназначенные в основном в помощь тем государственным чиновникам, которым будет поручено составлять ответы на анкету. «Для скорости» он сам еѐ разослал по всей Сибири. И получив необходимые ответы, создал самостоятельный научный труд «Общее географическое описание всея Сибири». Татищев дал интереснейший образец сочетания гидрографии, географии и истории в едином историко-географическом тексте. Опору в этой работе он увидел в лучших европейских словарях, составленных многими учѐными. Но всего лишь опору. Василий Никитич, как он обыкновенно делал, взвалил такой же по сложности труд на себя одного, и с ним, как и всегда, конечно, справился. Получилось редкостное научно-литературное произведение, выдающийся памятник отечественной культуры XVIII века – «Лексикон Российский исторической, географической, политической и гражданской». Составляя казалось бы простые географические описания главных рек России, Татищев вводил в текст новые добытые им сведения по археологии, истории, языкознанию, этнографии, другим наукам. Большого внимания и кругозора требовало изучение древних и современных названий рек на разных языках, исследование наличия или отсутствия на территории речных бассейнов тех или иных археологических памятников и событий. Татищев рассказывал также о сменах народов на берегах рек и озѐр, об особенностях их исторически сложившихся бытового уклада, хозяйственной деятельности, культурных традиций. Он упоминал наилучшие кочевья местного населения у озѐр Аксакал в Оренбургской губернии и Рын-песков между реками Уралом и Волгой, наилучшие зимовья по берегам Сыр-Дарьи. Перечислял озѐра, «знатнейшие для доброты и множества соли», «рыбнейшие» во всѐм государстве реки, пристани «для отправления купечества к Архангельску», порты «для европейской коммерции». Отмечал причины «затруднительности» использования речных и морских путей. Как сын своего времени не мог не рассказать о форпостах, 48

острогах, городках, крепостях, оборонительных линиях на Иртыше, Ишиме, Тоболе и других реках. О Татищевой пристани на реке Урале дважды, в двух статьях, упомянул с видимым удовольствием потому, что не отделял себя от истории, как историю от себя, от своей личности. «Всѐ оставил, кроме Истории» В.Н. ТАТИЩЕВ Татищевская пятитомная «История Российская с древнейших времѐн» – беспрецедентный в России и на Земле исторический труд, которому не было сколько-нибудь равноценного предшественника и который можно сравнивать разве что с древним морем, принявшим в себя множество питающих его летописных рек. Остаѐтся лишь сожалеть, что, не смотря на все старания современника Татищева историка Г.Ф. Миллера, публикация этой выдающейся работы задержалась на много десятилетий. Первые три тома «Истории» вышли в свет в 1768-1774 гг., четвѐртый – в 1783 г., пятый – только в середине следующего столетия. Достойная же оценка историко-философских открытий Татищева запаздывает, по-видимому, в гораздо большей степени, чем точная оценка его научно-производственной и административной деятельности на Урале. Только в 1926 году на страницах журнала «Экономика» профессор Пермского университета Павел Степанович Богословский отважился вполне справедливо определить Урал XVIII-го и первой половины XIX-го веков как самостоятельную горнозаводскую цивилизацию. По мнению Богословского, постепенно нарастающий огромный поток российских переселенцев из поморских и низовских крестьян в начале восемнадцатого столетия окончательно заполонил Урал, комплексно разработал прилегающие к нему сельскохозяйственные угодья, обеспечил невиданные темпы роста соляного, металлургического и других видов производства, создал бесспорно самобытную региональную культуру, способствовавшую быстрому освоению Сибири и Дальнего Востока. В наше время масштабы отмеченных Богословским преобразований выражены во вполне наглядных экономикостатистических и иных работах. Известно, например, что за упомянутые полтора столетия в России было построено свыше пятисот городов-заводов и более половины из них – на Урале. Посмотрим на новую историю Урала как бы далеко со стороны. Центр солеваренной промышленности общероссийского значения здесь сложился уже к началу XVIII века. Основную долю соляного дохода России до середины этого столетия составляла прибыль от продажи соли-пермянки. А к середине XVIII века уральские металлургические заводы обеспечили России первое место в мире по выплавке меди, в 1767 году они выдвинулись на первое место среди мировых производителей чугуна. На самом начальном этапе полуторавековой жизни Уральской горнозаводской цивилизации Татищев, как наиболее близкий к Петру Первому государственный деятель, был главным проектировщиком и главным исполнителем огромной созидательной работы на Урале. Хотя немалые заслуги в этом деле у В. Геннина, Строгановых, Демидовых и многих других 49

участников строительства цивилизации, участников иногда менее известных, но не менее деятельных. О том, что результатом их совместных действий должна быть именно цивилизация, можно судить по тому, как непосредственному организатору рудников, заводов, городов, школ, училищ и библиотек Татищеву не терпелось один из вновь созданных городов назвать с большой буквы Просвещением. Да не так просто это было сделать. Оказавшись у руля отошедшей от причала горнозаводской цивилизации в утверждѐнной царским указом роли законодателя еѐ продолжающегося на ходу строительства, Татищев попал в ситуацию, которую впоследствии чѐтко обозначил Карамзин. Открывая свою «Историю государства Российского», Николай Михайлович написал: «Правители, законодатели действуют по указаниям Истории, и смотрят на еѐ листы как мореплаватели на чертежи морей». К Татищеву весь явный смысл этих слов может быть отнесѐн без каких бы то ни было отговорок. Он строил Уральскую цивилизацию по преимуществу как философ и учѐный историк, действуя обычно невпопад с интересами часто сменяющих друг друга царствующих семей. Поэтому он мог и не догадываться, что в столице заблаговременно вынашивался очередной указ о присвоении ему более высокого адмиралтейского чина и возможной передачи под его командование нового, не столь ответственного, но тоже очень важного корабля под условным названием, например, «Прикаспийский край». Но и в новой ситуации, когда Василий Никитич был на подступах к своему астраханскому губернаторству и пожелал назвать Просвещением основанный им новый большой город, известный как Ставрополь на Волге, а ныне Тольятти, то и в этом случае из его хорошего замысла ничего не получилось. А жаль, конечно. На особенно любимой Татищевым Волге это название было бы по-настоящему к месту. И прежде всего потому, что, разрабатывая способы постижения и анализа отечественной истории, Василий Никитич поразительно глубоко и образно изучил древнее и современное природное окружение россиян и смежных народов. И уж о Волге, да и о других великих реках России, он мог бы написать отдельные большие книги. Всесторонне талантливый учѐный, он в равной степени и интуитивно, и сознательно следовал издавна сложившимся историографическим традициям чрезвычайно внимательного изучения природных вод разных государств. Татищеву были понятны и великий грек историк Геродот, с пристрастием расспрашивавший всех встречных путешественников о местах истоков скифских рек (он и в могилу ушѐл, винясь перед потомками, что так и не смог этого узнать), и великий летописец Нестор, для которого названия скифских племѐн и населяемых ими речных бассейнов были почти синонимами. Именно на этом пути историко-природоведческого исследования Василий Никитич открыл для русской истории такой уникальный первоисточник, как «Книга Большому Чертежу». По сведениям, добытым Татищевым, Большой Чертѐж России был создан в начале второй половины XVI века по царскому указу 1552 года. Этот Чертѐж и его несколько копий были утрачены, а неоднократно переписанная пояснительная записка к ним сохранилась и попала в руки Татищеву. Она оказалась до краѐв переполненной сведениями о российских морях, озѐрах и реках. Василий Никитич составил драгоценной книге 50

традиционную свою алфавитную роспись, такую же по форме, как к девяти томам Геродота, и отправил всѐ в Академию наук для публикации. Несколько десятилетий спустя за издание «Книги Большому Чертежу» взялся один из известных последователей Татищева историк Н.И. Новиков. Поражѐнный обилием знаний о природных водах в средневековой России, издатель на свой страх и риск в 1773 году озаглавил эту книгу совершенно по-новому – «Древняя российская гидрография». Самостоятельное издание этой книги – один из первых памятников Василию Никитичу от «осмнадцатого» века. Разумеется, первого русского историографа существенно приободрял тот факт, что на протяжении тысячелетий виднейшие зарубежные естествоиспытатели и обществоведы своими силами искали истоки главных российских рек и их притоков, пытались по-своему осмыслить многовековое течение великой реки, имя которой – Россия. Недаром историки Д.А. Корсаков и Г.В. Плеханов вслед за Пушкиным высоко оценили историко-философские таланты Татищева, выдвинули его в число философов национального масштаба. Но всѐ же чаще исследователи творчества Василия Никитича причисляют его вместе с Петром Первым к сторонникам западно-европейской теории «общего дела», подчѐркивают приверженность его к рационализму и просветительству. В общем это так, и всем этим направлениям философии в истории России Татищевым обнаружены свои корни. Но подобные характеристики-ярлычки не исчерпывают главного содержания несравненно более сложной натуры Василия Никитича, всегда опережавшего события. Мало кто замечал, например, что причисленный к сентиментализму Н.М. Карамзин в определении места чувств и нравственности в истории следовал за Татищевым, который на три четверти века раньше пытался с помощью вызванных научным трудом чувств удержать людей от зла и наставить на добро. Татищев обладал редкой смелостью дарить читателям в концентрированной форме максимум своих интеллектуальных открытий. Очень важным его нововведением является посвящение целого первого тома «Истории Российской» не самой истории, а обзору принципиально важных для понимания всей книги тем и проблем, рассказу о личностях летописцев и историков, о главных первоисточниках, методах исследований, о причинах различных названий и толкований одного и того же объекта или явления, о корнях часто встречающихся заблуждений и разных ошибочных выводов. Всему этому предварительному обсуждению результатов своей потрясающей по размаху собирательской и исследовательской деятельности Василий Никитич посвятил около пятидесяти (!) весьма наполненных и в большинстве своѐм очень содержательных глав. Отвага Татищева, принявшего ответственнейшее решение начать «Историю Российскую» именно так, свидетельствует о его непревзойдѐнной квалификации историка. Эта отвага до сих пор поражает специалистов, и до сих пор на этом направлении аналитической и исторической деятельности у Василия Никитича очень немного последователей. Даже во всѐм XIX-м веке такой путь был ещѐ недоступен и самым просвещенным историкам, которые на протяжении всего столетия мечтали о неведомых Татищеву недрах исторического знания и, не 51

приостанавливаясь, самоотверженно разрабатывали наибольшие глубины истории, где, как писал Радищев, «дна там лот не находит». В первом же томе «Истории Российской» Татищев смог также утвердить три обязательных уровня историко-географических исследований – генеральный или общий, участной или областной (в наше время он обычно называется региональным) и пределоописательный – ныне локальный, или местный уровень. Современные географы почти в полной мере справляются с такими многоуровневыми исследованиями, а современным историкам до сих пор очень трудно достаются обзорные местные, локальные и областные истории, которые пока ещѐ в большей степени находятся в сфере краеведения. По поводу татищевского многоуровневого расчленения исторических исследований обзорного плана у учѐных до сих пор не утихают споры. Значение В.Н. Татищева как первого русского учѐного историка подчѐркивается более всего тем, что вслед идущие со своими новыми историческими многотомниками Н.М. Карамзин, С.М. Соловьѐв, В.О. Ключевский и их коллеги прямо или косвенно, в том или ином объѐме заимствовали у своего великого предшественника как главную историкофилософскую основу его труда, так и многое из внешней формы исполнения. Обращает на себя внимание даже то, что у всех налицо проявился интерес к истории гидрографии России, не говоря уже обо всѐм остальном, что Татищеву было важно и интересно. Кстати, особенно преуспел в изучении гидрографии В.О. Ключевский, который в своѐм тоже пятитомном «Курсе русской истории» весьма подробно писал о природных водах России, строго придерживаясь основных научных представлений и понятий современной ему гидрографии. Перелистывая и перечитывая тома Ключевского, очень интересно вдумываться, например, в такую его как бы ненароком брошенную на бумагу строчку: «Историограф Татищев откуда-то знал, что Нестор родился на Белоозере». А на самом деле – откуда? Заложенная Василием Никитичем мировоззренческая основа изложения отечественной истории несла в себе такое обширное содержание, что полноценно и результативно воспроизводить его в новых обобщающих исследованиях оказывалось возможным только в том случае, если переосмысливались одновременно и все те разделы истории, которые два с половиной века тому назад завѐл на свою орбиту Татищев и которые иногда до сих пор считаются не профилирующими, а смежными. Не без влияния Татищева и его последователей появился и такой широко известный в мировой культуре труд, как книга Л.И. Мечникова «Цивилизация и великие исторические реки». Но о ней речь ещѐ впереди. Следующая глава – об историке Н.М. Карамзине, коренном волжском человеке. «Волга, Родина и беспечная юность…» Н.М. КАРАМЗИН Вникая в подвижническую жизнь историка Николая Михайловича Карамзина, создавшего за двадцать три года особо пристрастной работы двенадцать томов «Истории государства Российского», нельзя не поразиться сходству характеров и творческих возможностей его самого и близкого ему 52

поэта Г.Р. Державина. Предки обоих с XV-XVI веков – волгари, знавшие великую реку во всех подробностях от Костромы до Астрахани; отцы их по традиции были военными людьми, служившими на Волге, Каме, Вятке и Урале; а сыновья больше походили друг на друга ранним интересом к истории. Гимназист Державин несколько месяцев работал старшим на археологических раскопках в древнем разрушенном городе Великом Булгаре, а Карамзин к тому же возрасту успел прочесть десять томов «Древней истории» Ш. Ролленя, переведѐнной сыном астраханского священника, поэтом и писателем В.К. Тредиаковским. Юноши Державин и Карамзин начинали свою государеву службу в одном и том же Преображенском полку и, наделѐнные природными поэтическими способностями, мечтали об «авторстве». Оба молодых человека ещѐ в детстве приобщились к татищевским уральским краям, позже прочли «Историю российскую», но по-разному оказались ею задеты. Восемнадцатилетнего отставного поручика Карамзина взял в свои руки Н.И. Новиков – первый издатель «Древней Российской гидрографии», большой почитатель и непреклонный последователь Татищева в просветительской деятельности. Учитель отнюдь не преуспел в горячем стремлении передать своему подчинѐнному – начинающему переводчику и редактору первого в России детского журнала – благоговейные чувства к Татищеву. Но татищевское отношение к истории передалось и проявилось через четыре года, когда Карамзин отправился в Европу. Вспоминая скифские дороги Геродота, вдумываясь в только что появившийся роман французского писателя Ж.Ж. Бартелеми «Путешествие юного Анахарсиса по Греции», Карамзин представлял себя западноевропейским гостем, молодым скифом, ищущим для своей страны истины истории и культуры. И этот простодушный, чувствительный, искренний, деловитый скиф смотрел вокруг, замышлял и находил встречи с И. Кантом, Ш. Бонне, И. Лафатером, И. Гердером, другими учѐными людьми и мудрецами. Чтобы вернувшись на родину, обратить к соотечественникам глубоко выстраданные слова: «Ни Гѐте, ни Кант, ни Шиллер, ни Державин не пойдут в своѐм интересе к истории так далеко, чтобы бросить поэзию, философию». Это значило, что кроме двадцатичетырѐхлетнего Карамзина нет никого ни в Западной Европе, ни в России, способного писать по-новому Российскую историю. Как еѐ нужно писать, «юный скиф» выяснил в той части своей книги «Письма русского путешественника», которая посвящена пребыванию гостя в Парижской академии надписей и словесности: «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей Российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием. Тацит, Юм, Робертсон, Гиббон – вот образцы! Говорят, что наша История сама по себе менее других занимательна: не думаю; нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить; и читатель удивится, как из Нестора, Никона и прочих могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев. Родословная князей, их ссоры, междоусобие, набеги половцев не очень любопытны: соглашаюсь; но зачем наполнять ими целые томы? Что неважно, то сократить, как сделал Юм в «Английской истории»; но все черты, 53

которые означают с в о й с т в а н а р о д а Р у с с к о г о , характер древних наших героев, отменных людей, происшествия, действительно любопытные, описать живо, разительно…» Можно спорить по поводу того, когда именно и при каких обстоятельствах Карамзин приступил к исполнению этой программы. Думается, произошло это одновременно с выходом в свет первой части цитируемой книги, а именно в то самое время, когда будущий историк создал ещѐ один ―программный документ‖ – стихотворение «Волга». Впервые в отечественном искусстве оно было завершено удивительно философичным эпилогом о непостижимых таинствах естественной жизни вод Поволжья. Немедленно откликнулся на это откровение поэтическим эхом «К Волге» родственник и друг Карамзина И.И. Дмитриев. Он лишь чуть-чуть приподнял завесу над карамзинской загадкой такими тремя строчками: «Там видел горы над собою/ И спрашивал: который век/ Застал их в молодости сущих?» Карамзин расшевелил, заохотил отечественных поэтов, да и прозаиков тоже, писать о природных водах России. С выходом в свет своего исповедального дневника «Письма русского путешественника» Николай Михайлович стал самым знаменитым литератором, к которому прислушивались, которому подражали, с которым соревновались. Вслед за Карамзиным и Дмитриевым вступили в поэтическую водную тему Державин со своим знаменитым «Водопадом», Радищев с «Осмнадцатым столетием», Востоков с «Российскими реками», Вяземский с «Вечером на Волге» и «Нарвским водопадом», Языков с «Водопадом», «Ручьѐм», «Морем», «Песней Балтийским водам», шестью стихотворениями о Волге. Своеобразные взгляды на историю зарубежных рек содержатся в стихах поэтов-философов Батюшкова и Шевырѐва. Два острейших русских пера – Пушкин и Жуковский – воспроизвели в поэтическом слове жизнь моря. При этом Жуковский в элегии «Море» сумел одушевить даже сугубо научную теорию космических приливов И. Канта, а Пушкин в слове, звуке и чувстве изобразил встречу двух великих свободных стихий – поэта и моря. После знакомства с такими стихами к сути морской стихии на всю жизнь приобщались люди, которым никогда и не доводилось постоять на морском берегу. А вслед за новыми обширными родиноведческими строфами Пушкина родилась прекрасная лермонтовская строка «р а з л и в ы р е к е ѐ , п о д о б н ы е м о р я м », которую впервые стало возможным поставить рядом с лаконичной геродотовской прозой о скифских реках. «Нужную людям истину нужно искать в Истории…» Н.М. КАРАМЗИН Художественное воплощение естественных основ русской жизни Гоголь назвал утверждением в отечественной культуре «крепких коренных начал природы». К сожалению, большинству читателей, увлечѐнных яркими описаниями Псѐла, Днепра и других российских рек, мало известно, что в 18341835 годы Николай Васильевич был адъюнкт-профессором истории Петербургского университета, а до этого три года преподавал историю и географию в Патриотическом институте – закрытом учебном заведении, 54

созданном в Петербурге для дочерей военных людей. В своей рабочей тетради, которую учѐный и писатель называл ―Подручной энциклопедией‖, осталось немало выписок о Каме и других реках России, выписок для неосуществлѐнных книг-замыслов – ―Земля и люди‖ и ―Всеобщей истории‖. Насколько же значителен был первоначальный возбуждающий импульс Карамзина, чтобы ещѐ как минимум полвека откликалось на этот призыв поэтическое ―водное‖ и иное природное эхо, да ещѐ сложилось самостоятельное удивительное направление в поэзии – русская философская лирика. Пожалуй, только в наше время, пользуясь многими историографическими и литературоведческими документами, можно попытаться представить и понять, что же произошло в отечественной истории в карамзинские времена – на рубеже XVIII и XIX веков. Создателю «Истории государства Российского» в своей научно-исторической деятельности никак не удавалось соединить столь же органично, как Татищеву, географию и историю. Карамзин собственный уровень этой работы оценивал иронично, как «Мои безделки», и как видно, особенно не сожалел об этом: ведь он не только ничем не поступился в национальной историковедческой традиции, но сумел существенно обогатить еѐ, поставив на службу истории значительную часть лучших российских поэтов и прозаиков. Но искусство есть искусство, а у профессиональных историков были и есть свои особенные задачи. Об этом не уставал напоминать слушателям и читателям младший современник Карамзина и его биограф, профессор Московского университета М.П. Погодин, который шѐл по пятам мэтра истории, а по молодости относился к нему столь же скептически и требовательно, как тот в юности к своему предшественнику Татищеву – «Карамзину до Карамзина». Задолго до пристальной работы с летописями и другими строгими историческими документами Карамзин начал реформу не только художественного, литературного, но и научно-популярного и научного языка. Николай Михайлович впервые ввѐл в обиход такие нужные в нашей жизни слова, как «общественность», «человечность», «развитие», «промышленность», «достижимый», «общеполезный», «утончѐнный», «трогательный», «занимательность» и многие другие. В свою очередь, Погодин тоже предпринял беспрецедентное в российском обществе действие. За два года до смерти Карамзина он обратился к российской публике за совершенно непривычной в нашем государстве помощью. В то время Погодин выпускал журнал «Московский вестник», и как издатель мог смело экспериментировать на пользу истории. Со страниц журнала он призывал читателей помогать создавать достойную России терминологию для исторической географии, намного отставшей от достигнутого уровня собственно исторических исследований. Открывая читателям увиденный им самим путь для этой работы, Погодин предлагал начинать еѐ от последних достижений талантливого западноевропейского географа К. Риттера, очень расположенного к России и подсказавшего немало интересных и ценных идей для еѐ историкогеографического изучения. При этом было понятно, что решающее слово всѐ 55

равно останется за отечественными учѐными, и Погодин представил материалы Риттера в сжатом виде, а в небольшом предисловии к ним написал: «Слова, напечатанные курсивом, я желал бы преимущественно заменить другими, лучшими, и искренно был бы благодарен тем из наших Литераторов, кои сообщили бы мне по крайней мере некоторые из них». Чтобы вовлечь в работу как можно больше заинтересованных исследователей, историк сообщал, что делает для этого три первые публикации – в «Сыне Отечества», две – в «Московском вестнике» и – одну в «Вестнике Европы». Фантастически самоуверенное по нынешнем временам обращение Погодина не осталось без достойного ответа. Довольно много лет спустя желаемую статью-исследование на эту тему опубликовал из ссылки в УстьСысольске и Вологде историк и издатель Н.И. Надеждин, пострадавший за публикацию в журнале «Телескоп» чаадаевского «Философического письма». Во вводном очерке Надеждина, называвшемся «Опыт исторической географии русского мира», подробно рассматривалась «символическая река времени, застывшая в формах пространства». Учѐный обозначил на территории Европейской России едва намечающиеся контуры «гранитных» и «просохлых» кряжей, возвышенностей, их изломов и ответвлений. Немало внимания и времени потребовалось на эту работу: в сравнении с расчленѐнной горами Западной Европой Русская равнина казалось весьма плоской. Но «по счастью, – писал Надеждин, – природа вознаградила это печальное однообразие поверхности роскошным изобилием вод, соединѐнных в бассейны озѐр и струящихся реками, которым в длине и величии не представляет ничего подобного остальная Европа». В своеобразные «рамы» гор, кряжей, гряд возвышенностей и холмов учѐный вписал огромные впадины речных и озѐрных бассейнов. Из обзора сложной мозаики водоразделов и водосборов Надеждин сделал важные выводы о геологическом единстве земных пространств, о том, что «орографический скелет Земли находится в теснейшей связи с кровеносной гидрографической системой», и что «начало истории человеческой скрывается в истории матери-земли». Устремляя философскую поэзию и научно-художественную прозу на поиски новых общих историко-географических понятий для нужд собственно истории, Карамзин и Погодин, по-видимому, неплохо представляли перспективы такой работы. И в целом не ошиблись в своих ожиданиях. Татищев несколько раз писал о том, как русло Волги в среднем своѐм течении сделало скачок в сторону, отдалившись от древнего города Великого Булгара на целых семь вѐрст, но не находил никаких объяснений такому феномену великой реки. В своей «Истории Российской» рядом с этим фактом учѐный привѐл летописное известие «о трясении в земле Суздальской и Владимирской», однако не только не ставил его в связь с предыдущим событием, но писал: «Чтоб оное так далеко к северу и ещѐ в таких равнинных местах произошло, весьма сомнительно, и паче, что ни прежде, ни после такого приключения через много сот лет в сей стране не бывало». Во времена татищевские и великие естествоиспытатели были беспомощны в изучении многих подобных фактов, в оценке истинных причин этих явлений. 56

Карамзин с особенным упорством начал вникать в естественную, натуральную историю, и позиция его на этом пути выработалась совершенно отчѐтливая. Оказывается, «великолепные чудеса природы, столь изобильно вокруг нас рассеянные» (иногда историк называет их ещѐ картинами и феноменами природы) приводят в движение живую склонность человека к знаниям и призывают к наукам: «Может ли человек быть бесчувствен тогда, когда громы натуры гремят над его головою; когда страшные огни еѐ пылают на горизонте и рассекают небо; когда моря еѐ шумят и ревут в необозримых своих равнинах… Разум ждет чувственных впечатлений, чтобы начать свои действия. Так источник, едва-едва журчащий по сенью ветвистого дуба, малопомалу расширяется, шумит и наконец образует величественную Волгу». Карамзин, как историк нового времени, уже в 1793 году сумел озадачить современников философско-геологическим завершением своего стихотворения «Волга», а девять лет спустя имел собственную точку зрения на природу сейсмических процессов и посвятил землетрясению 1802 года в Москве специальный публицистический очерк. (Кстати, событие это было в числе первых жизненных впечатлений младенца Александра Пушкина). Намного опережая суждения геологов, Карамзин воспринял московские подземные толчки как обычное, вполне вероятное в истории этой части Земли происшествие – не первое и не последнее. И как вполне сведущий в этом вопросе человек, заметил: «Любопытно знать, произвело ли оно какое-либо действие в окрестностях Москвы: например, не явились ли новые, не поднялись ли реки и прочее, что обыкновенно бывает следствием самых лѐгких потрясений». И у Державина, и у Карамзина, живших очень далеко от Средиземноморья, был одинаково любопытный интерес к природе вулканических извержений. О том, что у историка этот интерес сопровождался знакомством со специальной литературой, свидетельствует тот же самый очерк о московском землетрясении. Карамзин разделял гипотезу современных ему естествоиспытателей об общеземном глубинном океане магмы, который потоком своего тепла всюду мог колебать Землю, но далеко не везде имел выходы на земную поверхность. Заодно с поверхностными водными океанами магматический подземный океан тоже оказался замечательно охарактеризованным поэтически, и не кем-нибудь, а воспитанником Карамзина известным поэтом П. Вяземским. Сам историк ко всему прочему был ещѐ убеждѐн, что «человек носит в груди своей пламень Этны». Так же, как и Татищев, который полжизни изучал палеонтологию и карстовые явления, Карамзин нисколько не менее своего великого предшественника соединял свой жизненный и творческий путь с разными подземностями. Особенно впечатляюща эта связь в карамзинском символическом стихотворении «Протей», где поэт явно и неявно отождествляет себя с многоликим Протеем. Явное своѐ сходство с ним Карамзин хотел видеть как с сыном мифологического Посейдона – мудрым морским старцем, пастухом тюленьих стад, обладавшим пророческим даром и способностью принимать облик различных живых существ. А ещѐ видится символическая связь карамзинского Протея с недавно тогда открытым удивительным 57

животным, обитающим только в подземных водоѐмах. Это пещерное земноводное, сохранившее наружные выступающие из тела жабры, было впервые упомянуто в книге 1689 года, а научно определено и охарактеризовано незадолго до карамзинского путешествия по Европе. Карамзин не только интересовался подземными водами, но и писал в то время строчки о том, как большие реки (точно так же как и народные мысли), стеснѐнные сильными препятствиями, преодолевают их не только на видимой поверхности, но и всякими подземными путями. Начиная с 1803 года, свой интерес к естествознанию Карамзин сам всячески утихомиривал систематическим трудом настоящего историка. Наделѐнный от природы огромной волей, редкой работоспособностью, талантливый литератор, не обладая никаким специально историческим образованием, сделал себя на целых 23 года профессиональным историком, создавшим двенадцать полноценных томов отечественной истории. Огромную эту работу Карамзин нигде не обозначал как своеобразное соперничество со столь же одержимым и всемогущим историком Татищевым. Почти всегда Карамзин намеренно уходил от демонстрации этого противостояния и сравнения, но они везде и всюду были очевидны, точно так же, как и многосторонняя преемственность исследований Карамзина по отношению к трудам Татищева. Иногда эта преемственность особенно наглядно может быть определена через посредство трудов Н.И. Новикова. И у Татищева, и у Карамзина «Истории» концептуальны, созданы на одном и том же фундаменте признания общеземного и российского государственного и общественного прогресса. Постоянно рефлексировавший по поводу сложности траектории этого прогресса Карамзин заставляет и своего читателя так же сильно переживать и уверенность, и сомнения: «Размышляю и сравниваю жестокие потрясения в нравственном мире с лиссабонским или мессинским землетрясением, которое свирепствовало, разрушало и наконец утихло...» «Открывать великое и малому не давать прав великого» Н.М. КАРАМЗИН Главное расхождение у Татищева и Карамзина в понимании концептуальности истории относится к проблеме поворотных пунктов отечественной истории. Татищев довольно сдержанно характеризовал заслуги Ивана Третьего, сберегая пафос для повествования о деяниях Петра Великого. А у Карамзина наивысшие оценки достижений Русского государства сосредотачиваются именно в эпохе Ивана III, потому что историк более всего ценил коренную, древнюю самобытность государства и народа, сформировавшуюся, по его мнению, и достигшую рассвета во второй половине XV века. Татищев же считал, что по-настоящему Россия открыла саму себя и для других народов лишь при Петре I. Именно в это время она завоевала выход в Западную Европу через северные моря, обменялась с западноевропейцами наивысшими ценностями национальных культур. Карамзин видел выдающееся значение многих петровских реформ нисколько не хуже Татищева. Но тем не менее привѐл следующий заключительный аргумент в пользу эпохи Ивана III. 58

Этот аргумент чисто карамзинский. Если во времена Петра I обмен национальными культурными ценностями был всецело подчинѐн жѐстким государственным предустановлениям, то тверской купец Афанасий Никитин отправился за три моря только по своей личной инициативе. И при этом предвосхитил наиболее вероятную мировую историю великих географических событий в том, что открыл не только для России, но и для всей планеты Индию за несколько десятилетий до португальского морехода Васко да Гамы. Насколько же, по мнению Карамзина, должно было быть более совершенно в те времена русское государство, чтобы его представители на свой собственный страх и риск отваживались бы на такие немыслимые по размаху предприятия. По существу двумя своими концепциями отечественной истории Татищев и Карамзин заложили основы расцветших в XIX веке двух наиболее заметных исторических общественных течений России – славянофильства и западничества. Оба историка наверняка останутся современниками всех своих потомков, потому что оба они совершенно понятны каждому российскому человеку. Вряд ли возможно, например, сколько-нибудь серьѐзно возражать максималистскому убеждению Карамзина о необходимости для России такого государства, в котором честный предприимчивый человек всегда бы имел возможность поступать по мерке «хождения за три моря». И в знак признания этих совершенных исключительных заслуг великого историка Пушкин, хорошо разбиравшийся в повадках морской стихии и накоротке с ней общавшийся, написал: «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным как Америка Колумбом». Написал так, несмотря даже на то, что в России уже была тоже исключительная и неповторимая татищевская «История Российская с древнейших времѐн».

Озеро Балтым Балтым – это синее блюдо среди большого зелѐного леса. По берегам Балтыма золотой песок. Чистая, прозрачная, серебристая волна падает на берег, окутывая камни и песок. Шумит лес. И этот шум как будто вторит чем-то озеру. Тишина. Иногда раздаются всплески волны. Каждый день волна выбрасывает на берег что-нибудь новое. Вот и сейчас волна выбросила на берег несколько ракушек и водорослей. Сияет солнце. Озеро как будто блестит. Какая красота! Лес, вода, песок, синее небо! Такой пейзаж можно увидеть не всегда. Утром над озером стоит синеватый туман. В эти часы особенно хорошо постоять на берегу. На середине озера рыбак ловит рыбу. Его лодка покачивается на воде. Чудо! Это можно назвать этим словом. Природа сделала это место необыкновенным. Не таким местом, какое бывает в повседневной жизни. Эти вода, небо, лес – всѐ это возвышенное, божественное. Это чудо, чудо, чудо, я могу повторять это слово хоть миллион раз. Маша Шичкова, 3а кл. шк. № 77 г. Екатеринбурга

JANUS PANNONIUS TUDOMÁNYEGYETEM Bolcsészettudomániyi Kar Szláv Filológial Tanszék Pécs • Ifjúság útca 6. • H – 7624 Telefon: (72)327-622/110. • Fax: (72)315-738 Факс: 00-371-2-331920

Надежда Клочко (для Головатиной) Уральский государственный университет г. Екатеринбург, ул. Ленина, 57 Головатиной Елизавете Уважаемая Головатина Елизавета! Организационный комитет Международного симпозиума «Славянские языки и перевод» сообщает Вам, что Ваш доклад включѐн в программу симпозиума. Вам забронировано место в общежитии, как Вы указали в заявке. Сообщаем Вам финансовые условия: Проезд Москва-Печ и обратно, питание – за счѐт участников симпозиума. Взнос за участие в конференции 30 долларов (для стран Восточной Европы – 20 долларов), ночлег в общежитии примерно 4 доллара в сутки. Адрес общежития/гостиницы – Pécs, Damjanich u. 30. Приглашение действительно с 27 апреля по 2 мая. Сообщаем также, что нами будут опубликованы только те доклады, которые были зачитаны на конференции, поэтому просим привезти их с собой и сдать председателю секции. К письму мы прилагаем типографические требования к рукописям докладов. Доклады, не соответствующие этим требованиям, к сожалению, мы не сможем опубликовать в нашем сборнике. До города Печ вы можете доехать с Южного (DÉLI pu) вокзала Будапешта на следующих поездах (поезд экспресс «Интерсити»): 7.30; 11.30; 15.50; 19.30. Для проезда обязательно нужно купить плацкарту. Примерная цена билета в вагоне 2 класса в один конец – 10 долларов. Сообщаем Вам также, что на вокзале в городе Печ Вас будут встречать наши студенты, которые помогут Вам сориентироваться в городе. Регистрация участников Симпозиума – 28 апреля в 10 часов по адресу Ifjúság útca 6. Начало Симпозиума – 11 часов. Просим подтвердить своѐ участие в конференции до 15 апреля 1995 года. Наш факс: 36-72/315-738. 20 апреля 1995 года, г. Печ (Печ, ВР) С уважением Валентина Вегвари (Секретарь Оргкомитета) [Подпись, печать]

О международном симпозиуме «Славянские языки и перевод» Симпозиум с таким названием, прошедший в Венгрии в городе Печ 28-29 апреля 1995 года, организовали: - Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы, - Факультет гуманитарных наук Университета им. Я. Паннониуса, - Кафедра славянской филологии этого университета, 61

- Факультет устного и письменного перевода Триестского университета (Италия), - Комиссия по теории перевода при Академии наук Венгрии. Широта темы симпозиума позволила принять в нѐм участие учѐным, специалистам компаративистики, преподавателям русского языка и литературы. В течение двух дней работы были заслушаны 53 доклада преподавателями 19 стран – США, Китая, Индии, Италии, Германии, Новой Зеландии, Чехии, Словении, Болгарии. Польши и др. Работали три секции, отражающие взаимосвязи русской литературы с культурой других стран. После докладов проходили дискуссии, завершался рабочий день таким же рабочим Круглым столом. На открытии симпозиума приветствовала его участников Ева Мартони, проректор по международным связям университета (Венгрия). Она подчеркнула важность объединения учѐных, обрисовала истинное значение творческого вклада их в развитие литературных связей между Россией и странами Европы. На первом пленарном заседании были заслушаны доклады известных русистов из Венгрии – К. Клауди, Ш. Вегвари, С. Блажетина; из Италии – Л. Авировича, Ивана Верча, Ф. Страньеро; из России мы слушали зам. директора Института русского языка им. Пушкина О. Митрофанову. Она сетовала на то, что русский язык выбирают сегодня, к сожалению, не ради постижения созданных на нѐм художественных ценностей, а для совместного ведения дел в новых условиях экономического сотрудничества, ознакомления с научно-технической литературой или ради коммерческих, туристских и других интересов. Главный редактор журнала «Русский язык за рубежом» А. Абрамович предложила участникам обсуждения обдумать планы дальнейшей деятельности журнала в помощь молодым преподавателям, говорила об информационном потенциале журнала по русистике. Широкий круг проблем, касающихся мирового контекста существования русской литературы на протяжении нескольких веков еѐ развития, составил содержание докладов. Основной интерес был сосредоточен на произведениях Б. Пастернака, Солженицына, В. Распутина, В. Шаламова, И. Бабеля, А. Белого, Н. Гумилѐва, Ф. Тютчева, Фофанова, В. Высоцкого. Произведения М.Ю. Лермонтова взяли Н. Клочко (Латвия), Н. Ангелова (Болгария), Супрун и др. (Россия). Доклады Т. Точева из Болгарии, М. Хрдлички из Чехии, Р. Волоша из Польши были посвящены различным аспектам влияния русской литературы на мировой литературный процесс, проблемам и некоторым особенностям перевода изобразительных средств языка, общей характеристике художественного текста в свете теории перевода, шла речь о двуязычном фразеологическом словаре (В. Змарзер из Польши и И. Владова из Болгарии). Большой интерес участников симпозиума формировался вокруг вопросов, связанных с характером теоретического курса современного русского языка, его педагогических характеристик; а также вопросов, связанных с 62

необходимостью повышения лингвометодической компетенции преподавателей. Тема моего доклада «Метафора как средство эмоционального воздействия» органично вписалась и в теоретический круг вопросов, и в практическую деятельность преподавателей при изучении русского языка нерусскими учащимися. В симпозиуме участвовали представители бывших республик: Л. Григорьева из Молдовы, Е. и С. Ивановы из Беларуси, переводчик Ю. Шкробинец из Крыма, Я. Чорненький с Украины. Из Латвии преподаватель Рижского университета Н. Клочко сделала интересный доклад о лексикосемантических соответствиях при переводе на сербохорватский язык поэмы М.Ю. Лермонтова «Песня про купца Калашникова». Обратила на себя внимание тем, что приветствовала слушателей по-латышски, делала доклад порусски, на вопрос чеха отвечала по-чешски, с сербкой говорила по-сербски, подхватила диалог с учѐным из Львова по-украински, с учѐными из Новой Зеландии общалась по-английски. Подводя итоги заседаний, руководители секций отмечали новаторский характер симпозиума, свободную дискуссионную атмосферу, доброжелательность и открытость участников. Профессор Г.А. Орлов (Россия) назвал симпозиум праздником познания. Творческий дух, напряжѐнная работа, искренняя заинтересованность – всѐ это привело к росту эрудиции, завязались контакты. Вице-президент Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы заявил примерно следующее: «Я считаю, что русский язык по своим достоинствам, и лингвистическим, и культурным, имеет огромные перспективы. Сам язык не виноват в сложившейся ситуации. Он страдает сейчас по вине других областей науки – политических, экономических. Но признание к нему, без всякого сомнения, вернѐтся». Закрывая симпозиум, Дорде Джон – декан факультета устных и письменных переводов Триестского университета (Италия) – сказал о значимости симпозиума, что это международное мероприятие не нуждалось в переводчике, большинство участников пользовались рабочим языком – русским. Профессор Людмила Дзеккини (Италия) от имени оргкомитета поблагодарила участников симпозиума за горячий отклик, выразила надежду на продолжение научных встреч, способствующих активизации и углублению как исследовательской, так и переводческой работы русистов разных стран. Эндре Лендваи – заведующий кафедрой славянской филологии (Венгрия) – сказал о величии русской литературы и русской культуры в целом в еѐ общечеловеческой сути, так как идея общечеловеческих ценностей, выраженная в творениях лучших русских писателей, приобретает в современном мире особое, общеславянское значение. Симпозиум закрыт. Впереди культурная программа. Моѐ сердце билось взволнованно и горячо. Я испытывала творческий подъѐм, удивительное чувство причастности к русскому языку, к русской литературе, к моей Родине – России. Головатина Е.С., преподаватель русского языка и литературы школы № 77, г. Екатеринбург 63

Славянское древо Иногда я вожу к этому дереву экскурсии. Издалека показываю огромную, но компактную крону, которую нельзя спутать ни с какой другой: она напоминает взгромоздившийся над городскими крышами земной шар. В июле и августе этот шар плотно-зелѐный, а в иные времена года – полупрозрач-ный или прозрачный. Почти в середине лета, когда другие деревья давно уже буйно облиственны, моѐ тѐмное-претѐмное, чуть ли не чѐрное от контраста с соседями дерево едва начинает приодеваться в зелѐную дымку. Оно как бы нарочно испытывает вопрошающие взгляды терпеливой уральской природы. Оно никуда не торопится и пропускает вперѐд коварные поздние снегопады, заморозки и похолодания. На нашем севере так выглядит и так ведѐт себя только дуб. Странно, как он у нас в Перми, весь в шрамах и увечьях, дожил до такого зрелого возраста: скорее всего, дубу, как и Перми, двести семьдесят лет. Об этом говорит мощный ствол и никогда не сгибающиеся могучие сучья. Ведь известно, что в северных условиях средняя толщина годовых колец дуба не превышает двух миллиметров. Удивительно, что на четвертьтысячелетнем веку дуб перенѐс все лютые морозы, которых было не перечесть. И тем, что он всѐ-таки выжил, на мой взгляд, дуб обязан рядом стоящим домам, под которыми размещались и которыми согревались его корни. Не сомневаюсь также и в том, что волей и чудом уцелевший дуб и те дубыровесники, которые в начале столетия ещѐ росли рядом с ним, но, к сожалению, были сметены трамвайным веком, не остались без внимания как коренных пермяков, так и гостей нашего города. Хотя бы потому, что многие из них были неравнодушны к дубам и дубравам. Трудно себе представить, чтобы около этого дуба не побывал Константин Дмитриевич Бальмонт – желанный гость Перми в ноябре 1915 года. Тридцатилетним молодым человеком поэт объявил во всеуслышание: «Я льну к деревьям...» Такое провозглашение довольно редкой черты поэтической натуры не было красным словцом: Бальмонт создал образы деревьев не только самих по себе, но и как символов ума, мысли и души, животворящего Фото В. Дылдина начала, дерева-стиха и дерева-стихии. 64

Среди всех деревьев «милее всех» был для Бальмонта «дуб зелѐный». Поэт приехал в Пермь, переполненный впечатлениями почти кругосветного путешествия по маршруту Англия – Африка – Австралия – Новая Зеландия – Самоа – Фиджи – Новая Гвинея – Индонезия – Индия – Франция. Формально, Бальмонт приехал читать на Урале (в Уфе, Перми и Екатеринбурге) две свои коронные лекции: «Поэзия как волшебство» и «Океания», на самом же деле это был немаловажный повод посетить давно уже желанную Пермь Великую Биармию, сверить высеченные этой Биармией чувства с теми, которые у него были от чтения и общения с такими людьми, как выдающийся ученый-этнограф и антрополог Д.Н. Анучин, много раз бывавший в Перми и не раз писавший о сосредоточенных в еѐ музеях уникальных древностях. Не случайно и место для бальмонтовских лекций было выбрано в научно-промышленном музее, в стенах, пусть тесных, но явно доброжелательных к чуткому поэту. И Бальмонт, воодушевлѐнный вниманием публики, уже в самом начале своего выступления сравнивал «волшебный, изваянный Стих», его рождение и жизнь с проклюнувшимся зелѐным росточком малого жѐлудя, побегом, деревцем и, наконец, огромным дубом в окружении широко-шумной дубравы, зелѐным гаем. Совсем непривычно, загадочно звучало его резюме: «Первичный ум человека глядит и видит полное высокой поэзии соответствие в двойственности лика древесных существ. Есть напевная чара в том, что из плоской Земли вырвался возносящийся ствол. Горизонтальная и вертикальная линия своим пересечением и своим соединением ведут мысль по двум путям расхождения, и в то же время задерживают еѐ в чаре созерцания единого чуда, которое называется говорящим дубом, где ветка соответствует ветке и каждый узорный лист соответствует тысяче вырезных листьев, и всѐ это зелѐное множество шуршит, шелестит, колдует, внушает песню. Два начала соединились в одно, из одного родилась множественность, множества образовали единое целое, дуб разросся в священную рощу...» Поэт явно увлекался, но это его состояние легко можно попытаться понять: деревья и цветы были едва ли не самой большой его слабостью даже тогда, когда он искренне убеждал всех в своѐм нераздельном Огне- и Солнцепоклонничестве. Даже в его самом знаменитом поэтическом сборнике «Жар-птица» центральным произведением несомненно была поэма «Славянское древо». Вчитаемся же и вслушаемся в его «шуршащие, шелестящие, колдующие, внушающие» строки: Корнями гнездится глубоко, Вершиной восходит высоко, Зелѐные ветви уводит в лазурно-широкую даль. Корнями гнездится глубоко в земле, Вершиной восходит к высокой скале, Зелѐные ветви уводит широко в безмерную синюю даль, Корнями гнездится глубоко в земле и в бессмертном подземном огне, Вершиной восходит высоко-высоко, теряясь светло в вышине, Изумрудные ветви в расцвете уводит в бирюзовую вольную 65

даль. И знает веселье, И знает печаль. И, от моря до моря раскинув свои ожерелья, Колыбельно поѐт над умом и уводит мечтание в даль. Девически вспыхнет красивой калиной, На кладбище горькой зажжѐтся рябиной, Вознесѐтся упорно, как дуб вековой. Качаясь и радуясь свисту метели, Растянется лапчатой зеленью ели, Сосной перемолвится с жѐлтой совой. Осиною тонкой, как дух, затрепещет, Берѐзой засветит, берѐзой заблещет, Серебряной ивой заплачет листвой! Как тополь, как факел пахучий, восстанет. Как липа июльская, ум затуманит, Шепнѐт звездоцветно в ночах как сирень. И яблонью цвет свой рассыплет по саду, И вишеньем ластится к детскому взгляду, Черѐмухой нежит душистую тень. Раскинет резьбу изумрудного клѐна И долгою песней зелѐного звона Чарует дремотную лень. В вешней роще, вдоль дорожки, Ходит лѐгкий ветерок. На берѐзе есть серѐжки, На беляне — сладкий сок. На берѐзе белоствольной Бьются липкие листки. Над рекой весенней, вольной Зыбко пляшут огоньки. Над рекою в час разлива Дух узывчивый бежит. Ива, ива так красива, Тонким кружевом дрожит. Слышен голос ивы гибкой, Как русалочный напев, Как протяжность сказки зыбкой, Как улыбка водных дев. Срежь одну из веток стройных, Освяти мечтой апрель, И, как Лель, для беспокойных, Заиграй, запой в свирель. 66

Не забудь, что возле Древа Есть кусты и есть цветки, В зыбь свирельного напева Все запутай огоньки. Все запутай, перепутай, Наш славянский цвет весной, Будь певучею минутой, Будь веснянкой голубой. И всѐ растѐт зелѐный звон, И сон в душе поѐт: У нас в полях есть нежный лѐн И люб-трава цветѐт. У нас есть папоротъ-цветок И перелѐт-трава. Небесно-радостный намѐк, У нас есть синий василѐк – Вся нива им жива. Есть подорожник, есть дрема, Есть ландыш, первоцвет. И нет цветов, где злость и тьма, И мандрагоры нет. Нет тяжких кактусов, агав, Цветов, глядящих как удав. Кошмаров естества. Но есть ромашек нежный свет, И сладких кашек есть расцвет, И есть плакун-трава. А наш пленительник долин, Светящий, нежный наш жасмин – Не это ль красота? А сну подобные цветы, Что безымянны, как мечты, и странны, как мечта? А наших лилий водяных – Какой восторг заменит их? Не нужно ничего. И самых пышных орхидей Я не возьму за сеть стеблей Близ Древа моего. Не всѐ ещѐ вымолвил голос свирели, Но лишь не забудем, что круглый наш год От ивы к берѐзе, от вишенья к ели Зелѐное Древо цветет. И туча протянется, с молнией, с громом, Как дьявольский омут, как ведьмовский сглаз, 67

Но Древо есть терем, и этим хоромам Нет гибели, вечен их час. Свежительны бури, рожденье в них чуда, Колодец, криница, ковѐр-самолѐт. И вечно нам, вечно, как сон изумруда, Славянское Древо цветѐт. Странно, может быть, но это непреложный факт: никто из выдающихся теоретиков славянских историй и культуры – историков, языковедов, этнографов, антропологов, филологов и других выдающихся славяноведов и славянофилов – не сумел так глубоко и многосторонне, как Бальмонт, создать столь выразительный образ славянского мира. Очень интересен путь поэта к этому образу. «Мне хочется сказать Вам, — писал Бальмонт Д.Н. Анучину с острова Ява, – что семь лет тому назад, когда я вернулся в Россию, взметѐнную бурей, из долгого путешествия по Мексике, Майе, Калифорнии, во мне загорелась неугасимым костром моя бывшая ранее скорее спокойною любовь ко всему Русскому и ко всему Польскому. Есмь славянин и пребуду им. С тех. пор я прочѐл всѐ, что касается русских былин, преданий и вымыслов. «Всѐ» – это преувеличение, но много. И одновременно я полюбил все народы земли в их первотворчестве... Я думаю, что сейчас на всѐм земном шаре есть только две страны, где сохранилась святыня истинной первобытности: Россия и Новая Гвинея». Этот отрывок из письма Бальмонта, вероятно, требует специального комментария. Истоки «Славянского Древа» следует искать и ещѐ глубже – в детстве и юношестве поэта, когда складывался его интерес не только к славянскому, но и к всемирному. В пять лет Бальмонт самостоятельно научился читать, в гимназии освоил французский и начал мечтать о новых языках. А в тринадцать лет был потрясѐн случайно найденным в словаре матери английским словом self-help (самопомощь), которое стало «дорожным посохом,.. тайным цветком, и мечом, и молотом». С этим посохом уже через год Бальмонт весьма прилично освоил немецкий язык, спустя еще два года – шведский, а вскоре – и всѐ это в молодости – знал все основные европейские языки. Нужно сказать, что названия языков – знакомых и незнакомых – поэт писал с заглавной буквы, и делал это глубоко осознанно, потому что называл время изучения языка «чудесной новой страницей жизни», сравнивал овладение языком с вхождением в светлую комнату, приурочивал «изрядные» языковые штудии к своим именинам и дням рождения. Результаты этой подвижнической работы не замедлили сказаться. В конце жизни он писал: «Языков иностранных я знаю много, тринадцатьчетырнадцать, изучал более чем это число, все европейские, некоторые восточные и океанические». Марина Цветаева по-своему уточнила эти слова: «...Изучив шестнадцать (пожалуй) языков, писал и говорил он на особом, семнадцатом языке, на Бальмонтовском». Это дополнение авторской самооценки очень существенно, потому что 68

изучение Бальмонтом разных языков никогда не было самоцелью. Одной из главных задач поэта было приобщение соотечественников и иностранцев к красотам иноязычной поэзии, доступной до того только узким специалистам. Знание языков Бальмонт приравнивал к знанию внутренних миров тех или иных стран и, исходя из этого понимания сути международного общения, формировал эстетику художественного перевода, новую его теорию и практику. В представлении поэта, система «глубоких зеркал языков» делала волшебным колеблющееся между ними пламя Стиха. Стих превращался в «тайное древо невидимых сил», «древо-вестник» и «древо-глашатай», поддерживающее вечный круговорот мировой жизни. С особенным волнением переводил Бальмонт стихотворение «Границы человечества» – свой любимый философский гимн, подаренный людям гением Гѐте. И вот какими удивительными получились строчки этого гимна на русском языке: Если ж стоит он Стопою упорной Как на прочной твердыне, На могучей земле, В стремлении к небу Он только сравнится С виноградной лозою Или дубом немым. Узкой цепью Вокруг нашей жизни Вьѐтся кольцо. Поколенья приходят, Поколенья уходят, Постоянно сплетаясь Бесконечною цепью По кольцу Бытия. Образ гѐтевского «кольца Бытия» трансформировался у Бальмонта в образ «Мирового Кольца» – этой «неумирающей сказки», которой поэт посвятил специальную книгу. А любимому Гѐте Бальмонт посвятил эссе «Избранник зелѐной земли». Общий характер его поэтической оценки, вероятно, можно выразить несколько перефразированными строками из также чтимого индуса Калидасы: «Великие умы, как мощные деревья, горят издалека». На языке же эссеистской прозы Бальмонт писал так: «Души гармонические, как Гѐте, подобны громадному развесистому дереву, которое растѐт столетия, поднимается упорно в определѐнном направлении и бури свои переносит – качаясь, метаясь, шумя, но цепко и твѐрдо стоя на своѐм, судьбой ему данном месте». Гармоническое начало увидел Бальмонт в славянах и, ещѐ находясь в Америке, начал готовить свою «Жар-птицу»: Славяне, вам светлая слава За то, что вы сердцем открыты, 69

Весѐлым младенчеством нрава С природой весеннею слиты. К любому легко подойдѐте, С любым вы смеетесь, как с братом, И всѐ, что чужого возьмѐте, Вы топите в море богатом. Враждуя с врагом поневоле, Сейчас примириться готовы. Но если на бранном вы поле – Вы твѐрды и молча-суровы. И снова мечтой расцвечаясь, Вы – где-то забывши об узком, И светят созвездья, качаясь, В сознании польском и русском. Звеня, разбиваются цепи, Шумит, зеленея, дубрава, Славянские души — как степи, Славяне, вам светлая слава! Это стихотворение под названием «К славянам» стало «подвесным мостом» и проложило путь и к «Славянскому Древу», и к более пристальной переводческой работе поэта со славянских языков. Упомянем, хотя бы очень сжато, основные вехи долголетней бальмонтовской службы славянскому миру, вклад Бальмонта в пропаганду у нас в России и за рубежом славянской поэзии. Помимо традиционного пристрастия к народным песням западных, южных и восточных славян, поэт переводил польских поэтов: А. Мицкевича, Ю. Словацкого, Я. Каспровича, Б. Лесьмяна; чешских – К. Маха, Я. Врхлицкого, А. Совы, О. Бржезины, К. Томана, П. Безруч, И. Волькера; болгарских — И. Вазова, Н. Ракитина, Н. Лилиева, Е. Попдимитрова. В шестидесятилетнем возрасте Бальмонт пережил особенную тягу к литовскому языку. Изучение этого богатого древнего, самобытного языка поэт назвал «сладкой загадкой», в которой он добровольно «утопал». Настойчиво укрепляя свою родившуюся в 1905-1908 годах привязанность к литовским мотивам, Бальмонт увлечѐнно переводил стихи Ф. Кирши, И. Грайчюнаса, П. Вайчюнаса, Й. Майчюлиса, Д. Гиры, Б. Сруога и других поэтов. В январе 1929 года Бальмонт писал одному из своих литовских корреспондентов: «В Париже дважды «выступаю» с чтением («В раздвинутой дали» и «Литовская песня в сопоставлении с Славянской»). 20 отбуду в Белград. Потом – Хорватия, Болгария, Литва; работы в связи с этим у меня много, но работа радостная, а отклики из этих стран полны преклонения и любви. Нашѐл-таки я братьев на Земле...» В освоении и работе с литовским языком ещѐ раз проявилась уникальная способность поэта одновременно думать о Славянстве как Славянстве и Славянстве в связи со всем миром. В письмах того же 1929 года Бальмонт отмечал, что овладение литовским языком весьма облегчает ему изучение санскрита, а «ведь это – крылья!» И далее: «Литовский язык из всех 70

Европейских языков сохранил наибольшую близость к санскритскому и в некоторых своих формах он древнее санскритского». Один из главных принципов жизни Бальмонта — быть соразмерным Миру: Мы говорим. Но мы не понимаем Всех пропастей людского языка. Морей мечты, дворцов души не знаем, Но в нас проходит звѐздная река. Строчки эти взяты из стихотворения «Воздушная дорога». Именно верховому пути человеческого общения нередко отдавал предпочтение поэт. Отсюда его особенная любовь к горным вершинам и деревьям-великанам. Отсюда и кредо Бальмонта по поводу желаемых путей развития межнационального общения. Завершая свою лекцию в Пермском музее, поэт говорил: «Отдельные страны Земли разъединены природой и людьми. Но есть мировая перекличка от страны к стране. Одна другой дарит свой красивый обычай, или верную мысль, или слово песни, или подвиг, пробуждающий души...» Страна к стране посылает в веках вестника, чтобы страны не одичали в своей отъединѐнности, — такого глашатая, который говорит равно убедительно и своим родным, и всем чужим». Вестником Земли приехал Бальмонт в Пермь. И, верный своим глубинным интересам, оставил в книге посетителей Пермского научно-промышленного музея такое четверостишие: Я был в Биармии великой И я нашѐл еѐ в пути, Как ожидал, красиво-ликой, Достойной в вечности цвести.

Журнал за Уралом Сначала в секторе проблем Севера Института экономики УрО РАН познакомился я с географом, экономистом и социологом Владимиром Григорьевичем Логиновым. Узнал о его продолжительных рабочих поездках и путешествиях по Уралу и Западной Сибири. А потом судьба неожиданно свела нас на берегу Оби где-то около Берѐзова, и мы, обрадованные редкостной встречей, поставили рядом палатки для двух наших небольших экспедиционных групп… Вот и на этот раз не обошлось без сюрприза: через одну минутку после приветственных слов Владимир выложил передо мной стопку из более чем двух десятков номеров журнала «Югра». Из множества разноцветных журнальных корешков на столе заиграла радуга. – Откуда это, Володя? – Из Ханты-Мансийска! И я, признаться, сразу пожалел, что так долго не появлялся в редакции «Уральского следопыта», которая помогала готовить в свет первые номера «Югры», и давным-давно не был в старинном зауральском Шадринске, где эти 71

номера впервые были отпечатаны. И тут же восхитился тем, что редакция «Югры» не только обозначила свой журнал как историко-культурный, но с первого номера начала необычайно пристрастно растолковывать читателю, что же это такое ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЙ ЖУРНАЛ.

Журнал перед нами, и поэтому с его страниц попытаемся предоставить слово редактору В.К. Белобородову: - Плодотворна такая провинциальная культура, которая осознаѐт самое себя, свою специфичность, связанность с географической средой. Провинциальная культура нас должна интересовать как процесс, как взаимоусвоение и сосуществование на единой территории различных национальных культур – особенно во всѐм, что касается природопользования. Программа издания построена на основе понимания культуры как всей сферы человеческого творчества. Миссия журнала – сплотить культурные силы, 72

удовлетворить потребность глубже познать край, возделать доставшийся нам культурный слой, обогатить его в меру наших возможностей, противостоять псевдокультуре. Миссия наших читателей – поддержать журнал словом и делом, живым откликом, критической мыслью. Нелѐгкое сейчас время. Свобода печати хотя и провозглашена, но реально мало обеспечена. Дефицитность и дороговизна бумаги, типографских мощностей, непомерная цена за распространение изданий сильно ограничивает наши возможности. Но мы верим, что если журнал окажется нужным читателю, он непременно выживет. Служение культуре требует терпения и несуетности. Что же это такое в журнале – терпеливое и несуетное осознание провинциальной культуры? Может быть, поиск еѐ глубинных корней? Действительно, так тонок и так уязвим культурный слой, на котором живѐт человек. И задумывающемуся о своей причастности к провинциальной культуре впору учиться у деревьев и трав, зверей и птиц искусству жизни. Не потому ли «Югра» так подробно и интересно из номера в номер рассказывает о приобских народных орнаментах. У каждого из многих-многих своѐ название: «Ветвистый лес», «Большая берѐзовая ветвь», «Шишка», «Корни травы», «Оленьи рога», «Соболь», «Крылья чайки», «Трясогузка». Точно так же из номера в номер мы узнаѐм о пернатых Югорского края: голубке-хохлатке, чекане-каменке, чирке-свистунке, белой трясогузке, береговой ласточке, чибисе, буроголовой гаичке, полевом луне и многих других. И чтобы мир природы не был уж чересчур книжным, редакция напоминает о том, как построить чум, чѐлн, лодку, как самому сделать удобную для жизни в лесу палатку, как получить смолу и дѐготь, напоминает, что есть у северного человека такие обыденные занятия как неводьба, весновка, ловля уток и многие другие. Великие таланты в жизни – чувствовать природу, мыслить о ней, заниматься всякими соединѐнными с ритмом природы делами. «Югра» позволяет соприкоснуться с такими талантами, вводя постоянную рубрику «Сибирские страницы». Здесь мы вчитываемся в строчки Радищева, Гончарова, Достоевского, Гарина-Михайловского, Короленко, Чехова, Мамина-Сибиряка, Телешова, Менделеева, Пришвина, Бианки, Мартынова, Ефремова. Всего лишь одна-две маленьких журнальных странички, но как пережито и перечувствовано, как помыслено, как сделано! И страницы-то именно сибирские! Журнал настойчиво зазывает специалистов и думающих читателей писать об археологии и истории древней зауральской Югории – «земли нашей вечной». Действуют в эту сторону рубрики «Исторические чтения», «Хрестоматия по истории края», критические исторические повествования, рассказы об археологах и историках Западной Сибири. Всѐ это зовѐтся в журнале «светом, идущим из памяти». Удивительно впечатляюще и история, и археология выглядят и читаются через этнографию и языкознание, которые в журнале не только сами по себе очень хороши, но ещѐ и с полной нагрузкой работают на смежные отрасли знания и искусства. Каких только не прочтѐшь в «Югре» мифов, легенд и сказок, пословиц, поговорок и загадок, обрядов, народных примет и неповторимых краеведческих 73

сообщений. Журнал более чем в полутора десятке номеров учит говорить помансийски, немало живых материалов посвящает национальной школе, библиотекам и архивам, музеям и выставкам. Как и другие периодические издания, редакция «Югры» доброжелательно выводит на свои страницы местные художественные и публицистические литературные произведения, стихи, дневники, письма, описания ближних и дальних путешествий. Здесь живут особой журнальной жизнью выразительная графика и очень уместная фотография. Призадумаешься над всем увиденным и прочитанным в «Югре»: как можно справляться с поступающей в редакцию со всех сторон мозаикой ярких журнальных частичек. А журнал справляется, и ещѐ как справляется! И не скрывает, между прочим, от читателя главный свой секрет, безупречное журналистское оружие от самых истоков периодической печати. Через все номера «Югры» идѐт прекрасно делаемая рубрика «Гуманитарная мысль». Слово в этой рубрике было предоставлено Н. Рериху, Р. Кришнамурти, А. Швейцеру, В. Соловьѐву, Г. Потанину, Н. Бердяеву, П. Флоренскому, В. Вернадскому, С. Залыгину, Хосе Ортега-и-Гассету. Конечно же, мысль гуманитарная – это лицо журнала. Но беспокойная редакция «Югры», не удовлетворившись таким богатством, с третьего номера журнала ввела ещѐ одну регулярную и действенную гуманитарную силу под названием «Из этического словаря прошлого века». От вековой шелухи наслоений были освобождены понятия «Благотворительность», «Добро», «Учтивость», «Духовное», «Совесть»… А рядом опубликованы нравственные раздумья учителя А.С. Знаменского. И ещѐ одна важная подробность. Редакция «Югры» решила вернуть из забвения опыт интереснейшего общественного движения XIX века – опыт сибирского областничества, у истоков которого стояли П.А. Словцов и П.П. Ершов, а убеждѐнными вождями и организаторами периода расцвета работали Н.М. Ядринцев И Г.Н. Потанин. По-прежнему современно читаются и воспринимаются слова Потанина: «Всякая область, как бы скромна она ни была в размерах, в пределах культуры, искусства и умственной жизни имеет право на самостоятельное, независимое от остальных частей государства развитие своих сил», и ещѐ: «…развиваясь оригинально, культура этих народов внесѐт чтонибудь новое в общую сокровищницу человеческого духа». Итак, «Югра», несомненно, один из лучших российских журналов, посвящѐнных провинциальной культуре. Нужно с сожалением отметить, что во всей России считанное число журналов, провозгласивших свою сознательную приверженность к провинциальной культуре, отчѐтливо заявивших о готовности вместе со своими читателями возделывать доставшийся нам культурный слой, обогащать его в меру возможностей. Как написал в газете «Тобольская правда» сибирский писатель Ю. Надточий, «Югра» ломает потребительский, колонизаторский стереотип «временщины» и далее: «Возрождение России начнѐтся всѐ-таки с провинции… которая и является собственно Россией». Надо думать, что истинность этой мысли является очевидной. 74

Содержание 5 КУЛЬТУРА КАМНЯ 6 Культура Камня 8 Землетрясения на Урале и сейсмическая культура 22 Интервью с профессором С.В. Вотяковым, выпускником екатеринбургской школы № 70 24 КУЛЬТУРА РАСТЕНИЯ 25 Судьбы городских лесов 27 За город-сад! 32 Самое замечательное дерево 34 Растение-призрак с Подкаменной Горы 36 По заповеднику «Басеги» 38 По заповеднику «Вишерский» 44 Школьное сочинение о месте будущего заповедника 45 КУЛЬТУРА ВОДЫ 46 Русские историки о водах России 59 Школьное сочинение об оз. Балтым 60 КУЛЬТУРА НАРОДА И ЯЗЫКА 61 О Международном симпозиуме «Славянские языки и перевод» 64 Славянское Древо 71 Журнал за Уралом 75 СОДЕРЖАНИЕ АВТОРЫ: Головатина Е.С. (О Международном симпозиуме); Литвинова А.В. («За город-сад!» и «Самое замечательное дерево»); Литвинов Н.Н. (По заповедникам «Басеги» и «Вишерский»); Сазонова О. и Шичкова М. (Школьные сочинения); остальные материалы написаны составителем («Растение-призрак с Подкаменной Горы» – в соавторстве с Ожигановой М.Н.)

Третья страница обложки «Уралистики»