samsonov 60x84.qxd
17.06.2009
12:04
Page 1
Анатолий Самсонов
ППАРАЛЛЕЛЬ: АРАЛЛЕЛЬ:
«Раннехристианская» сюжетная линия романа не является реминисценцией трудов Франса, Булгакова и Лагерквиста. Скорее – продолжением темы. По скромному разумению автора, предло женная интерпретация событий в древней Иудее, по существу, является новым взглядом на роль прокуратора Иудеи Понтия Пилата в зарож дении христианства как новой мировой религии. События романа в новейшей истории – это штрихи к картине формирования послевоенного мира. Мира противоречий, тайной борьбы за обладание биологическим оружием и пока еще не явного противостояния бывших союзников. Правда, для того чтобы принять как первое, так и второе или не согласиться с этим, надо как ми нимум прочитать роман.
Анатолий Самсонов
ППАРАЛЛЕЛЬ АРАЛЛЕЛЬ: операция «ВИРУС» и дело ПОНТИЯ ПИЛАТА
операция «ВИРУС» и дело ПОНТИЯ ПИЛАТА
Анатолий Самсонов
ПАРАЛЛЕЛЬ: ПАРАЛЛЕЛЬ операция «ВИРУС» и дело ПОНТИЯ ПИЛАТА
Москва Бослен
УДК 882-31:93 ББК 84-44 С17
Художественное оформление В.В. Гусейнов
Самсонов А.Б. С17 Параллель: операция «Вирус» и дело Понтия Пилата: роман / Анотолий Самсонов — М. : Бослен, 2009. — 320 с. ISBN 978-5-91187-103-1 С интервалом в две тысячи лет они шли по этой бесконечной, вымощенной делами и телами, обильно политой кровью и усыпанной прахом дороге, которая и называется человеческой историей. Они были очень разными и в чем-то очень похожими: желчный и мстительный прокуратор Иудеи Понтий Пилат с верным помощником — начальником Тайной службы, и полковники Корнев и Каеда — охотники за секретами биологического оружия. Об их испытаниях и приключениях, дорогах скорби и триумфа, этих вечных параллелях — эта книга. УДК 882-31:93 ББК 84-44 Охраняется Законом РФ об авторском праве ISBN 978-5-91187-103-1 © Самсонов А., 2009 © Оформление. ООО «Бослен», 2009
I only say, suppose this supposition. Я говорю лишь — предположим это. Байрон. Дон Жуан
Глава I. Харбин, август, 1945 год Звякнули запоры железной двери. В камеру вошел полковник Каеда. Арестант начал приподниматься, но не успел выпрямиться, как в руке Каеды оказался пистолет, направленный в грудь, раздался выстрел. Узник тут же откинулся на топчан, несильно ударившись спиной и головой о каменную стену. Глаза его округлились от удивления. Он умер, не успев понять, что произошло. Звук выстрела, эхом прокатившийся по опустевшим казематам, достиг слуха последнего арестанта — обитателя опустевшего застенка. Пропели ржавые петли закрываемой металлической двери, затем послышались гулкие в наступившей тишине удаляющиеся по коридору шаги. Наконец, и они пропали вдали. Выстрел прозвучал в «пенале» — «привилегированной» камере для особо опасных преступников. Узник определил это безошибочно, ибо в течение нескольких месяцев проклятого 41-го года имел возможность наслаждаться мелодией тронутых ржавчиной петель, вызывающей ощущение сыпи на кожных покровах и ноющей зубной боли. Эти звуки невозможно было спутать ни с какими другими. Последние дни тюрьма жила страшной жизнью. Топот солдатских сапог, выкрики команд, лязг железа и приглушенные стенами звуки выстрелов, доносившихся, как полагал арестант, из внутреннего двора тюрьмы. А незадолго до начала этого тюремного кошмара, слух арестанта стал улавливать незнакомые звуки, возникающие где-то вдали, нарастающие мощной волной, быстро достигающие пика и уходящие вдаль. Затем слышались далекие глухие удары, и волна звуков вновь прорывалась в камеру, нарастая и затем замирая вдали. Иногда эти волны возникали почти одновременно, и тогда арестант слышал, как хорошо знакомый ему звук моторов «Накадзима», «Зеро», «Суй-
8
Анатолий САМСОНОВ
сэй» и «Ока»* перекрывается ревом неизвестных моторов, и эту какофонию пронизывает короткий, отрывистый басистый лай автоматических авиационных пушек и надрывный вой пулеметов. Вслушиваясь в эти звуки, арестант замирал, пытаясь представить себе картину происходящего в невидимом ему небе, ожидая постепенного затухания звуков, как будто кто-то гигантской рукой отодвигает все в неслышимую даль. Сейчас тишина в камере была абсолютной. Не слышно было ни воя моторов, ни выстрелов — ничего, словно тюрьма вымерла, и вымерло все вовне. За четыре года пребывания в заключении в одиночной камере арестант прочувствовал и понял, что тишина может быть разной: убаюкивающей и тревожной, глухой и звенящей, спокойной и зловещей. Сейчас тишина была липкой и напряженной, наполненной страхом и ожиданием. Что-то подсказывало узнику, что она будет непродолжительной. И действительно, вскоре в опустевшем узилище послышались сначала еле различимые, потом все усиливающиеся дробные звуки шагов. Многократно отраженные от каменных стен и сводов, эти звуки, накладываясь, порождали иллюзию движения множества людей. Наконец, шаги замерли у двери камеры застывшего в напряжении арестанта. Теперь ничего, кроме позвякивания перебираемых в связке ключей, слышно не было. В висках арестанта гулко отдавались участившиеся удары сердца, стремящегося быстрее вытолкнуть из себя закравшийся страх. Скрежет ключа в замке — и дверь, пропев ржавым голосом нехитрую мелодию, открылась. Слабый свет коридора высветил в дверном проеме фигуры двух людей. В одном из них арестант узнал начальника Третьего отдела японской военной миссии в Маньчжурии полковника Каеду. Вторым был его подчиненный — Мадзума. Каеда жестом подозвал заключенного и тихим, бесстрастным голосом произнес: — Сейчас мы заглянем в «пенал», затем вернемся и продолжим разговор здесь. * Типы японских военных самолетов. — Прим. авт.
Глава I. Харбин, август, 1945 год
9
Дверь в «пенал» была приоткрыта, как, впрочем, и двери других опустевших камер, мимо которых двигалась троица. Пенал, однако, пуст не был. Остановившийся на пороге узник увидел в полумраке камеры на топчане неподвижного человека, привалившегося спиной к тюремной стене, неловко и неестественно запрокинувшего голову. Его полуоткрытые глаза смотрели вдаль и в никуда. Было очевидно, что этот человек мертв. — Вернемся, у нас мало времени, а разговор предстоит непростой. Двое — Каеда и узник — вернулись в камеру. Вскоре там же появился и Мадзума, доставивший в камеру стул, на котором тут же обосновался Каеда. Поймав взгляд полковника, Мадзума удалился. — Итак, приступим. Общая ситуация такова: несколько дней назад американцы применили доселе неизвестное оружие — атомное. Взорвали два устройства. В результате два города — Хиросима и Нагасаки — стерты с лица земли. Я родом из Нагасаки, все мои близкие погибли. Но речь не обо мне. Применение этого оружия ввергло империю в шок. Вступление в войну России перевело шок в состояние агонии. Несколько часов — и в Харбин войдут красные. Пока это не случилось, нам надо определиться. После этих слов Каеда замолчал. Арестант, внимательно наблюдавший за японцем, почувствовал, что тот как бы споткнулся в своих мыслях о некое препятствие. И точно, молчание Каеды объяснялось поиском нужных тона и формулировок, чтобы убедить узника и склонить его к нужному решению. Полковник продолжил: — Есть два варианта развития событий. Первый: вы соглашаетесь и принимаете, что тот, кого мы только что видели в пенале, и есть Корнев — резидент советской разведки, арестованный на основании достоверных данных, полученных от предавшего его агента. Труп будет уничтожен вместе с телами других расстрелянных в тюрьме. В руки же красных попадет список казненных. Разумеется, одним из его фигурантов будет Корнев. Это означает, что де-юре вы прекратите существование и станете живым призраком. В ваших глазах застыл вопрос: а для чего это? Какова цель? Отвечу. Это нужно для того, чтобы продол-
10
Анатолий САМСОНОВ
жить дело, которому вы посвятили жизнь. Да, да. Продолжить в новой, послевоенной жизни. Война закончится очень скоро, это вопрос нескольких дней. Германия разгромлена и оккупирована союзниками. Японию постигнет та же участь. Американцы уже оккупировали Окинаву и готовы к захвату других островов. Японский флот и авиация практически уничтожены. Квантунская армия рассечена ударами красных, окружена и, следовательно, скоро прекратит существование. Император уже заявил, что ему и нации придется перенести непереносимое. Это может означать только одно — капитуляцию. Итак, наступит мир. Но каков он будет — этот мир? Можно утверждать — это будет мир противостояния, причем противостояния неравного. Судите сами: один из центров противостояния — Россия пришла к победе через колоссальные жертвы и лишения, ценой неимоверного напряжения сил. Второй противовес — США пришли к победе относительно легким путем, к тому же обеспечив себе к финалу колоссальное не только экономическое, но и военное превосходство над союзниками за счет обладания атомным и биологическим оружием. Да, биологическим тоже! Вы помните слухи, которыми сопровождалось строительство госпиталя в районе Харбина? Так вот, с полной ответственностью говорю вам: те слухи были не совсем беспочвенны. — В полумраке камеры японец не заметил мимолетной, легкой иронической улыбки на лице арестанта и продолжил: — Правда, в реальности это было не секретное производство, о котором много говорили. Это был исследовательский Центр, сотрудники которого добились поразительных результатов в создании биологического оружия. Эти работы планировалось завершить к концу 1945 года. Они и будут завершены, правда, я думаю, несколько позднее, и не в Японии, а в Америке. С началом русского наступления в Маньчжурии весь научный персонал Центра переправлен в метрополию. Я выполнил приказ. Однако не сомневаюсь, что ученые — разработчики супероружия — окажутся после капитуляции в руках американцев. Вот почему можно говорить о завершении работ в Америке. Мне кажется, теперь выражение: «продолжить дело, которому вы посвятили жизнь» стало более отчетливым, не так ли? Хочу подчеркнуть — продолжить дело вместе со мной. Это и есть мое предложение в рамках
Глава I. Харбин, август, 1945 год
11
первого варианта. Понимаю ваше состояние, но прошу, не перебивайте меня, у нас мало времени. Второй вариант. Вы отказываетесь от предложения. Ну что ж, и в этом случае вам будет не только сохранена жизнь, но и предоставлена свобода. Да, и свобода. Но, как мне думается, вы не столь наивны, чтобы рассчитывать на цветы и дружеские объятия при встрече со своими. Вам будет трудно объяснить, где вы были и чем занимались с 1941-го года и как удалось остаться в живых и на свободе. И как только дело дойдет до выяснения этих щекотливых обстоятельств, уж поверьте мне, недоразумение будет немедленно устранено. Придется в лучшем случае вновь отправиться на нары, в худшем — сами понимаете. Итак, Корнев, решайтесь. Если вы примете предложение, то у нас будет достаточно времени для вопросов и ответов, ибо путь предстоит далекий. — Я принимаю предложение. — Тогда к делу. Идемте. Каеда и следующий за ним Корнев скорым шагом направились в конец длинного коридора. Вновь под сводами застенка гулко разнеслись отраженные звуки шагов. В конце коридора к ним присоединился Мадзума, и троица по внутренней лестнице поднялась в помещение военной комендатуры. Здесь, в отличие от мертвого подвала, наблюдалась какая-то жизнь. Стоящий в коридоре офицер, что-то помечая в блокноте, негромким голосом отдавал команды десятку солдат, выносящих ящики из служебных помещений. Увидев Каеду, офицер бегом бросился к нему. Полковник кивком головы показал Мадзуме и Корневу на приоткрытую дверь кабинета. Мадзума, взяв Корнева под локоть, слегка подтолкнул его и, как только оба оказались внутри помещения, прикрыл дверь и тихо произнес: — Там душ, — взмах руки в сторону торца кабинета. — Вот одежда и бритвенные принадлежности. Тюремную пару в этом же пакете вернете мне. Быстро. Было слышно, как за дверью дежурный уставным голосом докладывает Каеде. Как только офицер замолчал, последовала короткая команда, и через секунду полковник был уже в кабинете. Было видно, что Каеда торопится. Он быстро пересек каби-
12
Анатолий САМСОНОВ
нет, открыл сейф, достал папку с документами, вновь пересек кабинет и вручил папку офицеру, ожидавшему в коридоре. Получив папку, офицер немедленно двинулся по коридору, вошел в помещение, из которого солдаты выносили ящики, и поместил папку к другим похожим и уже уложенным в ящик. Ящик тут же закрыл крышкой. Двое солдат подхватили его и понесли по коридору и далее по лестнице вниз, в тюремный двор, где стояли под погрузкой две военные автомашины с тентами и откинутыми задними бортами. В одну из них солдаты загружали ящики с документами и имуществом, в кузов другой забрасывали трупы казненных. Поодаль от грузовиков стоял легковой автомобиль. Его водитель, привалившись спиной к капоту, курил и со скучающим видом наблюдал за суетой около грузовиков, иногда поглядывая на небо, затягивающееся грозовыми тучами. Быстро темнело. Тем временем Каеда открыл ключом свой второй, так называемый библиотечный кабинет и подошел к стеллажу с табличкой, на которой коротко значилось: «Рим». Забрал с полки свою рабочую тетрадь, бросил прощальный беглый взгляд на книги, которые собирал много лет. Здесь были японские, английские и русские издания трудов Фило Иудейского (Филона Александрийского), Иосифа Флавия, Тацита, Плутарха, редчайшее издание «Записок о Галльской войне» Юлия Цезаря, роскошный том филиппик Цицерона, свежее издание Бейкера «Август. Золотой век Рима», книги Светония Транквилла и Плиния Старшего. Последнее, что выхватил взгляд, было небольшое издание — Анатоль Франс «Прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Вновь скользнул взглядом по полкам. «Кому это все достанется? Я оставляю здесь часть своей жизни» — с этой мыслью он покинул библиотеку, вернулся в рабочий кабинет и стал просматривать оставшиеся в сейфе документы. Мадзума в это время укладывал в два саквояжа заранее подготовленные комплекты штатской одежды и все необходимое для длительного путешествия двух мужчин. Послышался звук открываемой двери. Каеда и Мадзума одновременно повернули головы и увидели вошедшего преображенного Корнева. Костюм сидел на нем несколько свободно, гладко выбритое лицо отдава-
Глава I. Харбин, август, 1945 год
13
ло нездоровой бледностью — тюрьма наложила свой отпечаток. Каеда жестом подозвал его, передал бумаги и произнес: — Это ваши документы. Изучите их позже, а сейчас — пора. Вот ваш саквояж, господин Бок, и — в путь. Водитель, увидев группу людей, вышедших из подъезда, вытянулся, отдал честь и бросился открывать дверцы машины. Усаживаясь на заднее сиденье, Корнев видел, как солдаты, раскачав за руки и за ноги труп очередного несчастного, забросили его в кузов грузовой машины. Безвольно мотнувшись, мертвая голова уставилась невидящими глазами в небо. Корнев узнал его. Он видел его в пенале. Начался дождь. В окно отъезжающего автомобиля Корнев видел, как моментально намокшие солдаты закрывают задние борта грузовиков. Машина приостановилась около ворот. Часовой, разглядев в ней Каеду, одним рывком открыл съехавшие по рельсу ворота, машина помчалась по городским улицам. Через полчаса она остановилась на поле аэродрома рядом с транспортным «Суйсэем», прогревающим двигатели. Все вышли из машины. Каеда коротко попрощался с Мадзумой, пропустил вперед Корнева, затем быстро вскочил в самолет. Один из членов экипажа втянул приставную лестницу, захлопнул люк, машина начала разбег. Спустя несколько минут силуэт оторвавшегося от земли «Суйсэя» растворился в низко нависших облаках, обрушивающих на землю потоки воды. «Погода для нас, — подумал Каеда, устраиваясь на жестком сиденье, — шансы нежелательной встречи с русскими или американцами невелики. Впереди несколько часов полета. Можно отдохнуть». Корнев, расположившийся напротив Каеды, подсвечивая себе фонариком, изучал документы: «Итак, теперь я Дмитрий фон Бок. Представитель русской ветви Боков, перебравшихся в Россию еще во времена царя Алексея Михайловича. Последняя, надо сказать, веточка на этом изрядно искромсанном революцией дереве. Один как перст. Интересно было бы узнать, что же случилось с реальным Боком?» Самолет тряхнуло. Мощный удар грома перекрыл рев двигателей. Каеда приоткрыл глаза, увидел, чем занимается спутник
14
Анатолий САМСОНОВ
и, как будто услышав его вопрос, прокричал, перекрывая шум моторов: — Он мертв. Несчастный случай. Кивком головы показывая, что он скорее угадал, чем услышал, сказанное и что продолжать не надо, Корнев вновь углубился в чтение. Каеда же прикрыл глаза и начал проваливаться в сон. Сказывалось напряжение последних дней. Засыпающий полковник увидел грузовик, остановившийся на самом краю дороги, увидел, как Мадзума и водитель загруженного ящиками грузовика загоняют машину с невысокой насыпи в кювет и, мокрые насквозь, бегут ко второй машине со страшным грузом. Запрыгивают в кабину, машина трогается с места. Полусонный мозг дает комментарий: «Правильно, ящики с документами должны попасть к красным, трупы должны быть уничтожены». Сон переносит Каеду на противоположный конец города, и он видит, как редкая цепочка разведчиков передовых частей Красной армии, пригнувшись, поминутно останавливаясь и оглядываясь, короткими перебежками продвигается по окраине города. Сон наваливается сильнее. Теперь не слышно рева моторов, не ощущается дрожь фюзеляжа. Связь с действительностью утратилась. Теперь перед взором Каеды предстает берег моря, небольшой город из желтого камня, на берегу невысокая с плоским верхом скала, на ней дворец с террасой и колоннами. Рядом бухта с десятком причалов и приставшими к ним судами. На обращенной к морю крытой террасе — таблинии — Каеда видит человека. Его светлые с легкой проседью волосы коротко острижены, лицо гладко выбрито. Взгляд серых глаз устремлен вдаль — туда, где видна еще раскаленная докрасна макушка опустившегося в море светила. Лицо этого человека приближается, и Каеду осеняет догадка: «Да, это он, он — Понтий Пилат!» В каких-то глубинах сонного сознания, или подсознания, рождается и передается в спящий мозг вопрос: «Но почему Понтий Пилат, почему?» Этот вопрос остался без ответа. Каеда провалился в глубокий сон. Теперь его ничто не тревожит. Сидящий напротив Корнев видит, как голова полковника, склонившаяся к плечу, покачивается в такт колебаниям машины.
Глава II. Понтий Пилат Понтий Пилат раскинулся на ложе, устремив взгляд вдаль: туда, где проваливающееся в море светило окрашивало его в фантастический золотисто-красный цвет. Очень скоро последняя багровая полоска утонула в море, вернув ему естественную окраску. Ласковый бриз принес долгожданную прохладу. И небо, и море — все дышало спокойствием и умиротворением. Легкий шум прибоя, доносившийся от основания скалы, доводил эту идиллию до совершенства. Казалось, спокойствием наполнено все. Однако человек, пребывающий в одиночестве на пустой террасе дворца и устремивший встревоженный взгляд вдаль, не видел меняющихся красок заката, не слышал шепота прибоя, не заметил даже, как погас, лишившись естественной подсветки, установленный на вершине Стратоновой Башни императорский орел. Все мысли и чувства этого человека были обращены внутрь, в себя. Прошло несколько дней, как прокуратор покинул Иерусалим и возвратился в свою резиденцию на побережье Кесарии Палестинской. И все же ни время, ни идиллические картины природы, ни чистый после иерусалимской пыли морской воздух, ни привычная обстановка и желанные после суеты Иерусалима тишина и уединение не вернули утраченного душевного равновесия. Прислушиваясь к своим ощущениям, Пилат вынужден был признать свое бессилие перед этой охватившей его душевной болезнью splendida bilis — болезнью накопленной желчи. Симптомы болезни проявились еще в Иерусалиме, когда он столкнулся с непонятным, стоическим, почти маниакальным упорством первосвященника Кайафы и Синедриона навязать ему, Пилату — наместнику императора, — вынесение смертного приговора человеку, который явно не заслуживал столь строгого наказания. Следуя первому побуждению, он отказался рассмотреть дело. Имея семилетний опыт службы в должности прокуратора
16
Анатолий САМСОНОВ
Иудеи, он прекрасно знал, что решение по делу может быть вынесено местной властью в рамках предоставленных ей императором полномочий. По закону, установленному императором Августом, все смертные приговоры, вынесенные местной властью, в обязательном порядке должны утверждаться римской властью. Однако еще во времена прокуратора Марка Амбивия сложилось правило: если в основе обвинения, вынесенного местной властью, были нарушения Законов Моисея и местных обычаев и предусматривался традиционный иудейский способ наказания — побитие камнями, практически означавший смертную казнь, то эти приговоры утверждались автоматически и даже задним числом. Римские прокураторы предпочитали не утруждать себя рассмотрением подобных дел, резонно полагая, что это внутренние иудейские дела, в которые лишний раз вмешиваться не стоит. Пилат вспомнил, как на следующий день, после того как он отказался рассматривать дело и вернул его Кайафе, уже накануне Пасхи, в городе, наполненном слухами о появлении то ли мессии, то ли учителя, призывающего народ к новой вере, произошли волнения. Срочно прибывший тогда к прокуратору Кайафа и сопровождающие из состава Синедриона заявили, что волнения в городе есть следствие преступных проповедей арестованного Иисуса. Проповедей против старой веры и иудейских иерархов, признавших власть Рима. Это прозвучало резко и придало делу новое, политическое, звучание. Пилат отметил тогда, что на экстренном совещании в зале дворца Ирода Великого присутствовал и Гермидий — историк и легат, курирующий от римского сената восточные провинции Империи и находящийся в Иерусалиме проездом из Газы в Финикию. Пилат пригласить Гермидия на совещание не мог ввиду того, что не планировал его заранее и даже не мог предполагать, что оно состоится. Следовательно, он был приглашен Кайафой и пришел вместе с ним. Ах, Кайафа, ах, хитрый паук! Перед мысленным взором Пилата вновь предстал первосвященник с пылающим взором фанатика, гневно потрясающий рукой, бросающий слова обвинения и жаждущий крови. И вокруг него беснующаяся толпа, тоже алчущая крови, кричащая: — Распни, распни его, или ты не друг кесарю!
Глава II. Понтий Пилат
17
И в этой толпе — Гермидий, молча и равнодушно взирающий на прокуратора. И тогда скрепя сердце и прилюдно умыв руки, он утвердил и приговор, и помилование разбойника Вараввы согласно пасхальной традиции. Пилат вспомнил, что еще не успели высохнуть умытые руки, как появилась продиктованная интуицией мысль: «Зачем ты поспешил, зачем поторопился с утверждением приговора. Отправь этого необычного, странного и загадочного узника в Иродову преторию в Кесарии Палестинской, перенеси туда же судилище и назначь срок. Что тебе их праздник Пасхи? Покинь Иерусалим, уведи с собой когорту Импата и увези Гермидия. Волнения в городе в праздничные дни в отсутствие прокуратора и римской военной силы не будут носить антиримского характера. Они будут направлены против местной власти, не способной должным образом распоряжаться предоставленными ей императором полномочиями, творящей беззакония и тем разжигающей возмущение народа. И это подтвердит Гермидий. Ведь это то, что тебе нужно». Но отменить уже вынесенное и зафиксированное в протоколе решение было невозможно. Лучший советник — интуиция на этот раз опоздала. Тогда же появилось ощущение, что он чтото недопонял, что-то упустил. И это что-то связано с Кайафой. Первосвященник явно преследовал какую-то цель, выходящую за рамки этого судебного разбирательства. И тогда же, вслед за этим ощущением, пришло понимание, что его, римского патриция в десятом колене, отдавшего себя служению Императору и народу Рима, использовали в качестве средства, слепого орудия для достижения какой-то темной и непонятой им цели. О небо! И вместе с этим пониманием пришла болезнь. От мучительных воспоминаний очередная волна закипающей желчи захлестнула сознание. Чувствуя болезненное возбуждение, Пилат покинул ложе и стал мерить шагами площадку террасы, пытаясь таким образом успокоить себя. Дело в том, что прокуратор ожидал гостя, и ему не хотелось, чтобы тот — человек, несомненно, проницательный и наблюдательный — почувствовал его тревожное состояние. Пилату было известно выражение ожидаемого гостя, который говорил, что обсуждать серьезный вопрос с человеком взвинченным все равно что беседовать с мертвой
18
Анатолий САМСОНОВ
головой. Этим ожидаемым был Арканий — начальник Тайной императорской службы в Иудее. Перед возвращением из Иерусалима в Кесарию Палестинскую прокуратор имел с ним уединенную короткую встречу и поручил изучить несколько вопросов, касающихся последних событий. В ряду их были и истинные причины волнений в Иерусалиме, и подоплека странного поведения Кайафы и членов Синедриона, и Варавва, и, конечно, более подробные данные об Иисусе и его учении. Сегодня истекал последний из отпущенных Арканию дней. Продолжая в ожидании мерить шагами террасу и возвращаясь мысленно к недавним событиям, Пилат в который раз сетовал, что не мог опереться на помощь и опыт Аркания во время этих событий. Не мог ввиду их непредвиденности и быстротечности. Могли ли они — эти события развиваться иным образом? На этот вопрос ответа не было. А вот на вопрос: зачем же заниматься этим делом постфактум, когда изменить и исправить уже ничего нельзя, — ответ имелся. Ответ был простым: это нужно, чтобы найти средство, лекарство от поразившей прокуратора болезни, которая ни днем ни ночью не отпускала его. В то время когда Пилат вычерчивал на террасе дворца замысловатые зигзаги, к южным воротам города приближались два всадника в военном облачении. Старший караула, охраняющего въезд в город, узнав первого всадника, приветственно выбросил вперед руку, стоящие по обеим сторонам ворот легионеры, вскинув в приветствии копья, ударили их торцами по земле. Сразу за воротами всадники разделились. Один из них спешился и, ведя коня под уздцы, направился вдоль внутренней части городской стены к караульному помещению и конюшням. Другой верхом продолжил путь, направляясь через город к резиденции прокуратора. Это был Арканий. Его мысли были обращены к тому человеку, встреча с которым предстояла. За семь лет службы при Понтии Пилате Арканий достаточно хорошо изучил прокуратора. Он знал, что этот выходец из богатой и известной патрицианской семьи отверг перспективу блестящей гражданской карьеры вместе с прелестями роскошной и веселой жизни в Риме и с юношеских лет посвятил себя военной службе. Как бы оправдывая свое имя — Пилат (Pilatus) — человек с копьем,
Глава II. Понтий Пилат
19
он в семнадцать лет, еще при императоре Августе, начал службу в качестве простого солдата. И не где-нибудь, а в составе Десятого легиона Гемима в Испании Тарраконской — одной из самых непокорных и неспокойных римских провинций. Через несколько лет, а именно во второй год правления императора Тиберия, будущий прокуратор Иудеи в качестве легата Шестого легиона Феррата, переброшенного из Сирии в Нижнюю Германию, участвовал в знаменитом решающем сражении при Ангриэрварвале с германцами Арминия. Того самого Арминия, который шестью годами ранее нанес римлянам страшное, потрясшее Империю поражение, уничтожив лучшие силы Рима в Тевтобургской бойне. И вот после шести лет унижения римский орел вновь расправил победные крылья. В том бою легион Пилата, прозванный Стальным, принял главный удар германцев. Был момент, когда левый фланг дрогнул, не выдержав мощного натиска противника. Три сотни германцев прорвались через смешавшиеся ряды, прежде чем легиону удалось восстановить строй. Прорвавшиеся германцы развернулись и, приняв боевой порядок, мгновенно нанесли удар в спину. Началась свалка, а с ней паника и бегство части замыкающих. Спас положение кавалерийский манипул, командование которым в критический момент взял на себя Пилат. Обрушив конницу на германцев, выгрызающих легион с тыла, Пилат вышел из боя и на всем скаку бросился наперерез группе охваченных паникой и деморализованных легионеров, спасающихся бегством. Осадив коня перед беглецами, Пилат, невольно подражая Сулле, кричал, перекрывая своим громовым от ярости голосом шум боя: — Остановитесь, римляне! Я здесь умру прекрасной смертью! А вы потом расскажете, как предали своего военачальника! Бегство удалось остановить. Опомнившиеся легионеры вернулись в бой. Вел их Понтий Пилат. Говорили еще, что суровый и жестокий Пилат, не терпевший нарушений дисциплины и уж тем более проявлений трусости, удивил всех и снискал уважение и любовь многих. Сразу после сражения, покрытый кровоточащими ранами Пилат предстал перед Германиком — командующим римской армией — и просил простить его. Германик, который с высоты командного холма ви-
20
Анатолий САМСОНОВ
дел все, молча подошел к Пилату и накинул ему на плечи свой плащ. Это означало, что те, кто дрогнул в сражении и побежал, прощены и сохранят жизнь. Как сохранят жизнь и те, неповинные ни в чем, которые должны быть казнены перед строем согласно жестокому дисциплинарному порядку римской армии — децимации — казни каждого десятого воина дрогнувшего легиона. Пилат, которого от возбуждения боя и потери крови била лихорадка и шатало от усталости, кутаясь в подаренный плащ, вернулся к своему поредевшему легиону и смог вымолвить только одно слово: «прощены», — и рухнул на землю. Император Тиберий тоже отметил молодого родовитого военачальника, что, вероятно, сыграло свою роль в дальнейшей судьбе Пилата, в частности в женитьбе на Клавдии Прокуле — внучке императора Августа и падчерице императора Тиберия. Спустя некоторое время Пилат оставил военную службу и в течение нескольких лет занимал должность квестора — финансиста римского сената, а затем претора — члена Высшей Судебной палаты Империи. Говорили, что Пилат оставил армейскую службу по совету своего августейшего родственника, который будто бы заявил: — Для тебя пришло время, когда, как говорил Цезарь и любил повторять Август, ум должен преобладать над мечом. Арканию было известно, что на должность прокуратора Иудеи Понтий Пилат был назначен по инициативе самого императора. Тиберий, прекрасно знающий иберийские провинции, прошедший с легионами и Галлию Нарбоннскую, и Цизальпийскую, и Транспаданскую, и Трансальпийскую, или, как ее еще называют, Косматую, и земли гельветов и германцев, хорошо изучивший западные и северные провинции Империи, совершенно не знал Востока и потому подбирал туда наместников с особой тщательностью. Эти достоверные обстоятельства и родство Пилата с Тиберием, естественно, и настораживали, и интриговали Аркания, готовящегося тогда, семь лет назад, к встрече с новым начальником. Первое посещение прокуратором Иерусалима по стечению обстоятельств совпало с началом празднования Пасхи и с ужасающей жарой, захватившей город. К тому же он въехал в город в такое время дня, когда в каждом дворе добропорядочного горожани-