Они не дождались утра by da belarus

Библиотека турецкой литературы

Совместный проект Союза писателей Беларуси и Союза писателей и журналистов Турции

ХАрУН ТОКАК

Они не дождались утра Рассказы Перевод с турецкого

МИНСК ИЗДАТЕЛЬСТВО «ЧЕТЫРЕ ЧЕТВЕРТИ» 2011

УДК 821.512.161-32 ББК 84(5Туц)-44 Т51

Серия основана в 2011 году Редакционный совет: Н. И. Чергинец, М. П. Поздняков, Л. Ф. Анцух, М. Ахмет Гуламоглу

Составитель Зафер Элдем Перевод с турецкого Ольги Онар Литературная обработка Лилианы Анцух

Т51

Токак, Х. Они не дождались утра: рассказы / Харун Токак; сост. З. Элдем; пер. с турец. О. Онар; лит. обр. Л. Анцух. — Минск: Издательство «Четыре четверти», 2011. — 208 c. (Сер. «Б-ка турец. лит.») ISBN 978-985-6981-72-5. Книга Харуна Токака «Они не дождались утра» — вторая в серии «Библиотека турецкой литературы», основанной белорусским издательством «Четыре четверти». (Первая книга серии — «Диалог и толерантность» Фетхуллаха Гюлена.) Эта серия — совместный проект Союза писателей Беларуси и Союза писателей и журналистов Турции. Она даст возможность представить культурное наследие и познакомить читателей Беларуси с современными литераторами Турции. Произведения талантливого турецкого писателя Харуна Токака, вошедшие в данную книгу, отличаются острым сюжетом, многие из них тяготеют к жанру новеллы. Рассказы эмоционально насыщенны, глубоко драматичны, побуждают читателя сопереживать героям.

УДК 821.512.161-32 ББК 84(5Туц)-44

Harun Tokak tarafından yazılmış olan ‘Onlar sabahı bekleyemediler’ isimli kitap, Belarus ‘Çetıre çetverti’ yayınevi tarafından kurulan ‘Türk edebiyat kütüphanesi’ serisinin ikinci kitabıdır. (bu serinin birinci kitabı, Fethullah Gülen’in ‘Diyalog ve Hoşgörü’ kitabıdır). Bu seri, Belarus Yazarlar Birliği ile Türkiye Gazeteciler ve Yazarlar Vakfının ortak projesidir. Bu proje, Belarus okuyucularına Türkiye kültür mirası ve çağdaş yazarları ile tanışma imkanı sağlamaktadır. Üstün yeteneğe sahip olan Türk yazar Harun Tokak, bu kitapta yer alan öykülerde önemli konulara değinmektedir. Bütün hikayeler, duygusal ve dramatik olup okuyucuların empati duygusunu uyandırmaktadır.

ISBN 978-985-6981-72-5

Преклонить колени перед любовью

Чайки то садились на мутные воды реки, то снова взмывали ввысь. Погода была неустойчивой. Бурые воды Темзы, окатив каменные стены исторического здания, бежали дальше. Лениво моросил дождь, словно облака проливали слезы в плещущиеся воды реки. Через некоторое время дождь начал сильнее бить по окнам, и я понял, что начался ливень. Лондон, словно смущенная любовница, умывался в водах осеннего дождя. А ее возлюбленный протягивал ей полотенце, чтобы промокну΄ть блестящие капли на ее ресницах. Я спросил имя у этого влюбленного в Лондон человека, который своими ниспадающими до плеч, зачесанными назад волосами, пиджаком без воротника и пуговицами, как у рыцарей, напоминал Вольтера. «Меня зовут Хюсейин! Я из Токата1», — ответил он. Токат — административный центр провинции Токат, Турция.

Собравшиеся лорды, министры, ученые говорили о разъехавшихся по всему миру «путниках»2, о своих важных наблюдениях, связанных с Движением добровольцев3, которое вносит значительный вклад в изменение нашего мира к лучшему. Они говорили о том, что любые исследования исламского мира будут неполными без упоминания о Ф. Гюлене4, который ради мира во всем мире отправил в путь рыцарей света5. Рассуждали о том, что Гюлен строит мосты между местным и всемирным, что он является международным феноменом, всемирным духовным учителем, что во всех сферах, в которых, например, Хантингтон6 видит конфликт, Ф. Гюлен ищет мир и согласие. Они говорили о посвятивших себя высшим идеям учителях, о культуре «отдавать», а не «брать». Марсия Хермансон7 из Чикагского университета отметила, что Движение представляет собой динамизм, что даже при выборе наименований, создаваемых в рамках этого Движения организаций, предпочтение отдается названиям динамичных объектов, а не неподвижных предметов, например, вместо озера — река, вместо гор — дорога или горизонт. Имеются в виду добровольцы, которые разъехались по всему свету, чтобы служить делу мира, согласия, толерантности и диалога (прим. переводчика). 3 Движение добровольцев также называют Гюленовским движением (прим. переводчика). 4 Мухаммед Фетхуллах Гюлен (Ходжаэфенди) — турецкий мыслитель, проповедник, автор более 60 книг, признанный в 2008 году американским журналом «Форин Полиси» и британским «Проспект» ведущим интеллектуалом мира, известен своими призывами к толерантности, любви, взаимопониманию и установлению диалога, включая межрелигиозный диалог. 5 Рыцари света — самоотверженные люди, которые всегда спешат на помощь другим. 6 Самюэль Филлипс Хантингтон (1927–2008) — известный американский социолог и политолог, автор концепции этнокультурного разделения цивилизаций, обнародованной им в 1996 году в книге «Столкновение цивилизаций». 7 Марсия Хермансон — профессор теологии из Чикагского университета Лойола. 2

«А тех, кто отдал свое сердце этому Движению, называют “рыцарями света”, “идущими впереди всадниками”8, “путниками”», — отметила она. То, что все это было сказано человеком с запада, жительницей Америки, действительно впечатляло. Мне вспомнились слова командующего армией византийского царя, который в ответ на вопрос своего короля: «Что происходит? Почему мы проигрываем?» — сказал: «Мой король! Ей-богу, не понимаю! Они бегут навстречу смерти так же, как мы бежим от смерти!» Теперь так же, как некоторые бегут навстречу войнам, ненависти, «рыцари любви» бегут навстречу миру. В то время как некоторые предпочитают взращивать в своих душах ненависть и отвращение, они не знают границ в своей любви. Кто-то очень правильно отметил, что если Мевлана9 говорил: «Приди, кем бы ты ни был, приди!» — то Ф. Гюлен не говорит «приди», он говорит: «Кем бы ты ни был, я приду!» Среди каменных стен палаты лордов раздается высокий голос: «Надейтесь...». С улыбающихся губ истории срывается и эхом разносится голос «горящего сердца»10, которое, даже идя на казнь, падая с отвесных высоких скал в глубокую пропасть, думало не о своей жизни, а о счастье человечества. То, что этот голос сейчас раздается в самых высоких башнях и дворцах запада, вселяет надежду на будущее. Моя надежда растет, будущее обретает очертания.

Идущие впереди всадники — так в Турции называют героев, которые жертвуют собой ради высшей цели, это люди, которые живут ради других, не ожидая ничего взамен. 9 Мевлана Джалаладдин Руми (13 век) — философ, поэт-суфий, один из наиболее ярких представителей средневекового исламского мистицизма, известный мыслитель, проповедовавший равенство всех людей перед Богом, терпимость и любовь к ближнему. 10 Речь идет о сердце, которое горит какой-то идеей (прим. переводчика). 8

В ходе выступлений мое внимание привлек тот человек, похожий на Вольтера. В первое мгновение я даже подумал о том, что Вольтер, наверное, проводит годы своей ссылки в Англии. Я уже знал, что этого молодого человека зовут Хюсейин и что он из Токата. Когда мы познакомились поближе, между нами завязался интересный разговор, который продлился до середины ночи. На лицо этого приятного молодого человека, который постоянно приветливо улыбался, иногда набегало облачко грусти, отражающее горести, пережитые им в прошлом. Детство Хюсейин бея прошло в бедности и нужде. Когда он был еще ребенком, его родители расстались. И отец, и мать завели другие семьи. Дядя взял его к себе, но его жена была против, а потому не щадила ребенка. Зимой, в снег и непогоду, по разным мелким поручениям она посылала мальчика в деревню, расположенную за шестью другими деревнями. Те, кто видел его, говорили: «Ах, бедный малыш! Как ты дошел сюда? В такую непогоду! Вокруг столько волков!» Жена дяди на то и рассчитывала, что волки съедят Хюсейина и он больше не вернется домой... Деревенские дети спускали на него собак. А если бедный мальчик пытался защититься, то его избивали. Как-то ему даже дали яд, чтобы он умер. В то время как сын дяди ходил в начальную школу, Хюсейин должен был пасти коз в горах. Когда вечером он возвращался домой и видел своего двоюродного брата, делавшего уроки, ему страстно хотелось учиться и он даже решал за него примеры. Хюсейин пытался писать углем на стенах, черепицей на камнях, палочкой на земле. Несмотря на его непреодолимое стремление научиться читать, каждое утро он был вынужден вставать с рассветом и отправляться в горы пасти коз. Когда его отец сообщил как-то о том, что заберет его к себе и отдаст в школу, от радости Хюсейин много дней не мог спать. Но потом он услышал другую весть о том, что его отец сказал: «У меня нет такого сына», — и весь мир для него рухнул. 8

В попутной фуре Хюсейин отправился в Анкару. Он решил заработать денег, чтобы купить пистолет и убить своего отца. В одном трактире он начал работать помощником официанта. Заработав немного денег, он, по-прежнему испытывая большой интерес к чтению, отправился на рынок Хаджи Байрам11 и купил религиозные книги, потому что они были самыми дешевыми. Прочитав их, он отказался от идеи убийства. Работая в трактире, Хюсейин начал регулярно ходить на утренний намаз12. Долгое время он спал в каком-нибудь укромном местечке на улице и стирал свою одежду под краном в общественном туалете, а потом арендовал маленький сарайчик в районе Исмет Паша13. Годами он обходился уже ношенной одеждой, купленной им на блошином рынке. Зуд, начавшийся с ног из-за того, что он был вынужден много дней подряд носить одни и те же рваные носки и одни и те же старые ботинки, распространился по всему телу. От этого зуда Хюсейин кричал ночи напролет. Много дней он прихрамывая вынужден был ходить на работу. Однажды на него упали большие бутыли, в другой раз обгорела рука, а как-то ему рассекло руку, и он долгое время не мог ею пользоваться. Будучи вынужден уйти из трактира, он начал в Улусе14 заправлять бензином зажигалки. Денег ему хватало лишь на кусок хлеба и пару маленьких котлеток, большего он себе позволить не мог. Он до сих пор помнит салаты, которые видел в витрине продавца хаша15 в Улусе, но не мог купить. «Когда я проходил по улице, мой взгляд часто останавливался на окнах семей, которые жили в подвальных этажах16, — сказал он. — Рынок Хаджи Байрам — рынок в Анкаре. Намаз — обязательная ежедневная пятикратная молитва в исламе, один из пяти столпов ислама. 13 Район Исмет Паша — район в Анкаре. 14 Улус — районный центр в провинции Бартын, Турция. 15 Суп из требухи (прим. переводчика). 16 В Турции особенно в домах старой постройки есть подвальные этажи, которые используются в качестве жилых. Когда проживающие на таком этаже люди открывают шторы или окна, то с улицы можно видеть то, что происходит внутри (прим. переводчика). 11 12

И я, видя, как у них на печи кипит чайник, слыша веселый смех детей, всегда молился: “О Аллах! Ниспошли и мне в один прекрасный день такое местечко!”» Много лет назад он нелегально приехал в Англию. Сейчас он владелец сети ресторанов «Софра»17, предлагающих самые вкусные турецкие блюда. Клиентам приходится ожидать в очереди, чтобы посетить эти заведения. Свою свадьбу он сыграл в отеле «Хилтон». В Лондоне у него великолепное поместье. Но он никак не может забыть рваные носки, которые вынужден был носить месяцами, и рваные ботинки, купленные им на блошином рынке. Оплачивая стипендии неимущим студентам, поддерживая нуждающихся, он пытается забыть прошлые горести. Он человек, который постиг суть культуры «отдавать». Сам он не смог закончить даже начальную школу, но сейчас на своем «Феррари» он спешит на помощь открытым школам и тем, кто в них учится.

Мы в палате лордов... Сквозь запотевшие окна наблюдаем, как мутные воды Темзы, окатывают стены этого исторического здания и бегут дальше. Город-мечта Лондон принимает душ в водах осеннего дождя. Хюсейин бей со своими светлыми волнистыми ниспадающими до плеч волосами, своей романтической и творческой натурой действительно очень напоминает Вольтера. Влюбленный в Лондон, он больше всего любит именно те моменты, когда город словно купается 17 Речь идет о сети ресторанов турецкой кухни «Софра», которая была открыта Хюсейином Озером в Лондоне.

в водах осеннего дождя. Он протягивает ему, как своей возлюбленной, полотенце, чтобы высушить воду, стекающую с ее волос. Лондон — любимый город тех, кто своим умом заставил титанов встать на колени. И я увидел титанов, которые преклонили колени перед любовью. И вспомнились слова Вольтера: «Человек становится на колени перед умом и падает на колени перед любовью».

Последний взгляд на тебя

Рассказ о нескольких годах жизни турецкого бизнесмена Хаджи Кемаля Эримеза, который многим пожертвовал ради своих сородичей в Таджикистане

Ты уже устал... Твои ноги с трудом несли тебя. Казалось, нет такого места, куда бы не ступала твоя нога, нет места, в котором бы ты не побывал... После того как ты исходил всю Анатолию18, ты направился в Азию. Ты знаешь... Та зима принесла с собой мелодию весны. Это было время, когда истинные смельчаки начали свою деятельность в Азии. На рассвете вместе с «идущими впереди всадниками» ты через Сарпские ворота19 поспешил в Азию. Это был твой первый взгляд на родину предков. Первая остановка — Батуми. Здесь вас ждал удивительный человек, сказавший: «Я рисую план моей школы». Все с криками «Турки пришли! Турки пришли!» выбежали на улицы. 18 Анатолия (древнее название Малой Азии) — полуостров на западе Азии, срединная часть территории современной Турции. 19 Сарпские ворота — речь идет о деревне Сарп, расположенной неподалеку от турецко-грузинской границы.

Увидев их, ты испытал большую радость. Стоявшая здесь татарская мечеть вот уже семьдесят лет была закрыта. Поржавевший замок открыли, и с минарета раздался берущий за душу призыв к молитве. Умирающая в Азии зима защищала свои последние позиции. Словно распускающиеся полевые цветы, «всадники света» родились во мраке степи. Они, словно весенний ветер, спешили навстречу величественному рассвету Азии. Ты всегда был впереди. Не обращая внимания на тех, кто говорил: «Ты уже не молод, у тебя высокий уровень сахара в крови и давление, ты губишь себя», ты всегда отвечал: «Я погибну, если остановлюсь». Дойдя до пересечения дорог, ты отправился в край дедушки Коркута20. «Эти неплодородные степи должны превратиться в Вавилонские сады», — сказал ты и принялся за работу. Твой приход был словно журчание воды для испытывающих жажду сердец таджиков. Как ты радовался открытию первой школы! В степи упала звезда, в степи расцвел цветок. И пусть боль за твою верную жену, а потом и за единственную дочь ранила твое сердце, ты был словно артист, который готов умереть на сцене. Когда ты вместе с учителями, которые должны были работать в открытой в Таджикистане школе, отправился в Душанбе, в аэропор Дедушка Коркут (Деде Коркут) — легендарный тюркский поэт-песенник IX века, выходец из Туркестана (древнее название территории Средней и Центральной Азии). 20

ту тебя ждал «сюрприз». Вас встретила шайка преступников в натянутых на лицо черных вязаных шапках и с оружием в руках. Они направили на вас оружие, решив забрать школьные компьютеры и деньги учителей. Крик главаря банды: «Все на пол, руки за голову, того, кто шелохнется, пристрелим», прорвал тишину ночи. Ты не был человеком, который легко сдается. Ты был словно много повидавший на своем веку лев, который зарычал: «Послушайте меня! В то время как из-за беспорядков в вашей стране все уезжают отсюда, эти молодые учителя, не думая о своем благополучии, приехали, чтобы учить ваших детей, а вы пытаетесь их ограбить! Побойтесь Бога!» Слезы из твоих глаз покатились по седой бороде. В то время как молодых учителей, которые впервые отправились в другую страну, била дрожь от страха за жизнь Кемаля Агабея21, глава банды передал свое оружие товарищу и стянул с себя черную шапку. Он плакал... «Моя мама тоже турчанка», — сказал он и бросился к тебе на шею. Ночами ты в одиночестве бродил по коридорам. Ты жил в студенческом общежитии для того, чтобы слышать голоса учеников. Не знаю, слышали ли они тебя? Иногда ночами ты плакал навзрыд. Дни, проводимые в глухих краях, вдали от родины и близких, ранили твое сердце. Вечерами в степи ты иногда сам затягивал турецкую народную мелодию или просил кого-нибудь из учителей с хорошим голосом: 21 Агабей — старший брат. Используется как вежливое обращение к мужчине в Турции.

— Сынок, спой-ка что-нибудь наше, а мы послушаем. Когда бы ты ни слышал песню: Давай, душа, ты расскажи, Расскажи, что я вижу во сне, Расскажи о моих бессонных ночах, — слезы всегда катились по твоей седой бороде. Ты говорил о том, что эта песня напоминает тебе о жене, которую ты потерял много лет назад, об учителе22, которого ты долгие месяцы не видел, а еще о нашем Пророке (да пребудет с ним мир!). Такова человеческая боль. Для каждого человека она живет всего в нескольких песнях. Твое немолодое тело и уставшее сердце начали подавать опасные сигналы. Из-за повышенного уровня сахара на пальцах ног стали появляться незаживающие язвы. Когда ты корчился от боли в одном из кабинетов таджикской школы, твою грудь словно сжимали тисками. Язык стал совсем белым, а с твоих посиневших губ сорвался стон. «Сынок, беги, позови доктора, я умираю», — проговорил ты с трудом. После десяти дней в палате интенсивной терапии, тебя нужно было перевезти в Турцию для продолжения лечения. Твои сыновья и уважаемые тобой люди собрались вместе и убедили тебя сделать это. Учителя и ученики собрались, чтобы проводить тебя. Ты обнял каждого из них и попросил прощения, если что было не так. Слезы текли нескончаемым потоком. Речь идет о Фетхуллахе Гюлене.

В каждом твоем слове, каждом жесте было заметно, что ты отправляешься в вечное путешествие, но в твоих глазах светилась весна. Они видели тебя в последний раз. В Азии не осталось места, где бы ты не побывал. На берегу Каспийского моря, Амударьи, в Маверауннехире23 сохранились твои следы. В Алтайских горах и на Тянь-Шане эхом отражался твой голос. В Азии день сменил ночь, настало время рассвета. Отважные герои уже были в пути и ночами беседовали со звездами о завтрашнем дне. На прошлой неделе, поехав в Казахстан, я слышал твой голос и на границе с Китаем, и в непроходимых заснеженных горах, окутанных туманом. В небольшом местечке Нарин, которое затерялось среди снегов Тянь-Шаня, сохранились твои следы. Ты первый поставил свою подпись за открытие школы, ты водрузил наш флаг среди белых снегов Тянь-Шаня. Когда мы замерзали от белой стужи, ярко-красный развевающийся флаг согревал нас, и мы вместе с турецкими и киргизскими учителями шли по твоим стопам. Среди нас был учитель Саид из Нигерии. Стоило преодолеть горы только для того, чтобы просто увидеть его. О Великий Аллах! Неужели один человек может быть таким милым, таким приятным. Он был решительно настроен в одиночку растопить снега ТяньШаня. В его улыбке бурлила весна. Ах, если бы ты видел учителя Саида! Он готов дойти до вершины окутанных туманом заснеженных Тянь-Шанских гор! Я бы так хотел, чтобы ты смог познакомиться с ним. Маверауннехир — название исторической области, находившейся между реками Амударья и Сырдарья. На сегодняшний день она разделена между тремя государствами — Казахстаном, Узбекистаном и Туркменистаном. 23

Помнишь, как-то в Таджикистане ты должен был пойти в класс одного учителя, чтобы послушать, как он ведет урок. Этот учитель еще недавно сам был ребенком в Айдыне24. А теперь он стал учителем и обучает таджикских детей. Решив, что твое сердце не выдержит этого, ты передумал идти к нему на урок. «О Аллах! Я помню, как он еще в коротеньких штанишках бегал по улицам, а сегодня он здесь, учит таджикских детей. О Аллах! Как Ты Велик!», — сказал ты, присел на один из камней и заплакал. «О Аллах! Когда эти дети стали учителями? О Аллах! Как в этом месте, где не растут ни фрукты, ни овощи, на ветвях смогли появиться плоды?» — повторял ты, и слезы текли из твоих глаз. Ты вернулся из Азии, не увидев ее золотую весну. Но души уже были готовы, небесные врата приоткрылись, и в степи наступила весна... В один из дней, почувствовав себя лучше, ты отправился к своему семейному очагу в Белеви25, Айдын. Это место, где ты пережил много радостей и горестей. Семейный очаг, в котором часто бывали Мендерес, Демирель и Озал26 и в котором одного гостя всегда сменял другой, опустел. Над холмами, по которым ты когда-то радостно бегал, занимался рассвет. Ты попрощался с работниками, с оливковыми деревьями и опустевшим домом. Прощаясь, ты не смог сдержать слез. Это был твой последний взгляд на места, где прошли твои детство и юность. 24 Айдын — административный центр провинции Айдын на юго-западе Турции. 25 Белеви — небольшой городок в провинции Айдын. 26 Мендерес, Демирель, Озал — в прошлом президенты Турции.

Сон этой жизни подходил к концу. В твоих глазах уже отражался другой мир. Тебя больше не волновал «ни полный горечи вечер, ни плачущая осень». По возвращении в Стамбул, твое сердце не выдержало. Ты навеки закрыл свои глаза, отправившись туда, где вечный свет. Это случилось 13 марта 1997 года. В то время как в Стамбуле наступил новый день, ты отправился туда, где вечная весна. В больничной палате Фетхуллах Гюлен Ходжаэфенди, о котором ты, увидев его впервые, сказал: «Теперь я нашел то, что искал», и идеям которого ты всегда следовал, аккуратно поднял простыню с твоего лица. Ты весь словно светился изнутри. Ф. Гюлен поцеловал тебя в лоб, снова прикрыл простыней и, сказав: «Он умер, думая о школе, его никто не сможет заменить», — заплакал. Это был последний взгляд на тебя.

Они не дождались утра...

Река Урал, кокетливо поблескивая, текла меж своих берегов, на которых с приходом весны расцвели деревья. В это время года вид был просто потрясающий. Дом Эргюн бея и Алиме ханым выходил окнами на реку Урал, которая искрилась в лучах солнца, словно серебро. Однажды к ним в дом пришла гостья и с того дня, как она появилась в их доме, шторы на окнах, выходящих на реку, были постоянно задернуты. Как-то Алиме ханым27 пошла на кухню и, возвращаясь обратно, заметила, что женщина приоткрыла штору и смотрит на реку. Гостья смотрела задумчиво. Ее глаза были похожи на облака, готовые разразиться дождем. Она спросила название реки. Алиме ханым, поколебавшись, грустно ответила: «Урал». Волны Урала поглотили сына этой женщины. И Алиме ханым боялась, что, услышав название, гостья разволнуется, боль в ее сердце станет еще сильнее, и она начнет плакать, кричать, сыпать проклятиями. У Алиме ханым не было своих детей, и она неизменно испытывала боль от осознания своей бездетности. Но здесь был другой случай: 27 Ханым — госпожа, вежливое обращение к женщине в Турции (прим. переводчика).

женщина вдруг потеряла ребенка, которого растила столько лет... Поэтому она ожидала, что женщина начнет кричать и причитать. Однако гостья спокойно сказала: «Какую красоту создал Аллах!» — и закрыла штору.

В эту страну степей я приехал около десяти лет назад. Тот день я запомнил навсегда. Когда наш самолет приземлился посреди бескрайней степи, я просто не мог найти себе места. Неужели это те степи Сарыозека28, которые описывал в своих романах Айтматов? Через эту степь следовали поезда с Востока на Запад и с Запада на Восток? Неужели вот в этих степях бегали когда-то дикие, гордые лошади? Неужели это те места, где ночами небосвод касается степи, и где звезды, распускаются на ветвях деревьев? В моей душе жила радость от того, что после долгих лет разлуки, я наконец воссоединился с родиной предков. Но как только открылась дверь самолета, мои теплые чувства испытали на себе холодный «кнут» степи. За всю свою жизнь я не испытывал такого холода, как тогда. Нас поджидала официальная делегация. У двери самолета молодой чиновник мило сказал нам «Добро пожаловать!» на турецком языке. И от этого я вдруг почувствовал, что моя замерзшая душа согрелась. Слова на родном языке словно материнским теплом окутали наши души. 28 Сарыозек — поселок городского типа в Казахстане, центр Кербулакского района Алматинской области.

Я этого не ожидал. Мы узнали, что встретивший нас молодой человек закончил казахско-турецкий лицей и работал в турецком отделе по внешним связям. На следующий день мы были на вручении награды президенту. Было очень приятно слышать, как казахский президент вспоминал о том, что Турция первой признала независимость Казахстана, и что покойный президент Турции Озал позвонил прямо ночью, сказав: «Брат, от радости я не мог дождаться утра!» От всего увиденного и услышанного я испытал гордость за свою страну. Казахи очень любят Озала. Они очень любят тех, кто «отправляется в путь, не дожидаясь утра». Как бы солнце изо всех сил ни старалось согреть этот город, где дома от холода жмутся друг к другу, оно бессильно перед единством ледяного мороза и степного снега. Прогуливаясь под падающими в лучах света хлопьями снега, мы встретили странного человека, на котором не было даже пальто. Несмотря на то, что этот человек, стоявший перед нами, словно печальная статуя, был среднего роста, он смотрел так, словно находился на вершине горы. Казалось, на спине он нес огромный груз печали. С глазами, полными скорби, он напоминал пеликана, который остался один среди льдин. Увидев этого человека, я обрадовался. Его называли отцом Ясина. Показав нам черно-белую расческу, которую он достал из кармана, мужчина сказал: «Этой расческой Ясин расчесывал свои волосы». Ранее я уже слышал историю Ясина, и в моей душе возникли смешанные чувства. 21

Я был словно военный корреспондент, оказавшийся между огнем двух противников. Я будто попал в самую середину бури. Что здесь делает отец Ясина? Зачем он приехал в эту далекую страну? Зачем мерзнет на холодной чужбине? Чтобы не расстраивать скорбящего отца, я не решался что-либо спросить. Мы жили в доме учителя Эргюна. С его верной женой Алиме ханым они поженились восемь лет назад. На протяжении всего этого времени они оставались бездетными. В доме, в котором не было голосов, окликающих маму и папу, нас окружала молчаливая тоска. Их дом был очень скромным, зато вид из окна — потрясающим. Окна выходили на реку Урал. Пробыв в городе несколько дней, мы узнали историю Ясина. Ясин был вторым сыном в семье Чалкым из Акхисара29. Его семья зарабатывала себе на жизнь, работая на ферме. Ясин был хорошо успевающим учеником, закончившим среднюю школу с отличными отметками. 23 апреля благодаря своим школьным достижениям он представлял своих друзей в качестве председателя детского муниципалитета. Так же успешно закончив и лицей, Ясин решил получить университетское образование в Средней Азии, о которой так долго мечтал. Мать, провожая его печальным взглядом, попрощалась с ним в деревне, а отец проводил до автовокзала. В последний раз Ясин помахал рукой отцу из окна автобуса. Это был последний раз, когда отец и сын видели друг друга. Домой Синан бей возвращался узкими переулками, чтобы никто не видел его слез. Когда Ясин приехал на родину предков, ему было всего 18 лет. Он был таким милым, приятным и благородным, что в скором времени все ученики полюбили его. 29 Акхисар — город и район на западе Турции в провинции Маниса Эгейского региона.

Его черные глаза на фотографии заставляют забыть обо всем. На нем белая майка с открытым воротом... Ниспадающие на лоб волосы с непослушной прядью черного, словно беззвездное небо, цвета. А глаза словно луч света в чаще темного леса. Однажды летом этот благородный молодой человек вместе с учениками пошел на пикник. Чуть поодаль протекала мутная река Урал. Чтобы поймать улетевший мяч, один ученик по имени Нурсултан, прыгнул в реку. Мальчик начал тонуть в яростных водах Урала. Когда Ясин услышал испущенный им крик о помощи, он подумал: «Мы отвечаем за этих детей, что я скажу его семье», ‑ и, прыгнув в бурные воды, вырвал ребенка из «жесткой хватки» Урала. Но Урал, потеряв свою добычу, пришел в неистовство. Вместо нее река забрала самого Ясина и уложила его в свою илистую постель. Ветер прочитал надгробную речь в степи. Птица забила крыльями на ветке отбрасывающего в августовскую жару тень дерева. Ученики, словно раненые птицы, тряслись на берегу реки. В степи прервался галоп чистокровного арабского скакуна. Скорбная весть быстро достигла его семьи. Ради еще не оперившихся птенцов, во имя своей любви к ним, Ясин погиб в яростных водах Урала. Казахи похоронили Ясина в своей земле. «Мы хотим, чтобы этот «молодой росток», который пожертвовал своей жизнью ради наших детей, остался в наших землях, хотим, чтобы он, словно флаг, развевался в степях Казахстана», — сказали они. 23

И Ясин словно стал оттепелью для земель Азии. Отцу и матери, сын которых остался у подножия Тянь-Шаня, стало тесно в Турции. «Наши места безлюдны, наши души пусты без тебя, сынок... Мы не можем без тебя», — сказали они и, продав все, что у них было, навсегда переселились туда, где остался лежать Ясин.

Когда через десять лет я снова приехал в эту страну степей, опять шел снег. Холод степей снова царил над городом. Деревья, словно невесты в белом, украшали город. В Чимкенте30, расположенном в глубине степи, я встретился с Эргюн беем. У него родился сын, которого назвали Юсуф Кемалем. Могу догадаться, как счастлива была Алиме ханым. Отца Ясина я тоже встретил. Он вместе со своей женой производил и продавал молочные продукты в Алматы, зарабатывая тем самым себе на жизнь. Посуду на работе вручную мыла мать Ясина. Эту женщину-героиню турецкие и казахские женщины выбрали Матерью года. Ей хотели подарить посудомоечную машину, но мать Ясина не приняла этот подарок. Она была истинной анатолийской матерью, которая отказалась и от посмертных выплат за своего сына, сказав: «Я отдала своего сына не ради месячной зарплаты, а ради Аллаха!»

Чимкент (новое название Шымкент) — областной центр Южно-Казахстанской области. Входит в тройку крупнейших городов Казахстана и является одним из крупнейших промышленных и торговых центров страны. 30

В степи снова шел снег, мягкий, словно прикосновение ангела... Шел так, словно боялся навредить тем, кто на земле... Все «идущие впереди всадники», которые ушли, так и не дождавшись рассвета, лежат в одном саду. Горы Тянь-Шань, словно белый памятник, у изголовья этих храбрецов. Над их головой — небо, похожее на рано убранное поле. Наш затуманенный взгляд натыкается на припорошенный снегом мрамор: «Шахид31 Ясин Чалкым».

31 Шахид — мученик, страдалец, принявший мученическую смерть (прим. переводчика).

Добро пожаловать в твою школу, отец!

Мы в стране Хюррем-султан32. В Киеве пасмурная серая погода... Холод пытается запустить в нас свои острые зубы. Мы сопротивляемся... Он мучает и изматывает нас. Улицы Киева пахнут снегом. Дойдя до киргизского представительства, мы почувствовали, что изрядно замерзли. «Добро пожаловать!» — слова, сказанные на хорошем турецком языке приятным молодым киргизом, встретившим нас у двери, согрели нам душу. Место было очень скромным, обставленным довольно обшарпанной мебелью. На стене — фотография всемирно известного писателя Чингиза Айтматова... Он смотрит, как всегда, улыбаясь, опершись щекой на сцепленные в замок руки. На лице — неизменная, всем знакомая печать скорби. Безжалостная боль, которую на протяжении всей его жизни не смогла скрыть никакая радость и никакая улыбка на лице... В этой комнате все пахло степями. 32 Так называли Роксолану, родина Хюррем-султан — Украина (прим. переводчика).

Для того чтобы выказать свое уважение к великим людям, они организовали в их честь день памяти. Молодой человек, парень из степей, с разделенными на пробор волосами заговорил с нами на очень хорошем турецком языке. Мы узнали, что он учился в турецкой школе в районе Иссык-Куля, был одним из первых ее учеников. «Тебе нравилась эта школа?» — спросили мы. На лице Гёкчека словно появилось облачко печали. «Эта школа открыла нам дверь в вечную жизнь, в неувядаемую весну, как она могла мне не нравиться», — ответил он. «Что ты имеешь в виду?» — поинтересовались мы. «Я очень боялся смерти. Когда видел похороны, то потом долго не мог прийти в себя. «Вот, еще один человек ушел в небытие, исчез навсегда, — думал я.− Через какое-то время о нем забудут навсегда». Каждый рассвет, каждый закат словно что-то забирали у меня. Словно две мыши, одна черная, а другая белая33, постоянно грызли древо моей жизни. Как только одна прекращала грызть, за дело принималась другая. В то время я услышал, что турки открывают школу, и сразу пошел, чтобы записаться в нее. Наши учителя были очень хорошими людьми. Каждый учитель был для нас скорее участливым старшим братом. Однажды во время беседы с нами один из наших учителей сказал: «Смерть — это не небытие, не конец, а могила — это не глухой колодец, после смерти мы снова возродимся, после могилы нас ждет вечная жизнь». Такие слова я слышал впервые. Дома мама и отец называли себя мусульманами, но и они ничего не знали о возрождении после смерти, о рае, аде. Черная мышь — ночь, белая мышь — день (прим. переводчика).

Услышав эти слова, я радостно закричал: «Ура! После смерти мы снова возродимся!» С напряженным вниманием мы слушали то, что рассказывал наш учитель: «Точно так же, как после зимы приходит весна, после темноты ночи наступает день, как умершие сухие деревья после зимней спячки с приходом весны возрождаются и покрываются зелеными листочками, так и мы после смерти возродимся и встанем из наших могил. Нас ждет вечная жизнь, бесконечная весна». Слова нашего учителя в течение долгих лет успокаивали волнение в наших душах. Волны, которые вздымались внутри меня и хотели поглотить меня, успокоились. Потом я понял, что страх небытия и одиночества грыз изнутри не только меня, но и всех других детей, которые в тот год пришли в эту школу. Все мы были очень счастливы. С того дня наши души встали на путь, ведущий к раю. Мы в большом долгу перед этой школой».

«Безымянные сыны», которых мы встретили на родине Хюррем-султан, чрезвычайно тронули нас. Словно молодые люди, влюбленные в Мехлика-султан34, безымянные сыны сейчас были в стране Хюррем-султан. Когда я увидел в Украине этих молодых людей, оторвавшихся от своих Тянь-Шанских гор и степей и приехавших сюда, мое воображение унесло меня назад к одному зимнему вечеру, который много лет назад в Стамбуле — второй родине Хюррем-султан — подарил мне незабываемые воспоминания. Мы были в зале Шадырван в Хилтоне. В Стамбуле стояли самые холодные дни. 34 Речь идет о стихотворении, в котором повествуется о семи молодых людях, влюбленных в прекрасную фею Мехлика-султан (прим. переводчика).

Те, кто входил в зал и видел великого киргизского писателя Чингиза Айтматова, с поклоном и волнением подходили к нему, здоровались, а затем занимали свое место. Кого здесь только не было... Орхан Памук35, Халит и Гюльпер Рефиг36, Мете Тунджай37, Гёнюль Пачаджи38, Атаол Бехрамоглу39, Эмине Гюрсой40, Мехмет Алтан41... Халит Рефиг положил перед Ч. Айтматовым его книгу «Джамиля», возможности подписать которую ему пришлось ждать тридцать лет, и попросил его поставить автограф. Речь зашла о «Джамиле». Вечер шел своим чередом, и разговор был в самом разгаре, когда профессор, доктор наук Эмине Гюрсой спросила Айтматова: «А где сейчас безымянные сыны?» Айтматов поднял на нее глаза, полные боли и грусти. Оказалось, она затронула «больную» тему. На самом деле безымянный сын был там, среди нас. Но Айтматов не смог сказать: «Я и есть этот безымянный сын». Он не смог признаться, что сам был тем безымянным сыном, который спал, прижавшись к своему первому школьному портфелю. Ферит Орхан Памук (1952) — современный турецкий писатель, лауреат нескольких национальных и международных литературных премий, в том числе Нобелевской премии по литературе (2006). 36 Халит Рефиг (1934 – 2009) — известный турецкий режиссер, Гюльпер Рефиг — супруга Халита Рефига. 37 Мете Тунджай (1936) — турецкий политолог и историк, автор многих книг. 38 Гёнюль Пачаджи (1960) — турецкий композитор и музыкант, преподаватель классической турецкой музыки, замужем за Мете Тунджаем. 39 Атаол Бехрамоглу (1942) — известный турецкий писатель и поэт. 40 Эмине Гюрсой-Наскали — профессор доктор наук, известный тюрколог и писатель. 41 Мехмет Алтан (1953) — турецкий журналист и писатель. 35

Не смог сказать, что сам был тем безымянным сыном, который, потеряв надежду увидеть родного отца, закричал «Папаааааа!», выплескивая все свои надежды в озеро Иссык-Куль. Слова комом стояли у него в горле... Казалось, он не знал, что сказать, и только через некоторое время смог ответить: «Он сейчас в Пекине!» Все мы удивились. Что привело безымянного сына в Китай? Поняв по нашим взглядам, что всем было очень интересно, Айтматов пояснил: «Несколько лет назад я поехал в Китай. Через несколько минут после того как я зашел в свой гостиничный номер, зазвонил телефон. Голос по телефону сказал: — Папочка! Добро пожаловать в Пекин! — Кто ты, сынок? — спросил я. — Я — твой сын, которого ты потерял в Иссык-Куле. Услышанное, конечно, очень взволновало меня. На следующий день, встретившись с тридцатью пятью киргизскими учениками, я заглянул каждому в глаза. У одного из них они блестели особенно ярко. — Это ты звонил вчера? — спросил я. — Да, — ответил он, склонив голову. Так что он сейчас в Пекине», — сказал Ч. Айтматов, кивнув головой. Тот вечер действительно был незабываемым. Орхан Памук, уже уходя домой, сказал: «Я горжусь тем, что вы пригласили меня на такой вечер». 30

Даже для писателя, который через несколько лет получит Нобелевскую премию, провести вечер с Чингизом Айтматовым было очень почетно. Как-то в разговоре с Айтматовым — этим великим человеком, который всегда так переживал за пропавших «безымянных сынов», — я сказал, что десятки тысяч учителей из Анатолии отправились искать их, пропавших в Иссык-Куле. Это его чрезвычайно растрогало. Он любил турок. Этот великий человек, который не соглашался на то, чтобы его именем была названа какая-либо школа, для турецкой школы в Кыргызстане сделал исключение. Однажды он даже принял участие в съемке короткометражного документального фильма о безымянных сынах. Фильм начинается с того, что под гнетом прожитых лет он достаточно тяжелыми шагами идет по берегу Иссык-Куля. Рядом с ним — ребенок, который крепко держит его за руку. Они поднимаются на небольшую скалу у берега Иссык-Куля — волшебного озера, которое полно мифов о «безымянных сынах». Легкий бриз, дующий с озера, шевелит его седые волосы. Ребенок в старой поношенной одежде, вдруг вырывает свою руку и с криком «Папа!» бросается в озеро Иссык-Куль. — Сынок, — кричит он вслед ребенку. Его крик эхом раздается в горах Тянь-Шань. Одиночество и печаль. За этой сценой следует другая. Айтматов приходит в школу, которая носит его имя. В школьном саду его встречает ребенок с букетом роз. — Ааа! Сынок, ты здесь, — с удивлением и радостью восклицает Айтматов. 31

Ребенок, одетый в новую школьную форму, говорит: «Добро пожаловать в твою школу, отец!» и целует ему руку42. Этот ребенок — тот безымянный сын, который пропал в озере Иссык-Куль. После этого тысячи детей окружают его, они выбегают из школы, из глубины сада — отовсюду. И он внезапно словно оказывается в розарии. В розарии школ, которые рождают свет в степи. Посреди усыпанного цветами поля, о котором он мечтал всю свою жизнь. Голоса тысяч детей эхом отдаются в горах Тянь-Шань. — Добро пожаловать в твою школу, отец! — говорят они.

42 В Турции есть обычай, согласно которому дети целуют руку взрослым, особенно людям пожилого возраста, в знак уважения (прим. переводчика).

Солнце рождается из Средиземного моря...

Рассказ навеян воспоминаниями двадцатипятилетней давности, когда писатель работал в Анталии

Мы в Анталии... У подножия Бейдаглары43. Передо мной бескрайние синие воды Средиземного моря... Набегающие на берег волны тихо плещутся... Горы и море свидетельствуют о величии Высшего Создателя, а с веток деревьев в искрящихся на солнце цитрусовых садах сочится Божья милость. Я на балконе своей комнаты. Стою забывшись и наблюдаю за рассветом. Красные лучи солнца коснулись синих морских вод, оповещая о скором рождении. Море сверкает. Солнце, словно морская фея, поднимает голову из голубых вод. С пылающего лица этой феи стекает вода, словно с лица красавицы в красном платке, которая, приняв душ, только-только начинает свой новый день. Море, увидев солнце, начинает нежиться в солнечных лучах и, словно голубоглазая красавица, скрывается за блестящей шелковой пеленой. Море, которое всю ночь то напевало грустные мелодии, то завывало, замолкает. 43 Другое название — хребет Бей. Расположен в области Анталия, Турция (прим. переводчика).

Волны исчезают. Оказывается, все морские метания, плескание морских вод о берег на протяжении всей ночи были в ожидании встречи с солнцем. День сверкает, море сверкает, хребет Бей сверкает. В эти минуты вся Анталия в солнечных лучах. Эти места мне знакомы. Ровно 25 лет назад... Ровно половина прожитой жизни. Вспоминаю себя еще молодым, с темно-каштановыми волосами, среди своих студентов, когда меня можно было принять за одного из них... Мое воображение уносит меня к тем дням, когда мы со студентами организовали лагерь. В моей голове проносятся воспоминания... Наши палатки, наша кухня, вот — мы принимаем гостей, а вот — наша хижина из тростника, наше место для моления... Бухты, где мы когда-то гуляли при лунном свете... Дни, когда звонкие голоса студентов смешивались с шумом моря. Ночи, когда в тех красивых голубых, словно море, глазах, с надеждой смотрящих в будущее, лунный свет создавал фосфорический блеск. Время, когда мы с переполненными любовью сердцами бегали по берегу моря. Ночи, когда волны до самого утра бились о горы... Дни, когда ветер приносил аромат апельсиновых цветов из мерцающих цитрусовых садов... Места, где приятный ветерок время от времени шевелил ветви сосновых деревьев... Дни, когда учитель Салих организовывал для детей соревнования на берегу, Джевдет бей защищал их от бурных морских волн, а Недждет ходжа44 всегда так приветливо улыбался. Те прекрасные дни, когда Осман ходжа собирал в садах фрукты и овощи. 44 Ходжа — наставник, учитель, преподаватель, вежливое обращение к учителю в Турции.

И неважно, что сейчас этот человек, который когда-то бегал так, что ему могли позавидовать чистокровные арабские скакуны, уже не выходит из дома и не может ходить без посторонней помощи. Тогда, в те прекрасные дни, когда он приезжал в лагерь на машине, багажник которой был заполнен провизией, на его лице всегда была такая приветливая улыбка. — Аллах и сегодня послал пропитание нашим ребятам, — радовался он, словно ребенок. Недавно во сне я видел, как он, помолодевший и похорошевший, шел мне навстречу вместе с любимым им и мной Гюльтекином Агабеем. Воспоминания о тех прекрасных днях проносятся у меня перед глазами, и каждое из них занимает свое место в моем сердце. Вот я стою перед табличкой, которая гласит: «Лагерь». Передо мной редкие сосновые деревья... Изогнутая идущая вперед бухта... Набегающие на берег волны... До меня начинают доноситься голоса, это голоса моих учеников: по одному, по двое, они выходят из-за сосен... Среди них замечательный человек — Мехмет Йылдырым бей — хозяин того места, где мы разбили свой лагерь. Мехметы Али, Ибрагимы, Исмаилы, Фыраты, Хюсейины, Мустафы, Эрдоганы, Биляли, Ирфаны — все... Все они там. Передо мной предстали бизнесмены, инженеры, юристы, учителя, которые двадцать пять лет назад были просто учениками. Кто-то из них отправился в Анатолию, кто-то — в другие страны мира. После долгой разлуки они пристально смотрят на меня своими прекрасными, словно у бегущих по заливу газелей, глазами. 35

Они снова с любопытством ждут, что я скажу: Помните, как все мы вместе взращивали здесь нашу любовь, сейчас эта любовь из куколки превратилась в бабочку. Эта бабочка подросла, повзрослела... Полетела в Азию, Африку, на полюсы. Иногда ее жгла жара пустынь, иногда она мерзла на полюсах, но всегда стремилась к дальним горизонтам. Пусть, когда крылья надежды слабели, она иногда останавливалась отдохнуть на ветках деревьев, которые расцвели, обманувшись зимней оттепелью, но она никогда не теряла надежды. Даже отдыхая, она не сидела без дела. В степи, присев на ветку, она нашептывала стоящему на посту дереву: «В споре между зимой и весной обязательно победит весна, и тогда ты снова воссоединишься со своими цветами и плодами». В сущности, именно этого боялась хрупкая бабочка: «А что если зимой эти распустившиеся цветы покроет снег?» Но потом она сказала: «Ну и пусть! В пути будет всякое: и зима, и снег, но однажды весна все равно победит», — так она утешала свое пылающее, несмотря на иней, сердце. Даже россияне, с которыми мы на протяжении истории, постоянно ссорились, с любовью встретили эту только что появившуюся бабочку надежды. Раскрыли навстречу ей свои объятия... На своем языке они сказали ей «ДА». Сегодня в пятизвездочных отелях, построенных на месте наших палаток, мы говорим о любви. Мы снова вернулись туда, где были вместе с вами. Здесь все еще сохранились оставленные вами следы. Тогда были только вы. 36

Сегодня здесь все: казахи, киргизы, русские, таджики, туркмены, татары, азербайджанцы, украинцы, белорусы, молдаване, грузины, узбеки... Все здесь. В будущем к нам присоединятся Китай и Индия... Может, и Армения... Мы говорим о диалоге, любви между народами на обширной и сложной территории. Сейчас все говорят о любви... О чем мы только не говорим... В наших школах из учебников должны быть удалены слова, олицетворяющие ненависть и злобу... Отныне самые великолепные площади наших городов будут украшены изображениями не только героев войны, но и героев мира... Для того чтобы лучше понять культуру друг друга, на базе наших университетов будут созданы совместные институты. Нужно награждать тех, кто делает вклад в дело мира... Должно расти число школ любви... Нужно создавать хор мира... А самым зычным гласом в Евразии должен стать глас Создателя... Как говорил Айтматов, отныне визитной карточкой евразийского интеллигента должен стать «Диалог Евразия»... Практически все, кто приходит, говорят о вас. «Учителя из Турции научили нас любви. Наши дети научились жить вместе. Религиозные, языковые, национальные и расовые отличия — это не повод для вражды, а наше богатство. Сейчас наши дети рисуют, как волк может жить рядом с овечкой», — говорят они. Это картина всемирного счастья. 37

Когда маму одного из учеников спросили: «Ты же православная, неужели ты не испытываешь беспокойства оттого, что они пять раз в день читают намаз?», Она ответила: «Почему я должна испытывать беспокойство оттого, что кто-то пять раз в день поминает Бога?» Вы еще вчера бегали в этой бухте, а сегодня стали светом, озаряющим небосклон человечества, которое идет во тьме всемирной безнадежности. Вы — всадники света. Всадники, у которых дома из света, лошади из света, хлысты из света, которые идут дорогой света. Факелы в ваших руках испускают свет. Куда бы вы ни пошли, вы освещаете все вокруг: равнины, кибитки, горы, реки... В степи рождается свет... Все стремитесь к этому свету. Вы взрастили эту любовь. И сейчас все говорят о любви... Когда я вернулся из тех дней, куда унесло меня воображение, солнце, словно морская фея, уже появлялось из голубых пучин. Солнце рождалось из Средиземного моря... Солнце...

«Папочка! Твой пиджак пахнет тобой»

Папочка! Эти строки я пишу твоей ручкой. Я взяла ее из кармана твоего пиджака. Не сердись на меня, папочка. Я не хотела брать ее без твоего разрешения. Я хотела спросить у тебя, но... Тебя не было. Когда я брала ручку, то не сдержалась и, прижавшись к твоему пиджаку, заплакала. Когда пиджак намок от моих слез, я кое-что заметила... Папочка, знаешь, твой пиджак пахнет ТОБОЙ. Твоя дочь Бюшра. Закат в Мараше45... Собрав все свои силы, наступала зима, напав на этот героический город сразу со всех четырех сторон. Птицы спрятались в свои гнезда, а люди — в свои дома. Под гнетом бесконечного давления холода этот вызывающий к себе уважение город, словно герой, неожиданно оказавшийся в одиночку перед лицом противника, корчился от боли. 45 Кахраманмараш (или Мараш) — столица провинции Кахранмараш на юго-востоке Турции.

Ветер, сорвавшийся с хребта Ахыр46, не знал жалости. Он непрерывно «отвешивал» Марашу увесистые пощечины, а тот, словно красавица в ожидании любви, смотрел на благодатную долину. Деревья, словно вращающиеся дервиши47, постоянно раскачивались вправо-влево. Курбан-байрам48 2007 года. Мужчины, вышедшие из мечети после праздничного намаза, спешили к матерям, женам и детям, которые ждали их дома. Бюшра вместе с сестрой Сеной ждала дома отца, чтобы поцеловать ему руку. Однако в тот день их отец, Мехмет бей, не зашел домой, не поцеловал руку своей матери, не обнял дочерей. До самого вечера он готовил пакеты с мясом, которые нужно было отправить на восток49. С восходом солнца он попрощался с Марашем. Он был не один. Вместе с сорока другими смельчаками он отправился в Хаккари50. В этот праздничный день они были решительно настроены не оставлять своих братьев на востоке в одиночестве. В Кахраманмараше им стало тесно. Эти герои отправились в путь по обледеневшей дороге. Их было сорок человек. Хребет Ахыр — горный хребет в провинции Кахраманмараш. Дервиши (дословно — бедняк, нищий) — мусульманские мистики, аскеты, приверженцы суфизма. Объединяются в общины и ордена — братства (известны с XI века). Существует орден вращающихся дервишей, которые совершают танец-ритуал «сема», представляющий собой вращение, через которое они обращаются к Богу, выражают свою покорность Ему и получают Его благословение. 48 Курбан-байрам — мусульманский праздник жертвоприношения (прим. переводчика). 49 Речь идет о восточных регионах Турции (прим. переводчика). 50 Хаккари — административный центр провинции Хаккари на юго-востоке Турции. 46 47

Заход солнца... Небо уже давно окрасилось в ярко-красные тона. Они ехали по безлюдной дороге, таящей в себе смертельные ловушки. Ехали туда, где всходит солнце, откуда идет свет. После шестнадцатичасового ночного путешествия они наконец достигли Хаккари. Над горой Сюмбюль51 уже давно взошло солнце. Так как день был в самом разгаре, они сразу же приступили к работе. До самого вечера они ходили от одной двери к другой. В ответ на удивление на лицах тех, кто открывал им дверь, они говорили: «Мы ‑ ваши братья, приехали из Кахраманмараша», — и раздавали пакеты с мясом, которые привезли с собой. Когда они отдали последний пакет нуждающемуся, горы Сюмбюль погрузились в темноту. И они отправились в обратный путь. Все ощущали приятную усталость. А Мехмет бей был необычайно тих... Один из друзей, заметив его состояние, спросил: «Что-то не так?» «Давайте в следующем году привезем еще больше мяса, чтобы не осталось ни одной двери, в которую бы мы не постучали», — сказал он. И они оба заплакали. Автобус ехал в темноте по заснеженной дороге, где на каждом шагу таились смертельные ловушки. Вдруг он начал скользить и с жутким грохотом врезался в бетонное ограждение. Гора Сюмбюль — гора в провинции Хаккари.

Потом еще один звук... Это Мехмет бей, который, словно не удержавшаяся на ветке птица со сломанным крылом, вылетел из окна. На мгновение воцарилась тишина... А затем она взорвалась криками: «Мехмет аби52! Мехмет аби!» Его друзья слетелись к нему, словно снежные бабочки. Крики прорезали темноту ночи. Один из них попытался успокоить остальных: «Успокойтесь, здесь главная дорога, скоро обязательно проедет какая-нибудь машина». Каждая минута казалась вечностью. Через некоторое время вдалеке, прорезая светом фар темноту ночи, показалась машина... Мехмет бей был без сознания, он лежал на льду и с трудом дышал. Подъехавшая машина, к сожалению, оказалась грузовиком. Не зная, когда следующая машина проедет по этой дороге, они вынуждены были положить его в грузовик... Сразу после того как он скрылся в морозной ночи, крупные, словно инжир, слезы друзей начали падать на ледяную дорогу. Сами они не осмелились уведомить семью Мехмет бея, а сообщили Агабею Сулейману. Горячие слезы потекли из глаз Сулейман бея. Услышав эту скорбную весть, этот крепкий мужчина пошатнулся и упал на дорогу. А в это время в Ване53 одна женщина, услышав об аварии, попросила своего сына отвезти ее в больницу. 52 Аби — учтивое обращение к старшему по возрасту мужчине, сокращенное от агабей. 53 Ван — административный центр и крупнейший населенный пункт провинции Ван на востоке Турции, близ восточного берега озера Ван.

«Мама, ты же не знаешь его!» — сказал он, на что услышал более чем удивительный ответ: «Вчера ночью я видела во сне цветочный сад, у входа в который мне сказали, что он принадлежит важной персоне. Когда я вошла внутрь, то увидела Мехмет бея, которого только что показывали по телевизору, он был во всем белом. — Что ты тут делаешь, сынок? — спросила я. — Собираю мои розы, мои цветы, — ответил он». И вот в один из дней... Когда от холодного ветра все вокруг закоченело... Мехмет бей вернулся в Мараш. Он вернулся в Мараш, на который в последний раз смотрел на закате дня. В Мараш, который был тесен для него. В Мараш, который он покинул вместе с сорока другими храбрецами. Он вернулся на руках многочисленной толпы, окруженный любящими его сердцами, завернутый в белый, словно снег, саван... Перед домом было целое столпотворение. Его верная жена, держа за руки дочерей, прошла сквозь огромное скопление народа и подвела их к отцу. Проходя сквозь толпу, она была похожа на монумент, голову держала прямо... Глаза последний раз «коснулись» черных глаз мужа. Она произнесла слова, похожие на надгробную речь, которые никого не оставили равнодушными: «Ты не волнуйся. Знамя, которое ты нес, подхватили твои дочери. Оно никогда не упадет. Никогда... 43

Даю слово, что твои дочери вырастут достойными людьми. Ты никогда не обижал нас, пусть же и Бог тебя не обидит». Эта полная скорби женщина, крепко держащая за руки дочерей, была словно недосягаемая крепость печали. Мехмет бей, как всегда, улыбался. Весь в белом... Он отправился к рассветам вечности. И вот однажды... Мой дорогой друг Салих бей пришел ко мне с письмом в руке. Оно было написано от руки. «Это письмо Бюшры отцу», — сказал он. Слова были написаны неаккуратно, но каждая буква была полна еще свежей боли. Оно было написано от души. Это был некролог, написанный вслед ушедшим героям. Бюшра написала его своему герою, ведь ее отец был ее героем. Отец был самым близким для нее человеком, ее другом... «Папочка! Когда тебя последний раз принесли к нашему дому, мама, держа меня и Сену за руки, прошла через толпу и подвела нас к гробу. Нам последний раз показали твое лицо. Смерть сделала тебя еще красивее, папочка. В тот день мы вволю целовали твои руки, твое лицо. В тот день на твоем прекрасном лице я увидела, что смерть красива. Стоял холодный зимний день. 44

Ты покинул наш дом на руках многочисленной толпы. Без тебя внутри — холод. Каждая горсть земли, которую лопаты бросали в твою могилу, отдаляла тебя от нас все больше и больше. Звуки Корана смешивались со звуками лопат. И ты навсегда ушел от нас, папочка. Мы с мамой вернулись домой. Твоя комната была пуста. Там висел твой пиджак, но там не было тебя, папочка. Разлука с тобой становится все невыносимее. Цветы печали в нашем сердце с каждым днем распускаются все больше, папочка. Я хочу еще раз увидеть твою теплую улыбку, обнять тебя, прижаться к твоей груди и услышать удары твоего любящего сердца, погладить твои черные волосы. Ты оставил нас сиротами, папочка... Эту боль поймет только тот, кто сам пережил ее. Другие не знают, что в доме, где горит свет, так же горят и сердца сирот. Помнишь, как ночами ты заходил к нам, целовал, накрывал нас, папа... Я скучаю по звуку твоих шагов, по твоим рукам, которые гладили мои волосы, по твоему горячему дыханию. Папа, я зову тебя. Хватит шутить, я больше не могу терпеть эту тоску. Нет сил дышать, папа. Ты отвел меня в первый класс... И на первое собрание по сбору средств для студентов... Я была тогда еще совсем маленькая. Помнишь, когда собирали помощь, чтобы выплатить студентам стипендию, я сняла маленький браслет с руки и отдала его. 45

Все удивлялись: «Как это ребенок, который еще ничего не понимает, отдал свой браслет?» Уже в детстве ты научил нас делиться, папочка! Однажды я окончу университет, выйду замуж, у меня будут дети, но из-за того, что тебя не будет рядом, в моей жизни всегда будет чегото недоставать, папочка. Часть меня всегда будет болеть. Левая часть... Эти строки я пишу твоей ручкой. Я взяла ее из кармана твоего пиджака. Не сердись на меня, папочка. Я не хотела брать ее без твоего разрешения. Я хотела спросить у тебя, но... Тебя не было. Когда я брала ручку, то не сдержалась и, прижавшись к твоему пиджаку, заплакала. Не волнуйся, мама не видела, но, когда пиджак намок от моих слез, я кое-что заметила. Твой пиджак пах розами... Мой улыбчивый папочка! Мой пахнущий розами папочка! Твой пиджак пах ТОБОЙ!»

Моя внутренняя дорога к раю

В рассказе описаны переживания дочери известного турецкого писателя Джемиля Мерича Умит Мерич

Она очень страдала. Что бы она ни делала: слушала музыку, читала книгу... Ничто не помогало... Она готова была взорваться. Казалось, если она взорвется, то ее кусочки будут собирать по всему земному шару. Ее назвали Умит54, чтобы она дарила надежду людям, утратившим ее, но сейчас ей самой была нужна хоть небольшая надежда, лучик света. Никакого выхода у нее не было, она была готова взорваться... Говорят: надежда умирает последней, но и она покинула ее. А ведь она была молодой и красивой. Ей было всего тридцать. Она вышла на балкон. Все было погружено в кромешную тьму. Она словно отдалилась от этого мира... Рассыпавшиеся по небу звезды были похожи на бусины разорвавшихся четок. В переводе Умит — Надежда (прим. переводчика).

Она смотрела в пустоту задумавшись, а темнота волнами накатывалась на нее. Она даже не ощущала, сколько прошло времени. И вдруг она услышала звук. Она вздрогнула, испытав, пожалуй, больший ужас, чем в тот миг, когда в День Страшного суда Исрафиль будет дуть в свой рог55, поднимая всех умерших из могил. — Что это? — подумала она. Со стороны Селямичешме56 доносились звуки. — О Великий Аллах! Что это за звук? Она помнила его с момента своего зарождения в чреве матери. Но, оказывается, на самом деле не слышала. Благодаря этой божественной музыке погрузившиеся в тишину творения испытывают радость, вздрагивают и приходят в себя. Этот звук доносился, разрывая кромешную тьму и собирая свет. Зима стерла и унесла все, что оставалось после осени. Своими слезами она стремилась родить новую весну. Ветер пел весне-малышке в чреве матери-зимы колыбельные песенки. Шел декабрь 1946 года. У одного философа родилась дочь. В своем семейном альбоме отец записал: «Эй, маленькая куколка! Эй, гусеница в коконе, когда ты превратишься в прекрасную божественную бабочку?» Ее назвали Умит, чтобы она дарила всем надежду, дарила свет. Очень быстро куколка покинула свой кокон, превратившись в бабочку, и отныне все цветы, сады и весна принадлежали ей. 55 Согласно исламу, настанет день, когда один из великих ангелов, Исрафиль, вострубит в Рог (Сур), диаметр которого равен размеру небес и земель, возвещая о Конце Света. 56 Селямичешме — район в Стамбуле.

Она была молода, красива, благородна. По утрам она просыпалась под пение соловья в саду особняка. Наслаждалась ароматом голубых и серых цветов лаванды, которые густо росли по обе стороны мраморной лестницы особняка. Эти прелестные цветы первыми встречали гостей дома, даря всем пришедшим свой прекрасный аромат. Если посмотреть с террасы, то можно было представить себе, что вы находитесь в неком волшебном зелено-голубом мире. Это была надежная гавань для кораблей, которые боялись затонуть в бушующих волнах, но Умит задыхалась в кромешной тьме, царящей в ее душе. Бессильные перед этой тьмой свечи гасли одна за другой. Бабочка Умит устала, ее крылышки больше не порхали. Она была неподвижна, печальна и молчалива. Она была одинока и безутешна, словно оказавшись в темноте пещеры наедине с собой. Казалось, что каждый сделанный шаг вместо того чтобы помочь ей выбраться на берег, наоборот уводит ее во тьму морских вод. Почему она не могла кричать, не могла плакать, почему не могла говорить со звездами в небе и ветрами в пустыне? Почему она все время молчала? Разве видеть не значит обладать? Разве не ей подчинялись все поры года, разве не для нее распускались цветы, разве не для нее улыбались дети, разве не для нее вставало солнце, разве не для нее светила луна? Почему тогда она беспомощно билась в водовороте отвращения? Почему она молчала? Почему звезды, луна и солнце в ее душе постепенно угасали? А она говорила: «Я не люблю тех, кто гаснет и уходит». 49

Душа ее была в поиске, словно Хазрети Ибрагим57, но если бы она только знала, что ищет... Тогда бы она, словно река Мерич58, весело побежала к океану своего идеала. Она, встав раньше, чем когда бы то ни было, отправилась бы в путь, словно чистокровный арабский скакун, побежала бы по дороге, крича: «Я иду!» Но к кому, куда? Крылья надежды прекрасной бабочки были сломлены, все четыре ноги арабского скакуна вдруг подкосились. Она не могла взлететь на вершину надежды, не могла бежать к раю, находящемуся внутри нее. Как бесполезно искать что-то вне себя, если оно утеряно внутри. Для того чтобы держаться на плаву, ей уже не хватало книг, семьи, друзей. Она теряла почву под ногами. Словно некая рука тянула ее вниз, в самый низ, в темные глубины моря. Она была красива, успешна. Ей было тридцать. У нее не было материальных проблем. Она была хорошим социологом. Но почему же ее жизнь была подобна бессмысленной трагедии, в которой актеры играли в черных одеяниях на фоне черных декораций? В районе затылка у нее начиналась дрожь, которая возникала внезапно и охватывала все ее тело и душу. От этой дрожи болели все органы. Эта дрожь, которая начиналась неизвестно откуда, казалось, поднимает ее в воздух и кружит, не переставая. Но она никуда не падала! Ах, если бы упасть, сломать себе шею, умереть — для нее это было бы спасением, она бы наконец успокоилась. Тогда и буря утихла бы. Но она не падала. Со скоростью, пре57 Хазрети Ибрагим (Авраам) — один из пророков, который верил в Единого Бога и проповедовал монотеизм. 58 Река Мерич (Марица/Эврос) протекает по территории Болгарии, Турции и Греции и является вторым по площади трансграничным бассейном в юго-восточной Европе.

восходящей скорость света, она постоянно катилась в глубокую пропасть. И снова наступила ночь, полная этих кошмаров. Она была дома со своей семьей. Истошные крики черных созданий, разжигающих внутри нее огонь, сводили ее с ума, но ни отец, ни мать не слышали их. — Давайте уже спать, — сказала мама. Умит было до смерти страшно оставаться одной. — Мамочка, ты ложись, а мы с папой еще посидим, — наконец, выдавила она из себя. Мама не заметила ее дрожи, иначе она не смогла бы спокойно отнестись к ее словам. — Хорошо, детка, — ответила она и отправилась в спальню, расположенную в конце длинного коридора. Они остались наедине с отцом. Поговорили о том, о сем. Она чувствовала, что кошмар надвигается. Ее опять стала бить дрожь. Снова, выдернув ее из середины рая, ее бросало в ад. Она согласна была и на ад, но это был даже не ад, этому не было названия, у него не было адреса. — Папочка, можно я прислонюсь к тебе? — спросила она. — Иди сюда, детка, — сказал ее слепой отец и распахнул ей свои объятия. Она подбежала к нему и прижалась к его груди. Он гладил ее красивые черные волосы, но он ничего не мог поделать с кошмарами, которые мучили его дочь изнутри. Ей становилось все хуже. Ее начало трясти от самой макушки до кончиков ногтей. Из глаз шли кровавые слезы. Скоро ее снова закружит, словно в водовороте. Она дрожала... дрожала... дрожала... 51

Отец был потрясен, он не мог понять, не знал, что делать. До сих пор никогда такого не случалось. Несмотря на всю свою мудрость, он не знал что делать, чувство безысходности охватило его. Маленькая птичка в его руках дрожала, ее трясло. Прошло... В конце концов, все снова прошло. Словно машина резко остановилась на полном ходу. Отец, успокаивая, гладил ее по волосам. Прошло много времени, ночь близилась к рассвету. — Давай, доченька, уже будем ложиться, — сказал он. Она боялась, что папа уйдет, и она останется совсем одна. Но не смогла сказать: «Папа, не уходи». Она была чуткой, изящной и хрупкой. Да и что бы он мог поделать, если бы не ушел? И папа тоже отправился в спальню, расположенную в конце длинного коридора. Она осталась одна посреди огромной гостиной. Казалось, что это не гостиная, а могила. Весь мир был огромной могилой. Может, послушать музыку или почитать, подумала она. Нет, нет... Она готова была взорваться. К концу ночи она приняла решение, она решила положить конец своей жизни... Она вышла на балкон. Все было окутано паутиной кромешной тьмы. Звезды, словно бусины разорвавшихся четок, рассыпались по небу. 52

Она погрузилась в долгие размышления. Она вновь словно отдалилась от этого мира. Отдалилась от всего, погрузилась в пустоту. Ее красивые черные глаза смотрели в темноту ночи. Она не осознавала, сколько прошло времени. И вдруг она услышала звук и вздрогнула, испытав больший ужас, чем в миг, когда в День Страшного суда Исрафиль будет дуть в свой рог, поднимая всех умерших из могил. — Что это такое? — подумала она. От Селямичешме доносился звук. Ей было тридцать лет, и этот звук она слышала с самого детства, но ей показалось, что сейчас она слышит его впервые. Это был звук утреннего призыва к молитве. Этот звук доносился, разрывая кромешную тьму и собирая свет. Ничего не понимая и удивляясь, словно зародыш в чреве матери, она слушала азан59. Этот распространявшийся волнами божественный звук словно манил к себе. Все творения смолкли, слушая его. Азаны, раздававшиеся с минаретов Стамбула, словно белые голуби в темноте ночи, друг за другом поднимались прямо к небесам. — О Великий Аллах! Почему раньше она не слышала эту музыку вечности, которая дарит такое умиротворение. Она поняла... Этот звук приглашал ее к сежде60. — Я постучала во столько дверей, но не постучалась в Его двери, я все испробовала, а намаз не читала, — сказала она себе. Так начался ее путь вовнутрь себя. Войдя в комнату, она кое-как совершила омовение и повязала первый попавшийся платок на голову. В доме не было саджжада61, поэтому она постелила первое попавшее под руку чистое покрывало на пол и первый раз в жизни прочита Азан — призыв к молитве (прим. переводчика). Сежде — земной поклон во время намаза (прим. переводчика). 61 Саджжада — молитвенный коврик (прим. переводчика). 59 60

ла свой утренний намаз. Затем подняв руки в молитве, сказала: «О Господь, ниспосылающий покой в трудные минуты, разделяющий мое одиночество, слушающий мои рыдания, являющийся моим голосом, когда я молчу, и моим дыханием, когда я смеюсь. Если не Ты, я не усну, если не Ты, я не проснусь, если не Ты, я не смогу ходить. Я знаю, что Ты там, но, если Ты не захочешь, я не смогу прийти к Тебе. О Всевышний, Который и есть Тот, к кому мы стремимся, услышь меня. Услышь меня и не позволь мне нуждаться в ком-либо кроме Тебя! Не дай мне потеряться на чужбине этого мира. Моя судьба зависит от Тебя, мой Господин», — и заплакала... Заплакала... Снаружи уже светало, а над холмами ее души уже давно рассвело. На сверкающих склонах, которые распрощались с тьмой, порхала бабочка надежды. Она была готова сойти с ума, а этот утренний намаз не просто толкнул ее от края пропасти, а вытащил из самой ее глубины. Молнии, обжигающие ее душу, благодаря молниеотводам веры ушли в землю, и она ощущала себя легко, словно пушинка. Она открыла боль своего сердца его Хозяину. И вот она уже может говорить, может бегать и порхать. Она удержалась на той ветке, на которой благодаря одному утреннему намазу распустился цветок. — Умит! Детка, ты умеешь читать намаз, научи и меня, — попросил ее слепой папа, философ. И она научила своего отца, великого мыслителя, читать намаз. Этот утренний сежде стал для нее началом нового летоисчисления. Она заново родилась. Внутренние ледяные глыбы растаяли, чистые воды зажурчали, словно река Мерич. Она открыла рай внутри себя и в сопровождении вечной музыки утреннего азана начала свой путь к раю.

Продавщица бумажных салфеток Стоял один из самых холодных дней в Стамбуле. Это был один из тех дней, когда, выходя с работы, Сельман бей, снова сказал: «Сегодня я не опоздаю», но опять опоздал. Он очень любил Стамбул и был убежден, что любая пора года в Стамбуле была по-своему красива. Как только упал «железный занавес», он посчитал своим братским долгом стать одним из тех учителей, которые первыми отправились в Азию. Рассказывая о первых днях своего долгого пребывания в степях Казахстана, он всегда испытывал бурю эмоций, а иногда даже слезы катились по его щекам. Когда он вспоминал о печальных событиях в жизни одной казашки, которая в свое время очень помогла первым учителям, он словно заново переживал все это и начинал плакать. Несмотря на то, что он, словно Меджнун62, любил свою родину, услышав, что в Азии наши братья, у которых такой же язык, такая же Речь идет о трагической истории любви, популярной на Ближнем и Среднем Востоке. История основана на реальных событиях и описывает жизнь арабского юноши по имени Гаис аль-Мулаввах, жившего в VII веке на территории современной Саудовской Аравии. Он влюбился в девушку из своего племени по имени Лейла аль-Амирийя, сочинял стихи и песни для нее, воспевая свою любовь к Лейле. Но когда Гаис попросил отца Лейлы выдать его дочь за него замуж, тот отказал, поскольку это шло вразрез с порядками племенного строя. Вскоре после этого Лейла вышла замуж за другого человека. Когда Гаис узнал о замужестве Лейлы, он покинул свое племя и ушел скитаться по пустыне. 62

религия, уже долгие годы ждут нас, Сельман бей сразу же отправился в те края. Пока он жил вдалеке от Стамбула, огонь любви к родному городу разгорался все сильнее, и когда однажды ему сказали, что он нужен в Турции, он вернулся в свой любимый Стамбул. Шел снег с дождем. Сельман бей очень любил плавать через Босфор на небольших парусных лодках. Во время этих поездок он словно «изливал» накопленные в его душе эмоции в прохладные воды пролива. Прохлада Босфора остужала жар его сердца. В тот день после короткой пятнадцати-двадцатиминутной поездки по линии Харбие-Бешикташ63 он вдруг оказался на пронзительном ветру, дувшем с Босфора. Его вспотевшее в жарком долмуше64 тело вздрогнуло на холодном ветру. Для того чтобы попасть в лодку, до которой ему оставалось всего пару шагов, требовалось некоторое мужество. Не открывая зонта, под мокрым снегом он подбежал к лодке и запрыгнул в нее. Из окна судна он наблюдал за снегом, падавшим в ледяные воды Босфора, лодка же, оставляя за собой белую пену, стремительно двигалась к Ускюдару. Стоявшая напротив мечеть Михримах-султан65, словно старая внушающая благоговение мать, встречала своих детей, прибывающих с европейской части Стамбула, и говорила им: «добро пожаловать». Люди уже по привычке, не дожидаясь, пока лодка причалит к пирсу, начали выпрыгивать на берег. Со всех сторон доносились голоса мелких торговцев. Харбие и Бешикташ — районы Стамбула. Долмуш — маршрутное такси в Турции (прим. переводчика). 65 Мечеть Михримахи — мечеть, названная в честь дочери султана Сулеймана и расположенная в Ускюдаре — одном их районов Стамбула (прим. переводчика). 63 64

«Купи, абла66, порадуй своего малыша, всего 3 лиры... Подходите граждане, покупайте свежие фрукты, килограмм 3 лиры, килограмм 3 лиры... Защитите себя от дождя, господа, зонты автоматические, подходите, подходите, 10 лир, 10 лир...!» И в то время, когда крики старавшихся перекричать друг друга торговцев достигли своего апогея, вдруг раздался тонкий, но проникновенный голос. Он словно шел из глубины души. Было очевидно, что обладатель этого голоса нес на себе тяжелый груз жизненных страданий. Сильный ветер, мотавший людей по берегу, словно сухие листья, рождал в душе Сельман бея желание побыстрее оказаться дома, но услышанный голос привлек его внимание. Однако прежде чем Сельман бей понял, откуда этот голос доносится, он смолк. Вокруг была толпа, люди пытались понять, откуда же появился этот голос? — Бумажные салфетки, бумажные салфетки... Кому нужны бумажные салфетки, бумажные салфетки! Это была пожилая женщина. Она стояла, опершись на сделанный на скорую руку деревянный костыль, который держала под правой рукой. Ее белый платок на голове насквозь промок. И Сельман бей не понял, были ли катившиеся по ее лицу капли дождем или слезами, являющими собой тайну, открывающую дверь к Божьей милости. Он медленно подошел к ней. В темноте сумерек она со своим словно светящимся изнутри лицом выделялась на фоне остальной толпы. Эта женщина не была простой уличной торговкой. Никак не могла ею быть. У нее в руке даже не было зонта. 66 Абла — старшая сестра, вежливое обращение младших к старшим по возрасту девушкам и женщинам.

Она положила две пачки бумажных салфеток на высокий камень перед собой, рядом с ними лежало еще что-то, прикрытое от дождя пакетом так, что невозможно было рассмотреть. — Можно купить пачку салфеток? — спросил он. — Конечно, сынок, пусть Аллах будет доволен тобой, конечно, можно. — Сколько стоит? — Сколько дашь, сынок. Некоторые платят 250 курушей67. Сколько не жалко. — Сколько же вы получите, даже если продадите все, что у вас есть! Разве это стоит того, чтобы стоять тут на этом холоде? — А что делать, сынок? Просить милостыню? Если получу одиндва миллиона, то на хлеб мне, с позволения Аллаха, хватит. — Возьмите, это вам. — Что ты, сынок, это много, не надо, ты заплати только за салфетки, мне стыдно брать больше. С того дня, как только выпадала возможность, Сельман бей старался по дороге домой пройти мимо этой женщины. Когда он с долмуша пересаживался на лодку, а потом ехал в Ускюдар, ему казалось, что рядом с ним словно никого нет. Перед глазами все время стояла эта старая женщина, продающая бумажные салфетки, а в ушах постоянно звучал ее голос: — Бумажные салфетки, покупайте бумажные салфетки. У него словно появилась с ней некая связь. Как-то однажды они долго беседовали, и она рассказала ему свою историю. После тринадцати лет замужества за высоким чиновником, будучи в самом расцвете лет, она вынуждена была подписать несколько бумаг, которые стали для нее «пощечиной», потому что, согласно Куруш — сотая часть турецкой лиры.

им, она обязана была отдать и своего мужа, и все состояние другой женщине, появившейся в его жизни. Сейчас она жила в небольшом деревянном бараке, в котором ей разрешили устроиться жители района где-то в Дудуллу Умрание68, где она и пыталась сводить концы с концами, не соблазняясь греховным. У нее не было возможности лечить появившиеся на ноге раны, и приходилось ходить с костылем. Ей нужно было всего лишь сухое место, где она могла бы молиться, совершать намаз и никому не быть обузой. «Голод не страшен, сынок. Мне достаточно одного квадратного метра сухого места, где я могла бы читать Коран, совершать омовение и читать намаз. А еда — это неважно, пара кусков хлеба как-нибудь найдется», — говорила она. Сельман бей был очень растроган. — Вам негде жить? — спросил он. — Тот барак, который мне дали, сгорел, — горестно произнесла женщина. — Что-о-о? Как это произошло? Случился пожар? — Я говорила, что мне достаточно одеяла, не нужно печки, но жители квартала решили, что так нельзя, что иногда бывает очень холодно, и провели от ближайшего к бараку дома электричество. Ночью я прочитала намаз и решила почитать Ясин-и шериф69. Читая, я задремала, а покрывало, которым были прикрыты мои ноги, наверное, упало на печку, и все сгорело. — Хорошо, что с вами ничего не случилось, тысячу раз благодарите Аллаха, что остались живы, а новое место, конечно, найдется. — Ах, сынок, Аллах никогда не позволит сгореть рту, читающему Ясин-и шериф. Я благодарю Аллаха, что со мной ничего не случилось, но место, где я жила, сгорело, а сейчас я живу в очень плохом бараке. Дудуллу — район в Умрание, Стамбул. Одна из сур Корана (прим. переводчика).

68 69

Сельман бей решил весь свой следующий день посвятить этой женщине. Он поговорил с женой, и она сказала: «Приводи ее сюда, здесь всем места хватит». Если бы женщина согласилась, он привел бы ее к себе в дом. На следующий день он нашел для нее еще и красивый дом, где она могла бы жить. И чтобы сообщить ей эту радостную весть, он побежал к пирсу Ускюдара. Вечер опять выдался темным, а ночь холодной. На этот раз шел дождь. Опять все, стараясь заработать себе на хлеб, были на месте, кроме продавщицы бумажных салфеток. «Где она?» — думал он, кружа по пирсу. Женщина пропала. Прошло несколько недель. Он иногда заходил на пирс, а иногда даже расспрашивал о ней у тех, кто был там, но так ничего и не узнал. Сельман бей больше никогда не встречался с этой женщиной, однако, когда приезжал в Ускюдар, ему всегда слышался ее печальный голос: «Бумажные салфетки, покупайте бумажные салфетки!» Точно так же, как он всегда помнил о казашке, которая помогла ему, он не мог забыть и эту торговку бумажными салфетками, несмотря на то, что прошло много лет. Когда бы он ни сходил на берег в Ускюдаре в холодную и дождливую погоду, он всегда бормотал одно и то же: — Все здесь в поисках хлеба насущного... А где же вы, продавщица бумажных салфеток?

Папа, может останешься?

Грузовики, окруженные облаком пыли, продвигались по бескрайней пустыне. Через некоторое время транспортная колонна достигла лагеря, состоявшего из больших палаток. В лагере было огромное количество чернокожих женщин, которые с трудом передвигались. Что делали сотни людей, которые практически превратились в скелеты, среди этих палаток? Из одного грузовика вышла молодая красивая женщина с чернокожим ребенком на руках. Неся этого ребенка, который резко контрастировал с белизной ее одежды и ее белой кожей, она просила о помощи. Крики «помогите» стали настолько привычными для обитателей лагеря, что никто на них не обращал внимания. Никто не взглянул также и на чернокожую женщину, которую двое мужчин вытянули из той же машины. Это, наверное, была мать чернокожего малыша, которого несла белая женщина. Настойчивость и волнение белой женщины, в конце концов, привлекли внимание. Молодой доктор этого полевого госпиталя, сооруженного для жителей Африки, подошел к женщине с ребенком. Он спокойно пощупал пульс сначала ребенка, а затем его матери, после чего сказал, что помочь им уже ничем нельзя, и хотел уйти. 61

Но они были еще живы, и ребенка, наверное, первый раз в жизни обнимали так крепко. Женщина снова обратилась к доктору: «Пожалуйста, помогите им». Обернувшись, доктор ответил: «Они очень ослабли, болезнь зашла слишком далеко, они умрут. Не стоит тратить время». Женщина, которая уже совсем пала духом, нашла в себе силы возмутиться: «Разве это вы решаете?» Не найдя ответа, доктор сказал своим коллегам заняться пациентами, а сам удалился. Через несколько часов чернокожую женщину отнесли в палатку на операцию. Она лежала на столе, живот разрезан, внутренние органы разложены вокруг... Голод здесь испытывали не только люди. Мухи тоже пытались поживиться, кружась над разрезанным животом. Глаза женщины были приоткрыты, она стонала. Белая женщина, стоящая у ее изголовья, сказала доктору: «Она мучается от боли, разве нельзя дать обезболивающее?» ‑ «Можно подумать, у нас есть обезболивающие средства, а мы специально заставляем их мучиться, — ответил врач равнодушно. — Неужели вы не понимаете? У нас не осталось никаких обезболивающих!» А затем, повернувшись к стоявшему рядом африканцу, сказал: «Спроси, испытывает ли эта женщина боль?» Когда африканец обратился к чернокожей женщине с разрезанным животом и спросил, больно ли ей, она посмотрела на доктора и ответила: «От боли, испытываемой от голода, боли от операции я даже не чувствую».

Фильм продолжался. Жена вошла в гостиную и расстелила скатерть. В ушах Ибрагим бея стоял гул, он даже не слышал, как жена обращается к нему. Он смотрел фильм с Анджелиной Джоли в главной роли. Клив Оуэн на самом деле даже не был врачом. В правом нижнем углу было написано: «За гранью — Beyond Borders», но... Увиденные им дети не могли быть просто статистами, подготовленными для этого фильма... Анджелина Джоли была послом доброй воли Управления вер62

ховного комиссара ООН по делам беженцев. Он знал, что одним из девяти послов доброй воли была и Муаззез Эрсой из Турции. Он много слышал об Африке, даже видел некоторые фотографии, но увиденная им в фильме сцена потрясла его до глубины души, причинила боль. Ибрагим бей принял твердое решение. Он собрался в страну этих страдающих людей. «Может, я смогу хоть чем-то помочь», — думал он. Приближался Курбан-байрам. На каждый Курбан-байрам ему слышался доносившийся из опаленной пустыни Хиджаза слабый голос потерявшей надежду женщины. Хазрети Ибрагим, вскочив на коня, быстро удалялся, даже не оглянувшись, а мать Хаджер истошно кричала ему вслед: «Эй, Ибрагим, на кого ты нас оставляешь?» Никакой реакции. Не получив ответа, мать Хаджер все поняла... Пока Ибрагим (мир ему и благословение Аллаха!) не удалился настолько, что уже не мог слышать ее, она спросила еще раз, на этот раз, изменив свой вопрос: «Это Аллах приказал тебе оставить нас одних в этой безлюдной пустыне?» «Да», — ответил Хазрети Ибрагим, не поворачивая головы. Услышав этот ответ, мать Хаджер глубоко вздохнула и сказала: «Если так, то Он (Свят Он и Велик!) защитит нас». Если бы они не остались в одиночестве в этой безлюдной пустыне, то сегодня столько людей не приходило бы к Каабе70, паломники не бегали бы между Сафа и Мерве71, не пили бы воду из колодца 70 Кааба — важнейшее святилище ислама в Мекке, в сторону которого обращаются мусульмане всего мира во время молитвы, и к которому совершаются ежегодные паломничества. 71 Сафа и Мерве — холмы в Мекке. По преданию, мучимая жаждой Хаджер (Агарь) искала воду, перебегая от Сафа к Мерве (Мерва) и обратно. В память об этом паломники проходят это расстояние семь раз. Этот обряд называется «сай» (прим. переводчика).

Земзем72. Все это было понятно, но каждый праздник Ибрагим бей пытался найти ответ на другой вопрос: «Почему Ибрагим (мир ему и благословение Аллаха!), покидая свою жену Хаджер и сына Исмаила, даже не обернулся?» Аэропорт имени Ататюрка... Место, где за день происходят тысячи воссоединений, и где каждое мгновение слезы текут рекой. Каждое объявление посадки — это вестник новой разлуки. Место, где смешались люди, которые в последний раз обнимаются, машут друг другу руками, смотрят друг на друга с тоской. Последнее объявление посадки для пассажиров, отправляющихся в Конго. Жена Ибрагим бея тихо плакала. Искры тоски в ее взгляде превратили смешанные чувства его души в пожар. Он обнял детей, погладил их шелковистые волосы, насладился их запахом. Когда его дочь Нилюфер обняла его за шею и спросила: «Папа, может, останешься?», он почувствовал, что последние силы покидают его. Он еле стоял на ногах. В глазах потемнело. В самый неожиданный момент его самый любимый ангелочек нанес ему сокрушительный удар. «Нельзя ли было не спрашивать это, детка?» — подумал он. А самый маленький его ангелочек прижался к его ноге и не отпускал. Ибрагим бей боялся поддаться эмоциям. В последний раз встретившись взглядом с женой, он словно сказал ей: «Пожалуйста, помоги мне». Малыш не отпускал папу. «Иди сюда, малыш», — сказала мать и с трудом оторвала его от ноги отца. Ибрагим бей, даже не взглянув назад, направился прямо к месту посадки. «Если обернусь, то не выдержу и вернусь», — думал он. И в этот момент он почувствовал, как что-то теплое вдруг прижалось к его ноге. Священный колодец в Мекке (прим. переводчика).

Как незаметно он подбежал! Как его маленький ангелочек вырвался из материнских объятий? Ибрагим бей больше не мог сдерживаться и, дав волю чувствам, начал плакать навзрыд. Обернувшись, он посмотрел назад полными слез глазами. Все лица были устремлены на него. Жене снова пришлось проявить самоотверженность, она подошла к Ибрагим бею и забрала из его объятий малыша. Несмотря на то, что крики маленького Нуревшана, выкрикивающего «Папа, папа!», заставляли его страдать, он помнил, что другие дети с черного континента тоже звали его. Подняв свою сумку, он быстро пошел вперед на посадку. В самолете он рухнул в свое кресло без сил. Теперь он понимал, почему Хазрети Ибрагим (мир ему и благословение!) уехал, не обернувшись, а также понял, что в жизни героев есть решающие моменты. Пока самолет, словно лебедь парил над облаками, он вспоминал Ибрагима Хавваса73. Ему казалось, он слышит беспомощный женский голос, зовущий Ибрагима Хавваса из темного византийского дворца. Точно так же как Ибрагим Хаввас неизменно шел на этот голос, так и он сам шел на зов беспомощных и потерявших надежду голосов, взывающих к нему с черного континента. Аэропорт Конго... Повсюду чернокожие люди. Им многое пришлось пережить по вине белых. По их мнению, от белых нельзя ждать добра. Этот белый, наверное, тоже из этих «дьяволов», думали они и хотели, посадив его в самолет, отправить обратно. Об этих мыслях, царящих у них в голове, Ибрагим бей узнал намного позже. А выйдя из аэропорта, он сразу же столкнулся лицом к лицу с реальной болью. Некоторые чернокожие фанаты, увидев его, проводили пальцем по горлу, показывая тем самым, что «белые заслуживают смерти». 73 Ибрагим Хаввас — суфий, живший в Багдаде в IX веке и известный своим аскетизмом и полным упованием на Бога.

Первым делом он выучил, как сказать: «Я вас люблю». Тем, кто проводил пальцем по горлу и грозил ему смертью, он говорил: «Я вас люблю». На улицах, по которым он проходил, все смотрели на него с ненавистью. Эти люди были в безвыходном положении. Они были голодными, больными, но довольствовались малым. Приближающийся Курбанбайрам он посчитал хорошей возможностью, чтобы помочь им. Он позвонил Вейсель бею из Турции, щедрость которого была ему хорошо известна, рассказал ему о безысходном состоянии людей в Конго. И Вейсель бей не отказал ему. Затем он позвонил Садык бею. И тот тоже помог... — Очень хорошо, — сказал он. — Шестьдесят три бычка. Он подготовил список тех, от чьего имени должны были быть принесены в жертву эти животные. И в самом начале списка стояло имя Пророка Мухаммеда (да пребудет с ним мир и благословение Аллаха!), так хотел Вейсель бей. Ибрагим бей устал и прилег отдохнуть на свою скромную кровать. Праздничное утро, все произносят такбир74. Предназначенные для принесения в жертву бычки ждут своего времени. Через некоторое время толпа расступается и среди собравшихся со списком в руках появляется наш Пророк Мухаммед (да пребудет с ним мир и благословение Аллаха!). «О, Расульаллах75! Значит, и вы пришли сюда!» — говорит Ибрагим бей и подбегает к нему. Вокруг полно чернокожих людей с впалыми животами. Свет, исходящий от появившегося во тьме ночи Луноликого76, отражается на их потемневших от безысходности лицах. 74 Такбир — выражение «Аллаху Акбар!», что означает «Аллах велик!» (прим. переводчика). 75 Расульаллах — посланник Аллаха (прим. переводчика). 76 Здесь имеется в виду пророк Мухаммед (прим. переводчика).

Пророк Мухаммед (да пребудет с ним мир и благословение!) начинает одно за другим читать имена из списка: «Вейсель, Садык...» Весь в поту, Ибрагим бей проснулся, он увидел самый прекрасный сон. По его щекам текли слезы. «Он пришел», — сказал Ибрагим бей. «Я приду в любое место, где вспоминают мое имя», — говорил Пророк. «И теперь он здесь!» — подумал Ибрагим бей и воскликнул: «Здесь о тебе так мало знают, о, Расульаллах!» Летние ночи коротки, но Ибрагим бею эта ночь показалась бесконечной.

Конголезцы все еще не могли поверить в то, что делал этот белый. Как может белый человек, приносить жертвы ради черных? Люди, которые на протяжении долгих дней не видели мяса, выстраивались в очередь, и, получив пакеты с мясом, отправлялись домой. Известные поп-артисты страны, услышав о происходящем, приехали, чтобы помочь раздавать мясо. Нужно было видеть радостные поклоны чернокожих, черноглазых исхудавших детей, когда они получали пакет с мясом. Восхищение и радость, которые появлялись на полных безысходности черных лицах женщин, держащих за руку одного ребенка, а на руках — другого, невозможно описать. Немного вдалеке Ибрагим бей увидел милого чернокожего ребенка, который стоял, опустив голову. Он взял его на руки и поцеловал. Ощутив идущий от него детский запах, Ибрагим бей вспомнил о своих собственных детях. «Черные или белые — все они наши цветы, они наша надежда», — подумал он. После этого он дал мальчику пакет с мясом, и малыш убежал к матери, что-то радостно щебеча. «Наверное, еда его очень обрадовала», — подумал Ибрагим бей. Переводчик перевел слова мальчика. «Тот белый мужчина погладил меня по голове и приласкал меня», — говорил он матери. В ходе гражданской войны здесь погибло три с половиной миллиона человек, столько же осталось раненых и сирот. Повсюду приюты 67

для сирот. Много людей погибло и после последнего землетрясения, сила которого достигла 7,8 баллов. «Хорошо, что я приехал сюда», — подумал Ибрагим бей. Несмотря на то, что здесь белым угрожали смертью, он неожиданно завоевал чистые души этих черных людей. Но его дела здесь еще не закончились. С другом Рамазан беем на маленькой лодке, называемой каноэ, они отправились в отдаленное племя, чтобы раздать там мясо. После полного опасностей четырехчасового путешествия по реке они прибыли на место. Вождь племени был чрезвычайно рад оказанной помощи. Впервые они получали помощь от белого человека и от мусульманина. Вождь племени не хотел отпускать Ибрагим бея и Рамазан бея. Он долго и внимательно слушал их. Ответы, полученные на его вопросы, открыли перед ним бесконечную красоту бытия. На обратном пути Ибрагим бею выказывали всяческий почет и уважение. Все племя вышло проводить их. Из-за бурного проявления радости и любви со стороны жителей деревни Ибрагим бей и Рамазан бей еще долго не могли добраться до своей лодки. «Кто теперь будет рассказывать нам обо всей этой красоте? На кого вы нас оставляете?» — кричал им вслед вождь племени. Все махали им на прощание руками. Ибрагимы были спасены от огня77, а Исмаилы — от принесения в жертву78. А Абдурашид Ибрагим, казанский турок, также покинул родные края, сопровождаемый криками своих детей: Царь Немрут хотел сжечь пророка Ибрагима, но Бог свершил чудо и спас его (прим. переводчика). 78 Пророк Ибрагим должен был принести своего сына Исмаила в жертву Аллаху, но за его послушание Аллах смилостивился и, остановив его руку, в последний момент разрешил вместо этого принести в жертву ягненка (прим. переводчика). 77

— Папочка, на кого ты нас оставляешь? Когда этот великий путешественник, который из конца в конец изъездил всю Азию и бедный мусульманский мир, приехал в Стамбул, то, увидев силу слова ныне покойного Акифа79, сказал: — Ты должен исходить всю Азию и Африку. Должен вблизи увидеть жизнь мусульман, живущих в заледенелых степях и жарких пустынях. Твои стихи словно плодородие весны, они даруют новую жизнь «замерзшим» душам. Ты должен увидеть их, выслушать их. А они должны увидеть и послушать тебя. Акиф не исходил всю Азию, но «измерил аршином» континенты «Асымын несли»80. Разве бессмертные султаны — это не те, кто, отказавшись от короны и трона, умеют приносить в жертву свой нафс81.

Акиф Мехмет (псевдоним, настоящее имя Эрсой, известен так же как Молла Сурат) (1873–1936) известный турецкий поэт и публицист. 80 В переводе означает «Поколение Асыма», т. е. «измерил аршином» континенты «поколения Асыма». 81 Нафс — животное или страстное начало в человеке, эго человека (прим. переводчика). 79

В моих венах течет турецкая кровь

Прозвенел звонок. «Я не должен опаздывать», — подумал он. И, схватив свою сумку из учительской, побежал на урок. Несмотря на то, что он впервые приехал в этот исторический город, который когда-то был столицей Золотой Орды, он сумел завоевать любовь учеников. Из источника живой воды Бенгису82 вместо воды учитель Ибрагим черпал любовь. Город Астрахань был построен в дельте красивой и изящной, словно кружево, реки.

В этом городе он очень любил две вещи: проводить время со своими учениками и наблюдать за заходом солнца на фоне Волги, впадающей в Каспийское море. Здесь Волга, словно ребенок, раскрывающий объятия матери, с которой встретился после долгой разлуки, устремляет пять-десять своих золотисто-желтых «рук» к «груди» Каспийского моря. Вид этой «встречи» здесь на чужбине навевает грусть и уносит учителя Ибрагима в совершенно другие миры. Когда, подписав классный журнал, он подошел к доске, то заметил одного печального ученика, оставшегося сидеть на своем месте. Он подошел к мальчику, который был красив и печален, словно анатолийские народные песни. Бенгису — мифический источник, вода из которого дарит бессмертие.

«Что случилось, Николай?» — спросил он. «Мама в больнице, учитель, я думаю о ней», — ответил мальчик. «Мама тяжело больна? А твой папа?» — «Отец — рабочий на стройке, он работает с утра до вечера, чтобы обеспечивать нас. Врачи говорят, что у мамы нет надежды». Он был похож на облачко, которое вот-вот прольется дождем. Николай закрыл лицо руками, а его плечи тихонько вздрагивали. Ибрагим бей не знал, что сказать и что сделать. Он и сам был сыном рабочего. Погладив Николая по светлым шелковистым волосам, он подумал о своей маме. Стало ли хоть немного лучше его собственной бедной мамочке? Как она, бедная, плакала, когда провожала его. Казалось, прошла целая вечность, как же он соскучился по ней! Боль от разлуки с матерью терзала Ибрагим бея, и именно поэтому на закате дня он стремился найти облегчение, прислушиваясь к грустному журчанию Волги, пытался «выбросить» свою боль в волны Каспийского моря. Вернувшись от своих мыслей к реальности, он сказал: «Николай, не переживай, после урока мы вместе сходим к твоей маме». Услышав это, ребенок немного успокоился. Урок закончился. «Пойдем», — сказал учитель. Сначала он вместе с Николаем зашел в учительскую, положил учебники и повесил в шкаф фартук83, после чего они вместе вышли из школы. Когда они стали подходить ближе к больнице, Ибрагим бей заметил, что волнение Николая возросло. В коридоре они остановились перед одной из палат. «Сначала зайди ты и предупреди, что мы пришли вместе», — сказал он Николаю. Увидев сына, женщина привстала на постели и раскрыла навстречу ему свои объятия. А Николай бросился к ней. Пока они обнимались, у мальчика вдруг где-то внутри зародилась мысль: «Может, это последний раз, когда я обнимаю маму, когда вды83 В Турции учителя носят фартуки, чтобы защитить одежду от мела (прим. переводчика).

хаю ее запах». Потом он пришел в себя и сказал: «Мама, мой классный руководитель тоже здесь, он пришел навестить тебя». Бедная женщина выпрямилась на кровати, вытерла текущие по щекам слезы и поправила свои уже начавшие седеть волосы. «Конечно, сынок, пусть войдет», — сказала она, не скрывая своего удивления. Зачем учителю приходить в больницу? В чем причина? Может, ее сын сделал что-то не то? Ибрагим бей вошел в палату с улыбкой на лице. «Скорейшего вам выздоровления, уважаемая, я очень огорчился, узнав о вашей болезни, поэтому решил навестить вас», — сказал он, положив у изголовья ее кровати цветы. Расчувствовавшись от такого благородства, больная женщина сказала: «Господин учитель, сынок, я оставляю моего Николая на ваше попечение, пожалуйста, не позвольте ему чувствовать себя одиноким. Я оставляю его, надеясь на вас и моего мужа. Мне осталось жить всего пару дней. Пожалуйста, отправляйте моего Николая ко мне каждый день, чтобы я смогла вдоволь пообнимать его». Ибрагим бей был поражен. «Подождите, никогда нельзя терять надежду и веру в Аллаха. Я поговорю с вашим врачом». «Не нужно, учитель, сынок, врачи сказали, что я должна найти литр крови и деньги на операцию, но у нас нет такой возможности». — «Вы еще молоды, не теряйте надежду», — постарался утешить женщину Ибрагим бей. «Ей не больше сорока», — подумал он, но, несмотря на ее еще довольно молодой возраст, она выглядела сломленной, и он очень огорчился состоянию этой бедной женщины. «Не плачьте», — сказал ей Ибрагим бей, а потом, повернувшись к Николаю, попросил: «Ты останься с матерью, а я скоро приду», — и вышел из палаты. В первую очередь он узнал у медсестер группу крови этой женщины и обрадовался полученному ответу: группа крови подходила. Затем он направился к телефонной будке и позвонил своим друзьям в школе. Через некоторое время еще пятеро его друзей были в больнице. Выяснилось, что у двоих из них кровь прекрасно подходила женщине, так что этот вопрос был решен. Осталось решить проблему 72

с деньгами. Соберем среди друзей, кто сколько может, и отдадим, решили они, и отправились в палату, чтобы сообщить бедной женщине радостную весть. Женщина расплакалась, она не знала, как выразить свою благодарность. Все пытались утешить ее. Николай радостно обнимал маму, целовал ее и постоянно повторял: «Мамочка будет жить, будет жить». А женщина все гладила золотистые волосы сына и повторяла: «Сыночки, это что же вы за люди?? Здесь даже сын не сделает такого для матери!» От этих слов боль, которую учителя скрывали в глубине своей души, вырвалась наружу. Как давно они не слышали слова «сынок» и не чувствовали теплоту материнского сердца. «Как я смогу оплатить свой долг перед вами?» — спросила женщина трясущимися губами. «Не волнуйтесь об этом, — сказал Ибрагим бей. — Вас можно считать и нашей матерью». Операция прошла успешно. Когда мать Николая принесли и уложили в постель, она все еще была без сознания. В это время на соседнюю кровать положили женщину, которая по случайному стечению обстоятельств оказалась телеведущей. Когда действие наркоза немного прошло, мать Николая пошевелила губами и сказала: «О, Аллах, благодарю тебя, теперь в моих венах есть турецкая кровь». Когда она уже окончательно пришла в себя после операции, пациентка на соседней кровати поинтересовалась: «Знаешь, что ты говорила в бреду? Что это значит — “в моих венах есть турецкая кровь”? Разве ты не русская?» Когда женщина в деталях рассказала, какую самоотверженность проявили учителя из Турции, соседка согласилась с ней. Через несколько дней после выписки из больницы обе женщины встретились в турецкой школе. Мама Николая на этот раз при помощи государственного телевидения рассказала всей России о самопожертвовании учителей из Турции, их доброте. Закончила она свой рассказ такими словами: «Я благодарна Аллаху, что в моих венах теперь течет кровь турецких учителей!» 73

Души, в которых зажглась любовь, обязательно найдут формулу, которая сделает счастливыми тех, кто их окружает. Как сказал главный «архитектор»84 этой идеи: «Самые прочные крепости, которые не могли взять многочисленные армии, были легко побеждены героями любви». Эти всадники, которые скачут на конях любви, завоевали много сердец. Приветствую вас, о, всадники!

Речь идет о Ф. Гюлене.

Лефтер

Зима 1996 года. Вечер в Филадельфии. Дует сильный ветер. В мерцающей темноте вечера падают хлопья снега. В Центре турецкой культуры в Филадельфии необычное оживление. Люди, не обращая внимания на позднее время и непогоду на улице, по одному, по двое заходят внутрь через дверь, ведущую в сад. Центр представляет собой скромное одноэтажное здание. Иногда турки, живущие в Филадельфии, собираются здесь, чтобы успокоить свою тоску по родине. Вскоре здесь в этой простой гостиной, где ощущается аромат Анатолии, собралось около тридцати-сорока человек. В тот день ожидалось выступление одного важного человека. Пока снаружи красота падающего снега отражалась в свете уличных фонарей, внутрь гостиной, казалось, проник весенний ветерок, принесший с собой аромат роз из Анатолии. Гость вскоре пришел. Это был известный адвокат. В ходе знакомства выяснилось, что за некоторым исключением, практически все присутствующие в гостиной были из Гиресуна85. 85 Гиресун — город в Турции, расположенный на берегу Черного моря (прим. переводчика).

Адвокат Бекир бей, не сдержав своего любопытства, спросил: «Неужели здесь все из Гиресуна?» Заметив его удивление, сидевший среди присутствующих почтальон Мехмет бей рассказал адвокату историю гиресунцев в Филадельфии. «После Первой мировой войны греки, поспешно покидавшие Гиресун, вынуждены были оставить свое хозяйство и уйти налегке. Среди всего оставленного ими каким-то образом оказался шестилетний мальчик по имени Лефтер. Бедного измученного Лефтера, который остался в деревне Хисарджик района Яглыдере86, взяла к себе мать Сабахат. Она любила его и заботилась о нем как о собственном ребенке. Несмотря на то, что родители Лефтера были живы, он остался сиротой. Мальчик чувствовал себя одиноким, как полевой цветок, который треплет грубый ветер на краю глубокой пропасти. Где сейчас его братья, его родители, которые уехали, оставив все свое хозяйство? Почему они не вернулись за ним? На протяжении всей своей жизни Лефтер не мог найти ответов на эти вопросы. Все и всё в деревне Хисарджик, кроме него самого, были свободны: дети, играющие на улице, птицы, летающие в небе, даже куры, которые искали себе еду в грудах мусора. Когда Лефтер подрос, он осознал, что больше не сможет находиться в этой деревне, которая была для него самым красивым уголком в мире. Иногда ночами он, накрывшись с головой одеялом, тихо плакал, чтобы не услышала мать Сабахат. 86 Яглыдере — районный центр (ильче), относящийся к области Гиресун, Турция (прим. переводчика).

Почему эта пожилая анатолийская женщина взяла его к себе? За что любила его как собственного ребенка? Почему, когда дети в деревне плохо обращались с ним, она бежала на помощь, говорила им: «Не трогайте его, он мой сын!» И прижимала его к себе? Лефтер много думал об этом. То, как мать Сабахат в тишине слушала азан, как с внутренним спокойствием читала намаз, оказывало на Лефтера сильное впечатление. Однако позднее эти чувства притупились. Начальную школу Лефтер закончил в Хисарджике, но терпение его было на исходе. «Ты грек, ты не можешь играть с нами», — говорили дети и не принимали его в игру. Любовь, жившая в его молодом сердце, не находила себе места в деревне. Он не мог пустить корни и обосноваться здесь. Он очень любил деревню, но никто не принимал его, кроме его престарелой матери. Жители деревни не могли забыть, что делали греки во время войны. Может, они были правы, но в чем вина Лефтера? Никто не хотел понимать, что Лефтер — всего лишь невинное дитя. Лефтер не смог изучить христианство, а из-за отношения жителей деревни не смог полюбить ислам. Иногда он говорил: «Мама Сабахат! Почему не все такие, как ты?» Мать Сабахат сильно постарела, и он думал о том, что будет с ним, что он будет делать совсем один в деревне, если с ней что-то случится. Однажды Лефтер сказал матери Сабахат, что собирается уехать из деревни. Она очень расстроилась. Мать Сабахат просила его остаться, но при этом и она понимала, что ему лучше уехать. Лефтер уже повзрослел, и в любой момент с ним могло что-нибудь произойти: ведь он уже не молчал, как раньше, а часто возмущался в ответ на оскорбления в свой адрес. Пришел день, и мать Сабахат в последний раз увидела печаль, скрытую в глубине его невинных улыбчивых глаз. Она дала ему деньги на карманные расходы и долго плакала, глядя вслед Лефтеру, кото77

рый, поцеловав ей на прощанье руку, уехал из деревни, так и не поняв, в чем заключается его вина... Старая женщина провожала его взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду. Лефтер тоже затуманенными глазами в последний раз смотрел на любимый им Хисарджик. Сначала Лефтер отправился в Россию, а затем в Америку, где и обосновался в Филадельфии. Здесь он купил много земли и скоро разбогател. Однако он не забыл ни деревню Хисарджик, ни мать Сабахат. «Почему не все матери такие, как Сабахат? Откуда взялась любовь в ее сердце? Может, это цветы в полях Хисарджика подарили ей эту любовь?» — размышлял Лефтер и не находил ответа. Через много лет он отправился навестить мать Сабахат. Приближаясь к деревне, он почувствовал волнение, даже его ноги начали дрожать. Разве мало он бегал по этим пыльным дорогам в заплатанных штанах и рваных туфлях? Для мамы Сабахат в Америке он накупил много одежды и разных подарков. Он очень любил ее, хоть и не знал, откуда эта любовь проникла в его сердце. Может, из той заплатанной одежды, которую мать Сабахат давала ему в детстве? Или, может, от еды, которой она кормила его? Он очень соскучился по ней, по своему ангелу со светлым лицом. Однако, приехав в деревню, он узнал печальную новость: мать Сабахат скончалась несколько дней назад. Жители деревни показали ему ее могилу. У изголовья могилы — небольшого холмика — голубые глаза Лефтера замерли на надписи на дощечке: «Аль-Фатиха за душу Сабахат Чакыр». 78

Он очень огорчился, что не смог увидеться с мамой Сабахат. Как много он мечтал по пути в деревню. Он хотел заново отстроить дом, сделать новые полы, хотел утешить ее и дать ей покой в старости, но ничего не вышло... Конечно, он должен был упокоить ее душу, совершив во имя нее добрые дела. Он сделал надгробие матери Сабахат из белого мрамора. Белый цвет как нельзя лучше олицетворял ее чистое сердце. Прежде чем уехать из деревни, он собрал всех жителей у могилы матери Сабахат и долго говорил о ее доброте, а в конце сказал: «Я приехал ради матери Сабахат, но не успел. В память о ней я хочу сделать что-то хорошее для жителей деревни, в которой она жила, вот моя визитная карточка, здесь есть мой номер телефона и адрес, если кто-то из вас захочет приехать в Америку, то я найду для вас работу и помогу вам». После этого он попрощался с каждым жителем и уехал из Хисарджика. Через два года два человека из деревни приехали в Америку и нашли Лефтера по указанному адресу. Лефтер был счастлив видеть их. Он нашел для них работу, помог купить землю и стать владельцами полей и садов. Эти двое передали весточку в деревню, после чего жители Хисарджика по одному, по двое начали приезжать в Америку. Сегодня только в Филадельфии живет более 2500 гиресунцев, и их перевез сюда Лефтер. Такова история присутствующих здесь гиресунцев».

Бекир бей, пришедший в Центр турецкой культуры для выступления, был чрезвычайно тронут услышанной историей и сказал: «Сегодня я многому научился у вас». 79

Беседа протекала в теплой искренней атмосфере, и почтальон Мехмет снова вмешался в разговор, с горечью сделав следующее признание: «Бекир бей, брат. Мы приехали сюда, стали владельцами земель, садов, виноградников, заработали много денег, но «потеряли» своих детей. Они не знали, что такое Коран, азан, мечеть. Встречаясь в этом Центре, мы пытались вспомнить свою культуру, но наши дети росли как Лефтер. Только когда вы пришли сюда и открыли здесь турецкую школу, наши дети снова начали воспитываться в соответствии с нашей культурой. Вы принесли сюда душу матери Сабахат!»

Я замерз у огня незнакомого человека Я стою перед мечетью Ортакёй87. Люди, прочитавшие ятсы намаз88, по одному, по двое выходят из этой исторической мечети. Это одна из самых роскошных мечетей Стамбула. Начиная читать намаз, вы ощущаете себя так, словно расстелили саджжада89 посреди моря. Читая здесь намаз, во время каждого сежде вы чувствуете, что еще чуть-чуть приблизились к Создателю, и испытываете от этого огромную радость. Я пришел на встречу раньше назначенного часа и прогуливался по морскому побережью в мерцающей темноте вечера. Морские волны сначала бежали прямо ко мне, а затем, отступая, убегали обратно. В Стамбуле все говорили о том, что погода для этого времени года стояла необычная. Несмотря на то, что уже наступили первые дни декабря, мы все еще ходили в пиджаках. Однако сегодня почему-то было холодно. Морской ветер пронизывал меня до костей. Я пожалел, что не взял пальто. Вдалеке я увидел огонь. Около него стоял мужчина... Он пытался согреться, разведя в баке огонь из нескольких досок. Вскоре я оказался рядом с ним. 87 Отакёй — район в Стамбуле, расположенный рядом с Босфорским мостом. Мечеть Отакёй — известная мечеть в Стамбуле; официальное название «Большая мечеть Меджидие» (прим. переводчика). 88 Намаз, совершаемый после захода солнца (прим. переводчика). 89 Саджжада — молитвенный коврик (прим. переводчика).

— Можно погреться у огонька? — спросил я. — Пожалуйста, — ответил он. Несмотря на то, что моя спина окоченела от холода, все было не так уж плохо. Доски весело потрескивали в огне. Я не мог понять, отчего мужчина не обращал никакого внимания на холод: было ли дело в его плотном кожаном пиджаке или в его загрубевшей от тяжелых условий жизни коже. Увидев плачевное состояние его рубашки, я получил некоторое представление об этом пожилом человеке и почувствовал к нему жалость. — Откуда вы? — спросил я. — Из Манисы90, — ответил мужчина. И его турецкий меня поразил. Это не было уличное арго, его речь свидетельствовала о том, что передо мной — образованный человек. — Чем вы зарабатываете на жизнь? — спросил я. Он указал на тележку, стоявшую немного поодаль. В ней в холщовом мешке виднелись обрывки бумаги, пестрели раздавленные жестяные банки, выброшенные после обильной трапезы, обрывки бумаги, которые когда-то, возможно, были черновиком любовного послания, выброшенные после прочтения газеты — все это лежало в старом мешке, ожидая своего часа, чтобы дать этому человеку средства к существованию. — Сколько стоит полный мешок? — Семь-восемь лир. — И как? Получается ежедневно наполнить один мешок? — Нет, один мешок в два-три дня. — И где вы их продаете? — На Эминоню91 есть один старьевщик, ему отдаю. На плавающем туда пароходе меня знают, денег на проезд не берут. Маниса — город на юго-западе Турции, административный центр области Маниса, расположенный в Эгейском регионе Турции (прим. переводчика). 91 Район в Стамбуле (прим. переводчика). 90

— То есть перевозите бесплатно? — Да, бесплатно... — Как же вы кормите семью? — Я одинок, у меня нет семьи. — А где вы живете? — Все укромные местечки Ортакёя — мои. Но в основном я сплю на стройках. — Неужели вы не замерзаете по ночам? — Другого выхода нет. — А что муниципалитет? Не помогает вам? — После шестидесяти берут в дом престарелых в Кайишдагы92. — А вам сколько лет? — 57. — И что вы делаете суровыми зимними ночами, в дни, когда случаются снежные бури? — В те дни, как вы, наверно, видели по телевизору, муниципалитет собирает нас всех и размещает в спортивных залах, а когда сильные холода отступают, снова выставляет нас за дверь. Как вы понимаете, мы уличные «завсегдатаи». Летом и зимой мы ложимся и встаем на улицах. Немного впереди расположена бесплатная муниципальная столовая, где по вечерам раздают еду, там можно поесть. — Вы сказали, что одиноки, у вас нет детей? Этот таинственный мужчина, который до сих пор отвечал, не задумываясь, словно уже тысячи раз давал ответ на каждый из заданных ему вопросов, вдруг заколебался. Он добавил еще несколько досок в огонь, словно хотел превратить свои мечты в пепел. — У меня есть дочь, она замужем. Кайишдагы — район в Стамбуле.

— Она вам не помогает? — Она живет в чужом доме, ей самой нелегко, не хочу быть ей обузой. Я даже не хожу навещать ее, чтобы не беспокоить. В ходе нашей беседы, я обо всем позабыл, меж тем время встречи, на которую я пришел слишком рано, уже прошло. Я попрощался и ушел, но мысленно я все еще был там, около одинокого человека, который пытался согреться у разведенного огня. Я все еще пытался согреться вместе с ним... Той зимой, вспоминая о нем, я всегда испытывал холод. Несмотря на то, что у меня были рубашки, галстуки, костюмы дорогих марок, пальто, которые я мог надеть в любое время, несмотря на то, что у меня был дом, где можно согреться, была семья и коллеги, в душе я все еще продолжал мерзнуть там, где-то посреди Ортакёя. Много раз в день я думал о том мужчине, обитателе улиц. Меня тронула отцовская нежность, которую этот страдающий человек испытывал по отношению к своей единственной дочери. Разве он не заслуживает счастливой жизни на теплом диване среди внуков! Где этот бедный человек, который холодными ночами «укрывается» темнотой вместо одеяла, завтракает по утрам, где он бреется, моется, стирает свое белье? Такие обитатели улиц идут по жизни, словно неся тяжелый груз на своих плечах. У нас много социальных «ран». И эти «раны» постоянно кровоточат. Наше общество «теряет кровь». И никому не нужные жители улиц — это только одна из этих «ран». Тысячи людей в Турции живут на улицах. Неужели мы полагаем, что так может продолжаться вечно? Разве нельзя разработать проект по оказанию им помощи? Неужели нам, потомкам тех, кто основывал Фонды помощи даже для птиц, лишившихся гнезд93, сложно сделать это? Когда нарушается равновесие во вселенной, земля сотрясается, дрожит, иногда капли Божьей милости, снисходящие с небес, пре В Османской империи был такой фонд (прим. переводчика).

вращаются в сели, стремясь очистить всю грязь на своем пути... Разве можно спокойно стоять и смотреть на горести и боль этой безмолвной массы людей? У нас всегда была культура семьи. Наши дедушки и бабушки, словно оберегающие нас ангелы с сияющими лицами, сидели на самом лучшем месте в доме. Невестки и дочки занимались делами по дому, бегали внуки. Наша семейная культура нашла свое отражение даже в архитектуре. Наши дома, будучи частично изолированными, при этом все же частично соединялись между собой. У наших домов, улиц, городов была душа. Когда случайный путник, заблудившись среди многочисленных тупиков, вдруг звонил в двери одного из домов, у порога его всегда встречали с улыбкой и стаканом воды, чтобы утолить его жажду... Даже у этих тупиковых улочек была своя душа. А эркеры94 были одним из самых ярких элементов этой культуры. Турция должна мыслить широко. Сила и справедливость — вот элементы, которые обеспечивают государственную преемственность. Притеснение подрывает основы справедливости. Не знаю, сколько потрясений могут выдержать эти основы, но, несмотря на то, что их сложно избежать, это не невозможно... Сегодня ночью в Ортакёе очень холодно. Сила волн в Босфоре нарастает. Я хотел погреться у огонька, но от холода Босфорского пролива замерз в тысячу раз сильнее. Как нам нужна красота, которая согрела бы наши души! Если эта зима будет продолжаться и дальше, то весны придется ждать еще долго... Самый темный миг ночи — это миг, который ближе всего к рассвету.

Эркер — полукруглый, треугольный или многогранный остекленный выступ в стене здания, делается чаще всего в несколько этажей, иногда во всю высоту фасада (обычно кроме первого этажа). 94

Если ушедшие в Йемен вернутся...

Рассказ о солдатах, вернувшихся из Йемена, где они сражались во время Первой мировой войны

Поселок спрятался в своей «раковине» подальше от шума и чрезмерного оживления. При малейшем дуновении ветерка листья всех оттенков красного падали с веток и смешивались с теми, которые уже лежали кучами на земле; даже редкие движения среди окружающей безжизненности словно кричали о тленности. Из каждого дома в Анатолии, словно дым из труб, поднималась в небо душевная боль и страдания, в каждом районе слышны были поминальные песни о погибших в Йемене. Заиграла гармоника, ты решил, что это свадьба? Решил, что это невеста идет? Решил, что ушедшие в Йемен, вернутся обратно? Старая женщина в черном платке, плотно повязанном вокруг шеи, сидела перед домом на лестнице сарая для соломы и, греясь в оранжевых лучах уже тусклого солнца, пряла шерсть. Она думала о двух храбрецах, которых отправила в Йемен, о невестках и внуках. 86

Годы Первой мировой войны... В Йемене, словно в аду, становилось все жарче и жарче. Наш героический седьмой корпус сражался не только с хорошо вооруженными солдатами Антанты, но и с раскаленной пустыней, голодом, жаждой и малярией, которая сжигала словно зажженная лучина. Солдаты умирали один за другим, в пустыне рыли общие могилы, многие мехмедчики95 разделили общую могилу в безлюдной пустыне. Им суждено было умереть в палящей пустыне вдали от материнских объятий, отцовского очага, вдали от любимых, но сначала на этой ведущей к смерти дороге их ждали ужасные страдания... Пустыня подготовила для них свои собственные испытания. Иногда это были похожие на светопреставление песчаные бури, иногда — оглушающая людей полная тишина... Иногда — раскаленная печь, воспламеняющаяся от солнечного огня. В минуты, когда во флягах заканчивалась вода, язык во рту, словно огненный шар, обжигал все, чего касался. А иногда из песка вдруг выползало какое-нибудь ядовитое насекомое, и бедный мехмедчик умирал, скорчившись на земле... Пустыня была коварна: здесь на каждом шагу поджидала смертельная ловушка. Когда заканчивалась пустыня, начинались крутые спуски и обрывы. В пустыне на крутых спусках невыносимо было смотреть на муки не только людей, но даже лошадей. Мехмедчики бежали на крики, доносящиеся из деревень, поселков и городов, которые захватывали подстрекаемые англичанами мятежники. Ласковое прозвище турецких солдат (прим. переводчика).

Смуглые лица этих совсем еще молодых храбрых парней вытянулись, их щеки впали, подбородки заострились, глаза ввалились, взгляды увяли. Мучения, которые выпали на долю гражданского населения, женщин и детей в оккупированных городах и поселках, были просто невыносимы. Мужчины, женщины и дети долгими месяцами дрожали в зарослях кустарника, долинах и холмах на завывающем ветру, чувствуя, как дождь и холод пробирают до самых костей. Эти бедняги, лишившись цивилизации, грязные с ног до головы сушили мокрую одежду, не снимая. Похороны умерших были так же печальны, как и их смерть: не было ни савана, ни гроба. То, что происходило перед атакой на врага, также не могло никого оставить равнодушным. Все просили друг у друга прощения и прощали. Еще раз вспоминали свои деревни, своих матерей, любимых, детей, невест, а когда орудия дальнего действия начинали грохотать, с криками «Аллах, Аллах!» выскакивали из окопов. Из-за того, что в лунные ночи сражение продолжалось до самого утра, солдаты любили пасмурные и безлунные ночи, которые позволяли им отдохнуть. Было большой благодатью найти куст или дерево, у которого можно передохнуть. Как горько, что, несмотря на огромное количество героических подвигов и принесенных жертв, согласно соглашению о Мудросском перемирии96, которое вынуждено было подписать Стамбульское правительство, наши военные подразделения в Йемене, так же, как и на других континентах, должны были сложить оружие и сдаться странам Антанты. 96 Мудросское перемирие 1918 года было заключено 30 октября в порту Мудрос (остров Лемнос) представителями Антанты и Турции.

Таким образом, через четыреста один год мы потеряли Йемен, который султан Явуз97 присоединил к землям Османской империи. Более трехсот тысяч наших шахидов остались в палящей пустыне, в крутых скалах. Обильно пролившаяся кровь смешалась с горячим песком. Всех наших гази98, включая оставшихся позади армии больных и раненых, слепых и хромых, доставили в лагеря военнопленных в Египте. Дети около миллиона мехмедчиков остались сиротами, их жены — вдовами, а матери оказались одни в безысходности. Долгими зимними вечерами из домов Анатолии доносились тоскующие голоса их возлюбленных: Ночью мне послышался голос, идущий издалека, Это ты позвал меня из пустыни Йемена? Вся Анатолия превратилась в один огромный плачущий глаз. Как говорил М. Ниязи Оздемир99: «Если бы смерти народа было достаточно, чтобы превратить страну в родину, то, кто бы сомневался в том, что Йемен стал бы нашей родиной? Если бы пустыню можно было оживить кровью и слезами, то Йеменская пустыня уже давно покрылась бы садами и виноградниками». Как печально, что сейчас в этих безлюдных долинах, в этих обширных пустынях нет ни надгробий, ни тех, кто их навещает... Многие семьи больше не получили никаких вестей о своих отправленных на передовую сыновьях. А вернувшиеся назад увидели, что их сыновья, которых они оставили совсем маленькими, стали взрослыми молодыми людьми, а дочери — невестами. Явуз султан Селим — отец султана Сулеймана. Гази — участник войны (прим. переводчика). 99 Мехмет Ниязи Оздемир (1942) — современный турецкий писатель и мыслитель. 97 98

Одним из немногих, вернувшихся из Йемена, был Адиль из поселка Кадынханы100. Вместе с другими военнопленными его доставили в один из лагерей в Египте. В лагере среди потерявших руки и ноги пленных гази было особенно много тех, кто ослеп. Они просто сидели у дверей барака или под кроной деревьев, прислушиваясь к окружающим их звукам. А когда они, опираясь друг другу на плечи, шли в столовую или в уборную, на это невозможно было смотреть без слез. Однажды Адиль, идя к небольшой мечети для совершения дневного намаза, услышал, как один слепой мужчина спрашивает: — Есть кто-нибудь из Конии101? Из Конии? Адиль подошел к нему и сказал: «Я из Конии». Слепой разволновался. «Откуда ты?» — спросил он. — Кадынханы. На лице слепого появилось смятение, а из его уст вырвался изумленный возглас: — Адиль, это ты? Неужели ты, Адиль? — Ты... Хюсейин Агабей... Это ты? Заплакав, они обнялись. — Что случилось с твоими глазами? — В Синайской пустыне102 англичане использовали иприт103, все в дивизионе потеряли зрение. Ослепнув, мы попали в плен и кочуем Кадынханы — районный центр в провинции Кония, Турция. Кония — административный центр одноименной провинции в центральной части Анатолии. 102 Синайская пустыня — пустыня, расположенная на Синайском полуострове в Красном море на границе между Азией и Африкой. 103 Иприт — газ, который является боевым токсическим отравляющим веществом кожно-нарывного действия, он поражает глаза и органы дыхания, желудочно-кишечный тракт и кожные покровы. 100 101

из одного лагеря в другой... Благодарение Богу, что мы еще раз встретились в этом мире. А у тебя костыль, что случилось? — Артиллерийским снарядом оторвало правую ногу. Здесь в лагере военнопленных судьба свела двух братьев, которые десять лет назад уехали из родной деревни. То, как они шли, помогая и опираясь друг на друга, никого не могло оставить равнодушным. Адиль стирал белье Хюсейина, помогал ему. За долгие дни пленения две трети военнопленных погибло от мучений, голода и болезней. Оставшиеся в живых имели возможность освободиться в результате обмена пленными. Адиль вместе со старшим братом Хюсейином на пароходе прибыли в Измир. В те дни Измир был оккупирован. Показав греческим военным документы о своем освобождении, они смогли ступить на Анатолийские земли. Хюсейин не отпускал руку Адиля. Вместе они сели на поезд, который проходил через Кадынханы. Вагоны были переполнены. Купе, коридоры, тамбуры были заполнены несчастными военными, возвращающимися из плена и потерявшими на войне руки, ноги, глаза... Они вышли в Кадынханы. Перед их глазами предстали дни детства, когда они вместе весело бегали по свежескошенным пшеничным полям за скотиной. Это были прекрасные дни... Они прибыли налегке, вещей у них с собой не было. Когда они проходили по улицам поселка, никто их не узнавал. Все только с жалостью смотрели им вслед. Подойдя к дому, Адиль увидел мать, сидящую на лестнице сарая для соломы. 91

Морщины на ее лице, обрамленном черным платком, стали еще глубже, щеки ввалились. Надетое на ней платье полиняло, но Адиль узнал ее. Повернув голову, их мать увидела двух мужчин в поношенной одежде — один слепой, другой хромой, опирающийся на костыль. Они направлялись прямо к ней. — Хозяина нет дома, — сказал она. Из-за неурожайного года в деревнях и поселках было много просящих подаяние. Хюсейин узнал голос матери. Оба они продолжали идти так, словно не слышали ее слов. — Что за бессовестные люди, я же говорю, хозяина нет, идите к другому дому, — сказала она и повернулась к своей пряже. Хюсейин больше не мог сдерживаться, из его глаз покатились крупные слезы, а его крик эхом разнесся в тишине поселка: — Мама, мы не попрошайки, мы твои сыновья...

«Вы заставили его замолчать...»

Трагическая история о сражении при Чанаккале, произошедшем во время Первой мировой войны

В кромешной ночной темноте без малейшего лучика лунного света со стороны холмов Галлиполи104 послышался голос... Проникновенный голос... Затихли единичные выстрелы, и в погрузившейся в тишину ночи раздался голос, полный тоски и боли разлуки... Голос, в котором было больше боли, чем в выжженной пустыне, и который был свободнее летящих птиц и журчащих рек... Голос, который никогда не смолкнет, пока есть те, кто страдает... Голос, поющий красивую как жители Анатолии, и печальную как жители Анатолии, народную песню... «Не прикасайся к моей печальной душе в трауре, Я расстался со своей стройной, как кипарис, любимой». Каждую ночь этот голос, словно печальный ветер, разносился над долинами, холмами, смешивался с обагренными кровью синими водами Босфора... Сражавшиеся с утра до вечера солдаты в темноте ночи слушали эту проникновенную песню, ни на что больше не обращая внимания... Даже вражеские солдаты подходили к ближайшим Галлиполи — старое название полуострова Гелиболу в Турции.

104

окопам и слушали этого парня, который пел так искренне. У них ведь тоже были родные, дети, проводившие их на войну. Кому принадлежал этот красивый голос, который разносился во тьме ночи? Кто был этот человек, чей голос проникал в сердца всех тех, кто находился на переполненном болью, страхами и стонами поле боя? Как искренне, как задушевно он пел... Эти долины и холмы, пахнущие кровью и порохом, впитывали в себя его голос... Этот голос, эхом раздававшийся среди холмов Гелиболу, где мехмедчики вынуждены были сражаться не только с врагами, но и с армией мух, нуждой, эпидемиями, голодом, достигал сердец их матерей, сестер, которые в анатолийских землях при свете свечи или лампады вязали носки, шили одежду детям и братьям на передовой. Этот голос, словно грустное дуновение ветерка, разносился среди солдат, которые даже самые простые вещи, такие как кирки и лопаты, вынуждены были доставать, организовывая атаки на врага, которые шили себе одежду из мешков для песка, которые сражались босыми и полуголодными. Этот голос, словно печальный ветер, дул среди солдат, которые спали в окопах без покрывал, рвали свои единственные рубашки на бинты, питались одной оливкой три раза в день, и вынуждены были одной пулей убивать двух врагов. Это был такой зычный, такой искренний, такой проникновенный голос, что даже вражеские солдаты не могли вдоволь им насладиться. Этот полный печали голос напоминал пьянящий аромат нарциссов, жимолости, шиповника, полевых цветов в родной деревне. Оставшиеся в живых мехмедчики после тяжелой бомбардировки, в результате которой осыпались окопы, вставали из-под накрывшей их с головой земли и пыли, словно восставшие из могил покойники, и слушали этот проникновенный голос. 94

«В Чанаккале105 сразили меня, В платок любимой завернули меня, Еще живым в могилу положили меня». Этот волшебный голос слушал капрал Сейид, который тащил двухсотсемнадцатикилограммовое пушечное ядро, несмотря на то, что от напряжения у него трещали кости. Вместе с капралом Сейидом его слушал солдат, потерявший во время сражения зрение. Однако он успел увидеть, как затонул броненосец «Ocean». И когда командир, увидев его сидящим, прислонившись к стволу дерева, спросил: «Что случилось с твоими глазами?». Он ответил: «Это неважно, командир, самое главное я уже видел». Его слушал Махмуд из Джиде106, который подорвал французский броненосец «Bouvet», потеряв при этом обе ноги. Узнав, что «Bouvet» тонет, вместо носилок и бинтов он попросил поднять его на пушку, откуда было видно, как «Bouvet» навсегда скрылся в обагренных кровью синих водах Босфора. После этого он сам навеки закрыл глаза. Его слушали молодые ребята, которые не успели даже окончить среднюю школу. Слушали статные молодцы, которые, несмотря на то, что знали о своей скорой смерти, ни на мгновение не сомневались, не дрожали, которые, держа в руках Коран и произнося шахаду107, готовились войти в рай. Его слушали герои, которые, прежде чем идти в атаку, прямо в окопах прощались, просили прощения и прощали друг друга, а затем, обмотав йемени108 своих возлюбленных вокруг шеи, с быстротой молнии бросались на врага... 105 Чанаккале — турецкий город, порт, административный центр провинции Чанаккале, большую часть которой занимает полуостров Гелиболу (или Галлипольский полуостров) (прим. переводчика). 106 Джиде — административный центр в провинции Кастамону. 107 Шахада — свидетельство веры в Единого Аллаха и посланника Его Мухаммеда (прим. переводчика). 108 Головной платок из легкой вышитой ткани (прим. переводчика).

Слушали раненые воины, которые лежали без рук от самого плеча, без ног от самого бедра, с окровавленными повязками вокруг головы и глаз. Слушали совсем молодые, пятнадцатилетние ребята, которые упали сраженные на ромашки и маки... Слушал Мурат, мать которого, прежде чем отправить его в Чанаккале, выкрасила прядь его волос хной в рыжий цвет, сказав, что он — жертва во имя родины109. Слушал Сака Хюсейин, который, пытаясь достать воду, чтобы утолить жажду мехмедчиков, попал в плен к врагам. Слушали сержант Яхья и его друзья, лежащие в скромной могиле на одном из холмов Галлиполи, у изголовья которой стоял камень из белого мрамора с надписью: «Геройский взвод и сержант Яхья бились тут с тремя полками. Эти замечательные солдаты заставили врага думать, что здесь сражается целая дивизия. Они стремились к Аллаху и вечером воссоединились с Ним». Слушал солдат Мехмед, который на крики английского капитана, взывающего о помощи, не обращая внимания на непрерывный артиллерийский огонь, бросился к нему и на руках вынес его из-под обстрела в свои окопы; который был готов пожертвовать своей жизнью ради спасения жизни другого, пусть даже и врага. Слушал мехмедчик, который, не обращая внимания на свою рану, рвал собственную рубашку, чтобы перевязать рану французского солдата, и который, на вопрос французского командира, почему он это делает, ответил: «Когда он упал возле меня, то достал из кармана фотографию пожилой женщины и плакал, глядя на нее. Я понял, что это его мать, и захотел, чтобы он встретился с ней, а я — с Создателем». 109 В Турции овец и других животных, приносимых в жертву во время праздника жертвоприношения Курбан-байрам, метят хной, выделяя их тем самым среди других животных. Мать Мурата выкрасила прядь его волос хной, чтобы подчеркнуть, что он — жертва во имя родины (прим. переводчика).

В сердце этого воина даже во время сражения не было ненависти к противнику, он всему миру показал, что такое человечность, и что его сердце переполнено любовью. Этот голос слушали даже вражеские солдаты, которые вели непрерывный обстрел с плавающих морских крепостей, и, взрывая в небе артиллерийские снаряды, создавали на земле странную игру теней, солдаты, которые превратили Чанаккале в ад. Его слушали храбрые воины, которые, несмотря на шквальный огонь с моря, с суши и с неба, не оставляли свои окопы. Слушали геройски погибшие командир и его солдаты, бежавшие на врага с саблями наголо и павшие под шрапнельным огнем во время атаки. Слушали солдаты-мусульмане из английских колоний, которые находились в стане врага, но, поняв, с кем воюют, в ответ на такбир, произносимый нашими солдатами во время праздничного намаза, совершаемого ими в окровавленной одежде на августовской палящей жаре на холмах Галлиполи, вторили им, произнося «Аллаху Акбар!» Слушали солдаты, которые говорили: «Кому нужен праздник, когда сердце обливается кровью». Слушали все, кто говорил: «Мать родила меня Исмаилом110». Слушало солнце, заходящее со словами «Мехмед», слушал лунный свет, рождающийся со словами «Мехмед». Слушали деревья, тихо несущие свою службу в Галлиполи. Слушал майор Лютфи бей, который, когда наши окопы один за другим начали переходить в руки врага, воззвал: «Поспеши, о, Мухаммед, твоя Книга111 погибает!» Слушали ангелы, которые вместе с нашим Пророком (да пребудет с ним мир и благословение Аллаха!), ответившим на призыв Речь идет о сыне пророка Ибрагима Исмаиле, который должен был быть принесен в жертву (прим. переводчика). 111 Имеется в виду Коран (прим. переводчика). 110

Лютфи бея: «Я иду на помощь солдатам, которые сражаются с моим именем!», прилетели в Галлиполи. Слушали этого героя, певшего так искренне, даже вражеские солдаты... И вот опять наступил вечер. Опять все собирались послушать этот красивый голос. Друзья, враги — все собрались в окопах. Скоро снова зазвучит этот понимающий их души и жгущий их сердца голос, напоминая слушающим о тоске по дому и детям. Он снова захватит всех и унесет вдаль... Снова в темноте ночи словно белый голубь взлетит с окровавленных холмов... Время уже давно подошло, но голос так и не зазвучал. Второй, третий, четвертый вечер... Этот проникновенный голос так и не зазвучал... Никогда... Почему он смолк? Может, его хозяин демобилизовался? Вернулся к своей семье и детям? Вражеские солдаты решили узнать, что же случилось. Они попросили одного военного корреспондента, знающего турецкий язык, написать: «Почему больше не слышен этот голос?», после чего обвязали записку вокруг камня и бросили в турецкие окопы. Через некоторое время записка, обмотанная вокруг того же камня, вернулась обратно... Горе исказило лица читавших. Ответ заставил их погрузиться в глубокую скорбь. «Вы заставили его замолчать», — говорилось в записке.

Я должен передать тебе кое-что, сынок...

История капрала, который нес службу в Палестине во времена Османской империи и не покинул свой пост, несмотря на то, что с тех пор прошло 57 лет

Ночь... Стоит кромешная тьма... Темнота волнами накатывает на меня. Я хочу бежать, но не могу. Я словно в кошмарном сне... Это похоже на кошмарный сон, в котором хочется убежать от преследователей с ужасными лицами, но никак не получается. Кошмар, в котором чувствуешь себя только что начавшим ходить малышом, который пятится назад... Я в полной растерянности. «Это сон, это всего лишь сон», — говорю я... Этого не может быть на самом деле. Эти увиденные мной ужасные картины могут быть только во сне. Я не могу поверить, что люди могут быть такими безжалостными. И раз я погружен в глубокий сон, то все, что я вижу, должно быть сном. Языки пламени, разрывая темноту, поднимаются к небесам. С неба ливнем падают бомбы, освещая темноту словно фейерверк. 99

Небо и земля смешались. Повсюду стоит пыль и туман. Дети, держась за руки, убегают, пожилые люди, с трудом опираясь на свои палки, пытаются уйти. Страх волнами накатывает на людей. Крики детей и вопли женщин смешиваются и разрывают темноту ночи. Я во сне, который не предвещает ничего хорошего. На стенах разрушенных зданий ухают печальные обитатели руин — совы. Носятся летучие мыши... Город погребен во тьму. Окна домов выглядывают на улицы, словно слепцы. Уличные фонари не светят. Воды нет. Больницы переполнены ранеными, никому нет дела до людей, потерявших руки, ноги. В больнице нет электричества, нет воды и лекарств. Врачи устали. Они потеряли надежду. Бегают от одного раненого к другому. Маленькие девочки вдруг сразу повзрослели, они заботятся словно матери о своих младших братьях и сестрах. Их матери или убиты, или ранены. Бомбы летят даже на здания Красного Креста ООН, убивают всех, даже представителей прессы. В этом городе чаще всего можно встретить смерть. Этот огромный город напоминает дом смерти. 100

Улицы пахнут смертью. Смерть — это то, с чем люди сталкиваются здесь чаще всего. В этом городе все неподвижно, все устали, все изнурены и удручены. Самое живое в этом городе — смерть. Перед каждым домом, словно нетерпеливый конь, ржет смерть, а по улицам бегают тысячи таких коней смерти, и их ржание сливается в один страшный гул. Вместе с сидящими на них всадниками, одетыми в белые одеяния, они исчезают в темноте ночи. Огромное количество могил. Людей уже хоронят, укладывая друг на друга. В темноте ночи перед моими глазами возникают тысячи младенцев. Они одиноки, совсем-совсем одни... У каждого во рту — пустышка, они сосут боль и одиночество. И вот на них падает бомба, вокруг поднимается столб пыли. Губы, которые только что сосали пустышки, покрываются кровью. Пустышки смешиваются с пылью, с кровью. Люди в постоянной суете. Они кричат, словно предназначенные для принесения в жертву животные на скотобойне. На фоне всего этого, олицетворяющего насилие и кровь, появляется Ильхан Бардакчи112. Его лицо блестит в ночной темноте. Глаза полны скорби. Известный в Турции писатель-историк (прим. переводчика).

112

101

Семидесятые годы... Он шагает очень уверенно и взволнованно. Рядом с ним кто-то еще, но я не узнаю его. Они стараются идти, не задевая подносы в руках владельцев кофеен, одетых в энтари113 и, словно ветер, кружащих по крытому рынку Иерусалима. Они идут прямо к нашей первой кибле114, которая лицезрела чудо Мираджа115... Прямо к Иерусалиму... К Иерусалиму досточтимого Умара116, Салахуддина117, Явуза Селима... Они проходят через «двор двенадцати тысяч канделябров». Двор, в котором когда-то Явуз Султан Селим, читая ятсы намаз, приказывал зажечь двенадцать тысяч свечей. Двор, в котором он читал ятсы намаз при свете, исходящем от этих двенадцати тысяч канделябров. Во втором дворе этой священной мечети они встречают сидящего, скрестив ноги, человека, который похож на бронзовую статую. Рост его около двух метров. На его сильно исхудавшем теле — странное одеяние. Пальто?. Нет. Шинель, плащ или кафтан?. Нет. В общем, что-то вроде этого. А на голове — шапка, ермолка, феска? Ни первое, ни второе, ни третье. 113 Длинное одеяние, которое носят поверх одежды мужчины в некоторых арабских странах (прим. переводчика). 114 Направление, куда обращаются лицом во время намаза, сейчас это Кааба в Мекке, но кибла первых мусульман была ориентирована на мечеть альАкса (Месджиди аль-Акса) в Иерусалиме (прим. переводчика). 115 Мирадж — вознесение Пророка Мухаммеда из Мекки в Иерусалим, а оттуда — к Аллаху (прим. переводчика). 116 Досточтимый Умар (Умар ибн аль-Хаттаб) — родился в Мекке, сподвижник пророка Мухаммеда и второй халиф (с 634). 117 Салахуддин Юсуф ибн Аюб (1138-1193) — султан, который сражался против крестоносцев и объединил Египет, большую часть Месопотамии и Сирии.

102

Он сидит абсолютно прямо. Его лицо словно «бесплодная земля». На лице — тысячи морщин, складок, линий. Подойдя к нему, они приветствуют его. «Селям алейкюм118, отец!» — говорят они. Приоткрыв обвисшие веки своих, словно затянутых пеленой, глаз, мужчина окидывает их ничего не выражающим взглядом. Затем на его лице появляется проблеск волнения. «Алейкюм селям119, сынок!» — отвечает он. «Кто вы, отец?» — спрашивают они, поцеловав его руку. И подобный печальной статуе старик начинает свой рассказ: «Когда пала прекрасная Девлети Алийе120, мы после правления в Иерусалиме в течение 401 года 3 месяцев и 6 дней оставили его. Было воскресенье, 9 декабря 1917 года. Возможности удержать Иерусалим не было, армия пришла в негодность, отходила назад. Государство было на грани гибели. Для того, чтобы Иерусалим не разграбили до прихода англичан, здесь оставили арьергард. Такова традиция: захватившие город победители не берут в плен оставленные для поддержания общественного порядка военные подразделения побежденных. Я — один из арьергарда, оставленного в день отступления из Иерусалима...» Сказав это, он замолкает... Молчание... Кажется, оно длится вечность. В переводе означает «Мир вам!» И вам мир! 120 Другое название Османской империи (прим. переводчика). 118 119

103

Затем он вдруг начинает докладывать, слова словно пули вылетают из его рта: «Я, командир оставленного здесь одиннадцатого пулеметного взвода, восьмой роты, тридцать шестого дивизиона, двадцатого корпуса ефрейтор Хасан...» Его голова на напряженных плечах похожа на драгоценное знамя, которое хочется поцеловать... И Ильхан бей еще раз целует его руку. А старик бормочет: «У меня есть кое-что, что нужно передать, сынок. Я долго хранил это. Ты сможешь доставить мое послание по назначению?» — «Конечно, слушаю...» — «Когда вернешься на родину, если будешь в Токат Санджаке121... Найди моего начальника — капитана Мусу Эфенди, который оставил это место на мое попечение», — говорит старик. А затем начинает «палить», словно пулеметчик из взвода, которым он когда-то командовал: «Скажи ему, чтобы он не волновался. Скажи ему, что командир одиннадцатого пулеметного взвода ефрейтор Хасан из Игдыра122 с того самого времени и по сегодняшний день несет службу на вверенной ему территории. Доклад окончен». «О, Великий Аллах! Что я слышу! Не могу поверить своим ушам!» Затем старик снова выпрямляется... И замирает. Я еще раз смотрю на него. 121 Санджак — административная единица в Османской империи, средняя между вилайетом и каза (прим. переводчика). 122 Игдыр (Игдир) — административный центр провинции Игдыр, расположенной на самом востоке Турции.

104

Со своими полузакрытыми глазами он похож на пограничного часового нашей армии, которую вот уже четыреста тысяч лет называют «очагом пророка». Он осматривает горизонт. Он продолжает нести свою службу. Несмотря на наше невежество и то, что мы забыли его на пятьдесят семь лет, он не обижается на государство. А мы просто забыли... Так же, как забыли многих других, мы забыли и этого человека, оставшегося здесь на посту... Придя в себя, слышу, как вокруг меня воют сирены, кричат дети и женщины. Я оборачиваюсь и смотрю вокруг. Огромный город горит. Летящие с неба фосфорные бомбы разрывают темное покрывало ночи. Больницы переполнены. После взрыва очередной бомбы еще одна больница сравнялась с землей. Спасшиеся раненые бегут с капельницами в руках и катятся в креслах-каталках. Как мне хочется, чтобы все увиденное было сном. Потому что в действительности этого просто не может быть. В реальности такой ужас невозможно пережить. Я ущипнул сам себя. Нет, то, что я вижу, не сон! Все происходит наяву. Вместо двенадцати тысяч канделябров город освещают летящие с неба бомбы. Это началось в день, когда мы забыли таких, как ефрейтор Хасан из Игдыра. 105

И все становится еще хуже и хуже. Бомбы продолжают разрывать темноту ночи. Мир ислама все еще в глубоком сне. Если бы мы не спали, то разве продолжались бы эти крики? Мы не видим ваших слез. Нам не слышны ваши крики. Простите нас, младенцы из Газы, бомбы, которые заставляют вас заснуть навеки, не разбудили нас. Мы все еще во сне, который не предвещает ничего хорошего. Мы погружены в глубокий сон. В глубокий сон.

Меченый123 учитель с последней заставы История турецкого учителя, работавшего в Кыргызстане

Степь являет великолепное осеннее зрелище... Каждый упавший от порыва ветра листок вплетается в узор осеннего ковра. В вершинах тополей, выстроившихся по обе стороны дороги, идущей к заснеженным горам, завывает ветер. Мы, четверо друзей, едем в машине. Говорим о директоре турецкого колледжа в городе Каракол (Киргизия), расположенном у подножия Тянь-Шанских гор на границе с Китаем, Исмаиле из Йозгата. Он из деревни Х в Соргуне124. Ученики называют его меченым. Я слышал о меченых ягнятах, о меченом Хасане в Чанаккале, но о меченом учителе слышу впервые. Его мать, несомненно, была достойной женщиной. Почему она решила выкрасить ладони своего сына хной, прежде чем отправлять его на чужбину? В оригинале на турецком языке используется слово «кыналы», что означает выкрашенный хной (прим. переводчика). 124 Соргун — районный центр в провинции Йозгат, Турция. 123

107

Мы знаем, что хной метят руки невест, которых отдают мужьям, ягнят, которых приносят в жертву во имя Аллаха, и солдат, которые становятся жертвами, принесенными во имя родины... Но что это за меченый учитель? Мы в пути с самого утра. Наконец, показался край Иссык-Куля — легендарного озера, береговая линия которого растянулась более чем на 250 км. Горы Тянь-Шань предстают перед нами во всем своем великолепии. Этим горам невозможно бросить вызов. Они непроходимы. В конце озера мы сворачиваем вправо. На противоположной стороне озера, проехав еще немного под проливающимся на нас от каждого порыва ветра дождем из желтых листьев, мы видим надпись «Каракол». У въезда в город вдоль дороги и у расположенных неподалеку зданий виднеются киргизы, пытающиеся согреться в тусклых лучах осеннего солнца. Мы едем прямо к школе меченого учителя. Перед школой нас встречают учителя и ученики. Один из наших попутчиков — Орхан бей, указав на стоящего перед учителями мужчину в очках с несколько поредевшими впереди волосами, говорит: — Вот он, меченый учитель. Это молодой человек среднего роста, с печальным лицом и широкими плечами, словно созданными для того, чтобы нести тяжелый груз... На нем простая одежда Несмотря на то, что на вид ему около сорока, на его лице — морщины, указывающие на пережитые им глубокие страдания, которые не может скрыть улыбка. Вот мы в кабинете, окна которого выходят на заснеженные горы. 108

Я, для того чтобы начать разговор на интересующую нас тему, спрашиваю: — Ученики называют вас меченым. Почему? Он молчит. Долго молчит. Кажется, его молчание будет длиться вечно. Его большие карие глаза, похожие на глаза газелей в горах Аладаглар125, затуманились, он смотрит далеко вдаль. Он молчит, словно текущая под гору река. А затем вдруг начинает рассказывать: «Меня зовут Исмаил, я родился Исмаилом.126 Когда я приехал сюда, мне было двадцать пять лет, сейчас — сорок. Вечером, накануне моего отъезда сюда, мама по традиции нашей семьи выкрасила мои ладони хной. Еще от отца я слышал историю о всем известном Кыналы Хасане из Чанаккале. Он был родом из нашей деревни. Мать Кыналы Хасана Сельви, которую все любили, была женщиной широкой души. Ее муж Хюсейин ага127 был важным человеком в деревне. Он был богат. Практически половина всех земель деревни принадлежала ему. Их сыновьям Хасану, Исмаилу и Мустафе было по 18-20 лет. Сначала они отправились на Балканскую войну 1911 года. То были годы Балканской войны, затем Первой мировой войны, национального противостояния... Годы, когда на смену одной войне приходила другая. Когда началось сражение при Чанаккале мать Сельви, выкрасив пряди всех трех своих сыновей хной, отправила их на передовую. Когда она провожала трех своих храбрецов на войну, ее сердце жгло 125 Аладаглар — самый высокий хребет Таврских гор (юг Турции), четыре его вершины превосходят 3700 м и множество вершин — 3500 м. Название Аладаглар в переводе с турецкого означает «пестрые горы». 126 Речь идет о сыне пророка Ибрагима Исмаиле, которого должны были принести в жертву. Выражение «Я родился Исмаилом» означает «Я родился для того, чтобы быть принесенным в жертву или пожертвовать собой» (прим. переводчика). 127 Ага — господин, хозяин, зажиточный крестьянин, присоединяется также к имени наиболее уважаемого, почитаемого человека.

109

сознание того, что она отправляет их на чужбину, откуда нет дороги назад, и что она больше никогда их не увидит. На поле брани командир, увидев Хасана, одного из «ягнят» матери Сельви, спросил: — Это что еще такое? Хной красятся девушки. Кыналы Хасан застыдился и покраснел. — Не знаю, — ответил он. — Мама покрасила. — Раз так, напиши ей письмо и спроси, — велел командир. Кыналы Хасан послал матери письмо, и в ответ мать Сельви написала: «Господин начальник, вы спрашиваете, почему я покрасила волосы моего «ягненка» Хасана хной. Хной красят руки невест, отдавая их мужьям, хной метят овец, которых приносят в жертву Аллаху, и хной отмечают молодых парней, жизни которых становятся жертвой во имя родины». Письмо матери Сельви достигло Аллаха, не дойдя до ее сына Хасана! Он погиб во имя родины. Его брат Кыналы Мустафа также погиб в Чанаккале. Из трех «ягнят» остался только Кыналы Исмаил. Во время Сакарийского сражения128 он попал в плен к грекам и был отправлен в Афины. Когда в результате обмена военнопленными в 1929 году Кыналы Исмаил вернулся в деревню, он увидел могилы своих родителей и понял, что мать Сельви и Хюсейин ага умерли, не дождавшись своих сыновей. Жители деревни забрали себе их большой красивый дом, сады, виноградники, поля и все имущество, поделив все, что было, между собой. Сакарийское сражение (или битва при Сакарье) — одно из основных сражений Греко-турецкой войны 1919−1922 годов. Продолжалось с 23 августа по 13 сентября 1921 недалеко от побережья реки Сакарья. 128

110

Для Анатолии это были годы нужды, лишений, голода, грабежей, разбоя, которые словно огонь полыхали и сжигали страну. Кыналы Исмаил забрал свой дом и земли обратно. Женился. У него родилось три сына. Он назвал их именами братьев, которых потерял в Чанаккале: Хасан, Мустафа и еще Юсуф...» Глаза учителя затуманились, стали печальными. Когда он рассказывал свою историю, скорбь прошлых лет отражалась на его лице. В кабинете повисла тяжелая тишина. Чтобы не встречаться с нами глазами, он смотрел прямо перед собой. Вдруг в кабинете, в котором мы сидели, раздалась неизвестно откуда взявшаяся грустная мелодия: Прилетай, моя луноликая, ко мне вместе с журавлями, Приезжай ко мне при первой же возможности, — и устремилась к склонам величественных гор. Меченый учитель оглянулся, пытаясь найти что-то, и взял свой телефон. «Какая еще мелодия может быть в телефоне человека, живущего на чужбине, кроме тюркю129, в которой сокрыты страдания и боль разлуки», — подумал я. Я уж было подумал, что его история закончилась, но он, словно камин, который вновь разгорелся после того, как в нем поворошили угли, продолжил свой рассказ: «В 1938 году Кыналы Исмаил умер, а через несколько месяцев умерла и его жена... Три их сына остались сиротами. Мустафе было всего два года, Юсуфу — пять, а Хасану — восемь. Они старались выжить, питаясь тем, что приносили соседи. Тюркю — народная турецкая песня (прим. переводчика).

129

111

Почему-то никто из жителей деревни не взял сирот к себе. Ночью три брата от страха прижимались друг к другу, а утром выходили на улицу погулять. Однажды утром они не смогли разбудить Мустафу. В течение нескольких дней они звали его: «Мустафа, вставай, идем играть», но он не издавал ни звука. Они думали, что он спит. Однажды из дальней деревни к ним приехала родственница матери. К тому времени Мустафа уже неделю как лежал мертвый. Ни тогда, ни теперь никто не знает, от чего он умер: от голода ли, от холода ли. Двух других сирот родственница забрала к себе. Огромный особняк снова опустел. Ожидающие легкой наживы люди сразу захватили его. Виноградники, сады, поля, все имущество оказалось в руках тех, кто подоспел первым. Очаг «меченых ягнят» снова погас. Ни Юсуф, ни Хасан больше в деревню не вернулись. Они были обижены. Иногда, поднимаясь на холм в Соргуне, они говорили своим сыновьям: «Были времена, когда половина вон той деревни напротив, была нашей, но сейчас у нас не осталось ни клочка земли», — и плакали. Однажды на рынке Соргуна Юсуф Эфенди встретился с одним из жителей деревни, которому уже перевалило за восемьдесят. — Юсуф Эфенди! А я как раз тебя искал. Я отправляюсь в хадж130, хотел попросить у тебя прощения за все дурное, что совершил по от130 Хадж — совершаемое мусульманами паломничество в Мекку (прим. переводчика).

112

ношению к тебе, как-никак мы уже столько лет жнем хлеб на ваших полях, — сказал он. — Хорошо, — сказал Юсуф Эфенди, — Но с одним условием: отдай одно поле, которое тебе не нравится, хоть в пустоши, хоть в засохшем русле реки, моим детям, и тогда я прощу тебе все, что ты мне сделал. Но в ответ на это наглец ответил: — Юсуф Эфенди, я что белены объелся? С чего это я должен отдавать поле, которое уже столько лет возделываю?! — Раз так, то отправляйся в Хиджаз131 и возвращайся, так и не прикоснувшись к Каабе и не увидев могилы пророка, — проклял его Юсуф Эфенди. Приблизившись к Хиджазу, крестьянин ощутил тяжесть в руках и ногах — его разбил паралич, и он, так ничего и не увидев, вернулся обратно, а через некоторое время умер». В горах Тянь-Шань садилось солнце. А меченый учитель заканчивал свой рассказ: — Я внук Кыналы Исмаила, который был единственным из трех «ягнят», вернувшихся из Чанаккале. Сын Юсуфа. Сейчас пришло наше время нести службу. Как я уже говорил, я родился Исмаилом».

131 Хиджаз — провинция в Саудовской Аравии, где находится Мекка (прим. переводчика).

Мужчина в пошу132

Однажды зимой мы выехали из Вана в Муш. Когда после трудного пути мы, наконец, добрались до долины Рахва, погода основательно испортилась. Вокруг не было видно ни зги, видимость была практически нулевой. Мы были вынуждены приоткрывать заднюю дверь машины и подсказывать Мехмет бею, который вел машину, куда ехать: «Езжай вправо, теперь влево...» Несмотря на то, что уже наступил вечер, все вокруг было белым бело. Метель становилась все сильнее, снежная буря подхватывала снег с земли и со всей силой подбрасывала его в воздух. До сих пор мне не приходилось видеть такой снежной бури. Проезжая по долине Муш, я всегда задумывался, зачем на равнине сделали ограждение вокруг железнодорожного пути. Теперь мне все стало ясно. Зимой на равнине появлялись снежные горы, с вершин которых ветер подхватывал белый снег и обрушивал его на долину. Метель без устали трепала ветви деревьев. Застрявшие справа и слева машины не могли продолжать свой путь. Даже изредка появляющиеся птицы и те исчезли. «Интересно, смогли ли они найти себе безопасное местечко в такую ужасную погоду?» — подумал я. Не помню как, но, в конце концов, мы все же добрались до дома Сейид бея — учителя начальной школы в Муше. На то, чтобы прео132 Пошу — шейный платок, шарф из шелка, хлопка или шерсти с бахромой на концах.

114

долеть расстояние в шестьдесят километров, нам понадобилось пять часов. Мы собственными глазами увидели, сколько на дорогах Муша крутых подъемов и как трудно здесь жить. И в тот день приняли решение: мы должны создать для детей, которые приезжают из деревень в Муш учиться, теплое «гнездышко». И приступили к осуществлению нашей мечты. Сначала мы нашли в центре города около Анатолийского колледжа пустое здание. Однако мы не могли заплатить владельцу здания столько, сколько он запросил, и нам никак не удавалось убедить его сбросить цену. Целую ночь мы размышляли о том, что, несмотря на все наши добрые намерения, так и не смогли получить здание для школы, и пытались найти другое решение этого вопроса. Ответ на него пришел на следующий день. Оказалось, что ночью думали не только мы, но и владелец здания. С самого утра он пришел к нам и сказал, что согласен отдать помещение, после чего добавил: «А арендную плату определите сами». Засучив рукава, мы приступили к работе. Шкафчики для общежития привезли со стройки дамбы, которая была неподалеку. Некоторые из них были погнутыми, обшарпанными, но это было неважно. Мы были благодарны и за то, что смогли найти хоть такие. Ковровые покрытия прислал один бизнесмен из Стамбула. Пусть и разнородную, но кое-какую мебель мы достали. В конце концов, получилось общежитие на шестьдесят учеников. Возглавил наши начинания Мустафа бей, милый в общении человек, сердце которого словно пожарище горело и дымилось от душевных страданий и переживаний. Он был старательным, простым и скромным человеком, который поспособствовал началу многих благих дел. Встретившись с директором школы через много лет, мы вспоминали те дни. Из его рассказа стало понятно, что то маленькое общежитие, оказывается, положило начало великим свершениям. Директор рассказал нам, как это было: «Когда все было готово, начался набор учащихся, и вскоре все места уже были заняты. Невозможно забыть, как опоздавшие к набору 115

родители, держа за руки своих маленьких детей, приходили к дверям общежития в расстроенных чувствах и с надеждой, но вынуждены были уходить ни с чем. Все просьбы и мольбы были напрасными, у нас не осталось места даже для одного дополнительного человека. Меня мучила неописуемая боль за каждого отца и сына, которые были вынуждены возвращаться ни с чем. Если представить, что только в Хаккари ежегодно более тысячи детей приезжают из деревень в город, чтобы учиться, то нетрудно понять, насколько велика проблема их размещения на востоке Турции. Тысячи милых детей, не найдя не просто теплого «гнездышка», а даже холодного дома, где бы они могли остановиться, вынуждены были, так и не начав учиться, уезжать обратно к себе в деревни. По возвращении разбивались не только их мечты, но и их надежды на лучшее будущее. Кто знает, какие большие мечты жили в их маленьких сердцах? Однажды в общежитие пришел уже немолодой мужчина в пошу. Рядом с ним стоял очень застенчивый ребенок. Его старая поношенная одежда говорила сама за себя. Он крепко держал отца за руку. Мужчина умолял меня: «Возьмите моего сына, ему не нужна ни постель, ни кровать!» Ребенок, склонив голову и потупив взор, слушал мольбы своего отца. Было очевидно, что сердце его билось быстробыстро, словно сердце маленького голубка. В какой-то момент мой взгляд остановился на его обуви. Из порванных туфель были видны носки. Мое сердце сжалось. Где-то внутри родилась буря сильнее, чем снежные бури в долине Рахва. Все внутри меня восставало против того, чтобы отправить их ни с чем. Но в очереди было много других людей. Что я мог поделать? Как я мог помочь им всем? Я еле сдержался, чтобы не заплакать. Мужчина, видно, понял, в каком безвыходном положении я оказался, потому что, не говоря ни слова, повернулся и, держа сына за руку, пошел прочь. Я смотрел им вслед, пока оба они не скрылись из виду. Я ничего не мог поделать, ситуация была безвыходной. Долгие месяцы я не мог забыть этот случай. Он превратился в преследующий меня кошмар. Когда я видел отца, идущего по улице с ребенком, я всегда вспоминал того мужчину в пошу и его сына. 116

Я терзался угрызениями совести, словно был виноват, и каждый раз мое сердце сжималось от боли за них. На востоке зима наступает рано. Начались сильные морозы. Однажды я сидел в своем кабинете, когда мне сообщили, что кто-то хочет меня видеть. «Пусть войдет», — сказал я. В кабинет зашел тот самый мужчина в пошу, его лицо было старательно замотано. Было видно, что он проделал долгий путь. Приоткрыв лицо, он сказал: — Господин директор, вы меня узнали? В день открытия школы я приходил сюда вместе со своим сыном. «Он и на полу поспит, пожалуйста, возьмите его», — умолял я вас. — Я так давно ищу вас. В общежитии освободилось одно место. Где сейчас ваш сын, где он учится? — спросил я. — Не учится, господин директор, не учится. Моего сына, которого вы не приняли в это общежитие, террористы забрали в горы. Я хотел, чтобы он держал в руках ручку, но вы сломали его перо, уничтожили его мечты. Вы разрушили его надежды, господин директор. Бродит ли он где-то в горах или уже стал жертвой шальной пули, не знаю. Для меня это уже и неважно, потому что я умер, господин директор. Если в загробном мире он придет ко мне неверующим, то знайте, что я обеими руками вцеплюсь вам в горло. Сказав это, мужчина ушел. На этот раз он даже не оглянулся. «Подождите минутку! Подождите!» — хотел сказать я, но не смог. Я подбежал к входной двери. Мужчина снова обмотал вокруг своей головы пошу и быстрыми шагами в полном одиночестве, не обращая внимания на снег и метель, направился в сторону противоположной улицы. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез из виду...» Да, на востоке зима приходит рано...

Один Прибади умер, тысячи Прибади родятся

Огромный город казался ему тесным, с каждым днем огонь, который жег его грудь, разгорался все сильнее. В его сердце, которое боль и страдания превратили в высохшую пустыню, моросил дождь скорби. Все лампы, освещающие город, словно вдруг погасли. Черная, как уголь, боль охватила его тело, словно осьминог своими щупальцами. В темных и глухих бухтах ночи он прижимался к груди леденящего душу одиночества и мечтал о наступлении утра. Он отвечал за средства сообщения в Джакарте133, но у него самого не было сил сделать даже один шаг. Аип бей, который без конца бегал по делам и днем, и ночью, внезапно потерял всю свою силу, словно чистокровный арабский скакун, которому вдруг подрезали все четыре ноги. Несмотря на то, что все жители Джакарты любили его, он потерял того, кого любил больше всего на свете. «Вот какова разлука, которая заставила Якуба ослепнуть134», — подумал он. По сути дела, он был очень богат и влиятелен... Но чему это помогло? Весь его капитал вдруг испарился. Джакарта — столица и крупнейший город Индонезии. Когда пророк Якуб потерял своего сына Юсуфа, он много плакал, в результате чего ослеп (прим. переводчика). 133 134

118

Прибади был его единственным сыном, он всегда так тепло улыбался отцу... Сейчас, в минуты, когда Аип бею казалось, что ему не хватает воздуха, немного легче становилось только тогда, когда он смотрел на фотографию сына: черные, как смоль, волосы, разделенные на прямой пробор, ниспадают на лоб, и такая грустная улыбка на лице... Ему еще не было и пятнадцати. Когда он шел в школу, несколько человек жестоко избили Прибади. Несмотря на все усилия врачей, спасти его не удалось. В дом постоянно приходили люди, чтобы выразить свои соболезнования. Волны скорби, поднимающиеся в душе Аип бея, бились о темные берега боли. Все цветы в саду виллы один за другим склонили свои головки. Ветры обрушивали всю боль, которую несли в себе, на виллу Аип бея. Окна великолепной виллы распахивались навстречу скорби, а ветры постоянно несли с собой печаль.

Его близкий друг Фирман бей был директором банка. Он вместе с несколькими гостями также пришел выразить свои соболезнования. «Исмаил бей и его друг приехали из Турции, они хотят открыть здесь школу», — сказал он. Аип бей сейчас витал в других мирах. «Правда!? Добро пожаловать», — ответил он, а на его губах застыла печальная улыбка. Его смуглое почерневшее лицо отражало бушующее в сердце пламя. 119

Сколько раз Фирман бей говорил: «Я познакомлю вас с Аип беем, он отвечает за средства сообщения в Джакарте, он сможет помочь вам», — однако до сих пор возможности познакомиться не представилось. И вот теперь, придя выразить соболезнования, они, наконец, познакомились, но Аип бей «умер» вместе с сыном, скорбь создала стену, которая отделила его от других людей. После этого они еще раз навестили Аип бея, но вернуть его в этот мир было невозможно. На этой прекрасной вилле жили очень счастливо, но это счастье раскололось пополам. Прекрасного, как джейран, Прибади вырвали из его семейного очага. Дети, возвращаясь из школы или с улицы, вечером бежали домой, к своим родителям. Но Прибади среди них не было. Сердце Аип бея обливалось кровью. Казалось, крыша его великолепной виллы обрушилась на него.

Однажды Фирман бей вместе с Исмаил беем снова пришел навестить Аип бея, и Фирман бей сказал: «Завтра сюда приедут спонсоры из Турции, чтобы открыть школу, может, и вы придете?». В сущности, Аип бею нравились эти молодые люди из Турции, нравилась их самоотверженность и идеализм, но он все равно отказался от приглашения, сославшись на то, что в течение десяти дней его не будет в стране. Огромный город стал ему тесен, все давило на него. Ему не сиделось на месте так же, как неугомонным волнам бушующего, не признающего границ моря. 120

В тот день, когда самоотверженные бизнесмены из Анатолии приехали в Джакарту, он улетел в Таиланд. Вечером он рано удалился в свой номер в отеле, чувствуя себя уставшим и разбитым. Обессиленный, он погрузился в успокаивающие объятия сна. Вдруг он увидел перед собой Прибади, на нем была школьная форма. Но Прибади не смотрел на него своим, как всегда, теплым взглядом, не улыбался ему. Пристально глядя своими черными, как смоль, глазами он сказал с упреком: «Папа, если ты меня любишь, сейчас же вернись к Исмаил бею», — и исчез так же, как появился. «Сынок, Прибади! Подожди, куда же ты уходишь», — закричал Аип бей и снова оказался в безжалостных объятиях ночной темноты. Новая боль накатила на него. Охватив голову руками, он в одиночестве своего гостиничного номера вволю наплакался, а утром первым же рейсом вернулся назад. Позвонив Фирман бею, он встретился с турецкими гостями. Исмаил бей и остальные не могли понять, почему он так внезапно вернулся. И когда вечером Аип бей все объяснил, его рассказ тронул всех до глубины души.

Сначала они нашли хорошее здание, но на него уже претендовал один банк. Владельцем здания был Хаджи Алви из Аче135. Узнав, что его здание хотят арендовать турки, он растрогался, его глаза наполнились слезами. 135 Аче или Ачех — бывший султанат в Индонезии, сейчас провинция в Индонезии (прим. переводчика).

121

В прошлом турки много помогали Аче, и, чувствуя себя в долгу перед ними, он отдал им здание в аренду по более низкой цене. Более того, вместе с учителями он, словно простой рабочий, работал с утра до вечера, восстанавливая и ремонтируя его. А своим сыновьям завещал: «Пока турецкие учителя сами не захотят, не выгоняйте их из этого здания». Дома он готовил и приносил им еду, иногда приглашал к себе. Он обнимал турецких учителей, словно они были его собственными детьми, рассказывал им о турецких деревнях и захоронениях в Аче. «Сынки, турки-османы всегда были готовы бежать нам на помощь, всегда защищали нас, а сейчас к нам пришли внуки турков-османов, и мы должны помогать и защищать их», — говорил он, попивая свой крепкий чай. «Первая помощь от турков-османов пришла в Аче в 1569 году. В те годы Османская империя была мировой державой. Португальцы положили глаз на богатые природными ресурсами земли Аче и начали угрожать суверенитету султаната. Перед лицом возникшей опасности султан Аче Алааддин шах испросил помощи у Османской Империи. Селим-хан II136 отправил им на помощь флот из двадцати двух судов под командованием адмирала Курдоглу Хайреддина Хызыра. Адмирал Хайреддин Хызыр доставил султану Аче много разных специалистов, пушек, солдат, оружия, боеприпасов, и сотни добровольцев-матросов, и артиллеристов. Турки разместились в Аче. Благодаря турецкому военно-морскому флоту жители султаната смогли защитить свои земли от захватчиков-империалистов. Жители Аче до сих пор хранят турецкие пушки и флаги как священную память о тех временах. До распада Османской Империи ее помощь Аче не прекращалась». Аромат чая распространялся по всей комнате. Слезы, текущие по щекам Хаджи Альви, смешались с паром, поднимающимся из его кружки. Беседа была в самом разгаре, и он продолжил: 136 Селим II — одиннадцатый султан Османской империи, правил в 1566−1574 годах, сын султана Сулеймана и Роксоланы.

122

«1994 год... Ровно через 425 лет после первой помощи турковосманов приехали вы только с сумками и чемоданами в руках. Господи, кто вас послал? Как вам пришло в голову приехать сюда? Мы думали, что турки-османы умерли. Оказывается, не все, кого закапывают в землю, умирают, сынки». Уже было далеко за полночь, близилось утро... Все разошлись, потому что утром им предстояло еще много дел. Фирман бей и его жена тоже постоянно помогали. Несмотря на то, что у них был очень красивый дом, в выходные они всегда приходили и проводили время на стройке вместе с учителями. Они были очень доброжелательными людьми и всячески помогали, стирали вещи учителей у себя дома. Фирман бей и его жена, Аип бей, Хаджи Альви — эти самоотверженные люди словно соревновались в том, кто больше поможет внукам турков-османов. Пока шел ремонт школы, они по приглашению Исмаил бея посетили образовательные учреждения, открытые вдохновленными идеей любви людьми. Стамбул очаровал Аип бея... Стамбул — это настоящий османский город. Именно отсюда расправляли свои паруса суда, которые много лет назад отправились на помощь Аче. Исмаил бей настаивал на том, чтобы они увидели Турцию. Не устояв перед его постоянными уговорами, они согласились. «Как хорошо, что я приехал», — подумал Аип бей. Он как можно скорее хотел увидеть человека, зародившего в душе Исмаил бея и других добровольцев эту любовь, которая привела к тому, что через четыреста двадцать пять лет после распада Османской империи, турки вернулись в Индонезию и открыли там школу. Наконец, они приехали в Алтунизаде137, где проживал Фетхуллах Гюлен Ходжаэфенди. Алтунизаде — район в Стамбуле.

137

123

Эта встреча произвела на Аип бея огромное впечатление. В какойто момент он достал из кармана фотографию, протянул ее Ходжаэфенди и сказал: «Это мой сын, он недавно умер, помолитесь за него, пожалуйста». Ходжаэфенди был чрезвычайно тронут. Он долго смотрел на улыбающиеся глаза Прибади, после чего сказал: «Этот ребенок не нуждается в том, чтобы за него молились». Аип бей очень обрадовался. «В Индонезии мы с друзьями взяли в аренду помещение и скоро откроем школу. Как бы вы предложили ее назвать?» — спросил он. Не задумываясь, Ходжаэфенди ответил: «Прибади». «Я думал, что ничто не сможет облегчить мою боль утраты, — сказал Аип бей, — но эта школа стала бальзамом для моей незаживающей раны». Когда произошла последняя катастрофа в Аче, Турция, в первую очередь в лице ПАСИАД138, а также многих других организаций, снова оказала поддержку нашим братьям из Аче. Традиция оказания помощи, существовавшая во времена правления Османской империи, продолжилась и в наши дни. Турецкие школы, которые сейчас существуют в Индонезии, называются школами Прибади. Когда Аип бей уезжал из полюбившегося ему Стамбула, на его губах играла легкая улыбка: «Один Прибади умер, тысячи Прибади возродятся». Прибади возвращались со своей пламенной любовью.

138 ПАСИАД — Ассоциация социально-экономического сотрудничества со странами Тихоокеанского региона (прим. переводчика).

Окровавленные ботинки

Повествование о событиях, произошедших во время Сербской войны

Сараево. Весна 1998 года. Мы — на мосту, где был «подожжен фитиль» Первой мировой войны. Сербский националист убил на этом мосту наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда. Во время Первой мировой войны погибли миллионы солдат, столько же пропали без вести и попали в плен. Искра, упавшая на этот мост, превратила весь мир в пожарище. Погруженные в мысли, к которым примешивались еще и свежие воспоминания о Боснийской войне, мы, прогуливаясь по улицам Сараево, оказались перед школой, со двора которой доносились веселые детские голоса. Перед нами была открытая в Сараево турецкая школа. Мы вошли в нее и некоторое время наблюдали из кабинета директора за играющими на улице детьми. «О, Великий Аллах! — подумал я. — Разве еще недавно отцы этих детей не резали друг другу горло? Кто знает, сколько из них осталось сиротами». Пока я думал об этом, на глаза мне попалась милая девочка, которая сидела на обочине, подперев рукой подбородок. Перехватив мой взгляд, директор сказал: «Это наша ученица, которая написала строки: 125

Скоро мы поедем в Сараево. Когда я говорила с отцом, То с трудом могла расслышать его слова, Но одно я поняла: Мой отец изгонит врагов с наших гор. Через некоторое время после того, как она написала это, ее отец погиб в горах около Сараево». — Так у нее совсем никого нет? — спросил я. — Почему?! А как же мы! — ответил директор. Действительно, хорошо, что они есть... Ветер скорби, начавший дуть в глубинах моего сердца, унес меня прочь от меня самого. В ушах стояли крики. Крики, которые мы не слышали, не могли слышать из своих домов, долин и гор в дни войны... Казалось, чистые души павших на войне шахидов окружили нас со всех сторон и постоянно спрашивали: — Где же вы были? Почему ушли и оставили нас здесь? Мы задыхались от вопросов, на которые не было ответа. На каждом углу нас встречали одними и теми же вопросами, а мы склоняли головы, не находя ответа. Слава Богу, на помощь подоспел директор школы. Сделав знак двум учителям, сидящим в его кабинете, он сказал: «Сначала сюда в Сараево приехали учителя Али и Мехмет, это было еще до начала войны. Если хотите, они расскажут вам историю открытия школы». И мы начали внимательно слушать. «Мы приехали в Сараево в дни затишья перед бурей. Мы хотели открыть тут школу, — начал свой рассказ учитель Али, — наши боснийские братья очень помогли нам. Полномочные представители власти показали несколько зданий. Когда мы вернулись в Турцию, чтобы заручиться материальной поддержкой, из Сараево начали поступать известия о начале войны. В такие трудные дни мы, конечно же, не могли оставить наших братьев, с которыми были рядом в добрые времена. 126

Дороги были либо перекрыты, либо полны опасностей. Сначала мы отправились в Хорватию. Там договорились с одним хорватским мафиози, который обещал доставить нас в Боснию. Однако он свое слово не сдержал. После опасного и трудного путешествия нас оставили одних на произвол судьбы на вершине горы Игман139, хотя мы условились о том, что нас довезут до самого Сараево. Внизу виднелись тусклые едва заметные огни аэропорта Сараево. Ну, что ж, по крайней мере, мы знали, куда идти. Это было хоть что-то. Мы оказались в эпицентре событий, исход которых никому не был известен. Метель поднимала и кружила снег, с окружавших город вершин прямо перед нами слышались звуки выстрелов. Мы были похожи на передвигающихся снеговиков. Ветер, пугая нас, продолжал завывать все сильнее, а усилившийся снег затруднял движение. Когда совсем стемнело, мы с другом по несчастью Мехмет беем взялись за руки, чтобы не отрываться друг от друга. В свободных руках были чемоданы. В какое-то мгновение, не знаю как, снежная буря, налетевшая из долины, сбила нас с ног, и мы упали на землю. Я не помню, сколько мы катились по снегу, но в результате потеряли друг друга. «Мехмеееееееееет! Мехмеееееееет!» — постоянно кричал я. Сначала мой зов эхом отразился в противоположных холмах, а потом мне показалось, что из самой их глубины донесся слабый голос: — Алиииииии! Голос доносился со склона чуть поодаль. Я — на доносившийся звук. Мне пришлось снова взбираться на заснеженный холм. В конце концов я нашел его. Наш Мехмет был настолько погребен под снегом, что видна была только его голова. Изрядно потрудившись, я, наконец, откопал его. Но наших чемоданов не было... Словно два перепуганных замерзших джейрана мы прижались друг к другу. Затем под оружейные выстрелы, то падая лицом в снег, 139 Гора Игман — гора Динарского нагорья в Боснии и Герцеговине, находится к юго-западу от Сараево и соседствует с горами Белашница и Илиджа.

127

то опрокидываясь и катясь вниз, мы, наконец, спустились с вершины смерти. С белым флагом в руках, измученные и обессиленные, мы приблизились к аэропорту. Когда встретивший нас представитель ООН сообщил, что последняя бронированная машина совсем недавно отправилась в город, мы прямо на месте рухнули на землю. В аэропорту мы оставаться не могли. Очень рискуя, в темноте ночи мы снова отправились в путь. Чтобы защититься от пуль, свистевших у нас над головами, мы шли по засохшему руслу реки. Темное небо прорезалось вспышками от разрывных пуль. Но радость наших боснийских друзей от встречи с нами стоила всего того, что мы пережили. На рассвете мы увидели весь ужас войны. В городе не осталось и следа от былых прекрасных дней. Счастье на лицах людей исчезло. Постоянно выли сирены, скорые перевозили раненых, из домов доносились крики. До подписания в 1995 году Дейтонского соглашения140 эти обагренные кровью земли стали свидетелями многих страданий. Воспользовавшись наспех подписанным соглашением, мы снова попросили у администрации помещение для открытия школы. Нам показали здание. Во время войны здесь размещался штаб повстанцев. Здание было огорожено колючей проволокой, стены — все в дырах. Из-за того, что все здесь было заминировано, до полного обезвреживания мин мы не могли войти даже в сад перед зданием. Когда со стороны дороги мы заглянули внутрь этого дома через разбитое окно, то увидели разбросанные повсюду клочки волос, кровавые разводы на стенах и полные запекшейся крови солдатские ботинки». 140 Дейтонское соглашение — соглашение о прекращении огня, разделении враждующих сторон и обособлении территорий, положившее конец гражданской войне в Республике Босния и Герцеговина в 1992–1995 годах. Согласовано 21 ноября 1995 года на военной базе США в Дейтоне (штат Огайо), подписано 14 декабря 1995 года в Париже лидером боснийцев Алиёй Изетбеговичем, президентом Сербии Слободаном Милошевичем и президентом Хорватии Франьо Туджманом.

128

Кровавые разводы и окровавленные ботинки в классах! Эти последние слова учителя Али словно фотоснимок запечатлели у меня перед глазами события войны. Значит, подумал я, этот сад, в котором сейчас бегают вместе боснийские, хорватские и сербские дети, эта уютная школа и матери, что ждут своих детей у входа, стали свидетелями возрождения из трясины страха и ужаса. В конце своего повествования учитель Али развел руками, словно говоря: «Такова история боснийско-турецкой школы».

Любовь, которая никогда не кончится

Рассказ о том, как во время Второй мировой войны крымские турки вынуждены были покинуть свою родину, будучи насильно вывезенными в отдаленные регионы страны, и о пронесенной через годы любви

«У молодой девушки, которую втолкнули внутрь, все вокруг кружилось. Ее волосы были растрепаны, глаза из-за пролитых слез словно налились кровью, она была почти в полуобморочном состоянии. “Ну, смотри! — закричал солдат справа от нее. — Кто из них твой отец?” Она с трудом подняла голову и сквозь упавшие ей на лицо пряди волос огляделась. Ее глаза встретились с глазами грязного бородатого мужчины, сидящего в углу у окна, и из глубины ее существа прямо к горлу поднялся возглас, который после отчаянной борьбы вынужден был исчезнуть, словно в недрах глубокого колодца. “Нет, — только и смогла вымолвить девушка. — И в этом вагоне его нет”. Солдат слева ударил согбенную от боли девушку по лицу и сказал: “Пошли”. Когда они вышли из вагона, никто не почувствовал, что внутри у ее отца все словно умерло». Этот рассказ я услышал от учителя турецкого языка Зафера в Ускюдаре, сидя во дворе мечети, которая была построена зодчим Синаном141 141 Синан (1489−1588) — самый знаменитый из турецких архитекторов и инженеров Османского периода, известен также как Ходжа Мимар Синан Ага или просто Мимар Синан. С 1538 руководил строительными работами при султане Сулеймане I, возводя мечети, укрепления, мосты и другие постройки.

130

по заказу дочери Сулеймана Кануни142 Михриман-султан. Листья большого чинара укрывали нас пестрым осенним покрывалом. На широкие карнизы мечети уже опустилась тень. Я внимательно слушал рассказ учителя, ощущая себя археологом, получившим возможность прикоснуться к истории. 1995 год. Прохладное сентябрьское утро. Зафер бей быстрыми шагами, будто опаздывающий на урок ученик, спешит в свою школу. На нем, как всегда, костюм темно-синего цвета, ветер развевает ниспадающие на лоб волосы. Сегодня он испытывает особое волнение, потому что ему предстоит познакомиться с новым классом. То, что произошло в классе в тот день, я записал со слов учителя Зафера: Войдя в класс, я сказал: “Ребята! Давайте познакомимся и расскажем друг другу об интересных событиях, которые произошли с вами”. Ученики стали по порядку представляться и рассказывать о своих самых незабываемых воспоминаниях. Настала очередь Айдоса. Он был спокоен. Послушно встав со своего места, Айдос начал короткими фразами еле слышным голосом рассказывать: “Мы из ахыска-турков143. Моя семья жила в красивом поселке около Батуми. Стоял холодный ноябрьский день 1944 года, когда Вторая мировая война была еще в самом разгаре. Моему дедушке было двадцать, а бабушке — восемнадцать лет. Они были женаты около трех месяцев, а то и меньше. Из-за того, что они очень любили друг друга, в поселке их прозвали Ферхат и Ширин144. Они наслаждались своими самыми первыми счастливыми месяцами семейной жизни. Мой де142 Сулейман I Великолепный (Кануни) (1494−1566) — десятый султан Османской империи, правивший с 22 сентября 1520, халиф. Сулейман считается величайшим султаном из династии Османов. В Европе Сулеймана чаще всего называют Сулейманом Великолепным, тогда как в мусульманском мире Сулейманом Кануни (в переводе с турецкого — Законодатель). 143 Ахыска-турки (или турки-месхетинцы) — тюркоязычный народ, происходящий из грузинской области Месхетия и в настоящее время рассеянный по миру. На сегодняшний день турки-месхетинцы проживают в Казахстане Азербайджане, России, Киргизии, Узбекистане, Украине, Турции (около 25 тысяч человек) и США, общая численность около 300 000. Турки-месхетинцы говорят на одном из восточно-анатолийских диалектов турецкого языка. 144 Известная история любви Ферхата и Ширин (прим. переводчика).

131

душка хранил в нагрудном кармане вышитый бабушкой платок, а бабушка носила на шее подаренное дедушкой колье. Первые свои слова любви они, стоя на утесе, «бросили» в бурные волны Черного моря: — Ты мой лунный свет. — Ты мой солнечный свет. Учитель турецкого языка Зафер бей рассказывал так увлекательно, что я не смог сдержать свое восхищение, которое выразил в улыбке. Но он, не обращая внимания, продолжал рассказ Айдоса: «В ту ноябрьскую ночь в поселке бушевал сильный ветер. Безмолвие ночи нарушил шум военных грузовиков. Свет фар, разорвавший темноту, осветил поселок, словно днем. Было два часа ночи... Солдаты прикладами стучали в двери домов. Они выбивали двери тех домов, которые испуганные хозяева не открывали, и вместе с ночным холодом врывались внутрь. Из погруженных в тишину домов, начали раздаваться громкие крики. Все должны были в течение пятнадцати минут сесть в грузовики. Немцы были очень близко, и по приказу Москвы всех жителей деревень вдоль линии фронта эвакуировали якобы в целях безопасности. Одним словом, были изложены все возможные предлоги, чтобы оправдать происходящее. Дети пробудились от своих сладких снов. Молодых, старых, больных — всех в холоде ночи посадили в грузовики. Они в последний раз взглянули затуманенными глазами на дорогую их сердцу деревню. Среди ночи грузовики высадили массы народа на железнодорожной станции. Что ждало людей, которыми заполнили вагоны так, что яблоку негде было упасть, стало понятно после того, как двери вагонов забили снаружи досками. У них не было ни еды, ни нормальной одежды. Поезд отправился в долгий путь по бескрайней пустыне. Люди, кто от голода, кто от страха, кто от холода, кто от болезней, умирали один за другим. Степь стала могилой для тысяч людей. Застрявшие в горле крики по каждому умершему были одним общим «гласом» этих вагонов, в которых даже плач считался признаком мятежа. 132

Престарелая мать моего дедушки умерла у него на коленях. Люди даже не могли сходить в туалет. У многих женщин лопнули мочевые пузыри. «Лунный» и «солнечный» свет поняли, что у этого пути нет конца, и, подкараулив, когда охранники потеряли бдительность, попробовали выпрыгнуть из вагона. Мой дедушка прыгнул, а бабушку в последний момент схватил за руку солдат. Пока горестно выли сирены поезда, последними словами ее «солнечного света», которые она услышала, было ее имя. «Хаджееееееер!» — кричал он. Она не могла понять, какая боль страшнее: от ударов, которые постоянно обрушивались на ее изможденное тело, или от того, что она, возможно, больше никогда не увидит свой «солнечный свет». Вся в крови, она лежала на полу. Для того чтобы преподать урок тем, кто задумал бежать, два солдата схватили ее под руки и потащили за собой, чтобы выяснить, есть ли у нее другие знакомые». Такова предыстория того, что я рассказал в самом начале. Повествование учителя Зафера сопровождалось гудками пароходов и криками чаек, тени становились все длиннее. «А что потом?» — спросил я. Было очевидно, что Зафер бей готовился снова пережить тот момент. «Затем русский офицер, схватив почти потерявшую сознание женщину за волосы, поднял ее на ноги, приставив к голове дуло пистолета. Он уже готов был нажать на курок, как вдруг выражение ненависти на его лице внезапно исчезло, и он опустил оружие. Повернувшись к стоящему рядом солдату, он приказал: «Спросите, почему она прижимает руки к животу?». — «Я беременна» — эти слова, сорвавшиеся с ее губ в стремлении защитить еще не рожденного ребенка, спасли бабушке жизнь. После долгого пути, казавшегося бесконечным, людей начали высаживать в глухих безлюдных местах. Тех, у кого были одинаковые фамилии, специально высаживали на разных станциях, чтобы они не нашли друг друга. Через щель в досках вагона Хаджер заметила на одной из станций свою мать. Хаджер позвала ее. Мать бросилась к вагону, из которого доносился голос дочери, но солдат прикладом остановил ее. 133

На другой станции Хаджер увидела, как высаживают ее отца. И снова над железнодорожными путями, застывшими от холода, разнесся ее крик. Поезд ехал без остановки семнадцать дней. В то время как тел становилось все меньше и меньше, бремя печали давило на него все сильнее и сильнее. И поезд, и железная дорога смертельно «устали» от скорби и разлук. Наконец, он остановился прямо посреди пустыни. Вместе с последними оставшимися в живых с поезда сошла и бабушка. Их оставили на произвол судьбы. Вместе с несколькими друзьями она поселилась в одной казахской деревушке. Мой отец, который спас свою мать из объятий смерти, родился именно там. Ровно полвека прошло с того дня, когда руки, с любовью держащие друг друга, разделили», — сказал Айдос, закончив свой рассказ. Он больше не мог сдерживать рыдания. Успокоившись, он продолжил: «Знаете, бабушка до сих пор верит, что дедушка вернется. В доме есть тахта, которая предназначена специально для него, за столом для него всегда кладут отдельную ложку. Когда кто-то звонит в дверь, бабушка с надеждой идет к двери. Кто-то сказал ей, что ее «солнечный свет» живет в Турции. По этой причине, узнав, что в Казахстане открылась турецкая школа, она настояла на том, чтобы ее внука отдали именно туда. «Если ты не сделаешь это, я не прощу тебя до конца своей жизни», — сказала она сыну. Среднюю школу я закончил в турецкой школе в Казахстане. Бабушка завещала мне ехать в Турцию, чтобы продолжить свое обучение, и чтобы привезти ей вести о Ферхате, если он еще жив». В этот момент ученик по имени Мехмет, который до этого, не переводя дыхания, слушал рассказ Айдоса, взволнованно вскочил на ноги и изумленно вскричал: «Учитель, Ферхат бей, о котором рассказывает Айдос, — мой дедушка. Он жив, он у нас дома». Потрясенный Айдос, вытирая слезы, подошел к Мехмету, и они обнялись. На деревьях, которые расцвели в зимний день, которому, казалось, не будет конца, появились плоды, которые «встретились» в первые дни наступившей в Азии весны. Выражение лица учителя За134

фера напоминало землю, орошенную летним дождем. Погладив Мехмета и Айдоса по голове, он сказал: «Вытирайте слезы. Мы здесь, чтобы облегчить вашу боль. Не теряя времени, пойдем к дяде Ферхату». Дверь открыла мать Мехмета Джанан ханым. «Я привел к Ферхат бею еще одного внука», — сказал он и запнулся. Деревья встретились со своими корнями. После поцелуев и объятий Ферхат бей задал внуку самый главный вопрос, который его волновал: «Моя Хаджер еще жива?» «Да, — ответил внук, — но когда я ехал сюда, она была очень больна». На следующий же день они купили билеты на самолет. До самого утра Ферхат бей сидел у окна. «Что если я не успею, что если не увижу мою Хаджер? — говорил он сам себе. — Не умирай, моя Хаджер! Не умирай, мой лунный свет! Я иду к тебе!» Первым же самолетом они вылетели в Казахстан. Их встретил отец Айдоса. «Кто эти гости, сынок?» — спросил он, потому что по телефону Айдос не сказал, кого привезет с собой. «Когда я называл тебя папой, у тебя всегда щемило сердце, и ты говорил мне: “Знаешь, сынок, я за всю свою жизнь никому не мог сказать папа, и эти твои слова заставляли меня грустно опускать голову. Так вот я привез тебе отца”, — сказал Айдос. Ферхат бей и его сын Садык обнялись. Ровно через полвека их одежды оросили на этот раз горячие слезы радости. По дороге домой Ферхат бей рассказал сыну свою историю: «Когда я спрыгнул с поезда смерти, ты был в животе матери. Моя Хаджер не смогла спастись. Думая о тебе, она не смогла спрыгнуть. Ты разлучил нас, сынок, но сейчас ты же соединяешь нас». Глубоко вздохнув, он продолжил: «Пережив много трудностей, я через границу около Карса145 попал в Турцию, после чего отправился в Стамбул. В газетах писали, что все пассажиры с поезда смерти погибли. Я остался жив, но мою жизнь невозможно назвать жизнью, я будто и не жил вовсе, сынок». 145 Карс — город и район в современной Турции, административный центр провинции Карс на северо-востоке Турции.

135

Они подошли к дому. Дверь открыла жена Садык бея. Войдя в дом, Садык бей закричал: «Отец, отец пришел!» Из глубины дома послышался слабый голос: «Всю жизнь ты обманывал меня, сынок, говоря, что папа вернулся, но я, несмотря на то, что знала, что это неправда, все равно бежала к двери. Если бы я могла подняться, то и сейчас побежала бы к моему Ферхату, но я больше не могу встать». И тут она увидела Ферхат бея.

«Моя Хаджер, мой лунный свет», — сказал он. «Мой Ферхат, мой солнечный свет, значит, ты все-таки пришел». Они взялись за руки как тогда, когда собирались спрыгнуть с поезда. Ферхат бей сразу же спросил о том, что долгие годы жгло его сердце: «Хаджер, почему ты не прыгнула? Почему бросила меня на произвол судьбы, оставила один на один с нескончаемой болью?» Он достал из-за пазухи платок, который она когда-то вышила. «Я всю жизнь вдыхал его аромат, думая о том, что он хранит твой запах. Одинокими ночами он осушал мои слезы». «Я не смогла прыгнуть, Ферхат, я вспоминала о нашем малыше и не смогла. Та доля секунды стала искрой, которая разожгла пожар нашей разлуки, продлившейся полвека. Но, теперь это неважно, главное — я еще раз увидела тебя, теперь, если я и умру, то умру самой счастливой». «Когда мы сидели на том утесе, на берегу Черного моря, ты тоже так смотрела на меня», — сказал Ферхат бей. На мгновение красивые голубые глаза Хаджер ханым засияли. На поблекшем лице появилась улыбка. В последний раз ее губы зашевелились, произнося шахаду — самые прекрасные слова перед воссоединением с вечностью. После этого в доме раздался крик. Глаза, которые еще совсем недавно светились счастьем, закрылись. В ее руке, которую она сжимала со всей силой, увидели колье — подарок ее «солнечного света». 136

В Ускюдаре раздались звуки вечернего азана. За один день учитель Зафер пережил и счастье, и боль. «Ну, что ж, — сказал он, — мы любим, когда деревья соединяются со своими корнями. Мы любим и Белую Азию, и Черный континент. Мы любим соединять континенты. Мы любим ту роль, которую нам отвела судьба. Любим свою боль». Эти преданные прекрасной идее люди, которые смотрят на свою страну, как Лейла, продолжают объединять Лейл и Меджнунов. Несмотря на то, что изнутри их «сжигает» тоска по родине, они продолжают тушить вековые пожары. И земля, и небеса годами ждали этих самоотверженных смельчаков. Словно веселые реки, с каждым мигом ускоряясь все больше и больше, бегут они навстречу огромному океану. Эти люди, посвятившие себя заботе о том, чтобы зазеленели пустыни, по которым они идут, готовят мир к наступлению новой весны. Разве это не победа «всадников любви», благодаря которым в глубине сердец распускаются цветы терпения?

«Нераспустившийся бутон сорвали...» Рассказ о борьбе за выживание застигнутых гражданской войной турецких учителей

Зима опять наступила раньше, чем ее ждали. Леденящий холод гор достиг города. Когда учитель Фатих и его жена Хюмейра ханым приехали сюда, они были женаты всего двадцать дней. С момента их появления в этом чужом для них краю прошло несколько дней. И когда они приехали в город, он был спокоен. Но сейчас в глаза бросилось непонятное движение на улицах. В ту ночь кромешная тьма накрыла город. Сначала послышался грохот артиллерийских снарядов. Было непонятно, куда они упадут, и чей очаг разрушат. Затем в коварной темноте начали раздаваться оружейные выстрелы. Доносящиеся издалека звуки стрельбы и непрекращающихся взрывов наполняли души людей ужасом. Каждый взрыв, казалось, сотрясает дом до самого основания. Фатих бей и его жена боялись, что окна скоро разобьются, и они замерзнут от холода. Не только спать, но просто спокойно сидеть и пережидать было невозможно. Страх ожидания сковал сердца. 138

Город содрогался от взрывов и выстрелов. Звуки постепенно приближались. «Они уже достигли начала улицы», — только и смог сказать Фатих бей. В темноте он осторожно подошел к окну и выглянул на неосвещенную улицу. Но там не было видно ничего, кроме вспышек света от рвущихся снарядов. На улице не было ни души. Свет на улицах уже давно погас. Только вспышки от взрывов, на несколько секунд освещали все вокруг, а затем снова пропадали. Дом, в котором они жили, давно погрузился в темноту. «Вокруг, наверно, никого нет, если и были, то уже давно ушли отсюда», — попытался он успокоить жену, но и сам не верил своим словам. Фатих бей изо всех сил старался рассмотреть, что делается вокруг. И когда все на мгновение освещалось вспышками, он пытался встретиться взглядом с глазами своей жены. Он очень волновался за нее. Зажигать свечи было опасно. Их новые друзья, которые лучше знали жизнь в городе, говорили им: «На рынке продается много оружия, было бы хорошо и вам купить». На что они отвечали: «Мы приехали сюда для того, чтобы держать в руках ручку, а не оружие». «Жаль, что я их не послушал, но откуда я мог знать, что на нашу голову свалится все это», — подумал он. «Наверное, было бы лучше, если бы я не привозил тебя сюда», — сказал он жене. «Без тебя зачем мне жить!» — ответила она, и это растрогало его и взволновало еще больше. Его ответственность за жизнь жены стала еще сильнее. С уходом ночи их надежды начали таять. 139

На ум приходили разные страшные мысли. Фатих бей старался не показывать свой страх жене, но не мог сопротивляться мыслям, которые постоянно лезли в голову: «Сейчас к нам в дом нагрянут солдаты и, сломав дверь, войдут внутрь. Они решат, что мы агенты, и заберут нас либо в лагерь для военнопленных, либо отправят в ссылку, а то и просто расстреляют!» В то время как он пытался подавить эти мысли, жена сдавленным голосом спросила: — Что будем делать? Но Фатих бей молчал... Просто молчал... У него не было ответа. Когда с первыми лучами солнца оружейные выстрелы вдруг смокли, словно по приказу, все вокруг погрузилось в мертвую тишину. Они провели самую долгую и самую темную ночь в своей жизни и, изнуренные, уснули. Сна оказалось недостаточно для того, чтобы хоть ненадолго избавиться и забыть о пережитых мучительных часах. В нем они переживали все снова и снова. Лишь на пару часов им удалось забыться. Им снилось, как наступают танки, как самолеты бомбят город. Фатих бей видел, как он, взяв за руку свою жену, бежит из города. Проснулся он весь в поту. «Дай Бог, все будет хорошо!» — сказал он. Он не мог спокойно согласиться на отъезд отсюда даже во сне. Осторожно разбудив жену, он сказал: «Я схожу в школу и вернусь, ты никому не открывай!» Жена, понимая, что другого выхода нет, кивнула головой, соглашаясь с ним. Что случилось с городом, магазины и улицы которого еще недавно были полны жизни? Из окна он посмотрел на машину, стоявшую перед домом. Она была на месте, но ее окутывало огромное облако пыли. Вышел на улицу. Вокруг никого. В окнах некоторых домов он заметил лица женщин, которые испуганными глазами пытались разглядеть, что произошло за ночь. 140

На улицах города, в котором проживало триста тысяч человек, было только несколько стариков. В школе его встретили озабоченные друзья и коллеги. Вскоре появился и директор школы Омер бей. Сев в машину, они поехали по городу, чтобы разузнать обстановку. Кроме нескольких постовых в округе никого не было. Здания вокруг не выдержали артиллерийских ударов, магазины, в которых еще вчера люди спокойно делали покупки, невозможно было узнать, многие из них превратились в руины. Разорванные на куски тела погибших, разбитые и сгоревшие машины, троллейбусы, автобусы и танки свидетельствовали о том, насколько серьезными были ночные столкновения. Потрясенные, они вернулись в школу. Увиденное повергло их в ужас. Собравшись вместе, они обсудили сложившуюся ситуацию. Решили не оставлять своих учеников и не покидать город. Их решение было твердым. Омер бей, повернувшись к Фатих бею, сказал: «Приведи свою жену к нам, будем держаться вместе». Когда учитель Фатих пришел домой, чтобы забрать жену, у дверей он встретил Рану ханым, которая, можно сказать, была хозяйкой квартиры. «Я подумала, что вы испугались, вот и пришла, и принесла вам немного еды», — сказала она. «Ну, что вы, не стоило утруждаться. Мы и так постоянно пользуемся вашей добротой», — ответил Фатих бей. Сын Раны ханым Махирбек учился в турецкой школе. Он очень любил учителя Фатиха. В этом году Махирбек впервые пошел в школу. Его чистое лицо, на которое ниспадали черные жесткие волосы, украшали голубые глаза. Его манера держаться и наивность делали его похожим на бутон, который только-только начал распускаться. «Учитель! Мы с мамой очень испугались, что с вами может что-то случиться!» — сказал Махирбек, и глаза его были полны грусти. 141

Учитель Фатих вместе с женой и Раной ханым отправился в дом директора школы. Увиденное в школе привело их в отчаяние. После всего пережитого родители детей, которые оставались ночью в интернате, забирали их с собой. Очень быстро школа опустела и погрузилась в глубокое безмолвие. В коридорах школы, где еще недавно раздавались веселые детские голоса, бродила печаль. Цветы завяли, так и не распустившись. Бутоны высохли. Иней покрыл осенние розы. Листья погибли от лютой стужи. Что может быть ужаснее для учителя, чем ходить в пустую школу. С трудом дозвонившись до своих семей в Турции, они сообщили, что с ними все в порядке, и что они находятся в безопасном месте. Они, конечно, верили в то, что снова настанут лучшие дни. Они должны были остаться. Для собственной безопасности они очистили подвал школы, превратив его в убежище для себя.

Стрелки часов отсчитывали время. Дороги наполнились беженцами. Странное движение на улицах этого невинного города было ничем иным как переселением. Люди, собрав все самое необходимое, отправлялись в путь. Те, у кого были родственники в ближайших городах и деревнях, оказались счастливчиками. Другие были вынуждены отправляться в сторону покрытых снегом гор. Ледяные горы готовы были принять в свои объятия всех: живых и мертвых... 142

Город практически опустел. С каждым днем людей в центре города становились все меньше, движение на улицах остановилось. Магазины постепенно начали закрываться. Иностранные журналисты бродили по улицам, пытаясь собрать самые горячие новости.

Оказывается, все случившееся было только началом последующего «светопреставления». Фатих бей зашел в одно из тех немногих мест, которые, несмотря ни на что, еще пытались работать среди разрушенных зданий, практически превратившихся в руины. Ему нужно было обменять деньги. Улыбнувшись полной женщине с собранными в пучок волосами, он протянул ей деньги. В тот момент, когда женщина как раз отдавала ему причитающуюся сумму, пересчитанную ею в одно мгновение, раздался страшный грохот. Небо и земля начали сотрясаться. Выли сирены, бежали люди, неслись машины с огромной скоростью. Добежав до школы, он увидел, что его товарищи по несчастью собрались в саду. Грохот все усиливался, приближался, стал просто невыносимым. Они подняли головы вверх и увидели шесть военных самолетов, которые направлялись прямо в их сторону. Самолеты летели, словно хищные птицы, и через несколько минут они сбросили бомбы. Спустя некоторое время с другой стороны также появились самолеты, которые, спикировав, сбросили свои бомбы. Аэропорт, который находился неподалеку от их школы, бомбили непрерывно. Теперь они не смотрели на войну по телевизору в прямом эфире — они находились в чреве самой настоящей войны. Через полчаса черный ядовитый туман облаком окутал город. 143

Темные облака уносили с собой надежды тех, кто еще оставался в нем. Солнце больше не могло освещать его укутанные тьмой улицы. Связь с остальным миром также прервалась. Даже в убежище люди вынуждены были сидеть при свечах. Воду отключили, условия становились невыносимыми. С наступлением ночи снова раздался гул самолетов. Все ждали новой бомбардировки, но вместо этого самолеты выпустили ракеты, осветив город, как днем. После непрерывной бомбежки, длившейся целый день, летчики пытались выяснить, в каком состоянии был город. При каждой новой волне шума и грохота, ребенок директора школы прижимался к материнской груди. Фатих бей думал о других детях в городе. Рана ханым, несмотря на трудности, каждый день приносила в школу еду. И всякий раз она говорила турецким учителям: «Пожалуйста, уходите отсюда, в городе никого не осталось. Этому ожиданию нет конца». Рана ханым была местной жительницей. Ей было сорок лет. Несмотря на властный взгляд, сердце этой женщины было полно любви. Она очень любила турецких учителей. Но вот уже несколько дней Рана ханым не приходила. Они тоже не могли никуда выйти: на улицах было очень опасно. В конце концов возникло предложение хоть на время покинуть город. Идея увезти жен на родину и вернуться сюда, когда здесь появится возможность действовать более свободно, показалась привлекательной. Женщины, которые сначала были категорически против такого предложения, больше не противились. Решение покинуть город даже на время далось нелегко, но другого выхода не было. 144

В ту ночь они решили направиться в приграничный город и дожидаться окончания войны. В течение долгого времени не было электричества и воды. Запасы провианта заканчивались. В доме Фатих бея было мало вещей. Только в одной комнате висели шторы, а во второй окна были закрыты газетами. Все скудные пожитки уместились в один чемодан. Дети лидеров обеих сражающихся сторон учились в турецкой школе. Но они не дождались, когда розы распустятся... Эти дети должны были стать розами мира. Но их, не дожидаясь весны, бросили на произвол заснеженных гор. А сейчас кто знает, где они «летают», словно высохшие листочки. Самым сложным было распрощаться со школой, которую они построили собственными руками. Столько сил вложено! Как много дней они красили и белили ее. В ней не было ни одного места, которого не коснулась бы их рука. Настал черед запереть дверь школы. Огромная, она, словно сопротивляясь судьбе, не хотела закрываться. Они поднажали и, в конце концов, дверь закрылась со странным звуком, который был похож на истошный крик. Кто знает, когда ручка двери, которую каждое утро открывали с именем Аллаха, снова почувствует прикосновение благословенных рук? Ключ, вставленный в замочную скважину, тоже, будто не хотел двигаться. Они с трудом повернули его. Какая на самом деле «дверь» закрылась? Со слезами на глазах они, постоянно оглядываясь назад, отправились в путь. Позади они оставляли охваченный войной город, учеников и свои надежды... Старый верный пес, охранявший школу, тихонько лежал у входа. Они покидали город, в который приехали с такими большими надеждами... 145

Уезжая, они увидели, что основные военные действия развернулись за городом. На белоснежном снегу рядами стояли танки. Военные не препятствовали гражданским, покидающим город. Солдаты, роющие окопы в своих белых камуфляжных костюмах, казалось, раньше времени обрядились в саван. На дороге, по которой они ехали, каждую секунду можно было оказаться под обстрелом пулеметчиков. Немного отъехав от города, они заметили женщину с ребенком, которая брела по снегу. Приблизившись, Фатих бей увидел, что это Рана ханым с сыном Махирбеком. Мороз покрыл дорогу ледяной коркой. Они остановили машину и вышли. «Куда вы идете?» — спросил учитель Фатих. Рана ханым беспомощно развела руками и ответила дрожащим голосом: — Наш дом разбомбили. Нам негде жить. Прижимая к себе пакет, в который она сложила все их пожитки, Рана ханым добавила: — За этой горой есть деревня, там мы попытаемся найти своих родственников. Она были очень расстроена, по ее щекам текли слезы. Место, где они находились в тот момент, и по которому им еще предстояло проехать, было очень опасным. Безвыходность положения, в котором оказался его ученик с матерью, сделавшей им столько добра, огорчила Фатих бея. Он чувствовал, что должен что-то сделать, но не знал, что. Вдруг с его губ сорвалось: «Давайте, мы заберем Махирбека и отправим в школу в Турции». Рана ханым, ни секунды не медля, подтолкнула вперед сына, которого держала за руку, и сказала: «Возьмите». После чего заплакала навзрыд: 146

«Пусть хоть Махирбек спасется. Я хочу, чтобы он жил и учился дальше. Я выдержу». Махирбек прижался к матери. «Я не оставлю тебя здесь, мамочка!» — говорил он. «Иди, сынок, по крайней мере, ты спасешься, а я что-нибудь придумаю. Найду наших родственников в той деревне». Оставаться было нельзя. Место было очень опасное. Попрощались... Рана ханым в последний раз с нежностью посмотрела в глаза своего ангелочка. «Может, я больше никогда не увижу своего сына», — подумала она, не отрывая взгляда от голубых глаз Махирбека. В последний раз мать и сын крепко обнялись. Махирбек еще раз ощутил материнское тепло. «Это тепло мне всегда будет необходимо», — подумал он. Через заднее стекло машины он смотрел на мать, пока она не скрылась из виду. Рана ханым с пакетом в руках, словно ледяная статуя, осталась стоять там, посреди дороги. Для нее уже ничто не имело значения. Она смотрела вслед своему джейрану с красивыми глазами, пока машина не пропала из виду. Вокруг царил холод, и только ее душа горела. Учителя вместе с Фатих беем, проехав мимо множества танков, прибыли, наконец, в соседний город. В связи с тем, что у них было разрешение на проживание только в том городе, где находилась школа, покинуть страну легально они не могли. Поняв, что выбора нет, учителя вынуждены были прибегнуть к нелегальным способам. Они договорились с человеком, который занимался переправкой людей через границу и немного понимал их язык. Человек низкого роста в кепке, с оспинами на лице, и в потрепанной одежде не понравился Фатих бею, но выхода не было. Они поторговались с ним и договорились о плате за каждого человека. 147

Проводник арендовал повозку для их вещей, которая представляла собой нечто странное, не похожее ни на двухколесную арбу, ни на телегу. В нее была запряжена лошадь. Ночью они отправились в путь. Вокруг царила кромешная тьма. Окружающие деревья были похожи на вооруженных солдат. Все недоверчиво относились к проводнику, поэтому соблюдали молчание. На протяжении всего пути никто не произнес ни слова: говорить было чрезвычайно опасно. Да и сил на разговоры ни у кого не осталось. Проводник шел впереди, женщины и дети сидели в повозке, а Махирбек, учитель Фатих и директор школы шли за повозкой. Фатих бей очень любил прогулки при лунном свете, но в ту ночь он радовался, что луна спряталась за облаками. Иногда она показывалась и «улыбалась» им, заставляя тревожиться. Ведь в любой момент дорогу им могли преградить вооруженные солдаты. Холод хлестал их по лицу. Мартовский мороз пробирал до костей. После тяжелого перехода, они, наконец, подошли к приграничной реке. Это место также было полно опасностей. Учитель Фатих спросил у проводника о глубине реки. Мужчина уверенно ответил: «Не волнуйтесь, в самом глубоком месте вода не доходит до шеи!» Закатав штанины, они ступили в реку. Посреди реки лошадь вдруг остановилась. Когда проводник принялся понукать ее, она так резко дернулась, что жена директора Хаджер ханым и их ребенок чуть не упали в реку. Благодарение Господу, директор находился сразу же за повозкой и, хоть и с трудом, но все же смог удержать свою жену и ребенка. Все они с ног до головы выпачкались в грязной воде. Река, солдаты и ночь словно представляли собой вражескую коалицию. 148

С каждой минутой их надежды вместе со снегом уносились в темноту ночи. На каждом шагу их поджидала опасность: они могли утонуть в реке или попасть в руки пограничников. Они молились, чтобы ребенок директора не заплакал. Если бы он заплакал, то всем пришлось бы худо. Наконец они преодолели реку. Теперь они были на свободной безопасной территории. Вдалеке виднелись огни приграничной деревушки. Дым, поднимающийся из труб домов, согревал их души. Учитель Фатих и директор в последний раз оглянулись на другую сторону реки. Боль от расставания с этой страной, в которую они приехали ради Аллаха и которую теперь были вынуждены покинуть, не давала покоя. В течение всего пути Махирбек ничего не говорил, он только один раз спросил у Фатих бея: «Как вы думаете, учитель, мама добралась до деревни?». Никто не видел, как рядом со следами, оставленными его маленькими ножками, появлялись маленькие ямочки, оставляемые горячими слезами, стекающими по его щекам. В какойто момент с его губ сорвались слова: «Мама, мне так холодно без тебя!». После того как они перешли границу, Махирбек вдруг начал дрожать. Он плакал навзрыд, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг. Казалось, что после того как он пересек границу и окончательно оторвался от теплой материнской груди, его захватил водоворот сибирских морозов. Вдруг он повернул назад и со словами «Мамааааааааа, я иду к тебе!» бросился обратно к реке. Учитель Фатих побежал за ним следом, но не смог ему помешать. Дрожащий Махирбек бросился в ледяную воду. В мгновение ока он преодолел реку и добрался до противоположного берега. Словно привидение, бежал он по снегу. Его крики «Мама, я иду к тебе!», разрывающие темноту ночи, эхом отражались вокруг. 149

Он хотел прижаться к теплой материнской груди, и об этом своем желании кричал в ночной темноте, но не только ночь слышала его крик. Через некоторое время послышались оружейные выстрелы, разорвавшие темноту ночи. Самую красивую розу сорвали... Не дали распуститься... Уничтожили этой зимней ночью... «Еще не распустившийся бутон сорвали...», — эта мысль сотрясала душу учителя Фатиха.

Я палач

Ветер разметал опавшие листья деревьев. От подножия тополей, выстроившихся вдоль дороги, до самых их верхушек он поднимал в небо красно-желтые «языки пламени», а редкие зеленые листочки, оставшиеся на самых верхушках, дрожали от холода. «Сибирские холода начались рано», — подумал он. В тот день он впервые пожалел о том, что не прихватил с собой свою коричневую парку146. Ему было холодно, но еще холоднее было от мыслей, которые словно ледяной хлыст, стегали его нагое тело. От новой волны холода последние дрожащие листочки тоже упали с веток на землю. Печаль, словно коричневая шаль, окутала его. Владимир, выйдя на пенсию, начал работать в службе охраны турецкой школы. В этой школе все очень любили друг друга. Учителя были здесь, словно «султаны любви». Тип куртки (прим. переводчика).

146

151

И это отношение учителей передавалось ученикам. Дети в этой школе отличались от своих сверстников даже в том, как они играли в саду или шли по улице. Они были похожи на маленьких взрослых. Как-то президент республики, проезжая мимо школы, остановил машину и, понаблюдав за играющими в саду детьми, сказал: «В этих детях, даже когда они играют, есть некая зрелость». В школе все еще говорили о героизме учителя, который, спасая ученика, сам утонул в реке. Когда на лицо ученика набегало даже самое маленькое облачко печали, к нему сразу же подходил учитель и, словно ангел милосердия, простирающий над ним свои крылья, интересовался: «Что случилось?». Еще вчера учитель Ибрагим бей, увидев во время урока грусть на лице одного из своих учеников — Николая, погладил его по золотистым волосам и спросил: «Что у тебя произошло?». Николай со слезами на глазах ответил: «Мама, учитель... Я думаю о маме. Она в больнице». Ибрагим бей сказал: «Не плачь! После уроков мы вместе пойдем навестить ее», — и, как только прозвенел звонок, вместе с Николаем отправился в больницу. Владимир, который долго смотрел, как учитель и ученик рука об руку идут по улице, сказал сам себе: «Господи! Я не понимаю этих учителей. Я даже к своим детям так хорошо не относился». Узнав, что учителя сдали кровь, которая была необходима матери Николая, и собрали деньги на операцию, Владимир смог лишь вымолвить: «Господи! Это просто не укладывается у меня в голове!». «Нет, нет! Они не могут быть людьми, это спустившиеся на землю ангелы», — повторял он. 152

Ученики постоянно обсуждали между собой, как один учитель спасал муравья, упавшего в лужу в саду. А недавно другой учитель, взвалив себе на спину упавшего с дерева ученика, обливаясь потом, отнес его в больницу. Это стало последней каплей, которая уже не дала Владимиру сдерживать свои эмоции. Кто эти люди? Где они воспитывались? Как эти ангелы смогли взрастить такую любовь в своих сердцах? Ростки каких земель, бабочки какой весны эти учителя? Или во всех четырех сторонах света наступила весна, а он и не знает? Не выдержав, Владимир направился прямо в дирекцию. «Господин директор! Я на протяжении всей своей жизни скрывал свою профессию. От соседей, от своих детей, и даже от жены. Прежде чем выйти на пенсию, я двадцать пять лет работал на государство. Я палач, господин директор». И он начал плакать навзрыд. Годы, когда он был на прежней службе, словно слайды в сопровождении печальной мелодии осенних холодов, пронеслись у него перед глазами: «Все в крови от укусов, распухшие губы; темно-фиолетовые глаза; стоны людей, умоляющих о глотке воды; люди, которые босиком бредут среди штыков; люди, которые, не успев насладиться теплотой солнышка, умирают от выстрела в висок; храбрецы, которые гордо и прямо стоят под виселицей, а затем, словно склонившие головы лебеди, падают в темноте ночи; вот кто-то пытается сопротивляться накидываемой веревке, а кто-то, словно нежный фазан, вытягивает вперед шею; выбитые из-под ног стулья; смельчаки, которые встречают смерть с улыбкой на лице; дрожащие от страха тела; люди, которые, достав свои сердца из груди, бросают их в огонь. Повешенные, которые на рассвете, словно белые привидения с завязанными сзади рука153

ми, вращаются на веревке. Приговоренные, которые больше никогда не увидят утра, которые произносят последние слова, стоя в развевающихся на ветру рубашках смертников. Крики от пыток; одиночные выстрелы, доносящиеся из подвальных помещений; прерывистый кашель больных туберкулезом; ночи, когда слышен свист ударяющегося о нагое тело хлыста; звуки лопат, копающих могилы людям, которые только после смерти обретут свободу...». Очнувшись от воспоминаний о кровавых событиях, он сказал директору: «Вы изменили мои сны, господин директор, мои кошмары кончились. Отныне каждую ночь во сне я вижу вас. Я палач, господин директор! Я никак не мог забыть одного приговоренного к смерти. На нем была одета роба смертника. «Могу я высказать последнее желание?» — спросил он и попросил, чтобы принесли пишущую машинку. Сам он уже не мог пошевелить даже пальцем, поэтому начал диктовать: «Папочка! Когда затихнет стук клавиш пишущей машинки, я тоже замолчу навсегда. Люди рождаются, вырастают и умирают. Главное — это не жить долго, а на протяжении всей своей жизни творить дела, полезные человечеству. За мной нет другой вины, кроме любви к родине. Я знаю, что мама серьезно больна. Я уверен, что ты сделаешь все необходимое для ее здоровья. Я буду очень скучать по маме. Тебе придется утешать ее, папочка! Скажи ей, пусть она, когда меня не станет, не утратит свою улыбку, пусть ее глаза больше не плачут из-за меня. До свидания! Счастливо оставаться». И когда на горизонте занималась заря, я выбил табуретку из-под его ног. Его глаза словно пригвоздили меня к месту. До тех пор, пока я не поступил на службу в эту школу, он со своими красивыми глазами каждую ночь приходил ко мне, становился прямо передо мной и словно говорил: 154

«Ты же знаешь, что я не виновен?», — а затем исчезал. Я вспоминал о каждой смерти, господин директор. Мои кошмары, после того как я вышел на пенсию, долгое время преследовали меня. Я, остававшийся безучастным перед лицом людей, которые раскачивались на виселице, превратился в человека, который не может оставаться безучастным к листику, упавшему с ветки. Меня — человека, который не жалел людей, жизни которых отнимал каждую ночь, — вы сделали человеком, который жалеет муравья. Скажите, ради Бога, кто вы такие, господин директор?!».

«Я не смогу без него жить!»

Мы в Орду147 на закате прекрасного дня. Сквозь густые деревья просвечиваются последние ярко-красные лучи заходящего солнца. У извилистой дороги, ведущей к деревне Чамарасы, перед нами предстают три могилы, расположенные друг рядом с другом. «Это, должно быть, они», — говорим мы и выходим из машины. Увидев, что средняя могила — это могила ребенка, мы понимаем, что не ошиблись. Наши увлажнившиеся глаза приковывает к себе надпись на тоненькой дощечке, расположенной у изголовья крайней могилы: «Комиссар Якуб Аслан». Сразу рядом с ним похоронена Зехра, их маленький ангелочек, а дальше — могила жены комиссара Зейнеп. Так и лежат они втроем рядом друг с другом, погрузившись в вечный сон. Когда я впервые увидел его, то сразу понял, что передо мной благородный и надежный человек. Это было видно по его спокойной 147 Орду — город и район в Турции, порт на побережье Черного моря, столица одноименной провинции.

156

манере держать себя, по его открытому взгляду, по светлым волосам и изогнутым, словно молодой месяц, бровям. «Этот человек, не может никому причинить зло», — подумал я тогда. Комиссар Якуб Аслан был родом из Орду... Это был смелый, словно лев, молодой человек. Его красивые глаза были похожи на глаза орла, ожидающего своих птенцов на вершине горы. Я почувствовал к нему расположение. В тот год горячий и выносливый народ, живущий на востоке Турции, ждала морозная зима. Это было время, когда террор начинал усиливаться. Ночи стояли холодные... Небо было свинцовым... Автобусы застревали на дорогах... После какого поворота вы встретитесь лицом к лицу с холодом смерти, было неизвестно. Совершались нападения на деревни, жестоко убивали ни в чем не повинных людей. Горы никак не могли насытиться смертью, дороги не позволяли живым проехать по ним... Несмотря на это, я считаю те годы самыми лучшими и самыми продуктивными в моей жизни. 18 февраля 1990 года... Дни, когда наши надежды «замерзали» в холоде ночи... Комиссару Якубу было всего 30 лет. Он и его жена были двоюродными братом и сестрой. Они выросли в одном доме, играли на одной улице, в одном саду взрастили свою любовь. Его вызвали в Анкару на экзамен для повышения по службе. 157

Снежной темной ночью он покинул свое полное любви теплое гнездышко. В последний раз вдохнул аромат двух своих малышей. В последний раз встретился взглядом с глазами своей жены Зейнеп. Они, словно почувствовав что-то, прощаясь, попросили друг у друга прощения за все прошлые обиды. Когда автобус, на котором он отправился в путь, подъехал к Даренде148, на дороге их поджидала ловушка. Заснеженные горы не пропустили их. Якуб бея и его друзей не смогли спасти из холодных объятий смерти. Когда жена одного из друзей семьи сообщила Зейнеп ханым, что Якуб бей тяжело ранен, и его везут в больницу в Орду, она воскликнула: «Я не смогу без него жить!». «Знаете, ночью во сне я видела моего Якуба в раю. «Пожалуйста, возьми и нас с собой. Что я одна буду делать с детьми без тебя!» — сказала я ему. Молю, скажите мне правду. Что с ним?» Но ни у кого не доставало смелости рассказать ей о том, что случилось. Под покровом ночи можно скрыть истину до тех пор, пока не взойдет солнце, но даже ночь не могла скрывать этот секрет. Зима, как и террор, держала восток в своем плену. И совсем молодая женщина с двумя малышами на руках не могла одна поехать в Орду. Самым близким знакомым в Ване149 был учитель Омер, с которым всего пару дней назад обручилась ее сестра. «Поедем вместе, абла150», — сказал он. И это стало первым и последним обращением «абла», услышанным ею от Омер бея. Взяв Даренде — город и район в провинции Малатья, Турция. Ван — административный центр и крупнейший населенный пункт провинции Ван на востоке Турции, близ восточного берега озера Ван. 150 Абла — вежливое обращение к девушкам, женщинам (прим. переводчика). 148 149

158

с собой двух своих малышей, она вместе с Омером Чинаром отправилась в путь. Из-за того что дороги стали непроходимыми, автобус много часов простоял в Эрджише151. Тело ее мужа комиссара Якуба уже давно доставили в Орду. В отчем доме воцарилась скорбь. В домах, где они когда-то, еще будучи детьми, полюбили друг друга, где зародились первые искры их любви, поселилась боль утраты. Дождь, падающий с небес, не мог затушить пожар, рожденный этой болью, а делал его еще сильнее. На их дома обрушилась «скорбь Якуба, потерявшего своего сына Юсуфа»152. Отцы, матери, братья и сестры ждали все в слезах. Все ждали свою дочь, сердце которой было разбито. Ждали, чтобы она в последний раз увидела своего мужа, сказала ему последние слова: «Дорогой мой Якуб, почему ты ушел, оставив меня одну!» Отправившемуся из Вана автобусу преодолеть путь не давали заснеженные дороги и высокие горы. Связь с трудом поддерживалась по телефону из Управления лесными угодьями Орду. Они узнали, что автобус отправился из Эрджиша, но никто не знал, где он находится. Время шло, и боль, словно наливающиеся свинцом серые тучи, становилась все тяжелее. В Орду снова наступил вечер. Стемнело. Брат Зейнеп ханым постоянно дежурил у телефона в Управлении лесными угодьями, но об автобусе не было никаких вестей. Вдруг телефон горестно зазвенел. В надежде получить, наконец, вести о сестре, он встал и подошел к телефону. Служащий, ответив151 Эрджиш — город и район в провинции Ван, Турция. Расположен на северном берегу озера Ван. 152 Речь идет о пророке Якубе (Иакове), потерявшем своего сына Юсуфа (Иосифа) (прим. переводчика).

159

ший на звонок, побледнел, а потом с трудом выдавил из себя: «Вас к телефону». На другом конце провода сообщили о том, что автобус, в котором ехали Зейнеп Аслан и ее дети, слетел в реку Тортум. Его переполненное скорбью сердце, словно вырвали из груди. Голова закружилась, в глазах потемнело. Все в комнате, казалось, кружится вокруг него. У него не осталось сил на то, чтобы вернуться домой и сообщить ожидавшим вестей родным о новой трагедии. Из рук его выпала трубка, и сам он без чувств упал на пол. Шел снег... Среди падающих снежинок слышались причитания. Реки Орду еще никогда не были такими печальными. Когда мы прибыли на место аварии, то увидели, что это тяжелое путешествие, начавшееся в Ване, закончилось на самом опасном вираже дороги, идущей вдоль реки Тортум153. Только небольшая часть автобуса выглядывала из реки. Река Тортум похоронила в своих холодных, как лед, объятиях, семнадцать человек. Зубы холода вцепились в нас. Приехали родственники других людей, утонувших в Тортуме. Слезы, которые были у всех на щеках, словно замерзшие жемчужины, падали на снег. Стояли самые студеные дни. Из-за сильного мороза водолазам, которых практически парализовывало от холода, приходилось очень сложно. Несмотря на то, что, нырнув, они каждый раз появлялись с новым телом, для того чтобы продолжать работу, им приходилось идти в один из ближайших домов, греться и сушить одежду. На это уходило время... Тела, которые они доставали, выкладывали в ряд на заснеженном берегу Тортума. «Еще вчера эти люди спали в своих теплых постелях», — говорил я себе. Река Тортум (Тортум-чай) — река в провинции Эрзурум, приток Ольты, относится к бассейну Чороха и протекает по чрезвычайно пересеченной местности. 153

160

Водолазы также извлекли из реки тело Зейнеп Аслан и ее маленького ангелочка Зехры. Мать и дочь лежали рядом на холодном снегу. За ночь холодные, как лед, воды реки вымыли их тела. Река, словно впитала в себя всю их кровь. Мать и дочь были похожи на белых ангелов. Словно для того, чтобы этих чистых одухотворенных тел не коснулась земля, ангелы расстелили под ними белоснежные простыни, а сверху накрывали сверкающими снежинками. Мать и дочь лежали друг рядом с другом, словно пребывая в священной усыпальнице, распространяющей вокруг себя свет. Эта волшебная белоснежная картина не воспринималась умом. Мне казалось, что если я отвернусь, то ангелы по световой спирали, поднимающейся до самых небес, заберут их на небеса. «О Аллах! Как искренне она сказала: «Я не смогу без него жить!» Какая огромная преданность, какая огромная любовь. А теперь она словно говорила: «Вот я и пришла, мой дорогой Якуб, я не смогла выдержать разлуки с тобой дольше одной ночи и нашего ангелочка привела с собой». Это место напоминало рай, появившийся у подножия хребта Акдаглар154. Казалось, что кровавая река Тортум отдает тела белоснежными и абсолютно чистыми, словно вымытыми в потустороннем мире для того, чтобы родные могли в последний раз увидеть их. Отец Омера Чинара приехал из Карабюка155, но так и не смог обнять холодное, как лед, тело своего сына. Река не хотела отдавать тело 154 Акдаглар — в переводе означает «белые горы», горный хребет в Турции. 155 Карабюк — город и район в Турции, административный центр провинции Карабюк, находится в 200 км к северу от Анкары и в 115 км к юго-востоку от Зонгулдака.

161

Омера, спрятав его в темноте своих вод. Жители деревни говорили, что река Тортум не возвратила многих из тех, кого унесла. Водолазы, питая последнюю надежду, еще раз погрузились в холодные воды реки и, вырвав из них учителя Омера, вытащили его на берег. Его тело, которое пробыло в холодной воде более сорока восьми часов, тоже было белоснежным. Когда мы легонько приподняли его руку, прислоненную к голове, к его побелевшей, словно лилия, щеке прилила кровь.156 Река, в которой он утонул, поглотила и крик души его отца. «Омеееееер!» — закричал он. Но глубокие воды Тортума поглотили душераздирающий крик отца Омера, и даже эхо не отозвалось в заснеженных холмах. Комиссар Якуб так и не встретился больше в этом мире со своей женой и маленьким ангелочком. Река Тортум не позволила прийти к нему ни им, ни недавно обрученному учителю Омеру. Город Орду еще никогда не был свидетелем такой скорби. Реки Орду еще никогда не текли так печально. От бушующего в опаленных сердцах пожара таял снег. Боль со всех сторон окружала «дом скорби»157 погибших брата и сестры. Ждали матери... Ждали отцы... Ждали братья и сестры... Ждал комиссар Якуб... Ждала своего Омера совсем недавно обрученная В исламе, считается, что тела шахидов (в более широком смысле к шахидам причисляют не только павших за веру, но и павших за правое дело во имя Аллаха, погибших от рук преступников при самообороне, защите семьи, умерших от эпидемий, утопленников и т.д.) не гниют в могиле, и что кровь в их венах продолжает течь. В Коране сказано: «Никоим образом не считай мертвыми тех, которые были убиты на пути Аллаха. Нет, они живы и получают удел у своего Господа». Таким образом, тут автор подчеркивает, что Омер погиб, как шахид (прим. переводчика). 157 Так назывался дом досточтимого пророка Якуба (Иакова) после того, как пропал его сын, досточтимый Юсуф (Иосиф) (прим. автора). 156

162

с ним, строившая планы на будущее, раненая в самое сердце прекрасная лань. Ее любовь была еще маленьким бутоном, который, подхваченный сильным ветром, взмыл в небо и улетел навсегда. Зима, которой, казалось, не будет конца, прошла. Одним весенним днем на закате солнца мы заехали в Орду. В долине давно сгустились тени. День постепенно погружался в объятия ночи. Солнце, протянув среди деревьев свою ярко-красную руку, ласкало могилы. Надпись «Комиссар Якуб Аслан» заставила нас прослезиться. Вместе со своей верной женой Зейнеп, которая не изменяла ни своему слову, ни своей любви, и дочерью Зехрой он лежал в полном покое. И, казалось, непонятно откуда доносившийся голос повторяет: «Я не смогу жить без него!»

Письмо Аллаху

«Когда мои рабы будут вопрошать тебя обо Мне, то пусть знают, что Я близко». Сура «Бакара», 2/186

Словно две руки сжимали его горло. Он достал из кармана ключ, открыл дверь квартиры. Его дом был пуст. Внутри царила тягостная и мрачная тишина. Он сел к столу. Казалось, подошел конец его жизни. В Лондоне все расцвело. Однако тоскливый лондонский туман укрывал и город, и всю его красоту. Моросил апрельский дождь. Было ощущение, что он задыхается, словно альпинист, который, взбираясь вверх, испытывает недостаток кислорода. Чтобы немного развеяться, он вышел на улицу, но очень быстро устал от снующей там толпы. До сих пор он никогда не чувствовал себя таким одиноким. Только после смерти жены понял, насколько он на самом деле слаб. Он был хорошим врачом, его работа заключалась в том, чтобы помогать людям справляться со стрессом и проблемами. Своим пациентам он постоянно говорил, что нет другой силы, которая была бы выше человеческого разума, что сил человека хватит на все. Он считал, что умершие уходили навсегда158. Все было и заканчивалось 158 Т. е. после смерти становились «пылью» превращались в ничто, он не верил в загробный мир (прим. переводчика).

164

здесь, в этом мире. Убеждая в этом людей, он стремился привязать их к жизни. Он был непритязательным человеком. Мог часами без устали выслушивать своих пациентов. Для того, чтобы они жили спокойно, он тратил целые дни, выслушивая их, переживая вместе с ними их горести. Он из разговора понимал, у кого не было денег, и не брал с них плату. Все относились к нему уважительно. Когда он шел по улице, дети бросали игры, мило приседали в реверансе, выражая тем самым свою любовь. Но этот врач, который занимался лечением больных людей, сам переживал кризис. Его сны превратились в кошмары — он просыпался весь в поту. Спал урывками. Ни во время сна, ни во время бодрствования ему не было покоя. В конце концов, он принял решение. Он решил покончить с собой.

Словно две руки сжимали его горло. Они бросали его с небес в глубокую яму, погружая в кромешную тьму. Не было ничего, за что он мог бы уцепиться. Никто не звонил в его дверь, никто не звонил по телефону... Где были все те люди, которым он когда-то помог? Ему захотелось выйти на улицу. Ручка, которой он собирался писать письмо, осталась на столе. Да и кому ему было писать, кто будет читать его письмо? Дети месяцами не приезжали навестить его. Он с самого детства учил их: «Ни у кого не просите помощи. Человек — самодостаточное существо». В голову ему пришли слова отца научной фантастики Айзека Азимова: «Самым страшным мучением для неверующего человека является незнание того, к кому обратиться в моменты, когда хочется воздать хвалу». Он даже не знал с кем прощаться. 165

Люди спешили в парки, на поляны. Этой весной уже все расцвело, но на склонах его сердца все цветы завяли. Ледяные горы в его в душе никак не хотели таять. Вокруг играла весна, а в глубине его души мели метели. Он решил в последний раз взглянуть на лондонскую весну. Ему захотелось тихо и спокойно пройтись по своей улице. Потом он передумал. Решил как можно скорее погрузиться в ту пустоту, которая появилась у него внутри. Он снова сел за стол. Снова взял в руки ручку. Ему пришло в голову написать письмо Богу. Потом, подумав, что он не может писать тому, в кого не верит, передумал. Ведь в своих книгах он писал: «Ни у кого не просите помощи». Да и как он мог писать кому-то несуществующему? Сколько лет он проходил мимо храма, расположенного в начале улицы, и ни разу даже не взглянул в его сторону. Это был его последний шанс в жизни. Он хотел его испробовать. Он принял решение. Достав с полки лист бумаги, он написал: «Господи, я не уверен, есть ты или нет, но если ты есть, пожалуйста, ответь мне, потому что я решил покончить с собой». И внизу подписал: «Джон». Он встал из-за стола. «Сначала надо найти веревку», — пронеслось в его голове. Пока он все это делал, «руки продолжали сжимать его горло». Пришло время избавиться от этих рук. На глаза ему попался стул, который он так часто использовал, создавая свои труды. Стул, который сделал его известным, стул, который должен был стать под его виселицей. Он почувствовал, что в горле пересохло, и пошел на кухню. Его любимый кот шел за ним, путаясь под ногами. Бедное животное, должно быть, что-то почувствовало, казалось, оно пытается его остановить. Джон вдоволь напился. Вспомнив о том, что после его смерти некому будет напоить и накормить его кота, он налил ему воды и поло166

жил еды, которой должно было хватить на несколько дней. Чтобы кот не оказался запертым в доме, он немного приоткрыл окно. Направляясь к виселице, созданной разумом, который способен на все, он увидел свои любимые цветы. Подошел к ним, погладил каждый в отдельности. Полил, оторвал засохшие листики. «Люди тоже засыхают, потеряв надежду», — подумал он. Джон был стойким человеком, но так получилось, что в тот момент что-то в нем надломилось. На сухой листик, который он только что оторвал, упала слеза. Вдруг кто-то позвонил в дверь. «Кто это может звонить в дверь, до которой вот уже много месяцев никто не дотрагивался?» — подумал он и подошел к двери. Открыл ее. Перед ним стоял юноша с приятным лицом. «Слушаю, что вы хотели?» — спросил Джон. Мустафа бей протянул приглашение, которое держал в руке. Приглашение начиналось словами: «Пророк Всевышнего Аллаха...». Джон не мог отвести взгляд от слова Аллах. На ломаном английском Мустафа бей объяснил: «Сегодня вечером мы будем отмечать день рождения исламского пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует!). Ждем и вас». Джон сначала был поражен, затем подумал: «Это, должно быть, ответ на мою просьбу, о которой я написал Ему», — и без колебаний ответил: «Я приду». Мустафа бей тоже был поражен. Впервые англичанин согласился прийти, предварительно ни о чем не расспрашивая. «Будем ждать», — радостно ответил юноша и ушел. Впервые за долгое время Джон выходил на улицу в безмятежном состоянии духа. Он не знал, что его ждет. «Это, должно быть, Его ответ», — повторял он сам себе. К дому «Friends House»159 он подошел вовремя. У двери его встречал Мустафа бей. Джон почувствовал большое расположение к этому молодому человеку. Казалось, от его улыбки расцветают розы. Они поздоровались и пожали друг другу руки. В переводе с английского — Дом друзей (прим. переводчика).

159

167

Первый раз он почувствовал такое сильное рукопожатие. Словно с небес спустилась благословенная рука и пожала его руку. Глаза молодого человека улыбались. «Видно, что он очень рад моему приходу», — подумал Джон. В этом великолепном зале Лондона собрались представители разных религий и разных культур. Освещаемый разноцветными огнями зал был старательно украшен. Сначала на сцену вышли хоры, представляющие разные религии. Хористы были одеты в одежды, указывающие на их принадлежность к той или иной религии. Они спели песни, прославляющие Бога. Все присутствующие стоя аплодировали их прекрасному исполнению. Затем на сцену вышел оратор, который медленно и четко сказал следующее: «Уважаемые гости! Сегодня день рождения нашего пророка, исламского пророка Хазрети Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует!). Досточтимый Иисус (мир ему!) и досточтимый Моисей (мир ему!) — тоже наши пророки. Сегодня мы будем вспоминать и о них тоже. Пророки — звезды на человеческом небосклоне. Люди находят свой путь благодаря им. Если бы их не было, мы бы не знали, откуда мы пришли, почему пришли и куда идем. Они научили нас вере в Единого Бога. Иначе, как бы мы познали истину? Когда человечество кружилось в водовороте кризиса, они, каждый в свою эпоху, поспешили на помощь. Мы многим им обязаны». Выступление продолжалось... И Джон, сидя в своем кресле, слушал его со слезами на глазах. Он был чрезвычайно взволнован. Когда вечер подошел к концу, к нему подошел Мустафа бей. Джон отвел его в сторону и сказал: «Знаете, когда сегодня вы постучали в мою дверь, шли последние минуты моей жизни, я собирался покончить жизнь самоубийством. Вы вытащили меня из объятий вечного мрака. Вы за руку отвели меня от края огромной пропасти, в которую я падал. Знаете, это Он послал вас! После сегодняшнего вечера я понял, что это Он ответил мне. И это несмотря на то, что на протяжении всей своей жизни я никогда 168

не стучал в Его двери. Он услышал мой призыв. Сейчас я уверовал. Он есть, потому что Он мне ответил. Знаете, этот вечер я не променяю не только ни на один другой вечер своей жизни, но и ни на один прожитый мною день». Метели улеглись, ледяные горы внутри него начали таять. Из-под снега стали пробиваться подснежники. Он чувствовал себя свободным, словно птица, летящая к вечности. А Мустафа бей в тот вечер еще раз понял, что тот, кто не стремится спасти кого-то, не испытывает нужды и в том, чтобы спасали его. Благость их поступка воздалась сторицей, осветила лица Мустафы бея и его товарищей внутренним светом. А апрельские дожди в Лондоне все продолжали идти...

О, Хозяин вечности! Я хочу присоединиться к Тебе!160

Герою анатолийских степей, навсегда оставшемуся в заснеженных горах зимой 2009 года, Мухсин161 бею посвящается...

Когда ветры, надрываясь от рыданий, стали разносить горестные вести о тебе, я был в сказочном городе Минске. В то время как проспекты, здания светились, словно усыпальницы дервишей, в которые снизошел свет, экраны снова и снова показывали тебя, навсегда оставшегося в заснеженных горах. Ты направлял своего коня прямо к покрытым снегом окутанным туманом горам. В одной руке ты держал поводья, а другой рукой приветствовал нас. «Счастливо оставаться, я ухожу», — говорил ты. 160 Рассказ посвящен любимому турецким народом Мухсину Языджиоглу, который погиб в 2009 году в результате крушения вертолета в заснеженных горах Кеш. Эта весть застигла автора в Беларуси, где и был написал рассказ (прим. автора). 161 Мухсин Языджиоглу — политик, председатель Партии Великого Единства, после переворота, произошедшего в Турции в 1980 году, 7,5 лет провел в заключении в тюрьме «Мамак», погиб в 2009 году.

170

На склоне заснеженной горы конь и всадник валились с ног от усталости. Ночь сменяла день, и боль от того, что ты ушел, словно горящие угли, жгла наши сердца. Ты укрылся снегом, как одеялом. Ветер, будто вырвавшаяся на свободу стая волков, завывал на вершинах гор... Издавал дикие вопли в темноте ночи. Я, словно сторож при усыпальнице, стою у твоего изголовья. «Друг мой, расскажи, что случилось. Ты страдаешь, страна страдает, давай посидим поплачем», — обращаюсь я к тебе. Ты не отвечаешь... «Ответь, друг мой! Или ты меня не слышишь? Я живу надеждой, что ты встанешь и придешь», — говорю я. Но от тебя опять ни звука. «Помнишь, как еще два года назад, на Олимпиаде по турецкому языку162 была девушка из Беларуси, которая своим исполнением песни «Мемлекетим»163 взбудоражила всю Турцию? Ксения Жук... Мы слушали ее вместе с тобой. В тот вечер анатолийские народные песни в исполнении представителей со всего мира «пролились» на нас благодатным дождем. Сегодня вечером Ксения Жук на своей родине в Беларуси снова исполнила песню «Мемлекетим». Когда она пела, я думал о тебе, замерзающем в заснеженных горах в темноте ночи. Она пела, а я плакал. 162 Международная олимпиада по турецкому языку, которая проводится ежегодно, начиная с 2003 года, ее целью является определить и наградить лучших учеников и студентов, изучающих турецкий язык как иностранный за пределами Турции. 163 В переводе — Родина (прим. переводчика).

171

В этом году на Олимпиаде на сцену вышла другая представительница Беларуси, которая спела песню «Веда бусеси»164. Прощальный поцелуй... Прощальный... Я посмотрел вокруг, все твои товарищи плакали. Я понял... В тот миг все думали о тебе. Всем было холодно. Ты любил их. Эти дети были твоей мечтой. То, что приехавшие со всего мира дети с разным цветом кожи исполняли песни на турецком языке, вызывало у тебя воодушевление. «Турецкий на пути превращения в мировой язык», — говорил ты. В конце вечера на сцену вышли твои молодые товарищи в одежде зейбеков165. Во время выступления они так крикнули «Хей!», что трудно описать словами. Ты обязательно должен был услышать их. Они хлопнули в ладоши, поклонились, а потом ударили коленом об пол.166 Пол задрожал, Беларусь задрожала. Внутри нас все задрожало. Наши губы задрожали. В заснеженных горах, где ты остался, слышались дикие завывания ветра. Надвигались тучи. Ночь была жуткой. Даже горы жались друг к другу от страха, горы бежали навстречу свету твоего сердца. Ты не знал, что такое страх. В переводе — «Прощальный поцелуй» (прим. переводчика). Зейбеки — название в основном сельского населения, проживающего в Западной Анатолии (прим. переводчика). 166 Описываются разные фигуры народного танца зейбеков (прим. переводчика). 164

165

172

Все рассказывали тебе о своих бедах, и только ты никому не смог рассказать о своем горе. Помнишь, как в тюрьме вы собирали деньги, чтобы сшить у тюремного портного рубашки для приговоренных к смерти Халила и Сельчука, направлявшихся к Создателю? Для того чтобы арендовать вертолет, который в заснеженных, окутанных дымкой горах привез вас навстречу смерти, вы тоже собрали деньги среди своих. Ты был гласом Анатолии. Все любили твой голос... Анатолия любила твое отважное лицо. Ты был последним примером такого рода людей. «Я не отдам честь оружию, направленному на народ», — говорил ты. В тяжелые минуты твои воззвания к товарищам по несчастью: «Не разделяйтесь, держите голову прямо, не предавайте своих друзей», — сейчас раздаются у нас в ушах. Ты, символ стойкости, в конечном итоге разбился о горы. «Горы понимают меня, дайте мне горы! Эй, вы, горы! Не оставляйте меня, я олень этих прекрасных гор, смерть в ваших объятиях будет мне к лицу», — говорил ты. О, закаленный человек степей, ты всегда оставался героем. Ты всегда в первую очередь думал об Анатолии... О своем деле. Но сейчас песня оборвалась... «Улетел, не вернется назад весенний ветер...» Миллионы любящих тебя сердец в холодной ночи молились, чтобы ты вернулся обратно. О, великий лидер... Несмотря на то, что все звали тебя, ты не вернулся. Хоть ты и был влюблен в мечту о будущем, у тебя уже не хватило сил достичь ее. 173

Герой, который не смог преодолеть горы, который остался в горах... Ты... Герой, жизнь которого «высосали» узкие темные камеры тюрьмы Мамак167. Ты... Герой, который много лет не мог гулять по полям, нежась в солнечных лучах, который не мог отдохнуть, лежа среди растущей вокруг мяты, вдыхая ее прекрасный аромат. Герой, который постоянно искал родник, у которого можно было бы передохнуть. Твоя усталая пожилая мать и скорбная жена, идя за твоим гробом, завернутым в знамя, за которое ты отдал жизнь, делали самые трудные шаги в своей жизни, переживали самые сложные минуты. Твоему сыну Фуркану, который среди многомиллионной толпы нес твою фотографию, было бы легче, если бы вместо этого горы сжали его в своих объятиях. Когда ты, прекрасный, словно роза, лежал в тени любимого тобой знамени, твоя дочь Фирузе, обращаясь к толпе, говорила: «Пожалуйста, давайте соблюдать тишину. Пусть в этот день папочка покоится в мире». Землю, которую бросили в твою могилу, привезли со всех сторон Анатолии, с Балкан, из Центральной Азии. А ты внимал безмолвному крику своей дочери Фирузе: «Папочка! Кто завезет нас в школу, когда мы опоздаем на школьный автобус, кто принесет к изголовью нашей кровати еду, когда мы не сможем пробудиться от сладкого сна на сахур168, кто приготовит нам что-нибудь вкусненькое? Тюрьма Мамак — тюрьма в городе Анкара, Турция. Сахур — принятие пищи постящимися в определенные часы до утренней зари во время Рамазана (прим. переводчика). 167 168

174

Ну, что тебе стоит? Вернись, папочка. Мой прекрасный, словно роза, папочка, у которого даже пиджак пахнет розами! Мой милосердный папочка, который даже в темной узкой тюремной камере взращивал в своем сердце не ненависть, а любовь!» Как досточтимый Юсуф, ты семь лет не мог видеть наступление весны и восход солнца. Для того чтобы в темной тюремной камере твое зрение не испортилось, ты просил передать тебе веточку зеленой петрушки и долгими часами смотрел на нее. С приходом весны в горах, где растут лиловые гиацинты, ты будешь жить среди зелени, твои окна никогда не закроются, и ты будешь наслаждаться солнцем. В городах тебе было тесно, в городах ты не чувствовал себя защищенным, ты бежал в свободолюбивые горы. Сейчас ангелы припорашивают снегом лицо героя. Улыбающееся лицо... Грустное лицо... С небес на тебя проливается дождь из роз. Твоя пожилая мать со слезами на глазах подходит к твоему изголовью. «Мой Мухсин, сынок, мой храбрый герой», — кричит она. В заснеженных, окутанных дымкой горах слышатся ее бесконечные причитания. «Не плачь, мама, не плачь. У меня все хорошо. Смотри, на меня проливается дождь из роз. Когда я жил, на меня не сыпались розы, я так соскучился по ним», — говоришь ты. «Тебе холодно, сынок?» — спрашивает твоя престарелая мать. «Не холодно, мама, уже не холодно. Я достаточно намерзся в тюрьме Мамак. Мне было холодно зимними ночами на бетонном полу моей камеры. Теперь мне не холодно, мамочка», — отвечаешь ты. «От мысли, что тебе холодно, холод испытывает вся Анатолия, сынок. Все на дорогах, в горах, ищут тебя. Встань, встань! Пойдем, сынок!» 175

«Иди, мама! Теперь я здесь навсегда... Знаешь, города не принимали меня, а эти горы приняли меня в свои объятия. Отныне я уже не смогу покинуть эти горы. Я — их благородный олень. Отныне и моя весна, и мое лето будут проходить здесь, в этих горах. Я нашел то, что искал. Здесь мои молитвы были услышаны. В этих горах мои надежды устремились высоко-высоко. Сколько раз я говорил в тюрьме Мамак: «О, Хозяин вечности! Я хочу присоединиться к Тебе!» Когда маленькое окошко в моей камере закрывали, я просил: «Подождите, не закрывайте, не закрывайте от меня солнце, бетон очень холодный, мне холодно». Но теперь мне больше не холодно, мамочка. Долгие годы в крошечной камере я не видел солнца, мне завязывали черной повязкой глаза, годами я был далеко от твоего тепла, тогда мне было холодно, мамочка. Сейчас во мне есть твоя теплота, во мне живет спокойствие, я иду к Хозяину вечности. Чтобы ты не огорчалась, я не стал рассказывать тебе, мамочка, как в тюрьме Мамак меня, раздев догола, пытали. Двадцать шесть дней меня допрашивали, ни разу не развязав глаза. Сколько раз я терял сознание от боли в тисках. Из ран на моей голове, на моих ногах тек гной. Моя кожа много раз лопалась. В те дни до нас никому не было дела. Но я, восстав из мертвых, вернулся к тебе, мамочка. А однажды... Меня опять раздели догола — они уже поняли, что так я испытываю еще большие мучения, — привязали мои руки к деревянным балкам и подвесили к потолку, словно распятого на кресте. По моим пальцам, моим конечностям пропустили электричество. Пока мое тело горело в огне, моя душа мерзла, словно ее застигла метель на вершине гор Кеш169. Моим мечтам было холодно, мне тогда было холодно. А сейчас я испытываю радость, сегодня я далек от суетности этого Горы Кеш — горы в провинции Сивас, Турция.

169

176

мира и скучаю по миру вечному, мои глаза уже видят не каменную кладку стен, а вечную весну. Смотри, на меня проливается дождь из роз. Я очень соскучился по розам... Розы — символ моего дела, розы — цветы моей души. Я часто говорил: «Отдайте мне мои розы, розы поймут меня», но никак не мог соединиться с символом моей любви — розами. Я всегда мечтал о том, что однажды умру именно так, мамочка. В тюрьме Мамак я спросил Халила, который долгими ночами ждал своего смертного часа: «Какой ночью ты хотел бы умереть?» «Я хотел бы, чтобы в ту ночь шел дождь», — ответил он. И той июньской ночью, когда его казнили вместе с Сельчуком, пошел сильный дождь. А я в тот день пожелал для себя такую смерть. Я хотел лежать в заснеженных горах моей родины, в то время как вы будете собирать васильки. Моя мечта осуществилась, мамочка. Смотри, ангелы с хрустальными чашами в руках, протягивают мне воду, я больше никогда не буду испытывать жажду, мамочка! Никогда...» «Сынок, Мухсин! Тебя ждет твоя любовь, тебя ждет Сивас170. Давай! Давай же, пойдем!» «Поздно, мамочка! Поздно, очень поздно... Теперь я уже в стране голубей. Я хочу, чтобы моя душа отдохнула тут. Моя душа... Кристалл моей земной жизни раскололся, и перед моими глазами уже маячит другая, загробная жизнь. Я уже скучаю «не по полным горечи вечерам, не по плачущей осени», а по другим очень далеким местам... Смотри, мамочка! Небесные врата открываются, златовласая весна зовет меня. 170 Сивас — город и район в Турции, центр провинции Сивас, расположен в центральной Анатолии.

177

Я хочу парить, словно легкий ветерок, летя к Хозяину вечности. Внутри меня царит покой... За этими прекрасными горами, к которым я когда-то так радостно стремился, я вижу зарю другой жизни». «Сынок! Эти заснеженные горы оставили в сердце твоей престарелой матери боль, такую же огромную, как они сами. Как твоя мама сможет вытерпеть эту боль?» «Мамочка, разве ты не знаешь, что страдания матери героя велики, но и сердце ее великое? Помнишь, мамочка, как мы с папой под жаркими лучами солнца жали в поле хлеб? А потом я на двухколесной арбе отвозил его на молотьбу в гумно. От скрипа повозки стонали горы... А когда приходила зима, я вместе с другими деревенскими детьми, взяв с собой кизяк или полено, ходил в медресе171. Затопив печь, мы усаживались в ряд у стены. Я всегда садился в самом конце, и когда до меня доходила очередь читать, я все выучивал наизусть и читал без ошибок, а учитель Бекир всегда говорил: «Такой маленький и тот знает, а вы что?». Я всегда скучал по тем дням, мамочка. По тем дням... А потом мы отправились в большие города, мамочка. Мы уехали в большие города, где нас сделали врагами, заставили братьев убивать друг друга. Мы не хотели сражаться, но нас заставили. Пять тысяч граждан нашей страны умерли напрасно. Ради кого, ради чего? Зачем им было умирать, мы не знали. Нас, которым было «тесно» в Анатолии, поместили в крошечные камеры. Мы, которые за стенами тюрьмы убивали, ранили друг друга, в тюрьме перевязывали друг другу раны. Я не мог выносить, когда пытали даже тех, кто хотел убить меня. Однажды я не выдержал и закричал: «Хватит, мы все сыновья одной родины, хватит же!» Медресе — духовное училище (прим. переводчика).

171

178

Ах, мамочка, ах! Сердца пяти тысяч матерей жгли горящие угли, мое сердце тоже горело, мамочка. Я шел навстречу завтрашнему дню с пожаром, полыхающим в моем сердце. Поэтому сейчас мне совсем не холодно, мамочка, я столько горел, так много мерз, что в моем сердце больше не осталось места ни для пожара, ни для холода. А еще я помню, как, будучи ребенком, деревянной дощечкой сгребал с крыши снег. Мамочка! Стряхни с меня своими теплыми руками снег. В последний раз хочу посмотреть на твое сияющее, как сама Анатолия, лицо. Я ухожу, мамочка, ухожу в далекие края. Сегодня у меня внутри бурлит радость. Но и покой царит внутри меня. Все погрузилось в зикр172. Ромашки улыбаются наступающему дню. Моя страна дождалась весны. Весны... А я хочу присоединиться к Тебе, Хозяин вечности. К Тебе...»

172 Зикр — поминание Бога, заключающееся в многократном произнесении молитвенной формулы, содержащей имя Аллаха (прим. переводчика).

«Зачем теперь мне праздник?..»

Позабытая среди гор деревушка на востоке Турции спала, объятая глубоким безмолвием... Шел первый день праздника Курбан-байрам. Но в этой деревне не было видно ни одного признака праздничного веселья. Зябко поднимался дым из труб нескольких домов... Мерзли съежившиеся в заснеженных горах птицы, которые не могли найти себе пропитание. В этой деревне царил холод. Казалось, все затаилось и хранило молчание. Огромная деревня была погружена в белую тишину. В тот день Ахмет бей и его друзья впервые приехали в эту деревню... Вдалеке на глаза им попался некто, копошащийся у небольшого заснеженного холмика. Они направили свою машину к этому единственному признаку жизни в деревне и увидели маленькую девочку. Время от времени она дышала на свои маленькие ручки, чтобы согреть их, и пыталась достать из-под снега кизяки. 180

Развеянные ветром волосы застыли от холода. Одетые в тапки ноги мерзли. Плохо сидящая, словно с чужого плеча, продуваемая насквозь одежда стыла на ветру... На этот Курбан-байрам Ахмет бей, бизнесмен из Стамбула, и его друзья, заполнив машину пакетами с гуманитарной помощью и мясом принесенных в жертву животных173, решили отправиться на юговосток Турции, в результате чего дорога привела их в эту деревню. Они были не одиноки в своем порыве. Десятки тысяч их товарищей отправились на восток и юго-восток Турции, а также во многие другие страны мира. Люди праздновали Курбан-байрам во всем мире. Утром, проезжая через город, они увидели, как дети получают подарки из рук военных и полицейских, и были чрезвычайно тронуты. Со слезами на глазах они наблюдали за проявлениями любви, которых недоставало столько лет. «Эти дети, в души которых бросили зерна любви, никогда не будут врагами своего народа и своей страны», — подумали они, обрадовавшись тому, что пусть поздно, но, к счастью, всем стало понятно, что этих гордых людей невозможно подавить с помощью оружия. Оказавшись в деревне, лишенной даже праздников, Ахмет бей и его друзья постучали в двери дома, в котором только что скрылась бросившаяся наутек девочка. — Есть кто-нибудь дома? — Что вам от нас надо? — Откройте, пожалуйста. — Уходите отсюда, вы уже забрали двух моих сыновей и дочь, у нас ничего не осталось, кроме наших жизней. Хватит, отстаньте, на173 Во время праздника Курбан-байрам мясо принесенных в жертву животных раздают бедным и нуждающимся (прим. переводчика).

181

конец, от нас. У меня не осталось никого кроме младшей дочери, и, чтобы забрать ее, вам придется убить меня. Несмотря на то, что мороз не проникал сквозь теплую одежду, услышанное заставило души Ахмет бея и его товарищей похолодеть. «Страх живет в этих людях», — подумали они. Ахмет бей обратился к женщине, которая от страха не хотела открывать дверь: — Уважаемая! Мы не те, за кого вы нас приняли. Мы приехали из Стамбула, привезли вам мясо. Небольшая деревянная дверь кирпичного дома со скрипом приоткрылась. Они увидели пожилую мать. Она выглядела изможденной, скорбь пригнула ее плечи. «Добро пожаловать, сыночки», — сказала она. Ахмет бей вспомнил свою маму, оставшуюся в Стамбуле. Вот уже пятьдесят лет он всегда проводил праздники с матерью и детьми. Но в этот праздничный день он не смог обнять ее. Обнимая эту пожилую женщину, словно родную мать, он мысленно произнес: «Мамочка! Прости, что в этот праздничный день я не смог обнять тебя, но здесь есть скорбные матери, которые годами не могут обнять своих сыновей, не могут вдохнуть их аромат. Праздник — это день, когда люди делятся друг с другом, но до сих пор мы разделяли только радости, а не горести. Здесь так много неразделенной скорби, мамочка». Пожилая женщина, заметив слезы Ахмет бея, спросила: — Почему ты плачешь, сынок? — Вспомнил свою мать... Вы обняли меня, словно моя мама... — Простите, сыночки, что не сразу открыла вам дверь. Террористы забрали у меня двух юных сыновей и дочь. Мое сердце уже многие годы страдает от тоски по ним. Разве у нас остались праздники? 182

Зачем мне праздники после того, как у меня отняли детей? Я думала, это снова пришли они. До сегодняшнего дня в нашу дверь не стучался никто, кроме террористов. Через дверной проем перед ними предстала страшная картина: комната, около восемнадцати-двадцати квадратных метров, которая одновременно служила и кухней, и спальней, и гостиной. Ахмет бей, который не смог сдержать слезы, спросил: — Вы тут живете, матушка? — Да, сынок, другого места у нас нет... Они оставили тулуп, одежду и обувь для маленькой девочки, а также мясо и другие продукты. В доме, где «сердце» счастья уже давно остановилось, снова послышалось его биение. Бедная девочка, которая еще недавно дрожала от холода, надев теплый тулуп, улыбалась, словно маленькая принцесса. Вскоре дети, которые стали по одному — по двое подбегать к машине, окружили ее. Одеты они были кое-как, а на ногах была старая обувь. Обхватив своими заледеневшими от холода руками пакеты с гуманитарной помощью, они бежали домой. Внимание приехавших привлекла одна девочка, которая стояла, опустив голову. Ее волосы, которые много дней не видели расчески, сбились и сейчас развевались на морозе. «У матери, видно, не было времени расчесать ее», — подумали они. Руки девочки были изранены, ей трудно было держать пакеты. Ужасное состояние девочки вызвало у Ахмет бея сострадание. Чтобы сделать ей приятное, он сказал: «Передавай привет отцу и матери». Маленькая девочка обернулась и посмотрела на них своими голубыми, словно родник скорби, глазами. 183

Ее глаза будто сверлили их сердца... Они смотрели так, что, казалось, могли разрушить самые прочные крепости. С ее замерзших губ сорвалось: «У меня нет отца и матери». На ее щеках замерзли слезы. Ахмет бей больше не мог сдерживаться. Слова застряли у него в горле, глаза наполнились слезами, а в сердце разрасталась боль. Он подошел к девочке, погладил по шелковистым волосам. «Если ты согласна, я хочу стать твоим отцом. Скоро я привезу сюда мою жену, и она будет твоей мамой. Ты, твои сестры и братья отныне будете нашими детьми. Мы дадим вам образование, обеспечим вас всем необходимым. Ты больше не огорчайся», — сказал он и смахнул с ее глаз замерзшие слезинки. Он помог ей донести пакеты до дома... До дома девочки с шелковистыми волосами и голубыми глазами, до дома девочки-сироты, у которой не было ни отца, ни матери... Когда день перевалил за полдень, не осталось никого, кому бы они не оказали помощь. «Столько лет мы праздновали этот праздник, но еще никогда он не был таким счастливым. Отныне больше не будет празднований дома. В следующем году мы приедем сюда вместе со своими детьми. Мы сделаем все необходимое, чтобы помочь этой деревне, будем регулярно приезжать сюда. Отныне одна наша нога всегда будет здесь», — договорились они. Они еще раз поняли, что близость к Аллаху (Свят Он и Велик!) лежит через близость к людям. В темноте ночи они с тяжелым сердцем отправились в обратный путь. Но свет, родившийся в кромешной ночной тьме, возвестил о том, что новый день будет намного лучше. 184

В то время как тени на противоположном холме становились все длиннее, в их сердцах родился новый свет. Отважные герои мира щедрости, они покинули деревню... Но свои сердца оставили в деревне... В деревне маленькой сироты... В деревне, затерянной среди гор... В деревне матери с обожженным сердцем... В деревне матери, которая сказала: «Зачем теперь мне праздник?».

Утро близко...

Об открытии в России турецких школ с целью укрепления и развития российско-турецких взаимоотношений

Все вокруг сверкало... Город напоминал красавицу, которая уснула, не успев снять свои украшения. Со дня моего первого визита в этот город прошло ровно одиннадцать лет. Я снова вспоминаю те прекрасные июньские дни, когда мы бродили по многолюдному Арбату. Люди были похожи на две реки, которые текут друг навстречу другу, смешиваясь в единый поток. Арбат, так же как и проспект Истикляль174, — это место, где обосновались люди искусства, художники, писатели. Мы приехали в составе многочисленной делегации. Ахмет Туран Акан, Альпер Гёрмюш, Булут Арас, Эшреф Колчак, Гюлай Гёктюрк, Гафур Узунер, Хасан Кёни, Мехмет Али Кылычбай, Мехмет Айдын, Нихат Никерель, Пынар Тюренч, Туфан Тюренч, Юсуф Сезгин... Среди многих других мест мы посетили и могилу Назыма Хикмета175. «На Анатолийских землях тоже нашлось бы тенистое местечко где-нибудь под платаном, чтобы похоронить Назыма», — говорили мы тогда, и с тех пор прошло ровно одиннадцать лет. 174 Проспект Истикляль — пешеходная улица в Стамбуле, которая закрыта для движения транспорта. 175 Назым Хикмет Ран (1902 – 1963) — турецкий поэт, прозаик, сценарист, драматург и общественный деятель, основоположник турецкой революционной поэзии, лауреат Международной премии мира (1950).

186

Правительство Тайипа Эрдогана176 объявило о возвращении Назыму турецкого гражданства, и он обрел, наконец, свое «тенистое местечко под платаном» в Анатолии. Стоял прекрасный июньский день. Была хорошая погода, дарующая человеческим душам спокойствие. Но новости из Турции словно тисками сжимали наши сердца. Громкий скандал, раздутый против турецких школ и их духовного лидера Фетхуллаха Гюлена177, эхом отражался на улицах Москвы. Тот день я запомнил навсегда. Все члены делегации вдруг, подобно рою пчел, слетелись ко мне. «Вы знаете, что происходит в Турции?» — спросили они. «И что же случилось в Турции?» — ответил я, соблюдая хладнокровие. «Все перевернулось с ног на голову, разве вы не знаете?!» «Да, конечно, поэтому мы здесь. Все должны знать, кто мы такие! А вы бы подумали, что будете по возвращении домой говорить журналистам в аэропорту», — ответил я. Вернувшись в Турцию, мы увидели, что в любовь «выстрелили», пуля попала прямо в цель. Долгое время она «находилась в коме», но благодаря Богу тяжелые времена прошли. Тогда в Москве мы стали задыхаться в этом городе и решили отправиться с Ленинградского вокзала в край белых ночей Достоевского. Через открытое окно поезда мы вдыхали полной грудью свежесть шумящего в ночной темноте леса. Теплый ветерок чудесной июньской ночи трепал наши волосы, а поезд вез нас в Санкт-Петербург — город, где течет река-кокетка Нева, и где каждый камень словно создан из музыки. Реджеп Тайип Эрдоган (1954) — турецкий политический и государственный деятель, премьер-министр Турции (с 2003 года), лидер Партии справедливости и развития. 177 Школы Фетхуллаха Гюлена — школы, открытые в Турции и за ее пределами людьми, вдохновленными идеями Фетхуллаха Гюлена, не принадлежащие ему. 176

187

И хорошо, что привез... Во время выпускного бала в русско-турецкой школе в Петербурге пережитая черная ночь превратилась в белую — у нас родилась надежда. После всего увиденного Мехмет Али Кылычбай просто не мог поверить своим глазам. Его чрезвычайно впечатлили сделанные турецкими бизнесменами капиталовложения, открытые в России русско-турецкие школы, налаженные с Россией мосты. Через одиннадцать лет я снова в Москве... Скоро рассвет... Я стою у окна гостиничного номера, в котором остановился. Город окутывает мягкий свет. Город медленно просыпается от глубокого сна и стряхивает с себя снег. Где-то вдалеке из фабричных труб в небо поднимается дым, который рисует на горизонте вереницу замерзших верблюдов. На улице — женщина с метлой в руках, замотав лицо до самых глаз, убирает с земли заледеневший мусор. Директор русско-турецкой школы Генрих Кузнецов пригласил нас к себе на завтрак. Мы вышли на улицу, и на нас сразу же охватил холод. Однако мороз не остановил нас. Прошло много времени с того дня, когда мы в последний раз видели этого добродушного мужчину крупного телосложения. Тогда он встретил нас у дверей. В его волнистых волосах, ниспадающих до широких плеч, стало заметно больше седины. Нас усадили за богато уставленный стол. Вид турецких блюд радовал глаз. Горячий чай согревал все внутри. Но самое главное — слова Кузнецова согревали наши души. Он рассказал историю открытия турецкой школы: 188

«Шел 1995 год... Я был членом комитета народного образования Москвы. Тогда я впервые увидел перед собой турка. Его звали Мехмет. Он был очень молод. Он сказал мне, что хочет открыть школу. Не буду обманывать, я не сразу почувствовал к нему доверие и у меня случались определенные проволочки в нашем общем деле. Мои знания о Турции были ограничены, а то, что я знал, не внушало доверия. Я знал, что в прошлом мы много воевали с Турцией, что в 1917 году она стала одной из первых стран, признавших нас, что это мусульманская страна, которая в годы Второй мировой войны не выступала против Советского Союза. И это все. Турецкие предприниматели хотели давать образование на английском и турецком языках. Увидев, что мы затягиваем с открытием школы, турки пригласили нас в свою страну. Увиденное там поразило меня. Это была европейская страна, с многопартийной системой, президентом и премьер-министром. После этой поездки мое видение Турции радикально изменилось. Вернувшись в Москву, я высказал свое мнение председателю комитета народного образования. Разрешение на открытие школы было получено. На самом деле, одним из двигающих факторов для нас были турки, женатые на русских. У них были дети. 189

После распада СССР начали открываться этнические школы. Этнические меньшинства помимо обучения детей языку большинства хотели научить их и своему языку. Важность этой школы заключалась в том, что это была первая школа в Москве, в которой обучали турецкому языку. В мире российского образования это стало достойным внимания событием. Могу сказать, что создание этих школ — один из самых важных проектов моей жизни. Слова одного российского чиновника, произнесенные им на открытии школы, очень хорошо все резюмируют: «Двумя самыми важными в недавней истории России событиями я считаю полет Гагарина в космос и открытие турками школы в Москве», — сказал он. Директор Кузнецов очень любит турецких учителей. «Благодаря им я полюбил Турцию. Они являют собой очень хороший пример для наших детей, — говорит он. Как вы знаете, в образовании очень важны две вещи: роль наставника и авторитет. Интересно, что эти учителя, которые относятся к ученикам, как к старым знакомым, как старшие братья к младшим, при этом пользуются у учеников большим авторитетом. Это мне очень импонирует. Турецкие учителя играют роль локомотива. Если бы не они, мы не смогли бы давать здесь такое образование. У них нет таких вредных привычек, как курение, употребление алкоголя, не говоря уж о таких вещах, как наркотики и другие токсичные вещества. Среди учителей также нет разделения на русских и турков. Сначала наши российские граждане боялись, что Турция — исламская страна, а ученики — в основном православные, и что в этой школе их детей будут обращать в ислам. Но мы не преподаем религию. 190

Родители вне стен школы могут водить своих детей куда хотят — в синагогу, церковь, мечеть... Наше образование — очень качественное. Благодаря этим школам мы наладили мосты. В будущем миллионы людей, пройдя по этим мостам, встретятся друг с другом. Ни один из учеников, получивших здесь образование, не будет желать Турции зла. И эти школы ни в коем случае не выступают против России. Эти школы могут многое нам дать. Мой отец погиб во время Второй мировой войны. Он умер за родину, за Россию. Как я могу быть против России? Увидев наступление таких дней, как эти, я могу спокойно умереть!» Так закончил свой рассказ директор Кузнецов. И его слова, и его смуглое лицо вызывают доверие. Особенно радостно видеть его любовь к турецким учителям. Он похож на нежного отца, который готов крепко обнять своих детей, чтобы защитить их от любых напастей. Пришло время расставаться. Сегодня Москва, которая одиннадцать лет назад заставила нас задыхаться от июньской жары, благодаря полным уверенности и надежды словам директора, внушает нам спокойствие. Слов директора Кузнецова достаточно, чтобы согреть нас в самую холодную московскую ночь. На моем месте любой бы подумал: «Увидев наступление таких дней, я могу умереть спокойно!»

Идущий впереди всадник

Чамлыджа178... Из окна, выходящего на Босфор, я смотрю на горизонт... Солнце на красном коне во весь опор мчится к закату. Вечер, Босфор, осень, месяц-султан Рамазан179... В этом году чистое лицо Рамазана180 окутано печалью осени. Пока клонящееся к закату солнце проливает последние капли своей ярко-красной крови в платиновое море Дерсаадета181, я наблюдаю за домами, в которых накрывают на стол. Скоро должен послышаться вечерний азан, после которого в домах вместе с включенным светом зажгутся также внутренние лампады соблюдавших пост душ, собравшихся вместе вокруг накрытого стола. Затем миллионы душ очистятся после теравиха182, и город будет терпеливо ждать, пока его дети проснутся на сахур. Чамлыджа — холм в Стамбуле, с которого открывается панорама всего города. 179 Рамазан (или Рамадан) — девятый месяц мусульманского лунного календаря, месяц строгого поста, в течение которого предписывается воздержание от воды и пищи с восхода до заката солнца (прим. переводчика). 180 Имеется в виду месяц Рамазан (прим. переводчика). 181 Одно из названий Стамбула, означает «врата благосостояния и процветания» (прим. переводчика). 182 Молитва, читаемая в мечети во время Рамазана после вечернего намаза (прим. переводчика). 178

192

Не знаю почему, но в минуты, когда небесные врата отворяются и на нас снисходит драгоценная пыль, мне вспоминается молодой человек, жизнь которого оборвалась, словно, говоря словами всеми любимого Юнуса183, «раньше времени собранный урожай». Я представляю, как он сидит у стола своих братьев и плачет навзрыд. И плачет он не из-за того, что ушел, а из-за того, что оставшиеся придают такое большое значение яствам на столе, а не этой драгоценной пыли. «Если бы я там был, разве так бы они ели эти угощения? Ах, если бы вы только могли видеть...» Как говорится: «Видящий не знает, знал бы — увидел бы...» Он был одним из первых, из идущих впереди всадников. Он прошел бескрайние пустыни Азии, преодолел заснеженные горы, дошел до страны голубого неба, до страны, где находятся орхонские памятники184, приблизился к самой Китайской стене. Тогда в тех местах мало что было известно о существовании турок. Подумайте, даже наше посольство открылось там намного позже. Многие безымянные, не получающие за это никаких наград герои стали первыми и единственными в тех странах, в которые они отправились. Все они направили своих коней в разные стороны и стали лампадами надежды там, куда отправились. Как говорил известный путешественник-фотограф Ариф Ашчи, некоторые из них стали единственным светом во имя существования турок у подножия Тянь-Шанских гор на историческом Шелковом пути. Других мы вместе с моим дорогим другом Али Текаланом185 видели в туркменских краях на востоке от Каспийского моря, когда их ученики пели «Кёюмюн Юнус Эмре — турецкий поэт (прим. переводчика). Орхонские памятники — каменные изваяния, барельефы, скульптурные изображения и надписи, найденные в верховьях реки Орхон. 185 Али Текалан — ректор университета Фатих в Стамбуле, профессор, доктор медицинских наук. 183 184

193

ягмурлары»186. Третьи оказались в стране орхонских памятников, где когда-то давно гёктюрки187 и уйгуры188, словно безумные, скакали на своих лошадях. Адем Татлы был одним из этих героев-первопроходцев. Всего их отправилось несколько человек. Они были очень взволнованы. Сначала они собирались открыть школу. Однако непонятные препятствия постоянно мешали им на этом пути. Так же как тех, кто отправился в страну Неджаши189, их никак не оставляли в покое. Но они не испугались, и все же смогли добиться успеха. Все же они получили от официальных властей разрешение на открытие школы, и их радости не было предела, они будто поднялись над землей. Они смешивали раствор, клали кирпичи, белили... Учителя, закончившие университеты Богазичи и Хаджеттепе, работали как разнорабочие. Профессор, доктор наук Мехмет Саглам ходжа, посетив Монголию, застал их вместе с учениками. Тихонько подойдя к одному из учителей, он поинтересовался: — Сколько лет вы уже здесь? — Одиннадцать. «Немало времени прошло», — подумал он и спросил: — И когда собираетесь возвращаться в Турцию? Ответ поверг его в шок. — Ходжа, мы приехали сюда, чтобы здесь и умереть, а не чтобы возвращаться назад. Услышав это, он был безмерно поражен, ему стало неловко за свой вопрос, и, не в силах больше сдерживаться, он заплакал. В переводе — «Дожди моей деревни» (прим. переводчика). Гёктюрки — (в переводе — небесные тюрки) одно из тюркских племен, которое сошло с Алтая в 6 веке и покорило другие тюркские племена, создав огромный тюркский каганат. В последствие это племя дало название всем тюркам. 188 Уйгуры — один из древнейших тюркоязычных народов, проживавших в Восточном Туркестане. 189 Так называют Эфиопию (прим. переводчика). 186 187

194

И учитель Адем тоже не вернулся. Не смог вернуться. В стране Чингисхана, создавшего здесь много веков назад великую империю, посвятившие себя великому делу души возвели империю, основанную на любви. Они вернулись на земли Великой Азии, которую наши отцы, не найдя себе пристанища в бескрайних степях, вынуждены были покинуть и переселиться в Малую Азию. Для них эти места были страной грез, утопией, идеалом. На землях, с которыми связан дастан «Эргенекон»190, сейчас писался новый дастан. «Эргенекон» воспевал разлуку, тоску, уход из своего гнезда. А учитель Адем «воспевал» возвращение в родное гнездо, воссоединение, встречу. В первый день открытия школы прозвучал марш «Истикляль»191, развевался наш флаг. На лице учителя Адема была видна неописуемая радость. Учитель Адем не вернулся... Машина, в которую они сели, подскочила на быстром ходу, шофер не смог справиться с управлением, и она перевернулась. Ему было тяжело дышать. Этот прекрасной души человек, мог только сказать: «Очень больно». Горестно завыли сирены скорой помощи, но все было напрасно! Врач уже ничем не мог помочь ему. Он с трудом мог говорить и смог лишь прошептать: «Похороните меня в этой земле...» Он хотел всегда слышать голоса своих учеников, быть вместе со своими «подснежниками». После этого его красивые глаза медленно закрылись. Дастан «Эргенекон» — легенда о том как гёктюрки потерпели в битве с неприятелем ужасное поражение, в результате которого в живых остались только сыновья Ильхана — Кыян и Ногуз, которые, забрав своих домочадцев, поселились в вдали от родине в долине под названием «Эргенекон». 191 Марш независимости — турецкий национальный гимн (прим. переводчика). 190

195

Родственники настаивали на том, чтобы его тело было перевезено в Турцию. Они хотели похоронить его в своей деревне, в последний раз обнять его; хотели иметь возможность проводить рукой по траве у его могилы, словно лаская его шелковистые волосы. Но не получилось, дождю в его родной деревне не суждено было еще раз оросить его волосы и лицо. Его жена, мужественно перенося страдания, настояла на том, чтобы исполнить последнюю волю мужа. Много раз Адем говорил ей: «Я тобой доволен, и это я скажу там, представ перед Богом». Было очевидно, что жена очень любит его, но, несмотря на свое желание похоронить мужа в Турции, она выполнила его последнюю волю и оставила в монгольских землях. Когда она в последний раз смотрела на его улыбающееся лицо, стон вырвался из ее груди. «Он улыбается, он жив, разбудите его!», — умоляла она...

Кто знает, сколько ночей он проплакал, сколько не спал, думая о том, что подснежники192 не расцветут, что снег никогда не растает. Особенно в те самые первые дни как трудно ему было объясняться, когда, взяв в руку кусок черствого хлеба, он вынужден был подойти к первому попавшему человеку и долго пытаться выяснить у него, где этот хлеб можно купить. Много месяцев прошло, а из Турции не было поддержки. Восемнадцать месяцев он не получал зарплату. «Если бы была возможность, разве они не прислали бы?» — размышлял он. «Ты сделай что-нибудь своими руками — продадим, а я подработаю таксистом», — сказал он жене, и многие месяцы именно так они обеспечивали себе пропитание. В другой раз, когда возникла денежная проблема, он никому ничего не говоря, решил ее сам. Ни у кого в голове не укладывалось как. А потом выяснилось, что он продал свой дом у себя на родине. Речь идет о его учениках (прим. переводчика).

192

196

Сколько раз он вынужден был летать на грузовых самолетах вместе с овцами и козами. Сколько раз, летая над бескрайними степями Монголии, он был похороненным под упавшими на него баулами. Сколько раз он вынужден был летать на старых моделях самолетов, полет на которых требует бесстрашия: приземлялся и взлетал с обычной земляной площадки. Когда он в последний раз был в Турции, то, словно предчувствуя что-то, навестил всех своих родственников и попросил у каждого из них прощения за возможные прошлые обиды. Его «подснежники» всегда были рядом. Они приняли участие в олимпиаде по турецкому языку, где достигли большого успеха, дошли до самого финала. И когда в финале один подснежник Нуруллах Генч изумительно рассказал стихотворение «Ягмур»193, о Монголии заговорили. Наш председатель турецкого парламента Бюлент Арынч, выступая перед пятитысячной аудиторией, где был и учитель Адем, говорил о самопожертвовании добровольцев, занимающихся открытием школ: «Один наш посол ждал своего назначения, он попросил меня о помощи, чтобы получить хорошее место. Через некоторое время в надежде получить добрые вести он зашел ко мне и спросил: «Ну, что? Есть какие-нибудь новости?» Я решил подшутить над ним и сказал: «В отношении тебя ходят слухи по поводу Монголии». Услышав это, он выпустил из рук стакан с чаем. Лицо его посерело. «Что я буду делать, как я буду там жить, ведь это место больших лишений», — воскликнул он. А ведь наши братья, не задумываясь, с радостью отправились туда. Это настоящий героизм, это истинное самопожертвование». Эти герои оседлали своих коней любви, отправились туда и больше не вернулись. Сейчас вольный ветер Алтайских гор поет у могилы учителя Адема грустные песни.

В переводе — «Дождь» (прим. переводчика).

193

197

Любимый учитель Адем! Теперь взлетающие с земляных площадок самолеты, кирпичные стены, которые ты клал, дни, когда белил их, и ночи, когда горько плакал, — все это осталось позади. Электричества не было месяцами, отсутствовала вода, дни, когда ты, надев пальто и дрожа от холода, давал уроки, путешествие на самолетах с овцами и козами и улыбающиеся дети, которых ты оставил нам на память, — все это позади. И почетная медаль президента Монголии... Ее вручили твоему сыну. В тех землях, где мы оставили свои следы — памятники, письмена, обелиски, — ты тоже оставил свой неизгладимый след. Словно памятник, ты лежишь на безмятежном склоне холма. Легкий ветерок ласкает траву на твоей могиле и склонившиеся головки подснежников. Ты, как Венера, которая светит темно-синими ночами в стране голубого неба, являешься факелом надежды для благословенных путников. Ты в душах людей, в их мечтах. Не знаю, кто ты. Может, застенчивый улыбающийся ангел? В бескрайних степях кони продолжают мчаться во весь опор, но ни один из них не поспевает за идущими впереди всадниками. Идущие впереди всадники — всегда впереди.

Конь без всадника

Послеполуденное солнце проливало последние капли своей яркокрасной крови в серебристые воды Босфора. Его глаза были кроваво-красными... Оно устало... Обессилело... Город, который целый день изнемогал от июньской жары, погрузился в прохладные объятия вечера. Стамбульский выставочный центр переживал свой исторический день. Огромный шатер с трудом дышал, словно уставший верблюд посреди палящей пустыни. Внезапно все взгляды обратились к женщине, которая, крепко держа за руку ребенка, шла к расположенной перед толпой сцене. Вместе с ребенком она вышла на сцену и остановилась, словно печальная статуя. Ребенок не отпускал руку женщины, словно боялся потерять ее. Женщина скорее всего была матерью мальчика. Все присутствующие внимательно смотрели на стоявших на сцене мать и ребенка. Кое-где в зале послышались всхлипывания. В то время как день, рыжих волос которого уже касались прохладные руки вечера, спешил навстречу черным глазам ночи, мое воображение рисовало образы храбрых молодых людей, которые на заре своей жизни отправились на передовую. 199

Многие храбрецы покинули свои деревни, будучи крепкими молодыми людьми. Но те, кто смог выжить, чаще всего возвращались в родные деревни, оставив на полях сражений ноги или руки. Они не смогли воплотить свои молодые мечты, свежесть их весны сменилась безжалостной осенью. Они вернулись в родные деревни на закате своих жизней. Наши отцы говорили: «Тот, кто видел мировую войну, — старик». Мы слышали о неизвестном герое, который попросил у девочки, набиравшей из расположенного около деревни родника, воду: «Не могла бы ты дать мне немного попить, я умираю от жажды?», — не догадываясь, что это его собственная дочь. Известно много историй о том, как женщины не могли узнать своих пришедших с войны мужей. Мы знаем о многих героях, которые, как Чолак Салих в книге «Кючюк Ага»194, подъезжая к железнодорожной станции, говорили сами себе: «Не сходи здесь! Уйди, оставь эти места», — и, испытывая невыносимую душевную боль, шли в свои деревни. Ветер трепал пустые рукава их пиджаков, их любимые с болью бросались в эти пустые объятия и стонали: — Рука! Где твоя рука?! — О чем речь? Какая рука?! Это ведь война, — отвечали герои. Руки, ноги, головы или души — чего только не отдавали они во имя родины. Известный писатель Чингиз Айтматов, рассказывая в своей книге «Материнское поле» горестные истории шахидов, которые возвращались в свои деревни в гробах, писал: «Как только почтальон появлялся в начале улицы, из домов уже начинали раздаваться горестные причитания». «Кючюк Ага» — в переводе «Маленький господин» (прим. переводчика).

194

200

Еще в один из домов он нес весть о павшем в бою герое... И неважно, были ли это сыновья матери Толгонай в Азии или «меченые ягнята» матери Хатидже в Чанаккале... Какая разница? Все они не смогли вернуться... Прошедшие дожди снова принесли в их деревни обильный урожай, легкие дуновения ветерка разносили запах свежескошенной травы, каждой весной посаженные ими розы расцветали снова и снова, но они уже не могли все это видеть. В бескрайних степях Средней Азии идущие в авангарде всадники, которые для обретения душевного покоя гнали своих коней во весь опор, встретившись c исламом, скакали прямо к свету на горизонте. На протяжении всей истории героев всегда поминали вместе с их конями. Благородные кони всегда были неизменными любимыми спутниками героев. Как говорил Гази Гирай195: «Мы вместо красавиц с прекрасными очами любим быстрых, словно ветер, ловких коней». С этим воодушевлением они скакали в Анатолию. С этой радостью пришпоривали своих коней, отправляясь на Балканы, на далекий Запад. Атакующие в авангарде всадники считали, что чем быстрее они будут скакать на поле брани навстречу своему противнику, тем быстрее они вознесутся в рай. Разве не говорил Яхья Кемаль196: Однажды на наших скачущих во весь опор конях Мы взлетели на седьмое небо. Гази Гирай — крымский хан. Яхья Кемаль — турецкий поэт, преподаватель, посол и государственный деятель, неоднократно избирался депутатом меджлиса (турецкого парламента), служил на дипломатической службе в Польше, Испании и других странах. 195 196

201

Конь — самый близкий друг героя. Даже в рай он входит с ним. Геройство, которое заставляет людей преодолевать заснеженные горы, проходить жаркие пустыни, во весь опор мчаться навстречу смерти, лучше всего передает изображение всадника на спине лошади. Кони родом из Азии являются одними из первых животных, которые вошли в жизнь человека. В древних тюркских легендах кони разговаривали со своими хозяевами, наставляли их, предупреждали об опасностях, а иногда даже были похоронены вместе с ними в одной могиле. Если героя ранили, конь ждал рядом с ним, защищал от опасностей. А еще были кони, которые возвращались в свои деревни без всадников, с пустыми седлами. На них было седло, узда, стремена, сбруя, но всадника не было. Они вынуждены были оставить своих всадников в заснеженных горах, на обрывистых дорогах. Они не смогли привезти их обратно домой. Похоронив в своем сердце боль, они возвращались на родину в одиночестве.

В тот день Стамбул был охвачен июньской жарой. Огромный шатер Стамбульского выставочного центра плавился под давлением солнечных лучей. Он уже с трудом дышал. В центре собрались ученики, которые приехали со всего мира, чтобы участвовать в Олимпиаде по турецкому языку 2007 года, а также их самоотверженные учителя — «идущие впереди всадники». Все было настолько великолепно, что казалось даже в сказке не могло бы быть лучше. Мы были в объятиях прекрасного магического сна, никто не хотел просыпаться. В конце этого чудесного вечера, который сложно было бы повторить когда-нибудь еще, обращаясь к самоотверженным людям, сеющим в разных странах семена любви, тогдашний глава турецкого 202

парламента Бюлент Арынч зачитал строки из стихотворения Неджипа Фазыла197: Сей семена, если не прорастут, пусть земле будет стыдно! Пусть будет стыдно копью, которое не достигнет цели! Эй ты, чистокровный арабский скакун, ты беги! А если не выдержишь, пусть будет стыдно кобылице, родившей тебя! В этот момент все глаза в огромном шатре обратились к стоявшему там коню. Было очевидно, что он страдает, что сердце его разбито... На нем не было всадника. Седло было пустым... «Это конь Адема Татлы», — сказал кто-то. Его всадник, мчась во весь опор по бескрайним пустыням Монголии, упал и остался там навеки. Воображение унесло меня в Ливию 1911 года. В те времена, когда шла война с итальянскими захватчиками за независимость, появился национальный герой Омар Мухтар. Ровно 20 лет в седле своего коня он в жарких пустынях, в горах и на холмах геройски сражался с солдатами Муссолини. Перед этим львом пустыни итальянские захватчики были бессильны. Энтони Куинн в фильме «Омар Мухтар» сыграл роль этого уже немолодого льва, сражающегося в пустыне с итальянскими оккупантами. Как-то раз всадники возвращались с поля боя. До палаток донесся стук подков их коней. В жарком воздухе послышались возгласы: «Едут». Приоткрыв вход в палатку, матери и подхватившие на руки своих малолетних детей молодые женщины побежали навстречу всадникам. Повсюду были слышны смешивающиеся в единый гул выкрики: 197 Кысакюрек Неджип Фазыл (настоящее имя и фамилия — Ахмет Неджип) — турецкий поэт, драматург и литературовед.

203

«Всадники приехали... Всадники приехали...» На мгновение свет счастья осветил их печальные лица. Наступил момент воссоединения вернувшихся с поля овец с их ягнятами. Они встретились, обнялись, поцеловались, плача от радости... Среди пришедших был и маленький Али с матерью. Своими блестящими черными глазами Али искал среди вернувшихся своего отца. Но его не было... Глаза Али остановились на коне без всадника. Это был конь его отца... Конь опустил голову к самой земле, его глаза были полны печали. Женщина, которая в ожидании радостной встречи летела от своей палатки, словно на крыльях, устремила свои полные скорби глаза к горизонту — туда, где пустыня встречается с небом. Боль, словно река, потекла по ее венам к самому сердцу. Схватив на руки своего Али, бедная женщина побежала в палатку Омара Мухтара. В это время Омар Мухтар совершал абдест198. Он заметил у палатки какую-то тень... Поднял голову. Его острый взгляд остановился на женщине, которая спросила: «Где мой муж?» В ответ на этот вопрос, от которого содрогнулась даже палатка, Омар Мухтар сказал: — Я... Я привез вам его Коран. Да не отвернется Аллах от рабов Своих. А затем, повернувшись к маленькому Али, который крепко держался за руку матери, спросил: — Как тебя зовут? Абдест — ритуальное омовение (прим. переводчика).

198

204

— Али. — Али... Эта книга теперь твоя... Скажи матери, чтобы она сохранила ее для тебя. Женщина взяла весь в окровавленном песке Коран и, омывая его своими слезами, прижала к своему лицу, глазам... Омар Мухтар, сердце которого обливалось слезами, сказал: «Дети должны помнить нас сильными, уверенными, людьми, которые никогда ничего не боятся. Не нужно, чтобы они видели тебя плачущей, они продолжат нашу борьбу». Вернувшись из маленькой палатки в пустыне Ливии обратно в огромный шатер в Стамбуле, я увидел маленького ребенка, который, крепко держа мать за руку, шел к сцене. «Жена и Омер Фарук — сын Адема Татлы, который погиб в степях Монголии», — объявили в зале. Им должны были вручить награду за преданность... Женщина стояла на сцене словно печальная статуя. Она испытывала боль, но держалась с достоинством, помня о том, что ее муж стал шахидом в далекой стране. Она просто приняла награду. Не произнесла ни слова... У нее не было сил сказать: «Спасибо». Казалось, если она произнесет хоть слово, то вся магия момента рассеется... Она молчала. Просто молчала. Но от ее безмолвного крика содрогнулся шатер. В зале послышались рыдания. Полученную награду, которую она держала, словно приспущенный во время траура флаг, она передала своему маленькому сыну Омер Фаруку. Я не смог услышать, что она сказала, но думаю, она могла произнести следующее: 205

«Держи, сынок, это твоя награда, потому что ты продолжишь дело отца». Когда она села на свое место, все чувства, которые она пыталась сдерживать, вырвались наружу, и ее скорбящее сердце окунулось в реку слез. Увидев коня ее мужа с пустым седлом, я подумал: «Если бы она могла, как та женщина, которая, подхватив на руки своего сына Али, побежала к Омару Мухтару, взять Омера Фарука, побежать к возглавляющему кавалерию всаднику и спросить у него: «Где мой муж?» Кони, преодолевшие жаркие пустыни, заснеженные горы, увидев перед собой огромный океан, остались на его берегу. Идущие впереди всадники... Они годами ждут на берегу океана, словно влюбленные, ожидающие своих возлюбленных.

СОДЕРЖАНИЕ

Преклонить колени перед любовью . . . . . . . . . . . . . . . . . 5 Последний взгляд на тебя. . . . . . . . 12 Они не дождались утра... . . . . . . . . 19 Добро пожаловать в твою школу, отец!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 26 Солнце рождается из Средиземного моря.... . . . . . . . . 33 «Папочка! Твой пиджак пахнет тобой» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 39 Моя внутренняя дорога к раю. . . . 47 Продавщица бумажных салфеток. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 55 Папа, может останешься?. . . . . . . . 61 В моих венах течет турецкая кровь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 70 Лефтер. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75 Я замерз у огня незнакомого человека . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 81 Если ушедшие в Йемен вернутся.... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86 «Вы заставили его замолчать...». . . . 93

Я должен передать тебе кое-что, сынок... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Меченый учитель с последней заставы. . . . . . . . . . . . . Мужчина в пошу . . . . . . . . . . . . . . . Один Прибади умер, тысячи Прибади родятся . . . . . . . . Окровавленные ботинки. . . . . . . . . Любовь, которая никогда не кончится . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Нераспустившийся бутон сорвали...». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я палач. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Я не смогу без него жить!». . . . . Письмо Аллаху . . . . . . . . . . . . . . . . . О, Хозяин вечности! Я хочу присоединиться к Тебе!. . . «Зачем теперь мне праздник?..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Утро близко... . . . . . . . . . . . . . . . . . . Идущий впереди всадник . . . . . . . . Конь без всадника. . . . . . . . . . . . . . .

99 107 114 118 125 130 138 151 156 164 170 180 186 192 199

Литературно-художественное издание СЕРИЯ

«Библиотека турецкой литературы»

Токак Харун Они не дождались утра рассказы

Составитель Зафер Элдем Перевод О. Е. Онар Редактор М. П. Поздняков Корректоры Е. В. Сенкевич, Н. Ю. Карасёва Верстка И. И. Дубровская Дизайн обложки М. В. Лебедева

Подписано в печать 20.09.2011. Формат 60×84/16. Бумага офсетная. Печать ризографическая. Усл. печ. л. 13. Уч.-изд. л. 12,09. Тираж 300 экз. Заказ № 105. Отпечатано в ОДО «Издательство “Четыре четверти”». Лицензия 02330/0494362 от 01.04.2009. 220013 г. Минск, ул. Б. Хмельницкого, 8-215. Тел. / факс: 331 25 42. E-mail: info@4-4.by