СИЗИФ или ДУЭТ НА СНЕГУ ТОМ 1

Александр Лихолёт

СИЗИФ или ДУЭТ на СНЕГУ Избранные стихотворения и поэмы

ТОМ 1

Издательство «Со-автор» http://co-a.com/ skype: co-a.com e-mail : co@co-a.com 2014г.

УДК ББК

ISBN © Лихолёт Александр Анатольевич, 2014 г. © Оформление и макет - Милошева Д., электронное издательство "Со-Автор", 2014 г .

ДУЭТ НА СНЕГУ

«Давно ли к нам пришла зима, Лиц наших смяв черты, Чтоб не сходили мы с ума От книг и доброты, Давно ль смотреть мы стали вниз Под ноги декабря, И меж молчаний – слово из Чужого словаря»? «Любимый, этот перелом Из полудня в закат От нас был скрыт в снегу слепом, Его не видел взгляд. Ко всем такой приходит миг, И каждому он нов, И знали мы о нём из книг, Но не постигли слов». «Любимая, а жаль не зря, Что кончился подъём. Привычней, честно говоря, Мне с прежним словарём. Теперь на гребне мы стоим. Простор и бел, и пуст. Обрыв, долина ли за ним? – Идём… покажет путь». Совьётся вниз тропа, как дым, Скользнут по ней шаги, За пилигримом пилигрим Уйдут, куда – ни зги, Где вновь не нужно узнавать, Как быть перед горой И дни-года переживать, Уча язык иной.

РИТОРИКА О РАСПЛАТЕ

Дело не в возрасте. Взорван тщетой организм. Катит к вершине свой траурный камень Сизиф. Камень, конечно, сорвётся и скатится вниз... Всё ли тут – миф? Или нечто побольше, чем миф? Силу и жизнь отдаёт мрачной глыбе герой. Глыба энергию пьёт из сизифовых рук. Камень до капельки выпьет и станет горой, Встанет горой – воплощеньем сизифовых мук. Будет герой отражением глыбы-судьбы, Даст ему камень свой холод срединный и плоть Длиться, и длиться, и длиться веками, дабы, Ну, хоть чуть-чуть превозмочься судьбу побороть. Так вот и стынет он многие тысячи зим Как назиданье катяще-пыхтящим – Сизиф… Знали б герои: возвысясь, – а меньше камней, Что увлекали попытками в горы катить… Не победитель ты – жертва юдоли своей. Нечем платить… Разве только собой заплатить.

ОГЛАВЛЕНИЕ Том 1 Акт ........................................................................................... 12 Atavus ..................................................................................... 13 АННА АНДРЕЕВНА АХМАТОВА ....................................... 14 Андреевский спуск .................................................................. 17 Анестезия ............................................................................... 18 Апрель (из цикла «Бродяги») ......................................... 19 Астроном ........................................................................... 20 АСЫ ......................................................................................... 21 Атеист .................................................................................... 25 Аттракторы ............................................................................. 26 Аутодафе .................................................................................. 27 Баллада о верном соколе .................................................... 28 "БВ" .......................................................................................... 30 Без выбора ....................................................................... 31 Без… .................................................................................. 32 Берёста ..................................................................................... 33 БЕСОВСКИЙ КРУГ (венок) ........................................ 34 Блаженный ............................................................................ 42 Блиц ....................................................................................... 43 Богатый дельфин ................................................................ 44 Болотный сюрприз (из цикла «Бродяги») ................ 45 Большая ночь (из цикла «Бродяги») ................ 46 Бомжик .................................................................................. 47 Бродячая (из цикла «Бродяги») ........................................ 48 Буратино ................................................................................. 49 Бывший мастер .................................................................... 50 Былина ................................................................................. 51 Былинка-Земля .................................................................... 52 Быт ..................................................................................... 53 В инферно .............................................................................. В июне .............................................................................. В начале подвига ............................................................ В начале туннеля ............................................................ Во-всеоружье ........................................................................... В ожидании гегемона ...........................................................

54 55 56 57 58 59

В ТОЙ АРМИИ, КОТОРОЙ БОЛЬШЕ НЕТ ......................... 60 Вальс Луне ............................................................................... 65 Вдруг ......................................................................................... 66 Вернадский .............................................................................. 67 Вечереет… .............................................................................. 68 Вечер… ночь… (из цикла «Бродяги») ................................... 69 Вечный сюжет ......................................................................... 70 Вещий сон ............................................................................... 72 Видения перехода .............................................................. 74 Вий ........................................................................................... 75 Виртуоз ................................................................................. 76 Власть ворожеи ................................................................. 77 Вне ........................................................................................... 78 Внезапная вражда ...................................................... 79 ВНЕСЕЗОНЬЕ ......................................................................... 80 Во фрунт ........................................................................ 81 Возвращение с вершин (из цикла «Бродяги») .................... 83 Воздушная гимнастка (из цикла «Дети манежа») .... 85 Волк ......................................................................................... 87 Вольный скоморох ........................................................... 89 Вопреки ................................................................................... 90 Восвояси ................................................................................. 91 Воспоминание ......................................................................... 92 Воспоминание о первом полёте ..................................... 93 ВОСТОРГ ............................................................................. 94 Восторженная труба ....................................................... 97 Восточная любовь ................................................................ 98 Восточный календарь ........................................................ 99 Времянка (из цикла «Бродяги») ........................................ 101 Всего-то ................................................................................ 102 Встреча ................................................................................... 103 1770 - 1870 ............................................................................. 105 Гаврош .................................................................................. Гадалка .................................................................................. Галилео .............................................................................. Гармония(из цикла «Бродяги») ........................................... ГИДРОЛОГИ (из цикла «Бродяги») ......................... Голос во сне .........................................................................

106 107 108 109 110 112

Голубчик ............................................................................... 113 ГОНЕЦ .................................................................................... 114 Горный ключик (из цикла «Бродяги») .............................. 118 Горняя любовь (из цикла «Бродяги») ........................ 119 ГОРОД СТА ЦАРЕЙ ............................................................. 120 Гроза ................................................................................... 123 Гроза над городской окраиной ...................................... 124 Гром ....................................................................................... 126 Гугенот .................................................................................... 127 Давняя весна ....................................................................... 128 Дар .......................................................................................... 129 Дар небесный ................................................................ 130 Два подвига ....................................................................... 132 ДВЕ КОРОТКИХ РИТОРИКИ О СОВМЕСТНОМ ...... 134 ДВЕ ПЕСНИ ...................................................................... 135 Двойник ................................................................................. 137 Девушка из варьете (из цикла «Дети манежа») .......... 138 Дежавю ................................................................................ 139 Детские полёты ................................................................... 140 Джоконда .............................................................................. 141 ДИВЕРТИСМЕНТ ................................................................ 142 Дикарь ................................................................................... 143 Дитятко .................................................................................. 144 Дмитрий Шостакович. Симфония № 15 .................... 145 Домашняя Земля .................................................................. 147 Домой(из цикла «Бродяги») .......................................... 148 Дон Кихот .............................................................................. 149 Древо речи ............................................................................. 150 Дрессировка (из цикла «Дети манежа») ............. 152 Дурак ...................................................................................... 153 Ереси .................................................................................. 154 Жажда (из цикла «Бродяги») ....................................... Жанна д`Арк ........................................................................ ЖЕМЧУГА (вагант-поэма) ................................................ Жрица (из цикла «Дети манежа») ................................. Заговор гладиаторов .......................................................

155 156 158 182 184

За ним ............................................................................. Замета ................................................................................. Заря вечерняя ........................................................................ Зверуха (из цикла «Бродяги») ..................................... Звук ....................................................................................... Земля ..................................................................................... ЗЕРКАЛО (канонир-поэма) .......................................... ЗОЛОТОЙ КВАРЦ (степная весть) ......................... Золотой свет ........................................................................ Зримый ветер .......................................................................

185 186 187 188 191 192 193 206 208 209

«И вечный бой» .................................................................. Дождь (из цикла «Разрыв») .......................................... Изгой ..................................................................................... Инкарнация ..................................................................... Ироническая фантастика ..................................................... Искра во тьме ................................................................ Искупление ............................................................................ Искушения ............................................................................ Испытание Вихрем .................................................... Истребление зла .............................................................. Ищут ......................................................................................

210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 221

Казнь египетская (десятая) ..................................... 222 Калика .................................................................................... 223 КАМЕННАЯ ФЛОРА (донецкая рапсодия) .................... 224 Канатоходцы (из цикла «Дети манежа») ......... 231 Карма (вариация) ............................................................. 233 Катарсис ................................................................................. 234 Каяла ....................................................................................... 235 Клинки (из цикла «Дети манежа») ............................... 236 Клоуны (из цикла «Дети манежа») ......................... 238 КНИГИ ТРЁХ ИОГАННОВ (пролонг-поэма) ................. 239 Колобок ................................................................................ 249 Колокольня ............................................................................ 250 Комета .................................................................................... 252 Конец сезона (из цикла «Бродяги») .................. 254 КОНФЕТТИ (из цикла «Дети манежа») .................. 255 КРАТКИЕ РИТОРИКИ О СУИЦИДЕ ...................... 258 Крещённые нехристи ............................................. 259

КРОХОТНАЯ ПОЭМА О ЛИРИЧЕСКОМ ГЕРОЕ И БРОДЯЧЕЙ КОШКЕ ............................................................. 260 Кружение дерев ...................................................... 263 Культурный слой ................................................................. 265 Лёлька (из цикла «Дети манежа») ..................................... «Леониды» ............................................................................ Лесничий ............................................................................... Лестница ............................................................................. Летающие в кандалах .............................................. Лидера… ........................................................................ Лицо ...................................................................................... Лошадиная религия ................................................... ЛОШАДИ ПЕРЕХОДОВ (из цикла «Бродяги») ............. Лунь ...................................................................................... Львиная сюита (из цикла «Дети манежа») ........................

266 268 269 270 271 272 273 275 276 278 279

МАНЕЖ (арт-поэма из цикла «Дети манежа») ................280 Матерь-ветка ........................................................................ 291 МЕГАБИТОВЫЙ ЦИКЛ ............................................ 292 «Медведь-гора» ...................................................................... 304 МЕЛОЧИ ЖИЗНИ ........................................................... 306 Метаморфозы ........................................................................ 308 Мимо ..................................................................................... 309 Миражи ................................................................................. 310 Mister MEDVEDEV и Monsieur BELOV ......................... 311 Мишень ................................................................................ 314 Младенец .............................................................................. 316 Молния детства ................................................................ 317 Молчание о любимых (из цикла «Бродяги») .................... 318 Мольба ................................................................................... 319 Монодиалог со всеми без присутствующих ........... 320 Монолог старого колокола ............................................ 321 Монолог технократа ........................................................ 322 Мужчины .............................................................................. 323 Музыка ................................................................................... 324 Музыка интуиции ........................................................ 325 МУЗЫКАЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ ................................. 326 Муки жонглёра (из цикла «Дети манежа») ................ 328

На базе (из цикла «Бродяги») ........................................... 330 На бáмбуке (из цикла «Дети манежа») ........................... 331 На бегу .................................................................................. 333 На выселках ..................................................................... 334 На краю .................................................................................. 335 На рижском перроне ....................................................... 336 НА ЮГАХ ................................................................. 337 НАВАЖДЕНИЯ ..................................................................... 338 Над бездной ....................................................................... 341 Нашествие грибов ............................................................... 342 Небесная тайна ............................................................... 344 Небесные рыбы ..................................................................... 345 Невдалеке ............................................................................. 346 Невозвращенцы .................................................................... 347 Недостижимость ................................................................... 348 Ненависть ........................................................................... 349 НЕФЕРТИ .............................................................................. 350

Акт … «- Что же, если мы - младенцы, мы войдем в Царствие? Иисус сказал им: - Когда вы сделаете двоих одним… чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной… тогда вы войдете в Царствие»

Евангелие от Фомы, ст. 27

Конечно же: во беспокойство для устремившихся к себе – слить множества в едином свойстве и две свести к одной судьбе. Средь бурь всех в нас, всех ураганов, о, как безумны я и ты в стремленье слиться непрестанном с преодолением тщеты. Не час, не сутки нас морочат, сжигая двойственность дотла, но… жизнь идёт… слабеет мощь… и, гляди, как молодость прошла.

Atavus* В генах твоих - страх. Страх кодирует шаг. Страхом качаемы на нескончаемом зыбком твоём пути явь, облака и ты. В сонных своих мечтах ты пересилишь страх, замерший властелин высей, широт и длин... Но - не заставят ждать: страх тут как тут опять. Сны, что дарует ночь, день отгоняет прочь. В страхе ты днём нелеп, жалок, обижен, слаб. Встреченный нем и слеп, молвит словечко - раб. Вязка и липка ширь. Липок и вязок пот. Спросишь твориться - шиш! Кончиться хочешь - вот... Ум наущает страх, хоть и не знает - как? Мерзко трясётся плоть. Встречный трясётся люд. Катится зябкий пот. Тянется зыбкий путь. * букв. отдалённый предок

АННА АНДРЕЕВНА АХМАТОВА ТРИАДА «Взглянуть на звёзды и потрогать лиру»

«Подорожник»

Книжка издана в сто экземпляров Так поэту кладётся предел. Но полёт подозревший, недаром Мирискусник над книжкой корпел. И недаром друзья усмехались, И враги преклонились не зря. На востоке лучи разгорались. Зажигалась лучами заря... Спят, блаженны ещё равновесьем: Свет – на облаке, тьма - на земле. Но незримой чертой поднебесья Птица песнь раскроила во мгле. И она зазвенела, возвысясь Над печальной, над нищей землёй. И сиял её профиль-фронтиспис, Столь трагический, столь молодой.

ДИАДА «Но нам священный град Петра Невольным памятником будет»

«Anno Domini»

Тонкая отрава, весть благая, Памяти наследственной болезнь? Видно, в кровь из крови проникая, Душу завораживает песнь. Нет её среди лучей подзвёздных! Только сердце выловит в ночи, Как живой славянский горький воздух Выстрадано струнами звучит. Скольких бы чудес не знать о мире, Будет повторяться вновь и вновь Песнь-сказ о Северной Пальмире, О короне русских городов.

АД «И ни в чём не повинен: ни в этом, Ни в другом и ни в третьем. . . Поэтам Вообще не пристали грехи»

«Поэма без героя»

Дар загадочный, высший! Пророчества Полуночно-полуденный дар! Не искал себе имени-отчества, Пронизавший твоё одиночество Нестерпимый небесный удар. Пала наперво молния белая. И зарделся твой сад молодой. Но повисли вдруг ветки несмелые. И попадали яблоки спелые, И закрасились ржавой зарёй...

Так откуда же стать эта царская, Изощрённая мудрость чела? То в весну твою - в бурю январскую Чёрной молнией сабля татарская Заповеданный путь просекла... Молча длятся дороги упорные, Буйно травы их путают сорные, Но чиста и разветрена высь Там, где эхо просторное горное, Где две молнии - белая с чёрною На небесных ступенях срослись.

Андреевский спуск …Церковь, ах, – бирюза с белизною Да бегущий Андреевский спуск Почему-то представят собою Нежной памяти Древнюю Русь. Почему? – Нипочём не узнаю. Но по спуску сойдя, невзначай За Подолом – а вдруг повстречаю Заповедную речку Пучай, А за ней – Сорочинские горы, На столетья покрытые мглой, И, конечно, Добрыню, который Правит битву с летучей змеёй. Я не знаю, чем кончится битва! Я назад, я наверх оглянусь, Чтоб расслышать, как дышит молитвой Бирюзовая белая Русь, Как из дома тринадцать – увидеть: Ни времён, ни химер не боясь, Вдруг Мессир Афанасьевич* выйдет Проявить справедливую власть… А когда купола золотые Бирюзовой и белой Руси Над Андреевской и над Софией Так сверкнут… хоть святых выноси... Тут - увижу: бегут хлебосолы Их Добрыню встречать-величать… Это – к вечеру всё… над Подолом... Над исчезнувшей речкой Пучай. *Михаил Афанасьевич Булгаков, - автор романов «Белая

гвардия»,

«Мастер

и

Маргарита»,

живший в Киеве на Андреевском спуске, 1 3.

Анестезия Когда ты жив диагнозам назло, И мир вокруг опять необычаен Как не забыть, что прошлое светло? Не вспомнить как, что бывшее печально? Но под анестезией этих дней Возникни вдруг печальное о бывшем Всё ж, вспоминай: мир выше и добрей, Пока ты сам добрей к нему. И выше.

Апрель (из цикла «Бродяги») В пустом лесу, где северный апрель Едва-едва к деревьям прикоснулся, Беспечный чиж на ветке встрепенулся И песенку негромкую запел. Пичуга, нам с тобою повезло: Твои друзья ещё не прилетали, А мы уже вперегонки свистали, Приветствуя апрельское тепло. Расстанемся, однако. Ведь меня Дела найдут. И вызовут из леса. Твою бы я привычку перенял, Да щебетать в работе неуместно. До встречи, чижик. В этом же краю И свидеться, даст Бог, нам приведётся... Лишь помнить бы до первого морозца Апрельскую мелодийку твою.

Астроном Он вновь следил на небе позднем Переплетенья звёздных троп. И снова взламывали звёзды Заиндевелый телескоп. Одна... другая... всё знакомо... Роится плотно звёздный ком... И только не было искомой За разрешающим стеклом. Он башню белую подвинет. Но между звёздами черно И сиротливо небо стынет. И нет искомой всё равно... Неужто снова мыслью пленной Не отыскать её следы? Ведь нет и не было б Вселенной Без той единственной звезды.

Асы На крыло

Машина моя оживает, Движенья мои повторяет. Спокойно инструктор кивает – Он добр, он меня ободряет. Становятся лопасть диском, Звенит допотопный пропеллер, Взбираются с баса на дискант Рулады старинной модели… Ах, музыка прежнего века (И если точнее – начала)! В кабинах, терзаемых ветром, Коллег моих бывших качало. Ах, сетуют: мол, неуклюжи В таких аппаратах полёты: Болтаешься, небо утюжа Под облаком на невысотах… Пусть музыка эта звучала Всем – прошлым… А мне – настояща. «Такую играют с начала», – Заметит мне рядом сидящий. Случайные аэродромы

И мне не верилось вначале В случайные аэродромы. Пока - судьбой не зазвучали, Не унесли меня из дома

Винты, тяжёлыми усилиями Пластающие непогоду... Над перезрелыми болотами, Просторами небесной сини Седели сверстники мои, Листая ради высшей цели Тайги глухие параллели И отрываясь от земли. Нам не уйти от этой памяти! И нас ненастья прежних дней Несли от грозового пламени На свет посадочных огней. Но мы снижались, как положено: На метр от мощных крон в свету... Тайга следила настороженно, Как мы теряли высоту, Как ẏже были развороты, Как утихал моторов гром... Но только жаждою полётов Случайный жил аэродром. Созвездие Лебедя

Созвездию "Лебедь" скучно, Наверно, мчать надо мной По замкнутой, по окружной Привязи мировой?

Скучно ли в дивной выси Над миром весов и мер, Ночью холодной виснуть Музыкой вышних сфер? Скучно ль, прямой стрелою Выструившись в полёт, Подозревать - земное Неба не достаёт? Крестообразный странник, Кружащий, накренясь, Ото всего изгнанник Чую с тобою связь. Иначе, - как, не зная, Среди других светил Я тебя в звёздной стае Вдруг для себя открыл? Может, и ты, не зная, Что на Земле есть я, Век надо мной сверкая, Вдруг почуешь меня? Старый ас

Наша судьба на деле – Охрана нерукоделий. В петлично-небесном теле Поблёскивает пропеллер От перегрузок – всмятку

Мой неземной талант. Хватит летать… Посадка… Смѐните, лейтенант? Вы тоже с петель начнёте В небе круговорот – Взвоет на высшей ноте Новенький самолёт… Преодолений трудных Будет – не занимать, Но выложишь всё на трюке – Не на кого пенять. Или в слепом полёте Верх не поймёшь и низ: Зова Земли держись… После своё возьмёте! Глотки не раз вам сдавит Жуткая высота. Трусьте. Но не оставьте, Струсивши, Небеса: Даже вдруг станет лопасть На произвол пари… Шкуру спасти – не фокус. Душу не разори. Вот ведь какая «музыка» Делает нас людьми, Бесы мои безусые, Скептики вы мои!

Атеист Когда не будет ничего – Ни сна, ни осязанья, Куда, в какое вещество Войдут моё сознанье, Любовь, которую берёг, Как чуткую зеницу, Терпенье, ярость, гнев-ожог, Уменье видеть в лицах?.. Чему рассеяться дано, Не суждено сгуститься! Звезда в разбитое окно Глядит, не наглядится.

Аттракторы* Вот осмелюсь не стеречь, Не ловить в пространстве звуки, Что осмысленную речь Составляют по науке, Понадеюсь: вдруг найду, Как судьбу, как на ладони, В хаотическом ряду Новые ростки гармоний. И не то, чтобы мила Мне гармония другая, Просто: прежняя сплыла, Понемногу отмирая. И не то, чтобы не знал Той, привычной, слово в слово… Просто: снова полон зал, И старо ему не ново. *Аттрактор - точка или множество точек

(например,

петля,

цикл),

к

которому стремится прийти система (от лат. attractio – притягиваю).

Аутодафе ...Человек – я толпою стоял у стены, Многоглазой толпой без конца и начала. Чья-то горечь – во мне, Чьё-то горе звучало, Чей-то стон в металлическом звоне струны. Не хотел я беды. Но меня убедили. – Почитая за счастье, бедою живу: Это – рёбра когда сапогами дробили, Окормивши словами, как кормят в хлеву. Я не ведал условий подобной войны И не знал, что обычная это работа Видеть, как тебя видят в прицел пулемёта… Человек – я толпою стоял у стены...

Баллада о верном соколе королевскую длань ищет кречет охотный но затравленный гоном пал конь короля уходящую лань красным взглядом кроля напоследок погони стегнув неохотна мысль что страх вдохновенней азарта ловца значит горе ловцу побеждённому в споре и погоне любой не достигнуть конца даже если охотник в монаршей короне но преследовал сокол но солнце зашло и тогда в темноте цель из виду теряя подвернул он одно и другое крыло и стремительно камнем земле доверяя

из вагантов

значит преданность вовсе владычеству рознь если не удалось снисхожденья не ищут королевский охотный комочком просвищет не дойдя до земли с веткой в сердце насквозь

«БВ» Так был я? Или нет? Иль я, всё ж, - паритет? Иль, Богом сотворённый (кто - "со" обособлённый и Богу в соответ?), не ведал и не знал мой мир своих начал? И если паритетен, всё ж, я - то по уму: и свят, и соответен я Богу самому! И если так, то в нише присутствуя своей, что же дрожащей мышью жду взрыва вновь... ей-ей? * "Большой Взрыв" - физическая теория начала вселенной. Здесь: "БВ"- "ЛГ".

Без выбора Переверил. Перенаблюдал. Лишь мосты пылают за спиною. Сдвинулась тяжёлая вода, Как бы оживая подо мною. Прошлый берег - вон, рукой подать, Но к нему не сделаешь и шагу. ...Не вода, тяжёлая беда Бровь поднимет рядом, как корягу. Пристально гляжу я на неё Вот она, едина в многих лицах! ...И слетит с коряги вороньё, И над головою закружится.

Без… Мы все не живём без чего-то, Что в нас отличительным стало: Один – без рыбалки с охотой, Другой – без картошки и сала, Не знают покоя на свете Без маленьких радостей третьи, Четвёртый и рад, и счастлив, Лишь косточки всем перемыв, Без воли и песни крылатой Погаснет какой-нибудь пятый, Не может без верть и без круть Шестая какая-нибудь. Да, мы не живём без чего-то, Без грёз, без идей, без работы, Без чистой рубашки на теле, Без яда табачных изделий, Без пива, что – по бороде, Без прочего «без»… и т.д. Но вот всколыхнулась округа, Сводя нас за праздничным кругом (Питейным, путейным, гостейным И просто – за кругом семейным), И вдруг понимаем… как туго… Как плохо нам жить друг без друга!

Берёста «… ОНФИМ… »

Новгородская береста, фрагмент, XIII ст.

Всё гениальное непросто, Всё, если просто – трын-трава. Попробуй выдумать берёсту И сохранить на ней слова. Полным-полна былин и сказок, Шумела рощица берёз. Из Новегорода подпасок Под нею пас коров и коз. И так душа подростка пела, Дивясь на эту благодать, Что вдруг взяла и захотела Себе берёзку заломать. И по-младенчески нечуток, Ломал он белые стволы, Чтоб смастерить сто разных дудок И лыко драть на постолы. Но зрит берёзовый обидчик: Ему кривятся с бересты Сто на него похожих личек, Значков невиданных ряды. Ведь как итог законов древних, Сколь ни желай законам тьмы, На стенах, в воздухе, в деревьях Запечатляемся и мы. И гениальное непросто, Когда столетьями храним, На бересте живёт подросток С негромким именем Онфим.

Бесовский круг (венок) Памяти Александра Меня

1. CAUSA FORMALIS О, круг осатаневших от игры, сражающей масштабом беспримерным. Беснуются обильные пиры, удушливо стелясь над бытом серным. Где здравый смысл витал до сей поры, изнемогают похотью таверны. Отплясывает голь с глазами серны, быт видя красной мякотью дыры. Там деньги всех подряд сгибают ниц - не различить владельцев и убийц, Там секс и кровь, наркотики и танцы Ворочаются с рёвом до утра... Осточертела эта мишура, Отсюда предпочтительней убраться.

2. LACRYMOSA Отсюда предпочтительней убраться в покой воспоминаний дорогих, вживаться в тени некогда живых и трепетно их ликам поклоняться. А также, уловив предвечный миг, тепло лучей иных протуберанцев почувствовать и, впитывая их, вообразить, что после может статься. Тогда ж интуитивно вдруг понять, куда стопы по смерти направлять Без ужасов, присущих новобранцу, В своих глубинах новые открыть. И небо улыбнётся, может быть... А здесь длить жизнь - так только разлагаться.

3. SIC TRANSIT GLORIA MUNDI А здесь длить жизнь - так только разлагаться от грязных политических затей, от войн их, от уродов всех мастей, готовых вечно вглубь твою вгрызаться сенсациями теленовостей о том, как удалось им расстараться вновь, испоганив жизнь, позабавляться потоками убийственных страстей. Я больше телевизор не включаю, я, это презирая, понимаю Как ствол из опустевшей кобуры, Откуда пуля в лоб, чтоб - не иначе, Чтоб кончено, и жизнь прошла б незряче, И не спасти в себе свои миры.

4. AGNUS DEI И не спасти в себе свои миры от нищих зачумлённых голодранцев, квартиры наводнивших и дворы в количествах, что некуда деваться, что остаётся только продираться вглубь этой человеческой горы и, всё на свете прокляв, удивляться, как все они разумны и остры, как славой предков все они горды, когда, сплотив сивушные ряды, С химерами готовы насмерть драться. И, матерно украсив свой язык, Любой из них способен сей же миг Забавами с лукавым потягаться.

5. TUBA MIRUM Забавами с лукавым потягаться был вообще готов проклятый век. Кто в господах? - Мерзавец, вор, абрек, отпетый хор властей из самозванцев, что мне нужны как прошлогодний снег... Однако же они договорятся так сделать, чтобы рухнул человек, чтоб никогда не смог он состояться. Чем стали знамениты в эти годы мерзавцами ведомые народы, Хоть все они, по-своему, мудры? Слепцы! Поводырям лукавым внемля, Вы Зверю предались. Разрушить Землю Вполне он в силах, тварь земной коры.

6. DIES IRAE Вполне он в силах, тварь земной коры, увлечь вас всех свободным обольщеньем, играя непрерывно в наслажденья... Как эти настроения стары, но как теперь объёмны и пестры! И Зверь за век лишь, как по мановенью, закольцевал земные поколенья в кругу осатаневших от игры. И если б жизнь из вас припомнил кто-то, ту жизнь, где и страданья, и заботы, Но где вы, всё ж, сердечны и добры, С глаз шоры бы исчезли враз, и сразу Зверь, отступясь, бежал бы, как от сглазу... В нём столь же швали, сколько и муры.

7. RECORDARE В нём столь же швали, сколько и муры, что ваши обольщенья - на смех курам, а забрели вы к Зверю в гости сдуру и души принесли ему в дары, и лучше век давиться от махры, чем плавать в ароматах той фигуры, в которой - яды серы и буры со сладкой духотой фиоритуры... Открылась бы тогда вам высота, где в истине бессмертной красота Влекущая дана, чтоб возвышаться Всю эту жизнь, не сразу и не вдруг Преодолев забав кабальный круг... Он отягчён, и время опускаться.

8. CONFUTATIS Он отягчён, и время опускаться ему туда, отколь возврата нет привыкшим бесконечно наслаждаться. Каков запрос, таков пространств ответ... Пусть будет с кругом данный им отсвет искусственно наведенного глянца, весь блеск его роскошных оборванцев, жизнь мира погрузивших в смрадный бред. Пускай хлебают серные дожди поводыри его - его вожди, Пусть вместо вод очищенных и вешних В круг Зверь подаст их истинную вонь, Пусть вихрем очищающий огонь Придёт ему в глубинах магм кромешных.

9. REX TREMENDAE Придёт ему в глубинах магм кромешных видение возможностей его, когда он мог среди просторов здешних явить собой иное естество: ландшафтному пригодно большинство существованью в отношеньях нежных с природой всею. Больше ничего! Где эта даль возможностей безбрежных?.. Вокруг одно мелькание теней в смешении сплошном ночей и дней, Точней, в воспоминаниях о прежних... Над кругом постоянный гул стоит И погруженьем каждому грозит, Не различая праведных и грешных.

10. SANCTUS Не различая праведных и грешных, въявь нарастает гул со всех сторон и - следствие бессовестных времён тревогой раздирает неутешных, не ведающих общих похорон... средь подленьких страстей и дел успешных, среди торжеств или соитий спешных отмщением за мир маячит он. И как бы твари круга ни старались, какие бы кимвалы ни бряцались, Каких бы ни искали оборон, Гул сотворит своё слепое дело, Обрушив круг игры для передела. И сплавятся в одно - и пир, и стон.

11. HOSTIAS И сплавятся в одно - и пир, и стон, и вспыхнет жизнь множеством агоний... Но далее, в глубины – заселённей палеоген, юра, триас, девон: страдалища... В них одухотворён не всякий, на земле испепелённый. Там властвует пространственный закон смешений с разделеньями исконный. Оттуда проникает жизнь сюда, в пути из бездны перевоплощаясь, И, в чистый свет людей преображаясь, Круг высший создаёт она тогда... Всё лишнее спрессуется в давильнях. И круг испустит дух из лап всесильных.

12. DOMINE JESU И круг испустит дух из лап всесильных, как то ему казалось наверху, как сам он верил в эту чепуху и утверждал её через посыльных. Всесилья не бывало на кругу: он - маятник. Не вечный. Из крутильных, качающихся, боем молотильных. Сломается. А вечность - ни гу-гу... Я, думать смею, вечностью дышу и только ей одной принадлежу, Её невыгорающий светильник. И потому бессилен этот круг, Как ни старался б, выкорчевать дух Безмерный строй миров моих обильных!

13. BENEDICTUS Безмерный строй миров моих обильных всё ближе и родней мне, верю я, среди перипетий, среди вытья, дурных страстей, привязанностей стильных, безумных скоростей и средств мобильных, в беспамятство из просто забытья захватывающих от палат родильных до плит могил, игрой миры претя... В кругу ослепших и осатаневших от игр тузов, шестёрок или пешек Я верую! И мне во благо сон, Поскольку даже в круге скоротечном Миры мне снятся, праздничны и вечны, Миры, что погубить пытался он.

14. REQUIEM Миры, что погубить пытался он, с которыми здесь временна разлука, однажды также вырвались из круга по имени «бесовский легион». Я чую их вселенский перезвон духовным существам присущим слухом, свой строй среди их ратей и колонн отсюда вдруг улавливая духом. Соратники не ведают урона. - И светел бой с бесовским легионом, И светят пламена, а не костры, И тьму крушат пресветлыми лучами, И потому здесь гул стоит ночами, О, круг осатаневших от игры!

15. MAGISTRAL О, круг осатаневших от игры (отсюда предпочтительней убраться, а здесь длить жизнь - так только разлагаться, в себе теряя все свои миры)! Забавами с лукавым потягаться вполне он в силах, тварь земной коры, в нём столь же швали, сколько и муры... Он отягчён, и время опускаться пришло ему в глубины магм кромешных, не различая праведных и грешных. И сплавятся в одно - и пир, и стон. И круг испустит дух из лап всесильных Безмерный строй миров моих обильных, Миров, что погубить пытался он.

Блаженный Пью, никогда не пьянея, Мира сего осторонь... В рюмочке новой затеей Плещет чистейший огонь. Пью за небесные царства В звёздной сплошной тишине. Ни одного государства Мира не надобно мне. Нет там распятья венчавших И паранойи там нет... Лучики звёздок тончайших. Гвоздики старых планет.

Блиц всё оглушил плотнейший снегопад – восторженность и ярость. и в покое просторы усыплённые стоят сливающейся с небом пеленою. как просто: слева город, справа лес – засыпаны по крыши и по кроны. обыденно фундаменты и корни тел и снегов удерживают вес. и ловит слух сквозь шорох затяжной автомобилей белых говор мягкий… блиц-вспышка фар, внезапная, как магний, в сугроб спастись торопит всей спиной.

Богатый дельфин По нищей привычке своей смешной, По денежной злой тоске Представь дельфина с тугой мошной С посохом в плавнике. На морде надменно-брезглив его Лукавый некогда рот… Он, переплюнувший естество Дельфинье своё, идёт, По-чаплински в стороны пяля носки, Пылит по дорогам хвост, Не то, что у трески-мелюзги – Солиден дельфина рост. Греет дородный дельфиний стан Котиковый тулуп, Жемчугом вышит на нём кафтан, Глазу любому люб… Прёт, на зависть людским стадам Ихним путём, не нищ. Всяк тут по весям и городам Жаждет таких деньжищ. Ведь в кошеле золота да серебра – Что икры у дурной кеты… …А где-то плещется стай игра Под звон кристальной воды, А где-то вольны сестра и брат, Вовсю куролеся прыть… И толку, что этот дельфин богат, Что он умеет пылить?

Болотный сюрприз (из цикла «Бродяги») ...сказала одна из цыганок: "Однажды пойдёшь спозаранок вонючим болтливым болотом... в нём, может, отыщешь чего-то...". ...Пошёл спозаранку болотом... Увидел, что нет ничего там следы за спиною лишь тают да газом болото болтает! Но, вот, балансируя чутко средь топей, средь морока-зла, почуялось в миг, за минутку: "...на кочке тут клюква жила... и, может, живёт посейчас-то в болотистых вязких слоях?" ...Случается так вот не часто, воочию вдруг... не впотьмах. Нащупываю эту кочку всем грязным своим сапогом ну, вот он - росточек-листочек и яркая ягодка в нём!

Большая ночь (из цикла «Бродяги») То синим выплеснув, то рыжим, Костёр играет. Над водой Повисли вётлы неподвижно, С полночной слившись темнотой. И я, загадочный и тёмный, Стою в незримом их кругу. И тень моя, как мост огромный, На том упала берегу. Она легла, скрестивши руки, Не повредив ни стебелька... Под ней глубокая, без звука Живёт и движется река. Живёт и движется, веками Своё в себе одной тая, И, обтекая, точит камень, Куда упала тень моя. На ложе илистом и рыхлом, Сном от всего отрешена, Ей всё равно, что в ней возникло, И чья в ней тень отражена, И чьё кочующее время Пришло смутить её покой... Мне чей-то голос кликнул в темень, И тень исчезла над рекой.

Бомжик Они не внимали, когда ты Дарил свою речь им, босяк… Лохмотья, прорехи, заплаты, Подшитые на «кое-как». Лохмотья, заплаты, прорехи Куда многозначнее слов. Был город в железном доспехе Надменен к тебе и суров. Он занят. Он в поисках лютых – Для каждого – денег больших. Что значат ему абсолюты Твоей безвозмездной души? Но из-за железных заслонок – Здесь и непривычное столь – Воскликнешь ты вдруг, как ребёнок: «А город-то - голый король»… И город грохочущим жестом Безликий свой лик повернёт И на опустевшее место Клыками в усмешке сверкнёт.

Бродячая (из цикла «Бродяги») Ты живёшь на суровой земле. Здесь у слабых не спросят совета. Здесь любовь и печаль беззаветны, Нераздельны, как перья в крыле. Тьма нашествий и ярость побед Вековые над ней прокатились И теплом её рук обратились – Только б ты появился на свет. Пусть тебя омывает вода Рек её и ручьишек журчащих. И её, а не чья-нибудь, в чащах Путеводною будет звезда. И когда, свои тропы торя, Обретёшь ты характер и силу, Удостойся, чтоб память твоя Эту землю другим сохранила.

Буратино непросто быть и куклой деревянной но ключ найти но дверцу отпереть и озарить однажды зал стеклянный ничем иным как вспыхнуть и сгореть

Бывший мастер Так ли было: застой, или поза, Или не оживала строка? Но однажды на серую прозу Разменялся мой мастер стиха. Он развеял последние мифы О высотах, где раньше бывал, Он последней доверчивой рифме Рог насмешливо подрисовал. И, казалось, причуда такая Никакого не сделает зла. Но, заплакав, к другим озорная Муза из дому, молча, ушла... Что случилось, мой мастер, с тобою? Как без Музы ты смог уцелеть? Многотомные полки в покоях, И картины, и бронза, и медь... Я в ворота стучу осторожно, Я собаку его обхожу, Я спешу по песочной дорожке, Я стихи перед ним положу. У стола на террасе угрюмый Бывший мастер и ныне старик. Он небрежно подвинет мне рюмку, Он по-барски откушает стих. И нежданно, с негаданной силой Лист прихлопнет дрожащей рукой! «Ах, как было всё... как это было... Как стояло за каждой строкой!»

Былина Валуны на распутьях стоят. Кто иссёк валуны письменами? Кто прочитывал каменный лад, Этим строчкам внимая веками? Не они ль умудряли всегда Тех, что путь проклинали в бессилье Или шли неизвестно куда И неведомо что приносили?

Былинка-Земля Слезами горю не помочь! Но горе тем, кто слёзы спрячет И равнодушно обозначит, Что изгоняет горе прочь. Конечно, горю всё равно Кого морочить между делом, Но не уйдёт с Земли оно, Терзая тут за телом тело… На фоне бездн и бытия Живой страдающей пылинкой На колесах Земли-былинки Качусь в крови ободьев я. И надо бы давно постичь: Во всём с Землёю мы родимы, И всё её соизмеримо Во множествах нас... Может быть.

Быт …Ведь слыхал: берегите святыни, Беды сами придут на порог… Даже страшно подумать вдруг ныне – Он её красоты не сберёг. Куролеся дорогой общинной, Он крутился, как шар в колесе. А вослед возникали морщины На измученном бытом лице И сквозила такая усталость В глубине излучившихся глаз, Что она вновь и вновь оставалась И тоскою на верность клялась.

В инферно Искусство дверей – запирать, Чтоб видеть вдоль стен по квадрату, Стирая любые даты, Чтоб нечему – исполать. Однообразно, в круг Неразличимо сливаются Стены и тени рук, Судороги и пальцы: Сколько раз, сколько длин, сколько мер… Только б успеть до смерти Вычислить километр. Или тысячелетие.

В июне Июнь. Закат. За хаты и овины Иду один я на исходе дня. И зыбкий гул из выси реактивной Заденет обязательно меня. Увижу я, как небо рассекает Натянутая дюзами струя, Как гул уйдёт, Как алый след растает В глубинах мирового бытия... А в вечной остаются тишине Июнь, закат, и хаты, и овины, И небо с Украиною на дне, И я посередине Украины.

В начале подвига Юный ум неизощрённый, И пытлив нехитрый взгляд, И пергамент навощённый, И орнамент-снегопад За окошком стылой кельи, И голодный жар души, И заказ через неделю Свитком вынь да положи Под угрозой оплеухи… Отрок перья навострил И согрел на тощем брюхе Ледяную склянь чернил.

В начале туннеля Ты не знал, что такое: Итог. Ты всё думал: «Когда-нибудь встречусь»… Но нисходит к тебе на порог Среди прочих твоя скоротечность. Ни на миг не отменишь её. Исподволь, незаметно и мало, Но сливается с ней бытиё Ежедневно, По капле, Твоё Новым голосом, Старым хоралом.

Во-всеоружье Плохое преимущество: военный! – Всё лучшее стекается туда. Там, выношена мыслью современной, Грядущему рождается беда, Как будто механизм разъединений Вторгается в живое существо… Творит лавину бед военный гений, Неся всему луч мрака своего!

В ожидании гегемона любовь к нему пришла и помогла из лап сомнений вырваться на волю её лучей живительных игла вновь одарила праздничною болью он понял что доверия цена с ценою недоверий разновесны что есть вражда глухая как стена но ей с любовью в мире этом тесно что даже малой подлости в ответ приходит справедливое возмездье и тем он славен старый белый свет что всё стоит по-прежнему на месте и только обостряется борьба всего живого сущего с отжившим когда народ вокруг а не толпа когда народ в его сознанье высшем

В ТОЙ АРМИИ, КОТОРОЙ БОЛЬШЕ НЕТ «Тиха украинская ночь»

Ещё есть время до атаки У полуночников-солдат. Молчат за брустверами танки. И жерла гаубиц молчат. И серебрятся сонно травы. И сон-туман из серебра. И снятся полю под Полтавой Державные шаги Петра… Под переборный лад гитары, Не потревожив сонный мир, О нашей славе – битве старой Поёт безусый командир. Ему едва-едва за двадцать. И он, ровесник тишины, Любить умеет. И смеяться. А так же, спать. И видеть сны. Но он сегодня спать не будет, Храня покой долин и рощ… Поют расчёты у орудий. Тиха украинская ночь. Секрет

Прекратилось движение, Замер дневной полигон. Это он без сомнения – Спутник-шпион,

Не космический странник, А носитель конкретного зла, Стран враждебных посланник, Чьи – чёрная тайна – дела. Мы объектом слежения Спутнику стали сейчас, Ловит без разрешения Он объективами нас. Рассекречен радарами Нашей разведки небес, Как старается даром он Хищно фиксировать лес, – Ищет фотопроныра Какой-то особый секрет. Но у мирных от мира Секретов особенных нет. Впрочем, есть один. Да! Есть секрет совершенно простой: Неприятно, когда Наблюдает чужой за тобой. Памяти полигонов

Разворачивая башню, танк ударит по мишени, Полоснёт горячий воздух по ушам и по глазам. И спокойные осины встрепенутся от волнений, И встревоженные листья залопочут: «Это - к нам!»

За укрытием не видно ни ствола, ни человека, Лишь дымок оттуда прянет, да ударная волна, Да пути не разбирая, на осины рухнет эхо, Вот и думают осины, что опять пришла война. Но откуда страхи эти у осин-десятилеток, Отчего засуетилась листьев новая семья? То земная память бродит в глубине зелёных клеток, То вздохнёт, о чём-то помня, полигонная земля. Разворачивая башню, танк ударил по мишени, И зажал глаза и уши необстрелянный танкист... В это розовое утро шли обычные ученья. Никому не угрожая, нарастал снаряда свист. Тоска

Я здесь живу, на этом сером свете шинелей и карманов на мели, где бьются рыбой, угодившей в сети, нечаянные радости мои.

Не жалость, нет, к себе подстерегаю и лёгкого участия не жду я здесь живу. Влечёт меня кривая стези моей по ломкому по льду. Я видел всё: беду судеб сломлённых, законных командиров боевых, торжественные штабные знамёна с отличниками штатными при них, под вой рожка бегущую массовку, учебных битв развёрнутый театр и грохот холостых в артподготовках, со стороны похожих на поп арт. Я видел всё… Но было ли когда свежее, непрерывней, незнакомей знакомые до боли города с одной тобой любимой в нашем доме, свет утренний храни тебя, храни и в эти, разлучившие нас, дни… Но мечущийся острый снегопад, в который раз мне будущее застишь, в который раз предполагаешь затишь, а возвращаешь прошлое назад? В который раз, к щеке прижав строку, жду радости… но в этом сером свете мне радостен лишь адрес на конверте под тихую щемящую тоску… Я в ней живу.

Мама

А там ведь всё могло случиться! Но не случилось ничего… Что ж так взволнованно, как птица, Ждёшь соколёнка своего? – Ты прилетала издалёка. Он, строг, стоял в ряду годков: В присяге много слов высоких И страшных в ней немало слов. И вновь, до слёз горда за сына, Ты улетала далеко Не верить почте соколиной, Где пишут: «служится легко»… Зачем по радио о горе Тревожный голос говорит, Зачем на суше и на море В чужом краю беда горит? – И постоянно в сердце самом Болели горькие слова: Чужие тоже плачут мамы, Когда воюют сыновья… Но вот большой и непонятный, Пропахший миром правд и зол, Весёлым соколом обратно Гнездо родное он нашёл. Как долгожданно очутиться В объятьях сына своего, Когда с ним всё могло случиться И не случилось ничего.

Вальс Луне Вот полнолуние проходит. Вот новолуние идёт… Обыкновенно происходит Заоблачный круговорот. Свидетелем ночных бессонниц, Луна всегда-всегда при нас Над куполами старых звонниц, Во глубине любимых глаз. Ах, знаем ли, какою силой От ежедневной кутерьмы И врачевала, и будила Она прекрасные умы? Но, не постигнув смен порядка, Не потому ли в беге лет Мы мним, мол: нет в тебе загадки, Невыразимый лунный свет? Но как представить, что в природе Вещей иной возможен ход: И новолунье не приходит, И полнолунье не идёт.

Вдруг Вдруг из вороха бумаг Трель раздалась птичья, И возник из трели маг В призрачном обличье, Сотворил воздушный пас Ловкими руками, И явился конь Пегас В крыльях с облаками. Свистнул маг меня в поход, Оторвал от лёжки, Конь стремглав пустился влёт По лучу-дорожке. И летим… Леса из труб И озёра дыма. Весь материально-груб Мир – гримаса грима, Скучный мир директоров, Мир мозгов-тушонки, Дипломатов и воров – Набекрень душонки… Я бегу-лечу от них: Прочь от небылицы! А иначе – сгинет стих, Как зверьё и птицы… А в луче навстречу мчат Звонкие метели: Бывший мир надземных чад, Источавших трели, Что остались меж бумаг, Слов и знаков нотных Там… в пустующих домах, Грустных и холодных.

Вернадский И не подменит слабый ум Наития и созерцаний – Их голым нервом ловят шум Телам предшествующих знаний И ход вещей – из рода в род Цепную длительность сомнений. Но кто-то голосно прервёт Немую мудрость поколений, Оставит кто-то, как всегда, Глоток живительный однажды Для человечества, когда Оно вот-вот умрёт от жажды.

Вечереет… Никого. Только дочка и я. Лес, и речка, и сумерки - рядом. И задумчивый звон комарья. И настойчивый шум листопада. Зарождается в августе день, Что осенним дождём обратится. И высоко скользнут меж дождей Монотонные грустные птицы. Промелькнут, исчезая вдали На окраине белого света, Словно не было этой земли, Словно не было тёплого лета, Где сегодня не будет дождя, Где настойчивый шум листопада, Где доверчивы дочка и я К лесу, речке и сумеркам рядом.

Вечер… ночь… (из цикла «Бродяги») Лес к земле припал, утратив Гомон к ночи. Всем отбой Осторожный сторож дятел Простучал над головой. Но вздохнул вечерний воздух И листвой прошелестел, Словно кто-то поздний-поздний Оттолкнулся и взлетел. И, вминая в мох копыта, Следопытничает лось, Любопытный-любопытный, Словно в доме новый гость.

Вечный сюжет Почтеньем к выбору невест Он разражался Бокалов чинный благовест, Обряд гражданский. Из темноты какой на свет, На добром слове Возник обычай и обет Двойной любови? Любовь шедра. Или нежна. Или продажна. Вот – клятва на крови она. Вот – конокража. То – боль крутую исцелит. То – искалечит. То – непорочный примет вид При тайной встрече, То – пятнами вины горя, Обманом нема… Так начинается обряд Двойного гнева И продолжается, в ответ Стыду и плену, Нежнее прежнего обет Её измены…

И как я верил, не пойму, Во красны речи, Что в том высоком терему Мой дар навечный, Что только вылупи глаза Да глянь: на солнце Пылает золотом коса В её оконце, А разогнаться и схватить, Чтоб разом – вместе: Моя единственная прыть Любви и чести, Чтоб шёл в который раз опять Процесс венчанья – К общенью тайному обряд И к умолчанью.

Вещий сон Как-то я слыхал про это. Но теперь пришло и мне: Ровно в полночь, полон света Белый Гений на коне. Взором пламеннее слова Гений сердце мне пленил (Он Валерой Кормачёвым На земле когда-то был). А оно, вдруг став хрустальным, Остановится вот-вот, Но под взором гениальным Неземные звоны льёт, И на огнеустремлённый Знак небесного родства Откликается влюблённо, Всё звеня, звеня едва. Так светился Гений нежный, Так стояли: тень и тень, Так сиял земли нездешней Под нездешним солнцем день. Золотым, лазурным, алым Очаровывался я. Но... не звал меня, а гнал Он, Вздыбив лёгкого коня! Нет, не зовом - отторженьем Проявился Гений вдруг, Жестом молнию-мгновенье Сквозь меня послав из рук.

Не успеть взмолиться слёзно, Молний-рук не избежать И, страшась погони грозной, Лишь - бежать... бежать... бежать... Впечатлелись обе тени, Недобро пророча мне: Я - гоним, и следом - Гений На летящем скакуне... Но, спасающийся чудом, Не узнаю никогда: То ли Он хотел оттуда, То ли мне не спех туда, Где так празднично и мило Величаются друзья Вести пламенного мира? Знать, нельзя ещё. Нельзя! В наказание ли, в помощь, В руку ли виденья дар?.. Просыпаюсь. Ровно полночь. Бьёт двенадцатый удар.

Видения перехода «Посещают? А как?. . »

из разговора заинтересованных лиц.

…«Посещают… ещё как… На закатном небосклоне Возникает призрак-знак В леденеющей короне: Огоньки Кассиопеи На зубцах его горят, Нет по яркости слепее, Чем его бездонный взгляд… И столбцом нисходит взрыв – Мягкий всплеск клавиатуры Как неслыханный мотив От невиданной фигуры, Что незримо свысока Посылает сгусток света, Обозначенный слегка Оболочкой звучной этой, Полускрывшей век огня, Мигом душу полонившей, Устремившейся в меня, Но ещё не подхватившей»…

Вий Уж полночь. Нелепую мстительный сотник Додумывал кару, взгрустнув на часок... И тихо с Хомою скрипучий и сонный В церквушку на службу отъехал возок. И меленько крестится в тряске возница, От страха не в силах поднять головы, Чуть звонницы ветхой коснётся зарница, И по двору мягко прошествует Вий... Прощай же, Хома! Во хмелю со стихами Ты лихо справлялся. А всё ж, расскажи, Как сталось, что в истинно божием храме Нечистого - тьма, а святых - ни души? Прощай же, Хома! От проклятого места, Попомнив о нежити, хлынет народ... А ведьма завидною станет невестой: Ведь разве когда-нибудь ведьма умрёт?.. Вновь за полночь будет спешить невесомо По Млечной стезе украинский возок. И кару лихую какой-нибудь сотник Задумает снова, взгрустнув на часок.

Виртуоз Быстр и взвинчен смычковый слог, Трепет звёзд в скрипичном ключе. Он работает как ожог Бог, играющий на луче. Он читает огонь с листа, Плавя боль, изгоняя тьму. Рыхлый мир обратить в кристалл Небесами дано ему. Ни подслушать, ни подсмотреть Любопытствующим извне, Как играются жизнь и смерть На его ключевой струне... Скрипку века едва терпя, Ею можешь и пренебречь. Но достанет везде тебя Её сверхлучевая речь. Сквозь покровы любой брони Заязвит резонансно боль... Пусть не сразу, не в эти дни, Пусть не в век, что прожит тобой, Только всплачет душа твоя По своей золотой земле, На просторах небытия Луч скрипичный ловя во мгле.

Власть ворожеи …будешь хвор ты и больней этого пригвождён к столбу прокажён та что ты украл у пресветлого мнит первейшею стать из жён славен твой гарем все красавицы удивительной наготы двести жён тебя ждут и маются двести первую каишь ты двести жён душой-телом преданы в злобе-зависти потайной вянут перси их ласк не ведая ты ж всё тешишься той одной… __________________________ булатом ненависти из сераля сперва ворчали потом рычали стряхнувши грёзы и янычары в щиты мечами загрохотали…

Вне Я ведь не экономист! От чего мои доходы? От закатов, от восходов... Сколько стоит палый лист, В рощах шум дождей осенних, Птиц отставших пересвист, Бой ночной часов настенных? Не политик я. Поэт! Бой часов - мне дар бесценный Достаёт, как взгляд со сцены, Где играют в белый свет. Там идёт игра по-крупной. Мне та сцена недоступна. Я не вхож туда... Завет! Встал политик на часах, Стрелки взял на абордаж. Сколько стоит смертный страх, Несговорчивость «в верхах»? Сколько времени мне дашь Завершить свой круг поэм Да исчезнуть насовсем?

Внезапная вражда Бездна отверзлась… А другом ведь был! Странно, как я нашу дружбу любил Ради неё самоё… Но тяжело повернулась душа И оглянулась назад, неспеша, Будто бы там – не её. «Годы… опомнись!» - твержу я душе. Или кончается время уже?..» Та отвечает мне: «Днесь Даже морей иссякает волна, Даже любовь долетает до дна, Глохнет небесная песнь»… Не сожалею, что дальше не смог В духе таком я вести диалог, Видно, не хочет мой дух Дальше твердеть, И над бездной скрипеть, И обязательства дружбы терпеть Нас ненавидимых двух. Горечь, развейся И, память, не будь, Если дальнейший потянется путь, Если влететь не дано В бездну отверстую, в боль до конца, До обращенья в безликость лица На безымянное дно.

ВНЕСЕЗОНЬЕ Конец апреля

Уж давно весна красна, Но таят деревья почки, Не торопятся от сна Отряхнуться в них листочки. Чу, не цвета ль тайный звон По ночам в садах вскипает И пока не смертный сон Робких почек разгоняет? Вечные хризантемы

Розовый свет лепестков Льётся и льётся из рамы… Склеиться бы из кусков Да распрямиться упрямо, Влагу б, пока ещё – цвет, Впитывать, как из кувшина Многое-множество лет Пьёт и не гаснет картина… Досуха б выпить, до дна Цельною славясь природой… О!.. Растворяет она Сумерки после захода. – В этом картинный престиж! Но гениальное чудо – Прихоть художника лишь. И неизвестно – откуда?

Во фрунт… Царь и воитель. Следом – эскорт. Завтра – баталия Аустерлица. «Полноте, князь, городить небылицы! Славою руссов я ли не горд?.. Помню… а как же… марши… и фрунт… хитрость манёвров… скачки… знамёна… врут – не осилить… право же, врут Буонапарта Наполеона». (Царь по-французски это сказал. Видно, забыл про запрет: по-французски слòва не молвить… что сам подписал: мол, самодержец… совести русской). «Ах, государь, не на Гатчине спор, – молвил Кутузов, кланяясь низко. – Русские головы класть под топор… гоже ли это в поле австрийском? Бог и Россия нам не…» «А я смею заметить: полки боевые двинуты будут во славу России мною… без вас»… И подумал: «Goujat*».

…Царь растворился в давности лет, сделав историю битвы с французом. Впавший в немилость о русской земле в поле австрийском плакал Кутузов. Плакал… кляня своеволье царей… плакал… предвидя пепел столицы, жуткую славу русских смертей… Нет! Не в сраженье под Аустерлицем. *здесь: наглец, нахал, выскочка.

Возвращение с вершин (из цикла «Бродяги») И растеряв альпийских братцев В промозглой мешанине дней, Один я ввысь посмел взобраться, Не смея знать, что вниз трудней. И вот, ползком, сопротивляясь Горе, и сердцу, и уму, Уже я много лет спускаюсь К равнинам, спрятанным в дыму. О, как легко: какие страны, Какие судьбы, имена... Вдруг распадается спонтанно Моя родная сторона. И, кажется, вот лопнет череп От восходящей снизу лжи, И воздух неоткуда черпать, И жизнь вычёркивает жизнь, Чужие люди у подножий, По небу брат уже не брат. И гонит серая пороша Спустившегося ввысь, назад.

Но мысль - вертящийся подранок Не в силах высь освоить вновь. И всё привычней ужас пьянок. И чёрный цвет имеет кровь... И в мешанину зла и чванства Под полонивший душу свист, Забыв вершинные пространства, Лечу, безумный альпинист.

Воздушная гимнастка (из цикла «Дети манежа») Екатерина Шаврина, «Эквилибр на трапеции»

У самого купола близко, Как будто под небом, одна Жила цирковая артистка, Пространство любила она. То ловкою белкой казалась, То – лёгкою птицей, когда Она в высоте кувыркалась. Любила её высота… А в ней – от фантастики что-то, В ней физике всё вопреки, – Какой пируэт с поворотом И точным обрывом в носки!.. Биноклями снизу блистают Могучие сто молодцов, От зависти локти кусают, Её наблюдая в лицо. Смотрите: ни тени опаски, Улыбка не сходит с лица… Прекрасной гимнастке, как в сказке, Сто юношей бросят сердца. Но нет! Она не принимает Подарков таких дорогих… И снова сердца ей бросает Влюблённая сотня других. Ах! Как же ей быть равнодушной?! – В трапецию лишь влюблена, Одним поцелуем воздушным Им всем отвечает она…

Я видел явление это! И долго кружились в глазах: Она – траекторией света, И купол – в летящих сердцах.

Волк Вынужденное предварение: эти стихи увидали свет раньше тематически сходных Высоцкого и Солоухина; публиковались в "бумажных" изданиях (подцензурно, с привесками!) по принципу "умный поймёт, а другому не надо" - время было такое. . . но очень хотелось; возвращая им должное, размещаю их здесь в "исконном", т. с. , виде.

Вот цепь флажков. Вот линия огня. Вот бегом обожжённые ладони. Я сроду - волк в охотничьем законе. Ревёт загон. И травля - на меня. А лес вокруг и праздничен, и ложен. И чужд мой лес. И нет пути назад. И каждый куст враждебно насторожен. И каждый шаг не поступь, а надсад. Оберегая дебри очага, Сынков моих одной со мною масти, Я знал разбой, Изведал тяжесть власти, Ходил в друзьях И ставил на врага. Но, окружённый сворою ревущей, Я всё ещё надеялся на случай. И слыша, как последний рог трубит, Уже не знал - живу или убит... Я сроду - волк.

Мне волчье зло сродни. И если так судьба моя захочет: Пусть грянет этот выстрел позади. Я упаду. Оскаленный. Но молча...

(1964)

Вольный скоморох Уж ты, Русь, ты, мать-хозяйка! И дурак я, хром да рыж, А настрою балалайку Разболишься и болишь. День ли белый, ночь кромешна ль, Больно петь в родном краю Научил мой дед потешный. Я тебе передаю. Разнесётся песнопеньем Грусть-тоска за окоём. Что мне дедово уменье При умении моём? Эх, выматывал бы души Мой коленец-перелив. Жалко, некому послушать Балалаечный мотив. Нынче всех погнали в поле На косьбу, на молотьбу... Самому продаться, что ли, В ярма барину, попу? Плюну, брошу балалайку, Запрягусь в телегу я. Веселее погоняй-ка Хроморыжего коня.

Вопреки Даже в грязи беспросветной Посреди родины бедной Ясный покой обрести, Может быть, в битве при Калке, Может, ромашкой на свалке… Русью тоска на пути. Узы покоя не скоры. Голые долы, да горы, Да невесёлый простор: В наши лохмотья рядиться Вам, предстоящим родиться… Нету родимей опор. Только по жёсткой и точной Истине путь беспорочный Вам - в паутине дорог! Родину в час иступлённый Смейте увидеть зелёной, И возродится, даст Бог…

Восвояси Эта роща шумела во мне, Эта речка во мне протекала... Их когда-то хватало вполне. Показалось, что этого мало. И открыл я глухие леса, И пошёл по широким дорогам. Полземли залетело в глаза... Показалось - и это не много. Я с небесной звездой задружил. Я поверил в пространство и вечность. Показалось: без них я не жил. А до них оказалось далече... И когда на своей стороне Присмотрелся к себе я устало Та же роща шумела во мне, Та же речка во мне протекала.

Воспоминание Мы могилу деда позабыли. Ехать до могилы далеко. Деду в неукрашенной могиле, Видимо, живётся нелегко! Ах, не потому ль, не потому ли Каждой годовщиной по весне Дедушка нестрашный и сутулый Появлялся в бабушкином сне? Ах, жила б она до ста беспечно, Не покинув дома своего, Где весной потрескивала свечка Перед фотографией его… Где вчерашней молодости нашей, Нашей совершившейся судьбе Дедушка сутулый и нестрашный Всё напоминает о себе.

Воспоминание о первом полёте Верь! – Кому на пути этом адском, Ложью благостном этом краю? Только к истине начал Вернадский Править веру в безверье мою. – Сон, коснувшийся чуткого нерва, Взмах во сне и тяжёлый полёт. И в полёте как мост - ноосфера, Единенье умов и невзгод. Дальше, дальше сквозь мрачные тучи Нёс меня мой невидимый мост. За отравленным дымом летучим – Чистота и давление звёзд. Это трудно – дышать чистотою И давление вспять превозмочь, Так как тянется к вере со мною Ноосферой сгущённая ночь, Так как с ней – и железа, и камень, И закалка на чёрном огне, Так как плотно руками-веками Человек замордован во мне. Потому-то с отчаяньем дичи Просекала душа небосвод, Потому-то и был непривычен, Был неровен мой первый полёт.

ВОСТОРГ МАЙ ЛУКОМОРЬЯ*

Красив, как город в огненной петле бушующих ордынцев косоглазых, в толпу цветов вошёл он, чтоб ни разу не повториться больше на земле. И этот день, ласкающий его, и эта даль в сплошной лазури цвета, и море в разнобойке игровой на остриях горящего рассвета его в своих объятьях растворят и с головою голым бросят в ад июньского пылающего лета. *Степная излучина над Азовским морем.

ДЕТСКИЕ ПОЛЁТЫ

Мы доверяемся ночами Тому, что днём в нас отлучали Боящиеся света днями С привычкой ползать про запас. Мы обучаемся полётам... И, забывая наши годы, Мы знаем - он пребудет с нами, Полёт, присутствующий в нас.

О, сон полёта в воздух звёздный, Отрыв от будничности серой, Преодоленье тяготенья К ползкам привычным и шажкам. Учиться никогда не поздно, Пока ты весь пронизан верой В своё бессмертное движенье, В полёт по звёздам и векам. Кто с детства вбил в нас недоступность К самолетящему началу, К отсутствию души при сердце, Что с ней общается во сне? – Безрадостная власть преступна, Теряет смысл жизнь в печали, И хором голосам не спеться, Коль хоть один стремится вне.

ДУША ПОЁТ «Когда б вы знали, из какого сора… »

Анна Ахматова

Из выбросов гибельно-вредных Вдруг ясный прорежется свет, Свет, где ни богатых, ни бедных, Где нас, очень может быть, нет. И трудно осмыслить такое У хаоса на рубеже: Из нашего смрада и воя Рождается песнь о душе.

ВОСТОРГ

Жажда вещая – вешний простор голубой, Свет, распахнутый, как партитура. Грех земли в это утро касаться стопой, Ах, какое воздушное утро! Встань, душа, на едва уловимый поток, Как становятся птицы на крылья И в недвижном восторге скользят на восток, Забывая ночное бессилье, Но за то весь полёт памятуя о том Нескончании музыки света, Том потоке небесном, том Духе Святом И гражданстве летающем этом.

Восторженная труба В час ночи, над Ясиноватой, Слепою сонною порой Вдруг озарится тьма крылатой, Восторг дарующей трубой. Звук полыхнёт на чистой ноте И, возвышаясь до «нельзя», Запротестует против ночи, Лучами-иглами сквозя. И, никого не разбудив Ещё, в глухие сновиденья Восходят: вместо вздохов пенье И вместо хаоса мотив. Ты не устань, трубач поющий, День будущий предупреждать И добрый свет в углах паучьих И спящих душах пробуждать, И, против ночи протестуя, Не спя и жертвуя собой, Восторженно звучи, ликуя Своей серебряной трубой.

Восточная любовь ну как тебе сказать что душные подвалы давно уже не ждут струн песенных моих или простить тебе уснувшие пиалы с рубиновым вином за полночь для двоих или просить тебя о времени где срочно пестреет в ярлыках веселий и утех испитая уже тоска двух одиночеств всем не доставшаяся стоящая всех найти ли вновь тебя в гаданиях незримозагадочном пути судьбинных воевод там чуткая мечеть ждёт крика муэдзина как левая ладонь веленья твоего мохнатый плач лесов и шорохи наитий столпились у окна в мерцающую ночь и всхлипывает дождь и путаются нити и лёгким сквозняком их сон уносит прочь всё будто бы прошло но белый запах лилий но тёплые плоды из рыночных корзин не греют холода моих студёных линий и мёрзнет в облаках парящий муэдзин

Восточный календарь Сюда ли я послан вселенскою ночью? Ведом ли я кем-то в космическом дне? Но тот, кто земную стезю мне пророчит, Быть может, не может, не в силах, не хочет Ни помнить меня, ни забыть обо мне. Я «завтра» не знаю. Я только надеюсь. Ищу во вселенной надёжный маяк. Куда ж оно скрылось, развеялось, делось То, нечто, ведущее свыше меня? Кто я здесь? - Ничтожно обученный атом, Параметр кружащих бездной орбит?.. Ненастья и счастья тасующий даты, Непонятый мной, календарь мой летит. Летит календарь за листками листок: В них час, или день, или век мой - кто знает? И с мудрой привычкой вздыхает восток, И запад привычно листки отрывает... Год Тигра всходит, а Буйвол уйдёт. Их смена вселенски во мне отзовётся!.. Но запад к востоку, смеясь, повернётся И силу вселенной, как муху, прибьёт. И вот очевидно, что дряхл календарь, Что свод о стихиях - пустое искусство, Что знание, силу имевшее встарь, Наивный дурман в технологиях чувства,

Что надо всего глазомер обрести, Слыть канатоходцем с гримасами мима. Летун прирождённый! - Ведь даль обозрима. Какие там бездны! - Ты должен брести. И если ни шага не сделаешь мимо, Глядишь, - повезёт проползти по пути И даты свои до конца донести.

Времянка (из цикла «Бродяги») Дождём тошнило небеса, Гром разъярён, как бык. Ну, перестань на полчаса, На толику, на миг. Пять серых дней и пять ночей Не ладится костёр, И тянет полосы дождей Гряда промокших гор. Он знал, что это – не потоп (Ещё потопу – с год), Что неуютный Ноев гроб За ним не приплывёт, Что время – старый пилигрим, Носитель вся-всего, Несбыточного: лет и зим – Потребует с него... Брезент, пропитанный водой, Бессовестно течёт. Обедай влагой дождевой… А с неба льёт и льёт.

Всего-то Я с врагом незнаком. Но я знаю – он враг. Он готов на меня из моей же державы. И стоит на исходных квадратах атак. И по горло налит пропагандной отравой. Всё в нём против меня и моей стороны, Несказанно богатой и празднично нищей В затянувшийся надолго бал Сатаны, Что причина нехватки одежды и пищи. Уповаю, конечно: «Суди его, Бог!» И зачем-то про совесть и честь вспоминаю… А всего-то делов, просто с ним поступая: Хорошенько встряхнуть да швырнуть за порог.

Встреча Когда так случилось - не знаю. Наверно, в каком-нибудь сне Твоё: «От креста отрекаю!» Пришло и запомнилось мне? И всё ж мы встречались когда-то... Могучие догмы храня, Ты в сане судьи и прелата Застенком ломаешь меня. Твои подземелья и дыбы, Калёные клещи твои И дьявола сделать могли Мерилом небесной любви. «Раскайся!..» - и жала пронзают... «Смирись, еретик, и молись!»... И тело моё покидает Тобой осуждённая мысль. Сравнима лишь с миром огромным, О теле ничуть не скорбя, Мой образ во времени тёмном Она не боится тебя. Не знаешь ты, грозный убийца, Что мысль невозможно убить, Что свойство её - повториться, А значит - меня повторить!..

Но вот и последнее «Amen» Тебе твой преемник сказал, И с траурной датою камень Тобой именуемым стал. Ну, как там, твоё преподобье?.. ...А я в незнакомом краю Над мраморным скучным надгробьем В старинном соборе стою. Картавя с латыни на русский, Доводит почтительный гид, Что здесь, в погребении узком Магистр-инквизитор лежит. Но что это! - Имя на камне Того, под плитою, на дне Знакомо как будто века мне, Как тень истязаний во мне, Как смутные сны о распятых, Как голос его: «От креста!»... Да, мы с ним встречались когда-то. И я теперь знаю - когда!

1770 – 1870 Бетховен и Ленин… И всё же, Однажды в столетье звезда, Что гений на вечность помножив, Приходит светиться сюда. Нам в яростном этом свеченье Природа лучей неясна, Но дух глубиной возмущенья Всегда порождала она. Какой же энергии сгустком, Немыслимой силой какой Звезда просияла в искусстве И схлопнулась в воле людской? И проще всего – отмахнуться, Случайностью данность принять, Что музыку двух революций Она повелела играть!.. О, знать бы вне всяких сомнений Бесспорно и точно: когда, И люду ли – истинный гений, И часто ли вхож он сюда?

1 970

Гаврош памяти Наташи Хаткиной

Он был на девчонку похожим, Отчаянный малый Гаврош. Я вновь любовался Гаврошем, Не ставившим славу ни в грош. Базаров бездомный потомок, Столицы упругий росток Он - пел! И, как стёклышко, тонок Искрился его голосок. И снова звучащее действо Спесивых бросало в испуг. И честно старалось гвардейство Из малого вышибить дух. А голос не делал осечки, Не сел от прицельного зла, Ведь в крохотном этом сердечке Алмазная сила жила. Но пуля пришла на рассвете, Чтоб голосу свистнуть: «Сорву...» И тихо певец ей ответил: «Мадам, а ведь я оживу»... Письмо получил я сегодня. Вскрываю, читаю и что ж: Там – песня… опять о свободе… И подпись под песней: «Гаврош».

Гадалка Она мне голову морочит, Мурлыча нежно благодать, Ведёт, напутствует, пророчит В дороге дальней голодать. То исполнение надежды С участием казенных лиц Она предскажет вдруг, небрежно Бросая карты сверху вниз. То нарисует новый дом, А в новом доме – новоселье, Серьёзный разговор о деле, И деле денежном при том. В туманной путанице будней, Поймав кивок случайный мой, Она поведает, что будет И кто останется со мной. Но мой червовый интерес Вдруг явно спутает с трефовым. – Я шарю взглядом бестолковым, В двух обретя любовный вес, И, увлечённый чтеньем карт, Гадалке юной улыбаюсь, Ничуть уже не сомневаясь, Что карты правду говорят.

Галилео …Да! Я отрёкся… что меня заставило, Что старца на колени вдруг поставило – Не слава ведь, не страх ведь, не судьба!.. Взлетала служба чёрными сутанами… И жалило шипение уставное… И возопил пронзительно судья! Но… жизнь была запальчивой и юной… Но… требовал защиты пепел Бруно… Но… тайно свет Коперника горел… И я вкусил раскаяние смело, Так и не зная, что Её вертело, Когда в глаза их злобные глядел…

Гармония (из цикла «Бродяги») Змеевидные звери пороши Всё отчаянней лезут из кожи И себя торопливей несут. То совьются, то сделают сальто, То слизнут всё, что было асфальтом, И в глаза белым ядом плеснут. Два часа ничего я не вижу... Два часа никого я не слышу... Два мучительно-снежных часа Эти звери, что лезут из кожи, На вскипающий Млечный похожи В день, когда белый свет начался. Я стою посредине вселенной, Где творится хаос постепенный, Чтобы, стихнув, гармонией стать, И не знаю, помогут ли зимы Мне слепыми снегами своими Имя этой гармонии дать?

ГИДРОЛОГИ (из цикла «Бродяги») 1. На кроки* и карты получен «добро», В жемчужной оправе луны серебро, Ремни пристегнул молчаливый пилот, На точку сезонный пошёл перелёт. Идём на режим незнакомой реки, Пока ещё в избах спят проводники, Ни глуши, ни топей, и в лампах пока Мерцает начищенный бок котелка. Ещё в целлофане блочки сигарет, Ещё не отведан вкус жёстких галет, Ни гнус, ни мошка не терзали ещё, Ещё ни одно не стреляло ружьё… Будь благословенен таёжный полёт, Что славный гидрологу отдых даёт: Ведь там, на реке, меж отвесных теснин Покажутся сказкой воздушные сны.

2. Ни пристать, ни причалить на этой реке, Двойку-пёрышко вертит игрушкой. И тогда, на особо лихом бурунке Заорал я: «Не сладим, Андрюшка»… Даже если весло в кулаках – пополам, Или течь, и в байдаре – по брюхо, До сих пор удавалось выдюживать, Понимая мгновенно друг друга. Что такое «режим незнакомой реки» В схемах свай мостовых и в расчётных эпюрах Многознаньям абстрактным спецов вопреки Лишь гидрологи знают на собственных шкурах…

Эх, Андрюха, Андрей… не терпелось тебе Расхлебать эту адову кашу… Мост гудит надо мною. Стою на тропе, Вспоминая о нашенском. Нашем… *кроки - результаты глазомерной съёмки без точных привязок, но с важными особенностями местности.

Голос во сне Когда страдание земное Уподобляем власти тьмы, Лишь в небесах с немой мольбою Искомое находим мы. У неба тоже много хлеба. Но путь к заветным закромам Через мольбу. На то и небо! Посевы - здесь. А жатва - там... Зерну, рождающему колос, Вначале должно умереть... Совсем затихнуть должен голос, Затихнуть, но не устареть. И только после станет ясно, Что небом так заведено, Что и страдание прекрасно, Покуда мольб оно полно.

Голубчик Едва восток затеплится от солнца, И небо засинеет чуть слабей, Как с крыши в высь прозрачную сорвётся И унесётся пара голубей. Они освещены уже лучами, Два маленьких, два розовых пятна, Как будто два фонарика над нами Рассветная раскрыла тишина. И мальчуган в застиранной рубашке, Раскинув руки, словно пару крыл, Как голубь оторвавшись, нараспашку Под небом очарованно застыл. Ему легко поймать мгновенье птичье! Чтоб, с трепетом что есть в руках держа, Недетским бы исполнилась величьем Восторженная юная душа. Но миг... ещё один... И солнце вышло. И синь рассвета стала голубей. И засверкали ягоды на вишне. И растворилась пара голубей.

ГОНЕЦ «- Мы – люди, и наша судьба, наше предназначение – учиться и быть заброшенными в новые непостижимые миры.

– Что, новые миры – это реальность? – спросил я недоверчиво.

– Глупый ты! Мы еще только в самом начале пути. Видение для безупречных людей. Закали свой дух, стань воином, научись видеть, и тогда ты узнаешь, что новым доступным нам мирам нет числа».

К.Кастанеда, «Отдельная реальность».

I Его готовили для взлёта. И на бетонный пьедестал Новорождённый встал металл И ввысь нацелился на что-то. Он видел цель средь тысяч неб, Гонец, людьми одушевлённый. Под ним затихла напряжённо Полупустыня-полустепь, Угрюмо ждущая толчка, Чтоб отпустить его навеки В молниеносно-точном беге За бронзовые облачка. Умом навязанный упрямым, Был дан ему редчайший дар: К свободной воле - дюз удар, Но... несвобода от программы. И потому, едва рождён,

В полях пространств ещё не воин, Уже надежды стоил он И пьедестала удостоен... Гонца приборы стерегут, Ему отсчитывая время. Недолго, несколько минут Ещё он будет рядом с теми, Кто выковал его из мук, Кто разрешал и правил битву, Давя в сердцах своих испуг Перед взбешённой ратью битов, За годом год и день за днём, Забыв прогулки и квартиры... Молчат и курят в капонирах И вряд ли думают о том: Что - человек?!! Век постигал он, Постигнув, век готовил взлёт. Был человеку пьедесталом Весь тесный мир его забот. Но кто взошёл на пьедестал Посередине бездорожий? Конец путей - ему подножья, Поэт, политик, генерал. Лишь там, куда вперялся взгляд, Потомкам суть приоткрывая, Металл и камень, замирая, Навеки вечные стоят. И мало званий, командиры, Или - чтоб просто повезло... Молчат и курят в капонирах За непрерывными табло.

II Не существом небес всевышним Твоей рождённый глубиной, Я попрошу взаймы у жизни Тебя в мой малый срок земной. Вернуться долгу светлым даром! Ведь не затем гонцом я стал, Чтоб за поверженным Икаром Ты горевала, как Дедал. Нет! Мне отмерено иное Твоими смертными людьми: Их беспокойство средь покоя Вне ненависти, вне любви. И если, в далях занят делом Найти надеждную звезду, Я никогда холодным телом К тебе уже не припаду, Что ж!.. Но у первенца из вечных Одна-единственная суть: Земля, твоё нести на Млечный И далее, за Млечный Путь. Твой умный мир отмерил строго Из арсенала своего Мне бесконечную дорогу За жизнь! И больше ничего... Всё тише будут позывные, Слабее голоса птенца,

Но и столетья световые Не заглушат их до конца. Но будет дар мой необычен, Ведь от меня узнаешь ты, Что вовсе не афористичен Вселенский метод немоты, Что, если даже и остынешь, И над тобой погаснет свет Людей к бессмертью ты подвинешь, И полетят за мною вслед. И развернув свои задачи Там, в блеске будущего дня, Твои потомки обозначат С тобою рядом и меня.

III Земли нечаянный огонь: Высокий взлёт ума и взгляда! Нам всем его касаться надо И не отдёргивать ладонь. Пускай по жилам пробежит, Пронзит до песни боль ожога... Мы на Земле живём не много Покуда хватит воли - жить! И если хватит счастья - петь И видеть небо с нами рядом: Высокий взлёт ума и взгляда Да будет жечь нас! И гореть.

Горный ключик (из цикла «Бродяги») Зелёный цвет исчез В палитре сентября, Окалину с небес Просыпала заря, В осенние дрова Метнула уголёк, И замерли слова, И вспыхнул костерок, Он мигом погасил Скороговорки звёзд, О чём заголосил Лишь ключ на пару вёрст, Заплакал, заплескал Во всю ночную падь Он звёзды тут вплетал В единственную прядь.

Горняя любовь (из цикла «Бродяги») Я встал на твёрдый путь. И покачнулся. Ещё не отпускали облака. Я с этих гор коснуться их тянулся. Но падал и обламывал бока. Там каждый миг падения и взлёта Запоминался мне и открывал То власть орла, То долю дон Кихота, Который чёрт-те что облюбовал. Но вот он путь, когда-то проторённый, Где я стою, качаясь, и смотрю, Как облако, в которое влюблён я, Летит и пропадает на ветру.

ГОРОД СТА ЦАРЕЙ 1. ...Из нас избрали сто царей Сто поколений нами править, Нам угождая, не лукавить: Твори, народ, мол! Не хирей... И Город, вынянченный мыслью, Преображён в живой кристалл, И десять тысяч лет под высью Живой легендой он блистал. И диво дивное отваги, Ума духовного и чувств Он заключал в искусстве магий, Свершаясь магией искусств.

2. Верховной властью благородства Себя в гордыне он обрёк, И раболепием с уродством Пресыщен - их не превозмог. Ещё он - Город. Не пустыня. Ещё тверды устои стен. Но, сам себе пока святыня, Уже влечёт по плитам тлен...

И волнами сухого ветра Перелопачен снизу вверх, Сам у себя он крал по метру, Пока однажды не померк.

3. Сумерки. Безлюдья жуть. Что-то призрачное в ней: Путешественнику путь Преграждают сто царей. «Стережёте ль что, цари, вы От живой моей души?» Слышен глас велеречивый: «Тайну магий, тайну лжи... Уходи отсюда, странник, Наших магий не тревожь, В ста ответах непрестанных Девяносто девять - ложь...»

4. Слышен голос, запределен, Но не принят мной ответ Дух магичен, лжив, смертелен... Бел одёр, наездник сед. «Что, все сто мертвы, скажите ли? Где народ ваш дивно прям»? Скрылись, молча, градожители. Лишь подковы по камням.

Значит, Городу не ново, Не впервые и не зря Род зачать чеканнымСловом От сто первого царя...

Гроза На фоне зловещего неба Из молний слепящих и тьмы – Фантазии каверзной слепок – Видней городские дымы. Конечно-конечно-конечно, Не смог бы я существовать Вне темпа заводов, поспешно Кующих мою благодать. Но очень уж, слишком уж низко Висит дымовая гряда… Хвалёная пылеочистка Не чистит совсем ни черта. И этой вторичной природой, Что создал мой век тяжело, И долы, и горы, и воды, И лесостепь заволокло… Конечно-конечно-конечно, Потомки поправят. Они Вернут моим обликам здешним Все свежие годы и дни. И станет казаться нелепым, Как, пылью в лицо морося, Под глухо сгустившимся небом Бушует сухая гроза.

Гроза над городской окраиной Гром обнажает всё, множа яростный голос, северный вихрь сотрясает пыльный балкон, небо ответило блеском и раскололось, и фантастически город зрачком отражён. Город расширился и снова сузился в щёлке – глазу комфортны ли всполохи игр грозовых. Тут вдруг защёлкала, тут заплясала чечётка – капелька… капля… дробь… струйный напор с мостовых. Вот наводнило квартал, вот раскисла грунтовка троп пустыря, полегла вот на тропы трава… Под мостовой захлебнулась потоком ливнёвка, над головой разругалась вновь туч голова.

И пронеслось мигом всё, будто не было вовсе августа, смытого ливнем в конец сентября… Глянь, на окраине города сушится осень, сбитыми листьями с самого лета соря.

Гром Он ещё не слышен, этот гром. Только осторожное дыханье, Воздух уплотнившее кругом, Донесло до нерва мироздание. Чистая небес голубизна Так невероятна невозможно! И никто не верил, что она Может быть чарующей и ложной... Шла толпа, ведома мужиками, Веселясь под куполом небес. И мальчишка кверху кинул камень, Видно, баловался сорванец. И толпа, предчувствуя, застыла... А в ответ на камень небеса Надвое косая разделила Белая, как сабля, полоса. И от грозового изобилия Распахнулись адовы круги... Что ж вы, вани, прохоры, василии? Вот он гром! Креститесь, мужики...

Гугенот Затравлены мать и отец. Я стал неизвестным поэтом. Нет имени... Ты лишь и есть! Спасибо тебе и на этом. Ты вновь отдала мне леса, Долины, поля, поднебесья, Впустила во грады и веси... Но чем ты заменишь отца? Играючи или всерьёз Вдруг музу мою ты оценишь. Но самой сладчайшей из грёз Ты матушку мне не заменишь... Я больше тобой не гоним. Я принят и чернью, и знатью. Ты с богом смирилась моим. И нечего стало желать мне. Взгремят барабаны! - Виват, По первому зову я выйду Не дать твоё имя в обиду, Вернейший присяге солдат... Но коль дотяну до седин, Услышу ль при самой кончине, Как молвишь: "Простишь ли мне, сыне"?.. Отвечу: "А твой ли я сын"?

Давняя весна Апрель - опровержение утрат. Вновь тяжело вздохнуло подземелье, И соков нарастающий удар Кору перенапряг и выжал зелень. Кипел апрель и царствовал в Крыму. Шло дерево, ненужное ему. Шарахаясь от каждого куста, Прохладной темнотой оно кружило, Как будто пламя нашего костра Теплом его к себе приворожило. И сознавали спутники мои: Тепла б всего апреля не хватило Остывшему растению земли, К цветению утратившему силу... Шло дерево сухое по весне, Корнями поросль новую цепляя... Влетай в огонь! Вытаивай в огне! И вспыхивай горящими цветами! И пусть утихнет праздничная ночь Перед на миг расцветшей красотою!.. Сорви цветок. Он полон перегноя, Но свеж, когда в ладони разомнёшь.

Дар Откуда знать, какие токи, Порой, пронизывают нас? В воображениях высоких Ты мне на миг передалась. Откуда знать, звезда какая Предначертала образ твой? Когда внезапно ты, земная Возникла рядом. В день седьмой!

Дар небесный Белый голубь талантлив был – В небе родычей-птиц лепил, И вот этого-то как раз Зреть не зрел человечий глаз… Голубятник гонял его Аж за тридевять одного, И бывало, что сам един Стаи дикие приводил: Чуть зевнёт их вожак с лишок, – Тут как тут наш: «Ужо, дружок, Ты б водить ещё взялся мух… Птица мира ведь… не петух». Так и жил бы он до сих пор, Белый голубь – янтарный взор, Да наскучило… ещё как Быть талантливым просто так, Слыть работником, хоть куда, Но привязанным навсегда. И тогда посреди высот Голубь вылепил вертолёт… Ну, не вылепил пусть – явил Странный контур, полёт без крыл, Над макушкой – блестящий круг. Ай, диковина! Чем не друг? Но рычало то существо. И обнял белый птах его…

Только пёрышки до зари Клали в облако сизари, Да пилот, заглушив мотор, Винт на поле травой протёр.

Два подвига Они летят. Ещё не встреча. Их не сразил ещё булат. Две единицы человечьи Разноплеменные - летят! Один - восход русоволосый. Другой - степной косматый бык. Заряд вражды... Свет мести грозный... Два сгустка молний шаровых... Они сошлись на острой грани Многовековых тьмы и дня. На расстоянье взоры ранят. И ненавидит конь коня... Во всплеске памяти горячей Понять ли мне хотя б - едва, Что поединок этот значил, А с ним - и Русь, и татарва? Что значит - значить в мире что-то, Коль одинаково тогда Одну смертельную заботу Святили рать им и орда?

И может быть, ища ответа, В последний миг перед ничьей Увидел жертвой Пересвета Почти убитый Челубей... Национальные герои, Две разом рухнувших брони Сошлись меж ратью и ордою, Так и не зная: кто они!

ДВЕ КОРОТКИХ РИТОРИКИ О СОВМЕСТНОМ Сокрушающе-утвердительная

а на фига кому умы, коли есть кирки да ломы и сокрушающие мы, себе же вслед глядящи, как позарос наш торный путь, а справа-слева зреет жуть, а впереди... да как-нибудь... и нету настоящих? Разрешающе-умиротворительная

однажды отец придёт домой с работы совсем не злой и станет с дочкой игры играть, на голове ходить, и с тайной улыбкою будет мать её и жена ему за тихим счастьем своим ходить в их обжитом дому.

ДВЕ ПЕСНИ Горняя

Он сменил бы и сто лошадей Донести людям песню над бездной, Но ему самому неизвестно – Сколь протянет он путь на болезной, На исхлёстанной кляче своей. Одиноко поётся в горах, Бьётся эхо, чем выше – безвестней… Спотыкаясь на первых порах, Начинается новая песня. Невольная

Ну, вот и кончилось застолье, И люди с песней разошлись. Ты вышел вслед. Туман над полем, Клубясь, в безветрии повис. И только песня чуть слышна… А там и песни смолкнул отзвук, И стал ещё туманней воздух, Ещё пустее тишина.

Но вопреки глухой сторонке, Наперекор немым ночам Чуть слышно голос твой незвонкий В тумане плотном зазвучал. Вот он поплыл за поле, в степь, Вернулся, эхом отражённый Вот он, как птах освобождённый Крыла попробовал, окреп И поднялся до высоты, Где сроду не было туманов И безыскусно златотканны Прекрасны звёзды и чисты. Лети, встревоживший, далёко, Не пропадая в сизой мгле, Как голоса певцов, до срока Своё отпевших на земле.

Двойник Тебя никак не предаст твой двойник, Любим слыл в мире ты или проклят им. Он из тебя как плакальщик возник И с плачем распадётся в день девятый, Увы... Он тоже должен умереть Хранитель прочих тел твоих тончайших, В слои небес, как плоть в земную твердь, Их лёгкой стайкой вызволив тотчас же. А те, почуяв музыку без слов, Песнь сфер, - те в нём клекочут и стучатся К сиянью долгожданному миров Быстрей и невозвратнее умчаться. Но прежде, чем навек его сразит Незыблемое предопределенье, Двойник твои подобья заразит Самим тобой, тем убегая тленья! В портреты, в имя, в почерк, в обелиск, Во всё, чему не сплёл цены ты въяве, Проникнет он, твой скорбный василиск, Твоё неукротимое тщеславье. А это значит - долго не отпасть Душе, темно болтаясь в кручах горних, Покуда Время не разрушит власть Прижизненных подобий рукотворных.

Девушка из варьете( из цикла «Дети манежа») опыт циркового кордебалета

Он был и в этот раз Красив без прибамбас Вечерний город, выйдя нам навстречу С тяжёлыми от рос Кустами алых роз, Раскрытыми, как огненные свечи. И был со мною ты, Мой рыцарь из мечты, И пел мне о «грозе в начале мая»… Вдруг несколько теней – Подвыпивших парней – Возникли рядом, чем-то угрожая. И вот, окружена, Стою совсем одна Без рыцаря, бежавшего скандала, И мне одну из роз, Кривляясь, преподнёс И нагло усмехнулся приставала: «А ну-ка, погадай, Чем пахнет месяц май, На этих лепестках, как на ромашке»… Но мы из варьете Умеем каратэ В ответ на неприличные замашки… Совсем одна… но вот И тот прилёг, и тот, Кто сильно на гадание просился. Опять стучат, легки По-майски, каблучки, И рыцарь виновато объявился.

Дежавю Неспокойно душе и темно, хоть и люди за стенкою рядом. Кто глядит на меня сквозь окно проникающим пристальным взглядом? Что там - образ ли вечности, знак невидимки ль под ветром ноябрьским, чей ничейный навязчивый зрак заревою окрасился краской, я - игрушка ли, кукла ль его, он ли мне соглядатай заглавный? Посмотрю за окно. Никого. Ничего... А присутствие явно.

Детские полёты Мы доверяемся ночами Тому, что днём в нас отлучали Боящиеся света днями С привычкой ползать про запас. Мы обучаемся полётам... И, забывая наши годы, Мы знаем - он пребудет с нами, Полёт, присутствующий в нас. О, сон полёта в воздух звёздный, Отрыв от будничности серой, Преодоленье тяготенья К ползкам привычным и шажкам. Учиться никогда не поздно, Пока ты весь пронизан верой В своё бессмертное движенье, В полёт по звёздам и векам. Кто с детства вбил в нас недоступность К самолетящему началу, К отсутствию души при сердце, Что с ней общается во сне? – Безрадостная власть преступна, Теряет смысл жизнь в печали... Но хором голосам не спеться, Коль хоть один стремится вне.

Джоконда Что ночью делала она, Когда ни толп вокруг, ни прессы? Я знаю: ставила компрессы На ткань живого полотна. С утра до вечера гостят... И острой болью взгляды ранят... Но если вдруг кого обманет, Вовек обмана не простят!

ДИВЕРТИСМЕНТ До и после

Ты время ешь… Так вирус ткань съедает, Бактерии заглатывают жуть, Так червь торит в незримых дебрях путь И пауки себя переплетают… Спит в паутинах озеро. И лес. И вся Земля – пристанище ночлега. И хитро ждёт прищурившийся бес Съедающего время человека… Пришедший, ты сперва совсем не смел, Боишься ты всего, что окружает. Но время ты попробовать сумел, И бес зрачки услужливо сужает. Чистка Земли

Когда последний мусорный совок Опущен будет в бочку преисподней, Воскликнешь: «Как свежа земля сегодня»! Покажется: навстречу смотрит Бог. – В твои какие бездны заглянуть Ему придётся мощными лучами?! Но то, как выживал ты здесь ночами, Как душу сберегал - не позабудь.

Дикарь опыт ре-эволюции

В его руке топор кремнёвый, В ногах наследственная прыть, Но знал уже он: молвить слово Трудней, чем мамонта убить. Ведом инстинктом первобытным, Звериный след беря чутьём, Не получился он копытным, Не уродился быть скотом. Он постигал уже такое, Что средь чащобного житья, Лишив привычного покоя, Лишало и небытия. Ещё Шумер и Ниневия В бездонном будущем, когда Он Слово сотворил впервые – Кирпичик в эти города. С каким усердием он строил, Каким усилием сберёг Всё то, что ты с пелен усвоил И чем сегодня пренебрёг! В руке твоей – перо-игрушка, В речах – наследственная прыть… И у себя на побегушках Осталось мысль тебе убить.

Дитятко «Когда под заступом холодным Скрипел песок и яркий снег, Во мне, печальном и свободном, Еще смирялся человек».

Александр Блок, «На смерть младенца»

Земля, что обетована, едва шуршит. На все четыре стороны мой крест лежит. Стою посередине я, растерянный – Мои четыре линии растерзаны. Отрезок начинается… пройдёшь… конец. Обратно возвращаешься и ждёшь чудес. Качает ветер стороны, как маятник… А я необетованный. Я маленький…

Дмитрий Шостакович. Симфония № 15 И зрея голосом прощальным, И тонко волнами пленя, Исповедальницей печальной Настигла музыка меня. В симфонии, как в океане, Как в предзакатный краткий час, Спадают альты до молчанья И постепенно тихнет бас. И свет мелодии небесный, И торжество её ума Спокойно впитывает бездны Всепоглощающая тьма. Не потому ли слуху странно Однажды это подстеречь, Что нам всего милей гортанно Ворочающаяся речь? Но речь - не музыка! Суровый, Конкретно выверенный ход Основы быта камнем слова Из рода в род передаёт. И мы, беспечные как дети, Иных не ведая основ, Весь мир предметами разметив, Играем камешками слов. Когда ж в бездонном океане Слова свои мы растворим Всего на свете пониманье Вернётся ль музыкой к другим?..

Я бросил камень волнам этим И на сыром песке затих. И океан мой камень вертит С великим множеством других. Я - тот же камень в океане, И тоже ожидаю дня, Откуда музыка нагрянет, И волны выплеснут меня.

Домашняя Земля Что-то дрогнет в окне. Заскрипят половицы. Снимет сон, как рукой… Открываю глаза – Между мною и миром живая зарница Полетела, во все закоулки скользя. И под огненным щупальцем пали потёмки, И шарахнулись тени предметов, пропав, И предстало земное мгновенным и ломким От насущных проблем и преступных забав. Вот проходят по дому решения споров – С плеч гора, словно не было этой горы, Вот в дверях застревает конец разговора Как начало неопределённой игры… Значит, снова – вопрос? И пока нет ответа Над Землёю немая опять пелена? – Это раньше была необъятной планета. По-домашнему ныне мала нам она, Где сквозь пепел и вой да светиться надеждам, Чтоб распахнуто даль ворвалась в бытиё И сливались бы в ней, разобщённые прежде, Мириады имён, где – твоё и моё… Слышишь, Имя несущий, Недолго продлится Светозарная сила грядущего дня, Если нынешней ночью не будет зарницы, Что приходит и будит тебя и меня.

Домой (из цикла «Бродяги») После той дороги длинной Я гляжу во все глаза – Над восточной Украиной Голубые небеса! Голубые-голубые Небеса над головой… Нет, не ждут меня родные С возвращением домой. Ведь родным я только снился Долгий-долгий-долгий год, Снился им, пока носился По тайге среди болот… Но дорога смотрит в спину. Забываются леса… Над восточной Украиной Голубые небеса.

Дон Кихот Навеялся образ из дали далёкой… Надеялся – будешь во мне неизменной. От ветра ли стёрся твой взгляд одинокий, От времени ль образ твой гас постепенно? И если сегодня любимой не вспомнить – А в вечной дороге не сбудется равной – Что станет с тобой, о, влюблённый паломник, О, рыцарь беспомощный, что будет завтра?!

Древо речи Звонко лопаются почки, Разлетаются словечки, За листочками листочки Загораются, как свечки... Что я видел! Древо речи. Слышал въявь, а не во сне, Как листва по-человечьи Лопотала что-то мне. Удивительную крону Нёс могучий луч ствола. Сколько ж времени зелёной Крона звучная была? Сколько лет вела великий, Отзывавшийся и мне, Говор свой многоязыкий, Речь, разумную вполне? То пирами, то дарами, То напевными струнами Из листвы рождался звук. Голоса: одних огромны, А других - куда как скромны Речевой водили круг... Но всему приходит осень. Древо речи, крону сбросив, Завершает листопад. Вихрь слова к зиме размечет. И, теряя разноречье, Листья старые молчат.

Кто вскорбит по давней доле? Разве дождь прольётся вволю, Даром снег перебелит, Да под снегом бегом быстрым Мышь, больная любопытством, В спящей речи прошуршит? …Снова лопаются почки. Разгораются, как свечки, За листочками листочки – Зачинаются словечки.

Дрессировка (из цикла «Дети манежа») "Ах ты, старая корова, что за перья, что за вид? Ну, скажи хотя бы слово", грозно Оленька Светлова попугаю говорит. Как ни бьётся - безуспешно. "Экий, братец, ты лентяй"... И восторженно: "Канешшшна!" отвечает попугай.

Дурак …Не по разуму-уму, Не рождения со дня, А зовусь так потому, Что дурачили меня! Но - обдуренный мудрец Всё ж, без веры не могу, Хоть всучил её стервец На спеху да на бегу. И с надеждой, отречён Ото всех отцовских вер, Клал я это вот на кон, Не дурак, не изувер… Так морочил весь мой век, Что живой душой звалось, Имярека имярек… А теперь вот, с верой врозь, Не грузя её в себя, Побратались с Сатаной, Издевательски сопя Над доверчивой страной… Вот оно и вышло так Всем на горе, на беду: Я - дурак и ты - дурак С дураком на поводу.

Ереси Не чуя почвы под собой, избыв недуг души и тела, а не свалить ли в мир иной тут всё порядком надоело. Но напоследок пару строф швырнуть, в пространстве угасая, дурному миру катастроф, где жизнь ненужная такая.

Жажда (из цикла «Бродяги») Я слышал однажды, как степь не спит и ночью от жажды скрипит. Да-да, не звенит, не шумит, не поёт скрипуче безводное тело её. Ещё не пустыня, почти не пустыня, она простирается, как эшафот, когда всё безжалостней, всё гильотинней над нею горячее солнце встаёт. И вот ни поёт, ни шумит, ни звенит... Глубокие трещины степь рассекают. Я луч наводил в них и видел: гранит земли коренная порода - сверкает. А может быть, это - граниты скрипят, пока что укрытые почвой степною? А что, если ринется ветер-степняк и почву степи унесёт за собою?

Жанна д`Арк Ещё так трепетно печалит Несправедливый приговор Ещё палач железом жалит. И шесть веков горит костёр... Ах, Жанна, мученица Жанна! Пусть... Ход судьбы неумолим. Но жала те, и эти жала, И казнь, и муки - миг и дым! Ведь дальше - смерть и превращения Без чудных сказок о тебе, О деве доблестного мщения, Монарху преданной рабе... Куда страшней другая рана, Вещей иных коварней ход: Тобою проклятое, Жанна, У нас предательство живёт. Оно и выждет, и раздавит Подобный твоему порыв, Его героя обезглавит, Идею мигом подхватив... Ах, Жанна, искренняя Жанна! Куда мучительнее роль Явить людскому балагану, Чего не смог и сам король:

Величью рыцарства и чести По крови вовсе не родня, Сквозь робость девочки предместья Одной собрать их в ярь огня! Пусть - жертвой взмыть над головами... Пусть - шесть веков горда страна, Что не французскими дровами В Руане Жанна сожжена, Пусть - дело в ней, в британской спеси, А суд не тут изобрели... Но пепел славы в поднебесье Восходит прямо от земли.

ЖЕМЧУГА (вагант-поэма) Светлане

Контрапункт Теперь и не поведает никто, Как в точности оно происходило... Однажды посетила шапито В разгар игры космическая сила. Кем послана? И чем она была? Зачем - невесть, неведомо - откуда, Известно лишь: в пространство подняла Она шатёр с музыкою и людом. И словно от магических каббал, Оставив здесь удел юдоли бренной, Уже не цирк, а сказочный корабль Поплыл стихийным курсом по вселенной. ...Там шут вещами вещи называл, И каждый не забыл земное имя. Там добрый маг для всех воссоздавал Великое тепло земных алхимий. Пьеро не плакал над земным собой. И праздник поземному был как праздник. И сотен солнц плыл отсвет золотой, Землян объединяя самых разных. Там с ветвью человечьей заодно, Надёжно защищая жизнь собою, Оделось балагана полотно Во времени космической бронёю.

И верится - свидетель не соврал, Что создан там всесильными умами Из камня философского кристалл С держателями счастья - жемчугами... Пусть в выдумки иные верит мир, Творящий над собой эксперименты. Но средь его меняющихся игр Нет-нет, а встанет образ той легенды, Которая ушла за облака, И где-нибудь, меж звёзд перемещаясь, Живёт она и здравствует, пока Мы существуем, с нею не прощаясь. «Мы ценой великих бедствий дивный жемчуг достаём».

Шота Руставели

1. В море дальнем, на атолле, Где обрывист в воду спуск, Тельце розовое холил Старый страшненький моллюск. Он лежал на дне дремучем В тёмном гроте студнем-кучей И процеживал года, Не деваясь никуда... Мириадами кораллов Заветвила грот скала И надёжей прочной стала, И моллюска берегла. Перламутровые створки Он захлопывал в каморке -

Угрожало ль что ему, Посягало ль что на тьму. И в погоду-непогоду Стерегли его уют, Бороздя в округе воду, Стаи хищных чудо-юд... Так и жило в море где-то Водяное существо. Разумеется, про это И не знали б ничего: Не раскрыт, не обнаружен, С горя-радости не нужен, Есть ли, нет ли - всё одно. Ну, и спи себе поглубже На здоровье там, где глуше, Сказок - тут с лихвой, на суше. Что за песня?.. Но давно По морям, по океанам, Тридевятым землям-странам Сказ о жемчуге досужий Бродит... Вот ведь как оно!

2. Жемчуга те - что живые, Что игра зелёных глаз. Только им подобных мы и Не видали, отродясь, Но узнали: силой счастья Наделил их океан, Заключив её под властью Птерий и маргаритан*...

Справедливо ль, судя здраво, За какой-то тварью право Дар бесценный охранять, Счастья людям не давать? И твердят на всех наречьях: Не зарок и не тоска, А надежды человечьи Согревают жемчуга. Плут базарный, шут бездарный, Сочинитель од коварный, Тать-изгой, клеймёный раб, Муж-воитель и сатрап От пиратских песен хрипли, От себе подобных гибли: Всяк ходил за свой надел, Всякий жемчуга хотел. Только, если верить сказу, Жемчуга боятся сглазу, А откроются тому, Кто от века тем известен, Что доверчив, смел и честен, Зла не сделав никому. Потому за каждой дверью, Где в почёте ум да честь, В жемчуга живёт поверье: Знать, в них точно чудо есть! Потому иным судилось Не перина да кровать Счастье до смерти, как милость, У моллюсков добывать. *Птерия, маргаритана - род пресноводных или морских жемчужниц.

3. Жёнку я предупрежу, Что, пока живу-дышу, Буду не повытчиком Жемчуга добытчиком: Или счастье приведу, Или в море пропаду... Молвит жёнка: «Решено, Милый, Бог с тобою!» Я - за дверь. Она окно В даль мою раскроет. Потеплеет ясный взгляд. Вновь, захолодея, Потеплеет... Говорят, Это сердце зреет... Малым шагом трону шлях, Держит взгляд... А дале Всё стремительнее шаг Поминай, как звали... Зной со мною, дождь со мной, И весна, и осень, Ветер во поле зимой Снегом путь заносит. Но без жемчуга в дому Мне - ни дня, ни ночи. Отчего да почему? Разберёт, кто хочет... О колючие кусты В клочья одежонка. А засну-забудусь - ты... Любишь, значит, жёнка!

4. Разметались, разомкнулись, Распахнулись берега. Волны льстиво подлизнулись И прошлись по сапогам. Волнам я рубаху кинул Простирнут пускай пока, За топор - и к лесу двинул Плотик сбить на жемчуга. Покатился лесом гул, Охнув эхом, как набатом. Это мой топор махнул Под сосною в два обхвата. Сонный сыч-тетеря взвился, Побежал со страху зверь. Славный плотик получился. Берегись, моллюск, теперь!.. А чтоб шёл мой плот быстрее, Растяну-ка я на рее Вместо паруса штаны Пусть... пока что не нужны. Выжав досуха рубаху (Подойдёт на бечеву), О прибрежную корягу Оттолкнулся - и плыву... Планы, станы, тонны, звоны, Капиталы, фирмы, троны, Ширмы, стены, драмы, цены, Склеротические вены, Стили, шпили, танки, банки, Обязательные бланки,

Скоростные виражи Всё пропало! Ни души... Лишь парит за мною вслед Неопознанный предмет. Но, признаться, не обидно, Что предмету любопытно, Как у мира на краю Я сухарики жую.

5. Здравствуй, странное, чужое Море тридевятьземли! Нет, недаром нас с тобою Чудо-жемчуги свели... Не мои ли домоседы, От сохи мои деды Так же плыли на край света, Горькой участью горды. От князей да от батыев, На обломках всех надежд Плыли, разумом прямые, Не смыкая ярых вежд. И не ведали покоя, Так судача про одно: Счастье! - Что оно такое, Где находится оно?.. С этим - кочи снаряжали, Распивали ендову. Но они ещё не знали, Что я тоже поплыву... Я плыву, прямой наследник Старых дедовских времён,

Правдой-матушкой последних В путь-дорогу наделён, Их большой причудой полный, Не в кощеевы века Я доверил счастье волнам Да незнамым жемчугам. Та же соль язвит ладони, Та же “горькая” в бидоне, Так же светел я и гол, Что давно совсем не в моде. Но про это хватит... Вроде Вон из вод возник атолл, Обл, как рот в сплошной зевоте.

6. Я причалил. Молчаливо, Кинув на берег весло, Стал присматриваться к диву На добро ль оно, на зло? И стучится в сердце весть: Жемчуга таятся здесь... В море, будто в поле чистом Возвышающийся стол, Возлежал кольцом скалистым Голый маленький атолл Миль с пяток вокруг пути, И лагуна посреди. Чёрно-алым частоколом Проступал внутри атолла Сад коралловый в воде, Как гребёнка в бороде.

Между зубьями гребёнки По лагуне голубой, След выпахивая тонкий, Суетился зверь морской. Не в пример котам-баюнам, Что натягивают струны В сказках нашей старины, Здесь хвостами бьют повсюду Нам неведомые чудаЮда чуждой стороны. И когда наполовину Вылезало из пучины Яркозубое бревно, Словно сторож тут оно, Лучше впрямь не видеть света: Описать всю прелесть эту Мне, признаться, не дано... «Как-нибудь акул отважу От моллюсковой норы, А потом с моллюском слажу: Надо будет? - В топоры! Не бывать отныне счастью Ни на дне, ни в рыбьей пасти, Ни у прочего зверья...» Подбоченясь, думал я. Долго-долго думал думу Путь припомнился угрюмый, Что привёл сюда... Как - ух! То ли волны по металлу, То ли дерево о скалы Уловило ухо стук. Кинул глазом я вокруг - там

По расселинам, по бухтам: Сотня лодок и шаланд И заржавленный гигант. И пришли они, ей-ей, До меня за много дней... Ах, пираты, лиходеи, Воры, сукины сыны! Глядь - болтаются на реях Снастью парусной... штаны. Ба, свои! Чего ж ругаться, Коль такие же, как я. Вот скажу: «Здорово, братцы! Принимайте в круг меня. Рад за счастье ваше, право, Коль добыли жемчуга вы. Нет?.. Добудем, - коли нет...»

- Эй!!! Ни отклика в ответ... Лишь акулы, как балды, Скалят зубы из воды.

7. Я, растерянный изрядно, За утёсом ближним встал, «Где ж вы, долюшки нещадной Братцы-путники?» - сказал И увидел тут ловца: Червячком он пресмыкался И скачком перебирался, Озираясь без конца. И, не ведая кому Рад, я кинулся б к нему.

Но за ним, ещё увечней И ещё не человечней, Нечто ринулось броском, Как добытчик за куском. Вот ещё. И вон. И вон. Сколько ж их со всех сторон! Боком. Задом наперёд. Кто хромает. Кто ползёт. Тот - с бутылкой из-под водки. Тот - с прокушенною глоткой. Без различия полов. Без сердец. А без голов Шли, оружием сверкая, Впереди лафет толкая, Где, красуясь, как венец, Усмехался всем стервец... Гул толпы, ряды парада, Все слились, друг дружке рады Сер и чёрен, крив и кос. Вон подобье эскалопье Тянется к червеподобью, И - лобзаются взасос. Вон подобие ужа В кренделя себя свивает И в истоме замирает Над подобием ежа... А стервец ещё момент Покивал, поусмехался И на свой утёс забрался,

Голова и президент... Всё умолкло. Всё застыло, Как в картине наяву: Представляющие силу Прославляют голову. А стервец вверху, как в ложе, Свёл молитвенно ладоши, Что-то в небо пошептал, Топнул, хлопнул, засвистал, И - пошла неразбериха: Кто кого - пинать, мотать... И за что такое лихо, За какую благодать? Уж ощипывал ежа. Ёж прикалывал ужа. Эскалоп что было сил Червя штопором скрутил. Лил бутылкаизподводки Спирт в прокушеннуюглотку. Безразличияполов Повели на пол отлов. Доуродовали вмиг Всех ползучих и хромых. Безголов пошли к акулам Всем почётным караулом. И друг дружку под конец Перебили безсердец. А стервец, что был над ними, Над уродами своими, До того дохохотался, Что вверху не удержался: Головой с утёса - хлоп! Ножкой брыкнул. И усоп...

8. И за что такое лихо, За какую благодать? На атолле тихо-тихо, Не с кем больше воевать... И тяжёлые раздумья Обуяли тут меня: А не в этом ли безумье Мог участвовать и я?.. Почему ж дороги к счастью Так уродуют порой, Что теряешь часть за частью Человечий облик свой, Цель высокую затем Забывая насовсем? А придёшь, умишком куцый, На родные берега И соврёшь: мол, не даются В руки людям жемчуга. Кроме варева в утробе Не желавший ни шиша, Станешь чьим-нибудь подобьем, Круг уродства доверша, Потихоньку озираясь И уже не удивляясь, Что мертва твоя душа, Любопытна лишь - насчёт: Кто кого тут переврёт!.. И любя любые враки, Не тебе ли вракой жить, Ради драки делать драки

И себя в такой клоаке С удовольствием топить?.. И на тьму вопросов эту Нет ответов потому, Что сегодня, здесь, не где-то Не решили эту тьму... Грустно братью засыпаю Мелким камнем и песком, Разным словом поминая Их побоище при том Спи теперь, дурная банда, На далёкой стороне! С борта ржавого гиганта Телеграмму бью жене: Так и так, моя родная, Будь спокойна, я - на дне... И «солдатиком» ныряю. И топоришко при мне.

9. Час проходит. Два проходит. День проходит. И другой. Чудо-юды редко ходят У меня над головой Обожравшимся жулья, Им, видать, не до меня. Потому, не отдыхая, Торопливо я нырял, То круша, то ковыряя Топором моим коралл.

Вот готов один проход. Грот... обшарил... нет, не тот. Вот ещё один готов. Грот... и он - без жемчугов. Непролазной вился чащей Сад кораллов по стене. Осьминоги леденяще Целовали пятки мне. И вокруг меня, пока я Ход за ходом делал в сад, Петли плёл, не уставая, И грозил шипами скат. Вод рассол зеленоватый Слух и зренье обложил. Неизвестностью чреватый, Мрак сгущался и душил. Наконец, он так сгустился, Что - ни зги передо мной... Но, глаза тараща, бился Я с тяжёлой глубиной, Не щадил, долбясь в коралле, Ни себя, ни топора. Вдруг топор пропал в провале. Во... громадная дыра!.. Тут - наверх бы, продышаться б, А потом опять стараться б, На шаландах поискать, Чем ловчей моллюска взять. Но собой ломая камень, Обдирая в кровь бока, Я рванулся и руками Влип по локти... в слизняка.

Вот где ключ от всех напастей, Вот он, счастья страшный дар! Вдруг внезапный, по запястьям Пронизал меня удар: Это мощью створок-глыб Руки мне моллюск пришиб... Ай, горбатая калоша, Всё теперь - тебе ж дороже: Не хотел дожить на дне, Сдашься ты на суше мне. И - наверх, как из могилы, Из глубокой, водяной... «Там расколешься, мой милый... Как орешек, милый мой...» Вот и верх... Не тут-то было: Чудо-юдо надо мной!

10. Всё! Конец... Надежды нету... Неизбежное лютей Самой смелой, беззаветной Ловли счастья для людей. Что уж тут... За телом сердце, Изнывая от борьбы, Просигналит вдруг: не деться Никуда от злой судьбы. Кто ж назвал (в насмешку, что ли? По-другому ли не мог?) Несгибаемою волей Воли хрупкий стерженёк?.. Но когда могучий ужас

Разберёт тебя вконец, Всё ж, умишком поднатужась, Ты бори себя, ловец! Ты успей припомнить разом: Для чего ты морем плыл? Ты верни на место разум, Что слугою верным был. Ты заставь его до боли С бедным сердцем воевать Ради воли, чтобы боле Воли сердцу не давать. Потому что этот самый Неизменный стерженёк Быть в живых велит упрямо, Как бы ни был страх жесток... Ну-ка, враг, побудь мне другом! Я взмахнул ребром упруго, И моллюск акулий бок, Точно лезвие, рассёк. Норовит напасть вторая Пяткой в глаз ей попадаю: Только булькнула в ответ... Вдруг акул как откололо От меня. И средь атолла Сел - в лучах, как в ореолах, Неопознанный предмет!

11. Вот бы мне иметь силёнку Наподобье силы той,

Что меня, как несмышлёнка, Закачала над водой И над всей морской округой Вознесла тщету мою, Словно матушкины руки, Словно баюшки-баю... И покорен этой силе, Я поплыл на ясный свет, Где мне входы отворили В неопознанный предмет. Я плыву под свод овальный, Полный умной красоты... Что ты: странник ли астральный, Или будущее - ты? Кто живёт в тебе, могучий, Человечьи ль существа? Или ты - мираж летучий Внеземного волшебства?.. И на мой усталый голос Отделились от стены, Не отличны ни на волос От меня, его сыны. И как дальний луч в потёмках, Здесь, в безмолвье корабля Мне открылось вдруг: потомки! Боль моя и жизнь моя... Скован створками тугими По рукам, стою - пловец, В миг беды спасённый ими, До конца - за них боец. И меня немым участьем Незнакомый правнук мой

Обязует кончить с властью Этой птерии морской. Он глядит и видит ясно: От решенья моего Он зависим ежечасно, Всё грядущее его... Эх! И с маху - об коленку... Вновь, поря запястья, - эх!!! Раздались тугие стенки, Крепкий колется орех... И когда коварный студень Голым в раковине-блюде Завздыхал, залопотал И растёкся, и пропал, Перед горсточкой зелёных Заповедных жемчугов Наклоняюсь, изумлённый, И расплакаться готов.

12. А чего ж не плакать? - Плачу! Вот стою и слёзы лью: Потому что есть удача, Потому что жизнь люблю, Потому что жизнь мудрее Всех моллюсков временных. Значит, в ней не постареет Зелень жемчугов моих... Кто не вовремя родился Под счастливою звездой Вам зелёный жемчуг мой! Кто с прямой дороги сбился

И не хочет по кривой Вам зелёный жемчуг мой! Кто, мечтой высокой болен, Озаряет мрак земной Вам зелёный жемчуг мой! Кто, и голоден, а волен От неволи золотой, Вам зелёный жемчуг мой! Кто за жизнь положит жизнь, Кто не терпит права лжи, Кто свой крест, крепясь, несёт, А любви предаёт Ради будущего той, Что зовут землёй родной Вам зелёный жемчуг мой!.. А последнюю на свете, Отнесу в семью мою: У меня родятся дети Баю баюшки-баю... Пусть - не ведать им ненастий, Жить своё и помнить ввек: Человек, не давший счастья, Разве это - человек!

13. Но молчат мои потомки, К тени - тень, в руке рука... Слово б молвили о том, как Разделил я жемчуга: Обделил кого, возможно, Наделил кого-то ложно?

Что молчите? В чём вина?.. И за ними осторожно Раздвигается стена. Через тени, издалёка Проступает гулкий зал. Посредине одиноко Тёмный высится кристалл. Настороженно вступаю В зал, дыханье затая И жемчужину сжимая, Ведь последняя, моя. Ближе я - кристалл светлеет, Разгорается кристалл: Вот из тёмного - алее, Вот - оранжевее стал, Вот глаза слепят, играют Игловидные лучи. Так заслонку раскаляет Жар безудержный в печи. И когда кристалл, растаяв, Стал как сгусток световой, Проступил в нём камень тайный, Жемчуг тоже... но другой... Вон - с отливом розоватым: Пастушок, наверняка, Раздобыл его когда-то, В пасторальные века... Глубже вон - восторг и песня, Голубеет от игры: Знать, жемчужина - ровесник Возрождения поры... Рядом - тих, зловещ и чёрен,

Точно взгляд судьи, остёр, Камень - цвета отречённых, Обречённых на костёр... А багрово-дымчат - камень Цвета пламени войны, Видно, был знаком с руками Непрощаемой вины... Но, как в звёздах ночь, лиловый Сыплет искрами вокруг Вечно вправе, вечно в нови Камень страсти и любови, Глаз, и губ, и тел, и рук... Жемчуга цветами льются! В них былому воздаются Цвет позоров, славы цвет, Цвет реляций, революций И эпох - серее нет, Цвет упадка и прогресса, Цвет безделья и труда, Цвет творца и мракобеса... Всех времён земных цвета!.. Но из разных переливов Нет, увы, ни одного, Что дарил бы цвет счастливый, Как у камня моего...

14. Всё прошло... Да было ль это? Не видения ль в ночи?..

- Может, с кем-то, может, где-то... Молвит жёнка и молчит.

Огонёк маячит в печке, Ветер ухает в трубе... Было ль? Не было ль?.. Далече... Так, не так ли? О себе Лишь одно воспоминанье Задержалось у меня: На ладони - зелен камень... Сгусток белого огня... Зелен камень - в сгустке белом... Остывающий кристалл. Вот - оранжевым он телом, Вот - он тёмным телом стал... Пусть же там, за временами, Да пребудет не мертво Разом с чудными камнями Имя камня моего!.. А для добрых любопытцев: Счастлив я, как ни таи, Дочка спит, жене не спится: Две жемчужинки мои!

- Что не спишь, моя родная, Что качаешь головой?..

- Так. Про счастье вспоминаю... Всё проходит, мой родной.

Вместо эпилога Точка эта, которую мы называем «Земля», На масштабах вселенских когда-то была пустотою... Дни рождения звёзд, мириады времён повеля... Раскалённый волчок, что остыл и назвался «Землёю».

Звук - названье её. Но его отголосков не счесть. Именована часть. А непоименовано больше... И хотя бы поэтому наше грядущее есть! Дорогого былого грядущее наше дороже. Наше время - лишь миг, лишь союз единительный «И» Междудвухподлежащих, вспиральныхпространствахлетящих... Мы ещё не успеем... Но будут потомки! Они Наши трассы учтут, чтобы вычислить нас, настоящих. Повторимся ль мы здесь? - Может быть... Вероятность мала... Но по гулкой, громадной, клокочущей светом Вселенной К нам идут - внеземные для нас, но... земные тела: К нам потомки придут как свидетельство жизни нетленной!

1 979 - 1 990

Жрица (из цикла «Дети манежа») «Аутодафе» в аттракционе Эмиля Кио

Красивые эти глаза, Точёная эта фигура… По памяти князя князья Сожженье устроили сдуру. В интригах он, может, погряз? Пал в битве? Случилось упиться? – Ни что бы не стоило глаз И жертвенной юности жрицы! А ей суждено не сгореть, Горя и для прочих сгорая. Мучительна жаркая клеть, Но жрицу пока что спасает. Проделывать это нельзя Всё время с одною и той же – Мертвеет упругая кожа… Ах, как вы жестоки, князья! …Но звал ненасытный манеж, Ревели торжественно трубы. Под саванной сенью одежд Я видел, как дрогнули губы. Вкруг пляшут весталки её. Но… вдруг - никого в погребенье

(напомнило это моё подобное самосожженье, когда отошёл разговор… не греет… а скука такая, что сам бы взошёл на костёр и жара б не чуял тогда я)… …Но хочется залу всему Увидеть последние муки – Глаза чтоб зияли в дыму, Метались бы в пламени руки… Я Кио просил: «Рассекреть»… «Нет… даже от жрицы скрываю, Как можно так часто гореть, Дотла никогда не сгорая».

Заговор гладиаторов В мире этом, в этой немоте вы – не те и мы уже другие. Рабство добивает на плите вам при жизни буквы золотые. Вашим Римом не запрещена бронзово-пожизненная почесть. Но читать уместней между строчек опытные ваши имена. Спите с Римом. Миру не до сна. Вам-то – что? Оторваны вы мира... Миру не до римского кумира, властью вашей высь осквернена. Мы? – Мы не кадильные дымы, мы вулканов новых озаренья, вырванное таинство у тьмы там, на гладиаторской арене. Вы? – А вы уже наперечёт сдобные до степени съедобных. Кто из вас предскажет наперёд, на какие штуки мы способны?

За ним Турецких трубок тонкий дым. И пунш. И за полночь - витийство. И ни намёка на убийство. И други юные - за ним. Как согревало это братство! Но долго ль веку разобраться: Кому - на каторгу вольно, Кому - в могилу суждено... Среди потерь его обильных, Его достоинством полна, Но отвести удар бессильна, Теперь одна за ним - жена... Лишённый скорби поминальной, Уходит он за берег дальной. Но всё, что стало гениально, Теперь останется за ним: На вызов века ледяного Прозренье времени иного И тень пророческого слова «Пока свободою горим...»

Замета Поверье это слыхал я где-то: гуляло Слово по белу свету и много света так нагуляло, что засветилось, заизлучало. Так излучает алмаз от солнца, так составляется звон со звонцев. – лучась, сгорая, так мрак прощают за то, что пламя он поглощает… О, светоч-разум! Во мраке длинном ты отдыхаешь. И вне кончины.

Заря вечерняя Отшельничаю... И в уютной келье белой, Как око божества - окошко, Боже мой... Тут полная луна гостит печалью спелой. Тут благовест со мной. Тут мой покой со мной. Тут лучше и светлей пою о жизни этой О существах её поётся не за страх... Всё отдал монастырь мне, страстью не распетый, Возвышен сам собой, при собственных стенах. Так: святость тут навек согрета равнозначьем Свят брат мой во Христе... Свят спящий под плитой... Свят вышний свет любви... Свят оберег безбрачья... И стих-псалом священ... И крестный ход - со мной... Но в городе своём, теперь в дали размытом, В одни и те же дни, во времена одни, Любимая моя хранит покой разбитый, Щадит от сквозняков любви былой огни. И вот: когда свеча сосветит в белой келье мне, Когда и крестный ход, и благовест со мной, Я вновь ловлю твоё дыхание метельное, И вновь люблю огни, хранимые тобой. И трепетен тогда мой дух... И в келье гладкой, За белой, за глухой стеной монастыря Отшельничью свечу смятеньем страсти сладкой Тревожит и кружит вечерняя заря... Вечерняя заря... Вечерняя...

Зверуха (из цикла «Бродяги») Как-то в апрельской лесной тишине дикий зверёныш прибился ко мне шкура да кости. Стал он из рук человеческих брать всё, что охотой не смог добывать, маленький гость мой. Морду лохматую прямо с утра сунет в палатку: вставай, мол, пора, ишь, разоспался! Коль человеку я вроде родни, «здравствуй» скажи да с куском не тяни проголодался. После, подобно фигурной свече, высился он у меня на плече в чаще дремучей... Так не по дням, по часам подрастал дикий зверёныш, и к осени стал зверем могучим. В чистый узор меховой на спине юные пятна слились, и вполне заматерел он. Только на лбу не менялось одно, словно луна, родовое пятно, не потемнело...

Снегом осенний пахнул небосклон, мой полевой завершился сезон, стала работа. Вот и прощальный таёжный костёр. Зверь вопросительно глянул в упор чувствует что-то. Будто толкует доверчивый зверь: тут без тебя как я буду теперь? Дышит со всхлипом. И человек, от слезы недалёк, Выдохнул в ухо зверухе: «Браток, милый, спасибо»... Гул вертолёта отбросил его. Мордой беспомощное существо в лапы зарылось... Я отвернусь. Я начну забывать. Не довелось мне там больше бывать. Не получилось! Может, и стал бы добрее наш век, если б своей и ничьей человек грусти не множил... Лет через пять я на дачу попал в гости к тому, с кем когда-то искал, вместе таёжил. Был он уже кандидат и доцент, боек не в меру, но интеллигент жёсткий и точный. Мёртвыми мордами диких зверей скалился, грозно встречая гостей, быт его прочный.

Вспомнилось мне вдруг тогда, почему не доверял я патроны ему, равный по званью, вспомнилось, глядя на вечный оскал, как у него карабин вырывал с яростной бранью, так и не поняв, какого рожна принял он чёрную силу ружья, бил по живому, с кем добывал он в таёжном краю эту убойную роскошь свою, давний знакомый? Может, и тот, мной покинутый зверь, тоже подстилкою где-то теперь! Грохнул я дверью... В облаке лунном - пятно-молоко, облако в небе стоит высоко обликом зверя.

Звук Из гула раскалённых праматерий И стона остывающих камней, Душа вселенной, кровь её артерий, Он в ней возник. Он выпестован ей. Любыми катастрофами испытан, Из хаоса в гармонии сложён, Разлит кругом, На множества разбит он! И слово шевельнул однажды он... И, молвившись Бог весть в каком колене, Я слышу речь, созвучную моей, То в гуде пчёл, то в стройном птичьем пенье, То в зове нераспуганных зверей. И отраженье сущего земного, Ни мором, ни мечом неистребим Народов голос, нежный и суровый, Соединён со звуком неземным. Настанет час! Окликнет звёздных братьев, Глубокую пронизывая тьму, Язык - звучанье жизни И проклятье Всем, кто желал безмолвия ему.

Земля Ещё войной не называли Войну последнюю за мир. Ещё и пели, и плясали, И дом шалел от детских игр. Ещё спокойно разрастался Узор на мыльном пузыре И ветер летний развлекался Бельём крахмальным во дворе... Земля, подрагивая глухо, С орбиты медленно сошла, Всё испытавшая Старуха, Весь мёд отдавшая Пчела. Её угрюмо провожали Разоружённые века. И города на ней лежали. И пеплом стали облака. И перепутали дороги Над ней небесные тела... Земля! Неведомые сроки... И в небе - лебедь. Два крыла.

ЗЕРКАЛО (канонир-поэма) «Как же я не видел прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец»

Л.Н. Толстой, «Война и мир»

Комильфо Всё... Всё прокляни! Или связи порви!.. Маневры, манеры, мазурка, каскады острот... Но Господь - визави! И зябь под казацкою буркой... Уже сочинитель. Ещё офицер, участник событий недавних... И вот - от манёвров, мазурок, манер: в себе невозвратен изгнанник... Ещё - артиллерия цифер, и числ, и бомбардировок основы его составляют... Но лёгкая мысль сквозным наливается словом...

И вот - на ладони - осмысленный мир, пронизанный взглядом свободным, весь мир человечий из чисел и цифр. И сытый - неровня голодным... В отечестве барин и граф на войне, он знает, что - чести да почесть даны ему родом высоким, зане и служит он им, не порочась, и душу кладёт в том... Но простолюдин!.. На кой ему - право солдата, коль скоро со смертью - один на один, а выжил и - порознь награда?.. Вот - барин: сродни ему отроду спесь. Вот - пахарь: сродни ему поле. Но разом возносят они: «Даждь нам днесь...» Господня обоим ли воля? Как пела равно им днесь в небе шрапнель. Так порознь пенье сегодня?..

И вызов рождался. И зрела дуэль ничтожного с волей Господней!.. К барьерам... Дуэль... Компромисс на крови!.. Лишь взглядом позиции крайней решается вызов... Господь. Визави граф, мира лишившийся втайне. Три выстрела разом... Господь или граф решат поединок дуэльный?.. Господь выжидает. И, зная устав, граф мысль выверяет прицельно.

Война Перед ужасом смерти нелепо Разделённое множество каст. Наподобие общего склепа Одинаково небо для нас.

И, войною повязанным вместе, Судьбы равные нам суждены: Граф ли, рекрут ли - кровною честью Мы соборно соединены. Потому-то в бою, под картечью, Не быть братьями нам - не с руки, Потому-то и ставятся свечи Всем - за общие наши грехи... Но глухое сомнение гложет Испытавших Твою благодать: Как додумался, Господи-Боже, Ты войною нас в братство связать? В пламенях и дымах выживая, Вновь - рубиться, калечить, колоть... Так в любовь я Твою попадаю, Образ Твой и подобье, Господь!.. Развернулась громада-Россия В буйной зелени, в чистом снегу Вековую дремотную силу Не дано пересилить врагу. И, к обидчикам выйдя достойно, Мы всегда справедливо сильны... Но приемлешь Ты души спокойно И одной, и другой стороны! Допускаю, что для примиренья Ты к себе враждовавших приверг. Но попробуй, рассей-ка сомненье: Отчего ж враждовавших - не всех?

И, печась о душе человечьей, Что ж Ты в битвах уродуешь плоть Малых смертных сих страшным увечьем?.. Этот выстрел - в твой промысл, Господь! ...Позабудут безвестных героев, Бабы новых народят солдат, Чтобы, воинства снова устроив, Рукотворный расхлёбывать ад. Не видать милосердия слабым, Быть в калеках до Судного Дня... Но суровая русская баба Не Тебя-знай клянёт, а меня! Будто я посевал эти беды, А не Ты обескровливал край... Не сполагоря белые светы Завели Твой заоблачный рай!.. Так давай, ударяй же в ладоши, Насылай же на всех вороньё!!! ...Или кто оболгал Тебя, Боже?.. Или третий мой - в дело Твоё!

Мир Но выжил я и позабыл Биваки и походы И павших в них похоронил На дне Твоей природы.

И Ты красуешься с небес В сиянье ежедневном. Ах, Боже правый, даждь нам днесь Безгрешно, задушевно... Но под околицей стоит, Как сторож при мортире, Глядящий в небо инвалид В заношенном мундире. Но баба - юная вдова Бредёт с ведром и слепо Роняет выплески-слова, В себя глядясь, как в небо. Мужик в ярме своих невзгод Швыряет в небо камень. И дети ловят небосвод Проворными руками... И странный смысл имеет дом (Коль дом земля и небо): К добру стремящийся с добром Приносит зло нелепо. И барин - волею Твоей Над ними удосужен Не стану к дому я добрей... Таким Тебе я нужен?! А в мирном небе - тонкий крест, И тень креста, как слежка. Всё проникаешь Ты окрест Смирительной насмешкой. Но не смиренье ведь, а страх Встречает на дорогах... Я знаю голод в городах Растленных и убогих.

Я видел, как в нужде пропал Вчерашний брат окопный. И поп твердил, что брат попал На небо, в рай загробный. Толпа лобзала длань попу, Молчком тая сомненье. Благословлял Твой поп толпу И прятал приношенья... И - в лицемерье ровня с ним Я обираю тоже Холопов именем Твоим... Таким я нужен, Боже? Что ж Ты немедля не творишь Возмездий мне подобным! Или, Господь, Ты сущий лишь Усопшим да утробным?

Господь Дух несытый, мятущийся граф, Средь ничтожных - гигант-голиаф, Возмутительных книг сочинитель, Обойдёмся-ка мы без пиф-паф. Как, упрямый, ни выстрели ты Не избавиться вам нищеты: Кормят вас поученьем о Боге Безразличные Богу скоты!

Жил тут некогда нищий аскет, Ведал тайнами радостей-бед. Вы за словом к нему приходили Всем вам нужен был умный совет. Честь по чести он жизнь познавал, Что надумывал, вам отдавал. Жить безмыслым - куда как нелепо: Человеков он так понимал. Уходили вы - царь или жнец, Говорили: вот это - мудрец! За совет подавая аскету Мелкий грошик да чёрствый хлебец. Воздаянья хватало ему, Воздержанье присуще уму. А когда думать вас научил Стал не нужен мудрец никому... Как знакомо теперь и тебе: Ум не в радость спесивой толпе! Ей бы - собственной сыто утробе, Ей бы - сладко в своей скорлупе. Кто ж, по-твоему, мысли грозит? Всякий мыслящий вам - паразит, Изгоняют задумчивых люди, Смерть голодная умных разит... Но на то он и ум. Оттого Бога создал он ни из чего Хлеб ходячим легендам не нужен. И признали вы Бога его!.. Стал духовником прежний аскет, Выдал Ветхий и Новый Завет, Чтобы, умных и впредь прославляя, Не скупился б для них белый свет...

Много ль тут среди вас мудрецов? Но зато тут полно хитрецов, С вас хлеба дармовые дерущих, Бога ради беря со слепцов... На химеру вершил ты замах Бога не было в ваших церквах! Наказав человечью породу, Облапошил вас умный монах... Вот куда ты так гневно стрелял, Тратил слово и мыслью вилял. Целясь в призрачных жителей неба, Ты в толпу дорогую попал. Ты, её от бредового лба В самой скверне пробрав до пупа, Встал над ней сокрушителем веры! И анафему взвыла толпа... Но дуэль наша всё-таки впрок: Ты себе отыскаться помог. Так ступай же путями сомнений! Это я так велю тебе - Бог...

Улыбка «Как Он сказал! Ах, как сказал...» Граф, чуткий к слову, бормотал (Евангелия он так читал Незадолго до смерти)...

В миру чего-то недобрав, Вдруг открывал бессмертье граф Людей, зверей, дерев и трав И прочей круговерти. Уже не чудились ему Безмолвные пути во тьму. Война ли, мир - в одном дыму, Анютина ошибка... Но внял он: эта жизнь - ничья! Лишь не сгорает, как свеча. И смерть Ивана Ильича Вселенская улыбка! Она в земные наши дни От взоров прячется в тени, И наваждения одни Овладевают светом. И мы воюем. И творим. Рабами дохнем. И царим... И всяк из нас тут - пилигрим, Но слеп и глух при этом. Но вот последний грянет день. И растворит улыбка тень, И озарит твою ступень, Одну, очередную В кругу... И сам ты узришь вдруг, Как бесконечен этот круг! И дух, закованный в испуг, Расплачется, ликуя...

Ноябрь в больных суставах ныл. И бил озноб. И вечер был. И потолок над графом плыл, Безудержно снижаясь. Но мысль уже летела вверх... И мельком он оглянул тех, Что, чуя новость на весь век, На станцию съезжались.

Зеркало Свалив земную ношу, Из маяты сует, Благообразно лёжа, Куда ж он, не отпет?.. Над прахом - лепет светский, И люд передовой, И бдит порядок сельский Жандарм-городовой. Безмолвье колоколен. Ненастно. И дождит... И графом недоволен Отец-митрополит. Но впереди процессии, Проклятию в протест, Воздетый к поднебесью, Несут крестьяне крест. Но за усопшим, рядом Шагая, вопреки Анафемским обрядам, Горюют мужики... А граф уходит высью

По избранной тропе, Неподотчётен мыслью Ни церкви, ни толпе. Идёт путём немногих За грань добра и зла, Чем меряют убогих Земные зеркала... Знакомое зерцало! Обычно вкривь и вкось Оно преображало, Но истинным звалось. И, часто искажённый Молвою подлипал, Ум, славой поражённый, Не знал других зеркал. И только единицам Небесные даны, В которых отразиться Разумные должны. И, может, умирают Всего на полчаса... Но их не возвращают Обратно небеса... Над пажитью, над садом, Сквозь паволоку туч Уходит ум-громада: Вот - пёрышко... вот - луч... вот весь он - в изначальном... вот суть его - звезда... Как ни парадоксально Зеркальны небеса.

И знать необходимо: Вне слов и суеты Войдёшь в поток незримый Когда-нибудь и ты.

ЗОЛОТОЙ КВАРЦ (степная весть) Земля родила меня, древним искусством Сумев обезболить родовые лонца, И задала мне раскалённые чувства Каменьев степи, испылавшейся солнцем. Я вышёл на почву по этим проходам, Поля плодородий числом засоряя. Меня относили к зловредным породам Оратаи, плуги тупя и ломая. И щит кристаллический - корень отцовства, Со степью меня зачиная беспечно, Не знал мою злобную степень уродства, Поскольку под почвой слеп-глух был извечно... Во множестве кварцевом, в сколах-изломах, По мненью людей - не имевших начала, У предков я жил на просторах знакомых, Привычно тупя и ломая орала. Но почве, видать, чернозёмы роднее. И матушка-степь вся извылась изрядно... Отцу-то ни зримей в глуби, ни слышнее От плачущей степи. Ну, воет - и ладно... «Ах, был бы с тобою я, крохотный сыне, Мой бешенный отрок, мой скол изначальный, В распаханной пахарем лёжа равнине, И люди бы эти не знали печалей»...

Ах, кабы не ветер - то хладный, то знойный, Не дух-суховей, что с дождём вперемешку, Остался б я, враг и ломатель достойный, Всем, кратко живущим являя насмешку. Но... в твёрдых кристаллах - за порами поры... Там в трещинах жёлтый металл обозначен... И значит, конец неизбежный и скорый Носителю зла при отцовстве незрячем... И алчно без счёту меня собирают, Извлечь из меня золотинки стараясь, В дробилках дробят, в жерновах истирают... И я прекращаюсь. Я в пыль превращаюсь... Бело на степи от добычи и пыли, Засоленным панцирем схвачена почва... Лишь в лунные ночи о кварцевой были Напомнят здесь призраки алчущих полчищ Людей, опечатавших золотом души, От злобы моей отхлебнувших когда-то... Причастный! Крепи и наращивай тушу, Не смея и знать, как земля виновата.

Золотой свет Мне привиделся свет золотой Над печальной и дикой отчизной. Луч небесный на спектр простой Разложился бесцветною призмой. И тогда показалось на миг – Над лесами, горами, долами Заплясало в полосках цветных Золотое счастливое пламя. Но, ему удивляясь, узрел Вдруг среди разноцветных полосок Черновой многократный раздел – Неживой частоты отголосок. Больно видеть, что в чёрном – Ничто, Знать, что белый давно разлагаем… Но, как в счастье, уверовать в то, Что отчизну мы не выбираем! Остаётся несчастьям в ответ Просто видеть упрямо и смело Золотой над отчизною свет, Свет, упрятанный в чёрном и в белом.

Зримый ветер Колышет занавески И поздние цветы Далёкий ветер детский Из яви и мечты. Причудливые тени Сгустились над крыльцом, И в мамины колени Я в страхе ткнусь лицом. И мама молодая, Сама, как светлячок, Неслышно задувает Свечушку-ночничок. Скользнув куда-то в сени, Уснёт всесильный страх. Все призраки и тени Попрячутся в кустах. И лишь уносит, светел, До будущего дня Привольный звёздный ветер И маму, и меня.

«И вечный бой» Был мир разъят одним разрезом – Народным счастьем на земле, Как раскалённое железо, Куясь и в копоти, и в зле. И каждый был тогда достоин Высот воюющих своих – И безоружный – в поле воин, С винтовкой – воин за троих. Был коммунизм за тем окопом, За той гремучей высотой, За тем ноябрьским Перекопом, А ранее – за Нарвой той… Броневики отгрохотали, Заглохли бронепоезда И в остывающем металле Сгорела искра, как звезда. На Балтике, в степях, трущобах Поют ветра о том… А ты Сберёг ли клятву, строить чтобы Капитализм своей мечты?

Из цикла «Разрыв» Дождь мы в центре потому что Кремль но тишина и было слышно как проносился дождь по крышам и в небе радугой горел осенних сумерек туман стоял в полупустой Петровке укачивало к самой бровке шоссе подплывшие дома родней несказанная боль с которой слово замирает как будто кто-то забирает так и не сыгранную роль вновь дождик радостно скакал шнырял по водосточным трубам октябрь прощание Москва как объяснение сквозь зубы

Изгой Жернова в муку перемололи Золотую спелую струю. На пустынном выкошенном поле Колосок нескошенный стою. Как же так? – Со всем степным народом Небесплодно я произрастал, Пережил жару и непогоду, А созревший миру лишним стал. Или проклял кто меня заранее, Или кто-то мстит в родном краю – Мзда, возмездье, дар и воздаяние На одном колышутся корню, Или нынче вовсе не зазорным Стало вдруг у мировых потреб Просто бросить вызревшие зёрна Не переродившимися в хлеб?

Инкарнация Позывного не храня, Отключу на время пеленг, Пусть поток несёт меня К точке зрения на берег. Только плёсовый покой Не раздался б голосами Да на кромке плеска б замер Мной забытый позывной, Только б следа ободок Тут же осыпал бесследно Просыхающий песок, Чтоб ожил я незаметно, Чтобы, прошлое губя, На тугих струях потока Совершалось одиноко Обновление себя.

Ироническая фантастика Мне приснился из бездны свой собственный взгляд. Шар земной стал размером не больше Луны. Там тончайшие стенки никак не хотят Отделить смерть от мира и жизнь от войны. Там горюющих вдов и печальных невест Рядом с мёртвыми парнями слышится зов, С почвой музыку скорби мешает оркестр, И смешение – твердь для подошв и подков… И во все времена, до наросших слоёв От живущих, лишь тонкой скорлупкой Земля, Хороня, укрывала своих мертвецов, А потом раскрывала их, прахом пыля… И я снился себе повторённым стократ, Каждый раз, в человеческой сути своей Чуть нашедшим рассвет, как уже на закат Прошагавшим ничтожную толику дней. И пылинки размером не более звёзд, Что сверкают на небе цветочной пыльцой, Подхватив из пелёнок, влекли на погост, Чтобы вновь зародился я в клетке живой. Повторён одинаково сон без конца! Кем я только не слыл на родящей Земле… За какую ж провинность меня, мудреца Столько раз прячут в трюм на моём корабле?

Искра во тьме Отполыхали, разошлись Пожары, скопища и души. Остались тёмные кликуши, Крича неведомую высь, На пепелищах бить баклуши. Луча не видно из-за крыш, Где навсегда перегорело, Пропало всё, что скороспело, Что не сбылось, что не задело… Лишь ты никак не догоришь! И это значит – не до тьмы, Коль искра есть во тьме. И мы.

Искупление Женщине удивительной судьбы Тане Погибко-Вачадзе

Сквозь пыль иллюзий и химер, По миру чрезвычайных мер, По горло нищей сыт сумой Случайный, странствую домой. Мой дом на дальней ли горе, Где ждать устроено заре Бессильных спутников своих В рубцах скитаний черновых? И там ли - Ты, кто там покой Посеял щедрою рукой Взамен времён, взамен измен, Взамен превратностей и стен? Но тот ли - Ты, мне давший жить, Чтоб Суд затем над тем вершить, Кто век Тебя в себе носил И, веря, выбился из сил?.. Молчит заветная гора Из золота и серебра. То голубея, то багря, Играет весело заря.

Искушения Базар толкается, колдует, Хитрит, лютует, негодует, В торговороте всё вокруг. Его привозы неохватны, Глаза и рты его всеядны, И сам он - скопище потуг. И можно б долго и прилежно Описывать базар безбрежный И сторговать весомый труд, Но, откатившись от амбала, Познаньем яблочко мерцало В углу, где ноги не снуют.

Испытание Вихрем В час предрассветный, в миг суровый, О, Вихрь, даруй мне Слово снова – Свою светящуюся вязь, Вручи от Неба кончик чистой Тяжёлой нити серебристой, Меня, как прежде, не таясь. Здесь всё вокруг – в печалях мирных, Тьмой нагнетаемых кумирнях. И льстив мне сон-иллюзион… Но отряхнув его чудовищ, Небесный груз твоих сокровищ Приму… Да светел будет он!

Истребление зла Не трать душевной чистоты, Будь ясным твой огонь! Растут поганые цветы И гибельна их вонь. Земли (да славен всяк её Благоуханный цвет!) Не плодородие… гнильё Их вынесло на свет. Из свалок мусорных каких, Из лет скольких – Бог весть! – Их смрадный дух возник на миг, Но век уже он здесь. Никто живой не избежит, Явись он рядом, зла – Гадюка мёртвая лежит, И мёртвая пчела, Поник подсолнух тяжело, Зажала нос рука… Ненаказуемое зло – Во всей красе. Пока Однажды, в самый ярый зной, Клуб яда испарив, Оно отравится собой, Исчезнув как не быв…

Не трать же ясного огня Душевной чистоты, Зло истребляющего дня Ещё дождёшься ты!

Ищут ищут своих и чужих сплошь и рядом смешав перепутав ночью и днём в городах в переулках в трамваях ищут в запас будто прок в них часы и минуты будет куда а куда их потратить не зная ищут свободу от счастья и сладкое рабство от счастья волю от гнёта и новую волю для гнёта ищут навеки свои "прощавай" с мимолётными "здрасьте" будто влияют или повлияют на что-то ищут мгновение света когда им оно улыбнётся чтоб от жар-птицы пером осчастливиться вроде ищут родимые пятна в потомках и пятна на солнце высшие смыслы и веру и Бога... Находят!

Казнь египетская (десятая) три битых бога у столба три палача бичи и пенье три капли ржавые со лба и с трёх сторон зажгут поленья и с трёх сторон стоит толпа когда ж в четвёртую потянут дымы три бога у столба под рёв её в три праха канут ну что там что не рассмотреть какие муки рты курочат и безразличная как смерть толпа освобождает площадь о сборищ общность общий стук окон ворот калиток ставен золу развеют разнесут и сообща почтут цветами

Калика «То вьюга меня целовала. . . » Александр Блок

Взгляд обрадует блеск стекловидной зимы, Но смятёт пустота побиральной сумы. И взыграет пуржистая лёгкая вязь, И совьётся из снежного облака князь. Князь не спросит бродяжку: на что он - такой? Князь коснётся бродяжки летучей рукой, И последний дыханья бродяжкина дым Унесётся за князем, растаяв за ним... И когда по весне многочисленный люд Ту суму подобрать не сочтёт вдруг за труд, А в неё заглянув, не поверит глазам Столь чеканки да милости княжеской там!.. Зарезонят старушки, про это шепчась: «Побирушкой бродяжил, имея что князь. Жить бы жил бы себе человек по уму...» Ох, не смейте завидовать, люди, ему!

КАМЕННАЯ ФЛОРА (донецкая рапсодия) ЛЕСНАЯ БЫЛЬ

Террикон бульдозеры срезáли. Он пылил, дымился и кипел, И, сопротивляясь мощной стали, Умирать под сталью не хотел. Но сдавалась, всё же, понемногу Издавна стоявшая гора. Ей, как человеку, было плохо: Пробил час, пришла её пора. И в последнем жертвенном усилье, Будто притаённое добро, Редкостные камни в изобилье Выдало породное нутро... Замерли тяжёлые обломки. Снова наяву перед тобой Мёртвый мир, покинувший потёмки Удивить собою мир живой. Подними узорный отпечаток С тонкими кавернами листков, Он тебе расскажет о началах Невообразимых катастроф. И пока слышны ещё на свете Старых терриконов голоса, Ты, дитя степи, тому свидетель, Что росли здесь буйные леса.

ЗИМНИЙ ПЕЙЗАЖ

Теперь в промозглом сером свете Здесь пыльной бури кутерьма, Смерчи вытягивает плетью В степи бесснежная зима. Тому, кто в степь работать вышел, Зима покажется живой, Она царапает по крыше И воет в мачте буровой. Ей в голос жалобно ответит Исполосованный простор. Ей неизменно верный ветер Угрюмый сторож лысых гор Колюче свищет, выстужая Тепло колёсного жилья, То просто выспаться мешая, То дело делать не веля. ДОБРОЕ ТЕПЛО

Внёс ведро хозяин дома Полное угля. Эй, знакомый-незнакомый, Грейся у огня. Разлилось от печки старой Доброе тепло. День промозглый, день усталый Сразу всё прошло.

Лишь проник в тебя, томленьем Навевая сонь, Заигравший по каменьям Золотой огонь. Ты поверь в земную силу, Глянь огню в глаза, Для тебя земля зарыла Буйные леса, Для тебя в своих глубинах Камень запекла, Чтоб не просто: степь-равнина, Чтобы - мать тепла... ИМЯ

В отпечаток всматриваясь, чёрный Лист на непонятном языке Назовёт задумчиво учёный, Камешек подбросит на руке. Имени растений позабытых Раньше мне слыхать не довелось. Сто гипотез камешком разбито, Новых сто гипотез родилось. Но стоит вне общего сомненья, За окном в степи воображён, Скованный порой оледененья Лес доисторических времён. Лопнув, навсегда отшелушилась Со стволов шершавая кора... Но, являя будущему милость, Непроста природа и мудра:

Там, где гниль не тронула растенья, Где крушили всё живое льды, В области высокого давленья Залегли подземные пласты. Каменная древняя клетчатка Оттого не тлеет, а горит... И ничто названье отпечатка, Кроме «уголь», мне не говорит. ПОЭТ

Друг мой, современник и собрат, Мастер песен поля и колодца, Знает, как стареет каждый сад И в стволах накапливает кольца. Друг мой постигает свежий срез Дерева, что людям отслужило, В тайне концентрических колец Черпая стиха живую силу. Он догадкой тянется во тьму Бытия, что зиждилось когда-то: Ветви и стволы... Но почему От ствола берёт начало шахта? Белым бел налив над скосом крыш. А у друга прежние заботы: Почему система корневищ Копия подземных разработок?

Полные глубинного плода, Почему, длинны и многотонны, Всю страну питают поезда, Как дерев разросшиеся кроны?.. Ты большое дерево, Донбасс, Никому не видимое сразу. Ты в пластах, как в кольцах началась, Летопись могучего Донбасса. ДИРЕКТОР ШАХТЫ

В трудах могучим и всесильным Он слыл, как в сече Игорь-князь... Река подземная обильно Из глубины наверх неслась. Шёл уголь. Рать машин рубилась, Богатый пласт грызя насквозь. Вдруг мигом всё остановилось, Как битвы гул, оборвалось... «Мне только б выйти из прорыва! Сжимал директор кулаки, И мы опять - сильны на диво, И мы черпнём Донца-реки. Закинем удочки на зорьке, Про то да сё поговорим...» Не довелось... Итогом горьким Иная глубь теперь под ним...

Он шахту знал не понаслышке. Размах показывая свой, Он брал не тощие пластишки, А пласт могучий, головной. И тут бы надо разобраться! Но если кто его корил, «К чему нам крохи эти, братцы?» Он, усмехаясь, говорил. И видя в шахте клад бездонный, Пренебрегая малым зря, Он жал, давя её законы, Вслепую глубь её поря. И только сердцем зная сроки Расплат, он понял, почему Не мощь, а немощные крохи Земля оставила ему. Эх, клад горючий, клад-кладбище, Дар, обернувшийся бедой! Конец побоищ - пепелище, Когда лишь пыл на битве той... Так ошибался беззаветно Директор шахты до конца. Так гордый князь мечтал победно Черпнуть шеломом из Донца. ТЩЕТА ВОИНСТВЕННОЙ МЕЧТЫ

И как колосс энергоёмкий Шагнут в грядущее АЭС. И благородные потомки Вернут степям забытый лес.

Тому никто пути и даты Пока ещё не назовёт, Но в память угля как собрата Лес кольца первые сомкнёт. Взращён разумными руками, Накопит силу он, когда Легендой станет чёрный камень Доисторического льда... Но сталь, которая срезáла Ненужный старый террикон, Тщетою пыльной повевала И мир стальной сводила в сон. И вот апрель. Двадцать шестое. Разгар чернобыльской весны. И пало облако густое На цвет рассветной тишины. Проносит вихрь далью дивной Его глухонемое зло. И тенью радиоактивной Треть вод живых заволокло.

Канатоходцы (из цикла «Дети манежа») Тамерлан Нугзаров, «Горская легенда»

Вы пробовали канат? Он вас, как игрок, обставит!.. Но трое ребят подряд друг друга на плечи ставят. А в пропасти - Дагестан. А пропасть - крутой колодец. Стопою канат достал несущий канатоходец... Давно он - лихой джигит, как все из аула Цовкра. Но конь здесь не пробежит не та у коня сноровка. Но если в джигитах ты и родом из Дагестана ни бездны, ни высоты страшиться там не пристало!

Но просто джигит - не брат джигитам такого вида, раскачивает канат из трёх парней пирамида. Впервые увидел я, какие у них качели... Три крохотных муравья вверху. В пустоте ущелья.

Карма (вариация) Кто нам пристегнул по колье С колючей судьбиной цепною Нас мучить на этой земле И таять над этой землёю? Как месть, ожерелья узда Всё туже... не освободиться… А мы ведь слетали сюда От родины воли напиться! Роенье глубокой тоски, Судеб составные оправы – И землю пронзили ростки Посеянной нами отравы. И некогда больше играть В игрушки последние наши… Но если гореть, так сгорать! Хоть в небе – вольнее ль сгоравшим? Ведь, может, лишь пеплом легки Падём на поверхность планеты… А карма жуёт позвонки, С нас требуя красного цвета! Вот вновь заалели ножи И вправлены внутрь остриями… Всегда ли так больно, скажи, Земля отравляется нами?

Катарсис Он боль на сто осколков раздробил, Но собирал и склеивал осколки И больно острый смысл боготворил, Вгоняя в мозг иголку за иголкой. Катал он жизнь репейною стернёй, Не дав ни мига продыху и сна ей. Взметались ввысь осколки чёрной стаей, Но светлою вдруг выпали стезёй. Ему везло. Он целое слепил! …А форма порождала кривотолки: – Бредятина… осколки – есть осколки, – Гундосил полуграмотный дебил, Сосед по занимаемой юдоли, Откуда начиналась круговерть, Вобравшая в себя и жизнь, и смерть, Беснуясь очищением от боли…

Каяла Уже забиты пылью тропы, Поросши русла и пусты, Где меж кочевий и Европы Алели скифские щиты. Творились там перипетии Покруче нынешних забав, Сварогу вои как витии Ковали клятвенный устав. Но не вернут и не озвучат Курганы, ветры и трава Ни бед, ни битв-побед могучих, Ни поклонения волхвам… А степь, как встарь, неистребима. Поди, пойми её, когда Опять в ней всё проходит мимо, Идя неведомо куда.

Клинки (из цикла «Дети манежа») Виктория Канагина, «Игра с клинками»

Из тьмы - начала всех начал явившийся гармонией, любимый Моцарт зазвучал в "Сороковой симфонии". И в этот миг, как тьме запрет, как голос в царство сонного, лучом ворвался белый свет в мир зала затаённого. И ахнул изумлённый зал: зажат в зубах её, на острие держал кинжал рапиры остриё... И это был Дамоклов Меч, сверкающе и зло над чистотою узких плеч висящий тяжело, как будто велено судьбой подвластно острию носить артистке над собой угрозой жизнь свою. Но Моцарт пел, но луч сверкал, дробясь в её колье, но тонко остриё держал кинжал на острие! Бессильна тьма перед тобой, коль призван свет - беречь...

К стопам полоскою стальной упал Дамоклов Меч.

Клоуны(из цикла «Дети манежа») Белый и Рыжий

- Ну, всему же есть предел! Ты костюм не свой надел, Налепил не там заплатки, Наступил себе на пятки, Там, где надо хохотать, Стал слезами поливать, И от смеха на потеху Залу стало не до смеха… Ну, зачем, негодник, а, Вышел ты из амплуа?

- Очень скучно жить, порою, С постоянным амплуёю. Гешка

Плачет Рыжий неутешно перед выходом своим.

- Что случилось, друг сердечный? Хватит плакать – смоешь грим…

- У меня, - вздыхает Гешка, не улыбка, а усмешка.

КНИГИ ТРЁХ ИОГАННОВ (пролонг-поэма) ГЕЙ, СЛАВЯНЕ! (пролог-предостережение) Какими мерками ни мерьте, Как ни речитесь во весь рот Здесь Время думает о смерти. Остановилось. Не идёт. Оно выискивает точно, Презрев торжеств помпезный вздор, Последнюю поставить точку, Скрепить с пространством договор. Здесь родный царь по-русски правил, Но усмотрел в том грех народ. И Бог Русь-матушку оставил, Дескать, пускай в себя придёт. И что - позор из грязи в князи? Что князь из грязи - стыд и срам?. . Живи, как Иов больной в проказе, Внимай их падальным речам! Но вновь - поверится ль? - упруго Славян последняя черта Напряжена тетивой лука И, замерев, не заперта. Куда, в какие мешанины, В какие бойни бросит вдруг В сивушном облаке гордынный, На что угодно вольный дух?!

I Иоганн Гутенберг Жил грустный немец Гутенберг По имени Иоганн, Круг благородный он отверг И был из круга гнан, За пьяной кружкою пивной Не сиживал барон, Ему не бредилось войной И знал ремёсла он, Шихту он смешивал чуть свет, И плавил-лил металл, И раздобыв камней секрет, Гранил и шлифовал. А в Майнце шумно от задир (Воинственный народ)… «Какой он франк! Он – ювелир, Он – Jude, oh, main Got»! * Жена оставила его. И дети – ей подстать. А он желал лишь одного – Желал изобретать. Но всюду видел Гутенберг: Стеной стоит толпа, Над нею бесы держат верх, И жизнь её слепа, В ней Богу молится простак, Презрев Его Завет. И если дальше будет так, То скажут: «Бога нет».

Забудут Бога мастера, Аптекарь, звездочёт, Весь цвет немецкого двора (Забывчивый народ). И тут надумал он в тоске, Как Бога всем сберечь: Умножить надо на станке Божественную речь. И сам верстак он претворил В затейливый верстат, И Бога дообожествил In folio vulgate*, И думал: инкунабулу Любой теперь прочтёт, А слух ловил всё: «Diabolus»* (Отзывчивый народ)… Жил грустный немец Иоганн, В баронстве Гутенберг, Коли б не Фёдоров Иван****, Навеки бы померк. *«Еврей, о, Господи!» **здесь: в общедоступный фолиант (лат). ***дьявол. ****русский первопечатник.

II Иоганн Фриц Висели туши на крюках, Текла в корыта кровь, Играла в сердце мясника Животная любовь. Она от плахи родилась, От деда шла к отцу И вот ему передалась Такому молодцу. И вёл он сызмальства убой Быков, свиней и птиц, Довольный искренне собой Розоволицый Фриц. Среди коптилен, как в раю, Он салом обрастал, И Лотту пестовал свою, И Библию листал. В ней были разные слова: «Воздай» да «возлюби», Он слёзы сдерживал едва Над тихим «Не убий»… Всё было б страсть, как хорошо, Хоть пой на сто ладов. Но слух Германией пошёл Про «красных» и жидов. «А что, Иоганн, - шепнула боль забитого скота, Ужели мне лишь эта роль: Лишаться живота»?..

И молвил булочник-сосед: «Точи на «красных» нож! Избегнут немцы многих бед, коли жида убьёшь. Не то – придут они сюда устраивать свой мир, и станешь ты, Иоганн, тогда и голоден, и сир»… Сказал, испив хмельной бурды, Знакомый штурмовик: «Откуда красные жиды? – Из книг, Иоганн, из книг! Они такое говорят, что мир торчит вверх дном, а ведь историю творят немецким сапогом»… «Бери, Иоганн, – взыграла кровь, – топор и будь готов»… И Лотта, гневно хмуря бровь: «На «красных»… на жидов»! По недоумью, по любви Послушался Иоганн: «Господь, мой Бог! Благослови во имя христиан»… И тут же бляху заимел С чеканью «С нами Бог!», В мундире унтерском вспотел, Пока надел сапог,

Шагнул уверенно во тьму, В глазах сверкнула сталь.

«Heil Hitler»! - рявкнули ему. И он взревел: «Sieg Heil»!* … …грохочет строй, шагает ряд под флейту, барабан, в затылки фрицу фриц глядят, иоганна чтит иоганн, идут на университет на оперном плацу и, книжной мудростью согрет, он к ним – лицом к лицу… Остановись, безумный миг!!! Но туп и глух парад. Горят костры… Костры из книг… Из книг костры горят… И чёрный отсвет лёг на всех. Навеки. Навсегда… Багровый страх. Двадцатый век. Тридцатые года. *«Да здравствует победа!» нацистского приветствия.

-

часть

III Иоганн Кампф Из небытья, из-за гробов Он призраком возник, Осколки выбитых зубов Царапали язык, Дрожала череп-голова С ошмётками идей И полумёртвые слова Полуожили в ней. Он что-то, всё же, произнёс, (Точней – прошелестел), Что из живых никто всерьёз И слышать не хотел. А он настойчиво твердил Один и тот же слог, И чей-то взгляд остановил, И чей-то слух привлёк. Кто мать ему и кто отец – Слагали по кускам И различили, наконец, Отъявленное: «Kampf»... Толпа росла, как юный вепрь, Ярилась, повзрослев. Не ужасал её теперь Косноязычный зев. А Кампф энергию копил, Сося толпу, как плющ (Наверно, ведал старожил К толпе особый ключ).

И чтоб он стал борзей речист, Чтоб молвил «по-людски», Ему заморский шеф-дантист Наращивал клыки. Для подкрепления идей Такое шеф привёз, Что над Европой надо всей Сплошной висит вопрос. И снова к призраку идут «Что» выяснить да «Как»… И Кампф, как истукан, раздут Пускает с языка: «Пусть не Адольф я... пусть - Иоганн. Иоганн-функционер. Я в мир, по-видимому, зван Для чрезвычайных мер Моя теория проста: Пальба, реванш, Blitzkrieg! Иные жанры – ерунда… Я не читаю книг». МРАЗЬ-МАРШ(вместо пролога с эпилогом) 27 сентября 1941 - 06 ноября 1943 массовые акции фашистов в Бабьем Яру; С 14 октября 2012 - факельные шествия украинских неофашистов по ночному Киеву в собственную честь

В тьме кромешной шуршат факела и шажки, копошащейся массой асфальты надтреснуты,

язычками на спичках на пичках флажки, и попискивают оркестрики: храп-хлип-хлюп; извивается флейта, нагл флейтоносец, у флейты - двойной язычок, он гадючку ко рту подносит, поцелуйчиком увлечён: тюр-лю-лю; недоглоданной костью гремит барабанщик, громыхают мослами скелеты канканчик, завывает под визг, крысист, в череп крашеный тромбонист: тру-у-уп!.. И грядет на переднем плане, мразью и посажён, и зван, в развевающемся реглане истукан... Вы из серных болот и сочащихся язв обиталищ отбросовых вечники. Под капкан тамбуринов - «раз-раз» зубы лязгают по человечине: марш, марш-мразь...

Царство Витта? Нутро угара? Помесь Босха и По Эдгара?.. Тёмных времён игла вкалывается в пространство, околевает масса лиц под ярмом мурла. Власть ты моя давильная, мерзостная ты власть жопной моноизвилиной срать на всё родилась... Захлебнутся они, конечно, от самих себя. Но сейчас марширует по тьме кромешной торжествующий мразью час.

Колобок Озирался. Бегòм и бегòм... Сколько ж времени длится погоня!.. Осень тронула рощу на склоне... И затихла река подо льдом... И вздыхает пространство апрелем... И кувшинкой желтеет вода... Озирался всё. Как постарел он! Как избегался, просто беда.

Колокольня Выбивался колокол из силы. На беду качался, голосил он. А в ответ раскачке то и дело Колокольня жалобно скрипела. Ой, полегче б колокол старался, Не взметался так бы, не мотался... Ой, полегче колокол не может: Коль не он, кто городу поможет? Будь призыв от колокола тише Дальняя застава не услышит, Не взовьются взмыленные кони, Не сольётся рукоять с ладонью, Не оглушен колоколом, ворог Разметёт по брёвнышку весь город... Только добрым колокол видать был: Услыхала дальняя застава, Размахнулась крылышками сабель, Глохли вражьи головы на травах. Тут и славу колоколу бить бы, С малыми бы петь колоколами О великой доблести, о битве, Одержавшей верх над ворогами...

Да не устояла колокольня! Не крепка, стара была, устала. Скрипнула, как вскрикнула, от боли И на землю с колоколом пала. Содрогнулся город весь от клика Раскололся колокол великий... Пусть другие колоколы литы, Колокольни каменными стали, И не раз победы или битвы С них, высоких, городу певали. Что же вспоминается невольно Малый след из летописи нашей: Рухнувшая эта колокольня, Колокол, победы не сыгравший?

Комета Как есть – вся сегодня я Сюда возвращусь со звёзд… …В системе «Пейзаж» змея Заглатывает свой хвост. Покажется, фейерверк, Почудится, что вот-вот И с низом сольётся верх Или же наоборот… О, сколько очей глядят, Как в небе играешь ты! ...И только клочья летят В стороны от звезды. Не кожу меняет, нет, Явив естество своё, – Иной у неё секрет, Иной аппетит её, Иной, не змеиный вкус И свет не звёздный… иной: Зловещесть горящих дюз Гибрид змеи со звездой. Стоит в вышине она, Безмолвный небесный суд, И сыплет с хвоста война, И глады с мором бредут.

Она не меняет цвет, Разбрасывая своё. И знают: на много лет Всегда хватает её… Но вслед за ней - свет очей Выстраивал к звёздам мост, И тысячи светочей Зажёг, догорая, хвост.

Конец сезона(из цикла «Бродяги») Входят… Нет, не входят, а врываются, Кроны просветлённо отворив, Кличут домом, домом откликаются Красно-золотые октябри. На сезон на будущий надеешься, Трассу не окончив. А пока В ожидании расчётов денежных Даже корка чёрствая сладка. Снова адреса да имена С кем тянул ты лямку на востоке… И напоминают письмена Летописей Абрисы и кроки* *Эскизы или схемы, полученные путём глазомерной съёмки.

КОНФЕТТИ (из цикла «Дети манежа») Внутрицирковой капустник

«Медвежий марш» Чугуновых Вчера – хозяева лесные. Сейчас – артисты цирковые. – Здесь, косолапо-величавы, Гостят медвежие забавы.

Юлия и Олег Зарубины Разгорелся ярче свет, И, без права на ошибку, На канате тонком гибкий Балансирует дуэт.

Наташа Казанцева, Зина Баркова, Наташа Грушенко Посмотрите: ну, разве не диво – Три артистки, воздушное трио, Три под куполом гибких тростинки, И трапеция – посерединке.

«Собачья жизнь», Алла Угринович Шпицы, пудели и колли В аллиной учились в школе, И теперь они привычно Выступают на «отлично».

Конный балет Тамерлана Нугзарова Как ожившие столбы, Встали кони на дыбы! Это не эксперимент, Это – конный комплимент.

Акробаты Льва Хоменко Как будто праздничный салют Упруго выпалил батуд: Гимнастами в высоком зале Взрываются сальто-мортале.

Ермолаевы, «Гусарская баллада» Роликобежцы, роликобежки – Танцы-вращения, чувства поддержки, Трюков стремительная эскапада… Значит, - гусарский номер-баллада.

«Игры с удавом», Ольга Борисова-младшая Не обладая твёрдым нравом, Не поиграешься с удавом: Партнёр-удав не всем привычен… Но мне он мил и симпатичен.

Клоунада Гринье Пересмешник беспечальный, Я – эксцентрик музыкальный, Мастер звучных буффонад, В лад рулад и клоунад.

Эквилибр Ольги Паппэ Жанр такой «ручным» назвали – «Эквилибр на пьедестале»: Арабески, стойки, складки… Изумляет акробатка!

КРАТКИЕ РИТОРИКИ О СУИЦИДЕ *** Развернулся полёт ос! Лезут в нос, жалят в тело, в горло... Сколько ж бед, отмахнувшись, снёс! А от ос дыхание спёрло. Столько ж этих мушиных акул Развелось теперь в атмосфере! И стоит грозовой гул По воздушно-юным потерям… *** …И не почерк, а прочерки Знаменуют судьбу, Высекая из прочего То тропу, то табу. И разыгранной картой Больше не дорожа, Надрывается к старту, Прямо с места, душа.

Крещённые нехристи с вами чёрными вороньими «хрестами»* небо насмерть хрипом застившими Божье мы на родине родимой арестанты ваша клюква-ложь в ушах у нас и больше вы Христа от нас «хрестами» отрывали с чёрной ношею взлететь стараясь выше тяжелы уже распластанные твари да по-прежнему над Родиною рыщут и снижаются мрачнее ада стаи и клевещут костенеющие клювы арестанты под вороньими «хрестами» меньше клюквы да питательнее клюквы ах красным-красны на Родине равнины ах черным-черны днесь враны воровские понабравшиеся хищно и ревниво Беларуси Украины да России *вороньи «хресты» - кроме общепринятого ст. славянизма, здесь: знак чёрной мессы.

КРОХОТНАЯ ПОЭМА О ЛИРИЧЕСКОМ ГЕРОЕ И БРОДЯЧЕЙ КОШКЕ Я подобрал её вон там В проёме у подвала. Она (назло своим котам) Меня очаровала. Глаза мерцали в два огня, Сама – скелет и кожа. Живая кошка у меня Пристроена в прихожей! Я тряпку кинул ей для сна, Песку принёс в коробке. Она мурлыкала. Она О ноги тёрлась робко. Свершив знакомства ритуал, Отужинала (дважды!) И позабыла про подвал, Про холод и про жажду, Как мне казалось. Помню, сам, В бродяжье счастье веря, Жил наяву, как в чудесах, И был, как эти звери. Потом наскучили всерьёз Разлуки да болячки…

Я кошку в дом к себе принёс Для неги и для спячки. Так и пробыли рядом мы, Встречаясь у порожка, Всю зиму. А в конце зимы Заволновалась кошка, Враз перестала есть и спать, Металась по прихожей Да так, что, сытая – опять В два дня – скелет и кожа… «Раздумала бы. У котов Тебе ль чета – подруги? – Те дождались своих деньков, Переживая вьюги. А ты всю зиму - у меня Живёшь при миске щедрой». Но плачет кошка. Не унять. Увещеванья тщетны… Я видел в этом октябре, Куря в своём окошке, Как ребятишки во дворе Мою поймали кошку, За бечеву на шею ей Жестянку нацепили, Стянули узел погрубей И бегать запустили.

Грохочет кошка. Детвора Хохочет… аж до плача… Такая, стало быть, игра… Коты от кошки – со двора… И что всё это значит?

Кружение дерев «Я один, всё тонет в фарисействе. Жизнь прожить – не поле перейти». Борис Пастернак, «Гамлет».

Не верь, что всё здесь трын-трава, И смысл теряет вес, – Остались люди-дерева, Немного пусть, едва-едва На весь убитый лес… Я славил корни глубины, Могучий отчий ствол, Сезонным трепетом полны – Глаза ветвей устремлены За кронный ореол, Текли внутри лета, лета Надежды и судьбы. Но вот: их ток не навсегда, Хоть свет им – звёздная бразда… Не расшибайте лбы! Не разорвать нам ста оков, Ста льдов не растопить, Не минуть ста стальных крюков, Ста дровосеков-дураков Не переубедить.

Но есть прощенная любовь И верность лесу есть, Пространствами взращенный зов, Июнь цветов, ноябрь снов И корневая честь. И это значит – ночи нет, И в нас весь путь сокрыт. Тростинки ста лесных замет – В завет нам горний зыбкий свет, Что дерева кружит.

Культурный слой Кто-то чёрную свалку поджёг. День и ночь тут и там языками Шевелится зловонный поток, Исторгающий грязное пламя. Едким воздухом полон простор. Не вздохнуть. А дышать – задохнёшься… Ты могучим пластом остаёшься, Вековой человеческий сор. Ты, когда-то знававший ладонь, Из людских набирался копилен. Даже старый недобрый огонь Перед этим запасом бессилен. Так трави и злорадствуй окрест, Порожденье родства и уродства… Сколько ж их, этих свалочных мест, Оправдавших свои производства.

Лёлька(из цикла «Дети манежа») Моим дорогим Ирине Сидоркиной и Константину Пармакяну

В океане эта львица родилась И поэтому «морскою» назвалась. Там, где бури приполярное вытьё, Видно, с дури мамка бросила дитё. Лёлька, Лёлька! Ну, за что такой удел? – Полбеды, что океан её вертел, А беда, что не добраться до еды Среди пенной, белой, бешеной воды. – Значит, выпала ей гибельной стезя По законам океанского житья… Только всем слепым стихиям вопреки, Вдруг случились в том районе рыбаки. Шли они… седьмой… восьмой… девятый вал Трал огромный вслед за ними прошивал. И в добычею наполненную снасть Львёнок Лёлька умудряется попасть… Можно многое рассказывать о том, Как событие продолжилось потом, Как, выкармливая, холила зверька Заскорузлая рыбацкая рука. Только речь была б уже не о беде, А обычной человечьей доброте…

Вот и порт. И забывается, буян, Шестимесячный поход на океан. Будет праздник! Будет встреча горяча… Только Лёлька, получается, ничья*… Но доносит вездесущий слух молвы: В петербургском цирке есть морские львы! Срочно бьёт туда депешу капитан… Срочно едет дрессировщик Пармакян… И своим великодушием богат, Принимает львицу Лёльку славный град… Видно, свойство есть такое у судьбы: После долгой, изнурительной борьбы Различают напряжённые глаза, Что кончается ненастий полоса. – Так свершением всех лёлькиных надежд Стал восторженно ликующий манеж, Где, в ответ ему смела и весела, На носу носила Лёлька факела И мячи кидала прямо в руки вам, Путешествуя по разным городам… Может быть, морские львы сейчас у вас? – Убедитесь, что не выдуман рассказ. *Кроме рыбы, всё, не внесённое в декларацию принадлежностей рыболовного судна, считается контрабандой и надлежит безвозмездной передаче государству.

«Леониды» Причудливо в небе отлиты Созвездий различные звери. Оттуда летят «леониды», Сгорая в земной атмосфере. Скользнёт наважденье немое, Живущее самую малость... До встречи их мира с Землёю Никак они не проявлялись. Безвестно, безлично, бессчётно Скольженье пылающих множеств, Как душ воплощенье бесплотных В плоть зримых божеств и убожеств. И сколько ж ещё «леонидов» Незримых там вкупе и розно?.. Такая живая планида... Такая житейская проза...

Лесничий Ты здесь присутствуешь. Ты жив. Ты - в почве. Ты - в листве. И тот же ясный свет лежит Внутри тебя. И вне. Вошёл ты в землю, как в очаг Идёт вязанка дров, Чтоб жар домашний не зачах, Не выстудился кров, Чтоб внук - придёт ему пора Встать к памяти лицом Искал для жала топора Не деревá отцов... Волнуй же шумом вековым, Качайся, отчий ствол... Знакомый дом. Летучий дым. Дубовый старый стол.

Лестница На крутизне и ночь, и день За годом год, как лезвие, Срезает каждая ступень Перед тобой земную тень Бескровно, безболезненно. И узнаёшь, свой путь верша, Как время сокращается. И страшно этого ножа. И тяжела твоя душа И кровью обливается. Но тень другую за тобой Тебе ведёт вослед – Длинней, чем дольше путь земной, Чем дальше шаг усталый твой – Звезды зовущей свет. Так оглянись на миг, черты Достигнув, с высоты: Укрыты ль тенью от звезды, И глубоки ли те следы, Что оставляешь ты?

Летающие в кандалах Другим народам горемычны, Но в восхищенье им и в страх Летали к звёздам мы в обычных, Привычных сроду кандалах. Кондовы, сто национальны, Вождя, хоть кол теши, любя, В беде и в горе беспечальны, Когда ж полюбим мы себя?! – Ведь верили же, погибая С одной винтовкой на троих: Земля живая и родная Возвысит нас из недр своих, Ведь верили ж и в самом диком, Набитом глушью далеке: Взлетим от собственного крика… И вновь сойдём сюда с безликой Звездой в разжатом кулаке.

Лидера... а легко не проснуться всему что так просто уснуло и не в силах увидеть во сне озарений ища что планету как в омут глубокая ночь затянула нужен лидер кто въявь объявил бы рассветы ночам нужен лидер как пахари чующий почву бессонно кто посеяв зерно жатве точные сроки даёт кто невзгодам назло хочет знать это поле зелёным вечным солнце высокой звезду голубым небосвод нужен лидер оценки прицельного точного взгляда победившего жуткую счётную скорость машин мастер-чернорабочий незнаемых прежде разрядов к жизни строящий путь не по сорной ошибками лжи нужен лидер целитель хирург психиатр и онколог кто с отчаянной точностью вскрыв черепной потолок не колол бы сознание акупунктурой иголок но иглой пробужденья всеобщему мозгу помог нужен лидер всему что доступно уму человека нужен лидер тому что ещё недоступно уму нужен лидер герой и творец двадцать первого века лидер светочем ясным пронзающий липкую тьму.

Лицо Лица не видишь своего. Не видишь. И не знаешь. Но выражение его Несёшь и не скрываешь. Беда ль, что твой достойный лик Тобою не отмечен? На свете столько лиц других! И все - тебе навстречу. Вон, слева, как зарытый клад Лицо и сверху - кепка. А вон - молниеносный взгляд И подбородок крепкий. А это всмятку, как яйцо. А то - яйцо вкрутую. Спешит, как кисточка, лицо, Себя живописуя. Слились: укор, упрёк, урок, Морщинистая сетка, Орёл, орешек, узелок И липкая конфетка. Лицо надменной красоты Холодное, прямое. А рядом лица как мосты Меж небом и землёю... В соединении своём Творясь и отворяясь, Открыты лица этим днём, В другом не повторяясь.

Лица многообразный миг Миры людей наметил И честно выписал на них, Чем горек он и светел. И как бы ни были вокруг Темны противоречья, Лицо вчерашнее, мой друг, Сегодняшним предтеча.

Лошадиная религия …Но белый свет сошёлся враз и клином: На острие, сверкая и круша – Конь-бог. Он – твой. Он яростен и ливнев. Ярь бега из тебя в него ушла. А вся вина – отчаянная гордость Под силой остро стянутых удил. На всём лихом скаку погасла скорость. И седоку забыть, каким ты был. Благ бог-конь твой косматый, неподвижный. Отныне ты не прянешь ото сна. И твой наездник, как безделка, лишний, Сорвёт с тебя седло и стремена….

ЛОШАДИ ПЕРЕХОДОВ (из цикла «Бродяги») * И опять на обрывистой круче, Где тропинка почти не видна, Пробираюсь на лошади вьючной. Осторожно ступая, она Выступ чувствует каждым ребром, Осыпь ощупью пробует, дабы Удержаться на камешке слабом Ей со мною и нашим добром. В том краю, где на тропах капризных Ввек не встретить ни птиц, ни зверей, Нас ведёт по коварным карнизам Колдовское чутьё лошадей. Их не очень овсами кормили, На манежах не холили их. Только лучшие конники в мире И в помине не знали таких. Там, внизу, посмеются над ними: «Ну и клячи у этих людей...» Но не вьючными, а верховыми Величаем своих лошадей. ** Это - тёплая полумгла Догорающих рядом поленьев; Это нежные - звенья о звенья Чуть позвякивают удила.

Потревожит гнедая золу, Пепел, тронув дыханьем, отпрянет. И врасплох человека застанет Лошадиная грусть по селу. Значит, близко, ну самая малость До жилья им, трудягам, осталось, Значит, их переход позади. Проступают в рассвете невнятно Поднебесные белые пятна Пережитого нами пути.

Лунь Ты - действующий. Ты - не втайне. Ты сам собою - тьма и свет На самой странной – нет печальней И радостнее - из планет. Ты тихой негою Вселенной На ней однажды воплощён И бесконечный, и мгновенный, Одновременно – явь и сон. Здесь не обязан ни чему ты, Творя и тут же хороня. И нет покоя ни минуты, А из пропащих нет ни дня. Но - ты обыкновенный вовсе. Но - гул толпы давно затих. Но – да не догорает осень В сединах праздничных твоих.

Львиная сюита (из цикла «Дети манежа») памяти друга Ольги Борисовой, создателя аттракциона "Девушка и львы"

Не мучима страхом нисколько, Сколь ты на неё не глазей, Встречает Борисова Ольга Своих исполинских друзей. За стенками клетки манежной Им тумбы привычны, как пни, Их царские взоры небрежны, Как будто на воле они. Но что им далёкая воля, Засады в сторожкую рань, Коль щедрую львиную долю Дарует кормящая длань. Послушный за то командиру, На задние лапы встаёт Властитель звериного мира, Что миру людей антипод, И делая вид разъярённый (Но с пикой и плетью знаком), Он ей, дрессировщице оной Позволит усесться верхом. Стоит он под ней величаво, Покорен судьбе циркача, Ей львиную песню по праву Как львице-царице рыча.

МАНЕЖ (арт-поэма) Запев Немые ритмы цирковые, Кто б вас озвучил-произнёс! – Слова не клеились впервые И мысли плавали вразброс. Но так вчера проистекало – Бумага белою была. Сегодня ж восторжествовала Нежданно мысль и ожила. И, точно молния, мгновенно Из тьмы веков, Из наших дней Как жизнь предстала вдруг арена! И много разного на ней…

ТРИ ВИДЕНИЯ ВЪЯВЬ

1. Всмотрись в законченную дивно Ушедшесть прошлую времён: Из давних творчеств коллективных, Быть может, всех древнее – он. Конечность формы совершенной, Круг поколений вековых: Он сотворялся постепенно Переходящим знаньем их.

Он обязательно навеет Тебе истории свои, Где живы страсти Колизея И гладиаторов бои… Но славен круг не тем, жестоким. И кровью круг не знаменит: Настанет время, и пороки Он в красоту преобразит!

2. Перед тобою в зале замер, Всем суевериям назло, Его классический диаметр: 13… чёртово число! Не специально ль меру эту Весёлый бес облюбовал, В протест библейскому запрету Потешных правя карнавал? И не насмешкой ли условной Изобретательный народ Над оным купол не в церковный, А в цирковой произведёт?

3. Мы снова в дорожной болтанке, Собратья моя кочевая. Огни. Города. Полустанки. – Нам выпала доля такая…

Нас жёсткие сроки проносят, Бросая в ладони манежей, Что ищем? – Никто нас не спросит На жизненном нашем безбрежье, Где, как в океане атоллы, Арены подряд круглооки, Где празднествам нашим весёлым Причинны другие эпохи. Средь ярмарочного ора Рядилась не шутки ради Бродячая боль актёра В репризе и в клоунаде. И как бы ни называлось – Пускай «круговой потехой»: Всё Рыжему доставалось От Белого на орехи. Но оба, ловя удачу, Времён ожидая лучших, Одну погоняли клячу На вольных ветрах летучих… Мечта кочевых артистов – Мы стали-таки крылаты, Поэты-эквилибристы, Мечтатели-акробаты. Ища волшебство в обычном, Мы, будущие – вчерашни! Традиция и трагичность В счастливом искусстве нашем.

В дорогу же, старая маска! – Разведаем прошлое время, Где сказка – совсем не сказка В несказочной этой теме. ИГРИЩА

1. Ярманка-ярмóнка

…потешные молодцы, песельники-дудошники, аманитые купцы да хрестьяне-труженники, в круг раздайтесь под музЫку, обратясь к нему лицом: то-то будет шуму с криком от кулачных удальцов: хорохорясь, ходят в круге два бойцовских петуха, раздавая оплеухи да по рожам… ха-ха-ха… свято место, что не пусто: вытаращивши глаза, тащит на рогах капусту бородатая коза, а за нею – круть да верть – балалаечник-медведь, а за ним косматый пёс на спине кота пронёс,

а за ним, гремя в баклушки – знамо: ярманка-гульба – тычет всюду нос Петрушка, побивая колотушкой богатея да попа, а за ним башкой в кастрюлях великаны на ходулях – визг да с пугал перепуг… и всегда живёт в народе, в детских играх, в хороводе этот ярмарочный круг.

2. Грозные расправы

Царю несут: «В Москве крамола: пестро напялив колпаки, всех потешает люд весёлый – гудошники да гусляки… В ряжёных, в играх скоморошьих – который день Китай-горòд, смерд горло гоготом полощет да с голытьбою пузо рвёт»… Как хрипнет грозный царь от злобы, как стиснет пальцы в кулаки: «Гнездища сжечь, вспороть утробы, рвать ноздри, зенки, языки»!

И вот летит царёва стая. И спешно выполнен указ. Горит слободка Потешная. Палач лютует напоказ… Будь ты гусляр или гудошник – без гуслей взвоешь, без гудка. Будь даже малый скоморошек – Пляши без глаз и языка… И по путям-дорогам, жуток брёл скоморох с поводырём, язык не с шуток-прибауток вздут воспалённым волдырём, и так же вниз по-скоморошьи туда, где ярмарка была, без языков глядят на площадь безглазые колокола.

3. Предтеча

Темны София* и акрополь, серп византийский отсвет льёт, давно уснул Константинополь** и только цирк ещё ревёт. Там, завлекая сброд Босфора, пылают чаши-факела. Там пьяно пляшет Феодора*** для всех, в чём мама родила.

Ей, будущей императрице, гулящей девке молодой Юстиниан**** ещё не снится, и царь не знает таковой. Не для неё ещё порфира, двора почтительный поклон, ещё роскошный жемчуг***** мира в её реестры не внесён, ещё в юродствующей гуще бесстыдно-зрелищных ночей её никто не знает лучше наездников и циркачей. И лишь однажды Феодора, легко летящая в седле, поймает взгляд того, который наместник бога на земле. Танцует девка на арене и пахнет потом и вином... От разнородных впечатлений вернётся в цирк она потом и, казни любящая люто, здесь, помня пляски прежних дней, утроит славу абсолюта, и львы устанут рвать людей. А ей лишь смех раздует выю, порозовит азарт слегка. И меркнет купол над Софией, как гибнущие жемчуга... Молись, убийца-Феодора, жемчужным хмурым куполам!

Арена срама. Мир позора. И жемчуг мёртв. И рухнул храм. *София - храм св. Софии в Константинополе. **Константинополь - столица Византийского царства. ***Феодора - византийская императрицаавгуста, в прошлом - цирковая артистка и наездница. В юности подрабатывала проституцией, чего не скрывала, будучи царицей (Прокопий, "Исторические хроники"). ****Юстиниан (Великий) I - византийский василевс-август (император). Поражённый красотой юной Феодоры, сделал всё, чтобы та стала его супругой. *****"роскошный жемчуг" любимые украшения Феодоры.

МАНЕЖ

1. Межсезонье

Сегодня в цирке купол тёмен. И притаившаяся мгла такой тоской в огромном доме, сродни трагедии, плыла. Зияли входы, как провалы, безжизненно тараща свет в глубины зрительного зала, где циркового гула нет.

Молчат фойе и вестибюли, в пыли сереют витражи, как будто время повернули туда, где нету ни души… Но там, где всё сейчас зевает и от безделья устаёт, манеж не спит. Он отдыхает. И новых дней с надеждой ждёт.

2. Курилка

Здесь говорят о чём попало перед работой у кулис: об истинах из идеалов и достоверных небылиц. Тут смысл немыслимых теорий из несуществовавших книг и философских категорий для разных всячин бытовых. Тут проявляется случайно, что до звезды рукой подать, что человек – сплошная тайна (а тайны надо открывать), Что доброта всему основа, Что хорошо бы – без обид… Серьёзный клоун вставит слово. Джигит до колик насмешит.

Мои родные балагуры, мы - в детстве все, без мер и меж… Но – выходная увертюра! И – на работу. На манеж.

3. Парад-алле

Он грянул ярко и мгновенно Под взором зала круговым, Подобно чаше драгоценной, Плеснув задором огневым. – Как будто не было столетий, Вошедших в это существо, И тень бесчисленных трагедий Никак не мучила его… Скрепивши братство цирковое, Манеж увидел ты в лицо! Но вот зажглось над головою «Большое звёздное кольцо». И нанизав потоки света, Стремительно, за рядом ряд, Как многоцветная комета, К манежу двинулся парад. Идёт парад. Парад струится. Парад приветствует тебя. Взлетает музыка жар-птицей, Начало сказки торопя.

И всё покажется знакомым, Как жизнь, что вертится и мчит… Ты здесь – не гость. Ты здесь – как дома. Живи. Участвуй. Хохочи! И каждый миг полна событий, За рубежом беря рубеж, Земля несётся по орбите, Такой же круглой, Как манеж.

Матерь-ветка Каждая ветка на дереве этом Неодинаково плачет под ветром. Гнётся со свистом упругим, стеная, Верхняя ветка, совсем молодая. Гнутся, как жалуясь каждою клеткой, Ветка пониже и средняя ветка. Гнётся, коленом скрипя узловатым, Та, что утратила юность когда-то. Но, не сгибаясь, качается редко Даже от бурь материнская ветка. Пережиты и знакомы в итоге Ей дочерей разнолетних тревоги, Завязи сладкие, соков нехватка, Зной и тоска в ожиданье осадков И заведённая кем-то по кругу Общая их родовая потуга... Дочь моя чем-то сегодня встревожена, Гладит ладошкой кору настороженно, Греет дыханием спелую почку... Дикая ветка. Тихая дочка.

МЕГАБИТОВЫЙ ЦИКЛ Запев

За предельною странной чертой, Пережившие почвы и воды, Обретём мы когда-то покой И сольёмся с пространством-природой. Но когда до конца.… До конца Мы в пространствах её растворимся – Под сердцами вновь стукнут сердца… Но родившись, мы не породнимся, И не встретимся мы никогда, Столь сейчас горячи и любимы… И присвоит потомок тогда Мне другое какое-то имя.

Punctum contra punctum*

Творец садится за рояль. Оркестр-демон рядом. Творец недолго смотрит вдаль Отсутствующим взглядом И, взглядом не приобретя Оттуда – ни на йоту, Решается на роль вождя И страшную работу.

Вселенную потряс окрест Аккорд громоподобный, Но вкрадчиво завёл оркестр Вопрос сомнений злобный, Но заскрипел скрипичный бес, Со вторами виляя, Лишь рухнула в ответ с небес На ад возможность рая. И не были разведены Ещё в пространстве этом Клубящемся ни явь, ни сны, Ни темень сна от света, Пока пассаж очередной, Из множеств накативший, Не стал вибрацией одной, Единой, наивысшей. Рояль светился, как разряд, Рукоплескало всё подряд И руки жали наугад Знакомые случайно… И лишь творец, лишённый сил, Отсутствующ и бледен был И об одном себя молил – Слиянье изначальном. * букв. точка против точки. Или нота против ноты. Или контрапункт одновременное сочетание двух или более самостоятельных мелодических голосов.

Смена эпох

Чтоб не рабом, а господином, Пребыл во всём вдруг человек, – Придумать не ему ль машину, Которая умнее всех? Значки мелькают на дисплее Под человеческой рукой… Она выигрывать умеет И в шахматы, и в «бой морской». Её нельзя кнутом ударить (Как сам себя ты истязал), Не совратить и не состарить Путём наветов и похвал. И знать нельзя, чего ей надо, Как отдыхать и дольше жить… И самому себе в отраду Её нельзя не обслужить! Дизайнер ей создал породу, Строитель выстроил жильё. А господина ждёт работа, Чтобы оплачивать её. Демиург

Мгновенно гаснущая сетка, В миг возникающая вновь – Идёт живых основ разведка, Интеллектроника умов.

Он может – ум, к познанью жадный, – Одной песчинкой мир взорвать. Но продолжает люд нещадный С самим собою воевать И синтезирует лениво Игр дармовые пироги, И человеконелюбивый Век раздаёт их за долги, И на мерцающих экранах Из информационных цифр Обратно, к ветви обезьяны Стратег раскручивает шифр. Вздымая скрюченные руки В иные, в звёздные миры, Он лживо произносит звуки, Что словом были до игры. Кривой зигзаг – его улыбка Скользит по плоскому лицу… А ты, искусство, не ошибка, Попав к такому мертвецу? Унификация

А так ли видели вначале Свои мечты, живя в ярме, Но – колыбель ума качали, Но – нянчили слова в уме? Посыпанные пеплом густо, К нему лишь тернии вели,

Пока не вываял искусство И царь, и червь – язык Земли. И зов суровый – отзвук новый Разнил и друга, и врага И заклинаньем делал слово, А слово – пением стиха. Что в ней – стиха единой строчке, Всегда и тайней, и родней Начал утробной оболочки И математики древней? Что в ней – так часто омертвлённой, Но лишь усильем единиц Осуществлённой, сохранённой Для будущих склонённых лиц? – В ней, настоящей, сформирован, Сгущён энергией живой, Прошедший, будущий и новый Ум человека временной… Но мракобесия пристанник, Где действо с ложью снесено, Вдруг слову предпочёл механик Скрип шестерён не так давно. Когда ж в гонительной године Казнили мысль её враги, Прогресс механика машиной Создал чистилищ мешанину И адом всем воздал долги, Бессонный идол! Молчаливо Творила ад его рука

И совершенствовала лживо Машиноветви языка. И средь всеобщего молчанья Владеет миром лязг и треск. И в новоявленном звучанье Нет и намёка на протест. А в этой новой оркестровке, То лья, то лязгая поковки До монолитного куска, Унифицировано ловко Убит и признак языка. Иной планетянин

А я – дельфин. А я – надежда Давно на промыслах твоих… Я весь – в восторгах золотых, И вся вода – моя одежда. Ты изучал меня по байтам… Ан руки кверху поднял ты, Сколь актов знанья ни свершай ты Пред совершенством наготы. И, вольному в своей стихии, Мне весел твой реченный стих… Цивилизации иные Я пережил, постигнув их! И ты – участник белых пятен Своей же логики глухой, Себе ничтожно непонятен, Решил – пора заняться мной?

Что ж, получи моё явленье! И сквозь цветистые очки Кругли беспомощно зрачки, Наращивай свои сомненья. Ведь я – не твой! В других каналах, На разных глуби рубежах Меня природа утончала, Тебя – дубина и рычаг. Но как бы ни ожесточился К тебе весь мой дельфиний род, – Коль ты разумным проявился, Нас общность, может быть, спасёт. Гарпунер

Ну, ты, дельфин… какого чёрта Так трудно пляшешь впереди… В прицел... в прицел… замри, аорта, Сиди, не дёргайся в груди. Таю дыхание над бездной – Вот-вот гарпун войдёт в того, Кто славит удивлённой песней Ему чужое существо… Но ты мне нужен! Жир, и мясо, И шкура в выделке легка…

Ведь не точить пришёл я лясы С тобой о формах языка. Мои намерения те же: Земной, морской ли – всё скоты… Но неожиданней и реже Ко мне выныриваешь ты, И впрямь, как будто, понимая, Что, хоть и ум я, да не тот, Каким умы, увы, бывают Вне человеческих забот. Сон демиурга

Спал пианист перед роялем, Как обессиленный творец – Так много звуки угадали, Так долго руки уставали, Что обессилены вконец. И это сразу стало горем. И горю не было конца – Средь рабства разных категорий, Покинутых аудиторий Плыл беспробудный сон творца. Но вот, во сне – толпой бродячей Вновь к безначалью первой тьмы Вчера хохочущие скачут. И ничего уже не значат Сыны гармонии – умы.

И коротко мотив старинный Ломая бешенной машиной, Заместь гармоний всех – испуг, Привычный издревле, звериный… Что, пианист… что, демиург?! Пробуждение битв с продлением эпилога

Белыми хлопьями снега Белые ангелы с неба – Кутает строй величавый Дали, деревья, дубравы. Но возмутит изобильем Навстречь им вихорь подмётный – Дикие ангелы пыли Чёрной, безудержной, плотной. В битве извечно-великой Ангелы – белый и дикий. Серой завесой смиренья Промеж них ангел забвенья… Два демиурга – веками Борются воздух и камень, С дикими тихие рати, С добрыми злобные братья. Руку опустит уставший, Ангелов белых пославший – Верхняя рать прекратится Стоит руке опуститься.

Тут же, как кто окликает, Вихорь подмётный стихает, И разнимают объятья С белыми чёрные братья. Дали, деревья, дубравы Кутает строй величавый. Сказочный и несказанный, Падает снег безымянный. У каменистых подножий Пыль унимается тоже, Также черна, но безбранна, Также, как снег, безымянна. В Небо с Землёй воплотившись, Спят демиурги, смирившись… Только на тихом рассвете Голос послышится третий – Третий, от битвы отставший, Спящие силы познавший: Это пещерные люди Спящих по имени будят. Окончательная попытка эпилога или Ретро у компьютера «Волнующие нас веры суть лишь более бледный отпечаток действующих древле сил, создавших некогда виды».

Велимир Хлебников, из пояснений к поэме «Зверинец».

Взрыв разума, экстремум, неоизм! Какие вехи станут забываться, Как будут книги новые читаться Бессонным человечеством? А с ним – Извечною останется ли суть Страницы, на экране замерцавшей, И клавишами книгу пролиставший Обратной связи выстроит ли путь? …И мы живили прошлое, едва Нащупав ключик мёртвого наречья, Фантазией – понятию предтечей… Умнее дел нас делали слова! Не сказочной ли нам казалась та, Когда-то заурядная, привычка: Рисунки-письма в глиняных табличках, Исписанная песней береста? Подверженное часу и теплу, Ничто не молвит старое вощенье, Но, может, мысль, пропавшая для чтенья, К добру бы приводила, а не злу? И разве поумнела в нас душа, Когда от своенравья и всесилья Мы летописи весело палили, Монастыри пожарами круша?.. Я – сторож на подрубленном суку, Не уберегший истинного вехи: Земля, коли она родна, – навеки… Или – где список «Слова о полку…»…

Невежество беды не отвратит, Не скроет в оправдание витийством: А что как до Кирилла-византица Был искони славянский алфавит?.. Но сведена до плоскости пластин, Игрушечна теперь библиотека, И думающий образ человека Подобен инородцу средь машин… Экран зеленоватого огня… Символикой выплёскивают блоки… Вот так теперь… В своей чужой эпохе… Со всем моим… Со мною… Вне меня…

«Медведь-гора» …То падать, но вставать. То падать и реветь. Невзгодами опять Морочит круговерть. Но смысл обычный есть – Подняться и стоять, Снося любую весть, Стоять и не стонать. – На все моря невзгод, Позоров, нелюбви Ты смысл обычный тот Удачей назови. И смысл тот полюбив От искренней души, Прислушайся: отлив По камешкам шуршит. – С уступа на уступ, Откуда и пришло, Соскальзывает вглубь Своей пучины зло. И пенные струи, Бессильны и добры, Лизнут стопы твои И голову горы…

Лежит гора-колосс, Поросшая травой, В прибой своих же слёз Уткнувшись головой. Лежит гора «Медведь», Уставшая стоять: Ни встать, ни зареветь, Ни падать, ни стонать.

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ Украинские картинки с натуры

Из жизни отечественных кукол

Не надобно а ни полушки, А ни богатства златого Полупархатому петрушке От полностью пархатого. На каждый день

Парадоксальная пора: На завтрак съеден скудный ужин. Полощет дождь. Кому он нужен, Когда он нужен был вчера? До этого была жара, В полях всё выгорело к чёрту. Висит озонная дыра И аритмирует аорту. «Любимая реклама»

Включаю телепанораму. Там фирма «Nate Ukraine» рекламу Наяривает в перерывах... Ну, надо же! Как всё красиво...

Что значит «NATE»? – Трактат словарный: 1. - «Участок мозга полушарный»; 2. - Ещё значенье - «ягодица». Стоп! Дальше некуда катиться... А впрочем, хочешь? - Дальше топай, Соединенье морды с ж…. ТЮлькина казнь

Сняли с ТЮльки шляпки-тряпки, Поломали ТЮльке лапки, Посадили ТЮльку на кол. И никто по ней не плакал. Подсвечник

Тропою подлой в рай не попадёшь В какой бы ты ни чествовался силе, А грязные следы твоих подошв На белизне воочью проступили. Что празднуешь ты в храме, напоказ Крестясь и загораживая свечку, Смотри: гнилой сквозняк твоих проказ Округу заразил, её калеча. Живёшь, себе подобных не щадя. Но не забыть о них средь ликов вечных. За всё да будет Бог тебе судья! А на земле ты сам себе подсвечник.

Метаморфозы …И ожило. Как воск, песок Пластичен под руками. И пробежал сквозь камень ток. И стал задумчив камень. И живо речь река сплела Меж каменными лбами И речью мысль передала Лесам за берегами… Неосторожный человек, Что ты, взрывая, роешь, В расчёте на какой успех Дом из песка ты строишь, Преображая мир, понять Его пока не смеешь И, научившийся слагать, Когда прочесть сумеешь?

Мимо И каждый день, и каждый миг Навек чему-то отдавая, Я до конца не понимаю: Кто сборщик податей моих. И если жизнь неистребима, Как трудно сознавать тогда, Что вся она проходит мимо, Идя неведомо куда.

Миражи «Он не был Свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете»

Евангелие Иоанна, 1:8.

…В себе страх смерти подавляя, Отыскивал иную жизнь. Существования кривая Пересекала миражи. За точкой точка в бездне света Влекли надеждами с собой. Из миражей возникла эта Мечта дороги световой. И ненадёжности кусочек – Земной периферийный свет Нижайшая из оболочек… Но ниже мысли – жизни нет.

Mister MEDVEDEV и Monsieur BELOV светлой памяти Сергея Медведева и, слава Богу, ныне живущему Валерию Белову

- Как-то невесел нынче Париж, вымерли будто все. Был ваш Париж огненнорыж... Тот ли я вижу, мсье? Это ль, – кто пел, светел и бел, кто и свистал, и смел?

- Тот и теперь вовсе не сер и не в туманах, сэр…

- Разве чума не сразила мозг, разве – не La Rochelle? – Можно б до звёзд выстроить мост… Ум бы не поредел! Странно, что глух галльский петух, в пляс не несётся, не вертит ус бравый француз, не рассмеётся…

- Трудновековье нищенских душ! Время такое: порваны узы союзов и дружб… трудновековье… Гляньте, на зáмки похожа толпа, а в ней – не к сердцу, в пороховые ведут погреба тайные дверцы. Да, сэр, француз обрастает стеной, всем отчуждённый, зáмки идут друг на друга войной в шляпах-знамёнах. Пламя играет в руках тяжело: выстрел… усмешка… Вы – англичанин… Вам повезло, так как нездешний. Нам же в привычку – от холуя оторопь страха, как и обычное: «Мне и твоя к телу рубаха»… Не понимаю, стараюсь понять: мы ли – всё это? Может, уметь ненавидеть, пинать – наши приметы?

…Но, сэр, поверьте: только у нас, смел и беспечен, изобретатель тысяч проказ есть человечек. – Вот он поставит на голову с ног ваши понятья, вот избежать он находит предлог ваших объятий… В Tower он, озоруя, войдёт, к вам подкрадётся, тайны, как дверцы, все распахнёт и рассмеётся.

Мишень Чем ярче цель - стрела точнее. Вся - устремленье, вся - полёт. Вот тетива коснётся шеи, Качнётся лучник и замрёт. Выпячивая плавно жало, Всем телом жалуя движенье, Стрела стремительно лежала На уровне зрачка мишени. Ещё не зная о стреле, Ещё опасностей не зная, Зелёная и голубая Мишень стояла на земле. С восторгом помнила она: Звенели гвозди, как струна, Творя её цветное тело. С восторгом помнила, пока, Как дека, чутка и тонка, Сама от ветра не запела. И знал столяр - седой старик, Что эти досточки звучали, И знал, зачем легли на них Такие красные спирали. И лучник видел наперёд Исход прицельного движенья И знал: навек стрела пробьёт Живое яблочко мишени...

Дай Бог тебе допеть свой стих, Дожить его, хотя б - на грани! И не подозревать в тот миг, Что у тебя расцвечен лик Спиралями для попаданий, Что не узнает лучник твой На слухе в несколько саженей На всём ветру, Какой ценой Поют под стрелами мишени!

Младенец Начинается ветер навзрыд. Из небесной коляски он выпал. Вот лавинами скалы крушит. Вот блистательно молнию выбил. А до этого тихо алкал Он из лунной и солнечной сосок, Облак тучный его заласкал Так, что нем был его подголосок. Но теперь разгулялся всерьёз, С ног на голову ставя природу. Видно, много запретного снёс Он от тучек отца-небосвода. И рыдал он, бушуя всю ночь, И уснул от трудов беспокойных, Далеко, разумеется, прочь Отогнав тучных нянек конвойных.

Молния детства …А с нами стать должнò, что дòлжно: Пусть будет крест. Или стезя. Укрыться, в принципе, возможно, Но отклонить луча нельзя. ...Я помню - молния бичом Сыграла прямо под ногами, Как из Земли – возникло пламя... Переступил... и ни по чём... Но видно, с самого рожденья Чрез молнийный попало луч: "И божество, и вдохновенье". И мрак. Как молния – из туч.

Молчание о любимых (из цикла «Бродяги») Пойдут весенние дожди, И станет влажно. И всё, что было позади, Уже не важно. Всё что случится через год, И через двадцать Мелькнёт, забудется, пройдёт... Куда деваться?

- Кому горит костёр в ночи?

- Любимым нашим.

- А где любимые?

- Молчи! Не снятся даже. Считай, что нам пока везло: Не всем досуже Терять привычное тепло Для нашей стужи. Чем дольше путь и дальше дом Короче встречи. Но пой о чём-нибудь другом, Так будет легче... Играй гитара, расскажи, Как из-под пальцев Летит аккорд длиною в жизнь. Куда деваться? Пой и не верь, что впереди Всё та же скука... Пройдут весенние дожди. И станет сухо.

Мольба В клочья – пена, в пене – небо, В небе – туч Твоя стряпня. Боже-Господи, а лепо ль Хлебом потчевать меня? Твой посев я. Бьёт посевы, Озверев, небесный град: Вон, я вижу, справа-слева В небе чучела висят. Не Тебя ль они молили: «Хлеб... насущный даждь нам днесь»... Хоронили их в могиле, А они зачем-то здесь? Или мёртвые-живые Прогневили так Тебя, Что стоим, как столбовые, Вперемешку, всё терпя: И начальников-обужен, И разбойников-убийц, Всех, кому сверххлеб тут нужен, Всех, кто вышел в морды - лиц, Всех, кто тянет длань лихую За куском, что мне – в мольбе? Потому-то и взыскую… Или, может, не к Тебе?

Монодиалог со всеми без присутствующих Даль печальною громадой Простирается в окне. Больше всех мне, что ли, надо? Всех ли больше надо мне? Ну, а если больше, всё же, Всех и так есть у меня?.. Сразу гнусно скорчит рожу «Всех» свирепая свинья И пойдёт – гора горою – Даль с корнями рылом рыть И себя в неё зароет, Может статься, Может быть.

Монолог старого колокола Раскалывая округу Трещинами дорог, Бой начинал упругий С прозеленью мой бок. В скорби ли похоронной, К свадьбе весёлой ли... А по дорогам к звонам, Как муравьи, ползли. Совызревали души В тысячах голосин. Небу всех музык лучше Мольбы я доносил... Родственник наковален, Ковалей и огня, Антиматериален, Пел, в небеса гудя. Но, приспособлен гуду, Старился я и глох, Так как явился люду Материальный бог.

Монолог технократа Я могуч. Я запросто могу Горло перерезать роднику, На лету дождём прикончить птицу, Писаную вырубить страницу, Мне давным-давно уже с руки Превращать оазисы в пески, Доводя дела свои до точки, Истончая реки в ручеёчки. Мне удобней стало, чтоб теперь Не бродил по лесу вольный зверь В скорых перспективах автогонки Посуху Оби и Амазонки. Преисподнюю зачищу я, Языком нечистого огня Вылизав подмётные громады Де, мол, извергающие яды. И когда удастся, наконец, В рыжий перекрасить цвет небес, Я облагорожу океаны Жидкостью из серы и метана, Преступлю запретную черту, В ту уйдя крутую высоту, Где плевать на всё ещё беспечней И моё паденье бесконечней.

Мужчины

Мишке

Ваша светлость, на улице лето. Завтра вместе увидим восход, И в лучах восходящего света Бодрым шагом мы двинем в поход. Лук зелёный с картошкой в пакете, И во фляжке тебе молоко. Мы возьмём принадлежности эти, Мы отправимся в лес далеко. Хорошо там без цели и мысли Просто слушать, как лес шелестит… Только, чур, ваша светлость, не кисни, Если полдень тебя разморит.

Музыка я люблю эту женщину-дирижёра большую женщину перед трубачами в коричневом мраке рампы рождалась моя печаль я видел музыку в тёмном фраке усталую музыку проходящую мимо с локонами по плечам дробили звуки её мелодий оттенки-струны тая на входе в пространства залов как в вязь скрижалей пассажи срезавшиеся с роялей и следом второю-манускриптом смычок наотмашь летящий скрипкой по анфиладам пустым и душным в тенях и бликах от люстр скучных ты уходила как низка жемчуга мерцая музыкой моя любимая дирижёр-женщина в сырую зиму в сапожках узких

Музыка интуиции не разрушала сна не просыпалась пела во сне она глаз не раскрывши крышкою погреба приподнималась в комнаты ночь опустив старая крыша резко мелодии в такт руки взметнулись канули стены след тянется звёздный в старых домах новые люди проснулись выйдя на улицу ни рано ни поздно

МУЗЫКАЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ Прощание солиста

Такое время на дворе – То мрак, то плесень. А вам хотелось в январе Весенних песен? А вы хотите вместо пуль И зверств разгула Капельной музыки сосуль, Надежд посулы? Я с вами спорить не хочу Под пляску люти. В такое время не звучу, Не ждите, люди! – На сцене новая игра В торги да цены… Прощайте! Стало быть, пора Певцам со сцены. Скрипичное соло

Скрипка, надрывая душу, плачет. Бабье горе плач певучий значит, Вдовье, пережитое, не девье… Плещется в безветрии деревьям…

Звучен лад её многоязычный, Стан любви, как женщина, скрипичный. Нежный мастер скрипку обнимает… А деревья в страхе обмирают… Хорошо здесь. Солнце на закате, У полян серебряные платья. Только опечаленно ранимы Зов смычка и плач неизгладимый. Что же смущено и покаянно В клееном кусочке деревянном, Выстрадано-раненное что же Тонкими надрезами по коже? …Среди леса длинное отчаянье – Срубленного дерева звучание… Где-то залы скрипке рукоплещут, Как деревья листьями трепещут.

Муки жонглёра(из цикла «Дети манежа») Владимир Кулаков, «Кольца»

Кто ж поверит в дни победные средь провальных эскапад? Обручи велосипедные реквизит - и те болят. Но упрямо подлетают кольца в воздух и летят, Вовка преодолевает рукодельный кольцепад. Ритмы в темп не попадают, распадаются, хоть плачь. С вечера надоедает полной дистонией врач... И не то, чтобы нахальным Вовке хочется прослыть: просто, номер эпохальным не иначе - должен быть! А вообще-то - очень плохо... А теперь вот ничего с удивлённою эпохой не выходит у него... Но стоит за острой гранью всех попыток - пыток всех вдохновенного дыханья упоительный успех. -

С неожиданной сноровкой в это утро над собой Вовка бросил кольца ловко точно заданной кривой. И враждебная вначале, ласковее стала сталь... Только волей твёрже стали покоряют вертикаль! Так всегда в большом и в малом, сам попробуешь - поймёшь, если ты не из металла и ни в чём себе не врёшь.

На базе (днёвки*, из цикла «Бродяги») Оазис мой, таёжный мой «таити», мечта радиодальних позывных, я отдыхаю, я – сторонний зритель сует и торопливых дел твоих. Привычным стал недолгий мой покой, под кронами еловый запах лета. В сыром разгаре розового света над раннею спокойною рекой рыбачу на заре. А тут же рядом в район Больших Балехинских болот спешат с отправкой нового отряда и к вылету готовят вертолёт. *Днёвка - кратковременный отдых в течение напряжённого полевогосезона.

На бáмбуке* (из цикла «Дети манежа») Эквилибристам жене и мужу Алле и Вячеславу Дубыниным, Разведённым в супружестве и навсегда соединённым в воздухе.

…Накрепко в упор. И руки в руки. Лишь комок мешает горловой. – Холодно быть вместе и… в разлуке Над ареной, как над полыньёй. Можно ли друг другу улыбаться, Словно недруг недругу грозит, После выступлений разбегаться Порознь от маленьких обид? Ах, ребята, рядом вы похожи, Как бывает, если с давних пор На высоком «бáмбуке» партнёршу Бережно вынашивал партнёр… Быть подругой – женственности мало. Другом быть обязан, мужем став. – Оба усмехаются устало, От раздоров мелочных устав. Так и продолжаться б их разлуке, Может, – год, а может быть, всю жизнь, Если бы вдвоём на сложном трюке С «бáмбука» они не сорвались. И тогда, в густом безмолвье зала,

На страховке лонжевой одна Мужа над манежем удержала Мёртвой хваткой верная жена… Что бы там теперь ни говорили, Отвечаю всюду и везде: «Никакой разлуки… жили-были Вместе на земле и в высоте». *

воздушный

аппарат;

«бáмбук»

профессиональный цирковой сленг

-

На бегу Не допелось… окончилось что-то… в горле только измаянный звук… опостылели сразу заботы и осенние знаки вокруг, и огромная детская шалость, что жила в потаённой мечте, камнем в воду на брызги распалась, и пропали круги на воде.

На выселках Ты видишь? – Осень… Снова осень. И снова мокрый шум дождя. И лес вокруг обезголосел, К тебе тихонько подойдя. Скажи, зачем ты позволяешь Его ветвищам и ручьям Увлечь себя и открываешь Ему избушку по ночам? Ведь он заходит лишним третьим, Как существо, одушевлён, И при неверном лунном свете Стоит над нами, молча, он, Как будто думает, качаясь, О чём-то тайном в нас с тобой И понимает нас, прощаясь, Совсем от осени седой, Как будто чувствует, что двое Покинут скоро этот дом… И всё шуршит в ногах листвою, Всё плачет горько, Ни о чём.

На краю Стрелкикомпасов, стрелкичасовнеобузданнопляшутипляшут– Знак меняет ли полюс магнитный, время ль дёргает чья-то рука? Но болтаются чутких весов жизнь и смерть предержащие чаши, В слой песчаный, вчера –монолитный, на глазах исчезает река. А текла меж своих берегов и была искони величава, Как положено –буйные вёсны, как заведено –зимы в снегах… Не прощает природа долгов человеческой призрачной славы, Где живое уравнено с косным, где часы и магниты – в руках. Стрелки компасов, стрелки часов навсегдаприведётв равновесье Властолюбье, смешавшее ныне с весом жизненным гибельный вес. Остановятся чаши весов. Весть о нас о нас унесётся в безвестье. И поток обуздает пустыня под безвременьем грустных небес.

На рижском перроне Вот и прощаемся. Сразу. Всерьёз. Латвия. Рига. Тихо шаги переулок пронёс, Сонно и тихо. Узкие улочки. Тёмная высь. Как из колодца, Спелые звёзды на крышах зажглись – Дальние солнца. Чудится за поворотом, за тем Тень великана: Вздохом мехов и воздушных систем – Тема органа… Где-то там Домский* сегодня не спит, Тéмнит с тобою, Густо над шпилем собора стоит Гул со звездою. – Тема растёт, увлекая тебя, Громче, смелее О торжествующем трубы трубят. Плачут свирели О торжествующей вечности над Крохотным мигом… Вот и простились… Губы. И взгляд… Латвия. Рига. *Домский - собор в Риге с одним из лучших в мире органов.

НА ЮГАХ * Южный город проносит за пальмами море, Никому не качая вослед головой Потому, что он – вот… и окончится вскоре, Ни на день, ни на миг не начавшись тобой. ** В исчезающем беге волны Вдруг абстрактными станут понятья Упакованных наглухо в платья, Неморской несвободой больных. Я тихонько на слух уловлю Слов твоих закипающих пену, Исчезающую мгновенно, Чуть повеет спокойным «люблю». *** Зелен берег, бела балюстрада, Розов гор синеватых туман. К морю лёгких коттеджей фасады Заманили моих северян. Нелегко по-медвежьи ужиться На какой-нибудь мыслимый срок Им в игрушечной южной столице, Веселящей, как пёстрый брелок. Непривычно её коньяки Затемнеют в гранёном стакане… Целый день (по чуть-чуть – не с руки) Пьют, играючи, северяне.

НАВАЖДЕНИЯ Напраслина За спиной прожигает бредовой бедой, Колченогим отростком бархан ковыряет… Замирает полуднем расплавленный зной, На спине крестоносной недобро играет Ядовитого золота слизь. Желтизна… Обернись! Одинокий дичокпаучок.

Поцелуй За поверхностью моря в расселинах скал Мы, как рыбы, вздохнём под водою запретно. Акваланги сорвём. Кто-то, кто-то искал… Не нашёл… Не пришёл… И спасибо за это. И кружит напряжение над головой, Всё – о скалы в шлепках. И распластана пена. Поцелуемся? Но глаз прозрачный и злой… Зеленеет лицо… Поцелуй от мурены.

Ответчик или издержки системы Ох… небо повесткой закрыто, убогим стандартным листком: «Явиться»… к большому корыту по-свински подрывших твой дом? – Закону нелепому чуждый, из шаткого дома бредёшь перед вопрошающей чушкой плести в оправдание ложь. И, праведно ложью измучась, обратно – свиньёю свинья, кляня человечую участь и небо с овчинку кляня.

Дежавю Неспокойно душе и темно, хоть и люди за стенкою рядом. Кто глядит на меня сквозь окно проникающим пристальным взглядом? Что там - образ ли вечности, знак невидимки ль под ветром ноябрьским, чей ничейный навязчивый зрак заревою окрасился краской, я - игрушка ли, кукла ль его, он ли мне соглядатай заглавный? Посмотрю за окно. Никого. Ничего... А присутствие явно.

Цена Когда под ночь восходит небо, Величьем звёзд лишая сна, Мои земные быль и небыль, Какая этому цена? Ах, сколько новых «монтекристо» И юных шлюх в моём окне… В цене убийцы. И юристы. Лишь звёздный вечер не в цене.

Одарения Богу дали совсем немного. – Крест, возвысившийся до срока. Три гвоздя… дабы знали меру. И копьё от легионера.

Над бездной Ты - крепость живая. И я. И оба - в своём, неизбежном. Моё пониманье тебя Мосточек, нависший над бездной. Клубятся под нами дымы, Скрывая земные опоры. И зная, что временны, мы Над бездной ведём разговоры: Приспущен ли, поднят ли стяг, Не спит ли дозорная стража, Коварный не крадется ль враг, А близок - друг другу подскажем. Здоровье твоё и моё Приветствуем каждое утро, Чтоб в наших краях «до краёв» Всё было бы просто, и мудро, Чтоб длился не миг, а всегда Нам встречу устроивший случай, И мирно б струилась вода У наших подножий могучих... Но если угрюмо молчим, Грозя в амбразурные дыры, Кому подобрать к нам ключи? Чем кончат вражду командиры?

Нашествие грибов «Есть ряд вещей, рождающих во мне Такое чувство, будто бы вот-вот Одно из тех чудес произойдет, Которые бывают лишь во сне: Нагрянет ли незваное извне, Иль сам я попаду в круговорот Безумных авантюр, пиров, охот В уже не существующей стране?».

Говард Филлипс Лавкрафт, «Запретная книга… 28. Предвестники».

У проторённой у тропы, Где зреть особенно удобно, Возникли подлые грибы, А выглядят вполне съедобно. Им ни по чём ни снег, ни зной – Порода новая, вестимо… И возвращается домой Народ с лукошками пустыми. И гневно, избы заперши, Судачат люди меж собою, Мол, изведёт тропу на шиш Дрянное воинство грибное, И до соседних деревень Отсюда станет не пробиться: Ведь эта гадость-дребедень, Сколь ни топчи, а всё гнездится…

Их сокрушить и напугать Несли заступницу-иконку. Но свистнет грибу гриб, как тать, И разом: все – ура – вдогонку За перепуганным народом Бегут к селу, лелея месть! А там, какие ни на есть, А всё ж – избёнки, огороды… «Не нам испытывать судьбу», На сходе разом все решили И в дебрях новую тропу, Греха подальше, проторили.

Небесная тайна …И да пребудут тайны туч, грозы – разрядки атмосферной!.. Природа заперта на ключ от разглашения и скверны. В ней существует молний жест – неумным предостереженье, в ней проявляется протест, одним-единственным движеньем возобладавшее сметя, коли черно возобладанье, так, не предупредив заранее, игрушкой тешится дитя. Добро и зло на рубеже рожденья мира разрешая, вся тайна у меня в душе как середина золотая. И в самомненье рад бы я отнять секрет у небосвода весь. Вплоть до смысла Бытия… Да заперта на ключ природа!

Небесные рыбы Что это вдруг возникает из света, Из мироздания, из глубины? Рыбою в небе плеснула комета – Вестница первой под небом войны. Клацнул замок терракотовой пасти, В море войной заболела вода. Самая хищная рыба у власти, Прочих пожрав, очутилась тогда. И продолжала комета беситься, Словно Господь её приговорил. Телом стрелы первобытный убийца След её в чаще лесов повторил… Поровну в клетках моих разделились Смерть и бессмертие, доблесть и страх. – Видно, кометой во мне притаились Годы, когда пулемёты бесились, Сея и сея цветы на полях… Как тебе зреется, поле в полсвета, После посевов, после дождя?.. В даль занебесную, в звёздные лета, Видишь, - уносятся рыбы-ракеты, Словно беду от Земли отводя.

Невдалеке Мы бессмертны, конечно же. Но мы об этом всерьёз подзабыли, тайно веруя только в одно: что на этой Земле уже были. Нас, конечно, запечатлевал, всякий раз озаряющий где-то наш боязненный смертный провал, фотолучик бессмертного света... Откликаясь на вспышку из тьмы, мы с собою в утробах встречались, избирали тела и умы, забавлялись, клялись, проклинались. – Луч отслеживал нас, уплотнив всё до памятной сути бесплотной, предъявляя в конце негатив то ли жертвенный, то ли подмётный… И готовым совсем отойти, вдруг является, что представляем после всяческих перипетий мир блаженный, зовущийся раем.

Невозвращенцы Ну, вот мы и дошли туда, Откуда нет возврата. Высот зубчатая гряда. Вершина как расплата. Земля внизу полна тепла – Там ссорятся, там любят, Земные разные дела Пути к вершинам губят… Но нам-то, нам куда теперь: На небеса? На звёзды? Земля внизу полна потерь… Здесь пусто. Здесь морозно. Но не смириться никогда С дорогою попятной, Которой шли и шли сюда Навеки. Безвозвратно.

Недостижимость Что же формируется с пелёнок? Всё прожив, с чем ринешься во тьму? – Входит в мир хозяином ребёнок. Труп лежит, как хочется ему. Но движенье между тем и этим Несвободным позам отдано. Было ли когда на белом свете Истинной гармонией оно?

Ненависть Нам цель дорогу подарила И хлебом-солью помогла, Но ненавистью наделила И разделить нас не могла. А путь лежит глухой. И длинный. И горько знать, что в этот час Лишь тьма за стенками кабины К плечу плечом прижала нас. И было жёсткое касанье Подачки нищенской больней. И созревало отрицанье Самой дороги, цели всей. Уже попутчику не веря, А примиренья не найти, С петель рвануть пора бы двери И одному из нас уйти... Но так и тянем к общей цели, Деля, как прежде, хлеб и соль. Плечо к плечу. В оцепененье. И в промежутке - взгляд косой.

НЕФЕРТИ «. . . и сказал пророк Нефереху будущее Вечного Царства. . . » Обрывок папируса № 111 6 «в», Эрмитаж. «Маасен пет, маасен та, мака йебсен эр маау… » «И увидали небеса и землю с той поры, в них бились вольные сердца, как дикий лев, храбры»…

«Сказка о потерпевшем кораблекрушение».

Посвящение Светало. Однако под крышею дома светился ещё безымянный квадрат. И может быть, в тайнах старинного тома там ночью тонул современника взгляд. Цепляясь за голые буквы вначале, к дремучей символике ладя мостки, улавливал смысл современник едва ли, пока не забрёл в откровенья тоски. Она расплывалась в дворовом колодце, по стенам скользя от фундаментов ввысь. И внял современник: в ней смысл даётся, коль есть в этой жизни какой-нибудь смысл. Так чувствует вдруг он: биением страхов пронизана толща ожившая стен, и страху откликнувшись, с ним одинаков, он пойман тоскою, как сеткой антенн. . .

И строились строчными знаками всплески времён, потонувших в египетской тьме. И смыслом вязалось всё это. И вместе с ним сосуществуя, жило на земле. . . Когда же, бояться уставший до. . . смеха, напел он попавшийся в книге мотив, откликнулась бездна колодезным эхом, его благосклонно своим окрестив. И радуясь близости древнепроходца, боялось и пело её существо. И тёмные токи истоков колодца исполнили знаньем его самого. И то, что забыто, не стало б знакомо, в глубинах его проспало бы оно, погасни той ночью под крышею дома и не догори до рассвета окно.

I. Царь династии четвёртой Ра любимых фараонов, С Низом Верх соединивших В царство древних египтян, Правил мудро государством, Именуясь вечным Снефру (Или Снофру... Нету гласных В ископаемом письме). Беспечальный отголосок Двадцати восьми столетий До Р.Х., до новой эры, Тысяч пять годков тому, -

Снефру - добр (по документам, Что дошли сюда оттуда... Не в пример сынку Хеопсу, Кто известен как злодей). Как и все цари Египта, Со времён Большого Нуна* Утвердившие порядок На подвластной им земле, Жил, и правил Снефру славный, И наследственною страстью Жить и пО смерти владыкой Был изрядно обуян... Только-только юный Снефру Начал путь Двойной Короны**, Только самым главным троном В доме Бога овладел, Как себя увековечить На земле и путь на небо Обеспечить пирамидой Скорым образом решил. Он призвал к себе номархов Многочисленных уделов, Их по списку податному Крупной данью обложив. Он велел казну пополнить Золотом в песке и слитках, Дать отчёт о медном камне, О плавильнях, о мехах, О рабах, из шкур воловьих Те мехи изготовлявших На кедровых рамах. Также

Озаботился о том Многократно славный Снефру, Чтобы транспортных салазок На складах каменоломен Заготовили бы впрок. Счетоводов разослал он Строго в пунктах населённых Провести учёт народа, Населявшего Страну, Дабы знать ему, владыке, Сколь умельцев по металлу, Сколь рабов, каменотёсов, Штукатуров у него. Сам же с главным казначеем И жрецами храма Птаха Бога зодчих и вселенной, Покровителя дворцов Посчитал суда и кормчих, Так ему необходимых Для доставки плит гранитных К месту стройки по Реке... И когда под знаком власти Люди в пыль упали лбами, И рабы каменоломен К грузовому кораблю На полозьях деревянных По дороге глинобитной, Сильно смоченной водою, Первый камень повлекли, Стал, присутствуя при этом, Снефру внутренне спокоен

И отдал народу диво Созерцание себя. Ибо все теперь узнают: Снефру, избранный богами, Не напрасно фараоном Пребывает на земле. Пусть теперь в нём все увидят Олицетворенье Гора Соколиного начала Коронованных особ... Так что, кончив дни земные, Будут Снефру с Озирисом Ныне подданных живущих В Царстве Мёртвых принимать.

II. День за днём сжигало солнце, Проводя за вехой веху: Хлопотное это дело Возведение гробниц. От восходов до закатов Длилась стройка пирамиды. Наконец, она вершиной Затерялась в небесах... Под резцом каменотёса В изумрудном малахите Огласили строки славу: Кто бишь есть владыка-царь!

Посвящённые секретным Лабиринтом протащили Три гранитных саркофага В удалённый тайный зал: Пусть владыка избирает Тот из трёх гробов, в котором Надлежит храниться вечно Славной мумии его. Две ж оставшиеся урны Разместятся на коленах Стражей - каменных гигантов, Что посажены стеречь Сердце, печень, селезёнку, Пуп - в желудке под бальзамом, А в последней - оба лёгких. Царь!.. святы и потроха... Блещут золотом футляры Под спеленутое тело, Блещут дивною чеканкой Колесницы и ладьи, Блещут панцири, и платья, И оружье фараона, Блещет ковкой изощрённой Ларь для снеди и питья, Серебром горят сандальи, Пол мозаичный мерцает, И строкою в Книгу Мёртвых Имя уж занесено, Чтобы там, где вечен Снефру, Фараона узнавали б, И Шакал-Анубис принял

Соответственно б его... А пока ещё не мёртв он И ведёт земные счёты, Писари-иероглифисты Посвятительным письмом Торопливо испещряют Полированные плиты: Чем он славен, царь Египта, Ежедневно и всегда, Ибо на небе живущим И пирующим с богами Нету мудрости превыше, Нету истиннее слов. *Большой Нун в египетской мифологии воплощение водной стихии, которая существовала на заре времен и заключала в себе жизненную силу. **Двойная Корона - парадными головными уборами царей Египта были короны Юга и Севера и двойная корона. Двойная корона представляла собой комбинацию из двух первых.

III. Но в процессе подготовки Путешествия на небо Скука Снефру овладела, Мысль прорезала чело. И задал себе вопрос он: Если он - для умиранья, Что ему, живому, нужно На египетской земле?..

Он потребовал веселья, Чтобы сердце, смехом полнясь, Скуку кровью разогнало... И веселье привели! Всё вокруг пришло в движенье, Во дворце засуетились, Глухо звякнули запоры, Запылал большой очаг, Шли охотники с добычей, Забурлили чаны с пивом, И до полдня пробы снявший Виночерпий был хорош. Специального замеса Невесомым и пушистым Превосходным белым хлебом Разродилась к пиру печь. Тучные от фаршировки, Гуси впитывали соус Из толчённого ореха, Апельсинов и маслин. Тонкий дух приправ и специй Прянно-острых сочетали С нежным мясом антилопьим Кориандр и виноград. Рыбки лунного отлова Под ножом оттрепетали И в душистых травках спели, На коптильнях золотясь. Серебристые пиявки В сладком соке тростниковом... Окорок гиппопотама

Под коричным порошком... Молодой мускат в инжире... Морс в коробочках лимонных... Смоквы, финики, кокосов Голубое молочко Ритуально и достойно Царских церемониалов На посуде тонкой лепки Перенесены на стол... И когда фитильщик главный Все светильники заправил, По щепоти благовоний В чашу каждую внеся, Сандал, миро, лёгкий ладан Заструились, освежая Веселящим ароматом Пышный пиршественный стол. Тотчас сразу распахнулись Гостевых покоев двери И под музыку флейтистов По порядку в зал вошли: Фараон солнцеподобный, Приближённые, номархи, Сопредельных стран посланцы И военные вожди. Замыкал же круг избранный После паузы особой Принц четырнадцатилетний Мрачный юноша Хуфу: Он вошёл в сопровожденье Амени Аменемхета,

Возглавляющего ныне Храм божественного Ра. Это было нарушеньем! Ритуал сугубо светский, И особам от религий Надлежало б там не быть. Ко всему, Хуфу наш чем-то Привлечён к большому храму, А добра от Ра не видел Снефру - славный фараон... Но как искренний хозяин И владыка всех на свете Царь уселся, возвышаясь, И веселье разрешил. Все кивнули париками, Церемонно изъяснились, Яств откушав понемногу, Скромным образом запив, Хоть всех и предупредили, Чтоб держались посвободней Потому, что добрый Снефру На веселье их позвал... Тут, журча, всплеснули струи Из подсвеченных фонтанов, Переполнив два бассейна Пенным пивом и вином. И протяжным долгим звоном Гонги вдруг разговорились. В темп тихонько барабанчик, Вторя им, затрепетал. И танцовщицы нагие,

Гибче лакомого стебля, Чуть раскрытого бутона Ароматней и нежней, Заскользили меж гостями, Переигрывая танец Бёдер крутостью прелестной, Смуглой тяжестью персей. И тогда умолкли вовсе Веселящиеся в зале: И не ново хоть, а всё же Откровенные тела... Враз задвигались вельможи, И, забыв про близость Снефру, Кто тайком, кто откровенней, Соблазнялся красотой. И нащупывали пальцы Пульс трепещущий горячий, И тонули рты в душистой Спелой мякоти... И так Страсть всеобщая вскипела, Что, сорвав одежд остатки, Возбуждённые вельможи Резво кинулись на дев.

IV. И подобное веселье, В общем, было бы нормальным: Фараон на царстве тронном Восседает высоко,

А у трона, львиной страстью Замечательно зверея, Необузданны причуды Верных подданных царя. Но шепнул ему тихонько Приближённый соглядатай, Что Хуфу дворец покинул, Знать, весельем пренебрёг И тайком ушёл прекрасный Принц, с отцом не попрощавшись, Без его соизволенья. Да к тому же - с Амени... Фараон не подал виду, Что известием повержен Он, и гневу распалиться Тут же не позволил царь, Но напряг однако память, Что изрядно оскудела, Лишь в бессмертия устройство Будучи погружена. А напрягшись, вспомнил Снефру Событийную цепочку, Проистекшую намедни Прямо в доме у него...

V. ...И сидел угрюмым Снефру, Наблюдая сладострастье, И ни разу усмехнуться Никому не пожелал.

«Если так оно, - подумал, Виночерпия повесить, Накормить плетьми прелестниц, Двор развратный разогнать, Заговорщиков же против Фараона власти вечной Храма Ра жрецов болтливых Из столицы удалить: Разнесут слушок, конечно, Закоулками о том, как Примечательно веселье Понимает фараон...» Дважды хлопнул он в ладоши. Позади открылись двери, И вошла, ступая мощно Под военный барабан, Копья грозные навесив Над толпой разгорячённой, Как мышей, князей гоняя, Стража верная царя. В зале, мигом опустевшем, Только - лепет струй фонтанных, Только - снедь перемешалась На растоптанных столах... Хлопнул трижды царь в ладоши. И для тайных поручений Скороход его явился, Распростершись перед ним.

Снефру взял ларец изящный, Вынул палочку и краски, На папирусной полоске Иероглиф вывел свой.

- Друг, доставишь имя наше В храм мудрейших бога Тота, И от нас велишь явиться К нам верховному жрецу.

VI. - Что желает мой владыка, Будь здоров и жив он трижды? Тихо, глаз не поднимая, Произнёс с поклоном жрец.

- Нам, величеству, угодно, Чтобы Ибис лунноглавый* Стал бы сколь возможно ближе Первенствующего Ра. Подходи без церемоний И усаживайся рядом: Ты отныне - друг нам первый, А стране - верховный жрец. Жрец в лице не изменился, Ни один не дрогнул мускул. Он, поправив ткани складки, Для беседы долгой сел,

И - хотя ступенькой ниже Снефру всё же показалось, Что едва ли с ним не вровень Мудреца глубокий взор...

- Кто даёт, скажи-ка, силу Нам, владыкам-фараонам, Вознося нас над иными, Слепо подданными нам?

- Мой владыка сам ответил На вопрос прямой и честный: Сонму высших и верховных Поклонится и слепой...

- Наш вопрос - не развлеченье, Не пустой беседы ради, Не для игр со словесами, Глухо Снефру произнёс. Коль слепые, повинуясь, Да однажды вдруг прозреют!? Кто нам скажет, что случится, Если зрячим станет раб?.. Но поведай, друг наш новый, Нам о тайнах сокровенных, Что взлелеял Ибис мудрый В сорока своих томах.

- Если точным быть, владыка: В сорока двух книгах Тота Скрыто многое, пред чем наш Путь земной ничтожен весь!

С царского соизволенья, Я бы смел владыке вкратце Суть их тайную поведать, Покрывало приоткрыть... *Ибис лунноглавый - Тот, один из главных богов египетского пантеона, изображался в виде птицы с лунным серпом на голове.

VII. До восхода солнца длилась Искренняя их беседа. И всё больше изумлялся Прихотливый ум царя. Снефру был сражён буквально Ибисовым многознаньем И построенной толково Скромной речью мудреца... Жрец теперь уж не казался, Как сперва, глядящим вровень, И завязка «друг наш новый» По душе царю пришлась. Фараон узнал, к примеру, Что и боги любят отдых: И они от почитаний Бесконечных устают. Потому - куда как мудро Дать и Ра покой желанный, И на пламени священном Тоту жертву принести...

Царь узнал о мире звёздном, О движенье неба вечном, От Луны, узнал, зависит Всё живое на земле. Услыхал он и о Ниле. Нил тогда лишь добр к людям, Если в день определённый Звёзд над ним изменчив цвет: Знак, когда в горах великих, Там, за царством Куш, на юге Тают белые вершины, Что громадней пирамид. Так приходят в русло Нила Дополнительные воды, А уж он несёт в разливе Плодородно тучный ил... Буде прежним отблеск звёздный, Принесёт пустыня ветер, И тогда жара да голод Египтянам предстоят... Фараон узнал сказанья О народах позабытых, О концах времён великих Под названием Потоп, До которых люди жили, Сколько им самим хотелось, А детей производили, Жить уставши, наконец. О, они могучи были И возделывали небо, Как мы - пашни. И разумным, Воздавало небо им.

Но могуществом упившись И презрев родство в едином, Часть из них ушла за небо, Большинство ж передрались. И в ответ гигантским битвам Звёзды возмутились грозно И, как стрелы, в них послали Смертоносные огни. Вымирали здесь колоссы, Расколов последней мощью На куски твердыню-землю, Реки напрочь иссушив. В чёрном облаке гигантском, Испаренья их впитавшем, Долго солнце укрывалось, И землёй владела тьма. Наконец, поток обильный Вместе с памятью о Прежних Смыл останки страшной бойни, Русло Нила породив...

VIII. Много странного поведал Жрец владыке этой ночью. И пролился в душу Снефру Смысл тоски его былой: Впрямь, от царского незнанья Ничего о мире этом, Так всё может обернуться, Что никто не знает - как!

- Ты, мудрец, ответь нам прямо: Кто из подданных короне Может будущее ведать И про это рассказать? Может быть, и ты умеешь Даль открыть чудесным взором?.. Так рассказывай, не медли: Что грядет в Стране Царей?!

- О, богам такое знанье Дать мне было не угодно. Знаю я лишь то, что знаю, Что о боге знает жрец... Но коль так владыка хочет: Завтра ночью - праздник Тота! Тота храм своей особой Царь Египта освятит? ...Про двойную фраз укладку Догадался Снефру сразу. Но желанье - знать! - могучей Испытаний и лукавств...

- Будет так, как нам покажут Гор, Изидою хранимый, Да недремлющее око Власти нашей Озирис. Жди! Дадим мы знать об этом... А пока - прощай до ночи». И в поклоне скрыл усмешку Умудрённый Тотом жрец.

IX. Долго, скинув облаченье, Отославши слуг покорных, На широком спальном ложе Расслаблялся фараон. Не до сна... Покой, смятенный Предыдущей странной ночью, Все устои возмутившей, Непривычен и тяжёл. Снефру вспомнил возведенье Пограничных стен на юге, Где забрал он у кушанцев Золотые рудники. Вспомнил войны за добычу Дани, камня и металла, Войск бессмысленную славу, Покорение племён И смертельную усталость В тех, кто, став его рабами, И язык свой позабыли, И утратили богов... Вспомнил взгляд Хуфу подмётный На свою царя особу, Когда ночью позапрошлой Принца-сына он застал В глубине покоев царских На прекраснейшей подстилке, Что собою представляла Дева-жрица храма Ра…

Всё в ином возникло свете: Свой народ молчал, мельчая, Раб молчал, в себя забитый, Фараонов ум молчал, Стыла, молча, пирамида В иероглифах хвастливых, И взывала, молча, к бойне Поиссякшая казна. Но меж немотой и стоном Нужд, в лицо царю глядящих, Мошкарою над светильней Извивался жадный рой Принцев, визирей, номархов, Повелителей провинций, Полководцев, ловких свитских, Казначеев и жрецов Мастеров придворной лести, В поклонении притворных, А глаза чуть приоткроешь: Отовсюду взгляд косой. Что ж им надо?.. Деньги... деньги... Деньги... деньги... Много денег К дутой важности бахвалов, Власть отведавших чинов... Ибо, коли - в богачах ты, Тот, кто ниже - раболепней, Будь ты с тыквенной баклажкой Вместо умной головы... Мрачно пол огромной спальни Фараон в раздумьях мерил, Ход за ходом постигая, Что такое - власть царя!

И зовут не потому ли Фараона Снефру добрым, Что привычно, по наследству Царь облек величьем смерть?.. Так нашёл себя он жертвой Правомерного порядка И, снедаемый сомненьем, Он, как старый вол, мычал Потому, что против смерти В нём сегодня свет поставил Изощрённый многознаньем Человечьей жизни жрец.

X. День прошёл в пустых заботах. Впрочем, жаль царю расправу Над вечерним сбродом сразу В исполненье привести... Но докучливых всё боле Слуг от храма Ра всесущих Из египетской столицы Снефру взялся удалить... Он с присутствующей целью Выслал резвых скороходов Двум военным гарнизонам Передать его приказ! Раз: фаюмским спецотрядам (Сплошь - наёмники-ливийцы, Что своих предпочитали, Неегипетских богов),

Перейдя черту столицы Не поздней вечерней стражи, Точно к сроку завтра должно Быть у Западных Ворот... Два! - Из Мемфиса алхкерам* Завтра же, к заре вечерней Из Ворот Восточных выйти Переходом на Фаюм. Двигаться на север... и, лишь Одолев шесть тысяч локтей, На Закат от русла Нила Скорым маршем повернуть... Одновременно в строжайшей Тайне шлёт он лодку-вестник В направлении фиванском К принцу кровному Хуфу С тем, чтоб Южная Корона К торжествам была готова, Ибо милостью великой Богом Ра освящена... Результат перетасовки: Ибис-Тот верховным богом Утверждается отныне И в столице, и в Стране. В перемене гарнизона Также надобность назрела, Дабы войско не прибрали Солнцеверные** к рукам. Так решил обставить действо Умный царь, политик тонкий, Славный трижды добрый Снефру По замене божества...

«Только б не было раздора! Да волнений средь народа Ра служитель*** своенравный Не надумал бы разжечь...» И успев к закату солнца С мудрым замыслом покончить, Стал готовиться владыка К Тоту в храм на торжества. ХI. В звонкий гонг ударил Снефру, И телохранитель главный, Промелькнув неслышной тенью, Растянулся перед ним. Царь ему повелевает Окружить себя охраной И сопровождать носилки, В коих славный фараон Этой ночью тайно хочет Без глашатаев и шумных Встреч, поклонов и приветствий По столице погулять. Сам же: в чёрном облаченье С иероглифом владыки, Под накидкою упрятав Длинный бронзовый кинжал (Им владел другим на зависть Он на редкость превосходно И оружие такое Всем клинкам предпочитал),

В белых праздничных сандалиях, Но - без всякой позолоты, Сквозь дворец пройдя бесшумно, В ночь стопы направил царь... Время - перед новолуньем. И готовый к обновленью Лунный Тот, почти истаяв, Поторапливал царя. Шесть носильщиков могучих Плавно подняли носилки И пошли... Внезапно Снефру Шнур сигнальный потянул. Снова все остановились. И стояли тихо-тихо. И откинул тёмный полог Балдахина фараон. По невидимому саду Ночь плыла в очарованье. Шевеленьем ей навстречу Отзывался влажный сад. Тишина звенела рядом, Словно мошка в паутине. И угадывался Мемфис Вздохами из-за оград. Спит роскошная столица Средоточие Египта, Смешивая эхо жизни С мёртвым эхом пирамид. Лишь бормочут монотонно Водоносные каналы, Пополняясь черпаками Поливных больших колёс,

Что вращали, днём и ночью Сад дворцовый орошая Благодатной влагой Нила, Молчаливые рабы. И нежданно, в ночь вливаясь, Зазвучал напев печальный: Пели два раба-гиксоса На старинном языке. Их наречье понимая, Двуголосье слушал Снефру, И великое прозренье В этом пенье он ловил: «Влеките, быки, колесницу времён Над водами дольней реки. Развалины дремлют, и в тёмную даль Земли устремляется ход. Влеките, быки, колесницу времён Дорогами жарких пустынь. Под солнцем жестокий погонщик падёт, Но тягот извечно ярмо. Влеките, быки, колесницу времён Над морем всегда на закат. И может, оплещет прохладой волна Того, кто пустыню прошёл. Влеките, быки, колесницу времён Путями бесчисленных солнц. Когда-нибудь кончится жизнь на земле, Но безостановочен ход».

Потянул шнурок сигнальный Призадумавшийся Снефру, В рабском пение презренном Мудрость Тота подозрев. Вновь носильщики бесшумно Повлекли носилки к храму, Где положенные чести Ожидал всевышний Тот.

XII. Время близилось. По небу Шёл к черте условной Тота Красный Сириус - Изиды Неизменно верный зрак. Ах, безмолвье древних улиц!.. Почивают египтяне. Нил о берег расплескался, К египтянской тьме приник, Спят рабы в клетушках тесных, Каменные спят жилища, Спят поля, дворцы и храмы, И божественные чуда, И подвалы, и порты, И позёвывает стража, Час текущий обозначив, Голосом густо-протяжным Окликая темноту...

Не дойдя квартал до школы Для писцов и звездочётов, На окраине стоявшей С незапамятных времён, Слуги царские свернули По тропинке и спустились Между зарослей колючих К потайному ходу в храм. Там, под факелом, дающим Дыма более, чем света, Жрец от Тота дожидался Фараона своего… Вот носилки с драгоценной Ношей слуги опустили. Вот, откинув полог, твёрдо Встал на землю властелин. И, поклон творя учтивый, Жрец опять вздохнул украдкой: По намеченному плану Встреча их произошла… Лабиринтом подземелья По бессчётным поворотам, По бесчисленным ступеням Снизу верх и сверху вниз, За жрецом, несущим факел, Шёл, уверенно ступая, Снефру трижды любопытный – Мудрость мысли постигать.

Шёл он – знать времён начала, Сердцем будущее вызнать, Дабы, суть познав по-царски, Путь народу указать. Шёл узреть картину мира, Шёл – себя на ней увидеть, Ибо нет стремлений выше Жажды власти у живых… Но игра такого сорта Лишь надеждами чревата Потому, что в ней возможно Кости выбросить не так, И тогда – пойдут смеяться над Профаном злые боги, Тайн подглядки не прощая Любознательным царям… «Значит, надо, - думал Снефру, Стать разведчиком лукавым В тёмных недрах многознанья, И… в глубинах не тонуть, А при помощи любезных Слов и дружеских уступок, Меньше времени теряя, Дни грядущие искать… Нынче же мне жрец расскажет: Кто из моего народа Наиболее способен К разрешенью тайны тайн,

Обласкать, приблизив должно, Высшей мудрости провидца И судьбу земель подвластных Скорым образом познать…» С тем, жрецом сопровождаем, Он и прибыл в помещенье, Что как раз предназначалось Для визитов дорогих. Здесь высокий посетитель Мог присутствовать удобно: Весь обряд отсюда видя, Быть незримым самому… Жрец спросил соизволенья Повелеть покинуть Снефру. Повеление такое Он тотчас же получил И ушёл, задвинув доступ В помещение бесшумной, Плотно пригнанной к проёму Плоской каменной плитой. В наступившем затемненье Царь теперь ни зги не видел, Неприятным показалось Положение ему. Отодрав обивку кресла, Чиркнул он по полу перстнем И, раздув искру на тряпке, Комнатушку осмотрел. «Нет, подвоха быть не может», Фараон пресёк сомненья..

Лёгкий шорох доносился До него из-за стены, Оборудованной в толще Акустическим устройством Из костей и красной глины, Обожжённой в очагах. Вкось прорезанные щели Позволяли, холст раздвинув, Занавесивший их тени, Зал отсюда наблюдать. Но пока – там тоже темень: Видно, таинство обряда Начиналось темнотою В абсолютной тишине. *Алкхеры - войска внутренней стражи фараонов. **Солнцеверные - служители культа Ра. ***Ра служитель - верховный жрец Храма Ра.

XIII И звучнейший страстный голос Чистоты необычайной, Тишину пронзив, высоко Гимн богам произносил. И зажёгся в отдаленье Очень маленький светильник, Что во тьме большого зала Символ света означал.

Одновременно со светом Звук понизил первый голос. И вступил, вплетаясь в первый Одновременно – второй. Вместе с тем – зажёгся в близкой Глубине огонь поярче, Но рассеять сумрак храма Не светилось двум огням. Голоса поочерёдно Во всеобщее сливались – И тогда неразличимо Вовсе: сколько было их; То – осердясь и грознея, Расплывались по напеву, Будто ссорились два бога: Боги мрака и добра. Простонал и замер голос, Доброте принадлежащий. И торжественно озвучен, Мрачный грозно хохотал… Фараон, видавший виды, Дрогнул вдруг, легенду помня: Два могучих бога-брата… Но – один другим убит… И позванивали бубны, И подвсхлипывали флейты – Словно всплеск волны, несущей В море брошенный предмет.

И разоблачась печально, Обозначили трещотки Скрип обшивки деревянной, Набухающей в воде. Но мелодикой вонзился В нестерпимой боли жизни Вопль женского страданья, Вызов вечности немой. – Так горюют безысходно, Тяжело и неутешно, Так оплакивают мёртвых Полные любви сердца, Что поют, на свет рождая В воплях ужасов смертельных Воедино с счастьем сливши Земнородное дитя. Но, в отличие от песни Женщин – рожениц прекрасных, Плач по мёртвым излучает Мести жадную стрелу. И, живущий со стрелою, Навсегда теряет грани Меж сознанием и бездной В дикой ярости своей… Так оплакать Озириса Лишь сестра могла – Изида. И проклясть убийцу-Сета Лишь Изида так могла…

Вторя плачам и проклятьям, Факела метались мрачно. Низко, длинно простирались Их немые языки… Но в отчаянье наивысших, Свивших предсумасхожденье После умопомраченья От разлившейся беды – Полон чуткого участья, Явь великого покоя, Страсти нежностью смиряя, Дивный голос прозвучал… Он спокойно разрастался… Он, пророчествуя дивно, Был лишь к вещему причастен Утешеньем всем своим: О живой любви бессмертных, О возмездьях за убийства, О сердцах, страданьем полных, Ровно он повествовал: Так вольны законы Неба, Верхней мудрости и духа Слать нижайшему земному Животворные лучи… Пел он, как вдруг оживает Доброта за злым ударом, Чтоб убитое в расцвете Возвратить во свете дней…

…Перед взором фараона, Удивлённого открытым, Факела плясали ярко, Полно озаряя храм. И сливались в трёхголосье: Песнь Изиды с Озирисом И – навстречь им – песнь Тота, Дарящего вечность им… В центре света золотого Посреди людей счастливых Танцевал священный Ибис – Птица имени и слов, Ибо в мире – только имя Означает человека, Лишь венчая опереньем Бесконечные слова. А на жертвенный треножник…

XIV Но сквозняк возник внезапно, И прохладою затронул Фараона потный лоб… Испросивший позволенья Подойти, вошёл верховный Жрец – хранитель таинств Тота, Фараону ныне друг. Фараон, отринув чванство -

До приличий ли сегодня? Умного жреца взлобзал… Жрец, по-прежнему, учтивый, Осведомившись о царском Знанье, враз вдруг совершенном… («Как я смог узнать его?»)… Жрец руководил страстями, Воздымался к верху пламень… Новолунье пламя скрыло, Скрылся Ибис в темноте, Лишь – светился… «Полно-полно! Мы не знали Ничего такого сроду, Жрец!.. Но наших лицезрений Не испытывали вы… Вот - серьёзные вопросы, Что себе мы задавали Беспокойной этой ночью, Были вами решены?!! …И скажи, мудрец наш первый, Не слыхал ли ты чужую О быках песнь, повлекших Колесницу всех времён? И – слыхал коль? – есть ли в этом Смысл тайного прозренья О конечности земного?" – Снефру залпом вопросил.

"Да, слыхал я эту песню: Из пустыни шумерийской От ушедшего народа И тебе слышна она… Но старей её истоки, Чем Начала первой книги Почитаемого бога Папирусного письма… Царь! О, вспомни о гигантах, Землю нашу растерзавших! Песнь та – отрывок малый, Тайна некая тебе: Злу земному упрежденье. Лишь начать – опять начнётся Эхо битвы роковой… Там людей подстерегало Обезличенное горе. Каждый шёл к нему отдельно, Пропадая сообща, Каждый думал, что всесилен С самоходными быками, Смертоносными стрелами, Всесжирающим огнём. Но… всегда пророки жили, Чтоб за далью дней увидеть Окончанье распрей только Через жизненный предел"…

"А скажи-ка, друг мой первый! – Есть в египетском народе Прорицатели такие, Кто постиг бы времена?» «Там, где Нил приходит к морю, На протоки распадаясь, Остров есть уединённый, Безымянный и глухой… Говорят, островитяне Малочисленны и нищи… Среди них есть малый неджес*… Это – Неферти-пророк!» «Мы велим его доставить В наш дворец с большим почётом, Одарим своей любовью…» Головой качает жрец: «Знай, могучий мой владыка: Сей пророк имеет силу Только там, при чёрном камне, В старом храме островном…» «Через два заката солнца Приходи ко мне на ужин. А теперь – веди отсюда», Снефру запросто изрёк.

XV Плыл рассвет глухой и мрачный – Час теней исчезновенья, Миг предметов, растворивших Пограничные черты. В этот час с царём обратно Ко дворцу спешила стража, Воспалёнными очами Пялясь тщательно во мглу. Тихо всё… Но в переулке Под массивными стенами С колоссальной колоннадой У двойного храма Ра Вдруг раздался шум нестройный. Встрепенулся от раздумий И услышал, вздрогнув, Снефру Топот, звон и голоса. …Накренились и упали В пыль священные носилки… Захрипел телохранитель… «Нападенье!»… – понял царь… Балдахина холст тончайший Взмок и пятнами покрылся Вязко, словно маслом кто-то На него в сердцах плеснул. Но тугой тростинкой стало Тренированное тело. Полоснул холщовый задник Ловкий бронзовый кинжал.

И прыжком на десять локтей, Всё озрев молниеносно, Из поверженных носилок Снефру выбросил себя… Что ж! Его хранили боги! – За прыжком упругим, следом Полотно проткнули сразу Три-четыре острия, Но движением легчайшим С одновременной защитой Двух убийц, к нему ближайших, Царь кинжалом поразил. Остальные не успели, Из досок высвобождая Острия широких копий, Что к чему – сообразить. Лишь, увидев разъярённый Лик с горящими очами, Так и охнули: «Владыка…», Распростершись перед ним. «Вероломный!» - гаркнул Снефру… Из-за храмовой колонны В три погибели согнулся Амени Аменемхет Полз в пыли бритоголовый, Ра избранник и глашатай Жрец, пронюхавший, прознавший Намерения царя.

Почему же не решился До конца он на убийство, Зная, что теперь всё сразу Верховодство потерял? – Знать, воспитанный в боязни Перед знаком фараона, Жрец несмел теперь вторично Замахнуться на царя. Он подполз и целованьем Следа царственной сандальи Показал свою покорность Высшей воле и судьбе. И кольнув кинжалом в темя Заговорщика дурного, Повелел всевластный Снефру, Чтобы сел в носилки жрец. А потом, пинками подняв Покушавшихся лежащих, Лоскутами балдахина Им глаза перевязав, Повелел взвалить на спины Осквернённые носилки, Где молчал, трясясь от страха, Жрец, могучий только что. И… погнал на четвереньках Впереди себя как стадо По дороге к Дому Бога Незадачливых убийц.

XVI Всполошился Мемфис утром, Будто перед наводненьем. Разнеслись молва и слухи К самым тёмным уголкам… Воз колёсами не скрипнет… Бросил долотце чеканщик… Стихла бойкая торговля… Замолчали жернова… Ждал исхода люд свободный… Сжался, спрятавшись, вельможа… Проседали без работы Под запорами рабы… …Только знойный полдень грянул, Как военные отряды, Ощетинившись чем было, Окружили храм двойной. И, пройдя по лабиринтам Коридоров, подземелий, В толпы воины согнали Всех, причастных к знаку Ра. Волокли их сквозь ворота – Молодых жрецов доверья, Жриц нагих, сугубых старцев, Освящённых божеством…

И узрели египтяне Тех, что Солнцу лишь являлись Без покровов ритуальных, Нагишом ему служа… Как положено священным Правом, выбитым на камне, С вероломством непреложно Фараонам поступать – Их, несчастных, так хватали: Раскалёнными ножами Стариков лишая зренья, Оскопляя молодых. Так прокалывали лона Жрицам, чести их лишая И возможности зачатья, Тонких копий острия… При такой расправе ужас Овладел толпой народа… «Ра уже – не бог Египта…» – Втайне каждый понимал. И в безмолвье раздавались У двойного храма стоны. И песком оружье тёрли Исполнители, устав. *Неджес слабый силами, но уважаемый представитель (иногда предводитель) древнеегипетской общины.

XVII Зной спадал. От солнца тени, Удлиняясь, вырастали. Время – к вечеру. И воздух Всколыхнул далёкий звук. – То, гремя в священный бубен, К тихим толпам приближаясь, Изъяснитель царской воли Разворачивал указ… «Наш народ, - гласил папирус, Да сопутствуют нам боги, Должен знать о вероломстве, Что свершили слуги Ра! На прогулке предрассветной, Когда ваш правитель думал, Вне дворца в уединенье Мыслью отданный богам, Чтоб сытней жилось и лучше Нам любезным египтянам, Нападенью царь подвергся Здесь, под сенью храма Ра… Но! Спокойствие народу – Боги сделали незримым Фараона и владыку Для зарвавшихся убийц! Посему повелеваем: Соблюсти обычай строго С охранителями храма Почитаемого Ра! –

Завершив возмездье, тотчас В бычьих упряжах попарно За черту столицы нашей Наказуемых волочь. Сердцу нашему печальный След зачистить боронами: От Восточных Врат на север Боронить шесть тысяч длин… Войску быть в сопровожденье! И пройдя шесть тысяч локтей, На закат от русла Нила С караваном повернуть. Выйти далее к Фаюму. Стать в Фаюме гарнизоном. До особого приказа Постоянно там стоять! Переслать в столицу скорым Однодневным переходом Для учений и проверок Наш фаюмский гарнизон… Как велит нам бог Анубис, Всех виновников событья Выгнать вон! Без возвращенья! – За фаюмские пески… Если выживут, вверяем Их Анубису-Шакалу… Пребывайте же в пустыне… Поклоняйтесь же ему! В поддержание порядка, Для ведения дозора: На постах дворцовой страже Встать взамен ушедших войск…

По зачтении указа – Под угрозою ареста Египтянам по жилищам До утра мы быть велим… Для выветриванья духа Пропустить сквозь город ветер, Отворив ворота на ночь, Что на запад и восток… Наконец, являем милость: Жрец верховный Ра, предавший Нас – народ и фараона – И презревший божество, Будет выслан из столицы Невредим, не тронут нами… Славьте ж Тота, египтяне! Первый бог Египта – Тот!»

XVIII Есть часы сродни безумью, Безнадёжны в обостренье Чёрных сил, нашедших жертву И терзающих её. – Поражая ум, и волю, И лишив покоя сердце, Измочалят эти силы Потерявшего себя… Так бывает, как ни странно, Пред мигом озаренья, Перед тем, как рвут последний, Тайну прятавший покров,

Перед высшею ступенью На путях познанья смысла Бытия с существованьем Всех общественных устройств… Фараон, не ожидавший Дел такого оборота, Что продуманный детально Путь едва не преградил, Растерялся, думать надо, И течением событий Покорённый, был готов уж Верный план в сердцах проклясть. Но едва себе представил Царь, а что же дальше будет Со Страной, ему подвластной, С ним растерянным самим, Если вдруг остановиться На полупути от знаний, Что обещаны при Тоте Первым другом и жрецом, Как обрёл успокоенье, Твёрдый взор и сухость мысли… Ко всему – к заре вечерней: Гул у Западных Ворот – Стройный топот услыхал он! Поколонно и порядно – То входило в город войско, Ожидаемое им…

И отдав распоряженья Казначеям, отвечавшим За порядок гарнизонный, Караулы и постой, Понял царь: закончен смутный День, который неизвестно, Чем бы кончился, ливийцев Задержало б что в пути… Не откладывая в долгий Ящик план похода, тут же Царь за трапезой вечерней Приближённым объявил: Через день, лишь встанет солнце, Быть флотилии готовой Для отплытья к устью Нила На один из островов.

XIX И поплыл по Нилу Снефру, По реке Страны Великой, Протянувшейся издревле Вдоль пологих берегов, Вдоль папирусом поросших Плавней, дичью сверхбогатой, Вдоль полей, обильных хлебом, Мимо сёл и деревень.

Плыл по Нилу добрый Снефру – Обозреть простор Египта, А случись, и неполадок По-хозяйски рассудить. (Впрочем, так другим казалось: Утвердившийся в величье При порядке неизменном – Вот вершит обзоры царь. Но, во всём благополучен, Он, которому на небо Ни один в Египте смертный Путь пресечь бы не посмел, Всё ж, иного дела ради – Знать пророческое слово – Никому не открываясь, Этот выдумал поход)… Так он плыл, сопровождаем Верной избранною свитой Из жрецов и облечённых Властью светскою вельмож, Плыл на барке золочённой Под роскошным балдахином. Иероглифом владыки Изукрашен балдахин. Там, на двух кости слоновой Библосской резьбы искусной Тронах, матово мерцавших, Крытых лаком дорогим,

С плавной понизу опорой На округлых бивнях длинных – Отдыхали царь с царицей И покачивались чуть. С ними рядом там, на выбор В плотных нишах гардероба Одеяния хранились, Как приличествует им: Тонкой выделки доспехи, Золотой финифти юбки, Драгоценнейшие нимбы И жемчужные шарфы… Как простой атлет иль воин До набедренной повязки Обнажённый, мирно Снефру Влажным воздухом дышал, Из руки не выпуская Жезл с обличием Изиды, Чем владеть лишь мог наследник Фараонов – фараон. В лоб регалии почтенной Ноздреватого железа Вплавлен формы молньевидной Камень неба – метеор – Ни в Стране, ни в сопредельных Нет подобного металла, Что пластичней твёрдой бронзы, Как умельцы говорят…

Ходко шла по Нилу барка. Охранять царя готова, Зорко вдаль глядела стража… Но пустынны берега. Лишь воскликнет удивлённый В тростниковых плавнях ибис, Да в прибрежной деревеньке Вол приветливо взревёт… Три нубийца меднокожих – Три постельничьих безгласных, Кто поддерживает в спальне Над монархами огни, Опахалами из перьев Отгоняли потихоньку От четы священной всяких Насекомых и жару. И гребцы, что днищем барки От очей подмётных скрыты, Равно, как от созерцанья Тел божественной четы, Мерно вёсла опускали В золотое утро Нила… И надсмотрщики над ними Бойко плётками трясли.

XX На почтительном отрыве От роскошной царской барки – По порядкам этикета: Авангард и арьергард – На судах размеров разных Шли в согласие с уставом Пышный двор и войско Снефру Соответственно чинам. За царями в ветхой лодке – Нищей собственности храма, Что был вынужден доселе Пребывать в тени глухой, Храма мудрости, который В одночасье стал главою Иерархии суровой Многочисленных богов, На корме под старым тентом: Друг, любезный фараону, Проводник-советчик Снефру – Плыл в большом раздумье жрец. Он-то знал, что неджес малый, Завтра видящий, причиной Настоящему походу В глушь неведомую был. Но стремясь понять мотивы Шага, что не свойствен вовсе Представителю надменных Ограниченных владык, -

Жрец, познаньем изощрённый, Нет, не смог себе ответить: Что! – есть к Неферти-пророку Снисхождение царя?.. Он представил Снефру в ветхой, В край запущенной молельне, Средь убогости, зловонья От неубранных никем, Изобилующих червем Сгнивших жертвенных останков, Сплошь усеянных роями Разноцветных трупных мух. Он представил, как на чёрный Камень Неферти восходит, Сам – уборщик, жрец и служка В бедном храме островном, Как садится он и долго, Будто голос камня слыша, Складки рубища расправив, Немигающе глядит… Тут, конечно, фараону Не до истин и пророчеств: Царь брезгливо отвернётся От такого мудреца. Будет гнев разбужен в Снефру! И сойдёт на тихий остров Вместо чести и признанья С царской яростью беда…

А потом напомнят Снефру Хитрецы и подлипалы: Тота жрец всему виною! – И укажут на него… Что же будет, если Снефру, Чуть приблизившись к загадкам, О которых мог годами Жрец поведывать ему, Вдруг дознается, напротив, От чудесного провидца, Что и Тоту не доступно: Дни конкретных перемен, Ожидающих Египет (Жрец никак не сомневался В силе Неферти, способной Даль времён преодолеть)?.. «Царь хорош, конечно, тоже! – За узлом вязать бы узел: Ход последствий, постепенно Исходящий от причин, Что спокойно б созревали На известной почве Тота И, естественно, давали б Однозначный результат, Было бы умнО… Так нет же, Подавай ему на блюде Мигом все картины сразу, Что пребудут… А зачем?…»

Так, путями исключений Одного или иного, Вывел, твёрдо убеждённый, Лишь одно решенье жрец: Надо Неферти подстроить Тонкий ряд компрометаций Так, чтоб Снефру увлечённый Обвинить жреца не мог.

XXI А суда вошли в пределы Гелиопольского нома. Вон и город Гелиополь Проплывает за бортом. Вон Хуфу на возвышенье Бьёт почтительно поклоны, Вон, в колени ткнувшись лбами, Фараона чтит народ… Широко река разлита. Приближаясь к морю, плавно Перекатывает волны Осветливший воды Нил. Время – за полдень. И скоро За началом дельты нильской: «Выйти к острову!» - был отдан Кормчим знаками сигнал…

Но ещё блуждали долго Среди плавней водоходы, Остров с Неферти на дельте, Будь неладно всё, ища… По протокам с непривычным Ходом струй воды упругой, В расширяющемся русле Потерявши берега, Строй судов разрушен царский: Очень каждому хотелось Раньше всех увидеть остров, Чтоб любезней Снефру стать. Царь, скрывая недовольство, Так же был с царицей рядом В облачение и в гриме Посреди своей Реки. Словно каменная кукла, Как всегда, глядел он прямо… Из-под век полузакрытых Всё мрачней сочился взор. Наконец, зевнув лениво, Встала гордая царица И под сенью балдахина Скрылась медленно она. Величаво опустился Вслед за нею полог тяжкий… На корме остался Снефру В одиночестве, как перст!

…Вдруг до слуха фараона Долетел зовущий голос, Полон ветреной свободы… Веки поднял фараон… Крикнуть так из приближённых Не осмелился никто бы: Что за дивное созвучье, Мигом понятое – «Эй!» Жезлом царь качнул. И снова, Друг за дружкой выгребая Строго в линию, флотилья Важно двинулась на зов… Зов звучал сильней всё, ближе… Вот уже почти что рядом… А не виден, подававший Вольный голос, человек.

XXII Вовсе лишь в тростник уткнувшись, Обнаружил царский кормчий Сквозь папирус – уходящий В тьму зелёную проход. В ней виднелся незаметный Тростниковый свайный мостик, И на нём – островитянин Машет поднятой рукой.

Натянув тетивы луков, Стража выпятилась грозно: Фараонам непривычен Для приветствий жест такой. «Имя!» – взвыл военачальник. – Назови себя, ничтожный! Чтобы знать, кого отправят К Сету лучники мои…» «Неджес Неферти», - ответ был… И коснувшись жезлом гонга, Миг стремительных прицелов Стражи царь остановил… «Мой поклон тебе, владыка». – Зазвучавший… ниоткуда В существе своём почуял Гордый голос фараон. «Ничему не удивляйся, Продолжалось наважденье, Принят будучи достойно, Царь, достойных не унизь! Смерти наших душ подобно Униженье нас. И это Истинным пророкам слова Пережить нельзя никак…

Здесь, на острове безвестном, Молчаливой тайны полном, Разговаривать умеют, Не разверстывая уст. Скрыты от непосвящённых Смысл речей. И устремленья. И никто не может слушать Двух беседующих нас… Ты о том ещё узнаешь, Если будет любопытно. А пока – в пути на остров За плечо моё держись…» И вельможи увидали, Онемев от изумленья, Как фигуре богоравной Неджес руку протянул. Фараон ступил на мостик И, ни разу не качнувшись, Вглубь зелёного прохода Вслед за Неферти пошёл… Заспешило суетливо Фараона окруженье За царём своим на мостик Переправиться скорей, Но спокойно и раздельно По слогам промолвил неджес: «Все – ни с места. Остров примет Лишь владыку и жреца…»

Подобрав полы хитона, Жрец вторым ступил на мостик. И пропали три фигуры В мраке сумерек глухом… А суда качались кучно У пределов недоступных. И запрету подчинившись, Перед сном разоблачась, Все отужинали молча, А потом всхрапнули сладко… Пусть им этот остров странный Не привидится во сне…

XXIII «…Для владык земного мира Многознание жестоко, А предвиденье печально, Мыслью неджес передал. – Об одном прошу, о, царь, я: Перед завтрашнею злобой Слуг твоих жестокосердных Стань познанию щитом. Хоть насилия страшиться Ясновидцам не пристало – Но, как воск, растает остров, Если силой будет взят.

С нами вместе жрец твой мудрый. Очень может так случиться, Что бездумная прислуга Целью выберет его… Отвечай же без утайки: Ты, по-прежнему, желаешь И зачем желаешь, Снефру, Про судьбу Страны узнать?» Снефру был обескуражен Обращением пророка, Так грубейше нарушавшем Вековечный этикет… «Я – владыка или неджес?..» Тяжело подумал Снефру. И – в ответ: «Владыка – небо! Мы уравнены под ним… О своём не беспокойся – Ведь беседуем безмолвно, И другие не узнают, Что друг другу говорим. Не считай же униженьем: Ты с вопросами пришёл ведь, И на то моя лишь воля – Будешь знать ли ты ответ…» Жрец, идущий рядом с ними, Ничего не слышал, кроме Всхлипов мостика и ветра По верхушкам тростника,

Но какие-то обрывки Беспорядочные мыслей, Будто шёпот издалёка, Проносились в голове… Как бы ни было, а знанье Тота мудрости глубинной От всех прочих ощутимо Отличало мудреца. Жрец проник наитьем тонким В разгоравшуюся живо Снефру с Неферти беседу, Суть её поймав едва. «Изощрён довольно неджес Прозорливый. Но посмотрим: Что за остров, что откроет Нам впоследствии пророк? Но всего же любопытней Чёрный камень в ветхом храме, Что, наверно, безобразней, Чем я сам воображал… Впредь, однако, осторожней: Никаких случайных мыслей! Видно, неджес понимает Ход раздумий потайных…»

XXIV Остров жил в соединенье Сил небес и подземелий, Управляемых спокойно Умной волею земной.

Колоннадою могучей Из невиданных деревьев Перед удивлённым взором Фараона он предстал. Меж двух статуй деревянных, В душных сумерках мерцавших Фосфорически холодным Ровным внутренним огнём, Робко с мостика на сушу Фараон сошёл по сходням, И качнулся, показалось, Странный остров, как живой. Тьма в права вступала быстро. Ночь обрушилась на землю. Но холодное свеченье Статуй шире разлилось. Снефру, Неферти ведомый, Озирался непрестанно, И, поёживаясь зябко, Шёл за ними следом жрец. – Он собою ощутил вдруг Муравьиный писк разумный, Дождевого червя шёпот, Корневую речь глубин, Сонных камней бормотанье, Перебранку крон взнесённых, Птичьи росказни и вести Торопливые ветров…

И постигнул жрец, что в гуле, До тех пор им представимом Как гармонию в порядке Общежития божеств, Всё живёт раздельной явью, Всё своё имеет имя: Позови – незримый образ Враз откликнется на зов… Впереди тропой идущий Руку поднял ясновидец, И зажглось в его ладони Солнце малое звездой. Лес, вокруг стоявший плотно, Вдруг лучами озарился… И свершившегося видеть Не случалось никогда: На глазах стволы деревьев С треском к небу потянулись И, как спелые колосья, Вдруг на землю полегли. И бесшумно погрузился В почву только что могучий Лес. И свежие росточки Тотчас лесом подросли. Одновременно исчезли Голоса зверей. И птичьи, Пух теряющие, тельца Превратились в перегной…

И стремительные соки Под корой заклокотали. И другой покров зелёный Зашумел, зашелестел. В шелесте перерождаясь, Заплелись в косицы ветки И венком образовали Вкруговую плотный нимб. И сверкало в центре круга Камень-озерцо, зеркально Повторивши тень пророка, В звёздах небо отразив.

XXV «Вот мой храм! – воскликнул неджес. – Жрец, таким его ты видел?.. Мудр, а ложного виденья Не сумел ты превозмочь! Храм пророков, как и слово Прорицанья, не имеют Смысла, вскормленные грязью, Низведённые до жертв… Царь, ведь преобразованья Те, каким ты был свидетель: Времени ниспроверженье – Умной выдумки людской. Время – луч, который длится, Если есть источник света. И пребудет лишь пространство, Коль светильник погасить.

А пространственных явлений Скоры видоизмененья: От рождений – через гибель – До рождений вновь. И вновь: От рождений – через гибель… Сколько б камешку на нити Ни качаться, повторится Неизбежный цикл тройной… Так зачем – ты не ответил – Знать судьбу Египта хочешь?..» «Смысл ищу существованью. – Тихо Снефру произнёс. – И ещё – вопрос последний: Как беседовать молчаньем, Понимая глубь единства Мира, скажешь ли, пророк?» «Есть бессмертная частица В самой тайне плоти смертной, Вне забот и вне порока Первозданна и чиста. Зла с Добром противоборства Та частица не приемлет. Только мысль – безмолвный вестник – Свет её. И проводник… Но приступим к прорицанью! Подтверждаешь ли желанье?» «Да!» – сверкнул глазами Снефру. «Заклинание творю».

Заклинание Неферти: «Оставьте, быки, колесницу времён, Привычное скиньте ярмо. Пусть лёгкие ветры вас небом несут, Да будет стремителен лёт… Что видите вы на далёкой земле, На знойных реки берегах – Открыть и поведать немедля велю! Да станет к вам ухо остро… На чёрную линию – жёлтая гладь, На красную – дым голубой… Прозреть и провидеть стопами я встал На камень пророчеств, быки!»

Узкий луч метнулся в небо, Грянул грозный грохот грома И дугою раскалённой Даль прошил метеорит… Горько Неферти сказанье О стране Египет начал. И слова его печали Тайно жрец запечатлел.

Пророчество Неферти: «Предвижу! И честно моё содрогается сердце. Плачь, бедный мой царь, О земле, что тебя народила. Молчание – зло. Только слово пророчества – сила. Лишь в правде, Пусть горькое, - разума чистое средство… Оплакивать мёртвых – Египта священный обычай – Никто не придёт в поминальные дни на могилы. Амбары зерна превратятся в хранилища гнили. Погибель голодная станет Египту привычной. Не вечна Страна – средоточье покорного рабства. – В ней смута созреет. Восстанут открыто селяне. Хозяева сгинут. Померкнут благие деянья. Ни дня – без хаоса. Насилье исполнит пространства. Погибнет Страна. И не будет печали об этом. Рабы воцарятся – бездушные мрачные люди. Ни славить кого-то, ни славиться некому будет. И застятся наглухо взоры людские от света. Спрезрением к предкам в потомков войдёт беспокойство. – Надежды прекрасные сменят желанья дурного. И люди людей понимать и любить перестанут. И сломано будет надёжное жизнеустройство…

Предвижу! В потёмках скрывается трон твой наследный. Уставший от бед не услышит и доброго слова. Покинув развалины, будут без крова скитаться Твои, фараон, солнцеликие горе-потомки… Река полноводная сушей засолённой станет. По бывшему руслу пройдут, будто посуху, ноги. И боги храмовные в жертву болота получат. И реку суда, рассыхаясь, искать перестанут. Вода станет берегом. Берег – зловонной водою. Путь северный ветер уступит песчаному с юга. За нивами нивы зачахнут, не ведая плуга. Друг друга ограбит. Брат брата одарит бедою. Ни сева. Ни жатвы… Лишь плавнями станут питаться. Но от истреблённого разве живое родится?. . Презреют в Стране символ мудрости – Ибиса-птицу. И змеи шипящие в гнёздах её расклубятся… Предвижу! Падёт Гелиополь – защита с востока. В неверьем озлобленной страже измена таится. Гиксос-азиат покорит неприступные стены, Врата отворит и займётся расправой жестокой. И к тем, кто унижен беспечной египетской спесью, Кому на невольничьих рынках лишь место под солнцем, Возмездие ликом, достойным судьбы, повернётся Воздать, наконец, им позор возвышения местью… Я слышу владыку, чей дух обречённый измотан, Чья речь до мольбы опустилась, до немощи низшей,

Над равным цари хохотали б, подобное слыша, Но верь мне и внемли! – Вторю его голосу – вот он:

Голос фараона-потомка: «Я не знаю… Над Нилом темны и пусты города. В чаше черепа – эхом в колодце – и шёпот, и крик. Уронила Двойную Корону моя голова, И богам-покровителям пуст полумёртвый язык. Я не знаю… А ночь разжигает вдали горизонт. Что она принесёт по бушующим руслам огня: Если там азиат – малочислен и слаб гарнизон. А убийца – увы: не подкуплена ль стража моя? Я не знаю… Обед во дворце, как в походе худом… До походов ли мне, если медь на стреле зелена! Сколько лун добротою держали надёжный мой дом! Но и боги устали хорошие слать времена… Я не знаю, Откуда мне искренней помощи ждать? – Север выжат Востоком. Растёт подозрительно Юг… Посредине земли мне одно лишь осталось желать: В пирамиде живым завершить предначертанный круг…»

…Всё затихло. Лишь с восхода Тишиною дунул ветер. Погрузился в чёрный камень Слово молвивший пророк… Разворачиваясь к югу, Паруса подняли лодки И поплыли. Жрец и Снефру, Молча, глянули назад. – Пеленою мглы укрытый, Растворялся вслед за ними В сером предрассветном свете Чудный остров навсегда. Только всё ещё двум людям Откликался в дебрях эхом Голос Неферти печальной Горькой истиной о них.

Эпилог В папирусах, дошедших до меня, Бесстрастный строй значков неизгладимых… Ушли быки, крутые лбы креня! Но всё ещё вослед быкам глядим мы… Словами обнажённый результат! Папирус – очевидец прорицанья: Быки рога сломали о закат, Поверив, что взлетят от бичеванья… Бессмысленно… Погонщик был иной!

Незрячим он тащился за быками. Трещала ось телеги временной, Нагруженной бесчисленно рабами. Плыл стон, оттуда песней становясь Измученной, уже не первобытный… Прослыть, подслушать пробовала власть, С подвластными бытующая слитно… Вновь за спиной усыпан прахом шлях, Вновь слуху туго, вновь глазам негладко: Сообщество быков и колымаг Скрежещет на ухабистых порядках. И только то, чем должен человек Когда-нибудь в природе состояться, Несут, переходя из века в век, Слова. И тайной явленной искрятся.